Степень просветления, достигнутого здесь,

Даниил Андреев «Роза Мира»

предопределяет быстроту восхождения,

совершённого там.

 

Часть первая

Когда моему сыну исполнится шестнадцать лет, я дам ему в руки ту самую книгу, которую вы, дорогие читатели, держите сейчас в своих руках… А когда он дочитает до этого места — до истории шестой, — я скажу ему:

— Эта история особенная. Она, наверное, самая поучительная. А ещё… Многое из того, что тут изложено, произошло со мной. Она отчасти автобиографична. А учитывая, что наши характеры с тобой во многом схожи, читай с особым вниманием, сынок, будто готовишься к самому главному экзамену в своей жизни…

Витольд

Я никогда не видел моего отца, хоть он и умер, когда мне, судя по словам мамы, было два года. Мама вышла замуж за другого мужчину, я называл его своим папой. В нашей семье родилось ещё двое детей. Мы жили дружно, жили в достатке.

Когда мне исполнилось шестнадцать, а было это ещё в советское время, мама удивилась:

— Как же ты, Витоша, стал похож на Витольда! Такой же красавчик! Да и по характеру становишься всё ближе к его натуре. Видать, тебе в наследства от отца досталось не только его имя.

Мама не стеснялась в присутствии Гриши — так звали отчима — говорить о Витольде. Просто он и Григорий, как я узнал в день моего шестнадцатилетия, были друзьями.

— Так уж вышло, сынок, что я… Прям как в кино… Я чуть ли не ушла от Витольда к Григорию — его лучшему другу. Это получилось, конечно, не сразу. С Витольдом мы расстались. Какое-то время я была одна, жила в Минске. И через день после того, как узнала, что беременна от Витольда, вдруг случайно встречаюсь с Гришей. Да к тому же в другом городе — тут, в Москве, где оба оказались в командировке. Так в Москве и остались жить… А Витольд стал встречаться с другой девушкой. Я позже узнала, что её зовут Галиной.

Я вопросительно посмотрел на маму, а она гладила меня по голове и продолжала:

— Он ведь даже не знал, что у него есть сын, которого мы с Гришей назвали в честь его, Витольда, таким же именем… Так и прожил всю свою недолгую жизнь без семьи, без любви взаимной. А Галина… Она ведь его любила. Я это поняла, когда увидела её на его могиле. Вообще, она молодец. После смерти Витольда очень многое сделала для него, как настоящая жена. А я… так и не смогла ему хоть чем-то помочь — как при жизни, так и после смерти. У меня даже ни осталось ни одной его фотографии. Кроме той, которую ты скоро увидишь.

Мама вытерла слезу, которая одинокой капелью текла по её щеке.

— Почему у них с Галей ничего не вышло, не знаю. Может, она поняла, что любит его, когда было уже поздно?.. По рассказам наших общих знакомых я знала, что в последнее время, после смерти своей мамы — твоей бабушки — он болел, чаще был замкнутым в своих переживаниях, молчаливым… Но, знаешь, я верю, что при этом он… Как бы это сказать?.. Он как человек философски мыслящий не мог себе позволить пасть духом. Понимаешь?

Я кивнул уверенно: мол, понимаю, не маленький.

— А ещё был человеком очень ярким внешне, будто звезда заграничная. А главное — творящим от чистого сердца. Его картины, его песни, его стихи…

Она тяжело вздохнула и продолжила:

— Его стихи в то время, в начале семидесятых годов, может, и уступали чем-то творениям таких корифеев советской поэзии, как, например, Евтушенко или Рождественский, но по содержанию, наверное, были не хуже. А может, даже и глубже… Неповторимо глубоки. И очень оригинальны.

После этих слов папа Григорий, сидевший молчаливо всё это время рядом с нами за праздничным столом, подошёл к секции, открыл дверцу и взял в руки небольшую книжку. Он преподнёс её мне и сказал:

— Держи, Витольд! Это и есть наш с мамой главный подарок, который мы подготовили сегодня для тебя!

Я взял в руки эту книжку, где на скромной светло-серой обложке большими буквами было написано: «Витольд Туманцов. Поэзия моей души». Открыв сборник, увидел фотографию отца и был поражён нашим с ним внешним сходством.

— Это единственное фото Витольда, которое есть у нас. Есть благодаря Галине. А я… теперь просто обязана сказать ей, что у Витольда есть сын…

В тот вечер я прочитал залпом все стихи. И был поражён большинством из них. Мне многое было не понятно, не доступно. Я перечитывал сборник раз за разом, и проникался глубже его содержанием. Год за годом… И когда уходил на службу в армию, уже не было ни одной строфы, которая не отражалась бы своей трелью в моём сердце. Даже такие строки:

Недовольство. Замкнутость. Молчанье. Они перестали быть моими ненадёжными спутниками жизни лишь около тридцати пяти лет, когда я закончил заочное обучение на факультете журналистики МГУ. И в тот же год мы похоронили маму.

Я уже пять лет был женатым. У нас с Оксаной родился второй ребёнок — девочка. Назвали Машенькой. Сыну, Борису, шёл тогда четвёртый год.

Приобщение к сфере информации и коммуникации, участие в пресс-конференциях и презентациях, проведение интервью и опросов, способствовали развитию моей коммуникабельности, открытости. Я всё чаще острил, делал коллегам-дамам изящные комплименты. А самое главное — возобновил позабытое (после службы в армии) творчество: поэтическое. Этот скромный дар открылся во мне под влиянием того самого сборника стихов отца. Я не имел права его терять.

Было у нас и совместное творчество с женой — бардовское. Она работала учителем музыки, сочиняла красивые мелодии на мои прежние стихотворения и пела. Я ей аккомпанировал на гитаре. Мы часто выступали с концертами в Подмосковье и в самой столице. Выступали на фестивалях авторской песни в Санкт-Петербурге и Минске.

Москва, где мы жили в общежитии, начинала покоряться нашему дуэту, который уже перестали сравнивать с неповторимыми Татьяной и Сергеем Никитиными. Немногочисленные критики наших песен стали находить в них свежие, самобытные интонации, отличающиеся нас от классических канонов авторской песни. Но мы если и оставались широко популярными, то только в узких кругах. До большой сцены нам было ещё далеко, да и нашей целью она не была. Воспитание детей — бабушки-дедушки нам не помогали по причине их отсутствия, — семейные хлопоты, работа каждого из нас вне сцены, занимали наибольшую часть времени…

Прошло семь лет. Два с половиной года назад я поменял место работы и её профиль: бывший корреспондент-газетчик стал редактором сайта одного из самых крупных информационных агентств России. А продвижением агентства на отечественной и международной аренах занималась удивительная женщина — Лина Журавлёва.

Она устроилась на должность пиар-менеджера годом позже меня. До этого работала на телевидении. А заканчивала тот же факультет журналистики, что и я, в тот же год, но не заочное отделение, а дневное. И мы ни разу друг с другом не пересекались за время учёбы.

Целый год мы работали в одном просторном кабинете вместе с другими коллегами. Они в отличие от нас двоих, были заняты на неполную ставку. Поэтому я и Лина по несколько часов в день оставались в кабинете одни. В эти часы наше общение всё чаще стало выходить за рамки работы. У нас нашлось много общих тем, ведь Лина тоже, как и я, оказалась духовно-ищущим человеком.

Её жизненные ориентиры, вся её душа были погружены в православие. Она была способна испытывать на себе благодать Божию. И когда это просветляющее ощущение надолго покидало её, она терпеливо ждала не чувствуя себя счастливой.

Божия невеста — так иногда называл я её для себя, как обычно называют монахинь. Только Лина не стремилась уйти в монастырь, она видела своё место в так называемой светской жизни, жила в потоке креативных идей, в гуще событий современной Москвы. В церковь ходила по воскресеньям, подзаряжаясь там живительной силой на целую неделю. Эти две контрастные стороны её натуры — светская и религиозная — и делали Лину необычной женщиной, неординарной личностью. Кто не знал духовной стороны её существа, видел в ней одну из многих чертовски привлекательных, амбициозных, ну, и плюс ко всему ещё творчески мыслящих светских львиц. Когда она заразительно-зажигательно смеялась — в первый год своей работы в нашем агентстве она делала это часто, — мужчины (и коллеги, и клиенты, и партнёры) воспринимали такой смешок как знак её легкомыслия, заигрывания с ними. Поняв это, она стала смеяться реже в деловой обстановке.

В общем, нестандартность, многогранность её натуры всё больше привлекали моё внимание. Эта девушка по имени Алевтина из российской глубинки, из многодетной семьи сделала настоящий подвиг, приехав в Москву: выучилась на журналиста, стала одним из ведущих пиарщиков столицы — сама, без всякого роду и племени влиятельных особ, сотворила из себя бесподобную Лину.

Из наших бесед я также знал, что она находится в поиске своего мужчины — спутника жизни. Был у неё жених, сойтись с которым помешала его мать по той причине, что «невестушка старше сыночка аж на цельных пять годков». Предлагают выйти замуж многие. Но среди этих многих нет единственного…

— Знаете, Витольд Григорьевич, — призналась однажды Лина (она всегда называла меня по имени-отчеству, наверное, по причине того, что я был старше её на десять лет), — меня недавно посетила мысль, что моя дорога так и может пройти мимо семейного счастья. Ведь Бог для меня мог уготовить жизнь без радости материнства.

Я не помню, что ответил ей тогда. На эту тему она больше со мной не беседовала, но нередко в её откровениях красной нитью переплетались два противоречивых чувства: то желание после работы быть одной, ни с кем не общаясь, то ощущение одиночества в «этих апартаментах» — в своей новой квартире.

Мне, конечно же, льстило осознание того, что эта дивная женщина делится со мной своими откровениями, доверяя мне, как близкому другу. Размышления о смысле жизни, о вечных ценностях, слова «Бог», «Истина», «Благодать» — всё это и многое другое могло оживать, приобретать действенную силу в нашем с ней общении.

О христианских ценностях она ненавязчиво напоминала нашим коллегам, когда возникала в коллективе какая-либо непристойная ситуация. Да и поддержать ближнего умела словом. «В контексте вечности — это не проблема…» — одна из её коронных фраз. Но беседовать на духовные темы регулярно, воодушевлённо, разносторонне она могла только со мной. Причём я, также являясь крещённым в православной церкви, причислял себя к… другому «лагерю» — к эзотерикам, подразумевая под этим словом людей, которые познают глубочайшие истины не через слепую веру и христианские догматы, а посредством собственного опыта, поэтому умеют объяснить любое божественное «чудо» как результат причинно-следственных связей в многогранных процессах взаимодействия энергий Вселенной.

Если христианин обретает свою сопричастность с Божьей благодатью, находясь, прежде всего, в храме земном, то эзотерик (в моём представление) — в строящемся храме собственной души, ибо и Бог, и Вселенная, и души человеческие — единый живой организм. Если христианин своё состояние счастья воспринимает как тот Божий дар, который даётся по милости Отца Небесного, то эзотерик, не отрицая этого, понимает: одной лишь милости не достаточно, ибо человеку дана способность так работать над своим настроением-состоянием, что оно способно, как магнит, притянутся к более высоким, более мощным энергиям, которые и воспринимаются как источник счастья. Если христианин принимает за истину церковный канон о том, что душа человека проходит опыт жизни на Земле единожды, то эзотерик смотрит на вопросы жизни и смерти как на ключевые моменты процесса реинкарнации — многократные приходы-уходы души, её воплощения то в мужские, то в женские тела. Если Лина приводит в пример образцы поведения из жития святых отцов с их духовными подвигами, то я восхищаюсь воззрениями просветлённых личностей, например, Даниила Андреева с его «Розой Мира», которую он писал в тюрьме (чем не подвиг?!).

И не смотря на эти контрасты в духовном опыте, мы продолжали беседы, успевая делать необходимую работу по текущим делам агентства. Под воздействием этого общения Лина стала писать стихи. И в нашей общности интересов возник новый виток — поэтический. Я как более опытный создатель стихотворных строк, как редактор, давал ей советы, показывал на слабые места — в общем, взял над ней литературное шефство. Тем более что писала она в последнее время только по долгу службы — пресс-релизы.

А я под воздействием наших бесед стал писать прозу. Более того, большинство женских образов моих рассказов (как, впрочем, и новых стихотворений) так или иначе отражали внутренний мир её, Лины. Так, неожиданно для меня самого, эта женщина стала моей Музой.

Музой, которой перестала быть моя жена. Уже давно. И я осознал это только тогда, когда сравнил Лину и Оксану. Такие беседы, как с Линой, за годы совместной жизни с Оксаной отошли как-то сами собой на задний план. Я, разумеется, старался духовно, морально поддерживать жену, когда у неё начались проблемы со щитовидной железной, но моменты отчаяния нередко сковывали Оксану.

Лина в свою очередь, зная от меня об ухудшении здоровья моей жены, старалась поддерживать наш союз.

— Вы чаще говорите ей ласковые слова! В ваших отношениях не должна теряться романтика. Когда вы были в последний раз в театре?..

— В последний раз мы были в супермаркете на суперскидках. Вот какая она теперь, наша романтика…

Лину не удовлетворил мой ответ. Она дала мне несколько креативных советов. Но и сама попросила у меня совет:

— Витольд Григорьевич, как научиться не осуждать людей даже мысленно? Даже на мгновение… Я ведь вас сейчас осудила…

Однажды, ещё до ухудшения здоровья Оксаны, Лина совершенно неожиданно, когда каждый из нас был погружён в работу, задала мне вопрос:

— Скажите, Витольд Григорьевич, вы счастливы в браке со своей женой?

Что я ей ответил?.. Своим вопросом она застала меня врасплох. Я задумался на пару мгновений и сказал что-то нейтральное: мол, понятие «счастье» с годами меняется и так далее…

Так прошёл год нашего духовного общения с Линой. За это время в её жизни и в жизни моей семьи благополучно решился один и тот же вопрос — жилищный. Она из съёмной комнаты, а мы из общежития переехали в свои новые квартиры. Исполнилась давняя мечта Оксаны о собственном жилище. Она и я столько раз представляли, как наша семья наполнит пустые стены уютом, творчеством, душевным теплом… Казалось бы, живи да радуйся. Но процесс обустройства на новом месте — в просторной трехкомнатной квартире — не доставил ожидаемого счастья. Радость новосёла мелькала как-то малозаметно — не только во мне, но и в жене. А дети? Они всегда были всем довольны.

Меня же печалил тот факт, что прекратилось наше с Оксаной песенное творчество. Сперва потеря певческого голоса (как одно из следствий заболевания щитовидной железы), затем добавились заботы по переезду, плюс неожиданный разрыв отношений со звукорежиссёром, который помогал нам записывать наши песни — все эти повороты судьбы словно давали понять: прошло ваше время, ребята.

В минуты сожаления об утерянных возможностях, метания в творческом вакууме я вспоминал своего отца. Было ли ему проще или, наоборот, сложнее оттого, что он жил один, без семьи?.. На этот вопрос никто не мог ответить.

Если бы не потеря голоса Оксаны, все остальные преграды можно было бы преодолеть. Но лечение не приносило жене ожидаемого эффекта. Она чаще стала раздражаться по мелочам. Быстрее утомлялась. Но продолжала курировать эстетическое развитие детей, а после переезда в спальный район Москвы сопровождение их в музыкальную школу и танцевальные студии занимало больше времени. Плюс тянула на себе, как и прежде, часть работы по быту.

Я помогал ей, как мог. Но на работе проводил больше времени, чем она, работающая на полставки. Подсознательно уберегаясь от стресса, я сделал самый простой для себя шаг — глубже погрузился в своё литературное творчество, осваивая жанры прозы.

Любую свободную минутку на работе я старался посвятить своим сочинениями. Пробовал писать по ночам, когда мой организм соглашался на такое предложение. Но этого стало недостаточно. Тогда я купил себе смартфон, чтобы писать в пути по маршруту дом — работа — дом. Но, как ни парадоксально, с появлением этого мобильного помощника писать урывками на работе стало получаться меньше.

Я снова был неудовлетворён условиями для писательских деяний. И ловил себя на мысли, что дома работаю физически, а на работе отдыхаю — в том числе морально. Эту формулу моего бытия я даже не постеснялся поведать Лине. Появились мысли и о поиске другой, более спокойной и финансово-выгодной работы. Ну, а про то, чтобы зарабатывать только своим писательским трудом, я мог только мечтать.

К этому времени деятельность нашего агентства поднялась на новые высоты. Его рейтинг к концу 2014 года вырос больше, чем за последние пять лет. Штат сотрудников расширялся. Инновационные технологии внедрялись. За успешный пиар Лину назначили руководителем создававшегося отдела имиджа и внешних связей. Вскоре она должна была переехать в отдельное, новое помещение двумя этажами выше. Наши беседы могли попросту прекратиться.

К этому всё и шло. За весь ноябрь мы пообщались не по рабочим вопросам всего лишь раза два. Она пригласила меня к себе, на шестой этаж, чтобы обсудить вопросы по подготовке корпоративного новогоднего вечера. А в конце деловой беседы переключилась на лирический тон и излила мне душу о своём недовольстве знаками внимания к ней со стороны заместителя генерального директора нашего агентства:

— Сан Саныч дошёл до того, что предложил мне сходить с ним на концерт «Scorpions». А ведь у самого жена и взрослые дети…

В тот момент я в очередной раз подумал о том, что же притягивает таких разных мужчин к этой женщине. И впервые сравнил её со своей женой — больше по внешним параметрам, чем по душевным качествам. Обе по-своему красивы, привлекательны. Однако у каждой из них можно найти и недостатки во внешности. Нет людей абсолютно идеальных во всём… Обе самодостаточные, сильные натуры… Но чем же меня так привлекает Лина?..

Уже шёл декабрь. Тот самый месяц, за который произошло столько всего непредсказуемого, что мне казалось однозначно: я прожил целую жизнь за эти дни.

А переломный момент наступил в середине декабря, когда я впервые рассказал Оксане о своих чувствах к Лине.

Оксана

Тот вечер 14 декабря был первым взрывом моей ревности. Я поняла по тону Витольда, что мои предчувствия оправдались: Витольд увлечён своей коллегой Линой, о беседах с которой он мне иногда рассказывал. А утром следующего дня муж сообщил прямо (стоит тут благодарить или винить его за честность?):

— Я не спал почти всю ночь и понял, что люблю Лину…

Ах, зачем накануне, вечером я, услышав в видеозаписи репетиции их новогоднего корпоративного концерта смех Лины, разозлилась, возмутилась… А когда он пытался меня успокоить, высказала ему:

— Определись же в своих чувствах! Твоя нерешительность снова стала проявляться, и она мне противна…

Я ещё что-то ему сказала, что должно было бы, на мой взгляд, помочь Витольду прийти в равновесие. А он воспринял всё это, как сигнал моей усталости от него, моей нелюбви.

«… люблю Лину». Я была уверена, что на утро он скажет обратное — в пользу нашей семьи, в пользу меня. Меня словно током ударило от такого «признания» мужа, и я попросила:

— Не уходи! Я стану лучше! Стану той Оксаночкой, которой была для тебя раньше! Дай мне шанс!

Он смягчился, задумался, и, не поднимая глаз в мою сторону, сказал:

— Хорошо.

Видя, что слёз на моём лице стало ещё больше, Витольд уточнил (он так не выносит слёз, страданий близких ему людей):

— Всё, успокойся, пожалуйста! Я согласился. Я никуда не уйду. Я остаюсь.

