В июле Ване исполнилось четырнадцать лет. Два года, проведенные на острове, многому научили его. Ваня вырос, возмужал.
Стреляя из лука, он на пятьдесят саженей без промаха попадал в песца или крупную птицу, а олень и на сто саженей был верной его добычей. На озерах редко какой линный гусь мог уйти, от быстроногого мальчика. Бесстрашно лазая по высоким скалам птичьих базаров, он быстро набирал полные мешки яиц. Мастерски управлялся Ваня с парусом и с веслами, никогда не упуская случая «побегать» по заливу на своей «Чайке». Отец после похода на Моржовый остров стал разрешать мальчику кататься на лодке одному.
Вот и сегодня мальчик подозвал медвежонка, спихнул осиновку на воду, и «Чайка», немного накренившись под легким северным ветром, полетела по заливу, задорно надув свой парусок.
Сделав несколько поворотов под разными галсами, Ваня направил лодку на юг, к большому падуну, видневшемуся у Летнего мыса. Закрепив шкоты, мальчик развалился на корме, погрузившись в мечты.
Уже несколько часов скользит «Чайка» по морской глади. И падун совсем близко, а Ване нет охоты поворачивать назад.
Неожиданно ветер круто сменился юго-западным. Заполоскавший парус вернул мальчика к действительности.
«Шелоник завязался, — оглянувшись, подумал Ваня. — Это лучше — попутняком будет. Вишь, куда я забрался! И не заметил, как в голымя„Чайка“ вынесла».
Он быстро повернул лодку на обратный курс, домой.
Но шелоник принес с собой густой туман.
На большом судне, с компасом и то нелегко проложить путь-дорогу морскую в тумане. А на утлой лодочке, в незнакомом месте да без компаса совсем плохо дело. Можно сутками кружиться на одном месте, можно попасть совсем в другую сторону.
У Вани не было компаса.
Мальчик шел по ветру. Если, на счастье, не переменится ветер, он на верном пути. Ветер не переменился, — он стих вовсе.
Жалко обвис мокрый парус «Чайки». Ваня взялся было за весла, потом оставил. Грести некуда: сейчас все направления одинаковы и все могут быть неверными. Задумался мальчик, вспомнил отцовы слова:
— У Летнего мыса воды быстрые… Берегись, чтобы не унесла в голымя. — И маточку Ваня вспомнил. Недаром поморы говорят: «В море стрелка не безделка», «Лодья ходит, матка водит». С маточкой-то он нашел бы дорогу.
Стал припоминать, когда воды встречаются, отлив приливом сменяют.
«Если прилив начнется, понесет меня к берегу, домой ближе, а если отлив…» Об этом и думать было страшно.
Но что делать? Сиди и смотри, как клубятся седые клочья над свинцово-черным морем. Крикнул Ваня… Глухо прозвучал его голос, запутался в белесой пучине. Не по себе ему стало, одиноким почувствовал себя мальчик.
Одежда Вани намокла, струйки воды текли за воротник, заставляя вздрагивать от холода. То ли дело медвежонку! На мишкиной шкуре тоже крупными жемчужинами оседала влага, но что ему! Показал бы мишка, куда и путь нужно держать, нюх у него хороший, да не понимает, дурачок, почему закручинился его хозяин…
Стоит ли на месте осиновка, несет ли ее куда — не поймешь. Туман все непрогляднее. Несколько раз у самой лодки высовывались из воды усатые головы и тотчас скрывались. Медведь стал беспокойно ворочаться: зверь морской его дразнит или лежать надоело?
Вдруг Ваня почувствовал, что «Чайку» стало покачивать на волне, и что дальше, то больше.
Понял мальчик, что лодку отливным течением упорно несло в открытое море. Хотел он снова закричать, да вспомнил, что бестолку: все равно никто не услышит! Часто-часто забилось сердце…
Колышет и колышет, поднимает и опускает лодку на морской зыби… Но вот опять насторожился медведь, подрагивая ноздрями. Прислушался и Ваня. Показалось, будто прибой где шумит. Нет, не прибой. То звери ревут. «Моржи!» — сообразил Ваня.
Раз рев и пыхтенье моржовое слышны, значит земля близко. Не очень-то приятна встреча с моржами, но другого выхода не было: течение еще страшнее. Ваня решил держать к берегу. Тихо двигая веслами, он направил лодку на голоса зверей.
