Въезд королевы Наваррской и ее детей в Париж не отличался пышностью, но и не остался незамеченным. Столица бурлила. Нигде во Франции религиозные страсти не разгорелись так сильно, как в Париже. Очаг гуманизма, город литераторов и их августейших покровителей, но одновременно резиденция суровой Сорбонны и клерикалов, Париж в 1555—1559 гг. был свидетелем яростных столкновений между студентами, которых поддерживала симпатизирующая идеям Реформации образованная буржуазия, с народными массами, приверженными к католицизму с его мессами, уличными шествиями, алтарями, почитанием Девы Марии и святых. Насмешки протестантских проповедников, осквернение уличных статуй, критика Священного Писания раздражали чернь, которая не хотела, чтобы ей меняли религию. Город в то время стал цитаделью католицизма. Обстановка была такой напряженной что двор, вернувшийся из Реймса после коронации {60} Карла IX, предпочел остановиться в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре. Чтобы продемонстрировать свою верность католической вере, молодой король рядом с герцогом Гизом принял участие в процессии в честь праздника Тела Господня. Потом двор переехал в Сен-Жермен-ан-Ле.

Королева Наваррская, вероятно, не имела в Париже собственной резиденции; по-видимому, она остановилась в Лувре, но скорее всего во дворце одного из своих приверженцев. Перед тем как встретиться с Екатериной Медичи, она провела несколько дней в уединении, беседуя со своим духовным отцом Теодором де Безом, прибывшим 23 августа из Женевы ради религиозной дискуссии, организованной королем в так называемом коллоквиуме Пуасси. В тот же день Жанна присутствовала на кальвинистском богослужении, которое, если верить венецианскому послу, собрало 15 тысяч человек.

 

Гугенотская осень

В древнем замке Людовика Святого в Сен-Жермен-ан-Ле тщательно готовились к прибытию королевы Наваррской. Антуан Бурбонский, Людовик Конде и адмирал Колиньи выехали в Париж за Жанной и детьми. Для Екатерины Медичи приезд королевы Наваррской в Сен-Жермен был личной победой, знаком вновь обретенного согласия. Ее присутствие поддерживало и морально укрепляло экономическую политику королевы-матери. Поэтому она всячески старалась задобрить ту, которую она вскоре фамильярно назовет «своей товаркой». Ей были отведены одни из самых красивых апартаментов, ее {61} принимали как иностранную государыню, к великому неудовольствию испанского посла и к удивлению мужа, которому никогда не оказывали таких почестей.

Чтобы угодить вкусам гостей, устроили даже корриду, на которой присутствовал весь двор. Жанна сидела рядом с королевой-матерью, а ее сын Генрих между будущим Генрихом III и принцессой Маргаритой. Все изменилось. Колиньи вернулся в Королевский Совет, поговаривали о его скором назначении воспитателем короля. Его брат, кардинал де Шатильон, епископ Бовезский, открыто объявил о своем обращении в кальвинизм. Конде после видимости суда за государственную измену был оправдан и освобожден.

Испанцы с возмущением следили, как Екатерина «позволяет заразить государство этой чумой», но королеву это мало трогало. Она плела свои интриги, ловко нейтрализовав Антуана Бурбонского. «Я назначила его наместником короля и отдала ему власть, которую до сих пор имела», — писала она своему зятю Филиппу II. Но испанский король напрасно опасался возросшего влияния Антуана, так как непостоянный принц постепенно возвращался к католицизму. На Пасху он уединился в монастыре и присутствовал на мессе, потом поселил у себя протестантского священника и участвовал в протестантском богослужении. В июле он снова вернулся к католическим религиозным обрядам.

Эти метания вызвали отповедь Кальвина: «Говорят, что амурные приключения мешают вам исполнять свой долг, и приспешники дьявола порочат ваше имя». Даже в Женеве знали о его шалостях. После маршальши де Сент-Андре и нескольких парижских {62} мещанок он попался в сети красотки Руэ, а потом в тенета фрейлины королевы-матери, Луизы де Ла Беродьер, которая готовилась подарить брата принцу Беарнскому. Со времени своего прибытия ко двору Жанна старалась максимально отдалиться от своего мужа, который ее порядком компрометировал. Коллоквиум в Пуасси, длившийся с 9 сентября по 9 октября, дал возможность протестантским и католическим богословам выступить перед широкой аудиторией. Любопытно, что эти сугубо теоретические споры живо заинтересовали придворных. После дебатов пасторы проповедовали то у одних, то у других. Теодор де Без, глава протестантской делегации, пользовался большие успехом. Некоторые дворяне изгнали из своих домов капелланов и духовников. В день торжественной мессы ордена Святого Михаила, на которой присутствовали все рыцари этого ордена, Жанна организовала в Аржантейле параллельное празднество: венчание своего племянника Жана де Рогана и Дианы де Барбансон. Его совершал по протестантскому обряду Теодор де Без.