Но мне этого было мало. Я призналась мужу, что, как и прежде, люблю его. Я была готова вместе с ним проанализировать все причины и даже следствия этого несостоявшегося разрыва между нами. Несостоявшегося или отложенного до поры, до времени?.. Никто пока не мог ответить на этот вопрос.

А главное — я хотела помочь, прежде всего, ему разобраться в своих чувствах. Но и свои собственные должна была переосмыслить.

Переосмыслила. Мне не нужно было много времени, чтобы утвердиться перед самой собой в любви к Витоше. Я ни одной секунды не жалела за тринадцать лет нашей совместной жизни, что вышла за него замуж.

Он единственный среди парней, с которыми я общалась до замужества, не смущался моего недостатка — плохого зрения. Он был не единственным зрячим среди них, но стал единственным среди тех зрячих, кто сделал мне предложение. И сказал об этом так необычно. Вместо стандартного и даже банального «выходи за меня» предложил:

— Оксаночка! Будь моей Спутницей! Спутницей жизни!

Неужели он забыл, утерял тот смысл, который вкладывал в эти слова?..

Неужели он уже не ценит всё, что я сделала для него?.. Наверное, ценит. Но… он просто воспользовался моей поддержкой и теперь, когда стал сильным, когда я не могу быть ему соратником в творчестве, подсознательно или даже осознанно ищет другую… Она, Лина, стихи пишет. Да ещё вот, оказывается, и петь умеет. Неплохо спела песню, которую они вместе сочинили к их новогоднему корпоративу. А ещё могла бы продвигать, пиарить его книги. Конечно, в ней он видит выгодную замену мне. Она свободна, она моложе, она здорова, она зрячая. А их духовные беседы…

— Я не могу перестать с ней общаться. Она мой друг. Вне семьи у меня нет друзей. Понимаешь? — Витольд сказал мне это тем злополучным декабрьским вечером так твёрдо, что я не смогла ему что-либо возразить.

Так неужели я не была своему муж надёжным другом все эти годы?.. Неужели он забыл, как я поддерживала его при поступлении на журфак? Ведь если бы не моя настойчивость, он бы смирился с тем, что его имя по недоработке приёмной комиссии не попало в списки поступивших. Он бы не пошёл на приём к ректору, и не добился бы справедливости… Если бы ни моя предусмотрительность, он бросил бы учёбу ещё на первом курсе из-за амбиций преподавателей английского языка и фотожурналистики. Да и первое место работы по специальности помогла ему найти тоже я… Боже мой! Выходит, если бы не моя поддержка все эти годы, он не встретился бы и с этой Линой. Так ведь?..

Она друг. А я ему уже не друг?.. Да, сложные житейские ситуации позади. Например, та ужасная ночь после неудачного переезда в общежитие. Как инвалид по зрению, я выбила там комнату для нас. Нашему первому ребёночку тогда уже исполнился годик. У нас появилась возможность не платить за съёмное жилье — сэкономленные деньги, положенные на банковский вклад, как раз и помогли нам через десять лет в строительстве собственной квартиры. При переезде Витольд не учёл все нюансы, и бόльшая часть наших вещей, в итоге, не вместилась в маленькую комнату. Увидев, что мы оставили их в коридоре — вдоль стен всего этажа, — комендант общежития стала возмущаться и угрожать:

— Вы что это творите такое? Загромождение мест общего пользования недопустимо по технике безопасности. Если пожарники придут, меня могут уволить. Убирайте всё срочно! Иначе милицию вызову…

Можно было бы с ней поспорить, попытаться договориться. Но на часах был уже первый час ночи (переезд затянулся надолго), мы с Витольдом были настолько истощены морально, и физически, что без сильного сопротивления сдались. И все вещи из коридора: коробки с книгами (в том числе брайлевскими — для незрячих, — которые объемнее раза в три обычных книг), пакеты с одеждой, кухонная утварь и так далее — всё это среди ночи выволакивали на улицу…

Переселиться молодой семье с ребёнком из полуторакомнатной квартиры, в которой почти вся мебель была нашей, в комнатку общежития — это фантастика. Но, доверившись мужу, я согласилась на это. И…

И вот мы, измождённые, как после рабского, непосильного труда, отчаявшиеся, промёрзшие на ночном мартовском морозе, смешавшимся с дождём, возвращаемся в комнату и валимся с ног на маленькую часть тахты, свободную от вещей. И, дрожа от холода, в куртках, в обуви, без одеял пытаемся вздремнуть, хоть на часик. Вздремнуть, чтобы забыть об усталости и душевной боли…

Но сердце каждого из нас, как одно большое общее, ныло от безысходности, от мысли, что там, на улице, под дождём со снегом, едва поместившись под крышу общежития, лежат наши вещи, нажитые годами — как часть наших душ… Чтобы стало теплей, мы обнялись — слава Богу, что Борис был у тёти Витольда — и всё-таки вздремнули на минут сорок. А потом по очереди выходили дежурить к вещам, где самым ценным были книги… А утром стали звонить знакомым, звонить по объявлениям в поиске места под аренду для хранения вещей. И вскоре нашли… Так разве не дружба, не любовь помогла нам выжить в той ситуации, укрепиться, найти выход?..

Разве слова любви, которые он говорил мне в минуты нашей интимной близости, были не искренними?.. Да, в последние лет пять, после рождения Машеньки, я… всё-таки не способствовала поддержке нашей сексуальной жизни. Да и он ведь тоже… Мы отвыкли от искренней нежности. Я стала меньше следить за своей внешностью. Витольд хоть и говорит всегда, что для него это не главное, но ведь мужчина в нём живёт. Живёт и ценит красоту во всём.

Витольд утверждает, что к Лине его влечёт потребность не в физической, а в духовной близости. Но ведь с духовной привязанности начинается и всё остальное.

— Ощущение теплоты в груди — это и сексуальное чувство тоже, — пыталась донести я до него в то мрачное декабрьское утро.

— Может быть, — стал соглашаться он. — Хотя, я это совсем не так воспринимаю…

Я всегда поражалась его мужской натуре: имея от природы быструю возбуждаемость, он мог так владеть этой сексуальной энергией, что иногда даже по целому месяцу не испытывал потребность в близости с женой. Или же избегал этого. И я чувствовала, что последнее не всегда давалось ему легко. Да, у него часто возникали мысли — в результате прочтения определённой литературы или бесед со своим бывшим коллегой Игорем Петровичем, — что секс, в идеале, нужен только для зачатия ребёнка. Он и стремился к этому идеалу. Аскетизм ему, оставшемуся в глубине своей души философом-одиночкой, не чужд. А ещё и вегетарианцем он пытался стать. Но… Видимо, тоже ещё не созрел.

— А вот Лина после великого поста так и продолжает питаться без мяса, — сообщил он мне за обедом в один из выходных дней перед летним отпуском. — Она, наверное, уже созрела для вегетарианства.

— Ты ей завидуешь? — спросила я, утаив иной вопрос: «Тебя это привлекает в ней?».

— Зачем же завидовать этому? — ответил он и что-то ещё домыслил молча…

Трещина недоверия к Витольду в моей душе после того декабрьского утра не становилась меньше, хоть мы вместе с ним и пришли к выводу, что угасание чувств друг к другу произошло по нашей обоюдной вине, и что их можно и нужно вернуть. И мы, казалось, уже начали их возвращать, вспоминая нас прежних, влюблённых друг в друга. Он говорил мне, что осознаёт призрачность своих душевных порывов к Лине и не жалеет, что остался в семье.

А ведь всего дней десять назад Витольд признался мне, что светлые чувства и образы, нежданно-негаданно возникавшие в его душе по отношению к Лине, говорили ему о духовном родстве с ней…

Бежали декабрьские денёчки, приближаясь к Новому году. Иногда думая, а не отпустить ли мне его на все четыре стороны, я представляла Витольда рядом с Линой… Её образ воссоздала с лёгкостью, ведь я уже немного пообщалась с ней, когда в начале лета была на работе мужа. Итак, представляя их вместе, я видела Витольда, погружённого то в туман, то в непроглядную тьму. Я ему сказала об этом. Он согласился, что мои видения, а так же его сны, связанные с образами Лины (а все они были с эротическим смыслом) можно расценивать как влияние тёмных сил.

А ближе к последним дням Нового года я сказала Витольду, не чувствуя от него взаимности:

— Мне ведь только жалость не нужна. Помни об этом, когда видишь её. Помни всегда… Знаешь, сегодня я назвала чувства, захватившие тебя в последнее время, духовными иллюзиями…

Он согласился со мной.

Витольд

В тот воскресный вечер 29 декабря после того, как Оксана поговорила со мной о духовных иллюзиях, я, как ни странно, не укрепился, а наоборот, снова стал терять равновесие. И вскоре спад в моём настроении стал явным. Я чувствовал себя зверьком, зажатым в тиски противоречий. Помогал Машеньке делать украшение для куклы, а сам пытался успокоить своё сердце и мысли, вдруг так неожиданно развернувшиеся в сторону Лины…

Прогуливаясь вечером того же дня, я заглушил в себе этот новый порыв чувств самонастройкой на поиск истины. Плюс ко всему всё моё существо пронзила позабытая обида на Лину за две её оплошности по отношению ко мне.

Во-первых, на днях, на генеральной репетиции новогоднего концерта, предложив Лине, которая отвечала за его режиссуру, в конце исполнения нашей задорной песни взять её на руки и покружить, я застыл на места от её резкого ответа:

— Да вы что!? В вашем-то возрасте такое выделывать…

Я опешил от неожиданности и почувствовал себя стариком — впервые в жизни.

Во-вторых, когда после концерта она давала интервью журналистам столичной прессы о таком первом в истории агентства крупном новогоднем концерте (где наряду с приглашёнными звёздами эстрады выступали — на равных — наши сотрудники), то среди перечисленных фамилий не назвала мою…

Оживив всё это в памяти, я был на неё зол. Я был уверен, что теперь нескоро смогу сказать ей о своих чувствах…

Но этого запала хватило ненадолго. Утром 30 декабря, когда мы созвонились с Линой по рабочему вопросу, она попросила меня прийти к ней в кабинет и вдруг стала меня хвалить за великолепное выступление в концертной программе.

— Витольд Григорьевич, вы были на высоте! Все вами восхищаются! Вы, оказывается, в душе большой артист, — говорила она, выражая радость своим «фирменным» смешком, но более сдержанным (видимо, после нежелательных намёков на ухаживание со стороны джентльменов нашего агентства она взяла под контроль сей способ выражение своих эмоций).

Затем совершенно серьёзным тоном спросила:

— Я, наверное, не назвала вас, перечисляя для прессы всех участников?

— Да, Лина. Может, это вовсе и не я выступал с тобой?

— Не шутите так. И не обижайтесь, умоляю вас! Я чувствовала, что вы остались не довольны. Я из-за этого все выходные переживала.

След этих переживаний я заметил на её лице и смягчился.

— Не вы один чем-то не довольны. Другие — тоже… Я старалась думать обо всех вас. Поэтому не пытайтесь меня осуждать.

Было заметно, что к её глазам подступают слёзы.

— Я просто механически забыла произнести ваше имя. Держала в памяти имена всех, сосредоточилась на тех, кого знаю хуже, чем вас. А вас упустила из вида.

Видя слёзы близкого мне человека, я, как обычно, не выдержал:

— Лина, всё хорошо! Я уже не обижаюсь. Обижаться вредно, а поэтому глупо.

— Забот по подготовке концерта оказалось больше, чем я предполагала. А обещанной помощи от Сан Саныча — никакой. А ведь ещё результаты приглашения внешней прессы на такое нестандартное мероприятие надо было успевать контролировать. У меня на выходных даже самочувствие было никудышным… Я ведь вас ещё обидела и своей нелепой фразой про ваш возраст. Извините меня и за это! Я хотела как лучше. Хотела, чтобы наши коллеги не подумали лишнего о вас, кружащего меня на сцене. Понимаете?

Она подняла на меня свои влажные глаза.

— Понимаю, что система Станиславского здесь не уместна, — сострил я и, перейдя на серьёзный тон, поспешил её утешить. — Всё хорошо! Ты молодец! Ты такую работу сделала колоссальную за такой короткий срок! Да ещё и спела со мной в дуэте классно!

А она, словно не слыша меня, глядя уже куда-то сквозь меня, говорила совершенно другим тоном:

— Господи! Зачем я всё это говорю, словно оправдываюсь? Зачем я снова жалуюсь на свой крест? Ведь всё по заслугам. Каждому — своё. Если я верую, зачем причитаю на промысел Божий?.. Прости меня, Господи!..

Последние её слова, воспринятые мной как молитва в чистом виде, ещё сильней подействовали на меня, и я уже не мог сдержать своих эмоций:

— Да ты святая женщина!

Я приблизился к ней, сидящей за своим столом, и, желая обнять (слава Богу, в эти минуты никто не заходил в кабинет), смог лишь слегка обхватить руками её голову. Также слегка я поцеловал Лину в макушку (заметила она это или нет?), говоря какие-то успокаивающие слова…

Затем я отстранился от неё.

А она поинтересовалась:

— Вы говорили, что я спела с вами в дуэте классно. А как оценивает наш вокал ваша жена?

Я тут же вспомнил лестный отзыв Оксаны с элементами конструктивной критики и приступом деструктивной ревности и ответил:

— О! Это отдельная тема.

Вопрос на лице Лины обозначился острее.

— В целом, она осталась довольна. Но… Её отношение — это, действительно, отдельная тема.

— У вас не всё гладко в семье? — живо прореагировала она.

— Ой… Я сегодня не готов говорить на эту тему. Может, завтра…

Мы ещё о чём-то говорили, а я, впечатлённый произошедшим, оценивал:

«Она не отстранилась от моего прикосновения, как, например, от красавчика Блюзова, или от того же Сан Саныча… И ничего мне не сказала в укор за такой мой жест. Значит, она нуждалась в нём… Боже! Я впервые (впервые!) за эти годы прикоснулся к ней… Значит ли это, что она меня… Она меня любит? Любит…».

С того момента мой служебный роман вошёл в стадию кульминации. Вернувшись в свой кабинет, я с трудом настроился на рабочий лад. А после работы, пройдя пешком остановок пять метро, расставил акценты в своих сомнениях-противоречиях и повторил-обновил для себя вывод двухнедельной давности:

«Да. Я люблю её! Люблю!».

Я вспоминал слова Лины о том, что она переживала из-за моей обиды все выходные. Вспоминал её открытость моим объятиям. Даже её слёзы стали для меня знаком любви… Эти мысли, эти чувства наполнили моё сердце тем самым чувством обновления, которого мне так не хватало в последнее время, и — вчерашний день адской боли преобразился в сегодняшний свет райского облегчения.

И тогда я вспомнил о том, что во время генеральной репетиции Лина назвала несколько раз моими именем и отчеством Сан Саныча, с которым обсуждала детали некоторых номеров. Если называла его Витольдом Григорьевичем, значит, думала обо мне. Если думала обо мне, значит, я для неё ценен. А коль уж ценен, то не может не любить… Вот такая железная логика.

Итак, я созрел. Я был готов признаться. Признаться Лине в своих чувствах, в своей любви. Признаться именно завтра — 31 декабря — в этот последний день уходящего года…

А Оксана… Её интуиция… Она почувствовала что-то неладное и когда легла в постель спросила меня:

— Витоша! Как ты настроен в сторону нашей семьи? Как?

Я ещё не заснул, но чувствовал себя очень уставшим. Немного подыграв — мол, говорю уже сквозь сон — лишь смог ответить краткое:

— Хорошо!

И вот наступило утро 31 января. Решающий день! По пути на работу — последняя настройка на поворотный шаг в судьбе, и я был готов к действиям.

С той поры, как Лина переехала на другой этаж, наше с ней общение «переселилось» в социальные сети. Удобнее всего оказалось нам «встречаться» на просторах ВКонтакте. В отличие от меня Лина ежедневно обновляла-наполняла свою стену. По её фотографиям я видел и поражался, какой она может быть разной, но всегда — загадочной, прекрасной, романтичной, а главное — духовноцельной личностью.

Вот и в то утро я прибегнул к помощи сетевого общения и, поздравив её с последним днём уходящего года, предложил ей продолжить одну из начатых вчера тем. Она ответила:

«Витольд Григорьевич, хорошо! Заходите ко мне сейчас:)) у меня есть минут десять:)»

Я ей написал:

«Лина! Для этой беседы рабочее место, кабинет — что-то не подходящее. Было бы здорово пройтись по улице плюс минут хотя бы 30 свободного времени… Ты когда будешь посвободней?».

Она ответила:

«Освобожусь не так быстро. Но потом сразу исчезаю с работы)) Отпросилась у шефа. Даже за праздничном столом с вами посидеть не смогу. Еду на праздники к родителям — в деревню:) Билеты на поезд были только на час дня».

Я написал:

«Давай провожу тебя на вокзал:) По пути и поговорим)))».

Она ответила:

«Нет…».

От неожиданности я растерялся. А через минуту-другую получил её следующее сообщение:

«Такие беседы лучше напрямую не вести (((».

Пока я переваривал это, она добавила:

«В вашей семье разлад?.. Давайте лучше писать. Сначала я. Не говорите мне о том, о чём пожалеете ((».

И ещё следом:

«Я ведь была в такой же ситуации… Потом локти кусала ((».

Пока я писал ответ, она отправила:

«Я уезжаю к родителям и родному мне мужчине. А Вы должны в мире и любви встретить праздники в своей семье. Ваша жена — самая лучшая женщина в мире, потому что она выбрала вас. Именно вас:) Пожалуйста, любите её:)))».

Я спешно отправил своё послание:

«Вчера я и понял, и прочувствовал, что должен поведать тебе то, что касается лично тебя. Все произошедшее со мной за последний месяц я оцениваю ПОЗИТИВНО:) Разлад в семье?.. Смотря с какой стороны оценивать?.. Давай я тебе лучше напишу. У тебя буде в дороге доступ к ВКонтакте?».

Ответ был самым кратким:

«Да».

Я спешно доделал работу, которую от меня ждал Сан Саныч. Еле-еле высидел этот уже немилый моему сердцу традиционный новогодний обедик с шампанским. И вот, когда, коллеги и их шум да гам, наконец, покинули кабинет редакции, я смог приступить к письму.

Писал спешно, ведь до закрытия агентства в праздничный день оставалось часа два. Писал и мысленно благодарил создателей ВКонтакте за то, что эта сеть стала для меня единственным средством для объяснения в любви… Писал страница за страницей, отправляя написанные части письма в разных посланиях, опасаясь, что в одно-два сообщения такое длинное письмо не вместится (получилось несколько писем) … Писал, смотря на часы, которые оставляли мне всё меньше и меньше времени… Писал, подгоняемый то вахтёрами, то охранниками, которым моя задержка не позволяла работать согласно инструкциям… Писал с таким воодушевлением, словно создавал самое главное в своей жизни литературное произведение… Писал с такой скоростью, будто проходят последние минуты моего существования на Земле… Писал и не мог остановиться…

Письма Витольда к Лине

Лина, я уже говорил, что всё произошедшее со мною, всё, что должен тебе сказать, я оцениваю уже абсолютно позитивно:), осознавая всю ответственность за людей, которые мне дороги. Ты писала мне сегодня: «Не говорите мне о том, о чём пожалеете». Да, я, возможно, мог бы пожалеть ещё несколько дней назад, но только не сейчас.

Я постараюсь не причинить твоей душе боль (но если я не исповедуюсь тебе, больно будет мне), особенно перед встречей Нового года, а, наоборот, наполнить твою душу новым восприятием граней человеческих отношений, новым восприятием меня самого.

