Глава 1

Николай Иванович Зименков владел в столице довольно обширным бизнесом, но главной деловой составляющей в нём была оптовая поставка компьютеров и другой сложной офисной техники.

Ещё в советские времена, будучи сотрудником внешнеторгового ведомства, Зименков выполнял очень деликатные заказы правительства, закупая через третьи-четвёртые руки новейшие электронные приборы и комплектующие изделия для нужд оборонных предприятий. В разработке и производстве этих систем СССР сильно отставал от Запада и Японии.

Благодаря этой негласной деятельности, Николай Иванович обрёл связи в очень влиятельных кругах, которые остались весьма ценными даже после крушения великой советский империи.

Зименков сразу ушёл в бизнес, где его зарубежные деловые связи в новых условиях вообще не имели цены.

Преобразованная Россия в высоких технологиях стремительно провалилась глубже некуда. Заказы оборонных предприятий, где производство умирало, резко сократились, и от них Зименков получал лишь редкие бессистемные заявки.

Зато общая потребность в персональных компьютерах и офисном оборудовании стремительно нарастала. На первом этапе конкурентов у Зименкова практически не было, и он это использовал в полной мере.

Пришли очень большие деньги. Настолько большие, что их уже нельзя было не заметить. В середине девяностых некие крутые парни, промышлявшие рэкетом, позарились и на бизнес Николая Ивановича. С растопыренными пальцами они вошли к нему в кабинет с предложением взять их в долю.

Всё могло закончиться для Зименкова очень скверно. Но у него оставались надёжные друзья из военной разведки. Эти друзья сделали так, что главные персонажи из покушавшихся – внезапно и одновременно – исчезли. Может быть, они сбежали из страны, но, во всяком случае, их никто уже после не видел ни живыми, ни мёртвыми.

Слух о неудавшемся «наезде» быстро распространился. На столичных «деловых» и «блатных» это произвело очень сильное впечатление – фирму Николая Ивановича на какое-то время оставили в покое, но он, не дожидаясь новых приключений, тут же создал собственную службу безопасности. Её организовали всё те же друзья – отставные офицеры из военной разведки и КГБ. Честные служаки, испытанные профессионалы, они почему-то стали неадекватны своим обновлённым ведомствам, и предложения Зименкова пришлись для них весьма кстати.

Возглавил службу досрочно отправленный на пенсию генерал-лейтенант Скорняков. Скоро его подразделение стало не только одним из самых эффективных в столице, но и приобрело некие позиции в странах, куда распространялись интересы фирмы.

***

В это подразделение Николай Иванович определил потом и своего зятя, бывшего капитана милиции из провинциального Опорска.

Встретили его поначалу настороженно, но скоро рассмотрели в Василии Рубахине дельного парня, и он стал своим.

Изначальная школа, обретённая в угрозыске, у Василия была неплохой, но новые коллеги ещё год без всяких поблажек «обкатывали» и «отёсывали» его в профессиональных делах, прежде чем он приблизился к нужному, по их мнению, уровню.

По настоянию тестя, Рубахина интенсивно обучали английскому языку. Наука давалась поначалу нелегко, но домашний тренинг взяла на себя жена Наталья, и в один прекрасный день Василий с удивлением обнаружил, что без всякого напряжения понимает беседу двух американцев, беспечно болтавших в приёмной Зименкова.

По старой привычке немало времени отдавал он и спортзалу, где его сослуживцы трижды в неделю совершенствовались в искусстве рукопашного боя.

Сам Зименков к тренировкам зятя относился сдержанно.

– Это уже лишнее! – слегка поморщась, заявил он, когда тот однажды явился на работу с огромным синяком под глазом. – Форму поддерживать, конечно, надо, но я предпочёл бы, чтобы мозги свои ты поберёг…

Нужно сказать, что с переездом Василия в столицу его отношения с тестем очень скоро переросли действительно в родственные.

Николай Иванович души не чаял во внучке Танюшке, а когда стало известно, что скоро дочь подарит им с бабушкой ещё и внука, скупой на внешние эмоции Зименков даже прослезился.

Но, оставаясь человеком практичным, он теперь считал для себя очень важной задачей укрепить позиции зятя, сделать всё возможное, чтобы дочь и внуки были за Василием, как за каменной стеной.

В последнее время у него серьёзно пошаливало сердце. В тайне от родных Николай Иванович прошел обследование в одной из клиник Германии, и там сказали ему, что фатального ничего пока нет, но следовало бы подумать о плановой операции. Естественно, что нагрузок, особенно нервных, следует тщательно избегать.

Но избегать нагрузок значило – отойти от дел, чего Зименков не мог себе позволить.

– Может, всё-таки лечь тебе на операцию? – тревожился Скорняков. – С сердцем шутки плохи!

Зименков грустно улыбнулся:

– Мне кажется, что после семидесяти иметь здоровое сердце даже глупо: есть риск лишиться такой великой роскоши, как быстрая смерть. А перспектива долго ждать её живым, но бессильным и безмозглым чучелом – мне как-то вот не нравится.

– Ну, ты брось такие мысли! –проворчал Кирилл Максимович. – Мы с тобой ещё…

Зименков с той же горькой улыбкой его перебил:

– Это, Максимыч, в тебе наивная привычка из юности – думать о будущем, как о чём-то бесконечном, а у нас с тобой и настоящего-то теперь – глотка по два-три на брата…

***

Дела, слава богу, шли у фирмы пока нормально, деньги работали, но Николай Иванович видел, как стремительно, в режиме ошеломляющих скачков, развиваются компьютерные технологии, и с тревогой сознавал, что с каждым днём всё меньше соответствует своей роли в компании.

– Глупеем понемногу, Максимыч! – заявил он как-то Скорнякову. – Новые компьютерные продукты для меня всё больше и больше – тёмный лес. Должен тебе признаться – я уже в них ни хрена не понимаю, то есть, не способен адекватно выстраивать политику компании, а это опасно.

Как ты и сам знаешь, я неплохо справлялся, когда требовалось физически насытить наш рынок компьютерами, простой периферией и элементарными программами.

Для этого, кстати, большого ума и не требовалось – покупаешь подешевле, продаёшь подороже – фокус старый, как мир. Весь секрет моего успеха лишь в том, что в нужное время я имел прямой доступ к производителям, они меня знали, и первые массовые партии техники дали, по сути, под честное слово – товарным кредитом. Несколько хороших оборотов – и меня было не догнать. С долгами рассчитался, в дело пошли уже свои деньги.

Скорняков слушал друга не перебивая, чтобы дать ему выговориться – понимал, как нелегко носить в одиночку такие мысли.

– С размаху хотел вложить заработанное в собственное производство, – продолжал свой невесёлый монолог Зименков. – Подобрал даже площадку походящую, партнёров хороших из Белоруссии, но рулевые новой рыночной экономики меня тут же и обломали. Ты помнишь, Максимыч, когда в середине девяностых вдруг установили новые пошлины: комплектующие элементы ввозить стало на порядок дороже, чем готовую технику? – Зименков покачал головой. – Я тогда, старый дурак, приехал в министерство, спрашиваю тамошних делоплётов: как это, ребята, понимать? Мне же на ваших новых условиях даже простая сборка на своей территории будет невыгодна, не говоря уж о производстве более-менее полного цикла!

– А они?

– А они сделали деревянные морды: ты, дескать, уважаемый Николай Иванович, зря голову морочишь себе и нам – у тебя налаженный бизнес, приличные обороты, вот и торгуй своими компьютерами, пока торгуется!

– Помню я всё это! – вздохнул Скорняков. – Мы ведь, по наивности, тоже поначалу отслеживали разговоры и переговоры по поводу этих пошлин. Документировали – кому, и какие суммы падали на банковские счета от зарубежных фирмачей, – генерал неожиданно рассмеялся, – и в итоге даже мне лично кое-что перепало!

Зименков с изумлением вскинул брови:

– Тебе?

– Да, отстегнули по заслугам! – Скорняков, интригуя, прищурился. – Когда я пришёл наверх с докладом, там так и сказали: ты хорошо поработал, генерал, и вот тебе – твоя пенсия! Теперь езжай на дачу и пиши мемуары…

***

Продолжая оптовую торговлю оргтехникой, Зименков стал серьёзно вкладываться в информационные технологии.

У него появился объект постоянной заботы – превосходно оснащенный специальный центр. Оборудование центра регулярно пополнялось за счёт новейших разработок в электронике, традиционно запрещённых к продаже в Россию, но Николай Иванович давно знал, как эти запреты обойти.

Программный продукт, создаваемый у Зименкова, стал понемногу находить сбыт, и оценивался, как весьма приличный. Выход на высокий рынок представлялся задачей нереальной, но Николай Иванович упорно финансировал это направление, потому что знал: достаточно появиться одной сумасшедшей голове с дерзкой идеей – и всё может измениться коренным образом – роль человеческого фактора в этом бизнесе почти абсолютна. И он вкладывал деньги в людей.

Руководитель центра, тридцатилетний Дмитрий Баюнов, имел статус полноправного заместителя Зименкова и был подотчётен только ему и Скорнякову.

Основной персонал, подчиненный Баюнову – три десятка специалистов, наполовину состоял из почти мальчишек и выглядел неординарно: очкастые, лохматые или стриженые наголо, в потертых джинсах, отстранённые от обыденности, они жили исключительно своей работой, и каждый был по-своему талантлив.

Для этого персонала в офисе была оборудована и зона отдыха, где, при желании, можно было поспать и поесть, потому что «айтишники» нередко погружались в работу настолько, что не выходили никуда целыми сутками .

Платили им очень прилично, но ни свою зарплату, ни условия работы они не считали решающими стимулами: главным для них был доступ к мощным электронным «игрушкам» и возможность самореализоваться в киберпространстве…

Скорняков однажды искренне засомневался, когда Баюнов прислал к нему на согласование лопоухого кандидата в работники, которому ещё и шестнадцати не было.

Оставив невозмутимого рекрута подождать в приёмной, Скорняков зашел к Зименкову:

– Не детский же сад у нас! – воскликнул он, доложив о своих сомнениях.

– Беда в другом, Кирилл Максимыч! – покачал головой Зименков. – На этого вундеркинда уже не только мы успели обратить внимание. Если парнишку сейчас не подберём – ему завтра предложат вид на жительство – сам знаешь, где. У них там, в лабораториях полно ребят с русскими фамилиями и с возрастом – до тридцати!

Очень скоро Скорняков раскаялся в своих заблуждениях насчёт юного новобранца: получив в распоряжение достойную технику, лопоухий гений стал щелкать, как орехи, сложнейшие защитные программы чужих серверов.

Кирилл Максимович забрал этого мальчишку, Степана Шорникова, в свою службу и зауважал, как серьёзного профессионала.

***

Как-то пригласив Скорнякова, Зименков положил перед ним папку с обзором новостей компьютерного рынка и устало откинулся в кресле.

– Обрати здесь внимание на первое сообщение. Какая-то компания «Tell-Inter» – я что-то не встречал раньше о ней никакой информации – заявила, что работает над особым чипом, который из всей гаммы электрических сигналов мозга сможет распознавать ментальные команды по управлению компьютером. – Николай Иванович выпрямился. – Любопытно, Максимыч? Чип предполагают вживлять в голову. Они всерьёз ведут речь о нейроинтерфейсе.

Скорняков кивнул, подвигая к себе бумаги:

– Да, я об этом уже не раз читал, но не в связи с «Tell-Inter». Тема витает в воздухе. Выглядит она пока ещё фантастично, но любопытно весьма!

– Нужно к этой компании присмотреться, дай, для начала, задание твоему гению Шорникову – пусть попробует пройти к ним на сервер. С этого момента мне нужно всё, что можно и нельзя получить по данной теме. – Зименков снял и тщательно протёр очки. – Баюнова я уже озадачил, теперь и ты задействуй все твои возможности – в деньгах, если нужно, не скупись!

– Понял, Николай Иваныч, поручу. – Скорняков поднялся. – Но в чём тут проблема-то?

– Предчувствия, Кирилл Максимыч, пока только моя мрачная интуиция! – задумчиво ответил Зименков. – Как только сформулирую что-то для себя, тебе первому расскажу.

– Ага! – улыбнулся Скорняков. – А ещё жаловался мне, что отстаёшь от времени…

– Видишь ли, Максимыч, – Зименков водрузил свои очки на переносицу и улыбнулся в ответ. – Мы, старики, безнадёжно отстали от молодых в заморочках с высокими технологиями, но зато им, молодым, ещё бежать и бежать за нами, чтобы так узнать эту жизнь и людскую натуру, как знаем её мы…

***

В это же время некий инвестор в Лондоне удачно завершил сделку по приобретению ста процентов акций компании «Tell-Inter». Компания ещё не успела занять особого места на рынке, а потому сделка прошла негромко и незаметно.

Инвестором был Серж Гольдштейн…

Накануне Гольдштейн встретился со своим старым партнёром Юнусбековым.

Они обстоятельно поужинали в ресторане, и вышли прогуляться по пустеющей в поздний час набережной Темзы. Здесь, у холодной осенней реки, Серж поведал Юнусбекову о главной цели этой встречи:

– Я ухожу из нашего бизнеса, уважаемый Элгазы! Ты, если захочешь, восстановишь сеть, и она будет только твоя.

Таджик церемонно развёл руками:

– Ты меня, как всегда, удивляешь, Валерий Сергеевич, но я доверяю твоей мудрости.

В их совместных делах интеллект Гольдштейна и восточная хитрость Юнусбекова постоянно играли в поддавки, но, демонстративно делая уступку за уступкой, каждая сторона всегда готовила только собственный выигрыш.

Ход Гольдштейна был неожиданным, и Юнусбеков с большим интересом ждал пояснений.

– Видишь ли, почтенный мой друг Элгазы, – в обычно бесцветном голосе партнёра Юнусбекову почудились даже некоторые проникновенные нотки, – у меня нет семьи, нет жены и любовниц, которых нужно ублажать дорогими подарками, нет детей, в чьё будущее следует вкладывать деньги. Так почему бы мне не перейти к более спокойной жизни?

Гольдштейн посмотрел на таджика долгим и кристально честным взглядом:

– Чтобы тебе легче было восстановить сеть, я передам тебе некоторые связи в России и на Балканах – из тех, что уцелели.

Юнусбеков, по смыслу сказанного, должен был испытать к партнёру горячую благодарность за столь ценный подарок, но Элгазы, напротив, ощутил лишь растущее беспокойство: ситуация противоречила всем обычаям в их отмороженном бизнесе, и в ней должен быть скрыт какой-то тонкий подвох.

– Кроме того, ты можешь попытаться найти в России человека, который когда-то давно украл у меня тонну героина и где-то её прячет. – продолжал искушать партнёра Гольдштейн. – Анубис с этой задачей так и не справился. Возьмёшься? Я тебе помогать буду отсюда.

– Но…

Чтобы не испытывать дальше недоверчивого таджика, Серж назвал свои условия:

– Мне – всего лишь треть денег, после реализации, конечно.

– Но …

И здесь Гольдштейн партнёра окончательно добил:

– Все свои расходы на поиск товара и на его реализацию – вычтешь из моей доли.

– А может, он уже всё сам продал?

– Ну, это вряд ли! – почему-то уверенно заявил Гольдштейн. – И, по-моему, он давно уже ищет себе смерти – вот и помоги ему!

Они ударили по рукам…

 

Глава 2

В своё московское представительство Болотников-Вуйкович попал только к концу сентября. Теперь его главной целью была встреча с бывшим милицейским капитаном Рубахиным.

Разыскал он его довольно быстро, но подходить сразу не стал: решил присмотреться к окружению.

Респектабельный тесть-миллионер, красавица-жена, здоровые дети, тёмно-серый «бентли», квартира в престижном жилом комплексе, солидный офис – судьба отвалила вчерашнему милиционеру столько, что её щедрость прямо-таки поражала.

Болотников даже затруднялся с поводом для первого знакомства, проще говоря – не знал, «на какой козе подъехать» к этому баловню судьбы, чтобы избежать лишних объяснений со службой охраны и секретарями в приёмных.

Войти в офис Зименкова можно было лишь со стороны внутреннего дворика, но и туда вход без приглашения был закрыт. Жилой комплекс на севере столицы, где располагалась квартира Рубахиных, тоже находился за серьёзным забором, под круглосуточной охраной, посторонних и незваных на территорию, а уж тем более – в подъезды, не пускали.

Выслушав доклад Ангела Друбича, Болотников возмутился:

– Буржуи чёртовы – отгородились! – проворчал он. – Что же мне теперь, эту встречу – как спецоперацию готовить?

Решение, конечно, нашлось: Рубахин не прекращал тренировок и вместе с коллегами регулярно появлялся в дорогом спортивном клубе. Болотников приобрёл абонемент в этот клуб и себе, записавшись в секцию рукопашных единоборств.

Дежурный тренер, впервые встретив Вуйковича, бросил несколько озабоченный взгляд на его седину, деликатно предупредил:

– Здесь – только профессионалы!

– Спасибо! – улыбнулся Игорь. – Я учту! – уже по тому, как люди разминались, он и сам прекрасно видел, что в зале собрались бойцы бывалые.

Тренер кивнул головой и представил его присутствующим:

– Господин Марко Вуйкович – наш друг из Сербии. Прошу оказать внимание!

Семеро спортсменов поочерёдно назвали свои имена, скрепляя знакомство рукопожатиями. Когда подошёл черёд Рубахина, Игорь чуть дольше задержал его ладонь в своей руке и внимательно посмотрел Василию в глаза. Тот, без сомнения, уловил неожиданный акцент, но сделал вид, что ничего не почувствовал.

Игорь, усмехнувшись про себя, отошёл к шведской стенке.

После разминки, когда бойцы разбирались для спарринга, Болотников получил подтверждение, что сигнал принят – Рубахин молча подошёл к нему и принял стойку.

Игорь ответил тем же.

«Не осрамиться бы!» – мелькнуло в голове.

Был, конечно, возраст, но была и старая школа, которая ни разу не подвела Болотникова в самых острых ситуациях.

Спокойно выдержав атакующий взгляд молодого соперника, он поймал его на первом же выпаде своим особым захватом и в следующую секунду жёстко припечатал к ковру.

Остальные бойцы, с интересом следившие за началом необычного поединка, сдержанно, но дружно проаплодировали – они знали способности Василия и могли по достоинству оценить молниеносную победу седого серба.

Слегка ошеломлённый, но искренне улыбающийся Рубахин поднялся на ноги и протянул руку:

– Спасибо вам, Марко! Я оценил! – он поправил пояс борцовской куртки. – Кто вы такой и чего от меня хотите? – вопрос его прозвучал уже тихо и совершенно серьёзно.

– Нужна встреча и разговор в другой обстановке! – Игорь почувствовал, что парень ему определённо нравится. – Речь идёт о событиях в Опорске и в Ильинском.

Взгляд Рубахина потемнел:

– А вы имели к ним какое-то отношение?

– Тот, кто направлял тогда отморозков к дому братьев Вознесенских, – ответил Болотников, – и мой давний враг…

– Так вы – знали стариков?

– К сожалению, не знал. Но обо всём – при новой встрече! – Игорь назвал номер своего телефона. – Запомнил?

Василий кивнул.

Вуйкович улыбнулся и снова принял стойку:

– Продолжим наши танцы?

В оставшееся до конца тренировки время он учил Рубахина своему коронному захвату.

Ему когда-то рассказывал его наставник, что этим приёмом русичи владели ещё в незапамятные времена – в пешем бою бросали оземь коварных хазар, свирепых печенегов и прочих заклятых ворогов. Если приём довести до последнего, завершающего движения – враг уже не вставал…

***

Они встретились на следующий день в офисе сербов на Воронцовской.

Марко познакомил Рубахина с Ангелами, рассказал, вкратце, о своём бизнесе. Затем, за кофе и коньяком, пошла речь о том, ради чего и была назначена их встреча.

К удивлению Вуйковича, Василий никогда не слышал прозвища «Анубис» и уж, тем более, не подозревал о существовании какого-то Гольдштейна, да ещё и в Австрии.

Но разговор всё равно получился долгим.

Стало ясно, что Рубахин случайно зацепил важное звено наркосети в Опорске, которым руководил там начальник Центрального ОВД подполковник Старовский.

– Выходит, ты просто заставил Анубиса засуетиться, Василий, – подвёл итог Вуйкович. – Дальше уже пошла цепная реакция, которая погубила и Анубиса, и его сеть. Он переоценил твою роль, – Марко внимательно посмотрел в глаза собеседника. – А может быть – недооценил? Ведь это же ты после перестрелки в Ильинском передал офицеру ФСБ две толстых папки с документами? Я думаю, именно эти твои папки перепугали всю наркомафию…

– Какой интересный вы человек, господин Вуйкович! – Василий отодвинул от себя чашку с недопитым кофе. – Откуда, скажите, скромный сербский коммерсант может знать такие подробности?

По лицу Марко внезапно пробежала чёрная тень, и Рубахину показалось, что сидящий перед ним человек сразу постарел и осунулся. Даже глаза его, мгновение назад светившиеся острым интересом, погасли.

– Я предпочёл бы не знать ничего, – после некоторой паузы глухо произнёс он. – За этими познаниями – непомерная цена, Василий. И я не уверен, что расплатился по счёту – с меня, я думаю, ещё спросят – и на этом свете, и на том…

Вуйкович разлил по бокалам коньяк, провёл по лицу ладонью и, словно сменив маску, устало улыбнулся:

– Выпьем, капитан, и по-трезвому поговорим!

