Всемирная история в 24 томах. Т.5. Становление государств Азии

-=ГЛАВА 1=-

КИТАЙ В V - III ВВ. ДО Н. Э.

РАЗВИТИЕ ДРЕВНЕКИТАЙСКОГО СОЦИУМА

НОВАЦИИ В ЗЕМЛЕДЕЛИИ

РАЗВИТИЕ РЕМЕСЛА И ПРОМЫСЛОВ

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ. РОСТ ГОРОДОВ

ПОЗЕМЕЛЬНЫЙ НАЛОГ. ТЯГОСТИ НАЛОГОВОГО БРЕМЕНИ. РАССЛОЕНИЕ ОБЩИНЫ

ФОРМЫ РАБСТВА В ДРЕВНЕМ КИТАЕ

ЧАСТНОЕ РАБОВЛАДЕНИЕ.

УВЕЛИЧЕНИЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ РАБСКОГО ТРУДА

ОБОСТРЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ УЧЕНИЙ ДАОСИЗМА, КОНФУЦИАНСТВА И ФАЦЗЯ

СТРЕМЛЕНИЕ К ПОЛИТИЧЕСКОМУ ДОМИНИРОВАНИЮ.

УСИЛЕНИЕ ЦАРСТВА ЦИНЬ.

РАССТАНОВКА ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ В КИТАЕ В V - IV ВВ. ДО Н. Э.

УСИЛЕНИЕ ВРАЖДЫ МЕЖДУ ЦАРСТВАМИ И БОРЬБА ЗА СОЗДАНИЕ ДРЕВНЕКИТАЙСКОЙ ИМПЕРИИ

ЦАРСТВО ЦИНЬ КАК ЯДРО ИМПЕРИИ.

РЕФОРМЫ ШАН ЯНА

ВЗГЛЯДЫ НА РЕФОРМЫ ШАН ЯНА.

ОБЩАЯ ОЦЕНКА СИТУАЦИИ ОБОЗРЕВАЕМОГО ПЕРИОДА

ЗАХВАТНИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА ЦАРСТВА ЦИНЬ

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА КИТАЯ В V - III ВВ. ДО Н. Э.

ПРОГРЕСС ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНЫХ ЗНАНИЙ И МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИХ НАУК

ФИЛОСОФ-МАТЕРИАЛИСТ ЯН ЧЖУ

ЛИТЕРАТУРА. ТВОРЧЕСТВО ЦЮЙ ЮАНЯ

ПЕРВОИСТОЧНИКИ. МИФЫ ДРЕВНЕГО КИТАЯ

КАК СОЗДАВАЛСЯ МИР

ЛАО-ЦЗЫ. ТРАКТАТ О ПУТИ И ПОТЕНЦИИ (Дао-до цзин)

Перевод Б. Б. Виноградского Первая часть

ПУТЬ.

ПЕРВЫЙ ЧЖАН

ВТОРОЙ ЧЖАН

ТРЕТИЙ ЧЖАН

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

ПЯТЫЙ ЧЖАН

ШЕСТОЙ ЧЖАН

СЕДЬМОЙ ЧЖАН

ВОСЬМОЙ ЧЖАН

ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

ДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

ОДИННАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ДВЕНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ТРИНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ПЯТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

СЕМНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЫЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЫЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЙ ЧЖАН

ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Вторая часть

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

СОРОКОВОЙ ЧЖАН

СОРОК ПЕРВЫЙ ЧЖАН

СОРОК ВТОРОЙ ЧЖАН

СОРОК ТРЕТИЙ ЧЖАН

СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

СОРОК ПЯТЫЙ ЧЖАН

СОРОК ШЕСТОЙ ЧЖАН

СОРОК СЕДЬМОЙ ЧЖАН

СОРОК ВОСЬМОЙ ЧЖАН

СОРОК ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

ПЯТИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

СЕМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

ВОСЬМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

ИЗ КНИГИ «ЧЖУАН-ЦЗЫ»

РАЗГОВОР О ВЕРХОВНОМ ПУТИ ПОДНЕБЕСНОЙ (Перевод В. В. Малявина)

КОНФУЦИАНСКИЕ ПАМЯТНИКИ «ЛУНЬЮЙ»

ИЗ КНИГИ «ЛУНЬЮЙ»

«Лицзи»

ИЗ КНИГИ «ЛИЦЗИ»

ПОВЕДЕНИЕ УЧЕНОГО

«Мэн-цзы»

ИЗ КНИГИ «МЭН-ЦЗЫ»

«ЦЗОЧЖУАНЬ»

ИЗ КНИГИ «ЦЗОЧЖУАНЬ»

О сыновьях князя Вэй.

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ХУАНЬ-ГУНА (696 Г. ДО Н. Э.)

...О СМЕРТИ СЯНГУНА, КНЯЗЯ ЦИ.

ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ХУАНЬ ГУНА (659 Г. ДО Н. Э.)

ВОСЬМОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ЧЖУАН ГУНА («86 Г. ДО H. Э.).

...О ВОЙНЕ МЕЖДУ ЦИНЬ И ЧЖЭН ТРИДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СИ-ГУНА (630 Г. ДО Н. Э.).

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СИ-ГУНА (628 Г. ДО Н. Э.).

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СИ-ГУНА (627 Г. ДО Н. Э.)

О СМЕРТИ ЛИН-ГУНА, КНЯЗЯ ЦИН.

ВТОРОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СЮАНЬ-ГУНА (607 Г. ДО Н. Э.).

ОБ ОСАДЕ ГОРОДА ГУ.

ПЯТНАДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ЧЖАО ГУНА (527 Г. ДО Н. Э.).

ИЗ КНИГИ «ГУНЪЯН ЧЖУАНЬ»

ШЕСТОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СЮАНЬ-ГУНА (603 Г. ДО Н. Э.).

ПОЭЗИЯ ЧУСКИХ СТРОФ

ЦЮЙ ЮАНЬ (340-278 ГГ. ДО НАШЕЙ ЭРЫ)

ПЛАЧУ ПО СТОЛИЦЕ ИНУ[103]

С КАМНЕМ В ОБЪЯТИЯХ[113]

ОДА МАНДАРИНОВОМУ ДЕРЕВУ

СУН ЮЙ (ПРИМЕРНО 290-223 IT. ДО НАШЕЙ ЭРЫ)

СВЯТАЯ ФЕЯ

(Перевод В. М. Алексеева)

ПОЭМА

-=ГЛАВА 2=-

ИМПЕРИЯ В КОНЦЕ III - НАЧАЛЕ I ВВ. ДО Н. Э.

ОБРАЗОВАНИЕ ЦИНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

ОСНОВАНИЕ ИМПЕРИИ.

ЗАХВАТНИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА ЦИНЬ ШИ ХУАНДИ

СООРУЖЕНИЕ ВЕЛИКОЙ КИТАЙСКОЙ СТЕНЫ

МЕТОДЫ ЦЕНТРАЛИЗАЦИИ И УКРЕПЛЕНИЯ ИМПЕРИИ

ЦИНЬ ШИ ХУАНДИ КАК СТРОИТЕЛЬ

БОРЬБА ГРУППИРОВОК ЗА ВЛАСТЬ

РАЗОРЕНИЕ СВОБОДНЫХ ПРОИЗВОДИТЕЛЕЙ.

РОСТ РАБСТВА

РОЛЬ ЦИНЬСКОЙ ИМПЕРИИ В ИСТОРИИ

НАЧАЛО КОНЦА ДИНАСТИИ ЦИНЬ.

ПОПЫТКИ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ИМПЕРИИ.

ВОССТАНИЕ ЧЭНЬ ШЭНА И У ГУАНА.

СВЕРЖЕНИЕ ДИНАСТИИ ЦИНЬ

ИМПЕРАТОРСКИЙ ПРЕСТОЛ КАК ЦЕЛЬ БОРЬБЫ

УКАЗЫ ЛЮ БАНА

ВООРУЖЕННЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ ВАНОВ И ДАЛЬНЕЙШАЯ ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ ИМПЕРИИ

УРОВНИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ОТДЕЛЬНЫХ ОБЛАСТЕЙ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

УВЕЛИЧЕНИЕ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ РЕМЕСЛЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА

УВЕЛИЧЕНИЕ ОБЪЕМОВ ТОРГОВЛИ И ИНТЕНСИФИКАЦИЯ

ТОВАРНО-ДЕНЕЖНЫХ ОТНОШЕНИЙ

УСЛОЖНЕНИЕ УСЛОВИЙ ВЛАДЕНИЯ РАБАМИ.

ИСТОЧНИКИ РАБСТВА

РАБСКИЙ ТРУД КАК ИСТОЧНИК НАЖИВЫ

ПОЛОЖЕНИЕ СВОБОДНЫХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ

ЭКСПАНСИОНИСТСКАЯ ПОЛИТИКА ИМПЕРИИ СТАРШИХ ХАНЬ

ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ ПРИ У-ДИ

ЛЕГАЛИЗАЦИЯ КОНФУЦИАНСТВА

УСИЛЕНИЕ ВЛИЯНИЯ ТОРГОВО-РОСТОВЩИЧЕСКОЙ ЗНАТИ

ВОЕННОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ ГУННАМ

ПУТЕШЕСТВИЯ ЧЖАН ЦЯНЯ.

БОРЬБА ЗА ВЕЛИКИЙ -«ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ»

ЗАВОЕВАНИЕ ФЕРГАНЫ.

СВЯЗИ КИТАЙЦЕВ С НАРОДАМИ СРЕДНЕЙ АЗИИ

ЗАВОЕВАТЕЛЬСКИЕ ПОХОДЫ У-ДИ НА ЮГЕ И СЕВЕРО-ВОСТОКЕ

УВЕЛИЧЕНИЕ НАЛОГОВ ПРИ У-ДИ.

БУНТЫ НАСЕЛЕНИЯ

-=ГЛАВА 3=-

КИТАЙ ВРЕМЕН ДИНАСТИИ ХАНЬ

ХАРАКТЕРИСТИКА ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ В I В. ДО Н. Э.

КОНЦЕНТРАЦИЯ ЗЕМЛИ И РАБОВ У КРУПНЫХ ВЛАДЕЛЬЦЕВ.

МАССОВЫЕ НИЩЕТА И ГОЛОД НАСЕЛЕНИЯ

ВЫСТУПЛЕНИЯ СВОБОДНОЙ БЕДНОТЫ И РАБОВ В КОНЦЕ I В. ДО Н. Э.

МЕРЫ ПО ОГРАНИЧЕНИЮ КОЛИЧЕСТВА РАБОВ И ЗЕМЛИ У КРУПНЫХ СОБСТВЕННИКОВ

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВАН МАНА И ВОССТАНИЕ «КРАСНЫХ БРОВЕЙ».

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ ВАН МАНА И ЕГО РЕФОРМЫ

НАРОДНЫЕ ДВИЖЕНИЯ. «КРАСНЫЕ БРОВИ»

УСМИРЕНИЕ ВОССТАНИЙ. ПРИЧИНЫ НЕУДАЧ ПОВСТАНЦЕВ

КИТАЙСКИЙ СОЦИУМ ПРИ МЛАДШЕЙ ДИНАСТИИ ХАНЬ

ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ГУАН У-ДИ

ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ЗАХВАТНИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

ТОРГОВЛЯ КИТАЙЦЕВ С РАЗНЫМИ НАРОДАМИ

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ В КИТАЕ В I - II ВВ.

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА КИТАЯ В ПЕРИОД ДИНАСТИЙ ХАНЬ

ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО И АРХИТЕКТУРА

ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО

РАЗВИТИЕ ПИСЬМЕННОСТИ И ЛИТЕРАТУРЫ

ИСТОРИК СЫМА ЦЯНЬ

БАНЬ ГУ

РАЗВИТИЕ ФИЛОСОФИИ. ВАН ЧУН

КОНФУЦИАНСТВО

ДАОСИЗМ КАК РЕЛИГИЯ И ФИЛОСОФИЯ

ПРОНИКНОВЕНИЕ В КИТАЙ БУДДИЗМА

ВОССТАНИЕ «ЖЕЛТЫХ ПОВЯЗОК» И ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ ХАНЬ.

ОСЛАБЛЕНИЕ МОГУЩЕСТВА ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РЕГРЕСС. НАТУРАЛИЗАЦИЯ ХОЗЯЙСТВА

ОБОСТРЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ

ВЫСТУПЛЕНИЕ «ЖЕЛТЫХ ПОВЯЗОК»

И ДРУГИЕ ВОССТАНИЯ КОНЦА II В. Н. Э.

ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ МЛАДШИХ ХАНЬ.

РАЗРЫВ КИТАЯ НА ТРИ ЦАРСТВА

ХАРАКТЕР ВОССТАНИЙ КОНЦА II В. Н. Э.

И ИХ ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

ПЕРВОИСТОЧНИКИ.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА. СЫМА ЦЯНЬ.

ИЗ КНИГИ «ШИЦЗИ»

ОТДЕЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЦЮЙ ЮАНЕ

ОТДЕЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О БО И

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ.

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ ЮЭФУ

РОСА НА ДИКОМ ЛУКЕ[155]

О НЕБО!

СКОРБНАЯ ПЕСНЯ

ПЕСНЯ О СЕДИНАХ[157]

ВЫХОЖУ ИЗ ЗАПАДНЫХ ВОРОТ

ДРЕВНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

ИЗ ДРЕВНИХ СТИХОТВОРЕНИЙ

ВТОРОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ТРЕТЬЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ЧЕТВЕРТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ПЯТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ДЕСЯТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ШЕСТНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

СЕМНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ДЕВЯТНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

ЧАСТЬ II

ИНДИЯ

-=ГЛАВА 1=-

ИНДИЯ ВРЕМЕН ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ (VI - II ВВ. ДО Н. Э.)

СЕВЕРНАЯ ИНДИЯ В VI - IV ВВ. ДО Н. Э.

ВТОРЖЕНИЕ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО

ОБРАЗОВАНИЕ ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ

ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ УСТРОЙСТВО ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ

РАЗВИТИЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ, РЕМЕСЛА И ТОРГОВЛИ

ДРЕВНЯЯ УРБАНИЗАЦИЯ В ИНДИИ

РАБСТВО

СЕЛЬСКАЯ ОБЩИНА В ИНДИИ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ

БУДДИЗМ И ДЖАЙНИЗМ

ИМПЕРИЯ МАУРЬЕВ В III - II ВВ. ДО Н. Э.

ИМПЕРИЯ МАУРЬЕВ ПРИ АШОКЕ

РАЗРУШЕНИЕ ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ

ЮГ ИНДИИ

-=ГЛАВА 2=-

ИНДИЯ С I В. ДО Н. Э. ПО V В. Н. Э.

ИНДИЯ ПРИ КУШАНАХ И ДИНАСТИИ ГУПТ

КУШАНЫ В ИНДИИ

КОНЕЦ КУШАНСКОЙ ИМПЕРИИ

ГОСУДАРСТВО ГУПТ

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ ЮЖНОЙ ИНДИИ

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ ИНДИИ.

УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ ЭКОНОМИКИ

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

УМЕНЬШЕНИЕ РОЛИ БУДДИЗМА

ФОРМИРОВАНИЕ КАСТОВОГО СТРОЯ

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА ДРЕВНЕЙ ИНДИИ.

ДРЕВНЕИНДИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

МАТЕМАТИКА. ЕСТЕСТВЕННЫЕ НАУКИ

ЯЗЫКИ И ПИСЬМЕННОСТЬ ДРЕВНИХ ИНДИЙЦЕВ

ЛИТЕРАТУРА И ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО

ВЛИЯНИЕ ИНДИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ НА СОСЕДНИЕ СТРАНЫ

ПЕРВОИСТОЧНИКИ

ИЗ «РИГВЕДЫ»

Переводы Т. Елизаренковой

ГИМН ИНДРЕ[170]

ГИМН АГНИ[181]

ГИМН СОМЕ[187]

ГИМН ВАРУНЕ[193]

ГИМН ИГРОКА[198]

РАЗГОВОР АГАСТЬИ И ЛОПАМУДРЫ[202]

ГИМН ВСЕМ БОГАМ[207]

ГИМН О СОТВОРЕНИИ МИРА[213]

ГИМН ЖЕРТВЕННОМУ КОНЮ[214]

ИЗ АТХАРВЕДЫ

ЗАГОВОР ПРОТИВ ПРОКАЗЫ[221]

ЗАГОВОР ПРОТИВ ЗЛЫХ СНОВИДЕНИЙ

ЗАГОВОР-ПРИВОРАЖИВАНИЕ ЖЕНЩИНЫ[224]

ЗАГОВОР НА ПРОДЛЕНИЕ ЖИЗНИ

ГИМН ВРЕМЕНИ

ГИМН СИЛЕ БОГОВ[229]

ИЗ «БРАХМАН»

ШУНАХШЕПА

ОБМЕН ЗАГАДКАМИ

ИЗ «ДХАММАНАДЫ»

1.ГЛАВА ПАРНЫХ СТРОФ[274]

IIIГЛАВА О МЫСЛИ

IV.ГЛАВА О ЦВЕТАХ

V. ГЛАВА О ГЛУПЦАХ

VI.ГЛАВА О МУДРЫХ

IX. ГЛАВА О ЗЛЕ

XI. ГЛАВА О СТАРОСТИ

XV ГЛАВА О СЧАСТЬЕ

XVII. ГЛАВА О СКВЕРНЕ

ИЗ «СУТТА-НИПАТЫ»

СУТТА О ДХАНИЙЕ ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

СУТТА О МУНИ

СУТТА ОБ ОТРЕЧЕНИИ

СУТТА О СТРЕЛЕ

ИЗ «ТХЕРАГАТХИ» И «ТХЕРИГАТКИ»

ГАТХА ТХЕРЫ САППАКИ

ГАТХА ТХЕРЫ БХУТЫ

ГАТХА ТХЕРЫ КАЛУДАЙНА

ДА СБУДЕТСЯ ТА НАДЕЖДА, КОТОРОЙ ЖИВУ!

ГАТХА ТХЕРЫ ЭКАВИХАРИЙИ

ГАТХА ТХЕРИ ЧАПЫ

ГАТХА ТХЕРИ СУБХИ

ИЗ «ДЖАТАК»

ДЖАТАКА О СУССОНДИ

ДЖАТАКА О ДОБРОДЕТЕЛЬНОМ СЛОНЕ

ДЖАТАКА О НЕ СЛУШАЮЩЕМ СОВЕТОВ

ДЖАТАКА О ПРЕДАННОМ ДРУГЕ

ЧАСТЬ III

ГОСУДАРСТВА

ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

КОРЕЯ ДРЕВНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ КОРЕИ

СОЮЗЫ ПЛЕМЕН И ОБРАЗОВАНИЕ ПЕРВЫХ ГОСУДАРСТВ

КОРЕЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА В ПЕРВЫЕ ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ

ЯПОНИЯ НЕОЛИТ И ПОЯВЛЕНИЕ МЕТАЛЛОВ

РАЗЛОЖЕНИЕ РОДОВОГО СТРОЯ

РЕЛИГИЯ В ДРЕВНЕ ЯПОНИИ

СИНТО (ПУТЬ БОГОВ)

ДРЕВНИЕ НАРОДНЫЕ ВЕРОВАНИЯ

БУДДИЗМ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ

КОНФУЦИАНСТВО В ЯПОНИИ

ПИСЬМЕННОСТЬ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ

ПЕРВОИСТОЧНИКИ

ИНДОКИТАЙ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ В СЕВЕРО-ВОСТОЧНОМ ИНДОКИТАЕ

КИТАЙСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ НАМВЬЕТА

ШАНЫ. ТАИ. ЛАО

БИРМАНЦЫ В ЗАПАДНОМ ИНДОКИТАЕ

МОН КХМЕРСКИЕ ГОСУДАРСТВА ЮЖНОГО ИНДОКИТАЯ

ФУНАНЬ

ТЬЯМПА

ИНДОНЕЗИЯ ПЕРВЫЕ ПОСЕЛЕНЦЫ ИНДОНЕЗИИ

ХОЗЯЙСТВО И ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ИНДОНЕЗИЙЦЕВ

ИНДИЙСКАЯ ИММИГРАЦИЯ И ДРЕВНИЕ ИНДОНЕЗИЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА

ЦЕЙЛОН СВЕДЕНИЯ О ДРЕВНЕЙШЕЙ ИСТОРИИ ЦЕЙЛОНА

ИНДИЙСКАЯ ИММИГРАЦИЯ. ПЕРВЫЕ ГОСУДАРСТВА

РАСПРОСТРАНЕНИЕ НА ЦЕЙЛОНЕ БУДДИЗМА

ЦЕЙЛОН ВО II В. ДО Н.Э. — IV В. Н.Э.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

notes

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

171

172

173

174

175

176

177

178

179

180

181

182

183

184

185

186

187

188

189

190

191

192

193

194

195

196

197

198

199

200

201

202

203

204

205

206

207

208

209

210

211

212

213

214

215

216

217

218

219

220

221

222

223

224

225

226

227

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

238

239

240

241

242

243

244

245

246

247

248

249

250

251

252

253

254

255

256

257

258

259

260

261

262

263

264

265

266

267

268

269

270

271

272

273

274

275

276

277

278

279

280

281

282

283

284

285

286

287

288

289

290

291

292

293

294

295

296

297

298

299

300

301

302

303

304

305

306

307

308

309

310

311

312

313

314

315

316

317

318

319

320

321

322

323

324

325

326

327

328

329

330

331

332

333

-=ГЛАВА 1=-

КИТАЙ В V - III ВВ. ДО Н. Э.

Кончался бронзовый век — появилось грозное железное оружие, предвестник будущих кровавых перемен. Середина I тысячелетия до н. э. в обществе древнего Китая характерна тем, что в нем наметились радикальные изменения в области производства и общественных отношений. Эти изменения проявили себя в области политической жизни и идеологии. Междоусобные войны привели к тому, что из множества царств, существовавших ранее на территории Китая, остались наиболее могущественные. С них были царства Чу, Цинь, Вэй, Чжао, Хань, Ци и Янь — «семь сильнейших», как их называют первоисточники. В период, который известен в истории Китая под традиционным названием Чжаньго, или Воюющих царств, и датируемый 481 (иногда 403) — 221 гг. до н. э., создались предпосылки для образования мощной древнекитайской империи, простиравшейся в периоды ее наибольшего территориального распространения от пустыни Гоби на севере до Южно-Китайского моря на юге и от Ляодунского полуострова на востоке до гор Памира на западе. Империя, которая сложилась к концу III в. до н. э., просуществовала вплоть до конца II в. н. э., когда новые, еще более значительные изменения в области общественно-экономических отношений привели ее к кризису и распаду под воздействием внутренних противоречий.

РАЗВИТИЕ ДРЕВНЕКИТАЙСКОГО СОЦИУМА

Известно, что любая подвижка в развитии производительных сил происходит от какого-либо технического новшества. Период Воюющих царств был временем успешного развития производительных сил, потому что была освоена техника обработки железа. До VI в. до н. э. древний Китай находился еще в бронзовом веке. Орудия, которые применяли в ремесле и сельском хозяйстве, отличались примитивностью. В настоящее время не представляется возможным установить с большой степенью вероятности, когда именно началась в Китае обработка железа. Судя по данным древнекитайских письменных источников, это произошло не позднее VI в. до н. э. Археологические раскопки свидетельствуют о том, что в период Сжаньго орудия из железа получили значительное распространение. Древние китайцы вошли в железный век.

НОВАЦИИ В ЗЕМЛЕДЕЛИИ

Железные орудия, которые стали употребляться в земледелии, способствовали его широкому развитию. Согласно данным, имеющимся в произведениях философа конца V — начала IV в. до н. э. Мо Ди и в других древних источниках, в этот период в древнем Китае использовались плуг с железным лемехом, железные серп, коса, лопата, мотыга для прополки и разрыхления земли и другие орудия. Эти сведения подтвердились раскопками, которые были произведены в 1950 г. в Хэнани, к северу от реки Хуанхэ, где были обнаружены датируемые III в. до н. э. железные мотыги и лемехи для плугов. С употреблением в земледелии плуга с железным лемехом получила распространение пахота на волах и стала возможной более глубокая вспашка земли, что значительно увеличивало урожай.

В трактатах того времени Мэн-цзы (IV — III вв. до н. э.) и Сюнь-цзы (III в. до н. э.) неоднократно встречаются упоминания о глубокой вспашке земли и применении органических удобрений. Однако плужное земледелие, несомненно более прогрессивное, распространялось медленно и неравномерно. Сравнительно широкое применение оно получило в это время только на севере Китая.

Использование плодороднейших лёссовых почв в бассейне среднего течения реки Хуанхэ было затруднено вследствие засух и наводнений. Река часто меняла русло, затопляла поля, уничтожала посевы. Свойства лёссовых почв таковы, что даже небольшой недостаток во влаге влечет за собой губительные засухи; если же поля обеспечены необходимым количеством воды, они дают богатейшие урожаи. Для развития земледелия в этих областях было особенно необходимо проведение ирригационных работ. Железная лопата сделала возможным создание больших каналов, плотин и дамб. Во многих случаях проведение каналов было обусловлено транспортными и в первую очередь военными целями, но, как отмечает знаменитый древнекитайский историк Сыма Цянь (145—86 гг. до н. э.), при наличии достаточного количества воды они использовались и для орошения: от каждого канала местные жители отводили огромное множество небольших арыков, несущих воду на поля. Однако в этот период начинают строить и сравнительно большие каналы, специально предназначенные для ирригации.

Первые достоверные свидетельства о создании крупных ирригационных сооружений относятся к середине I тысячелетия до н. э. Так к концу V — началу IV в. до н. э. источники относят сооружение канала, оросившего земли на севере современной провинции Хэнань. В 486 году до н. э. в царстве Чу был проведен так называемый Ханьгу, или Ханьский канал, соединявший реку Янцзыцзян с рекой Хуайхэ, русло которого стало впоследствии частью знаменитого Великого канала. Это сооружение было настолько грандиозно по тем временам, что его не зря назвали Великим каналом. Начали его строительство от Пекина до Ханчжоу при Суйской династии (589—617 гг. н. э.) и завершили в конце XIII в. н. э.

В 316 г. до н. э. был прорыт канал, оросивший земли в районе Чэнду. Этот канал используется жителями провинции Сычуань по настоящее время. Здесь же в конце IIIв. до н. э. была создана разветвленная ирригационная система, питавшаяся водами реки Миньцзян. В 247 г. до н. э. в царстве Цинь был проведен величественный по тому времени канал «Чжэн Го» длиной в 300 ли (около 120 км).

Он соединил реки Цзинхэ и Лохэ и оросил 40 тыс. цин полей (около 200 тыс. га). Проведение канала «Чжэн Го», как отмечается в источниках, было одной из причин усиления царства Цинь. Этот канал стал основным звеном большой ирригационной системы, созданной во второй половине II в. до н. э. В период Чжаньго появились специалисты по проведению ирригационных работ. Так постройкой канала в царстве Цинь руководил известный специалист по проведению земляных работ Чжэн Го, именем которого и был назван этот накал.

Однако разрозненные и постоянно враждующие между собой царства не могли координировать свои усилия в области ирригационного строительства. Несогласованные и направленные только к собственной выгоде действия отдельных царств в ряде случаев приводили к нарушению водного режима и влекли за собой большие бедствия. Так, например, ограждающие береговые дамбы, сооруженные царством Ци для предохранения от периодических затоплений равнинных земель вдоль правого берега Хуанхэ, стали причиной губительных разливов Хуанхэ на территориях соседних царств Чжао и Вэй.

Земледелие было основой хозяйственной жизни древнекитайских царств. В северном Китае наибольшее значение имели культуры пшеницы, проса и сорго, на юге — рисовая культура. В этот период значительное развитие получили огородничество и садоводство, особенно разведение тутовых деревьев.

Известно, что обработка земли производилась общинами. Полеводство не было прерогативой труда рабов. Свободный земледелец добивался лучших результатов на этом поприще. На всем протяжении древней истории Китая сельскохозяйственное производство поддерживалось в основном силами свободных земледельцев. Это было одной из причин того уважения к земледелию, о котором свидетельствуют древнекитайские источники. Работа на земле считалась достойной почета и уважения.

РАЗВИТИЕ РЕМЕСЛА И ПРОМЫСЛОВ

Добыча железа и умение его обрабатывать повлекло за собой быстрое развитие ремесла. Из железа изготовлялись как орудия труда, так и оружие. Царства Чу и Хань славились железными мечами, Чжао — лопатами, Цинь — пиками и острогами. К IV — III вв. до н. э. орудия и оружие из железа получают повсеместное распространение и начинают вытеснять бронзовые и медные.

В трактате «Гуань-цзы», в основной своей части составленный, по-видимому, в IV — III вв. до н. э., в Китае в то время было известно 467 гор, где добывали медную руду, и 3609 гор, где добывали железо. Конечно, нельзя вполне доверять столь точному подсчету, однако общее представление об уровне развития горнорудного дела эти сведения дают.

Сыма Цянь в «Исторических записках» сообщает о существовании в это время крупных железорудных промыслов, принадлежавших частным лицам.

Высоким мастерством изготовления отличаются обнаруженные при раскопках могил периода Чжаньго разнообразные изделия из меди и бронзы: зеркала, сосуды, орнаментальные детали колесниц, предметы вооружения.

Достигли высокого уровня развития ткацкое, особенно шелкоткацкое, а также керамическое, деревообделочное и лаковое ремесла, о чем свидетельствуют наряду с письменными источниками и памятники материальной культуры. Так, относящиеся к этой эпохе образцы тканей и, в частности, фрагмент живописи на шелке были обнаружены при недавних раскопках в окрестностях города Чанша — на территории царства Чу. Здесь же были найдены разнообразные керамические изделия и множество предметов из лака, среди которых имеются столики, тарелки, чашки, рюмки, а также рукоятки секир и копий, ножны мечей, щиты и луки.

Получила свое дальнейшее совершенствование технология письменности, на которой мы остановимся подробнее. Ствол бамбука китайцы расщепляли на тонкие дощицы и писали на них черной тушью иероглифы сверху вниз. Потом, сложенные в ряд, их скрепляли кожаными ремешками по верхнему и нижнему краю — получалось длинное бамбуковое полотнище, легко сворачиваемое в рулон. Такой была древняя китайская книга, обычно написанная на нескольких свитках — цзюанях; в скатанном виде их ставили в глиняный сосуд, хранили в каменных ларях императорских библиотек, в плетеных коробах ученых-книжников. И когда имеется информация, что чья-то библиотека «заполнила несколько возов» это не означает, что книг было чрезмерно много — просто древняя книга была достаточно громоздкой.

Подобный способ записи имел свои недостатки — при длительном хранении ремешки истлевали, строчки-дощечки обрывались и перемешивались между собой. «Уже ко времени Почтительного к родителям Воинственного государя писания оказались с пропусками, а дощечки с письменами — вырванными», — сообщает историк Бань Гу (I в.) во предшествующей эпохе, когда пришлось приводить тексты в порядок, разыскивая их по всей Поднебесной.

Быстро развивалось строительное дело. Создавались великолепные дворцы царей и знати, строились города, воздвигались мощные оборонительные сооружения. В это время на северных границах царств Цинь, Чжао и Янь были построены стены для обороны от набегов кочевых племен, ставшие впоследствии звеньями Великой китайской стены. Сооружались линии укреплений и внутри Китая.

Время Чжаньго ознаменовалось успехами в кораблестроении. Особенно славились изготовлением судов прибрежные царства. О древнекитайских судах дает представление хорошо сохранившаяся деревянная модель большой шестнадцативесельной лодки, которую обнаружили археологи при раскопках древних могил в Хунани. Уже в эту отдаленную эпоху китайцы изобрели примитивный компас, который первоначально употреблялся при сухопутных путешествиях, а затем стал применяться и китайскими мореплавателями.

Получило развитие дальнейшее общественное разделение труда. Философ Мо Ди сообщает о ремесленниках самых различных специальностей: искусных литейщиках, плотниках, о мастерах ювелирного дела, специалистах по изготовлению повозок, керамических изделий и т. д. Наметилась некоторая специализация ремесленного производства по отдельным районам. Царство Ци славилось производством шелковых и льняных тканей, его столица — город Линьцзы — была крупнейшим в то время центром ткацкого ремесла. Здесь же благодаря удобному местоположению получили особенное развитие соляной и рыболовный промыслы. В области Шу (в Сычуани), богатой рудными месторождениями, город Линьцюн стал одним из самых значительных центров добычи и обработки железа. Крупнейшими по тому времени центрами железоделательного производства были города Наньян в царстве Хань и Хань-дань — столица царства Чжао. В царстве Чу город Хофэй был известен производством кожевенных изделий, город Чанша — ювелирными изделиями.

Таким образом мы видим, что в то время появляется ремесленное производство, что свидетельствует о сравнительно высоком уровне разделения труда, о появлении мастерских, работа которых была рассчитана не только на заказ, но и на рынок, а это в свою очередь является показателем дальнейшего развития товарного производства. Однако в целом хозяйство продолжало сохранять натуральный характер.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ. РОСТ ГОРОДОВ

В V — III вв. до н. э. характерны значительным повышением объема торговли внутри царств. Усилились коммерческие связи между различными царствами Китая и соседними племенами. У северных и западных племен китайцы покупали рабов, лошадей, крупный рогатый скот, баранов, кожу и шерсть; у племен, обитавших на юге Китая,— слоновую кость, красители, золото, серебро, жемчуг.

Политическая жизнь царств стала зависеть от влияния торговцев. Ведь купцы стали играть ведущую роль в экономической жизни общества. Так, в царстве Вэй крупным сановником стал торговец Бай Гуй (IV в. до н. э.), в Цинь известный торговец лошадьми Люй Бу-вэй (III в. до н. э.) занимал должность первого советника. В царстве Ци, окотором в экономическом трактате «Гуань цзы» сообщается: «богатые купцы - суть сильные нашего государства», захватила власть богатая семья Тянь. Характерно, что в этот период более сильным и богатым стало считаться то царство, где было большее количество крупных торговцев.

Источники свидетельствуют об увеличении в это время числа городов и их значительном расширении. Появились такие большие города, как, например, столица царства Ци город Линьцзы, где, по сведениям историка Сыма Цяня, насчитывалось 70 тысяч дворов. В составленном в III в. до н. э. трактате «Чжаньго цэ» («Политика воюющих государств»), от названия которого ведет происхождение традиционное наименование описываемого периода, отмечается, что если в древности большие города насчитывали не более 3 тыс. семей, то теперь город с населением в 10 тыс. семей можно увидеть повсюду. Многие из прежних городов-крепостей (например, города Линьцзы, Цзи, Ин и др.) превратились в этот период в крупные торговоремесленные центры. Вместе с тем на важных транзитных путях возникли новые города, такие, как город Хофэй в царстве Чу.

В VI в. до н. э. — одновременно с рабовладельческими государствами Западной Азии и Греции — в царстве Цзинь впервые в Китае появились металлические деньги. Вскоре они стали отливаться и в остальных царствах древнего Китая. Однако в разных царствах деньги имели различную форму: в Чу они имели форму квадрата, а в Ци и Янь — форму ножей или мечей, в Чжао, Хань и Вэй — форму лопат, в Цинь отливали круглые деньги с квадратными отверстиями посредине.

Различными были в разных царствах и системы мер и весов. Между царствами были установлены таможенные заставы, где с торговцев, переходивших из одного царства в другое, взимались большие торговые пошлины. С расширением экономических и торговых связей и развития денежного обращения это различие монет, мер, весов становились препятствием для дальнейшего развития торговли. Мешало этому и наличие множества таможенных границ.

ПОЗЕМЕЛЬНЫЙ НАЛОГ. ТЯГОСТИ НАЛОГОВОГО БРЕМЕНИ. РАССЛОЕНИЕ ОБЩИНЫ

Древнекитайская община никогда не была однородной, но дальнейшее развитие производительных сил, рост торговли и денежного обращения привели к усилению имущественного неравенства общины и ускорили процесс ее расслоения.

Общинные связи к середине I тысячелетия до н. э. значительно ослабли. В ряде царств произошло изменение системы налогового обложения. Был введен поземельный налог, уплачиваемый зерном из доли урожая, причем если раньше налогом облагалась обширная община в целом, то теперь единицей налогового обложения становилась отдельная семья. Реформа налогового обложения ускорила процесс разложения общины, ухудшив положение рядовых общинников.

О тягости налогового гнета и бедственном положении свободного земледельческого населения может свидетельствовать доклад Ли Куя — сановника царства Вэй, жившего в V — IV вв. до н. э. "Сейчас, — сообщал Ли Куй,— семья из 5 едоков обрабатывает участок пахотной земли в 100 му (мера площади. В настоящее время 1 му=0,06144 га; в древности, в описываемое время, 1 му соответствовало около 0,019 га, что составляет 190 кв. метров, и соответственно 100 му равно 1,9 га). Ежегодно собирает в 1 му полтора даня зерна (дань — мера веса. В настоящее время 1дань весит 59,68 кг, в древности соответствовал 29,3 кг). Весь урожай составляет 150 даней зерна. После уплаты земельного налога в размере одной десятой доли урожая остается 135 даней зерна. Один человек ежемесячно съедает полтора даня, на пропитание в год уйдет 90 даней. Остается 45 даней. Один дань стоит 30 цяней, следовательно, всего можно выручить 1350 цяней. За вычетом трат на жертвоприношения и религиозные празднества, на которые уходит 300 цяней, остается 1050 цяней. Каждый человек на одежду должен тратить 300 цяней, на одежду для 5 человек требуется 1500 цяней. Следовательно, на содержание семьи не хватает 450 цяней. А еще не учтены неожиданные траты в связи с несчастными случаями, болезнью, смертью, похоронами..."

Приведенный отрывок свидетельствует, что даже в обычной земледельческой семье одежда могла покупаться. Показательно, что весь расчет ведется автором в переводе на деньги.

Земельный налог в царстве Вэй, составляющий одну десятую часть урожая, был минимальной нормой налога. В других царствах он был значительно выше. Так, в царстве Лу он составляет одну треть урожая земледельца, в Ци — две трети. Помимо поземельного налога существовало еще обложение холстом и шелком, а в ряде царств были введены и другие обременительные поборы.

Кроме того, община обязана была выполнить ряд повинностей. В обстановке прекращавшихся междоусобных войн между царствами особенно тяжелой была военная повинность. Из каждых восьми семей, составляющих соседскую общину, одна должна была давать рекрута, а остальные семь поставляли и перевозили провиант и фураж для армии. Гужевая повинность была наиболее обременительной. Знаменитый древнекитайский полководец и военный теоретик Сунь-цзы, живший в конце VI — V в. до н. э., даже считал ее одной из основных причин разорения земледельцев. Насколько губительно отражались на хозяйстве земледельцев повинность по снабжению армии и гужевая повинность, можно судить по замечанию Сунь-цзы: «Когда поднимают стотысячную армию, выступают в поход за 1000 ли, ...изнемогают от дороги и не могут приняться за работу 700 тыч. семейств». По подсчетам Сунь-цзы, во время войн в связи с необходимостью снабжать и содержать армию «...имущество народа уменьшается на семь десятых...».

Следует сказать, что появление металлических денег и распространение денежного обращения привело к развитию ростовщичества. Причем особенно широко практиковалось ростовщичество при помощи ссуд обедневшим общинникам. Попав в кабалу к ростовщикам, общинники окончательно разорялись. Земли разорившихся членов общины постепенно переходили в руки их заимодавцев, становившихся собственниками приобретенных ими полей.

В ряде царств к середине I тысячелетия до н. э. стали совершаться торговые сделки с землей. Сначала продавались только приусадебные земли, сады и огороды, но постепенно объектом купли-продажи сделались и поля. С этого времени крупные земельные владения стали создаваться и на основе покупки земли.

Практика купли-продажи земли, распространившаяся в период Чжаньго, еще более усилила имущественное расслоение и внутри общин. Характерно, что к концу описываемого периода в источниках (например, в произведении философа III в. до н. э. Хань Фэя) появляются сведения о применении труда наемных работников в земледелии.

ФОРМЫ РАБСТВА В ДРЕВНЕМ КИТАЕ

Сельский труд в V — III в. до н. э. по-прежнему был занятием в основном свободных земледельцев-общинников. Однако в целом в хозяйственной жизни древнекитайских царств в этот период увеличивается роль рабского труда. Источники дают сведения о существовании в это время различных форм рабства и значительном распространении рабовладельческих отношений.

Для обозначения рабов употреблялось множество терминов: ну, бэй, тун, ши, фу, цзе, пу, ли и др. В зависимости от источника рабства, пола и возраста, принадлежности частным лицам или государству изменялось и наименование рабов.

Наиболее употребительными терминами рабства были ну, бэй и тун. Термин ну означал раба-мужчину, бэй — рабыню, ну-бэй — рабов вообще. Термин тун по большей части применялся по отношению к молодым рабам, принадлежавшим частным лицам и обычно занятым в хозяйстве, ремесле и т.п. Нередко рабовладельцы владели сотнями тун. Уже самое их число показывает, что они не могли быть только домашней прислугой. Такие термины, как ши, фу, цзе, обычно обозначали домашних слуг. Часто термины рабства употреблялись в сочетании друг с другом: например, ну-бэй, фу-бэй, тун-ну, пу-ну и т. п. Во многих случаях им предшествовали такие определения, гун — дворцовый, цзя — принадлежащий частному хозяйству, семье.

Существовали две основные категории рабов: рабы частные и рабы государственные, причем для данного периода характерно развитие частного рабовладения.

Основным источником рабства по-прежнему было порабощение военнопленных. Войны с кочевыми и полукочевыми племенами и непрерывные войны между царствами давали большой приток рабов. «Когда связывают захваченных пленных, их делят как награду и пожалования», — сообщает «Гунь-цзы». На соседние племена древнекитайские царства смотрели как на потенциальных рабов. На это, в частности, может указывать тот факт, что появившихся в это время на северной периферии Китая гуннов китайцы называли «злыми рабами» — сюн-ну.

Важным источником государственного рабства было осуждение за преступления. В целях классового угнетения потомственная, родовая по своему происхождению аристократия, заинтересованная в сохранении в классовом обществе пережитков первобытнообщинного строя, стремилась закрепить старые обычаи и нормы. Нарушение древних традиций и законов каралось обращением в государственных рабов и преступника и членов его семьи. Теперь в связи с усилившимся разложением общины и укреплением права частной собственности появились новые, более суровые законы, направленные против бедных, воров и «разбойников». В рабство стали обращать неимущих бедняков, бездомных и бродяг. По свидетельству Сыма Цяня, в середине IV века до н. э. в царстве Цинб «все неудачники и те, кто беден из-за лени, были отданы в рабство вместе с женами и детьми». В зависимости от серьезности проступка порабощение осужденных могло быть временным, пожизненным и наследственным.

Порабощение преступников получило очень широкое распространение. Древний словарь «Шо вэнь», составленный в 121 г. до н. э., сообщает, что все мужчины, подвергшиеся уголовному наказанию, назывались ну, а женщины — бэй. Осуждение в рабство за нарушение законов на всем протяжении древней истории Китая являлось одним из основных источников государственного рабства. Поэтому чрезвычайно распространенный в источниках термин ту («осужденный» или «преступник») часто употреблялся для обозначения рабов. Именно так его толкует один из ранних комментариев «Исторических записок» Сыма Цяня, отмечающий, что «общим наименованием для мужчин и женщин ту являлся (термин) «ну». Характерно, что термин ту часто употребляется в неразрывной связи с другими терминами рабства, например: ту-ту, ту-ну-бэй, ту-ли. Разумеется, не всегда осуждение вело к порабощению преступника, так как существовали и другие виды наказаний, и соответственно не во всех случаях и термин ту можно отождествлять с терминами рабства. Так называли всех, кто подвергался уголовному наказанию. Однако, поскольку порабощение, причем не только преступников, но и членов их семей в трех поколениях, было очень распространенным видом наказания, термин ту, как утверждает ряд исследователей, в большинстве случаев означал государственных рабов. Большие партии ту использовались государством на строительных, транспортных и ирригационных работах, а также в рудниках и государственных мастерских. Подобно другим рабам "Заклейменные, с бритыми головами, закованные в железные ошейники, они были одеты в красные рубища — символ позорного наказания. Поэтому иногда источники называют их «одетые в красное».

С разложением общины и разорением общинников развивалось долговое рабство, которое с этого времени становится одним из основных источников частного рабовладения. Акт продажи свободного в рабство, как и вообще акт покупки раба, оформлялся составлением покупного контракта, так называемого даньшу, который хранился у рабовладельца. Освобождение раба могло быть осуществлено только путем уничтожения даньшу.

Значительные размеры приобрела в этот период работорговля и, в частности, торговля рабами некитайцами. Известно, например, что работорговцы областей Шу и Ба добывали рабов на территории современной провинции Юньнянь и продавали их местным рабовладельцам. Рабов свободно продавали и покупали, дарили и отдавали за долги.

ЧАСТНОЕ РАБОВЛАДЕНИЕ.

УВЕЛИЧЕНИЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ РАБСКОГО ТРУДА

В тяжелых работах на промыслах, в ремесле, на строительных работах, в скотоводстве все чаще стали применяться рабы. Появились крупные частные рабовладельческие хозяйства. Отдельные рабовладельцы имели по нескольку сотен и даже тысяч рабов. Например, 10 тыс. рабов (тун) имел известный торговец и землевладелец Люй Бу-вэй. Несколько тысяч рабов (тун) было у крупного землевладельца Мяо Ду. Источники сообщают о собственниках железнорудных и соляных промыслов, использующих в своих предприятиях труд сотен рабов. По свидетельству Сыма Цяня, в царстве Ци, где рабовладение было менее развито, чем в других царствах древнего Китая, некий Дяо Цзянь приобрел огромное состояние, используя труд рабов, в том числе и рабов-военнопленных (ну-лу), на рыбной ловле, в соляном промысле и при перевозке грузов.

Труд рабов находил известное применение и в сельскохозяйственном производстве. Однако в связи со спецификой имеющихся в нашем распоряжении источников и сложностью анализа терминов, обозначающих непосредственных производителей материальных благ, вопрос о том, в какой мере труд рабов как в этот, так и в предшествующий период древней истории Китая использовался в земледелии, остается пока открытым.

В источниках, относящихся к рассматриваемому периоду, рабы в целом ряде случаев выступают как главный вид собственности и основной критерий богатства. Так, приводя биографию Чжо-ши — крупнейшего собственника железоделательных мастерских из Линьцюна, жившего в III в. до н. э., Сыма Цянь отмечает, что его богатства «достигло 1000 рабов (тун)». В другом месте Сыма Цянь приводит следующие данные о бргатых людях, проживавших в том же Линьцюне спустя несколько десятилетий: «В Линыцоне было много богачей. Чжо Ван-сунь имел 800 рабов (тун). Чэн Чжэн — несколько сотен».

ОБОСТРЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Развитие экономики, социальные сдвиги в обществе вызвали резкое обострение внутренних противоречий. Несмотря на тенденциозность имеющихся источников, обходящих вопросы активного протеста обездоленных людей, мы встречаем неоднократно краткие и достаточно верные упоминания о выражении недовольства этой категории населения. Вместе с рядом косвенных данных они красноречиво свидетельствуют об усилении неустойчивости китайского общества в VI — III вв. до н. э. Так, в книге «Цзо чжуань», являющейся комментарием к летописи царства Лу «Чунь цю» («Весна и осень») которая содержит хронику событий с 722 по 481 г. до н. э., приводятся сведения как об отдельных случаях убийства рабами своих господ, так и о рабских бунтах.

Наиболее сильное из таких движений, проходивших под лозунгом борьбы за сожжение даньшу, отмечается в царстве Чжэн в VI в. до н. э. К этому же времени относятся сведения о восстании рабов и свободных бедняков, возглавлявшемся неким Дао Чжэ. Оно охватило, по-видимому, значительную территорию. Как передает философ Чжуан-цзы (369—286), вооруженные повстанцы «свободно продвигались по стране, нападали на государства, громили дома, уводили скот и людей». В источниках, относящихся к периоду Чжаньго, часто встречаются краткие, но выразительные упоминания о «смутах». Характерно, что в исключительно жестоком уложении, введенном Ли Куем в царстве Вэй, законы «о ворах» и «о разбойниках» стояли на первом месте. Данные источников о введении в это время в ряде древнекитайских царств (например, в царствах Хань, Вэй и Цинь) новых, чрезвычайно строгих законов также свидетельствуют об обострении классовых противоречий.

Китайские аристократы ужесточили борьбу за власть и между собой. Это происходило из-за того, что представители новой имущественной знати — богатые рабовладельцы, не имевшие ни родовитого происхождения, ни титулов, приобретали все больший вес в обществе, в то время как прежние потомственные вельможи беднели и постепенно лишались своего политического влияния.

Следует сказать, что с усилением власти денег и богатства разрушалась прежняя система наследования должностей. В ряде царств должности чиновников стали продаваться и покупаться, что открыло имущественной знати доступ в государственный аппарат. Оказавшись у кормила правления, представители этой знати стали добиваться проведения реформ для укрепления своего положения.

Разумеется, они выступали против привилегий, связанных с аристократическим происхождением, а также против патриархально-родовых пережитков, требовали объединения страны и узаконения свободной купли-продажи земли. Усиление новой, имущественной, знати и попытки проведения в ее интересах реформ наталкивались на сильнейшее противодействие со стороны потомственной аристократии. Столкновение интересов различных социальных слоев вылилось в ожесточенную борьбу политических группировок и идеологических течений.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ УЧЕНИЙ ДАОСИЗМА, КОНФУЦИАНСТВА И ФАЦЗЯ

Идеологические течения, такие как даосизм, конфуцианство и фацзя, условно называют школой «легистов» («законников»), Политические платформы, выдвигавшиеся представителями этих направлений, были выражением интересов, с одной стороны, знати: старой, потомственной, и новой, имущественной, а с другой — эксплуатируемого земледельческого населения — общинников. Характерно, что создателями и проповедниками этих учений часто выступали люди незнатные и небогатые. Некоторые из них были выходцами из самых низких слоев общества, даже из среды рабов.

Основоположником доасизма считается полулегендарный мудрец Лао-цзы, который жил, по преданию, в VI — Vвв. до н. э. Он создал философский трактат, известный под названием «Дао дэ цзин» («Книга о дао и дэ»). Учение, изложенное в «Дао дэ цзине», явилось в известной мере выражением пассивного протеста земледельческой общины против усиления налогового гнета, разорения и порабощения свободных общинников. Сочувствие к народу и его страданиям красной нитью проходит через все содержание «Дао дэ цзина». Осуждая богатство, роскошь и знатность, Лао-цзы выступал против произвола и жестокости правителей, против насилия и войн. Социальным идеалом древнего даосизма был возврат к первобытной общине. Лао-цзы противопоставлял современной ему действительности, когда богатые и знатные утопают в роскоши, а «народ голодает оттого, что слишком велики поборы и налоги», времена далекой древности, когда не было неравенства и угнетений и «люди не стремились приобретать богатства». Однако наряду со страстным обличением несправедливости и насилия Лао-цзы проповедовал отказ от борьбы, выдвигая теорию «недеяния». Теория «недеяния», согласно которой человек должен был покорно следовать дао — естественному течению жизни, являлась основным принципом социально-этической концепции даосизма.

Конфуцианство возникло как этико-политическое учение на рубеже VI — V вв. до н. э. и в дальнейшем получило исключительно широкое распространение. Его основателем считается проповедник родом из царства Лу — Кун-цзы (Конфуций, традиционные даты жизни 551—479 гг.). Конфуцианцы являлись идеологами тех слоев аристократии, которые были заинтересованы в сохранении патриархально-родовых пережитков и общинного землевладения. Они оправдывали классовое неравенство, но отрицательно относились к обогащению и возвышению людей незнатных. Согласно учению Конфуция, каждый человек в обществе должен был занимать строго определенное место. «Государь должен быть государем, подданный — подданным, отец-отцом, сын — сыном», — говорил Конфуций. Конфуцианцы настаивали на незыблемости патриархальных отношений и придавали огромное значение культу предков.

Представители направления фацзя («легистов») выражали в основном интересы новой, имущественной знати. Они требовали установления частной собственности на землю, прекращения междоусобных войн между царствами и настаивали на проведение реформ, соответствующих требованиями времени. Это направление общественной мысли достигло расцвета в IV — III вв. до н. э. Наиболее выдающимися представителями фацзя были Шан Ян (умер в 338 г.) и Хань Фэй (III в. до н. э.). «Легисты» создавали свою теорию политического и государственного устройства. В их произведениях впервые в истории Китая была выдвинута идея «юридического закона» как орудия государствен-

ного управления. В противоположность конфуцианцам, руководствовавшимся древними традициями и обычаями, «легисты» считали, что в основе управления государством должны лежать строгие и обязательные для всех законы (фа), отвечающие запросам современности. Они были сторонниками создания сильного бюрократического государства.

Хотя даосизм и учение фацзя находились в крайней оппозиции к конфуцианству, но наиболее острые формы приняла борьбу между конфуцианцами и идеологами фа-цэя.

В борьбе за объединение Китая победил тот, кто прибег к помощи самого безжалостного и рассудочного учения — фацзя (легизма). Его называли также «школой закона». Это учение избрали правители окраинного царства Цинь — наименее просвещенного и наиболее благоговевшего перед властью силы. Циньские цари охотно восприняли идею «сильного царства и слабого народа», им импонировала мысль об «оглуплении» подданных — «черноголовых», нравилась теоретически оправданная неразборчивость в средствах, а идея абсолютной власти над всей Поднебесной кружила голову. Вереницу циньских правителей, сознательно и упорно шедших к «мировому господству», замкнет печально известный Шинь Ши-хуан — «Первый божественный повелитель династии Цинь».

СТРЕМЛЕНИЕ К ПОЛИТИЧЕСКОМУ ДОМИНИРОВАНИЮ.

УСИЛЕНИЕ ЦАРСТВА ЦИНЬ.

РАССТАНОВКА ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ В КИТАЕ В V - IV ВВ. ДО Н. Э.

Древний Китай в период Чжаньго характерен учащением междоусобных войн между отдельными царствами. Это было результатом как социально-экономических сдвигов, так и обострения внутренних противоречий.

Как уже упоминалось, наиболее сильными из царств в VIV вв. до н. э. оказались царства Ци, Вэй, Чжао, Хань, Чу, Цинь и Янь. Наиболее древним из числа «семи сильнейших» было царство Ци. Расположенное на побережье Бохайского залива и Желтого моря, оно занимало в основном территорию современного Шаньдуна. Чрезвычайно плодородные земли царства Ци явились основой для ( развития здесь различных отраслей сельскохозяйственного производства и, в частности, шелководства, а прибрежное местоположение этого царства обусловило развитие в нем соляного и рыболовного промыслов. Вместе с тем в Ци не было недостатка и в рудных богатствах. Вырабатываемое здесь железо было известно своим высоким качеством. Ци было крупнейшим культурным центром древнего Китая. На рубеже IV — III вв. до н. э. в циской столице впервые в истории Китая была создана своего рода «Академия», где собирались известные ученые и философы того времени.

К началу рассматриваемого периода в царстве Ци были проведены важные военно-административные и финансовые реформы. Введение этими реформами территориально-административного деления, изменение системы налогового обложения земледельческого населения и установление государственной монополии на соль и железо имели результатом чрезвычайное усиление Циского царства.

Царства Вэй, Чжао и Хань занимали территорию некогда могущественного царства Цзинь, распавшегося в 403 г. до н. э. в результате борьбы между крупнейшими аристократическими родами. Их территория, являвшаяся районом древнейшего распространения китайских племен, была наиболее заселенной. Особенно многолюдным было расположение в плодородной равнине царство Вэй, с которым по плотности населения не могло сравниться никакое другое современное ему царство древнего Китая. Земли этих царств были богаты залежами металлических руд, в особенности железа, которое, по данным, содержащимся в «Цзо чжуани», впервые стало добываться и обрабатываться именно в царстве Цзинь. В период Чжаньго здесь находились крупнейшие по тому времени центры обработки железа. Железное оружие из царства Хань славилось по всему Китаю. Наиболее крупным из этих трех царств было Чжао, считавшееся одним из самых сильных в военном отношении царств древнего Китая.

Царство Чу стало играть заметную роль с начала VIв. до н. э. Укреплению царства Чу способствовало проведение в нем реформ, направленных против господства родовой аристократии. В IV в. до н. э. Чу было самым могущественным царством среди «семи сильнейших». Его территория, расположенная в бассейнах рек Хуайхэ и Янцзыцзян, охватывала более трети той площади, которую занимали все древнекитайские царства в целом. Земли Чуского царства были богатые лесом, месторождениями железа, олова, меди и золота. Как показали раскопки последних лет, в царстве Чу высокого развития достигли железоделательное, бронзолитейное, деревообделочное, лаковое и другие ремесла. Археологические материалы и литературные памятники свидетельствуют о том, что период Чжаньго был для Чуского царства временем расцвета его древней и самобытной культуры, которая оказала большое влияние на дальнейшее культурное развитие всего Южного Китая.

Царство Цинь было расположено на северо-западе Китая. По территории оно почти не уступало Чу, но было менее населенным. Будучи в соседстве с такими сильными царствами, как Чу и Цзинь, оно постоянно находилось под угрозой их вторжений. В течение длительного времени Цинь занимало по отношению к ним оборонительную позицию, направляя основное внимание на захват территорий северо-западных племен жунов. К V в. до н. э. в результате успешных войн с этими племенами Цинь значительно расширило свою территорию. Раздробление в конце V в. до н. э. царства Цзинь и обострение борьбы между центральными царствами в известной мере отвлекли от Цинь внимание опасных соседей. Более решительное, чем в других царствах, проведение в нем в середине IV в. до н. э. реформ, способствовавших социально-экономическому развитию, обусловили его быстрое усиление. В конце IV в. до н. э. Цинь уже могло соперничать по силе и мощи с таким могущественным царством, как Чу.

Царство Янь находилось на крайнем северо-востоке. Его столица — город Цзи — была расположена в районе современного Пекина. Янь было меньше и слабее других из числа «семи сильнейших», однако оно имело большое стратегическое и политическое значение. Отсюда шли важные пути в Южную Маньчжурию и Северную Корею. Связи как торговые, так и политические между населением северо-восточной части древнего Китая и племенами, населявшими территорию Маньчжурии и Северной Кореи, существовали со времен глубокой древности. Туда направлялись из Янь волны переселенцев, которые оседали там и создавали постоянные поселения.

Янь не принимало особенно большого участия в междоусобной борьбе царств. Напряженные войны оно вело только с царством Ци, которое с конца IV века до н. э. непрерывно нападало на Янь, воспользовавшись разгоревшимися там к этому времени внутренними смутами.

Кроме «семи сильнейших» на территории Китая к началу периода Чжаньго находилось еще несколько царств, среди которых следует назвать такие царства, как Чжэн, Сун, Лу, Западное и Восточное Чжоу. В обстановке напряженных войн между «семью сильнейшими» эти небольшие царства не могли сохранить своей самостоятельности и за время с середины IV в. по середину III в. до н. э. были постепенно подчинены более сильными. Чжэн было завоевано царством Хань, Сун — царством Ци, Чжоу были присоединены к царству Цинь, а Лу захвачено царством Чу.

УСИЛЕНИЕ ВРАЖДЫ МЕЖДУ ЦАРСТВАМИ И БОРЬБА ЗА СОЗДАНИЕ ДРЕВНЕКИТАЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Если задаться вопросом, почему древнекитайские царства встали перед проблемой объединения, тем более насильственного, то ответ следует искать во внутренних к этому предпосылках. Развитие ремесла, торговли и обмена, необходимость установления контроля над системой ирригации были бы успешнее в едином государстве. Существование на территории Китая множества самостоятельных царств, которые вели непрерывные войны друг с другом, становилось препятствием для дальнейшего экономического прогресса.

Рабовладельческая знать понимала все выгоды объединения. Создания централизованного государства требовала и возросшая опасность постоянных грабительских набегов кочевых племен, особенно северных, у которых в III в. до н. э. сложился мощный племенной союз, возглавляемый вождями из племени гуннов. Поэтому неудивительно, что когда к III в. до н. э. междоусобные войны между отдельными царствами достигли особенного напряжения, то в ходе этих войн на первое место выдвинулось царство Цинь, которое стало претендовать на доминирование.

ЦАРСТВО ЦИНЬ КАК ЯДРО ИМПЕРИИ.

РЕФОРМЫ ШАН ЯНА

До IV в. до н. э. царство Цинь не принимало активного участия в междоусобной борьбе царств и не претендовало на роль гегемона среди других крупных гособразований древнего Китая. Однако со времени правления Сяо гуна (361 — 338) началось его быстрое усиление.

Огражденное естественными рубежами — рекой Хуанхэ и горными хребтами, царство Цинь было более или менее защищено от вражеских вторжений. В то же время оно занимало удобные стратегические позиции для наступления на соседние царства и племена. Земли Циньского царства, расположенные в бассейнах рек Вэйхэ, Цзинхэ и Лохэ, были очень плодородны. В середине III в. до н. э. одновременно с созданием канала «Чжэн Го» здесь были проведены работы по осушению болот, что значительно повысило урожайность полей. С проведением ирригационных работ эти области стали самыми плодородными областями древнего Китая. По территории царства Цинь проходили важные торговые пути, и торговля с соседними племенами явилась одним из источников его обогащения. Особое значение для государства Цинь представляла торговля с северными племенами — посредниками в торговле древнекитайских царств со странами Средней Азии. Основными предметами вывоза из Цинь были железо и железные изделия, соль и шелк. От скотоводческих племен севера и северо-запада циньцы получали шерсть, шкуры и рабов. На юго-западе царство Цинь торговало с жителями областей Шу и Ба. Плодородные земли и горные богатства Шу и Ба, лежавших к тому же на стыке торговых путей, которые вели далеко на юго-запад вплоть до Индии, стали одним из первых объектов экспансии Циньского царства.

В середине IV в. до н. э. в царстве Цинь были осуществлены важные реформы, способствовавшие его экономическому, военному и политическому укреплению. Эти реформы проводил сановник Циньского царства Шан Ян — один из наиболее видных представителей и ревностных сторонников учения Фацзя. Отражая интересы новой, имущественной знати, реформы Шан Яна были направлены на разрушение общинных связей и прокладывали путь дальнейшему развитию частнособственнических отношений в Циньском царстве.

Особую важность представляла земельная реформа, нанесшая решительный удар общинному землевладению. Согласно установлениям Шан Яна земля стала свободно покупаться и продаваться. «На полях, — как отмечают источники,— отменили старые межи», было разрешено «обрабатывать землю в неограниченных размерах». Узаконение продажи и заклада земли неизбежно влекли за собой, с одной стороны, быстрое разорение общинников, терявших землю, которой они владели раньше по праву принадлежности к общине, а с другой — концентрацию земли в руках новой, торгово-ростовщической знати. Распад общины ускорялся также и законом о принудительном дроблении больших семей, который гласил: «Если в семье имеются двое и более мужчин, и они не разделили между собой хозяйство, то с каждого брать двойной налог».

В целях централизации государства Шан Яном было проведено новое административное деление по территориальному принципу, нарушавшее прежние границы, по-видимому, связанные по своему происхождению еще со старым родо-племенным делением. Все царство Цинь было разделено на 41 (а по некоторым данным, на 31) уезд (сян). Уезды дробились на более мелкие подразделения, во главе каждого были поставлены государственные чиновники. Самыми мелкими административными единицами стали связанные круговой порукой объединения из 10 и 5 семей. Круговая порука обязывала всех членов этих взаимоответственных семей отвечать за преступления каждого из них. В качестве наказания им грозило обращение в государственных рабов. Наказанию подвергались также и семьи, скрывшие у себя преступника.

Узаконение реформами Шан Яна частной собственности на землю и поощрение им земельных захватов стояли в непосредственной связи с изменением в это время системы взимания налогов.

Вместо прежнего земельного налога, составлявшего 1/10 часть урожая, Шан Ян ввел новый налог в соответствии с количеством обрабатываемой земли. Это обеспечило правящему классу Циньского царства ежегодный постоянный доход, не зависящий от сбора урожая. Засухи, наводнения, неурожаи теперь всей тяжестью ложились на земледельцев. Новая система взимания налогов обеспечивала огромные средства, необходимые правителям царства Цинь для ведения войн.

В процессе длительных войн с северо-западными племенами Циньское царство приобрело большой военный опыт и разработало свою военную систему, окончательно оформившуюся в результате военной реформы Шан Яна. Циньское войско было перевооружено и реорганизовано. В его состав была включена конница. Боевые колесницы, составлявшие основу военной мощи прежней потомственной аристократии, исключались из состава армии. Бронзовое оружие постепенно заменялось новым — из железа. Длинную верховую одежду воинов сменила короткая, как у кочевников, куртка, удобная для передвижения и боя. Армия была разделена на пятерки и десятки, связанные системой круговой поруки. Солдаты, не проявившие должного мужества, подвергались тяжелому наказанию. После проведения военной реформы Шан Яна циньская армия стала одной из самых боеспособных армий древнекитайских царств.

Шан Яном было создано 18 степеней знатности за военные заслуги. За каждого взятого в плен и убитого врага полагалась одна степень. «Родовитые дома, не имеющие военных заслуг, не могут больше состоять в списках знати, — говорилось в указе. Однако степени знатности, которые сначала давались только за военные заслуги, впоследствии стали продаваться.

Шан Ян считал, что нужно установить ясное различие между «благородными» и простым народом по количеству полей, домов, рабов и по богатству одежды, кладя, таким образом, в основу социального деления имущественный принцип.

Потомственная аристократия, связанная с общиной и заинтересованная в сохранении патриархально-родовых пережитков, сильно потерпела от реформ Шан Яна. На смену этой прежней знати, сила и влияние которой основывались, как правило, на наследственных привилегиях, к власти в царстве Цинь пришла новая знать — военная и торговоростовщическая. Реформаторская деятельность Шан Яна вызвала сильнейшее недовольство родовой земельной аристократии. Именно она ждала удобного момента для мести. И ее час настал.

После смерти покровительствовавшего ему Сяо гуна Шан Ян вынужден был бежать, но был схвачен и казнен. Однако все мероприятия, проведенные Шан Яном, остались в силе.

ВЗГЛЯДЫ НА РЕФОРМЫ ШАН ЯНА.

ОБЩАЯ ОЦЕНКА СИТУАЦИИ ОБОЗРЕВАЕМОГО ПЕРИОДА

Существуют различные взгляды на реформы Шан Яна. Большинство исследователей согласно с тем, что реформы Шан Яна были направлены на разрушение общинных связей и утверждение частной собственности на Землю. Однако эту форму собственности ученые по-разному рассматривают в свете общих представлений о закономерностях развития древнекитайского общества. Ряд исследователей расценивают эту форму собственности как феодальную. Среди историков, которые придерживаются этого мнения, можно наметить два основных направления: сторонников развития в Китае феодализма с очень раннего времени — по крайней мере с начала I тысячелетия до н. э. — и тех ученых, которые период Чжаньго считают начальным периодом феодального способа производства.

Сторонники существования феодализма в Китае с конца II — начала I тысячелетия до н. э. считают, что земельная реформа Шан Яна знаменовала собой переход от ленной системы землевладения к феодально-помещичьей системе. С этим переходом они связывают развитие в период Чжаньго торговли, товарно-денежных отношений, рост городов и т. п. Введение в VI — V вв. до н. э. в ряде царств нового земельного налога эти ученые рассматривают как переход от отработочной ренты к ренте продуктами. Такие явления, как наемный труд и мелкая аренда, они считают характерными для перехода к феодально-помещичьей системе. Сторонники утверждения феодализма в Китае в период Чжаньго видят в них один из симптомов перехода от рабовладения к феодализму.

Многие исследователи склонны считать появление в этот период долговых рабов и развитие частного рабства пережитками рабовладения в недрах феодальной формации. Они отмечают, что рабство продолжало играть очень значительную роль в общественной жизни как в данный, так и в последующий период древней истории Китая, что рабов было множество, что в ремесле и на промыслах их труд находил большое применение. Однако, поскольку в главной отрасли хозяйства — земледелии — основными производителями были не рабы, а крестьяне — арендаторы, распространенные в это время рабовладельческие отношения они расценивают только как рабовладельческий уклад в феодальном обществе.

Вместе с тем целый ряд ученых, сопоставляя данные из истории Китая с общеисторическими закономерностями развития рабовладельческой формации в странах Средиземноморья и Передней Азии, приходят к заключению, что те серьезные изменения в области экономики и общественных отношений, политической жизни и идеологии, которые проходили в древнекитайских царствах в период Чжаньго и получили отражение в реформах Шан Яна, знаменовали собой переход не от рабовладельческого строя к феодализму, а от раннерабовладельческих отношений к развитому рабовладению. Они считают, что развитие в период Чжаньго товарно-денежного обращения, появление металлических денег, рост и оживление городов, усовершенствование методов земледелия, а также разрушение общинных и внедрение частнособственнических отношений с вытеснением потомственной, родовой по своему происхождению, аристократии имущественной знатью были несомненными признаками этого перехода. Предпосылкой к тому было распространение в Китае с середины I тысячеления до н. э. железной техники, повлекшее за собой быстрое повышение уровня производительных сил. Об этом переходе свидетельствует развитие в период Чжаньго частной собственности на рабов и частного рабовладения. Однако наряду с общими явлениями этот этап развития древнекитайского общества имел и свои специфические особенности.

Специфической особенностью развития рабовладельческой формации в древнем Китае, как и в большинстве стран древнего Востока, было длительное сохранение общины и значительное преобладание в сельскохозяйственном производстве на всем протяжении древней истории Китая труда земледельцев — общинников над трудом рабов. С конца периода Чжаньго в связи с постепенным разложением общины и разорением части общинников в земледелии начинает использоваться труд наемных работников и получает, развитие мелкая аренда — явление, весьма характерное, и для других рабовладельческих стран древнего Востока.

Другой особенностью древнекитайского общества являлось сосуществование наряду с развитыми формами рабства таких примитивных форм рабовладения, как патриархальное домашнее рабство, самопродажа свободных людей и долговое рабство, причем долговое рабство развилось в Китае сравнительно поздно и получило очень широкое распространение, являлось едва ли не основным источником частного рабовладения. Это не могло не отразиться на общем характере рабовладения в древнем Китае и, в частности, на положении рабов.

Таким образом в V — II вв. до н. э. развитие частнособственнических и рабовладельческих отношений привели к обострению внутренней обстановки, а также противоречий между старой, наследственной землевладельческой аристократией и новой, торгово-ростовщической знатью. Эта борьба выражалась в восстаниях и политических переворотах, о которых мы находим краткие упоминания в источниках, в напряженной борьбе идеологических течений. В конечном итоге отражение борьбы идеологий свободных общинников, родовой аристократической верхушки и представителей новой, имущественной знати нашло свое выражение в противоречиях между получившими распространение в этот период даосизмом, древним конфуцианством и фацзя.

ЗАХВАТНИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА ЦАРСТВА ЦИНЬ

Появление на месте аморфного гособразования — царства Цинь — сильного централизованного государства стало результатом проведения реформ Шан Яна. Уже со времени правления Сяо гуна началась ожесточенная борьба Циньского царства за объединение под своей гегемонией всей территории древнего Китая. Первым объектом захватнической политики Сяо гуна стало находившееся к востоку от Цинь соседнее царство Вэй. Циньская армия под руководством Шан Яна, прославившегося не только как реформатор, но и стратег, нанесли Вэй крупное поражение.

Циньские войска при новых правителях, последователях предшественников, захватили земли царства Вэй вплоть до большой излучины реки Хуанхэ. Успешное форсирование Хуанхэ облегчили циньским войскам путь к дальнейшим завоеваниям. С этого времени Цинь постоянно совершало нападения на расположенные к востоку от большой излучины Хуанхэ земли царств Вэй и Чжао, а также на земли Ханьского царства, присоединяя к себе по частям их территории.

В ответ на агрессивные действия Цинь царства Хань, Вэй, Янь и Ци заключили между собой военный Союз и выступили совместно против Циньского царства, но потерпели поражение. Затем были разбиты циньскими войсками и объединенные армии Чжаоского, Ханьского и Вэйского царств.

Ослабив Вэй и Хань и присоединив к себе значительную . часть территории современной провинции Сыччуань, Циньское государство столкнулось с самым крупным по размерам и наиболее сильным царством Чу, также претендовавшим на роль гегемона. Чу заключило договор о взаимной помощи с царством Ци. Циньские правители не жалели средств, чтобы оторвать Чуское царство от союзников. Засылая в Чу лазутчиков, действуя подкупом, хитростью и прямым обманом, Цинь, наконец, удалось расколоть этот союз и сорвать заключение соглашений между Чу и другими царствами. Изолировав таким образом Чу от остальных царств, Цинь открыло против него военные действия и нанесло ему ряд серьезных поражений.

В 278 г. до н. э. циньские войска вторглись в царство Чу и захватили его столицу — город Ин. В результате этой победы Цинь присоединило к себе значительную часть территории Чуского царства.

Подорвав таким образом силы самого опасного из своих соперников, Цинь направило свой новый удар на сохранившее еще значительную силу царство Чжао. Война с Чжао была наиболее жестокой и напряженной из всех войн, которые вело Циньское царство. По свидетельству источников, в ней чжаосцы потеряли убитыми 450 тыс. человек, а войска Цинь — более половины этого количества. Потерпев сильнейшее поражение, Чжао едва смогло с помощью подкреплений, присланных царствами Вэй и Чу, удержать в своих руках столицу — город Ханьдань.

Обессиленные непрерывными войнами и внутренними смутами, потерявшие значительную часть своих территорий, древнекитайские царства были не в состоянии оказывать дальнейшее сопротивление Цинь, и их окончательное поражение было лишь вопросом времени. Уже к середине III в. до н. э. Циньское царство не имело себе равных по силе и мощи.

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА КИТАЯ В V - III ВВ. ДО Н. Э.

ПРОГРЕСС ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНЫХ ЗНАНИЙ И МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИХ НАУК

С глубокой древности китайские астрономы умели вычислять время зимнего и летнего солнцестояния, солнечных и лунных затмений. В период Чжаньго в Китае получил распространение лунно-солнечный календарь, исчисляющий длительность года приблизительно в 365,25 суток, а продолжительность месяца — в 29,53 суток. В связи с разницей между лунным и солнечным годом в календарь были внесены дополнительные месяцы: на каждые 19 лет — семь дополнительных месяцев.

Раннее возникновение в древнем Китае астрономических знаний объясняется потребностями земледелия. В древнекитайских летописях сохранились записи об астрономических наблюдениях, причем правильность многих из них подтверждена современной астрономией. Так, начиная с 240 г. до н. э. китайские ученые совершенно точно отмечали каждое появление кометы Галлея, упоминание о которой впервые было сделано в летописи царства Лу под осенью 613 г. до н. э. Ко времени Чжаньго китайские астрономы разделили небесный свод на созвездия. Они имели представление о Млечном пути, определили положение и внешний вид ряда планет, дали названия ярчайшим звездам. В IV в. до н. э. ученым Ши Шэнем был составлен первый в мировой истории звездный каталог на 800 светил. Изучая движение светил, астрономы пытались по изменению их местоположения предсказывать изменения погоды.

Необходимость создания ирригационных сооружений привела к развитию в это время практических математических знаний и, в частности, геометрии. Древним китайцам были известны свойства прямоугольного треугольника, ими было установлено равенство квадрата гипотенузы сумме квадратов катетов.

Источники дают сведения о развитии в период Чжаньго элементарных знаний по анатомии и медицине.

Развитие элементарных естественнонаучных знаний послужило основой для возникновения наивных материалистический идей. Пытаясь проникнуть в тайны природы, древнекитайские ученые искали первоэлементы вещей. По их представлениям, основу материального мира составляли пять первоэлементов: вода, огонь, дерево, металл и земля. В древнейших китайских натурфилософских трактатах большое внимание уделялось изучению и описанию физических свойств этих основных элементов.

Примитивная натурфилософия древних китайцев нашла свое отражение в главе «Хун Фань» («Великий план») «Шу цзина» («Книги истории») и в «И цзине» («Книге перемен»). Традиционная дата составления этих сочинений — XI — VII вв. до н. э., однако, как показали исследования профессора Го Мо-жо и других китайских ученых, их написание следует относить к более позднему времени. В период Чжаньго неизвестными авторами был создан натурфилософский трактат «Си цы чжуань», излагающий учение о материальном мире, в котором стихийные материалистические представления сочетаются с некоторыми элементами диалектического мышления. Одна из основных идей этого трактата — изменчивость всего существующего, обусловленная борьбой двух противоположных начал: ян — света и инь — тьмы. В борьбе этих сил рождаются пять первоэлементов — вода, огонь, дерево, металл и земля — и все многообразие вещей и явлений мира. В «Си цы чжуани» мы находим изложение учения о «триаде» («небо — земля — человек»), в котором человек не противопоставляется небу и земле, а занимает одинаковое с ними место в системе бытия.

V — III века до н. э. были периодами интенсивного развития философского мышления. В это время зародились основные школы китайской философии. В трактатах того времени нашло отражение развитие двух основных направлений философии: материализма и идеализма.

Наивные материалистические идеи получили развитие в учении Лао-цзы, считающегося, как уже упоминалось, основоположником древнего философского даосизма. Учение Лао-цзы было впоследствии изложено в «Дао дэ цзине», текст которого в том виде, в котором он дошел до нас, по-видимому, был составлен не ранее IV — III вв. до н. э. Выше были рассмотрены социальные идеи даосизма. Остановимся теперь на философском содержании этого учения. По «Дао дэ цзину», все вещи состоят из мельчайших материальных частиц ци. Основной философской категорией «Дао дэ цзина» является понятие дао, означающее в прямом переводе «путь», «закон». Согласно учению Лао-цзы, мир подчинен единому закону дао. Дао является основой и источником всего существующего, «матерью всех вещей». В учении Лао-цзы оно противопоставлено религиозным представлениям о «небесной воле» и выступает как закон необходимости самой природы. Определяющим признаком дао является его естественность. «Человек следует земле, земля следует небу, небо следует дао, а дао следует естественности». В этом положении раскрывается материалистическое содержание категории дао. В качестве образного примера наивно-материалистического толкования дао можно привести следующую притчу философа I — III вв. до н. э. Чжуан-цзы о мяснике и вэйском правителе. Правитель царства Вэй, узнав об умении одного мясника разрубить быка тремя ударами, даже не затупив при этом топора, спросил, как это ему удается. Мясник ответил: «...Я всю свою жизнь постигал дао быка. Изучив дао животного, я могу делать это тремя ударами, а мой топор остается таким же острым, как и прежде. Другие делают это пятью ударами, после чего топоры их становятся тупыми».

Наивно-материалистическое учение Лао-цзы было проникнуто стихийным диалектическим мышлением. Согласно «Дао дэ цзину», мир находится в постоянном движении и изменении, все вещи и явления в процессе своего развития переходят в свою противоположность. «Неполное становится полным, кривое — прямым, пустое наполненным, ветхое — новым». Однако основой развития мира, по «Дао дэ цзину», является всеобщее единство, а не борьба противоположностей.

Для даосизма характерно пассивное, созерцательное отношение к действительности. Лао-цзы считал, что человек не должен вмешиваться в естественное течение жизни, не должен нарушать своими действиями естественный закон дао.

Второй важнейшей категорией изложенного в «Дао дэ цзине» учения является понятие дэ, которое выступает как обнаружение дао. Благодаря ему дао, само по себе непознаваемое, проявляется в мире вещей и явлений и, в частности, в человеке. Оба они составляют основу мира, оба следуют «естественности». Древнее учение о дао, как о естественном законе развития и изменения мира, оказало плодотворное влияние на развитие естественнонаучных знаний и явилось отправным пунктом для дальнейшего развития материалистических идей в древнем Китае.

ФИЛОСОФ-МАТЕРИАЛИСТ ЯН ЧЖУ

Жившего в V — IV вв. до н. э. в царстве Вэй мыслителя-атеиста Яна Чжу, философия которого была тесно связана с древним даосизмом можно смело причислить к числу крупнейших представителей материалистического направления в древнекитайской философии. К сожалению, о Яне Чжу и его учении мы располагаем чрезвычайно скудными данными. После Яна Чжу не осталось никаких сочинений. Лишь очень краткие сведения о нем и его последователях имеются в произведениях древних философов IV — III вв. до н. э. Чжуан-цзы и Мэн-цзы.

Основным источником, излагающим философию Яна Часу, является одна из глав книги «Ле-цзы» — произведения очень сложного, включающего в себя тексты, относящиеся к различным эпохам. «Ле-цзы» в дошедшем до нас виде было составлено только III — IV вв. н. э. Тем не менее сопоставление и критический анализ данных источников позволяет восстановить в общих чертах философию этого выдающегося мыслителя-материалиста.

Ян Чжу отрицал существование какой бы то ни было сверхъестественной силы и настаивал на том, что все в мире подчинено закону естественной необходимости. Согласно его мировоззрению, мир находится в непрерывном изменении. Формой связи человека с реальной действительностью Ян Чжу считал непосредственное чувственное восприятие.

Основным содержанием учения Яна Чжу было наивноматериалистическое учение о человеке. Ян Чжу утверждал, что человек является частью материального мира. Подобно всем другим существам он состоит из пяти первоэлементов материального ци и отличается от остальных живых существ только тем, что обладает разумом. Ян Чжу учил: «Человек подобен небу и земле и соединяет в себе природу пяти постоянств. Человек наиболее разумен из живых существ...»

Ян Чжу категорически отрйцал бессмертие души и существование потустороннего мира. По его учению, смерть является естественно-необходимым явлением. «Все существа одинаково рождаются и одинаково умирают», — учил Ян Чжу. «В жизни все вещи отличаются друг от друга, в смерти же все они равны. В жизни есть мудрые и глупцы, знатные и незнатные — и это то, что различает их (людей). В смерти же есть тление и уничтожение, тление и разрушение — вот что делает их равными». Со смертью человека прекращается его существование, исчезает его дух. «(Согласно) закону (природы) не существует бессмертия,— утверждал Ян Чжу,— ...(согласно) закону (природы) нет вечной жизни...». Ян Чжу решительно выступал против проповедуемого конфуцианцами культа предков: «...не кладите в рот (мертвым) жемчужин и драгоценных каменьев, — говорил он, — не надевайте (на них) вышитых шелковых одеяний, не приносите в жертву быка и не выставляйте роскошной утвари». Ян Чжу считал, что человек не должен интересоваться тем, что будет после его смерти. Он призывал относиться к смерти с философским безразличием, как к естественному, закономерному явлению, и стремиться к максимальному использованию радостей жизни.

Древний философ требовал полного и всестороннего развития физической и духовной сущности человека и разумного удовлетворения его потребностей и желаний. Выступая против конфуцианской морали, против навязанных человеку норм поведения, ограничивающих его естественное развитие, Ян Чжу развивал учение о свободной личности, подчиненной только собственной природе и следующей своим естественным влечением. Он считал высшим этическим идеалом наслаждение жизнью и счастье индивидуума, защищая принцип: «все для себя». «Нужно осуществлять то, чего желают наши органы чувств, — говорил Ян Чжу, — нужно действовать так, как хочет наша душа».

Учение Яна Чжу приобрело много последователей. Философы-идеалисты резко выступали против учения Яна Чжу. Особенно яростным нападкам подвергалось это учение со стороны конфуцианцев. Одни из крупнейших представителей идеалистического направления в древнекитайской философии — конфуцианец Мэн-цзы (IV — III вв. до н. э.) обвинял Яна Чжу в крайнем эгоизме и утверждал, что «(принцип) Яна Чжу — «для себя» — означал отрицание государя».

Отмечая широкое распространение взглядов Яна Чжу, Мэн-цзы призывал к уничтожению его учения, как оказывающего пагубное влияние на умы и подрывающего основы конфуцианства.

Борьба между идеализмом и материализмом нашла отражение в возникновении в период Чжаньго множества философских учений, между которыми шла напряженная идеологическая борьба.

Из среды конфуцианцев в это время также выделялся ряд материалистически настроенных мыслителей. Исследования современных китайских ученых свидетельствуют о наличии материалистических идей в космогоническом учении Конфуция. Так, в этико-политическом сочинении «Лунь юй» («Беседы и суждения», V — IV вв. до н. э.), где изложены беседы Конфуция с его учениками, говорится: «...все явления природы... происходят независимо от Неба, от Божества, сами по себе, естественным путем...». Философом-материалистом был крупный мыслитель, последователь Конфуция Сюнь-цзы (III в. до н. э.) Сюнь-цзы отрицал существование «небесной воли» и считал, что небо, обожествляемое другими конфуцианцами, представляет собой лишь часть природы и не обладает сознанием, что все явления природы естественны и не зависят от чьей-либо воли. Сюнь-цзы проводил мысль об активной роли познания, основанного на чувственном восприятии действительности.

Однако в целом конфуцианство, заимствовавшее из религиозных учений понятие неба как верховного божества, развивалось на идеалистической основе. Если сам Конфуций не проявлял особого философского интереса к проблемам бытия, то его последователи, в частности Мэн-цзы, ожесточенно выступали против представителей материалистических учений, разрабатывая положения о «небесной воле», повелевающей людьми и осуществляемой через мудрое управление государя.

С течением времени эволюцию в сторону идеализма претерпел даосизм. Последователи Лао-цзы извратили первоначальную наивно-материалистическую сущность древнего философского даосизма, придав идеалистическое толкование основной философской категории даосизма — дао. Эта эволюция обнаруживается уже в «Дао дэ цзине», содержащем в себе известные элементы идеалистического мировоззрения. Окончательно даосизм выступает как мистикоидеалистическая философия у Ле-цзы (V — IV вв. до н. э.), которому традиция приписывает составление трактата, известного под тем же названием, и особенно у Чжуан-цзы.

Однако даже в сочинениях Чжуан-цзы, как мы видели выше, встречаются иногда отголоски того наивно-материалистического толкования дао, которое было сначала присуще древнему философскому даосизму.

Чжуан-цзы был подобно Мэн-цзы непримиримым противником материалистического учения Яна Чжу. Отрицая чувственное восприятие внешнего мира и возможность объективного отношения к действительности, Чжуан-цзы придал даосизму идеалистическое и мистическое толкование. Он определял дао как абсолютное единство, примиряющее все противоречия окружающего мира, и развивал идею о торжестве жизни и смерти в едином, абсолютном дао. Жизнь представлялась Чжуан-цзы иллюзией, а смерть трактовалась им как возвращение к дао — истинному событию бессмертной души. Путь познания мыслился Чжуан-цзы как отвлечение от окружающей действительности, что давало по его мнению, возможность воспринять дао.

С критикой субъективного идеализма Чжуан-цзы и его последователей выступали сторонники идеалистического течения моистов — последователей философа Мо Ди, учение которых получило в IV — III вв. до н. э. значительное распрастранение. Монеты уделяли большое внимание проблеме познания. Они считали, что источником наших знаний об окружающем нас мире являются органы чувств. Несмотря на наличие в учении моистов элементов материалистического мышления, в целом их мировоззрение носило религиозно-идеалистический характер. Монеты требовали соблюдения религиозных предписаний и культа предков. В основе их философии лежало религиозное представление о «Небе», как о верховном божестве, и признание его воли высшим и определяющим началом. В то же время монеты выступали также против проповедовавшейся конфуцианцами предопределенности судьбы, утверждая, что судьба каждого человека зависит от него самого.

В борьбе с идеалистическими течениями в философии укреплялись материалистические учения, возникновение и развитие которых было тесно связано с прогрессом естественно-научных знаний. В свою очередь, разработка материалистических взглядов на природу двигала вперед развитие науки.

Развитие материалистических идей в древнем Китае в V—III вв. до н. э., в период обострения социальной борьбы, стояло в непосредственной связи с борьбой прогрессивных, передовых общественных групп против старой, родовой по своему происхождению, аристократии, среди которой, как правило, господствовало идеалистическое мировоззрение. Философами-материалистами были представители направления фацэя, учение которых получило в III в. до н. э. исключительно широкое распространение. Крупнейшим идеологом этого учения был Хань Фэй, разоблачавший религиозную мистику и утверждавший, что дао — это естественный путь развития природы.

ЛИТЕРАТУРА. ТВОРЧЕСТВО ЦЮЙ ЮАНЯ

Период Чжаньго знаменовался крупными сдвигами в области литературного творчества. Особенных успехов достигла поэзия. В это время на юге Китая, в царстве Чу, получил развитие литературный поэтический жанр, тесно связанный с народным творчеством, — «Чу цы» («Чуские строфы»). Крупнейшим представителем этого жанра был замечательный поэт Цюй Юань (340 — 278), творчество которого оказало большое влияние на дальнейшее развитие китайской поэзии. Если все дошедшие до нас более ранние поэтические произведения, и в первую очередь «Ши цзин» («Книга песен»), являлись памятниками народной песенной и ритуальной поэзии, то произведения Цюй Юаня свидетельствуют о совершившемся к этому времени переходе от устного песенно-поэтического творчества к литературной поэзии, имеющей индивидуального автора.

Цюй Юань родился в царстве Чу и происходил из знатного аристократического рода. Он жил в напряженное время, когда царство Цинь развернуло ожесточенную борьбу за объединение древнего Китая под своей гегемонией и его захватническая политика непосредственно угрожала независимости Чуского царства. Занимая высокие посты при дворе чуского правителя, Цюй Юань настаивал на решительном сопротивлении военным планам царства Цинь и требовал заключения союза против Цинь между Чу и пятью остальными крупными древнекитайскими царствами. Однако в обстановке подкупов и политических интриг смелые действия Цюй Юаня вызвали резкое недовольство придворных сановников. Цюй Юань подвергся опале, был отрешен от должности и изгнан из столицы. Он тяжело переживал изгнание. Предсмертное произведение Цюй Юаня «Поэма скорби и гнева» передает трагедию великого поэта. Предание гласит, что, когда старый поэт узнал, о полном поражении, которое потерпели чуские войска, и сдаче чуской столицы, он, будучи не в силах пережить позора своей страны, бросился в глубокий омут.

Конфликт поэта с окружающей средой нашел яркое отражение в его произведениях, таких, как «Девять напевов», «Призыв души», «Вопрошаю небо», «Жаль мне минувших дней» и др. Характерной чертой поэтического творчества Цюй Юаня является связь его поэм с современной ему действительностью. Многие произведения Цюй Юаня носят обличительный и сатирический характер, в них поэт со свойственной ему страстностью обличает клевету, лицемерие и интриги придворных сановников. Красной нитью проходят через произведения Цюй Юаня горячие симпатии к простому народу:

Скорблю, что народ так страдает,

Тяжко мне дышать, скрываю слезы.

(«Поэма скорби и гнева»)

Поэзия Цюй Юаня отличается лаконичностью и вместе с тем богатством и красочностью языка. В своих произведениях поэт постоянно обращался к живущим в народе мифам и легендам. Его поэтическое творчество поражает исключительным богатством образов, необыкновенным взлетом поэтической фантазии.

Цюй Юань считается основоположником литературной поэзии древности и по праву называется первым великим поэтом Китая. Поэмы Цюй Юаня являются непревзойденными шедеврами, и имя его пользуется в Китае всенародной любовью.

Время Чжаньго отмечено и известным развитием художественной прозы.

Прозаическая литература этого периода в основном представлена мифами, легендами и сказками, связанными с народными мотивами. Они являются не самостоятельными произведениями, а включены в произведения Чжуан-цзы, Мэн-цзы, Сюнь-цзы, Хань Фэя и других философских и политических трактатов того времени.

ПЕРВОИСТОЧНИКИ. МИФЫ ДРЕВНЕГО КИТАЯ

Нам известно несколько древних цивилизаций мирового значения: китайская, индийская, греческая и египетская. Каждая из них имела богатую мифологию, причем наиболее полно сохранились мифы греков и индийцев. К большому сожалению, китайские мифы в значительной мере утрачены, и от них сохранились лишь разрозненные осколки, которые будучи рассеяны в сочинениях древних авторов, не представляют какой-либо системы и не могут соперничать с мифологией Древней Греции.

Причины этого в том, что, во-первых, предки китайского народа жили в бассейне реки Хуанхэ, где природа не баловала их своими дарами. Они очень рано начали возделывать землю. Жизнь их была трудной, и главным для них была практическая деятельность, а не размышления о фантастическом, поэтому они не смогли на основе древних преданий создать монолитные большие произведения.

Во-вторых, со времен Конфуция изучалась лишь этика, наставления о семейных устоях, об управлении государством и умиротворении Поднебесной, а древние фантастические предания о божествах и сверхъестественном решительно отвергались Конфуцием и его учениками. Поэтому позднее, когда конфуцианская идеология стала господствующей в Китае, мифы постепенно стали рассматриваться конфуцианцами как часть истории.

Третья причина в том, что добрые и злые духи у древних четко не различались. Хотя они и выделяли небесных богов, духов земли и души умерших, но в их представлениях души умерших могли превращаться в небесных и земных духов. При таком смешении человеческого и божественного, когда еще сохранились первобытные верования, но уже появлялись новые предания, старые вытеснялись и умирали. «Новые» же предания, именно в силу того, что они были новыми, не могли стать популярными, поэтому они тоже почти не сохранились.

Если первая причина несколько дискуссионна, вторая же — превращение мифов в часть истории — одна из основных причин гибели китайских мифов.

Историзация мифов, заключавшаяся в стремлении очеловечить действия всех мифологических персонажей, была главной целью конфуцианцев. Стремясь привести мифологические предания в соответствие с догматами своего учения, конфуцианцы немало потрудились для того, чтобы превратить духов в людей, а для самих мифов и легенд найти рациональные объяснения.

Так мифы стали частью традиционной истории. При записывании мифов на бамбуковых дощечках их первоначальный смысл искажался, а люди стали доверять только тому, что было записано. И постепенно мифы, передававшиеся из уст в уста, стали исчезать.

Примеров этому можно привести очень много: так, согласно мифическому преданию, Хуан-ди — Желтый владыка — имел четыре лица, а в результате ловкого толкования Конфуцием этого мифа получилось, что Хуан-ди послал в четырех направлениях четырех чиновников управлять прилегающими землями. Или, например, Куй первоначально, согласно «Книге гор и морей» («Шань хай цзин»), был странным существом с одной ногой, а в «Книге исторических преданий» («Шуцзин») в разделе «Установления Яо» он превратился в чиновника, ведавшего музыкой при государе Шуне. Ай-гун, князь государства Лу, которому была не совсем ясна эта легенда, спросил Конфуция: «Говорят, Куй одноногий. Действительно ли у него была только одна нога?» «Выражение «Куй и цзу», — незамедлительно ответил Конфуций, — вовсе не следует понимать как «Куй одноногий», оно значит: «Людей, подобных Кую, и одного было бы достаточно».

Можно сомневаться в том, происходила ли действительно эта беседа, но она дает представление о том, как конфуцианцы толковали содержание мифов. На этом примере видно их стремление рассматривать миф как историческую реальность.

Единственным сохранившимся до наших дней сочинением, содержащим значительное количество материалов по древнекитайским мифам, является «Книга гор и морей», состоящая из восемнадцати цзюаней. Раньше создание ее приписывалось императору Юю и его помощнику Бо-и, фактически же автор ее неизвестен. Она создавалась разными людьми в различные времена. Ее центральная часть «Уцзаншань цзин» («Пять книг гор»), можно с уверенностью сказать, является произведением эпохи Восточного Чжоу и начала периода Весен и Осеней, т. е. VIII —

VIIвв. до н. э. «Хайнэйвай цзин» («Книги земель внутри морей и за морями»), включающие восемь глав, созданы, по-видимому, в период Весен и Осеней и Борющихся царств (Чжаньго), т. е. в V — III вв. до н. э., «Хуан цзин) («Книга пустынь»), из четырех глав, и «Хайцэй цзин» («Книга земель внутри морей»), из одной главы, видимо, написаны в начале династии Хань, т. е. на рубеже н. э. Мифы, рассказанные в этом произведении, представляют собой разрозненные отрывки, хотя и сохранили свой первоначальный облик.

«Уцзаншань цзин», сокращенно называемая просто «Книга гор» — «Шань цзин», содержит в себе описания растений и животных, знаменитых гор и величайших рек Китая, а также населявших их злых и добрых духов. Многообразные сведения, сообщенные в ней, сейчас уже проверить невозможно. Поскольку в конце каждого раздела следует перечисление приносимых в жертву петухов, нефрита, зерна и т. д., можно заключить, что это была, по-видимому, книга молений и заклинаний, которой пользовались шаманы.

Разделы «Книги о том, что в морях и за морями» и «Книга пустынь», вместе называемые «Хай цзин» — «Книга морей», содержит описания различных удивительных перевоплощений духов и описания внешнего облика и обычаев народов далеких стран. Их стиль в общем одинаков с «Книгой гор», но текст не отличается такой связанностью. Как могло так случиться?

Первоначально, в древние времена, в «Книге гор И морей» имелись иллюстрации, которые, по всей вероятности, соответствовали важнейшим местам книги, и поэтому ее еще называли «Изображения гор и морей». В качестве доказательства этого можно привести слова из стихотворения поэта IV в. Тао Юаньмина: «...рассматриваю «Изображения гор и морей». Однако связи между иллюстрациями и текстом в «Книге гор» и «Книге морей» различны, и это требует дополнительного исследования.

«Книга морей», сохранившаяся до наших дней, дает очень много материалов по древнекитайской мифологии и является настоящей сокровищницей для исследования мифов древнего Китая. Так как в ней за основу были взяты рисунки, а тексты — лишь пояснение к ним, то неизбежно встречаются расплывчатость и недосказанность. Например, в разделах «Земли внутри морей» и в «Книге пустынь» мы читаем:

«На горе Шэу — Змеи-шаманки стоит человек, держащий в руке кубок (?). Он обращен лицом к востоку. Эта гора еще Зовется Гуйшань — Черепашья. Си-ванму сидит, опираясь на столик для жертвоприношений, в волосах у нее украшение шэн. К югу от нее три синие птицы, что приносят ей пищу. К северу от Куньлуньсюй есть человек по имени Тайханбо, он держит в руках копье...» («Хайнэй бэй цзин»).

«За Восточным морем — великая пропасть. Это страна Шаохао. От Шаохао здесь родился Чжуаньсюй. Он выбросил его цитру и гусли. Есть гора Ганьшань — Сладкая гора. Из нее течет река Ганьшуй — Сладкая река и берет начало источник Ганьюань — Сладкий источник. К юго-востоку от большой пустыни стоит гора Даянь, откуда выходят солнце и луна... («Дахуан дун цзин»).

Действительно, этот текст соответствует рисункам, абзацы самостоятельны и совершенно не связаны между собой. В самом последнем разделе, «Хайнэй цзине» («Книга земель внутри морей»), мы обнаруживаем, что области, рассматриваемые в ней, обозначены произвольно, без какой-либо последовательности: с востока на запад, с запада на восток, на юг, на север. В тексте много непонятного, недосказанного: например, в «Хайвай нань цзине» («Книга южных морей за морями») говорится: «Государство трех племен мяо находилось на восток от реки Чишуй — Красной реки, люди там ходят гуськом (?)». По такому описанию трудно представить, что за этим кроется.

В разделе «Дахуан дун цзин» («Книга Великих пустынь Востока») сказано: «Была разноцветная птица, напоминающая деревню (?) и бросающая песок. Только с Дицзюнем она вела дружбу». Это выражение также трудно объяснить. В разделе «Дахуан нань цзин» («Книга Великих пустынь Юга) сказано: «Был дух, который назывался Иньиньху... Жил на далеком юге, выпускал и загонял обратно ветер»; или еще: «Был человек по имени Шии... жил на северо-западе, наблюдал за (изменениями) величины солнца и луны».

Аналогичных примеров можно привести немало. Когда такой текст пояснял рисунки, такие неясности не имели значения, достаточно было взглянуть на изображения и все становилось ясным, однако, после того как древние изображения были утрачены и до нас дошел лишь пояснительный текст, неизбежно приходится бродить в потемках.

Многочисленные народности, населявшие территорию древнего Китая, находились в тесном соприкосновении друг с другом, мифы этих народностей постепенно контаминировались между собой. Древние мифы записывались в Китае в течение весьма продолжительного времени начиная с эпохи Восточного Чжоу до периодов Вэй, Цзинь и Шести династий (VIII в. до н. э. — VI в. н. э.), что составляет более тысячи лет. Нечего и говорить, что время, равно как и те, кто записывал мифы, наложили на них свой отпечаток. Поэтому исследовать и реконструировать по отдельным осколкам мифы и воссоздавать их первоначальный облик, несомненно, весьма трудно. Это хорошо видно на примере эволюции мифа о Си-ванму: она, судя по описаниям в «Книге гор и морей», первоначально была жестоким духом «с хвостом барса, зубами тигра и всклокоченными волосами», насылавшим болезни и ведавшим наказаниями. Три синие птицы приносили ей пищу. В «Жизнеописании государя Му» рассказывается о том, как чжоуский Му-ван, восседая на колеснице, запряженной восемью прекраснейшими скакунами, отправился на гору Яньшань повидать Си-ванму и там с ней сочинял стихи и пел песни.

По-видимому, Си-ванму в то время была царицей в человеческом облике. В более позднем трактате «Хуайнань цзы» говорится: «Стрелок И попросил у Си-ванму лекарство бессмертия», и она вдруг превратилась из злого духа в доброго. В «Старинных историях о ханьском государе У ди» («Хань У гущи»), приписываемых Бань Гу, Си-ванму обретает иное значение — она превращается в «Ван-му» — Царицу-мать, Владычицу Запада. Здесь имеется лишь некоторое упрощение имени. Что же касается трех птиц, то их описание не подвергалось каким-либо изменениям. В несколько более позднем сочетании «Жизнеописание ханьского У-ди» («Хань У нэйчжуань»), которое также приписывается Бань Гу, образ Си-ванму еще более приукрашен — она изображается в виде прекрасной женщины «тридцати с лишним лет, красотой покорявшей мир», а три синие птицы, которые раньше приносили ей пищу, превращаются в веселых и красивых служанок. Разница между образами Си-ванму «с хвостом барса, зубами тигра и всклокоченными волосами», жившей в горной пещере, и Ваму-царицей — такая же, как между небом и землей.

Подобные изменения были следствием намеренного искажения и приукрашивания мифа литераторами и не могут рассматриваться как результат его естественного развития и эволюции.

Мифы созданы на заре человеческой истории. По мифам мы можем судить, каковы были представления и суждения у людей древности: как они представляли мироздание, как воспевали народных героев, каким образом стремились улучшить свою жизнь.

Но следует иметь в виду, что мифы, не будучи историческими свидетельствами, лишь в какой-то мере смогли отразить историю.

В мифах отражается и национальных характер. Так, китайские мифы в какой-то мере отражают особенности китайской нации.

Повествующие о необычной выносливости и силе, о разнообразных чаяниях предков, китайские мифы выражают дух самоутверждения этой древней нации.

КАК СОЗДАВАЛСЯ МИР

О чем вопрошал Цюй Юань в стихотворении «Вопросы к небу»? — Как Шу просверлил Хуньдуню семь отверстий. — Боги тьмы и света управляют небом и землей,— Цзюйлин создает горные потоки, прокладывает русла рек. — Как были наказаны ленивые супруги, усмирявшие наводнение. — Гуй-му проглатывает своих сыновей. — Дракон, держащий свечу, с горы Чжуншань.

«Кто мог донести до нас рассказ об изначальных временах? Как можно судить о той поре, когда земля еще не отделилась от неба? Кто мог проникнуть взором в глубь тогдашнего хаоса и различить, что вращалось в том круговороте?

Из бескрайней тьмы возник свет — почему он возник? Силы Инь и Ян, соединившись, дали начало жизни. Что породило их и как они возникли? Девять слоев имеет небесный свод — кто их создал? Кто мог быть первым строителем этого величественного сооружения?»

Две тысячи триста лет тому назад поэт Цюй Юань в одном из своих знаменитых стихотворений вопрошал в том, как возникли небо и земля, как образовалась вселенная и кто отделил небо от земли.

Вот притча, подобная древнему мифу, из книги «Чжуан-цзы», немного более ранней, чем приведенное выше стихотворение.

«Владыку Южного моря звали Шу — Быстрый, владыку Северного моря звали Ху — Внезапный, а владыку Центра — Хуньдунь — Хаос. Шу и Ху часто ради развлечения навещали Хуньдуня, Хуньдунь встречал их необычайно приветливо и предупредительно. Однажды Шу и Ху задумались о том, как отплатить ему за его доброту. Каждый человек, сказали они, имеет глаза, уши, рот, нос — семь отверстий в голове для того, чтобы видеть, слышать, есть и обонять. Но Хуньдунь не имел ни одной из них, и жизнь его не была по-настоящему прекрасной. Самое лучшее, решили они, просверлить в нем несколько отверстий. Взяли Шу и Ху орудия, подобные нашим топору и сверлу, и отправились к Хуньдуню. Один день — одно отверстие, семь дней — семь отверстий. Но бедный Хуньдунь, которого лучшие его друзья так издырявили, горестно вскрикнул и приказал долго жить».

Эта притча с некоторым комическим оттенком содержит мифологическую концепцию сотворения мира. Хотя Хуньдунь, в котором Шу и Ху, олицетворявшие быстротечность времени, просверлили семь отверстий, умер, но в результате возникли вселенная и земля.

Интересен миф о небесном духе Цзюйлине (букв. «Гигантский дух»). Он появился одновременно с первоначальной субстанцией, его же именуют истинной матерью девяти начал. Был он настолько всемогущ, что смог создать горы и долины, пустить большие и малые реки, потому его можно считать первотворцом. Говорят, происходил он из верховьев реки Фэныпуй и первоначально был духом реки. Издревле реку Хуанхэ преграждала гора Хуаншань. Цзюй-лин, «сотрясая ее руками и ударяя ногами» расколол ее пополам, и река потекла прямо.

Когда речь заходит о духе реки Цзюйлине, невольно вспоминается предание о двух ленивых супругах-великанах, которые прокладывали русла для разлившихся вод.

Согласно преданию, когда небо и земля были только что созданы, на земле начался потоп, и потому Верховный владыка послал великана Пуфу и его супругу усмирить разлившиеся воды. Оба они не имели себе равных, ростом были в тысячу ли и почти столько же в обхвате. Эта два огромных толстяка, конечно же, очень мало заботились о порученной им тяжелой работе и выполняли ее без всякого усердия, лишь бы поскорее закончить. Русла рек, которые они проложили, в одних местах были вырыты глубоко, в других — мелко, где засорены, а где запружены, — одним словом, вся работа пошла насмарку. Поэтому спустя много лет трудолюбивому Юю вновь пришлось усмирять разлившиеся воды. Небесный владыка, разгневанный нерадивостью супругов, в наказание оголил их тела и, совершенно обнаженных, поставил рядом друг с другом посреди обширной пустыни на юго-востоке. Ни в холод, ни в жару они не пили и не ели, лишь росой утоляли голод и жажду. И только тогда, когда очистилась вода в Хуанхэ, им было разрешено вернуться к своим обязанностям.

Согласно преданию, чтобы очистить воды Хуанхэ, нужно было прервать связь реки с морем. Разумеется, это было делом неосуществимым, и поэтому супруги-великаны навечно остались в пустыне под палящими лучами солнца.

Вот еще один миф, о Гуй-му — Матери бесов. Гуй-му, жившую на горе Сяоюй у Южного моря, называли еще Гуй-гу-шэнь. У нее была голова тигра, ноги дракона-луна, брови как у четырехпалого дракона-мана, глаза как у водяного дракона; облик ее, таким образом, был удивительно причудлив. Она породила небо, землю и чертей и была способна родить сразу десяток чертей, утром рождала, а вечером проглатывала их, как лакомство. Этот персонаж чем-то напоминает первотворца всех вещей, но, к сожалению, будучи бесовкой, съевшей своих детей, что весьма неэтично, она так и осталась «матерью бесов».

Говоря о мифических первотворцах вселенной, нельзя не вспомнить о духе Чжулуне — Драконе со свечой с горы Чжуншань, рассказ о котором записан в древней «Книге гор и морей». Этот дух с лицом человека, телом змеи, с красной кожей был ростом в тысячу ли. У него были удивительные глаза, напоминавшие два оливковых дерева. Когда он закрывал глаза, они превращались в две прямые вертикальные щели. Стоило ему лишь приоткрыть их, как в мире наступал день, а когда он закрывал их, на землю спускалась ночь; стоило ему подуть, как появлялась пелена красных облаков, падал хлопьями обильный снег и наступала зима; дыхнет — и тотчас красное солнце начинало палить, плавились металлы и камни и наступало лето. Он лежал свернувшись, как змея: не ел, не пил, не спал и не дышал, но вздохнет — и дует ветер на все десять тысяч ли. Светом свечи, которую Чжулун держал во рту, он мог освещать высочайшие сферы неба и глубочайшие пласты земли, где царил вечный мрак. А так как он всегда держал во рту свечу и освещал мрак в небесных воротах на севере, то его еще называли Чжуинь — Освещающий мрак.

Чжулун и в самом деле похож на первотворца. Однако, сохранив явные черты живого существа, он все-таки не смог, подобно другим знаменитым небесным духам, превратиться в человека. Он не стал в глазах людей первотворцом и остался лишь духом одной из гор, несмотря на свой удивительный облик и необычайную силу.

Сказание о драконовой собаке Паньгу.— Паньгу отделяет небо от земли. — Божественная сила Паньгу и его превращение. — Паньгу и дракон, держащий свечу. — Место погребения Паньгу.

Кто сотворил небо и землю?

Прежде чем говорить об этом, расскажем одно предание об удивительном и отважном псе, который уничтожил врага и в награду получил в жены прекрасную принцессу.

Рассказывают, что в древние времена, когда правил Гаосинь-ван, у его жены неожиданно заболело ухо. Ровно три года не прекращались боли, сотни лекарей пытались вылечить ее, но безуспешно. Потом из уха выскочил маленький, напоминающий гусеницу шелкопряда, золотистый червячок длиною около трех вершков, и болезнь тотчас же прошла. Княгиня очень удивилась, посадила этого червячка в тыкву-горлянку и прикрыла блюдом. И кто бы мог подумать, что червячок под блюдом правратится в прекрасного пса, покрытого шерстью-парчой с ослепительно блестящими разноцветными узорами? А так как он появился в тыкве-горлянке под блюдом, ему дали имя Паньгу. Гао-синь-ван, увидев Паньгу, очень обрадовался и с этого времени не отпускал его от себя ни на шаг. В то время князь Фан-ван неожиданно поднял мятеж. Гаосинь-ван испугался за судьбу государства и обратился к сановникам со словами: «Если найдется человек, который принес мне голову Фан-вана, я отдам ему в жены свою дочь».

Сановники знали, что войско у Фан-вана сильное, победить его трудно, и не решались отправиться навстречу опасности. Рассказывают, что в тот же день Паньгу исчез из дворца и никто не знал, куда он бежал. Искали несколько дней подряд, но не нашли никаких следов, и Гаосинь-ван был очень опечален.

Тем временем Паньгу, оставив дворец Гаосинь-вана, прямехонько отправился в военный лагерь Фан-вана. Увидев Фан-вана, он завилял хвостом и завертел головой. Фан-ван чрезвычайно обрадовался и, обратившись к своим сановникам, сказал:

— Боюсь, что Гаосинь-ван скоро погибнет. Даже его собака бросила его и побежала служить мне. Посмотрите, это принесет мне успех!

Фан-ван устроил большой пир по случаю счастливого предзнаменования. В этот вечер Фан-ван хватил лишнего, захмелел и заснул в своем шатре. Воспользовавшись этим, Паньгу подкрался к нему, вцепился ему зубами в горло, отгрыз голову и стремглав бросился обратно во дворец. Увидел Гаосинь-ван, как его любимый пес с головой в зубах вернулся во дворец, обрадовался безмерно и приказал дать псу побольше мелко нарубленного мяса. Но Паньгу только понюхал блюдо, отошел и с печальным видом улегся в углу комнаты. Паньгу перестал есть и все время лежал без движения. А когда Гаосинь-ван звал его, он не вставал на зов. Так продолжалось три дня.

Гаосинь-ван не знал, что и делать, и наконец спросил Паньгу:

— Пес, почему ты ничего не ешь и не подходишь ко мне, когда я зову тебя? Неужели ты думаешь получить в жены мою дочь и рассердился на меня за то, что я не сдержал своего обещания? Не в том дело, что я не хочу сдержать обещания, но ведь пес и в самом деле не может взять в жены человека.

Паньгу неожиданно сказал человечьим голосом:

— Не печалься об этом, князь, а только посади меня на семь дней и семь ночей под золотой колокол, и я смогу превратиться в человека.

Очень удивился князь, услышав такие слова, но исполнил эту просьбу и посадил его под золотой колокол, чтобы посмотреть, произойдет ли превращение.

Прошел день, второй, третий... Наступил шестой день. Добрая княжна, с нетерпением ожидавшая свадьбы, из опасения, что пес умрет от голода, тихонько приподняла колокол, чтобы посмотреть на Паньгу. Тело Паньгу уже превратилось в человеческое, и только голова все еще была собачьей, но превращение тотчас прекратилось и голова уже не могла стать человеческой. Паньгу выбежал из-под колокола, накинул на себя одежды, а княжна надела шапку в форме собачьей головы. Они стали мужем и женой. Потом Паньгу со своей женой ушел в Южные горы и поселился в пещере среди диких гор, где никогда не ступала нога человека.

Княжка сняла дорогие и красивые одежды, надела простое крестьянское платье, принялась безропотно трудиться, а Паньгу каждый день уходил на охоту. Так они жили в мире и счастье. Через несколько лет у них родились три сына и дочь. Однажды они, взяв детей, отправились во дворец навестить тестя и тещу. А так как у детей еще не было имен, то они попросили Гаосинь-вана дать им имена. Старшего сына после рождения положили на блюдо, и поэтому его назвали Пань — Блюдо, второго сына после рождения положили в корзину и назвали его Лань — Корзина. Младшему сыну никак не могли придумать подходящего имени. Вдруг небо разверзлось и загрохотал гром, поэтому его назвали Лэй — Гром. Когда дочь стала взрослой, ее выдали замуж за отважного воина, и она получила его фамилию — Чжун — Колокол. Впоследствии люди из этих четырех родов — Пань, Лань, Лэй и Чжун — переженились между собой и от сыновей и внуков возник народ, среди которого все почитали Паньгу как общего предка.

Это проявилось, в частности, в эпизоде с топором. В книге Чжоу Ю «Сказание о сотворении мира» («Кайпи яньи») написанной в конце XVI — начале XVII в., говорится: (Паньгу) вытянулся, толкая небо дальше ввысь, а землю вниз. Все же между небом и землей оставалась перемычка. Тогда он взял в левую руку долото, в правую — топор и принялся долбить долотом и рубить топором. И так как обладал он волшебной силой, то в конце концов сумел отделить небо от земли.

Итак, у Паньгу появляется не только топор, но и долото; следовательно, он овладевает двумя могучими орудиями труда. «Принялся долбить долотом и рубить топором» — в этом развитии мифа о Паньгу романтически и в то же время реалистически отражена великая мысль о том, что все на земле создано трудом.

Это же предание с теми или иными изменениями распространено среди народностей Южного Китая — яо, мяо, ли и др.

Известно, что люди народности яо приносят жертвы Паньгу, называя его Пань-ваном — князем Пань. По их представлениям, жизнь и смерть людей, долголетие, богатство и бедность — все находится в его власти. Всякий раз, когда случается засуха, яо молятся Пань-вану, выходят с его изображением на поля и обходят посевы.

У народности мяо также имеется предание о Пань-ване, напоминающее рассказ о сотворении мира из Ветхого завета. Народ мяо воспевает его как создателя различных орудий и вещей. В период Троецарствия (III в. н. э.) Сюй Чжэн написал «Исторические записи о трех правителях и пяти императорах», в которые включил легенды о Паньгу, распространенные среди народностей Южного Китая. Добавив философские элементы из древних классических книг, а также и свои собственные домыслы, он изобразил его творцом вселенной, отделившим небо от земли во времена всемирного хаоса, и превратив его в общего предка всех китайцев.

Как же в конце концов были отделены небо и земля, как создавалась вселенная? В китайской мифологии есть ответ и на этот вопрос.

Согласно преданиям, в то время, когда еще земля и небо не отделились друг от друга, вселенная представляла сплошной хаос и по форме напоминала огромное куриное яйцо. В нем зародился китайский первопредок Паньгу. Он вырос и заснул, тяжело дыша, в этом огромном яйце. Прошло восемнадцать тысяч лет, прежде чем он проснулся. Приоткрыл глаза, чтобы осмотреться, но увы! — ничего не увидел: вокруг него был сплошной черный и липкий мрак, и сердце его наполнилось тоской. Не найдя выхода из этого яйца, Паньгу схватил невесть откуда взявшийся огромный топор и с силой ударил им мрак перед собой. Раздался оглушительный грохот, какой бывает, когда трескают горы,— хуа-ла! — и огромное яйцо раскололось. Все легкое и чистое тотчас же поднялось вверх и образовало небо, а тяжелое и грязное опустилось вниз и образовало землю. Так небо и земля, представлявшие вначале сплошной хаос, благодаря удару топором отделились друг от друга. После того, как Паньгу отделил небо от земли, он, опасаясь, что они вновь соединятся, уперся ногами в землю и подпер головой небо. Так он и стоял, изменяясь вместе с ними. Каждый день небо становилось выше на один чжан, а земля становилась толще на один чжан и Паньгу вырастал на один чжан.