Осмелев, она повторила поступок Колиньи, который провел в своем доме в Фонтенбло протестантское богослужение. В Сен-Жермене триста человек откликнулось на приглашение королевы Наваррской, они пришли к ней петь псалмы в прекрасном переводе Клемана Маро. Жанна даже дерзнула пригласить на эту церемонию папского легата, кардинала Феррарского. Как сообщает пфальцский курфюрст, в этот день в хоре слышались детские голоса Генриха Наваррского и его кузена Конде.

Королева-мать не отставала, она решила открыть часовню Святого Людовика для двух религий: один {63} день там проходили протестантские причащения, а на другой — служили католические мессы. В Фонтенбло она уже присутствовала на проповеди адмирала Колиньи, теперь же она ходила на оба богослужения. Что касается Антуана, то он сопровождал Карла IX на мессу, потом Жанну на причащение.

Екатерина Медичи решила изменить религиозное воспитание своих детей, она позволила им читать молитвы на французском и петь псалмы. По просьбе Жанны Теодор де Без не уехал после окончания коллоквиума Пуасси. С его помощью она хотела попытаться обратить в новую веру самого короля, который с некоторых пор проявлял к этому готовность. Первые результаты были обнадеживающими: «Когда я буду править самостоятельно, — заявил Карл IX, — я откажусь от католицизма. Но я прошу вас держать мое решение в тайне, чтобы это ни в коем случае не дошло до ушей моей матери». Жанна предприняла попытку переубедить герцога Орлеанского, будущего Генриха III, за которого Антуан мечтал выдать замуж свою дочь Екатерину. Мальчик, до этого ревностный католик, быстро поддался влиянию. Его сестра Маргарита, всегда остававшаяся верной католицизму, пишет в своих мемуарах, что он даже пытался вырвать у нее из рук молитвенник и бросить его в огонь.

Эти крайности не понравились королеве-матери, и она запретила Жанне воспитывать строптивую Маргариту в новой вере. Но в то же время она смотрела сквозь пальцы на кощунственные забавы юных принцев, в которых участвовал и принц Беарнский. 24 октября 1561 г. испанский посол сообщает, что когда Екатерина Медичи беседовала с папским легатом, дверь с шумом распахнулась, и принцы верхом {64} на ослах ворвались в комнату. Во главе процессии ехал маленький Беарнец в красной сутане, за ним следовали Карл IX, его братья и товарищи, переодетые в прелатов и монахов. Екатерина расхохоталось, кардинал из вежливости тоже вынужден был улыбнуться. В ноябре богохульство повторилось, но на этот раз за Карлом IX в митре и стихаре следовали Генрих и принцы Валуа. Такие, как выразилась Екатерина, «детские шалости» были характерны для этих странных месяцев.

К концу года кальвинизм все больше заполонял страну. На молитвенных собраниях присутствовали огромные скопления людей — до 6 000 человек. С полным основанием можно предполагать, что численность французских протестантов достигла 2 миллионов из 17 или 18 миллионов подданных королевства. Мишель де Л'Опиталь при участии Беза и Колиньи готовил январский эдикт, который впервые должен был разрешить во Франции протестантские службы, правда, при определенных ограничениях.

В католическом лагере возрастало беспокойство. Французское духовенство выступало с многочисленными протестами. Рим и Мадрид объединили усилия, чтобы помешать Екатерине Медичи продолжать свою «сатанинскую» политику. Под их влиянием в начале 1562 г. за несколько недель ситуация резко изменилась. Антуан получил от Испании заманчивое предложение относительно Сардинии с условием, что он проведет в Королевском Совете предложение о запрещении кальвинизма. Королева-мать поняла, что она зашла слишком далеко, поэтому начала искоренять ересь в собственном доме: бывшие учителя Карла IX вернулись к своим обязанностям, придворные дамы {65} были призваны к порядку. Гизы снова были в фаворе, Шатильоны, соответственно, удалились.

В наваррской королевской семье с неистовой силой вспыхнула враждебность между супругами. Антуан сделал окончательный выбор в пользу Рима, и Без называл его новым Юлианом Отступником. Понуждаемая мужем вернуться к католичеству, Жанна воскликнула: «Если б у меня по одну руку было все мое королевство, а по другую — мой сын, я скорее утопила бы их обоих в морской пучине, чем отступилась бы». Антуан после уговоров перешел к строгим мерам. Он запретил жене присутствовать на протестантском богослужении, будь то дома или в другом месте. Узнав, что она тайно ходит на причащения в дом Конде, он впал в бешенство и увез еретичку в Париж. В довершение всего он поселил ее во дворце своего фаворита Филиппа де Ленонкура, епископа Оксеррского, репутация которого была отнюдь не безупречной. Анонимное письмо, адресованное Жанне, называло его «высокопоставленным сутенером парижских мещанок». Разлад в семье достиг апогея. Здоровье Жанны, подорванное бурными сценами, резко ухудшилось. К радости Антуана, одно время даже опасались за ее жизнь. Он уже подумывал развестись с ней, чтобы угодить Мадриду. Если бы небо вернуло ему свободу, он попросил бы руки вдовы Франциска II, Марии Стюарт, вернувшейся к тому времени в Шотландию. Этот брак сделал бы его племянником Гизов!

