«Монсеньор, печальное известие о смерти Месье, вашего брата, которое я узнал из ваших писем, повергло меня в глубокую скорбь. Так как моя потеря невосполнима, тем более чувствую тяжесть вашей; однако стойкость, свойственная Вашему Величеству, поможет вам преодолеть этот удар судьбы, повинуясь Божьей воле, перед которой все мы смиренно склоняемся». В этом банальном письме с выражением соболезнования, составленном, вероятно, Морнеем, Генрих Наваррский ни словом не упоминает о выдающемся положении наследника французской короны, к которому его вознесла смерть младшего шурина. Формула вежливости «Я прошу Бога, Монсеньор, надолго сохранить вас в добром здравии» в этом контексте приобретает дополнительное значение. Генрих III всего на два года старше Генриха Наваррского, следовательно, надежда на царствование далека или даже призрачна, если учесть битвы, недуги и покушения. Оба женаты, оба не имеют потомства. {224} Все убеждены, что у Генриха III его никогда и не будет. Что касается Генриха Наваррского, то у него уже есть внебрачные дети, и побочных отпрысков у него будет предостаточно, но пройдет еще семнадцать лет, пока небо пошлет ему законного наследника.

 

Салический закон

Согласно основным законам королевства, Генрих Бурбонский, герцог Вандомский, король Наваррский a priori становился наследником Генриха Валуа. С тех пор, как один летописец времен Столетней войны обосновал французский монархический обычай статьей из закона салических франков, исключающей женщин из права наследования любой земли, этот обычай стал называться «Салическим законом». По этому закону женщины не только не могли наследовать корону, но и передавать ее, признавалась только передача по мужской линии по праву первородства. Кроме того, корону не мог наследовать иностранный принц, только принц крови Людовика Святого мог стать королем Франции. Но это право престолонаследия существовало исключительно во Франции. Во всей Европе признавались права женщины царствовать и передавать корону. Примером тому служит история Англии, Испании и Наварры. Жанна д'Альбре царствовала вполне легитимно, как Мария Тюдор или Елизавета, и передала корону своему сыну.

Салический закон обеспечивал французской монархии непреходящий характер и независимость. Но было еще необходимо, чтобы в нужный момент имелись в наличии кузены для принятия эстафеты. Родственные {225} связи между Генрихом III и будущим Генрихом IV были такими дальними, что они не признавались гражданским правом для обычного наследования: оба принца были кузенами в 22-й степени родства. Они восходили к их общему предку Людовику Святому (XIII век), от старшего сына которого, Филиппа III, происходил Генрих III, а от младшего, Робера Клермона, — Генрих IV. Между этими двумя еще зелеными ветвями генеалогического древа находилось огромное количество ветвей, засохших по причине отсутствия мужского потомства. Еще никогда не приходилось преодолевать такое большое расстояние, по словам историка Мезере. Екатерина Медичи утверждала, что родственных связей в такой степени уже не существовало и «что Бурбоны были родственниками Генриху III не больше, чем Адам и Ева, и поэтому естественнее передать корону его племянникам, чем столь дальним людям». Она мечтала увидеть на троне своего внука, Генриха Лотарингского, сына ее дочери Клод, родившегося в 1563 г. или даже саму Клод, как сообщает Брантом: «Она хотела отмены Салического закона, чтобы царствовала ее дочь, супруга герцога Лотарингского».

Несмотря на нежелание королевы-матери, применение Салического закона не представляло бы никаких трудностей, если бы не было столь щекотливого религиозного вопроса. Монархический обычай не предусматривал принадлежности наследника к римской католической церкви, но только потому, что в этом не было никакой нужды. Начиная с Хлодвига, король Франции был гарантом веры своих подданных, и клятва, которую он произносил при коронации, вменяла ему в обязанность поддерживать {226} ортодоксию. Он был также главой французской церкви, начиная с Болонского конкордата и в свою очередь подчинялся папе и соборам. Таким образом, если наследник короны имел на нее право по рождению, он не мог быть еретиком или по меньшей мере им оставаться. Разве мог христианнейший король принадлежать к женевской церкви? Какой скандал!

Отныне существовало только два выхода. Первый — отказаться от Салического закона с двумя вариантами: либо сохранить обычай, лишающий женщину короны, но разрешить ей передавать ее (это было решение в пользу герцога Лотарингского), либо позволить женщине царствовать (это было бы решение, в пользу герцогини Лотарингской или скорее в пользу инфанты, дочери Елизаветы Валуа, старшей сестры герцогини Лотарингской). Впрочем, последний вариант противоречил древней антифеминистской пословице, взятой из Евангелия теоретиками монархии: «Негоже лилиям прясть».