Прошло еще восемнадцать тысяч лет — небо поднялось очень высоко, земля стала очень толстой, а тело Пеньгу также выросло необычайно. Какого же роста стал Паньгу? Говорят, что его рост равнялся девяноста тысячам ли. Как высочайший столб, стоял великан Паньгу между небом и землей, не позволяя им вновь превратиться в хаос. Так стоял он, один-одинешенек, поддерживая небо и упираясь в'землю, и не заметил за этой тяжелой работой, как прошли целые эпохи. Наконец небо и земля, видимо, стали достаточно прочными, и Паньгу мог более не опасаться, что они соединятся вновь, — ему ведь тоже надо было отдохнуть. В конце концов он, подобно всем людям, упал и умер. Вздох, вырвавшийся из его уст, сделался ветром и облаками, голос — громом, левый глаз — солнцем, правый — луной, туловище с руками и ногами — четырьмя странами света и пятью знаменитыми горами, кровь — реками, жилы — дорогами, плоть — почвой, волосы на голове и усы — звездами на небосклоне, кожа и волосы на теле — травами, цветами и деревьями, зубы, кости, костный мозг и т. п.— блестящими металлами, крепкими камнями, сверкающим жемчугом и яшмой, и даже пот, выступивший на его теле, казалось бы совершенно бесполезный, превратился в капли дождя и росу. Одним словом, Паньгу, умирая, всего себя отдал тому, чтобы этот новый мир был богатым и прекрасным.

Существуют и другие предания о волшебной силе и превращениях Паньгу. По одной версии, слезы, вытекшие из глаз, превратились в реки, вздох — в порывы ветра, голос — в раскаты грома, блеск глаз — в молнии. Рассказывают, что ясная погода бывает тогда, когда Паньгу радуется, а стоит ему рассердиться, как небо заволакивает тяжелыми дождевыми тучами.

Существует еще одно удивительное предание о том, что Паньгу имел голову дракона и туловище змеи. Когда он вздыхал — поднимался ветер и дождь, а когда выдыхал — гремел гром и сверкала молния, открывал глаза — наступал день, закрывал — опускалась ночь, — почти так же, как это делал дух Чжулун с горы Чжуншань, описанный в «Книге гор и морей».

При всех расхождениях в описании Паньгу, общим является то, что все люди почитали его как первопредка, отделившего небо от земли. Предание рассказывает, что в южном море есть могила Паньгу длиной в триста ли. А еще есть рассказ о стране Паньгу, в которой все жители носили фамилию Паньгу и т. п.

Боги создают людей. — Фуси и Нюйва на ханьских картинах. — Заточение и бегство бога грома. — Великая роль одного зуба. — Фуси и Нюйва прячутся в тыкве-горлянке от потопа. Женитьба брата и сестры, — Откуда пошли люди?

После того, как были созданы небо и земля, из оставшихся грубых частиц были сотворены животные, птицы, рыбы и насекомые, а из чистых частиц — люди. Этой версии никто не верит, и в конце концов она исчезла.

Согласно более позднему преданию, люди произошли из паразитов, ползавших по телу Паньгу, когда он «лежал на смертном одре», а ветер их развеял повсюду. Эта версия, разумеется, еще более возвеличивала заслуги Паньгу, однако одновременно ущемляла человеческую гордость и поэтому также не получила широкого распространения.

Согласно еще более позднему преданию, у Паньгу была жена. Она, как и полагается, родила ему сыновей. От них и пошел род человеческий. Но и эта версия не получила широкого признания и исчезла, так как лишала образ Паньгу фантастичности.

Еще существует удивительное и прекрасное сказание о том, как небесные божества сообща создали людей: Хуан-ди разделил людей на мужчин и женщин, Шанпянь сделал уши, глаза, нос и рот, Санлинь — руки и ноги. Следует упомянуть и о Нюйва, участвовавшей в этой совместной работе, но что она создала — не ясно.

Миф о том, как духи сотворили людей, в самом деле очень интересен, но, к сожалению, записи о нем в древних книгах весьма скудны, и о духах Шанпань и Санлинь нам ничего не известно. Мы совершенно не знаем, при каких обстоятельствах их совместными усилиями были созданы люди. Поэтому этот миф также не получил широкого распространения. Напротив, миф о сотворении людей одной богиней Нюйва среди всех ранее упомянутых мифов пользовался наибольшим доверием, так как он, будучи необычным и вместе с тем близким пониманию людей, составил богатую поэтическую часть китайской мифологии.

Когда речь заходит о Нюйва, вспоминается и герой другого предания — Фуси, которого еще называют Паоси, Баоси и т. д. Все эти имена встречаются и в древних книгах как разнописи.

Фуси является также одним из знаменитых героев среди предков китайцев. По преданиям, он и Нюйва первоначально были братом и сестрой или в более поздних записях — мужем и женой. Достоверность этого «древнего уже в древности» предания подтверждается рельефами на камне и керамических кирпичах эпохи Хань, а также преданиями, распространенными среди народностей Юго-Западного Китая — мяо, яо, и, тун и др. В результате по камню и кирпичу эпохи Хань мы часто видим Фуси и Нюйва, имеющих голову человека и туловище змеи. Фуси и Нюйва изображаются до пояса в виде людей в головных уборах и в халатах, а ниже пояса — в виде змей, с крепко переплетенными хвостами и лицами, обращенными друг к другу, или же спиной друг к другу. Фуси держит в руках угольник, Нюйва — циркуль. На некоторых изображениях он держит солнце, в которое вписана золотая ворона, а у нее в руках луна с изображением жабы. Некоторые изображения украшены облаками, среди которых парят крылатые посланцы неба с человеческими головами и змеиными телами. Встречаются рельефы, на которых изображен маленький мальчик с искривленными ногами, который тянет двух взрослых за рукава, — это изображение символизирует семейное счастье.

После изучения этих изображений не остается никаких сомнений в том, что Фуси и Нюйва в древних преданиях изображались мужем и женой. Эти изображения и записи в древних книгах позволяют нам с уверенностью сказать, что, согласно китайской мифологии, род человеческий пошел от небесных божеств — полулюдей-полуживотных.

Они были обожествленными первопредками и позже превратились в духов-охранителей. В древности люди часто делали на могилах и в храмах изображения Фуси и Нюйва, чтобы умерший под их защитой мог спокойно наслаждаться радостями потустороннего мира.

Миф о том, что брат с сестрой — Фуси и Нюйва вступили в брак и положили начало роду человеческому, зафиксирован в книге танского автора Ли Жуна «Описание неповторимого и странного» («Ду и чжи»), Там мы читаем: «В старину, когда вселенная была только что создана, жила Нюйва с своим братом на горе Куньлунь, людей же в Поднебесной еще не было. Решили они стать мужем и женой, но устыдились. Тогда брат повел сестру на вершину Куньлуня и произнес заклинание: «Если небу угодно, чтобы мы поженились, пусть дым устремится столбом ввысь; если нет, — пусть дым рассеется». Дым поднялся столбом. Тогда сестра приблизилась к брату, сплетя из травы веер, чтобы прикрыть лицо. Так произошел и ныне существующий обычай, который предписывает невесте держать веер.

Кроме эпизода с веером, отражающего подчиненное положение женщины в более позднее времена, эта запись является весьма ценной, так как сохраняет облик древнего мифа и соответствует сказаниям о браке Фуси и Нюйва, поныне бытующим у национальных меньшинств Юго-Западного Китая. Вот одно из них.

...Вот-вот должен был разразиться ливень, туч становилось все больше, ветер крепчал, в небе грохотал гром.

Дети очень перепугались, а те, кто еще работал в поле, не спешили вернуться домой да и не очень-то беспокоились, потому что всем известно, что летом часто бывают грозы и в этом нет ничего удивительного.

В этот день один мужчина взял мох из высохшей канавы и полез чинить крытую древесной корой крышу, чтобы она не протекала. В это время двое его детей, мальчик и девочка, в возрасте немногим более десяти лет, играли на улице и смотрели, как их отец работает. Закончив работу, он позвал детей, и они вошли в дом, и в это время хлынул дождь. Отец и дети закрыли двери и окна и в маленькой теплой комнате радовались домашнему уюту. Дождь становился все сильнее, завыл ветер, раскаты грома усиливались, как будто бог грома Лэй-гун разгневался и, чтобы внушить страх людям, хотел ниспослать на них тяжелое бедствие.

Отец как будто предвидел приближение большого несчастья и поставил давно приготовленную железную клетку под карниз крыши, открыл ее, а сам, взяв в руки рогатину для охоты на тигров, бесстрашно встал около клетки.

Небо почернело от сплошных туч, грозные раскаты грома раздавались один за другим. А смелый человек, спрятавшись под карнизом, был спокоен. Вслед за вспышкой молнии и мощным ударом грома, подобным звуку обрушивающейся горы, Лэй-гун, с синим лицом, держа в руках деревянный топор, быстро спустился, взмахивая крыльями, глаза его излучали яркий свет.

Храбрец, притаившись под карнизом, увидев Лэй-гуна, мгновенно схватил рогатину и бросился на него. Зацепив за пояс, запихнул его в клетку и втащил ее в дом.

— На этот раз я поймал тебя, что ты теперь можешь сделать? — насмешливо спросил его мужчина.

Лэй-гун понуро опустил голову и ничего не ответил. Человек позвал своих детей посмотреть на плененного Лэй-гуна. Дети сначала очень испугались, при виде этого странного синеликого бога, но вскоре привыкли к нему.

На следующее утро отец отправился на рынок за ароматными палочками, намереваясь убить Лэй-гуна и приготовить из него еду. Перед уходом он наказал своим детям:

— Ни в коем случае не давайте ему пить.

Когда он ушел, Лэй-гун притворно застонал, прикинулся, что тяжело страдает, и сказал:

— Мне очень хочется пить, дайте мне чашку воды.

Мальчик, который был постарше, сказал Лэй-гуну:

— Не дам, отец не велел давать тебе воды.

— Если не можешь дать чашку, дай хоть глоток, ужасно хочется пить!

Мальчик не соглашался:

— Нет, не могу, узнает отец, будет ругать меня.

— Тогда зачерпни из котла хоть несколько капель, — настойчиво упрашивал Лэй-гун, — а то я совсем умираю от жажды!

Он закрыл глаза и разинул рот в ожидании.

Девочка, видя страдания Лэй-гуна, почувствовала в своем добром сердце жалость к нему и подумала, что, с тех пор как отец запер его в клетку, прошли уже день и ночь и за это время Лэй-гун не выпил ни капли воды.

В самом деле жаль его! И она сказала брату:

— Давай дадим ему несколько капель.

Брат подумал, что от нескольких капель ничего плохого не произойдет, и согласился. Они вышли на кухню, зачерпнули из котла немного воды и вернулись, чтобы напоить ею Лэй-гуна.

Выпив воды, Лэй-гун повеселел и с благодарностью сказал:

— Спасибо вам! Теперь выйдите ненадолго из комнаты.

Дети в страхе выбежали, и тотчас же раздался оглушительный грохот: это Лэй-гун, сломав клетку, вылетел из дома, торопливо вырвал изо рта зуб и, передав его детям, сказал:

— Возьмите его скорее, посадите в землю, и, если случится беда, вы сможете спрятаться в его плодах.

После этого снова загремел гром и Лэй-гун взлетел на небо. Дети стояли как вкопанные и смотрели ему вслед.

Через некоторое время, накупив благовоний и всего необходимого для приготовления из Лэй-гуна еды, вернулся отец. Он с удивлением увидел сломанную клетку, из которой исчез Лэй-гун. Быстро разыскав детей, расспросил их, что произошло, и понял, в чем дело. Почувствовал он, что приближается большая беда, но не стал наказывать неразумных детей, а взялся за работу — не разбирая ни дня, ни ночи, начал мастерить железную лодку, чтобы спастись от беды.

Дети же, играя, посадили в землю подаренный Лэй-гуном зуб. И странно — не успели они это сделать, как из глины появился нежный зеленый росточек. Он на глазах стал расти, и в тот же день появилась завязь, а на следующий день утром дети увидели на нем огромный плод — это была невиданная по величине тыква-горлянка. Брат и сестра вернулись домой, взяли нож и пилу, отпилили верхушку тыквы, и то, что они увидели внутри, могло бы испугать любого: внутри горлянки тесными рядами росли бесчисленные зубы,- Но дети не испугались, повырывали эти зубы и выбросили их, а сами залезли в полую тыкву, и оказалось, что места в ней как раз столько, чтобы поместиться им обоим. Они перетащили тыкву в укромное место, чтобы прятаться в ней.

На третий день, как только отец закончил мастерить железную лодку, погода внезапно резко переменилась: со всех сторон подул жестокий ветер, ливень хлынул с неба, как из перевернутого таза, на земле забурлили потоки воды, будто промчался табун диких коней. Исчезли холмы, высокие горы окружила вода; поля, сады, жилища, леса и деревья — все покрыло бескрайнее море.

— Дети! Прячьтесь скорее! — стараясь перекричать дождь и ветер, крикнул отец. — Это Лэй-гун устроил наводнение, чтобы отомстить нам!

Дети быстро забрались в тыкву-горлянку, а отец сел в свою железную лодку. Вскоре поток подхватил ее, и волны начали бросать ее то на восток, то относить на запад.

Вода все прибывала и почти достигла небосвода. Храбрец, смело управляя железной лодкой под ветром и дождем среди бушующих волн, приплыл прямо к небесным воротам. Он встал на носу лодки и начал стучать в ворота. Громкие звуки «пэн-пэн!» разнеслись по небосводу.

— Откройте скорее и впустите меня! — кричал он, громко стуча кулаками.

Дух неба испугался и приказал духу вод немедленно отогнать воды. Приказание было исполнено и через несколько мгновений дождь прекратился и ветер стих. Вода спала на тысячу чжанов, и, как и прежде, появилась суша. Когда наводнение прекратилось, смельчак вместе со своей лодкой упал с неба на землю. Железная лодка разбилась на мелкие кусочки. И бедного храбреца, вступившего в борьбу с Лэй-гуном, постигла такая же участь — он разбился насмерть.

Дети же, сидевшие в тыкве-горлянке, остались в живых. Тыква была упругой и, упав на землю, она только подпрыгнула несколько раз, но не разбилась. Брат и сестра выбрались из нее целыми и невредимыми.

Во время потопа все люди на земле погибли. В живых остались только эти двое детей. У них не было имени, а так как они спаслись в тыкве-горлянке, их назвали Фуси. Фуси — это то же, что и Паоси, т. е. тыква-горлянка. Мальчика назвали «братец-тыква», а девочку — «сестрица-тыква». Род человеческий на земле прекратился, остались лишь смелые мальчик и девочка, которые начали трудиться и зажили весело и беспечно. В те времена небо и земля не были так далеки друг от друга, а небесные ворота были всегда открыты. Брат и сестра часто, взявшись за руки, поднимались по небесной лестнице играть в небесный дворец.

Прошли годы, дети выросли и стали взрослыми. Брат надумал жениться на сестре, но та не согласилась и сказала:

— Как можно? Мы ведь с тобою родные брат и сестра!

Брат просил снова и снова, сестра не смогла ему отказать и предложила:

— Попытайся меня догнать, если догонишь, то я согласна и мы поженимся.

Она была ловкой и быстрой, и он долго гонялся за ней, но так и не смог поймать ее. Тогда в голове брата возник хитрый план: он неожиданно обежал стороной, и запыхавшаяся сестра, не ожидая этого, столкнулась с ним лицом к лицу и оказалась в его объятиях. Вскоре они стали мужем и женой.

Прошло некоторое время, и женщина родила комочек мяса. Муж и жена очень удивились, разрезали его на мелкие кусочки, завернули их и вместе со свертком стали подниматься вверх по небесной лестнице в небесный дворец, чтобы развлечься. Но на полпути неожиданно налетел порыв сильного ветра, разорвал сверток, и кусочки мяса разлетелись во все стороны. Упав на землю, они превратились в людей. Тот, который упал на листву деревьев, получил фамилию Е (Лист), упавший на дерево — фамилию Му (Дерево); по названию предмета или места, куда падал кусочек мяса, давали фамилию человеку. Так в мире вновь появились люди. Супруги Фуси возродили человеческий род, и они, в сущности, мало чем отличаются от первотворца Паньгу, а вполне возможно, что Фуси и Паньгу — один и тот же мифологический образ.

Страна Хуасюй. — След великана у Болота грома.— Лестницы на небо.— Дерево в пустоши Дугуан. — Бог дерева и одновременно божество жизни. — Гоуман, — Творения и изобретения Фуси. — Древняя легенда о добывании огня трением. — Потомки Фуси.

Рассказывают, что в сотнях тысяч ли к северо-западу от Китая находилась процветающая страна и называлась она Страной рода Хуасюй.

Эта страна была так далеко, что ни пешком, ни в повозке, ни на лодке до нее нельзя было добраться и можно было только «направляться туда в мыслях». В той стране не было ни правителей, ни вождей, люди не имели ни стремлений, ни страстей, следовали лишь своим естественным желаниям, и поэтому все жили очень долго, красиво и весело. Жители этой страны могли ходить по воде и не тонуть, проходить через огонь и не сгорать, летать по воздуху так же свободно, как и ходить по земле. Облака и туманы не мешали им видеть, раскаты грома не тревожили их слуха. Люди страны рода Хуасюй были и людьми, и божествами одновременно.

В этой райской стране жила девушка. У нее не было имени, и все ее звали Хуасюй-ши (урожденная Хуасюй). Однажды она отправилась на восток погулять к красивому, заросшему травой и деревьями огромному Озеру грома — Лэйцзэ и увидела на берегу след ног какого-то великана. Удивилась и шутки ради наступила на этот след. Ступила и тотчас почувствовала какое-то волнение. После чего она забеременела и родила мальчика, которого назвала Фуси.

Что же это за великан, оставивший свои следы на берегу Озера грома? Об этом в древних книгах ничего не сказано. Но мы знаем, что это был Лэй-шэнь — дух Болота грома, существо с человечьей головой и телом дракона. Кто же, кроме Лэй-шэня, мог оставить следы в тех местах? Кроме того, у легендарного Фуси также было «лицо человека и тело змеи» или «тело дракона и голова человека». Поэтому можно говорить о кровном родстве между Фуси и Лэй-шэнем, то есть предполагать, что Фуси в мифах и в самом деле считался сыном божества.

Фуси, будучи сыном божества и женщины из райской страны, от рождения уже был божеством. Одним из доказательств этого является то, что он мог по небесной лестнице свободно подниматься на небо и спускаться на землю. Мы уже рассказывали о том, как Фуси и его сестра поднимались на небо. Но что же это была за лестница?

В мифах говорится о лестницах в виде гор и лестницах-деревьях. Появились они сами собой. Представления древних были наивны и просты. Им казалось, что духи и бессмертные поднимались на небо и спускались вниз, «не оседлав облако и не взнуздав тучу», а шаг за шагом поднимались на небо и опускались на землю по горам и лестницам-деревьям.

Это было нелегким делом. Надо было знать, где находятся такие горы или деревья, по которым можно забраться прямо к небесному дворцу, да и надо было уметь взбираться по этим лестницам. Например, всем известно, что гора Куньлунь — Нижняя столица Небесного властителя Тянь ди, а ее высочайшая вершина доходит до небесного дворца. Однако дело обстоит не так просто. По преданию, подножие горы окружено глубокой и стремительной рекой Жошуй — Слабая вода и огненными горами, поэтому взобраться на нее чрезвычайно трудно. Подниматься по лестнице-дереву также нелегко, и в древних книгах говорится, что свободно подниматься и опускаться по небесным лестницам могли только духи, бессмертные да еще шаманы.

На небо, помимо Куньлуня, вели и другие горы. Ведь бессмертный Богао поднялся на небо по горе Чжаошань, что к востоку от горы Хуашань и реки Циншуй. А в Западной пустыне была гора Дэнбао, по которой прямо в небесный дворец поднимались шаманы, чтобы узнать волю богов и передать ее людям.

Лишь одно дерево цзяньму доходило до самого неба. Хотя деревья саньсан и сюньму, что росли за Северным морем, и дерево фусан, которое росло за Восточным морем, и дерево жому в Западной пустыне, и другие были высотой в несколько десятков или тысяч чжан или даже тысяч ли, однако в древних книгах не говорится, можно ли было по ним добраться до неба.

Дерево цзяньму росло на юго-западе на равнине Дугуан, где, считалось, находился центр неба и земли. Это было удивительное место: чего только там не росло — рис, просо, бобы, пшеница, зерна их были белые и гладкие, будто лоснящиеся от жира, А сеять их можно было в любое время — будь то зима или лето. Там пели волшебные птицы луань, кружились в танце птицы фэн, собирались самые разные птицы и звери, потому что деревья и травы зеленели в Дугуане зимой и летом, И дерево долголетия — линшоу, похожее на бамбук, чей крепкий ствол мог служить посохом старцу, там цвело прекрасными благоухающими цветами. Одним словом, это был райский сад на земле. Некоторые считают, что он находился на месте Чэнду в современной провинции Сычуань. И по географическому положению, и по описанию пейзажа это действительно несколько напоминает Сычуань.

Дерево цзяньму росло посредине сада, находившегося, как мы уже говорили, в центре неба и земли. В полдень, когда солнце освещало его вершину, от дерева не было никакой тени. Если около этого дерева громко кричали, то звуки терялись в пустое и эхо не повторяло их. Дерево цзяньму было очень странным на вид: его тонкий длинный ствол врезался прямо в облака, на нем не было ветвей и только на верхушке имелось несколько изогнутых и кривых веток наподобие каркаса зонта; корни дерева были изогнутыми и переплетались между собой. Это дерево обладало еще одной особенностью: его эластичная и прочная кора отделялась, как женский пояс или кожа желтой змеи.

По небесной лестнице — тонкому, уходящему прямо в облака стволу, — находившейся в центре неба и земли, духи разных мест поднимались на небо и спускались на землю. Фуси поднялся на небо именно по этому дереву, и вполне возможно, что он был первым, кто воспользовался этим деревом, как небесной лестницей. Одно это уже показывает его волшебную силу.

Согласно преданию, Фуси создал музыкальный инструмент сэ — гусли — и прекрасную мелодию цзябянь. У гуслей сэ первоначально было пятьдесят струн, но случилось так, что однажды Фуси попросил святую Су-нюй из пустыни вблизи Дугуана сыграть ему на этих Туслях. Ее исполнение мелодии цзябянь вызвало у него глубокую печаль, и он просил прервать музыку, однако своевольная Су-нюй его не послушалась. Тогда Фуси сломал инструмент пополам и у сэ осталось лишь двадцать пять струн, а мелодия стала менее печальной. Поэтому сэ в последующие времена имели девятнадцать, двадцать три и, самое большое, двадцать пять струн. То, что Фуси смог все же заставить столь своевольную Су-нюй играть для него, также говорит о Фуси как о действительно необычайном и удивительном персонаже китайской мифологии.

В мифах и легендах древности Фуси выступает как верховный владыка Востока. Его помощником был дух дерева по имени Гоуман. Гоуман с квадратным лицом и телом птицы, держал в руках циркуль и вместе с Фуси управлял веснами. Он носил белое одеяние и восседал на двух драконах. Рассказывают, что Гоуман, хотя был сыном владыки Запада Шаохао из рода Цзиньтянь, стал помощником Фуси — владыки Востока. Его имя было Чун, а люди называли его Гоуман, что значит «весенние травы и деревья причудливы и извилисты», и имя Гоуман стало, таким образом, символом весны и жизни. Есть предание о том, что в эпоху Чуньцю в царстве Цинь жил мудрый правитель по имени Му-гун, который умел подбирать себе умных сановников. Однажды в царстве Чу за пять бараньих шкур он выкупил некоего Боли Си и назначил его на самый высокий пост в государстве. Он был очень добр к людям. Простил, например, триста кочевников из страны Цися, которые угнали и съели его прекрасных скакунов. В благодарность за такое милосердие кочевники помогли ему разбить войско царства Цзинь и захватить в плен цзиньского правителя И У. Небесный владыка за эти добрые поступки приказал духу Гоуману продлить ему жизнь на девятнадцать лет. Этим верховным владыкой, несомненно был владыка Востока Тайхао, или Фуси.

У Фуси была прекрасная дочь по имени Фу-фэй. Переправляясь через реку Лошуй, она утонула и превратилась в духа реки Лошуй. Поэты воспели ее красоту в одах и гимнах.

Однако, пожалуй, самой большой заслугой Фуси было то, что он дал людям огонь, чтобы они могли жарить и варить мясо и избавиться от болей в животе. В известных нам древних исторических книгах не говорится определенно, кто научил людей пользоваться огнем; это приписывается и Суйженю, и Фуси, и даже Хуан-ди.

Фуси в китайской мифологии является сыном Лэй-шэня — духа грома — и одновременно верховым владыкой Востока, который ведал веснами и ростом деревьев. Какие явления возникали от ударов молнии в деревья? Нет никакого сомнения, что в результате этого начинались пожары, возникало большое пламя. Таким образом, само появление Фуси с его обязанностями духа огня очень легко отождествить с появлением огня на земле. Поэтому мы считаем, что применение огня нужно прежде всего связывать с именем Фуси, что вполне обоснованно. Открытие же способа добывания огня трением, приписываемое Суйжэню, было сделано явно позже.

О получении огня при помощи трения имеется очень интересное предание. Рассказывают, что в глубокой древности на западе обширной пустыни находилась страна Суймин. Она была расположена в таком месте, куда не достигали ни лучи солнца, ни свет луны, а так как жители этой страны не видели солнца, то они не знали ни дня, ни ночи. В этой стране росло дерево суйму. Оно было необычайно велико, с очень извилистым стволом, кривыми ветвями, свернутыми листьями и занимало огромное пространство. Как-то один мудрец отправился путешествовать и зашел очень далеко, как раз в те места, где не было ни солнца, ни луны, то есть оказался в стране Суймин. Он решил немного отдохнуть под этим причудливым и огромным деревом суйму. В стране Суймин не было солнечного света, там, как в большом лесу, казалось, царил полный мрак, но, приглядевшись внимательно, можно было убедиться, что это совсем не так. В лесу всюду зажигались прекрасные огоньки, как будто сверкали блестящие жемчужины и разнообразные драгоценные камни, освещавшие все вокруг. Люди страны Суймин круглый год, не видя солнца на небе, трудились и отдыхали, ели и спали при свете этих прекрасных огоньков.

Этот мудрец захотел узнать причину возникновения огоньков, и оказалось, что появлялись огоньки оттого, что большие птицы, напоминавшие птиц-рыболовов, с длинными когтями на лапах, черной спинкой и белым брюшком били своими короткими и твердыми клювами по стволам деревьев (по-видимому, они склевывали насекомых). Ударят клювом по дереву — вспыхнет яркий огонек. И мудрецу внезапно пришла в голову мысль, что так же можно и людям добывать огонь. Он отломил несколько веточек с дерева суйму, взял маленькую ветку и начал ею как бы сверлить большую, и действительно — вспыхнул огонек, но пламени от него не было. Мудрец стал отламывать ветки других деревьев, вновь и вновь пытаясь получить огонь. Он употреблял все больше и больше усилий, и в конце концов от вращения ветки появился сначала дымок, а затем и пламя — ветка загорелась, и был добыт настоящий огонь.

Вернувшись в свою страну, он передал людям способ добывания огня трением. Теперь люди могли добывать огонь тогда, когда он понадобится, а не ждать грозы. Отныне им не нужно было охранять костер круглый год, опасаясь, что он погаснет. И люди назвали того человека, который открыл способ добывания огня трением, именем Суй-жэнь, что значит «добывший огонь трением».

В последующие эпохи после Фуси, как нам известно, на юго-западе существовала страна Ба. Согласно преданию, от Фуси родился Сяньняо, от Сяньняо родился Чэнли, от Чэнли — Хоучжао, который и стал родоначальником народа страны Ба.

Страна Ба находилась недалеко от тех мест, где росло дерево цзяньму. А поблизости была страна рода Люху-ансинь, занимавшая территорию в триста ли в окружности. Она была отделена от страны Ба горами и реками, удалена от мирской суеты и была чистой, как обитель бессмертных. Страна Ба, судя по описаниям, почти не отличалась от нее.

Нюйва делает людей из желтой глины, — Нюйва устанавливает систему бракосочетаний. — Веселое торжество перед храмом богов во время принесения жертвы с молением о даровании детей правителю. — Борьба бога вод и бога Огня Гунгуна и Чжужуна. — Нюйва чинит небосвод.

Первое упоминание о.Нюйва имеется в «Вопросах к небу» Цюй Юаня, где говорится: «Кем был тот, кто создал самое Нюйва?» Этот вопрос очень странен, потому что если Нюйва создавала людей, то кто же создавал ее? Ван И в комментариях к Цюй Юаню, основываясь на другой легенде, обрисовывает образ Нюйва. По его словам, она имела голову человека и тело змеи. Это совпадает с изображением ее в предмогильном храме У Ляна, но он не говорит, какого пола была Нюйва. В самом раннем китайском словаре под иероглифом ва дается следующее объяснение: «Ва — женщина-дух, в древние времена сотворившая все вещи в мире», — по существу, лишь из этого объяснения мы узнаем, что Нюйва была женским божеством.

Наделена она была исключительной божественной силой и в один день могла совершить семьдесят перевоплощений.

В те времена, когда земля отделилась от неба, хотя на земле уже были горы, реки, трава и деревья и даже птицы и звери, насекомые и рыбы, на ней еще не было людей, и поэтому мир был просторен и тих. По этой земле бродил великий дух — Нюйва. В сердце своем она ощущала ужасное одиночество и понимала, что, для того чтобы оживить землю, необходимо еще что-то создать.

Как-то раз присела она на берегу пруда, взяла горсть желтой глины, смочила ее водой и, глядя на свое отражение, вылепила нечто вроде маленькой девочки. Как только она поставила ее на землю, вдруг — и сказать-то странно эта маленькая фигурка ожила, закричала «уа-уа» и радостно запрыгала. Ей дали имя Жэнь — человек.

Первый человек был маленького роста, но, согласно преданию, его создала богиня. Он отличался от летающих птиц и от четвероногих животных, да и держался он как хозяин вселенной. Нюйва была очень довольна своим творением и, продолжая это дело, вылепила из глины множество человечков обоего пола. Голые человечки, окружив Нюйва, танцевали и радостно кричали. Затем они в одиночку и группами разбежались в разные стороны.

Удивившись и успокоившись, Нюйва продолжала свою работу. Из-под ее рук на землю продолжали падать живые человечки, и, слыша вокруг себя смех окружавших ее людей, она уже не чувствовала себя столь одинокой, потому что мир был заселен ее сыновьями и дочерьми. Желая заселить всю землю этими разумными маленькими существами, Нюйва трудилась очень долго и, еще не выполнив желаемого, очень устала. В конце концов она взяла нечто вроде веревки, по-видимому, это была сорванная с горного обрыва лиана, опустила ее в топь и, когда та покрылась жидкой желтой глиной, стряхнула эту глину на землю. В местах, куда Падали кусочки глины, появились кричащие «уа-уа» и радостно прыгающие маленькие человечки.

Так она упростила свою работу — тряхнет веревкой, и сразу появляется множество живых человечков. Вскоре на земле повсюду были видны следы людей.

На земле появились люди, и, казалось бы, труд Нюйва мог этим завершиться. Однако она задумалась, что еще можно сделать, чтобы продолжался род человеческий,— ведь люди умирали, а создавать их всякий раз заново было слишком утомительно. Поэтому она, соединив мужчин и женщин, заставила их самих продолжать свой род и возложила на них обязанности по воспитанию детей. Так стал продолжаться род человеческий, и день ото дня людей становилось все больше и больше.

Нюйва установила для людей форму брака и стала самой первой свахой. Поэтому последующие поколения почитали ее как богиню сватовства и бракосочетания. Люди приносили жертвы этой богине, причем церемонии в ее честь были необычайно пышными: за городом в поле строили алтарь, воздвигали кумирню и во время праздника приносили ей в жертву свиней, быков и баранов. Из года в год во втором месяце весны юноши и девушки, собравшись вместе около кумирни, развлекались и веселились. Каждый, найдя себе по сердцу пару, мог без каких-либо обрядов свободою вступить в брак. Под открытым небом при свете звезд и луны они сооружали шалаши, ковер из зеленой травы служил им постелью, и никто не мог препятствовать их взаимоотношениям.

Это было, что называется, «соединение по воле неба». Во время этих встреч исполнялись красивые песни и танцы, посвященные богине, и молодые люди могли веселиться сколько хотели. Те, у кого не было сыновей, приходили к храму просить мужское потомство. Так Нюйва стала не только богиней бракосочетания, но и богиней, дарующей детей.

В каждом царстве подобные жертвоприношения совершались в разных местах, то в горах или лесах, как, например, в тутовом лесу — Санлинь в царстве Сун, или на озерах и реках, например на озере Юньмэн в царстве Чу, и т. д., одним словом, в какой-либо красивой местности. На алтаре обыкновенно вертикально, стоял камень, к которому люди относились с чрезвычайным почтением. Значение этого символа связано с широко распространенным в древние времена фаллическим культом.

После того как Нюйва создала род человеческий и установила систему брачных отношений между людьми, она в течение многих лет жила в полной безмятежности. Неожиданно дух воды Гунгун и дух огня Чжужун неизвестно из-за чего подрались и нарушили счастливую и спокойную жизнь людей.

Гунгун слыл на небе злым духом, имел человеческое лицо и тело змеи, на голове его росли красные волосы, он был невежественный и злой. Его помощник по имени Сян-лю имел девять голов с человеческими лицами и синее змеиное тело, был жесток и жаден. У Гунгуна был еще сподвижник по имени Фую, помогавший ему творить зло. Неизвестно, как выглядел Фую при жизни, а после смерти он, превратившись в бурого медведя, прибежал в дом цзиньского правителя Пин-гуна, лег за пологом и, внимательно подсматривая оттуда, в конце концов так напугал хозяина, что тот заболел.

У Гунгуна имелся еще сын без имени, который был не лучше других. Этот сын умер в день зимнего солнцестояния, превратившись после смерти в злого беса, напускавшего на людей наваждения. Этот бес ничего не боялся, кроме красных бобов. Умные люди знали это и, чтобы избежать его наваждений, каждый год в день зимнего солнцестояния варили из бобов похлебку. Увидев эту еду, он немедленно убегал.

Из всего окружения Гунгуна только его сын Сю был хорошим. Нрав у него был мягкий, он не имел никаких пороков, любил бродить и любоваться знаменитыми горами и реками, и везде, куда можно было добраться в повозке, на лодке или пешком, виднелись следы его беззаботных и веселых путешествий.

Люди с благодарностью относились к нему и после его смерти почитали как бога путешествий. В древние времена люди всякий раз, отправляясь в путь, приносили ему жертву, выставляли вино и угощение, чтобы испросить у него безопасности и благополучного пути отъезжающему, и этот образ назывался цзудао или цзуцзянь — проводы. Во время борьбы Гунгуна и Чжужуна, надо полагать, Сю находился в дальнем странствии и не принимал в ней участия. Но и без него силы у Гунгуна были очень велики, так как вместе с ним бились девятиглавый Сянлю с телом змеи, превратившийся после смерти в медведя Фую, а также тот самый сын-бес, который боялся красных бобов. Однако в древних книгах имеются лишь краткие записи об этом событии и неизвестны подробности битвы. Известно лишь, что эта битва была чрезвычайно жестокой и с неба она перешла на землю. Стихии воды и огня по сущности своей несовместимы, поэтому нет ничего удивительного в том, что Гунгун — дух воды, как говорится в одной из легенд,— сын Чжужуна, обычно восседавшего на колеснице из облаков, запряженной двумя драконами, в конце концов начал битву со своим отцом — духом огня Чжужуном.

Гунгун и его помощники сели на огромный плот и, вздымая высочайшие волны, поплыли по реке, чтобы напасть на Чжужуна. Все водяные существа большой реки, видимо, служили ему боевыми конями. Дух огня, не сдержав гнева, направил на них всепожирающее пламя и изрядно опалил полководца и его воинов. В конечном счете добро победило зло — дух огня, выразитель светлого начала, победил, а зловредный и воинственный дух воды, олицетворение мрака, потерпел поражение.

Для воинства духа воды, потерпевшего поражение, обстоятельства сложились весьма печально. Нетерпеливый Фую не переводя дыхания бежал до самой реки Хуайшуй, сын-бес, который боялся красных бобов, по-видимому, сразу же после поражения испустил дух, девятиглавый Сянлю остался жив, но, исполненный стыда, бежал в северную часть гор Куньлунь и там поселился, прячась от людей. Гунгун, видя, что из его затеи ничего не получилось, пал духом, от обиды решил покончить с собою и стал биться головой о гору Бучжоу, что находится на западе, но остался жив и, придя в себя, отправился к великому Юю, чтобы помешать ему усмирить потоп. Когда он ударил головой о гору, земля и небо изменили свою первоначальную форму и миру стало угрожать великое бедствие.

Прежде гора Бучжоу служила опорой, на которой покоилось небо, а от удара бога воды Гунгуна она сломалась и одна из сторон земли разрушилась, часть небосвода отвалилась и на небе возникли большие зияющие проемы, а на земле — черные и глубокие провалы.

Во время этих потрясений горные леса охватил огромный жестокий пожар, воды, хлынувшие из-под земли, затопили сушу, и земля превратилась в сплошной океан, волны которого вздымались до неба. Люди не могли спастись от настигавшей их воды, а им еще угрожала гибель от различных хищных животных и птиц, которых потоп выгнал из лесов в горы. Это был настоящий ад.

Нюйва, видя, как страдают ее дети, очень опечалилась. Не зная, как наказать злого зачинщика, которому не суждено было умереть, она принялась за тяжелый труд по починке неба. Работа ей предстояла большая и трудная. Но ради счастья людей Нюйва, горячо любившая своих детей, не испугалась трудностей и смело взялась за дело.

Прежде всего она собрала множество камней пяти различных цветов, расплавила их на огне в жидкую массу и ею заделала отверстие в небе. Посмотришь внимательно — вроде бы есть некоторая разница в расцветке неба, однако издали их цвет не отличается от цвета неба.

Для того чтобы впредь не опасаться обвала, Нюйва убила огромную черепаху, отрубила у , нее четыре ноги, которые поставила вертикально у четырех сторон земли как подпорки, поддерживающие небосвод наподобие шатра. Эти подпорки были очень прочные, и поэтому можно было не опасаться, что небо вновь рухнет. Позднее она поймала на Центральной равнине черного дракона, долгое время творившего зло, и убила его. Она изгнала злых и хищных зверей и птиц, пугавших людей. Потом сожгла тростник, сгребла пепел в кучи и преградила дорогу потопу. Великая Нюйва избавила своих детей от бедствий и спасла их от полной гибели.

ЛАО-ЦЗЫ. ТРАКТАТ О ПУТИ И ПОТЕНЦИИ (Дао-до цзин)

Перевод Б. Б. Виноградского Первая часть

ПУТЬ.

ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Постоянный Путь составляется из возможности выбора

Пути и невозможности выбора Пути [1] .

Постоянное имя составляется из возможности выбора имени и невозможности выбора имени.

Отсутствием именуется начальное действие Неба-Земли.

Наличием именуется рождение-материнство мириад сущностей.

Причинность:

Стремление к постоянному отсутствию осуществляется созерцанием тончайшей тайны.

Стремление к постоянному наличию осуществляет созерцание его внешнего проявления.

Эта пара представляет собой общность исхода при различии наименования.

Если определить вместе, то это будет непостижимая тайна.

Пытаясь проникнуть в эту тайну, придешь только к тайне.

Это врата для появления множества тончайших начал.

ВТОРОЙ ЧЖАН

В поднебесной всегда, узнав о красоте, начинают осуществлять красивое.

И вот — уже безобразное.

Всегда, узнав о совершенствовании, начинают осуществлять совершенствование.

И вот — уже не-совершенствование.

Причинность:

В контакте наличия и отсутствия происходит рождение.

В контакте трудного и легкого происходит становление-завершение.

В контакте длинного и короткого появляется форма.

В контакте высокого и низкого происходит потеря равновесия.

В контакте звука и голоса осуществляется согласие.

В контакте переднего и заднего появляется следование. Это дает:

Человек мудрости пребывает в осуществлении отсутствия.

Таково его дело.

Совершает действия без пояснений словами.

Таково его учение.

Ведь мириады сущностей совершают работы, а нет оформления в словах.

Происходит рождение, а нет обладания.

В осуществлении нет отождествления.

При успешном завершении нет пребывания в этом.

А коли нет пребывания в этом, то нет и исчезновения.

ТРЕТИЙ ЧЖАН

Если не восхвалять умелость, тогда народ не соперничает.

Если не придавать ценности трудно достающимся товарам,

тогда в народе не будет воровства.

Если не смотреть на то, что может вызвать стремление, тогда в сердце-сознании народа не будет смуты.

Это дает:

Человек мудрости, упорядочивая —

Поддерживает состояние пустоты [2] в своем сердце-сознании.

Поддерживает ощущение полноты в своем животе [3] .

Делает слабыми свои волеустремления.

Делает сильными свои кости.

Постоянство позволяет народу пребывать в отсутствии знания и отсутствии стремления.

Это приводит к тому, что даже знающий не осмеливается осуществлять-действовать.

Когда осуществляется осуществление отсутствия, тогда отсутствует беспорядок.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

В срединной пульсации происходит функционирование Пути.

Невозможно, чтобы случилось заполнение.

В бездонности своей он

Будто бы прародитель мириад сущностей.

Затупляет их остроту.

Разрубает их путы.

Смягчает их сияние.

Объединяет их прах.

В прозрачности своей он —

Будто бы возможность существования.

Сущность моя не знает, чье это порождение.

Предшествует первопредку всех образов.

ПЯТЫЙ ЧЖАН

Небо-Земля не вступают в контакт [4] .

Из мириад сущностей они делают соломенную собаку.

Человек мудрости не вступает в контакт.

Из ста родов он делает соломенную собаку [5] .

Пространство Неба-Земли можно уподобить кузнечным мехам.

При опустошении не истощаются.

Приводишь в движение, а выходит еще больше.

Избыточность в речах источает возможности чисел.

Лучше всего удержать срединность.

ШЕСТОЙ ЧЖАН

Если движется дух по долинам, то нет смерти.

Это определяется:

Мистическая женственность. [6]

Врата, ведущие в мистическую женственность,—

это определяется:

Корень Неба-Земли.

В движении — ниточкой тонкой, на грани существования.

Применяя, никогда не натягивай.

СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Небо длит.

Земля продолжает. [7]

Небо-земля потому и способны длить и продолжать, что живут не сами по себе.

Причинность:

Способны длить жизнь. [8]

Это дает:

Человек мудрости помещает свою личность позади, а его личность оказывается впереди.

Он отстраняется от своей личности, а личность сохраняется. [9]

Именно чрез отсутствие личных устремлений он способен осуществлять свои личные устремления.

ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Продвижение к совершенству подобно воде.

Вода в своем совершенстве приносит пользу мириадам сущностей, не соперничая при этом.

Она находится в местах, которые неприятны множеству людей.

Причинность:

Она близка Пути.

Пребывание совершенствуется землей.

Сердце-сознание совершенствуется бездонностью.

Сопричастность совершенствуется контактностью.

Речь совершенствуется верой.

Управление совершенствуется порядком.

Ситуация-дело совершенствуется энергией-возможностью.

Движение совершенствуется временем.

И если только не соперничаешь, тогда — отсутствие просчетов.

ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Удерживает и заполняет его. А лучше бы прекратить это.

Куют и заостряют его.

Не смогут охранить долго.

Золото и драгоценности заполнили залы.

Никто не сумеет уберечь.

Если в богатстве и знатности загордился, сам себе создаешь проблемы на будущее.

Приходит успех — личность отступает.

Таков Путь Неба.

ДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Практикуя осознание единости духовного и физического начал, [10]

способен ли пребывать в состоянии отсутствия рассеяния? [11]

Концентрируя дыхание-ци, устремляясь к мягкости, способен ли быть в состоянии младенца?

Совершенствуя и очищая мистическое видение, способен ли быть в состоянии отсутствия изъянов?

В любви к народу и управлении государством, способен ли пребывать в состоянии отсутствия знаний?

Когда открываются и закрываются Небесные врата [12] , способен ли быть в состоянии отсутствия иньской асимметрии? [13]

Стремясь к полному постижению четырех пределов, [14]

способен ли пребывать в состоянии отсутствия осуществления?

Порождают и накапливают.

Порождая, не вступай в отношения обладания.

Осуществляя, не отождествляйся.

Возрастая, не главенствуй.

Это определяется:

Мистическая Потенция.

ОДИННАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Тридцать спиц сходятся в одной ступице.

Наличие в ней отсутствия делает возможным функциональное применение повозки.

Придают форму глине, изготовляя утварь.

Наличие в ней отсутствия делает возможным функциональное применение утвари.

Прорубают двери и окна, делая комнату.

Наличие в ней отсутствия делает возможным функциональное применение комнаты.

Причинность:

Наличие — посредством этого осуществляют использование плодов.

Отсутствие — посредством этого осуществляют функциональное применение.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Как раз из-за пяти цветов человеческие глаза и слепнут.

Как раз из-за пяти звуков человеческие уши и глохнут.

Как раз из-за пяти вкусов рот человеческий и теряет способность восприятия вкусовых ощущений.

Как раз из-за азарта гонок и пыла охоты в человеческом сердце и возникает безумие.

Как раз из-за трудно достающихся товаров и возникают помехи в движении человека.

Это дает:

Человек мудрости осуществляет внутренними органами, [15]

не осуществляет глазами.

Причинность:

Отбрасывает то, берет это.

ТРИНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

И к почестям, и к позору относись как к тревожному предупреждению.

Цени большую беду как собственное тело.

Что значит: и к почестям, и к позору относиться как к тревожному предупреждению?

Почести соответствуют движению вверх.

Позор соответствует движению вниз.

Обретению их сопутствует тревога.

Потере их сопутствует тревога.

Это определяется:

И к почестям, и к позору относись как к тревожному предупреждению.

Что значит: ценить большую беду как собственное тело?

Потому для твоей сущности может быть большая беда, что сущность осуществляет наличие тела.

И если бы у сущности отсутствовало тело, то откуда бы взялась беда?

Причинность:

Когда через придавание большого значения собственному телу осуществляешь действия в Поднебесной, тогда можно доверить Поднебесную.

Когда через любовь к своему телу осуществляешь действия в Поднебесной, тогда можно поручить Поднебесную.

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Смотришь на него, не видя.

Имя назови: «Рассеянное».

Слушаешь его, не слыша.

Имя назови: «Разреженное».

Ухватываешь его, не удерживая.

Имя назови: «Тончайшее».

Эту троицу нельзя определить, задавая вопросы.

Причинность:

Смешиваясь, осуществляют единое.

При движении вверх оно не светлое.

При движении вниз оно не темное.

Как ускользающая нить.

Нельзя его определить именем.

Повторяется возвращение в состояние отсутствия вещей.

Это определяется:

Трепетное и мерцающее.

Движется ему навстречу, не видя его главы.

Следуешь за ним, не видя его спины.

Путь древности применяй для контроля наличия данного момента.

Будь способен знать начало древности.

Это определяют:

Путеводная нить.

ПЯТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Воин, осуществляющий совершенствование, в древности находился в состоянии мистического проникновения в мельчайшее и тончайшее, в глубинах, не поддающихся познанию.

Поскольку это не поддается познанию, то постараемся описать через образы.

В бдительности —

будто зимой переходишь поток.

В уподоблении —

будто боишься соседей с четырех сторон.

В строгости будто гость.

В распространении — будто тончайший лед.

В искренности —

будто необработанный кусок дерева. [16]

В широте восприимчивости — будто долина.

В непроницаемости — будто мутная вода.

Кто способен, будучи мутным, стать неподвижным, посредством покоя постепенно очистится.

Кто способен, будучи тихим, постепенно переходить к движению, будет плавно жить.

Сохраняя этот Путь, не стремись к наполнению.

Если только не наполняешь, тогда будешь способен ветшать, не становясь новым. [17]

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Стремись к пределу пустоты.

Старайся удерживать состояние покоя.

Мириады сущностей действуют одномоментно.

Моя сущность — для того, чтобы созерцать возвращение.

Ведь сущностей беспорядочно много, а каждая возвращается, приходя к своему корню.

Приход к корню выражается покоем.

Покой выражается возвращением судьбы.

Возвращение судьбы выражается постоянством.

Знание постоянства выражается просветлением.

Не зная постоянства, суетишься, создавая неудачи.

Осознание постоянства делает восприимчивым.

Восприимчивость ведет к способности быть справедливым. [18]

Если справедлив, то можешь быть правителем.

Будучи правителем, сообщаешься с Небом.

Сообщаясь с Небом, приходишь к Пути.

Двигаясь по Пути, способен бесконечно длить.

Тело исчезнет, но не погибнешь.

СЕМНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Самый высший [19]

вниз лишь осознают его существование.

его любят и восхваляют.

Следующий — относятся со страхом.

относятся с презрением.

Если в тебе недостаточно веры, то быте не верит тебе.

Будь осторожным и цени свои слова.

Успехи достигаются, дела совершаются.

Представители ста родов всегда считают, что я в состоянии самопроизвольной естественности.

ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Исчезает великий Путь — появляется контактность и осознание.

Уходят мудрые и знающие — появляется большая искусственность.

Нет гармонии в шести родственных связях появляются сыновья почтительность и братская любовь.

Смута и хаос в государстве и семьях — появляются верные слуги.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Избавьтесь от мудрости, отбросьте звания.

Народ выгадает во сто крат.

Избавьтесь от контактности, отбросьте осознание-долг.

Народ вернется к сыновьей почтительности и братской любви.

Избавьтесь от умений, откажитесь от выгоды.

Больше не будет воров и разбойников..

Этой триады недостаточно, чтобы создать текст.

Причинность:

Можно свести к следующим установкам: проявляй простоту некрашеного холста.

Содержи в себе безыскусность необделанного куска дерева.

Уменьшай корысть.

Ограничивай желания.

ДВАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Прекратите учиться, и тогда не будет беспокойства.

Как далеко отстоят друг от друга почтительность и пренебрежение?

Как далеко отстоят друг от Друга добро и зло?

Если человека боятся, то и он не может не бояться.

Безграничное — это то, что еще не имеет центра.

Человек толпы радуется наслаждениям, как будто празднует жертвоприношение тай-лао [20] , как будто взбирается на башню весной.

Я — один.

Прозрачно-безвкусен — нет еще никаких проявлений.

Подобен ребенку, который еще не начал и улыбаться.

Утомленно скитаюсь,

будто некуда мне вернуться.

У человека толпы — всегда есть избыток.

А я — один, как будто утратил.

Я — глупость в человеческом сердце.

Непроницаемость тьмы.

Обычные люди всматриваются-внимают.

Я — один.

Сумрачно-мрачный.

Обычные люди всматриваются-внимают

Я — один.

Скучный и хмурый.

Бесформенность — это напоминание о море.

Ветра круговорот — это напоминание об отсутствии остановки.

У человека толпы всегда есть мотивы.

Лишь я — один, тупой и грубый.

Я — один.

Отличаюсь от человека

И питаю в первую очередь то, что меня порождает.

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Всеобъемлющий характер Потенции пространства определяется лишь тем, что вытекает из Пути.

Путь реализуется в вещах лишь как мерцание, лишь как трепетание.

Вот трепетание, вот мерцание.

А в сердцевине — наличие образа.

Вот трепетание, вот мерцание.

А в сердцевине — наличие вещи.

Вот мрак, вот тьма.

А в сердцевине — наличие семени. [21]

Его семя является совершенно сущим.

А в сердцевине — наличие веры.

С древности до современности имя его не исчезает.

Тем самым он проявляется как прародитель множеств.

Откуда же известно сущности моей, что таковым является прародитель множеств?

Через это.

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ЧЖАН

От ущербности проходят к целости.

От кривды приходят к правде.

От пустоты приходят к наполненности.

От ветхости приходят к новому.

От уменьшения происходит обретение.

От умножения происходят сомнения.

Это дает:

Человек мудрости, охватывая единое, становится моделью Поднебесной.

Не выставляет себя, потому ясен.

Не утверждает себя, потому четок.

Не гордится собой, потому имеет заслуги.

Не превозносит себя, потому существует долго.

И именно потому, что не соперничает, потому никто в Поднебесной не способен вступить с ним в соотношения соперничества.

Разве древнее высказывание: «От ущербности приходят к целостности» — это пустые слова?

Ведь все сходится в том, кто обладает действительной целостью.

ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Разреженность [22] в словах — это самопроизвольная естественность. [23]

Ураганный ветер не длится все утро.

Проливной дождь не идет до конца дня.

Кто осуществляет это?

Небо-Земля.

Даже Небо-Земля не способны сделать их долгими.

Что уж тут сравнивать с человеком?

Причинность:

Если в ситуациях действуешь, исходя из Пути, тогда отождествляешься с Путем.

Если действуешь, исходя из потери, тогда отождествляешься с потерей.

Когда отождествляешься с Путем, тогда и Путь радуется, обретя тебя.

Когда отождествляешься с Потенцией, тогда и Потенция радуется, обретя тебя.

Когда отождествляешься с потерей, тогда и потеря радуется, обретя тебя.

Если в тебе недостаточно веры, то бытие не верит в тебя.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

На цыпочках не простоишь.

Широко расставив ноги, не пойдешь.

Выставляя себя, не будешь ясен.

Утверждая себя, не будешь четок.

Гордясь собой, не будешь иметь заслуги.

Превознося себя, не сможешь просуществовать долго.

В пространстве Пути это называется избытком в пище и лишними движениями.

Всем сущностям от этого только зло.

Причинность:

При наличии Пути не застаиваются.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Вещь в наличии формируется из бесформенного завихрения. [24]

Рождается прежде Неба-Земли.

В беззвучности, в безмятежности.

Стоит независимо [25] , не изменяясь. [26]

Движется в циклах, не погибая.

Так можно осуществлять порождающее начало в Поднебесной.

Сущность моя не знает этому имени.

Обозначим его знаком «Путь».

Стараясь подобрать ему имя, определим его как «великое».

Великое определим как преходящее.

Преходящее определим как далекое.

Далекое определим как обратное.

Причинность:

Путь — великий.

Небо — великое.

Земля — великая.

Человек — тоже великий.

Средь сфер есть четыре «великих», а человек из них занимает первое место.

Для человека образец — Земля.

Для Земли образец — Небо.

Для Неба образец — Путь.

Для Пути образец — самопроизвольная естественность. [27]

ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Тяжелое является корнем легкого.

Покой является владыкой подвижности.

Это дает:

Человек мудрости в движении до конца дней не забывает о связи легкого и тяжелого.

Хотя есть шикарные перспективы, живет спокойно, минуя их все.

Отчего же хозяин десяти тысяч колесниц считает, что для тела его Поднебесная легка? [28]

Легкость ведет к потере основы.

Подвижность ведет к потере владыки.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Совершенствование в движениях — в отсутствии колеи и следа.

Совершенствование в речи—в отсутствии заминок и оговорок.

Совершенствование в числах — в отсутствии бирок и фишек.

Совершенствование в запорах — в отсутствие замка и щеколды, а открыть не смогут.

Это дает:

Человек мудрости постоянно совершенствуется, помогая людям, поэтому не отвергает людей.

Постоянно совершенствуется, помогая вещам, поэтому не отвергает вещи.

Это определяется:

Преемственность ясности.

Причинность:

Совершенствующийся человек является наставником для несовершенствующегося человека.

Если не чтят своих наставников и не любят свои средства, то даже обладая знаниями, пребывают в великом заблуждении.

Это определяется:

Сущностная тайна.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Осознавая свою мужскую асимметрию, удерживай свою женскую асимметрию [29] , —

и станешь руслом ручья для нисхождения Небес. [30]

Став руслом ручья для происхождения Небес, не будешь терять связь с Потенцией постоянства; вернувшись, придешь в состояние ребенка.

Осознавая белое в себе, руководствуйся черным в себе, —

станешь моделью для происхождения Небес.

Став моделью для нисхождения Небес, не допустишь чрезмерности в Потенции постоянства;

вернувшись, придешь в состояния Отсутствия пределов. [31]

Осознавая благородное в себе, руководствуйся низким в себе,—

и станешь долиной для нисхождения Небес.

Если станешь долиной для нисхождения Небес, тогда потенции постоянства будет достаточно.

Вернувшись, придешь в состояние необделанного куска дерева.

В результате воздействия на целостную простоту дерева получается утварь.

Применяя это, человек мудрости становится властителем функций.

В большем порядке нет разделения.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Если заранее стремишься взять себе Поднебесную и осуществляешь это, то для сущности моей очевидно, что не обретя, прекратишь.

Поднебесная — божественная утварь. [32]

Нельзя осуществлять.

Нельзя удерживать.

Кто осуществляет — потерпит поражение.

Кто удерживает — потеряет ее.

Причинность:

Для вещей существует чередование — движения и следования, вдоха и выдоха, усиления и ослабления, возвышения и падения.

Это дает:

Человек мудрости отвергает крайность, излишество, полноту.

ТРИДЦАТЫЙ ЧЖАН

Если с мотивацией Пути помогаешь правителю людей, то не будешь посредством оружия усиливать Поднебесную.

В таких делах сильно воздаяние.

Там, где стоят войска, вырастают колючки и тернии.

За большими ратями следуют годы неудач и бедствий.

Наилучшее — добившись успеха, устраниться.

Не старайся через это получить силу.

В успехе не гордись.

В успехе не хвастай.

В успехе не возносись.

В успехе оказывайся против своей воли.

В успехе не будь сильным.

Сущность, достигнув пика силы, начинает стареть.

Это определяется,

Не Путь.

Если не Путь, то устраняйся пораньше.

ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Даже самое хорошее оружие — это инструмент, который не предвещает блага.

Любая вещь может пострадать от него.

Причинность:

При наличии Пути, его не применяют.

Правитель-мудрец, пребывая в мире, ценит левое;

применяя оружие, ценит правое. [33]

Оружие — это инструмент, который не предвещает блага.

Это инструмент — который не для правителя-мудреца.

Лишь против своей воли применяют его.

Высшее осуществляется безмятежностью и бесстрастностью.

Побеждая, не восторгаются.

Если восторгаешься, значит радуешься гибели людей.

А ведь тот, кто радуется гибели людей, не сможет добиться, что устремления Поднебесной сошлись в нем.

В счастливых делах возвышают правое.

Заместитель командующего располагается слева.

Главнокомандующий располагается справа.

Говорят, что так располагаются для траурного ритуала.

При гибели множества людей следует в печали и горести оплакивать их.

После победы в битве следует устраивать траурные ритуалы.

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ ЧЖАН

Постоянство Пути — в отсутствии имени.

Первозданную целостность [34] даже и в малом никто в Поднебесной не может заставить служить себе.

Удельные князья и правители, если способны руководствоваться этим, тогда мириады сущностей сами стремятся следовать их воле.

Образуется контакт меж Небом и Землей, в результате чего выпадают медовые росы.

Начало систематизации — это наличие имен.

Имя и есть приближение к наличию.

И здесь нужно уметь вовремя останавливаться.

Умеешь останавливаться — тем самым не подвергаешься опасности.

Чтобы образно определить Путь в пространстве Поднебесной, уподобим его потокам в долинах, стремящимся в пространство рек и морей.

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Осознающий людей — познает.

Осознающий себя — просветляется.

Побеждающий людей - обладает силой.

Побеждающий себя становится сильным.

Осознающий достаток — богат.

Движение сильного — это наличие волеустремлений.

Не терять, свою позицию — это способность длить.

Умирая, не исчезать — это долгожительство.

ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

В разливе великого Пути можно быть и слева, и справа.

Мириады сущностей, отождествляясь с этим, рождаются-живут, не облекаясь при этом в слова.

Успех дела — не в прославлении наличия.

Одевай и вскармливай мириады сущностей,

но не осуществляй роль хозяина.

Устремляясь к постоянству отсутствия, можешь прославиться в малом.

Мириады сущностей приходят, но не осуществляют роль хозяина.

Можешь прославиться в великом.

Так как до конца не возвеличиваешь себя в осуществлении,

Причинность:

можешь реализовать свое великое.

ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Держи великий образ.

Тогда Поднебесная уходит, а уходя, не вредит.

В этом великий мир и покой.

Музыка и яства задерживают мимолётного гостя.

На Пути то, что выходит изо рта, становится пресным — в нем отсутствует вкус.

Смотреть на него недостаточно, чтобы увидеть.

Слушать его недостаточно, чтобы услышать. Использовать его недостаточно, чтобы исчерпать.

ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Стремишься сжать — необходимо сильно растянуть.

Стремишься ослабить — необходимо сильно укрепить.

Стремишься разрушить — необходимо сильно возвысить.

Стремишься завладеть — необходимо сильно дать.

Это определяется:

Просветление в тончайшем.

Мягкое и слабое побеждает твердое и сильное.

Рыбу нельзя вытаскивать из пучины.

Функциональные инструменты управления обществом нельзя показывать народу.

ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Постоянство Пути — в отсутствии осуществления.

В результате отсутствует не осуществленное.

Если удельные князья и правители способны придерживаться этого, тогда мириады сущностей сами стремятся к преобразованиям.

Если в преобразованиях желают действовать, то сущность моя удержит их посредством первозданной целостности отсутствием имен.

Состояние первозданной целостности отсутствия имен также ориентирует на отсутствие стремлений.

Когда состояние отсутствия стремлений осуществляется посредством покоя, тогда выправление Поднебесной будет происходить само собой.

Вторая часть

ПОТЕНЦИЯ.

ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Направляя вверх Потенцию, отрицаешь Потенцию.

Это дает:

Наличие Потенции.

Направляя вниз Потенцию, не утрачиваешь Потенцию.

Это дает:

Отсутствие Потенции.

Направляя вверх Потенцию, осуществляют отсутствие.

При этом отсутствует не осуществленное.

Направляя вниз Потенцию, осуществляют ее при наличии мотивов осуществления.

Направляя вверх контактность, осуществляют ее при отсутствия мотивов осуществления.

Направляя вверх осознание, осуществляют его при наличии мотивов осуществления.

Направляя вверх ритуал, осуществляют его, но никто ему не соответствует.

Тогда усердствуют в сохранении его.

Причинность:

Утрачивают Путь, и следует Потенция.

Утрачивают Потенцию, и следует контактность.

Утрачивают контактность, и следует осознание.

Утрачивают осознание, и следует ритуал.

Ведь ритуал — это ослабление чести и веры, он является началом смуты.

Предварительное знание — это цветы на Пути, которые порождают глупость.

Это дает:

Великий муж основывается на том, что является мощным, и не пребывает в том, что ослаблено.

Основывается на том, что является плодами, и не пребывает в том, что является цветами.

Причинность:

Отбрасывает то, берет это.

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Изначально так обретают единство:

Небо обретает единство способностью чистоты.

Земля обретает единство способностью покоя.

Дух [35] обретает единство способностью божественной тайны.

Долина обретает единство способностью наполнения.

Мириады сущностей обретают единство способностью жить.

Удельные князья и правители обретают единство способностью осуществлять исправление Поднебесной.

Это и приводит их к единству.

Если у Неба отсутствует способность чистоты, может и расколоться.

Если у Земли отсутствует способность покоя, может прийти в движение.

Если у духа отсутствует способность божественной тайны,

может и иссякнуть.

Если у долины отсутствует способность наполнения, может и истощиться.

Если у мириад сущностей отсутствует способность жить, могут и исчезнуть.

Если у удельных князей и правителей отсутствует способность к исправлению посредством почитания высокого,

могут и рухнуть.

Причинность:

Основой для благородного является подлое.

Опорой для высокого является низкое.

Это дает:

Удельные князья и правители называют себя сирыми, вдовыми, неприкаянными.

Разве это не потому, что подлое является основой?

Разве нет?

Причинность:

В частом выражении восхваления — отсутствие восхваления.

Не стремись к блеску драгоценного камня, будь заурядным, как простой булыжник.

СОРОКОВОЙ ЧЖАН

От обратного — таково движение Пути.

От слабости — таково применение Пути.

В Поднебесной мириады сущностей рождаются в наличии.

Наличие рождается в отсутствии.

СОРОК ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Высший воин, внимая Пути, усердно движется по нему.

Средний воин, внимая Пути, то хранит, то утрачивает.

Низший воин, внимая Пути, громко смеется над ним.

Если не будет смеяться, не сможет осуществлять Путь. [36]

Причинность:

Об этом говорится в устойчивых выражениях.

Просветление Пути отражается в тьме.

Продвижение по Пути отражается в отступлении.

Равномерность Пути отражается в изъянах.

Ориентацию вверх Потенции отражает долина.

Великая белизна отражается в сраме.

Обширная Потенция отражается в недостаточности.

Напряженность Потенции отражается в халатности. Простейшая истина отражается в текучести.

В большом квадрате — отсутствие углов.

Для большого инструмента — позднее завершение.

В большом звуке — разреженность голоса.

Большой образ — отсутствие формы.

Путь сокрыт в отсутствии имени.

Ведь только на Пути, совершенствуясь в зачине, еще и завершают.

СОРОК ВТОРОЙ ЧЖАН

Путь рождает один.

Один рождает два.

Два рождает три.

Три рождает мириады сущностей.

Для мириад сущностей то, что давит на спину, — Инь, а что обнимает спереди, — Ян.

Через срединность дыхания-ци осуществляют гармонию.

Люди в первую очередь не любят быть сирыми, вдовыми, неприкаянными, а правители и удельные князья так и называют себя.

Причинность:

Для сущности и убыль может обернуться прибылью.

А может и прибыль обернуться убылью.

Чему люди учат, тому учу и я. [37]

Коль сильный хребет [38] , то умрешь, так и не обретя.

Сущность моя — это и делает родителем своего учения.

СОРОК ТРЕТИЙ ЧЖАН

Предельно мягкое в Поднебесной опережает в гонке предельно твердое в Поднебесной.

Отсутствие наличия проникает в пространство отсутствия.

Сущность моя посредством этого знает наличие прибыли-пользы в осуществлении отсутствия.

Учение, не выраженное в словах, прибыль-польза от не-осуществления,— в Поднебесной редко [39] достигают этого.

СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Что роднее, имя или тело?

Чего больше, тела или предметов?

Что больнее, обретение или потеря?

Вот причинность:

От сильной любви будут большие утраты.

Коль много накопишь, то много исчезнет.

Зная достаточность, не посрамишься.

Умея останавливаться, не погибнешь.

Сможешь тем самым тянуть и длить. [40]

СОРОК ПЯТЫЙ ЧЖАН

Великая завершенность отражает изъяны.

В своем применении неразрушима.

Великая полнота отражает срединность.

В своем применении неистощима.

Великая прямота отражает кривизну.

Великая смекалка отражает глупость.

Великое красноречие отражает бормотанье.

Подвижность побеждает холод.

Покой побеждает жар.

Чистота и покой осуществляют исправление Нисхождения Небес. [41]

СОРОК ШЕСТОЙ ЧЖАН

При наличии Пути в Поднебесной и скаковых жеребцов отправляют для унавоживания полей.

При отсутствии Пути в Поднебесной и кобылы, обряженные в боевую упряжь, живут в предместьях.

Нет большего преступления, чем попустительствовать стремлениям.

Нет большей беды, чем неосознание достаточности.

Нет большей проблемы, чем стремление обрести.

Причинность:

Осознание достаточности достаточного — это постоянная достаточность.

СОРОК СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Не выходя в двери, осознаешь Нисхождение Небес.

Не выглядывая в окна, видишь небесный Путь.

Чем дальше ты выходишь, тем меньше ты осознаешь.

Это дает:

Человек мудрости не движется, а осознает.

Не видит, а именует. [42]

Не осуществляет, а совершает.

СОРОК ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Осуществляя учение, ежедневно прибавляют.

Осуществляя Путь, ежедневно убавляют.

Убавляя еще и от убавления, достигают отсутствия осуществления.

В отсутствии осуществления отсутствует не-осуществленное.

Овладевая нисхождением Небес, будь постоянно в отсутствии ситуаций.

Когда же возникает состояние наличия ситуаций, этого недостаточно для овладевания нисхождением Небес.

СОРОК ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

В сердце-сознании человека мудрости — постоянство отсутствия.

Способен осуществлять сердцем-сознанием сердца-сознания ста родов. [43]

С совершенствующимися сущность моя тоже совершенствуется.

С несовершенствующимися сущность моя тоже совершенствуется.

Это Потенция совершенствования.

С верующими сущность моя верует.

С неверующими сущность моя тоже верует.

Это Потенция веры.

Человек мудрости в пространстве нисхождения Небес

воспринимает впитывает, осуществляя нисхождение Небес в завихрение своего-сознания.

Сто родов всегда направляют внимание в свои уши и глаза.

Человек мудрости всегда ограждает [44] от этого.

ПЯТИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Выход — рождение.

Вход — смерть.

Попутчиков рождения — на десять есть три.

Попутчиков смерти — на десять есть три.

Людей, рождающих движение, ведущее в Землю смерти, тоже — на десять есть три. [45]

И какова же причинность?

Это мощность порождения порождающего.

Так, внимающий совершенствованию накопления порождающего, он, двигаясь по суше, не встретит носорога и тигра.

Войдя в войско, он не столкнется с вооруженным воином.

Для носорога отсутствует место, куда приложить свой рог.

Для тигра отсутствует место, куда применить свои когти.

Для воина отсутствует место, куда вонзить свой клинок.

И какова же причинность:

Из-за отсутствия в нем Земли смерти.

ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Путь порождает это.

Потенция накапливает это.

Сущности-вещи оформляют это.

Энергия-сила завершает это.

Это дает:

Из мириад сущностей нет не почитающих Путь и не возвышающих Потенцию.

Почитание Пути и возвышение Потенции делается не по чьему-то наставлению, а является самопроизвольной естественностью постоянства.

Причинность:

Путь порождает это, Потенция накапливает это, взращивает это, питает это, распределяет это, регулирует это, покрывает это.

Порождая, не вступай в отношения обладания.

Осуществляя, не отождествляйся.

Возрастая, не главенствуй.

Это определяется:

Мистическая потенция.

ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

При наличии начала в Поднебесной тем самым осуществляется материнская функция Поднебесной.

Когда же постигают свою материнскую функцию, тогда узнают о своей детской функции.

Узнав свою детскую функцию, возвращаются к тому, чтобы руководствоваться своей материнской функцией. Тело исчезнет, а не погибнешь.

Закрываешь свои отверстия; запираешь свои врата.

До кончины тела не будет напряжения.

Открываешь свои отверстия;

Улаживаешь свои дела-ситуации.

До кончины дела не будет избавления.

Видение малого выражает ясность.

Руководство слабостью выражает силу.

Применяй свой свет.

Возвращаясь, приходи к своей ясности.

Отсутствует беда утраты тела.

Это определяется:

Постоянство преемственности.

ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Ниспошли мне четкого наличия знания, как двигаться по великому Пути.

Страшусь лишь отклониться от него.

Великий Путь максимально рассеян [46] , и народ предпочитает дорожки.

Приемные очень опрятны.

Поля совсем заросли.

Хранилища совершенно пусты.

Одежда в цветных узорах.

На поясе острые мечи.

Пресыщение питьем и пищей.

Наличие избытка товаров, предметов.

Это определяется:

Воровской беспредел.

Но ведь это же отрицание Пути.

ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Если хорошо водрузить, то не вырвешь.

Если хорошо охватить, то не отнимешь.

Посредством этого от детей к внукам непрерывно передается культ поклонения предкам.

Если совершенствовать это в теле,

тогда его Потенция будет истинной.

Если совершенствовать это в семье,

тогда ее Потенция будет избыточной.

Если совершенствовать это в округе,

тогда его Потенция возрастет.

Если совершенствовать это в государстве,

тогда его Потенция создаст изобилие.

Если совершенствовать это в Поднебесной,

тогда эта Потенция распространится повсюду.

Причинность:

Тело следует рассматривать как тело.

Семью следует рассматривать как семью.

Округ следует рассматривать как округ.

Государство следует рассматривать как государство. Поднебесную следует рассматривать как Поднебесную. Посредством чего сущность моя осознает характер Поднебесной?

Посредством этого.

ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Если вмещаешь полноту Потенции, то приближаешься к состоянию новорожденного.

Ядовитые твари не ужалят.

Лютые звери не утащат.

Хищные птицы не вцепятся.

Кости мягкие, сухожилия слабые, а хватает крепко.

Еще не осознает единения самки и самца, а в действиях целостен.

Это предельное выражение семени.

До конца дня кричит, а горло не садится.

Это предельное выражение гармонии.

Осознание гармонии выражается в постоянстве.

Осознание постоянства выражается в ясности.

Прибыль в жизни выражается благими знамениями.

Управление дыхания-ци сердцем выражается в силе.

Сущность, став крепкой, начинает стареть. Это определяется:

Не Путь.

Если не Путь, устраняйся пораньше.

ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Познание — не речь.

Речь — не познание. [47]

Закрывают их отверстия.

Запирают их врата.

Затупляют их остроту.

Разрубают их путы.

Смягчают их сияние.

Объединяют их прах.

Это определяется:

Мистическое объединение.

Причинность:

Нельзя, захотев, быть родственным.

Нельзя, захотев, быть отчужденным.

Нельзя, захотев, иметь выгоду.

Нельзя, захотев, причинить вред.

Нельзя, захотев, быть благородным.

Нельзя, захотев, быть подлым.

Причинность:

Осуществляют благородное в Поднебесной. [48]

ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Посредством нормального упорядочивают государство.

Посредством аномального применяют оружие.

Посредством отсутствия дел-ситуаций овладевают Поднебесной.

Каким образом сущность моя знает, что это так?

А так оно и есть.

В Поднебесной растет количество запретов и табу, а народ становится все беднее.

У народа увеличивается количество полезной утвари, а в государстве и семье все больше беспорядка.

Чем больше у людей мастерства и хитрых приемов, тем больше появляется воров и разбойников.

Причинность:

Человек мудрости говорит:

Я — в отсутствии осуществления, и народ сам изменяется.

Я — в стремлении к покою, и народ сам себя исправляет.

Я — в отсутствии дел-ситуаций, и народ сам богатеет.

Я — в отсутствии стремлений, и народ сам приходит к изначальной целостности.

ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Его управление невежественно, а народ его бесхитростен.

Его управление проницательно, а народ его хитер и коварен.

Несчастье пусть станет опорой для счастья.

Счастье пусть таит в себе несчастье.

Кто осознает свой предел?

Нормальное обращается, становясь аномальным.

Добро обращается, становясь нечистью.

Человек потерял свое солнце в глубокой древности.

Это дает:

Человек мудрости,

упорядочивая по квадрату [49] , не разделяет; выделяя грани, не режет; будучи прямым, не жесток; будучи светлым, не слепит.

ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Упорядочивание [50] — люди.

Дела — Небо.

Нет ничего, что сравнится с бережливостью.

Будь только бережливым.

Это определяется:

Заранее воспринимать.

Это определяется:

Двойное накопление Потенции.

Двойное накопление Потенции — тогда отсутствие не-преодолимого.

Отсутствие не-преодолимого — тогда никто не знает своего Предела.

Никто не знает своего Предела — может быть наличие государства.

Наличие материнского принципа в государстве позволяет достичь длительности и долготы.

Это определяется:

Глубокий корень, прочный ствол.

Путь длинной жизни и долгого видения.

ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Порядок в большом государстве отражается в приготовлении мелкой рыбешки.

Посредством пути управляют Поднебесной —

их бесы не обожествляются. [51]

Суть не в том, чтобы их бесы не обожествлялись,

а в том, чтобы их божественность не вредила людям.

Суть не в том, чтобы их божественность не вредила людям,

а в том, чтобы человек мудрости тоже не вредил людям.

Пусть в паре не возникают отношения взаимного уничтожения.

Причинность:

Тогда Потенция, соединившись, возвращается.

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Большое государство — это нисходящий поток, фокус нисхождения Небес, женский принцип [52] нисхождения Небес.

Постоянство женского в том, что покой побеждает мужское.

Покой осуществляет нисхождение.

ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

Путь — красный угол мириад сущностей.

Сокровище для совершенствующихся людей.

Охраняющая сила для не-совершенствующихся людей.

Красивые слова подходят для базаров.

Благородные поступки нужны для репутации.

Есть в человеке несовершенное.

Как можно избавиться от этого?

Причинность:

Происходит интронизация сына Неба, инаугурация трех князей-гуннов.

Хотя несут регалий двумя руками и впереди четверка лошадей, не лучше ли сидеть [53] , чтобы продвигаться по этому Пути.

В древности то, из-за чего ценили этот Путь, разве не выражали таким образом:

Через это ищущий обрящет, а имеющий грехи будет прощен.

Причинность:

Осуществляют благородное в Поднебесной.

ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Осуществляют отсутствие осуществления.

Действуют в отсутствии дел.

Вкушают отсутствие вкуса.

Большое — маленькое.

Многое — малое.

Отвечай на обиды посредством Потенции.

Замышляя трудное, будь в его легком.

Осуществляя большое, будь в его тонком.

В Поднебесной трудные дела обязательно складываются из легких.

В Поднебесной большие дела обязательно складываются из мелочей.

Это дает:

Человек мудрости заканчивает, не осуществляя большого.

Причинность:

Может совершить это большое.

Ведь, легко обещая, уменьшаешь веру.

Умножая легкое, обязательно умножаешь трудное.

Это дает:

Человек мудрости приближается к трудному. [54]

Причинность:

Заканчивается в отсутствии трудного.

ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Что спокойно, легко удержать.

Что еще не проявилось, легко проконтролировать.

Что хрупко, легко разрушить.

Что тонко, легко рассеять.

Осуществляй это, когда еще нет наличия.

Упорядочивай это, когда еще нет неурядиц.

Дерево толщиной в обхват рождается из тончайшего ростка.

Башня в девять этажей поднимается с кучки земли.

Движение в тысячу ли начинается под ступней.

Осуществляешь — потеряешь это.

Это дает:

У человека мудрости — отсутствие осуществления. Причинность:

Отсутствие порчи.

Отсутствие удержания.

Причинность:

Отсутствие потери.

Народ, делая дела, постоянно, приближаясь к завершению, портит их.

Если осторожен в конце так же, как в начале, тогда не испортишь дело.

Это дает:

Человек мудрости стремится не стремиться.

Не придает ценности трудно достигающимся товарам.

Учится не учиться.

Возвращается туда, где происходят большинство людей.

Тем самым поддерживает самопроизвольную естественность мириад сущностей и не осмеливается осуществлять.

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Осуществляющие совершенствование на Пути древности отрицают применение просвещения народа, а скорее делают его невежественным.

Трудность управления народом объясняется избытком у него знаний.

Причинность:

Посредством знаний управлять государством —

разграбление государства.

Не через знания управлять государством —

благосостояние государства.

В осознании этой пары — суть следования идеалу.

Постоянно осознавай следование идеалу.

Это определяется:

Мистическая Потенция.

Мистическая Потенция и глубока, и далека.

В контакте с вещью — она от обратного.

Но именно так и достигается большая послушность.

ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Реки и моря оттого способны осуществлять функцию правителя ста долин, что они совершенны в их ориентации вниз.

Причинность:

Способны осуществлять функцию правителя ста долин.

Это дает:

Человек мудрости, стремясь продвинуться вверх в народе,

посредством своих речей ориентирует его вниз.

Стремясь продвинуться вперед в народе,

посредством своего тела ориентируется назад.

Это дает:

Человек мудрости находится наверху, а народу не тяжело.

Находится впереди, а народу нет вреда.

Это дает:

В Поднебесной рады продвигать, а не преграждать.

В связи с тем, что не соперничает.

Причинность:

В Поднебесной никто не способен вступить с ним в отношения соперничества.

ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

В Поднебесной всегда называют мой Путь великим.

А он, похоже, ни с кем не сравним.

Ведь только потому и велик.

Причинность:

В схожести ни с чем не сравним.

Если уподоблять, то с течением времени он становится крошечным.

У меня в наличии три драгоценности.

Удерживаю и сберегаю их.

Первая выражается в милосердии.

Вторая выражается в умеренности.

Третья выражается в том, что не осмеливаюсь осуществлять впереди Поднебесной.

Милосердие —

Причинность:

Способность к мужеству.

Умеренность —

Причинность:

Способность к широте.

Не осмеливаюсь осуществлять впереди Поднебесной —

Причинность:

Способность главенствовать в сотворении инструментов. Теперь же, если, оставив милосердие быть мужественным, оставив умеренность быть широкой, оставив задних быть, впереди —

Это смерть.

Ведь, воюя с милосердием, побеждаешь.

Удерживая с милосердием, достигаешь крепости.

ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Совершенствующийся в деле воина не воинствен. [55]

Совершенствующийся в битвах не гневлив. Совершенствующийся в победах над противником не вступает в контакт.

Совершенствующийся в использовании людей осуществляет ориентацию вниз.

Это определяется:

Потенция не-соперничая.

Это определяется:

Сила использования людей.

Это определяется:

Союз с пределом небесной древности.

ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

У использующих оружие есть изречения:

«Сущность моя не осмеливается осуществлять функцию хозяина, а осуществляет функцию гостя;

Не осмеливается продвинуться на сантиметр, а отступает на метр.

Это определяется:

Движутся в отсутствии движения.

Закатывают рукава в отсутствии рук.

Бросаются на отсутствие противника.

Удерживают отсутствие оружия.

Нет большей беды, чем недооценивать противника.

Недооценивая противника близок к потере драгоценностей сущности своей».

Причинность:

Когда скрещивают оружие при равных силах, побеждает сожалеющий.

СЕМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Речь сущности моей —

Очень легка для осознания, очень легка для действия-движения.

В Поднебесной никто не способен осознавать,

Никто не способен действовать-двигаться.

В речи — наличие предков.

В делах — наличие владыки.

Вот только отсутствует осознание.

Это дает:

Не «я» осознает.

Осознание «я» — это разрешенность.

Подражание «я» — это придавание ценности.

Это дает:

Человек мудрости покрыт грубой шерстяной материей [56] , а за пазухой яшма-нефрит [57] .

СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Осознание не-осознания — ориентация вверх.

Не-осознание осознания — болезнь.

Ведь только боление болезнью —

Это дает:

Не боление.

Человек мудрости не болеет —

Через боление своей болезнью.

Это дает:

Не боление.

СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

Если народ не боится власти, тогда придет еще большая власть.

Да будьте в отсутствии привыкания к тому, что приносит покой. [59]

Будьте в отсутствии пресыщения тем, что вас порождает.

Ведь только не пресыщение —

Это дает:

Не пресыщение.

Это дает:

Человек мудрости осознает себя, не показывая себя. [60]

Любит себя, не предавая ценности себе.

Причинность:

Отбрасывает то, берет это.

СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Храбрость в смелости ведет к гибели.

Храбрость в не-смелости ведет к жизни.

В этой паре может быть польза, может быть вред.

Если Небо не любит кого-то,

Кто знает причины этого?

Это дает:

Человек мудрости приближает процесс к трудности. [61]

В Пути Небес —

нет соперничества — а совершенствование в победах;

нет речи — а совершенствование отклика;

нет призывания — а само приходит;

такая беспечность — а совершенствование замыслов.

Сеть Неба необъятно редка, а нет упущений.

СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Если народ не боится смерти, то что его смертью пугать?

А вот, если человек при постоянстве страха смерти осуществляет аномальное, то «сущность моя» должна схватить и убить его.

Кто осмелится?

Постоянно есть ведающий убийствами, который убивает.

А вот если убивать вместо ведающего убийствами —

Это определяется:

Заменить великого мастера-плотника.

Вот замените великого мастера-плотника, — и редко будет такой, кто не поранит себе руки.

СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Голод в народе —

это из-за того, что их высшие берут много налогов на зерно.

Это дает:

Голод.

Народом трудно управлять —

это из-за того, что их высшие осуществляют наличие.

Это дает:

Трудно управлять.

Народ легко относится к смерти — это из-за того, что их высшие стремятся в толщу жизни.

Это дает:

Легко относится к смерти.

Ведь только в отсутствии осуществления за счет жизни заключается мудрая способность ценить жизнь.

СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Человек в жизни — мягкость и слабость.

В его смерти — твердость и сила.

Из мириад сущностей травы и деревья в жизни — это мягкость и хрупкость.

В их смерти — сухость, крепость.

Причинность:

Твердость и сила — это попутчики смерти.

Мягкость и слабость — это попутчики жизни.

Это дает:

Сила оружия ведет к уничтожению.

Сила дерева ведет к перелому.

В сильном и большом находится ориентация вниз.

В мягком и слабом находится ориентация вверх.

СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

В небесном Пути нет ли подобия натягиванию лука?

Высокое — оно придавливается.

Низкое — оно приподнимается.

При наличии излишка его убавляют.

При недостаточности его восполняют.

В небесном Пути убавляют наличие излишка и восполняют не-достаточность.

Кто способен наличие излишка отдавать Поднебесной?

Только тот, у кого в наличии Путь.

Это дает:

Человек мудрости в осуществлении не отождествляется, совершив дело, не пребывает в нем.

Нет у него стремления проявить умелость.

СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

В Поднебесной нет ничего мягче и слабее воды.

Но при столкновении с твердостью и силой никто не способен ее победить.

Посредством отсутствия в себе, посредством переменчивости. [62]

Через слабость побеждают силу.

Через мягкость побеждают твердость.

В Поднебесной нет никого, кто не знает.

Нет никого, кто способен сделать.

Это дает:

Человек мудрости говорит:

Принимаешь на себя грязь государства.

Это определяется —

Хозяин главного алтаря.

Принимаешь на себя недобрые знамения в государстве.

Это определяется —

Правитель Поднебесной.

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Смирение в большой обиде обусловливает наличие остаточной обиды.

Как можно таким образом осуществлять совершенствие?

Это дает:

Человек мудрости держит левую половину контрактной

бирки [63] и не предъявляет претензий к людям.

При наличии Потенции отвечают за обязательства.

При отсутствии Потенции ведают взиманием податей.

В небесном Пути отсутствует родственность, а есть постоянство контакта с совершенствующимся человеком.

ВОСЬМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Маленькое государство, судное население.

Пусть у народа будут десятки и сотни приспособлений-инструментов, а не применяют.

Пусть народ придает значение смерти и не путешествует далеко.

Хотя есть лодки и колесницы, а никто на них не ездит.

Хотя есть вооруженные воины, а никто их не строит.

Пусть народ вернется к письму через вязание узлов и использует его.

Сладка его пища.

Красива его одежда.

Мирны его покои.

Радостны его обычаи.

Соседние государства глядят друг на друга.

Петухи и собаки слышат голоса друг друга.

А народ до старости и смерти не общается друг с другом, а не приходя и не уходя.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Верные речи не красивы.

Красивые речи не верны.

Совершенствующийся не рассуждает.

Рассуждающий не совершенствуется.

Знание — это не эрудиция.

Эрудиция — это не знание.

Человек мудрости не накапливает.

Чем больше он делает для других, тем больше у него в наличии для себя.

Отдавая другим, а умножает себе.

Путь Небес приносит пользу, а не вредит.

ИЗ КНИГИ «ЧЖУАН-ЦЗЫ»

(перевод В. В. Малявина)

ВСЕ - ЕДИНО?

Цзыци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.

—Что я вижу! — воскликнул Яньчэн Янь. — Как же такое может быть?

Тело — как высохшее дерево,

Сердце — как остывший пепел.

Ведь вы, сидящие ныне передо мной,

Не тот, кто сидел здесь прежде!

—Ты хорошо сказал, Янь! — ответил Цзыци. — Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты неба.

—Позвольте спросить об этом, — сказал Яньчэн Янь. — Великий Ком [64]выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающиеся гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов — как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер — и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: У-у-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: А-а-а-а! При слабом ветре гармония малая, при сильном ветре — гармония великая. Но стихнет вихрь и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?

—Значит, флейта земли — вся тьма земных отверстий. Флейта человека — полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта неба?

—Десять тысяч разных голосов? Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поется? [65]

Большое знание безмятежно-покойно.

Малое знание ищет, к чему приложить себя.

Великая речь неприметно-тиха,

Малая речь гремит над ухом.

Когда мы спим, душа отправляется в странствие.

Пробудившись от сна, мы открываемся миру.

Всякая привязанность — обуза и путы,

И сознание вечно бьется в тенетах.

Одни в мыслях раскованны

другие проникновенны, третьи тщательны.

Малый страх делает нас осторожными.

Большой страх делает нас раскованными.

Мысли устремляются вперед,

как стрела, пущенная из лука:

так стараются люди определить,

где истина и где ложь.

Словно связанные торжественной клятвой: так судят неуступчивые спорщики.

Увядает, словно сад поздней осенью: такова судьба истины,

за которую держатся упрямо.

Остановилось движение, словно закупорен исток: так дряхлеет все живое.

И в час неминуемой смерти

ничто не может вернуть нас к жизни заново.

Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаянья, перемены и неизменность, благородные замыслы и низкие поступки — как музыка, исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день и ночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это? Но да будет так! Не от него ли то, что и днем и ночью с нами? Как будто бы есть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзя не довериться, невозможно узреть его образ!

Не будь другого, не было бы и моего «я», [66]а не будь моего «я», не было бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы не далеки от истины, но все еще не знаем, откуда приходят наши мысли.

Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов [67]— все они присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мне все одинаково или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этот орган всеми прочими, как если бы они были подданными? А может, органы нашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в роли правителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Но даже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к его подлинности, ни отнять от нее.

Однажды получив свое тело, мы обладаем им до самой смерти и не можем взять себе другое. Не зная покоя, мы плывем по бурным водам жизни, неудержимо стремясь, словно скачущий конь, к общему для всех концу. Как это печально! Мы не изнемогаем всю жизнь в бесплодных усилиях, в трудах и заботах проводим дни и даже не ведаем, за что нам выпал такой удел. Как это горько! Для чего говорить о бессмертии, коли тело наше рано или поздно обратится в прах, а вместе с ним исчезнет и сознание? Вот, поистине, величайшая из людских печалей! Неужто жизнь человека и впрямь так неразумна? Или я один такой неразумный, а другие умнее меня? Если вы следуете за своими сложившимися взглядами как за наставником, то кто среди людей не будет иметь наставника? Почему таким наставником может быть только тот, кто умеет делать выбор в соответствии со своими убеждениями? Ведь и невежда способен поступать так же. Рассуждать об истине и лжи прежде, чем появится ясное понимание их природы — все ровно что «отправляться в Юэ сегодня, а приехать туда вчера». [68]Это значит объявлять существующим то, чего нет. А как несуществующее сделать существующим, не знал даже великий Юй. Я же и подавно знать о том не могу. Речь — это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим? Считаю, что человеческая речь отлична от щебета птенца. Есть ли тут отличие? Или отличия нет? Отчего так затемнен Путь, что существует истинное и ложное? Почему так невнятна речь, что существует правда и обман? Куда бы мы ни направлялись, как можем мы быть без Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего не может быть? Путь затемняется человеческими пристрастиями, речь становится невнятной из-за цветистости. И вот уже возникает «правильное» и «неправильное», о которых толкуют последователи Конфуция и Мо Ди, и то, что одни объявляют правдой, другие начисто отрицают. Но вместо того, чтобы принимать то, что они отрицают, и отрицать то, что они провозглашают, лучше прийти к прозрению.

Каждая вещь в мире есть «то», и каждая вещь в мире есть «это». Каждый знает то, что доступно ему, и не видит того, что доступно другому. Вот почему говорится: «То рождается из этого, а это сообразуется с тем». Оттого же утверждают, что «то» и «это» возникают одновременно? Следовательно, «в рождении мы умираем» [69], возможное невозможно, а невозможное возможно, говоря «да», мы говорим «нет», а говоря «нет», говорим «да». Посему мудрец не делает этих различий, но смотрит на все в свете Небес и лишь следует этому. [70]

Всякое «это» есть также «то», а всякое «то» есть также «это». Там говорят «так» и «не так», имея свою точку зрения, и здесь говорят «так» и «не так», тоже имея свою точку зрения. Но существует ли в действительности «это» и «то» или такого различия вовсе не существует? Там, где «это» и «то» еще не противостоят друг другу, находится Ось Пути. Постигнув эту ось в центре мирового круговорота, обретаем способность бесконечных превращений: и наше «да», и наше «нет» неисчерпаемы. Вот почему сказано: нет ничего лучше, чем прийти к прозрению.

Вместо того, чтобы доказывать, что палец не является пальцем, лучше сразу сказать, что не палец не является пальцем. Вместо того, чтобы доказывать, что «лошадь не является лошадью», лучше сразу сказать, что не-лошадь не является лошадью. Небо и Земля — один палец, вся тьма вещей — одна лошадь. [71]Возможным называют то, что кажется возможным, а невозможным то — что кажется невозможным. Дорога появляется, когда ее топчут люди. Вещи становятся такими, какими они есть, когда им дают названия. Каковы же они? Они такие, какие есть. Почему они не таковы? Они не таковы потому, что такими не являются. Каждой вещи изначально свойственно особое качество, и каждая вещь изначально имеет свои возможности. Нет вещи, которая была бы лишена присущих ей качеств и возможностей. Посему, если кто-то произвольно противопоставляет прокаженного красавице Си Ши, былинку — столбу, а благородство — подлости, то пусть собирает все это воедино. Их разделение — это их созидание. Их созидание — это их разрушение. Но все вещи — рождающиеся и погибающие — друг друга проницают и сходятся воедино. Только человек, постигший правду до конца, знает, что все приходит к одному. Он не прибегает к частным суждениям, но оставляет все сущее на обычном месте. [72]Обычное определяется полезным, Полезное — проникновением в суть вещей, а проникновение — доступным. Как только мы приходим к доступному, нам уже нет нужды идти далеко. Тут наши утверждения исчерпывают себя. Остановиться на этом и не знать, почему так происходит — вот это и значит пребывать в Пути.

Пытаться уразуметь Единое и не знать, что все единое называется «три поутру». Что такое «три поутру»? Жил был один человек, содержавший в доме обезьян, и вот этот человек как-то сказал своим обезьянам: «Утром дам вам три меры желудей, а вечером четыре». Обезьяны рассердились. Тогда он сказал: «Ладно, я дам вам утром четыре меры, а вечером три». И все обезьяны обрадовались. Вот так этот человек по поведению обезьян узнал, как можно действовать, не поступаясь ни формой, ни существом дела. Он тоже, что называется, «следовал тому, что есть». Посему мудрый приводит к согласию утверждение и отрицание и пребывает в центре Небесного Круга. Это называется «идти двумя путями сразу». [73]

Люди в древности в своих знаниях достигли предела. Чего же они достигли? Они знали, что изначально вещи не существуют, — вот предел, вот вся бездна смысла, и добавить к этому нечего. Те, кто шли за ними, считали, что вещи существуют, но нет границ между вещами. Те, кто шли потом, считали, что границы между вещами существуют, но никакая вещь не может быть «этим» или «тем». Противопоставление «этого» и «того» — вот причина затемнения Пути. А когда Пути нанесен ущерб, возникает любовная привязанность. Действительно ли в мире Путь понес ущерб и возникла любовная привязанность или ничего этого не было? Когда Чжао Вэнь играл на своей лютне — вот это было нанесение ущерба Пути и возникновение любовной привязанности. А когда лютня Чжао Вэня молчала, Путь не терпел ущерба, и не появлялось любовной привязанности. [74]Чжао Вэнь, играющий на лютне, мастер Куан, отбивающий такт посохом, и Хуэй-цзы, опирающийся на столик: какими познаниями обладали эти трое? Знание каждого из них было совершенным, а потому предания о них дошли и до наших дней. Но каждый из них в своих пристрастиях отличался от других и при том старался разъяснить лишь то, к чему сам питал пристрастие, а потому умалчивал о других точках зрения. Вот почему они кончили никчемными спорами о «твердости» и «белизне», а сын Чжао Вэня остался всего лишь обладателем лютни отца, так и не сумев достичь высот в музыке. Если о таких людях можно сказать, что они добились успеха, то в таком случае и я небезуспешно прожил свою жизнь. А может, следует сказать, что эти люди не добились успеха? В таком случае ни я, ни кто-нибудь другой не изведал в жизни успеха. Вот почему истинно мудрый презирает блеск изощренных речей. Он не придумывает истины, а оставляет все вещи на их обычном месте. Вот это и называется «осветить вещи светочем разума»

Предположим, я высказываю суждение о чем-то и не знаю, следует ли его определять как «истинное» или как «неистинное». Но каким бы оно ни было, если мы объединим «истинное» и «неистинное» в одну категорию, то исчезнет всякое отличие от иного суждения. Воспользуюсь одним примером, Положим, есть «начало» и есть «то, что еще не начало быть началом». Тогда есть «то, что еще не начало быть тем, что еще не начало быть началом». Положим, есть «бытие» и есть «небытие». Тогда есть «то, что еще не есть бытие», и есть «то, что еще не есть то, что еще не есть бытие». Внезапно мы приходим к «небытию» или «небытие»? А что до меня, то я, несомненно, что-то сказал, но так и не знаю, сказал ли я в конце что-нибудь или же я на самом деле ничего не сказал? [75]

В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэн Цзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно.

Коль скоро мы составляем одно — что еще тут можно сказать? Но уж коли мы заговорили об одном, то можно ли обойтись без слов? Единое и слова в нем составляют два, а два и одно составляют три. Начиная отсюда, даже искуснейший математик не доберется до конца чисел, что уж говорить об обыкновенном человеке! Даже идя от несуществующего к существующему, мы должны считать до трех. Что уж говорить, когда мы пойдем от существующего к существующему! Но не будем делать этого. Будем следовать данному и не более того. [76]

Путь изначально не имеет пределов, слова изначально не имеют установленного смысла. Только когда мы держимся за свои придуманные истины, появляются разграничения. Попробую сказать об этих разграничениях: существует левое и существует правое, существуют приличия и существует долг, существует определение и существует толкование, существуют спор и борьба. Все это называют восемью достоинствами. То, что пребывает за пределами мироздания, мудрый принимает, а о том не ведет речей. О том, что пребывает в пределах мироздания, мудрый говорит, но не выносит суждений. Касательно деяний прежних царей, о которых поминают в летописи, мудрый выносит суждения, но не ищет им объяснений.

Воистину, в каждом определении есть нечто неопределимое, в каждом доказательстве есть нечто недоказуемое.

Почему это так? Мудрый хранит правду в себе, а обыкновенные люди ведут споры, чтобы похвастаться своими знаниями. Вот почему говорится: «В споре есть нечто незамечаемое спорщиками».

Великий Путь не называем.

Великое доказательство бессловесно.

Великая человечность нечеловечна.

Великая честность не блюдет приличий.

Великая храбрость не выглядит отвагой.

Путь, проявивший себя, перестает быть Путем. Речь, ставшая доказательством, не выражает правды. Человечность, которая всегда добра, не свершит добро. Показная честность не внушает доверия. Храбрость, не знающая удержу, не приносит победы.

РАЗГОВОР О ВЕРХОВНОМ ПУТИ ПОДНЕБЕСНОЙ (Перевод В. В. Малявина)

Данный текст был извлечен китайскими археологами в 1973 г. из гробницы II в. до н. э. в местечке Мавандуй (провинция Хунань). Вместе с ним были найдены и другие сходные по тематике сочинения: «Десять вопросов» (Ши вэнь), «Единение Инь и Ян» (Хэ инь ян), «Рецепты укрепления здоровья» (Яншэн фан) и пр. Таким образом, эту группу текстов, записанных на бамбуковых планках, можно считать древнейшим из известных нам китайских руководств по сексуальным отношениям. По своему содержанию они очень близки друг другу. Кроме того, многие положения «Разговора...» совпадают с более поздним «Каноном Чистой девы» — классическим памятником традиционной китайской сексологии. Как можно судить по мавандуйским текстам, основы даоской техники сексуальных отношений прочно сложились еще, по крайней мере, за несколько столетий до н. э.

(отрывок)

Желтый владыка спросил у Духа левой руки: [77]«Все органы человеческого тела зарождаются одновременно, почему же детородный орган отмирает раньше других?»

Дух левой руки ответил: «Если наши житейские дела не совершаются должным образом, печаль и веселье не находятся в равновесии, в еде и питье не соблюдается мера, во всех вещах видят лишь силу Инь и не замечают силу Ян, в поступках резки и несдержанны, вступают в брак, не достигнув совершеннолетия, во время близости не заботятся о взаимном удовлетворении, тогда здоровью наносится непоправимый ущерб. Когда человек избегает сношений с женщинами или, наоборот, чрезмерно распущен и бесцеремонен, тогда его детородный орган в конце концов отмирает еще при жизни.

Когда половой член возбужден, но не увеличивается в размерах, то это значит, что в нем нет мышечной силы. [78]

Когда половой член увеличивается в размерах, но не отвердевает, то это значит, что в нем нет силы сухожилий.

Когда член твердый, но не горячий, то это значит, что в него не проникает жизненная энергия.

Если в детородном органе нет мышечной силы, совокупление невозможно. Если в детородном органе нет жизненной энергии, от совокупления нужно отказаться».

Настоящее искусство брачных покоев глубоко и темно, как водный поток. В нем нет крайностей холода или жары — в этом Оно подобно погоде осенью и весной. [79]

Судить о нем со стороны невозможно: кто сам его не познал, тот секрета его не поймет. Постигают же его в самой жизни и относятся к нему с превеликой осторожностью. Это дело, требующее божественной просветленности! Секрет же его в том, чтобы не позволять семени изливаться наружу.

У того, кто способен запечатать свой нефритовый стебель, дух достигает высшей просветленности.

Тот, кто заботится о своем совершенствовании, должен первым делом накапливать в себе семя. От избыточного семени нужно избавляться, если же семени недостаточно, его нужно восполнять. Для этого необходимо, чтобы во время совокупления рты, руки и детородные органы партнеров сходились воедино, и в надлежащее время мужская и женская сила сообщались между собой. Но если в этом полагаться лишь на случай, тогда «подлинному семени! [80]будет нанесен урон и предотвратить потерю будет невозможно».

Опустошение и наполнение (энергетических каналов тела) имеет свой порядок. Надлежит поэтому с осмотрительностью совершать совокупление: вот о чем нужно всегда помнить. У тех, кто владеет искусством брачных покоев, сухожилия и кости прочные, они пьют свой Нефритовый сок, [81]вкушают тончайший эфир и так постоянно сберегают бодрость духа. Приводя к согласию эти три вида энергии, [82]они сохраняют в себе и здоровье, и силы.

Тот, кто хочет овладеть искусством брачных покоев, пусть вникнет в эти наставления:

«Кто способен запечатать Нефритовый стебель, сможет стать бессмертным. У того, кто способен совершить совокупление, не излив вовне семени, с первого раза прояснится слух и зрение, с двух раз очистится голос, с трех раз кожа станет гладкой и блестящей, с четырех раз кости окрепнут, с пяти раз ягодицы и бедра наполнятся силой, с шести раз очистится уретра, с семи раз укрепится воля, с восьми раз дух раскрепостится, с девяти раз жизнь будет долговечна, как Небо и Земля. А тот, кто способен десять раз совершить совокупление, не потеряв семени, достигнет божественной просветленности».

В совокуплении существуют восемь приобретений и семь Потерь. Тот, кто не умеет применить к себе эти восемь приобретений и избежать семь потерь, тот к сорока годам лишится половины своих жизненных сил, в пятьдесят лет одряхлеет, в шестьдесят лет потеряет зрение и слух, а в семьдесят лет у него нижняя часть тела одеревенеет, а верхняя потеряет чувствительность. У того, кто не умеет распорядиться своей энергией, из носа и из глаз будет вечно течь ручьем.

Но есть верный способ восстановления здоровья, и заключается он в устранении семи потерь, что позволяет искоренить все недуги, и в использовании восьми приобретений ради укрепления жизненной энергии. Таким способом старые люди возвращают себе бодрость тела и духа, а здоровые мужи не впадают в дряхлость.

Благородный муж живет в покое и довольстве, ест и пьет сообразно желаниям. Кожа у него гладкая и нежная, энергия и кровь наполняют все сосуды, тело легкое и гибкое.

Тот, кто совершает соитие поспешно и грубо, неспособен овладеть истинным Путем и навлекает на себя болезни. Его тело выделяет пот, его дыхание становится неровным и напряженным, в сердце поселяется беспокойство, дух приходит в смятение. И если он не может справиться с этим волнением, его внутренности опаляются болезнетворным жаром. Принимая лекарства или делая прижигания для того, чтобы привести в порядок жизненные силы, мы воздействуем только на внешние последствия болезни. И если мы будем злоупотреблять этими средствами, течение энергии в теле будет нарушено, отчего детородный орган потеряет силу или же мошонка распухнет. Когда же энергия и кровь наполняют в достатке все тело, а девять отверстий тела закупорены, конечности могут потерять чувствительность, и человеку грозит потеря двигательной способности. Но тот, кто знает секрет восьми приобретений, навсегда избежит пяти проявлений дряхлости. [83]

Восемь приобретений суть следующее: упорядочивание энергии; собирание слюны; своевременное соитие; накопление энергии; согласование энергии; усвоение энергии; сбережение энергии в целости; успокоение.

Семь потерь суть следующие: закупорка энергии; истечение вовне; истощение семени; половое бессилие; душевное беспокойство; принуждение; напрасная трата сил.

Для того чтобы овладеть восемью приобретениями, надлежит делать следующее: встать рано поутру и сесть в позу медитации, следя за тем, чтобы спина была прямая, ягодицы расслаблены, а копчик подобран. Пусть жизненная энергия скапливается внизу — это называется «упорядочиванием энергии». Когда мы пьем и едим, сидим в медитации, выпрямив спину и подобрав копчик так, что энергия наполняет детородные органы, это называется «собиранием слюны». Когда мужчина и женщина перед соитием ласкают друг друга, доставляя радость друг другу, и начинают совокупление лишь после того, как в них пробудится страстное желание, это называется «своевременным соитием». Когда мужчина, совокупляясь с женщиной, расслабляет спину и подбирает копчик, давая возможность энергии собраться в низу живота, это называется «накоплением энергии». Когда во время соития мужчина не впадает в торопливость, плавно и размеренно погружает и извлекает член, это называется «согласованием энергий». Если перед извержением семени, когда половой член находится в крайнем возбуждении, внезапно прервать сношение, это называется «накопление энергии». Перед завершением соития сосредоточенно медитировать, не делая движений, вбирать в себя энергию и направлять ее вниз, оставаясь недвижным,— это называется «сбережением энергии в целости». После совокупления стряхнуть с себя избыточную энергию и обмыть детородный орган, прекратить соитие, когда половой член еще находится в возбужденном состоянии, — это называется «успокоением». Вот что называется «восемью приобретениями».

Что же до «семи потерь», то они суть таковы: во время совокупления ощущается боль в детородных органах, и это называется «внутреннее закупоривание»; во время совокупления выделяется пот, и это называется «излияние вовне»; не соблюдается меры в половых сношениях, и следствием этого является «истощение семени»; есть сильное желание совокупиться с женщиной, но нет мужской силы, это называется «половое бессилие»; когда мужчина во время совокупления тяжело дышит и душа его пребывает в смятении, это называется «душевное беспокойство»; когда женщина не хочет мужчину, а ее заставляют насильно вступать в связь, это называется «принуждением»; когда совокупление совершают слишком торопливо, не стремясь достичь удовольствия, это называется «напрасной тратой сил». Вот что зовется «семью потерями».

У того, кто искусен в «восьми приобретениях» и умеет избежать «семь потерь», прояснится слух и зрение, тело станет легким и гибким, дух укрепится. Такой человек надолго продлит свои годы и будет жить в неизбывной радости.

КОНФУЦИАНСКИЕ ПАМЯТНИКИ «ЛУНЬЮЙ»

Книга «Луныой», или «Суждения и беседы», тесно связана с именем Конфуция. Приводя те или иные слова философа, чаще всего используют эту книгу, хотя он никогда ее не писал — она составлена уже его учениками. В самих «Суждениях...» упоминается случай, когда один из последователей Конфуция, пораженный мудростью слов учителя, «записал их на поясе». А через много лет после смерти Конфуция его ученики и ученики учеников, собрав воедино свои записи и воспоминания, создали книгу «Лу-ньюй», предварительно взвесив и обсудив каждый ее иероглиф. Тем не менее в ней нет строгого логического плана, и читатель следует от одного высказывания к другому как бы в некоем «потоке сознания», подчиненном совершенно особой «текучей» архитектонике. Названия глав не несут специальной смысловой нагрузки — это первые иероглифы текста. Однако есть нечто, объединяющее аморфное на первый взгляд повествование, — образ самого мыслителя, все глубже и ярче раскрывающийся с каждым высказыванием, образ живой, предстающий перед читателем в самых разных жизненных ситуациях и во взаимоотношениях с самыми разными людьми.

Конфуций родился в небольшом, но высококультурном царстве Лу, куда его отец, потомок древних иньцев, переселился уже на склоне лет. Известно также, что Конфуций был вторым — и долгожданным — сыном, появившимся в декабре 555 г. до н. э. у престарелого отца и очень молодой матери, которая овдовела уже на третий год после рождения сына. Трудное сиротское детство способствовало становлению его сильного характера. В зрелые годы Конфуцию пришлось немало странствовать по разным царствам, ибо нигде не мог он воплотить свой идеал и найти применение своим талантам — служить государю ему довелось очень недолго. Мысли Конфуция больше всего занимали проблемы Ритуала, т. е. регулирования общественных взаимоотношений, и проблемы истории, в которой он видел путеводную нить для обретения правильного пути правления. Слава о его мудрости распространилась по всему Китаю. У Конфуция насчитывалось около трех тысяч последователей, однако лишь семьдесят два из них «постигли учение» и только двенадцать находились при его особе постоянно — цифры, совпадающие с теми, что сообщают нам «Деяния апостолов» об учениках Христа. У Конфуция был всего один сын, умерший молодым, однако род его по мужской линии продолжается до сих пор и считается самым древним родом, члены которого способны проследить свое генеалогическое древо до VI в. до н. э. включительно. Среди его потомков были знаменитые поэты и ученые, но не встречалось никого, чей ум хотя бы отдаленно напоминал могучий ум Конфуция.

О духовной эволюции мыслителя никто не скажет лучше, чем он сам, и эти слова, произнесенные им незадолго до смерти, мы тоже найдем в «Суждениях и беседах»: «В пятнадцать лет я обратил помыслы к учению, в тридцать лет я установился, в сорок — не знал сомнений, в пятьдесят — познал волнение Неба, в шестьдесят — мой слух стал проницательным, а в семьдесят я уже следовал желаниям сердца, не преступая положенного». Конфуций скончался семидесяти трех лет от роду, оставив после себя отредактированные им «Книгу Песен» («Шицзин»), «Книгу исторических преданий» («Шуцзин»), «Книгу установлений» («Лицзи») и составленную им летопись «Весны и осени» («Чжуньцю»), Ему же приписывается знаменитый философский комментарий «Десять крыльев» к «Книге Перемен». Все эти произведения вместе с «Суждениями и беседами» впоследствии вошли в знаменитое «Тринадцатикни-жие», конфуцианский канон и стали обязательным чтением каждого образованного человека. И хотя сам Конфуций утверждал, что он лишь «передает, но не творит», значение его учения для всей последующей истории Китая трудно переоценить.

Восхищенные творениями древнего мудреца, китайские императоры постоянно жаловали ему все более и более пышные звания. В конце концов этот не слишком преуспевающий на службе человек стал именоваться «ваном» — в его время так титуловали только Сына Неба, Владыку всей Поднебесной. К имени Конфуция (Кун-фу-цзы) было добавлено и почетное определение «Фу» — отец, отличавшее его от прочих философов древности, которые назывались просто по фамилии с совокуплением окончания «цзы». Имя «Конфуций», или, на латинский манер, Конфуциус, ставшее известным Европе, было произведено миссионерами-переводчиками уже от этого уважительного варианта. Сами «Суждения и беседы» Конфуция переводились на европейские языки бесчисленное количество раз, однако не всегда встречали должное понимание. Гегель, вообще скептически относившийся к восточной философии, считал, например, что для славы Конфуция «было бы лучше, если бы они не были переведены». На русском языке «Суждения и беседы» в полном виде появились только однажды — в 1910 г. в переводе П. С. Попова, довольно несовершенном. Здесь мы предлагаем несколько Коротких фрагментов этой, в целом достаточно трудной для восприятия книги, переведенных академиком Н. И. Конрадом.

ИЗ КНИГИ «ЛУНЬЮЙ»

Учитель сказал:

—Для того чтобы управлять государством, имеющим тысячу боевых колесниц [84], нужно быть осмотрительным, правдивым, умеренным в потребностях, любить народ, знать время, когда можно привлекать народ к исполнению повинностей.

Гл. I, 5

Учитель сказал:

—Младшие братья и сыновья! Когда вы в отцовском доме, с почтением служите своим родителям! Когда вы покидаете отцовский дом, с любовью заботьтесь о младших членах семьи! Будьте немногоречивы и правдивы! Любите всех, будьте привержены к своему человеческому началу! Будьте деятельны и, если у вас найдутся силы, учитесь просвещению!

Гл. I, 6

Учитель сказал:

—Цзюньцзы [85]ест, но не ищет насыщения; живет, но не ищет покоя; в делах он проворен, но в словах осторожен;

он идет к тому, что обладает Дао, и исправляет себя. Вот это и называется овладеть познанием.

Гл. I, 14

Цзы Лу, Цзэн Си, Жань Ю и Гунси Хуа [86]сидели вокруг своего Учителя.

Учитель сказал:

—Я старше вас всего на один день. Поэтому не стесняйтесь меня. Вот вы постоянно говорите: «Меня не знают!» Но предположим, что вас узнали бы, что вы стали бы делать?

Цзы Лу тут же, не задумываясь, ответил:

—Государство, обладающее тысячью боевых колесниц, зажато между несколькими большими государствами. А тут еще на него двинуты целые армии. Да еще вдобавок в нем самом — голод. И вот я, Цзы Лу... Пусть мне дадут такое государство в управление, и через три года у всех появится мужество, все будут знать, что такое долг!

Учитель улыбнулся.

—Ну, а ты, Жань Ю, что скажешь?

Тот ответил:

—Вот маленькое владение в 60—70 ли в ширину и длину, даже еще меньше, в 50 — 60 ли... Пусть мне дадут такое владение в управление, и через три года у народа будет достаток во всем. Ну, а по части законов и правил я обращусь к цюньцзы.

—А ты, Гунси Хуа, что скажешь?

Тот ответил:

—Я не скажу, чтобы я сам что-нибудь сумел сделать. Я попросил бы, чтобы меня научили. Я хотел бы стать младшим министром государя: в парадном одеянии, в парадной шапке распоряжаться в святилище предков при встречах князей..

—А ты, Цзэн Си, что скажешь?

Тот сидел, время от времени касаясь струн гуслей,— сэ. Он отложил гусли, и струны еще звучали, он привстал и сказал:

—Я хотел бы совсем другого, чем все они трое.

Учитель сказал:

—Что же? Почему ты колеблешься с ответом?

—Я хотел бы поздней весной, когда уже весенние одежды готовы, с пятью-шестью юношами, с шестью-семью отроками купаться в реке И, подставить себя на холме Уюй ветерку и потом с песнями вернуться домой.

Учитель вздохнул и проговорил:

—Я присоединяюсь к Цзэн Си!

Трое учеников вышли из комнаты. Цзэн Си задержался. Цзэн Си обратился к Учителю:

—Что вы, Учитель, думаете о словах их троих?

Учитель ответил:

—Что же, каждый из них высказал свое желание.

Цзэн Си тогда спросил:

—Почему вы улыбнулись на слова Цзы Лу?

Учитель ответил:

—Государством управляют посредством законов и правил. Его слова слишком самонадеянны. Поэтому я и улыбнулся.

— А разве Жань Ю также не говорил о государстве?

—Да, говорил... Святилище предков, встреча князей... Что же это такое, если не государство? Но если младший министр в таком государстве будет таким человеком, как Чи, кто же может стать там старшим министром?

Гл. XI, 26

Учитель сказал:

—Когда нужно говорить и не говорят, теряют слова. Мудрый не теряет людей, не теряет слов.

Гл. XV, 8

Яо сказал:

—Шунь! Жребий Неба пал на тебя [87]Твердо придерживайся во всем середины! Если вся страна вокруг тебя бедствует, исчезает и дарованное Небом богатство правителя.