Надеюсь, верю, что ты тонко, верно как мудрая женщина расценишь все нюансы, всю неоднозначность событий, переживаний и их итог, обозначившийся в последние дни уходящего года. Выслушай меня, пожалуйста!

Всё началось (или стало проявляться нечто новое) в мае 2013-го и очень необычным образом, к чему я отнёсся с опасением: вдруг ты мне приснилась во сне. Он был ярким, твой образ ассоциируется до сих пор с чем-то солнечным, но в конце сна — явный эротический исход. Почему? Что такое?.. Я воспринимал тебя только как коллегу, интересного духовно развивающегося человека, собеседника. Видя в таком сне нездоровую работу подсознания или даже влияние на меня каких-то тёмных сил, я быстро привёл себя в равновесие. Продолжал воспринимать тебя, как и прежде. И про этот странный сон можно было бы забыть. Жена, дети, ответственность — всё это важнее, свято…

Но вдруг в августе — новый сон, и тоже с эротическим смыслом. Он был не таким ярким и его детали быстро стёрлись из памяти. В ту пору (не помню, до или после этого сна) я заезжал к тебе на ремонт сантехники. Я не стал скрывать от Оксаны, что во время велопрогулки мне надо будет заехать к тебе, чтобы оказать эту техническую помощь. Вдруг жена стала ревновать… Это было для меня неожиданностью. Ведь я воспринимал тебя только как коллегу и друга. Поэтому какие-то свои незначительные чувственные позывы к тебе без труда смог нейтрализовать до того момента, как переступил порог твоей квартиры. А после того, как уехал от тебя, был рад, что между нами не произошло ничего такого…

Наше общение в августе приносило моей душе приятные духовные моменты. Шёл сентябрь, чувствовалось, что всё «недостойное» по отношению к тебе навсегда улетучилось. Но вдруг наступил новый этап моего восприятия тебя…

Об этом я напишу в следующем сообщении — очень скоро…

Продолжаю… Стоит добавить, что летом ты вдохновила меня на создание целого цикла рассказов о счастливой любви. Я расценил это обычно — без каких-то там влюблённостей в адрес Музы…

Итак, с сентября постепенно стало возникать в моей душе по отношению к тебе нечто новое, совершенно далёкое от всякой там сексуальности, с которой справиться мне несложно. Тем более, что у меня с Оксаной не было (и нет) никаких проблем в исполнении так называемого супружеского долга в постели.

Так вот, суть в том, что во время одной из моих прогулок после работы, перед выходными, насыщаясь душевными порывами к дальнейшему саморазвитию, я уловил в своих мыслях твой Образ, который возник всего лишь на несколько мгновений. Чистый, светлый — образ женщины-друга, женщины-коллеги, от восприятия которого возникло такое же Чистое, Светлое чувство: «Как здорово, что такой человек есть рядом!!!» И всё. Этого было достаточно. Это оценивалось мною как проявление некой духовной близости между нами. Это вдохновляло! В том числе и на то, что бы продолжать движение по будним дням, заботясь, как и прежде о семье. Слава Богу, непристойных снов больше не было. Жизнь текла нормально.

В начале ноября ты переселилась на 6-й этаж. Первые дни было как-то дискомфортно без наших духовных бесед. Но затем всё стало привычным. Общение с Викой и Мартой было совсем другим, но и деловым, и приятным, и лёгким, и позитивным…

Бежал ноябрь. И вот во время субботней прогулки, совмещённой с делами семейными, снова в моменты осмысления прожитых дней возникает твой Образ, и как мой ответ — радость от того, что ты есть. Я, конечно, не мог не отметить, что твоя сущность, твоя энергетика, твоя душа обрели во мне какое-то СВОЁ место. Я ещё осознанней называл тебя своим другом. Хотя понимал, что другом №1 должна быть для меня Оксана. И всё, вроде, текло в прежнем нормальном русле…

Далее — декабрь. За этот месяц я словно пережил целую жизнь, полную неожиданных поворотов.

Об этом, Лина, допишу в следующем письме — вдогонку этому.

Итак, декабрь. В начале месяца в моей душе возникла большая потребность осмысливать дальше, осмысливать глубже наше общение. Ты как друг стала для меня ещё важнее. Я понимал, что в моём отношении к тебе созревает то, что можно назвать платонической любовью. Это я пытался выразить в нашей с тобой стихотворной переписке в ВКонтакте где-то в ноябре-декабре. Помнишь?.. Это расценивалось мною как островок романтики в море житейском. Я хотел, чтобы была романтика и по отношению к Оксане, работал над этим. Я не мог себе позволять становиться предателем по отношению к ней, к нашим детям. Но и пройти мимо того нового — чисто духовного — порыва к твоей душе, тоже не мог.

Тогда я, казалось, нашёл баланс: моя чисто духовная привязанность к тебе не мешает выполнять свой долг перед семьёй, а просто дополняет всё это. Всё это я пытался выразить в набросках к новой прозе (цитирую):

«Если это любовь ещё не чистая, то уже очищающая.

В сотни раз важнее сейчас то, что чувствую наше родство душ на расстоянии, чем возможность обнимать тебя, делить с тобой привязанности материального мира. Если Богу угодно, то придём и к этому. Но уже сейчас закладывается нечто более значимое, более тонкое — живое. И оно, это более живое, уже связывает прочными узами наши сущности — там, в жизни после смерти. Уже сейчас!.. Спасибо, Господи, за такую очищающую, прозрачную, воздушную близость душ, потребность душ друг в друге! Да, можно назвать это любовью, можно и другим словом. Важнее всего то, что происходит в сердцах наших…

И ты мне уже много раз отвечала взаимностью — моя любовь не безответна! Ты единственная, кто в последние годы говорил о моих достоинствах, даже восхищался мной. Но… причина моей привязанности к тебе не в этом. Просто твоё восхищение моими достоинствами — следствие родства наших душ…

О, люди, живущие без этого возвышающего, очищающего чувства бескорыстной и недооцененной вами платонической любви, как же вы много недополучаете от каждого прожитого дня…»

Перед тем, как я смог написать эти строки, прогуливаясь в своём НЕодиночестве, буквально плакал. Плакал, что, оказывается, способен на такое тонкое, сильное, бескорыстное, глубокое восприятие женской души (ведь по отношению к Оксане ничего подобного, увы, не возникало). В тот момент, вспоминая эротический сон полугодовой давности, видя огромнейшую пропасть между тем и теперешним отношением к тебе, я подумал о том, что даже тот «недостойный» сон был знаком. Знаком, что твоя душа имеет большое значение для меня; и если бы сон был не низким, эротическим, а сразу высокодуховным, то мне было бы гораздо сложнее АДАПТИРОВАТЬСЯ к этой привязанности к тебе… Как ни парадоксально, но я расценил именно так.

Тут стоит сказать о том, что в этот период (не помню точно, до этой слёзоочищающей прогулки, или после), я дочитывал электронную книгу «1000 лет одиночества», и на меня произвёл особое впечатление эпизод: женщина, ушедшая от нелюбимого мужа, самого богатого и успешного человека в городе (вышла за него замуж по расчёту), признаётся в любви к его брату — бедному учителю, который за последнее время очень сильно вырос духовно, благодаря встрече со своим Учителем… Читая эти строки, я невольно подумал о том, что и моя душа тянется к тому же: признаться себе в том, что между мной и Оксаной нет Настоящей любви, что необходимо, наконец, сказать об этом и ей, и себе, и — обрести Настоящее… В эти моменты я не мог не подумать о тебе как об объекте ТАКОЙ любви.

Я понимал, что путь к ней будет очень непростым. Да и не готов я был ещё к признанию в этом перед Оксаной, перед тобой. Я знал, что ты на мои откровения ответила бы так, как сегодня («развернув» меня в семью): «Вы должны в мире и любви встретить праздники в своей семье». Да, моя жена — лучшая (одна из самых лучших) в мире женщина, потому что она выбрала меня. Да, я пытался полюбить её по-новому. Но… Не всё так просто.

Самые «крутые» повороты декабря опишу в следующем письме, и постараюсь быстрее отразить важные моменты, хоть они и самые сложные. И сделать выводы — позитивные:)))

Ты, наверное, воспринимаешь всё, о чём я пишу как прочитанную в книге увлекательную историю любви о ком-то другом… Но всё это о тебе…

Итак, продолжаю… Следующий поворотный момент — после репетиции нашей новогодней песни. Это была пятница 13-го. По возвращению домой всё моё существо вновь сказало мне:

«Лина — тот человек, без которого ты не сможешь идти по жизни дальше…»

Я это не мог отрицать. Но и не мог стать предателем по отношению к моей семье. И последнее пересилило чашу весов. Перед сном я чувствовал, что справился с противоречиями, «развернув» себя в семью.

Но разворот был недолгим. На следующий день, вечером, когда я включил на компьютере рабочее видео репетиции новогодней песни, Оксана, услышав твой смех, вдруг окунулась в ревность. Но говорила уже как-то спокойнее. А её фраза «определись же, наконец, кто тебе важнее» заставила меня разобраться в своих чувствах и попытаться действительно определиться. Было понятно, что на практике совмещать чувства к объекту платонической любви и к реальной жене не получается.

Я не спал большую часть ночи. Анализировал, вспоминал… А душа, обгоняя любую логику, шептала: «Я люблю Лину! Люблю её!». Без духовной составляющей по отношению к тебе до такого бы не дошло. Тем более, я был уверен, что Оксана уже относится ко мне равнодушно. Вспоминал её фразы типа «я разведусь с тобой» в эпопее переезда на новую квартиру…

Я решил утром сказать Оксане о том, что определился. Сказал, что люблю тебя. Был готов уйти из семьи, признаться тебе в своих чувствах. И даже если бы ты сказала «нет», был готов жить с отчимом, или у тёти, или снимать комнату. И ждать, ждать, когда ты будешь готова к взаимности…

Оксана не ожидала такого признания от меня. Стала просить дать ей шанс стать лучше, не пилить меня по мелочам и так далее. Сказала, что я ей очень дорог. Я тоже не ожидал, что это на меня подействует — понял, что не смогу не пойти ей навстречу. Я не ушёл из семьи…

Продолжение — в следующем, надеюсь, в итоговом письме.

Добавлю к вышесказанному важную деталь: мне придавало уверенности то, что меня к тебе не влекли материальные или интимные ценности-цели. Были душевные, одухотворённые порывы. Чувство, которое гонишь, а оно через какое-то время снова входит в сердце.

Но, как поётся в песне, я снова «пытался уйти от любви…». Новый неожиданный поворот: мы с Оксаной старались общаться на духовные темы, проявлять друг к другу больше внимания, ласки. Она предлагала вспоминать, как мы познакомились, как стали спутниками жизни. Я вспоминал, но чувства, связавшие нас тогда, не возобновлялись, не преобразовывались во что-то новое. А просто жалость к жене — этим сквозняком не вылечишься…

В моих беседах с ней я, вроде бы, лучше осознал свои «декабрьские ошибки». Например, направлял энергию не на укрепление взаимоотношений с Оксаной, а на тебя…. А тут ещё приснился сон, что я с кем-то куда-то шёл, но вернулся домой, так как забыл там деньги, и вдруг увидел на пороге ключи от квартиры… Сон можно трактовать по-разному. Но он, казалось, укрепляет меня в том, что моё место рядом с женой… Этого хватило на дней десять.

В прошедшие выходные, уже не на прогулке, а дома, моё сердце вдруг снова забилось в твою сторону. Словно, кто-то стучит в дверь и говорит: «Откройте! Тут место Лине! Где она?..». После этого я не мог сидеть дома. Отправился за продуктами в далёкий гипермаркет, а по пути работал — анализировал, осмысливал, искал истину. Да, мне важна была истина в этом любовном треугольнике. Я повторял себе, почему-то представляя своего отца: «Витольд, сейчас главное — ответить на вопрос, любил ли ты Оксану когда-либо по-настоящему?».

И я ответил себе вскоре так: когда делал ей предложение, мне было важно то, что я видел в ней честного, сильного человека, которому можно доверять. Этого не хватало мне в других девушках. Я быстро влюблялся в них, а затем мог относительно быстро разочароваться. Одна использовала меня. Другая не ценила. Третья, вдруг прошла мимо… Поэтому на их фоне Оксана была надежной опорой. К тому же у нас было совместное творчество — наши песни… И ни в каких других чувствах я тогда не нуждался. Я был другим. Я думал, что для Настоящей любви этого достаточно…

И вот время расставляет свои акценты. Я признаюсь себе, что не смог «вернутся» в семью полноценно. Вернее, настраиваю себя на это, а радости не ощущаю. Все выходные хожу поникший, с тяжестью на сердце (как в аду). И все со стороны замечают мою грусть. И даже в понедельник, и на работе, и в Союзе журналистов, куда забегал по вопросам агентства, люди — в том числе и мало меня знающие — говорят мне о моей «непраздничной грусти в глазах».

А к этому моменту ты, Лина, уже стала незримым членом нашей семьи. Фразы «твоя Лина» звучали несколько раз в день из уст жены и даже детей, слышавших наши с Оксаной разговоры о тебе. Она, конечно, чувствовала, что я не на месте. Она призналась, что с болью в сердце ждёт от меня в любой момент фразы: «Нет, я ухожу…». А я понимал всё лучше, что эту треснувшую чашу уже не склеишь… Стал злиться на тебя по мелочам из-за той генеральной репетиции концерта (прости ещё раз).

Ну, а самым поворотным был вчерашний день. После беседы с тобой стало легко. Затем я ощутил новый стук в своё сердце. Понял и прочувствовал, что до Нового года должен рассказать тебе всю эту мелодраму свою. Последние сомнения варились во мне вчера вечером. И снова душа сделала выбор в твою сторону. Не признаться себя в том, что не могу без тебя как без спутника жизни идти дальше — значит, продолжать убегать от самого себя. Вспоминая свою непомерную грусть, тот свой ад в прошедшие выходные, я понял, что питая себя иллюзией возвращения в семью, я наврежу своей душе окончательно и — так и останусь несчастным. Кому от этого будет легче? Оксане? Детям? Мне? Тебе?..

Так уж вышло, что я работаю с 2001 года в женских коллективах. Моими коллегами было много женщин. Были и те, кого можно оценить как более красивые внешне, чем ты. Но ни к кому из них не возникало ничего подобного, что родилось и живёт в моём сердце по отношению к тебе.

А сегодня утром я понял ещё нечто важное: уйдя из семьи, я смогу остаться ей другом. Готов помогать, в чём смогу. Забот о семье с моей стороны, может и станет внешне меньше, но это будет более искренне. Я люблю своих детей. И очень ценю Оксану как сильную женщину, рядом с которой я вырос как личность, прошёл важный этап в своём развитии. Но понимаю, что теперь наш с ней путь должен подкорректироваться — а не прекратится полностью. Из супругов нам необходимо научиться стать друзьями. Ибо душа моя ни с ней.

Душа привязана к тебе. Я верю в твои взаимные чувства ко мне! Я хочу стать тебе тем спутником жизни, которого ты ждёшь. Верю, что все дороги, которые мы прошли порознь, были для того, чтобы мы соединились. Я хочу быть отцом детей Всецело Любимой Женщины! Понимаешь?..

Думаю, за эти дни Оксана морально уже адаптировалась к моему уходу. Я найду нужные слова, чтобы мы расстались как мудрые люди, как бывшие соратники, как будущие друзья… Так будет более честно по отношению ко всем, кто задействован в этой истории.

Далее — мой позитивный:)) итог — ещё одно послание!

Теперь, Линушка, надеюсь ты понимаешь, что всё это не прихоть, не влюблённость женатого мужчины, ищущего на стороне новые ощущения?! Хорошо, что большие выходные дадут тебе возможность как следует переварить всё это. Хорошо, что какое-то время мы будем на расстоянии…

Я люблю тебя! Я теперь знаю это без капли сомнения! Я, наконец)) созрел до этой:))) осознанности!!! Независимо от твоего ответа я корректирую свой дальнейший путь: ухожу не от семьи, а от тяжести жить с человеком без Любви. Мне будет легче жить одному, но с надеждой на ответную любовь с твоей стороны, чем оставаться жить по месту прописки и обманывать себя дальше… Так будет честнее по отношению ко всем. А значит, всё у всех нас будет ХОРОШО! Лучше, чем раньше! И это самый главный позитивный:) вывод.

Если тебя смущает то, что мы коллеги, я с лёгкостью найду другую работу… Верю, что ты, я, Оксана, Борис и Маша станем отличными друзьями!!!!!

С Новым годом! С новой дорòгой:)

С любовью:))) Витольд:)

Лина

Я получила первое письмо от Витольда Григорьевича, когда поезд покидал пределы Москвы. Всего несколько прочитанных мною строк — и волна чувств, казалось, подхватила меня.

Я закрыла глаза, ощущая головокружение. Но тут же взяла над собой контроль. Я уже точно знала, что мой коллега в искушении. Но и от себя не ожидала подобной реакции.

Читая дальше (узнала об эротических снах), пыталась смотреть на себя со стороны: как бы свысока, словно ангел-хранитель… Это помогало.

Следующее письмо открыть уже не смогла. Видимо, мой высокоскоростной интернет не успевал за нашим скорым поездом… Да и читать дальше не смогла бы, наверное.

Я просто сидела с закрытыми глазами, переоценивая всё, что связывает меня с этим человеком. Думала и о его жене. О его детях…

Вспомнила его слова, сказанные мне ещё летом: «Если бы на мой сегодняшний жизненный опыт я, встретившись с тобой, не был женат, то был бы счастлив связать с тобой свою жизнь»… Зачем он мне это говорил?.. Он всё-таки сожалел, что не свободен. Мне следовало бы сразу обратить на это внимание.

И что дальше?.. Ограничить наше общение?.. Вряд ли.

Ежедневно укреплять его, чтобы подобных мыслей не возникало?.. Возможно, да…

Как мне быть дальше?.. Что всё-таки в моей собственной душе по отношению к нему. Что?..

Витольд

Я был неописуемо рад, когда отправил финальное письмо. На вахте извинился за задержку, свалив всю вину на свой «как назло зависавший» компьютер.

Я не мог ехать в транспорте. Мне нужны были свежий воздух и движение. Движение вперёд. С каждым шагом я чувствовал, что приближаюсь к границе своей Новой жизни.

Стрелки часов отсчитывали 6-й час вечера. Встреча Нового года была, как говорится, уже на носу. А мне ещё необходимо было совместить свою традиционную предновогоднюю прогулку с продвижением в наш спальный райончик. Обычно она длится у меня часа три. За это время я успеваю в подробностях вспомнить-оценить все события уходящего года. Это помогает сделать полезные выводы и с творческим запалом настроиться на год пришедший, в чём я и вижу главный, первоочередной смысл в подготовке и встрече Нового года.

Но в этот раз всё получалось иначе. В отправленных мною письмах к Лине я уже и вспомнил, и переосмыслил большую часть событий-впечатлений. Эмоциональный фон и работа логического аппарата уже воздали должное и сердцу, и сознанию. Поэтому я шёл вперёд, взирая больше в будущее, чем в прошлое. И периодически задавал себе вопрос: как Лина восприняла мои признания?..

