Когда королева-мать 26 марта 1587 года вернулась в Париж, обстановка там была очень тревожной. Ее сына час от часу все больше ненавидели и позорили, а священники продолжали неистовствовать. Провал переговоров в Сен-Брисе показал бессилие короля победить гугенотов как оружием, так и дипломатией. Он — бездарный человек или изменник. Склонились к первой гипотезе. Несмотря на свою католическую веру, которая была его единственным козырем, Генрих III был самым заурядным тираном, учитывая его сумасбродство и расточительность, слабости и эротические аномалии. Штаб Лиги, состоявший в большинстве из юристов второго эшелона, мечтавших добиться политической власти, с легкостью настроил против короля нищую и голодную парижскую чернь. В ее глазах он был своевольным властителем, сборщиком ненавистных налогов и поборником ереси. {266}

 

Политическая обстановка

Мнения в Счетной Палате и Парламенте разделились. Многие советники склонялись в пользу Лиги, которая казалась им единственно способной реформировать государство в соответствии с династическими или, скорее, олигархическими нормами, к каковым эти судейские давно уже стремились, но уличные беспорядки, кровожадность черни и неистовство проповедников возмущали самых знатных и зажиточных членов Парламента, склонных поддерживать власть и заведенный порядок. Пьер де Л'Этуаль и Жан-Огюст де Ту принадлежали к этой группе, верной монархии, несмотря на слабость короля, и именно их глазами мы видим это движение или, скорее, «эту революцию». У короля еще были союзники среди городских властей, хотя они не одобряли фискальной политики, разоряющей средний класс.

В королевском окружении тоже не было единства. Жуайез, в то время самый любимый из его миньонов, из личных амбиций склонялся в пользу Лиги. Вилльруа, один из главных министров, как и королева-мать, выступал за координацию усилий короля и Лиги. Другие, как, например, маркиз д'О, хотели держать короля в стороне от схватки, чтобы не нарушить ход придворных развлечений. Д'Эпернон не нападал на Бурбонов и советовал помириться с королем Наваррским. Если верить мемуарам маршала де Таванна, гугеноты даже пытались договориться с Гизами через Ла Ну, чтобы совместно выступить против Генриха III, но безуспешно. Генрих Гиз контролировал {267} часть территорий собственными силами. Агенты Лиги создавали в городах Севера местные комитеты. Гиз осадил Седан и Жамез, крепости, принадлежавшие герцогу Бульонскому, где укрепились пикардийские, лотарингские и шампанские гугеноты. Он не шел ни на какие сделки ни с королевой-матерью, ни с Генрихом III. Впрочем, было некогда спорить, так как приближались вражеские армии. Немцы сосредоточились на границе, а король Наваррский приближался к Луаре. С какой же стати защитник католической партии согласится ослабить свое положение только ради того, чтоб угодить королю? Он считал своей задачей остановить нашествие рейтаров и с этой целью сосредоточил свои войска в Шомонан-Бассиньи. Генрих III руководствовался другой логикой, логикой Макиавелли: использовать своих противников друг против друга. Гиз, как он думал, не выйдет невредимым из столкновения с немцами и швейцарцами. Лигист Жуайез отправится прощупать Беарнца. Что касается его самого, то он оставит за собой основную армию, ту, что стояла на Луаре. Как знать, быть может, судьба уготовит ему роль третейского судьи и в любом случае он останется недалеко от столицы, брожение которой его не на шутку тревожило.

 

Жуайез в Пуату

Жуайез знал, что благосклонность короля идет на убыль, и теперь тот предпочитает ему д'Эпернона. Он решил добиться признательности Генриха III другими средствами. Почему бы ему не стать во главе Лиги? Правда, для этого требовалась воинская {268} слава, но ее могла принести ему начинающаяся война. Он набрал четыре полка аркебузиров, всего 6000 человек, и 24 эскадрона кавалеристов, всего 2000. Сконцентрировав свое войско в Сомюре, в конце июня 1578 г. он двинулся в Пуату. Узнав об этом, его противник заранее насмехался над подвигами, которых можно было ожидать от этого надушенного франта, мишени всех скабрезных шуток, бичующих противоестественные наклонности короля и его друзей. Однако Генрих знал, что на поле битвы он не сможет без поддержки извне противостоять королевской армии.

