Следующим вечером я сидел в том же самом кинотеатре, где когда-то смотрел последнюю картину с участием Мэри Маргарет Флендерс, с изумлением наблюдая историю, хорошо мне известную и до неузнаваемости измененную Стэнли Ротом.

Фильм начинается с кадра, на котором скользят в стороны половинки ворот особняка «Пальмы» и по извилистой дороге мелькают фары приближающегося к дому темного «мерседеса».

Машина останавливается перед домом. Выйдя в ночную тишину, водитель молча идет в дом. Наверху, в спальне, он встречает удивленный взгляд сидящей у зеркала красивой молодой женщины, одетой в шелковую ночную рубашку и задумчиво приложившей пальчик к углу рта. Увидев его, она начинает смеяться.

– Прости, я опоздал, – с озабоченным видом говорит уставший супруг, наклоняясь и целуя подставленную щеку.

Стэнли Рот проделал грандиозную работу. В каждом кадре и каждой сцене он выставлял камеру под новым углом. Через некоторое время вы неожиданно замечали: даже в обычной обстановке скрыто нечто тайное – такое, что вам еще не показали, предлагая открыть самостоятельно.

Машина едет вниз по извилистой дороге и останавливается, дожидаясь, когда ворота опять откроются. Супруги едут сквозь ночную прохладу Лос-Анджелеса. Обращаясь к жене, Рот говорит, что картина, над которой он сейчас работает, отнимает времени больше, чем он рассчитывал: ему нужно вернуться на съемочную площадку к половине пятого утра. Она отвечает, что не важно, как рано ему вставать, – в эту ночь он останется с ней и не уйдет в другую спальню в конце коридора.

Они попадают на небольшой прием в частном доме, куда приглашены десятка два людей. Отмечается день рождения их старого друга, одного из самых уважаемых деятелей киноиндустрии. Некоторые из гостей восхищаются благотворительным мероприятием, на котором они были в тот день и которое проходило в особняке «Пальмы».

Машина снова подъезжает к воротам. Потом супруги оказываются на ступенях, затем – в спальне, и ее руки обнимают его шею. В момент, когда они падают на постель, камера через дверь спальни отъезжает назад. И внезапно мы замечаем его, спрятавшегося внизу, в темной гостиной, – мы видим пару вглядывающихся в темноту холодных, злых глаз. Он ждет.

Там, наверху, женщина засыпает, и муж нежно целует ее в щеку. Стараясь не разбудить ее, осторожно закрывает за собой дверь спальни. Он уходит по коридору в другую комнату – туда, где проведет остаток ночи. Закрывается вторая дверь, и с этим звуком взгляд пришельца становится более напряженным, в глазах появляется демоническая уверенность. Медленно описывая полукруг, камера превращает обычный подъем по лестнице в бесконечную головокружительную спираль.

Все, что вы видите, – медленное круговое движение какой-то фигуры, это призрак смерти – темный предвестник беды. Выйдя на самый верх, фигура сворачивает за угол, исчезая в темноте коридора. Зритель остается на месте. Камера делает наезд на часть опустевшей лестничной площадки, оставляя воображению публики домыслить страшные детали того, что случится дальше. Сцена была имитацией приема, каким привыкли показывать убийство в кинематографе прошлого, – имитацией чего-то настолько старого, что теперь, по прошествии многих лет, прием выглядел свежим и оригинальным: убийство совершено, но акта насилия никто не видел.

Звенит будильник.

Стэнли Рот – вернее, актер, играющий Стэнли Рота, выключает звонок и наскоро одевается. Пройдя по коридору, он останавливается у закрытой двери спальни, где они с женой занимались любовью, и делает нерешительное движение, собираясь открыть дверь. Потом, улыбнувшись, решает не будить ее в ранний утренний час и уходит. Фары машины режут мутный рассветный полумрак. Открываются ворота, и он уезжает прочь. За домом, в бассейне, плавает лицом вниз обнаженное тело Мэри Маргарет Флендерс.

Прибывает полиция, вызванная прислугой, обнаружившей тело и бьющейся в истерике. Несколько минут спустя, когда люди в форме рыщут по дому в поисках улик, детектив в штатском внимательно осматривает тело, лежащее теперь рядом с бассейном. Он медленно качает головой. Выражение лица детектива предполагает некую только что возникшую мысль – более чем рутинное сожаление профессионала, наблюдающего очередной случай в бесконечном ряду преступлений. Вероятно, как многие, детектив видел фильмы с участием великой актрисы и сейчас думает о ней не как о незнакомой жертве преступления, но как о человеке, которого знал лично. Что бы ни означал его вид, ясно – это дело вряд ли окажется рядовым уголовным преступлением.