Они выпили – за тех, кому уже никогда не быть рядом…

– Так что же это всё-таки за папки были? – повторил свой вопрос Марко. – Государственная тайна?

– Они лежат у меня дома, хотите взглянуть – приглашаю в гости! – чтобы больше не интриговать Вуйковича, сообщил Василий. – Я вытащил тогда из горящего дома рукописи младшего из братьев – Гавриила Петровича. Это был недописанный роман, кстати, очень достойный роман, и я собираюсь издать его со своим послесловием. Долго собираюсь, к стыду своему перед стариками, и каким-то уж слишком длинным получается мой эпилог!

Предвидя ещё один вопрос удивлённого Марко, он уточнил:

– Я же ранен был, и, чтобы не тащить папки в госпиталь, передал их на время тому офицеру из ФСБ…

Дальше Рубахин узнал много для себя интересного. Рассказал ему Вуйкович, и кто стрелял в него на Кавказе, и про снайпера, что ждал его на похоронах в Ильинском, и кто такой был Анубис.

– А над всей сетью, которую ты когда-то так неловко потревожил, – закончил свой рассказ Вуйкович, – сидел неприметный и поганенький такой паучок, по фамилии Гольдштейн, до которого я ещё не добрался. Я ведь, Василий, очень рассчитывал, что в твоих знаменитых папках могло что-то быть на этого паука…

Расставались они уже друзьями.

– Я жду тебя в гости, Марко, – подтвердил своё приглашение Рубахин. – Думаю, тебе есть смысл познакомиться и с моим тестем – старик многое может.

– Спасибо, Василий, я всё обдумаю! – прощаясь, Вуйкович крепко пожал ему руку. – Жди моего звонка…

 

Глава 3

Рубахины жили, в основном, друг другом и детьми – раздвигать пределы общения не было ни желания, ни времени.

Спустя год после событий в селе Ильинском их неожиданно разыскал сын Гавриила Петровича – Алексей Вознесенский.

– Прибыл исполнить последнюю волю отца! – с порога заявил он удивленной Наталье. – По завещанию, все его архивы следует передать вам, Наталья Николаевна! – с этими словами Алексей поставил посреди прихожей тяжеленный, больше похожий на сундук, чемодан. – Здесь все бумаги, что хранились в городской квартире!

Нередко вечерами, уложив детей, Василий и Наталья вспоминали стариков Вознесенских, перечитывали и обсуждали рукописи Гавриила Петровича. Они оба давно признали, что чудаковатый музейных хранитель стал для них очень близким – почти родным. А Наталье даже казалось, что временами Гавриил Петрович незримо присутствует в их доме…

Позже Василий разыскал некоторые книги и документы, на которые ссылался старик в своей диссертации, в незаконченном романе «Братья из Нави», и ещё во множестве разных записок и заметок. Разбирая бумаги, они с Натальей не переставали удивляться: как мог Гавриил Петрович, при прежних-то порядках, получать доступ к архивам, которые остались закрытыми даже и в новые времена – при полном разгуле демократии!

***

Пару лет назад, когда Наталья ещё была беременна маленьким Ярославом, она загорелась идеей заказать для дома двойной портрет братьев Вознесенских. Она даже сразу решила, кому из художников эту работу можно поручить, но никак не могла его разыскать и очень расстроилась.

– А почему именно он? – утешал жену Василий. – Давай другому закажем – мало ли художников в Москве!

Но Наталья не успокаивалась:

– Только он! Разве я тебе не рассказывала о нём? Рябинин – его фамилия?

– Что-то не припомню…

– Так вот: у себя в центре мы готовили очередную выставку, и мне позвонил Егор Костяков – художник-иллюстратор – попросил посмотреть картину какого-то самоучки, – рассказала Наталья. – Я согласилась организовать просмотр. Приехал неказистый такой парень, привёз квадратный холст на подрамнике. Когда он его открыл, у меня, во всяком случае, чуть сердце не остановилось, да и всю комиссию этот серый мужичок сходу сразил.

Полотно называлось «Святые Великомученики». Сюжет – три фигуры на фоне деревенской улицы: старик на костылях, с медалью «За отвагу» на драном пиджаке, и – жена, усталая старушка, в платке и стёганой фуфайке…

Наталья на минуту замолчала, видимо, вспоминая ещё какие-то детали картины, и покачала головой:

– Ты бы видел, Васёк, как он прописал их глаза! Скорбные, переполненные таким светом, такой трагической силой, что у меня тогда просто мурашки по спине побежали!

– А ещё одна фигура? – напомнил Василий. – Ты сказала – их было три?

– Третьей была лошадь – справа от женщины – худая, понурая. Женщина держит её под уздцы.

– Понятно! И что же вы решили?

– Решили, не сговариваясь – берём в экспозицию! – Наталья нахмурилась. – Но выставлялась та картина недолго – уже на другой день наше руководство распорядилось её убрать.

– Во как! И почему же?

– Борис Рябинин не только назвал полотно «Святые Великомученики», он ещё написал им, как и положено святым, сияние над головами – и у лошади тоже.

Помнишь, в девяностых модно стало – тереться попам на светских мероприятиях? Вот, и на выставку к нам припёрся какой-то попишко: кругленький такой – щёки чуть не на плечах лежат, вроде, благостный такой на издали, а поближе – глазки маленькие, недобрые. Мне, короче, он сразу не понравился.

– Ну – и?

– Ну, и закатил тот рясоносец скандал, прямо истерика с ним случилась: «Кощунство! Святотатство!», а начальство наше всегда нос по ветру держало – не захотел никто ссориться с церковью: она уже в силу входила …

– Что же художник?

– Молча картину забрал, посмотрел на нас, как на убогих – и ушёл. Мне стыдно до сих пор! – с горечью призналась Наталья. – Больше я о нём ничего не слышала, вскоре в твой Опорск меня направили, а дальше – ты сам всё знаешь…

– Да, – согласился с женой Василий. – Наверное, он смог бы написать наших стариков…

– И вряд ли кто другой! – уверенно заявила Наталья. – Ведь у меня, к сожалению, сохранилась лишь одна фотография Гавриила Петровича, да и та плохонькая, чёрно-белая. Но я хотела дать Борису даже не фото, а «Братьев из Нави». Копию для него распечатала – думаю, ему было бы достаточно.

Василий, которому передалось настроение жены, обнял её за плечи:

– Жаль парня, – сказал он. – И я его прекрасно понимаю: если эти русские люди, вытянувшие на себе и войну, и разруху, и всю свою остальную солёную жизнь – не великомученики, тогда кто? – Рубахин вздохнул. – Да и лошадке нашей деревенской в копыта поклониться – тоже не грех, в чём же тут святотатство? – Василий поцеловал печальные глаза жены.

Они немного помолчали, и Василий спросил:

– А ты сама-то знаешь кого-нибудь из церковных великомучеников – Мину Котуанского, например, или Евфимию Халкидонскую?

– О! – изумилась Наталья. – А кто они нам – Котуанский и Халкидонская?

– Нам – никто! Тыщи полторы лет назад муки приняли страшные – за любовь к Иисусу…

– Всё ясно! – невесело усмехнулась жена. – Это, как потом Карл Либкнехт и Роза Люксембург! Никто уже не помнит, чего такого они натерпелись у себя в Германии за любовь к Марксу, но зато в любом русском городишке есть улицы, названные в их честь!

Гавриил Петрович сказал бы – подмена святынь…

Он был уверен, что свод русских святых вообще должен быть другим: он у него начинался князем Святославом, а заканчивался Виктором Захарченко.

– Это руководитель Кубанского казачьего хора, что ли? – удивился Василий.

– Он. Гавриил Петрович считал, что этот человек уже при жизни достоин причислению к лику святых за то, что собрал, сохранил и возвращает людям светлую славянскую душу, разлитую в народных песнях.

А ещё несравненной святой он называл Арину Родионовну – няню Пушкина, говорил, что эта крестьянка, баюкая своего барчонка, излила в его душу столько света, столько исконного славянского духа, что он уже не мог не стать великим русским сказителем…

– Мощный был старик Гавриил Петрович! – задумчиво произнёс Василий. – Ему бы лекции читать по университетам!

– Да кто бы его туда пустил! – с огорчением вздохнула жена. – Его бы сейчас и попы анафеме предали: старик говорил, например, что Кирилл и Мефодий – вовсе не творцы славянской письменности, а её уничтожители! По заданию церкви эти два персонажа слепили свою кириллицу из еврейского и греческого алфавитов, чтобы заменить исконное славянское письмо-руницу.

Остальное сделали христианские миссионеры – они преследовали и убивали всех, кто знал руницу, повсюду сжигали и стирали всё написанное рунами, то есть лишали славян их письменного наследия!

Ты сам подумай, Василий: разве сегодня выпустят на аудиторию лектора, утверждающего, что христианство никогда не было духовным просветлением, а изначально служило инструментом духовного порабощения?

Меня он убедил в своей правоте очень просто: положил передо мной на стол две маленькие книжки, та и другая – признанные шедевры древней русской литературы: «Слово о полку Игореве» и «Житие протопопа Аввакума», сказал: «Прочти их, дочка, подряд и сравни – сразу всё увидишь и поймёшь!»

– Любопытно! – заметил Василий. – Завтра же скачаю их из Интернета и сам так прочту!

– Постой! – Наталья вдруг резко отстранилась от мужа. – Вспомнила: у него же на обратной стороне холста надпись была карандашом: деревня Колодцы, Вологодская область!

– Это ты про Рябинина? Ну, тогда – вообще никаких проблем! – улыбнулся Василий. – Найду я его…

***

…Облупленная стрелка-указатель на булыжном шоссе подтвердила Василию, что если свернуть на извилистый просёлок, то до деревни Колодцы – всего восемь километров.

Настроение у Рубахина стремительно портилось: как только он съехал с федеральной магистрали на «дорогу местного значения» – его беспрестанно трясло. Трясло вместе с машиной на ухабах, но ещё больше трясло изнутри – от картин, которые ему открывались в пути.

Кичливые островки подмосковных коттеджей остались далеко позади.

Теперь и слева, и справа он видел лишь серые деревни с покосившимися, а то и полуразрушенными избами. Долго ехал Василий среди бывших полей, безнадёжно заросших травой и молодым березняком, и с каждым новым километром в нём нарастало ощущение, что прошла здесь какая-то чума, и когда-то обитаемые, обустроенные многими поколениями русских людей места – опоганились и вымерли…

«Давненько ты, Рубахин, с асфальта не съезжал! – удручённо отметил он про себя. – А Россия-то вот она – смотри и не отворачивайся!»

За мрачными мыслями он прозевал нужный поворот. Когда попалась вскоре на пути большая, но увы – не та, деревня, Василий, чтобы не барабанить попусту по окнам, решил подъехать к магазину – там уж точно будет, у кого уточнить дорогу.

Две пожилых женщины о чём-то неспешно беседовали у дверей дореволюционного каменного лабаза, вросшего в землю почти по окна. Вывески никакой на нём не было – над входом красовался лишь яркий баннер с надписью «Pepsi».

«Вот и в каждой русской башке – прямо на мозгах – теперь нашлёпка «Pepsi»! –невольно ругнулся про себя Рубахин. – Интересно, можно ли найти хоть одну вывеску «Квас» где-нибудь в Миннесоте или Алабаме?» – подумал он…

Женщины прервали свою беседу, и вопросительно уставились на Василия.

И снова его неприятно резануло по сердцу: они были так бедно и несуразно одеты, что лет сто назад далёкие прабабки приняли бы их за нищих побирушек – своих внучек из двадцать первого века…

А деревня ещё хранила следы тех времён, когда жили здесь люди в достатке: многие избы были пятистенными – такие ставились для больших и дружных семей; немало попадалось и двухэтажных домов: первый этаж из кирпича, второй – деревянный сруб – это крепкий хозяин строил, зажиточный.

И везде: на фронтонах, на карнизах, на окнах домов, над крылечками и воротами – причудливые, великолепные узоры деревянной резьбы. В полусгнивших теперь кружевах наличников – лучистые символы солнца, сплетение трав и цветов, лебединые крылья, кое-где – даже сказочные львы, которым по чину полагалось бы выглядеть грозно, а они походили на добрых домашних котов…

Василий знал, что это была не просто красота, это была светлая древняя волшба – каждый узор, каждый символ имели особое значение: призывали в дом благополучие или же защищали его от напастей…

***

…Деревня Колодцы протянулась вдоль плавной дуги речного берега единственной улицей. Она выглядела полуживой, потому что избы с заколоченными крест-накрест окнами стояли чуть ли не одна через одну.

Медленно двигаясь по улице, Василий опустил боковое стекло и пытался угадать, в какой из домов постучаться, чтобы спросить про Рябининых.

Ему повезло, и стучаться не пришлось: на скамейке у очередной избы с пегой кошкой на коленях неподвижно сидела сухонькая, сгорбленная старушка. Рубахин остановился и пошёл к ней.

Старушка чуть выпрямилась и подняла на него выцветшие глаза, в которых не отразилось ни малейшей тени любопытства.

– Скажи, бабуся, – на всякий случай погромче обратился к ней Василий. – Рябинины в этой деревне – где жили?

Она некоторое время смотрела на него молча, потом отрицательно покачала головой:

– Нет здесь Рябининых, в Вологде они…

– А Борис Рябинин – он тоже сейчас там?

Лицо у старушки дрогнуло, и она тихо заплакала – без всхлипов, одними слезами:

– Бориска-то помер – уж лет пять, как не больше! – она вытащила из рукава кофты мятый платок и крупно трясущейся рукой вытерла глаза. – Внуком он мне – дочкин сын…

Это было какое-то горькое везение или мистическое совпадение – так вот, сходу, найти нужную точку в конце пути длиной в семьсот с лишним километров.

– А не вас ли Борис на картине рисовал – с дедом и лошадью? – спросил Василий вглядываясь в лицо своей собеседницы, и глаза её снова наполнились слезами:

– Нас рисовал, да и пропал он из-за картины-то этой! Вернулся из Москвы чёрный весь, сам не свой. Сказывал – заснул на вокзале, а проснулся – нет ни картины, ни сумки! Вот он и запил тут у нас беспробудно. Так и сгорел от водки-то за одно лето…

– Прости, бабуся, – Василий тоже окончательно расстроился. – Я ведь не знал, что всё так плохо. И больше картин никаких после Бориса не осталось?

– А тебе почто? – она снова вытащила свой платок и промокнула глаза.

– Я бы их сейчас купил – за хорошие деньги!

Старушка махнула рукой:

– Да на кой мне деньги-то твои! Покупать у нас тут нечего, да уж мне и не нужно ничего!

– Ладно, прощай тогда, бабуся! Хороший у тебя был внук! – Рубахин поклонился и направился к машине.

– Постой, сынок! – послышалось за спиной. – Погоди уезжать-то! – старушка тяжело поднялась на крыльцо и скрылась за дверью.

Василий подошёл поближе к ступенькам.

Она вернулась через несколько минут и протянула ему небольшой холст, свернутый в трубку:

– Возьми, будет тебе память о нашем Бориске! Ты, я вижу, человек не злой – ну и с богом тебе!

Рубахин осторожно развернул подарок и увидел те самые глаза, так поразившие когда-то Наталью – скорее всего, это был этюд, который писал Борис Рябинин со своей бабушки для будущей картины.

Он уже не смог произнести ни слова – просто молча обнял старушку и пошёл к машине…

***

На обратном пути, уже за Костромой, Василий заехал на заправку и почувствовал, что смертельно, нечеловечески устал. Наполнив соляркой бак внедорожника, он решил час-полтора вздремнуть, понимая, что иначе рискует уснуть за рулём.

Пристроившись на площадке рядом с огромной фурой, Рубахин откинул сиденье, заблокировал двери и, как в чёрную яму, провалился в тяжёлый сон…

…Он уже подъезжал к Москве, и вдруг увидел, что дороги впереди больше нет – прямо через асфальт, вздымаясь беспорядочными волнами и закручивая страшные водовороты, неслась бурлящая водяная стихия.

Василий вышел из машины, совершенно не понимая, откуда здесь могла взяться такая широкая река! Он подумал, что, скорее всего, где-то рядом прорвало плотину, и теперь стремительный поток нёс на себе брёвна, доски, и ещё какой-то хлам и домашний скарб.

Вглядевшись, Рубахин обнаружил среди проносящихся мимо обломков те самые кружевные карнизы и наличники, которыми недавно он любовался в попутной деревне – Прядилихе – вроде, так она называлась.

Одна из досок, с добродушными резными львами, проплывала совсем рядом с берегом, Василий хотел выхватить её из потока, но не смог сдвинуться с места и даже пошевелиться – тело его не слушалось.

Тогда он посмотрел в сторону и задохнулся от ужаса: какие-то дети, одетые в странные лохмотья, стайками и поодиночке заходили в кипящий поток и тут же тонули, следом появлялись другие и также медленно и обречённо шагали в мутные волны.

Один из мальчишек возник совсем рядом, и изумлённый Рубахин разглядел, что это вовсе не дети, а маленькие старички ростом с трёхлетнего ребёнка.

Его старичок в смешной шапке-треухе и латаной холщовой рубахе ниже колен остановился и посмотрел на Василия мудрыми, скорбными глазами:

– Мы уже ничего изменить не можем! – тихо произнёс он. – Нам больше негде жить!

– Кто вы? – спросил Рубахин.

– Домовые мы, сударь мой, домовые! – старичок ступил в воду и прощально махнул рукой.

– Постой! – крикнул ему Василий. – почему вам негде жить? Надо переплыть эту реку – там же город! Там – Москва, полно домов!

– Ты не понял! – домовой обернулся и покачал лохматой бородой. – Мы ведь не в избах, мы в душах обитали …

Он уже зашёл в воду по грудь и обернулся ещё раз:

– Люди, попадая на тот берег, всё забывают: кто они, откуда они и зачем… Нам на том берегу места нет, так что – прощай, сударь мой, прощай…

Василий отчаянно рванулся и прыгнул в реку за домовым. Бурая вода закипела у лица мелкими пузырьками, она казалась отвратительно приторной, и её вкус напоминал пепси…

***

…Зеленые цифры на приборной панели засвидетельствовали, что проспал он ровно сорок семь минут. Рубахин не вспомнил своего сна, но проснулся с тяжёлой и неспокойной душой – эта поездка явно выбила его из колеи.

– Отдохнул немного, еду теперь к Москве! – доложил он по телефону жене. – Все подробности – дома!

– Молодец, что поспал! – одобрила его Наталья. – Но я всё равно волнуюсь, Василёк! Ты уж будь поаккуратнее! …

***

… В художественной мастерской на Китай-городе сделали для холста Бориса Рябинина подрамник и подобрали подходящую раму.

Демонстрируя Рубахину выполненный заказ, заметно подвыпивший хозяин студии Григорий Руднев поставил этюд на перепачканный красками мольберт и скрестил на груди могучие руки:

– Не слышал я такой фамилии среди художников – Рябинин, – задумчиво произнёс он. – Да это и неудивительно: мало ли гениальных мужиков по Руси безвестно сгинуло! Но этот не гений был, он был колдун – холстина такой силой заряжена, что я не советовал бы вам, Василий Никитич, её дома держать!

Василий и сам почувствовал, что обрамлённая картина стала ещё пронзительнее: глаза старухи с холста проникали прямо в душу невыразимым безмолвным укором, и от этого взгляда уже было невозможно отвернуться…

– Я несколько раз её завешивал, – признался художник, расправляя на столе упаковочную бумагу, – но не выдерживал и открывал снова, потом понял: вот такие глаза должны быть на хоругви, с которой уходит на битву наш последний полк – все умрут, но не дрогнет никто…

– Какой полк? – не понял Рубахин.

– Это мне картина тут как-то приснилась, которую я ещё должен написать, если с духом соберусь, она и будет называться «Последний полк»…

– А почему полк – последний? – заинтересовался Василий.

Художник помрачнел:

– Это особый полк, который ещё сражается за наши души, но и он скоро падёт! – Руднев нагнулся под стол и выставил початую бутылку водки. – По соточке?

– Не могу – за рулём! – отказался Рубахин.

– Жаль! – искренне огорчился художник, наливая себе водку в стакан, тоже весь в пятнах краски, как и все предметы в мастерской. – А то посидели бы, поговорили…

Стакан он опрокинул одним махом, тряхнул рыжей бородой и замер, закрыв глаза.

– Так что за полк у тебя, Григорий? – напомнил ему заинтригованный Василий, опасаясь, что Руднева сейчас развезёт.

– Да какой там полк, Василий Никитич! – художник махнул рукой. – Их и на взвод-то едва наберётся: нижние чины Достоевский и Есенин, поручики Лермонтов и Толстой, ещё десятка два-три имён – они ещё в строю, но скоро их перестанут читать – и тогда России конец…

Он завернул картину и подал свёрток Рубахину:

– Это длинный разговор, и что толку от наших разговоров – вон, взгляни в окно! – Руднев указал на вывески и рекламные баннеры, ярко сияющие в вечерних сумерках на другой стороне улицы. – Ни одной надписи по-русски! Теперь скажи мне, Никитич, где мы с тобой – в Китай-городе московском или в лондонском Сохо? И уж не красные ли фонари у нас горят на главных башнях?

Опасения Василия оправдались – художника развозило на глазах. Рубахин пообещал, что обязательно приедет к нему ещё раз – посмотреть «Последний полк»:

– Напишешь – обязательно зови!

