ПЕТРОГРАД. ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Вечер.

Таврический дворец был буквально набит солдатами. Они были повсюду. Они прогуливались по залам дворца, они толпились в Таврическом саду, еще большее их количество собралось на площади перед главным входом. Да и по самой Шпалерной улице прохаживалось необычайное их количество.

Здесь были представители самых различных частей и даже родов войск. На площади перемешалась пехота и кавалерия, нижние чины и офицеры, славянские лица чередовались с кавказскими, и, казалось, не было ничего общего в этом вавилонском столпотворении. Но все же была у них всех какая-то общая черта, какой-то особый огонек во взглядах, которыми они осматривали окрестности. Во всяком случае, праздные зеваки подходить близко побаивались, а простые прохожие старались от греха свернуть на Таврическую улицу или быстренько шмыгнуть в Водопроводный переулок.

Зато, какое раздолье было для газетчиков! Репортеры почти всех столичных изданий сновали среди собравшихся военных, выискивая колоритные типажи и выспрашивая истории. То и дело сумерки разрывали вспышки магния, а киношники крутили ручки своих камер, старясь заснять хотя бы тех, кто толпился у хорошо освещенного главного входа. Впрочем, быстро спускавшиеся на город сумерки все же заставили их переместиться непосредственно в залы дворца, где освещение позволяло снимать происходящее.

Военные были явно польщены таким вниманием прессы и то тут, то там можно было увидеть солдата или офицера, который с гордым видом что-то рассказывал газетчикам, наслаждаясь минутами неожиданной славы. И, конечно же, быстро привлеченные Сувориным репортеры, фотографы и операторы делали все необходимое для того, чтобы РОСТА не только дал развернутый репортаж о происходящем, но сохранил происходящее для истории.

А событие было и впрямь историческим! Неслучайно тех многих счастливцев, кого делегировали на зал общим голосованием, провожали, будто в отпуск на родину, похлопывая по плечам и спине, говоря напутствия и о чем-то напоминая. Еще бы! Ведь счастливцы отправлялись не куда-нибудь, а на Высочайшую встречу Государя Императора с фронтовиками, на которую Его Императорское Величество пригласил (!) представителей всех частей, которые прибыли в эти дни в Петроград с фронта, а так же всех фронтовиков вне зависимости от чина, которые находились в это время в столице.

Однако, ввиду того, что в Петрограде не было помещения, которое могло бы вместить всех фронтовиков, было принято спешное решение о распределении количества мест в зале среди всех прибывших частей, оставив какое-то число мест для остальных фронтовиков, находящихся в городе. Вообще, в этой встрече все проходило спешно. Само повеление об организации встречи поступило внезапно и все дальнейшее для генерала Кутепова превратилось в круговерть из телеграмм, посыльных, телефонных переговоров и быстрых совещаний.

Но, наконец, все было закончено, делегаты в зал были выбраны и получили пропуска, а остальные желающие тоже потянулись к Таврическому дворцу, рассчитывая пусть и не попасть в зал, но хотя бы быть в числе тех, кто первым узнает итоги встречи, ведь всем уже было понятно, что встреча эта затевается не просто так, а значит, Государю есть что сказать своему воинству.

В самом зале делегатов собралось превеликое множество и выражение "было яблоку негде упасть" уже прекращало быть фигурой речи, а превращалось в свое буквальное воплощение. И хотя представители разных частей и старались стоять группами, но плотность в зале была такова, что группы эти неизбежно сливались в общую людскую массу. А приглушенный гул в зале ясно показывал, что люди в зале возбуждены выше всякого предела.

— Его Императорское Величество Государь Император Михаил Александрович!

По залу прокатилась волна шума когда Государь поднялся на трибуну, сооруженную между колоннами строго посередине длинного колонного зала. Сразу с нескольких сторон затянули в зале государственный гимн.

