В подвале было темно и сыро. Но глаза быстро привыкли, а промозглый холод только заставлял шустрее шевелить мозгами.

Тихон так и не узнал причины, за что его упекли в темницу. Неужто за то, что голышом во дворце оказался? Ну, так не по своей воле ведь. Бесы выкинули, будь они сто раз неладны!

А за что еще? Других грехов перед царским двором холоп припомнить за собою не мог, как не старался.

Тяжелые кандалы, что сковывали руки и ноги, больно врезались в кожу. Хотелось выть. И Тиша не сдержался. Завыл.

— Заткнись, пес! — из-за окованной дубовой двери раздался недовольный окрик стражника. — Без тебя тошно.

Дверь на мгновение приоткрылась и по полу въехала, скрипя и покачиваясь — того и гляди опрокинется — глиняная плошка. Еда? А что, перекусить вовсе не лишне — брюхо к хребтине прилипло. Да и страдать надоело.

Вопреки худшим ожиданиям холопа, думавшего, что его и кормить-то никто не собирается, в миске горкой лежала квашеная капуста, пара соленых огурчиков и ломоть свежего ржаного хлеба.

— Мне б ложечку еще, господин охранитель. А? — плаксивым голосом выкрикнул Тиша.

Дверь снова открылась, и через секунду об Тихонову голову ударилось что-то легкое. Ага, вот и ложка. Смотри-к ты, расписная. В темнице! Дворец, а как же.

— Премного благодарствую, господин охранитель. Дай Бог вам доброго здоровьица! — вновь крикнул холоп.

Мужицкая вежливость грозного охранника смягчила. Он отчего-то, должно быть, от нечего делать, решил перекинуться с вором словцом. Не отворяя двери, естественно.

— Слышь, холоп? Тя по какой сюда вине определили? — спросил стражник.

Хитрил, гад. Знает ведь. По голосу ясно.

— Да, кабы ведать, ваше благородие, — вздохнул Тиша. — Кто мне сказал-то?

— Какое я те благородие? — рассмеялся стражник. — Сам, чай, из холопов да в солдаты угодил… Сбечь на Дон хотел, да волю дать обещалися. Митею меня тятька нарек. Из нижегородских мы. Слыхал про таку землю?

— Как не слыхать, Митрий? — отозвался Тихон, прожевав огурец. — Знамо дело, слыхал. С Волги-матушки, стало быть?

— С яе, кормилицы, — ответил Митя. — Почитай уж двадцать годков в своих краях не бывал. По осени должон жалование в расчет получить, да там уж и на волю. Домой. Вот сижу тут с тобой, последние деньки дочитываю…

Вроде ничего мужик, не злобливый. Может, попросить его? Убечь-то не пособит? Нет, боязно. Да и доброго человека под монастырь подводить — не дело. Ему домой скоро, а тут такое происшествие… Все знают, что людям с каторжниками и словом перемолвиться негоже. А кто он теперь, холоп Тихон? Каторжник и есть. Э-эх! Людей в кандалы не суют…

— Митя, а Сережа, солдат ваш, сказывал, что меня на кол посадют. Неужто сподобятся? — спросил Тихон.

Решил пойти на хитрость — авось чего окольным способом и разузнает.

— А что? Это оне могут, — ответил Митрий. — И не за то сажали.

В дверные щели потянуло дымком. Махра. Закурил служивый.

— Мить, а ты скажи им, что это не я. Можешь? — обеспокоился Тиша.

Поежился, но продолжал гнуть свою линию, под дурачка притворился.

— А кто? Диавол грешный? Алибо дух святой? — за дверью раздались глухие смешки. — Кто еще-то, сам посуди? Окромя тебя да Пал Андреича никого в палатах и не было. А Пал Андреич знаешь кто?

— Да знаю — начальник ваш.

— То-то! Разве задумает такой человек у матушки Лизаветы Петровны скрасть? Э, нет, брат. Ты это. Ты. Некому боле.

Вот так так. Значит, уворовали нечто. Но что? Сами, небось, под шумок чашку какую и вынесли, а теперь свалили на бедолагу Тихона.