На поморских лодках уключины устроены так, что к залежке можно приблизиться почти бесшумно. Для этого к борту прикрепляется планка с вертикальным отверстием для кочета — не большого клинышка; кочет, кроме того, соединяется с планкой гужом, кожаным ремешком. Когда кочет на месте, весло как бы опоясано ремешком. При обычной гребле весло опирается на кочет. Когда нужно соблюдать тишину, гребут от себя, и весло ложится на гуж. Все это Ваня знал.
Вот уже сквозь тявканье и рык послышался шорох набегающей на гальку волны. Еще несколько взмахов веслами, и из тумана показалась расплывчатая темная полоса с белой лентой прибоя.
Чтобы не привлечь внимания моржей, Ваня соблюдал крайнюю осторожность, двигая лодку только с накатом волны. Вытащив «Чайку» на песок, он прислушался. Звери ревели где-то справа.
Только теперь, когда главная опасность миновала и под ногами была земля, Ваня почувствовал, как он голоден. Но ничего съестного на этот раз он не захватил, так как не собирался далеко. И который раз за сегодняшний день вспомнился ему отец, часто повторявший: «Идешь в море на день, бери хлеба на неделю».
Ваня только вздохнул, отряхнул одежду и пожаловался медвежонку:
— Ну, мишенька, попали мы с тобой в переделку!
Боясь заблудиться в тумане на неизвестном берегу, а еще больше опасаясь встречи с моржами или ошкуем, мальчик решил пока остаться в лодке. «Накрою „Чайку“ парусом — и дом с крышей будет, а развиднеет когда, что ни есть на обед раздобуду».
Ваня быстро поставил в лодку шелемки — три пары связанных по верхним концам палок, перекинул через шелемки с носа на корму ремень и накрыл все это парусом. Получился шалаш.
Такой шалаш поморы часто делают на промысле. Только вместо паруса натягивают специальный чехол — буйно. Кроме того, зверобои берут с собой большое овчинное одеяло. Вытащив лодку на лед и устроив шалаш, промышленники кладут на лед железный лист или насыпают на толстую доску песок и разжигают огонь. Для варки пищи на лодке всегда есть тренога — варило, котелок и дрова.
На «Чайке», кроме шелемок и паруса, ничего не было Мальчик и медведь улеглись в шалаше голодные, мокрые.
Пригрелся Ваня у теплой мишкиной шкуры, забыл все тревоги в сладком сне. Отошли прочь думы-смутницы. И приснилась ему родная Мезень… Весна на дворе. Еще снег не весь стаял, а Ваня уже месит весеннюю грязь босыми ногами. Зазябнут ноги — на бугорок скорее. Отойдут чуть-чуть на пригретой солнышком земле окоченевшие пальцы, и поскакал дальше… Жарче солнышко, снега уж не видно нигде. С табунком таких же, как и он, белобрысых мальчишек, с берестяным кузовком за плечами, бежит Ванюха на болото за морошкой. Бегут ребята по зеленому крутому берегу, и по всей деревне колокольчиками звенят их озорные голоса. Бегут мальчишки мимо высоких-высоких крестов, стоящих на берегу, рядом с крестами, почерневшими от старости, покрытыми лишаем, стоит совсем новый, еще пахнущий смолой Новый-то крест Егор Кузнецов в прошлом году ставил, после седьмой зимовки на Матке. А старый неподалеку его прадедом Химковьш Василием Тимофеевичем поставлен. А вот совсем уж древний крест: покосился, замшел весь, на подпорках только и держится. Отец говорил, поставил его кормщик, который первым из мезенцев на Грумант ходил. В Большой слободе тогда домов с десяток, не боле, было… Вот и деревне конец — изба бабки Мочалихи, что на самом краю, у оврага живет; стоит ветхая старушка у крыльца, прикрылась ладонью от солнца, смотрит на ребятишек… За околицей — рощица, а тут уж и болото близко. Стала морошка попадаться. Но здесь еще мало ее. Мальчики знают места, где ягод росло столько, будто их насыпали на лужайку. И морошка знатная: крупная, что орех грецкий… С полным кузовком золотисто-красных ягод возвращается Ваня домой. В сенях пахнуло вянущим березовым листом. Зелено над головой. Это мать сушит березовые веники, зимой хвощиться в бане. Мать всегда за работой. Вот и сейчас сидит она в горнице у стола: шьет, согнулась над детской рубашонкой. Да еще люльку покачивает. Поскрипывает старая люлька, баюкавшая еще Ваню. В люльке безмятежно спит, причмокивая во сне, младший Ванин братишка — Федя… С гордостью ставит мальчик на стол тяжелый кузовок. Мать поднимает на Ваню усталые, добрые глаза, гладит сына-помощника по упрямым вихрам. Набегался Ваня по лесу, есть хочется. Надо бы спросить ячменный колобок или шанежку с рыбой, да как-то слова не идут с языка: так бывает во сне. А материнская ласковая рука все гладит вихрастую Ванину головку…
На этом и проснулся мальчик. Проснулся потому, что лицо его усердно лизал своим большим розовым языком медвежонок. Ему тоже есть хотелось, вот и решил он потревожить друга.
