К. БАДИГИН

ПОКОРИТЕЛИ СТУДЕНЫХ МОРЕЙ

(Главы 1-14)

Историческая повесть

ИЗДАНИЕ ТРЕТЬЕ

Книга написана Героем Советского Союза капитаном дальнего плавания Константином Сергеевичем Бадигиным, автором многих детских и юношеских книг на исторические темы.

Повесть "Покорители студеных морей" рассказывает о борьбе Великого Новгорода в XV веке с Тевтонским орденом за северные морские пути; о государственном устройстве свободного города Новгорода, его торговом значении.

Глава I ПОСОЛ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА

В предутренней тишине тревожно нарастал топот идущего наметом коня. Псы, спущенные на ночь с цепи, рванулись к тыну, захлебываясь в злобном лае. Подковы громыхнули по деревянному настилу; над забором мелькнул островерхий шлем всадника; топот стремительно стал удаляться и сразу смолк.

В доме боярина Борецкого не спали. В окнах большой горницы, где находилась библиотека, светился едва заметный огонек, почти растворившийся в бледном свете начинающегося дня.

В гостях у хозяина сидел Эйлард Шоневальд, приехавший к боярину Борецкому с тайным поручением от великого магистра тевтонского ордена1. Он прибыл в Новгород с лифляндскими купцами только вчера и в качестве ревельского негоцианта 2 был

1 Те в т о н с к и й орден - немецкий духовно-рыцарский орден, возникший в XII веке во время крестовых походов. Глава этого ордена назывался великим магистром.

2 Негоциант - купец, ведущий оптовую торговлю главным образом за пределами своей страны.

представлен старшине немецкого двора 1. В тот же день, переодетый купцом, он прибыл в дом к именитому боярину.

Гостеприимный хозяин по-княжески принял орденского посла. Беседа длилась давно, но о главном Шоневальд еще не успел сказать ни слова. Борецкий поразил гостя своей образованностью и осведомленностью в европейских делах.

К удивлению Шоневальда, ему, неразговорчивому и замкнутому человеку, больше приходилось говорить, чем когда-либо раньше. Разговор шел по-латыни.

Топот одинокого всадника, проскакавшего мимо окон дома, не остался незамеченным собеседниками.

- Гонец... Надо быть, к тысяцкому...2 - заметил как бы про себя стоявший у раскрытого окна Борецкий, высокий, статный мужчина.

Когда он обернулся, Шоневальд прочел на лице боярина скрытое волнение. Некоторое время оба молчали.

- Продолжим наш разговор, господин, - прервал молчание Шоневальд. - Я думаю, появление этого всадника не могло отразиться на вашем прекрасном расположении духа.

- Я вас слушаю, ваше священство. - С этими словами Борецкий сел на лавку и, охватив голову руками, оперся локтями на стол.

- Вы согласны со мной, что московский князь не может иметь никаких прав на Великий Новгород, - заговорил посол. - Новгород древнее, Новгород богаче, и земля Новгородская во много раз обширнее земли московского князя.

Речь посла прервал гулкий удар башенных часов в доме Борецкого; часы пробили в нескольких местах города. Когда замолк последний, далекий удар, Шоневальд спросил:

- Кстати, дорогой господин, я никак не могу разобраться в ваших часах, почему они пробили только один раз?

- Мы на Руси начинаем день с восхода солнца. Это первый час дня, один удар наших часов...

Как бы в подтверждение слов Борецкого, первый солнечный луч скользнул по богато убранному столу, ярко загоревшись в алмазах, которыми был осыпан кубок гостя.

Хозяин загасил большую восковую свечу:

- Начался день, ваше священство.

- И этих дней не становится меньше оттого, что мы стареем. Их будет столько же и после нашей смерти... Однако, что вы думаете по поводу...

- Земли, принадлежащие лично мне,-заметил высокомерно Борецкий, - больше всей Московской земли.

1 Старшина немецкого двора - глава поселения немецких купцов в Новгороде.

2 Т ы с я ц к и и - один из правителей Новгорода, командовавший новгородским ополчением и ведавший судом по торговым делам.

- Святая истина, господин!.. - Шоневальд бросил взгляд на собеседника, как бы прицениваясь. Ему показалось, что сейчас время перейти к главному.-И недаром великий магистр _ продолжал посол, приглаживая длинные, заложенные за уши волосы, - глава нашего ордена, считает вас первым человеком в Новгороде, достойным управлять этими землями...

Борецкий насмешливо улыбнулся:

- Если бы я хотел быть посадником1, ваше священство,

поверьте...

- Я не об этом дорогой господин. Вы должны стать полным властелином новгородских земель, независимо, хотят или

нет этого горожане.

- Но это неосуществимо! - вырвалось у Борецкого помимо его воли. -Этого никогда не может быть!

- Да!-твердо повторил посол. Он понял, что может

| Посадник-наместник князя, первый правитель города. В Новгороде должность посадника в 1126-1478 годах была выборной.

говорить смело. - Да, вы должны взять в свои руки власть! Сначала в Новгороде, а потом подчинить себе всю остальную Русь.

- Вы шутите, ваше священство.

- Нет. Вспомните Медичи1. Вы прекрасно осведомлены, о флорентийских делах, господин, мне не надо рассказывать о них.

- Но Новгород не Флоренция, ваше священство.

- Вам надо немедля, - не слушая Борецкого, продолжал Шоневальд, захватить власть в свои руки, а для этого прежде всего раз и навсегда прекратить сборища черни на дворе Ярослава2. Вечевой колокол утопить в Волхове, а недовольных мужиков сечь батогами и рубить им головы. Ваша пословица говорит: "Не передавивши пчел, меду не есть".

- Да, но как раз чернь и не даст мне этого сделать. - Борецкий навалился на стол, придвигаясь к гостю. - Архиепископ Новгородский поддержит мужиков. За ним пойдут многие, все... Если я выступлю против веча, на меня поднимется весь Новгород, а у нас, ваше священство, каждый мужик вооружен.

- Возможно, - сверкнул глазами Шоневальд, - возможно, господин... Но, если архиепископ будет упрямиться, надо найти другого, более, так сказать... дальновидного. Но самое главное, господин, у вас есть дружина - я знаю это. С двумя тысячами всадников вы завоюете город, а потом...

Борецкий зло рассмеялся в лицо гостю:

- Вы не знаете русских людей! Вы не знаете великого князя! На меня ополчится вся русская земля.

Но посол не обратил внимания на насмешливый тон хозяина: он был увлечен своими мыслями.

- Когда справитесь с мужичьем, то великий князь вам не будет помехой. А мы поможем вам удержать власть и утвердиться в Новгороде. - И посол с торжеством посмотрел на боярина.

- Вы поможете? Кто вы, ваше священство? - Борецкий залпом осушил большую чашу мальвазии. - Орден не скоро оправится от славянских мечей под Грюнвальдом 3.

Шоневальд не сразу нашел, что ответить.

- Мы поможем... Император Сигизмунд окажет вам необходимую помощь, он гарантирует ее особой грамотой.

- Гарантия короля Сигизмунда... Я знаю, что значит эта гарантия. Собор в Констанце, вопреки охранной грамоте ко

1 Медичи - флорентийский род, правивший во Флоренции в XV- XVIII веках с перерывами и бывший в XV веке одним из крупнейших банкирских домов Европы.

2 Двор Ярослава - площадь в Новгороде, где собиралось вече.

3 Речь идет о разгроме немецких рыцарей польско-литовско-русским ополчением в 1410 году.

роля, казнил на костре Яна Гуса. Будем говорить правду: я ему не верю, ваше священство.

Шоневальд опешил. Он удивленно посмотрел на Борецкого:

- Не верите императору, господин? Но, если вмешается папа, тогда вы будете спокойны, я надеюсь?

- Ваше священство, простите меня, - учтиво поклонился послу Борецкий, но, после того как у римской церкви оказались сразу три папы и они наперебой проклинали и отлучали друг друга от церкви, вряд ли вмешательство четвертого папы будет сейчас принято всерьез таким человеком, как король Сигизмунд.

- Тогда, господин, вам останется верить словам московского князя! - зло огрызнулся посол. - Князь вас быстро научит ездить на поклон к татарским вельможам.

Не отвечая послу, Борецкий с хрустом раздавил в руке грецкий орех и стал не торопясь выбирать из обломков кусочки ядра. Он думал: как ему выведать сокровенные цели приезда Шоневальда.

- Ну хорошо, - сказал он наконец. - Положим, я воспользуюсь вашей помощью. Но чем я буду обязан вам, как я смогу отблагодарить папу за его великие заботы?

Посол медлил с ответом. Сейчас каждое слово надо было тщательно обдумать.

- Я имею в виду бескорыстную помощь, господин, но думаю, что папа будет рад, если новгородский владыка признает главой вселенской церкви римского первосвященника.

- О-о!.. О-о!..-вырвалось у боярина. Теперь он понял все. Игра была слишком крупная.

Борецкий не был честолюбив. Он не рвался к власти. Но чувство самозащиты заставило его, крупнейшего землевладельца-феодала, всячески бороться против попытки великого князя усилить свое влияние в Новгороде. Он всей душой ненавидел московского князя, понимая, что если Новгород потеряет независимость, то он, Борецкий, потеряет и свои права и поместья. Боярин жаждал всеми средствами возвеличить Новгород и поставить его над всеми русскими землями. Он не прочь был использовать в этих целях своих западных соседей, однако всегда относился к ним с большой осторожностью, видя в лице католической церкви непримиримого врага.

- Дела церковные меня не касаются, ваше священство, - уклончиво ответил Борецкий,- это забота духовных пастырей. А мне необходимо усилить свое влияние в городе. Для этого хлеб должен прийти к нам с запада; это расположит к ордену голодных людей...

- Но известно ли вам, господин, что московский князь отправил в Новгород своих купцов? Он хочет продать городу хлеб, - перебил Шоневальд.

- О, это не страшно! Кто знает, доедут ли эти купцы в Новгород. Путь от Москвы к нам долгий, а люди... люди смертны. Но, однако, - продолжал боярин, папа должен отменить свой запрет на ввоз в Новгород оружия, железа и лошадей. Все ограничения должны быть отменены. Этим мы выбьем козыри из рук независимых.

- Независимые... - медленно начал посол, - это сильная партия, господин, с ней не так просто бороться; ее поддерживает большая часть новгородского купечества во главе с богатыми иванскими купцами '. Как я понимаю, эта партия хочет добиться независимости Новгорода без помощи Москвы и западных государей... Это заманчиво. Ходят слухи, что сам владыка покровительствует этой идее.

Посол задумался.

Из разговора, который длился уже несколько часов, Шоне-вальд понял, что рассчитывать на многое нельзя.

"Боярин против великого князя, терпимо относится к союзу с орденом, но не будет покровительствовать католической церкви, - перебирал в уме посол. - Надо воспользоваться его враждой к Москве, попытаться разжечь ее еще больше, а за нашу помощь против князя мы сможем навсегда закрыть выход новгородцам в море. В конце концов это обескровит русских, и если, боже избави, великий князь захватит в свои руки Новгород, то будет поздно; на море ему не удастся высунуть и носа".

После бессонной ночи, проведенной в большом напряжении, Шоневальду смертельно захотелось спать; утро давно наступило. Щурясь от солнечных лучей, заполнивших сейчас всю комнату, едва сдерживая зевоту, он вслух сказал:

- Итак... подведем наш итог, господин. Хлеб с низовья, из рук московского царя, не должен попасть в Новгород. Об этом, я вижу, вы уже позаботились. За хлеб, который мы продадим, новгородцы должны благодарить только запад. Это первый шаг к захвату власти, а будет власть в ваших руках, мы снабдим оружием и лошадьми ваше войско, которое, я не сомневаюсь, победоносно пройдет по Руси.

Борецкий хотел было возразить, но в это время вкрадчивый голос произнес:

- Разрешите поздравить вас с добрым утром, господа, и рассказать о здоровье вашей прелестной дочери, боярин Борецкий.

Небольшого роста человек с кругленьким, благообразным лицом и черными с проседью волосами стоял у двери и почтительно кланялся.

- Это мой домашний врач, ваше священство, - сказал

1 Иванские купцы - древнейшее купеческое объединение, возникшее в XII веке при церкви Ивана Предтечи на Опоках в Новгороде ("Иван-ское сто").

Борецкий, заметив подозрительный взгляд Шоневаль-да, - венецианец Миланио. Хороший врач, смею вас заверить!

- Ах, врач Миланио, я совсем забыл... - Шоне-вальд запнулся. - За приятной беседой я совсем забыл про свою болезнь. После очень трудного путешествия в Новгород у меня обострились боли в суставах. И я хотел с вами посоветоваться, дорогой Миланио.

- От ломоты в суставах, господин купец, - ласково улыбаясь, ответил врач, - я знаю хорошее средство. Накопайте навозных червей и наполните ими глиняный сосуд. Этот сосуд с червями облепите со всех сторон хлебным тестом и поставьте в горячую печь вместе с хлебами. Когда хлебы будут готовы, вынимайте ваш горшок. Дайте хорошенько отстояться содержимому и принимайте жидкость по ложке три раза в день.

- Мне ваше лекарство не совсем нравится, - брезгливо поморщился посол. Нет ли другого средства, более, как бы сказать... приятного?

- С удовольствием, господин купец. - Миланио опять поклонился.-Есть еще одно средство, более сильное. Когда боль будет вас особенно мучить, велите подоить корову, тут же плюньте в молоко и дайте выпить собаке. Боль прекратится.

- У кого прекратится боль: у меня или у собаки? - злобно спросил Шоневальд. - Вы шутите, господин Миланио!

- Не шучу... Советую попробовать оба средства, господин купец,- еще раз поклонился венецианец.

- Я прошу вас, господин Миланио, - изменил тон посол,- посетить меня завтра и тщательно осмотреть для более правильного лечения... Вы разрешите посетить меня господину Миланио, господин?

- С удовольствием, ваше священ... господин купец.

Борецкий пошел провожать Шоневальда. Когда они вышли на каменное крылечко с колоннами и леп>ыми украшениями, посол, глянув на проснувшийся город, сказал:

- Господин, я хотел бы быть незамеченным, выходя из вашего дома. Могут быть разные толки... Наше свидание должно оставаться в тайне.

Борецкий на минуту задумался.

- Хорошо, ваше священство, я проведу вас другой дорогой. - И он открыл небольшую дубовую дверь направо от главного входа.

Гость и хозяин поднялись по крутой каменной лестнице, прошли несколько богато убранных комнат, опять вышли на такую же лестницу с другой стороны дома и спустились вниз. Сюда не проникали солнечные лучи. Помещение освещалось тусклым светом слюдяного фонаря.

Борецкий остановился перед тяжелой дверью, окованной железом, и снял висевший на стене фонарь.

К удивлению Шоневальда, дверь открылась сама. Он не заметил, как Борецкий повернул крюк, на котором висел фонарь.

Пахнуло сыростью.

- Нагните голову, ваше священство, - предупредил боярин и пошел вперед, освещая путь.

Это был подземный тайник, выходивший прямо на кладбище у небольшой деревянной церквушки. Место было глухое, редко посещаемое горожанами.

Когда Шоневальд следом за боярином выбрался наверх по узкому сырому ходу, он с удивлением увидел, что поднялся из могилы: тяжелое каменное надгробие, повернувшись, открыло выход из подземелья.

- Идите туда, - показал Борецкий. - За тем кустом бузины найдете небольшую калитку.

Попрощавшись, посол стал пробираться чуть заметной тропинкой и скоро скрылся в густом кустарнике.

* * *

Неподалеку от хором боярина Борецкого жил степенной ' тысяцкий, югорский купец2 Кузьма Терентьев. Его большой деревянный дом утопал в зелени. Купец славился своим богатством и огромным фруктовым садом. Здесь остановился всадник, промчавшийся мимо дома Борецкого.

Соскочив с коня, он нетерпеливо стал стучать в калитку, ударяя тупым концом короткого копья.

- Отворяй скорея!- торопил он подошедшего старика сторожа. - Из самого Торжка с вестями прискакал. Беда тама.

- Успеешь. Спит Кузьма Саввич. Не добудишься, поди! - ворчливо ответил старик, громыхая запорами.

Всадник ввел взмыленного коня во двор и передал поводья сторожу.

1 Степенной. - Так называли посадника и тысяцкого в отличие от "старых", то есть вышедших в отставку посадников и тысяцких.

2 Югорские купцы - особая группа новгородских купцов (Югор-щина), торговавшая с населением северных земель (югрой).

- Возьми! - торопливо сказал он и бросился к дому.

- Кузьма Саввич, господине! - теребил гонец за плечо тысяцкого. - Кузьма Саввич!

Терентьев только кряхтел во сне и отмахивался, словно от назойливой мухи.

Наконец он, еще сонный, сел на постели и зло спросил:

- Кто таков, что надобно?

- Московских купцов в Торжке сгубили! - выдохнул гонец.- Тех, что хлеб продавали. Семь человек, как одну душу, а восьмой убег, на коне спасся.

Тысяцкий сразу проснулся.

- Квасу! -грозно рявкнул он.

В соседней комнате послышались торопливые шаги. Кузьма Терентьев, спустив на пол голые тонкие ноги, громко, с хрипом дышал, царапая пальцами волосатую грудь. Испив холодного квасу, тысяцкий пришел в себя.

- Убивцы знаемы? - спросил он, утирая полотенцем мск-рую бороду.

- Не знаемы, господине. Двух злодеев на торгу стражники схватили, а уберечь не смогли: до смерти самосудом народ забил.

- Иди в трапезную, - сказал, не поднимая головы, Терентьев,- скажи, пусть накормят. А я подумаю.

Прошло совсем немного времени, и из дома тысяцкого побежали слуги ко всем знатным новгородским купцам. Терентьев звал их к себе немедля для важных дел.

Глава II МОРЕХОД ТРУФАН АМОСОВ

Под лучами яркого летнего солнца туман, только что застилавший все вокруг, постепенно таял. Из его цепких объятий то тут, то там вырывались тяжелые ветви деревьев, покрытые свежей листвой. Показались деревянные крыши домов, многочисленные главы церковных куполов, древние, покрытые щелями стены крепости.

Туман редел, медленно растворяясь в утреннем воздухе.

Хлопнула где-то дверь, послышался громкий разговор, скрип колодезных воротов, по деревянной мостовой зашаркали ноги прохожих.

Теперь уже хорошо были видны бревенчатые стены домов, частоколы, каменная кладка церквей, темные бревна мостовых. Солнечные лучи прогоняли последние белесые полосы, притаившиеся по оврагам и западинам, запутавшиеся по дворам в густой зелени бузины и шиповника.

Дольше всего туман держался над рекой; сквозь него лишь угадывались смутные очертания мостов, соединявших большой город. Но вот еще немного - и туман совсем исчез, открыв взору разветвленное устье большой реки.

У истока реки Волхова, неподалеку от озера Ильмень, широко раскинулся Господин Великий Новгород. Софийская сторона на западном берегу и Торговая на восточном - части двуединого города - возникли в далекую, незапамятную старину. У самого Волхова, на пологом холме, высились каменные стены кремля Детинца с башнями и узкими воротами.

За стенами кремля теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора. В башнях, расположенных над воротами крепостных стен, ютились небольшие церквушки, перед которыми, торопливо крестясь, останавливались прохожие.

Разделившаяся на три конца - Гончарный, Загородный и Неревский, Софийская сторона полукружьем больших и малых деревянных домов обнимала Детинец. Трое ворот - на юг, на запад и на север - открывали горожанам дорогу под защиту каменной громады стен.

Ранняя заутреня отошла. Из многочисленных церквей, разбросанных каменными островками в большом деревянном городе, по узким, кривым уличкам растекались толпы богомольцев.

Молились горожане усердно: голодным был этот год в Новгороде. Прошлым летом полые воды затопили город, снесли восемь перегородей у Великого моста через Волхов, затопили дома, церкви, монастыри. Спаслись кто как мог - на деревьях, холмах; многие погибли. Холод зимы погубил людей еще того больше.

Наступило лето. Надежды жителей на урожай не оправдались. Начался голод: люди ели коней, собак, даже крыс. С голодом пришли болезни, быстро распространявшиеся по городу. Тысячи своих сынов похоронил Новгород, и многим еще угрожала смерть.

Именитый, потомственный купец-мореход Труфан Федорович Амосов, ведущий свою родословную от далекого пращура, одного из основателей Иванского купечества, шел сейчас по Великому мосту. Старик двигался медленно, боясь оступиться на выщербленном лошадиными копытами настиле. Он осторожно обходил щели, сквозь которые просвечивал Волхов, кативший на север свои мутные воды. На мосту было пустынно и тихо. Лавки, прилипшие плотными рядами к перилам, пустовали. От бойкой торговли, процветающей здесь в прежние годы, не было и следа.

На набережной у причалов в хорошие годы отбою не было

от крестьян, предлагавших прямо с карбасов, сойм1 и лодий 2 хлеб и толокно, сухую рыбу и хмель, орехи, мед, соль и ягоды. А сейчас стоял десяток барок, груженных лесным товаром, и хозяева наперебой навязывали редкому покупателю то вязанку дров, то пук лучины, то куль угля.

Только на Буяне, набережной, что ниже моста, куда новгородские кормщики ставили лодьи с товарами иноземных купцов, было заметное оживление. Толпа закрыла от глаз Амосова корпуса прибывших с Ладоги кораблей.

"Большой караван, - подумал Амосов, считая мачты. - Летние гости ганзейские 3 пожаловали. Ко времени ли?"

До морехода доносился глухой рокот толпы, собравшейся у причалов; слышались злобные выкрики, перебранка. Обго-. няя Амосова, прошли два горожанина-ремесленника.

- Убивец нашелся, - услышал Труфан Федорович резкий голос, - тот самый, что в Любеке купца Салова убил!

- Ишь ведь, признали! Что ж теперь, виру требовать? - сказал другой. Ванюха-то, Салова сын, таковский, маху не даст.

- Кожу с зубов норовят ганзейцы содрать. Выходит дело, нам, судовщикам да носильщикам, даром на них работай. Уперлись на своем: что дедам вашим платили, то и вам платить будем.

Первый злобно выругался:

- Как есть свинья! Посади ее за стол, она и ноги на стел...

Купец не обратил особого внимания на слова прохожих. Требовать виру плату родственникам за убитого - было обычным в те времена. Нередки были и жалобы на иноземных купцов.

Труфана Федоровича тревожило другое. "Почто степенной звал? - думалось ему. - Наказывал и часу не медлить. Неужто беда какая стряслась?" И старый мореход ускорил шаги.

Солнышко поднималось все выше и выше. Под его горячими лучами стали испаряться капли утренней росы на свежей зелени ветел, высаженных по обочинам бревенчатой мостовой, на траве, буйно разросшейся возле домов и по дворищам у церквей.

С наслаждением вдыхая утренний свежий воздух, пахнувший дымом домашнего очага, Амосов пробирался по узким улицам ремесленников. Тянулись бесконечные ряды кожевников, швецов, плотников, дощаников, седельников, сукновалов, веревочников. Великий Новгород насчитывал сотни ремеслен

1 Сойма - одномачтовое палубное грузовое судно.

5 Лодья (ладья)-морское и речное судно Древней Руси.

3 Г а н з а, или Ганзейский союз, - торговый и политический союз северонемецких городов, который вел оживленную торговлю с Новгородом,

ных специальностей. Тысячи людей трудились над изготовлением товаров для торговли на обширной Новгородской земле.

Повернув на торговую улицу, где дома были побогаче и мостовая получше, Амосов подошел к крепким, высоким хоромам югорского купца-судовладельца Кузьмы Терентьева. Поднявшись по дубовому резному крыльцу, он постучался в тяжелую, обитую железом дверь.

Просторная горница была битком набита народом. Окна были плотно завешены: купцы собрались тайно. Две толстые восковые свечи в массивных кованых подсвечниках едва освещали бородатые насупленные лица. После резкого дневного света мореход не сразу распознал друзей и приятелей.

Поздоровавшись со всеми, Амосов подсел поближе к хозяину, освободившему местечко для почетного гостя.,

- В Торжке московских купцов зарезали, - шепнул мореходу хозяин. - Ночью гонец ко мне прискакал, вести привез. Теперь понизовского хлеба1 нам как своих ушей не видать. Если здесь всех дел не решим - заморской торговле конец... Сынок твой, Олег Труфанович, слово держит, - добавил, помолчав, Терентьев.

Кивнув в ответ, Амосов захватил в ладонь бороду и стал слушать.

- Душит Ганза новгородскую торговлю, - продолжал прерванную речь Олег Труфанович, староста Неревского конца. - Без морского пути, без кораблей заморских торговле выгоды нет. Смотри ведь что задумали: нашим купцам за Котлин не ходить, кораблей заморских не иметь, а товары, какие надо, мы, дескать, вам на своих кораблях привезем и в Новгороде на своих дворах торговать будем.

Купцы негодующе зашумели.

- И наши товары, - повысил голос младший Амосов,- хотят на своих кораблях в Заморье возить, а ежели так - цены не мы, а они назначать будут; что захотят, то и дадут.

- А опричь всего, - раздался звучный бас, - норовят обмануть, мошенники. В сукнах недомер, в соли недовес. Товар худой, гнилье к нам везут. Только и судись с ними, будто других делов нету. Поперек дороги нам Ганза встала.

Все обернулись. На другом конце стола стоял иванский староста Никита Михайлов.

- Правда твоя! - снова зашумело купечество. - В Любеке навалом соль куда дешевле брать.

- Будем на своих судах заморские товары возить. Сколь к нам кораблей немецких с товаром приходит, столь и наших к ним.

Обождав, пока купцы успокоились, Олег Труфанович продолжал:

- Оружие, зелье, другое, что для войны надобно, немецкие купцы не везут, говорят: римский папеж запрет наложил. А грабить наших купцов - на то есть папское благословение? Попробуй сунься в море - судно ограбят, а тебя враз живота лишат. Сколько народа разбойным делом промышляет, счету нет! Порядки свои завели: ежели омелилось судно у берега, ты ни в судне, ни в товаре не волен - отберут и суда не сыщешь.

- А посадник да господа про то давно ведают, а пользы от того нет! - снова громыхнул Михайлов.

Младший Амосов движением руки остановил Михайлова:

- Не кончил я... Господа всю власть взяла. Золотые кушаки тайно от народа дела решают. Голодный сейчас народ - что уж лучше у своих, русских, хлеба купить? Нет, не то им надобно. Московских купцов ни за что в Торжке загубили, с ливонцами дружбу ведут, литовскому князю посулы дают. Разгневается великий князь, закроет заставы, не только с товаром - и пустому не пройти.

Олег Труфанович остановился передохнуть. Молчания никто не нарушал. Купцы сидели смирно и согласно кивали головами.

- Это не все. Золотые кушаки сейчас думу думают, как бы ряду2 с Ганзою учинить. По той ряде пять лет ни одно судно новгородцев в заморье не выйдет, на том крест целовать хотят. А немецкие купцы за то хлеб привезти обещают.

- Не будет этого! - неожиданно хлопнул кулаком о стол старший Амосов. Отцы наши, деды, прадеды на такой грамоте креста не целовали, и мы не будем!.. - От гнева его голос дрожал. - В разор пойду, а чести русской позорить не дам! Морская дорога божья - никто закрыть не может.

Тут купцы не выдержали - все разом повскакали с мест и закричали:

- Прав Амосов! Мы все за тобой! Не дадим морскую дорогу закрыть, не дадим!..

Кузьма Терентьев тщетно пытался унять разбушевавшихся гостей.

Неожиданно раздался громкий, настойчивый стук у крыльца. Купцы мгновенно затихли. Хозяин со свечой пошел открывать непрошеному гостю.

- Свой человек, господа купцы. Никола Воронин послал упредить: народ бунтует, кричат вече ударить. Пусть сам расскажет... Говори, Спиря, подтолкнул хозяин гонца.

1 Понизовский хлеб - хлеб, привезенный с Низа: из Окско-Волжского междуречья.

1 Господа - совет из высших должностных лиц и наиболее крупных бояр Новгорода.

2 Ряда - договор.

Круглолицый молодец, с короткой шеей и выпученными глазами, трудно переводил дыхание.

- Немцы у Готского двора ' седельника Семена Федорова сгубили... Сродственники купца Салова народ собрали виру требовать, а немцы пьяные шли да в драку. Наши гнуть их стали, они подмогу крикнули. Из Готского двора немцы вооруженные выскочили, многих посекли, а Федорова насмерть...

Купцы молча переглядывались. Натужно дышал гонец.

- То нам на руку, - нарушил молчание младший Амосов. - Самое время с господой рассчитаться.

Он на минуту задумался. Пошарив в поясе, вынул пригоршню золотых монет.

- Ты, молодец, - обратился он к парню, - собирай ребят, пусть на вече ударят. Да погорластее ребят-то, да поболе. Что прикажу - пусть кричат. Пока вот это бери, а ежели по-нашему будет, всех одарим. Да погоди, - удержал гонца за рукав Амосов. - Грамоту хозяину отнесешь.

