1590 год не принес удачи ни Генриху IV, ни Лиге. Он даже преумножил всеобщее замешательство, страна жила в ожидании и страхе перед новыми испытаниями. Две смерти снова поставили под вопрос маневры Лиги по поводу выбора наследника короны. 9 мая умер так называемый Карл X, старый кардинал Бурбонский. Если его жизнь во мраке тюремной камеры не имела большого значения, то его смерть могла вызвать раздоры из-за престолонаследия и увеличить число претендентов. Как только стало известно о его болезни, Сорбонна снова подтвердила, что король Наваррский лишен права наследования и следует продолжать сопротивление. Кардинал Вандомский, сопровождавший останки своего дяди в Галльон, решил, что именно он имеет право наследовать покойному. 15 мая эта новость дошла до Парижа, совпав с началом блокады, а через несколько дней до Перроне, где находился герцог Майенн. Вопрос о короне был временно отложен, так {357} как все Бурбоны, единственные потомки Людовика Святого, находились в лагере Беарнца — и протестанты, и католики.

Следующим умер другой старец, другой прелат — папа Сикст V. Гневливый наместник Святого Петра менял свое отношение к Генриху IV по мере того, как возрастали испанские притязания на господство. Он отказался отлучить от церкви присоединившихся к королю католических дворян, а также поднять налоги всего европейского духовенства, чтобы финансировать крестовый поход против Беарнца. Сикст V отказался также предоставить Лиге денежную помощь и согласился принять в качестве посла еретика, герцога Люксембургского. Что касается его легата в Париже, который превысил свои полномочия, то он пригрозил отрубить ему голову, если тот немедленно не покинет Париж и не присоединится к роялистским кардиналам в Туре. Он умер 27 августа 1590 года. Его внезапная смерть была слишком уж на руку Филиппу II, чтобы казаться естественной. Сразу же заговорили об отравлении. Известие о его кончине вызвало в Париже ликование, так там ненавидели «злого и хитрого» владыку. В Риме конклав дважды избирал верных приверженцев Мадрида, сначала Урбана VII, который вскоре умер, потом Григория XIV. Последний покорно утвердил буллы об отлучении Генриха IV от церкви. Новые папские буллы будут вывешены в Соборе Парижской Богоматери 3 июня 1591 года.

 

Трудный выбор

Новости из Италии были неблагоприятными, но и во Франции дело обстояло не лучше. Поскольку {358} Карл X умер, Филипп II решил приложить все усилия, чтобы добиться избрания своей дочери королевой Франции. Испанские войска вторглись в Лангедок, несмотря на сопротивление, оказанное Монморанси. В Бретани герцог Меркер до сих пор не мог одолеть одного из Бурбонов, принца Домба, но прибытие испанских кораблей помогло лигистам взять верх. Высадилось 4000 солдат. Сначала они заняли предмостное укрепление, потом овладели Эннебоном. При осаде Ламбалля Генрих IV потерял одного из своих самых способных полководцев, героического Ла Ну. В Провансе герцог Савойский взял Фрежюс, потом Драгиньян, Экс и Марсель. Герцог был назначен генеральным наместником и наследственным графом Прованса. Он получил в ленное владение эту жемчужину французской короны от короля Испании, а не от короля Франции! Начался распад государства.

Уныние сломило моральный дух короля. «Господь дарует мне мир, — писал он Коризанде в начале блокады, — чтобы я смог немного отдохнуть. Я очень постарел. Нет числа злодеям, которых посылают меня убить, но Господь меня сохранит». Трудно сказать, было ли это равнодушие, фатализм или легкомыслие, но время от времени ему удавалось отвлечься от общего кризиса, спрятаться от бушевавшей бури и сосредоточить внимание на сегодняшнем дне и на своей борьбе. Этой ценой он выжил, а время меж тем работало на него. Но великих планов пока не было. Бороться с унынием ему помогала его личная храбрость. «Мне верно служат, — писал он далее своей возлюбленной, — и признаюсь вам, что враги мне скорее докучают, чем страшат меня». В письме к {359} Рони, упрекавшего его в том, что он слишком рискует: «Друг мой, поскольку я сражаюсь за свою славу и корону, я ни в грош не ценю свою жизнь и все прочее». Каждое слово здесь — правда. Слава и корона — вот два земных блага, к которым он стремился. Первое роднит его с его дорогим дворянством, роднит и делает соперником, потому что он ревниво относится к успехам своих помощников. Он кривится, слушая об успехах своего кузена Суассона или Тюренна. Он иронизирует, когда Живри напыщенно сообщает ему о взятии Корбея и Ланьи: «Твои победы мешают мне спать, как давние победы Мильтиада и Фемистокла». Второе благо, корона, — это дело между Богом, отечеством и им самим. Никто в мире не разделит его судьбу. Никто не может диктовать ему свою волю. Подобно античному герою, он в одиночку несет бремя своего высокого предназначения. Что ему смерть, если он умрет увенчанный короной и прославленный на века. Однако полтора года войны «по-гугенотски» показали, что можно из нее извлечь. Не слишком много. Армия, которую приходится то собирать, то распускать, хроническое безденежье, непрочность союзов — с этим далеко не уедешь. А его противник — это уже не Майенн, лишенный войск, как и он сам, а Фарнезе с прославленной испанской пехотой, к тому же регулярно получающей жалованье. После многих проб и ошибок король вынужден будет постепенно менять тактику.

