Казалось, что небольшая фраза из декларации чудесным образом изменила ход событий. После тяжелой весны 1592 г. началась череда успехов по всему королевству. Ставший герцогом Бульонским, Тюренн разбил в Шампани герцога Лотарингского. В Лангедоке контрнаступление роялистов обратило в бегство армию маршала Жуайеза. В Провансе герцог д'Эпернон, перешедший на сторону Беарнца после блокады Парижа, разгромил у Антиба герцога Савойского.

Генрих воспрянул духом и теперь ставил перед собой разумные задачи. Раз нельзя взять силой крупные города, нужно изводить их осадами. Блокада Парижа два года тому назад была близка к успеху, и король понял, что там уже не все полны решимости стоять до конца. И если столица снова подвергнется лишениям, общественное мнение наверняка качнется в сторону переговоров. В мае король укрепил Квилльбер в устье Сены, контролирующий судоходство {382} вверх по реке. Одновременно он подтянул свои войска к столице. Некоторые города, например, Сен-Дени, были сохранены, другие снова взяты. Устоял только один город, Дре. В конце кампании король займется им лично.

Чтобы подкрепить обещания, данные в декларации от 4 апреля, король 4 октября направил к папе кардинала Гонди и бывшего посла Генриха III в Ватикане Жана де Вивонна, маркиза де Пизани. Они должны были засвидетельствовать Клементу VIII почтение и сыновнюю преданность Генриха IV, как и подобает преемнику христианнейших королей, его предшественников.

 

Раскол парижского общества

Этот демарш соответствовал ожиданиям «политиков», особенно парижских, которые теперь открыто отмежевались от Майенна и Шестнадцати. К ним присоединился кое-кто из духовенства, в частности, священник церкви Сент-Эсташ Рене Бенуа, аббат монастыря Святой Женевьевы Жозеф Фулон и епископ Парижский Гонди. Их кредо — уговорить короля перейти в католичество.

Несмотря на казнь президента Бриссона, члены Парламента тоже были сторонниками переговоров. Буржуазия и муниципалитет придерживались такого же мнения. Начали стихийно собираться квартальные сходки, требовавшие созвать общее собрание в Ратуше. Прибытие Майенна с небольшим войском не изменило решения горожан, собравшихся 24 августа начать переговоры с королем, чтобы добиться от него свободной торговли между Парижем и соседними {383} легистскими городами, а также разрешения крестьянам беспрепятственно обрабатывать землю на прилегающей территории.

Положение Майенна становилось все более щекотливым. С Филиппом II он был связан обещанием посадить на престол инфанту, что являлось условием для выплаты ему нескольких тысяч экю. Клемент VIII, со своей стороны, поручил своему легату добиться выбора короля, «преисполненного в душе веры в истинность католической религии», и не допустить признания отступника. Поэтому Майенн не мог позволить парижанам вести переговоры с врагом. Он прибегнул к привычным средствам: использовал для агитации проповедников и теологов Сорбонны, но парижане их больше не слушали. В Ратуше 31 октября, а также 4 и 6 ноября состоялись собрания. Майенн отправился на них, чтобы надавить на присутствующих: «Чего хочет этот народ? Что еще я должен для него сделать?» — «Монсеньор, он требует короля». — «Но когда он у них будет, разве этот король сделает больше, чем делаю я?»

Но третье собрание проголосовало за то, чтобы послать делегацию к королю. Генрих IV в свою очередь приказал парламенту Шалона вынести постановление, которое категорически осуждало выборы короля Франции собранием мятежников и запрещало французам участвовать в Генеральных Штатах.