Я не мог не верить, что она пойдёт мне навстречу. Я не мог не думать, что все знаки судьбы к концу года восприняты мною правильно. Но и укреплял себя в том, что в случае неготовности Лины буду ждать. Ждать терпеливо. Ждать хоть несколько лет:

«Быть по вечерам, быть в ночи не с ней, а лишь с её образом мне будет сложнее. Но вера и надежда помогут! И вдохновят на новые творения… И это будет лучше, чем быть несчастным с нелюбимой женой…»

После двух уже сделанных шагов — окончательного решения в сторону Лины и признания ей во всём — оставалось сделать третий и четвёртый шаги, самые трудные: разговор с женой и уход из семьи. И если вчера я думал, что последнее объяснение с Оксаной лучше отложить после новогодних праздников, то сегодня был склонен поставить точку в новогоднюю ночь.

Я шёл, выбирая маршрут, где встречаются места, по которым ещё не ступала нога человека — то есть моя. Странно! Странно и здорово (!), что в Москве, которую я обошёл вдоль и поперёк, такие островки ещё остались. Я проходил по ним, символизирующим для меня Обновление. Я молился своему Ангелу-хранителю, Архангелу Михаилу и Владыкам, к которым обращался каждый день. Молился, чтобы все мы — Оксана, Лина, я, Борис, Машенька — укрепились духовно и смогли с достоинством пройти этот сложный этап. Молился, чтобы Лина восприняла всё верно и смогла проявить ко мне взаимные чувства. Молился, чтобы и Оксана смогла понять меня как можно лучше, опустить меня с миром и не терзать свою душу лишними переживаниями. Молился, молился…

Я сидел на скамейке в новом жилом квартале, радуясь вместе с незнакомыми мне людьми взлетающим фейерверкам, мигающим ёлкам… А затем достал смартфон и стал записывать туда те фразы, которые хотел сказать Оксане. Я чувствовал, что в этот раз подберу такие слова, которые помогут ей осознать мой поступок и не удерживать меня, помогут восстанавливать в её душе равновесие. Я писал:

«Воспринимай, пожалуйста, мои слова ни как обиженная на мужа женщина, ни как брошенная, а как мудрая, справедливая… Ибо это нестандартный случай, не история банальной измены. Это даже не духовная иллюзия, как мы предполагали ещё совсем недавно. Это путь!

Без тебя я не пришёл бы к Лине. Ты была моим проводником к Счастью (я верю, что буду полностью счастлив!) Спасибо тебе за это!

Отпусти меня с миром, со спокойным сердцем в твоей груди!

Я и чувствую, и понимаю, что всё произошедшее — это не семейный разлад. Это корректировка. Время расставляет всё по своим местам, и корректировка необходима как более точный инструмент. Следующий вывод: Лина — не разлучница, она не давала повода ни для одной твоей ревности, не «уводила» меня от семьи. Наоборот, она искренне пыталась укрепить наши узы… Всё дело лишь во мне, в моём движении вперёд.

Думаю, что подсознательно ты тоже чувствовала это, поэтому и возникали у тебя мысли, не удерживать меня».

Я был доволен этими словами.

Догадываясь, что Оксана — интуитивно и по моему голосу, когда звонила мне днём, — уловила мой настрой, я позвонил жене, чтобы проверить её состояние и предупредить, что буду дома уже скоро. Но она была недоступна.

Днём она находилась с детьми в центре города по делам, а потом уже одна заезжала в поликлинику. По моим расчётам, должна быть уже дома, готовить праздничные блюда (мы их планировали всего два-три, дабы не создавать стресс для организма в новогоднюю ночь). Я набирал её номер через каждые пять минут, стал за неё волноваться. Она оставалась недоступной.

«Она не хочет со мной говорить? У неё стресс?.. Вот вам и волшебный Новый год…»

Я молился, чтобы с ней было всё в порядке (наверное, ни в один из прожитых мною дней я не взывал к помощи свыше так часто, так отчаянно, как в тот вечер); молился, чтобы состоялась наша беседа, в ходе которой я озвучу ей все свои убедительные доводы…

Доводы?.. Они оказались убедительными лишь для меня.

Когда я открыл входную дверь, Оксана (слава Богу!) была дома. А затем… Всё происходило, как во сне. Как в каком-то фильме про семейный разлад.

Её лицо было заплаканным. Праздничными блюдами она заниматься не могла. Дети в ожидании праздника слонялись от компьютера к телевизору. Слово за словом и разговор о переосмысленных причинах моего намерения уйти из семьи закружился, как снег, который, кстати, так и не выпал в новогоднюю ночь. Зима без снега. Очаг без любви…

Я как-то уж быстро выложил Оксане все свои подготовленные речи. Но они не остудили её боль. Она воспринимала каждый мой довод потоком слёз. Просила очнуться от эйфории. Мы ходили друг за другом из кухни в коридор и высказывали всё, что накопилось в душах за последние дни.

Я ничего не хотел слышать о какой-то там эйфории и настаивал на своём:

— Пойми, так будет честнее по отношению к каждому из нас.

— Не решай, ради Бога, за каждого из нас…

— Почему ты не хочешь смириться? Смириться с тем, что неизбежно.

— Потому что ты придумал всю эту нелюбовь между нами. Иллюзий стало ещё больше.

— Нет. Это не иллюзии.

— Да ты даже не смог бы оказывать нам обещанную тобой регулярную помощь. Может, только первое время. Чтобы оправдаться в собственных глазах. А потом — заботы о новой женщине, о новой семье. Так ведь?

— Ну… Я искренне настроен помогать вам. И тут дело не в количестве, а в качестве этой помощи.

— Со временем мы перестанем быть близкими людьми. О какой качественной помощи ты говоришь? Очнись! Вспомни свои же собственные слова о том, что во Вселенной всё в движении, даже то, что на земном плане лежит на одном месте. А мы говорим о самой подвижной части человечества — о наших душах. Да без тебя просто всё остановится, всё разрушится.

— Нет!

— Да!

— Нет, не разрушится! Просто старое заменится на новое. Например, мой уход поможет Борису стать самостоятельнее, когда сын увидит, что главный помощник теперь он. Неподалёку магазин открылся. По пути домой за продуктами сможешь ходить вместе с ним. А затем он сможет и один…

— Да ты нам необходим не ради продуктов! Мы тебя любим! Очнись… Разве ты можешь гарантировать Лине, что через какое-то время не будешь воспринимать её так, как меня сейчас?

— У меня сейчас к ней такие чувства, которых не было к тебе…

— Были! И ко мне были такие же тёплые чувства. Духовная близость. Совместное творчество. Всё это было! Ты просто забыл.

— Не было. Я бы помнил…

— А я помню! Помню все твои слова любви ко мне. И они были искренними. Просто ты с годами перестал поддерживать их. Да и я — тоже, загрузив и перегрузив себя заботой о детях, о доме.

— Я всегда помогал тебе в этих заботах.

— Да, помогал. Спасибо! Но желал при этом, подсознательно, оставаться всё тем же философом-одиночкой. Я не права?.. Молчишь. Значит, права. Где гарантии, что в семейной жизни с Линой тебя не завертят всё те же проблемы?

— Гарантий нет.

— Вот видишь! Нерешённые проблемы, как ты сам мне часто повторял, рано или поздно возвращаются. Но уже с многократно утяжелённой кармой…

Я пытался ещё что-то объяснить. Но Оксана оставалась неприступной стеной.

А время близилось к полуночи. Сделав паузу в наших поисках истины, мы оба быстренько приготовили салат, фаршированные яйца, нарезали фрукты, налили в стаканы сок и принесли всё это в зал, где около мигающей ёлки игрались дети. Мне никому из родственников не хотелось звонить, кроме моего двоюродного дяди Коли и его жены Оли, которые сделали для нашей семьи столько всего доброго, сколько не сделала для нас более близкая по крови родня.

— Витоша, желаю вам и вашим деткам в Новом году здоровья, творчества, любви! Это всё есть в вашей семье. Но пусть будет ещё больше! — эти слова тёти Оли про любовь проскользнули по моему сердцу, как лезвие бритвы.

Телефонный разговор с тётей закончился. А на часах уже было без пяти минут двенадцать. Я дал в руки детей и Оксаны бокалы с соком, пытаясь вслушаться в поздравительную речь Президента. Но не смог проникнуться ни одним словом. Впервые за последние 13 лет я не смог под бой курантов настроиться на энергетику Нового года, не смог ощутить себя и свою семью в едином потоке Вселенской гармонии, не загадал заветного желания…

Ощущение праздника, встречи Нового не испытали, наверное, и наши дети. А самое непраздничное выражение лица было у Оксаны.

Я был доволен, что нам никто не звонил из немногочисленных, но надёжных друзей нашей семьи. Словно Бог оберегал…

Но вскоре позвонила одна из них — Катя, подруга Оксаны. По их короткому разговору я понял, что Катю удивила и насторожила такая интонация в голосе Оксаны, словно она собирается умирать.

Как ни странно, но когда мы с Оксаной уже больше ничего друг другу не объясняли, вдруг всё мои чувства-убеждения стали разлетаться. Сами по себе, как воздушные замки…

Может, сигналом для моего подсознания стало та душевная опустошённость жены, с которой она не справилась бы одна. И тогда была бы трагедия. И пострадали бы все мы, в том числе и Лина, которая взяла бы на себя часть вины… Но только этого страха за последствия, помноженного на жалость к Оксане, было бы недостаточно, чтобы решить ВЕРНО задачу.

В общем, стало ясно, что снова жена опустила меня с небес на землю. И теперь я на грани очередного предательства. Предаю забвению свои чувства к Лине… Как быстро (!) всё меняется местами…

Дети легли спать раньше, чем обычно в новогоднюю ночь. А вслед за ними и мы, истощённые переживаниями, опустили свои тела на диван…

Так мы встретили наш первый Новый год в новой квартире. Новосёл — это, прежде всего, состояние души. И если в её уголках затаились старые проблемы, то пока их оттуда не выскребешь, истинного обновления не будет.

На следующий день мы, как и планировали вместе с детьми в их зимние каникулы, отправились на несколько дней на родину Оксаны — в Минск. Смена места, да и неожиданный для меня самого поворот души в сторону семьи немного взбодрили жену.

Я удивлялся, что среди этих резких поворотов чувств в непредсказуемо-противоречивых потоках сознания я сохраняю некий баланс, позволяющий мне не истощаться духовно и физически.

Но Оксана — истощалась. Проходил час-другой, и она давала волю слезам, уже не скрывая их от детей (хорошо, что в минской квартире временно никого не было, кроме нас). А я, словно впервые за годы нашей совместной жизни, сделал для себя открытие: вот как преданно, как осознанно умеет любить меня моя жена. Любить и страдать… И чем ближе приближало нас время к окончанию выходных дней, тем ощутимее были её страдания. Почему?.. Да ведь, выйдя на работу, я увижу Лину, и…

Этого «и» я не очень-то опасался в отличие от Оксаны. А она уже знала, что близость к источнику моей иллюзорной любви, может снова нарисовать для меня «истину» — из миража…

Я успокаивал жену тем, что в новогоднюю ночь и в эти первые дни января стал понимать больше и глубже, видя её возросшие страдания:

— Я вижу лучше всё созданное мною, что стал разрушать. А на разрушенном строить новое — мне не по душе.

— Насколько ты стал сильнее, покажет время. А скоро ты увидишь её, Лину…

— Я готовлюсь к этому постоянно, будь я вместе с вами, или на своих прогулках по Минску. К тому же… на процентов 80 я уверен, что Лина ответит мне «нет» и будет всячески возвращать меня в семью. Но возвращать меня уже не надо. Я никуда не ушёл. Я с вами!

— Ты с нами, но я не слышу от тебя слов любви. Вроде ласка появилась, но лишь когда я плачу сильнее.

— Чтобы сказать тебе слова любви, я должен ещё лучше всё переосмыслить. Понимаешь?.. А когда страдаешь ты, страдаю и я. Если бы Лина ответила мне «да», но я видел бы, что ты не отпускаешь меня с миром, что ты несчастна, то и я не смог бы быть счастливым.

— Быть счастливой без тебя я не смогла бы. И быть с кем-нибудь другим вместо тебя тоже не смогла бы. Пойми!

— Понимаю, — задумчиво ответил я, обнимая Оксану…

Днём мы отправились в центр Минска посмотреть на главную ёлку страны. В белорусской столице в отличие от Москвы снег лежал. Но его было всё-таки маловато. Дети даже в снежки не могли толком поиграть.

Мы очень быстро замёрзли, проголодались. Дети, недолго думая, потребовали МакДональдс. Как оказалось, этот вездесущий ресторанчик был от нас чуть ли не в двух шагах. Выстояв бесконечную очередь, но так и не обретя места за свободным столиком, мы перекусили стоя и вышли на улицу. А вскоре, не дожидаясь включения вечерней иллюминации, оправились домой.

Всё это время я наблюдал за Оксаной. Мне казалось, что она пришла в норму. Поэтому по пути домой я сказал, что отлучусь и пройдусь немного один — запишу в смартфон новые мысли, которые изложу Лине.

— Прочти мне, всё что записываешь, — попросила Оксана. — Я должна знать ход твоих мыслей.

— Обязательно прочту.

Я поцеловал жену в щёку и вышел из автобуса, на котором мы ехали.

Моя прогулка была результативной. Я укреплялся, осознавая поспешность, иллюзорность своего признания Лине. Вот какие плюсы — среди многоликих минусов — я увидел во всей этой истории и записал их, мысленно обращаясь к Лине и Оксане:

«Так давайте же станем выше всех наших страданий, главной причиной которых стал я сам! Давайте извлекать из этой ситуации плюсы — ради настоящего и ради будущего.

1. Ты, Лина, была моей Музой (как прежде была Оксана).

2. Я узнал, что ещё способен на светлые, сильные порывы чувств по отношению к женщине.

3. Я узнал как ты, Оксана, умеешь любить. Всецело! Непоколебимо! Как тонко чувствуешь перемену в моём настроении.

4. Я закалился в поиске истины среди противоречий.

5. Для всех нас троих произошла переоценка — проверка — наших ценностей.

6. Я стал верить, что мои чувства к Оксане могут возродиться.

7. А помощником в этом вольно-невольно стала ты, Лина.

8. Я осознал, что всю невостребованную энергию стремлений к обновлению я должен перенаправить не только в мою семью, но и в свое творческое русло — найти возможность больше заниматься самым любимым делом: писательским.

9. Я опишу эту историю (прототипы — мы трое), это будет мой первый роман (а для читателей, надеюсь, он станет предостережением от ошибок)».

Я сохранил изменения в тексте, поражаясь тому, как, оказывается, много плюсов можно увидеть в поступке, за который становится стыдно. А ещё я назвал себя вечным оптимистом, болтом нержавеющим, свиньей благородной…

Когда я вернулся в минскую квартиру, дети уже спали. А Оксана плакала, сидя за столом на кухне. Я её обнял и спросил:

— Ксюшенька, что тебя так расстраивает?

Она прижалась ко мне и сказала:

— Ты давно не называл меня так ласково…

— Я очень хорошо прогулялся, укрепился. Записал много полезного. Даже целых девять плюсов для будущего вычислил из всей этой истории.

— А разве она уже закончилась?

Оксана глубоко вздохнула и продолжила:

— Ох, если бы ты знал, как я хочу, чтобы действительно закончилась. Раз и навсегда. Навсегда! Хочется жить спокойно и счастливо.

— Мы и будем так жить: спокойно и счастливо. Иначе — и смысла нет.

— Но чем ближе твой выход на работу, тем у меня на душе беспокойнее.

— Ксюшенька! Я укрепляюсь с каждым днём. Я готов к любому испытанию, даже к самому нежелательному для тебя: если она мне ответит «да». Я смогу ей сказать «нет».

— Может, ты себя просто заставляешь так сказать, как я в эти дни заставляю себя хоть немного поспать и поесть?

— Нет! Я осознаю дальше свои ошибки, свои чувства. Мне важна истина… И вот сейчас момент истины в том, что у тебя всё-таки депрессия. И нам необходимо выгнать её из твоей души.

— Как вам, мужчинам, просто. Сказал жене: «люблю другую», «ухожу из семьи», потом сказал, что это была ошибка — и все нормально. И аппетит, и сон в порядке. И никакой депрессии. Вам можно позавидовать.

— А ты хочешь, чтобы и я впал в депрессию, и мы тут оба рыдали на кухне, выпуская фонтаны слёз? — взорвался я, защищая мужчин. — Мы тогда бы точно не выбрались из этого болота.

— Молодец! Ты заварил всю эту кашу, но сам отделался лёгким испугом.

Я сдержал свои эмоции и, снова чувствуя свою вину перед Оксаной, ответил спокойным тоном:

— Я отделался нелёгким стрессом. Вернее, дозы стресса не способны меня выбить из колеи. Это плохо?

Она вытерла слёзы, улыбнулась мне и вместо ответа сказала:

— Ты ведь проголодался. Я на ужин давала детям вареники. Возьми в морозилке свою порцию и свари. А я пойду постираю детское бельё перед дорогой домой…

Утром следующего дня мы уже ехали в поезде. Вагон был полон пассажирами. Сквозь всеобщий шум я старался сосредоточиться и начать писать задуманный мной роман. Процесс пошёл хорошо. Оксана занимала детей, а я настолько увлёкся своим новым творением, что не заметил, как она отлучилась куда-то.

Я нашёл жену в тамбуре. И подошёл к ней. Оксана стояла у двери вагона, прислонившись к стеклу, а напротив мужчина докуривал сигарету. Выходя из тамбура, он обратился ко мне:

— Извиняюсь, я просто пассажир. Но вы поддержите её, пожалуйста. И не бросайте!

Он вышел из тамбура. Я увидел заплаканное лицо жены и мог только сильно прижать её к себе, целуя в щёку и повторяя про себя слова этого мужчины:

«…поддержите её, пожалуйста. И не бросайте!»

Он словно ясновидящий какой-то… Но я ведь и не собираюсь её бросать. Я не смог этого сделать…

Вечерняя Москва встретила нас щедрым снегом. Я даже смог испытать мгновения истинно новогоднего настроения. И пытался передать их и Оксане, и детям. По-моему, получилось.

Но моя вера в то, что жена успешно освобождается от депрессии вскоре потерпела очередное фиаско. Перед сном она пошла принять ванну, спросив меня:

— Ты уже будешь спать?

Я понимал, что она это спрашивает в надежде на интимную близость со мной, но чувствуя большую усталость, ответил:

— Ой, наверное, да.

Я лёг в постель и, не успев сделать традиционную перед сном быструю медитацию-молитву, отключился…

Меня разбудил плач Оксаны, раздававшийся из ванной.

— Но где же она, где? — рыдала жена сквозь слёзы.

Мало, что понимая из всего этого, но чувствуя опасность, я вскочил и подбежал к ванной со словами:

— Оксана, Оксаночка! Что случилось?

Она не отзывалась.

Я дёрнул за ручку. Дверь оказалось закрытой на защёлку изнутри, хотя обычно никто из нас так не делает.

Моё сердце готово было выскочить из груди, наполнившейся страхом сопричастности к трагедии, когда я кричал:

— Открой дверь! Открой, пожалуйста, открой!

От моего крика проснулись дети. Чувствуя неладное, дочка стала громко плакать. Борис и Маша подбежали к ванной. И тогда Оксана отозвалась:

— Дети, всё нормально! Ложитесь спать!

— Мама, мама! Ты почему закрылась? — спросила дочка.

— Случайно. Это случайно. Машенька, не плачь! Бориска, ты тоже не бойся!

— Ты скоро выйдешь? — спросил сын.

— Да, скоро, скоро. Ложитесь!

— Оксана, открой же дверь! — недоумевал я.

— Уложи сперва детей. Понял?

— Понял.