Шунь то же передал Юю. Тан-ван, обращаясь к Властителю Неба, сказал: [88]

—Я, ничтожный, осмеливаюсь принести тебе жертву — черного быка — и осмеливаюсь открыто сказать тебе: «Я не пощадил Цзе-вана, так как он был виновен. От тебя, Властитель, не скрыты слуги твои. Выбор — в сердце твоем. Если я виновен, не вменяй это в вину народу. Если же виновен народ, значит, виновен я».

У чжоуских правителей были великие дары: их государство было богато людьми Добра. У правителей были родственники, но они не ставили их выше людей человеколюбивых. Они говорили: если кто-нибудь из народа совершил проступок, вина на мне одном.

При Чжоу [89]всемерно блюли правильность мер и весов, тщательно следили за действием существующих установлений. Вновь создали упраздненные должности — и блага правления распространились повсюду. Возродили повергнутые государства и восстановили преемственность. Собрали разбежавшихся, и народ в Поднебесной отдал Чжоу свои сердца.

Самое важное — народ, пища, достойные похороны умерших и жертвоприношения предкам. Когда великодушны, обретают народную массу. Когда усердны в труде, добиваются благих результатов, когда справедливы, все радуются.

Цзы Чжан [90]спросил у Конфуция:

—Как можно правильно осуществлять управление государством?

Учитель ответил:

—Если чтить «пять красот» и устранять «четыре зла», можно правильно осуществлять управление государством.

Цзы Чжан сказал:

—А что это такое — «пять красот»?

Учитель ответил:

—Когда достойный муж добр, но не расточителен; когда он заставляет других трудиться, но на него за это не злобствуют; когда он имеет желания, но при этом не жаден; когда он имеет в себе все, но у него нет гордыни; когда он исполнен силы, но не свиреп.

Цзы Чжан спросил:

—Что значит: «добр, но не расточителен»?

Учитель сказал:

—Когда он считает выгодным то, что выгодно народу, разве это не значит, что он добр, но не расточителен? Когда он заставляет других трудиться, выбирает то, над чем следует трудиться, кто станет злобствовать на него? Когда он желает стать человеколюбивым и становится человеколюбивым, откуда же тогда появится жадность? Для мужа достойного нет ни массы, ни немногих; для него нет ни малых, ни больших; он ни к кому не относится с пренебрежением. Разве это не значит иметь в себе все, но не знать при этом гордыни? Муж достойный носит шапку и одежды, какие полагаются; к тому, что видит, относится с уважением; он всегда выдержан, и люди взирают на него с доверием и в то же время боятся его. Разве это не значит быть исполненным силы, но не быть при этом свирепым?

Цзы Чжан спросил:

—А что такое «четыре зла»?

Учитель ответил:

—Не наставлять, а убивать; это значит быть угнетателем. Не удерживать, а попустительствовать; это значит быть распущенным. Не давать указаний, а потом подгонять; это значит быть разбойником. Людям дают, что им нужно. Давать меньше, чем нужно, а брать больше, чем нужно; это значит быть представителем власти.

Гл. XX, I

«Лицзи»

«Лицзи», или «Книга установлений», — одно из основных произведений конфуцианского канона. Уже в ханьскую эпоху (I в. до н. э.) вместе с «Книгой Перемен», «Книгой исторических преданий», «Книгой Песен» и летописью «Весны и осени» оно было включено в состав конфуцианского «Пятикнижия» («Уцзин»), которое стало основой тогдашнего образования. Без знания «Лицзи», равно как и других книг «Пятикнижия», невозможно было ни получить какую-либо официальную должность, ни претендовать на звание образованного человека. Позднее, уже в эпоху неоконфуцианства (XII в.), две главы «Лицзи» — «Великое учение» и «Средина и постоянство» — вошли в качестве самостоятельных произведений в «Малый канон» — «Четверокнижие» («Сышу»), излагавшие основы конфуцианского учения.

«Ли» — очень специфическое понятие, которое играло в жизни старого Китая колоссальную роль. Это то, что европейцы долгие годы с удивлением и насмешкой называли «китайскими церемониями». В действительности «ли» охватывает очень широкий круг явлений и является совокупностью норм, регулирующих поведение человека в кругу других людей, взаимоотношения общества и индивида.

Слово «ли» в различных контекстах может обозначать церемониал, этикет, ритуал, обряд, нормы обычного права, обычаи, установления. Нарушение детальнейших регламентаций «ли» влекло за собой моральную дискредитацию человека, «потерю лица», а вслед за ними — и самые тяжелые практические последствия. Комплекс «ли» — в основе своей очень древний — был приспособлен конфуцианцами к нуждам классового общества и возведен ими в непререкаемую догму.

В философском плане понятие «ли» мыслилось ими в диалектическом единстве с понятием «юэ», которое охватывало музыку, поэзию, искусство танца, различные театрализованные действия и многое другое, что способно было вызвать в человеке чистый восторг, наслаждение прекрасным. Если «ли» дифференцировало общество, указывая каждому человеку его место, то «юэ», напротив, интегрировало, объединяло людей, создавая в обществе духовную гармонию. Именно поэтому в конфуцианскую книгу «Лицзи» включена и глава об «юэ» («Записки об музыке»). Конфуцианцы рассматривали «ли» как внешнюю форму духовных проявлений, но считали, что она может стимулировать сами эти проявления и повести человека (особенно простого) по правильному пути. Надо сказать, что они распространяли действие обоих начал — «ли» и «юэ» — даже на явления природы и космические силы, которые, по представлениям древних китайцев, были связаны с миром человека в жестком триединстве («Небо — Земля — Человек»).

Книга «Лицзи» представляет собой изложение взглядов Конфуция по вопросам «ли», принадлежащее его ученикам и последователям. Она писалась разными авторами и в разное время (в основном с IV по I в. до н. э.), отсюда ее разностильность, противоречивость, многочисленные повторы. В I в. до н. э. книга была отредактирована хань-ским конфуцианцем Дай Шэном (благодаря чему получила свое второе название: «Сяо Дай цзи», т. е. «Записи Дая Младшего»), Этот древний текст не сохранился, перестановки же и отдельные изменения в книге продолжались. Современный текст «Лицзи» содержит 49 глав, что в издании европейского типа вместе с подробнейшим комментарием составляет 8 томов. Глава «Поведение ученого» некоторыми конфуцианцами не признавалась достоверной на том основании, что в переданных там речах Конфуция звучат «гордыня и заносчивость перед государем». Однако такая оценка скорее всего исходила из взгляда на конфуцианство как на официальную идеологию Империи. Для нас же глава представляет несомненный интерес, так как не только позволяет познакомиться со взглядами ранних конфуциан, стилем их творчества, но и лишний раз убедиться, насколько стары некоторые истины.

ИЗ КНИГИ «ЛИЦЗИ»

ПОВЕДЕНИЕ УЧЕНОГО

Луский правитель Ай-гун [91]спросил Конфуция: «Платье, которое на Вас, учитель,—это, наверное, одеяние ученого?» [92]

Конфуций ответил ему так: «Цю [93]в молодости жил в царстве Лу и потому носит платье с широким рукавом, в зрелые годы жил в царстве Сунь [94]и потому носит головной убор светлого мужа. Цю слыхал, что ученость благородного мужа должна быть обширной, платье же должно быть таким, какое носят другие жители. Цю не знает, что это такое — одеяние ученого».

Ай-гун сказал: «Осмелюсь ли спросить о поступках ученого?»

Конфуций отвечал так: «Если перечислить их мимоходом, мы многое упустим; если говорить подробно, задержимся слишком долго. Сменится стража, [95]а мы все еще не закончим!»

Тогда Ай-гун приказал принести Конфуцию циновку. Усевшись, Конфуций сказал: Ученый предлагает древние жемчужины мысли и добродетели, ожидая приглашения на службу; с утра до ночи отдает все силы учению, ожидая, что к нему обратятся за советом; хранит верность и преданность, ожидая выдвижения; упорно идет по пути совершенствования, ожидая, что ему найдут применение. Вот каково самостановление ученого!

Платье и шапка ученого скромны, действия — осмотрительны. С важным поручением он словно бы не торопится, незначительное слово считает за пустяк. Перед великим он как бы робеет, малого — как бы стесняется. Он с трудом поступает на службу, но в отставку уходит с легкостью. Он скромен, словно у него нет способностей. Таков внешний облик ученого.

Живет ученый в чрезвычайной бедности, сидит и поднимается с места учтиво. В речах обязательно начинает с выражения преданности, в поступках непременно следует среднему и правильному. На дорогах не вступает в спор за более легкий путь, летом и зимой не оспаривает у других места гармонии Инь и Ян. [96]Бережет себя от смерти, ожидая себе применения, пестует свое тело, дабы иметь возможность свершений. Такова предуготованность ученого.

Ученый не дорожит золотом и драгоценными камнями, ибо его сокровище — преданность и верность. Он не молится богу Земли, ибо утверждает свои стопы на долге и справедливости. Он не молится о накоплении богатств, ибо своим богатством он полагает обилие учености. Его трудно привлечь, но легко вознаградить, легко вознаградить, но трудно удержать. Ведь в дурные времена он скрывается — вот и трудно его привлечь на службу. С не верным долгу он не соединяется — вот и трудно его сохранить. Сначала он трудится и лишь потом требует вознаграждения — вот и легко его вознаградить! Так ученый сближается с людьми.

Если доверить ученому товары и богатства, если погрузить его в соблазны — он не изменит долгу перед лицом выгоды; если напасть на ученого многочисленной ратью, если угрожать ему оружием — он не изменит своим принципам и перед лицом смерти.

Вступая в борьбу с хищными тварями, он не взвешивает вначале своего мужества, влача тяжкий треножник, не взвешивает своих сил. Об ушедшем он не сожалеет, грядущее не старается предугадать. Ложных речей не повторяет, толкам и клевете не придает значения. Он не роняет своего достоинства, не меняет своего решения. Такова самостоятельность ученого.

С ученым можно обращаться как с родственником, но нельзя ему угрожать; с ним можно сблизиться, но нельзя его принудить; его можно убить, но нельзя опозорить. Жилище его не роскошно, еда и питье — не обильны. О его ошибках и недостатках можно сказать ему в мягких выражениях, но нельзя бранить его в лицо. Таковы твердость и непреклонность ученого.

Верность и преданность государю — вот кольчуга и шлем ученого, ритуал и справедливость — вот его малый и большой щит. В путь он выступает, увенчав себя гуманностью, дома пребывает в объятиях долга. [97]Даже при жестком правлении он не изменяет тому, на чем стоит. Такова независимость ученого.

Весь двор ученого — величиной в один му, [98]окружает его жилище глинобитная стена, ворота бамбуковые, калитка камышовая; окна без рам. Домашние его выходят за ворота, передавая друг другу единственное выходное платье, едят же не каждый день. И когда государь к нему благосклонен, он не позволит себе колебаться; однако же, не встречая благосклонности, он не позволит себе льстить ради достижения цели. Таков ученый на службе.

Ученый живет со своими современниками, но сверяет свои поступки с древними; путь, проложенный им в нынешний век, послужит ступенью для будущих поколений. Когда наступает лихолетье и государь не оказывает ученому поддержки, а вельможи ему не покровительствуют, тогда льстивая и клевещущая чернь сообща старается погубить его. Однако можно погубить тело, но нельзя победить волю. И, даже пребывая в пучине несчастий, он остается верен своим устремлениям, ни на минуту не забывая о бедствиях народа. Такова глубина помыслов ученого.

Расширяя свои познания, ученый не знает предела, идя честным путем, не знает усталости; когда он живет в уединении — для него не существует роскоши; когда его приближает к себе государь — для него не существует трудностей. В ритуале для ученого всего драгоценнее гармония между людьми. Он восхваляет верных и преданных, подражает невозмутимым и восхищается мудрыми. Будучи снисходительным к людям обыкновенным, он старается к ним приспособиться, не выставляя своих достоинств. Такова широта души ученого.

Когда ученый выдвигает достойных, то среди близких себе он не избегает родственников, среди посторонних не пренебрегает теми, кого недолюбливает. Взвесив заслуги, накопив факты, он выдвигает мудрого, помогая ему достигнуть самого верха, и не ожидает за это воздаяния. Лишь бы был человек по нраву государю, лишь бы принес пользу государству — самому ученому не нужно ни богатства, ни чинов! Так ученый выдвигает мудрых и поддерживает талантливых.

Узнав нечто благое, ученые делятся друг с другом; увидав нечто прекрасное, друг другу показывают. На служебной лестнице пропускают друг друга вперед; попав в беду, друг за друга умирают. Если другому долго не везет — ждут вместе, если друг в захолустье — его вызывают к себе. Так ученый верен другу и способствует его продвижению.

Омыв свое тело, ученый мыслями погружается в сущность вещей. Представив свои соображения, он скромно отступает в тень. Своего государя он поправляет неназойливо. Если государь чего-то не знает, он осторожно подсказывает ему, но и здесь не спешит с действиями. Среди низких ученый не выказывает своей возвышенности, свершенную им малость не выдает за многое. В умиротворенный век не бывает беспечным, в смутное время не впадает в отчаяние. С единомышленниками не вступает в сговор, инакомыслящих не отвергает. Такова независимость ученого, и таков его особый путь.

Если говорить о высочайших, то ученый не подданный даже для Сына Неба; если сказать о более низких, то ученый не работает и на правителей. Внимательный и спокойный, он превыше всего ставит широту души. Стойкий и непреклонный, он не идет на поводу у других, однако, обладая большой ученостью, он знает, и что такое почтительность. Приникнув к литературным сочинениям, он трудолюбиво оттачивает на их точиле свою скромность и бескорыстие. Даже получив в удел царские земли, он не ставит это ни в грош. Не подданный он и не служивый. Таковы принципы ученого.

Если помыслы у двоих согласны, а устремления сходны, если пути и пристанища одни, то стоять рядом с таким человеком — наслаждение, а находиться у него в подчинении — не досадно. Долгое время не видя друга, ученый не верит порочащей его молве. В дружбе он прям и справедлив. С мыслящими одинаково он сходится, чуждых же себе избегает. Таков ученый в дружбе.

Мягкость и благость — это корни гуманности. Уважение и внимательность — это почва, на которой она произрастает. Широта души — это образ действий гуманности. Последовательность и постепенность — это ее искусство. Ритуал и обряды — это обличье гуманности. Речи и беседы ее украшение. Песни и музыка — это благозвучие гуманности. Раздача накопленного другим людям — это дары гуманности. Однако, даже обладая всеми этими качествами, ученый не решится сказать, что он обладает гуманностью. Таковы почтительность и уступчивость ученого.

Ученый не погибнет в бедности и бесчестье. Не согнется под бременем богатства и знатности. Его не опозорит государь, не вовлекут в свои интриги старшие и вышестоящие, не приручат власть имущие. Вот что значит «ученый». Сколь нелепо, что в наше время людей обыкновенных называют учеными! Оттого и само имя «ученый» стало зачастую служить лишь для насмешки».

Вот какие речи услышал Ай-гун, когда он принял Конфуция, вернувшегося в свое пристанище. Речи звучали убедительно, поведение же Конфуция было верным долгу. «До скончания своего века не решусь больше насмехаться над учеными», — сказал Ай-гун.

«Мэн-цзы»

Книга «Мэн-цзы» («Учитель Мэн») названа по имени своего предполагаемого автора, философа Мэн Кэ, жившего приблизительно в 372—289 гг. до и. э. Сейчас уже трудно с точностью сказать, что в этой книге принадлежит писчей кисти самого Мэн Кэ, а что собрано его учениками, однако ее можно назвать в числе немногих сочинений, древность текста которых не подверглась сомнению. Книга «Мэн-цзы» была включена в конфуцианское каноническое «Четверокнижие» вместе «Суждениями и беседами» Конфуция и составленными уже его внуком Цзы Сы (IV в. до н. э.) «Великим Учением» («Да сюэ») и «Учением о середине» («Чжуан юн»). Из последователей Конфуция Мэн-цзы, пожалуй, наиболее знаменит; он как бы завершает собой этап раннего, «чистого» конфуцианства, еще не «замутненного» никакими посторонними влияниями. Тем не менее его собственный вклад в учение довольно существенен.

Из нашего исторического «далеко» вся древность кажется однообразной, а ее развитие — едва заметным, но в действительности всего одно столетие, отделявшее Мэн-цзы от Конфуция, многое изменило в Китае. Конфуций всю жизнь тщетно искал применения своим талантам государственного деятеля, но в его время монархи полагались только на наследственную знать, и на склоне лет философ с горечью должен был констатировать, что ничто не предвещает перемен к лучшему: «Птица-феникс не прилетает, Река не являет благовещного знака, а мой конец уже близок!» Во времена Мэн-цзы правители «Сражающихся царств» давно уже оценили подобных ему странствующих наставников мудрости. Крупные философы и их ученики были нарасхват: власть, запутавшаяся в бесконечных междоусобных войнах, интригах и внутренних смутах, нуждались в их советах. И конечно же, эти советы щедро оплачивались.

Когда-то Конфуций не решился пожертвовать своим единственным стареньким экипажем, чтобы достойно похоронить любимого ученика, Ян Хуэя, а выезд Мэн-цзы, в бытность его в царстве Ци, состоял из десятков колесниц и нескольких сот человек свиты. Главное же — изменился сам дух эпохи, он становился более демократичным, и в Поднебесной, жаждавшей объединения, многочисленная аристократия удельных владений уже доживала свой век. Именно поэтому в книге Мэн-цзы такое большое место занимают размышления о благе народа, о справедливом к нему отношении. Мэн-цзы вновь выдвинул древнюю концепцию «колодезных полей», согласно которой каждые восемь человек обрабатывали девятое поле для государя, т. е. поборы ограничивались приблизительно десятиной. В своих построениях Мэн-цзы на первое место ставил народ, затем — государство и только на последнее — самого государя. Философ не стеснялся говорить царям в лицо об их обязанности быть «отцами и матерями народа» не только по названию. Знаменитые строки поэта Ду Фу (VIII), рисующие трагический контраст между бедностью и богатством: «У красного крыльца запах вина и мяса, а на дороге — кости замерзающих людей!», восходят к упреку, брошенному философом владыке царства Лян.

Средством устранения противоречий внутри мира людей и достижения общего блага, по мнению Мэн-цзы, могли быть только человеколюбие и долг — понятия, о которых он не уставал напоминать всем и каждому. «Вы пришли сюда, не сочтя расстояние в тысячу ли за даль, — сказал, приветствуя его, лянский царь. — Наверное, у вас есть что-то, что пойдет на пользу моей стране?» И Мэн-цзы ответил ему: «К чему царь заговорил о пользе? Для меня существуют лишь человеколюбие и долг!» Следовать этим двум принципам было, с его точки зрения, обязательно для каждого — будь то даже сам Сын Неба, а если тот не выполнял должного, не относился к подданным гуманно, он в глазах Мэн-цзы не заслуживает звания государя. Как-то раз владыка царства Ци задал Мэн-цзы коварный вопрос, может ли подданный убить своего повелителя, и напомнил о весьма почитаемых конфуцианцами основателях династий Инь и Я, которые покусились на сюзеренов. «Преступившего человечность именуют злодеем, а преступившего долг именуют презренным, — ответил на это Мэн-цзы. — Презренных же злодеев именуют отверженными. Я слышал о том, что казнили некоего отверженного Чжоу, но не слыхивал, чтобы убили государя, ибо государь не может впасть в произвол».

Конечно, Мэн-цзы нельзя отнести к радикалам — приводимый в нашей антологии отрывок свидетельствует как раз об этом, — но он внес в конфуцианство весьма важный элемент, многие века впоследствии сдерживавший китайский абсолютизм. А главное — Мэн-цзы верил, что человек от природы добр и надо лишь развить в нем врожденные качества, чтобы достичь всеобщего благоденствия. Иными словами, он, как многие великие люди, был немного утопистом.

ИЗ КНИГИ «МЭН-ЦЗЫ»

Некто Сюй Син, проповедующий учение Божественного Пахаря, [99]прибыл в Тэн из царства Чу. [100]Вступив на порог дворца, он обратился к царю Вэнь-гуну [101]со словами: «Пришедший издалека, наслышан о гуманном правлении государя. Хотелось бы, получив землю для поселения, стать Вашим подданным». Вэнь-гун указал ему место. Последователей же Сюй Сина было несколько десятков; все они были одеты в сермяги, плели туфли и вязали циновки, дабы снискать себе пропитание.

Ученик Яэнь Ляна, Чэнь Сян, и его младший брат Цзай, взвалив на плечи свои сохи, тоже пришли в царство Тэн из Сун и сказали: «Мы наслышаны о Вашем совершенномудром правлении, государь. Вы совершенномудрый человек, и мы хотим быть Вашими подданными!» Чэнь Сян повидался с Сюй Сином и испытал великую радость. Он отринул собственное учение и стал учиться у него.

Чэнь Сян повидался и с Мэн-цзы и передал ему речи Сюй Сина: «Тэнский государь — поистине мудрый правитель, однако не слыхал о Пути. Мудрые пашут вместе с народом ради пропитания, сами готовят пищу и управляют. Ныне же тэнский царь имеет амбары и сокровищницы, чтобы кормиться, обирая народ, — где же его мудрость?!»

Мэн-цзы в ответ сказал: «Учитель Сюй, конечно же, ест только выращенный им самим хлеб?»

—Да, это так.

—Учитель Сюй, конечно же, носит им самим сотканное платье?

—Нет, учитель просто надевает сермягу.

—Носит ли учитель Сюй шапку?

—Носит.

—Какую же?

—Белую холщовую.

—А он сам выткал холст?

—Нет, сменял на зерно.

—Отчего же он не сам его ткал?

—Это помешало бы хлебопашеству.

Затем Мэн-цзы сказал:

—А ведь учитель Сюй готовит пищу в железных котлах и глиняных мисках, а пашет железом?

—Да, это так.

—Сам ли он их делает?

—Нет, — ответил Чэнь Сян, — выменивает на зерно.

—Ах, значит, когда зерно меняют на сосуды, то не обирают гончаров и плавильщиков? Да и когда гончары и плавильщики меняют сосуды на зерно, они ведь не обирают землепашцев?! Почему он не изготавливает все потребное ему у себя дома? Разве учителя это не удручает?!

Чэнь Сян ответил:

—Нельзя же заниматься всеми ремеслами и обрабатывать землю!

—Значит, совмещать с обработкой земли можно только управление Поднебесной?! Нет уж, есть удел великих людей, и есть удел малых. Если бы каждый делал сам все, что дают человеческому телу сто ремесел, и пользовался бы только вещами собственного изготовления, весь народ не знал бы отдыха. Потому и говорят: «Можно утруждать свой ум, и можно утруждать тело. Утруждающие ум управляют людьми, а утруждающие тело людьми управляются». Управляемые кормят других, а управляющие от них кормятся. Таков общий закон Поднебесной.

Гл. «Тэнь Вень-гун», ч. 1

Некий житель царства Ци [102]имел в своем доме жену и наложницу. Когда их супруг отлучался, то непременно возвращался сытым и пьяным. Если же жена спрашивала, с кем он пил и ел, то оказывалось, что все это были знать и богачи. Тогда его жена сказала наложнице: «Когда наш супруг отлучается из дому, он непременно возвращается сытым и пьяным, если же спросишь, с кем он ел и пил, оказывается, что все это знать и богачи. Однако еще ни один почтенный человек к нам не заходил. Пойду-ка я разузнаю, куда это ходит муж!»

Встав спозаранок, она, крадучись, последовала за супругом. .. Увы, во всем городе не нашлось такого, кто бы остановился и перемолвился с ним словечком. Когда же наконец он дошел до кладбища у восточной стены, то принялся там клянчить остатки съестного у совершающих жертвоприношения. Но еды ему не хватило, и, осмотревшись вокруг, он тут же направился к другим... Вот каким образом он насыщался!

Возвратившись домой, жена сказала наложнице: «Таков, оказывается, муж наш, на которого мы должны уповать и с которым связаны до конца дней!» Она поведала наложнице все о супруге, и обе они стали лить слезы во внутренних покоях. Муж же, не подозревая ничего, вошел в дом веселый и довольный и принял перед своей женой и наложницей гордый вид...

На взгляд благородного мужа, редко бывает, чтобы люди, стремящиеся к богатству и знатности, к выгоде и карьере, ие заставляли своих жен и наложниц лить слезы от стыда!

Гл. «Лилоу», ч. II

«ЦЗОЧЖУАНЬ»

«Цзочжуань», а полностью — «Чуньцю цзочжуань» («Толкования Цзо на «Весны и осени») — историческое сочинение, которому мы не найдем точной аналогии в европейской античной литературе. Памятник этот двуслойный — в его основе лежит знаменитая летопись Конфуция «Весны и осени», охватывающий период с 722 по 481 г. до н. э., а сама «Цзочжуань» построена в форме комментариев к ней. Однако «Цзочжуань» оказалась намного содержательней исходного «канона» и в литературном плане гораздо интереснее. В известном смысле можно сказать, что именно здесь лежат истоки исторической художественной прозы, которая впоследствии получила в Китае столь широкое развитие.

Заметим, что в Китае издавна существовала традиция фиксации событий — легенда утверждает, что она шла еще от мифического Хуан-ди (2550—2450 гг. до н. э.). При этом придворные писцы соблюдали строгое разделение труда: сидевший слева от государя фиксировал (записывал узелковым письмом, просто запоминая) содеянное, а сидящий справа — фиксировал сказанное. Это считалось делом исключительной важности, ибо кисть и стиль писца приобщали современников к вечности, поэтому «без приказа не было записи». В каждом царстве велись подобные летописи, и, приступая к созданию «Весен и осеней», Конфуций воспользовался уже готовой летописью царства Лу, но поверг ее так называемому исправлению имен: заменив одни иероглифы другими, он привнес в текст оценочный момент. Употребление или опущение соответствующей титулатуры, просто лексические варианты теперь давали понять читателю, что принимает, а что осуждает автор в действиях правителя. Однако «Весны и осени» оставались чрезвычайно лаконичными:

как правило, под соответствующими годами в немногих словах были отмечены лишь военные победы и поражения, заключение союзов, рождение, брак, восшествие на престол и смерть государей, стихийные бедствия и необычные небесные явления. Говорят, каждый иероглиф был настолько взвешен и выверен, что ученики, которым Конфуций показал свою летопись, не могли изменить в ней ни единого слова.

Однако предельная лаконичность имеет и свои слабые стороны. Задачи обучения, распространения конфуцианских идей среди новых дептов вызвали к жизни многочисленные, «толкования» летописи. Три из них были включены впоследствии в конфуцианский канон, однако самое обширное и знаменитое среди них, безусловно, «Цзочжуань». К сожалению, мы почти ничего не знаем о его авторе. Источники расходятся даже в трактовке имени: одни считают, что фамилия его была Цзо, а имя Цюмин, другие — что фамилия Цзоцю, а имя Мин, по мнению третьих, иероглиф «Цзо» вообще не имя собственное, а обозначение того самого «левого» писца, который записывал события. Не совсем ясно также, когда он жил: одни полагают, что автор был младшим современником Конфуция и создал свое «Толкование», чтобы уберечь учение философа от позднейших искажений; другие считают более вероятным, что книга «Цзочжуань» была составлена где-то между серединой IV и серединой III вв. до н. э., т. е. много позже. Сообщают, что Цзо Цюмин занимал пост придворного историографа в царстве Лу, что в зрелом возрасте он ослеп... Скудность сведений, возможно, связана с тем, что «Цзочжуань» — во многом продукт коллективного творчества, фиксирующий определенную традицию толкования внутри одной из конфуцианских школ. Вторую традицию представляет подобная же летопись-комментарий «Гуньян чжуань», отрывок из которой мы здесь также приводим. Некогда сожженные вместе со множеством иных сочинений по приказу императора Цинь Ши-хуана и тайно сохраненные, они словно подтверждают своей судьбой обнадеживающие слова о том, что «рукописи не горят».

ИЗ КНИГИ «ЦЗОЧЖУАНЬ»

О сыновьях князя Вэй.

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ХУАНЬ-ГУНА (696 Г. ДО Н. Э.)

В прошлом Сюань-гун, князь государства Вэй, имел незаконную связь с одной из жен гарема своего отца, И Цзян (И из рода Цзян). Она родила сына Цзи-цзы. Сюань-гун поручил заботиться о нем правому княжичу Чжи, своему сводному брату. Тот сосватал ему жену в Ци; князь, увидя, что она очень красива, не отдал ее сыну и сам взял в жены. Она родила двух сыновей — Шоу и Шо. Князь поручил заботиться о них Левому княжичу Се. И Цзян, видя, что князь охладел к ней, повесилась.

Княгиня Сюань Цзян и ее младший сын, княжич Шо, замышляли убить Цзи-цзы. Князь послал Цзи-цзы с поручением в государство Ци. Тем временем княгиня подослала разбойников, которые должны были подстерегать Цзи-цзы на границе, в местности Шэнь, и убить его. (Она сказала им: «Убейте первого, кто проедет на колеснице с флажком, украшенном белыми перьями».) Шоу предупредил Цзи-цзы и советовал ему бежать. Но тот не согласился и сказал: «Если я не выполню приказ отца — зачем ему такой сын? Если бы была такая страна, где не почитали бы отцов, тогда можно было бы бежать туда».

Когда Цзи-цзы должен был отправляться в путь, его напоили вином. Тем временем Шоу переставил его флажок на свою колесницу и выехал раньше его. Разбойники убили его. Цзи-цзы, поспешая за его колесницей кричал: «Это меня вы ищите! А этот в чем виноват? Меня убейте!» Они убили его тоже.

После смерти Сюань-гуна Шо стал князем; он известен под именем Хуэй-гуна. Два княжича, воспитатели его братьев, давно его ненавидели. В одиннадцатом месяце Левый княжич Се и Правый княжич Чжи возвели на престол княжича Цянь-моу. Хуэй-гун бежал в государство Ци.

...О СМЕРТИ СЯНГУНА, КНЯЗЯ ЦИ.

ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ХУАНЬ ГУНА (659 Г. ДО Н. Э.)

Весной наш князь собирался совершить путешествие. Итак, он вместе со своей супругой из рода Цзян, сводной сестрой князя Ци, Сян-гуна, направился в Ци. Шэнь Сюй, не одобряя того, что он взял с собой жену, сказал: «У женщин есть мужья, у мужчин для встречи с женой есть внутренние покои, и они не должны вести себя вольно по отношению друг к другу, тогда говорят, что правила приличия соблюдены. Кто поступает иначе, тот погибнет».

Наш князь встретился с князем Ци на берегу пограничной реки Лу. Затем он вместе со своей супругой Вэнь Цзян (Вэнь из города Цзян) направился в Ци. Князь Ци, ее сводный брат, имел с ней незаконную связь. Наш князь упрекал ее; она сказала об этом брату.

Летом, в четвертом месяце, в день под знаками бин-цзы, князь Ци давал пир в честь нашего князя. После пира он велел княжичу Пэн-шэну помочь нашему князю подняться на колесницу. Князь скончался на колеснице. (Подозревали, что Пэн-шэн убил его по приказу князя Ци).

Люди Лу послали гонца сказать в Ци: «Наш государь, преисполненный благоговения перед величием вашего повелителя, не осмелился спокойно пребывать в своих владениях и направился к вам, чтобы упрочить старинную дружбу между нашими государствами. После того как должный обряд был совершен, он не вернулся. Мы не знаем, на кого возложить вину за это. Это позор для нас и вас перед лицом всех князей. Мы просим смыть его, наказав Пэн-шэна».

Люди Ци убили Пэн-Шэна.

ВОСЬМОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ЧЖУАН ГУНА («86 Г. ДО H. Э.).

Князь Ци (Сян-гун) послал Лянь Чэна и Гуань Чжи-фу охранять границу в Куйцю. Они уехали в сезон созревания дынь, и князь сказал: «Когда следующий раз созреют дыни, я прикажу сменить вас». Срок их службы кончился, но приказ князя не пришел. Они просили сменить их, но князь не дал согласия. Поэтому они замыслили бунт.

Си-гун, отец Сян-гуна, имел единоутробного младшего брата, имя его было И Чжун-нянь. У него родился сын, княжич У-чжи. Си-гун любил его и разрешал одеваться и пользоваться почестями наравне с наследником (его кузеном, будущим князем Сян-гуном). Сян-гун, вступив на престол после смерти отца, все привилегии у княжича отобрал. Воспользовавшись этим, те двое (Лянь Чэн и Гуань Чжи-фу) вовлекли его в заговор.

У Лянь Чэна была младшая двоюродная сестра в гареме князя. Она не пользовалась его милостью. Лянь Чэн велел ей следить за князем и обещал: «Если мы победим, мы сделаем тебя первой женой нового государя».

Зимой, в двенадцатом месяце, князь. Ци ездил гулять в Гу-фэнь; потом он охотился в Бейцю. Во время охоты он увидел огромного кабана. Спутники князя сказали ему: «Это оборотень, дух княжича Пэн-шэна, которого вы убили, чтобы удовлетворить государство Лу». Князь, разгневавшись воскликнул: «Пэн-шэн еще смеет являться мне!» — и выстрелил в него из лука. Кабан стал на дыбы, как человек, и жалобно закричал. Князь испугался, упал с колесницы, повредил ногу, потерял туфлю. Когда вернулись, он стал требовать потерянную туфлю у своего слуги Би. Слуга не мог найти ее, и князь исхлестал его плетью до крови. Тот выбежал за дверь и здесь столкнулся с заговорщиками. Они схватили его и связали. Но Би сказал: «Чего ради я стану останавливать вас?» Обнажил спину и показал им следы плети. Ему поверили. Он просил разрешения войти первым. Войдя, он спрятал князя, вновь вышел и сразился с бунтовщиками. Он был убит в дверях. Другой слуга, Жичжи Фэнь-жу, тоже сражался и был убит у лестницы. После этого заговорщики смогли войти. Третий слуга, Мэн Ян, пытался подменить собой князя. Они убили Мэн Яна на кровати, но кто-то сказал: «Нет, это не князь, он не похож». Они увидели ноги князя в просвете под дверью; тогда они убили его и поставили князем У-чжи.

...О ВОЙНЕ МЕЖДУ ЦИНЬ И ЧЖЭН ТРИДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СИ-ГУНА (630 Г. ДО Н. Э.).

В девятом месяце, в день под знаками цзя-у, князья государства Цинь и Цзинь осадили город Чжэн, мстя за то, что князь Чжэн не оказал почестей князю Цзинь, когда тот был в изгнании, и за то, что он нарушил союз с Цзин и перешел на сторону Чу. Армия Цзинь встала лагерем у Ханьлина, армия Цинь — на берегу реки Фань.

И Чжи-ху сказал чжэнскому князю: «Государство наше в опасности. Но если поручить Чжу Чжи-у встретиться с князем Цинь, ручаюсь, что его армия уйдет». Князь последовал совету.

Чжу Чжи-у отказался, сказав: «Даже когда ваш слуга был в расцвете сил, он считался хуже других. Сейчас ваш слуга состарился и уже ничего не может сделать». Князь ответил: «Я не сумел вовремя использовать ваши таланты, а сейчас, в минуту отчаяния, обращаюсь к вам с просьбой — в этом моя вина. Но как бы то ни было, если Чжэн погибнет, для вас это тоже будет не полезно». Тогда он согласился.

Ночью Чжу Чжи-у спустился по веревке с городской стены, проник в лагерь Цинь, пришел к циньскому князю Му-гуну и сказал: «Армия Цинь и Цзинь окружили Чжэн — можно сказать заранее, что Чжэн обречено на гибель. Даже если бы гибель Чжэн действительно была в ваших интересах, государь, я бы дерзнул раздосадовать ваших чиновников своими советами. Вы сами знаете, государь, что держать в подчинении отдаленную территорию, к тому же отделенную землями другого государства, трудно. Цзинь лежит как раз между Цинь и Чжэн. Ясно, что моя страна достанется не вам, а Цзинь. Так есть ли смысл губить Чжэн только для того, чтобы удвоить владения соседа? Если сосед станет сильнее, это будет значить, что вы, государь, станете слабее. Наоборот, если вы оставите Чжэн хозяином пути из вашего государства на восток, то путников, едущих туда и обратно, будут здесь снабжать всем, в чем у них будет недостаток, и вы, государь, тоже не будете иметь от этого никакого вреда.

И потом — вспомните: в свое время вы уже оказали покойному князю Цзинь большую услугу; он обещал вам за это города Цзяо и Ся. Утром он переправился через Хуанхэ и вернулся в свое государство, а уже вечером велел ставить временные укрепления из досок, чтобы защищать от вас эти города. Все это вы, государь, знаете. Разве Цзинь когда-нибудь насытится? После того, как на востоке это княжество получит власть над Чжэн, оно захочет расширить свои земли на западе. А откуда оно возьмет там землю, если не начнет отрывать куски от Цинь? Отрывать куски от Цинь ради выгоды Цзинь — государь, обдумайте это!»

Князь Цинь остался доволен разговором. Он заключил договор с людьми Чжэн, оставил Ци-цзы, Фэн-суня и Ян-суня охранять границы Чжэн, а сам с остальной армией вернулся в Цинь.

Цзы-фань, родственник и советник цзиньского князя Вэнь-гуна, просил позволения напасть на армию Цинь. Князь ответил: «Этого нельзя сделать. Без помощи этого человека (князя Цинь) я не смог бы занять престол. Воспользоваться помощью человека, чтобы его же унизить,— это было бы не гуманно, потерять союзника — это было бы неумно. Заменить ясность в отношениях с соседом на беспорядочные столкновения — это было бы невыгодно с точки зрения военной науки. Лучше мы тоже вернемся». И он тоже ушел от Чжэн.

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СИ-ГУНА (628 Г. ДО Н. Э.).

Зимой умер Вэнь-гун, князь Цзинь. В день под знаками гэн-чэн гроб с телом повезли в Цюйу, где его должны были похоронить. Когда выезжали из столичного города Цзян, из гробa раздался голос, подобный реву быка. Гадатель Янь велел всем знатным людям поклониться до земли и сказал: «Государь поручает вам очень важное дело. С запада придет армия, она пройдет по нашей земле. Если мы нападем на нее, будет большая победа».

Между тем Ци-цзы, оставленный циньским князем в Чжэн, послал из Чжэн человека в Цинь и велел передать: «Люди Чжэн поручили мне ключи от северных ворот столицы. Если вы тайно пришлете войско, город можно будет захватить». Князь Му-гун спросил совета у Цзянь Шу. Цзянь Шу сказал: «С усталой армией напасть врасплох на отдаленную страну — я никогда о таком не слышал. Пока армия дойдет до места, люди устанут, силы их будут на исходе, а хозяин далекой страны успеет хорошо подготовиться для защиты. Нет, это невозможно! Армия будет знать, куда она идет, значит, Чжэн несомненно, тоже будет это знать. Когда воины увидят, что все их усилия ни к чему не привели, они откажутся повиноваться. Вообще — когда армия идет в поход за тысячу ли, кто же не узнает об этом?»

Князь отказался послушать его совета. Он призвал к себе Мэн Мина, Си Ци, Бай И и повелел им выступить с войском в поход из восточных ворот столицы. Цзянь Шу, громко плача, глядел на них; окликнув Мэн Мина, он сказал: «О Мэн-цзы! Я вижу сейчас, как армия уходит, но я никогда не увижу, как она вернется». Князь велел передать ему: «Что ты понимаешь? Тебе скоро сто лет, деревья на твоей могиле должны были бы уже стать двух пядей в обхвате» (т. е. «тебе следовало умереть много лет назад»).

Сын Цзянь Шу был в войске и участвовал в походе. Цзян Шу провожал его, плача, и сказал: «Люди Цзинь преградят путь нашей армии, конечно же, у гор Сяо. Из Цинь нет другого пути на восток. В Сяо есть два больших холма. На южном — могила Гао, императора династии Ся; на северном Вэнь-ван, отец основателя нынешней династии Чжоу, искал убежища от ветра и дождя. Вы все умрете между этими холмами. Там я соберу свой кости».

Итак, армия Цинь двинулась на восток.

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СИ-ГУНА (627 Г. ДО Н. Э.)

Весной армия Цинь, благополучно миновав Сяо, прошла мимо северных ворот резиденции императора, города Чжоу. Лучники, стоявшие на боевых колесницах слева, и копейщики, стоявшие справа, сняв шлемы (но оставаясь при оружии, что было непочтительно по отношению к императору), сходили на землю, проходили пешком мимо ворот и затем снова вспрыгивали на колесницы; и так проехали триста колесниц. Царевич Мань, внук императора, еще мальчик, смотрел на них. Он сказал императору: «Циньские воины несерьезны и непочтительны; конечно, они будут разбиты. Несерьезны — значит, мало думают; непочтительны — значит, невнимательны. Кто будет невнимателен, оказавшись в опасном месте, да еще не умеет думать — может ли избежать поражения?»

Армия пришла в крошечное княжество Хуа. В это время там оказался купец из Чжэн, Сянь гао, который вез свои товары в Чжоу. Встретив неожиданно армию Цинь, он выдал себя за посла князя. Он поднес полководцам сначала четыре бычачьи шкуры (по обычаю, перед тем, как делать большой подарок, дарили сначала что-то менее важное), а затем пожертвовал двенадцать коров, чтобы угостить воинов, и при этом- сказал: «Мой государь, услышав, что вы, господа, вместе с вашим войском намереваетесь мимоходом посетить наш ничтожный город, осмелился предложить угощение тем, кто сопровождает вас. Наш небогатый город, зная, что вы давно находитесь в пути, охотно предоставит вам продовольствие в течение дня, если вы захотите у нас остаться, или охрану в течение ночи, если вы соблаговолите идти дальше». А тем временем он послал человека, чтобы как можно скорее сообщить в Чжэн.

Чжэнский князь Му гун распорядился следить за подворьем иноземных гостей (то есть циньского отряда, оставленного охранять границы Чжэн) — а те уже навязывают вьюки, точат оружие и кормят лошадей. Князь послал Хуан У-цзы попрощаться с ними и сказать им так: «Вы, господа, уже долго находитесь в нашем ничтожном городе. И вот теперь наши запасы сушеного мяса и зерна, убитого и живого скота кончились. Если вы, господа, собираетесь уехать, то в Чжэн есть заповедный лес Юаньпу, так же как в Цинь есть заповедный лес Цзюйю; вы можете брать оттуда длиннохвостых и пятнистых оленей, освободив наш ничтожный город от забот о вашем пропитании. Что вы об этом думаете?»

Ци-цзы бежал в государство Ци; Фэнь-сунь и Ян-сунь бежали в государство Сун.

Мэн Мин сказал: «Государство Чжэн готово встретить нас! Мы уже не можем напасть на него неожиданно. Если мы будем штурмовать город, мы не победим; если мы осадим его, мы не можем ждать подкреплений. Лучше вернемся». Армия Цинь разрушила город Хуа и пошла назад.

Сянь Чжэнь из государства Цзинь сказал: «Князь Цинь не послушал советов Цзянь Шу и из жадности злоупотребил усердием всего народа; это значит, что Небо отдает нам Цинь. То, что дают, нельзя упустить; врагу нельзя позволить свободно действовать. Дав волю врагу, мы будем иметь много забот; ослушавшись Неба, мы не будем иметь удачи. Мы должны напасть на циньское войско». Луань Чжи возразил: «Вместо того, чтобы отблагодарить Цинь за услугу, которую оно оказало нашему покойному государю, напасть на циньское войско — не значит ли это забыть покойного государя?» Сянь Чжэнь на это ответил: «Князь Цинь не пожалел нас в дни траура по нашему государю и напал на князя, носящего одну фамилию с нашим, значит, это именно Цинь вел себя не должным образом; о какой же еще благодарности может идти речь? Я слышал, что те, кто один раз позволят действовать врагу, наживут забот на несколько поколений. Думать о детях и внуках — значит ли это забыть покойного государя?»

После этого наследник' престола (он не мог считаться князем, пока не был похоронен его предшественник) отдал приказ выступить в поход; срочно собрали также войско варваров-жунов из рода Цзян. Наследник был в черной траурной одежде и шляпе. Лян Хун правил его колесницей, Лай Цзюй стоял справа с копьем. Летом, в четвертом месяце, в день под знаком синь-сы, наследник разбил армию Цинь у гор Сяо и взял в плен Мэн Мина, Си Ци и Бай И. Затем, по-прежнему одетый в черное, он похоронил Вэнь-гуна. Тогда впервые цветом траура в Цзинь стал черный.

О СМЕРТИ ЛИН-ГУНА, КНЯЗЯ ЦИН.

ВТОРОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СЮАНЬ-ГУНА (607 Г. ДО Н. Э.).

Лин-гун, князь Цзинь (ему было около пятнадцати лет), не вел себя как подобает государю. Он собирал большие налоги, чтобы разрисовать стены своего дворца. С террасы на крыше башенки он стрелял в людей глиняными шариками из маленького лука для охоты на птиц и смотрел, как они старались увернуться. Когда повар не доварил медвежью лапу, он убил его (медвежью лапу надо было очень долго варить, а князь требовал, чтобы ему подали ее немедленно); труп повара он положил в большой куль из рогожи и велел прислуживавшим ему женщинам вынести его из дворца. Нести надо было через двор, где князь принимал чиновников. Чжао Дунь и Ши Цзи увидели руку, торчавшую из куля, спросили, что случилось, и были этим озабочены. Чжао Дунь хотел увещевать князя; Ши Цзи сказал ему: «Если Ваши увещевания не будут приняты, некому будет говорить после Вас (так как вы — канцлер и в государстве нет никого выше Вас по чину). Прошу позволить мне говорить первому; если государь не послушает, Вы продолжите».

Ши Цзи трижды выходил вперед и падал ниц (показывая этим, что хочет говорить с князем), но тот делал вид, что не замечает его. Он оказался уже у желоба, куда стекала вода с крыши дворца; только тогда князь посмотрел на него и сказал: «Я знаю, в чем я виноват, но постараюсь исправиться». Ши Цзи, коснувшись лбом земли, ответил: «Кто из людей не делает ошибок? Но не может быть ничего лучше, чем, совершив ошибку, суметь исправиться. В «Книге Песен» сказано: «Каждый имеет добрые намерения в начале, но редко кто может довести дело до конца». Это значит, что редко встретится такой, кто действительно может исправить свою ошибку. Если вы, государь, доведете дело до конца, то не только мы, Ваши верные подданные, сможем быть уверены в непоколебимости алтарей духов земли и урожая. И еще сказано в «Книге Песен»: «Если в парадном халате императора есть изъян — только канцлер Чжуан Шань-фу может исправить это». Это значит, что он может исправить ошибки государя. Если вы, государь, сможете исправлять свои ошибки, вы никогда не лишитесь императорского халата».

Но князь не исправился. Чжао Дунь еще более настойчиво увещевал его. Князь был этим раздражен и послал Чу Ми убить Чжао Дуня. Ми отправился на рассвете. Двери опочивальни были уже открыты; канцлер в придворном платье и чиновничьей шапке был готов отправиться во дворец, но было еще очень рано, и он сидя дремал. Ми отступил назад и, вздохнув изумленно, сказал: «Он не забывает о почтительности — это настоящий глава народа! Кто убьет главу народа, тот не думает о благе государя; но кто не выполнит приказ государя, тот не предан ему. Чем быть виновным в том или в другом — лучше умереть». И он покончил с собой, с разбегу ударившись головой об акацию, которая росла во дворе.

Осенью, в девятом месяце, князь Цзинь угощал Чжао Дуня вином в своем дворце; за дверью были спрятаны латники, готовые на него напасть. Телохранитель канцлера, стоявший с копьем справа на его колеснице, Тими Мин, понял в чем дело, и, быстро поднявшись в зал, сказал: «Если подданный, на пиру прислуживая государю, выпивает более трех кубков, это есть нарушение этикета». И, поддерживая Чжао Дуня под руку, стал спускаться по ступеням. Князь натравил на него огромного пса; Мин задушил его голыми руками. Чжао Дунь воскликнул: «Вы отвергаете людей и берете на службу псов, но что может сделать для вас пес при всей его свирепости?!» Ему удалось отбиться от воинов князя и уйти, но Тими Мин погиб, защищая его.

Однажды, задолго до этого, Чжао Дунь охотился на горе Шоу-шань. Остановившись отдохнуть под развесистой тутой, он увидел исхудавшего от голода человека, Лин Чжэ. Чжао Дунь спросил его, отчего у него такой измученный вид; тот ответил: «Я уже три дня не ел». Чжао Дунь снова спросил его, и тот ответил: «Я три года служил вдали от дома; не знаю, жива ли еще моя мать, но идти мне уже недалеко, и я прошу разрешения оставить для нее часть того, чем вы меня угощаете». Чжао Дунь уговорил его съесть все, приготовил корзину просяной каши и мяса, положил все это в мешок, чтобы было удобнее нести, и отдал ему. Позже Лин Чжэ служил цзиньскому князю и оказался среди латников, сидевших в засаде. В решающий момент он повернул копье против княжеских слуг и, сдерживая их, дал Чжао Дуню возможность уйти. Чжао Дунь спросил его, кто он, но тот ответил только: «Я тот, кто умирал от голода под развесистой тутой». Не сказал ни имени своего, ни где он живет, ушел и больше не показывался.

В день под знаками и-чоу Чжао Чуань (племянник Чжао Дуня) напал на Лин-гуна в Персиковом саду и убил его. Чжао Дунь, который в это время скрывался, но еще, не успел перейти через горы на границе государства, вернулся. Дун Ху, главный историограф, записал в летописи: «Чжао Дунь убил своего государя» — и показал эту запись чиновникам при дворе. Чжао Дунь сказал: «Это было не так!» Но историограф ответил: «Вы, господин, занимали высшую должность в государстве; вы скрывались, но не пересекли границу (то есть все еще отвечали за все, что происходило в стране), а вернувшись, не наказали злодея. Кто же убийца, если не вы?» Чжао Дунь воскликнул: «Горе мне! Обо мне можно сказать словами «Книги Песен»: «Тот, кого я люблю, сам принес мне несчастье».

Конфуций сказал: «В древности Дун Ху был замечательный историограф: его принцип был — писать, ничего не утаивая. В древности Чжао Дунь был замечательный государственный муж: его принцип был — терпеть обиду ради блага государства. Жаль его: если бы он успел перейти границу, избежал бы обвинения».

ОБ ОСАДЕ ГОРОДА ГУ.

ПЯТНАДЦАТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ЧЖАО ГУНА (527 Г. ДО Н. Э.).

Сюнь У из государства Цзинь с армией напал на варварское государство Сяньюй и осадил город Гу. Некоторые люди в Гу предпочли взбунтоваться и передать город осаждающим. Сюнь У не согласился на это. Его приближенные говорили: «Вы можете получить город так, что это не потребует никаких усилий от ваших воинов; почему вы не сделаете этого?» Сюнь У ответил: «Я слышал от мудрого человека Шусяна, что если те, кто наверху, не смешивают хорошее и дурное, то народ знает, к чему он должен стремиться и все дела удаются. Если бы у нас кто-нибудь взбунтовался и сдал врагу наш город, я бы считал это дурным поступком; что же хорошего в том, что кто-то приходит ко мне, предлагая мне чужой город? Если я дам награду за очень дурное, что я должен обещать за хорошее? А если я приму у кого-то город и не дам за это награду, получится, что мне нельзя доверять; как же я тогда могу охранять народ? Когда сил достаточно, надо идти вперед, иначе надо отступать; надо действовать, оценивая свои силы. Я не могу встать рядом с предателем из-за того, что желаю получить город: я потеряю на этом гораздо больше, чем получу». Он передал в Гу, чтобы там казнили бунтовщиков и усилили защиту городских стен.

Через три месяца после начала осады некоторые люди в Гу снова просили разрешения сдаться. Они прислали к Сюнь У людей из простого народа (чтобы показать, что они не бунтовщики и говорят от имени всего народа). Сюнь У посмотрел на них и сказал: «У вас вид людей, у которых еще есть что есть. Идите пока и укрепляйте городские стены».

Офицеры из его армии сказали ему: «Вы можете получить город — и не хотите взять его. Вы требуете лишних трудов от народа и лишних мучений от армии. Так ли вы служите государю?» Сюнь У ответил: «Именно так я служу государю. Если, захватив один город, я покажу нашему народу пример равнодушия к судьбам государства, то зачем нам этот город? Если за город придется заплатить равнодушием народа, пусть лучше город останется у старого хозяина. Тот, кто готов платить равнодушием народа, плохо кончит; того, кто легко отвергает старого господина, тоже ждет несчастье. Люди Гу могут служить своему господину, а мы — нашему. Я буду выполнять свой долг, не отклоняясь от него, я не буду смешивать хорошее и дурное, и тогда мы получим город, но и народ будет знать свой долг. Люди будут готовы умереть, выполняя приказ, и у них не будет даже мысли о чем-то другом. Неужели это плохо?»

Только когда люди Гу сообщили, что их припасы кончились и силы исчерпались, Сюнь У принял город. Победив Гу, он вернулся, не казнив ни одного человека, и увез с собой пленного Юань-ди, князя Гу.

ИЗ КНИГИ «ГУНЪЯН ЧЖУАНЬ»

ШЕСТОЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ СЮАНЬ-ГУНА (603 Г. ДО Н. Э.).

«Весной Чжао Дунь из Цзинь и Сунь Мянь из Вэй вторгались в государство Чэнь». Чжао Дунь злодейски убил своего государя. Почему же здесь вновь появляется в летописи имя Чжао Дуня? (Человека, убившего государя, летопись никогда больше не упоминает.) Лично убил государя не он, а Чжао Чуань. Если лично убил государя Чжао Чуань, то почему это приписали Чжао Дуню? Он не наказал злодея. Что значит не наказал злодея: «Чжао Дунь из Цзинь убил своего государя И хао». Чжао Дунь воскликнул: «О Небо! Я невиновен! Я не убивал государя! Кто сказал, что я убил государя?» Историограф ответил: «Ты считаешься гуманным и справедливым; человек убил твоего государя, а ты, вернувшись в столицу, не наказал злодея. Если не сказать «убил государя», то как это назвать?»

Что же было до того, как Чжао Дунь вернулся в столицу?

Князь Лин-гун (И-хао) не следовал правильному пути. Он приказывал, чтобы знатные люди являлись к нему во внутренний двор дворца (куда по правилам допускались лишь родственники князя, но не чиновники); потом он поднимался лишь на террасу наверху башенки, вынимал маленький лук для охоты на птиц и стрелял в людей глиняными шариками, а они должны были убегать и увертываться. Это он просто развлекался. (Ему было около пятнадцати лет.)

Однажды Чжао Дунь, уже явившись к князю и выйдя от него, стоял при дворе с другими знатными людьми. В это время из воротец, ведущих во внутренний двор, вышел человек с рогожным кулем на спине. Чжао Дунь спросил: «Что это? Почему несут куль с княжеского дворца?» Он окликнул того человека, но тот отказался подойти и сказал: «Мне велено никому не показывать; но вы — знатный человек, и, если хотите посмотреть, подойдите и посмотрите, как я могу вам помешать?» Чжао Дунь подошел и посмотрел: это было мертвое тело, разрезанное на куски! Чжао Дунь воскликнул: «Что это?» — «Повар. Медвежья лапа оказалась недоваренной; князь разгневался, ударил его черпаком и убил! Он разрезал труп и приказал мне выбросить его». Чжао Дунь сказал только «О!» и быстро вышел к князю. Лин-гун увидел его, испугался и, не дав ему ничего сказать, сам первый дважды низко поклонился ему. Чжао Дунь отступил назад, стоя лицом к северу (т. е. к трону), тоже дважды поклонился, коснулся лбом пола и так же быстро вышел.

Лин-гун в сердце своем устыдился. Он хотел убить Чжао Дуня. И вот он послал некоего смелого воина убить его. Воин вошел в ворота — при них не было стражи. Он вошел в покои — при них не было охраны. Он поднялся в зал — там тоже никого не было. Наклонившись, он заглянул в щель следующей двери; Чжао Дунь ел на завтрак рыбу. Воин воскликнул: «О! Вы истинно гуманный человек!

Я вошел в ворота Вашего дома — при них нет стражи; я вошел в Ваши покои — при них нет охраны; я поднялся в Ваш зал — там тоже никого нет. Это значит, что доступ к Вам легок. Вы занимаете важную должность в государстве Цзинь, а на завтрак едите рыбу: это значит, что вы не расточительны. Государь велел мне убить вас, но я не могу на это решиться. Однако, не исполнив приказа, я не могу показаться на глаза государю». И он перерезал себе горло.

Лин-гун, узнав об этом, разгневался и еще больше захотел убить Чжао Дуня; но он не нашел никого, кого можно было бы послать. Тогда он устроил засаду во дворце и пригласил Чжао Дуня на угощение. Телохранитель Чжао Дуня, на колеснице стоявший с копьем справа от него, Ци Ми-мин, был знаменитым в стране силачом; он дерзко вошел во дворец вслед за Чжао Дунем и бесцеремонно встал у ступеней, которые вели в зал. После того как Чжао Дунь поел, Лин-гун сказал ему: «Я слышал, что Ваш меч необыкновенно острый; покажите мне его, я хотел бы на него полюбоваться». Чжао Дунь встал и хотел было достать меч, но Ци Ми-мин снизу окликнул его: «Дунь! Если Вы наелись, то идите домой; почему Вы обнажаете меч в присутствии князя?» Чжао Дунь понял намек (его могли убить на месте, сказав, что он поднял оружие на князя) и побежал вниз, перепрыгивая через ступеньки. У Лин-гуна был дрессированный пес, который назывался «Ао»; князь позвал его и указал на Чжао Дуня. Ао помчался за ним вниз по ступеням. Ци Ми-мин бросился навстречу и ударом ноги переломил ему шею. Чжао Дунь, обернувшись, сказал: «Ваш пес, государь, не может тягаться с моим псом!» Между тем латники, сидевшие в засаде во дворце, поднялись по сигналу — удару в барабан. Неожиданно один из тех, кто вышел из засады, обхватил Чжао Дуня за пояс и посадил на колесницу. Чжао Дунь, обернувшись, спросил: «Почему Вы оказали мне эту услугу?» — «Я тот, кому Вы тогда-то и тогда-то спасли жизнь, накормив умирающего от голода под высохшей тутой». Чжао Дунь спросил: «Как Ваше имя?» — «Разве Вы не поняли, на кого государь устроил засаду? Поезжайте скорее, зачем Вам мое имя?» Чжао Дунь погнал лошадей и выехал за ворота; не нашлось никого, кто бы его задержал.

Позже Чжао Чуань (племянник Чжао Дуня), воспользовавшись недовольством народа, убил Лин-гуна, Потом он разыскал Чжао Дуня, вместе с ним вернулся в столицу и стоял рядом с ним при дворе.

ПОЭЗИЯ ЧУСКИХ СТРОФ

ЦЮЙ ЮАНЬ (340-278 ГГ. ДО НАШЕЙ ЭРЫ)

Творчеством Цюй Юаня открывается в Китае история поэзии, имеющей индивидуального автора.

Стихи Цюй Юаня проникнуты высокой гражданственностью и истинным благородством души. У них звучит вера в конечное торжество добра над злом, честности над подлостью, вера в победу разума и совести. Им свойственны образность и богатство поэтического воображения, сила и чистота чувства. Некоторые его произведения, например «Девять гимнов», являются обработкой народных песен, в образном строе других сказывается влияние народной мифологии. Очень интересны так называемые «Вопросы неба», по-видимому имеющие прямое отношение к древним обрядам инициации, весьма схожие с одним из гимнов индийской «Ригведы». Цюй Юань положил начало новому поэтическому жанру — оде («фу») — и новому «свободному стилю» в поэзии («сао-ти»). Его поэма «Скорбь изгнанника» — одно из самых выдающихся произведений китайской классической поэзии. За аллегорическими и мифологическими образами поэмы легко угадывается реальная действительность того времени. Перед нами как бы лирическая исповедь поэта, в которой он вдохновенно и беспощадно разоблачает царский двор, зло и несправедливость, царящие кругом. Им он противопоставляет свое кредо: «чтить чистоту и умереть за правду». Он жаждет вырваться из окружения мелких людишек, которыми движут лишь алчность и зависть, тщеславие и низкий расчет. Но нигде не встречает поэт человека благородной души, способного понять его высокие устремления, — и отчаяние овладевает Цюй Юанем. В эпилоге Цюй Юань предрекает свой конец — «не понятый в отечестве своем», поэт решает покончить жизнь самоубийством.

ПЛАЧУ ПО СТОЛИЦЕ ИНУ [103]

Справедливое Небо,

Ты закон преступило!

Почему весь народ мой

Ты повергло в смятенье?

Люди с кровом расстались,

Растеряли друг друга,

В мирный месяц весенний

На восток устремились —

Из родимого края

В чужедальние страны

Вдоль реки потянулись,

Чтобы вечно скитаться.

Мы покинули город —

Как сжимается сердце!

Этим утром я с ними

В путь отправился тоже.

Мы ушли за столицу,

Миновали селенья;

Даль покрыта туманом, —

Где предел наших странствий?

Разом вскинуты весла,

И нет сил опустить их:

Мы скорбим — государя

Нам в живых не увидеть. [104]

О деревья отчизны!

Долгим вздохом прощаюсь.

Льются, падают слезы

Частым градом осенним.

Мы уходим из устья

И поплыли рекою. [105]

Где Ворота Дракона? [106]

Их уже я не вижу.

Только сердцем тянусь к ним,

Только думой тревожусь.

Путь далек, и не знаю,

Где ступлю я на землю.

Гонит странника ветер

За бегущей волною.

На безбрежных просторах

Бесприютный скиталец!

И несет меня лодка

На разливах Ян-хоу. [107]

Вдруг взлетает, как птица.

Где желанная пристань?

Эту боль в моем сердце

Мне ничем не утешить,

И клубок моих мыслей

Мне никак не распутать.

Повернул свою лодку

И иду по теченью —

Поднялся по Дунтину

И спустился по Цзяну. [108]

Вот уже я покинул

Колыбель моих предков,

И сегодня волною

На восток я заброшен.

Но душа, как и прежде,

Рвется к дому обратно:

Ни на миг я не в силах

Позабыть о столице.

И Сяпу [109] за спиною,

А о Западе думы,

И я плачу по Ину —

Он все дальше и дальше.

Поднимаюсь на остров,

Взглядом дали пронзаю;

Я хочу успокоить

Неутешное сердце.

Но я плачу — земля здесь

Дышит счастьем и миром,

Но скорблю я — здесь в людях

Живы предков заветы.

Предо мною стихия

Без конца и без краю.

Юг подернут туманом —

Мне и там нет приюта.

Кто бы знал, что дворец твой

Ляжет грудой развалин.

Городские ворота

Все рассыплются прахом!

Нет веселья на сердце

Так давно и так долго,

И печаль за печалью

Вереницей проходят.

Ах, дорога до Ина

Далека и опасна:

Цзянь и Ся протянулись

Между домом и мною.

Нет, не хочется верить,

Что ушел я из дома,

Девять лет миновало.

Как томлюсь на чужбине. [110]

Я печалюсь и знаю,

Что печаль безысходна.

Так, теряя надежду,

Я ношу мое горе.

Государевой ласки

Ждут умильные лица.

Должен честный в бессилье

Отступать перед ними.

Я без лести был предан. [111]

Я стремился быть ближе,

Встала черная зависть

И дороги закрыла.

Слава Яо и Шуня, [112]

Их высоких деяний

Из глубин поколений

Поднимается к Небу.

Своры жалких людишек

Беспокойная зависть

Даже праведных этих

Клеветой загрязнила.

Вам противно раздумье

Тех, кто искренне служит.

Вам милее поспешность

Угождающих лестью.

К Вам бегут эти люди —

Что ни день, то их больше.

Только честный не с Вами —

Он уходит все дальше.

Я свой взор обращаю

На восток и на запад.

Ну когда же смогу я

Снова в дом мой вернуться!

Прилетают и птицы

В свои гнезда обратно,

И лиса умирает

Головою к кургану.

Без вины осужденный?

Я скитаюсь в изгнанье,

И ни днем и ни ночью

Не забыть мне об этом!

С КАМНЕМ В ОБЪЯТИЯХ [113]

Прекрасен тихий день в начале лета,

Зазеленели травы и деревья.

Лишь я один тоскую и печалюсь

И ухожу все дальше, дальше к югу.

Все беспредельно пусто предо мною,

Все тишиной глубокою укрыто.

Тоскливые меня терзают мысли,

И скорбь изгнанья угнетает душу.

Я чувства сдерживаю и скрываю.

Но разве должен я скрывать обиду?

Ты можешь обтесать бревно, как хочешь,

Но свойства дерева в нем сохранятся.

Кто благороден, тот от злой обиды

Своим не изменяет убежденьям.

Нам надо помнить о заветах предков

И следовать их мудрости старинной.

Богатство духа, прямоту и честность —

Вот что великие пенили люди.

И если б Чуй искусный не работал, [114]

То кто бы знал, как мудр он и способен.

Когда мудрец живет в уединенье,

Его глупцом слепые называют.

Когда прищуривал глаза Ли Лоу, [115]

Незрячие слепым его считали.

И те, кто белое считали черным

И смешивают низкое с высоким,

Кто думает, что феникс заперт в клетке,

А куры — высоко летают в небе;

Кто с яшмой спутает простые камни,

Не отличает преданность от лести,—

Те, знаю я, завистливы и грубы,

И помыслы мои им непонятны.

Суровый груз ответственности тяжкой

Меня в болотную трясину тянет.

Владею драгоценными камнями,

Но некому на свете показать их.

Обычно деревенские собаки

Встречают злобным лаем незнакомца.

Чернить людей, талантом одаренных, —

Вот свойство подлое людей ничтожных.

Во мне глубоко скрыто дарованье,

Никто не знает о его значенье.

Способен я к искусству и наукам,

Но никому об этом не известно.

Я утверждать стараюсь справедливость.

Я знаю, честность у меня в почете.

Но Чун-хуа не встретится со мною, [116]

И не оценит он моих поступков.

О, почему на свете так ведется,

Что мудрецы рождаются столь редко?

Чэн Тан и Юй из старины глубокой

Не подают ни голоса, ни вести.

Стараюсь избегать воспоминаний

И сдерживать нахлынувшие чувства.

Терплю обиды я, но верен долгу,

Чтобы служить примером для потомков.

Я ухожу гостиницу покинув,

В последний путь под заходящим солнцем.

И скорбь свою и горе изливая,

К границе смерти быстро приближаюсь.

Юань и Сян [117] раскинулись широко

И катят бурные седые волны.

Ночною мглой окутана дорога,

И даль закрыта мутной пеленою.

Я неизменно искренен и честен,

Но никому об этом неизвестно.

Бо Лэ [118] лежит в могиле,

И кто коней оценит быстроногих?

Жизнь каждого судьбе своей подвластна,

Никто не может избежать ошибок.

И, неуклонно укрепляя душу,

Я не пугаюсь приближенья смерти.

Все время я страдаю и печалюсь

И поневоле тяжело вздыхаю.

Как грязен мир! Никто меня не знает,

И некому свою открыть мне душу.

Я знаю, что умру, но перед смертью

Не отступлю назад, себя жалея.

Пусть мудрецы из глубины столетий

Мне образцом величественным служат.

ОДА МАНДАРИНОВОМУ ДЕРЕВУ

Я любуюсь тобой —

мандариновым деревом гордым,

О, как пышен убор твой —

блестящие листья и ветви.

Высоко поднимаешься ты,

никогда не сгибаюсь,

На прекрасной земле,

где раскинуты южные царства.

Корни в землю вросли,

и никто тебя с места не сдвинет,

Никому не сломить

вековое твое постоянство.

Благовонные листья

цветов белизну оттеняют,

Густотою и пышностью

радуя глаз человека.

Сотни острых шипов

покрывают тяжелые ветви,

Сотни крупных плодов

среди зелени свежей повисли,

Изумрудный их цвет

постепенно становится желтым,

Ярким цветом горят они

и пламенеют на солнце.

А разрежешь плоды —

так чиста и прозрачна их мягкость,

Что сравню я ее

с чистотою души благородной.

Но для нежности дивной

тончайшего их аромата,

Для нее, признаюсь,

не могу отыскать я сравненья.

Я любуюсь тобой,

о юноша смелый и стройный,

Ты стоишь — одинок —

среди тех, кто тебя окружает.

Высоко ты возвысился, и, никогда не сгибаясь,

Восхищаешь людей,

с мандариновым деревом схожий.

Глубоко твои корни

уходят в родимую землю,

И стремлений твоих

охватить нам почти невозможно.

Среди мира живого

стоишь независим и крепок

И, преград не страшась,

никогда не плывешь по теченью.

Непреклонна душа твоя,

но осторожны поступки,—

Ты себя ограждаешь

от промахов или ошибок.

Добродетель твою

я сравню лишь с твоим бескорыстьем,

И, живя на земле,

как луна и как солнце, ты светел.

Все года моей жизни, отпущенные судьбою,

Я хочу быть твоим

неизменным и преданным другом!

Ты пленяешь невольно

своим целомудрием строгим,

Но за правду святую

сражаешься стойко и твердо.

Пусть ты молод годами

и опытом не умудрен ты,—

У тебя поучиться

не стыдно и старцу седому.

С поведением Бо И [119]

я сравнил бы твое поведенье,

Да послужит оно

для других благородным примером.

СУН ЮЙ (ПРИМЕРНО 290-223 IT. ДО НАШЕЙ ЭРЫ)

Сведения об этом поэте отрывочны и противоречивы. Известно лишь, что он был младшим современником и земляком Цюй Юаня — правда, не столь знатным и, по-видимому, более бедным.

Сун Юй писал в том же одическом жанре, что и Цюй Юань, но из-под его кисти оды выходили иными. Поэт позволяет себе такие образы и сопоставления, которые его предшественник счел бы вульгарными. Достаточно вспомнить его знаменитую «Оду похотливости Дэн Ту-цзы». Защищаясь от обвинений недруга, посоветовавшего царю не брать поэта с собой на женскую половину дворца, Сун Юй рисует несравненный облик деревенской красавицы, против чар которой он держится уже третий год. И тут же обрушивается на своего противника: «Жена его с лохматой головой, с кривулей вместо уха, и зубы очень редкие, и боком как-то ходит, сутулая какая-то. Да ко всему тому парша у нее и геморрой!», а он льститься даже на такого урода — поистине похоть Дэн Ту-цзы не знает границ! И тому же Сун Юю принадлежит описание женщины божественной, красоты неземной, любовь к которой возвышает и очищает человека. «Не говоря уже о том, что в дальней древности таких никто не знал, но и средь нас живых таких не видывал опять-таки никто. То — красота редчайшего смарагда, то — вид какого-то алмаза дорогого. Не мне, не мне воспеть ее!» — восклицает поэт в «Оде святой фее», и не находит выразительных слов, чтобы нарисовать ее портрет. Портретные описания Сун Юя, детально изображающие внешность женщины, — первые в китайской литературе, а его оды породили крылатые выражения, которым суждено было жить в Китае тысячелетия.

СВЯТАЯ ФЕЯ

(Перевод В. М. Алексеева)

ПОЭМА

Чуский князь Сан с поэтом Сун Юем гулял по берегу Юнь-мэна и Юю повелел воспеть в стихах то, что случилось там, в Высокой горе Тан. В ту же ночь Юй лег спать и во сне имел встречу с той девой святой. Была она очень красива, и Юй подивился немало. Наутро он об этом князю доложил, и князь спросил: «Что ж это был за сон?» Юй отвечал: «Вечером, после обеда и ужина, моя душа пришла в смятение, неясное какое-то волнение, как будто бы мне предстояла какая-то радость... Я сам был не свой, весь в тревоге, в томленье каком-то, И не понимал, что творится со мной. В глазах у меня зарябили какие-то смутные, что-то рисующие очертанья, и вдруг мне как будто дающие что-то такое припомнить. Я как бы видел женщину, с наружностью причудливой, совсем невероятной. Заснул и во сне я увидел ее. Проснувшись же, вспомнить, что было, не мог.

Пропало, да пропало все, и было неприятно мне, так грустно-грустно. .. Чувствовал себя я потерянным каким-то, без души. Тогда я сердцем овладел, на дух свой волю наложил, и снова я увидел то, что было мне во сне».

Князь спросил: «Скажи, какою же она тебе предстала?»

Юй сказал: «О роскошная! О прекрасная! В ней все красиво—сполна! О великолепная! О красавица! Мне трудно до конца вам все о ней сказать! Не говоря уже о том, что в дальней древности таких никто не знал, но и средь нас живых таких не видывал опять-таки никто. То — красота редчайшего смарагда, то — вид какого-то алмаза дорогого. Не мне, не мне воспеть ее...

С ее появлением сиянье, сиянье такое явилось, как будто то белое солнце всходило, светя на стропила домов. Теперь, когда понемногу она ко мне начала подходить, вдруг стало ослепительно светло, как будто полная луна свои в меня направила лучи. Одно мгновенье, миг один — и красота ее лица вдруг зажила своею, новой жизнью. И стала так мила, да, мила, как цветок! От нее изошла теплота, да, да, теплота — как от светлого, редкого камня. Все краски, что есть, примчались и в ней воплотились... Нельзя, невозможно ее описать мне!

Когда всмотрелся б я в нее, то отняла б она собою свет очей моих...

И надет на ней был превосходный наряд: роскошные ткани, атласы, шелка и вышивки в лучших узорах. Нет лучшей одежды, пленительной краски — сияют они на весь мир наш. Оправила красивый наряд свой, закуталась в накидку, пелерину. Роскоши было немало, так тонок был вкус, что она не бросалась в глаза. Ее шаги были изящны и милы-милы. Сияла собой на все помещенья дворца. Мгновенье, да, лишь миг — она изменилась! Стала изящна, как ловкий дракон, летящий на тучах высоко.

Сняла пелерину свою, сняла и накидку из газа... Омытая настоем орхидей и пахнущая чудными духами, она была приветлива, мила и хороша в прислуживанье рядом, покорна скромным пожеланьям и душу умиляла мне».

Князь сказал: «Так вот она, скажи, какая великолепная! Попробуй мне ее изобразить в поэме».

Юй ответил: «Так, так. Извольте, хорошо.

Ах, как прекрасна и мила, мила святая фея! В ней — вся краса, которой полон мир с его двойной стихией сил. Она одета в наряд изящный, изящный, да, которым только любоваться. Напоминает колибри-птичку, когда расправит она крыло. Наружность ее себе равной не знает, ее красоте нет предела совсем. Мао Цян заслонялась своим рукавом, но не может ей служить образцом; Си Ши [120]закрывала лицо, но в сравнении с нею — красоты бы лишилась своей. Она очаровательна вблизи, а издали внушительна она. Сложенья она примечательного, совсем государевой стати. Смотреть на нее — весь взор твой наполнит. И кто б мог еще к ней добавить красот!

Я в сердце своем уж любил ее сам для себя и ей восхищался без меры. Но дружбы не было у нас, до теплых чувств далеко было, и не было возможности мне ей все изъяснить. Другие — никто на нее не взглянул, и Юй любовался, смотрел на нее. А наружность ее, как высокие горы, была недоступной какой-то. Ну как я могу говорить до конца? Лицо, красотою насыщенное и полное, полное ею, но строгою женской красой. А яшмовый облик ее в себе заключал теплоту и живительно-сочное нечто. Зрачки ее глаз лучились каким-то духовным, духовным великим свеченьем, и взгляд блистал красотою — лишь любоваться на него! Брови красиво срослись и вздымаются бабочкой, бабочкой моли, а красные губы так ярки, что выглядят киноварью. Так все естественно в ней густой, как вино, как вино, красотою; воля же стремится к спокойному тону, который проникнут весь сдержанностью. Она так мила, хороша, затворясь в покойный, покойный чертог свой, но так же проста и свободна, когда она вновь на людях. По праву ей нужен высокий чертог, чертог, чтоб идею ее развивать в нас. Порхая, она свободна ступает, не зная стеснений, с открытой душой. В движеньях своих, как дымка, как дымка, легка, и шаг ее нетороплив и, касаясь крыльца, дорогими камнями позванивает. Направляясь к алькову, где я, она долго, да, долго, внимательно смотрит, и мне кажется — струи волны готовы стать валом. Стояла, качаясь, склоняясь в нетвердой походке своей. В бесстрастном и чистом спокойствии вся, в спокойствии вся; мила и чиста; и в сосредоточенности всего существа не знает она надоедливой позы. В походке свободной своей она двигалась, двигалась все слегка лишь; и что она думала, вряд ли я мог догадаться. Казалось, хотела приблизиться, да, но вдруг отходила подальше; как будто совсем подходила — и снова назад оборачивалась.

Я поднял свой полог, ее приглашал, приглашал для объятий, желая всю душу свою отдать на любовную страсть. Но в ней целомудрие было и чисто, да, чисто и строго, и кончилось тем, что ко мне обращен запретительный жест. Ряд милых слов, да, милых слов в ответ; и изошло тогда благоуханье от уст ее, что орхидеев цвет. И дух мой слился с нею, да, слился с нею, в таком общенье раскрылось сердце к радости в любви. Лишь бог, что у меня в душе, проник в нее, но почвы не нашел в ней: в душе живой — там еле-еле жизнь, и никакой нет нити. Уста готовы согласиться, чтоб не делить, чтоб не делить на ты и я, со вздохом громко прозвучали в ней жалость, скорбь. В лице был легкий гнев, да, гнев, натянутость виднелась; нет, не могла себя проступком запятнать...

-=ГЛАВА 2=-

ИМПЕРИЯ В КОНЦЕ III - НАЧАЛЕ I ВВ. ДО Н. Э.

ОБРАЗОВАНИЕ ЦИНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

Необходимость политического объединения разрозненных царств в единое сильное государство, способное обеспечить контроль над подвластным населением, безопасность границ и возможность захвата у соседних народов новых земель и рабов предопределила ход непрерывной междоусобной борьбы древнекитайских царств на протяжении V — III вв. до н. э. за преобладание. Объединение древнего Китая в тех условиях было возможно лишь в результате насильственного подчинения одному более сильному царству, территории всех остальных государств.

ОСНОВАНИЕ ИМПЕРИИ.

ЗАХВАТНИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА ЦИНЬ ШИ ХУАНДИ

Государством, способным стать ядром объединения страны к середине III до н. э. оказалось царство Цинь. Дальнейшие завоевания Циньского царства, завершившиеся образованием империи, связаны с именем Ин Чжэна (246 — 210). Ко времени вступления его на циньский престол граница царства Цинь на востоке достигала современного города Кайфына (в провинции Хэнань). В первые годы правления Ин Чжэна, которому в момент вступления на престол было всего 12 лет, государством фактически управлял упоминавшийся выше видный сановник Люй Бу-вэй — крупный торговец и ростовщик и одновременно крупный земельный собственник и рабовладелец. Сначала под руководством Люй Бу-вэя, но вскоре уже и самостоятельно Ин Чжэн, оказавшийся человеком железной воли, стал проводить еще более активную, чем его предшественники, завоевательную политику.

В 241 г. до н. э. царства Вэй, Хань, Чжао и Чу заключили между собой военный союз против Цинь. Однако эта мера была безуспешной. Они не могли противостоять экономически более сильному, централизованному Циньскому царству. В результате многолетней борьбы Ин Чжэн подчинил одно за другим все царства древнего Китая: в 230 г. до н. э. — царство Хань, в 228 г. — царство Чжао, в 225 г. — царство Вэй. В 222 г. было окончательно покорено царство Чу. В этом же году сдалось и царство Янь. Последним — в 221 г. до н. э. — было завоевано царство Ци.

Сделавшись главой огромного государства, Ин Чжэн избрал для себя и своих потомков новый титул — хуанди (император).

Позднейшие источники обычно именуют его Цинь Ши хуанди (Первый император империи Цинь).

Почти сразу после завершения завоеваний древнекитайских царств Цинь Ши хуанди предпринял успешные походы против гуннов на севере и государств Юэ на юге.

Страна, называемая китайцами Юэ, занимала огромную территорию на юге Китая. Здесь были расположены государства Юэ Дунхай (в современной провинции Чжэцзян), Миньюэ (в Фуцзяни) и Наньюэ, занимавшее обширную территорию, включавшую в себя южную часть современной провинции Юньнань, провинции Гуанси, Гуандун и часть Индокитая. Эти государства издавна находились в сношениях с древнекитайскими царствами Чу и У. В V—IV вв. до н. э. часть владений Юэ была завоевана царством У, но вскоре это царство само было завоевано государством Юэ. Затем государства Юэ подверглись нападению царства Чу, и часть их территории, включая и царство У, была присоединена к Чускому царству. При Цинь Ши хуанди циньские войска форсировали Янцзыцзян, вторглись во владения Юэ и заставили признать верховную власть Циньской империи на всей этой огромной территории.

Цинь Ши хуанди понимал опасность присутствия на северо-западе империи кочевий гуннов, поэтому он поставил целью оттеснить враждебные племена от северных границ империи.

Для этого он провел реорганизацию армии, включив в нее значительные отряды всадников. После ряда упорных сражений китайские войска под командованием военачальника Мын Тяня нанесли гуннам серьезное поражение и вытеснили их из Ордоса, установив на этом участке границу империи по реке Хуанхэ. Это в значительной мере уменьшило угрозу набегов гуннов на северные и центральные области Китая.

СООРУЖЕНИЕ ВЕЛИКОЙ КИТАЙСКОЙ СТЕНЫ

Сразу же по окончании войн с гуннами для защиты от набегов кочевых племен по всей северной границе, от Ляодуна до Ганьсу, началось строительство знаменитой Великой китайской стены.

Следует указать, что еще в IV в. до н. э. на границах царств Янь, Чжао и Цинь в целях обороны от северных кочевников были сооружены крепостные стены. Однако, поскольку они были разобщены, то должного эффекта не давали. Теперь было решено соединить эти отдельные звенья в непрерывную цепь мощных укреплений. Работы велись в течение десяти лет, не прерывались ни днем ни ночью. На постройку стены было послано 300 тыс. человек из армии Мын Тяня, но этого количества оказалось недостаточно, туда была отправлена масса военнопленных и «преступников». Всего на постройке стены работало около 2 млн. человек. Источники передают, что многие погибли от невыносимых условий труда и трупы умерших хоронились здесь же в земляной насыпи стены.

Таким образом Великая китайская стена после завершения строительства стала представлять собой колоссальное оборонительное сооружение из земли, больших кирпичей и гранитных глыб.

Приведем ее некоторые характеристики. Общая длина ее равнялась почти 4 тыс. км. На всем ее протяжении через каждые 60—100 метров были сооружены башни. Высота стены достигала десяти метров, ширина была такова, что по ней свободно могли проехать рядом пять-шесть всадников.

Для фронтального прохода войск в нескольких местах в стене были оставлены проходы в виде ворот, которые тщательно охранялись.

Великая китайская стена имела не только оборонительное значение. Она способствовала налаживанию регулярных торговых связей между Китаем и северными народами и племенами, служила своеобразным символом народившейся империи.

МЕТОДЫ ЦЕНТРАЛИЗАЦИИ И УКРЕПЛЕНИЯ ИМПЕРИИ

Как только завершилось завоевание древнекитайских царств Цинь Ши хуанди провел ряд мероприятий, направленных на внутреннее укрепление и централизацию империи. В масштабе всей империи были проведены административная, аграрная, финансовая и военная реформы по образцу реформ Шан Яна в царстве Цинь.

Цинь Ши хуанди начал с уничтожения границ прежних царств. Раньше жители Каждого царства называли себя именем своего царства, восходящим, по-видимому, еще к племенным названиям, например циньцы, чжаосцы и т. д. Теперь по приказу Цинь Ши хуанди жители Циньской империи стали называться «черноголовыми» — хэшоу. Циньская империя была разделена на 36 областей — цзюнь (после завоеваний на юге Китая здесь было создано еще 4 области), подразделявшихся на уезды — сянь. Во главе каждой области стояли два управителя — представители гражданской и военной власти, назначаемые из столицы. В основу организации системы государственного управления были положены принципы учения фацзя. Все чиновники должны были руководствоваться твердо установленными едиными законами. Для наблюдения за действиями государственного аппарата назначались особые чиновники — инспектора — цзяньюйши, которые рассылались по всей империи, но подчинялись только самому Цинь Ши хуанди.

Введенные при Цинь Ши хуанди, по примеру Шан Яна, чрезвычайно жестокие законы сурово карали за малейшие проступки. Многие преступления наказывались мучительными казнями: отрезанием носа, разрубанием колен, вырыванием ребер. Обезглавливание было наиболее легким видом смертной казни. Существовали такие наказания, как разрубание пополам, разрывание колесницами, захоронение заживо, разрубание по частям и др. Особенно серьезные преступления карались казнью не только самого виновного, но и всех его родственников в трех поколения.

Прежняя аристократия завоеванных Цинь Ши хуанди царств была поставлена под строжайший надзор имперских чиновников. Согласно данным источников, в 220 г. до н. э. 120 тыс. аристократических семей из числа наиболее богатых и знатных были насильно переселены в столицу империи — город Сяньян, где они находились под постоянным контролем соглядатаев императорского двора. Все те, кто противился мероприятиям императора, подвергались мучительной смертной казни, а члены их семей обращались в государственных рабов.

Прежние аристократические титулы были уничтожены. Критерием знатности стали отныне богатство и государственные заслуги.

С целью ослабления своих внутренних врагов Цинь Ши хуанди приказал отобрать все оружие у частных лиц и перелить его в бронзовые колокола. Эта мера должна была обезоружить представителей прежних царских и аристократических родов и пресечь возможность их мятежей. С этой же целью были разрушены все крупные укрепления внутри Китая, которые могли представлять для Циньской империи серьезную опасность в случае восстаний.

Для того, чтобы связать столицу со всеми областями государства Цинь Ши хуанди приказал сооружать дороги и транспортные каналы. Для сохранения дорог были унифицированы оси телег, так как повозки с длинными осями выходили из колеи и портили дороги, проведенные в мягкой лессовой почве. Были введены единые для всей империи меры веса, длины и емкости и проведена денежная реформа, установившая единую монету.

Все эти мероприятия способствовали развитию торговли в Циньской империи. Как отмечает историк Бань Гу, с этого времени жемчуг, яшма, черепаховые щитки, каури, серебро и олово перестали использоваться как средство обмена, в качестве денег теперь стали употребляться только золотые слитки и единообразная медная монета.

Деятельность Цинь Ши хуанди коснулась и письменности. По его приказу было установлено единообразное для всей страны письмо. До образования Циньской империи не существовало единой формы письменных знаков, в различных частях древнего Китая иероглифы писались по-разному. Новое письмо получило название сяо-чжуань (малое упрощенное письмо). Это циньское письмо послужило основой современной китайской письменности.

ЦИНЬ ШИ ХУАНДИ КАК СТРОИТЕЛЬ

Решив обессмертить свое имя грандиозными сооружениями, Цинь Ши хуанди заново отстроил столицу империи — город Сяньян (в провинции Шэньси). Для ее украшения Цинь Ши хуанди не жалел никаких средств. Все самое ценное и редкое, что можно было найти на огромной территории империи: драгоценные камни и металлы, деревья с благоухающей древесиной, деревья с древесиной редкой окраски — розовой и зеленой, все это привозилось из отдаленных мест для украшения императорских дворцов. Столица раскинулась по обоим берегам реки Вэйхэ, через которую был перекинут мост — чудо техники того времени. К северу от реки был расположен собственно город с многочисленными улицами, аллеями, парками и великолепными дворцами императора и высшей знати. К югу от реки Вэйхэ находился императорский знаменитый парк — огромный заповедник, где отдыхали и охотились сам император и его приближенные. В этом парке был устроен дворец, превосходивший роскошью все, что было создано ранее. О размерах его можно судить по тому, что центральный зал дворца вмещал десять тысяч человек. Этот дворец сооружали более 700 тыс. рабов. Императорские дворцы воздвигались по всей империи. Всего при Цинь Ши хуанди было построено более 700 императорских дворцов.

БОРЬБА ГРУППИРОВОК ЗА ВЛАСТЬ

Наибольшим влиянием при дворце императора стали пользоваться и представители новой знати — крупные ростовщики и торговцы и одновременно собственники земель, ремесленных мастерских и промыслов, нажившиеся на работорговле и применении в своих хозяйствах рабского труда. Так как теперь была официально разрешена продажа должностей, имущественная знать получила возможность проникать в государственный аппарат. Эта аристократия богатства занимала решающие позиции в империи Цинь. Она больше всех была заинтересована в проведении мероприятий Цинь Ши хуанди и всячески их поддерживала, так как создание сильного государства, объединившего разрозненную в экономическом и политическом отношении страну, как нельзя более соответствовало ее интересам.

Но со стороны старых аристократических семей и отпрысков бывших царских родов мероприятия Цинь Ши хуанди вызвали резкое недовольство. Выразителями их настроений стали конфуцианцы. Они открыто осуждали политику правительства, распускали слухи о зловещих примерах, суливших якобы гибель империи. Когда нападки конфуцианцев стали особенно резкими и частыми, против них в 213 г. выступил известный государственный деятель, один из самых преданных помощников Цинь Ши хуанди, ревностный сторонник взглядов фацзя — Ли Сы. Он обвинил конфуцианцев в том, что они «рассуждали о древности, чтобы порочить современность». Его выступление положило начало жесточайшим репрессиям против конфуцианцев. По приказу императора все конфуцианские книги подлежали немедленному сожжению. 460 наиболее видных конфуцианцев были казнены, многие были порабощены и приговорены к каторжным работам на постройке Великой китайской стены. После этой кровавой расправы, несмотря на сильнейшее недовольство, при жизни Цинь Ши хуанди никто больше не осмеливался открыто выступать с критикой его действий.

РАЗОРЕНИЕ СВОБОДНЫХ ПРОИЗВОДИТЕЛЕЙ.

РОСТ РАБСТВА

Узаконение в масштабе всей империи свободной купли-продажи земли, с одной стороны, положило начало невиданному до сего времени обогащению имущественной знати, концентрировавшей в своих руках крупные земельные, владения, а с другой — повлекло за собой массовое разорение свободных общинников.

Земельная реформа Цинь Ши хуанди рассматривалась позднее древнекитайскими государственными деятелями как зло, повлекшее за собой губительные последствия. Так, сановник Дун Чжун-шу, живший во II — I в. до н. э., писал: «При (династии) Цинь... применили законы Шан Яна, ...отменили (систему) цзин тянь (так называемая система «колодезных полей»), под которой, по мнению большинства ученых, следует понимать земледельческую общину. Народ смог продавать и покупать (землю). Тогда поля богатых протянулись и вдоль и поперек, а у бедных не стало места, где бы воткнуть шило». Так же оценивал результаты земельной реформы Цинь Ши хуанди в начале I в. н. э. государственный деятель Ван Маи.

Резкому ухудшению положения свободных производителей способствовало крайнее усиление в империи Цинь гнета налогов и повинностей. Создание и поддержка ирригационных и транспортных каналов, грандиозные строительные работы, проводившиеся по приказу императора и его чиновников, требовали огромного количества рабочих рук. В этих работах участвовали, помимо рабов, обязанные государственными повинностями земледельцы-общинники. Источники сообщают, что при циньской династии налоги возросли в двадцать раз по сравнению с древностью, а рабочая и военная повинности — в тридцать раз.

Увеличение податного бремени усилило зависимость земледельцев от ростовщиков. Попав в кабалу к кредиторам, земледельцы были вынуждены закладывать свои участки земли, продавать в рабство членов своих семей, но и это не спасало их. Окончательно разорившиеся, они продавали свои земли и, оставшись, таким образом, без всяких средств к существованию, вынуждены были продавать в рабство и самих себя.

Угроза порабощения увеличилась в связи с введением новых чрезвычайно жестоких законов. Система взаимной ответственности семей, введенная в свое время Шан Яном в царстве Цинь, теперь была распространена на всю империю. Количество государственных рабов из осужденных было столь велико, что историк Бань Гу сообщал: «Осужденные (одетые в красное) заполнили дороги, и тюрьмы превратились в рынки».

Работорговля получила в это время широчайшее распространение: торговали рабами как частные лица, так и государство. По сведениям источников, (династия Цинь) установила рынки рабов и рабынь (ну-бэй) вместе с коровами и лошадьми в одних загонах... Дошло до того, что похищали и продавали людей, жен и детей.

РОЛЬ ЦИНЬСКОЙ ИМПЕРИИ В ИСТОРИИ

Опыт проживания огромного количества населения в едином централизованном государстве имел далекоидущие последствия для дальнейшего исторического развития Китая.

Объединение страны, узаконение в масштабах всей империи территориально-административного деления, разделение населения по имущественному принципу, решительное проведение мероприятий, способствовавших росту торговли и денежного обращения, — все это расчищало путь дальнейшему развитию технологий, способствовало прогрессу общественных отношений.

Именно в период борьбы Циньского царства за гегемонию имущественная знать других древнекитайских царств сочувственно относилась к его завоевательной политике и в ряде случаев оказывала ему поддержку.

Мероприятия, осуществленные в Циньской империи, были подготовлены теми социально-экономическими сдвигами, которые произошли в период V — III вв. до н. э. Многие из них были осуществлены Шан Яном в наиболее передовом в социально-экономическом отношении царстве Цинь. Некоторые, но гораздо менее последовательно и решительно, проводились в ряде других древнекитайских царств.

Однако разложение общинных и развитие частнособственнических и рабовладельческих отношений происходило в различных областях древнего Китая неодинаковыми темпами. Если в царстве Цинь эти процессы протекали быстрее и с середины IV в. до н. э. политическая власть в этом царстве фактически оказалась в руках представителей новой, имущественной знати, то в ряде других царств, где пережитки первобытнообщинных отношений продолжали играть очень значительную роль, развитие шло гораздо медленнее. Здесь позиции старой аристократии были еще очень сильны. Проведение мероприятий Цинь Ши хуанди в этих областях древнего Китая было сопряжено с большими трудностями и наталкивалось на сильнейшее противодействие старых аристократических родов и семей.

Вместе с тем крайнее усиление в империи Цинь гнета налогов и повинностей приводили к массовому разорению мелких и средних производителей, к нарастанию недовольства этих самых многочисленных слоев населения империи политикой Цинь Ши хуанди.

Не без основания опасаясь взрыва народного возмущения и открытых выступлений старой аристократии, Цинь Ши хуанди установил в стране жесточайший террор. Достаточно было малейшего слуха о высказанном где-нибудь недовольстве правлением императора, чтобы все окрестное население подверглось поголовному уничтожению. Осуществляя прогрессивные для того времени мероприятия, Цинь Ши хуанди проводил их в жизнь со страшной жестокостью, действуя самыми крутыми и решительными мерами. Как отмечают источники, «управляя подданными (династия Цинь) всецело распоряжалась их жизнью и смертью». Именно в силу этого внутренние противоречия империи крайне обострились, что привело к мощному взрыву целого ряда бунтов, положивших конец династическому правлению.

НАЧАЛО КОНЦА ДИНАСТИИ ЦИНЬ.

ПОПЫТКИ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ИМПЕРИИ.

ВОССТАНИЕ ЧЭНЬ ШЭНА И У ГУАНА.

СВЕРЖЕНИЕ ДИНАСТИИ ЦИНЬ

Смерть Цинь Ши хуанди послужила отправным моментом выражения недовольства и протеста населения. Доведенные до крайности земледельцы повсеместно восставали. Естественно, в бунтах принимали участие и рабы. Источники неоднократно свидетельствуют об участии в этих восстаниях ту, среди которых многие были государственными каторжными рабами.

Среди первых восстаний зарегистрирован источниками бунт осени 209 г. до н. э. в Северном Аньхое. Его возглавили разорившиеся земледельцы Чэнь Шэн и У Гуан. Как сообщают источники, Чэнь Шэн и У Гуан были отправлены вместе с большой группой людей из числа беднейшего населения на северные границы для отбывания воинской повинности. Дорога была очень трудна, и партия не смогла прибыть к месту назначения в указанный срок, что по циньским законам каралось смертной казнью. Чэнь Шэн уговорил своих товарищей бежать. Они убили начальника партии и подняли восстание. Оно быстро распространилось на широкую территорию. Повстанцы захватывали города и целые области, убивали чиновников.

Зимой 208 г. до н. э. наиболее сильный отряд армии Чэнь Шэна подступил к Сяньяну. Хотя правительственным войскам удалось отстоять столицу, в которой поднялась паника, положение становилось угрожающим. Чэнь Шэн вскоре был убит, а еще до его смерти по клеветническому доносу повстанцы казнили У Гуана. Тем не менее движение разгоралось.

Почти одновременно с восстанием Чэнь Шэна и У Гуана в стране вспыхнули другие восстания. Основным требованием повстанцев было свержение циньской династии. Многие отряды возглавлялись противниками империи Цинь из зажиточных слоев населения. Однако, выступая против Циньской империи, они ставили целью подавление беспорядков. Императорские войска терпели одно поражение за другим. В конце 207 г. до н. э. циньская столица сдалась подступившим к ней повстанческим отрядам; циньская династия была уничтожена. К этому времени армиям, возглавляемым старой аристократией, удалось переманить на свою сторону часть повстанцев, расколоть и в конечном счете подавить бунтующее население. Началась кровопролитная борьба за власть между отрядами, возглавляемыми представителями аристократии.

ИМПЕРАТОРСКИЙ ПРЕСТОЛ КАК ЦЕЛЬ БОРЬБЫ

Источники указывают, что к 206 г. до н. э. из нескольких действующих в стране армий выделились две наиболее сильные. Одну из них возглавлял представитель аристократии Сян Юй, во главе другой оказался бывший староста небольшой деревеньки Лю Бан, поднявший восстание в Цзянсу через два месяца после начала восстания Чэнь Шэна и У Гуана. Источники передают, что Лю Бан скрылся с оставшимися в близлежащих горах и поднял восстание. Сразу же к нему стало присоединяться окрестное население, и движение приняло значительные размеры. По-видимому, сначала оно носило характер народного восстания, однако вскоре Лю Бан, не рассчитывая на свои силы, соединился с наиболее сильными из армий, возглавляемых аристократией. Очень гибкий и осторожный, Лю Бан сумел завоевать и расположение народных масс и симпатии военачальников из аристократии. Везде, где Лю Бан проходил со своей армией, он объявлял об освобождении от налогов и повинностей, об отмене циньских законов и освобождении осужденных в рабство за «преступления», что привлекло к нему широкие народные массы. Вместе с тем Лю Бан всячески старался подчеркнуть и свое уважение к представителям аристократии. Эта политика лавирования обеспечила ему успех.

В 206 году Лю Бан укрепился на территории современных провинций Шэньси и Сычуани и выступил наряду с Сян Юем в качестве претендента на императорский престол. Четыре года длилась напряженная борьба между ними. Умело используя противоречия в лагере Сян Юя, Лю Бан одержал над Сян Юем решительную победу и провозгласил себя императором. Столицей империи был объявлен город Чанань.

Основанная Лю Балом династия стала называться династией Хань — по названию реки, в районе которой укрепился Лю Бан до своей победы над Сян Юем. В историю эта династия вошла под именем Старшей, или Западной Хань (206 г. до н. э. — 25 н. э.). Хотя фактически Лю Бан был объявлен императором в 202 г. до н. э., традиционная китайская историография ведет начало Старшей династии Хань От 206 г. до н. э., исходя из того факта, что последний император династии Цинь сдался Лю Бану в самом конце 207 г. до н. э.

УКАЗЫ ЛЮ БАНА

Кровавые междоусобные войны за императорский престол истощили страну. Экономика пришла в упадок, ирригационная система разрушалась. Население было оторвано от своих занятий. Положение усугублялось рядом неурожайных лет. Цены на зерно очень поднялись.

Как повествует «История Старшей династии Хань», «... люди ели человеческое мясо, больше половины населения вымерло». Циньский государственный аппарат был уничтожен, новый не налажен. Ханьский историк Сыма Цянь так описывает положение в стране в начале правления династии: «Когда (династия) Хань пришла к власти, ей (в наследство) от (династии) Цинь досталось сплошное разрушение. .. Взрослые мужчины находились в войсках. Старики и дети перевозили провиант (для армии). Заниматься какой-либо деятельностью было чрезвычайно трудно. Богатства истощились. Даже для выезда Сына Неба (т. е. императора.— Ред.) нельзя было найти четверки лошадей одной масти. Военачальники и высокие сановники ездили в повозках, запряженных быками (подобно простолюдинам). Простой народ не имел ничего...»

Новые властители были поставлены перед сложной задачей восстановления и организации управления империей. Поэтому сразу по приходе к власти Лю Бан издал указ ороспуске всех частных армий. Население призывалось вернуться к своим прежним занятиям, чиновники — к исполнению своих обязанностей. Всем оставшимся в живых собственникам земли предлагалось вернуться на свои земли. Стали чинить и восстанавливать разрушенные ирригационные сооружения.

В сложной и напряженной обстановке Лю Бан должен был действовать с большой осторожностью. Придя к власти в результате народного восстания, Лю Бан прежде всего не мог не считаться с требованиями широких народных масс. Ненавистные народу циньские законы, обращавшие людей целыми семьями в государственных рабов, были уничтожены. Многие рабы были освобождены уже в ходе восстания, и сам Лю Бан в период борьбы за власть неоднократно издавал эдикты об освобождении государственных рабов из осужденных; такой же широковещательный эдикт был провозглашен и при его воцарении. Еще до прихода к власти Лю Бан издал временный судебный кодекс, согласно которому законом карались только три преступления: убийство, телесное повреждение и грабеж. Однако, когда власть прочно оказалась в руках нового императора, характер его политики изменился. Временный кодекс был заменен более суровым, в состав которого вошли некоторые статьи из кодекса Цинь, хотя циньский закон о распространении наказаний на родственников преступника не был возобновлен. Если сначала, в период борьбы за власть, Лю Бан повсюду, куда он приходил со своей армией, освобождал население от налогов и повинностей, то затем им был установлен твердый земельный налог в размере 1/5 доли урожая. Был сохранен циньский порядок взимания налогов, причем был введен еще новый налог — подушный, которым облагалось все население империи в возрасте от 15 до 56 лет.

Циньский закон о свободной купле-продаже земли остался в силе. И уже в правление Лю Бана вновь стала распространяться практика скопления у отдельных лиц крупных земельных владений. Так источники сообщают, что Сяо Хэ, видный государственный деятель и советник Лю Бана, «скупил у народа земли и дома в количестве нескольких десятков миллионов».

По образцу империи Цинь, Ханьская империя была разделена на области (цзюнь) и уезды (сянь), которые подразделялись на более мелкие административные единицы (сян). В состав сян входило иногда до сотни селений (ли). Однако это административное деление не было распространено на всю территорию империи.

Постепенно восстанавливалась циньская система государственного управления, однако в нее вносились известные изменения и дополнения. Так, используя формы самоуправления древней сельской общины, Лю Бан ввел порядок, внешне являвшийся восстановлением старинного института сань лао (трех старейшин). В каждом селении было приказано выбрать надежного человека старше 50 лет, который назывался сань лао. Из этих сань лао в каждом сяне выделялся один, считавшийся представителем от народа. Затем из их числа выделялся один человек в каждом уезде, который наряду с чиновниками участвовал в управлении уездом. На этих сань лао были возложены полицейские и фискальные функции. Создавая иллюзию участия представителей народа в управлений, институт сань лао в действительности имел целью создать надежные низовые органы государственной власти, с помощью которых правительство осуществляло свою политику в отношении общинников.

В своих указах Лю Бан стремился подчеркнуть противоположность своего правления деспотическому правлению Цинь Ши хуанди и показать себя не единовластным царем-деспотом, а правителем, следующим советам своих приближенных.

Лю Бан и его преемники опирались главным образом на земельную аристократию. Для торговцев и ростовщиков, занимавших при Цинь Ши хуанди привилегированное положение в обществе, Лю Бан ввел унизительные ограничения. Им было запрещено одеваться в парчовые и шелковые одежды, носить оружие, ездить в колесницах и верхом на лошади. Как им самим, так и их потомкам не разрешалось занимать государственные должности. Купцы были обложены повышенными налогами. Многие представители доциньской родовой аристократии присоединились к Лю Бангу еще в ходе борьбы против циньской династии. В угоду этой аристократии Лю Бан восстановил два высших древних аристократических титула, уничтоженных Цинь Ши хуанди, — титулы ван и хоу, которые были пожалованы соратникам Лю Бана, а также родственникам императорской семьи — выходцам из того селения и уезда, откуда происходил основатель новой династии. Вместе с титулами ваны и хоу получили от императора наследственные земельные владения.

Однако положение этой титулованной знати коренный образом отличалось от того положения, в котором раньше находилась доциньская родовая аристократия. Высшие чиновники и заслуженные военные, получившие титулы, жили за счет налоговых поступлений с пожалованных им территорий, которые являлись частью областей и уездов и управлялись государственными чиновниками. В отличие от них члены императорской семьи имели владения, не входившие в состав областей империи, сами назначали чиновников на подвластных им территориях и даже имели свои дворы. Но и они не были полновластными правителями в своих владениях, так как находились под постоянным контролем императорского двора. Они могли быть перемещены из одного владения в другое, и даже вовсе лишены пожалованных земель. Тем не менее введенная Лю Баном практика пожалования земель титулованной знати создавала серьезную угрозу единству империи. Наибольшую опасность в этом отношении представляли ваны, владевшие в ряде случаев очень значительными территориями и неоднократно пытавшиеся поднимать мятежи против императора. Не доверяя титулованной знати и крайне опасаясь ее усиления, Лю Бан уничтожил почти всех бывших соратников, не принадлежавших к императорской семье, и этим добился укрепления личной власти.

ВООРУЖЕННЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ ВАНОВ И ДАЛЬНЕЙШАЯ ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ ИМПЕРИИ

После правления Лю Бана некоторые из ванов приобрели в своих владениях значительную самостоятельность. Их усиление и сепаратистские тенденции были тем более опасными, что на севере империи начались постоянные набеги враждебных кочевых племен.

В 177 г. до н. э. вновь гунны перешли Хуанхэ, вторглись в Ордос и захватили его. С этого времени их грабительские набеги не прекращались. Внешняя опасность сделала еще более настоятельной необходимость внутреннего укрепления империи, поэтому центральное правительство различными мерами старалось уменьшить власть и силу ванов путем сокращения их территориальных владений.

Прежде чем конфисковать целиком или часть земель ванов, их обвиняли в нарушении законов. Затем правительство превращало эти земли в административные единицы империи.

Следует особо выделить то обстоятельство, что владения ванов, не имевших прямых наследников, после их смерти дробились на мелкие. Центральное правительство стало в ряде случаев назначать государственных чиновников на высшие должности при дворах ванов.

Ослабление власти ванов проводилось особенно решительно при императоре Лю Ци (Цзин-ди, 156—141) его ближайшим советником Чао Цо, начавшем с борьбы против самого могущественного из ванов — племянника Лю Бана — Лю Пи, владения которого были расположены на территории современных провинций Цзянсу и Чжэцзян. В свое время (205 г. до н. э.) Лю Бан отменил циньские деньги и разрешил свободную отливку монет. Лю Пи, во владениях которого находились богатые залежи медной руды, начал отливать деньги в таком количестве, что по свидетельству Сыма Цяня, его монеты «распространились по всей поднебесной», а сам он «богатством сравнялся с Сыном Неба». Другим источником его обогащения была выварка морской соли. Лю Пи стал держать себя столь независимо, что даже отказался от обязательных для всех ванов ежегодных посещений императора с изъявлением покорности и подношением даров. Чао Цо обвинил Лю Пи в нарушении верности императору и потребовал отторжения значительной части его владений. Подобные обвинения « были предъявлены и нескольким другим сильнейшим ванам. В ответ на эти действия крупные представители титулованной знати во главе с Лю Пи подняли в 154 г. до н. э. мятеж против императора, известный под названием «мятежа семи ванов».

Мятежные ваны вступили в тайный союз с гуннами, призывая их вторгнуться на территорию империи в момент восстания. Мятежники требовали казни Чао Цо. Надеясь этой дорогой ценой восстановить мир в стране, император выдал им голову своего сановника. Однако эта мера не только не успокоила мятежников, наоборот, они стали действовать еще решительнее. Лю Пи даже объявил себя претендентом на императорский престол. Только через несколько месяцев мятеж с большим трудом удалось подавить. Часть мятежных ванов была казнена, часть покончила с собой, их семьи и родственники порабощены.

После подавления «мятежа семи ванов» правительство продолжало проводить политику ослабления власти ванов и отторжения их территорий. Если раньше после смерти вана его владение и титул наследовал старший сын, то теперь пожалованные ванам земли стали делиться между всеми их прямыми наследниками. Ваны были лишены административной власти: назначавшиеся центральным правительством чиновники стали фактически управлять их землями.

Однако сила и мощь ванов были окончательно сломлены при следующем императоре — Лю Чэ, более известном под его посмертным именем У-ди. (140—87).

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ КИТАЙСКОГО СОЦИУМА В ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ ВО II - I ВВ. ДО Н. Э.

Древнекитайская империя при Старшей династии Хань, как мы видим, смогла воссоздаться и консолидироваться еще сильнее. Естественно, что это ускорило развитие земледелия, ремесла и торговли. Неудивительно, что в глазах современников годы правления первых императоров Старшей династии Хань были временем процветания империи.

Сыма Цянь писал: «Со времени воцарения (династии) Хань на протяжении более чем 70 лет государство не знало забот, не было бедствий от засух и наводнений. Среди народа каждый имел достаточно для (прокормления) семьи. Как в столице, так и в отдаленных пограничных городах амбары были полны зерном. Богатства казны были очень велики».

Однако известно, что летописцы имеют тенденцию приукрашивать картину всеобщего благоденствия для контрастного сравнения с осуждаемыми ими событиями последующего времени. Тем не менее свидетельство историка в известной мере отражает хозяйственный подъем, имевший место во II в. — первой половине I в. до н. э.

Подъем земледелия был обусловлен прежде всего значительным расширением в этот период ирригационной сети — самым большим за всю древнюю историю Китая. Одна из песен тех времен, которую мы приводим из «Всемирной истории» (т. II, с. 491) образно воспевает значение орошения для хозяйства земледельца:

...Возьму я заступ вместо облака,

Пророю канал вместо дождя,

Один дань воды из реки Цзин

Содержит несколько доу ила,

Здесь и поливка и удобрение,

Долог будет мой колос...

Потребности снабжения столицы сделали необходимыми проведения грандиозных ирригационных работ в конце II — начале I в. до н. э. в пристоличных областях (на территории современной провинции Шаньси), которые являлись в то время одним из наиболее развитых в экономическом отношении районов Ханьской империи и считались житницей государства. Здесь, к северу от р. Вэйхэ, была создана сложная ирригационная система Вэйбей на базе магистрального канала «Чжэн Го», и впервые был использован метод создания подземных каналов туннелей, собирающих грунтовые воды, которые выводились на поверхность земли при помощи колодцев.

Крупные каналы были созданы в это время и на территории современных провинций Суйань, Нинся, Ганьсу, Шаньси, Хэнань и Шаньдун. Эти каналы, длиной иногда более сотни километров, оросили десятки тысяч гектаров полей, кроме того, во многих местах были сооружены плотины, дамбы и водохранилища.

Этим самым расширились площади обрабатываемых земель и повысилась урожайность полей.

В источниках имеются свидетельства об усовершенствовании в этот период некоторых земледельческих орудий. В начале II в. до н. э. был изобретен плуг с сеялкой: к плугу было прикреплено нечто вроде воронки с зерном, от которой спускались одна, две или три трубки с отверстиями. Вол тащил этот усовершенствованный плуг, а сзади шел человек и встряхивал его. От сотрясения семена из воронкообразного приспособления ссыпались в трубки и попадали на землю, только что распаханную плугом. Одновременно был изобретен тяжелый плуг с двумя лемехами, в который должны были впрягать двух волов. Тяжелые плуги впервые были применены на государственных землях (гун-тянь) в трех пристоличных областях, где таким образом были подняты необрабатываемые ранее земли. Однако, как сообщают источники, в качестве тягловой силы для тяжелых плугов нередко использовались люди.

В начале I в. до н. э. в Северном Китае была введена грядковая культура в сочетании с системой «переменных полей» (дай-тянь).

При этой системе участки земли распахивались таким образом, что между параллельно идущими бороздами оставались не предназначенные для посева полосы земли, ширина которых равнялась ширине борозд (около 25 см). Земля, извлеченная из борозд, насыпалась холмиком на эти полосы. В борозды сажались семена, всходы тщательно пропалывались и окучивались ссыпанием земли с незасеянных полос. В результате к концу лета поверхность поля выравнивалась. Растения, корни которых оказывались таким образом углубленными, становились более устойчивыми против засухи и непогоды. На следующий год «поля» взаимно менялись местами, и борозды приходились там, где в предыдущем году находились свободные от посева полосы. При такой системе не было необходимости оставлять большие участки земли под паром. Однако, несмотря на свои преимущества, ни система дай-тянь, требующая особенно тщательного ухода за посевами, ни усовершенствованные плуги с сеялкой не получали в это время сколько-нибудь широкого распространения.

Общий уровень техники сельского хозяйства оставался низким. Железные земледельческие орудия использовались далеко не во всех хозяйствах, многие земледельцы продолжали обрабатывать свои поля при помощи примитивных деревянных орудий. Подъем сельского хозяйства шел в основном не за счет интенсификации уровня сельскохозяйственного производства, за счет прогресса техники, а за счет увеличения числа средних и крупных хозяйств, в основном частных, которые ставили целью производство продуктов земледелия на продажу.

УРОВНИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ОТДЕЛЬНЫХ ОБЛАСТЕЙ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

В то время сложилось естественное различие в уровнях хозяйственного развития различных районов Ханьской империи.

Самыми развитыми в сельскохозяйственном отношении были пристоличные области, расположенные на территории Шэньси и Сычуани. Следующими за ними по своему хозяйственному значению были области, расположенные в Хэнани, особенно Северной, Шаньдуне, Южном Хэбэе. Это было обусловлено особо плодородными почвами в этих районах, однако здесь неоднократные прорывы реки Хуанхэ и неустойчивость речных русел были причинами частых стихийных бедствий. Так как эти районы находились далеко от столицы империи и транспортировка продуктов сельского хозяйства из них в столицу империи была связана с очень большими трудностями, то налаживанию и поддержке ирригационной системы на территории Великой Китайской равнины государство, как правило, уделяло меньше внимания. Так, восстановление прорванной в 132 г. до н э. плотины на реке Хуанхэ было начато лишь тогда, когда обнаружилось, что пристоличные области не могут обеспечить государство необходимыми продовольственными ресурсами.

Перечисленные выше территории были передовыми как в области сельского хозяйства, так и в области ремесла и торговли. Хотя их общая площадь к I в. до н. э. составляла лишь одну восьмую территории Ханьской империи, здесь концентрировалось более 60 % всего населения страны. Именно в этих областях получили наибольшее распространение плужное земледелие и пахота на волах. Пахота на волах начинает распространяться в это время и на крайнем северо-западе империи, в частности на территории современной провинции Ганьсу, где после завоеваний конца II в. до н, э. были организованы многочисленные военные и гражданские поселения и проведены оросительные работы.

Области, расположенные к югу от реки Янцзыцзян, в целом были несравненно менее развитыми. На большей части этой обширнейшей территории с очень редким населением земледелие сохраняло еще самые примитивные формы. Так, источники приводят данные о распространении здесь подсечного земледелия. Даже на территории Южного Аньхоя местное население вплоть до I в. н. э. было незнакомо с плугом. Ирригационные работы в этих областях вовсе не проводились. Однако эти районы имели важное значение для Ханьской империи, так как здесь находились богатые залежи руд, в частности драгоценных металлов, и получили большое распространение жемчужный, рыболовный и другие промыслы. Кроме того, здесь пролегали торговые пути в Индокитай и Индию, с которыми Ханьская империя пыталась установить в этот период непосредственные коммерческие отношения.

УВЕЛИЧЕНИЕ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ РЕМЕСЛЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА

Экономика Ханьской империи во II в. и первой половине I в. до н. э. характерна интенсивным ростом ремесла и торговли. Об этом говорит сохранившаяся с тех пор поговорка: «Для того, кто хочет стать богатым, земледелие хуже ремесла, ремесло хуже торговли».

Разделение труда, в частности внутри отдельных отраслей ремесленного производства получает дальнейшее развитие. Историки упоминают о строгальном и точильном ремеслах, о ремесленниках, специализировавшихся на изготовлении стрел, ножниц и других изделий. Имеются свидетельства о значительном развитии в этот период горнорудного дела и соляных промыслов. Широкое распространение получили как частные, так и государственные ремесленные мастерские, особенно железоделательные.

