Не доходя одной версты до порога Маточного, на лесистом берегу Выга стояла почерневшая от времени часовенка — простой сруб, крытый на два ската; рядом небольшая избушка и еще какое-то хозяйственное строение: не то баня, не то хлев. В избушке приютилась новгородская семья, бежавшая на север этим летом.

И избушку и часовенку построили новгородские торговые и промышленные люди, идущие вниз, к морю. Здесь они отдыхали, готовясь к опасному переходу через пороги. Если шли против течения, держа путь на Великий Новгород, с северным товаром — мехами, моржовым зубом и солью, то в избушке поджидали отставших товарищей, парились в бане и грузили карбасы, готовясь в долгий путь по рекам и озерам.

В жаркий полдень к покосившемуся, замшелому кресту, одиноко стоящему на песчаном холмике, подошли амосовские карбасы. И сразу же пустынные места огласились удалыми криками и веселым разговором.

Солнце палило неимоверно. Вступившие на берег дружинники сбрасывали с себя доспехи и оружие. Скоро на фиолетовом ковре из вереска, сплошь покрывавшем берег, выросла куча из щитов, пик, рогатин, луков, шлемов и кольчуг.

С прилипшей к спине рубахой вышел на берег разомлевший Амосов. Прежде всего Труфан Федорович зашел в часовню поклониться Николе Мокрому. В полутемном помещении он с трудом нашарил серебряную лампадку и зажег огонек. При тусклом свете Амосов разглядел давно знакомую ему обстановку: две-три иконы без окладов, грубой работы, и несколько куриных яиц, подвешенных к потолку, — приношение христиан-карел. Заправленная на тресковом жире лампадка горела ровно, без копоти.

У часовни Труфана Федоровича дожидалась женщина в старой, заплатанной одежонке.

— Господине, мучки не дашь ли? Детишки много ден хлебца не видели, трое ведь. Солью в обмен отдам, не даром! — Женщина с мольбой смотрела на морехода.

— Никита, — крикнул Труфан Федорович, — отнеси-ка в избу кису с мукой! Пойдем, голубушка, — ласково обратился он к женщине и вместе с ней зашагал к жилью.

Неумолимый в борьбе, жестокий на расправу, купец был справедлив — жалел и любил детей.

— Ребята твои где? — обратился мореход к обрадованной женщине. — Не видать в избе-то… — Он обвел глазами стены курной избы, темный образ в углу и жалкие лохмотья на глиняной печи.

— У ручья озоруют, — отозвалась женщина, — сладу сними нету. Отец охотой промышляет — всё в лесах да в лесах, а мне совладать тяжко.

— Пойдем посмотрим, каковы разбойники. — Труфан Федорович и женщина направились к ручью, впадающему в Выг неподалеку от избы. На берегу, усыпанном крупной галькой, угрюмо торчал обугленный ствол спаленной молнией сосны, а возле него виднелись три белесые головки, склонившиеся над ручьем.

— Одной масти ребята, — пошутил Амосов.

Ребята рассматривали искусно сделанную из бересты модель большой морской лодьи.

— Что делаете, озорники? — нарочито строго спросил Амосов.

— Вот лодыо спускать будем, — подняв голову, ответил старшин мальчик, лет двенадцати. — Хороша ли на воде будет?

— Посмотрим, какова лодейка, — заинтересовался купец. — А кто делу го.::ова?

— Я, Егорка! — с гордостью ответил старший. — Я тебе какой хоть корабль сотворю.

Он поднял лодью, осмотрел ее и с торжеством бросил в воду. Суденышко стремительно закачалось, потом выпрямилось и, подхваченное течением, уверенно двинулось вперед. Младший из братьев, держа в руках веревочку, прикрепленную к корме лодьи, побежал по берегу вслед за судном.

— И впрямь хороша лодья! — залюбовался Труфан Федорович. — Кто же тебя научил, Егорий, корабли строить?

— Дед его, мой отец, — ответила мать. — Дед-то, он в кормщиках по морю ходит и по строению сведущ. В Новгороде у нас позапрошлую зиму гостил, так всё лодьи да корабли с Егорием строил.