Он попросил у Терентьева небольшой отрезок бересты и костяной палочкой стал быстро чертить угловатые буквы.

- Смотри, чтобы в чужие руки не попала!.. - строго предупредил Олег Труфанович. - Ну, с богом, ступай.

Гонец мотнул головой - понял, мол. Ссыпал деньги в карман, а через минуту, дробно стуча подкованными сапогами, он скатился с крыльца и скрылся в переулке.

Когда затихли шаги посыльного, купцы вновь принялись обсуждать дела.

- Спасибо, Труфане! Трудное дело на себя берешь, - с поклоном сказал Терентьев.

Остальные купцы молча враз поклонились Амосову. Тысяцкий, подойдя к столу, высыпал все деньги из своего кошеля:

- Поможем на доброе дело, господа купцы. По очереди стали купцы подходить к столу и ссыпать деньги. Быстро выросла большая куча.

- Моих три лодьи в Холмогорах. Возьми их, - говорит кто-то.

- Моих две.

- Я четыре даю.

Главное взял на себя Труфан Федорович. На морских лодьях он задумал привезти хлеб в голодный Новгород из Дании. Из полуночных стран по студеным морям должны были пройти корабли новгородского купца. Опасен и труден был этот путь, а впереди еще тяжелый поход по рекам, через дремучие северные леса к берегам Студеного моря.

Обойтись своими силами и без помощи Ганзы накормить новгородцев, не дать кабальным договором с немцами связать

1 Готский двор - поселение иноземных купцов в Новгороде.

свою заморскую торговлю, открыть морскую дорогу на Балтике для своих кораблей - вот что объединило новгородских купцов и заставило их вступить в борьбу с Ганзой.

Теперь хозяин и гости напряженно прислушивались. Они чего-то ждали.

Первым загудел большой колокол Софийского собора. Набатный призыв мощным гулом разливался по городу. Почти враз ударили кончанские вечевые колокола.

Но купцы не тронулись с места, они ждали главного.

Наконец забили в набат на Ярославовом дворище. Призывные звуки старинного колокола были с пеленок знакомы каждому новгородцу. Как бы уступая власть старшему, умолкли все остальные вечевые колокола, а колокол на Ярославовом дворище все звал и звал. Купцы поднялись и вышли из дома. Они спешили вовремя попасть на сборище.

Торговая сторона, где исстари собирались новгородские горожане решать свои дела, быстро заполнялась народом. Люди бежали со всех концов города, с пригородов и посадов.

У торга на Славенском конце скопилась огромная толпа. Она занимала всю площадь между церквами. Запоздавшие располагались у самого берега. Многие бежали с оружием, на случай, если придется решать вопрос силой.

"Кто собрал вече?" - спрашивали друг у друга горожане, стараясь перекричать колокольный гул и шумевшую толпу.

Над сборищем проплывали знамена: главное - Великого Новгорода - и знамена пяти великих концов города. Появи

лись степенной посадник и тысяцкий, торопливо пробирались сквозь толпу члены господы - старые посадские и тысяцкке, перепоясанные золотыми кушаками, и за ними важно шествовали кончанские старосты.

Толпа расступилась, пропуская знать к вечевой башне. Взойдя по ступенькам на помост, посадник махнул рукой - и колокол стих. Утихла понемногу толпа. Посадник поклонился в пояс и звучным, громким голосом произнес полагающееся по старинному обычаю приветствие вечу. Поклонился и тысяцкий, поклонилась господа. Народ ждал настоящего слова.

Наступила гнетущая тишина. Было слышно, как на крыше соседнего дома ласково ворковали голуби.

- Без нашего ведома собрано вече, - начал посадник, с беспокойством косясь на застывшую толпу. - Пусть говорит тот, у кого есть дело... Я спрашиваю, кто созвал вече?

- Не бывать ряды с Ганзою! - пронзил тишину чей-то резкий голос. Ганзейские купцы не токмо в своих городах - на русской земле наших людей губят.

Сборище вдруг сразу стало шумным.

- Убивцы, душегубцы!.. - кричали в толпе. - Привести ганзейских гусей на вече!

- Не дадим закрыть морскую дорогу! На своих кораблях повезем товары в заморье! - раздалось с другого конца. - Доколь убытки терпеть?

Посадник понял, откуда дует ветер. Он мигнул глазом дьяку, стоявшему поодаль. Тот быстро скрылся, нырнув в толпу. Старые посадники и тысяцкие, перешептываясь, с беспокойством оглядывались по сторонам.

- На расправу ганзейских купцов!

- Громить их поганые дворы!..

Вдруг толпа стихла и, словно разрезанная ножом, расступилась, освобождая проход еще кому-то.

Показалось шествие: четверо горожан-ремесленников несли своего товарища. Подходя к вечевой башне, они опустили тело.

Круглолицый парень с короткой шеей, повернувшись к толпе, снял шапку. Шелест пронесся над вечем, тысячи людей обнажили голову. Сняли шапки побледневшие правители.

- Братцы, измываются еретики-немцы над Великим Новгородом - душу христианскую зазря загубили! Изрубили всего и места живого не оставили.

- У-у!.. У-у!.. А-а!.. - заревела толпа.

В общем гаме сначала ничего нельзя было понять.

- На расправу немцев!

- Жги дворы!..

Возбужденная зачинщиками, толпа зашевелилась, кинулась в сторону, готовая броситься к гостиным дворам.

- Стойте! - крикнул посадник. - Слушайте мое слово!

- Стойте! - крикнул посадник. - Слушайте мое слово!

В городе голод, умирают наши дети и жены. Ганзейские купцы сулят вскоре засыпать хлебом Новгород...

- Долой посадника, он продался Ганзе! - взревел вдруг детина с короткой шеей.

- Долой! Долой!.. - завопили в толпе.

- Наши купцы русского хлеба привезут!..

- Амосов старший хлебом посулился!..

- Почто от народа скрываетесь, тайно дела решаете?..

Голоса становились все настойчивее и громче. Толпа угрожающе напирала на вечевую башню, подбираясь к ступеням.

Улучив удобный момент, парень с короткой шеей прыгнул к помосту вечевой башни и схватил за одежду растерявшегося посадника. Несколько человек бросились его защищать; другие с криком поспешили на помощь парню, и началась свалка.

На помост взбирается мореход Труфан Амосов. Толпа понемногу успокаивается.

- Слушайте люди новгородские! - раздается спокойный голос морехода. Он кланяется на все стороны.

- Пусть говорит, слушаем!

- Слушаем!

- Говори, Амосов!

- Задумал я на своих кораблях хлеб привезти, а с ганзейцами ряды не чинить. Купцы югорские, иванские в согласии... Прошу слова новгородского. Как скажете, братья?

- Не чинить ряды с Ганзою!

- Сидели голодом, потерпим еще!

- Согласны с Амосовым!

- Согласны, согласны!.. - завопила в один голос толпа. Амосов поднял руку - опять стало тихо.

- Дружина нужна из людей лучших, непугливых. Тяжел и опасен будет наш путь.

- Кого хочешь бери!

- Все согласны!

- За Новгород Великий и головы сложим!

- Эй, мореходы, выходи к Амосову!..

Вече закончилось временной победой купечества: простой народ поддержал его. Посадник был выбран новый, а о договоре с Ганзой господе сейчас нельзя было и думать.

Глава III ДВОР СВЯТОГО ПЕТРА

Прозвучал удар в било, что означало конец торговли. Купцы-ганзейцы заторопились, выпроваживая задержавшихся новгородцев. Слуги уносили многочисленные образцы товаров, выставленные на день в лавках и амбарах.

Появилась ночная стража из купеческих слуг и учеников, вооруженная мечами и копьями. Загремели засовы на дубовых воротах, окованных толстым полосовым железом.

Как всегда, ровно в шесть часов вечера старшина двора, ольдерман Юлиус Мец, появился в дверях своего дома.

- Какие будут приказания, господин старшина? - обратился к нему один из стражников.

- Охраняйте как можно лучше двор. В городе неспокойно. Вчера на вече сменилось правительство, много кричали против нас, ганзейских купцов. Бог знает, что еще могут придумать эти новгородцы... - Ольдерман Юлиус Мец махнул рукой.

Ожидавший его знака слуга спустил с цепей десяток больших свирепых псов, наводящих страх на мальчишек Славенского конца.

Огороженный дощатым забором от русского населения, немецкий двор состоял из нескольких двухэтажных строений, в которых удобно располагались приезжавшие купцы. В этих же помещениях находились лавки и склады. Другие дома были заняты больницей, баней и пивоварней.

В центре двора помещалась католическая каменная

церковь Святого Петра с глубокими погребами и пристройками для хранения товаров.

Двор был расположен в центре Великого Новгорода. С одной стороны, на Ярославовом дворище, рядом с которым жили немцы, новгородцы собирались на вече для решения своих внешних и внутренних дел; с другой - сосредоточивалась вся обширная новгородская торговля.

Близость церкви Ивана Предтечи облегчала общение ган-зейцев с именитым новгородским купечеством. И в той же церкви тысяцкий разбирал тяжбы русских и немецких купцов.

Напротив немецкого двора находилась церковь Святой пятницы, покровительницы заморского купечества Новгорода, а по обе стороны от нее, ближе к реке Волхову, - Готский и Псковский гостиные дворы. Тут же, на берегу Волхова, протянулись главные корабельные пристани: Княжья, Псковская, Иванская, Ильинская, и начинался Великий мост, переброшенный через реку на Софийскую сторону, прямо к Бого-родицким воротам Детинца.

Свободно изучая и наблюдая жизнь новгородцев, немецкие купцы ревниво оберегали от русского глаза все свои дела. Древние правила Ганзейского союза затрудняли непосредственное общение купечества с новгородскими жителями и ограничивали доступ в гостиные дворы новгородским купцам.

Итак, двор быстро опустел. Только у дверей церкви Святого Петра несколько купцов и слуг провожали на ночное дежурство молодого немца-купца из Любека, Иоганна Фусса, и слугу одного из бременских купцов - горбуна Пруца.

Войдя в церковь и заперев изнутри дверь на тяжелые крючья, сторожа прислушались. Трижды со стоном в замке повернулся ключ. Шаги стали удаляться провожавшие торопились передать ключ ольдерману.

Поставив подсвечник на выступ стены, обильно закапанный воском, Иоганн Фусс с интересом осмотрелся: охранять церковь, да еще ночью, ему приходилось впервые. Церковь Святого Петра оказалась надежным и обширным складом для товаров ганзейских купцов: тут было использовано каждое свободное местечко.

На веревках, протянутых рядами вдоль стен, до самых сводов висели тюки с мягким товаром. Иоганн, глядя на упаковку, стал от нечего делать угадывать, что за товар в тюках.

"Тут фламандские сукна, - думал он, - самые лучшие в мире: ипрские, диксмюйденские и лангемарские. А это английские - безукоризненная выделка, не хуже фламандской".

Взглянув на большие черные тюки, Иоганн усмехнулся:

"Наше, немецкое сукно - толстое, грубое. Наверно, из Кельна или Ахена". Купец взял в руки свечу, нагнулся и стал рассматривать фирменные знаки.

Подойдя к мехам, он с удовольствием провел ладонью по драгоценным собольим шкуркам, приладил на себя дорогую соболью шубу и бобровую шапку, сшитые новгородскими ремесленниками. Вспомнив, что в алтаре хранится скра - правила для немецких купцов, проживающих в новгородском дворе, Иоганн Фусс решил взглянуть на древний документ. Лавируя между кругами воска, разложенными на каменном полу, кипами с тонким бременским полотном и фряжскими кружевами, слитками меди, олова, бочками с серой, купец пробирался к алтарю. Он с завистью смотрел на тяжелые дубовые бочки с романеей и мальвазией, с яблоками, на ящики со сластями, окружавшие со всех сторон алтарь.

Тут же у алтаря небольшими кучками лежали драгоценные моржовые клыки; на их желтоватой кости издалека были видны хозяйские клейма. Отодвинув в сторону весы с медными чашками, он вошел в алтарь. Большая толстая книга сразу бросилась в глаза - это была скра.

Положив ее поудобнее и поставив свечу, Фусс стал читать.

"За убийство старшина двора присуждает к смертной казни; за нанесение раны - к отсечению руки. Всякий вор как за большое, так и за малое воровство осуждается к позорной казни - виселице..." Фусс перевернул несколько листов.

"Штраф десять марок серебром, - писалось в другом месте, - платит сторож, допустивший русского только .на первую ступеньку церкви... Запрещается торговать с русскими в кредит. Запрещается вступать с ними в компанию... Запрещается выносить со двора ключ от церкви... Штраф десять марок, если русский даже во дворе заметит церковный ключ..."

Купец опять перевернул страницу.

"...Одному запрещается выходить со двора, нужно по крайней мере вдвоем, но не с родным братом, или с компаньоном, или с собственным слугой..."

Запрещается... запрещается... штраф...

Иоганн Фусс отер потный лоб.

"О-о... - подумал он. - В этом Новгороде очень легко разбогатеть, но совсем не трудно за пустяк потерять голову!"

Позади звякнуло железо - купец обернулся. Слуга продолжал закрывать ставни. Его тень с горбом металась по кипам товара, по сводчатому потолку церкви, по алтарю.

Иоганну Фуссу показалось, что он слышит чьи-то шаги. Кто-то неторопливо поднимался из подвала по каменной лестнице; вход в подвал находился сразу за алтарем.

- Кто это? - испуганно спросил Иоганн у слуги, продолжая всматриваться в темный угол. - Ночью запрещается кому-либо находиться в церкви.

Горбун, будто не слыша, продолжал возиться у последней ставни, бормоча что-то себе под нос.

Из темноты возникла фигура человека в капюшоне и черной длинной одежде.

Удивление Иоганна Фусса было велико - он так и застыл с раскрытым ртом, не в силах вымолвить слово.

- Иоганн Фусс, - раздался глухой голос, - вас призывает на суд святая инквизиция.

- Меня?.. За что? - Купец покрылся холодным потом.

- Брат Пруц, - приказал тот же голос, - проводи к нам

господина Фусса! - И незнакомец бесшумно исчез в темноте.

Горбун со свечой в руке подошел к растерявшемуся купцу.

- Пойдемте, сударь, - сказал он.

Видя, что Фусс не двинулся с места, слуга легонько подтолкнул его вперед.

Спустившись на несколько ступенек по сырой каменной лестнице, Пруц поднял над головой свечу, осветив крепкую дубовую дверь.

Взявшись за медное кольцо, Иоганн Фусс нерешительно отворил дверь и с трепетом переступил порог.

Подвал церкви Святого Петра служил для склада громоздких товаров. Войдя в него, купец очутился среди больших бочек с красным и белым вином и тяжелых пивных бочек. В конце подвала, на небольшой, свободной от товара площадке, стоял стол, покрытый черным сукном, а за столом сидели три монаха в орденских одеждах.

На столе было всего четыре предмета: в центре небольшое мраморное распятие, две высокие восковые свечи в бронзовых подсвечниках по сторонам и возле одного из монахов толстая книга с золоченым крестом на кожаном переплете.

Теперь Иоганн Фусс узнал всех троих: это были рижские купцы, только два дня как приехавшие сухопутьем из Лифляндии.

Ольдерман Юлиус Мец, вспомнилось Фуссу, долго не хотел пускать во двор рижан. А потом, получив согласие, они как-то сразу исчезли и больше не показывались на глаза.

- Вас обвиняет церковь в вероотступничестве, - пристально взглянув на купца, сказал сидевший посередине монах с красивым бледноватым лицом. - Святую католическую веру, насажденную здесь, на севере, кровью многих христиан, вы ставите в опасность.

- Я верую в святую римскую церковь... я... никогда... я...

- Ваши слова лживы, господин Иоганн Фусс. Вы совсем недавно нарушили запрет святейшего папы и обманным путем, в сельдяных бочках, привезли оружие в Новгород и продали его нашим заклятым врагам - русским.

Монах замолк, наблюдая за купцом.

Ужас обуял Иоганна Фусса. Он понимал всю тяжесть своего преступления.

- Я думаю, вам известно, - продолжал монах, - что за тайный провоз оружия русским, кроме смертной казни и конфискации имущества, согласно папскому интердикту, вам предстоит вечное мучение на том свете... А я, смиренный монах Эйлард Шоневальд, постараюсь...

- Вы Эйлард Шоневальд?.. - Иоганн Фусс не верил своим ушам.

Имя Эйларда Шоневальда было хорошо известно любец-кому купцу. Людей сжигали на кострах и пытали в мрачных монастырских застенках по одному слову этого человека.

- Да! - надменно ответил Шоневальд. - И я не допущу, клянусь вам мощами святого Доминика, чтобы запрет святейшего папы остался только на бумаге.

- Пощадите! - Купец рухнул на колени.

- Встаньте, Фусс! - Шоневальд не повысил голоса, но что-то в его тоне заставило купца повиноваться.

Иоганн Фусс поднялся и снова сел на ящик.

- А теперь отвечайте: вам известен русский .купец Амосов?

Купец замешкался с ответом. Трясущейся рукой он поправил воротник.

Только сейчас Фусс заметил на коленях у Шоневальта большого черного кота. Допрашивая купца, инквизитор ласково гладил животное своей худой рукой с длинными пальцами. Его белая, выхоленая рука почему-то казалась купцу лапой большой хищной птицы; пальцы то сжимались, то разжимались, и у Фусса замирало сердце каждый раз, как они касались шеи дремавшего животного.

Как заколдованный, он не мог отвести глаз от этой руки.

- Не пытайтесь отрицать, вы только усугубите свою вину,- поспешил Шоневальд. - Нам известно, что именно Амосову младшему вы продали оружие и изрядное количество золота и серебра. Недаром вы три года учились русскому языку в семье Амосовых. Больше того, и после вы часто посещали дом этого купца. Попирая наши законы, вы бражничали у купца Смолкова, вашего давнишнего друга.

- Нет... Да, я ходил.

- Вы говорили Олегу Амосову, - безжалостно обличал инквизитор, - что забудете нашу истинную веру и примете русскую, если он выдаст за вас свою дочь. К чести Амосова надо сказать, он отказал вам.

Рука Шоневальда остановилась на шее животного, тонкие пальцы сжались. Купец вздрогнул.

- Пощадите! - со стоном вырвалось у него.

- Вы утверждали в разговорах со многими лицами, - неумолимо продолжал инквизитор, - что святые отцы церкви не имеют права владеть каким-либо имуществом, ссылаясь на

Иисуса Христа и апостолов, которые якобы не имели никакого имущества.

Это было самое страшное обвинение.

- Это неправда! - крикнул в отчаянии купец. - Я не говорил этого! - Он закрыл лицо руками и затрясся в рыданиях.

- Молчать! - грозно прикрикнул Шоневальд. Глаза его сверкнули. Он поднялся, отшвырнул кота, кубарем слетевшего с колен. - Не притворяйтесь! Вы прекрасно понимаете, что костер для вас - самая легкая смерть... Так ли я говорю, братья? - обратился Шоневальд к монахам.

- Да будет наказан по заслугам проклятый еретик! - отозвался толстый монах, сидевший слева.

- Поступить с ним так, как принято поступать с еретиками по обычаю или как прикажете вы! - прозвучал глухой голос второго монаха.

Шоневальд успокоился. Лицо его приняло прежнее выражение приторной вежливости. Он опустился на скамью и несколько минут молча наблюдал за купцом.

"Ты, однако ж, не из храбрых, - думал он, - и будешь делать все, что прикажу я".

- Но если вы согласитесь отречься от своих убеждений, - вкрадчивым голосом начал Шоневальд, - и поможете святой церкви, сын мой, вас ждет прощение и великие милости.

- Я согласен! - радостно крикнул оживший купец. - Я согласен!.. - В его глазах светилось то недоверие, то надежда, то мольба.

Шоневальд кивнул одному из монахов.

- Повторяйте за мной слова клятвы слово в слово, господин купец, поднявшись с места, торжественно произнес монах с лицом желтым и неподвижным, точно вырезанным из дерева.

Иоганн Фусс только сейчас, по глухому голосу, узнал монаха, приходившего за ним.

- Клянусь, - начал монах, - что я верую в своей душе и совести и исповедую, что Иисус Христос и апостолы во время их земной жизни владели имуществом, которое предписывает им священное писание, и что они имели право это имущество отдавать, продавать и отчуждать.

Иоганн Фусс повторил клятву.

- Теперь поклянитесь, что вы во всем будете помогать святой католической церкви и выполнять все поручения нашего ордена, соблюдая строжайшую тайну.

Иоганн Фусс произнес страшную клятву верности ордену.

- Теперь, - Эйлард Шоневальд показал купцу на ящик, - садитесь и слушайте. - Он недовольно посмотрел на своею соседа, непрерывно перебиравшего желтые янтарные четки, затем снял нагар со свечи, поставил ее ближе к купцу, осветив бледное испуганное лицо.

- Политика Ганзейского союза по отношению к Новгородской республике - это бездарная политика мелочных торгашей. Да, да! Здесь ради собственной выгоды забыто все! - Эйлард Шоневальд вскочил с места, сделал несколько

шагов.

- Они, эти ганзейские купчишки, - как бы очнувшись от сна, вдруг заговорил толстый монах, - отобрали у бедного капеллана ' даже его кружку святого духа для сбора подаяний в храме, алтарь превратили в хлев и... - Монах под взглядом Шоневальда сразу осекся и замолчал.

- Вместо того чтобы торговаться с новгородцами за добавку нескольких кругов воска, - снова раздался голос инквизитора, - или спорить из-за нескольких собольих мехов в придачу к дрянным беличьим шкуркам, надо было давно закрыть им дорогу на запад, к морю. На добрых католиков восточный ветер из Новгорода действует как несносный сквозняк. Поймите! - Шоневальд в упор смотрел на купца. - Новгородская республика никогда не уступила бы вам и на волос своих прав на море и была бы сейчас сильнейшим морским государством, если бы не споры с московским князем!.. Поймите это!.. - Инквизитор задохнулся от возбуждения. - Представьте себе, как бы выглядели мы, если бы московский князь защищал интересы новгородцев на суше. Они, прекрасные мореплаватели, заполонили бы наше море!.. - Шоневальд посмотрел на молчаливых монахов.

Толстяк, шевеля губами, продолжал безостановочно перебирать четки, другой монах сидел с закрытыми глазами, словно спал.

- Сейчас, как никогда, необходимо заставить новгородцев принять наши условия, - облизав сухие губы, продолжал инквизитор. - Как назло, русские оказались на этот раз несговорчивыми. Больше того, они задумали нанести удар нашей торговле. Мы узнали, что знаменитый купец Труфан Амосов, отец Олега Амосова, - Шоневальд строго посмотрел на Фусса, - учит против немцев других новгородских купцов...

1 Капеллан - католический священник.

Он очень опасный человек, запомните это, господин Фусс! Теперь Амосов спешно покидает Новгород. Мы должны разгадать тайный план русских. А вы нам поможете, господин Фусс!

- Чем я могу помочь, ваша милость?

- Вы узнаете, когда, куда и какой дорогой собирается ехать Труфан Амосов. Вы поняли меня, господин Фусс? Если же вы попытаетесь уклониться от нашего поручения, - Шоне-вальд повысил голос, - то ничто не помешает святой церкви поступить с вами так, как принято поступать с еретиками,

- Я буду стараться, ваша милость.

- Все, что вам удастся узнать, господин Фусс, не медля ни минуты, сообщайте доброму католику, священнику нашего ордена Пруцу.

- О-о!.. - вырвалось у Фусса.

Долго он пятился к выходу, кланяясь и бормоча благодарности.

На лестнице купца ждал со свечкой горбун Пруц. Он помог ему выбраться из подземелья и добраться до тюков у алтаря, на которых была приготовлена постель.

Накрывшись с головой куском шершавого кельнского сукна, Иоганн Фусс провел беспокойную ночь. Он просыпался от шумной крысиной возни по углам церкви, от хриплого голоса монаха, не перестававшего преследовать купца и во сне.

* * *

После ухода купца Шоневальд с торжествующей улыбкой посмотрел на сообщников:

- Перепуганному купчишке никогда не вырваться из наших рук. Еще один верный слуга ордена в этом варварском городе.

Глава IV ДОМ СВЯТОЙ СОФИИ

Владыка новгородский громко стонал во сне. Ему привиделась келья Вяжищенского монастыря, где он провел молодые годы. Но радости не было на душе, а сердце билось тревожно и часто.

Вдруг будто чья-то рука закрыла маленькое слюдяное оконце горенки. Свет сразу померк. Евфимию сделалось страшно, так страшно, как никогда не бывает наяву; ему чудилось, что кто-то еще есть в горнице. Незримый, он заставил шевелиться волосы на голове архиепископа.

Скрипя зубами, владыка протянул дрожащую руку и стал крестить что-то в темноте.

- Господи помилуй, господи помилуй!.. - повторял он не переставая.

Проснулся владыка в холодном поту. Кровь тяжелыми ударами билась в висках.

- Василий! - выдохнул он с хрипом. - Василий!.. У дверей что-то зашевелилось, темная фигура поднялась с пола и двинулась на Евфимия.

- Пить! - держась за сердце, попросил владыка.

Приняв из рук послушника серебряный ковш, он дробно стучал зубами о край его, будучи не в силах побороть трепетную дрожь.

"Страшен диавол, коли во сне привидится, - думал он, хлебнув воды и постепенно успокаиваясь, - и не открестишься во сне-то".

- Собирай-ка, Василий, в церковь, сам сегодня буду служить, - вслух сказал архиепископ. - Видать, грехов на мне много. Отмаливать надо.

Из церкви Евфимий вернулся спокойный и ласковый. Когда ему доложили о приходе Труфана Амосова, он велел звать немедля.

- Садись, Труфане, - приветливо сказал Евфимий. - С чем пришел?

- Благослови, владыка, на поход дальний. Евфимий молча ждал, что еще скажет купец.

- В Студеное море путь держу, на морской путь благослови.

- Рыбий зуб' добывать едешь на Грумант-остров, на Матку али еще куда? допытывался Евфимий. - Ежели на Грумант, грамоту Федору-мореходу передай, что в Русской губе промышляет для святой Софии. На промысел отпустил в позапрошлом году.

- Другое задумал, владыка... - Купец замялся, словно раздумывая, говорить всё или нет. - Задумал я, - гордо откинув седую голову, сказал Труфан Федорович, - старину вспомнить: свои товары в заморье продать и товары заморские на своих судах в Новгород привезти. Нам хлебушек, доспехи бранные во как нужны!.. - Амосов провел ребром ладони по горлу. - Хочу хребтину ганзейским купцам обломать, дорогу морскую освободить! А не сможем, ганзейцы навеки нам ту дорогу, закроют.

Владыка, не перебивая, внимательно слушал.

- Добро задумал, Труфан Федорович, да хватит ли сил? - вступил он в разговор.

Амосов передал владыке, что решили купцы.

- Так, говоришь, заморских купцов югорские да иванские

' Рыбий зуб - моржовый клык.

поддержали?.. И я благословляю. Правильное дело задумали - святой Софии, Новгороду поможете.

- Спасибо, владыка, отец родной ты нам! - Труфан Федорович опустился на колени перед архиепископом.

- Встань, Труфан Федорович! - Владыка старался поднять купца. - Встань, говорю! - И он усадил его на лавку рядом с собой.

Старики посидели молча.

- Однако одним мореходам дела не сделать, - после раздумья начал Евфимий. - Дело большое... Мои люди, - оглаживая бороду, медленно говорил он, - на торгу, два дня назад, аглицким и доньским купцам' едва жизнь уберегли. Немцы с Готского двора с ними свару завели, до ножей дело дошло. А когда спрашивать стали немцев, почто гостей обижают, те говорят: нам одним-де с вами торговать можно, а англичанам и доньским в Новгород ходу нет.

Евфимий, прищурясь, посмотрел на Амосова:

- Ты как, Труфан Федорович, мыслишь?

- Негоже Великому Новгороду такое терпеть! - возмутился купец. - Видать, мало немцев учили. Не они - мы своей торговле хозяева: с кем похотим, с тем и торговать будем. А божьи рыцари иноземных купцов - тех, кто в Новгород сухопутьем торговать идет, бьют, в ямы бросают, а то и вовсе насмерть.

- Нам давно воровство ганзейское ведомо, - отмахнулся владыка, - да не о том речь... Известно, доньской король ныне с Ганзой в ссоре и всегда нам в том деле помощь окажет, кое для Ганзы вредно.

Амосов внимательно посмотрел на архиепископа, стараясь до конца разгадать его мысли.

- Не заслать ли, Труфане, послов от купечества к донь-скому королю? С доньскими купцами торговать будем, а ган-зейцев прочь. Пусть из вторых рук разживаются. Тогда и узнают, каково обманом жить... Послов тайно отправить надо, - тем же спокойным, тихим голосом продолжал владыка.- Ежели немцы прознают - перехватят в пути, убьют... Вот и выйдет, Труфане, пока ты морем плывешь, тебя доньские купцы ждать будут... Что ты, прости господи, глаз на меня вылупил, словно видишь впервой? - шутливо закончил Евфимий.

