Оказывается, «переход в миссию» – самая сложная трансформация личности, но и самая действенная одновременно, потому что речь идет не об относительно простых решениях поиска смысла жизни, а о решении задачи экзистенциального вызова, развитии сознания и полном раскрытии потенциала личности. Зачастую с подобными проблемами сталкиваются те, кто уже достиг определенного уровня самореализации, добился известности, содержательности и целостности жизни, однако по ряду причин сохранил глубоко упрятанную неудовлетворенность, разочарование, неуверенность. И очень часто такие трагические обстоятельства являются скрытым очистителем пути от преград, препятствующих полному раскрытию возможностей личности и обретению абсолютного единства с Вселенной. Тут, правда, нужна оговорка, что взять на себя ответственность за очищение от всего несущественного, мешающего достижению поставленных целей, должен сам идущий в миссию.

Факты, описанные ниже, свидетельствуют, что неблагоприятные обстоятельства случаются со всякими людьми, независимо от того, насколько деятельны они в жизни, безотносительно от качеств их личности, умения любить, быть в согласии с Богом, обладать волей для организации масс или реализации собственных идей. Неумолимость бытия проявляется тут не в целях, а в понимании и следовании законам бытия. Примечательно, что и выдающаяся личность, великий талант, гений может не понимать и отказываться жить в соответствии с высшими правилами гармонии. И, напротив, обычный, ничем не примечательный человек, способен интуитивно постичь эти законы и следовать им каждый день. Иногда в таких случаях говорят о близости с Богом. Но порой дело в обычном благоразумии, способности отказаться от разрушительных мыслей и эмоций. Герои этой главы каждый по-своему, преодолевая трагедии, продемонстрируют, что именно возникновение этих нестандартных, угрожающих жизни ситуаций обращало их внимание к вечному и главному – любви, гармонии и умиротворенности сознания. Порой для выживания им приходилось кардинально меняться, отказываться от гнева, ярости, желания реализовать иллюзорную идею владения миром.

Как это бывает в нашем беспокойном мире, одним болезнь открывала новые возможности, другим приходилось умирать, так и не осознав глубинных корней мессиджа Вселенной. Смертельные болезни и персональные катастрофы реализованных людей подчас играли двойственную роль. С одной стороны, они являлись болью и мукой, жестоким напоминанием о возможной близкой смерти, а с другой – идеально подстегивали к активному движению каждый день, час, минуту. Трагедии заставляли спешить. И даже если ситуация не была преодолена, настоящие личности успевали многое. Ужас конца и сама боль требовали выхода сконцентрированной энергии, и это удесятеряло усилия, создавало уникальную парадигму «медитации на деятельности», являющуюся способом противостояния страхам и физической немощи.

Философ Артур Шопенгауэр утверждал, что реализованному человеку «легче умирать», и тут, по всей видимости, следует искать золотой ключик к состоянию вдохновения, в которое герои этой главы себя вводили. Анализ их борьбы порой создает впечатление, что им это давалось даже легче, чем совершенно здоровым людям, не обремененным проблемами кратковременного бытия. Проницательный психоаналитик ХХ века Ролло Мэй убеждал, что мотивация любого большого творчества содержит прежде всего «мольбу о бессмертии», желании оставить после себя такие «признаки конкретной личности», которые позволят ей жить и после физической смерти.

Почему жестокие напасти случаются у духовных людей, развитых личностей, стремящихся к росту, даже чаще, нежели у недалеких обывателей, не обремененных ничем иным, кроме выживания? Оказывается, путь к достижениям и славе сам по себе может быть разрушительным, что фактически вызывает обратную реакцию Вселенной в виде болезней или катастроф. Высокие стремления, отрешенность и движение вопреки сдерживающим факторам как бы ущемляют саму витальность личности непомерной нервозностью. За сомнительную мирскую славу и эфемерные победы неординарный человек рассчитывается здоровьем или даже жизнью. Такие знаменитые личности как, скажем, Александр Македонский и Стив Джобс, Мария Башкирцева и Эва Перон, ушли из жизни молодыми из-за непреодолимого, вступающего в конфликт с Природой желания контролировать мир. Иногда личности попросту «подталкиваются» к краю могилы, и, если оказываются неспособными расслышать зов своего естества о помощи, если им не удается наладить реального равновесия между конфликтующим внутренним миром и ощетинившимся внешним, они также быстро завершают свой персональный круг жизни. Классическим примером гибели от такой «несвободы сознания» стал Эдсел Форд – сын прославленного автомобильного изобретателя и бессменного руководителя компании его имени Генри Форда. Фатальное давление отца, неспособность распознать свои истинные цели, свою природу и много лет подавляемые эмоции привели Форда-младшего к катастрофе – вопреки тому, что отца и сына называли «нежнейшей парой».

Причины ужасных событий могут оказаться самыми разными. Иногда возникает чувство старой вины на фоне новых, знаковых событий, страха в первую очередь. Взять хотя бы певца Марка Бернеса, отвернувшегося из страха заболеть от жены, умирающей от онкологии. Словно бумеранг, догнала его эта болезнь, с которой он не сумел справиться.

Талантливый врач Владимир Шалимов, испытав на склоне лет профессиональную невостребованность, вследствие действий бывших коллег, которые фактически вытолкнули его с работы, игнорируя опыт и знания, вспомнил о первой жене, появился растревоженный комплекс вины перед ней, горечь за несправедливое отношение к ней. Вот и пришла болезнь.

Бывает, причиной трагедии становится нежелание и неумение преодолеть внутреннюю боль, как это случилось с индийским мыслителем Рамакришну, у которого был обнаружен рак горла, – он умер в возрасте 50 лет.

Но порой глобальный вызов личности происходит на совершенно иной платформе. Так, ученик Рамакришны Вивикенанда умер от диабета в возрасте 39 лет. Пожелай он преодолеть свою болезнь, это было вполне осуществимо. Но Вивикенанда отказался «спасать тело», и он попросту проигнорировал сигналы, спеша сделать все, что наметил. И высказавшись сполна, ушел из жизни спокойно и величаво, словно не желая «задерживаться» в миру, не создавая ничего нового. Кстати, именно такая причина ухода большинства мыслителей и искателей истины. Исключение составляют лишь случаи полной умиротворенности, согласия духа, разума и тела. Но ведь известны и недаром часто повторяются слова Будды, сказанные перед смертью (в возрасте 80 лет): «Я могу умереть счастливо: я не оставил ни одного поучения в закрытой ладони. Все, что вам полезно, я уже дал».

Иные причины и следствия у смертельного недуга Леси Украинки. Крутой поворот в ее жизни произошел в раннем детстве, когда девочке еще не исполнилось и 10 лет. Все началось с обряда зимнего «освящения воды» на реке Стырь, подтвердившего очевидное: массовые мероприятия несут непредсказуемые риски и опасности энергетического и сугубо физического плана, особенно для неподготовленного, беспомощного ребенка. В какой-то момент под тяжестью множества присутствующих людей лед на реке стал незаметно проседать, и вода, появившаяся из проруби, залила ноги стоявшим наиболее близко. Леся оказалась в плотном кольце из стоявших на льду людей. В конце концов ее валенки обледенели так, что стали похожи на два деревянных полена, а ноги буквально вмерзли. Так началась ее трагедия – туберкулез кости, который захватил и легкие в возрасте 28 лет. С этим страшным недугом она боролась в течение долгих 30 лет. Существование ее физического тела можно определить как непрерывную цепь тяжелых операций или утомительных лечебных процедур. Но на фоне этой нечеловеческой борьбы ее потрясающе стойкий дух сумел совершить невозможное. Она не преодолела болезнь, но жила активной творческой жизнью. Трагедия и триумф Леси Украинки убеждает, что можно принять свою судьбу и жить со смертельной болезнью. Жить насыщенно, будто в один день умещается целая неделя. И жить так содержательно, будто ангелы подсказывают, что именно следует делать, а от чего отказаться. Ее опыт как нельзя лучше утверждает принцип неразрывной связи высокого творчества с постоянным присутствием смерти и боли. Когда интеллект сталкивается с непосредственной близостью смертельного исхода, он не просто самовыражается, а демонстрирует уникальную последовательность. Именно туберкулез прекратил ее попытки заниматься музыкой, но, сосредаточил все ее силы на создание непревзойденной поэзии. Биограф Леси Украинки Анатоль Костенко заметил, что «счастлива была Леся потому, что открыла для себя смысл жизни и ее цель. И еще потому, что способна была постигать неожиданную красоту движущегося, меняющегося, но вечного мира». Катастрофа и проблема выбора делают целеустремленного человека удивительно последовательным. Вот что написала сама поэтесса по этому поводу: «Может, болезнь моя толкнула меня на писательский путь. Ведь я мечтала о фортепиано, о музыке… А если б не эти трагические обстоятельства? Превратилась бы в мещанку?»

Действительно, очень часто катастрофа или болезнь становится ускорителем реализации ранее задуманной миссии, превращается в катализатор, суживая для пораженного поле вариантов самореализации. Как в случае с Лесей Украинкой болезнь вычеркнула музыку, так в жизни Франклина Делано Рузвельта полиомиелит сделал политику единственно ценным в его глазах делом. Все остальное не просто отодвинулось на задний план, но позволило сконцентрировать энергию на политике и, как следствие, достичь в ней весомых результатов. Он буквально врос в это единственное дело жизни, став в итоге одним из наиболее почитаемых президентов США. Но это и есть обретение того полноценного бытия, к которому так стремятся одержимые люди (с оговоркой, что каждый сам вправе оценивать важность своего дела). Так, Рузвельт будучи уже тяжелобольным, прикованным к инвалидному креслу, в четвертый раз участвовал в президентских выборах, а выиграв, через два с половиной месяца ушел из жизни. Не стоит удивляться, ведь цель стала для него жизнью. И она позволила забывать о болезни, по сути, удерживая его в этом мире. Кто-то восхищается деятельностью Рузвельта, кто-то не понимает его одержимости, но важно в итоге лишь то, как воспринимал свою жизнь он сам. Он же осознавал – у нас есть множество подтверждений этого – эффективный результат своей деятельности на посту президента США, тем самым в личном плане он преодолел болезнь. Победы в политике наполняли его жизнь смыслом, помогали жить, а не существовать.

Вероятно, важнейший аспект противостояния трагедии заключается в сохранении связи между земным и запредельным, куда удалось заглянуть избранным. Второй аспект наверняка заложен в сомнениях и переживаниях – опыт Зигмунда Фрейда прямо об этом свидетельствует. Движение, как при фартлеке – изнуряющем рваном беге, без отсутствия умиротворенности, с излишней нервозностью, агрессивностью ко всему миру. Но Фрейд отыскал свой секрет противодействия болезни. Он сумел наладить связь между переживаниями и действительностью, сумел деятельностью и ее результатами сформировать новый тип реальности, без губительных мыслей. Важнейший урок Фрейда состоит в том, что отказ от критических переживаний не обязательно должен быть обусловлен сменой деятельности. Порой достаточно применить эффект параллакса, взглянуть на собственное дело под иным углом, сделать распределение энергии более рациональным (кстати, знатоки йоги и аюрведы, работающие с энергиями, обращают внимание на тот факт, что нёбо является местом «закольцовывания» энергии, поэтому участок полости рта задействован во время многих практик и медитаций для создания оптимального течения энергии).