Первый вариант — предоставить Париж его мятежной судьбе, но он не сразу на это решится. Второй вариант — старательно избегать крупных столкновений с испанской армией, если она вернется во Францию, хоть и чрезвычайно велико будет {360} искушение. Третий вариант — возобновить осадную войну, сделав упор на северную часть страны, чтобы пробить брешь в самых сильных лигистских регионах и создать заслон между Парижем и пикардийской границей. Жадная семья Габриель д'Эстре в некоторой степени повлияет на выбор этого варианта.

Нет короля Франции без канцлера. До сих пор эти обязанности временно исполнял кардинал Вандомский, но в декабре 1589 г. Генрих IV отобрал у него печати и 18 июля 1590 года назначил на его место канцлера прежнего короля, Филиппа де Шеверни. Конечно, он был пожилым человеком, угодливым, хитрым и малосимпатичным, и к тому же причинил много зла гугенотам, пока был у власти. Но времена изменились, и сегодня он мог принести большую пользу. Одно его имя покажет, что Франция не умерла. В том же месяце Королевский Совет пополнился еще одним влиятельным и уважаемым человеком, герцогом Неверским. Он был храбр, честен, неподкупен и умен.

Чтобы завоевать сердца, была предпринята новая пропагандистская кампания. В течение двух лет возрастало число патриотических сочинений, монархических трактатов и сатирических листков. Сюжетов для них было предостаточно с тех пор, как испанцы и савойцы захватили французские территории. Вершин красноречия достигли Антуан Арно и Мишель Юро. Произведение первого «Антииспанец» прозвучало как трубный звук. «Кровожадные тигры, — обращается он к подданным Филиппа II, — это вам не американские индейцы, неужели вы не боитесь, что вам придется встретиться лицом к лицу с тысячами настоящих французов, которые дадут вам сотни баталий, прежде {361} чем стать испанцами? Пусть прежние короли Франции поднимутся из своих могил, чтобы прогнать этих полумавров, полуевреев, полусарацин. О Франциск I, о Генрих II, наши добрые короли, восстаньте из мертвых, разве вы не видите, что ваш смертельный враг занимает ваше королевство, ваш город Париж, ваш дворец, ваш Лувр?»

Союз с протестантскими государствами был необходим, чтобы увеличить ряды наемников. В Лондоне Тюренн терпеливо выслушал язвительные упреки Елизаветы по поводу организации блокады. Но потом королева смягчилась и собственноручно вышила белую перевязь для своего союзника, но этим и ограничилась, пока не узнала о высадке испанцев в Бретани и о взятии Эннбона, — это уже было непосредственной угрозой для Англии. Во Францию было послано 6000 англичан. В январе 1591 года Тюренн был в Голландии, потом в Германии. Принц Христиан Ангальтский пообещал привести через Арденны войска, набранные маркграфом Бранденбургским, ландграфом Гессенским, герцогами Саксонским и Вюртембергским и курфюрстом Пфальцским. Из Швейцарии прибыло еще 6000 солдат, и король купил в Швеции 6000 пушечных ядер. Таким образом, была сформирована армия численностью 30000 человек. В декларации от 8 марта 1591 года король распорядился, чтобы все дворяне от 20 до 60 лет явились в канцелярии судебных органов и сенешальств и заявили о своем желании служить в войсках короля. Однако наемники оставались основной ударной силой, а им нужно было платить.

Но платить-то было нечем. Король одалживал деньги то у жителей Ла Рошели, то у своего кузена {362} кардинала Вандомского, то у членов Королевского Совета. Герцог Неверский продал свое столовое серебро, чтобы заплатить швейцарцам. Но основными кредиторами были, конечно, иностранные союзники: королева Англии, принцы и города Германии.

