Они собрались в «Тутси»…

Федор Алексеев, бледный и печальный; капитан Коля Астахов – распираемый желанием поговорить на известную тему, но в то же время сдержанный, щадящий чувства друга; и Савелий Зотов, переводящий взгляд с одного на другого, чувствующий фибрами своей трепетной души некий бесформенный клубок тайны и недоговоренности, повисший в воздухе. Издалека на них с любовью и беспокойством поглядывал Митрич, на скорую руку, в общих чертах ознакомленный с историей любви Федора и Агнии. Ознакомил его Савелий, который пришел первым и рассказал и попросил… никому ни слова! Ни единой живой душе. Митрич жестом изобразил закрывание рта на замочек.

Потом пришел Федор, бледный и печальный, как уже было упомянуто. Савелий и Митрич с фальшивым энтузиазмом поздоровались с ним, при этом они смотрели на Федора так сочувственно, что Федор спросил:

– В чем дело, ребята? У вас что-нибудь стряслось? Зося? Дети? – Хотел прибавить: «Живот болит?», но воздержался.

– Зосенька и дети в порядке! – поспешил Савелий.

– И у меня в порядке, – сказал Митрич. – Ладно, я побежал… а вы, если надумаете чего, сразу! – Получилось немного путано, но искренне.

– Хороший человек наш Митрич, – сказал Савелий, лишь бы не молчать. После того, что он узнал от капитана, он не мог смотреть Федору в глаза. Тайна распирала Савелия и портила ему кровь.

– Хороший, – согласился Федор. – Коля не звонил?

– Звонил! Сказал, задержится. А как ты, Федя? Ты это… – Савелий избегал взгляда Федора. – …как?

– Нормально. Если тебя интересуют мои отношения с Нией, то мы расстались. Она улетела сегодня, самолет в два тридцать. В Вену. Муж оставил ей квартиру. Он получил шесть лет, Паша Рыдаев сказал, что выйдет через пять или через четыре.

– Я знаю, Лина приходила, рассказала. Она была на суде, – сказал Савелий. – А как вы с ней…? – вертелось у него на языке, но спросить он не решался.

Федор понял и сказал:

– А я остался, как видишь.

– Но ты же всегда сможешь поехать… – пробормотал Савелий. Ему показалось, Федор подавил вздох.

– Всем привет! – произнес у них над головами родной голос капитана Астахова. – Какие люди! – сказал капитан восхищенно. – А Савелий сказал, ты к семинару готовишься. А я сказал, придет. Наш философ никогда не бросит друзей в трудной ситуации. Или ты в завязке?

– Почему Федя в… завязке? – не понял Савелий.

– Мало ли… начал новую жизнь, остепенился, за границу собирается. Собираешься за границу, философ? Или как?

– Собираюсь, – сказал Федор. – Вот пришел попрощаться. Считайте, что собрались на проводы.

– Федя, ты… это… серьезно? – пролепетал Савелий. – Ты едешь с ней? Но ты же сказал…

– Кончай нас дурить! – сказал капитан. – Никуда ты не едешь. Савелий, не паникуй, никуда он не едет. Она уже на точке. А он здесь. Так что успокойся.

– Откуда ты знаешь, что не едет?

– Знаю, если говорю.

– Федя! – воззвал Савелий. – Это правда?

– Я уже сказал, Савелий. Как же я вас брошу… и Митрича. Родную бурсу, студентов…

– Тогда предлагаю за свободу! – сказал капитан. – Савелий, будешь?

– Буду!

– Это по-нашему! За тебя, философ! За свободу!

Они выпили. Капитан откусил половину фирменного бутерброда и сказал:

– Может, на лыжах сходим как-нибудь? А то зима вот-вот закончится… как?

– Можно, – сказал Федор без энтузиазма.

Капитан переглянулся с Савелием.

– Я с удовольствием! – поспешил Савелий, хотя лыж не любил. Он вообще не любил зиму, мерз.

– В Еловицу! – сказал капитан.

– На Магистерское! – предложил Савелий.

– Заметано! – припечатал капитан.

Подал голос мобильный телефон Савелия – первые аккорды «Голубого Дуная».

– Это Зосенька! – сказал Савелий, хватая телефон. – Да, слушаю! – закричал он. – Что? – Он взглянул на друзей, вскочил: – Я сейчас!

