О З А Р Е Н И Е Глава «ОН», подсказанная автору талантливым филографом Ш. Майским

Игоряша-второй прекрасно помнил, как он поймал свою первую Золотую Рыбку. Игоряша сел на песок и почесал в мокром затылке.

— Откуда ж ты взялась у меня такая… золотая ты моя и единственная? — вопрос хотя и был обращен к рыбе, но прозвучал чисто риторически.

Игоряше в тот момент и в голову не могло прийти, что он тут же получит ответ. Между тем это был единственно верный вопрос в данной ситуации. Если бы Игоряша вдруг ляпнул что-нибудь о погоде, или о неработающем водопроводном кране, или о пустующем холодильнике, он, безусловно, получил бы детальную метеосводку или на всю жизнь обеспечил бы себя родниковой водой и замороженными яствами, но… на этом бы дело и кончилось. И Игоряше оставалось бы до конца своих дней проклинать себя за тупость, продолжая существование просто Игоряшей, не первым, не вторым, не третьим… никаким.

Однако вопрос был задан:

— Откуда ж ты взялась у меня такая… золотая ты моя и единственная? Что мне с тобой делать?

Рыба, конечно, ничего не сказала вслух. И даже хвостом не махнула. Но в сознании Игоряши обрисовалась четкая и исчерпывающая картина, что Золотая Рыбка взялась не откуда-нибудь, а из очень далекого мира, являющегося центром галактической цивилизации; что золотая окраска ее — свойство защитного слоя, оберегающего от рыболовного крючка, гарпуна, остроги, динамита, гидродинамического удара, сверхвысоких и сверхнизких температур, проникающего излучения и вообще всех видов механического и немеханического воздействия, но, увы, бессильного против обыкновенного ведра; что она не рыба, а информационный биомодуль, сиречь унифицированный белковый узел разветвленной галактической сигнальной системы восьмого порядка, призванный поглощать и выдавать информацию; что она вовсе не единственная — таких биомодулей на Земле весьма много, хотя и ограниченное количество; что информация в данной сигнальной системе — в отличие от систем с первого по седьмой порядок — понимается очень широко и эта информация может быть невещественной и вещественной, в зависимости от запроса существа, вступившего в контакт с Золотой Рыбкой; и что, наконец, емкость информационного поля каждого биомодуля конечна, включает три условно-лимитированных, энергетически безразмерных регистра и рассчитана на полное удовлетворение трех запросов, в какой бы форме они ни были предъявлены к исполнению. Два регистра исчерпаны.

Ответ Золотой Рыбки произвел на Игоряшу ошеломляющее впечатление. Осознать-то он его осознал, но понял далеко не все, однако заключительная фраза огненно отпечаталась в мозгу, словно выжженная золотым клеймом. Игоряша уяснил, что выпал ему, как рыбаку из сказки, заветный шанс — тройной шанс! — и на две трети он, безмозглый рыбак, оказался потрясающим кретином. Задал глупейший вопрос — раз. Выяснил, откуда рыбка — два. Сейчас пролепечет что-нибудь сдуру, и — три! — исполнив его «запрос», рыбка исчезнет. Или подохнет. Или выпрыгнет в реку и уплывет.

Рыбка спокойно ждала.

И тут Игоряшу осенило.

Наверное, Гений Желаний сказал бы на его месте тоже самое. Но Игоряша был не гением вообще и не гением желаний в частности, а всего-навсего рядовым сотрудником Управления праздников и трудовых будней (УПРАТРУБа), посредственным специалистом с дипломом о высшем образовании, представителем широких масс нечитающей, но любящей книгу публики. Словом, в мыслителях он не числился. И тем не менее попал в самую точку. Головокружительная цепь последующих событий взяла начало из того невероятного факта, что Игоряшу озарило.

— Хочу еще одну Золотую Рыбку! — сипло сказал он. — То есть информационный биомодуль.

«Принято. Третий регистр исчерпан», — стремительно вязью начертало огненное перо в мозгу Игоряши.

Золотая Рыбка в ведре дернулась, потускнела, золотая окраска ее пропала, затем она всплыла брюхом кверху и, растаяв, расползлась по поверхности воды мутным слоем белковой слизи. В следующую секунду пропала и слизь. Ведро наполнилось новой водой. И на дне возникла Золотая Рыбка N 2 — точная копия первой.

Она слегка шевелила червонными плавниками и излучала готовность явить Игоряше бездны своих трех регистров. Игоряша одеревенело уставился на нее, потом судорожно подхватил ведро и, затаив дыхание, шагая, как экскаватор, понес домой.

П А Р Т Н Е Р Ы Глава «ПОКОЙ», разработанная наследником натуральной школы Б. Аникаевым

Честно говоря, рассказа о первом контакте Игоряши-второго с Золотой Рыбкой — да что там, о первой встрече человечества с галактическими биомодулями — мы так никогда и не услышали от Игоряши в подробностях. Приведенный выше эпизод — это лишь облеченный в подобие художественной формы домысел, реконструкция, созданная дотошным глоссатором Шушуней Майским из расшифрованных недосказанностей, недомолвок и туманных намеков.

Более или менее четкая картина первого Контакта, занявшая от силы час, сложилась у нас после многомесячного общения с Игоряшей-вторым. Он живо и захватывающе рассказывал о своих достижениях (что это такое — станет ясно позднее), но свято хранил тайну Золотой Рыбки. И — поразительно! — любые, даже самые фантастические, несусветные Достижения мы не воспринимали как бредни — наоборот, верили каждому слову Игоряши, даже описание путешествий во времени представлялись нам абсолютно естественными. Психологическая блокировка делала свое дело.

Однако стоило нам, расспрашивая собеседника, коснуться первопричины… Игоряша, такой охочий поговорить на любую тему, тут же затихал и либо переводил разговор в шутку, либо исчезал. Вот именно исчезал: сейчас он сидит перед вами, а через секунду его уже нет. И ни у кого не возникает вопроса — а куда же делся человек? И был ли человек вообще?

Сейчас уже не восстановишь, кто первым привел его в нашу компанию. Поначалу он был просто Человек-Без-Имени. Гость, что ли. Постепенно мы к нему привыкли: хороший собеседник, бель ами, свой парень, тонкий спорщик, легкий говорун, но вроде правдолюбец, не фантазер. Потом вдруг родилось имя — Игоряша. Странное имя для такого необыденного молодого человека.

Всегда одет с иголочки — натуральный твид индивидуального пошива, модный бантик, шейный платок, благоухающий нездешним одеколоном. На ногах — безупречные туфли, каждый раз новые, но модели настолько схожие, что лишь эксперт «Внешторга» отличил бы одну пару от другой, ведь для неспециалиста — что «Даллас», что «Дорадо» — все едино. Прическа — не супер, не салонный лоск, а просто очень к лицу. На лице всегда естественный легкий загар, зубы крупные, ровные, блестящие. Запах изо рта — неизменно приятный. Манеры естественные. Улыбка — человеческая. И — что самое главное — никаких замашек парвеню: ни массивных золотых перстней на пальцах, ни серебряных нательных крестиков, ничего кричащего в одежде. Но не похож и на мальчиков-дипломатов, едва оперившихся атташе из посольств в развивающихся странах. Нет апломба, нет верхоглядства, нет намеков на большие связи. Словно все что на нем и при нем, — все родилось с ним же и принадлежало только ему по естественному наследному праву. В общем, изысканность, безупречность и шарм — в том редчайшем сочетании, которое должным образом оценит и самая пристрастная, тесно спаянная мужская компания.

Как-то само собой получилось, что мы приняли его безоговорочно. С первых же минут — «Здорово!» «Привет!» «Как дела?!» «Читал то, читал се?» «Слышал о событиях в Свазиленде?» «А в Чикаго?» «Луангпрабанге?» «Читал статью в «Литературке»?" «А слышал, что писал ее не Почечуев, а вроде бы Пильдеев?» «И, говорят, за Пильдеева — сам — тс-с-с! — Ракакашкин?!!» «А в статье то между строк — ого-го!!!»

А он: «Привет-привет-привет, мужики-старики-отцы-ребята! Читал то и читал се, и еще пятое-десятое-тридцать четвертое. «То» — вроде мура, а «се» — здорово, мне понравилось. Слышал-слышал-слышал. Многое правда, а насчет Луангпрабанга — враки, там все наоборот и даже лучше. Статью читал, похоже, что написал ее даже не — тс-с-с! — Ракакашкин, а чуть ли не… — ну, вы понимаете! Между строк там целая вторая статья, а между строк той второй статьи — целая история…»

Так Игоряша-второй с первых же минут вошел в наш круг. Но вот любопытно — никто не помнит, когда они были, эти первые минуты. Год назад? Два года? Словно в памяти какой-то кусок вычеркнули, а вместо него вписали приказ: «Не удивляться!» Не удивляться появлению Игоряши, его облику, исчезновениям, его в высшей степени потрясающим рассказам, его дорогим сигаретам, которую мы курили одну за другой, а запас их не иссякал… Нет, ничего не вызывало у нас изумления. Вот только одно — лицо Игоряши всегда казалось смутно знакомым. Ничем не привлекательное лицо, заурядное даже — таких сотнями встречаешь каждый день на улице. Лишь потом, когда мы собрали по кусочкам историю Игоряши и многое прояснилось, когда в памяти все оборванные ниточки связались в узелки и вернулась способность удивляться, — лишь потом поняли мы, почему так до боли был знаком нам Игоряша-второй.

Казалось бы, все складывалось просто и ясно. Мы собирались тесным кружком близких людей и обсуждали лишь те проблемы, которые жизненно волновали каждого из нас. Присутствовал Игоряша, у которого вовсе не было проблем, и это успокаивало: значит, такое возможно, значит, есть люди, которым можно завидовать теплой тихой завистью.

Мы были начинающими писателями — кроме, конечно, Игоряши, который каким-то образом и здесь преуспел больше других: показывал свои книги, надписывал автографы, но — странно — книги не дарил: то ли он забывал вручить, то ли мы — взять.

Кто-то из нас «начинал» уже лет пятнадцать, кто-то едва-едва пошел в гору, однако рассказы в рукописях читались «на ура», мы дружно хвалили друг друга, честно ругали друг друга, но единодушно поносили издательства, отвергавшие наши творения. Без литературного творчества мы не мыслили жизни, и это нас объединяло. Наша компания сплотилась уже в зрелом возрасте. Мы выросли в разных городах и, живя теперь в Москве, работали в разных местах. Графоманов среди нас, пожалуй не было — над произведениями работали крепко, доводили их до ума сообща, писали — трезво оценивая — выше среднего уровня, а к публикациям относились как к праздникам, — литературой не кормились. Зарабатывали на жизнь трудом — каждый в своей профессии: инженер, художник-шрифтовщик, бывший физик-теоретик, физик-экспериментатор, филолог, психолог, журналист-фрилансер, журналист — редактор журнала, пожарник, телережиссер, переводчик с португальского, иллюзионист Москонцерта…

И — Игоряша.

У Игоряши профессии не было.

О П Т И М У М Глава «О», задуманная лидером стереопрозаиков В. Дорожным

…Игоряша, отдуваясь, втащил ведро в квартиру и, осторожно напрягшись, установил на стол в комнате. Потом сбегал в прихожую — закрыл дверь на все замки и накинул цепочку. Вернулся. Сел верхом на стул. Крепко обнял ведро руками, словно опасаясь, что улетит. Зажмурился. И гробовым шепотом возгласил:

— Миллиард!

«Запрос лишен конкретности, — отпечатал у него в голове огненный телетайп. — Миллиард чего?»

Игоряша подумал. Вздохнул. И — словно в черную прорубь:

— Миллиард триллионов рублей!!!

Если бы Золотая Рыбка относилась к своему делу с юмором, то в забубенном мозгу Игоряши должно было зажечься одно-единственное короткое и исчерпывающее слово — «ДУРАК»!

Но юмор чувство чисто человеческое. В Галактике принципы комического, очевидно, совершенно иные. И потом: биомодуль всего лишь белковый аналог механизма, запрограммированного на то, чтобы на каждый вопрос давать полный и ясный ответ, а Игоряша не спрашивал: «Кто я есть такой?» Так что огненный телетайп не заработал, зато в мозгу Игоряши что-то щелкнуло, и высветилась очень яркая мысленная картина. (Сразу поясним: у Золотых Рыбок две реакции на некорректно поставленную задачу: огненно-шрифтовая, когда необходимые условия для удовлетворения запроса отпечатываются в мозгу контактера в виде пылающих строчек, — понятно, что регистр информационного поля при этом не размыкается; и эйдетическая, когда информация регистра выплескивается в виде образной картины, исключающей вещественный ответ.)

Сознание Игоряши рывком расширилось и вобрало в себя массу полезных сведений из курса политэкономии для гуманитарных вузов. Галактическая сигнальная система в мгновение ока объяснила ему, что такое монетарная система и денежный баланс, как образуются финансы государства и что входит в понятие государственного бюджета, каковы общественный продукт и национальный доход страны в денежном выражении, в чем заключается пагубная роль инфляции и почему при этом неизбежна девальвация. Далее Игоряше было наглядно представлено, что означает сумма в миллиард триллионов рублей, и явление картины экономического краха не только одной страны, но и распада всего мирового хозяйства.

Тут же Игоряше было дано понять, что Золотые Рыбки в целом уважают социальные и юридические законы той страны, планеты, звездной системы, в которую они внедрены, и могут нарушать их лишь в той степени, в какой это не влечет за собой криминальных, этических или экологических последствий. Заключительным штрихом картины был упрек Игоряше в том, что он, помимо всего прочего, не подумал о чисто физических последствиях запроса, ибо как индивид, живущий в определенных общественных условиях, он не властен распоряжаться тем объемом пространства, которое потребно для размещения миллиарда триллионов рублей в купюрах, имеющих хождение на территории СССР. Для достаточно плотной укладки сто квадриллионов пачек по сто сторублевок в каждой понадобился бы объем, примерно равный десяти Братским водохранилищам. Точка.

Как только Игоряша все это понял, он тут же понял и то, что первый регистр второй Золотой Рыбки исчерпан. Вспыхнувшая в голове надпись не оставила на этот счет никаких сомнений. Заметим, что Игоряша по-прежнему сидел на стуле, обнимая ведро. Он поерзал вспотевшими ногами, сглотнул кислую слюну и сипло проревел:

— Десять миллионов нефальшивыми сторублевками с разными номерами! В пачках по сто штук!! В надлежащей упаковке!!!

Ну как теперь отказать Игоряше в трезвости мышления? Курс наук пошел ему на пользу. Биомодуль в ведре дернулся и взмахнул плавниками, что любой штатный смотритель галактической сигнальной системы моментально истолковал бы как глубокий вздох или пожимание плечами. На человеческом языке это значило: «Ничего не попишешь!»

«Точка, — обожгло Игоряшу. — Второй регистр исчерпан». И тут же в комнате что-то ухнуло, просело, пахнуло юфтью и тяжело скрипнуло. Игоряша, сверкая белками глаз, обернулся. В углу стопкой — друг на друге — лежали три роскошных чемодана из крокодиловой кожи, перетянутых ремнями.

Бросился к ним Игоряша, дрожащими руками расстегнул ремни, щелкнул золочеными замочками, откинул крышку верхнего чемодана. О-о-о!.. Как в сказке — плотные ряды тугих пачек. Некоторые сторублевки новенькие, другие — потертые уже, но ведь настоящие, гознаковские. Пальцы рванули одну из пачек, посыпались на пол палевые купюры, и повалился Игоряша в обмороке, успев, однако, прохрипеть: «Новую Золотую Рыбку!.. Биомодуль!.. Еще!..»

Через полчаса Игоряша благополучно очнулся. Чего нельзя сказать о ряде лиц, живших до поры относительно спокойно в разных краях и республиках страны. Но не будем их опрометчиво жалеть. В тот день у двух десятков крупных спекулянтов приключились инфаркты, восьмерых валютчиков разбил инсульт, а три матерых подпольных ювелира покончили с собой. Если бы все они пережили удар и поделились друг с другом горем, то оказалось бы, что у них непостижимым образом были изъяты в совокупности 10.000.000 рублей.

