Генрих IV

Баблон Жан-Пьер

Глава вторая. Война в Пуату. 1585 - 1587

 

 

Разочарование было полным и жестоким. Обнадежив своего зятя, что они могут объединить свои усилия против подрывной деятельности католиков, Генрих III в конечном итоге бросил его на произвол судьбы. Несчастья пробудили в Беарнце дремлющие силы короля-рыцаря. Поскольку лишение наследственных прав было для него личным оскорблением, почему бы не вызвать обидчика на поединок и не уладить ссору один на один с оружием в руках? Гизу был послан вызов, чтобы положить конец распре «с оружием, обычным для рыцаря». Герцог Гиз отклонил этот вызов, извлеченный из глубины веков, ответив, что это отнюдь не личная ссора. Впрочем, Генрих знал, что делает, и его рыцарственный жест, возможно, был всего лишь пропагандистским ходом.

Его переполняла горечь. Но его душевный кризис укрепил позиции самой непримиримой части гугенотов, они разрушили его умеренные планы и {249} дезавуировали его заявления о преданности французскому королю. Они заставят Генриха призвать иностранные войска, что внушало ему отвращение. Снова стечение обстоятельств сделало из него мятежника.

 

Возобновление войны по-гугенотски

Коризанда не переставала подстрекать его перейти в наступление: «Не позволяйте выхватить у вас из рук хлеб (славу перейти в наступление первым), ибо нельзя допустить, чтобы младший (Конде) лишил преимуществ старшего. Я бесконечно страдаю, видя вас в нерешительности, не знающего, кто вам друг, а кто враг. Когда узнаете, сообщите мне об этом, а также о том, что вы решили». И через несколько дней: «Я очень рада узнать, что вы начали остерегаться. Разумеется, у вас больше преданных людей, чем вы думаете. Не забывайте того, что может послужить вашей безопасности и вашему величию, и если вы будете вынуждены подвергать себя опасности, покажите слугам и врагам свое уверенное и мужественное лицо. Это поможет тем, кто вас любит, стать еще более преданным, а тех, кто хочет вам повредить, заставит хорошенько, подумать, прежде чем напасть на человека, которого не в силах испугать даже сама смерть. Вы для меня дороже всех на свете. Проявите же себя еще более достойным дружбы той, которая никого не ценит и не уважает больше, чем вас». Когда Коризанда писала эти строки, она прекрасно знала, что подталкивает его к участи, которая неизбежно их разлучит. В 1585 г. состоялись их последние многодневные встречи. Как Химена, она хочет видеть его еще более доблестным, помогает ему деньгами. Однажды она приказала выпрячь из своей кареты лошадей {250} для того, чтоб они тащили пушку, предназначенную для защиты Мон-де-Марсана.

Морней тоже старается всячески выказать ему свою преданность: «Этот принц не рожден, чтобы предаваться отчаянию, — писал он Монтеню еще в 1533 г. — и он всегда будет снимать свой плащ под ветром Юга, а не Севера, вы знаете истории Плутарха». Еще никогда ему не были так необходимы вызубренные в детстве истории о героях античности. Пусть король «выберет достойную его цель, — пишет Морней, — которой и посвятит свою жизнь. Ибо моряку, не имеющему цели, не поможет никакой попутный ветер, а тому, кто ее имеет, любой ветер помогает и сокращает путь, даже самый трудный и опасный». Распоряжаться собой и своей жизнью, принять решение, не отступать от него, навязать его своим друзьям, рисковать собой на передовой линии сражения, чтобы вырвать победу. «Или победить, или умереть».

Генрих ответил на буллу Сикста V манифестом, вывешенным на всех перекрестках, в котором он обращался к королю Франции с обжалованием приговора и требовал вселенского церковного собора. Были направлены депеши принцам крови и иностранным государям. В них он призывал признать в начинающейся войне борьбу законного престолонаследника против возмутителей общественного порядка. Первая поездка Сегюра по Европе, продолжавшаяся более полутора лет, не принесла удовлетворительных результатов. Немецкие принцы, опасаясь дать предлог императору отменить Аугсбургский договор, даже не посмели принять взнос в 500000 экю, которые Генрих собрал, продав некоторые из своих владений, для жалованья наемникам. Сегюр {251} отправился в Англию, чтобы попросить у Елизаветы аванс в 200000 экю для этих же целей. Затем он опять вернулся на континент, чтобы убедить немецких принцев, потом швейцарские кантоны и скандинавских государей. «Наберите как можно больше рейтаров, пригласите лучших и самых опытных полковников и капитанов; начинайте набирать вторую армию с помощью короля Дании и христианских принцев, которые заинтересованы в успехе нашей войны, важной для всего христианского мира. Сделайте так, чтобы герцог Казимир принял на себя командование иностранной армией».