Трактат I в. до н. э. «Янь те лунь» («Спор об управлении соли и железа) сообщает: «...сильные семьи... добывали руду, отливали (изделия из металла), выпаривали соль. Иногда одна такая семья собирала у себя более 1000 человек...». Наряду с крупными мастерскими в стране имелось множество мелких свободных ремесленников. С конца II в. до н. э., когда была установлена монополия на соль и железо, по всей империи были созданы государственные солеварни, рудные промыслы и множество крупных железоделательных мастерских. Из железа изготовлялись орудия труда, предметы широкого обихода, а также оружие, производство которого в связи с длительными завоевательными войнами во второй половине II в. до н. э. значительно увеличилось. Железные изделия ханьских ремесленников отличались высоким качеством. Китайское железо, по свидетельству Плиния Старшего, в то время считалось лучшим в мире. В сравнительно небольших ремесленных мастерских и промысловых предприятиях государства было занято по нескольку десятков человек, в крупных — сотни, в самых крупных — до тысячи. По данным «Истории Старшей династии Хань», в государственных железных и медных рудниках работало более ста тысяч ту.

Археологические находки и письменные памятники свидетельствуют о быстром развитии в это время бронзолитейного, керамического, деревообделочного, лакового, ювелирного и других отраслей ремесленного производства. Изображения на ханьских барельефах, глиняные модели из погребений и описания в источниках позволяют говорить окрупных успехах в области строительного дела.

Высокого развития достигло ткацкое и шелкоткацкое ремесло, особенно в областях, расположенных на территории современных провинций Сычуани и Шаньдуна. Разведение тутовых деревьев было чрезвычайно распространенным подсобным промыслом земледельческого населения. Ткачеством занималась каждая женщина в семье. Вместе с тем частные лица и государство владели очень крупными ткацкими мастерскими. Так, в «Истории династии Хань» имеются данные о ткацкой мастерской, принадлежавшей семье Чжан Ань-ши, где работало 700 рабов (тун). Несколько тысяч человек, в основном женщин, работало в государственных пошивочных мастерских Шаньдуна, обслуживавших императорский двор. Государству принадлежало несколько крупных шелкоделен в Чанани.

Китайские шелка славились далеко за пределами Ханьской империи и были одним из основных предметов китайского экспорта. Они вывозились в таких больших количествах, что возникший в конце II в. до н. э. северный торговый путь, связывавший Китай с далекими странами Запада, получил, название «великий шелковый путь». В Риме китайцев называли серами (людьми, производящими шелк) — от греческой транскрипции слова сы — шелк.

УВЕЛИЧЕНИЕ ОБЪЕМОВ ТОРГОВЛИ И ИНТЕНСИФИКАЦИЯ

ТОВАРНО-ДЕНЕЖНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Объединение Китая в рамках Ханьской империи привело к быстрому развитию товарно-денежных отношений и росту внутренней и внешней торговли.

«С приходом к власти (династии) Хань, — сообщает историк Бань Гу, — страна внутри морей (т. е. Китай) стала единой, были открыты (таможенные) заставы и мосты, не стало препятствий к использованию гор и озер. Поэтому богатые торговцы и крупные купцы растекались повсюду (на территории) Поднебесной. Не было таких товаров, которые не проникали бы повсеместно. Каждый мог получить все, что хотел».

Ремесленные центры после III в. стали все чаще специализироваться на определенных товарах. Установились более тесные торговые связи между областями.

Самым крупным центром ремесла и торговли была столица империи — Чанань, где находилось два больших рыночных района: восточный и западный, каждый из которых включал в себя по нескольку базаров. Крупнейшими торгово-ремесленными центрами были города Гуанхань, Чэнду и Люньцюн в Сычуани, Инъян, Наньян и Инчуань в Хэнани, Юань в Хубэе, Пиньян и Ханьдань в Шанси, Линьцзы и Шаньдуне. Важное торговое значение имел древний культурный центр — город Лоян. В Хунани, на стыке торговых путей, идущих на юг и юго-запад, находился очень крупный торговый центр — город Вань, значение которого особенно возросло после завоевания китайцами богатых областей на юге империи. На северо-востоке большую роль играла бывшая столица царства Янь — город Янь (Цзи), через который проходили торговые пути, ведущие в Монголию, Южную Маньчжурию и Северную Корею.

Внешняя торговля Ханьской империи получила исключительно большое развитие с конца II в. до н. э., когда в результате успешных завоевательных походов на северо-западе и юге к Ханьской империи были присоединены обширные территории, открывшие широчайшие возможности для торговли Китая с далекими странами Запада.

Расцвет торговли стоял в тесной связи с быстрым развитием в это время денежного обращения. Со времени Лю Бана в употреблении находилась мелкая разменная монета, более удобная, чем циньские деньги. В стране появилось множество ремесленников, занимающихся отливкой денег. Законом были точно установлены вес и качество монет (сплав меди и олова). Нарушители этого закона сурово карались. Однако, как повествуют источники, очень многие отливали облеченную монету с примесями свинца и железа. Государственный деятель начала II в. до н. э. Цзя И отмечал, что отливка неполноценной монеты стала чрезвычайно выгодным делом и нарушителей закона о деньгах было такое множество, что, по его словам, «осужденных (за незаконную отливку монеты) — по крайней мере в одном уезде исчисляли сотнями, заподозренных мелкими чиновниками и наказанных палками и бежавших — массы». Подобные злоупотребления создавали неблагоприятные условия для торговли, в связи с чем Цзя И и другие государственные деятели предлагали запретить частную отливку монеты. В 115 г. до н. э. это запрещение было проведено, и была установлена государственная монополия на отливку монеты. Наряду с медными деньгами в обращении находились золотые слитки определенного веса — цзинь. Один цзинь содержал 244 г. «желтого золота» и обычно равнялся 10 тыс. медных монет.

Характерно, что, приводя данные о богатстве тех или иных лиц, ханьские источники нередко дают его в денежном исчислении. Богатство, исчисляемое десятью цзинями, считалось средним. Крупные богачи обладали сотней тысяч и даже несколькими сотнями тысяч цзиней.

С расширением денежного обращения получил развитие денежно-ростовщический капитал. Обычно деньги давались в рост из расчета 20 процентов, но иногда ростовщики брали и много больше. Источники сообщают о так называемых цзыцяньцзя — крупных дельцах, занимающихся исключительно ссудными операциями. Владея огромными капиталами, они ссужали деньгами под большой процент даже ванов, которые нередко оказывались в зависимости от этих денежных магнатов. Нуждалось в них и государство. Во время «мятежа семи ванов» один из крупных чананьских ростовщиков — Уянь Ши дал для подавления мятежников денежную ссуду в размере 1000 цзиней под очень высокий процент. Через год он вернул деньги в десятикратном размере и стал одним из богатейших людей в столице.

Постепенно крупные ростовщики и торговцы стали богатейшими людьми в государстве. Их называли «нетитулованной знатью». Нередко торговцы были одновременно владельцами ремесленных мастерских и промыслов. Многие из них были крупными собственниками земли. По сведениям источников, они скапливали у себя продукты земледелия и выбрасывали их на рынок в момент повышения цен. В ряде случаев крупные торговцы специализировались на производстве и продаже какого-либо одного вида товаров. Вместе с тем источники постоянно упоминают и о мелких бродячих торговцах. Чрезвычайно интересно, что в торговых центрах Ханьской империи, как крупных, так и более мелких, специальные чиновники регистрировали городских купцов и собирали со всех торгующих на рынках налоговые сборы с целью пополнения госказны.

УСЛОЖНЕНИЕ УСЛОВИЙ ВЛАДЕНИЯ РАБАМИ.

ИСТОЧНИКИ РАБСТВА

Развитие товарно-денежных отношений привело к росту рабовладения. Этому также способствовали специализация ремесла, рост торговли и ростовщичества.

Рабовладение в Ханьской империи развивалось в двух формах — государственного и частного рабства. Эти формы остались от прежних времен. Определяющим же для развития рабовладения в это время был дальнейший рост частного рабовладения.

Государственными рабами по-прежнему становились порабощенные осужденные и военнопленные. Несмотря на запрещение Лю Боном наказаний для родственников осужденных, при последующих императорах на практике продолжалось привлечение к ответственности и обращение в каторжных рабов семей лиц, казненных за преступления. Потомки порабощенных государством семей также оставались рабами, всем им татуировали лица зеленой чертой вокруг глаз в знак того, что они являются государственными рабами. Этот источник государственного рабства особенно усилился со времени правления У-ди, когда в 130 г. до н. э. был введен новый, исключительно жестокий кодекс законов. Источники сообщают, что с этого времени ежегодно суды разбирали более 1000 дел, касавшихся только проступков провинциальных чиновников, причем многие дела включали по нескольку сот обвиняемых. «Виновных (в нарушении законов) было так много, —пишет Сыма Цянь, — что чиновники не успевали схватывать и наказывать их».

Огромный размах завоеваний китайцев в конце II в.до н. э. привел к захвату сотен тысяч военнопленных. По мнению ряда исследователей, захват рабов-военнопленных был основной целью этих войн.

Важным источником частного рабовладения продолжало оставаться долговое рабство, получившее в этот период исключительно большое развитие.

Большое количество рабов доставляла работорговля. Рабов ввозили из южных государств Юэ, Северной Кореи, с территории племенного союза гуннов, а после завоеваний китайцев в Западном крае (.так ханьские источники называют бассейн реки Тарима) в Китай стали прибывать рабы из далеких западных государств. Крупные размеры приобрело похищение людей и насильственная продажа в рабство. Работорговцы, входя в соглашение с местными чиновниками, силой захватывали людей и продавали их. Вместе с тем источники сообщают о разбойничьих набегах китайцев на северных, северо-западных и юго-западных границах Ханьской империи с целью захвата в рабство жителей соседних племен. Часть этих рабов приобреталась местными рабовладельцами, а часть переправлялась работорговцами в другие торговые центры, в том числе в крупнейший центр работорговли — столицу империи Чанань.

В городах существовали рынки рабов, где устраивались специальные, огороженные деревянными решетками загоны, куда загоняли рабов подобно скоту. Рабов и рабынь, предназначенных для Домашних; услуг и развлечений, располагали отдельно, наряжали в красивые шелка и выставляли напоказ. На рынке существовали места для продажи рабов простым народом и для продажи рабов знатью. Рабами торговали как частные лица, так и государство. «История Старшей династии Хань» свидетельствует, что партии рабов в кандалах и железных ошейниках переправлялись для продажи на расстояния в сотни километров. Существует информация, что рабы, до того как быть купленными, перепродавались до десяти раз. Рабы, таким образом, были превращены в обыкновенный товар. Поэтому их можно было купить в любом месте так же просто, как и любой другой товар.

В «Исторических записках» Сыма Цянь приводит перечень наиболее ходовых товаров, которые ежегодно проходили через обычный торговый центр в конце II — начале Iв. до н. э. В этом перечне наряду с другими товарами, как зерно, вино, туши животных, топливо, лодки, повозки, изделия из бронзы и лака, утварь из дерева и железа, ткацкие изделия, шкуры, меха, фрукты, рыба и т. п., упоминаются лошади, рогатый скот, бараны, свиньи и рабы (тун). Характерно, что счет рабов велся по той же системе, что и счет скота. Неудивительно, что крупные рабовладельцы имели сотни и даже тысячи рабов.

Так, известно, что у дома Ван и семьи Ван Шан рабы исчислялись тысячами. Императоры часто жаловали рабов своим приближенным и фаворитам тысячами. Так, например, тысячу рабов (тун) получил в дар от У-ди его фаворит Луань Да. Естественно, ни о каких моральных издержках в связи с этим речь не шла.

РАБСКИЙ ТРУД КАК ИСТОЧНИК НАЖИВЫ

Казалось бы, тогдашние товарно-денежные отношения инициировали эксплуатацию рабов для эффективного получения прибыли. Однако как государство, так и частные рабовладельцы использовали рабов в преимущественно для различных домашних услуг и развлечений. По сведениям источников, в императорских дворцах было более 100 тыс. рабов и рабынь, которые «слонялись без дела». Работорговцы похищали или покупали девочек и мальчиков, обучали их танцам, пению и другим искусствам и затем продавали богатым рабовладельцам. На ханьских погребальных барельефах мы видим таких рабов и рабынь — музыкантов, танцовщиц, акробатов, певиц и певцов, одетых в изысканные одежды, а также слуг, приготовляющих пищу и исполняющих другие домашние работы.

Труд рабов находил широкое применение в производстве. Рабы использовались государством в ремесле и на промыслах, а также на строительстве и на других тяжелых работах. Толпы государственных рабов (ту-ну-бэй) тащили по берегам рек лямки от барж с зерном, которые переправлялись в столицу или, наоборот, отсылалось из Чанани далеко на север и на юг для снабжения действующих армий.

Когда военные нужды государства потребовали создания тяжеловооруженной конницы, было значительно увеличено количество государственных пастбищ и множество рабов отправлено для ухода за табунами. По сведениям «Истории Старшей династии Хань», на пастбищах, расположенных на северных и западных границах империи, было занято 30 тыс. государственных рабов (ну-бэй).

Применение труда государственных рабов в ремесле и на промыслах получило особенное распространение с конца II в. до н. э., после введения государственных монополий на соль, железо и отливку монеты. Так, в 85 году до н. э., когда были организованы специальные государственные мастерские по изготовлению земледельческих орудий, туда было отправлено множество рабов (ну).

Особенно большое развитие получило в этот период частное рабовладение. По мнению некоторых исследователей, институт частного рабства в Китае приобрел действительно важное значение именно со времени Старшей династии Хань. Показательно, что с середины II в. до н. э. за рабов, отданных государству, можно откупиться от наказания, получить освобождение от трудовой и военной повинностей, приобрести военный титул и получить назначение на должность.

Наиболее широко труд рабов использовался рабовладельцами в ремесле, в рудниках, на промыслах. Крупные собственники имели по 700—800 рабов, основывая свои предприятия на применении рабского труда.

Труд рабов применялся в скотоводстве и земледелии. Об этом, в частности, свидетельствует относящийся к 100 г. до н. э. доклад императорского сановника Дун Чжун-шу, в котором говорится, что многие люди, «...пользуясь своим богатством и властью, ...увеличивают количество своих рабов и рабынь (ну-бэй), умножают свои (стада) крупного скота и овец, расширяют свои поля,...увеличивают свои доходы и накапливают богатства». О размерах частных землевладельческих хозяйств, применявших рабский труд, можно судить по тому факту, что в 119 г. до н. э. государство конфисковало у крупных купцов-землевладельцев, обвиненных в нарушении императорского указа о налогообложении, «...рабов (ну-бэй) тысячами и десятками тысяч и поля десятками и сотнями цин...» (Сыма Цянь). Труд рабов находил применение и в сравнительно небольших хозяйствах. Вместе с тем землевладельцы часто в значительных размерах использовали труд наемных работников и обедневших землевладельцев, которым сдавались небольшие участки земли на условиях уплаты определенной доли урожая. Эта особенность развития земельных отношений по-разному расценивается специалистами по древней истории Китая. Сторонники существования во времена империй Цинь и Хань феодальных отношений рассматривают распространение в этот период в хозяйствах землевладельцев наемного труда и мелкой аренды как показатель развития феодально-помещичьего землевладения; рабский труд в земледелии, по их мнению, в данное время уже не играл сколько-нибудь существенной роли.

В противоположность им другие исследователи считают, что значительное развитие в Китае во II — I вв. до н. э. рабовладения не могло бы происходить в условиях феодального общества.

Ссылаясь на то, что труд рабов являлся основой ремесленного производства во времена империй Цинь и Хань, эти историки обращают внимание на повышение в этот период удельного веса рабского труда и в области земледелия. Однако в процентном выражении количество земледельцев-общинников значительно превышало количество занятых в сельском хозяйстве рабов.

ПОЛОЖЕНИЕ СВОБОДНЫХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ

Основная масса налогоплательщиков в сельскохозяйственном производстве Ханьской империи, обязанных государственными повинностями, состояла из свободных земледельцев-общинников.

Эта категория активного населения теперь уже не разорялась, как при династии Цинь. Мероприятия Лю Бана в известной мере облегчили положение свободных земледельцев, однако они, разумеется, не могли задержать процесс разложения общины, ускоряемый развитием товарно-денежных отношений.

По мере того, как укреплялось положение империи, увеличивались нормы налогов, утяжелялись повинности. Хотя земельный налог — тяньцзу — был даже снижен при следующих за Лю Баном правителях до 1 /30 доли урожая, однако остальные налоги были очень тяжелы. С развитием денежного обращения целый ряд налогов стал исчисляться в деньгах. Особенно тяжелым был подушный налог. Помимо введенного Лю Баном основного подушного налога, собираемого со всего взрослого населения в возрасте от 15 до 56 лет, взимался еще подушный налог с несовершеннолетних, которым в начале правления Ханьской династии облагались все дети в возрасте от 7 до 14 лет.

Все взрослое мужское население было обязано рабочей и военной повинностями: до 155 г. до н. э. — в возрасте от 23 до 56 лет, а с 155 г. — в возрасте от 20 до 56 лет. В течение первых трех лет мужчины отбывали один месяц в году государственную рабочую повинность в своем округе, участвуя в ирригационных и транспортных работах. Отработав положенные три года, все мужское население было обязано двумя видами военной повинности: двухлетним отбыванием солдатской службы и затем ежегодной трехдневной службой в пограничных гарнизонах. Все мужчины в возрасте от 25 до 56 лет могли быть призваны в армию в любое время и на любой срок. Военная повинность могла быть заменена денежным взносом. Имеются сведения о том, что освобождение от военной повинности можно было получить также и за предоставление правительственным властям определенного количества зерна или рабов. Разрешалось откупаться и от рабочей повинности. Однако это было доступно только зажиточным земледельцам, подавляющее же большинство общинников было не в состоянии откупиться от государственных повинностей.

Помимо более или менее точно установленных налогов государство прибегало к различным экстренным, внеурочным поборам, особенно тяжело ложившимся на общинников. В 178 г. до н. э. сановник Чао Цо, обеспокоенный сокращением количества земледельцев-общинников, в своем докладе императору обращал его внимание на непосильность налогового гнета и тяжелое положение земледельческого населения. «Весной (земледельцы) пашут,— писал Чао Цо, — летом выпалывают сорняки, осенью собирают урожай, зимой сохраняют (запасы), (кроме того), они рубят кустарники и деревья на топливо, ремонтируют правительственные строения, исполняют (другие) рабочие повинности... Требования властей чрезвычайно жестоки, налоги собираются во внеурочное время... Во время (сбора налогов) те, кто имеет (зерно), продают его за полцены, те же, кто не имеет ничего, берут в долг, обязуясь возвратить вдвойне».

С этого времени источники постоянно сообщают о задолженности и разорении земледельцев, приводивших к потере ими своих «полей и домов». Правительство, заинтересованное в сохранении массы налогоплательщиков и общины как фискальной единицы, неоднократно предпринимало попытки задержать процесс разложения общины и различными мерами старалось вновь привлечь к земледелию разорившихся и потерявших свои участки общинников. Но эти мероприятия не имели успеха. Многие из разоренных общинников окончательно порывали связь с землей и направлялись в города, пополняя собой ряды мелких ремесленников и подмастерьев. Об этом свидетельствует постоянно встречающиеся с первых десятилетий II в. до н. э. настойчивые и тревожные сообщения чиновников о том, что народ «отрывается от основного занятия (т. е. земледелия) и занимается второстепенными делами (т. е. ремеслом и торговлей)». В целом ряде случаев обедневшие общинники после потери ими своих участков становились арендаторами на землях кредиторов. В 100 г. до н. э. сановник Дун Чжун-шу отмечал в докладе императору, что под тяжестью налогов и повинностей земледельцы разоряются и некоторые «обрабатывают поля богачей за половину урожая». Значительная часть разорившихся земледельцев попадала в долговое рабство. Еще в 205 г. до н. э. Лю Баном был издан указ, разрешавший продажу свободных в рабство частным лицам. Эта практика получила очень широкое распространение. Как свидетельствует «История Старшей династии Хань», «во многих случаях (земледельцы) вынуждены были продавать свои поля и дома, продавать своих детей и внуков, чтоб расплатиться с долгами». Таким образом, наступил явный регресс в общественных отношениях.

ЭКСПАНСИОНИСТСКАЯ ПОЛИТИКА ИМПЕРИИ СТАРШИХ ХАНЬ

Внутреннее укрепление империи Старших Хань падает на время правления У-ди (140—87). Это время — время значительного расширения границ империи. Это произошло не сразу. Вначале власть имущие, опираясь на заинтересованные в сильной государственной власти средние слои землевладельцев и торгово-ростовщическую знать, стала проводить политику централизации и установления единой деспотической власти императора. Для этого необходим был сильный и волевой властитель.

ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ ПРИ У-ДИ

Еще после подавления мятежа ванов в 154 г. и проведении ряда других мер Ханьское государство к началу правления У-ди значительно окрепло. Однако титулованная земельная аристократия все еще представляла значительную силу, вызывая серьезную тревогу императорского двора. Представители титулованной земельной аристократии были удалены от императорского двора, и У-ди установил строжайший надзор за ними в их владениях, в 127 г. до н. э. был издан декрет об обязательном разделе пожалованных владений между всеми наследниками аристократических домов, что сразу резко уменьшило экономическую силу этой знати. Действуя самыми значительными мерами, У-ди добился окончательного уничтожения политической и экономической мощи наследственной аристократии.

Еще при предшественниках У-ди в области и уезды время От времени посылались специальные инспектирующие чиновники юйши или цзяньюйши, которые должны были следить за действиями администрации и докладывать двору о положении дел на местах. При У-ди огромная империя, расширившаяся за счет присвоения завоеванных территорий, была разделена на 13 обширных округов (чжоу), которые включали в себя как области (цзюнь), так и пожалованные владения титулованной знати. В каждой из округов были отправлены облеченные особыми полномочиями доверенные чиновники — циши, державшие под постоянным контролем весь административный аппарат округов. Циши подчинялись только самому императору.

К началу I в. до н. э. Ханьская держава превратилась в сильное централизованное государство. Территория империи, разделенная на множество областей, количество которых к концу правления У-ди увеличилось до 83, управляясь огромным бюрократическим аппаратом, основанным на сложной иерархической системе. Начальники областей и уездов назначались непосредственно центральным правительством. Общее количество чиновников к концу I в. до н. э. превысило 130 тысяч.

Ханьское государство стремилось сосредоточить в своих руках все основные источники доходов и подчинить себе важнейшие отрасли экономики. С этой целью при У-ди были введены государственные монополии на отливку монеты, железо, соль и вино и осуществлены мероприятия по регулированию государством торговых операций. Эти меры значительно увеличили государственные доходы и обеспечили У-ди средства для проведения активной захватнической политики.

ЛЕГАЛИЗАЦИЯ КОНФУЦИАНСТВА

Один из крупных конфуцианских ученых того времени Дун Чжун-шу обращал особое внимание на то, что одним из основных принципов управления является введение по всей стране единой идеологии. Дун Чжун-шу настаивал на признании господствующей идеологией конфуцианства и официальном запрещении всех неконфуцианских учений.

У-ди воспользовался этим утверждением для укрепления своей личной власти. Конфуцианская идеология с ее освещением идей господства и подчинения, проповедью беспрекословной покорности, сыновней почтительности к правителям и освящением власти государя вполне отвечала интересам как самого У-ди, так и правящим кругам Ханьской империи.

Конфуцианство перестроилось после своего столкновения с Цинь Ши хуанди и приспособилось к новым задачам. Характерно в этом отношении, что, развивая конфуцианское учение, Дун Чжун-шу и его последователи на первое место выдвигали идею о божественной природе императорской власти.

На деле конфуцианцы оказали идейную поддержку в борьбе за императорский престол еще Лю Бану, который перед этим был настроен к этому религиозному течению довольно враждебно. Стремясь создать придворный церемониал, возвеличивающий власть императора, Лю Бан ввел при своем дворе некоторые конфуцианские церемонии.

Тем не менее он не отдавал предпочтение конфуцианству перед другими идеологическими школами; при нем даже не был отменен циньский указ о запрещении конфуцианских книг. При следующих за Лю Баном правителях это запрещение было отменено, а конфуцианцы развернули оживленную деятельность по восстановлению древних конфуцианских трактатов.

Для идеологического упрочения своего положения У-ди признал конфуцианство официальной господствующей идеологией. При нем была введена новая система назначения на государственные должности, по которой желающий стать чиновником должен сдать по ним государственные экзамены. Однако представителям других идеологических течений не было запрещено проповедовать свои взгляды. Экзаменационная система отнюдь не исключала для них возможности проникать в государственный аппарат. Более того, при У-ди наиболее крупные посты в государстве занимали не конфуцианцы, а представители учения фацая, поддерживающие У-ди на практике.

УСИЛЕНИЕ ВЛИЯНИЯ ТОРГОВО-РОСТОВЩИЧЕСКОЙ ЗНАТИ

Наследственная титулованная аристократия при У-ди начинает терять свои позиции. Усиливается влияние непривилегированной имущественной знати, связанной с рынком. Унизительные для торговцев запрещения были отменены уже при преемниках Лю Бана, но купцам и их потомству в это время все еще запрещалось становиться чиновниками. При У-ди в 123 г. до н. э. был издан указ, согласно которому «народ мог покупать почетные титулы и откупаться от запрещения занимать (государственные) должности». С этого времени те, кто вносил правительству определенное количество зерна, скота или рабов, получали соответствующие титулы и назначались на должности чиновников. Одновременно были учреждены новые титулы, так называемые «титулы на военные заслуги», состоящие из 11 степеней знатности, которые свободно продавались. Практика покупки степеней знатности привела к тому, что, например, тот, кто был в состоянии купить 5-ю степень, получал предпочтение при заполнении вакантных чиновничьих должностей. В результате этого торговцы и другие представители имущественной знати получили возможность беспрепятственно проникать в аппарат управления. Показательно в этом отношении, что важнейшие государственные посты при У-ди занимали Кун Цзинь — крупный собственник железоделательных мастерских в городе Наньяне, и Дунго Сянь-ян — известный владелец шаньдунских солеваренных промыслов. Именно этим двум чиновникам была поручена в 119 г. до н. э. организация государственных монополий на соль и железо.

После введения этих монополий в различных частях империи было учреждено 27 управлений, ведавших вываркой соли, и 40 управлений, ведавших рудниками по добыче железа и железоделательными мастерскими. Во главе этих управлений в подавляющем большинстве случаев были поставлены богатые торговцы и бывшие крупные собственники солеварен и мастерских по изготовлению железа.

Таким образом, новая система назначения на государственное должности привела к заполнению чиновничьих мест также и лицами, сравнительно небогатыми, незнатными. Выше всего стала цениться преданность императору и исполнительность.

Об усилении влияния торгово-ростовщической знати свидетельствует и то, что от двора императора были удалены представители аристократических семей, а высшие государственные должности заняли представители группировок, заинтересованных в дальнейшей централизации империи и видевших выгоду в завоевательных походах.

ВОЕННОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ ГУННАМ

Главной во внешней политике ханьского правительства была задача ограждения империи от постоянных набегов кочевых гуннских племен.

Гуннский племенной союз представлял серьезнейшую опасность для ханьского Китая. Еще при Лю Бане гунны вторглись на территорию Ханьской империи — вплоть до Тайюани. Выступивший против них Лю Бан едва не попал в плен и вынужден был согласиться на тяжелые условия мира, заключив с гуннами в 198 г. до н. э. договор, «основанный на мире и родстве», в котором фактически признавал себя данником гуннских вождей — шаньюев. Однако набеги гуннов не прекратились. Совершая грабительские вторжения и уводя в плен китайское население, гунны проникали далеко в глубь Китая и оседали целыми поселениями в пределах Ханьской империи, на территории современной провинции Шаньси. Их набеги угрожали даже Чанани. Ханьские императоры были не в состоянии оказать серьезное сопротивление гуннам, в соответствии с договором 198 г. регулярно платили им «дань» и посылали в жены шаньюю китайских принцесс.

Уже при первых императорах Ханьской династии встал вопрос о необходимости активной борьбы с гуннами и в связи с этим — о перевооружении и серьезном обучении китайского войска. Было значительно увеличено количество императорских табунов и пастбищ, что являлось необходимым условием для создания тяжеловооруженной конницы. Однако вплоть до правления У-ди ханьские императоры занимали оборонительную позицию и не предпринимали серьезных попыток борьбы с гуннами. Внешняя же политика У-ди с самого начала приобрела активный наступательный характер.

Залогом успешной борьбы с гуннами было изменение типа вооружения ханьской армии. При У-ди было окончательно завершено перевооружение китайского войска по образцу войска гуннов. Основную силу китайского войска стала составлять тяжеловооруженная конница, закованная в пластинчатую броню, вооруженная длинными копьями, луками и мечами. В состав ханьской армии входила также легкая кавалерия и исключительно боеспособная пехота, вооруженная таким грозным оружием, как китайский самострел. Чтобы его натянуть, воину иногда приходилось ложиться на спину и, упершись в самострел ногами, руками изо всех сил натягивать тугую тетиву. Самострелы имели искусно сделанный спусковой механизм, легко приводимый в действие, который в нужный момент можно было разобрать. Устройство этого механизма китайцы держали в строжайшем секрете. Дальнобойная и пробивная сила этих самострелов была исключительно велика. Они свободно пробивали любые доспехи и щиты и эффективно использовались при осаде городов. Кроме самострелов в ханьской армии имелись специальные метательные орудия, стрелявшие каменными ядрами на расстоянии около 450 м. Как показала блестящая военная экспедиция Ли Лина 99 г. до н. э., вооруженная самострелами ханьская пехота была способна наносить страшные поражения гуннской коннице.

Таким образом, к началу военной кампании против гуннов китайская армия была вполне подготовлена к успешному выполнению возложенных на нее трудных задач.

Первые походы У-ди против гуннов преследовали цель оттеснения их за пределы Китайской стены и не носили еще того явно захватнического характера, какой они приобрели впоследствии. В 127 г. до н. э. гунны были снова вытеснены из Ордоса, после чего по берегам излучины Хуанхэ были построены крепости и возведены укрепления. В результате походов знаменитых китайских военачальников Вэй Цина и Хо Цюйбина в 124 и 123 гг. до н. э. гунны были оттеснены от северных границ империи. Эти походы были переходным этапом во внешней политике У-ди. Дальнейшие войны У-ди на севере и северо-западе характеризуются как экспансионистские, захватнические, направленные на расширение границ империи.

ПУТЕШЕСТВИЯ ЧЖАН ЦЯНЯ.

БОРЬБА ЗА ВЕЛИКИЙ -«ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ»

Нужды торговли совпадали с изменением курса внешней политики. Перед ханьским Китаем открывались широкие перспективы прибыльной торговли с неизвестными здесь до тех пор богатыми странами Запада.

В 126—125 гг. в Чанань возвратился знаменитый путешественник Чжан Цянь, посланный еще в 138 г. к племенам юэчжи для заключения с ними военного союза против гуннов. К тому времени, когда Чжан Цянь смог добраться до них, — после 10 летнего пребывания в плену у гуннов — юэчжи переместился в район Согдианы. Разыскивая их, Чжан Цянь побывал в государствах Давань (Фергане) и Кангюй. На обратном пути он посетил Дася (Бактрию), где прожил около года.

Деятельность Чжан Цяня была по современным понятиям близкой к шпионской. С искусством опытного разведчика Чжан Цянь собрал подробные сведения о внутренних ресурсах, населении, торговле и военных силах этих стран. Попутно он узнал о существовании Шэньду (Индии) и более далеких западных государств, в том числе об Аньси (Аршакидской Парфии). Из рассказов Чжан Цяня стало известно о богатствах стран Запада и их заинтересованности в торговле с Китаем. Задача захвата торговых путей, связывающих Китай с западными государствами, и установления с ними регулярной торговли получила для Ханьской империи существенное значение.

Для проведения этой цели в жизнь была изменена тактика в отношении гуннов. Если раньше походы против гуннов обычно начинались с Северной Шаньси, то с 121 г. основной центр нападения на них был перенесен на запад — в Ганьсу. С этого времени внешняя политика У-ди на северо-западе преследовала цель захвата у гуннов всей территории Ганьсу, через которую проходил торговый путь на запад, известный иод названием «великого шелкового пути». В результате походов Хо Цюй-бина в 121 г. гунны были вытеснены из Ганьсу и отрезаны от союзных с ними племен Тибетского нагорья. Сильнейшее поражение, нанесенное гуннам в войне 119 г., заставило их отступить еще дальше на север. Эти завоевания, сопровождавшиеся захватом огромного количества военнопленных, нанесли гуннам сокрушительный удар. На отвоеванной у гуннов территории Ганьсу от Цзиньчэна до Дуньхуана была построена мощная линия укреплений и созданы военные и гражданские земледельческие поселения. Разделенная на несколько областей территория Ганьсу стала плацдармом для дальнейших войн китайцев за обладание «великим шелковым путем».

Этот путь начинался в Чанани и шел на запад по территории Ганьсу до Дуньхуана. Здесь он разветвлялся на две основные, ведущие в Кашгар дороги: южную и северную. Первая шла по южному краю Таримского бассейна, через Хотан и Яркенд, вторая проходила через Турфан, Кучу и Аксу. Из Кашгара торговые пути расходились в Фергану и Бактрию, а отсюда — в Парфию и Индию. Сразу же после закрепления китайцев в Ганьсу по этому пути потянулись многочисленные караваны из Китая.

Чтобы утвердить господство Китая на «великом шелковом пути», У-ди в 108 г. до н. э. предпринял поход против наиболее враждебно настроенных к Ханьской империи государств реки Тарима. Этот успешный поход, обеспечивший безопасность южного ответвления «великого шелкового пути», имел также целью облегчить задуманный У-ди грандиозный поход на Фергану.

ЗАВОЕВАНИЕ ФЕРГАНЫ.

СВЯЗИ КИТАЙЦЕВ С НАРОДАМИ СРЕДНЕЙ АЗИИ

В войнах с гуннами было потеряно огромное количество лошадей, и ханьское войско испытывало в них такую острую нужду, что вставал даже вопрос о прекращении дальнейших войн. Именно с целью пополнения поголовья лошадей и был предпринят поход в Фергану, которая славилась своими сильными и рослыми ферганскими конями, которых китайцы называли «небесными».

Два года, с 104 г. до н. э. по 102 г. до н. э. прославленный ханьский полководец Ли Гуан-ли добирался до цели, но так и не достиг цели. Ханьские войска легко достигли озера Лобнор, однако дальнейший их путь был сопряжен с огромными трудностями. Жители городов Таримского бассейна, через которые проходили армии Ли Гуан-ли, отказывались снабжать ханьские войска провиантом и приходилось осаждать города, чтобы получать продовольствие. Как сообщал Ли Гуан-ли в докладе императору, «солдаты погибали не в боях, а от недостатка пищи». Потеряв значительную часть своего войска, Ли Гуан-ли вынужден был повернуть обратно, даже не дойдя до столицы Ферганы города Эрши. В Дуньхуан прибыла лишь третья часть его солдат, остальные погибли в пути. Взбешенный неудачей император приказал немедленно готовиться к новому походу.

И вот, с новыми силами в 102 г. до н. э. 60-тысячная хорошо снаряженная армия во главе с Ли Гуан-ли выступила вновь. С чрезвычайными трудностями ей удалось достигнуть столицы Ферганы. Китайцы осадили город и отвели от Эрши воду. В городе начались волнения. Правитель Ферганы был убит. Городская знать согласилась предоставить китайцам несколько тысяч ферганских коней при условии, чтобы ханьские войска не входили в город. Опасаясь выступления на помощь ферганцам сильной кангюйской армии, Ли Гуан-ли согласился на предложенные условия и снял осаду. Получив ферганских коней, ханьские войска выступили в обратный путь. В результате похода 102 г. Фергана признала свою зависимость от Китая. Этот поход закрепил завоевания китайцев в Восточном Туркестане. Сразу же после успешного окончания войны с Ферганой на всем протяжении «великого шелкового пути» к западу от Дуньхуана началось строительство военных крепостей и торговых факторий. В наиболее важных пунктах были размещены ханьские гарнизоны и организованы военные поселения.

Немало способствовало налаживанию торговых и дипломатических сношений Китая с Западом и заключению союза с племенем усуней, к которым в 115 г. до н. э. было отправлено посольство во главе с Чжан Цянем. В докладе императору Чжан Цянь специально подчеркивал тот факт, что союз с усунями не только «отсечет правую руку у гуннов», но и окажет большое влияние на взаимоотношения Китая с западными странами. «Если мы соединимся с усунями, — писал Чжан Цянь, — то сумеем привлечь как внешних данников на западе такие государства, как Дася».

С 115—114 гг. были завязаны непосредственные торговые сношения с Бактрией, а после ферганского похода и с другими государствами. Как сообщает Сыма Цянь, ежегодно отправлялось более 10 торговых посольств на запад от Ферганы. С этого времени ханьские караваны беспрепятственно отправлялись в Бактрию, Индию, Согди-ану, достигали Парфии и проникали еще дальше на запад. Захват «великого шелкового пути», обеспечивший регулярные и непосредственные связи ханьского Китая с государствами Передней и Средней Азии, послужил началом культурного и торгового обмена между этими странами. Из Средней Азии в Китай проникли такие культуры, как виноград, люцерна, фасоль, гранатовое дерево, шафран, ореховое дерево. Шелк, железо, никель, драгоценные металлы, лаковые изделия в большом количестве вывозились из Китая и проникали далеко на запад, достигая Рима.

Особая тактика ведения боя с применением нового типа конницы, потребовала постоянного снабжения конного войска боевыми конями из Ферганы. Это имело для Китая исключительную важность. Сымя Цянь писал в своих сочинениях, что караваны, отправлявшиеся в Давань за лошадьми, были столь многочисленны, что, «один не выпускал из вида другого». Также в Китай привозили с Запада рабов, стекло, драгоценные и полудрагоценные камни, пряности и косметику.

ЗАВОЕВАТЕЛЬСКИЕ ПОХОДЫ У-ДИ НА ЮГЕ И СЕВЕРО-ВОСТОКЕ

Юг Китая издревле привлекал внимание китайцев. Еще до того, как началась борьба за «великий шелковый путь», У-ди неоднократно делал попытки захватить торговые пути на крайнем юго-западе и окончательно подчинить Ханьской империи обширные территории на юге Китая. Богатства южных государств манили не только купцов. Еще при Цинь Ши хуанди были завоеваны земли Юэ, однако сразу же после падения династии Цинь все эти области отпали от Китая. Но торговые связи с ними сохранились.

Особенное внимание китайских купцов привлекало государство Наньюэ. «В истории Старшей династии Хань» красочно описываются богатства этой страны. «Там, — говорит источник, — около моря расположены места, где имеется изобилие носорогов, слонов, черепах, жемчуга, серебра, меди, фруктов, тканей. Купцы из Срединного государства Ст. е. Китая) занимаются там торговлей и приобретают большие богатства. Центром этой торговли является Фаньюй (Кантон)». Скорее всего, китайцам был известен и морской торговый путь в Индию, который шел из Фаньюя.

Постоянная борьба между государствами Юэ облегчала задачу их завоевания. Уже в 138 г. до н. э. империя Хань вмешалась в борьбу между южными государствами и подчинила Юэ Дунхай. Сразу же после этого У-ди занялся серьезной подготовкой к войне с Наньюэ. С этой целью в 135 г. до н. э. в Наньюэ был отправлен опытный разведчик Тан Мын. Ему удалось открыть неизвестный до этого времени китайцам водный путь из Сычуани в Фаньюй по реке Сицзян, по которому через несколько лет в государство Наньюэ и были отправлены ханьские войска.

Возвращение из Средней Азии Чжан Цяна, узнавшего о существовании где-то на юго-западе Китая торгового пути, по которому товары из Сычуани проникали в Индию и Бактрию, привело к активизации завоевательнай политики на юге и юго-западе. В 122 г. до н. э. несколько экспедиций было послано для отыскания южного торгового пути. Однако все они были задержаны юго-западными племенами. Натолкнувшись на непредвиденные трудности, китайцы вынуждены были временно отказаться от попытки найти южный торговый Путь, обратив все свое внимание на борьбу за захват «великого шелкового пути». Только после окончания войн с гуннами и нанесения им в 119 г. до н. э. решительного поражения появилась возможность вплотную приступить к покорению южных государств. В результате военной кампании 112 — 109 гг. до н. э. были покорены одно за другим государства Наньюэ и Миньюэ и ряд племен на юго-западе. Подчинив области на юго-западе, У-ди намеревался, как сообщает ханьский историк Бань Гу, создать цепь подвластных Китаю территорий, которые связывали бы Ханьскую империю с Бактрией. Однако из-за продолжавшегося упорного сопротивления юго-западных племен южный путь в Индию и Бактрию китайцам открыть так и не удалось.

Как только были завершены войны на юге, У-ди тотчас же предпринял решительные военные действия на крайнем северо-востоке против расположенного в Северной Корее государства Чаосян (корейское Чосон). Как отмечалось выше, продвижение китайцев в эти районы началось задолго до образования Ханьской империи. На территории Северной Кореи находились многочисленные поселения переселенцев из Северо-Восточного Китая. В самом начале второго века до нашей эры здесь возникло государство, называемое китайскими источниками Чаосян: Его правители поддерживали добрососедские отношения с Ханьской империей, но держали себя очень независимо и даже посягали на территорию Ляодуна.

По-видимому, поход в Корею был задуман У-ди давно, но грандиозные военные кампании на северо-западе и юге не давали ему возможности осуществить свой замысел раньше. В 109 г. до н. э., спровоцировав убийство правителем Чаосяни ханьского посла, У-ди отправил в Северную Корею «карательную экспедицию», атаковавшую с моря и с суши столицу Чаосяни. В течение нескольких месяцев ханьские войска осаждали город, но не могли сломить его сопротивления. Только летом 108 г., когда в результате внутренних распрей правитель Чаосяни был убит, город сдался. Территория Чаосяни была присоединена к Ханьской империи и разделена на четыре области, которые управлялись китайскими чиновниками. С этого времени торговля Китая с Северной Кореей получила исключительно большое развитие. Как показывают археологические раскопки на территории древнего Лолана (современный Пхеньян), сюда проникали товары из самых отдаленных частей Ханьской империи. В частности, постоянной была связь областей Северной Кореи с Сычуанью. После завоевания Чаосяни открылись возможности для развития торговых и политических отношений Ханьской империи с государствами в Южной Корее и началось продвижение китайцев на эту территорию.

УВЕЛИЧЕНИЕ НАЛОГОВ ПРИ У-ДИ.

БУНТЫ НАСЕЛЕНИЯ

Китай времен правления У-ди характерен масштабными завоеваниями, что требовало колоссальных расходов и больших человеческих жертв. Военные повинности, еще до У-ди замененные денежным налогом, были увеличены вдвое. Особенно тяжелы были гужевая повинность по снабжению действующих армий снаряжением и провиантом, повинность по строительству укреплений и крепостей на северо-западных границах и проведение военных дорог на юго-западе. Для изыскания средств была в полтора раза увеличена норма подушного налога на взрослое население, причем он собирался с населения в возрасте от 15 до 80 лет, а не до 56, как было раньше.

Практиковалось также взимание подушного налога с несовершеннолетних. Причем этот налог стал взиматься не с семилетнего, а с трехлетнего возраста и в увеличенном размере. Это повлекло за собой многочисленные случаи отцеубийства и детоубийства. Но хуже всего было то, что при официально не увеличенной норме земельного налога при У-ди чиновники, как правило, «брали сверх установленного законом».

Было введено обложение повозок, верховых лошадей и лодок, а также домашнего скота и птицы. Кроме того, появились разнообразные косвенные налоги, связанные с введением монополий на соль, железо, вино и отливку монеты. Монополии ложились очень тяжелым бременем на земледельческое население.

Что же касается мелких и средних ремесленников, то им введение правительственных, монополий угрожало полным разорением. Доведенные до крайней нужды, люди покидали родные места, укрываясь от сборщиков налогов. «Повсюду, — отмечают источники, — возникали разбои, дороги сделались непроходимыми». Неоднократно вспыхивали стихийные бунты, и население отказывалось выполнять требования властей. Так, в 122 г. до н. э. в Сычуани начались волнения из-за тяжелых повинностей по постройке военных дорог.

В 121 г. до н. э., когда местные чиновники потребовали поставки повозок и лошадей для перевозки сдавшихся гуннов, население попрятало лошадей, отказавшись выдать их чиновникам.

В 99 г. до н. э. в Хэнани, Аньхое, Шаньдуне и Хэбэе вспыхнул бунт против местных властей. Бунты охватили значительную территорию и угрожали проникнуть в столичную область. Наиболее крупные повстанческие отряды насчитывали по нескольку тысяч человек. Повстанцы захватывали оружие из арсеналов, убивали чиновников. Их отряды осаждали города и блокировали крупные дороги. Восстания были подавлены в следующем году с исключительной жестокостью. По сведениям источников, в каждой из областей, на которых распространились восстания, было уничтожено до 10 тыс. повстанцев.

Поскольку разбои и грабежи, сопутствовавшие бунтам, свидетельствовали о нарастании нестабильности в тогдашнем китайском обществе, росту внутренних противоречий, дальнейшее обострение которых вылилось в начале I в. н.

э.в мощное движение, приведшее к свержению Старшей династии Хань.

-=ГЛАВА 3=-

КИТАЙ ВРЕМЕН ДИНАСТИИ ХАНЬ

Обострение внутренних противоречий в Китае во второй половине I в. до н. э. при последних императорах Старшей династии Хань привело к тому, что Ханьская империя как крупнейшее гособразование древних китайцев начинает ослабевать.

ХАРАКТЕРИСТИКА ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ В I В. ДО Н. Э.

Китайский этнос истощился. Проведение У-ди крупных завоевательных походов опустошили императорскую казну и истощили внутренние ресурсы государства. Придворные сановники настаивали на проведении пассивной внешней политики, сторонники военных захватов не встречали ни сочувствия, ни поддержки в правительстве. Главной же причиной, заставлявшей правящие круги господствующего класса отказаться от дальнейших завоеваний, была угроза массового неповиновения населения.

Вот почему после смерти У-ди до конца I в. до н. э. китайцы предприняли лишь один действительно крупный и далекий поход — в Согдиану, против гуннов (36 г. до н. э.), усиление которых угрожало нарушить торговлю по «великому шелковому пути».

Желая прославиться, поход возглавил талантливый военачальник Чэнь Тан. Он был одним из помощников наместника Западного края, как китайцы называли бассейн реки Тарима. Зная настроение придворных кругов, Чэнь Тан начал поход самовольно, подделав императорский эдикт о мобилизации войск.

Император был извещен о походе, когда армии Чэнь Тана находились уже в пути. Прибыв в Согдиану, Чэнь Тан осадил ставку гуннского шаньюя Чжичжи, находившуюся на берегу реки Таласса, и дал решительное сражение, в котором гунны были наголову разбиты.

Блестящая победа спасла Чэнь Тана от гнева императора, но от дальнейших военных действий ему пришлось отказаться по настоянию двора. Этот поход лишь на некоторое время укрепил власть Ханьской империи в Западном крае.

Однако гунны спустя некоторое время активизировали свои действия на северо-западных границах Ханьской империи, и к началу I в. н. э. им удалось подчинить своему влиянию весь Западный край и отрезать торговые пути в западные страны. Китайцы были вынуждены прибегнуть к оборонительной тактике. Повсеместно уменьшались пограничные гарнизоны, наборы в войска были крайне скудны. Былая военная мощь пошла на убыль.

КОНЦЕНТРАЦИЯ ЗЕМЛИ И РАБОВ У КРУПНЫХ ВЛАДЕЛЬЦЕВ.

МАССОВЫЕ НИЩЕТА И ГОЛОД НАСЕЛЕНИЯ

Как ни парадоксально, именно рост крупного землевладения и рабовладения послужил причиной ослабления внешнеполитической и военной мощи Ханьской империи в I в. до н. э..

Причинно-следственная связь здесь следующая. Значительная и быстрая концентрация земли и рабов в одних руках привело к невиданным злоупотреблениям, насилию и эксплуатации. Наиболее дальновидные сановники с тревогой сообщали императору о том, что крупные чиновники, а также «сильные и богатые люди из народа» имеют «множество рабов и без предела поля...» Борьба против концентрации земельной собственности проходит через всю внутреннюю историю Китая во времена империи Старшей династии Хань, но к концу I в. до н. э. она достигает особой остроты.

«Жестокость сильных и богатых людей, — отмечает ханьский источник,- еще больше чем при проклятой Цинь. Богатые захватывают земли. (Эти захваты) иной раз достигают нескольких сотен и тысяч цин...» Рост крупной земельной собственности сопровождался вытеснением среднего и мелкого землевладения, разорением и обезземеливанием общинников.

Источники, относящиеся к этому времени, постоянно отмечают, с одной стороны, крайний рост богатства и роскоши, а с другой — все возрастающую бедность мелких производителей, особенно земледельцев, которые «постоянно находятся в долгах». Яркое описание этого контраста мы находим в уже упоминавшемся трактате ханьского времени «Янь те лунь», где сообщается, что, в то время1 как богатые люди имеют особняки, подобные дворцам, и живут в роскоши, одевая даже слуг в изысканные шелка, а их лошади и собаки едят хлеб и мясо, бедняки ютятся в хижинах, одеваются в лохмотья и питаются самой грубой и скудной пищей. По свидетельству «Янь те лунь», многие земледельцы не могли приобрести даже самые необходимые железные орудия, особенно после того, как государство ввело монополию на производство железных изделий и цены на железо крайне выросли. Не имея возможности приобрести волов для пахоты, земледельцы вынуждены были сами впрягаться в плуг, чтобы обрабатывать свои поля.

Массовое разорение земледельцев, расширение долговой кабалы и распространение кабальной аренды привели к резкому обострению классовых противоречий. Это вызвало серьезную тревогу среди правящих кругов, тем более что разорение земледельцев и концентрация земли в руках крупных собственников приводили к катастрофическому уменьшению количества мелких производителей — основных налогоплательщиков государства.

Еще до того, как вспыхнули волнения в конце правления У-ди, государственные сановники обращали внимание на сильное недовольство народа. Этот страх перед доведенным до крайности озлобленным народом, который «бегает в леса и горы, чтобы стать разбойниками», ясно звучит в докладе Дун Чжун-шу. Показательно, что, советуя облегчить положение простого народа, Дун Чжун-шу предлагал также «отменить право на убийство рабов».

Если в конце III в. до н. э. существовало ограничение права на убийство рабов и рабовладельцы должны были получить на это специальное разрешение властей, то источники, относящиеся к Старшей династии Хань, свидетельствуют об очень жестоком обращении с рабами. Как частных, так и государственных рабов заковывали в кандалы, клеймили, и, как показывает доклад Дун Чжун-шу, ханьские законы ничем не ограничивали произвола хозяина, который целиком распоряжался жизнью своих рабов. Однако к концу I в. до н. э. положение несколько изменилось: государство пыталось вмешиваться во взаимоотношения между рабами и рабовладельцами, по крайней мере в тех случаях, когда дело шло о вопиющих фактах умерщвления рабов.

С середины I в. до н. э. с резким протестом против чрезмерного увеличения числа государственных рабов и безудержной роскоши императорского двора выступил сановник Гун Юй. Он писал, что государство содержит железоделательные и медеплавильные мастерские, в которых работает множество рабов из осужденных, что, кроме того, оно владеет крупными ткацкими мастерскими в Шаньдуне, мастерскими по обработке золота и серебра в Сычуани, что, наконец, оно содержит более сотни тысяч рабов, исполняющих домашние службы в императорских дворцах. Отмечая, что двор и аристократические семьи утопают в роскоши, Гун Юй противопоставлял расточительность придворной аристократии тяжелую жизнь народа, голодающего от недостатка земли и из-за непосильных налогов.

Гун Юй требовал уничтожить все государственные монополии, уменьшить налоги. Показательно, что Гун Юй настаивал на отмене денег, считая денежные платежи наиболее обременительными для земледельцев. Утверждая, что из-за развития торговли и денежного обращения менее половины населения в состоянии обрабатывать землю, он предлагал запретить торговлю и взимать налоги только натуральными платежами. Подобно многим конфуцианцам того времени, идеализировавшим далекое прошлое, Гун Юй призывал вернуться к «золотому веку» древности.

Поиски способов приведения общества к гармонии были в первую Очередь необходимы властям. С начала I в. до н. э. знать и чиновники находились в постоянном страхе перед восстаниями. Об этом, в частности, свидетельствует трактат «Янь те лунь».

Именно этот источник приводит мнение одного из вид-

ных государственных сановников, который, настаивал на необходимости сохранения государственной монополии на железо, обращал внимание на то, что «оружие... нельзя оставлять в руках народа».

В условиях обострения противоречий и угрозы восстаний правящие круги вынуждены были пойти на частичные уступки народным массам. При императоре Лю Ши (Юань-ди, 48—33) был отменен закон о взимании подушного налога с детей с трехлетнего возраста, и подушным налогом стали облагаться дети с семи лет. Были облегчены и другие налоги. В неурожайные годы правительство освобождало земледельцев от земельного налога. Были уничтожены государственные ткацкие мастерские в Шаньдуне. Правительство сделало попытку сократить рост государственного рабовладения: императорским указом было запрещено обращать в рабство родственников осужденного. Однако было поздно предпринимать подобные меры, когда обстановка в стране была накалена.

ВЫСТУПЛЕНИЯ СВОБОДНОЙ БЕДНОТЫ И РАБОВ В КОНЦЕ I В. ДО Н. Э.

В конце I в. до н. э. в империи вспыхнули разрозненные восстания свободной бедноты и рабов. Восставшие открывали тюрьмы, освобождали государственных рабов из осужденных, расправлялись с чиновниками. В 22 г. до н. э. в Инчуани восстали ту на государственных железных рудниках. Восстание в том же году было жестоко подавлено, но по всему чувствовалось, что положение становится чрезвычайно серьезным. «Толпы разорившихся земледельцев, — сообщал императорский указ 17,г. до н. э.,— угрожают (всеобщему) спокойствию». Правительство предпринимало срочные меры, пытаясь предотвратить надвигавшиеся восстания. Императорские указы предписывали чиновникам «соблюдать осторожность» в своих действиях, оказывать народу всяческое снисхождение и «воздерживаться от жестокостей и насилий». Однако эти предписания не могли приостановить нараставших волнений.

В начале 17 г. до н. э. поднялось большое восстание в Гуанхани (Сычуани). «История Старшей династии Хань» так описывает начало этого восстания: «...в Гуанхани (люди), закованные в железные ошейники, устроили заговор, напали на тюрьму и освободили заключенных. (Они) захватили оружие из арсеналов и стали грабить и захватывать чиновников и народ». Движение быстро разрасталось, и уже вскоре число повстанцев увеличилось до 10 тыс. человек. Оно было подавлено только через десять месяцев.

Особенно большую тревогу у правительства вызывали области, расположенные к востоку от столицы, и, в частности, область Цинь (в Шаньдуне), где, как отмечалось в императорском указе 17 г. до н. э., собралось «огромное множество бродяг и бездомных» и положение было «наиболее серьезным». В 13 г. до н. э. здесь начались очень большие волнения. Самым значительным было восстание ту на государственных железных рудниках в Шаньяне. Восставшие перебили надсмотрщиков и захватили оружие. К ним присоединились мелкие ремесленники и разорившиеся земледельцы. Движение распространилось на значительную территорию. Некоторые источники даже утверждают, что оно охватило более 40 областей империи. Повстанцы убивали начальников областей и уездов, расправлялись с богачами. Власти сумели сравнительно быстро расправиться с повстанцами, но эти движения показали, что над государством нависла реальная угроза внутреннего распада.

МЕРЫ ПО ОГРАНИЧЕНИЮ КОЛИЧЕСТВА РАБОВ И ЗЕМЛИ У КРУПНЫХ СОБСТВЕННИКОВ

Запоздалой попыткой снять внутреннее напряжение было ограничение со стороны правительства частного землевладения и рабовладения. Необходимость проведения реформ с целью смягчения резких противоречий признавалась в это время целым рядом наиболее дальновидных представителей государственных сановников. Политику реформ, по-видимому, поддерживали значительные слои средних землевладельцев и рабовладельцев, которым трудно было конкурировать с крупными землевладельцами.

В конце I в. до н. э. императору Лю Ину (Ай-ди, 6— 1) был представлен на рассмотрение проект указа об ограничении количества земли и рабов у крупных собственников. Согласно этому указу никто не мог иметь более 20 цин (около 138 га) земли, норма количества рабов колебалась в зависимости от социального положения собственников от 30 до 200, однако рабы моложе 10 и старше 60 лет не принимались во внимание.

Как предписывалось в указе, «срок (вступления в действие) закона должен наступить через 3 года, у тех, кто его нарушит, конфискуется имущество». Указ гласил, что «государственные рабы 50 лет и старше освобождаются и становятся свободными». Источники сообщают, что, как только об указе стало известно, «цены на землю ... и рабов (ну-бэй) сразу понизились». Указ Ай-ди свидетельствовал о том, что вопрос о земле и рабах был в это время очень острым. Если при Вэнь-ди (179—157), как говорилось в указе, «не было зла от скопления у частных лиц (крупных источников дохода) и поэтому не было необходимости в ограничении полей и рабов (ну-бэй)..., то теперь.... собственность сильных и богатых людей из числа чиновников и простого народа исчисляется сотнями миллионов, в то время как нужда бедных и слабых все более и более возрастает».

В конце I в. до н. э. концентрация земель и рабов была, по мнению современников, основным вопросом общественной жизни и причиной того «критического положения», в котором, по словам составителей проекта указа, оказалось государство. Согласно указу Ай-ди люди высокого положения могли владеть двумя сотнями рабов, мелкие чиновники и простой народ — несколькими десятками рабов, однако в действительности многие собственники имели рабов в гораздо большем количестве. Предписание указа о размерах земельных владений грозило им лишением значительной части их земель, поэтому попытка проведения указа Ай-ди в жизнь натолкнулась на решительное сопротивление крупных землевладельцев и рабовладельцев.

Как лаконично сообщается в «Истории Старшей династии Хань», «все находили (указ) неподходящим, (поэтому) императорским декретом (он) был отложен на будущее время, а затем совсем оставлен и в жизнь не проводился».

Реформы сверху, которые действительно смогли внести в общественную жизнь элементы справедливости, были проведены при Ван Мане (9—23).

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВАН МАНА И ВОССТАНИЕ «КРАСНЫХ БРОВЕЙ».

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ ВАН МАНА И ЕГО РЕФОРМЫ

В общественной жизни Китая того периода наступил паралич. Правящие круги судорожно искали выхода из создавшегося положения. Провал указа Ай-ди показал, что для проведения в жизнь политики реформ необходимо сломить сопротивление крупных собственников. В этих условиях выдвинулся родственник императора, бывший регентом при малолетнем наследнике престола, Ван Ман. Будучи человеком непреклонной воли и исключительного честолюбия, Ван Ман сумел в короткий срок приобрести популярность в стране и вместе с тем поддержку части придворных кругов.

Наконец, Ван Ман провозгласил себя первым императором «Новой» династии («Синь») и сразу объявил о своем намерении проводить самыми решительными мерами политику реформ. Неудивительно, что идейными вдохновителями реформ Ван Мана были конфуцианцы. Конфуцианские утопии, призывавшие вернуться к «золотому веку» прошлого, когда якобы не было богатства и бедности и государство процветало, получили в I в. до н. э. — I в. н. э. широкое распространение.

Ван Ман провозгласил, что целью его реформ является возвращение к порядкам, существовавшим в «Поднебесной» в глубокой древности и записанным в древних конфуцианских книгах. В частности, он неоднократно ссылался на текст трактата «Чжоу ли» («Чжоуские установления»), который будто бы уцелел при сожжении конфуцианских книг при Цинь Ши хуанди и теперь был «обнаружен» одним из конфуцианцев. В действительности трактат «Чжоу ли», хотя и включал в себя тексты, относящиеся к IV в. до н. э., в целом был составлен при Ван Мане с целью идеологического обоснования его реформ. В 9 г. н.

э.Ван Ман издал указ, запрещающий куплю-продажу земли и рабов. Все земли были объявлены «царскими землями» (ван-тянь), а все рабы — «частнозависимыми» (сы-шу). Термин «сы-шу» не вполне ясен. По-видимому, так называлась особая категория людей, зависимых от частных лиц, которые их эксплуатировали, но не могли продавать; возможно, что частных рабов по указу Ван Мана должны были теперь относить к этой категории. Одновременно Ван Ман объявил о восстановлении идеализированной конфуцианцами древней системы общинного землевладения — так называемой системы цзинтянь, по которой ни одна семья не могла иметь больше ста му (около 2 га). «Все безземельные, — говорилось в указе, — должны получить землю по закону». Но это положение носило чисто декларативный характер, и у Ван Мана не было намерения проводить его в жизнь. Реформы Ван Мана отнюдь не означали какого-либо перераспределения собственности. Это была лишь попытка приостановить процесс обезземеливания и закабаления земледельцев-общинников.

Частичными мероприятиями Ван Ман пытался ограничить работорговлю. Под страхом смертной казни он запретил частным лицам заниматься работорговлей в северных пограничных областях, где из-за голода добровольная продажа в рабство приняла особенно крупные размеры. Было запрещено переправлять рабов с северных границ на рабские рынки в центральные области империи.

Борьба Ван Мана против частного рабовладения не была борьбой против рабства как такового. Ван Ман не только не делал попыток ограничить государственное рабовладение, но даже, ссылаясь на древние конфуцианские трактаты, пытался обосновать законное право государства владеть рабами. При нем количество государственных рабов очень увеличилось. Законы Ван Мана карали обращением в государственных рабов как самих преступников, так и членов пяти соседних семей, связанных круговой порукой. Огромные партии государственных рабов переправлялись на далекие расстояния для работы в государственных мастерских. Так, по сообщению «Истории Старшей династии Хань», в 21 г. «...люди, нарушившие запрет об отливке, монеты, в числе пятерок семей (обязанных круговой порукой) подверглись аресту, конфискации имущества и стали государственными рабами (ну-бэй). Мужчины на телегах в клетках для преступников, женщины и дети пешком с бряцавшими на шее железными цепями в количестве сотен тысяч (человек) были переправлены (в Чанань) и переданы чиновникам, ведающим отливкой монеты». Большое количество государственных рабов было занято на строительстве сооружаемых по приказу Ван Мана огромных дворцов-храмов. Как сообщают источники, на этих работах погибло несколько десятков тысяч государственных рабов. Вместе с тем при Ван Мане стало практиковаться создание армий из рабов. Так, войско, набранное из рабов и названное Ван Маном «броском кабана», было отправлено на северные границы для борьбы с гуннами, набеги которых на Китай в это время возобновились.

Якобы для ограничения хищнической деятельности торговцев и ростовщиков, а в действительности в целях увеличения государственных доходов Ван Ман учредил в 10г . н. э. особые управления, которые должны были регулировать рыночные цены и регламентировать ссудный процент. Эта мера должна была сосредоточить значительную часть ссудных операций в руках государства. Ван Ман поставил под особый надзор государственные монополии, причем помимо сохранения монополий на соль, железо и отливку монеты была возобновлена монополия горных и водных богатств. Крайне нуждаясь в средствах для осуществления своих мероприятий, Ван Ман неоднократно проводил денежные реформы, вводя в оборот новые монеты и изменяя достоинство старых.

Ван Ман стремился к тому, чтобы сосредоточить в руках государства все источники доходов и создать сильную бюрократическую империю. При нем был очень увеличен аппарат государственных чиновников и чрезвычайно усилились фискальные и полицейские функции государства. Бюрократия была заинтересована в осуществлении экономических мероприятий Ван Мана, получая от этого выгоды. Чиновники наживались на спекуляции товарами при регулировании рыночных цен и на всякого рода злоупотреблениях при проведении многочисленных законов Ван Мана. Как сообщает «История Старшей династии Хань», «чиновники основывали свою власть на жесткости и насилии и извлекали выгоды из запрещений (Ван) Мана, осуществляли захваты и жестоко притесняли мелкий люд; даже богатые не могли защитить себя, а бедные вообще не имели возможности сохранить жизнь».

Проведение в жизнь указов Ван Мана вызвало упорное сопротивление землевладельцев и рабовладельцев. Мероприятия Ван Мана саботировались на местах. Нарушители законов наказывались с чрезвычайной жестокостью, однако, как повествует «История Старшей династии Хань», «было очень много таких, кто пытался покупать и продавать поля... и рабов». Недовольство было столь сильным, что уже через три года в 12 г. н. э. Ван Ман вынужден был издать новый указ, разрешавший свободно покупать и продавать рабов и землю. Через несколько лет Ван Ман вновь предпринял некоторые меры по ограничению частного рабовладения.

Так, в 17 г. н. э. все частные рабы были обложены особым налогом. Каждый рабовладелец, независимо от положения в обществе должен был платить по 36 тыс. медных монет за раба. По свидетельству «Истории Старшей династии Хань», это вызвало столь большое возмущение, что повсюду начались волнения.

Реформы Ван Мана не принесли облегчения угнетенным массам. Они не могли приостановить ни разорения землевладельцев, ни роста долговой кабалы. Саботаж и злоупотребления местных чиновников только ухудшали положение земледельцев, ремесленников и мелких торговцев.

В связи с острой необходимостью увеличения государственных доходов для проведения реформ, содержание многочисленного бюрократического аппарата и ведения войн против гуннов при Ван Мане крайне увеличился налоговый гнет. Был введен ряд новых обременительных поборов. Особенно тяжелы были косвенные налоги, связанные с расширением государственных монополий. После возобновления войн с гуннами стала еще более тяжелой военная повинность, которой теперь подлежали все мужчины, начиная с 15 лет. Земельный налог был увеличен. Был введен тяжелый денежный налог на ремесленников и всех, кто имел какую-либо профессию. В частности, большими налогами были обложены люди, занимавшиеся шелководством, охотой и рыбной ловлей.

Денежные реформы Ван Мана имели результатом обесценение монеты и рост цен на товары. В некоторых областях цены на рис выросли в 50 раз. Многочисленные запрещения и законы Ван Мана привели к усилению порабощения свободного населения государством. «Все говорят,— доносили Ван Ману его приближенные, — что страдают от множества запрещений, что от них нельзя пошевелить рукой, полученного от работы не хватает на уплату налогов и поборов. Люди закрывают двери, ни с кем не общаются и все-таки попадают в тюрьму как сообщники (преступников)... Чиновники замучили народ».

НАРОДНЫЕ ДВИЖЕНИЯ. «КРАСНЫЕ БРОВИ»

Ухудшив положение народных масс и вызвав резкое недовольство землевладельцев и рабовладельцев, реформы Ван Мана не ослабили, а углубили и обострили классовые противоречия. Результаты не замедлили сказать. По всей стране начали вспыхивать восстания. В 15 году началось восстание среди северо-западных пограничных гарнизонов. Затем поднялись восстания в Аньхое, Цзянсу, Шаньдуне, Хэнани, Хубэе. Отряды повстанцев носили различные наименования: «Красные брови», «Зеленый лес» или «Нижнее течение реки», «Лес на равнине», «Медные кони», «Верхнее течение реки», «Железные голени», «Большие пики» и т. д. Некоторые из них насчитывали десятки тысяч людей. Их возглавляли беглые солдаты, пастухи, рыбаки, бедные земледельцы, мелкие торговцы. В восстаниях принимали участие и рабы. Повстанцы осаждали и захватывали города, убивали чиновников, захватывали амбары с зерном, освобождали рабов.

В ряде областей к повстанцам присоединялись отряды представителей господствующего класса, недовольных политикой Ван Мана, и отпрыски свергнутого Ван Маном царского рода Лю (фамильное имя императоров династии Хань), которых Ван Ман лишил высокого положения и имущества. Как сообщает историк Бань Гу, «потомки прежней династии Хань... в безумии подстрекали народ к бунту».

На подавление восстания было брошено отборное стотысячное войско Ван Мана. Огнем и мечом оно расправлялось с повстанцами. С особенной жестокостью действовал полководец Ван Куан. Источники рассказывают, что захватив один из охваченных восстанием городов, он казнил более 10тыс. человек. Однако войска Ван Мана терпели одно поражение за другим. «История Старшей династии Хань» лаконично сообщает: «Повсюду десятки тысяч разбойников нападали на города. Они убили около 2000 чиновников. Ван Куан и другие терпели, неудачи в боях». Восстания разрастались, охватывая все большую территорию. Они полыхали в Шаньдуне, Хэбэе, Шэньси, Хэнани, Хубэе, Сычуани, Шаньси, Ганьсу. Самым мощным оказалось движени в Шаньдуне, где действовали отряды «Красных бровей», которые были наиболее организованными и многочисленными.

Шаньдун, как один из возможных очагов восстания, еще задолго до этого вызывал серьезные опасения правительства. Подавление восстания 13 г. до н. э. не разрядило напряженной обстановки в Шаньдуне. Население Шаньдуня особенно пострадало от налогов Ван Мана и, в частности от косвенных налогов, связанных с монополией на богатства гор, рек и озер. Чиновники Ван Мана сообщали, что в этих областях, где рыбный промысел был важным подсобным занятием населения, спасавшим его от голодной смерти в неурожайные годы, введение этой монополии лишало людей последних средств к существованию.

Чиновники также доносили о возросшей смертности и многочисленных случаях грабежа и разбоя.

Непосредственными причинами восстания «Красных бровей», которое вспыхнуло в 18 г. н. э. были произвол и вымогательства чиновников и страшный голод, разразившийся в Северном Китае в связи с неоднократными прорывами плотин и дамб на Хуанхэ в первые годы I в. н. э.

Разрушенные ирригационные сооружения не были восстановлены, и в 11 г. н. э. новый мощный прорыв Хуанхэ изменил русло в нижнем течении. Река разделилась в районе современного города Чжэнчжоу (на северо-востоке Хэнани) на два широких рукава, которые впадали в Желтое море к северу и к югу от Шаньдунского полуострова, отрезая его, таким образом, от остальной территории Китая.

После изменения русла Хуанхэ началось наводнение, от которого, естественно, больше всего пострадало население Шаньдуна. На протяжении целого ряда лет здесь свирепствовал сильнейший голод. Спасаясь от периодических страшных наводнений и голодной смерти, многие бросали на произвол судьбы свои жилища и уходили из родных мест. Не имея ни пристанища, ни средств к существованию, изголодавшиеся люди толпами бродили по области в поисках пропитания. В этих условиях восстание вспыхнуло стихийно и сразу охватило значительную территорию. Во главе повстанцев встал бедный земледелец Фань Чун. Для того чтобы отличать своих приверженцев, Фань Чун приказал повстанцам красить брови в красный цвет, поэтому движение и получило название восстания «Красных бровей».

Повстанческие отряды отовсюду двигались к столице. В 23 г. первыми подошли к Чанани отряды, возглавляемые потомками ханьских императоров, поддержанные повстанцами «Нижнего течения реки», «Леса на равнине» и другими отрядами. Войска, защищавшие Чанань, разбежались. Повстанцы ворвались в город и окружили дворец, где скрывался Ван Ман.

После трехдневной осады дворец был захвачен, Ван Ман убит. Ему отрубили голову, а тело разорвали на части. Один из отпрысков царского рода Лю, ставший известным под именем Гэн-ши, был объявлен императором. Однако другие повстанческие отряды не хотели его признавать. «Красные брови» провозгласили императором своего ставленника — обедневшего отпрыска царского рода Лю. Восстание в стране продолжалось.

Насчитывающие в 25 г. отряды «Красных бровей» несколько сот тысяч человек, подступили к Чанани и заняли ее. Гэн-ши был убит. «Красные брови» обосновались в городе.

УСМИРЕНИЕ ВОССТАНИЙ. ПРИЧИНЫ НЕУДАЧ ПОВСТАНЦЕВ

Расправившись с помощью отрядов восставших с «узурпатором» Ван Маном, представители господствующего класса направили все силы на подавление грозного народного движения. Еще до того, как Гэн-ши был убит, наиболее сильные из их армий выдвинули нового претендента на престол — царевича Лю Сю, прославившегося своими победами над повстанцами.

В 25 г. Лю Сю был провозглашен императором. Он укрепился в Лояне и объявил его своей столицей. В том же году, собрав большое войско, Лю Сю осадил Чанань. В столице начался голод. Продержавшись в осажденном городе более года, «Красные брови» вынуждены были оставить его и,отрезанные армиями Лю Сю от Шаньдуна, отступили на северо-запад. Здесь они сделали попытку связаться с периферийными восстаниями, но она окончилась неудачей. Преследуемые по пятам военачальниками Лю Сю, «Красные брови» снова вернулись в Чанань, но продержались здесь очень недолго и отступили дальше на восток в направлении Шаньдуна. В конце 27 г. н. э. Лю Сю нанес им ряд поражений в Хэнани. Генеральное сражение произошло в городе Ияне (между Чананью и Лояном), где повстанцы потерпели решительное поражение. К этому времени восстания в других местах были уже подавлены. Декларации Лю Сю об освобождении некоторых категорий рабов, уничтожении указов Ван Мана и снижении налогов способствовали усилению разложения в рядах повстанцев. В 29 г. восстание «Красных бровей» было окончательно подавлено.

Победа Лю Сю над повстанцами облегчалась тем, что они не обладали достаточной организованностью и дисциплиной. Восстания .охватили огромную территорию, но они были разрозненными и носили стихийный характер. Одни отряды ограничивались захватом провианта, другие убивали чиновников и богачей, освобождали рабов, но ни у кого из них не было ясного представления о цели, к которой они идут.

Повстанцы не имели собственной разработанной идеологической платформы. Они легко поддавались посулам знати и боролись под лозунгом, приемлемым правящим кругам. Многие требовали возвращения свергнутой Ван Маном ханьской династии.

КИТАЙСКИЙ СОЦИУМ ПРИ МЛАДШЕЙ ДИНАСТИИ ХАНЬ

Нестабильность в обществе конца I в. до н. э. — начала I в. н. э. явились показателем крайнего обострения противоречий в Ханьской империи и назревания серьезного кризиса, который был чреват еще большими потрясениями. Мероприятия Лю Сю и политика следующих за ним императоров новой династии, получившей название Младшей династии Хань, в конечном итоге определялись теми глубокими изменениями, которые происходили как в обществе, так и в производственной сфере империи.

ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ГУАН У-ДИ

Лю Сю, известный в истории как император Гуан У-ди (25 — 57), провозгласил эру мира и объявил, что будет действовать по примеру своего предка Лю Бана. Он понимал, что в обстановке полыхающих по всей стране восстаний и хозяйственной разрухи нельзя действовать только силой. Решительно и жестоко расправляясь с народными движениями, Лю Сю вместе с тем издавал указы, несколько облегчающие положение населения — как свободного, так и рабов. В ходе восстаний 18 — 28 гг. многие рабы были освобождены повстанцами или бежали сами.

После подавления народного движения Гуан У-ди не только не предпринимал попыток возвратить рабов прежним владельцам, но и неоднократно издавал указы об ограничении рабства и облегчении положения рабов. Рядом указов 26—37 гг. были объявлены свободными люди, продавшиеся в рабство из-за голода за время гражданских войн, а также люди, насильно обращенные в это время в рабство. Изданный Гуан У-ди «закон о продаже людей» был попыткой ограничить практику насильственного захвата и продажи в рабство свободных. В 31 г. был издан указ об освобождении некоторых категорий государственных рабов. Он гласил: «Те чиновники и люди из народа, которые во времена Ван Мана были схвачены и обращены в рабов за несогласие с прежними законами, должны быть освобождены и стать свободными». В 36—39 гг. Гуан У-ди издал несколько указов, освобождающих некоторые категории частных рабов в ряде областей империи. В 36 г. н. э.

был издан указ об ограничении права рабовладельцев на убийство рабов. Годом раньше императорским указом было запрещено клеймить частных рабов.

Ко времени правления Гуан У-ди хозяйственное значение областей в бассейне р. Вэйхэ, являвшихся основной житницей государства во II в. — середине I в. до н. э., значительно падает в связи с запущенностью и разрушением ирригационной системы Вэйбэй и уступает место районам, расположенным к востоку от Чанани — на территории современных провинций Хэнани, Шаньдуна и Южного Хэбэя. В этих областях еще во второй половине I в. до н. э. местными властями были созданы ирригационные сооружения, способствующие их экономическому подъему. В начале I в. н. э. области, расположенные на территории Великой Китайской равнины, стали наиболее развитыми в экономическом отношении. В связи с возросшим хозяйственным значением этих областей и упадком областей в долине Вэйхэ Гуан У-ди перенес столицу империи на восток, в г. Лоян.

Как Гуан У-ди, так и его преемники обращали большое внимание на поддержку ирригационных сооружений в бассейне нижнего и среднего течения Хуанхэ.

При Гуан У-ди правительство предпринимало энергичные меры, чтобы наладить хозяйство страны. Чиновникам были отданы распоряжения о поощрении земледелия и шелководства. Беднякам, не имевшим земли, раздавались на льготных условиях государственные земли (гун-тянь). Переселенцев на несколько лет освобождали от налогов и повинностей.

Крупные владения опальных землевладельцев частично были распределены между людьми, лишившимися крова. Восстанавливалась и налаживалась государственная администрация. Борьба с децентрализаторскими тенденциями крупных аристократических семей, усиливавшихся во время восстания и междоусобий, привела к успеху. Гуан У-ди удалось добиться укрепления и прежней централизации империи.

ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ЗАХВАТНИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

К I в. н. э. древнекитайский этнос вновь приобрел способность проводить активную, внешнюю политику. Империя Хань стабилизировалась и снова превратилась в сильную державу. С середины I в. н. э. ханьские императоры приступили к продолжению завоевательных походов.

В северной части Вьетнама, в конце 30-х — начале 40-х годов начались восстания против китайских властей. Повстанцы перебили ханьских чиновников, и в течение нескольких лет эта область сохраняла независимость от Ханьской империи.

В 43 г. сюда были посланы китайские войска, возглавляемые военачальником Ма Юанем, которые нанесли решительное поражение восставшим, после чего северная часть Вьетнама (Бакбо) признала свою зависимость от Ханьской империи.

Вскоре китайцы предприняли активные военные действия на северо-западе. Как уже указывалось, гунны в конце I в. до н. э. — начале I в. н. э. подчинили своему влиянию Западный край и прервали торговлю по «великому шелковому пути». В 73 г. в далекий поход против гуннов выступила сильная армия, возглавляемая полководцем Доу Гу. Войны с гуннами преследовали в первую очередь цель восстановления китайского влияния в Западном крае и налаживания внешней торговли Китая со странами Запада по «великому шелковому пути». В результате победоносных походов ханьских полководцев, среди которых особенно отличился Бань Чао (32 — 102), гунны были вытеснены из Восточного Туркестана, и государства Западного края вновь признали власть ханьского императора. Закрытый для Китая в течение 65 лет «великий шелковый путь» был вновь завоеван Ханьской империей. В результате войн на юго-западе и особенно с гуннами в Китай притекло большое количество рабов-военнопленных. Согласно «Истории Младшей династии Хань» («История Младшей династии Хань» была составлена в первой половине V в. н. э. историком Фань Е. Она охватывает время с 25 по 220 г. н. э. и является основным источником по истории Китая этого периода), только за один поход 89 г. было захвачено в плен 200 тыс. гуннов.

Успешная борьба китайцев за Восточный Туркестан и продвижение их на запад привели к столкновению интересов империи Хань с ее ближайшим соседом на западе — Кушанской империей. В 90 г. н. э. в сражении с войсками Бань Чао посланная в Восточный Туркестан кушанская армия потерпела полное поражение, после чего Бань Чао заставил царя кушанов Канишку признать номинальную зависимость от Ханьской империи. «С этого времени,— сообщает «История Младшей династии Хань» юэчжи пребывали в великом страхе и ежегодно посылали дань и дары».

В вознаграждение за победы Бань Чао пожаловали титул наместника всех завоеванных территорий Западного края. Деятельность Бань Чао не ограничилась успешными завоевательными походами. Безотлучно находясь в Западном крае более 25 лет, он прославился не только как блестящий полководец, но и как талантливый дипломат. Бань Чао отправлял своих эмиссаров далеко на запад для установления торговых и дипломатических сношений с различными странами. Неудивительно, что вездесущие разведчики, по некоторым сведениям, добрались в район Персидского залива.

ТОРГОВЛЯ КИТАЙЦЕВ С РАЗНЫМИ НАРОДАМИ

Внешний мир в конце I — начале II в. н. э. обратил внимание на Ханьскую империю. Об этом свидетельствуют обширные торговые связи Китая. Подчинение северного Вьетнама, через который проходил торговый путь в Индию, открывало для Китая возможность установления более регулярных связей с западными странами по южному пути. Здесь же проходил морской путь, ведущий в Индию и дальше на запад, вплоть до Римской империи.

Следует упомянуть, что торговые связи Китая с Римской империей по южному пути завязались еще в последние десятилетия до н. э. Под 166 г. китайские источники сообщают о прибытии в Лоян первого посольства из Рима. Оживленная торговля велась по «великому шелковому пути». Как и в I в. до н. э., особенное развитие получили торговые и культурные связи Китая со Средней Азией.

Чем же торговали китайцы? Китайские торговцы везли на запад шелк, керамику, изделия из железа и лака. Через Бактрию и Парфию китайские товары проникали в Римскую империю. Иностранные купцы доставляли в Китай мулов, лошадей, верблюдов, шерстяные вещи, ковры, кожу, стекло, драгоценные камни, художественные изделия, виноград, гранаты, шафран, люцерну.

Империя Младших Хань занимала ведущее место в мировой, торговле рабами. В биографии одного из помощников наместника Западного края, помещенного в «Истории Младшей династии Хань», имеются указания, что в это время в Китай привозили рабов с запада. Рабов приобретали и у пограничных северо-восточных племен. Так, по данным того же источника, в Лоян неоднократно прибывали торговцы с рабами и другими товарами из племен ухуань. Имеются сведения о привозе в это время рабов и из Японии.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ В КИТАЕ В I - II ВВ.

Восстановление внутренней стабильности при правлении Младшей династии Хань были отмечены вернувшимся внешнеполитическим могуществом империи и некоторым подъемом хозяйства страны. Были восстановлены важнейшие ирригационные сооружения на Хуанхэ. Оживились ремесленное производство и торговля. Однако, поскольку основные социально-экономические противоречия не были разрешены, Ханьская империя после кратковременного подъема вступила в полосу затяжного внутреннего кризиса. Назрели глубокие изменения во всем общественном строе древнего Китая.

После сдвигов в развитии производительных сил, которые произошли в период Чжаньго (V — III вв.) и явились основой дальнейшего развития рабовладения, на протяжении последующих веков не наблюдалось заметного прогресса в развитии орудий производства и техники земледелия и ремесла. Те усовершенствования, которые появились в Китае с I в. до н. э., не получили сколько-нибудь значительного распространения. Судя по археологическим материалам и данным письменных источников, в широком употреблении находились весьма примитивные орудия труда. Для помола зерна, например, широко использовались ручные мельницы типа зернотерок. Ни плуг, ни пахота на волах, даже в Северном Китае, не имели действительно широкого и повсеместного распространения. Об общем уровне развития производительных сил в этот период может свидетельствовать и тот факт, что до начала нашей эры наряду с железным оружием все еще продолжало находиться в употреблении оружие из бронзы. Так, например, при У-ди, как сообщают источники, существовали крупные государственные оружейные мастерские, где изготовлялось оружие из бронзы. О довольно широком использовании при Старшей династии Хань бронзового оружия свидетельствуют и археологические находки.

С I — II вв. в Китае вновь наметаются существенные сдвиги в развитии производительных сил. Получают более широкое распространение плужное земледелие и пахота на волах, особенно на юго-востоке — в бассейне реки Янцзыцзян. Если в источниках I в. до н. э. мы находим лишь краткое упоминание о введении в употребление грядковой культуры и системы переменных полей, то с середины Iв. н. э. появляются свидетельства об их распространении и развитии. Ряд усовершенствований был сделан в области производства железа. В частности, в это время был изобретен способ приведения в действие воздуходувных кузнечных мехов при помощи водяного колеса с вертикальным валом. Вслед за тем сила воды стала использоваться для размалывания зерна — появилась примитивная водяная мельница. В конце Младшей династии Хань была изобретена водоподъемная машина — насос, поднимающий воду На поверхность земли, что сыграло большую роль в деле орошения полей. В III в. н. э. был усовершенствован ткацкий станок.

Хотя отмеченные выше усовершенствованные орудия производства начали входить в употребление в этот период, заметное распространение они получили лишь начиная с III —IV вв. н. э. Однако сам факт их появления и постепенного внедрения в ремесло и земледелие свидетельствовал о глубоких изменениях в экономике и общественных отношениях и имел далеко идущие последствия.

В империи Младших Хань рабский труд продолжал еще находить довольно широкое применение, однако рабство в целом уже изживало себя.

Спрос на рабов был еще достаточно велик. Источники, относящиеся к I —II вв. н. э. приводят данные о рабовладельцах, имевших по тысяче и даже более рабов, и о существовании в это время крупных рабовладельческих хозяйств. В «Истории Младшей династии Хань» в биографии Фань Чжуна описывается рабовладельческое хозяйство одной из аристократических семей. Эта семья приобрела более трехсот цин (1383,9 га) необработанной земли, на которой она произвела ирригационные работы. Обширное земледельческое хозяйство было основным источником обогащения семьи Фань Чжуна, но помимо этого она владела рыбными промыслами, пастбищами и плантациями, где выращивались камфорные и лаковые деревья. Имея большое количество рабов, эта семья использовала их всех в своем хозяйстве, в результате ее богатства, по свидетельству «Истории Младшей династии Хань», ежегодно удваивались.

Однако усовершенствование орудий производства и прогресс в технике земледелия и ремесла делали все менее выгодным использование труда рабов в основных отраслях хозяйства. Показательно, что еще в трактате 81 г. до н. э. «Янь те лунь» появляются жалобы на непроизводительность рабского труда; в нем отмечается, что рабы в государственных мастерских изготовляют крайне плохие земледельческие орудия, так как «находятся в угнетенном состоянии и применяют свою силу далеко не полностью».

Развитие в древнем Китае культуры полеводства, основанной в это время, как правило, на искусственном орошении, требовало очень напряженного и тщательного труда. Это само по себе должно было в известной мере ограничивать возможность применения труда рабов в этой отрасли сельского хозяйства. Чем выше поднималась техника земледелия, тем очевидней становились преимущества свободного труда перед рабским.

Наряду с рабовладельческими хозяйствами типа хозяйства Фань Чжуна в это время получили развитие сложные хозяйства крупнейших собственников земли, где во все более возрастающих размерах использовался труд арендаторов и зависимых земледельцев.

Процесс концентрации частной земельной собственности, вызвавший серьезную тревогу у современников еще в конце I в. до н. э., теперь принял огромные размеры. Количество земли у отдельных землевладельцев исчислялись многими сотнями цин. По сведению источников, их земли тянулись «от области до области». Хотя они не имели чиновничьих должностей, их влияние и власть были сильнее, чем у многих крупных чиновников.

Эти крупнейшие хозяйства земельных магнатов, появившиеся еще в конце Старшей династии Хань, при Младшей династии Хань получили исключительно большое распространение. Их называли «Сильными домами». «Сильные дома» владели тысячами рабов. Многие из них имели основанные на рабскрм труде ремесленные мастерские. Они вели обширную торговлю и в том числе работорговлю, занимались ростовщичеством. «Их плодородные поля, — сообщается в «Истории Младшей династии Хань», — занимают всю землю, рабов и рабынь (ну-бэй) у них считают тысячами толп... Их лодки, телеги и торгаши разъезжают по всей стране... Гор и долин не хватает для табунов их коней, для стад коров, баранов и свиней». Вести земледельческое хозяйство на огромных землях этих магнатов силами рабов не было возможности хотя бы уже потому, что в столь обширных имениях трудно было осуществить необходимый надзор за трудом рабов, без которого он не был мало-мальски производительным.

Хозяйства «сильных домов» представляли собой хозяйства нового типа. Рабский труд хотя и продолжал находить в них применение, однако он использовался преимущественно в ремесле, в то время как в области сельского хозяйства основную массу производителей этих поместий составляли различные категории зависимых земледельцев.

В это время все более вызревают различные формы зависимости земледельцев-общинников. В конце I в. до н. э. получила широкое распространение кабальная аренда. Источники сообщают, например, что чиновник Нин Чэн, получил отставку, возвратился в Наньян, где сдавал в аренду более 1000 цин земли, заставляя работать на своих полях тысячи семей бедняков — по-видимому, своих должников. К 9 г. н. э. относится указ Ван Мана, сообщающий, что сильные и богатые люди захватывают поля бедняков, вынужденных обрабатывать земли богачей за половину урожая. Уплата половины продукта была самым легким условием. Имеются свидетельства об уплате шести, семи и восьми десятых долей урожая.

Вместе с тем в I — II вв. получили развитие и новые формы зависимости. Крупные собственники стали в значительных размерах использовать в своих хозяйствах труд так называемых кэ, или бинь-кэ, бу-цюй и других работников. Кэ, или бинь-кэ, буквально значило «гость», «приживальщик». У крупных собственников жили сотни кэ. Среди них были и образованные люди, к советам которых хозяева прислушивались, и многочисленная челядь, прислуживавшая в доме, развлекавшая хозяев и выполнявшая различные поручения. Сведения об этих «гостях» имеются в источниках начиная с III в. до н. э. Во II —I вв. в ряде случаев в источниках встречаются выражения ну-кэ, тун-кэ, где кэ приравниваются к рабам. Однако со II в. н. э. в понятия кэ и бинь-кэ уже явно вкладывается новое содержание. Кэ и бинь-кэ теперь означают зависимых земледельцев, посаженных на землю. Подобным же образом крупные землевладельцы начинают сажать на землю и бу-цюй — личную стражу, среди которой были и рабы. Эти категории производителей не являлись свободными, но в то же время их положение отличалось от положения рабов. Известно, что кэ и бу-цюй можно было передавать по наследству и дарить, однако в отличие от рабов их нельзя было продавать. Вместе с тем в источниках даже более позднего времени встречаются сведения об указах, освобождающих кэ и рабов, как если бы они находились в одинаковом положении.

Позднее на положение зависимых земледельцев — кэ, и-ши-кэ (кэ, получающие одежду и еду) и дянь-кэ (кэ, возделывающие или арендующие землю) — стали переходить стоящие под угрозой полного разорения мелкие и средние свободные производители.

По мере развития новых форм эксплуатации постепенно изменялось и положение рабов. Во II в. предпринимаются некоторые меры, смягчающие условия жизни раба. К ним в первую очередь надо отнести законодательные акты Гуан У-ди, запрещающие убийство и клеймение частных рабов.

Историки — сторонники существования в этот период рабовладельческого строя — полагают, что эти акты Гуан У-ди, наряду с такими явлениями, как распространение испольщины и кабальной аренды, появлением жалоб на лень рабов и симптомов дальнейшей натурализации хозяйства, являлись одним из признаков разложения рабовладельческих отношений и назревающего кризиса рабовладельческого строя. Подобно законам о рабах римских императоров Адриана и Антонина Пия во II в. н. э., имевших место в период начинающегося разложения римского рабовладельческого общества, как утверждают они.

Есть ряд исследователей, которые считают, что во времена правления обеих династий Хань в Китае существовало феодальное общество, а рабовладение, после актов Гуан У-ди даже как уклад перестало играть сколько-нибудь существенную роль.

Обобщая события, происшедшие в рассматриваемый период, следует сказать, что китайцы продолжили подчинение и отчасти истребление окружающих их племен, за исключением тех, кто освоил кочевое скотоводство и отступил в степь. Таковыми оказались предки монголов дун-ху, тэркоязычные хуанны и «западные цяны», предки тибетцев.

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА КИТАЯ В ПЕРИОД ДИНАСТИЙ ХАНЬ

Единая Ханьская империя способствовала расцвету культуры древнего Китая. Об этом свидетельствуют значительные успехи в области естественных и точных наук и философии. Дальнейшее развитие получили письменность, литература и изобразительные искусства.

*-РАЗВИТИЕ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТОЧНЫХ НАУК

Масштабные гидротехнические работы, строительство дворцов, храмов и огромных подземных гробниц свидетельствуют о значительном развитии в ханьском Китае математических знаний. Наибольшее внимание древнекитайские математики уделяли вычислительным задачам, связанным с потребностями хозяйственной жизни. В I в. н. э. был создан трактат «Математика в девяти главах», подытоживший достижения математических знаний за несколько веков и свидетельствующий о больших успехах китайцев в этой области. В этом трактате впервые в истории математической науки встречаются отрицательные числа и даются правила операций над ними. «Математика в девяти главах» включала в себя множество задач и примеров из области арифметики, геометрии и алгебры, предназначенных для практического применения.

В это время был создан ряд точных приборов и механизмов. Накопили богатый опыт география, агрономия, медицина. Наибольших же успехов достигла астрономия.

В период династии Хань китайцы определили положение многих небесных светил, и созвездий и составили карту звездного неба. Ханьские астрономы делили небо на 28 созвездий, располагая их вокруг Полярной звезды. По их представлениям, в каждой из четырех стран света находилось по семи созвездий. В 27 г. до н. э. ханьскими астрономами была сделана первая запись о наблюдении солнечных пятен.

В I в. н. э. в Китае жил крупнейший астроном древности, талантливый мыслитель Чжан Хэн (78—139), сделавший множество открытий и изобретений. Чжан Хэном был создан первый в мире небесный глобус, воспроизводивший движение небесных тел. Систематически занимаясь астрономическими наблюдениями, он произвел подсчет неподвижных звезд, определив их количество в 2500 светил.

Чжан Хэну принадлежит также изобретение первого в мире сейсмографа. Частые землетрясения в Китае вызывали стремление найти способ как можно скорее узнавать об этих страшных стихийных бедствиях. После многолетних исканий Чжан Хэн создал прибор, который, как свидетельствуют источники, точно указал большое землетрясение в Ганьсу. Прибор Чжан Хэна состоял из полого шарообразного медного сосуда, внутри которого был вертикально помещен маятник. К маятнику прикасались 8 пружин-рычагов, выведенных наружу. К наружному концу каждого рычага была прикреплена металлическая голова дракона, в пасти которого находился медный шарик. Отклонение маятника в сторону под действием землетрясения вызывало нажим на один из рычагов, который вследствие этого изменял свое положение. Голова приделанного к этому рычагу дракона механически открывала пасть и из нее выпадал шарик, попадавший в рот одной из 8 жаб, расставленных у основания сосуда. По тому, какой из драконов выплевывал шарик, узнавали, в каком из восьми направлений произошло землетрясение.

Успехи в технике земледелия ознаменовались появлением в это время рядом трактатов, посвященных вопросам полеводства, где были разработаны различные способы возделывания сельскохозяйственных культур. В агрономических сочинениях этого времени нашли отражение внедрение в земледелие грядковой культуры, чередование посевов, различные приемы удобрения полей и предпосевного пропитывания семян удобрительным составом, а также другие достижения. Были установлены точные сроки распахивания земли, посева и сбора урожая для многих зерновых и огородных культур.

К I в. н. э. китайцы установили зависимость урожаев от качества почвы и классифицировали почвы, разделив их на девять разрядов в соответствии с тем, какие из них наиболее благоприятны для каждой культуры. Известный ханьский агроном Фань Шэнь-чжи составил подробное исследование о способах ведения земледельческого хозяйства, обобщив накопленные к его времени агрономические знания. Он описал способы чередования посевов, об орошении и детально описал грядковую систему обработки полей.

Высокий уровень знаний по медицине позволил древним китайцам составить в I в. н. э. каталог медицинских книг, где перечислено 36 трактатов, дающих сведения по различным болезням. Был создан и первый китайский трактат по фармакологии — «Бэнь цао».

ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО И АРХИТЕКТУРА

Китайцы ханьского времени были прекрасными строителями и зодчими. Об этом свидетельствуют объекты материальной культуры, которые дают представление о высоком уровне строительной техники, архитектуры, скульптуры, живописи и прикладного искусства того периода. Раскопки поселений ханьского времени в Китае, Маньчжурии и южной Сибири, глиняные модели домов и башен из погребений, сохранившиеся кое-где до нашего времени каменные пилоны, а также изображения зданий на каменных барельефах свидетельствуют о зрелости ханьского архитектурного стиля.

Возведение зданий в 2 — 3 и более этажей с многоярусной крышей, крытой цветной полуцилиндрической черепицей, заканчивавшейся по краям крыши круглыми глиняными навершиями, на которых обычно делались надписи с добрыми пожеланиями, было для ханьских зодчих обычным делом.

Следует сказать, что подобный тип здания вошел в архитектурную традицию и сохранился в Китае на очень долгое время. Ханьское зодчество оказало большое влияние на дальнейшее развитие китайской архитектуры, многие из его форм удержались до самого последнего времени.

Ханьское изобразительное искусство резко отличается от символического в основном искусства предшествующих периодов со свойственными ему строгими условными формами. Для ханьского искусства характерна более реалистическая трактовка образов и сюжетов, взятых из жизненных наблюдений.

Исключительный интерес представляют ханьские скульптурные рельефы из Шаньдуна, относящиеся к середине IIв. н. э. и обнаруженные в могильном склепе знатного рода У. Наряду с сюжетами религиозного, назидательного и мифологического характера многие ханьские рельефы посвящены бытовой тематике. С подчеркнутой пышностью на них изображены сцены охоты, сражений, торжественные выезды, пиры и приемы гостей, приготовление пищи. Некоторые ханьские рельефы изображают сцены из народного быта. Наиболее интересны в этом отношении раскопанные сравнительно недавно каменные рельефы из могил в Сычуани, относящиеся к концу I в. до н. э. — I в. н. э. Мы находим на них изображение таких сюжетов, как жатва, охота и т. п. На одном из сычуаньских рельефов с исключительной силой и выразительностью изображен тяжкий труд в соляных рудниках.

В этот период существовал обычай захоронения вместе с покойником глиняных изображений всего, что окружало умершего в жизни. Терракотовая погребальная скульптура обнаружена в огромном количестве как в могилах богатых и знатных людей, так и в могилах простых тружеников. В ней нашло свое отражение народное творчество. Глиняные фигурки людей и животных из погребений отличаются, как правило, живостью и реалистичностью изображения.

Чертами реализма отмечена и монументальная скульптура, достигшая в период династии Хань значительного подъема. Из образцов этой скульптуры следует отметить каменный памятник, воздвигнутый над могилой полководца Хо Цюй-бина, изображающий высеченного из гранитной глыбы мощного боевого коня, под ногами которого лежит поверженный гунн. До сравнительно недавнего времени о характере ханьской живописи можно было судить лишь по росписям на кирпичных плитах гробниц и по рисункам на керамике и бронзе. Однако раскопки последних десятилетий в Хэнани, Ляодуне, а также в Маньчжурии и Северной Корее, где находились в то время китайские поселения, обнаружили великолепные фрагменты ханьской настенной живописи, которые дают представление о высоком мастерстве ханьских живописцев.

Наиболее яркие из многокрасочных фресок были найдены при раскопке ханьского некрополя в Северной Корее (в районе современного Пхеньяна) и в Ляодуне. Эти фрески, нарисованные на внутренних стенах больших погребальных помещений, изображают различные сцены как мифологического и религиозного, так и бытового характера. В них с большой реалистичностью и выразительностью изображены люди, повозки, строения, прекрасно передано движение, особенно бег лошадей, несущихся в стремительном галопе. Литературные источники свидетельствуют о существовании в ханьское время богатых стенных росписей дворцов и живописи тушью на шелке и бумаге.

ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО

Значительные успехи были достигнуты в области прикладного искусства. Бронзовые рельефы свидетельствуют охудожественных связях ханьского Китая со странами северо-запада. Обращает на себя внимание сходство художественных мотивов и техники выполнения ханьских бронзовых рельефов с памятниками скифо-сибирского круга. На широкие культурные связи ханьского Китая со странами северо-запада и, в частности, со Средней Азией указывает и ряд орнаментальных мотивов, встречающихся на ханьских бронзовых зеркалах, обратная сторона которых украшалась очень тонкой резьбой.

Высоким мастерством исполнения отмечены ханьские бронзовые сосуды. Многие из них позолочены, инкрустированы золотом, серебром, эмалью и полудрагоценными камнями. Получила развитие художественная керамика. Ханьская керамическая масса приближается по характеру к фарфору. Появляются глазурованные сосуды. Неглазурованные сосуды украшаются росписью. Ханьским керамическим изделиям свойственны простота и изящество форм. Достигнутый в это время технический прогресс в изготовлении керамики подготовил почву для дальнейшего развития китайского керамического искусства и изобретения фарфора.

Большим совершенством отличаются ханьские лаковые изделия. Особенно славилась производством этих изделий Сычуань, где находились крупнейшие центры лакировочного ремесла — города Чэнду и Гуанхань. Изделия сычуаньских мастеров получили широкую известность. Они распространялись по всему Китаю и проникали далеко за его пределы. Прекрасные образцы лаковых изделий из Сычуани с многокрасочной росписью, точно датируемые по сохранившимся на них надписям I в. до н. э, — I в. н. э., были найдены, в частности при раскопках некрополя в Северной Корее.

РАЗВИТИЕ ПИСЬМЕННОСТИ И ЛИТЕРАТУРЫ

Период Хань отмечен прогрессом письменности. Еще с III в. до н. э. в качестве материала для письма стал употребляться шелк. Вместо заостренной палочки, служившей для письма лаком на бамбуковых и деревянных планках, была введена в обиход волосяная кисть, изобретение которой приписывается Мын Тяню. На рубеже нашей эры в Китае была изобретена тушь. С конца Старшей династии Хань для письма стали пользоваться графитом. Наконец, в.1 в. н. э. китайцы впервые в истории изобрели бумагу. Способ изготовления бумаги из древесной коры и старых рыболовных сетей традиция приписывает ханьскому чиновнику Цай Луню.

Со II в. н. э. бумага получила широкое распространение. Древнейший материал для письма — бамбуковые планки — быстро стал выходить из употребления. Наряду с бумагой продолжали писать и на шелку, но и он постепенно уступал место бумаге, как более дешевому и удобному материалу. Бумажная книга точно копировала форму шелковой. Листы бумаги исписывались с помощью кисти или графита вертикальными строками справа налево и склеивались в одну полосу длиной до 10 метров. Эта полоса подобно шелковой навертывалась на деревянный или нефритовый стержень. Такая книга имела форму свитка и помещалась в специальном чехле.

К началу нашей эры было значительно пополнено количество письменных знаков. Если в перечне Ли Сы (III в. до н. э.) было 3300 знаков, то в словаре I —II вв. н. э. «Шо вэнь» их насчитывалось около 10 500, в словаре же начала III в. н. э. «Гуян я» — более 18 тыс. Вследствие иероглифического характера китайской письменности и отсутствия в ней алфавита перед составителями словарей встала проблема расположения иероглифов в каком-то определенном порядке, дающем возможность быстрого отыскания нужного иероглифа. Это привело к разработке различных систем словарей.

Самый древний из имеющихся словарей — словарь «Эр я» — был составлен на рубеже нашей эры. Все знаки в нем были расположены по, тематическому принципу. В конце I — начале II в. н. э. Сюй Шэнь составил словарь «Шо вэнь» по изобретенной им так называемой ключевой системе. (Иероглифы в китайском языке подразделяются на простые элементы и сложные, состоящие из нескольких простых. В каждом сложном иероглифе одна из составных частей является ключом, т. е. дополнительным смысловым определителем.) Все иероглифы были разделены Сюй Шэ-нем на группы, в каждую из которых входили иероглифы, имеющие одинаковый ключ. Всего Сюй Шэнь установил 540 ключей и распределил по ним все иероглифы. Впоследствии эта система постепенно упрощалась. К началу XVII в. количество ключевых знаков было сокращено до 214, и вплоть до настоящего времени все словари, составленные по ключевой системе, насчитывают 214 ключей.

Широкое использование волосяной кисти и туши, изобретение бумаги и применение графита повлекли за собой дальнейшее усовершенствование письменных знаков. К концу Младшей династии Хань китайские иероглифы приобрели законченную форму, которая сохранилась почти в неизменном виде до настоящего времени.

Ханьский период был временем расцвета литературы. В это время выдвинулась плеяда блестящих прозаиков и поэтов. Многие ханьские императоры покровительствовали литературе и искусству. В правление У-ди при императорском дворе была создана обширная библиотека. При дворе ханьских императоров жили выдающиеся поэты, писатели, ученые. Среди крупнейших ханьских поэтов следует отметить Лу Цзя, Цзя И, Мэй Шэна и особенно самого блестящего из них — Сыма Сян-жу, в творчестве которых получила дальнейшее развитие чуская ода. Большим мастерством отмечены произведения поэта Ян Сюна, придворных поэтесс Банцзо Юй и Бань Чжао.

На развитие ханьской поэзии оказала сильное влияние созданная при У-ди музыкальная палата Юэ Фу. Здесь собирались и обрабатывались народные песни, создавались музыкальные произведения. Хотя многие песни Юэ Фу отражали мотивы наслаждения жизнью и сказочной фантастики, значительная их часть носила обличительный характер и, бичуя чиновников и аристократию, рассказывала о тяжелой жизни народа. Творчество ханьских поэтов было проникнуто настроениями народных песен. Произведения этих авторов отличаются реализмом содержания, они написаны высокохудожественным, но простым языком, доступным для народа.

Особенно высокого уровня достигла в этот период проза. Среди прозаиков выделяются мастерством историки Сыма Цянь и Бань Гу, Дун Фан-шо — один из крупнейших представителей ханьской фантастической литературы, Лю Сян и многие другие.

В первой династии Хань получает значительное распространение литература фантастического характера, создаются легенды, книги' чудес, пишутся сказки.

ИСТОРИК СЫМА ЦЯНЬ

Год рождения Сыма Цяня точно не установлен. Предположительной датой его рождения считают 145 г. до н. э. Умер он в 86 г. до н. э., успев стать самым выдающимся представителем ханьской исторической и художественной прозы. Он стал основоположником китайской историографии и по праву может называться отцом китайской истории. Сыма Цянь считается классиком китайской прозы. Главы его огромного труда «Исторические записки» являются законченным литературным произведением, в которых Сыма Цянь создал блестящую серию художественных исторических образов, дал характеристику большинству крупных государственных деятелей того времени.

Сыма Цянь происходил из семьи потомственных историографов. Он был сыном придворного астронома Сыма Таня, посвятившего жизнь собиранию исторических материалов. Умирая, Сыма Тань завещал сыну довести до конца его труд. Сдав государственные экзамены, Сыма Цянь сделался придворным чиновником. По долгу службы он сопровождал У-ди в его многочисленных поездках по стране, накопив за время этих путешествий множество наблюдений, которые впоследствии использовал при создании своего труда. В 104 г. до н. э. Сыма Цянь приступил к написанию многотомного сочинения по истории Китая, над которым трудился более 10 лет.

Сыма Цянь был современником многих описываемых им событий. Многое из того, о чем он писал, он видел сам, со многим специально знакомился, когда приступал к написанию соответствующей главы.

Труд Сыма Цяня, названный им «Ши цзи» («Исторические записки»), состоит из 130 глав, расположенных по пяти отделам. «Исторические записки» последовательно излагают историю Китая с древнейших времен до правления У-ди (140—87) включительно. Кроме летописи событий, расположенных по царствованиям, и биографий выдающихся людей «Исторические записки» включают отдельные трактаты по вопросам культуры и быта, астрономии, географии, хронологии, генеалогии. Исключительный интерес представляют специальные экономические разделы, дающие обстоятельные сведения по сельскому хозяйству, налоговому обложению, торговле и другим вопросам. Ценные материалы по социально-экономическому строю имеются и в отделе биографий. Ряд глав «Исторических записок» посвящен описанию народов, живших за пределами Китая, в том числе народов Средней Азии.

Хотя труд Сыма Цяня и отражал в целом идеологию господствующего класса, однако личные взгляды Сыма Цяня далеко не всегда соответствовали требованиям конфуцианцев. Иногда Сыма Цянь в своем труде дает собственную оценку событий, расходящуюся с конфуцианской трактовкой. Во многих местах «Исторических записок» чувствуются симпатии автора к народным массам, в биографиях ряда представителей господствующего класса проскальзывает ироническое отношение к описываемым событиям. Сыма Цянь реалистически изображает придворную жизнь, не затушевывая ее темных сторон, описывая придворные интриги, жестокие расправы, продажность чиновников.

«Исторические записки» Сыма Цяня оказали огромное влияние на развитие исторической мысли в Китае. Их стиль и метод изложения стали предметом ревностного подражания.

В последующем времени китайские исторические труды строились по образцу «Исторических записок», в том числе труд второго замечательного ханьского историка Бань Гу.

БАНЬ ГУ

Собирать исторические материалы по династии Хань начал еще отец Бань Гу — Бань Бяо. В этой работе принимала участие после смерти Бань Гу его сестра, известная поэтесса Бань Чжао. Бань Гу создал в своей «Истории» яркие литературные портреты и биографии.

Историческое сочинение Бань Гу «Цянь Хань шу» («История Старшей династии Хань») охватывает 230 лет, начиная от первого ханьского императора Лю Бана и кончая Ван Маном. «История Старшей династии Хань» разбита на четыре раздела, включающих в себе 100 глав. «Цянь Хань шу» содержит отдел летописи, где помещена хроника событий времен Старшей династии Хань, изложенных по годам правления императоров, биографии императоров, хронологические таблицы. Специальные разделы посвящены экономике, праву, науке, литературе, искусству, географическим описаниям, административному делению и т. д. В разделе, содержащем биографии различных лиц, имеются ценные сведения экономического характера.

Ряд глав посвящен описанию племен и стран, расположенных за пределами Китая, в том числе Кореи, гуннов (хуннов), юго-западных племен, а также народов, живших к северо-западу от Китая. «История Старшей династии Хань» является первой из серии так называемых династийных историй. Она стала стандартом, по которому составлялись все позднейшие династии истории. Отмеченный творчеством таких крупных историков, как Сыма Цянь и Бань Гу, период Хань был золотым веком китайской историографии. «Ши цзи» и «Цянь Хань шу» являются основными источниками по политической и социально-экономической истории Китая III в. до н. э. — начала I в. н. э.

Специальные главы сочинений Сыма Цяня и Бань Гу, посвященные описанию некитайских народов, делают их труды не только источниками для изучения прошлого стран Дальнего Востока и народов, обитавших на территории Центральной и Средней Азии, но и своеобразными литературными памятниками.

РАЗВИТИЕ ФИЛОСОФИИ. ВАН ЧУН

Противоречия внутри империи нашли отражение в борьбе идеологических течений в ханьском обществе.

Научный и технический прогресс того времени дал ученым новую пищу для создания мировоззренческих систем. Так, в конце I в. до н. э. — начале I в. н. э. выступил с трактатом «Синь лунь» («Новые рассуждения») крупный ученый того времени Хуань Тань (40 г. до н. э. — 30 г. н. э.) В трактате «Синь лунь» он изложил свои взгляды на окружающую действительность с позиций материализма. Хуань Тань резко выступал против конфуцианцев и даоской мистики и был непримиримым врагом суеверий и невежества.

Самым выдающимся ханьским мыслителем, идеи которого оказали огромное влияние на дальнейшее развитие материализма в Китае, был Ван Чун (27—97) — один из крупнейших материалистов древности. Свои философские взгляды он изложил в большом полемическом трактате «Лунь Хэн» («Критические рассуждения»).

Ван Чун признавал вечность и материальность мира. В объяснении мира он исходил из материальной субстанции ци, которую считал единственным источником бытия. Все в природе возникает естественно, как результат сгущения этой субстанции. Все вещи рождаются из ци, независимо от какой бы то ни было сверхъестественной силы.

Ван Чун разоблачал концепцию конфуцианства о сознательной деятельности неба и идее воздаяния, противопоставляя ей принцип естественного развития материального мира. Выступая против конфуцианской трактовки неба как божественного существа, Ван Чун давал небу материалистическое и атеистическое толкование и утверждал, что «небо есть тело, подобное земле». Однако, выдвигая положение о вечном существовании неба и земли, Ван Чун рассматривал их как нечто неизменное, в чем проявился метафизический характер его философии.

Уделяя в своем трактате большое внимание теории познания, Ван Чун считал источником знания чувственное восприятие реального мира. Он писал: «Если (человек) не слышит и не видит (окружающего), то у него не может быть и представления о нем». Ван Чун отрицал врожденное знание, мистическую интуицию, которыми, по конфуцианскому учению, якобы обладали мудрецы древности. Отрицая принципиальное различие между человеком и животным, Ван Чун указывал, что «человек есть (животное) существо; несмотря на то, что он может быть знатен... его природа не отличается от природы других существ».

Вместе с тем он писал: «Среди существ, рождаемых небом и землей, человек является наиболее ценным, и эта ценность определяется его способностью к знанию». Одной из самых ярких глав «Критических рассуждений» является глава «О смерти», в которой Ван Чун выступил против конфуцианского культа предков и даоских идей о средствах, дающих якобы возможность достичь физического бессмертия.

Ван Чун утверждал, что все живущее рождается, развивается и неминуемо умирает. Человек, как и все живые существа, подвергается полному уничтожению. «Среди существ, несущих в венах кровь, нет таких, которые не умирали бы», — писал философ. Он отвергал идею бессмертия души и утверждал, что «мертвые не превращаются в духов, не обладают способностью к познанию и не могут приносить людям вред». Направляя основной удар против конфуцианской идеологии, Ван Чун вместе с тем преследовал широкие просветительные цели, разоблачая всевозможные предрассудки и суеверия.

КОНФУЦИАНСТВО

Импульсы этнического самоопределения оказывались сильнее рассудка. Этнопсихология китайцев требовала иного подхода к созданию религиозных мировоззренческих систем. Поэтому вполне понятно то, что материалистическое учение Ван Чуна и других философов этого направления вызвало яростные нападки со стороны представителей конфуцианства, целиком перешедших на идеалистические позиции.

После того как при Лю Хэне (Вэнь-ди, 179—157) был отменен циньский указ о запрещении конфуцианских трактатов, началась оживленная деятельность по восстановлению классических книг, составлению многочисленных комментариев и филологическому исследованию древних текстов. Образовалось несколько школ по изучению и трактовке классических текстов, выдвигавших свои версии по поводу подлинности различных списков древних конфуцианских трактатов. Со времени У-ди обновленное конфуцианство, сделавшееся официальной идеологией господствующего класса, постепенно начинает превращаться в своеобразную государственную религию.

Одним из основателей и наиболее ярких представителей ханьского конфуцианства был Дун Чжун-шу (II в. до н. э.). Он создал космологическое учение, основанное на установлении зависимости общественной жизни от явлений природы. В учении Дун Чжун-шу утверждался принцип целесообразности в деятельности неба, которое наделялось качествами божества. Необыкновенные явления природы, стихийные бедствия рассматривались им как проявление карающей или вознаграждающей воли неба, которое властвует над людьми и наблюдает за их поведением, посылая им наказания или прощения.

Идеи сознательной деятельности неба и воздаяния за хорошие и дурные дела получили исключительно широкое распространение в среде господствующего класса Ханьской империи. Идеалистическая сущность ханьского конфуцианства нашла яркое отражение в сочинениях Лю Сяна, который утверждал, что «дух есть корень неба и земли и начало всех вещей». Конфуцианство внедрялось во все сферы духовной жизни и наложило сильный отпечаток на развитие ханьской философии, культуры и общественно-политической мысли. В конце I в. до н. э. — начале I в. н. э. в условиях резкого обострения классовых противоречий получило развитие утопическое течение в конфуцианстве. Стали распространяться учения о «золотом веке» в прошлом. В это время было создано сочинение «Чжоу ли», в котором исторические факты были представлены в искаженном и идеализированном виде.

Как уже указывалось, идея возвращения к «золотому веку» нашла отражение в деятельности Ван Мана, что еще раз подчеркивает влияние идеологии на конкретную политику.

ДАОСИЗМ КАК РЕЛИГИЯ И ФИЛОСОФИЯ

Наивно-материалистическое учение о дао, отраженное в «Дао дэ цзине», было впоследствии обработано философа-ми-идеалистами. Существует мнение, что из философского даосизма было выхолощено его материалистическое содержание, и он продолжал развиваться как идеалистическое философское учение. Однако как противовес господствующему конфуцианству в этот период философское и религиозное течение даосизм сослужил свою службу.

В период Хань философский даосизм эволюционировал в направлении мистики и фантастики. Его адепты развивали в своих учениях элементы магии и алхимии. Во II в. до н. э. получила распространение школа даоса-мистики Хуай Нань-цзы, проповедовавшего, что «постижение дао ведет к бессмертию».

Наполненный естественным для оппозиционного учения протестом против конфуцианской идеологии, даосизм получил широкое распространение среди самых различных слоев населения, оппозиционно настроенных к правящим кругам. Даже конфуцианцы, враждебно относившиеся к даосизму, учитывая его влияние, вынуждены были заимствовать отдельные стороны этого учения, делая попытки по-своему истолковать понятие дао. В I —II вв. н. э. на основе принципов философского даосизма, впитавшего в себя элементы народных верований и мифологии, возникла даоская религия, имевшая мистическую окраску.

