Известие об отречении быстро разнеслось по королевству и положило начало массовому переходу на сторону короля. Третья Партия рассеялась, как дым, сразу же после смерти кардинала Бурбонского, скончавшегося в тридцать два года от перитонита.

Едва Генрих IV выехал из Сен-Дени, как комендант Фекама и Милльбона сдал эти крепости королю. В ноябре при посредничестве своей племянницы Габриели д'Эстре точно так же поступил комендант Камбре Балиньи. Подписанное Майенном перемирие было продлено до 1 января 1594 г. Некоторые вожди Лиги совместно с Вилльруа уговаривали герцога покориться. Толстяк уперся, и они примкнули к королю без него. Маршал Ла Шатр сдал Генриху IV Бурж, Берри, Орлеан и Орлеане, где он был наместником от Лиги. Барон де Витри 4 января открыл ворота Mo, и его жители призвали парижан последовать их примеру: «Кричите с нами: да здравствует король!» {402}

В Провансе был достигнут тот же результат, но другим путем. Герцог д'Эпернон, присвоивший себе должность наместника, по своему обыкновению проводил двусмысленную политику, служившую его собственным интересам. Он мечтал сделать Прованс независимым княжеством. Жители Прованса, которые некогда делали подобные предложения герцогу Савойскому, отказались от своих сепаратистских настроений. Жестокая тирания нового наместника восстановила против него все группировки. Население восстало и призвало на помощь короля. 5 января парламент Экса признал Генриха IV. Это был первый лигистский парламент, проголосовавший за нового короля. На Юго-Западе лигистские города один за другим поступили так же, а в феврале Генриха IV признали Штаты Перигора.

 

Великая скорбь гугенотов

Но Генрих IV ждал реакции гугенотов. Морней был потрясен: «Надеюсь, вы догадываетесь, — писал он своему другу, сохраняя иллюзорную надежду, — что это еще не бесповоротно. Молю Бога, чтобы это затмение не было слишком долгим». Но он был человеком преданным и заверил короля в своей верности. Герцог Бульонский, бывший виконт де Тюренн, тоже верный боевой товарищ с первых дней, поступил так же. Король явно испытывал неловкость. Его огорчала невозможность лично объясниться с Морнеем. Он просит его приехать, но Морней отказался покинуть Сомюр. Он-де не любит придворной атмосферы, жизнь при дворе дорогая, в Сомюре он завален работой. Настоящей же причиной было то, что он {403} боялся разговора с королем. Однако Генрих торопит его с лихорадочной: настойчивостью: «Приезжайте, приезжайте, приезжайте, если вы меня любите!» (28 августа). «Торопитесь, торопитесь, торопитесь, уверяю вас, что мое отношение к вам не изменилось» (4 сентября).

Наконец старый друг пустился в путь. В сентябре они встретились в Шартре. В течение трех часов король защищался: он стоял на краю пропасти, он не получал от гугенотов должной поддержки, но отношения к ним он никогда не изменит. Король предложил представителям гугенотов собраться в Манте. Протестантские делегаты заседали в Манте с 8 ноября 1593 г. по 23 января 1594 г. Генрих не спешил с ними встретиться, его можно понять. Он принял их только в декабре и заверил в своей неизменной верности. Но они просили не этого, а исполнения их наказов. Они требовали свободного отправления протестантского культа, гарантий безопасности личности и имущества, одинаковых прав для всех и беспрепятственного допуска к государственным должностям. Канцлер Шеверни ответил, что положение королевства не позволяет принять столь смелые требования. Была создана комиссия из католиков и протестантов с целью сократить текст наказов и сделать его более приемлемым. В качестве компромисса комиссия предложила возобновить действие эдикта 1577 г. и возместить ущерб, нанесенный Лигой. Взамен католическое богослужение должно совершаться в населенных пунктах, занятых протестантами, а протестантское — в домах протестантских аристократов, а также в армии.

Мантская ассамблея отвергла этот текст из-за недостаточности гарантий. На заключительном {404} заседании король ограничился только возобновлением эдикта 1577 г.; разочарованные и огорченные пасторы разъехались по своим провинциям.