Прощаясь, уже по-пьяному расстроенный, Григорий крепко тряхнул Василию руку:

– Поклон от меня Наталье Николаевне! – он кивнул лохматой головой на свёрток. – Дома всё-таки не вешайте…

 

Глава 4

Она приехала в столицу три года назад поступать в театральный институт.

В школе в своих родных Листовицах Саша была первой красавицей – одноклассники не давали проходу, да и парни постарше поглядывали на неё с явным интересом. Уже к десятому классу она стала в сельском клубе звездой первой величины: прекрасно пела, танцевала и вообще имела талант ко всему, что было связано со сценой.

Училась тоже очень хорошо, потому родители были убеждены, что в деревне ей не место, и уже загодя копили денежки, чтобы отправить любимое чадо на учёбу в город.

– Ладно, уж сами всю жизнь в навозе копались, – говорила мать подругам. – А вон она, Сашка, какая славная удалась: умница и красавица настоящая! Пусть хоть она поживёт по-человечески!

К ухаживаниям парней Саша относилась подчёркнуто равнодушно. Ей, конечно, льстило их постоянное внимание, но пары себе она не видела и «держала дистанцию», умудряясь никого не обидеть. Потому, наверное, что во всём остальном, кроме дел любовных, она была совершенно открытой и очень весёлой.

Однажды только дрогнуло что-то под сердцем, когда пригласил её на дискотеке в клубе потанцевать отпускной десантник с крепкими плечами, в лихо заломленном голубом берете, да отпуск у солдатика был короткий, и сама она считала, что рано думать о всяких глупостях, когда впереди учёба и красивая городская жизнь.

Мать с отцом такое настроение всячески поощряли.

Младшие братишки-близнецы, Колька и Серёга, воспринимали как должное, что всё лучшее в доме предназначалось сестре, и любили её с колыбели. Да и как не любить, если она, будучи старше их на восемь лет, стала для них главной нянькой: утирала им носы, сноровисто меняла подмоченные штанишки, пела им песни и рассказывала сказки, изображая по ролям и Василису Прекрасную и Бабу-Ягу и даже Кащея Бессмертного.

Сборы на вступительные экзамены были по-крестьянски основательными, сопровождались многочисленными наказами и предостережениями, от которых Саша даже утомилась.

Наконец, наступил день, когда без пяти минут горожанка под восхищённые ахи ближайшей подруги Светки ещё раз перемеряла все наряды, пошитые самой знаменитой в селе портнихой тетей Надей. Теперь она была готова к выходу в манящую взрослую жизнь.

Приютить Сашу на время экзаменов согласилась старинная подруга матери, которая когда-то вышла замуж за столичного инженера и жила с тех пор в Москве.

Ночь перед отъездом Саша не спала. Лежала с открытыми глазами, слушала дружное сопение близнецов за тонкой перегородкой, которую специально устроил отец, когда формы у дочки начали заметно округляться – должна быть у девки своя светёлка! Она слышала, как вздыхает в дальней комнате мать, которой, видимо, тоже не спалось, и было на душе тревожно и радостно, и слегка кружилась голова.

Будущая жизнь представлялась какой-то сказочной феерией. Саша ни на секунду не сомневалась, что в институт она поступит, а дальше всё будет ещё интереснее – она видела себя на сцене в лучах разноцветных прожекторов, видела охапки цветов у рампы, и шум листвы на старой яблоне за открытым окном был похож на отдалённый шум аплодисментов…

Резкий звон будильника в родительской спальне не просто заглушил сладкие Сашины грёзы – он ворвался в душу острой, совершенно необъяснимой тоской, которую кто-нибудь поопытнее определил бы предчувствием беды. Но Сашина душа еще не имела такого опыта, она отнесла это на счёт предстоящей разлуки с родным домом, со всем, что было таким близким и составляло всю её предыдущую жизнь.

***

Неприятности начались уже на информационном собрании в институте: Саша с ужасом обнаружила, что её лучшее платье никуда не годится: московские девицы-абитуриентки были одеты совсем по-другому. У них иначе были пострижены волосы, подведены глаза и губы, они даже двигались иначе. Под их мимолетными, полупрезрительными взглядами вчерашняя звезда сельской эстрады почувствовала себя голой.

И хотя до Сашиной фигурки, густых и длинных белокурых волос большинству из столичных див было очень далеко, обнаруженная разница стала настоящим потрясением.

Саша лихорадочно перебрала в памяти свои наряды и с ужасом поняла, что одеваться ей, в сущности, не во что. Здесь был другой стиль, а значит – и другая жизнь.

Время, оставшееся до экзаменов, Саша попыталась использовать для исправления своего гардероба, но здесь её ждал очередной удар: деньги, по крохам собранные родителями и казавшиеся в Листовицах приличной суммой, по столичным ценам оказались сущей мелочью. Кое-что на них, конечно, можно было купить, но это сулило жизнь впроголодь, поскольку, собирая дочку, мать с отцом вывернули карманы больше чем наизнанку.

Саша очень ясно осознала, что в городе в первую очередь нужны деньги, и только деньги…

Среди провинциальных абитуриенток шныряли некие импозантные мужские особи, якобы из артистических кругов, которые уверяли, что за определённую сумму могут обеспечить гарантированное поступление, и что бесплатно на экзамены можно даже не соваться – пустая трата нервов и времени.

Один из них, с видом изрядно потасканного мачо, подкатился и к Саше с её новой приятельницей Леной Грушиной, с которой она познакомилась на первом собрании. Лена приехала в столицу из крохотного городка в Коми, и сближали девчонок одни и те же надежды, проблемы и страхи.

– Как это нет денег! – картинно изумился бывший красавец, получив вежливый отказ на свои услуги. – С вашей-то внешностью, девушки, вы здесь сможете ходить под золотым дождём, даже под ливнем! – глазки его, ощупывая Сашину фигуру, масляно заблестели. – Если захотите, конечно.

Он тут же предложил им показаться в модельном агентстве, которое держат его друзья, и пообещал бесплатную фотосессию:

– Многие знаменитости с этого и начинали! – убеждал их непрошеный покровитель. – И мы можем проехать туда прямо сейчас.

Девушки переглянулись и снова отказались: этот доброжелатель, несмотря на все свои старания, доверия у них не вызывал.

– Я не хочу стать для вас чёрным оракулом, мадемуазели, но на экзаменах вы только потеряете драгоценное время! – уходя, он всё-таки навязал им свою визитную карточку. – С надеждой на скорую встречу – она неизбежна!

Доброжелатель накаркал: они дружно провалились на втором экзамене, и это было катастрофой и крушением всех надежд.

Дважды и трижды перечитав у дверей приёмной комиссии списки допущенных к следующему экзамену и не обнаружив там своих фамилий, подавленные девчонки вышли на улицу.

– Только не домой! – со слезами в голосе проговорила Елена. – Только не домой! – она принялась рыться в своей сумочке. – Давай позвоним тому деятелю?

– Скользкий он какой-то, – засомневалась Саша, – и мерзкий, по-моему…

– А я позвоню! – подруга, похоже, уже приняла своё скоропалительное решение. – Ты со мной?

– Нет, прости, Лена, но я бы не стала с ним связываться! И тебе…

Но подружка её не слушала:

– Тогда – пока! Я тебе обязательно позвоню, как только пройду фотосессию!

Ленка поехала на квартиру срочно переодеваться, а Саша решила почитать объявления, которыми были обильно заклеены все столбы и плоские поверхности близ института.

Здесь были многочисленные адреса съёмного жилья, предложения неизвестной работы, за которую сулили подозрительно большие деньги, и многое другое, но Сашино внимание привлекло маленькое, напечатанное синими буквами объявление о краткосрочных курсах домработниц с гарантией последующего трудоустройства.

Девушка невольно улыбнулась: это было остроумно – подобное предложение там, где табунами ходили исключительно будущие звёзды кино и шоубизнеса!

Но теперь в этих синих строчках Саша увидела своё единственное спасение: никакой домашней работы она не чуралась, а выпускницам курсов обещалось трудоустройство с проживанием и питанием. Это было весьма кстати, потому что подруга матери уже ясно ей намекнула, что сразу после экзаменов следует заняться поисками другого жилья.

***

В школе для прислуги, конечно, не было практикумов по обращению с тряпкой и шваброй или семинаров по мытью жирных тарелок, зато курсисткам очень настойчиво и прямо внушали главное: хозяин – барин, его желание – закон, собственное мнение прислуге запрещено, любая инициатива – наказуема.

Вся наука, собственно, и заключалась в усвоении кодекса поведения служанки по отношению к господам.

Многое Саше казалось унизительным, но она утешала себя тем, что всё это – ненадолго, а на будущий год она обязательно поступит.

При распределении после курсов ей очень повезло – она попала на работу к Зименковым…

***

При первых свиданиях Дмитрий Клюев был с Сашей очень галантен и ни разу не явился без цветов. Ей очень нравилось, что на прощание, полушутя, он трогательно целовал её в щёчку и не пытался форсировать отношения.

Свидания эти были короткими, потому что Саша не могла уйти из дома надолго. Обычно, час-полтора они гуляли или сидели в китайской чайной, которую показал ей Дмитрий, и она по достоинству оценила его выбор: мелодичная музыка, уютный интерьер в рассеянном свете бумажных фонарей, пряные запахи – всё это уводило от обыденности, создавало приятное настроение.

Болтали они обо всём и ни о чём, как и полагается влюблённым. Саше, правда, иногда казалось, что Дмитрий слишком уж подробно интересуется зятем Зименкова, но она не придавала этому никакого значения и простодушно отвечала на все вопросы…

Потом настал день, когда она позвонила ему и сообщила приятную новость: хозяева с детьми и внуками уезжают на все выходные загород, и у неё будет целая куча свободного времени.

Дмитрий воспринял известие с большим воодушевлением и сразу же напросился в гости.

Впервые за три года работы у Зименковых Саша нарушила одну из главных заповедей, которые внушали ей на курсах: никогда и ни под каким предлогом не приводить в дом посторонних людей, а тем более – в отсутствие хозяев. За подобный проступок полагалось немедленное увольнение, да ещё и с волчьим билетом.

Он пришёл к ней субботним вечером, с тортом, шампанским и огромным букетом роз, который вернее было бы назвать не букетом, а целой охапкой…

В тот вечер она стала женщиной. Событие, которое раньше представлялось ей каким-то пугающим таинством, произошло как-то очень просто и естественно: вопреки всем страхам и ожиданиям, Саша не испытала ни особой боли, ни особого наслаждения, и поначалу даже не поверилось, что это уже случилось и с ней…

Потом они снова встретились в своей чайной, и Саша даже думала , что она счастлива, пока он не показал ей эту фотографию.

Что-то стало не так, потому что при встречах он в первую очередь интересовался человеком с фотографии. Телефонные звонки тоже начинались одним и тем же вопросом.

Но человек не появлялся, а у Саши уже складывалось подозрение, что этот таинственный незнакомец на самом деле для Дмитрия важнее, чем она сама. Девушка гнала от себя мрачные мысли и больше всего опасалась, что, исполнив эту странную просьбу, она каким-то образом навредит Зименковым.

Упаси, Боже! Ведь вторая и третья попытки поступить в желанный институт тоже оказались безуспешными, и Саша решила на следующий год подать документы в медицинский, чем несказанно обрадовала своих родителей. А потерять место в доме, где к ней относились очень доброжелательно, да и платили прилично, было бы полной глупостью …

***

В октябре зять хозяина, Василий, привёл в дом белоснежно седого человека. Саша вдруг узнала в госте мужчину с фотографии и очень испугалась. Теперь обещанный Дмитрию звонок почему-то представлялся ей непростительным предательством, и она несколько раз откладывала телефон в сторону, прежде чем решилась набрать номер.

Дмитрий ответил коротким «спасибо» и тут же отключился…

Все полтора часа, пока гости беседовали в кабинете Николая Ивановича, девушка не находила себе места, и запоздало раскаивалась в своём поступке: её волнение переросло в предчувствие чего-то очень недоброго, что должно было теперь произойти.

Когда седобородый, наконец, вышел на улицу и сел в машину, Саша с замиранием сердца следила за ним из окна своей комнаты. В наступающих сумерках ей на мгновение показалось, что вслед за чёрным джипом гостя промелькнул по улице знакомый силуэт автомобиля Дмитрия.

От обиды и нестерпимого стыда девушка упала на постель и беззвучно, безутешно заплакала…

***

Менее чем через час звонок домработницы отозвался эхом сначала в Лондоне, а затем и в далёком Душанбе.

Гольдштейн сообщил своему старому партнёру адрес, на который в Москве приехал обнаруженный Лебедев, кратко описал его внешность и предупредил:

– Смотри не упусти его, драгоценный мой друг Элгазы! Готовься по-серьёзному. Если помнишь, какие деньги у нас на кону, то не вздумай жалеть своих нукеров или аскеров – как ты их там у себя называешь – этого человека нужно тебе взять только живым, а иначе вся затея потеряет смысл!

 

Глава 4

Рубахин позвонил Вуйковичу и пригласил его к себе в офис.

– Есть новости, – сообщил он. – Нужно их серьёзно обсудить!

Вуйкович прибыл со своими помощниками.

Все собрались в просторном кабинете Николая Ивановича, который появился в офисе прямо из аэропорта, после недельной поездки в Словению.

Год назад, после определённых раздумий, Зименков распорядился создать секретный дубль главного сервера компании в одном из маленьких словенских городков, у стыка итальянской и австрийской границ. С этой целью на берегу лазурной Адриатики был куплен особняк с приличным земельным участком. Особняк значился виллой для отдыха, что среди «новых русских» выглядело делом вполне заурядным.

Извинившись за небольшое опоздание, Зименков представил гостям своего заместителя:

– Начальник службы безопасности – Скорняков Кирилл Максимович! Он и доложит нам результаты работы по вашей теме.

Скорняков начал без предисловий:

– При более близком подходе этот Гольдштейн оказался весьма интересным субъектом и для нас. Его настоящее имя – Лазаридис Валерий Сергеевич. До девяносто первого он работал в аппарате центрального комитета партии, но накануне переворота, в мае, сбежал в Израиль. Есть некоторые сведения, что последующие год-полтора Лазаридис находился под прямой опекой Моссада, а затем – уже как гражданин страны обетованной – вынырнул в Австрии.

Нам удалось установить причастность Лазаридиса к секретной продаже солидной партии оружия в Латинскую Америку. Деньги от сделки, скорее всего, попали на счета, которые он контролировал лично. Не исключается, что в конце восьмидесятых он имел отношение и к другим тайным сделкам.

Установлено также, что в этот период Лазаридис был связан с генералом КГБ Растопчиным. Впоследствии генерал был убит, заказчика расправы следствию найти не удалось.

При этих словах Игорь ощутил внутри себя ледяную пустоту: он понял, кто был инициатором «Белого каравана». Ему теперь стоило определённых усилий сохранять на лице спокойствие.

– Товарищ Лазаридис оказался незаурядным дельцом, умным и очень расчётливым, – продолжал между тем генерал. – Очень скоро, оставаясь в Австрии, он организовал одну из самых крупных и опасных наркосетей в России. Поставки товара обеспечивал отставной полковник КГБ Таджикистана Юнусбеков, непосредственное руководство сетью осуществлял бывший майор с Лубянки Антон Нестеров, он же Анубис…

Рубахин поднял глаза и встретил пристальный взгляд Вуйковича, и оба они в этот момент подумали о том, как тесно может судьба связывать людей, которые даже не подозревают о существовании друг друга…

Скорняков на пару секунд углубился в свои заметки, и Вуйкович неожиданно воспользовался этой паузой:

– Строго секретной группой офицеров, которая была в то время подчинена генералу Растопчину, руководил я – подполковник военной разведки Болотников Игорь Николаевич! – представился он, привставая с места. – Мне кажется, я смогу дополнить докладчика, если не возражаете…

Удивлённый Зименков ответил приглашающим жестом.

Болотников очень коротко изложил новым друзьям историю «Белого каравана».

– Так что, господа, – закончил он, – похоже, Гольдштейн располагает более масштабными средствами, чем мы с вами – каждый со своей стороны – предполагали до сих пор. И с такими деньгами он крайне опасен.

– Я с вами согласен, подполковник, – Скорняков снова обратился к своим записям. – Только, боюсь, мы с вами не сможем пока оценить всю степень опасности данного субъекта.

Выяснилось ещё одно, на мой взгляд – важнейшее обстоятельство: некоторое время назад Гольдштейн выкупил стопроцентный пакет акций компании «Tell-Inter», – Скорняков повернулся к Зименкову. – Той самой, Николай Иванович, что заявила о своих исследованиях по нейроитерфейсу.

Зименков выпрямился в своём кресле и нахмурился:

– Даже вот так?

– Больше того! – продолжил Кирилл Максимович. – Герой наш, заполучив эту компанию, сразу же приступил к серьёзным инвестициям: прошли закупки новейшего оборудования, формируется секретная лаборатория, в штат которой уже вошли двое учёных-нейропсихологов, специалист по нейролингвистике и даже – в качестве консультанта – весьма известный нейрохирург. Удалось также установить, что планируются и дорогостоящие контракты с профильными научными центрами…

Зименков прервал партнёра:

– Извини, Максимыч, но здесь я должен внести некоторые пояснения для наших гостей, – он помрачнел ещё больше. – Не сочтите меня сумасшедшим, но я хочу, чтобы вы сейчас очень хорошо осознали: рядом с полем, которое взялся теперь засевать Лазаридис, все афганские маковые плантации нам скоро покажутся весёленькими клумбами в детском парке!

Если говорить о тотальных последствиях ведущихся разработок – мы стоим перед угрозой коренного переворота в существующей цивилизации.

Не заходя в дебри технологий, обозначу главное: «Tell-Inter», в числе подобных себе центров, разрабатывает регистраторы тонких электрических сигналов, излучаемых человеческим мозгом, и предполагает с помощью этих устройств научить компьютер воспринимать ментальные операционные команды.

В современных условиях это продукт – остро ожидаемый и, безусловно, востребованный, ибо клавиатура и джойстики уже явно не соответствуют задачам управления операциями на скоростях, доступных новейшим процессорам. Можно не сомневаться, что продукт принесёт своим создателям такие деньги, какие до сих пор никому, включая Билла Гейтса, даже не снились.

Но! – Николай Иванович выпрямился в своём кресле, – речь не столько о деньгах, сколько о чудовищных возможностях, которые открывают эти технологии.

Суть проста: если компьютер воспринимает сигналы мозга, значит, и мозг таким же образом способен воспринимать сигналы компьютера. При соответствующей настройке мозг уже не сможет отличить привнесённые ему импульсы от своих собственных, а это, как вы понимаете, безграничные возможности для любого внушения и, в конечном итоге, – абсолютная власть над сознанием и поведением человека…

Зименков замолчал, и над столом повисла тяжёлая тишина.

Болотников всё прекрасно понял, и снова, как когда-то в аэропорту Варны, после ликвидации Зоряновича, его охватило отвратительное, чёрное чувство унизительного бессилия перед лицом неотвратимой беды.

Перехватив напряжённый взгляд Ивковича, который не очень хорошо владел русским языком, Игорь, как обычно, кивнул ему, обещая всё пояснить позже.

Друбич сидел с окаменевшим лицом – он осознал услышанное вполне.

– Я предполагаю, – вновь заговорил Зименков, – что на первом этапе это может быть относительно грубое воздействие на соответствующие мозговые центры, достаточное, чтобы вызвать в человеке животный ужас или крайнее блаженство. Вполне реально производство какого-нибудь электронного наркотика, который можно распространять через Интернет.

Это, в принципе, несложно – замаскировать одноразовый импульс, допустим, в любой сетевой игрушке, и открывать к нему доступ за отдельную плату. Желающих пощекотать центры наслаждения в своих мозгах найдётся предостаточно.

Вторым шагом, вероятно, будет побуждение к потреблению – реклама небывалой эффективности, которая будет возникать в сознании человека, словно изнутри, и будет восприниматься объектом воздействия, как его собственное желание что-то приобрести. Представляете, какие деньги начнут отваливать торгаши по всему миру за такую рекламу!

Ну, а в процессе развития технологий, как я уже сказал, возможна полная подмена реального восприятия действительности – привнесённым искусственным. – Николай Иванович откинулся в своём кресле и обвёл присутствующих пристальным взглядом. – Самое страшное в том, что подвергнутый воздействию человек не сможет зафиксировать непосредственного момента этой подмены и факта установления тотального контроля над его ощущениями, эмоциями, сознанием и поведением…

Зименков снова выдержал паузу и повернулся к Скорнякову:

– Продолжай, Кирилл Максимыч!

– Один из нанятых Гольдштейном нейробиологов, – Скорняков перелистнул несколько страниц в своём блокноте, – известен тем, что предложил концепцию немедикаментозного наркоза – больного предполагается вводить в бесчувственное состояние путем воздействия электромагнитных волн на соответствующие участки головного и спинного мозга. И, кстати, его опыты с лабораторными животными уже дали первые результаты: крысы под воздействием импульсов определённой частоты и мощности, направленных на центры удовольствия, совершенно не реагировали на болевые раздражители.

Есть и ещё очень большой массив крайне интересной информации, которую удалось снять с сервера «Tell-Inter», её следует серьёзно проанализировать, но здесь нам уже не обойтись без специалистов необходимого профиля. Почти все они надёжно закодированы – даже наш гений Шорников пока не сумел подобрать к ним ключа.

Зименков молча кивнул.