Хлопнул сердито Ваня ладонью по мишкиной морде и совсем очнулся, все вспомнил. Беспокойно заныло сердце. «Как дальше быть? Что делать? Суждено ли еще мать, отца увидеть?» Но гонит мальчик-помор тоску-печаль: «Коли в мореходы пошел — нечего по земле тужить. Это еще что, хуже бывает», — старается он подбодрить себя.
Глянул Ваня из-под паруса, — туман. Но сидеть и ждать тоже стало невтерпеж: ведь вторые сутки без пищи.
«Пойду по берегу, может чайку подшибу али песца встречу». Потрогав нож на поясе, мальчик взял багор, вылез из — лодки и решительно зашагал в противоположную моржовой залежке сторону.
Туман все еще не редеет, но ветер усилился. Океан с шумом катил на берег ряды высоких волн. Пена белым кружевом расползалась на плотном песке, обмытом и укатанном приливами.
По самой кромке прибоя кучами лежали морские водоросли, распространявшие гнилостный запах. Местами на желтом мокром песке отчетливо вырисовывались следы птичьих лапок. Вот маленький куличок выпорхнул прямо из-под ног и скрылся в тумане.
Сжимая в руке острый камень, Ваня осторожно шел дальше. Вот опять куличок — морской песочник. Птичка деловито расхаживает по берегу, заглядывая под каждый камешек и роясь в кучах водорослей. Волны не мешали ей: куличок всегда успевал отпрыгнуть в сторону от пенящегося потока или взлететь над прибоем.
Выпив дюжину гагачьих яиц, Ваня повеселел.
Улучив момент, Ваня метко швырнул камнем и подбил птицу.
Волоча крыло, куличок пытался скрыться, но мальчик не собирался упускать его.
Однако птичка была совсем маленькой, надо добыть что-нибудь посущественнее, и Ваня бредет дальше, пристально вглядываясь и прислушиваясь.
Внезапно дорогу преградили возникшие из тумана черные груды камней, покрытых мхом и лишайником. Мальчик обрадовался: в таких камнях любят гнездиться гаги, крупные нырковые утки. И впрямь, его зоркий глаз вскоре приметил торчавшую из расщелины голову птицы. Утка даже не шелохнулась, когда Ваня приблизился к гнезду. Свернув гаге шею, мальчик наскоро выпил яйца, оказавшиеся совсем свежими, и продолжал поиски.
Через какой-нибудь час у пояса охотника висел десяток жирных птиц: гаги, видимо, только что начали высиживать птенцов. Эти птицы — завидная цель охоты: они дают нежное мясо, вкусные яйца и тонкий шелковистый пух.
Выпив дюжину гагачьих яиц, Ваня повеселел. Его положение теперь не представлялось уже таким мрачным. Вот бы еще просушить одежду, погреться у костра…
Мальчик повернул к лодке, но не успел сделать и шагу, как заметил три темных пятнышка, как бы висевших в тумане. Пятна шевелились. Присмотревшись, он остолбенел: перед ним совсем — совсем близко стоял огромный белый медведь. В молочной пелене тумана он был почти незаметен, только кончик носа да глаза удивительно резко выделялись черными точками.
Опасность была велика, но годы, проведенные на острове, приучили Ваню ко всяким неожиданностям и опасностям, воспитали в нем решительность и выдержку.
«Убегать нельзя, все равно настигнет ошкуй. Не буду трогать, может и он не заденет. А нападет — всажу багор в брюхо, как Федор», — решил мальчик.
Зверь и человек так и стояли друг против друга, не двигаясь с места. Крепко сжав багор, напрягшись всем телом для схватки за жизнь, Ваня смело смотрел на медведя.
Не выдержал человеческого взгляда ошкуй: отвернул морду, отступил. Вот он остановился, еще раз оглянулся на мальчика и, раскачиваясь тяжелым телом, быстро растаял в тумане.
