Стэнли Рот делал вид, будто ничего особенного не случилось. Вероятно, так и было в его представлении. На бледный шрам, пересекавший мой лоб над линией бровей, он посмотрел так, словно имел весьма туманное представление об обстоятельствах его появления.

– Прошу прощения за инцидент, – хрипло проговорил он, словно судебный пристав, объявляющий о неминуемом появлении судьи.

У меня едва хватило времени бросить в его сторону недоверчивый взгляд, как боковая дверь отворилась и судья Рудольф Хонигман начал короткий марш через три ступени, намереваясь занять свое место.

Собирался ли Стэнли Рот заявить, что не помнит, как я получил шрам и как хотел ударить бутылкой Майкла Уирлинга? Или, если верить Льюису Гриффину, хотел лишь взять его на испуг? Возможно, Рот намерен сообщить, что не помнит, как именно я собирался его остановить, и то, как мы оба полетели на пол? Или это было его версией происшедшего? Утверждением, что он не собирался никого бить и все было инцидентом, несчастным случаем, о котором он сожалеет, за который чувствует ответственность и который не имеет ничего общего с предъявленным ему обвинением?

– Мистер Антонелли, – судья Хонигман заботливо и даже участливо посмотрел на меня, – суд с огромным сожалением узнал о происшедшем с вами неудачном падении. Теперь мы рады видеть, что вы в совершенном порядке.

– Ваша честь, я в отличной форме. Спасибо. Сожалею, что оказался причиной задержки.

Хонигман кивнул секретарю. Молча проклиная все вокруг, секретарь поднялась с места и неохотно пошла к комнате для присяжных.

С трудом протиснувшись в узкие ряды, присяжные заняли свои места. В зал привели Ричарда Крэншо, тут же напомнив ему о присяге.

– Мистер Антонелли, – провозгласил Хонигман, открыв принесенную огромную папку с материалами дела, – вы можете продолжить допрос свидетеля.

В первый раз явившись в зал судебного заседания, Крэншо был в брюках и спортивной куртке. Сегодня детектив облачился в темно-синий костюм, и еще больше, чем в прошлый раз, меня поразило – сколько же времени тратит этот человек на внешность!

– Сегодня на вас превосходный костюм, детектив Крэншо, – сказал я, поднимаясь с места.

– Спасибо. – Крэншо ответил уверенной улыбкой.

– Должен заметить, очень дорогой костюм. – Он пожал плечами, как бы говоря, что обсуждать тут нечего. – Нет, детектив Крэншо, я сказал, имея в виду то, что сказал: очень дорогой костюм. – Я медлил, словно намеревался сообщить еще кое-что. – Вероятно, в консультировании кинофильмов вы преуспеваете. Сколько раз вам удавалось получить такую работу, кроме случая, когда вы работали над фильмом вместе с Мэри Маргарет Флендерс?

– Тот фильм был единственным, – тем же ровным голосом осторожно ответил Крэншо.

Я изобразил удивление.

– Вы поработали консультантом у самого Стэнли Рота на картине, в которой снималась Мэри Маргарет Флендерс, и после этого вас ни разу не пригласили на съемки? Отчего так, детектив Крэншо? Вы работали недостаточно хорошо?

Он смерил меня снисходительным взглядом.

Решив сменить подход, я сформулировал мысль иначе:

– Скажите, вам нравилась эта работа? Я полагаю, вы занимались там… Чем? Полицейские дела, да? Что-то в этом роде?

Он кивнул, хотя и без особого энтузиазма. Так, словно его работа, как и любая другая, имела и ту и другую стороны.

– Да. На оба вопроса.

– Я понял вас. Тогда, детектив Крэншо, скажите вот что: какой она была?

Руки детектива лежали на подлокотниках. Он казался невозмутимым, уверенным в себе. Возможно, слишком уверенным. В уголках рта пряталась улыбка, которой детектив обозначал двусмысленность моего вопроса, – не потому, что не знал, что конкретно я имел в виду, а чтобы продемонстрировать присяжным, как уверенно он держит свою линию в присутствии адвоката.

– Какой была – кто?

– Мэри Маргарет Флендерс. Вы работали вместе с ней. И вы сообщили госпоже Ван Ротен, что знали ее. Так какой же она была?

Нахмурившись, он изогнул бровь и недоуменно поджал губы. После короткого раздумья Крэншо сказал:

– Она казалась довольно симпатичным человеком. Я считал ее интересной.

Опустив голову, я продрейфовал в направлении присяжных.