Однако Филипп II не собирался уступать. Александр Фарнезе получил приказ подготовить третье наступление, чтобы воздействовать на депутатов предстоящих Генеральных Штатов как силой, так и подкупом. Добиться от них голосования, соответствующего желаниям Мадрида, — значит увенчать {384} успехом тридцать лет психологического давления, стоившего тонн золота и тысяч погибших. Для большей гарантии успеха своих планов он потребовал созвать Генеральные Штаты в городе, контролируемом испанскими войсками, — или в Реймсе, или в Суассоне. Если совет Шестнадцати согласился с его решением, то Майенн не собирался жертвовать семейными притязаниями в угоду королю Испании и заявил, что Генеральные Штаты будут заседать в Париже. Мадрид приказал Фарнезе выступить в поход. 20 ноября испанский авангард снова перешел границу, и испанский генералиссимус уже готовился выехать ему вслед, как вдруг резко ухудшилось его здоровье. Через две недели он умер. После смерти Гиза это был второй подарок судьбы для Беарнца. С исчезновением с европейской сцены великого испанского полководца, который уже дважды его обыграл, король мог надеяться на успех своих военных операций. Испания не сможет найти достойную замену Фарнезе. В Париже совет Шестнадцати тяжело переживал этот неожиданный удар. Он попросил, чтобы во главе испанских войск стал сын Фарнезе или эрцгерцог Эрнест Габсбург, сын императора Рудольфа II. Эрнест действительно был назначен наместником Нидерландов, а герцогу Фериа поручили возглавить армию, но упущенное время уже не будет наверстано.

Приближалась дата открытия Генеральных Штатов. 20 декабря число депутатов, которые смогли добраться до Парижа, было столь незначительным, что заседание пришлось перенести на 17, а потом на 25 января 1593 г. Депутаты один за другим прибывали в столицу. Большинство из них были за {385} победу Лиги, которую они считали единственным гарантом сохранения католической религии, но существовало много нюансов. Во-первых, были представлены не все провинции. Никто не приехал из Лангедока, и только несколько человек из Гиени. Во-вторых, испанское золото создаст раскол во мнениях. Депутаты получали от своих избирателей по 3 или 4 экю в день, следовательно, они вполне могли пренебречь субсидиями Мадрида, однако отказались лишь немногие. Испанские деньги приняли все депутаты от духовенства, кроме пяти, а также большинство депутатов от третьего сословия. Меньшинство третьего сословия и все дворянство разделились на два лагеря — майеннисты и «политики».

 

Генеральные штаты лиги

Заседание открылось 26 января 1593 г. в Лувре. Его открыл Майенн. Призвав Штаты выбрать католического короля, он вдруг предложил кандидатуру своего сына, маркиза де Майенна. Толстяк герцог не был оратором. Он так тихо пробормотал свою речь, что не все расслышали его неожиданное предложение. За ним слово взял кардинал Пелльве, епископ Реймский и председатель палаты духовенства. Он предложил кандидатуру короля Испании, что возмутило половину зала.

Генрих IV из Шартра внимательно следил за развитием событий в Париже. Оружие молчало, хотя Майенн и попытался напасть на короля в Ла Рош-Гийоне. «Мой кузен Майенн — великий полководец, но я просыпаюсь раньше, чем он», — съязвил король. Его окружение не скупилось на насмешки над этими {386} жалкими депутатами. Образованный д'Обинье сравнивал их с депутатами Штатов, которые отдали Францию англичанам в 1420 г., ратифицировав договор в Труа, и подчеркивал их ничтожность: «Штаты, где нет принцев крови, офицеров короны, канцлера, маршалов Франции, председателей судебных палат, прокуроров, адвокатов и почти нет дворян». Однако призыв Майенна и решения депутатов могли повлиять на мнение окружающих короля католиков, принцев, прелатов, офицеров и дворян. Чтобы опередить события, Генрих IV предложил им самим ответить на призывное пение сирен из Лиги. Это был мастерский ход. «Предложение», подписанное 27 января вельможами в Шартре, перенацелило против лигистов их же аргументы: поскольку дворяне из Святой Унии так ратуют за восстановление мира и спасение религии, почему же они не договариваются с роялистами? Не рискуют ли они стать единственными виновниками всех общественных бедствий, отказываясь от переговоров?

Предоставив слово своим дворянам, через два дня король заговорил сам и сделал еще один шаг навстречу католикам. «Мы отнюдь не перестали желать созыва собора, в чем нас обвиняют бунтари... И если есть лучшее и более быстрое средство для нашего наставления, мы далеки от того, чтобы его отвергать, совсем наоборот, мы от всей души согласны на него». Затем он отчитал Майенна, единственного зачинщика войны, и депутатов, этих мятежных подданных, голосование которых он счел недействительным, а решение их приравнял к оскорблению величества. В тот же день ушла депеша в Венецию. Итальянские государства не должны заблуждаться: Генеральные {387} Штаты, созванные Майенном, Пелльве и легатом, — это «дерзкая и безрассудная затея».

