В столовой у жарко пылавшего камина, засучив рукава полосатой фланелевой кофточки и повязав вокруг талии полотенце, хлопотала девушка. На огне стояла синяя кастрюлька с закопчённым боком. В ней булькало и клокотало, из-под крышки вырывался пар: там варился картофель. Девушка раскраснелась и казалась воплощением тепла и жизни.

Расходившийся на море ветер сердито выл в чердачных окнах и по печным трубам, но теперь он не заставлял Фрикке вздрагивать и испуганно озираться.

Накрытый на двоих стол выглядел нарядно. На белой скатерти, найденной Фрикке в одном из буфетных ящиков, стояли чистые тарелки, горела свеча в фарфоровой подставке. На тарелках возбуждали аппетит своим свежим видом ветчина, копчёная рыбёшка, гусиная печёнка и ещё какая-то снедь. В розовой вазочке торчали кружевные бумажные салфетки. Из кофейника разносился приятный аромат. Бутылка с тминной водкой и две рюмки дополняли убранство.

— Вы так устали, Мильда, столько хлопот, — сказал Фрикке, не сводивший с девушки глаз. Она ему все больше нравилась. Чистенькая, свежая и скромная. Красивое продолговатое лицо, высокая грудь, стройные ноги.

— Одну минуту, Антанас, картошка сейчас будет готова. — Девушка сняла крышку и потыкала картофелину вилкой.

Скоро дымящийся картофель, очищенный ловкими руками Мильды, горкой лежал в глиняной миске, а девушка сидела рядом с Фрикке.

— У меня очень болит голова, — сказала она, трогая лоб, — но это пройдёт, не обращайте внимания, пожалуйста. Я так рада встретить здесь земляка. Нет, этого вы не представляете. Вас я буду помнить всю жизнь, — продолжала девушка, зябко кутаясь в шерстяной платок. — Я столько пережила за последние дни, Антанас. Раньше я не знала, что такое нервы, а сейчас мне кажется, будто я опутана ими, словно катушка электрическими проводами; вы знаете, катушка Румкорфа с зелёными проводами; я видела её в школе на уроках физики… И будто через меня все время пропускают ток.

Эрнсту Фрикке её слова показались несколько странными, но он не стал выяснять их смысл.

— Выпьем, Мильда, за этот необычный день. — Подняв рюмку и глядя в глаза девушки, предложил: — И за будущую встречу.

— Антанас, у меня спокойно на душе, первый раз за долгое время. Мне хорошо с вами — вы такой сильный и смелый. — Девушка с трудом выпила содержимое рюмки. — Что-то очень крепкое, — прошептала она, задохнувшись.

— Вы мне не сказали, Мильда, как вы попали сюда, в этот дом? — спросил он после молчания.

— Ах, это длинная история. Два года назад мои родители и брат попали в руки гестапо. Я ничего о них не слышала и решила, что они погибли. Но в январе наш земляк вернулся из лагеря, где помощником коменданта был Мортенгейзер. Земляк рассказал мне про отца, они виделись, работали вместе. Он был ещё жив, но очень плох. О матери и брате он ничего не знал, — девушка заплакала. — Я боялась, что отца умертвят перед приходом русских, — всхлипывая, продолжала она. — И я решила помочь… Я пробралась поближе к лагерю. Вокруг него болота, лес и комары. О-о, Антанас, эти проклятые комары сводили с ума людей… В деревушке неподалёку я нанялась к трактирщику мыть посуду. Мне сказали, что в трактир иногда приходит помощник коменданта лагеря, пьяница и дебошир. Это и был Ганс Мортенгейзер, от него зависело все. Я с ним познакомилась. Наверно, отчаяние придало мне силы. Даже теперь я не понимаю, как я решилась… Он обещал спасти моего отца. Я работала в трактире три месяца, я натерпелась, Антанас, за это время…

— Невероятно!!! Ганс Мортенгейзер отличался неприязнью к женщинам, беспощадностью к заключённым.

— Но он влюбился в меня, Антанас, говорил, что хочет начать со мной новую жизнь.

— Негодяй! И вы ему поверили, Мильда?

— Об этом я совсем не думала, я хотела спасти отца, вот и все, а Мортенгейзер обещал помочь. Остальные заключённые должны были умереть. Это ужасно. А мать и брат погибли. Когда Мортенгейзер напивался, он делался разговорчивым и рассказывал мне многое, — Мильда заплакала.

Эрнст Фрикке, глубоко затягиваясь сигаретой, смотрел на вздрагивающую от рыданий девичью грудь.

— Но как вы могли решиться убить его, Антанас? Убить человека — ведь это такой грех! Но я знаю — так надо. Нужно иметь большую силу воли, твёрдость! — Она с восхищением посмотрела на Фрикке.