После неудачной блокады столицы в качестве театра военных действий был выбран северо-западный парижский район. Генрих IV вошел в него, преследуя отступающего Фарнезе, да там и остался. Члены Королевского Совета предложили возобновить наступление на Нормандию, чтобы взять Руан, все еще не признававший короля. Почти вся Нормандия перешла на его сторону, кроме ее столицы, и ходили слухи, что возникли глубокие разногласия между нормандским парламентом, наместником, городскими властями и жителями. Однако король направит свои усилия на Шартр. Историки, как правило, осуждали его за это и приписывали его решение влиянию Габриели д'Эстре, новой звезде, восходящей на его небосклоне. Вне всякого сомнения, на ней лежит вина за многие непоследовательные военные инициативы 1591—1592 гг., но отнюдь не за все.

 

Габриель

С тех пор как Великий Повеса уехал из По и Ажетмо, он не хранил верность Коризанде, и все об этом знали. Он, конечно, продолжал поверять просвещенной графине свои сокровенные мысли и заботы, но пыл своей страсти дарил случайным подругам на бивуаках и в военных лагерях. Какое-то время его официальной любовницей числилась Эстер Эмбер. Одни уступали после настойчивых домогательств, {363} другие предлагали себя сами, и только одна наотрез отказала — Антуанетта де Пои, маркиза де Гершвиль, принадлежавшая к одной из самых знатных семей Сентонжа. Она блистала при дворе Генриха III, когда была супругой Анри де Силли, графа де Ла-Рош-Гийона. В 1586 г. после смерти мужа она удалилась в свои земли в Нормандии. Там зимой 1589 г. с ней и познакомился король. Маркиза принимала ухаживания, но не захотела фигурировать в его «донжуанском списке». Пришлось смириться. Вскоре Антуанетта вторично вышла замуж за Шарля дю Плесси Лианкура, который будет губернатором Парижа, а Антуанетта станет первой придворной дамой жены Генриха IV — королевы Марии Медичи.

Генрих быстро утешился в объятиях веселых монахинь. Размещение штаб-квартиры на Монмартре позволило королю и его товарищам вкусить любовь хорошеньких бенедиктинок из соседнего аббатства. Аббатисе Клод де Бовилльер было 18 лет. Она недолго сопротивлялась смелым атакам своего государя. Потом, 31 июля, штаб-квартира разместилась в Лоншане, недалеко от аббатства францисканок, чья распущенность была общеизвестна. Лоншан и Монмартр называли «складом армейских боеприпасов», как свидетельствует д'Обинье. Король одарил там своим вниманием двадцатидвухлетнюю Катрин де Верден. Этот эпизод породил каламбур Бирона: «В Париже все говорят, что вы сменили религию». — «Как это?» — «Религию Монмартра на религию Лоншана». Король расхохотался, так как на языке того времени слово «религия» значило также и «монастырь». Впрочем, похождения короля в монастырях дали пищу также и лигистским памфлетистам. В {364} одном из памфлетов король сравнивается с бородатым козлом, идущим впереди стада «похотливых коз, главным образом монахинь, которых он таскает за собой по городам и весям».

После блокады король позволил себе несколько дней отдыха в Мант-ла-Жоли. Хоровод дам заигрывал с воинами. Мадам д'Юмьер дала понять, что готова пасть в объятия короля. Генрих, естественно, не упустил такой возможности, но без особого порыва. Звезда Габриели взойдет немного позже, в ноябре 1590 года. Король «провожал» в Пикардию испанские войска и остановился в замке Кэвр, расположенном между Компьенем и Суассоном. Первым, кто рассказал ему о ней, был его обер-шталмейстер Роже де Сен-Лари, сеньор де Белльгард. Он был одним из самых элегантных и блестящих мужчин его окружения, гасконец, племянник д'Эпернона, присоединившийся к королю с первыми придворными прежнего двора. Он был моложе Генриха на десять лет. В компьенском лагере он неосторожно похвастался своей победой, и король бесцеремонно увязался за ним в замок Кэвр, чтобы поглядеть на Габриель самому. О ней говорил ему еще один человек, это был Шеверни. Он давно уже был любовником мадам де Сурди, и ни для кого не было секретом его мирное сосуществование втроем — с ней и ее мужем. А мадам де Сурди была теткой Габриели. Она принадлежала к семье, в которой умели подчинять добродетель требованиям момента.

Габриель д'Эстре родилась в 1573 году. Ее отец Антуан д'Эстре, губернатор Ла Фера, не шибко знатный дворянин, был человеком бесхарактерным и ничтожным. Мать, Франсуаза Бабу де Ла Бурдезьер, {365} принадлежала к старинному туренскому роду. В 1584 г., бросив семью, она сбежала в Овернь с молодым маркизом д'Алегром. Через четыре года после бегства матери Габриель поселилась в семейном замке Кэвр вместе со старшей сестрой Дианой. Их отец жил в Ла Фере, и девушек воспитывала их тетка Изабо Бабу, супруга Франсуа де Сурди и любовница канцлера. Габриель, белокожая голубоглазая блондинка, была ничем особенно не примечательна и не очень-то умна. Она не осталась равнодушной к красноречивым взглядам Белльгарда, который к тому же уверял, что хочет на ней жениться. Для нее это была бы блестящая партия. К несчастью обер-шталмейстера, король с первого взгляда влюбился в мадмуазель д'Эстре и поклялся ее завоевать. Однако сначала его поведение не выходило за рамки благопристойности. Габриель заметила, что король неравнодушен к ее чарам, но продолжала благосклонно принимать ухаживания своих поклонников, Белльгарда и герцога Лонгвилля. Вернувшись в Компьень, король узнал, что красавица продолжает предпочитать ему соперников, более молодых и более элегантных.