Фракция майеннистов и происпанцев, безусловно, рассчитывала на несколько дней отвлечь противника, чтобы за это время выбрать короля и дождаться испанскую армию. Другая фракция, Вилльруа и «политики», наоборот, поняли, что ухватились за нить, с помощью которой можно выбраться из лабиринта.

А выборы короля предвиделись не скоро. «Майенн скорее отдаст корону турецкому султану, чем согласится на выборы короля из французов, разумеется, если это не будет он сам» — сообщал в Мадрид испанский посол. Майенн покинул столицу, чтобы договориться с эмиссарами Филиппа II и герцога Фериа, прибывшими в Суассон. Он готов был отдать Испании все — Пикардию и Прованс, крепости в Бретани и на Севере, если только Фериа поддержит его права или права его сына. Но Фериа прибыл с заданием способствовать избранию собственного короля или инфанты. Самое большее, что он мог пообещать Майенну, это Бретань в наследственное владение, Пикардию в пожизненное владение, наместничество и много золота. Через две недели скрепя сердце Майенн согласился. В его распоряжение отдали 4500 солдат, которых привел граф Мансфельд, и он выместил свое негодование на городе Нуайон, с превеликим трудом отняв его у роялистов. Фериа продолжал свой путь и 9 марта вошел в Париж, встретивший его без всякого энтузиазма. Его король поручил ему купить голоса депутатов. Из 200000 экю, которые Фериа попросил для этой цели, он получил только 30000. Не имея возможности заручиться голосами всех депутатов, испанец вынужден {388} был предложить вознаграждение лишь старшинам кварталов. Те отклонили его предложение, так как за эти несколько недель патриотизм парижан сильно возрос, а бестактность Фериа еще больше усилила антииспанские настроения.

Однако он не потерял надежды повлиять на голосование до возвращения Майенна и до начала переговоров с Беарнцем. Получив согласие Штатов на выступление, он 2 апреля произнес перед депутатами длинную обличительную речь, охватывающую двадцать последних лет французской политики. Франция неблагодарна. Пора бы ей выразить Испании признательность за помощь, которую она всегда от нее получала, и лучшим проявлением этой признательности была бы корона, предложенная Филиппу II. Депутаты переглядывались, изумленные этим неожиданным поворотом. Чтобы рассеять неприятное впечатление, слово взял Пелльве. Он начал с защиты французской монархии, а закончил дифирамбами в адрес испанского короля. Но его речь была принята холодно. После ухода Фериа депутаты продолжили обсуждение предложений роялистов и назначили своих представителей: д'Эпинака, Жаннена, Вилльруа, Белена и Де Местра.

 

Последняя миссия Морнея

Для Генриха IV было чрезвычайно важно, чтобы состоялись эти переговоры, так как он начал сомневаться в верности своего окружения. «Третья партия» нашла сторонников среди придворных прежнего короля, используя колебания герцога Неверского или недавно вошедшего в Совет сына маршала Бирона. {389} Ходили слухи, будто заговорщики хотят отдать корону молодому кардиналу Бурбонскому и женить его на испанской инфанте. Что касается короля Наваррского, то его собирались заключить в тюрьму или еще лучше, умертвить. Сам он говорил: «Такие свободные птицы, как я, не в состоянии жить в клетке». На самом же деле заговор в пользу кардинала, заикающегося, робкого и к тому же больного человека, был непомерно раздут слухами. Главное заинтересованное лицо, вероятно, в него верило, но остальные пользовались им как пугалом, чтобы оказать давление на короля. Сам Генрих IV, возможно, намеренно преувеличивал опасности, подстерегающие его в первые месяцы 1593 г. Протестанты же спрашивали себя, что им предстоит в будущем, если король отречется от протестантства. Будущее беспокоило также губернатора Сегюра, Морнея, творца королевских побед, раздираемого между верностью гугенотам и преданностью своему государю. Он долго верил, что затянувшиеся религиозное противостояние может кончиться компромиссом, в результате которого непримиримые противники объединятся. В феврале Генрих IV отправился в долину Луары в надежде, что лигистский Орлеан распахнет перед ним ворота, потом в Тур, чтобы посетить свой парламент, потом в Сегюр, чтобы навестить своего старого друга Морнея. Гугенот снова изложил королю свои экуменические планы. Ему следует порвать с папой, протянуть руку галликанским католикам и созвать национальный собор. Объединенная французская церковь будет детищем короля, которому не придется выбирать между конфессиями. Генрих IV больше не придавал значения этим утопическим планам. Действительность {390} научила его не стремиться к невозможному примирению, а искать средства для смягчения антагонизма.