Второй выход — сохранить Салический закон, но исключить из наследования еретиков, будто их вовсе не существует. Тогда французским престолонаследником, становился младший брат Антуана Бурбонского, шестидесятидвухлетний кардинал Шарль (Карл), тот, кто был крестным отцом Генриха Наваррского. После него по порядку наследования шел не принц Конде, исключенный как еретик, а его братья, воспитанные в католичестве, принц Конти, будущий кардинал Вандомский, и граф Суассон, наконец, более дальние Бурбоны, герцог Монпансье и его сын.

Существовала также и третья возможность — считать, что династия Капетингов угасла и искать {227} другую королевскую династию. Разумеется, подумывали о поборниках католицизма Гизах, чьи шансы были подкреплены ложными аргументом, вымышленным специалистами по генеалогии: через Лотарингский дом, младшей ветвью которого они являлись, Гизы якобы восходили к Каролингам, противозаконно лишенным трона Гуго Капетом. И вот Генрих Гиз — наследник трона своего предка Карла Великого, призванный восстановить христианский династический порядок! Если скипетр выскользнет из слабеющих рук Генриха III, Гиз должен завладеть им, подобно тому, как когда-то Пипин Короткий выхватил его из рук Хильперика III, заключенного для этого в монастырь. В те времена была мода на древнюю историю французского королевства, и казалось, что повторяется та же ситуация. Екатерина Гиз, герцогиня Монпансье, повесит на пояс ножницы, чтобы выстричь тонзуру у недостойного царствовать Валуа.

Но только течением времени эти три варианта будут представлены на выбор французов, а в 1584 г. Генрих III и его мать имели разные взгляды на преемственность. Екатерина хотела отменить Салический закон, а король — сохранить. Цель его порой непонятных усилий состояла в том, чтобы заставить своего кузена и зятя отречься от ереси. Более дальновидный в этом случае, чем мать, Генрих III понимал, что только эта процедура позволяет соблюсти установленный порядок и пресечь любое оспаривание законности в настоящем и будущем. Монархия и без того уже подвергается нападкам, так стоит ли подрывать ее самое прочное основание — веками существующий принцип передачи короны? {228}

 

Экономический кризис

Действительно, с некоторых пор раздавались голоса, пробивающие брешь в монархическом принципе и оспаривающие абсолютизм. Теоретики этих идей, так называемые «монархоборцы», критиковали королевскую власть и находили отклик в обществе. Королевство было хронически нездоровым. Короли-дети заведомо становились игрушками в руках своего окружения. Варфоломеевская ночь, непоследовательность королевской политики, слабость власти породили стойкое неодобрение подданных. Екатерина Медичи сосредоточила на себе ненависть антифеминистов. Ненависть обрушилась также и на Генриха III. Все его поступки и вкусы вызывали раздражение: его пристрастие к Макиавелли и склонность к вероломной политике, его слабость и нерешительность, его показная набожность, легкомыслие его двора, чрезмерное благоволение к фаворитам.

Критика королевской власти была связана также с экономическим и социальным кризисом. Общественное мнение было бы не таким ожесточенным, если бы народ меньше страдал. Но во второй половине XVI века на Францию одновременно обрушились все несчастья. Кризис породил Лигу и восстановил против Генриха Наваррского население, доведенные отчаянием до фанатизма.

Все пришло в упадок с началом «смут». Большие маневры протестантских войск в 1582 г., которые проводил Конде между Mo и Орлеаном, были восприняты католическим мирным населением {229} деревень и небольших городов как опустошительный набег. По мере распространения террора стал повсеместным один и тот же сценарий: богатые спасались бегством, бедные оставались на месте и подвергались бесчинствам войск. Собственность грабилась, урожаи сжигались. «Не осталось ни одного фруктового дерева, ни одного дома с крышей», — писал очевидец осады Корбейя. И ненависть к гугенотам распространялась пропорционально ненависти к ландскнехтам, иностранным варварам, которые пришли грабить и убивать во имя протестантской религии.

Это первое опустошение ввергло крестьянство в такую нищету, что ему уже было не под силу вынести другие невзгоды: череду непогод и неурожаев. Наступил «малый ледниковый период» с резким изменением сезонной температуры — дождливое лето и суровые зимы. За исключительно холодной зимой 1564—1565 гг. последовало дождливое лето. Яровой хлеб сгнил, озимый вымерз в декабре вместе с виноградниками и ореховыми деревьями, Сена несколько недель была скована льдом. Соответственно сильно подскочили цены на хлеб. Между тем возобновились военные действия, вызвавшие в 1567—1568 гг. новые опустошения. Самые неимущие крестьяне вскоре образовали кочующие толпы, хлынувшие в Париж, чтобы попытаться выжить за счет благотворительности или работы на больших стройках. Население столицы, насчитывающее, вероятно, 200000 жителей, резко возросло. И вот на таком фоне нищеты и перенаселения разразилась Варфоломеевская ночь, высвободившая необузданные страсти.