В припадке ревности он вызвал своего обер-шталмейстера и без обиняков заявил, что тот должен отказаться от возлюбленной из уважения к своему государю. Он уже считал Габриель своей собственностью. Белльгард был опытным царедворцем, привыкшим покоряться своим королям, будь то Генрих III или Генрих IV. Он и на этот раз сделал вид, что подчинился и пообещал поступить так, как требует король. Правда, от брачных планов пришлось отказаться. В остальном же он положился на случай. Габриель {366} была тогда в Компьене. Король решил, что настал момент без всяких околичностей признаться ей в своей благосклонности. Девица рассчитывала выйти замуж за красивого и молодого обер-шталмейстера. Король, невзирая на свою корону, был стареющим мужчиной, обычно неряшливо одетым, неотесанным солдафоном. Она отважилась заявить ему, что никогда его не полюбит, и уехала в Кэвр.

Раздосадованный этим неожиданным сопротивлением, Генрих на следующий день с несколькими дворянами поехал за ней вслед. Поскольку дороги в Кэвр были опасными, он переоделся крестьянином и вошел в замок в рубище и деревянных башмаках, водрузив на голову мешок с соломой. Габриель в это время прогуливалась с сестрой по галерее. Она остолбенела, когда этот мужлан приблизился к ней, холодно сказав, что не в силах даже смотреть на него, так он уродлив, и быстро удалилась. Дело могло принять скверный оборот, но в семье Бабу было не принято отпускать короля с пустыми руками. Дамы уже несколько дней размышляли над ситуацией. Шеверни, вероятно, тоже. Если Генрих безумно влюблен, нужно уговорить Габриель покориться. Прочная связь может обеспечить богатство и успех всей семьи. Генрих практически был холостяком и, по его собственным словам, «королем без королевства, полководцем без денег и мужем без жены». Возможно, он уже созрел для длительной привязанности и откажется от мимолетных связей. После ухода Габриели дело в свои руки взяла ее старшая сестра Диана. Она пыталась смягчить «большое неудовольствие» короля и объяснила поведение Габриели ее стыдливостью и неопытностью. Результат не заставил себя {367} ждать. Господин д'Эстре с двумя дочерьми был приглашен в компьенский лагерь.

Семейный клан вскоре был вознагражден за свои старания послужить интересам короля. Незадолго до этого лигисты захватили города, где губернаторами были Антуан д'Эстре и Франсуа де Сурди, один в Ла Фере, другой в Шартре. Разумеется, они хотели получить их назад. Но король еще не решил, как будут развиваться дальнейшие военные действия. В Совете преобладало мнение, что нужно вернуться в Нормандию и осадить Руан, что было логично. Но семья Габриели и канцлер Шеверни настояли на Шартре. Сурди был губернатором города, Шеверни имел в окрестностях Шартра большие владения.

Король согласился на этот план. 19 февраля 1591 г. он подошел к городу с армией, генеральным штабом и небольшим двором, в который, естественно, входили мадам де Сурди, Диана и Габриель. Король также отозвал Бирона из Нормандии и Шатильона из Берри, где они действовали довольно успешно. Прошли недели, а существенного результата не было. Каждый день в лагере пировали и танцевали, двор развлекался. Когда все ложились спать, король, взяв с собой сотню всадников, отправлялся в дозор. «Рони, — писал он своему другу в Мант, — я слышал, что вы устали и похудели от трудов. Если хотите отдохнуть и поправиться, приезжайте сюда». Шартрцы сопротивлялись дольше, чем предполагалось. Король терял терпение. Д'О и еще несколько членов Совета предлагали снять осаду и во всем винили Шеверни. Перед тем как уйти, они все же предприняли последнюю попытку штурма. Она удалась, и город сдался. Король вошел туда 19 апреля {368} и назначил канцлера губернатором, а Сурди — комендантом. По словам д'Обинье, осада была предпринята «ради прекрасных глаз». По-видимому, Габриель к тому времени уже уступила королю. Взятие Шартра взволновало парижан. Не начало ли это нового наступления? Но события следующих недель опровергли их страхи. Разрывавшийся между членами Совета и семейством д'Эстре Беарнец не принимал окончательного решения: Нормандия или Пикардия. Он взял Оно, Дурдан и Удан, потом вернулся в Санлис, затем в Мант, ненадолго остановился в Дьеппе, чтобы встретить подкрепление из Англии, и снова вернулся в Пикардию. Это было не то, на что рассчитывала королева Елизавета, когда подписывала Гринвичский договор с французскими эмиссарами и послала во Францию своего фаворита графа Эссекса во главе 4000 солдат. Помощь, которую она пообещала, предназначалась для того, чтобы взять Руан и обеспечить совместное сопротивление испанским экспедиционным войскам.