— Кормщиком, говоришь, плавал? А прозвище ему как?

— Конев Иван. Слыхал, может?

— Конев?.. Нет, не слыхивал. Да разве всех кормщиков новгородских узнаешь! Где уж там… — Амосов махнул рукой. — Продай мне лодью, Егорий! — Купец вынул из кармана продолговатый кусок серебра с клеймом на конце. — Рубль не пожалею за твое художество.

— Что ж, бери, мне не жалко — я другую себе сделаю. — Он посмотрел на серебро в руках купца. — А только ты вместо рубля лучше бы мамке хлебца дал.

Купец расхохотался:

— От рубля отказывается. Сплоховал парень, небось отец не отказался бы. — Он протянул рубленый кусок матери.

— Не понимает он, глуп еще, где ему цену знать. Я и то слыхать слыхивала, а видать таких денег не видывала.

— Как отец с охоты вернется, — голос купца посуровел, — пусть мальца в Сорока отвезет, к Ермолаю Карпову, знакомцу моему, на подель. Карпов твоего Егорку научит, как всамделишные суда строить. Купец Амосов старшой, скажешь, велел… А лодью твою у мамки оставлю, ужо в обрат пойду — захвачу. — Он лукаво сверкнул глазом. — Ты не сомневайся, бери лодейку, — когда хочешь, мне не жалко… Смотри учись хорошо, из заморья вернусь — узнаю, — обернулся еще раз к Егорию Амосов и заторопился к своим дружинникам, возившимся у большого котла над костром.

Перекусив ухой из свежей рыбы, выловленной тут же, в обильном Выге, дружинники стали готовиться к переходу через порог. Труфан Федорович осмотрел каждый карбас.

— Туже пеленай ремнем, ребята, и рядину подправь, а то подмочит товар… Смотри ведь, как вода играет! — говорил он дружинникам, пробуя путы, крепящие груз. — А здесь вот кочета ослабли, правило ежели из рук вышибет — не быть живу.

Закончив осмотр, он разрешил путь.

Третий карбас был особенно важен для Амосова. Самые дорогие, ценные товары были нагружены в это суденышко, и Труфан Федорович поставил кормщиком крепкого и надежного мужика Никиту Гвоздаря, не раз благополучно спускавшего груженые карбасы через Выговские пороги.

— С богом, Никита! Карбас и себя оберегай. Смотри не сплошай.

— Будь в надеже, Труфан Федорович, не впервой! — откликнулся Гвоздарь.

Он оттолкнулся правильным веслом от берега; подхваченный сильным течением, карбас стремительно двинулся вперед. Никита правил, стараясь держаться близ берега. В этом и заключалось искусство кормщика. Держаться у берега было трудно: десятки крутых поворотов приходилось делать Никите в обход обильно рассыпанным по дну реки черно-зеленым камням; из каждого камня глядела смерть. Стоило сделать одно неверное движение — и лодку сбивало к середине реки в быстрый и могучий поток, с маху бросающийся вниз, на скалы.

А здесь, под берегом, камней было меньше, падение воды тише, и опытный кормщик хотя и с трудом, но мог провести груженый карбас. Небольшой островок, заросший елями и березняком, разделял в этом месте реку на два рукава. И горе человеку, попавшему во второй рукав, огибавший островок с другой стороны, — второй рукав был непроходим; вечно покрытый тучей водяной пыли, могучий поток, дойдя до обрыва, неудержимо падал вниз, с грохотом скатываясь с уступа на уступ. Неистово ворочаясь в тесных каменных объятиях, водопад яростно ревел, словно зверь, попавший в крепкие сети.

Ствол вековой ели в бурлящих на камнях потоках превращался в жалкие щепы, кружившие в воде, и черную пену, осевшую по берегам реки.

Труфан Федорович крупным шагом, почти бегом, спешил за карбасом по дорожке, проторенной вдоль берега; вела она к другой избушке, черневшей внизу за порогом, там, где течение реки делалось спокойным и безопасным. За Амосовым двигались дружинники.