В Лондоне Елизавета испускала горестные вопли: «О, какое несчастье, какое горе!», но интересы совместной защиты от Испании не позволяли расторгнуть давнее братство по оружию, и сетования королевы вскоре умолкли. Немецкие принцы последовали ее примеру. Что касается швейцарцев, то они снова оказались в изначальном положении: французская католическая монархия вербовала наемников из всех кантонов, как из католических, так и протестантских.

 

Коронация в Шартре

Генрих IV понимал, что ему не удастся убедить всех французов в искренности своего отречения, если он не получит от папы отпущения грехов. Он понимал также, что станет на самом деле королем только после того, как получит коронационное миропомазание. Что касается папы, то усилия короля пока оставались тщетными. Клемент VIII отказался официально принять посланников Генриха IV, Пизани и Гонди. Причина заключалась в том, что папа трепетал перед испанцами. Пришлось сформировать другое посольство, но во главе с человеком, которого папа не сможет не принять. Король остановил свой выбор на католике и итальянце герцоге Неверском, которого он и отправил в Рим вместе с епископом Мантским и настоятелем Собора Парижской Богоматери. Казалось, Клемент VIII склоняется к примирению, он рассмеялся на шутку одного из французов: «Но ведь даже если сам дьявол попросил бы {405} окрестить себя, Ваше Святейшество не смогло бы ему отказать». Однако испанский посол был другого мнения. Он пригрозил уморить голодом Вечный город и начать в Испании движение за раскол с Римом. В результате испуганный папа не осмелится принять посольство герцога Неверского. Дело застопорится на два года.

Что касается коронации, то Генрих уже давно о ней размышлял. Однако в первые годы исход борьбы за трон был слишком неясным, чтобы можно было о ней задумываться всерьез. Но как только король принял окончательное решение об отречении, он решил короноваться в Сен-Дени сразу же после окончания первой церемонии. При здравом размышлении план ему уже не казался преждевременным. В начале 1594 г. король располагал самым крупным козырем: почти все французское духовенство, и особенно высшее, стало на его сторону. Теперь можно было не опасаться оппозиции со стороны прелатов.

Для высшего дворянства Генрих IV сделал эффектный жест: он положил конец затянувшейся вакансии должности коннетабля, каковую ни один король, начиная с 1567 г., не осмелился никому пожаловать. Меч коннетабля Франции получил один из самых первых его католических союзников, старый боевой товарищ, глава именитого дома, герцог Монморанси.

Радостное известие еще больше укрепило решение короля короноваться: капитуляция Лиона. Тирания лионского губернатора, герцога Немурского, вывела из терпения лионцев. 7 февраля они закричали «Да здравствует король!» и начали сжигать красные и черные перевязи Лиги, гербы Испании и Савойи. Все надели белые перевязи, «которые стали теперь отличительным {406} признаком настоящих французов», и открыли ворота наместнику короля Альфонсу д'Обрнано. После капитуляции второго по величине города королевства капитуляция Парижа казалась близкой.

Однако Реймс, город, где издавна короновались французские короли, все еще находился в руках Лиги. Королевские историографы обратили внимание, что реймская традиция не была исключительной, многие другие храмы раньше служили для коронации великих королей. Выбор остановился на Шартре, городе, близком сердцу Бурбонов-Вандомских, расположенном по соседству с их владениями. Об этом напоминала большая семейная часовня, стоящая рядом с собором. На больших королевских витражах все еще жили воспоминания о Людовике Святом. Ни один истинный католик не отнесется с презрением к церемонии, совершенной в Шартрском соборе. Но коронация — это также и миро, которое смешивали для помазания с литургическим елеем. Миро бережно хранилось в сосуде, где оно чудесным образом восполнялось со времен Хлодвига как знак особого расположения Господа к французской монархии. Но этот драгоценный сосуд, который использовали для помазания короля, хранился в Реймсе и находился в руках лигистов, как и Реймский собор. Историки начали поиски и нашли в аббатстве Мармутье чудотворный сосуд, еще более древний, чем сосуд Хлодвига. Небо покровительствовало новому королю в главном; что до остального, то это всего лишь формальности.

В бурях гражданских войн исчезли все сакральные атрибуты, и пришлось срочно заказывать у золотых и серебряных дел мастеров закрытую и обычную {407} короны, скипетр, жезл правосудия, шпоры, меч, а вышивальщикам и обойщикам — мантию, декоративные украшения для клироса, ковры, гобелены и балдахин.