Во время похорон маленькая девочка кладет на гроб единственный цветок. Гроб медленно опускается в могилу. Тихо плача, девочка отворачивается и уходит вместе с другими, оставляя Стэнли Рота одного у могилы для последнего прощания. Камера отъезжает, уходя все дальше, и затем, как я уже видел по телевизору, на фоне золотого предвечернего солнца появляется одинокая фигура Стэнли Рота, оплакивающего убитую жену.

В темноте кинозала слышались приглушенные звуки – то там, то тут кто-то покашливал или сдавленно шмыгал носом. Сидя рядом, Джули тихо вытерла слезы. Стэнли Рот, сидящий по другую руку от нее, выглядел довольным. Это казалось странным и неуместным, но затем я сообразил, что он реагировал на произведенный эффект, а вовсе не на то, что было на экране. Увидев мой взгляд, Рот кивнул на экран, едва заметной улыбкой давая понять, что его особенно интересует мое мнение о действии, которое будет дальше. Затем Джули взяла мою руку, и я по пожатию догадался, что она тоже ждет следующего кадра.

Стэнли Рот в своем бунгало. И его внимание обращено на Джозефа Антонелли. Антонелли! Как просто, оказывается, отдать свое «я» другому человеку, отказавшись от собственной уникальности в пользу того, кто уже известен и должен тебя изобразить! Стэнли Рот смотрит, как Уокер Брэдли читает подпись на «Оскаре».

На секунду я встретил взгляд Стэнли Рота. Он быстро улыбнулся, понимающе и не без симпатии, и тут же отвернулся к экрану.

Я разговаривал с «живым» Стэнли Ротом первый раз в жизни, спустя час после телефонного звонка. Рот говорит, что полиция собирается его арестовать.

Сцена продолжалась минуты три, не более. Тем не менее около десяти строк нашего диалога вместили все, сказанное в действительности: Рот сообщает Антонелли, что однажды ударил жену, но утверждает, что не убивал. Он объясняет, почему спал в другой комнате, но не может объяснить, как кто-то проник в их дом незамеченным. Все время, пока Рот говорит, Антонелли расхаживает по комнате. И всякий раз, когда он проходит мимо развешанных по стенам фотографий, и камера, и аудитория тоже видят эти снимки, бросая короткий взгляд в частную жизнь знаменитого и, кажется, чересчур хорошо им известного человека.

– Она спала с другими мужчинами, – говорит с киноэкрана Рот. – Но я любил ее.

Этими словами Стэнли Рот оборачивает факт ее неверности совершенно иной стороной: придавая горько-сладкий оттенок своей тоске, теперь выражавшей не просто меру его любви, но говорившей о его верности, желании простить и, возможно, забыть ее предательство. В глазах публики Рот становился человеком, способным на глубокие переживания.

Какое странное ощущение – наблюдать за тем, как слова, которые я хорошо помню, начинают звучать по-другому, меняя даже не смысл мною сказанного, но в большей степени меняя само мое существо и то, как я относился к самому себе. Сидя в темноте переполненного кинозала, я наблюдал за своим превращением в чистейший вымысел, продукт воображения и понимал, что именно так меня воспринимают окружающие. Беспощадный, бессовестный адвокат, безразличный к тому, виноват его клиент или невиновен, и желающий – нет, жаждущий вести дело лишь из-за скандальной известности. Постепенно, сам того не желая, адвокат убеждается в том, что Стэнли Рот, один из его немногих подзащитных, действительно невиновен в убийстве.

Рот не забыл ни одной детали.

Когда, выйдя из бунгало, они идут по направлению к воротам, где полиция ждет Стэнли Рота, чтобы увезти в тюрьму, он обращается к человеку, только что согласившемуся его защищать, и без всякого укора говорит:

– Вы мне не верите? – Потом добавляет: – Я вас не осуждаю. У вас нет причины. Но правда в том, что я не убивал Мэри Маргарет, я не убивал свою жену.