Но у ее «дорогого брата» Генриха были другие планы. С тех пор как в войну вступили испанские войска, Пикардия стала плацдармом для вторжения. Герцог Майенн даже хотел проложить там себе коридор с прилегающими укрепленными городами и для начала взял Шато-Тьерри. С сентября два важных города находились в руках короля, Сен-Кентен, который присоединился добровольно, и Корби, который был взят штурмом. Бирон захватил также Шони. Итак, у короля были веские причины вернуться в этот район и начать осаду Нуайона, но меж тем поползли слухи, что этот план исходил от Габриели и был подсказан ее семейством, чтобы с выгодой заменить {369} Ла Фер. Есть основания верить этим слухам — когда через три недели, 19 августа, Нуайон был взят, отец Габриели Антуан д'Эстре был назначен его губернатором, а ее брат Франсуа-Аннибаль — епископом. Все, в том числе и королева Англии, отлично знали что король подчиняется желаниям этой семейки. В октябре ее посол напишет ей: «Король выбрал этот город из-за пылкой любви к дочери губернатора».

После захвата Нуайона по крайней мере можно было надеяться, что Генрих двинется в Нормандию. Он же предпочел отправиться в Арденны, в гости к герцогу Неверскому, потом по дороге в Седан заехал со всеми принцами крови к Тюренну, который недавно женился на наследнице герцога Бульонского. Теперь он обязан был защищать интересы короля на северо-восточной границе и отражать атаки герцога Лотарингского. В то же время подошел принц Ангальтский с 15000-тысячной армией, набранной в Германии. 29 сентября недалеко от Вердена король произвел смотр этим войскам. Но вернувшись в Нуайон, он не спешил покидать город и расстаться с Габриелью. Наконец, в конце ноября он решился на отъезд.

 

Вторая нормандская кампания

Осада Руана затянется еще дольше, чем осада Шартра, подвергнув тяжелому испытанию терпение командиров и стойкость солдат. Нормандская столица, окрыленная успехом парижан, горела желанием тоже выстоять. Ее губернатором был сын Майенна, а комендантом гарнизона — способный военачальник Андре де Виллар. Он сумел использовать фанатизм руанцев, заранее подготовив город к длительной обороне {370} и рассчитывая воспользоваться ошибками противника. А они будут. В ставке короля Бирон пользовался репутацией энергичного и решительного полководца, однако поговаривали, что он без особой надобности умышленно затягивает операции. Его упрекали также в том, что он избрал основной своей целью неприступный форт Сент-Катрин, тогда как непрерывная осада самого города могла бы привести к желаемому результату. Почему бы не использовать жесткую блокаду, тем более что королевские войска были довольно малочисленными: 2500 швейцарцев, 3000 ландскнехтов, 3000 французов и 400 англичан?

Осада больших городов не занимала короля. Он скучал, во всем, исключая штурмы и кавалерийские налеты, полагался на Бирона или других военачальников. Проходили недели, дело затягивалось. Генеральный штаб с нетерпением ждал известий из Пикардии. Стало известно, что Фарнезе готов снова вмешаться, но поставил определенные условия Майенну. Он хотел получить город Ла Фер и разместить там испанский гарнизон. Крепость должна была стать первым звеном в цепи укрепленных точек, расположенных в 10 лье друг от друга. Майенну не нравилась столь явная оккупация французской территории. Несколько недель он колебался, но в январе 1592 г. вынужден был подчиниться требованиям испанцев. В виде компенсации Филипп II пообещал ему 400000 экю в год на продолжение войны. Фарнезе с 23000-й армией и Майенн сообща выступили в поход на Нормандию. Для короля прошлогодняя ситуация у стен Парижа могла теперь повториться с Руаном. Новая дилемма — оставаться на месте {371} и ждать или сниматься с лагеря и атаковать. Король рвался скрестить оружие с врагом. Ему не терпелось помериться силами с герцогом Пармским. Чтобы не снимать осаду, он оставил у Руана большую часть армии во главе с Бироном, а сам с 6000 кавалеристов направился на Север. После короткой стычки с врагом он вернулся в Невшатель-ан-Бре. Оттуда 5 февраля 1592 г. с 400 кавалеристов он совершил смелый рейд в Омаль. Рони пытался его удержать, сказав, что подобная неосторожность пристала рядовому командиру, но жизнь короля принадлежит его подданным. Генрих IV не внял его увещеваниям, чуть не попал в плен, с трудом отбился, повернул назад и получил пулю в поясницу.