— Ми-ить, — позвал Тиша.

— Чего тебе? — отозвался тот.

— Слышь, Митрий? Так ведь меня Сережа голого из дворца вывел. Не было при мне ничего. И Пал Андреич тому во свидетелях… Ан ложка серебряна исчезла? Так хоть не я, отработаю. Истинный крест тебе!

— Эка ты загнул, ложка! — засмеялся Митя. — Да тут этого барахла тыщи! Янтарь пропал. У матушки нашей из ейного любимого кабинета… Ложка!

— Какой-такой янтарь? — искренне удивился холоп. — Панелию что ль от стены отодрали?

— Полбеды бы — панелию, — сказал стражник. — Наши сказывают, цельные колонны вынесли. В них аж двадцать пудов весу отделки одной… Как корова языком. И все за одну только ночь… Тебе ль не ведать, щенок?

Как-так колонны? Как вынесли? Тихон не понял, а последнюю фразу вообще мимо ушей пропустил.

— Колонны, балакаешь, янтарные? — переспросил Тиша. — Мить, в них не двадцать, а все сто пудов весу-то! Кто ж такие громадины утащит? Илья Муромец? Да чтоб никто не заметил, а? Раскинь умишком-то…

Нет, Тиша решительно не понимал творящееся. Значит, его обвиняют в краже янтарных колонн из царских палат? Да на что такое богатству холопу сдалось? Куда ж он их денет-то?!

Эх, дурья башка! Сами, небось, по кускам растащили, а из Тихона козла отпущения сделали. Удобственно. Вот она, высокая материя. Нет, ну это ж надо — все на разнесчастного холопа свалить. Даст Бог вырваться, бегом к Ахрамей Ахрамеичу. И сразу вольную требовать. В ножки бухнуться, лбом об пол стучать, пока не отпишет… Прав хозяин, холопу на Руси жизни нет…

В печальных этих размышлениях — хорошо, на полный теперь желудок — измученный треволнениями Тихон и уснул.

* * *

Варфоломей Варфоломеевич сидел в кабинете петербургского своего дома и при свече писал бумагу. За спиной его стояла, заламывая руки и тихо всхлипывая, слободская девка Ольга.

— Цыц тебя, окаянная! Умолкни, письму мешаешь, — рявкнул Растрелли.

Вернувшись в столицу, зодчий первым же делом отправился в известную слободку, расспросил у народа, как Ольгу сыскать. Дом нашел быстро. Ворвался внутрь, ни слова не говоря, выволок ничего не ведающую дуру на улицу и усадил в карету. Подле себя. Молчал всю дорогу, но лицо его было такое печальное, что девка, подуспокоившись, поняла — хорошего не жди. Вжалась в уголок, да вздыхала. Но не плакала. Ждала от Тишиного барина прояснения.

Подкатив к каменному дому на Першпективе, Растрелли так же молча помог девке выйти из кареты и повел за собою прямиком в парадную дверь. Войдя внутрь, не скинув в прихожем зале ни парика, ни дорожного камзола, Варфоломей Варфоломеевич резво для своих лет взбежал по лесенке и, пропустив пяток дверей, вошел в последнюю. Только там и остановился, плюхнулся на высокий резной стул, указав Ольге на скамью у стеночки.

— Садись, девица. В ногах правды нет, — вымолвил он негромко.

Ольга послушно уселась. На краешек.

— Беда у нас, Олюшка, — сказал зодчий. — Тишу за низачто в темницу сволокли. Знаю я про любовь его к тебе, все уши мне прожужжал, чертененок — Ольга, де, такая, да Ольга де сякая. И умница, и красавица. Вот, собирался сего дня вольную ему подписывать да сватов от его имени к тебе засылать. Но не успел маленько. Плохо все. В Царском Селе Тиша. В подвале сидит в кандалы закованный. За то, чего не делал. Винят его в краже страшной, сбираются на столбе за горло повесить.

Ольга сидела, раскрыв рот. Вольную подписывать, сватов засылать? В темнице? Туго девка соображала. Ох, туго.