Антонелли наблюдает, как полиция сажает его клиента в машину и увозит прочь. По выражению лица Уокера Брэдли можно понять, что адвокат сомневается в невиновности Стэнли Рота.

Оставляя сомнения при себе, он с самого начала процесса утверждает, что полиция арестовала не того человека. Вот он стоит… Но это я там стоял! Брэдли стоит за воротами студии, выступая перед кинозрителями, которые поняли, что я лгал, и говорит актерам, играющим репортеров, что они узнают имя настоящего убийцы прежде, чем закончится суд.

Хотя бы в одном аспекте Стэнли Рот оказался предельно честен.

Он ведет эту мысль через весь фильм, показывая меня, говорящего репортерам, присяжным и всем желающим, что убийство совершил кто-то другой. И потом, в кадрах, где мы оставались вдвоем, он показывает, как я требую от Рота сказать правду – сказать, что на самом деле произошло той ночью, когда он убил свою жену.

В том, как Стэнли Рот, несмотря ни на что, буквально втащил меня в свой замечательный фильм, было что-то непонятное. Это само по себе заслуживало внимания, и, как мне казалось, гораздо большего, чем его подход к проблеме времени. Сначала я просто ничего не понял. Я был слишком захвачен тем, как Рот преобразил визуальное пространство судебного заседания, изменив все, что в нем происходило. Разъятый на отдельные составляющие, суд – любой суд! – состоит не более чем из вопросов юристов и ответов свидетелей. Судья говорит свои слова, адвокат делает заявления. Здесь нет действия, нет никакого движения, нет спектакля, захватывающего воображение и заставляющего забыть о том, что в действии не хватает слов – здесь все заключается именно в словах, и можно слушать фильм так, как будто вы слепой.

Теперь я начинал понимать, почему Рот с таким восхищением рассказывал мне о «Гражданине Кейне» и «Третьем человеке» Орсона Уэллса. Со скрупулезной тщательностью Рот превратил зал судебного заседания в серию из отдельных кадров, лишь на первый взгляд казавшихся случайными, в которых камера почти никогда не оставалась на одном месте. Когда задавал вопрос адвокат, камера показывала лицо свидетеля или целый ряд лиц присяжных. Когда отвечал свидетель, камера показывала лицо адвоката, обвиняемого или кого-то из зрителей.

Так он решил проблему времени, и все происходившее в зале шло на фоне монотонно звучавшего текста. Едва начался суд и в кадре впервые появилась секретарь суда, совмещавшая обязанности стенографистки, камера принялась следить за каждым ее движением. Она ничем не напоминала злобно настроенную даму, перед нашими глазами день за днем уныло исполнявшую простые обязанности. В фильме секретарь была моложе и двигалась куда грациознее. Хотя ее фигура не притягивала к себе взгляды, движения красивых рук выглядели утонченными и легкими. Кажется, я никогда не видел столь красивых рук. Иногда камера сосредоточивалась на этих руках, мелькавших над клавишами пишущей машинки и мгновенно фиксировавших каждое сказанное слово и, как метроном, размерявших время заседания ровными интервалами.

Свидетель, который мог давать показания часами, оставался в кадре всего несколько секунд. Когда замолкал его голос, руки секретаря продолжали двигаться, а еще через мгновение вы слышали голос очередного свидетеля или видели перед собой лицо адвоката, присяжного, зрителя или судьи, иногда показанное на расстоянии, иногда крупным планом или еще ближе – так, чтобы захватить только часть лица, предательски разоблачая малейшую реакцию на только что сказанные слова.

Наконец, увидев в кадре эти руки в третий или четвертый раз, я вдруг понял, что точно видел их до этого – неизвестно где. Едва представитель обвинения успел вызвать в качестве свидетеля полицейского детектива и лицо секретаря крупным планом вновь оказалось в кадре, я вдруг вспомнил, где ее видел. Схватив Джули за руку, я сердито прошептал:

– Ты знала об этом?

Озадаченная моей неожиданной горячностью, она тревожно заглянула мне в глаза.

– О чем? – спросила она, явно не понимая, в чем дело.

Я посмотрел на сидевшего за ней Стэнли Рота, а потом – еще дальше, на Льюиса Гриффина. «Кто из них это устроил и каким образом смог организовать» – гадал я, откинувшись на спинку кресла и продолжая вглядываться в мелькавшие на экране изображения. За столько месяцев, прошедших в попытках защитить Стэнли Рота, меня ни разу не посетила мысль, что он может сотворить что-то подобное, – теперь вместо того, чтобы быть его адвокатом на втором суде, я был вынужден защищать самого себя.