Только тут Ваня почувствовал, как у него заныли кисти рук и странно ослабли колени.
Добравшись к «Чайке», Ваня не нашел там своего мишки. «Куда бы он мог деваться?»— забеспокоился мальчик. Однако идти в такую погоду на поиски было бессмысленно, и он устало сел на борт осиновки, свесив ноги. Свой промысел Ваня поделил: две утки оставил себе, остальные — своему другу.
Так прошло с полчаса. Вдруг мальчик услышал какой-то шорох и схватился за положенный было в лодку багор. Но тревога оказалась напрасной. Из тумана показался медвежонок. Он волочил по песку тушу молодого моржа, изрядно объеденную.
Как досталась мишке первая победа над зазевавшимся зверем, осталось тайной, однако ран у него не было. Часть моржа проголодавшийся медвежонок, видимо, уничтожил прямо на месте охоты, наевшись так, что еле двигался; однако он не бросил добычу, — позаботился о Ване.
Сытые, довольные тем, что нашли друг друга, мальчик и медвежонок снова мирно задремали под защитой паруса.
Проснулся Ваня от сильных порывов ветра, сотрясавших «Чайку». Он выглянул из шалаша и радостно вскрикнул: тумана как не бывало. На море шли крутые волны.
Взобравшись на ближайший утес, мальчик попытался разобраться, где же он находится и в каком направлении становище.
С высоты нескольких десятков саженей он увидел, что его вынесло на совсем небольшой островок. Ближайшая часть острова была каменистой, поодаль тянулась низкая мшистая равнинка. По равнинке степенно двигалось сразу несколько медвежьих семейств.
— Да как их много! — Ваня насчитал девять взрослых медведей и трех медвежат. — Хорошо, я на медведицу с пестунами не наткнулся!
Обводя глазами соседние острова и горизонт, мальчик вдруг заметил вдали дым.
«Отец, товарищи на Крестовом мысе огонь зажгли, дорогу мне указывают!»
Мальчику хотелось в ту же минуту сесть в лодку, но море так расходилось, что плыть на скорлупке-осиновке было страшновато.
Ваня стоял на утесе в нерешительности. Может быть, он и переждал бы непогоду, но в это время на горизонте, со стороны моря, показалась белая, чуть приметная полоска. Это был лед.
Колебаться было нельзя. Ваня понимал, что значит, если льды преградят дорогу. Тогда мало надежды добраться домой.
Мальчик усадил медвежонка в лодку и, выждав волну послабее, столкнул «Чайку» на воду. Но впереди набухает новая большая волна, она угрожает выбросить лодку обратно на берег. По колено, потом по грудь в холодной воде, Ваня изо всех сил удерживает «Чайку». Зашипев пенящимся гребнем, волна накрыла мальчика с головой и прошла мимо. Ваня вскакивает в лодку и успевает сделать несколько взмахов веслами. От берега оторвался благополучно…
Хлопнул парус, и «Чайка» вихрем понеслась, черпая бортом пену. Ваня ляскал зубами от холода, но уже не боялся за свою осиновку: она прекрасно держалась на волне. Мореходность суденышка заметно улучшал медведь: расположившись на самом днище, он служил отличным балластом.
Все шло как нельзя лучше. «Чайка» смело резала грозные волны, с каждой минутой, с каждым часом приближая путешественников к дому.
За Летним мысом определяться стало гораздо легче: направление — на хорошо видный теперь черный дым зимовья. Казалось, до него совсем близко.
Ваня уже представлял себе сытный ужин и хороший отдых у жаркой печи, но тут случилось другое. Когда «Чайка» проходила мимо большого айсберга, сидящего на мели, мишка, привлеченный шумом прибоя, внезапно бросился к борту, и лодка перевернулась.
Пустой бочонок, шелемки, весла — все всплыло возле «Чайки», торчавшей из воды вверх килем. То скрывалась, то вновь показывалась над волнами голова мальчика. Тут же в воде метался виновник кораблекрушения — медвежонок.
Ваня перебросил ремень через киль и уперся ногами в борт, стараясь перевернуть лодку.
Испугайся, растеряйся Ваня — и конец бы. Недолго может продержаться в студеной воде человек. Но мальчик в эту минуту даже не думал о себе. «Лодка! Как спасти лодку!»
Ухватившись за крен? Ваня нырял по волнам вместе с осиновкой.