Я стоял на возвышении и смотрел в ощетинившийся штыками зал. Смотрел на стоявших вокруг меня солдат (а большей частью тут были как раз нижние чины), смотрел, как они пели "Боже царя храни!", смотрел в их лица и пытался понять их настрой. Нет, у меня были сводки от Глобачева, Батюшина, Кутепова и даже Суворина, но одно дело читать донесения, а другое — стоять вот так, в центре внимания огромного зала, когда на тебя устремлены взоры более шести тысяч людей. Более шести тысяч военных, вооруженных и привыкших это оружие применять без раздумий и колебаний. Я не знаю, какая была атмосфера во время легендарного заседания в Смольном при сообщении Ленина о захвате власти большевиками (надеюсь и не узнаю в этой реальности), но я чувствовал что сейчас и здесь происходит (или начинается?) своя революция. Революция, которую не знала моя реальность. Революция сверху, когда верхи могут, а низы хотят. Вот эти самые вооруженные низы, которые столпились вокруг меня.

Наконец отзвучали слова гимна, и в зале воцарилась напряженная тишина. Все смотрели на меня. Все ждали меня. Моего слова, моего обращения, моего обещания.

— Мои боевые товарищи. — не очень громко начал я, но благодаря прекрасной акустике Екатерининского зала мой голос доносился до каждого уголка. — С кем-то из вас нас свела вместе военная судьба, и нам довелось воевать плечом к плечу. С другими мы воевали рядом, против одного и того же врага. С третьими мне впервые посчастливилось встретиться в этом зале. Но все мы братья по оружию, боевые товарищи, которые труса не праздновали и защищали Отечество не щадя жизни своей.

Меня слушали внимательно. И тихо. Лишь стрекот кинокамер нарушал тишину огромного зала. Суворин старательно собирал материал для пропагандистской кампании. И именно он настоял на том, чтобы мне не снимали с головы мою героическую повязку с уже засохшими пятнами крови. Впрочем, простая черная черкеска с погонами генерал-лейтенанта так же прекрасно дополняла образ боевого отца-командира, пулям не кланявшегося и за спины подчиненных не прятавшегося. Впрочем, о моих (вот так уже привычно — моих, а не прадеда!) подвигах собравшиеся были наслышаны, тем более что всадники Дикой дивизии рассказывали о временах моего командирствования охотно и с гордостью, а очевидцев тех событий здесь довольно много присутствует. Да и то, что я явился пред ясны очи собравшихся в форме командира Дикой дивизии так же не прошло незамеченным.

— Нас всех объединяет общая судьба. Мы все — фронтовое братство! Братство тех, кто без страха смотрел в лицо смерти, тех, кто шел в атаку на вражеские пулеметы, тех, кто вытаскивал с поля боя раненных товарищей и командиров, тех, кто делил друг с другом последнюю краюху хлеба, разламывал последний сухарь, тех, кто укрывался одной шинелью, кто, сидя в залитых водой окопах или промерзших блиндажах мечтал о том, какая будет жизнь после войны и о том, как жить дальше.

Я смотрел в их лица. Вглядывался в них. Старался почувствовать их чувства, их ожидания. Ведь собрались они здесь не из чистого любопытства. И горе мне, если я не оправдаю их ожидания.

— Часто говорили и часто горько говорили о том, что пока вы проливаете кровь за Отчизну свою, пока вы, сцепив зубы, идете вопреки кинжальному огню вражеских пулеметов, пока вы там, на фронте укрываете свою голову от разрывов артиллерийских обстрелов, здесь, в тылу, кто-то сладко спит и вкусно ест, кто-то ведет себя так, как будто не идет страшная война, а в окопах не гибнут наши боевые товарищи. Говорили о безобразиях, творящихся в тылу. Говорили о том, что пока фронтовики сражаются на передовой, в их деревнях могут переделить землю. Говорили до Бога высоко, а до царя далеко и нет правды на Земле Русской.

Повисло такое напряженное молчание, что у меня было ощущение того, словно воздух в зале буквально перестал пропускать звуки, а тысячи глаз смотрели на меня с таким напряжением, что мне, честно говоря, стало сильно не по себе. Но назвался груздем, значит давай, зажигай.