Увидя, что единственный глаз Амосова помутнел и крупная слеза скатилась в седую бороду, новгородский архиепископ крепко обнял купца.

- Иди. Для Великого Новгорода и святой Софии подвиг твой, для всей Руси,сказал Евфимий, широко благословляя Амосова. - Да будет тебе удача!

'Доньские купцы - датские купцы.

Старики обнялись и расцеловались.

- Труфане, да есть ли сила в тебе? - шутил архиепископ. - Знаю, годов много - скоро век живешь, Труфане!

- До века еще двадцать лет доспевать, - весело отозвался Амосов. - И сил еще хватит! - Он выпрямился, высокий, широкоплечий.

- А ведь и вправду будто молодой, - глянул на Амосова

владыка.

В эту минуту Труфан Федорович услышал шум и поднял голову. Из часов, построенных, как скворечня, выпорхнула небольшая деревянная птичка и, трепеща крылышками, от-куковала десять раз.

Видя удивление купца, Евфимий развеселился.

- Что, хороша вещь? - улыбаясь, спросил он. - Кузнец-замочник с Лучковой, Павел Овечка, сделал... А мне пора, - вдруг заторопился владыка.

Он вспомнил, что сегодня приемный день и прием должен начаться сейчас.

- Я пойду, Труфане, а ты здесь посиди, тебя позовут.

Когда Амосов вошел в большую красивую палату, он не узнал Евфимия.

Владыка сидел в конце большой гридни на массивном белом стуле, вырезанном из моржовой кости. Работа была необычайно красива. Стул был словно кружевной, а на тонком полотне кружева выделялись изображения воинов в полном вооружении. Стул был отделан золотом, а на спинке, по краям, высились два золотых креста на больших золотых шарах.

Архиепископ Великого Новгорода был в полном облачении. Белоснежный клобук украшал голову старика. По правую и по левую руку владыки толпились люди: по правую - черное и белое духовенство1 а по левую - степенные посадник и тысяцкий и десятка два старых правителей в золотых кушаках.

На другом конце комнаты, вместе с Амосовым, стояли купцы, ремесленники и разные житые люди. Через всю гридню лежала бархатная зеленая дорожка.

Все стояли, один владыка сидел на своем белом стуле. Старый посадник Кузьма Овинов читал грамоту за двумя свинцовыми печатями. Окончив чтение, Овинов сказал:

- Как скажешь, владыка?

- Наказать вятичей строго, - сказал Евфимий, - пусть почитают старших. И другим неповадно будет.

Из толпы старейшин с золотыми поясами вышел боярин Роман Игнатьев и громко сказал:

- Пльсковичи потоптали старину нашу. В прошлую пят

1 Черное и белое духовенство. - Черное духовенство - монашество; белое приходское: священники, дьяконы, дьячки, причетники.

ницу у вечевой башни сожгли на костре четырнадцать женок за ведьмовство, а вина их в том, что травы на потребу людей собирали, сушили и продавали. От недугов травы те. Как скажешь, владыка?

Евфимий не сразу ответил.

- Феодор, - после раздумья позвал он казначея, - пошли в Пльсков человека про то сыскать, за что женок пожгли. Пусть посадник отпишет.

- Я пять дней жду, владыка! - раздался вдруг голос рядом с Амосовым.

Труфан Федорович обернулся. Плотный, высокий человек, по обличью мореход, выступил вперед:

- Выслушай, владыка!

- Говори.

- Я двинянин, - начал мореход. - В Холмогорах подель1 у меня, лодьи да кочи2 заморские строю и промысел на морского зверя держу. Одна из лодей моих, с кормщиком Тимофеем Лысуном, пять годов дома не была; думал - сгибла... А в прошлом годе вернулись мореходы.

- Не дивно то... - начал было говорить стоявший подле владыки боярин.

- Постой! - сделав рукой жест, словно отстраняя боярина, перебил двинянин.

Он сделал еще шаг вперед и вынул из-за пазухи свиток пергамента:

- То не дивно, что лодьи пять годов дома не было, а дивно вот что... - И двинянин развернул пергамент.

- Ближе подь! - позвал владыка.

Двинянин шагнул еще. Теперь он держал свиток перед самыми глазами Евфимия.

- Вот здесь, - громко сказал мореход, - Матица земля, здесь река Обь, а тут человеки мангазеи живут. И зимой и летом море торосьем великим наполнено, но, ежели знаючи, тут вот рынчарой3, - он пальцем повел вдоль жирной черты, изображавшей берег, - можно в меженное время4 лодьей али кочем плыть. Тут река великая, возле нее кости моржовой не счесть. Дале еще река есть, и везде моржовой кости много...

Двинянин взглянул в глаза владыке:

- Тимофей Лысун здесь впервой зимовал, кости моржовой собрал и в десять лодей не укласть. В другое лето он на восхсд солнечный той рынчарой сплыл.

1 Подель-поморская верфь.

2 К о ч а, кочь - двухмачтовое палубное мореходное судно; поменьше лодьи.

3 Р ы н ч а р а - полоса чистой воды между берегом и плавучими льдами.

4 Меженное время - тихое, безветренное время в середине лета.

- А ежели кормщик Лысун моржовой кости набрал столь, что лодье не вместить, зачем он дальше поплыл, почему домой не вернулся? - любопытно спросил Евфимий.

- Незнаемое, знать, потянуло. Да разве мореход, коли дорогу морскую в неведомые края увидел, повернет в обрат? Что ты, владыка! - удивился двинянин.

Евфимий улыбнулся.

- Ну, далее сказывай! - Видно было, что ему понравился ответ промышленника.

- Еще одно лето шел лодьей Лысун берегом, еще много малых рек и пять великих видел. А лесу стоячего нигде нет, не растет там лес. В местах этих, двинянин вел пальцем по карте, - ежели ветры горные дуют, торосья далеко в море уносит. Везде морского зверя видимо-невидимо и заморской кости не счесть. Тут второй год зимовал Лысун. - Он показал на карту. - Следы многих людей здесь встречены, и людей Лысун видел - однако, мирные люди и наших не тронули... На третье лето Лысун снова на восход плыл. И здесь вот, - двинянин повысил голос, - кормщик в теплое море-океан вышел. А напротив этой земли другая великая земля лежит, и леса там растут всякие, словно здесь у Великого Новгорода. И реки большие есть, и наша рыба в реках живет.

Бояре и духовенство окружили промышленника, подошел и Амосов. Все с любопытством разглядывали морской чертеж.

- Кто чертеж писал? - не удержался Труфан Федорович,

- Лысун-кормщик, - ответил двинянин, - обучен сему художеству.

- Много ли людей сгибло? - спросил Евфимий, думая о чем-то.

- Один, на той земле похоронен. Носошник1 Степан Гвоздь. Наши там часовенку поставили, избенку, да тыном всё обнесли.

Владыка выпрямился и строго оглядел собравшихся. Потом поднял глаза на расписной потолок гридни.

- Слава тебе, господи! - торжественно сказал он. - Благословил ты народ русский новыми землями, реками и морями. Покорил ты те земли вере христианской, языку русскому, а власти новгородской... Артемий Дмитриевич, обратился владыка к посаднику, - надо клич кликнуть: сто семей новгородских охочих в те земли звать... Построй десять лодей больших заморских для божьего дела, - обратился он к двиняни-ну. - Из десятины нашей епископ в Холмогорах тебе воздаст. Грамоту у отца Феодора возьми. А я хлеб, рыбу соленую и другое, что надобно, из своих запасов дам.

1 Носошник - забойщик в моржовом промысле, стоящий на носу карбаса и бросающий в зверя "носок" - гарпун, брссковое копье.

Все молча поклонились, соглашаясь с Евфимием.

- А охочие люди найдутся: не сладко новгородцам сим годом, голодно. Уж сколько народа в полуночные страны ушло...

Послышался шум в дверях. Какой-то человек в мокрой, разорванной одежде, с кровавыми отметинами на лице протолкался вперед и упал на колени перед Евфимием:

- Владыка, защити нас от хлопей наших. Суда твоего прошу!

- Встань! - ответил новгородский владыка. - Поведай, на кого суда просишь?

Человек поднялся с колен, оставив на полу лужу грязной воды.

- Степашка-кожевник, - начал он, всхлипывая, - наймит мой, схватил меня, господаря своего, и на вече поволок. На вече вопить стал на меня облыжно. Народ черный, худые вечные мужичонки' меня казнить порешили да, окромя того, били, кости намяли, а баба... та все в морду норовила, видишь, всего оцарапала... - Боярин громко заревел.

На него зашумели:

- Перестань орать, дело сказывай!

- На мост Великий привели да с моста в Волхов, - плаксиво говорил боярин. - И вовсе было тонуть стал, да рыбак Личков, сын с Людинова конца, спас - на свой челн из воды вынул... Теперь вот в чужой одеже скрываюсь.

- Поведай нам, боярин, - участливо обратился к пострадавшему владыка, - на вече Степанько что на тебя кричал?

- Облыжно кричал... - начал было боярин.

- Да ты говори делом! - оборвал его казначей Феодор. - Правду говори, ежели владыка спрашивает!

- Да я... он кричал... будто я... - боярин запнулся, - будто я женку его скрал и у себя дома держал. Ложно то.

- А кака женка тебе на вече рожу поцарапала? - смекнул, в чем дело, владыка. Он сразу посуровел. - Ты правду сказывай, а то велю приговор справить - будешь уху в омуте хлебать! Не пожалею... Была у тебя женка Степанькова дома?

- Была, - пряча глаза, сознался боярин.

- Была? А для чего тебе надобно чужих женок дома прятать, - своя-то есть небось?

- Есть, владыка милостивый, есть...

-- Нехристь, в поганстве живешь! - загремел Евфимий, приподнявшись с кресла. - Язычник. Нет тебе моего прощения! - Старик разошелся и поднял посох.

Боярин, оставляя мокрый след, быстро отполз в толпу и, поднявшись на ноги, стал хорониться за спинами.

- А хитер бобер! - насмешливо заметил кто-то, - Вче-рась в Волхов бросили - до седня и обсушиться не успел. Видать, недавно холопы из ушата окатили. Ну и боярин Божев.

Многие улыбались в бороды. Всем был известен строгий нрав владыки.

Евфимий опустился в кресло и долго молчал, шевеля губами.

К нему подошел степенной тысяцкий Кузьма Терентьев.

Бесстрастным голосом он стал рассказывать Евфимию о голоде и болезнях в Новгороде:

- ...Многие новгородцы ради спасения души своей бегут в монастыри ближние и дальние, бегут в страны полуночные. Сильные слабеют, владыка, слабые мрут.

Тысяцкий приостановился и, вынув берестяную грамоту, приблизил ее к глазам:

- А мертвых тел по городу много: только в одной скудельнице', что на Прусской улице, - три тысячи. А окроме этой, на Людинцевой улице да на Колене, что твои люди строили, - полны...

Владыка сидел с закрытыми глазами. Трудно было понять, спит он или бодрствует. Сейчас, посмотрев на восковое лицо владыки, покрытое глубокими морщинами, Амосов подумал: "Немного ему жизни осталось: кровинки на лице нет".

Тысяцкий закончил свой доклад и отошел на прежнее место.

Из толпы старых посадников вышел грузный, высокий боярин со шрамом на лице от сабельного удара.

Опашень2 ярко-синего цвета красиво охватывал могучую грудь поседевшего под шлемом воина, покрытую короткой кольчужной рубахой. Привычной рукой оправив короткий меч на широком поясе, он подробно стал рассказывать о военных приготовлениях и войнах в соседних странах.

Владыка сидел в неизменной позе - откинув голову и закрыв глаза. Только когда старый посадник стал рассказывать о нескольких тысячах язычников, которые, находясь в осажденном городе и не желая сдаться в плен крестоносцам, заживо сожгли себя, веки Евфимия дрогнули и глаза открылись.

- Хуже язычников, - внятно произнес владыка, - божьи рыцари, собаки! - и снова закрыл глаза.

Старый тысяцкий, ведающий градостроительством, постройкой церквей, мостовых, колодцами и городским водопроводом, сообщил, что по просьбе великого князя в Москву отправлены двести каменщиков.

1 Вечные мужики, в е ч н и к и - миряне с правом голоса на вече.

1 Скудельница - кладбище, общая могила.

2 Опашень - летняя верхняя мужская одежда.

.

Голова владыки чуть заметно качнулась, словно утверждая сказанное.

Место у кресла владыки занял казначей Феодор. Он долго и нудно говорил о хозяйственных делах Софийского дома. До слуха Труфана Федоровича донеслось перечисление разных мехов, моржовых и тюленьих шкур, рыбьего зуба, рыбы и других товаров из стран полуночных.

Наконец казначей закончил читать списки и другим, громким голосом сказал:

- Владыка, иноземные купцы видеть тебя хотят!

Глаза владыки раскрылись. Лицо сразу ожило. Взглядом умных, проницательных глаз он обежал присутствующих, словно отыскивая кого-то.

"Поживет еще владыка,- подумал Амосов, поймав острый взгляд старика, поживет: в глазах силы много".

- Зови, отец Феодор, - разрешил владыка. Казначей сделал знак, и два воина с секирами, стоящие по сторонам двери, распахнули ее.

- Труфане, - позвал владыка, - стань ближе да слушай лучше!

: Амосов подошел и встал у кресла Евфимия. Владыка больше не закрывал глаз и наблюдал, как группа людей в иноземных одеждах приближалась к нему. Казначей, наклонившись к владыке, шептал:

- Аглицкие гости, доньские, фландрские, из Генуи, персы, арабы, армяне, евреи, бухарские купцы.

Владыка кивнул головой и потом, в свою очередь, что-то шепнул казначею. Феодор отошел в сторону и скрылся в толпе.

Из труппы купцов вышел вперед один, в черном бархатном платье с кружевным воротником. Держа в руках большую шляпу с пером, он поклонился владыке.

- Каких земель гость? - спросил тихо владыка у Амосова.

- Аглицкой, - ответил Труфан Федорович, став совсем близко к Евфимию.

Купец витиевато и длинно приветствовал владыку от себя и других купцов и, окончив, еще раз поклонился и смолк.

Толмач, младший вечевой, дьяк Гаврила Конь без запинки переводил английскую речь. Бесстрастное лицо владыки не выражало ничего, кроме, может быть, усталости. Черный провал глаз, беззубый старческий рот подчеркивали глубокую старость Евфимия.

- Скажи аглицкому гостю - не государь я Господина Великого Новгорода. Народ новгородский сам своими делами государит... - Владыка передохнул. Пусть говорит купец, - снова обратился он к толмачу.

Английский купец начал издалека. Он рассказывал о своей стране, о богатствах ее, о великом числе городов, о множестве

Держа в руках большую шляпу с пером, купец поклонился владыке.

народа, о сильных и смелых воинах, о больших морских кораблях и опытных мореходах.

- Не слыхано о мореходстве вашем, - вдруг перебил толмача Евфимий. - А по земле новгородской храбрых мореходов, что песчинок на морском берегу.

- Нам известно о доблестных мореходах Великого Новгорода, - почтительно согласился купец. - И тем не менее прискорбно, - добавил он, - что морская дорога к Новгороду закрыта. И не только купцы других стран, но и сами новгородцы вынуждены торговать через немцев, кои захватили море в свои руки. Вашим купцам приходится торговать в убыток.

- Любецкие купцы нам хвалились, - снова вступил в разговор владыка, будто они у вас лису за грош покупают, а лисий хвост за талер вам же продают. Стало быть, не так новгородцам, как вам Ганза поперек горла стала.

Засмеялись новгородцы, засмеялись, заулыбались иноземные купцы. А англичанин продолжал:

- Мы все хотим, чтобы новгородцы торговали по-прежнему, по старине. Здесь у вас сходятся товары с востока и с запада, и путь морской для всех купцов должен быть

свободен.

Иноземцы возгласами одобрения встретили слова англичан.

Все ждали ответа. Евфимий молчал. Он опять закрыл глаза. Купцам показалось, что владыка заснул, и они стали переглядываться между собой.

- Мы хотим помочь вам: аглицким, доньским купцам, всем заморским торговым людям... - вдруг сказал владыка и обвел собравшихся удивительно ясными глазами. - Этим годом мы решили свои товары продавать в доньской земле, там же покупать товары и вести их в Новгород. Если доньской король и доньское купечество поприветят наших гостей, будем так делать и впредь.

- Да, да, мы будем просить короля за новгородских купцов, - в один голос отозвались датчане.

- Мы боимся, что Ганза помешает вам это сделать, - снова выступил вперед англичанин: - море полно пиратов; немецкие купцы закроют на крепкий замок Неву. Как думаете вы туда доставлять свои товары? Каким путем?

- Об этом пусть думают наши купцы, - уклончиво ответил владыка. Новгородские мореходы исстари свои корабли по всем морям водят и разбойников сумеют унять. А мы со всеми странами в мире жить и торговать хотим.

Владыка кивнул в сторону вернувшегося казначея. Тот подал знак, и двое слуг внесли большую корзину, покрытую красным шелком. Поставив корзину на пол у ног владыки, слуги сняли покрывало.

В корзине лежали моржовые клыки больше полпуда весом

каждый. Торцовая часть клыков была отделана золотом, там стояла надпись "Господин Великий Новгород".

- Владыка Великого Новгорода Евфимий одаривает вас драгоценным товаром полуночных стран - зубом морского зверя, зовомого моржом, - сказал казначей.

Купцы брали невиданные гигантские клыки и, по очереди подходя к владыке, кланялись и благодарили.

Как только дверь за иноземными купцами закрылась, владыка, подозвав Амосова, встал и, тяжело опираясь на посох, вышел в свои покои.

Глава V МЯТЕЖ

Утром Амефа, Степанькова жена, прибежала в темный амбар, где работал староста кожевников Афоня Сырков.

Спотыкаясь со света о сырые смрадные кожи, кучами наваленные на земляном полу, Амефа подошла к первому от дверей работнику, который что-то ворочал в дубовом чану длинной слегой.

- Где Сырков работает? - шепотом спросила Амефа.

С трудом раздвигая тяжелые кожи, молодой парень всем телом налег на толстый конец слеги. Услышав шепот, он перестал работать и взглянул на молодую красивую женщину. Парень хотел было заговорить с ней, но раздумал и молча указал на дальний угол.

Там, у светильника в две лучины, согнулся над растянутой кожей плотный мужчина с широкой рыжей бородой, Амефа подошла к нему и, не говоря ни слова, остановилась. Огонь светильника освещал суровое лицо с крупными чертами, нависшие густые брови.

- Чего тебе? - строго спросил он, не дождавшись слова от женщины. Подняв голову и увидев блестевшие на глазах Амефы слезы, он уже мягче добавил: - Ну, ну, рассказывай, женка, с чем пришла, плакать потом будешь.

- Степанька ночью увезли, прямо с постели взяли боже-вы люди, - быстро проговорила Амефа, умоляюще глядя на рыжего мужика. - Мучит его боярин, грозится глаза выжечь.

Афоня Сырков, собираясь с мыслями, медленно вытирал руки о фартук.

- Откуда тебе боярские посулы ведомы? - строго спросил он. - Мертв ведь боярин. Вчера с моста вечники бросили, сам видел.

- Божевский холоп поведал. Я за мужем до самого двсра бежала, у ворот боярских ждала. А Божев-то жив-здоров - рыбак его спас.

Амефа громко зарыдала, отвернувшись в темный угол.

- Подь сюда, ребята! -крикнул староста. - Бросай работу!

Люди быстро собрались возле Сыркова.

- Ну-ка, женка, обскажи мужикам, что мне поведала, - начал было Афанасий, но в это время за стенами сарая послышались торопливые шаги и громкий возбужденный разговор.

- Афанасий Иванович, - крикнул кто-то, войдя в амбар, - где ты, милай? Ишь ведь темень какая, со свету-то ничего не разглядишь!

В сарай один за другим вошли несколько человек.

- Проходи сюда, ребята! - откликнулся Сырков. - Здоров будь, Тимоха! С чем пришел, кого привел?

- Ну и дела! - начал человек, названный Тимохой. - Ну и дела, Афанасий Иванович! Бояре наши супротив старины, супротив веча идут. Всем народом, кажись, вчера Степанька и Божева судили! Вечный приговор был боярина смерти предать. Всем миром с моста бросили. Ин дело-то как обернулось: боярин живой, здоровый, а Степанька на чепь посадили.

- Знаю, вон женка Степанькова плачет, - сказал Сырков и показал на рыдавшую в углу женщину. - Она мне все обсказала.

Тимоха и остальные, разглядев Амефу, запустили пятерни под шапки.

- А хозяин наш Божев, - продолжал Сырков, - он, слов нет, зверь. В Волхове ему самое место. Он и плюнуть-то на пусто место николи не плюнет, а все, глядишь, в горшок либо в чашку.

- Зато обычай у него добр: когда спит - без палки проходи смело, - добавил кто-то. Все засмеялись.

- Вот что, ребята, - как-то сразу решил Сырков: - кончай работу. Степанька выручать надо... Ты, Ванюха, ты, Федор, ты, Илья, - строго продолжал Сырков, к дворищу поспешайте. Тимоха у вас за главного будет. На вече в колокол ударьте. А ежели вечный дьяк мешать будет - по шеям тогда дьяка. Ну, с богом, ребята!

Афанасий Иванович Сырков снял шапку и долго так стоял, не говоря ни слова.

И снова колокольный звон встревожил горожан и поднял галок и голубей, тучами взлетевших над городом.

Вече было бурное. Житые и черные люди яростно наступали. Из толпы кричали немедленно выдать Степанька, казнить боярина Божева. Требовали правого суда по русскому обычаю.

- По крестному целованию судите, - кричали горожане, - по два боярина, по два житых с каждой стороны.

- Доколь терпеть будем? Великим князьям своеволить не дали, так своим боярам и подавно не дадим.

Вече кое-где стало переходить в рукопашные схватки, зазвенело оружие, появились раненые и убитые. Бояре и богатые купцы побежали с веча укрываться в своих дворах.

Озверевшая голодная толпа двинулась на Софийскую сторону. Многие горожане были в доспехах и с оружием. Словно бурливая река разливалась по улицам и переулкам Софийской стороны. Ворвавшись на Козьмодемьянскую улицу, народ прежде всего взялся рушить двор Божева. Богатые хоромы вмиг разнесли по бревнам. Не найдя ни боярина, ни Степанька, толпа двинулась дальше - на Яневу, Людинцеву и Люгощу улицы.

- Братья, други, - надрывно кричал кто-то, - в Никольском монастыре житницы боярским зерном полны!

- Дети дома голодные! - поддержали в толпе женские голоса.

- Давай в монастырь за хлебом!

- В монастырь за хлебом! Почто боярский хлеб прячут?

Горожане по призыву женщин ринулись к монастырю и, сломав ворота, стали выгребать из монастырских житниц зерно. На монахов, хватавших за руки и умолявших не трогать хлеб, не обращали внимания.

- Посидишь голодом, не помрешь! Ишь ведь пузо отрастил!

- Наши дети голодные плачут, а мы на вас смотреть будем?

Опустошив монастырские кладовые, толпа двинулась на Прусскую улицу.

Афанасий Сырков, шедший впереди всех, вдруг остановился. Он не верил своим глазам. Навстречу толпе шел Степанёк, его вели под руки два монаха.

- Степанька ведут, Степанька ведут! Стой, ребята!

- Степанька ведут... - вторили в толпе. Люди остановились.

- Смотри, смотри, Степанёк-то еле ноги переставляет. Замучили человека душегубы!

Монахи подвели Степанька к Афанасию Сыркову.

- Владыка велел боярам Степанька выдать, - сказал один из провожатых. Смиритесь, люди добрые! - добавил монах. - Зачем кровь проливать? Разойдитесь по домам!

В толпе заколебались. Но в этот момент Степанёк, оттолкнув провожатых, шатаясь, пошел на толпу.

- Обезглазил меня боярин Божев! - неожиданно громко сказал он. Заступитесь, покарайте злодея!

Отчаянный женский вопль ударил по сердцам горожан. Толпа вздрогнула и рванулась вперед.

Глава VI БОРЬБА НАЧИНАЕТСЯ

Труфан Федорович один из первых покинул вече. Он знал, что недаром под плащами у многих горожан спрятаны боевые доспехи и, судя по возбуждению, охватившему собравшихся, ждать кровавой расправы оставалось недолго,

С трудом пробравшись сквозь плотную стену толпы, старый мореход направился на Софийскую сторону. Там, на Прусской улице, доживала свой век старая деревянная церквушка. Еще дед Труфана Федоровича воздвиг ее, благополучно возвратясь домой с далеких походов на реку Обь.

Церковь была о двенадцати главах, когда-то золоченых. Построил ее знаменитый в то время плотник одним топором, без единого железного гвоздя. Внизу, под церковью, был сооружен обширный подвал из камня-ракушечника; в нем, бережась пожаров, Амосовы прятали свое имущество. Тут же, в церковном саду, густо заросшем высокой травой и кустарником, Амосовы хоронили членов своей семьи, а в церкви крестились, венчались и отпевали покойников.

Труфан Федорович торопился в полуночные страны и на завтра окончательно распорядился с отъездом. А сегодня он хотел поговорить с послами Иванского купечества, которые, по совету владыки, должны были доставить грамоту датскому королю. Путь, предстоявший купцам, был нелегкий: он проходил через земли, враждебные русским. Но такие опасные походы были не редкостью для купечества того времени. Каждый раз, собираясь в путь, новгородский купец брал с собой оружие. И не только он, вооружались и слуги, составлявшие его дружину. Постоянно рискуя своей головой, подвергаясь различным невзгодам, купец закалялся, привыкал к опасностям и становился сильным воином, отлично владеющим оружием.

Труфан Федорович вспомнил подробности вчерашнего совета старейшего новгородского купечества, на котором выбирались послы.

"Молодцы ребята, - думал он, - для дела себя не пожалели! А люди надежные, с умом, должны бы и в доньскую землю дойти и в обрат вернуться".

Глянув на закрытую дверь церкви, Амосов подошел к небольшой пристройке, прислонившейся к древней церковной стене. Тут жил старый поп отец Сергий со своей внучкой.

- Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас! - громко сказал мореход, стуча в дверь.

- Аминь! - раздалось в ответ.

Дверь открылась, и на пороге показалась девочка с рыжими вихрами и лицом, часто усыпанным веснушками.

- Труфан Федорович! - радостно воскликнула девочка, - А дедушка вас утресь еще ждал...

В этот миг из-под ее ног выскочил на улицу молодой петушок и, задорно взмахнув крыльями, пропел хриплым голосом свою песню. Девочка стремглав бросилась за петухом и словчилась ухватить его за хвост, но не удержалась на когах и упала на мостовую.

Петух с тревожным клекотом вырвался, оставив в руках своего преследователя несколько перьев, и с испугу взлетел на ограду.

- Кыш, кыш! - поднявшись, замахала на него руками девочка.

И, когда петух слетел в церковный сад, сказала Амосову:

- Хорошо, народа на улице нет, а то не видать бы нам боле кочетка.

Приласкав ребенка, Амосов подошел под благословение отца Сергия.

Поп был одет по-домашнему: в холщовой рубахе, в таких же штанах, заправленных в белые шерстяные чулки, и без обуви.

- Садись, садись, Труфане! - приветливо приглашал он. - Садись, голубь, совсем старика забыл. Амосов устало опустился на широкую лавку.

- Пошто пожаловал? - Отец Сергий посмотрел на морехода и, не ожидая ответа, снова сказал: - Сними опашень свой - полегчает, голубь.

- Люди должны сюда подойти, отче, - ответил Амосов, - купцы наши. В дорогу проводить надо. Так ты братину меду хмельного на стол подай. Есть ли?

- Есть, есть, Труфане, как не быть!.. - засуетился старик. - Любаша, обратился он к девочке, - сбегай, голуба, в погреб, медка принеси. На вот, он протянул ей связку ключей с затейливыми бородками, - этим отмыкай, да не балуй, озорница.

В дверь еще раз постучали.

- Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас! - донесся приглушенный голос.

- Аминь! - звонко отозвалась девочка, открывая дверь.

Пригибая голову, в горницу вошли три человека. С первого взгляда они казались воинами: под опашнями блестели стальные кольчуги, на голове надеты были шлемы, а у пояса висели короткие мечи.

- Труфане Федорович! - увидев морехода, обратился к нему старший из них. Здоров буди! И все трое, сняв шлемы, поклонились.

- Здоров буди и ты, отче! - оглядевшись, продолжал он, обращаясь к отцу Сергию.

Все снова поклонились.

- Садитесь, люди добрые, места хватит на лавках, в ногах правды нет.

Гости, загремев оружием, уселись на лавку.

