Единообразие в головах приводит к однообразию во внешнем виде. И наоборот. Можно сказать и иначе. Однопартийная страна с удивительно правильным общественным строем предполагала единообразную одежду с раз и навсегда отмеренной длиной брюк для мужчин и одинаковым покроем юбок для женщин. В результате получалось море типовых голов с соответствующими уборами на них и утвержденными мозгами внутри черепной коробки. Таким образом безликая форма, сливаясь с унылым содержанием, помогала соответствовать спущенной вождем директиве: «Жить стало лучше, жить стало веселее».

К тому времени, когда «веселее» и «лучше» стало дальше некуда, на улицах Еревана начали появляться молодые люди, от которых если и не становилось лучше, то уж веселее – точно. Это были первые в Ереване стиляги, отличительная особенность которых состояла в том, чтобы одеваться не по форме. Можно сказать и так: в моде происходило ровно то, что великий Оскар Нимейер относил к архитектуре: «Она должна вызывать удивление, почти шок». Именно.

В нашем случае, наблюдая на ереванских улицах каждодневное дефиле, можно было видеть нечто среднее между лошадью Пржевальского и гуманоидами, и бдительная советская власть тотчас усмотрела в этом покусительство на идеологические устои, в чем была стопроцентно права. Тем более что переход с утвержденного обмундирования на вольные одежды происходил в музыкальном сопровождении, аналогов которому в советском репертуаре не было. По той простой причине, что его не могло быть никогда.

Москва засыпала и просыпалась под «Тачанку-ростовчанку», «Тучи над городом встали», «Летят перелетные птицы» и прочие бронебойные песни. Ереван – тоже, но с небольшой поправкой на местную специфику. Например. Во исполнение постановления о подготовке национальных кадров для народного хозяйства республики, был написан и вброшен в оборот хит о молодом дипломированном инженере, с головой ушедшем в строительство новой жизни в Армении, но не утратившем, однако, и определенные признаки сексуального свойства. Правда, герметично упакованные в тогдашние представления о бескорыстной дружбе и бесконтактной любви между мужчиной и женщиной. Песня называлась «Инженер бала», не имела ничего общего с «балом» как развлекательно-хореографическим мероприятием с задорным ИТР-шоуменом во главе. Нет. Слово «бала» с ударением на первом слоге было употреблено как чисто материнское обращение к молодому специалисту с высшим инженерным образованием. Ну что-то типа «сынок». (Короче говоря, «бала» – он всегда «бала», и надо ли об этом так долго?)

И вот на фоне этой тягомотины вдруг возникли и поплыли по городу странные создания, напоминающие пришельцев из непонятно откуда и зовущие неизвестно куда. Одновременно, так же ниоткуда, вдруг и во всю мощь грянула необычная музыка, приводившая в движение нижние-верхние конечности молодых людей, а вместе с ними и органы госбезопасности.

Охвативший молодежь порыв с разбегу превратиться из советской в «золотую» напоминал танец на костях не только в фигуральном, но, можно сказать, в истинно натуральном виде. Понятно, что пластинок с записями враждебных мелодий в широком ассортименте быть не могло, но народные умельцы быстро наловчились записывать их на рентгеновских снимках, то есть «на костях». Оригиналы пластинок можно было достать за бешеные деньги и с перспективой оказаться под статьей о незаконных валютных операциях.

То же с одеждой. В стране победившего дефицита достать что-то путное можно было либо из-под полы, либо перекраивая хорошо забытое старое в странное подобие нового. А что делать? Спросите своих бабушек, и они с удовольствием расскажут, какие носки были на ваших дедушках, а те с не меньшим энтузиазмом поведают о нижнем белье своих подруг, вызвавшем как-то раз настоящий шок у французов.

Дело в том, что приехавший в Москву знаменитый французский певец Ив Монтан зашел однажды в обычную московскую «Галантерею» и застыл с выражением лица: «Этого не может быть!». Но это было! Как раз такое нижнее белье носили на себе очаровательные русские (и армянские) женщины, и я не исключаю, что именно это подбивало их останавливать на скаку коней и входить в горящие избы.

Советское руководство на Монтана сильно осерчало и объявило его перерожденцем, пусть даже коммунистом он никогда и не был, а всего лишь терпимо относился к СССР. Но оказалось – до первого лифчика в ЦУМе.