Укомплектование этой армии было делом долгим. А пока король Наваррский оставался со своим малочисленным контингентом верных сторонников, которые собирались для отдельной операции и расходились после ее окончания, тогда как ему противостояли войска Лиги, насчитывающие от 30000 до 40000 солдат, и королевские войска численностью в 30000 голов. Нерегулярно выплачиваемое жалованье и операции местного значения — таковы были особенности «войны по-гугенотски», делавшие невозможным продолжительное наступление.

В создавшихся условия поддержка Лангедока была жизненно необходимой, поэтому следовало срочно уладить возникшие накануне разногласия с Монморанси, что и было сделано в начале августа на военном совете. Король Наваррский, Конде и Монморанси опубликовали совместное «Заявление и протест по поводу мира, заключенного с Лотарингцами вождями и главными зачинщиками Лиги, созданной во вред французскому королевскому дому». Заглавие сохраняет видимость верности короне, враг — это Лотарингский {252} дом, жертва — французский королевский дом, то есть как Генрих III, так и Бурбоны.

На самом же деле защитные рефлексы гугенотской партии уже дали о себе знать. В Дофине Ледигьер созвал депутатов из провинций и укрепил свои позиции благодаря местному дворянству, которое поставило ему 600 кавалеристов и 2500 пехотинцев. 23 июня был взят приступом город Шорж, в июле — крепость Ди, в августе — Монтелимар, в ноябре — Амбрен. Сам Генрих проявлял меньшую активность, он довольствовался тем, что потеснил три полка, вооруженные его женой, и вел переговоры с Маршалом Матиньоном с целью сохранить спокойствие на Юго-Западе.

Было нетрудно догадаться, что фронт будет не в Гиени, а севернее, на границе с провинциями лигистов. После непродолжительного похода герцога Монпансье, посланного Генрихом III для поддержания порядка, герцог Меркер и его бретонские лигисты заняли Пуату. Протестантский штаб послал д'Обинье и Могомери на помощь тем, кто оказывал сопротивление в Сентонже: Конде, Ла Рошфуко и виконту де Рогану. Конде потеснил Меркера у Вонтене и вынудил его отступить за Луару, затем начал осаду Бруажа. Если бы гугенотам удалось восстановить сентонжский коридор, они смогли бы перенести военные действия на католические провинции Луары и соединиться с большой немецкой армией, когда она подойдет.

Имея в виду эту перспективу, Конде уговорил сеньора де Рошмора взять неожиданной атакой Анжерский замок. Операция началась в конце сентября, но так неудачно, что ее организатор вскоре был блокирован с шестнадцатью солдатами в замке жителями {253} города, которые решительно не хотели отдать Анжер гугенотам. Наместник Анжу Генрих де Жуайез получил приказ освободить замок. Хотя дело было явно проиграно, Конде продолжал упорствовать. Он решил выйти на помощь Анжеру, но когда он подошел к городу, все уже было кончено, Рошмор был убит, а его войска капитулировали. После нескольких небольших столкновений он отступил на Север к Бофор-ан-Валле, где Клермон д'Амбуаз набрал 600 солдат, но вынужден был вернуться назад, опасаясь быть окруженным королевскими войсками, продвигающимися к Пуату. Отступление закончилось бегством. Принц распустил свои войска и с большим трудом добрался до побережья Нормандии.

Известие о неудачном предприятии Конде, повлекшем снятие осады Бруажа, быстро дошло до ставки Беарнца, где открыто насмехались над Конде, и его репутации был нанесен серьезный урон.

Между тем Генрих III решил возложить бремя войны на тех, кто ему ее навязал, 11 августа он потребовал от органов государственного управления взять на себя финансовые расходы. Советчики должны были стать плательщиками. Он оценил расходы на войну в 400000 экю в месяц. 200000 он брал на себя, а остальные 200000 должен платить город Париж на месячное содержание трех армий. Духовенство, «поскольку это: священная война», должно продать часть своей собственности, а члены Парламента должны пожертвовать своим жалованьем ради правого дела. Когда все возмутились, король гневно ответил: «Нужно было слушать меня и сохранять мир, а не принимать решение о войне, сидя в лавке или торча на клиросе. Я очень боюсь, что уничтожая проповедь, мы {254} подвергаем опасности мессу. Что касается остального, то речь идет о деле, а не о словах». Проводя политику «чем хуже, тем лучше», он ужесточил гонения на гугенотов, издав 7 октября эдикт, который предписывал переменить веру в двухнедельный срок. 30 ноября Генрих Наваррский ответил приказом конфисковать собственность лигистов.