Они смотрели ему вслед.

– Значит, улетела птичка? – сказал капитан. – А ты, получается, остался? Не звала?

Федор пожал плечами.

– Значит, не звала. Ну и ладно, плакать не будем. А на будущее…

– Хватит! – сказал Федор. – Сколько можно!

– Ничего не хочешь сказать, философ? – капитан, прищурясь, смотрел на Федора.

– О чем?

– О фотке с компроматом, например.

Федор в упор взглянул на капитана и промолчал.

– Думал, все вокруг дурные и никто ни хрена не врубился? Один ты такой умный? – сказал капитан.

– Когда ты понял? – спросил Федор.

– Поздно понял, а то я бы ее придержал. Хотя… – Он махнул рукой. – А ты… ты определись, философ. Когда ты спросил про Тюрина, меня как обухом по голове, что-то, думаю, философ такое высмотрел… Но врубился не сразу. Смотрю, ты к Тюриной подсел со своими вопросиками, а она аж лицом почернела. Прислушиваюсь, а тут Ирка как заверещит, прямо в ушах зазвенело! Ну, стал я фотку рассматривать, что не так, думаю. Я бы раньше спохватился, да все руки не доходили, да и значения не придавал. Э нет, думаю, что-то тут нечисто. Определил место, сходил в гостиницу, поговорил с людьми. Понял, что иду по твоим следам. Парочка была у них дважды, двадцатого и двадцать второго ноября; описали мне их: он – солидный, представительный, хорошо одетый; она – молодая кобылка на каблуках, сережки с зелеными стекляшками болтаются… К сожалению, никто не смог опознать ее на фотографии Агнии, не рассмотрели как следует лица. Шубку, шикарные сапоги, шарф рассмотрели, а лицо нет! Вроде она, а там черт ее разберет! Шмыгала к лифту, только ее и видели. И я вспомнил, как ты рассматривал стекляшки Насти, так прямо и впился. Что, увидел зеленые сережки? И еще: на фотке они почти одного роста, а у Тюрина рост под сто восемьдесят. Твоя Агния даже на ходулях ему до пояса. Правда, она была на каблуках, но все равно дамочка на фотографии повыше будет… это я потом уже понял, когда увидел ее. А тогда… понимаешь, нутром чую, что-то не то, не пляшет что-то! А когда увидел живьем, понял – получается, не Агния на фотке, а, наоборот, Настя. В шубке твоей подруги, вполоборота, кольца ее, шарф, парик… Ты-то догадался, хоть и не сразу, а Романенко и Тюрина не врубились… почему, не знаешь? А потому что ревность глаза застила, смотрели и не видели! Вот и верь после этого свидетелям… – Капитан помолчал немного, потом сказал: – И что примечательно: всего два раза сходили в гостиницу и сразу же засветились. Какая удивительная случайность, думаю. И кто бы это мог быть, такой шустрый? В смысле, свидетель и фотограф? И почему два раза? А не один? За глаза хватило бы одного! Не знаешь, философ?

– Знаю. Были две фотографии, на первой Настя в длинных зеленых серьгах… пришлось переделать… скорее всего.

– Точно… скорее всего. Мне только непонятно, почему твоя Агния сама не соблазнила друга дома? А Настя бы их щелкнула…

– Он не стал бы с ней встречаться, – угрюмо сказал Федор. – Говорят, он был порядочным человеком. Да и Тюрина почуяла бы измену, они дружили семьями…

– Правильно понимаешь, философ. Просто читаешь мои мысли. Я тоже так подумал. Потому и пришлось привлекать Настю, против Насти Тюрин ничего не имел, и от жены далеко. Знаешь, я его понимаю, с такой женой, как Тюрина… – Капитан ухмыльнулся.

– Никто не ожидал, что Романенко, вместо того чтобы набить Тюрину морду, убьет…

– А вот тут извини подвинься, философ. Агния прекрасно знала, что муж убьет любовника. Знала! На это и расчет был.

– Откуда такая уверенность?