– Вы часто общались? – спросил я, продолжая смотреть в пол.

Крэншо постарался ответить тоном, подразумевавшим, что он заведомо не имел в виду ничего большего: просто двое людей, случайно оказавшихся по работе в одном и том же месте.

– Нет, не слишком часто. Наверное, пару раз, не более.

– На съемочной площадке?

– Да.

Дотянувшись до ограждения скамьи присяжных, я поднял взгляд и улыбнулся.

– Вы уверены, что разговаривали с ней более чем однажды?

– Несколько раз, – без всякого выражения ответил Крэншо.

– Можете вспомнить о чем?

– Ничего конкретного, обычные разговоры.

– Значит, она не говорила вам ничего подобного: «Думаю, мой муж хочет меня убить»? Ничего вроде: «Я боюсь своего мужа. Полагаю, он хочет меня избить»? Ничего вроде: «Он бил меня прежде, и опасаюсь, что он может вновь учинить побои»?

Крэншо не изменился в лице, сохраняя все тот же невозмутимый вид – вид человека, контролирующего себя в любой ситуации. Неожиданно я отметил совсем небольшое движение его взгляда, словно он сбился с курса – так делают, когда прикидывают расстояние, а затем чертят новый курс в заданную точку.

– Она никогда не говорила ничего подобного, верно? Она никогда не говорила ничего, что могло бы заставить вас думать, будто она, возможно, находится в опасности, правильно?

– Нет, – вынужденно признал Крэншо, – не говорила.

Я было направился к столу защиты, но вдруг остановился, словно мне в голову только что пришла мысль, и задал вопрос:

– Кто нанимал вас в качестве консультанта?

– Кто-то со студии. Я не запомнил имени.

– Понятно. То есть не Стэнли Рот? Поскольку, как я полагаю, его имя вы бы вспомнили? Так? – Свидетель молча подтвердил согласие. – Вы только раз получили работу в качестве консультанта. Занимались ли вы какой-либо другой деятельностью, связанной с кинопроизводством? К примеру, брали ли уроки актерского мастерства?

– Было такое дело, несколько лет назад.

Не знаю, почему я вдруг спросил? Все его черты выдавали сосредоточенное стремление к достижению определенного образа: одежда, прическа, манера поведения. Каждое движение и любой жест буквально кричали о доверии – даже не потому, что были слишком хорошо исполнены, но по причине регулярного повторения. И ничто не проявлялось с такой очевидностью, как постановка речи. Крэншо чувствовал звучание голоса, умело создавая впечатление человека, хорошо знающего предмет, о котором говорит, – того, кто, подобно дикторам вечерних теленовостей, может убедительно произнести две-три короткие фразы, в устах других звучащие до предела бестолковыми.

– Вы брали уроки актерства. Значит, с вашей точки зрения, работа полицейского неинтересна? Простите – работа детектива.

Крэншо снисходительно улыбнулся:

– Несколько лет назад я брал такие уроки. Причина в том, что одна из телесетей решила снять пилотный ролик для полицейского реалити-шоу. Мне предложили читать текст за кадром. Так что я записался на курсы, которые они сами выбрали, и несколько недель ходил на занятия. Но ничего не вышло. Ролик не сняли, и я не стал актером.

– Даже не знаю, смог бы я продвинуться так далеко… Детектив Крэншо, судя по тому, как вы держитесь в суде, вы очень хорошо усвоили уроки.

Сидя на стуле, Анабелла Ван Ротен распрямила спину. Положив на угол стола правую руку, она сделала энергичный жест левой, обозначавший неудовольствие.

– Ваша честь, я понимаю так, что мистер Антонелли получил чересчур сильный удар по голове. Возможно, полученное сотрясение и объясняет то, что вместо вопросов он строит предположения, однако…

– Я думал, вам нравится мой голос, – со слегка смущенным видом прервал я речь Ван Ротен.

Среди присяжных прошел смешок. Ван Ротен едва уловимо покраснела. Хонигман с неодобрением покосился в мою сторону, однако Ван Ротен быстро овладела собой.

– Обвинение не станет возражать, если суд отложат еще на день, чтобы дать мистеру Антонелли возможность для полноценного восстановления здоровья.

Я постоял, молча переминаясь с ноги на ногу, как отвергнутый влюбленный, дожидаясь момента, когда Ван Ротен отведет взгляд от стола, чтобы с победным выражением посмотреть в мою сторону.

– Полагаю, вы не поверите, если скажу, что оступился на лестнице, задумавшись о вас?

