1. Братья Вознесенские

Гавриил Петрович Вознесенский был искренне рад, когда Наталья Зименкова, а теперь по мужу – Рубахина, осталась работать в музее уже как постоянный штатный сотрудник. Старый хранитель и юная девушка-искусствовед испытывали друг к другу симпатию, и откровенно общались после того, как сдружил их случай с похищением икон.

Наталья приобрела прекрасного учителя и даже иногда признавалась сама себе, что приходит в музей не столько на работу, сколько на лекции Гавриила Петровича. Он вёл её от открытия к открытию, и она всё больше убеждалась, что все прежние, стандартные знания из истории, полученные в школе и университете, с живым прошлым соотносятся весьма условно.

Стало понятно, что и в искусствоведении, своей основной специальности, она пока остаётся ещё зелёной студенткой. Её единственная пока лекция, например, над которой она так старательно потрудилась, чтобы сопровождать свои экскурсии по залу живописи в музее, выглядела плоской и скучной справкой в сравнении с тем, что рассказывал о своих иконах Гавриил Петрович.

– Эти чёрныё доски – священны! – говорил старый хранитель. – Но священны они вовсе не тем, что несут на себе изображения персонажей и символов христианской веры. Каждая из этих досок до предела заряжена энергией молитвы, с которой обращались к ней люди. Из поколения в поколение. В этом и есть их главная духовная ценность.

Вы замечали: у русских икон – всегда скорбные либо грозные лики, в отличие от блаженных физиономий европейских святых?

– Думаете – почему? – патетически вопрошал Вознесенский, и тут же отвечал. – А потому, Наташенька, что вся история наша – это история народных страданий и великой скорби. И русские люди – прежде всего другого – ждали от святых своих сострадания и защиты…

– Знаете, – продолжал старик. – Мне иногда чудится, что эти доски светятся в темноте трагическим багровым светом. Был бы такой прибор – горемер, вроде счётчика Гейгера, его бы просто зашкалило рядом с нашими иконами…

Наташа думала, что вряд ли можно причислить Вознесенского и к язычникам. Больше всего её поражало, что этот скромный музейный служащий пребывал в таком постоянном и напряжённом духовном поиске.

Многие его сверстники, выйдя на пенсию, стучали по дворам в домино, пили украдкой от своих старушек пиво и дешёвое вино да обсуждали футбольные матчи вперемежку с политическими новостями.

А Гавриил Петрович одержимо рылся в документах и монографиях, предпринимал за свои собственные невеликие деньги и в счёт своих отпусков какие-то экспедиции на русский север, общался там с коллегами-музейщиками, добывал в глубинке какие-то раритеты, приобретал, если везло, старые иконы. Покупать их Гавриил Петрович, понятно, не мог, но ему их люди просто дарили.

С особым упорством записывал он по деревням в глубинке песни и сказки, в которых отыскивал крупицы древней славянской веры и следы миростроя далёких предков.

Вознесенский проецировал всё это на русское православие и находил, что оно в своей внутренней, принятой самим народом сути – результат титанического труда удивительного и уникального института старчества.

– На Руси – особая вера, добрая моя барышня, ибо зиждется она на древних дохристианских корнях, а потому милосерднее и чище любых иных христианских учений, и суть её открывается уже в самом её названии, состоящем из двух корней – «Правь» и «Слава».

– Русские старцы, – учил он Наташу, – в сомнениях и поисках своих, в искушениях и в муках укрощения плоти – выстрадали вместе с народом его духовную опору, и она, эта опора, неизмеримо глубже всех церковных постулатов и заумных писаний клириков, кормящихся, от взятого на себя посредничества между небесными силами и смертными людьми.

Отнюдь не учёные-богословы, не высокие чины-иерархи церкви, а именно святые старцы – лесные отшельники и пещерные затворники, суровые схимники – стали столпами веры на Руси. Это им, старцам, всегда принадлежали духовное лидерство и великий авторитет в народе, в отличие от попов – неизменных героев анекдотов и непечатных прибауток.

– Вы вот задумывались когда-нибудь: почему былинного Илью Муромца подняли на ноги некие безвестные старцы, а не поп с кадилом? …

Дерзкая ересь о том, что святые старцы – есть прямые преемники древних волхвов, вдохновенных кудесников, испокон опасающих душу Руси, встала стеной между Гавриилом Петровичем и официальной церковью, но потомка сельских священников это обстоятельство нисколько не смущало.

Ему самому, кстати, давно приклеили ярлык деревенского чудака, почти сумасшедшего, на которого не стоит обращать серьёзного внимания. Может быть, этот ярлык и спас его в своё время от тюремного срока …

Ежедневно общаясь с Вознесенским, Наташа обнаружила, что среди всех знакомых ей знаменитостей некого даже рядом поставить с этим чудным стариком. Светилось у него в глазах нечто, чего не было ни у одного из мэтров, которых она встречала в своём столичном центре, хотя имели они громкие имена и заметные роли в мировой индустрии, производящей культурные ценности.

Наверное, старик был одним из последних представителей особого рода людей-богоискателей, вымерших за невостребованностью.

Так сейчас исчезают лозоходцы, умеющие с прутиком в руках находить кристально чистые подземные реки и родники.

Современные люди, привычно открывая в своих домах краны с мёртвой хлорированной водой, считают лозоходцев абсолютно бесполезными – зачем нужны какие-то полусумасшедшие искатели с их наивными прутиками в пальцах, когда есть водопровод!

***

Когда Гавриил Петрович окончательно проникся к Наташе доверием, он раскрыл ей свою великую тайну – показал рукопись романа, который он писал в последние годы, после безнадёжного провала диссертации. Назывался роман «Братья из Нави». Это были две картонных папки с кипами разномастных листов, исписанных мелким твёрдым почерком.

Торжественно передав Наталье своё творение, Вознесенский оставил её в хранилище с рукописью один на один, а сам удалился по делам.

Наталья взяла в руки первую страницу.

«Необъятная громовая туча клубится над Явью, и чудовищной мощи молнии плещутся в тёмном её чреве.

Внизу, по зелёной земле, идут Перуновы слуги – выходят из-под громовой тучи единорождённые братья-волхвы. А над ними летят в горней выси два стремительных кречета.

У первого брата на поясе – кожаный чехол с пергаментным свитком внутри, у второго брата – тяжёлый короткий меч. Один из них несёт в очах своих ясный свет и тепло, а другой – чёрный мрак и холод. Один брат представляет Бесконечное Всё, а другой – Безначальное Ничто.

Многое ведомо братьям в Яви – мире земном, в Нави – тёмном царстве теней и духов, да и в Прави – высшем божественном мире – немало открыто волхвам…»

Несмотря на чёткость почерка, текст, написанный от руки, воспринимался медленнее, и чтение заняло почти три дня, но они для Наташи пролетели незаметно.

Роман повествовал о двух братьях-волхвах, слугах Перуна, которые сражались с чёрными миссионерами за право молиться родным богам, и были заживо сожжены дружинниками своего князя на костре вместе с последним идолом.

Души братьев, сохраняя верность своему долгу, приходили из Нави, чтобы помогать людям в борьбе со злыми силами…

Роман задумывался в двух частях, первая из которых заканчивалась незримым участием братьев-волхвов в стрелецком бунте.

Удивлённая и восхищённая прочитанным, Наталья взялась набрать законченную часть романа на компьютере. Она решила послать рукопись на рецензию одному из своих хороших знакомых, который владел в столице крупным книжным издательством.

Растроганный старик заявил, что он немедленно начнёт работать над завершением второй части.

Вторая, ещё недописанная часть, по замыслу автора переносила братьев в современную жизнь. Им предстояло вступить в последнюю битву с теми, кто вознамерился начисто стереть в русских людях родовую память, погасить в них живые души, заменив их мёртвым духом стяжательства.

Наталья своё слово сдержала и перед уходом в декретный отпуск по электронной почте направила первую часть рукописи Вознесенского в столицу.

Один экземпляр, уже распечатанный на принтере, она получила от автора в подарок и унесла домой…

***

Старый хранитель успел настолько привязаться к своей благодарной слушательнице и собеседнице, что с её уходом почувствовал себя в музее совершенно одиноким.

А год спустя, когда Гавриил Петрович узнал, что Наталья внезапно уехала из Опорска насовсем и даже не пришла попрощаться, он не на шутку расстроился.

Вознесенский понимал, что у Наташи, вероятно, были весомые причины для отъезда. Он тогда прочёл в газете ещё и эту гнусную статью о капитане Рубахине, ни слову не поверил, искренне возмутился, и решил навестить Наталью, чтобы выразить ей поддержку и сочувствие.

Старик узнал уже и адрес милицейского общежития, но навестить там свою ученицу не успел – пока он собирался, Наталья уехала…

***

Братья Вознесенские были близнецами. Но поскольку Михаил появился на свет первым, он законно почитался старшим. В отличие от младшего брата-историка Михаил избрал военную карьеру, которую закончил полковником.

Они были очень похожи, а теперь одинаково длинные и седые волосы и бороды делали их внешне почти неразличимыми, разве что Михаил – чуть выше ростом и крепче в плечах. Но при этом братья резко отличались характерами: старший был склонен к действию, младший – к размышлению.

– Когда пришло время, – я взял и родился! – шутил по этому поводу Михаил. – А брат ещё раздумывал – стоит ли?

Только в одном, пожалуй, были схожи их судьбы – оба давно овдовели, и больше не женились. Все остальное в жизни у каждого брата сложилось по-своему.

Гавриил имел сына – военного лётчика, он теперь служил на Камчатке, и двоих внуков. Михаилу с женой бог детей не дал, и не будь брата – остался бы Михаил полным бобылём.

В последние годы неотвратимая старость всё больше братьев уравнивала и сводила их ближе друг к другу. Михаил ушёл в отставку, восстановил заброшенный дедовский дом в деревне и занялся пчеловодством. Гавриил, перешагнув пенсионный возраст, продолжал работать в музее, но всё чаще подумывал о переселении к брату.

Новый год братья договорились встретить вместе в родовом гнезде.

За день накануне Михаил выкатил на свет свой заслуженный, видавший виды, «жигуль» и приехал в город за братом.

Назад ехали мимо милицейского общежития, и Гавриилу Петровичу пришла мысль – зайти к капитану Рубахину, чтобы поздравить его с наступающим праздником, а заодно и поинтересоваться, нет ли каких вестей от Натальи. Он понимал, что это несколько бестактно, но всё-таки решился.

Войдя в вестибюль, они узнали у старушки-вахтёрши, что сидела с вязаньем за треснутой стеклянной перегородкой, номер рубахинской комнаты. Михаил начал подниматься по лестнице, а его брат замешкался, тщательно отряхивая на резиновом коврике свои ботинки от снега.

Преодолев два пролёта, Михаил увидел, что навстречу ему спускается человек в мятых спортивных штанах, домашних тапочках на босу ногу и в сером камуфляжном бушлате, надетом поверх тельняшки. Шёл человек, что называется, «в режиме автопилота», и Михаил с одного взгляда понял, что тот пьян до изнеможения.

На погоне бушлата тускло мелькнули капитанские звёздочки, а потому старик приостановился.

– Ты, случайно, не капитан Рубахин? – спросил он.

Человек вздрогнул, посмотрел на него невидящими глазами и вдруг снопом рухнул вниз. Михаил едва успел его поймать.

Подоспевший брат подхватил бесчувственное тело под вторую руку.

– Вот ведь, беда-то! – приговаривал Гавриил. – Никому, видать, здесь этот парень не нужен. Что делать будем, братец?

– С собой заберём! – решительно заявил Михаил.

У старого вояки Михаила в некоторых обстоятельствах глаза наливались таким тяжким чёрным свинцом, что людям вокруг становилось не по себе. Под этим взглядом дежурная старушка за стеклянной перегородкой, уже открывшая было рот с вопросом, так и не посмела ничего спросить.

Когда захлопнулась входная дверь, вахтёрша с испугом перекрестилась…

***

Дом Вознесенских в селе был солидным – поповским. Он отличался от большинства остальных тем, что был именно домом, а не избой. Парадная дверь размещалась по центру фасада, и с каждой стороны от неё было по паре окон. Маленький портик при входе опирался на две массивных колонны.

Построили дом вместе с каменным храмом Ильи-пророка много больше ста лет назад.

Храм ещё до войны взорвали комсомольцы, от него ныне остались лишь руины да название села – Ильинское.

Дом священника в своё время тоже реквизировали, устроили в нём поначалу избу-читальню, много лет после войны использовали его под магазин и под склад. На ремонтах всегда экономили, строение постепенно ветшало, и, в конечном итоге, его просто забросили.

Долгое время старый дом стоял уже без крыши, пустым, загаженным, с вырванными дверями и зияющими оконными проёмами. Стены, к счастью, устояли, но Михаилу всё равно понадобились два года, чтобы привести родовое гнездо в жилое состояние.

Когда он ещё только затевал строительство, ему рекомендовали нанять в помощники школьного трудовика, Павла Петровича Потапова, о котором так и сказали: «Умеет всё и делает на совесть».