– В целом, я думаю, злоба дня присутствующим достаточно ясна, – закончил Скорняков. – Но я, к сожалению, не могу пока предложить ни плана, ни даже вектора наших действий в свете открывшихся обстоятельств. Наверное, я сам ещё не оценил масштабов проблемы, а может, и не способен их оценить в силу отсутствия необходимой квалификации.

Николай Иванович снова кивнул:

– Ты прав, Максимыч, как бы хорошо мы о себе ни думали, с нашими силами к проблеме подходить смешно: мы перед ней просто мелковаты. Это уже сегодня – предмет глобальной политики и глобального противоборства, а завтра эта проблема может выйти в мире на первое место. Разработки по нейроинтерфейсу, а точнее – по нейроманипуляции, уже давно и интенсивно ведутся казёнными лабораториями ведущих государств, но, разумеется, строго секретно, под эгидой военных и спецслужб. …

– Да, вот ещё что интересно, – вспомнил Скорняков. – Степан Шорников обратил внимание на двухминутный видеоклип, который содержался на сервере Гольдштейна. Это похоже на фрагмент некой он-лайновой игры, но сюжет – более, чем странный! – Кирилл Максимович достал из кармана компакт-диск и включил большой монитор на стене. – Думаю, вам будет интересно взглянуть!

…Низкое небо клубилось чёрными тучами, которые то и дело вспыхивали отблесками чудовищных молний. В полгоризонта пылало далёкое пожарище, но было видно, как зловещие выбросы пламени над ним доставали до самых туч.

Внезапно небесная тьма закружилась в стремительном вихре, распахнулась гигантским окном, и пространство под ним озарилось ослепительным светом. В самом центре окна появилось овальное белоснежное облако. Увеличиваясь в размерах, оно опустилось почти до земли, и на нём открылась гигантская человеческая фигура в сияющих одеждах, с простёртыми в благословении руками…

– Выразительно! – заметил Рубахин, как только монитор погас. – Это, несомненно, второе пришествие Христа. Но зачем этот клип Лазаридису? Он что – религиозен?

– В известной нам биографии – ни одного факта по этой теме, – пожал плечами Скорняков. – Скорее всего – атеист!

– Вера – дело интимное! – засомневался Зименков. – Мог скрывать, как и всё остальное. Он ведь всегда предпочитал оставаться в глубокой тени.

– Гадать не имеет смысла, – заключил Василий. – Я только уверен, что на сервере этого деятеля не могло оказаться случайных вещей. Надо подумать…

– Я прошу прощения, – вмешался Болотников. – На следующей неделе я собирался вылететь в Лондон, как раз затем, чтобы разыскать Лазаридиса и, по возможности, его убрать. Это глубоко личный вопрос, и настолько острый, что других личных вопросов у меня в жизни просто нет.

Но вы можете располагать мной, как сочтёте нужным, если, конечно, примете в свою команду. – Игорь поднялся. – А сейчас, извините – нам пора!

Зименков нахмурился:

– Среди нас нет чистоплюев, Игорь Николаевич, но будем считать, что первой части сказанного мы не слышали. А в команду мы вас, безусловно, примем и с нашим человеком в Лондоне, если нужно, сведём.

Зименков тоже встал и протянул Болотникову руку:

– Удачи, подполковник! Но, я думаю, вам есть смысл очень плотно пообщаться с Кириллом Максимовичем, перед тем, как принять решение по дальнейшим шагам.

Его поддержал Рубахин:

– Я тоже считаю, что спешить не стоит, Игорь. Кроме того, мы не так уж и бессильны – просто нужно подойти к проблеме с другой стороны: мы не можем остановить производство яда, но никто нам не мешает заняться разработкой противоядия. В конце-концов, над темой работает не один только Лазаридис, и мы не знаем, кто первым добьётся успеха!

– Дельная мысль! – согласился Николай Иванович. – Переговори с Баюновым, набросайте предварительный план, потом всё предметно обсудим. И вообще, Василий, бери-ка ты тему на себя – можешь считать это официальным назначением…

 

Глава 5

С первыми днями декабря Москву накрыло большими снегами. Моторизованные жестяные коробки всех мастей тут же превратили белый небесный дар в отвратительную серую кашу и обречённо сбивались на магистралях в непроходимые нервозные тромбы.

Для дворников началась тяжкая зимняя страда: они сутками не выпускали из рук своих лопат, но безжалостные небеса снова и снова сводили на нет все их усилия.

***

Друбич ещё неделю назад заметил, что у офиса сменился дворник, но особого значения этому факту не придал: один безликий таджик сменил другого – не событие. Но пятого декабря с утра во дворе здания на Воронцовской улице появилось сразу пятеро таджиков.

Азиаты сосредоточенно и неспешно расчищали снег, сгребая его в большой курган рядом с парковкой машин в углу двора, где всегда стоял и «Infinity» сербов.

Друбич наблюдал за уборщиками из окна второго этажа и поймал себя на мысли, что эти ребята в оранжевых жилетах чем-то ему не нравятся, как не нравится и неизвестный чёрный микроавтобус «Мерседес», стоящий при выезде на улицу.

Затем его позвал Болотников, и Ангел отвлёкся от своих смутных подозрений, но всё-таки вытащил из сейфа и надел под пиджак наплечную кобуру с «Береттой»…

Через два дня они собирались вылетать в Лондон, и в оставшееся время предстояло закончить в Москве самое неотложное по делам фармацевтической компании.

***

Вышли из офиса в привычном своём порядке: Друбич – чуть справа впереди, в середине – Вуйкович, и чуть слева сзади – Ивкович.

Двор уже был наполовину очищен, а таджики всё ещё скребли своими лопатами по асфальту, сосредоточившись около набросанного ими снежного кургана.

Подходя к ним и повинуясь неосознанной тревоге, Друбич засунул руку за отворот куртки и нащупал рукоять пистолета. Они уже практически миновали подозрительную группу, когда один из уборщиков рывком настиг Ивковича и воткнул ему нож над ключицей ударом сверху.

Обернувшись на короткий всхрип, Друбич увидел пару «дворников» уже в двух шагах от себя, остальные наступали на Болотникова.

Чёрный микроавтобус сорвался с места в их сторону…

Друбич успел сделать только один выстрел, а в следующее мгновение острый, как бритва, клинок знаменитого таджикского ножа-корда пересёк ему горло до позвонков…

Болотников сжался в тугую пружину: к четверым окружавшим его азиатам присоединились ещё двое, выскочившие из «Мерседеса». Плотным полукольцом они теснили его к распахнутой боковой двери микроавтобуса. Игоря удивило, что ни у одного из нападавших не было в руках огнестрельного оружия – все были только с ножами.

Тут же мелькнула догадка: «Хотят взять живым!»

Решение пришло мгновенно – он сделал то, чего от него меньше всего ожидали: в длинном прыжке влетел в салон микроавтобуса, захлопнул за собой и тут же заблокировал двери.

Физиономии азиатов в этот момент стали деревянными: что делать дальше – они, похоже, сообразить не могли, а Игорь тем временем упал на водительское сиденье и локтем навалился на широкую кнопку сигнала.

Мощный звук клаксона вывел нападавших из ступора: они бросились врассыпную…

Прибежали два парня из охраны офисного центра.

Один из них что-то возбуждённо объяснял в трубку мобильника, а второй, узнав Вуйковича, стучал в боковое стекло, кричал и делал какие-то знаки.

Вуйкович ничего не слышал и не реагировал на жесты охранника: он видел сейчас только своих окровавленных Ангелов, распростёртых на мёрзлом асфальте в нескольких шагах друг от друга…

Звонок застал Василия Рубахина в машине на переполненном Ленинградском шоссе в районе стадиона «Динамо».

Голос Вуйковича в трубке показался ему чужим и мёртвым:

– Я на Воронцовской… Ангелы убиты!

– Жди, еду к тебе! – крикнул Василий, но Вуйкович уже отключился.

Рубахин тут же связался со своей службой и направил на Воронцовскую силовую группу, затем позвонил Скорнякову.

– Вызывай на место нашего адвоката! – распорядился генерал. – А я ещё свяжусь с сербским консульством и тоже подъеду – назови мне адрес.

Отдав короткое распоряжение адвокату, Василий набрал номер Вуйковича:

– Что происходит? Ты сам сейчас – в безопасности?

– Наверное, в безопасности, – голос звучал всё с теми же мёртвыми интонациями, – вокруг уже большая толпа…

Скорняков опередил Рубахина, прибыв на место почти одновременно со своей силовой группой и, созвонившись с милицейским начальством, направил ситуацию в нужный порядок.

За рабочую версию была принята попытка ограбления. Следственная бригада, опросив Вуйковича, занялась другими свидетелями.

Подоспевший Рубахин обнял Игоря:

– Тебе нельзя здесь больше оставаться, едем к нам! – сказал он. – Там и подумаем, как быть дальше.

– Василий прав, – согласился Скорняков. – Уехать нужно немедленно. Оставшиеся формальности, – он кивнул на адвоката, – наш человек уладит!

Они на несколько минут поднялись в офис. Осмотревшись с порога, Игорь не взял с собой ничего, кроме ноутбука.

Адвокат с двумя парнями из силовой группы остался дожидаться приезда представителя консульства…

***

Втроём они вошли в кабинет Зименкова и сели за стол.

Скорняков сухо обрисовал происшествие.

– Ты сам что думаешь? – обратился к Болотникову Николай Иванович.

– Нападали таджики, скорее всего – люди Юнусбекова, – в голосе Игоря звучала крайняя, нечеловеческая усталость. – Ведь им с Гольдштейном ещё неизвестно, что весь героин я уничтожил. Явно хотели взять меня живым, чтобы до него добраться…

За последние полтора часа Болотников осунулся и резко постарел, разговор ему давался с немалым трудом. Зименкова всерьёз обеспокоил его неподвижный, напряжённый взгляд.

– Ладно, – Николай Иванович выпрямился и опустил обе ладони на край стола. – Мы тут ещё помозгуем по ситуации, а тебе Игорь Николаевич, лучше сейчас отдохнуть! – он повернулся к Рубахину. – Займись этим, Василий!

Игорь не возражал. Он тяжело поднялся и последовал за Рубахиным, который повёл его во внутреннюю гостиницу, оборудованную на верхнем этаже офиса.

Гостиница состояла всего из двух комфортабельных номеров, соединённых между собой довольно просторным холлом, потолком и крышей которому служил фонарь из серого дымчатого стекла. Этот холл иногда использовался и как зал для неофициальных переговоров, а потому был обставлен соответствующим образом – глубокие мягкие кресла, низкие столики красного дерева и внушительных размеров бар.

Но главной достопримечательностью этого места и предметом гордости хозяина был огромный фикус-диффенбахия, три его основных ствола с широченными пятнистыми листьями занимали целый угол, а по высоте уже почти доставали до стеклянного купола.

Апартаменты предназначались для близких друзей и особо важных партнёров. Но время от времени, заработавшись допоздна, ночевал здесь и сам Зименков…

– Выпьешь чего-нибудь? – Рубахин кивнул Болотникову на кресло у столика под фикусом. – Присядь!

– Стакан водки, Василий, стакан водки! – Игорь опустился в кресло и закрыл лицо ладонями.

Выпили они водку залпом – не чокаясь, без слов. Через несколько минут, перехватив взгляд Болотникова, Василий ещё раз наполнил стаканы.

Говорить не было нужды. Рубахин и понимал, и чувствовал, о чём сейчас молчит Болотников со стаканом водки в руке.

Смерть Ангелов тяжко встряхнула и самого Василия. А сейчас она вернула его памятью на несколько лет назад – когда потерял он в кавказской командировке лучшего друга, Юрку Соколова – бесшабашного, верного Финиста, и снова перед глазами возникли неподвижные тела стариков Вознесенских на истоптанном снегу, и подёрнуло душу чёрной тоской-безнадёгой, которую никакой водкой уже не растворить…

– Мне надо уехать, – Игорь закурил и тяжело откинулся на спинку кресла. – И чем быстрее, тем лучше: я не хотел бы подставить под беспредельщину ещё и вас.

– Ну, нас-то не так легко достать! – начал, было, Василий, но тут же понял, как глупо это звучит, и закончил уже на иной ноте. – Если они ещё не успели тебя с нами связать, то вычислят эту связь в ближайшее время, так что – уедешь ты или нет – уже не имеет значения. Но мы своих не бросаем!

– Спасибо! – Болотников опустил веки и замолчал. Василию даже показалось, что тот забылся, и он с тревогой посмотрел на сигарету, медленно тлеющую в пальцах товарища. Но Игорь, не открывая глаз, вдруг вынул левой рукой из кармана мобильник. – Надо звонить в Белград, Ивану, – произнёс он, и лоб его прорезали резкие морщины, – а я вот не знаю, что и как теперь ему сказать: ведь это он когда-то передал мне этих парней. Они были нам и братьями, и ангелами-хранителями…

– Может, мне пока выйти? – спросил Рубахин.

Болотников открыл глаза:

– Да брось ты, Василий! Какие теперь между нами могут быть секреты! – смяв окурок в пепельнице, он начал набирать номер, но остановился и положил телефон на стол. – Не могу! Понимаешь – не могу! Иван давно просил меня бросить эти игрища, – он потряс головой и потёр пальцами виски. – Водка у тебя ещё есть?

– Давай позвоню я, – предложил Рубахин. – Набирай номер!

– Нет, – Игорь снова взял трубку. – Я должен сообщить сам!

Рубахин встал и пошёл к холодильнику.

Разговор у него за спиной занял не больше минуты, и, когда он вернулся под фикус, Болотников сообщил, что Иван прилетает в Москву завтра…

***

Тремя этажами ниже в тяжких раздумьях сидели Зименков со Скорняковым.

Скорнякову только что отзвонился адвокат и доложил, что сербский консул приезжал и все формальности улажены.

Зименков, опершись локтями о край стола, сосредоточено массировал пальцами седые виски.

– Ну, что, мой генерал, – произнёс он, когда Скорняков закончил разговор с адвокатом. – Как прикажете нам воевать?

Мрачный генерал неопределённо пожал плечами, но решение в нём, видимо уже созрело:

– А чего мы, собственно, стесняемся? – он развернул к Николаю Ивановичу своё кресло. – Друзья кое-где у нас ещё, слава Богу, остались – давай попробуем по их каналам вбросить в Интерпол информацию о причастности этого Гольдштейна к международной наркомафии и торговле оружием, сдадим его подлинное имя – и пусть они там начнут обкладывать его со всех сторон своими ищейками! А по действиям господ из Интерпола мы ещё оценим и подлинный вес и рост нашего упыря. Если ему позволят снова выйти сухим из воды – значит, он действительно серьёзная фигура, хотя – вряд ли.

– Спасибо, Максимыч! Мне нравится твой план. Звони, назначай встречу. Если возможно – прямо сегодня, а я пока поднимусь наверх, посмотрю, как там наши мужики.

Выйдя из лифта, Зименков даже приостановился – из-за дверей холла звучал приглушённый дуэт мертвецки пьяных голосов: «Только мы с конём по полю идём, мы идём с конём по полю вдвоём…»

Николай Иванович переступил порог, но поющие на него никак не среагировали. Они сидели под фикусом прямо на ковре, на столике и на полу – несколько пустых бутылок. Лицо Болотникова было мокрым от слёз.

Зименков покачал головой и снова прикрыл за собой дверь.

– «Дай-ка я разок посмотрю, где рождает поле зарю, – доносилось ему вслед, – тот брусничный свет, алый да рассвет, али есть то место, али его нет…»

Зименков не без удивления отметил, что даже в таком состоянии певцы умудрялись попадать в мелодию. Он поймал себя на остром желании сесть под фикус с парнями третьим, но сердце – чёрт его возьми! Усталый мотор в последнее время всё меньше поддавался лекарствам и всё чаще пугал сбоями в ритме…

Через полчаса Болотникова и Рубахина, уже почти бесчувственных, парни из охраны развели по номерам…

***

Мать Игоря Болотникова родилась под Одессой, и, пока была жива бабушка, они почти каждое лето к ней наезжали, хоть на недельку, в прокалённое жарким таврическим солнцем село, где совершенно по-особому пахло морем и степью.

Её школьная подруга, тётя Люся, вышла замуж в соседний рыбацкий поселок, до которого было километра три-четыре по грунтовой дороге, что загибалась дугой вдоль берега морского лимана.

В очередной поездке, когда Игорю было лет десять, они направились в этот посёлок и засиделись у тёти Люси допоздна – после долгой разлуки было о чём поболтать, и забыли подруги про последний автобус. Хозяйка уговаривала заночевать у неё, но мать, опасаясь растревожить больное сердце бабушки, решила возвращаться пешком:

– Старушка моя, должно быть, и так изволновалась вся за нас – спать не ложится, у калитки будет сидеть, пока мы не вернёмся.

– Тогда идите по тропке через курган, – предложила подруга, – дорога там чуть не вдвое короче, чем по берегу!

Они с мужем проводили гостей до вершины кургана и простились, когда внизу открылись уже недалёкие огни бабушкиного села.

Большая луна, вынырнув из тихой морской глади, заливала всё вокруг ярким прохладным светом, и степь от кургана до окраины села была видна как днём. Высокая трава, ещё не совсем пересохшая к июлю, в сиянии луны казалась серебряной и словно светилась сама по себе.

Маленький Игорь был тогда просто околдован открывшейся картиной, но больше всего поразил его густой горький аромат, которым переполнялся ночной воздух. От него кружилась голова, а в сердце проникал непонятный тревожный восторг.

– Что это так пахнет? – спросил он.

Мать слегка наклонилась, сорвала ближайшую метёлку у тропы и дала её Игорю:

– Полынь, сынок! – с неожиданной грустью в голосе сказала она. – Так пахнет полынь-трава…

***

… Вокруг снова была пряная ночная степь. Ему кто-то сказал, что Ангелы ждут его на вершине кургана, и он сразу направился к ним. Шёл под луной по бескрайней седой полыни и был мертвецки пьян от её горького запаха. Ноги наливались свинцом, и каждый шаг требовал невероятных усилий. Тяжко тянула к себе земля, но он знал, что если упадёт – уже никогда не встанет, а потому шёл и шёл по едва различимой тропе…

У подножия кургана его остановили братья Вознесенские. Они никогда не видел их в жизни, но сейчас почему-то был уверен, что это именно они. Правда, одеты старики были весьма странно – в длиннополые белые рубахи, а у одного из них на поясе ещё и висел тяжёлый короткий меч.

– Тебе нужно вернуться, – тихо, но очень твёрдо сказал старик с мечом. – Ещё не время!

– Но меня ждут! – попытался возразить Болотников, еле держась на ногах.

– Здесь всех ждут! – старик был непреклонен. – Но каждого – в свой черёд. Ты разве забыл, где сейчас твои Ангелы? Возвращайся к живым, тебе ещё предстоит там кое-что понять, и путь твой ещё на закончен!

Игоря окатило холодным ужасом, колени подломились, он упал навзничь и проснулся…

***

К вечеру в Москву прилетел Иван, а ещё через два дня, уже в Белграде, друзья похоронили своих Ангелов – рядом, в одной могиле…

 

Глава 6

Гольдштейн не дал Юнусбекову закончить доклад, и голос его был привычно ровным:

– Подробности мне не нужны. Ты поручил дело стаду ишаков, и они его провалили. – Гольдштейн выдержал паузу. – Я попрошу тебя больше мне не звонить, а если будет нужно – я сам тебя найду. Удачи тебе, драгоценный мой друг Элгазы!

Юнусбеков в люксовом номере московской гостиницы «Золотое кольцо» в ярости грохнул свой мобильник об стену и тот разлетелся на детали.

Гольдштейн в апартаментах старинного отеля в тихом лондонском предместье вызвал Здена и передал ему свой телефон:

– Уничтожь эту трубку.

Поляк понимающе кивнул и вышел. В туалетной комнате он наполнил водой раковину и без сожаления опустил туда аппарат стоимостью в триста английских фунтов – весь предыдущий разговор, как обычно, у него уже был записан. Затем он извлек из умершей трубки «симку» и, подержав её над пламенем зажигалки, отправил всё в мусорную корзину…

– Это опять твоя жадность! – съехидничал Другой, как только Зден вышел. – Хоть ты у нас даже и на восьмушку не еврей, но прабабушка Роза – таки не даёт о себе позабыть!

Конечно, миллион-другой «зелени» никогда не бывают лишними, но Валерий Сергеевич и сам уже пожалел накануне об этой затее с выходом на Лебедева.

Машина наркобизнеса, работающая на адской смеси из убийств, предательства, подкупов, шантажей и тому подобных компонентов, как всегда, была непредсказуема и смертельно опасна. И она ещё раз показала ему свой норов.

Риск теперь становился непростительным, потому что уже были первые результаты гениальной работы, проделанной Лазаридисом, чтобы на смену душному героиновому бреду, тупой кокаиновой эйфории или дешёвому химическому экстазу пришло нечто потрясающее – невиданный способ наслаждения, и заложенная в его основе технология – перевернёт мир, принципиально изменит всю цивилизацию.

Заплати деньги, набери полученный по Интернету код, и направленный пучок электромагнитных импульсов пронзит твой мозг и взорвёт в твоём теле фантастический фейерверк ощущений и эмоций, рядом с которыми все известные и доступные раньше человечеству удовольствия просто померкнут!

И это уже не фантастика, это – уже рядом, это – уже завтра, а может быть – и сегодня вечером.

Миллионы человеческих особей, привычно висящих в Паутине, внезапно получат острый – до экстаза, до оргазма – прилив наслаждения, который тут же отступит. Затем каждому придёт коротенькое сообщение: «Тебе понравилось? Хочешь испытать это ещё раз – заплати!»