— Но времена меняются. Божьим проведением я взошел на Престол Русский и теперь позвал на совет фронтовиков — тех, кто больше всех доказал свою верность Отечеству и Престолу, тех кто заслужил свои награды и свое право быть в этом зале. И вот мы собрались все вместе, и я знаю, что вы ждете от меня слов правды. Слов Государя Императора, слов державного вождя и члена фронтового братства.

Делаю короткую паузу и перевожу дух. В зале становится все более жарко, ведь вся эта орава народу активно дышит, да и накурено в помещении, не все удержались от желания закурить пока меня ждали. А с вентиляцией тут так себе. Да и какая вентиляция справится с шестью с лишним тысячами людей, набившихся в зал, словно сельди в бочку.

— Мои фронтовые товарищи! Пришла пора серьезного разговора. Разговора о том, как нам всем жить дальше. Но не только одного лишь разговора, как правильно говорит народ русский — разговорами сыт не будешь!

— Землицы бы, Государь! — вдруг раздался голос из глубины зала.

Народ одобрительно зашумел, раздались крики "Правильно!", "Кровь проливали!", "Даешь!" и в таком духе. Наступал самый серьезный момент сегодняшнего дня. И не только сегодняшнего.

Я поднял руку, и тишина быстро восстановилась. В следующий раз так быстро не получится. Если ситуация не будет правильно разрулена, то восстанавливать внимание мне будет куда сложнее. Да и не стоит забывать о том, что в зале более шести тысяч заряженных винтовок, да и вокруг зала никак не меньше. И запросто могу, как говаривали большевики после переворота, "отправиться в штаб к Духонину", то есть на личную встречу с растерзанным толпой генералом. Впрочем, если я облажаюсь, то могут появиться и новые выражения — "отправиться к Мише в Свиту", например.

— Мои боевые товарищи! Не всем здесь довелось воевать со мной вместе. Поэтому я хочу спросить у тех, кем мне посчастливилось командовать — верите ли вы моему слову? Слову Государя Императора и слову фронтовика-ветерана?

Мои (?) горцы зашумели одобрительно, а учитывая, что представителей Дикой дивизии тут было довольно много, то и зашумели они довольно шумно. Я продолжил поход по тонкому льду доверия, пытаясь все же добраться до спасительных берегов. Вообще же сама идея подобного сборища был довольно рискованной, и генералы меня сильно отговаривали от нее. Но в той игре, которую я задумал, мне нужны те, на кого мне удастся опереться. Ибо опираться мне просто не на кого. Особенно учитывая то мероприятие, которое я планирую провести в думском зале заседаний сразу после "встречи с фронтовиками".

— Я, Михаил Второй, Государь Император Земли Русской, перед лицом всего фронтового братства, даю свое Государево слово — весной 1919 года от Рождества Христова в России пройдет земельный передел, и излишки будут распределены по справедливости между крестьянами по числу едоков в каждой семье! Для каждой губернии и каждой области Империи будет установлен предельный размер земельного надела для каждого подданного. Отныне объявляется, что ни один человек в Империи после 1 марта 1919 года не сможет владеть большим количеством земли, чем будет установлено местной комиссией по проведению земельной реформы. С сего дня и до 1 марта 1919 года каждый имеющий излишки может добровольно продать лишнюю землю, а желающие крестьяне могут сами выбрать себе надел, купив его за свои деньги по свободной цене с выплатой частями в течение 25 лет. Все оставшиеся на 1 марта 1919 года излишки сельскохозяйственной земли будут изъяты в государственный земельный фонд и распределены между крестьянами. Бывшим собственникам стоимость утраченных наделов будет компенсирована в соответствии со справедливой ценой изъятых для передела излишков земли.

Идем дальше.

— Но, спросите вы меня, где ж тут справедливость, Государь? Разве в том справедливость, что одни у бабы под боком всю войну провели, а другие кровь проливали, а земли всем поровну?

Зал загомонил соглашаясь.