Плюс три новеньких аргентинских чемодана, которые продавец московского галантерейного магазина № 141, что по улице Народного Ополчения, Сидор Ипатьевич Дыбин безмятежно присвоил, собираясь с женой и дочкой отправиться в очередной отпуск в Пицунду, в ведомственный санаторий для ветеранов дегустационного цеха.

Т Р Ю К А Ч Е С Т В О Глава «ТВЕРДО», подаренная автору гением рапидной новеллы Р. Нерголиным

Тут надо сказать, что собирались мы всегда исключительно мужской компанией. Были среди нас и женатые, и разведенные, и холостые, и женатые вторично, и никто, конечно, ничего против женщин не имел, но негласное правило было все же такое: «Только джентльмены».

Собирались — где когда придется. То у Шушуни Майского, талантливого филографа и литературного дуэлянта, то в коммуналке у пожарника Бориса Бруденко, мастера по сюжетам и женского любимца, то в роскошных высокопотолочных апартаментах редактора научно-культурного журнала Гака Чукова, сына двух академиков, то в набитой книгами двухкомнатной квартире филолога Паладина (Ладика) Гриммова, литературного каратиста, то у вольного переводчика с португальского Володи Набакова, любителя баснословной электромузыкальной техники и специалиста по убыточным гешефтам… Да что и говорить — двенадцать нас было, близких по духу друзей, удачливых в выборе призвания, менее удачливых в укладе личной жизни и уж вовсе далеких от удачи в смысле литературного признания.

Игоряша был тринадцатым, и у него мы не собирались ни разу. Мы даже не знали толком, где он живет. Раз как-то Игоряша-второй упомянул Сивцев Вражек, месяца через два обмолвился насчет Строгино: мол, улица такая-то, дом и квартира такие-то. Наш психолог Герард Экудянов — человек, ленивый на хождение по редакциям, но неизменно скорый на дружеское участие, — однажды не поленился, съездил в Строгино. Игоряша не объявился на очередном сборище, и Герард, вообразив, что он болен, помчался навещать. После часа блужданий нужную улицу он нашел, нашел и дом, затерявшийся среди белобетонных близнецов. Но с квартирой вышла престранная история. На площадке оказалось четыре квартиры с одним и тем же — вроде бы Игоряшиным — номером. И из всех дверей выходил на звонок один и тот же человек гигантских размеров — усатый грузин в майке клеш и трусах галифе, раздраженно повторявший, что его фамилия Сармисегетузидзе и никаких Игоряш он знать не знает. На четвертой и последней попытке Герарда обрести Игоряшу грузин Сармисегетузидзе рассвирепел и спустил потерявшегося Экудянова с лестницы. Визит оставил у Герарда неприятные, но очень смутные воспоминания — лишь дикая грузино-дакская фамилия въелась в сознание, — и от поисков Игоряши мы с той поры отказались. На наши сборища он являлся всегда без приглашения, безошибочно угадывая место и время.

И не болел, как выяснилось, никогда.

С Игоряшиным телефоном тоже было занятно. Никто из нас не знал его. Но бывало, когда филансер Никита Котляренко — умелый компилятор иностранной прессы, летописец и ктитор нашего кружка — садился у телефона и начинал обзванивать всех, чтобы назначить очередную встречу: набирал номер физика-ядерщика Петра Кровского — покорителя «черных дыр», или номер художника-шрифтовика Булата Аникаева, филигранного резчика по сандаловому дереву и сочинителя рассказов в стиле «шпрух», или номер замученного эфиром телережиссера Рубенида Нерголина, автора нашумевшей передачи «ХХХ век», — в трубке вдруг раздавался характерный, слегка заикающийся голос Игоряши: «П-привет, ст-тарик! К-как хорошо, чт-то т-ты мне зв-звонишь. Т-ты прямо т-телепат! Я т-только собрался набрать т-твой номер, — а т-ты т-тут к-как т-тут. К-когда соб-бираемся? Не п-пятого ли? Я т-так и з-знал. Не у Лад-дика ли? От-ткуда мне из-звестно? Инт-туиция, ст-таричок!..»

Никита клал трубку и некоторое время сидел, окаменев лицом и уставившись в пространство. Через две-три минуты удивление стиралось из памяти.

Как-то раз мы в полном составе — правда, без Булата Аникаева — сидели в комнате Толи Каштаркина, манипулятора и поклонника синекдохи. Мы сидели в комнате, полной сюрпризов, и, пребывая в отличном настроении, наслаждались фокусами Толи. Он вытаскивал из наших карманов колоды карт, жонглировал шестнадцатью шариками, извлекал изо рта длинные гирлянды бритвенных лезвий, играл веревочками, связывая их в немыслимые узлы, из которых вырастали живые цветы и вылетали бабочки, превращавшиеся в клочья газетной бумаги, ломались пальцами металлические рубли-монеты с ружейным треском, чтобы тут же предстать перед нашими глазами целехонькими. Все расслабились, никто в тот день не принес новых рукописей, а обсуждать старые не было смысла. По комнате перепархивали сочные анекдоты. И вдруг, когда Шушуня Майский, матерщинный жизнелюб, ввернул что-то совсем уж полисексуальное, обрисовав картину, от которой все застыли с разинутыми ртами и слезами на глазах, в воздухе раздалось сдавленное девическое хихиканье. Абсолютно точно, что девическое — никто из нас таким голосом не обладал. Мы изумленно переглянулись и раздумали смеяться, а Игоряша скорчил недовольную мину.

— Оленька! Я же умолял тебя быть сдержанной, — укоризненно произнес он. — Я взял тебя при условии строжайшего молчания, а теперь пеняй на себя, — и Игоряша небрежно взмахнул рукой.

На подоконнике появилась фигура потрясающе красивой девушки в изящном платье сафари. Она залилась краской и уткнулась лицом в ладони — то ли от хохота, то ли от смущения.

— Разморожу завтра! — холодно и странно заявил Игоряша и вторично взмахнул рукой.

Девушка исчезла, словно в кинотрюке.

Все загалдели, но тут же опомнились и в смятенном молчании воззрились на Игоряшу.

Почти полторы минуты — как в «Ревизоре», — длилась немая сцена. Зимарь-патетик Шушуня Майский сидел красный как кирпич, семасиолог-любитель Толя Каштаркин рвал в клочья туза пик из секретной колоды, поклонник Эзопа Никита Котляренко совал мимо рта таблетку рудотеля, Рубенид Нерголин, гений рапидной новеллы, отъезжал на стуле в угол, Петя Кровский, отец импатоведения, надрывно икал, а эпистолярный пират Боря Бруденко возил руками по опустевшему подоконнику.

Наконец Игоряша встал и спокойно воздел руки.

Он щелкнул пальцами — на столе возник японский видеомагнитофон.

Игоряша притопнул ногой — на колени Герарду Экудянову, фотолюбителю и профессиональному прагматику, упала суперфотокамера «Минолта Максимум» с двумя микропроцессорами.

Игоряша издал губами чмокающий звук — перед Славиком Дорожным, инженером по профессии и писателем-самоучкой по склонности, образовался роскошный конволют в кожаном переплете, вобравший все малые и стыдливые публикации Славы в многотиражной печати.

Игоряша подмигнул Паладину Гриммову, и страдающий астмой Ладик, наш король эвфуизмов, ощутил в кармане странную тяжесть — то был флакон с новейшим западногерманским антиастматическим средством «Супранас», мгновенно снимающим любой, самый мучительный приступ.

И пошло-поехало. Гак Чуков, гонитель литературной скверны, получил полное собрание сочинений Рея Брэдбери издательства «Тimeskape» — в твердом переплете и с дарственной надписью автора. Пете Кровскому, чемпиону оксюморона и отцу-одиночке с двумя мальчишками-сорванцами, манна небесная явилась в виде полного комплекта гэдээровской игрушечной железной дороги — двадцать шесть увесистых коробок, перевязанных разноцветными вискозными ленточками. Никиту Котляренко, поэта-гилозоиста, едва не пришибла грянувшая сверху электронная пишущая машинка «Оливетти» с лепестковой шрифтовой головкой (машинка была в антиударной пенопластовой упаковке, и поэтому не разбилась). Шушуне Майскому, пророку кармической словесности, достались три подлинные тибетские тантры II века (исчезновение их в одном лхасском монастыре едва не вызвало жестокое кровопролитие). Боря Бруденко — хотя и демократ художественной формы, но все же пожарник — обрел сверкающий микровзрывной огнетушитель (перенос его из пятого из вероятностного 2О18 года в наше время вызвал две затухающие разнонаправленные темпоральные волны, интерференция которых на рубеже XX и XXI столетий грозила разжалованием брандмайора Бруденко с лишением его парадной робы и именного топора). Далее: Рубениду Нерголину, канонику строчной развертки, — ордер на новую трехкомнатную квартиру. Кондотьеруинтерпретатору Володьке Набакову — дека «Накамичи» с сенсорным управлением, двумя генераторами и автоматической подстройкой головки плюс вертушка «Дюаль», колонки «Джи-Би-Эль» и усилитель «Маранц» с октавным эквалайзером.

Наконец Булат Аникаев, камикадзе стихосложения и приват-доцент унциального письма, вовсе впал в состояние ступора. В тот вечер он не смог прийти на наше сборище — сидел у себя дома и самозабвенно вырезал из вершкового куска саппанового дерева фигурку великого логофета Византии Федора Метохита. Аникаев только сегодня закончил чтение его астрономических сочинений и, прочитав, восхитился и вдохновился на миниатюру. Легко можно представить кататоническое удивление Булата, когда посреди его комнаты — ни с того ни с сего — материализовался раритетный «Форд-Т» с включенными фарами.

Словом, каждый из нашей братии получил нечто вожделенное. Что тут началось! О девушке Оле, испарившейся с подоконника, мы и думать забыли. Мы кричали, прыгали, бесновались, хохотали, и даже невозмутимый обычно хозяин квартиры Толя Каштаркин, эссеист-престидижитатор, стоял на голове.

Вот чудеса так чудеса! Вот это иллюзион! Колонки «Джи-Би-Эль» истошно орали, «Минолта» ходила по рукам, и все, счастливые, снимались на память, и все палили из микровзрывного огнетушителя по зажженной газовой плите, гася пламя, и кое-кто умолял брэдберианца Чукова разбить двенадцать томов сочинений великого Рея Дугласа на всех, и добрая душа Гак, экуменист интеллигенции, уже почти соглашался, и…

И в этот момент прозвучал раздраженный голос Игоряши.

— Тих-х-хо!! — крикнул он.

Видимо, Игоряша понял, что переборщил. Или корыстно пожалел о содеянном. Или испугался последствий.

— Тих-х-хо!! — повторил он. — В-вечер ф-хв-фок-к-ксов окончен!

Игоряша представил, как в сию минуту на наш ор и гам явятся соседи, общественность ДЭЗа, милиция, дружинники… Он передернулся и, словно дирижер, взмахнул в очередной раз руками.

Тут же все исчезло. И видеомагнитофон, и детская железная дорога, и конволют Славы Дорожного, вассала журналистики, и ордер на квартиру, — все, все, все…

Растворился в воздухе и сам Игоряша.

Булат Аникаев, пытливый исследователь готических былин, несколько раз обошел то место, где только что стоял архаический «Форд». В тот вечер Булат так и не осмелился покинуть комнату: на стене долго еще загадочно светился, постепенно бледнея, кусок обоев, выхваченных фарами исчезнувшего автомобиля.

А мы… мы стояли в нелепых позах посреди комнаты Толи Карташкина, корифея гиперреализма, и ничего не могли понять.

Мы ведать не ведали об Игоряшиных Золотых Рыбках.

И тем более не ведали, что все Золотые Рыбки Земли — все информационные биомодули, заброшенные в разные точки нашей планеты галактической цивилизацией, с их условно-лимитированными, энергетически безразмерными регистрами, в данный момент были сосредоточены в одном месте: в подвальном бассейне Игоряшиного загородного двухэтажного коттеджа. Он давно собрал их воедино, использовав для этого третий регистр Золотой Рыбки N 98. Для общения с биомодулями ему уже не требовался визуальный контакт: он посылал приказы телепатически. У штатных смотритетей галактической сигнальной системы для характеристики подобного поведения есть специальный термин: «кар-сиф-ом», что можно перевести как «дистанционная фекализация информации». «Кар-сиф-ом» встречается в Галактике настолько редко, что борьба с этим явлением даже не предусмотрена правилами.

…Когда мы, обескураженные и притихшие, выходили на улицу, с Ладиком Гриммовым, единственным в нашей стране боллардоведом, приключился приступ астмы. Паладин кашлял, а мы ничем не могли помочь. Флакончик чудодейственного средства «Супранас» непространственным образом вернулся в западногерманский город Гельзенкирхен и занял прежнее место в упаковке, хранящейся на складе фармацевтической продукции химической монополии «Хехст».

Зато тибетские ламы, заполучив назад свои бесценные тантры, возрадовались, и религиозное исступление не вылилось в кровавое умопомешательство. Ламы даже не заметили, что одна из тантр повреждена микровзрывом. Сам универсальный огнетушитель тоже благополучно перенесся обратным ходом в свое 5-вероятностное время. Темпоральные волны, конечно, не могли не возникнуть, но они затухли чрезвычайно быстро и не встретились в 5-вероятностном 2000 году, таким образом, не образовалось и временной дифракционной решетки, посему брандмайор Борис Андреевич Бруденко, знаменитый писатель и гроза плагиаторов, остался брандмайором.

…Ладик совладал с приступом, и мы всей компанией двинулись к метро. Наутро никто не вспомнил о пролившемся на нас золотом дожде. Последнее, что осталось в памяти, — это потрясающий анекдот нашего притчеписца Шушуни Майского, над которым мы долго-долго — весь вечер — хохотали.

У читателя может возникнуть вполне законное недоумение: как так — мы все забыли, и в то же время тот памятный вечер описан с такими живописными деталями? Ответ: в этом и заключается секрет гениального рапидного метода новеллистики, изобретенного Р.Нерголиным.

Р А З Г О Н Глава «РЦЫ», предложенная магистром беллетристики Г. Чуковым

…Самое забавное в истории Игоряши-второго — это то, что он, в сущности, так и не прикоснулся к десяти миллионам, чудесным образом свалившимся ему на голову в трех роскошных чемоданах. Нет, конечно, он пользовался этими деньгами — сорил сотнями, мотовствовал, куражился, но больше от спеси, чем по существу, и в общей сложности растратил не более пяти тысяч рублей — по мелочам.

Чемоданы с почти не тронутым содержимым хранятся у Игоряши-второго по сей день в неприступном сейфе из титанового сплава. Он их оставил у себя как память о первом Контакте и еще по одной причине, о которой гласит табличка, приклеенная к дверце сейфа с внутренней стороны.

На табличке Игоряша с нажимом вывел: «На черный день». В тот самый первый день новой жизни, когда Игоряше-второму так неожиданно привалило богатство, он, разумеется, на работу не пошел. Часа два Игоряша валялся на полу, осыпая себя сторублевками, и полоумно хихикал. В ведре с кристально чистой водой лениво шевелила червонными плавниками Золотая Рыбка № 3.

Игоряша никак не мог сообразить, что бы такое ему отчебучить в первую очередь. Долгое время навязчиво липло желание сбегать в магазин, купить два ящика ядрицы, затем позвонить двум закадычным друзьям, выдернуть их с работы и устроить фантастическую обжираловку. Игоряша обсосал эту идею и с легким сердцем отбросил ее. Он умнел на глазах: откуда-то взялись и сообразительность, и спокойная оценка ситуации. Явилась мысль, прозрачная, как стакан: никуда ни бежать, ни звонить не надо. Возжелай он только — и два ящика ядрицы, и десять, и целый контейнер перенесутся к нему из ближайшего магазина. И друзей можно доставить в сию минуту — стоит лишь дать знак Золотой Рыбке.

Игоряша вздрогнул и опасливо покосился на ведро — не расценил ли биомодуль его мысли как приказ к действию? Но все было спокойно. Мысли шли в условном наклонении, и Золотая Рыбка не реагировала.