Похожую ситуацию пережил писатель Александр Солженицын, который в тридцать четыре года оказался один на один с семиномой – опухолью яичка, причем находился он в это время в заключении – в лагере на севере Казахстана. Но он преодолел свою болезнь неутомимым творческим усилием, выплескивая в книгах все те негативные эмоции, которые вели его в могилу. Кстати, важным для Солженицына, прожившего в итоге почти 90 лет, стало литературное описание похожего случая – высказаться, выплеснуть эмоции ему удалось в книге «Раковый корпус», где он касается и важнейшего аспекта преодоления трагедии – избавления от страха смерти. «То, что я наметил, я выполню. Меня запугать нельзя. Я умирал на войне, от голода в лагере, я умирал от рака – я смерти не боюсь и ко всему готов», – утверждал он. Принимая во внимание, что это один из ключевых моментов преодоления кризисных ситуаций, приведем короткий отрывок полностью: «…Он вспоминал, как умирали те старые в их местности на Каме – хоть русские, хоть татары, хоть вотяки. Не пыжились они, не отбивались, не хвастали, что не умрут, – все они принимали смерть спокойно. Не только не оттягивали расчет, а готовились потихоньку и загодя, назначали, кому кобыла, кому жеребенок, кому зипун, кому сапоги. И отходили облегченно, будто просто перебирались в другую избу. И никого из них нельзя было напугать раком. Да и рака-то ни у кого не было». После таких слов становится понятным, почему от самого писателя, отрешенно работающего над своими книгами, болезнь отстала, как отстает корочка от зажившей ранки.

Стоит заметить, что личности, успешно преодолевшие кризисные ситуации, во многом меняли свое мышление. Тот же Солженицын существенно уменьшил агрессию и ожесточение. Зная, как не жалует его писатель Владимир Набоков, он без всяких сомнений написал письмо в Нобелевский комитет, рекомендовав номинировать именно Набокова, как крупнейшего мастера слова, на получения престижной премии.

Еще несколько эпизодов преодоления представляются важными для понимания психологии деятельности человека, получившего «черную метку». Достойна изучения философия Кристины Гроф, с предельной откровенностью поведавшей об излечении от алкоголизма. Важный для понимания преодоления момент содержится в обозначении деятельности на стыке «жизни тела и духа». Встреча духовного учителя в Индии, непрестанные медитации, освоение мистических традиций Востока, приближение к буддизму с его оценками привязанностей. Шаг за шагом она двигалась по пути выздоровления последовательно и непреклонно, пока не преодолела «сладкое алкогольное забвение». В итоге это стало возможным благодаря «высоте цели», вытеснившей пары зеленого змия. Воистину большие цели создают уникальные возможности.

Хотя не стоит преувеличивать – иногда и для реализовавшей себя личности все решается на уровне выживания, а искусственно формируемые цели могут попросту не сработать. Писателю Полу Уэсту пришлось преодолевать тяжелую афазию после инсульта, при этом он знал, что никогда уже не сумеет вернуться к литературному творчеству. Это был большой удар не только для него, но и для его жены, писательницы и поэтессы Дианы Акерман. Но их совместная победа оказалась возможной в первую очередь благодаря принятию ситуации, готовности жить с нею и спокойно преодолевать трудности, в том числе заново учиться ходить и разговаривать.

Все эти личности упомянуты не случайно. Каждая жизнь, победа над болезнью или поражение в кризисной ситуации содержат в себе важнейшие крупицы опыта. Именно опыт, образ мышления этих людей позволяют проникнуться пониманием собственного пограничного состояния или драматического положения. Детальный анализ разнообразных ситуаций, поведения победивших обстоятельства людей наверняка приблизят к выработке собственного индивидуального подхода. В этом и состоит идея описания случаев преодоления – они должны не только вдохновлять, но и показывать путь. Быть маяками.

 

Зигмунд Фрейд

Великий переход патриарха психоанализа

В возрасте 66 лет у профессора Зигмунда Фрейда во рту появилась опухоль, которую через несколько месяцев диагностировали как рак нёба – стопроцентно смертный приговор, особенно для того времени. К этому моменту сам знаменитый ученый переживал примечательную метаморфозу. Всю жизнь он был сосредоточен на одном деле, совмещая врачебную практику и написание книг. Его образ жизни на первый взгляд представляется упорядоченным и системно-организованным – подчиненным единственной цели. Цельность образа как бы дополняла безоблачная семейная жизнь исследователя, его обособленность, созданный и активно действующий психоаналитический конклав. Поэтому кажется в высшей степени странным и нелепым появление на такой фундаментальной, прочно разработанной платформе смертельно опасного недуга. Но, на поверку, прочность фундамента зачастую бывает слишком обманчива.

Чтобы яснее представить себе вполне успешное, в целом удавшееся противостояние болезни, необходимо заглянуть в тайные недра жизни Фрейда и начать следует со времени, предшествующего страшному заболеванию.

Можно встретить немало упоминаний, будто смертельная хворь была вызвана непомерным курением. Однако современные взгляды на природу онкологии свидетельствуют, что курение могло лишь стимулировать болезнь, создать то так называемое «слабое звено» организма, где защитная пленка иммунитета оказалась наиболее тонкой и впустила недуг. При определении наиболее важных причин заболевания следует учитывать прежде всего более тонкие психоэмоциональные аспекты, возникшие вслед продолжительного несоответствия восприятия миром личности Фрейда, негативных последствий многолетней «борьбы за территорию» со своими же бывшими учениками, вполне реальных брешей в отношениях с соратниками и оппонентами. Да и в частной жизни ученого все было не так безоблачно. Более того, в истории искателя тайн человеческой души многое представляется мистическим и непостижимым, как, впрочем, и в области, которую он изучал.

Итак, попытаемся проанализировать, что же происходило с выдающимся ученым в течение 10–15 лет, предшествующих заболеванию. Что было особенно дорого Зигмунду Фрейду в расцвете творческих сил, и какие энергетические пробки создавали тромбозы в этой неутомимой творческой душе? Что заставило споткнуться этого пытливого максималиста, всегда активно и бескомпромиссно борющегося за лидерство человека, который привык всегда быть первым во всем. Даже в школе он слыл одним из лучших учеников и с отличием ее окончил. А в Венском университете блестяще сдал выпускные экзамены, стал доктором медицины. И вдруг поразительная цикличность жестоких ударов судьбы, которые на самом деле были запрограммированы его более чем сложной натурой.

Необходимо отметить, что его уникальное учение поглощало все силы и время своего создателя в течение многих лет, вызывало его беспокойство, подтачивая основы здоровья. К моменту своего заболевания Фрейд опубликовал все те произведения, которые сделали его всемирно известным. Но его всегда одолевали сомнения относительно способности современников принять его концепцию психоанализа. Главное, что следует подчеркнуть: все происходило на фоне абсолютного непринятия медицинским миром его в качестве первооткрывателя. Совершенно очевидно, что пики духовной нестабильности будущего мэтра достигли апогея в период от 45 до 55 лет, времени, когда мотивированный мужчина нередко думает: жизнь коротка, достижения слишком незначительны, а успеть следует еще очень много. Вовсе неслучайно к 40 годам Фрейд сделал себе первый заметный подарок – официально (хотя и весьма осторожно) заявил о создании психоанализа. Но и к сорока пяти годам он все еще находился в высшей степени в двусмысленном положении: имея за спиной солидную практику, фактически став настоящим ученым и автором книг, он еще не был признан ни научным сообществом, ни даже лидером того движения, которое создал. Неприятие его идей медицинским миром превратилось в устойчивый, постоянный раздражитель.

Следует напомнить, что подавляющее большинство его фундаментальных трудов появились в возрасте от 44 до 66 лет. Вообще, в этом периоде жизни Фрейда можно рассмотреть признаки мучительной душевной драмы: начав с исследования неврозов, он к 50–55 годам довел себя до чудовищного невротического состояния. Его лучший ученик и главный оппонент Карл Густав Юнг был абсолютно уверен, что Фрейд страдал неврозом «с мучительными симптомами». «Я видел, что ни Фрейд, ни его ученики не могли понять, что означает для теории и практики психоанализа тот факт, что даже сам мэтр не может справиться с собственным неврозом». Это не столько свидетельство против Фрейда, сколько одно из объяснений доминирования в ученом разрушительных эмоций. Проблема особенно актуализировалась вследствие острой критики его идей со стороны интеллектуальных лидеров, а позже и со стороны бывших учеников и сподвижников. Хотя за два месяца до 46-летия Фрейду было присвоено звание профессора и у него появились первые ученики, о спокойной работе не могло быть и речи. Только к 52-летнему возрасту ученого психоанализ начинает признаваться прогрессивной частью научного сообщества, а сам он приобретает последователей в ряде стран. Да и в 1908 году, времени начала всеобщего признания, все обстояло не так просто, как представляется спустя сто с лишним лет. На сознание Фрейда воздействовали отрицательные воспоминания о неприятии его первых проб пера. Журнал «Цайт» отзывался о «Толковании сновидений» «с пренебрежением и насмешкой», а издатель не смог продать выпущенные 600 экземпляров. «Зигмунд чувствовал себя опустошенным», – констатировал знаток человеческой психики писатель Ирвинг Стоун. Фрейду было в это время уже 44 года, и он только начал пробивать себе дорогу в науке, причем определенно удаленной от медицины. Все более увеличивающаяся дистанция между его психоанализом и медициной того времени порождало губительную тревогу и нарастающие сомнения в возможности стыковки его учения с классической медицинской наукой.

Он не мог успокоиться, напротив, усилилась его агрессивность и непримиримость – качества, проявляющиеся даже при тщательном контроле и возрастающем самоподавлении эмоций. В возрасте, когда большинство ученых вступают в новый этап жизни – пожинания плодов своих исследований, Фрейд еще только доказывал правомерность психоанализа.

Наконец, когда дело его жизни начало пробивать себе дорогу, после небольшой временной передышки Фрейд испытал новое потрясение – предательство и уход своих последователей и среди них «первого ученика» – Карла Густава Юнга (Фрейд тогда не мог предполагать, что каждый из отступившихся от него учеников в итоге только подтвердит правомерность идей учителя). Чувство безысходности и разочарования возникало слишком часто. Карл Юнг, Альфред Адлер, Отто Ранк, Шандор Ференци не просто покинули учителя, но всей своей деятельностью, по убеждению Фрейда, наносили вред учению о психоанализе. Каждую их публикацию, книгу, лекцию он воспринимал болезненно. Биографы утверждают, что к 1913 году, году разрыва с Юнгом, Фрейд чувствовал себя особенно плохо и даже обследовался на предмет злокачественной опухоли прямой кишки. Он словно ожидал подобного удара судьбы и настолько тяжело переживал расхождения с соратниками, что обмороки на почве нервного расстройства стали едва ли не регулярными.