Честные глаза Анабеллы Ван Ротен вспыхнули от обиды, но в них также ясно читался вызов. До меня вдруг дошло: заместитель прокурора – привлекательная женщина, не считая тех моментов, когда ее одолевают чересчур сильные эмоции.

– Извините, – в смущении промямлил я. – Мне не следовало так говорить.

Заместитель прокурора без колебаний сделала ход. Углы ее рта опустились, и Анабелла Ван Ротен разочарованно взглянула на меня.

– Хотите сказать, что вы не думали обо мне?

Среди присяжных раздался тот же смех. Нахмурившись, секретарь суда взглянула на часы.

– Возможно, вам двоим лучше предаться объяснениям где-нибудь в ресторане, а не в зале суда, – сухо заметил Хонигман. – У вас есть возражения, госпожа Ван Ротен?

– Да, ваша честь, я была…

– Мистер Антонелли, попрошу вас ограничиться вопросами к свидетелю, – распорядился судья, не дослушав заместителя прокурора.

Приняв к сведению его указание, я вернулся к тому вопросу:

– Готовясь исполнять свою роль в пилотном ролике, который так и не был снят, вы изучили актерское мастерство. Была ли ваша роль предусмотрена сценарием?

– Да, был сценарий.

– Когда вы работали консультантом на той картине, той самой, на съемках которой вы познакомились с Мэри Маргарет Флендерс, вы ознакомились со сценарием? Для того, чтобы выведенные в сюжете полицейские порядки оказались точными или хотя бы не слишком далекими от реальной работы детектива полиции?

– Да… – ответил Крэншо, придав голосу вопросительную интонацию, словно хотел знать, почему я спросил.

– Значит, вы немного знакомы со стилем, логикой или, если позволите, способом, каким организуется правильный сценарий, в котором прописываются все кадры и диалоги? Правильно?

– Да, имею некоторое представление.

– Вы не думали, что когда-нибудь напишете свой сценарий, ничем не хуже тех, с которыми вы познакомились?

Крэншо развел руками, демонстрируя, что подобные идеи лежат далеко за пределами его амбиций.

– Зарекаться не стану. Думаю, это было бы интересно.

Я уставился на детектива.

– Не станете зарекаться? – медленно повторил я. – Хотите сказать, что…

Тут я себя поймал. Моя левая, поднятая в воздух рука делала то самое движение, о котором Стэнли Рот говорил, будто оно неправильное. Едва не рассмеявшись, я взглянул в направлении стола защиты, желая убедиться, что Рот это заметил. Погруженный в раздумья, он сидел, сложив руки на груди.

Стэнли Рот ни разу на меня не взглянул – ни сегодня, ни на позавчерашнем заседании, во время которого допрашивали Ричарда Крэншо. Быстро обернувшись, я посмотрел на Крэншо. Детектив сидел в ожидании, ждал моего следующего шага. Тут я сообразил, что Крэншо тоже не смотрел на Стэнли Рота, то есть ни разу не взглянул. Стэнли Рот мог быть абсолютно уверен в намерениях этого человека.

– Ваша честь, у меня больше нет вопросов к свидетелю. – Едва Ричард Крэншо привстал со свидетельского кресла, я добавил: – Но я намерен вызвать его позже в качестве свидетеля защиты.

Не отпуская подлокотников, Крэншо вопросительно посмотрел на Анабеллу Ван Ротен. Похоже, та оказалась в не меньшем затруднении. Опустив глаза, Ван Ротен смотрела в раскрытую папку с длинным списком назначенных для вызова в суд свидетелей обвинения.

Встав, Крэншо расправил плечи, не забыв при этом улыбнуться в сторону суда присяжных. Хорошая, открытая улыбка. Впрочем, повернувшись к выходу, детектив выглядел куда более озабоченным. Ему было о чем волноваться, и я полагал, что точно знаю, о чем именно.

Как только за детективом Крэншо закрылась дверь в небольшой и набитый до отказа зал суда, со своего места встала Анабелла Ван Ротен.

– Ваша честь, – объявила она, – народ вызывает Джека Уолша.

Я не знал, действительно ли Анабелла Ван Ротен собиралась вызвать отца Мэри Маргарет Флендерс в свидетели обвинения, но подозревал, что нет.

