Л.

Вот закрою глаза и увижу лёд.

НАТАЛЬЯ

Брось. Вышло солнце. И крестьяне выламывают лозу. Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.

Л.

Лёд под веком, и вечная степь в снегу, мёртвый тупик, молчание паровоза, двенадцать суток среди метелей. Конвой окоченел. Лёд на сером сукне, лёд на злых молодых ресницах. Помню, у часового ухо отмёрзло до черноты, но он всё пялился в бескрайний лёд и трусил кричать. Дурак.

НАТАЛЬЯ

Очнись. Солнце гуляет по деревням. А именно: Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам. Запиши это.

Л.

Помню: распорядитель наших похорон, ничто в шинели, большой чин, шпалы в петлице.

НАТАЛЬЯ

Пустые глаза, как рты без зубов. Тонкий, как кнут, спрятанный в рукаве. Кукла человека. Всё хвастался новой формой, выворачивал подкладку, всё показывал шлем изнутри, говорил — а летом у них по уставу фуражки, летом чёрные ремешки на фуражках.

Л.

Петлицы с малиновой окантовкой. Лица сына не помню. Но помню петлицы и ремешки.

НАТАЛЬЯ

Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.

Л.

Аминь. Поезд рвёт чернозём, за окном разбитая на квадраты ночь, и вот, некогда тёплое море, и пароход, забытый во льдах. Серые шинели передают нас из рук в руки, мы обрезки червивого мяса. Гражданина Троцкого Льва Давидовича — выслать — из — пределов — СССР. Гражданина Троцкого Льва Давидовича — выслать — из — пределов — СССР. Однажды я забуду поднять веки и они смёрзнутся окончательно.