В воскресенье 27 февраля 1594 г. в три часа утра у ворот собора собралась толпа. Церемониймейстер По де Род и дворецкий короля де Сюренн расставили на паперти французских и шотландских гвардейцев, чтобы они пропускали приглашенных и сдерживали толпу. Генрих IV уже десять дней находился в Шартре, накануне он исповедался приходскому священнику. В шесть часов утра четыре дворянина пошли за Священным сосудом, доставленном из Мармутье. После того как в храме появился церковный Нобилитет, туда хлынул народ и заполнил все пространство вплоть до аналоев. Затем прибыла процессия мирской знати. Она была одета в короткие туники из серебряной парчи с узором из красных листьев. Поверх туник ниспадали алые плащи, подбитые горностаем, на головах сияли золотые короны. Наконец, епископы Лаонский и Бовезский пошли за королем. Он ждал, лежа на парадном ложе, в сорочке, разрезанной в тех местах, где он будет помазан елеем; поверх нее была надета длинная, до пят, рубаха из темно-красного шелка. Он встал и последовал за прелатами со своей личной охраной и рыцарями ордена Святого Духа. Непосредственно за ним шли маршал Матиньон, несущий королевский меч, канцлер в золотой шапочке и обер-шталмейстер. Генрих вошел в неф, в полумрак огромного свода, где разноцветной мозаикой рассыпались отблески витражей. Епископ Шартрский ожидал его на клиросе, сооруженном наподобие сцены с {408} деревянными подмостками, устланными гобеленами. Над главным алтарем с медными колоннами по сторонам высилась статуя Девы Марии из позолоченного серебра.

Церемония началась в ограде клироса с представления короля и коронационной клятвы на Евангелии. Клятва заканчивалась грозными словами: «Отныне я всеми силами буду стараться изгнать из подвластной мне страны всех еретиков, изобличенных церковью». Затем приступили к ритуалу аккламации, в котором историки видят последний реликт выборов короля. Потом последовало возложение регалий, прерываемое миропомазанием тела короля — сначала шпор и меча, перчаток, кольца, скипетра, жезла правосудия и под конец короны.

Король, одетый в тунику, далматику и королевскую мантию, вышел из пространства главного алтаря и поднялся по ступенькам к амвону, на котором высился трон. Наконец его увидела толпа, стоящая в нефе, и разразилась приветственными возгласами. Началась торжественная месса. Герольды бросали с амвона золотые и серебряные монеты с изображением Геракла. В качестве надписи король выбрал один из девизов, заученных в детстве на латыни: «Для добродетели нет непроходимых дорог». Античный Геракл, дойдя до перекрестка дорог, выбрал дорогу добродетели, а не порока. Новый галльский Геракл тоже был поставлен перед выбором: идти опасной дорогой гражданской войны или извилистым путем отречений и обращений.

Генрих стал королем по крови, по признанию большинства и по священному миропомазанию. Церемониал символически очертил вокруг него {409} концентрический круг монархического общества: сначала духовенство, которое его короновало, потом дворянство, которое дало ему боевое снаряжение и пообещало свою помощь, и, наконец, народ, который его приветствовал и этим увенчал его апофеоз.

28 февраля, на следующий день после коронации, король был торжественно принят в соборе как гроссмейстер королевского ордена Святого Духа, основанного Генрихом III. После окончания церемониала королевских торжеств Генрих IV подошел к Парижу. Столица была кораблем, давшим течь, и крысы покидали утлое судно. Майенн, который отказался вести переговоры с королем и не хотел слепо действовать в интересах Испании, плыл в полном одиночестве не только среди парижан, но также и в кругу своей семьи.

Все старшины кварталов были теперь за короля, как и Парламент и крупная буржуазия. И кто же остался, кроме Майенна, легата, герцога Фериа и его полков? Горстка экстремистов, готовых к жертве, ибо они знали, что их не пощадят. Король издалека подготавливал почву. «Доведите до сведения моих добрых друзей в Париже, — поручил он парижской горожанке, пришедшей к нему в маске, сохраняя инкогнито, — что я стою здесь с большим войском и не собираюсь отступать, пока не войду в город. Только пусть не верят герцогу Майенну, так как он их обманет». Отныне все его поступки были рассчитаны на то, что о них скажут в столице. Заблудившись ночью на охоте, он переночевал в замке Понкарре и наутро послал за священником, который жил в трех лье, чтобы не пропустить мессу, «сказав, что не будет завтракать, пока она не закончится». {410}