В сравнении с ценой уже известных людям удовольствий, стоимость нового счастья будет смехотворной, но весь фокус в том, что откроются сразу миллионы и миллионы электронных кошельков…

Для специалистов своей лаборатории он денег не жалел: на ферме были созданы максимально комфортные условия для работы и отдыха, а их несвобода – работали все, фактически, на казарменном положении – была оправдана шестизначными суммами в контрактах, которые обещали возрасти на порядок в случае успеха.

Для самого же Лазаридиса деньги давно не обладали самостоятельной ценностью, они были лишь средством достижения главной цели, и даже электронный наркотик, разработка которого уже приближалась к финишу, тоже не являлся конечной целью. Он должен был послужить мостом к абсолютному – к могуществу, каким в истории человечества не обладал ещё ни один властитель…

Валерий Сергеевич теперь и сам жил на ферме почти безвылазно. Почти вся связь с внешним миром лежала на Здене, он же обеспечивал безопасность объекта со всеми его обитателями.

– Ты ему так всецело доверяешь? – поинтересовался как-то Другой.

– Всецело доверяю я только тебе, – усмехнулся Лазаридис. – И то – лишь до тех пор, пока меня официально не признают сумасшедшим! Если не можешь предложить ему замены – лучше заткнись!

***

Было ещё одно место, где замысел Валерия Сергеевича тоже признавали весьма и весьма интересным уже с тех пор, как он его сформулировал.

Когда в акции «Tell-Inter» была вложена куча денег, куратор в Моссаде обобщил всю полученную от Здена информацию и срочно подготовил доклад руководству – сомнений в замыслах и целях Гольдштейна не осталось.

– Вот тебе и трюфеля! – мысленно восклицал куратор, шагая по коридору, ведущему к самому главному кабинету службы. – Вот тебе и трюфеля!

***

В ближних окрестностях лаборатории Гольдштейна обосновалась группа альпинистов. Крепкие парни тренировались на древних шотландских скалах и, казалось, не обращали никакого внимания на ферму, которая открывалась со стороны их лагеря, как на ладони…

***

А на ферме в старом доме за толстыми стенами из ломаного камня маленький несуразный человечек подолгу сидел в одиночестве, полуприкрыв глаза и переживая манящие и одновременно жуткие перспективы начатого им дела.

– Ты действительно сходишь с ума! – ворчал в нём Другой. – Братья по разуму тебе просто не позволят завершить эту работу, а если и позволят, то лишь затем, чтобы отнять её результаты, а тебя всё равно уничтожат.

Кто тебя защитит? Где твои армия и флот, где твои тайные службы? Да и кто ты вообще такой? Был некто Лазаридис – пропал бесследно, появился некто Гольдштейн, так и он исчез. Тебя нет, Валера!

– И прекрасно! – отвечал Лазаридис. – Если меня нет – меня не видят. Моё оружие уже на выходе, и как только оно появится в Сети – им сразу станет не до меня, поверь! И я ещё раз исчезну, а когда появлюсь снова – они уже забудут и самих себя…

– Ты бредишь! – Другой был непривычно упрям и серьёзен. – И не отличаешь бреда от пошлой реальности!

– В том и суть! – Лазаридис неожиданно вскочил с кресла и принялся ходить из угла в угол по толстым овечьим шкурам, что вместо ковра устилали весь пол, спасая стопы хозяина от вечного холода каменных плит. – Скоро никто не сможет отличить моего направленного бреда от реальности! Я дам этим несчастным существам то, к чему они безуспешно стремятся всю свою жалкую жизнь – я погружу их в пучину наслаждения, – он вскинул палец над головой, – в бездонную пучину!

Другой напряжённо молчал.

– Ты посмотри на них! – распалялся Лазаридис. – Они исступлённо трутся друг о друга потными телами ради одной секунды оргазма! Они обжираются до удушья! Разрушая себе печень, пьют всякую дрянь ради короткой тупой эйфории. Они курят жуткую отраву, впрыскивают её в свои вены, уничтожая себя дотла ради единого мига наслаждения!

А на какие мерзости они идут, чтобы получить доступ ко всем этим скотским удовольствиям!

Но мне их искренне жаль, и потому я намерен приподнести им чистую, непорочную энергию блаженства, вернуть им рай, настоящий рай, который каждый из них, сам того не подозревая, носит в самом себе…

– Мне аплодировать стоя? – к Другому опять вернулся его сарказм. – Какая вдохновенная речь! – ехидничал он, не скрывая шутовских интонаций. – Все поголовно начнут балдеть, а кто работать будет – элементарно всю толпу кормить, поить? Кто станет откачивать дерьмо из-под всех балдеющих? Или ты банально в очередной раз поделишь всех на высших и низших?

– Работать будут все, кто физически способен! Но я кардинально изменю систему стимулов к труду – любая работа станет наслаждением!

– И откачивать дерьмо?

– Ещё с незапамятных времён любой балаганный факир умел внушить, что оно пахнет, например, фиалкой. – усмехнулся Лазаридис. – А мои инструменты внушения мощнее на десять порядков…

Другой задумался:

– Ну ладно, ты подаришь человечеству свою версию рая, а что же возьмёшь взамен?

И впервые в жизни Валерий Сергеевич почувствовал, что не может с привычной чёткостью ответить на свой собственный вопрос.

***

Ещё с детства, с тех пор, как он начал себя осознавать в окружающем мире, его преследовало ощущение собственной исключительности, которое впоследствии трансформировалось в чувство неисполненного долга, но смысл этого долга постоянно от него ускользал…

***

В эту ночь Валерий Сергеевич собрал, наконец, в недрах главного сервера свой великий продукт. Разработчики именовали его и виртуальным транквилизатором, и волновым стимулятором локальных нейрофизических процессов и ещё как-то, но ни одно название не устраивало Лазаридиса: в них отражались технические либо функциональные свойства продукта, но не было главного – его философской сути.

Как только реально раскрылись безумные возможности полученного, имя ему дал Другой:

– Это же Первый Всадник! – воскликнул он. – «Конь белый…»!

– Что ещё за всадник, что за конь? – не сразу понял Валерий Сергеевич.

– Первый из Всадников Апокалипсиса: «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он как победоносный, и чтобы победить…»

– Прекрасно! – согласился Лазаридис. – Лучше не скажешь: «…и чтобы победить!»

***

Валерий Сергеевич сидел в кресле, установленном для него в главной студии, которую ещё называли операционным залом. Зал раньше был большой конюшней, но теперь здесь выломали все перегородки между стойлами, стены закрыли зелёными драпировками, а на потолочных балках разместились многочисленные видеокамеры и сложные гирлянды осветительных приборов.

Его кресло возвышалось по центру подиума у торцевой стены, по обе стороны от него располагались, по числу часовых поясов, двадцать четыре операторских места – по двенадцать слева и справа. А сама стена стала теперь огромным экраном, изогнутым дугой в девяносто градусов.

Пол бывшей конюшни походил на зеркальный каток: гладкое чёрное керамическое покрытие идеально отражало все расположенные на нём предметы, стены и потолок, создавая жутковатую иллюзию собственного отсутствия – словно эти предметы и отражения их висели в воздухе внутри огромной сферы.

На некотором удалении от кресла Лазаридиса таращились во все стороны множеством объективов четыре лазерных проектора, каким позавидовал бы любой планетарий мира. Эти агрегаты, на своих шарнирных ногах, напоминали неких фантасмагорических зверей, остро сияющих никелем, пластиком и стеклом…

Валерий Сергеевич отпустил всю команду отдыхать и остался в полном одиночестве. Это одиночество стало абсолютным, потому что внезапно исчез Другой, чего не случалось никогда и ни при каких обстоятельствах с тех самых пор, как он появился.

Сзади, под основанием черепа, началось знакомое покалывание – верный признак наступающего припадка. Лазаридис обмяк и безжизненной тряпичной куклой распластался на зеркальном подиуме…

***

…Холодный свет переполнял его изнутри. Лазаридис обнаружил себя в просторной каменной пещере.

Другой, облачённый в грубую шерстяную рясу, лохматый и сосредоточенный, стоял на коленях у широкого плоского камня. Кусок грязного пергамента, расстеленный перед ним, уже наполовину был исчерчен непонятными каракулями, а сам он с напряженным вниманием смотрел на Валерия.

– Ну! – произнёс Другой таким тоном, словно они давно беседовали, и разговор их только что прервался.

– Ты о чём? – изумился Лазаридис.

Другой показал ему короткий обломок свинцового карандаша:

– Диктуй дальше, я же записываю!

– Сигноми, – почему-то по-гречески ответил Валерий, – Извини! – и действительно начал диктовать, поражаясь той уверенности, с какой звучал его голос:

– «…После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего…

И вот, на престоле был Сидящий, и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду…

И вокруг престола двадцать четыре престола; а на престолах видел я сидевших двадцать четыре старца, которые облечены были в белые одежды и имели на головах своих золотые венцы…» – диктуя текст, Лазаридис краем сознания отмечал, что один в один описывает свою главную студию и своих операторов, сидящих за мониторами в белых рабочих комбинезонах, с золотистыми скобами наушников над головами.

– «…от престола исходили молнии и громы и гласы, и семь светильников огненных горели перед престолом… и перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади…» – речь явно шла о софитах, лазерных проекторах и телекамерах, но Лазаридис почему-то изображал их в древних, грубых и неуклюжих аллегориях, с ужасом осознавая, что делает всё это помимо собственной воли.

Он диктовал Апокалипсис…

***

…Встревоженный Зден тряс его за плечи:

– Что с вами, Серж? Очнитесь!

Гольдштейн вздрогнул, открыл глаза и ещё какое-то время непонимающе смотрел на помощника.

– Мне кажется, вам нужно отдохнуть! – нахмурился Зден. – Иначе вся наша работа просто потеряет смысл.

Взгляд Сержа обрёл, наконец, осмысленное выражение, сам он встал и сел в кресло:

– Ты прав, я должен элементарно выспаться. Пожалуй, мы отложим запуск «Всадника», но не больше, чем на сутки.

В этот момент в кармане Здена зазвонил мобильник.

– Да! Что случилось? – лицо помощника резко напряглось. – Где он был? – Зден повернулся к Гольдштейну. – У нас незваный гость!

– Что ещё за гость? – Серж вскочил со своего кресла. – Нам сейчас не нужны никакие гости! – закричал он. – Никаких гостей, пока не запустим проект! Ты сможешь это обеспечить?

Зден ответил ему успокаивающим жестом и поспешил к выходу, не отрываясь от мобильника:

– Без меня не допрашивать, буду через пять минут!

– Доложи мне немедленно, как только выяснишь, что за индивидуум к нам пролез! – крикнул ему вслед Гольдштейн.

Помощник быстро скрылся за дверями, а Серж проворчал, уже для себя:

– Вот тебе и «отдохни»!

Он позвонил на кухню, распорядился насчёт завтрака и отправился к себе…

Это была первая попытка постороннего проникновения на ферму с момента её покупки. Официально она покупалась якобы для обустройства здесь студии для съёмок видеоклипов. Тогда, обсуждая систему безопасности, он решительно навязал Здену свою собственную стратегию:

– Никаких трёхметровых заборов с вышками и прожекторами, никаких вооружённых дебилов в униформе, слоняющихся по периметру! Если мы подобное устроим – любой идиот заподозрит, что здесь что-то скрывают, и каждому случайному засранцу тут же захочется разузнать – кто мы, и что тут прячем!

А потому – один приличный старичок-вахтёр у ворот в течение светового дня, но весь периметр – под скрытые видеокамеры и тепловизоры круглосуточно, и скрытая охрана с оружием – тоже круглосуточно, по двое в смену. Этого – достаточно!

Поколебавшись для виду, Зден согласился – он уже решил проблему усиленной охраны объекта через Тель-Авив…

 

Глава 7

…Альпинисты буквально упали на него сверху, когда он, устроившись под скалой у дороги, сосредоточенно разглядывал ферму Гольштейна в компактный, но очень мощный электронный бинокль, которым снабдил его в Москве Андрей Рубахин.

Действовали профессионально: жёстко стреножили пластиковыми наручниками, сноровисто обыскали и, не церемонясь, швырнули в багажник тяжёлого джипа, выскочившего из-за ближнего поворота. Все действо заняло не более трёх минут, и Болотников мысленно оценил работу неизвестных парней на «отлично», хотя и с поправкой на собственную безалаберность – место для наблюдения он выбрал не лучшим образом.

В багажнике было чисто, припахивало хорошим автомобильным парфюмом, и это обстоятельство еще раз доказывало Игорю, что взяли его люди приличной школы, приученные к чистоте и дисциплине, и всё это вкупе почти не оставляло шансов на избавление.

На крутых поворотах джип не снижал скорости, и Болотникова каждый раз било головой об стенку багажника. Он насчитал восемь поворотов, затем джип остановился, а сидевшие в нём люди вышли и молча куда-то удалились, словно и не вспомнив о своём пленнике.

– «Красавцы! – с досадой размышлял он. – За всю дорогу не проронили ни слова – ни между собой, ни по связи! Это явно не полиция, а если Гольдштейн держит у себя охрану такого уровня – фрукт он действительно очень серьёзный!»

А между тем, запястья Игоря, жёстко стянутые за спиной пластиковой удавкой, стремительно затекали, пальцы уже потеряли чувствительность – ещё немного в таком режиме – и он без рук!

Рядом остановился другой автомобиль, хлопнула дверца, снаружи началось движение, и чей-то голос спросил:

– Где он?

Багажник распахнулся: над Болотниковым, внимательно его разглядывая, склонился рослый человек лет сорока с широкими спортивными плечами и холодными зеленоватыми глазами, а через несколько секунд в этих глазах вспыхнуло искреннее удивление – чуть ли не радость:

– Учитель Лебедев! – он схватил Игоря за шиворот и грубо, как мешок с картошкой, выдернул его из багажника. – Неуловимый наш Баши! Добро пожаловать и будем знакомы: меня зовут Зден Гловацкий, и я – личный помощник господина Гольдштейна – ты рад?

– Давно мечтал! – поморщился Игорь. – Не ослабишь ли мне наручники –радоваться мешают!

Зден заглянул ему за спину, осветил Болотникова широкой улыбкой и почти без замаха, но сильно ударил его в лицо:

– Ты, скотина, даже не мечтай, что руками здесь будешь махать!

Игорь упал. Продолжая улыбаться самым дружелюбным образом, Зден коротко бросил:

– Мешок на голову, глаз не спускать!

– Ну ладно! – отплевывая кровь с разбитых губ, произнёс Болотников. – Тогда вам, если что, придётся обслуживать меня собственноручно!

Зден рассмеялся:

– Хитёр! Так и быть – за член свой ты ещё пару раз по нужде подержишься! Замените ему наручники на стальные! – распорядился он.

Затем на голову пленника надели чёрный плотный мешок, двое из альпинистов крепко подхватили его под плечи, энергично куда-то пронесли метров сто и усадили на корточки, корректируя посадку увесистыми пинками.

– «Ёж твою!» – мысленно выругался Игорь. – «Приём-то – по самому высшему разряду!» – он понял, что его сходу начали ломать.

За несколько минут между багажником и чёрным мешком он успел рассмотреть лица захвативших его людей и понял, откуда эти умелые парни, и даже рыжий Зден со своим польским именем не вызывал особых сомнений.

Мешок на голове – отвратительный инструмент, через короткое время он становится орудием пытки: плотная ткань, как правило, не позволяет задохнуться, но и не даёт нормально дышать. Хотя, полуудушье – ещё не самое яркое из ощущений жертвы с мешком на голове.

Поза на корточках – тоже классика: даже тренированный человек, достаточно выдержанный в такой позе неподвижно, не скоро обретает способность ходить, а уж бежать – тем более.

Через полчаса нестерпимо заныла правая нога – напомнила о себе старая рана. Игорю уже с трудом удавалось выносить нарастающую боль, но, к счастью, снова послышалась команда Здена:

– Подняли его, и – ко мне в багажник!..

***

– Вот это сюрприз! – воскликнул Гольдштейн, выслушав по телефону сообщение Здена. – Давненько я таких не получал! Как только закончу завтрак – ведите его ко мне в главную студию!

– Может быть, вам все-таки отдохнуть? – осторожно напомнил Зден. – Гарантирую: наш герой уже никуда от нас не денется!

– Приводите! – настоял Гольдштейн и даже хохотнул в трубку. – Эта новость вызвала у меня такой приступ любопытства, что я теперь бодр и проворен, как утренний воробей!

Помощник был удивлён – никогда раньше ему не доводилось слышать столь ярких эмоциональных нот в голосе Сержа…

***

…Зден Гловацкий протащил сильно хромающего Болотникова по каким-то ступенькам, потом, вздёрнув за руки, резко согнул и коленом придал ему такое ускорение, что тот, пролетев пару метров, проскользил ещё примерно столько же по холодной и гладкой поверхности. Падение было неприятным, но оказавшись на полу, Игорь с болью и наслаждением выпрямил, наконец, раненую ногу.

– Подними с пола, усади товарища в кресло! – негромкий голос прозвучал на некотором удалении и, как показалось, сверху. – И дай мне на него взглянуть! – всё это было произнесено по-русски, и Болотников моментально догадался, кому в ноги он был так позорно брошен.

Указание было выполнено в два рывка, после чего Зден сдёрнул с Игоря и мешок.

Болотников обнаружил себя в довольно просторном зале, который по обилию каких-то электронных приборов и по множеству светильников, скорее всего, походил на телевизионную студию.

Метрах в десяти на небольшом возвышении у стены, под огромным экраном, восседал в кожаном кресле некий несуразный субъект в сером замшевом пиджаке. Высокий ворот его чёрной сорочки упирался в одутловатые щёки. Эти щёки словно сползли вниз со своего нормального места, отчего крупная голова сидящего в кресле становилась похожей на грушу.

И тут Игорю, показалось, что это лицо ему очень давно знакомо, и не по фотоснимкам, а именно вживую, но вспоминать уже не было времени.

– Здравствуйте, товарищ Лебедев, он же – Баши, он же – Вуйкович! – слегка театрально произнёс Гольдштейн.

– И вам не хворать, товарищ Лазаридис, он же – Гольдштейн! – в тон ему ответил Игорь, с удовлетворением отмечая, что его подлинное имя Гольдштейну, похоже, неизвестно.

Но собеседник словно прочёл его мысли:

– Кстати, как бы тебя ни называли, – обозначая улыбку, Гольдштейн чуть оттянул уголки и без того широкого рта, – ты всё равно Иванушка-дурачок, который сейчас воображает, что пробрался в замок Кащея Бессмертного, так ведь?

Только мы не в сказке, Лебедев, и прекрасных царевен я у себя не прячу, и даже не расскажу тебе, где моя смерть – сам не знаю! Зато твоя смерть – в моих руках…

Лазаридис сошёл с подиума, но предостерегающий жест Здена остановил его метрах в трёх от Болотникова.

Его глаза – маленькие, белесоватые, издали не воспринимались, но теперь, когда смотрели они в упор, Болотников невольно отметил странную, словно потустороннюю, силу взгляда Лазаридиса.

«Да он, похоже, псих!» – мелькнуло в голове. – «И я точно помню это лицо, и этот взгляд! Но откуда?»

Он, конечно, не знал, что и человек напротив в этот момент испытал странное дежавю, но также от него отмахнулся…

– Чего ради ты сюда пришёл? – Лазаридис задавал свои вопросы своеобразно – не ожидая ответов. – Мне отомстить? Уж не за своё ли скудоумие? Или обидно, что вы с генералом, думая, что служите каким-то там высоким целям, на самом деле служили мне? – он покачал головой. – Но какая разница, кто отдавал приказы, если вы сами считали возможным травить героином людей – лишь за то, что они жили в другой системе?

Только не говори мне, будто не ведал, что творил!

Заметив чёрную тень, проскользнувшую по лицу Болотникова, Лазаридис недовольно поморщился:

– Не надо так страдать, Лебедев, и считать себя великим злодеем! На самом деле, вся отрава, которую вы с Растопчиным так героически переправили из Афганистана в Европу – мелкое хулиганство, потому что коммунистическая Москва семьдесят лет экспортировала по всему миру наркотик куда более страшный, чем героин – она распространяла надежду, что человеческое общество может быть устроено справедливо!

В эйфорию впадали целые народы, в жертву принесены миллионы жизней – ну, и что в итоге?

Союз рухнул, а надежда оказалась химерой, потому что её теоретики и практики оказались неспособными реализовать свои принципы. И никто ещё не представляет, к каким последствиям это всё может привести в исторической перспективе.

Ужас в том, что человечеству была наглядно показана несостоятельность мечтаний о свободе и равенстве для всех, не говоря уже о братстве. Всё – пустая болтовня, всё – фикция, бред и обман!

Лазаридис выдержал паузу и картинно приложил руку к груди:

– Вот об этом я тоже скорблю – искренне и глубоко, как раньше говорили наши вожди – «вместе со всем прогрессивным человечеством»! – он подозрительно прищурился. – Послу-у-ушай, Лебедев! А может, ты сюда и приехал человечество спасать? Как настоящий герой? – с этими словами Лазаридис вернулся в своё кресло.