– Любовь глаза застит? Тебе тоже? Да потому что Тюрин поинтересовался бы у Романенко, с какого перепугу ему бьют морду, какие претензии, и доказал бы, что на фотке вовсе не Агния, а посторонняя женщина в такой же, как у нее, шубке и парике. Тем более Агния клялась бы, что никакого любовника не было и в помине. И вопрос был бы исчерпан с нулевым результатом, и все остались при своих. Нет, Федя, тут был дальний прицел. Агния знала про ствол в письменном столе. Тюрина рассказывала, что они плохо жили, он ревновал ее, ему мерещились любовники под кроватью; кроме того, жесткий характер… есть такие, сначала бьет, потом объясняет, за что. Крутой мужик, избалованный деньгами… что хочу, то и ворочу, а в случае чего, откуплюсь. Хотя, допускаю, любил и ревновал… Дамочка из себя приятная, не спорю, я бы сказал, вамп в натуре… Вон, некоторые до сих пор в соплях, никак забыть не могут, – не удержался. – Мордобоем не обошлось бы, сам понимаешь. Не поверю, что не понимаешь. Не поверю. Она задумала всю конструкцию в надежде на то, что муж сядет за убийство, она хорошо его знала. Он сядет, а она свободна и с деньгами. Но увы, все пошло наперекосяк. Сначала Настя поселилась у нее и не собиралась съезжать, потом привела бойфренда-уголовника. Можешь не сомневаться, она рассказала любимому человеку о том, кто на фотке и что они с подружкой провернули. Вот тут-то твоя Агния и попалась! Зубов был последняя сволочь… я интересовался у ребят. Он всем задолжал, а тут такой фарт – он выжал бы ее как лимон. Вот она и терпела обоих, деваться-то некуда. А потом Настя решила взять дело в свои руки, обокрала подружку и предложила ему бежать, но он решил, что может захапать все, и объяснил ей, что между ними финита ля комедия. Она обиделась и… – Капитан прищелкнул языком. Усилием воли он заставил себя заткнуться и не выкладывать Федору свои мысли о возможном мотиве разрыва Насти с женихом. Пока хватит, может, когда-нибудь потом… решил капитан. Да и Савелию обещал. Вместо этого он спросил: – Когда ты понял, что на фотке не Агния? Ведь не сразу же?

– Не сразу. Понял после обыска в Настиной спальне, когда увидел ее бижутерию, ты прав. До этого копал наугад. Спросил тебя про рост Тюрина, подумал, что, может, не он… была и такая мысль. Они оба вполоборота, видно не особенно отчетливо, тем более я его не знал. Спросил у Тюриной, она сказал, что на фотографии муж. А тут закрутилось… самоубийство Насти, убийство Зубова, и я… – он запнулся.

– Интересная дамочка, – сказал капитан. – Креативная, как ты говоришь. Придумала убойную комбинацию, посадила на шесть лет мужа, убила его руками ни в чем не повинного человека, довела до убийства и самоубийства подружку. И все легко, играючи, оставаясь в тени…

– Не верю. Стечение обстоятельств, – сказал Федор. – Никто не ожидал… не верю. Она не могла рассчитывать на то, что муж убьет Тюрина, хватило бы драки. Вряд ли Тюрин стал бы выяснять отношения… тем более причина для драки была – Тюрина говорила, ее муж с Нии глаз не сводил, она даже не хотела у них бывать… допускаю, она закатила ему сцену ревности, может, не одну. Так что Тюрин получил бы за дело. Несоразмерно, но, сам понимаешь, ревнивый нетрезвый муж… бывает сплошь и рядом. Не стал бы он поднимать скандал. А Романенко сел бы на год-другой или получил всего-навсего условный за нанесение легких телесных повреждений. А все вместе послужило бы причиной для развода. Он не отпускал ее, вот она и выдумала любовника… она рвалась на свободу!

– Она рвалась на свободу, – смакуя, произнес капитан. – Прямо рабыня… как ее? Из бразильского мыла… не помню, как звали. Не пляшет, Федя. Ствол в письменном столе – вещь серьезная. Она, зная характер мужа, должна была убрать пистолет куда подальше во избежание. Драка не решила бы проблемы, она била наверняка. Муж исчезает с горизонта, она остается с деньгами. И потом, что значит, Тюрин не стал бы возникать? Тебе бьют морду неизвестно за что, а ты молчишь? За то, что взгляды кидал? Это не криминал. Да Тюрин сразу бы заявил, что на фотке не Агния, а вовсе другая женщина. Все она рассчитала правильно, твоя школьная подруга.