 

Вступление в Париж

Майенн действовал куда более неумело. Меры, принятые по его приказам в первые дни января 1594 г., потрясли парижан: проскрипции против монархистов, набор ополчения из 2000 бедняков, которым испанцы платили зерном, отсюда их прозвище «мукомолы», запрещение заседаний Парламента, усиление испанского гарнизона. Последняя мера — смещение военного коменданта де Белена, открыто выступавшего за Генриха IV. Вместо него Майенн назначил Шарля де Бриссака, который казался ему стойким лигистом, а также весьма ограниченным человеком. На самом деле Майенн, сам того не зная, вручил противнику ключи от города. Бриссак казался простоватым, но он отлично понимал, куда дует ветер. После принятия присяги 24 января он внимательно выслушивал роялистских курьеров, посланных Шомбером, Белльевром, де Ту и его зятем, Антуаном де Силли. Герцогиня Немурская, имевшая агентов при дворе, немедленно узнала об этом и сообщила Майенну. Тот не стал их допрашивать, посчитав, что гораздо проще допросить самого Бриссака, который его легко переубедил. Наивность? Скорее безразличие. Майенн понял, что судьба города решена, и ему лучше бы сопротивляться Беарнцу в другом месте. 6 марта он покинул город с женой, детьми, слугами, мебелью, «вплоть до небольших картин и мелких личных вещей».

Перед отъездом он взял с городских властей обещание подчиняться, как ему самому, коменданту {411} Бриссаку и купеческому старшине Жану Люллье. Как только он уехал, крайние радикалы разбушевались еще пуще, угрожая скорее поджечь город, чем сдать его врагу. Один монах хвалился, что может вооружить 2000 своих собратьев, и требовал вырезать всех «политиков». 17 марта по улицам носили раку Святой Женевьевы, чтобы вымолить у святой покровительство. Но это был последний бой ради спасения чести. Усыпив бдительность легата и герцога Фериа, Бриссак тщательно подготовил сценарий сдачи города на двух тайных собраниях 19 и 21 марта. На них присутствовали купеческий старшина, члены магистрата Ланглуа и Нере, полковники и капитаны, президент Ле Местр, генеральный адвокат Моле. Акция была назначена на 22 марта. В первую очередь заговорщики призвали горожан вооружиться. Потом под покровом ночи следовало расчистить Новые ворота и ворота Сен-Дени, которые фанатики завалили корзинами с землей. 21 марта Бриссак объявил, что ему сообщили о появлении поблизости обоза с деньгами для врага. Это был хороший предлог, чтобы выманить из города лучшие отряды гарнизона. Потом он приказал развесить по городу листовки, сообщающие о том, что Майенн и король Наваррский подписали мир и что нужно встретить полномочных представителей.

В конце концов все эти действия насторожили членов совета Шестнадцати и испанских офицеров. На их вопросы Бриссак ответил, что знает о существовании заговора о сдаче города и принял всё необходимые меры — на рассвете заговорщики будут схвачены. А сам сразу же послал в лагерь Беарнца двух гонцов с информацией о последних приготовлениях. Получив {412} сообщение Бриссака, король форсированным маршем пошел на Париж. Рано утром 22 марта 1594 г. густой туман спустился на предместья.

Встреча была назначена на 4 часа утра. Бриссак и Люллье стояли у Новых ворот. Когда в монастыре Капуцинов прозвонили к заутрене, обеспокоенный задержкой Бриссак вышел с факелом в руках на подъемный мост и сделал несколько шагов. Из тумана появился его зять Сен-Люк во главе первых кавалерийских рот. Колонны бесшумно проникли в уснувший город. У ворот Сен-Дени сценарий был аналогичным. Ланглуа, тоже удивленный запозданием роялистов, два раза выходил за ворота, пока не увидел Витри и его полки. Созванные ночью вооруженные горожане пошли за ним следом, когда он начал спускаться по улице Сен-Дени. Таким образом стало невозможным соединение двух испанских полков, расквартированных в казармах у ворот Сен-Дени и у церкви Сент-Эсташ. Что касается валлонцев, размещенных в Тампле, то они вообще не выйдут из казарм. У крепости Гран Шатле Витри присоединился к королевским полкам, прибывшим по Сене, те уже заняли Арсенал и квартал Сен-Поль. Крепость Шатле и дворец Сите были взяты после непродолжительного сопротивления.