«Что делать!.. Падун! Скорее за падун, за ним, как за островом, поди, тихо совсем», — пронеслось в голове при взгляде на айсберг.
Только бы за торос спрятаться, только бы добраться туда… Ваня, держась за лодку, пытался грести одной рукой. Но слишком слабы были его силы, чтобы тащить опрокинутую «Чайку» по вздыбленному морю.
«Вот кабы мишка помог…»
— Мишенька! Миша! — закричал мальчик.
Медвежонок, высоко подняв морду, подплыл к Ване. Белый медведь — прирожденный пловец полярных вод. Ему не страшны волны и холодная вода. Многие версты могут проплывать белые медведи в полыньях и в открытом море.
Поймав медвежонка за шерсть, Ваня стал подталкивать его к падуну приговаривая:
— Плыви, мишенька, выручай! Медведь как будто понял, чего от него хотят. Загребая сильными лапами, он быстро поплыл к ледяной горе. Как всякий зверь, он охотно направлялся туда, где была твердь.
Мишка оказался прекрасным буксировщиком. Ему нипочем был такой груз. Да и недалеко было. Через четыре-пять минут медведь подтянул Ваню и лодку к подветренной стороне айсберга. Здесь действительно было гораздо тише.
Мальчик совсем окоченел, выбивая зубами дробь. Еще немного, и он не сможет двинуть ни рукой, ни ногой. И мальчик торопился. Прежде всего он отрезал ремень, привязанный к носу лодки, и, поглубже вдохнув, нырнул под осиновку. К счастью, у самого днища осталось немного воздуха, и Ваня сумел, не возвращаясь на поверхность, освободить из гнезда мачту, отвязать ванты и закрепить ремень за распорку, как раз посредине лодки.
Вынырнув, мальчик перебросил ремень через киль и уперся ногами в борт, стараясь перевернуть лодку. Понатужившись, он сумел сделать и это.
Правда, «Чайка» была до краев полна воды, но вылить воду — это уж полдела. Прихватив всплывшую мачту с парусом, Ваня подгреб к подошве падуна, выступающей далеко под водой, и затащил лодку на лед. Через полчаса осиновка была на плаву. За работой Ваня так согрелся, что от одежды пошел пар.
Быстро поставлена мачта, укреплен парус. Потеряны весла, но осталось правило, и вот снова несется «Чайка», взлетая на волнах и круто кренясь под ветром. Следя за курсом, мальчик в то же время оглядывался то на лед, наступавший с моря, то на медвежонка.
Лед был еще далеко, медведь лежал смирно.
Уже различимы очертания отдельных приметных мест вблизи становища. «Десять верст осталось, на час ходу».
Возвышаясь над темной громадой мыса, показался крест. Скоро острые глаза мальчика рассмотрели и людей на берегу.
«Встречать вышли. И Федор…»
«Чайка» скрипит креньями по песку, ее враз выволакивают из воды. Ваня соскочил на землю, за ним медвежонок.
Мальчик ждал наказания и виновато отводил глаза в сторону, не замечая, что на лицах поморов можно было прочитать все что угодно, только не упреки.
— Что с тобой, Вашоха? На тебе лица нет, — негромко сказал отец.
Ване действительно было плохо. Выйдя из лодки, он едва удержался, чтобы не упасть. Силы оставили его, ему было то жарко, то холодно… Как добрался до избы, как разделся и лег — мальчик уже не помнил. Его била жестокая лихорадка.
— Знобея. Вишь, горячий весь, — Федор осторожно трогал Ванин лоб. — Сейчас бы отваром из кукольков его напоить, да где взять?
— Эх, зачем так далеко на лодке ушел! — сокрушался Шарапов.
— Молод еще он, Степан, с годами мудрость-то идет, — возразил Алексей.
Десять суток мальчик бредил, не приходя в сознание. Но крепкий организм и заботливый уход друзей победили. Настал день, когда он рассказал все, что с ним случилось.
Молча, не прерывая, слушали Ваню поморы. А как кончил, отец ласково посмотрел на него и сказал:
— Ты не бойся, Ванюха, бери «Чайку» всегда, как захочешь. В такие руки, как твои, можно лодку отдать. Только сам бережись… А остров тот островом Туманов назовем. Ладно, что ль?
В этот момент мальчик был счастлив, как никогда. Скупая похвала отца наполнила его сердце гордостью. Уж если похвалил помор, отважный на деле и скромный на словах, значит есть за что.
Понял Ваня, что с этого дня он стал равноправным в маленькой артели грумаланов.