– Подкати его поближе! – приказал он Здену, и, когда Болотников снова оказался в трёх метрах от него, продолжил:

– Ты заметил, Лебедев, что я говорю тебе исключительно о делах возвышенных? – он улыбнулся своей четвертьулыбкой. – О предметах более прозаических тебя потом расспросит Зден – он опытный специалист, да к тому же будет пользоваться абсолютно уникальными средствами и методиками, каких в мире нет нигде, кроме моей лаборатории. Правда, Зден?

Помощник издевательски погладил Болотникова по голове:

– Тебе понравится!

Лазаридис остался серьёзным:

– Так вот, о вещах возвышенных и о любимом нашем человечестве: от кого ты его спасать собрался? Разве не оно само – себе главный враг? Жалкое, жадное и неустанно плодящееся стадо, которое занято лишь тем, что вытаптывает своё единственное пастбище и гадит в свои последние источники – кто его упасёт?

Во всяком случае, ни Христу, ни Ленину, ни свирепому Гитлеру, ни кроткому Махатме Ганди это не удалось – а ты, дурачок деревенский, – справишься, что ли?

Оратор смерил Игоря презрительным взглядом и спросил стоящего у него за спиной Гловацкого:

– Ну, вот что ты мне прикажешь делать с этими героями?

– Убрать? – Зден снова ухватил Болотникова за шиворот. – Он всё равно ничего не поймёт, да ему уже и не нужно!

– Ты прав! – согласился с ним Лазаридис. – Не поймет! – но почему-то снова обратился к Болотникову:

– Я уверен: ты никогда не читал стихов Пьер-Жана Беранже, но хотя бы пьесу Горького «На дне» – в школе изучал? Там один из персонажей – Актёр, цитировал великие строки: «Господа! Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, – честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» – помнишь?

Болотников не выдержал и усмехнулся:

– Это ты про себя, что ли?

Лицо Лазаридиса превратилось в неподвижную маску. Он отвернулся и приказал Здену:

– Вызывай операторов, и – готовьте этого! – он кивнул на Болотникова. – Меня пригласите к началу! – Лазаридис встал и вышел из студии.

…Игорь понимал – живым не выпустят, но это его уже не волновало. Важно было теперь лишь одно: успеют ли парни в Москве исполнить задуманное?

 

Глава 8

…Двумя неделями раньше Василий Рубахин докладывал на совещании: на объекте Гольдштейна резко повышены меры безопасности, главный сервер исключён из глобальной сети, проникнуть в него невозможно. Остался единственный путь – снять информацию, находясь в непосредственной близости от самого сервера, или рядом с активным сегментом локальной сети. Кто-то должен пройти на объект. Этот вопрос решён – пойдет Игорь Николаевич Болотников.

– Что у нас с аппаратурой? – обратился Зименков к Дмитрию Баюнову.

– Принципиальные схемы готовы, а вот собирать их тут нет смысла – на контроле в любом аэропорту обязательно возникнут вопросы.

– Что намерены делать? – спросил Зименков.

– В Лондоне будут приобретены несколько смартфонов. Из них извлечём нужную элементную базу, кое-что к ней добавим, – пояснил Баюнов. – Затем двое моих ребят отправятся в Эдинбург – там они всё смонтируют и передадут Игорю Николаевичу.

– Боюсь, на объекте Гольдштейна меня могут обыскать куда строже, чем в любом аэропорту! – нахмурился Болотников. – Как ваши приборы по размерам-то выглядят?

– Мы всё продумали: один из приборов будет замаскирован под мобильный телефон – если его отберут при обыске и проверят, то, естественно, сразу поймут, что это никакой не телефон. Дублирующий прибор и усилитель с передатчиком спрячем в ваших горных ботинках. Это всё тоже могут легко обнаружить, но, надеемся, что на какое-то время их успокоит изъятый лже-мобильник. – Дмитрий повернулся к Зименкову. – Ещё нам понадобится выделенный канал на спутнике – на решающую фазу операции.

Зименков кивнул…

***

… «Если опустить, как глупо и бездарно ты подставился при наблюдении, то не всё ещё потеряно! – успокаивал себя Болотников. – Главный сервер где-то совсем рядом, локальные сети – вообще повсюду вокруг, и ботинки – на ногах…»

***

– Мне доложили о назначении прибора, замаскированного у тебя под мобильник! – сообщил Зден. – Любопытная, но весьма примитивная самоделка! – он улыбнулся своей лучезарной улыбкой. – У русской разведки, как всегда, нет денег на приличную аппаратуру! Но зато мне теперь понятно, зачем ты пытался сюда пролезть. Я не ошибаюсь насчёт твоих намерений?

– На самом деле, я только собирался сообщить государю-императору, что в Англии ружья толчёным кирпичом не чистют! – пытаясь изобразить улыбку на разбитых губах, по-русски ответил Болотников.

– И дорогие телефоны паяльниками не уродуют! – также по-русски подхватил Гловацкий. – Я читал про вашего Левшу. Ты хочешь сказать, что работаешь на государя-императора? – он с брезгливым сочувствием посмотрел на Болотникова. – У него разве нет кого поумнее, или хотя бы помоложе, для таких рискованных операций?

Гловацкий толкнул кресло под Болотниковым, и тот плавно подкатился к ближнему из операторских мест.

– Своё враньё оставь себе! – заявил Зден. – Максимум – через час ты добровольно и откровенно ответишь на любой мой вопрос. Серж тебя не пугал: у нас и вправду уникальные методики…

И тут Болотников улыбнулся, его едва подсохшая верхняя губа лопнула, заливая бороду кровью:

– Мальчик! – сказал он. – Тебе болтать не надоело? Что – обрадовался, как и твой хозяин, свежим ушам?

Снисходительная ирония в глазах Здена сменилась холодом, и он отошёл в сторону, где уже стояли трое молодых спецов в белых лабораторных комбинезонах.

Игорю не удалось расслышать распоряжений Гловацкого, но уже через пару минут двое из специалистов сели за аппаратуру, а третий деловито примотал руки Болотникова к подлокотникам кресла широким скотчем и прикрепил к его голове, к запястьям и на область сердца гроздья разноцветных датчиков…

***

…В условленное время Вуйкович не позвонил.

Парни Баюнова в номере гостиницы в Эдинбурге терпеливо ждали: каждые пятнадцать минут специальная программа в их ноутбуке активировала устройство в ботинках Вуйковича ровно на тридцать секунд. На очередной попытке монитор ожил – сканер захватил, наконец, электромагнитные излучения одного из системных блоков в лаборатории Гольштейна.

Старший из парней доложил в Москву, что сигнал зафиксирован:

– Переходите на спутник!..

***

В плотно прилегающих наушниках звучала тихая, нежная музыка, на мониторе перед глазами сменяли друг друга спокойные живописные пейзажи, светлые детские лица, цветы, прекрасные звери и птицы…

Болотников понимал, что в этом благолепии кроется некий подлый умысел, но всё равно начал терять над собой контроль, невольно поддаваясь очарованию звуков и образов. Потом он подумал, что сопротивление не имеет смысла, прикрыл глаза и его сознание стало медленно растворяться в музыке…

Оглушительные выстрелы и взрывы, крики боли и ужаса, пронзительный детский плач хлестнули по нервам, огромная доза адреналина, выброшенная в кровь, рванула скованное тело, вывернула суставы, и он едва не опрокинул кресло, к которому был намертво примотан скотчем…

А на мониторе уже плясало жестокое пламя, с калейдоскопической быстротой мелькали изуродованные трупы, отвратительные змеи и черви…

Через минуту всё прекратилось – монитор погас и наступила тишина, в которой прозвучал голос Гловацкого:

– Только что зафиксированы электромагнитные параметры твоего мозга в условиях крайних эмоций. Поздравляю, Вуйкович! Ты умудрился сохранить вполне здоровые органы и реакции. Дальше начнётся самое интересное – для нас, конечно. А тебе разве не любопытно? – он вынул из кармана телефон и, набирая номер, отвернулся. – Мы ждём вас, Серж! Да, у нас всё готово!

***

Сосредоточенный Лазаридис стоял рядом с креслом Болотникова, наблюдая, как его помощники заканчивают навешивать на Игоря ещё кучу каких-то датчиков, отчего в итоге он оказался оплетённым с ног до головы в кокон из разноцветных проводов.

– Если бы ты пришёл к нам, как друг, то мог бы сейчас заказать себе любые эмоции: от тихой радости до острого наслаждения, и от весёлого страха, как на каруселях, до сладкого ужаса! – не без гордости заявил Лазаридис. – Мои люди, как истинные учёные, уже испытали всё это на себе и рассчитали безопасные нагрузки. Но для испытания запороговых нагрузок у нас не было объекта! – он улыбнулся. – И тут – представляешь, какая удача: ты ещё раз мне послужишь! Правда, уже не караванщиком, как раньше, а подопытным верблюдом!

– Спасибо за доверие! – кивнул Игорь.

– Это хорошо, что ты сохранил чувство юмора! – отметил Валерий Сергеевич. –Признаюсь: побочные эффекты нами пока не изучены, но, главное – мы не используем вещества, полученные вне нормального человеческого метаболизма. Наш инструмент – тонкое и точное электромагнитное воздействие на некоторые мозговые центры. Вызывается естественная реакция, интенсивность и длительность которой – в наших руках, то есть, нормальные пределы эмоций могут быть значительно превышены, а вот насколько – ты нам и поможешь определить! Попробуем?

Болотников не ответил. Он понимал, что через несколько минут его лишат способности контролировать не только своё тело, но, похоже, и сознание. Последней его опорой теперь была надежда, что люди Рубахина в Москве успеют сделать своё дело, и тогда его смерть, да и вся жизнь, обретут какой-то смысл.

– Возможно, после испытаний ты уже не сможешь адекватно воспринимать действительность, – почти сочувственно произнёс Лазаридис. – Ничего не хочешь сказать напоследок, Лебедев?

– Зачем? – усмехнулся Игорь. – И вообще: чего ты всё лезешь ко мне с разговорами – удовольствие растягиваешь или хочешь понравиться?

– Ладно, герой! – с плохо скрываемым разочарованием проговорил Лазаридис. – Посмотрим, насколько хватит твоего упорства!

– Да пошёл ты! – устало огрызнулся Болотников…

***

…Ослепительная вспышка в мозгу не дала ему закончить фразу и выбросила из реальности: на него нахлынула волна небывалого покоя и умиротворения, и он медленно поплыл в этой волне, наслаждаясь лёгкостью и блаженством, которые заполняли каждую частицу его существа. Наслаждение стремительно нарастало, становилось восторгом, распирающим грудную клетку, где в бешеном ритме заколотилось сердце, и на вершине этого восторга Болотникова вдруг скорчило и парализовало в многократном, мучительном оргазме…

Прерывисто дыша и содрогаясь всем телом, Игорь некоторое время ничего не соображал.

Над ним нависла внимательная физиономия Здена:

– В штанах – не мокро? – глумливо поинтересовался Гловацкий. – Я же говорил, что тебе понравится! Но, увы – наши медики сейчас доложили: с пороговой нагрузкой ты вряд ли долго выдержишь! Жаль! – серьёзно заключил он. – Мне показалось, что ты покрепче…

А потрясённый и раздавленный Болотников с ледяной пустотой внутри вдруг осознал всю чудовищность происходящего: до сих пор всё известное оружие, так или иначе, разрушало плоть, Лазаридис со своей системой готовился воровать души!

Заметив, что подопытный всё ещё способен воспринимать окружающее, Лазаридис не удержался от искушения продолжить свою недосказанную речь:

– Вот отсюда, из этой студии, я могу реально довести до полного экстаза, до блаженного обморока ровно столько людей, сколько их будет висеть в Паутине в любое условное время. – Лазаридис говорил тихо и очень серьёзно. – Можешь мне поверить: миллионам и миллионам из них больше ничего и не нужно. Многие умрут перед своими компьютерами от банального истощения, но умрут в блаженстве.

Других я избавлю от безнадёжных упований, от разочарований и зависти, у них отпадёт необходимость в бесконечной агрессии ради удовлетворения своих страстей и страстишек…

Лазаридис внезапно замолчал, и глаза его неподвижно уставились куда-то в пространство. В студии воцарилась тишина, в которой стал слышен тихий змеиный посвист вентиляторов внутри мощной электронной аппаратуры.

– Это гуманная акция, – Лазаридис ожил также резко, как и замолчал. – Потому что быстро погибнут все слабые, не приспособленные к реальной жизни особи. Можешь считать меня человеконенавистником, но в действительности я – человеколюбец, как было сказано в одной очень популярной книжке: «Придите ко мне, все труждающиеся и обременённые, и я успокою вас!»

Людей стало слишком много, Лебедев, а сумма их желаний и претензий критически превзошла сумму возможностей, которые они способны обеспечить друг другу, даже действуя сообща! Но они же ещё и фатально, трагически разобщены…

Болотников, наблюдая в этот момент за лицом Гловацкого, заметил, что тот, привычно изображая невозмутимость, с трудом терпит пространные разглагольствования шефа.

Но Лазаридис опять умолк и утомлённо откинулся на спинку кресла.

– Продолжим? – тут же воспользовался паузой Зден. – С обратным знаком?

В ответ последовал утвердительный взмах ладони…

***

– Не думаю, что в Москве много знают о здешних разработках, – Гловацкий снова навис над Игорем, – иначе ты не полез бы сюда со своим самодельным сканером. И всё же – что вам известно о нашем проекте?

Болотников отрешённо смотрел мимо него:

– А то – убьёшь?

– Всё ещё геройствуешь? – Зден осуждающе покачал головой. – Тогда подожми мошонку – сейчас тебе будет очень страшно!

…Этот звук пришёл не снаружи, он возник у него внутри черепа. Отвратительный рёв на самых низких, уходящих глубоко в инфразвук, тонах вдавил Болотникова в кресло, невыносимый ужас переполнил сердце и разорвал аорту…

***

…Игорь снова очнулся и с удивлением обнаружил, что он лежит на полу, его руки и ноги свободны от скотча, а в зале нет никого: куда-то исчезли и Лазаридис, и Зден, и операторы, которые только что проводили над ним свои эксперименты.

Со странной лёгкостью Болотников вскочил на ноги и ещё раз огляделся – огромная студия была абсолютно пуста. Тогда он пошёл к выходу – сначала медленно и нерешительно, затем всё быстрее и уже почти бегом достиг дверей …

Тяжелые дубовые створки поддалась без усилий, он преодолел порог и остолбенел: большая полная луна висела над морской гладью, она заливала ярким прохладным светом и море, и спящую степь, которая начиналась от изогнутого берега лимана и простиралась в бесконечность, потому что линия горизонта над сушей скрывалась в слоящейся туманной мгле.

Высокая степная трава в неистовом сиянии луны казалась серебряной и словно светилась сама по себе.

Ошеломлённый Болотников почувствовал густой горький аромат, который однажды так поразил его в детстве – это пахла степная полынь…

Узкая тропинка у него под ногами была видна совершенно отчётливо: петляя в траве, она вела к высокому склону кургана. Метрах в ста от себя Игорь рассмотрел уже знакомые ему фигуры и, даже не пытаясь себе что-то объяснить, медленно пошёл к поджидавшим его у тропы…

***

– Долго же ты пропадал в своей Москве! – сияя глазами и всеми своими веснушками, Даша приподнялась на цыпочки и крепко прильнула к Игорю. – Я уже изволновалась вся, а мне теперь волноваться нельзя!

– Что случилось? – не сразу сообразил Болотников.

– А то и случилось: маленький у нас будет!

– Дашутка! …

***

…Гловацкий разочарованно развёл руками и на пару шагов отошёл от кресла, где безжизненно обвисло тело испытуемого.

– Умер? – вставая со своего места, с досадой спросил Лазаридис.

– Причину могу назвать даже без вскрытия, – деловито прокомментировал один из операторов, не отрывая глаз от монитора. – Адекватно сработали здоровые надпочечники – выбросили лошадиную дозу адреналина, тренированное сердце мощно сократилось и толкнуло кровь, а вот сосуды оказались уже не столь эластичными – и разрыв! Это возрастное. Ты был прав, Гловацкий, – они могли бы послать кого-нибудь помоложе!

– Прикажешь всё теперь испытывать на тебе? – проворчал Лазаридис, останавливаясь рядом со Зденом. – Впрочем, один важный результат мы всё-таки получили – наше оружие умеет убивать почти мгновенно.

– В этом конкретном случае – сорок две секунды! – уточнил оператор. – Но мощность сигнала можно увеличить ещё на четверть…

Лазаридис взглянул на мёртвого Болотникова и его неприятно передёрнуло: смерть, как неизбежность, Валерий Сергеевич воспринимал по-философски спокойно, но таких вот прямых напоминаний о бренности земного бытия – не любил.

– Всё! – произнёс он, чувствуя, что уже еле-еле стоит на ногах от усталости. – Сегодня меня больше не беспокоить! А завтра к одиннадцати часам всем быть готовыми к запуску проекта!

Он повернулся и неверным шагом направился к выходу…

***

– Труп – убрать! – распорядился Гловацкий. – И чтобы никаких следов, все видеозаписи здесь тоже не забудьте стереть!

Он уже думал о том, как избежать лишних объяснений с полицией, когда по истечении визового срока, а то и раньше, пропавшего серба начнут искать.

Кто-то ещё точно знал, куда направился Вуйкович: не мог он пойти на подобное дело в одиночку, без прикрытия. Где гарантии, что теперь его люди не наведут полицейских на ферму Гольдштейна?

Откровенно говоря, ему уже давно до тошноты обрыдла роль подставного слуги при фальшивом Гольдштейне. Но, чем дольше он с ним работал, тем больше крепло подозрение, что этот отвратительный гном – не совсем человек, потому что человек просто из плоти и крови не может обладать таким пронзительным, изощрённым и парадоксальным интеллектом, какой постоянно демонстрировал этот тип.

Зден уже не раз боролся с искушением свернуть шею или прострелить голову своему толстозадому «шефу», но это было категорически невозможно, во всяком случае, пока не заполучен полный программный продукт проекта «Первый Всадник».

Многие отдельные фрагменты Гловацкий уже переправил в Тель-Авив, но ключевая программа была спрятана в маленькой флэш-карте, а карта висела на груди Лазаридиса на толстой золотой цепочке – воистину, Кащеева смерть!

Вдобавок, и у самой карты был ключ из ста восьмидесяти семи знаков и символов, и всю эту умопомрачительную комбинацию нечеловек Лазаридис держал в своей памяти!

Руководство требовало терпения, терпения и терпения.

– Иного пути просто нет! – говорили ему накануне. – Объект – исключительный: его не соблазнить ни женщинами, ни деньгами, его невозможно шантажировать страданиями или смертью близких людей – их нет, а потому береги его больше, чем себя самого: мёртвые головы, как жёсткие диски, мы вскрывать пока не научились!

Теперь твоя главная миссия – попытаться скопировать ключевую программу при практическом запуске проекта…

– Пся крев! – неожиданно громко и по-польски выругался Зден.

Операторы, хлопотавшие над мёртвым телом, посмотрели на него с недоумением.

Гловацкий уже хотел на них прикрикнуть, чтобы пошевеливались, но в этот момент все работающие мониторы в студии наполнились кроваво-красным светом, и во всех помещениях фермы зазвенел сигнал общей тревоги.

Всё это могло означать лишь одно: несанкционированное проникновение в систему – кто-то сейчас вошёл в локальную сеть!

Зден бросился к своему, отдельно стоящему, пульту и включил тотальную радиозащиту. Защитный комплекс был русской разработкой и носил название «Марево» – он мёртво гасил радиоволны практически всех диапазонов в радиусе до двухсот метров.

Из лагеря «альпинистов» в сторону фермы стремительно рванули два джипа, переполненные сосредоточенными спортсменами…

 

Глава 9

…Рубахин и вся группа Баюнова напряжённо ждали сигнала со спутника.

Как только сканер Болотникова зафиксировал колебания ближнего к нему процессора, прибору в ботинке на двадцать секунд задали предельную мощность.

Главным исполнителем здесь был Степан Шорников, он же изначально предложил тактику:

– Пытаться что-то скачать бесполезно! – заявил Степан. – Наше вторжение они, безусловно, заметят и тут же заблокируют все входы и выходы. Быстро найдут и сканер – судя по всему, у них высококлассная аппаратура. Реально мы можем только успеть вбросить вирус, который я недавно собрал специально для подобных ситуаций. Выявить его, по крайней мере, известными мне средствами – почти невозможно: он прячется не в дисках, а в периферийных служебных элементах. Через определённое время он сам активируется и уничтожит все доступные ему базы.

Шорников обернулся на Рубахина:

– Отправляем?

– Делай! – подтвердил тот.

В своей сфере Степан уже был очень авторитетным специалистом…

***

Войдя к себе, Лазаридис снял не только туфли, но и носки, и с наслаждением ощутил горячими стопами мягкое шелковистое руно, которым в его апартаментах был устлан весь пол. У него в этот момент было только два неодолимых желания: душ и постель.

События последних суток его запредельно утомили. Но, прежде всего, Валерий Сергеевич был сейчас панически озабочен исчезновением Другого и ощущал себя абсолютно тупым: постоянные внутренние диалоги были для него основным способом мышления.

Преисполненный дурными предчувствиями, Лазаридис едва успел дойти до ванной комнаты, как отключилось электричество, а ещё через пару минут кто-то громко и настойчиво застучал во входную дверь.

– Какого чёрта? – раздражённо закричал Валерий Сергеевич. – Я же просил меня не беспокоить! И что с электричеством?

– Извините, господин Гольдштейн! У нас проникновение в систему! – сообщил снаружи задыхающийся голос одного из лаборантов.