И действительно, невзрачный на вид Потапов в работе стоил целой бригады: был и плотником, и столяром, и каменщиком, и печником – на стройке вообще не было дела, которым бы он не владел. Полковник Вознесенский таких людей глубоко уважал, и они довольно скоро стали друзьями…

Особым пристрастием Михаила стал большой камин, который Потапов соорудил ему в гостиной.

Полковник очень любил живой огонь. Осенние дожди и зимние морозы с метелями теперь только усиливали уют возрождённого дома. Длинными тёмными вечерами Михаил Петрович подолгу сидел в кресле у своего камина, наслаждался теплом, лёгким запахом дыма, потрескиванием больших поленьев и глубоким покоем, которого так не хватало ему на протяжении всей прошлой его жизни.

Нередко он здесь и засыпал.

Рядом с камином стоял старинный письменный стол, где очень понравилось работать над своими рукописями и Гавриилу, наезжавшему к брату в деревню каждые выходные и при любом другом удобном случае.

Полковник, имея теперь кучу свободного времени, добросовестно проштудировал кандидатскую диссертацию брата и целиком разделил его крамольные исторические воззрения. С удивлением отрыл он для себя и весь пантеон древних славянских богов, изгнанных с русских небес тысячу лет назад.

Очень скоро Гавриил обнаружил, что Михаил относится к истории почти профессионально. Полковник с увлечением рылся в книгах, которые тяжелыми стопами привозил ему из города брат, делал закладки и выписки – так что, при очередной встрече им всегда было о чём поговорить и поспорить.

Михаил с удовольствием пускался с Гавриилом в научные дискуссии, он же был первым слушателем и критиком каждой главы рождающегося романа о приключениях братьев-волхвов. И не просто слушателем, но даже – и соавтором, потому что многие его замечания Гавриил просто не мог не принять – они были верными.

Часто разговоры братьев затягивались далеко заполночь, и окно поповского дома одиноко светилось над тёмным селом.

В сравнении с прежними временами, население сократилось здесь вполовину. Но село считалось живым – работала школа, куда свозили детей из соседних деревень, где свои школы уже закрылись, действовала и скромная, если не сказать – убогая, амбулатория. Люди ещё держались за родные стены, хотя многим теперь приходилось ездить на работу в город. Многие бывшие жители давно держали родительские дома, как дачи, наведываясь сюда лишь в летние месяцы.

А по зиме в Ильинском было особенно тихо, глухо и безлюдно. Только кое-где светились окна, или поднимались над крышами синие дымы, обозначая живые дома.

Всё большую часть обитателей села составляли одинокие старушки. Они, в отличие от стариков, не мучили себя размышлениями о смысле жизни, а потому не пили всякой гадости, в которой деревенские мыслители обычно растворяют мировую тоску, а заодно – собственную печёнку…

***

Сюда и привезли в канун Нового года бородатые братья Вознесенские капитана Рубахина, до полусмерти оглушённого запоем.

Втащив бесчувственного Василия в дом, они устроили его отсыпаться на широкой деревянной лавке в гостиной и занялись своими делами.

Михаил, растопив камин, отправился в ледник – разрубить тушу кабана-подсвинка, которого ради наступающих праздников они с Потаповым подстрелили в лесу накануне.

Гавриила, как слабонервного интеллигента, брат никогда не допускал ни к охоте, ни к охотничьим трофеям, и тот устроился за столом со своей рукописью, приглядывая заодно за Рубахиным.

Ближе к полуночи, вслушиваясь в бессвязное бормотание их невольного гостя, братья поняли, что тот не просто пьян: всё обстояло гораздо хуже – у капитана началась горячка, он тяжко бредил.

– Надо везти парня в больницу! – предложил обеспокоенный Гавриил.

– Какая больница, брат? – нахмурился Михаил. – Канун праздника – кому он там нужен, тем более – с такой болячкой позорной? Бросят в палату и забудут – доктора сейчас и сами, наверно, уже пьянствуют!

– Как бы чего худого не вышло!

– Сами лечить начнём!

Отложив все дела, Михаил полез на чердак, где у него хранились собранные летом лечебные травы.

***

За десять лет своей штатской деревенской жизни отставной полковник не только постиг все премудрости пчеловодства, но и стал для себя и брата завзятым лекарем-травником.

Собственно, любой человек, если он всерьёз и обстоятельно занимается пчёлами, не может при этом не знать растений, с которых они несут мёд.

– Я не перестаю ими удивляться! – как-то на пасеке признался полковник Потапову, который привёз ему улей для новой пчелиной семьи. – Вот в армии есть такое понятие – боевое слаживание подразделения. Командиры тратят массу сил и времени, прежде чем их бойцы научатся действовать как единый механизм, где каждый понимает свою роль в общей работе. Без этого армия – просто толпа.

И вот смотрю на пчёл: у них любое действие имеет конкретный смысл, каждая чётко знает своё место и свою работу в семье. Они вообще не делают ничего лишнего!

Я ведь, дурак, раньше считал, что существует только один разум – человеческий. А теперь понял: это вот у пчёл истинный разум – куда повыше нашего, тот, который извне – во всей природе.

– Ну да, – с учёным видом кивнул Потапов, – у них всё по инстинкту…

– Да пошёл ты со своим инстинктом! – незлобиво возмутился Михаил. – Я тебе о другом толкую: наш с тобой хвалёный разум – полное дерьмо!

Полковник замолчал, и, прикурив сигарету, поднял глаза на Потапова:

– У меня ведь была перспектива получить генеральские погоны, служить в Москве, но я тогда даже слышать об этом не мог – уволился, уехал сюда, в деревню. После пяти лет в Афганистане домой вернулся, можно сказать, полным психом. Насмотрелся там, на что мы, гомо сапиенсы, на войне способны! Да разве только на войне?

А вот пчёлы меня здесь и спасли: когда к ним присмотрелся – понял, что мир этот всё-таки разумен. Вернее – всё в мире разумно, кроме человека…

– Ты что – человеку вообще в разуме отказываешь? – не без иронии переспросил Потапов.

– Он сам от него отказался, когда от природы ушёл. Своим умом жить захотел! – глаза у полковника почернели. – Но наш самодельный человеческий ум – это не разум, друг мой Павел, это – некий протез на месте отсохшего разума, жуткий аппарат, собранный, как я понял, из генератора алчности и аккумулятора чванства – жлобство сплошное, короче…

***

Багульник, пустырник, полевой хвощ… – букет из десятка подобранных Михаилом сушёных трав призван был успокоить и начать очищение измученного тяжёлым алкогольным отравлением организма Рубахина.

Первый из отваров, разбавленный тёплой медовой водой, капитану аккуратно влили в рот уже через полчаса. Проглотив стакан зелья, он перестал на какое-то время метаться и ровно задышал во сне.

– Жене сообщить бы надо! – предположил Гавриил.

– А она поймёт? – засомневался Михаил, который не очень-то был обольщён насчёт ума и морали женщин. – Вот если бы ты сообщил ей, что муж вдруг миллион в лотерею выиграл – другое дело. А белая горячка под Новый год – новость, сам понимаешь…

– Наташа – девочка умная, должна понять.

– Не уверен! – стоял на своём старший брат. – Приведём, давай, парня в божеский вид, а дальше – пусть сам решает…

Закончив свои дела, Михаил отправился спать, а брат решил ещё посидеть за рукописью. Гавриил подбросил в камин дубовых – чтобы дольше горели – поленьев и удобно устроился в кресле за столом.

Погружаясь в работу, он время от времени бросал взгляд на капитана, распростёртого на лавке у стены. Заполночь тот снова начал бредить, что-то невнятно бормотал, метался, а иногда даже открывал глаза, глядя перед собой неподвижным невидящим взглядом. В таком же состоянии он однажды встал и чуть не помочился прямо на пол, но Гавриил успел подставить припасённое загодя старое ведро.

Бред усиливался.

Обеспокоенный Гавриил разбудил брата, и они ещё раз напоили гостя травяным отваром.

Последующие час-полтора тоже прошли относительно спокойно. Старик успел продвинуть рукопись на три страницы и уже собирался подремать в своём кресле, когда гость неожиданно встал и, прежде чем Гавриил успел его остановить, подошёл к камину и сунул руку прямо в огонь.

Дело принимало скверный оборот. Гавриил уже сожалел, что они не отправили Рубахина в больницу, но прибежавший на шум Михаил резко пресёк его сомнения:

– Кому он там нужен? Ты хочешь, чтобы вконец загубили мужика? Накачают транквилизаторами, ещё каким-нибудь говном химическим, в идиота превратят – знаю я психиатров этих кирзовых!

Братья уложили Василия на лавку и увязали его простынями.

Михаил снова принялся колдовать со своими травами, и через некоторое время Рубахин получил новую порцию целебного отвара.

– Хочешь, – я подежурю? – предложил Михаил, когда беспокойный гость в очередной раз провалился в глубокий сон. – Иди, сам поспи, утро ведь уже!

– Вряд ли я сейчас засну, – усталый Гавриил вернулся к своему столу. – Поработаю ещё, может, успокоюсь…

 

2. Нестеров

Провальное покушение на капитана Рубахина и последовавший затем разгром главного для его сети узла в Опорске переполняли Антона Нестерова холодным бешенством. К тому же, он не успел подготовить нового места для перевалочной базы, и вынужденная остановка трафика приносила стремительно нарастающие убытки.

Последние неудачи всё больше связывались в мыслях Антона с недобитым милиционером. Как много успел узнать этот дотошный мент о тёмных делах своего начальника?

Ясно, что капитан вряд ли мог пронюхать больше, чем было известно самому подполковнику. Хотя Старовский – единственный человек в Опорске, с которым Антон встречался лично, но кто теперь гарантирует, что любая из встреч не была зафиксирована?

Операцию по разгрому его базы проводили люди из ФСБ. Последнее наводило Анубиса на подозрения, что Рубахин вполне мог оказаться их агентом.

Можно было не сомневаться только в цыганском бароне: задержанный Игоша будет до конца прикидываться дурачком и наводить тень на плетень – толку от него не добьются – только нервы потратят. Так же не будет проку следствию и от нескольких его родственников, в домах которых при обыске обнаружили героин.

Нестеров широко использовал цыган в сети сбыта и считал, что это лукавое неприкаянное племя, живущее по собственным законам, как нельзя лучше подходит для подобных целей. Как правило, их было бесполезно или крайне тяжело допрашивать.

А вот майор Шубин и его лейтенант Семакин обязательно расскажут всё, что знают. Правда, схема поставок была им известна только вниз по вертикали, начиная от Старовского. Ни тот, ни другой никогда не видели Антона в лицо и даже не слышали ни о каком Анубисе.

Чтобы в полной мере оценить опасность, Нестерову нужно было срочно узнать, что именно стало известно капитану и его вероятным кураторам из ФСБ.

После некоторых колебаний Антон решил, что ему просто необходимо заполучить Рубахина живьём. Для начала за ним организовали круглосуточную слежку.

Люди Геннадия Свергунова очень быстро установили все связи Василия. Их обнаружилось не так уж и много. Самым интересным объектом казалась жена с маленьким ребёнком. Надавив на неё, упрямого капитана можно было нейтрализовать по хорошо отработанной схеме. Свергунов даже начал прикидывать, каким образом провернуть эту операцию. Однако, когда ему доложили, чьей дочерью является жена провинциального мента, он изумился и сразу отказался от своих замыслов в отношении жены Рубахина.

Николай Зименков и его партнёры были людьми настолько серьёзными, что прежде чем с ними связываться, следовало заблаговременно выкопать себе могилку где-нибудь в неприметном месте. У них были не только очень большие деньги, но и мощная служба безопасности, да к тому же, реальные связи в силовых структурах – ФСБ и Службе внешней разведки. Конечно, эти службы, даже вместе взятые, не шли ни в какое сравнение с прежним КГБ, но при необходимости легко могли наделать обидчикам уйму крупных неприятностей.

Антон с доводами Свергунова согласился: он прекрасно знал систему, в которой когда-то вырос.

Но самая свежая информация, поступившая из Опорска утром последнего предновогоднего дня, Нестерова окончательно вывела из себя: капитан Рубахин внезапно исчез из поля зрения его людей.

– Найти! – в припадке гнева приказал Антон Свергунову. – Подключай всех, пусть они у тебя наряжаются хоть дедами-морозами, хоть доберман-пинчерами, но обойдут и обнюхают весь этот городишко! – он хлопнул ладонями по столу. – Мент Рубахин мне нужен живым!

Человек, дежуривший в неприметной машине перед общежитием в праздничную ночь, внутренне матерясь, набрал, на всякий случай, номер рубахинского мобильника. Трубка, брошенная Василием на диване, выдала короткую мелодию и погасла совсем – в аккумуляторе кончилась зарядка…

***

Сам Антон Нестеров встретил Новый год в австрийских Альпах в компании своего босса с немногочисленным окружением – Гольдштейн откровенно не терпел светской жизни и любых собраний больше пяти человек.

Сухой отчёт Антона о делах был оптимистичнее сложившейся ситуации, Анубис продолжал верить в себя.

Распоряжаясь в своей системе большим бюджетом, профессиональной группой безопасности, зарегистрированной как частное охранное предприятие, и десятком штатных убийц, Нестеров быстро утвердился в собственном праве уничтожить любого, кого не мог подчинить или купить.