В Париже известие о ранении короля преисполнило радостью сердца горожан. Священник Буше уверял, что ненавистный враг обязан своим спасением магической силе «знаков», которые он носит на своем теле. Значит, дьявол с ним заодно. Это всего лишь «комариный укус», уверял раненый Морнея, вернувшегося из Лондона. Сущие пустяки, главное — поскорее убраться, так как Фарнезе и Майенн уже были у Невшателя. Оседлав коня, Генрих вновь обрел юношеский пыл гасконского вояки, каким он был во времена Каора или Мон-де-Марсана. Со своим небольшим мобильным войском он скакал по стране, атакуя и тут же скрываясь. Вероятно, он предпочитал эту полную приключений жизнь скучному существованию осаждавших в траншеях Дарнеталя, так как новости из Руана были неутешительными.

Особое усилие требовалось от инженеров. Король приказал изготовить в дьеппском арсенале четыре пуленепробиваемые и огнеупорные повозки, обитые {372} шерстью и полотном и вмещающие по 80 человек. 10 февраля они прибыли к Руану, но осажденных это не смутило. 26 февраля Виллар совершил общую вылазку, которая увенчалась успехом. Королевские войска понесли тяжелые потери, и Генрих не смог помешать Фарнезе и Майенну войти в город 20 апреля, после чего дал сигнал к отступлению. Дворянские отряды один за одним покинули войско, иностранные наемники были изнурены или больны.

Освободив от осады Руан, Фарнезе взял Кодбек, где был ранен, потом захватил Ивето. Генрих IV его преследовал, пытаясь зажать между морем и Сеной. Правда, он одержал много частичных успехов, но старый раненый лев не замедлял своего продвижения из-за столь незначительных уколов. Он продолжал свой путь, достиг Парижа с левого берега, потом двинулся во Фландрию.

Но судьба продолжала обрушивать на Генриха IV удар за ударом. Он с трудом взял Эперне и Провен, во время осады Эперне погиб Бирон. Принцы крови были разбиты в Краоне испанскими войсками, высадившимися в Блаве. Испанцы распространили свое господство на всю Бретань и Мэн, Лангедок и Гиень. Герцог Немурский завладел Вьенной в Дофине. Уже в конце 1591 г. положение было не очень хорошим, но в начале 1592 г. оно значительно ухудшилось. Несмотря на все свои подвиги, король уразумел, что военная удача от него отвернулась. В этих условиях следовало более серьезно, чем в прошлые месяцы, задуматься о переговорах.

Диалог мог установиться только между ним и Майенном. Но оба они были побежденными. Ситуация сложилась в пользу радикальных сил и короля {373} Испании. Париж бурлил, как никогда раньше, с тех пор как в его стенах разместился гарнизон из 4000 испанцев и неаполитанцев. Там не смолкали крики, речи и угрозы, устраивались многолюдные процессии. В марте 1591 г. проповедники начали обличать «политиков». Священник Буше призывал уничтожить их всех; пришло время, говорил он, взяться за серп и нож. Прибытие в августе молодого герцога Гиза, сбежавшего из турского замка, где он находился в заключении, вызвало безмерный восторг. Давид, чудесным образом спасшийся, чтобы стать во главе избранного народа! Наконец-то явился настоящий Гиз, способный обуздать беарнскую лисицу, не то что этот бездарный Майенн! Общество созрело для нанесения удара по умеренным и предателям.

15 ноября за связь с врагом были арестованы, а потом без суда и следствия повешены первый президент Парламента Барнабе Бриссон и два советника. Из рук в руки начали передаваться списки лиц, подлежащих немедленному уничтожению. Акт насилия в Париже поверг в ужас всю страну. Казнь членов Парламента была покушением на правосудие, на высшие государственные инстанции, потрясением устоев общества. Парижане перешли все границы, они заперлись в своем бункере посреди всеобщего негодования. Майенн, вне себя от гнева, вошел в город и тотчас же принял необходимые меры, чтобы выразить свое крайнее возмущение кровавым актом насилия. 4 декабря в зале Кариатид Лувра было совершено несколько казней, но поплатились только пешки, так как главные виновники — священники — были неприкосновенными. Комендант Бастилии Бюсси-Леклерк спешно покинул город вместе с Кроме и {374} Лонуа, самыми скомпрометированными членами совета Шестнадцати.