— Выручать нам с тобою Тишу надобно, — сказал Растрелли, посмотрев искоса на слободчанку. — Али не дорог он тебе?

— Как же не дорог-то, барин? — откликнулась, наконец, Ольга. Слезинки в уголках глаз блеснули. — Только его во сне и вижу… Люблю я вашего Тихона. Крепко люблю… Да только замуж бы за холопа все одно не пошла. Других холопов-то плодить нет желаньица, поймите вы меня! Я уж и так в девках засиделась. Все решала, как бы вольную для Тиши у вас испросить… Да страшно больно. Вы человек знатный, с матушкой нашей царицею столоваетесь… В шею б прогнали — позору не оберешься. Нет разве?

Варфоломей Варфоломеевич впервые улыбнулся. А ведь права чертовка. Пришла б с такой просьбой — выгнал бы. В шею. Чтоб неповадно другим было с глупостями к занятому человеку лезть. Но вслух сказал:

— Ладно, девка. Не хочу я слушать твоих оправданий. Ты думай, как Тихона вызволить можно. Я уж все в голове перебрал, только ничего путного не нашел. Лишат парня жизни за чужой грех… Жалко ведь, как родной мне.

Теперь уже и из глаз Растрелли покатились слезы. Не мог старик удержаться. Эх, и Мартынов-то как сквозь землю провалился! Его бы сейчас сюда, Ирода всесильного! Обязательно б что надумал.

Ольга подала голос. Робко.

— Вы, Ахрамей Ахрамеич, с челобитной к матушке царице попроситесь. Может и смилостивится, а? Чай, она баба не бессердечная.

— Баба, — вздохнул Варфоломей Варфоломеевич. — Видала бы ты эту бабу. Она и батюшку б родного за пояс заткнула, будь тот жив. Баба… А с прошением ты хороший совет дала. Умница.

Растрелли пересел за стол. Очинил перо, достал пергаментную бумагу с фамильным гербом, открыл чернильницу.

«Покорно преклоняя голову пред Вашим Самодержавным Величеством прошу…»

А что просить-то? Жизнь холопову? Смешно, ей Богу. Подумают, свихнулся зодчий на старости лет, на холопа гербовую бумагу тратит… Нет. Надо что другое выдумать.

Варфоломей Варфоломеевич, однако, из-за стола не встал. Продолжал кряхтеть, уперев кулак в небритый со вчерашнего утра подбородок. Ольга, тихонько всхлипывая, стояла у него за спиной. Ждала.

— Хватит ныть, девка, — огрызнулся Растрелли. — Ступай вниз, в кухню. Вели Меланье чаю приготовить. И еще чего. Проголодался я с дороги. Да и думаться лучше будет на сытый-то желудок. Найдешь?

— Найду, барин, — ответила Ольга.

И тихонько выскользнула.

Тотчас затренькал снизу входной колокольчик. Громко, заливисто. Кто бы мог пожаловать в столь поздний час?

Растрелли, крякнув, поднялся из-за стола и пошел из кабинета вон. Тишки нет, а кухарке открывать не велено.

Колокольчик все трезвонил и трезвонил. Да что ж такое-то?!

Зодчий, наконец, спустился. Дернул щеколду, отворил тяжелую дверь и… тотчас отпрянул назад. На пороге стоял оборванный грязный человек с всклокоченной бородкой, меж жидкими волосьями которой застряли кусочки землицы.

— Олег Покопыч? — изумился Растрелли. Еле признал. — Ты откуда здесь? Что случилось? Тебя ж словно в придорожной канаве вываляли.

— Потом, Ахрамеюшка, потом все расскажу, — затараторил тот. — Пусти в дом, а то на крыльцо сяду, и ни одна лошадь меня с места не сдвинет. Устал, что каторжный на солеварне. Ноги отяжелели.

Мартынов прямо в прихожей скинул с себя всю одежду:

— Где у тебя кухня?

— Там, — показал Варфоломей Варфоломеевич рукой в левую сторону. Он хотел было добавить, что там женщины, но нагой Мартынов уже скрылся за дверью. Через секунду оттуда послышался испуганный бабий визг. Ожидаемо.