Я старался убедить себя, повторяя, что никто ничего не заметит. Сначала я сам ее не узнал и, возможно, не узнал бы вовсе, если бы не помнил ее руки. Хорошо, что в зал суда не разрешалось приносить видеокамеры и близко от присяжных сидели только я и Анабелла Ван Ротен. Возможно, это будем знать только мы со Стэнли Ротом: то, как он подкупил члена суда присяжных, обещав роль в своем фильме.

На экране уже давал показания детектив, и его мягкий бархатный голос сверхъестественно напоминал голос настоящего Ричарда Крэншо. Весь его вид, одежда, осторожная манера, с какой он совершенно осознанно себя держал, и даже мягкие движения головы, когда он поворачивался к присяжным, – все было передано совершенно точно. Едва он ответил на первый вопрос, предложенный актрисой, исполнявшей роль вечно нетерпеливой и временами жестокой Анабеллы Ван Ротен, я понял, что показания детектива слово в слово взяты из стенограммы процесса – не все вопросы и ответы, а наиболее значимые, подводившие зрителя к самой сути. Детектив с чувством отверг предположение, что поместил окровавленную одежду Рота в корзину для грязного белья, где ее обнаружили. Он отрицал все, что с понимающей полуулыбкой бросал ему в лицо Уокер Брэдли, когда темп перекрестного допроса вдруг бешено ускорился – не только потому, что на этот кадр отвели мало времени, но из-за непрерывной смены мелькавших на экране лиц и выражений.

Показания Крэншо определяют печальную участь Стэнли Рота – единственного, кто был в доме, единственного, кто мог убить Мэри Маргарет Флендерс, единственного, чья кровь обнаружена на одежде, которую он постарался спрятать. В виновность Рота верят даже ближайшие друзья. Другие – те, кто не относился к друзьям, по-настоящему близким, стараются извлечь из процесса выгоду. Его отставки требует компаньон, Майкл Уирлинг. Рот впервые признается адвокату, что у жены был роман с Уирлингом, и говорит, что, по его мнению, Уирлинг пытался уговорить ее покинуть студию, чтобы вместе основать собственную.

Оставалось лишь гадать, сколько раз Стэнли Роту пришлось переделывать сценарий, в итоге превратив Майкла Уирлинга в воплощение зла и одновременно оставив за Мэри Маргарет Флендерс по меньшей мере шанс изменить навязанному ей решению.

– Майкл – человек жестокий, но он не стал бы убивать лишь за то, что она порвала с ним. Майкл ненавидит меня, но он не убил бы ее ради студии.

В фильме нет таинственного сценария с названием «Блу зефир», в него не вошли предположения Рота, что кто-то спланировал убийство из желания нанести ему ощутимый удар, как не вошла и пьяная драка, в которой Стэнли Рот пытался бутылкой вышибить мозги Майклу Уирлингу. Нет ничего – только единственное, ни с чем не связанное и совершенно невинное предположение, что у Майкла Уирлинга могли быть свои причины желать смерти Мэри Маргарет.

Разумеется, это все, что нужно непреклонному Джозефу Антонелли. С этого момента и дальше, на протяжении слушаний, все, что он говорит в суде, начиная с перекрестного допроса самого Майкла Уирлинга, делается для того, чтобы убедить суд присяжных: компаньон Стэнли Рота выиграл от смерти жертвы больше всех.

– Вы желали получить жену Стэнли Рота, не так ли?

– Нет, я…

– Вы состояли с ней в любовной связи?

Уирлинг поворачивается к судье, и тот приказывает ему отвечать на вопрос.

– Да, но…

– Вы хотели получить студию?

– Нет, я…

– Она прервала ваш роман. Вы больше не имели над ней власти. Но вам понадобилась студия. И теперь она мертва, а студия принадлежит вам. Так?

С улыбкой победителя Уокер Брэдли возвращается к столу защиты. Когда он садится на место возле Стэнли Рота, по его взгляду зритель понимает: этого недостаточно. И когда в полутемном зале суда адвокат смотрит запись, ту самую, на которой Мэри Маргарет Флендерс снята на лужайке в «Пальмах» среди нескольких сотен гостей благотворительного приема, устроенного в пользу строительства корпуса детской больницы, на лице Антонелли появляется выражение глубочайшей усталости.