Опорский мент, который выскочил, как чёрт из коробки, и упрямо путался под ногами, всё больше Нестерова раздражал…

***

Нестеров не знал, что вопреки тщательно организованной конспирации, его самого, как невидимую планету, уже теоретически вычислил один человек, по фамилии Болотников.

Игорь Николаевич Болотников несколько лет безвыездно прожил за границей, и вернулся на родину под чужим именем, с паспортом иностранца лишь потому, что остались у него здесь очень важные незаконченные дела.

Тщательно осмотревшись в Москве и обнаружив крупную, активно работающую наркосеть, Болотников теперь занимался расчётом практической орбиты, на которой будет удобнее встретиться с талантливым дельцом, присвоившим себе прозвище «Анубис».

Подполковник Болотников когда-то стоял у самых истоков афганского наркотрафика. По плану бывшего своего руководства он начинал сверхсекретную переброску смертельного груза через свою страну из Афганистана в Европу и был смертельно опасен уже тем, что до сих пор умудрялся оставаться в живых.

Чтобы выжить с такой информацией, какой располагал он, нужно быть мужиком очень крепким и незаурядным.

Следуя приказу сверху, Болотников однажды вывез и надёжно спрятал около тонны героина. Того, кто отдавал приказ, уже не было в живых. О месте, где хранится ядовитое сокровище, теперь знал один Болотников. Эта информация давно поставила Игоря вне любых законов, кроме разве законов Божьих.

Но кто бы о них вспоминал в подобных делах!

Игорь был объектом беспощадной охоты. И у него оставался единственный способ защитить себя – убрать самих охотников. Они были где-то среди тех, кто заправлял сейчас в России героиновым рынком, может быть, это был и сам Анубис.

При новых российских властях героиновые потоки прорвали все границы, и смертельное зелье стало стремительно растекаться по стране. Даже заведомо лукавая официальная статистика считает наркоманов в сотнях тысяч, сколько их на самом деле – не знает никто.

Болотников решил довести свою войну до конца, хотя и прекрасно понимал, что победителем ему не остаться…

 

3. Рубахин

Зимнее солнце расположилось у себя в небе таким образом, что лучи его сейчас попадали прямо в окно старинного поповского дома. Свет проник через сомкнутые веки Рубахина, распростёртого на широкой лавке, и разбудил его после долгого и тяжёлого сна.

В голове у капитана было пусто до звона, а мышцы тела расслаблены до такой степени, что ему было трудно пошевелить даже пальцами.

У Василия уже был немалый опыт пробуждений с тяжкой похмелюги, а потому он не очень удивился своему состоянию. Слегка настораживала только полная тишина, необычная для его комнатёнки в общаге, где голоса соседей и другие житейские звуки со всех сторон свободно проникали сквозь стены, и в любое время суток – хоть что-то, но обязательно слышалось.

А ещё было странно, что не болела голова – она только слегка кружилась.

Рубахин разлепил, наконец, веки и вздрогнул: комната, где он лежал, была большой и совершенно незнакомой.

«Что за хрень? – подумал Василий. – Куда это меня занесло вчера по пьяни?»

Он еще не успел ничего сообразить, как открылась дверь, и в комнату вошёл седой бородатый человек в распахнутом армейском бушлате с большой охапкой берёзовых поленьев в руках. От вошедшего свежо повеяло морозом – свои дрова он принёс, видно, прямо с уличной поленицы.

Человек повернулся к Рубахину лицом и тот с изумлением узнал в нём старика Вознесенского из музея.

– Наконец-то! – с явным облегчением воскликнул старик, обнаружив осмысленный взгляд Василия. – Очухался, я вижу?

– Как я к вам попал, Гавриил Петрович? – хрипло спросил Рубахин.

– Во-первых, – старик положил на пол у большого камина свои поленья и сбросил полушубок на стоявшее рядом кресло. – Во-первых, не Гавриил, а Михаил – брат Гавриила! – отрекомендовался он. – А во-вторых, – ты, можно сказать, прямо упал нам в руки на лестнице, когда мы зашли навестить тебя в твоё общежитие. Не помнишь?

Волна тяжёлого стыда заставила Василия прикрыть глаза. Он не помнил абсолютно ничего с того момента, как покончил с последней бутылкой водки у себя в комнате.

– Какой сегодня день? – спросил он.

– С Новым годом! – усмехнулся в ответ Михаил. – Второе января сегодня!

– Три дня! – ужаснулся Рубахин. – Я отрубился на три дня?

– Мог бы и навеки отрубиться! – старик укоризненно покачал головой. – Еле отпоили мы тебя…

Чуть позже появился и Гавриил Петрович, ходивший за хлебом в единственный магазин в середине села.

Вместе братья поведали Василию, что творилось с ним эти дни, а он, в свою очередь, откровенно рассказал им обо всех своих злоключениях, начиная с истории на школьном дворе.

– Да уж, капитан, – задумчиво произнес Михаил Петрович, когда Рубахин закончил. – Густо у тебя всё сошлось! Только вот в запой ты зря ушёл – вожжи отпустил. Понимаю, как тяжко тебе, но дело-то кто закончит? Или ты уже не боец?

Отставной полковник, немало испытавший в своей военной судьбе, поднял на Василия тяжелый оценивающий взгляд, и Рубахин невольно выпрямился на своей лавке.

– Вижу реакцию, – удовлетворённо заключил полковник. – Не сломался ещё, молодец!

Старик протянул Рубахину широкую жесткую ладонь:

– Если что, капитан, – можешь на меня рассчитывать! – серьёзно заявил он и улыбнулся. – Не обращай внимания на мою седую бороду – я ещё себя из строя не списывал!

Его жёсткое рукопожатие доказало Василию, что седой полковник не вдруг уступит даже ему, тридцатипятилетнему и неплохо тренированному, хотя сейчас собственные руки капитана были ещё противно вялыми и тяжёлыми.

– Кстати, Василий, – Михаил Петрович словно припомнил утерянную мысль. – О судьбе я тоже начал задумываться только на войне. Заметил одну закономерность: смерть, в отличие от остальных баб, выбирает действительно лучших мужиков – самых добрых и порядочных.

Вот, казалось, идёт на операцию в горы сотня разных людей: умных и не очень, храбрых и трусливых, верующих и неверующих – любых выбирай! А гибли в первую очередь – лучшие!

Полковник смотрел в пространство перед собой, и глаза его становились тяжёлыми и чёрными.

– Вот тогда до меня дошло: судьба, наверно, справедлива, просто у этой справедливости – обратный знак. И напрасно кто-то ждёт земных наград за совершённое добро – все блага этой жизни достаются, в основном, тиранам, подлецам и проходимцам…

Михаил Петрович замолчал, а потом повернулся к брату:

– Вот и объясни мне, мой учёный братец, – в чём тут божественный промысел? Чего от нас добиваются свыше?

Не дождавшись ответа, Михаил поднялся со своего места:

– Ладно. Дискуссии – это хорошо, но надо и обедом заняться!

В жертву милостивым богам, ниспославшим Рубахину исцеление, была принесена пара куриц, и он с наслаждением, понемногу, целый день пил густой, ароматный бульон. Старый колдун Михаил Петрович приготовил ему новый укрепляющий отвар из своих трав, и когда, сутки спустя, силы окончательно вернулись к Василию, курс целительного колдовства завершила баня…

***

– Что у тебя со службой? – поинтересовался Гавриил Петрович за завтраком на следующее утро.

– Отпуск! – ответил Василий. – Я свободен, как муха в полёте.

– Это хорошо! – удовлетворенно кивнул Гавриил Петрович. – А то я опасался, что спохватятся тебя, неприятности будут. Ну, а раз отпуск – остался бы ты у нас, Василь Никитич, – предложил он. – Окрепнешь, отдохнешь!

– Отпаивать тебя ещё надо, гридень, и отпаривать, – добавил суровый брат. – Выгнать из тебя всю отраву, которой залил ты себя до самой макушки. Так что – оставайся.

Это древнее слово «гридень», произнесённое стариком, зацепило в глубине сознания Рубахина нечто важное, но стёртое предыдущим забытьём. Василий ощутил лёгкий укол тревоги, но не придал этому значения.

Старики Вознесенские ему нравились. И он, конечно, был искренне благодарен им за своё спасение и от запоя, и от одиночества. Рядом с седыми, бородатыми братьями на душе у него стало ощутимо легче.

Приглашение погостить Рубахин с благодарностью принял.

Было решено, что назавтра с утра они с Михаилом Петровичем съездят туда-обратно в город, чтобы взял Василий кое-какие вещи и мобильный телефон.

На деликатный вопрос Гавриила о Наталье, Рубахин ответил, что обязательно позвонит ей в ближайшее время.

Вечером, когда они втроём пили чай у пылающего камина, Василий никак не мог избавиться от наваждения, что этот камин он уже видел в каком-то своём прошлом, при этом и сами братья производили на него впечатление давних знакомых. Да, конечно, он уже встречался когда-то с Гавриилом Петровичем в связи с кражей икон из музея, но ведь с его братом познакомился впервые только сейчас!

Это было какое-то странное дежавю, и оно только усилилось, когда, покончив с чаепитием, Гавриил уселся за письменный стол.

И тут Рубахин вспомнил роман, распечатанный на принтере, который принесла ему почитать Наталья больше года назад, и сразу стало понятно, откуда таким знакомым казалось ему древнее слово «гридень».

Он тогда ещё носил рукопись и майору Лобановой, и ей творение Вознесенского настолько понравилась, что она даже попросила разрешения снять для себя копию.

– Старик написал, как наколдовал! – призналась она Василию. – Читала и не могла отделаться от ощущения, будто многое не только видела, но и лично пережила. Познакомь меня как-нибудь с этим человеком…

Финист тоже попал в круг читателей, хотя к чтению, честно говоря, пристрастия никогда не испытывал.

– Вот бы когда мне родиться! – заявил он, осилив, наконец, рукопись. – С хазарами воевать, на туров охотиться. И жизнь была прямой, и вода – чистой…

Книгу до сей поры так и не издали, но Гавриил Петрович продолжал упорно трудиться над второй частью своего повествования об удивительных братьях-волхвах, и рукопись уверенно приближалась к завершению.

Василий, наблюдая за стариками, уже понял, кто послужил прототипами главных героев, и это ему показалось справедливым. Братья Вознесенские, и в самом деле – по их облику и образу мыслей – всё больше представлялись ему пришельцами из древней эпохи.

В описании Гавриила Петровича та эпоха была суровой и трагической по сути событий, но чистой и светлой по духу…

***

На дела в общежитии у Рубахина ушло несколько минут. Взял джинсы, свитер, кое-что из белья да мобильник с зарядным устройством.

Дочкина розовая погремушка также сиротливо лежала на подоконнике. Отгоняя от себя нахлынувшую тоску, Василий решил, что до конца отпуска он обязательно поедет в столицу.

Когда они выбрались за пределы города, Михаил Петрович всё чаще стал бросать взгляд на зеркало заднего вида.

– А ведь нас ведут! – уверенно заявил он после очередного поворота. – Тёмная «БМВ»…

– Давайте ещё раз проверимся! – напрягся Рубахин. – Это, похоже, по мою душу!

– Лишнее, – возразил старик. – По-моему, всё и так ясно: эта торпеда движется за нами от самого общежития – и ни разу мой помятый самовар не обогнала. Хозяева подобных аппаратов с такой скоростью не ездят!

Отставной полковник нахмурился:

– Оторваться не сможем! – рассуждал он. – Движки у нас разные, да и резина у меня – не для гонок по зимней дороге. Останавливаться тоже не резон: кто его знает, что у них на уме! На тебя ведь уже покусились однажды…

Дорога за городом была пустынной.

Дурея от длинной череды праздничных дней, люди по инерции от новогодней ночи продолжали скучно пить, и мало кто садился за руль. Выпивку и закуску окрестный народ припас заранее, а в остальном – не было нужды.

– Стрелять не будут! – заметил Рубахин, когда они в том же режиме миновали совершенно глухой участок дороги в лесу. – Если бы хотели, – не пропустили бы такого удобного места…

– Значит, им интересно – куда я тебя привезу! – подхватил его выводы Михаил Петрович. – С тобой ещё собираются говорить!

– Самое смешное, что мне и сказать-то пока им нечего! Разве поблагодарить, что прошлый раз промахнулись…

– Может, остановимся, посмотрим на реакцию?

Василий кивнул.

«Жигуль» Вознесенского съехал на обочину.

Преследователи, как ни в чём не бывало, остановились метрах в пятидесяти. Чёрные тонированные стёкла полностью скрывали сидящих внутри. Номера на машине были столичными.

– Наглые ребята, – усмехнулся капитан. – Даже не пытаются делать вид, что они тут просто покататься поехали…

– Есть вариант! – предложил полковник. – Впереди, направо, боковая дорога. Можем бросить машину, и уйти через лес пешком. Как?

– Не стоит, теперь всё равно найдут, так или иначе. Возвращайте меня в город, я вас подставлять не хочу!

– Э, нет, гридень! – старик взглянул на Василия с весёлой и решительной злостью. – Мы бойцов не бросаем!