Драматическая череда событий на этом не закончилась. Урожай 1573 г. из-за очень холодной весны {230} снова был плохим, лето 1574 г. было необыкновенно засушливым, в 1575 г. опять вымерзли фруктовые деревья. Затем пришел черед эпидемий: дизентерия в августе 1578 г. в Париже и соседних городах, в 1580 г. чума. Она внезапно началась в Париже, и те, кто бежал от нее в деревни, вскоре разнесли ее дальше.

 

Самозащита католиков

Народ, ввергнутый в тяготы войны и голода, враждебный режиму, который не мог его защитить, ненавидящий Реформацию, в которой он видел причину своих бед, обратился к вождям, способным организовать самозащиту. Возродилась структура личной клиентелы, воскресившая старую феодальную систему, когда государство не гарантировало личной безопасности. Лига — это, с одной стороны, население, призывающее принцев спасти его от пропасти и мечтающее о правах и свободах, о прежнем регионализме, который казался золотым веком. С другой стороны, это бесчисленное множество аристократов, видевших в призывах населения повод пробить брешь в централизующей королевской власти, отвоевать утраченные позиции, восстановить привилегии дворянства и участвовать в управлении государством, изгнав иностранцев и судейских.

«Святое семейство» Гизов занимало вершину этой пирамиды. Новое поколение, озаренное славой старшего (Франсуа Гиз, кардинал Лотарингский) везде занимало ключевые позиции. Старший из братьев, герцог Генрих Гиз, Меченый, имел под своей властью Шампань и рубежи Лотарингии. Людовик, кардинал Гиз, был архиепископом Реймским, а Карл, герцог {231} Майеннский — наместником Бургундии. Они контролировали восточные провинции. Их кузены, герцог Омальский, наместник Пикардии, и герцоги д'Эльбеф и Меркер, управляющие Бретанью, прочно держали под своей властью Север и Запад. Их поддерживали Франсуа д'Антраг в Орлеане и Франсуа д'О в Нормандии.

Парижские католики готовы были вручить свою судьбу ниспосланному провидением герою — герцогу Гизу. Духовенство к нему благоволило, приходы стали прогизовскими ячейками, где проповедники раздували католические страсти и клеймили вялость умеренных, которых тогда начали называть «политиками».

Больше, чем когда-либо в своей истории, Франция была разделена на два лагеря. Южная ее часть, более или менее свободная от войны, готовилась к военному противостоянию... Гиень, Лангедок, Прованс, Дофине стали эмбрионом протестантского государства. Северная Франция, наоборот, решила выступить против беспомощной политики Генриха III. Обе Франции могли бы продолжать сосуществование, несмотря на их разногласия, если бы смерть Месье не внесла дополнительное смятение. Король Наваррский мог бы себе царствовать над своими гугенотами и умеренными католиками Юга, не будучи помехой для католиков Севера, но с тех пор, как по праву рождения он мог бы царствовать над всей страной, католическое население сочло себя обязанным восстать, а позже наотрез отказаться от повиновения еретику.

Смерть Месье вернула Генриха III к реальности. До сих пор он охотно предоставлял принимать решения {232} своей матери. Екатерина избороздила дороги королевства, чтобы уладить конфликты и примирить непримиримых. Но всем стало ясно, что ее усилия не принесли никаких результатов. Пришло время ее сыну действовать самостоятельно. Однако у него уже не было воинственного пыла, в свое время стяжавшего ему славу победителя Жарнака и Монконтура. Если придется начать наступление на гугенотов, то кто будет им командовать? Неужто Гиз? С другой стороны, как утихомирить лигистов, которых он до сих пор старался держать в повиновении?

Он счел, что единственный путь к спасению, — и в этом он расходился со своей матерью, — это привлечь на свою сторону Наваррца и внушить ему, что у них обоих общий интерес — сохранить единство королевства.