Дети также не оправдали надежд ученого: к пятидесятилетию он вполне осознал, что никто из сыновей не продолжит его дело. Более того, они не только не подхватили идеи отца, но относились к ним отстраненно, оставаясь сторонними наблюдателями, благополучными бюргерами, не стремящимися к самовыражению. Лишь младшая дочь, Анна, стала впоследствии психиатром, ассистентом и секретарем Фрейда. Избрав миссию помощи, она так и не вышла замуж, пожертвовав личным счастьем ради деятельности родителя. Весьма эгоистичный по натуре Фрейд не раз с горечью задумывался над парадоксальными различиями восприятия жизни у него и его детей.

И все-таки самой болезненной областью для Фрейда была его самоидентификация. Он раздваивался между медициной и учением психоанализа. Постоянная практика, прием больных привязывали его к медицине, исследования уводили далеко за ее рамки. Глобальный экзистенциальный вызов для Фрейда состоял в вопросе: будет ли он восприниматься именно тем, кем давно себя считал? Этот вопрос мучил его еще до болезни, а отсутствие ответа было главным ее предвестником. Признание его работ некой частью научного мира вовсе не означало того признания, которого он на самом деле ждал. Фрейд мог не принимать близко к сердцу, что его не понимал Эйнштейн, но он не мог смириться с таким прискорбным фактом, как полное игнорирование его учения известным хирургом Пихлером. Вероятно, таких случаев было немало. Во Фрейде видели ученого, оригинального исследователя и автора книг, но никак не столпа медицины. К слову сказать, уже в 1930 году ему была присуждена премия Гёте, а Нобелевский комитет неоднократно рассматривал его кандидатуру на получение премии в области медицины, но безрезультатно. Это как раз подчеркивает упомянутую выше раздвоенность мэтра. Соответствие внешнему образу внутреннего «Я» – вот что порой становится для людей с активной жизненной позицией моментом истины, за которой легко угадываются мучительные потрясения болеющей души. Ему необходимо было перейти на новый уровень. И именно эту проблему в определенном смысле разрешила болезнь.

Когда на жизненном горизонте замаячила перспектива онкологии, в жизни Фрейда многое постепенно переменилось. Болезнь его встряхнула, заставила переосмыслить свой жизненный проект, напомнила, что в условиях клинча со смертью бессмысленно тратить энергию на борьбу с собственными учениками (в итоге он не стал выступать с критикой книги «отступника» Отто Ранка). Профессор стал больше времени проводить в одиночестве – прогулки, размышления, которые вели к корректировке курса, уточнению жизненной программы. Внешне могло показаться, будто ничего существенного не происходит. Но это не так. Он больше не думал об учениках, сподвижниках и его уже меньше занимали вопросы психоанализа. Фрейд больше увлекался созерцанием окружающего мира, его красотами, его радовала возможность наслаждаться каждым днем без переживаний. Фрейд стал спокоен – этому способствовал отдых и лечение в санаториях, тихие часы, проведенные над книгами, более нежные отношения с домочадцами (кроме жены, с Фрейдом постоянно жила ее сестра Минна и их дочь Анна). В итоге Фрейд правильно выстроил отношения с собственной болезнью. Он справился с шоком, смирился с возможностью скорой смерти и убедил себя в том, что не стоит бояться своего ухода в небытие. Он научился шутить по поводу того, как другие напряженно ожидают развязки; особенно известна его ирония относительно решения властей Вены сделать его почетным гражданином города к его 68-летию (на что Фрейд заметил, что эти люди опасаются, что он попросту не доживет до 70 лет). Но не это было главным в противостоянии болезни. Ключевым моментом, остановившим атаки недуга, стала упорядоченная жизнь. Эпизод, который невозможно обойти: Фрейд отказывался принимать болеутоляющие лекарства из опасения, что это может мешать работе мысли и завершению его работ. Другими словами, мастер раз и навсегда определился, что является главным в его жизни.

Конечно, большим подспорьем извне оказались три взаимосвязанных фактора. Первый связан с поддержкой семьи, второй – с признанием психоанализа в научном мире и растущим авторитетом ученого. В деле противостояния болезни это было лучше любого лекарства. Третьим фактором, способствующим преодолению болезни оказались прочные социальные связи, вовлеченность Фрейда в дело, которое он создал. Он писал многочисленные предисловия к работам молодых людей, своих последователей. Отныне он уже не раздваивался между медициной и исследованием, Фрейд осознал себя как патриарх психоанализа. Он стал работать не столько с пациентами, сколько с людьми, намеревавшимися разобраться в себе, желавших освоить законы психоанализа. Среди них были такие яркие личности, как Лу Андреас-Саломе, принцесса Мария Бонапарт, Вильгельм Райх и ряд других, откровенно им восхищавшихся. Сильные натуры определенно тянулись к нему и питали его своей энергетикой.

Следует отметить, что Фрейд не просто существовал, борясь с физическими мучениями. Все эти годы, в осаде боли и осознания близко подступившей смерти, он создал почти половину из тех работ, которые признаны основополагающими. А из двадцати четырех томов по меньшей мере восемь были написаны между тридцатью тремя мучительными операциями, когда смертельная болезнь удавкой то стягивала, то отпускала горло самого известного и не сразу признанного медика своего времени.

Вообще Фрейд именно после того, как узнал о болезни, стал следовать по пути уменьшения зон напряженности. Нельзя сказать, что он усмирил или подавил свои эмоции; он полностью направил их на развитие учения, которому посвятил жизнь, занимаясь отныне только той деятельностью, которую любил и которая приносила ему безмерную радость. Психоанализ стал мерилом его бытия, а болезненно-разрушительное отношение к славе с некоторых пор у него трансформировалось и приобрело позитивные черты. Фрейд, словно успокоился и меньше обращал внимание на раздражители. Нет, он не изменил к ним отношения, до конца дней оставаясь все таким же непримиримым максималистом во всем. Но он изменил свою реакцию: перестал бурно реагировать на поступки других людей, казавшиеся ему необъяснимыми. Так, он даже не расстроился, когда его комитет распался. В принципе, довольно спокойно принял и приход нацистов (и если бы не реальная опасность для дочери, может быть, и не покинул бы Вену). Фрейд научился терять людей. Если смерть Карла Абрахама его потрясла, то, когда умер Шандор Ференци, он просто заметил: «Очень печальная потеря». Он попросту отказывался замечать тех, кто мог его расстроить. Мэтр стал не просто понимать бытие, с некоторых пор он его чувствовал, слышал его поступь, осознавал бесконечность и ограниченность всякого человеческого существа.

В образе мышления Фрейда многие исследователи отмечают в качестве основной особенности «доводить всякое положение до последних и крайних выводов». Те, кто детально изучал жизнь ученого, небезосновательно приписывали ему «максимализм мысли», который оттолкнул от него большую часть учеников и предопределил одиночество мыслителя в конце жизни. По большому счету, этот же «максимализм мысли» и порождал непрестанное беспокойство, болезненную тревогу и направленные внутрь себя негативные эмоции, которые, как считают, способствовали возникновению смертельного недуга. Курение, которому приписывают основную причину болезни, могло стать лишь катализатором, но не причиной – тело «сдает» тот свой орган, который наиболее ослаблен и незащищен иммунным щитом. Кстати, последний акт воли Фрейда – добровольный уход – также исполнен все того же максимализма и непримиримости с паллиативами. Действительно, прорывается нечто сверхъестественное в том факте, что великий исследователь человеческой души жил ровно столько, сколько посчитал необходимым для завершения своего творческого пути. Через 16 лет после обнаружения опухоли восьмидесятитрехлетний ученый попросил своего врача Макса Шура дать ему смертельную дозу морфия и позволить прекратить долгие мучения своего физического тела. Сакральный шифр этого шага выглядит приблизительно так: «Я ухожу, ибо я уже сказал все, что мог. Больше мне добавить нечего». Не стоит строить иллюзий в отношении недописанных трудов – они были лишь механизмом удержания себя в мире живых. Ирвинг Стоун, глубоко проникший в мотивацию этого великого человека и давший миру великолепную иллюстрацию его жизни, очень точно указал на мысль Фрейда в последние годы жизни: «Оглядываясь на прошлое, он понял, что его жизнь завершила полный круг». Все, чего можно было достичь, достигнуто. Цепляться за нее более не было смысла. Но, так или иначе, Зигмунд Фрейд победил свою болезнь, совершив, может быть, не меньший подвиг, чем продвижение в массовое сознание идей своего психоанализа. Он на собственном примере подтвердил генеральный принцип своего учения – миссия, если только она реализована, позволяет человеку преодолеть смертельную болезнь, трагедию любого масштаба.

 

Мать Тереза Калькуттская. Миссия служения и милосердия: исцеление любовью

Нередко случается, что болезнь настигает человека, выбравшего миссионерское служение, причем на ее первых, самых трудных этапах. Словно вопрошая, а действительно ли он так решителен, в самом ли деле готов пожертвовать всем остальным ради избранной и объявленной миссии? Ибо миссия всегда связана с жертвой, с неким разрывом сознания, с глубоко выстраданным сомнением. И тогда болезнь играет роль психологической преграды, выставленным счетом личности. Тело, сопротивляясь, уточняет выбор разума, и разрешить их конфликт способен только целеустремленный дух. Тогда миссия, дело поглощают человека, усмиряя его мирские страсти, отодвигая на задний план менее важные задачи бытия. Жизнь-миссия превращает его путь в нескончаемую, непрерывную цепь осознанных усилий, в ходе реализации которых человек сосредоточен на внешних результатах – они же конвертируют последнее во внутреннее состояние благости. И хотя здоровье в этом процессе как бы вторично, его всегда хватает на исполнение миссии.

История жизни и исцеления матери Терезы Калькуттской служат тому подтверждением. Единственно верное, выверенное решение дало ей силы преодолеть свою болезнь – ради спасения и воодушевления многих других людей, и чтобы в итоге жить самой. Когда эта выдающаяся женщина испытывала мучительные сомнения в отношении собственной веры, когда она «не ощущала присутствия Бога вообще», это приносило ей жуткие, болезненные, подтачивающие изнутри эмоции и переживания. Исключительная, беспримерная любовь, выказываемая людям каждый день, помогла ей справиться со смертельно опасной болью сомнений. Наверное, если бы любви от нее исходило меньше, то мать Тереза погибла бы молодой. Но праведные действия побеждали паралич самых горьких, мрачных мыслей.