Уолша слишком распирало, как бы получше выразиться, от собственной важности. Он слишком убедил себя в том, что является такой же жертвой, как и его дочь, чтобы следовать истине. Очевидно, Уолш начнет приукрашивать все подряд, желая предстать в выгодном для себя свете. От адвоката не потребуется слишком больших усилий, чтобы обратить на пользу защите сказанное свидетелем обвинения.

Ван Ротен производила впечатление умной и коварной. Она должна была видеть опасность, но скорее всего решила, что не имеет выбора. Джек Уолш много месяцев раскручивал себя в прессе как главного представителя умершей дочери и единственного, кому она раскрыла свой тайный, но вполне реальный страх. Не стоило напрягать воображение, чтобы представить действия Уолша в случае, если Анабелла Ван Ротен сначала не вызвала бы его как свидетеля обвинения, а потом не смогла бы доказать виновность Стэнли Рота.

Уолш с готовностью занял место свидетеля, продемонстрировав это слишком явно. Свое имя он выпалил прежде, чем Ван Ротен успела его спросить. Голос оказался грубым и неблагозвучным, в нем ясно слышались кипевшие внутри Уолша эмоции.

– Джек Уолш, – повторил он это после того, как Ван Ротен сформулировала вопрос. – Джек Уолш, – сказал он в третий раз, уже нормальным голосом.

Было интересно наблюдать, как, отвечая на следовавшие один за другим вопросы, Уолш постепенно овладевал собой, приходя в нормальное состояние и обретая все большую уверенность. Его ответы, поначалу торопливые, неопределенные и короткие, становились убедительными, уверенными и бесконечно долгими. Он говорил очень долго. Насколько я мог понять, Уолш озвучивал в зале суда все или почти все из того, что произносил на публике, а также то, что он думал про дочь и про Стэнли Рота. Придерживаясь манеры, в которой общаются с самыми близкими друзьями, хотя я сомневался, что у него вообще имелись друзья, он поведал присяжным всю историю несчастной женитьбы и развода, не забыв упомянуть, будто считал – возможно, ошибочно, – что его дочери будет лучше, если отец исчезнет из ее жизни. Он говорил, будто всегда видел в ней что-то особенное и верил, что со временем дочь обязательно станет кинозвездой. Уолш рассказал присяжным, как по прошествии многих лет, проведенных вдали от дома, он наконец отыскал дочь, чтобы рассказать, как все было на самом деле. Рассказать, что он ни за что на свете не бросил бы ее, если бы не сильное желание матери развестись с ним. Уолш также поведал присяжным, что никогда не любил Стэнли Рота и был очень рад, когда незадолго до гибели Мэри Маргарет призналась, что намерена уйти от мужа. Поэтому он ее убил.

Ван Ротен медлила, ожидая, что у меня возникнут вопросы. Поняв, что вопросов нет, она через плечо посмотрела на меня.

– Есть ли у вас возражения? – спросил судья Хонигман.

Я моргнул.

– Простите, – с озадаченным выражением проговорил я. – Видимо, я плохо слушал. Возражения против чего?

Хонигман поднял голову. С интересом заглянув мне в глаза, он попытался выяснить, чем, по моему мнению, я здесь занимаюсь.

– Свидетель только что показал, что жертва преступления собиралась уйти от обвиняемого. Цитирую: «Поэтому он ее убил». Конец цитаты. Желаете возразить?

Я рассмеялся.

– Он так сказал? – Оглянувшись на Ван Ротен, я улыбнулся. – Ваша честь, возражений нет, – сказал я и сел на место.

– А в чем состояла причина, по которой она намеревалась уйти от мужа, Стэнли Рота, обвиняемого в преступлении? – поворачиваясь к свидетелю, спросила Ван Ротен.

Уолш ответил не сразу. Медленно повернувшись, он в упор посмотрел на Стэнли Рота:

– Она сказала, что муж бьет ее и она боится, что забьет до смерти.

Когда Анабелла Ван Ротен объявила суду о завершении ее вопросов к свидетелю, я услышал, как по аудитории прошел едва уловимый вздох облегчения. Показания Джека Уолша, слушать которые начали еще утром, с перерывом на ленч, тянулись до послеполуденного времени. Звуки, время от времени доносившиеся со скамьи присяжных, старавшихся сменить позу и расправить затекшие конечности, становились все более частыми и, несмотря на все попытки делать это тихо, наполняли крошечный зал почти непрерывным фоном.

Хонигман, явно смущенный несоответствием своего служебного помещения, был настроен благожелательно. Как только Ван Ротен закончила с вопросами, он объявил десятиминутный перерыв.