Это были купцы, едущие послами в Данию. Старший из них, Михаил Медоварцев, был плотный мужчина пятидесяти лет, суровый на вид, с темными волосами и сединой, струившейся в бороде. Держался он степенно, говорил медленно и веско.

Второй посол, Федор Жареный, был моложе - ему в этом году минуло сорок лет. Рыжие, почти красные волосы со всех сторон густо обрамляли краснощекое веселое лицо. Борода была широкая, лопатой, и волосы коротко подстрижены под горшок. Прямой славянский нос, правильные черты лица делали его красивым.

Наконец третий, Порфирий Ворон, был самый младший - ему не было еще и тридцати. Несмотря на молодость, Порфирия Ворона уважали за смекалку и грамотность.

Волосы у Порфирия были белы, как чистый лен. Голубые глаза ласково и доверчиво смотрели на людей, а слегка вздернутый небольшой нос придавал ему задорный вид. Бородка у него была курчавая, холеная, расчесанная на две стороны. Видно было, что Порфирий обращал немалое внимание на свою внешность. Под плащом он носил не кольчугу, а панцирь миланской работы.

- Труфан Федорович, - поднял голову Медоварцев, - что велишь?

Амосов обвел глазом купцов. На миг морщины.разгладились, лицо стало приветливым и добрым.

- Зазвал я вас, други милые, - начал мореход, - чтобы удачи в пути пожелать и доброго здравия.

Купцы поклонились.

- Хочу вам сказать... - Он помолчал, ища нужное слово. Залетевшая в горницу пчела громко жужжала и билась о слюдяное оконце, мешая думать. - Еще хочу сказать вам, други, - раздались тихие слова, - не для корысти вы в путь собрались, а ради народа русского... - Голос стал твердым и строгим. - Ради земли родной, Новгородской!.. Нет, други, ничего краше жизни. Хороша жизнь: и солнце красное, и звезды, и море великое, и реки студеные, и леса дремучие!

Труфан Федорович говорил медленно, останавливаясь.

- А еще дороже для человека, - начал он, помолчав,- честное имя. Имя доброе или худое - оно века живет: на воде не тонет, на огне не горит, в земле не гниет. Нет давно человека на земле, а имя его, ежели честным до смерти был, люди добром поминают, а в бесчестье помер - клянут.

Умолк опять Амосов. Пчела так же громко жужжала и билась в оконце, но никто теперь не слышал ее.

- Худо жить на земле, коли имени честного нет... - От непривычки много говорить битое оспой лицо Амосова покрылось потом. - Но и жизнь, и имя честное за землю родную, коли придется отдать, не жалейте. Самое великое, самое дорогое - любовь к земле отцов, дедов и прадедов ваших. Нет ничего дороже такой любви. Кто жизнь свою и честное имя за родную землю отдал, вечно будет жить в сердце народном, Помните, други: дорога наша русская земля, кровью многих людей полита, и нет таких богатств в целом мире, чтобы ту кровь откупить!

Купцы видели, как единственный глаз Амосова заморгал часто-часто... Волнение старого морехода передалось всем.

- Говоришь ты больно жалостливо, Труфан Федорович!.. - тоненьким голоском сказал отец Сергий. - Чего стоишь, озорница, опять рот открыла! - напустился он на внучку, вытирая слезы. - Давай сюда мед-то!

Амосов взял из рук девочки братину и приподнял ее.

- За жизнь, за честное имя, за русскую землю!- торжественно сказал он и омочил белые усы в пенистом меде. Хорошо хлебнув, он передал чашу Медоварцеву,

- Спасибо за слова дорогие, Труфане Федорович! Будь в надежде, себя не пожалеем, а дело сделаем!

Братина обошла всех. Отец Сергий отпил последним.

-- Еще, други, скажу последнее слово... - И Труфан Федорович опять сделался строгим. - Тайно посольство ваше, однако стеречься надо. По чужой земле путь... всякое случиться может. - Вынимая из карманов три кожаных мешочка и кладя их на стол, он сказал: - Берите! От югорских купцов по сто талеров каждому... Нет, нет, - торопливо добавил Амосов, видя, что послы хотят возражать, - берите! В дороге деньги надобны, а дело общее.

Переглянувшись, купцы взяли деньги, поднялись из-за стола и стали прощаться. Отец Сергий благословил их в путь. Амосов крепко обнял каждого.

Гости, громыхая оружием и низко склонив голову, чтобы не задеть шишаками дверной косяк, вышли на улицу и направились к дому Медоварцева, где их ждали слуги.

- Жалею купцов! - сказал отец Сергий. - Словно на смерть проводил, таково жалко!

Амосов молчал. Погрузившись в думы, он ходил, тяжело ступая по дощатому полу горницы.

- Дойдем, - вдруг громко сказал он, - дойдем! И Ганзу в свой ряд согнем, и хлеб привезем. - Он молча продолжал шагать, пригибая старые половицы.

- Что за шум, слышишь, отче? - насторожился Амосов. - Будто близко кони ржут, а люди оружием бряцают.

- Прости, Труфане, - отозвался поп, - туг на уши стал, стар, не слышу.

Амосов вышел на улицу и внимательно посмотрел по сторонам. Улица была пустынная. На противоположной стороне, прихрамывая и волоча ноги, шел нищий.

Дойдя до лавки сапожника, нищий остановился и стал колотить в закрытую дверь. Ветер раскачивал одинокую пару сапог, подвешенную на самом конце шеста над воротами.

Вот открылась дверь соседнего дома. На улицу вышел сначала мальчик с большим серебряным тазом в руках; за мальчиком, высоко поднимая ноги, показался долговязый поп с кропилом; а за ними, кряхтя и охая, вылез толстый боярин, одетый тепло, не по погоде.

Обмакнув кисть в таз и гнусавя, поп стал помахивать ею, обильно кропя дорогу перед боярином. Люди медленно двигались вперед, оставляя позади мокрый след.

"Святой водой от хвори себя пасет боярин, - думал Амосов, когда толстяк проходил мимо. - От хвори спасешься, а жир тебя задушит".

Хриплое дыхание боярина долго раздавалось в его ушах.

Стук лошадиных копыт по мостовой заставил морехода повернуть голову: отряд конных воинов остановился у богатых хором боярина Исаака Борецкого; ворота распахнулись, и всадники въехали во двор.

"Так вот откуда шум!- догадался Труфан Федорович. - Борецкий у себя войско собирает".

Взглянув на колокольню, он решил взобраться на нее и узнать, что делается на дворе именитого боярина.

С колокольни как на ладони можно было рассмотреть огромный двор Борецкого.

Не менее пятисот вооруженных всадников расположились в нем лагерем. Воины спешились. Они по очереди подходили к большим чанам с медом и, зачерпнув ковшом, пили. Из окна терема, крытого свинцовыми пластинами, выглядывал дозорный в стальном шлеме.

Через два двора отворот Борецкого стояли хоромы Федора

Арбузьева - дружка и собутыльника именитого боярина. Боярин Федор Арбузьев был один из самых богатых людей в Новгороде, и его земельные владения не уступали владениям Борецких. Двор Арбузьева был также полон всадников.

Труфан Федорович с удивлением глядел на военные приготовления богатых бояр.

Посмотрев по сторонам, старый мореход собрался было спуститься с колокольни, но его остановил шум и яростные крики, доносившиеся теперь с другой стороны.

На улице показались несколько человек: они бежали, крича и размахивая руками. За ними повалила плотная толпа горожан - у многих в руках было оружие.

По сигналу дозорного на дворе Борецкого заиграли в боевой рог, его призывный сигнал повторился у Арбузьева. Воины стали садиться на лошадей.

Труфан Федорович схватился за сердце. Теперь он понял, для чего готовили войско. Забыв свои годы, он мигом спустился на землю и бросился бежать по улице прямо навстречу яростно ревущей толпе.

- Стойте, стойте, други! - закричал он, расставив широко руки, словно норовя остановить бегущих горожан. - Много войска там... Посекут, порубят вас!

Его окружили. Один молодой кожевник с коричневыми от дубовой коры руками с ругательством схватил старика за бороду и замахнулся на него топором. Несколько рук остановило парня.

- Стой, тебе говорят! Мореход это, Амосов старший. Людям от него обиды нет. Слушай, что старик говорит.

- У бояр, у Борецкого да Арбузьева, войско стоит. Сейчас ворота отворять будут, - говорил, задыхаясь, Амосов.

Толпа приближалась к Амосову. Впереди вели Степанька, рядом шла его жена Амефа, заплаканная, с растрепанными волосами.

- Чего тут, ребята? - подошел к Амосову Афанасий Сырков. Щека у него была разрезана мечом и залита кровью. Он еле ворочал языком. - Здравствуй, господине! - поклонился он старому мореходу.

Не успел Амосов еще раз повторить свой рассказ, как в воротах двора Борецкого показались первые конники.

Афанасий Сырков сразу понял все:

- Перебьют нас здесь, ребята, как цыплят передушат! Расходись по дворам, разбегайся, а завтра мы им покажем!

Конница лавиной неслась навстречу толпе.

Афанасий мигом собрал возле себя сотню хорошо вооруженных горожан. Он решил задержать всадников и дать время спастись остальным.

Амосова подхватили под руки и понесли; разломав ворота, его затащили в чей-то двор.

Началась схватка. Боярская дружина, разметав заслон горожан, ринулась преследовать бегущую толпу, рубя направо и налево, топча и калеча людей.

Глава VII НА РАСПУТЬЕ

В другом конце города, у земляного вала, двигался купеческий обоз, состоящий из нескольких груженых колымаг и группы вооруженных всадников.

В каждую колымагу была впряжена четверка крепких лошадок, груз надежно закрыт сермягой и плотно увязан пеньковой веревкой.

Подъехав вплотную к воротам Псковской проезжей башни, обоз остановился.

Один из всадников, высокий рыжебородый мужчина, спешился у маленькой, почерневшей от времени дубовой калитки и несколько раз громко постучал.

Дверь отворилась не сразу - ему пришлось стучать еще и еще.

- Эй, что за люди?- прохрипел показавшийся наконец в дверях стражник. Сказывай!

- Люди простые, костяные да жильные, - насмешливо ответил рыжий мужчина, глядя на заспанное лицо стражника.- Отворяй-ка, друг, ворота попроворнее спросонья и своих не узнаешь!

- Не вел-ено! - глядя исподлобья, строго ответил стражник.

- Что - не велено?

- В эти ворота пущать, вот что! - И сторож хотел было захлопнуть калитку.

- Постой-ка, братец, - ответил рыжебородый. Он успел сунуть в щель здоровенный сапог, - поспешишь, так ведь и людей насмешишь... Ну-ка, на, читай владычну грамоту!

Сторож молча осмотрел свинцовую печать, подвешенную к пергаменту на шелковом шнурке. На одной стороне печати было вытиснено имя новгородского архиепископа и осьми-угольный крест на подножии, на другой - изображение божьей матери.

Шевеля губами, сторож стал читать грамоту.

- "...купцы новгородские Михаил Медоварцев, Федор Жареный и Порфирий Ворон..." - вслух произнес стражник.

- Так, так, - поддакнул рыжебородый, - правильно

чтешь, мы и есть купцы, про нас сказано. Я вот, - он ткнул себя пальцем в грудь, - Федор Жареный, а на пегом коне, ши-шак позолочен, - то Медоварцев, а у Ворона и конь вороной. У него на шишаке лента синяя - невеста на счастье повязала.

- Замолкни, пустомеля!-оборвал его стражник. - Мешаешь только.

Дочитав грамоту, он стал неторопливо открывать ворота.

- Во Пльсков, Порхов да Остров путь держите? А что на возах увязано: съестное али красный товар?- полюбопытствовал он.

- Не твоего ума дело! - с обидой ответил Жареный. - Открывай быстрее ворота, а то - "пустомеля"! - передразнил он стражника.

Прислонив секиру к каменным плитам башенной стены. сторож долго возился с тяжелыми засовами. Медленно ворочаясь на ржавых петлях, ворота наконец раскрылись, но это были первые, внутренние ворота. Другой конец башенного проезда закрывали еще одни тяжелые дубовые двери,

Из сторожки вышли новые стражники и, переругиваясь между собой, поднялись на деревянный помост.. Там стоял большой ворот с двенадцатью спицами на каждом конце, соединенными для крепости толстым деревянным ободом.

Пока старший с помощью купеческих слуг открывал главные крепостные ворота, остальные стражники опускали на железных цепях тяжелый подъемный мост.

- Готово! Давай, братцы! - крикнул один из стражников, когда прекратился жалобный скрип блоков и больших железных петель.

- На вот, получай за работу, - миролюбиво сказал Жареный, протягивая старшому немного денег.

- Не для твоей рыжей бороды работаю - для святой Софии! - отозвался стражник, но деньги взял.

Федор Жареный тронул поводья. Горячий конь вмиг вынес его на псковскую дорогу. Громыхая по мосту, покатились тряские колымаги. Пришпорив своих коней, проскакали остальные всадники. Последним медленно выехал Медоварцев.

Миновав несколько закоптелых изб-кузниц, расположенных по обочинам дороги, и десятка два опустевших домиков, Медоварцев остановился.

Дальше дорога шла через редкий ельник и болота, покрытые скудной растительностью.

Купец повернул коня к городу и снял шапку. Детинец, освещенный вечерним солнцем, сиял золотыми главами трех десятков церквей, поднимаясь над высоким зеленым валом и деревянной крепостной стеной. Высокие стены, укрепленные кострами - белыми каменными башнями, были опоясаны глубоким рвом, наполненным водой.

- Прощай, Новгород Великий, господин мой! Будь славен, блюди старину, блюди свободу сынов своих!

Со стороны Псковской башни послышался протяжный скрип - стражники поднимали мост. Из-за крепостных стен доносился шум большого города и гул церковных колоколов.

Медоварцев слез с лошади и, крестясь, низко поклонился Великому Новгороду, поцеловал родную землю и, вскочив в седло, поскакал вслед отряду.

Вскоре клубившаяся по дороге пыль скрыла от глаз дозорных на Псковской башне и всадников и колымаги.

* * *

Эйлард Шоневальд был очень доволен своими успехами в русском Новгороде. Кроме высоких поручений папы и ордена, он, пользуясь расположением неких знатных новгородцев, не без выгоды вершил свои торговые дела. Только вчера его приказчик выгодно купил большую партию первосортного воска. И надо было видеть удивление и зависть любецких и штральзундских купцов, когда грузчики стали закатывать пятипудовые душистые круги в подклеть удачливого товарища.

Плотно пообедав, Шоневальд благодушествовал за кружкой двойного пива.

Решив вздремнуть, он направился к постели, но не мог побороть искушения и остановился у настенной полочки. В который раз с наслаждением он разглядывал маленькую серебряную крепость чеканной работы, искусно сделанную новгородским мастером. Это был подарок. Боярин Борецкий, желая сделать приятное Шоневальду, преподнес ему серебряную модель Мариенбургского замка. А сейчас Шоневальд представил себе, как удивит великого магистра, избравшего своей резиденцией Мариенбург, подарив ему красивую игрушку.

Шоневальд сел на край постели и стал бездумно глядеть на дощатый двор, на стены церкви Святого Петра, на степенных ганзейских купцов, прогуливающихся по двору, и глаза его стали слипаться.

Тихий стук нарушил приятно начавшийся отдых. В дверь просунулась крысиная физиономия Пруца.

- Я к вам, ваша милость. Важные новости! - раздался вкрадчивый голос.

- Важные новости, - сонно пробурчал в ответ Шоневальд, проклиная в душе услужливого Пруца.

Он с кряхтеньем сделал попытку подняться с постели, но так и не встал.

Дверь снова скрипнула - в горнице появилась высокая фигура купца Иоганна Фусса. Купец чувствовал себя неуверенно, он трусил, пытаясь скрыться за спину Пруца.

Громыхая по мосту, покатились тряские колымаги.

- А-а, кажется, господин Иоганн Фусс? - сказал Шоне-вальд. - Так это вы принесли важные вести? - Он оживился, сразу отогнав дремоту.

- Мне удалось узнать, ваша милость... - торопливо, волнуясь, начал Фусс, мне удалось узнать, что купец Труфан Амосов выезжает на север завтра. На Двине он закупит много хлеба и морем поедет в Новгород... - Фусс остановился, но, взглянув на Шоневальда, снова заторопился. - Путь Амосова на Гандвик будет проходить по реке Свири, озеро Онего, через Повенец по озеру Выг...

- Много ли воинов и слуг с Амосовым? - спокойно спросил Шоневальд.

__ Сорок человек, ваша милость.

- Церковь весьма вам признательна, господин Фусс. Но как~вам удалось добыть такие сведения? Ведь новгородцы совсем не откровенны с нами и...

- Это еще не всё, ваша милость, - осмелился перебить всесильного Шоневальда купец. - Мой друг, русский, присутствовал вчера на тайном купеческом совете в церкви великого Ивана. И там купеческие старшины решили отправить трех послов с письмом к датскому королю.

- О чем было то письмо, - подскочил как ужаленный Шоневальд, - вам удалось узнать, господин купец?

- Мой друг, русский, говорил, - в голосе Фусса слышалось торжество, будто в письме купцы предлагают датскому королю торговать с Новгородом, минуя Ганзу, и просят помочь Труфану Амосову в торговле, как скоро он приплывет с товаром в Данию. И еще он говорил, - почти шепотом докончил Фусс, - что новгородский владыка приложил руку к тому письму.

- Проклятье! Если дело пойдет так, как хотят новгородские купцы, нам нечего будет делать в Новгороде...

- Ваша милость, - снова перебил Иоганн Фусс, - послы сегодня покинули Новгород. Они едут в Псков. Мой друг, русский, сказал, что послы возьмут в Ревеле судно, принадлежащее какому-нибудь местному купцу, и на этом судне...

Шоневальд больше не слушал Фусса. Нервно кусая губы, он стал обдумывать свой план.

- Господин Фусс, - вдруг сказал Шоневальд, - ваши вести настолько важны для святой церкви, что я осмелюсь от лица папы отблагодарить вас! - С этими словами он вынул изящный, вязанный из серебряной проволоки кошелек и взял оттуда несколько талеров.

- Нет, нет, ваша милость, мне не надо денег! - пятясь, говорил Фусс. - Я, как хороший католик, всегда готов на жертвы ради нашей святой церкви.

Шоневальд усмехнулся и спрятал деньги.

- Пусть будет так. Церковь не забудет ваших услуг! Ступайте, господин Фусс. Вы оправдали наше доверие! - И он милостиво протянул купцу руку.

Когда дверь за Иоганном Фуссом закрылась, орденский посол подозвал к себе Пруца, и они долго шептались между собой. Затем Шоневальд написал несколько писем и, запечатав, передал их Пруцу. Горбун тщательно спрятал бумаги и, торопясь, вышел из горницы.

- Не теряйте ни одной минуты, святой отец! - крикнул вдогонку Шоневальд. Не жалейте денег!

Когда шаги Пруца затихли, он вынул из деревянного сундучка флягу с вином, налил объемистый кубок и осушил его одним духом.

- Посмотрим, господа купцы, - с угрозой сказал он, - посмотрим, далеко ли вам удастся уехать!

Шоневальд еще долго не мог успокоиться. Наконец ему удалось задремать, но стук в дверь снова нарушил сон.

Это был венецианец Миланио - лекарь боярина Борецкого.

- Вы просили посетить вас, ваша милость. Я к вашим услугам, - кланяясь, сказал врач.

- Надеюсь, вы сделали это достаточно осторожно! - хмуро ответил Шоневальд.

Врач с удивлением посмотрел на него:

- Осторожно?.. У меня нет никаких оснований остерегаться в этом городе кого-либо. Я не понимаю...

- Я думаю обратное! - грубо оборвал Шоневальд. - И вы сейчас убедитесь в этом.

Он взял в руки какую-то бумагу и посмотрел в упор на врача:

- Миланио, вы шпион морских разбойников! Благодаря вам много ганзейских судов, груженных новгородскими товарами, ограблено и пущено на дно. Шоневальд вдруг повысил голос: - Да, это так, Контарини. Вы не врач, вы только презренный стекольщик. Вы вздумали бунтовать народ против своего правительства и были приговорены к смертной казни. Но вы убили тюремщика, и вам удалось бежать.

Миланио изменился в лице.

Шоневальд помолчал, наблюдая за ним.

- Сделавшись убийцей, вы сбежали к этим... морским братьям... Вы пришли вовремя. Мне необходимы ваши услуги. Если будут исполнены мои требования, все останется по-старому и Борецкий никогда не узнает, кто живет у него в доме. Если же нет, то... - И Шоневальд многозначительно посмотрел на Миланио.

- Мне нечего бояться русских, ваше священство. Мы, морские братья, топили только ваши корабли. Мы боремся только против вас, орденских псов. Во имя прогнившей католической

церкви, во имя своей корысти вы уничтожаете целые народы, вы заливаете землю невинной кровью...

- Проклятый еретик! - Шоневальд привскочил с места. - Борецкий не станет слушать вашу ересь! Он просто повесит вас на первом дереве, если узнает, что вы, неуч, осмелились лечить его дочь. Но это не всё, Контарини. Ваши родители, ваша жена и сын находятся в надежных руках святой инквизиции. И от вас, вы слышите, Контарини, только от вас зависит их будущее!

Миланио, не поднимая глаз, молча слушал.

- Итак, - продолжал Шоневальд, - ваши люди должны похитить план Ладожской крепости и передать его в руки командора шведского замка Выборг. Шведы давно зарятся на Ладогу. Я уверен, что командор поторопится захватить крепость и заодно прихлопнет там прыткого купца Амосова. Ну, а если купец успеет улизнуть, все равно ему не миновать наших рук. В другое время я обошелся бы без вашей помощи, Контарини, но сейчас иноземцу опасно путешествовать по Новгородской земле. Как видите, я совсем откровенен с вами. - Приглаживая ладонями свои волосы, Шоневальд с торжеством смотрел на собеседника: - Ваши морские братья, милейший Контарини, должны оказать мне небольшую услугу... Но это уже мелочи... Итак, дело за вами.

- Я согласен, ваше священство, - ответил Миланио, подняв голову, - если мой сын и мои родные...

- Я уверен, что теперь вы будете охранять мою жизнь от всяких случайностей, так же как вы бы охраняли жизнь своего сына... - И Шоневальд рассмеялся. - А теперь займемся делом, Контарини.

Под утро ворота Псковской башни снова открылись. По мосту проскакали один за другим четверо всадников, закутанных в черные плащи. Пригнувшись к коням, они птицами понеслись по псковской дороге.

Послы новгородских купцов к полудню следующего дня должны были приехать в Псков. В этот день Михаил Медоварцев поднял всех рано: до рассвета было далеко, а он тряс за плечо Жареного.

- Еще ворон своих птенцов купать не думает, а ты добрым людям спать не даешь! - бурчал Федор Жареный, норовя повернуться на другой бок. - Ночь ведь глухая.

- Вставай, а то на глазах мозоли наспишь, - не унимался Медоварцев, вставай! Вишь, расходился, словно веник по полу... Вот что ты скажи: помнишь, нас вчера немецкие купцы обскакали? Так вот один из них, горбун плюгавый, долго на нас смотрел, все оборачивался, словно на всю жизнь запомнить хотел. К чему бы это?

- И я того немца горбатого приметил, - согласился, позевывая, Федор Жареный. - Да что в том! - Отогнав дремоту, он поднялся и с недовольным видом вышел во двор.

Дружинники работали быстро, и Федор Жареный едва успел умыться, а уж лошади были впряжены к походу.

Дорога шла лесом. С рассветом подъезжали к небольшой деревушке, расположенной у самого края густой березовой рощи. По обочинам дороги высокая, мокрая от росы трава стояла наклонившись, еще не проснувшаяся от ночного сна. Стала разгораться заря, в лесу запели птицы.

Но вот взорам открылся старинный город Псков - младший брат Великого Новгорода. При слиянии двух рек - Великой и Псковы - на высоком холме красовался Детинец с дорогой каждому псковитянину церковью Живоначальной троицы. У каменных стен Детинца располагался Кром - центральная часть города. А дальше раскинулись многочисленные улицы и переулки деревянных и каменных домов, церкви и монастыри. Купцы остановились на ночлег в заезжем доме Юрьевского монастыря, на правом берегу реки Великой.

Спали плохо: всю ночь стучали колеса по тесинам Смердьего моста, в городе тявкали неугомонно собаки, а под самым окном горницы петух то и дело горласто отмечал время.

Порфирий Ворон долго ворочался на лавке. Задремал он только под утро, а когда проснулся, солнышко давно смотрело во все глаза сквозь слюдяные оконца горницы.

За столом, покрытым домотканой скатертью, сидел Федор Жареный в чистой рубахе, с тщательно расчесанной бородой и завтракал, макая калач в деревянную миску с медом.

- Заспался, Порфирий, - сказал Жареный. - Вставай! Небось есть хочешь. Брюхо ведь злодей - старого добра не помнит... Калача вот пльсковского отпробуй. В Новгороде у нас такого ноне не купишь.

Порфирий Ворон быстро вскочил на ноги и подошел к глиняному рукомойнику, висевшему в углу на шнурках.

- Михаил Андреич где? - спросил он, поливая себе голову холодной водой. Не видел, Федор?

- Видать не видел, а знаю, - степенно отвечал Жареный. - На торжище пошел, вчера еще собирался. А я б и доси спал - уж больно хорошо на сене, да случай у меня вышел... - Тут Федор хитро подмигнул Порфирию. - Сладостен сон на заре, продолжал Федор, - потому я в сарай спать пошел. Думаю про себя: "Теперь Михаил Андреичу не скоро найти придется, коль будить поутру меня захочет". А вышло не то - опять тычет в бок спозаранку. "Оставь, говорю, Михаил Андреич, дай поспать, окаянный!" На другой бок повернулся... Куды там - не отстает, слов не понимает, все пуще ярится. Вскочил тогда я разом на ноги...

- Злой, поди, Федор, вскочил-то! - перебил Порфирий.

- И то. Впору на кулаки, в драку. Смотрю - свинья большая стоит и меня рылом в бок пихает, а вокруг поросята копошатся, да много...

- Ха-ха-ха! - рассмеялся Порфирий. - Вот так штука! Знала свинья, кого разбудить! Ха-ха-ха!..

- Хы... хы... хы!.. - залился веселым смехом и Федор. - Хы... хы... хы!.. - Он смеялся отрывисто и громко.

- Веселитесь, други? - неожиданно раздался голос Ме-доварцева. Он стоял в дверях, высокий и строгий.

Веселье в горнице разом стихло. Медоварцев, снимая опашень, внимательно смотрел на товарищей.

- Был на торгу, - сказал он, садясь на лавку. - Так тот горбун проклятый следом все ходил. Дружина говорит: и у них немец был, спрашивал, куда-де господа купцы путь держат. Не к добру это, кабы лиха какого не вышло.

- Не верь, говорят, кривому да горбатому, - вставил Жареный. - Еще деды наши приметили. Медоварцев отмахнулся:

- Не в примете дело. Подумать надо, други, как дальше быть, как грамоту уберечь - доньскому королю доставить. Жареный и Ворон молчали.

- Пока с торга шел, все думал, как дале быть... - переждав, медленно говорил Медоварцев. - Негоже, други, нам вместе ехать. Если лихо какое случится, все трое головы сложим и дела не сделаем.

- Не так говоришь, Михаил Андреич, - заговорил Жареный. - Розно-то не в пример хуже. Сгинешь - кто жене да детям скажет, где кости отцовы гниют? А на миру и смерть

красна.

- Прав Михаил Андреич! - горячо вступился Порфирий Ворон. - Розно ехать надо - для дела надежнее.

- Други, - опять начал Медоварцев, - грамоту всем надо в памяти держать, чтобы не запнулся никто, ежели королю сказывать будет. Кто из нас живым в доньскую землю придет - за всех ответит. А всем костьми лечь проку мало.

Жареный опустил голову. Он понял, что ошибся.

- Прости, Михаил Андреич, что супротив шел. Прав ты. Ты всегда до самого корня копаешь, потому и прав. - Жареный виновато посмотрел на товарищей. - Ну, а как пути-дороги наши отсель пойдут?

Медоварцев открыл дверь и вышел в сени.

- Кабыть никого нет, - тихо сказал он, возвратясь. - Наших речей слышать никто не должен. - Он снова тяжело уселся на лавку. - На мой разум, друзья, Федору надо к Нарове1 ехать, в устье судно заморское внаем взять, до Любека рядиться. - Михаил Андреевич посмотрел на Жареного, который все время согласно кивал головой. - А я, други, по Амов-же на карбасах до Колывани с товарами. А там с купцом немецким подряжусь до Любека плыть... Согласны, други?

- Одобряем, - сказали товарищи.

- Ну, а Порфирий горним путем из Пльскова и в доньские земли...

- Хорошо придумал, Михаил Андреич! - одобрил Федор Жареный. - Порфирий-то по-свейски да по-немецки хорошо обучен - недаром на Готском острове пять лет с отцом прожил, толмачом у него был.