Екатерина Медичи вела себя сдержанно. Она хотела держать Жанну при дворе, чтобы сохранить равновесие сил. Кальвин из Женевы призывал королеву Наваррскую не сдаваться, несмотря на все {66} трудности. Но Филипп II оказался сильнее. Испанский посол добился ее изгнания, тем более что у него были на то личные причины. Он затаил на нее злобу за то, что она отказалась присутствовать на крещении его сына и не пустила Генриха. После трагедии в Васси каждому стало ясно, что политика сосуществования обеих религий обречена на провал. Сен-Жерменская осень закончилась, началась долгая зима гражданской войны.

Вернувшись из Васси, Франсуа де Гиз торжественно выехал в Париж. Парижане встретил его, как нового Давида, одолевшего филистимлян. Католики осмелели: в Сансе, Оксерре, Кагоре, Орильяке, Каркассоне и Авиньоне произошли массовые убийства гугенотов. Королевство находилось на грани войны. Конде стал главой протестантской партии, которая вскоре приобрела милитаризованный характер.

Екатерина какое-то время обдумывала свою дальнейшую тактику. Она решила воспользоваться Жанной, чтобы подписать соглашение с Конде, а потом вместе с ним и королем запереться в Орлеане. Но Гизы разгадали ее планы и помешали ей ускользнуть. Жанна, снова получившая приказ мужа удалиться в Вандомский замок, лишилась поддержки своей «товарки». 27 или 28 марта она в слезах простилась с сыном и пустилась в путь.

После однодневной остановки в Mo, которую она использовала для поддержания боевого духа принца Конде и гугенотского руководства, Жанна прибыла в Вандом, где ее появление сразу же вызвало насильственные действия.

Через несколько часов после отъезда королевы Наваррской армия Конде выступила в поход. Сначала {67} она направилась в сторону Парижа, потом неожиданно повернула на Орлеан. К всеобщему изумлению, гугеноты 2 апреля завладели городом. На этот раз это действительно была война. Тур, Блуа, Ле Ман, Анжер, Руан и Лион за несколько месяцев оказались в руках гугенотов.

 

Отец и сын

Принц Беарнский остался с отцом при французском дворе. Ему было тогда восемь лет и три месяца. В течение пяти лет его жизнь была тесно связана с жизнью его кузенов Валуа, Максимилиана, Александра и Эркюля. Максимилиан стал Карлом IX, ему было около двенадцати лет. Робкий и вспыльчивый мальчик, с болезненной страстью предающийся охоте и игре в мяч, хотя это подтачивало его и без того слабое здоровье. Король-ребенок, он плакал на коронации в Реймсе. Крестьяне уже прозвали его брата Франциска II «корольком», Карл IX будет для них «сопливым королем». Монлюк сообщает святотатственные слова восставших крестьян, от которых он требовал повиновения королю: «Какой король? Мы сами себе короли. А тот, о ком вы говорите, — сопляк, мы его высечем розгами и обучим ремеслу, чтоб он сам зарабатывал на жизнь, как все остальные» (февраль 1562 г.).

Воспитателем Карла IX был старательный и добросовестный солдат месье де Сипьер, которого во время гугенотской осени 1561 года сменил один из Бурбонов, старый принц де Ла-Рош-сюр-Лон. Его учителю, знаменитому гуманисту и переводчику Плутарха Жаку Амио, хотя и не удалось привить {68} своему ученику любовь к чтению, все же удалось заинтересовать его рассказами о воинских подвигах античных героев.

Герцогу Орлеанскому Александру, будущему Генриху III, было десять с половиной лет. Более умный, раскованный и склонный к классическому образованию, чем брат, он был любимчиком матери, не скрывавшей своего предпочтения. И, наконец, ровесник Генриха Наваррского восьмилетний Эркюль, смуглый, невежественный и тщедушный. Что касается их девятилетней сестры Маргариты, то все при дворе восхищались ее красотой, женственностью, умом и ученостью. Единственная из десяти детей Генриха II Екатерины Медичи, она обладала крепким здоровьем и дожила до шестидесяти трех лет.

В отличие от своих болезненных и страдающих всяческими патологиями кузенов — вероятно, больных наследственным сифилисом, — маленький Беарнец радовал крепким сложением, силой, уверенностью, находчивостью, открытым характером; короче, редким по тем временам физическим и нравственным здоровьем. Маленький, жилистый и румяный, он был не похож на долговязых и бледных принцев Валуа. Карл IX сделал его своим любимым товарищем. Вероятно, он им восхищался. Александр, наоборот, завидовал Генриху — возможно, из-за интереса, который проявляла к нему его сестра Марго.