Поручения, которые он намеревался возложить на своего старого друга, преследовали именно эти цели, и в сфере куда более приземленной, чем великие замыслы протестанта: Морней должен был уладить для своего короля острые проблемы, поставленные перед ним самыми близкими ему женщинами — его женой и сестрой.

Что касается королевы Маргариты, ведущей странную жизнь жрицы любви в овернском замке Юссон, то Морней уже давно искал приемлемого решения, чтобы избавить короля от брачных уз. Как человек и политик, король, безусловно, страдал от неловкой комической роли мнимого холостяка. Брак был для монарха необходимостью. Более того, союз с какой-нибудь европейской принцессой мог обеспечить прочный союз с соответствующей иностранной державой. Поэтому Морней взял на себя трудную и неблагодарную задачу — развести и снова женить короля. Он написал королеве, желая узнать ее мнение по этому поводу. Маргарита согласилась заявить, что у нее есть некоторые сомнения в законности ее брака с королем. Она сослалась на три причины: отсутствие разрешения папы, кровное родство и различие религий. Генрих IV одобрил первые шаги и поручил Морнею продолжать в том же духе.

Второе задание касалось Екатерины Бурбонской, После размолвки из-за графа Суассона Генрих IV приказал сестре немедленно выехать к нему из По и поручил Морнею встретить ее в Сомюре, чтобы подготовить их свидание. Король прибыл в Сомюр 28 февраля. {391} При встрече он ни словом не обмолвился о ее романе с Суассоном и увез сестру в Тур, чтобы представить ее принцу Домбу, ставшему после смерти отца герцогом Монпансье. Он собирался выдать за него принцессу, но та отказалась видеть жениха, что вызвало у короля приступ бешенства. С тех пор Генрих IV не спускал с нее глаз, и она повсюду следовала за его кочующим двором.

Морней вернулся в Тур, убежденный, что король больше в нем не нуждается. Вот уже полгода, как Генрих изменился, не прислушивался к его мнению и все более серьезно подумывал об отречении от протестантства. Обиженный старик засел в своей крепости, более не отвечая на призывы короля.

 

Совещания в Сюрене

В конце апреля король занимался только подготовкой совещаний с депутатами Генеральных Штатов. Они должны были начаться 29 апреля в Сюрене. 26 апреля Генрих написал письмо во Флоренцию, где клялся великому герцогу «честью и словом короля», что станет католиком через два месяца после того, как договорится с герцогом Лотарингским, которого считает своим единственным иноземным противником.

В Мант, где тогда находился двор, один за одним прибыли все вельможи, выступающие за короля, даже протестантские вожди и те, кого подозревали в поддержке кардинала Бурбонского. Накануне совещания Генрих IV выложил на стол свой последний козырь. Он поручил маркизу д'О и и кардиналу Буржскому заявить, что его переход в католичество произойдет в ближайшем будущем. {392}

Когда депутаты Генеральных Штатов покидали столицу 29 апреля 1593 г., их сопровождали громкие крики парижан, стоящих на коленях у ворот города: «Мир, мир! Благословенны те, кто о нем молит и кто его обеспечивает! Будьте прокляты все остальные!» Первые заседания были посвящены обычным формальностям, проверке полномочий и паспортов. 4 мая для обеспечения безопасности совещаний было объявлено о прекращении военных действий на десять дней в четырех лье от Парижа и Сюрена. В Париже это короткое перемирие было встречено криками радости. Наконец-то сделан первый шаг к миру! «Для бедных парижских узников, — писал Пьер де Л'Этуаль, — свободно выйти из стен города, пройтись по полям, посетить свой дом в предместье, принести бутылки с вином и провизию — значило вырваться за пределы тюремной камеры». Прекращение боевых действий стало историческим «уик-эндом», после окончания которого было немыслимо снова взяться за оружие. Возникла необратимая ситуация. На следующий день около 7000 человек вышли на запруженные улицы и направились в Обервиллье, чтобы поклониться Божьей Матери, творящей чудеса, Богородице Сил, дарующей спасительный дождь. Обожженный войной и иссушенный голодом Париж хотел наконец утолить жажду.