Далее Игоряша прокрутил в голове идею сногсшибательного банкета в «Метрополе» — персон примерно на пятьдесят. Но он никак не мог решить, кого же из родственников выписать на вальпургиево торжество, поэтому и с банкетом решил повременить.

Когда днем пришла после смены жена Игоряши, шофер такси Анюта, дверь в мужнину комнату оказалась запертой изнутри. Анюта долго кричала в косяк, грозила мужу, билась в дверь всем телом, напоминала, что в УПРАТРУБе больше всего не любят, когда из будней делают праздники, плакала, — но ничего не добилась. Наконец она крепко, по-шоферски, выругалась, заявила, что кормить борщом лодыря и объедалу не будет, и ушла на кухню звенеть кастрюлями.

Игоряша, казалось, и не слышал всей этой бури. Он лежал на сторублевках и блаженно мечтал.

В тот день Игоряша испытал смену настроений, совершенно ему не свойственных. Утренний шок, как мы знаем, сменился очумелостью, затем последовала потеря сознания, далее просветление перешло в эйфорическую безмятежность, потом Игоряша некоторое время пребывал в растерянности, и, наконец, к вечеру его одолела элегическая задумчивость.

Если бы Анюта в этот час заглянула к Игоряше, она, безусловно, впала бы в справедливую истерику. Погруженный в себя Игоряша сидел по-турецки на полу в окружении доброй сотни жестяных банок с чайным экстрактом «Липтон». Примерно треть банок валялись уже опустошенные (был такой грех за Игоряшей — шибко любил он хороший, до черноты, чай). Рядом стоял мешок с отборной астраханской воблой. И тут же — фаянсовое гжельское блюдо, где источали укропный аромат свежесваренные донские раки: каждый размером с башмак. И восхитительные креветки (перуанские — так захотелось Игоряше). И котелок черной зернистой икры. И соленые фисташки. И нарезанный прозрачными ломтиками французский сыр «грюйер» на доске из севрского фарфора. И литовские крекеры с тмином…

Попивая чаек из банок и закусывая всем, что попадалось под руку, Игоряша напряженно думал, перебирал варианты и разговаривал вслух сам с собой.

В ведре — точнее, не в ведре уже, а в серебряной братине, принадлежавшей когда-то Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому, более известному по прозвищу Малюта, — плавала Золотая Рыбка № 8.

Если бы Анюта заглянула… Увы, Анюты в этот час философского созерцания уже не было ни в Игоряшиной квартире, ни в московском районе Строгино, ни вообще на планете Земля. Игоряша неразумно истратил на нее первый регистр третьего биомодуля.

Днем Анюта все-таки вломилась в мужнину комнату, высадив дверь с помощью монтировки.

— Ты чем это здесь занимаешься, жрун болотный?! — завопила она с порога, бросаясь вперед, как под танк.

И тут же осеклась. И застыла, словно Лотова жена. Ибо Игоряша, как мы знаем, первую половину дня провел, лежа на сторублевках, как на бархатной мураве в летний день.

— Игоряша… — просипела Анюта перехваченным горлом. — Откуда ЭТО у нас???…

Кто знает, то ли стенания жены успели уже надоесть Игоряше, то ли взбеленила его осада двери с использованием стенобитных орудий, а, может, самолюбивую душу новоиспеченного миллионера покоробило словечко «нас»? Только Игоряша приподнялся на локте и ясным голосом сказал:

— А поди ка ты к ядрене фене!

Информационный биомодуль, именуемый здесь Золотой Рыбкой № 3, провел на нашей планете уже несколько тысячелетий, но до сей поры он спокойно обитал себе в водах озера Ван, поэтому понятие «ядрена феня» отсутствовало в его необъятной памяти. Зато биомодуль прекрасно знал о существовании в глубинах Галактики звездной системы с названием Оомгрусанта, что на русский язык можно перевести как «Ядро на пене». Вторая планета этой системы мало чем отличалась от Земли по условиям жизни, а то, что Игоряша знать не знал об Оомгрусанте и вообще имел в виду нечто другое, было для биомодуля перегрузочной информацией. Поскольку желание Игоряши перенести свою подругу на «Ядро на пене» обладало очень высоким потенциалом и к тому же перенос этот не мог повлечь смерти Анюты и нанесения ей физического ущерба, то есть не нарушал граничных условий использования регистра биомодуля, то Золотая Рыбка незамедлительно подчинилась команде.

Анюта исчезла.

В мозгу Игоряши отпечаталось: «Первый регистр исчерпан».

Игоряша безумно испугался. Первым побуждением его было вернуть Анюту. Он уже раскрыл рот, но тут испугался вторично.

Игоряша ужаснулся, вообразив, в каком виде может предстать Анюта после посещения неведомой «ядрени фени». Вроде бы шутка совершенно абстрактная и эвфемистическая, но раз Анюта отправилась ТУДА, значит, нечто такое существует насамомделе!

Игоряша вытер пот со лба и решил с возвращением Анюты повременить, а в качестве компенсации за потерю жены заказал себе чаю. Побольше и получше. И новый биомодуль. И раков с креветками. И братину для шику. И еще биомодуль. И сыр. И крекеры. И…

Весь вечер разговаривал сам с собой Игоряша. Осторожно разговаривал — чтобы, не дай бог, не истолковали Золотые Рыбки его рассуждения как желания. Потом он неспокойно спал, маясь набитым животом. Проснулся в шесть утра, долго боролся с изжогой, а затем уже и не прилег — опять разговаривал.

И наконец пришел к трем важным для себя выводам. Первый: что никакие деньги — ни миллионы, ни миллиарды, ни оклады, ни прогрессивки — ему не нужны. Поскольку Золотые Рыбки и так исполнят все, что его душе угодно, поэтому со службой в УПРАТРУБе следует сей же день покончить. Второй: что он в любой момент может вернуть Анюту, приказав биомодулю доставить ее в прежнемвиде, но, собственно, с этим спешить не надо. Пока требуется заняться собой. Эта идея — заняться собой — и была третьим выводом.

И начал Игоряша действовать.

В семь утра Игоряша испросил у восьмого биомодуля, сколько всего на Земле Золотых Рыбок. Оказалось, исходное число — 1370 штук: галактический стандарт для обитаемых планет земного типа — один биомодуль на миллион кубических километров гидросферы. У Игоряши даже дух захватило: «Почти полторы тысячи волшебных палочек — вот уж развернусь!»

Следующим ходом он заказал себе безупречное здоровье. И… тут же мешком рухнул на пол — словно невидимый великан прихлопнул его, как муху.

Игоряшу бросило в жар, потом в холод, невыносимая боль разорвала внутренности, пульс зашкалил, из носа хлынула кровь, отнялись ноги, потом руки, агония выгнула тело колесом, в голове взорвалась сверхновая. Игоряше казалось, что по нему промчался товарный состав, потом пронеслась танковая дивизия, потом не спеша прогрохотала вереница дорожных катков. Он хотел было заорать: «За что?!» — но последним сгустком воли отогнал катастрофический вопрос — третий вопрос для данного биомодуля, — который, конечно же, закрыл бы перед ним дорогу в будущее. Вместо этого Игоряша, захлебываясь густой ядовито-горькой желчью, пробулькал: «Новый биомодуль!..»

Он очнулся в невообразимой позе на полу. Над ним клубился, истаивая, смрад. Игоряша прислушался к себе — ничего не болело. в мышцах переливалась чистая энергия. Голова была ясной и свежей; организм работал как кварцевые часы. Переполняло ощущение счастья и вечности.

— Что это было? — спросил он, пораженный. «Функциональная перестройка организма, — ответил биомодуль огненным текстом. — Пурификация ауры. Наладка иммунной системы. Канцеродиализ. Бактериальный и вирусный дренаж».

— Ясно, — сказал Игоряша. Целый час он плескался в ванной, наслаждаясь жизненными токами в клетках тела. Вышел насвистывая, и переоделся в чистое. Подошел к братине, играя мускулами, подмигнул биомодулю и раздельно произнес:

— Бес-смер-ти-е.

Игоряша ожидал, что новый удар свалит его с ног, опять набросится жуткая сила и примется терзать. Но ничего такого не случилось. Перестройка генетической программы и запуск нейронной реабилитации проходят совершенно неощутимо.

В девять утра Игоряша с помощью очередного биомодуля обеспечил себя нестарением. Он посчитал, что 35 лет — оптимальный возраст для вечной жизни. Дальновидный человек, — и ведь известно, что миф об Эндемионе не был ему знаком.

Да, великая вещь — бессмертие! Оно настраивает мысли на совершенно иной лад. Малое делает великим, великое — малым, совершенное — примитивным, затягивает память дымкой.

А между тем бедная женщина ужасно растерялась, очутившись на берегу изумрудного океана под сенью фиолетовых деревьев с плоскими зонтичными кронами. Много часов она шла по рыжему песчаному пляжу, надеясь отыскать людей, жилье или хоть какие-нибудь приметы цивилизации. В воздухе пахло клопами и уксусом.

Наконец на изгибе берега она увидела фигуру человека и бросилась бегом навстречу. А приблизившись, пронзительно завопила и столь же стремительно, не помня себя, помчалась прочь. Человек был впряжен в некое подобие телеги на санях. У него был совершенно лысый шишковатый череп, двупалые клешневидные кисти рук, прозрачный живот, в котором виднелись омерзительные сине-бурые кишки, и три глаза. Единственное, что напоминало здесь о Земле, — это третий глаз на лбу у чудовища. Он горел чистым зеленым светом, как огонек Анютиного такси.

Е Д И Н О Б О Р С Т В О Глава «ЕСТЬ», выношенная асом пунктуационного анализа П. Гриммовым

Блиц-критик Герард Экудянов пользовался в нашей компании славой человека, который в свои тридцать пять лет прочитал 35 тысяч книг. Те, кто не знал лично Экудянова, пионера стилистической пропедевтики, поражались: мыслимо ли такое — в среднем по тысяче книг на каждый год жизни?! Впрочем, нам-то было известно, в чем тут секрет: Герард был не только профессиональным прагматиком, но и профессиональным читателем. Психолог по образованию, он работал в секторе психолингвистической биологии научно-исследовательского Института Будущего и читал за приличное жалованье с девяти до шести каждый день, исключая выходные. Норма в их секторе была — сто зарубежных книг на человека в неделю. За перевыполнение нормы шла прогрессивка. Сверхурочное чтение, правда, не поощрялось: руководство берегло глаза сотрудников. Условия для чтения в секторе были идеальные: удобные мягкие кресла, диваны для любителей читать лежа, рассеянный сильный свет, цветные светофильтры, устанавливаемые по желанию, терминалы ЭВМ, самодвижущиеся сервировочные столики с прохладительными напитками и закуской.

Герард слыл в Институте феноменом: он читал в семь раз быстрее среднего человека и в пять раз быстрее заведующего сектором, профессора чтения, и при этом досконально помнил прочитанное. Зная это, мы не удивлялись Герардовой эрудиции, нас изумляло другое: каким образом Экудянов умудрился не взрастить в себе глухую ненависть к печатному слову и откуда он берет силы, чтобы еще и писать?

В последние годы Герард прославился как создатель армянских рун. Город Ереван ждал, когда же Экудянов, пятнадцать лет назад уехавший завоевывать Москву, вернется на родину и откроет там студию рунического искусства в национальном духе, но Герард пока не торопился. Он хотел покинуть Москву только доктором библиологических наук, защитив диссертацию на тему «Суперскоростное чтение вслух в условиях урбанистического шума» и выпустив монографию «Как я прочитал сто тысяч томов и что после этого со мной стало».

Никто из нас и помыслить не мог, чтобы состязаться с Герардом в книгочействе и книгознании. И все же в один памятный день Экудянов был посрамлен.

В тот апрельский вечер мы собрались у Палладина Гриммова, труженика гетероязычия. В течение часа мы обсуждали новый рассказ Кровского, гроссмейстера фонетической архитектоники, затем перешли к последним переводам Владимира Набакова, который гордился своей астральной дружбой с Камоэнсом и по причине этой дружбы имел возможность переводить даже те сонеты великого Луиса, которые поэт сжег в черновике, не опубликовав.

Часам к десяти мы устали, Захотелось расслабиться, послушать музыку и выпить крепкого душистого чаю.

— Ребята, а чая-то в доме нет! — смущенно признался Ладик. Помимо того, что Гриммов — новатор симплоки, он еще и прекрасный хозяин, и такого подвоха с его стороны мы не ожидали.

Тут раздался голос Игоряши:

— Ч-чай? Ч-что же в-вы мн-не раньше н-не ск-сказали?

Он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда большую черную жестяную банку. На боку ее по сиреневому полю, заключенному в золотую арабеску, шла надпись: «Jasmine Tea». Это был восхитительный чай «сучонг» с лепестками жасмина — продукция старинной британской чайной фирмы «Твиннинге». Банка содержала восемь унций чая и, конечно, не могла поместиться во внутреннем кармане облегающего твидового пиджака.

Это был очередной трюк Игоряши.

Вскоре вскипел чайник, и вот уже перед каждым из нас стоит чашка с янтарным напитком, источающим жасминное благоухание.

— Совсем недавно читал одну японскую книгу, — сказал Герард, сделав первый глоток, — там мне встретилась восхитительная танка о чае. Если не ошибаюсь, звучит она так:

— Ошибка! — радостно воскликнул Игоряша. — Во второй строке не «под чистым небом», а «под звонким небом».

Герард поперхнулся, обжегшись, и едва не выронил чашку.

— А ты откуда знаешь? — грозно спросил он, — эта книга только-только вышла. У нас в секторе контрольный экземпляр.

— Знаю, — просто ответил Игоряша. — Это стихи поэта и каллиграфа Нансея Кубори в переводах Льва Минца, под редакцией доктора исторических наук С.А.Арутюнова. Сборник называется «120 танка, написанных в чайном домике». Тираж десять тысяч. Книга иллюстрирована каллиграфическими иероглифами автора.

Это был вызов Герарду Экудянову, прагматическому санкционеру, и он, бедняга, поднял перчатку.

— Ну, мужики! Игоряша дает! «Мне за ним не угнаться, — произнес Экудянов, хитро прищурившись, — С ним рядом я круглый ignoramus».

— Фраза из рассказа «Умник» ирландского писателя Шона О'Фаолейна, — спокойно парировал Игоряша. — Рассказ опубликован в сборнике «Говорящие деревья», вышедшем в 1971 году.

В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такого от Игоряши не ожидал никто. Точное знание в сочетании со сверхъестественной памятью, — да, Герарду достался достойный соперник.

— «Запомни, Стокдейл, что ты ни с кем не имеешь права так разговаривать», — гробовым голосом сказал Экудянов, вперив взгляд в Игоряшу.

При чем здесь «Стокдейл», никто из нас не понял.

— «А что я сделал плохого? — улыбнулся Игоряша, акцентируя слова так, что всем стало ясно: он догадался, о чем повел речь Герард, и подхватил диалог из какой-то известной только им двоим книги. — Если я выразился не очень любезно, поправьте меня, и я больше не буду так говорить.»

— Ребята, это черт знает что! — вскричал Герард. — Игоряша цитирует по памяти «Трудно быть сержантом» Мака Химена.

— Совершенно верно, — согласился Игоряша, — Страница 82, Воениздат, 1962 год, русский перевод Биндеман и Фадеевой, литературный редактор Видуэцкая.

— Потрясающе! Попробуем еще, — Герард покраснел, на лбу его выступил пот. — «Не унижай своей судьбы!»

Игоряша задумался.

— Ага! — воскликнул он и прищелкнул пальцами. — «Я хотел бы ее победить».

— «Мысль — вот мое оружие».

— «Часто мое честолюбие сжигает мои мысли».

— «Ты обладаешь даром творчества. Чего тебе еще нужно?»

— «В другие времена я, быть может, смог бы завоевать материк».

— «Что в этом? Одна мелодия стоит целой провинции. Для нового образа разве ты не пожертвовал бы властью?»

— «Жить полной жизнью, вот чего я хочу, а не жить одним лишь мозгом», — глаза Игоряши горели. Поначалу он произносил фразы с трудом, будто разбирая стершиеся письмена, что незримо вставали перед ним. Но постепенно голос его окреп, а в интонациях зазвенел металл, словно он читал не чужой текст, а высказывал собственные убеждения.