То, что не могло (и не хотело) дать людям государство, взяли на себя так называемые «фарцовщики» или, говоря по-современному, деловые люди, знавшие толк в красивых вещах и организующие их появление в СССР. Именно к ним, презренным спекулянтам, гнусным отщепенцам и идеологическим диверсантам выстраивались очередь комсомольцев-добровольцев, отказывающихся одеваться по лекалам Ереванской швейной фабрики имени Клары Цеткин и заточенных на новую эстетику в одежде. В результате Ереван на глазах начал становиться городом высокой моды, и вот здесь я просто обязан перейти на личности.

Тех, кто чуть ниже будет назван по именам, автор не торопится причислить к стилягам в том смысле, который вкладывал в это понятие штатный обличитель газеты «Правда» Семен Нариньяни, прославившийся зубодробительным фельетоном на означенную тему. Нет. Мои современники из прошлого века, пусть не все, но большей частью, не только эффектно смотрелись благодаря модной прическе, но и были умны, имели хорошо думающую голову на плечах.

В Ереване того времени было, скажем так, три «Дома красоты», поставлявших народу высшее образование и возвышенное (в смысле прекрасное) в одном флаконе. Это – медицинский институт, а также филфак и инофак Ереванского государственного университета. Но сейчас я о филфаке. Он автору ближе и дает веские основания утверждать, что именно факультет русской словесности не только готовил специалистов соответствующего профиля, но и являлся оплотом высокой моды и хорошего вкуса в Ереване. Называю имена. Агнесса Севунц, Рита Завгородняя, Астхик Едигарян, Светлана Туманян, Эмилия Андреасян, Нана Есаян и многие другие…И только врожденная скромность не позволяет автору поставить на первое место свою жену Джульетту.

Этих девушек часто ругали в деканате, полагая, что учиться хорошо можно только в платьях от «Красной Большевички», а если девушка в брюках, то она точно из зоосада под руководством Семена Нариньяни.

А тут еще по Еревану прокатилась волна так называемых «Голубых вечеров», не имеющих ничего общего с тем, что вы подумали. Ничего подобного. Это были, говоря сегодняшним языком, корпоративные тусовки, альтернативные комсомольским, для, скажем так, продвинутой молодежи («чуваков», «чувих») с правильной сексуальной ориентацией.

А раз так, то пришло время для пары слов и о мужской половине ереванцев, отказывавшихся понимать, почему «Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом…». Эти ребята в узких брюках, широкоформатных галстуках, плащах «а ля болонья» от подпольных тбилисских кутюрье и прическах типа «я у мамы дурачок» интересны также и тем, что поддерживали охотничий инстинкт дружинников в хорошем рабочем состоянии. Они слушали Фрэнка Синатру, Элвиса Пресли, Пола Анку, позже Эллу Фицджеральд, слушали Олега Лундстрема, уважали Эдди Рознера, признавали Артемия Айвазяна, радовались успехам Гараняна, нельзя сказать, чтоб полностью игнорировали Офелию Амбарцумян с Ованесом Бадаляном, сорок с лишним лет назад обнаружили у себя под боком явление под именем «Левон Малхасян» и не хотели понимать, почему всех иностранцев в советском кино должен играть Александр Барушной, а всю заграничную натуру надо снимать в прибалтийском Таллине? Молодые люди тех лет быстро смекнули: принимать их самоотверженный труд страна готова, а платить по труду – нет. Отсюда адекватное восприятие государственной атрибутики: «Это наш советский герб, слева молот, справа герб, хочешь – жни, а хочешь – куй, все равно получишь…!» – ну сами понимаете, что именно. Эти ребята зачитывались Хэмингуэем, влюблялись в Брижит Бардо, за неимением настоящего виски шин рижский бальзам, а из-за отсутствия «Мальборо» курили отдающую туалетным ароматизатором «Фемину», полагая, что в данных обстоятельства это самое то.

Тем не менее происходившее мало походило на то, как «у них», пусть даже и отличалось от того, что у нас.

Автор не станет утверждать, что «все мы вышли из стильной одежды» уже потому, что и вошли в нее не все, но то, что за значительную часть так называемых «стиляг» краснеть сегодня не надо, видно даже на первый взгляд.

Записывать стиляг в диссиденты мы не можем, но и считать только приспособленцами тоже несправедливо. Им нравился другой стиль: не только в одежде – в жизни вообще. Изменить ее, надев лишь узкие брюки и набросив на шею клетчатый шарф, было конечно невозможно, но смена формы так или иначе торопила изменения в содержании, придавая жизни новые смысловые оттенки. Иначе говоря: чтоб человек чувствовал себя человеком, все должно быть прекрасно не только в нем, но и в том, что на нем. Не говоря уже о том, чтоб и вокруг – тоже.