 

Старания обратить престолонаследника в католичество

Впрочем, в начале 1543 г. Генрих Наваррский сам сделал первый шаг. Он послал в Париж Морнея, чтобы быть в курсе всех действий двора и одновременно предупредить Генриха III об интригах Филиппа II и герцога Савойского с лотарингскими принцами — слух об их кознях докатился до Гаскони. Обеспокоенный этим вмешательством, Гиз попытался убить эмиссара. Король же произнес перед Морнеем решающие слова, явно предназначенные для передачи своему зятю. Мы находим их в депеше от 14 апреля: «Его Величество, сидя после обеда у камина, в присутствии господина де Мена и большого количества дворян сказал следующие слова: “Сегодня я признаю {233} короля Наваррского своим единственным наследником. Это принц высокого происхождения и с хорошими задатками. Я его всегда любил и знаю, что он меня тоже любит. Он немного вспыльчив и резок, но по природе добр. Я уверен, что ему придутся по вкусу мои намерениям и мы поладим”. За несколько дней до этого король с теми же словами обратился к купеческому старшине Парижа и сказал ему: “Я считаю довольно странным, что обсуждают, кто должен быть моим наследником, как будто это предмет дискуссий или сомнений”».

Итак, предложение было официальным: смените веру, и вам пообещают корону после моей смерти. Уже много лет с помощью хитрости и уловок пытались заставить Беарнца отречься от своей религии. В феврале 1583 года его юный кузен Карл Бурбонский заклинал его вернуться ко двору и перейти в католичество. Генрих резко ответил этому желторотому юнцу: «Я получил ваше письмо и верю, что его заставили написать ваша любовь ко мне и забота о величии нашего дома... но касательно вашего утверждения, что я должен поменять религию, чтобы угодить дворянству и народу, я считаю, кузен, что порядочные люди из дворян и народа, чьим мнением я дорожу, будут больше любить меня стойким в вере, чем не имеющим ее вообще. А они поверят, что у меня ее нет, если я по суетным соображениям (так как других нет в вашем письме) буду переходить из одной религии в другую. Скажите, кузен, тем, кто надоумил вас это письмо написать, что религию, если они знают, что это такое, не меняют, как сорочку, так как она живет в сердце, и, хвала Господу, она так глубоко запечатлена в моем, что не в моих силах {234} ее оттуда вырвать». Однако этот гордый ответ не погасил надежд противной стороны. В последние недели жизни Месье этот вопрос волновал дипломатический корпус. В мае папский нунций дал понять, что Генрих III не принял окончательного решения и организует богословские диспуты, чтобы выработать свою позицию. Тосканский посол утверждал, что королева-мать подослала к королю крупного теолога из монастыря Кастелло в Александрии, которого он охотно выслушивал. Парижане раздумывали, Генрих III тоже. В 1532 г. он пожелал встретиться с зятем, но натолкнулся на его категорический отказ прибыть в Париж. Генрих III не отказался от своего плана и решил послать к нему своего фаворита, герцога д'Эпернона, чтобы тот разведал намерения Беарнца. Этот молодой гасконский дворянин когда-то участвовал в проказах Генриха Наваррского в Санлисе во времена своей безденежной юности. Герцог выехал из Парижа 15 мая под безобидным предлогом лечения на водах и посещения своей матери.

Его беседы с Беарнцем не прошли незамеченными, но их приватный характер лишил нас официального протокола и даже их хронология до сих пор остается гипотетической. Но все-таки мы можем восстановить сценарий переговоров, используя депешу нунция и рассказ секретаря герцога, Гильома Жерара.

 

Переговоры с герцогом д'Эперноном

В течение двух месяцев Генрих и герцог д'Эпернон встречались несколько раз. Основной темой их бесед была, как можно догадаться, религия претендента: если требования короля Франции будут {235} удовлетворены, то он готов объединить свои вооруженные силы с армией зятя. Каков был ответ? Как мы уже сказали, нет никаких сведений о дискуссии. Однако Морней вкратце изложил обстоятельства в фиктивном письме, якобы отправленном из Нерака 15 июля 1584 г. некому лицу, живущему при дворе. Этот прием использовал Паскаль в своих знаменитых анонимных «Письмах к провинциалу». Содержание письма из Нерака стало известно в Париже в конце мая, если мы правильно понимаем депешу нунция, сообщающую, что все иллюзии по поводу обращения Беарнца исчезли после только что полученной информации. Письмо будет издано во Франкфурте под названием «Копия письма к некому лицу... где излагается то, что произошло в кабинете короля Наваррского и в его присутствии, когда герцог д'Эпернон был у него в 1584 году».