— «Мозг содержит в себе целый мир», — настаивал Герард. Он тоже вошел в роль и даже поднялся с места, ощущая себя если не на подмостках сцены, то, по крайней мере на диспуте схоластов.

— «А ты не можешь понять, ты аскет, — отвечал с презрением Игоряша, — ты укротил свои желания, ты подчинил их себе».

— «И ты тоже укротишь их».

— «Не знаю, захочу ли я это сделать…»

Герард, опустошенный, рухнул на стул.

— Сдаюсь! — выдавил он. — знать сие на память просто невозможно, и тем не менее Игоряша ни в одном слове не отошел от текста.

— Габриэле Д'Аннунцио, — провозгласил Игоряша. — «Огонь», в переводе Барсовой. Первый том Полного собрания сочинений, издание Саблина, Москва, 1909 год.

Он тоже успокоился, перевел дыхание и пояснил:

— Герард, моя память не хуже твоей. Я знаю наизусть все твои тридцать пять тысяч книг. И еще много других. Если хочешь, можем продолжить диалог на языке оригинала…

— Не надо, — дернулся Экудянов: в итальянском он был не силен. Герард еще некоторое время взбудораженно размахивал руками, обиженно бормоча что-то по-армянски себе под нос. Потом резко встал, надел плащ и выбежал из квартиры.

Мы подошли к окну. По улице удалялся, растопырив локти, Герард Экудянов, убежденный враг мимесиса. Вдруг он остановился, повернулся, задрал голову и, погрозив в нашу сторону кулаком, заорал:

— Может быть, он и брошюру «Проституция и ее причины» читал? Сочинение доктора Б.В.Цуккера, 1926 год, издательство «Космос»?

— Читал!!! — прокричал Игоряша, высунувшись из окна. — Если угодно, на странице 45: «Мы не отрицаем возможности того, что и в будущем женщина будет отдаваться мужчине ради каких-нибудь выгод, но мы решительно утверждаем, что эта проституция не будет носить в себе общественноклассового отпечатка».

Близилась полночь. На улице застыли изваяниями несколько зевак. В доме напротив в окнах зажегся свет. Мы поспешили разойтись…

Не сразу и не скоро, но мы узнали все-таки, что у Игоряши была беспримерная библиотека — 500 тысяч томов на пятнадцати языках. Полками и стеллажами были заставлены две просторные комнаты в его девятикомнатной квартире на Сивцевом Вражке. Любому здравомыслящему человеку ясно, что в двух комнатах, даже очень больших, не разместить и десятой доли такого количества книг. Однако была в той квартире какая-то штука со связными множествами, какая-то хитрая метрика, некая неэвклидова затея с пучностями и узлами пространства, в которой Игоряша не понимал ни черта, но прекрасно пользовался. Например, в двух комнатах его библиотеки можно было бродить часами и открывать все новые и новые застекленные шкафы с изящными цифровыми замочками. Та же история — и с квартирой целиком. Для правления кооператива «Гигант», в котором жил Игоряша после переезда из Строгино, это была просто большая квартира в два этажа. Удивительно, конечно, как мог один человек занимать столько жилой площади, но видимо, пользовался он чьим-то высоким покровительством, видимо, был непростым человеком, раз за кооператив уплатил сразу всю сумму целиком, перечислив в банк единовременно сто тысяч рублей по безналичному расчету. Да, впрочем, в кооперативе были разные непростые люди — и дипломаты, и поэты-песенники, и заведующий фруктовым баром, и кинорежиссеры с именем, и южных краев люди без имени, но со связями, — недаром «Гигант» пользовался завистливым уважением всего района. Стоило ли после этого удивляться девятикомнатной двухэтажной квартире какого-то Игоряши?

В том-то и дело, что не девятикомнатная и не двухэтажная! Был здесь и банкетный двухсветный зал с хрустальными люстрами и мозаичным паркетом, и спальня-будуар а-ля Людовик XVIII, и кабинет красного дерева, и бильярдная, и кегельбанная, и каминная, и музыкальный салон с концертной электронной аппаратурой, и сауна с бассейном, и спортивный зал с пятисотметровой тарлановой дорожкой, велотреком и площадкой для гольфа, был камерный театр и видеотека, и зимний сад, и — отдельно — оранжерея с тропическими растениями, и кинозал, и бар на тридцать мест, и эстрада для варьете с раздевалкой для девочек, и анабиозная, где криогенная аппаратура поддерживала глубокий сон пятидесяти восьми женщин разного возраста и национальностей, отобранных Игоряшей для песен и игр. И даже дворницкая, где, конечно, никаких дворников не было, а было оборудование для подзарядки кибернетических автоматов, выполненных в виде безупречных и остроумных лакеев: прообразом для программы послужил гениальный Дживз из произведений Пелема Гренвилла Вудхауса.

Из гардеробной вниз — неявно минуя восемь этажей кооператива — вел индивидуальный лифт, имевший выход в подземном гараже, что разместился на надежной глубине под всеми городскими коммуникациями. Здесь тоже была своя причуда. Игоряша никоим образом не желал походить на соседа по площадке — директора ресторана «Богема» Сидора Ипатьевича Дыбина, который держал выезд из «мерседеса» и «вольво» позапрошлогодних моделей и нуворишски шиковал, гоняя на них по Москве и Московской области. Когда Сидор Ипатьевич по мартовскому гололеду как-то побил «мерседес», налетев на «бьюик» председателя районного отделения Добровольного общества содействия автомобилизму, атлетизму и обороту фондов, он испытал нервический шок и месяц постился, оплакивая машину.

Игоряша на словах лицемерно сочувствовал Дыбину, но в душе ликовал, ибо терпеть не мог разбавленного сока. Что же касается машин, то он сам владел «кадиллаком», «линкольн-континенталем», спортивным «мазератти» и «шевроле-импалой», однако не дразнил городскую публику и не раскатывал по улицам в вызывающих лимузинах. Для автомобильных радостей Игоряша располагал отличной подземной шоссейной сетью: многорядные, освещенные ртутными светильниками и оснащенные принудительной вентиляцией трассы шли и под «Золотым Кольцом России», и в крымском направлении, и под минским шоссе, и под Байкало-Амурской магистралью. Во многих местах на трассах стояли бензиновые колонки. Для простоты они размещались под городами, начинающимися на букву Т (Т — значит топливо): Торжок, Трускавец, Тара, Тында и так далее. На поверхность Игоряша выезжал только в отечественных машинах, всегда имея под рукой «Волгу»-универсал или «Ладу».

Но вернемся к книгам. Неужели Игоряша прочитал все 500 тысяч томов своей библиотеки? И может ли такое быть, чтобы он пятнадцать языков? В принципе приобрести подобные было для Игоряши сущим пустяком — хватило бы нескольких регистров биомодулей, — но… тем не менее он такой возможностью не воспользовался. Во-первых, у Игоряши были свои представления об эрудиции, а во-вторых, он прекрасно понимал, что книга в современную эпоху перестает быть средством массовой, научной и технической информации, превращаясь в символ роскоши и становясь объектом созерцательного почитания. Обозревая бесконечные полки своей библиотеки, Игоряша видел не коленкоровые или ледериновые, или кожимитовые, или картонные корешки, а ряды, условно говоря, золотых слитков, где буковки, слагающиеся в фамилии авторов, претерпевали любопытную математическую метаморфозу: они обращались в абстрактные индексы, лишенные семантической значимости. Эти индексы позволяли отличить один слиток от другого, но ничего не говорили об их художественной стоимости и духовном эквиваленте.

Итак, Игоряша книг не читал и тем не менее посадил в лужу психолога и библиолога Герарда Экудянова, зачинателя дисплей-литературы — новой ветви, которая войдет в моду лишь через тридцать лет. Каким образом это удалось Игоряше?

Нетерпеливый читатель может забежать вперед и вырвать у чемпиона оксюморона П. Кровского несколько Игоряшиных тайн в главе под литерой «т», которая будет называться «ТЕЛЕАНТРОП».

Б Л А Ж Е Н С Т В О Глава «БУКИ», обоснованная зачинателем дисплей-литературы Г. Экудяновым

Неизбежно должно было настать время — и оно настало на седьмой день обладания Золотыми Рыбками, — когда Игоряша всерьез задумался над проблемой пищи и вследствие этого — над проблемой исчерпаемости биомодулей.

Первую неделю Игоряша объедался всласть. Он рубал омаров в майонезе и утку по-пекински. Пожрал подряд с небольшими интервалами: кебаб по-мароккански из индюшки в имбирном сиропе, грибную запеканку «вандомуа», мусс из устриц, окорок в апельсиновом желе с грецкими орехами, пиццу «Маргарита», карибский суп «каллалу» из корней таро, паровую летучую рыбу с барбадосскими «ку-ку» из либерийской окры, голландский угоревый суп, сицилийские сладости «франгипани», албанское блюдо «радость пастуха» из картошки с темно-зеленым македонским медом, шахский плов, изготовленный по рецепту знаменитого персидского кулинара Надира, тунисскую «чак-чуку», индонезийскую «розовую зарю» — блюдо из креветок с рисом, помидорами, паприкой и бананами, подаваемое на пальмовом листе, гавайскую ананасовую «амброзию», гаитянский десерт «секрет зомби» из авокадо… (Живот у него не болел, и кишечник работал нормально — ВЕЧНОЕ здоровье как-никак.) Словом, Игоряша побил рекорд по обжорству, занесенный в знаменитую книгу Гиннесса, и даже перещеголял феноменального калифорнийца Эдди «Бозо» Миллера, бармена из города Окленда, — чемпиона жратвы, поглощающего ежедневно 25 тысяч калорий в виде полутора десятков яиц, гор блинчиков, бифштексов, цыплят, ростбифов, ломтей телятины, сэндвичей с сыром, пластов бекона, связок сосисок, супов, салатов и прочего, прочего, прочего…

И вдруг Игоряша остановился.

Он остановился, став на тридцать килограммов толще, на восемьдесят биомодулей беднее и на семь дней мудрее. Игоряша осознал, насколько же непроизводительно он тратит Золотых Рыбок. Было бы их бесконечное множество — тогда все можно. Или если бы у каждой было неограниченное количество регистров — тоже никаких забот! Но ведь Игоряша, поумнев — а умнел он поразительно быстро, — подсчитал: в его распоряжении 2581 желание, при том условии, что третий регистр каждой очередной Золотой Рыбки тратится на вызов следующего биомодуля. «Сие неразумно! — огорчился Игоряша. — Пожру всех рыб — и что тогда?»

Весь восьмой день своей новой жизни Игоряша ничего не желал, а только думал. Думал он и девятый, и десятый дни. А потом хрустнул костяшками пальцев и начал действовать. Вселился в кооператив «Гигант». Оборудовал квартиру всем необходимым для вечной жизни. Обзавелся машинами и подземной автодорожной сетью. Заставил бесчисленные книжные полки и стеллажи лучшими изданиями мировой литературы и видеокассетами. Набил восемнадцать холодильников всевозможными яствами. Решил проблему женщин с помощью анабиоза. Наконец построил дачу с бассейном и перенес туда всех биомодулей планеты.

И облегченно вздохнул.

Кто-то создал мир за шесть дней. Игоряше, чтобы соорудить собственный мир, потребовалось ровно в два раза больше времени. Но зато он был и во много раз счастливее. К услугам Игоряши были все блага населенной планеты Земля — с ее разными государствами, находящимися на разных ступенях технологического прогресса, — и все возможности галактической цивилизации, неразумно внедрившей на ноосферы планеты биомодулей с безотказной программой.

Вечером двенадцатого дня Игоряша возлежал в гостевой спальне на роскошном, ручной работы, диване «Виндзор» фирмы «Весли-Бэррелл», обитом котсуолдским бароканом «Сандерсон», и блаженно улыбался. Вроде бы все он предусмотрел. Кухни оснащены по последнему слову техники — ВЧ плитами и УФ кондиционерами. Кореянка Пак Ын, выходящая из анабиоза по субботам, — прекрасная кулинарка и готовит потрясающие блюда. Комнаты обогреваются, помимо центрального отопления, еще и средневековыми «качельофенами» и древесно-угольными передвижными печами «ВЕЗО», новейшим достижением западногерманского дизайна. В ванных — душевые «Белгравия» с программным управлением — лучшее, на что способна прославленная английская фирма «Долфин». Гардеробные ломятся от одежды — отборные костюмы фабрики «Большевичка», пиджаки «Харрис Твид» производства «Хартингтон хаус», лучшие в мире батники «Гайд-парк» из серии «Оксфорд» призовой мануфактуры «Лэндс энд»… Скрытые колонки пели сладким голосом Джона Мак-Кормака — тенора первой половины века, почитаемого Игоряшей выше всех. Песня была из любимейших: «Благослови этот дом».

И все же какой-то червь точил душу Игоряши. Чем-то он был не удовлетворен. Что-то его подспудно угнетало.

Мак-Кормак закончил петь. Едва слышно защелкала поисковая система, выбирая новую кассету из десятков тысяч, составляющих Игоряшину фонотеку. На этот раз комплекс «Пионер», снабженный по прихоти хозяина — генератором случайных чисел, остановился на Диане Росс и группе «Сьюпримс». Послышалась песня «Ain't No Mountain High Enough», что Игоряша автоматически (хотя и не совсем точно) перевел как «Нет горы, на которую нельзя было бы забраться». И… тут его осенило.

Пища! Вот что мучило Игоряшу на окраине сознания. Он представил себе горы продуктов и готовых замороженных блюд, хранящихся в холодильниках, представил, что рано или поздно они кончатся и нужно будет снова просить у Золотых Рыбок еду, потом еще и еще… Для вечной жизни нужен вечный источник продуктов, а где его взять? А чем он будет питаться, когда Золотые Рыбки иссякнут? А сотни новых желаний, будоражащих его воображение?

Однако права была Диана Росс: нет недостижимых вершин! Игоряша вышел из тупика. Он вспомнил, что в первом этаже кооператива «Гигант» расположился фондовый продуктовый распределитель для пенсионеровдегустаторов. Ветераны изящного вкуса — люди пожилые и истощенные многолетним поглощением высококачественных продуктов — имели на руках особые карточки, по которым получали лучшее из того, что они вкушали в былые годы по долгу службы. Дегустаторов можно понять. Более того, они должны вызывать только сочувствие: желудки их, изнеженные профессионализмом, к старости наотрез отказываются принимать обиходные продукты популярного ассортимента — таков уж фатальный перст ремесла! Поэтому фондовый распределитель снабжался отменно и сердобольно: карточки отоваривались сервелатами, салями, икрой той и другой, постной бужениной, шейками копчеными и раковыми, исландской сельдью в винном соусе, крабами, осетровыми балыками, артишоками, швейцарскими твердыми и финскими плавлеными сырами, вологодским маслом, тортами «Полет» и «Птичье молоко», нежной телятиной, языковой колбасой, конфетами из города Куйбышева, а также рыбой нототенией, на которую еще 20 лет назад никто и смотреть бы не стал, и которая нынче ценится знатоками наравне с окской стерлядью.

Итак, стоило Игоряше только мигнуть, как он тут же услышал тяжелый глухой удар — это в соседнем кабинете плюхнулся на стол работы мастера Томаса Чиппендейла пухлый тюк, набитый дегустационными карточками. Поразмышляв еще несколько минут, Игоряша организовал ежедневное поступление заказов из распределителя с утренней и вечерней доставкой на дом. Карточками он был обеспечен на ближайшую четверть века.

«Дальше посмотрим!» — беззаботно зевнул Игоряша и отправился почивать в будуар.

Из прихожей разнесся перезвон электронного глокеншпиля. Колокольчики сыграли первые такты «Думки» Чайковского — это означало, что за дверью стоял кто-то незнакомый.

Игоряша нажал на клавишу видео — экран у изголовья ложа засветился, и на нем появилось улыбающееся полное лицо мужчины лет пятидесяти. Улыбка была подобострастная, но в то же время и такая, что любой понял бы: этот человек улыбается лишь пяти пенсионерам-дегустаторам в мире, и эти пенсионеры по улицам пешком не разгуливают: возраст.