— Нет! Не может быть в том справедливости! Именно ветераны-фронтовики вынесли на своих плечах всю тяжесть продолжающейся Великой войны, именно их кровью и потом держится Земля Русская, именно вы, вы, мои боевые товарищи, доблестью и жертвенностью своей заслужили право на особую Высочайшую благодарность, дополнительную землю и особые привилегии, которые я вам обещаю. Но мудрый русский народ правильно подметил — "Жалует царь, да не жалует псарь" и каждый из вас точно знает, что это значит. Это значит, что по возращению в родные края ветеранов начнут обманывать чиновники-казнокрады, взяточники-столоначальники, хитрые старосты и прочая подобная публика, так привыкшая вопреки государевой воле обдирать простой народ. Разве это не так?

Солдаты загудели, кое-кто даже потрясал в воздухе своей винтовкой, выражая проклятия в адрес обозначенных мной местных "псарей". Очевидно, что сталкиваться с подобным доводилось всем. Я же подвожу общественное мнение в нужному ракурсу, который позволит собравшимся взглянуть на проблему под нужным углом зрения.

— Какой прок от полагающихся привилегий, если ветеран получит пусть и больший надел, чем остальные, но участок этот будет сплошь негодный? Или случится другой обман? Это на фронте вы сила, и сила не потому что у вас в руках винтовка, а потому что рядом с вами боевые товарищи, которые подсобят, прикроют спину и не дадут пропасть! Но кто прикроет спину от местных "псарей"? Даже я не всегда могу помочь, ведь Император не всегда осведомлен о творящихся на местах безобразиях. И вернувшись с фронта, вы спросите себя — за что я кровь проливал? За такую жизнь?

И после короткой паузы резко вопрошаю зал:

— Вы хотите так жить?

Стоит ли удивляться тому, что собравшиеся так жить не хотели? Вот лично я такому ответу не удивился, а потому продолжил, рисуя картину происходящего с другой стороны.

— Я обещал вам землю. Но велика Россия и не получится написать одни правила земельного передела на всю Империю. В разных губерниях разное качество и урожайность земли, разные культуры растут на этой земле, и даже не везде земля годится под посев и в тех местах развито скотоводство. Где-то больше крестьян, где-то меньше. Даже весна наступает по-разному. В южных губерниях на целый месяц раньше чем в центральных, а на севере еще длиннее зима. Или в Сибири, а ведь Сибирь тоже огромна и бескрайна. Поэтому минимальный размер земельного надела должен быть определен для каждой части России отдельно. Но снова "жалует царь, но не жалует псарь!", ведь в каждой губернии найдутся те, кто не захочет терять свои большие наделы, и постарается повлиять на решение земельной комиссии. И могут так повлиять, что как бы малоземельные крестьяне не лишились последнего, а безземельные вообще останутся должны. Ведь может так случиться?

Снова общественность согласилась с моим предположением.

— А потому нужен надзор за этими чиновниками и этими комиссиями! И нет лучшего надзора, чем проверенные в боях ветераны-фронтовики! Не посмеют обман чинить всякие проходимцы, если за ними будут приглядывать такие решительные ребята как вы!

И опять нравятся публике мои выводы.

— Братцы! Опять весь народ русский с надеждой смотрит на вас, фронтовиков! Защищая Отечество на полях сражений, вы защищаете и завтрашний день всего народа нашего! И пришла пора защитить народ наш не только от врага внешнего, но и от врага внутреннего. Врага куда более опасного, ведь он подрывает нас изнутри, прикидываясь своим, хорошим. Пришла пора ветеранам-фронтовикам приглядеть и за порядком дома. Вашей доблестью и вашей решимостью сегодня был подавлен мятеж. Второй мятеж за неделю. Мне думается, что это как-то многовато для одной недели, не находите?

В зале засмеялись, кто-то потрясал винтовками, а кто-то зажатыми в руках папахами.

— А в чем причина таких частых мятежей? Чем недовольны господа мятежники и заговорщики? Почему они так торопятся? Почему меня сегодня дважды пытались убить? Потому что не хотели допустить земельный передел! Но я не отступлюсь, я обещал вам и я свое слово сдержу, вот вам крест святой в том!