Тогда он освободил перед Жуайезом пространство, оставив города, не имеющие стратегического значения, а самые важные обеспечив продовольствием, порохом и другими припасами, после чего заперся в Ла Рошели, «спрятавшись там, как в скорлупе». Жуайез стремился к эффектным действиям. Он вел войну с умышленной жестокостью, подвергал полному уничтожению целые гарнизоны, например, в Ла-Мотт-Сент-Элуа, где побежденные были буквально разрезаны на куски победителями, чтобы те «испытали остроту своих шпаг». Провинция Пуату была завоевана за месяц, но армия быстро устала. Ее ослабили болезни и дезертирство. Кроме того, Жуайеза беспокоили известия из Парижа, звезда герцога д'Эпернона неуклонно восходила. Оставив войско на Жана де Бомануара де Лавардена с поручением вести его в Турень, 15 августа он спешно отбыл в Париж.

24 августа Генрих вышел из своего ларошельского убежища. Несмотря на осторожные советы своего окружения, он бросился в погоню за королевской армией и догнав, изматывал ее партизанскими налетами {269} своего мобильного войска в составе 200 кавалеристов и 300 аркебузиров. Лаварден, чтобы дать отдых солдатам, заперся в Ла-Э-Декарте, откуда Генрих не смог его выкурить за неимением артиллерии, но все же вернул за две недели Пуату и приблизился к Луаре.

В это время Генрих III покинул столицу под недремлющим оком своей матери и отбыл в Этамп, где д'Эпернон должен был принять командование 24-тысячной южной армией. Жуайез получил разрешение набрать вторую армию, чтобы продолжить прерванное наступление в Пуату, и уехал в Тур ожидать подкрепления, которое вел к нему Меркер. Король Наваррский использовал эту короткую передышку, чтобы найти новых сильных союзников в лице своих кузенов, католических Бурбонов. С некоторых пор он старался привлечь их в свой лагерь, чтобы создать династический фронт против Гизов, алкавших «гибели Бурбонов». Ему это удалось. Оба принца покинули двор и прибыли в замок Боннетабль, находившийся недалеко от западного фронта. Старший, Франсуа Бурбон, принц де Конти, был заика, да и глуповат, но зато он был старшим в своей ветви. Когда Иоганн Казимир потребовал принца крови для командования армией, которую он набрал в Германии, Генрих назначил Конти. Второй, Карл Бурбон, граф де Суассон, был сыном от второго брака покойного принца Конде. «Это благородный принц, — писал Морней Уолсингему, — что бы вам о нем ни говорили, и наша железная дисциплина пойдет ему на пользу». Суассон собрал вокруг себя дворян из Мена, Анжу и Нормандии и пошел на соединение с королем Наваррским. {270}

С 200 кавалеристами и конными аркебузирами Тюренн был послан ему навстречу. Он атаковал арьергард Меркера и разграбил их снаряжение, потом продвинулся до Люда и Ла Флеша, чтобы взять там новых волонтеров, 300 дворян и 1000 аркебузиров. Узнав об этом, Жуайез решил преградить ему путь с войсками Меркера и остатками своей первой армии, но пока они объединялись, Тюренн и Суассон успели дойти до Монсоро. Когда Жуайез наконец добрался до Сомюра, он узнал, что враг переправился через Луару, и заметил вдали арьергард гугенотов, идущий по дороге на Луден.

 

Битва при Кутра

Собрав все свои войска, Жуайез начал преследовать гугенотов кратчайшим путем, чтобы преградить им дорогу еще до Дордони. По пути к нему присоединились королевские полки, подошедшие из Бруажа и Ниора. Объединившиеся армии направились в район Гитра и Кутра, чтобы напасть на гугенотов на трудной переправе. 17 октября Жуайез был в Шале, на следующий день — в Ла Рош-Шале. Король Наваррский находился совсем рядом, за притоком реки Иль. Генрих понимал, что сражение неизбежно. Он созвал дворян из Пуату, Сентонжа и Ангулема и попросил сопроводить его только до переправы через Иль.