Текст написан с большим мастерством, представляет собой беседу и имеет целью истолковать ответ короля Наваррского не как безоговорочное «нет», но как «нет, потому что». Не зная, какое принять решение, Генрих молча ходит по кабинету, куда он удалился после обеда. Три советчика высказывают ему свое мнение. Католик Роклор полон энтузиазма, он советует своему королю дать положительный ответ, так как Франция готова «преклониться перед ним», если он станет католиком: корона стоит больше, чем «пара псалмов». Протестантский священник Марме возмущается: неужели забыта Варфоломеевская ночь? Неужели Генрих отречется от религии своей матери и откажется от защиты протестантства? Канцлер Феррье озабочен не столько религией, сколько политической судьбой короля Наваррского. Снова {236} отречься — значит подвергнуть себя «опасности прослыть непостоянным и легкомысленным». Этот поступок оттолкнет от него гугенотов и не привлечет к нему всех католиков, как считает Роклор, а разве что одних «политиков». Но они и так ему преданы, а другие никогда не поверят в его искренность. «Раз Господь поставил вас так близко к этой прекрасной короне, я советую вам стремиться к тому, что вызывает любовь и повиновение подданных. Католики или гугеноты, все мы люди из плоти и крови, подверженные одним и тем же радостям и огорчениям, и все мы в равной степени любим добродетель и ненавидим порок. Вы хотите, чтобы вас любили католики и гугеноты? Сделайте то, что приятно и тем и другим». Король хранит молчание, но, разумеется, одобряет решение, которое уравнивает религиозных противников во имя веротерпимой и добродетельной монархии.

Мы не знаем, было ли это обсуждение предано гласности с согласия главного заинтересованного лица, но можно не сомневаться, что оно было недоброжелательно принято общественностью. Аргументы Феррье показались опасным святотатством. По словам Мезере, Генрих рассердился на Морнея. Ардуен де Перефикс позже напишет: «Гугеноты были столь тщеславны, что опубликовали беседы короля с герцогом д'Эперноном, дабы показать, что он тверд в своей вере, а возможно также, чтобы крепче его к ней привязать», давая понять, что Генрих находился под влиянием своего окружения.

В следующем году мнение Генриха нашло более официальное выражение в письме к Генриху III от 10 июля 1585 г.: «Протест короля Наваррского против {237} клеветы в его адрес со стороны лигистов». Генрих считает необходимым вернуться к вопросу своей веры, чтобы ответить на беспокойство, вызванное «Письмом из Нерака». В этом послании он излагает свое кредо. «Он уповает только на христианскую религию... непреложным правилом которой считает слово Божье, содержащееся в Ветхом и Новом Завете». Он верит в католическую церковь. В его устах слово «католическая» явно приобретает свой первоначальный смысл «всеобщая», но оно звучит также как термин религиозной доктрины, получившей распространение во второй половине XVI века.

Беседы с д'Эперноном, по-видимому, касались и других вопросов: относительно намерений короля Наваррского, если он откажется отречься, о ситуации на Юге, где приближался срок возвращения укрепленных городов. У Генриха III было там много врагов, и прежде всего Дамвиль, ставший герцогом Монморанси после смерти своего старшего брата, Генрих III боялся также фанатизма Конде, как и того, что католическая Лига расширит свое влияние на Юге. Он скорее предпочитал видеть крепости в руках своего зятя, чем в руках лигистов.

Но был и другой общий враг — Филипп II. Он неустанно продолжал свою борьбу с врагами католицизма. Организовав крестовый поход против Лютера, Кальвина и турок, упрямый ревнитель веры неосмотрительно ослабил военный потенциал Испании. Мадрид готовил также морскую операцию, целью которой было вторжение в Англию. В гаванях атлантического побережья Великая Армада заканчивала свое оснащение и готовилась выйти в море. Блокада Франции продолжалась. Испания подрывала страну {238} также и изнутри. С 1581 года герцог Гиз регулярно упоминается в депешах под псевдонимом: «Предупредите Геракла, чтобы он был осторожен в религиозных делах, не следует доверять ни Генриху III, ни Генриху Наваррскому». Лотарингский принц получил от испанского короля 10000 экю в 1582 г., 30000 — в 1583 г., 12000 — в 1584 и 400000 — в 1585 г., когда началась война Лиги.

 

Рождение Лиги

Первая Лига возникла в 1576 г. как защитная реакция католиков на уступки гугенотам, допущенные в те времена. Генрих III одобрил это движение, которое на следующий год получило название «Союз принцев, сеньоров, дворянства, духовенства и третьего сословия». Но в 1584 г. ситуация резко изменилась, общественное мнение больше не стеснялось высказываться против короля и наследника-еретика. Вторая Лига была более грозным противником, чем первая.