Мартынов стрелой вылетел обратно.

— Предупредил бы хоть, что бабы в доме! Срам-то какой! Я ж без исподнего!

И уже веселее, с хитрецой, добавил:

— А ничего бабы. Старуха — ну ее. А девка, добрая. Худосочна малеха, да это не беда — откормишь. Ты, чай, не из бедных… Харчи-то, небось, на Сытных рядах запасаешь?

— Да ну тебя, черт старый, — тоска с души Растрелли чуть отошла. Не весело было, но уже и не грустно. — На девку не зыркай. Тишкина это. Ольга… Слышал, что с моим холопом-то случилось?

— Как не слыхать? Все Царицыно Село только об нем и трещит. Мол, холоп твой матушкин Янтарный кабинет разорил. А потом учудил — в кандалы закованный прям из подвала утек. Как сквозь землю провалился… Да не пялься на меня так! Обошлось все.

— Как-так утек? — не понял Растрелли, помотал головой. — Сквозь какую-такую землю?

Да, понять было сложно. И Мартынов тут… Подумать о нем не успел, как тот самолично явился. Началось…

— Пока я царицын янтарь искал, — нашел, кстати. На месте он был, лишь мороком чьим-то окутанный. Так вот, пока я метался, парня твоего из темницы как ветром сдуло, — говорил Олег Прокопович. — Это при дубовой-то двери, запертой снаружи на железный засов. Да, Ахрамей… Холоп твой — парень не промах.

У зодчего опустились руки.

— Так ты ему не помогал? — вздохнув, спросил он.

— Как не помогал? Я ж говорю, всю округу обшарил, пока капителии эти проклятущие искал, — натягивая порты, проговорил Мартынов. — Пока морок снимал, пока проверял, все ли на месте… Одинцов, гадина такая, раньше позволения не дал… Наконец, отправили стражу за Тишкой, а того и след простыл. Сам голову ломаю, куда мог деться? Морщу-морщу лоб, а не вижу его. Хучь убей, не вижу! Взаправду, что ль, сквозь землю ушел? Ладно, гони баб с кухни, мне умыться надобно. Потом побалакаем. А то стою тут пред тобой как Сивка-бурка облезлый, распинаюсь в давидовом образе…

* * *

Тихон очнулся.

Что за дьявол? Снова здесь?

Он сидел посреди знакомой подземной залы. Играла давешняя музыка, но никого вокруг видно не было. Дышалось легко и свободно, если бы не…

Если бы не кандалы, что не только стягивали лодыжки и запястья, но и цепями врезались в грудь, затрудняя глубокий вдох. Дурной сон получается? Вокруг красота, а члены скованы. Иль, не сон?

— Успокойся, Тио. Оковы твои — прах! — откуда-то донесся знакомый голос.

Тихон повертел головой, но по-прежнему никого не увидел.

— Марта, ты ли это?

Молчание.

— Ну, чудеса! Довольно прятаться, милая. Коль прах — мои оковы, так развей их. У меня чегой-то не выходит! Марта, где ж ты?

— Тебе, Великому Тио, не пристало просить о пустяшной услуге. Ты силен! Ох, как силен! Можешь и без пещеры в центр Мира попасть… Да… Я себе и представить такого не могла!

В воздухе сперва наметились призрачные очертания, а затем уж и сама барышня.

— Дунь на них, Тио. Подуй легонько, они и исчезнут…

Чем черт не шутит? Тихон легонько подул на кандалы. И — о, чудо! — те обратились в пыль. Диво дивное!

— Ответь мне Марта, сплю ли я?

— Нет, Тио. Спать тебе больше не придется. Как только ты в своем мире сомкнешь очи, сразу попадешь сюда. А стоит взойти солнцу — вернешься обратно. Таков уж центр Мира. Теперь ты его хозяин… Хозяин!

Марта приблизилась, опустилась на колени и опустила голову на его руки.

— Хозяин? — недоуменно вымолвил Тихон. — Чей же, позволь спросить?