Никита ловко обходил черные камни, окруженные клочьями белой пены. Вокруг карбаса вода кипела, как в котле, его то отбрасывало назад, то толкало в стороны. Один раз, попав в водоворот, карбас остановился и стал было крениться на борт, но сильная рука вовремя выровняла его; через мгновение карбас, словно испуганная лошадь, ринулся вперед.

Отворачивая карбас от вставшего на пути гранитного осколка, покрытого скользкими водорослями, Никита, напрягшись, налег на правило — карбас резко повернул вправо. Вдруг мореход выпрямился и швырнул в воду обломки правильного весла.

— Сгиб Никита! — стоном вырвалось у товарищей. Они окружили Амосова, словно ожидая от него приказаний.

Но помочь Никите больше никто не мог. Карбас уже отнесло на середину реки и сразу же подхватило быстрым течением левого протока. Никита бешено работал запасным веслом, стараясь приблизиться к берегу, но течение было неодолимо. Два раза стремительной силой воды карбас кренило на борт, и Никита, боясь, что лодку зальет, больше не пытался выйти из стремнины.

Не говоря друг другу ни слова — да и не слышно было человеческого голоса за могучим ревом водопада, — дружинники не спускали глаз с Никиты.

Вот он обернулся. Все хорошо видели его бледное, словно у покойника, лицо. Сняв шапку, Никита что-то крикнул и поклонился, видимо прощаясь с дружинниками, а потом вновь взял в руки правило, продолжая неравную борьбу с водяной стихией. Еще мгновение, и карбас, закрытый зеленым островком, исчез с глаз дружинников.

Никита продолжал борьбу за жизнь. До порога осталось всего несколько саженей; здесь река делала последний разбег, перед тем как броситься на скалы. Как раз посередине речного потока из воды торчали два огромных черных камня. Они стояли почти рядом на расстоянии всего двух аршин. Никита, ворочая веслом, сумел направить свой карбас к этим видневшимся камням.

Треща по всем швам, карбас впился между ними. Его подбросило кверху, и он повис, окруженный со всех сторон кипящей и ревущей водой.

Не веря еще, что остался жив, Никита стал осматривать карбас. Судно сидело крепко, и сейчас прямой опасности не было. Но долго так продолжаться не могло: вода, непрерывно бившаяся под днищем, рано или поздно должна была разрушить судно. Гвоздарь стал соображать, как спасти себя и драгоценный груз.

«Ежели б на тот камень перебраться», — с надеждой думал он, оглядывая небольшую площадку на камне, торчащем справа. Действительно, этот потрескавшийся камень, поросший мхом и чахлым кустарником, мог спасти его.

Большим промысловым ножом Никита разрезал веревки, распорол рядно и стал перекладывать тюки из карбаса на спасительный островок. Закончив с грузом, он и сам перебрался на камень.

Островок находился как раз посередине ревущего потока; он дрожал и колебался от напора воды, стремившейся сбросить его со своего пути. Взглянув вниз на водопад, Никита невольно схватился за тонкую березку и отполз подальше от края. Стараясь найти выход, он обратил свой взгляд на левый берег реки, густо поросший лесом.

«Сажень десять до берега, — прикинул Никита. — Да что толку-то, разве переплывешь?»

Внезапно его внимание привлекло движение в ветвях кустарника. Из прибрежной чащи выскочил крупный лось и заметался на небольшой галечной косе.

Не успел Никита сообразить, в чем дело, как из леса появились поджарые серые звери и бросились на лося.

— Волки! Конец сохатому, — пожалел новгородец.

Ему и в голову не могло прийти, что лось решится переплыть в этом месте реку. Но положение у зверя было безвыходное. Спасаясь от острых волчьих клыков, он как-то неуклюже подпрыгнул и забился в быстрых струях Выга.

Лоси — превосходные пловцы, но как ни старался большой и сильный бык справиться с течением — все было напрасно. Он упрямо запрокидывал голову, украшенную плоскими рогами, выставлял из воды горбатую морду.