Я встал, чтобы размяться. Ван Ротен, развернувшись в противоположную сторону, оказалась совсем близко. Так близко, что задела меня рукой.

– Ходят слухи, – прошептала она, одновременно улыбаясь кому-то в толпе зрителей, – что ваше падение не было несчастным случаем. Не вызвать ли вас в качестве свидетеля предрасположенности вашего клиента к насилию?

Сделав несколько шагов в сторону, она принялась обсуждать что-то с помощником окружного прокурора, сидевшим рядом с ней за столом обвинения. Интересно, это действительно слухи или она догадалась? Или сказала нарочно, желая выбить меня из колеи перед началом перекрестного допроса свидетеля обвинения? Казалось, Ван Ротен была способна на такое – изобрести ложь, заставив меня засомневаться: а вдруг правда? Заместитель прокурора была умна и знала это. Она хорошо смотрелась и тоже это знала. Сомневаюсь, чтобы она не использовала эти преимущества. Ван Ротен будет делать жесты, бросать взгляды в мою сторону и при этом непрерывно оценивать мою реакцию, стараясь увидеть, каким образом можно пробить мою броню. Она напоминала девушек, знакомых еще по колледжу, – тех, которые провоцируют, чтобы их пригласили, а потом говорят «нет» и, смеясь, пересказывают это своим друзьям.

Топая слоноподобными ногами и пыхтя, секретарь суда отправилась за присяжными, пригласив их занимать места. Окинув недобрым взглядом скамью суда, секретарь возвратилась к столу. Присяжные с извиняющимися улыбками втискивались на места, толкая друг друга.

– Желаете начать перекрестный допрос свидетеля? – спросил судья Хонигман, следуя порядку заседания.

Джек Уолш ждал моих вопросов. Уверенный, что после прошлых заявлений общественность целиком на его стороне, он открыто демонстрировал пренебрежение.

Встав с места, я ровным голосом напомнил:

– Судя по вашим показаниям, дочь рассказывала, будто муж ее бил.

– Точно так, – ответил Уолш. Не отводя глаз, он следил, как я переместился к дальнему от стола защиты краю скамьи присяжных.

– Она сама вам рассказала?

– Да, – с досадой ответил Уолш. Он явно давал понять, что не стерпит, если кто бы то ни было посмеет усомниться в его словах.

– То есть что ее бил Стэнли Рот, ее муж?

Уверенный, что последует возражение, Уолш взглянул на Анабеллу Ван Ротен. Заместитель прокурора что-то записывала в блокнот. Она не смотрела на Уолша.

– Она объяснила, почему не обратилась в полицию? – продолжал я. – Она не говорила, почему не ушла от мужа сразу, как только это произошло? Почему не ушла от него сразу после избиения – раз ваша дочь боялась, что муж убьет ее?

Насупившись, Уолш скрестил руки на груди и сделал такой вид, словно от него зависело – отвечать или не отвечать.

– К моменту убийства как долго ваша дочь состояла в браке со Стэнли Ротом?

Вопрос поставил Уолша в тупик.

– Хорошо. Сколько лет они были женаты со Стэнли Ротом к моменту ее смерти?

Он не мог сообразить.

– Вы имеете в виду, когда ее убили?

– Так сколько лет?

Уолш замялся, прикидывая даты.

– Пять лет – такая цифра, по вашему мнению, подходит? – спросил я.

– Да, лет пять, – сказал он, делая вид, словно самостоятельно пришел к этому же заключению.

– У нее был ребенок?

– Да.

– Ребенок от другого брака?

– Да.

– Которому вы приходитесь дедушкой?

– Да.

– Скажите нам… Скажите: как давно вы в последний раз виделись с внучкой?

Уйдя в себя и как-то сжавшись, Уолш поник головой, ладони бессильно легли на колени. Кусая губы, он смотрел в пол.

– Много лет я не мог видеться с дочерью, – пробормотал он. Подняв взгляд, Уолш добавил: – Я уже сказал, что ее мать со мной развелась…

– Вы виделись с внучкой хотя бы один раз?

– Нет, – признался он.

– Знаете ли вы, сколько ей лет? Нет, погодите. – Я помахал рукой. – Скажите лучше: ваша дочь жила со Стэнли Ротом пять лет, но у них не было детей. Ваша дочь не любила детей?

Уолш, не раздумывая, сказал то, что должен был сказать о своей дочери всякий отец, плохой или хороший.

– Она любила детей.