— Мой. И всех моих слуг, — просто ответила барышня.

Тотчас откуда ни возьмись в зале появились те же лица, некоторые из которых Тихон помнил по первому своему визиту. Был тут, правда, и еще один гость. Неожиданный. Серебряный бирюк Лишерка, что помер давешним утром.

— И ты тут, зверюга, — улыбнулся ему холоп, как старому приятелю. — Ну, слава небесам. А я тебя, окаянного, грешным делом хоронить собирался. Живой, значит. Вон оно как обернулось.

Тихон слабо понимал, что происходит. Но одно уяснил для себя точно — все твари, что тут есть — бестелесные. Демоны! Не могут люди за просто так из воздуха на свет выходить. Нельзя так! Неправильно.

— А скажи мне, душа девица, почто ты меня чужим именем зовешь? Ведь не Тио я. Тихон. Простой русский мужик. Да еще и холоп ко всему, — вздохнул Тиша.

Марта, словно ждала этого вопроса, ответила сразу, не задумываясь:

— Какая тебе разница? Назвался иноком — ступай в монастырь. Тебя ж прошлой ночию короновали на царствие. Сам Инкарнатор того возжелал. Коль ослушаться, знаешь, что будет? Не только тела, души бессмертной навеки лишишься. Вселит всемогущий Камень дух твой в кусок зимнего льда, а тот летом и растает. Была душа — да вся слезами в пески и вытекла.

Каламбурничает. Это слово холоп знал хорошо — слыхал от барина. Он же италианец. И эта, стервоза, у них, должно быть, научилась.

Разозлился. В душе начала закипать ярость. Ишь, Инкарнатора какого-то приплела. Камень! Желание, что начало к Тихону возвращаться только он увидел Марту, пропало. Даже злобная ненависть из сердца чуть не вылезла. Змеею ядовитой.

— За что ж ты меня, гадина такая, голого во дворец царский подкинула? Меня ж чуть жизни не лишили от твоих забав мерзких! — выкрикнул он, чуть не сорвав голос.

— Не лишили ведь, — подняла голову та. — Чего взбеленился? И не я тебя туда кинула, а сам ты попал.

— Как так, сам? — вскинул брови Тихон.

— А так. Когда на землю падает первый луч солнца, следует тебе желать, куда попасть более всего хочешь. Ты ж самолично о Янтарном кабинете в тот момент подумал. Кого теперь винить?

Тиша задумался. Если он обладал такой возможностью, теперь он мог бы проникнуть куда только пожелает. Хоть к самому Царю Небесному. Неплохо?

— Нет, Тио. К Царю Небесному путь тебе заказан, — улыбнулась девица. — Потому как нет его на свете и никогда не было. Царь Небесный живет в твоей дурьей башке. Сами себе люди бога-заступника придумали, чтоб страдалось легче, чтоб вера в чудо не пропала. Надежда чтоб жила. Помнишь ведь — на Бога надейся, а сам не плошай? Вот и не плошай, потому как надеяться тебе теперь не на кого. Бога-то нет у тебя. Сам ты тепереча бог… Великий Тио!

— Ве-ли-кий Ти-и-о! — взревела, вторя, павшая ниц толпа. — Ве-ли-кий Ти-о!

— Видишь слуг своих? Приказывай! Любую прихоть исполнят! — рассмеялась Марта.

Сейчас она была другой. Какой-то слишком величественной. И даже надменной. Тихон обалдел. Только что к ладошкам льнула, теперь же восседает на золотом троне. И завернута не в тонкую прозрачную материю, а в кроваво-пурпурный атлас. Жуть какая.

Тихон, однако, встряхнулся. Не заробел. Это в первый раз все в диковинку, а нынче уж фокусы привычные.

— Ты вот что, Марта, — произнес он спокойно, — искры-то из глаз не мечи, одежу свою запалишь. Скажи лучше, как бирюк к тебе попал. Он же издох! Я сам поутру его хладное тело трогал. Хоронить собирался.

— Али Шер, подойди-ка сюда! — властно скомандовала Марта, и серебряный волк, поджав хвост, точно трусливая собачонка, бочком попятился на зов.