«Где моя вера? Даже глубоко внутри, <…> нет ничего кроме пустоты и тьмы. <…> Если Бог существует – пожалуйста, прости мне. Когда я пытаюсь обратить мои мысли к небесам, возникает такое осознание там пустоты, что эти самые мысли возвращаются, как острые ножи, и ранят мою душу». С такого откровения нелишне начать, потому что столь явное противоречие, столь ужасная двусмысленность должны тем более убедить, что маленькие, позитивные дела каждый день, исполняемые спокойно и искренне, очищают истерзанную тяжелыми мыслями душу, возвращают здоровье и радость бытия. Поэтому журналисты чаще и с большим энтузиазмом приводят другое высказывание самой знаменитой монахини: «Ад – это место, где дурно пахнет и где никто никого не любит». Конечно, ключевое понятие ее жизни: «любит – не любит». Она зареклась любить, несмотря ни на что. Несмотря на сомнения в существовании Бога. И она выполнила обет любви! И исцелялась благодаря ему, утвердив свою персональную концепцию ежедневных «малых дел». Эти акты чистой, жертвенной, выношенной в сердце любви ко всякому страждущему играли роль особой природной медицины, заветного эликсира жизни. Добровольно и великодушно отдавая любовь, мать Тереза получала взамен наполненную, содержательную жизнь. И такой судьбой доказала: любовь, пусть даже в мыслях разъединенная с Богом, остается такой же сильной по уровню своих целительных вибраций и энергетики. Воистину, вера творит чудеса!

Албанка Агнес Гонджа Бояджиу рано проявила себя как высоко мотивированная личность. В 18 лет она вступила в монашеский орден, оставив идею стать журналисткой. Как часто бывает в таких случаях, идее высшей добродетели – служению – предшествует цепь непредвиденных разочарований. Сначала война и принесенные ею разрушения, смерть отца, тяжелые испытания в юном возрасте. И вдруг осознание, что на самом деле является важным и ценным в этом непредсказуемо меняющемся мире. Конечно, любовь! Вслед за пониманием основополагающего принципа бытия следует нестандартное, может быть, шокирующее близких решение уехать на край земли, в далекую Калькутту, чтобы там служить вечной невестой Христа! Даже ее стойкая, рациональная, мудрая мать была обескуражена решением младшей дочери. Но, очевидно, именно такой кардинальный путь был избран во избежание искушения что-то изменить в будущем, эмоциональным желанием не оставить себе даже малейшей возможности отступления. Агнес жгла мосты, чтобы окончательно и бесповоротно удалиться от мирской суеты, в том числе от семьи, чтобы не искушать себя и не уподобиться многим, делающим светскую карьеру. Девушка была непреклонна в своем решении, хотя интуиция подсказывала ей, что она больше не увидит мать и свою семью.

Изменив коренным образом жизнь и вскоре после этого получив имя сестры Терезы, юная монахиня (проведя некоторое время в Ирландии) отправилась в Индию, чтобы вести неприхотливую жизнь миссионерки. Как указывают ее биографы, в бедной части Калькутты она работала учительницей, осваивая те новые области знаний, которые могли ей пригодиться в будущей миссии. Вероятно, она с самого начала чувствовала, что учительство было лишь ее подготовительной частью к главному делу жизни. За годы преподавания в женской школе Святой Марии она досконально изучила английский язык, хинди, бенгальский и даже стала директором школы. К 36 годам сестра Тереза приняла все монашеские обеты и, как сообщают биографы, была восхищена благостью этого события.

Возможно, именно в это время она испытывала наиболее сильные сомнения и потрясения, размышляя об окружающем мире и своем месте в нем. С одной стороны, она отдавала всю себя попыткам улучшить мир и наполнить его любовью; с другой – видела вокруг себя слишком много горя, поистине страшные картины смерти, когда родители бросали на дороге больных детей, а взрослые дети оставляли покрытых коростой родных ожидать конца. Нравы, подстегиваемые непреодолимой нищетой, казались даже не первобытными, попросту кощунственными.

Так или иначе, но именно в это время женщина заболела туберкулезом, который оказался для нее своеобразным рубежом, требовавшим ответа на вопрос: «Будет ли она следовать великим целям утверждения любви или отступится?» Сама она расценила появление болезни довольно однозначно. «Я чувствовала, – вспоминала она годы спустя, – что Господь ждет, чтобы я добровольно отказалась от спокойной жизни в моем ордене и вышла на улицы служить нищим. Это было ясное и четкое указание: я должна была покинуть стены монастыря, чтобы жить среди нищих. И не просто нищих. Он призывал меня служить отчаявшимся, самым убогим в Калькутте – тем, у кого не было никого и ничего, тем, кто не может даже идти просить милостыню, потому что они голые, у них нет даже лохмотьев, чтобы прикрыть тело. Тем, кто в изнеможении падает на улицах, осознавая, что умирает. Тем, кто уже не плачет, потому что у них уже нет слез…»

«Исключительная интуиция», – скажут одни. «Неразрывная связь с Богом», – заявят иные. И те и другие близки к истине. «Нести любовь» – это, конечно, удел немногих великих людей, аватаров. Сделав свой выбор, сестра Тереза уже не испытывала ни смятения, ни страха смерти – ее глаза видели вещи пострашнее. Просто у нее состоялся откровенный разговор с Богом. Иным людям для этого необходимо навсегда покинуть этот мир, избранным достаточно оказаться на краю жизни. Смертельная болезнь или непредвиденная травма – часто только призыв Бога для душевного разговора, просто многие не способны распознать голос Творца. Сестра Тереза смогла.

Она поведала, что, отправившись на лечение из сырой Калькутты в горный Дарджлинг, испытала некий катарсис, Божественное откровение, в ходе которого ей было указано отправиться в трущобы Калькутты, чтобы служить беднейшим из бедных. Разные биографические источники указывают на различные события, которые вызвали новую трансформацию сознания самоотверженной женщины. Возможно, все они в той или иной степени правдивы и имели место. Наиболее известна такая история. Однажды сестра Тереза стала свидетельницей невыносимого зрелища: заживо гниющую, уже навечно скованную болезнью женщину в городскую больницу привез на тачке сын и оставил у входа. Монахиня попыталась пристроить в эту самую больницу несчастное, страдающее от предсмертных мук существо. Но ей отказали, и то, что было когда-то человеком, умирало изгоем, разлагаясь на глазах. Сначала сестра Тереза попыталась помочь умирающей, но отступила. Сама она так вспоминала об этом ключевом эпизоде своей жизни: «Я не могла возле нее находиться, ее коснуться, переносить ее запах. Я убежала. И стала молиться: «Святая Мария! Дай мне сердце, полное чистоты, любви и смирения, чтобы я могла принять Христа, Христа коснуться, любить Христа в этом разрушенном теле». Я вернулась к ней, я к ней прикоснулась, я вымыла ее, я помогла ей. Она умерла с улыбкой. Это был для меня знак, что любовь Христова и любовь к Христу сильнее, чем моя слабость».

Смиренная монахиня на практике осознала, что великая, безропотная, жертвенная любовь способна победить любое отчаяние. И болезнь, и страх смерти, и слабость тела перестанут отталкивать, если направить любовь к тем, кто более всего в ней нуждается. Похоже, о своем туберкулезе она почти перестала думать, когда было принято решение заботиться о страждущих. А через некоторое время монахиня уже получила разрешение от руководства ордена помогать нищим и обездоленным. Еще через два года сестра Тереза основала в Калькутте монашескую общину, цель которой – создавать приюты и больницы для бедных и тяжелобольных людей, независимо от их национальности и вероисповедания.

Неизвестно, доставляла ли ей болезнь неприятности, но в биографических данных можно отыскать важные свидетельства. О том, что кроме духовного и психологического уровней она обращалась и к лечению тела физического. Наряду с исцеляющими мыслями, трансформированными в любовь к больным и несчастным, она то и дело обращалась к молитвам и постам. Исцеление женщины, которая в это время становится для мира уже матерью Терезой, было достигнуто благодаря природным очищениям на всех уровнях: телесном, энергетическом, духовном. Она подчинила всю свою деятельность единой цели, единой мысли, подчеркивающей святость суждений, доходящей до самых неискушенных сердец. Наиболее известны такие ее слова: «Из-за того, что мы не видим Христа, мы не можем выразить Ему нашу любовь, но ближних всегда можем видеть и по отношению к ним поступать так, как поступали бы по отношению ко Христу, если бы видели Его».

Жизнь среди отверженных для людей, подобных матери Терезе, возможна лишь в тех редких случаях, когда человек психически и духовно готов к полному растворению в любви. Будем откровенны, такие случаи исключительны. Но даже не умея достичь такого уровня восприятия ближнего, человек способен преодолевать себя, опираясь на любовь, отказавшись от гнева и агрессии, от вины и обиды, взяв в качестве безотказного медицинского средства любовь ко всему живому, на какую только способно в данный момент его сердце, независимо от реальных знаний, образования, житейского опыта, достигнутого положения, материальных благ. Опыт матери Терезы свидетельствует, что, начав с малого, человек способен развиваться и сделать больше, чем он представлял в начале пути. «Если вы осуждаете кого-либо, у вас не остается времени любить его! Любите! Несмотря ни на что!» – призывала мать Тереза. Говорят, что эта простая женщина излучала свет и что к ней со всех сторон тянулись люди.

Стоит отметить, что мать Тереза всю жизнь оставалась слаба телом, но мало думала об этом, излечиваясь все тем же проверенным средством – распространением вокруг себя пространства любви и надежды. Когда ее, маленькую, сгорбленную и больную, спрашивали, откуда берутся силы, она неизменно упоминала имя Иисуса Христа. Мать Тереза молилась каждый день, просила у Бога сил, чтобы и дальше нести знамя Божественной любви. Чтобы «утешать, а не быть утешаемым», чтобы «любить, а не быть любимым». «Ибо, когда отдаем, получаем мы. И, прощая, обретаем себе прощение» – такими словами оканчивалась ее молитва. Не просто молитва – эликсир жизни. Но молиться недостаточно. Даже просто действовать – мало. Жить этим – вот ее девиз, позволивший преодолеть, помимо туберкулеза, множество сердечных приступов и инфарктов – в 73 года, в 79 лет, в 81 год, наконец, в 86 лет, за год до ухода из жизни. Она перенесла множество «попутных» болезней – от пневмонии до малярии, лишь в конце жизни позволив себе лечение в традиционной медицинской клинике. Говорят, когда у умирающей матери Терезы спросили, были ли у нее выходные или праздники, она ответила со свойственной ей обескураживающей святостью: «Да! У меня каждый день праздник».

Манифест любви – вот что оставила после себя эта деятельная, неутомимая натура. Более чем 600 представительств по всему миру продолжают ее дело. Многочисленны ее награды и достижения – они нужны живым для примера. Уходящим же в мир иной важно знать о благополучном завершении жизненного пути, об исполненной миссии, чтобы испытать удовлетворение и спокойствие духа.