Как и предполагалось, тёмно-зелёная «БМВ» проводила их почти до самого дома и только затем скрылась, круто развернувшись на сельской улице.

– Ну, что капитан, – сказал Михаил Петрович, вылезая из машины. – Думаю, надо нам готовиться к приёму гостей!

Василий хмурился. Угадать намерения людей, которые так интересовались его скромной персоной, было весьма сложно, как и вычислить сроки, в которые нагрянут в деревню незваные гости. Хотя, как предполагал капитан, им потребуется не менее суток, чтобы их боссы приняли решение и обдумали план. Наверняка это всё будет вариться в столице: вряд ли у них осталось в Опорске сколько-нибудь серьёзное звено после недавнего разгрома.

Рубахин поделился своими соображениями с полковником.

– Сутки – это очень хорошо! – заключил Михаил Петрович. – За сутки мы что-то придумаем. Хотя мой дом и так – бастион. Чтобы его взять – нужна артиллерия и, как минимум, рота пехоты!

По его тону было не понять – шутит полковник, либо говорит всерьёз.

– Смотри! – Михаил Петрович подвёл Василия к входной двери. – Стены здесь каменные, почти метровой толщины; двери – стальные, решётки на окнах – тоже. Ты понял?

Рубахин согласился. Взять такой дом сходу, силами даже десятка человек – задача непростая.

– Но стены – это ещё не всё! – продолжал старый вояка, когда они уже вошли и разделись. – Нам есть чего гостям и в окошко показать! И это, поверь, будут не наши голые жопы!

С этими словами он снял замок с крышки старинного, окованного железными полосами сундука.

На свет был извлечён чёрный помповый дробовик.

– Это «Бенелли». Американцы называют его «окопная метла»! – полковник с явным удовольствием щёлкнул затвором. – Метёт картечью.

Он снова нагнулся в свой сундук и извлёк оттуда пистолет Стечкина.

– Наградной! – Михаил Петрович заметил вопросительный взгляд Рубахина и продемонстрировал ему гравированную табличку на рукояти. – В Афгане получил. Дробовик, кстати, тоже легальный – все документы в порядке!

Рубахин покачал головой. Арсенал был серьёзным.

– Есть у меня ещё одно простенькое ружьишко, – полковник сложил свои сокровища на крышку сундука. – Но мой брат-гуманист способен застрелить разве что только себя!

– Что это тут у вас за война готовится? – встревожено спросил вошедший Гавриил.

Меньше всего хотелось Василию подвергать риску подобравших его стариков.

– Мне надо уехать! – решительно заявил он. – И никакой войны!

– Тебе есть куда уехать? – обиделся старший Вознесенский. – Есть на кого опереться?

Рубахин задумался. Майору Андрееву, да и, пожалуй, никому из руководства в своём отделе он и раньше не особо доверял. Опереться действительно было не на кого. Мальчишка Коротков – не в счёт. Оставался единственный вариант – связаться с подполковником Пряниковым в городском отделе ФСБ. Они раньше встречались несколько раз по работе, и Пряников произвёл на него впечатление серьёзного мужика. У Василия в трубке мобильника где-то сохранился его номер.

– Хорошо, – согласился он. – Если я сейчас не найду другого выхода, будем ждать гостей здесь!

– Пообедать, надеюсь, мы успеем? – спросил Гавриил Петрович. – У меня всё готово.

Полковник вложил пистолет в кобуру и протянул Василию:

– Держи под рукой…

Двенадцатикалиберную «метлу» с патронташем он повесил на крюк в простенке между окнами.

Рубахин подключил свой телефон к зарядному устройству, и как только аккумулятор слегка ожил, на дисплее высветилось сообщение о двух пропущенных вызовах.

Оба звонка поступили в новогоднюю ночь. Первый номер не определялся, а вот второй заставил Василия заволноваться и очень обрадовал – ему звонила Наталья…

Обед в старинном доме прошёл спокойно, но дальнейшие события показали, что напрасно Рубахин рассчитывал на сутки форы от своих преследователей. Он не подозревал о специально нанятой бригаде отморозков, направленной Свергуновым на его розыски.

Пара чёрных и громоздких, как катафалки, внедорожников на пустой сельской улице появились, примерно, часа через два после исчезновения «БМВ».

Василий с Михаилом в это время вышли перекурить на свежем воздухе. Поповский дом, как когда-то и храм, располагался на возвышенности, и с этого места почти всё Ильинское было как на ладони.

– Ну, что, сынок, – полковник первым заметил незваных гостей. – Какую команду подавать – «В ружьё!» или сразу «К бою!»?

Они быстро вернулись в дом, и старик тут же закрыл дверь на тяжелый стальной засов. Василий в комнате начал спешно набирать номер подполковника Пряникова. Тот откликнулся сразу, и, выслушав короткий доклад капитана, задал единственный вопрос:

– Координаты?

Василий назвал село и месторасположение дома.

– Потяни время, если сможешь! – Пряников отключился от связи.

Михаил Петрович точными, привычными движениями загнал семь увесистых патронов в магазин дробовика, восьмой заряд вошёл в ствол.

Василий привёл в боевое положение свой пистолет. Он злился, и мысленно крыл себя последними словами за то, что не уехал и остался со стариками. Он ещё не пришёл в себя после смерти лучшего друга, а теперь вот навёл беду и на этих людей. Как жить дальше, если и с ними что-то случится?

Его переживания прервал звонок мобильника. Рубахин выхватил его из кармана, надеясь, что звонит подполковник Пряников.

– Рубахин? – раздался в трубке незнакомый голос.

– А ты кто такой? – спросил Василий.

– Ну, это уж как мы договоримся! Не будешь выпендриваться – может, я тебе даже кореш, а вздумаешь сопротивляться – сам понимаешь…

– Что тебе нужно?

– С тобой хотят поговорить. Предлагаю проехать с нами!

«Катафалки» остановились напротив дома, но из них пока никто не выходил. В это время Гавриил Петрович тоже вооружился двустволкой и дрожащими руками рассовывал по карманам зелёные патроны. Ему было приказано сидеть на полу и стрелять только в том случае, если кто-то ворвётся в дом.

Сосредоточенный полковник внимательно наблюдал за машинами через окно, готовый к действию в любую секунду.

– Только и всего? – Василий старался затянуть разговор, насколько получится. – А кто мне даст гарантии, что вы меня не завалите тут же, за порогом?

– Если бы мы хотели тебя завалить, давно бы завалили!

– Ну да, – не удержавшись, съязвил Рубахин. – А не ты ли это уже валил меня недавно на Кавказе? Теперь что – надеешься не промазать?

– Слушай, мент! – голос в трубке наполнился злостью. – Даю тебе три минуты! Не выйдешь – реально завалим тебя вместе с твоими пенсионерами! Не бери грех на душу!

– Подумать ещё дашь? – продолжал тянуть резину Василий.

– Не х… тут думать! – невидимый собеседник Рубахина злился всё больше. – Выходи, иначе мы сейчас разнесём к ё… матери вашу развалюху!

– Она крепкая – уже лет двести стоит! – ответил Василий, понимая, что разговор заканчивается. – Кишка у тебя не выпадет от натуги?

– Всё, мент! Всё – ты меня достал!

Телефон умолк, и минут десять-пятнадцать прошли в напряжённом ожидании.

– Наверняка по телефону докладывают, просят инструкций! – Василий присел в простенке так, чтобы, не особо высовываясь, видеть происходящее на улице. – Значит, самого главного среди них сейчас нет…

Невозмутимый и сосредоточенный Михаил подошел к брату и, переломив его ружьё, загнал в стволы два патрона.

– Всё запомнил? – спокойно спросил он, возвращая двустволку бледному Гавриилу. – Не вставать, не дёргаться, и не стрелять, пока стреляем мы!

Он вернулся к своему окну, и тут же из джипов выскочили семеро парней.

По двое с каждой стороны они вознамерились обойти дом с боков. Трое по центру направились к входным дверям.

Нападавшие все были с автоматами. Только средний из шагавших к дверям был вооружён пистолетом, в другой руке у него Василий заметил ещё и короткий ломик.

Двое из центровых бандитов внезапно остановились и, словно рисуясь, с колена ударили из автоматов по фасадным окнам. Ещё один автоматный ствол изрыгал отрывистые очереди из-за капота переднего внедорожника.

– Обученные, гады! – зло крикнул полковник сквозь грохот и звон разлетающихся стёкол. – Но какой же дурак вас учил!

Его дробовик оглушительно бухнул, и бандита с ломиком отбросило навзничь, метра на три назад. Ещё два беглых выстрела наполнили комнату едким запахом пороха, и Рубахин увидел, что «метла» полковника смела второго и третьего из бандитов по центру. Остальные тут же залегли и начали бить из Калашниковых по окнам с такой яростью, что штукатурка на противоположной стене комнаты, казалось, закипела от вонзающихся в неё пуль.

Рубахин с полковником стреляли поочерёдно, пытаясь удержать бандитов на земле.

За спиной раздался короткий вскрик, и обернувшийся Василий с ужасом увидел, как сидевший в углу на корточках Гавриил Петрович валится на пол, зажимая обеими руками грудь. Изо рта у него струйкой полилась кровь, и прежде, чем Василий успел подхватить его, старый музейный хранитель умер.

Полковник, оставаясь у окна, всё понял. Глаза его жутко почернели, он кивнул Рубахину, и следующий заряд картечи ударил по ближнему джипу. Переднее колесо лопнуло, а сидевший где-то за капотом бандит не выдержал и попытался отползти в кювет, но дробовик Михаила тут же пришил его к дороге.

Незваные гости явно не ожидали такого приёма. Уцелевшие бросились к машинам. Полковник успел достать ещё одного из них, но от дальней машины, которую и старик, и Василий в горячке упустили из виду, внезапно хлопнул выстрел из подствольника.

Граната, влетевшая наискосок, взорвалась над камином.

Василия швырнуло в угол и ударило головой о стену. Полковника отбросило в противоположную сторону.

После разрыва гранаты в комнате сразу загорелись шторы, и задымилась обшивка одного из кресел. Оглушённый и иссечённый мелкими осколками Рубахин на четвереньках подполз к неподвижно распростёртому Михаилу Петровичу.

Старик был мёртв.

Стиснув зубы, Василий подобрал дробовик, быстро дозарядил его и поднялся в простенке рядом с разбитым окном. Дым, уже рвущийся наружу густыми клубами, скрывал капитана, но в то же время мешал ему и рассмотреть происходящее по ту сторону оконной решётки.

В ушах нестерпимо звенело, но Рубахин понял, что все выстрелы смолкли.

Между тем, огонь стремительно охватывал гостиную комнату и не оставлял капитану времени на размышления. Он по очереди подтащил тела стариков поближе к выходу. Затем, отодвинув засов, ударом плеча распахнул дверь и прыжком с переворотом вылетел на улицу вправо от ступенек. Мгновенно вскочив и едва удержавшись на ногах, Василий по дуге вскинул воронёную «метлу», выбирая цель, но вокруг лежали только трупы.

Уцелевший джип мчался к выезду из села, подпрыгивая и вихляя кормой на кочках и ухабах обледенелой дороги…

Отбросив дробовик, Рубахин вынес на улицу тела братьев и уложил на снегу. Он накрыл их лица своим бушлатом, опустился на колени и замер, каменея от отчаяния. Но через минуту, пораженный внезапной мыслью, капитан вскочил и бросился снова в уже окутанный плотным дымом дверной проём.

Задыхаясь и не чувствуя, как трещат от жара волосы на голове, он почти наощупь пробрался к горящему письменному столу и выхватил верхний выдвижной ящик.

Уже на улице, смахнув рукавом слёзы вместе с остатками обгоревших ресниц, Рубахин рассмотрел, что рукопись старика Гавриила осталась невредимой…

Из оцепенения его вывели настойчивые сигналы мобильника.

Телефон оставался в кармане бушлата. Василий снова опустился на колени и осторожно, словно боясь потревожить братьев, вытащил трубку.

– Будем минут через двадцать! – услышал он голос Пряникова. – Как там у тебя обстановка, что происходит?

Рубахин не смог ответить сразу – пересохшая гортань ему не подчинялась.

– Алло! – кричал подполковник. – Это ты, капитан? Не молчи – доложи обстановку!

– Нет уже никакой обстановки, – хрипло ответил Василий. – Закончилась вся обстановка…

Часы на дисплее телефона показали ему, что с начала боя не прошло и получаса.

Оглянувшись по сторонам, он заметил, что к месту пожара боязливо пробираются вдоль заборов сельские старушки. Первые из них, истово крестясь, уже сбились в небольшую стайку поодаль. Нестерпимое любопытство было сильнее страха.

Рубахин, не вставая с колен, зачерпнул пригоршню снега и приложил его к опаленному лицу. Холода он не чувствовал, но тело его содрогалось крупной мучительной дрожью.

Вскоре, полоша сиренами и мигалками густеющие над Ильинским сумерки, к горящему дому подъехали три микроавтобуса с бойцами спецназа.

Половина бойцов тут же рассыпалась веером – с автоматами наизготовку они образовали кольцо, обеспечивая прикрытие, остальные стали собирать оружие.