После отъезда в конце марта 1562 г. королевы Наваррской принц Беарнский остался под опекой отца. Антуан хотел вырвать с корнем ересь из сердца сына, поэтому отстранил людей, приставленных к нему Жанной. Протестантский наставник Ла Гошри был заменен католиком Жаном де Лоссом, бывшим {69} наместником короля в Мариенбурге. Его основной задачей было «отвратить принца от его религии и воспитать в католической вере». Дело получило международный резонанс. Жанна вырвала у сына обещание сохранить верность кальвинизму, угрожая лишить его наследства, если он пойдет к мессе.

Антуан, наоборот, пообещал испанскому королю обратить сына в католичество, и Филипп II с нетерпением ждал известий от своего посла в Париже. От него мы знаем, что ребенок стойко сопротивлялся давлению отца. «Я сделаю все возможное», — писал в апреле испанский посол. Но 19 мая он вынужден был признать свое поражение: мальчик продолжал упорствовать. Когда кардинал Лотарингский вернулся в Париж, Антуан решил, что прелат сможет переубедить упрямца, и послал Генриха на его помпезную встречу. Королева-мать тепло приняла кардинала в Лувре и поручила ему религиозное воспитание своих детей. Генрих в числе других был приглашен на проповеди Лотарингца в Соборе Парижской Богоматери и в Сен-Жермен-л'Оксерруа. Но все было напрасно. Ему пригрозили поркой. Когда его силой заставили пойти в церковь, он заболел или притворился нездоровым, так как всегда был «очень хитер и изворотлив», как позднее писал историк Борденав. Наконец ему пришлось покориться. Это произошло на торжественной мессе в часовне святого Михаила в Венсенне, где 1 июня 1562 года состоялся капитул королевского ордена имени этого святого. Генрих был посвящен в рыцари ордена. Он поклялся быть верным католической вере и умереть за нее.

Вполне возможно, что известия из Вандома дали Антуану веский довод заставить ребенка отказаться {70} от веры его матери. Жанна д'Альбре прибыла в Вандом где-то между 29 апреля и 3 мая. Вскоре после этого толпа гугенотов напала на городские церкви, потом поднялась к герцогскому замку, стоящему на холме, и разграбила собор Святого Георгия, где находились захоронения Бурбонов-Вандомских. Чуть ли не на глазах королевы они разрушили гробницы, вскрыли гробы, выбросили скелеты, в том числе и останки родителей ее мужа, Шарля Вандомского и Франсуазы Алансонской. Что сделали с гробом ее первого сына? Потворствовала ли королева этому глумлению из ненависти к мужу? Навряд ли, но во всяком случае она им не воспрепятствовала. Священные сосуды и утварь были переплавлены, а драгоценный металл отправлен в Орлеан на военные нужды.

Терзаясь запоздалыми угрызениями совести, Жанна написала об этих событиях Теодору де Безу, который был с Конде в Орлеане. Ответ протестанта дает основания сомневаться в виновности королевы, но он без обиняков осуждает акт вандализма. Однако лихорадка разрушения овладела гугенотами — они осквернили могилы Людовика XI в Клери, Жанны Французской в Бурже и герцогов де Лонгвилей. Период с 1562 по 1563 г. был одним из пиков гугенотского вандализма (церкви, многочисленные памятники), следующий будет в 1587 г., когда они разрушат могилы папы Клемента V и Гастона Фебюса. Странная ненависть к мертвым!

Охваченный яростью, Антуан поклялся отомстить за надругательство над прахом родителей. Он объявил, что наложит секвестр на Беарн, а жену заточит в крепость. Для этой цели был послан Блез де Монлюк, который {71} в то время стоял с войсками на Юго-Западе для поддержания порядка. По оплошности или тайному умыслу великий полководец не смог помешать Жанне вернуться в Беарн.

Было бы ошибочно думать, что из-за гонений на жену Антуан потерял влияние на сына. Гораздо важнее то, что религиозные раздоры и воинская слава вызывала восторг у юных принцев. Для них король Наваррский не был тем «тщеславным, непостоянным и легкомысленным» человеком, которого описывает Монтень, тем элегантным повесой, увешанным кольцами и серьгами, тем эгоистом, чьи любовные похождения и клептомания давали пищу придворным сплетням. В их глазах он был блестящим полководцем с величественной осанкой, другом солдат, надменно презирающим опасность. К тому же начинающаяся война даст ему возможность показать, на что он способен.