 

Монтобанский манифест

Внешне это все еще была война проповеди и мессы, но на самом деле решалась судьба монархического государства. Лига теперь подвергалась сильному натиску просвещенной буржуазии и приходского духовенства, «Революция приходских священников» грозила смести одним ударом не только царствующего короля, но и передающийся по наследству трон. Гугеноты же, наоборот, были склонны отказаться от своих республиканских настроений, чтобы сплотиться вокруг своего наваррского «защитника». Они хотели обеспечить победу традиционным монархическим путем с помощью «объединенных католиков», не одобряющих Лигу. Для этого гугенотам было достаточно сослаться на слова человека с непререкаемым авторитетом — на самого Кальвина: «Всякая власть от Бога. Нужно повиноваться государям, даже неверным и язычникам, ибо они помазанники Божьи».

Если никто не сказал ни слова в защиту Генриха III, то Морней с присущим ему красноречием взялся защищать своего короля. Как единственный наследник короны, только Генрих Бурбонский способен спасти государство. Королевство уже является его собственностью, он готов приложить все свои силы, чтобы {255} сохранить или восстановить традиционные монархические ценности. И что бы там ни говорили о ереси, Генрих — христианский принц, остальное — всего лишь разногласия, которые касаются теологов. «Предвыборная кампания» началась четырьмя манифестами, выпущенными в один и тот же день в Монтобане.

В них Генрих упрекал духовенство в поддержке Лиги и в подстрекательстве мятежников и честолюбцев, губящих бедный невинный народ. Дворянству он напоминал, что оно по рождению причастно к делам государства и должно хранить силы для отпора чужеземцам, которые рвутся им управлять. Третьему сословию он обещал мир и спокойствие. Агитаторы, разосланные по городам и весям, обещали устранить злоупотребления, уменьшить налоги, вернуть золотой век Людовика XII, отца народа. «Молитесь Богу, господа, чтобы он своим судом отличил тех, кто хочет счастья или несчастья этого государства, бедствия или общественного процветания...»

Наконец, к городу Парижу обратился Морней, потому что «он — зеркало королевства», и настаивал на необходимости национального единения против итальянцев королевы-матери, разоряющих страну, против кровожадных Лотарингцев с их непомерными претензиями, против ненавистных испанцев и их интриг. А вокруг кого должно происходить это единение настоящих французов? Вокруг Генриха Наваррского, французского, христианского принца.

Имея такую поддержку, Генрих заговорил властным, покровительственным тоном, подобающим его новой роли. В апреле он пишет наместнику провинции Ниверне, который ему не подчинялся: «Меня {256} уведомили, что вы обходитесь с такой умеренностью и мягкостью с подданными моего сеньора, короля как одной, так и другой религии, что я решил написать вам это письмо, чтобы засвидетельствовать свое удовлетворение». Старейшины гугенотской партии одобряли такое поведение. Ле Ну пишет Морнею из Женевы: «Наш король становится все более добродетельным и богобоязненным... Будьте для него Сенекой и Бурром в одном лице, чтобы мы увидели в нем Тита. Но боюсь, что прежде ему следует в некоторых делах сыграть Цезаря».

 

Возвращение в Сентонж

И действительно, пришло время изобразить цезаря и надеть пуленепробиваемую кирасу, шлем, наручи и латные рукавицы, за которые он заплатил своему оружейнику 106 ливров. Маршал Матиньон продемонстрировал в Гиени достойную похвалы выжидательную политику: он не соединился с Майенном после неудачи Конде, не воспрепятствовал Тюренну взять в ноябре 1585 г. Туль. Однако для приличия следовало угодить лигистам, возмущавшимся этими проволочками, и он перешел Гаронну и приблизился к Нераку. Генрих находился там с 350 кавалеристами и 2000 аркебузиров, он позволил маршалу беспрепятственно расставить войско в полях и виноградниках по обеим сторонам дороги, потом приказал части всадников и аркебузиров осторожно пробраться в оборонительный ров у стен города, тогда как сам он во главе 40 солдат выскочил на передовую линию для отвлекающего маневра. Но Матиньон не вчера родился, он разделил войско, чтобы {257} окружить неприятеля, дал королю Наваррскому погеройствовать под выстрелами аркебуз, потом удалился. Генрих догнал его, когда тот осаждал Касте-ан-Дорт, и вынудил в беспорядке отступить.