- А ты согласен, Порфирий? - ласково спросил Медоварцев. - Горний путь труден. Ведомо ли тебе?

- Знаю, Михаил Андреич. Да коли в баню идти - пару не бояться. А я париться жарко люблю! - Он засмеялся, показав ровные белые зубы. - Да и бояться-то мне нечего,- сделавшись серьезным, говорил Порфирий. - Я свейским гостем2 обряжусь, таковым из Пльскова выйду и далее весь путь до земли доньской без опаски пройду.

Медоварцев и Жареный переглянулись и опустили глаза.

- Ну что ж! - вздохнул Жареный. - Для святого дела и честью поступиться можно. Платье поганое кому охота носить, и я так бы сделал, ежели б как ты по-свейски или по-немецки разумел, - утешал он Порфирия.

Купцы молча пожали друг другу руки и расцеловались. Потом Медоварцев сказал:

- Помнить надо: окрепнет человек - крепше камня, ослабнет - слабже воды, так пословка говорит. Я про то, други, сказал, - закончил он напутственное слово, - держать себя надо крепко, тогда все хорошо будет!

1 Так в старину называлась река Нарва. 2 Свёйский гость - шведский купец.

Однако Медоварцев на этом не успокоился. Зная беспечный характер Жареного, он решил вместе с ним послать своего верного дружинника, толмача Аристарха. Тихонько разбудив спавшего в колымаге мужика, Медоварцев сказал ему:

- Много лет знатье наше, Аристарх. В походы вместе ходили, бились вместе, а сегодня, друже, пришло нам время расстаться. С Жареным путь твой... Всем хорош Федор, одно плохо - задним умом крепок. Вот и хочу тебя с ним послать. Верней дело будет, и мне спокойней. Посоветуй, коли что, Федору-то. Ежели учтиво, не дерзко скажешь, он всегда послушает,

Глава VIII НА ВЕЛИКОМ МОСТУ

Неделю назад владыка прогнал двух врачей-венецианцев, бесплодно лечивших его долгое время, а сегодня по совету казначея Феодора он пригласил лекарем маленького подвижного бухарца, привезшего свои лекарства в Новгород из далеких восточных стран.

Как большую драгоценность, бухарец хранил несколько десятков корешков, похожих на фигурки маленьких человечков; на торгу он просил за них много серебра - ровно в двадцать раз больше, чем весили сами корешки.

Новгородские купцы только качали головой и пересмеивались между собой, слушая странного торговца. Рассказы бухарца о чудодейственной силе корня не помогли - ему не верили, считая обманщиком.

Однажды соборный поп Таисий, будучи навеселе, проходил мимо лавки бухарца. Увидев разложенные на чистом полотенце желтоватые, почти прозрачные корешки, так похожие на человеческие фигурки, он в испуге попятился и сказал, указывая на них пальцем:

- Поганью торгуешь, нехристь! Сущие оборотни, дьяволята, тьфу, прости господи!

Слухи об этом быстро облетели торжище, и надежда продать товар или приобрести пациентов оставила бухарца.

Но, когда он, заняв денег у земляков, собрался в обратный путь, к нему пришел софийский дьяк и позвал к владыке.

Бухарец, обнажив высохшее тело больного, долго и внимательно осматривал Евфимия. Легкие руки врача были приятны владыке.

- Спроси, Лаврентий, вылечит меня лекарь-то? - поеживаясь от прохлады, спросил у толмача владыка.

- Вылечу, если захочет бог, - обнажив необыкновенно большие зубы, ответил бухарец и, шурша шелковым цветастым халатом, низко поклонился Евфимию.

Владыка оставил лекаря у себя.

В покоях стояла тишина. Владыка, закрыв глаза, хрипло дышал. Мучительная тупая боль в боку временами доводила его до исступления. Будто издалека до него доносилось постукивание фарфоровой палочки в руках бухарца, растиравшего что-то в большой толстостенной ступе.

- Лаврентий, - тихо позвал больной.

- Здесь я, владыка. Что велишь? - отозвался дьяк.

- Спроси, Лаврентий, у лекаря, чем лечить меня будет. Кажись, все снадобья на мне пробовали, да толку нет.

Бухарец, услышав вопрос, вытер руки чистым белым полотенцем и, неслышно двигаясь в мягких туфлях, подошел к постели больного.

- "Не ведают здесь моего лекарства", - перевел дьяк. Бухарец уселся на ковер у постели, поджав ноги.

- Далеко на востоке, - рассказывал он, - раскинулось могучее и древнее царство Мин. Богат и велик народ этой страны. Нет нигде равных в мире ученым, поэтам и врачам, живущим в царстве Мин...

Бухарец придвинулся ближе к больному:

- Там растет пан-цуй - чудесное растение жизни! Велика целебная сила его корней. Пан-цуй обновляет тело и дух человека, делает его здоровым, сильным и бодрым.

Закрыв глаза и покачиваясь, бухарец ждал, пока дьяк переведет его слова.

- Трудно найти пан-цуй, - продолжал он, не открывая глаз. - Если молния ударит в чистый прозрачный источник, бьющий из-под земли, - источник иссякнет. В этом месте вырастает пан-цуй. Могучая сила молнии порождает растение. Сила небесного огня и жизненная сила земли скрыты в корне пан-цуя. Корень пан-цуя это сама жизнь.

- А что ты растираешь в чашке? - допытывался владыка. - Один ли корень будешь давать мне?

- Велика сила пан-цуя, - ответил бухарец. - Если лечиться только корнем, кровь выступает из носа и десен. Я делаю лепешки из пан-цуя, молодых оленьих рогов, медвежьего клея, морских водорослей и настоя других трав...

Слух владыки ласкала тихо журчащая речь бухарца. Ев-фимию нравилась уверенность врача, он начинал верить в чудесную силу пан-цуя.

- Скажи лекарю, Лаврентий, - обратился он к дьяку, - ежели он меня вылечит - отблагодарю, золота не пожалею.

- Если захочет бог, - низко поклонился бухарец, - ты будешь здоров, великий господин.

Дверь отворилась, и казначей Феодор появился на пороге:

- Разреши, владыка, дело есть.

- Что за дело, отче? - недовольно спросил больной.

- Боярин Исаак Борецкий к тебе и другие бояре. Говорят, беспременно надо владыку видеть.

Подумав, Евфимий промолвил:

- Зови, отче.

Ждать гостей пришлось недолго. Первым, гремя боевыми доспехами, во владычные покои вошел Борецкий. Он с достоинством поклонился новгородскому архиепископу, а владыка удивленно спросил:

- Кого воевать собрался, боярин?

- Надо прекратить мятеж, владыка! - не скрывая беспокойства и не отвечая на вопрос, сказал Борецкий. - Весь город вооружился на нас. Просим тебя, заступись!

Несколько бояр в доспехах тихо вошли и стали позади

Борецкого.

- Они вчера хотели грабить наши дома, - повысил голос Борецкий, - только мои дружинники сумели разогнать этот сброд... вечных мужиков...

- Чего требуют вечники, - перебил Борецкого владыка, - тебе ведомо, боярин Овинов?

Боярин Овинов тревожно посмотрел на Борецкого, потом на владыку:

- Ведомо мне. Выдать боярина Данилу Ивановича Божева, кричат. Боярин-то от суда убег, к смерти его вечники приговорили. Кабы тихо дома сидел да богу молился Данила Иванович, и обошлось бы. Народ новгородский отходчив, милостив. А боярин за бесчестье мстить начал. Его людишки Степанька схватили, пытали да глаза выжгли... Ты велел, владыка, отдать Степанька, так его, слепого, к вечникам повели. Мужики еще пуще разъярились, Божева требовать стали.

- Выдать вечникам Божева! - едва выговаривая от гнева слова, сказал владыка. - Отдать немедля!

- Нельзя отдать боярина черному народу на растерзание! - загремел Борецкий.

Он выпрямился и, откинув со лба волосы, вызывающе оглядел всех:

- Худой пример, владыка! Сегодня они казнят Божева, завтра сбросят с моста меня, а потом и тебя, владыка, бросят в Волхов. Мы решили не отдавать боярина Божева.

Воцарилось молчание. Все смотрели на владыку. Больной, раздувая ноздри, дышал с трудом. Он закрыл глаза и тяжко откинулся на изголовье. Вот он судорожно прижал руку к груди. Казалось, Евфимий в тяжелом обмороке. Но голова владыки была светла как никогда.

"Что делать? - думал он. - Борецкий говорит от лица бояр, в руках которых половина новгородских земель. Он говорит от лица господы. Но почти столько же земли принадлежит дому святой Софии. Боярам надо все больше и больше земли, они давно зарятся на церковные земли и уже не раз поговаривали о том, что у церкви не должно быть собственности. Они подкармливают паршивых филозофов да попов, что без дела ходят, а те учат народ против православной церкви и пишут худые книги. Если бы не вече, - думал владыка, - уж, наверно, все церковные земли расхватали вечно голодные, вороватые бояре.

Жить по старине - значит владеть землями по-прежнему, но надо поддерживать вече и уважать народный суд... Дай вам поблажку - вы первые владыку за горло, аки волки, схватите... Нет, шалишь, боярин, себе могилу рыть не заставишь!"

Владыка принял решение - он был уверен, что за спиной народа он сохранит власть и богатства церкви.

- Прокляну! - неожиданно спокойно сказал он, посмотрев в глаза Борецкому. - Всех прокляну, кто старину забудет и супротив народной воли пойдет! А коли решили кровь проливать, так... так на себя и пеняйте. Пусть всех вас, как собак, в Волхове перетопят, а я вам не заступа!

Он посмотрел на бояр и увидел в глазах их испуг.

- Мое последнее слово: отдайте мужикам Божева, - твердо продолжал владыка, - пусть казнят по приговору... Да смотри, боярин, - обратился он к Борецкому, - торопись!

В последних словах владыки бояре почувствовали угрозу.

Евфимий снова закрыл глаза и упал на подушки. Теперь владыка был уверен в победе. Не открывая глаз, он позвал Феодора.

- Пусть уйдут все, - сказал ему Евфимий.

Покои сразу опустели.

В широких сенях софийского дома Борецкого ожидали вооруженные люди.

- Боярин, - испуганно зашептал один из них, подойдя вплотную к Борецкому, - вечные мужики твою дружину ломают! Боярин Арбузьев на мосту бьется. Вечники на лодках плывут, хотят нашим в спину ударить. Дружинники, кто слаб духом, по дворам прятаться зачали, говорят: "За бояр нам свои головы терять не мочно". Боярин Арбузьев просит, пусть-де владыка с попами к мятежникам крестным ходом идет, а то, говорит, плохо будет. Всех бояр грозятся мужичье извести. Борецкий побледнел. Заскрипев зубами и не сказав ни слова, он круто повернулся и почти бегом возвратился к владыке.

* * *

Бой на мосту продолжался с неослабевающей яростью. Убитых и раненых было много. Сотни трупов горожане сбросили в Волхов, и они тут же тонули, отягощенные доспехами. А на Торговую сторону народ все прибывал и прибывал. Всю ночь на каменных башнях, созывая народ, горели костры. Через крепостные ворота окольного города, стекаясь к Ярославову дворищу, непрерывным потоком шли жители ближних и дальних посадов. К полудню у моста появились суда новгородских рыбников, промышлявших на озере Ильмене.

Несмотря на хороню вооруженные отряды бронников Борецкого и Арбузьева, многочисленную челядь других бояр, ремесленники и черный люд, сметая все на своем пути, рвались вперед. Вот и рыбники стали помогать восставшим: на своих судах они перевозили народ через Волхов. Боясь удара в спину, боярская конница помчалась к перевозу, еще больше ослабив защиту у моста.

Положение бояр стало безнадежным.

Вдруг разом ударили колокола в Детинце. Под торжественный звон из ворот вышел новгородский владыка в полном облачении. Рядом с ним выступали юрьевский архимандрит и игумен Антониевского монастыря. Евфимий был бледен и едва двигался; лоб его был мокр от обильно выступившего пота, а руки едва держали массивный золотой крест.

За владыкой шло крестным ходом новгородское духовенство с иконами и выносными крестами. Благословляя народ на все стороны, владыка взошел на мост в самую гущу разъяренной толпы.

В народе раздался ропот, из уст в уста переходила весть:

- Владыка на мосту, владыка... попы крестным ходом идут...

- Владыка милостивый...

- Владыка, владыка...

- Остановитесь, миленькие! - раздался чей-то звонкий голос. - Образ святой Софии несут. Остановитесь...

Свалка стала стихать. Вечные мужики при приближении

владыки теснились, освобождая Евфимию место. В какой-то миг его окружила толпа окровавленных, разгоряченных битвой людей.

- Почто пришел, владыка? - грозно спросил здоровенный мужик, опустив на землю огромный двуручный меч. - Мы за правду стоим, за старину. Не мешай нам, уйди!

Детина смахнул ладонью кровь со лба и, низко опустив голову, словно обезумевший бык, двинулся было вперед.

- Бояре супротив своих братьев войско держат, - выступил из толпы Афанасий Сырков. - Сами суд творят. Не мочно нам, владыка, назад поворачивать.

К Евфимию бросились несколько женок, бок о бок сражавшихся со своими мужьями:

- Уйди, владыка, биться будем, от бояр жизни нет!

- Почто бояре наши дома пожгли?

- Голодные мы!

Архимандрит Варлаам, известный в городе своим густым голосом и богатырской силой, протискался вперед и зычно крикнул в толпу:

- Слушайте, мужи новгородские. Владыка велит прекратить побоище. Неугодное богу дело творите. Брат на брата идет, кровь христианскую на нашу святую землю льете.

Стихли колокола в Детинце. Мощный бас Варлаама далеко был слышен в наступившей тишине.

- Выдайте нам боярина Божева! - крикнул кто-то из толпы.

- На судной грамоте всем народом крест целовать! - раздалось с другого конца.

- По русскому обычаю, тысяцкому судом править!

- Не хватать людей без суда!

- Боярина Божева выдать!

- Бо-жева!..

- Боярина Божева!.. - раздались отовсюду голоса. - Выдать Божева!

- Вот вам боярин Божев, Данила Иваныч! - загремел Варлаам. - Казните его по вашему разумению!

Стоявшие около владыки вечники увидели двух здоровенных дружинников и между ними связанного боярина Божева. В лице у него не, было ни кровинки. С пеной у рта он кричал и страшно ругался. Боярин то рвался из рук стражников и бил их ногами, то падал на землю, и его с трудом поднимали.

- Данилу Божева привели, выдали бояре... - пробежал по толпе слух.

- Казнить душегуба!.. - Какая-то женщина бросилась к Божеву.

- Казнить!..

- В Волхов с моста, по обычаю!..

- Утопить в Волхове!

- Тише! - снова загремел Варлаам. - Владыка говорить хочет.

Опять все стихло.

- Я повелел боярам выдать вам Божева, - раздался тихий старческий голос. Казните его... Я не дам старину рушить, - окреп голос владыки, - не дам боярам беззаконие творить.

Одобрительный гул покрыл его слова. Толпа давала свое согласие,

Глава IX

погоня

На правом берегу реки Амовжи, медленно катящей спокойные воды в Чудское озеро, у самого устья, виднелось большое двухэтажное строение, крытое почерневшим камышом. Подъезжающему с озера или реки путнику бросалось в глаза большое гнездо аистов, нахлобученное бесформенной кучей хвороста на самый верх крыши.

Случившееся с десяток лет назад большое половодье подмыло берег, сваи покосились, и изба заметно легла набок. Несмотря на убогий вид, жилье было обитаемо: дым густыми клубами выходил из дощатой трубы.

Избу окружали старые дуплистые ветлы, зеленый кустарник, высокие стога свежескошенного сена, амбар, хлев. Дальше раскинулись сочные луга, а еще дальше неровной полоской темнел лес. На реке, у развалившейся вконец пристани, стояли две большие рыбачьи лодки, а на берегу сушилась на кольях сеть и валялись рассохшиеся дубовые бочки. Берега вокруг низменные, топкие.

Если смотреть с крыши избы на восток, ничего не увидишь, кроме озерной глади, а на западе, среди лугов, река Амовжа извивалась широкой серебряной лентой. Перед последним крутым поворотом к озеру холодные струи реки разрывали луг на много зеленых островков.

Небо с утра хмурилось тяжелыми тучами. Порывистый северный ветер сердито шелестел зеленой листвой, трепал сухую траву на стогах и, подхватив серые клубы дыма, кружился и метался с ними по крыше.

Собирался дождь. Тонкие путаные нити молний то и дело разрывали потемневшее небо; громыхал гром, раскатываясь по просторам Чудского озера.

Вот упали первые капли дождя - озеро покрылось мелкими

пятнышками; растекаясь, они охватили всю поверхность озера и разгладили ветреную рябь. Зашумел потоками проливень, словно где-то порвалось небо. Еще злее трепал крышу ветер, а когда он ворвался в деревянную трубу, в окне корчмы показалось усатое лицо охмелевшего гостя. Не замечая дождя, он по пояс высунулся наружу.

- Проклятье! Кхе-кхе!.. Кхе! - ругался и кашлял человек, вытирая слезящиеся от дыма глаза. - Проклятье, дышать нечем. Кхе-кхе!.. Э-э!.. На дворе дождь, - спохватился он, когда капли дождя упали за шиворот. Кхе-кхе!.. У меня отец, бывало, говаривал: лучше на дождь смотреть, чем на дожде мокнуть. Кхе-кхе!.. Впрочем, ты уже мокр, Якоб, - сказал он сам себе, тебе дождь нипочем.

Вытирая лицо грязной пятерней, он обернулся:

- Потоп, братцы! Отверзлись хляби небесные... - Он хотел еще что-то сказать, но, махнув рукой, скрылся в окне.

Внутри дома слышались пьяные выкрики, смех. Чей-то сиплый голос приказал:

- Эй, хозяин, пива!

Другой грозно добавил:

- Пошевеливайся, животное!

В корчме старого эста Прийду вот уже неделя как сидят гости. Прийду не рад незваным гостям.

Братья ливонского ордена, поработившие и разорившие родину Прийду, были заклятыми врагами каждого эста. Огнем и мечом рыцари заставляли бесправных язычников принимать христианство. Скрежеща зубами, спасая свою жизнь, эсты крестились, а потом совершали торжественные и сложные обряды открещивания. Даже умерших они выкапывали из могил и снова превращали в язычников. Многочисленными восстаниями и уничтожением своих поработителей отвечали эсты. Новее новые и новые полчища немецких дворян-рыцарей, закованных в тяжелые латы, страшных своей неуязвимостью, обрушивались на богатые земли, опустошая их, сжигая целые поселения, заставляя скрываться в лесах и болотах исконных хозяев.

Под видом борьбы с язычниками воинствующие рыцари залили всю страну кровью. И не было видно конца страданиям и мукам свободолюбивого и гордого народа! Постепенно пашни забрасывались и плодородные земли превращались в болота.

Орденские братья сидели за двумя столами в разных углах корчмы. За одним столом расположились трое в одинаковых длинных кафтанах с круглым вырезом у шеи. Рыцари были пьяны. На столе валялись полуобглоданные кости жареного кабана и корки пшеничного хлеба, обильно политые пивом. Рядом на стене висели шерстяные плащи с красными, словно нарисо

ванными кровью знаками: мечом и крестом. Под каждым плащом поставлен щит с гербом хозяина. На одном щите, красного цвета, была нарисована рыба с золотым кольцом во рту; на другом по зелено-белому полю - большой золотой ключ; третий, синего цвета, был украшен стремительно бегущим серебряным оленем. На каждом щите красовался девиз, но разобрать буквы было невозможно: сквозь маленькое окошко проникало слишком мало света.

В очаге пылали раскаленные угли. На вертеле дожаривались остатки кабанины; капли жира, вспыхивая на углях, отражались на блестящих рыцарских доспехах, расставленных по стенам и углам.

Вот уже неделя, как рыцари, празднуя удачную охоту, горланили песни и без устали стучали о стол оловянными кружками, требуя пива.

На другом столе братья-оруженосцы пили из деревянной чаши таких размеров, что в ней можно было купать ребенка. Громко хохоча и толкая друг друга, они норовили пить из одной посудины все шестеро разом.

- Скоты, скоты! - с презрением повторял старый Прийду, стараясь не глядеть на пьяных братьев-рыцарей.

Снова наполнив кружки и чашу пивом, он поднялся наверх, плотно притворив за собой дверь.

- Не нравится старой собаке принимать таких гостей, как мы! - с трудом говорил один из рыцарей. - Видал, брат Лангем, какая надменная рожа у этого мерзавца?

Говоривший пучил глаза и старался держаться прямо. Ему это не удавалось он все время валился на бок.

- Ты прав, брат Дирк. Если бы не мы, здесь давно бы собралась полная корчма этих дикарей, и они стали бы жаловаться друг другу, что мы берем большие налоги. Но, брат Дирк, мы ведь знаем хорошее правило: чем чаще стригут овцу, тем у нее быстрее растет шерсть. - И рыцарь, высокий и худой, как высохший сук, захохотал.

- Твой смех, брат Лангем, не к месту... - очнувшись от дремоты, заметил третий рыцарь, с лицом, изрубленным крест-накрест сабельными ударами. - Прошли добрые времена. Если бы господь дал хорошую войну, - он поднял глаза к потолку, - все бы изменилось.

- Ты прав, брат Зиверт, - плаксиво, еле ворочая языком, отозвался Дирк, войны бы или хоть хорошей драки. А теперь нам осталось только одно развлечение - разъезжать по чужим свадьбам да по знатным крестинам.

Кто-то снаружи стал двигать щеколдой; на стук никто из сидящих не обратил внимания, зато лежавшие у очага псы беспокойно зашевелились и подняли голову.

Подхваченная ветром дверь с шумом распахнулась. И с

потоками воды, хлынувшими в комнату, появился человек небольшого роста, закутанный в плащ.

Один из братьев-оруженосцев ударил ногой большую собаку, пытавшуюся кинуться на чужого.

- Да будет на вас благословение божие! - сказал вошедший, откинув капюшон и отряхиваясь. Взгляд его маленьких беспокойных глаз быстро пробежал по лицам запьяневших рыцарей.

Услышав немецкую речь и рассмотрев на плаще незнакомца красный крест отличие орденских священников, братья наперебой стали приглашать его к столу.

- Благо-слови... на-шу тра-пезу... отче, - запинаясь, обратился к нему худой рыцарь.

Священник благословил стол и рыцарей.

- Когда здесь были русские купцы? - жестом отказываясь от приглашения, спросил он. - Купцы должны были вчера войти в реку, чтобы достичь Дерпта.

Все молчали. Наконец один из слуг, Якоб, сказал:

- Вчера... э... э... в это время я видел, как двое русских... э... э... с такими длинными бородами, - он показал рукой на грудь, - э... э... покупали хлеб у здешнего хозяина, а потом... э... э... сели в лодку и быстро поплыли вверх по реке.

Тут худой рыцарь встал и, пошатываясь, подошел к незнакомцу:

- У нас была хорошая охота, святой отец, и грех не выпить за нашу удачу... - Он пошатнулся и схватил незнакомца в объятия. - Смотри, какой зверь попался на наш вертел!

И рыцарь показал рукой на стену. Там висела окровавленная голова громадного дикого кабана с большими клыками; кровь, капая с нее, образовала на полу небольшую полузасохшую лужицу.

- Я благодарен за приглашение, - решительно ответил незнакомец, - но дела ордена прежде всего... Не видел ли ты, дорогой брат, еще русских, кроме двух с длинными бородами? - обратился он к оруженосцу.

- Как же, как же, у них... э... э... было несколько лодок. Как только они купили хлеб... э... э... две лодки пошли вверх по реке, а другие снова вышли в озеро и пошли туда... - Он указал на север.

Глаза незнакомца злобно сверкнули.

- О-о!.. Так купцы здесь разделились, и двое из них отправились в Нарву?! - Он шагнул к двери и взялся было за щеколду, но вдруг обернулся. - Именем великого магистра, - произнес он изменившимся голосом, - приказываю вам выехать в замок Нарву!

Он вынул из поясного кармана бумагу и развернул ее:

- Вот приказ, читайте!

Стоявший рядом худой рыцарь искоса взглянул на документ и, увидев круглую печать с изображением креста и меча, в испуге отпрянул.

- Иезус Мария! - воскликнул он. - Печать великого магистра!.. Приказывайте нам, святой отец, - мы верные слуги ордена. Нет, нет, не буду читать, мы вам верим и так! - И с гордым видом рыцарь отстранил бумагу.

Священник ухмыльнулся в рыжие усы: он знал, в чем дело, - рыцарь был неграмотен.

- Хорошо, братья! - согласился он. - Тогда слушайте меня внимательно и запоминайте.

Подсев к столу, он стал что-то говорить рыцарям, то понижая, то повышая голос.

Печать великого магистра отрезвила орденских братьев. Они внимательно слушали, иногда прерывая его речь вопросами.

- Итак, братья, кажется, всё. Как только прекратится дождь, выезжайте дорога каждая минута! Вам в помощь я оставлю своего человека.

С подозрением посмотрев на стол с пивом и кабаниной, он добавил:

- Я хочу вас предупредить об опасности... Завтра язычники славят своего бога. Они зажгут тысячи костров. И смотрите, братья, чтобы корчму вместе с вами они не принесли в жертву своему мерзкому богу. Такие случаи бывали в прошлом... Берегитесь, братья!

Рыцари и оруженосцы молча слушали.

- А ваш хозяин, старый хрыч, не пожелал сказать, были ли здесь русские, продолжал он. - Я вижу насквозь этого старика... Он первый подложит огонь под свой дом.

С этими словами священник накинул капюшон, открыл дверь и скрылся за стеной дождя.

Некоторое время рыцари молча переглядывались.

- А ты заметил, дорогой брат Зиверт, у святого отца большой горб. От такой поганой рожи, как у него, русским добра ждать нечего. Не хотел бы я быть на их месте... Эй, Якоб, - приказал рыцарь,-сходи посмотри, куда он делся!

Накинув плащ, Якоб нехотя вышел на двор и быстро вернулся:

- Там было три лодки... э... э... Одна двинулась по реке к Дерпту, а две остались здесь. Около лодок какой-то человек. За дождем не видно, кто он.

- Братья, нам надо собираться, - сказал худой рыцарь.- Великий магистр...

- Я не стал бы этого делать, - перебил оруженосец, - ни за какие деньги. Дождь идет как из ведра, ровно через минуту на нас не будет и сухой нитки.

- Ты глуп, Якоб! Лучше промокнуть до костей и потом обсушиться у хорошего огня за кружкой пива, чем испечься в этой проклятой корчме! Тогда, даже если тебя искупают в двойном пиве, тебе будет все равно...

В это время старик эст лежал на полу в своей комнате, прижавшись ухом к потайному отверстию, - он все слышал, что говорилось внизу.

Когда священник вышел из комнаты, Прийду поднял голову.

- Он прав, этот горбатый, - сказал эст вслух. - Мы хотели сжечь этот дом, не дожидаясь праздника. Но аисты еще не покинули своего гнезда на крыше, а причинить вред аистам не велят боги - накликаешь большое несчастье. Но как спасти русских? Им грозит большая опасность. Как предупредить их?

Поднявшись, старый Прийду неслышными шагами стал ходить в раздумье по комнате.

Глава X ПРЕДАТЕЛЬ

У самого Ладожского озера, там, где Волхов, умерив свой бег, медленно несет мутные воды, хорошо приметен на реке небольшой островок, заросший высокой травой и кустарником. Легкий ветер шевелит сочные травы и зеленые ветви молодых березок, наклонившихся к самой воде. Из кустов дикой смородины и малины, осыпанных спелыми ягодами, разносится веселое разноголосое щебетанье пернатых лакомок. В густом ольшанике огромный лось лениво обкусывает свежие побеги; в тишине звучно раздается похрустывание стеблей на зубах зверя.

Но вот с дальнего берега островка послышался треск ломающихся сухих ветвей. Птицы испуганными стайками поднялись над кустарником, лось перестал жевать, прянул ушами и насторожился.

Шум становился все громче, явственнее; казалось, кто-то пробирается сквозь буйную поросль. Зашевелились кусты орешника, чья-то рука отвела в стороны зеленые ветви - и на берегу у самой воды показался человек.

Путник сел на траву, почти касаясь сапогами воды, и, прикрыв глаза ладонью, огляделся.

Его внимание привлекло небольшое рыбацкое суденышко, на палубе которого хорошо был виден человек, перебиравший сеть.

В лучах яркого полуденного солнца, на воде, вскипавшей вокруг сети, мелькали, будто серебряные иглы, небольшие

рыбешки. Изредка человек нагибался, вынимал застрявшую в ячеях рыбу и бросал в корзину.

Несколько чаек, высматривающих добычу, с пронзительными криками кружили над судном.

- Неплох кораблик! - облегченно вздохнув, пробормотал человек, появившийся на берегу. - Как раз впору.