Она зародилась в Париже. Как и другие города, Париж участвовал в движении 1576 г., нашедшем своих приверженцев в основном среди крупной буржуазии. В конце 1584 г. в столице возник «Великий страх», вселяя смятение в души населения. Когда д'Эпернон уехал в Гасконь, прошел слух, что он повез Генриху Наваррскому 200000 экю для оснащения армии. Опасались Варфоломеевской ночи для католиков. Священники выступили единым фронтом против беарнского дьявола с резкими речами, возбуждающими толпу. Историки зачастую изображали Лигу слишком карикатурно, акцентируя черты, {239} которыми ее наделяли ее современники — Л'Этуаль, де Ту, Питу, Леруа и др., вышедшие из судейского сословия и склонные высмеивать всякие проявления демагогии и популизма. Впрочем, свидетельства этих людей позволяют нам лучше понять устремления отчаявшихся парижан.

Для них католическая религия была наивысшей ценностью и единственной законной опорой монархии лилий. Организаторы второй Лиги были добродетельными и серьезными людьми с основательным классическим и религиозным образованием и принадлежали к зажиточной буржуазии. В первую очередь ее инициатор, Шарль Отман, сеньор де Рошблон, сборщик налогов на службе у епископа Парижского. Испуганный поднимающейся бурей и бессилием перед ней короля, он поделился своими страхами с двумя священниками, Жаном Прево и Жаном Буше. Они будут занимать ведущее положение вплоть до агонии Лиги. Первый был викарием епископа и деканом богословского факультета, большим эрудитом, человеком мягким и благочестивым. Второй был величайшим проповедником того времени, доктором теологии, ректором Университета, блестящим полемистом. Ему не было и тридцати лет, когда он стал духовным отцом движения. С ними Лига приобрела свой истинный характер: теология и слово. Университет и церковь. Это был мир левого берега Сены, где под сенью приходских колоколен жили монахи, студенты и высшее судейское дворянство. Сверх того, Буше принадлежал к одной из самых знаменитых парижских семей, он был родственником де Ту, Бюде и Бриссонов. К этим трем заговорщикам присоединился четвертый, Матье де Лонгуа. Вчетвером {240} они основали настоящее тайное общество, политическую организацию, предназначенную сформировать общественное мнение, и состоящую только из «порядочных людей» — адвокатов, прокуроров и теологов, тщательно отобранных отцами-основателями. Небольшой совет из 9-10 человек тайно собирался в доме то у одного, то у другого. Ла Рошблон сохранил руководящее положение и распоряжался финансами, но вскоре выделились еще два активиста, Марто де Ла Шапель и Жан Леклерк. Заговорщиков связывала клятва. Позже движение распространилось на все слои населения. В начале 1585 г. у него была своя казна, свои отряды вооруженных ремесленников и рабочих. Связной агент Амелин создавал параллельные движения в соседних городах — Шартре, Орлеане, Блуа, Туре и поддерживал контакты между местными комитетами и центральным.

Основное ядро движения составляли буржуа, чиновники и все, кто хотел занять видное положение; это были люди, одинаково гордящиеся своими знаниями, традициями, городскими свободами, которые они защищали от власти. Дворяне и принцы туда не имели доступа, так как дворяне пользовались среди них дурной репутацией. Тем не менее эти люди, так стремившиеся к коллегиальному руководству и не желающие видеть нового Этьена Марселя, восприняли популярность герцога Гиза как силу, которую нельзя игнорировать. К тому же, бывшие в курсе всего лотарингцы вскоре дали о себе знать. С Меченым был установлен контакт с целью организации совместного сопротивления. Был назначен связной — Франсуа де Рошролль, сеньор де Менвиль. Тогда и обозначились первые изменения. Гиз способствовал вхождению в штаб {241} движения плеяды высокопоставленных лиц, членов, независимых судов, которые существенно изменили его состав. Сам он взял на себя руководство военными действиями и переговорами с Испанией и Савойей.

Гизы не нуждались в парижанах, чтобы вести собственную политику. В духе местных лиг 1576 года они объединили своих кузенов и представителей католического дворянства в «Лигу и союз общих сил и средств». Оба движения слились 31 декабря 1584 года в замке Жуенвилль. Гиз и Майенн договорились с Менвилем, который представлял также кардинала Бурбонского, и с двумя испанцами, послом де Таксисом и шпионом Филиппа II Хуаном Морео. Соглашение, подписанное 15 января 1585 г., было свидетельством о рождении «Святой оборонительной и наступательной Лиги». Одобренное Филиппом II, оно документально подтвердило господство Испании в сфере французской политики и признало наследником трона кардинала Бурбонского. Если он унаследует Генриху III, хотя он и был старше последнего на тридцать лет, то должен будет ратифицировать Шато-Камбрезийский договор и вменить в обязанность соблюдение единой религии. Французы отдадут Камбре испанцам, помогут им завоевать Нидерланды, признают главенство испанского штандарта на всех морях и расторгнут союз с турками. Субсидия в 600000 экю, регулярно выплачиваемая Филиппом II во время военных действий, будет снова выплачиваться при восшествии на трон Карла X (кардинала Бурбонского). Оставалось только устранить Генриха III.