К Василию подошёл подполковник Пряников.

– Ты ранен? – встревожено спросил он, заметив, что одежда на Рубахине вся в крови, – Тебе помочь? – подполковник протянул Василию руку.

Рубахин тяжело поднялся с колен.

– Это на мне их кровь! – ответил он, указывая на стариков, и поразился страшным двойным смыслом сказанного.

Силы покидали его. Когда подъехала «скорая», Василий уже с трудом держался на ногах…

– Что за документы? – насторожился Пряников, заметивший, что Василий уносит с собой две пухлые картонные папки. Он взял у Рубахина одну из них и развязал тесёмки.

– Не переживай, – Рубахин болезненно поморщился. – Тебе это не пригодится!

Пробежав глазами по первой странице, подполковник кивнул и вернул папку Василию.

– Один из стариков писал? – спросил он.

– Может, и оба…

Рубахин отвернулся.

По воспалённому, перепачканному копотью и кровью лицу его текли слёзы.

Вокруг горящего дома, сходу разворачивая рукава, уже суетились подоспевшие пожарные, которых, наверное, вызвал кто-то из местных жителей.

Хотя старый поповский дом и стоял особняком, но огонь – слишком страшный враг для деревянных изб, и люди смертельно боялись остаться без крова: потерять его в наступивших временах означало для них остаться без своего угла до конца жизни.

Неожиданно пошёл снег. Пошёл как-то странно, падая отдельными охапками крупных снежинок, похожих на перья. Словно там, в горних небесных высях, за тяжёлыми облаками, кто-то расчётливыми дуплетами отстреливал ангелов…

 

4. Наталья

Дома её окружили беспримерной заботой: мать специально взяла отпуск, а отец, по натуре всегда скуповатый на проявления чувств, впервые приняв внучку на руки, пришёл в такой восторг, что стал просто неузнаваем. Уже на следующий день водитель и охранник Николая Ивановича втащили в квартиру такие вороха подарков, что они заполнили чуть ли не половину Натальиной комнаты.

Сам же дед Зименков теперь мог возиться с Танюшкой целыми часами, и главное – сразу завоевал ответные доверие и любовь. Как только он появлялся вечерами на пороге, внучка расплывалась в радостной улыбке и тянулась к нему на руки.

В доме, благодаря Танюшке, образовалась очень добрая и светлая аура, забытая, а может, даже и небывалая до сих пор. И только Наталья старательно скрывала свою тревогу.

Как ни велика была обида, но выдерживать характер – не отвечать на звонки Василия Наташе с каждым разом становилось всё труднее. Когда же звонки прекратились, ей стало больно и страшно.

Через неделю прибежала обрадованная возвращением подруги Вероника. Она восторженно тискала Танюшку, находила её красавицей, и трещала возбуждённой сорокой, делясь с Натальей накопившимся ворохом новостей из жизни их общих знакомых.

Из её рассказов выяснилось, что вся их прежняя компания тусуется теперь в новом элитном ночном клубе, где всегда бывает интересно и весело, выступают самые известные звёзды, готовят итальянские повара и вообще всё – супер.

– Поехали сегодня вечером, – предложила она. – Тебе все наши будут рады!

Заметив на лице дочери сомнение, мать поддержала Веронику:

– Конечно, поезжай, отдохни! – сказала она. – С Танюшкой мы как-нибудь управимся!

Клуб «Верона» занимал старинный дворянский особняк в одном из кривых переулков центра столицы.

Уже при входе подруга не без гордости призналась, что с хозяином её связывают определённые отношения. Когда он обсуждал с ней этот проект, то так и хотел назвать свой клуб – «Вероника», но она запротестовала: жену её немолодого бой-френда звали Екатериной, и называть заведение именем любовницы было бы чересчур. Вероника не хотела бросать увядающей сопернице открытого вызова, нарываться на ответные козни.

Тогда и появилась вывеска «Верона», заодно определившая и стиль интерьера клуба – «под старую Италию», и его кухню.

Старый круг приятелей принял Наталью, как и ожидалось, весьма радушно. Правда, компания слегка изменилась: кто-то ушёл, появились и новые лица.

Рядом с Дмитрием Клюевым – прежним очень настойчивым поклонником Натальи, сидела голенастая девица в откровенно прозрачном платье. Оно позволяло рассмотреть все детали её роскошного тела и удачно отвлекало внимание от слегка туповатого выражения лица.

– Это Ирэн! – представил свою подругу Дмитрий, и по его голосу Наталья почувствовала, что у красавицы Ирэн отныне начинаются проблемы.

Наташа, конечно, не могла так выставить грудь – до сих пор кормила Танюшку. Да и платье, купленное в Мадриде больше двух лет назад, тоже было уже не в модных линиях. Но не всё решали прелести и наряды – Дмитрий к ней, похоже, не остыл.

Уже на первых минутах общения Ирэн занервничала и утащила Дмитрия к барной стойке.

Вероника, довольная начавшейся интригой, наклонилась к Наталье:

– Ишь, кошка! – хихикнула она. – Сразу почуяла, чьё мясо съела!

Подруга была в своей стихии.

– Взмахни ресницами – и ты его вернёшь, – стрекотала она. – Он так убивался, так переживал, когда ты уехала – девиц, наверное, с полсотни перебрал, а такой не нашёл!

Наталья рассеянно кивала, любовные подвиги бывшего ухажёра её не трогали, она и раньше всего лишь принимала его знаки внимания – не больше.

– Вот, кстати, ещё одна! – не замечая настроения подруги, Вероника указала ей на девицу, сидящую в углу зала. – Дима с ней таскался месяца три, а потом бросил, так она теперь сделала себе новые губы и груди за двадцать тысяч баксов. Бедная девочка!

Наташа не сразу поняла, почему ей вдруг стало невыносимо муторно в этом роскошном клубе, и что так зацепило её в словах Вероники.

Причина резкой смены настроения внезапно всплыла из памяти – она вспомнила, как умер в Опорске двухлетний мальчик, которому родители так и не успели собрать деньги на операцию. Для них это была неподъёмная сумма – двадцать тысяч долларов…

Однажды Наталья заметила, что у забежавшего домой на полчаса Василия какое-то странное лицо. Он взял Танюшку и играл с ней на диване, пока Наталья делала ему бутерброды и готовила чай.

Дочка смеялась и гулила, он ласково с ней разговаривал, но в голосе его звучали плохо скрываемые нотки горечи и вроде бы даже вины.

– Выкладывай, Рубахин, что случилось? – чтобы не томить понапрасну ни себя, ни мужа, спросила Наталья. – О чём молчишь?

– Понимаешь, Наташ, – нерешительно начал он. – У нашего сержанта одного, Сапожникова, тяжело сын заболел. Два года ему. Может умереть. Нужна срочная операция. Она стоит двадцать тысяч долларов. Собирали в отделе деньги, и я, короче, отдал пять тысяч рублей…

Он обнял её свободной рукой:

– Ведь мы перебьёмся как-нибудь, правда?

Чтобы не выпустить подступившие слёзы, она молча кивнула.

Пять тысяч рублей были тогда для них большими деньгами…

Подруга расценила внезапное настроение Натальи по-своему:

– Мать! Да ты никак ревнуешь? – глаза Вероники стали круглыми от изумления.

– Даже жить тошно! – Наташа взяла сумочку и решительно поднялась из-за столика.

Объяснять здесь что-либо ей показалось бессмысленным и кощунственным. Она видела перед собой кичливый, пронизанный взаимной завистью и ненавистью мирок. И было даже странно, как раньше она чувствовала себя в этом кругу нормально и даже комфортно.

Подруга осталась сидеть в состоянии, близком к ступору, а Наталью уже через несколько минут несло домой такси…

На следующий день вечером в квартиру Зименковых снизу от подъезда позвонили. На мониторе домофона нарисовался Дмитрий с огромным букетом роз.

Софья Захаровна, его хорошо знала, он бывал несколько раз у них дома на правах ухажёра – до тех пор, пока Наталья не уехала в Опорск.

Отца сейчас не было, но Николай Иванович одобрительно относился к визитам Дмитрия, поскольку тот был сыном крупного дипломата, работавшего последнее время в ООН. Молодой человек получил образование в Оксфорде, стажировался в первоклассном американском банке и теперь занимал весьма серьёзную должность в известной российской финансовой компании.

Попроси Дмитрий руки Натальи – её родители сочли бы партию удачной, как, собственно, и родители Дмитрия.

Софья Захаровна нажала кнопку у монитора, открывая электронный замок.

– Кто это там? – спросила Наташа, выходя из своей комнаты с Танюшкой на руках.

– Сюрприз! – улыбаясь, ответила мать, – она не подозревала, что для дочери все сюрпризы от Дмитрия состоялись ещё вчера. – Это гость к тебе!

Раньше в подобной ситуации Наталья метнулась бы к зеркалу и переодеваться. А теперь у неё не возникло никаких эмоций по поводу своего домашнего, слегка растрёпанного вида.

Впрочем, Дмитрий сам лишил себя права на претензии, приехав без предупреждения.

Более того, Наташа ощутила, как остро не желает она видеть этого человека – ни сейчас, ни потом, и вообще – никогда. Она догадалась, что вчера подруга не удержалась и наверняка наплела Клюеву с три короба о причинах её внезапного исчезновения из клуба, и он вообразил себе невесть что.

– Я заберу Танюшку к себе? – предложила Софья Захаровна.

– Нет, не стоит! – с хитринкой в глазах усмехнулась Наташа: у неё возникла весьма интересная мысль.

Она ещё в Опорске заметила, что её крохотная дочурка каким-то внутренним индикатором, ясной младенческой душой, мгновенно и безошибочно распознаёт людей. Легко, например, шла она на руки к Финисту, не напугал её даже и старик Вознесенский своей лохматой бородой, но зато с полувзгляда был отвергнут майор Андреев, который как-то попытался с ней посюсюкать, встретив их случайно в парке. Ответом на внимание майора сразу стал протестующий плач.

«Вот откуда знать несмышлёной крохе, что и её отец терпеть не может своего начальника?» – с изумлением думала тогда Наталья.

Теперь она с любопытством ждала, как сработает дочуркин индикатор на входящего гостя.

Реакция Танюшки на Дмитрия была однозначной: как только он – само воплощение мужской красоты и галантности – появился в дверях гостиной со своим роскошным букетом, малышка уткнулась носишком в шею матери и подняла такой рёв, что все даже растерялись.

Никакие попытки успокоить или отвлечь её не имели успеха.

Наталья извинилась перед Дмитрием и ушла в свою комнату, успев при этом заметить, что незваный гость, похоже, был под кокаином.

Обменявшись с Софьей Захаровной положенными по этикету дежурными фразами, незадачливый жених вынужден был удалиться несолоно хлебавши.

Танюшка успокоилась, едва за Дмитрием захлопнулась входная дверь, будто рёв её, как звук в телевизоре, выключили дистанционным пультом.

– Ну, мудрая моя девица! – засмеялась Наташа, прижимая дочку к груди. – Ну, хитрая, моя! Выручила маму, да?

Она положила малышку к себе на постель и стала раздевать к вечернему купанию. Танюшка смотрела на неё чуть зарёванными, но такими лукавыми глазёнками, словно недавний плач и вправду был осознанной уловкой этой маленькой сероглазой лисички.

К ним вошла обеспокоенная и удивлённая Софья Захаровна.

– Кто бы мог подумать, что Дима так напугает нашу девочку, – удивлялась она.

– Он её не напугал, – Наталья повернулась к матери. – Она его просто не приняла, как человека, и дала понять, что не желает его больше видеть!

Заметив, что мать изумилась ещё больше, добавила:

– И я с ней согласна…

Часом позже приехал усталый Николай Иванович. Когда женщины за чаем поведали ему о происшествии, он недоверчиво покачал головой:

– Я не вижу в этом ничего необычного – естественная реакция ребёнка на незнакомого человека!

– Ой, ли? – возразила Наташа. – Когда Танюшка впервые увидела тебя, ты ведь тоже был для неё совершенно чужим дедом!

– И действительно, Коля, – поддержала её мать. – К тебе-то она сразу пошла на руки!

Николай Иванович задумался. Ему, искушённому дипломату и торговцу, в интересах дела и самому доводилось преодолевать странную – без видимых причин – неприязнь к неким людям, возникавшую с первого взгляда. И когда он пытался это игнорировать, начатое дело или не складывалось, или, по крайней мере, не приносило желаемых результатов.

С годами Зименков даже стал вносить обязательную поправку на первые впечатления, которые производил новый партнёр. Если контрагент был «не по душе» – ему или отказывали, или условия сделки проверялись и перепроверялись до самых мельчайших деталей.

А внучке незачем было кривить душой. Тем более, что душа эта – ещё ангельски чиста…

– Признаюсь тебе, папуль, – прервала его молчание Наташа. – Я сама вдруг поняла, что уже не могу принять никого из тех, кто ещё два года назад казался мне нормальным и даже симпатичным. А кого-то не хочу даже видеть. Твоей прежней дочки больше нет!

Она по-детски уткнулась носом ему в плечо.