Когда Генрих IV в шесть часов утра появился у Новых ворот в сопровождении остального войска, операция по захвату города была уже завершена. Комендант Парижа встретил короля Франции у ворот и преподнес ему перевязь, а купеческий старшина, окруженный ротами народного ополчения и эшевенами, протянул ему ключи от столицы. Генрих проследовал к воротам Сент-Оноре, где стоял с {413} полками Франсуа д'О, чтобы узнать о положении в городе. Нужно было любой ценой избежать кровопролития. Он отправил графа Сен-Поля к герцогу Фериа с требованием немедленно убраться со своими войсками из Парижа. Другой эмиссар поскакал в Собор Парижской Богоматери, чтобы духовенство подготовилось к встрече своего государя, третий — к легату, четвертый — во дворец Гизов.

Наконец, король натянул поводья и медленно двинулся вперед. Это были последние шаги его долгого пути. Планы, комбинации, опасности, метания, треволнения, отчаяние — все его усилия были сегодня вознаграждены. Наконец он был в Париже, этом городе, куда уже пять лет не ступал ногой ни один король. Парижане высыпали на улицы и влились в кортеж. Новость разнеслась по кварталам с быстротой молнии. Улыбающийся король, сняв шлем, ехал верхом среди ликующей толпы, вопившей во всю глотку: «Да здравствует король!»

Герольды распространяли еще влажные листовки, только что вышедшие из-под печатного станка типографии Жаме Метейе. По счастливой случайности до нас дошел один экземпляр. В листовке король успокаивает тех, кого испугало его вступление в Париж: общая амнистия даже для «тех, кого обычно называли Шестнадцатью». Он снова дает обещание жить и умереть в католической вере, сохранить парижским буржуа все их привилегии и звания.

Вступление в Париж прошло без эксцессов. На улице Сент-Оноре король помешал солдату отобрать хлеб у булочника, немного дальше запретил наказывать горожанина, не снявшего перед ним шляпу. По мере его продвижения толпа становилась все многочисленней {414} и восторженней. «Я вижу, — заметил он, — что этот бедный народ был жертвой тирании». У паперти Собора Парижской Богоматери он спешился. Скопление народа было таким, что он с трудом смог проложить себе путь. «Оставьте их, они жаждут увидеть короля». Восемь часов утра. В сопровождении каноников собора он прошел до клироса и преклонил колени перед главным алтарем для молитвы. Началась месса, и к сводам вознеслись торжественные звуки «Те Deum».

Бриссак, Луллье и Лонглуа разъезжали по городу, раздавая листовки. Празднично звонили колокола. Однако на левом берегу возникли очаги сопротивления. Клирики Латинского квартала не желали подчиняться, так как именно там билось сердце Лиги. 1200 неаполитанских солдат забаррикадировались в воротах Бюси. Шестнадцать и их «прихвостни» блокировали ворота Сен-Жак, к ним присоединились непримиримые и банды, собранные неким Крюссе и священником Гамильтоном. Один ремесленник почти в одиночку пытался возвести баррикаду у коллежа Тринитариев. Но эти выступления быстро закончились. Член Парламента Дю Вер, который ночью впустил городскую стажу во дворец Клюни, быстро навел порядок, толпа с правого берега запрудила все улицы. Герцог Фериа приказал неаполитанцам сложить оружие.

Король снова сел на коня и отправился в Лувр, старую мрачную крепость с грязными подходами. Все это нужно будет изменить, все это недостойно короля Франции. Он миновал убогую улочку, а вот и двор, где погибли его гугеноты в Варфоломеевскую ночь, широкая лестница Генриха II, парадный зал, {415} еще украшенный старыми гобеленами. Вся королевская мебель была распродана. В спешке расставили походную мебель, которую Генрих возил за собой из лагеря в лагерь, — столы на подставках, кровати, складные стулья и лари; развесили стенные ковры для утепления стен. Но зато короля ждал великолепный обед. Во второй половине дня он, сняв кирасу, вернулся в город.