Нагнувшись, он плеснул на красное, потное лицо несколько пригоршней холодной воды, покрутил головой, определяя, откуда дует ветер, посмотрел на короткую полуденную тень, протянувшуюся от небольшой елочки, и поднялся на ноги.

- Э-гей! - воплем разнеслось по реке. - Э-гей! Эй, рыбак! - закричал путник, заметив, что человек на судне оглянулся. - Эй, сюда, человече! - И он замахал руками. - Сюда давай!

- Обожди-и... - донеслось с судна. - Не кричи, друг, на ветер-то, горло простуди-ишь!..

Еще раз призывно махнув рукой, путник уселся на траву к стал стаскивать сапоги, грязные, побитые дальней дорогой. С наслаждением опустив в воду натруженные ноги, он примостился поудобнее, подложил под голову небольшую котомку и бездумно стал смотреть на далекие облака, медленно проплывавшие куда-то нескончаемой вереницей.

Прошло немного времени, и ему стало казаться, что облака спустились совсем низко и окутали белесым туманом все вокруг.

Путник почувствовал страшную усталость - глаза стали смыкаться, отяжелевшая голова упала на грудь, и сон как-то сразу охватил его...

У берега раздались мерные удары весел о воду. Путник вздрогнул.

Открыв глаза, он увидел совсем близко небольшой паузок1, идущий прямо на него. На веслах сидела женщина.

Путнику бросились в глаза золотистые волосы, выбившиеся из-под косынки, и широкая спина с прилипшей к ней мокрой от пота рубахой.

Женщина обернулась, и почти тотчас лодка врезалась в песчаную отмель.

- Прыгай быстрее, - с улыбкой сказала она. - Ты Максима, мужика моего, кликал? Недосуг ему, сети рыба порвала.

Путник не заставил себя ждать. Он мигом уселся в лодку, накренив ее тяжелым телом. Женщина ловко развернула паузок и стрелой помчала его обратно.

"Молодец женка!" - только и успел подумать путник, а уж лодка прижалась к борту рыбацкой соймы.

По приглашению хозяина, молодого дюжего мужика, путник уселся на лавке. Долго сидели молча.

- Говори, зачем пожаловал? - не выдержал хозяин, напрасно прождав первого слова от незнакомца.

- В монастырь Валаамский иду, святым отцам поклониться, - не сразу ответил путник. - Сойму твою хочу откупить, отвезешь ли?

Мужик удивленно смотрел на непрошеного гостя. Добротная одежда, меч у пояса, ножи за голенищами, бахилы1, а особенно квадратное лицо, густо заросшее волосами, с крупным носом, не располагали к доверию. Он много видел странников, пробиравшихся к Валаамским островам, а таких, как этот, видеть не приходилось.

- Ну, говори, согласен? Да что же ты на меня уставился? - насмешливо спросил путник.

- Смиренья в тебе нет, не видывал таких богомольцев. - В глазах мужика сверкнула искра недоверия. - Кабыть не время ряженым быть.

- Смиренья, говоришь, нет. Да ты ведун!.. - И незнакомец расхохотался. -Ну, вот что, друг, - сказал он и вынул длинный кошель: - получай десять талеров. - Путник бросил деньги на стол. - А этих не хочешь, рублями новгородскими дам.

1 Паузок - речное мелководное судно для перегрузки кладей с больших судов.

1 Бахилы - высокие кожаные сапоги на мягкой подошве, с круглыми носками.

"Деньги большие, - подумал хозяин, - рыбой и за год не заработаешь".

- Ладно, довезу к святым отцам, - сказал он, сгребая ладонью монеты со стола. - Сети вот только починим.

- Нет! - отрезал путник; голос его прозвучал резко и повелительно. - Нет, тороплюсь я. Завтра святого Ивана славят, да и ветер с полудня нам справный. Вдвоем с бабой справишь дело. Двое ведь вас?

- Двое, - ответил мужик. - Мы-то с Евдокией, с женкой, что хошь справим; хоть баба она, а двух мужиков в нашем деле стоит.

- Ну и с богом, - уже спокойно сказал незнакомец. - Вздымай якорь, и в путь.

Скоро рыбацкая сойма, выйдя из реки и набрав в паруса ветра, пустилась по волнам озера Нево.

От устья Волхова низменный берег озера круто изгибается к северо-западу. Образовав тупой выступ, берега уходят на юг, уступая место большому мелководному заливу. В западном углу мелководья берет свое начало северная красавица Нева.

От беспокойных соседей, шведов, подступы к озеру Нево, откуда шли дороги в Новгород и Заволочье, охраняли две крепости: Орешек в верховье Невы и Карела на западном берегу. В северной части озера, на одном из Валаамских островов, расположился древний монастырь, свято чтимый новгородцами.

Когда путник увидел, что берега стали скрываться из виду, он вышел на палубу. Над озером стояла белая ночь. На западе давно погасли багровые отблески. Хозяин, держась за румпель, что-то напевал однообразное и грустное.

Ветер от юго-востока дул сильный, но ровный.

"Пора", - решил про себя незнакомец. Он подошел к мужику и встал с ним рядом.

- Друг, - негромко сказал он, - дело есть.

Хозяин посмотрел на него невидящим взглядом.

- Чего тебе еще, человече? - будто проснувшись, спросил он. - Идем хорошо, лучше лучшего, завтра вечерять с монахами будешь.

- Вот что, - приблизив свое квадратное лицо к уху хозяина, еще тише сказал незнакомец: - поворачивай-ка на Орешек. Ветер нам и на Орешек гож. Слышь, что говорю?

- Не рядился я на Орешек, - хмуро ответил рыбак.

- Ты не бойся, деньги все тебе останутся, - понял по-своему путник. - А ежели мимо стражи меня провезешь да сыску чтоб не было, тогда, друг, еще столько дам.

- Тебе, видно, и Орешек без надобности. После скажешь на Готланд-остров идти али еще куда.

Незнакомец хлопнул рыбака по плечу:

- Ай, друг, вижу, недаром голову на плечах носишь! Только не на Готланд нам, а в крепость Выборг плыть.

- К свеям?

- Выходит, к ним, друг. Ну что ж, по рукам? Ежели ладно привезешь, все серебро твое! - И незнакомец вынул свой кошелек.

Мужик, навалившись на румпель, подправил по ветру сбившееся судно и долго молчал.

- Зачем тебе к свеям? - спросил он наконец.

- Не твоего ума дело, друг, ну да уж скажу, ладно. Посольником я.

- Посольники своей стражи не боятся. Таких богомолов да посольников наш посадник наказывал вязать да к нему на двор волочь.

Незнакомец хотел было ответить, да не успел.

- Переветник ты! - спокойно смотря ему в лицо, продолжал хозяин. - А кто от своей земли отступится - мертв есть. Я еще давеча приметил, - добавил он, помолчав, - в глазах-то у тебя пусто, значит, нет живой души, плотью и живешь только...

- Молчи! - взорвался незнакомец. - Не твое дело учить! Поворачивай как велено, ну? - И он с угрозой взялся за меч.

- Не больно пугай, не пугливые мы... - ответил мужик.- Евдокия, - громко позвал он, - Евдокия!..

Женщина, закутавшись, дремала у ворота '.

- Сейчас, Максимушка, - ответила она сонно. - Разве к правилу время? Рано кабыть...

- Зажги огонь да маши, авось увидит стража-то!.. - приказал мужик. - Ну-к что, взял, богомол? - обернулся он к путнику.

Кровь бросилась в лицо незнакомцу, тело сразу покрылось испариной, взмокло.

- Ах, ты!.. - зарычал он и, вынув меч, взмахнул над головой рыбака. Пот и злоба заволокли ему глаза.

Хозяин, выхватив промысловый нож, словно рысь, кинулся на противника и нанес ему сильный удар в грудь. Нож скользнул по стальному панцирю и выпал из рук. В тот же миг тяжелый меч обрушился на голову мужика.

Тяжело дыша, незнакомец оглянулся, ища глазами Евдокию.

- Баба, не подходи, зарублю!.. - испуганно крикнул он, увидев страшные глаза женщины. - Глянь-кось, шевелится хозяин, дышит... Бери, может, выходишь.

1 Ворот-лебедка - приспособление для подъема тяжестей, например для подъема якоря, для вытаскивания судна на берег,

- Живой?! - Евдокия бросилась к мужу и осторожно приложила ухо к груди.

- Сбрось лодку, баба, забирай мужика, гребись к берегу!.. Добрые люди помогут, вылечат.

Евдокия быстро исполнила все, что говорил незнакомец. Схватив могучими ручищами мужа, она осторожно перенесла его к кормовому срезу. Ловким движением баба сбросила лодку на воду и спустилась в нее сама:

- Помоги мужика взять.

Незнакомец молча передал Евдокии тело, в котором едва теплилась жизнь.

Бережно уложив раненого, баба ножом перерезала веревку, которой была привязана лодка, взяла весла.

- Будь ты проклят, злодей! - раздался ее прерывающийся голос.

- Заткни глотку, дура! - крикнул незнакомец и бросил в лодку свой кошелек. - Бери вот!

Евдокия с отвращением, словно что-то нечистое, взяла кошелек и молча швырнула его в озеро.

Оставшись в одиночестве, незнакомец привел судно на курс, крепко привязал веревкой румпель и, присев на низенькие резные перильца, стал думать, как быть.

То, что он наметил сделать раньше, теперь было невозможным. Даже хорошему мореходу было не по силам провести незамеченным судно мимо крепости Орешек и по Неве выйти в море. Пользоваться чьими бы то ни было услугами, а тем более встречаться с пограничной новгородской стражей незнакомец не хотел.

К солнечному восходу, изменив направление, ветер усилился: теперь он задул с востока. Незнакомец умело подправил паруса и, не обращая внимания на жалобный скрип мачт и на волны, то и дело захлестывавшие палубу, повернул руль, направив судно' к западному берегу озера. С попутным ветром сойма быстро набирала скорость и птицей понеслась навстречу каменистым рифам и мелям.

План незнакомца был смел: он решил высадиться на западном берегу озера Нево, южнее крепости Карелы, и дальше на Выборг идти по озерам и рекам.

Молча смотрел незнакомец на рассвирепевшее озеро, а мысли его были далеко.

Иван Калика видит себя десятилетним мальчиком. Вместе с отцом стоят они перед боярином Борецким. Иван слышит прерывающийся голос отца. Он не может разобрать слов, но хорошо знает, что отец продает его, Ивана, за две кадки ржи в навечные холопы боярину Борецкому. Боярин отправил его учиться свейскому языку. Иван попал в услужение к купцу-мореходу из Висби. На большом кургузом паруснике, перево

зящем разные товары в города Ганзейского союза, мальчик прошел хорошую мореходную школу и в совершенстве овладел шведским языком. За несколько месяцев до возвращения в Новгород Иван встретил и полюбил девушку - дочь стокгольмского кузнечных дел мастера. Не в счастливый час рассказал Калика боярину Борецкому о своей любви. Упрямый, своенравный боярин на просьбу Ивана Калики разрешить ему привезти девушку в Новгород и жениться на ней ответил грубым отказом и насмешками. Несколько раз Иван умолял боярина, но все напрасно. Так в тоске и страданиях прошло три года. И вот лекарь Миланио, с которым Иван поделился своим горем, предложил ему тайно отвезти письма шведам, обещая хорошие деньги.

- Ты можешь жениться там на своей девушке, - сказал он, - а денег тебе станет надолго.

Иван Калика не смог устоять перед соблазном и согласился.

То, что произошло на судне в эту ночь, потрясло Ивана и заставило усомниться в своей правоте, но отступать было поздно. Он знал - теперь за малейшее ослушание ему грозит смерть.

Наступил день. Судно стремглав неслось навстречу своей гибели. Открылись опасные, окруженные рифами берега. С каждой минутой они становились все ближе и ближе.

Иван Калика тщательно спрятал на груди, под одеждой, завернутые в пергамент письма, привязал котомку за спину и молча ждал.

Когда перед глазами встали пенящиеся и ревущие буруны, Калика твердой рукой направил судно туда, где белая полоса между судном и берегом была уже. Не уменьшая хода, сойма вошла в кипящие волны. Вдруг страшный удар потряс судно, за ним второй, третий...

Сойму повернуло бортом к волне, и тут ей наступил конец: новый удар был так силен, что обе мачты разом рухнули на палубу, а Иван Калика, оглушенный какой-то снастью, потерял сознание и свалился в воду.

Когда Иван очнулся, то долго не мог понять, что же произошло. Он лежал в лесу у костра с забитым травой ртом. Возле него сидели карелы, жестикулируя и громко разговаривая.

По нескольким знакомым словам Калика понял, что это карелы-католики, находящиеся под шведским владычеством.

- Ах, собаки, - выпихнув языком траву, громко сказал он на хорошем шведском языке, - так-то вы заботитесь о рыцаре! Вместо того чтобы накормить и напоить потерпевшего кораблекрушение, вы заткнули ему рот и скрутили веревками.

Карелы с недоумением смотрели друг на друга. Только

после новых ругательств и угроз Калики они бросились развязывать своего пленника.

- Мы не знали, что ты швед, - испуганно сказал один из них. - Прости нас, мы думали - русский.

Когда же Калина назвал им грозного командора Выборга, карелы как один вызвались проводить его.

Труден был путь в непролазной лесной чаще, по топким болотам. С лодкой на плечах путники перебирались от одной порожистой реки к другой. С помощью карелов Калика на третьи сутки очутился на набережной города Выборга. Распрощавшись со своими провожатыми, он шел медленно, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Наступала ночь. Было серо и холодно. По-осеннему сеялся бесконечный мелкий дождь, покрывая все туманной пеленой. Впереди, в мутном плтне, угадывались очертания крепости, справа темнела высокая башня церкви, а совсем рядом, среди грязи и глубоких дождевых луж, виднелись сырые, в темных пятнах стены жилищ.

Неожиданно дверь одного из домиков шумно раскрылась, несколько солдат, бранясь между собой, вышли на улицу. Пахнуло хмельным теплом харчевни. Свет, вырвавшись в открытую дверь, осветил непролазную грязь и серую муть ненастья.

Порывистый морской ветер пронизывал путника мозглой сыростью, заставляя его плотнее кутаться в одежды и мечтать о тепле у домашнего очага.

Где-то рядом Иван Калика расслышал бряцанье оружия, хриплые слова команды. По дощатому настилу простучали тяжелые сапоги солдат. И стены крепости как-то разом выросли перед путником.

Старинный выборгский замок огромной каменной глыбой осел на небольшом прибрежном островке, прикрывая собой город. Высокие его стены были далеко видны со стороны большого залива, где находили убежище от бурь и разбойников многие корабли.

1 Погост - сельский приход, включающий несколько деревень; иногда так называли село, в котором была церковь.

Опираясь на сильную крепость, шведы держали в повиновении карел западных погостов1, обращенных в католичество; здесь же под каменными сводами у рыцарей зрели захватнические замыслы и накапливались силы для военных походов на восток.

У главного входа в замок, по сторонам массивной двери, горели смоляные факелы, укрепленные в железных держа-ках. Двор был вымощен булыжником; на мокрых камнях отражались колеблющийся свет раздуваемых ветром факелов и неясные пятна многочисленных освещенных окон замка.

Рассказав о себе стражникам, Иван Калика стал ждать. Командор пожелал видеть гонца немедленно. Слуги повели Ивана Калику по темным коридорам и узким переходам замка, освещенным коптящими сальниками. Прошли два мрачных и холодных зала.

Перед небольшой дверью, едва в рост человека, слуги остановились и, распахнув ее, пропустили гонца.

Большая продолговатая комната, в которую попал Иван Калика, со сводчатым потолком и каменным полом была своеобразным хранилищем военных и охотничьих реликвий. Лосиные и оленьи рога, кабаньи головы, черепа разных зверей и птиц висели по стенам и стояли на полках. Одна из стен была украшена самым разнообразным рыцарским вооружением: длинные мечи, пики, медные, серебряные и стальные панцири, шлемы, кольчуги были в отменном порядке и своим видом делали честь хозяину.

Громадный очаг, сооруженный наподобие камина, занимал добрую половину другой стены. Огонь в очаге выл и стонал, пожирая смолистые сухие поленья. Дым, подхваченный ветром, клубясь, уносился под своды очага. Посередине комнаты на большом ковре, опершись о шпагу, стоял высокий

воин. На гонца метнулся испытующий взгляд глубоко запавших глаз. Крутой лоб, орлиный нос, широкий подбородок придавали лицу резкость и особую рельефность.

Это был командор шведской крепости Выборг.

Немного поодаль за небольшим столиком сидел маленький, совсем седой старичок. Он низко склонился над раскрытой книгой, чуть заметно шевеля тонкими, блеклыми губами.

- Откуда? - услышал Калика властный голос командора.

- Из Новгорода Великого.

Удивление отразилось на лице воина:

- Из Новгорода?! Кто послал?

- Господин Шоневальд, ваша милость.

- Он там, старая лиса?! - снова удивился командор. - Что же его заставило забраться в самое логозо зверя?

Командор не спускал глаз с гонца.

- Я не знаю, ваша милость. Я привез письмо.

- А-а, письмо?

Иван Калика неторопливо извлек из-за пазухи послание Шоневальда, осмотрел печати и протянул командору.

Командор присел на дубовый резной стул, стоявший у камина.

- Эберт, - негромко позвал он старика, быстро пробежав письмо, - мне надо видеть Густава Эриксона. Пусть придет сюда.

Командор снова обернулся к гонцу.

- Где сейчас находится купец Амосов? - отчеканивая слова, спросил он.

- Пять дней назад, ваша милость, он лежал в горячке в доме ладожского посадника.

Командор задумчиво поглаживал свою бороду, словно забыв о гонце.

- Ты свободен! - грубо сказал он, услышав шаги за дверью. - Если в чем нужда, обратись к управителю.

Иван Калика понял, что свидание кончилось. Ответив почтительным поклоном на небрежный кивок командора, он направился к выходу. В дверях он столкнулся с рослым белокурым воином. Смерив Ивана Калику суровым взглядом, воин молча посторонился и прошел в комнату.

- Готовы к походу, Эриксон? - вместо приветствия спросил командор.

- Да, ваша милость. Лошади отдохнули и...

- Лошади не понадобятся, Эриксон, - перебил командор. - Вам предстоит совсем другая задача.

Он взял лежавший на столе пергамент и развернул его.

- Смотрите, Эриксон. По этим рекам и озерам, имея удобные лодки, можно легко достичь намеченной цели. Вам надо выступить через час и двигаться сюда... - Командор стал

снова водить пальцем по карте. - Здесь, в этом месте, вы должны уничтожить русский отряд во главе с купцом... - он взглянул на письмо Шоневальда, - с новгородским купцом Труфаном Амосовым. Этот купец - злейший наш враг.

Командор крепости и Эриксон еще несколько минут рассматривали карту.

- Счастливого пути, дорогой Густав, желаю удачи. Помните, - по-отечески ласково добавил он, - вы поведете свой отряд по земле врага. Не верьте никому, и вы победите. - Он обнял за плечи воина и приложился сухими губами к его лбу. - Итак, в путь!.. Постойте, Эриксон, - снова прозвучал голос командора. Возьмите с собой карела Кеттунена - он прекрасно знает все дороги на север. Кстати, в прошлом году этот выродок добровольно принял католичество.

Когда в замке затихли тяжелые шаги Эриксона, командор снова взял в руки письмо и подошел к очагу. Приблизив письмо к огню, он стал читать вслух:

- "План Ладожской крепости вам передаст мой человек. Он по ночам на острове в устье Волхова будет зажигать три костра. Пусть будет вам наградой за хлопоты Ладожская крепость, которую вы теперь без труда возьмете".

Командор поднял голову, его взгляд устремился в тот угол комнаты, где белело мраморное распятие.

"Видит бог, - думал он, - я всегда был хорошим католиком и никогда не жалел своих сил на благо христианства. План Ладоги будет в моих руках. Если бы мне удалось захватить эту крепость - о! - как расширились бы наши владения к северо-востоку, сколько язычников было бы обращено в лоно святой церкви. Сам святой папа..."

Командору казалось, что он уже держит в руках папскую буллу.

- Завтра в поход! - раздельно и громко сказал он. - Я сам поведу своих воинов на Ладогу.

Его рука потянулась к небольшому молоточку, лежавшему на столе. Резкие металлические звуки раздались в замке.

Глава XI В СТАРОЙ КРЕПОСТИ

Посадник ладожский, боярин Никита Афанасьевич Губарев, хорошо знал Амосова, и не только знал, но и с давних пор состоял не без выгоды дольщиком старого купца во многих его промысловых походах. И в этом году две дружины боярина били зверя на амосовских лодьях в Студеном море.

Труфан Федорович был вынужден остановиться в доме

гостеприимного хозяина. Когда переправлялись через волховские пороги, один из груженых карбасов застрял на камнях, и его залило водой. Спасая судно, старый мореход работал наравне со всеми, простыл в холодной воде и занемог. Почти без сознания дружинники привезли его в Ладогу.

Только через десять дней он поднялся с постели, а сегодня Никита Губарев пригласил его к себе на трапезу. Назначив отъезд на завтра, Амосов почувствовал облегчение и с радостью согласился на приглашение посадника.

В низкой сводчатой горнице воеводы было душно: маленькие слюдяные оконца в свинцовой оправе не пропускали свежего воздуха; в углу перед темными образами смрадно коптила лампадка. Но старые знакомцы не обращали внимания ни на духоту, ни на смрад. Отобедав и славно хлебнув из большого глиняного кувшина заморского вина, они вели задушевную беседу.

Друзья сидели на широкой лавке, распоясанные, близко склонившись друг к другу.

Теребя поседевшую реденькую бородку, тучный посадник внимательно слушал рассказ купца о последних событиях в Новгороде.

- Так, говоришь, сменили посадника-то... - задумчиво произнес боярин Никита, ставя золоченый кубок на стол. От движения живот его заколыхался. Силен умом был, степенной, а вишь ты... Скажи, Труфан Федорович, думку свою о московском князе, - перешел на другое боярин. - Пригоже ли Великому Новгороду к нему на поклон идти али нет? У нас тут всякое говорят. А ты как мыслишь?

Губарев говорил медленно, словно нехотя, но старый мореход почувствовал, как он, ожидая ответа, затаил дыхание.

- Я так мыслю, - Амосов усмехнулся: - день встречать, боярин, надо становясь лицом к восходящему солнцу, а не к вечернему закату.

- Правильно говоришь! - Губарев вздохнул, прикрыв

свои слегка выпученные глаза.

Он хотел сказать еще что-то, но звонкие, частые удары "всполошного" колокола оборвали мысль, заставили его насторожиться.

- Бежим наверх, на прясла1, Труфан Федорович. - Боярин Никита решительно поднялся и, как сидел, без шапки, накинув только на плечи суконный опашень, стремительно кинулся во двор.

Амосов с трудом поспевал за тучным боярином, не по летам ретиво взбиравшимся по каменной лестнице Стрелецкой башни.

С высоты восьми сажен Волхов был виден как на ладони.

1 Прясла - здесь: верхняя площадка крепостной стены,

Внизу, у самых стен, на черной ленте реки быстро двигался острогрудый карбас. Дружинники бешено работали веслами, вода бурлила под носовым коргом1. Под растекавшейся узорча той пеной Волхов казался коричневым, словно навозная жижа На корме во весь рост стоял человек. Он размахивал желтым полотнищем и зычно вопил:

- На помогу, братцы, свей одолевают, на помогу!

Губарев с трудом просунул свое большое тело в бойницу и, держась одной рукой за железный четырехгранный крюк, повис над рекой. Он с неудовольствием отметил несколько молодых березок, успевших пустить корни в расщелины крепости.

- Эй, молодец! - воспользовавшись мгновением тишины, крикнул воевода.

Человек на карбасе поднял красное от натуги лицо.

- Ладно тебе людей пугать, - спокойно сказал Губарев. - Не дюже страшны свей-то. От кого послан? - строго добавил он.

Держаться на одной руке было тяжело, и воевода втиснулся в узкий промежуток между каменными зубцами, плотно заполнив собой бойницу.

Узнав посадника, гребцы стали табанить2, придерживая карбас ближе к мыску.

- Соцкий Данила Аристархов к тебе, боярин, за помочью погнал. Свей-то на многих шняках...3

- А ты кто такой?

- Кормщик морской стражи Василий Кыркалов.

- Ратного дела не смыслишь! - грозно продолжал боярин. - Ко мне послан, мне и сказывай, а не всему посаду. Греби к Воротной башне, да одним духом чтоб у меня был!

На карбасе дружно взмахнули веслами. Суденышко стремительно понеслось вперед, огибая Стрелочный мыс, разделявший Волхов и реку Ладожку.

Никита Губарев выбрался из узкой бойницы на дубовый пол башни и увидел вооруженных сотников и дружинников.

- Едва нашли тебя, боярин, все городище обегали, как в воду сгинул!.. отдуваясь, забасил старший из воинов.- Слыхать, свей-то вновь мирную ряду порушили.

- Пойдемте, други, послушаем, что гонец скажет. А ты, Труфан Федорович, обратился он к купцу, - не обессудь, повремени... ратные дела надо решать.

Он направился к выходу, но у лестницы обернулся.

- Дозоры удвоить, глазами, не задом, дозорным смотреть.

1 Кор г - нос судна, наклонный стояк, к которому приделан водоре?.

2 Табанить - грести обратно, от себя, продвигаясь кормой вперед.

3 Шняк (шняка) - рыболовная морская лодка, одномачтовая, с прямым парусом и тремя парами весел.

Не дай бог, ежели что! Слышишь, Захарий?! - Воевода грозно насупился и погрозил пухлым кулаком.

- Слышу, боярин, не будет порухи. Жить в дозоре - не бывать в позоре! весело отозвался один из сотников.

- Ну, то-то же. - И большое тело воеводы скрылось в пролете лестницы.

Труфан Федорович частенько за полсотни лет походов к Студеному морю бывал в Ладоге, но на Стрелецкой башне стоял впервые.

Он с невольным восхищением рассматривал замечательное творение человеческих рук - каменную твердыню, грозу шведов, "оплечье" Великого Новгорода.

Всех, кто впервые знакомился с городищем, поражала толщина крепостных стен. Нижняя часть стены Стрелецкой башни, на которой стоял Амосов, была толщиной четыре сажени; второй ряд бойниц располагался в стенах, немногим тоньше - трехсаженных; даже над верхним рядом бойниц толщина каменной кладки была две сажени, так же как и толщина башенных зубцов.

Кроме Стрелецкой, в городище насчитывалось еще четыре башни: Воротная, Раскатная, Климентовская и Тайничная.

Соединяясь трехсаженными стенами, башни составляли крепость, имевшую вид огромного утюга, направленного острым концом на север.

Стрелецкая башня, где находился Труфан Федорович, располагалась как раз на остром конце утюга. Это была главная башня северной твердыни, расположенная на остром мысу, образовавшемся при слиянии рек Ладожки и Волхова.

Амосов и его провожатый, веселый сотник Захарий, прошли мимо дозорного и спустились по каменным ступеням в средний этаж башни. С трудом приоткрыв дубовую дверь, они узким сводчатым ходом вышли на крепостную стену.

Стена, как и башня, была покрыта почерневшим от времени двухвершковым дубовым тесом. Через каждые десять шагов встречались костры, приготовленные на случай нападения врага, с медными котлами на треногах, наполненными смолой. По стенам хранилось аккуратно сложенное оружие: пики, рогатины, бердыши, топоры, колчаны со стрелами, луки.

- На всех оружия хватит, хоть со всей округи народ сбежится! - с гордостью сказал Захарий. - У нас и пушки есть, - добавил он, - и зелья запас немалый.

- Богатая крепость, спору нет, - согласился Амосов, поглядывая то на длинномерные мечи и острые наконечники копий, то на неприступную толщу стен.

Немного не доходя до Воротной башни, часть плит на стене оказалась вывороченными и лежали в стороне - производился ремонт и достройка крепости.

Амосов с интересом смотрел на дикие камни-валуны, среди которых попадались довольно крупные - более полусажени в поперечнике.

Залитые отличным известковым раствором, ничуть не уступавшим крепости камня, эти валуны составляли основной материал, из которого складывалась громада стен и башен.

Но это не всё: снаружи крепость была облицована толстыми плитами из тесаного камня, этими же плитами выкладывались и своды.

Мореход мысленно подсчитал, сколько нужно было вложить сил, чтобы построить эту твердыню, сколько нужно было людей, чтобы доставить по бездорожью весь материал на место, и сколько тяжелого труда, чтобы втащить наверх каменные глыбы при постройке стен и башен!

У входа во вторую башню Амосов выглянул в бойницу.

Внизу он увидел речку Ладожку, большой деревянный мост, соединяющий ее берега, толпу посадских жителей на торгу у моста.

Немного далее, за последними строениями посада, виднелись купола Успенского монастыря.