– Тяжёлое это занятие, дочка, – устало вздохнул Николай Иванович, обнимая её. – Очень тяжкая работа – жить среди людей!

***

Грустно вздыхала в этот вечер в своей маленькой комнатке и двадцатилетняя домработница Саша. Красивый и респектабельный молодой человек запал ей в сердце с первого взгляда, но она прекрасно понимала, какая пропасть их разделяет – такие мужчины обычно не обращают внимания на прислугу, разве что – с известными намерениями …

Домработницу Зименковы наняли, когда Николай Иванович кардинальным образом расширил семейную жилплощадь – выкупил у соседей две смежные квартиры.

***

Когда Наталья наотрез отказалась от участия в новогоднем вечере всё в том же клубе, подруга Вероника посмотрела на неё с недоумением и сочувствием.

– Что с тобой там сделали, Натали? – спросила она. – Неужто милиционер твой тебя так сломал?

И тут Наталья ещё раз остро осознала, какая огромная пропасть пролегла между ней и её прежней жизнью. Нужно было вернуться сюда, чтобы понять истинную цену этих двух лет, проведённых среди самых обыкновенных людей и в условиях, которые казались тем людям обыденными.

Что она могла объяснить подруге, у которой в сумочке – золотая банковская карта с неснижаемым остатком? Что можно ответить этой единственной внучке бывшего партийного босса и почти единственной любовнице богатого ресторатора? Сообщить ей, что стоимость её наряда для новогодней ночи равна годовой зарплате рядового милиционера?

– Прости, Вероника, – сдерживая лёгкое раздражение, ответила она. – Никто меня не ломал. Просто я очень давно не встречала Новый год с родителями, а теперь ещё и Танюшка с нами…

Подруга обиделась: глаза её погасли, и, сообщив Наталье для приличия несколько последних гламурных новостей, Вероника ушла.

Отец, в качестве рождественского подарка, предложил Наташе недельную поездку на любой из зимних курортов Европы, но она осталась непреклонна.

– Только здесь, только с вами и Танюшкой!

Родители, конечно, были рады, хотя и не могли не чувствовать в дочери тревоги и напряжения, которые ей уже не удавалось скрывать.

***

В новогоднюю ночь Наталья не выдержала и набрала номер Василия. Долгие гудки в трубке закончились обычным, но таким горьким в эту минуту сообщением бесстрастной электронной девицы: «Абонент не отвечает!»…

 

5. Рубахин

– Везите его в военный госпиталь! – распорядился Пряников, подводя Рубахина к машине «скорой». – Я туда позвоню!

Учитывая особую опасность происходящих событий подполковник резонно рассудил, что поместить капитана лучше не в гражданской больнице, а на охраняемой территории.

У Василия нестерпимо болела голова, и подкашивались ноги. Он едва не упал, но Пряников и пожилой врач подхватили его под руки.

Папки с рукописью упали на дорогу.

Подполковник поднял и отряхнул их от снега.

– Завезу тебе завтра, если хочешь, у меня не пропадут! – пообещал он. – Езжай, капитан, лечись!

Тут же, прямо в машине, Рубахину наложили несколько повязок и вкололи необходимые в таких случаях препараты.

Боль и напряжение стали уходить и Василий, укрытый казённым пледом, почувствовал, что погружается в полузабытьё.

Время в дороге прошло мимо его сознания, запомнились только тряска и крутые повороты, на которых с него сползал плед, и Василий автоматически, вялыми руками подтягивал его снова на себя.

В госпитале раны Рубахина обрабатывали долго: их было около десятка, из каждой пришлось удалять мелкие осколки, а потому Василию накачали столько анестетиков, что он уже воспринимал происходящее как-то отрешённо – словно эти мужики в зелёных операционных масках и фартуках, проделывали свои манипуляции вовсе не с его телом.

Когда, наконец, его переложили с каталки на койку в палате, он продолжал тупо смотреть в потолок, и не было воли ни думать, ни страдать.

Тоненькая девочка медсестра ловко подключила его к капельнице, осторожно вытерла марлевой салфеткой обожжённое лицо.

– Всё, миленький, – ласково проговорила она. – Теперь всё будет хорошо: сейчас уколю тебе снотворное, и ты отдохнёшь – ладно?

Рубахин вместо ответа опустил веки и уснул, будто провалился в глубокую тёмную яму, без ощущений и снов.

Та же самая медсестра разбудила Рубахина и утром. После всех положенных процедур и обхода, Василия оставили в покое, но ненадолго – пришел Пряников. Он вынул из сумки папки с рукописью и положил их на тумбочку у изголовья постели.

– Спасибо! – Василий слабо пожал протянутую ему руку.

– Как ночевал, капитан? – спросил подполковник, усаживаясь на табурет рядом.

– Неплохо, наверное, если проснулся живым! – слабо улыбнулся Рубахин.

– Поговорим? – Пряников полез в карман за блокнотом и сразу перешёл к делу. – Ты кого-нибудь подозреваешь конкретно в этом наезде?

– Кого я подозревал – застрелился! Для меня на нём всё и оборвалось. Мальчишку не нашли, что я задерживал?

– Ищут. Пока, правда, безрезультатно.

– И не будет результата! Думаю, что его ещё тогда убрали. И труп хорошо спрятали. Так что – нечего мне тебе сообщить, подполковник! – Василий, морщась от саднящей боли, пристроил себе подушку под спину. – Меня уже дважды пытались отправить на тот свет, а я до сих пор не пойму – за что. Ведь я не знаю ни хрена!

– С кем тебе в этот раз предлагали встречу? – спросил Пряников, у которого наверняка уже была расшифровка разговора по мобильнику.

– Не знаю, с кем. Но нужно было соглашаться, – Рубахин почувствовал, как чёрная безнадёга изнутри начинает растворять все транквилизаторы, что ему накололи со вчерашнего вечера. – Нужно было соглашаться, а то вокруг меня уже скоро кладбище образуется!

– Ты как мальчик, Рубахин, – качает головой подполковник. – Не соглашаться, а звонить нужно было мне сразу, как «хвост» за собой обнаружили!

– Мобильник был разряжен, а номер твой только там записан, – отвечает Рубахин, понимая, что это не оправдание – можно было выйти и на дежурного с телефона старика Вознесенского.

Подполковник был прав.

– Ладно, теперь можно сколько угодно «быкать» – «если бы, да кабы», – говорит Пряников. – Но ведь они не успокоятся, они будут тебя доставать, может быть, ещё злее, чем раньше. Вон сколько в деревне вы их завалили!

– Это Михаил Петрович – ворошиловский стрелок! – Василий почувствовал, как горло ему перехватывают спазмы, и отвернулся к стене. – Похоронить бы надо стариков, – хрипло произнёс он. – Сыну Гавриила сообщить – на Камчатке, военный лётчик.

– Ладно, капитан! О похоронах не беспокойся, мы всё организуем, и сына найдём! – Пряников поднялся. – Выздоравливай. Потом поговорим. Только с этой минуты – никакой самодеятельности! И из госпиталя – ни ногой!

Рубахин кивнул.

– Да, чуть не забыл! – гость вернулся с порога и положил на тумбочку мобильный телефон, – связь с нами, если что – только по этому аппарату. По своей трубке вообще не звони, и никому не отвечай – она может быть у них на контроле – пусть лучше полежит пока выключенной…

Подполковник Пряников намеренно не настаивал на продолжении разговора: ещё входя в палату, он сразу заметил, что опалённые неровными проплешинами волосы капитана густо заиндевели сединой, а ещё вчера ничего такого не было…

Оставшийся в одиночестве Василий думал, что он теперь никак не представляет своей роли в дальнейшем развитии событий и, тем более, не вернётся на службу. Выслушав последние наставления Пряникова, он ещё яснее осознал, что всё это ему уже не нужно.

Рубахин не сомневался: любое движение с его стороны может вызвать совершенно непредсказуемые ответные действия, и лучший вариант – не делать ничего и исчезнуть, предоставив Пряникову и его коллегам разбираться во всей этой истории.

Василий не хотел больше терять близких ему людей и играть в догонялки со смертью, тем более, что она догоняла почему-то не его самого, а тех, кто был с ним рядом.

Важной оставалась одна единственная цель – добраться до столицы и увидеть Наталью с Танюшкой. Он ещё не представлял, как и когда он это сделает, но знал, что увидит их, во что бы то ни стало.

К вечеру у него резко подскочила температура. Встревоженные врачи тщательно осмотрели раны и ещё раз отправили Василия на рентген. Там причина горячки обнаружилась: в небольшой ранке, над правой лопаткой, хирурги просмотрели мелкий осколок, застрявший глубоко в мышце. Он-то и дал воспаление.

Капитана снова уложили на хирургический стол.

Операция заняла не больше пятнадцати минут, но она Рубахина совсем обессилила. И потому Василий с большой благодарностью посмотрел на медсестру, которая пришла затем к нему в палату, чтобы уколоть на ночь обезболивающее и снотворное.

Он ещё попросил её спрятать в тумбочку лежащие сверху папки с рукописью и в изнеможении закрыл глаза. Голова его под действием мощного препарата стала стремительно терять последние обрывки мыслей.

Лишь в какой-то короткий миг, в обволакивающей тишине, он вдруг ясно и чётко услышал голос Гавриила Петровича Вознесенского: «Я уступаю тебе перо!».

Василий так и не понял: произошло это наяву, или же было началом сна.

«Какое ещё перо?» – мелькнула вялая мысль, но сознание уже растворялось в тёплой пульсирующей темноте…

 

6. Наталья

Наталья возилась на кухне – готовила ужин Танюшке. По телевизору начинался выпуск криминальных новостей.

«Загадочная перестрелка в окрестностях Опорска!» – объявил ведущий заголовок первого репортажа, и внутри у Натальи похолодело от недобрых предчувствий.

На экране сначала мелькнули знакомые виды города, затем камера подробно показала обгоревший каменный дом в селе Ильинском.

– Загадочной эта перестрелка представляется потому, – сообщил скороговоркой репортёр, – что большая группа вооружённых преступников пыталась вчера взять штурмом вот этот дом. В результате завязавшейся перестрелки были убиты семь человек, в том числе – хозяин дома – отставной полковник Михаил Вознесенский и его брат-близнец, сотрудник городского музея Гавриил Вознесенский. Личности убитых из числа нападавших бандитов устанавливаются.

Нам удалось узнать, что среди защитников дома был ещё один человек, который с многочисленными ранениями отправлен в одно из лечебных учреждений Опорска. Имя выжившего и место его нынешнего нахождения представителями следствия не раскрываются…

Свидетели говорят, что это был молодой человек лет тридцати пяти.

Камера крупно показывает лицо старушки в пуховом платке:

– Он в крови весь был, – рассказывает старушка, – всё лицо и одежда в крови, но не старай, нет, не старай – лет тридцать пять али сорок – не старай…

– Господи! – обливаясь слезами, взмолилась Наталья. – Что же это делается, Господи!

Она схватила телефон и трясущимися руками стала набирать номер Василия.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети!» – иногда эта стандартная формула из мобильника звучит, как приговор. Во всяком случае, трудно представить ситуацию, в какой она могла бы человека обрадовать…

Несколько минут спустя в квартире Зименковых плакали уже все три поколения женщин. Танюшка, мгновенно уловив, что матери очень страшно и горько, решительно перебралась от бабушки к Наташе и крепко прижалась к её груди…

Поздним вечером отец, внимательно выслушав рассказ Натальи, нахмурился. Он тут же кому-то позвонил и кратко изложил суть вопроса.

– Завтра мы всё будем знать! – пообещал Николай Иванович растревоженным и заплаканным женщинам. – Ещё не факт, что там был именно Василий, а если это был и он, то главное – остался в живых. Потерпите до завтра…

***

На следующий день Зименков получил исчерпывающую информацию обо всём случившемся. Генерал, к которому он заехал с утра, переключил телефон на громкую связь и выслушал подробный доклад подполковника Пряникова.

– Что он за парень такой вообще, этот Рубахин? – спросил он, когда подполковник закончил.

– Да редкий парень, товарищ генерал! – ответил Пряников. – Боец по характеру, хорошо думающий, цепкий. Кроме того, он умудрился до сих пор не перемазаться ни в чём на своей службе – вот что важно. Во всяком случае, мы на него ничем таким не располагаем. Я бы с удовольствием имел этого парня в своём подчинении!

– Ну и ладно, – закончил генерал. – Ранения у него серьёзные?

– Не особо, но ран около десятка – мелких. Граната из подствольника, сами понимаете, плюс контузия…

– Спасибо, подполковник! Ты там побереги его, понял?

– Есть поберечь!

– Ну, Николай Иванович, ты доволен информацией? – генерал поднялся вслед за Зименковым. – Вопросы есть ещё ко мне?

– Нет, спасибо! – Николай Иванович пожал генералу руку.

– Прости, но если не секрет – почему ты заинтересовался этим капитаном?

– Зять мой! – ответил Зименков, и тут же подумал, что произносит эти слова не без гордости.

– Зять? – откровенно удивился генерал. – Тогда поздравляю, Николай Иванович, судя по всему, зять у тебя – настоящий, крепкий мужик! Слушай! – воскликнул он, следуя неожиданно возникшей мысли. – Может, я его в свою контору переведу? Нам такие офицеры никогда не лишние, ты сам понял по докладу!