Лазаридис, впадая в небывалую ярость, босым выскочил за порог и схватил за ворот ни в чём не повинного гонца:

– Какое проникновение!? Чьё проникновение?

Округлившиеся от изумления глаза лаборанта заставили его устыдиться своей истерической реакции, и Валерий Сергеевич, опомнившись, опустил руки:

– Иди и займи своё место! – как можно спокойнее произнёс он. – Скажи Гловацкому, что я буду через десять минут!

Лазаридис впервые за долгие годы стремительно терял над собой контроль и был близок к отчаянию…

***

…Захлопнув за собой дверь, он вернулся в холл, и тут же в ужасе отшатнулся к ближайшей стене: спиной к нему у горящего камина стоял человек, которого он никогда реально не видел, но узнал мгновенно – это был Другой.

– В обморок – не падай! – знакомый голос прозвучал с привычными интонациями, что окончательно повергло Валерия Сергеевича в тупое оцепенение.

– Я ведь предупреждал, – продолжил Другой, – совершить задуманное твои братья по разуму тебе не позволят! Думаю, тебя не удивит, что кое-кто из твоего персонала давно работает на Моссад и МИ-6, и половина твоих секретов украдена!

– Они ничего не стоят, те секреты, без моей ключевой программы! – с усилием приходя в себя, возразил Лазаридис и ватной рукой ощупал на груди заветную флэш-карту.

– Затем я и пришёл! – Другой упорно не поворачивался лицом. – Снимай свой талисман и прямо сейчас брось в огонь! – решительным жестом он указал на камин.

Валерий Сергеевич взмок и почувствовал, как крупно сотрясаются его колени.

В следующее мгновение у него промелькнула шальная мысль, которая показалась ему спасительной:

– Постой! – с храбростью обречённого зайца воскликнул Лазаридис. – С какой стати ты тут раскомандовался? Ты ведь моя химера – тебя нет в реальности!

Плечи Другого затряслись от беззвучного смеха:

– Ты знаешь, что такое реальность? – с нескрываемой издёвкой спросил он. – И даже сможешь растолковать мне, убогому, куда девается дырка от съеденного бублика?

Другой повернулся к Лазаридису лицом:

– Кто из нас чья химера – не твоего ума дело! – он протянул руку. – Флэшку отдай!

Валерий Сергеевич взглянул на своего двойника, вздрогнул всем телом и рухнул на колени:

– Дай мне шанс! – отчаянно взмолился он. – Ты же знаешь: у меня всё готово! Завтра я всё исправлю!

Другой подошёл и бесцеремонно взял Лазаридиса за трясущийся подбородок:

– Конечно исправишь! – его пальцы были холодными, как лёд. – Конечно исправишь, друг мой! Но только не завтра, а вчера. И в ином месте!

Другой сорвал с шеи Лазаридиса золотую цепочку с флэш-картой и мягко толкнул его в лоб…

…Спасительные мурашки роем заплясали под основанием черепа и быстро распространились по всему телу. Лазаридис обмяк и опрокинулся на овечьи шкуры. Теперь, умирая, он понял всё, и последним отражением гаснущего сознания стали жёлтые, неподвижные глаза Другого с узкими щелями зрачков…

***

…У ворот громко брехали псы. Лай был злобным – явно на чужих.

Боярин Данила Онежский, прозвищем Лобан, гостей об эту пору не ждал и недовольно насупил брови:

– Помолчи-тко, Лутоша! – сказал он худому, жидкобородому старцу, сидящему у него в изножии, и поднялся с широкой лавки, покрытой медвежьей полстью. – Когой-то лешие к нам завели, на ночь глядючи?

В малое оконце верхней светлицы ворот почти не видать, боярин ткнулся, было, головой в проём, но снова вернулся на лавку:

– Годи пока!

Тут же в горницу вбежал один из дворовых мужиков:

– Батюшко-боярин! – вбежавший переломился в поклоне. – Некий чернец к тебе, кричит – по делу важному, волею архиепископа!

– Один?

– Сам-третей, все – верхами!

Данила помрачнел:

– Накормите их, вином зеленым напоите изрядно, дабы не шастали! И – в избу гостевую! Да приглядывайте мне за ними! – распорядился он. – Поутру их приму, а сейчас, скажите – неможется мне!

Не любил боярин гостей незваных, а уж чернецов – тем паче: терпеть-то он их терпел, и прокормы исправно монастырям возами целыми слал, но вся эта братия во монашестве, как, равно, и попы – были сердцу Лобана не лепы.

Зато окаянных гусляров-песняров, сказителей-былинников да басенников – тайно привечал, прятал частенько у себя на подворье.

Старый Лутоша-былинник как раз был одним из них, баять начнёт – зачаруешься: речь напевная, словеса мудрые – истинный Баян…

– Уж ты не обессудь, Лутонюшко! – боярин положил могучую долонь на плечо старика. – Не дослушать ныне сказок твоих! Мнится, по твою душу чернецы-то прибежали, да я не выдам! Ужо, зелья винного упьются они, спать повалятся, тогда человек мой спроводит тебя в место надёжное – там до весны и перекукуешь!..

***

…Когда Серж Гольдштейн вошел в главную студию, инструмент вторжения в систему уже был обнаружен, и теперь специалисты внимательно изучали устройство, извлечённое из ботинок Вуйковича.

– Опять подкованная блоха? – криво усмехнулся Серж, заметив на столе растерзанные башмаки.

– Нет, блохой его, пожалуй, не назовешь! – Зден мрачно обернулся на тело пленника, с которого теперь была сорвана вся одежда. – Одно пулевое, одно ножевое и три осколочных ранения, полученные в разное время. – сообщил он. – Это матёрый военный волчара, которого я, к сожалению, недооценил!

Один из двоих «альпинистов», подошедших следом за Гольдштейном, при этих словах подобрал с пола ветровку и накрыл Вуйковича.

Зден одобрительно кивнул.

– Что это за люди? – спросил у Гловацкого Серж. – Почему я их не знаю?

– Друзья! – невозмутимо ответил Зден. – Я позвал их на помощь!

Оглянувшись, Гольдштейн заметил, что среди суетящегося персонала таких «друзей» было больше десятка. У всех – короткие израильские автоматы Х95, чем-то напоминающие ручные электродрели.

– И что это значит?

– Это значит, что с этого момента правила игры у нас резко меняются! – тоном, не допускающим возражений, объявил Гловацкий. – Мы готовимся к эвакуации! Я уже распорядился снять с серверов и передать моим друзьям все жёсткие диски, и вообще – все электронные носители, которые находятся внутри периметра этой фермы!

Вопреки ожиданиям Здена, Гольдштейн нисколько не возмутился, и даже не удивился.

Он стоял и медленно растягивал в улыбке свой и без того широкий жабий рот. Только теперь Гловацкий понял, что ему сразу показалось необычным: глаза Сержа были скрыты за выпуклыми дымчатыми очками, что ещё больше усиливало сходство Гольдштейна с жабой, делая его облик откровенно карикатурным.

– Сюрприз! – продолжая улыбаться, воскликнул Серж. – И что прикажете делать мне?

– Вас я настоятельно попрошу вернуться в свои апартаменты и быстро собрать всё исключительно необходимое! – он указал на стоящих рядом друзей. – Они вам помогут!

– Конвой?

– Почётный караул! – Гловацкий уже злился. – Мне приказано охранять вас, как персону номер один! Поторопитесь, Гольдштейн!

Серж молча развернулся и энергично зашагал к выходу.

Провожая его взглядом, Зден снова ощутил смутную тревогу: с Гольдштейном что-то было явно не так. Гловацкий сосредоточился, и внезапно понял, в чём дело: его насторожила слишком уж бодрая и уверенная походка его подопечного, да и вообще, по виду Сержа было невозможно предположить, что совсем недавно этот человек буквально падал в обморок от усталости!

Но размышлять дальше о причинах чудесной реанимации Гольдштейна Здену было некогда: он должен был собрать все устройства, на которых, хотя бы теоретически, могли остаться разрозненные фрагменты программы «Первого Всадника»…

***

…В прочные пластиковые мешки были брошены и все мобильные телефоны персонала.

С сотрудниками лаборатории Гольдштейна уже не церемонились: все они кучей сидели на полу, связанные наручниками и скотчем. Для верности их ещё и связали между собой группами по три-четыре. Теперь они с ужасом наблюдали, как люди Гловацкого внесли и расставили в зале какие-то ящики.

По тому, как осторожно это было проделано, многие догадались об их назначении…

– Сожалею! – коротко бросил им Гловацкий, направляясь к выходу. – Просто вам крупно не повезло, парни!

Один из «альпинистов» остался у дверей, удерживая обречённых под прицелом автомата…

– Где этот чёртов гений? – в ярости закричал Зден, когда уже все вышли наружу и собрались у машин. – Чего они там копаются?

Он приказал загружать мешки по джипам и бегом бросился к жилищу Гольдштейна.

Его встретила настежь распахнутая дверь, и ему это резко не понравилось.

Гловацкий перевёл дух, взвёл курок пистолета и осторожно шагнул через порог.

Увиденное внутри обещало Здену конец карьеры, как самую лёгкую из возможных неприятностей: на овчинах бездыханно лежал Гольдштейн. Оба конвоира стояли над ним в полной растерянности, и у них были почти безумные глаза.

Гловацкий бросился к Сержу и приложил пальцы к его шейной артерии: вспомнив утренний обморок Гольдштейна, он надеялся прощупать пульс, но тут же в ужасе отдёрнул руку – тело было абсолютно холодным!

– У меня медицинский диплом, я в этом хорошо разбираюсь, – с неестественным равнодушием заметил один из «альпинистов». – Он мёртв уже больше часа.

– Ты что плетёшь? – возмутился Зден. – Вы же с ним из студии вышли всего полчаса назад! Что произошло? Почему не доложили немедленно?

– Он сделал здесь несколько шагов и рухнул. Мы стали его поднимать, и обнаружили, что человек умер намного раньше, чем упал. Ты вот сам – как стал бы об этом докладывать?

Подозревая, что тоже сходит с ума, Гловацкий рванул на покойнике ворот рубахи – пуговицы брызнули в стороны, но заветной флэш-карты на золотой цепочке на шее Гольдштейна не было!

Зден встал с колен, и рассеянно подумал, что сейчас можно бы и застрелиться, но умереть от собственной руки ему было не суждено: снаружи донёсся нарастающий, мощный рев вертолётных двигателей, который мгновенно вывел из оцепенения всех, кроме, разумеется, Гольштейна.

Они выскочили наружу: низко над фермой, поднимая облака пыли, висели три огромных вертолёта военно-воздушных сил Её Величества. С них на десантных тросах гроздьями сыпались бойцы спецназа. Некоторые из них стреляли, ещё не коснувшись земли.

– Ну вот, появился шанс умереть героем! – нервно рассмеялся Гловацкий. – Шолом алейхем! – однозначно оценив обстановку, он выхватил из кармана пульт и нажал кнопку. – Аминь!

Крыша над бывшей конюшней диковинно вспучилась и расступилась, пропуская к небу огромный клубок из огня и чёрного дыма.

После взрыва перестрелка продолжалась недолго: со стороны обороняющих лабораторию Гольдштейна стрелять стало некому…

***

С плоской вершины отдалённой скалы за гибелью старой фермы наблюдала неподвижная фигура в дымчатых очках. Тонкие, растянутые губы на лице Другого судорожно вздрагивали, и было не угадать – смеётся он, плачет или шепчет заклятия…

 

Глава 10

В ожидании вестей из Эдинбурга Рубахин домой не поехал. Предупредив Наталью, он провёл бессонную ночь на гостевом этаже.

Звонок раздался в пятом часу утра. Василию доложили: в районе фермы Гольштейна, предположительно, прошла какая-то спецоперация. Окрестные жители видели вертолёты, слышали очень мощный взрыв и непродолжительную перестрелку. Все подступы к ферме плотно перекрыты военными и полицией, не пускают даже прессу…

– Возвращайтесь в Москву! – распорядился Рубахин…

Спустившись в офис, Василий обнаружил там Баюнова и Шорникова с тёмными от бессонной ночи лицами.

– Мы собирались вам звонить, Василий Никитич! – заявил Баюнов. – Предлагаем ещё раз просмотреть тот видеоролик с сервера Гольдштейна.

– Срочно? – устало удивился Василий. – Ну, если вы так считаете – пошли смотреть.

Включая большой монитор, Степан Шорников пояснил:

– Я просто увеличил лицо этого Грядущего на облаке – и вот что!

С экрана в ярком небесном сиянии на Рубахина смотрело лицо Лазаридиса, чуть изменённое пробивающимися бородой и усами…

Звукового ряда у клипа не было, но, внимательно проследив за мимикой, Василий отшатнулся:

– Чёрт побери! Да ведь он действительно объявляет о своём пришествии!

В том, что героя не опознали сразу, не было ничего удивительного: своих фотографий Валерий Сергеевич Лазаридис оставил для истории ничтожно мало. Шорникову пришлось изрядно потрудиться, чтобы обнаружить в архивах несколько чёрно-белых снимков.

– Шизофрения? – выключая монитор, спросил Баюнов. – Мания величия?

Рубахин с сомнением покачал головой:

– Лучше бы, конечно, это и оказалось домашней игрой шизофреника. Но это похоже на кусок сценария, по которому он собирался обставить свой самый главный выход на публику. Подозреваю, что в своей работе Лазаридис продвинулся значительно дальше, чем даже мы предполагали: что будет твориться с людьми, если однажды в миллионах мозгов одновременно появится такая грандиозная, умопомрачительная картинка – представляете?

– Представляю! – мрачно заключил молодой Шорников. – Откровенно говоря, чем больше об этом думаю, тем больше у меня мороза в позвоночнике: в любой момент один из твоих гаджетов может выстрелить тебе в голову – и ты уже не личность, а послушное живое чучело!

Если даже какая-нибудь поп-звезда с помощью примитивных звуко-световых эффектов может довести стотысячную толпу на стадионе до полного исступления, то уж выход на сцену господина Гольдштейна с его инструментами воздействия мог быть действительно грандиозным!

– И фокус ещё и в том, что к подобному шоу сознание людей упорно готовили две тысячи лет! – задумчиво добавил Рубахин. – Поле давно распахано, сеятель – на подходе!

– Из Эдинбурга что-нибудь сообщили, Василий Никитич? – поинтересовался Баюнов.

– Сообщили, что поместье Гольдштейна штурмовал английский спецназ. Подробностей нет, там всё оцеплено военными и полицией. Остаётся лишь надеяться, что наш Игорь Николаевич всё-таки остался в живых…

Он посмотрел на Шорникова:

– Как думаешь, твой вирус – прошёл?

– Связь, как вы знаете, оборвалась очень быстро, но, думаю, вирус всё-таки прошёл! – ответил Степан. – Только вот что там теперь с самой базой данных? В чьих она руках, и уцелела ли вообще?

– Поручите парням, чтобы они с утра самым внимательным образом отслеживали все новости из Великобритании, – вставая, распорядился Рубахин. – Я, пожалуй, съезжу домой. Если что – сразу звоните!

***

…До вечера поступила только одна информация, которая, казалось, не имела никакого отношения к вчерашним событиям в горной Шотландии: в официальной лондонской прессе появилось коротенькое сообщение, что специальный представитель МИД Израиля прилетел для неких срочных консультаций с коллегами из Foreign Office.

Главная новость появилась спустя сутки.

Представители силовых ведомств Великобритании и Израиля в специальном пресс-релизе заявили о завершении совместной операции против международной наркомафии.

Из скупого официального текста можно было понять, что в горной Шотландии силами английского спецназа при участии агентов израильских спецслужб взято штурмом поместье крупного наркобарона, имя которого не разглашалось. Сообщалось только, что владельцем поместья был гражданин Израиля, выходец из России, которого давно разыскивал Интерпол.

В ходе штурма охрана наркобарона оказала активное вооружённое сопротивление, в результате которого геройски погибли участники операции со стороны Израиля. Ответным огнём все преступники, которые находились на тот момент территории фермы, были уничтожены.

Сам наркобарон тоже обнаружен мёртвым…

***

…В кабинете Зименкова, кроме самого хозяина, сидели Рубахин, Скорняков и Баюнов.

– Это всё, что нам известно на данный момент! – сумрачный Рубахин закончил короткий доклад. – Прояснить судьбу Игоря Николаевича Болотникова пока невозможно. Широкой публике, как видите, предложили удобную легенду, это значит – реальную подоплёку событий сразу строго засекретили.

– Видимо, сумели как-то сторговаться по научному наследию Лазаридиса, – заметил Скорняков. – И сделали совместное заявление.

– Если там что-то осталось! – с сомнением произнёс Рубахин. – Лазаридис обладал слишком изощрённым умом. Я допускаю, что даже основные его специалисты не обладали информацией о программе во всей полноте – самое важное и ключевое он, скорее всего, хранил исключительно в собственной голове – это было единственной гарантией его безопасности. А потому не исключается, что сообщение о смерти неназванного наркобарона – всего лишь блеф.

– Очень даже может быть! – согласился Скорняков. – Служба Моссад, а особенно – английская МИ-6, всегда демонстрировали высокую классику оперативного вранья.

– Кстати, Кирилл Максимыч, – Зименков указал глазами наверх. – Что наши-то?

– Позвонили на днях, сообщили, что тема согласована руководством, предложили подготовить отчёт к специальному совещанию.

Зименков покачал головой:

– Долго русские запрягают…

 

Глава 11

…Чернецы с похмелья больными пробудились, в трапезную явились злыми, брашна обильного на столе не коснулись, зато квасу брусничного осушили по полведра.

Старшой над ними, иеромонах именем Виргиний, что толмачится – девственник, суть, слыл ярым гонителем ереси языческой. Былинников, сказителей да песенников, скоморохов да гудошников ненавидел люто, многие из них стараниями Вергиния повсюду биты да пытаны были нещадно, а коих – в ямах холодных живьём сгноили да заморили голодом.

Тут же за столом Вергиний Лобану допрос учинил:

– А не скрываешь ли ты, боярин Данила, у себя богохульника поганого, срамноустого Лутошку? Коли прячешь – добром выдай, не гневи Господа нашего, Иисуса Христа!

– Да чем же Лутоня-то досадил так преподобному Виргинию, старец сей убогий? –притворно дивится боярин. – Телом он немощен, духом смирен – сущий агнец!

Зыркнул иеромонах гляделками поросячьими, злобой горящими:

– Лукавишь, боярин! Ведомо же тебе, что Лутошка окаянный, по грады и веси ходит, баснями сатанинскими, сказками погаными – соблазны в людишках творит, идолов и бесов языческих поминает да славит, греху наущает!

– Тяжки ябеды твои, Виргиний, на старца сирого! – нахмурился Данила. – Да правда ли в них? Слыхивал я сказки Лутонины, не узрел в них ни крамолы, ни ереси. Зато про времена стародавние, про пращуров наших подвиги славные, про заветы их мудрые – немало из того изведал.

Из ваших-то писаний, что иноки по кельям денно и нощно перетолмачивают да списывают, я токмо и прочту, что про походы царя иудейского Навуходоносора, иже с ним! А вот про походы князя нашего, Святослава Игоревича, много ль у вас писано али с амвона рассказано? А Лутоня – он поёт о нём, память нашу и славу русскую хранит!

– Ересь несёшь, боярин Данила! – иеромонах даже багровым стал. – Язык-то укороти, как бы рвану ему не быть, за хулу на Писание Святое! Не заступник тебе в богохульстве и государь Иоанн Васильевич, хоть и в походы ты с ним ходил, и в милости у него бывал, да отныне бояр он не жалует! Знамо же, что на Москве-то деется!

Иноки, что обручь сидели, набычились, руки под стол спрятали – ножи, под рясами сокрытые, щупать стали: больно уж чёрен ликом сделался боярин Лобан, Виргиния слушая. Летами боярин стар, да силища в руках ещё превеликая: кубок серебряный во гневе како держал, тако и смял, словно листвие бумажное!

– Ты, чернец, позабыл, поди, что у меня в терему за столом честным сидишь, а не у себя в хлеву монастырском? Вон же с подворья моего, не доводи меня до греха!

Вскочил Виргиний, руками на боярина замахал:

– Анафема тебе! Анафема тебе, язычник поганый! Ужо изведаешь десницу Господню карающу!

Грозно поднялся Данила, рядом встал и сокольничий Первуша – слуга и наперсник боярина верный, в делах его способник, в походах соратник, прозвищем Булава. Первуша прозвище своё получил ещё смолоду за кулаки пудовые: ударом единым коня наземь валил.

Попятились в страхе чернецы к выходу, ибо ведали – яр во гневе Лобан, зашибить может и насмерть.

А у крыльца люди боярина уж и коней для них изготовили: видно, загодя так им велено было.

Взгромоздился Виргиний в седло, на терем обернулся, погрозился перстом кривым:

– Горе тебе, Данила Онежский! Скорый суд грядет за ересь твою диавольскую да за Христовых слуг поругание охальное!..

***

– Худо, боярин! – произнёс сокольничий Первуша. – Жди теперь опалы лютой: донесёт чернец архиепископу, от злобы приплетёт ещё с три короба, а уж тот и государю ябеды на тебя возведёт!

– Злобен Виргиний безмерно, – согласился Данила. – А правду ли молвят, будто он по рождению – кровей хазарских?

– Мне про крови его неведомо, – отвечал Первуша. – Зато верно знаю: иеромонах сей люто ненавидит всё русское, нам испокон заповеданное, без чего Русь – уж не Русь, а мы сами – без души и без памяти!