Закончив эту молниеносную операцию, Генрих оставил войска и помчался в Беарн. Рони и д'Обинье преисполнились праведным негодованием. Он проделал это только для того, чтобы увидеть Коризанду, а ведь Майенн-то уже приближается! Но Генрих знал, что делает: «Господин де Майенн не настолько неучтив, чтобы помешать мне прогуляться по Гиени». Майенн никогда не торопился. Кроме того, Беарнец не очень рассчитывал на свою маленькую армию, готовую разойтись после первого же сражения. Наконец, его присутствие было необходимо в Беарне, где Лига завоевывала позиции. Нужно было также укрепить обороноспособность крепости. Екатерина Бурбонская и Коризанда для большей безопасности укрылись в крепости Наварранкс. Генрих укрепил По и Совтерр, произвел смотр своей артиллерии и запасов пороха и, оседлав коня, помчался на Север.

При выезде из Беарна враги расставили ему ловушку, которая едва не стала для него роковой. Католики призвали к мятежу, когда он 12 марта во весь опор скакал через город. 14 марта он был в Нераке*) и оценил масштабы надвигающейся опасности. Матиньон не спешил его атаковать, но подоспевший Майенн не собирался его щадить. Обе королевские армии соединились в Бордо и заняли берега Гаронны. «Они обложили меня, как зверя, и думают завлечь в свои сети. Но я хочу проскользнуть меж ними, даже если придется сделать это ползком». Подобные наспех набросанные {258} записки он рассылал друзьям, чтобы призвать их на помощь.

Объявив, что едет в Лектур, на Юго-Запад, он прорвался на Северо-Восток с сотней кавалеристов и сотней аркебузиров и свернул на Дамазан. Потом оставил свой отряд, взяв с собой только 20 дворян и 20 своих личных гвардейцев, и прошмыгнул по проселочным дорогам, где он неоднократно охотился. Три часа сна в Комоне, потом ночная переправа через Гаронну и стремительная скачка через вражеские кордоны до Марманда. Утром 17 марта он был в Сен-Фуа, где к нему присоединилась его свита. Он был спасен.

Правда, среди его врагов не было согласия. Осторожный Матиньон отказался участвовать в общей кампании с Майенном, который только и грезил, что о победах. Его не получавшее жалованье и ненавидимое населением войско было неспособно к крупномасштабным операциям. Волоча из города в город несколько пушек, он взял Касте, Сент-Базей и Кастильон, жалкие «хибарки», где он поживился «парой голодных крыс и летучих мышей». Между тем Генрих продолжал бегство на Север. 2 апреля он прибыл в Бержерак, оттуда поскакал в Сентонж, так как пришло время перенести войну во Францию его врагов, «в их утробу», выйти из Гиени, где он оставил Тюренна, восстановить силы в Ла Рошели и двинуться к Луаре. Конде после бегства вернулся в Сентонж с небольшим английским флотом, но его кузен не собирался доверять ему руководство операциями. Принц доказал, что не был хорошим стратегом.

Генрих III, чтобы ответить на нарекания лигистов, согласился начать новое наступление. Были сформированы {259} три армии, две из них поручены его миньонам, «герцогам». Жуайез в июне вышел в направлении Лангедока, а д'Эпернон — Прованса. Третья, самая большая, королевская армия под командованием маршала Бирона имела задачу занять Сентонж.