Узнав, что Беарнец собирается переправиться на следующий день к Кутра, Жуайез приказал своей кавалерии на заре приблизиться к городу. Там он осведомился о короле Наваррском и его войсках, но никто о нем ничего не слышан. Опасаясь, что подошел {271} раньше времени и упустил противника, который, возможно, сейчас переправляется через Дордонь, он вернулся в Ла Рош-Шале и отдал необдуманный приказ войскам рассредоточиться по городам. В это время, находясь в таком же неведении, как и противник, Генрих Наваррский начал переправу на уровне Кутра. Жуайеза немедленно предупредили, но из-за этой задержки была упущена возможность остановить гугенотов за Дордонью, и Беарнец первым подошел к Кутра. Можно понять досаду Жуайеза и его решение немедленно атаковать, даже находясь в невыгодном положении, чтобы не дать врагу продвинуться дальше.

Генрих также находился на сомнительно благоприятных позициях — он был прижат к слиянию Иль и Дордони, отрезавшей ему путь к отступлению, и он уже накануне переправил свою артиллерию на другой берег. Тем не менее он решил принять сражение и приказал переправить назад пушки.

Кутра — это его первое настоящее сражение. До сих пор он осмеливался только на небольшие столкновения и брал города внезапным штурмом. Прибытие Жуайеза заставило его проявить свой талант на более высоком уровне. Известно, что были высказаны разные суждения о полководческих способностях Беарнца. Историк Мишле писал: «Мы считаем несправедливыми слова Наполеона, который называл его “мой храбрый кавалерийский капитан”. Мы считаем также слишком суровыми слова принца Пармского: “Я думал, что это король, но это всего лишь кавалерист””. Историк из чувства патриотизма высказывает более благоприятное суждение: «Во Франции все импульсивно!» Сказано не в бровь, а в глаз. {272} По сравнению с принцем Пармским, величайшим полководцем своего времени, король Наваррский, конечно, всего лишь посредственный тактик. Никакого стратегического решения, никакого глубоко продуманного плана, никакого гениального озарения, чтобы внезапно потеснить противника, окружить его, наголову разбить или упорно преследовать. Генрих не мыслит стратегически, он моментально реагирует на сложившуюся ситуацию, и именно в этом заключается его талант. Когда он считает, что нужно сражаться, тогда обостряются все его чувства, безупречная наблюдательность и проницательность. Оценить на глаз местность, молниеносно использовать благоприятные обстоятельства и застать врасплох — вот что он делает в совершенстве. Юношеский пыл и личная храбрость, когда он силой примера вел за собой свои эскадроны, позволяли потом с успехом использовать ситуацию. Воистину он был настоящим воином.

Ночь прошла в размещении армии на небольшой равнине диаметром в 600-700 шагов, которая простиралась на восток от города Кутра. Армия стояла спиной к деревне. Слева от нее был ручей и песчаный пригорок, где разместилась артиллерия, справа — охотничьи угодья, примыкающие к замку маршала де Сент-Андре и пересеченные небольшой ложбиной, где затаились аркебузиры. Были использованы малейшие неровности местности. Армия развернулась сомкнутым строем. В центре, на холме, полукругом стояла пехота, на левом фланге — три кавалерийских эскадрона под командованием Беарнца, Конде и Ла Тремуйя, на правом фланге — эскадроны Тюренна. Между эскадронами рассредоточились аркебузиры. {273}

Жуайез появился в 7 часов утра. Противостоящие силы были примерно одинаковы: 4000-5000 пехотинцев с обеих сторон, 1200-1500 кавалеристов у гугенотов, 1500-1800 у католиков. Гугеноты были опытными воинами, однородной массой серых кирас под колетами из буйволиной кожи. Вокруг Жуайеза, наоборот, находился цвет золотой придворной молодежи, блестящие и храбрые дворяне, изнывающие от нетерпения обрушиться на еретиков, но без военного опыта, одетые, словно на увеселительную прогулку, в бархатные плащи и шелковые шарфы, в шляпах с султанами из разноцветных перьев, вооруженные клинками с насечкой. Их армия разместилась у подножья склона; неумело дислоцированная артиллерия вскоре продемонстрировала свою неэффективность и была перемещена в ходе сражения. Сосредоточенная на двух флангах пехота не имела прикрытия. Что касается тяжелой кавалерии, которую Жуайез вооружил копьями, то она должна была перемежать ряды пехотинцев. Сражение развертывалось быстро. Поистине библейский пролог воздействовал на души воинов. Генрих предусмотрел этот сценарий, который напоминал о великих мгновениях избранного народа. Он обратился к своим кузенам Конде и Суассону, в первый раз идущим с ним в бой: «Помните, что в вас течет кровь Бурбонов! И с нами Бог! Я покажу вам, что я старший в роду!» Конде ответил: «А мы проявим себя доблестными младшими!» С небольшой речью он обратился к солдатам и попросил для них благословения Всевышнего. Потом пасторы прочли молитву. После чего армия по просьбе Агриппы д'Обинье запела 117-й псалом: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовеки милость Его». Казалось, вернулось время крестовых {274} походов. Католики не поняли этого благочестивого порыва. «Черт возьми! Эти трусы дрожат от страха, они исповедуются!» «Господа, — ответил старый сеньор де Во, — когда у гугенотов такие лица, это не к добру».