 

Габриель Гарсия Маркес. Спокойная одержимость как основная болезнь, вытесняющая все остальные

Слова Габриеля Гарсия Маркеса, используемые как эпиграф, на самом деле отражают не только его подход к работе. Это жизненная философия, имеющая самое прямое отношение к витальности, качеству жизни, ощущению счастья и здоровья. Естественно, она может быть использована в любой сфере деятельности. Идея Маркеса содержит знаковые намеки, связанные с психическим состоянием человека и, стало быть, с его физическим здоровьем. Во-первых, в них есть призыв отыскать такой вид деятельности, который позволяет забываться и растворяться в ней, отключаться от всего мира, но при этом находиться не в каком-то сомнабулическом сне, а радостно «проживать» это время, трудиться осознанно и получать удовлетворение. А во-вторых, состояние счастья и здоровья не только не связано с материализованным миром, но часто в стороне даже от таких понятий, как признание и слава. Главное для обретения внутреннего равновесия по Маркесу – непрерывность и последовательность движения, которое должно само по себе являться содержательным. Это, также как и поиск смысла жизни, подходит к любому виду человеческой деятельности и может применяться при преодолении кризиса любой категории.

Действительно, труднее всего в этой жизни сохранять последовательность, быть верным избранной позиции. То есть верить в любовь, верить в себя и в свое дело. Особенно, если появляется ощущение кризиса, возникает запах волнения стихии и приближения неминуемой бури. Но человек, который в настоящее время воспринимается культовым писателем современности, показал блестящий пример для подражания. И даже не совсем творчеством, скорее – четкостью той мерцающей, вечно ускользающей диагонали, которая неизменно возникает между двумя вершинами – истинным восприятием себя в этом мире и достигнутыми результатами деятельности. Эта четкость есть выражение созданного, единственного и неповторимого психоэмоционального уровня жизни, который дает полное представление о личности и совершенно не зависит от достижений, признания или благосостояния. Скажем, ярость и надрыв того же Уолта Диснея при успешном движении к цели позволяли преодолевать ему изнуряющие кризисы, но быстро подорвали здоровье. Светское позерство и зависимость от социальных связей Оскара Уайльда быстро свели его в могилу. Неспособность преодоления тайного душевного разлада и совмещения внутренней жизни с внешней стали причинами отказа от жизни у Фицджеральда Скотта, Софьи Ковалевской, Винсента Ван Гога, Фридриха Ницше. Непосредственная причина физической смерти не важна, будь то помешательство, самоубийство или сердечный приступ на почве алкоголизма, менингит или воспаление легких. Эти имена намеренно приводятся для объяснения проблем со здоровьем, возникших у Маркеса, ведь те же проблемы свойственны очень и очень многим людям (не стоит полагать, будто только творческим личностям), но преодолели их единицы. И, разумеется, эти проблемы совершенно не исключают раскрытия потенциала личности, как не исключают и преодоления душевной нестабильности обычными людьми. В их основе – способность уравновесить внутренние колебания ума с внешним миром реальности, и сделать это без критического нервного надрыва, без смертельного стресса.

Однако вернемся к нашему герою, преодолевшему две атаки смертельного недуга. Маркес прошел две испепеляющие сознание войны и вернулся живым, это презентует его личность не меньше, чем все написанные произведения. Аналитику представляется неслучайным категорический отказ Маркеса что-либо сообщать о своей «тайной» жизни (по его же определению, у каждого есть жизнь «публичная, частная и тайная»). Эта жизнь, вернее неделимая часть общей жизни, представляет собой несогласованную категорию, непримиримое противоречие с определенной частью бытия (те самые, упомянутые выше трения между внешней жизнью и внутренними переживаниями). Эта категория всегда нейтральная, роль играет лишь ее восприятие. К этому еще придется вернуться ниже, оценивая способность писателя уладить, как бы погасить бури собственного внутреннего мира. Но у Маркеса был внимательный, прозорливый биограф, так что многое в его стратегии преодоления неизлечимых болезней можно попытаться объяснить.

История Габриеля Гарсия Маркеса, пережившего два онкологических заболевания, поистине уникальна. Сначала опухоль в легких (согласно статистике, это самое уязвимое место человека, причем редко преодолимое), а затем поражение лимфоузлов (недуг, в борьбе с которым медицина зачастую бессильна). Но эти удары судьбы лишь закалили писателя, сделали его подлинным стоиком и каждый раз стимулировали к еще большим творческим усилиям. Фактически они и создали из литературной деятельности миссию, выходящую за рамки «писательства». Чрезвычайно убедительно и знаково, что болезни возникли в почтенном возрасте. Временная лента статистики выглядит следующим образом: в 62 года у писателя была обнаружена опухоль в легких, однако после операции болезнь через три года остановилась. Характерно, что вторая опухоль была обнаружена уже в ходе одного из осмотров – на этот раз писателю было уже 72 года. Биография указывает, что Маркесу пришлось перенести две сложнейшие операции в США и Мексике, а затем пройти долгий, изнурительный курс лечения. Тем не менее, и в возрасте 86 лет он чувствовал себя достаточно комфортно, что позволяет говорить о преодолении болезни, победе над личной трагедией.

Попробуем для начала рассмотреть предпосылки заболеваний, так как без их понимания феномен исцеления может походить на необъяснимое волшебство. Хотя официальная медицина считает, что рак легких возник у Маркеса, как и у Фрейда, от чрезмерного курения, такое объяснение представляется неубедительным. Конечно, невозможно выкуривать по три пачки крепких сигарет в день и делать вид, что состояния тела это не касается. Но многие согласятся и с тем, что имеется немало людей, которые непомерно курят, употребляют алкоголь, страдают от ожирения вследствие болезненного чревоугодия, и в итоге умирают совсем от других болезней (или связанных с упомянутым разрушением тела лишь частично). В качестве лежащих на поверхности аргументов в отношении Маркеса можно задать и такие вопросы. Почему Фрейд имел проблемы с нёбом, а не с легкими? От чего, в таком случае, от рака легких умер совершенный в физическом смысле человек – Масутацу Ояма, который никогда в жизни не курил, систематически занимался дыхательными упражнениями (пранаямами) и достиг такого состояния тела, что мог разбивать руками каменные глыбы? Подобных вопросов может набраться еще пару десятков, и внятных ответов на них медицина не дает.

Зато более явными симптомами могут быть изменения психического состояния писателя. Напомним, что свой «нобелевский» роман («Сто лет одиночества») Маркес написал в 40 лет, а премией был отмечен в 55 лет. Есть основания полагать, что именно с этого времени начинается внутренняя эпопея «складывания собственного образа». Маркес получил весомое подтверждение, что он не просто хороший писатель, но эпохальный мастер. И он должен писать, работать дальше, потому что разве уже сказано все? Как отменный аналитик и превосходный знаток психологии, Маркес отлично осознавал: инерция деятельности возможна, но губительна, и действовать она будет разрушительно. Тем более он лучше Нобелевского комитета знает о несовершенстве своей «программной» книги. Когда ему было 40 лет, на вопрос друга об этой книге он ответил: «Сам пока не знаю, что получилось: роман или килограмм макулатуры». Конечно, в его словах присутствовала известная доля лукавства – каждый автор знает истинную цену своей работы. А Маркес – упорный и добросовестный труженик. Но все же… Речь, в конце концов, не об оценке романа, а о его восприятии писателем в разные годы своей жизни. Нет сомнения, что за 15 лет он превратился в мастера, но беспокойство его, очевидно, росло совсем по-другому поводу. Маркес не мог не знать (и не мог не чувствовать), что четыре последующих романа оказались слабее «нобелевского», второго по счету в его жизни. Что бы там ни твердили биографы «о бешенном успехе» книги «Любовь во время чумы» (изданной через 20 лет после «нобелевской»), сам Маркес прекрасно осознавал: ему необходимо было что-то менять, но что именно, сам он не понимал. Не мог прийти к пониманию, то есть узреть, где возможна корректировка своего пути. «Люди, знавшие Маркеса большую часть его жизни, отметят, что после Нобелевской премии он стал более осторожен», – указывает в биографической книге о писателе Джеральд Мартин. Но эта осторожность – не что иное, как результат внутренних тектонических сдвигов, непонимания, куда и как двигаться. Слава, этот «постоянно включенный свет», изнуряла его, точила изнутри, но совсем не так, как, скажем, Бориса Пастернака, травимого, испытывавшего горечь от славы и умершего от рака легких, вызванного, в том числе, разрывом социальных связей, утратой чувства физической безопасности и выросшей вследствие этого смертельной тревогой. Душевное самоистязание Маркеса иное, но вызвано похожими мыслями – сомнениями в соответствии созданному образу, чувством вины за невозможность написания произведения уровня «Ста лет одиночества». Может быть, в этот период у него были даже приступы отчаяния и неадекватной усталости. Это сложно утверждать. Однако конфликт с собой не позволял ему, также как и Пастернаку, «дышать полной грудью».

«Теперь моя основная задача – быть самим собой. Вот это действительно трудно», – заметил Маркес через некоторое время после обрушившейся на него всемирной славы. Он все больше стал втягиваться в политику, полагая, что улучшение мира с ее помощью принесет ему облегчение. Он искренне жаждал перехода на новый уровень и непрестанно искал для себя выход на подходящую орбиту.

Кроме прочего, с возрастом у писателя стал усиливаться страх смерти, отсюда и его откровение: «у меня никогда не было времени на то, чтобы задуматься об этом. И вдруг – бах! – черт, никуда ж от этого не деться». Конечно, в первой части цитаты не обошлось без закономерного, традиционного лукавства. Но сущая правда сквозит в его мысли о возможности избавления от страха смерти благодаря настойчивой, захватывающей деятельности. Кроме того, еще более важным для Маркеса становилась самореализация, дающая право умереть «лишь физически», оставив потомкам свое наследие, свои книги. Довольно трудно сказать, когда именно наступило время, что он стал, говоря словами его биографа, «до самозабвения увлеченным, опьяненным работой». Но очень важно, что такое время периодически наступало. Оно сохраняло писателю здоровье долгие годы и позволило выбраться из онкологического капкана.

Какими были шаги Маркеса после получения первого приговора? Первое, что он сделал, сумел осуществить контроль над страхом смерти, путем ревизии своего отношения к этому вопросу, путем принятия неизбежности и неугасимого желания более тонко наслаждаться жизнью в дальнейшем. Трансформацию удивительно точно описал Джеральд Мартин: «Гарсия Маркес всю жизнь испытывал страх перед смертью и, соответственно, боялся заболеть. С тех пор как к нему пришла слава, он внимательно прислушивался к врачам и по их совету старался вести здоровый образ жизни. И вот, несмотря на все принимаемые меры предосторожности, заболел. Причем у него нашли не что-нибудь, а рак легких. Однако он удивил и себя самого, и всех, кто его знал. Он мобилизовал все свое мужество, настоял на том, чтобы ему рассказали все про его болезнь и сообщили, какой может быть исход». Это был важный психологический момент. Фактически – половина победы.