Прибыв 2 июня в Ла Рошель, Генрих обнаружил, что гугеноты разошлись во мнениях по поводу дальнейших действий. Неприятель угрожал крепости Маран в северной части города. Изолированный остров среди онисских болот, она была одновременно и защитой и угрозой для ларошельцев. Они хотели разрушить цитадель, чтобы она не стала опорным пунктом для врага, но местная знать, боявшаяся ответных разрушений королевскими войсками ее замков, воспротивилась этому плану. Столкнулись две концепции ведения войны: с одной стороны, защита города, в которой была заинтересована республиканская община, с другой — война замков, соблюдавшая интересы дворянства. Но времени для размышлений не было, так как приближался Бирон. Генрих отправился в крепость Маран и усилил ее средства защиты. Поскольку ларошельцы не торопились с подкреплением, он ввел туда войска, завез продовольствие и поднял боевой дух жителей. Похоже, король Наваррский в первый раз заинтересовался тактикой защиты крепости, чертежами ее оборонительных сооружений, бастионов и рвов. Рони проявил там свои инженерные знания. Из Ла Рошели привезли на повозке большую кулеврину, фамильярно прозванную «Пугало для Майенна», она хорошо сослужила свою службу. Когда 10 июля маршал появился перед крепостью, он сразу же натолкнулся на яростное сопротивление ее защитников. Целый месяц его голодная, больная {260} и искусанная комарами армия истощала силы в безуспешной осаде. В довершение всего Генрих перехватил обоз с 5000–6000 ливрами жалованья для солдат. После этого Бирон вынужден был подписать перемирие.

Во время осады Марана Генрих не забывал Коризанду. Это не значит, что он был ей верен, но стоит ли требовать от него невозможного? В Ла Рошели он ухаживал за дочерью адвоката, Эстер Эмбер, которая вскоре забеременела, но Коризанда оставалась его единственной надежной подругой: «Я ни на минуту не забываю о своем малыше». Она была также полезным информатором. Благодаря ее сообщениям о положении в Беарне Генрих мог руководить деятельностью своей сестры Екатерины.

В Париже общественность все больше приходила в негодование. Военные действия не приносили никаких результатов, короля обвиняли в сговоре с гугенотами. Гиз провел в столице три месяца, чтобы уяснить настроение жителей, и 26 апреля он вырвал у короля приказ продать собственность гугенотов для финансирования войск, но этого оказалось недостаточно, и король прибегнул к продаже новых должностей, специально созданных по этому случаю. Регистрация «налоговых эдиктов» вызвала неудовольствие Парламента, после чего измученный Генрих III покинул столицу под тем предлогом, что в Лионе ему будет удобнее следить за военными операциями герцогов.

Первый результат был не блестящим. Жуайез встретил в Жеводане неожиданное сопротивление. В отместку он захватил несколько крепостей, которые его солдаты разграбили и подожгли, тогда как {261} гугеноты, в свою очередь, взяли Сен-Пон и Лодев. Что касается Майенна, то он не смог скрыть своего разочарования. В своих мемуарах «Путешествие по Гиени», дающих несколько приукрашенную версию событий, он пытается объяснить свою неудачу эгоистическим поведением Матиньона и беспечностью Генриха III.

Понимая, что ему не устоять против королевских войск, Генрих решил обратиться к загранице. Он знал, как французы ненавидят немецких рейтаров, вооруженных пистолетами, и еще больше оснащенных холодным оружием ландскехтов, опустошавших страну и отбиравших все подчистую: урожай, скот, сельскохозяйственные орудия. Но он также знал, что без их помощи он не выстоит. «Торопитесь, торопитесь, торопитесь, — нетерпеливо пишет он Сегюру, вербовавшего наемников в Саксонии, — преодолейте все трудности, промедление нас погубит».

На восточной границе герцог Гиз готовился преградить путь наемникам, он укрепил свои позиции, отобрав у своего союзника, герцога Бульонского, города Рояруа и Рокур. Герцог Омальский взял Доллан, Ле Кротуа и попытался захватить Булонь, чей порт мог послужить базой для Армады. Собравшиеся в аббатстве Уркам лигистские принцы сплотили свои ряды вокруг кардинала Гиза и решили, если понадобится, не повиноваться Генриху III.

 

Новая игра королевы-матери

Возникшие обстоятельства внушили Екатерине Медичи страх перед лигистами и желание договориться с зятем. Из Шенонсо, куда она отправилась, чтобы {262} быть к нему ближе, королева-мать сделала ему кое-какие авансы. Он же хорошо знал, что королевская казна пуста, что Генрих III не сможет вести войну в одиночку, что вся страна страдает от голода из-за неурожайного лета. «Почти по всей Франции, — писал Л'Этуаль, — умирающие с голоду люди ходят группами по полям, собирают недозревшие колосья и тут же жуют их, чтобы хоть как-то утолить голод». Толпы нищих наводнили улицы Парижа. Учитывая все это, хоть Генрих и согласился 10 августа на переговоры, он не спешил их начинать, не найдя, кроме того, в предложениях Екатерины «никаких признаков доброй воли».