Игоряша поднялся, прошел в прихожую и лично открыл дверь.

— Позвольте представиться, — сказал полный мужчина. — Сидор Ипатьевич Дыбин, администратор распределителя для ветеранов тонкого вкуса. По случаю первого заказа и ради знакомства решил зайти персонально. Куда поставить?

В руках администратор держал огромную бамбуковую корзину, наполненную разноцветными бумажными свертками. Из верхнего пакета, расчетливо приоткрытого, высовывалась аппетитная голова целиком зажаренного поросенка с луковыми перьями во рту.

Насладившись картиной собственного всемогущества, Игоряша отдал мысленный приказ. Из сумрака коридора выплыл кибернетический Дживз и царственно протянул манипулятор.

Администратор ошалел. За десятилетия служения дегустации он видел многое, но такое — никогда. Снедь выпала из его рук. Робот молниеносно среагировал, подхватив корзину в сантиметре от пола и, не теряя достоинства, удалился.

— Готов служить! — выпалил Сидор Ипатьевич Дыбин, вытянувшись в струну. — Извольте не беспокоиться, по воскресеньям и праздничным дням гарантируются гурман-заказы. Ко дням вашего тезоименитства и того паче: специалитет!

— Большое спасибо, дружище, — вежливо сказал Игоряша. — жду вас завтра на партию в гольф. А сейчас — спокойной ночи!

…Забегая вперед, скажем: примерно год Игоряша ел и пил, как бухарский эмир, а потом понял, в чем слабое место его трофической системы. Через двадцать пять лет карточки кончатся, а распределитель могут закрыть и того раньше: например, по причине полного исчезновения нототении в антарктических и субантарктических водах в результате экологического дисбаланса.

И Игоряша-второй — к тому времени уже по настоящему «второй», — наконец додумался до желания, с которого надо было начинать: использовав регистр Золотой Рыбки № 1009, он установил у себя в Малахитовой кухне рог изобилия.

И Д И О С И Н К Р А З И Я Глава «ИЖЕ», вербализованная литературным йогом Н. Котляренко

…Душным августовским вечером вся наша компания собралась у звездного паромщика Славы Дорожного. В воздухе еще держалась, не растворяясь в сумерках, дневная жаркая лень, и разговоры шли какие-то вялые, липкие и тягучие, как перестоявшийся кисель. Кто-то уныло бубнил в углу, кто-то тоскливо ворчал, домосед-кругосветник Рубенид Нерголин вязко пересказывал некую бесконечную многосерийную телепередачу о дымковской игрушке.

Хотелось свежего вечернего ветра, грозы, явления шаровой молнии или пришествия инопланетян. Хотелось скверно ругать кого-то или получать подарки.

Хозяина квартиры Славу Дорожного, изобретателя «защиты от дурака», мы прозвали «звездным паромщиком» — по персонажу одного из его рассказов. Мы все писали в основном фантастику — научную, сказочную, сатирическую, героическую — в зависимости от пристрастий автора. Слава же, будучи лидером стереопрозаиков, сочинял фантастику философскую.

Сейчас он обносил компанию бутербродами с колбасой, но делал это скорее по обязанности, чем из радушия. Колбаса уже вспотела жиром после двухчасового лежания на столе, и есть ее никому не хотелось. Вообще еда казалась лишней в этот кисельный вечер.

Толя Каштаркин, генетический ученик Гарри Гудини, уже битый час механически вязал какие-то немыслимой сложности узлы. Наконец он собрал веревочки в горсть, превратил их в теннисный мячик и без следа растер в ладонях.

— А знаете, — неожиданно сказал он, — Фишин издает новую книгу. Называется «Прощай, вселенная»…

Будто искра проскочила в комнате. Даже слегка запахло озоном. Это было то самое известие, которое только и могло нас расшевелить. Та самая информация, которая была способна испепелить скуку и зарядить нас энергией. Пусть даже энергией ярости.

— Как?! — вскричал наследник натуральной школы Булат Аникаев. — У этого бездаря и новая книга?

— Упасть и не встать! — возопил космический моралист Боря Бурденко. — Его что — за предыдущие опусы мало били?

— …! — взревел Шушуня Майский, контаминатор строфики.

— Шушуня! — укоризненно сказал Гак Чуков, деспот разговорной речи. — Зачем так-то выступать? Кричи — не кричи, а книга выходит, и ничего тут не поделаешь. Нужно о другом думать. По-моему, в том, что ни у одного из нас нет книги, — наша собственная вина.

Тут уж все закричали разом. Какая, мол, такая вина? Печататься негде — раз. Рукописи отдают на поругание невежественным литконсультантам — два. Издательские планы по фантастике сокращают — три. И вообще…

Кавалер морфемы Булат Аникаев неистовствовал.

— О чем ты говоришь, Гак? Вот Шушуня почти двадцать лет печатается, его Союз писателей давным-давно к сборнику рекомендовал, а где он, этот сборник? У Бориса — двенадцать повестей опубликовано, общий объем — тридцать пять печатных листов, а заявка на книгу четыре года в издательстве лежит без движения. Петя Кровский положительными рецензиями может комнату оклеить — и что с того? Факт есть факт: фантастику у нас печатают вопиюще плохо…

— А Ф-писатели? — ехидно спросил из угла шериф сарказма Паладин Гриммов.

— Да какие они писатели?! — Герард Экудянов, виртуоз аллегории, даже поперхнулся. — Я о настоящей фантастике говорю. А эти… Борзописцы! Серость! Не печатаются, а тиражируются!

С Ф-писателями у нас были старые счеты. Эта братия тоже писала, так сказать, фантастику. Их герои торжественно и чудно бороздили просторы Вселенной, с ходу покоряли дальние миры, посрамляли плохих инопланетян и братались с хорошими пришельцами, в светлом будущем у них не было никаких проблем, и само будущее вырастало откуда ни возьмись в чистом поле на пустом месте, без всякой исторической связи с современностью, а если герои попадали в прошлое, то лишь затем, чтобы в два счета наладить там все как надо. По поводу того, КАК надо и НАДО ли вообще, у них, у Ф-писателей, сомнений не возникало.

Героям напрочь отказано в психологии, зато авторы наделяли их античным телосложением, сизифовым упорством и силой и знанием физики в объеме учебника для 7-го класса средней школы издания 1963 года. Люди-схемы действовали в одномерном мире, сталкивались с высосанными из пальца трудностями, решали надуманные проблемы, но зато решали их неизменно с блеском, являя чудеса самоуверенности и бескомпромиссности. Справедливости ради скажем, что герои иногда трагически погибали, но в таких случаях смерть диктовалась либо благополучием всего человечества, либо необходимостью платы за добытое знание «платы, обусловленной нарушением правил техники безопасности», либо черной неблагодарностью некой злодейской планеты, которая никак не хотела выкинуть белый флаг перед первопроходцами, несущими знамя великого антропоцентризма.

Словом, это была неистовая профанация литературы, перечеркивание всего важного и интересного, что было сделано в отечественной фантастике, однако почему-то именно таким опусам редакторы часто и споспешествовали, полагая огрехи и вопиющие несуразности издержками жанра; невежество — смелостью мысли и принимая нахальство за оптимизм, а нагромождение бессмыслиц — за полет фантазии.

Мир будущего у Ф-писателей всегда изображался экологически чистым, набитым техникой и в то же время совершенно неурбанизированным, ядерная энергия в нем била через край, причем безо всякой радиации, счастливое человечество в едином порыве расширяло свои границы за пределы наблюдаемой Вселенной, дети вырастали пай-мальчиками и фей-девочками, а взрослые любили друг друга платонической любовью и в свободное от космических полетов время занимались искусством. И все это почему-то именовалось Грядущим.

Мы называли этих ура-фантастов Ф-писателями по очень простой причине. Так уж распорядилась судьба, что их фамилии с мистической обязательностью начинались на букву Ф: Фишин, Фезеров, Ферпатый, Фазанский, Фульковский, Фолаутов…

Правда, каждый в нашей компании букву «Ф» расшифровывал по-своему. Творец лубочного романа Слава Дорожный называл тех Фу-писателями, эспериентеист Паладин Гриммов — Фекс-писателями, Петр Кровский, протагонист ритмических пауз, иначе как о Фря-писателях о них не отзывался. Еще были варианты: Фантазм-писатели, Фук-писатели, Фигписатели, Фифа-писатели, Фарс-писатели, Фальш-писатели, Фарц-писатели… И так далее…

И снова навалилась на нас душная апатия, хотя и солнце уже село, и первый порыв темного ветра ворвался в окно, и где-то в районе Останкина в набегающих тучах громыхнуло листовое железо, предвещая очищающую грозу.

— Ребята! — вдруг сказал Игоряша-второй. — Хотите фокус?

Наверное, фокусы Игоряши — это было последнее, что могло нас спасти от духовного тлена и всепожирающей хандры в тот августовский вечер.

— Давай, Игоряша, действуй, милый, — взмолились мы.

— Хотите узреть, что сейчас делает Фульковский?

Мы оторопели. Что это — издевательство? Глазам бы нашим не видеть фонтан-писателей, в мыслях бы их не держать, а тут: «узреть»! И все же был в предложении Игоряши некий искус, некое соблазнительное обещание порока. Не сознавая до конца, что же кроется за словами Игоряши, мы переглянулись и сказали:

— Ну-ка, ну-ка…

И тут же посреди комнаты задрожал воздух, заструился, словно над пламенем большого костра, возник туманный, в голубых искорках, шар, будто сгустилась перед нами маленькая грозовая туча, потом шар утвердился в метре от пола и зажегся розовым светом. Он приобрел прозрачность, и в нем появилась объемная картинка.

…За пишущей машинкой сидел Ф-писатель Фульковский и бешено долбил по клавишам. Изображение укрупнилось, словно невидимый оператор дал наплыв, и все пространство шара заполнил лист бумаги, вылезший из каретки.

Там было написано:

«Вся энтропия мира — глухая, необузданная сила Вселенской анархии — сконцентрировалась на этой планете.

Надо было уходить, надо было бросить звездолет в подпространство, чтобы донести до человечества весть о смертельной угрозе. Но командир Татарцев медлил. Он впился взглядом в экран информлокатора, с чувством подавленного страха смотрел на шевелящиеся языки энтропии, что тянулись к звездолету, грозя низринуть его в пучину мирового хаоса, и вдруг понял: уйти сейчас было бы трусостью. Все, чему учила его Земля, вся ответственность за Метагалактику и гордость за родную планету диктовали: надо принять бой! Надо убить гадину-энтропию в ее логове и вернуться на Землю победителями, а не вестниками нависшей угрозы. Татарцев ударил по клавишам, и вся мощь биополя экипажа, вся энергия кваркового сердца звездолета, вся плазма нейтронных полей через жерла тэта-излучателей обрушилась на энтропийное чудовище. Татарцев знал: убить анархию можно торжеством мысли, а вот мысль, Разум убить невозможно. Энтропия горела в пламени могущественного интеллекта землян, по прицельной сетке экрана метались абсциссы и ординаты, а Татарцев вжимал пальцы в клавиши и пел песню, которую в детстве, в начальной школе гуманистической этики, слышал от Учителя Труда!»

Строчка закончилась. Фульковский перебросил каретку, на минуту задумался, напряженно пялясь в потолок, и застучал: «Песню…» — прочитали мы. Пауза. «…Космических…» Пауза. «…Свершений!»

Фульковский откинулся на спинки стула и захохотал… Мы не выдержали и захохотали тоже. Правда, было в нашем смехе больше от истерики, от болезненности, от чувства неловкости и стыда, которое возникает, когда, гуляя по парку, вдруг натыкаешься на человека, присевшего в кустах, чтобы справить большую нужду.

— Игоряша, а Фишина можешь показать? — попросил кто-то, взвизгивая от сдавленного смеха.

— А Ферпатого?

— А Фезерова?

— О чем речь, мужики? — отвечал Игоряша, не хохоча, впрочем, не заливаясь смехом, а лишь тонко улыбаясь — за компанию. — Кого хотите, того и покажу.

И мы увидели всех Ф-писателей. Шар безотказно показывал живые картины. Фписатели трудились в поте лица своего за пишущими машинками.

Ф-писатель Фишин писал о схватке — не на жизнь, а насмерть — между самоотверженными земными космонавтами и куском мертвого, но очень опасного N-вещества, в котором атомы состояли только из нейтронов и потому были предельно коварны: вокруг нейтронных ядер крутились по орбитам тоже нейтроны, таким образом, вещество было вопиюще нейтральным, его скрепляло абсолютно нейтральное нейтронно-магнитное поле, и это было страшнее всего: от такой дьявольской материи, порожденной Ф-воображением писателя Фишина, можно было ждать чего угодно…

Ф-писатель Фезеров повествовал о кладбище космических кораблей — колоссальной «черной дыре», которая предательски захватывала звездолеты галактических цивилизаций и крепко держала их, не пуская ни туда, ни сюда, как Саргассово море — парусники далеких веков, и лишь земной научно-космический корабль проходил сквозь «черную дыру», как нож сквозь масло, попутно высвобождая пленников.

Ф-писатели рождали в стуке машинок лазерных гангстеров, бесчинствующих в метастазированной Америке XXI века; генных инженеров, выращивающих клоны гениальных ученых из клочка фрака Альберта Эйнштейна; корифеев трансплантации, пересаживающих мозг разочарованного жизнью человека в голову поэтически настроенного овцебыка и наоборот; экстрасенсов, распознающих болезни взрослого человека по детской любительской фотокарточке и вылечивающих их посредством пассов телефонной трубкой; сильных любовью женщин, изгоняющих бесов из богоданных супругов посредством пульсации ауры; путешественников во времени, создающих парадоксы в прошлом с той благородной целью, чтобы успешно и героически разрешить их в будущем, и таким образом спасти мир от чудовищной катастрофы…

Последним в стереоскопическом розовом шаре появился Ф-писатель Фазанский. Он сидел над листом бумаги и, тряся козлиной эспаньолкой, старательно выводил ровные строки шариковой ручкой:

«Сим довожу до вашего сведения, что на здоровом «теле» советской фантастики появился «гнойный нарыв», который требует немедленного «хирургического» вмешательства. Речь идет о так называемом «кружке» так называемых «молодых» так называемых «фантастов». По имеющимся достоверным данным, эти пресловутые «фантасты» собираются каждый месяц на частных «квартирах» (адреса прилагаются), чтобы неукоснительно поносить то лучшее, что создано отечественной фантастикой в лице меня и моих товарищей (список прилагается), а также читать собственные импровизированные «сочинения», в которых искажается роль влияния завоеваний наших отцов на достижения наших внуков, принижается роль расширения горизонтов науки будущего и очерняется роль забвения ошибок прошлого, таким образом, совершенно очевидно, что, с позволения сказать, «творчеству» этих, мягко говоря, «фантастов» объективно присущи боязнь грядущего, тоска по настоящему и непонимание прошедшего, а также неверие в НТР и вульгарный экологический «алармизм». В связи с вышесказанным предлагаю поименованных ниже «фантастов» рассредоточить, изолировать от бумаги, принудить к общественно обязательному труду и уволить из творчества…»

Рубенид Нерголин, специалист по эхо-эффекту, подошел к шару и плюнул в него. Розовое свечение погасло, шар растворился.

— Эх, Игоряша, Игоряша!.. — с тоской произнес Толя Каштаркин, кумир парадоксалистов. — Тоже мне, фокусник…

— Пошли по домам, братцы, — вымученно улыбнулся знаток непереведенных шедевров Володя Набаков. — Начнем принуждаться к общественно обязательному труду…

Бытописатель йети Булат Аникаев проникновенно сказал:

— Вот приду к себе в общежитие, возьму чистый лист бумаги и этого… Фазанского тоже… уволю… — но никто ему не поверил.