Это была не Мэри Маргарет Флендерс, это была девушка из бара, которую я забыл сразу, как только мы ушли из забегаловки на пляже «Венеция». Но мой взгляд оказался прикован к ней так же, как был прикован к переносному экрану, когда я сам вместо Уокера Брэдли находился в зале суда.

Рот поставил сцену заново, разместив на лужайке сотни людей и заполнив пространство до самого дома и вокруг бассейна. И лишь для того, чтобы снова напомнить нам, как Мэри Маргарет Флендерс доминировала в каждой сцене с ее участием, где даже знаменитости неизбежно уходили в размытый и остающийся в безвестности общий фон.

Когда пленка закончилась и в зале вновь загорелся свет, мы увидели, что выражение на лице Джозефа Антонелли, другого Антонелли, изменилось. Усталость прошла, он выглядит энергичным, возбужденным и едва может усидеть на месте. В то же время он кажется в высшей степени сосредоточенным.

Анабелла Ван Ротен объявляет, что у народа больше нет вопросов. Обращаясь к присяжным, судья отдает распоряжение перенести выступление защиты на следующее утро. Стэнли Рот хочет поговорить со своим адвокатом, но тот слишком торопится уйти. Поздним вечером, запершись в просмотровой комнате, Антонелли вновь и вновь смотрит запись с Мэри Маргарет Флендерс, сделанную на лужайке возле особняка «Пальмы» во второй половине дня, всего за несколько часов до ее смерти. Просмотрев пленку в последний раз, он поднимает трубку телефона и набирает номер Стэнли Рота.

– Я вам верю. Вы этого не делали.

Мрачно улыбаясь, Антонелли вешает трубку. Он знает, что будет дальше.

Первым вызванным защитой свидетелем оказывается Стэнли Рот. Он признает, что однажды ударил жену и что она вызвала полицию. Описывает, что произошло дальше, и рассказывает, как согласился заплатить четверть миллиона долларов за сценарий детектива Крэншо. Анабелла Ван Ротен нервно постукивает карандашом по крышке стола, не зная, кого из свидетелей вызовут следующим.

– Защита вызывает Ричарда Крэншо.

Казалось, было что-то безжалостное, бессердечное и беспощадное в том, как Уокер Брэдли обыгрывал в кадре крах человека, сначала вызванного в суд главным свидетелем обвинения. Я провел много часов в суде рядом с Крэншо, но Рот свел это время менее чем к десяти минутам – самым важным – и создал эффект, о котором я мог только мечтать.

Всякий раз, когда я – то есть Брэдли – задавал вопрос, камера брала лицо детектива крупным планом. Каждый раз, когда Крэншо отвечал, камера приближала к зрителю лицо Брэдли.

С каждым вопросом Брэдли становился безжалостнее, настойчивее, неудержимее и злее. Одновременно он выглядел все более уверенным и открытым, убежденным в своей правоте – в то время как Крэншо с каждым новым ответом становился медлительнее и неувереннее в себе.

– Вы показали, что не были знакомы ни с жертвой, ни с обвиняемым и никоим образом не были связаны ни с одним из них. Затем вы признали, что работали консультантом в одной из снятых ими картин. Правильно, детектив Крэншо?

– Да, но…

– Но это не вся правда, так? Вы приходили в их дом и согласились не составлять полицейского рапорта о факте насилия. Взамен Стэнли Рот заплатил четверть миллиона долларов за ваш сценарий. Этот сценарий! – восклицает Уокер Брэдли, помахивая рукописью в синей обложке. – Сценарий фильма, который никогда не выйдет на экран! Детектив Крэншо, каково это – осознать, что Стэнли Рот не собирался экранизировать сценарий и, вероятно, не удосужился его прочитать? Не по этой ли причине вы вернулись в их дом, пришли назад, в «Пальмы», чтобы отплатить ему? Или у вас была иная причина, связанная вовсе не со Стэнли Ротом?

Крупно показав удивленное лицо Анабеллы Ван Ротен, камера медленно описывает полукруг и, перейдя за спину обвинителя, в точно таком же кадре показывает лицо сидящего напротив нее свидетеля. Они в упор смотрят друг на друга.

– Я пришел в этот дом, когда меня вызвали расследовать ее убийство!