Далее после операции Маркес отказался от отдыха, почти сразу же отправившись представлять свою новую книгу (сборник рассказов, изданный тиражом 500 тысяч экземпляров). Это мероприятие обеспечило ему максимальную социальную вовлеченность. «На севильской выставке Гарсия Маркес затмил всех». За этой фразой биографа подразумевается осознание писателя, что он живет, что он нужен, что жизнь побеждает угрозу забвения. Тень смерти отступила, ретировалось.

А Маркес опять взялся за работу. И деятельность писателя стала несколько иной: кроме работы над книгами, он втягивался в реализацию таких идей, которые можно обозначить как «глобальные». Такая форма деятельности обеспечивала не только активную социальную жизнь, но и решение проблем более высокого порядка. Это то, что было ему необходимо для обретения согласия с собой. Например, в это время он стал членом «Форума мыслителей» ЮНЕСКО, и принимал участие в обсуждении неотложных международных проблем. Несколько позже он встречался с президентом США Клинтоном и первой леди. Подобные маневры убеждали его самого в размахе своей деятельности, и среди прочего символизировали жизнь, масштабировали ее в собственных глазах. Это позволяло строить «грандиозные планы» и писать, уже не заботясь о том, чтобы превзойти «Сто лет одиночества». В одной из своих программных речей, предназначавшейся журналистам, Маркес проговорился, заметив: «Просто быть лучшим – мало; нужно, чтобы тебя считали лучшим». Вот над чем он работал. И этот активный рабочий цикл заслонял весь горизонт, закрывал солнце. Ритм неутомимой деятельности играл, как ни странно, двоякую роль: и позволял спокойно жить и работать, реализовываться в общественной деятельности и литературе, и… игнорировать законы бытия. Философ западного толка сказал бы, что Маркес – прекрасный пример всеобъемлющего успеха, величия достижений и реализации. Восточный мудрец заметил бы, что, как и прежде, Маркес жил в неведении и суете, так и не сумев достичь понимания мироздания. И тот и другой были бы правы.

Когда обнаружилась лимфома, которую часто называют раком иммунной системы, близкие люди говорили о неимоверной усталости писателя, «синдроме истощения организма». Как и прежде, писатель лечился, используя новейшие технологии и достижения традиционной медицины. Биограф говорит: «Надо же, он всю жизнь боялся смерти, но в решающий момент проявил себя несгибаемым борцом». Думаю, дело не совсем в борьбе или совсем не в ней. Бороться с болезнью бессмысленно – это все равно, что бороться с самим собой. Он нашел, для чего жить дальше – вот результат и следствие чудесной креативности Маркеса. Например, когда пятью годами ранее от лимфомы скончалась Жаклин Кеннеди, у нее попросту не было смысла жить – она устала, обесточилась от бессмысленности существования. Жаклин не перенесла рак в 64 года, Маркес преодолел коварный недуг в 72 года. «Как сказал мне писатель, он многие месяцы ничего не делал, но теперь опять просматривает свои наброски к мемуарам». Он взялся писать для журнала автобиографические статьи, создал рубрику «Габо отвечает» на письма читателей, приступил к мемуарной работе под названием «Жить, чтобы рассказывать о жизни». Великолепный пример жизнелюбия! Кстати, уже тогда Маркес держался в стороне от политики – явилось озарение, что это лишнее, действо со слишком малым смыслом. Он нашел нишу той сосредоточенной деятельности, которая дает возможность жить дальше, находясь в соответствии со своей истинной природой. Этим он неизменно и вполне заслуженно приковывал внимание публики. «За три недели только в Латинской Америке было продано около миллиона экземпляров. Ошеломляющая статистика», – не преминул заметить биограф. В самом деле, Маркес, как никто иной, мог бы подтвердить, что реализовавшемуся человеку гораздо легче прощаться с миром.

Нельзя забыть еще один важнейший аспект двух поистине чудесных выздоровлений – забота любящего человека. Его Мерседес неизменно находилась рядом и поддерживала мужа, исполняя этим свою женскую миссию. В самые тревожные моменты жизни именно она вселяла в Маркеса дух надежды, излучала спокойствие и свет подобно ангелу-хранителю.

Любопытно, что Маркес в течение жизни слишком мало занимался собственным телом, фактически лишь следовал предписаниям врачей в области ограничений – прекратить курить или следовать диете. В то же время он всегда умел найти нечто стоящее для продолжения жизни, непрерывно работал, отличаясь при этом природной цепкостью, высоким уровнем вовлеченности в работу. Последнее, как кажется, могло быть достигнуто благодаря многим годам непрерывного труда. Ведь у его младшего брата это вышло гораздо хуже. В тот самый момент, когда Маркес преодолевал лимфому, его брат «вел собственные сражения», умирая от опухоли мозга, и пытался также отыскать свой способ противостояния болезни путем приобщения к литературной деятельности – он писал книгу об истории романа «Сто лет одиночества». Семейный совет решил ускорить издание его книги – когда она была опубликована, брата уже возили в инвалидном кресле. А через месяц он умер. Это может быть двояким сигналом: в любом случае есть смысл стоять до конца, но искусственно сформированная идея для выживания может попросту не действовать. В конце концов, мы не знаем всего: многим не удается найти формулу жизни, находясь в тени знаменитых родственников.

Так или иначе Маркес сумел исцелиться. Благодаря принятию себя и своей судьбы, осознанию цикличности мироздания и божественности собственного естества. Когда человек начинает не просто понимать, но чувствовать, как именно отлажен мир, его перестает заботить иллюзия течения времени и внутренняя боль осознания, что он – лишь микроскопическая частичка. Такое понимание может обеспечить глубина осознания, для этого не обязательно обладать творческим талантом, бороться за власть или перекраивать карту мира.

 

Виктор Франкл и Конрад Лоренц. Выжить, чтобы перейти к миссии (опыт концлагеря)

Хотя каждый случай преодоления трагедии по-своему уникален и индивидуален, опыт Виктора Франкла и Конрада Лоренца все равно выделяется из множества остальных. Это бесценный алмазный фонд цивилизации с точки зрения понимания трансформации личности под воздействием трагических, смертельно опасных обстоятельств. Казалось бы, вопрос смысла жизни чаще всего может возникнуть у тривиального представителя цивилизации, которого неожиданно посещает божественный проблеск озарения. Ныне же речь идет о двух изначально высоко мотивированных личностях, ставших вследствие душевных катастроф крупнейшими мыслителями и философами ХХ века. Выстраданный смысл позволил им выжить, перейти затем к осознанной и сосредоточенной жизни. Но слишком тяжело он им достался, сначала ускользнув при приближении смерти, а затем возродившись заново. Он позволил не только понять принципы бытия, но и блестяще реализованных миссий. В результате очищающего катарсиса и особой внутренней инициации каждый из этих ученых создал новые ориентиры для целых поколений. Их книги и философия помогли выжить и преодолеть трагедию тысячам (а может быть, десяткам или даже сотням тысяч) людей. Но, вероятно, самое важное в их опыте – личный переход, таинство мистической трансформации от жизни обычного успешного, целеустремленного человека к освещенной божественным светом деятельности личности, живущей миссией. Ибо появление миссии в жизни личности – это на самом деле великая награда Всевышнего, ответ Вселенной на попытки подняться над невежеством и безволием цивилизации.

Следует особо подчеркнуть, что все созданное философами нового времени напрямую связано с переосмыслением времени пребывания в концлагере, проблем жизни и смерти, идей, ради которых стоит жить. Было время, когда Виктор Франкл и Конрад Лоренц жили, как большинство обычных людей, будучи, казалось, запрограммированными на сертифицированную жизнь среднего человека. Как знать, возможно, они превратились бы в баловней светского успеха, в ученых, уважаемых и почитаемых в обществе современников. Но пополнить список великих людей своего столетия без преодоления собственных трагедий, угрозы смерти и потери смысла они точно не сумели бы. Трагедия стала фильтром, удержавшим все второстепенное, не относящееся к выдающимся начинаниям.

Франкл был узником нацистского концлагеря. Его жену убили в концентрационном лагере Берген-Бельзен, мать – в Аушвице, отец погиб в Терезинштадте от отека легких. Но именно поиск смысла жизни и следование ему помогли Франклу перенести страдания и отчаяние, преодолеть негативное отношение к людям. Нужно было за что-то зацепиться, чтобы уменьшить отчаяние и предотвратить самоубийство. В значительной степени тут можно говорить о миссии служения – он читал заключенным лекции, вселял в них мысль, что это страшное время можно и нужно пережить. Тем самым он спасал и своих товарищей, и себя, уже в лагере добровольно расширив зону ответственности до миссии.

Было бы несправедливым не заметить, что оба героя имели и до возникших в их жизни потрясений некую опору – фундамент, на котором можно было построить смысловую конструкцию. Франкл еще юношей заинтересовался психологией, а дипломную работу в гимназии посвятил психологии философского мышления. В Венском университете он избрал неврологию и психиатрию, сосредоточившись на глубоком изучении психологии депрессий и самоубийств. В 25 лет он получил степень доктора медицины, а еще до Второй мировой войны возглавил структуру в одной из венских клиник по предотвращению самоубийств – ее впоследствии назвали «третьей Венской школой психотерапии» (после школ Фрейда и Адлера). А в 1942 году, когда Франкл с родными оказался в концлагере, ему предложили создать группу волонтеров для адаптации прибывающих узников. Лишь в апреле 1945 года он был освобожден американскими войсками.

Не менее показательна с точки зрения преодоления и первая часть жизни Конрада Лоренца. Будущий лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине и автор блистательной книги-исследования «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» также окончил Венский университет, получив диплом врача. Но вместо медицинской практики он избрал для себя смежную область – исследование поведения животных. До начала войны Лоренц успел пройти стажировку у знаменитого британского ученого Джулиана Хаксли, после которой приступил к самостоятельным исследованиям в своей стране. Небезынтересный штрих в его биографии: сугубо по личным убеждениям он присоединился к национал-социалистам. Не исключено, что в то время в фокусе внимания молодого ученого постоянно был вопрос карьерного роста – как раз после аншлюса Австрии и начала Второй мировой войны он успел стать профессором университета Кёнигсберга. Но если и так, то время все расставило по местам: когда вермахт стал задыхаться от кадровой асфиксии, Лоренц был призван и командирован на опасный Восточный фронт. Вот тут-то, когда он испытал на себе все тяготы войны, перемалывающей жизнь со смертью, начались первые прозрения, которые остро актуализировались, когда в 1944 году при отступлении германской армии он попал в советский плен. Четыре года в лагере для военнопленных на территории Армении полностью изменили жизнь начинающего ученого.

Конечно, и довоенная научная деятельность Франкла и Лоренца могла бы сделать из них полноценных авторов собственных жизненных сценариев. И все-таки вряд ли кто оспорит утверждение: выдающимися учеными, самобытными мыслителями и влиятельными во всем мире практиками без концлагеря и непосредственного прикосновения к смерти они точно не стали бы. Тут проявилась вся двойственность и могучая сила трагедии.