Сказывают, в Белозерске по его указанию бабу батожьём забили насмерть за песню колыбельную, да и дитятю её заодно тряпьём задушили. В песне той, дескать, бесов языческих баба восхваляла – про Зарю-Зореницу пела да про Ярилу Светлого. Что ж, выходит – псалмы теперь бабам над люльками-то петь?

А уж как гуслярам двоим, и без того незрячим, на Волоке Вышнем пальцы топором отрубили, да языки вырезали – про то всем известно!

В нижегородской земле вместе со скоморохами и медведей потешных казнили люто…

– Душно от них, от чернецов-то! Ох, душно на Руси! – задумался Лобан, взял бороду в горсть. – Ты вот что, Первуша: сей же день казну приготовь, припасов поболе, да свези ночью тайно в пещеры – ко старцам нашим, и тут же назад ворочайся…

***

…Беда одна не ходит – другую за собой ведёт.

И седмицы не прошло, как иеромонах Виргиний с иноками у боярина Лобана побывал, а уж на подворье – опять гость нечаянный: прибежал с Москвы конюх Радим. Вести привёз – чернее некуда, да и утешенье последнее – внучку спас.

Суров муж боярин Данила, а как про дочерь Алёну, невинно убиенную, услыхал и внучку на руки принял – заплакал прилюдно, слёз горючих не стыдясь, иже с ним и все зарыдали – от беды лютой, что накрыла уже Лобаново подворье страшным своим крылом…

К ночи собрал у себя Данила Лобан самых близких и верных ему: сына млада Радогоста, сокольничего Первушу, начальника стражи вотчинной Олега прозвищем Вепря, старых сотников Димитрия Сухаря да Юрия Недоруба. Позвали на совет и конюха Радима – приблизил его боярин со дня сего, как родного.

Поведал Радим, как всё было на Москве.

Слушали, лбы морщили, пястьми бороды мяли да теребили, вздыхали тяжко.

– Ежели Кокору погубили, скоро – и мой черёд! – молвил Данила. – Обезумел государь! А ведь мы с ним в поход Ливонский ходили, в сраженьях бок о бок стояли, чуть не братьями нас с Кокорой называл!

Хмурый Вепря подвинулся на лавке поближе, саблю в ножнах на колена положил:

– Вели, батюшко-боярин, – молвил. – Что делать-то будем?

Поднялся Данила, и все встали.

– Ты, Радогост, с Радимом ныне же в пещеры дальние уйдёте! – приказал он сыну. – С вами Первуша и сотники оба. Первуше и сотникам – назад воротиться, Радогосту и Радиму – в пещерах оставаться, чего бы здесь ни случилось. Внучку мою, Настасью, вам доверяю – берегите её пуще глазу! Сами умрите, а она чтоб жила! Как дальше быть – старцы научат, а вам же слушаться их, как меня!

Обернулся боярин к главному своему стражнику:

– Тебе, Вепря, наказ особый, самый тяжкий, потому и при всех загодя его даю: как прискочут меня имать, сам ворота растворишь, а страже разойтись велишь.

– Как же, батюшко! – обиженно воскликнул Вепря. – Позору-то…

– Не о позоре мысли! – строго перебил его Лобан. – Плетью обуха не перешибить: меня не спасёте, а коли дружину опричную на себя накличем – кровью тут всё зальют по колена да огнём спалят!

Понурился Вепря, выдохнул:

– Воля твоя, боярин Данила!

– Зато уж как снега сойдут, подступы к дальним пещерам под строгий пригляд возьми. Коли ищейки Виргиниевы туда сунутся – никого живым не отпускать, следов не оставлять, а через надёжных людей уже загодя слухи там-сям нашёптывать: про чудищ лютых, неведомых, что якобы окрест пещер обитают. Понял ли?

– Понял всё, батюшко!

– По петухам полуночным – выступайте! И помогай нам Силы Небесные!..

***

…Старцы-пещерники боярышне Настасье немало обрадовались, к Лутоне-былиннику её подвели:

– Вот тебе, почтенный Лутоня, и помощница, и ученица! Сказкам да песням её обучи, былины стародавние все, что сам помнишь, поведай – сим и подвиг сотворишь великий!

Юному Радогосту чудными показались эти слова, как и сами старцы, коих он раньше не видывал, хоть и поминал их боярин Данила частенько. Из речей отцовых выходило, что были братья-пещерники ведунами да кудесниками, за то и гонимы были они попами свирепо. И Первуша как-то сказывал – кабы братьев сих Виргиний поимал, то живьём бы и сжёг немедля – тако страшны да опасны они ему были!

– Что же это за подвиг такой – девчонке сказки сказывать? – удивляясь, спросил Радогост, который, по юности своей, иных подвигов, кроме ратных, даже измыслить не мог.

Один из братьев улыбнулся, руку ему на плечо положил:

– Всё, что Лутоня поёт да сказывает – есть ключ животворящий, души наши питающий и осветляющий. Покуда ключ сей храним – будет стоять и земля русская, а коли иссякнет он, али затоптать его ворогам позволим – тут и Руси конец! Запомни это накрепко, юный боярин!

– Так Настасья-то мала совсем, что курёнок! – ещё пуще удивился Радогост. – запомнит ли всё?

– Мала да разумна! – старец задумался, глаза на огонь устремил, заговорил будто сам с собой. – Будет день, и приведут отроку-арапчонку некоему няню добрую, именем Арину Родионовну, станет она ему песни петь, да сказки сказывать, что от бабки своей восприяла, а та – от своей бабки, именем Настасья Радимовна, и быть тому отроку славну и незабвенну по всей Руси великой…

– О чём ты, старче, бормочешь? – тронул его Радогост за рукав.

Очнулся старик:

– Помнишь, как отец-то намедни наказывал тебе да Радиму: берегите Настасью – пуще глазу?

– Помню!

– Вот и ладно, молодец! – старец снова улыбнулся. – Ступай, помоги там поклажу от входа перенести…

***

…Боярина Данилу поимали, на Москву в железах сволокли, тамо же в измене государевой и в ереси бесовской завинили. Палачи московские расстарались изрядно: в подземельях пытошных страдалец Лобан и дух испустил.

Подворье его монастырю отошло, дабы сподобно было братии и о нём помянуть, о спасении душ грешныих моляся Иисусу Христу сладчайшему, всех страждущих утешителю.

Виргиний же иеромонах и по смерти боярина покоя не знал, пуще прежнего Лутоню-былинника сыскать восхотел. Окромя того, снаушничал ему кто-то и про казну немалую, сокрытую Данилой, незнамо, в каком месте.

После того, как боярина взяли, сокольничий Первуша и Олег Вепря с ним куда-то пропали, а иных кого из дворни Лобановой пытали – всё без толку.

Как снега сошли, погнал иеромонах чернецов своих по округе рыскать да вынюхивать – где схрон тайный мог Лобан устроить.

Прознали хотя про пещеры дальние, что будто бы так велики и просторны – конному заехать можно, да никто чернецов туда вести не хотел. Слухи ходили: обитают там чудища неведомые – кто зайдёт, тому живому не воротиться, а сожрану быть!

Смекнул Виргиний – неспроста те слухи. Мужичонку некоего заставили-таки показать дорогу к пещерам. Десять иноков дюжих за ним пошли – ни един не вернулся!

О березне-месяце собрал Виргиний людишек числом под сорок – всех оружно, половина – конно, и сам с ними на пещеры отправился.

Подступились сторожко, огляделись кругом, первых впятером в разведку отправили – ждали долго, оружие держали на изготове, да оказалось – зря страхи терпели.

Вавило – инок дюжий, пополудни разведчиков наружу вывел, саблю в ножны бросил:

– Пусто в пещере-то! – доложил Виргинию. – В самой серёдке – яко келии три, но живым не пахнет нигде, и кострище холодное, к тому же – угольё в нём одно, а пеплу тонкого сверху нету. Ежели и были кто, то ушли уж давно! По ту сторону – шагов триста от сего – выход другой, малый, а дале, за ним – всё чащоба лесная.

По словам Вавиловым перекрестились все с облегчением, загалдели: домой, мол, ворочаться надобно!

Виргиний галдёж тот осёк, приказал факелы зажечь, все закоулки да отнорки в пещере облазить-обнюхать: не зарыты ли где сокровища Лобановы.

Разбрелись по пещере – тут же могилу тайную нашли. Раскопали спешно, а там Лутоня-былинник, целый весь и тленом даже не тронутый – будто вчера усоп.

Взглянул на него Виргиний, плюнул, ухмыльнулся довольно: всё ж не зря на пещеры-то сбегал: тут не только Лутоня, язычник поганый, зарыт – отныне и песни его бесовские с ним зарыты! Слава те, Иисусе Христе!

Приказал иеромонах ещё камень, что поболе, на могилу накатить, а потом снова всем сокровища искать со тщанием великим. Сам же он с Вавилой-иноком на дальний выход подался.

Склон крутой за выходом весь буреломом завален, за ним – чаща дремучая. Если в эту сторону насельники пещерные подались – никакого следа не сыскать.

Присел Виргиний на валун ближний, дабы дух перевести, тут же и свистнуло, будто, за спиной. Вскочил, обернулся: Вавило там набок валится – со стрелой в глазу!

Застыл иеромонах на месте, ему бы в пещеру барсуком шмыгнуть, да хрипящий инок великой своей тушей весь вход завалил.

– Стой, чернец, где стоишь! – голос тихий раздался. – Скакать не вздумай!

Из кустов можжевеловых мужик молодой вышел, с луком татарским в руках, на тетиве стрела – напряглась осою смертельной.

Хочет крикнуть Виргиний, да не может – глотку перехватило со страху – ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Зря ты прах Лутонин оскорбил, пёс бешеный! – нахмурился лучник. – И камень напрасно накатывал – уж не песни ли наши привалить хотел?

– Отче Виргиний! – донеслось из глубины. – Глянь-ко поди, что сыскали ещё!

Встрепенулся чернец, да тетива гуднула кратко, аки струна, – и стрела уж в глазу…

 

Глава 12

Рубахин взял отпуск и уехал с семьёй в Словению.

Звонок тестя застал его в солярии рядом с бассейном, в котором шумно плескались дети – Танюшка с двухлетним Ярославом. Рядом с детьми на бортике сидела жена Наталья, которая, едва расслышав имя отца, сразу встревожилась:

– Что там случилось, Василёк?

– Ничего особенного, – пожал плечами Рубахин. – Рабочая ситуация: Николай Иванович просит на несколько дней вернуться в Москву.

– Что за дела неотложные? – в голосе её промелькнула нотка обиды. – Недели не прошло!

Наталья не успела ещё договорить, как ожил и её мобильник, лежащий рядом с креслом Василия. Взглянув на монитор, он улыбнулся и протянул трубку жене:

– Адвокат мой тебе звонит!

– Здравствуйте, господин Зименков! – Наталья придала голосу строгости. – Кому на вас можно официально пожаловаться? Зименковой Софье Захаровне? А выше начальства нет? Жаль! Но, всё равно – считайте, что жалоба на вас уже подана, и наказание неизбежно! – некоторое время она молча слушала отца, потом вздохнула. – Я всё поняла, папа! Считай, что он уже летит! Обнимаю тебя, папуль!

***

…Утром следующего дня основное руководство компании собралось за столом у Зименкова.

Докладывал Кирилл Максимович Скорняков:

– Позавчера вызывали бывшие коллеги. Разговор был очень серьёзным. Сразу сообщаю о главном: нашему центру предстоит работать на основе специального государственного контракта. Цели и задачи – прежние, а вот условия существенно меняются: проекту присваивается статус государственной тайны – со всеми вытекающими отсюда неприятными атрибутами особого режима.

В качестве руководителя проекта рекомендован Рубахин Василий Никитович, его заместителем предполагается назначить Баюнова Дмитрия Александровича. Если нет возражений, прошу вас назавтра подготовиться к встрече с куратором проекта. Пропуска заказаны.

– Поворот неожиданный, – признался Рубахин. – Но, наверное, логичный! – он посмотрел на слегка опешившего Баюнова. – Как ты на это смотришь, Дмитрий?

– Я – в команде! – пожал плечами Баюнов. – Если доверили – буду работать! Но вы, Кирилл Максимович, ничего не сказали о Степане Шорникове, а он у нас в проекте – центровой!

– Знаю! – улыбнулся Скорняков. – Он и у меня в службе центровой. Мне очень жаль его вам отдавать! А что касается новой должности Степана – это уже ваша с Василием прерогатива – кем назначите, тем и будет – техническим директором, например!

– Нормально! – согласился Рубахин. – Мы подумаем, как назвать его должность…

– А что с рабочей площадкой? – поинтересовался Дмитрий. – Остаемся здесь?

– Пока здесь, – кивнул Кирилл Максимович. – Правда, сначала придётся исполнить целую кучу требований, предъявляемых к объекту, где работают с гостайной…

***

К семье Рубахин вернулся только спустя десять дней: в Москве пришлось проходить целый ряд нудных формальностей, связанных с новым статусом его информационного центра.

Но этот отпуск словно с самого начала был обречён на неудачу: случившееся дальше заставило Рубахина вообще забыть об отдыхе и даже срочно отправить Наталью с детворой обратно в Москву…

У выхода из аэровокзала в Любляне, Василий обратил внимание на седого полноватого человека с густыми чёрными бровями и усами, который смотрел на него с любопытством на грани нахальства, а потом и вовсе бросил свою большую дорожную сумку и распахнул руки навстречу:

– Васька Рубахин! – удивлённо воскликнул он. – Вот уж не ожидал!

Настал черед удивляться Рубахину: он узнал Леонида Штокмана – сокурсника по школе милиции, умницу и юмориста Лёню Штока, который, знакомясь, когда-то представлялся всем «одесситом по рождению и убеждению».

– Сколько не виделись? – Штокман энергично тряс Василию руку. – Лет двадцать? Ты здесь зачем – работа? Отдых? Женат? Дети есть? До генерала не дослужился?

Василий под напором его вопросов рассмеялся:

– Угомонись, Шток! Что за блиц-опрос?

– Прости, Вась, это во мне пережитки одесского прошлого! – Леонид озабоченно посмотрел на табло. – Времени – ни цента! Срочно меняемся визитками – и я помчался. Вернусь через пару дней – созвонимся! – Он сунул визитку Рубахина в карман, всучил в ответ свою, а потом подхватил сумку и действительно почти побежал к зоне контроля…

Он позвонил ровно через двое суток:

– Старина Василий, предлагаю встретиться! Завтра, городок Изола, ресторан отеля Перла, в девятнадцать по местному времени!

Под его напором, как и в молодости, устоять было невозможно.

Наталья, узнав о чем речь, вылазку мужа одобрила:

– Мальчишник разрешаю! – улыбнулась она. – Тем более, что до Изолы от нас полчаса езды…

Людей в ресторане было на удивление мало, потому Василий сразу обнаружил, что Штока среди них нет. Тут же раздался звонок и самого Леонида:

– Старина, у меня форс-мажор, но опоздаю ровно на двадцать минут, назови официанту мою фамилию, тебя усадят за столик, который я забронировал. Прости – приеду и всё объясню!

***

За соседним столиком перед раскрытым ноутбуком одиноко сидела совершенно роскошная брюнетка. Убеждённый однолюб и домосед Рубахин украдкой оценил её формы и целомудренно углубился в меню.

– Извините! – внезапно обратилась она к нему по-русски. –У меня, кажется зависла страница – вы что-нибудь соображаете в этом?

Рубахин – воплощение самой галантности – вскочил с места, заглянул в монитор через плечо женщины и похолодел: на фото среди каких-то обломков лежал обнаженный труп мужчины. Василию хватило доли секунды, чтобы его опознать: это был Игорь Болотников!

– Присядьте со мной, Рубахин! – мило улыбаясь, пригласила брюнетка. – Нам есть о чём поговорить!

Василий отмобилизовался мгновенно.

Его собеседница явно рассчитывала на эффект неожиданности и на шокирующее воздействие фото, но попалась сама: абсолютно равнодушный взгляд Рубахина не был ожидаемой реакцией, она слегка растерялась и упустила инициативу.

– Разыграно красиво! – заметил Василий. – Леонид Штокман – ваш коллега? – по едва уловимому движению чувственных губ напротив он понял, что грубо нарушает заготовленную брюнеткой схему разговора, и ей это очень не нравится. – Так что же вам с иудушкой Штокманом от меня потребовалось?

– Я не знаю никакого Штокмана! – чтобы немного погасить эмоции, она захлопнула крышку ноутбука, достала из сумочки сигарету и закурила.

– Давайте друг-друга уважать! – предложил Рубахин. – Или вам удобнее держать меня за дурачка?

– Хорошо! – сказала она. – Нам нужны материалы, которые вам удалось скачать с серверов Гольдштейна – всё до последнего байта!

– Вы работаете на Моссад?

Брюнетка откинулась на спинку кресла и посмотрела на него долгим внимательным взглядом.

– А если, в данном случае, Моссад работает на нас? – к ней уже вернулась уверенность. – Для вас, надеюсь, не секрет, что отдельные крупные корпорации находятся в очень тесном симбиозе с различными правительственными структурами по всему миру? По меньшей мере, на нас часто работают наиболее влиятельные функционеры – из тех, кто нам интересен. Спецслужбы – не исключение!

– Спасибо! – кивнул Рубахин. – Это уже серьёзно!

– У меня есть полномочия предложить сотрудничество и вам, причем условия можно обсудить прямо сейчас.

– И, разумеется, отказаться от столь высокой чести я уже не могу?

На мгновение брюнетка перевела свой взгляд в угол зала, и, проследив за ним, Василий заметил троих мужчин вокруг столика с одиноким чайником посередине. Эти крепкие мужчины явно пришли сюда не ужинать…

Рубахин помрачнел, его собеседница сразу это отметила:

– Тема слишком серьёзна, господин Рубахин. Нам нужен результат, ради которого могут быть использованы любые средства! Вы же любите своих детей?

Этот вопрос был её большой ошибкой: Василий встал, давая понять, что разговор закончен.

– А почему вы не предложили мне интим? – спросил он и, не дожидаясь ответа, пошёл к выходу…

***

Ранним утром на территорию виллы Зименкова въехал ярко раскрашенный фургончик, который, как обычно, привёз свежие продукты. Обогнув жилой корпус, автомобиль остановился у подсобного помещения, примыкающего к кухне. Из кабины вышел коренастый водитель в зелёном фирменном комбинезоне и в жёлтой бейсболке. Это был Иван Савельев.

Получив накануне ночью тревожную информацию от Василия, Иван немедленно выехал в Словению, собрав по пути четверых надёжных людей, тоже из тех, кто был с ним ещё во времена боевых действий в Косово.

К вечеру из белградского аэропорта на Москву вылетел небольшой частный самолёт. Он увозил семейную пару с двумя маленькими детьми…

***

Николай Иванович Зименков выглядел неважно: он был бледен, под глазами легли глубокие тёмные тени. Они со Скорняковым провели бессонную ночь, организуя экстренную эвакуацию семейства Рубахиных, в напряжённом ожидании прошёл и весь день.

– Спасибо Савельеву! – с облечением произнёс Кирилл Максимович, как только пришло сообщение, что самолёт уже в воздухе. – Всю операцию он провёл блестяще – можно в учебниках описывать!

Немного воспрянувший духом Зименков достал из бара бутылку водки:

– Да я даже думать боюсь, чем бы всё могло закончиться, если бы не Иван! Давай за него выпьем!

Похрустев на закуску парой солёных ржаных сухариков, Николай Иванович вдруг снова помрачнел:

– Максимыч, – спросил он, – нет ли у тебя сейчас в голове каких-нибудь чёрных мыслей?

– Спроси лучше, есть ли там хоть одна светлая! – ответил Скорняков. – Но ты не переживай так – скоро все твои будут дома. Три наших машины уже в Домодедово, там двенадцать парней…

– Да я не о том! – перебил его Зименков. – Тебе не показалось, что с гостайной у нас как-то уж больно хреновато?

– Ты тоже об этом подумал? – Скорняков зло выругался. – Завтра Василий напишет подробную докладную, отправим в контору: пусть ищут у себя эту суку, которая так шустро протекла! – он с тревогой взглянул на старого друга. – Ты бы, Коля, ехал уже домой: не нравится мне, как ты выглядишь!

– Пожалуй, поеду, – согласился Зименков. – Дождусь своих там! – он снял очки и тяжело поднялся. – Знаешь, Максимыч, что угнетает меня больше всего? – Николай Иванович посмотрел на Скорнякова смертельно усталыми глазами. – Нам уже не бросить карты на стол и не отойти в сторону: завтра кто-то нагло и неизбежно поставит на кон жизни наших детей и внуков.

Я не знаю, сможем ли мы их спасти, если останемся в игре, но если уйдём – не спасём однозначно…

***

Николай Иванович Зименков умер через день.

Ранним утром Софья Захаровна с беспокойно саднящей душой пыталась оставить мужа дома, но он, как всегда, отшутился и ушёл. А на рабочем месте его свалил сильнейший сердечный приступ – сказалось напряжение предыдущих суток.

Реанимобиль с ближайшей станции «скорой помощи» безнадёжно застрял в пробке метрах в пятистах от офиса. Его тревожная сирена напрасно вопила среди железной толпы счастливых обладателей автокредитов: ничего, кроме обычного раздражения, они не почувствовали, а кто-то просто поправил наушники и увеличил силу звука на своем гаджете…

Конец второй книги