Ворота Сен-Дени перекрывали улицу, ведущую в предместья, дальше шла дорога в испанские Нидерланды. Там король наблюдал из центральной амбразуры за уходом 3000 солдат иностранного гарнизона. Первыми шли неаполитанские роты, за ними испанцы, потом ландскнехты и валлонцы, а в хвосте понуро семенили шестьдесят монахов и священников, слишком скомпрометированных, чтобы оставаться в столице. Генрих насмешливо поприветствовал широким жестом офицеров, проходивших под проливным дождем и почтительно кланявшихся перед тем, как пройти в ворота. Три посла ограничились коротким кивком, рассмешившим Беарнца: «Кланяйтесь вашему государю! Идите с Богом, но не вздумайте возвращаться».

Вернувшись в Лувр, он занялся парижанами. Город был веселым и спокойным, лавки открыты, ремесленники заняты своей работой. Одна за другой стали прибывать делегации. Сначала появилось приходское духовенство, потом — городские власти, которые поднесли королю сладкое вино с корицей, засахаренные конфеты и канделябры, настолько был беден город. Некоторые получили заслуженную отповедь. Король отказался принять президента Нейи, одного из остервенелых членов совета Шестнадцати, {416} и высмеял президента Аквилля, но это были исключения, так как он стремился быть любезным со всеми. Оглушенный воплями толпы, он пребывал как бы в трансе: «Я не понимаю, что вы мне говорите, и не знаю, что должен сказать вам», — признался он своим друзьям.

Тем же утром покинул город легат, взяв с собой нескольких священников и ректора иезуитского коллежа, того самого, который подстрекал к цареубийству Пьера Баррьера.

 

Милосердие Беарнца

В последующие дни король укреплял свою репутацию. Каждое утро он ходил на мессу в разные церкви. Ко всеобщему удивлению, не было ни арестов, ни конфискаций. Всего-навсего составили список нежелательных лиц, получавших такие «извещения»: король желает, чтобы вы на некоторое время покинули город, а если кто-то из вас хочет удалиться к герцогу Майенну, вам будет выдана подорожная. Список любопытен. В него включено много простолюдинов, представители Шестнадцати и совсем немного духовенства. Некоторые отправились в добровольную ссылку. И самое главное — никаких мучеников.

Такое милосердие удивило как бывших врагов, так и друзей, оно нравилось народу, но волновало политиков. Разве возможно взятие мятежного города без резни и грабежей? Если положительный результат был очевиден, — последние лигистские города сдались, так как перестали опасаться репрессий, — то в окружении короля появилась некоторая настороженность. Улыбки и добрые слова трогали только простых {417} людей, буржуа, купцов, приходских священников; знать же требовала субсидий и синекур.

А Генрих до сих пор не проявлял щедрость к своим соратникам, у него была прочная репутация «скряги». Отсюда и кислая мина его приверженцев, и недовольство тех, кто ведал расходами, — Морнея, а вскоре и Рони.

Капитулировали последние очаги парижского сопротивления — Бастилия, потом Венсеннский замок. Некоторые монастыри все еще отказывались молиться за короля. «Нужно подождать, они еще сердятся». Генрих простил даже своего исповедника. «С кафедр против меня произносили проповеди, — сказал он в Сорбонне, — меня обзывали непристойными словами, но я хочу все забыть и всех простить, даже моего исповедника, кроме Буше, который не стесняется до сих пор лгать и злобствовать в своих проповедях. Да и то я не собираюсь посягать на его жизнь, пусть хотя бы замолчит». 22 апреля Университет и парижская церковь постановили, что повиновение королю обязательно. Кардинал Пелльве, самый высокопоставленный из оппозиционеров, умер от досады, узнав о вступлении короля в Париж. В этом же году, кстати, скончаются кардинал Бурбонский и маркиз д'О, восстановление которого в должности коменданта города не очень-то понравилось парижанам.

Правда, с Парламентом были некоторые сложности. Оставшееся в городе лигистское меньшинство (около сорока советников) уже несколько месяцев как образумилось, и значительно облегчила возвращение короля. Генрих хотел забыть прошлое и устранить внутренние раздоры. 28 марта он снял запрет, наложенный на оставшиеся в городе судебные {418} палаты, и вернул им все права. Советники, несколько лет назад покинувшие Париж и укрывшиеся в Туре и Шалоне, чтобы образовать две верные королю судебные палаты, посчитали эту амнистию обидной для себя. Получалось, что присоединившимся лигистским советникам выпала честь занести в протокол первые решения, принятые в Париже королем, и самим аннулировать все акты, которые они незаконно ратифицировали с 19 декабря 1588 г., в том числе и назначение Майенна наместником королевства. Пьеру Питу было поручено вырвать страницы из книги записей, где содержались преступные решения и постыдные дебаты. А в это время 200 советников из Тура и Шалона ждали восстановления в должности. Оно состоялось 14 апреля и 15 мая по указанию первого президента Арле.