Решив преодолеть все препятствия. Екатерина пустилась в путь, несмотря на нездоровье и небезопасные дороги, и проникла в самое сердце протестантской страны, слезно увещевая зятя: «Я прошу вас не терзать меня проволочками и доказать, что вы испытываете желание меня видеть, как неоднократно говорили нашим посланцам». Она назначила встречу в Сен-Межсане и прождала его там две недели. «Он издевается надо мной». Генрих с превеликим удовольствием заставлял ее томиться, он мстил за свою мать. Наконец он согласился встретиться с ней в замке Сен-Брис. Он прибыл туда первым вместе с Конде и Ла Тремуйлем. Приехавшая вскоре старая дама заигрывает с ним, обнимает, щекочет своими толстыми пальцами. Может, она пытается нащупать, носит ли он под камзолом кольчугу? Генрих расстегивает камзол и показывает ей свою незащищенную грудь: «Мадам, это не в моих правилах».

Последующий за этим мольеровский диалог был не менее пикантным: «Ну что, сын мой, давайте {263} договоримся». — «За мной дело не станет, это как раз то, чего я желаю». — «Сначала скажите, каковы же ваши желания?» — «Мои желания, мадам, это желания Ваших Величеств». — «Оставим эти церемонии, скажите напрямую, чего вы просите». — «Мадам, я ничего не прошу и прибыл сюда только для того, чтобы получить ваши распоряжения». — «Нет, все же признайтесь без околичностей». — «Мадам, мне не в чем признаваться». Тогда Екатерина прибегает к колкостям, пытаясь его разозлить, потом снова обхаживает, журит, повествует о своих тяготах и огорчениях. «Мадам, эти тяготы вам нравятся и питают вас. Без них вы бы долго не прожили». — «В конце концов, наступил момент истины. Вы думали заполучить рейтаров, а у вас их нет», — сказала она ему. «Мадам, я здесь не для того, чтобы узнать об этом от вас». В заключение они договорились только о коротком перемирии, срок которого истекал через несколько дней, 6 января 1587 г.

Во всем этом нет ничего удивительного, так как, судя по переписке Екатерины и Генриха III, ни он, ни она не собирались идти на уступки. У старой сводни оставался единственный козырь, ее внучка, Кристина Лотарингская. Во время своего пребывания в Оверни Маргарита дала волю своему необузданному темпераменту. Недавно узнали, что в Юссоне она соблазнила своего тюремщика, приставленного к ней братом. Ее безнравственное поведение стало общеизвестным. Учитывая это, можно было расторгнуть брак короля Наваррского и женить его на Кристине. Генрих III воспротивился плану матери, он чтил брачные узы больше, чем сестра: «Я хочу, — писал он, — чтобы ее поместили в таком месте, где {264} муж мог бы ее видеть, когда захочет, чтобы попытаться завести детей». Главное заинтересованное лицо, по-видимому, и не подозревало ни об одном из этих прожектов, и с 18 декабря страсти начали накаляться. Екатерина глумилась над ним. «Сир, — сказал ему герцог Омальский, — вы только думаете, что вы вождь гугенотов. Ваша власть зависит от старейшин Ла Рошели, и без их распоряжения вам не получить ни одного денье». Д'Обинье передал нам его ответ: «Мы не занимаемся денежными делами, ибо среди нас нет итальянцев (сам герцог был из итальянского дома Гонзагов). Я делаю в Ла Рошели все, что хочу, а хочу я только то, что должен».

Гугенотам не терпелось взяться за оружие, они даже попытались захватить королеву-мать в надежде получить за нее большой выкуп. Из Ла Рошели, несмотря на сильный шторм, Генрих отплыл в Тальмон и взял город за четыре дня, потом занял несколько других городов. «Я две недели не спал в постели», после того как рисковал жизнью на передовой и собственноручно рыл траншеи. Он отослал Тюренна в Гасконь и со дня на день ждал немцев. Пришло время направиться к Луаре, но прежде он снова обратился ко всей стране (14 июля 1578 г.) с заявлением. Напомнив о том, что он смог одержать верх над четырьмя или пятью посланными против него армиями, он объявил о своем намерении освободить Францию от тирании Гизов и восстановить власть короля. Но прежде всего нужно было в этом убедить самого короля. Однако Генрих III был еще не готов порвать ради него с Лигой.