Мы ушли в детскую комнату. Я уложил детей. Молясь за Оксану, посидел немного рядом с их кроватями. Затем вернулся к ванной.

Дверь была уже открыта. Я вошёл, слыша плёсканье воды. Жена стояла за шторкой и всхлипывала.

— Оксаночка, я так испугался за тебя. Ты в порядке?

Я раздвинул шторку и сразу обратил внимание на кровяные потёки на руке Оксаны.

— Боже! Ты…

Я не смог выговорить следующие слова. Не сдерживая слёз, крепко прижал её к себе!

— Дурочка моя! Зачем?.. Всё же хорошо в моей душе. Я остался с вами! Я не могу без вас!

— Я не… не… не хотела… — пыталась сказать она сквозь свои всхлипывания.

— Что не хотела?

— Не… не хотела тебя раз… будить. Но упала…

— Ты упала?

— Упала в воду моя… моя серёжка.

Я отпустил её из объятий, взял в свои руки её руку, рассматривая рану. След от лезвия — он был выше вены — уже не кровоточил. Рана была неглубокой. На верхней части ванны я увидел то самое лезвие. И тогда вспомнил, что в Минске мне снился странный сон…

…из крана текла вода, я его закручивал. Но не никак не мог закрутить. Наоборот — напор воды усиливался, а вода становилась какой-то жёлтой. И вдруг в мои руки, которые я почему-то подставил под эту воду, упало что-то острое. То ли осколок стекла, то ли лезвие…

Я ещё раз прокрутил в памяти все эти неприятные картинки сна, расценивая его как предупреждение. Но почему я всё это сразу же забыл?..

Оксана уже могла говорить спокойней:

— От отчаянья, что не могу найти серёжку, от отчаянья, что ты меня просто… просто жалеешь…

Из её глаз снова полились слёзы.

— …что ты меня не любишь…

— У тебя поспешные выводы. Мне надо ещё немного времени, чтобы возродились чувства к тебе.

— Ты думаешь о Лине. Твоё сердце ещё с ней.

— Нет. Повторяю тебе ещё раз: после новогодней ночи я многое переосмыслил.

— Но ты ко мне не чуток. Тебе не нужны мои ласки. Я же не просто так спрашивала тебя, будешь ли ты спать или…

Она отстранилась от меня присев в воду и пытаясь домывать своё тело.

Мне пришлось оправдываться:

— Я всё уловил, но эта усталость после поезда… Извини… Тебе помочь домыться?

— Ты был в себе самом. Я для тебя не интересна, — продолжала она, словно не слыша меня. — Я ничтожный человек. Я доставляю тебе неудобства. Я хотела освободить тебя от себя. Но… не смогла. Не смогла ради детей.

— Оксана, не принижай себя. И сейчас очень уместны уже знакомые тебе слова: ты лучшая в мире женщина, потому что выбрала меня. И я не достоин тебя. Это я ничтожный человек. Я!

В этот момент я с новым толчком боли в сердце понял, как легко, оказывается, можно довести человека, даже такого сильного как Оксана, до греха самоубийства. Выходит, любовь ко мне сделала её слабой?.. Или просто зависимой от меня?.. Несколько жестов равнодушия в такой ситуации и — любящего тебя человека нет. И ты как будто ни при чём. И ты — свободен… Нет, свобода такой ценой мне не нужна. Эта иллюзия свободы. Это тюрьма для всей моей духовности… А если бы я ушёл от Оксаны, что бы сейчас было с ней?.. Боже, какой ужас! Я бы себя возненавидел.

— Это я должен сейчас страдать вместо тебя. Я предатель. Вот, блин, круто устроился тогда, в декабре: для быта, для секса была жена, а для души — коллега. Так и до горемыки недалеко — до содержателя гарема. Поэтому пишем «гаремыка» через букву «а».

Как раскаявшийся преступник, я метался по ванной и продолжал свой красноречивый взрыв эмоций:

— Измена физическая, не требующая любви, была бы, наверное, пережита тобой легче, чем эта моя измена духовная. Другая на твоём месте выгнала бы уже давно меня из дома. А ты… Ты страдаешь из-за меня. Страдаешь, как Иисус на кресте. Это ты святая женщина, а не Лина, живущая сама для себя, без семьи.

— Просто я люблю тебя! Люблю такого, какой ты есть!

Она перешагнула через ванну и обняла меня, снижая обороты моего самобичевания.

Это на меня подействовало успокаивающе и уже через минут пять я лежал в постели в объятиях Оксаны, словно маленький, обиженный мальчик. А ведь думал, что будет всё наоборот: я буду успокаивать жену в своих объятиях.

А затем она ощутила ко мне такой прилив нежности, что… Нет, сексом такое не назовёшь. Это, как первые минуты близости с самым дорогим человеком в мире… Это, как космический акт взаимности… Даже я, ещё минут десять назад не освободивший полностью своё сердце для обновлённых чувств к Оксане, теперь смог испытать всё ЭТО. Смог, наконец, сказать ей слова любви…

Оксана

В те минуты близости с Витольдом со мной творилось нечто непостижимое. Мне хотелось сливаться с ним и душой, и телом бесконечно…

Я просила его об этом во второй раз… В третий… И ещё раз — утром. Я не хотела замучить мужа своими порывами, но сдержаться не могла. Я ощущала себя той самой Оксаночкой. Той самой тридцатилетней женщиной, которая впервые полностью открыла, доверила свою душу, а вслед за ней и своё тело, долгожданному ЕДИНСТВЕННОМУ мужчине…

Я понимала, что таким образом освобождаюсь от депрессии. Что всё моё существо просто требует эмоционального обновления, очищения… Боже! Сможет ли такое повториться ещё раз?.. О, нет. Такое не повторяется. Такое обновляется. И обновляет нас самих…

Утром в спешке перед работой после долгих выходных я успела ему сказать, что нанесла себе рану около вены не специально, а случайно — каким-то нелепым образом. Да, я взяла лезвие в руки, чтобы… Но не смогла себя… Зарыдала. И вдруг поранилась…

Но это уже позади… Как я рада, что Витоша проникся ко мне прежней… Нет. Обновлённой. Обновлённой силой тёплых чувств! Чувств, где не только жалость, не только страх перед Богом… Я рада, что всё это произошло до того, как он пришёл на работу — туда, где рядом она — Лина…

А ещё я с каким-то новым ощущением поняла одну истину для себя: если бы Богу неугоден был наш с Витольдом союз, мы не создали бы никогда семью, двоих деток не родили бы. Это ведь так очевидно… Надо будет обязательно сегодня сказать ему об этом.

И ещё вот что я ему скажу: Витольд, я поняла, что подсознательно ты искал простой путь. То есть тебе проще было уйти от меня к Лине, чем…

А, может лучше сказать так: убегая от забот, которые накопились в последние годы, ты постепенно уходил к Лине. Сначала душой — через ваши с ней духовные беседы. Затем, после моей открытой ревности, был готов уйти и физически. А ведь моя ревность — это следствие твоего равнодушия ко мне. А равнодушие — результат твоей замкнутости в себе, которая, как ни странно, проявляется у тебя чаще дома, в семье, чем на работе. Разве я не права?..

Заботы… Да, их было и будет много. Заботы — это испытание для тебя, благодаря которым ты должен был укрепить в себе стержень мужчины. А чувствуя всегда этот стержень в тебе, у меня не было бы повода для раздражительности, сварливости, отчаяния… Как было бы тогда проще, чище, лучше нам жить.

Мы, действительно, сами усложняем себе жизнь. Вспомни, ты ведь в последние годы перестал советоваться со мной в своих творческих делах и даже в наших общих бытовых. А если советовал мне что-либо умное, то это происходило как-то формально. Помнишь?.. Ну, а когда я советовала тебе, ты поступал по-своему и зачастую — нелогично…

Тут я могу привести ему несколько примеров. Да, ему будет неприятно. Но всё это полезно — для стержня… Я должна помочь ему научиться стабильности — не выпрыгивать из реальности в свои иллюзии, а терпеливее в ней трудиться…

И вот что я ему ещё скажу сегодня (только б мне всё это не забыть): знаешь, формально и разово посоветовать и даже попытаться успокоить могут случайные люди, например, пассажиры в метро. И временно их слова даже способны помочь. Но люди, живущие вместе постоянно, обязаны научиться видеть и чувствовать проблемы близкого человека, как собственные, и находить в себе — и днём, и ночью — силы и слова для поддержки…

Вот так и скажу.

И если сегодня Витольд, узнав ответ Лины, увидев её, снова ощутит к ней порыв чувств, пусть всё, что я собираюсь ему сказать, поможет ему увидеть своё истинное лицо. Увидеть и преодолеть остатки иллюзий.

Пусть поможет! Пусть!..

Витольд

Я шёл по коридору агентства, приближаясь к моему рабочему месту. И с каждым шагом испытывал усилившееся чувство стыда за своё безумное признание Лине. Мне неловко будет прочитать её ответ. Но я обязан его прочитать. Более того, я обязан написать ей. Написать об осознанных мною иллюзиях.

Подсознательно я не спешил заходить на свою стену ВКонтакте. В агентстве было тише обычного. Перед грядущим Рождеством многие взяли себе дополнительные выходные. Вот и в нашем кабинете из работников было только два человека. Я предположил, что Лина тоже ещё «гуляет». Войдя в сеть, увидел, что её нет в ВКонтакте. И ответа от неё тоже не было. Вдохнув свободнее, я сделал несколько неотложных дел по обновлению новостей на сайте и сообщил Оксане по телефону — как и договаривались, — что ответа от Лины нет, и её самой, похоже, тоже нет на работе. А Оксана так переживала за этот день…

Вскоре я стал писать для Лины всё то, что накопилось в душе (и в моём смартфоне) за все эти выходные. И где-то на середине письма, которое я решил отправлять не по частям, а целиком, пришёл ответ от Лины на моё предыдущее письмо — то самое от 31 января…

Новое письмо Витольда к Лине

Лина, здравствуй! Я догадываюсь, как ты восприняла всё, что я написал тебе 31 декабря. Я причинил тебе лишние переживания. Я причинил их и себе самому, и Оксане… Ты оказалась права: я уже не раз пожалел о том, что сказал тебе. Плюс ко всему мне ещё и стыдно… Почему я так бесповоротно верил, что жена сможет отпустить меня с миром, что ей без меня будет лучше, что она меня уже не любит?.. Точно заметила она сама: «Потому что ты этого хотел»… Как же женщины прозорливее, мудрее, нас, мужчин, — таких зыбких, как я…

В последний день уходящего года я попал в эйфорию. Казалось, что всё расставляю по своим местам. А получилось — раскидываю то, что было создано годами… Казалось, что я думаю о каждой из вас двоих и о детях, а вышло, что забочусь только о себе… Казалось, что мои чувства к тебе чисты. А в итоге, увидел, что этот прекрасный цветок вырос на почве моей заброшенной, забытой любви к собственной жене. Этот цветок — сорняк. И всё, что связано с ним, не будет угодным Богу.

Новогодняя ночь… Она, к счастью, не опьяняла дальше, а начала отрезвлять меня. Первые дни Нового года прошли в страданиях любящей жены, муж которой попросту потерял ключи к её душе… Твои, Лина, светлые образы, неожиданно оживавшие в моей душе, я должен был воспринять как сигнал того, что между мной и Оксаной утонула в семейных хлопотах духовная основа, а не строить эту основу между мной и тобой. Получилось именно то, чего я хотел избежать: предательства жены. А она, опустошённая, не обозлилась на меня, не упрекнула ничем. Отягощённая нанесённой раной, старалась бороться за свою любовь ко мне. Вот каковы они, истинно светлые, чистые чувства!..

А мои порывы к тебе я сейчас сравнил с… беременностью. Да, они — как нездоровый плод. И надо было его родить (Оксана носила вместе со мной это бремя), то есть признаться во всём тебе и ей, чтобы увидеть истинную суть…

Все эти дни мы с Оксаной более детально анализировали причины моей измены. Мы вспомнили, наверное, всё… Я, оставаясь в глубине души, философом-одиночкой, пытался ускользнуть от груза семейных забот ещё в ту пору, когда Борису было около года. К счастью, ума и силы духа хватило, чтобы не наломать дров… Шли годы, появлялись новые сложности-испытания, семейные заботы усложнялись. Я помнил, что нет непосильного креста. Мои творческие поиски как итог ощущения недостаточной самореализации не прекращались. Я, сам того не замечая, удалялся от Оксаны, которая себя всю без остатка отдала нашим детям… Так же через годы я мог бы удалиться и от тебя, наступая на те же грабли. Но ударили бы они меня уже сильнее…

Дописывая всё вышесказанное, увидел в ВКонтакте твой ответ. Чтобы не сбиваться с набранного ритма этой исповеди, я смог твои строки лишь бегло пробежать глазами… Я рад, что ты сказала НЕТ моим иллюзиям, что у тебя самой по отношению ко мне не было иллюзий, что ты оказалась верна своим ценностям.

Итак, я пытался вырваться на новый простор, искал обновления, рисуя нелюбовь к Оксана и любовь к тебе. А если говорить про творчество, то всю свою невостребованную энергию надо было бы аккуратнее направить в моё любимое дело — писательское, создавая для этого новые условия (попытаюсь их создавать с поддержкой жены), корректируя свой образ жизни… И мне стыдно перед тобой всё больше и больше с каждым днём. Для меня оказалось проще вести с тобой наши духовные беседы, чем наладить их с Оксаной. Она, будучи слабовидящей, не могла даже прочитать, следовательно, и оценить мои литературные опусы…

Оставаться для тебя коллегой-собеседником, коллегой по сотворчеству я не смог, даже быть для тебя другом для меня оказалось мало. Я захотел большего… Как же теперь мы будем общаться дальше? Мне стыдно будет посмотреть тебе в глаза… Прости меня, пожалуйста, за мою слепоту!

Оксана, действительно, — самая лучшая женщина в мире, потому что, как ты писала, она выбрала меня. Желаю и тебе стать самой лучшей женщиной в мире для выбранного тобой мужчины:)))

Я пробую извлекать плюсы из всей этой истории (иначе, будет в десятки раз сложнее восстановиться, вылечиться). Главное: произошло переосмысление ценностей для каждого из нас. Мы с Оксаной обретаем то светлое и тонкое между нами, что утонуло в прежнем ритме жизни. Может, божий промысел тут был ещё и в том, чтобы я, дойдя до кульминации своих иллюзий, смог описать эту поучительную историю в новой прозе (я уже приступил к этому).

Я благодарен и Оксане, и тебе, Лина, за то, что вы помогли мне прийти к истине))

Будь счастлива:) Реализуй себя сполна как жена, как мама, как творческая личность:)) Пусть твоё женское сердце творит дальше, творит ещё тоньше ту духовную красоту для нашего мира, в которой он так нуждается:)))

Слава Богу, я остаюсь с моей семьёй:)

Я хочу ощутимо поменять свой образ жизни. Больше заниматься любимым делом. Только в первые дни нового года я осознал, как преданно, всецело любит меня Оксана)) Она просто не осознаёт своей жизни без меня… Вот от чего я хотел уйти… Но мои чувства к ней ещё слабы, они лишь встали на курс реабилитации…

Сам себя, наверное, не смогу простить ещё долго. И смогу ли?.. Догадываюсь, что мы с тобой встречались в прошлых наших воплощениях. И я теперь отрабатываю по отношению к тебе что-то с тех времён…

Хорошо, что этот «бермудский» любовный треугольник исчезает с нашего горизонта. И на пороге Рождества всё становится на свои места:) Эта сказка со счастливым концом:)))

Ответ Лины на письма Витольда от 31 декабря

Витольд Григорьевич, здравствуйте! Только вчера добралась до интернета и все прочитала. Буду писать, как всегда, прямо. У меня нет к Вам чувств. И даже намека ни них никогда не было. Я видела в Вас порядочного мужчину по отношению к своим детям и супруге. Для меня такой пример был ценен.

Перед отъездом я Вам написала, что Вам лучше ничего не говорить. Я только в последнюю нашу встречу предположила, что Вы в искушении.

У Вас нет ко мне чувств. Просто обычное искушение. Если бы чувства были и были настоящими, Вы никогда не посмели бы мне написать и признаться. Потому что в любви благо другого человека важнее, чем своё. Вам было бы важно, чтобы я вышла замуж за хорошего человека, который не ответственен за жизнь других людей. За своего человека. А что предлагаете Вы? Витольд Григорьевич, очнитесь! Вы мне предлагаете разрушить семью, причинить боль другой женщине, детям. Вы духовно не здоровы.

Мне стыдно за Вас. Мне неудобно перед Вашей супругой, что я невольно причинила ей страдание. А у неё ведь заболевание щитовидной железы. Ваш уход может довести её до нервного истощения. Понимаете, какие могут быть последствия?..

Но я понимаю Ваше состояние. И знаю, что это пройдёт. Я помогу Вам вернуть всё на свои места. Из семьи Вы не уйдёте, если посмеете это сделать, я перестану Вас уважать и не стану с Вами даже разговаривать. Вы причините мне невыносимую боль этим поступком. Боль СОПРИЧАСТНОСТИ на всю жизнь.

Дальнейшее развитие ситуации будет таким: через некоторое время пелена спадёт, Вы увидите всё в другом свете и поймёте, что наломали дров.

Оксану учитесь любить:) Через силу, превозмогая себя. Я верю, у Вас получится)))

Обещаю, что на работе об этой некрасивой ситуации никто не узнает. Всё будет, как и прежде.

Витольд Григорьевич, не питайте напрасных надежд. Не давайте бесам над Вами смеяться. Вас проверяют на прочность. Сделаете неверный шаг — себя и будущее детей загубите. Жизнь здесь, на Земле, лишь миг — думайте о вечном и терпите. Нам дана эта ситуация лишь для одного, чтобы мы выстояли, а не потакали своим страстям. Станете ли Вы свободны или нет, моё решение не изменится. Вы для меня — коллега, друг. Я Вам написала, что еду к родному мужчине. Мы решили с ним возобновить наши отношения. Вы же трудитесь в своей семье. Божией Вам помощи!

Витольд

Читая эти строки, я мысленно аплодировал Лине за её зрелость духа, твёрдость убеждений. А в себя… бросал гнилые помидоры, ощутив яснее, как упал мой духовный авторитет — перед самим собой, перед ней.

Причины подобного падения всё-таки закладываются не за год-два, а гораздо раньше… Будучи студентом журфака, я был единственным в группе (а может даже и на всём потоке, на всём курсе, если не больше), кто исследовал духовно-нравственную проблематику. И мои публикации такого рода были регулярными. Когда же стал работать в редакциях газет, освещающих сферу культуры светской, постепенно сошёл с прежней колеи, ибо уже мог с лёгкостью писать на любую тему и в любых жанрах. Ну, а работа редактором сайта, где не нужна аналитика, ибо это цех горячих, свежих новостей, только усугубила процесс… Наверное, поэтому я в глубине души недолюбливаю свою работу. А история с Линой может стать серьёзным толчком, чтобы принять решение об увольнении.

В общем, из духовного саморазвития у меня, если не считать процесс сочинения своих литературных опусов, остались только мои короткие молитвы-медитации, чтение книг, редкое общение с мудрым-премудрым физиком-эзотериком Игорем Петровичем, плюс собственные мысли и частые беседы с Линой. Два последних из этих путей так сошлись, что привели меня в тупик. Да… Сразу же вспомнил Оксану с лезвием в руках… Аж передёрнуло…

Я перечитал строки из ответа Лины: «… вы в искушении… Не давайте бесам над Вами смеяться. Вас проверяют на прочность…». И вспомнил сон, который приснился мне в 20-х числах декабря, в период «перемирия» с Оксаной. О нём я не рассказывал ни Оксане, ни Лине…

Вот что было во сне:

Лина подходит ко мне и что-то делает с… моими губами. То ли вытягивает, то ли разворачивает их, как коврик…

Было неприятно. Даже как-то противно… Так неужели это была подлинная душа благочестивой Лины?.. Не думаю… Значит, на меня воздействовала какая-то тёмная сущность — бес смеялся, если говорить языком Лины.