 

Эпидемия присоединений

Примеру Парижа постепенно последовали другие лигистские цитадели. В Руане Виллар уже несколько недель вел переговоры с Рони. Он потребовал подтверждения своей должности адмирала Франции, которую ему пожаловал Майенн, наместничества в Северной Нормандии, а также 347780 ливров. Ошеломленный Рони посоветовал королю не уступать этому диктату, но Генрих хотел как можно быстрее покончить с этим, так как новая осада Руана обошлась бы ему гораздо дороже. 27 марта Виллар сдал город и вместе с ним Гавр, Арфдер, Понт-Одеме и Верней.

В Руане был создан роялистский парламент под председательством верного Клода Грулара. Волна {419} присоединений достигала Пикардии и Шампани. Жители Тура изгнали в апреле герцога Жуенвилля, брата герцога Гиза. В апреле и мае присоединились Сане, Аббевилль, Ажан и другие города.

Недели страшного нервного напряжения во время коронации и вступления в Париж не прошли для Генриха бесследно, за ними последовал период упадка сил. Истощенный морально и физически, он заболел той длительной лихорадкой, которая его временами мучила и которую он с иронией называл своей «подружкой». В середине апреля она осложнилась рожистым воспалением лица, изменившим его внешность до неузнаваемости: «Меня не узнавали те, кто видел меня каждый день». Он мечтал о нескольких днях отдыха на свежем воздухе. Подписав 28 марта эдикт об амнистии, он в тот же вечер уехал на охоту в Сен-Жермен-ан-Ле, но вскоре ему пришлось вернуться в Париж для исполнения традиционных обязанностей королей на Страстной неделе: в Великий четверг мыть ноги 13 детям бедняков в зале Лувра и навещать больных в центральной больнице, в Страстную пятницу посещать узников в камерах Консьержери и освобождать осужденных за неуплату податей, в Пасхальное воскресенье касаться больных золотухой неимущих, выстроившихся во дворе Лувра и ждущих от короля исцеления, а потом еще 30 других, «более честного звания», но уже в своей комнате.

Однако в конце мая ему пришлось преодолеть свою апатию и вспомнить, что война продолжается. Новый наместник Нидерландов, эрцгерцог Эрнест Габсбург, выступил в поход совместно с графом Мансфельдом и взял Ла Капелль. Армия герцога Лотарингского готовилась к вторжению в Шампань, {420} чтобы приостановить переход к неприятелю занятых Лигой территорий. Пришлось снова надевать кирасу и вести армию в Пикардию. Вместе с Бироном Генрих IV осадил один из лучших укрепленных городов врага Лаон. 22 июля после трех штурмов, во время которых он, как всегда, рисковал жизнью, цитадель пала. Как жемчужины разорванного ожерелья, в его руки попадали соседние города: Шато-Тьерри, Амьен, Нуайон. Маршал д'Омон одержал победу в Пуату, Анжу, Мене и в южной Бретани.

Принцы из дома Гизов постепенно прекращали сопротивление. Первым перешел на сторону короля губернатор Пуатье, герцог д'Эльбеф; он сохранил за собой город и получил 970824 ливров. Переговоры с молодым герцогом Гизом, начатые четыре месяца тому назад Рони и де Ту, закончились в ноябре. Он отдал Шампань со всеми городами и получил взамен наместничество в Провансе. Несмотря на сопротивление канцлера, герцог Гиз получил самое большое вознаграждение — 3888830 ливров, которые он должен был поделить между матерью и братом, герцогом Жуенвиллем. Герцог Карл III Лотарингский, иностранный принц и союзник Филиппа II, заключил с королем мир в обмен на 3786825 ливров и пообещал военную помощь. В конце 1594 г. последних противников можно было пересчитать по пальцам: Майенн в Бургундии, герцог д'Омаль в Пикардии и герцог Меркер в Бретани. {421}