– Посмотрим! – неопределённо ответил Зименков. – Спасибо ещё раз!

Николай Иванович уже из машины позвонил Наталье и сообщил, что с Василием всё в порядке.

– Вечером обсудим, дочка, как нам дальше быть! Не волнуйся, мы всё уладим.

По его неожиданному тону, Наталья поняла, что отношение отца к своему зятю резко изменилось в лучшую сторону. Это и удивило, и очень обрадовало.

Вечером отец объявил о своём первом решении:

– Переведём твоего Василия в центральный госпиталь, здесь, в столице, – сообщил он. – Подлечится, окрепнет – а дальше решим, как быть.

– Как он там? Что тебе рассказали? – Наташе нетерпелось узнать как можно больше – она очень переживала и не находила себе места в ожидании известий.

– Мне рассказали самое главное, – улыбнулся Зименков. – Что ты не ошиблась в выборе. Прости меня, дочка: сердце твоё оказалось мудрее моих убеждений…

 

7. Нестеров

– Уроды! – возмущался Антон. – Где ты нашёл таких уродов? – спрашивал он хмурого Свергунова.

– Я же тебе докладывал, что нанял одну из частных охранных фирм! – со скрытым раздражением отвечал Свергунов. – У нас нет столько своих людей, чтобы заниматься исключительно этим ментом. У нас есть и другие важные дела.

– Какие дела важнее – решаю я! – напомнил Нестеров подчинённому, но тут же сдержал себя и решил не развивать конфликта: Свергунов у него был дельным и профессиональным помощником.

– Как зачищаться будешь – подумал?

– Я дело имел только с директором фирмы, когда договаривались. На нейтральной территории. И я уже поручил…

– Хорошо! – кивнул Антон. – Только решай с ним без проволочек. Что нового по Рубахину?

– Ты был прав. Он связан с конторой. На перестрелку в деревню выехала именно гэбэшная группа спецназа. Это достоверная информация.

Где Рубахин находится в данный момент, я ещё не установил. Мобильник его выключен. Он ранен, но не тяжело, к «скорой» шёл на своих ногах. Передал, якобы, главному из спецназа какие-то папки.

– Передал документы? – насторожился Нестеров. – Откуда такие сведения?

– Репортёр с телевидения есть у меня на связи, шустрый такой. Он по горячим следам очень подробно расспрашивал деревенских старушек-свидетельниц. Одна из них божилась, что лично видела, как передавались две каких-то папки.

– Значит – контора? Умеют ещё кое-что коллеги! – Антон резко помрачнел. – Больницы проверил?

– Нет его ни в одной!

– Там же госпиталь есть небольшой при гарнизоне! Вот тебе и ответ! В госпитале его прячут!

– Госпиталь – не районная поликлиника! И там сразу сядут на хвост любому, кто только поинтересуется этим Рубахиным – разве не так?

– Чего же ты не был таким умным, когда избу штурмом брал? – разозлился Нестеров.

– Послушай, Анубис, мы слишком увлеклись этим ментом. Если ты так его невзлюбил – уберём потом. А сейчас те, кого ты «коллегами» только что назвал, будут использовать его, как живца. Сами в капкан полезем? Согласись – нет смысла: какие-то документы он уже передал, и нам их не достать. Но ты же сам понимаешь – они могут и не иметь отношения к нашему делу.

– А могут и иметь! – не согласился Антон. – И завтра же мне доложи – когда и где будут хоронить этих стариков. Рубахин, если он на ногах, обязательно туда придёт! И найди хорошего снайпера – только лучше опять не из наших.

– Ты с ума сошёл? Хоронить их наверняка будут в деревне, а там любой посторонний – как девка-стиптизёрша – всем хочется поглядеть!

– Выполнять! – приказал Нестеров…

***

Игоря Болотникова, который тоже узнал из новостей о перестрелке в селе Ильинском, эта информация не просто заинтересовала, но и крайне встревожила. Он немедленно собрался и выехал в Опорск…

***

Похороны задержались на несколько дней – ждали с Камчатки сына Гавриила Петровича Вознесенского.

Нанятый Свергуновым снайпер успел оборудовать себе позицию на ветвях одной из вековых елей метрах в стапятидесяти от сельского кладбища.

Он всё выверил. Кроны этих елей со стороны могил сливались в одно чёрно-зелёное пятно и не просвечивались насквозь.

На позиции стрелок оставил специальный комбинезон, в котором его было трудно различить, даже стоя под самими елями. План отхода он тоже тщательно продумал. Всего, конечно, не предусмотришь, но ему очень хорошо платили – деньги оправдывали риск.

В назначенный день снайпер заблаговременно устроился в своём гнезде, переоделся и терпеливо ждал появления траурной процессии. Он напряжённо вглядывался в далёкую околицу села, когда по еловому стволу постучали чем-то металлическим:

– Слезай, кукух! – послышался насмешливый голос. – Только не нервничай и сбрось сначала свои железяки! А то мы сейчас юту ёлку спилим – тебе не жалко?

Стрелок от досады и бессилия боднул головой шершавый, смолистый ствол. Густые еловые лапы не давали ему возможности рассмотреть происходящее внизу, прямо под ним. Но сомнений не оставалось – его легко могут снять с дерева первым же выстрелом, как того самого «кукуха».

– Не надо пилить! – крикнул он, сбрасывая свою винтовку.

– Ты разумный человек! – прозвучало в ответ. – Больше железяк не осталось? Или нам всё же пилить?

Внизу раздался характерный хлопок, и ветку рядом со снайпером срезало, как ножом.

Вслед за винтовкой полетел тяжёлый тесак, а затем, немного поразмыслив, стрелок сбросил и пистолет с глушителем.

Снайпер неприятно изумился, обнаружив внизу единственного седобородого человека в зимнем спецназовском камуфляже, но из-за ближайших деревьев появились ещё двое крепких смуглолицых парней, и стало ясно, что любое сопротивление действительно бесполезно.

– Не дёргайся! – спокойным голосом проговорил человек. – Ты мне пока нужен живым…

***

Группа, посланная Пряниковым проверить ситуацию вокруг кладбища, обнаружила позицию снайпера примерно через час после того, как он её оставил. Под елью валялись винтовка с дорогим оптическим прицелом, пистолет и массивный нож-тесак. Следы четверых человек выводили к дороге и терялись.

Пряникова это обстоятельство весьма озадачило. Выбор позиции, гнездо на ветвях ели, мастерски устроенное из прочной тесьмы, свидетельствовали о высоком профессионализме тех, кто это всё готовил.

«А ведь мы всё прошляпили! – вынужден был признаться себе подполковник. – Только вот почему они отказались от своих намерений? Почему брошено оружие?»

Ситуация была очень нетипичной. Докладывать такие вещи начальству – дело малоприятное. Но служба есть служба…

***

Снайпер исчез. Помощник Нестерова был прав: похороны использовали, как банальную ловушку, но Свергунов не мог знать, что появление «живца» в ловушке и вообще не предполагалось.

Капитана Рубахина незаметно вывезли из госпиталя ещё рано утром. На территории одной из войсковых частей его принял на борт вертолёт, специально присланный из столицы.

Друзья Зименкова занимали очень высокое положение. Их команды выполнялись неукоснительно – даже в условиях нарастающего в стране всеобщего раздолбайства.

Когда и во второе контрольное время снайпер не вышел на связь, Свергунова это уже не удивило. Первое, что он сделал – распорядился заблокировать счёт, куда накануне поступила авансом часть оплаты за смерть Рубахина. Затем ему предстояло выполнить еще одну очень неприятную обязанность – доложить Анубису, что ещё одна акция сорвалась.

***

Сам стрелок в это время по-прежнему был в руках Болотникова и его молчаливых спутников.

Пока они шли полкилометра от злополучной ели до дороги, никто не проронил ни слова. А стрелок всё больше понимал, что это его последняя прогулка – вряд ли его оставят в живых. Снайпер уже давно приучил себя к мысли, что однажды всё может закончиться именно так, и не имел никаких претензий к захватившим его людям: в этом была своя справедливость – он ведь тоже вышел в лес не подснежники собирать.

Но жить хотелось, и стрелок рассчитывал ещё поторговаться с этим молчаливым человеком, которому так бездарно подставился.

На обочине шоссе их ждал изрядно помятый «уазик», с виду – металлолом на колёсах. Но, услышав, как с полуоборота завёлся на морозе и ровно заурчал двигатель, снайпер с удивлением взглянул на своих конвоиров – знал в технике толк, и уважал тех, кто умел содержать моторы в таком состоянии.

Пленнику застегнули за спиной наручники и, деловито забив ему рот плотным кляпом, уложили на пол между сиденьями лицом вниз.

Они проехали километров десять, и машина, наконец, остановилась. Освобождённый от кляпа снайпер обнаружил, что находится под ржавыми сводами старого ангара. Вокруг были разбросаны остатки ветхих рваных мешков. Судя по рассыпанным повсюду комкам и кучам каких-то гранул с резким запахом, здесь когда-то располагался склад для удобрений и химикатов.

С развалом колхозов и совхозов по русским полям было заброшено великое множество таких складов, нередко – вместе с ядовитым содержимым. И теперь они мрачно и медленно отравляли всё вокруг себя.

Молчаливые парни усадили снайпера на пол и распяли его у стены двумя парами наручников, закрепив их на ржавых трубах.

– Ну, что, – сказал седобородый, – ты не мальчик, и сам понимаешь, какая мне нужна информация. Не буду врать и предлагать тебе жизнь. Могу предложить только два варианта смерти…

В это время один из парней вытащил из багажника эмалированную кухонную миску с яркими голубыми цветочками по окружности, моток липкой ленты и маленькую птичью клетку.

Когда снайпер увидел в клетке крупную серую крысу, он мгновенно облился холодным потом:

– Пуля! – прохрипел он, не отрывая глаз от острой крысиной мордочки, которая высунулась сквозь проволочные прутья.

Стрелок знал, что бывает, когда такого грызуна, прикрыв миской, плотно приматывают к животу…

– Я и не сомневался! – спокойно произнёс седобородый. – Итак: кто, когда и каким образом тебя нанял?

Минут через двадцать под сводами ангара негромко хлопнул выстрел, который не всполошил даже вездесущих ворон: они тоже это место благоразумно облетали подальше…

***

Две недели спустя, уже в столице, голодная крыса была представлена начальнику контрразведки Нестерова. Он тоже сделал однозначный выбор.

Болотников услышал от Свергунова много интересного, но оставался главный вопрос – кто и кому изначально продал операцию «Белый караван», с которой когда-то и началась эта история…

 

8. Рубахин и Зименков

Майор, прилетевший за Рубахиным, показал ему служебное удостоверение и кратко объяснил свою задачу:

– У меня приказ, Василий Никитович, – доставить вас в центральный военный госпиталь.

Принесли новый комплект камуфляжа, поскольку прежняя одежда Рубахина уже никуда не годилась.

Василий начал собираться.

Майор вопросительно взглянул на папки, извлечённые капитаном из тумбочки.

– Это не имеет к делу никакого отношения! – Рубахин уложил рукопись в пластиковый пакет. – Частные записки!

Майор согласно кивнул.

У машины их встретил Пряников.

– Ну что, капитан, – сказал он, обнимая Василия. – Становись скорее на ноги – твоё дело от тебя никуда не денется. Хотя я подозреваю, что дальше мы можем оказаться с тобой в одной службе.

Заметив в глазах Рубахина немой вопрос, он указал глазами в сторону майора:

– Тебе всё расскажут…

Тряска в вертолёте не добавила Василию бодрости. Он поначалу хорохорился, отказываясь лечь на развёрнутые в салоне санитарные носилки, но к середине полёта побледнел, лоб его покрылся предательской испариной.

– Э-э-э, капитан, да ты ещё плох совсем! – с огорчением заметил майор. – Тогда слушай приказ – занять горизонтальное положение и беречь силы! А я передам, чтобы нас встречали медики. Пряников, похоже, тебя перехвалил, когда докладывал нам о твоём состоянии. Но носилки, как видишь, мы всё же захватили…

После приземления Рубахин уже не возражал, чтобы его на носилках вынесли из вертолёта и погрузили в санитарную машину. Слабость, навалившаяся в полёте, не проходила, раны противно саднило, его бил озноб.

Сразу за воротами аэродрома машина притормозила, и в распахнувшейся двери показалось взволнованное лицо Натальи.

Майор освободил ей место рядом с Рубахиным и пошёл к синему «форду», который, видимо, был прислан за ним.

– Встретимся в госпитале! – сказал он.

Наталья держала в своих ладонях руку мужа и молча плакала, глядя на поседевшие и опалённые огнём вихры его волос.

А Василию и не нужно было от неё никаких слов. Он улыбнулся и прикрыл глаза. В этом молчании прошла вся дорога.

Уже перед воротами госпиталя, Рубахин вдруг открыл глаза и с явным огорчением произнёс:

– Зайца-то я так и не захватил с собой!

– Какого зайца? – встревожилась Наталья.

– Белого, игрушку – Танюшке в подарок!