— Он фашист, враг нашего народа, главный палач в лагере, — с хорошо наигранным гневом говорил Фрикке. — Я литовец и решил отомстить. Он долго мучил моих родителей, и, наконец, — голос его трагически дрогнул, — мой час настал, я уничтожил негодяя.

Девушка доверчиво положила свою маленькую ладонь на руку Фрикке.

— О Антанас! Вы отомстили и за моих родных, — девушка помолчала. — Мне было трудно решиться рассказать русским о Мортенгейзере. А он последнее время не спускал с меня глаз. Сегодня мне удалось незаметно выскользнуть из дома. Мортенгейзер думал — я легла спать. Но, к сожалению, поблизости не было русских солдат. Он был так осторожен, даже переодевался в женское платье… Отвратительно. Но, боже, как я рада слышать литовскую речь!

Эрнст Фрикке придвинулся к девушке, хотя и без того сидел довольно близко.

— Мортенгейзер предложил мне уехать вместе с ним, я согласилась, — продолжала Мильда. В уголках её рта резко обозначились горькие складки. — Дело в том, что вот-вот должны были появиться русские. Мортенгейзер струсил. Я боялась, что он удерёт, а я не могла допустить этого. Я… хотела сама его убить!

— Вы были его любовницей! — швырнув окурок, воскликнул Фрикке. — Не скрывайте!

Настало неловкое молчание.

Девушка подняла на него удивлённые глаза.

— Вы меня оскорбили, Антанас! Он фашист. Палач моей матери… — На глазах Мильды выступили слезы. — Как вы можете? — чуть слышно прошептала она. — Мне холодно, принесите дров, Антанас, больше дров, чтобы хватило на всю ночь… Нет, я не сержусь. Бедный Антанас, значит, ваши родители погибли?

— Я буду и дальше мстить за них! — горячо отозвался он.

— Принесите дров, Антанас, — повторила Мильда, — в камине мало огня. Мне холодно. — Кутаясь в платок, она передёрнула плечами.

Фрикке вышел из дома. Над лесом по-прежнему стояла полная луна. Двор, облитый её светом, казался посыпанным золой, а дом серебряным. Только по закоулкам прятались ночные тени. Пахло мокрой корой и прелым прошлогодним листом.

Дрова были приготовлены в сарайчике. Ещё днём Фрикке принёс сюда и разрубил несколько колченогих стульев и ветхий дубовый комод. Прислонясь к двери, он курил.

Перед ним стояли большие глаза Мильды, такие голубые и простодушные.

«А, Ганс Мортенгейзер! Старый развратник! Он, видите ли, хотел начать с ней новую жизнь. Где он? Может быть, сейчас смотрит на меня откуда-нибудь оттуда?» — пришло в голову Фрикке. Он поднял глаза к небу.

С силой швырнув окурок на землю, Фрикке набрал охапку деревянных обломков. Когда он вошёл в комнату, Мильда, придвинувшись к потухавшему камину, неподвижно сидела в кресле.

Фрикке подбросил на тлеющие угли ножки и спинку старого стула. Сухое дерево мгновенно загорелось. Освещённое багровыми отблесками огня, лицо девушки казалось прекрасным. Взглянув на неё, Фрикке подошёл к столу и выпил ещё тминной водки. Поколебавшись мгновение, он спустил маскировочные шторы, запер на замок дверь и теперь стоял посредине комнаты, едва сдерживая частое дыхание.

— Садитесь к огню, Антанас, грейтесь, — пригласила его Мильда. — Мне холодно, так ещё никогда не было. Огонь ярко горит, а мне холодно.

— Я сейчас, — хрипло отозвался Эрнст Фрикке.

Но в этот момент раздался тихий стук в окно. Фрикке вздрогнул и мгновенно насторожился.

— Кто там? — спросила Мильда.

Фрикке вынул пистолет. Сдвинув предохранитель, он приблизился к окну и поднял штору. Прижавшись к стеклу, в комнату смотрело неправдоподобно измождённое человеческое лицо.

Эрнст Фрикке растворил окно.

— Я две недели питался древесными почками, — сказал незнакомец, — умираю от голода, ради бога, дайте что-нибудь.

Он был без шапки. Из-под суконного пальто выглядывал воротник солдатского кителя. Жёлто-соломенные волосы спутались, в них застряли два сухих листка. По его осторожным движениям можно было догадаться, что под грязным платком вокруг шеи у него болезненный нарыв.

— Кто такой? — спросил Фрикке.

— Я Бруно Кульман, котельщик с верфи Шихау. У меня двое ребят, — ответил незнакомец, болезненно кривя рот, — они ещё не ходят в школу. Нацисты взяли меня в солдаты насильно. — Он говорил монотонно, без выражения, словно сам с собой. — Я не хотел воевать, бежал из Кенигсберга. Помогите, товарищ, — солдат с мольбой посмотрел на Эрнста Фрикке, потом на тарелки с белым рассыпчатым картофелем.