Я размашисто перекрестился и, достав из-за ворота нательный крестик, приложился к нему губами. Народ одобрительно зашумел. Сильно так зашумел. Практически переходя в овацию.

Подождав пока утихнут шумовые эффекты, и вновь меня будет слышно, я двинулся дальше.

— Вы сегодня снова спасли Россию. Спасли своей решимостью и верой в правоту своего дела. Сегодня вы здесь и к вашим голосам прислушивается вся страна. Одни со страхом, другие в панике, но большинство смотрит на вас с надеждой на то, что вы больше не страшитесь всяких "псарей" и готовы взять присмотр в свои руки. Мы все здесь фронтовики, мы все здесь братья по оружию и товарищи по полю боя. Мы, фронтовики, защищаем Россию и творим ее будущее. Мы все — фронтовое братство и мы все знаем это, ведь так???

Судя по ровному шуму, все согласны. А с чем тут быть несогласными? Я ж не стану задавать глупых вопросов, дабы не получить еще более глупые ответы.

— Мы — знаем! А знают ли они, враги обновленной России? Я вам скажу по секрету… — я сделал драматическую паузу, а затем продолжил — … они догадываются! Но этого мало! Они должны знать — Государь Император сделает все для своего народа! И опорой ему в этом деле станут все ветераны-фронтовики! Пришла пора Фронтового Братства! Именно Фронтовое Братство во главе с Императором присмотрит за порядком в стране, присмотрит за земельными комиссиями, присмотрит за чиновниками и за работой железных дорог, за спекулянтами и за теми, кто прячет хлеб, за исполнением военных заказов и за всем остальным! Каждый ветеран, имеющий опыт боев может стать членом Фронтового Братства! И пусть не обвиняют нас в узурпации власти! Мы будем лишь присматривать за тем, чтобы все было правильно. А если будет неправильно — так мы ведь и поправим! Верно я говорю?

Мощный вопль был мне ответом.

— Но в первую очередь Фронтовое Братство должно заботиться о тех, кто прошел войну, о тех, кто стал инвалидом на поле боя, о семьях тех, кто погиб, защищая Отечество. Мы должны защищать всех, для чего нам необходимо создать отделения Фронтового Братства в каждой губернии, в каждой области, в каждом уезде, где только есть ветераны, инвалиды войны, вдовы и дети погибших наших побратимов. Мы должны позаботиться о тех ветеранах, которые возвращаются домой с фронта и готовиться к тем славным временам, когда огромное количество членов Фронтового Братства будут демобилизованы, мы должны им помочь добраться домой и устроиться в мирной жизни. А для этого тоже понадобятся отделения нашего Братства в каждом уезде. А впереди раздача земли и тут мы должны помочь каждому ветерану отстоять свои права на подобающий надел. Мы должны заранее готовиться к объединению ветеранов в сельхозартели, для совместной обработки земли. Да так, чтобы все знали, что это ветераны объединились и там все серьезно. Объединившись в такие хозяйства фронтовиков, в такие вот фронтхозы, ветераны смогут получать государственные субсидии и кредиты на покупку лошадей, коров, а может и тракторов! И ведь фронтхозы могут быть не только аграрными! Ветераны должны показать всем, как нужно жить, как нужно работать, как нужно помогать друг другу. И как нужно следить за тем, чтобы и вокруг был порядок — на улице, в уезде, губернии и во всей России.

Я сделал паузу, слушая завороженную тишину в зале. И приготовился поставить точку.

— Для воплощения в жизнь всего задуманного и для поддержки ветеранов-фронтовиков, я жертвую в пользу Фронтового Братства десятую часть своего личного состояния. Верю, что и другие патриоты России последуют моему примеру.

Вот теперь точка.

* * *

ПЕТРОГРАД. ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Поздний вечер.