Король искал способы для противостояния этому движению. Он принял английского посла, который {242} хотел склонить его к вторжению в Нидерланды, ожидалось прибытие депутатов Генеральных Штатов тех же Нидерландов, намеревавшихся предложить ему секулярную власть над страной. Несмотря на яростные протесты испанского посла, Генрих III сначала объявил о своем решении благосклонно принять их, но в последний момент, 19 марта, дрогнул и отказался от их предложения. Горизонт внезапно заволокло тучами. 4000 наемников и 6000 швейцарцев готовились войти во Францию по призыву перешедшей в наступление Лиги. Герцог Омальский занял Дуллан, Гиз — Туль и Верден, пересек Шампань и обосновался в Шалоне. В руках лигистов оказались Мезьер, Дижон, Орлеан, Лион. Попытка на Юге потерпела неудачу: герцог Неверский в апреле захватил Марсель, но город освободился своими силами с криками «Да здравствует король!». Редкий возглас по тем временам.

 

Осуждение гугенотского претендента

Почувствовав свою силу, Гизы, державшие до этого в тайне Жуенвилльское соглашение, 31 марта открыто объявили о своем решении. Это произошло в Перонне, колыбели первой Лиги, и манифест подписал кардинал Бурбонский: «Мы, Карл Бурбонский, первый принц крови...» Претендент обрушился с обвинениями в адрес протестантского союза, заключенного Сегюром за границей, в адрес наступательной коалиции, которая погубит католиков Франции, в адрес гугенотов, до сих пор не вернувших крепости, в адрес фаворитов Генриха III, которые грабили казну и лишили принцев их роли советчиков, принадлежавшей {243} им по праву рождения. Он пообещал восстановить единую религию, вернуть дворянству «его честь и свободы», освободить народ от новых податей, употреблять средства от них только на нужды короля и королевства и, наконец, собирать Генеральные штаты каждые три года. Это была настоящая предвыборная программа, удовлетворявшая все требования как дворянства, так и простонародья. Кардинал заканчивал угрозой своему племяннику и сопернику: «Подданные не обязаны признавать и поддерживать правление принца-вероотступника, отрекшегося от католической веры».

Все стихии решительно ополчились против Генриха III. Его мать отправилась в Эперней вести переговоры с Гизами и кардиналом Бурбонским. 20 июля 1585 г. было заключено соглашение, а 7 июля — Немурский мирный договор. Это был оборонительный союз против Беарнца. Король стал во главе Лиги, чтобы не пасть ее жертвой. 18 июля эдикт был зарегистрирован при молчаливом неодобрении Парламента. Король Наваррский был лишен права наследования, протестантская религия была запрещена, ее приверженцы приговорены к ссылке, а их имущество переходило к их католическим наследникам. К Беарнцу была послана делегация с требованием отречься от протестантства.

Гражданского осуждения было недостаточно, следовало добиться осуждения папы. Научившись на склоне лет воздерживаться от опрометчивых поступков, Григорий XIII отказался удовлетворить пожелания лигистов. После его смерти на папский престол был избран гневливый старец, Сикст V. Посланный Лигой иезуит Матье без труда убедил его «обнажить {244} меч мести». 9 сентября 1585 г. папская булла торжественно обличила короля Наваррского и принца Конде как врагов Бога и религии. Генрих лишался своих суверенных владений, своего «так называемого Наваррского королевства». У него отнимались все права, звания и домены. Экспроприация распространялась на его потомков, а все его слуги освобождались от вассальной клятвы. Булла была немедленно переведена и напечатана в Париже. Проповедники рукоплескали, но Парижский Парламент посчитал, что папа зашел слишком далеко, и выразил свой протест. Как сказал Пьер де л'Этуаль, Сикст V «превратил свой пастырский посох в пылающий факел».