– Недоказуемо. Он не давал ей развод, она предполагала, что, увидев фотографию…

– …он сразу даст ей развод? – перебил его капитан. – Что с тобой, Философ? На это даже Савелий не повелся бы. Если она рассчитывала, что он сразу побежит разводиться, она сняла бы любого постороннего мужика, а не друга дома. Чужого, понимаешь? И рогоносец бегал бы с пушкой по городу в поисках соперника, и сам понимаешь, фиг нашел бы. И обошлось бы без смертоубийства. И все ты прекрасно понимаешь, не надо нас дурить. Она хотела посадить его всерьез и надолго.

– Я не верю… – упрямо повторил Федор. – Он ведь мог убить ее, а не Тюрина…

– Ну-да, ну-да, невиноватая я, он сам! – издевательски перебил капитан. – Допускаю, она рисковала… а может, просто не думала… черт знает, что у них в голове. Но умысел был. Точка.

Федор молчал.

– А когда она бросила тебя и сбежала с мужиком в два раза старше, ты ее тоже оправдывал? Какой-то ты… пацифист, Философ! Она тебе на голову… а тебе все божья роса! Савелий сказал, что ты из-за нее не женишься. Да она тебя под корень подрубила… недоучка! Смотреть страшно! На озеро он сбежал! А я как последний идиот нырять кинулся, руки крапивой сжег к чертовой матери! А вдруг, думаю, и правда хана Философу! А сколько мы еще про нее не знаем! – добавил с удовольствием. – Недоказуемо, согласен. Или труднодоказуемо. Я бы на твоем месте поговорил с Пашкой Рыдаевым, пусть подаст апелляцию… ввиду открывшихся обстоятельств, может, скостят год-другой как жертве заговора и действительно выйдет через четыре.

Федор не ответил. Он вдруг вспомнил, как Ния убеждала его, что между ней и Тюриным ровным счетом ничего! Раз или два посидели в кафе… всего-навсего! Она смотрела на него виноватыми умоляющими глазами, готовая расплакаться, и клялась, что ничего! Глазами цвета болотной топи, той, из которой не выбраться… Просто пили кофе… И он верил! А как было не поверить? Но ведь она не лгала, пришло ему в голову. С Тюриным была Настя, а Ния их всего-навсего сфотографировала и подсунула фотографию мужу. Ния и Тюрин не были любовниками. Все было просто красиво задуманной схемой, конструкцией, которая вдруг посыпалась. Она просила прощения, плакала, каялась… похоже на признание вины? Она прощалась навсегда, вдруг подумал он. Ставила точку в их истории, понимая, что вместе им не быть. Или все-таки роковое стечение обстоятельств, думал он через минуту… Зачем, думал он, кому она это говорила? Мне или себе? Придумав схему… на что она рассчитывала? На драку или на… большее? Коля считает, что на большее. Драка… кого сейчас удивишь дракой! Задумать, рассчитать, отправить мужу фотографию Насти и Тюрина – выстрел из тяжелого орудия. Тем более пистолет в ящике стола… А потом, приведя в исполнение задуманное, оправдываться, плакать и клясться, что между ней и Тюриным ничего не было! Хотела выглядеть незапятнанной в его глазах? Иначе зачем этот театр? Какой смысл? Как будто это так важно… ввиду всего остального. Значит ли это, что она ни о чем не сожалеет? И самое главное убедить его, Федора, в том, что она была ему верна? Что не было никого другого… никого другого… Может, прав капитан, и нам никогда их не понять…

…В зале было покойно, уютно и немноголюдно – «гуляли» всего-навсего несколько завсегдатаев, солидных мужчин среднего возраста. Савелия все не было. Митрич, как толстая сонная рыба, сидел в своем баре-аквариуме, неторопливо перетирал стаканы, время от времени бросал на них любопытные взгляды.

Работал телевизор, бормотал негромко. Слов было не разобрать, но, судя по картинкам, повторяли дневные новости. ДТП на Красном мосту, машины ГАИ, толпа, «Скорая помощь»; еще одно ДТП, на загородном шоссе – при обгоне разбился мотоцикл с двумя пассажирами…

– И еще! Ведь недаром ты… – капитана тянуло поговорить, – …у тебя ведь чуйка, как у кота, как у моей Клары! Ведь ты нутром чуял… Ведь чуял?

