Так бывает всегда — сколько ни витай в абстракциях, от реалий не скрыться, они не отступят. Тебя разыщут, призовут к действию — и не отвертеться, как ни крути. Лишь, может статься, кто-то тебя подменит — если, к примеру, ты уже мертв. Я не был мертв, и никто не собирался ничего за меня делать.

Чем сильнее пытаешься отдалиться, тем большего требуют от тебя потом. Я забрался в немыслимую даль, потому от меня теперь ждали серьезнейшего из поступков. Я не имел права на компромисс — тем более, компромиссы уже были вынесены за скобки. Отброшены как сущность — электронным мозгом Семманта.

Я собирался тщательно, не спеша. Чего-чего, а времени у меня было много. Я четко знал, что именно нужно сделать — что осталось сделать, чтобы сюжет обрел завершенный вид. Адель была мертва, и Семмант вместе с ней, цепочка событий замкнулась сама на себя. Мой изначальный замысел был исполнен — приблизившись к совершенству в наивысшей точке. И там же столкнувшись со всесилием злодейства.

Осталось всего лишь воздать по заслугам — и всесилию, и совершенству. Осталось наказать злодейство, его воплощение, саму злодейку. Наказать абстрактное зло — в той ипостаси, которую оно приняло на этот раз. Обуздать энтропию — пусть в локальнейшем из пространств. А также, утвердить отрицание упрощений. Лидия Алварес Алварес должна была разделить судьбу Адели и Семманта.

Не нужно меня убеждать, что их смерть искусственна, нереальна. Уже давно ясно, кто из нас реален, кто нет. Потому и Лидия должна умереть взаправду — она и ее ядовитый дух. Может, хоть это очистит ее наконец от неискренности, от шелухи лживых поз. Сделает ее настоящей — насколько для нас с Семмантом была настоящей куртизанка Адель…

Конечно, я понимал, все это выглядит абсурдным со стороны. Предельно абсурдным, если не сказать преступным. Мне было плевать, я исполнял неизбежное. Так все разложилось — с неизбежностью не поспоришь. А что станет со мной потом, какая разница? Я чувствовал, что о последствиях думать поздно, и не боялся — ничего, никого. Познав предел, отвыкаешь бояться. Предельная несвобода — самое страшное, что может быть. И не думайте, что я говорю лишь про тюрьму. Предельная несвобода больше, чем тюрьма!

Никогда в жизни я не смог бы ударить женщину, но Лидия — она больше не была для меня женщиной. Абстрактное зло не имеет пола, оно создано не природой. Я должен был воздать кару не только за Адель и Семманта. Еще за демона, выпущенного на свет — ненависть не должна оставаться в плюсе. И еще — за извращение идеи, за незрячесть всех дев из Прокуратуры, за каждый акт насилия против тех, от кого исходит мягчайший свет. За то, что этот свет воспринимается как слабость. И ни одно из государств не может этому помешать.

Пусть все слепы, но я-то вижу — вижу и спешу на помощь. Семмант мертв, но я перехвачу его копье. И совершу не месть — свершу казнь!

Я оделся в черное, как и подобает палачу. Дождь перестал, выглянуло солнце, но я накинул куртку, несмотря на жару. Порывшись в кухонных ящиках, выбрал нож. Завернул его в тряпку, сунул за пояс. Прислушался к себе — да, я был готов. Готов метнуться, схватить за горло, нанести решающий удар.

Потом я понял, что упустил одну вещь. Сел к столу, схватил лист бумаги. Стал писать — разборчиво, аккуратно, так, чтоб было понятно каждое слово.

Возмездие следовало предать огласке, не позволить ему остаться необъяснимым. Я написал большое письмо, где изложил все — про злодейство, про несвободу и даже про будущее Европы. Написал про быка и его яйца. Про безмерную тупость этой страны. Про инспекторшу из полиции и про тощую деву — что они не при чем, их не стоит винить. Про Адель — что она существует где-то. Про Семманта… Нет, про Семманта я, подумав, упоминать не стал. Очень уж не хотелось трепать зазря его имя.

Потом я вышел на улицу, поймал такси. Втянул голову в плечи, сделался невидимкой. Нельзя было выдать себя до поры — раньше времени, пока не наступил момент.

Затаившись на заднем сиденье, я разглядывал прохожих. Как всегда, они казались нелепы, но теперь я ощущал это в тысячу раз острее. Я удивлялся, я недоумевал. Их самонадеянность не имела границ. Все они считали, что по собственной воле управляют собой и своей жизнью. Все они полагали, что имеют право судить — и о жизни, и об этом мире. А ведь, между тем, никто из них не знал Семманта. Не знал Семманта, не знал Адель, всей истории их любви и смерти…

Таксист наблюдал за мной в зеркало — исподтишка. Я видел в его взгляде жалостное любопытство. Очевидно, я гримасничал, походил на больного. К тому же, меня почему-то все время тянуло смеяться. Я то и дело прыскал в кулак, с трудом удерживаясь, чтобы не захихикать.