Опасаясь нападений гугенотов, двор сначала укрылся в Венсенне, старом замке Карла V, огромном, как город. В конце весны Генрих находился там со своими кузенами, но недолго. Королева-мать, вынужденная непрерывно переезжать с королем в зависимости от военных операций, решила разъединить семью. Александра и Маргариту отправили в Амбуаз. Антуан Бурбонский, командовавший тогда королевской армией, тоже опасался за безопасность сына. Вскоре Филипп II потребовал отдать в заложники Генриха до заключения обмена Наварры на Сардинию. Отец испугался и гордо ответил, что судьба принца Беарнского находится в руках короля Франции, чьим верным подданным он являлся, и поспешил спрятать сына в безопасном месте. {72}

Для этого он выбрал принцессу, которой безоговорочно доверял, Рене Французскую, вдовствующую герцогиню Феррарскую. Дочь Людовика XII с 1559 г. уединенно жила в своем замке Монтаржи. Как и Маргарита Ангулемская, она была известна своими симпатиями к кальвинизму и давала убежище гонимым за веру. Как Жанна д'Альбре, она публично объявила о своей вере и так же, как она, позволила гугенотам разграбить церкви Монтаржи. Она пользовалась уважением в обоих лагерях, так как ее дочь Анна вышла замуж за герцога Гиза. Выбор Антуана был удачным. Таким образом, принц Беарнский оказался в Монтаржи под охраной герцогини.

Антуану Бурбонскому, командовавшему католическими войсками, было поручено отобрать у протестантов завоеванные ими города Луары. После поражения у Орлеана ему удалось взять Блуа, Тур и Бурж. На обратном пути он с королевой-матерью и королем заехал в Монтаржи навестить больного оспой сына. Его оставили на попечение врачей, которые усиленно лечили его слабительными средствами и ревенем. Позже, когда гугеноты попытались его похитить, он был срочно перевезен в Париж.

Королевская армия направилась в Нормандию, чтобы отвоевать у гугенотов и английских отрядов, посланных королевой Елизаветой, Руан. Антуан и герцог Гиз сначала взяли приступом форт Святой Екатерины. Оба имели обыкновение отважно сражаться в первых рядах, как простые солдаты. Обходя 16 октября траншеи форта, которые находились на расстоянии выстрела от города, Антуан решил там на некоторое время задержаться. Едва он вышел из-под укрытия земляного вала — говорят, для удовлетворения {73} естественной потребности, — как был сражен выстрелом из аркебузы. Позже происхождение выстрела оспаривалось. Рана показалась несмертельной, хотя врачи не смогли извлечь пулю. Через несколько дней герцог Гиз сломил сопротивление города. Он распорядился нести раненого на носилках во главе войск во время входа победителей в Руан. Состояние здоровья Антуана быстро ухудшалось. Он угасал целый месяц. Забыв о размолвке, он тщетно призывал жену приехать. Жанна не торопилась. Она будет еще в Наварранксе, когда узнает о смерти мужа.

Поскольку королевская армия должна была срочно покинуть Нормандию — боялись нападения гугенотов на Париж, — 15 ноября раненого погрузили на галеру, плывущую вверх по Сене. Через два дня на ее борту Антуан испустил свой последний вздох. Последние дни жизни как в зеркале отразили неопределенность его религиозных убеждений. До отплытия он принял католического священника, который его исповедал и причастил, но на борту он попросил своего врача-кальвиниста читать Священное Писание. Перед смертью он пообещал, что если выживет, будет исповедовать протестантизм, потом схватил за бороду своего слугу и сказал: «Верно служите моему сыну, а он пусть верно служит королю». Ему было сорок четыре года.

Его сын Генрих был тогда в Венсенне. Позже он рассказывал, что видел во сне своего умирающего отца, который заклинал его «никогда не сворачивать с пути добродетели». Двор погрузился в глубокий траур. Екатерина Медичи была в растерянности, в лице Антуана она потеряла политическую опору, но одновременно и командующего войсками. Кому теперь {74} доверить наместничество королевства? Венецианский посол утверждал, что обсуждали кандидатуру маленького Генриха, но больше говорили о других Бурбонах, кардинале, герцоге Монпансье и даже о мятежном Конде. Можно догадаться, что Мадрид отнесся к этим планам отрицательно. Королева из осторожности решила не делать никаких назначений и дожидаться совершеннолетия Карла IX. Так она стала единоличной правительницей королевства.

После смерти Антуана Екатерина доброжелательно вела себя по отношению к Жанне. Разумеется, она настаивала, чтобы принц Наваррский воспитывался при французском дворе, но руководство воспитанием она предоставила его матери. Ребенка водили попеременно то на мессу, то на протестантское богослужение, а его учителя-католики были отстранены. Королева-мать проявила свою благосклонность к ребенку, дав ему жалованные грамоты (25 декабря и 1 января 1563 г.) на должности, которые занимал его отец, — то есть наместника короля, губернатора Гиени и адмирала той же провинции, и к тому же полк в сто копий. Естественно, это делалось не без заднего умысла, так как Генрих был удобным заложником. В ноябре она заставила его подписать в Блуа протест против въезда во Францию немецких наемников, завербованных его дядей, принцем Конде. Жанна возмутилась, что его принудили подписать эти требования, «противоречащие справедливости и воспитывающие в ненависти к протестантской религии» (март 1563 г.).