Зал заседаний Государственной Думы видел и более многочисленные собрания. Собственно самих депутатов Госдумы тут была едва ли треть зала. Присутствовали представители дипломатического корпуса, военные, чиновники и, конечно же, был и высший свет столицы, хотя и нельзя было сказать, что было их много. Тем более, что это собрание их вроде как и не касалось, поскольку именовалось Высочайшей аудиенцией для прессы, а потому все, кроме газетчиков, прибыли сюда, можно сказать, из чистого любопытства.

Любопытство это конечно подстегивалось происходящими в столице событиями, но далеко не все равно решились придти сюда, явно предпочитая выждать и посмотреть что к чему, и теперь они явно мучились в ожидании вестей от тех, кто все же решился. А у тех, кто все же прибыл в Таврический дворец, настроение постоянно менялось от плохого предчувствия к ощущению наступающей катастрофы, от облегчения от правильности идеи поскорее появиться пред ясны очи монарха (а то, как бы не подумал чего и не усомнился!) до проклятий своей глупости из опасения попасть под горячую руку нового Императора. А то, что у Михаила рука тяжелая успели убедиться многие.

Особенно пугала многих присутствующих царящая во дворце обстановка. Собственно пугать она начала еще на дальних подступах к Таврическому, когда невесть почему возникшие заслоны на прилегающих улицах стали требовать "для вашей же безопасности" покинуть доставившие прибывших транспортные средства и прогуляться к входу во дворец пешком. А прогулка эта была еще та! Фронтовики с явной недоброжелательностью, а часто и с откровенной ненавистью рассматривали столичных хлыщей, тыловых холеных генералов, лощеных аристократов, явно испуганных депутатов Госдумы и прочих "гостей".

Единственные, кто чувствовал себя в этой ситуации не просто в безопасности, а просто-таки, что называется, на коне, были репортеры. Впрочем, как вскорости выяснили проныры-газетчики, у причины такого отношения было имя, точнее фамилия и звание. И звали эту причину хорошего к ним отношения — генерал Кутепов, который строго-настрого распорядился относится к журналистам "со всем нашим уважением". Из чего газетчики сделали вывод, что вся эта вооруженная орава все ж таки управляема и приказам подчиняется.

В общем, вся журналистская братия, которая с комфортом расположилась на передних рядах зала заседаний, чувствовала себя уверенно и вольготно, чего не скажешь об остальных присутствующих. Даже зарубежным дипломатам делалось не по себе от звучавших в Екатерининском зале солдатских криков и песен, что уж говорить о верноподданных Михаила Второго, для которых проход с улицы в зал заседаний превратился в сущую пытку. И, кстати, прошли этот путь далеко не все — многие повернули назад, зло костеря "хамов и быдло" последними словами.

Вероятно поэтому, а, возможно, и по какой-то другой причине, но зал оказался заполненным лишь наполовину. И эта половина явственно ежилась под недобрыми взглядами разместившихся на балконах представителей предприятий Петрограда и запасных полков столицы. Хорошо хоть вся та прибывшая с фронта братия осталась за пределами зала. Впрочем, Таврический дворец и его окрестности фронтовики покидать не спешили, бурно обсуждая речь выступавшего перед ними ранее Михаила Второго.

Естественно эта тема была в центре обсуждения и среди собравшихся сейчас в зале заседаний. И если газетчики обсуждали эту тему громко и, порой, перекрикиваясь с коллегами из другой части зала, то вот остальные все больше перешептывались или, максимум, обсуждали это дело вполголоса, явно не желая оказаться в центре внимания прессы. И не только прессы.

Тем более что репортеры столичных газет возбужденно крутили головами, обменивались репликами с коллегами относительно присутствующих или отсутствующих в зале персон, строили версии, делали прогнозы и даже заключали пари. Фотографы со своими аппаратами так же не сидели без дела, кто-то искал наиболее интересный ракурс, кто-то убивал время, фотографируя присутствующих в зале, а кто-то, не размениваясь на мелочи, уже устанавливал свои треноги прямо напротив пока еще пустых председательских мест.