– Ну, – с облегчением улыбнулась она, – зайца мы здесь любого купим!

– Такого не купишь больше нигде! – сказал Василий. – Он меня спас от пули. Но об этом я тебе потом расскажу. Ты принеси дочку ко мне, как только сможешь!

– Завтра же мы к тебе и придём вместе, если доктора позволят! – радостно пообещала Наташа.

– Забери это с собой! – указал он на пакет с рукописью.

Взглянув на папки, Наташа сразу всё поняла, и глаза её снова наполнились слезами:

– Господи! – сказала она. – Да за что же им это такое!

– Потом, Наташа! – тихо, почти шёпотом, произнёс Василий. – Обо всём поговорим потом…

***

На следующий день жена с дочкой появились у него сразу после обеда. Рубахин чувствовал себя гораздо лучше – палата была одноместной, ночь он проспал как убитый и хорошо отдохнул. Потому, когда его самые родные девушки вошли, Василий вскочил с постели и крепко обнял их обеих.

Должно быть, в подобные мгновения наши души как-то соединяются с той точкой Вселенной, где сосредоточена Мировая Душа. И она подпитывается этими мощными, как солнечные протуберанцы, выплесками человеческого счастья и любви. Не будь таких мгновений, наша Вселенная давно бы превратилась в пустую, бесцветную и безголосую дыру в самой себе.

Танюшка, вопреки всем тайным опасениям Василия, отца узнала, быстренько перебралась к нему на руки и старательно обслюнявила ему все щёки – целовалась!

Наталья смотрела на них сияющими глазами и рассказывала, рассказывала Василию обо всех достижениях дочки к одиннадцати месяцам – что научились делать, что говорить. Конечно, самым приятным в коротеньком дочкином словаре ему показалось слово «папа», которое она произносила почему-то на французский манер, с ударением на последнем слоге – «папа».

Все полтора часа, которые они провели вместе, были посвящены Танюшке…

На душе у Василия было светло. Если вывести за скобки радости детства, то подобное состояние он испытал в своей жизни ещё лишь дважды – когда Наталья ответила на его чувства, и когда родилась дочка.

Проводив своих девушек до лифта, Рубахин вернулся в палату, подошёл к окну и сразу об этом пожалел – слишком резким контрастом его настроению предстал заоконный пейзаж.

Медленно, конвульсивно продавливал себя по улице в бесконечность железный автомобильный поток. На нём, как на теле огромного полоза, непрерывно вспыхивали красные огни стоп-сигналов. Они прокатывались из конца в конец искрами безысходной злости и хронического раздражения друг другом у сидящих в машинах людей.

Серым, нечистым и рваным выглядело небо. Картина создавала ощущение, что снег падает на Москву уже грязным…

Стоя в оконном проеме, Рубахин вдруг очень ясно осознал, что всё его сегодняшнее счастье – как свеча на сыром ледяном ветру, а в кармане больше нет ни единой спички…

«Вот видишь, всё хорошо, что хорошо кончается!» – только что, целуя его у порога палаты, сказала Наташа.

«Разве что-то кончается? – с нарастающей горечью думал Василий. – И какой вообще может быть хэппи энд, если тебе ни хрена неизвестно, сколько там ещё эпизодов, перед тем, как напишут последние титры – у тебя на могиле? А если и смерть – не конец?»

***

Вечером заехал Николай Иванович Зименков.

– Ну что, Василий! – сказал он подчёркнуто просто, как могут говорить только очень непростые люди. – Будем знакомиться? …

Рубахин пожал протянутую ему руку. Она была сухой и крепкой.

Зименков обладал не броской, но какой-то очень продуманной внешностью. Казалось даже, что его родители в своё время тщательно взвесили, какими именно чертами сына наградить. Хотя, конечно, основное впечатление создавалось безупречно сидящим костюмом, умело подобранным галстуком и другими мелкими деталями, которые складывали облик делового, выдержанного и интеллигентного человека.

– Как самочувствие? – спросил Николай Иванович, располагаясь за маленьким столиком напротив Василия.

– Спасибо! – Рубахин сел, опустив ноги с кровати. – Уже лучше, и намного. Дочка сегодня меня воскресила! – улыбнулся он.

Зименков тоже улыбнулся и согласно закивал головой.

– Да-да, Василий, – сказал он, – я уже и сам заметил, как она буквально снимает с меня усталость, когда я вечерами её на руки беру. Славная у вас девчушка с Наташей, и я этому очень рад. Надеюсь, ты не держишь на меня обиды за прошлое?

– Да, собственно, и не было никакой обиды, – ответил Рубахин. – Вы были правы по-своему.

– Ну и отлично! – Зименков протёр салфеткой очки в золотой оправе и серьёзно посмотрел на зятя. – Тогда давай обсудим будущее.

Он, судя по уверенному тону, всё уже тщательно продумал и теперь хотел лишь ознакомить Василия со своим планом.

– Я сегодня отдал распоряжение по поводу вашего жилья, – сообщил он, – вам подыскивают квартиру где-нибудь неподалёку от нас. Думаю, ты понимаешь: мы с бабушкой от неё без ума, и хотели бы как можно чаще с ней общаться. Если купить вам квартиру в другом районе – нам будет намного сложнее кроху нашу навещать: пробки в столице всем отравляют жизнь.

– Купить? – напрягся Рубахин. – Но…

– Отнесись к этому спокойно, Василий Никитич, – прервал его Зименков. – Я тебя, как мужика, понимаю, но и ты меня пойми – с тобой мои родные дочь и внучка, и пусть мои действия тебя не обижают. Так вот в жизни сложилось – и у тебя, и у меня. Мы теперь, надеюсь, одна семья, а потому и решать давай всё по-семейному, без ненужных амбиций. Согласен?

Рубахин кивнул.

– Вот и хорошо! Тогда предлагаю тебе два варианта будущей работы. – Зименков улыбнулся. – Подполковник Пряников из твоего Опорска дал тебе такую характеристику, что здешний его начальник-генерал сразу захотел тебя взять на службу в своё управление. Думаю, сразу получишь майора, да и работа уровнем повыше, чем была у тебя раньше.

– Вы связаны с этой службой? – удивился Василий.

– Напрямую – нет, и погоны с изнанки пиджака у меня не подшиты! – Николай Иванович хитровато прищурился. – Но я всю жизнь во внешней торговле. В прежние времена работать в этой отрасли, и вообще не быть связанным с известным комитетом –было немыслимо. Потому и остались некоторые связи, которые со временем стали даже дружескими, как в случае с этим генералом.

– Я понял! – Василий всё больше проникался доверием к своему тестю. Раньше он представлялся ему совершенно иным, хотя сейчас это уже было неважно. – Но вы сказали, кажется, о двух вариантах?

– Второй вариант – должность в службе безопасности моей фирмы. Не самая высокая, но достаточная, чтобы проявить свои способности и иметь за работу вполне приличное вознаграждение, которое, конечно, несопоставимо с тем, что тебе дадут на государственной службе – там особо деньгами не балуют.

Николай Иванович нахмурился, и пристально посмотрел на Рубахина:

– Думаю, не открою секрета, если напомню суть нынешней ситуации: с погонами или без погон – в конечном итоге, тебе придётся служить одной и той же группе людей. Ты – умный парень, и знаю – правильно меня поймешь!

Рубахин решил, что сказанное лучше принять молча.

– Можешь мне не поверить, зять мой Василий, – продолжил Зименков, – но я – человек старой школы, привык уважать людей честных и верных. А поскольку их популяция у нас катастрофически сокращается – стал ценить таких людей вдвойне. У меня огромные связи, довольно много вышколенных и очень неглупых подчинённых, но иногда оглянёшься – а тех, на кого можно опереться, можно пересчитать по пальцам!

Рубахин понимающе кивнул головой.

А Николай Иванович, видимо, намереваясь завершить разговор, подвинул к себе свой портфель из тёмно-коричневой кожи и достал оттуда небольшую плоскую бутылку с французским коньяком.

– Положи под подушку! – улыбнулся он. – Не понадобится самому – угостишь кого-нибудь из персонала – не откажутся.

Зименков поднялся.

– Здоровей поскорее, Василий Никитич, и думай – куда пойти дальше. Только не затягивай с решением, поскольку мне нужно будет на каждом направлении что-то предпринимать. Понапрасну людей озадачивать не хотелось бы.

Василий тоже поднялся и всунул ноги в широкие казённые шлёпанцы, чтобы проводить гостя.

Николай Иванович крепко пожал Василию руку и вышел из палаты.

Василий закрыл за Зименковым дверь, выключил свет и лёг на постель. Он уже принял решение и подумал, что с тестем ему, возможно, на редкость повезло…

 

9. Наталья

Она до сих пор не могла думать о Гаврииле Петровиче как о мёртвом. Его рукопись лежала на книжной полке, а Наталья никак не решалась взяться за чтение. Она со стыдом вспоминала, что в вихре событий так ни разу и не поинтересовалась судьбой первой части романа, чуть ли не с момента её отправки в издательство.

Но в этот вечер Наташа всё-таки твёрдо намерилась почитать рукопись, а завтра обязательно позвонить своему знакомому издателю. Она переложила одну из папок на прикроватную тумбочку и стала готовить дочку ко сну.

Танюшка возилась со своими игрушками на большой постели, Наташа доставала дочке из шкафа чистую рубашонку и штанишки, когда её позвала в гостиную Софья Захаровна. Там они обсудили, что нужно завтра с утра отнести Василию в госпиталь и мать направилась на кухню готовить.

Наталья вернулась в свою комнату и вскрикнула от досады: дочка каким-то образом раскрыла папку на тумбочке и теперь, сидя на подушке, сосредоточенно рвала цепкими пальчиками одну из станиц на мелкие кусочки.

Наталья бросилась к ней и стала вызволять из рук Танюшки уцелевшую половину листа.

Дочке это очень не понравилось, и добиться желаемого удалось не сразу. Когда измятая часть страницы была всё-таки извлечена, Танюшка расплакалась, и Наташа долго успокаивала её, качая на руках, пока та не заснула. Переодевать её пришлось уже крепко спящей.

Наташа уложила дочку в кроватку и вернулась к своей постели. Осторожно собрав мелкие бумажные клочки, она с ужасом поняла, что текст утрачен навсегда. Беда была в том, что старик Вознесенский писал не шариковой ручкой, а старомодными фиолетовыми чернилами, которые расплывались от влаги; а Танюшка, уничтожая станицу, видимо, помогала себе еще и зубами – жевала и выплёвывала обрывки.

Наталья поднесла к глазам уцелевшую часть листа. Судя по всему, это была последняя из страниц, которую успел написать Гавриил Петрович.

Наталья тщательно разгладила ладонью сохранившийся обрывок:

«…тревожно метался огонь в камине» – читала она, – «братья долго сидели молча, пока Чернояр не прервал затянувшуюся паузу в их разговоре:

– Ты же сам видишь: перо вполне по силам твоему герою! – произнёс он. – Да и меч, я думаю, будет ему по плечу. Я, во всяком случае, ему доверяю: он сделал в свитке одну единственную поправку, но и то – лишь затем, чтобы спасти друга…

Белояр, опершись локтями о край стола, сосредоточенно тёр пальцами виски.

– А ты помнишь, – засмеялся меченосец, – как предыдущий наш кандидат лихо настрочил целую историю, где он, якобы, нашёл на помойке чемодан с миллионом долларов, да к тому же – влюбил в себя какую-то грудастую певичку? А ведь поначалу казался вполне приличным мужиком…

Брат по-прежнему не отвечал, вчитываясь в свой свиток.

– Ты что? – недобро нахмурился Чернояр. – Хочешь изъять из событий этого игрушечного зайца? Я бы поостерёгся, это же…»

Дальнейший текст был уничтожен Танюшкой.

Наташа застыла с обрывком страницы в руках. Она даже не сразу поняла, что же так остро растревожило её в этих строчках, а когда вспомнила – задохнулась холодным мистическим страхом: об игрушечном зайце, который спас ему жизнь, говорил накануне Василий…

 

10. Рубахин

Василий, который лёг спать сразу после ухода Зименкова, неожиданно проснулся, охваченный жёсткой, удушающей тревогой. В палате, как и во всём корпусе, где он лежал, стояла полная – даже какая-то ватная и глухая – тишина.

Он накинул на плечи халат и подошёл к окну. Ему показалось странным, что теперь на одной из самых загруженных и бессонных столичных магистралей, пролегающей рядом с госпиталем, не было ни одной машины.

Рубахин внимательно всмотрелся в ночную даль и похолодел: там к шпилю Останкинской телебашни был привязан за узду уже знакомый ему исполинский бледный конь со струящейся гривой…

Резко рванулось на полубиении, сжалось в ледяной комок и больше не хотело разжиматься сердце.

«Па-па!» – прозвучал у него за спиной тоненький голосок Танюшки. – «Па-па!»…

Василий вздрогнул всем телом и тут же понял, что теперь действительно проснулся: он лежал на постели в своей палате, через двойные стёкла окна отчётливо доносился напряжённый гул столичной улицы, а за дверью по длинному госпитальному коридору шлёпали, удаляясь, чьи-то тапочки…

Конец первой книги