 

Стремление выжить

Уже год Генрих Наваррский прилагал все усилия наладить контакты со своим шурином. Дважды он посылал Морнея в Париж. В начале 1584 г. ловкий дипломат вырвал у Генриха III разрешение собрать протестантскую ассамблею в Монтобане, убедив его, что она восстановит порядок в Лангедоке. Собравшиеся 15 августа депутаты, наоборот, составили жалобы на королевскую администрацию и решили, что нужно «пасть в ноги королю» и попросить его оставить за гугенотами крепости еще на три года. Осенью Морней опять отправился в Париж со списком требований. Удивительная вещь, но он опять выиграл дело, и 10 декабря 1584 г. король, к великому изумлению кардинала Бурбонского, продлил срок прав на крепости на один-два года.

Когда начались активные действия Лиги, переписка двух королей по-прежнему «оставалась {245} сердечной». В марте Генрих III послал Беарнцу предупреждение, продиктованное дружескими чувствами: «Несмотря на все усилия, я не смог помешать злым намерениям герцога Гиза. Он вооружился. Будьте начеку». В начале апреля король еще сопротивлялся, он послал маршала д'Омона изгнать лигистов из Орлеана, назначил герцога Монпансье наместником в Пуату, поручил Жуайезу охранять Нормандию от герцогов Омальского и Эльбефа. Из Гаскони один за одним выезжали курьеры, чтобы убедить советников короля и предостеречь их от интриг Испании. Другие отправились за помощью в Лондон, Эдинбург и Швейцарию.

29 мая Генрих собрал протестантских вождей в Гитри. Тюренн, которого раньше обвиняли в чрезмерно воинственных настроениях, теперь советовал погодить, но другие возражали: «Если вы вооружитесь, король будет нас уважать; уважая нас, он нас позовет, а объединившись с ним, мы свернем шею врагу». 10 июня из Бержерака король Наваррский предпринимает новую попытку, он пишет «Декларацию», где отрицает обвинения Лиги в том, что он еретик, вероотступник, гонитель церкви и нарушитель спокойствия государства. Он просит Генриха III прочесть эту защитительную речь от начала до конца и снова желает своему шурину «от всего сердца долгой, счастливой жизни», заявляя, что никогда не основывал свои действия в надежде на его смерть, «что было бы преступлением против природы и нравственности». В то же время Морней распространил свое «Предупреждение Франции», где разоблачал сговор Гизов с Испанией и их нелепые претензии на происхождение от Карла Великого... или даже от Меровингов. {246}

10 июня Беарнец просит Генриха III напечатать свою «Декларацию». Он не знал, что ее текст уже опубликован «с согласия и по распоряжению короля». Но было уже поздно. Через три дня Генрих узнал правду, то есть о том, что Немурский мирный договор подписан. Король пожертвовал им, Франция разделилась надвое, он был лишен прав и осужден. Новость поразила его, как удар грома. Позже он скажет: «Дурные предчувствия бедствий моей страны были такими тягостными, что у меня наполовину поседели усы».

К тому же Лига была не только у его дверей, но и в его постели, Маргарита, в отчаянии от потери доверия мужа и сжигаемая ненавистью к Генриху III, обратила свои взоры к Гизам. Лига могла предоставить свергнутой королеве некую политическую роль. Встреча супругов в Нераке не имела будущего. Генрих возобновил свои бешеные скачки между По и Ажетмо, чтобы увидеться с Коризандой, в перерывах между ними он иногда заходил поприветствовать жену. После воссоединения супруги спали вместе только одну ночь, как замечает Пьер де л'Этуаль. Марго в письмах к матери жалуется, что муж держит ее в нужде, что у нее «нет средств даже на скудную пищу» Слухи о попытке отравления Генриха слугой его жены, а потом самой Маргариты Коризандой бродили по дворцу и делали наваррскую чету предметом пересудов и насмешек.

Маргарита созрела для самостоятельных действий, получив к тому же 50 000 экю, которые попросил для нее у Филиппа II Генрих Гиз. По случаю Пасхи ей разрешили вернуться в Ажан. Сразу же после прибытия она вызвала своих фаворитов, Жана и {247} Маргариту де Дюра. Она мечтала о роли французской Беллоны и начала вооружать жителей Ажана. Были восстановлены фортификационные сооружения города, приступили к строительству цитадели. Маргарита, набрав тридцать полков, атаковала Тоннаяс и Вилльнеф-д'Ажан. Разъяренный Генрих III приказал маршалу Матиньону двинуться на город, но до его прибытия жители Ажана восстали против Маргариты и изгнали ее. Она бежала 25 сентября со своим новым любовником, Франсуа-Робером де Линьераком. Бегство, начатое на коне за спиной у Линьерака, закончилось в замке Юссон. Политическая карьера Маргариты не состоялась. Безумная ажанская эпопея послужила прелюдией к разводу короля Наваррского. {248}