Вверх по Ладожке, за большим мостом, был еще один

мост, а за ним река, заметно расширяясь, образовывала заводь, в которой стояли многочисленные корабли.

У берега рядом с Воротной башней стоял только что прибывший карбас, около которого собрались ладожане. Гребцы с ними о чем-то с жаром разговаривали.

Послышались удары в бубен, загудели трубы.

Из ворот башни вышла группа людей: несколько музыкантов и воинов в доспехах.

Амосов вопросительно посмотрел на своего проводника.

- Охочих людей на рать кличут. Видать, свеев воевать будем, - объяснил Захарий. - Потому и в бубен бьют, и в

трубы играют.

* * *

Амосов уже давно возвратился в уютные хоромы посадника, а с рыночной площади все еще слышалась ратная музыка, которая заглушалась криками взбудораженных горожан.

Хозяин долго молчал и хмурился, что-то соображая, потом, будто вспомнив, посмотрел в угол. Там, на скамье, покрытой черным сукном, стоял небольшой ларец темно-зеленого цвета, перетянутый железными полосами.

- Ну-ка глянь, Труфан Федорович.

И посадник нагнулся с ключом над шкатулкой. Звякнул замок, со звоном открылась крышка; кипарисовый ларчик внутри был разделен перегородкой пополам и оклеен атласным шелком. В одной половине ларчика хозяин держал драгоценности, а в другой хранились документы.

- Вот... - Боярин вынул из шкатулки пергаментный свиток.

На пожелтевшей от времени коже Амосов увидел чертеж Ладожской крепости. Он с любопытством принялся разглядывать линии и надписи, густо покрывавшие пергамент:

- Смотри-ка, стены башни сколь толсты, - хвалился посадник. - Пороками1 их ввек не возьмешь. Вот хода потаенные: один под Волховом с Тайничной башни идет, а этот тайник в земляной город с Климентовской. Тут колодцы тайные, а здесь погреба... Вот и рассуди, Труфан Федорович, разве свеям такой город взять!

1 Порок - старинное название тарана, всякого стенобитного орудия.

- Об этом и думки у меня нет, чтоб свей город взяли, - спокойно ответил Амосов, свертывая пергамент.

- То-то, Труфан Федорович, не взять свеям Ладогу!.. - Посадник положил обратно в ларец чертеж, прикрыл крышку и обратился к Амосову. - Я, Труфан Федорович, часто тебя в непогодушку вспоминаю. Жизнь ведь у тебя вся на море прошла. Жалко небось потерянные годы?

- Снова жизнь начинать - на море пошел бы! - твердо ответил Амосов. - Мне сроду в морском ходу любо.

- Так-то так, да ты, Труфан Федорович, все в нехоженые земли уплываешь, за тридевять морей да за льды ходячие. А кому нужны труды твои да тяготы несказанные? Разве ближе промыслу нет?

Труфан Федорович встрепенулся, глаза его сверкнули задорно, по-молодому.

- Расскажу тебе я, Никита Афанасьевич, притчу одну про кормщика-новгородца Ивана Гостева-сына. С моим отцом в одно время плавал, брательниками были.

Амосов откашлялся, расправляя усы.

- Вот слушай. По слову Великого Новгорода ходили промысловые суда в дальние концы Студеного моря-океана1.

Кормщик Иван Гостев-сын правил свои лодьи дальше всех, и достиг он Нехоженой Земли. Этот берег он полюбил и в губе поставил избу. А урочная ловецкая пора отойдет, и Гостевы лодьи правят обратный путь.

Сдаст Гостев товар Великому Новгороду, помолится в соборной Софийской божнице, и опять побежали лодьи в край Студеного моря, в Гостево становище.

Сорок лет ходил Иван Гостев своим неизменным путем в дальний берег. И тут пало ему на сердце сомнение: "Зачем хожу в этот удаленный берег? Кому нужны несчетные версты моих походов? Найду берег поближе, будет путь покороче".

В смятении стоит Иван Гостев у кормила лодейного. В парусах свистит шелоник2. Рядами и грядами набегает морская волна. И видит Иван Гостев: чудная жена, одетая в багряни-цу, стоит у середовой мачты3 и что-то считает вслух, и счет свой вписывает в золотую книгу.

"Кто ты, госпожа? - ужаснулся Гостев. - Что ты исчисляешь и что пишешь в книгу?"

"Я премудрость божия, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского ходу. У меня измерены все твои пути. Каждая верста морских походов сочтена и вписана в книгу жизни Великого Новгорода".

1 Легенда записана писателем Б. В. Шергиным.

2 Шелоник - юго-западный ветер.

3 Серед6вая мачта - грот-мачта.

"Ежели так, - воскликнул кормщик Гостев, - то и в более далекий край пойду и пути свои удвою!"

- Так и я, - закончил Амосов, - ежели надобно, за тридевять земель пойду, не откажусь.

- Уговорил, уговорил, Труфан Федорович! Ты, как старый ворон, даром не каркнешь. Знаю, большое дело делаешь, я ведь в шутку.

Посадник широко зевнул и лениво перекрестил рот. Пошарив на груди, он поднес ко рту серебряную свистелку.

- Боярыню покличь, - велел он появившемуся слуге.

Мягко ступая, из соседней горницы вошла полногрудая, высокая женщина. Она была совсем молода и казалась дочерью посадника.

- Татьянушка, голубушка, - стал жаловаться жене боярин, - разморило меня, в сон так и клонит, сил нет терпеть. Вели мне постель приготовить,, да и гостюшке нашему Труфа-ну Федоровичу, чай, надобно бы соснуть.

Он посмотрел на Амосова одним глазом, другой уже не в силах был открыть.

- Никита Афанасьевич, - певучим голоском отвечала хозяйка, - как же спать? Запамятовал небось, сегодня ведь гости у нас да скоморохи.

- Ну-к что ж? Потешься, Татьянушка, а я сосну. Гостям-то скажешь: хозяин, мол, все ходит с дозором - городище от свеев блюдет.

"Старый хочет спать, а молодая играть", - подумал Амосов.

И, желая услужить молодой хозяйке, вслух добавил:

- И я посмотрю скоморохов, боярыня. Покличь, как придут. -Мореход учтиво поклонился хозяйке.

- Да здесь ведь, Труфан Федорович, гостей принимать будем, здесь и скоморохам место.

Боярыня вышла готовить мужу постель. Вскоре ушел и воевода.

Амосов, оставшись один, подошел к небольшому поставцу из карельской березы. Поставец был покрыт алым суконным завесом с зеленой атласной кромкой.

Отдернув завес, Труфан Федорович взял с полки одну из книг и углубился в чтение. Он не заметил, как слуга внес серебряную жаровню, украшенную затейливым узором. Ароматный дымок струйками поднимался над жаровней, расплываясь по горнице.

* * *

Скоро час, как в хоромах ладожского воеводы пируют гости под песни и пляски скоморохов. Сейчас идет представление в лицах. Один из балагуров, переодетый в женское платье, играет

Гости хохотали, перебрасываясь веселыми шутками.

жену богатого, но старого купца Терентьища. Молодая и приветливая Авдотья Ивановна раскапризничалась. Она жалуется мужу на здоровье - болит у нее и тут и здесь. Авдотья Ивановна требует, чтобы муж скорее шел искать лекарей.

Богатый купец Терентьище очень любил жену и слушался ее. И сейчас, взяв деньги, он отправился в Новгород искать лекарей и встретил скоморохов. Скоморохи окружили Терентьища и стали спрашивать его, почему он грустный. Один из скоморохов играет на гуслях, другой поет веселые песенки.

Терентьище рассказываете болезни своей жены Авдотьюш-ки. Волхвы предлагают вылечить ее. Они приказывают Те-рентьищу взять дубинку и влезть в мешок. Ухватившись за концы, все, охая и кряхтя, потащили мешок с купцом к нему домой - в Юрьевскую слободу.

Встретив Авдотью Ивановну, они передали ей последний привет от Терентьища и рассказали, что муж ее лежит мертвый и вороны выклевали ему глаза. И жена вдруг преображается: куда делись скука и болезнь. Она весело смеется, радуется, что избавилась от постылого мужа. На радостях угощает скоморохов вином и миндальными орешками и просит спеть песню про старого мужа.

И вот, усевшись на лавку, скоморохи запели веселую песенку и заиграли на гуслях. Песенка призывала старого мужа Терентьища вылезти из мешка.

Богатый купец Терентьище, в большой досаде на Авдотью Ивановну, тотчас выскочил из мешка и принялся дубинкой охаживать ее недуг. Недуг выпрыгнул в окно, чуть не сломав голову в спешке, оставив платье и деньги купцу Те-рентьищу.

Гости хохотали, перебрасываясь веселыми шутками. Одаривали скоморохов сластями и яблоками.

Но вот старший из скоморохов, седовласый старец, взяв в руки гусли, ударил по жильным струнам. Скоморохи окружили старца. И полилась любимая новгородская песня про морские походы, Студеное море и битвы с врагами.

Труфану Федоровичу очень не нравилось поведение одного из скоморохов маленького чернявого плясуна. Чернявый все время кружился около зеленого ларца.

"Словно муха к меду, так и липнет", - про себя отметил старый мореход.

Скоморохи, закончив былину, снова принялись выплясывать под веселую музыку и заслонили собой от Амосова ларец. Один из танцоров завертелся вьюном; вот он, громко квакая, поскакал лягушкой по горнице. Всем стало смешно. Боярыня рассмеялась, засмеялись и гости, загоготала прислуга, толпившаяся у дверей, улыбнулся и Труфан Федорович. Глаза от ларчика он отвел только на мгновение, но когда он снова

взглянул на него, то ясно увидел, как крышка ларчика, сделанная высоким теремксм, поднялась и тут же опустилась.

"Забыл ведь Никита Афанасьевич ларец замкнуть! - пронеслось в голове у морехода. Вдруг страшная мысль мелькнула в голове: - ...чертеж города... свей".

- Воры! Переветники! - закричал во весь голос Труфан Федорович и бросился к ларчику. Не помня себя, он открыл крышку - плана крепости в шкатулке не было.

- Воры! - еще раз крикнул Амосов и стал глазами искать чернявого парня в толпе челяди. Увидел он его у самой двери: чернявый проталкивался к выходу.

- Держите, вот он вор! - рванулся было к скомороху Амосов, выхватив промысловый нож из-за голенища.

Но чернявый свалил ударом кулака пытавшегося задержать его холопа и одним прыжком очутился на дворе. По пятам за чернявым к Воротной башне бросились слуги и гости.

Не ожидая для себя ничего доброго, скоморохи, воспользовавшись общей растерянностью, незаметно выскочили из крепостных стен и скрылись в ближайших кустарниках.

Чернявого все же поймали. Почти настигнутый холопами воеводы, он с ходу прыгнул в лодку, стоявшую на берегу Волхова, и пытался переплыть на другой берег. И, может быть, ему бы удалось уйти от погони, но рыбаки, возившиеся с сетями, услышав крики и узнав воеводских слуг, переняли чернявого на середине реки и связанного привезли к воеводе.

Пойманный .скоморох был посажен в глухое подземелье Стрелецкой башни. Избитый до полусмерти, прикованный к стене тяжелой цепью, он лежал на гнилой подстилке в ожидании допроса и пыток...

Перед отъездом Амосов решил проведать игумна Успенского монастыря, приходившегося ему дальним родственником. Выйдя из крепостных ворот, он увидел, как по Ладожке один за другим бесшумно проплывали большие карбасы с вооруженными горожанами.

Поворачивая за Стрелецкий мыс, карбасы поднимали паруса и быстро скрывались за высокими тяжелыми стенами из дикого камня.

"Свеев бить!" - с гордостью подумал Труфан Федорович, провожая глазом быстрые карбасы.

Лучи вечернего солнца покрывали золотом парус последнего корабля, повернувшего на север к просторам Ладожского озера.

Не успел еще последний карбас скрыться с глаз, как мимо Труфана Федоровича, прогремев по деревянному мосту, промчались двое всадников, держа путь на юг с вестями к Господину Великому Новгороду.

Глава XII ТАЙНЫЙ ГОНЕЦ

Узник дышал тяжело, с хрипом. От нестерпимой боли в суставах лицо превратилось в страшную маску. Но и сегодня, так же как и вчера, он ничего не сказал.

Посадник осатанел. С налитыми кровью глазами он бегал по подземелью из угла в угол.

- Огня! - крикнул он визгливо.-Дать огня! Один из палачей, худой прыщеватый мужик, приволок жаровню с раскаленным углем к ногам чернявого.

- Пить... - вдруг громко произнес узник. - Все поведаю.

Прыщеватый мужик посмотрел на посадника и, зачерпнув ковшиком из деревянного ушата, подал воду.

Осушив все до последней капли, узник напряг все силы, поднял голову и глянул в глаза боярину Губареву.

- Спрашивай, - услышал посадник. Глаза чернявого закрылись, а голова снова упала на грудь.

- Что за человек, откуда?

- Боярина Борецкого слуга.

- В бегах?

- Нет, отпущен.

- Прозвище как?

- Василий, Герасимов сын, а прозываюсь Вьюном.

- Кто научил чертежи у меня выкрасть?

- Венецианец Миланио.

- Венецианец! - удивился посадник. - В Великом Новгороде?

- Лекарем он у боярина Борецкого... Боярину-то друг, приятель, почитай что побрательник. Не одну ночь вместе бражничали.

Посадник испуганно осмотрелся.

- Ну-ка, вы, за дверью, маленько обождите! - крикнул он тюремщикам. - Сам позову, когда нужно будет... А знал боярин Борецкий, - продолжал допрос посадник, - на какое ты дело послан, али нет?

Никита Афанасьевич даже привстал от волнения; он не спускал глаз с лица узника. Вьюн молчал.

- Отвечай!.. - зашипел посадник, колени у него дрожали.

- Неведомо мне, боярин, - тихо ответил Вьюн. - Разговоров я ихних не слыхивал, не взыщи.

Посадник долго молчал, собираясь с мыслями. Да и было о чем думать. С одной стороны, ежели Борецкий замешан в этом деле, он изменник Великому Новгороду, и ему, посаднику, надлежит известить об этом господу. С другой стороны, посадник знал, что Борецкий принадлежал к богатейшему

новгородскому роду и пользовался доверием и уважением большей части новгородского боярства. Палка явно была о двух концах и одним из концов могла убить ладожского посадника.

- Не мог боярин Борецкий твои воровские дела знать... - решился наконец посадник. - А еще что тебе венецианец повелел? Все сказывай.

- Двое нас было, - продолжал Вьюн. Он помолчал. - Перво-наперво нам свеев упредить велено, чтобы морехода купца Амосова с дружиной перехватить, живота лишить... не дать ему к Студеному морю хода. - Узник остановился и долго не мог отдышаться. - А второе - план городища у тебя выкрасть, чтобы свеям Ладогу сподручнее было взять...

Никита Афанасьевич только теперь понял все. Молнией пронеслись слова Амосова. "Бояре-то, - говорил старый мореход, - думали от заморской руки для себя корысть иметь, а того знать не хотят, что заморские руки всегда русской земле зло готовят. И сухарь свой всегда чужих пирогов лучше".

Подавив приступ бешенства, боясь испугать резким словом Вьюна, посадник вкрадчиво спросил:

- Ну-к что ж, Василий, а другой-то... вор, товарищ-то твой, где он? В Ладоге небось тебя, дружка сердешного, ждет?

- Ослобони руки, боярин, невмоготу стало. Языком поворотить и то больно, попросил Вьюн.

Посадник ослабил веревки.

- Уж десять ден, как товарищ мой с Ладоги ушел: у свеев он.

"Эх, - подумал посадник, - беда! Труфан Федорович седни в поход собрался. Упредить надо - пусть переждет. Так вот по какому делу свей в озеро вышли!"

Посадник на прощание со злобой ткнул кулаком чернявому в зубы и, кликнув тюремщика, заторопился к мореходу.

- Покличь купца Амосова! - выйдя на двор, приказал он слуге и с нетерпением стал ждать.

- Сплыл в озеро купец, - ответил, возвратясь, слуга, - и двух часов не прошло. Вслед за бронниками сплыл, что на свеев шли. Тебя, боярин, искал.

Никита Губарев непонимающе посмотрел на холопа, а когда услышанное дошло до его сознания, выругался.

- Пропал Труфан Федорович! - вслух сказал он. - Пропал, мореход ты мой милый! - "А ежели гонцов послать? - мелькнуло в голове. - Да куда там! По времени должен в озеро выйти. Вся надея теперь на бронников. Отобьют свеев

от берегов - жив-здоров будет мореход, а нет - голову положит. Переждал бы, да нет, всегда на рожон, упрямый старик, лезет".

Посадник еще постоял, подумал и, махнув рукой, поднялся на крепостные стены.

* * *

В это время Амосов находился на берегу Волхова, в самом устье, поблизости от небольшого островка, расположенного у выхода в озеро. Дальше по воде двигаться было нельзя. Вчера шведы захватили островок в свои руки, закрыв выход в озеро. Только на южном его берегу ладожанам удалось отстоять небольшой участок; здесь они укрепились и отсюда решили наступать. Всю ночь под прикрытием густого кустарника к ладожанам прибывало подкрепление, и к утру русские сумели накопить силы.

У лагеря Амосова стеной стоял дремучий лес; пройти этот лес сухопутьем было нельзя. Болота, топи и непроходимая чаща преграждали путь.

Дружинники обошлись без горячего - дым мог навести врага - и, закусив сушьем, толковали о разном.

- Ну и лес! - сказал Петруха Рубец. - Что ни скажи, леший вторьем морочит.

- Лес - божья пазуха! - строго заметил старый дружинник. - Кого хошь накормит, напоит. Кто с умом, в лесу припеваючи проживет. Здешние-то мужики пчелой промышляют, - добавил он, показав на стволе толстого дерева свежую отметину.

- Бабы-то наши в Новгороде что говорят: был бы хлеб, и к лесу привыкнешь. Сейчас многие по лесам живут.

- Ягоды приспели, тьма их в здешних местах. Любил я мальчонкой ягоды собирать, - задумчиво заметил Рубец.

- Эй, ребята, смотри-ка, сам хозяин леса к нам вышел! Эко медведище! раздался чей-то испуганный голос.

Дружинники обернулись.

К берегу вышел огромный бурый медведь. Он с любопытством разглядывал лагерь.

- Матерой зверь, на такого и с рогатиной страшно... - сказал старшой Савелий, берясь за топор. - Смотри в оба,

ребята.

- А я без рогатины на медведя выйду, - насмешливо отозвался Петруха Рубец, артельный сказочник, - живьем добуду... Дозволь, господине, - обратился он к Амосову.

- Дозволь, Труфан Федорович! - попросили остальные дружинники. - Пусть Рубец свою удаль покажет.

- Иди, Петруха! - ответил Амосов. - Да не моргай, парень.

Рубец не торопясь вытащил из-за пояса пустой рукав от овчинной шубы. Из котомки он достал какую-то железину вроде кошки, которой достают из колодца упавшие деревянные ушаты, и взял ее в левую руку. Потом надел на эту руку пустой рукав.

- Вот и вся моя снаряда... Ну-ка, ребята, подайте-ка шишек! - попросил он.

Несколько человек нарвали с веток зеленых шишек. Петруха наложил их полный карман и двинулся на медведя. Подойдя к зверю шагов на десять, он бросил в него шишкой и замахал пустым рукавом.

- У-у!.. Образина! У-у!.. Лешай! - закричал он на медведя.

Шишка больно ударила зверя по носу; он поймал ее и с хрустом раскусил.

- Не сладка укусом елова шишка? - дразнился Петруха, махая рукавом. На-ка еще!

Шишки одна за другой полетели в морду зверя. Медведь был голоден и не хотел уходить по-пустому. Он глухо зарычал, подняв, словно собака, верхнюю губу.

- Я вот тебя, лешай! - Петруха поднял сухую ветку и замахнулся ею на медведя. - Я вот тебя!

Медведь зарычал громче. Он встал на задние лапы и пошел на охотника. Рубец, ударив смаху зверя хворостиной, скрылся за стволом большой сосны.

Дружинники с напряжением следили за поединком.

Прячась за толстый ствол, Петруха еще несколько раз стегнул зверя. Медведь в бешенстве царапал сосну, стараясь ухватить охотника. Петрухе пришлось, спасаясь от когтей зверя, перебегать от дерева к дереву. Но вот он бросил хворостину и стал махать пустым рукавом под самой мордой зверя. Улучив удобный момент, Рубец сунул рукав в открытую пасть медведя и быстро освободил руку.

Схватив скрытую в рукаве железную распорку, разъяренный медведь размозжил себе пасть. Обливаясь кровью и страшно рыча, он лапами старался вынуть железину, но только еще больше разрывал рану.

Этого-то и добивался Петруха. Отвязав от пояса толстый

кожаный ремень с петлей на конце, он ловко заарканил зверя и привязал его к надежному суку.

- Подходи, ребята! - крикнул он с торжеством. - Кому медведь нужен дешево продам!

- Приколи, Петруха,- мучается животина, - сказал Амосов.

Рубец рогатиной прикончил зверя.

- В лесах я всегда костыль ношу. Ежели не убежит медведь - всегда мой будет.

- Однако не всяк сумеет так зверя промыслить. С другого медведь враз шкуру спустит, - смеялись дружинники. - Молодец, Петруха!

Под утро звуки сигнальных рогов и страшный рев из лагеря ладожан разбудили Амосова. Забили бубны, загудели трубы. Ладожане сбросили с себя перед боем верхнее платье, сапоги и, босые, побежали с яростным криком вперед.

Захваченные врасплох, шведы были разбиты и стали спасаться на корабли, стоявшие у берега. Амосов видел, как русский всадник в пылу боя одним махом влетел на самый большой шведский корабль. Воин стал рубить врагов и не дал шведам поднять якоря: ладожане захватили корабль. Остальные корабли с остатками войска успели отойти от острова. Выйдя в озеро, они скрылись на западе.

- Хорошо наказали свеев, будут помнить, как на чужой огород зариться! радовался Амосов. - В путь, ребята, собирайся! - приказал он дружинникам.

Скоро отряд Амосова вышел в Ладожское озеро. Погода была тихая, с резкими криками у кораблей носились чайки. Вода в озере при ярком солнце казалась черной; вспененная карбасом, она превращалась в коричневатую.

Часто встречались большие и малые соймы, груженные строевым лесом и золой и идущие к устью Невы.

1 Бечевник - бурлак, идущий по берегу и тянущий судно бечевой.

Благополучно зашли в реку Свирь. Из маленькой избушки-сторожки вышли люди и, столкнув лодку на воду, быстро подгреблись к амосовым карбасам. Это была новгородская стража. Поговорив с Амосовым, стражники повернули обратно.

Начались отмелые берега, местами покрытые осокой и камышом, за камышом шли заросли березняка, а дальше виднелись сосновые леса. Потом берега стали выше, лес придвинулся вплотную к реке, начались опасные пороги и перекаты.

По берегам реки то здесь, то там чернели избушки, одиночные пристанища для судовщиков и бечевников1, провожающих груженые соймы и большие карбасы через порожистые места. Зимой в избах находили приют извозчики, перевозящие беломорскую соль в Новгород.

Полноводная, разлившаяся по-весеннему Свирь встретила новгородцев неласково. Целую неделю пришлось выгребаться на веслах, работая непрерывно в две смены. Через самые большие пороги, Сиговец и Медведец, проходили бечевой.

Часто встречались то одинокие путники, то группы людей, бредущие из Новгорода к богатому и сытому северу. Пройдя пороги, Амосов обогнал небольшую лодку, груженную домашним скарбом. Женщина и мальчик, впрягшись в лямки, с трудом тянули лодку, а мужик стоял на корме и управлял веслом.

Зато, войдя в Онежское озеро, распустив паруса, новгородцы быстро двинулись с попутным ветром вперед. По Онежскому озеру, бурному и опасному, нельзя было плавать на мелких суденышках - нужны были другие суда, и Амосов решил купить сойму в Вытегре.

Из Свирской губы путь шел к реке Вытегре. Навстречу новгородцам то и дело попадались двухмачтовые лодки-бело-зерки, груженные разным товаром. Войдя в мелководное устье и поднявшись вверх по реке, проложившей илистое ложе среди низких болотистых берегов, новгородцы остановились у бревенчатого мостовища. Возле пристани раскинулась небольшая деревенька; здесь дешево можно было купить хорошую, крепкую сойму.

Труфан Федорович весь вечер ходил с корабля на корабль и все-таки не обошел все суда, стоявшие плотными рядами по берегу и заполнявшие небольшой затончик у самой деревни. Уже совсем поздно Амосов сторговал большую удобную сойму и с наслаждением лег спать в кормовом помещении, пахнувшем свежей сосновой стружкой и смоленой снастью.

Старый мореход хорошо знал здешние места. В молодости ему не раз приходилось пробираться волоком по рекам и озерам в Северную Двину и Холмогоры. По Вытегре шли суда, груженные "низовым" товаром; с Волги - товары из восточных стран. Здесь проходил один из главных торговых путей Великого Новгорода.

Плавание по озеру от Вытегры было однообразным. Непрерывно тянулся на север низменный берег с волнистыми насыпями красноватого песка, заросший кустарником и мелким хвойным лесом.

Сойма шла быстро. Скоро показался мыс Бесов Нос, о котором в народе ходило много рассказов. Некоторые из дружинников видели на его отвесных склонах высеченные таинственные фигурки и письмена. Тремя каменистыми растопыренными пальцами уходил в море мыс, покрытый высоким хвойным лесом, хорошо заметным издалека.

Еще немного - и открылся Муромский Нос. Среди соснового леса белели постройки каменного Муромского монастыря.

У хозяина маленькой дымной избушки, одиноко стоящей в стороне, Амосов купил свежей оленины и, одарив дешевыми бусами хозяйских белокурых дочек, двинулся дальше. Только поздней ночью Труфан Федорович решил остановиться на ночлег.

Нарушив тишину, застучали топоры, задымились большие костры. На берегу выросли два шалаша, покрытые зелеными ветками; забурлила в котле похлебка, распространяя вкусный запах.

Окончив трапезу и поговорив о разном перед сном, дружинники стали укладываться спать, опасливо поглядывая на комаров, тучами носившихся около костра. Издали комариный рой был похож на серое облако. Комары нападали на людей, нещадно жалили, набивались в нос, в рот, в уши, в глаза, они затрудняли дыхание, принося человеку страшные мучения.

- Ишь, проклятущий гнус! - тихо ругался старшой Савелий. - Вот ужо угощу вас!

Он отошел в сторону, наломал охапку хвойных веток и кинул их в огонь. Едкий дым отогнал на время надоедливые комариные полчища.

Лагерь уснул. У шалашей одиноко бродил дозорный. Время от времени он бросал в костер новую охапку веток и глядел, как вспыхивали, корчась на огне, зеленые иглы.

На пути мореходы встретили несколько десятков разных судов, нагруженных беломорской солью, ворванью, сушеной и соленой рыбой и кожами. Чувствовалась близость реки Водлы, где проходил другой важный путь Великого Новгорода - на реку Онегу и Белое море.

Ночи были теперь совсем светлые, почти такие, как на Белом море.

Соскучившись по своему мастерству, Труфан Федорович часто подходил к кормщику - сморщенному старичку с Вытегры, вот уже вторые сутки бессменно стоящему на руле.

- Дай-ка, Иван, правило. Постою за кормщика, справлюсь небось, - шутил он. -А ты отдохни, устал ведь.

- Бери, бери, Труфан Федорович, потешься, а я сосну. - И старик, раскинув тут же, у Амосовых ног, баранью теплую шубу, мгновенно засыпал.

К реке Повенчанке дружинники добрались под вечер.

У самого устья раскинулось небольшое селение, оживающее зимой, когда тысячи санных упряжек двигаются из Новгорода в Сумский посад и возвращаются обратно, груженные беломорской солью. Дружинники обратили внимание на многочисленные амбары, большие заезжие дворы и две-три лавчонки, торгующие самым разнообразным товаром. Сейчас много домов пустовало и селение казалось заброшенным.

На утро Труфан Федорович снова повел свой отряд по древнему пути, проторенному новгородцами. Опытный мореход много раз выручал людей от излишних тягот и опасностей.

На одной из небольших речек, как раз на середине течения, застряв на камнях, суда остановились: либо река сделалась мельче, либо лодки были перегружены. Быстрая струя ударялась в борта, захлестывая внутрь. Новгородцы дружно работали веслами и шестами, пытаясь продвинуть лодки, но все было напрасно.

Предстояла тяжелая работа: нужно было или облегчить суда, бросив часть груза, или переносить на плечах и лодки и груз по узкой, чуть заметной тропинке, вьющейся у берега.

И тут помог Амосов. Поднявшись в рост, старик внимательно осмотрел реку. Впереди, совсем неподалеку, он заметил переузье - место, где берега близко сходились, оставляя неширокое русло, едва достигавшее трех-четырех саженей.