 

Третья партия

Майенн не один боролся с собственной партией. В лагере Генриха IV тоже возникла новая оппозиция. Нужно признать, что его религиозное кредо все еще оставалось неопределенным. Он не сдержал ни одного из своих обещаний, данных 4 августа: созыв собора и Генеральных Штатов, обучение догмам католицизма. Было также известно, что он собирался дать своим друзьям-гугенотам статус наибольшего благоприятствования. Могли ли католики ему после этого доверять? Епископ Эвре в качестве предупреждения запретил исповедовать и причащать католиков из окружения короля. Множились попытки заставить его отречься от протестантства. Великий герцог Тосканский пообещал Морнею 20000 экю, если он убедит своего государя.

До сих пор непримиримая политика вызывала к Генриху симпатии приверженцев галликанской традиции. По совету президента Парижского Парламента Арле король пригрозил папе расколом и назначением патриарха французской церкви. Папа Григорий XIV повторил отлучение от церкви, объявленное Сикстом V, так как парламент Тура приказал палачу всенародно сжечь папскую буллу, и послал в Париж нового нунция Леандриани. Он также собрал армию из швейцарцев и миланцев для похода на нечестивую Францию. Парламент Шалона немедленно выразил протест против его тирании. Даже не посоветовавшись с королем, он в постановлении от {375} 10 июня 1591 г. осудил папские инициативы, объявил его буллы недействительными и противозаконными, запретил им повиноваться и издал постановление об аресте легата.

14 июля Генрих IV издал в Манте эдикт, в котором напомнил о своем уважении к католической религии, о ранее данном обязательстве подчиниться решению «собора или представительного собрания». Одновременно, желая быть беспристрастным, он снова ввел в действие самые веротерпимые эдикты прошлых лет — Пуатьерский 1577 г. и мирный договор во Фле 1580 г. Используя недовольство священнослужителей крайностями папы Григория XIV, король 4 июля призвал собраться всех представителей высшего духовенства, чтобы рассмотреть обоснованность папских булл. Несмотря на запрещение легата, большинство прелатов, кардиналы, епископы, аббаты и каноники ответили на приглашение. Высокое собрание вынесло вердикт, которого от него ожидали. В своем заявлении от 21 сентября оно выразило сожаление, что папа так плохо осведомлен о состоянии дел в королевстве. Буллы были ему «подсказаны врагами Франции». Долг настоящих католиков и французов — сообща молиться о том, чтобы Бог «просветил сердце нашего короля и вернул его в лоно католической церкви». Текст заявления был обнародован по всей Франции и прочитан во время проповедей священниками и викариями. Однако собрание прелатов не было тем долгожданным собором, который мог бы заставить короля изменить религию. Оно ограничилось простым пожеланием.

Скрывали ли бесконечные обещания Беарнца его глубокое равнодушие к религии? Предвещали ли {376} они окончательное решение, которое откладывалось до более благоприятного момента, или таили в себе категорический отказ? В 1591—1592 гг. католики задавали себе тот же вопрос, что и мы сегодня. Нельзя не учитывать нерешительность, порой свойственную Беарнцу. Пока он может пребывать и дальше в этой двусмысленной ситуации, он ее не изменит, так же как ничего не предпримет, чтобы урегулировать свое семейное положение, тоже порядком двусмысленное. Каков был его расчет? Ни у кого не вызывать недовольства, сохранить рядом с собой и католиков, и протестантов и положиться на будущее? Или виною тут был его фатализм, умственная леность, страх перед трудным решением? Возможно, другое объяснение носит политический, макиавеллистский характер. Раз ему удалось привлечь к себе столько католиков только обещаниями, почему же не продержать их в напряжении до последних и окончательных событий — входа в Париж и коронации? Кто после этого осмелится поучать короля Франции и заставлять его сменить религию?

Но эта выжидательная политика натолкнулась на человеческий фактор. В апреле 1592 г. новый папа Клемент VIII в своем послании к легату снова объявил Генриха лишенным права наследования короны Франции. Лигисты уже давно так считали, теперь об этом начали задумываться разочарованные умеренные католики. Давая обещания и не выполняя их, Беарнец в конце концов начал раздражать католиков из своего окружения, старую гвардию Генриха III, а также принцев крови. Если Генрих Наваррский не перейдет в католичество, можно найти и других претендентов. По словам английского посла, даже бастард {377} Карла IX, граф Овернский Карл Валуа тоже предъявил претензии на корону. Самыми опасными, конечно, были Бурбоны. Взоры устремились на второго кардинала Бурбонского (бывшего Вандомского), который еще не принял постриг и мог легко перейти в состояние мирянина. Он уже унаследовал от своего дяди руанское епископство, почему же ему не унаследовать его корону, став Карлом XI? Вокруг него сплотились недовольные и потерявшие надежду католики. Эти люди искали решения в политическом вакууме, пусть это будет даже происпанское решение.