Ну и ну!

— Умер он, Тио. Еще вчера издох! Когда барин твой с инклюзором в Янтарный кабинет плоть мою заточали. Не выдержал он силы моей, своей лишился… Что смотришь, как на пирамиду египетскую, первый раз меня увидал?

— Погодь-ка, барышня, кого заточали? — не понял Тиша.

— Ты, Тио, на ухо туговат? Не расслышал? — спросила Марта грозно.

— Ах, вот же ты, бестия, оказывается кто… — сообразил Тихон. — То-то я думал, что видал тебя ранее. Ты — та ящерка в белый крап?

— Прозорлив, Тио. Ничего не скажешь, — нехорошо прищурившись, проговорила чертовка. — Да только не рептилия есть я, а сам Морта. Или сама. Как тебе угодно… Слыхал обо мне?

— Да чегой-то Мартынов Ахрамей Ахрамеичу балакал, — не стал таиться Тиша. — Чуждое зло какое-то. Верно?

— Зло, Тио! — подтвердила Морта. — Но не какое-то и не чуждое, а после смерти Али Шера на Земле единственное — жестокое и безжалостное. И что тела земного вы меня лишили, так то не беда. Новое со временем подберу. А вот что душу сюда заперли, придется тебе мне помочь, иначе Инкарнатор тебя заживо спалит. Верни, Тио, мою душу на землю! Мал мне центр Мира, хочу весь Мир! А за Али Шера благодарствую премного…

Между тем вокруг Тиши стали твориться странные вещи — люди, бывшие в зале, начали один за другим обращаться в разноцветных ящерок. И тут же расползались по залу, прячась в незаметные щели. Скоро — не прошло трех минут — в обычном своем облике осталось лишь трое — сам Тихон, Морта-Марта и волк Али Шер.

— Как же ты, Марта, волка себе подчинила? — оглядевшись, спросил Тиша.

— Это не я, — ответила та, — к сожалению. Инкарнатор, что пожелает, все исполнит. Не видал ты его случаем?

Холоп вдруг почувствовал, что близится конец представления. Таинственного Инкарнатора он не видел, но столько раз о нем слышал, что страх перед всемогущим властелином угас. Как свечной огонек на ветру. Да и любопытно было сильно.

— Нужен он мне, как же! — равнодушно сказал холоп.

Хитрил, ясное дело. Уж так хотелось взглянуть на неведомого Инкарнатора. Даже постарался мысли свои глубоко упрятать, дабы не прочла ненароком.

— Я сюда не Инкарнаторов глядеть пришел, — продолжил холоп, — а центром Мира править!

Слова прозвучали глупо, но умнее Тихон ничего придумать не смог. Да и черт с ними. Будь, что будет.

— Правь, кто тебе не дает? — улыбнулась Марта. — На то ты выбран. Но с Инкарнатором тебе повидаться все равно надобно… Не ведаю, и за что он тебя так полюбил? Держи!

Марта протянула Тихону зеленый прозрачный камень размером с ладошку.

Холоп, лишь коснувшись его, сразу понял, что камень непростой. И не то, чтобы дорогой самоцвет, что многих деньжищ стоит, а чародейский. Помнится, Ольга сказки ему баяла, от ейной бабки в детстве слышанные. Там ведьмы какие-то камни пользовали, чтоб беду на других накликать.

Но этот смарагд на бедового не походил. Ощущалось — живой он. При том сильный и своенравный. Однако горю он не друг… Теплые камни, учила Ольга, добрые.

Инкарнатор был теплым.

Вдруг на большой стороне Камня само собой возникли слова. Тихон — спасибо Ахрамей Ахрамеичу, читать еще сызмальства был обучен — разобрал их легко. «Проси, что желаешь. Только не более разу и одно».

Тихон хотел воли. Отчаянно. Но вдруг вспомнил, что хозяин и так ее обещался дать. Золота сундук? На что ему столько? Жалованье будет, коль барин душой не покривил. А он ведь не покривил? Нет? Нет.