Зверя быстро несло к водопаду. Барахтаясь, он все еще не хотел сдаваться, пытаясь достигнуть островков, между которыми торчал карбас. Вокруг головы лося белел венок, вспененный сильным течением.

Зверь, подхваченный водоворотом, исчез в глубине, а когда его снова вынесло на поверхность — порог был рядом. Лосиные рога еще раз мелькнули перед глазами Никиты и снова потерялись в белой пене…

А на косе, где недавно топтался лось, пять голодных лохматых волков сидели на гальке и, казалось, с удивлением оглядывали человека, забравшегося на черный камень.

В это время товарищи Никиты не спускали глаз с дымящейся пасти водопада. Они ждали, когда в водовороте промелькнет карбас, желая хотя бы взглядом проводить морехода в его последний, страшный путь. Лесистый островок закрывал от них и Никиту, и карбас, и скалы.

— Дяденька, дяденька, — раздался неожиданно звонкий голос, — карбас твой в каменьях увяз! Кормщик-то на Чертов Зуб слез. — Это прибежал запыхавшийся Егорий.

— Где карбас? Какой кормщик? Ты толком говори! — обступили мальчугана дружинники.

— На камне, что Чертовым Зубом прозывается… А кормщик высокий такой и лоб рассечен. — Егорий показал, как проходит шрам на лице кормщика.

Труфан Федорович словно ожил:

— Помню, помню, за этим островком еще два камня поперек реки торчат. Сумел, значит, Никита карбас меж ними направить… Пойдем, Федот, посмотрим, чем мужику помочь можно.

И Амосов зашагал по тропинке. За Федотом двинулись и дружинники. Пройдя немного вперед, они увидели Никиту, стоящего к ним спиной, тюки с товаром и карбас меж скал.

— Товар не забыл, — растроганно говорил Амосов, — сохранил, родной…

— Что ж, ребята, время волочить! — загудел Федот. — Надоть к Никите быстрее добираться. Сначала на остров, а с острова до каменьев рукой подать.

Все согласились с Федогом, но, когда вернулись на прежнее место, откуда до острова было ближе всего, поняли, что добраться до него — задача нелегкая.

Переплыть рукав в этом месте не было никакой возможности. Можно было попытаться пристать к острову на карбасе, плывя по течению, но и здесь успех был маловероятен. А если бы человеку все же удалось благополучно выбраться на крутой берег островка, то лодку неминуемо перевернуло бы или залило водой.

— Н-да… — задумался Труфан Федорович. — Вот и добрались… А ты, Федот, «рукой подать до Никиты-то», — передразнил он дружинника.

— А ежели по ремню на остров? — раздался чей-то голос. Труфан Федорович быстро оглянулся:

— А ты попробуй, Митрий, может, и даст бог.

Дмитрий неторопливо набрал в руки сыромятный ремень из моржовой кожи. Примерясь глазом, он размахнулся — и ремень, со свистом прорезав воздух, зацепился петлей за сломанный сук ели. Дружинники обрадованно загалдели, но сразу же стихли и затаив дыхание наблюдали, как Дмитрий подтягивал ремень. От усилий парня сук разогнулся, и он, боясь, что ремень соскочит, ослабил его.

— Не выдержит меня сук, а то бы я вмиг на той ели был! — вздохнул с сожалением Дмитрий.

Все молчали, разочарованные неудачей.

— Дозвольте мне, я попробую! — неожиданно раздался звонкий голос. — А ежели сук обломаю, все равно не утону. За ремень уцеплюсь. — Егорка схватил Амосова за рукав и с надеждой смотрел на него: — Дозволь, дедушка!

— Руками не удержишься, а вот ежели тебя веревкой обвязать, тогда, пожалуй, дозволю… — раздумывая, медленно говорил Амосов.

Он ласково положил свою руку на голову мальчика.

— Ну-ка, Дмитрий, обвяжи парня покрепче, его-то сук выдержит, — приказал Амосов дружиннику.

— Выдержит! — отозвались эхом обрадованные голоса. — Выдержит, Труфан Федорович, не сомневайся, а не выдержит — не утонет парень.