Вскоре загремели орудия гугенотов, внося смятение в ряды королевской кавалерии, которую Лаварден увлек за собой в атаку. Ему удалось прорваться через эскадрон Ла Тремуйя и пройти сквозь пехотинцев. В это же время Монтиньон потеснил эскадрон Тюренна. Жуайез решил, что победа уже обеспечена и вступил в бой со своими ротами, но достигнув подножья холма, натолкнулся на вражескую кавалерию и подставил свой фланг под обстрел аркебузиров, размещенных на дороге. Тогда пришли в движение эскадроны трех Бурбонов, вызвав беспорядочное бегство первых королевских рот. Жуайез попытался их остановить, бросившись наперерез бегущим. Стесненные своими большими копьями и выбитые из седел кавалеристы вступили в рукопашный бой, в котором участвовали Тюренн, Конде, а вскоре и сам Генрих, водрузивший на шлем султан из белых перьев: «Расступитесь, не мешайте мне, я хочу, чтобы меня увидели в деле». Схватив какого-то солдата, он крикнул ему: «Сдавайся, филистимлянин!»

Для Жуайеза все было потеряно, он кинулся в самую гущу сражения и погиб. Гугеноты одержали победу за два часа, беспорядочно отступающая королевская армия оставила на поле брани около 2000 погибших. Гугеноты, по словам Морнея, потеряли двух дворян, но «не очень знатных» и примерно 30 солдат. Для французского дворянства это был второй Азенкур, — в битве у Кутра полегло более 300 его сынов. {275}

Вернувшись в Кутра, Генрих застал заполненный пленными замок. Войдя в зал, он увидел на столе тело Жуайеза, к которому молча один за другим подходили его соратники. В комнате наверху, куда Беарнец велел принести обед, его окружила толпа, и пастор Шандье не упустил случая произнести патетическую речь: «Счастлив принц, у ног которого лежат его униженные враги, который видит вокруг своего стола плененных, а в своей комнате — знамена врагов, и который в счастье сохраняет такое же спокойствие, как и в невзгодах».

В католическом лагере узнали о сражении при Кутра по слухам. Сначала решили, что речь идет о небольшом столкновении, но вскоре известие о гибели Жуайеза повергло всех в оцепенение. Удивительным было также и то, что победоносная гугенотская армия не давала о себе знать после события, и распространился слух, что Генрих тоже убит. На самом деле победа удивила в первую очередь самого победителя, и он не знал, что с ней делать. Многочисленные мемуары, написанные его окружением, отражают эту растерянность. По рассказу Морнея, собравшийся сразу же Совет высказал мнение, что после такого усилия необходима небольшая передышка, которую нужно использовать для реорганизации армии в Гаскони с помощью Конде и Монморанси. Причина решения о временном прекращении военных действий понятна. Во-первых, кавалерия потеряла много лошадей, требовалось пополнить конский состав, а также заменить поврежденное обмундирование и оружие. Во-вторых, дворяне Пуату, собравшиеся для битвы, сразу же после нее разъехались по своим замкам. Но была и более глубокая причина: {276} обострились разногласия между Генрихом и Конде. Конде хотел немедленно отправиться к Луаре, чтобы взять Сегюр. Он покинул со своими войсками лагерь, на некоторое время остановился в Ангумуа, напрасно ожидая Монморанси, потом отправился на предполагаемую встречу с рейтарами. Между тем здоровье принца ухудшилось. Частично его войско разбрелось, и он вынужден был остановиться в Сенте, где слег в постель. Встреча с рейтарами не состоялась.