Он косился с презрением, типичный испанец — глаза чуть навыкате, курчавые волосы, большой живот. Наверное, у него была жена; он ее боялся — обрюзгший подкаблучник с мозгами дождевого червя. Моя история была неизмеримо шире его ракурса восприятия. Он, конечно же, был ее недостоин. Но я все равно позволил ему поучаствовать мельком — на следующем светофоре отогнул полу куртки, развернул материю и показал ему нож. Это подействовало — он испугался насмерть. Потом вновь косился, но уже другим взглядом. От его самоуверенности не осталось и следа.

Вскоре мы доехали, на счетчике было немного. Я дал ему двадцатку и не стал ждать сдачу. Это было мое скромное ему поощрение. Подарок маленькому человеку — вдруг узнавшему, что мир не таков. Что мир иной — он неизведан, страшен… Таксист газанул и умчался, как ошпаренный. Но мне уже было не до него.

Я направился к входной двери — пружинистым шагом. Будто по тропе в диком лесу. Готовый упредить нападение дикой кошки, той взбеленившейся твари, в которую превратилась Лидия. Готовый выхватить нож и первым вонзить ей в горло.

Кто-то очень вовремя выходил на улицу из подъезда. Я перевоплотился на мгновение — спрятал взгляд и пригладил вздыбленную шерсть. Сделался обычным, лишь одетым не по погоде. Улыбнулся слащаво, выдавил «грасиас» — и подхватил открытую дверь. Фокус сработал, Симон был бы мной доволен. Если бы до сих пор меня помнил.

В подъезде я осмотрелся — чуть затравленно, чувствуя каждый шорох. Все было спокойно, никто не крался на чутких лапах, изготавливаясь к прыжку. Вестибюль был прохладен, гулок, пуст. Лишь кактусы в кадках стояли вдоль каждой из стен. Почему-то раньше, бывая здесь, я не обращал на них внимания. Они походили на статуи фаллосов, которым молились в древнейшей Греции. Женщины вкапывали их в землю и поливали, взывая к богам плодородия. Здесь, однако, это бы не помогло. В подъезде Лидии все дышало бесплодием. Лишней, необязательной, бессмысленной жизнью. Импульсом разрушения, который я должен был свести на нет.

«Справляй праздник бога своего, справляй его вовремя», — цитировал я про себя, словно в злорадной насмешке. Нет, ей никогда не случится «нянчить такого принца». Ни похожего на Felipe, ни любого другого. Все, что она может — это уничтожать, рушить!

Медленно-медленно я поднимался по лестнице. Тихо-тихо ступал по мрамору мягкими подошвами спортивных туфель. Вот первый этаж, табличка на единственной двери — «Андрес Энрике Агилар, дантист». Вкрадчивый поводырь в джунглях боли. Умелец пыток железными крючьями. Дом дорогой, он добротно сделан. Стены изолированы на совесть — никто не услышит криков!

Я шел дальше — второй этаж. «Карлос Вилья Морено, адвокат». Это уж точно зловещая из фигур. Друг следователя застенков, направляющий лампу в лицо. Ростовщик, гребущий жадными пальцами твое скудное, с трудом добытое золото. У порога его двери лежит красивый коврик. Он явно при делах в этом мире.

Я кривился, чувствуя — я зол на эту шайку, но моя злость бессильна. У них у всех — у дантиста, у адвоката, у бухгалтера Кристобаля Гарсиа за дверью направо — была своя действительность, в которой они жили. Свои жены, любовницы, секретарши, клиентки. Свои призраки, своя сущность любви. Нельзя винить других в том, что их вселенная не совпадает с твоей. Мой мир, он для многих тоже весьма и весьма уродлив.

Вот третий этаж, он-то мне и нужен. Я постоял прислушиваясь, потом приложил ухо к замочной скважине — и воспрял духом. Внутри отчетливо слышались голоса. Значит, моя цель — вот она, рядом. Мне не придется откладывать и тянуть!

Я вынул нож из-за пояса и размотал ткань. Примерился, вытянул руку, чуть присел, пригнулся. Потом спрятал его за спину, ухмыльнулся как ни в чем не бывало. Выбросил кисть вперед, сделал несколько колющих движений. Затем — несколько рубящих движений…

Свистел рассекаемый воздух, тускло блестел клинок. Это был хороший кухонный нож. Сталь его была защищена от сомнений в качестве — целой армией адвокатов с красивыми ковриками под дверью. Если что-то не выйдет, на нож свалить не удастся. Подвести могу лишь я сам — и моя нерешительность, внезапно возникшая жалость. Но нет, жалости не было во мне. Лидия стала абстракцией, будто и не из плоти. Темная энергия была ее естеством. Уничтожить абстракцию — это легко, не страшно.