Труфан Федорович оставил на лодках по одному человеку, остальным велел выходить на берег, прихватив с собой судовые паруса. Выбрав две крепкие сосенки, росшие по берегам переузья, дружинники натянули между ними толстый моржовый ремень, а к ремню привязали паруса. Нижние края парусов, спускавшиеся на дно речушки, завалили тяжелыми

камнями, дерном и хворостом. Получилась плотина - крупные паруса, перекрывающие друг друга, совсем не пропускали воду. Уровень речки быстро поднимался. Лодки сошли с мели и двинулись вперед. У самой плотины дружинники вытащили их на берег и стали ждать, пока воды прибудет побольше.

- Разбирай плотину, ребята! - крикнул Амосов.

Дружинники выдернули паруса, и вода бурлящим потоком ринулась вниз по реке. Дальше все было очень просто: спустив лодки на воду, отряд быстро двигался вперед вместе с прибылой водой.

- Надоели мне, ребятушки, реки, забодай меня бык, и глаза на них смотреть не хотят! - жаловался старшой Савелий. - И большой реке слава до моря, а эта-то и вовсе дрянь!

До устья реки такую плотину пришлось строить еще один раз. А там быстрое течение вынесло новгородцев на простор Выгозера, лежащего в огромной каменной котловине, окруженной со всех сторон темным дремучим лесом. До противоположного берега расстояние в семьдесят верст дружинники бежали под парусами. Достигнув устья Нижнего Выга, каменистой порожистой реки, отряд расположился на ночевку в заезжем дворе Степана Котова. Впереди предстоял самый опасный участок пути, и Труфан Федорович дал молодцам отдых.

- Набирайтесь сил, ребятушки! Назавтрие путь тяжелый, - предупреждал он дружинников.

Глава XIII ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД

Всю ночь бушевал стремительный шелоник. Гонимые ветром волны задорно шумели у пристаней Торговой стороны, накатываясь на деревянные борта многочисленных лодей, сойм и карбасов. Покачиваясь, груженые суда задевали друг за друга, тоскливо скрипели, словно жалуясь на непогоду.

Гуляя по улицам города, ветер свирепо обрушивался на кровли домов, то там, то здесь громыхая оторванным тесом.

К утру стало стихать, а когда часы отбили последний ночной час, ветер почти угомонился.

Город только начинал просыпаться. Уличанские сторожа и огневщики, переругиваясь между собой, убрали ночные решетки. На судах зашевелились люди, задымились деревянные трубы поварен...

Но вот распахнулись тяжелые ворота Словенской башни. Из города к берегу Волхова двинулись извозчики и разный торговый люд.

На пристанях сразу сделалось шумно. Заглушая лошадиный топот и стук колес, бранились, отгоняя колымаги, лодейщики; торгуя снулой рыбой, у рыбацких карбасов шумели купцы; к купцам приставали носильщики; скрипели грузовые коромысла, поднимая тяжелые бочки.

Оживилась река. Две большие соймы, груженные красноватым камнем, едва видимые в утреннем тумане, медленно двигались по течению. Камень везли со старых плитоломищ Ильменя. Обгоняя соймы, легко бежали небольшие рыбачьи лодки.

- Э-гей! - закричали с лодок. - Э-гей, открывай, други!

Стражники, возившиеся у речной заставы, в ответ замахали руками; толстые бревна медленно раздвигались, открывая проход для судов.

Вместе с толпой, хлынувшей из города, на пристани появился человек в одежде ремесленника. Он подходил то к одной, то к другой сойме и, что-то спросив у судовщика, шел дальше.

У небольшой соймы со сломанной мачтой, одиноко стоящей в конце вымола1, человек остановился, вчитываясь в полустертые буквы, едва видимые на грязных досках обшивки.

- "Иоанн Креститель", - прочитал он. - Здесь Афанасий.

Взобравшись по ветхой сходне на палубу, человек стал стучать по крышке люка.

- Афанасий, эй, Афанасий! - оглянувшись по сторонам, крикнул он. - Это я, Тимоха.

1 В ы м о л - пристань.

- Тимоха?! - не сразу ответил голос откуда-то из глубины судна. - Слезай ко мне, да не оступись - темно здесь.

Очутившись в пустом чреве старой соймы, Тимоха не сразу разглядел сидящего на соломе Афанасия Сыркова.

- Упредить тебя пришел, - зашептал Тимоха. - Беги. Афанасий. Прознали боярские псы, где хоронишься, седни здесь будут.

Афанасий вскочил на ноги:

- Прознали, проклятые! Куда теперь?..

- К Студеному морю беги! - снова зашептал Тимоха. - Ребята наказывали беги, там не пропадешь.

Афанасий стоял молча, обдумывал.

- Ладно. Спасибо, Тимофей, упредил! - Он обнял товарища. - Скажи нашим, коли жив буду - отпишу. А ты иди. Бояр беречься одному-то способнее... Иди, парень, не тяни время, - добавил он, заметив колебание товарища.

Тимоха заскрипел по лестнице.

- Прощевай, Афанасий! - донесся уже сверху его голос. - Будь здрав!

Покинув сойму, Афанасий Сырков торопливо поднялся к Словенским воротам и, войдя в город, зашагал по деревянным мосткам. Кожевнику то и дело приходилось уступать дорогу громоздким колымагам: они двигались то в город, то из города непрерывным потоком, а на узкой мостовой с трудом могли разъехаться две повозки.

Узкими, кривыми улицами и переулками пробирался Сырков к Ярославову дворищу, а потом повернул на Плотницкую улицу, ведшую к торгу. Стараясь быть незамеченным, он шел, внимательно оглядываясь. Увидев боярскую челядь, Афанасий прижимался к заборам и стенам домов.

Со времени битвы на Великом мосту многое изменилось в Новгороде. Бояре жестоко отомстили горожанам за пережитый страх, за смерть боярина Божева. Обещания владыки остались одними словами: все, кто был посмелее да поприметнее в памятные дни мятежа, исчезали бесследно. Сам Афанасий едва спасся от цепких боярских рук. Однажды ночью в дом кожевника, жившего бобылем, ворвались вооруженные люди и, захватив мастера в постели, чуть было не убили его. Выручили спавшие на чердаке подручные. Свалившись неожиданно на боярских холопов, они расправились с ними по-своему и под утро закопали трупы в огороде между грядами с репой и горохом.

С тех пор Афанасий Сырков забросил дом и, боясь мести, словно медведь в берлоге, отсиживался в старой сойме знакомого судовщика.

По Плотницкой улице Афанасий вышел на торг, в самую гущу народа; здесь он чувствовал себя в безопасности. Рабо

тая руками, Афанасий стал пробираться к церкви Параскевы Пятницы. Окруженная пристанями приземистая церковь, покровительница новгородского торга и заморских купцов, стояла близ Великого моста. У ее каменных стен ютилось несколько домиков, заселенных попами, дьячками и другим церковным людом, а сквозь ограду виднелись кладбищенские кресты. Тут же у церкви высились большие поленницы дров и стога сена, выставленные на продажу. От вымолов дурно пахло невыделанными кожами, привезенными из далеких ни-зовских земель.

У церковных ступеней, где толпились нищие, стоял неумолчный гомон: вдовицы, хромцы, слепцы, калеки, юродивые наперебой выпрашивали подаяние.

А на торгу царило оживление. В гостином дворе югорских купцов лавки были завалены пушным товаром и моржовой костью. Степенные персы и армяне, юркие евреи перебирали собольи меха в мешках из синей холстины, мяли и разглядывали шкурки горностая, бобра, лисицы и белки. Татары торговали кнутовища из рыбьего зуба и холмогорские сундуки, обитые красной юфтью из тюленьих кож.

У Псковского гостиного двора ганзейцы рядились у кругов перетопленного душистого воска. Лавки купцов из Персии и Сирии привлекали камкой, бязью, коврами и пряностями. Венецианцы предлагали шелк и прекрасные изделия из стекла.

Сырков шел мимо многочисленных лавок новгородских ремесленников: сапожники, портные, оружейники, кузнецы выставляли свои товары, которым мог позавидовать любой европейский город.

Пройдя между возами с солью, прибывшими из соляных разработок Старой Руссы, Афанасий направился к Великому Ивану на Опоках, где в сторожах служил его давнишний дружок.

Церковь Ивана Предтечи на Опоках была известна далеко за пределами Новгорода. Построенная в глубокой древности, она служила оплотом богатейших купцов-вощаников, державших в своих руках всю обширную новгородскую торговлю. Заморские купцы, югорские и другие купеческие объединения Новгорода так или иначе были зависимы от Иванского купечества, а иванские выборные старосты играли видную роль в новгородской политической жизни.

В этой-то знаменитой церкви и служил сторожем Илья Козолуп, дружок Афанасия Сыркова.

Двери церкви Ивана Предтечи были широко открыты; их обступили крупные оптовые торговцы, приехавшие из многих стран мира. Пестрая смесь языков и наречий, многозвучный говор, ссоры, громкая ругань оглушили Сыркова. В притворе оказалось еще беспокойнее: у вощаных весов шла перебранка.

Несколько нюрнбергских купцов хотели взломать один из кругов воска, казавшийся им слишком тяжелым. Суздальский купец не соглашался. Наконец ганзеец ткнул железным прутом воск, нащупал что-то твердое. Круг разломили и, к стыду суз-дальца, из воска извлекли большой, тяжелый камень.

В другом конце в присутствии тысяцкого яростно спорили новгородские купцы, перемеривая кусок красного сукна иван-ским локтем'. Тут же, в костяном ларце, находился образец рубленой серебряной гривенки.

1 Локоть - мера длины; соответствует приблизительно длине локтевой кости. Русский локоть равнялся приблизительно 0,5 метра.

Староста, держа в руках небольшие весы, что-то объяснял обступившим его купцам.

За маленьким столиком, окруженный торговцами, не покладая рук трудился иванский меняла. Он с большим знанием дела разбирал кучки всевозможных монет: здесь были деньги многих городов и стран, древние и самых последних дней.

Сырков знал, где искать сторожа. Дверь в подвалы была приоткрыта. Спустившись вниз на несколько ступенек, он крикнул:

- Эй, Илья!

- Кого бог принес? - послышался голос.

- Это я, Афоня Сырков.

- Обожди маленько.

Сторож, кряхтя, поднялся по лестнице:

- Афоня! Вот те раз. А я панихиду по тебе думал править. Откуда ты?

Сырков без утайки рассказал другу о событиях последних дней.

- Не быть мне в Новгороде живу: загрызут бояре, - закончил он. - Хочу к Студеному морю податься. Выручи, Илья, дай денег. Путняя долгота страшит. Из первой выручки верну, с лихвой верну.

- Под твое слово дам, - сказал сторож. - А лихвы мне не надо. Пусть монахи берут - им привышно... Пойдем, друг, - добавил он, - я тебя другой дорогой выведу, а то меж господ купцов пока проберешься, из своей рубахи вылезешь...

Через маленькую железную дверь, почти незаметную в северной стене храма, друзья вышли на площадь. Неожиданный звон новгородских церквей встретил их многоголосым хором. Со всех концов города неслись протяжные, тоскливые призывы колоколов.

- Опять усопших хоронят. Оголодал народ, - сказал Илья и перекрестился.

* * *

К вечеру, когда торг стал расходиться, через площадь проскакал на огромном взмыленном коне толстый боярин. Горожане посмеивались, глядя на толстяка с красным, вспотевшим лицом, неловко сидевшего в седле. Это был ладожский посадник.

Боярин Никита Губарев, узнав, что ладожане отбили нападение врага и опасность для крепости миновала, не выдержал и сам поехал в Новгород. Он решил все рассказать Евфимию.

"Авось поможет владыка, - думал он, подпрыгивая в седле. - Жаль Труфана Федоровича. Неужто ему пропадать?"

У дверей Софийского дома Губарев, пыхтя, слез с коня и направился в сени.

Ладожского посадника Евфимий принял в маленькой горнице. Несмотря на жаркий солнечный день, здесь было прохладно и сумрачно. Две лампадки скупо освещали темные лики святых на древних иконах, широкие скамьи вдоль стен, дубовое кресло, на котором сидел владыка, и тяжелый резной стол. Не вставая, Евфимий зажег восковую свечу от огня лампадки. В горнице стало светло.

- Садись, боярин, - сказал новгородский архиепископ, - сказывай... Любо мне при лампадах думать, - добавил он, - голове легче, глазам вольготнее и на душе покой.

- Трех коней загнал, владыка, - волнуясь, начал посадник, - на четвертом к тебе прискакал!..

- Как свей, боярин? - нетерпеливо перебил владыка.

- Разбили свеев, - оживился посадник, - многих в полон похватали! Корабль свейский в Ладожке стоит - заполонили.

- Добро, хорошо службу правишь, Никита Афанасьевич! - похвалил владыка. А я подумал, не за помогай ли ты прискакал. Говори, в чем нужда твоя.

Посадник вытер потный лоб:

- Измена в Новгороде, владыка... Мои люди гонца к свеям перехватили. Во всем переветник признался... - Губарев запнулся.

Архиепископ сурово глянул из-под насупленных бровей:

- Сказывай дале, боярин.

- Амосова старшого сгубить похотели, - понизил голос Никита Губарев. Свеям о том писано.

- Кто гонца слал? - недобрым голосом спросил владыка. Никита Губарев оглянулся по сторонам, медля с ответом.

- Говори! - грозно приказал Евфимий. - Говори; боярин!

- Владыка, - жалобно отозвался посадник, - и стен ноне боюсь! - На выпуклых глазах его показались слезы. - Отец милостивый, не выдай, тебе как на духу...

Взглянув на Евфимия, он понял, что медлить нельзя.

- Боярина Борецкого холопа поймали, Вьюном прозывается, другой, Калика Иван, толмач боярский, к свеям ушел. А воровскую грамоту дал Миланио, что у Борецкого лекарем.

Никита Губарев едва дышал. Пот катился с него ручьями.

- Правду ли говоришь, боярин?

Посадник встал и перекрестился, глядя на икону.

- Вьюн на правеже поведал. Здесь он, владыка. Евфимий поднялся и, тяжело опираясь о посох, сделал несколько шагов.

- Феодор, - позвал он, приоткрыв дверь.

- Я здесь, владыка.

- За боярином Борецким пошли, отче, пусть не медлит.

- Сейчас, владыка... - отозвался казначей. - В гридне двое гонцов тебя дожидаются, - добавил он, - с Пльскова гонец да наш монастырский с Шелони. Сказывают, ждать не мочно им.

- Зови, отче! - решил Евфимий.

Вернувшись на место, владыка поправил оплывшую свечу.

- А ты не бойся, боярин, - взглянув на испуганное лицо посадника, ободрил он. - Бог не выдаст, свинья не съест.

Дверь, скрипнув, открылась, в горнице появились двое: высокий боярин в доспехах и костлявый монах в черной суконной одежде. Оба были покрыты дорожной пылью.

- Благослови, владыка! - в один голос сказали они, подходя к Евфимию.

Архиепископ благословил.

- С чем, боярин, пожаловал? - обратился он к псковичу.

- Беда, владыка! Рыцари пльсковскую землю воюют. Посады жгут и грабят, церкви святые рушат. - В голосе псковича послышались слезы. - Помогу у старшего брата, Новгорода Великого, молим... Поддержи, владыка!

Псковский гонец упал на колени.

- Вече соберем, - ответил Евфимий. - Без новгородского слова не мочно бранные дела решать. Встань, боярин, будь в надежде... А ты с чем? - обратился он к монаху.

Чернец посмотрел на владыку, на бояр и твердо сказал:

- Тебе одному послан сказать, владыка:

- Пообождите в гридне маленько, - согласился Евфимий. - Ты, боярин, и ты, Никита Афанасьевич. А я пока церковными делами займусь.

Дверь за боярами закрылась, владыка взглянул на монаха.

- Мужики Коневскую пустынь пожгли, - сказал чернец. - На иноков с дрекольем, вилами да топорами вышли... Посекли, покололи старцев многих. Отца игумна сгубили.

Чернец говорил, что топором рубил, отчеканивая каждое слово.

- Причина в чем? - спокойно спросил владыка.

- Кричали мужики, будто земли их исконные, угодья бортьевые да ловли рыбные монастырь своевольно захватил - вся причина в том.

Владыка молчал, ничем не высказывая своих мыслей.

- Накорми чернеца, отче! - сказал он появившемуся в дверях казначею. - А ты приберись с дороги, брате, отдохни.

Стало тихо. Евфимий, творя молитву, беззвучно шевелил губами. Скрипнула дверь. В горницу вошел боярин Борецкий.

- Благослови, владыка!

Словно не слыша, Евфимий долго смотрел на Борецкого. Казалось, он видел его первый раз.

- Садись, боярин.

- Зачем звал, владыка? - спросил Борецкий. Он осторожно присел на край скамьи, будто боясь сломать ее.

- Так, боярин... - гневно начал Евфимий. - Против Новгорода, господина твоего, против Софии святой! Людей русских врагам продаешь!

- Облыжно то, владыка! - поднялся с места Борецкий. - Против Новгорода никогда думы не держал.

-- Лжешь! - не сводя глаз с Борецкого, крикнул владыка. - Почто холопа Вьюна да толмача к свеям слал? Борецкий побледнел.

- В Ладогу посланы те люди, владыка. Купцам ганзейским уважил, просили с товарами послать, мешкоты купцы боялись...

- Миланио, лекарь твой, - не слушая боярина, перебил Евфимий, - тех слуг сговорил.

- Неповинен, владыка. Без ведома моего эти дела! - смотря в глаза Евфимию, твердо ответил Борецкий. - Богом клянусь!

Владыка заколебался.

- И купцов московских не по твоему слову в Торжке сгубили? - подумав, спросил он. - Тоже богом, боярин, клясться будешь?

- Виновен, владыка, московскому князю бревно под ноги подкатил. Не хотел помоги из княжьих рук. Добра Новгороду хотел! - страстно заговорил Борецкий. А вече против пошло, не сумели с мужичьем сладить. С тем смирился.

- Москвы испугался, а купцов ганзейских на шею Новгороду посадить похотел... Я князю не заступник, - уже спокойно сказал Евфимий, - пусть сам правду ищет.

- А ежели лекаришко Миланио что от себя писал, завтрашнего дня ему не видеть! Дозволь, владыка, домой! - Руки Борецкого дрожали.

- Подожди, боярин, - ответил владыка, - не торопись... - Евфимий верил и не верил Борецкому. - Дело к тебе есть... - наконец решился он. - Пльсковичи помоги просят. Божьи лыцари внове мир порушили, землю православную разоряют.

- Сам пойду. Овинов, Своеземцев, Арбузьевы, другие не отстанут, откликнулся Борецкий. - Конное войско вготове стоит. Охочих людей у нас довольно.

- Хорошо. Спасибо, боярин... На вече людей подыми... - Владыка помолчал. Еще дело есть, боярин.

- Что за дело, владыка? - с готовностью спросил Борец-кий.

- Кои людишки в поганстве живут, - начал Евфимий издалека. - На Шелони, в ночь на праздник рождества Предтечи, по селам кумиров поминают, в бубны и в сопели и гудением струнным и всякими неподобными играми сатанинскими тешатся, бесовские песни поют. Мужи и жены пиры творят и пляшут срамно. И в другие святые праздники кумиров поминают. Срамно же... - Он остановился и посмотрел на Борецкого.

Борецкий смиренно слушал.

- Церкви святой от сих дел великое поношение... Монастырь наш на Шелони те безбожные мужики сожгли, старцев многих, игумна жизни лишили. Знаю, боярин, там земли твои близко. Отпиши, пусть воров уймут, за дела богопротивные в железа их заковать повели да в ямы на чепь, как собак, посадить. Помни, боярин, о завтрашнем дне! - подняв руку, торжественно сказал Евфимий. - Церкви поможешь - многие грехи тебе простятся.

"Видать, не обойтись без нас владыке, - думал Борец-кий. - В покорении и послушании мужиков держать - твердая рука надобна, а у тебя дрожат руки-то. И для нас многополез

на святая церковь: где силой не возьмешь, люди слову божьему внемлют. Птицу кормом, а человека словом обманывают... АО смерти рано мне думать. Чей день завтра, а нынче наш, - продолжал рассуждать боярин. - Нет, владыка, уж лучше так: сегодня мне, завтра тебе". А вслух сказал:

- Сделаю, как велишь, владыка. А с мужиком я сам расправлюсь. Не придется им боле монастыри жечь.

- Иди с богом, боярин, верю тебе, - решил Евфимий. - Однако честь свою пуще глаза береги. Дела те воровские на вече поведай... Пусть казнят злодеев.

* * *

- Позвать Миланио! - загремел Борецкий.

Зная крутой нрав боярина, холопы сломя голову бросились исполнять приказ.

- Ну подожди, мерзавец! - рычал Борецкий, сжимая кулаки. - Я покажу, как писать грамоты. Ты мне все поведаешь, друг Миланио. За услугу я плачу только чистой монетой.

В гневе боярин не заметил, как слегка шевельнулась бархатная занавеска у окна. Когда Борецкий повернулся спиной, Миланио, словно тень, выскользнул из горницы и бросился к потайному ходу. Пока слуги, сбившись с ног, искали по всему дому венецианца, он успел добраться до ворот Готского двора.

Прежде всего Миланио решил предупредить Шоневальда.

- Надо бежать из Новгорода, ваше священство, бежать как можно скорее! повторял он. - Наших гонцов схватили, ваша милость, а в Новгороде мертвого заставят говорить правду. Надо бежать!

Шоневальду передался страх венецианца.

- Они не посмеют хозяйничать здесь! - бледнея, воскликнул он. - С древнейших времен этот двор неприкосновенен... Беседу неожиданно прервал ольдерман двора Юлиус Мец.

- Пришли русские, - сказал он, войдя в горницу. - Они говорят, что у нас скрывается врач боярина Борецкого. Если мы его не выдадим, русские грозят взять силой... Вы Миланио, господин? - вежливо обратился он к венецианцу.

Миланио умоляюще смотрел на Шоневальда.

- Да, это Миланио! - не раздумывая, сказал орденский посол, указав пальцем на венецианца. - И мне кажется, что он не должен пользоваться защитой нашего двора.

Миланио понял, что все кончено.

- Прощайте, ваше священство! - с презрением сказал он. - Пусть вам воздается по заслугам... Я уйду с вашего двора, - обратился Миланио к ольдерману и, не проронив ни слова, удалился.

Шоневальд стоял у окна и следил, как щуплая фигурка венецианца пересекла двор и скрылась в воротах.

"На что надеется этот разбойник? - думал он. - Неужели рассчитывает на милость Борецкого? Или, может быть, решил перед смертью поиграть в благородство?"

Придя в себя, Шоневальд стал обдумывать план бегства из города.

Сначала он решил бежать на Псков переодетым, но тут же отбросил эту мысль.

- Не пройдешь ворота - схватят... - вслух рассуждал орденский посол. Надо придумать другое. Но что?..

Долго он перебирал в голове всякие способы. Неожиданно вспомнил про Иоганна Фусса.

- Он должен спасти меня! - вслух сказал Шоневальд и, позвав в окно проходившего по двору слугу, попросил пригласить купца.

Иоганн Фусс не замедлил явиться. Робко взглянув на Шоневальда, он сказал:

- Я здесь, ваша милость.

- Господин купец, - без обиняков начал Шоневальд, - мне грозит опасность. Я должен тайно выехать из этого проклятого города. Помогите мне! - Он замолчал, не спуская глаз с купца.

- Как я могу помочь, ваша милость? Я бедный купец! - воскликнул пораженный Фусс.

- Подумайте, Иоганн Фусс, - вкрадчиво отозвался Шоневальд, - подумайте, сын мой. Церковь никогда...

- Ваша милость - перебил купец, - может быть, я смогу достать для вас русскую одежду. Мой друг, русский...

- Это исключено... - разочарованно протянул Шоневальд. - Это исключено, милейший. Городские ворота всегда хорошо охраняются, а сейчас... нет, это немыслимо... Подумайте хорошенько, господин купец! -Теперь в голосе посла послышалась угроза. - Вы ведь хитры на выдумку. Я помню, как вам удалось одурачить всех. Тогда вместо сельди вы провезли русским оружие.

- Ваша милость, я придумал! - радостно завопил Фусс. - Я могу вывезти вас из города в большой бочке. Я купил несколько бочек осетровой икры. Но... икра очень дорогой товар, ваша милость, а в бочке полных пятьдесят новгородских пудов...

Послу мало улыбалось подобное путешествие, но, поразмыслив, он понял, что другого выхода нет.

- Сколько стоит икра? - спросил он.

Иоганн Фусс долго колебался с ответом, что-то подсчитывая в уме.

- Я даю двадцать талеров, господин купец. Думаю, этого достаточно, - гордо сказал Шоневальд. - Двадцать талеров!

- Двадцать талеров, ваше священство!.. Только одна икра стоит сто талеров... Но для святой церкви я сейчас же выброшу икру и приготовлю все для вашего путешествия.

- Господин Шоневальд! - послышался за дверью испуганный голос. - Господин Шоневальд!

Дверь распахнулась, и тучная фигура Юлиуса Меца снова появилась на пороге. Громко охая, он долго не мог отдышаться.

- Господин Шоневальд... простите... Несколько русских стоят у ворот, с ними тысяцкий. Они грозятся причинить худо нашему двору, если мы вас не выдадим.

Шоневальд побледнел.

- Ска-жите, - заикаясь, ответил он, - ска-жите, что я уехал... Клянусь вам, что меня через час здесь не будет! Но если вы предадите меня, то...

- Хорошо, ваша милость, я скажу, что вас нет, но это не удовлетворит новгородцев. Они придут в большем числе... и тогда...

- Через час, - перебил Шоневальд, - вы можете открыть ворота, пусть ищут. Я буду уже далеко.

Ольдерман больше не спорил - он поклонился и вышел из комнаты.

- Вы видите, господин купец, надо торопиться! - С этими словами Шоневальд передал Иоганну Фуссу золото.

Купец молниеносно исчез.

Когда к Готскому двору снова подошли вооруженные новгородцы и предводитель грозно потребовал открыть ворота, старшины ганзейских купцов немедленно впустили отряд; они предложили осмотреть двор, поклявшись, что Шоневальда нет. Уже на следующий день Иоганн Фусс погрузил на большую колымагу несколько тяжелых бочек с осетровой икрой. Он благополучно провез их через Словенские ворота на берег Волхова и не уходил с пристани до тех пор, пока его товар осторожно не погрузили на карбас.

А слуга Фусса, заплатив изрядную сумму гребцам и лоцману, в полдень отплыл на Ладогу. Он удобно расселся на постланном между бочками сене и с аппетитом уплетал дорогую черную икру, удивляясь щедрости хозяина.

Глава XIV КОНЕЦ ФЕДОРА ЖАРЕНОГО

Расставшись с Медоварцевым у старой корчмы на реке Амовже, отряд Федора Жареного на пятый день пути прибыл к Ливонскому замку.

Кормщики поставили груженные воском суда в небольшой заводи у Девичьей горы, как раз напротив крепости Нарвы. Здесь Федор Жареный решил переждать время, узнать про заморские корабли, куда и когда они уходят.

Оставив за себя бывалого старика Куприяна, Жареный вместе с толмачом собрался на другой берег.

Они присмотрели рыбацкую лодку, наполненную свежей, только что выловленной рыбой; суденышко стояло у деревянного причала. Рыбаков было двое: один разбирал весла, а другой отвязывал от толстого бревна веревку, которой крепилась к берегу лодка.

- Эй, ребята! - закричал Жареный рыбакам. - Далече ли в путь собрались?

- Недалече, - откликнулся один из мужиков, подняв лохматую голову. - На ливонский берег, в крепость, рыбу продать.

- И нам в крепость! - повеселел Жареный. - А много за провоз возьмете?

- Садитесь, платы не спросим, - ответил тот же лохматый рыбак, - не велик труд. Нам все одно в город.

Новгородцы осторожно, стараясь не топтать трепетавшую рыбу, перебрались к кормовой скамье. Рыбаки, тут же взявшись за весла, погнали лодку к ливонскому берегу.

- Сей день утром немецких рыцарей на тот берег везли. Пустые, без товаров ехали, - сказал один из рыбаков.

Гребцы усиленно работали веслами: в этом месте быстрина сильно относила лодку назад.

- Немецкие рыцари? - встрепенулся Жареный. - А не заметил ли ты, друг, меж тех немцев горбатого купца?

- Горбатого не видал, - помолчав, ответил рыбак. - За главного у них был рыцарь. Лицо саблей накрест посечено. Спрашивали нас про купцов новгородских не проезжали ли-де по здешним местам.

Новгородцы молча переглянулись.

"Надо быть, прошлой ночью обошли нас немцы у большого порога", - подумал Жареный.

Он смотрел на приближающиеся каменные стены Ливонского замка, на крыши чужих домов, на большой герб над воротами; на гербе был изображен щит, а на щите - крест и цветы шиповника. И вдруг как-то сразу тревожное, тоскливое чувство охватило Федора.