Основателем религиозного даосизма считается Чжан Лин, проповедовавший при Шунь-ди (126—144) в Сычуани учение даоского толка «У доу ми дао» и создавший множество религиозных организаций. О нем ходило много легенд. Рассказывали, будто Чжан Лин получил через духов от древнего мудреца Лао-цзы повеление сделать людей счастливыми. Отовсюду к нему стекались толпы людей. «История Младшей династии Хань» сообщает, что своими предсказаниями и изречениями он «сеял смуту среди народа». Даоские секты получили повсеместное распространение, собирая вокруг себя всех недовольных существующим режимом.

Идеи религиозного даосизма встречали горячий отклик у угнетенных масс, среди которых тайные даоские секты находили множество последователей. Религиозный даосизм играл важную роль в народных движениях II в. н. э. Многие восстания конца Младшей династии Хань проходили под знаком даоских идей. Предводители восстаний часто были членами тайных даоских сект.

ПРОНИКНОВЕНИЕ В КИТАЙ БУДДИЗМА

Китайская традиция относит появление в Китае первых буддийских проповедников еще ко II в. до н. э. Следует указать, что почва для буддизма была подготовлена даоски-ми сектами. Имеются сведения, что именно с этими сектами был в первое время связан напрямую постепенно проникавший в Китай буддизм. Однако распространение же буддизма в Китае началось значительно позднее, во всяком случае не ранее I —II вв. н. э. Буддизм внес новую струю в развитие китайской философии и оказал сильное влияние на китайскую культуру.

Буддийские монастыри, которые появлялись в Китае с III в. н. э., стали обогащаться за счет дарений верующих и отдачи под их покровительство разоряющихся земледельцев и мелких собственников, которые, таким образом; попадали в личную зависимость от монастырей. IV век был отмечен быстрым ростом монастырского землевладения; с этого времени буддизм приобрел огромное влияние в Китае и буддийская феодальная церковь заимела подобающий ей политический и экономический вес.

ВОССТАНИЕ «ЖЕЛТЫХ ПОВЯЗОК» И ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ ХАНЬ.

ОСЛАБЛЕНИЕ МОГУЩЕСТВА ХАНЬСКОЙ ИМПЕРИИ

Постоянные войны на севере повлекли за собой полное истощение Китая. Во II в. н. э. Ханьский Китай вступил в полосу жесточайшего социального и политического кризиса.

Еще во времена войн Бань Чао придворные сановники неоднократно настаивали на прекращении походов в Восточный Туркестан. В 75 г. н. э., в момент наиболее напряженной борьбы Бань Чао за овладение Западным краем, он получил приказ о возвращении в Лоян. Бань Чао не подчинился императорскому приказу и в течение 14 лет действовал совершенно самостоятельно. Лишь в 89 г., после крупных побед Бань Чао, ему было выслано военное подкрепление и император санкционировал его действия. После смерти Бань Чао в 102 г. н. э. гунны возобновили нападения на Западный край, активизировались и племена цянов.

Сын Бань Чао — Бань Юн еще некоторое время продолжал борьбу в Западном крае, но его действия не встречали никакой поддержки при дворе. Обострение классовых противоречий и внутреннее ослабление Китая заставило правительство отказаться от дальнейших завоеваний. Ханьская империя уже не могла активно бороться за укрепление своей власти в Восточном Туркестане. Успешно действовавший в Западном крае Бань Юн был обвинен в превышении полномочий, отозван в Лоян и брошен в тюрьму.

В середине II в. все территории Западного края отпали от Китая. «Великий шелковый путь» был снова прерван, торговля по нем прекратилась. Северные и северо-восточные границы Китая стали подвергаться нападениям сянь-бийских племен, занявших прежние кочевья гуннов. Ханьской империи едва хватало сил обороняться.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РЕГРЕСС. НАТУРАЛИЗАЦИЯ ХОЗЯЙСТВА

Так почему же на протяжении всего II в. н. э. империя Хань находилась в состоянии глубокого экономического и политического упадка?

Неужели рост концентрации земли имели результатом резкое ухудшение положения свободных производителей, а доведенные до разорения земледельцы вынуждены были отдаваться под покровительство «сильных домов», попадая таким образом в личную зависимость от своего патрона, но получая этой ценой право на пользование участком земли?

Источники приводят сведения, относящиеся к концу II в. н. э., об отдельных представителях «сильных домов», под покровительством которых находилось по несколько тысяч семей кэ. Эта практика приводила ко все возрастающему сокращению количества податного населения государства. Если в середине II в. н. э. по переписи в империи насчитывалось около 50 млн. человек, то к середине III в. н. э. количество учтенного населения сократилось до 7,5 млн. человек. (Как считают историки, переписью населения своего государства впервые занялись скифы. Скифский царь Ариант в VI в. до н. э. решил провести первую в истории человеческую перепись населения. Он приказал принести каждому взрослому мужчине по бронзовому наконечнику от стрелы. Их оказалось так много, что хватило для выплавки огромного котла. Царь-котел был в диаметре более трех метров, глубиной 1,54 метра и толщиной 12 сантиметров. Весил он 18 тонн. Царь-котел вмещал 30 бочек воды и служил для жертвоприношений). Ни крайнее увеличение смертности в связи с постоянными голодовками населения, восстаниями и войнами конца II— начала III в. н. э., а также в связи со страшной эпидемией чумы, охватившей Китай в это время, ни большие трудности учета населения в обстановке внутренних междоусобиц не могли привести к такой колоссальной убыли населения. По-видимому, основная причина этого заключалась в том, что огромное количество прежде свободного населения, подлежащего учету со стороны государства, перешло на положение людей полусвободных, лично зависимых от крупных собственников, и не могло быть учтено государственными переписями населения.

В связи с увеличившейся нуждой государства в пополнении казны, вызванной значительным сокращением количества налогоплательщиков, возрастал налоговый гнет.

С начала II в. источники непрестанно повествуют о стихийных бедствиях, эпидемиях, неурожаях и хроническом голоде во всех областях страны. В различные области империи посылались специальные чиновники для установления количества людей, находящихся в крайней бедности, занимающихся бродяжничеством и умерших от голода. Чиновники доносили, что у народа «поля тесны» и многие не в состоянии себя прокормить, что в некоторых охваченных голодом местностях не осталось почти ни одной семьи. К середине II в. сильнейший голод охватил все центральные области империи. Цены на продукты йельского хозяйства непомерно поднялись. «Люди превратились в людоедов, и кости от мертвецов были разбросаны по всей стране», — сообщает «История Младшей династии Хань». Площадь пахотных земель катастрофически сокращалась. Торговля замерла. Начался упадок товарно-денежных отношений. Огромные поместья феодализирующейся знати «сильных домов», где производились все необходимые продукты земледелия и ремесла, постепенно превращались в замкнутые экономические единицы, мало связанные с рынком и не заинтересованные в развитии торговли. С конца I — начала II в. н. э. различные государственные деятели настойчиво предлагали исчислять все налоги в зерне и. шелке, которые они предлагали сделать единственным средством обмена. В начале III в. н. э. подобные мероприятия временно были проведены в жизнь. Так, в 204 г. был издан указ о сборе всех налогов натурой, а несколько позднее, в начале 20-х годов III в., императорским указом были отменены деньги и в качестве средства обмена стали употребляться зерно и шелк.

ОБОСТРЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Страдая от возросших поборов и повинностей и жестоких притеснений чиновников, доведенные до отчаяния люди бросали свои занятия, оставляли родные места и бежали в леса и горы, превращаясь в бездомных бродяг. По всей стране вспыхивали волнения и голодные бунты. Они были разрозненны и носили местный характер. Повстанцы организовывались в отряды, нападали на города и сжигали их, убивали богачей и чиновников. Против них высылались областные и уездные войска. Отряды повстанцев избегали вступать с ними в бой и рассеивались при известии о приближении правительственных войск. Как только войска уходили, повстанческие отряды собирались вновь. От начала правления Ань-ди (107 — 125) до первого года правления Лин-ди (168—189) источники отмечают более 70 местных восстаний.

Усилились противоречия и в среде господствующего класса. При дворе боролись политические группировки: «евнухов» и «ученых». «Ученые», большинство которых являлось государственными чиновниками, конфуцианцами по образованию, выражали интересы мелких и средних землевладельцев. Они были заинтересованы в укреплении центральной власти и усилении бюрократического аппарата. Сравнительно небольшие хозяйства «ученых» не выдерживали конкуренции «сильных домов», усиление которых угрожало их благополучию. За спиной «евнухов», по-видимому стояли представители «сильных домов». С усилением их экономического могущества, возросла и их политическая сила. Обособляющиеся «сильные дома», имевшие к тому же и свои частные армии, противопоставляли себя центральной власти и стремились к ослаблению государственного аппарата и власти императора.

Во II в. н. э. гаремные евнухи стали играть исключительно большую роль при дворе. Группировка евнухов выдвигала на трон малолетних императоров, которые целиком подпадали под их влияние. Пользуясь поддержкой императоров, евнухи назначали на высшие государственные должности своих ставленников. Их родственники становились крупными чиновниками в областях и уездах. Занимаясь вымогательством и взяточничеством, они наживали огромные богатства. Безудержное самоуправство клики евнухов имело результатом сильнейшую коррупцию и разложение государственного аппарата. Группировка «ученых» представляла императору многочисленные доклады о злоупотреблениях и требовала расследования их дел. К середине II в. н. э. обстановка при дворе особенно накалилась. В 169 г. н. э. «ученые» попытались совершить государственный переворот и возвести на престол своего ставленника. Заговор был раскрыт. Многие из «ученых» были казнены, тысяча человек брошена в тюрьму вместе с поддерживавшей их императрицей. Группировка евнухов еще более усилилась и захватила все крупные государственные посты. Император стал игрушкой в их руках.

ВЫСТУПЛЕНИЕ «ЖЕЛТЫХ ПОВЯЗОК»

И ДРУГИЕ ВОССТАНИЯ КОНЦА II В. Н. Э.

В стране вспыхнуло грандиозное восстание разоряющихся свободных производителей и зависимых земледельцев, а также рабов, известное как восстание «Желтых повязок». Восстание разразилось в 184 г. н. э. Его возглавил даоский проповедник Чжан Цзио — основатель одной из тайных даоских сект. Чжан Цзио стал проповедовать свое учение задолго до ’ начала восстания. У него было много последователей. Особенно популярен стал Чжан Цзио во время эпидемии чумы в Шаньдуне, когда он получил широкую известность как лекарь. Больные стекались к нему из всех областей Северного Китая. В это время он стал сильно проповедовать свое учение «Тай пин дао» («Путь к великому равенству»), которое обещало наступление новой счастливой жизни.

Чжан Цзио предсказывал, что существующим на земле порядкам скоро придет конец, что зло и насилие, которые он именовал «Синим небом», погибнут и на земле наступит время великого счастья, новая жизнь, называемая им «Желтым небом». В своих проповедях Чжан Цзио призывал к свержению «Синего неба», и все понимали, что речь идет об уничтожении ненавистной ханьской династии. Последователи Чжао Цзио проповедовали его учение всюду, где скапливалось много народа, — в городах и селениях, на рудниках и в мастерских, на ирригационных работах. Сподвижники Чжан Цзио проникли в столицу и даже в императорский дворец, вербуя себе сторонников.

Десять лет велась тайная деятельность членов секты Чжан Цзио. Количество сторонников ее исчислялось многими десятками тысяч. Все они были распределены по военнотерриториальным округам и тайно обучались военному делу. Таким образом Чжан Цзио создал 36 отрядов. Во главе каждого из них стоял военный руководитель. Наиболее крупные отряды насчитывали по 10 тыс. человек, мелкие — по 6—7 тыс.

По намеченному Чжан Цзио плану восстание должно было начаться в первый год нового шестидесятилетнего цикла. (В древнем Китае существовала система летосчисления по циклам. Каждый цикл охватывал 60 лет. Каждый первый год нового цикла назывался «цзя-цзы»). Год «цзя цзы» в то время падал на 184 г. н. э. Чжан Цзио указывал в своих проповедях, что именно в год «цзя-цзы» «Желтое небо» должно прийти на смену «Синему небу». По мере того как приближался этот срок, обстановка в стране становилась все более напряженной. Как сообщает «История Младшей династии Хань», повсюду распространялись «злостные слухи»: «Синему небу пришел конец, должно воцариться Желтое небо; в год цзя-цзы в Поднебесной наступит великое счастье». В столице, областных и уездных городах — повсюду люди писали белой глиной на воротах и стенах иероглифы «цзя-цзы» как символ, призывающий к восстанию.

Было решено начать восстание 5 числа 3-го месяца 184 г. Ма Юань-и, один из ближайших помощников Чжан Цзио, был направлен в Лоян, чтобы окончательно договориться с соратниками Чжан Цзио в столице о сроке выступления. Все мероприятия сподвижников Чжан Цзио содержались в глубочайшей тайне, однако по мере расширения сферы действий секты, увеличения числа ее последователей и приближения срока восстания стали ползти слухи о готовящемся выступлении. Как раз в то время, когда Ма Юань-и действовал в столице, император получил донос, в котором перечислялись имена основных руководителей движения и сообщалось о дне восстания. Ма Юань-и был схвачен и казнен. В столице начались казни сторонников Чжан Цзио.

Узнав об этом, Чжан Цзио дал сигнал к немедленному выступлению, не дожидаясь условленного срока. Он приказал всем повстанцам повязать головы желтыми платками (как отличительный знак), откуда и пошло название «Желтые повязки». Во главе восставших в качестве высших военных руководителей встали Чжан Цзио и его братья Чжан Лян и Чжан Бао.

Восстание «Желтых повязок» началось во 2-м месяце 184 г. н. э. В момент выступления армия Чжан Цзио насчитывала 360 тыс. человек, но не прошло и десяти дней, как пламя восстания полыхало на огромной территории от Шаньдуна до Сычуани. Количество повстанцев увеличивалось с каждым днем. Основными районами восстания были провинции Хэбэй, Хэнань, Шаньдун и Хубэй. Отряды повстанцев нападали на города, убивали чиновников, сжигали правительственные здания, опустошали склады, захватывали имущество богатых, затопляли поля. Повсюду повстанцы открывали тюрьмы, выпускали заключенных, освобождали рабов. Чиновники и знать в ужасе бежали.

В условиях разразившегося восстания при императорском дворе вновь обострилась борьба политических группировок. «Ученые» обвиняли во всем евнухов и утверждали, что их злоупотребления и жестокость являлись основными причинами восстания. Евнухи и их приверженцы отвечали на это обвинением «ученых» в государственной измене. Император созвал государственный совет, на котором было решено немедленно отправить против повстанцев армию в 400 тыс. человек. Однако высланные против повстанцев правительственные войска терпели одно поражение за другим. Видя беспомощность императорского дворца и сознавая опасность своего положения, крупнейшие представители господствующего класса, «сильные дома» и видные полководцы стали собирать силы и самостоятельно бороться с повстанцами. Их войска действовали с крайней жестокостью, не щадя ни детей, ни женщин, ни сдавшихся в плен. Надолго сохранила народная молва страшные воспоминания об одном из самых кровавых усмирителей восстания — крупнейшем представителе «сильных домов» Хуан-фу Суне, истребившем будто бы более 2 мл. повстанцев.

Обладая знанием военного искусства, ханьские военачальники действовали расчетливо и осторожно. Они прекрасно сознавали, что имеют дело с людьми, доведенными до отчаяния и готовыми биться до последней капли крови. «Если 10 000 человек, решивших дорого продать свою жизнь, непобедимы, то тем более непобедимы 100 000»,— говорил один из усмирителей восстания. Поэтому они всеми силами старались не допускать объединения повстанческих отрядов в большие армии, понимая, что сила повстанцев заключается в их числе, а не в умении воевать. Сражаясь не на жизнь, а на смерть в открытых боях, повстанцы с трудом выдерживали длительную осаду и оборону и, несмотря на героическую борьбу, не могли устоять перед несравненно более опытным в военном отношении противником.

В 6 месяце 184 г. отборные силы карателей были брошены против действовавшей в Хэбэе армии Чжан Цзио. Чжан Цзио укрепился в одном из городов и успешно отражал атаки. Против него выступила сильная армия Хуанфу Су-на. Когда она подходила к городу, Чжан Цзио внезапно умер от болезни, и вместо него командование принял его старший брат Чжан Лян. Несмотря на отчаянное сопротивление, армия Чжан Ляна потерпела полное поражение, город был взят, сам Чжан Лян погиб в бою. По преданию, в этом сражении погибло более 30 тыс. повстанцев, более 50 тыс. утонуло в реке и болотах во время беспорядочного бегства. Хуанфу Сун бросил все силы против отрядов, возглавлявшихся Чжан Бао, младшим братом Чжан Цзио. В ожесточенном бою повстанцы были снова разбиты, Чжан Бао захвачен в плен и казнен.

Гибель трех основных руководителей восстания ослабила силы повстанцев, но не сломила их сопротивления. Повстанцы выдвигали новых вождей и продолжали упорно бороться. Однако к началу 185 г. отряды представителей господствующего класса сумели уничтожить основные очаги восстания «Желтых повязок» в центральных областях Китая. Самые крупные повстанческие армии были разбиты, отдельные отряды продолжали действовать во многих районах страны.

Как только разразилось восстание «Желтых повязок», по всей стране поднялась волна восстаний, не связанных с сектой Чжан Цзио. Так, в 184 г. н. э. вспыхнули большие восстания в Гуандуне и Сычуани. Одновременно поднялись восстания и среди подчиненных Китаю племен. Наиболее крупное из них разразилось на северо-западе империи. Оно началось в 184 г. н. э. в районе Кукунора и было возглавлено Бэй-гуном, Бо-юем и другими вождями из племени «малых юэчжи». Восстание сразу же было поддержано племенами Южного Ордоса и бассейна верхнего течения Хуанхэ. Повстанческие войска успешно отражали атаки отрядов усмирителей и угрожали даже Чанани. Армия Хуанфу Суна потерпела от них сильное поражение. Повстанцы укрепились в Цзиньчэне и в течение четырех лет контролировали округ Лян и бассейн реки Вэйхэ. Только в 189 г. это восстание было подавлено. В течение 20 лет в различных областях империи наряду с отрядами «Желтых повязок» действовали разрозненные повстанческие отряды. Так, источники сообщают об отрядах повстанцев «Черной горы», «Белой волны», «Желтого дракона», «Великого разлива» и др. Вожди этих отрядов известны нам лишь по их прозвищам, таким как, «Чжан-ласточка», «Ли-большие глаза», «Бедный червяк», «Писец» и т. п. В больших отрядах было по 20—30 тыс. повстанцев, в мелких — по б—7 тыс. Наиболее сильными были отряды «Черной горы», насчитывающие до миллиона человек.

К 205 г. регулярной армии удалось расправиться с отрядами «Желтых повязок» и других повстанцев. Кровавое дело подавления восстания завершил жестокий представитель «сильных домов» Цао Цао, разгромивший в Шаньдуне одного из последних вождей «Желтых повязок» — Юань Таня. Остатки «Желтых повязок» продолжали разрозненные действия в ряде областей вплоть до 208 г.

ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ МЛАДШИХ ХАНЬ.

РАЗРЫВ КИТАЯ НА ТРИ ЦАРСТВА

Имеется мнение, что не внутренняя конфликтность, а именно гунны были причиной жестокой войны, способствовавшей гибели империи Хань, поскольку последние были дикими разбойниками. Это представление зиждется на том, что в Европе гунны возглавили племена угров, аланов, антов и германцев, и положили начало «Великому переселению народов», во время которого пала Западная Римская империя.

Однако история свидетельствует, что гунны стремились не к территориальным захватам, а к организации обменной торговли на паритетных началах. Так, еще в 200 г. до н. э. они, окружив у деревни Байдын (в Шаньси) отряд, сопровождавший китайского императора, выпустили последнего, заключив с ним договор «мира и родства» без каких-либо территориальных уступок. Гунны основывались на том, что, захватив китайские земли, они не смогли бы на них жить. Как ни странно, войны с Китаем были не наступательными, а оборонительными.

Причиной падения империи Хань было внутреннее напряжение в китайском обществе. Так, собрав большие армии, усмирители восстания, главы «сильных домов» и ханьские полководцы совершенно перестали считаться с императором, который потерял всякое значение и авторитет. Победив собственных крестьян, они начали ожесточенную борьбу за власть. В этой борьбе самыми сильными оказались Цао Цао, Сунь Цзянь и Лю Бэй.

Годы кровопролитных войн со своими соперниками ушли для Цао Цао. Он овладел территорией Северного Китая, убил ханьского императора и основал государство Вэй. Сунь Цзян укрепился на юго-востоке, создав государство У. В Сычуани образовалось государство Шу во главе с Лю Бэем.

Междоусобные войны претендентов на престол довершили разгром Ханьской империи. Китай распался на три самостоятельных царства.

Так, пала империя Хань, одна из четырех мировых империй древности, наряду с Римом, Парфией и Кушанской империей.

ХАРАКТЕР ВОССТАНИЙ КОНЦА II В. Н. Э.

И ИХ ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

Народное движение конца II в. н. э., известное как восстание «Желтых повязок», сыграло решающую роль в сломе государственной машины древнекитайской Ханьской империи и предопределило ее крушение. Оно послужило поворотным пунктом в истории древнего Китая, расчистив почву для развития новых, более прогрессивных производственных отношений. Движущими силами восстаний конца II — начала III в. н. э. были зависимые земледельцы, мелкие свободные производители и рабы. К повстанцам присоединялись также мелкие чиновники и небогатые землевладельцы. Несмотря на огромный размах восстания «Желтых повязок» и его длительную подготовку, движение в целом носило стихийный и малоорганизованный характер. Еще менее организованными были другие восстания. Отряды повстанцев, как правило, действовали разобщенно и не были спаяны крепкой военной дисциплиной. Восставшие не имели перед собой ясной цели, они убивали чиновников и представителей знати, сжигали дворцы, разрушали плотины, захватывали имущество богачей и на этом останавливались; в отдельных случаях вожди повстанцев, захватив власть, объявляли себя императорами.

Не обладая достаточным военным опытом, повстанцы не могли надолго закрепить свои победы. Все это определило слабость и конечное поражение движения. Но значение этих восстаний и их влияние на дальнейший ход истории были огромны.

ПЕРВОИСТОЧНИКИ.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА. СЫМА ЦЯНЬ.

ИЗ КНИГИ «ШИЦЗИ»

ОТДЕЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЦЮЙ ЮАНЕ

Цюй Юань — его имя было Пин. Он был сородичем и однофамильцем чуского дома, служил у чуского князя Хуая приближенным «левым докладчиком». [121]Обладал обширною наслышанностью и начитанностью, память у него была мощная. Он ясно разбирался в вопросах, касающихся государственного благоустройства. Был искусный оратор. Во дворце он с князем обсуждал государственные дела, издавал приказы и указы, а за пределами дворца имел поручение по приему гостей и беседам с приезжавшими удельными князьями. Князь дорожил им, как дельным.

Один высший чин, вельможа, бывший с ним в одном ранге, соперничал с ним в княжеском благоволении и втайне замышлял против его талантов. Князь Хуай дал Цюй Юаню составить свод государственных законов. Цюй Пин набросал их вчерне, но работу еще не закончил. Этот вельможа ее увидел и захотел присвоить, но Цюй Пин не давал. Тогда тот стал на него возводить клевету, что, мол, когда князь велит Цюй Пину составлять законы, то нет никого в народе, кто бы об этом не узнал, и каждый раз, как только какой-нибудь закон выходит, то Пин хвастает своими заслугами: без меня, мол, никто ничего сделать не может.

Князь рассердился и удалил от себя Цюй Пина. Цюй Юань был оскорблен, негодовал на то, что князь Слушает все неразумное; что клевета закрывает собой тех, кто честен, и кривда губит тех, кто бескорыстен; что тот, кто строго прям, оказался вдруг неприемлем. Тогда он предался печали и весь ушел в себя: сочинил поэму «Лисао» [122]— «Как впал я в беду», это названье «Как впал я в беду» значит как бы «Как впал я в досаду».

Скажу я теперь: «Что Небо значит? Начало оно людей? Что отец и мать? Основа они людей! Когда человек дошел до конца, он снова обращается к основе своей. И вот, когда он в тяготе и страде дошел до усталости крайней, нет случая, чтоб не вопил бы он к Небу; иль, если он болен и страждет, печален, тоскует, нет случая, чтобы не звал к себе он отца или мать. Цюй Пин шел правой стезею, путем прямоты, исчерпал всю честную душу свою и ум свой использовал весь на службе царю своему. Но клеветник разъединил обоих их, и можно говорить о том, что это было дном падения. Ведь он был честен и заслуживал доверия, но пострадал от подозренья; служил он с преданной душой, а жертвой стал клеветника... Ну, мог ли он не возмущаться?

Поэма Цюй Пина «Лисао» («Как впал я в беду») родилась, конечно, из чувства его возмущения. «Настроенья в уделах» [123]есть книга, которая склонна к любовным мотивам но блуда в ней нет. «Малые оды» [124]полны возмущений, нападок, но бунта в них нет. Когда же мы теперь говорим об одах «Павшего в грусть» («Как впал я в беду»), то можем сказать, что в них достоинства того и другого соединились.

В глубь древности входит он, нам говоря о Ди Ку [125], спускаясь к нам, говорит он о циском Хуане. [126]А в промежутках между ними он повествует нам о Тане и об У, чтоб обличить дела своей эпохи. Он выяснил нам всю ширь, высоту пути бесконечного Дао, стезю безупречного Дэ, [127]статьи и подробности мира, порядка и благоустройства, а также той смуты, которая им обратна. Все это теперь нам стало понятно и ясно вполне. Его поэтический стиль отличается сжатой формой, слова его речи тонки и едва уловимы; его настроенье души отлично своей чистотою; его поведенье, поступки его безупречно честны. То, что в стихах говорит он, по форме невелико, но по значенью огромно, прейыше всех мер. Им взятое в образ нам близко, но мысль, идеал далеки. Его стремления чисты, поэтому все что он хвалит в природе, — прекрасно. В стезе своей жизни он был благочестен и вот даже в смерти своей не позволил себе отойти от нее. Он погрязал, тонул в грязи и тине, но, как цикада, выходил из смрада гряди преображенный; [128]освобождался, плыл, носился далеко за страною праха, за гранью всех сквернот земли. Не принял тот мир с его жидкой, топкою грязью; белейше был бел, не марался от грязи его. И если взять его душу, соперницей сделав ее и солнца и месяца, то нет невозможного в этом.

После того как Цюй Юань был прогнан со службы, Цинь решил напасть на Ци. Ци был связан родственными узами с Чу, и циньского князя Хоя тревожило это. [129]Он велел своему Чжан И [130]сделать вид, что тот покидает Цинь и идет служить уделу Чу с весьма значительными дарами и с усердием всецело преданного Чу человека. Чжан И сказал чускому князю так: «Цинь сильно ненавидит Ци, а Ци с Вашим Чу находится в родственных отношениях. Но если бы Ваш Чу сумел решительно порвать с Ци, то Цинь готов предложить вам местность Шаньюй [131]пространством в шестьсот ли». Чуский князь Хуай был жаден, поверил Чжан И и порвал с Ци. Отправил посла в Цинь принять землю. Чжан И лукаво сказал: «Я, И, с Вашим князем договорился о шести ли, а о шестистах ли не слыхал даже». Чуский посол в гневе ушел, прибыл к себе в Чу и доложил об этом князю Хуаю. Князь Хуай разгневался, поднял огромную рать и пошел на Цинь. Цинь вывел свои войска, ударил и совершенно разбил чуские войска между реками Дань и Си. Отрезал восемьдесят тысяч голов. Взял в плен чуского воеводу Цюй Гая и затем отобрал у Чу всю страну при реке Хань [132](Ханьчжун). Тогда князь Хуай двинул все войска, что были в его уделе, и, глубоко зайдя в Цинь, ударил на врага. Сражение произошло при Ланьтянь. [133]Удел Вэй, [134]узнав об этом, внезапно ударил на Чу. Вэйские войска дошли до дэн. Чуское войско пришло в страх и ушло в тяжелом положении. На следующий год Цинь отрезал Ханьчжун и подарил его Чу в виде мирного предложения.

Чуский князь сказал: «Я не хочу земли, я хочу получить Чжан И. Я тогда лишь буду считать себя удовлетворенным». Чжан И, узнав об этом, сказал так, «За одного лишь И — и вдруг целую страну Ханьчжун! Прошу у Вашего Величества разрешения пойти мне самому в Чу». И пошел в Чу. Там он снова богатыми вещами задарил временщика, придворного Цзинь Шана, а также повел хитрые и ловкие разговоры с фавориткой князя Хуая, Чжэн Сю. Князь Хуай целиком послушался Чжэн Сю и снова отпустил Чжан И. В это время Цюй Юань как раз был отстранен и на свой пост не возвращался. Его отправили послом в Ци. Вернувшись в Чу, он обратился с укором к князю Хуаю и сказал: «Зачем Вы не убили Чжана И?» Князь Хуай раскаялся, послал погоню за Чжан И, но его уже было не догнать. Затем целый ряд князей напал на Чу и основательно его потрепал. Убили чуского воеводу Тан Мэя. В это время циньский князь Чжао вступил в брачный союз с Чу и хотел встретиться с князем Хуаем. Князь Хуай собрался отъехать. Цюй Пин сказал: «Цинь — государство тигров и волков. Доверять ему нельзя. Вам лучше не ездить». Младший сын князя Хуая, Цзы-лань, советовал ему поехать: «К чему отказываться от радушия Цинь?» Князь Хуай кончил тем, что поехал и вступил в заставу Угуань. А Цинь устроил военную засаду и отрезал ему тыл. Затем задержал князя Хуая и требовал выделить ему земель. Князь Хуай рассердился и не хотел слушать. Бежал в Чжао. [135]В Чжао его не приняли и вернули в Цинь, где он в конце концов умер и был отправлен на родину для погребения. Его старший сын, князь Цин Сян, занял трон. Сделал главным правителем своего младшего брата Цзы-ланя. А народ в Чу обвинял Цзы-ланя в том, что это он уговорил князя Хуая отправиться в Цинь, откуда тот и не вернулся. Цюй Пин его ненавидел давно. И, находясь в изгнании, он с любовью думал о своем Чу и всем сердцем был привязан к князю Хуаю и не забывал о своем намерении вернуться ко двору. Он все еще рассчитывал, что, на его счастье, поймет его хоть раз владыка-царь, изменится хоть раз и пошлый мир. И вот о том, как он живет одним лишь своим государем и процветанием своей страны и как он хотел бы все это и так и этак доказать, — об этом он в одной песне своей три раза доводит до нас. В конце концов никакой к этому возможности не оказалось, и вернуться ему не удалось. Итак, он в этом видел, что князь Хуай так-таки его и не понял. Среди правителей, какие бы они ни были — иль глупые, иль мудрые, достойные, дурные, — такого не сыскать, который себе не хотел бы найти преданных сердцем слуг, достойных выдвиженья лиц, чтобы те ему помогали. Однако мы видим теряющих царства и рушащих дом. Один за другим проходят они перед нами; меж тем сверхмудрец и властитель людей, который бы царствами правил — проходят века один за другим, — а такого не видит никто. «Что же это значит?» — я спрошу. А вот что: тот, кого преданным князю считают, не преданный он человек; и тот, кого все считают достойным, отнюдь не бывает таким.

Князь Хуай не умел отличить, где преданный был слуга. Поэтому он у себя во дворце поддался внушениям своей Чжэн Сю, затем он, с другой стороны, был обманут пришедшим Чжан И. Он отстранил от себя Цюй Пина и доверился высшему Чину, вельможе и правителю Цзы-ланю. Войско с позором погибло, и землю ему обкорнали. Потерял целых шесть областей и сам умер в Цинь, на чужбине, посмешищем став для всей страны. Вот где беда произошла от недопонимания людей! В «Переменах» читаем [136]. «Колодец прозрачен, а он не пьет — и это на сердце моем лежит огорченьем. Но можно ту воду черпнуть! Коль светел наш царь, и он и другие получают от Неба каждый свою благостыню. Ведь если нет света в уме государя, то разве достоит ему благостыня?»

Главный правитель Цзы-лань, услышав, что так говорят, пришел в ярость и предоставил верховному вельможе очернить и умалить Цюй Юаня перед князем Цин Сяном. Цин Сян разгневался и выгнал его. Цюй Юань пришел к берегу Цзяна, [137]с распущенными в беспорядке волосами гулял и горестно пел на берегу затона. Лицо его было страдальчески изможденное, весь иссох он, скелет-скелетом. Отец-рыбак увидел его и спросил: «Ты не тот ли сановник, что заведовал здесь тремя родовыми княжескими уделами? Почему это ты дошел до такой жизни?» Цюй Юань отвечал: «Весь мир стал грязен и мутен, а я в Нем один лишь чист. Все люди толпы опьянели, а я среди них один трезв. Вот почему я и прогнан». Отец-рыбак говорил: «Скажу тебе, что совершенный человек — он не грязнится и не портится от прочих. А между тем умеет он со всею жизнью вместе быть, идти туда или сюда. Если весь мир стал грязен и мутен, то почему ты не поплыл вслед за течением его и не вознесся на его волне? Если все люди толпы опьянели, почему б не дожрать ту бурду, что осталась, не допить ту гущу вина? Зачем на груди, лелея топаз, в руке зажимая опал, себя отдавать в жертву изгнания?» Сказал Цюй Юань: «Я слышал такое: тот, кто только что вымыл себе лицо, непременно отщелкает шапку от пыли; а тот, кто купался в воде, сейчас же он платье свое отряхнет. А кто же еще из людей сумеет, оставшим весь чистеньким чист, терпеть от других липкую, жидкую грязь? Уж лучше, пожалуй, направиться мне к идущему вечно потоку, себя схоронить в животах там в Цзяне живущих рыб. И как бы я мог, с белизною сверкающе чистой, позволить себе замараться грязью мирской?» И сочинил он поэму «В тоске по речному песку». [138]Затем он засунул за пазуху камень и бросился в воды Мило, где и умер.

После смерти Цюй Юаня в Чу жили Сун Юй, Тан Лэ, Цзин Ча и другие последователи его. [139]Все они были увлеченные поэты и особенно прославились своими одами. Но все они имеют своим родоначальником свободно изливающийся стиль Цюй Юаня. Никто из них уже не рисковал открыто князю возражать. После Юаня Чу часть за частью все больше терял свою территорию, пока через несколько десятков лет не был окончательно Цинем уничтожен. Через сто с чем-то лет после гибели Цюй Юаня в реке Мило при Хань жил ученый Цзя. [140]Он служил в Чанша главным наставником у тамошнего князя. Он побывал на реке Сян и бросил в нее свою рукопись, в которой оплакал Цюй Юаня.

Здесь граф Великий астролог сказал бы так: [141]«Я читал поэмы «Лисао» — «Как впал я в грусть», «Мои к Небу вопросы», «Зову к себе душу» и «Плачу по Ину». И грустно мне стало за душу его. Я ходил и в Чанша, проходил там, где он, Цюй Юань, покончил с собой в пучине воды. Ни на минуту не прекращал я лить слезы по нем, представляя себе, что я вижу, какой это был человек. Когда ж говорю я о Цзя, ученом, который оплакал его, не могу я понять, отчего б Цюй Юаню, с его гениальной душой, не заехать к другому князю и с ним бы дружить? Какой бы удел не принял его? Не пойму, чтобы надо себя ему было до этих вещей доводить! Я читал и поэму Цзя И о сове. Но равнять жизнь со смертью, не серьезно смотреть на принятие мира вещей или их отвержение — его вопиющая прямо ошибка!»

ОТДЕЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О БО И

Ученый муж весь в книги погружен. Их очень много есть, но достоверней и надежнее всего, он думает лишь основные шесть канонов. Хотя в каноне «Ши» (кантат, священных гимнов, од), в каноне «Шу» [142](иль древних эпопей) есть, как известно пропуски, лакуны, однако ж можно в них найти места, касающиеся Юй Шуня [143]и царства Ся. Яо хотел с трона уйти, его уступил он Юй Шуню. В промежуток меж Шунем и Юем в те годы правители гор друг друга все время на трон выдвигали. И вот были пробы на троне, когда даже много десятков лет исправляли они царскую должность. И когда их деяния, заслуги развивались до полного их процветания, тогда только им вручали на троне правленье людьми. Хотели этим показать, что самый важный из предметов, регалия для всей страны под нашим небом, затем великое преемство великого, достойного царя, передаваемое в мир под нашим небом, сопряжены с такими вот труднейшими делами.

А вот что нам говорят те, кто это объясняет: «Яо уступил страну под нашим небом отшельнику Сюй Ю [144]. Сюй [145]не принял этого, считая это за срам, бежал и скрылся в неизвестность».

Граф Величайший астролог тут скажет так: «Я поднялся на гору Цзишань. [146]А наверху, скажу я Вам, есть, говорят, гробница Сюя. Мыслитель Кун [147]дал место у себя древнейшим людям совершенства сверхмудрости и высших всех всечеловеческих достоинств таким, таким как У Тайбо, [148]Бо И и им подобным, трактуя их подробностью большою. В том, что я слышал и читал, все говорят о высоте, и высоте необычайной, сознанья чести в Ю, Гуане. [149]Ну, а в писаниях они нам не представлены совсем. Чем это объяснить?» Конфуций говорит: «Бо И и Шу Ци не хранили в своей душе давно причиненного им зла, обида жила в них редко. Они стремились к добрым отношениям с людьми и обрели это, так на что они могли быть в обиде?» Я опечален судьбою Бо И, и забытые стихи, которые я читаю, удивляют меня.

В жизнеописании этих людей сказано: «Бо И и Шу Ци — сыновья государя страны Гучжу. Отец их хотел, чтобы после него на престол взошел Шу Ци. Когда отец умер, Шу Ци уступил трон Бо И. Бо И сказал: «Таков был приказ отца». Вслед за этим он удалился, удалился и Шу Ци, не захотевший принять престол, и люди этой страны посадили на престол среднего брата. Бо и Шу Ци, услышав, что князь Запада Чан [150]хорошо умеет обращаться со старыми людьми, решили, почему бы им не направиться к нему, не отдать себя в его распоряженье? Когда они прибыли, князь Запада уже умер. Воинственный князь поставил на воз его деревянную табличку [151]и дал ему титул Просвещенного князя. Направился к востоку, чтобы напасть на тирана Чжоу. Бо И и Шу Ци пали ниц перед его конем и обратились с уваженьем, говоря так: «Когда отец умер и еще не похоронен, и вдруг браться за щиты и копья, может ли это быть названо сыновьим благочестьем? Будучи слугой своего государя, его убить, может ли это почесться нравственным поступком?» Стоявшие слева и справа хотели их заколоть, но верховный граф Тай гун [152]сказал: «Это — люди чести». Поднял их и увел. Воинственный князь успел смирить иньский бунт, [153]и вся страна под нашим небом признала владычество Чжоу. А Бо И и Шу Ци устыдились его. Решили, что по чести не будут есть чжоуской крупы. Скрылись от всех на горе Шоуян, питались там злаками вэй, дошли до голодного истощения и скончались. Сложили песнь, слова которой гласили: «Взойдем на ту мы Западную гору, гору, да! И будем рвать там горный вэй! Насилье сменять на насилье, насилье, да! Не поймет он, что нельзя. Святой земледелец Шэнь Нун, государи и Юй, и [154]вдруг исчезли они, исчезли, да! Мы оба куда же, к кому же пойдем? Горе, о горе! Уходим, уходим, да! Конец нашей жизни-судьбе»! — и умерли от голода на горе Шоуян. Если из этого всего исходить, то как? Жила в них обида или нет?

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ.

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ ЮЭФУ

В китайских письменных собраниях сохранилось уникальное сокровище устного поэтического творчества — записи нескольких сот народных песен, сделанные на рубеже нашей эры. Все такие тексты называются «стихами юэфу», по имени императорской «Музыкальной Палаты» («Юэфу»), которая ведала сбором, записями и редактированием народной поэзии. Истоки этого удивительного учреждения восходят ко времени возникновения в Китае единой централизованной империи. Объединитель страны Цинь Ши-хуан, печально известный тем, что первым в мире осуществил такие политические мероприятия, как сожжение неугодных книг и уничтожение сотен лучших представителей тогдашней интеллигенции, прекрасно отдавал себе отчет в силе идеологических методов воздействия на жителей империи. Беспощадно уничтожив всякое проявление свободной мысли, с одной стороны, с другой — он старался поставить всесильное Слово на службу новой власти. Еще при нем была организована Палата Великой музыки (Тайюэ), где на основе старых создавались новые духовные песнопения, призванные прославлять династию Цинь. После того как ее недолгое правление бесславно закончилось и к власти пришли ханьская династия, та поставила, если так можно выразиться, дело музыкальной пропаганды на более широкую основу. Преклоняясь перед далекой доциньской древностью, преемниками которой считали себя новые владыки, они пожелали продолжить старинную традицию записи песен, дабы, подобно древним государям, узнавать по песням «о неудачах и успехах собственного правления». Так в императорских хранилищах появилось множество текстов, казавшихся древнему китайцу отголосками «гласа Неба», предвестниками грядущих перемен в судьбах Поднебесной, зреющих до поры где-то в глубинах Мирозданья. Впрочем, интерес к предвестьям может угаснуть, если они становятся неблагоприятными. Видимо, поэтому на рубеже нашей эры, когда близился конец первой ханьской династии, «Музыкальная Палата» прекратила записывать «безнравственные» лирические песни, ограничив себя только культовыми песнопениями.

Из песен Юэфу

РОСА НА ДИКОМ ЛУКЕ [155]

Роса на диком луке

Так быстро высыхает!

Но, высохши теперь,

Назавтра утром

Опять падет...

А человек умрет,

Уйдет однажды...

Когда воротится?!

О НЕБО!

О Небо Вышнее!

Познали мы друг друга — я и он,

Нам долгая судьба —

ей не ветшать, не рваться.

Когда у гор

не станет их вершин

И в реках

пересохнут воды,

Зимою

загрохочет гром,

Дождь летний

снегом обернется,

Когда с землей

сольются небеса —

Тогда лишь с милым

я решусь расстаться!

СКОРБНАЯ ПЕСНЯ

О скорбная песня — она как рыданье,

Взгляд в дали родные — почти возвращенье.

А мысли и думы

о брошенном доме

Теснятся толпою,

бредут вереницей...

Хотел бы назад —

там живых не осталось,

Хочу через реку —

но нет на ней лодки.

И думы, что в сердце,

не высказать словом:

Колеса повозок

в нем тяжко вертятся...

Сражаются к югу

от стен городских.

Подле южных стен кипит сражение,

Умирать под стеной северной...

Погибать всем в пустоши без похорон,

Только ворон станет мясом лакомиться.

За меня тогда

скажите ворону:

«Будь хоть ты

сперва скитальцу плакальщик!

В чистом поле

он погиб без похорон,

Не сбежит же от тебя гнилая плоть!»

Глубокая река,

река прозрачная,

И камыш-тростник

безлюден — тих...

Пали в битвах

скакуны могучие,

Кони тягловые

разбрелись со ржанием.

На мостах сторожки понастроены.

Ни на север, ни на юг проезда нет.

Убирать хлеба и просо некому,

Где найдешь, Владыка, пропитание?

Ты тогда вспомянешь

верных подданных —

Верных подданных

уж негде будет взять!

Не пора ль подумать

о советниках? [156] —

О советниках подумать, право, стоило!..

...На заре идут

в сраженье воины,

А в ночи

никто не возвращается!

ПЕСНЯ О СЕДИНАХ [157]

Седины белеют,

как снег среди скал,

Как будто бы месяц

меж туч засверкал...

И вот двоедушным

возлюбленный стал —

Со мною порвать он решился.

Сегодня мы вместе за чашей вина,

Но быть мне наутро у сточных канав,

Брести мне понуро туда, где поток

На запад течет

иль течет на восток,

И зябнуть, и зябнуть от стужи...

Не нужно рыдать,

коли замуж берут,

Пусть будет мужчина душой однолюб —

Тогда седина

не разлучит.

Гибка и крепка

из бамбука уда —

Хвост рыбий

пред нею бессилен всегда...

Так воля мужская

упрямо-тверда —

Здесь деньги и нож

не спасут никогда...

ВЫХОЖУ ИЗ ЗАПАДНЫХ ВОРОТ

Выхожу из Западных ворот

И, шагая, думу думаю свою:

Если нынче мне себя не веселить,

То какой еще мне ждать поры?!

За весельем вслед,

Надобно спешить в урочный час!

Для чего печали, скорбь —

Разве то, что есть, вернется вновь?!

Так заквась же доброго вина [158] ,

Так зажарь же тучного быка,

Кликни всех, кто по сердцу тебе,

И развяжутся твои печаль и скорбь!

Жизнь- людская — ей и ста не будет лет,

Но тысячелетнюю вмещает скорбь.

Дни в ней коротки, а ночи горькие длинны,

Отчего ж не погулять с свечой в руке?!

Так гуляя, ухожу я прочь,

Исчезая, словно облачко вдали.

Дряхлый конь, поломанный возок —

Вот и все имущество мое...

ДРЕВНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Девятнадцать древних стихотворений называли венцом древней китайской поэзии. Множество впоследствии подражало им, но своеобразная прелесть древних стихотворений оставалась неповторимой. В них — аромат далекой эпохи и незамутненная чистота восприятия мира, удивительная лиричность и словесные совершенства формы. Созданные на закате древности, они пленяли читателя в течение многих веков.

Вначале древних стихотворений было больше. Лишь по прошествии долгого времени составитель знаменитого «Литературного сборника» (VI в.) принц Сяо Тун, а, может быть, какой-то его предшественник отобрали из них лучшие девятнадцать, которые стали затем как бы «эталоном поэтичности». Авторы девятнадцати древних стихотворений неизвестны. Средневековые источники называют в их числе Мэй Шэна, Фу И, Су У и Ли Лина, однако есть и серьезные возражения против этого. Видимо, написаны они разными людьми и в разное время. Более того — есть все основания думать, что, перед тем как обрести столь совершенную форму, древние стихи прошли немалый путь и каждое из них подвергалось обработке. Недаром же древние стихотворения так похожи на народные песни юэфу, а подчас и сами исполнялись как песенные произведения. Однако в своем современном виде они уже значительно отличаются от фольклора. Считается, что окончательно их тексты сложились в II в. В центре внимания их созидателей — тема быстротечности времени, к которой человек, никогда не останется равнодушным.

ИЗ ДРЕВНИХ СТИХОТВОРЕНИЙ

ВТОРОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Зелена, зелена

на речном берегу трава.

Густо, густо листвой

ветви ив покрыты в саду.

Хороша, хороша

в доме женщина наверху,

Так мила и светла

у распахнутого окна.

Нежен, нежен и чист

легкий слой белил и румян.

И тонки и длинны

пальцы белых прелестных рук.

Та, что в юные дни

для веселых пела домов,

Обратилась теперь

в ту, что мужа из странствий ждет.

Из чужой стороны

он никак не вернется к ней,

И пустую постель

очень трудно хранить одной.

ТРЕТЬЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Вечно зелен, растет

кипарис на вершине горы.

Недвижимы, лежат

камни в горном ущелье в реке.

А живет человек

между небом и этой землей

Так непрочно, как будто

он странник и в дальнем пути.

Только доу [159] вина —

и веселье и радость у нас:

Важно вкус восхвалить,

малой мерою не пренебречь.

Я повозку погнал,

свою клячу кнутом подстегнул

И поехал гулять

там, где Вань, на просторах, где Ло. [160]

Стольный город Лоян —

до чего он роскошен и горд.

«Шапки и пояса» [161]

в нем не смешиваются с толпой.

И сквозь улицы в нем

переулки с обеих сторон,

Там у ванов и хоу [162] пожалованные дома.

Два огромных дворца

издалека друг в друга глядят

Парой башен, взнесенных

на сто или более чи [163] .

И повсюду пиры,

и в веселых утехах сердца!

А печаль, а печаль

как же так подступает сюда?

ЧЕТВЕРТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Такой уж сегодня

хороший, праздничный пир,

Что радость-веселье

словами не передать.

Играют на чжэне [164] —

и чудный напев возник,

И новые песни

полны красот неземных.

Кто мог бы еще

этот грустный напев сочинить?

Наверное, та,

что зовется женой Ци Ляна... [165]

«Осенняя шан» [166]

вслед за ветром уходит вдаль,

И вот уже песня

в каком-то раздумье кружит...

Сыграет напев,

трижды вторит ему затем.

Искусники эти

поют о высоких делах.

Кто музыку знает,

их подлинный слышит смысл.

У каждого в сердце

желанье только одно:

Ту тайную думу

никто не выскажет вслух,

Что жизнь человека — постоя единый век,

И сгинет внезапно,

как ветром взметенная пыль.

Так лучше, мол, сразу

хлестнуть посильней скакуна,

Чтоб первым пробиться

на главный чиновный путь,

А не оставаться

в незнатности да в нищете,

Терпеть неудачи,

быть вечно в муках трудов!

ПЯТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

На северо-западе

высится дом большой.

Он кровлей своей

с проплывающим облаком вровень.

Цветами узоров

в нем окна оплетены,

Он башней увенчан

в три яруса вышиною.

Из башни доносятся

пенье и звуки струн.

И голос и музыка,

ах, до чего печальны!

В напевах волненье

ее безысходной скорби.

От песен не жалость

к певице за горечь мук,

А боль за нее —

так друзья и ценители редки —

И хочется стать с ней

четой лебедей неразлучной

И, крылья расправив,

взлететь и подняться в небо!

ДЕСЯТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

У нас во дворе

чудесное дерево есть.

В зеленой листве

раскрылись на нем цветы.

Я ветку тяну,

срываю ее красу,

Чтоб эти цветы

любимому поднести.

Их запах уже

наполнил мои рукава.

А он далеко —

цветы не дойдут туда.

Простые цветы,

казалось бы, что дарить? [167]

Они говорят,

как давно мы в разлуке с ним!

ШЕСТНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Холодный, холодный уже вечереет год.

Осенней цикады

печальней в сумерках крик.

И ветер прохладный

стремителен стал и жесток,

У того же, кто странствует, зимней одежды нет.

Одеяло в узорах

отдал деве с берега Ло, [168]

С кем я ложе делила,

он давно расстался со мной.

Я сплю одиноко

все множество долгих ночей,

И мне в сновиденьях

привиделся образ его.

В них добрый супруг,

помня прежних радостей дни,

Соизволил приехать,

мне в коляску взойти помог.

Хочу, говорил он,

я слушать чудесный смех,

Держа твою руку,

вернуться с тобой вдвоем...

Хотя он явился,

но это продлилось миг,

Да и не успел он

в покоях моих побыть...

Но ведь у меня

быстрых крыльев сокола нет,

Могу ль я за ним

вместе с ветром вослед лететь?

Ищу его взглядом,

чтоб сердце как-то унять.

С надеждой все же

так всматриваюсь я вдаль,

И стою, вспоминаю,

терплю я разлуки боль.

Текут мои слезы,

заливая створки ворот.

СЕМНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

С приходом зимы

наступила пора холодов,

А северный ветер —

он пронизывает насквозь.

От многих печалей

узнала длину ночей,

Без устали глядя

на толпы небесных светил:

Три раза пять дней —

и сияет луны полный круг.

Четырежды пять —

«жаба» с «зайцем» идут на ущерб... [169]

Однажды к нам гость

из далеких прибыл краев

И передал все —

как мы долго в разлуке с ним.

Письмо положила

в рукав и ношу с собой.

Три года прошло,

а не стерлись эти слова...

Что сердце одно

любит преданно на всю жизнь,

Боюсь, господин,

неизвестно тебе о том.

ДЕВЯТНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Ясный месяц на небе —

белый и яркий, яркий —

Осветил в моей спальне

шелковый полог кровати.

И в тоске и печали

глаз я уже не смыкаю

И, накинув одежду,

не нахожу себе места...

У тебя на чужбине

хоть и бывает радость,

Ты бы все-таки лучше

в дом наш скорее вернулся.

Выхожу из покоев,

долго одна блуждаю:

О тоске моей мысли

разве кому перескажешь?..

И, вглядевшись в дорогу,

снова к себе возвращаюсь.

Тихо падая, слезы

платье мое орошают.

ЧАСТЬ II

ИНДИЯ

-=ГЛАВА 1=-

ИНДИЯ ВРЕМЕН ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ (VI - II ВВ. ДО Н. Э.)

За последние пятьдесят лет на обширной территории бассейна реки Инда и прилегающих к нему районов была обнаружена и изучена городская цивилизация, которую археологи и историки относят к значительно более раннему, чем рассматриваемый, периоду. Эта цивилизация, названная цивилизацией Долины Инда или Хараппы, по имени одного из главных ее центров, нисколько не уступала современным ей передовым культурам Египта и Месопотамии. Ее отличали высокоразвитая экономика, архитектура, изобразительной искусство; обладала она, несомненно и литературой, так как археологические раскопки познакомили человечество с многочисленными образцами хараппской письменности, но к настоящему времени, правда, окончательно не дешифрованной.

Таким образом, новейшие разыскания установили между цивилизацией Хараппы и последующей, так называемой арийской, цивилизацией Индии приблизительно ту же преемственность, что существовала между цивилизациями Шумера и Вавилона или микенской и гомеровской Греции. Преемственность эту можно проследить прежде всего в самых различных областях культуры. В индуистском пантеоне очевидны хараппские истоки таких божеств, как Адити,

Притхави, Шива; многие фольклорные и литературные мотивы (например, буддийский джатак и «Панчатантры») обнаруживают явные параллели с изображениями на хараппских печатях-амулетах; из далекого доарийского прошлого проникли в индийские религии и эпические сказания центральные фигуры Рамы и Кришны. Через хараппскую цивилизацию, находившуюся в тесных, а быть может, и генетически обусловленных связях с цивилизацией шумерской, индийская цивилизация рассматриваемого периода получила свое дальнейшее развитие.

Уже к первой половине I тысячелетия до н. э. у большинства племен и народностей, населявших Северную Индию, сложилось классовое общество, и на большей части этой территории существовали многочисленные мелкие рабовладельческие государства. Первая половина I тысячелетия до н. э. — время постоянных войн между древнеиндийскими государствами, возникновения и крушения отдельных государств, усиления и исчезновения с политической арены царствующих династий.

СЕВЕРНАЯ ИНДИЯ В VI - IV ВВ. ДО Н. Э.

В начале VI в. до н. э. в Северной Индии, по преданиям, насчитывалось 16 значительных государств. Важнейшие из них были: Анга — в низовьях Ганга; государство Видеха, к VII в. ставшее, видимо, называться Вриджи; Магадха — на территории современного штата Бихар; выше по течению Ганга — Каши, Кошала и Ватса; по верхнему течению Ганга — государство Панчалов и по верхнему течению Джамны — Куру; в Центральной Индии на плоскогорье Мальва было расположено государство Аванти. В большинстве этих государств был монархический образ правления, только Вриджи представляло собой олигархическую племенную конфедерацию во главе со знатью племени Личчхави.

Развитие экономики, связанное с процессом укрепления рабовладельческих отношений, и обострение социальных противоречий вызывали потребность в образовании более крупных политических объединений. Поэтому в VI — IV вв. между североиндийскими государствами усиливается борьба за политическое преобладание. В результате постоянных междоусобных войн выдвинулись государства Кошала и Магадха. Цари Кошалы подчиняли себе Каши, Ватсу и распространили свою власть на предгорные области Гимолаев. Подъем государства Магадхи начался с середины VI в. до н. э., со времени царствования Бимбисары (543— 491) из династии Шайшунага, утвердившейся в Магадхе еще в середине VII в. до н. э. Бимбисара упрочил свою власть внутри государства и завоевал Ангу. Его преемник Аджаташатру, царствовавший примерно с 491 по 459 г. до н. э., после упорной и многолетней борьбы, которая шла с переменным успехом, одержал победу над Кошалой, расширил территорию Магадхи за ее счет и подчинил союзника Кошалы — Вриджи. В результате этого Магадха становится сильнейшим государством Северной Индии, а ее столица Паталипутра — крупнейшим и богатейшим городом Индии.

Потомки Аджаташатру удерживали власть в Магадхе около ста лет. Сведения об этом периоде крайне сбивчивы и неопределенны. Есть основания предполагать, что территориальное расширение Магадхи продолжалось; данные буддийской литературы связывают его с царствованием Калашоки (первая половина IV в. до н. э.). К середине IVв. до н. э. власть царей Магадхи распространилась на всю Северо-Восточную и Центральную Индию. Вскоре после Калашоки (около 364 г.) власть в Магадхе была захвачена придворным цирюльником Махападмой Нандой, происходившим из варны шудр и основавшим новую династию — Нанда. Он был энергичным правителем и воином и,вероятно, завершил подчинение всей долины Ганга, а также государств Центральной Индии к югу от Ганга.

ВТОРЖЕНИЕ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО

С VI в. до н. э. начинается более тесное соприкосновение Индии с народами Средней Азии и Ирана. Известно, например, что Дарий I в 519—518 гг. до н. э. подчинил часть территории по течению Инда и что индийская сатрапия входила в состав Персидской державы Ахеменидов до ее окончательного крушения (правда, в IV в. до н. э., вероятно, уже только номинально). Известно также, что в армиях персидских царей, воевавших с греками были и индийские воины. В Европу с этого времени все чаще начинают проникать сведения об Индии, в своем большинстве мало достоверные. Именно с этого времени у народов Средиземноморья начинает складываться традиционное представление об Индии как «стране чудес».

Преувеличенные слухи о богатствах Индии, возбуждавшие ненасытную алчность завоевателей, побудили македонян и греков, подчинивших Персидскую державу, предпринять завоевательный поход в богатые золотом, драгоценными камнями земли. Проследим причины, которые натолкнули 26-летнего стратега на мысль о походе в Индию. Это несколько отвлечет нас от основной темы данной работы, но в итоге будет достаточно полно проиллюстрировано положение, что Индия в те далекие времена была очень тесно связана со Средиземноморьем. Обстоятельства, предшествующие походу Александра в Индию чрезвычайно интересны и показательны.

Те несколько месяцев, которые прошли от битвы при Гавгамелах осенью 331 г. до гибели Дария III летом 330 г., были, наверное, самой лучшей порой в короткой жизни легендарного полководца. Александр уничтожил могущественнейшее царство, покорил великое множество народов, отомстил за то, что претерпела Эллада во время греко-персидских войн.

После смерти Дария III Александру нужно было укрепить свою власть на востоке Ирана. Он назначил сатрапом Парфии и Гиркании парфянина Амминаспа, одного из тex, кто сдал ему без боя Египет, а из Парфии Александр двинулся к южным берегам Каспийского моря, чтобы захватить наемников-греков, ранее служивших Дарию, а теперь бежавших в страну тапуров (у южного побережья Каспийского моря, несколько западнее Гиркании). Пройдя через лесистые горы, отделяющие Гирканию от южных областей Ирана, он занял г. Задракарту.

Возможно, секрет столь обширной географии завоевательных походов Александра заключается в том, что великий стратег оставлял в завоеванных землях на вершинах власти местную знать. Так случилось и в Парфии.

Уже в пути к Александру явилась группа знатнейших персидских аристократов, в том числе тысячник Набарзан и бывший сатрап Парфии и Гиркании Франаферн. В Задракарте Александра принял изъявления покорности от Артабаза, одного из ближайших придворных Дария, который приехал вместе с сыновьями.

В Задракарте к Александру прибыли послы от греков — наемники Дария. Царь принял их сурово и заявил, что никакого соглашения с ними заключать не намерен: они совершили тягчайшее преступление, сражаясь против эллинов вопреки постановлению Панэллинского союза, и поэтому пусть или явятся к нему и сдадутся, или спасаются, как могут. Послы ответили согласием сдаться за себя и за тех, кто их послал. Позже тех из наемников, которые поступили на персидскую службу до создания Коринфского союза, Александр отпустил на родину; остальным он велел наняться на службу к нему. Это, казалось бы, неожиданное решение было тем не менее последовательным и логичным, Александр действовал теперь в своем новом качестве — царя Азии, ценящего людей, сохранявших верность его предшественнику, и вознаграждающего за нее; как гегемон Панэллинского союза он, конечно, имел право амнистировать нарушителей общегреческих постановлений.

Из Задракарты Александр повел свои войска в Арию. В г. Сусия, на границе Парфии и Арии, состоялась его встреча с сатрапом Арии Сатибарзаном. Как и в предыдущих случаях, Александр сохранил за ним его положение, однако послал в Арию и своего человека — дружинника Анаксиппа — с поручением устроить там в поселениях сторожевые посты, так как якобы опасался, чтобы его солдаты, проходя через страну, не учинили каких-нибудь насилий. В действительности же он, конечно, хотел обезопасить себя от враждебных выступлений. Как показали дальнейшие события, у Александра имелись серьезные основания для беспокойства: сатрап Арии Сатибарзан взбунтовался, что заставило Александра вернуться и казнями, разорением поселков, порабощением населения восстановить спокойствие. Последовало сражение, в котором Сатирбазан был убит, арии обратились в бегство.

Тем временем Александр подошел к Паромапису (совр. Гиндукуш) — горному хребту на востоке Ирана, который греки приняли за Кавказ. Места эти были суровы и неприступны: высокие горы, глубокий снег в ущельях и на дорогах, безлюдье, редкие хижины местных жителей, едва различимые в снегу. Александр шел рядом со своими солдатами; он поднимал тех, кто валился в изнеможении на снег, помогал тем, кому трудно было идти. Сам Александр, казалось, не знал усталости. Преодолев естественную преграду, македонский царь очутился в Бактрии, где основал еще один город, поселив в нем 7 тыс. ветеранов, а также солдат, ставших непригодными к несению военной службы.

Осенью 330 г. Александр впервые столкнулся с заговором приближенных, намеревавшихся физически его уничтожить и посадить на царский трон более приемлемого для них властителя. Причин для недовольства было много, и прежде всего это сам факт продолжения войны. Цели, которые теперь Александр ставил перед собой, были чужды и непонятны его армии. В самом деле, из-за чего было еще воевать? Месть за поруганные греческие святыни свершилась. Добычи уже было награблено столько, что ее размеры превышали всякое воображение. Конечно, львиная доля доставалась самому царю и его приближенным. В Сузах Александр подарил Пармениону дворец, принадлежавший раньше Багою — знатнейшему и богатейшему персидскому вельможе; только Одних одежд в этом дворце было на 1000 талантов. Образ жизни сподвижников Александра, утопавших в роскоши и наслаждениях, казался греку, привыкшему к скромности и умеренности, отвратительным. Из уст в уста передавали рассказы о том, что теосиец Гагнон подбивает сапоги серебряными гвоздями, что Лоннату специальными караванами привозят за тридевять земель, из Египта, песок для гимнасия, что Филота пользуется охотничьими сетями размером в 100 стадий (примерно 18,5 км), что все «они» умащаются в банях не оливковым маслом, а драгоценной миррой, что у «них» полно массажистов и постельничих. Вообще по греческому миру ходили на этот счет всевозможные слухи и легенды. Призывы Александра быть сдержанными в наслаждениях, заниматься военными упражнениями и делами доблести пропадали втуне, тем более что он и сам был известен своею неумеренной страстью к пиршествам. «Друзья» Александра жаждали покоя, наслаждения роскошью и довольством, которые они для себя завоевали. Однако и рядовые солдаты греко-македонской армии получили в виде жалованья, всевозможных раздач и, главное, награбили столько, что им вполне хватило бы для более чем безбедной жизни в Македонии или Греции. Перспектива обосноваться в новом городе, который Александр создаст где-нибудь на краю света, в окружении варваров далеко не всех устраивала. Греки и македоняне желали провести остаток своих дней в родном селении, пользуясь уважением, право на которое им давало богатство, и иногда в час дружеского застолья пускаться в воспоминания о подвигах, совершенных в далеких странах. Когда во время стоянки в Гекатомпиле (Парфия) среди солдат разнесся слух, будто Александр решил возвратиться на родину, в лагере началась радостная суматоха, воины готовились к отъезду, паковали вещи, и их едва удалось успокоить.

Другая причина заключалась в постепенном отдалении Александра от македонян. Приход персов — вчерашних врагов — в царскую свиту и на высокие посты был явлением непонятным и неприятным для рядовых солдат и более чем нежелательным для македонской аристократии и греческих приближенных Александра. Они понимали, что теряют свое исключительное положение, перестают быть замкнутой правящей элитой и оттесняются на задний план. Дело шло к созданию персидско-греко-македонской аристократии, но греки и македоняне вовсе не желали принимать в свою среду чужаков, а тем более персов, делиться с ними почетными должностями, доходами и добычей. Дело усугубилось нарочитым усвоением Александром всего персидского. В его поведении все отчетливее проглядывало желание в полной мере вкусить от роскоши и власти его предшественников — Ахеменидов. Однако значительно более существенными были политические соображения.

Превращаясь в царя Азии, Александр понимал, что, опираясь только на своих македонских дружинников, только на греко-македонскую армию, он не сможет сохранить это свое положение. Ему нужна была поддержка населения Ближнего Востока, но в особенности, конечно, поддержка персидской аристократии, сохраняющей, несмотря на военное поражение Дария III, прочные позиции в общественно-политической жизни Передней Азии и, разумеется, Ирана. Идя по такому пути, Александр выбрал для себя единственно возможную линию поведения: он желал предстать перед своими новыми персидскими подданными и приближенными как законный преемник Ахеменидов.

Естественно, что Александр должен был явиться миру в привычном для персов облике. Он принял персидскую одежду и потребовал от своих приближенных последовать его примеру. Подобно персидским царям, Александр завел себе громадный гарем; более 300 наложниц, когда он отходил ко сну, приходили к нему, и он выбирал ту, которая удостоится взойти на царское ложе. Постепенно при дворе Александра умеренные и демократические греко-македонские обычаи сменялись торжественным и пышным персидским церемониалом. Персы, являясь к царю, обычно склонялись перед ним, целовали в знак почтения кончики своих пальцев, простирались ниц. Александр стал добиваться, чтобы эти церемонии, унизительные с точки зрения свободных греков, не считавших себя чьими-либо подданными, или македонян, как и прежде, видевших в царе только первого среди равных, совершали также и его греко-македонские «друзья». Теперь царь принимал в громадном роскошном шатре, восседая на стоявшем посредине золотом троне; шатер был окружен тремя подразделениями стражников, греко-македонскими и персидскими. Уходили в прошлое времена, когда какой-нибудь Филота, Клит или Каллисфен мог запросто явиться в палатку Александра и провести время за дружеской беседой; «друзья» Александра должны были испрашивать аудиенцию и участвовать в царском приеме, превращавшемся в пышное и унизительное для них зрелище. Впрочем, Александр не ограничивался попытками заставить греков и македонян усвоить персидские обычаи. Он стремился также внедрить в персидскую среду греко-македонские обычаи. Отобрав 30 тыс. мальчиков, он велел учить их греческой грамоте и македонским военным приемам. Греческое воспитание получали по его приказу и дети Дария III.

По существу политика Александра вела к постепенной ликвидации межэтнических перегородок, к слиянию всего населения Восточного Средиземноморья в некое культурно-языковое единство. Однако политика Александра была плохо рассчитана. Конкретная повседневная реальность виделась греко-македонскому окружению царя однозначно: он превращается в перса и заставляет становится персами, врагами греков и македонян; превращается в восточного деспота и хочет сделать свободных греков и македонян своими рабами. Уже в древней историографии (у Плутарха), отмечалась мелкая, но очень показательная деталь: в адресные формулы своих писем Александр перестал вопреки греческому обыкновению вводить благопожелание адресату. Эта грубость, конечно, задевала тех, кто получал такие послания. Исключение Александр делал только для двух человек: Антипатра, которого боялся, и афинского политического деятеля Фокиона, которого высоко ценил и старался привлечь на свою сторону. Возмущение вызывало и обожествление Александра, также создавшее глубокую пропасть между ним и его греко-македонским окружением.

Как бы то ни было, в армии Александра появились недовольные. Руф так изображает сложившееся положение: «Этой роскоши и нравам испорченным чужеземным влиянием, старые воины Филиппа, люди, не сведующие в наслаждениях, были открыто враждебны, и во всем лагере одно у всех было настроение и один разговор, что, мол, с победой потеряно больше, чем захвачено в войне. Теперь они в гораздо большей степени сами побеждены и усвоили гнусные чужеземные привычки. С какими же глазами они вернутся домой как бы в одеждах пленников? Они уже стыдятся самих себя, а царь, более похожий на побежденных, чем на победителей, из македонского главнокомандующего превратился в сатрапа Дария. Он знал, что и первых из друзей, и войско тяжело оскорбил, и пытался вернуть их расположение щедрыми дарами. Но, я думаю, свободным отвратительна плата за рабство!» В этом отрывке отчетливо ощущаются элементы литературщины, вообще свойственной Руфу (Quintius Gurtius Rufus), и враждебное отношение к Александру. Более того, в сочинении, написанном вскоре после гибели Калигулы, когда на короткое время приутих террор императорской власти против римской аристократии, фраза о свободных людях, гнушающихся продавать свою свободу, выражает личные чувства автора, пережившего произвол и насилие полубезумного императора. Однако рассказ Руфа отражает и объективную реальность: недовольство аристократов, ворчание солдат и командиров. Даже среди ближайших друзей Александра далеко не все следовали его примеру. Так, если Гефестион одобрял царя и, как и он, изменил образ жизни, то Кратер, занявший примерно с середины 220 г. место, ранее принадлежавшее Парменнону, подчеркнуто сохранял верность «отеческим» обычаям. Кратер, видимо, вообще не желал бездумно следовать за Александром, хотя и считал своим долгом поддерживать носителя власти; вот почему последний говаривал, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя.

Само собой разумеется, среди македонской аристократии были не только недовольные: многие приближенные царя из верхнемакедонской знати в целом его поддерживали, тогда как выходцы из Нижней Македонии были настроены враждебно. В этом сказывалось, очевидно, стремление верхнемакедонцев, занимавших при дворе второстепенные позиции, воспользоваться моментом и оттеснить нижнемакедонскую знать, издавна окружавшую царя. Александр, власть которого нижнемакедонская верхушка пыталась ограничить, естественно, видел в ее врагах своих ближайших союзников.

Александр в общем был хорошо осведомлен о настроениях своих солдат и командного состава, и это внушало ему глубокую тревогу. Он не постеснялся даже подвергнуть перлюстрации письма своих «друзей», чтобы повыведать их образ мыслей. И все же известие о заговоре Александр воспринял как гром среди ясного неба.

Заговор обнаружился вследствие чрезмерной болтливости одного из участников, некоего Димна, открывшего тайну его существования своему возлюбленному Никомаху. Желая покрасоваться перед Никомахом, Демин поведал ему, что через три дня Александр будет убит и в этом замысле принимает участие он сам вместе со смелыми и знатными мужами. Угрозами и уговорами Димн добился от перепуганного Никомаха обещания молчать и присоединиться к заговору. Однако сразу же. после встречи с Дим-ном Никомах отправился к своему брату Кебалину и все ему рассказал. Братья условились, что Никомах останется в палатке, дабы заговорщики не заподозрили недоброго. Кебалин, встав у царского шатра, куда не имел доступа, ожидал кого-нибудь, кто бы провел его к царю. Ждал он долго, пока не увидел Филоту, задержавшегося у Александра. Кебалин рассказал ему обо всем и попросил немедленно доложить царю. Филота снова пошел к Александру, но в беседе с ним не упомянул о заговоре. Вечером Кебалин, встретив Филоту у входа в царский шатер, спросил, исполнил ли тот его просьбу. Филота отговорился тем, что у Александра не было времении для беседы с ним. На следующий день все повторилось.

Поведение Филоты в конце концов стало внушать Кебалину подозрения, и он отправился к Метрону, ведавшему арсеналом. Укрыв Кебалина у себя, Метрон немедленно доложил Александру, находившемуся в этот момент в бане, обо всем, что узнал. Александр тотчас послал своих телохранителей схватить Димна, а сам пошел в арсенал, чтобы лично допросить Кебалина,- Получив сведения, которыми тот располагал, Александр спросил еще, сколько дней прошло с тех пор, как Никомах рассказал о заговоре; узнав, что идет уже третий день, он заподозрил недоброе и приказал арестовать самого Кебалина. Последний, естественно, стал уверять, что, узнав о готовящемся злодействе, сразу же поспешил к Филоте. Услышав имя Филоты, Александр насторожился. Много раз повторял он одни и те же вопросы: обращался ли Кебалин к Филоте, требовал ли, чтобы Филота пошел к нему, — и постоянно получал удовлетворительные ответы. Наконец, воздев руки к небесам, Александр стал жаловаться на неблагодарность его некогда самого близкого друга. Тем временем Димн покончил с собой (у Плутарха — убит пришедшими его арестовать). Стоя над умирающим, Александр, спросил: «Что дурного я замыслил против Тебя, Димн, что тебе Филота показался более достойным править Македонией, чем я?». Ответа на свой вопрос он не получил...

В тот момент, когда Александр услышал имя Филоты, судьба последнего и его отца Пармениона была решена. Все дальнейшее разбирательство было сосредоточено вокруг Филоты. В общем такой поворот событий был вполне закономерен. Александр видел в Парменионе предводителя и самого влиятельного из тех аристократов, которые стремились не допустить абсолютизации царской власти. Почувствовав себя после битвы при Гавгамелах достаточно сильным, Александр начинает, соблюдая, разумеется, внешний пиетет, постепенно оттеснять его на второстепенные позиции. После выступления македонской армии из Экбатан особенно знаменательным было назначение Кратера командующим основной частью армии, двигающейся походным порядком, т. е. назначение его на пост, который раньше всегда занимал Парменион. Сам Парменион выполнял уже второстепенные функции: в момент, когда обнаружился заговор, он находился вдали от действующей армии.

Еще раньше до Александра доходили слухи, что Филота ведет разговоры о том, будто Александр, этот мальчишка, только благодаря им, Филоту и Пармениону, получил царскую власть и добился столь важных цобед.

Сразу же после смерти Дамна Александр вызвал к себе Филоту и предложил ему опровергнуть обвинение. Филота попытался все обратить в шутку: Кебалин передал ему слова развратника Никомаха, но он не поверил столь ничтожному свидетелю и подумал, что над ним станут смеяться, если он будет рассказывать о ссорах между влюбленным и распутником. Александр сделал вид, что принимает объяснение, однако сразу же после его ухода сознавал «друзей»; Филота приглашен не был. Допросив Никомаха, на обсуждение поставили дело Филоты. Основным обвинителем выступил Кратер, стремившийся в своих карьеристских целях уничтожить и Пармениона, положение которого он только что занял, и его сына. Говорил Кратер, разумеется, то, что желал услышать Александр. Участники совещания пришли к выводу, что Филота был либо организатором, либо участником заговора (в противном случае он донес бы царю обо всем, что ему стало известно), и решили назначить следствие. Обо всем, что говорилось на совете, Александр велел молчать. На следующий день объявили; поход; Филота, как будто ничего не произошло, был приглашен на царский пир, и Александр там дружески с ним беседовал. Тем временем все выходы из лагеря и дороги заняли солдаты. Филоту взяли и отвели в шатер Александра.

На следующее утро Александр велел созвать всех своих воинов с оружием: он решил в соответствии с македонским обычаем предоставить дело Филоты на рассмотрение войска. Здесь Александр прямо обвинил Пармениона и Филоту в организации заговора. С обвинениями выступили также Аминта и Кэн. Наконец, прежде чем он начал свою речь, разыгралась характерная сцена. «Македоняне, — сказал Александр, — будут тебя судить. Я спрашиваю тебя: будешь ли ты среди них говорить на отеческом языке?» Филота отвечал: «Кроме македонян здесь много других, которые, я полагаю, легче поймут то, что я скажу, если я буду говорить на том же языке, на каком говорил и ты, не по какой-либо другой причине, думаю, но чтобы твою речь поняло общество». «Видите, — воскликнул Александр, — до какой степени Филот питает отвращение даже к языку отечества? Ведь он один брезгует его изучать. Но пусть говорит, что хочет, а вы помните, что он так же пренебрег нашими обычаями, как и языком». Этот диалог был для Александра очень важен, ведь его самого обвиняли в забвении македонских обычаев. Теперь ловким демагогическим приемом он обрушил это же самое обвинение на того, кого считал одним из руководителей старомакедонской оппозиции. Пародоксальность ситуации заключалась в том, что сам Александр только что говорил не по-македонски, а по-гречески.

Оправдаться Филоте не удалось, хотя ни Никомах, ни Кебалин в числе заговорщиков его не называли. Он не мог удовлетворительно объяснить свое молчание. Возбужденные солдаты требовали казни Филота. Ночью по настоянию Гефестиона, Кратера и Кэна Филоту подвергли пытке. Во время чудовищного по своей жестокости допроса Филота рассказал, будто уже в Египте, когда было объявлено о божественности Александра, Парменион и Гегелох (погибший в сражении при Гавгамелах) договорились убить Александра, но только после того, как будет уничтожен Дарий III; потом Филоту заставили признать свое участие в заговоре, В настоящее время трудно судить, насколько показания Филоты, вырванные у него под пыткой, соответствовали действительности. Плутарх называет обвинения, возводившиеся на Филоту, «мириадами клевет».

Александр лично присутствовал при истязании. Лежа за занавеской, он слушал показания Филоты, перемежавшиеся отчаянными воплями и униженными мольбами о пощаде, обращенными к Гефестиону. Александр даже воскликнул: «Таким-то малодушным будучи, Филот, и Трусом, ты посягаешь на подобные дела?!»

Расправившись с заговорщиками, Александр вступил в Бактрию и дав, солдатам короткий отдых, пошел через пустыню, чтобы настигнуть и разгромить еще одного из бунтовщиков — Бесса. Через некоторое время Бесс был схвачен и отдан на расправу ближайшим родственникам Дария. По свидетельству Плутарха, его привязали к верхушкам двух согнутых деревьев, а потом деревья отпустили — и его тело было разорвано пополам.

Затем через Согдию Александр двинулся к реке, которую местные жители называли Орксант (соврем. Сырдарья), а греки ошибочно, хотя со своей точки и вполне последовательно, приняли за Танаис (соврем. Дон). Во время этого перехода македонские фуражиры подверглись нападению согдийцев. Около 30 тыс. повстанцев закрепились на неприступной скале, и македоняне смогли взять ее лишь с огромным трудом и ценой больших потерь. Сам Александр был тяжело ранен в бедро. Оборонявшиеся согдийцы стали жертвой чудовищного избиения. В живых остались и попали в плен примерно 8 тыс. человек. В городах долины Орксанта Александр разместил свои гарнизоны.

В этой местности к Александру прибыли абии-скифы, которых приняли за европейских скифов. Но впоследствии многочисленные мятежи и восстания затруднили исполнение планов Александра. Лишь после того, как македоняне залили семь мятежных городов потоками крови и убили около 120 тыс. согдийцев, Александру удалось укрепить свою власть и основать на берегу Орксанта город. Это была Александрия Крайняя (позже — Ходжент).

Однако меры, принятые Александром, не привели к умиротворению Средней Азии. Сам Александр не мог отлучиться с берегов Орксанта: к реке подошли отряды саков. Последовала стычка, за ней новая, и так до тех пор, пока зимой 328—327 года не была захвачена так называемая Согдийская Скала, среди оборонявшихся и впоследствии сдавшихся было много женщин и детей, в их числе — Роксана, дочь Оксиарта, одного из организаторов восстания.

Александр увидел ее раньше в хороводе на пиру, который Оксиарт, искавший примирения с македонским царем, давал в честь победителя. Влюбился и сделал ее своей женой. Александр восхваляется историкам за то, что не принудил ее к сожительству силой. Это было первое и единственное большое чувство к женщине, которое македонскому завоевателю довелось испытать. Женитьба на Роксане создавала Александру связи в среде согдо-бактрийской аристократии и позволяла привлечь местную знать на его сторону. Брак был заключен по македонскому обычаю: жених и невеста вкусили в присутствии свидетелей от общего хлеба, разрезанного мечом.

Пережив еще ряд внутренних разборок в конце весны 327 г. до н. э. Александр начал свой поход в Индию.

Поход был подготовлен очень тщательно. Получив новые подкрепления из Македонии и включив в свою армию азиатские контингенты, он располагал, по единодушному свидетельству источников, 120 тыс. воинов. Это было втрое больше, чем в армии, с которой Александр высадился в Малой Азии. Пешая дружина состояла теперь из 11 «полков». Перед началом экспедиции Александр провел в своей армии существенные преобразования: была увеличена численность отдельных воинских формирований; на командные должности поставлены люди, выдвинувшиеся в ходе расправы над враждебными царю аристократами и тем самым доказавшие свою преданность; сформированы воинские соединения, действовавшие по приказу царя самостоятельно и выполнявшие становившиеся перед ними специальные задачи. Непосредственным поводом для организации военного похода в Индию являлось то обстоятельство, что ее западные области в долине Инда были (или по крайней мере считалось) восточной окраиной Ахеменидского государства. Македонский царь имел в виду провозгласить и укрепить там свою власть как «царь Азии» и правопреемник Ахеменидов.

Выступая из Бакт, войска Александра в течение 10 дней преодолели Гиндукуш; оказавшись в Паропамисаде, Александр двинулся к р. Кофен (современ. Кабул). Одновременно он отправил посланца к правителям областей, находившихся на правом берегу Инда (самым значительным из них был Амбхи, владетель Таксилы, которого Арриан называет Таксилом — именем, данным ему Александром в соответствии с его титулом, предлагая им выйти навстречу и продемонстрировать признание верховной власти македонского царя. Они выполнили требование Александра, принесли ему богатые дары и пообещали дать 25 слонов. Согласно одному из вариантов предания, Амбхи-Таксил предлагал Александру свои услуги для борьбы против других индийских племен еще тогда, когда тот находился в Согдиане. Очевидно, он сам был заинтересован в разгроме левобережных индийских обществ.

Не оказав сопротивления, Амбхи-Таксил и другие правители, сдавшиеся вместе с ним, добровольно открыли Александру дорогу в Пенджаб.

Пенджаб, который весной 326 г. до н. э. первым из основных индийских территорий подвергся нашествию, был в это время раздроблен на множество мелких государств. Наиболее важными были государства, царями которых были Таксил и Пор, как их называли греки. Таксил подчинялся Александру добровольно, так как враждовал с Пором и надеялся найти у Александра поддержку в борьбе со своим соперником. Пор, как уже упоминалось, был разбит в ожесточенной битве на берегу реки Джелама (Гидасп у греков), ранен и взят в плен.

Александр, получив сведения от Пора и от некоего Чендра-гупты, бежавшего из Магадхи, о наличии у царя Магадхи сильной армии в 200 тыс. пехоты, 20 тыс. кавалерии, 2 тыс. колесниц и 2 тыс. слонов, тем не менее был уверен в конечном успехе своего похода в долину Ганга, так как ему было известно, что царь Дхана Нанда не очень прочно сидит на престоле. Но войско Александра не разделяло его уверенности в успехе и решительно отказалось продолжать поход за реку Беас (Гифасис у греков Александр разделил свою армию на две части. Одну из них, включавшую три «полка» пехоты, половину дружин-ников-всадников и всех наемных всадников, он поручил Гефестиону и Пердикке; к ним присоединились и союзные индийские войска. Гефестион и Пердикка получили приказ захватить Певкелаодиту (соврем. Юсуфзай) и выйти к Инду; там они должны были навести мосты для переправы на восточный уберег.

Правитель Певкелаодиты Аст находился во враждебных отношениях с Амбхи-Таксилом. Войска Александра, действовавшие в союзе с последним, являлись естественными врагами Аста; этим, как, разумеется, и стремлением сохранить независимость, объясняется, по всей видимости, сопротивление, которое он оказал захватчикам, вторгшимся в его страну. Пердикка и Гефестион после 30 дней осады взяли и разрушили главный город страны; сам Аст погиб, а власть была передана Сангаю.

Во главе остальных войск Александр отправился на север, в области, заселенные племенами, которые греки называли аспасиями, гурайями и ассакенами; аспасии и ассакены отождествляются с асаваками индийских источников. С большим трудом переправились через реку Хой (совр. Кунар), он вторгся в Баджуар и узнал, что местные жители (у греков аспасии) собираются в горах и укрепленных городах, где рассчитывают организовать оборону. Предполагая с ходу разгромить это неожиданное сопротивление, Александр оставил основную часть пехоты следовать походным порядком, а сам устремился во главе кавалерии и посаженных на коней 800 македонских пехотинцев в глубь страны. Подойдя к первому же городу, который встретился на его пути, Александр загнал за стены аспасиев. Во время стычки он был легко ранен. На следующий день его солдаты без труда овладели городом. Из оборонявшихся многие скрылись в горах; пленных македоняне всех перебили, город по приказу царя был разрушен. Затем Александр повел свои войска к г. Андаке, который сдался без боя. Там он оставил Кратера, велев ему подавлять сопротивление и уничтожать города, не признающие власти македонского «царя Азии». Сам Александр, развивая успех, направился к реке Еваспла, где находился правитель аспасиев. На второй день пути он подошел к прибрежному городу; жители подожгли свои дома и бежали в горы. Во время преследования многие из них были убиты; погиб и правитель аспасиев, павший от руки Птолемея, сына Лага. Перевалив через горы, Александр приблизился к г. Аригэю (совр. Банджаур); здесь жители также предали огню свои жилища и скрылись. В Аригэе Александр соединился с Кратером, велел ему восстановить город, поселив там окрестных жителей и воинов, ставших непригодными к несению военной службы. Новый Аригэй должен был стать оплотом македонской власти в этом районе.

Между тем аспасии сконцентрировались в горах. Александр атаковал их тремя колоннами: одну вел он сам, другую Леоннат, третью — Птолемей. В ожесточенной схватке сопротивление аспасиев было подавлено. По имеющимся сведениям, в руки победителя попали более 40 тыс. пленных и более 230 тыс. голов рогатого скота. Самых лучших быков Александр приказал отправить в Македонию.

Отсюда Александр пошел в страну ассакенов, миновав область гурайев и с большим трудом форсировав р. Гурай (соврем. Ландай) ниже впадения в нее рек Панджкора и Сват. Ассакены тоже готовились защищаться от «царя Азии», однако с приближением Александра разошлись по своим городам, надеясь отсидеться за их стенами. В результате инициатива оказалась в руках Александра и он подступил к Массаге (соврем. Минглаур или Мингловар) — главному политическому и административному центру ассаке-нов. Кроме жителей город защищали наемники, собранные из различных местностей Индии.

Военные действия начались с вылазки ассакенов. Надеясь разгромить их в открытом бою, Александр приказал своим воинам отступать. Ассакены устремились за ними. Когда Александр решил, что они уже достаточно удалились от городских стен, фаланга развернулась и перешла в наступление. Ее удара ассакены не выдержали: 200 их воинов погибли в рукопашной схватке, остальные укрылись в городе. На следующий день, подведя осадные машины, македоняне пробили стены, но сопротивление ассакенов заставило Александра прекратить штурм. На третий день осажденные были подвергнуты обстрелу с осадной башни из луков и метательных машин. Когда наступил четвертый день, Александр опять повел фалангу к стенам и велел в месте пролома перебросить с башни мост. Гипасписты должны были по нему ворваться в Массагу. Мост обрушился под тяжестью тел, атака сорвалась. На пятый день Александр собирался ее повторить, но после того, как стрелой, пущенной из метательной машины, был убит местный правитель, защитники Массаги решили начать переговоры о сдаче.

Судя по дальнейшим событиям, главным вопросом для Александра была судьба наемников-индийцев, защищавших Массагу. Сговорились на том, что они вступят в армию Александра. Наемники вышли из города и расположились лагерем по соседству. Ночью македоняне напали на них и всех перебили. Потом была захвачена и Массага. Некоторое время спустя Александр штурмом взял г. Оры (соврем. Удеграм); жители другого города, Базиры (соврем. Бир-кот), после ожесточенного боя с македонянами бежали на скалу Аорн (Бар-Сар в горной цепи Пир-Сар). Там же собрались и жители других окрестных городов.

Находясь в области Сват, Александр овладел еще одним важным пунктом — Нисой, у подножия Кох-и-Нора. К Александру явилось посольство из 30 знатнейших нисейцев во главе с местным правителем Акуфисом. Пришедшие застали Александра в облике грозного воителя — еще не смывшим дорожную пыль, не снявшим шлем и не выпустившим из рук копье. Нисейцы простерлись ниц перед царем; в сущности это была та самая привилегия, которой усиленно добивался Александр от греков и македонян, однако официальная пропаганда изобразила, разумеется, дело так, что воинственный облик покорителя вселенной наполнил ужасом сердца послов.

Договор Александра с Акуфисом поражает мягкостью. Александр предоставил Нисе свободу и автономию (пользование собственными законами), подтвердил ее законы и государственный строй (аристократический, по представлениям греков); Акуфис сохранил свое положение, став по приказу Александра правителем города. Александр получил от Нисы 300 всадников; он потребовал было еще сотню местных аристократов, но Акуфис шуткой побудил его от этого отказаться.

В Нисе Александр устроил шумное празднество в честь Диониса и принял в нем самое активное участие. Поведение Александра в этом городе хорошо согласуется со всей его предшествующей политикой. Как на Ближнем Востоке и в Иране, он стремится привлечь на свою сторону местную аристократию. Однако, сделав своими приверженцами тех или иных представителей аристократической верхушки, умиротворив отдельные местности, македонский царь еще не ликвидировал сопротивления. Центром его стал Аорн.

Операции против него Александр начал с того, что подтвердил свою власть на западном берегу Инда, в том числе в Певкелаотиде. Заняв г. Эмболимы вблизи Аорна, Александр устроил там склад продовольствия и снаряжения. Организацию Македонской власти здесь он поручил Кратеру, а сам пошел к Аорну, стоявшему на скале. Взятие этого естественного укрепления было трудной задачей. Распространились слухи, будто сам Геракл пытался овладеть скалой, но вынужден был отступить. Разговоры о Геракле подстегнули Александра: он должен и может сделать то, что не удалось герою, его предку, и превзойти своими подвигами самого Геракла.

Когда Александр стал лагерем в непосредственной близости от Аорна, к нему явились местные жители, обещавшие показать дорогу туда, откуда было легче и удобнее всего овладеть этим пунктом. Александр отправил с ними Птолемея во главе отряда легковооруженных воинов и гипаспистов. Поднявшись по труднопроходимой дороге (в горной цепи Уна-Сар, идущей параллельно Пир-Сару), царь на следующий день повел свою фалангу на штурм горной твердыни. Индийцы отбили атаку. На третий день боев решено было ударить по оборонявшимся с двух сторон: отрядом Птолемея и царским. Сам Александр двинулся той же тропой, которой воспользовался Птолемей, но ему удалось только соединиться с последним. Новый штурм Аорна закончился безрезультатно: индийцы оказали упорное сопротивление и заставили греко-македонские войска отступить. Тогда Александр решил построить насыпь, чтобы обстреливать скалу из луков и метательных орудий. На четвертый день работ македоняне захватили также соседнюю гору, такую же по высоте, как и Аорн. Успешное продолжение работ делало оборону Аорна бесперспективной, и его защитники предложили Александру переговоры, обещая сдать скалу. Ночью они стали расходиться; Александр им не мешал. Он поднялся на покинутую твердыню во главе отряда из приблизительно 700 телохранителей и гипаспистов; по данному им знаку они бросились на ассакенов и многих перебили.

Аорн был стратегически важным опорным пунктом в стране ассакенов, и Александр поместил там свой гарнизон. Командование отрядом он поручил индийцу Сисикотту (Сасигупта), который прежде служил у Бесса, а потом перешел к Александру, — назначение, несомненно игравшее столь же принципиальную роль, как и союзы с правителями Нисы и Таксилы.

Дорога к Инду была для Александра открыта; в тылу у него находились замиренные территории. Заняв Дирту — город, покинутый жителями, приняв участие в охоте на слонов, прорубившись сквозь густые заросли в почти непроходимых джунглях, он вышел на берег великой реки. Там из строевого леса солдаты построили корабли, и грекомакедонское войско поплыло вниз по течению, туда, где, наведя мосты, Александра ждал Гефестион и Пердикка. Здесь его снова встретили посланцы Амбхи-Таксила с дарами и известием, что последний передает ему г. Таксилу, один из крупнейших в Северо-Западной Индии. На рассвете следующего дня Александр переправил свои войска на восточный берег Инда.

Пребывание Александра в Таксиле ознаменовалось подтверждением и закреплением установленных ранее союзнических отношений (а фактически македонского господства) с ее правителем. Своей властью Александр присоединил к владениям Амбхи-Таксила все соседние земли, которых тот домогался. Договорные отношения установились, казалось, и со старым врагом Абисаром.

Власть в Таксиле Александр сохранил за Амабхи-Таксилом, но оставил в городе свой гарнизон и сатрапом назначил Филиппа, сына Махаты. Сам же двинулся дальше, направляясь к реке Гидасп (соврем. Джелум). На восточном берегу Гидаспа Александра ожидали войска Пора (Паурава), владевшего обширным царством на равнине между Гидаспом и Акесиной (соврем, р. Ченаб). Политическая линия Пора определялась, по-видимому, его враждебными отношениями с Амбхи-Таксилом и дружескими — с Абисаром. Александр послал к Пору своего приближенного Клеохара с требованием уплатить дань и встретить его на границе. По преданию, Пор отвечал, что выполнит только одно из этих требований: встретит Александра на границе, но вооруженным. Столкновение было неизбежно.

Застав Пора на левом берегу Гидаспа, Александр предпринял на правом берегу серию обманных движений. По ночам его всадники поднимали такой шум, как будто начинали переправу, однако дело на этом и заканчивалось. В конце концов Пор перестал обращать внимание на неприятеля. Усыпив бдительность Пора, Александр переправился на другой берег выше того пункта, где находился его лагерь. Оказавшись на левом берегу Гидаспа, Александр сосредоточил конницу и гипаспистов на правом фланге; перед строем всадников поместил конных лучников; на обоих флангах — легковооруженную пехоту. Устремившись во главе всадников на неприятеля, он приказал пехоте двигаться следом.

Переправе и дальнейшему продвижению Александра попытался воспрепятствовать отряд, который возглавлял сын Пора. Эта операция закончилась поражением индийцев и гибелью их командира.

Теперь сам Пор двинулся навстречу Александру. Он имел около 4 тыс. всадников, 300 боевых колесниц, 200 слонов и 30 тыс. пехотинцев. Впереди в одну линию были построены боевые слоны, за ними — пехота, на флангах — конница и колесницы. Александр решил с большей частью своей кавалерии ударить по левому флангу неприятеля; остальных всадников под командованием Кэна он отправил против правого фланга противника с заданием, когда начнется конное сражение, зайти в тыл к индийцам. Атаки греко-македонской кавалерии вызвали замешательство в армии Пора, и Александр нанес еще один удар — в глубь, по центру вражеского построения. Индийцы бросились к слонам. Вожаки слонов погнали животных против всадников Александра. И тогда он ввел в бой пехоту. Слоны топтали пехотинцев Александра, рассеивали фалангу; конница Пора атаковала греко-македонских всадников. Последние снова одолели индийцев, и те опять бросились к слонам. Между тем воины Александра оттеснили слонов в узкое место; раня их дротиками, они заставили животных повернуть против самих же индийцев. Началось преследование и избиение бегущих. С тыла на индийцев напали войска под командованием Кратера, который переправился к тому времени на восточный берег Гидаспа. Сам Пор, проявивший в бою исключительную энергию и большое личное мужество, попал в плен. Сражение произошло в апреле — мае 326 г. до н. э. В ознаменование победы Александр распорядился выпустить памятную монету — декадрахму с изображением всадника-македонянина, атакующего индийского царя, восседающего на слоне.

Свою победу Александр использовал для того, чтобы заставить Пора пойти на союз с победителем. Сказанным в конечном счете объясняются любезности в адрес Пора, подчеркнутое восхищение его смелостью. Традиция запомнила, что на вопрос Александра: «Как мне с тобой обращаться?» — Пор ответил: «По-царски», а когда Александр пожелал услышать более точный ответ, тот сказал: «В этом ответе заключено все». Александр не только сохранил Пору его царство (разумеется, под своей верховной властью), но и присоединил к его владениям еще и другие земли. На этой основе между победителем и побежденным был заключен союз.

На берегах Гидаспа Александр основал еще два города: Никею («победная»; название дано в честь победы над Пором) и Букефалию (город получил свое имя в память царского коня, павшего вскоре после битвы при Гидаспе от ран и старости).

Победа при Гидаспе сделала Александра хозяином Пенджаба. Его власть была признана соседним народом, который Аристобул называл главганиками, а Птолемей — главсами; Александр подчинил этот народ Пору. С изъявлениями покорности явились послы от Абисара и глав некоторых других индийских обществ.

Между тем в тылу Александра снова взбунтовались ассакены. Отправив на подавление мятежа Филиппа и Тириаспа, царь пошел дальше на восток. Форсировав Акесину, он оказался втянутым в войну еще с одним Пором; гоняясь за ним, Александр подошел к р. Гидраот (соврем. Рави) и, отослав на борьбу с неприятелем Гефестиона, переправился через нее. На восточном берегу Гидраота жили независимые индийские племена, из которых наиболее сильными являлись катайи. Они собирались оказать Александру сопротивление; центром борьбы должен был стать г. Сангалы.

Заняв без борьбы Пипрамы (город, принадлежавший племени адраистов), Александр подошел к Санталу. Катайи устроили перед городом на холме лагерь, окруженный в три ряда повозками. Сражение начали македонские конные лучники. Затем царь повел свою конницу, находившуюся на левом фланге, против правого фланга противника. Очень скоро ему пришлось убедиться, что его расчеты ошибочны и что всадники здесь действовать не могут. Тогда, спешившись, он повел в атаку пехоту. Сопротивление катайев на первых двух рядах повозок было подавлено, и уцелевшие укрылись в городе. Ночью катайи попробовали было уйти из Сангал, но их перехватили всадники Александра: те катайи, что не погибли в сече, вернулись за городские стены. Александр приступил к осаде города. Выходы из него он перегородил двойным частоколом, возле стены разместил усиленные караулы и стенобитные машины. Во время этих приготовлений к нему явились перебежчики и рассказали, что катайи собираются еще раз попытаться вырваться из Сангал у озера, где нет частокола. По приказу Александра Птолемей, сын Лага, перегородил им дорогу повозками и кучами кольев; в ночном бою катайи были разбиты и снова возвратились в город. Тем временем к Александру пришел Пор со своим отрядом и слонами. Катайи отказались от вылазок. Македоняне соорудили подкоп под стены, начали работу стенобитные машины. Наконец, Сангалы были взяты штурмом. Во время боя, по сведениям Арриана, 17 тыс. индийцев погибли, 70 тыс. попали в плен. Жители других городов разбежались, а Сангалы Александр разрушил до основания.

Умиротворив племена, жившие к востоку от Гидраота, получив изъявления покорности от местных царей, Александр счел, что может теперь беспрепятственно продолжать свое движение на восток. Он пошел к р. Гифасис (соврем.

Биас), рассчитывая, переправившись через нее, вторгнуться в долину Ганга. Индийские союзники рассказали Александру, что за Гифасисом лежит богатейшая страна; имелось в виду государство Нандов, занимавшее долину Ганга и некоторые районы Западной Индии и Декана. Однако на своем пути Александр столкнулся с неожиданным препятствием — нежеланием его солдат и даже полководцев идти на восток. Восьмилетний изнурительный поход утомил людей. Они не видели смысла в том, чтобы подвергать свою жизнь все новым и новым опасностям. Силы будущего противника казались им неимоверно большими: тысячи слонов, десятки тысяч колесниц, сотни тысяч пехотинцев. К этому прибавлялись и тяжелейшие, непривычные природные условия — густые тропические леса, кишащие змеями и опасными хищниками, непрерывные проливные дожди и грозы.

Александр пытался уничтожить пораженческие настроения. На сходке воинов он сделал все, чтобы увлечь их перспективой завоевания всего мира — от одного края Мирового Океана до другого; говорил о несметных богатствах, которыми уже осыпал и еще осыплет своих воинов. Все было напрасно. Александру отвечал Кэн, — и то, что он произнес, уместилось в одно короткое слово: «Домой!» На следующий день Александр сказал, что пойдет на восток во главе добровольцев, но таких не нашлось. Три дня он просидел в своем шатре, никого к себе не допуская, и, наконец, был вынужден объявить, что дальше на восток свою армию не поведет. Он хорошо понимал, что воевать без солдат или вопреки их желанию невозможно.

Таким образом, на берегу р. Гифасис завоевательный поход Александра был закончен. Шел 326 г. до н. э.

Немного раньше, еще во время боевых действий на территории между Индом и Гифасисом у Александра созрел план превратить свою македонско-азиатскую державу в монархию, охватывающую весь цивилизованный мир. На Берегу Гифасиса Александр внезапно осознал, что все победы в Индии одержаны им напрасно, что у него нет сил настолько для продолжения походов, но и для удержания завоеванного. Правда, понадобилась своеобразная солдатская забастовка, чтобы пелена, наконец, спала с его глаз. Необходимость расстаться с мечтой о мировом господстве Александр воспринимал как тяжелейшую личную катастрофу. Но что же было делать? Все дальнейшие действия Александра свидетельствуют об отказе не только от похода в долину Ганга, но и от земель к востоку от Инда — он ограничивался «Азиатским царством», завоеванным у Ахеменидов. На Александра и его окружение Индия произвела сильное впечатление, в особенности встреча с экзотическими для греков и македонян индийскими философами, которых греки называли обнаженными мудрецами (гимнософистами), — вероятно, с дигамбрами (адептами одного из направлений джайнизма). Среди важнейших отличительных признаков дигамбров как раз и было обнажение тела.

Первая встреча Александра с гимнософистами произошла в окрестностях Таксилы; один из них, Дандамид, являлся советником Амбхи-Таксила, и именно ему последний был обязан решением дружески встретить Александра. Александр послал к гимнософистам киника Онесикрита: кинизм имел немало черт, сближавших его с джайнизмом, и можно было ожидать, что философы найдут общий язык. Остается открытым вопрос, насколько точнр передает традиция, восходящая к Онесикриту, его разговор с гимнософистами; есть основания думать, что Онесекрит излагал джайнизм, понятый и интерпретированный на уровне кинизма.

Когда Онесикрит явился к обнаженным мудрецам, один из них, Калан, предложил ему раздеться, сесть на камень поблизости и вести беседы на философские темы. Калан хотел, чтобы Онесикурит принял облик монаха-дигамбра; только так он мог, по мнению индийского мудреца, воспринять учение и начать свой путь к постижению истины и к свободе. Онесикрит испытывал немалые затруднения; он, видимо, не очень понимал, почему нельзя разговаривать даже на отвлеченные темы одетыми и в нормальной обстановке, и вовсе не желал приобщаться к джайнизму. Над Онесикритом сжалился Дандамид. Похвалив Александра за его желание приобщиться к мудрости, он ограничился (в передаче Онесикрита) банальными поучениями о необходимости быть выше наслаждений) и страданий, отличать страдание от труда, в частности умственного, прекращать распри и совершать добро обществу и отдельным лицам. Все это соответствует джайнистским правилам поведения. Узнав от собеседника, что в Греции Пифагор, Сократ и Диоген проповедовали то же самое, Дандамид одобрил их учения, однако осудил образ жизни и поведение, отличавшееся от дигамбрийских.

С помощью Амбха-Таксила удалось уговорить Калана присоединиться к Александру. О его контактах с Александром известно мало, хотя источники и утверждают, что философ пользовался уважением царя. Рассказывают, будто однажды Калан продемонстрировал Александру притчу: расстелив перед ним иссохшую шкуру, он сначала наступил на один, потом на другой ее край и противоположные края по очереди поднимались, потом встал на середину, а вся шкура продолжала лежать на земле. Александр должен был понять, что ему следует находиться в центре своего царства, а не бродяжничать по окраинам. Однако самое сильное впечатление на Александра и его окружение произвело самоубийство Калана, обставленное пышной театрализованной церемонией. Никогда не болевший престарелый философ занемог и решил умереть. По указанию Калана был сложен огромный костер; сопровождаемый торжественной процессией философ был принесен к месту действия (по другим вариантам — подъехал на коне) и величественно возлег на приготовленное для него ложе. Греки и македоняне особенно были поражены тем, что в бушующем пламени философ сохранил полную неподвижность. Передавали, будто, восходя на костер, Калан предсказал близкую кончину Александра, заявив о скорой встрече с ним в Вавилоне.

Очевидно, беседовал Александр и с другими гимнософистами и брахманами, однако, предания о вопросах, которые царь им задавал, и о полученных им ответах, по всей видимости недостоверны. Более того, наши источники, вероятно, иногда путают дигамбров с брахманами.

Свой отход Александр обставил, разумеется, приличествовавшими случаю церемониями, цель которых — показать, что он отступает только перед богами, а вовсе не перед людьми. По войску было объявлено: накануне переправы через Гифасис царь совершил жертвоприношения и они оказались неблагоприятными; воля богов заставила Александра отменить свои намерения. По приказу царя на берегу Гифасиса воздвигли 12 громадных алтарей и принесли жертвы богам; вокруг лагеря на большом расстоянии от него македоняне соорудили глубокий ров, а в самом лагере устроили двухместные палатки с громадными (5 локтей, т. е. примерно 2,5 м) ложами и стойлами для коней, вдвое крупнее обычных; на месте лагеря и вокруг него разбросали оружие неправдоподобно больших размеров, чтобы индийцы поняли, с кем имеют дело.

Уходя к Гидаспу, Александр передал власть над всей территорией между этой рекой и Гифасисом Пору; правителем северных областей он был вынужден назначить старого врага Абисара. Однако, хотя последний и назывался сатрапом, в его реальной власти и фактической независимости никаких существенных изменений не произошло. Сатрапом провинции к западу от Индии до границ Бактрии Александр поставил Филиппа, сына Махаты. На Гидаспе Александра ждала большая флотилия, он собирался плыть вниз по этой реке и далее по Инду к Индийскому океану, армия должна была идти пешим порядком: одна часть под командованием Кратера — вдоль правого берега реки, а другая под водительством Гефестиона — вдоль левого. С пехотинцами шли и боевые слоны. Флотилией командовал выдающийся греческий флотоводец Неарх, сын Андротима. Неарх играл при дворе Александра заметную роль. В свое время он поддержал Александра, когда тот хотел жениться на дочери Пиксодара, и был изгнан из Македонии.

Вниз по Гидаспу армия и флот двигались, не встречая поначалу серьезных затруднений. Окрестные племена так или иначе оказывались вынужденными признавать власть македонского царя: одни — добровольно и мирно, другие — после стычек. У слияния Гидаспа и Акесины корабли Александра попали в мощные водовороты. «Длинные» военные суда понесли тяжелые потери: волны ломали весла нижнего ряда, два корабля столкнулись, многие получили серьезные повреждения, немало воинов и моряков погибло. С трудом добравшись до тихой заводи, Неарх начал ремонтные работы; сам Александр отправился в набег на окрестные племена. Когда ремонт закончился, флот продолжил свое плавание вниз по течению. Сухопутные войска тремя отрядами, во главе которых находился Гефестион, Кратер и Птолемей, двинулись в том же направлении.

Услияния Акесины и Гидраота они должны были ждать царя.

Между тем Александр во главе отряда, состоящего из гипаспистов, пеших и конных дружинников, конных и пеших лучников и агриан, устремился через безводную пустыню в страну маллов (маллава). Перспектива новых столкновений с индийскими племенами вызвала в грекомакедонской армии взрыв недовольства. Однако Александр сумел уговорить своих солдат, что эта экспедиция необходима. Через короткое время он подошел к одному из вражеских городов и взял его штурмом. К другому городу царь отправил Пердикку, но последний, найдя город пустым, начал преследовать беглецов; спаслись лишь те, кто успел уйти в болота. После короткого отдыха Александр ночью двинулся к Гидраоту и на рассвете подошел к реке. Многие маллы уже переправились на восточный берег, и Александр повел свои войска следом за ними. Те маллы, которые не успели спрятаться, были перебиты, но большинство скрылись в, казалось бы, неприступной крепости. Македонская пехота с ходу овладела ею; всех кто оборонял ее, сделали рабами. Следующий город (по Арриану — брахманов) взяли штурмом, и почти все его защитники погибли. Захватив вслед за тем несколько поселений, оставленных маллами, и разбив их в сражении на восточном берегу Гидраота, войска подошли еще к одному городу. Во время штурма Александр первым взошел на стену; обстреливаемый из луков и метательных орудий, осыпаемый дротиками, он спрыгнул внутрь крепости. Там, прислоняясь к стене Александр упорно отражал атаки маллов, и многих убил, в том числе их предводителя. Тем временем лестница, по которой он взбирался, сломалась. На стену вместе с царем успели взойти только трое: Абрея, Певкест и Лимней. Абрея был сразу убит, Александра ранили в грудь. Он обессилел, потеряв много крови, и упал; Лимней и Певкест его защищали. Ломая лестницы, македоняне, с большим трудом преодолевая земляную стену, проходили на помощь к Александру. Сеча становилась все более напряженной. Наконец, македонянам удалось взломать засов и открыть ворота. Ворвавшись в город, воины Александра перебили всех, в том числе женщин и детей.

Когда из раны Александра извлекли стрелу, хлынула кровь, и он потерял сознание.

Известие о ране Александра достигло македонского лагеря, разбитого у слияния Акесины и Гидраота, и вызвало там сильнейшее беспокойство. Александр велел срочно везти себя в лагерь. Приближаясь на корабле к месту, где стояла армия, он приказал убрать палатку, чтобы все могли его видеть. Сначала воины думали, что везут бездыханное тело, но, когда судно причалило, громкие крики, радостный плач раздались вокруг. Гипасписты принесли носилки, но Александр потребовал коня; приветствуемый солдатами, он доехал до шатра. Все должны были знать, что он, Александр, жив, здоров и вполне боеспособен.

Действия Александра заставили уцелевших после разгрома маллов и оксидраков (шудрака) признать его власть. Флот опять поплыл вниз по Акесине; у впадения ее в Инд Александр соединился с Пердиккой. Двигаясь на юг, он снова должен был где мирными средствами, а где силой устанавливать свою власть над окрестными племенами и владетелями. Под его рукой оказались области Мусикана, Оксикана и Самбы. В конце июля 325 г. до н. э. Александр прибыл на юг, в Паталы (соврем. Бахманабад); когда в эту страну вступили македонские войска, население разбежалось. По приказу царя Гефестион начал возводить там крепость; в дельте Инда, у впадения реки в Индийский океан, Александр устроил порт и эллинги.

Пока шло строительство, было предпринято плавание вниз по правому рукаву Инда. Не зная реки, моряки оказались в крайне затруднительном положении. К тому же на другой день после отплытия началась буря: ветер дул против течения и гнал воду назад; многие суда получили серьезные повреждения, некоторые были разбиты. Македоняне спешно причалили к берегу, и Александр отправил своих людей на поиски лоцманов. Плавание возобновилось. Теперь флот вели индийцы, хорошо знавшие местность. Когда снова подул ветер с Индийского океана, они увели корабли в затоны. Между тем наступил отлив — и флот Александра оказался на суше. Моряки, прежде не сталкивавшиеся с подобными явлениями, перепугались, лишь начало прилива немного их успокоило. Прилив повредил ряд кораблей, и их пришлось ремонтировать. В конце концов трудная многодневная экспедиция завершилась: корабли Александра бросили якорь у острова Киллута в устье Инда. Сам Александр на нескольких судах вышел в океан. Пройдя 200 стадий (около 37 км), он подошел к острову, лежавшему в открытом море, однако дальше решил не плыть. Вернувшись на стоянку, Александр якобы по велению своего «отца» Аммона устроил торжественное жертвоприношение Посейдону, бросив в море золотые чаши. Он молил бога провести благополучно его флот к устью Тигра и Евфрата.

В Паталах и в дельте Инда Александр провел несколько месяцев. Летние пассаты помешали выйти в океан, и Александр использовал это время для того, чтобы закрепиться в низовьях реки. У впадения Инда в океан (в районе соврем. Карачи) по его приказу началось строительство еще одного порта и эллингов. Во главе подразделений гипаспистов, конницы и пехоты царь отправился к протекавшей неподалеку р. Арабий. При его приближении жившие там арабиты бежали; сопротивление оритов Александр подавил. Часть оритов вместе с гедросами вознамерились защищать узкий проход в Гедросию (соврем. Белуджистан), однако, едва узнав о подходе Александра, они разбежались, а их предводители сдались македонскому царю. Сатрапом области оритов Александр назначил Аполлонфана войска, оставленные в новой провинции, подчинил Леоннату. Последний должен был ждать прибытия флота, основать еще один город, оплот греко-македонского господства, и вообще устроить дела и жизнь оритов так, чтобы сатрап, их правитель, пользовался расположением населения.

В сентябре 325 г. до н. э. начался поход через Гедросию и Карманию в Персиду. Часть своей армии Александр препоручил Кратеру и послал на север, в Арахосию; оттуда через страну ариаспов она должна была идти на юг для соединения с царем.

Солдаты Александра шли недалеко от океанского побережья. Сначала дорога вела через местность, где обильно рос мирт. Выделяемая этим растением ароматическая смола — мирра — в древности очень высоко ценилась; торговля миррой доставляла колоссальные прибыли. Финикийские купцы, сопровождавшие армию Александра, не преминули воспользоваться случаем: они собирали мирру, нагружали драгоценной кладью мулов и ослов, везли ее на запад. Добывали они и благовонные корни нарда. Через некоторое время армия Александра вступила в сухую безлюдную пустыню. Отправив на поиски жителей некоего Тоанта, сына Мандродора, Александр узнал, что тот повстречал лишь несколько рыбачьих семей, обитавших в убогих хижинах, сложенных из ракушечника и рыбьих костей. Воду (не вполне пресную) они добывали в ямах, которые вырывали на берегу моря. Ни продовольствия, ни питьевой воды достать было негде; солдаты тяжело переносили трудную дорогу, палящее солнце, голод и жажду. Не меньшую опасность представляли и проливные дожди, приносимые муссонами. Во время одного из таких дождей ручей, у которого был сделан привал, вышел из берегов; погибло много народу, погибли и вещи, принадлежавшие Александру.

Армию следовало обеспечить продовольствием, и этому Александр посвящал все свои усилия. Найдя с большим трудом такое место, где было вдоволь хлеба, он послал его солдатам, запечатав вьюки своей печатью. Возчики и охрана взломали печати, не довезя хлеб до места, и царь не решился их наказать. Чтобы хоть в конце перехода накормить и напоить голодную деморализованную армию, Александр разослал гонцов к окрестным сатрапам с приказанием доставить продовольствие к границам пустынных областей. Царское повеление было исполнено.

В ноябре 325 г. Александр прибыл в Пуру, столицу Гедросии. Таким образом тяжелейший поход был завершен. Однако уже к тому времени в Индии не было предполагавшегося спокойствия. Александру донесли, что Филипп — сатрап, оставленный им в Индии, убит. Правда, македонские стражи изловили и уничтожили убийц, но сам Александр был вынужден ограничиться письмами к Евдему и Амбхи-Таксилу, чтобы они взяли на себя управление провинцией Филиппа до назначения нового сатрапа.

Тем временем к Александру прибыли Неарх и Онесикрит с докладом о своем плавании вдоль берега Индийского океана. Командовал, экспедицией Неарх. Он отплыл из устья Инда, когда перестали дуть пассаты, в конце декабря 325 г. до н. э. В его распоряжении находилось до 150 кораблей с командой около 5 тыс. человек — финикиян, египтян, греков (преимущественно критян и других островитян). Неарх должен был обследовать прибрежный морской путь от устья Инда до впадения в Персидский залив Тигра и Евфрата. Сколько-нибудь серьезных затруднений в дороге Неарх не встретил. Изо дня в день корабли начинали с утра очередной переход, и гребцы работали веслами под монотонные возгласы келевстов. Сходя на берег, моряки добывали пресную воду; иногда за ней надо было идти в глубь материка. Флотоводец тщательно фиксировал, где довелось проходить между отвесными скалами, где — между прибрежными островами и материком, где встречались подводные камни, а в особенности — гавани, удобные для стоянок.

Плаванье ознаменовалось столкновением у устья р. Томер с местными жителями, вооруженными тяжелыми копьями с обожженными остриями. Они не знали металла и металлических орудий, пользовались каменными рубилами, ходили в звериных шкурах или рыбьей коже. Заросшие густыми волосами люди, раздиравшие ногтями рыбу, произвели на моряков сильное впечатление.

Дальше на запад Неарх плыл вдоль берегов, населенных племенами рыболовов; греки их называли ихтиофагами рыбоедами. Жители одного поселка — Каламы — подарили Неарху овец, приученных из-за отсутствия травы есть рыбу; другого — Киссы — бежали при появлении грекомакедонского флота. Здесь мореплаватели захватили коз, достали и лоцмана — гедросийца Гидрака, который вел экспедицию до берегов Кармании.