Стоит ли распространяться, в каком настроении мы расходились по домам? И стоит ли говорить, что на следующее утро мы помнить не помнили о розовом шаре и явленных нам живых картинах?…

Т Е Л Е А Н Т Р О П Глава «ТВЕРДО» сюжет которой родился во время телефонного разговора автора с чемпионом оксюморона П. Кровским

Беззвучно отсчитывали время точнейшие электронные часы — настольные, настенные, напольные, — размещенные в многочисленных комнатах Игоряшиного палаццо на восьмом этаже кооператива «Гигант». Минуты складывались в часы. Утро, день, вечер и ночь, суммируясь, давали в итоге отрицательную величину: «сутки прочь». Недели рождались по понедельникам и умирали по воскресеньям. Ничто не могло повлиять на невозвратный ход той странной жестко-детерминированной субстанции, которую люди назвали Время.

Спустя месяц после того памятного дня, когда Игоряша впервые накрыл ведром удачи Золотую Рыбку своей судьбы, он с безысходной отчетливостью понял, что ему постоянно чего-то не хватает. Казалось, у него было все, что только может пожелать бессмертный нестареющий тридцатипятилетний обитатель планеты Земля мужского пола, и тем не менее какой-то бес, сидевший глубоко в Игоряше, то и дело нашептывал ему неутоленные соблазны и поддерживал жаркое горение ненасытного костра неудовлетворенности.

Пленники-биомодули, заключенные в роскошную темницу мраморного бассейна на Игоряшиной даче, что высилась за неприступным железобетонным забором с колючей проволокой в подмосковном поселке Марфино, по очереди уходили в небытие, положив три безразмерных регистра своей информационной емкости на алтарь Игоряшиных желаний. Число Золотых Рыбок неуклонно таяло.

Как-то вечером во время прогулки Игоряша в очередной раз задумался над проблемой развлечений и заказал себе невидимость, а также способность видеть сквозь стены.

Отныне, гуляя по улицам Москвы, Игоряша мог беспрепятственно наблюдать, что делается в квартирах. Люди приходили с работы, ели помидоры, смотрели телевизор, ругались с женами, дарили женам цветы, читали книги и «Вечернюю Москву», решали кроссворды, ласкали и пороли детей, играли в карты, пили соки, клеили обои, ели рыбу, мыли полы, пили лимонад, строгали доски, кормили аквариумных рыбок, рассказывали анекдоты, спорили о жизни, ели котлеты, считали долги и деньги, собирали модели самолетов и парусников, ели пироги, переставляли мебель, пили чай и кефир, раздевались до белья и догола, принимали душ, мылись с мочалкой, ложились спать и по-разному занимались любовью.

Это было захватывающе интересно.

Впоследствии Игоряша прибавил к своим многочисленным талантам способность проходить сквозь стены, а еще позже испросил у Золотой Рыбки номер такой-то дар телезрения.

Телезрение — это и был тот розовый шар, в котором Игоряша, не выходя из квартиры, мог видеть по своему желанию все, что происходит в данный момент в любой точке планеты Земля.

Научился Игоряша и телекинезу. Он теперь мог на любом расстоянии перемещать любые предметы. Когда Игоряша додумался до идеи телекинеза, он тут же горько пожалел о сотнях растраченных впустую желаний. Множество бесценных регистров биомодулей было использовано напрасно. Стоило Игоряше заказать телекинез первой или второй Золотой Рыбке, и он с самого начала получил бы доступ к любым заграничным и отечественным материальным благам, не тратя на еду, одежду, книги, мебель, машины и прочее несравненную емкость информационного поля.

Однажды Игоряша-второй мчался в новеньком БМВ по своей подземной трассе Тула-Тамбов-Турки-Татищево. Это была не просто прогулка. Один тип в Татищеве предложил ему коллекцию новгородских икон XVI века. Конечно, Игоряша мог бы просто телекинетировать иконы к себе на Сивцев Вражек, тем самым наказав презренного спекулянта и ввергнув его в пучину тоски по пропавшим ценностям и ужаса перед сверхъестественным. Однако иногда Игоряша позволял себе «натуральные» варианты добычи произведений искусства. Вот и сейчас он спешил в Татищево, чтобы без всякой мистики обменять иконы на два небольших слитка золота.

Внезапно впереди, в мягко освещенном пространстве туннеля, вспыхнула фара и раздался нарастающий грохот мотора. У Игоряши волосы поднялись дыбом. В его туннеле — в его собственном туннеле, не известном никому из землян, — кто-то несся на мотоцикле. Фара металась над полотном трассы, как будто мотоциклист был не в себе: его бросало из стороны в сторону. Игоряша в ужасе затормозил и прижал БМВ к стене туннеля. Мимо — всего в полуметре от машины — проскочил многосильный японский мотоцикл «Хонда», сверкающий хромированными частями. За рулем сидел мужчина в кожаной куртке и в кожаных брюках, который был чем-то знаком Игоряше. Хотя верхняя часть лица скрывалась под забралом мотоциклетного шлема, тем не менее различить черты удалось. Необъяснимо, но получалось так, что «Хонду» вел… тоже Игоряша. Или его двойник. Или близнец. Или сам черт в образе Игоряши.

Событие так напугало Игоряшу, что он развернул машину и возвратился в Москву. Именно с того дня он начал заикаться, и сей логопедический дефект будет сопровождать Игоряшу всю его вечную жизнь. (Что касается икон, то их пришлось доставить домой с помощью телекинеза. Спекулянт антиквариатом утопился в реке Идолге).

Что делать? Вернувшись в свою многомерную квартиру, Игоряша сделал несколько дыхательных упражнений, уселся на мате в гимнастическом зале, принял позу лотоса и начал размышлять.

«Боже мой! — вдруг блеснула мысль. — Если я могу перемещать предметы на любые расстояния, то почему бы мне не перемещать самого себя? Как же я раньше не догадался, остолоп?»

От телекинеза (то есть мысленного управления мертвым веществом) до телепортации (мгновенной переброски в пространстве белковых тел) действительно всего лишь один шаг. Галактическая цивилизация сделала его уже очень давно, а Игоряша — после того, как перепортил много сотен биомодулей.

Зато теперь он стал властителем пространства, забросил подземные трассы и начал путешествовать. Игоряша понял, что его с детства невыразимо преследовала тяга к перемене мест. И наконец-то он получил средство для удовлетворения мечты, до поры укрывавшейся в глубоких тайниках бессознательного.

Ах, какая райская планета — наша Земля! Особенно при условии, что до любого города, села, деревни, до любой пустыни и горной вершины, до любого моря и океана, до любого климатического пояса и зоогеографической зоны — рукой подать.

Игоряша-второй неожиданно появлялся, наслаждался достопримечательностями и исчезал в Свердловске и Париже, в Мурманске и новозеландском Окленде, во Владивостоке и Тиране, в Одессе и на полуострове Лабрадор, в Малаховке и на Гималаях.

Он утром купался в Тихом океане на Гавайях, потом загорал на Багамских островах, завтракал в Лондоне, любуясь Вестминстером, в полдень осматривал римский Колизей, бродил по Мамонтовой пещере в американском штате Кентукки, обедал в Магадане, созерцая солнечные блики на воде бухты Нагаево, далее катался на тростниковых лодках «тоторах» по озеру Титикака, гулял по Красноярскому заповеднику «Столбы», участвовал в сафари в замбийском национальном парке Кафуэ, разъезжал на электромобиле по «Диснейленду» в Калифорнии, в шесть часов вечера рассматривал игру кукольных часов на здании театра Образцова в Москве, потом слушал первый акт какой-нибудь оперы в миланском «Ла Скала», любовался закатом в Дубровнике на Адриатике, играл на тотализаторе на ипподроме в Буэнос-Айресе, играл в нарды в Александрии, на набережной Средиземного моря близ дворца Расэт-Тин, играл в карты в городе Рино (штат Калифорния, США), пил кока-колу в Мехико, в злачном районе Ацкапоцалько, пил томатный фриз в ночном клубе в Стамбуле, на мысе Сарай, близ памятника Ататюрку, наконец, возвращался к себе домой, выпивал в санаторном зале стакан липового чая и ложился спать в будуаре, включив аппарат реабилитационного сна.

Разумеется, в каждой точке своих путешествий Игоряша появлялся в новом костюме — соответствующем местным правилам хорошего тона, сезону и погоде.

Как же Игоряша общался с жителями разных стран и континентов? Очень просто. С помощью биомодулей он активировал в своем мозгу блок телепатии — крохотный орган, существующий в голове каждого человека, но пока бездействующий, поскольку эволюция включит его у всех нас лишь через двести лет, — и поэтому мог говорить с любым человеком Земли на его родном языке и с приличествующим акцентом. Нужные слова и понятия Игоряша просто-напросто читал в сознании собеседника.

Телепатия была великим достижением Игоряши. Она давала ему возможность без труда побеждать сердца женщин, усваивать с блеском манеры любого общества, в любой этнической группе, и к тому же решала проблему эрудиции. Игоряше не нужно было держать в памяти сотни прочитанных книг и знания из разных областей науки. Он поддерживал любую дискуссию, черпая из мозга оппонента необходимые сведения и дополняя их аргументами, заимствованными из сознания находящихся рядом сторонников и противников.

Именно телепатия помогла Игоряше одержать победу в поединке с Экудяновым, адептом внутрижанрового промискуитета. Все требуемые знания о книгах и из книг он выудил у самого Герарда.

По той же причине Игоряша-второй не ударил в грязь лицом, когда посетил раут у английской королевы Елизаветы II. Он блистал остроумием и великолепным знанием английского языка, безмятежно загребая мысли из головы стоявшего в отдалении Чарлза Перси Сноу, благодаря чему поразил всех гостей и самое королеву, которые принимали его за нового пресс-атташе посольства Бельгии.

Одним словом, Игоряша стал обладателем всех возможных телесвойств, которые только позволяет познанная и не познанная еще на Земле биоэнергетика. Он стал «телеантропом». В Галактике таких существ великое множество — разнообразными способностями обладают представители всех цивилизаций, достигших ступени Космической Гармонии. В переводе с галактического языка на древнюю латынь этот вид разума именуется «телегомо сапиенс мирабилис». Однако Игоряше было еще очень далеко до ступени Космической Гармонии. Он не вступил даже на первую ступеньку лестницы, ведущей к Планетарному Единству. Такой вид разума в Галактике тоже встречается — правда, редко. Он носит название «телеантропос вульгарис».

…А потом Игоряше все наскучило. Надоели Гавайи, надоел Магадан, надоели казино и ипподромы, бурлески и двусмысленные массажные салоны. Обрыдли рауты у королевы Великобритании и суаре у Натальи Ильиничны Черняк, более известной как Натали Саррот.

Игоряша послал к черту светскую жизнь и зажил отшельником на даче в Марфине. Как-никак, а телепатическое общение и интеллектуальное воровство (увы, нам приходится применить этот термин, ибо он справедлив) требуют колоссального расхода нервной энергии и гиперинтенсивного натрий-калиевого обмена на мембранах клеток, составляющих телепатический отдел мозга.

Итак, Игоряша отдыхал на даче и от нечего делать беседовал с биомодулями, прекрасно осознавая, что каждый вопрос исчерпывает регистр информационного поля. Он узнал много интересного о Галактике, об иных мирах, о бесчисленных цивилизациях Вселенной, но пока не делал выводов из полученных знаний.

Он не представлял, что нового может предложить ему Галактика, чего он не нашел бы на Земле. В конце концов, все цивилизации Вселенной — гуманоидные. Как совершенно точно Игоряшу информировали биомодули, других нет и быть не может.

Наконец после месяца затворничества Игоряша снова вышел в люди. Видимо, к этому моменту относится его первое появление в нашей компании.

Е Д И Н О М Ы С Л И Е Глава «ЕСТЬ», инспирированная эпистолярным пиратом Б. Бруденко

— Эх, ребята, а вчера я видел, как Рим горел! — воодушевленно рассказывал нам Игоряша-второй.

Мы слушали разинув рты: не каждый день удается поговорить с человеком, который гуляет по истории как по парку культуры и отдыха имени Горького.

Мы были в гостях у виртуоза аллегории Никиты Котляренко — в его крохотной однокомнатной квартире в Теплом Стане. Когда наша компания собиралась у Никиты, его жене и сыну приходилось спасаться в кухонной клетушке, где и так все место занимали плита, стол и холодильник.

Комната была забита книгами, книгами и книгами: даже стенка «Гейне» производства ГДР — единственный предмет мебельной роскоши — служила, в основной своей части, вместилищем альбомов по искусству и поэтических сборников. Эту стенку Котляренко купил у директора ресторана «Богема» Сидора Ипатьевича Дыбина, пятидесятилетнего студента-заочника торгового вуза и спекулянта мебелью по совместительству. Никита отдал за нее — с переплатой — полторы тысячи рублей, влезши на два года в долги, но все равно не мог купить гарнитур целиком: для приобретения мягкой мебели требовалась еще тысяча рублей, которую Никита мог достать, только продавшись в рабство.

Итак, в доме Котляренко, реформатора эпоса и революционера узуса, не было мягкой мебели, а из жесткой наличествовали всего лишь три стула и детское креслице. Раньше, собравшись у него, мы рассаживались прямо на полу, расстелив одеяла и поролоновые матрасы. Но с приходом Игоряши все изменилось. Теперь любой принимал такую позу, какую хотел: кто сидел, развалившись, кто полулежал, кто лежал на животе, подперев голову руками, — и это на разных уровнях комнаты, хоть у потолка: каждого поддерживало персональное спирально-вихревое силовое поле. Надо заметить, что Игоряша расточительно пользовался электромагнитной энергией, но поправить его, научить его экономии было некому: биомодули умели только подчиняться — правда, в разумных пределах, — а воспитательная функция их программой не предусматривалась. На стабилизацию тринадцати мощных силовых полей малой конфигурации (с внепространственной подпиткой) шла энергия Чебоксарской ГЭС. Эксплуатационники с ума сходили, пытаясь разгадать, куда утекала такая прорва энергии.

Мы же ни о чем подобном не подозревали. Нам было очень удобно. Силовые подушки нежно пружинили и терпко пахли озоном, как будто мы восседали-возлежали на невидимых охапках сена в чистом поле после летней грозы. Мы слушали Игоряшу.

— …Но, скажу вам, мужики, ничего интересного в этом пожаре не было. Вообразите Рим в 68 году нашей эры. Тесный, скученный городишко диаметром чуть больше трех километров. Ну, конечно, мрамор, статуи, но все равно — не впечатляет. Нет, языки пламени не возносились к небу и обезумевшие жители по улицам не метались: все знали, что Нерон — псих, и заблаговременно эвакуировались. Над городом стояла туча дыма, а Нерон прыгал на холме и хохотал. Я побывал в его шкуре и потому могу быть уверен: он был извращенец и шизофреник. К тому же в свои тридцать и один год этот тип успел основательно разрушить печень: у меня адски болел правый бок. Вообще с Нероном связано излишне много легенд. Вовсе он не был самоубийца. И не кричал рабу: «Убей меня!». Раба подкупили враги Нерона — а их было великое множество, — и слуга-камикадзе всадил императору меч в спину, когда тот бесновался и прыгал на холме. Я удалился из тела шизоида за секунду до удара…

Поясним сразу: Игоряша-второй, пресытившись путешествиями по земному шару, начал перемещаться во времени.

Путешествие во времени — штука хитрая. Оно принципиально возможно, но требует колоссальных энергетических затрат. Например, бросок в первый век нашей эры пожирает столько энергии, сколько отдает наше Солнце за 10 миллионов лет. Это и понятно: Земля вращается вокруг Солнца, Солнце крутится вместе с Галактикой, а сама Галактика несется в пространстве, удаляясь от точки Большого Взрыва. Чтобы перенестись во временном континууме на две тысячи лет назад, надо перенестись и в пространственном континууме на умопомрачительное расстояние — в то место, где Земля была двадцать веков назад. А ведь в совокупности эти континуумы дают пространственно-временную связность, сиречь пятимерную сферу, в которой кратчайший путь есть четырехмерная спираль. Словом, чтобы не запутывать дальше читателя, скажем лишь, что один только Игоряша-второй (а он не единственный путешественник во времени) своими прогулками по прошлому и будущему Земли загубил четырнадцать миллионов звезд в ядре нашей Галактики. Солнце, разумеется, не понесло никакого ущерба: Золотые Рыбки имеют право распоряжаться энергией лишь тех светил, которые не обладают планетными системами.