Зал заседаний за неделю внешне мало изменился и даже портрет Николая Второго все еще не был демонтирован. Однако вместо российского государственного флага гигантский портрет теперь драпировал золотой императорский штандарт с черным двуглавым орлом и тремя серебряными коронами. Впрочем, длинные бело-сине-красные полотнища были закреплены на четырех полуколоннах, парно расположенных с обеих сторон президиума.

Но это лишь подогревало общественный, а значит и журналистский интерес к происходящему. А потому сам интерес к событию был необычайным.

Вдруг со стороны трибуны прозвучало:

— Его Императорское Высочество Николай Александрович!

Не успела собравшаяся публика изумленно ахнуть, как тот же голос объявил:

— Его Императорское Величество Государь Император Михаил Александрович!

И вот два Императора, бывший и нынешний, два самых обсуждаемых человека последних суток взошли на площадку президиума.

Кто-то в зале запел Гимн. Над залом разнеслось:

И пусть пели не все, но пели. Пусть многие интеллигентно морщились и делали пренебрежительные жесты, показывая всем свою продвинутость, либерализм, анархизм или социализм, но Гимн звучал и даже самые ярые его противники не рискнули открыто сорвать его исполнение.

Наконец церемонии закончились, и главные действующие лица уселись за стол председателя Государственной Думы. Одновременно за столы справа и слева уселись официальные лица рангом пожиже — премьер-министр Нечволодов, министр внутренних дел Глобачев, военный министр Великий Князь Александр Михайлович, исполняющий должность наштаверха Лукомский, исполняющий должность министра Императорского Двора Горшков, исполняющий должность главнокомандующего петроградским военным округом Кутепов.

Ведущим Высочайшей аудиенции для прессы был глава РОСТА Борис Алексеевич Суворин, который ее и начал.

— Господа журналисты, господа, приглашенные на Высочайшую аудиенцию для прессы, господа гости, дамы и господа! Мы начинаем первую в истории встречу Государя Императора с прессой. Вначале Государь обратится к прессе с заявлением, после чего прессе будет дозволено задать Его Императорскому Величеству либо любому должностному лицу свои вопросы. Каждый из представителей прессы сможет задать по одному вопросу. Итак, всеподданнически просим Его Императорское Величество Государя Императора Михаила Александровича огласить свое заявление для прессы!

Император встал и вышел на трибуну. Михаил Второй мрачно осмотрел зал и вдруг спросил Суворина:

— Всех приглашали?

— Точно так, Ваше Императорское Величество! — глава РОСТА сделал полупоклон в адрес монарха. — Приглашениями занимались мы и генерал Кутепов по своей линии.

Самодержец обернулся к исполняющему должность главнокомандующего петроградским военным округом. Тот поднялся с места и подтвердил:

— Так точно, Ваше Императорское Величество, курьеры были разосланы по всем адресам.

Император пожал плечами.

— Что ж, представьте мне завтра этот список на изучение.

После этого он кивнул Кутепову, а тот, в свою очередь, сделал знак офицеру у входных дверей. Офицер отдал честь и быстро выскочил из зала заседаний. Послышались какие-то команды, шум и там явно что-то происходило.

Присутствующие, кто с интересом, кто с беспокойством, а кто и с явным страхом, бросали взгляды то назад, на входные двери, то вперед, на Михаила Второго, который невозмутимо ждал стоя на трибуне.

Наконец, послышался топот ног, и из Екатерининского зала донеслась песня, исполняемая, казалось тысячами луженых глоток:

В зал сразу через все входные двери потек строй фронтовиков, штыки которых зло поблескивали в ярком свете ламп.

Распевая маршевую песню, фронтовики уверенно растекались по рядам, постепенно заполняя все свободное пространство позади тех, кому "посчастливилось" придти раньше. Наконец, приведший их офицер дал команду и солдаты прокричав:

…дружно уселись на отведенные им места. И в зале как-то сразу установилась полная тишина. Фронтовики не приучены были болтать в присутствии Высочайшей Особы, а остальные, судя по всему, от этой привычки последнего времени, начали активно отучаться.