Я позвонил и спрятался за стеной. В квартире застучали каблуки. Кто-то, наверное она сама, подошел и остановился с той стороны. Я представлял, как она смотрит в глазок и пожимает плечами.

Потом каблуки застучали вновь — Лидия пошла прочь от двери. Я позвонил еще раз, усмехнувшись чуть слышно. Она опять не открыла, лишь крикнула раздраженно: «Кто?!»

Я уловил нотки нерешительности в ее голосе. Нотки предчувствия, осознания опасности. Это было то, чего я добивался. Она должна была думать, чувствовать, должна была ОСОЗНАТЬ!

Лидия ушла, помедлив пару минут. И я выждал минуту или две, а потом позвонил в третий раз. Раздались шаги — уверенные, властные. Это был кто-то с твердой мужской походкой.

Всадник с копьем, — подумал я недобро. — Вот он, бросился на помощь своей даме. Даже у Лидии есть рыцарь сердца. Это ли не свидетельство перекоса в мироустройстве?

Он не стал ничего спрашивать, а сразу залязгал замками. Я изготовился, расслабил и вновь напряг мышцы. Лишь только щелкнула последняя задвижка, я вынырнул из-за стены. Резко нажал на ручку и толкнул дверь…

Внутри все сразу пошло не так. Я намеревался сбить «рыцаря» с ног, ждал препятствия в виде его тела, но дверь распахнулась легко, никого не задев. Очевидно, он был тертый фрукт и предусмотрительно отступил в сторону. Я по инерции пролетел вперед, махнул руками, чтобы удержать равновесие, и выронил нож.

Почему-то, в коридоре оказалось много людей. Отлетевший тесак из швейцарской стали вызвал переполох. Раздались крики, женский визг, а тот, что открывал дверь, бритый наголо, в красной рубахе, без раздумий кинулся на меня сзади. Я заметил его боковым зрением и сразу понял, это опасный соперник. Он был сильнее меня и моложе, но я изловчился ткнуть его локтем под ребра. Он утробно икнул и согнулся пополам, а я бросился в гостиную, прямо сквозь толпу. Нож я не стал поднимать — и вообще не видел, куда он отлетел. Мне казалось, он не так уж нужен, я вполне могу задушить Лидию голыми руками.

Но сначала ее нужно было найти. Я ворвался в салон, едва не сбив кого-то с ног. Там тоже были люди, много людей — какие-то мулаты, низкорослая азиатка с открытым ртом… Я сканировал окружающее как полицейский робот. Нейроны в моем мозгу плясали бешеную пляску. Их сеть звенела, рассыпала искры. Лидии не было нигде, хоть плачь.

Кто-то уже звонил в полицию, истерично всхлипывая в трубку. Передо мной с нескольких сторон маячили силуэты с расставленными руками. Это были ловцы — ловцы меня.

Я бросился сквозь них, финтя, как игрок регби. Один упал, и я почти уже обманул второго, но тут, каким-то странным образом, меня все же свалили на пол. Появился и тот, что открывал дверь. Я заметил его красную рубаху прежде, чем он пнул меня в живот. Все же, я боролся; я вертелся и извивался, один раз даже вырвался, но тут же снова был сбит на пол и крепко схвачен. В действиях противника появилось подобие порядка. Кто-то предложил связать меня полотенцами. Это решило дело — связанный, я быстро понял, что далее сопротивляться глупо. Понял, успокоился и затих. Только тогда в салоне появилась Лидия.

Ей показали нож, подобранный в коридоре. Ай-яй-яй, — покачала она головой — будто с насмешкой, но я услышал страх. Потом она стала говорить без остановки, чуть ли не брызгая слюной. Оскорбляла меня, обзывала обидными словами. Прочие молчали, а она не могла уняться — распалялась, кричала. У нее тряслись губы, тряслись щеки. Ей очень хотелось доказать мне, что я проиграл. Но я видел след ужаса в ее зрачках. Я знал, что теперь он будет там всегда.

Что-то подсказывало мне: все случилось именно так, как нужно. Я не провалил свою миссию, сделал все, что мог. Наверное, замысел свыше включал в себя мою неудачу. Потому, я лежал на полу в умиротворении и покое. «Сделал все, что мог» — это прекрасное чувство.

Вскоре появилась полиция — очень кстати. Мне больше нечего было делать в этом доме. Они пытались грубить, но, им назло, я вел себя как агнец — вежливо и кротко. Мне надели наручники, зачитали права. Я мог дать им один телефонный номер для звонка. Только один, — повторил полицейский, грозно нахмурив брови. Ему казалось, он похож на крутого парня из боевика.

Я помолчал секунду или две и продиктовал телефон моего единственного оставшегося друга. Красавицы Анны — урожденной графини Пилар Марии Кортес де Вега.