Выйдя из пределов Индии Неарх достиг цели своего путешествия и прибыл с докладом к Александру.

Таким образом, завоевательный поход Александра в Индию, завершился.

Упорное сопротивление индийцев, видимо, произвело на воинов Александра большое впечатление, сказалась также усталость от многолетнего похода. Вероятно, немалую роль сыграло и то обстоятельство, что Индия, по крайней мере ее северо-западная часть, оказалась далеко не столь богатым объектом грабежа и наживы, как предполагали в начале похода (в записках участников похода не упоминается о захвате в Индии золота и драгоценностей). Александр вынужден был отступить.

Из подчиненных территорий Синда и Пенджаба (к западу от Джелама) Александром были созданы две сатрапии; на остальной территории были оставлены местные правители, оказавшиеся теперь в зависимости от сатрапов. Сразу же после ухода армии Александра в Индии начались смуты самих македонян и антимакедонские восстания индийцев; результатом этого было быстрое изгнание завоевателей из страны.

Поход Александра не был столь значительным событием для Индии, как для стран Ближнего Востока и Средней Азии. Завоеватели пробыли в стране только несколько лет и подчинили себе сравнительно небольшую ее часть, к тому же малозначительную с политической и экономической точки зрения. Тем не менее для Индии этот поход не остался бесследным. С этого времени Индия начинает играть все большую роль в системе международных отношений; выросла сухопутная торговля между Индией и странами Средиземноморья; обмен посольствами между индийскими царями и царями эллинистических государств, а позже и Римом, остановится все более частым явлением. Страны Средиземноморья ближе познакомились с Индией благодаря рассказам, запискам и воспоминаниям участников похода Александра.

ОБРАЗОВАНИЕ ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ

Антимакедонское восстание, приведшее к изгнанию македонских гарнизонов из Индии, возглавил упомянутый выше Чандрагупта. Воспоминания о Чандрагупте — одном из самых замечательных государственных деятелей в истории Индии — прочно сохранялись в народной памяти. Но вполне достоверных данных о нем и его деятельности очень немного. Сохранилось предание, что он не отличался благородством происхождения, принадлежал к варне шудр и всем был обязан самому себе и своим выдающимся способностям. В молодости он служил у царя Магадхи Дхана Нанды, но в результате какого-то столкновения с царем бежал в Пенджаб. Здесь он встретился с Александром Македонским. Возможно, еще до окончательного изгнания македонян (около 324 г. до н. э.) или вскоре после изгнания (мнения исследователей на этот счет расходятся) он организовал поход в Магадху, сверг Дхана Нанду и сам занял престол, положив этим начало династии, с правлением, которой связано образование самого мощного в истории древней Индии государства. По родовому имени Чандрагупты основанная им династия носила название Маурья. Сохранились сведения о том, что большую роль в свержении династии Нанда и воцарения Чандрагупты сыграл брахман Каутилья (Чанакья), занимавший впоследствии должность главного советника Чандрагупты, выдающийся государственный деятель, сторонник сильной царской власти.

Вероятно, Чандрагупте удалось подчинить себе всю Северную Индию, но конкретные данные о его завоевательной деятельности до нас почти не дошли. Ко времени его царствования относится еще одно столкновение с греко-македонянами. Около 305 г. до н. э. Селевк I попытался повторить поход Александра Македонского, но при вторжении в Индию он встретился с совершенно другой политической обстановкой, так как Северная Индия была уже объединена. Подробности войны Селевка с Чандрагуптой нам неизвестны. Условия заключенного между ними мирного договора показывают, что поход Селевка был неудачным. Селевк уступил Чандрагупте значительные территории, соответствующие современному Афганистану и Белуджистану, и дал в жены индийскому царю свою дочь, а Чандрагупта передал Селевку 500 боевых слонов, которые сыграли важную роль в дальнейших войнах Селевка.

Умер Чандрагупта, вероятно, около 298 г. до н. э. О его преемнике и сыне Биндусаре, кроме имени, неизвестно почти ничего. Можно предположить, что он не только сохранил все свои владения, но даже значительно расширил их за счет государств Южной Индии. Вероятно, отражением активной завоевательной деятельности Биндусары является его прозвище Амитрагхата, что значит «истребитель врагов». Сын его Ашока (около 273—236) до воцарения был наместником в северо-западной, а потом западной части государства.

Ашока получил в наследство от отца огромное государство. За время своего царствования он присоединил еще одно государство Южной Индии — Калингу (современная Орисса). «Сто пятьдесят тысяч человек было угнано оттуда, сто тысяч убито и во много раз больше умерло»,— рассказывает об этом сам Ашока в одной из сохранившихся от его времени надписей. С подчинением Калинги Ашока стал царствовать над всей Индией, кроме крайней южной части полуострова.

ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ УСТРОЙСТВО ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ

Об экономическом строе, общественных отношениях, идеологии и культуре древней Индии второй половины Iтысячелетия мы знаем значительно больше, чем о предыдущем периоде, так как письменные источники гораздо обильнее и более определенно датируются; к сожалению, археологические данные все еще скудны. К этому периоду относятся первые попытки кодификации норм обычного права, дающие ценнейший материал, освещающий жизнь индийского народа с различных сторон.

Одним из таких сборников является «Манавадхармашастра», обычно переводимый как «Законы Ману» так как составление этого сборника приписывается прародителю людей — Ману. Окончательно он сложился около начала нашей эры, но основной материал относится к периоду, значительно более древнему. В это же время появляются трактаты по различным вопросам. Самым важным из них является «Артхашастра» — «Наука о политике» — руководство царю в управлении государством; составление «Артхашастры» приписывается главному советнику Чандрагупты Каутилье, и весьма возможно, что какое-нибудь его сочинение этого рода легло в основу этого трактата, который дошел до нас.

Много данных об Индии этого времени имеется в буддийской и джайнской религиозной литературе, а также в работах греческих и римских авторов. Кроме этих источников, в Индии сохранились надписи, которые дешифрованы и содержат ценную историческую информацию.

РАЗВИТИЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ, РЕМЕСЛА И ТОРГОВЛИ

Технический прогресс ко времени образования империи Маурьев в Индии привел к серьезным сдвигам в развитии производительных сил. Применение железа для изготовления орудий труда становилось в Индии явлением совершенно обычным, и железо окончательно вытеснило другие материалы. Сельское хозяйство достигло высокого уровня, причем земледелие уже явно преобладало, а скотоводство имело подсобное значение.

Наряду с возделыванием полевых культур — риса, пшеницы, ячменя, а также проса, бобовых, сахарного тростника, хлопка, кунжута — большое значение приобретают садоводство и огородничество.

Земледельцы использовали также приемы орошения, поскольку земледелие распространялось и на территории, не орошаемые разливами рек, а также на территории, бедные атмосферными осадками. Все шире применялось искусственное орошение посредством каналов, колодцев, прудов, хотя очень крупные сооружения возводились еще, по-видимому, редко. Сбор с одного поля двух урожаев в год становился все более обычным явлением.

Продолжало развиваться и совершенствоваться ремесло. Начиная с этого времени и в последующие периоды древности и средневековья, Индия для других стран была поставщиком именно ремесленной продукции и в первую очередь высококачественных хлопчатобумажных тканей. Индийские ремесленники достигли больших успехов в металлургии, холодной обработке металлов, в обработке камня, дерева, кости и т. д. Индийцы умели сооружать плотины, водоподъемные колеса, здания сложной архитектуры. Существовали царские судоверфи, строившие речные и морские корабли, а также мастерские по изготовлению парусов, канатов, снастей и т. п., оружейные мастерские, монетные дворы и т. д.

Ремесленники населяли главным образом города и занимались обслуживанием нужд государства и потребностей рабовладельческой знати в предметах роскоши и в предметах, которые не производились рабами и челядью в домашнем хозяйстве этой знати. Город и деревня были слабо связаны товарообменом. Сельские жители в своем большинстве в свободное от полевых работ время обычно занимались каким-нибудь ремеслом, чаще всего прядением и ткачеством. Кроме того, имелись сельские ремесленники — кузнецы, гончары, плотники и другие специалисты, полностью удовлетворявшие несложные нужды деревни. Правда, встречаются упоминания о деревнях, все жители которых славились как искусные мастера в каком-нибудь ремесле, но это объясняется, вероятно, близостью к месту нахождения исходного сырья и особыми удобствами его добывания — залежами соответствующих глин или руд, наличием лесов с хорошей строевой и поделочной древесиной и т. д. Но основным занятием жителей в этих деревнях оставалось земледелие.

Несмотря на преобладание натуральных отношений, торговля была относительно развитой. Торговые сделки, купцы и купеческие караваны упоминаются в литературных источниках очень часто. В основном торговля велась предметами роскоши — дорогими тканями, драгоценными камнями, украшениями, благовониями, пряностями; из предметов массового потребления наиболее обычным объектом торговли являлась соль. Для транспортировки грузов использовался вьючный скот и колесный транспорт. Большое значение имели водные пути сообщения, в особенности река Ганг.

Постепенно развивается торговля с другими странами. Главным портом по торговле с Месопотамией и Египтом был Бхригукачха (современный Броч, у устья Нарбады); торговля с Цейлоном и Юго-Восточной Азией велась в основном через порт Тамралипти (современный Тамлук, в Западном Бенгале). Через всю Северную Индию, от Магадхи до горных проходов на северо-западе, проходила благоустроенная дорога, построенная при Чандрагупте. Она имела не только военно-стратегическое, но большое торговое значение, так как была основной магистралью, связывавшей долину Ганга и Пенджаб с Ираном и Средней Азией.

Рост торговли привел к появлению металлических денег. Еще в первые века I тысячелетия до н. э. в качестве денег использовались куски или связки кусков меди, серебра или золота определенного веса (нишка). В V — IV вв. до н. э. появляются серебряные монеты, называвшиеся каршапана, или дхарана. Возможно, что еще раньше появилась медная монета. Однако простой обмен товаров, видимо, продолжал оставаться важной формой торговли.

В империи Маурьев торговля подвергалась строгой регламентации со стороны государства. Специальные чиновники следили за правильностью мер и весов, за порядком на рынке. За мошенничество, за продажу недоброкачественных продуктов и т. п. виновные подвергались наказаниям, чаще всего — денежным штрафам. Торговлей занимался и сам царь; его товарами и от его имени торговали специальные царские служащие, в ведении которых находился целый штат торговцев. Интересно введение в то время царской монополии на торговлю некоторыми товарами — продуктами горных разработок, солью, спиртными напитками.

ДРЕВНЯЯ УРБАНИЗАЦИЯ В ИНДИИ

Древнеиндийские города в своем большинстве возникли как столицы государств, и их значение росло и уменьшалось в прямой зависимости от общего ослабления или усиления этих государств от успехов и неудач их государей в войнах. Таким образом, возникновение и развитие городов не было непосредственным результатом отделения ремесла от сельского хозяйства, и они оставались прежде всего административными центрами, опорными пунктами рабовладельческой знати, хотя неизбежно должны были притягивать некоторое количество ремесленников и торговцев для обслуживания нужд рабовладельцев и их государства. Впрочем, многие из городских ремесленников продолжали оставаться также и земледельцами.

Несомненно, что это придавало своеобразие древнеиндийским городам. В то время в древней Индии насчитывалось большое количество многолюдных, богатых и сравнительно благоустроенных городов. Из наиболее важных городов следует отметить столицу Магадхи Паталипутру (современная Патна), Раджагриху (современный Раджгир), Варанаси (современная Бенарес), Такшашилу (Такси-ла у древних греков; в настоящее время от города остались только развалины) и уже упоминавшиеся портовые города Бхригукачха и Тамралипти. Прославленные в «Махабхарате» Хастинапур — столица Кауравов, и Индапрастха — столица Пандавов (современный город Дели), а также воспетая в «Рамаяне» Айодхья уже потеряли свое значение. Города в долине Ганга не отличались величественной внешностью. Дворцы богачей строились из дерева и только изредка из кирпича, а жилища бедняков были и вовсе хижинами, поэтому остатков городов сохранилось очень мало.

Укрепления городов также, видимо, были не очень совершенными. Так, даже столица Магадхи Паталипутра, имевшая, как утверждает посол Селевка в Индии Мегас-фен, в длину около 15 км, а в ширину около 3 км, была окружена стенами с 570 башнями, но и стены и башни были деревянными.

Городское управление, взимание пошлин с торговцев и налогов с ремесленников и т. п. было подчинено штату городских служащих. Ремесленники и купцы в городах были организованы по специальностям в корпорации (шрени). Во главе каждой шрени стоял выборный-старшина — шрештхин, отвечающий за своевременное исполнение членами шрени повинностей.

РАБСТВО

Само собой разумеется, что рабства, как мы понимаем его из классической литературы (в основном, по истории Древнего Рима), в Индии не было. Мегасфен отметил особенность общественного строя древней Индии: «Достопримечательностью земли индийцев является то, что все индийцы свободны и ни один индиец не является рабом. В этом сходство лакедемонян и индийцев. Но у лакедемонян рабами являются илоты, и они же выполняют подобающее рабам, у индийцев же никто не является рабом, ни тем более кто-либо из индийцев». Долгое время это категорическое утверждение считалось в исторической науке достаточным доказательством того, что древняя Индия не знала рабства. Но дальнейшее изучение древнеиндийских источников с несомненностью показало, что рабство в Индни было распространено достаточно широко, но вместе с тем рабовладению в Индии был присущ ряд особенностей, которые, вероятно, и ввели в заблуждение Мегасфена.

На древнеиндийском языке — санскрите «раб» передавалось словом даса, что означало не только «раб», но и «слуга». Особого наименования для понятия «раб» у древних индийцев не выработалось, и термин «даса» обозначал людей с разной степенью личной зависимости до рабской включительно. В древнеиндийских сборниках законов упоминаются разные категории даса (до 15), причем людей, принадлежавших к некоторым из них, никак нельзя считать рабами в точном смысле слова.

Основными источниками рабовладения в IV — III вв. были обращение в рабство военнопленных, продажа или заклад свободных, распространенная шире, чем раньше, долговая кабала, обращение в рабство в наказание за преступление; дети рабыни были также собственностью ее хозяина. Рабом мог стать каждый человек, даже член высших варн, а также представители народностей и племен, рассматриваемых древними индийцами как «варвары» (млеччха). Однако большинство рабов было из членов низших варн и млеччхов, а большинство рабовладельцев — из высших варн. Рабовладельческое государство стремилось ограничить возможности обращения в рабство членов высших варн и облегчить возможности их освобождения от рабства.

Рабы принадлежали государству, частным лицам или были коллективной собственностью (например, собственностью общины). Труд рабов использовался в хозяйстве царя и рабовладельческой знати, на строительствах общественных сооружений, в рудниках. Есть известия о существовании крупных царских хозяйств, в значительной мере основанных на рабском труде. Можно предполагать, что некоторые представители рабовладельческой знати также имели такие хозяйства, но для древнеиндийской экономики рабовладельческие латифундии с большим количеством рабов, занятых на полевых работах, не характерны. Существовали крупные царские мастерские (оружейные, ткацкие и др.), но частные мастерские крупных размеров не известны, да и в царских мастерских рабский труд, насколько позволяют судить крайне скудные данные источников, отнюдь не преобладал. Наиболее обычной сферой применения рабского труда было домашнее хозяйство. Естественно, что численность женщин-рабынь, которые имелись в каждой состоятельной семье, была значительно большей, чем численность рабов-мужчин.

Но если труд рабов в древнеиндийской экономике имел меньший удельный вес, чем в экономике развитых рабовладельческих государств Средиземноморья, то это не значит, что он был незначителен. Рабовладельческая знать, не исключая даря, стремилась к тому, чтобы лично ей принадлежавшее хозяйство было в наибольшей степени самообеспеченным. В этих условиях к числу работ в домашнем хозяйстве относились и такие работы, как снабжение водой, помол и обрушивание зерна, приготовление молочных продуктов, выжимка масла, уход за домашним скотом, плетение диновок, прядение, ткачество, ремонтно-строительные работы и т. д. Все эти трудоемкие работы выполнялись рабами наряду с личным услужением.

Рабы были такой же собственностью своих хозяев, как и всякое другое имущество. Раб — двуногое (двипада) — также мог продаваться, закладываться, обмениваться и т. д., как и домашний скот — четвероногое (чатушпада), но в своей производственной деятельности раб был тесно связан с младшими членами большой патриархальной семьи и прочей домашней челядью. Вследствие этого и в повседневной жизни его отношения с хозяевами отличались патриархальной простотой; недаром древнеиндийскими законодателями положение раба определялось как соответствующее положению замужней женщины. Наличие патриархальных отношений между рабом и хозяином вовсе не умаляло власти последнего в отношении раба, так как власть главы семьи была и по отношению к членам семьи почти безграничной, вплоть до права продажи жены и детей и применения по отношению к ним любой меры наказания, включая предание смерти. Во всяком случае, рабы обязаны были беспрекословно повиноваться, и жестокие наказания рабов, особенно потомственных, — избиения, заковывание в цепи, клеймение, — были явлением обычным.

Немаловажной особенностью рабства в Индии следует считать то, что рабы в значительной части были соотечественниками своих хозяев. При существовании еще значительных пережитков первобытнообщинных отношений и родовых связей обращение свободного в рабство не могло сразу оборвать семейные и родовые связи. Поэтому раб сохранял, по крайней мере иногда и в некоторых частях страны, право на владение имуществом (приобретенным, полученным в дар, унаследованным), на передачу его по наследству; он часто имел семью; хозяин при обращении с рабом должен был учитывать его принадлежность к той или иной варне.

Наличие различных категорий рабов с неодинаковым положением, распыленность их по мелким рабовладельческим хозяйствам, патриархальная простота отношений хозяина к рабу, преобладание среди рабов женщин — неизбежно должны были затруднять активную борьбу против рабовладельцев, в частности развитие таких высоких ее форм, как открытое восстание. Борьба рабов против рабовладельцев характеризуется примитивными формами — уклонением от работы, побегами, разбоем и т. п. Не исключено, что рабы сопротивлялись и более активно, но источники не дают на этот счет прямых указаний. Несмотря на свою относительную примитивность и неразвитость, рабовладельческие отношения определили структуру древнеиндийского общества.

Владение рабами позволило родо-племенной аристократии выделиться из массы рядовых свободных общинников, добиться экономического и политического преобладания, захватить и поставить себе на службу племенные органы управления, превратившиеся постепенно в государственный аппарат. В принципе, так возникали государства у всех этносов.

СЕЛЬСКАЯ ОБЩИНА В ИНДИИ

Историческое развитие Индии обусловилось тем, что рабство, возникшее в недрах первобытнообщинного строя, не смогло развиться до античных форм. Основным фактором, тормозившим развитие рабовладельческих отношений была сравнительно большая устойчивость индийской сельской общины, как формы экономической и социальной организации свободного населения. Важной особенностью производственного процесса древней Индии, особенностью, бывшей следствием специфических природных условий и низкого уровня развития техники, являлась настоятельная необходимость коллективных усилий организованных масс людей.

Таким образом, мы видим, что природные условия обусловили характер устройства сельского населения Индии. Такие работы, как вырубка джунглей, осушение или орошение значительных земельных площадей, предохранение их от наводнений не могло успешно проводиться отдельной семьей, даже если эта семья была большой, неразделенной.

Сельская община не была одинаковой по своей форме в различных частях страны. В наиболее отсталых районах, еще мало затронутых развитием рабовладельческих отношений, община была родовой, с коллективной собственностью на средства производства, коллективным трудом и равным распределением продуктов. В относительно более развитых рабовладельческих государствах земля и источники орошения и водоснабжения находились еще во владении общины, — но коллективной обработки земли уже не было; во многих случаях пахотная земля периодически делилась между семьями полноправных общинников, а в нераздельном пользовании оставались пастбища, выгоны, и т. д.

Другой основой общины помимо коллективного владения землей было непосредственное соединение земледелия с ремеслом, превращавшее общину в самодовлеющее экономическое целое. Почти весь продукт производился для непосредственного потребления самой общины, а не на продажу. К тому же члены общины, как правило, ничего не покупали на стороне, поскольку каждое отдельное хозяйство удовлетворяло большинство своих нужд собственной продукцией, а для получения ремесленных изделий община содержала на свой счет нескольких ремесленников — кузнеца, плотника, горшечника, серебряных дел мастера и некоторых других. Таким образом, каждая община была очень мало связана экономически с другими общинами и с городами, что значительно замедляло развитие товарно-денежных отношений в стране.

Община была не только самодовлеющей экономической единицей, но и общественным организмом, в значительной мере автономным в политическом отношении. Государственная администрация во внутренние дела общины почти не вмешивалась. У общины была своя сельская администрация, иногда выборная, но иногда наследственная. Государственные повинности, которые община выполняла, накладывались не на каждого общинника в отдельности, а на всю общину в целом. Это в свою очередь тормозило разложение общины. Существование общины в условиях рабовладельческих отношений не могло не сказаться и на ней самой. Община иногда имела в коллективной собственности рабов, занятых на различных грязных работах, на ремонте и очистке оросительных сооружений и т. д.

некоторые ремесленники, содержавшиеся за счет всей общины, по-видимому также были рабами. Прочность индийской сельской общины была главной причиной, мешавшей широкому развитию рабовладельческих отношений в Индии. Кроме того, существование общины тормозило развитие частной собственности на основные средства производства — на землю. Поэтому для Индии на протяжении всей рабовладельческой эпохи была характерна государственная верховная собственность на землю.

Такая форма организации собственности позволяла вельможам при помощи государственных служащих не только обирать свободное население Индии, но и широко использовать рабов в услужении.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ

Еще до объединения государств Индии под властью Маурьев государственная власть носила характер восточной деспотии. В империи Маурьев эта форма государства получила дальнейшее развитие. Среди населения всячески поддерживался культ царя и распространялось учение о божественном происхождении царской власти. Однако обожествление личности царя не мешало тому, что дворцовые интриги, перевороты, междоусобицы были в древней Индии самыми обычными явлениями. По свидетельству древних писателей, царь Магадхи был вынужден каждую ночь менять свою спальню, чтобы сбить с толку возможных заговорщиков.

При царе был совет — паришад, состоявший из представителей знатнейших семей рабовладельческой аристократии. Паришад имел лишь совещательные функции. Для управления большим государством существовал многочисленный и сложный аппарат, обслуживавший царскую канцелярию, налоговое ведомство, военное ведомство, монетный двор, царское хозяйство. Высшими должностными лицами были: главный мантрин, возглавлявший царскую администрацию, сенапати — командующий войсками, пурохита — главный жрец, дхармадьякша — главный авторитет по вопросам судопроизводства и толкования законов, астролог и др. Большую- роль в управлении страной играли тайные осведомители, руководство которыми находилось непосредственно в руках царя. Царские чиновники получали жалованье либо деньгами, либо, что бывало чаще, натурой.

Основой государственного административного деления было село — грама. Следующую по величине территориальную единицу составляли десять сел, два десятка объединялись в двадцатку, пять двадцаток — в сотню, десять сотен — в тысячу. Во главе всех этих административных округов, за исключением грамы, стояли чиновники, получающие жалованье. Высшие из них, в ведении которых находилась тысяча сел, подчинялись непосредственно царю. Вся территория государства Маурьев делилась на наместничества, за исключением Магадхи, находившейся в ведении самого царя. Наместниками были родственники или близкие доверенные лица царя, но они были не правителями, а скорее наблюдателями, так как государство Маурьев представляло собой сложный комплекс государств и племен, правители которых находились в различных отношениях зависимости; внутренняя администрация этих зависимых и подчиненных государств и племен оставалась автономной.

Армия индийского царя во время войны состояла из его собственного войска, войска союзников и ополчения племен, подчиненных царю. Источники утверждают, что Чандрогупта в случае войны мог собрать армию до 600 тыс. пехоты, 30 тыс. кавалерии и 9 тыс. слонов. Но постоянная армия Магадхи была значительно меньшей по численности и состояла в мирное время из наемников, получавших жалованье натурой или деньгами. Сухопутная армия комплектовалась из четырех основных родов войск — пехоты, кавалерии, колесниц и слонов, причем боевые слоны были главной ударной силой в сражении. Каждый из этих родов войск имел свою систему управления и свое командование. Кроме того, были еще управления флотом, а также военным хозяйством и снабжением. Вооружение индийской армии было разнообразным, но основным оружием для всех родов войск был лук.

Для содержания государственного аппарата требовались большие средства. С земледельцев-общинников налоги собирались в виде урожая — бхага; согласно источникам, традиционной долей была 1/6, но возможно, что выражение шадбхага (шестая доля) было только условным термином. Брался налог натурой также со скота, с садов и т. д.

Кроме того, свободные земледельцы должны были отработать некоторое число дней в году на строительстве общественных сооружений (вишти — налог трудом). Ремесленники обязаны были в виде налога сдавать царю часть своей продукции, а также в некоторых случаях работать на царя; в источниках упоминается об обязанности ремесленников отрабатывать на царя один день в месяц. Ремесленники отдельных специальностей (например, оружейники) обязаны были сдавать государству всю продукцию.

Немаловажным источником дохода для царской казны были косвенные налоги. Торговые сделки облагались многочисленными пошлинами (шулка), взимавшимися тщательно организованным налоговым аппаратом; уклонение от уплаты торговых пошлин наказывалось очень строго, вплоть до смертной казни. Судебная система была еще примитивна. Уголовные дела разбирал глава исполнительной власти в данном округе. Некоторые наиболее важные дела разбирал лично царь. Приговор исполнялся немедленно. При решении гражданских дел применялось третейское разбирательство. Самым обычным наказанием было членовредительство, особенно за нарушение права частной собственности и за нанесение телесных повреждений; но уже наметилась тенденция заменять наказание этого рода денежными штрафами.

К этому периоду относятся первые попытки кодификации обычного права. «Сборники законов» — дхармасутры и дхармашастры не были кодексами законов в современном смысле; это были только наставления, основанные на священных текстах и составленные брахманской школой.

БУДДИЗМ И ДЖАЙНИЗМ

Брахманизм в своей основе является религией с элементами шаманизма, и отправление его ритуалов в Индии того периода вполне оправдано. Но развитие производительных сил потребовала и прогресса мировоззренческих систем. Тем более, что в период, когда рабовладельческие отношения окончательно оформились, брахманизм — религия ранне-рабовладельческого общества, освящавшая племенную раздробленность и исключительность, — не мог уже служить удовлетворительной идеологической основой для складывавшихся крупных рабовладельческих деспотий. Появляется буддизм — идеология относительно развитого рабовладельческого общества в Индии.

В буддийской религиозной литературе, относящейся ко времени, близкому к началу нашей эры, основание этой религии приписывается странствующему проповеднику Сиддхартхе, известному под прозвищем Шакьямуни («отшельнику из племени щакьев»), Годы его жизни определяются прежде всего между 560—480 гг. до н. э. Буддийские предания рассказывают, что Сиддхартха, происходивший, по преданию, из царского рода Гаутамы, 29 лет от роду ушел из отцовского дома, чтобы найти путь избавления от страданий для себя и для всего человечества. Отшельником и странствующим проповедником он пробыл около 7 лет; наконец, он нашел истинный путь к спасению и с этих пор стал называться Будда (Буддха), что значит — «осененный истиной», «просветленный знанием», «уразумевший». Более 40 лет после этого он бродил по городам и селам средней части долины Ганга, проповедуя свое религиозное учение, за которым в науке утвердилось название «буддизм».

Личность Будды, как о нем рассказывают буддийские предания, выглядит совершенно легендарной, но миф о Будде по-своему отражает напряженную обстановку середины I тысячелетия до н. э., обострение социальных противоречий в связи с развитием рабовладения, усилием сословных различий и т. д. Буддизм был одним из учений, которые призывали ограничиться заботами только о личном спасении, отказавшись от попыток переустройства общественных отношений.

В своих основах буддизм, в том виде, в каком он излагался в III — II вв. до н. э., обнаруживает тесную связь с древнеиндийскими племенными религиями и брахманизмом. Буддизм унаследовал анимистические представления об одушевленности всего живого в природе, о карме, как законе переселения душ, по которому место человека в жизни определяется его грехами или добродетелями в предыдущих существованиях. Но все это в буддизме сведено в более тщательно разработанную систему. Жизнь, по учению буддизма, — зло, а жить — значит страдать. Следовательно, каждый должен стремиться к тому, чтобы он после смерти не возрождался бы в другом живущем существе, так как это бы означало новую жизнь, а следовательно, новые страдания. Нирвана — состояние, при котором человек навсегда выключался из процесса перерождений, — вот идеал, к которому надо стремиться. Причиной возрождения человека, по учению о карме, является поступок, деяние. Поступок является следствием желания. Путь к нирване — отказ от мира и всех привязанностей в жизни.

Из этих основных положений буддизма следует несколько весьма важных выводов. Каждый может спастись от перерождений сам, для этого достаточно отказаться от привязанностей к жизни, от желаний. Следовательно, для богов, игравших в брахманизме роль хранителей людей, не находилось места. Оказывались ненужными жертвоприношения, ибо человеку некого задаривать и незачем. Оказывались излишними и жрецы — исполнители жертвоприношений, знатоки культа, посредники между людьми и богами. Происхождение, этническая или племенная принадлежность, принадлежность к той или иной варне — все это с точки зрения буддизма само по себе не может ни обеспечить достижение нирваны, ни поставить на пути к этому неодолимые препятствия. Хотя буддийские проповедники никогда не призывали к ликвидации системы варн, но распространение буддизма не могло не способствовать ослаблению этой системы вследствие отрицания им значения этого института. Для буддизма действительно только деление общества на свободных и рабов. Первые равны в своем праве на спасение, вторые оказывались лишенными этого права, так как они в силу своей личной зависимости не могли быть свободными от совершения поступков.

Для значительной части литературы о раннем буддизме характерно одностороннее выделение положений о любви к ближнему, сострадании ко всему живому, всепрощении, содержащихся в буддийской литературе. Но в действительности последовательному буддисту должны быть равно чужды и чувство злобы и чувство любви, иначе неизбежны деяния, а следовательно, и действие закона кармы. Равнодушие к явлениям жизни, проповедуемое буддизмом, использовалось как средство морального разоружения угнетенных в их борьбе против угнетателей, служило препятствием к объединению их усилий в этой борьбе.

В связи с распространением буддизма возникает монашеская община — сангха, — довольно хорошо организованная, с твердой дисциплиной, с монашеской иерархией. В сангху не принимались только рабы; все свободные принимались без различия их общественного положения, но руководящее положение в сангхе занимали выходцы из знатных и богатых семей.

С самого возникновения буддизма, которое может быть отнесено к VI в. до н. э., число его сторонников стало быстро увеличиваться. У угнетенной бедноты буддизм пользовался успехом благодаря проповеди духовного равенства всех свободных, а также вследствие демократичности буддийской сангхи. Зажиточных горожан буддизм привлекал тем, что не требовал ни жертвоприношений, ни обязательного вступления в сангху, ни существенных изменений в образе жизни. Буддийский культ был проще, понятнее, проповедь (совершенно несвойственная брахманизму) произносилась не обычных разговорных языках.

Буддизм проповедовал пассивность и примирение с действительностью, поэтому он рассматривался государством как неопасное учение и не подвергался преследованиям. Он встретил упорного врага только в жречестве. Но антижреческая направленность буддизма вполне устраивала класс рабовладельцев в целом, для которого в этот период главным было богатство, обладание рабами, а не родовитость происхождения; показательно в Этом отношении появление царских династий (даже таких могущественных как Нанды и, возможно, Маурьи) из шудр. Господствующий класс не мог примириться с тем, что одна из частей этого класса жречество — претендует на привилегированное положение на основании уже обветшалых традиций. Кроме того, буддизм как религия не связанная с племенными местными культами, мог послужить подходящей идеологической основой для складывающихся крупных государств. Буддийское духовенство и монашество, в отличие от брахманистского жречества, могло быть организовано в масштабе всей Индии, а потому могло более действенно служить господствующему классу и его государству.

Уже в V веке до н. э. буддизм стал поддерживаться и приниматься рабовладельческой знатью. Согласно буддийским преданиям, при содействии царя Аджаташатру в Магадхе был созван первый буддийский собор, на котором был составлен первый, устав буддийских общин, а также были записаны изречения Будды, сохранившиеся к тому времени в памяти его учеников. К первой половине IV в. до н. э. буддийские предания относят созыв второго буддийского собора. Ко времени образования государства Маурьев буддийская монашеская община была серьезной экономической и идеологической силой. Неудивительно, что цари этой династии использовали буддизм в своих интересах. В тот же период, что и буддизм, и, вероятно, по тем же причинам сложилось другое религиозное учение — джайнизм.

Основателем этой религии или, может быть, ее реформатором, как полагают многие исследователи, считается Вардхамана Махавира. Традиционная биография основателя джайнизма сходна с биографией Будды. Ему также приписывается знатное происхождение, он также в зрелом возрасте покинул родительский дом, чтобы жить отшельником. Двенадцать лет вел он жизнь аскета, а на тринадцатом стал Джиной-победителем. Отсюда и происходит название религии. Джайнизм, как буддизм, признает за каждым право на спасение души путем самоусовершенствования, а также отрицает брахманистский пантеон богов, жертвоприношение, жречество, религиозное освящение системы варн.

Отличием вероучения джайнов является признание вечности души, поэтому и нирвана у джайнов — это не угасание души, а достижение ею вечного блаженства. Джайны отрицают также, что всякая жизнь — зло; по их учению, только дурная жизнь — зло. Особое отношение у джайнов складывается к аскетизму. Они признают его как подвиг.

ИМПЕРИЯ МАУРЬЕВ В III - II ВВ. ДО Н. Э.

ИМПЕРИЯ МАУРЬЕВ ПРИ АШОКЕ

Крайне сложно описывать указанный в заглавии период по причине недостаточности как первоисточников, так и отсутствию или скудности материальных свидетельств того времени.

При Ашоке в основном сложилась охарактеризованная выше административная система. Идеологической основой разноплеменного государства Ашоки стал буддизм, который к этому времени доказал свою пригодность в качестве общегосударственной религии. Ашока сам принял буддизм и всячески способствовал его распространению. В 253 г. до н. э. им был создан в Паталипутре буддийский собор, вероятно первый, потому что предания о двух буддийских соборах в V и IV вв. до н. э. являются малодостоверными. Задачей этого собора было оформить буддизм в единое целое как в основах вероучения, так и в организационном отношении, сделать буддийскую церковь мощным оружием в руках государства. На соборе были утверждены канонические основы буддизма (религиозная литература, ритуал, единые организационные принципы буддийской общины и т. д.) в том виде, в каком он к этому времени сложился в Индии, а также были обсуждены возникшие к этому времени ереси. Многочисленные предания сохранили воспоминания об Ашоке, как о строителе буддийских монастырей и ступ — сооружений, хранящих какую-либо реликвию, связанную с Буддой. Эти предания утверждают, что Ашокой было построено 84 тыс. ступ. Вследствие обилия буддийских монастырей (вихара, или бихара) за Магадхой в середине века утвердилось название Бихар.

Важным историческим событием этого периода являются надписи Ашоки, высеченные на скалах и колоннах. Их сохранилось более тридцати в различных частях Индии. Надписи в форме предписаний царя содержат наставления, выдержанные в основном в духе морали. Кроме того, в надписях подчеркивается необходимость повиноваться властям, слугам царя, родителям и старшим. За выполнением этих наставлений должен был следить специальный штат чиновников во главе с дхармамантрином — советником царя по делам дхармы («Закона», в смысле «Закона благочестия» — так обычно называли буддисты свою религию).

Для времени Ашоки характерна активизация внешней политики Маурьев. Завязываются более тесные связи с эллинистическими государствами (в надписях Ашоки упоминается о связях с Сирией, Египтом, Киреной, Эпиром), а также с некоторыми государствами Юго-Восточной Азии. В то время широко использовалась практика внедрения за рубежом буддизма. Это усиливало политическое влияние державы Маурьев. Для этого использовались буддийские миссионеры. Они рассылались по инициативе и при поддержке государственной власти далеко за пределы Индии, что привело с III в. до н. э. к распространению буддизма на острове Цейлон, а затем в Бирме, Сиаме и Индонезии.

РАЗРУШЕНИЕ ИМПЕРИИ МАУРЬЕВ

Различные части Индии были населены разными племенами. Различие в природных условиях приводило к неравномерному развитию экономики. Именно поэтому, несмотря на все усилия, Ашоки не смог укрепить государство, многого ему добиться не удалось. Слишком сильны были различия в уровне экономического и общественного развития отдельных частей Индии, слишком она была разноплеменна. Вскоре после смерти Ашоки — в 236 г. — начался распад империи Маурьев; вероятно, сыновья Ашоки начинают уже делить ее между собой.

Последний представитель династии Маурьев, еще удерживавшийся в Магадхе, — Брихадратха был около 187 г. до н. э. свергнут и убит своим военачальником Пушьямитрой, основавшим династию Шунга. Наряду с внутренними причинами, обуславливающими недолговечность государств подобного рода, немалую роль в распаде империи Маурьев сыграли завоевательные походы в Индию греко-бактрийцев и парфян. В начале II в. до н. э. во время правления Деметрия греко-бактрийцами была подчинена долина реки Кабула и часть Пенджаба.

Деметрий и его преемники титуловались на монетах как «цари индийцев». Они совершали грабительские набеги в соседние области Индии. В источниках имеются упоминания о том, что царь Менадр в своих походах в долину Ганга доходил до самой Паталипутры, но подчинить Магадху ему все же не удалось.

После распада греко-бактрийского царства на территории Северо-Западной Индии образовалось весьма своеоб-

разное государство со столицей в городе Шакала (современный Сиалкот, в Пенджабе), в котором царями были греки, знать состояла из греков и в значительной мере — из уроженцев Средней Азии, а основная масса населения была индийской. Однако вскоре завоеватели растворились в местном населении, не оставив и следов пребывания в стране. Как утверждают индийские источники, уже Менадро стал буддистом. Его преемники носили чисто индийские имена; монеты, которые они выпускали, имели и греческие и индийские надписи.

Около 140 —130 гг. до н. э. эллинистические государства в Бактрии были разгромлены племенами, входившими в состав мощной конфедерации массагетов в Средней Азии, которых в исторической литературе обычно называют китайским наименованием — юэчжи. В конце II в. — начале Iв. до н. э. эти племена, вторгшиеся в Индию и называвшиеся здесь шаками, или саками, подчинили себе большую часть Северо-Западной Индии, а возможно — даже часть Центральной Индии.

В начале I в. н. э. часть Северо-Западной Индии оказалась подчиненной парфянам. Здесь возникло крупное государство со столицей в Таксиле, независимое от Парфии или зависимое только номинально. Известно, что парфянский титул сатрапа еще в I — II вв. н. э. носили некоторые правители мелких государств в Западной и Центральной Индии. Находились ли они в какой-либо зависимости от парфянских царей — утверждать с уверенностью невозможно. Некоторые мелкие государства, в основном в Центральной Индии, управлялись царями, которые считали себя потомками шаков. Такое положение сохранялось вплоть до IV в. н. э.

ЮГ ИНДИИ

Со II — I вв. до н. э. все большую роль в истории Индии начинают играть южноиндийские племена. Союз между Северной и Южной Индией в древности был затруднен, поэтому развитие их происходило независимо. Можно утверждать, что в целом Южная Индия отставала в своем развитии от Северной Индии. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение рабовладельческих отношений в этой части Индии произошло позднее и, вероятно, было тесно связано с подчинением ее царям Магадхи.

Уже за несколько веков до нашей эры существовали торговые связи между странами Ближнего Востока и Южной Индией. Но определенные, точно установленные данные о народах, населявших Южную Индию, о государствах, которые там существовали, имеются только с III в. до н. э. (в первую очередь — в надписях Ашоки). В это время известны народы Южной Индии — калинги, андхры, чолы, пандьи и кералы.

Держава калингов (соответствующее примерно территории нынешней Ориссы) было довольно сильным, покорение его далось Ашоке с большим трудом.

Андхры населяли территорию, примерно соответствующую территории современного штата Андхра и восточной части штата Хайдерабад (Телингана). Территория андхров при Ашоке входила в империю Маурьев, но когда произошло подчинение андхров Маурьям, установить трудно.

Еще южнее от страны андхров находилась земля, которая называлась в древности Тамилнадом; она была населена различными тамильскими племенами; процесс развития рабовладения происходил здесь независимо от Северной Индии. Народ чола населял восточную часть теперешнего штата Мадрас. К западу от него проживали пандьи. Кералы, родственные тамилам, населяли в основном территорию теперешнего штата Траванкур-Кочин. Об общественном и политическом строе этих народов нам почти ничего не известно.

Известно, что только эти три индийских народа смогли отстоять свою независимость и не подчинились могущественным царям Магадхи из династии Маурьев, можно заключить, что у них уже были достаточно прочные государственные образования. Андхры, добившиеся независимости сразу после смерти Ашоки, быстро распространили свою власть на большую часть полуострова; столицей их государства стал город Насик. Их дальнейшее усиление было временно остановлено калингами.

Калинги, также ставшие независимыми вскоре после смерти Ашоки, под руководством царя Кхаравелы (конец IIIв. до н. э.) нанесли ряд поражений андхрам. Тем не менее к середине I в. до н. э. андхры превзошли калингов в военной мощи, и государство андхров стало в это время преобладать в Южной Индии.

-=ГЛАВА 2=-

ИНДИЯ С I В. ДО Н. Э. ПО V В. Н. Э.

Специфика рабовладения в древней Индии в период, начинающийся с I в. до н. э., привела к постепенному упадку рабовладельческих отношений. Одновременно развивается и усиливается феодальный уклад, ставший с VI в. н. э. определяющим в общественно-экономической структуре страны. Развитие производительных сил с неизбежностью привело к смене рабовладельческой формации феодальной.

Однако следует сказать, что это утверждение не более как дань схеме. Потому как Индии был присущ и ряд особенностей, важнейшими из которых являются: замедленный темп исторического развития, сложность и многоукладность общественной структуры, своеобразие процесса формирования индийских феодалов.

ИНДИЯ ПРИ КУШАНАХ И ДИНАСТИИ ГУПТ

Известно, что политическая гегемония Магадхи в Индии прекратилась с распадом империи Маурьев. Власть царей Магадхи ограничивалась при Шунгах (187 — 73 гг. до н. э.) только средней и нижней частью долины Ганга. В 73 г. до н. э. последний Шунга — Девабхути — был свергнут своим главным советником Васудевой, основавшим новую династию — Канва. Во время правления этой династии политическое значение Магадхи еще более упало.

В 28 г. до н. э. Магадха была завоевана андхрами. При царе Гаутамипутре (первая половина Ив. н. э.) из династии Шатавахана власть андхров распространилась и на часть Центральной Индии к северу от гор Виндхья, где правили государи, называвшие себя сатрапами.

До сих пор неизвестны причины распада государства андхров, которое перестало существовать в первой половине III в. н. э.

КУШАНЫ В ИНДИИ

Этногенез кушанов весьма запутан. Но известно, что с начала Г в. н. э., происходит возвышение одного из племен юзчжи, которое вошло в историю под именем кушанов (в Индии их также называли шаками, хотя этнически они принадлежали, по-видимому, не к шакам (сакам), а к тохарам).

Этнической родиной, то есть основным местом расселения кушанов была территория теперешнего Таджикистана. При царе Кадфисе II (47—78) кушаны предприняли завоевательные походы в Индию и подчинили себе многие разрозненные североиндийские государства, возглавлявшиеся царями парфянского или шакского происхождения. Расширение владений кушанов в Индии в последние годы царствования Кадфиса II и в начале правления его преемника Канишки (78 — 123) временно приостановилось, так как в их среднеазиатские владения вторглись китайские войска под командованием Бань Чао.

В последующие годы Канишка успешно вторгался в глубь Индии и даже угрожал Паталипутре. На вторую половину царствования Канишки приходится период наибольшего могущества Кушанской империи. В связи с этим год воцарения Канишки стал началом летосчисления, сохранявшегося в Индии в течение всего средневековья и известного под названием «эры шака».

При Канишке кушанами была подчинена вся Северо-Западная Индия до реки Нарбады на юге и города Бенареса на востоке. Столицей Кушанской державы был город Пурушапура (современный Пешавар), расположенный на основном пути, связывавшем индийскую и среднеазиатскую части Кушанской империи.

Еще при Кафисе II началась постепенная индианизация кушанов. Индийская культура, восприняв многое из культуры среднеазиатских народов (в том числе и элементы эллинистической культуры — в чеканке монеты, архитектуре, изобразительном искусстве), сама оказала на последнюю влияние. Взаимодействие этих культур особенно ярко видно на примере возникновения в пределах Кушанской империи особого стиля в изобразительном искусстве, называемого кушанским, или «гандхарским» по имени области Гандхара (Гайдара) в долинах рек Кабула и Инда. Индианизация пришельцев особенно усилилась при Канишке. В буддийских преданиях он занимает не менее важное место, чем Ашока. Канишка принял буддизм и был ревностным его покровителем. При нем был созван второй (по буддийским преданиям четвертый) буддийский собор, определивший основы вероучения реформированного буддизма. Канишка основал много монастырей, возвел много ступ и буддийских храмов, поощрял миссионерскую деятельность буддийских монахов. Именно при нем буддизм начал широко распространяться в Средней Азии и Китае.

КОНЕЦ КУШАНСКОЙ ИМПЕРИИ

Царь Канишка был задушен во время восстания, вспыхнувшего в результате недовольства народа завоевательной политикой своего властелина. Следовательно, если верить этому преданию, масштабы этих завоеваний были огромны. Однако в источниках на этот счет ничего не сказано. Разноплеменная, не имевшая более или менее прочных внутренних связей Кушанская империя не могла быть устойчивым государством. Уже при втором преемнике Канишки, носившем чисто индийское имя Васудева (140 — 178), начинается ослабление государства.

В 30-х годах III в. возможно, что это находится в связи с усилением государства Сасанидов в Иране империя кушанов пришла в упадок. Кушанские цари удерживались в Гандахаре и части Пенджаба до V в., но их царство было только одним из многих, возникших в первой половине III в. в Северо-Западной Индии на развалинах Кушанской империи.

События начала IV в. в древней истории Индии настолько неясны, что остается предполагать, что на ее территории существовало множество государств, враждовавших между собой.

Разумеется, среди них по причине их небольших размеров не могло найтись такого, которое послужило бы ядром кристаллизации какой-либо могучей империи.

ГОСУДАРСТВО ГУПТ

Как свидетельствует историческая наука, крупные государственные образования являются результатом работы мощных объединительных сил. В случае с государством Гупт мы имеем в качестве таких объединительных сил неизжитые рабовладельческие отношения. Поэтому в первой половине IV в. Магадха опять становится центром последнего крупного рабовладельческого государства в Индии — государства Гупт, распространившего к V в. свою власть на большую часть северной Индии. Основателем этого государства был Чандрагупта I — правитель одного из малозначительных царств на территории Магадхи, не являвшейся в то время единым государственным целым. Женитьбой на царевне из могущественного и древнего рода Личчхи Чандрагупта обеспечил себе поддержку этого рода и значительно увеличил территорию своего царства, присоединив в числе других городов и город Паталипутру.

Впоследствии Чандрагупта I распространил свою власть на всю Магадху и на центральную часть долины Ганга. Дата вступления на престол Чандрагупты I — 320 г. (начало «эры Гупта») — условно считается годом основания государства Гупт, получившего наименование от царствующей династии. Сын Чандрагупты I Самудрагупта (330 — 380) совершил ряд успешных завоевательных походов, подчинив государства в верхней части долины Ганга и в Центральной Индии. Многие мелкие царьки в Бенгалии и предгорьях Гималаев также платили дань удачливому завоевателю. Огромной добычей овладел Самадрагупта в Южной Индии, в глубь которой он совершил поход.

Наивысшего могущества государство Гупт достигло при Чандрагупте II Викрамадитье (380—414). Он подчинил шакских царьков в Западной Индии, распространив таким образом свою власть от Бенгальского залива до Аравийского моря, а также овладел большей частью Пенджаба. В середине V в. начались вторжения в Индию так называемых гуннов-эфталитов. Период 450—455 гг. был очень тяжелым для государства Гупт. Все же первое наступление эфталитов с большим напряжением сил была отражено, и при Скандагупте (455—467) государство еще сохраняло территориальное единство и отражало отдельные набеги эфталитов; однако после смерти Скандагупты начинается распад государства Гупт, оказавшегося неспособным к длительному военному напряжению. К концу V в. власть царей из династии Гупт распространялась уже только на Магадху и на небольшие территории к востоку и югу от нее.

Таким образом период «Золотого века Гупт» длился с IV по V вв. Имеются данные о существовании в Магадхе еще в VIII в. царька, второй частью имени которого было слово «гупта» (Дживитагупта И, 725 — 731), но нельзя с уверенностью утверждать, что он был потомком прославленных царей, которые оставили в истории Индии свои имена.

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ ЮЖНОЙ ИНДИИ

Государства крайнего юга Индии — Чола, Пандья и Керала — к началу нашей эры были богатыми и процветающими, обладали достаточной политической и экономической самостоятельностью и развивались почти отдельно от северных государств. Нельзя говорить о какой-либо изолированности Юга, так как здесь находились известные жемчужные ловли, добывался берилл; леса и сады давали пряности и благовония. Эти продукты были предметом обмена. Имеются упоминания о тысячах рабов, использовавшихся на общественных работах и ловле жемчуга.

То, что торговый обмен существовал, свидетельствует наличие древних портов. Через эти порты (особенно Коркаи) велась торговля с остальной Индией и соседними странами. Крупнейшие города Южной Индии — Кавери-паддинам (столица Чола), Мадура (столица Пандья), Тиру-карур (столица Кералы) — были экономическими и культурными центрами складывавшихся народностей — тамильской (Чола, Пандья) и малаяли (Керала).

Однако историки столкнулись с проблемой первоисточников. Как экономическая, так и политическая история этих государств в древности почти неизвестна. Только ко IIв. н. э. относятся первые отрывочные данные, да и то лишь династической истории.

Из сохранившихся в фольклоре исторических преданий известно о частых войнах южноиндийских государств между собой и Цейлоном.

Известно также, что в первой половине IV века сильнейшим государством Южной Индии было государство Паллавов, образовавшееся в начале этого века на реке Чола. Территориальное ядро этого государства находилось к северу от реки Кришны, столицей был город Канчи. Другие южноиндийские государства в той или иной степени зависели от него» Но государство Паллавов сильно пострадало от похода Самудрагупты. В результате на северо-западе Декана выделилось как самостоятельное государство Кадамба, а в центральной части Декана — государства Вакатака (севернее) и Ганга (южнее). Можно предположить, что в первые века нашей эры народы юга страны уже мало отличались от народов Северной Индии по уровню своего общественно-экономического и культурного развития. Что касается крайнего юга Индии, то на его территории, не выделяющейся никакими крайними климатическими условиями, существовали народы примерно одинакового уровня развития с северными соседями.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ ИНДИИ.

УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ ЭКОНОМИКИ

В первые века нашей эры индийцы научились определять и классифицировать почвы, применять севообороты, использовать удобрения; были освоены новые сельскохозяйственные культуры, например индиго, распространилось шелководство. Осваивались новые территории, ранее занятые джунглями. Все шире применялось искусственное орошение, причем появились уже очень крупные оросительные сооружения.

Значительной степени совершенства достигли городские ремесленники в изготовлении украшений, оружия, тончайших хлопчатобумажных и шелковых тканей и т. д. Наглядным показателем высокого развития металлургии является находящаяся ныне в Дели железная колонна весом около 6,5 тонн и высотой более 7,25 метров, отлитая в начале V в.; примечательно, что за прошедшие с тех пор полторы тысячи лет эта колонна почти не подверглась коррозии. Другим свидетельством этого рода является двухметровая медная статуя Будды, отлитая в том же веке. В это время индийцы уже умели строить суда, способные перевозить сотни пассажиров. Высокого совершенства достигло строительное искусство, причем все больше распространяется строительство зданий из камня, тогда как ранее здания строились в основном из дерева и кирпича. Входит в практику сооружение пещерных храмов, требовавшее сложных расчетов, затрат огромного количества труда, большого искусства в монументальной и художественной обработке камня.

По дорогам, на строительство и поддержание которых в хорошем состоянии правители обращали большое внимание, следовали многочисленные купеческие караваны и обозы. Индия вела обширную сухопутную и морскую торговлю. Из Индии вывозились ткани, украшения, слоновая кость, жемчуг, перец, благовония. Ввозились драгоценные и цветные металлы и изделия из них, вина, рабы (музыканты и танцоры). Индийские моряки плавали в Китай, а также через Аравийское море в Красное, используя благоприятствующие плаванию муссоны. Оживленные отношения поддерживались со странами Средиземноморья; имеются данные о существовании в Южной Индии поселений купцов из Средиземноморья, при дворе римских императоров неоднократно бывали послы индийских царей. Античные писатели писали, что огромное количество драгоценных металлов уходит в Индию, чтобы никогда больше не вернуться в Средиземноморье. Хотя в самой Индии золота и драгоценных камней добывалось не столь много, как это обычно думают (многие из драгоценных камней, которыми славилась в то время Индия, добывались на Цейлоне и в Бирме), рабовладельческая знать со временем накопила в своих сокровищницах огромное количество драгоценностей.

Что касается хождения золотой монеты, которая появилась, вероятно, еще при Маурьях, отличалась при кушанах и Гуптах полноценностью и высоким качеством исполнения. Времена Гупты был последним периодом расцвета рабовладельческого города в Индии, который начал приходить в упадок лишь в VI веке нашей эры.

Этот период характерен тем, что города были административными центрами. Здесь находились дворцы царей и рабовладельческой знати. В то же время города были средоточиями ремесленного производства, центрами внутренней и внешней торговли, портами; здесь сложилась богатая городская культура. Наряду с широким распространением религиозного образования в Индии того времени начинает зарождаться и светская школа.

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Кризис рабовладения в Индии начался в условиях еще сравнительного устойчивого экономического положения. Формирование новых общественных отношений обусловилось тем, что рабовладельческая знать постепенно отказывается от применения труда рабов в своем хозяйстве; это видно, в частности, на примере царского хозяйства, где все в большей мере начинает использоваться труд свободных, сажаемых на землю на условиях кабальной аренды. В различных политических и экономических трактатах и сборниках норм обычного права того времени постепенное уменьшение роли рабства отражается в признании необходимости ограничить произвол хозяина по отношению к рабу, облегчить для раба возможность получения свободы, в попытках ограничения ростовщичества и кабальных сделок, имевших своим следствием порабощение свободных. Подобного рода попытки были особенно настойчивы в тех случаях, когда порабощение угрожало членам высших варн. Число рабов в сфере производительной деятельности все более уменьшается. Много рабов продолжает сохраняться лишь в качестве домашней челяди в царских дворцах, в домах знати и богачей (евнухи при гаремах, танцоры и музыканты и т. д.).

Существование общеиндийского государственного объединения — империи Маурьев (IV — II вв. до н. э.) — только в незначительной степени способствовало нивелировке уровня развития общественно-экономических отношений у многочисленных племен и народностей, входивших в ее состав. Малосвязанные друг с другом экономически, они жили своей особой жизнью. Поэтому и после распада империи характерные различия в уровне различия отдельных народов продолжали существовать.

Складывание феодальных отношений в Индии происходило медленными темпами и растянулось на несколько веков (условно с I в. до н. э. по VI в. н. э.). Рабство как уклад продолжало существовать в Индии и в средние века.

В первые века нашей эры все более частыми становятся (изредка имевшие место и раньше) земельные пожалования рабовладельческой знати, жрецам и высшим чиновникам, рассматривавшиеся как форма «кормления» от государства. Земли раздавались в качестве жалованья за службу. В этом случае общинники, работавшие на земле, должны были вносить полагающиеся с них налоги не в казну, а на содержание того лица, которое получило в «кормление» данные земли. Правда, эти земли продолжали оставаться государственными, налоги с общинников взимались государственным налоговым аппаратом. Периоды ослабления центральной государственной власти (а эти периоды наступают со временем все чаще и чаще) использовались держателями земель для упрочения своего положения, для расширения своих привилегий и для того, чтобы поставить ранее свободных общинников в личную от себя зависимость. Этому способствовало и то обстоятельство, что рабовладельческой знати постепенно удалось добиться права передачи по наследству высших должностей в государстве. Появляются и безусловные пожалования. Разумеется, этот процесс протекал далеко не мирным путем. Вследствие войн между индийскими государствами, а также иноземных нашествий происходило перераспределение земельной собственности. Та часть старой рабовладельческой знати, которая оказалась не в состоянии приспособиться к новым условиям, гибла или разорялась и вытеснялась феодализирующимися элементами.

Немалую роль в процессе феодализации сыграли буддийские монастыри, которые получили огромнее земельные пожалования вместе с проживавшими на этих землях свободными общинниками. Алчное духовенство буддийских монастырей превращалось в феодалов, а зависимые от них общинники — в эксплуатируемое крестьянство. Там, где буддизм не приобрел большого распространения, важными очагами феодализации были брахманистские храмы, хотя, в отличие от буддийских монастырей, их роль не была столь значительной. Некоторые племена Индии (в частности, в центральных и южных частях страны) могли в период упадка рабовладельческих государств переходить от первобытнообщинного строя уже непосредственно к феодализму.

Постепенное изменение экономического положения свободных общинников меняет и их общественный статус. Ранее они выступали как вайшьи, теперь же начинают причислять себя к шудрам. Вайшьями остались те, которые смогли сохранить независимое общественное и экономическое положение — купцы, ростовщики, ремесленники и т. д. Можно рассматривать процесс феодализации индийского общества как причину обострения борьбы между различными слоями населения. Закабаление свободных общинников не могло не встретить с их стороны ожесточенного сопротивления.

Но особенно изменение формации отражается на обострении противоречий внутри господствующего класса. Косвенным свидетельством всего этого является внутренняя непрочность индийских государств (начиная с I в. до н. э.), их быстрое возникновение и еще более быстрое падение, их неспособность успешно противостоять иноземным нашествиям.

Однако и здесь историка подводят первоисточники. Достоверные сведения, относящиеся к этому периоду, настолько скудны, что не позволяют дать полную картину общественных движений; даже данные о царях и династиях, как уже отмечалось, совершенно недостаточны, чтобы осветить более полно явления, происходившие даже на поверхности политической истории. Приведение же какой-либо аналогии с другими государствами для поисков истины ни к чему не приведут, поскольку история Индии, как уже не раз указывалось, достаточно специфична.

УМЕНЬШЕНИЕ РОЛИ БУДДИЗМА

Ни одна из попыток создания прочных общеиндийских государственных объединений не оказалась состоятельной. Распространение буддизма в качестве господствующей религии было столь же мало успешным, хотя он и стал впоследствии одной из мировых религий. Наибольшего распространения буддизм достиг там, где рабовладельческие отношения были более развитыми (главным образом долина Ганга), или там, где он пользовался поддержкой государственной власти (например, в Северо-Западной Индии при кушанах). На основной территории продолжали преобладать местные племенные религии, объединяемые обычно под общим наименованием — брахманизм. Но даже в районах своего наибольшего распространения буддизм был связан главным образом с городом; в сельских же местностях старые общинные религиозные верования и культы продолжали существовать наряду с буддизмом. Это обстоятельство, а также то, что буддизм должен был приспосабливаться к обстановке политической раздробленности (кушанское объединение охватывало далеко не всю Индию и было относительно кратковременным), наложило на него свой отпечаток. Буддийское духовенство начинало приспосабливать культ и вероучение к племенным и общинным верованиям.

Во времена Канишки (I — II вв. н. э.) в отличие от более раннего буддизма, именовавшегося хинаяна («малая колесница», т. е. «узкий путь спасения»), оформляется новая форма буддизма махаяна («большая колесница», т. е. «широкий путь спасения»). Будда в махаяне из учителя, указавшего путь к спасению и первым вошедшего в нирвану, окончательно превращается в божество. Для культа Будды, которого теперь стали считать могущественнейшим из богов, строятся огромные храмы. Создается учение об аде и рае, вводится культ бодисатв, т. е. святых, уже достигших ступени Будды, но на время добровольно отказавшихся войти в нирвану для того, чтобы наставлять прочих людей на путь истинный. Приобретает огромное значение обрядовая сторона культа с элементами магии, для чего используются более широко, чем прежде, произведения изобразительного искусства, пышные процессии и церемонии. В завуалированной форме в буддийский культ вводятся даже жертвоприношения — в виде приношения цветов, воскуривания благовоний и т. д..-

Роль буддизма при Гуптах снижается: даже цари при этой династии не были буддистами. Местные религии, включавшие в себя многочисленные элементы брахманизма, а в значительной мере и буддизма, оказались гораздо более живучими в условиях феодальной раздробленности Индии в период средневековья и начали постепенно вытеснять буддизм. Благодаря синтетичности эти местные религии послужили основой того комплекса религиозных верований, который обычно называется индуизмом.

ФОРМИРОВАНИЕ КАСТОВОГО СТРОЯ

Характерной особенностью феодализма в Индии является постепенное оформление кастового строя. Касты — замкнутые группы населения, занимающие установленное обычаем и законом место в производственной и общественной жизни, принадлежность к которым членов общества определяется их происхождением и наследуется, — существовали в той или иной форме и у некоторых других народов древности.

В Индии кастовый строй сложился в наиболее законченном виде. В условиях медленных темпов общественного и экономического развития многие племена древней Индии иногда в течение веков сохраняли свою экономическую самостоятельность, свой образ жизни. У одних племен ведущим типом хозяйства было земледелие, у других — животноводство, у третьих — охота, у четвертых — рыболовство и т. д. Кроме того, у некоторых из них развивались ремесла: гончарное, плотничье, кожевенное, примитивная металлургия и т. д. Общественное разделение труда привело к выделению людей, занятых в определенной сфере производственной деятельности. Внутренняя консолидация этих групп происходила с развитием рабовладельческого государства уже не на родо-племенной основе, а на основе общности занимаемого места в производственной жизни. Тем не менее в условиях сохранения сельской общины и существования значительных пережитков родо-племенной идеологии складывание этих новых общественных групп неизбежно сопровождалось заимствованием у родовой общины многих черт как в организации, так и в идеологических представлениях. Это видно даже из наименования этих общественных групп — джати, что означает — род, племя, происхождение; португальское слово «каста» является довольно точным переводом этого слова.

Для каст характерна отчужденность их друг от друга, члены различных каст не могут вступить в браки; у каждой касты в принципе своя исключительная и неизменная профессия. Помимо того, что кастам были присущи эндогамность и общность занятия, касты в отличие от варн имели внутреннюю администрацию; члены касты были связаны обязательством взаимопомощи, совместным исполнением религиозного культа, регламентацией производственного процесса, определенными правилами общения с членами других каст и т. д.

Ремесленники, селившиеся в городах и объединявшиеся по специальности (для взаимопомощи, для представительства перед органами государственной власти и т. д.), также образовывали корпорации, постепенно перераставшие в касты. То же происходило и с купцами, прислугой и т. д.

Хотя кастовый строй окончательно сложился только в период раннего средневековья, тем не менее касты становятся важным элементом общественной структуры уже около начала нашей эры. Постепенное складывание кастового строя в условиях медленных темпов роста общественного разделения труда, а также внешнее сходство каст и варн привели составителей древнеиндийских сборников законов к заключению, что касты возникли из варн, как результат смешанных браков представителей различных варн. Эта точка зрения одно время господствовала среди зарубежных историографов. Но это не соответствует действительности.

Варны были результатом развития общественного неравенства; основным в системе варн является их различие в правах и обязанностях по отношению к рабовладельческому государству. Возникновение же каст было результатом развития разделения труда и основным для каст является их место в экономической жизни общества. Однако общественное положение каст также было различным, так как они складывались в условиях уже существовавшего общественного неравенства, в условиях существования варн. Естественно, что касты впервые оформляются внутри варн, к которым относилась производительная часть населения — вайшьи и шудры; касты среди брахманов и кшатриев так и не развились в полной мере: брахманы до сих пор по традиции считаются единой кастой.

Только к периоду упадка рабовладельческих отношений в Индии относятся попытки фиксации в сборниках законов правил и предписаний, касающихся каст и кастового строя. К варне вайшьев вначале были отнесены те касты, члены которых были заняты с точки зрения оседлого земледельца благородными занятиями — земледелием и обслуживанием государства и рабовладельческой знати экономически независимым или квалифицированным трудом: земледельцы, скотоводы (занятые разведением крупного рогатого скота), купцы, зажиточные ремесленники (занятые производством предметов роскоши) и т. д. Касты, основным занятием членов которых оставались менее привилегированные ремесла (кузнецы, гончары, ткачи и т. д.) или обслуживание земледельческих каст (деревенские ремесленники, пастухи, сторожа и т. д.), оказались отнесенными к варне шудр.

Отсталые племена, лишаемые земли, оттесняемые в наиболее неудобные для земледелия районы, теряли возможность перейти к более передовым формам хозяйства. Они продолжали заниматься рыболовством, охотой, лесным промыслом и т. д., а их отсталость консервировалась. По мере того, как они подвергались ассимиляции, для них не оказывалось места в системе варн, и они рассматривались как отверженные. Если они селились в городах, их уделом оставались самые неквалифицированные, плохо оплачиваемые, презиравшиеся общественным мнением профессии (поденщиков, метельщиков улиц, уборщиков нечистот, работников на кладбищах, палачей и т. д.). Вне каст оказывались бывшие рабы, посаженные на землю рабовладельческой аристократией.

Эти общественные группы со временем составили многочисленные касты «неприкасаемых», с которыми членам «чистых» каст запрещалось, всякое общение в обыденной жизни. Эксплуататорские классы, заинтересованные в максимальной разобщенности трудящихся, насаждали и поддерживали кастовые различия и в особенности насильственную изоляцию от других трудящихся наиболее обездоленных и эксплуатируемых из них, причислявшихся к «неприкасаемым».

В различных районах Индии процесс складывания каст происходил различными темпами и в неодинаковых формах. Сходные касты, относимые в одном районе к шудрам, в другом причислялись к вайшьям. Касты, причислявшиеся в одном районе к «неприкасаемым», могли не считаться таковыми в других и т. д. Кроме того, кастовая система отнюдь не была абсолютно неподвижной и застывшей. Возникали новые касты, вследствие изменения общественных условий происходили изменения в статусе отдельных каст, например, как уже оказывалось, члены земледельческих каст, считавшиеся в древности вайшьями, с развитием феодальных отношений превращались в шудр.

При медленном темпе развития производительных сил и общественного разделения труда, в условиях господствующей общинной организации и сильнейших пережитков родо-племенной идеологии, при низком уровне техники кастовый строй способствовал (особенно в ремесле) накоплению совершенных производительных навыков и преемственности в их передаче из поколения в поколение.

ИДЕОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА ДРЕВНЕЙ ИНДИИ.

ДРЕВНЕИНДИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Источником философии является не только высокий уровень культуры, достигнутый одним этносом, а также полиэтническими образованиями, какими являлись гособразования на территории Индии. Сложность форм производства и общественной жизни вызывают, попытки осмысления всего окружающего.

Развитие древнеиндийской философии носило сложный и противоречивый характер. Философия продолжала тесно переплетаться с мифами и религиозными верованиями, которым правящие круги стремились придать законченный систематический характер.

Это стремление было понятно. Население, опутанное сложной системой идеалистических взглядов на природу и человека, легче контролировать. Поэтому господствующим направлением в философии было идеалистическое, связанное с брахманистским и буддийским богословием. Брахманистская философия есть смесь различных, иногда противоречивых учений и взглядов. Для нее характерно учение о первичной сущности, мировой душе — брахме, которая в процессе саморазвития создает богов и весь видимый мир. Для буддийской философии характерен крайний субъективный идеализм: реально существует толь; ко субъект, весь окружающий его мир — иллюзия (майя).

Против господствующей идеалистической философии выступали древнейшие индийские философы-материалисты, отражавшие оппозиционные к официальной идеологии взгляды свободных общинников и городских низов. Древнейшим материалистическим учением, существовавшим, вероятно, еще в VI — V вв. до н. э., было учение чарвака. Последователи этого учения отрицали авторитет Вед, утверждали, что мир извечно материален, что чувственное восприятие — единственный источник познания и единственное средство доказательства. Они отрицали возможность раздельного существования души и тела, бессмертия души и переселения душ. К учению чарвака примыкали другие материалистические учения (настика, локаята), также отрицавшие реальность всего, что не может быть воспринято чувствами, отрицавшие, следовательно, возможность существования потустороннего мира, формулировавшие атомистические взгляды. Сторонники материалистических учений высмеивали брахманистские обряды, жертвоприношения, суеверия.

В период начинавшегося упадка рабовладения и складывания феодальных отношений усиливаются гонения на оппозиционные учения, формируется ряд философских систем — откровенно идеалистических (веданта, йога, миманса), идеалистических рационалистического толка (вайшешика, ньяя) и дуалистических (санкхья). Самой воинствующей из идеалистических школ, целиком поставившей себя на службу богословию, была веданта, основанная на Ведах, считавшихся представителями этой школы безусловным авторитетом. По учению веданты, единственный источник познания — божественное откровение (шрути), т. е. Веды; истина — это единство познающего с Брахмой, мир — эманация Брахмы, законы природы и человеческого общества — творение Брахмы. Человек избавляется от зла и страдания не делами или созерцанием, а познанием божественной сущности Вед. Веданта в феодальной Индии стала философской основой индуизма. Эти шесть философских идеалистических систем (даршан) считались ортодоксальными, так как они исходили из основных положений, содержащихся в Ведах. Неортодоксальными считались буддийская философия и философия джайнизма.

Для древней индийской философии характерна широта кругозора и глубина мысли. Даже философы-идеалисты, как правило, признавали вечность мира, непрерывность его развития (правда, происходящего по циклам и зависящего от божественной воли), понимали, насколько грандиозна вселенная во времени и пространстве. Поэтому неудивительно, что древняя индийская философия оказала глубокое влияние на развитие философских взглядов у многих народов древности.

МАТЕМАТИКА. ЕСТЕСТВЕННЫЕ НАУКИ

Естественные и точные науки в Индии достигли весьма высокого уровня. Нужды ирригационного земледелия вызвали развитие астрономии, которая создавалась независимо от других народов; только со II в. до н. э. начинает сказываться влияние греческой астрономии. Древнеиндийские астрономы делили солнечный год на 12 месяцев по 30 дней в каждом, причем через каждые пять лет добавлялся тринадцатый месяц. Древнеиндийские астрономы знали о шаровидности Земли и предполагали ее вращение вокруг своей оси.

Огромный вклад в сокровищницу мировой культуры внесли древнеиндийские математики. Древние индийцы независимо от других народов создали десятитысячную систему счисления, впервые ставшую известной населению Северо-Западной Индии еще в период культуры Хараппы, то есть в III тысячелетии до н. э., общепринятую в настоящее время систему начертания чисел (позиционная система) и цифры (в том числе ноль), заимствованные народами Ближнего Востока и ставшие известными в Европе в несколько измененном виде под названием «арабских цифр» (арабы их называли «индийскими цифрами»). Из трактатов древнеиндийских математиков и астрономов Арьябхаты (V в.) и Варахамихиры (VI в.) видно, что к V в. н. э. индийцы знали извлечение квадратных и кубических корней. Независимо от других народов древние индийцы заложили основы алгебры и явились в этом отношении учителями арабов и народов Средней Азии, а, как известно, средневековые европейские математики заимствовали основы алгебры и арабов.

Несмотря на то, что развитие медицины задерживалось религиозными предрассудками, рассматривавшими болезни, как результат греховной жизни, причем анатомирование считалось делом предосудительным, тем не менее и здесь было достигнуто многое. Судя по сохранившимся медицинским трактатам, древнеиндийские врачи умели распознавать и лечить самые различные болезни, применять сотни различных лекарственных растений, многие минеральные вещества (ртуть, квасцы, нашатырь и т. д.). Хирурги делали сложные операции и славились своим искусством далеко за пределами страны.

Древнеиндийские химики-практики умели получать серную, соляную и азотную кислоты, различные соли, изготовляли краски, лекарства, парфюмерию.

Значительно уступали другим отраслям науки по уровню своего развития географические познания древних индийцев. Не сохранилось ни одного географического труда, ни одной географической карты; неизвестно даже, существовали ли они в древней Индии. Данные античных авторов также позволяют думать, что многие, даже образованные, индийцы имели довольно смутное представление о своей стране и о соседних странах.

ЯЗЫКИ И ПИСЬМЕННОСТЬ ДРЕВНИХ ИНДИЙЦЕВ

Как показывают надписи Ашоки, в Индии в III в. до н. э. уже существовала очень развитая и совершенная письменность. Один из шрифтов этих надписей — брахми — лег в основу шрифта деванагари, который вследствие своей простоты и удобства получил широкое распространение в древности и сохранился у многих народов Индии до настоящего времени.

Практические нужды жречества, которое стремилось сохранить в неизменном состоянии Священные книги брахманизма в многоязычной стране, дали толчок развитию языкознания. Священные книги древних индийцев — Веды — были записаны на одном из племенных языков Восточного Пенджаба, родственном многим языкам Северной Индии. Веды впоследствии были канонизированы. Разговорные языки между тем развивались, и хотя язык Вед не менялся, потому что тексты выучивались наизусть в их первоначальном виде, но язык более поздних комментариев и эпоса под влиянием разговорных диалектов стал отдаляться от него. Чтобы избежать разрыва между ними, ученый брахман Панини, живший, возможно, в V —

IVвв. до н. э., провел обработку языка поздневедической литературы. Этот язык, в основу которого лег, по-видимому, диалект района нынешнего Дели, преобладавший в поздней ведической литературе, получил название санскрита, т. е. «очищенного» (подразумевается очищение ют проникших в него более поздних элементов различных разговорных языков). Работа, проделанная Панини, оказалась столь совершенной по своему научному уровню, что в дальнейшем отклонении от норм грамматики, составленной Панини, рассматривалось как признак вопиющего невежества.

В добуддийский период брахманизм распространялся во вновь возникавших рабовладельческих государствах, принимавших уже сложившуюся в более ранних государствах идеологическую систему. Это приводило к распространению санскрита по всей Индии. Поскольку обучение и образование в древней Индии было в основном богословским, непременным признаком образованности стало знание санскрита.

Между тем разговорные диалекты, ранее близкие санскриту, далеко ушли от него в своем развитии, и он становится все менее и менее понятен народу. Это тем более относится к племенам, языки которых значительно отличались от языка ведических индийцев. Складывание языков народностей происходило в период формирования племенных конфедераций и государств, ломавших племенные перегородки. Во времена Панини был известен ряд таких языков (пракритов) — шаурасени (вероятно, развившийся непосредственно из того диалекта, который был положен в основу санскрита), матсья, махараштри, магадхи и др.

В условиях значительной политической, экономической и культурной раздробленности древней Индии санскрит играл важную роль средства общения между самыми различными племенами и народностями. Всякий ученый и писатель вынужден был писать на санскрите, более или менее известном образованным людям во всей Индии, иначе его произведения остались бы достоянием узкого круга его земляков. Таким образом, то, что обычно называется санскритской литературой, является фактически суммой литератур различных народностей древней Индии. Неизученность санскритской литературы с этой точки зрения, при огромной сложности объекта изучения (обычное отсутствие данных об авторе, времени и месте написания того или иного произведения), не дает пока еще возможности определить вклад, который внесли в культурную сокровищницу древней Индии отдельные древнеиндийские народности.

Существование санскрита, как важнейшего литературного языка древней (и отчасти средневековой) Индии, способствовало проникновению элементов этого языка, особенно словарного запаса, во все пракриты. Процесс обогащения словарного запаса складывающихся национальных языков за счет санскрита имеет место до самого последнего времени. Вместе с тем следует отметить, что господство санскрита, как литературного языка, обучение на этом мертвом языке ставило преграду распространению образования среди широких народных масс, облегчало жречеству удержание за собой привилегированного положения в области культуры.

Буддийские проповедники и вероучители стремились сломить монополию санскрита в умственной жизни. В отличие от жрецов-брахманов они писали свои книги на пали, близком к разговорным языкам Восточной Индии (в основу его лег, вероятно, пракрит магадхи). Но поскольку и буддийская литература была со временем канонизирована, пали постигла участь санскрита: он стал мертвым языком, языком буддийской литературы, буддийского монашества. Такую роль он играет и в настоящее время в странах Юго-Восточной Азии, где распространен буддизм (Цейлон, Бирма, Таиланд).

В связи с той ролью, которую санскрит и пракриты играли в идеологической жизни страны, языкознание в древней Индии достигло высокой ступени развития. Труды древнеиндийских грамматиков — Панини (V — IV вв. до н. э.), Патанджали (И в. до н. э.), Вараручи (II — IIIвв. н. э.) — поражают современных ученых глубиной мысли и совершенством метода исследования. Изучение трудов древнеиндийских языковедов в большой мере способствовало развитию сравнительного языкознания в Европе в XIX в.

ЛИТЕРАТУРА И ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО

В свое время уже говорилось о древнейших литературных памятниках Индии — Ведах, эпосе и т. -д. Но письменная литература начинает появляться, вероятно, только во второй половине I тысячелетия до н. э. Своего расцвета санскритская литература достигла в период Гупт. В это время (а может быть, и несколько ранее) были записаны на санскрит в окончательном виде «Махабхарата» и «Рамаяна», записываются древнейшие из трактатов (шастр) по различным отраслям знания, в том числе уже упоминавшиеся ранее «Манавадхармашастра» и «Артхашастра».

Появляются сборники народных рассказов, басен и сказок, в которых нашла свое отражение накопленная веками народная мудрость. Наиболее известными из них являются «Панчатантра» («Пять книг») и «Хитопадеша» («Полезное наставление»). Во многих из этих басен и сказок действующими лицами являются животные, в которых легко узнать людей различного общественного положения. Написаны эти рассказы, басни и сказки прозой, содержащиеся же в них поучения — обычно стихами. В некоторых из них сохранилась сатира на царей, вельмож и брахманов, изображаемых несправедливыми, жадными и лицемерными. Эти сборники уже в период раннего средневековья были известны далеко за пределами Индии и переводились на другие языки.

В древней Индии независимо от других стран возникла высокоразвитая драматургия. Индийская драма развилась из древнейшего вида театрального представления — пантомимы, которая сопровождалась рассказом специального сказителя, объяснявшего то, что показывалось зрителям. Позже текст стали произносить сами актеры. Древнейшие из дошедших до нас драм Бхасы и Ашвагхоши (последний был также и крупнейшим поэтом) относятся к первым векам нашей эры, но несомненно, что у этих авторов были предшественники.

Самым выдающимся из индийских писателей древности был Калидаса (V в. н. э.), прославившийся и как лирический поэт, и как создатель эпических поэм, но особенно как драматург. До нас дошли три его драмы, наиболее совершенной из которых является «Шакунтала». Драмы Калидасы, написанные для придворного театра и рассчитанные на знатоков и ценителей искусства, тем не менее сохраняли тесную связь с народным творчеством и отличаются относительной простотой и естественностью, стремлением к раскрытию внутреннего мира героев. Драмы не скованы ни обязательным количеством актов, ни требованием единства времени, места и действия; в них имеются элементы трагического ,и комического, герои говорят прозой и стихами, вводятся танцы и пение; имеются персонажи самые различные — от небожителей до низших слоев общества. Характерной особенностью является то, что боги, цари и знать говорили в драмах на санскрите, другие мужские персонажи и женщины — на различных пракритах. Большого совершенства достигла поэзия; в древней Индии даже многие шастры полностью или частично писались стихами. Образцом лирической поэзии является поэма Калидасы «Мегха-дута» («Облако-вестник»).

Наряду с санскритской литературой существовала литература и на других языках. Буддийская литература на языке пали огромна по объему и по значению и включает в себя различные религиозно-философские трактаты, жизнеописания Будды, канонические сочинения. Особенно интересны джатаки — многочисленные рассказы о событиях, случившихся с Буддой во времена его земных воплощений, предшествующих возрождению его в виде царевича Сиддхартхи. Во многих случаях эти рассказы являются фольклорными материалами. Сборники джатак древнее «Панчатантры» и «Хитопадешти», с которыми имеют много общего. Они оказали, в частности, немалое влияние на арабский фольклор, что видно на примере сказок «Тысяча и одна ночь».

Наряду с санскритской и палийской литературой в первые века нашей эры появляется литература на дравидских языках. Древнейшими ее памятниками является «Курал» — сборник нравоучительных изречений на тамильском языке; составление его приписывается Тируваллувару — ткачу, принадлежавшему к одной из низших каст.

Количество дошедших до нас литературных памятников (только незначительная часть того, что существовало в действительности), разнообразие жанров, высокий уровень художественного мастерства — все это позволяет утверждать, что индийская литература этого периода не уступала самым развитым литературам других народов.

Во многих областях изобразительного искусства древние индийцы достигли значительного совершенства. Были высоко развиты ваяние, художественные ремесла (производство ювелирных изделий, резьба по камню, кости, дереву и т. д.). Высокохудожественные образцы древнеиндийской фресковой живописи сохранились в пещерных храмах — например в храме Аджанты (штат Хайдерабад), состоящем из пещер, которые высекались в скале между IIв. до н. э. и VII в. н. э.

ВЛИЯНИЕ ИНДИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ НА СОСЕДНИЕ СТРАНЫ

Ранее уже упоминалось о значительном влиянии, которое оказала индийская культура на народы Средней Азии и Восточного Ирана.

Со времени Кушанской империи значительной индиани-зации подверглось также тохарское население Восточного Туркестана. Многие города носили индийские названия. Здесь распространяется индийская письменность; в качестве языка надписей использовался санскрит. Немалую роль сыграло также распространение буддизма.

Еще более значительным было влияние индийской культуры в Юго-Восточной Азии, где выходцами из Индии основывались колонии. Число переселенцев не было особенно значительным, колонизация нигде не привела к индианизации больших масс местного населения; скорее наоборот, индийцы постепенно растворялись в местном населении. Тем не менее народы Юго-Восточной Азии получили возможность ознакомиться с достижениями передовой материальной и духовной культуры народов Индии. Во многих государствах Индокитая в официальных надписях употреблялся санскрит, заимствованиями из санскрита и пали обогащался словарный запас местных языков. Уже древнейшие храмовые строения (например, храм в Анкоре, в государстве Кхмер, ступа в Барабудуре на острове Ява и др.) обнаруживают очевидное влияние индийской архитектуры. В первые века нашей эры в странах Юго-Восточной Азии распространяется буддизм, что также способствовало упрочению индийского культурного влияния.

ПЕРВОИСТОЧНИКИ

Обилие и разнообразие литературного материала по рассматриваемому периоду древней Индии сразу же заставляет отказаться от приведения в качестве иллюстрации примеров двух из четырех грандиозных литературных комплексов — эпического и джайнистского. Поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» достаточно известны. Тексты священного канона религиозной секты джайнов узкопрагматичны по содержанию и имеют относительно малую художественную ценность. Рассмотрим в дальнейшем поэтому только два из оставшихся литературных комплексов — ведийский и буддийский.

Обилие и разнообразие ведийских памятников уже само по себе подсказывает, что в диахронической перспективе ведийская литература прошла много ступеней развития. И действительно, время создания вед охватывает целую эпоху: от конца II до середины I тыс. до н. э. Некоторые упанишады и веданты вообще относятся к более позднему периоду — IV — III вв. до н. э. Отделенные друг от друга столетиями, памятники вед, естественно, отражают различные уровни социально-политических отношений (от первобытнообщинного до сословно-кастового строя), различные уровни художественного осмысления действительности. И тем не менее в рамках ведийского канона, в его основной функции целостного религиозно-культового комплекса, эти памятники воспринимаются индийской традицией, да в какой-то мере и современным европейским читателем, как единая и взаимосвязанная система текстов.

Гимны четырех ведийских самхит формально предназначены для четырех главных жрецов ведийского ритуала и непосредственно входят в его состав, освящая и интерпретируя каждое ритуальное действие. Брахманы объясняют экзотерический аспект ритуала, происхождение, смысл и назначение отдельных ритуальных церемоний, а араньяки и упанишады как эгзегетическую («разъяснительную») литературу вед, причем каждый из разрядов этой литературы связан с определенным уровнем (ритуальным, дидактическим, философским) содержания самхит.

Конечно, подобного рода синхронный, системный подход достаточно условен, ведийские памятники, взятые порознь, вполне самостоятельны и Обладают ясно выраженной спецификой. Но при этом несомненно, что любой из них в общей структуре ведийской литературы занимает свое, особое место и приобретает функциональную нагрузку, вытекающую из особенностей этой структуры. Заметим попутно, что так же обстоит дело и в других литературах Древнего Востока: объединение гетерогенных текстов в религиозный канон типа Библии или «Авесты» ведет, как правило, к их переосмыслению и подчинению общим задачам канона.

ИЗ «РИГВЕДЫ»

Переводы Т. Елизаренковой

ГИМН ИНДРЕ [170]

Индры деяния хочу возгласить ныне:

Первые, что совершил владетель палицы.

Он убил дракона, он просверлил устья рекам.

Он рассек мощные чресла гор.

Он убил дракона [171] , что покоился на горе.

Твашатар [172] для него выточил звучную палицу.

Как коровы мычащие спешат к телятам,

Так прямо к морю сбегаются воды.

Как бык взъяренный, он выбрал себе сому [173] .

На празднествах этих он упился Выжатым.

Щедрый [174] , он схватил палицу и метнул ее.

Он убил перворожденного из драконов.

Ты убил перворожденного из драконов,

И перехитрил все хитрости хитрецов,

И породил солнце, и небо, и утреннюю зарю,

И тогда поистине не стало тебе противника.

Индра убил врага, самого страшного, бесплечего,

Вритру убил палицей — великим оружием.

Как дерево без ветвей топором обрубленных,

Вритра лежит, дракон, прильнув к земле.

Как неумелый боец в задоре хмельном, вызвал он

Мужа, силой всевластного, упоенного Дважды Выжатым.

Испытания своим оружием Вритра не вынес.

Он повержен, враг Индры, с проломленным носом.

Безногий, безрукий, он боролся с Индрой.

Тот палицей хватил его по затылку.

Холощеный, пожелавший стать образцом быка [175] ,

Вритра, разбросанный, лежал во множестве мест.

Через него, лежащего, как тростник разрезанный,

Текут, перекатываются воды Ману [176] .

Некогда Вритра сковал их величиной своей,—

Теперь у ног их лежал дракон.

Стала иссякать сила жизни у матери Вритры [177] .

Индра метнул в нее смертельным оружием.

Родительница была сверху, и сын был снизу.

Дану лежит, словно корова с теленком.

Среди непрестанных, среди неутешных

Струй водяных тело сокрыто.

Воды омывают тайное место Вритры.

Враг Индры в долгую тьму опустился.

Жена Дасы [178] , драконом хранимые, — воды

Стояли скованные, как коровы — силою Пани [179] .

Выход водам, закрытый накрепко,

Индра дал, убивши Вритру.

Тониной в конский волос ты стал, когда

Он тебя по зубцу ударил. Бог единый,

Ты завладел коровами, ты завладел сомой, о муж.

Не помогли ни молния ему, ни гром,

Ни дождь и град, которые он рассыпал.

Индра и дракон сражались,

И навеки победителем стал Щедрый.

Когда же почел ты мстителем за дракона,

Если в сердце твоем — убийцы — родился страх [180] ,

Когда ты несся через девяносто и девять потоков,

Пересекая пространства, как испуганный орел?

Индра, царь движущегося и отдыхающего,

Безрогого и рогатого, крепко он держит палицу!

Вот он как царь правит народами!

Он объял все, как обод — спицы!

ГИМН АГНИ [181]

Царь жертвенной соломы, хотар посреди дома,

Бича повелитель, Агни, принести готовый

Жертву обоим мирам [182] .

Он, сын праведной силы [183] ,

Издали, как Сурья [184] , пламя свое простирает.

О, достойный жертвы, идущий издалека, — в тебя

Небо само вершит сполна жертвоприношение, о царь.

Трех виталищ [185] хозяин, подобный крылу, достигающему до цели,

Прими возлияния жертвенные, дары людей!

Царь дерева, чей жар наисильнейший, в венце из спиц,

Вспыхнул, разросся, как бич возницы в пути.

Он словно как бесхитростный скакун,

Бессмертный по воле своей, беспрепонно сущий в растениях.

Этот Агни прославился в доме, как бегун,—

Нашими громкими хвалами, — как знаток всех сущих,

Пожиратель дерева, как скаковой конь,

Что выигрывает награду своим уменьем,

Как отец Ушас [186] , возбужденный к соитью приношением жертвы.

Вот они восхищаются его блистаньем,

Когда он стелется по земле, легко обтесывая деревья,

Как бегун, что срывается с места по знаку!

Как неисправный должник, метнулся он по земле иссушенной!

О скакун, от хулений оборони нас,

Когда возжигает тебя, о Агни, вместе с другими Агни!

Ты приносишь богатство, ты пресекаешь беды.

Да возликуем мы, доблестные, живя сто зим!

ГИМН СОМЕ [187]

Выпущены соки, как обычай велит [188] ,

На путь истины — дивные,

Знающие дорогу свою.

С потоком сладости мчит вперед,

ныряет в воды великие,

Жертва из жертв, достойный хвалы.

Впереди запряженной речи мчит.

Бык в сосуде ревет [189] деревянном.

К сидению мчит — истинный жертвенный дар.

Когда растекается провидец вокруг,

В силы рядясь, мужские и провидческие,

Победитель, он жаждет солнце завоевать.

Очищаясь, он берет в осаду врагов,

Как царь племена супротивные,

Когда жрецы дают движенье ему.

Любимый по овечьей цедилке кружит:

Пламенно-рыжий [190] в сосудах сел деревянных.

С молитвой соперничает певец.

К Вайю, Индре, Ашвинам [191] идет

Он со своим опьянением.

С радостью — по законам его.

Волны сладости, очищаясь, несут

Митру с Варуной, Бхагу [192] ,

Всю его мощь сознав.

О два мира, подайте богатства нам,

Чтобы наградой сладости завладели мы!

Славу, сокровища завоюйте нам!

ГИМН ВАРУНЕ [193]

Того могуществом умудрены поколенья,

Кто оба мира порознь укрепил, сколь ни огромны они,

Протолкнул небосвод он вверх высоко,

Двуединым взмахом светило толкнул [194] и раскинул землю.

К самому себе я обращаюсь ныне:

«Когда я стану близким Варуне?

Насладится ль безгневно он моею жертвой?

Когда же обрадуюсь я его милости?»

Вопрошаю себя о грехе своем [195] , понять жажду, о Варуна,

Прихожу к умным, пытаю расспросами.

Все одно и то же говорят мудрецы:

«Ведь этот Варуна на тебя же и гневается».

Что за грех величайший несу, о Варуна,

Если хочешь убить слагателя гимнов хвалебных, друга?

Не таи правду, о бог, ведь тебя не обманешь, о Самосущий.

Вот я иду поклониться тебе, пока не свершен грех!

Отпусти же прегрешения предков нам!

Отпусти и те, что сами мы сотворили!

Отпусти, Васиштху, о царь, как отпускают вора,

Укравшего скот, как теленка отпускают с привязи!

Не моя воля на то была, Варуна. Смутили меня

Хмельное питье, гнев, игральные кости, неразумие.

Совиновником старший был в преступлении младшего [196] .

Даже сон не мог злодеяния отвратить.

Да услужу я щедрому господину как раб,

Я, безгрешный, богу яростному!

Благородный бог вразумил неразумных.

Сметливого подгоняет к богатству тот, кто много умней.

Эта хвалебная песнь, о Варуна Самосущий,

Да внидет к тебе прямо в сердце!

Да будет нам счастье в мире! Да будет нам счастье в войне!

Храните нас [197] вечно своими милостями!

ГИМН ИГРОКА [198]

Дрожащие орехи с огромного дерева [199] пьянят меня.

Ураганом рожденные, перекатываются по желобку.

Словно сомы напиток с Муджават-горы [200] ,

Мне предстояла бодрствующая игральная кость.

Никогда не бранила жена, не ругала меня.

Ко мне и друзьям моим была благосклонна,

Игральные кости лишь на одну не сошлись,

И я оттолкнул от себя преданную жену.

Свекровь ненавидит, и отринула жена прочь.

Несчастный ни в ком не отыщет сострастия.

«Как в старой лошади, годной лишь на продажу,

Так в игроке не нахожу пользы».

Теперь другие обнимают жену того,

На чье богатство налетела стремглав кость.

Отец, мать и братья твердят одно:

«Мы знаем его!, Свяжите его, уведите его!»

Вот я решаю: «Не стану с ними играть,

Уйду от сотоварищей, на игру спешащих».

Но брошенные кости подают голос.

И спешу я к ним, как спешит любовница.

В собрание идет игрок, с собою беседуя,

Подбодряя себя: «Ныне мой, будет верх!»

Но пресекают кости стремленье его,

Отдают противнику счастливый бросок.

Ведь кости усеяны колючками и крючками.

Они порабощают, они мучают, испепеляют,

Одаряют, как ребенок, победителя они вновь лишают победы.

Резвится стая их, трикраты пятидесяти,

Законы их непреложны, как закон Савитара [201] .

Не уступают они наимощному в ярости,

Даже царь пред ними в поклоне склоняется.

Они вниз катятся, они вверх прядают,

Без рук одолевают имеющего руки.

Неземные угли, брошенные в желобок,—

Сжигают сердце, хоть и сами холодные.

Страдает и жена, брошенная игроком,

И мать, чей сын бродит безвестно где.

Обремененный долгами, испуганно денег ищет,

Прокрадывается ночью в дома других.

Игрок изнывает от муки, завидев женщину,

Жену других, и приютный очаг других.

Но ведь это он запряг с утра коней ореховых,

И теперь он, жалкий, у огня никнет.

Тому, кто вождь вашей великой рати,

Тому, кто первый царь стаи,

Протягиваю я десять пальцев

И клятву даю: «Не удерживают богатство!»

«Не играй в кости, вспахивай ниву,

Наслаждайся имуществом и почитай его глубоко.

Вот коровы твои, игрок, вот жена»,—

Так мне велит сей господин Савитар.

Заключите с нами дружбу! Помилуйте нас!

Не напускайте так рьяно ужасное колдовство!

Да уляжется ярость ваша и вражда!

Пусть другой попадет в тенета ореховые!

РАЗГОВОР АГАСТЬИ И ЛОПАМУДРЫ [202]

ЛОПАМУДРА

Многие годы я изнуряю-истомляю себя

Дни и ночи, многие зори приближают к старости.

Старость отнимает красоту у тела.

Неужто не внидут мужья к своим женам?

Даже и те, прежние [203] , что услужали истине

И вели речи истинные с богами,

Даже они прекратили путь, так как не достигли конца.

Неужто не соединятся жены с мужьями.

АГАСТЬЯ

Не напрасно усилие, к которому добросклонны боги,

Мы двое устояли бы во всех сражениях.

Вдвоем мы победили бы, избежав сотни ловушек,

Когда бы парой устремились к одной цели, повели войска.

На меня нашло желание быка вздымающегося,

Явилось во мне и оттуда и отсюда, откуда не ведаю.

Лопамудра заставляет струиться быка,

Неразумная сосет разумного, пыхтящего.

УЧЕНИК АГАСТЬИ

Этому Соме [204] , выжатому в сердце моем,

Говорю изнутри:

Если согрешили мы против, его,

Да простит он его, — ведь смертный обилен страстями!.

АВТОР

Агастья, копавший лопатой [205] в земле,

Возжелал детей, потомства, силы,

Могучий риши послужил процветанью обеих сфер [206] , обоих миров,

Он средь богов претворил свои желанья.

ГИМН ВСЕМ БОГАМ [207]

Богов рожденье ныне хотим

Возгласить, прославляя

В слагаемых песнопеньях,—

Ибо кто разглядит их в грядущем веке? [208]

Брахманаспати [209] их сковал

Вместе, кузнецу подобно.

В прошлом веке богов

Сущее возникло из не-сущего.

В первом веке богов

Сущее возникло из не-сущего.

Затем возникли стороны света,

И все это — от воздевшей ноги кверху.

От воздевшей ноги кверху [210] земля родилась.

От земли родились стороны света.

От Адити родился Дакша [211] ,

От Дакши же — Адити.

Ведь Адити родилась,

Как дочь твоя, о Дакша,

Вослед ей родились боги,

Добрые товарищи бессмертья.

Когда вы, боги, там, в воде,

Стояли, крепко держась друг за друга,

От вас тогда, от плясунов словно,

Густая пыль воздымалась.

Когда вы, боги, словно волхвы,

Наполнили все миры,

Тогда достали вы солнце,

Спрятанное в море.

Восемь у Адити сыновей,

Что родились из ее тела.

С семью — к богам пошла она,

Мартанду прочь отшвырнула.

С семью сыновьями Адити

В первый век явилась.

Вновь принесла она Мартанду,

Чтоб размножился он и вновь умер.

ГИМН О СОТВОРЕНИИ МИРА [213]

Не было тогда не-сущего, и не было сущего.

Не было ни пространства воздуха, ни неба над ним.

Что двигалось чередой своей? Где? Под чьей защитой?

Что за вода тогда была — глубокая бездна?

Не было тогда ни смерти, ни бессмертия

Не было признака дня или ночи.

Нечто одно дышало, воздуха не колебля по своему закону,

И не было ничего другого, кроме него.

Мрак в начале был сокрыт мраком.

Все это было неразличимой пучиною:

Возникающее, прикровенное пустотой,—

Оно одно порождено было силою жара.

Вначале нашло на него желание.

Это было первым семенем мысли.

Проистеченье сущего в не-сущего открыли

Мудрецы размышлением, вопрошая в сердце.

Поперек была протянута их бичева.

Был ли низ тогда? был ли верх?

Были плодотворители. Были силы растяжения.

Порыв внизу. Удовлетворение наверху.

Кто воистину ведает? Кто возгласит это?

Откуда родилось, откуда это творение?

Потом появились боги, ибо создали боги мир.

Так кто же знает, откуда он появился?

Откуда это творение появилось?

То ли само себя создало, то ли — нет,

Надзирающий над миром в высшем небе,—

Только он знает это или не знает.

ГИМН ЖЕРТВЕННОМУ КОНЮ [214]

Ты заржал впервые, рождаясь,

Вздымаясь из океана или первого источника вод,—

С крыльями сокола и передними ногами антилопы,

И это было твое великое, достохвальное рожденье, о конь.

Яма [215] принес его в дар, Трита [216] запряг.

Индра впервые сел на него верхом.

Гандхарва [217] схватил его поводья.

Из солнца вы сотворили коня, о боги.

Ты, Яма, ты, Адитья, о конь,

Ты Трита по тайному предназначению.

С Сомою связан ты тесною связью,

Три привязи, говорят, у тебя на небе.

Три, говорят, у тебя на. небе привязи,

Три — среди вод, три твоих — в океане.

И еще, о конь, ты похож на Варуну

Ибо в нем, говорят, твое высшее место рожденья.

О скакун, вот здесь ты купаешься,

Вот сокровища копыт твоих — победителя.

Здесь я увидел твои поводья счастливые,

Те, что пастырей закона надзирают усердно.

Мыслью издали познал я твое «я»,

Птицу легкую, парящую в поднебесье.

Я видел крылатую голову, храпящую

На гладких, лишенных пыли дорогах.

Здесь увидел я твой высший образ,

Стремящийся почерпнуть силы в следе коровы [218] .

Едва лишь смертный насладился тобой,

Наиглавнейший пожиратель растений [219] пробудил его.

За тобой — колесница, юный муж — за тобой,

За тобой — коровы, склонность дев — за тобой.

За твоею дружбой войско следует,

Боги тебя наделили силою мужества.

Он с золотыми рогами, он с ногами из бронзы.

Стремителен, как мысль, Индре не догнать его.

Сами боги жертву пришли вкусить

У взлетевшего первым на коня верхом.

Небесные кони, силой играющие,

В средине — скачут еще, в конце — остановились,—

В ряд, словно гуси, смыкаются,—

Они достигли небесного ристалища.

Твое дело, о конь, — в мощном полете,

Твой дух мчится, словно как ветер,

Твои рога во множестве мест являются,

Мечутся во все стороны по лесу.

На убиенье отправился быстрый конь,

Погруженный в думу, — мысль к богам обернулась.

Козла ведут впереди [220] его — сородича.

За ним идут певцы, идут поэты.

Витал ища высшего он достиг,

Конь. Там отец его и мать.

Так пусть он нынче уходит к богам, он, самый приятный им,

И испросит даров, желанных жертвователю.

ИЗ АТХАРВЕДЫ

ЗАГОВОР ПРОТИВ ПРОКАЗЫ [221]

Ты ночью рождена, о трава,

Темная, черная и мрачная.

О сильная краской! Закрась это

Пятно проказы и то, серое!

Изгони — истрави это

Пятно проказы и то, серое, и крапленое!

Да внидет в тебя цвет твой собственный!

Да отлетят прочь пятна белые!

Ложе твое мрачное,

Виталище твое мрачное.

Ты мрачная, о трава,

Изгони, истрави крапленое!

Из пятна, порожденного костью,

Из пятна, порожденного телом, —

Из того, что явилось силою морока,

Изгнал-истравил я белую мету!

ЗАГОВОР ПРОТИВ ЗЛЫХ СНОВИДЕНИЙ

Ты не живой, ты и не мертвый.

Бессмертный богов зародыш, о сон!

Варунани [222] — твоя матерь, Яма — отец твой,

Именем Арару [223] ты наречен.

Мы знаем, о сон, где родился ты.

Сестры богов породили тебя, помощник Ямы.

Ты конец готовишь, ты — смерть.

Мы познали тебя, о сон.

Оборони нас от сновиденья злого!

Как собирают шестнадцатую часть,

Как — восьмую, как — целый долг,

Так мы сбираем все сновиденья злые

Для того, кто нас ненавидит.

ЗАГОВОР-ПРИВОРАЖИВАНИЕ ЖЕНЩИНЫ [224]

Возжелай тела моего, ног!

Возжелай глаз, возжелай бедер!

Глаза твои и волосы, вожделеющие

Ко мне, да пожухнут от любви!

Льнущей к дланям моим тебя я

Делаю, к сердце льнущей,

Чтобы ты попала под власть мою,

Чтоб склонилась к моему желанью!

О, пусть те, в чьей природе — лизание,

Те, в чьем сердце — согласие,

Короны, матери жира,

Да сделают ее для меня согласной!

ЗАГОВОР НА ПРОДЛЕНИЕ ЖИЗНИ

Близины твои — близины.

Дали твои — близины.

Будь же здесь! Не уходи нынче!

Не следуй прежним отцам!

Твою жизнь привязываю накрепко.

Если околдовал тебя кто:

Свой ли, чуженин ли,—

Освобожденье и избавленье

Я возглашаю тебе словом своим.

Если ты вред причинил, если проклял

Жену ли, мужа ли по неразумению,—

Освобождение и избавление

Я возглашаю тебе словом своим.

Если ты повергнут во прах грехом,

Совершенным матерью ли, отцом ли,—

Освобождение и избавление

Я возглашаю тебе словом своим.

Если матерь или отец твой,

Сестра ли, брат ли хворь на тебя нашлют,

Прими противное ей целебное зелье!

Я придаю долголетия!

Иди сюда, человек,

Со всей своей душой!

Не следуй двум вестникам Ямы! [225]

Постигни твердыни жизни!

Окликнут — приходи вновь,

Ведь знаешь подъемы пути,

Ведаешь, где восходить, где вскарабкаться,

Ибо так движется все живое.

Не бойся: ты не умрешь!

Я придаю тебе долголетия!

Словом я изгоняю якшму [226] —

Боль в членах — из твоих членов!

Ломота в членах, боль в членах

И боль в твоем сердце, пусть, как сокол,

В дальнюю даль улетит,

Изгнанная мощным словом!

Два провидца, Бдение и Пробуждение,

И тот бессонный, кто бодрствует,—

Пусть эти два стража твоего дыханья

Бодрствуют денно и нощно.

Должны почтить этого Агни,—

Да взойдет здесь для тебя солнце!

Восстань из глубокого, черного Мрака смерти!

Да поклонимся Яме! Да поклонимся смерти!

Да поклонимся отцам и уводящим к ним!

Этого Агни, которому внятно спасение, —

Я выставляю вперед для невредимости этого (.человека).

Да придет дыхание! Да придет сознание!

Да придет зрение и сила!

Да воссоединится его тело!

Да встанет он на ноги твердо!

О Агни, дыханием, зрением Надели его! Соедини

С телом, съедини с силой!

Ведь ты сведущ в бессмертье! Да не уйдет он сейчас!

Да не стане он тем, чей дом — земля!

Да не иссякнет твое дыхание!

Да будет легким твой выдох! Солнце-вседержитель да поднимет

Тебя из смерти лучами своими!

Внутри говорит этот Связанный язык дрожащий.

С твоей помощью я изгнал якшму

И сотню приступов лихорадки.

Ведь это приятный сердцу

Мир богов, непобежденный!

Смерть взывает, предназначен который

Ты родился здесь, человек,—

Она и мы взываем к тебе:

«Не умирай до старости!»

ГИМН ВРЕМЕНИ

Время везет воз, это конь с семью поводьями,

Тысячеглазый, нестареющий, с обильным семенем.

На него садятся верхом вдохновенные поэты.

Его колеса — все существования.

Семь колес везет это Время.

Семь — ступицы его, бессмертие — ось.

Время! Оно простирается во все существования.

Оно шествует, как первый бог.

Полный сосуд поставлен на Время.

Мы видим Время, хоть оно пребывает разом во множестве мест.

Оно — перед всеми этими существованиями.

Говорят, это Время — на высочайшем из небосводов.

Это оно стянуло вместе существования.

Это оно обошло вокруг существований.

Являясь отцом, оно стало их сыном.

Нет блеска превыше его блеска.

Время породило то небо,

Время породило эти земли.

Временем послано и существует

Все, что было и что должно быть.

Временем сотворена земля.

Во Времени пылает солнце.

Потому, что во Времени — все существования.

Во Времени далеко видит глаз.

Во Времени — сознание, во Времени — дыхание,

Во Времени предречено имя.

Времени, которое прошло,

Радуется все сущее.

Во Времени — жар, во Времени наилучший

Брахма предречен, во Времени

Потому что Время — повелитель всего,

Ведь оно было отцом Праджапати [227] .

Им послано, им рождено

Это; все в нем покоится.

Потому что Время, став Брахмою,

Несет Самого Высшего.

Время создало все живое,

Время вначале создало Праджапати.

Самосущий Кашьяпа [228] — от Времени,

Космический жар — от Времени.

ГИМН СИЛЕ БОГОВ [229]

Великий надсмотрщик среди них

Видит все, словно он рядом.

Кто считает, будто идет украдкой, —

Ведом богам в каждом шаге.

Кто стоит и кто бродит; кто петляет,

Кто скрывается и кто ползет,

Кто, усевшись вдвоем, советуется, —

Обо всех знает Варуна сам-третий.

И эта земля — царя Варуны,

И это высокое небо, чьи пределы далеки,

И эти два океана — две стороны его чрева,

И в малой воде этой сокрыт Варуна [230] .

И кто проскользнет за пределы неба,

Не освободится от царя Варуны.

Соглядатаи неба [231] близятся неуклонно.

Тысячеглазые, смотрят они через всю землю.

Царь Варуна надзирает за всем,

Что внутри двух миров, и за всем, что вне.

У него сочтены все мгновенья людских очей,

Он учитывает их, как игрок в кости — очки.

Эти путы твои, о Варуна, числом семижды семь,

Стоят трояко расслабленные, сверкающие.

Да свяжут они того, кто говорит ложь!

А кто выскажет правду, да отпустят они того!

Сотнею пут обвяжи его, Варуна!

Да не спасется от тебя говорящий ложь!

Да сидит негодяй, свесив живот [232] ,

Распавшийся в стороны, как бочка без обруча!

Варуна продольный, Варуна поперечный,

Варуна здешний, Варуна чужестранный,

Варуна божественный, Варуна человеческий,—

Всеми путами Варуны я обвязываю тебя,

О такой-то [233] , из такой-то семьи, сын такой-то.

Всех их я предназначаю тебе!

ИЗ «БРАХМАН»

(ТВОРЕНИЕ)

1.В начале мира Праджапати, поистине, был один. Он подумал: «Как мне продолжить себя?» И он напряг свои силы и воспламенил свой дух. Изо рта своего он породил Агни. Он породил его изо рта, поэтому Агни — пожиратель пищи. Кто знает, что Агни пожиратель пищи, у того никогда не будет недостатка в пище.

2.Праджапати породил его первым из богов. Оттого имя ему Агни: ведь, поистине, агни то же, что Арги, [234]а Арги означает «первый». Первым рожденный, он первый и пошел; а о том, кто идет первым, говорят, что он идет впереди других. Такова природа этого Агни.

3.Праджапати подумал: «Я сотворил Агни пожирателем пищи. Но, поистине, здесь нету иной пищи, кроме меня самого, а меня он не должен пожрать!» В ту пору земля была голой, и на ней не было ни травы, ни деревьев. Вот что заботило ум Праджапати.

4.Тут Агни разинул пасть и повернулся к нему, и от испуга Праджапати утратил свою Силу. Сила же его Речь; значит, утратил он Речь. Тогда Праджапати задумал принести жертву. Он потер рукою руку, и, когда он тер, обе его ладони лишились волос. Он добыл при этом жертвенное масло и жертвенное молоко, но, поистине, и то и другое по сути своей не что иное, как молоко.

5.Эта жертва не принесла Праджапати покоя, потому что была смешана с волосами. Он воскликнул: «Оша — сожги! Дхая — выпей!» — и пролил ее в огонь. Из нее появились на свет растения; вот почему имя им — ошадхая, что означает «растения». Во второй раз потер Праджапати рукой об руку и добыл еще одну жертву: жертвенное масло и жертвенное молоко, но, поистине, и то и другое по сути своей не что иное, как молоко.

6.Эта жертва принесла покой Праджапати. Однако он не знал, пролить ее в огонь или нет, но его Сила сказала ему: «Соверши возлияние!» Тогда Праджапати понял, что это собственная — «сва» — его сила говорит — «аха» ему, и, возгласив «Сваха»! — совершил жертву. Вот почему с тех пор приносят жертвы, возглашая: «Сваха!» [235]Из этой жертвы взошел на небе Тот, кто все согревает [236], затем появился Тот, кто всюду веет [237], и тогда Агни отступил от Праджапати.

7.Так, принеся жертву, Праджапати продолжил себя и спасся от Агни-Смерти, готового его пожрать. Кто, зная это, совершает жертвоприношение на огне — агнихотру [238], тот продолжает себя, как продолжает себя Праджапати, и так же, как он, спасает себя от Анги-Смерти, готового пожрать его.

8.И когда он умирает, когда возлагает его на огонь, из огня он возрождается вновь, потому что огонь сжигает одно лишь его тело. Как он появляется на свет от отца и матери, так рождается он вновь от огня. Но, поистине, навечно теряет жизнь тот, кто не совершает агнихотры. Поэтому непременно должно ее совершить...

ШУНАХШЕПА

Харишчандра, сын Ведхаса, царь из рода Икшваку [239], был бездетным. У него было сто жен, но ни одна не родила ему сына. В доме Харишчандры жили брахманы Парвата и Нарада [240]. Однажды спросил он у Нарады:

«Поистине, все желают сына:

И мудрые люди, и невежды.

Какую ж пользу приносит сын?

Скажи мне об этом, о Нарада».

На один стих Нарада ответил десятью:

«Отец, который увидит лицо

Живого, рожденного им сына,

Сыном выплачивает свой долг

И достигает бессмертия в сыне.

Много есть радостей на земле,

Много — в мирах огня и воды.

Но нет выше радости у людей

Той, что отец обретает в сыне.

Издавна с помощью сына отцы

Преодолевают густую тьму;

Ибо от «я» рождается «я»,

И сын — словно ладья в океане.

Что толку в грязи? [241] В антилоповой шкуре?

В волосах нечесаных? В умерщвлении плоти?

Желайте, брахманы, себе сына!

Лишь он для вас безупречное благо.

Источник жизни — пища, дом — защита,

Богатство — блеск дает, женитьба — скот [242] ,

Жена — наш друг, источник скорби — дочь,

А сын — сияние света в верхнем небе!

Муж, входящий в свою жену,

Входит семенем в материнское лоно

И, обретя в ней другую жизнь,

На десятый месяц рождается снова [243] .

Жену тогда называют женой,

Когда в ней муж рождается снова.

Она — родительница, она — рождение,

В ней сохраняется его семя.

Боги и мудрецы святые

Наделили ее великим блеском;

И боги так сказали людям:

Жена — это ваша вторая матерь!

Бездетному недоступно небо —

Это ведомо каждому зверю,

Потому в обычае у всех животных,

Что сын мать и сестру покрывает.

Вот путь широкий, исполненный счастья,

Им беспечально идут родившие сына.

Путь этот ведают зверя и птицы,

Потому случаются они с матерями».

Так сказал Харишчандре Нарада.

И еще он сказал: «Проси помощи у Царя Варуны! Обещай ему, что, когда родится у тебя сын, ты принесешь его ему в жертву». Согласился Харишчандра; он пошел к царю Варуне и сказал ему: «Пусть родится у меня сын; я принесу его тебе в жертву». — «Да будет так!» — ответил Варуна.

Родился у Харишчандры сын по имени Рохита, и сказал Харишчандре Варуна: «Вот родился у тебя сын; принеси его мне в жертву!» А Харишчандра ответил: «Жертвенное животное лишь тогда пригодно к закланию, когда ему больше десяти дней от роду . Исполнится десять, дней моему сыну, и я принесу его тебе в жертву». — «Да будет так!» согласился Варуна.

Вот исполнилось Рахите десять дней, и сказал Харишчандре Варуна: «Твоему сыну уже десять дней; принеси его мне в жертву!» А Харишчандра ответил: «Жертвенное животное лишь тогда пригодно к закланию, когда у него выпадут зубы. Выпадут зубы у моего сына, и я принесу его тебе в жертву». — «Да будет так!» — согласился Варуна.

Вот выпали в Рохиты зубы, и сказал Харишчандре Варуна: «У твоего сына уже выпали зубы, принеси мне его в жертву!» А Харишчандра ответил: «Жертвенное животное лишь тогда пригодно к закланию, когда у него вновь прорежутся зубы. Прорежутся вновь зубы у моего сына, и я принесу его тебе в жертву». — «Да будет так!» — согласился Варуна.

Вот вновь прорезались у Рохиты зубы, и сказал Харишчандре Варуна: «У твоего сына вновь прорезались зубы; принести мне его в жертву!»! А Харишчандра ответил: «Лишь тогда можно кшатрия принести в жертву, [244]когда он станет способным владеть оружием. Овладеет оружием мой сын, и я принесу его тебе в жертву» — «Да будет так!»— согласился Варуна.

Вот овладел оружием Рохита, и сказал Харишчандре Варуна: «Твой сын уже овладел оружием, принеси его мне в жертву!» — «Хорошо, — ответил Харишчандра и обратился к Рохите с такими словами: «Сынок, вот тот, кто дал мне тебя. Теперь я должен принести тебя ему в жертву».

«Нет!» — воскликнул Рохита, взял свой лук и убежал в лес. И он прожил в лесу один год.

Тем временем Варуна схватил Харишчандру, потомка Икшваку, и у того раздулся живот от водянки. [245]Узнав об этом, пошел Рохита из лесу домой, в деревню. Но ему встретился Индра, принявший человеческий образ, и сказал:

«Многолико счастье аскета —

Так говорят мудрецы нам, Рохита.

Жалок — живущий среди людей,

Индра — помощник странника.

Странствуй же!»

«Странствуй!» — сказал мне брахман, — повторил Рохита и еще один год Прожил в лесу. А когда пошел он из леса домой, в деревню, ему встретился Индра, принявший человеческий облик, и сказал:

«Цветами осыпаны ноги странника,

Плодоносно крепко его тело,

Избавляется он ото всех грехов,

Смытых потом его странствий.

Странствуй же!»

«Странствуй!» — сказал мне брахман, — повторил Рохита и третий год прожил в лесу. А когда пошел он из леса домой, в деревню, ему встретился Индра, принявший человеческий облик, и сказал:

«У сидящего и счастье всегда сидящее,

У стоящего оно стоит прямо,

Без движенья оно лежит у лежащего,

И вперед идет счастье странника.

Странствуй же!»

«Странствуй!» — сказал мне брахман, — повторил Рохита и четвертый год прожил в лесу. А когда пошел он из леса домой, в деревню, ему встретился Индра, принявший человеческий облик, и сказал:

«Кали-век — это век лежащего,

Двапара — того, кто поднимается,

Трета — в долю достается вставшему,

Крита - вот удел того, кто странствует [246]

Странствуй же!»

«Странствуй!» — сказал мне брахман, — повторил Рохита и пятый год прожил в лесу. А когда пошел он из леса домой, в деревню, ему встретился Индра, принявший человеческий облик, и сказал:

«Кто странствует, себе добудет мед,

Добудет сладкий плод удумбары [247] .