Изучая биографии этих двух неординарных людей, приходишь к неминуемой мысли об эффекте прозрения, который дали как раз суровые лагерные годы. В это трудно поверить, но столкновение с обесцениванием человеческой жизни и девальвацией смысла позволило создать очаги оптимизма, разжечь факел гуманизма до освещения целого направления человеческих поисков душевного равновесия. Созданная Франклом логотерапия (терапия поиска и нахождения смысла), как и выведенная Лоренцом формула «смертных грехов цивилизованного человечества», открыли перед думающим человеком возможности формирования личности нового типа. Личности, которая проживает жизнь осознанно, умеет радоваться каждому дню бытия, отказывается от гонки за миражами успеха, навязанных рыночной психологией стереотипов.

Итак, что ключевого произошло в лагерях, под воздействием чего так кардинально изменились Франкл и Лоренц? Описывая жизнь в концлагере, Франкл указывает на всеобщую апатию, «культурную спячку», когда люди низведены до уровня животного и способны лишь считать пережитые дни. «Возврат к более примитивным формам поведения», доминирование безразличия, приземленные мечты «о хлебе, тортах, сигаретах и теплой ванне» фактически обнуляли личность. Непрестанное ожидание смерти, невозможность уединения, лишение свободы и социальная неполноценность, пустота и бессмысленность существования, сводили этих людей с ума, доводили до самоубийств. «Бессрочность существования в концлагере приводила к переживанию утраты будущего, – акцентирует внимание на одной из глобальных лагерных проблем Франкл. – Телесно-душевный упадок зависел от духовной установки», – заключает он. «Неосторожный взгляд мог привести в лагере к неконтролируемому взрыву агрессии», – дополняет Лоренц.

В сложных, близких к критическим ситуациях одни люди теряют самообладание и присутствие духа, нередко умирая вследствие исчезновения смысла, другие восстают из пепла. Мы должны знать и понимать и тот, и другой опыт. Только такой подход может помочь максимально достоверно понять образ мышления победителей и, если этого потребует Божий промысел, постараться присоединиться к этой небольшой когорте смелых и отчаянных.

В условиях концлагеря Франкл заявляет о необходимости желать чего-то большего. «Чтобы сохранить себя в этом душевном вакууме без большого ущерба, требовалось нечто исключительное», – поддерживает его исследователь лагеря Терезиенштадт Адлер. Что касается наших героев, то каждый из них жил вынашиваемой в суровых условиях идеей. Так же, как Александр Солженицын, Варлам Шаламов, О. Генри (Уильям Портер) стали писать произведения в тюрьме, они начали работу над книгами – в той мере, насколько это позволяли суровые условия существования. В случаях Франкла и Лореца именно найденные идеи, необходимость довести их до остального мира позволяли бороться за жизнь. Их опыт показывает, как смысл выживания, помноженный на ранее полученные знания и сформированное желание исследований, вырастает до миссии. Рост личности стал возможным благодаря действенным стимуляторам – ответственности и противостоянию негативным эмоциям окружающих. Виктор Франкл еще в лагере всюду носил с собой рукопись, вызывая насмешки и приступы агрессии других заключенных. Конрад Лоренц в тяжких условиях плена начал работу над своей программной книгой «Оборотная сторона зеркала».

Результаты победителей могут показаться подлинным подвигом, их работоспособность поражает, они будто спешили втиснуть в рамки одной жизни сразу несколько. После войны Виктор Франкл опубликовал более 32 книг, а «Человек в поисках смысла», став эпохальным произведением, переведен на многие языки мира. Автор опубликовал эту книгу в 54 года, и стоит упомянуть, что это второе, дополненное и переработанное издание его знаменитого во всем мире труда «Сказать жизни “Да”», которое Франкл завершил в 41 год. Главное, что дает книга читателю, – учение о поиске смысла существования независимо от жизненных проблем и неблагоприятных обстоятельств, с которыми сталкивается человек. Виктор Франкл позволяет заглянуть далеко в глубину сознания, утверждая, что одним из крупнейших вызовов благополучию человека становится проявление «экзистенциального вакуума», ощущение огромным числом людей бессмысленности своей жизни. Он выводит три ключевых составляющие бытия, «экзистенциала человеческого существования» – духовность, свободу и ответственность. Всем наиболее важным в жизни человека вещам автор дает простые и действенные пояснения, убедительно показывает бесконечность пути человека к собственному развитию. Есть в книге и ода любви, способности любить. «Любовь и только любовь в состоянии увидеть человека во всей неповторимости как абсолютную индивидуальность, которой он является». Человек, прочитавший и затем проработавший книгу, получает уникальную возможность выйти «за пределы самого себя». Словно в награду за стойкость и позитивное отношение к окружающим мыслитель прожил 92 года. Он оставил после себя замечательные слова, которые могут быть начертаны на знамени цивилизации: «Человек – это больше, чем психика: человек – это дух. <…> Когда мы подавляем в себе ангела – он превращается в дьявола».

Конрад Лоренц также прошел сложный путь внутренней трансформации. Когда в лагере ученый питался саранчой, чтобы не умереть с голоду, проблема «активного выживания» заставила его пересмотреть многие прежние установки. Если бы не эта чудовищная ломка сознания, возможно, и не было бы книги «Оборотная сторона зеркала». Выведенные им «восемь смертных грехов цивилизованного человечества» сегодня иногда называют «призывом к раскаянию и исправлению», обращенным ко всему человечеству. К ним относятся: перенаселение, опустошение жизненного пространства, высокий темп жизни, навязанный всеобщей конкуренцией, возрастание нетерпимости к дискомфорту, генетическое вырождение, разрыв с традицией, индокринируемость и угроза ядерного оружия. Ученый выдвинул гипотезу о том, что если человек все оставит без изменений, он может «задохнуться в самом себе». «Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что едва ли не все эти вредные явления представляют собой расстройства вполне определенных механизмов поведения, первоначально весьма ценных для сохранения вида», – приходит к выводу автор концепции. Все эти вопросы зародились непосредственно в условиях концлагеря, где убогое существование отступало под гипнотическим воздействием мыслей о большем. Эти мысли и идеи поддерживали в авторе желание жить.

Конрад Лоренц приводит читателя к пониманию простых истин. Он считает, что концентрация людей в городах обычно сопряжена с уничтожением природы, и это в конечном итоге ведет к человеческой деградации. «Аэрофотоснимок города внешне похож на гистологическую картину раковой клетки, что свидетельствует об утрате разнообразия в обеих системах», – заявляет биолог. Как и Эрих Фромм, Конрад Лоренц подвергает жесткой критике спешку современного человека, приводящую к анонимному существованию в «массовых жилищах». И если Эрих Фромм выводит формулу психологических проблем общества, то Конрад Лоренц прямо указывает на будущие болезни и катастрофы. «Цивилизованное общество готовит себе экологическую катастрофу», – пишет исследователь. Он вопрошает: «Откуда возьмется у подрастающего человека благоговение перед чем бы то ни было, если все, что он видит вокруг себя, дело рук человеческих, и притом весьма убогое и безобразное?» Лоренц указывает на то, что «нетерпимость к неудовольствию» на фоне стимулируемой потребности «в немедленном удовлетворении» сделала современников изнеженными, а безволие неминуемо ведет к болезням, апатии и вырождению. Ученый подчеркивает, что человек теряет долгосрочные цели и вынужден трудиться значительно интенсивнее, чем это требуется для выживания. Среди прочего, он пишет: «Одно из наихудших последствий спешки или, может быть, непосредственно стоящего за спешкой страха, очевидная неспособность современного человека хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой».

Одним из революционных принципов развития человека, выведенных Конрадом Лоренцом, стало сопоставление человеческого сообщества с клеточной системой, а также сравнения тенденций в человеческом сообществе с развитием популяций животных. Подобно тому, как Нильс Бор создал квантовую модель мира, сопоставляя ее с солнечной системой, так Конрад Лоренц пришел к потрясающему выводу о сходстве принципа развития клеток и всего мира людей. Он, среди прочего, указал на то, что в основе онкологии лежит «незрелость клеток», их «отказ от своих свойств», так же как в основе болезни человечества кроется потеря индивидуумом здоровой социальной функции, способности бороться и действовать. Исследователь также считает «внутривидовую агрессию наиболее серьезной из всех опасностей, угрожающих человечеству в современных культурно-исторических и технических условиях».

Книга Конрада Лоренца поучительна для каждого, кто потенциально готов к анализу своего развития, кто хочет состояться как личность. И особенно для людей, оказавшихся в кризисных ситуациях. Не менее поучителен и тот факт, что великий ученый ХХ века завершил свой программный труд в 71 год – это, среди прочего, демонстрирует нам, какой плодотворной и последовательной может быть жизнь активного человека. Как и Франкл, Лоренц написал много книг, призванных популяризировать науку, а вместе с тем – утвердить человеческую ответственность за все происходящее. Его миссия стала призывом к новому поколению – не отрываться от природы, беречь ее. Последнюю книгу «Угасание человеческого» он издал в 80 лет, выразив в ней свое отношение к жизни, ее смыслу и миссии.

Так или иначе создатель логотерапии Виктор Франкл и исследователь агрессии Конрад Лоренц сами исцелились в первую очередь мыслью, позитивным мышлением, направленным в будущее, миссией, которая в итоге призвана служить человечеству, дабы уберечь его от самоуничтожения. Ведь, в конечном счете, каждая трагедия, каждая катастрофа, каждая индивидуальная драма – результат цепной реакции нашей безответственности. И в качестве терапии они завещали самостоятельность мышления, активную жизненную позицию, направленную на любовь и созидание. Великие личности не могут не изумлять. Особенно убедительны они в самоутверждении: миром правит любовь, и спасти мир способна только любовь.

 

Ролло Мэй. Болезнь, утверждающая миссию

Ролло Мэй по праву считается одним из крупнейших мыслителей ХХ века. Примечательно, что именно смертельная болезнь создала ключевой импульс для его личностного роста и в итоге сделала знаковой фигурой столетия. Преодоление личной трагедии позволило ему оставить потомкам столь точно выверенные рецепты примирения с Богом, что ими можно с успехом пользоваться и для противостояния душевным разломам, и для дальнейшего личностного роста.

В ХХ веке, к сожалению, часты случаи ослабления психического и духовного потенциала среднестатистического человека, деградации волевой сферы личности, ее способности самостоятельно мыслить и принимать решения. То, что сильными людьми принимается априори, – необходимость нести бремя ответственности за свою судьбу и быть автором собственного жизненного сценария, – превратилось в весьма сложную, порой неразрешимую задачу. В то же время благодаря развитию учения Фрейда душевно раненный, психически деформированный человек стал пытаться разобраться в себе, а решив собственные проблемы, нередко пополнял ряды целителей, талантливейших конструкторов будущего. Именно к таким фигурам и принадлежит Ролло Мэй.