В довершение всего Екатерина в феврале того же года назначила наместником Верхней Гиени Монлюка, заклятого врага Жанны. Королева Наваррская {75} была потрясена этим событием: «Я не знаю, с чего начать мое письмо. Покорнейше прошу меня простить, если гнев заставит меня забыться и допустить какую-нибудь дерзость... Я очень огорчена, что мне придется терпеть, как я это делала до сих пор, вызывающее поведение наместника или губернатора Гиени». Но письмо не помогло. Монлюк, победитель гугенотов у Таргона и Вера, вошел в столицу провинции Бордо и разразился там непристойными солдафонскими речами, выражая надежду, что король даст ему приказ вторгнуться в Беарн, так как он хочет «попробовать, так ли хорошо спать с королевами, как с другими женщинами».

Екатерине не пришлось сожалеть о своей неуступчивости: она принесла блестящие результаты. Победа королевских войск у Дре, а также смерть Франсуа де Гиза, убитого под Орлеаном Польтро де Мере, позволили ей диктовать условия мира. Амбуазский эдикт, подписанный 19 марта 1563 г., признавал свободу совести и предоставлял ограниченную возможность проведения протестантских богослужений. Потом королева направила армию в Гавр, чтобы отобрать город у англичанки, а 16 августа на торжественном заседании парламента Нормандии в Руане объявила о совершеннолетии Карла IX.

 

Наваррскии коллеж

Юный принц Наваррский вел при французском дворе двойную жизнь: с одной стороны, он учился и играл со своими кузенами Валуа, а с другой, получал индивидуальное воспитание, за которым издалека {76} следила его мать. Несмотря на противоречивый характер сведений о воспитании принца в Париже, трудно представить, что оно избежало влияния гуманистических идей великих мыслителей того времени. Для Эразма, как и для Рабле и Монтеня, целью образования было формирование человека завтрашнего дня, а следовательно, будущего совершенного общества. Уже давно раздавалась критика по поводу формализма средневекового образования, его абстрактного характера и нелепого предпочтения комментариев в ущерб оригинальным текстам. Во Франции Гильом Буде первым осмелился заклеймить ущербность средневековой системы образования. Рабле в своей идеальной программе предусматривал изучение трех древних языков, являющихся основой гуманитарных знаний, — латыни, греческого и древнееврейского. К ним он присовокуплял космографию, свободные искусства, историю, арифметику, геометрию, музыку, астрономию, гражданское право, изучение природы во всех ее проявлениях (моря, реки, животные, растения, минералы), медицину и, конечно же, Священное Писание.

Проповедником новаторских идей в Париже был Пьер де Раме, в латинской транскрипции — Рамус. Его речь на открытии коллежа в Плесси в 1546 г. была настоящим манифестом новой методы преподавания. Она состояла в следующем: рабочий день ученика делился на две половины по пять часов каждая. Первая включала один час чтения учителем вслух греческих и латинских текстов, следующие два часа отводились на их анализ, пересказ и заучивание наизусть, потом два часа на беседу о источниках. Остальные пять часов посвящались упражнениям на {77} закрепление. Рамус предусматривал три года для изучения грамматики, четвертый год — риторики, пятый — диалектики, шестой — математики, седьмой — физики; три последних года включали также преподавание философии.

Жанна д' Альбре, несомненно, была знакома с новой методой классического образования, тесно связанной с новаторскими идеями вождей Реформации. Она признавала преимущества коллективного обучения и согласилась подвергнуть ему своего сына. Таким образом, Генрих учился и в коллеже, и дома со своими наставниками. «В детском возрасте его привезли ко двору. Его первой академией был Венсеннский лес, потом его поместили в Наваррский коллеж для изучения изящной словестности. Там он учился вместе с герцогом Анжуйским, который стал его королем, и герцогом Гизом, который хотел им стать», — писал историк Пьер Матье.

Наваррский коллеж был по тем временам самым крупным и самым знаменитым учебным заведением Латинского квартала. Со времени его основания королевой Жанной Наваррской, женой Филиппа Красивого, он никогда не терял своей тесной связи с монархией, так как короли часто выбирали среди его выпускников наставников для юных принцев. Из стен Наваррского коллежа вышли знаменитые гуманисты Бюде, Рамус, Данес, Фине.

Во время уроков в коллеже принц Наваррский общался с другими маленькими принцами. Существовало ли между «тремя Генрихами», Наваррским, Анжуйским и Гизом, то доброе согласие «без размолвок», о котором так любят писать мемуаристы? Дипломатические депеши опровергают это упрощенное {78} представление: «Имела место потасовка между принцем Наваррским и герцогом Гизом, за которую оба они были наказаны. Некоторые считают, что они плохо уживаются (15 мая 1563 г.)». Генрих Гиз, бесспорно, питал тайную ненависть к Беарнцу, включая его в свои планы мести адмиралу Колиньи и протестантским принцам, повинным в смерти его отца, герцога Франсуа.