Кстати, путешествия во времени, вопреки домыслам некоторых фантастов, не порождают парадоксов, ибо в пространственно-временном континууме перемещается лишь сознание путешественника, его психическая модель. Она может внедриться в любое существо, и таким образом видеть, слышать, обонять, осязать, чувствовать боль… Временные парадоксы не возникают по той причине, что психическая модель лишена обратной связи. Путешественник все сознает и ощущает, но не может влиять на события. Более того, то существо, в которое вселилась психическая модель, понятия не имеет, что служит вместилищем чужого разума. В этом смысле каждый из нас — идеальный робот для людей будущего, которые научатся отправлять в путешествие во времени свои психические модели через 592 года. Например, Паладин Гриммов, наставник мифотворчества, до недавнего времени и вообразить не мог, что его разум путешественники во времени использовали восемь раз, а неукротимый оратор и магистр беллетристики Гак Чуков по сей день не знает, что в его сознании уже много лет безвыездно живет сикофант-любитель из ХХVII Сидор Ипатьевич Дыбин, иждивенец звезды Бетельгейзе…

Читатель вправе задать вопрос: если временные парадоксы исключены, то как можно верить истории с переносом из 5-вероятностного будущего универсального огнетушителя? Ответ прост: это был первый и последний эксперимент Игоряши по перемещению во времени материальных тел. Он удался лишь потому, что у биомодуля, отвечавшего за исполнение этого желания, временно разладился блок запретов. Впрочем, как мы знаем, парадокс, грозивший серьезным потрясением брандмайору Борису Бурденко, творцу Семилиранды, все же не возник.

— …Игоряша, а ты Зевса видел? — спросил Володя Набаков, демиург гомеостатического верлибра, задумчиво покачиваясь на силовом поле возле полупритушенной люстры.

— Конечно, видел, — отвечал Игоряша. — Я много раз беседовал с ним, когда вселялся в лебедя-соблазнителя. Разумеется, за преступление Прометея я не в ответе: по закону хроностазиса я не имел возможности вмешиваться. Что касается Зевса… Яша, конечно, был умный мужик, но жутко недальновидный…

Ах, как мы любили Игоряшины рассказы! Он их именовал почему-то Достижениями, хотя на самом деле ему ничего не надо было достигать: перенестись, например, в тело хана Золотой орды Менгу-Тимура, внука Батыя, и ощутить, с каким чувством он выдает ярлык, освобождающий русскую церковь от уплаты дани, было для Игоряши таким же пустяком, как для нас помочь трешкой соседу, забежавшему поутру с голодным блеском в глазах.

Игоряша не умел (или не хотел?) приукрашивать, поэтому исторические факты представали перед нами во всей правдивости. Естественно, очень часто они отличались от тех картин, что нам рисовали документальные источники и тем более литературные произведения.

Возьмем, к примеру, бегство Наполеона. При переправе через Березину он был вынужден воспользоваться хилым, сооруженным наспех плотом и едва не утонул, сверзившись в воду. Император не умел плавать. Его спасла маркитантка польского происхождения Элиза Пшикровская, вытянувшая Бонапарта за редкие волосы. Самое замечательное в этой истории то, что муж Элизы — преждевременно гениальный физик Казимир Пшикровский, создавший теорию относительности за сто лет до Эйнштейна и потому никем не понятый, ныне совершенно забытый, великий шляхтич Казимир Пшикровский, брошенный Элизой в России с двумя? малолетними сыновьями, впоследствии обрусевший, — оказался прапрадедом нашего Пети Кровского, известного в московских творческих кругах маэстро стиля. Видимо, генная память сыграла свою роль, потому что физик-экспериментатор Петя Кровский в 11-вероятностном будущем окажется творцом теории гравитационных корпускул — самого потрясающего научного открытия первой четверти 11-вероятностного XXI века.

…Вместе с Игоряшей-вторым мы прошли через Азию в образе Александра Македонского. Игоряша живописал, как он стоял на берегу Инда, вокруг толпились измученные, пыльные, потные солдаты, а великий Александр не мог ни осознать грандиозности своего похода, ни порадоваться своим свершениям, потому что у него жутко ныли запущенные зубы, живот пучило от дрянной пищи, а мочился он кровью, мучаясь невыносимой болью. Опасаясь за свое мужское достоинство, Александр приказал пенджабским мастерам отлить из драгоценного железа загадочный символ длиной 24 фута: македонский царь был пифагорейцем и в число 24 вкладывал великий смысл. По окончании работы мастера были закопаны в землю живьем. В наше время железная колонна, известная как колонна Чандрагупты, высится на окраине Дели возле минарета Кутуб Минар. Одни приписывают создание нержавеющей колонны пришельцам, другие считают, что ее отлили в V веке нашей эры в древнеиндийском царстве гуптов. На самом деле этот шедевр металлургии намного старше. Он служил мистической цели и должен был спасти Александра Македонского (Чандру) от эрозивного цистита. Увы, древняя Индия — при всей ее медицинской мудрости — не знала антибиотиков…

Много эпох мы посетили с Игоряшей-рассказчиком, много событий описал он нам. Глазами халифа ОмараI мы видели войска Арабского халифата, отправлявшиеся на битву с византийцами. (Изумительно: у арабов на самом деле были вполне функциональные ковры-самолеты, использовавшие для подъема в воздух и передвижения принцип антигравитации. Они служили целям воздушной разведки. Эти ковры ткал один кустарь-самоучка по имени Афшар. Опасаясь, что тайны ткача попадут в руки сасанидских шпионов, ОмарI повелел отрубить Афшару голову. С тех пор секрет ковров-самолетов считается утерянным.)

Мы видели лабораторию Агриппы Неттесгеймского, где великий чернокнижник создал первое в мире противочумное снадобье. Капля его излечивала чуму в течении четырех часов, но концентрат стоил баснословно дорого. Агриппа ухлопал на него все свои сбережения. Увы, слуга чернокнижника из жадности и страха перед болезнью выдул литровую реторту лекарства, обошедшегося Агриппе в 10 тысяч дукатов (34 килограмма золота). Снадобье было в такой концентрации, что этой реторты хватило бы на излечение 12 миллионов человек. То есть число жертв эпидемии «черной смерти», разразившейся в Европе в середине XIV века, уменьшилось бы вдвое. Слуга умер в конвульсиях от тягчайшей интоксикации, а Агриппа повредился разумом и ударился в каббалу.

В своих путешествиях Игоряша-второй видел множество смертей, казней, пыток, сражений и предательских убийств. Со временем он закалился и без содрогания созерцал, например, картину Варфоломеевской ночи глазами Генриха Гиза и избиение младенцев глазами ИродаI Великого. По признанию самого Игоряши, ему было плохо всего один раз, когда он воплотился в 58-го президента США в 3-вероятностном 2074 году. (Игоряша нам пояснил: точного будущего не существует. Есть множество вероятностных будущих. То, в котором он очутился на сей раз, в его «реестре грядущих» значился под номером 3.) Президента звали Сидор Ипати Дибин (Sidor Ipatey Dybin). В момент Игоряшиного Достижения он стоял на лужайке перед Белым домом под прозрачным куполом, защищавшем резиденцию президента США от внешней атмосферы, и озабоченно вглядывался в небо. Оно было желтого цвета — точно такое, каким его описывает Курт Воннегут-младший в неопределенном будущем в романе «Хлопушка»: небо там стало желтого цвета из-за массового использования аэрозольных дезодорантов. Игоряша-второй подтвердил, что к 3-вероятностному 2074 году фреоны-пропелленты действительно поднимутся до озонного слоя, частично его сожрут и, подвергшись воздействию ультрафиолетового и корпускулярного излучения, разложатся на более простые летучие соединения хлора. Дышать в атмосфере станет невозможно. Растения погибнут. Ослабление озонного слоя приведет к росту раковых заболеваний кожи, поэтому над городами воздвигнут защитные колпаки, но даже под колпаками будет стоять запах, совершенно невыносимый для психической модели жителя ХХ века, — аромат овощной? базы, где в разгар лета третий месяц не работает холодильная установка.

Когда Игоряша-второй вернулся из 3-вероятностного 2074 года в свою квартиру, в ноздрях у него все еще стояла омерзительная вонь. Спазмы сотрясали его тело, и Игоряшу вырвало нежнейшим фондю, которое он отведал утром у «Максима», прямо на роскошный килим работы исфаханских мастеров XVIII века…

Вдруг Игоряша оборвал себя на полуслове, к чему-то прислушался, резко побледнел и… исчез. Вместе с ним исчезли и наши удобные силовые поля. Литературообрядец Володя Набаков грохнулся из-под потолка на пол и сломал журнальный столик. Толя Каштаркин, тиран версификаторов, слетев со стены, разбил фарфоровую статуэтку, изображавшую декабриста майора Михаила Матвеевича Свиридова на каторге. Но больше всего не повезло гиперболизатору Никите Котляренко. На него упал посереди комнаты стокилограммовый Шушуня Майский, пропагандист станкового письма. Все, к счастью, обошлось, но это и было самым загадочным в приключившейся катавасии. Никто не сломал руку, ногу или ребро. Не было синяков, ни даже царапин. А с Ладиком Гриммовым, рындой высокого слова, произошло и вовсе чудодейственное: падение раз и навсегда избавило его от приступов астмы.

Л О К О М О Ц И И Глава «ЛЮДИ», идея которой была выдвинута кондотьером-интерпретатором В. Набаковым

К исчезновению Игоряши-второго из квартиры Никиты Котляренко, классика мениппеи, привела целая цепь событий.

Началась она давно, в тот самый день, когда Игоряша раздвоился. Раздвоился он самым натуральным образом — физически, но этому предшествовало раздвоение внутреннее. Игоряша ощутил себя как бы состоящим из двух половин: одна вела себя спокойно и довольствовалась земными благами, путешествиями по настоящему, прошлому и будущему планеты, а второй все чего-то не хватало. Эта половина не могла даже выразить, что ей нужно: она лишь осознавала, что Рыбки на исходе — их осталось всего несколько сотен, — а самое Главное Желание еще не загадано.

Биомодулей действительно становилось все меньше и меньше. Тут дело вот в чем. Практически все свои земные потребности Игоряша мог уже удовлетворить без помощи Золотых Рыбок, пользуясь навечно приобретенными способностями к телепатии, телезрению, телекинезу и невидимости. Но вот с путешествиями во времени и телетранспортировкой все было сложнее. Сам процесс перемещения трудностей не вызывал, главное же было — не КАК попасть, а КУДА попасть, и точный прицел мог обеспечить только биомодуль. Земная биология есть земная биология: человеку — даже «телеантропу» — не дано справиться с навигацией в пятимерном континууме. Всего лишь один раз Игоряша попытался обойтись без Золотой рыбки, пожелав попасть в «золотой век». Игоряша выстрелил свою модель в спиральный канал пространства-времени и… через секунду обнаружил себя в глубоком вакууме. Он висел в черном космическом пространстве и обозревал окрестности глазами некоего галактического существа, воспринимающего мир в гамма-диапазоне и чрезмерно чуждого земному разуму. Картина созвездий была совершенно иная, природа космоса в этом уголке пространства была совершенно иная, и психика существа была совершенно иная — нечеловеческая. Вдобавок ко всему висение в вакууме жутко неприятно действовало на вестибулярный аппарат, от абстрактных, выраженных в булевой алгебре, мыслей инопланетного существа — гуманоида по облику, но не гуманоида по духу — у Игоряши разболелась голова.

С тех пор Игоряша отказался от экспериментов и свыкся с мыслью, что на каждую телепортацию и на каждое путешествие во времени неизбежно тратится один регистр информационного поля биомодуля. «Свыкся…» Правильнее было бы сказать, что свыклась только одна половина его существа, вторая же бурно протестовала.

Какое-то время Игоряша терпел этот душевный дуализм, но в конце концов не выдержал. Он понял, что ему нужно, когда сидел в своей комнате и смотрел по кабельному каналу новый многосерийный научно-фантастический фильм «Огород в раю», поставленный по сценарию популярного писателя Б.Кирова. Для развития нашей истории существенно то, что кабельное телевидение находилось еще в экспериментальной стадии, поэтому изображение на четырехметровом (по диагонали) экране радужно двоилось.

«Эврика!» — мысленно вскричал Игоряша. И перешел в соседнюю комнату-молельню, — чтобы взвесить все до конца. Эта комната имела особый статус. Она называлась еще «алтарной» или «кумирней», и отличалась от всех прочих тем, что в ней на алтаре из слоновой кости стояло ведро. То самое, в которое Игоряша поймал свою Первую Золотую Рыбку. Игоряша позолотил ведро и поклонялся ему, как древние сибиряки — каменным бабам. В этой комнате особенно хорошо думалось, и тем более хорошо, если Игоряша надевал золотое ведро на голову.

Игоряша остановился у алтаря и водрузил ведро на плечи.

— Желаю раздвоиться! — громко сказал он под ведром.

Золотой сосуд срезонировал, и отраженный звук больно ударил по перепонкам.

— Принято, — зажглось в мозгу Игоряши огненное табло. — Дубликация высшего белкового существа вида «гомо сапиенс», алломорф «Терра». Третий регистр исчерпан.

И в мраморном бассейне на даче Марфино растворился без следа биомодуль номер 1133, а рядом с Игоряшей появился его двойник — естественно, тоже с золотым ведром на голове.

Мы никогда не видели Игоряши-первого, поэтому биографию человека, который вошел в нашу компанию, все его Достижения, привыкли связывать с именем Игоряши-второго.

— Ты дурак! — сказал Игоряша-первый, сняв с себя золотое ведро и с силой ударив им по золотому ведру Игоряши-второго. — Золотые Рыбки кончаются. Что будешь делать потом?

— Я и без них проживу, — гулко, как в клозете, ответил Игоряша-второй, несколько оглохший от звонкого удара.

— Ты дурак! — повторил Игоряша-первый. — Ты даже не смог додуматься до Главного Желания. До тебя даже не дошло, что биомодули есть на всех планетах, где существует разумная жизнь! И ими можно воспользоваться!

— Мне это не нужно, — возразил Игоряша-второй, наконец-то догадавшийся снять ведро. — А что это за Главное Желание?

— Ты дурак! — в третий раз повторил Игоряша-первый. — Главное Желание — самому стать Золотой Рыбкой. Тогда я непосредственно вольюсь в инфраструктуру информационного поля и заполучу ВСЕ!!!

— Сам дурак! — неожиданно злобно возопил Игоряша-второй. — Ведь биомодуль рассчитан только на три желания. Вот исполнишь три желания какого-нибудь идиота — и растворишься. И конец!

— Ни фига! Первое дело — добраться до информационного поля, стать его частью, а уж там я не растеряюсь, — возразил Игоряша-первый. — Дальше Я буду заказывать музыку — Я, и только Я! Хочу стать Золотой Рыбкой! — крикнул он.

«Трансформация живого организма в биомодуль выше возможности конкретного биомодуля. Необходим индивидуальный запрос в Центр галактической сигнальной системы восьмого порядка. Этот Центр, или супербиомодуль, или стандартный модуль сигнальной системы девятого порядка, на языке землян носит название Золотой Царь-Рыбы. Первый регистр исчерпан.»

«Почему ее нет в бассейне? — разъярился Игоряша-первый. — Где она прячется, в каком море?

«Золотой Царь-Рыбе на Земле не место. По статусу она может находиться лишь на планете, входящей в систему Космической Гармонии. Второй регистр исчерпан.»

— Где она? Где?!! На какой планете? — бушевал Игоряша-первый. «Рассеянная информация. Нет адекватного ответа. Третий регистр исчерпан.»

Биомодуль номер 1134 ушел в небытие. Вот тогда-то Игоряша-первый и бросился в погоню за Золотой Царь-Рыбой. Он исчез с Земли. Он метался по галактике, прыгал с планеты на планету. Отыскивал биомодули в обитаемых мирах и сотнями использовал их для дальнейших космических бросков. Он болезненно переживал свою ограниченность, поэтому снова дублицировался, триплицировался, мультиплицировался — лишь бы сыскать Золотую Царь-Рыбу. Уже полчища его двойников рыскали по Вселенной, внося смятение в космическую Гармонию и дезорганизуя галактическую сигнальную систему.