Подобно другим столпам современного психоанализа, Мэй призывал стать чутким к собственному голосу, научиться осознанно любить и созидать. Он объяснил современному человеку глубинные причины страхов и дисфункций, а также мотивы обращения к творчеству как к некому спасительному волшебному действу, способному успокоить, примирить с основными внутренними конфликтами. Мэй первым основательно и вместе с тем просто разложил на составляющие творческую деятельность, назвав ее «мольбой о бессмертии». Он объяснил проблемы одиночества, желаний, любви и смерти, воли и еще многие другие. Это он смог сделать лишь после того, как оказался прикованным к постели туберкулезом, болезнью, неизлечимой в те времена. Он сумел выздороветь, превратившись в мастера духовной терапии. Словно в признательность за открытый в себе дар Мэй написал о «раненных целителях» – тех, кто, исцеляя себя, часто открывает феноменальное умение преобразовывать других, эффективно помогать тысячам нуждающихся. Он обрел не только здоровье, но и счастье нести миссию.

Детство Мэя ничем знаменательным не отмечено. Значение может иметь разве что факт его старшинства среди шести сыновей, который явно уравновешен таким негативными явлениями в его ранней жизни, как развод часто ссорившихся родителей и психическая патология старшей сестры. Есть мнения, что в этой семье было слишком мало проблесков теплых, наполненных любовью отношений и мальчику становилось неуютно слишком часто. Дискомфорт, как всегда бывает в таких случаях, гнал его в страну одиноких мечтаний – к книгам, природе, живописи, размышлениям. Попытка стать художником, впрочем, не увенчалась успехом. Серия, казалось бы, беспричинных приступов удручающего одиночества, безысходности, отчаяния и страха привела к утрате душевного равновесия и ранним нервным потрясениям. Анализируя свою жизнь, Мэй пришел к выводу о потере ценностных ориентиров и в значительной степени цели и смысла жизни. Ему было тогда 23 года. Именно в это время Мэю довелось участвовать в летнем семинаре Альфреда Адлера, таким образом он приобщился к таинственной для него науке под названием «психология». Встречи с знаковыми личностями своего времени – теологом и философом Паулем Тиллихом, Гарри Салливаном и Эрихом Фроммом – настолько помогли расширить специализированные знания и укрепить убеждения Ролло Мэя, что в 35 лет он сумел приступить к частной практике. В поисках своего места в жизни Ролло Мэй, казалось, продвигался на ощупь, сомневаясь и желая попробовать себя в различных ролях. Так, некоторое время он даже служил пастором, но слишком быстро разочаровался. Он как будто уже решил посвятить себя психотерапии и даже вошел в состав преподавателей соответствующего Института Уайта, но все те же неразрешенные вопросы мешали ему окончательно определиться. Каковы были глубинные причины этого продолжительного беспокойства, мешавшего сосредоточиться на единственно важной деятельности? Точно ответить на этот вопрос не мог даже сам Мэй. Но, по всей видимости, наслоение проблем детства вкупе с настойчивым желанием отделить, обособить себя от семейных дрязг каким-либо значимым самовыражением заслоняло от него самую суть этого выражения. Живопись, религиозное служение, психоанализ – все эти довольно далекие друг от друга виды деятельности воспринимались им, скорее, как механизм ухода от прежней жизни. Постижение же самого творчества отступало на второй план, ощущения радости от работы он попросту не испытывал. Кроме того, еще одним раздражителем с некоторых пор стал возраст – годы словно подгоняли его, тогда как неверно избираемая деятельность цепкой хваткой сдерживала рост и развитие. Каждый день приносил еще и разочарование, ибо он видел, что к 40 годам многие люди давно определились с целью в жизни и успешно реализовали ее.

Скорее всего глобальный внутренний конфликт, цепь личных психологических противоречий и привели Мэя к болезни. Когда у него обнаружили туберкулез, он уже писал докторскую диссертацию, решив стать психотерапевтом, но, по всей видимости, еще не видел завершенности в создаваемой схеме движения на карте жизни. Именно болезнь позволила совершить в короткий период времени тот кардинальный переворот в сознании, который в нормальных условиях не был возможен в течение ряда лет.

Похоже, будущий мыслитель распознал нефизический код своего заболевания. Биографы отмечают, что он был вынужден около двух лет лечиться вдали от шумных городов, от общества своих коллег. Всепоглощающая тишина периферийного санатория может быть и губительной, и пробуждающей – на беспокойного Мэя она подействовала оживляюще. Мысленные беседы с Богом никогда не бывают легкими; они заставляют его задуматься над главным вопросом: стоит ли жить, и если да, то для чего. Если для жизни, то ему следовало примириться с собой, встроить свой отполированный долгими размышлениями образ в общую картину бытия. Если для личности, жаждущей самовыражения и признания, то нужна одна, тщательно выработанная линия, неизменная до конца пути. Мэй такую линию в своем воображении создал, и когда это свершилось, болезнь стала отступать. «Когда я два года был прикован к кровати из-за туберкулеза, еще до того, как появились лекарства от этого заболевания, все мои мысли соединились и оформились в те идеи, которыми я хочу с вами поделиться», – написал Мэй годы спустя.

Сергей Степанов в книге «Век психологии: имена и судьбы» записал о Ролло Мэе следующие слова: «Сознание полной невозможности противостоять тяжелой болезни, страх смерти, томительное ожидание ежемесячного рентгеновского обследования, всякий раз означавшего либо приговор, либо отсрочку, – все это медленно подтачивало волю, усыпляло инстинкт борьбы за существование». Действительно, трудно переоценить воздействие этих двух лет борьбы за жизнь на будущее творчество ученого. Наверняка под руководством медиков он занимался и лечением тела, но тело вряд ли сумело бы преодолеть недуг без изменения образа мышления. На тонком психическом уровне болезнь ему была, можно сказать, необходима – как временной промежуток, выключающий его из шумного социума. Изнуренный мытарствами, он попросту не мог остановиться, чтобы успокоиться, обозреть весь мир и оценить собственное бытие. Оттого и возникла болезнь как ответная реакция организма на неспособность усмирения острой, непреодолимой тоски. Счастье ученого в том, что он сумел рассмотреть за своим кровохарканием психическую проблему – он попросту не мог нормально дышать, «переносить» воздух без оформления своих глубинных желаний. Оказавшись прикованным к койке, он использовал время для максимального сосредоточения на той проблеме, которой занимался прежде и которую считал делом всей своей жизни. Именно там появилась весьма примечательная «теория раненого целителя», во главу которой поставлена «проницательность, которая приходит к нам благодаря собственной борьбе с нашими проблемами и приводит нас к тому, чтобы мы развили эмпатию, креативность и сострадание». Эту мысль Мэя можно по праву считать уникальной, ведь она объясняет не только его собственный путь, но и механизм ряда превращений, которые до того казались необъяснимой мистикой.

Конечно, освобождение от болезни произошло не по мановению волшебной палочки. Сделав главное открытие в отношении личной мотивации жизни, Мэй, подобно многим другим исцелившимся больным, взялся за получение новых знаний. Заинтересовавшись во время болезни феноменами страха и тревоги, он с энтузиазмом начал изучать труды классиков, все известные ему источники, посвященные этой проблеме. У него появились смысл жизни, четкая цель, он сформировал неколебимую персональную стратегию, и отныне со спокойным усердием стал возводить здание собственной научной концепции.

Отточенная болезнью наблюдательность позволила воссоздать в воображении почти совершенный трафарет противостояния неблагоприятным жизненным обстоятельствам. На этапе выздоровления Мэй наяву стал видеть, что активная жизненная позиция и готовность действовать ради конкретной цели реально становятся уникальным эликсиром, чудодейственной микстурой. Его поразило, что смирившиеся с болезнью пациенты, которые прекращали бороться на психологическом уровне, как бы признавали бессмысленность дальнейшей жизни, и очень скоро умирали. Активность мышления способствовала жизни, пассивность попросту убивала, действуя подобно яду. «Именно на основании личного опыта борьбы с недугом, а по сути дела – с безжалостной и несправедливой судьбой, Мэй делает вывод о необходимости активного вмешательства личности в «порядок вещей», в свою собственную судьбу», – замечает один из его биографов, признавая таким образом первичность и первопричину мышления в проблеме преодоления болезни. В той или иной степени это относится практически к любой форме болезненного состояния человека. Верно выстроенная мыслительная формула избавила самого Мэя от пугающего призрака смерти. Этого же он желал всем своим пациентам, утверждая, что «цель психотерапии – сделать людей свободными».

Если до болезни путь становления Ролло Мэя напоминал петляющие движения спотыкающегося пьяницы, то после он стал подобен бегу хорошо подготовленного марафонца. Осознав и применив противоядие, исследователь стал действовать так уверенно, как будто прошел курс спецподготовки в тренинговом центре – всю оставшуюся жизнь количество и качество творений этого уникального человека поражали окружающих. Вслед за диссертацией появилась книга «Значение тревоги», которую он завершил в 41 год. Потом он уже не останавливался, работая с небывалым энтузиазмом. За этой первой крупной публикацией последовало множество других, которые принесли ему общенациональную, а потом и мировую известность. Наиболее известная его книга – «Любовь и воля» – вышла в 1969 году, став бестселлером. Эту, наиболее известную из своих книг, мыслитель издал в 60-летнем возрасте. Стимулом к ее написанию у автора стало понимание того факта, что «цивилизация все больше утрачивает понимание смыла любви». Опытный клиницист обращает внимание читателя на вечные ценности, по-новому объясняя их величие, а также показывая, как нереализованные возможности выливаются в патологию, в отчаяние.

Исследователи жизни автора небезосновательно считают, что Ролло Мэй «так и остался бы одним из тысяч рядовых психотерапевтов, если бы с ним не произошло судьбоносное событие». Высвобожденные силой мысли страхи приговоренного к смерти открыли ему возможности сосредоточенного созидательного творчества вплоть до самого конца пути в 85 лет. Биографы считают, что все его новые убеждения как бы опирались на два трудных и победоносных года, ставших внутренним компасом. Из них он вынес сентенцию о недопустимости сводить человеческую природу к реализации глубинных инстинктов или к реакциям на стимулы среды. Отсюда же родилась и твердо укрепилась мысль о полной ответственности человека за свой жизненный путь. Болезнь наделила его фантастической зоркостью, и Мэй развил у себя качество, которое он назвал «подвижностью сознания». В своем непрекращающемся до конца жизни творчестве он действовал без каких-либо внутренних ограничений, написав однажды пророческие слова: «Творческий акт – это форма борьбы человека против всего, что его ограничивает». Эти слова, трансформировавшиеся в незыблемый принцип преодоления трагедии, стали оружием многих людей, считавших себя безнадежными.

Победив свою проблему, Ролло Мэй стал человеком, который, говоря его же словами, прошел чистилище и реализовал надежду достичь рая, человеком, не забывавшим благодарить Бога за данную ему болезнь, которая превратилась в благословение.