Эрнст Фрикке вдруг заорал:

— Фашистский выродок! Когда немцы захватили Россию, ты нас волком рвал, издевался над людьми… Я литовец, — распалялся Фрикке, — верни, негодяй, моих родителей, их арестовали гестаповцы!

Солдат прижал руку к сердцу. Подбородок его дрожал.

— Я никому не хотел зла, — тихо проговорил он. — Мне жалко всех людей. Я всегда старался помочь пленным. Я учил своих мальчиков…

— Ты думаешь разжалобить меня! Не надейся, не получишь и крошки. Иди к русским, пусть они тебя накормят. — Фрикке злобно рассмеялся.

Солдат стоял у окна, держа руку на сердце, не в силах оторвать взгляда от тарелки с едой.

— Отдайте ему картошку, Антанас, — раздался жалобный голос девушки. — У нас есть ещё.

— Пусть он вернёт моих родителей! — рычал Фрикке. — Ну, ты, убирайся! — крикнул он на солдата.

Бруно Кульман повернулся и, пошатываясь, пошёл к воротам, хорошо различимый в пепельном свете огромной полнощёкой луны. Внезапно он споткнулся, загремев попавшим под ноги ведром.

Фрикке поднял свой вальтер.

— Что вы делаете! — вскрикнула Мильда, вскочив. — Не смейте, я запрещаю.

Стукнул выстрел. Бруно Кульман упал, уткнувшись головой в полосатое пляжное кресло у стенки сарая.

— Ненавижу немцев! Без разбора! Всех!.. — бушевал Фрикке. Он хладнокровно закрыл окно и опустил маскировочную штору. — Нечего волноваться, Мильда. Я отомстил за наших родителей, только и всего.

Девушка, откинувшись на спинку кресла, тяжело дышала. Глаза были закрыты.

Притронувшись к её пылающему лбу, Фрикке только присвистнул. Соорудив на диване из перин и подушек спокойное удобное ложе, Эрнст Фрикке перенёс туда больную.

«Бог посылает тебе клад, Эрнст, — размышлял он. — Если обстоятельства вынудят остаться в Литве, Мильда станет твоим ангелом-хранителем».

Несколько дней Мильда металась в бреду. Фрикке не отходил от неё, пичкая лекарствами, найденными в домашней аптеке, поил чаем, готовил еду. И только когда к девушке вернулось сознание, стал подумывать о своих делах: надо действовать, не упустить время.

Все эти дни Фрикке проводил в стенах дома, выходя на улицу только, чтобы принести воды или нарубить дров. На все, что окружало его, он не обращал ровно никакого внимания. Сейчас выйдя во двор и оглядевшись, он поразился удивительной перемене. Тёплые солнечные дни оживили спящую природу. На кустах возле соседнего дома появились крупные жёлтые цветы, листьев на них не было, только цветы. На ветвях деревьев проклюнулись листочки. Сброшенная почками коричневая кожура лежала на земле. Фрикке притронулся рукой к ветке. Он ощутил клейкую смолу. Пальцы слипались.

Только липы стояли ещё без листьев. Липа — осторожное дерево, его слишком часто обманывали северные весны, оно боится холодного ветра и заморозков, бережёт свою нежную зелень. На яблонях только-только лопнули почки. Дружно зеленели кусты бузины, а земля на солнечных местах покрылась нежной молодой травой, и ландыш вынырнул из-под земли, как зелёный весенний флаг. Голосистые скворцы и другая мелкая птаха весело возились на деревьях.

В одном из домиков на соседней улочке Эрнст Фрикке нашёл рыбака с женой. Это были литовцы, пожилые люди. Узнав про больную девушку, старики согласились помогать ей.

…И вот пришло время прощаться.

— Благодарю, Антанас, ты спас меня, — говорила Мильда перед разлукой. — Если тебе будет тяжело одному, приходи, я всегда буду рада. А дом у нас большой, места хватит.

Эрнст Фрикке прижал к губам тонкую, похудевшую ручку Мильды.

— У меня предчувствие, Мильда, мы будем вместе. Нет, я уверен в этом. Мы скоро увидимся. Я оставил все продукты здесь, — добавил он, — себе я беру немного, только вот в этом рюкзаке. Ты должна хорошо есть после болезни. Машина в сарае, ждёт твоего выздоровления, домой доберёшься быстро.

Вскинув за плечи рюкзак, Фрикке зашагал по дороге вдоль берега моря, направляясь в Кенигсберг. Он избрал кружной путь через Мемель. Так несколько дольше, но безопаснее.