Кроме кардинала Бурбонского, Генриху IV следовало также опасаться своего кузена, графа Суассона. Король был убежден, что вытравил любовь к нему из сердца своей сестры Екатерины. Для большей верности он пообещал ее руку Генриху Бурбонскому, ставшему герцогом Монпансье после смерти своего отца. Какова же была его ярость, когда он узнал, что Суассон не повиновался его приказу и находился с Екатериной в По, где влюбленные обручились. В сложившейся обстановке этот брак представлял большую опасность для короля. Суассон тоже был Бурбоном, но в отличие от Генриха католиком. Союз с Екатериной Бурбонской усилит его позиции в глазах общественного мнения. Более того, если король умрет не оставив потомства, — а его не предвиделось, так как он уже давно жил врозь с женой, — дети Суассона унаследуют от матери все владения Альбре, Беарн и наваррскую корону. Таким образом, Суассон получил бы «все наследство», как говорил Нострадамус, и Генрих IV его за это ненавидел.

Ответные действия не заставили себя ждать. С Суассоном и Екатериной, виновными в том, что подписали {378} брачные обязательства без разрешения короля, как это было принято среди высшей аристократии, а тем более, когда это касалось членов его семьи, король обошелся, как с бунтарями. Первый председатель Совета Беарна 6 апреля получил ряд грозных приказов. Под страхом смерти ему запрещалось потворствовать намерениям графа Суассона, и прибывший в По отряд полиции разлучил жениха и невесту.

В мае 1592 г. маршал д'Омон и герцог Лонгвилль примкнули к третьей партии вслед за первыми диссидентами Лаварденом, графом де Людом и маркизом д'О. Гаранты обещания, которое они скрепили своими подписями 4 августа 1589 г., католические вельможи отказали королю в доверии.

 

Вынужденная мера

Итак, король и Майенн растеряли часть своих сторонников, когда в марте-апреле между ними начались переговоры. Инициатива исходила не от самого Майенна, а от здравомыслящих людей из его окружения, опасавшихся возрастающего влияния Испании на герцога, в частности, от его самого дальновидного политического советчика Жаннена. По поручению Жаннена Вилльруа возобновил контакты с Морнеем и представил на рассмотрение Майенна докладную записку. Он оставил в стороне вопрос о религии короля и ограничился требованиями, касающимися управления страной и регулярного созыва Генеральных Штатов. Майенн медлил с ответом и в завершение своих размышлений представил ряд требований, которые превзошли все опасения. Условием своего присоединения он поставил настоящее {379} разрушение королевства: управление тринадцатью провинциями для себя, членов своей семьи и главных вождей Лиги. Девять остальных провинций должны перейти к католическим вельможам и принцам крови из окружения короля. Для себя он хотел еще должность наместника королевства и меч коннетабля, содержание в 300000 ливров, для своих друзей — уплату всех долгов, пенсии и маршальские жезлы. Что касается гугенотов, то они отныне должны быть лишены права занимать государственные должности.

16 июня 1592 г. удрученный Морней представил Совету этот дерзкий меморандум, вызвавший всеобщее негодование. Однако его следовало принять во внимание, чтобы начать переговоры. Впрочем, король знал, что положение его противника ухудшается и что за его безмерными требованиями кроется глубокая растерянность. Сейчас Майенн представлял только аристократическую Лигу, оторванную от своей базы. В Париже настроения изменились, многие отвернулись от экстремистов и примкнули к «политикам». Началась оттепель. По словам Пьера де Л'Этуаля, 10000 парижан переметнулись в другой лагерь. Весь Парламент, крупная буржуазия, большая часть населения скромного достатка были за переговоры и мир. В доме бывшего стойкого лигиста, купеческого старшины Клода д'Обре, начали собираться умеренные. Они внедрились в высшие структуры лигистской партии. Контакты с Генрихом IV становились все более частыми.

В этих условиях король мог дать Майенну кой-какие обещания. Нужно было сократить срок переговоров, чтобы враг не использовал их для подготовки нового наступления. Король даже пообещал Майенну {380} и его потомкам Бургундию в суверенное владение. Но главное было не в этом: он снова пообещал в заранее назначенный срок выслушать наставления «с целью воссоединения с католической церковью». Католики-роялисты были направлены к папе, чтобы сообщить ему об этом решении. Эту декларацию назвали «вынужденной мерой» (14 апреля 1594 г.). Гугенот Морней, возможно, тешил себя надеждой, что и на этот раз хватит одного обещания. Но прав оказался шут короля Шико. В начале года он произнес пророческие слова: «Друг мой, я считаю, что все, что ты делаешь, тебе не поможет, коли не сделаешься католиком». {381}