Вернувшись после уроков в коллеже в Лувр, Генрих получал домашнее образование, более соответствующее желаниям его матери. Уроки де Ла Гошри, а потом Пальма Кайе способствовали развитию памяти и укреплению характера с помощью старого метода запоминания изречений. Новшество состояло в отборе этих изречений, которые учителя заимствовали не у средневековых комментаторов, а у классических античных авторов. Мемуаристы цитируют большое количество затвержденных Беарнцем максим, касающихся добродетелей хорошего государя, таких, как великодушие, любовь к народу, отвращение к лести: «Монарх, который любит лесть и боится правды, имеет вокруг своего трона одних рабов... Счастливы короли, у которых есть друзья! Несчастье тем, у кого есть только фавориты».

Учитель-кальвинист прививал ему уважение к Богу, чья воля присутствует во всех деяниях. Мотив Божьей воли будет постоянно присутствовать в переписке Генриха: ничего не может произойти, «если Бог не приложит к этому свою всемогущую длань».

При таком воспитании характер Генриха неизбежно должен был закалиться. Он доказал это во время придворной лотереи, которая состоялась в аббатстве Сен-Жермен-л'Оксерруа. Выигрыш присуждался {79} после жеребьевки билетов, на которых каждый должен был написать не имя, а девиз — прекрасная возможность показать свою ученость. На билете Генриха было написано на греческом и латыни его любимое изречение: «Или победить, или умереть». Королева-мать, убедившись, что ее племянник понимает то, что написал, сделала выговор его учителям. Она запретила учить его подобным вещам, сказав, что они развивают упрямство. Воплощение гибкости, дипломатии, она не могла допустить, чтобы нацеливали на поиски абсолюта принца, которого она намеревалась держать в подчинении.

Протестанты или католики, но юные принцы воспитывались в духе культа героев, особенно великих полководцев античности Кира, Александра, Помпея, Цезаря и Августа. Тон задавал перевод Амио «Истории знаменитых мужей», хотя, как говорят, Карл IX предпочитал ему чтение Макиавелли, а Генрих Гиз — Тацита. Но тем не менее «Параллельные жизнеописания» Плутарха оставались для этих юношей подлинным зеркалом героизма, в котором они стремились увидеть свое изображение. Агриппа д'Обинье позже высмеет подобные стремления: «Дети мои, для вас полезнее подражать посредственным, а не великим, потому что в борьбе с себе подобными вам следует использовать ловкость, которой недостает принцам. Генрих Великий не любил, чтобы люди из его окружения увлекались чтением жизнеописаний императоров и полководцев. Увидев, что Неви слишком привязан к Тациту, он посоветовал ему найти историю жизни своего современника».

Впрочем, Агриппа д'Обинье был не очень высокого мнения об образованности Беарнца. Услышав, как {80} тот приводит множество примеров из античной истории, которые оправдывали его желание жениться на своей любовнице Коризанде, Агриппа скажет: «Зная, как вы не любите читать, я сомневаюсь, что вы сами нашли приведенные вами примеры». Скалигер говорил то же самое: Генрих не умел делать две вещи — «сохранять серьезность и читать».

Однако была одна книга, которая не переставала волновать Генриха Наваррского и которую он перечитывал всю жизнь: рыцарский роман «Амадис Галльский». Кроме «Амадиса», принц читал Цезаря и Вегетия, считая, что их произведения являются необходимым подспорьем для будущего воина. Он даже перевел несколько страниц из Цезаря, так как, благодаря усилиям Гошри, Генрих хорошо знал латынь. Скалигер писал, что «при короле нельзя плохо говорить на латыни, он сразу же это заметит». Стало быть, метод заучивания изречений все же принес свои плоды. Переписка и речи короля не оставляют в этом никакого сомнения. Вызубренные в детстве сентенции служили обычным арсеналом для его речей, когда он хотел одолеть в споре своего противника.

В глазах гуманистов элементарные понятия о греческом, некоторое представление об испанском и несколько слов из итальянского составляли скудный культурный багаж принца. Но зато он научился говорить на французском, и на каком французском! По выражению Марселя Пруста, «на изысканном французском Генриха IV»! Откуда это известно? Дело в том, что кроме многочисленных историй и панегириков, существует литературное произведение — девять томов писем короля, которые позволяют нам узнать этого замечательного человека, описанного им самим {81} лучше, чем кем-либо другим. Их отличает удивительное совершенство языка, образность, живость изложения. Он с необыкновенным умением пользуется разговорным стилем, превосходным средством для передачи живости мысли. В его языке редко встречаются гасконизмы, что свидетельствует о том, что благодаря парижскому воспитанию он быстро избавился от акцента и языка своего детства. Непринужденный, и изысканный стиль предполагает высокую культуру, что подтверждают также четкий и красивый почерк, более изящный и разборчивый, чем у большинства его современников, и орфография, более правильная, чем у Агриппы, д'Обинье, который писал свое имя тремя различными способами.

Чему он еще научился в Наваррском коллеже и в Лувре? Началам истории, почерпнутым из Библии и истории Рима, крупицам современной истории, в основном подвигам последних королей — великодушию и доброте Людовика XII, отчаянной храбрости и благородству Франциска I — и, наконец, началам математики, которая ему пригодится, чтобы считать вместе со своим министром Сюлли. Он, несомненно, имел склонность к точным наукам, и какое-то время среди его помощников был математик Антуан Мандука.