Держа руку на перилах скамьи присяжных, я недоуменно поднял бровь:

– В то же время единственная дочь проживала вместе с ее первым мужем. Он получил опекунство, правильно?

– Да.

Не убирая руку с ограждения, я сделал шаг вперед, к Уолшу:

– Она любила детей. Я понял так, что она хотела бы иметь еще детей. Она хотела ребенка от второго мужа, Стэнли Рота?

– Да, конечно.

– Тогда почему она не родила от него? Знаете ли вы причину? Не потому ли, ну… что была слишком занята карьерой?

Я спросил так, словно это было лишь предположением, сделанным в поисках ответа.

О чем бы Джек Уолш ни говорил с Мэри Маргарет Флендерс, я сильно сомневаюсь, чтобы вопрос о ребенке возникал хотя бы раз. По крайней мере это никак не следовало из его обращения с единственной дочерью. С другой стороны, дочь вполне может разговаривать с отцом на такие темы, и Джек Уолш не упустил бы своего шанса предстать таким, каким он должен казаться публике.

– Она хотела ребенка, – твердо сказал Уолш. С видом страдальца он наклонился над перилами, ограждавшими место свидетеля. – Но она не назвала бы мне причину, по которой у них не было детей. – Уолш бросил гневный взгляд в направлении стола защиты, за которым тихо сидел Стэнли Рот. – В тот момент возникло ощущение, что это он не мог иметь детей.

Несколько секунд я молчал. Потом, скользя ладонью по ограждению, сделал еще один шаг к свидетелю.

– У вас возникло «ощущение», – повторил я. – Вы только что показали, что дочь не раскрыла вам истинной причины, но у вас было «ощущение». – Я внимательно и строго посмотрел на Уолша. – Вы знаете про это не больше, чем любой другой человек. Дочь никогда не говорила с вами на эту тему. Она не только не раскрыла вам причину, по которой не имела детей от Стэнли Рота, но вообще ничего вам не говорила. Она ни о чем вам не рассказывала, верно? Вы вдруг появились, попросили денег, и она дала то, что вы просили. Потом вы потребовали еще, и, когда ей это надоело, она сказала, что больше не хочет вас видеть. Ведь так было?

– Это неправда! – воскликнул Уолш, подавшись вперед и едва не соскользнув с сиденья.

– Она вызывала полицию?

Прозвучав так быстро и так неожиданно, вопрос явно застал Уолша врасплох. Он наверняка запомнил, что я уже спрашивал про то, почему она не вызвала полицию, – вопрос, для ответа на который я не дал времени.

Уолш ответил не задумываясь:

– Нет. Она не хотела, чтобы про это узнали.

– Она сама это сказала? Она сказала, что не стала вызывать полицию потому, что не хотела огласки?

– Да, – зло подтвердил Уолш.

Опустив глаза, я про себя улыбнулся и легко постучал пальцами по подбородку. Затем, подняв взгляд, спросил:

– Вы уверены?

В его взгляде мелькнула неуверенность, мгновенное сомнение. Уолш напрягся, словно почувствовал ловушку. Слишком поздно. Последнее, что еще оставалось, – это сознаться во лжи.

– Да, я уверен, – со злостью подтвердил Уолш.

Я кивнул, словно согласившись.

– Хорошо, тогда это должно объяснить, не так ли? Объяснить, почему нет полицейского рапорта о происшедшем инциденте и ни одного свидетельского показания, доказывающего его существование.

Вернувшись к столу защиты, я встал за столом, положив руки на спинку стула.

– Однако это не объясняет, мистер Уолш, почему защита намерена вызвать в суд свидетеля, который подтвердит, что ваша родная дочь – которую вы бросили, когда девочке было всего пять лет – на самом деле вызывала полицию.

– Значит, он действительно ударил ее! – закричал Уолш, как будто в сравнении с этим фактом могла показаться незначительной любая ложь, в которой его уличат.

– Верно, ударил. Один раз. Ударил, мистер Уолш. Ударил, узнав, что ваша дочь сделала аборт, убив ребенка, которого он отчаялся ждать. Вопросов больше нет.

Я посмотрел на скамью присяжных. Последнюю фразу никто не услышал. В зале суда воцарился бедлам. Хонигман стучал молотком. Ван Ротен вскочила с места, но что-то заставило ее снова сесть.

Для Джека Уолша все было ясно. Выйдя из суда в окружении телекамер и репортеров, он снова и снова утверждал, что сказал правду и что дочь говорила, какой опасный человек Стэнли Рот, а теперь этот факт признал даже его адвокат.