Тем временем его кузен 22 октября вечером отправился в путь с 500 всадниками, но не на Север, а в Беарн. 9 ноября он был в Наварранксе, где встретил свою сестру и Коризанду. Он прибыл с трофеями Кутра и положил к ногам своей возлюбленной 22 знамени и столько же вымпелов, открыв новую главу из «Амадиса». Однако их любовь уже утратила былой пыл. В тридцать четыре года Генрих преждевременно поседел, щеки его впали. Коризанда расплылась и лишилась былого очарования. Эстер Эмбер из Ла Рошели вот уже два года получала средства из бюджета Беарнца как его официальная любовница. Генрих провел в Наварренксе только одну ночь и уехал на свою любимую псовую охоту. Коризанда ждала его в своем замке Ажетмо, куда он заехал 3 декабря. Это было их последнее свидание. Король Наваррский отправился в Мон-де-Марсан, пообещав скоро вернуться. Но он уже никогда не вернется.

Глава Бурбонского дома приехал в Наварранкс не один, он привез с собой своего кузена Шарля де Суассона, тоже овеянного славой Кутра. Созревшая в безбрачии Екатерина повидала дюжину претендентов на ее руку всех возрастов, национальностей и {277} религий, их предлагал ей брат, несмотря на последнюю волю Жанны д'Альбре выдать ее замуж только за протестантского принца. Но все они были ей в равной степени антипатичны. Появление этого высокого, стройного, элегантного и утонченного молодого человека глубоко ее взволновало. Естественно, начался роман, с молчаливого согласия Генриха и Коризанды. Будущее Екатерины казалось безоблачным и счастливым.

 

Смерть принца Конде

Пришло известие о скоропостижной кончине принца Конде. После крушения своих планов больной принц остановился в Сенте, вероятно, полностью не оправившись от раны копьем в живот, полученной в битве при Кутра. После двухмесячного отдыха он вместе с женой, приехавшей ухаживать за ним, вернулся в Сен-Жан-д'Анжели. Принц посчитал себя здоровым и снова начал ездить верхом. 3 марта во время игры в кольца у него открылась сильная рвота, и через два дня он умер. Ему было тридцать пять лет. Морней сообщил своему государю роковое известие в очень осторожных выражениях: «Наши сухожилия и руки порой причиняют нам боль, — сказа он ему, намекая на вражду двух кузенов, — однако это наши сухожилия и руки». Генрих перефразирует это образное выражение в своем письме протестантским церквам, заметив, что с принцем они потеряли свое второе око, он же потерял боевого товарища. Потеря была особенно тяжелой для самых истовых из гугенотов. Тело вскрыли, так как внезапная смерть {278} показалась загадочной, и подозревали отравление. Выехавший вскоре в Сентонж Генрих по дороге узнал странную новость. После смерти принца поймали пажа принцессы Конде, Шарлотты де Ла Тремуй, который собирался пересечь итальянскую границу с деньгами и драгоценностями своей госпожи. На допросе он обвинил принцессу в отравлении мужа и ухитрился сбежать. Невзирая на беременность, Шарлотта была арестована. Ее дворецкий под пытками признался, что яд был прислан из Парижа, и он думает, что его прислал д'Эпернон. Может быть, Генрих III поручил своему фавориту отправить на тот свет принца Конде с помощью его жены? Однако это было всего лишь предположение, и сомнения существуют до сих пор. Умер ли Генрих Конде от раны или перитонита, или от яда? Многие врачи обсуждали и обсуждают эти версии.

Смерть Конде потрясла весь протестантский мир. Что касается католиков, то они, разумеется, использовали растерянность и распри своих врагов. Лаварден, объединив королевские войска, осадил Маран. Генрих поспешил туда, но слишком поздно, чтобы спасти город. Тогда он удалился в Ла Рошель. Новости из Парижа были таковы, что казалось предпочтительнее занять выжидательную позицию. Агонизирующая монархия в любой момент могла рухнуть, оставив его один на один с Лигой. Год с лета 1588 по лето 1589 будет для него, и он это прекрасно понимал, решающим испытанием, «пробным камнем». {279}