Ответное письмо Лины

Все будет, как раньше. Не Вы первый, думаю, что и не последний. Да я и сама была в искушении. Теперь же всё хорошо. Я научилась переступать через такие ситуации и жить дальше спокойно. Это только сначала кажется, что не возможно… Помните, как в песне у Димы Билана:

«Я знаю точно: невозможное возможно!».

У Вас тоже получится. Ситуация потеряла актуальность… Живём дальше :)

Витольд

Это письмо я воспринял как дополнение к предыдущему и оставил его без дальнейших рассуждений на эту тему. Лишь подбодрил Лину:

«Передаю тебе слова благодарности от Оксаны в твой адрес:

Спасибо, что ты оказалась порядочной женщиной!..»

Идя домой после работы, я продолжал анализировать. Итак, у Лины ко мне не было чувств… Следовательно, знаки в которых я видел сигналы любви, оказались обманчивы… Ну, а если всё-таки у неё были ко мне чувства, то их отрицание, как и слова о родном мужчине (не о любимом, а почему-то именно о родном), — также верный шаг с её стороны, чтобы я не питал новых надежд и быстрее выздоровел духовно.

Лина писала, что тоже была в искушении. Что именно она имела ввиду? Это уже не важно… «Не вы первый, думаю, что и не последний»… Я пополнил список?.. Да, я не единственный, кто попался в сети её обаяния.

Она написала: «Всё будет, как и прежде»… Нет, Лина. Это фраза для успокоения. В воду входишь сухим, а выходишь всегда мокрым. Я же вошёл в болото… Да, я обсох. Да, очищаюсь. Но… я уже по другому иду вперёд. Иду так, чтобы не угодить в новое болото. Поэтому опасаюсь возобновления наших духовных бесед. А без них — это уже не «как прежде». Да и ты сама, узнав моё слабое место, не сможешь быть со мной такой искренней, как прежде. Эту станцию в нашей жизни мы уже проехали.

Я всё ещё чувствую себя провинившимся учеником… Наверное, вскоре, если останемся работать вместе, мы будем общаться только при крайней необходимости и только по рабочим вопросам. Селяви…

Оксана

Когда Витольд прочитал мне ответ Лины, у меня на душе стало спокойнее. Признаюсь, я не ожидала, что она окажется такой духовно цельной женщиной. Я благодарна ей за это!

Ей, необременённой заботами о семье, было так просто вести эти духовные беседы… Стоп! Я поняла сейчас, что иллюзией для Витольда стало сперва ощущение любви к Лине, а уже после этого — наша с ним нелюбовь друг к другу. Средь всей этой пелены он и решил, что Лина — единственный человек, который в последние годы хвалил его, восхищался им. И… О, да. Конечно же: его хвалить ей тоже легко, ведь их не связывали быт, заботы, обязанности…

А тут ещё тёмная полоса жизни, которая отразилась на моём здоровье: смерть моей мамы, арест брата и суд над ним. Затем это строительство квартиры, совпавшее с очередным экономическим кризисом. Итог — мой эмоциональный срыв…

Я просто замыкалась в себе, оставалась наедине со своими переживаниями. Под впечатлением смерти мамы боялась умереть сама…

Витольд не замечал всего этого в полной мере.

— Я для вас, как снабженец какой-то — пожаловался он в декабре на свою долю…

А ведь мы — я, дети — для него должны были стать (и стали) духовными тренажёрами.

Но самый главный плюс Витольда в том, что он забывал, словно не видел, что я слабовидящая, инвалид по зрению. Он воспринимал меня как зрячую, ведь я научилась всё по дому делать сама и в городе ориентироваться самостоятельно. Хотя… в этом иногда был и минус. Там, где мне нужна была помощь, он нередко оставался слеп… Как он гордился мной, когда узнал, что я единственная из инвалидов по зрению Беларуси закончила, когда жила в Минске, Академию управления при Президенте!.. Мы умели гордиться друг другом.

Подруги мне часто завидовали:

— Какой у тебя замечательный муж! У вас так много общего!

И мы это замечательное общее чуть было не растеряли… Я правильно сделала, что никому из подруг не рассказала про его служебный роман. Прежде, чем понять все нюансы этой истории, они начнут осуждать его. Осуждать, подобно тому, как я плохо — стереотипно — думала о том, что Лина заманивает его в свои «духовные» сети.

Обсуждала её. Ревновала его… Ревновала ещё сильней, и даже завидовала, когда она пела вместе с ним на том новогоднем концерте. Больно было от мысли, что в ней он захочет найти замену мне не только как жены, но как и исполнительницы наших песен.

Ох, Витольд, Витольд. Ты любил меня сильной, а слабой не смог. И на одной моей любви к тебе мы далеко не уехали… Твоя любовь-эйфория ко мне тринадцать лет назад прилетела и… улетела. И на смену ей быстро пришло время для любви-труда. Труда каждодневного.

Мы перестали трудиться сообща, как и многие семейные пары. И воздвигли между собой стену. Вот и повторял он мне в новогоднюю ночь:

— Я чувствую нашу с Линой родственность душ…

Нет, это было всего лишь совпадение точек зрения на темы их бесед. Ещё одна подмена понятий. Родственность душ — это нечто большее. Это то, что, надеюсь, было и будет ещё в нашем с Витольдом союзе… Не может быть родственности душ у него, эзотерика, и у неё — православной, строго соблюдающей все нормы своей религии.

Тогда, в новогоднюю ночь, я не могла ещё всё это ему сказать, а Витольд лишь повторял:

— Ты снова говоришь о своих чувствах. А кто позаботиться о моих?..

Только Время. Время.

Сколько же бесценных минут, часов, дней, лет теряют миллионы людей, которые вот так же, как мы с Витольдом, недолюбили друг друга?..

Витольд

В канун Рождества я словно родился заново. Сперва Оксана, а на следующий день и я ощутили те порывы любви, которые связали нас друг с другом почти тринадцать лет назад.

Через неделю, закрутившись в обыденных заботах, стали терять эту лёгкость… Но главное — вовремя заметить и подкорректировать. Заметили, слава Богу!

Мы с Оксаночкой недолюбили друг друга за эти тринадцать лет. Сколько бесценных минут потеряно… Теперь будем навёрстывать.

Я шёл по рождественской Москве и ловил себя на мысли, что осознал лучше одну истину: любовь — это ещё и экзамен. Каждодневный экзамен на прочность…

Каждый человек заслуживает ту оценку, те уровни стабильности, те просторы счастья, для которых он себя создал. И всегда можно создавать себя для большего!

Лина писала в своём ответе: «Ситуация потеряла актуальность… Живём дальше».

Да, живём дальше и учимся не терять нити счастья, избегать лабиринты иллюзий.

Изредка, думая ненароком о Лине, когда она звонила по телефону кому-то из моего отдела, я замечал, что в моё сердце ещё могла проникать дрожь. Дрожь, как у наркомана от мысли о наркотике… Но я воспринимал подобные сигналы уже иначе: как импульсы какого-то нечистоплотного живого существа — мог поговорить с ним «по душам», чтобы оно окончательно оставило меня в покое…

Я справлюсь. Справлюсь, коль уже смог сдерживать свои порывы возобновить с Линой утерянные духовные беседы. Просто ветвь первенства в таком общении должно принадлежать моей жене. А его с Оксаной я ещё не наладил в полной мере.

Лина

Всё-таки иногда, пусть вскользь, но возникает несвойственное мне чувство на подобии: «Ах, как жаль, что он достался не мне…»

Что это?.. Бабья глупость? Распущенность?.. Слабая сторона моей натуры…

В такие моменты мне за себя стыдно. Стыдно и за то, что я могла Витольду Григорьевичу дать хоть малейший повод для искушения…

Я должна стать сильнее. Духовная слабость пользы не приносит.

— Господи! Помоги мне, и Витольду, и Оксане укрепиться и быть чище перед Твоим Всевидящим Взором!..

 

Часть вторая

Вот так закончились все противоречия и страдания в этой истории иллюзий и поиска истины. Для её счастливого исхода было сделано всё возможное.

Но сам Витольд не поставил на этом точку: через три месяца усердной работы он написал свой роман, созданный по вышеизложенным мотивам. Роман, ставший продолжением этой истории. Автор подробнее описал некоторые детали, добавил элементы авторского вымысла-домысла. Изменились имена героев. Витольд Григорьевич стал Владленом Германовичем (причём, главный герой был немного слабее, чем его предшественник, в вопросах противостояния иллюзиям), Оксана — Татьяной, а Лину заменила Лера. Москва сменилась Санкт-Петербургом. И в одном из его крупных издательств теперь и продолжался этот служебный роман.

Итак, что же произошло дальше?

 

***

После окончательного примирения Владлена и Татьяны прошло почти два месяца. Было начало марта. Весну в том году прогнозировали раннюю.

Птицы в душе Владлена пели не часто. Но главное — подобные мгновенья проникали в его существо. И Танюша радовалась ему в унисон. На 8 марта он преподнёс жене огромный букет красных роз и разучил с детьми поздравительную песенку для мамы… В общем, в жизни их семьи продолжалась полоса стабильности.

Свою работу в издательстве он не оставил. Писать чаще у него получалось. С Лерой общаться хотелось всё реже и реже. На её стену в ВКонтакте заглядывал редко. И «живых» встреч с ней он всё ещё избегал. Да и она не желала встречаться с ним — даже взглядом. Однако никто из них троих не предполагал, что самый главный экзамен ещё впереди. Уже так близок. И виной всему снова станут иллюзии Владлена.

Декабрьские стрессы и январская депрессия всё-таки сказались отрицательно на здоровье Татьяны. У неё сильно понизился гемоглобин, несколько раз в середине менструального цикла открывалось кровотечение, все сданные анализы были плохими, и её срочно положили в больницу. Это случилось на школьных весенних каникулах и, чтобы Владлену было легче с работой и бытом, детей на это время взяла к себе тётя Оля.

— Не переживай! Всё будет хорошо! — говорил Владлен, покидая палату жены. — Я буду навещать тебя каждый день.

— А как же твой роман?.. Ты мало будешь успевать писать. Больница далеко от твоей работы и совсем не по пути домой.

— Ну, ничего. Я ведь могу писать в транспорте.

— Урывками?.. Нет, воспользуйся возможностью побыть дома одному и пиши максимально. А ко мне приезжать можно и через день-два.

Он поцеловал её в знак благодарности за понимание, за самопожертвование и со спокойным сердцем отправился домой.

Переживания за жену отступили и ощущения творческого одиночества, как во времена холостяцкой молодости, заполнили уголки души. Владлен писал до позднего вечера. Даже забыл позвонить тёте Оле, чтобы узнать, как там дети…

А ночью он увидел два сна… В первом — «встретился» с мамой Татьяны (тёща умерла три года назад, в больнице). Во сне она ничего не говорила, просто стояла и как-то тяжело вздыхала. Во втором сне была Лера — снова сцена с губами. И всё также неприятно, противно.

Причём первый сон Владлен воспринял ещё хуже — как предупреждение о какой-то следующей неприятности с женой. С этого момента в его сознание пыталась проникнуть мысль о том, что Таня умрёт. Умрёт в больнице — так же, как и её мама… И он отгонял от себя эту мысль, старался избежать самовнушения.

 

***

После утренней молитвы и медитации, придя на работу, Владлен чувствовал себя хорошо. Энергично взялся за текущие дела. Шутил, как прежде. А тут ещё и день рождения у одной из новых сотрудниц их отдела.

Отмечать стали во время обеда. Владлен Германович сымпровизировал стишок для именинницы. На этом чаепитии была и Лера. Они старались между собой не только не разговаривать, но и не переглядываться… Конечно же, чувство стыда у него только обострилось. Отсюда и неловкость какая-то, натянутость…

В общем, воспринимать Леру как чужого человека ему было сложно. Мысли о ней набегали. Он их отгонял.

Затем думал о жене, о больнице… И вдруг — снова навязчивые мыслеобразы о трагическом исходе для Татьяны…

«Бред какой-то», — недоумевал он, а в памяти оживал сон, в котором видел тёщу…

Владлен несколько раз звонил Татьяне. Она была рада его звонкам, сообщала, что всё нормально. Обследование качественное, лечение грамотное, врачи хорошие.

— Ну, слава Богу! — облегчённо вздыхал он.

Навестить жену обещал завтра — то есть через день-два, как и договаривались.

— Как прошёл вчерашний вечер? — интересовалась она, беседуя с ним по телефону. — Успел написать больше обычного?

— Успел. Спасибо тебе! Я остался доволен.

— У тебя голос какой-то не очень бодрый… Всё нормально?

— Да. Ты хочешь узнать, как там что с Лерой?

— Ну, как?

— Всё также. По нерабочим вопросам не пишет. Не заходит. Не звонит. И я не пишу. Не захожу. Не звоню.

Про день рождения Владлен решил ничего не говорить. Мол, так будет спокойнее.

Затем он набрал номер тёти Оли. Извинился, что не позвонил вчера. Она поинтересовалась самочувствием Татьяны и позвала его зайти после работы на ужин.

— Хорошо, — ответил Владлен. — Заодно и с детьми позанимаюсь — вам будет легче.

Гостеприимная тётя Оля предложила племяннику переночевать у неё. Он отказался, ведь был настроен на очередное вечернее погружение в мир своих творений. Причём надо было делать перестановки разных частей текста в его романе, а на смартфоне, который всегда с собой, такой труд весьма затруднителен. Нужен только полноценный компьютер. А у тёти его нет.

Владлен поехал в свой райончик на окраине Санкт-Петербурга. По дороге писать нормально не мог, ведь перестановки в тексте ещё не сделаны. И в голову полезли мысли о текущем… Таня… Больница… Сон с тёщей… Опять больница… Дети… Работа… Выход в свет его романа через это же издательство, где он работает… Снова Таня… Снова работа… Лера…

«Стоп! Лера?.. Да… И снова Лера — даже сердце защемило по ней… Прям, как тогда, в декабре… Что ж это такое творится-то?.. Похоже, я ещё не вылечился…»

Дома писалось плохо. Не мог настроиться, что-то отвлекало. Затем втянулся и — пошло. Как по маслу.

Засиделся за компьютером до двух часов ночи. Даже не было сил раздеться перед сном. Так и уснул — в одежде, на неразложенном да незастеленном диване…

 

***

После утренней молитвы и медитации, придя на работу, Владлен был в не таком спокойном расположении духа, как вчера. Словно предчувствовал какую-то беду. Он твёрдо решил не думать о Лере в течение дня, а больше думать о жене.

Правда, времени для подобных раздумий не было. Дел по работе было больше, чем вчера. А тут ещё директор издательства собрал руководителей всех служб на срочное совещание. Там Владлен пересёкся с Лерой.

Он был настроен даже не смотреть в её сторону, но когда речь зашла о срочной разработке концепции модернизации сайта силами двух отделов — под руководством Владлена и Леры — пришлось взглянуть на неё. Взглянул не мельком. И не мог не отметить, что она сегодня выглядит лучше обычного — просто бесподобно.

После совещания у директора Владлену и Лере нужно было провести своё мини-совещание. А может, даже и макро. Он понимал, что для него это будет большим испытанием. А когда Лера перенесла встречу на три часа дня, это испытание, как ни странно, не отложилось, а только усилилось.

Владлен не мог работать спокойно, словно внутри его поселился какой-то чёртик. И это существо заставляло своего пленника обращать внимание на женские прелести вокруг себя: на фигуры сотрудниц отдела, на мелькающие в интернете то тут, то там женские части тела… Это наваждение внутри себя самого было для Владлена большой неожиданностью. Он вышел на коридор, прошёлся по этажам, пробуя молиться Архангелу Михаилу и ангелам защиты, дабы изгнать из своих мыслеобразов сей мусор.

«…не позволяйте бесам над вами смеяться» — повторял он слова Леры. И в эти моменты она казалась ему своим главным защитником. После таких мыслей о ней, на душе стало спокойнее. Даже образ Татьяны и воспоминание про обновлённые потоки их нежности почему-то не действовали так успокаивающе, как слова Леры.

Подсознательно, а затем и осознанно, поддаваясь принципу «из двух зол выбирают меньшее», Владлен, спасаясь от этого разврата в своей душе, потянулся эмоционально к образу Леры…

И тогда снова стал чувствовать себя предателем по отношению к Тане. И это было уже двойное-тройное предательство, ведь «жена поверила мне, ведь она в больнице по причине переживаний из-за меня, неблагочестивого мужа…»

В этой обновлённой карусели противоречивых эмоций проскользнули здравые мысли, словно ангелы подсказывали ему:

— Подождал бы ты. Остыл бы. Больше выдержки проявил бы…

— Не из двух зол надо бы выбирать меньшее — ибо трудно предугадать, какое зло какой бедой аукнется, — а к истине путь разглядеть…

— Наступать на старые грабли разве не глупо?..

И вроде бы прислушался Владлен к этим голосам разума, и даже пришёл к мысли, что деловую встречу с Лерой лучше отложить до следующего дня, то есть уже до понедельника. И пятница сегодняшняя, и суббота, и воскресение помогут ему укрепиться перед общением с ней. Но… когда она позвонила сама и сказала, что директор только что попросил её, чтобы обсуждение проекта модернизации сайта не откладывали до понедельника, Владлен не смог переступить через эту преграду…

Лера чувствовала себя очень уставшей. Подготовка к участию в ток-шоу по приглашению друзей-журналистов с телевидения, да ещё в прямом (!) эфире, да ещё на тему «Деловая женщина. Секреты обаяния и успеха» — всё это выбило её из привычного темпа. Но периодически менять, ускорять житейские темпо-ритмы Лера всё-таки любила. Поэтому, хоть и хотела отложить беседу с Владленом Германовичем до понедельника, не стала просить директора о такой отсрочке.

Перед тем, как Владлен вошёл в её кабинет, она чуть было не заснула.

«Надо же! — встрепенулась Лера. — Живу одна, без мужа, без детей, а не высыпаюсь».

Она сразу же сообразила, что по этой же причине — карьера незамужней женщины — её и пригласили-то в ток-шоу.

Затем так захотелось себя пожалеть-оправдать: мол, заканчиваю благоустройство новой квартиры — всё сама, всё сама… Но она вовремя остановилась.

Взбодрилась!

Улыбнулась!

Поблагодарила Небеса за всё хорошее…

В этот момент как раз и зашёл Владлен Германович.

Он посмотрел на Леру как бы исподтишка, словно оправдываясь в чём-то. И снова — даже ещё больше, чем на совещании у директора — поразился её красоте.

Накрученные, пышные волосы, удлинённые золотые серьги в ушах, помада на губах так идеально сочетающаяся со светло-бардовым цветом костюма в деловом стиле — всё это в ореоле её коронной улыбки пронзило сердце Владлена горько-сладкой болью.

— Здравствуйте, Владлен Германович! Проходите!

— Здравствуйте… Здравствуй, Лера.

Он чуть было не замер на месте. Подошёл ближе к её столу.