Появилось несметное множество Игоряш. Большинство из них в конце концов спасовали перед Главным Желанием и вернулись на Землю. Они живут среди нас и внешне ничем не отличаются от других людей. Встретишь на улице — пройдешь мимо. Единственное, что объединяет Игоряш, — на Земле для них нет невозможного, и они все на одно лицо, все одинаковые, как инфузории-туфельки.

Им свойственны порой высокие порывы души. Игоряша-сорок четвертый, например, вспомнил об Анюте, вышвырнул из квартиры анабиозную комнату и вернул изначальную жену на Землю. Анюта простила мужа — в конце концов, в ее изгнании был повинен не он конкретно, а пра-Игоряша, маленький человечек с ограниченными возможностями, ошалевший от обладания Золотыми Рыбками. Сейчас Игоряша-44 и Анюта мирно живут в кооперативе «Титан», ныне сплошь заселенном Игоряшами. Анюта, само собой, не вернулась в таксопарк, но иногда вспоминает о былой профессии. Тем более от пребывания на планете Оомгрусанте, где эра автомобилизации еще не наступила и где Анюта работала чиновницей посошного ведомства и жрицей Храма Тягла, у нее осталась память в виде наградного зеленого ока во лбу. Анюта с Игоряшей-44 часто развлекаются, разъезжая вечерами на «Волге» по улицам Москвы. Анюта сидит справа и время от времени открывает лобный глаз. Поздние прохожие принимают машину за такси и отчаянно голосуют. Тогда Анюта зажмуривает зеленый глаз — на лбу остается тонкая полоска, похожая на шрам, — а Игоряша-44 останавливает машину и говорит возмущенно:

— Вы что, обалдели? Это частная машина, к тому же я с дамой.

После чего Анюта с Игоряшей-44, отъехав, долго смеются.

Игоряша-92 любит носиться как угорелый на японском мотоцикле «Хонда» по подземной автодорожной сети. Однажды он, объевшись гороху, запутался в пространственно-временной спирали, съехав по времени на два года назад и едва не прошел насквозь роскошный БМВ Игоряши-второго. От этого столкновения никто не пострадал, ибо в туннеле на псевдомотоцикле мчалась икающая психическая модель, но шок инцидента мог бы надолго вывести Игоряшу-второго из строя.

Итак, многочисленные Игоряши устраивались на Земле. Возможности для этого у них были неограниченные, но время от времени они пользовались и биомодулями. Золотые Рыбки кончались. Никто из Игоряш не знал — это стало ясно, лишь когда биомодули иссякли вовсе, — что подобное поведение ведет к катастрофическим последствиям.

А пока на Земле все шло хорошо. Игоряши множились. Игоряша-первый в просторах Вселенной искал Золотую Царь-Рыбу.

Игоряша-второй поспешно испарился из квартиры Никиты Котляренко, предводителя неоантичного течения, в тот самый момент, когда получил от Игоряши-первого телепатический сигнал.

«Нашел! — внепространственно сообщал Игоряша-первый. — Вступаю в контакт с Золотой Царь-Рыбой!»

Я Р М О Глава «ЮС МАЛЫЙ», в тезисном виде изложенная автору корифеем гиперреализма А. Каштаркиным

— …И все-таки по мне Игоряша очень странный человек, — сказал как-то раз наш Люмьер голографического телевидения Рубенид Нерголин, когда мы сидели у него в гостях. — Во-первых, мы так и не узнали его фамилии. Во-вторых, он живет чересчур уж не по средствам. В-третьих, я предлагал ему сняться в телепередаче, обещал даже роль ведущего — он отказался. Потрясающе! Мне, говорит, популярность не к чему. Я, говорит, и так и ведущий, и зритель, и оператор, и режиссер. Наконец, когда он появляется на наших сборищах, у меня возникает ощущение какой-то неполноценности. Наутро мерещится, что из памяти, словно с магнитной ленты, стерли целые куски.

— Да, — подтвердил пробирщик прозы Булат Аникаев. — У меня тоже провалы в памяти. А возьмите Игоряшины книги. Почему-то мы видели их только у него в руках — и никогда в библиотеке или в магазине. Причем на обложке даже фамилия не указана…

— Помните, мы собрались у Никиты? — спросил толмач-непоседа Володя Набаков. — Меня потом всю неделю преследовало ощущение, будто я не сидел на полу, как обычно, а почему-то висел под потолком. И потом грохнулся на пол. Но ничего не болело, никаких ушибов. Мистика какая-то…

— Точно! — подхватил Шушуня Майский, миниатюрист-каллиграф. — И у меня такое же ощущение. Только я думал, что это мне приснилось. Будто я висел в воздухе и рухнул на беднягу Никиту.

— А может, у него паспорт попросить? — высказался Борис Бурденко, родной брат советника Лосева.

— У него, так сказать, нет паспорта, — вдруг раздался тихий голос. — И в то же время он может вам предъявить, так сказать, сотни любых документов на любую фамилию с собственной фотографией. Он, так сказать, Игоряша!

Голос принадлежал Владимиру Владимировичу Кобелькову по кличке «Так сказать». Этот неприметный, неразговорчивый человек, с лицом, похожим на кукиш, затесался в нашу компанию ненароком. Хотя, как в случае с Игоряшей-вторым, мы никогда не могли вспомнить, в какой день и каким образом это произошло. Владимир Владимирович обычно сиживал тихонько в углу, демонически улыбался, приблажно обнажал зубы, но большей частью молчал, в обсуждении рукописей участия не принимал, зато все разговоры слушал с жадным вниманием, словно питался звуками.

— А как вы относитесь к Игоряшиным Достижениям? — спросил Кобелькова Ладик Гриммов, экзекутор штампов и ас пунктуационного анализа. — Ведь ясно: врет все. Но — КАК врет!

— Он, так сказать, не врет, — констатировал Владимир Владимирович Кобельков. — Он на самом деле, так сказать, путешествует во времени.

— Каким образом?! — ахнули мы.

— Игоряша-второй — единственный на Земле обладатель Золотых Рыбок, которые, так сказать, исполняют его желания. Они же переносят его в любую эпоху, так сказать, истории Земли.

— Не может быть! — выкрикнул Слава Дорожный, эксперт по солецизмам. — Это противоречит законам физики!

— Да? — с плохо скрытой ехидцей спросил Кобельков. — Вы можете считать себя, так сказать, страстным певцом Магриба и левантинцем в прозе, не возражаю, но что вы понимаете в неэйнштейновской, так сказать, физике? Или в физике Кровского, за которую Петя в 11-вероятностном будущем, так сказать, получит Нобелевскую премию? Кстати, когда Игоряша рассказывает вам о своих, так сказать, Достижениях или демонстрирует трюки, вы ему верите безоговорочно. Но наутро все забываете, так сказать, как треп, потому что Игоряша телепатически блокирует вашу память. Он не желает, чтобы знание о его, так сказать, магических способностях распространялись широко. По-своему он достаточно, так сказать, скромен…

— Н-нет, К-коб-бельк-ков, я т-теб-бе эт-того не п-п-прощу, — откуда ни возьмись зазвучал характерный голос Игоряши. — Я т-тебя, п-пожалуй, диск-криминирую.

— Не справишься, Игоряша, — ответил Владимир Владимирович, словно на пол сплюнул. — Я тебе, так сказать, не по зубам. Можешь, кстати, проявиться. Я за тобой давно наблюдаю. Ты сейчас, так сказать, лежишь на рояле, опершись на локоть.

И верно: на рояле, принадлежавшем матери Рубенида Нерголина, материализовался Игоряша-второй.

— Исчезни! — злобно крикнул он Кобелькову. — Изыди!

Но тот остался на месте. Владимир Владимирович даже в лице не переменился. Он заложил правую руку в левый внутренний карман пиджака и что-то поглаживал там, криво улыбаясь.

— Игоряша, это правда? — воскликнул Герард Экудянов, провозвестник небуквенного алфавита. — Насчет Золотых Рыбок?

— Правда, а что?

— И ты можешь все-все-все?

— Могу.

— Что же ты раньше молчал? Ведь это такое дело! Это можно такие горы свернуть! — Гак Чуков, рыцарь памфлета, в возбуждении вскочил с места и зашагал по комнате.

— Какие такие горы? — Игоряша насторожился.

— Избавить мир от угрозы войны! — выпалил Ладик Гриммов, композитор сказок.

— Восстановить экологический баланс! — добавил фанатик деепричастий Борис Бурденко.

Знаток непереведенных шедевров Володя Набаков:

— Накормить всех голодных — ныне и всегда!

Правофланговый гротеска Булат Аникаев:

— Вылечить всех больных!

Умелец хиажма Шушуня Майский:

— Покончить с раком!

Жрец синтаксической иллюзии Петя Кровский:

— Вычеркнуть из искусства посредственность!

Архиарх фразеологии Никита Котляренко:

— Казнить мещанство и вещизм!

Герой Зазеркалья Рубенид Нерголин:

— Победить термояд и достичь звезд!

— П-позд-дно, реб-бята… З-з-золот-тых Рыб-бок уже н-нет, — сказал Игоряша. — Исп-парились… Маг-газ-зин з-з-закр-крыт.

— О чем же ты раньше думал? — накинулись мы. — А если завтра война? Или экологическая катастрофа? Или топливный кризис? Рыбки ведь не твои — всего человечества!

Игоряша сверкнул глазами.

— Человечества, говорите? Хрен вам! Война, говорите? А по мне — хоть взрыв Сверхновой. Вселенная большая, а я неуязвим. Я, Игоряша, вечен и бессмертен. Даже если над моей головой взорвется термоядерная бомба — с меня и волосок не упадет. Я не боюсь излучения, не боюсь ударной волны, не боюсь жара и льда, не боюсь болезней, не боюсь вакуума. Я неуязвим!..

Человек Петя Кровский сорвался с места и изо всей силы врезал Игоряше в челюсть. Игоряша даже не покачнулся, а Петю отбросило к стене. И человек Гак Чуков, и человек Борис Бурденко, и человек Паладин Гриммов, и человек Герард Экудянов, и человек Никита Котляренко, и человек Слава Дорожный, и человек Рубенид Нерголин, и человек Владимир Набаков, и человек Шушуня Майский, и человек Булат Аникаев, и человек Анатолий Каштаркин — все мы бросились на Игоряшу.

И всех нас разметала невидимая сила.

Только Владимир Владимирович Кобельков по кличке «Так сказать» спокойно и тихо сидел в углу, скалясь, как химера с собора Парижской богоматери.

— Давайте без глупостей, — поморщился Игоряша. — Со мной и армия не справится. К тому же вам нечего переживать. Вас я тоже сделал неуязвимыми.

— ЗАЧЕМ??? — застонали мы. — На кой ляд мы тебе нужны? Что ты к нам привязался? За что ты ТАКОЕ с нами сотворил?

— Видите ли, — осклабился Игоряша, — я многое испытал. Видел разное, бывал всюду. Путешествовал во времени. И понял: главное, чего мне не хватает, — это простого человеческого общения. Разговоров по душам, нелепых споров, яростной ругани, детских обид, анекдотов с бородой… Поэтому я к вам и прилепился. Поэтому и обессмертил вас. У меня впереди — вечность, и компании мне не будет хватать…

С этими словами Игоряша исчез, как Мефистофель. Но мы знали, что в следующий раз он появится снова.

— Что же ты раньше молчал? — спросили мы Владимира Владимировича Кобелькова. — И правда ли насчет Золотых Рыбок?

— Молчал, так сказать, потому, что не спрашивали, — ответствовал он. — А насчет Золотых Рыбок — правда. Они мне, так сказать, не нужны. У меня есть, так сказать, кое-что почище.

Кобельков полез во внутренний карман пиджака и достал кожаный футляр с «молнией» на боку — вроде футляра от складного зонтика. Он дернул «молнию», и в глаза нам ударил красно-оранжево-желто-зелено-голубо-синефиолетовый переливчатый свет.

— Сильву, так сказать, пле! — с интонацией дрянного конферансье провозгласил Владимир Владимирович Кобельков. — Перо Жар-Птицы. Так сказать, исполняет любые желания и имеет бесконечное число так называемых регистров. Правда, действует только в пределах Земли, в космос, так сказать, на нем не полетишь, но мне другого не надобно. И тоже, между прочим, гарантирует неуязвимость и, так сказать, бессмертие…

Наверное, нам не следует роптать. Наверное, мы это заслужили. Слишком уж долго мы терпели Игоряшу в своей компании. Слишком уж охотно соглашались на его дорогие сигареты. Слишком неоспоримо звучали для нас его россказни о путешествиях в прошлое и будущее. И было очень много мелких подарков, которые мы с радостью принимали от Игоряши и даже, коллекционируя, соревновались, у кого больше. Шариковые ручки, зажигалки, красивые блокноты в кожаном переплете, вечные часы, микрокалькуляторы, фотоаппараты, кинокамеры, пишущие машинки, видеокассеты, деки, джинсы, джинсы, джинсы, дефицитные книги, книги, книги… — этого добра из Игоряши сыпалось навалом. Кто бы мог подумать, что расплатой за дармовую роскошь будет — вечность?!.

Х Э П П И — Б Э Н Д Глава «ХЕР», созданная всей честной компанией сообща

Наша компания потеряла былой блеск. Мы по-прежнему собираемся, но редко разговариваем о чем-либо. Зачем? Куда спешить, если впереди — миллионы лет?! Когда появляется Игоряша, мы поворачиваемся к нему спинами и молчим. Если его нет, мы все равно молчим, потому что знаем: невидимый Игоряша всегда среди нас. Мы понимаем, что поступаем глупо: ведь Игоряша телепат, он читает наши мысли и таким образом все равно с нами общается.

Мы по-прежнему пишем рассказы и повести, но жанру фантастики изменили: наша задача теперь — строгая реалистическая проза о будущем. «Игоряша Золотая Рыбка» — наше последнее коллективное фантастическое произведение. Да, последнее… Какую еще фантастику можем мы сочинять, когда мы сами — фантастика? И окружающие нас Игоряши фантастика. И Кобельков с его пером Жар-Птицы — тоже…

Только один раз мы обратились к Игоряше-второму с вопросом. (В последнее время он обычно сидит в своем «кабинете». Сидит и думает. О чем — непонятно. Ведь у него впереди — вечность. Если у него что-нибудь спросить, он тут же материализуется в том месте, где находится спрашивающий, и отвечает. Тоже своего рода Золотая Рыбка.)

— Что случилось с Игоряшей-первым? — тусклыми голосами спросили мы у пространства.

Игоряша-второй тут же материализовался. Он даже не успел снять с головы золотое ведро, поэтому его голос звучал глухо и загробно. Наблюдатель со стороны мог бы подумать, что мы занимаемся спиритизмом и наконец-то вызвали духа. Скажем, дух рыцаря-крестоносца, низвергнутого в пучину Чудского озера.

— Он нашел Золотую Царь-Рыбу, — чревовещательским голосом сказало золотое ведро. — Попросил сделать его биомодулем. Царь-Рыба согласилась. Это действительно высшее достижение для белкового разума — стать узлом в галлактической сигнальной системе. Игоряша-первый не учел двух законов. Во-первых, биомодуль не имеет права покидать ту планету, на которую внедрен. И, во-вторых, пусковым импульсом для включения биомодуля в галактическую сигнальную сеть служит первое желание клиента. До той поры биомодуль замкнут сам на себя…

Это единственное, что нас хоть как-нибудь утешает. Пусть Игоряша-второй неотвязно с нами, как Ворон из стихотворения Эдгара По. Пусть на наших посиделках торчит самодовольной химерой Кобельков «так сказать» (сколько таких Кобельковых? где они раздобыли Жар-Птицу? много ли перьев скрывается в футлярах от зонтиков, которые мы видим в руках у прохожих? — нет ответа на эти вопросы). Но все-таки Игоряша-первый нарвался.

Мы злорадно представляем себе, как он плавает в одиночестве в протоплазме на четвертой планете системы гаммы Рака, известной астрономам под названием Южный Осел. Он плавает, мечется, бесится, но ничего не может поделать.

Разумная жизнь возникнет на четвертой планете Южного Осла лишь через восемьсот миллионов лет.