В тот же день представитель короля Рено де Бон изложил лигистским депутатам позицию своего государя и сообщил о его желании восстановить мир. Права короля не являются предметом спора, они абсолютно очевидны. Если Генрих хочет прислушаться к пожеланиям своих католических подданных касательно его религии, то он делает это из {393} снисходительности, а не потому, что вынужден так поступить, чтобы его признали. Помимо всего прочего, подобное заявление должно было уберечь короля от обвинений в «предвыборной агитации». Д'Эпинак возразил, что еретик Беарнец лишен права наследования и призвал католиков-роялистов примкнуть к Лиге. После обмена изощренными теологическими аргументами между двумя прелатами депутаты сбавили тон: нужно спасать государство, традиционное государство с его обычаями и законами, наследственную, а не выборную монархию, независимую власть.

Генрих IV счел, что настал момент официально объявить о своем решении. 10 мая, соблюдая протокол, он объявил об этом первому из совершеннолетних принцев крови Конти и Суассону. 16 мая он публично заявил о своем решении отречься от протестантской религии и даже назначил дату и порядок церемонии. На 15 мая он созвал ассамблею в Манте, которой поручил наставить его в новой религии. В тот же день он пообещал гугенотам ничего не менять в действующем законодательстве об отправлении их религии.

Заседания Генеральных Штатов будут длиться до начала августа, но их дебаты уже никого не интересуют. Все взоры устремлены на Сен-Дени, где должно состояться отречение короля, после чего Франция будет иметь короля, Бурбона, католика!

 

Смертельный прыжок

Дойдя до края пропасти, Генрих IV решил прыгать. Историки долго рассуждали о побудительных мотивах этого поступка. Искренность или цинизм? {394} Предварительно следует напомнить о некоторых фактах.

Когда Генрих повторял, что протестантство было религией его детства и что преданность ему имеет глубокие корни, он намеренно упрощал более сложную историю, но его современники ее, вероятно, забыли. Крещенный в католической вере, он оставался католиком до пяти лет. Потом по решению матери в течение двух с половиной лет (конец 1559 или начало 1560 по май 1562 г.) он воспитывался в кальвинизме. Снова став на полгода католиком по настоянию отца (июнь-декабрь 1562 г.), он вернулся в протестантство после его смерти и остался ему верен десять лет, до Варфоломеевской ночи. В утро резни он отрекся по принуждению и был католиком с августа 1572 г. по июнь 1576 г. После возвращения в Беарн он стал протестантом на семнадцать лет, до лета 1593 г., когда снова стал перед необходимостью выбора. Ребенок, юноша, потом мужчина, он пять раз менял религию, следующий будет шестым. Конечно, возвращение в католицизм каждый раз происходило под давлением; конечно же, протестантская религия, религия его матери, наложила на него глубокий отпечаток и способствовала его духовному развитию. И тем не менее, этот гугенот не имел склонности к мученичеству и хорошо знал догматы католической церкви. Разумеется, он не был ни фанатиком, ни мистиком. Можем ли мы полагать, что его убеждения вызваны всего лишь безразличием, а безразличие — неверием? В обществе конца XVI века были атеисты. В их высказываниях угадывается неверие, к примеру, у Бирона. Однако в огромном количестве писем и речей короля нельзя обнаружить ни одной {395} двусмысленной фразы. Более того, если подсчитать слова, чаще всего срывающиеся с его уст или выходящие из под его пера, мы непременно найдем среди них упоминание Бога. Бог присутствует во всех его действиях. Бог дарует ему победу, он исполняет его желания, рассеивает его врагов, охраняет его от опасности, внушает ему правильные решения, заботится о благе страны.

Библейские изречения, особенно строки псалмов, непрестанно приходят ему на ум. Для него обетованная земля — это не женевская евангелистская церковь, а мир для всех его подданных. Мир и согласие, восстановленное вождем, облеченным божественной миссией, — вот идеал, к которому он стремился.