— Как ваша жена, как дети? — спросила она, как и прежде, но… одновременно будто бы пытаясь напомнить, чтобы он не забывался…

Владлен хотел ответить стандартным «Нормально!». Но выдал подробности, словно трус на допросе:

— У детей каникулы. Они у тёти. А жена — в больнице.

Лера с неподдельным сочувствием в голосе спросила:

— Боже! А что случилось с Татьяной?

Владлен уже был не доволен, что затронул тему женских недугов и ответил кратко:

— Мелочи! Запланированное обследование.

Лера уловила его нежелание развития этой темы и сказала лишь одно:

— Передавайте жене мои искренние пожелания скорейшего выздоровления.

Затем она призадумалась и добавила:

— Но я попрошу вас, Владлен Германович, предварительно ей сказать, что у нас с вами была сегодня чисто деловая беседа. Хорошо?

Он на мгновенье ощутил себя на месте школьника, влюблённого в молодую учительницу, которая об этом знает и передаёт педагогический привет его родителям…

В знак ответа он только и мог сделать одно: утвердительно помотать головой. А затем его вдруг пробило на иронию, и он добавил полушутя:

— Да, отчитаюсь. И предварительно доложу жене, что деловая беседа была инициирована директором школы… Ой… То есть директором издательства.

Лера, видимо, не совсем уловила грань между шуткой и серьёзом и перевела беседу в чисто деловое русло:

— Итак. Владлен Германович, каковы ваши идеи по сайту?

За всем этим наваждением чувств он толком не успел переварить свои идеи. Вместо концепции — разбросанность. Кстати, такая же картина творилась и в его душе.

— Мои идеи… Они ещё вялые.

— Мои тоже меня не впечатляют. Но давайте обсуждать то, что есть. Времени у нас — мизер. А директору, как я понимаю, в понедельник надо будет что-то озвучить наверху.

Она мотнула головой вверх. Он посмотрел на потолок, словно именно там и находится та самая вышестоящая инстанция, и даже замер в такой позе на некоторое время… Может, со стороны это и выглядело смешно, но Владлену было не до шуток.

— Помните, Виктор Павлович говорил на совещании, что… — сделала Лера паузу, припоминая, — обновлённый сайт должен максимально сочетать в себе информативность, удобство и… Что там было третье?

— Инновационность.

— А это значит… Это значит: ссылки на видео-, фото- и другие публикации, связанные с нашей деятельностью, теперь можно падать в виде архива.

— А это значит: появление на сайте форума, — подхватил я.

— И… электронной приёмной, — воодушевилась и заулыбалась Лера.

— И… — соображал я дальше.

— Ну же! Ну! — поддерживала она меня, поджав кулачки, словно болельщица на голосовании Евровидения.

— Э-э-э… Ссылки для выхода на сайты наших партнёров и наших авторов меняем на баннеры.

— И баннеры должны быть не статичными, а с анимационным эффектом… Владлен Германович, отличные идеи! Вы садитесь, записывайте. Я бы записала сама, да мой ноутбук подвисает.

Он сел, вынул из кармана свой смартфон и стал записывать.

— Вы всё запомнили?

— Да. Да… Записал. А ещё… Голосование за пятёрочку лучших книг полугодия можно заменить на десяточку лучших книг квартала и как-нибудь отмечать-поощрять самых активных среди голосующих.

— Хорошо! Записывайте.

Вскоре все идеи были исчерпаны. Вдохновение отработало, эмоции остыли. Они коснулись некоторых технических вопросов по модернизации сайта. Лера попросила Владлена Германовича помочь ей с ноутбуком: чтобы он отвис. И пока Владлен с ним разбирался, Лера… вдруг уснула.

Да-да, уснула-вздремнула, сидя за столом.

Перезагрузив ноутбук, Владлен, удовлетворённый позитивом только что состоявшегося сотворчества, был готов поверить в возможность возобновления утраченного духовного общения с Лерой, но уже не в ущерб своей жене, своей семье.

Он посмотрел на часы. Было без малого пять вечера. Рабочий день закончился в четыре — в пятницу он сокращённый — уже пора было отправляться в больницу к жене.

Глядя на коллегу, Владлен подумал иронично: «Так вот заснуть — в присутствии собеседника может, наверное, только она, Бесподобная Лера».

Он встал, собираясь её разбудить. Но подумал о том, что, может быть, не стόит. Жалко беспокоить.

Он на мгновенье застыл в нерешительности. Отвёл глаза в сторону, но затем не смог сдержаться, чтобы не посмотреть — не вскользь, не бегло, как прежде, а пристально, думая:

«Что же такое есть в ней, что меня так привлекает?».

И он уже не мог оторвать от неё своего взора, находясь под впечатлениями от успешного совместного поиска идей и от этой возможности беспрепятственно смотреть на её лицо.

«Что же такое в ней?..»

Владлен поглощал взором её лицо и понимал, что переходит запретную грань. Ту грань, за которой могут и возобновиться, и усилиться недавние проблемы. Он понимал, что снова предаёт любовь Татьяны. Но… словно наркоман, ещё не излечившийся от своего недуга, он не мог подняться выше той силы, которая сковывала его волю.

Не мог или не смог? Он попробовал…

Попробовал, но, всё-таки этого оказалось недостаточно. Он не выложился весь, как спортсмен перед решающим рывком. Какая-то часть его существа сопротивлялась голосу разума, сопротивлялась, как капризный ребёнок. Она ещё просто не доросла до…

И Владлен уже поплыл. Поплыл по течению своих бурных эмоций. Пусть это был всего лишь минутный порыв. Но этого хватило, чтобы случилось непоправимое.

Он сосредоточил своё внимание на её губах (где-то в отдалённых уголках его сознания встрепенулся сон о губах — тот самый), приоткрытых, словно в ожидании поцелуя.

Он подбодрил себя мыслью, что Лера специально всё это подстроила, что она его всё-таки любит — тайно (!) — и приблизился к ней.

Он остановить себя… Остановить его смог бы образ-воспоминание Татьяны с лезвием в руках. Или обновлённое чувство любви к жене накануне Рождества. Или сон-предупреждение от тёщи. Но всё это словно стёрлось из памяти… Из памяти словно стёрлись и все благочестивые помыслы, которые он закладывал в свою душу, в свой роман…

Он приблизился к ней. По всему его телу пробежала дрожь. Даже руки слегка затряслись.

Он наклонился и, боясь, что она вдруг очнётся, прикоснулся… Прикоснулся своими губами к её губам, вдыхая в себя аромат её тела.

Он хотел ограничиться только этим. Этим символическим полупоцелуем.

Он снова не смог сдержать себя. И та незримая сила, тот чёртик, что управлял им в это время, так вскружил ему голову, что Владлен жадно — совсем не так, как хотел бы — захватил её губы своими губами…

Одно, два сладко-страстных мгновения, и вот её губы оживились и…

И отвечают на его поцелуй.

«О, да! Она меня любит! Любит! Всё-таки любит!» — закружилась шальная мысль в его воспалённом сознании, как вдруг…

Вдруг Лера открыла глаза и, как ошпаренная отскочила от него, упёршись в стену за своей спиной.

— Не смейте! Не смейте! — закричала она, и в её глазах появились слёзы.

Владлен тоже стоял, как ошпаренный, приходя в себя.

Пока она молча рыдала, он совладал с собой, и ему казалось, что всё это сделал не он, а кто-то другой. Абсолютно другой…

— Вы воспользовались моей беззащитностью. Зачем вы это сделали?.. Неужели то, что вы писали мне в январе — неправда?

В этот момент раздался телефонный звонок в комнате, смежной с кабинетом Леры. Там никто трубку не поднимал.

«Как хорошо, что там никого нет!» — подумал Владлен.

И тут же раздался звонок его смартфона.

«Боже! Это Таня!» — вздрогнул он и достал аппарат из кармана.

Прежде, чем ответить, Владлен взглянул на часы. Двадцать шесть минут шестого…

«26 — нелюбимая цифра жены… Как незаметно пробежало время!» — успел подумать он.

Лера уже пришла в норму после шока. Пока Владлен Германович что-то кому-то ответил по телефону, она вытерла слёзы и села за стол, приняв решение, как будет действовать дальше.

— Это звонила ваша жена? — спросила Лера, когда он убрал смартфон в карман.

Владлен мотнул головой в знак подтверждения. И это выглядело как-то вяло и даже натянуто.

— С ней всё в порядке?

— Я не знаю, — ответил он, испытывая нарастающее чувство стыда перед женой и перед Лерой. — Я не знаю, как получилось так, что я… тебя поцеловал. Словно это был не я.

— Но это были именно вы! Опомнитесь! Это были ваши движения, ваши губы. Это был ваш выбор… Мне снова стыдно за вас. И уже невыносимо стыдно. Я такого от вас не ожидала… Ваше признание мне в любви — безобидный поступок по сравнению с этим… С этим маньячеством… после всего, что было переосмыслено вами.

Он стоял и молчал, опустив глаза в пол. Опустошённость, которая сквозила в нём, вдруг вызвала у Леры, решившей его прогнать из кабинета, чувство жалости к этому человеку.

Владлену тяжело было слушать её слова, в этой ситуации он воспринимал их как нравоучения. К тому же тяжесть на душе после телефонного разговора с женой только усилилась. Он был уверен, что Татьяна уловила его подавленный тон. Плюс его растерянный ответ. Плюс эта задержка на работе…

Больше всего на свете ему сейчас хотелось остаться наедине с самим собой. От отчаяния он сел прямо на пол, обхватив голову руками.

Лера посмотрела на него с ещё большей жалостью. Она собралась с мыслями, чтобы ему что-то сказать, но Владлен вдруг резко вскочил и выбежал прочь…

 

***

Он очнулся утром следующего дня, обнаружив себя лежащим на полу. Приподнялся. Огляделся… Когда увидел, что находится в коридоре своей квартиры, на душе немного отлегло.

Но сердце сразу же защемило, заныло в груди от мысли, что весь кошмар вчерашнего дня — это не сон. Эта душевная боль, эта нависшая тьма напомнили ему то состояние, в котором Владлен пребывал той ужасной ночью — десять лет назад и, кстати, тоже в марте, — после неудачного переезда в общежитие… Но тогда он был вместе с Таней. Тогда, на утро, они помогали друг другу, помогали своему союзу.

А сейчас… он один, он снова предал Таню. И эта боль во много раз сильнее той.

Владлен сидел на полу, обхватив голову, — точно так же, как в кабинете Леры. В его памяти всплывали события, детали вчерашнего вечера…

Он выскочил пулей из здания издательства, собираясь бежать, куда глаза глядят. Пробежав один квартал, а затем, прошмыгнув проезжую часть на красный свет, Владлен замедлил шаг, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями. Вспомнил, что не сдал на вахту ключ от кабинета. Но возвращаться не хотелось, и он попросту махнул на это рукой.

Какое-то время он шёл вперёд и только вперёд, как в тот вечер 31 декабря, словно там, впереди, — счастье, которое надо догнать. Он не мог сосредоточиться, чтобы начать анализ всего происшедшего с ним в кабинете Леры. Мысли возвращались к Тане…

Он набрал её номер, но абонент был не доступен. Он продолжал идти вперёд и звонил через каждые пять минут — снова глухо. Глухо и тревожно, как в тот вечер 31 декабря.

«Как всё повторяется, — говорил он себе. — И опять я переживаю, как тогда, за Таню… Только вся эта боль гораздо сильнее. Только эйфория любви к Лере стала отвратительней. Вызывает отвращение моя беззащитность перед… животной страстью, на морду которой я накинул благородную вуаль…»

Набрав безрезультатно очередной раз номер жены, Владлен развернулся и зашагал в сторону метро, чтобы заехать к ней в больницу.

Он ехал, затем шёл по переходам между станциями, снова ехал и снова шёл, не замечал вокруг себя людей, словно все они были неживыми. И в его сознании сквозили мысли лишь об одном:

«Этот, третий удар, который я нанёс Тане своим „уходом“ к Лере, может оказаться для жены самым невыносимым. Каждый мой удар — всё труднее для неё. Всё труднее…»

Он вышел из метро на улицу и продолжал идти среди несуществующих для него людей. Только серые деревья вокруг. Только серые машины, серые дома, серые коридоры…

Он смутно помнил, как вошёл в больницу, как нашёл нужный этаж, нужное отделение, нужную палату… Перед глазами — её лицо, прикованное к постели. Голова забинтована. Губы опухшие, а на нижней — пластырь с кровавым пятнышком… Вот тебе и сон в руку: предупреждение тёщи.

А из всего того, что говорили ему женщины по палате, медсёстры и врачи, он сложил картину происшествия, осевшего в его груди ещё одним тяжёлым камнем:

— После телефонного разговора это случилось.

— Около половины шестого вечера.

— Танюша побледнела, вышла на коридор.

— Спускаясь по лестнице, потеряла сознание и упала…

— Удар был сильный…

— Открылось обильное кровотечение…

— Она периодически приходит в себя, но заведующий отделением распорядился перевести вашу жену в реанимационное…

Перед его глазами всё ещё стояло покалеченное лицо Тани. И оно, как зеркало, отражало всю уродливость его, Владлена, необузданной страсти, его новой иллюзии, его очередного предательства…

Владлен так и сидел на полу, обхватив голову руками. Опустошение в его душе не ослабевало. Он попытался вспомнить, что же произошло после больницы. Как он оказался тут, лежащим в коридоре своей квартиры?..

Он выбежал из больницы, жадно вдыхая свежий воздух. Очень хотелось пить. Но больше всего — идти, идти, идти только вперёд… И осмысливать происшедшее. И бичевать себя — скотину. Бичевать… Без доли прощения. Без капли самооправдания.

Он скользил глазами по прохожим и перед каждым из них чувствовал себя каким-то мерзким, противным, опасным существом… Без права на прощение. Без капли самооправдания…

Но… вдруг какая-то часть его души воспротивилась этому приговору. Стала пытаться воссоздать в его мыслях пленяющий к себе образ Леры… Тут и самооправдание нашлось: мол, меняют же, например, звёзды эстрады себе жён и мужей неоднократно, а тут какой-то там редактор поцеловал свою коллегу и теперь — целая трагедия, «Война и мир», «Анна Каренина» на новый лад… А в памяти — губы Леры, их аромат…

От неожиданности услышать в себе этот мерзкий голос, от нежелания подчиняться ему, он остановился.

«Нет! Нет! Прочь!.. Я не какой-то там редактор, я духовно-ищущий… Я не хочу уподобляться всяким звездоплюям. Для меня мой поступок недопустим, непростителе», — воспротивился Владлен.

Он понял, что если и дальше не будет сопротивляться этому чёрту-противоречию в себе самом, то лучше и не жить. Грош цена такой жизни.

И тогда всё его существо наполнилось яростью. Яростью к своим слабостям, к тёмным силам, проникающим вглубь души, — ко всему мировому злу. Он ударил ногою по валяющейся на земле пустой пластиковой бутылке, затем — по мусорному контейнеру. Если бы под рукой было какое-нибудь строение или дерево, то он ударил бы и по ним и, скорее всего, поранил бы руку…

Владлен продолжал свой путь в никуда. Он бежал, затем шёл. Шёл быстро и был уже не в состоянии о чём-нибудь думать. Шёл ещё быстрее, словно продолжая убегать от самого себя, зашедшего в тупик. От самого себя, попавшего в сети…

Но вскоре он устал от бега, от ходьбы. Присел на скамейку и… Вдруг пошёл снег.

Белые хлопья снега в середине марта… Будто бы зима вернулась. Вернулась и вернула его, Владлена, в те декабрьские дни…

А затем Владлен встал и снова пошёл. Спустился в подземный переход, возникший на его пути. Немного согрелся там, укрывшись от вьюги. Думая о снеге в середине тёплого марта, он вспомнил, что сегодня 15 число — день рождения Леры.

Её День… Это он помнил из личных данных Леры на стене ВКонтакте. Помнил, но забыл… Поэтому она была сегодня такой красавицей… А в общем, она ведь не любит отмечать свой день рождения. Не любит делать из этого событие для других. Поэтому так и прошло всё не заметно.

«А я преподнёс ей такой подарок…» — скривился от этой мысли Владлен.

— Да-а! Поцелуй — твой главной подарок, — встрепенулся в нём этот противный голос, требуюший страдать по Лере.

Сопротивляться у Владлена уже не было сил, но и подкидывать дрова в эту адскую топку не хотел.

Он с ужасом подумал о том, что бежит от Татьяны, от детей («Я сегодня даже ни разу не позвонил тёте Оле»). Обратил внимание на мужчину, просящего подаяние у поворота к новому гипермаркету. Незнакомец был вида очень потрёпанного. Владлен сразу же провёл аналогию между внешностью этого нищего и своей душой.

«Если я дальше буду бежать в никуда, если не верну так быстро потерянное равновесие в свою душу, в свою семью, то очень даже скоро могу оказаться на месте этого несчастного».

Эта мысль нанесла по сердцу Владлена ещё один удар. И он, измождённый, как ещё никогда в своей жизни, побрёл искать дорогу домой…

Как он добрался до своей квартиры, как открыл входную дверь, вспомнить не мог. Ясно лишь было то, что обессиленный упал на пол…

Владлен, как ни странно, не испытывал чувство голода — состояние типичное для продолжительного стресса. Только пить хотелось. Он поднялся с пола, зашёл на кухню. Выпил воды. Посмотрел на часы.

Было без пятнадцати минут двенадцать. Владлен удивился, что уже почти полдень. Вспомнил, что сегодня суббота. Он машинально нащупал карманы брюк и… Повода для переживаний стало ещё больше. Ни портмоне, ни смартфона — самой дорогой его вещи — не было. А ведь там, в его электронном помощнике, были самые последние изменения в тексте романа. Хорошо, что их было немного и восстановить можно быстро, а всё основное продублировано на домашнем компьютере.

Но садиться и восстанавливать не было желания — ни капли.

«Пишешь, пишешь… А чему я могу научить читателей, если сам…»

От осознания собственной никчемности он даже заплакал… Усиливающаяся боль в груди… Так невыносимо болит душа… Уже не было сил страдать.

Владлен предположил, что его карманы очистили, когда он заснул в автобусе по пути домой.

«Скорее всего, я даже проехал лишний круг. А вышел, вроде бы, на конечной, проехав лишнюю остановку».

А ещё он вспомнил, что в салоне автобуса была шумная компашка подростков… В общем, пламенный привет общественному транспорту!..

Владлен прилёг на диван, пытаясь подумать о том, что делать дальше.. Но мешала одна и та же мысль:

«Какую дорогую цену ты заплатил за несколько секунд поцелуя! Жена в реанимации. Ты в полном минусе. Без опоры. Без денег. Без…».

В этот момент раздался звонок. Жаль, это не звук смартфона. Его точно нет. Это радиотелефон. Но встать, подойти к нему не хотелось. Не хотелось двигаться, словно собрался умирать. И тогда он вспомнил стихотворение из сборника своего отца:

Последнее четверостишье он забыл. И вспомнить не мог.

Телефон перестал звонить, и снова воцарилась тишина. Владлен закрыл глаза.

И сразу же возник облик Тани… И вдруг — губы… Губы Леры… Он будто возвращался в тот самый сон о губах… Он уже чувствовал вкус этих губ…

— Нет! Прочь! — вырвалось у него вслух.

Отгоняя остатки сонливости, Владлен вскочил с дивана, признаваясь себе в том, что вся эта его открытость слабостям — результат вчерашнего вечера без принятия конкретных решений, плюс результат сегодняшнего утра без молитвы, без медитации, без бодрости.