 

Безукоризненный дворянин

Однако того блестящего по тому времени образования, о котором мы рассказали, было явно недостаточно. Его мог получить также сын купца или прокурора. С самого начала формирования феодального общества физические упражнения выделяли дворян {82} из остальной массы, а невежеством своим они даже гордились. «Воин, — писал Ла Ну, — должен был уметь написать только свое имя, как будто науки помешали бы ему быть более мужественным». Самым главным достоинством дворянина было искусство управления конем, то есть, как писал Рабле, «уметь поднять коня на дыбы, заставить его перепрыгнуть через ров и частокол, поворачивать его вправо-влево»; кроме того, выполнять верхом упражнения на ловкость: «пробить копьем ратный доспех, нанизать на него кольца... прыгать с лошади на лошадь, не касаясь земли, скакать без стремени и уздечки». Юные принцы обучались у учителей, которые учили их всем тонкостям вольтижировки. Самым известным из них был бретонец Франсуа Керневенуа. Под его руководством Генрих стал одним из самых искусных наездников своего времени, выносливым кентавром, способным оставаться в седле по 15 часов.

Его таланты не остались незамеченными при дворе, где не скупились на насмешки над неуклюжими. Горе тому, кто оплошал, споткнулся, покраснел, остановился перед препятствием, зато аплодисменты зрителей, и особенно зрительниц были мощным стимулом для отважных. Сюлли, перечисляя достоинства своего короля, позже напишет: «Он был от природы очень сильным, здоровым, подвижным и ловким, превосходно ездил верхом, прекрасно владел всеми видами оружия — шпагой, аркебузой, пикой, алебардой, пистолетом; он высоко прыгал, быстро бегал, плавал, как рыба, танцевал любые танцы». Потом Сюлли лукаво добавил: «И все это он проделывал с большим удовольствием и энтузиазмом, особенно в присутствии девушек и дам». {83}

Своей исключительной выносливостью он был обязан прежде всего Ла Гошри. Именно тот приучил его к скачкам верхом при любой погоде, короткому сну под плащом в какой-нибудь халупе, к ветру и снегу, холоду и голоду. Искусство верховой езды находило свое применение на охоте, его любимом развлечении, сугубо аристократическом виде спорта. Некоторые изнуряли себя охотой с почти болезненной страстью, как Карл IX. Генриху было у кого унаследовать это увлечение: семья де Фуа славилась своими охотниками, а его предок Гастон Фебюс был даже теоретиком этого благородного искусства.

Другой привилегией дворян была военная профессия. Ла Гошри препоручил своего ученика бывшему лейтенанту королевской гвардии де Ла Косту, который сформировал маленький отряд из двенадцати молодых дворян. Маленький Беарнец с увлечением познавал тонкости военного искусства. Он часами упражнялся со шпагой, пикой, стрелял из аркебузы. Когда Ла Кост назначил его командиром отряда, Генрих ввел среди своих товарищей железную дисциплину. Вскоре он перестал снимать военную форму.

Физическая ловкость вырабатывалась также в разнообразных играх, которым Генрих научился еще в детстве. Особенно популярной была игра в мяч, предок нашего тенниса. Площадки для игры в мяч имелись во всех королевских резиденциях: в Фонтенбло, Сен-Жермене, Блуа и Лувре. Принцы играли там часами, демонстрируя свою ловкость перед зрителями, толпящимися под навесами, за сетками, оберегавшими их от мячей.

Так воспитывали мальчика, готового ко всему как духом, так и телом. Пьер де Вассьер в своей книге {84} «Дворяне старой Франции» охарактеризовал черты трех поколений XVI века. Первое поколение состояло из заурядных, не очень образованных людей, скованных социальными и географическими рамками, предпочитающими сидеть дома, когда их не уводили размахивать шпагой в Италию. Второе поколение, родившееся в 1525—1530 гг., было более образованным, более склонным добиваться королевских милостей, более разборчивым в выборе брачных союзов. Третье поколение, увидевшее свет в 1550—1560 гг., легко восприняло свободомыслие Ренессанса. К рафинированной античной культуре оно присовокупило скептицизм, который, впрочем, мог дойти до глубокого нравственного разложения. Оно вырвалось из социальных и политических оков, чтобы утвердить свою личность и шествовать собственным путем. Непостоянство, любострастие, эксцентричность. Генрих принадлежал к этому поколению. У него была острая любознательность, непринужденность, но он отличался от своих современников ранней зрелостью. Воспитание, полученное при дворе, не сделало его ни педантом, ни эстетом. Его деревенское детство, здоровье, сила, выносливость, уравновешенный характер быстро выделили его среди сверстников. Его знали. За ним следили. Очарованные им послы сообщали своим государям о его словах и поступках, которым подражали при иностранных дворах. В десять лет Генрих уже был личностью, новой кометой на небосклоне Франции, траекторию которой пытались предугадать. {85}