Федор промолчал. Он почти не слышал. Он был там, с ней… Она сказала: «Я люблю тебя! Я всегда тебя любила!» Она спросила: ты останешься? Она поцеловала ему руку, она так смотрела на него… А он… дурак! Трижды дурак! Почему он ушел? Он не знал. Запоздалые сожаления охватили Федора… он видел перед собой измученное лицо Нии… Не верю, сказал он себе. Не верю, и точка. Подлое стечение обстоятельств, лавина, сдвинувшаяся от легкого прикосновения и набравшая скорость… Легкомысленна, не особенно умна, переменчива – да! Но не убийца! Лжива… как она убеждала его, что не знает, кто сделал фотографию… смотрела в глаза, плакала… а правды не сказала. Даже когда он сказал, что обо всем догадался… она ушла от разговора, увела взгляд, промолчала… Не верю, повторил он. Лжива, да, но не убийца! Она оказалась в тупике, она попыталась вырваться в силу своего разумения, не думая о последствиях. Хитрость – оружие слабых, тех, кто не может ударить в лоб, кто не может с открытым забралом. Кто скажет, где истина… Опытные люди говорят: посередине. Глупо! Истина посередине та же ложь…

…Я тебя провожу, сказал он. Я не люблю, когда меня провожают, сказала она, так и просится на язык: в последний путь. Нужно было настоять, подумал Федор. Они были бы вместе еще несколько часов…

Будет встреча, вдруг понял Федор. Глаза в глаза, потому что нужно расставить точки, задать прямые вопросы и получить прямые ответы… Обязательно будет. И еще он понял… ему все равно! Ему все равно, ложь, полуправда, злой умысел… он готов платить. Не верю, повторил он, и это звучало как заклинание. Не знаю, не хочу знать, закрываю глаза и уши… готов платить.

Капитан меж тем продолжал с увлечением рассуждать, не подозревая, что его не слушают.

– Ты же прекрасно знал, что она за человек! – Он словно припечатывал свои слова, громко хлопая ладонью по столу, тем самым подчеркивая и усиливая их смысл. – Пусть даже на уровне подсознания, как вы с Савелием любите выражаться. Недаром ты ее отодвинул, не повелся на старую любовь. Почуял что-то, так ведь? Сработали инстинкты? Вот так и моя Клара! Умнейшая собака! Умнее некоторых двуногих. Прячет поводок, когда дождь или мороз, не хочет гулять. Спрашивается, откуда она знает? А? Тоже подсознание и инстинкты?

Федор пожал плечами и усмехнулся, невольно вспомнив, что прозвище капитана – Коля-буль и репутация соответствующая.

– А если бы не отодвинул, то оказался бы на месте Тюрина, – продолжал Коля-буль, не желая выпускать из зубов благодарной темы. – А раз отодвинул, то она переиграла и под раздачу попал Тюрин. Все попали, кроме тебя. Нагнула подругу Настю, довела до самоубийства… Зубов тоже попал! Всех перекусила пополам. А ты выскочил. Это как выигрыш в лотерею… считай, повезло. Никогда нам их не понять! Смотрю я на свою Ирку, мозгов как у курицы, а что в этих мозгах… черт его знает! Мужик, он как на ладони, все написано на роже, все желания, да и сколько тех желаний, раз-два и обчелся, а у них… – Капитан махнул рукой. – Я Савелию еще раньше сказал… – Он вдруг осекся – лицо у Федора было страшным. – Что? Федя, что?

Мгновенно побледневший Федор привстал, впившись взглядом в экран телевизора. Звук был едва слышен, но картинки говорили за себя. Капитан проследил его взгляд…

Перевернутое белое с синим такси, съехавший на обочину громадный серебряный рефрижератор… изувеченная машина; камера скользнула по груде искореженного металла, по рассыпанным на грязном асфальте одежкам, вывалившимся из раскрытого чемодана, по тонкой руке лежащей на снегу женщины…

По маленькой кудрявой собачке, неподвижно застывшей на обочине…

– Твою дивизию! – вырвалось у капитана. Он налил полный стакан водки, тронул Федора за плечо: – Давай, Федя!

Тот взял машинально…

– Пей! – подтолкнул капитан. – До дна!