Сравнивая две религии, он находил в каждой из них свои достоинства и недостатки. Вера матери больше соответствовала его критическому уму, разуму человека Возрождения. Реформация отбросила все суеверия и условности, раздражавшие прогрессивных католиков. Пьер де Л'Этуаль иронизирует над «свечами, окроплениями святой водой, четками, паломничествами, отпущениями грехов, часословами на латыни». Кальвинизм был также силой, обеспечившей ему победы, преданность населения Юго-Запада, моральную поддержку пасторов и синодов. Однако следует сказать, что протестантский мир навязывал ему свои требования и ограничения, которые он с возрастом переносил все неохотней. Реформация могла быть не слишком удобной для того, кто держит скипетр.

Католицизм был религией королей-предшественников, религией монархической пышности, церемоний и славных традиций. Она являлась естественным {396} обрамлением власти, к которой он стремился, религией абсолютизма. Это была религия папы и большей части Европы, но самое главное — это была религия подавляющего большинства французов.

Вне всяких сомнений, он долго размышлял над своим выбором. Если он останется протестантом, он не будет королем всей Франции, а только королем гугенотов. Если он перейдет в католичество, то завоюет верность большинства французов, но рискует потерять французских протестантов, а также европейских союзников Северной Европы: Англию, Нидерланды, немецких принцев и Швейцарию. Тогда прощай французская независимость! Ослабленная, изолированная Франция останется один на один с Испанией, которая захочет взять реванш. Поэтому неудивительно, что он так долго колебался и не давал ответа. Этот реалист спокойно ждал, когда История решит за него, а История для верующего — это сам Бог.

Король выбрал для отречения Сен-Дени. Это был ближайший к столице город, местонахождение первого королевского аббатства и усыпальница французских королей. 21 июня тридцать опрошенных прелатов решили, что французские епископы имеют право отпустить королю грехи, что позволило отложить на более поздний срок разрешение папы вернуться в лоно католической церкви. Торжественное событие приближалось.

 

Отречение в Сен-Дени

Это был воистину великий день. Около 7 часов утра король открыл заседание и заявил, что со времени своего восшествия на престол решил «воссоединиться {397} с католической церковью», но ему помешала война. Он знает, что католическая церковь — это истинная церковь и желает выслушать ее вероучение. В течение пяти часов четыре епископа наставляли его, дивясь познаниям своего собеседника. Это был достойный сын Жанны д'Альбре, великолепно знающий Священное Писание, произведения отцов церкви и искушенный в споре. Чтобы дискуссия не выглядела чистой формальностью, он оспорил существование Чистилища, новой и сомнительной догмы, в которую он никогда не поверил, разве что «из уважения к священникам», зная, что это их хлеб. О евхаристии ему нечего сказать: «Я никогда не подвергал ее сомнению и всегда в нее верил». Что касается поклонению телу Господню, то здесь он высказался осторожно, подчеркнув ответственность своих четырех наставников: «Сегодня я отдаю свою душу в ваши руки. Прошу вас, будьте осторожны, ибо там, куда вы меня вводите, мое последнее прибежище». Л'Этуаль добавляет: «И слезы брызнули из его глаз». Огромная толпа собралась на улицах Сен-Дени. Роялисты и лигисты обнимались, плакали, жаловались на трудные времена, выражали надежду на примирение. Прочтем письмо Генриха к Габриели: «С раннего утра до позднего вечера меня осаждали криками: «Храни вас Бог!» Сегодня утром я начну беседовать с епископами, а завтра совершу смертельный прыжок. Надежда увидеть вас завтра удерживает мою руку от длинных описаний. До скорого свидания, сердце мое, приезжайте пораньше, ибо мне кажется, что я не видел вас целый год. Тысячу раз целую прекрасные ручки моего ангела и уста моей повелительницы». Часто отмечали неуместность {398} выражения «смертельный прыжок». Но оно было у всех на устах, и более сдержанных, чем те, что лобзали Габриель, так как мы находим его в письме Морнея от 20 июня: «Король делает прыжок, который воистину можно назвать смертельным». Следовательно, сие историческое изречение — коллективное творчество. А знаменитое «Париж стоит мессы» — всего лишь позднейшая выдумка.