Взгляни, как безупречно солнце,

Что странствует, не уставая.

Странствуй же!»

«Странствуй!» — сказал мне брахман, — повторил Рохита и шестой год прожил в лесу.

В лесу встретил он риши Аджигарту, потомка Суявасы, которого мучил голод. У Аджигарты было три сына: Шу нахпучха, Шунахшепа и Шунолангула. Рохита сказал ему: «Риши, я дам тебе сто коров, если ты уступишь мне одного из своих сыновей, чтобы выкупил я им жизнь свою».— «Только не его!» — сказал Аджигарта и прижал, к себе старшего сына. «И не его! — сказала мать, указав на младшего. А согласились они уступить среднего — Шунахшепу.

Отдав Аджигарте сто коров, Рохита взял Шунахшепу и пошел с ним из леса домой, в деревню. Явившись к Харишчандре, он сказал: «О отец мой!» Этим человеком я хочу выкупить свою жизнь». Тогда Харишчандра, придя к Царю Варуне, сказал ему: «Вон тот, кого я принесу тебе в жертву», — «Хорошо, — ответил Варуна. — Брахман, поистине, лучше, чем кшатрий». Он предписал Харишчандре совершить «раджасую» — «царское жертвоприношение» [248]и в день помазания царя вместо жертвенного животного принести в жертву Шунахшепу.

На этом жертвоприношении Вашвамитра был хотаром, Джамадагни — адхварью, Васиштха — брахманом [249]и Аясья [250]— удгатаром. [251]Вот привезли Шунахшепу, но не нашлось человека, который бы согласился привязать его к жертвенному столбу. Тогда сказал Аджигарта Сауяваси: «Дайте мне еще сто коров, и я привяжу его». Ему дали еще сто коров, и он привязал его. Вот привели Шунахшепу, привязали, прочли над ним заклинания и обнесли вокруг него священный огонь, но не нашлось человека, который согласился бы его заколоть. Тогда сказал Аджигарта Сауяваси: «Дайте мне еще сто коров, и я заколю его». Ему дали еще сто коров, и, наточив нож, он вышел вперед.

Тут подумал Шунахшепа: «Увы! Словно не человек я, — хотят меня заколоть. Призову на помощь богов!» И к первому из богов он воззвал к Праджапати, сказал такой стих:

«Кого призовем из бессмертных богов?

Чье прекрасное имя теперь восславим?

Кто возвратит нас Великому Беспредельному,

Чтобы вновь я увидел отца и мать?»

Ему ответил Праджапати: «Агни среди богов — самый близкий людям. Его призови на помощь». И Шунахшепа воззвал к Агни, сказав такой стих: [252]

«Агни — первый из бессмертных богов,

Его прекрасное имя теперь восславим.

Он возвратит нас Великому Беспредельному,

Чтобы вновь я увидел отца и мать!» [253]

Ему ответил Агни [254]: «Савитар — владыка всех начинаний. Его призови на помощь». И Шунахшепа воззвал к Савитару, сказал такие три стиха:

«Тебя, Савитар, даров желанных властителя,

Тебя, хранителя нашего вечного,

Мы умоляем о благосклонности!

Все благо, что для людей уготовано,

От хулы хранимое, невраждебное,

В обеих твоих руках покоится.

Благо, дарителям благ даруемое,

Да обретем мы с твоею помощью,

Да достигнем высот благоденствия!»

Ему ответил Савитар: «Ты связан в жертву Царю Вару-не. Его призови на помощь». И Шунахшепа воззвал к Царю Варуне, сказал тридцать один стих:

«Твоего царства, и мощи, и рвения, Варуна,

Не достичь ни одной птице в ее полете,

Ни этим вечно текущим водам,

Ни горам, чья сила смиряет ветер.

Светлый помыслами, Царь Варуна держит

Крону дерева в бездонном пространстве [255] ;

Корни — вверх, а ветви его вниз смотрят,

Сотворил Царь Варуна путь широкий,

По которому Сурья движется в небе,

И ему, безногому, дал он ноги,

Варуна, отвращающий зло от сердца.

Сотней, тысячью лекарств ты врачуешь,

Широка, неизбывна да будет твоя милость!

Далеко прочь прогони Богиню Смерти!

И избавь от грехов нас, что мы совершили!

Высоко вверху рассыпаны звезды;

Ночью видно их, а куда они днем уходят?

Нерушимо свершается воля Варуны:

Разливая свет, луна по ночам восходит.

Об одном прошу тебя, восхваляя гимном,

И о том же тебя жрец молит жертвой:

Среди нас безгневным пребудь, Варуна,

Не лишай нас жизни, Вездесущий!

Этот голос я слышу и днем и ночью,

Эту мысль я читаю в собственном сердце:

Да будет нам избавителем Варуна,

К нему из оков воззвал Шунахшепа!

Привязанный к трем столбам Шунахшепа

Воззвал из оков своих к сыну Адити.

Да дарует ему свободу Царь Варуна,

Мудрый, нелживый, пусть развяжет путы!

Твой гнев, о Варуна, мы укрощаем

Молитвами, жертвами, возлияньями.

Мудрый Асура, Царь, Владыка! [256]

Избавь от грехов нас, что мы совершили!

С ними стянувшие нас путы, Варуна,

Вверху, внизу и посередине!

Безгрешные, преданные сыну Адити,

Да обретем мы освобождение!

Если мы, людьми рожденные,

Днем за днем тобой установленный

Нарушаем закон, бог Варуна,

Не предавай нас, даже разгневанный,

Твоему оружию смертоносному,

Негодующий — твоей ярости!

Как возничий лошадь взнузданную,

Распрягаем своими гимнами

Мы твой разум для милости, Варуна!

Устремленные к благу вечному,

К тебе вдаль идут мои помыслы,

О, когда же склоним мы к милости

Варуну, властью украшенного,

Героя, взором все проницающего!

Царство общее у Митры с Варуной;

Не оставляют они, благосклонные,

Должники их, закон их чтущего.

Знает Варуна пути далекие

В поднебесье птиц пролетающих,

Знает путь кораблей, Моря измеривший!

Знает дорогу ветра Варуна,

Широкого, быстрого и могучего,

Знает богов, кто над ветром властвуют.

Хранитель законов, бог Варуна,

Восседает в своей обители;

Мудрому, все ему повинуется.

Оттуда он ясно видит, Всеведущий,

Все тайное и все незримое,

Что сделано и что будет сделано.

Да облегчит нам мудрый сын Адити

Пути какими привыкли мы следовать,

Да одарит нас жизнью долгою!

Золотой плащ накинут на Варуну,

Дорогое платье — его одеяние,

Вокруг восседают его соглядатаи [257] .

Повредить ему бессильны недруги;

Ни злодеи, ни люди, вред чинящие,

Посягнуть на бога не решаются.

И для нас для всех полной мерою

Отмеряет он дары небесные,

Пропитанье для тела нашего.

К нему, Взором Все проницающему,

Мои мысли, желания полные,

Устремляются, будто коровы к пастбищу.

Вновь и вновь хочу говорить с тобой!

Для тебя принесен мне сладкий мед,

Словно хотар, ты его пробуешь.

Вот я вижу теперь Всевидящего;

На земле колесницу его вижу я!

Да возрадуется он хвалам моим!

Моему призыву внемли, Варуна,

Будь сегодня ко мне милостив,

На тебя я уповаю, беспомощный.

Мудрый, ты повсюду царствуешь,

И земля и небо тебе повинуются.

Так услышь меня на пути своем!

Совлеки же с нас путы верхние,

Сними средние, развяжи нижние —

И даруй нам жизнь, Варуна!»

Ему сказал Варуна: «Агни — первый из богов и самый милостивый. Его восславь, и мы освободим тебя». И Шунахшепа восславил Агни такими двадцатью двумя стихами:

«Надень на себя одежды светлые,

Владыка силы, чтимый жертвами,

И соверши обряд наш жертвенный!

Сойди сюда, жрец, нами избранный,

О юный Агни! Тебя призываем мы

Своими молитвами и словом пламенным.

За нас эту жертву свершаешь ты,

Словно за друга — друг любимейший,

Отец — за сына, родич — за родича.

Пусть Арьяман и Митра с Варуной

На траву священную, будто смертные,

Рядом с нами сядут, Врагов Пожирателя!

Этой дружбе с нами возрадуйся,

Агни, первым жрецом родившийся!

И внемли нашим восхвалениям.

Когда богов чредой непрерывною

Чтим мы, Агни, своими жертвами,

Тебе одному — наше возлияние!

Да будет дорог нам Жрец, Владыка наш,

Любимый, избранный! И да будем мы

Ему, огнем богатые, дороги!

Ниспосылают, огнем богатые,

Боги смертным дары бесценные;

Огнем богатые, мы их славим гимнами.

Тебе поем мы, Агни, хвалы свои;

Ответь на них благоволением —

Благоволением и смертным бессмертного.

И эту жертву, и песнопения

Семи своими огнями милостиво

Прими от нас, Агни, Рожденный силою!

Тебя, словно коня долгогривого [258] ,

Я прославляю своими молитвами,

О Агни, жертвами повелевающий!

Будь нашим сыном, Силу дарующий,

Широким шагом всюду странствующий!

Высокочтимый, будь к нам милостив!

Всегда и везде, вблизи и издали

От человека, зло замыслившего,

Храня нас, Агни, Всеоживляющий!

Эту песнь, для тебя сложенную,—

Этот новый дар, тебе посланный,

Средь богов возгласи без промедления!

Ниспошли нам, Агни блага высшие,

Ниспошли нам блага срединные,

Одари нас дарами ближними!

Ты — Даритель благ, Сияющий!

Волнами реки огненной

Притекаешь ты к благочестивому .

Радостен удел того смертного,

Кого на борьбу подвигаешь ты,

Кому в битвах бываешь помощником.

Кем бы ни был он, о Агни всепобеждающий,

В мире нет для него победителя,

Его сила повсюду славится.

Друг людей, он награду победную

Пусть коням добудет на ристаниях,

Пусть жрецы ее завоюют гимнами.

К моему, певец, прислушайся голосу:

Для сияющего, в каждом доме чтимого,

Для Агни сложи песнь хвалебную!

Великий, пределов в себе не знающий,

Чье знамя — дым, блеском увенчанный,

Да ведет нас Агни к благу и мудрости!

Будто хозяин дома нашего,

Внимай нам, Агни, — свет божественный,

Окруженный наших гимнов сиянием».

Ему сказал Агни: «Восславь Все-Богов. [259]Тогда мы освободим тебя».

И Шунахшепа восславил Все-Богов таким стихом:

«Слава великим и слава малым!

Слава старым и слава юным!

Почтим же богов, как только можем!

Да удостоит меня хвалы Сильнейший!»

Все-Боги сказали ему: «Индра — среди богов самый сильный, самый храбрый, самый могучий и самый великий; он — лучший помощник. Восславь его, и мы освободим тебя». И Шунахшепа восславил Индру таким гимном и еще пятнадцатью стихами:

«Если даже, Сущий, Поглотитель сомы,

Недостойны мы твоего дара,

Тысячами коров и коней красивых

Одари нас, Индра, богатыми дарами!

Твои губы влажны, Властитель силы,

Несравненны дела твои, Многомощный!

Тысячами коров и коней красивых

Одари нас, Индра, богатый дарами!

Пусть спят те, кто у нас отнимает

Пусть бодрствуют дарители наши, Могучий!

Тысячами коров и коней красивых

Одари нас, Индра, богатый дарами!

Раздави скорее осла [260] , о Индра,

Который ревет, нам на погибель!

Тысячами коров и коней красивых

Одари нас, Индра, богатый дарами!

Пусть за лес далеко улетает ветер

Вместе с хищной птицей [261] , что кружит над нами.

Тысячами коров и коней красивых

Одари нас, Индра, богатый дарами!

Хулителя нашего убей, Индра

Раздави злого демона Крикадашу!

Тысячами коров и коней красивых

Одари нас, Индра, богатый дарами!

Наполняю я, блага ищущий,

Как колодец, Индру сомой огненным,

Стосильного, бесконечно щедрого.

Его, чистого, с молоком смешанного,

Сотнею глотков и тысячью,

Будто в пропасть он льет в себя.

И когда пьянящим, яростным

Соком сомы он насыщается,

Будто морем, живот его становится.

Для тебя этот сок! На него стремглав,

Словно голубь на голубку, ты бросаешься

И внимаешь мольбам нашим милостиво.

О Воитель, прославляемый гимнами,

О Владыка даров! Надели того,

Кто поет в твою честь, благом истинным!

О Стосильный, на подмогу встань

Рядом с нами в этом сражении,

И в других будь для нас соратником!

В каждом деле, в любом испытании,

Словно друга, всегда призываем мы

Себе в помощь Индру могучего.

И лишь только наш зов услышит он,

Пусть спешит к нам с великой помощью

И дарует награду победную!

Хозяина дома моего древнего,

Зову я Индру несокрушимого,

Как звал его отец твой некогда. [262]

К тебе, кого призывают многие,

Взываем и мы - к Дарителю щедрому,

Благому певцов своих защитнику.

Подобно тебе, Сому Пьющему,

И мы его пьем губами жадными,

О друг друзей своих, Громы Мечущий!

Пусть сбудется, Друг наше желание!

О Пьющий Сому, о Громы Мечущий,

Явись нам в помощь по зову нашему!

Да будут дары твои обильными,

О Индра, ставший нам сотрапезником,

Да взвеселимся, едой богатые!

Когда ты, Могучий, по воле собственной

Среди певцов как друг являешься,

Ты будто осью колеса стягиваешь!

Когда, Стосильный, певцам приносишь ты

Дары согласно их желаниям,

Ты будто ось вставляешь с силою!»

Возрадовался духом прославленный Шунахшепой Индра и дал ему золотую повозку. Взяв ее, Шунахшепа произнес еще один стих:

«Много богатства скопил себе Индра

Конями храпящими, сопящими, ржущими;

Вершитель подвигов славных, Даритель,

Он дал нам в дар золотую повозку».

Ему сказал Индра: «Восславь теперь Ашвинов, [263]и мы освободим тебя». И Шунахшепа восславил Ашвинов такими тремя стихами:

«Придите, Ашвины, принесите нам

В дар лошадей коров и золото,

О боги, чьи чудесны деяния!

Ваша повозка не ведая устали,

Бессмертная сквозь океан проносится [264] ,

О Ашвины, чудотворцы-возничие!

Одно колесо повозки Ашвинов

Попирает солнце — бычью голову,

Другое — пробегает по небу».

Ему сказали Ашвины: «Восславь теперь Ушас, и мы освободим тебя». И Шунахшепа восславил Ушас такими тремя стихами:

«Какой смертный, Ушас бессмертная,

Тебе в радость? К кому благосклонна ты?

Для кого приходишь, Сияющая?

Тебя славим мы, о тебе думаем

И вдали от тебя и поблизости,

О Заря, кобылица светлая!

Так пустись, приди к нам, Неба дочь!

Принеси с собою дары свои,

Надели, о Ушас, богатством нас!»

Так произносил Шунахшепа стих за стихом, и с каждым стихом ослабевали на нем путы, а живот Харишчандры, потомка Икшваку, становился меньше. Когда же произнес Шунахшепа последний стих, путы с него спали, а Харишчандра выздоровел.

Жрецы сказали Шунахшепе: «Теперь ты должен сам завершить жертвоприношение этого дня». Тут постиг Шунахшепа обряд скорого выжимания сомы и выжал его, произнеся такие четыре стиха:

«Пусть нет такого дома, о Ступа,

В котором тебе не нашлось бы работы,

У нас греми всех сильнее и громче,

Как барабан одержавших победу.

Вокруг твоей, о Пест, вершины,

Как в кроне дерева веет ветер.

Так выжимай же сому, Ступа,

Чтоб им напоить смогли мы Индру.

О Пест и Ступа — благ податели!

Широко вы пасть свою разеваете,

Как кони Индры, траву жующие.

О Хозяева леса высокочтимые,

Со жрецами вместе высокочтимыми

Питье для Индры сегодня выжмите!»

Затем Шунахшепа вылил сому в большой деревянный чан, произнеся при этом стих:

«Возьми из чаши сому отжатого,

Сквозь сито потом процеди его,

Остатки на шкуру воловью выплесни».

Затем, когда Харишчандра коснулся Шунахшепы, как это положено жертвователю, Шунахшепа принес жертву и произнес первые четыре стиха гимна, заключая каждый восклицанием: «Сваха!»

«Туда, где камень для выжимки сомы

Возвышается, покоясь на широком ложе,

Спустись, Индра, и отведай сока,

Приготовленного для тебя в ступе!

Сваха!

Туда, где, словно женское лоно,

Наполняет чашу ступы сома,

Спустись, Индра, и отведай сока,

Приготовленного для тебя в ступе!

Сваха!

Туда, где пест в своем движенье,

Словно в женщину, входит и выходит,

Спустись, Индра, и отведай сока,

Приготовленного для тебя в ступе!

Сваха!

Туда, где пест охватила веревка,

Будто коня тугие поводья,

Спустись, Индра, и отведай сока,

Приготовленного для тебя в ступе!

Сваха!

Затем Шунахшепа совершил очистительное омовение для Харишчандры, жертвователя, и произнес два стиха:

«О Агни всезнающий! Тебя мы молим!

Отврати от нас гнев бога Варуны.

Жрец наилучший, Наставник мудрый,

Ото всех врагов избавь нас, Сияющий!

Среди нас живи нам в помощь, Агни,

Будь вблизи, лишь только забрезжит Ушас!

Примири нас с Варуной, Благосклонный;

Милосердный, являйся по нашему зову!»

Вслед за тем подвел Шунахшепа жертвователя к жертвенному огню и произнес такой стих:

«Шунахшепу, за тысячу коров купленного,

От столба отвязал ты по его молитве.

Избавь же от пут и нас, Агни,

Снизойди к нам, о Жрец всевидящий!»

Окончив жертвоприношение, Шунахшепа сел на колени к Вишвамитре. Тогда Аджигарта, потомок Сауяваси, сказал Вишвамитре: «Риши, возврати мне сына», — «Нет, — ответил Вишвамитра, — его дали мне боги». И стал Шупахшепа сыном Вишвамитры, прозванный «Богоданный», а его потомки — это те, кто принадлежит к роду капилейев и роду бабхравов.

Аджигарта Сауяваси сказал Шунахшепе: «Вернись к нам! Я и мать зовем тебя!» И еще сказал Аджигарта Сауяваси:

«Ты по рожденью из рода Ангирасов [265] ,

Певец прославленный, сын Аджигарты.

Не оставляй наследия предков,

Ко мне обратно, вернись, Риши!»

Шунахшепа ответил:

«С ножом в руках тебя здесь видели.

Такое даже шудрам неведомо [266] .

Вспомни, как за три сотни коров

Ты продал жизнь мою, Ангирас».

Аджигарта Сауяваси сказал:

«Теперь оно мучит меня, сынок.

Злое дело, что я совершил,

Я хотел бы память о нем стереть,

Возьми себе эти сотни коров».

Ему ответил Шунахшепа:

«Тот, кто зло учинил однажды,

Не раз, отец, учинит его снова.

Не изменить тебе нрав свой шудры,

С содеянным примириться нельзя».

Услышав слова «примириться нельзя»,

Вишвамитра согласился с ними и добавил:

«Ужасен стоял с ножом Сауяваси,

Когда готов был тебя зарезать.

Нельзя тебе быть его сыном!

Теперь моим сыном стань, Шунахшепа!»

Шунахшепа сказал:

«Объясни слова свои, Вишвамитра,

Скажи мне, отпрыск царского рода,

Как я, Ангирас по рождению,

Могу в сыновья быть тобою принят?» [267]

Ему ответил Вишвамитра:

«Средь моих сыновей ты будешь старшим,

А твое потомство всех счастливей.

Раздели же мой божественный жребий —

В этом тебя убедить стараюсь».

Шунахшепа сказал:

«Пусть сыновья твои согласятся

На дружбу со мной и мое счастье!

Только тогда, о бык среди Бхаратов [268] ,

Поистине, стану я твоим сыном».

Тогда так сказал Вишвамитра своим сыновьям:

«Послушай меня ты, Мадхучхандас,

Ришабха, Рену, и ты, Аштака,

И все остальные ваши братья:

Примите как старшего Шунахшепу!»

Вишвамитра имел сто одного сына. Пятьдесят были старше Мадхучхандаса, а пятьдесят моложе. Те, кто были старше, решили, что Вишвамитра поступил несправедливо, и он проклял их, сказав: «Ваши потомки получат в наследие край земли!» И действительно, от них пошли племена андхров, пундров, шабаров, пулиндов и мутибов, которые по большей части живут вне пределов земли ариев: среди дасью [269]много потомков Вишвамитры.

А Мадхучхандас и младшие пятьдесят братьев сказали:

«То, что решает наш отец,

Всегда согласно мы принимаем.

Среди нас, Богоданный, ты будешь первым,

Мы вслед за тобой идти готовы».

Тогда обрадованный Вишвамитра благословил этих сыновей:

«Отныне вы будете богаты, дети

Скотом и многими сыновьями

За то, что, высказав послушанье,

Меня наградили таким сыном.

Впереди вас пойдет Богоданный,

Путь правды указуя вам, дети.

С ним, богатые сыновьями,

Вы будете счастливы, Гатхины внуки! [270]

Потомки Кушики! [271] Он — первый средь вас!

Так следуйте же за Богоданным!

Наш род и дарованное нам Знание

Он получил от меня в наследство».

Так -эти сыновья Вишвамитры,

Согласные, поступая как должно,

Приняли первенство Богоданного,

Ему, как старшему, подчинились.

Он, Богоданный, мудрый риши,

Получил в наследство два дара:

Царскую славу рода Джахну [272] ,

Священное знание рода Гатхина.

Таков рассказ о Шунахшепе, который содержит сто стихов из «Ригведы», а также другие стихи. Его рассказывает хотар царю после обряда помазания.

Он рассказывает, сидя на золотой циновке, и, сидя на золотой циновке, отвечает ему адхварью. Золото — это, поистине, слава; и потому хотар наделяет царя славой.

«Оум!» [273]— отвечает адхварью на каждый стих из «Ригведы», «Так!» — на каждый иной стих. «Оум!» — это, пошлине, божественное слов, «так!» — человеческое; и потому божественным и человеческим словом адхварью очищает царя от зла и греха.

Пусть царь, желающий себе победы, просит рассказывать ему рассказ о Шунахшепе, даже если не совершает он жертвоприношения. Тогда и от малого греха будет он избавлен.

Тысячу коров должен дать царь тому, кто рассказывает, сто — тому, кто отвечает, а, кроме того, хотару — обе циновки из золота и повозку, запряженную белым мулом.

И те, кто хотят иметь сыновей, пусть слушают этот рассказ. Тогда будут у них сыновья, непременно будут сыновья!

ОБМЕН ЗАГАДКАМИ

Блеска и благочестия лишается тот, кто совершает ашва-медху — жертвоприношения коня. Тогда хотар и брахман задают друг другу священные загадки; ими они возвращают ему и блеск и благочестие.

Справа от жертвенника стоит брахман; поистине, правая сторона — сторона брахмана. Брахман же — воплощение Брихаспати; и справа наделяет он благочестием приносящего жертву. Потому правая половина тела богаче благочестием, чем левая.

Слева от жертвенника стоит хотар; поистине, левая сторона — сторона хотара. Хотар же — воплощение Агни, а Агни — это блеск; и слева наделяет он блеском приносящего жертву. Потому левая половина тела богаче блеском, чем правая.

Стоя по обе стороны жертвенника, задают загадки хотар и брахман. Жертвенник же, поистине, — воплощение приносящего жертву; и хотар и брахман возвращают приносящему жертву блеск и благочестие.

«Что было первой мыслью?» — спрашивает хотар. «Небо, дождь — вот, поистине, первая мысль», — отвечает брахман. И приносящий жертву овладевает небом и дождем.

«Что было большой птицей?» — спрашивает хотар. «Конь — вот, поистине, большая птица». И приносящий жертву овладевает конем.

«Что было темным?» — спрашивает хотар. «Ночь, поистине, темная». И приносящий жертву овладевает ночью.

«Что было полным?» — спрашивает хотар. «Шри, богиня блага, поистине полная». И приносящий жертву овладевает пищей и прочими благами.

«Кто странствует в одиночестве?» — спрашивает брахман. «Это солнце, поистине, странствует в одиночестве»,— отвечает хотар. И приносящий жертву овладевает солнцем.

«Кто каждый раз рождается снова?» — спрашивает брахман. «Луна, поистине, каждый раз рождается снова». И приносящий жертву овладевает долгой жизнью.

«Какое есть лекарство от холода?» — спрашивает брахман. «Огонь — вот, поистине, лекарство от холода». И приносящий жертву овладевает благочестием.

«Что есть великий посев?» — спрашивает брахман. «Этот мир — вот, поистине, великий посев». И приносящий жертву утверждается в этом мире.

«Я спрашиваю тебя, где верхний предел земли?» говорит хотар. «Жертвоприношение — вот, поистине, верхний предел земли», — отвечает брахман. И приносящий жертву овладевает жертвенником.

«Я спрашиваю тебя, где пуп вселенной?» — говорит хотар. «Жертвоприношение — вот, поистине, пуп вселенной», — отвечает брахман. И приносящий жертву овладевает жертвоприношением.

«Я спрашиваю тебя, что есть семя могучего коня?» — говорит брахман. «Сома — вот, поистине, семя могучего коня», — отвечает хотар. И приносящий жертву овладевает соком сомы.

«Я спрашиваю тебя, что есть высшее небо Слова?» — говорит брахман. «Брахман — вот, поистине, высшее небо Слова», — отвечает хотар. И приносящий жертву овладевает благочестием.

ИЗ «ДХАММАНАДЫ»

1.ГЛАВА ПАРНЫХ СТРОФ [274]

Дхаммы [275]обусловлены разумом, их лучшая часть — разум, не разума они сотворены. Если кто-нибудь говорит или делает с нечистым разумом, то за ним следует несчастье, как колесо за следом везущего.

Дхаммы обусловлены разумом, их лучшая часть — разум, из разума они сотворены. Если кто-нибудь говорит или делает с чистым разумом, то за ним следует счастье, как неотступная тень.

«Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня». У тех, кто таит в себе такие мысли, ненависть не прекращается.

«Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня». У тех, кто не таит в себе таких мыслей, ненависть прекращается.

Ибо никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она. Вот извечная дхамма.

Ведь некоторые не знают, что нам суждено здесь погибнуть. У тех же, кто знает это, сразу прекращаются ссоры.

Того, кто живет в созерцании удовольствий, необузданного в своих чувствах, неумеренного в еде, ленивого, нерешительного, — именно его сокрушает Мара [276]как вихрь — бессильное дерево.

Того, кто живет без созерцания удовольствий, сдержанного в своих чувствах и умеренного в еде, полного веры и решительности, — именно его не может сокрушить Мара, как вихрь не может сокрушить каменную гору.

Кто облачается в желтое одеяние, сам не очистившись от грязи, не зная ни истины, ни самоограничения, тот недостоин желтого одеяния.

Но кто избавился от грязи, кто стоек в добродетелях, исполнен истины и самоограничения, именно тот достоин желтого одеяния.

Мнящие суть в не-сути и видящие не-суть в сути, они никогда не достигнут сути, ибо их удел — ложные намерения.

Принимающий суть за суть и не-суть за не-суть, они достигнут сути, ибо их удел — истинные намерения.

Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, так в плохо развитый ум просачивается вожделение.

Как в дом с хорошей крышей не просачивается дождь, так в хорошо развитый ум не просачивается вожделение.

В этом мире сетует он и в ином ситует. В обоих мирах злочинец сетует. Он сетует, он страдает, видя зло своих дел.

В этом мире радуется он и в ином — радуется. В обоих мирах творящий добро радуется. Он радуется — не нарадуется, видя непорочность своих дел.

В этом мире страдает он и в ином — страдает, в обоих мирах злочинец страдает. «Зло сделано мной», — страдает он. Еще больше страдает он, оказавшись в беде.

В этом мире ликует он и в ином — ликует, в обоих мирах творящий добро ликует. «Добро сделано мной!» — ликует он. Еще больше ликует он, достигнув счастья.

Если даже человек постоянно твердит Писание, [277]но, нерадивый, не следует ему, он подобен пастуху, считающему коров у других. Он непричастен к святости.

Если даже человек мало повторяет Писание, но живет, следуя дхамме, освободившись от старости, ненависти и невежества, обладая истинным знанием, свободным разумом, не имея привязанностей ни в этом, ни в ином мире — он причастен к святости.

IIIГЛАВА О МЫСЛИ

Трепещущую, дрожащую мысль, легко уязвимую и с трудом сдерживаемую, мудрец направляет, как лучник стрелу.

Как рыба, вырванная из своей стихии и брошенная на сушу, дрожит эта мысль: лишь бы вырваться из-под власти Мары.

Обуздание мысли, едва сдерживаемой, легковесной, спотыкающейся где попало, — благо. Обузданная мысль приводит к счастью.

Пусть мудрец стережет свою мысль, трудно постижимую, крайне изощренную, спотыкающуюся где попало. Стережённая мысль приводит к счастью.

Те, которые смирят свою мысль, блуждающую вдалеке, бредущую в одиночку, бестелесную, скрытую в сердце, освободятся от Мары.

У того, чья мысль нестойка, кто не знает истинной дхаммы, чья вера колеблется, — мудрость не становится совершенной.

В непорочной мысли, в невсполошенной мысли, отказавшейся от добра и зла, в бодрствующей нет страха.

Зная, что это тело подобно скудели, превратив эту мысль в подобие крепости, пусть он с оружием мудрости нападет на Мару, и да сохранит он победу, и да будет он свободен от привязанности.

Увы! Недолго это тело проживет на земле, отверженное, бесчувственное, бесполезное, как чурбан.

Что бы ни сделал враг врагу или же ненавистник ненавистнику, ложно направленная мысль может сделать еще худшее.

Что бы ни сделали мать, отец или какой другой родственник, истинно направленная мысль может сделать еще лучше.

IV.ГЛАВА О ЦВЕТАХ

Знающий, что это тело подобно пене, понимающий его призрачную природу, сломавший украшенные цветами стрелы Мары, пусть он пройдет невидимый для царя смерти.

Человека же, срывающего цветы, чей ум в шорах, похищает смерть, как наводнение — спящую деревню.

Человека же, срывающего цветы, чей ум в шорах, ненасытного в чувственных утехах, смерть делает подвластным себе.

Как пчела, набрав сока, улетает, не повредив цветка, его окраски и запаха, так же пусть мудрец поступает в деревне.

Пусть смотрит он не на ошибки других, на сделанное и не сделанное другими, но на сделанное и не сделанное им самим.

Хорошо сказанное слово человека, который ему не следует, столь же бесплодно, как и прекрасный цветок с приятной окраской, но лишенный аромата.

Хорошо сказанное слово человека, следующего ему, плодоносно, как прекрасный цветок с приятной окраской и благоухающий.

Как из вороха цветов можно сделать много венков, так и смертный, когда он родится, может совершить много добрых дел.

У цветов аромат не распространяется против ветра, также — у сандалового дерева, у татары или жасмина. Аромат же добродетельных распространяется и против ветра. Благой человек проникает во все места.

Сандаловое дерево или тагара, [278]лотос или вассика [279]— среди их ароматов аромат благих дел — непревзойден-нейший.

V. ГЛАВА О ГЛУПЦАХ

Длинна ночь для бодрствующего, длинна йоджана [280]для уставшего, длинна сансара [281]для глупцов, не знающих истинной дхаммы.

Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть он укрепится в одиночестве: с глупцом не бывает дружбы.

«Сыновья — мои, богатство — мое», — так мучается глупец. Он ведь сам не принадлежит себе. Откуда же сыновья? Откуда богатство.

Глупец, который знает свою глупость, тем самым уже мудр, а глупец, мнящий себя мудрым, воистину, как говорится, «Глупец».

Если глупец связан с мудрым даже всю жизнь, он знает дхамму не больше, чем ложка — вкус похлебки.

Если хотя бы мгновение умный связан с мудрым, быстро знакомится он с дхаммой, как язык с вкусом похлебки.

Не имея разума, глупцы поступают с собой, как с врагами, совершая злое дело, которое приносит горькие плоды.

Нехорошо сделано то дело, совершив которое раскаиваются, чей плод принимают с заплаканным лицом, рыдая.

Но хорошо сделано то дело, сделав которое не раскаиваются, чей плод принимают радостно и удовлетворенно.

Пока зло не созреет, глупец считает его подобным меду, когда же зло созреет, тогда мудрец предается горю.

Пусть глупец месяц за месяцем ест пищу с кончика травинки куса, все-таки он не стоит и шестнадцатой части тех, кто знает дхамму.

Ибо, как не сразу свертывается молоко, так содеянное злое дело не сразу приносит плоды; тлея, подобно огню, покрытому пеплом, оно следует за этим глупцом.

Когда глупец, на свое несчастье, овладевает знанием, оно уничтожает его удачливый жребий, разбивая ему голову.

VI.ГЛАВА О МУДРЫХ

Если кто увидит мудреца, указывающего недостатки и упрекающего за них, пусть он следует за таким мудрецом, как за указывающим сокровище. Лучше, а не хуже будет тому, кто следует за таким.

Пусть он советует, поучает и удерживает от зла. Он ведь приятен доброму и неприятен злому.

Пусть никто не соединяется с плохими друзьями, пусть никто не соединяется с низкими людьми. Привяжитесь к хорошим друзьям, привяжитесь к благородным людям.

Вкушающий дхамму живет счастливо; с чистым умом, мудрец всегда восхищается дхаммой, возвещенной Благородным.

Строители каналов пускают воду, лучники подчиняют себе стрелу, плотники подчиняют себе дерево, мудрецы смиряют самих себя.

Как крепкая скала не может быть сдвинута ветром, так мудрецы непоколебимы среди хулений и похвал.

Услышав дхаммы, мудрец становится чистым: как пруд, глубокий, чистый и незамутненный.

Добродетельные продолжают свой путь при любых условиях. Благие, даже томясь желанием, не болтают. Тронутые счастьем или же горем, мудрецы не показывают ни того, ни другого.

Ни ради самого себя, ни ради другого не возжелает он ни сына, ни богатства, ни царства. На незаконной стезе не возжелает он себе успеха. Да будет он благороден, мудр и справедлив.

Немногие среди людей достигают противоположного берега. Остальные же люди только суетятся на здешнем берегу.

Те же люди, которые действительно следуют дхамме, когда дхамма хорошо возвещена, достигнут противоположного берега, минуя царство смерти, хотя его и трудно избежать.

IX. ГЛАВА О ЗЛЕ

116

Пусть он торопится совершить благое; от зла пусть он удерживает свой ум. Ибо ум того, кто не спешит делать добро, находит удовольствие в зле.

117

Если человек сделал зло, пусть он не делает его снова и снова, пусть не строит на нем свои намерения. Накопление зла — горестно.

118

Если даже человек сделал добро, пусть он делает его снова и снова, пусть строит на нем свои намерения. Накопления добра — радостно.

119

Даже злой видит счастье, пока зло не созрело. Но когда зло созреет, тогда злой видит зло.

120

Даже благой видит зло, пока благо не созрело. Но когда благо созревает, тогда благой видит благо.

121

Не думай легкомысленно о зле: «Оно не придет ко мне». Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Глупый наполняется злом, даже понемногу накапливая его.

122

Не думай легкомысленно о добре: «Оно не придет ко мне». Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Умный наполняется добром, даже понемногу накапливая его.

123

Пусть избегает он зла, как купец без спутников, но с большим богатством — опасной дороги, как желающий жить — ада.

124

Если рука не ранена, можно нести яд в руке. Яд не повредит не имеющему ран. Кто сам не делает зла, не подвержен злу.

125

К тому, кто обижает безвинного человека, чистого и безупречного человека, именно к такому глупцу возвращается зло, как тончайшая пыль, брошенная против ветра.

126

Одни возвращаются в материнское лоно, [282]делающие зло попадают в преисподнюю, праведники — на небо, лишенные желаний достигают нирваны.

127

Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в нее проникнуть, не найдется такого места на земле, где бы живущий избавился от последствий злых дел.

128

Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в нее проникнуть, не найдется такого места на земле, где бы живущего не победила смерть.

XI. ГЛАВА О СТАРОСТИ

146

Что за смех, что за радость, когда мир постоянно горит? Покрытые тьмой, почему вы не ищете света?

147

Взгляни на сей изукрашенный образ, на тело, полное изъянов, составленное из частей, болезненное, исполненное многих мыслей, в которых нет ни определенности, ни постоянства.

148

Изношено это тело, гнездо болезней, бренное, эта гнилостная груда разлагается, ибо жизнь имеет концом — смерть.

149

Что за удовольствие видеть эти голубоватые кости, подобные разбросанным тыквам в осеннюю пору?

150

Из костей сделана эта крепость, плотью и кровью оштукатурена; старость и смерть, обман и лицемерие заложены в ней.

151

Изнашиваются даже разукрашенные царские колесницы, так же и тело приближается к старости. Но дхамма благих не приближается к старости, ибо добродетельные поучают ей добродетельных.

152

Малознающий человек стареет, как вол: у него разрастаются мускулы, знание же у него не растет.

153

Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома, но не находил его. Рожденье вновь и вновь — горестно.

154

Я строитель дома, ты видишь! Ты уже не построишь снова дома. Все твои стропила разрушены, конек на крыше уничтожен. Разум на пути к развеществлению достиг уничтожения желаний.

155

Те, кто не вел праведной жизни, не достиг в молодости богатства, гибнут, как старые цапли на пруду, в котором нет рыбы.

156

Те, кто не вел праведной жизни, не достиг в молодости богатства, лежат, как сломанные луки, вздыхая о прошедшем.

XV ГЛАВА О СЧАСТЬЕ

197

О! Мы живем очень счастливо, невраждующий среди враждебных; среди враждебных людей живем мы, невраждующие.

198

О! Мы живем очень счастливо, небольные среди больных; среди больных людей живем мы, небольные.

199

О! Мы живем очень счастливо, нетомящиеся среди томящихся; среди томящихся людей живем мы, нетомящиеся.

200

О! Мы живем очень счастливо, хотя у нас ничего нет. Мы будем питаться радостью, как сияющие боги.

201

Победа порождает ненависть; побежденный живет в печали. В счастье живет спокойный, отказывающийся от победы и поражения.

202

Нет огня большего, чем страсть; нет беды большей, чем ненависть; нет несчастья большего, чем тело; нет счастья, равного спокойствию.

XVII. ГЛАВА О СКВЕРНЕ

235

Как увидишь лист, ты теперь, и посланцы Ямы пришли за тобой. И ты стоишь у порога смерти, и у тебя нет даже - запаса на дорогу.

236

Сотвори себе остров, борись энергично, будь мудрым. Очищенный от скверны, безупречный, ты достигнешь небесного царства благородных.

237

И вот твоя жизнь подошла к концу. Ты приблизился к Яме, а между тем у тебя нет даже дома, и нет у тебя даже запаса на дорогу.

238

Сотвори себе остров, борись энергично, будь мудрым! Очищенный от скверны, безупречный, ты не придешь больше к рожденью и старости.

239

Постепенно, мало-помалу, время от времени, мудрец должен стряхивать с себя грязь, как серебряных дел мастер — с серебра.

ИЗ «СУТТА-НИПАТЫ»

СУТТА О ДХАНИЙЕ ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

«Сварен рис у меня, сдоено молоко,

Со своими живу у берега Махи;

Крышей хижина крыта, огонь зажжен, —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

БЛАЖЕННЫЙ

«Гнева нет у меня, чист я от скверны;

Ночь одну проведу у берега Махи;

Крыши нет надо мною, огонь потух,—

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

«Здесь нет ни оводов, ни комаров;

В поймах на сочных лугах стада пасутся;

Ливень хлынет — они его перетерпят, —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

БЛАЖЕННЫЙ

«Плот надежный я себе сколотил;

Переплыв поток [283] , вышел на тот берег;

Больше этот плот не надобен мне, —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

«Спутница долгих лет, милая сердцу,

Пастушка моя послушна и благонравна;

Ничего дурного о ней я не слышу,—

Если хочешь дождь послать, пошли о небо!»

БЛАЖЕННЫЙ

«Укрощенная после борьбы долголетней,

Мысль моя послушна мне и свободна.

Нет во мне теперь ничего дурного,—

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

«В средствах я ни от кого не завишу.

Мои сыновья со мной, они здоровы;

Ничего дурного о них я не слышу, —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

БЛАЖЕННЫЙ

«Я никому не служу, мне не платят:

Съем что подадут и скитаюсь по свету.

Нет мне надобности служить, —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

«Есть у меня коровы, телята есть,

Стельные коровы есть и есть телки,

И бык, коров повелитель, есть у меня, —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

БЛАЖЕННЫЙ

«Нет у меня коров, телят нет,

Нет стельных коров и нет телок,

И быка, коров повелитель, нет у меня —

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

ПАСТУХ ДХАНИЙЯ

«Глубоко и прочно врыты столбы;

Новы и крепки эти веревки из мунджи [284] .

Даже бычкам молодым не сорвать привязь,—

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

БЛАЖЕННЫЙ

«Словно бык, разорвав на себе путы,

Растоптав их, будто слон — лианы,

Я освободился от новых рождений [285] ,—

Если хочешь дождь послать, пошли, о небо!»

И тут, затопляя холмы и долины,

На землю с небес обрушился ливень.

И, заслышав шум дождя, Дханийя

Такое тогда промолвил слово:

«О, немалое обрели мы благо —

Блаженный явился взорам нашим.

К тебе прибегаем мы, о Зрящий!

Будь учителем нашим, великий муни! [286]

Послушны мы оба — я и пастушка.

Будем жить в благочестье рядом с Блаженным.

Преодолеем смерть и рожденье,

Навсегда положим конец страданьям».

МАРА-ГРЕШНИК

«Сыновьями счастлив имеющий сыновей.

Имеющий коров коровами счастлив.

Привязанности приносят человеку счастье, —

Ведь несчастлив тот, кто ни к чему не привязан».

БЛАЖЕННЫЙ

«Из-за сыновей скорбит имеющий сыновей.

Имеющий коров из-за коров плачет.

Привязанности приносят человеку горе,—

Лишь тот не скорбит, кто ни к чему не привязан».

СУТТА О ДРУЖЕСТВЕННОСТИ

Что должно делать узревшему благо,

Тому, кто ступил на стезю покоя?

Он должен быть сильным, прямым и честным,

Сдержанным в речи, негордым, кротким,

Всегда довольным и недерзким,

Нетребовательным, несуетливым,

Благоразумным и спокойным,

Нежадным, довольствующимся немногим;

И он не должен делать такого,

Что мудрецы осудить могли бы

Пусть будут в радости и покое,

Пусть все существа счастливыми будут!

Какие ни есть существа живые —

Сильные, .слабые — все без остатка,

Длинные, средние и короткие,

Огромные, маленькие и большие,

Те, что видимы, и те, что незримы,

Те, что живут далеко, и те, что близко,

Те, что уже родились, и те, что родятся,—

Пусть все существа счастливыми будут!

И пусть один не унижает другого,

Пусть никто никого нисколько не презирает!

В гневе или чувствуя нерасположение

Да не возжелает один другому несчастья!

И, как мать, не жалея собственной жизни,

Заботится о своем единственном сыне,

Так ко всем живым существам должно

Воспитывать в себе безмерное чувство.

Дружественность ко всему живому

Должно в себе растить, чувство,

Свободное от вражды, недоверия, злости,

Вверх, вниз, вширь не знающее предела.

И когда ты стоишь, сидишь или ходишь,

И когда ты лежишь без сна — все время

Сосредоточенно думай об этом,

Ибо это — высшее состояние в жизни.

А кто не поддался воззрениям ложным,

Кто добродетелен и наделен знаньем,

Кто подавил в себе стремленье к усладам,

Тот освободился от новых рождений.

СУТТА О МУНИ

От близости рождается страх,

От дома рождается пыль.

Быть бездомным, быть одиноким —

Вот чего хочет муни.

Если он родившееся вырвал с корнем,

Нарождающему неоткуда взяться.

Говорят о таком, одиноко живущем:

«Сей великий мудрец узрел стезю покоя».

Любви ему ничто уже внушить не может.

Ведь, постигнув вещи, он уничтожил ее семя.

Он — муни, конец рождений и смерти зрящий;

Он отбросил сомненья; он не может быть назван [287] .

Все обители и прибежища он знает,

Но из них ни одного не желает.

Он — неалчущий, невожделеющий муни;

Он уже на том берегу; он покоен.

Он все одолел, все знает, он премудрый.

Что бы ни случилось, он незапятнан.

Все ушло, жажда исчезла [288] , он свободен,—

Вот таким мудрые знают Муни.

Сосредоточенный, праведный, мудростью сильный,

В созерцании находящий усладу,

Он очищен от язв [289] и скверны, он свободен,—

Вот таким мудрые знают муни.

Он живет один, молчалив и серьезен;

Ни хула, ни хвала его не волнуют;

Он — как лев, не вздрагивающий от шума,

Он — как ветер, неуловимый сетями,

Он — как лотос, к которому не липнет влага;

Он ведет других, сам никем не ведомый,—

Вот таким мудрые знают муни.

Он подобен столбу в местах омовений,

При котором всяк говорит, что хочет.

Вот таким — бесстрастным, сдержанным в чувствах,

Вот таким мудрые знают муни,

Неуклонный, словно челнок ткацкий,

О праведном и неправедном размышляя,

Отвращается он от дурных деяний,—

Вот таким мудрые знают муни.

Самообузданный, он не делает злого.

Молод иль нет — он всегда сдержан.

Негневливый сам, никогда не гневит он,—

Вот таким мудрые знают муни.

Ест он то, что подадут другие.

Дадут ли из полного блюда или остатки,

Он берет, не славя подателя и не ругая, —

Вот таким мудрые знают муни.

Целомудренный, он живет одиноко,

В рассвете юности ни к чему не влечется.

Противны ему лень и беспечность,—

Вот таким мудрые знают муни.

Мир познав, он высшую истину зрит,

Он переплыл поток, пересек океан безбрежный.

Вот таким — непривязанным, порвавшим путы,—

Вот таким мудрые знают муни.

Мирянин с женой и праведник бескорыстный —

Как сравнить их, столь непохоже живущих?

Мирянин волен отнять жизнь у другого.

Всегда защищает живых сдержанный муни.

Как синегорлому павлину в полете

Никогда не достичь быстроты гуся,

Так мирянину не сравниться с бхикшу [290] ,

С одиноко в лесу размышляющим муни!

СУТТА ОБ ОТРЕЧЕНИИ

Я поведаю об отреченье,

О том, как отрекся Зрящий,

О том, как, все обдумав,

Он избрал отреченье от мира.

«О, как тесно жить в доме,

В этом вместилище пыли!

Отреченье — жизнь на просторе»,

Так решив, он отрекся от мира.

Отрешившись, он отвратился

От грехов, совершаемых телом,

Уничтожил проступки в речи,

Очистил свое пропитанье. [291]

Отмеченный лучшими знаками,

Пошел к Раджагахе Будда,

И в главный город магадхов [292]

Вошел он за подаяньем.

Тут увидел его Бимбисара [293] ,

На террасе дворца стоявший,

И, узрев богатого знаками,

Сказал своим приближенным:

«Взгляните на него, почтенные!

Он чист, высок и прекрасен,

Добродетелей преисполнен

И вперед гладит лишь на сажень;

Вниз глаза опустил, собран...

Нет, он не низкого рода!

Эй, слуги, бегом бегите

И, где живет он, узнайте!»

И посланные царем слуги

Побежали за ним следом,—

Куда направится бхикшу?

Под каким укроется кровом?

Он же, собранный и разумный,

Сдержанный, себя обуздавший,

От двери к двери переходя,

Быстро наполнил кружку.

А затем, собрав подаянья,

Вышел из города муни

И повернул к Пандаве [294] , —

Так вот где он жить будет!

Когда он вошел в жилище,

Послы подошли поближе,

А один из них, возвратившись,

Царю обо всем поведал;

«Этот бхикшу, великий царь,

На восточном склоне Пандавы

Сидит, как могучий тигр,

Как лев в горной пещере».

Слово вестника услышав,

Царь на колеснице прекрасной

Отправился, поспешая,

Прямо к горе Пандаве.

Там, где кончалась дорога,

Кшатрий сошел с колесницы [295]

И, пешком добравшись до места,

Вошел в хижину к бхикшу.

Усевшись, царь обменялся

С ним приветственными речами.

А затем, после приветствий,

Сказал он такое слово:

«Ты, юноша, совсем молод,

В нежном возрасте, почти мальчик,

Как родовитый кшатрий,

Красотою великой отмечен.

Я — царь, украшенье войска,

Первейший из героев,—

Дарую тебе богатство.

Скажи мне, откуда ты родом?»

«В Косале [296] , царь, прямо

У подножия Гималаев

Есть земля, что славится всюду

Могуществом и богатством.

Из славного племени сакьев,

Прародитель которого — Солнце,

Я ушел, отрешившись от мира,

Не стремясь ни к каким усладам.

В наслажденьях видя опасность,

В отречении зря защиту,

Я буду прилежно трудиться —

Для меня только в этом радость!»

СУТТА О СТРЕЛЕ

Воистину жизнь смертных

Беспричинна и непонятна,

Краткосрочна и беспокойна,

Исполнена мук тяжких.

Невозможно ведь так сделать,

Чтобы не умереть, родившись.

За старостью следует смерть, —

Таков закон непреложный.

Как у плодов созревших

Страх поутру сорваться,

Так и у тех, кто родился,

Вечный страх перед смертью

Ведь, как кувшины и чаши,

Что сделал из глины горшечник,

Все когда-нибудь разобьются,

Так прервется и жизнь смертных.

Глупец и мудрец ученый,

Старик и юноша нежный —

Все они кончают смертью,

Над всеми — власть смерти.

И когда она их настигнет

И они отсюда уходят,

Не удержать тогда отцу сына,

Родичу не защитить родного.

Подряд, как коров на бойню,

Смерть уводит с собой смертных

А родные глядят им вслед,

Тоскуя и горько плача.

Как видишь, мир поражен

Старостью и смертью.

Но мудрецы не скорбят

Непреложность закона зная.

Ведь тебе неизвестен путь,

Каким он пришел и ушел.

Не зная конца пути,

О чем ты рыдаешь?

И если бы тот, кто скорбит,

Как безумный, себя терзая,

Выигрывал этим хоть что-то,

То же делал бы мудрый.

Но скорбью и горьким плачем

Не обретают покоя.

Лишь сильнее становятся муки,

Слабеет и сохнет тело.

Тот, кто себя терзает,

Становится худ и бледен.

Но ему не вернуть умерших.

Тщетны рыданья и вопли.

Не убивающий скорбь

Страдает еще сильнее;

Рыдающий над покойным

Попадает во власть скорби.

Взгляни на этих людей.

Спешащих к перерожденью [297] , —

Они, в лапы смерти попав,

Как рыбы в сетях, бьются.

Все ведь бывает не так,

Как о том помышляешь.

Знай же — разлука эта

С родными неизбежна.

И пусть даже сотню лет

Ты проживешь или больше,

Все равно от близких уйдешь,

Расставшись с жизнью здешней.

Так перестань же рыдать!

Послушай совет архата [298] ,

О покойном скажи себе:

«Мне его не найти больше».

Когда загорелся дом,

Пламя тушат, залив водою.

Так и тот, кто мудр и учен,

Тверд и исполнен достоинств,

Разгоняет возникшую скорбь

Тут же, как ветер — солому.

И если счастья желаешь,

То причитанья и вопли,

Желания и недовольства,—

Эту стрелу — из себя вырви!

Отравленную стрелу вырвав,

Покой обретешь душевный.

Уничтожив в себе все печали,

Беспечальным станешь, потухшим.

ИЗ «ТХЕРАГАТХИ» И «ТХЕРИГАТКИ»

(Краткие лирические поэмы, приписываемые монахам и монахиням)

ГАТХА ТХЕРЫ САППАКИ

Когда журавлиха, завидев черную тучу [299] ,

Расправляет ослепительно-белые крылья

И в страхе, стремясь укрыться от ливня, летит к скалам,

Аджакарани-река бывает тогда так прекрасна!

Когда журавлиха, завидев черную тучу,

Взмывая вверх, белизною слепящей сверкая,

И в страхе, не зная, где скрыться, расселину ищет,

Аджакарани-река бывает тогда так прекрасна!

Да и как тут в восторг не прийти

От раскидистых джамбу [300] ,

Что украшают берег реки

За моею пещерой?

Лягушкам здесь не угрожает змеиное племя.

Важно квакая, они говорят друг другу:

«Еще не время уходить от горных речек;

Аджакарани надежна, благостна и прекрасна».

ГАТХА ТХЕРЫ БХУТЫ

Когда мудрый постиг, что не только старость и смерть,

Но и все, к чему влекутся глупцы, есть страданье,

И теперь размышляет, страданье поняв до конца, —

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда привязанность, приносящую горе,

Всеми печалями мира чреватую жажду

Победив и уничтожив в себе, он размышляет,—

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда благой, изгоняющий всякую скверну,

Восьмеричный путь [301] , из всех путей наилучший,

Мудрости оком узрев, он размышляет, —

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда он творит в себе независимый мир,

Где царит покой, где нет печали и нет пыли

И где разрываются все оковы и все путы,—

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда в небе гремят барабаны грома

И потоки дождя затопляют пути птичьи,

А бхикшу, в пещере укрывшись, размышляет,

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда на берегу заросшей цветами реки,

Над которой в венок сплелись верхушки деревьев,

Он сидит и, радостный, размышляет,—

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда глубокой ночью в безлюдном лесу

Дикие звери рычат и ливень шумит,

А бхикшу, в пещере укрывшись, размышляет,

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда, бесстрашный, мысли свои укротив,

Среди скал, под сводом пещеры горной

Он, от скверны очистившись, размышляет —

Есть ли в мире большее наслажденье?

И когда, счастливый, без печали, смыв скверну,

От помех, страстей, желаний освободившись

И все язвы уничтожив, он размышляет, —

Есть ли в мире большее наслажденье?

ГАТХА ТХЕРЫ КАЛУДАЙНА

Деревья, почтенный, сейчас словно тлеющий уголь [302] .

Сбросив сухую листву в ожиданье плодов,

Они, как зажженные факелы, пламенеют.

Настала пора услад, о великий герой!

Прекрасные, усыпанные цветами деревья,

Роняя сухую листву и томясь по плодам,

Благоуханием наполняют пространство.

Время нам уходить отсюда, герой!

Не слишком холодно сейчас и не жарко.

Лучшая пора для путешествий, почтенный!

Пусть же увидят сакки [303] и колии, как, на запад

Отправляясь, ты Рохини переплывешь!

С надеждой пашут поле,

С надеждой зерно сеют,

С надеждой уходят в море

Купцы за большим богатством.

ДА СБУДЕТСЯ ТА НАДЕЖДА, КОТОРОЙ ЖИВУ!

Вновь и вновь пахари пашут поле,

Вновь и вновь бросают зерно в землю,

Вновь и вновь посылает дождь небо,

Вновь и вновь получает хлеб царство.

Вновь и вновь по дорогам нищие бродят,

Вновь и вновь подают им добрые люди,

Вновь и вновь добрые люди, подав им,

Вновь и вновь попадают в мир небесный.

Герой многомудрый очищает

Семь поколений своего рода.

Я думаю, сакка [304] , ты бог богов,

Ибо рожден тобой истинный муни.

Суддходаной зовут отца премудрого,

Мать Блаженного звали Майей.

Она носила Бодхисаттву [305] под сердцем,

В мире богов теперь ликует.

Дивными радостями радуется

Отлетевшая отсюда Готами [306] ,

Всеми усладами услаждается

В окружении небожителей.

Я сын несравненного Ангирасы,

Невозможное возмогшего Будды.

Ты отец отца моего, о Сакка,

Воистину ты, о Гатама, дед мой.

ГАТХА ТХЕРЫ ЭКАВИХАРИЙИ

Хорошо, должно быть, в лесу

Бродить совсем одному,

Чтобы не было никого

Ни впереди, ни сзади.

Решено! Я уйду один

В лес, прославленный Буддой.

Благодатнее места нет

Для сильного духом бхикшу.

Объятый стремлением к цели,

Войду в прекрасную рощу,

Где любят резвиться слоны,

Где радость вкушают йоги.

В Ситаване пышноцветущей [307] ,

Омывшись в ручье прозрачном,

Под сводом прохладной пещеры

Прохаживаться стану.

О, когда, пребывая один

В огромном, прекрасном лесу,

Я исцелюсь от язв

И исполню все, что решил?

Так пусть совершится то,

Что совершить стремлюсь!

Я все буду делать сам —

Тут помощники не нужны.

В доспехи сам облачусь,

Вступлю решительно в рощу

И не уйду оттуда,

Пока не сгинут все язвы.

Когда ветерок повеет,

Прохладный и благовонный,

Я взойду на вершину горы

И там уничтожу незнанье.

Среди цветущих лесов,

В прохладной горной пещере

Счастливый счастьем свободы,

Возликую на Гариббадже.

И вот я уже у цели,

Словно луна в полнолунье:

Я знаю — все язвы исчезли

И не будет новых рождений.

ГАТХА ТХЕРИ ЧАПЫ

«Бродил по дорогам раньше,

Теперь на зверя охочусь.

Из этой топи страшной

Не выберусь на тот берег.

Любовь мою вечной считая,

Чапа играет с сыном.

Но, сладкие узы порвав,

Я вновь удалюсь от мира».

«Не сердись на меня, герой!

Не сердись, о великий муни!

Ведь сдержанность и чистота

Не достигаются гневом».

«Я ухожу из Налы.

Да и кто станет жить в Нале?

Здесь в силки красоты женской

Завлекают благочестивых».

«Вернись, о, вернись, Кала!

Насладись любовью, как прежде!

Ведь я в твоей полной власти

И все родичи мои тоже».

«Влюбленному в тебя, Чапа,

Поверь, было б довольно

И четвертой части того,

Что ты сейчас говоришь мне».

«Я как таккари [308] , Кала,

Расцветшая на горной вершине,

Я — как гранат в цвету,

Как патали [309] на острове диком.

Я надела прозрачное платье,

Умастилась сандалом желтым —

Меня, такую прекрасную,

На кого ты покинуть хочешь?»

«Вот так птицелов стремится

Поймать в свои сети птицу.

Но пленительной красотой

Не обольстишь меня, Чапа!»

«Вот этот сыночек мой

Рожден от тебя, Кала.

Меня и милого сына

На кого ты покинуть хочешь?»

«Мудрец оставляет сына,

Родичей и богатство.

Герой уходит от мира,

Как слон, порвав оковы».

«Уйдешь ты — тотчас ножом

Иль палкой ударю сына.

Чтобы не плакать о нем,

Знаю, меня не покинешь».

«О несчастная, не вернусь

Я к тебе и ради сына,

Даже если, злая, его

На съеденье шакалам кинешь».

«Что ж, будь счастлив тогда, герой!

Но куда ты пойдешь, Кала?

В какую деревню, село,

Город или столицу?»

«Это прежде по деревням,

По городам и столицам

Я ходил с толпою глупцов,

Отшельниками себя мнящих.

Но теперь Будда блаженный

Вблизи от реки Неранджары [310]

Указует живым дхарму,

Избавляющую от страданий.

К нему-то я иду.

Он учителем моим станет».

«Спасителю несравненному

Передай мой поклон, Кала!

Воздай ему должные почести.

Обойдя слева направо».

«С радостью я принимаю

Сказанное тобой, Чапа!

Спасителю несравненному

Передам твой поклон глубокий;

Воздам ему должные почести,

Обойдя слева направо».

И, сказав так, пошел Кала

Прямо к реке Неранджаре.

Просветленного там увидел,

Поучающего о бессмертье,

О страдании [311] , причине страданья,

О преодолении страданья,

О великом пути восьмеричном,

Что ведет к прекращенью страданья.

В ноги ему поклонившись.

Обойдя слева направо,

Передал приветствие Чапы.

А затек отрекся от мира,

Овладел тройственным знаньем [312]

И исполнил наказ Будды.

ГАТХА ТХЕРИ СУБХИ

ИЗ МАНГОВОЙ РОЩИ ДЖИВАКИ

Бхикшуни [313] Субхе, шедшей

В прекрасную Дживаки [314] рощу,

Некий ветреник путь преградил.

Ему сказала Субха:

«Что я сделала тебе дурного,

Что ты стоишь, не давая пройти мне?

Ведь ушедшей от мира не подобает

Беседовать с мужчиной, почтенный.

Заповеди Учителя не нарушая,

Следую я стезею пресветлой,

Возвращенной нам блаженным Буддой, —

Что ты стоишь, не давая пройти мне?

Что тебе, страстному, во мне, бесстрастной?

Что тебе, грешному, во мне, безгрешной?

Мысль моя обрела свободу,—

Что ты стоишь, не давая пройти мне?»

«Ты молода, безупречно красива.

Что может дать тебе отреченье?

Скинь это желтое покрывало!

Насладимся любовью в лесу цветущем!

Ароматами сладостными веют

Усыпанные цветочной пыльцою деревья.

Ранняя весна — пора блаженства.

Насладимся любовью в лесу цветущем.

Тряся хохолками цветов, деревья

Словно шепчутся при дуновении ветра.

Что за радость ждет тебя, подумай,

Если одна углубишься в чащу?

Ты без провожатого войти хочешь

В лес густой, безлюдный, внушающий ужас,

Населенный множеством зверей диких,

Оглашаемый ревом слонов в течке.

Ты словно куколка золотая,

Ты летишь, как апсара на колеснице!

О несравненная, сколь прекрасной

Будешь ты в тонком узорном платье!

Если пожелаешь в лесу остаться,

Я буду слугой твоим покорным,

Ибо нет для меня никого милее

Тебя, о дева с глазами киннари [315] .

Если же хочешь меня послушать,

Смени этот лес на жилье мирское!

Ты станешь жить во дворце просторном,

Где рабыни тебе прислуживать будут.

Надень тончайшее узорное платье,

Укрась себя мазями и цветами.

Я куплю тебе множество украшений

Из золота, жемчуга и алмазов.

Возляг на новое пышное ложе,

Отделанное благовонным сандалом,

Застланное белоснежными простынями

И мягким шерстяным покрывалом.

Ведь иначе, отшельница благочестивая,

Ты состаришься в одиночестве полном.

Так, никем не сорванный, бесполезно

Увядает в воде прекрасный лотос».

«Что же ты ценного увидел

В пополняющей кладбища мерзкой плоти?

В этом теле, разрушиться обреченном,

Что, скажи, с ума тебя сводит?»

«Глаза, что подобны глазам лани,

Глазам киннари в пещере горной,

Глаза твои с ума меня сводят,

Желанье страстное будят в сердце.

На лице твоем чистом, золотистом,

Как чашечка лотоса, прекрасном,

Глаза твои с ума меня сводят,

Желанье страстное будят в сердце.

Как длинны ресницы, как взор ясен!

И вдали от тебя я их помнить буду.

Ибо нет для меня ничего милее

Этих глаз твоих, нежных, как у киннари!»

«Соблазнить стараясь дщерь Будды,

Ты по бездорожью пройти мечтаешь,

Хочешь смастерить из луны игрушку,

Перепрыгнуть пытаешься через Меру [316] .

Нет, ни человек, ни бог, — никто в мире

Страсть во мне пробудить не может:

Благородный путь ее вырвал с корнем.

Какова она — я уже не помню.

Я ее отшвырнула, как пылающий уголь,

Она для меня была, что сосуд с ядом.

Благородный путь ее вырвал с корнем.

Какова она — я теперь не знаю.

Соблазняй другую, учитель которой

Сам нуждается в наставленьях,

Ту, что об этом только слыхала.

А знающую тебе завлечь не удастся!

Я всегда спокойна, что ни случится —

Горе ли радость, бранят меня или славят.

Знаю: составленное из частей — дурно,

И ни к чему мыслью не прилепляюсь.

Знай! Я ученица блаженного Будды,

Шествующая путем восьмеричным.

Выдернув стрелу, от язв исцелившись,

По безлюдным местам брожу, ликуя.

Я видела, помню, деревянную куклу,

Размалеванную пестро и ярко.

Когда ее подергивали за нитки,

Она танцевала так забавно!

Но попробуй вынуть из нее колья,

Развязать й выбросить все нитки,

И она разлетится на кусочки!

Что в ней тогда может пленить сердце?

Таково же, по мне, и это тело [317] .

Ведь оно не живет без частей отдельных.

А раз оно не живет без частей отдельных,

Что в нем тогда может пленить сердце?

Ах, сколь бесполезна людская мудрость!

Смотришь на одно, другое — видишь;

Как если бы вдруг за живое принял

Рисунок, сделанный на стене охрой.

Слепец! Ты гоняешься за пустотою,

Принимаешь за драгоценность подделку,

Правдой мнишь придуманные людьми сказки,

Привидевшиеся во сне золотые деревья!

То, что кажется глазом,— лишь комочек,

Свалянный из слизи и выделений,

Темный в середине пузырь со слезами,

С шаром, катающимся в дупле, схожий!»

И свободная духом не согрешила.

Не колеблясь, вырвала глаз прекрасный

И юноше ветреному со словами:

«На, возьми же!» — его протянула.

И в тот же миг страсть в нем исчезла,

И он стал молить ее о прощенье:

«Слава тебе, благочестивая!

Верь, это больше не повторится!»

Дотронувшись до тебя, я как будто

Заключил в объятья огонь жестокий,

Голыми руками схватил кобру.

Счастлива будь и, молю, прости мне!»

А потом та свободная бхикшуни

Направилась туда, где был Будда;

Знаки добродетели высшей узрела

И сразу же стала, как прежде, с глазом.

ИЗ «ДЖАТАК»

ДЖАТАКА О СУССОНДИ

«Там и запах цветов тимиры [318]...» Эту историю Учитель, находясь в Джетаване [319], рассказал об одном удрученном бхикшу. «Правда ли, что ты тоскуешь?— спросил Учитель. «Правда», — отвечает тот. «По ком же ты тоскуешь?» — «Я увидел одну нарядную женщину». — «За женщинами уследить невозможно, — сказал Учитель, — даже привратники в царстве нагое берегли и не смогли уберечь женщину». И по просьбе бхикшу он рассказал историю о прошлом.

Некогда правил в городе Варанаси [320]царь по имени Тамба.

Его главная жена Суссонди была необычайно красива.

В то время Бодхисаттва возродился в образе нага [321]и жил в царстве нагов в Серумадипе. [322]Тогда Нага дипа называлась Серумадипой.

Однажды он явился в Варанаси и стал играть в кости с молодым царем Тамбой. Увидав его, приближенные сказали царице: «Какой-то красивый юноша играет в кости с нашим царем». Суссонди захотела на него посмотреть. Нарядившись, она явилась со своей свитой в игральную комнату и стала его разглядывать. Тот тоже посмотрел на царицу, и оба полюбили друг друга.

Тогда силою волшебства царь нагов поднял в городе ураган. Люди из царской свиты, боясь, что разрушится дворец, разбежались. А наг своими чарами сделал тьму, подхватил царицу и по воздуху перенес ее в свой дворец в Нагадипе. Как исчезла и куда делась Суссонди, никто не знал.

А царь нагов наслаждается с ней в своем дворце и снова летает к царю Тамбе играть с ним в кости.

У царя был музыкант по имени Сагга. Не зная, куда исчезла Суссонди, царь призвал к себе этого музыканта и сказал: «Иди и обойди сушу и море, разыщи царицу».

Музыкант взял денег на дорогу и, начав поиски с той деревни, что находилась за городскими воротами, дошел до города Бхарукаччхи [323]. В это время тамошние купцы снаряжали корабль Суванабхуми. Сагга подошел к ним и стал просить: «Я музыкант. Я заплачу вам и еще на вине буду играть, возьмите меня с собой». — «Ну хорошо», — согласились купцы и взяли его на корабль. А когда отплыли от берега и корабль побежал по волнам, купцы позвали музыканта и сказали: «Сыграй нам что-нибудь». — «Я бы сыграл вам, — сказал Сагга, но стоит мне заиграть, рыбы придут в волнение, и корабль ваш разобьется». — «Если играет смертный человек, — сказали купцы, — рыбы спокойны, сыграй нам». — «Ну, тогда пеняйте на себя», — сказал Сагга, настроил вину [324]и, не заглушая своего прекрасного голоса музыкой, запел и заиграл.

Опьяненные звуками, рыбы задвигались, а одна макара прыгнула на корабль и разбила его. Сагга схватился за доску и, лежа на ней, по ветру доплыл до Нагадипы. Там он вышел на берег у самого дворца, возле дерева нигродха.

А царица Суссонди всякий раз, как царь нагов улетал играть в кости, выходила из дворца и бродила по острову. Встретив на берегу Саггу-музыканта, она узнала его. «Как ты попал сюда?» — удивилась царица. И музыкант все ей рассказал. «Не бойся», — успокоила его царица и, обняв, привела во дворец. Там она усадила его, накормила царской пищей, велела отмыть царской водой, одеть в царские одежды и украсить царскими благовониями и цветами. Потом она позвала его на царское ложе. Так она кормила его и с ним наслаждалась, пряча, когда возвращался царь нагов.

Спустя полтора месяца прибыли на этот остров купцы из Варанаси за водой и древесиной и высадились у дерева нигродха. На их корабле Сагга-музыкант вернулся в Варанаси и явился к царю, когда тот играл в кости. Взяв вину, Сагга заиграл на ней и произнес первую гатху:

Там и запах цветов тимиры, там и шумящее море.

Далеко отсюда Суссонди, в сердце меня поразила царица.

Услыхав это, наг произнес вторую гатху:

Как переплыл ты море, как попал ты в Серупадипу,

Как удалось тебе, Сагга, с моей повстречаться Суссонди?

Тогда Сагга произнес три гатхи [325]:

Когда с товаром купцы вышли в море из Бхарукаччхи,

Разбила макара [326] их корабль, один на доске и спасся.

Благовонная, ласково встретив, меня обняла царица,

Словно добрая мать своего обнимает ребенка.

Потом она усладила меня питьем, одеждой и ложем.

Страстью блестели ее глаза. Знай это, Тамба.

После рассказа музыканта нага охватило отчаяние. «Даже в царстве нагов, — подумал он, — я не смог ее уберечь, зачем мне эта развратница». И, возвратив Суссонди царю, он исчез и с тех пор больше не появлялся.

Учитель, приведя этот рассказ и показав Благородные Истины, отождествил перерождения:«Тогда царем был Ананда [327], а царем нагов был я».

ДЖАТАКА О ДОБРОДЕТЕЛЬНОМ СЛОНЕ

«Повсюду так и рыскают...» Эту историю Учитель, находясь в Белуване [328], рассказал о Девадатте.

Собравшись в зале дхармы, бхикшу рассуждали: «Братья, Девадатта [329]— неблагодарный, и не признает добродетелей Благословенного». В это время вошел Учитель и спросил: «Что вы тут обсуждаете, бхикшу?» Когда те объяснили, Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарный, он и прежде был таким и никогда моих добродетелей не признавали по их просьбе он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва возродился в образе слона и жил в Гималаях. Только вышел он из утробы матери, как был уже весь белый, словно слиток серебра, глаза его были, как драгоценные камни, как пять божественных лучей, рот — словно красная ткань, а хобот — как серебряная цепь, украшенная каплями красного золота. Ноги его были гладкие и блестящие, как будто покрытые лаком. Словом, все десять совершенств обрела его достигшая вершин красота природы.

Когда этот слон вырос, то все восемьдесят тысяч гималайских слонов собрались вокруг него и сделали его своим вожаком.

Но увидел он в стаде грех, удалился от своих собратьев и стал жить один в лесу. Из-за его добродетелей прозвали его «добродетельный царь слонов».

Как-то один житель Варанаси бродил по лесу в поисках пропитания и забрел в гималайские леса. Там он заблудился и, в ужасе воздевая руки и громко причитая, метался по зарослям. Услыхав его крики, Бодхисаттва подумал: «Надо помочь в беде этому человеку». Проникшись состраданием, слон стал приближаться к нему. А человек, внезапно увидев слона, испугался и побежал. Тогда Бодхисаттва остановился. И человек остановился. Но стоило Бодхиссатве двинуться с места, человек снова бежал.

Но вот слон еще раз остановился, и человек подумал: «Когда я бегу, этот слон останавливается, а когда стою, подходит. Видно, он не желает мне зла. Наверное, он хочет спасти меня». И, осмелев, человек замедлил шаг. Тогда Бодхисаттва подошел к нему и спросил: «Что ты кричишь, человек?» — «Почтенный, — отвечал тот, — я сбился с дороги, не знаю, в какую сторону идти, и боюсь здесь погибнуть».

Тогда Бодхисаттва привел его в свое жилище, накормил разными плодами и сказал: «Не бойся, я выведу тебя на дорогу, где ходят люди». И он посадил человека к себе на спину и пошел. А человек этот, по природе коварный, подумал: «Если кто-нибудь спросит, надо будет рассказать про это». И, сидя на спине Бодхисаттвы, он старался запомнить приметы гор и деревьев, мимо которых проходил слон.

И вот слон вынес его из леса и, поставив на большую дорогу, ведущую в Варанаси, сказал: «Иди, человек, по этой дороге, а о том, где я живу, спросят тебя или не спросят, никому не рассказывай». И слон пошел к себе домой.

А человек этот вернулся в Варанаси и, проходя как-то по улице, где работали резчики по слоновой кости, сказал мастерам: «Что бы вы дали мне за бивни живого слона?» — «И ты еще спрашиваешь, — сказали резчики, — конечно, бивни живого слона гораздо дороже, чем мертвого»,— «Тогда я принесу вам бивни живого слона», — сказал человек и, захватив острую пилу, отправился в те места, где жил Бодхисаттва.

«Зачем ты пришел?» — спросил слон, увидев его. — «Я, почтенный, несчастный бедняк, — отвечал тот, — жить мне не на что. Прошу тебя, дай мне один твой клык. Я продам его и на эти деньги буду кормиться». — «Ну что ж, дам я тебе клык, если у тебя есть чем отпилить». — «Я захватил пилу, почтенный». — «Ну отпиливай клык и бери». Слон подогнул ноги и лег, как ложится вол. И человек отпилил у него два главных клыка.

Тогда Бодхисаттва обхватил клыки хоботом и сказал: «Послушай, человек, не думай, что эти клыки мне не дороги. Но всепроникающие клыки — клыки общего знания, с помощью которых можно постичь все дхармы, для меня в тысячу, в сто тысяч раз дороже. Да будут отданы эти клыки для достижения общего знания». И он отдал человеку пару клыков.

Человек унес эти клыки и продал, а когда истратил все деньги, снова пришел к Бодхисаттве и сказал: «Почтенный, я продал твои клыки, но деньги пришлось раздать за долги, дай мне остатки твоих клыков».

«Хорошо, — сказал Бодхисаттва и отдал остатки своих клыков.

Человек продал их и опять пришел к слону. «Почтенный, жить мне не на что, отдай мне корни твоих клыков». — «Хорошо», — сказал Бодхисаттва и лег, как прежде. А этот злобный человек по хоботу Великого Существа, как по серебряной цепи, взобрался на голову, словно на снежную вершину Кайласа, и стал пяткой бить по заросшим концам клыков, пока не оголил их. Тогда он выпилил корни и ушел.

И как только этот злодей исчез с глаз Бодхисаттвы, огромная, простирающаяся на двести девяносто четыре тысячи йоджан земля, которая выдерживала и тяжесть гор Сумеру и Юкагиры, и отвратительный запах человеческих нечистот, словно не смогла выдержать всех низменных качеств этого человека, треснула и разверзлась. Из трещины вырвалось пламя великого ада и как будто роскошной шерстяной тканью окутало этого предающего друзей человека, закружило и увлекло вниз.

Когда этого злого человека поглотила земля, божество дерева, жившее в этом лесу, стало размышлять: «Человека неблагодарного, предающего своих друзей, невозможно удовлетворить, даже подарив ему могущественное царство». И, разъясняя дхарму, божество огласило лес следующей гатхой:

Повсюду так и рыскают глаза неблагодарного,

Хоть землю всю ему отдай, он этим не насытится.

Так божество, огласив, показало дхарму. А Бодхисаттва прожил свой жизненный срок и возродился согласно карме.

Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарен, он был таким и прежде».

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: «Тогда предающим друзей человеком был Девадатта, божеством дерева — Сарипутта [330], а добродетельным царем слонов был я».

ДЖАТАКА О НЕ СЛУШАЮЩЕМ СОВЕТОВ

«Задумал прыгнуть далеко...» Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном не слушающем советов бхикшу. Рассказ о нем подробно будет изложен в девятой книге в джатаке о грифе. Обращаясь к тому бхикшу, Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, ты не слушаешься советов, ты и прежде был таким, а оттого что не исполнял наставлений умных людей, погиб от удара дротика». И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва возродился в образе акробата. Когда он вырос, стал ловким и находчивым. У одного акробата обучился он прыгать через дротики и вместе с наставником бродил по стране, показывая свое искусство. Наставник его умел прыгать только через четыре дротика, а через пять — не умел.

Как-то они давали представление в одной деревне. Наставник, подвыпив, поставил пять дротиков и хвастается: «Все пять перепрыгну!» — «Послушай, учитель, — сказал Бодхисаттва, — ты же через пять дротиков прыгать не умеешь. Если будешь прыгать через пятый, наскочишь на него и погибнешь; убери один дротик». А учитель, пьяный, говорит: «Ты не знаешь, на что я способен!» Не обращая внимания на уговоры ученика, он перескочил через четыре дротика, но, подобно цветам мадхуки [331], нанизанным на свой стебель, напоролся на пятый и с воплем повалился на землю.

Тогда Бодхисаттва сказал: «Советов мудрых людей не слушал, оттого попал ты в такую беду». И он произнес следующую гатху:

Задумал прыгнуть далеко наставник, не послушавшись, Четвертый дротик одолев, на пятый напоролся он.

Приведя эту историю, Учитель отождествил перерождения: «Тогда не слушающий советов бхикшу был наставником, а учеником был я».

ДЖАТАКА О ПРЕДАННОМ ДРУГЕ

«Ни крошки проглотить не может...» Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном мирянине, принявшем учение Будды, и об одном тхере [332]. Говорят, были в городе Саваттхи [333]два друга. Один из них, удалившись в монастырь, имел обыкновение приходить за милостыней в мирской дом другого. Накормив друга и наевшись сам, мирянин шел с ним в вихару, и там просиживали они за разговором до захода солнца. Тогда тхера провожал его до самых городских ворот и возвращался в свою обитель. Такая их дружба стала известна всей общине.

Однажды, собравшись в зале дхармы, бхикшу стали обсуждать их дружбу. В это время вошел Учитель и спросил:

«Что вы тут обсуждаете, бхикшу?» Когда ему объяснили, Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде». И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва был его советником.

В то время одна собака повадилась ходить в стойло к государственному слону и там, где кормили слона, подбирала остатки риса. Привлеченная сначала обилием корма, она постепенно подружилась со слоном. Они ели всегда вместе и не могли жить друг без друга. Собака обычно забавлялась тем, что, уцепившись за хобот слона, раскачивалась на нем в разные стороны. Но вот однажды какой-то крестьянин купил ее у сторожа, смотревшего за слоном, и увел в свою деревню.

Как только собака исчезла, государственный слон не стал больше ни есть, ни пить, ни купаться. Об этом доложили царю. Царь вызвал советника и сказал ему: «Пойди, мудрейший, узнай, почему слон так ведет себя».

Бодхисаттва пришел в стойло к слону и, увидев, что он так тоскует, подумал: «Это у него не телесный недуг, наверное, он был с кем-нибудь дружен, а теперь разлучен со своим другом». И он спросил у сторожа: «Скажи, любезный, был ли слон с кем-нибудь дружен?» — «Да, почтенный, — сказал тот, — он очень привязался к одной собаке».— «А где же она теперь?» — «Да один человек увел ее». — «А знаешь ли ты, где он живет?» — «Нет, не знаю, почтенный».

Тогда Бодхисаттва пришел к царю и сказал: «Божественный, у слона нет никакой болезни, но он был очень привязан к одной собаке. А не ест он теперь, я думаю, оттого, что лишился своего друга». И Бодхисаттва произнес следующую гатху:

Ни крошки проглотить не может,

Не пьет воды, купаться не желает.

Собаку в стойле часто видя,

Наверно, слон с ней крепко подружился.

Выслушав советника, царь спросил: «Что же теперь делать, мудрейший?» — «Божественный, — отвечал советник, — прикажи бить в барабан и объявить: «У государственного слона один человек увел его подружку-собаку. У кого в доме найдут ее, того постигнет такое-то наказанье».

Царь так и сделал. А тот человек, услыхав, царский указ, отпустил собаку. Сразу же прибежала она к слону, а слон при виде ее взревел от радости, обхватил ее хоботом, поднял себе на голову, потом снова спустил на землю, и только, когда собака наелась, сам принялся за еду.

«Он постиг даже мысли животных», — подумал царь и воздал Бодхисатгве большие почести.

«Не только теперь, о бхикшу, — сказал Учитель, — они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде».

Приведя эту историю для разъяснения дхармы и показав Четыре Благородные Истины, Учитель отождествил перерождения: «Тогда мирянин был собакой, тхера — слоном, а мудрым советником был я».

ЧАСТЬ III

ГОСУДАРСТВА

ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

В последние века до нашей эры и в первые века нашей эры зарождаются и успешно развиваются этносы, ставшие восточными и южными соседями Китая и Индии. Различные племена, населяющие территорию Кореи, Японии, Индокитая, Индонезии и Цейлона пытаются участвовать в мировом историческом процессе. Результатом внутреннего развития народов юга и востока Азии стало появление у них металлических орудий развития сельского хозяйства, ремесла. Это привело к возникновению частной собственности и имущественного неравенства. Такие два фактора привели в свою очередь к постепенному разложению родоплеменной организации. В ускорении этого процесса сыграли контакты с могущественными империями Китая и Индии.

КОРЕЯ ДРЕВНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ КОРЕИ

Большая часть Корейского полуострова занята горами, но есть и удобные для проживания холмистые равнины. С достаточной степенью вероятности до сих пор не датированы случаи проникновения сюда человека. Неолит Кореи изучен лучше. Памятники его — раковинные кучи — распространены по всему побережью Кореи, но главным образом, в его западной и южной частях, так как восточный берег Корейского полуострова крутой и слабо расчленен, то здесь меньше всего и неолитических находок. Замечательна находка неолитических костяков, близких к северокитайским, в Унги (Юки), в провинции Северный Хамгэн. Древнее население Кореи занималось рыболовством, сбором съедобных ракушек и орехов, охотилось на оленей и диких свиней. Каменные орудия (шлифованные ножи, кинжалы, наконечники стрел) и керамика обнаруживают близость к неолитической культуре Приморья и Японии. Можно выделить пять основных районов первоначального заселения полуострова: район Пхеньяна, южная часть полуострова Хванхэ, района Сеула и Пусана и крайний северо-восток (долина реки Туманган).

С III в. до н. э. по III в. н. э. происходит переход к энеолиту, бронзе и раннему железу. К этому времени относятся многочисленные дольмены, тесно связанные с дольменами Ляодуна и отчасти Японии, и курганы. Они распространены главным образом в Центральной Корее и на юге.

Племена, проникшие на Корейский полуостров, постепенно освоили внутренние районы и, судя по найденным в раковинной куче Кымхэ у Пусана, относящееся к I — II вв. н. э. зернам риса, приступило к осваиванию земледелия.

СОЮЗЫ ПЛЕМЕН И ОБРАЗОВАНИЕ ПЕРВЫХ ГОСУДАРСТВ

Поскольку единственным источником по древнейшему периоду истории Кореи является древняя китайская историография, то основные сведения по изучаемому периоду приходится брать оттуда.

Так, китайские летописцы утверждают, что первое племенное объединение в Корее, — возникшее в северной части полуострова и прилегающих частях Южной Маньчжурии, было образовано в конце II тысячелетия до н. э. выходцами из Китая, перешедшими в этот район во время междоусобных смут, сопровождавших падение древнего царства Инь и возникновение царства Чжоу. Во главе этого объединения, получившего китайское наименование Чаосянь, в корейском произношении — Чосон, стал один из племенных вождей Инь — Кидза, (Ци Цзы), перешедший в Корею вместе со своей племенной группой. Вскоре китайские переселенцы слились с основным населением этой части полуострова, так что это объединение — если даже и допустить важную роль китайцев в его образовании — было по характеру корейским.

Местное население научилось у китайских переселенцев шелководству и некоторым ремеслам. Из Китая проникли в Корею и некоторые земледельческие культуры (черный горох, гаолян, гречиха), а также изделия из бронзы и железа.

В III — II вв. до н. э. — в годы падения в Китае империи Цинь и образования империи Хань — в эти места проникла новая большая волна переселенцев из Китая, среди которых был Ви Ман (Вэй Мань) — один из ванов северного китайского царства Янь. Ви Ман захватил власть в царстве Чосон (начало II в. до н. э.). В 108 г. до н. э. царство Чосон подпало под власть Ханьской империи и из его территории были образованы четыре области. Одна из них — Накран (Лолан) с центром в районе современного Пхеньяна. Отсюда китайское влияние проникает на юг Кореи и в Японию.

В Южной Корее уже к IV в. до н. э. складывается несколько племенных объединений: Махан, Чинхан, Пен-хан. Племена Махан уже употребляли металлические орудия, жили оседло в землянках, занимались земледелием и скотоводством (разводили быков, лошадей). Племена Чинхан, среди которых было много китайских переселенцев, знали шелководство, строили небольшие города, добывали железо. Племена Пенхан по своей культуре были близки к Чинхан. По данным китайских хроник, население этих трех племенных объединений по языку и обычаям было схоже между собой и более резко отличалось от северокорейских племен.

Постоянный приток новых переселенцев из Китая, бежавших, по выражению китайских хроник, от «горькой службы», а также тесные связи с Китаем способствовали быстрому разложению родового строя у племен Кореи и появлению самостоятельных государств. Уже в I в. до н. э. на территории Кореи образовались три племенных союза. В восточной части полуострова на месте Чинхан и Пенхан появился племенной союз Силла, в западной части полуострова на месте Махан — Пэкче, в Северной Корее и Юго-Восточной Маньчжурии — Когурё. Из этих племенных союзов в III — IV вв. выросли государства, сохранившие те же названия. Наиболее сильным из них было Когурё; оно уничтожило китайское владычество не только в Корее, но и в Восточной Маньчжурии.

КОРЕЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА В ПЕРВЫЕ ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ

Об внутреннем устройстве этих государств сведений сохранилось мало. Своеобразие развития корейского этноса обуславливался его относительной изолированностью. Тем не менее, сам факт образования государств говорит о расслоении общества. В источниках есть указания о существовании частного и государственного рабовладения. В рабов обращали за преступления. Существовало также долговое рабство с правом выкупа. Ведущей роли в производстве рабы не играли; они либо использовались в качестве дворовой челяди, либо служили предметом вывоза в Китай.

Хроники сообщают, что когда в 386 г. в Пэкче было предпринято строительство оборонительного вала на северной границе, то для этого строительства были привлечены свободное население. Скорее всего концентрация производства была недостаточна для массового применения труда рабов.

Наиболее развитыми отраслями производства в государстве Силла были скотоводство и горное дело, в Пэкче —

поливное и сухое рисосеяние и ремесло. Преимущество Когурё заключалось в его близости к более культурному Китаю, но эта же близость служила источником постоянных столкновений. Между тремя государствами происходили частые войны, в которых своекорыстное участие принимали правители Китая. Южное побережье Кореи неоднократно подвергалось набегам японских племен, которые большей частью успешно отражались корейскими государствами.

Кроме Китая, в процессах исторического развития Кореи играла также Япония. Так, особенно усилились набеги японцев в IV в. н. э., когда им даже удалось захватить небольшой кусочек на крайнем юге полуострова — часть царства Карак (или Мимана, как называют его японские источники).

Корея в это время достигла сравнительно высокого развития культуры. Материальная культура государства Когурё не уступала культуре соседей — китайцев. Через Корею китайская культура проникла в Японию.

ЯПОНИЯ НЕОЛИТ И ПОЯВЛЕНИЕ МЕТАЛЛОВ

Япония — древнее, самобытное государство. Без преувеличения можно сказать, что европейский читатель знает Японию одновременно и очень хорошо, и еще очень слабо. Последнее относится главным образом к области духовной жизни японцев, их национально-психологическим особенностям.

История Японии начинается с неолита. Расположенная на архипелаге, который тянется с севера на юг вдоль восточного побережья Азиатского континента (ее главные острова: Хоккайдо (наименее населенный) — на севере, Хонсю и Сикоку — в центре и Кюсю — на юге), Япония заключает в себе более трех тысяч островов.

Извержения вулканов, землетрясения, наводнения, горные обвалы и ураганы испокон веков сопутствовали жизни японцев; не в последнюю очередь природные катаклизмы способствовали выработке таких национальных качеств, как мужество, терпеливость, самообладание, сноровка. Стоит ли удивляться, что природа вызывает в душах японцев и чувство обреченности, и одновременно чувство благоговения.

Хотя природные условия Японских островов и оказали заметное влияние на формирование национальной психологии японцев, но определяющим фактором здесь, как и повсюду на земле, безусловно, выступил способ производства.

Японцы издревле занимались охотой, морским промыслом, животноводством, но большая часть населения веками возделывала рисовые поля.

Вопросы этногенеза японцев и в настоящее время все еще вызывают споры, рождая самые противоречивые гипотезы и теории, ни одна из которых не в силах объяснить всей совокупности накопленных наукой фактов.

В традиционном японоведении считается, что древнейшую основу населения Японии составляли айны. Их хозяйство базировалось на охоте, рыболовстве, лесном и прибрежном собирательстве. На Хоккайдо к айнам примешивались мигрировавшие туда выходцы с восточного побережья Азиатского материка. На островах Кюсю и Сикоку и на юге Хонсю айнское население смешивалось и ассимилировалось с аустронезийскими племенами.

Эти данные не противоречат мнению отдельных ученых о палеолитическом характере некоторых памятников. Однако они недостаточно обоснованы (находки в провинции Харима и др.). Видимо, уже в V — IV тысячелетиях до н. э. в Японии существовал неолит. Древнейшими неолитическими памятниками Японии являются раковинные кучи, распространенные, главным образом, по тихоокеанскому побережью. По содержимому этих куч можно заключить, что население занималось по преимуществу собирательством и рыбной ловлей. В них встречаются остатки съедобных раковин и рыб, гарпуны, грузила и рыболовные крючки. В более поздних кучах часто встречаются кости пресноводных рыб, оленей, диких свиней, птиц. Вместе с орудиями охоты (обсидиановые наконечники стрел, шлифованные топоры и кинжалы) и рыбной ловли в этих кучах встречается керамика, изготовленная от руки, богато украшенная типичным для ранней Японии веревочным орнаментом (дземон). Глиняные женские статуэтки указывают на существование матриархата. Население жило поселками в больших землянках и хоронило трупы тут же в раковинных кучах. Костяки лежат на спине в скорченном положении, они часто обсыпаны красной охрой. Японский неолит характеризуется сравнительно высоким уровнем развития культуры при общих замедленных темпах этого развития на последнем этапе.

В более передовых, южных районах в I тысячелетии до н. э. в изобилии появляются характерные для позднего неолита шлифовальные орудия, а в погребениях — металлические изделия. Керамика хорошо обожжена, иногда изготовлена на гончарном круге, чаще всего гладкая или с простым орнаментом (тип яей). Население уже заселило внутренние части островов и было знакомо с земледелием и зачатками скотоводства.

С наступлением эпохи металла намечается имущественная дифференциация, на которую указывают погребения в двойных урнах и богатый погребальный инвентарь (бронзовые зеркала, мечи и кинжалы). Эта дифференциация усиливается в так называемую курганную эпоху (ранний железный век).

Этническая принадлежность древнейшего населения архипелага еще не окончательно выяснена. В образовании японской народности приняли участие, как уже указывалось, как айны и другие южные племена, так и — позднее — племена монголо-малайского происхождения.

С середины первого тысячелетия до н. э. на Японские острова через Корейский пролив с юга Корейского полуострова проникают так называемые протояпонские племена. С их приходом на островах появились домашние животные — лошадь, корова, овца, к этому периоду относится и возникновение культуры поливного риса. Процесс культурного развития пришлых племен, их взаимодействие с местным аустронезийско-айнским населением происходили вплоть до V в. Основным направлением хозяйства на Японских островах окончательно стало рисосеяние.

В более поздний период островное население окончательно восприняло из Кореи, а также из Китая элементы китайской и корейской культуры. К этому времени на юге Кюсю завершилась ассимиляция остатков аустронезийского населения. Одновременно начался процесс заселения лесистого севера острова Хонсю. Местное айнское население этого острова частично смешалось с пришельцами, частично было оттеснено на север.

Эти процессы привели к тому, что в настоящее время Япония — одна из самых однородных по этническому составу стран мира, основу нации (более 99 процентов населения) составляют японцы. Айны теперь сохранились лишь на Хоккайдо, их численность не превышает 20 тыс.

История Японии с 1 в. до н. э. известна уже по письменным источникам. Самые ранние сведения содержатся в китайских исторических памятниках: в «Истории Старшей династии Хань» и «Истории Младшей династии Хань» сообщаются сведения о Японии I в. до н. э. — II в. н. э., в «Истории Вэй» (Вэйчжи) и «Истории Сун» (Суншу) — сведения о Японии II — V вв. н. э. Японские хроники «Кодзики» (VIII в. н. э.) и «Нихонги» (VIII в. н. э.) более подробны, нежели китайские, в том, что касается самой Японии, но менее точны. Хронология их весьма запутана и до VI в. н. э. мало достоверна. Кроме того, в них много более поздних наслоений.

Согласно японской системе верований — синтоизму японская нация ведет свое начало от богини солнца Аматэ-расу, прямым потомком которой был легендарный император Японии Дзимму (Дзимму-Тэнно), взошедший на престол государства Ямато в 660 г. до н. э. и положивший начало непрерывной династии японских императоров. В Японии принято подразделять историю страны на эры правления того или иного императора. Личность императора, сама идея императорской власти всегда выступали как важнейший цементирующий фактор национального самосознания японцев.

РАЗЛОЖЕНИЕ РОДОВОГО СТРОЯ

В начале нашей эры японские племена заселяли не всю территорию архипелага, а лишь часть островов Хонсю и Кюсю. На севере Хонсю жили айны (эбису), на юге — кумасо (хаято). Понятно, что подобное сожительство племен на одной территории не могло благоприятно повлиять на дальнейшую судьбу более слабых. Пока японские племена находились на стадии патриархального рода, пленные и переселенцы с материка принимались в род и становились его полноправными членами. Особенно охотно принимались корейские и китайские переселенцы-ремесленники. Основная масса свободных членов рода занималась сельским хозяйством. Сеяли рис, просо, бобы. Сельскохозяйственные орудия каменные или деревянные.

На протяжении II — III вв. увеличение родов, разделение их на большие и малые и расселение отдельных групп в разных местах страны, а также развитие обмена способствовали укреплению межродовых и межплеменных связей. Это вместе с борьбой против окружающих неяпонских племен вызывало тенденцию к более крупным межплеменным объединениям. Процесс объединения осуществлялся не мирным путем, а в ходе ожесточённой межродовой борьбы. Более слабые роды поглощались более сильными.

Японские хроники сообщают о подчинении большого количества родов, населявших центральную часть полуострова Хонсю, наиболее сильной группе родов — Ямато. Такие же племенные объединения возникают в Цукуси.

Значительные изменения произошли и внутри рода. В хозяйственной жизни основной единицей становится община — мура, представляющая собой объединение нескольких кровнородственных групп в 15—30 человек каждая. Постепенно эти кровнородственные группы выделяются из состава «мура» в особые семейные общины.

Иной характер приобрели войны между племенами: побежденные стали облагаться данью, пленные обращаться в рабов. Рабы или использовались внутри семейной общины, или вывозились в соседние страны. «История Младшей династии Хань» сообщает, например, об отправке в 107 г. н. э. из Японии в Китай 160 рабов. В обстановке постоянных войн росло значение военачальников, общеплеменного вождя («царя») и старейшин наиболее крупных родов. Большая часть военной добычи и пленных попадала в их руки. В то же время непрерывные войны тяжело отражались на положении рядовых членов рода и наносили значительный ущерб хозяйству. Разложение родо-племенной организации сопровождалось дальнейшими изменениями в социально-экономическом строе. Наряду с рабами, преимущественно использовавшимися в качестве домашних слуг, появляется новая категория не свободных — бэ. Они были первоначально простыми данниками рода-победителя, позднее в бэ превращают китайских и корейских переселенцев, покоренных родами.

Несмотря на свое островное положение, Япония постоянно испытывала влияние, более высокой китайской и корейской культуры. Прослеживаемое по историческим памятникам начало сношений Японии с Китаем относится к I в. до н. э., а в III в. н. э. Япония и Китай время от времени обмениваются посольствами. Эти связи Японии с Китаем, а особенно с Кореей, имели большое положительное значение для исторического развития Японии в данный период.

РЕЛИГИЯ В ДРЕВНЕ ЯПОНИИ

Буддизм проник в Японию из Индии через Корею и Китай в VI в. Буддийские проповедники сразу оценили все выгоды союза с синтоизмом. Где можно было, старались они использовать синтоистские верования для пропаганды идей буддизма. Существенный отпечаток на психологию японцев наложило и конфуцианство, пришедшее в Японию сначала через Корею — в IV — V вв. и затем непосредственно из Китая — в VI в. Тогда-то китайский язык стал языком образованных японцев, на нем велась официальная переписка, создавалась литература. Если проникновение конфуцианства повлекло за собой распространение китайского языка, то китайский язык, привившийся в высших сферах страны, в значительной степени служил целям пропаганды конфуцианского влияния. Неудивительно, что конфуцианская доктрина обожествления предков, почитания родителей, беспрекословного подчинения низших высшим, подробнейшая регламентация поведения любого члена общества прочно врезалась во все сферы психологии людей. Конфуцианские представления хорошо выражены в следующем изречении: «Отношения между высшим и низшим подобны отношениям между ветром и травой: трава должна склониться, если подует ветер».

Буддизм и конфуцианство стали играть в Японии роль своеобразной идеологической и моральной надстройки.

Однако в системе религиозных доктрин Японии главенствующее место занимала истинно японская религия синто.

СИНТО (ПУТЬ БОГОВ)

Это древняя японская религия. Хотя истоки ее, по общему признанию, неизвестны, ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что она возникла и развилась в Японии вне китайского влияния.

Японец обычно не стремится вникать в суть и происхождение синто, для него это и история, и традиция, и сама жизнь. Синто напоминает древнюю мифологию. Практическая же цель и смысл синтоизма состоит в утверждении самобытности древней истории Японии и божественного происхождения японского народа: согласно синто, считается, что микадо (император) — потомок духов неба, а каждый японец — потомок духов второго разряда — ками. Для японца ками означает божество предков, героев, духов и т. д. Мир японца населен мириадами ками. Набожный японец думал, что после смерти он станет одним из них.

Синтоизм свободен от религиозной идеи «центральной власти» всевышнего, он учит главным образом культу предков и поклонению природе. В синтоизме нет других заповедей, кроме общежитейских предписаний соблюдать чистоту и придерживаться естественного порядка вещей. У него есть одно общее правило морали: «Поступай согласно законам природы, щадя при этом законы общественные». По синтоистским представлениям, японец обладает инстинктивным пониманием добра и зла, поэтому соблюдение обязанностей в обществе тоже инстинктивно: если бы было не так, то японцы «были бы хуже зверей, которых ведь никто не учит, как надлежит им поступать». Сведения о синтоизме в древних книгах «Кодзики» и «Нихонги» дают достаточное представление об этой религии.

В подобных сочинениях объединены две идеи — идея кровного племенного единства и идея политической власти. Отражение первой — в расширении племени во времени: в отношении к прошлому, в соединении с рождения вообще всех вещей; во включении всего инородного в состав племени, в подчинении ему, в притягивании генеалогической линии по главным представителям — богам, вождям, царям — как проявление единства племени. Отражение второй — в представлении политической власти как выполнения богами, вождями, царями воли высших богов.

Японские хроники утверждают, что первоначально в мире царил хаос, но затем все приобрело стройность: небо отделилось от земли, обособились женское и мужское начала: первое — в лице богини Идзанами, второе — в лице ее мужа Идзанаги, У них родилась богиня солнца Аматэрасу; бог луны Цукиеми и бог ветра и воды Сусаноо вступили между собой в борьбу. Аматэрасу победила и осталась на небе, а Сусаноо был изгнан в страну Идзумо на землю. Сын Сусаноо — Окунинуси сделался правителем Идзумо. Аматэрасу не смирилась с этим и принудила Окунинуси передать правление ее внуку Ниниги. Ниниги сошел с неба и принял управление государством Идзумо. В знак власти ему вручили три священных предмета — зеркало (символ божественности), меч (символ могущества) и яшму (символ верности подданных). От Ниниги произошел Дзиммутэнно (титул тэнно означает «Верховный правитель»; сохраняется за царствующим домом до наших дней; передается на европейских языках словом «император»), мифический первый император Японии — микадо. Зеркало, меч и яшма с тех давних пор остаются эмблемой японского императорского дома.

Император микадо в сознании японца благодаря своему «божественному» происхождению состоит в родстве со всем народом, он — глава нации-семьи. Даже сегуны, господствовавшие в Японии более трехсот лет, называли себя представителями микадо. Идея микадо, освященная синтоизмом, не исчезла из сознания японцев и сегодня, хотя, конечно, ее регулирующая сила значительно ослабла.

Даже современные японцы, внешне как будто бы и не придавая серьезного значения этой идее, подсознательно искренне благоговеют перед ней. До сих пор в синтоистских храмах совершаются различные обряды в честь императорской семьи (по некоторым данным их насчитывается более Ста тысяч).

Синтоизм сформировал у японцев особый взгляд на мир вещей, на природу, взаимоотношения. Этот взгляд базируется на пяти концепциях.

Первая концепция утверждает, что все сущее является результатом саморазвития мира: мир появился сам по себе, он хорош и совершенен. Регулирующая сила бытия, согласно доктрине синто, исходит из самого мира, а не от какого-то верховного существа, как у христиан или мусульман. На таком понимании мироздания покоилось религиозное сознание древнего японца, удивлявшего вопросами представителей других конфессий: «Какая у вас вера?» или того более — «Верите ли вы в Бога?»

Вторая концепция подчеркивает силу жизни. Согласно мифологии, первое сексуальное сближение произошло между богами. И потому секс и моральная вина никогда не связуются в сознании японцев. Все, что естественно, согласно данному принципу, должно уважаться, не уважается только «не чистое», но и всякое «не чистое» может быть очищено. Именно на это направлены ритуалы синтоистских храмов, вырабатывающие у людей наклонности к приспособлению, адаптации. Благодаря этому японцы оказывались способными принять почти любую новацию, модернизацию после того, как она очищена, Скорректирована, согласована с японской традицией.

Третья концепция утверждает единство природы и истории. В синтоистском воззрении на мир нет разделения на живое и неживое: для приверженца синто все живое — и животное, и растения, и вещи; во всем природном и в самом человеке живет божество ками. Некоторые считают, что люди и есть ками, или, вернее, ками располагаются в них, или в конечном счете они могут впоследствии стать ками и т. д. Согласно синто, мир ками — это не потустороннее обиталище, отличное от мира людей. Ками объединены с людьми, поэтому людям не нужно искать спасения где-то в другом мире. Согласно синто, спасение обеспечивается путем слияния с ками в повседневной жизни.

Четвертая концепция связана с многобожием. Синто возник из местных культов природы, поклонения местным, родовым и племенным божествам. Первобытные шаманские и колдовские обряды синто начали приходить к известному единообразию только с V — VI вв., когда императорский двор стал брать под свой контроль деятельность синтоистских храмов. В начале VIII в. при императорском дворе был создан специальный департамент по делам синто.

Пятая концепция синто связана с национально-психологической основой. Согласно этой концепции, боги синто, ками, породили не людей вообще, а только японцев. В связи с этим в сознании японца с самых первых лет жизни укореняется представление о том, что он принадлежит синто. Отсюда вытекают два важнейших фактора регуляции поведения. Во-первых, утверждение, что ками самым интимным образом связаны только с японской нацией; во-вторых, синтоистская точка зрения, согласно которой смешно, если иностранец поклоняется ками и исповедует синто — такое поведение неяпонца воспринимается как нелепость. Вместе с тем синто не удерживает самих японцев от того, чтобы они исповедовали любую другую религию. Не случайно почти все японцы параллельно с синтоизмом считают себя приверженцами какой-нибудь другой религиозной доктрины. В настоящее время, если суммировать количество японцев по принадлежности к отдельным конфессиям, то получится число, превышающее общее население страны.

В древности культовое действие в синто заключалось в поклонении божеству конкретного храма, которое, в сущности, не имело отношения к другим храмам. Ритуалы синтоистских храмов состояли в услаждении местного божества. Эта простота церемонии, требующая от людей лишь приношений и простейших ритуальных действий, явилась важнейшей причиной стойкости синто на протяжении столетий.

Для древнего японца, который жил в сельской местности, свой храм, его ритуалы, его ежегодные красочные праздники стали необходимой частью жизни; так жили его отцы и деды, так жил он сам, не прилагая к этому никаких усилий; так было заведено, так поступают все — родственники и соседи.

Несмотря на отсутствие единства в почитании божеств, устройство синтоистских храмов тем не менее единообразно. Основу каждого храма составляет хондэн (святилище), в котором хранится синтай (святыня, божество). К хондэну примыкает хайдэн, т. е. зал для молящихся. Изображений богов в храмах нет, однако некоторые храмы окрашены изображениями львов или других животных. При храмах Инари есть изображения лис, при храмах Хиэ — обезьян, при храмах Касуга — изображение оленей. Эти животные рассматриваются в качестве посланников соответствующих божеств. Все это свидетельствует о связи синто с многочисленными специфическими народными верованиями.

ДРЕВНИЕ НАРОДНЫЕ ВЕРОВАНИЯ

Обычно под народными верованиями понимают древнюю религиозную практику, которая не связывается с церковной иерархией. Это комплекс представлений и действий, основанных на предрассудках, суевериях и т. д. Хотя народные верования отличаются от храмового культа, однако связи здесь очевидные. Обратимся, например, к древнейшему культу лисицы, которой японцы поклоняются с незапамятных времен.

Божество в образе лисицы, верили японцы, имело тело и разум человека. В Японии были построены специальные храмы, в которых собирались люди, якобы обладающие лисьей натурой. Под ритмичные звуки барабанов и завывания священников прихожане с «лисьей натурой» впадали в состояние транса. Они полагали, что это дух лисицы вселяет в них свои силы. Поэтому люди с «лисьей натурой» считали себя в некотором роде колдунами и провидцами, предсказывающими будущее.

Издавна в Японии поклонялись и волку. Это животное считалось духом гор Оками. Люди просили Оками защитить посевы и самих тружеников от различных напастей. Так, рыбаки до сих пор просят его о ниспослании благоприятного ветра.

В некоторых районах Японии, особенно на побережье, начиная уже с древности, местные жители поклонялись черепахе. Рыбаки считали черепаху (камэ) божеством (ками) моря, от которого зависела их удача. Огромные черепахи у берегов Японии часто попадались в рыбачьи сети. Рыбаки осторожно вытаскивали их из сетей, поили сакз и выпускали обратно в море.

Также в древней Японии существовал своеобразный культ змей и моллюсков. Вообще-то в настоящее время японцы бестрепетно употребляют их в пищу, но некоторые виды змей и моллюсков считаются священными до сих пор. Это таниси, обитатели рек и прудов. Некоторые ученые полагают, что благоговейное отношение к таниси пришло в Японию из Китая. По преданиям, в районе Айдзу когда-то стоял храм Вакамия Хатиман, у подножия которого находились два пруда. Если кто-нибудь ловил таниси в этих прудах, то ночью во сне слышал голос, требующий ее возвращения. Иногда больные специально ловили таниси, чтобы услышать ночью голос ками пруда и потребовать для себя выздоровления в обмен на освобождение таниси. В старых японских медицинских книгах указывалось, что таниси — хорошее средство от глазных болезней; существуют, однако, предания и о том, что от глазных болезней вылечивается только тот, кто не употребляет таниси в пищу.

Есть места в Японии, где до сих пор верят в священную рыбешку окодзэ. Этой малютке отводилось в древних легендах очень большое место. Она считалась представительницей ками гор. Охотники заворачивали окодзэ в белую бумагу и произносили нечто вроде заклинания: «Окодзэ, если ты пошлешь мне удачу, я разверну тебя и дам увидеть солнечный свет». Многие рыбаки вешали у дверей своих хижин сушеную окодзэ в надежде, что им будет сопутствовать удача, а дом получит защиту от злых духов. Когда рыбаки попадали в беду, они обещали ками моря принести в дар окодзэ, если тот смилостивится и спасет их.

Также существовали верования, что удачу и счастье японцу принесет стрекоза томбо, которая ассоциировалась с храбростью и даже с национальным духом. Стрекозу воспринимали как воинственное насекомое, поэтому было принято носить предметы с изображением стрекозы. Этот обычай сохранился и сейчас:, изображение стрекозы можно увидеть на вещах, одежде мальчика. Такое отношение к стрекозе идет из глубины японской истории, когда Японию называли «землей стрекозы». И теперь еще можно встретить в литературе слово «стрекоза», как синоним Японии.

В древние времена акулу (самэ) в Японии считали существом, наделенным божественной силой, т. е. ками. Об акуле ходили различные легенды. В одной из них рассказывается, что однажды акула откусила женщине ногу. Отец женщины в молитвах просил духов моря отомстить за дочь. Спустя некоторое время он увидел, как в море большая стая акул преследовала одну хищницу. Рыбак поймал ее, убил и нашел в желудке ногу дочери.

Рыбаки верили, что акула может помочь избежать несчастья в море и даже могла вынести утопающего к берегу на своей спине. Считали, что за священной акулой тянулись косяки рыбы. Если рыбаку посчастливилось встретить ее, он возвращался с богатым уловом.

Японцы также боготворили краба. Амулет, изготовленный из его высушенного панциря по поверьям, защищал от злых духов и болезней. Рассказывали, что однажды кани появились в прибрежном районе, где их никто никогда не видел. Рыбаки поймали их, высушили и повесили на деревья; с тех пор злые духи стороною обходят эти места. Еще до сих пор живет предание о том, что воины Тайра, потерпевшие поражение в междоусобной войне с кланом Минато, погрузились в море и превратились там в крабов. Поэтому в некоторых сельских районах считается и по сей день, что брюшко краба напоминает человеческое лицо.

Наряду с почитанием животных в Японии распространилось поклонение горам, горным источникам, камням, деревьям и т. д. Для крестьянина природа издавна служила надежным источником жизни, поэтому он и обожествил ее в своих представлениях. Созерцания отдельных камней, деревьев и т. д. вызывали у японцев истинное наслаждение. Среди деревьев это, конечно же, ива.

Японцы боготворили плакучую иву (янаги). Ее изящные тонкие ветки, колышущиеся под малейшим дуновением ветра, вызывают у них высокие эстетические чувства. Многие поэты воспевали с древних времен янаги, художники часто изображали ее на гравюрах и свитках. Все грациозное и изящное японцы сравнивают с ветвями ивы.

Янаги японцы относили к деревьям, приносящим счастье и удачу. Из ивы делали палочки для еды, которыми пользовались только в праздник Нового года.

Изначально огромное влияние на верования, как уже указывалось, оказали пришедшие в Японию с материка религии. Это можно показать на примере культа косин.

Косин (год Обезьяны) — название одного из годов старинного циклического летосчисления, применявшегося в Японии вплоть до 1878 г. Летосчисление это состоит из повторяющихся 60-летних циклов. Культ косин связан с даосизмом, принесенным в Японию из Китая. Даосы считали, что в ночь наступления нового года косин обитающее в теле каждого человека некое таинственное существо во время сна покидает его и поднимается в небо, где докладывает небесному владыке о греховных делах. На основании этого доклада небесный владыка может лишить человека жизни, поэтому рекомендовалось проводить ночи косин без сна. В Японии этот обычай получил очень широкое распространение. Постепенно он вобрал в себя также элементы буддизма и синтоизма.

В народный пантеон японских божеств сами собой вошли многие божества из буддийского пантеона. Так, в Японии получил большую популярность буддийский святой Дзидзо. Во дворе одного из храмов в Токио была возведена статуя Дзидзо, опутанная соломенными веревками. Это так называемый Сибарарэ Дзидзо — «связанный Дзидзо»; если у человека похищали какие-то ценности, он связывал Дзидзо и обещал освободить его при обнаружении пропажи.

Исследователи следующим образом классифицируют древние народные верования японцев: производственные культы (связанные в основном с сельским хозяйством и рыболовством); культы исцеления (обеспечивавшие якобы излечивание от болезней); культы покровительства (направленные на защиту от эпидемий и других бед извне); культ — хранитель домашнего очага (оберегавший дом от пожара и поддерживавший мир в семье); культ удачи и процветания (дававший приобретения и блага жизни); культ отпугивания злых духов (направленный на избавление от разной нечисти — чертей, водяных, леших).

Следует особо рассказать о так называемой чайной церемонии (по-японски тяною). Эта церемония относится к наиболее самобытным, уникальным и древнейшим искусствам. Она играет существенную роль в духовной и общественной жизни японцев на протяжении нескольких веков. Тяною — строго расписанный ритуал, в котором участвует мастер чая — тот, кто заваривает чай, разливает его, и те, кто присутствует при этом и затем пьет. Первый — жрец, совершающий чайное действо, вторые — участники действа, приобщающиеся к нему. У каждого свой стиль поведения, охватывающий и позу при сидении, и все движения, и выражение лица, и манеру речи. Эстетика тяною, его утонченный ритуал подчиняется канонам дзэн-буддизма. Согласно легенде, она берет свое начало из Китая со времен первого патриарха буддизма Бодхидхармы.

Однажды, гласит легенда, сидя в медитации, Бодхидхарма почувствовал, что глаза его закрываются и против воли его клонит ко сну. Тогда, рассердившись на себя, он вырвал свои веки и бросил их на землю. На этом месте вскоре вырос необычный куст с сочными листьями. Позже ученики Бодхидхармы стали заваривать эти листья горячей водой — напиток помогал им сохранить бодрость.

В действительности чайная церемония возникла в Китае задолго до появления буддизма. Согласно многим источникам, ее ввел Лао-цзы. Именно он в V в. до н. э., свидетельствуют сказания, предложил ритуал с чашкой «золотого эликсира». Этот ритуал процветал в Китае вплоть до монгольского нашествия. Позже китайцы свели церемонию с «золотым эликсиром» к простому завариванию подсушенных листьев чайного куста.

В Японии же искусство тяною получило свое логическое завершение.

БУДДИЗМ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ

Эта религия проникла, как уже отмечалось, в Японию в VI веке, когда на Японские острова начали проникать буддийские монахи. Буддийские священные книги, написанные на китайском языке, были первыми, появившимися в Японии. Традиционные формы японизированного буддизма имеют свои некоторые особенности.

Как уже указывалось, что основатель буддизма (Будда) родился в VI в. до н. э. в княжеском роде Шикиев (Могущественных), его назвали Сиддхарта, а когда он достиг совершеннолетия, ему дали имя Гаутама. То есть японцы легенду о Гаутаме принимают полностью. Так же как и то, что отец Гаутамы держал сына-наследника вдали от мирских дел, возил его на золоченой колеснице, скрывая от глаз посторонних. Молодой князь не знал забот, купался в роскоши и не ведал настоящей жизни. Однажды он все же увидел нищего старика, в другой раз — калеку, в третий — покойника и в четвертый — бродячего отшельника. Увиденное потрясло Гаутаму и переменило его судьбу. Он отказался от богатого наследства, оставил жену и сына и в 29 лет стал странствующим аскетом.

Шесть лет Гаутама, согласно японской интерпретации, провел в скитаниях, живя подаянием. Как-то ночью, сидя под деревом Бо (Бодхи, что значит «познание») в глубокой задумчивости, он понял смысл бытия — на него снизошло просветление. Гаутама познал четыре святые истины: жизнь в своей основе есть страдание; причиной страдания являются страсти, потребности, желания людей; чтобы избавиться от страданий, надо пресечь все желания; сделать это можно только путем ухода от действительности и достижения «высшего просветления» — нирваны.

С того времени как Гаутама стал Буддой (будда на санскрите означает «просветленный», «достигший прозрения», и японцы также заимствовали это понятие), его стали именовать Шакья-Муни (святой из рода Шакиев).