«К чему все эти невыносимые страдания? К чему?..»

И тогда вдруг память, словно в качестве ответа на этот вопрос, выдало забытую строфу:

Владлен подошёл к зеркалу. На него смотрел в профиль и анфас типичный неудачник. Сорока двухлетний тип, размножающий по миру второй день подряд боль душевных страданий:

— Где ж теперь твоя вчерашняя ярость, слабак? — завёл он вслух беседу с неудачником в зеркале. — Где готовность восстать против всего мирового зла?

И тут Владлена пробило на иронию по отношению к себе самому. Это было как самозащита его психики, его изнурённого организма:

— Кризис сорока лет подкрался незаметно, с небольшим опозданием, но всё по плану…

Он смеялся над самим собой. Смеялся, чуть не плача…

Смеялся, зная, что это, слава Богу, не слёзы сумасшедшего…

Смеялся, чтобы не сойти сума…

— Хорош гусь! Хорош! Га-га-га!.. Потянулся к новой коже да роже, а тешил себя надеждами о хрустально-чистой, чуть ли не Небесной, любви.

Ему даже казалось, что он говорит это кому-то другому, а не себе.

— Я сел в лужу. Как свинья… Хрю-хрю!.. Три поросёнка отдыхают…

Да, шутить над собой, сатирить себя, любимого, стало просто спасением. Даже аппетит появился. А за ним — и здравый смысл. Владлен поймал себя на мысли, что это отклонение от обычного курса пространства и времени, которому он подвержен со вчерашнего вечера, тоже может приносить разрядку, даже какую-то новизну, что ли…

Находясь под впечатлением этого маленького открытия, Владлен заварил себе кофе. Испив бодрящего напитка, подумал, что давно пора принять ванну.

Он погрузился воду с ароматной пеной, как в Нирвану. Смог, наконец, немного расслабиться. Захотелось так вот лежать бесконечно…

Отключиться полностью, правда, не получалось. Мысли заработали активно, и Владлен вспомнил, как не так давно — в начала января — стоял здесь, в ванной, когда Таня с лезвием, с раной…

Он признался себе, что слишком увлёкся сейчас собой. Не интересуется, как там, в больнице, его жена? Как там, у тёти Оли, его дети?

С этими мыслями он вышел из ванной. И то, что происходило потом, заставило его насколько минут потерять дар речи.

Вдруг входную дверь кто-то (???) стал открывать. Открывать ключом…

В этот момент Владлен как раз стоял напротив двери.

«Неужели это Таня?» — успел он удивиться и даже немного испугаться от неожиданности прежде, чем дверь открылась.

За те мгновенья, когда в тёмном тамбуре был виден только силуэт входящего, Владлен успел подумать:

«А не те ли это воришки пожаловали, что обчистили меня вчера?»

Он ожидал увидеть кого угодно, чуть ли не рейнджера с автоматом Калашникова, даже свою жену, сбежавшую из реанимации прямо в бинтах, но только не того, кого увидел: Леру.

Да, это была она, Лера, впервые переступившая порог его квартиры. И Владлену не хотелось думать, что она проделала всё это ради того, чтобы сообщить о раскаянии и признании в любви. Он даже и не успел так подумать, ведь Лера воскликнула без промедлений, бодро и содержательно:

— Владлен Германович, слава Богу, что я вас нашла! Мы с вашей женой разыскиваем вас уже полдня…

Немая сцена длилась бы и дольше, если бы Лера не чихнула, и Владлен не убедился бы, что она — не привидение.

Дар речи возвращался к нему постепенно.

— Ты… Вы… Ты… С Татьяной? — переспросил он, не веря услышанному.

— Да. Тогда, в пятницу, когда вы сели на пол, а потом убежали, я поняла, что с вами ещё что-то случилось нехорошее, и вам нужна помощь. К тому же я почувствовала, что очень даже что-то нехорошее случилось и с вашей женой.

Он слушал, открыв рот, а она продолжала:

— Я уже не могла быть в спокойствии весь вечер, отменила своё участие в ток—шоу. Мне было так жалко вас и Татьяну…

— Лера, проходи в комнату, присядь, — наконец сообразил Владлен.

— Нет времени рассиживаться. Нам надо с вами сегодня весь день усердно молиться за Татьяну.

У Владлена вдруг ком в горле застрял. Он прокашлялся, а она, расстегнув пальто, снова чихнула и сказала:

— Я вам вчера звонила с часов восьми вечера, но так и не смогла дозвониться. Утром — тоже. Узнала ваш домашний — и тоже самое. Тогда узнала, в какой больнице находится ваша жена, навестила её сегодня, поговорила с врачами, взяла у Татьяны ключи в надежде, что вы всё-таки дома. И эта надежда оправдалась.

— Но как ты смогла вычислить, в какой больнице Татьяна?.. — спросил Владлен голосом человека, находящегося на грани восхищения и недоумения.

— Как?.. С большим трудом. Но ведь на то мы и журналисты. Знакомые с телевидения помогли. А вот вы, Владлен Германович, как ребёнок провинившийся, прятались. Татьяна в таком тяжёлом состоянии. Ей так нужна ваша поддержка.

— Я ведь был у неё вчера. И понял, что она упала с лестницы после того звонка мне, когда я у тебя в кабинете… тебя… В общем, как она там?

— Она там в состоянии сложном, а мы тут должны помогать.

— Странно! — говорил Владлен, будто не слышал Леру, находясь на своей волне. — В начала января я верил на все 100 процентов, что смогу сохранить верность Татьяне, если даже ты ответила бы мне «да». А теперь я не верю даже на 10 процентов, что после этого срыва налажу с женой гармонию… Стоп! Надо записать эту мысль. Для романа.

Он пошёл к своему рабочему столу за смартфоном, но… Обнаружил там позабытый повод для печали.

— Эх… Не хочу говорить плохое слово. Мобильного-то помощника нет. Меня ведь, Лера, вчера ограбить изволили. В общественном транспорте, понимаете ли. Теперь даже нет проездного на сей горячо любимый транспорт, уже не говоря о деньгах. Обчистили, как пьянчужку какого-то.

— А вы, Владлен Германович, и сейчас ещё пьяны.

Он полувопросительно, полузадумчиво посмотрел на неё.

— Пьяны неуверенностью в себя, в ваши чувства к Татьяне, даже в Бога и ангелов-хранителей, которые всегда готовы вам помогать.

— И один из них — ты, Лера. Правда?

Она снисходительно посмотрела на него, как на большого ребёнка, и направила тему в нужное русло:

— Владлен Германович, послушайте меня внимательно! Я сегодня была в реанимации, беседовала с дежурным врачом и даже с Татьяной. Я делала ту работу, которую должны были сделать вы — сделать не зависимо от того, что натворили вчера в моём кабинете. Понимаете?

Вместо ответа он престыженно скривился.

— Но главное сейчас не в этом. Владлен Германович, вы же не хотите отправить вашу жену на… тот свет? Не хотите?

От этих слов его передёрнуло, и он ответил:

— Как можно такое желать? Я такое даже врагу не пожелаю. Ещё один грех на душу брать…

Голос Леры зазвучал ещё убедительней:

— В общем так. У Татьяны сегодня по сравнению с вчерашним вечером состояние немного улучшилось, но врачи не гарантируют дальнейшей стабильности. Ушиб в результате падения как следствия стресса и потери сознания вызвали возобновление и даже усиление кровотечения. Татьяна потеряла очень много крови за вчерашний день. То есть один из недугов, который привёл вашу жену в больницу и был выведен врачами на стадию его устранения, теперь обострился.

Владлен представил себе Татьяну, которая лежит с покалеченным лицом и плюс ко всему истекает кровью. На его глаза навернулись слёзы.

— Владлен Германович! Татьяна даже говорит с трудом. Но и в таком состоянии она понимает, что помочь ей поможете, прежде всего, вы. Ваша к ней любовь. Она продолжает верить в вас. Она волнуется за вас, за детей. Поэтому, когда я сказала ей, что не могу дозвониться до вас со вчерашнего вечера, она дала мне свои ключи от квартиры. Ведь даже из больницы, по городскому телефону, мы не могли дозвониться до вас.

— Странно. Хотя… Утром я спал прямо в коридоре и мог телефон, который у нас в комнате, просто не услышать. Ну, а где-то за час до твоего прихода телефон звонил. А я, кретин, не подошёл.

Подойдя к аппарату теперь, он увидел, что телефон разрядился. Владлен поставил его на подзарядку, мысленно восхищаясь Лерой.

— Лера, ну проходи же в комнату, — предложил он повторно, вернувшись в коридор.

— Владлен Германович! Я хочу донести до вас самое главное! — продолжала она, не сходя со своего места.— Я пообещала Татьяне, что найду вас, и что мы будем молиться за её — усиленно, и днём, и ночью. Первое я сделала: нашла вас. Теперь дело за вторым.

— Да, Лера, молиться! — оживился Владлен. — Будем молиться вместе! Вместе — эффективнее!

— Нет, я буду молиться за Татьяну отдельно от вас, — твёрдо возразила Лера.— Мы с вами не совершили прелюбодеяния физического, но мысленно искушению поддавались. Достаточно даже одного раза… Поэтому нам лучше дистанцироваться друг от друга.

Он пытался поймать её взгляд и задал вопрос, на который уже не надеялся получить когда-либо ответ:

— Значит, у тебя ко мне всё-таки были чувства?!

Она отвела глаза в сторону и произнесла тихо, но невозмутимо:

— Это уже не важно!

Владлен хотел сказать, что имеет право узнать правду, но у него вырвалось резко:

— Важно! Для меня это важно!

— Для чего это вам теперь? — повысила и она свой тон.

— Да… хотя бы для моего романа, — начал Владлен.

Но Лера не дала ему договорить. Её словно подменили. Она подскочила к Владлену и ударила его по щеке со словами:

— Не становитесь же полным подлецом! Хватит снова думать только о себе! Мне стыдно за вас. Стыдно…

Она разрыдалась. А Владлен, для которого её слёзы стали лучшим ответом на его вопрос, только и мог произнести спокойно и престыженно:

— Лера! Лерочка, прости…

Она хотела уйти, но сдержалась и сказала ему, сказала на «ты» — впервые:

— Тебе важно знать правду? Я расскажу тебе всю правду о тебе самом!

Она подошла к нему ближе и продолжала, вновь перейдя на «вы»:

— Вы мне действительно напоминаете алкоголика. Вы не пьёте спиртного ни капли — даже в новогоднюю ночь. Но вы сейчас тянулись за очередной рюмкой ваших иллюзий. Вы всё ещё не выбрались из лабиринтов искушений. И тянете туда за собой меня.

Она вытерла слёзы. Вернулась к порогу и говорила уже спокойнее:

— Да поймите же, что не могут две уважающие себя женщины любить одного и того же мужчину. Для моей любви просто нет места. И свободным для меня оно уже никогда не будет. Никогда. Постарайтесь, пожалуйста, это понять.

— Постараюсь, Лера, постараюсь… Хорошо, что ты пришла. Мне, как ни странно, стало легче в твоём присутствии. А то ведь мог опять на пол сесть и… даже не встать. Хотя и сейчас стоять не могу. От стыда за свой очередной фокус готов провалиться сквозь землю.

Затем Владлен предложил ей кофе. Лера отказалась. Она хотела напомнить ему о Татьяне и необходимости молитв за её выздоровление, но Владлен спросил:

— Слушай, а какую ты ещё обо мне правду могла бы сказать сейчас? Для меня это важно.

— Есть правда и хорошая: я верю в вас. Верю! Верю, что вы, наконец, полностью исцелитесь от непристойных чувств ко мне. И больше не дадите Татьяне ни малейшего повода к разочарованию в вас. А поэтому настраивайтесь на исповедь, на покаяние и на молитву. А завтра я сопровожу вас в собор Архангела Михаила. Этот храм в Петродворце. Знаете?.. Там о вас позаботится отец Сергий. А я в том же храме закажу вечернюю и утреннюю службы в поддержку Татьяны. Согласны?

Владлен изменился в лице, задумчиво прошёлся по коридору. Затем глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду или взятием высокой ноты, и ответил твёрдым голосом:

— Согласен. Тем более, что Архангелу Михаилу и ангелам защиты я молюсь каждый день. Согласен исповедаться, покаяться. Согласен молиться за Татьяну даже весь вечер и всю ночь, а затем и всё утро следующего дня. Но… Я всё равно не прощу себе своё повторное предательство. Не прощу, пока досконально, наконец-таки, не отвлекаясь на быт и работу, не осознаю и не изживу все свои противоречия. А для этого… Для этого мне надо будет пожить какое-то время где-нибудь вне дома. Может быть, даже при каком-нибудь монастыре — в неустанных помыслах и молениях.

Лера сперва хотела возразить: мол, как вы можете бросать жену, детей в такой ситуации. Но по тону Владлена поняла, как для его очищения важно такое уединение.

— В начале ушедшего года, читая в «Розе Мира» Даниила Андреева о судьбе царя Александра Первого, я поразился духовному подвигу этого человека. Ты что-нибудь читала, слышала о нём?

— Очень мало. И «Розу Мира» я не читала. Знаю, что Александру был дарован титул Благословенного.

— Да. Александр Благословенный после долгих метаний, не реализовав свою благую идею о Священном союзе держав Европы, созрел для того, чтобы тайно отречься от престола. Инсценировав свою смерть, дабы, цитирую, «упразднить кармическую сеть династии, спасти её от неотвратимой мзды», прибыл в Саровскую обитель «под смиренным именем послушника Фёдора». Прошли годы. И когда, покинув монастырь, отшельник Фёдор Кузьмич умирал в сибирской тайге, он достиг прозрения, развязывая узлы своей кармы. А после смерти земной он смог взойти «через слои Просветления в Небесную Россию»… Я хотел бы совершить хоть малую часть такого же подвига Одиночества. Но отрекаться от своего престола — от моей семьи — я, разумеется, не настроен.

Некоторое время они стояли в молчаливой задумчивости.

— Лера! Помоги мне, пожалуйста, на работе. Объясни как-нибудь причину директору, и пусть кто-то из наших напишет заявление от моего имени: за свой счёт. На две недели.

Она согласилась и спросила:

— В чём ещё нужна помощь?

Он чуть не плача подошёл к ней, опустился на колени, обнял её за ноги и сказал:

— Лера! Татьяна и ты — две святые женщины в моей грешной жизни! Спасибо вам за это! Я буду молиться за каждую из вас! За каждую!..

А когда она уходила, Владлен вспомнил про ключи кабинета, которые не сдал на вахту. Он передал Лере ключи и сказал на прощанье:

— Знаешь, я почему-то уверен, что мы с тобой встречались в прошлых наших воплощениях. И теперь отрабатываем по отношению друг к другу что-то с тех времён… По крайней мере, я воспринимаю это именно так… С другой стороны, то же самое можно сказать и обо мне с Таней…

 

***

Лера и Владлен молились за Татьяну весь оставшийся день, несколько часов ночью и большую часть воскресенья, Молились дистанционно. Он на улицах города и дома. Она в церкви и дома. Владлен удивлялся, почему сразу же после своего ухода из больницы, когда увидел покалеченную Таню, он не молился за неё?.. Попытался вспомнить то своё состояние. Вспомнил: побег от отчаяния, самобичевание, ярость, изнеможение… И понял, что просто был в шоке. В сильном шоке, избавиться от которого помогла Лера, придя к нему домой…

В воскресенье Владлен исповедался, покаялся, причастился у отца Сергия, которому был представлен Лерой в соборе Архангела Михаила.

Батюшка по её просьбе устроил Владлена на три пробных дня, а далее — ещё на десять дней, на подворье Свято-Троицкого Зеленецкого монастыря. Присутствие на службе было обязательным только утром (молитва на день грядущий), работа по благоустройству — нетяжёлая и недолгая (до полудня). Питание — очень скромное. Всё это устраивало Владлена, для которого было главным — больше оставаться наедине с собой, погружаясь в самоанализ, в максимально глубокие медитации, в максимально искренние молитвы…

Сила столь мощных потоков молитв со стороны мужа, церкви и Леры, поддержала Таню очень хорошо. И уже во вторник её перевели из реанимации в палату. На сердце женщины было ещё очень беспокойно, но присутствие подле неё каждый день Леры придавало сил. А равновесие, налаживающееся в мыслях и чувствах Владлена, своими незримыми нитями зашивало душевные раны Татьяны.

Видя её расстройство по поводу того, что дети пропускают занятия по музыке и танцам, Лера взяла и эту ношу на себя. И вместе с тётей Олей они, чередуясь, пять дней в неделю водили детей в их храмы искусства.

 

***

Три пробных дня при монастыре прошли для Владлена благополучно, и он остался там на весь срок, сохраняя за собой возможность покинуть обитель и раньше.

Ему уже было легче держать под контролем каждую свою мысль. Было легче осмыслить причины своего поступка в кабинете Леры. Было легче оценить, как тонко чувствует его состояние Татьяна. Даже на расстоянии. И как она страдает из-за его иллюзий.

«Иллюзия любви — это очень сильнодействующий наркотик, — размышлял Владлен, прогуливаясь в окрестностях монастыря. — Ты строишь воздушные замки нечистоплотному существу, проникшему в твою душу. А потом не можешь его оттуда выгнать… Дай Бог, чтобы мой сын не повторил мои ошибки. Дай Бог…»

Владлен, конечно же, не мог знать, что женщины в палате, в которой лежала его жена, часто беседовали на тему мужской измены. Слушая их истории, Татьяна не решалась рассказать о своей.

С Лерой она вскоре очень сдружилась. И уже могла называть её своей подругой. Ведь именно в беде у одних дружба закаляется, а у других — начинается.

Владлен не смог больше первых двух дней нахождения на подворье монастыря быть вне творческого процесса. На третий день он стал дописывать свой роман. Мысли фиксировал на бумаге, как в прежние, «неэлектронные» времена.

По истечению седьмого дня он покинул монастырский двор и пять дней до своего возвращения в семью жил в палатке, в лесу на берегу Финского залива. Владлен провёл эти дни именно тут, в этом прохладном и ветреном месте, дабы закалить себя духовно и физически. Смог продержаться без мяса («Может, уже созрел для вегетарианства?»). Находясь в полном одиночестве, он часто ассоциировал себя со своим отцом, который доживал последние дни земной жизни в изоляции от мира. Только Владлен не чувствовал себя изолированным и даже просто одиноким. С ним была его исповедь, его воскресение. С ним были образы близких сердцу людей и образ Александра Благословенного. С ним были его рукописи. И «Роза Мира» тоже была с ним — наконец-то он смог дочитать эту книгу. А ещё был рядом сборник стихотворений отца.

Каждый из этих двенадцати дней он мысленно благодарил Леру за помощь в осуществлении такого «летнего отпуска» для души, молился несколько раз в день за её здоровье и удачную личную жизнь. За выздоровление и душевное равновесие Татьяны он молился в начале каждого часа.

Молился так, как чувствовал, как мог, как хотел, — каждый раз неповторимо, достигая в этом навыке новых высот. И молитва плавно переходила в медитацию…

Молился и за своих детей, молился за все семейные пары.

Молился за всё человечество.

Молился…

 

***

Когда оцениваешь прожитые годы и пытаешься заглянуть в своё будущее, возникает ощущение, что читаешь захватывающий роман, где многоликий главный герой — это ты.

И просто здорово, когда приближаясь к последним главам, чувствуешь, как появляется, словно в конце тоннеля, яркий тёплый свет! И тогда всё твоё существо наполняется оптимизмом, бодростью — Благодатью…