В воскресенье 25 июля 1593 г. король испил чашу до дна — он стал католиком. «Наконец я исполнил желание всех моих католических друзей и слуг, но прежде всего — свое собственное», — напишет он своему послу в Риме. Несмотря на запрещение герцога Майенна, парижане заполнили церковь Сен-Дени. В девять часов утра король вышел из аббатства. Он был одет в расшитый золотом белый шелк. Белый цвет чистой совести, цвет новообращенных, был по счастливой случайности цветом роялистской партии, цветом перевязи и султана из перьев. Белый цвет, настоящий «лабариум»1) Беарнца, победил черные знамена Жуайеза и зеленые перевязи Гиза. Но на его голове была черная шляпа, а на плечах — черный плащ.

Стоял солнечный и теплый день, на усыпанных цветами улицах царило всеобщее ликование. Под звуки труб и барабанов, окруженный французскими и швейцарскими гвардейцами и свитой из принцев и дворян, король подошел к порталу церкви. Как когда-то к порталу Собора Парижской Богоматери в день своего венчания? Но на этот раз он добровольно просил католическую Церковь открыть перед ним {399} врата. В притворе епископ Буржский произнес слова, которые одновременно являлись словами крещения и возвращения в лоно церкви: «Кто вы? Что вы просите? Чего вы хотите?» Король стал на колени и дал обет: «Клянусь перед Всемогущим Богом жить и умереть в католической апостольской римской религии, защищать ее от всех с опасностью для жизни, отказываясь от всех ересей, противоречащих вышеупомянутой католической, апостольской, римской церкви». Тогда как толпа в восторге устремилась к нему, он протянул архиепископу подписанный им символ веры, поцеловал епископское кольцо и получил благословение и отпущение грехов. Из-за давки король с трудом поднялся с колен, прошел в главный неф, свернул в поперечный неф, где покоились Капетинги. Им-то не нужно было отрекаться, чтобы царствовать. Людовик Святой, Филипп Красивый... а вот огромная гробница Дагобера, позолоченная статуя Карла VIII, изваяния Людовика XII и Франциска I. Слева, в полумраке, виднеется ротонда Валуа, под которой стоит шедевр Жермена Пилона — гробница Генриха II и Екатерины Медичи. Будет ли у него памятник в Сен-Дени? Никогда. Его беспечные потомки не завершат строительство усыпальницы Бурбонов, а во время Революции тело убитого короля будет выброшено на свалку.

Под сводами загремел «Те Deum»2), присутствующие рыдали. Король исповедался, прослушал мессу и причастился. После окончания богослужения гром орудийного салюта смешался со звуками труб и приветственными {400} возгласами. После обеда он внимал проповеди епископа Буржского и присутствовал на вечерне. Как будто для того, чтобы позлить лигистский Париж, он выбрал для благодарственного молебна Монмартрское аббатство. Вечером этого дня, полного событий, он вернулся в Сен-Дени.

Как и религиозная церемония, удалась кампания по завоеванию сердец и умов. Обнародованное 1 августа перемирие послужило подарком в честь нового царствования. Толпа не уходила из Сен-Дени. Народ не мог надивиться королем, чудом избежавшим гибели в многочисленных сражениях, засадах и от рук наемных убийц. Кстати сказать, Лига не отказалась от их услуг. На Троицу священник церкви Святого Якова уже подсылал к королю двух убийц. На этот раз это был лодочник Пьер Баррьер, в свое время служивший в полку Гизов. Он поделился своим планом с одним из викариев епископа Лиона и капуцином из того же города, и они отправили его в Париж. Там он получил одобрение священника Кристофа Обри и ректора иезуитского коллежа Варада, которые убедили его, что обращение короля в католичество было неискренним. 25 июля Баррьер смешался с толпой в Сен-Дени, вооружившись ножом, купленным в Париже. После мессы, когда король прошел рядом с ним, Баррьер почувствовал, как какая-то неведомая сила удержала его руку. Однако в последующие дни он повсюду следовал за королем, не подозревая, что за ним следит флорентийский агент, которому он неосторожно доверился. 27 августа Баррьер был арестован и признался в своих намерениях. За этот преступный умысел его подвергли страшной казни цареубийц. Бог католиков спас своего блудного сына. {401}