«Animula vagula, blandula» [63] , дитя ты — ату да ату. Тебя утешая и радуя, о дальней дороге солгу. Представь: в черном небе как будто взрываются сотни шутих, и гаснут, и новое утро читает заученный стих. И все это где-то за городом, за лесом, за миром — замри: каким притягательным холодом повеяло вдруг от земли! Гляди-ка, ребенка укачивать, шепча, принимается мать. Куда же, в какое Мукачево тебя приведется сослать? Каким покаяньем таежным, молитвой упорной какой, стихами какими продолжен я буду, «уйдя на покой»? Ведь время настанет — курсивами пойдет жизнь страницы писать: курсисток, как фразы красивые, на курв и курзалы менять Ужель карандашик затачивать, что нож на расправу? Ужель с дороги нельзя нам сворачивать: на Речицы, что ли, на Гжель? В лесу тишь. Дымка паровозного угольная горечь. Терпи, бродяжка, случись в царство грозное дремучей тропою зайти. Вот торит слепец одинокий в подземке свой траурный брод. Не так ли придется в далекий тебе отправляться поход? И стук его суетной палки все будет коробить твой слух, и фразы из детской считалки от этого вспомнятся вдруг: «Animula vagula, blandula...» Да полно тебе лепетать. Гляди-ка, луна уже канула. Не плачь: начинает светать.