— Как до ели доберешься, твое дело — ремень привязать, да покрепче, милай, чтобы меня али Никиту выдержал, понял? — наказывал Дмитрий, пробуя узлы на спине у мальчика.

— Понял, дяденька, — ответил Егорка, искоса взглянув на большое тело Дмитрия. — Уж так завяжу, что и вдвоем с кормщиком не тяжко будет.

Дружинники рассмеялись, а Егорка, поплевав по-взрослому на ладошки, схватился за ремень и, быстро перебирая руками, повис над рекой. На середине пути мальчик по пояс оказался в воде: сук был слаб, и даже легкое Егоркино тело сгибало его Не успел Труфан Федорович с дружинниками охнуть, а Егорка уже спрыгнул на землю и возился у ели, привязывая ремень. Скоро он призывно замахал руками.

— Привязал Егорий, — заметил внимательно наблюдавший за мальчиком Труфан Федорович. — Молодчина парень! Мореход из него выйдет стоящий… Ну, Митрий, теперь твой черед! — обратился он к Головне.

Дмитрий собирался недолго. Нащупав нож у пояса и привязав топор, он ухватился за ремень. Перебравшись благополучно на островок, Дмитрий помахал рукой товарищам и вместе с мальчиком быстро скрылся в диких зарослях. С трудом пробираясь сквозь густой кустарник, плотно охвативший со всех сторон десяток тощих и высоких елей, они, тяжело дыша, вышли на противоположный берег острова и сразу же увидели Никиту на плоской вершине камня.

— Никита-а-а! — закричал Дмитрий.

Да куда там, рев водопада заглушал всё. Кормщик, не оборачиваясь, упорно продолжал смотреть на берег.

— Дяденька, а ежели камнем в кормщика — легоньким, вот таким? — показал мальчик зажатый в руке камень.

— А ты попадешь в Никиту-то?

— Таким камешком я малую пгицу отсель зашибу, — с гордостью ответил Егорка, — а то в Никиту! — И он ловко швырнул камень в спину кормщика.

Никита вздрогнул, обернулся и увидел на зеленом острове, у самой воды, Дмитрия и Егорку. Он обрадовался и сразу понял, что надо делать. Когда Дмитрий перебросил ремень. Никита продел его сквозь трещину в скале и закрепил за надежный, криво выступавший обломок.

С концом в зубах Дмитрий взобрался на ель, выросшую у самого берега, и намертво прикрутил ремень за ствол. Теперь осталось самое легкое. Тюки с товаром Никита подвязывал к протянутому над потоком ремню, а Дмитрий, оседлав еловый сук, орудовал веревкой, перетаскивая тюки через водопад.

Тем же путем выбрался на остров и Никита, изрядно промокнув в быстрых, пенистых струях реки. Обнявшись на радостях, они с тюками за плечами тронулись в обратный путь. Пока Дмитрий перетаскивал оставшийся товар, Никита и Егорка наладили отличную подвесную дорогу. Теперь по ремню, привязанному высоко, почти у вершины ели, груз скользил сам, падая прямо к ногам дружинников.

Крепко обнял и поцеловал Никиту старый мореход за находчивость и верную службу, обнял и поцеловал и Дмитрия.

— А ты, Егорий, — обратился он к мальчику, — веди назав-трие мать. Ежели она согласна, беру тебя с собой. На лодье в море пойдешь, сам морскому делу учить стану… Тебе-то ладно ли будет?

— Ой, как ладно, дедушка! — чуть слышно прошептал Егорка н бросился домой, шаркая голыми пятками по осыпающейся гальке.

Усталые, но довольные добрались мореходы к избушке. Здесь у карбасов, вытащенных на берег, лежали тюки с грузом, доспехи и оружие дружины. На большом вертеле целиком жарился жирный олень, распространяя вкусный запах. На радостях Труфан Федорович приказал открыть бочонок с лучшим заморским вином. И пока не показалось дубовое дно, не смолкли разговоры и песни… К полуночи лагерь заснул, стало тихо. Только прорывающийся сквозь шум водопада дикий плач сони и близкий волчий вой заставляли дозорного крепче сжимать копье.