Однако язык холопа, словно отделился от головы, самостоятельным стал. Провел кончиком по губам, да и повернулся, напугав хозяина:

— Верни душу грешную раба твово Али Шера на Землю. Мартынов-то, Олег Покопыч, тоскует небось?

Стало так тихо, что Тиша услышал, как шевелятся его волосы на затылке. Марта схватилась за подлокотники, сделала огромные глаза и завопила во все горло:

— Нееет! Только не это! Что ж ты, Тио проклятый, удумал? Что…

Но продолжение обвинительной речи утонуло в птичьих трелях, донесшихся из-за окна.

На землю упал первый луч солнца.

Тихон, лежал под любимым лоскутным одеялом в своей коморке в доме барина на Невской першпективе. И с удовольствием смотрел в дощатый потолок.

Поверх одеяла — на тишиной груди — возлежал он. Инкарнатор.

* * *

— Эй, Ахрамеюшка! Глянь-ка, кто к нам вернулся!

На пороге холопской стоял Мартынов. Чистый, расчесанный, в ослепительно белой и ладно отутюженной простой рубахе. Старик лыбился во весь свой щербатый рот, обрамленный седой бородкою. А на зов его в ответ раздались знакомые шаги вниз по лесенке. Варфоломей Варфоломеевич! Тихон не успел выпрыгнуть из постели, как в комнатку влетел барин.

— Тишка мой! — радостно всплеснул он руками. — Тишенька… А мы тут с ног сбились — не знали, как тебя из темницы выручить. Вон, Олег Прокопыч сказывал, будто утек ты из темницы, словно вода в щелочку… Как же ты сподобился убежать-то? В кандалы ведь тебя заковали…

Тихон переминался с ноги на ногу, хлопал глазами — никак не мог попривыкнуть к столь резким пересменам обстановки. Вот-тебе и на. И впрямь дома. Не сон. Не почудилось. Вот если б не мыши, что на душе скребут… А ну как явятся царицыны стражники да упекут в каменный мешок, что в самом лютом углу крепости? Или, чего доброго, сразу голову с плеч.

— Да не боись ты, парень, — подмигнул Мартынов. — Все уж про тебя и думать забыли. А я им помог.

— Забыть помог, Олег Прокопыч? — не понял Тиша. — Али пропажу сыскать?

— И одно, и другое, — хитро улыбнулся старик. — Не кручинься, парень. Никто тебя ловить боле не станет. Скажи-ка нам лучше — ты Лишерку из залы вытащил?

— Чего? — переспросил Тихон.

Нет, соображалось пока туго.

— Али Шера, — пояснил Мартынов. — Белого волка. Не тебя ль я за ним сквозь тень видал?… Постой-ка, что это?

Олег Прокопович потянулся за камнем, что до сих пор лежал на кровати, но Тиша быстренько накрыл его ладонью. Мол, мое. Куды лапы тянешь?

— Дак этот… Инкарнатор, кажись, — негромко сказал он.

Мартынов не верил ни глазам, ни ушам. Вот-те на! Какому-то обалдую удалось из центра Мира вытащить самого Инкарнатора, а он и рылом не ведет. Вот так удача! Нет, следует немедленно Камень забрать. Как? Силой нельзя. Скрижаль загневается. Хитростью?

— Тиша, а давай, брат, меняться? — проговорил Олег Прокопович.

— На что? — оторопел холоп.

— А на то, например, чтоб твоя душа ночами куда не след не летала, — спокойно сказал Мартынов. — Сквозь землю, например. В центр Мира. Ну? Согласный?

Тихон улыбнулся. Оторвал руку от Камня.

— Добрый товар, — кивнул он. — А от Ахрамей Ахрамеича обещанную вольную. И место с жалованьем. Тогда можно покумекать.

Растрелли с Мартыновым переглянулись, да вдруг как расхохочутся! И Тихон бы с ними посмеялся, да заметил, что из-за плеча барина выглядывает знакомое личико. В слезах все, с глазищами красными.

— Оля?

У Тиши перехватило дыхание. И в глазах помутнело. От счастия…