Дальнейшую жизнь Будда посвятил проповеди своего учения. Умер он в 80 лет. Последователи, в том числе и в Японии, стали наделять его различными сверхъестественными способностями: он мог быть невидимым, летать по воздуху, ходить по воде, держать в руках солнце и луну и т. д. Постепенно Будда приобрел в представлениях людей и другие божественные качества.

Главным в японизированном буддизме является уход от житейской действительности. Буд дизм проповедует отречение от страстей, провозглашает тщетность мирских забот, призывает к душевному покою.

Буддисту, как вытекает из канонов, следует бежать из сансары (материального, чувственного мира), чтобы перейти в мир нирваны. Согласно учению Будды, сансара — это иллюзорный мир, а нирвана — мир подлинный. Реальность, как следует из догматов буддизма, — это движение специфических частиц — дхарм. Все в мире образуется из комбинации дхарм. Буддийские схоласты насчитывают от 70 до 100 разновидностей дхарм. Выделяют также определенные группы дхарм: дхармы бытия и небытия (то, что рождается и исчезает, и то, что существует вечно); дхармы волнения и покоя (то, что подвержено страстности и суете, и то, что стремится к успокоению); дхармы психических состояний (ощущение благоприятного, неблагоприятного и безразличного отношения к окружающему); познавательные дхармы (ощущение, восприятие, представление); дхармы сознания и подсознания (подконтрольные сознанию абстракции и то, что неподконтрольно сознанию).

Дхармы, согласно буддизму, никогда не исчезают, а лишь соединяются в различные структуры. В связи с этим и человеческая смерть понимается как распад одной структуры дхарм и появление другой в образе человека, животного, насекомого, растения и т. д. Жизнь, по буддизму,— это цепь бесконечных перерождений. Чтобы обеспечить себе «хорошее перерождение», не переродиться, скажем, в змею или насекомое, человек должен соблюдать предписания буддизма. Представление о месте человека в мире изложено в многочисленных посланиях Будды. Суть их хорошо видна в обращении Будды к своим ученикам перед смертью.

«Пусть мое учение освещает вам путь жизни! Положитесь на него; не верьте ничему другому. Будьте сами светом себе. Надейтесь только на себя; не надейтесь на других. Блюдите свое тело, заботьтесь о чистоте его; не поддавайтесь искушениям; разве вы не знаете, что искушения принесут вам страдания? Заботьтесь о душе своей; знайте, что она вечна; разве вы не убеждены в том, что забвение ее, ваша гордыня и себялюбие принесут вам неисчислимые страдания? Будьте внимательны ко всему, что окружает вас; разве вы не видите, что все это извечная «самость»? Разве вы не знаете, что все это со временем распадется на части и будет развеяно? Не пугайтесь страданий, следуйте моим заветам и вы избавитесь от них. Делайте все с душою — и вы будете моими верными учениками.

Друзья мои... Не забывайте, что смерть — это только распадение тела. Тело нам дали родители. Оно вскормлено пищей, поэтому болезни и смерть неизбежны. Но вы знаете, что Будда — это не тело, это Просветление. Тело исчезнет, а мудрость просветления останется навечно. Просветление будет жить с вами в виде Дхармы. Тот, кто видел мое тело, еще не видел меня. Меня видел тот, кто познал мое учение. После моей смерти вашим учителем будет моя Дхарма. Следуйте этой Дхарме — и вы будете верны мне».

Разумеется, что ранний буддизм несколько отличался от того, который проник в Японию. Так, в раннем буддизме упор делался не на мировоззренческие вопросы, а на нормы поведения человека. Эти нормы не отрицали того, что содержалось в приемлемых для того или иного этноса уже испытанных кодексов жизни. В результате буддизм быстро завоевал многочисленных сторонников. Его победное шествие из Индии цо Южной и Восточной Азии началось в III в. до н. э. На рубеже новой эры буддизм распространился в Китае, в IV в. — в Корее и в VI — VII вв. утвердился в Японии.

Естественно, такая громадная по числу адептов религия не могла сохранить единство и довольно скоро стала дробиться на секты. Самый существенный раскол произошел в I в., когда в рамках буддизма определились два направления: хинаяна и махаяна.

В Японии многие китайские и корейские монахи, принесшие буддизм, создавали свои секты. Между сектами развернулась борьба на почве доктрин хинаяны и махаяны. Последняя воспринималась японцами как более приемлемая, поэтому повсюду стали возникать махаянистские храмы.

Махаяна (букв, «большая колесница») означает в противоположность хинаяне (букв, «малая колесница») «широкий путь спасения». По учению махаяны, спастись может не только монах, как в хинаяне, но всякий, кто будет соблюдать определенные заповеди и предписания. Будда рассматривается не как учитель, а как бог. Считается, что было бесчисленное количество будд, что следующий будда сменит ныне существующего через восемь с лишним миллионов лет. В пантеоне махаяны насчитывается более тысячи будд, которые придут к людям в будущем. Еще больше насчитывается бодхисаттв.

Согласно буддийским канонам, бодхисаттва — это просветленный человек, который отказывается от нирваны, чтобы помочь всем людям достичь просветления. Бодхисаттвы «сближают» людей с буддой, приходят к ним на помощь по их зову. Бодхисаттвам помогают архаты, т. е. святые, которые достигли познания основополагающих истин бытия и распространяют учение буддизма среди масс населения.

Количество приверженцев буддизма в конце VI — VII вв. н. эры возросло такими стремительными темпами, что император Камму, опасаясь монашеского «нашествия», в 794 г. перенес свою столицу из Нары в уезд Уда.

Разумеется, свою дальнейшую и более глубокую трансформацию буддизм в Японии претерпел значительно позже. Но уже в начале этой трансформации японский буддизм, сосредотачивая внимание на внутренних проблемах человека, рекомендовал национальный подход к переживаниям действительности. В отличие от классического буддизма, проповедующего отказ от желаний, японский пропагандирует разумное к ним отношение. По канонам японского буддизма только нереальные желания являются причиной тревог и беспокойства. «Просветление» (по-японски сатори) не связано с отказом от прелестей жизни. Достигнув просветления, как уже следует из практики современных сект, японец должен наслаждаться жизнью.

Буддизм для японского этноса, таким образом, еще с глубокой древности был жизнеутверждающей религией.

КОНФУЦИАНСТВО В ЯПОНИИ

Обычно под конфуцианством понимают религиозно-философскую систему, возникшую в Китае 2500 лет назад. Однако во времена победного распространения этой системы по различным странам Азии, в том числе и в Японии, в китайском языке не было отдельного слова для обозначения понятия «религия»: употребляемый в таких случаях иероглиф цзяо (по-японски ке) в переводе обозначал и религию и учение. Именно в таком понимании конфуцианство восприняли и японцы.

Согласно учению Конфуция иероглиф жэнь состоит из двух смысловых элементов: «человек» и «два». Конфуций считал, что человек обладает урожденным чувством человечности, которое проявляется в общении с другим человеком. В широком смысле жэнь означает совокупность принципов взаимоотношений: милосердие, сдержанность, скромность, доброта, сострадание, любовь к людям, альтруизм. Долг, по Конфуцию, означает высший закон жэнь, он объединяет сумму моральных обязательств, которые человек принимает на себя добровольно. В нормах поведения (этикет, обряды, благопристойность) реализуется чувство долга. Чтобы все это проявлялось во взаимоотношениях людей без напряжения, люди должны обладать основами морально-эстетических знаний. Такие знания приобретаются, по Конфуцию, только посредством усвоения узаконенных установлений, изречений и подражания. В связи с этим верность в смысле покорности и безоговорочного следования авторитету должна быть незыблемой. Особый принцип, пронизывающий, по Конфуцию, все общество, это сяо — сыновняя почтительность, любовь сына к родителям, и прежде всего к отцу.

Как и в традиционном конфуцианстве, японские последователи Конфуция считают, что согласно сяо, дети должны не только исполнять волю родителей и верно служить им, но и всем сердцем любить их. Если человек не любит родителей, а тем паче, не признает своих сыновних обязанностей, — он существо никчемное.

Конфуций учил, что лучше умереть, чем отказаться почитать родителей. Это положение было воспринято в Японии как нельзя лучше. Кроме того, идеи конфуцианства были изложены в Японии в особых трактатах, которые усиленно внедрялись в умы людей. Государство заботилось о распространении идей сяо среди подданных. Это объяснялось тем, что сам принцип включал в свою орбиту не только взаимоотношения между отцом и сыном, но и обществом в целом: отношения между императором и министрами, между местными властями и населением. Сыновняя почтительность (безоговорочное подчинение отцу) распространялась на всю государственную иерархию, означая подчинение существующему порядку.

Следует указать, что если буддизм можно считать индивидуально-психологической системой регуляции поведения, то конфуцианство — морально-этической, на основе которой строится поведение людей в обществе. Кроме того, господствовавшие в Японии синто и буддизм оказывались значительными препонами на пути идей Конфуция. Поэтому в древности конфуцианство не завладело широкими кругами населения. Вообще, конфуцианские памятники были переведены на японский язык только в позднем средневековье, после чего это учение обрело массовость.

ПИСЬМЕННОСТЬ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ

Хотя японский язык построен на той же иероглифической основе, что и китайский, общность двух языков ограничивается письменностью. Сам же японский язык, его грамматика и лексика относятся к языкам не аналитического, как китайский, а агглютинативного строя. Да и генетически они различны. Японцы не имели исконной японской письменности и свои древние хроники записывали китайским письмом. Китайские иероглифы не были приспособлены к фонетическому строю японского языка, что внесло большие трудности не только в систему письма и чтения, но и в понимание японского текста. Китайские иероглифы в японском тексте читались на японский лад и нередко обозначали совсем иные реалии, чем в китайском тексте. Это побудило японцев обратиться к слоговой азбуке, две фонетические разновидности которой — хирагана и катакана — объединяются под общим названием кана. С помощью кана японцы начали записывать слова, для которых не находилось китайских смысловых иероглифов. Кроме того, кана оказалась удобной для обозначения служебных глаголов и грамматических частиц. Создалось уникальное сочетание двух систем письма — иероглифической и фонетической.

ПЕРВОИСТОЧНИКИ

Древние японские пословицы представляют собой зеркало тогдашнего состояния общества. В них отражена психология этнической общности людей. Пословицы говорят омировоззрении японцев, национальном характере, который уже сформировался к описываемому периоду, о чувствах, чаяниях этой древней нации.

1.Где люди горюют, горюй и ты.

2.Радуйся и ты, если радуются другие.

3.В дом, где смеются, приходит счастье.

4.Не бойся немного согнуться, прямее выпрямишься.

5.Пришла беда — полагайся на себя.

6.Друзья по несчастью друг друга жалеют.

7.И Конфуцию не всегда везло.

8.Нет света без тени.

9.И добро и зло — в твоем сердце.

10.Злу не победить добра.

11.Бог живет в честном сердце.

12.Выносливость лошади познается в пути, нрав человека — с течением времени.

13.Где права сила, там бессильно право.

14.Таланты не наследуют.

15.И мудрец из тысячи раз один раз да ошибается.

16.Слугу, как и сокола, надо кормить.

17.Любит чай замутить.

18.Кто родился под грохот грома, тот не боится молний.

19.Женщина захочет — сквозь скалу пройдет.

20.Бессердечные дети отчий дом хают.

21.Какая душа в три года, такая она и в сто.

22.Об обычаях не спорят.

23.Кто чувствует стыд, тот чувствует и долг.

24.Кротость часто силу ломает.

25.С тем, кто молчит, держи ухо востро.

26.Кто плавать может, тот и утонуть может.

27.За излишней скромностью скрывается гордость.

28.Прямой человек, что прямой бамбук, встречается редко.

29.Свою лысину три года не замечают.

30.Из пороков самый большой — распутство, из добродетелей самая высокая — сыновний долг.

31.Сострадание — начало человеколюбия.

32.Гнев твой — враг твой.

33.Лошадь узнают в езде, человека — в общении.

34.И камень может проговориться.

35.Металл проверяется на огне, человек — на вине.

36.У кого веселый нрав, тот и сквозь железо пройдет.

37.Кто любит людей — тот долго жйвет.

38.За деньги ручайся, за человека — никогда.

39.Рождают тело, но не характер.

40.Кто пьет, тот не знает о вреде вина; кто не пьет, тот не знает о его пользе.

41.Где нет чувства долга и людского глаза, там все возможно.

42.У человека внешность обманчива.

43.Тигр бережет свою шкуру, человек — имя.

44.Прощай другим, но не прощай себе.

45.Чрезмерное послушание — еще не преданность.

46.Искренность — драгоценное качество человека.

47.Верный вассал двум сюзеренам не служит.

48.Если уж укрываться, то под большим деревом.

49.Писатель писателя не признает.

50.Хочешь узнать себя — спроси других.

51.Не будешь гнуться — не выпрямишься.

52.Нужен был — тигром сделали, нужда прошла — в мышь превратили.

53.Эгоист всегда недоволен.

54.Ущипни себя и узнаешь — больно ли другому.

55.Тщеславию, как и сыпи, любой подвержен.

56.Со старым человеком обращайся, как с отцом.

57.Хочешь узнать человека — узнай его друзей.

58.Задумал муравей Фудзияму сдвинуть.

59.Пляши, когда все пляшут.

60.В дружбе тоже знай границу.

61.Фальшивый друг опаснее открытого врага.

62.С деньгами и в аду не пропадешь.

63.Кто беден, тот и глуп.

64.Нечестно нажитое впрок не идет.

65.Деньги льнут к деньгам.

66.Колос зреет — голову клонит; человек богатеет — голову задирает.

67.Распутство лишает и денег и сил.

68.И Будда терпит лишь до трех раз.

69.Воля и сквозь скалу пройдет.

70.Кто терпелив, тот бедности не поддается.

71.Раннее вставание трем добродетелям равно.

72.Вспылил — дело погубил.

73.Ветви, что дают прохладу, не рубят.

74.Что оценивать шкуру неубитого барсука!

75.Отдавать вору на хранение ключи.

76.Дурака никаким лекарством не вылечишь.

77.Кто в сорок лет глуп, тот умным не станет.

78.Близ умного дети, не учась, читают.

79.Нет врага опаснее дурака.

80.Мудрому человеку не вода, а близкий зеркалом служит.

81.На подарок не жалуются.

82.Читать проповедь Будде.

83.И в пении и в танцах надо знать меру.

84.Ищет сладкого, а пирожок лежит на полке.

85.Коня за оленя принимает.

86.Кто слишком умен, у того друзей не бывает.

87.Когда насилие входит во двор — справедливость уходит.

88.Малые рыбки теснятся там, где большие.

89.Счастье приходит в веселые ворота.

90.Двор сильнее насилия.

91.Стены слушают, бутылки говорят.

92.Купец купцу — враг.

93.Как только беда миновала — принарядись.

94.Пыль, нагромождаясь, образует горы.

95.В потемках и собачий помет не пачкает.

96.Красавица — это меч, подрубающий жизнь.

97.Чтобы понять родительскую любовь, надо вырастить собственных детей.

98.Владелец золотой горы тоже жаден.

99.Все, что цветет, неизбежно увянет.

100.Ну и досталось ему счастье — с малую раковину!

ИНДОКИТАЙ

Учитывая то, что на Индокитайском полуострове очень выгодные климатические условия для проживания первобытнообщинного человека, уже начиная с палеолита здесь непрерывно шел интенсивный процесс развития человеческого общества. До II тысячелетия до н. э. полуостров был заселен почти исключительно племенами бродячих охотников и собирателей, не знавших земледелия и домашних животных. В период развитого неолита (II тыс. до н. э.) Индокитай был одним из основных районов расселения племен, говорящих на аустроазиатических языках.

Эти неолитические племена (материальная культура которых распространена от Чхота-Нагпура в Индии до Юго-Восточного Китая и дальше по островам до Японии и Чукотки) заселяли на территории Индокитая речные долины и низменные районы вдоль морских берегов и внутри страны. Они жили уже полуоседло, занимались охотой, рыболовством и мотыжным земледелием при подсечнопереложной системе, возделывали рис и просо. Найденные остатки керамики со штампованным орнаментом и плечико-вые полированные топоры указывают на характерную для этих племен материальную культуру.

В первой половине I тысячелетия до н. э. (X — V вв.) в наиболее плодородных районах (долинах и дельтах рек Иравади, Менама, Меконга, Красной реки, в районе озера Тонле-Сап) эти племена переходят к поливному земледелию (вначале используя затопление полей при разливе, впоследствии — создавая каналы и плотины).

Во II — начале I тысячелетия до н. э. на территории Восточного Индокитая появляются более активные племена протоиндонезийской группы. Часть из них осела в долине Красной реки (Сонг-Коя) и смешалась с местными аустроазиатическими племенами, а часть распространилась вдоль берега моря до дельты Меконга, не заняв ее.

С начала I тысячелетия до н. э. население индокитайского полуострова начинает применять металлические (бронзовые) орудия и оружие.

По археологическим и отчасти этнографическим данным можно выяснить некоторые элементы материальной и духовной культуры племен, населявших в этот период территорию Индокитая. Важнейшей отраслью хозяйства этих племен было поливное, и подсечно-переложное мотыжное земледелие, некоторую роль все еще играли охота, рыболовство. Наряду с бронзовыми продолжали применять каменные орудия и оружие. Грубая глиняная посуда уже изготовлялась на примитивном гончарном круге. Население жило родовыми поселениями в бамбуковых домах с террасой и двускатной крышей, с поднятым полом. Основной хозяйственной и политической единицей была патриархальная родовая община. Из среды общинников уже заметно выделяются военные вожди (лак тыонги).

Эпоха развитой бронзы (V — I вв. до н. э.) приблизительно совпадает по времени с последним крупным (VII — I вв. до н. э.) движением этнических групп на территории Индокитая. Это было движение племен тибето-бирманской группы с Северо-Запада и племен группы таи и протовьетнамцев с Севера и Северо-Востока. Предполагают, что у племен обеих групп уже зарождалось имущественное неравенство. На той же стадии развития находилось и коренное население развитых районов полуострова, смешавшееся с пришельцами в Северо-Западном и Северо-Восточном Индокитае. Синтез пришельцев с племенами привел к развитию в Северо-Восточном Индокитае (на территории современного Бакбо) самостоятельной культуры эпохи бронзы под названием культуры Доунг Шон, для которой характерны бронзовые барабаны, особой формы топоры и кинжалы, особая одежда и головные уборы, свой тип лодок.

Что касается предков вьетнамцев, то они были носителями почти подобной культуры. А сам этнос образовался в результате смешения племен жзяо-ти (из Юго-Восточного Китая) с местным аустроазиатским населением. Это так называемая этническая группа лаквьет, которую вьетнамские исследователи считают предками вьетнамцев. Начиная с VI в. до н. э. помимо археологических данных мы располагаем письменными сообщениями как местных (в средневековой записи), так и китайских и индийских летописей. Следует упомянуть, что для VI — I вв. до н. э., особенно для VI — III вв. до н. э., письменные источники зачастую грешат фрагментарностью и почти легендарны.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ В СЕВЕРО-ВОСТОЧНОМ ИНДОКИТАЕ

Сходность климатических условий должно было обусловить и некоторые одинаковые фазы развития обществ в Восточной Азии. Это положение верно лишь частично, так как на формирование этносов в очень большой степени влияет не только климат, но и география этнической территории.

Население территории Бакбо описывается в китайских летописях и относится к VII — VI вв. до н. э. Там сообщается, что в Чжоуский Китай прибыли послы из этого района, с почетом были приняты при дворе и отправились на родину с богатыми подарками.

В VI — III вв. до н. э., по данным письменных источников, на территории Бакбо сложился племенной союз лаквьетов, известный под названием Ван Ланг. Лаквьеты в это время занимались мотыжным земледелием, знали искусственное орошение, у. них на довольно высоком уровне находились ремесла, особенно обработка металла. Этот вид ремесла уже отделился от сельского хозяйства. У власти в Ван Ланге стояли выонги из «династии» Хаунг-выонг. Термин «выонг» (соответствует китайскому ван) означал вначале главу племенного союза, но по мере развития рабовладельческих отношений выонги превращались в правителей с неограниченной властью. Выонги лаквьетов вели войны с южнокитайскими государствами.

В 258 г. до н. э. в процессе объединения лаквьетских племен племенной союз Ван Ланг входит в состав раннерабовладельческого государства Ay Лак, занимавшего дельту и среднее течение Красной реки и районы, прилегающие кзтой реке с юга. Власть в государстве захватывает местная династия Тхук.

В лаквьетов в этот период делает успехи земледелие, появляется плуг. Дальнейшее развитие получают ремесла, складываются городские центры. Столица Ау Лак — город Ко Лоа — имела правильную планировку и массивные укрепления. Городские здания, выстроенные в местном стиле, сооружались из сырцового кирпича. В лаквьетском обществе появляются рабы, но рабство в Ау Лак, как и во всей Юго-Восточной Азии, не стало господствующей формой хозяйства, и основную массу прибавочного продукта давала эксплуатация свободных общинников. К этому времени (III в. до н. э.) относятся наиболее древние вещи китайского происхождения, найденные во Вьетнаме, что свидетельствует о культурных связях Ау Лак с циньским Китаем.

Еще в конце III в. до н. э. император Цинь Ши хуанди организует два похода на юг. В упорной борьбе, только после второго похода, китайцам удалось разбить армию Ау Лак и подчинить районы нижнего и среднего течения Красной реки (к 207 г. до н. э.). С падением Циньской династии на юге Китая возникает самостоятельное государство Наньюэ (Намвьет), включившее в себя и северо-восточную часть Индокитайского полуострова. Ау Лак вошло в его состав я на протяжении почти столетия (с 207 по 111 г.) признавало верховную власть южнокитайской династии, известной здесь как династия Чиеу.

Поэтому не случайно, что в управлении страной была введена китайская система. Правда, в остальном китайское влияние было незначительным. Так, армия сохраняет старую организацию, состоит из отрядов пехотинцев, вооруженных копьями и боевыми топорами, и отрядов лучников. Флот состоял из боевых галер. Во II в. до н. э. лаквьеты осваивают южные районы Бакбо.

К тому времени вьетнамцы добились замечательного мастерства в художественном литье, резьбе по камню и металлу. Мастера искусно изготавливали музыкальные инструменты и предметы ритуала. Возникают новые городские центры (Винь и др.). Наряду с продолжением расширения связей с Китаем, прежде всего с Южным, источники зафиксировали первые контакты с Индией.

КИТАЙСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ НАМВЬЕТА

Китайцы всегда с вожделением смотрели на крайний юг своей страны. Неудивительно, что в 20-х годах II в. до н. э. Намвьет подвергается агрессии со стороны китайских императоров. Три кампании приводят к присоединению Намвьета к ханьскому Китаю. До сих южная часть которого, известна под названием «провинция Жзяо» (в китайских источниках — Цзяо-чжи). В течение I в. до н. э. китайское господство в стране сказывается слабо, местная культура достигает в это время наивысшего расцвета. Осваивается производство стекла, появляются первые железные орудия и оружие, происходит дальнейшее развитие ремесла и сельского хозяйства.

Но в начале I в. до н. э. намечается усиление китайского влияния как в культуре, так и в экономике и политической жизни провинции Жзяо. Были введены новые налоги, китайская администрация стала вмешиваться во внутреннюю политику местных крупных рабовладельческих родов, пытаясь сосредоточить всю власть в руках китайских чиновников. Начинается поселение в дельте Сонг-Коя (на лучших землях) китайских переселенцев. Назначенный Ван Маном новый наместник провинции Жзяо ограничивал местное лаквьетское самоуправление, казнил наиболее активных противников китайской политики.

Все это вызвало народное восстание против китайского господства, возглавленное недовольной иноземным господством лаквьетской верхушкой господствующего класса. Это восстание вошло в историю под названием «Восстание двух сестер Чынг» (40—43 гг. н. э.), так как, по преданию, его начали жена одного из казненных наместником крупных рабовладельцев и ее сестра. Восстание распространилось на всю провинцию Жзяо, китайские гарнизоны и администрация были перебиты. Две карательные экспедиции были разбиты, и только знаменитый полководец Ма Юань после длительной подготовки смог в двухлетней борьбе подавить восстание (42—43 гг. н. э.). В ходе подавления восстания многие районы дельты были опустошены, население покидало города и селения и уходило в предгорья. После подавления восстания китайское влияние прочно укрепляется на территории современной провинции Бакбо. В дельте и к югу от нее появляются китайские переселенцы, китайские вещи становятся обычной деталью обихода лаквьетов, знать начинает употреблять китайские иероглифы. К этому же времени проникает сюда и буддизм. Эпоха Младшей династии Хань и последующие два века для провинции Жзяо — время, введения китайской налоговой системы, укрепления китайской администрации, создания на юге укрепленной полосы.

Усиление эксплуатации сталкивалось с упорным нежеланием населения жить по чужим порядкам. Об этом свидетельствуют восстания II — III вв. и конца IV в., подавленные только с помощью войск из центральных областей Китая.

Тем не менее, процессы, происходящие в Китае с середины I века и до V века продолжают влиять на политическую и экономическую жизнь провинции Жзяо. Это, а также ряд явлений в экономической и политической жизни страны привело к тому, что во II — IV вв. н. э. в провинции Жзяо зарождаются феодальные отношения.

ШАНЫ. ТАИ. ЛАО

К юго-западу от государственного образования древних вьетнамцев, на территории современного Лаоса в III — I вв. до н. э. распространяется мегалитическая культура раннего железного века, может быть, связанная с проникновением в этот район племен группы таи.

К началу нашей эры там складывается государственное образование или, скорее, союз племен лао, относящихся к той же группе таи и подвергшихся впоследствии индийскому культурному влиянию. В Центральном Индокитае в первые века нашей эры продолжается переселение к югу племен таи и шанов. Сложение государства у этих народов относится к более позднему периоду.

БИРМАНЦЫ В ЗАПАДНОМ ИНДОКИТАЕ

Племена тибето-бирманской группы своей этнической прародиной имели территории Южного Тибета. По неизвестным причинам приблизительно на грани II — I тысячелетий до н. э. началась их миграция в Северо-Западный Индокитай. Уже к первым векам они занимали Северную и Центральную Бирму, частично ассимилировав, а частично оттеснив мон-кхмерские этнические группы. Наиболее развитой группой были равнинные племена, создавшие на базе бронзовой, а затем железной техники довольно высокую самостоятельную культуру на Верхней и Средней Иравади.

К началу нашей эры на Средней Иравади возникает государство или, скорее, племенной союз Проме, со столицей того же названия, где до этого существовала небольшая индийская колония. Основной формой социальной организации бирманцев была община; рабовладение, развитое в ничтожных размерах, носило патриархальный характер. В конце I — начале II века происходит окончательное оформление государства Проме.

Следует сказать, что географическая близость Индии с раннего времени сказалась на культуре, религии, письменности государства Проме.

Правящие круги Проме вели активную борьбу с мон-ским государством Пегу на Нижней Иравади, но на протяжении II — IV вв. большого изменения соотношения сил в Западном Индокитае не произошло.

МОН КХМЕРСКИЕ ГОСУДАРСТВА ЮЖНОГО ИНДОКИТАЯ

Наиболее ранние рабовладельческие государства аустроазиатских народов мон-кхмерской группы складывается на южном побережье Индокитая, в нижнем течении крупных рек к началу нашей эры. Наиболее западным было сложившееся в дельте Иравади государство Пегу, возникновение которого относится к первым векам до нашей эры. Индийские летописи называют его Раманья-Деша. Население Пегу составляли племена монов, издавна занимавшихся земледелием в долинах нижнего течения Иравади. Сложению государства способствовали поток индийских переселенцев из Юго-Восточной Индии и тесные торговые и культурные связи с Индией.

В первые века нашей эры — период наибольшего развития рабовладельческих отношений — на Нижней Иравади и Тенассеримском побережье возникает ряд индийских поселений. Индийское влияние стало преобладающим. Исследования одного из портов монского государства обнаружило предметы китайского, иранского и римского производства, что свидетельствует о широких торговых связях государства Пегу. Во второй четверти первого тысячелетия нашей эры в Западном Индокитае разгорается борьба между северными и южными районами, осложненная вмешательством восточноиндийских государств. Достаточная пестрота этнического населения привела к тому, что результатом этой борьбы было перемещение некоторых групп монов в Северную Малакку и в дельту Менама и возникновение здесь государства Дваравати. В этот бурный период и произошла, по всей вероятности, смена рабовладельческих форм феодальными. Первые упоминания о мон-кхмерском государстве Дваравати в дельте Менама относится к IV в. нашей эры.

По сведениям индийских и кхмерских хроник, основным занятием населения этой страны было поливное земледелие. Дваравати поддерживало тесные связи с Индией, что отразилось на культуре и религии его населения. Дваравати испытывало сильное влияние кхмерских государств Юго-Восточного Индокитая и затем было инкорпорировано в состав Срок-Кхмер.

ФУНАНЬ

Одним из самых ранних государств народов мон-кхмерской группы было государство, известное китайским летописцам под именем Фунань, занимавшее болотистые равнины дельты Меконга и побережье реки вверх по ее течению, приблизительно до современного Кратие. На протяжении веков эта территория то расширялась, то сужалась, но всегда находилась в пределах современного Южного Кхмера (Камбоджа) и Западного Намбо (прежнее название — Кохинхина).

Фунань населяли племена кхмеров. По описанию китайских хроник это были невысокие, темнокожие курчавоволосые люди, носившие повязки типа саронга. Основное занятие фунаньцев — поливное мотыжное земледелие и рыболовство на многочисленных протоках Меконга. Важнейшая культура — рис. Жили фунаньцы в небольших деревнях, однако известны и городские центры Фунани. Дома, зачастую очень крупные, строились из камня, латерита и сырцового кирпича. По своей структуре Фунань представляла собой раннерабовладельческое государство, где основными производителями были крестьяне-общинники.

Наиболее раннее письменное упоминание о Фунани относится ко второму веку нашей эры, но ряд данных позволяет отнести возникновение этого государства к первому веку нашей эры. В истории Фунани можно наметить два периода. В I — начале III в. н. э. основную роль в Фунани играли местные кхмерские элементы, а индийское влияние было незначительным. Этим государством правила местная династия, имя которой не сохранилось. Внешнеполитической активности Фунань в это время не проявляла. Археологический материал позволяет проследить торговые связи Фунани с Индией, Китаем, Ираном и Римом .

Ill — IV вв. н. э. — период расцвета экономики и культуры Фунани. Строится новая столица Вьядхапура (близ современного Анкор Бореи). Заметно усиливается влияние Индии, вводится индийская система летосчисления, индийская титулатура, на базе южноиндийских алфавитов создается местная письменность. Однако Китай не остался в стороне и китайские торговцы становятся здесь частыми гостями. Это обусловило через некоторое время и установление политических контактов с Китаем.

Возникшая в это время новая династия, основанная, по преданию, индийским брахманом Каундиньей, ведет активную внешнюю политику, приведшую к расширению Фуна ни к северу. К V в. н. э. Фунань слабеет. Причины этого ослабления источники не раскрывают.

При неясных обстоятельствах с V в. н. э. для обозначения территорий, ранее называвшихся Фунань, начинает применяться название Ченла Воды, а с VI в. н. э. оно сливается с Ченла Земли (район озера Тонле-Сап и к востоку от него). После этого образуется согласно самоназвания кхмеров единое государство Срок-Кхмер.

ТЬЯМПА

Начало нашей эры послужило отправной точкой возникновение еще одного крупного государства — Тьямпы (Чампа). Наиболее раннее упоминание об этом государстве относится ко II в , н. э., когда там существовало индианизированное государство Кантхара, но археологические данные позволяют отнести создание здесь государственных объединений к I в. н. э. У племен протоиндонезийской группы тьямов, обитавших в Южном Чунгбо (Южный Аннам) и Северном Намбо (Северная Кохинхина), складывается организованный социум, основанный на имущественном неравенстве.

В то же время на побережье происходят высадки небольших групп индийцев и индонезийцев, и это, как и значительное влияние кхмеров, наложило на культурную и политическую жизнь тьямов своеобразный отпечаток.

К I в. н. э. тьямы переходят к широкому применению железа. В плодородных густонаселенных речных долинах, на искусственно орошаемых полях возделывались рис и другие культуры.

Основную массу производителей в Тьямпе составляли общинники. Господствующие классы были разделены на брахманов и кшатриев, но резкого, как в Индии, различия между кастами не было. Брахманизм был господствующей религией, и его влияние все более усиливалось. Уже в самом начале истории Тьямпы появляется храмовое землевладение.

Будучи приморским государством и имея сильный флот, Тьямпа находилась в теснейших связях с Индией и Индонезией, откуда были заимствованы многие элементы тьямской цивилизации: письменность (санскрит — официальный язык), индийские титулы, брахманизм (культ Шивы) и др. В то же время Тьямпа имела тесные торговые связи с Китаем и, в частности, с китайскими владениями в Северо-Восточном Индокитае.

Во время правления местной династии Шри Мара (II — III вв. н. з.) Тьямпа ведет активные завоевательные войны в Северном Чунгбо, где в то время не было твердой китайской или лаквьетской власти. Населенный в основном племенами, стоявшими на относительно низком уровне, этот район надолго становится ареной тьямо китайских военных столкновений.

Длительные войны с китайцами (знавшими Тьямпу под именем Линьи) истощили Тьямпу и привели к тому, что китайские армии в середине III в. прошли с огнем и мечом по всей стране, разрушили столицу и забрали огромную добычу. После ухода китайцев к власти пришла новая династия — Гангараджа, центром страны стал район Пандуранга. С конца III в. начинается процесс феодализации тьямпского общества.

ИНДОНЕЗИЯ ПЕРВЫЕ ПОСЕЛЕНЦЫ ИНДОНЕЗИИ

Далекое прошлое Индонезии представляет для ученых загадку. Изучение ее древнейшей истории осложняется тем, что самые ранние из местных письменных памятников восходят лишь к V в. н. э., а от предыдущего периода имеются лишь народные предания.

Вся достоверная информация о древнейшем населении Индонезии зиждется на сообщениях иноземных авторов, антропологических и археологических находках. Индонезия была очагом древнего антропогенеза. Об этом свидетельствуют находки на острове Ява тринильского, моджокертского и сангиранского питекантропов и нгандонгского неандертальца. Довольно богато представлен в Индонезии палеолит и нижний неолит. В IV — III тысячелетиях до н. э. происходит переселение в Индонезию племен Юго-Восточной Азии, получивших название протоиндонезийских. Через Суматру, Малакку и Яву индонезийцы двигались на восток, занимая побережья и оттесняя коренное население в центральные горные районы.

Находясь в неблагоприятных естественных условиях, первоначальные обитатели Индонезии развивались медленно и в течение всего периода древней истории пребывали на стадии первобытнообщинного строя. Охота и собирание естественных съедобных продуктов было, по-видимому, основой их существования. Земледелие если и существовало, то, скорее всего, в самой примитивной форме.

ХОЗЯЙСТВО И ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ИНДОНЕЗИЙЦЕВ

Более успешно начали осваивать орудия труда к началу нашей эры индонезийцы. Во II —I вв. до н. э. они начинают применять бронзовые орудия, что ускорило развитие земледелия и ремесла. Основой их хозяйства было мотыжное земледелие, сначала подсечно-огневое, а затем поливное. Культивировались рис и просо, трубчатые корнеплоды (ямс, батат). Широко использовались естественные богатства тропических лесов, особенно кокосовая пальма, арековая, из семян которой делают бетель, и аренговая, шедшая на изготовление хлебного саго. Разводили индонезийцы кур и свиней, из других домашних животных им с древнейших времен была известна собака.

Наряду с земледелием важное значение имело рыболовство. В процессе расселения по островам огромных водных пространств Индийского и западной части Тихого океанов индонезийцы усовершенствовали свою знаменитую лодку — каное с противовесами, нередко снабженную парусами. На таких лодках, не боящихся штормов, индонезийские моряки, рыбаки и торговцы избороздили все окрестные моря и рано стали торговать с соседними странами. Предметом вывоза служили поделки из дерева и полудрагоценных камней, покрытые, судя по археологическим находкам, необыкновенно искусной резьбой, а также местное сырье (ценные породы деревьев, пряности, позднее — металлы). На старинных настенных рисунках изображались небольшие свайные поселки, стилизованные очертания сумпитана (духового стреломета). Наконец, встречаются датируемые первыми веками до н. э. бронзовые изделия, что говорит о значительном росте производительных сил.

Для тогдашнего индонезийского общества были характерны пережитки матриархата. Легенды сохраняют следы матрилинейной системы родства. Идеология также была еще довольно примитивной, господствовал анимизм и культ предков. К рассматриваемому периоду относятся мегалитические памятники Южной Суматры. На плато Пасемах находят многочисленные менгиры и каменные изображения людей и животных.

Основной областью расселения индонезийцев была территория, охватывавшая Суматру, Яву и Маллаку, носившая в древности название Явака. Отсюда индонезийцы распространились по всему архипелагу, образовав Великую Нусантару, как именовали они сами индонезийский островной мир.

Широкую известность получают рудные богатства Яваки: золото, серебро, олово. Драгоценные металлы Индонезии имеют хождение по всему Востоку, вплоть до Средиземноморья. Одна из редакций индийской поэмы «Рамаяна» говорит о Яваке, как о стране золота с семью царствами, которые граничат с горами Холодными, переходящими на краю света в небо. Слухи о далекой Явадвипе и ее богатствах дошли даже до Рима. О ней упоминает Птолемей в своей «Географии». Античные авторы начала нашей эры называют Малакку «Золотым полуостровом» (Херсонесос Хрисэ) и указывают, что южнее лежит местность с «серебряным городом» (Аргирэ).

Наиболее передовой и экономически развитой из всех областей Индонезии была Западная Суматра, где жило племя пинангкабу («начальные люди», позднейшие минангкабау). Пинангкабу начали использовать буйвола, умели приручать и заставлять работать диких слонов, рано освоили выплавку бронзы, а в первые века нашей эры — производство железа.

На рубеже нашей эры в индонезийском обществе уже существовало рабство. Главным источником развития рабства было порабощение военнопленных, рабов поставляли также пираты. Начиная со II в. н. э. индокитайские и китайские источники сообщают о беспрестанных набегах индонезийцев на южное побережье Азии, об уводе ими в плен большого количества населения. На этой основе расцветает работорговля. Появление рабства и деление общества на различные имущественные сословия приводит к процессу ускорения образования государства. Отдельные племенные вожди Яваки постепенно превращаются в царей.

Внутренние части острова были освоены неразвитыми племенами. Это обусловило то, что правители индонезийцев покорили их и вынудили платить дань.

Неизвестно, как бы развивалась история Индонезии, если бы не прямое участие в формировании местных государств выходцев из Индии.

ИНДИЙСКАЯ ИММИГРАЦИЯ И ДРЕВНИЕ ИНДОНЕЗИЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА

Явака стала сначала временным, а затем и постоянным пристанищем индийских моряков и торговцев уже за несколько веков до нашей эры. В основном они прибывали с Коромандельского берега (Юго-Восточная Индия). Затем колонизационный поток расширяется. Индийцы оседают в Северной Яваке, названной ими Самудра («Морская страна»), отсюда они продвигаются далее на юго-восток. В местное общество проникают индийские обычаи, религия и культура, к которой особенно быстро приобщаются высшие слои индонезийской знати.

В наиболее тесных связях с Индией находилась Восточная Суматра. Индийская иммиграция, последовательно захватывавшая идущие к востоку острова, длилась почти беспрерывно по VI в. н. э. В I — III в. н. э. складываются индианизированные государства на Суварнадвипе («Золотом острове»), т. е. в Малакке, Явадвипе («Просяном острове»), т. е. на Суматре. В IV в. в северо-западных областях Явы сложилось государство Тарума. Одна из надписей сообщает, что в 415 г. местный царь Пурнаварман строил ирригационные сооружения. Тогда же возникает государство на Южном Борнео. В Индонезии в это время под индийским влиянием появляется деление общества на варны, но здесь оно не получает значительного развития. К концу периода древней истории граница индийского влияния достигла острова Целебес. Следы этого влияния хорошо заметны в пределах Больших и Малых Зондских островов: язык надписей V—VI вв. — смешанный, санскрито-малайский, алфавит — древнепаллавский, местные святилища построены в стиле индийских храмов с уступчатым перекрытием.

Не все области Индонезии развивались одинаково быстро. В Восточной Индонезии, лежавшей вдали от главных центров древней цивилизации, сохранились значительно более примитивные общественные отношения. Западная Индонезия, тесно связанная с другими южноазиатскими странами, шла впереди.

Ее экономическим центром был город в проливе Банка, стоявший на месте современного Палембанга. Здесь сходились главные торговые пути. Один из них шел через моря Бали и Флорес к Молуккам, другой по Малаккскому проливу и Андаманскому морю — в Индию, третий огибал острова Анамбас и шел вдоль восточного побережья Индокитая в Китай. Из Китая сюда текли два потока грузов: для Индонезии и для западных стран. В Яваке, судя по археологическим находкам, сбывались китайские керамические изделия, а также шелковые ткани. Буддийские миссионеры сообщают, что рядовые индонезийцы одеваются в платье из пестрой бумажной ткани местного производства, знать же носит шелковые одежды. Основная масса вывозившегося из Китая шелка, сначала в виде тканей, а затем в виде сырца, шла через Суварнадвипу на Средний и Ближний Восток. Путь от Индии до Яваки был хорошо известен западным купцам, ежегодно приплывавшим сюда с попутными муссонами. Птолемей указывает точную длину этого пути в греческих стадиях.

Индонезийцы были не только торговыми посредниками. Из Индонезии вывозились в большом количестве пряности, особенно перец и гвоздика. Постоянный характер носили связи между Явакой и восточным побережьем Южной Индии. Местные товары достигали и более отдаленных районов, например Средней Азии.

Удивительна способность индонезийцев к дальним море-плаваниям. Так, в эти века отважные моряки-индонезийцы предприняли довольно массовое по тем временам переселение на Мадагаскар. Там сформировалась близкая к малайцам по этническим признакам мальгашская народность.

ЦЕЙЛОН СВЕДЕНИЯ О ДРЕВНЕЙШЕЙ ИСТОРИИ ЦЕЙЛОНА

Цейлон на протяжении всей своей истории был тесно связан с Индией. Первые упоминания о Цейлоне имеются в древнеиндийском эпосе, где Цейлон именуется Ланкой («Островом»), Основным сюжетом «Рамаяны» является поход Рамы, царевича Айодхьи, на Ланку, царь которой Равана похитил у него жену Ситу. Рама с помощью войска, состоящего из обезьян и медведей, вторгается на Ланку, в личном единоборстве убивает Равану и освобождает Ситу.

Однако в науке принято серьезно считаться с фактами литературного произведения. Действительно, вышеупомянутый эпизод из «Рамаяны», видимо, не имеет исторической основы, а является лишь литературной обработкой сказочного сюжета. В Северной Индии в этот период о Цейлоне имели самое смутное представление. Считалось, что он находится где-то на краю земли, населен демонами — рак-шасами. При этом, естественно, материальные и общественные условия жизни на Цейлоне в «Рамаяне» изображались сходными с теми, которые существовали в самой Северной Индии (наличие государства), развитой городской жизни, сходных религиозных верований и т. д. Данные археологии и цейлонских исторических преданий не подтверждают известий «Рамаяны», которые поэтому не могут считаться достоверными.

Около середины I тысячелетия до н. э. население Цейлона значительно отставало от населения Индии, по уровню развития материальной культуры оно находилось на стадии каменного века, по уровню развития общественно-экономических отношений — на стадии первобытнообщинного строя.

ИНДИЙСКАЯ ИММИГРАЦИЯ. ПЕРВЫЕ ГОСУДАРСТВА

Поскольку почти вся историография Цейлона основана на исторических преданиях, которые по всей вероятности имеют в своей основе действительные события, можно с достаточной уверенностью утверждать, что в V в до н. э. на Цейлон прибыло морем значительное количество переселенцев из Северной Индии. Именно об этом гласят предания.

Переселенцы утвердились на острове, и их вождь Виджая стал первым царем (483—445 гг. до н. э.). Род (или племя), к которому он принадлежал, назывался синхала. Этим именем затем стал называться остров, а также основное его население (современные сингалы). Тот факт, что язык древних синхала был родствен индоевропейским языкам, а не дравидийским, подтверждает, что в основе этого предания, возможно, лежат какие-то исторические события подобного рода. Синхалам, стоявшим на более высокой ступени развития, чем местное население, удалось захватить самые удобные земли на севере и на юге острова, отчасти ассимилировать местное население, отчасти истребить его или оттеснить в самые глухие районы. В настоящее время остатком древнейших обитателей Цейлона являются племена ведда.

Данные цейлонской хроники («Дипавиша», составленная около IV в. до н. э., и «Махаванша» — около V в. н. э.) весьма сбивчивы и малодостоверны. К III в. до н. э. на Цейлоне существовали два наиболее значительных государства — Пихити (со столицей Анурадхапура) на севере и Рухуна (со столицей Магама) на юге. В западной части острова, на равнинах, покрытых непроходимыми джунглями цивилизация не утвердилась. Только последующие века привели к тому, что сейчас эта часть Цейлона является экономически наиболее развитой.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ НА ЦЕЙЛОНЕ БУДДИЗМА

III в. до н. э. показывает нам то, что уровень развития населения Цейлона приближается к индийскому. К этому привели как внутреннее развитие, так и обширные связи с материком. Это подтверждается, в частности, быстрым распространением в этот период буддизма. Появление на Цейлоне буддизма связывается с деятельностью миссии буддийских монахов во главе с Махендрой, братом Ашоки.

Как и везде в таких случаях, укоренению буддизма способствовала местная рабовладельческая знать. Правители Цейлона сами приняли буддизм и охотно способствовали его распространению. Буддийские монахи принесли с собой письменность брахми, из которой развилась современная сингальская письменность. Они же записали в I в. н. э. на языке пали буддийские канонические трактаты («Типитака»), передававшиеся до того изустно. Множество слов из этого языка, которым до сих пор пользуется буддийское монашество на Цейлоне, проникло в сингальский язык, а буддийская литература (особенно джатаки) оказала большое влияние на литературу народов Цейлона. Буддизм оказал сильное влияние и на развитие архитектуры, изобразительных искусств и т. д.

ЦЕЙЛОН ВО II В. ДО Н.Э. — IV В. Н.Э.

Бесконфликтность индийской иммиграции на самом деле только кажущаяся. Близкая к Индостану северная часть Цейлона неоднократно подвергалась вторжениям из Южной Индии. Крупнейшее из них произошло в середине II в. до н. э., когда тамилы из Чола захватили Анурадхапуру, а на престоле Пихити воцарился тамил Елара. Но царь Рухуны Дутугамуну (101 — 77) изгнал тамилов и на время распространил свою власть на весь Цейлон. Около 29 г. до н. э. произошло нашествие тамилов из государства Пандья. Они были изгнаны только 14 лет спустя. Вследствие укрепления в дальнейшем государственной власти и упрочения внутреннего положения Цейлон более четырех с половиной веков не подвергался крупным нашествиям из Индии. Отдельные нападения носили характер грабительских набегов. Цейлонцы сами также предпринимали набеги на Южную Индию, грабя побережье и приводя оттуда рабов.

Основным занятием населения было земледелие. В первые века нашей эры на севере и юге Цейлона была сооружена весьма развитая система искусственного орошения. О высоком уровне инженерного искусства древних цейлонцев свидетельствует то, что многие водохранилища и каналы (например, водохранилище Миннерия с водным зеркалом в 18 кв. км.) используются и в настоящее время.

Значительного развития на Цейлоне достигло горное дело, добыча жемчуга и ремесло. Еще в первые века нашей эры в Индию, а через Индию в Европу вывозились с Цейлона жемчуг, бериллы, сапфиры, хлопчатобумажные ткани и изделия из черепаховой кости. В значительных количествах добывалось золото. Внутренняя торговля едва ли была развита, так как собственной монеты, по-видимому, не существовало.

Основой экономической и общественной структуры, как и в древней Индии, была община с очень широкими автономными правами. Власть царя еще не стала вполне деспотической и была ограничена собраниями знати. В царском роде престол переходил не к сыну, а к старшему в роде, что способствовало возникновению биц, бывших в государствах древнего Цейлона довольно частым явлением. Цари не скупились на подарки буддийским монастырям, поскольку пользовались большим политическим влиянием. Немалую долю в процесс обогащения этих религиозных заведений привносили и все больше закрепощаемые свободные общинники.

Но даже всего влияния буддизма было недостаточно для усмирения народного гнева во времена частых бунтов.

Для правителей в некоторых случаях волнения населения были на руку, так как они направляли движения масс против своих конкурентов.

Первые века нашей эры показывают, что государства Цейлона были уже достаточно сформированными. Местные правители располагали достаточным военным и экономическим потенциалом для сопротивления попыткам южноиндийских царей подчинить их. Отражением стремления к полной независимости приняло форму религиозного движения. На Цейлоне буддизм сохранялся в его ранней форме (хинаяна). Всякая попытка распространению буддизма в его иной разновидности (махаяны) решительно пресекалась.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На рубеже эры, в ее последние и первые века страны Южной и Восточной Азии достигли своего высшего развития в фазе рабовладения. Этот способ организации социумов распространился почти но всей территории Индостана, на большей части Индокитая, Индонезии, Цейлона. Цивилизациями мирового масштаба в Южной и Восточной Азии были Ханьская империя в Китае и государства древней Индии.

Освоение железа здесь, как и повсеместно в мире, дало резкий толчок к техническому прогрессу в земледелии и ремесле. Появление в связи с этим прибавочного продукта стимулирует торговлю. Возрастающие объемы торговли приводят к созданию и росту городов. Развитие хозяйства сопровождается крупными сдвигами в социально-экономических отношениях.

В социумах начинается переустройство прежних форм организации населения. Это и разложение общины, и потеря свободными производителями многих прав. Возникает крупное землевладение, и вместе с этим — рабовладение.

Но в Южной и Восточной Азии наличие огромного числа разорявшихся и закабаленных, но еще не оторвавшихся от сельской общины земледельцев ограничивало распространение рабского труда в сельском хозяйстве. Именно в этом состоит специфика рабовладельчества Китая и Индии.

В частности, процесс развития рабовладельческого общества в Индии имел свои ярко выраженные особенности. Характерной чертой истории древней Индии была еще большая, чем в других странах древности, устойчивость сельской общины. Замкнутые, обеспечивающие себя всем необходимым общины тормозили рост торговли и городов как ремесленных и торговых центров, задерживали развитие экономических связей внутри Индии. Глубокая разобщенность различных по уровню своего социального развития областей препятствовала созданию прочного политического объединения на территории Индии. Держава Маурьев просуществовала недолго, и если лишь спустя почти пять веков Гуптам удалось на 100 — 150 лет объединить иод своей властью Индию, то в основном только ее северную часть.

Классическим примером феодальных отношений в Восточной Азии может служить Китай. В этой стране проявила себя в чистом виде концепция географического детерминизма. Согласно ее тезису, историческая судьба этноса определяется динамическим состоянием вмещающего ландшафта. Своеобразное «проскакивание» этноса из фазы начального и неразвитого рабовладения в фазу примитивного феодализма нашло свое выражение в попытках ограничения частного рабовладения, росте арендных отношений, появление так называемых «сильных домов», хозяйство которых основывалось на переходных к феодализму формах эксплуатации зависимого населения. Последние века истории империи Хань — время крайнего обострения социальных противоречий. Крушение империи происходит в результате одного из самых грандиозных в истории древнего мира вооруженного протеста закабаленных масс.

Конец I тысячелетия до н. э. и начало I тысячелетия н. э. отмечен расцветом древней культуры Индии и Китая. Об этом свидетельствуют разнообразие форм и содержания литературных произведений, дошедших до нашего времени скульптурных и архитектурных памятников. Богатство определенных культурных традиций в обществе, высокий уровень наук привели к созданию как стройных, так и сложных философских систем (даосизм, конфуцианство и некоторые материалистические учения, чарвака, локаята и другие философские школы в Индии), оказавших большое влияние на дальнейшее развитие не только философской мысли в Восточной и Южной Азии, но и на развитие общечеловеческой мысли в целом.

notes

Один из многочисленных возможных вариантов перевода первой фразы таков: «На Пути постоянства и отрицание Пути может быть Путем».

Пустота и полнота — основные диагностические и оперативные категории традиционной китайской идеологии, которые применяются во многих практиках и областях знания. Считается, что в случае полноты следует отнимать избыточное, а в случае пустоты необходимо восполнять недостаточное. Пустота соответствует Инь, а полнота — Ян.

Живот здесь указывает на место расположения пяти внутренних органов, порождающих и накапливающих духовные субстанции, через которые, по сути, и происходит контакт индивида с миром. Сердце же является правителем всего организма.

Контакт. — Одна из пяти основных категорий в традиционной идеологии наряду с Осознанием (справедливостью, долгом), Ритуалом (нормами поведения, приличиями, церемониями), Знанием (мудростью) и Верой (Доверием). Они именуются пятью постоянствами и коррелируют с пятью стихиями.

Соломенная собака применяется в определенных магических обрядах в качестве объекта для концентрации внимания и реципиента энергии, после чего за ненужностью сжигается.

Мистическая женственность, — Указывает на базовый иньский принцип существования, являющийся источником, порождающим все трансформации в мире. В некоторых контекстах может указывать на отверстие организма такие, как рот и нос. Определению этого понятия уделяется много места в даоских текстах по внутренней алхимии.

Длить и продолжать, — Иероглифы, которые в данном контексте интерпретируются через эти понятия, указывают на две основные функции Неба и Земли, реализующиеся в восприятии индивида в категориях времени и пространства. Они могут так же интерпретироваться как «взращивать и длить» или «тянуть и продолжать» в зависимости от контекста или концепций интерпретатора.

Длить жизнью. — Эти знаки можно интерпретировать и как «взращивать жизнь», и как «долгая жизнь».

Личность. — Одновременно указывает и на организм, и в большинстве контекстов переводится как «тело».

Духовное и физическое начало в тексте оригинала указывают на души хунь и по, соответствующие печени и легким, дереву и металлу.

Отсутствие рассеяния,— В оригинале стоит знак, обозначающий один из восьми знаков-гуа (тригримм) системы перемен, а именно Ли-гуа.

Небесные врата могут указывать как на принцип действия мистического механизма взаимодействия внешнего и внутреннего миров, так и на определенную область человеческого организма.

Иньская асимметрия. — Данный термин указывает на преобладание Инь в определенных реакциях на мир и в оригинале передается иероглифом, обозначающим самку пернатых.

Четверка в традиционной китайской нумерологии указывает как на четыре времени, которые могут реализоваться как четыре времени года или четыре фазы суток, так и на четыре стороны света в пространственном аспекте.

Имеется в виду, что именно во внутренних органах зарождаются все реакции на мир, а отверстия тела являются лишь проводниками, сообщающими внутреннее и внешнее.

Имеется в виду первозданная целостность, не нарушенная никакими искусственными построениями, навязываемыми тебе общепринятыми взглядами на мир.

Данная фраза может пониматься на основании оригинала и совершенно противоположным образом: «Ветшать, становясь новым».

Справедливый. — В оригинале стоит знак, который показывает на высший титул в государственной иерархии, который приблизительно сопоставим с герцогским или княжеским достоинством в западной системе.

Эти знаки могут называть как верховного правителя, так и высшее божество, так и вообще нечто самое высокое в любой иерархии.

Жертвоприношение тай-лао сопровождалось закланием жертвенного быка и обильной трапезой.

Семя. — Одна из трех драгоценностей человеческого организма наряду с духом и дыханием-ци.

Разреженность. — Имеется в виду состояние, описываемое во второй фразе четырнадцатого чжана.

Самопроизвольная естественность. — Речь идет о природе как таковой, ибо эти два знака указывают на природу в целом.

Бесформенное завихрение. — Имеется в виду состояние первородного хаоса, когда еще нет никаких проявлений.

Независимо. — Этот же знак встречается в двадцатом чжане и переводится там в сочетании с местоимением первого лица как «Я — один».

Стоит независимо, не изменяясь, — Это выражение встречается в даоских текстах и указывает на идеальное состояние, в котором пребывает совершенно мудрый, не вступающий в контакты с мирским и не подверженный никаким влияниям

Самопроизвольная естественность. — Данные иероглифы в китайском языке также обозначают просто природную среду и природу в целом.

Данная фраза перекликается с предпоследней фразой из тринадцатого чжана, где в оригинале стоит иероглиф, первичное значение которого «тяжелый», переведенный как «придавать значение».

Здесь мужская и женская асимметрия обозначаются также иероглифами, указывающими на самку и самца у пернатых.

Нисхождение Небес. — Это те же знаки, которые обычно переводятся как Поднебесная, но в данном, случае более целесообразен такой способ интерпретации, так как речь идет о принципах принятия и проведения энергетических потоков Неба.

Отсутствие пределов, — Состояние, предшествующее Великому Пределу, когда еще не произошло разделение движения и покоя в сознании индивида.

Божественная утварь. — Эти же знаки можно перевести как «инструмент духа», то есть речь идет о том, что манипулировать Поднебесной следует только через духовную работу, в которой нет места стремлению владеть чем-либо.

Левое и правое как в данном чжане, так и в других местах канона указывает на необходимость принимать во внимание принцип базовой асимметрии пространства человеческого восприятия не только в психической сфере, но и в пространстве и времени, то есть равным образом учитываются три ипостаси, небесная, земная и человеческая.

Первозданная целостность. — Иероглиф обозначает необделанный кусок дерева.

Одна из трех драгоценностей человеческого организма наряду с семенем и дыханием-ци.

Возможен вариант перевода: «Когда низкий человек слышит о Дао, он смеется. Если бы он не смеялся, то это не было бы Дао».

В оригинале стоит местоимение первого лица, но по нашему мнению, данный текст не является личностным и в нем нет самоназывания. Там, где встречаются такие местоимения, они характеризуют разные аспекты проявления личности в целостности бытия. Сравни атман и брахман в традиционной индийской структуре личности.

Сильный хребет.— Речь идет о постоянном напряжении внутреннего стержня индивида, о силовом типе взаимодействия с миром.

Редко. — В оригинале стоит знак, который в других контекстах переводится как разреженность. Поэтому данный отрывок может трактоваться следующим образом: «В Поднебесной достигают этого через разреженность».

Тянуть и длить. — Эти два знака можно так же перевести как «взращивать и длить», они указывают на функции Неба и Земли и могут коррелировать со свойствами времени и пространства, соответственно. Эти же знаки встречаются в седьмом чжане.

Нисхождение Небес. — То же, что и поднебесная. Эти два знака во всех случаях могут трактоваться в равной мере и тем, и другим образом.

Не видит, а именует. — Данная фраза может трактоваться по-другому: «не виден, но известен».

То есть пребывая в состоянии отсутствия, человек мудрости созерцает на пустом экране своего сознания образы и мыслеформы, присущие сознаниям-сердцам обычных людей. Сравни с Юнговскими концепциями «коллективного бессознательного».

Ограждается. — Данный знак может пониматься и по-другому, и тогда эта фраза переводится так: «Человек мудрости относится ко всем как к своим детям».

На десять есть три. — Данное сочетание в оригинале может так же пониматься как «13». Разные комментаторы трактуют по-разному этот чжан. Следует отметить, что и тройка и тринадцать в равной мере являются интересными числами, обладающими обширной символикой в китайской традиционной нумерологии.

Рассеян. — Сравни с первой фразой из четырнадцатого чжана: «Смотришь на него. Имя назови «рассеянное».

Данная фраза обычно переводится: «Знающий не говорит, говорящий не знает».

Данная фраза может также толковаться: «Считаются благородными в Поднебесной» или «заслуживают почитания Поднебесной».

Упорядоченность квадрата. — В оригинале стоит один иероглиф, обозначающий «квадрат или сторону», но именно квадрат и является основной классификационной схемой, которая соотносится в традиционной нумерологии с четверкой и отражает грань соединения времени и пространства через четыре фазы временного цикла, коррелирующие с четырьмя сторонами света, что наиболее явно видно в схеме Великого предела тай-цзи. В древности квадрат в паре с иероглифом, обозначающим воина, указывал на магов, кудесников, точнее на людей, пользующихся в своих взаимоотношениях с реальностью схемами, которые не поддавались объяснению обыденной логики.

Может переводиться и как «управление».

В данном контексте не следует полагать, что бесы — это плохо, а боги — хорошо. Можно сказать, что бесы и боги здесь указывают на некие энергетические субстанции с иньскими и янскими характеристиками, которые соответствуют Земле и Небу. Здесь можно также провести приблизительную аналогию с индийской традицией, где существуют девы и асуры, но, кроме того есть и другие классы сущностей, выполняющих разные функции в мире. Так, в «Ригведе» асурами могут быть и боги.

Женский принцип. — Данный иероглиф обозначает самку животных.

Имеется в виду, что для продвижения по Пути совсем не нужны внешние атрибуты, достаточно просто сидеть, Созерцая самопроизвольную естественность происходящих процессов.

Смотри также семьдесят третий чжан и примечание к нему, так как там комментируется точно такая же фраза, хотя в другом контексте она переведена несколько по-другому.

Возможен и другой перевод данной и последующих фраз, в которых используется одна и та же конструкция построений: «Осуществляющий функцию воина через совершенствование Не воинствен. Совершенствующийся в битвах не гневлив. Побеждающий противника через совершенствование не соперничает. Использующий людей через совершенствование осуществляет ориентацию вниз». Следует отметить, что практически нет ни одной фразы во всем этом тексте, которая не допускает несколько параллельных интерпретаций.

Здесь напрашивается интересная параллель с суфиями в исламе, которые также носили одежды из грубой шерстяной материи, надеваемой на голое тело. Некоторые исследователи само слово «суфий» производят от корня, обозначающего шерстяную ткань.

Данный чжан может быть переведен и как простое повествование от первого лица. Предпочтительна интерпретация, отражающая некую мистическую структуру описания личности, в которой противопоставляются «моя сущность», которую можно условно соотнести с брахманом в индийской традиции, и просто «я», или эго, условно соответствующие атману. Интересно провести параллель и с гурджиевскими концепциями сущности и личности.

Интересно сравнить с восприятием жизни Сократом, который считал, что жизнь — это болезнь, а смерть — выздоровление.

Эта и следующая фразы могут быть в равной мере переведены так: «Не привыкают к тому, что тебя успокаивает; не пресыщаются тем, что тебя порождает». Первый вариант подчеркивает состояние отсутствия, которое и будет основным условием правильного построения отношений с порождающим и успокаивающим тебя через естественное ощущение привыкания и пресыщения, возникающее в этой области системы «человек — мир».

Возможный вариант перевода таков: «При самопроизвольном осознании не проявляются самопроизвольно».

Легкость и трудность — это две составляющие ощущений, которые реализуются в восприятии индивида во время любого процесса. Обычный человек в своей асимметрии восприятия постоянно ориентирован на ощущение легкости во всем, а человек мудрости предпочитает видеть трудную составляющую даже в том, что может спонтанно восприниматься как легкое.

Переменчивость — Этот же знак обозначает Перемены в «Каноне Перемен».

Левая половина контрактной бирки. — Человек, который владеет левой половиной, берет полную ответственность за исполнение договора, то есть человек мудрости предъявляет претензии лишь самому себе во всех ситуациях.

Великий Ком (да куай) — обозначение, одно из оригинальнейших в истории философской мысли, предельной реальности, «великого единства» абсолютного бытия. Отметим, что Великий Ком бытия предстает у Чжуан-цзы пустотой мировой пещеры (или чревом Матери мира), вмещающей в себе все сущее, а между покоем пещеры и вихрем мирового движения существует полная преемственность. Другими словами, тело у Чжуан-цзы находит завершение в пустоте, и подлинное бытие для него — пустотелое.

Притча о «флейте неба» — один из лучших в даоской традиции изложений идеи единения человеческой практики и природного бытия в несотворенной пустоте. Вместе с тем природный и предметный мир отнюдь не подобны пустоте и сходятся в ней по завершению.

В оригинале употребляется слово «то» и «это»,, так что разделение мира на субъект и объект имело для древних китайцев еще и демонстрационный аспект: мой взгляд на мир означал буквально «вот это», а то, что мы могли бы принять за объективность, было для них просто «Другой точкой зрения».

«Сотня костей, девять отверстий, шесть внутренних органов...» — Чжуан-цзы имеет в виду человеческое тело. Подобная манера обозначать целое через его части традиционна для китайской словесности, являясь, в сущности, единственно возможным способом именования Пустоты.

Данное выражение принадлежит софистам, критикуемым Чжуан-цзы, и ссылка на него, конечно же, исполнена иронии.

Еще один софизм, принадлежащий Хуэй Ши.

Данная фраза позволяет с особой ясностью видеть, что Небо у Чжуан Цзы обозначает «таковость», внутреннюю полноту и одновременно предел каждой вещи, в котором все вещи «друг друга уравнивают».

Чжуан Цзы упоминает об известном софизме философа Гунсунь Луна, гласящим: «указатель (или палец) не указывает (не является пальцем)». Сам Чжуан-цзы считает составление подобных софизмов занятием никчемным и даже абсурдным, поскольку для него всякое понятие изначально вмещает в себя противоположные смыслы, всякое А есть также не-А.

«Обычное место» вещей, о котором толкует даоский философ, определяется не мнением людей и не логическими аргументами. Оно соответствует чистому Присутствию, или «наполненной пустоте», которая лишь «помещает в себя формы». Вернуть вещи на их «обычное место» у Чжуан-цзы равнозначно, тому, чтобы, говоря словами традиционной формулы, «привести к покою стоячую воду». Сделать это и невозможно, и немыслимо легко.

Идея «идти двумя путями сразу», утверждать и отрицать одновременно стоит в одном ряду с понятиями Оси Пути (дао шу) и «прозрения» (мин).

Все системы знания, хочет сказать Чжуан-цзы, разрушают «цельность Пути», подобно тому, как всякий звук убивает бесконечность безмолвия. Следовательно, мудрый художник сумеет соблюсти равновесие между выраженным и сокрытым.

Пародируя косноязычные рассуждения софистов, Чжуан-цзы в то же время высказывает в данном фрагменте свою оригинальную и вполне серьезную мысль, а именно: анализ, противопоставления понятий неспособны охватить нечто среднее, лежащее между ними. Следовательно, всякое «чистое понятие» появляется как бы произвольно, и язык сущностей есть язык огрубления, насилия.

Тезис «Небо и Земля составляют одно» принадлежит Хуэй Ши, но Чжуан-цзы понимает неправомерность даже такого суждения, как «все едино», ибо говорящий так — уже отделяет себя от всеобъемлющего единства. Он лишь предлагает — не пытаясь ничего доказать — «следовать этому».

Дух левой руки (Цзо шэнь). — Популярный персонаж древнего даоского пантеона.

Данная и две последующих фразы встречаются также в позднейшем сочинении «Канон Темной девы», где содержится также знак «сила», «энергия» (ци). Речь в данном случае идет, несомненно, об «энергетическом воздействии» систем организма, связанных с деятельностью мышц, сухожилий, скелета.

По китайским представлениям, погодные условия весной и осенью, в противоположность зимнему холоду или летней жаре, воплощают качество «середины согласия», присущее действию Великого Пути. «Срединный путь» по определению не имеет отличительных свойств и не укладывается в те или иные формальные правила.

В тексте употреблено выражение «высшее семя» (чжи цзин). Имеется в виду «подлинная», или «изначальная», энергия, которая дается человеку от рождения. Восполнение запасов «подлинной энергии» было главной целью даоской практики «питания жизни».

Нефритовый сок. — Принятое в даоской литературе название слюны.

В «Каноне Чистой девы» в аналогичном контексте три вида энергии определяются как «фиксация энергии», «успокоение сердца» и «гармонизация воли». Реализация этих трех видов жизненной силы позволяет достичь, по словам автора «Канона Чистой девы», «всеобъемлющей божественной просветленности». В данном тексте под «тремя видами энергии» понимаются обуздание похоти, глотание слюны и «внутреннее дыхание», осуществляемое помимо дыхательных органов.

Имеются в виду, вероятно, пять стадий дряхления, упоминаемые выше. В древней медицинской литературе Китая бытовало также понятие «пяти болезней», связывавшихся с болезнями «пяти внутренних органов».

Управлять государством, имеющим тысячу боевых колесниц— колесницы были основной ударной силой древнекитайской армии, а по их количеству определялась мощь государства. Десятью тысячами боевых колесниц, т. е. тьмой, почти несчетным количеством могла обладать лишь Поднебесная (Весь тогдашний Китай), либо, на худой конец, самое могущественное «царство-гегемон».

Цзюньцзы («благородный муж») — конфуцианский идеал человека.

Цзы Лу, Цзэн Си, Жань Ю, и Гунси Хуа — входили в число ближайших учеников Конфуция. Отмечая тех, кто особо преуспел в учении, Конфуций выделил Цзы Лу и Жань Ю, лучше других освоивших науку государственного управления. Первый из них погиб сравнительно рано, выполняя долг перед своим сюзереном. Известный своей храбростью, Цзы Лу мужественно сразился с врагами, замыслившими свергнуть его князя. Тяжелораненый, он стал поправлять завязки своей шапки, чтобы умереть достойно, и был изрублен заговорщиками. Другой любимый ученик, Жань Ю, впоследствии отличился как полководец, спасший царство Лу от врага. Когда царь спросил его, где он учился военному искусству, Жань Ю ответил, что — у Конфуция, и благодаря рекомендации Жань Ю философ на склоне лет (ему было 68) смог снова вернуться на родину, в царство Лу. Третий ученик, Гунси Хуа, так же, как и Конфуций, был уроженцем Лу; он снискал известность знанием ритуала, закрепляющего взаимоотношения государя и подданных (Чи — имя Гунси Хуа).

Последний из перечисленных, Цзэн Си, приходился внуком знаменитому ученику Конфуция, Цзэн-цзы, и, по-видимому, был самым молодым из всех.

Яо сказал: Шунь! Жребий неба пал на тебя! — Яо (приблизительно 2179 — 2140 гг. до н. э.), Шунь (приблизительно 2179 — 2140 гг. до н. э.), Юй (приблизительно 2140—2095 гг. до н. э. — легендарные совершенномудрые государи древности, служившие для конфуцианцев образцом гуманного и мудрого правления. Первый из них, Яо, жил в простой хижине, покрытой камышом, питался рисом и дикими травами, носил грубую одежду из пеньки, ел из простой глиняной посуды и всю жизнь прилежно трудился. В недостатках своих подданных он винил только себя. «Это я виноват, что ему нечего есть», — говорил он, услышав, что кто-то бедствует. «Это я виноват в его преступлении», — говорил о преступнике. Однако Яо полагал, что правитель не должен открыто вмешиваться в естественный ход вещей, и его подданные благоденствовали, не ощущая его отеческой опеки. Яо боялся доверить престол своему сыну, имевшему дурные наклонности, и в качестве преемника избрал простого деревенского юношу Шуня. Тот еще в молодые годы прославился как почтительный сын, отличившийся добрым нравом и поразительными способностями. Когда он земле-пашествовал у горы Лишань, каждый из соседей готов был уступить ему свое поле; когда рыбачил на озере Грома соседи рыбаки наперебой предлагали ему свои рыбные угодья; когда стал гончаром, его изделия прославились по всей округе, и очень скоро вокруг его жилища образовался целый город. Он не держал зла на своих «дурных» родичей, выдержал все испытании и стал достойным преемником Яо. В свою очередь, Шунь передал престол не своему сыну, интересовавшемуся лишь развлечениями, а Великому Юю, усмирившему потоп.

Тан-ван, обращаясь к Властителю Неба, сказал...— Тан-ван (приблизительно 1728—1698 гг. до н. э.) — основатель первой исторически достоверной китайской династии Инь (1711 —1066 гг. до н. э.), провозглашенной им после разгрома последнего «дурного правителя» предыдущей династии Ся — Цзе-вана. Династия Ся была, по преданию, основана совершенномудрым усмирителем потопа Юем, однако, согласно воззрениям древних китайцев, потенция Дэ, привнесенная основателем любого рода постепенно растрачивалась его наследниками, пока не исчерпывалась вовсе каким-нибудь расточителем — и тогда род угасал. Так происходило с каждой династией, на смену которой приходила другая. Потому-то Тан-ван, свергнувший прежнего правителя, хотя и демонстрирует приличествующее случаю смирение, внутренне уверен в своей правоте. И пусть даже он не принял престол из рук предшественника, подобно Шуню и Юю, а захватил его, Конфуций упоминает это имя в ряду совершенно мудрых правителей. Считалось, что само Небо вверило ему правление Поднебесной, отняв у недостойного. В подтверждение приводится его обращение к Владыке Неба после победы, а процветание Тан-вана и его рода как бы знаменует собой благословение божества, наличие «мандата Неба», который служит моральным основанием его власти над Поднебесной.

При Чжоу — Династия Чжоу (приблизительно 1066—221 гг. до н. э.) пришла на смену династии Инь, основанной Тан-ваном.

Цзы Чжан — один из учеников Конфуция; отличался широтой натуры, однако не преуспел в постижении основ туманности и долга.

Луский правитель Ай-гун... — как мы уже упоминали, древнее царство Лу, располагавшееся на территории нынешней провинции Шаньдун, было родиной Конфуция. Однако философ приобщился к государственным делам Лу лишь на склоне лет (в 501 г. до н. э.). Получив должность при дворе, Конфуций безуспешно пытался провести реформы, ограничивающие право наследственной аристократии Лу (к которой он сам не принадлежал), после чего ему вместе с учениками пришлось покинуть родные места. Вернулся он только через четырнадцать лет после долгих скитаний. Новый луский царь Ай-гун (495 —467 гг. до н. э.), привлеченный его громкой славой, несколько раз приглашал Конфуция к себе для беседы — данная глава представляет собой рассказ об их первой встрече в 483 г. до н. э. Ай-гун начинает с замаскированной насмешки над странным нарядом Конфуция, но, пораженный благородством его речей, зарекается смеяться над учеными. Такой прием (беседа со скептиком, посрамление которого служит прославлению учения) весьма распространен в древней китайской литературе.

Одеяние ученого — словом «ученый» передано китайское «жу» — книжник, грамотей. Так называли во времена Конфуция людей, не имевших иных средств к существованию, кроме своих обширных знаний. Часто это были разорившиеся аристократы, жаждавшие поступить на государственную службу. Постепенно сословие древних интеллектуалов деградировало, несоответствие их притязаний и возможностей вызывало насмешки. Однако в своем монологе Конфуций рисует идеализированный образ ученого древности, приравнивая его к «благородному мужу», — образцу, которому призывал следовать всю свою жизнь.

Цю — имя Конфуция. Отец его, переселившись в царство Лу, женился во второй раз в весьма преклонном возрасте. Поскольку у супругов какое-то время не было детей, они, молясь о ниспослании потомства, совершили жертвоприношение на вершине горы Ницюшань. Когда родился мальчик, его нарекли Цю (холм, гора), дав второе имя Чжоу-ни (оба имени взяты из названия благодатной горы).

Царство Сун — известно лишь о сравнительно непродолжительном пребывании Конфуция в царстве Сун в 492 г. до н. э. Именно тогда произошел знаменитый случай, вошедший в историю: военный министр послал своих слуг подрубить дерево, под которым Конфуций учил своих учеников, и тот счел за благо покинуть пределы царства. Между тем, оно было родиной отца Конфуция и всех его предков. Сун населяли потомки прежних владык Китая — иньцев, — на которых жители других царств, потомки победителей — чжоусцев — смотрели с пренебрежением и даже насмешкой. Жители Сун сохранили некоторые старые обычаи в одежде, казавшиеся другим китайцам нелепыми и смешными. Таким старомодным и провинциальным во времена Конфуция безусловно выглядел и сунский мужской головной убор — квадратный, с завязками, — также сохранившийся еще во времени Инь. Упоминая о нем, Конфуций как бы хочет подчеркнуть, что он равнодушен к моде.

Сменится стража — время в Китае вплоть до XX в.делилось на отрезки по два часа. Через каждые два часа во дворце, на городской стене и у околицы деревни на пост заступала новая стража.

Места гармонии инь и ян — места, где зимой не холодно, а летом не жарко.

Пребывает в объятиях долга — в китайском тексте наоборот: «хранит долг в своих объятиях».

Му — китайская мера площади, соответствовавшая в древности полосе земли, шириной в один «большой», т. е. двойной шаг (около 1,6 м) и длиной в 240 таких шагов. Иными словами, двор ученого занимал чуть более шести соток.

Учение Божественного пахаря — имеется в виду Шэнь Нун, один из Трех мифических Владык, якобы правивших поднебесной в самой глубокой древности. Шэнь Нун «вымыслил земледельческие орудия, научил человеков различным образом обрабатыванию полей. Известны были ему ядовитые и целительные растения, да и вымыслил науку врачебную. Врачи и земледельцы разумеют его своею главою, все же прочие китайцы благотворителем своим. Учредил торжища для размена хлебных зерен, учредил меры к предотвращению обманов в таковых менах. Ему же присваивают сочинения нескольких земледельческих книг и одной врачебной, которая и поднесь служит общим наставлением для всех и каждого» («Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов, обычаев и проч. китайцев». М., 1788). Однако под учением Божественного пахаря, по-видимому, подразумеваются не только эти книги, но и вся «Школа аграриев» («Нунцзя») в целом, которую историк Бань Гу (I в. н. э.) упоминает в числе основных философских школ Древнего Китая. Сюй Син был крупным представителем этой школы.

100

Прибыл в Тэн из царства Чу — Чу, расположенное на юге, в основном на территории современной привинции Хунань и соседних с ней провинций, было одним из самых крупных и могущественных царств Древнего Китая. Однако оно считалось в какой-то степени «варварским», ибо на его территории жило много некитайских племен, а само оно находилось на окраине Поднебесной. Напротив, Тэн — небольшое царство, расположенное на северных границах Чу, но, несомненно, с более развитой культурой. Переехав из Чу в Тэн, философ тем самым отдал предпочтение культуре и гуманному правлению перед могуществом и богатством.

101

Обратился к царю Вэнь-гуну — время царствования этого тэнского государя точно установить трудно; известно лишь, что он правил в IV в. до н. э.

102

Некий житель царства Ци — царство Ци располагалось на п-ове Шаньдун, было известно своей культурой и развитой морской торговлей. При царе Хуань-гуне (685— 643 гг. до н. э.) стало первым царством, добившимся гегемонии в Поднебесной. Во времена Мэн-цзы в нем процветали науки, велось обширное строительство, а знать Ци купалась в богатстве и роскоши.

103

Плачу по столице Ину — город Ин, находившийся на территории современной провинции Хубэй (в нескольких километрах севернее нынешнего города Цзянлина), был столицей Чу, родины Цюй Юаня. По-видимому, речь идет о событиях 298 г. до н. э., когда войска царства Цинь, упорно стремившегося к господству над всем Китаем, разбили чускую армию, взяли в плен царя и, захватив пятнадцать городов, ворвались в столицу.

104

Государя нам в живых не увидеть — имеется в виду не вступивший на престол Сян-ван, а его отец Хуай-ван (328 — 298 гг. до н. э. ), трагически погибший на чужбине. Долгое время воевавший с ним циньский царь Чжао ван предложил ему заключить мир и породниться. Побуждаемый советниками, после тяжелых поражений, Хуай-ван не посмел отказаться. Однако прибыв в назначенное место для переговоров, он попал в западню. Попытка бежать в соседнее царство не удалось — Хуай-ван был выдан врагам и умер пленником.

105

Мы выходим из устья и поплыли рекою — беженцы минуют место впадения в Янцзы притока (судя по всему, р. Ханьшуй) и продолжают свой путь уже по Янцзы.

106

Ворота Дракона (Луньмэнь) — восточные ворота столицы. Так же называлась одна из пограничных чуских застав — судя по некоторым реалиям, речь идет именно о ней.

107

Ян-хоу — властитель легендарного царства Янго, после смерти превратившийся в могущественного духа речи. Он являлся людям в виде грозных водяных валов, губящих утлые суденышки.

108

Поднялся по Дунтину и спустился по Цзяну — огромное озеро (а точнее — целая система озер) Дунтин, расположенное в современной провинции Хунань, соединяется с рекой Янцзы (названной здесь просто «Цзян» — «Река»). Однако весь путь, здесь описанный, — скорее воображаемое путешествие. Именно так толкует его Ван И и другие комментаторы.

109

Сяпу («Берег реки Сяшуй»), или Сякоу («Устье Сяшуй») — место впадения в Янцзы нынешней реки Хань, которая считалась тогда продолжением своего притока — р. Сяшуй. На этом месте теперь расположен один из крупнейших городов Китая — Чхань.

110

Девять лет миновало, Как томлюсь на чужбине — эти слова дали повод комментаторам утверждать, что стихи созданы позднее описанных событий. Однако скитанием на чужбине поэт мог считать и свое предшествующее пребывание послом в царстве Ци, которое по существу также было ссылкой.

111

Я без лести был предан — поэт намекает на свои предостережения столь печально закончившему жизнь царю. Эти предостережения и послужили причиной опалы Цюй Юаня.

112

Слава Яо и Шуня — Яо (XXIII в. до н. э.) и его преемник Шунь (XXII в. до н. э) — легендарные государи китайской древности, служившие в конфуцианской традиции образцом совершенномудрых правителей. Они бескорыстно пеклись о своих подданных, управляя посредством «недеяния» и отличались предельной скромностью и простотой.

113

С камнем в объятиях — считается, что ода «С камнем в объятиях» («Хуай ша») — последнее произведение Цюй Юаня. Как свидетельствует «Отец китайской историографии» Сыма Цянь в жизнеописании поэта, Цюй Юань, написав эти строки, положил за пазуху камень и бросился в воды реки Мило. Убедившись в тщете своих усилий изменить ход вещей, он предпочел лучше уйти из жизни, чем «принимать на себя мирскую грязь». Лейтмотив произведения — скорбь человека благородного, не нашедшего признания и применения, ибо скудные духом владыки этого мира не способны оценить истинный талант.

114

И если б Чуй искусный не работал — Чуй — искусный мастер, судя по всему, плотник, который якобы жил в легендарные времена совершенномудрого государя древности Яо (XIII в. до н. э). Поэт намекает на то, что ему не дали возможности проявить себя.

115

Когда прищуривал глаза Ли Лоу — согласно преданию, этот приближенный мифического «Желтого владыки» (Хуан-ди XXVI в. до н. э.) обладал таким острым зрением, что мог за сто шагов увидеть нить осенней паутинки. Однако люди обыкновенные, которым не под силу было увидеть то, что видел он, считали его полуслепым, поскольку вблизи Ли Лоу видел хуже и должен был прищуриваться. Цюй Юань хочет сказать, что к гению нельзя подходить с обычными мерками.

116

Чун-хуа не встретится со мною — Чун-хуа — прозвище легендарного государя древности, Шуня. У Шуня от рождения было по два зрачка в каждом глазу («Чун-хуа» «двойной цветок», «двойное блистание»). Шунь отличался большой мудростью и проницательностью — в частности, свой престол он передал не легкомысленному сыну, а Великому Юю, основателю династии Ся и усмирителю потопа. Юй также считался совершенномудрым государем.

117

Юань и Сянь — две крупнейшие (после Янцзы) реки на родине Цюй Юаня. Они протекают по территории современной провинции Хунань и на севере ее впадают в озеро Дунтин. Река Сян (Сяншуй) не раз воспевалась Цюй Юанем, создававшим, в частности, гимны ее духам — Владыке и Владычице реки Сян. Река Мило, в которую поэт бросился, изверившись в торжество справедливости, — это та же река Сян, лишь по-другому названная.

118

Бо Лэ лежит в могиле — Бо Лэ («Радующийся мастерству») — конюший циньского царя Му-гуна (659— 621 гг. до н. э.), по-видимому был рабом. Прославился как несравненный знаток коней.

119

Бо И — добродетельный муж древности, живший во времена чжоуского У-вана (XI в. до н. э.). Как гласит легенда, он и его брат, наследники князя Гучжу, столько раз уступали друг другу престол, что его в конце концов захватил другой. Они единственные осудили поход У-вана, предпринятый против его сюзерена, тирана Чжоу Синя. Когда же У-ван сверг и убил Чжоу Синя, они ушли в горы и, не желая есть хлеб нового владыки, питались одним папоротником. Когда им сказали, что папоротник тоже принадлежит У-вану, они предпочли умереть с голову, но не отступились от своих принципов.

120

Мао Цян... Си Ши — знаменитые китайские красавицы древности (V в. до н. э.)

121

Служил у чуского князя Хуая приближенным «левым докладчиком» — в древности многие должности делились на «левые» и «правые», причем, первые были выше. Соответственно «левый докладчик» считался более приближенным к князю. Поскольку о сопернике Цюй Юаня, клеветавшем на него перед князем, говорится как о «бывшем с ним в одном ранге», речь, по-видимому, идет о «правом докладчике», который завидовал его положению.

122

«Лисао» — обычно переводится как «Скорбь отреченного».

123

«Настроенья в уделах» — «Го фэн» («Нравы царств» букв. «Веяния царств») — первый раздел «Книги песен» («Шицзин»), рассказывающей о нравах, царящих в разных удельных владениях.

124

«Малые оды» — второй раздел «Книги песен», более-изысканный по стилю, с преобладанием придворной поэзии. Считалось, что в одах «повествуется о делах всей Поднебесной и воплощаются веяния всех четырех сторон света».

125

Ди Ку (ок. 2372 — 2297 гг. до н. э.) — легендарный совершенномудрый правитель Китая, предшественник Яо. Внешность его необыкновенна, с его именем связано несколько удивительных мифов, в которых он предстает перед нами наполовину человеком, наполовину божеством. Его нередко отождествляют с Ди Цзюнем — небесным правителем Востока. Один из его сыновей считался прародителем племени инь, другой — племени чжоу.

126

О циском Хуане — правитель царства Ци — Хуань-гун (685 — 643 гг. до н. э.). Используя лозунг «защиты Сына Неба», Хуань-гун фактически подчинил себе всю Поднебесную. Он стал первым китайским «гегемоном» периода «Весен и Осеней»; фигурирует в качестве одного из действующих лиц летописи Конфуция.

127

Высоту пути бесконечного Дао, стезю безупречного Дэ — упоминая о космических понятиях Пути-Дао и его манифестации Дэ, Сыма Цянь имеет в виду уже их нравственное правление — правильный путь человека и общества, с одной стороны, Благо и Добродетель — с другой.

128

Как цикада, выходил из смрада грязи преображенный — намек на то, что линяя, цикада сбрасывает свою старую оболочку и является в новом обличье. Этот образ весьма популярен в китайской литературе — с ним связана идея постоянного обновления, очищения, а в даоских сочинениях — идея выхода из бренного мира, когда праведник без сожаления покидает плотское тело, как цикада свою кожу.

129

Ци был связан родственными узами с Чу, и циньского князя Хоя тревожило это — описываемые события происходили в эпоху, когда усилившееся западное царство (княжество) Цинь претендовало на господство над всей Поднебесной. В противовес этим посягательствам несколько китайских царств заключили так называемый «поперечный союз» для отпора агрессору. В число союзников входили мощное южное царство Чу, расположенное в бассейне р. Янцзы, и богатое царство Ци на п-ве Шаньдун. Однако сплоченности между ними не было—каждый властитель думал лишь о сиюминутной выгоде, чем и пользовалось царство Цинь, имевшее четкую цель захватить весь Китай.

130

Чжан И (IV в. до н. э.) — знаменитый дипломат эпохи «Сражающихся царств», для которого цель всегда оправдывала средства. Его хитроумная политика немало способствовала подъему царства Цинь. «Жизнеописание» этого царедворца включено Сыма Цянем в его «Исторические записки».

131

Шакьюй — местность на территории нынешней провинции Хэнань.

132

Всю страну при реке Хань — потеря области Хань-чжун ощущалась в Чу особенно болезненно, поскольку это были исконно чуские земли; место, откуда «начиналась» страна Чу, впоследствии значительно расширившая свои границы.

133

Ланьтянь — местность на территории нынешней провинции Шэньси.

134

Удел Вэй — одно из немногих сохранивших свою самостоятельность царство. Оно граничило как с Чу, так и с Цинь. В его интересах было безусловно помочь Чу, однако вэйский царь предпочел небольшую, но конкретную выгоду. В результате столь недальновидной политики это царство погибло раньше, чем Чу.

135

Чжао — царство от р. Хуанхэ.

136

В «Переменах» читаем — имеется в виду «Книга Перемен», равно чтимая как конфуцианцами, так и даосами.

137

К берегу Цзяна — река Янцзы.

138

И сочинил он поэму «В тоске по речному песку» — ныне принят перевод «С камнем в объятиях».

139

В Чу жили Сун Юй, Тан Лэ, Цзин Ча и другие последователи его — наиболее знаменит Сун Юй.

140

При Хань жил ученый Цзя — поэт Цзя И (201 — 169 гг. до н. э.). В своей оде «Плач по Цюй Юаню» он, в частности, писал:

...Тебе, река Сяншуй, вверяю

Мой горестный, мой гневный стих.

Мудрец попал в коварстве сети

И умер, задохнувшись в них.

Увы! Увы! О том я плачу,

Кто радостных не знал часов.

Нет феникса и чудо-птицы,

И все под властью хищных сов.

Увы, глупец прославлен ныне,

Бесчестный властью наделен.

Вступивший в бой со злом и ложью

Мудрец на гибель обречен...

Перевод А. Ахматовой.

141

Здесь граф Великий астролог сказал бы так — этими словами обычно открывается авторское резюме Сыма Цяня. Древнего историка можно именовать «графом», исходя из того, что Сыма Цянь носил высокий придворный титул «гуна», следующий за титулом владетельного князя «вана». Его должность «тайши» — «Великого писца» сочетала в себе как обязанности историграфа, так и астролога, ибо он должен был фиксировать все великое и устанавливать между ними связь — как на Земле, так и на Небе. В его ведении находился также календарь, он был обязан следить за определенными сезонными жертвоприношениями и т. д. Должность «тайши», судя по описанию ее в книге «Чжоу ли» («Установление династии Чжоу») существовала еще в начале I тысячелетия до н. э.

142

Хотя в каноне «Ши» ..., в каноне «Шу» — имеются в виду «Книга Песен», или «Шицзин».

143

Юй Шуня — легендарный совершенномудрый правитель древности Шунь.

144

Яо уступил страну под нашим небом отшельнику Сюй Ю — существует предание о том, что прежде, чем возвести на престол Шуня, Яо предложил свой трон известному своими добродетелями отшельнику Сюй Ю. Однако, тот не пожелал запачкать себя мирской скверной. Даже само это предложение показалось ему столь неприятным, что, спустившись к реке, возле которой он пахал поле, отшельник стал промывать себе уши. Однако его друг, приведший своего бычка к реке на водопой, оказался еще более непримиримым. «Если бы ты скрылся среди высоких берегов и глубоких ущелий — кто бы нашел тебя? Ты же странствовал повсюду, желая стяжать славу — а теперь пачкаешь тут воду, и мой бычок не станет ее пить»,— и повел бычка выше по течению. Там на камне якобы остались отпечатки его копыт.

145

Бянь Суй и У Гуан — подобно Сюй Ю, они отказались принять предложенный престол. Легенда утверждает, что когда совершенномудрый основатель династии Инь — Чэн Тан стал настаивать на своем предложении, Бянь Суй предпочел утопиться в реке.

146

Гора Цзишань — у подножия ее, по преданию, жил Сюй Ю; там он был похоронен и там же происходил описанный выше разговор с отшельником.

147

Мыслитель Кун — т. е. Конфуций.

148

У Тай-бо — старший сын чжоуского царя Дань Фу. Когда царь, нарушив порядок старшинства, назначил своим наследником третьего сына, У Тай-бо и второй брат Чжун-ли подчинились воле отца. Не желая способствовать междоусобице, они вообще ушли из родной страны на дикий Юг, где основали собственные царства.

149

Сознанья чести в Ю, Гуане — имеются в виду Сюй Ю и У Гуан.

150

Князь Запада — прижизненный титул главы племенного союза чжоусцев Цзи-ли Чана, известного в истории уже под своим посмертным титулом Царя Просвещенного — Вэнь-вана.

151

Воинственный князь поставил на воз его деревянную табличку — «Князь Запада» Чан, долгие годы терпеливо готовившийся к войне со своим сюзереном — иньским Сыном Неба, не смог, завершить дело всей жизни — он умер незадолго до начала похода. Считая исполнение воли отца более важным; чем соблюдение траура, его наследник, будущий основатель чжоуской династии, «Воинственный владыкй» У-ван начал этот победоносный поход без всяких отсрочек. Обращаясь к войскам, он сказал: «Если я одолею Чжоу (иньского Сына Неба Чжоу Синя), то не своей великой силой, а лишь благодаря тому, что Просвещенный государь был безгрешен; если же Чжоу одолеет меня, то не за грехи Просвещенного государя (отца моего), а лишь потому, что я, ничтожный, недостоин победы». Деревянная табличка, о которой упоминает здесь Сыма Цянь,— это пристанище земной души покойного. Обычно поминальные таблички стоят в храме предков, но здесь выступающий в поход Воинственный владыка берет ее с собой, дабы душа покойного отца возрадовалась победе и тут же, в стане поверженного врага, получила свои жертвы. По другой версии, выступая в поход, Воинственный владыка усадил в колесницу само тело только что опочившего отца, чтобы тот мог лицезреть гибель своего заклятого врага.

152

Верховный граф Тай-гун (XI в. до н. э.) — первый министр и наставник основателя чжоуской династии -«Царя Просвещенного» (Вэнь-вана). С Цзян Тай-гуном (Цзян Цзы-я) связан целый ряд красивых легенд. В среде ученого сословия популярностью пользовался рассказ о том, как, проезжая по берегу реки Вэй, царь разговорился с простым стариком-рыбаком. Этот рыбак, будущий верховный граф Тай-гун, настолько поразил царя своей мудростью, что тот немедля сделал его своим первым советником. Многих утешала мысль, что даже великому Цзян Тай-гуну пришлось ждать своего часа до глубокой старости, однако «истинный талант» не затерялся. Другие скорбно писали в своих стихах: «Тай-гун все еще не повстречал Царя просвещенного», прозрачно намекая, что их собственный талант не оценен по достоинству. В народной же мифологии Тай-гун превратился в могущественного мага, охранителя от злых духов.

153

Воинственный князь успел смирить иньский бунт — видимо, имеется в виду восстание уже побежденных, но не желавших смириться с поражением иньских племен, происшедшее в XI в. до н. э.

154

Святой земледелец Шэнь Нун, государи и Юй, и Ся — совершенномудрые правители древности, эталон конфуцианской добродетели.

155

«Роса на диком луке» («Се лу») — по-видимому, лишь фрагмент более обширного древнего погребального песнопения.

156

Не пора ль подумать о советниках? — здесь выражена конфуцианская идея о необходимости для государя приблизить к себе мудрых, дабы их советы помогли избежать ошибок в управлении страной.

157

«Песня о сединах» («Байтоу инь» — легенда приписывает авторство песни Чжо Вэнь-цзюнь, которая якобы сложила эти строки, когда поэт стал охладевать к ней и решил взять молодую наложницу.

158

Так заквась же доброго вина — в древнем Китае не знали виноградного вина: оно приготовлялось из злаков без перегонки и напоминало брагу.

159

Доу (букв, «ковш») — мера объема. В древности составляла от 2 до 3,5 л.

160

Там, где Вань, на просторах, где Ло — Вань — город Ваньсян; его тогда именовали Южной столицей. Ло — город Лоян, столица Восточноханьской (или Позднеханьской) империи, расположенный на берегах р. Ло, недалеко от ее впадения в Хуанхэ (современная провинция Хэнань).

161

«Шапки и пояса» — имеются в виду чиновники разных рангов, поскольку шапка и пояс установленного образца были непременным атрибутом платья чиновника и точно указывали на должность их владельца. Снять головной убор или развязать пояс при посторонних считалось для «культурного человека» вообще, а для чиновника — в особенности, чрезвычайно неприличным.

162

Там у ванов и хоу — титулы владетельной знати (в прошлом переводились иногда как «князья» и «маркизы»).

163

Парой башен, вознесенных на сто или более чи — чи — мера длины, составлявшая около 24 см. В данном случае имеются в виду сторожевые башни по сторонам дворцовых ворот; другие дворцовые башни могли быть значительно выше.

164

Играют на чжэне — музыкальный инструмент, нечто вроде длинных бамбуковых гуслей. В древности он был пятиструнным; во времена Цинь Ши-хуана появился двенадцатиструнный чжэн, на котором продолжали играть и в ханьское время; позднее к этим двенадцати добавили еще одну струну.

165

Зовется женой Ци Ляна — согласно преданию, Ци Лян (VI в. до н. э.), приближенный царя Ци, погиб, сражаясь за своего сюзерена. «Жена Ци Ляна не имела детей. Ни в родном доме, ни в доме мужа родственников у нее не было. Так как ей некуда было вернуться, то она опустила голову на труп мужа у подножья городской стены и заплакала. Искренность ее трогала людей. Среди тех, кто проходил мимо по дороге, не было таких, которые бы не утирали слез». Горе одинокой женщины было столь велико, что рухнула, потрясенная им, городская стена. Сама же вдова, не желая выходить замуж вторично, чтобы не изменить памяти мужа, бросилась в реку и утонула. В ханьскую эпоху существовала скорбная песня под названием «Вздохи жены Ци Ляна».

166

«Осенняя шан» — одна из древних мелодий, исполненная печальных, «осенних» настроений.

167

Простые цветы, казалось бы, что дарить? — безымянный автор хочет сказать, что даже простые цветы, расцветая каждую весну, напоминают, сколько времени длится разлука.

168

Одеяло в узорах отдал Деве с берега Ло — Дева с берегов Ло, или фея реки Ло, была, по преданию, дочерью одного из божественных первопредков древности, Фу Си. Звали ее Ми Фэй и отличалась она невиданной красотой, надолго смущавшей покой путников, если им случалось ее увидать. Говоря о красавице Ми Фэй, покинутая жена намекает на столичных красоток, живших на тех же берегах, в городе Лояне — она подозревает своего супруга в неверности.

169

Три раза пять дней — и сияет луны полный круг. Четырежды пять — «жаба» с «зайцем» идут на ущерб — «жаба» с «зайцем» — символы луны. В жабу превратилась Чан Э, жена волшебного стрелка И, похитившая у него эликсир бессмертия и вознесшаяся на ночное светило, заяц же толчет для нее в ступе это таинственное снадобье. Через каждые пятнадцать дней наступает полнолуние, еще через пять — луна начинает убывать. Эти строки рисуют ход времени, сменяющие друг друга месячные циклы, бесплодность которых угнетают женщину.

170

Индра — верховное божество пантеона «Ригведы», бог грома и молнии, олицетворяющий воинскую силу. В «Риг-веде» прославляются многие подвиги Индры, в данном гимне — главный среди них: убийство демона Вритры, сковавшего течение рек.

171

Дракон — то есть Вритра.

172

Твашатар — бог-созидатель, строитель, мастер.

173

Сома — название растения и обожествляемого сока этого растения, который служил священным ритуальным напитком для богов, в первую очередь — для Индры. Выжатый, далее: Дважды выжатый... — В процессе приготовления напитка из сомы полувыжатые стебли растения заливали водой и, когда они разбухали, вновь выжимали из них сок.

174

Щедрый — эпитет Индры.

175

...пожелавший стать образцом быка... — бык здесь — олицетворение мужской силы.

176

Ману — прародитель людей, первый человек на земле.

177

...у матери Вритры — у Дану; по ее имени ее потомки демоны, враждебные богам, зовутся данава.

178

Даса — враги арийских богов в «Ригведе»; в данном стихе Дасой назван Вритра.

179

Пани — название класса демонов, спрятавших в пещере похищенных коров. Победителем Пани также является Индра.

180

...родился страх... — Согласно нескольким вариантам мифа об Инд ре и Вритре, Индра, убив дракона, бежал и некоторое время скрывался, по одним версиям — не будучи уверен в полной победе, по другим — опасаясь расплаты за совершенное убийство.

181

Агни — один из главных богов ведийского пантеона, огонь и бог огня во всех его ипостасях: огонь домашнего очага, жертвенного костра, молнии и т. д. Согласно ведийским представлениям, Агни своим пламенем передает жертву от людей богам, с чем связана его функция посредника, божественного жреца.

182

...обоим мирам — то есть земле и небу.

183

Сын праведной силы — эпитет Агни, связанный с его происхождением: ритуальный огонь добывали сильным трением друг о друга двух кусков дерева.

184

Сурья — бог Солнца.

185

Три виталища (или три мира) — земля, небо и воздушное пространство.

186

Ушас — богиня утренней зари.

187

Гимн Соме — ритуал жертвоприношения сомы — один из основных в «Ригведе», и с ним связано большое число ее гимнов.

188

В 1 стихе гимна — сравнение со скачками: выжатые соки сомы — скаковые кони.

189

...в сосуде ревет... — в специальном сосуде сома смешивается с водой. Соки сомы очищают, пропуская через цедилку или сито, сделанные обязательно из овечьей шерсти.

190

Слово пламенно-рыжий — двузначно, так как это слово значит также «конь».

191

К Вайю, Индре, Ашвинам... — сома летит в небеса к богам. Первым его пробует ветер Вайю, затем остальные боги. Ашвины — два близнеца, божества солнечного света, индийские диоскуры.

192

Митра, Варуна, Бхага — боги-адитьи (сыновья богини Адити), число которых в «Ригведе» колеблется от двух до восьми: адитьи — божества, связанные с культом солнца, большей или меньше степени осуществляющие функции правителей неба и земли, хранителей закона и карателей за грехи.

193

Варуна — в этом гимне Варуна восхваляется как творец вселенной и прежде всего как вершитель правосудия.

194

Двуединым взмахом светило толкнул... — возможно, имеется в виду дневной и ночной путь солнца.

195

Певец Васиштха, некогда любимец Варуны, прогневал грозного бога (согласно более поздней традиции, он во сне проник в дом Варуны), и тот покарал его водянкой. Васиштха молит бога о прощении.

196

Совиновником старший был в преступлениях младшего — иными словами, бог тоже должен нести ответственность за проступок человека.

197

Храните нас... — обращение ко всем богам.

198

В основе гимна, видимо, лежит заклинание против игральных костей, восприимчивых как враждебная человеку магическая стихия.

199

Огромное дерево — вибхидака, орехи которого использовались в качестве игральных костей.

200

Муджават-гора — славилась обилием растения сома.

201

Савитар — бог, олицетворяющий животворную силу солнца, его законы непреложны для всех.

202

Лопамудра призывает мужа отказаться от аскетического воздержания и произвести с нею потомство. Нарушение Агастьей аскезы искупается заклинанием, которое произносит живущий в его доме ученик-брахмачарин.

203

Те, прежние... — то есть древние мудрецы-аскеты. Они прекратили аскетическое воздержание, так как не смогли постичь конца истины.

204

Этому Соме... — сок сомы, выпитый учеником Агастьи, выступает средством избавления учителя от греха.

205

...копавший лопатой... — намек на отшельнический образ жизни Агастьи, питавшегося кореньями, которые он выкапывал лопатой.

206

...обеих сфер (букв.: «варн»),..—сферы аскетизма и сферы продолжения рода.

207

В гимне излагаются противоречивые космогонические гипотезы, но не делается попытки примирить их между собой. Это выглядит, как стремление автора показать неразрешимость проблем космогонии.

208

Век — так здесь передано слово «юга», означающее определенный цикл мироздания. По представлениям древних индийцев, жизнь вселенной длится четыре юги.

209

Брахманаспати — бог-покровитель молитвы и жертвоприношения.

210

...от воздевшей ноги кверху — возможно, от Адити.

211

Дакша — букв.: «сила», «способность», здесь — мужское порождающее начало.

212

Мартанда — букв.: «яйцо смертного».

213

Наиболее известный космогонический гимн «Ригведы». Проблема начала мироздания и, в частности, главный вопрос, имела ли вселенная творца, нарочито оставляются нерешенными.

214

Жертвоприношения коня (ашвамедха) было одним из самых торжественных ведийских царских ритуалов. Гимн связан с ритуалом, но не дает его описания, трактуя обряд в философском плане. Конь рассматривается как божество, порой идентифицируется с Солнцем, и только в заключении гимна говорится о реальном коне, приносимом в жертву.

215

Яма — бог, владыка царства мертвых.

216

Трита — имя доведийского бога с не вполне ясными функциями. В период «Ригведы» его вытеснил Индра.

217

Гандхарва — полубог, тесно связанный с Солнцем.

218

Стремящийся почерпнуть силы в следе коровы... — имеется в виду космическая божественная корова, пребывающая на высшем небе.

219

...пожиратель растений — бог Агни.

220

Козла ведут впереди...—жертвоприношение коня сопровождалось ритуальным убиением козла.

221

Исполнение заклинания сопровождало магический ритуал исцеления с помощью травы хариды темного цвета с сильным запахом.

222

Варунами — имя жены бога Варуны.

223

Арару — имя демона-асуры.

224

Заговор сопровождается магическими действиями, цель которых приворожить женщину.

225

Два вестника Ямы — два четырехглазых пса, высматривающих людей, за которыми послал их Яма, и уводящих их по дороге смерти.

226

Якшма — болезнь легких, возможно, туберкулез.

227

Праджапати — букв.: «повелитель живых существ» бог-творец ведийской мифологии.

228

Кашьяпа — имя божественного мудреца-риши, однажды упоминаемого в «Ригведе»; в более поздней мифологии считался мужем богини Адити.

229

Как воплощение безграничной силы богов выступает Варуна. Он карает грешника (затягивает на нем свои путы или поражает водянкой) и поддерживает правого. Автор гимна — риши стремится навлечь гнев Варуны на своего соперника-поэта, «говорящего ложь» и отвести его от себя.

230

И в малой воде этой... — намек на водянку, которую насылает Варуна.

231

Соглядатаи неба — звезды, которые с неба высматривают для Варуны дела людей на земле.

232

...свесив живот... — подразумевается пораженный водянкой.

233

...такой-то... — при исполнении гимна здесь вставляется конкретное имя.

234

Агни то же, что Арги... — характерная для брахман ложная этимология. Такого же рода этимология и дальше в тексте.

235

«Сваха!» — «Во благо!» — ритуальное восклицание, употреблявшееся при декламации гимнов и жертвоприношений.

236

Тот, кто все согревает... — солнце, или бог Сурья, отождествляемый с солнцем.

237

Тот, кто всюду веет... — ветер, или бог Вайю, отождествляемый с ветром.

238

Агнихотра, или «жертвоприношение на огне» — ежедневный ведийский обряд.

239

Икшваку — сын Ману, первый царь солнечной династии.

240

Парвата и Нарада — мифические мудрецы и посланцы богов.

241

Что толку в грязи?.. В умерщвлении плоти — иными словами: какой смысл в отшельничестве, в аскетизме?

242

...женитьба — скот — жених нередко получал в приданое скот, в первую очередь — коров.

243

Десятый месяц лунного календаря соответствует девятому солнечного.

244

Лишь тогда можно кшатрия принести в жертву... — Рохита — сын царя и потому принадлежит к сословию кшатриев, или воинов.

245

...и у того раздулся живот от водянки — в древнеиндийской мифологии Варуна ассоциировался с космическими и земными водами. Этим, видимо, объясняется, что в наказание за неисполнение обета он насылает на Харишчандру водянку.

246

Крита, Трета, Двапара, Кали — индийские названия четырех мировых периодов, соответственно золотого, серебряного, медного и железного веков.

247

Удумбара—Ficus glomerata, вид инжира или фиги.

248

Раджасуя — букв.: «царское жертвоприношение», торжественный ведийский обряд, совершаемый великим царем при посвящении его на царство.

249

Брахманы-жрецы считались высшим, а кшатрии-воины вторым по значению сословием индийского общества.

250

Вишвамитра, Джамадагни, Васиштха и Аясья — имена легендарных риши индийской древности.

251

Хотар, адхварью, брахман, удгатар — четыре главных жреца — исполнители основных ведийских жертвоприношений.

252

...сказав такой стих... — далее Шунахшепа последовательно произносит строфы из девяти гимнов «Ригведы».

253

... увидел отца и мать! — отец и мать — возможно, Небо и Земля, но возможно, и реальные, земные отец и мать; и в том и в другом случае певец иносказательно просит богов продлить его жизнь.

254

Агни, в частности, бог домашнего очага, и потому он самый близкий людям.

255

...держит Крону дерева...— имеется в виду мировое дерево, чьи корни направлены к небу, а ветви-лучи смотрят вниз, на землю.

256

Асура — «духовный», «божественный»; название демонов — врагов богов, однако в «Ригведе» этот эпитет часто прилагается и к самим богам, особенно к Варуне.

257

Соглядатаи — звезды, надзирающие за делами людей. Арьяман — один из богов-адитьев.

258

...коня долгогривого... — поскольку языки пламени по хожи на развевающуюся гриву коня.

259

Все-Боги, или Вишведевы — десять ведийских божеств, особо чтимых при погребальных церемониях.

260

Осел — вероятно, враг или соперник.

261

Хищная птица — по-видимому, птица несчастья.

262

Как звал его отец твой некогда — вероятно, отец жертвующего.

263

Ашвины — букв.: «имеющие лошадей».

264

...сквозь океан проносится... — имеется в виду воздушный океан.

265

Ангирасы — легендарный род полубожественного происхождения, к которому принадлежал Аджигарта.

266

Шудры — низшее сословие: мелкие ремесленники, зависимые земледельцы, слуги и т. п.

267

Как я... могу в сыновья быть тобою принят? — Вишвамитра суровыми аскетическими подвигами достиг положения брахмана, но по рождению он царь, кшатрий.

268

Бхараты — племя и царский род, к которому принадлежал Вишвамитра.

269

Дасью — неарии, варвары; андхры, пундры, шабары, пулинды и мутибы — названия неарийских племен.

270

Гатхин — отец Вишвамитры.

271

Кушика — дед Вишвамитры.

272

Джахну — также один из предков Вишвамитры. Таким образом, принятый в род Вишвамитры Шунахшепа получил принадлежащие этому роду царское достоинство и магические знания.

273

Оум! (Ом! Аум!) — священное ритуальное восклицание; обычно употребляется в начале молитв и религиозных церемоний.

274

Глава парных строф — название главы объясняется особым композиционно-стилистическим приемом соединения двух соседних строф (использование одинаковых или сходных конструкций в обеих парных строфах; общая тема, описываемая в положительном и отрицательном вариантах, и т. п.)

275

Дхаммы — одно из ключевых понятий буддизма (как и индуизма), обозначающее элементы существования, бытия — и — в более общем смысле — нравственный закон, моральный долг и т. п.

276

Мара — владыка смерти, злой дух, искуситель.

277

Писание — буддийский Канон, в который, в частности, входит и «Дхаммапада».

278

Тагара — вид кустарника, из него приготовляется ароматическая пудра.

279

Вассика — род жасмина с крупными цветами.

280

Йоджана — мера длины, около 11 км.

281

Сансара — цепь рождений и смертей, от которой можно освободиться, познав истинную дхамму и достигнув нирваны.

282

...возвращаются в материнское лоно... — то есть подвержены новым рождениям, в то время как высшее благо — прекратить цепь рождений.

283

Переплыв поток... (или иногда — океан) — в буддийской канонической литературе образ всего того, что должен преодолеть человек, стремящийся к духовному освобождению. Соответственно достижение того берега следует понимать как достижение свободы (нирваны).

284

Мунджа — род камыша.

285

...от новых рождений... — согласно буддийскому учению, тот, кто достиг освобождения, вырывается из круга бесконечных перерождений, на которые обречены все живые существа, — ему не грозят отныне ни новое рождение, ни новая смерть.

286

Муни (букв.: «молчальник») — мудрец, отрешившийся от мира; в буддийской традиции — один из терминов, которыми обозначается человек, осуществляющий в своем поведении буддийский этический идеал.

287

...он не может быть назван — освобожденный не может быть адекватным образом описан — «назван», так как состояние, в котором он пребывает, выходит за рамки обычного опыта.

288

...жажда исчезла... — имеется в виду жажда жизни, которая, согласно буддийскому учению, лежит в основе всех желаний, порождающих тревогу и страдания.

289

Он очищен от язв...—речь идет о духовных язвах, каковыми считаются стремления к чувственным наслаждениям, желание новорождения, неправильные воззрения и поведение.

290

Бхикшу — нищенствующий буддийский монах.

291

Очистил свое пропитанье — буддийский монах добывает себе пищу, прося милостыню. Только такой способ пропитания считается чистым.

292

Магадхи — жители одноименной области на северо-востоке Индии (совр. Южный Бихар). Столицей Магадхи во времена Будды был город Раджагаха (совр. Раджгир).

293

Бимбисара — царь Магадхи (545 — 493 гг. до н. э.).

294

Пандава — возвышенность в окрестностях Раджагахи.

295

Кшатрий сошел... — имеется в виду царь, который, как это полагалось правителям, принадлежал к сословию кшатриев (воинов).

296

Косала (санскр. Кошала) — древнее государство в северо-восточной части долины Ганга. В VI в. до н. э. сакьи, племя, к которому по рождению принадлежал Будда, находилось в зависимости от Косалы.

297

Спешащих к перерожденью... — то есть умирающих.

298

Архат — человек, преодолевший привязанность к жизни и достигший полной внутренней свободы

299

Туча — первый признак приближающегося дождливого сезона. Но до настоящих дождей еще далеко. Когда же они начнутся, речка Аджкарани превратится в бурный поток и выйдет из берегов.

300

Джамбу—Eugenia Jambolana. Высокое красивое дерево, растущее главным образом по берегам рек.

301

Восьмеричный путь (также благородный восьмеричный путь, благородный путь) — восемь принципов внешнего и внутреннего поведения, соблюдение которых позволяет освободиться от страданий и достичь нирваны. Это — правильные воззрения, правильные устремления, правильная речь, правильные поступки, правильное добывание средств к жизни, правильные усилия, правильная память и правильная сосредоточенность.

302

Деревья... сейчас словно тлеющий уголь — автор, возможно, описывает шалмами или кимшуку — деревья, покрывающиеся весной, еще до появления новой листвы, крупными красными цветами.

303

Сакки (также сакьи, сакийи; Санскр.— шакьи) и ко-лии — два племени, обитавшие на крайнем севере долины Ганга (теперь область между Индийской республикой и Непалом). Граница между территориями обоих племен проходила по речке Рохини.

304

Я думаю, Сакка... — автор обращается к отцу Будды, царю сакков Суддоходане. Царица Майя, согласно легенде, умерла на седьмой день после рождения сына.

305

Бодхисаттва — Будда в одном из своих прежних рождений: существо, достигшее состояния святости, но не достигшее еще конечного освобождения.

306

Готами — то есть Майя, — от Готама (санскр. Гаутама), родового имени семьи Будды.

307

Ситавана — лес в окрестностях города Раджагаха.

308

Таккари — род акации (Sesbania Aegiptica).

309

Патали—Bignonia Suaveolens.

310

Неранджара — река, на берегу которой, согласно преданию Будда достиг просветления.

311

О страдании... — здесь перечислены четыре благородные истины, открывшиеся Будде в результате просветления и легшие в основу его учения.

312

Тройственное знание — знание, которое проявляется по достижении просветления; оно включает знание своих прошлых рождений, знание чужих мыслей и судеб и знание, позволяющее освободиться от духовных язв

313

Бхикшуни — буддийская монахиня.

314

Дживака (также Дживака Комарабхачна) — знаменитый врач времен Будды.

315

Киннари — мифическое существо: полуптица, полуженщина.

316

Меру — огромная мифическая гора, вершина которой касается небесного свода.

317

Таково же, по мне, и это тело — по буддийским представлениям, все сущее (тело в том числе) состоит из частей или элементов, следовательно, преходящее, и в силу этого уже должно быть оценено отрицательно (особенно в сравнении с абсолютной неизменностью нирваны).

318

Тимира — то же, что и нигродха (ньягродха).

319

Джетавана — монастырь близ города Саваттхи, где Будда обычно говорил свои проповеди.

320

Варанаси — древний священный город на берегу Ганга.

321

Наг — разновидность полубогов с человеческой головой и змеиным телом.

322

Серумадипа — область на севере Цейлона (совр. Джафна).

323

Бхарукаччха — торговый порт в Индии (совр. Брочх в штате Катхьявар).

324

Вина — струнный музыкальный инструмент.

325

Гатха — строфа буддийского стихотворного текста.

326

Макара — мифическое морское чудовище.

327

Ананда — один из наиболее преданных учеников Будды.

328

Белувана — местность близ города Раджагрихи.

329

Девадатта — родственник Гаутамы Будды, вошедший в буддийскую общину и впоследствии ставший противником Будды.

330

Сарипутта — главный ученик Будды.

331

Мадхука — растение Bassia latifolia.

332

Тхера — старший буддийский монах, или монах, отличавшийся определенными достоинствами.

333

Саваттхи — древняя столица североиндийского государства Кошалы.

Название книги

Всемирная история в 24 томах. Т.5. Становление государств Азии

Бадак Александр Николаевич

Содержание