Мне оставалось лишь завидовать выражению презрения, с которым встретил ответ свидетеля актер, в жизни не читавший Уголовного кодекса и ни разу не выступавший в суде. Брэдли стоял в трех шагах от свидетельского кресла с лицом, натурально дрожавшим от напряжения. И когда он заговорил, с его губ сорвался вопрос, ясно выражавший тщательно взвешенную угрозу:

– Когда вы пришли в следующий раз – она была мертва?

– Да, – зло подтвердил Крэншо.

Повинуясь жесту Брэдли, в зале приглушили свет. На переносном экране вновь появилась Мэри Маргарет Флендерс, в день своей смерти стоявшая в окружении толпы на лужайке, около особняка «Пальмы».

– Суд уже видел эту запись, – произнес Уокер Брэдли, пока глаза сидевших в зале и в кинотеатре были прикованы к изображению улыбающейся девушки, сумевшей передать все очарование пластики, свойственной великой актрисе, которой стала Мэриан Уолш.

Когда запись дошла до фрагмента, на котором проектор выключили в прошлый раз, Брэдли жестом попросил не останавливать показ.

– Здесь мы закончили. Но я хотел показать вам другое.

Но камера продолжала описывать медленную дугу, скользя по безликой толпе, какую мы наблюдали перед этим. Потом камера остановилась, дойдя до самого края лужайки, где стоял старый шишковатый дуб. Изображение замерло.

– Прошу увеличить эту часть.

«Другой» Антонелли показал на фрагмент, и центр изображения начал расползаться по экрану, вытесняя ненужное за его пределы. Нет, ошибки не было. Затерянное среди сотен приглашенных гостей, там находилось лицо, которое мы видели на экране кинотеатра изображенным дважды. Там, на лужайке в «Пальмах», был Ричард Крэншо – пришедший к дому не после ее смерти, а всего за несколько часов до убийства.

В зале вспыхнул свет. Положив левую руку на угол стола советников, Уокер Брэдли наклонился вперед, и я инстинктивно напряг мышцы, будто хотел повторить его движение.

– Вы были там, но вы не ушли. Вы остались, спрятавшись в доме, вы дождались, когда вернутся Стэнли Рот и его жена. А потом, услышав, как за Ротом хлопнула дверь, и поняв, что он ушел по коридору в другую комнату, вы поднялись по лестнице. Вы убили ее.

Крэншо затряс головой, пытаясь возразить. Подняв руку, Антонелли останавливает его:

– Вы убили ее. Вы познакомились тем вечером, когда пришли в ее дом. Вы заключили сделку насчет сценария. Потом вы начали ей звонить, не правда ли? Говорили, что хотите убедиться, все ли у нее в порядке. Вы начали ходить на студию, и вас видели разговаривающим с ней на площадке. Затем несколько раз виделись с ней наедине, и, возможно, сначала это были вполне невинные встречи. Потом все стало серьезнее – или вам хотелось, чтобы ваши отношения стали серьезнее? Что произошло, детектив Крэншо? Она переспала с вами однажды и не захотела продолжения? Она встречалась с вами несколько раз и потом бросила, когда вам показалось, что она влюблена? Не в этом ли причина, по которой вы решили отыграться на Стэнли Роте? Поэтому вы ее убили?

Брэдли уже кричал на свидетеля, стоя совсем близко от скамьи присяжных. Анабелла Ван Ротен без успеха пыталась внести протест.

– Вы убили ее, потом вываляли одежду Стэнли Рота в крови, и вам оставалось лишь спрятаться в доме. Спрятаться и ждать, когда уедет Стэнли Рот. Ждать, когда будет обнаружено тело и приедет полиция. Они были слишком заняты своим делом, чтобы заметить, что вы не подъехали к дому со стороны ворот, сразу появившись около бассейна. Легко, ведь правда? Все были заняты поиском орудия преступления, которое вы прятали в кармане! Вы убили ее, детектив Крэншо! Но оказалось, вам этого недостаточно!

Брэдли кричит, и толпа в зале приходит в движение. Судья с силой стучит молотком.

– Вы хотели уничтожить Стэнли Рота, сломать его жизнь, лишив всего: славы, чести, любимой женщины… Решили превратить его в изгоя, с которым никто не захочет иметь ничего общего… Хотели сделать его убийцей – вместо себя!

В фильме нет ни зависшего в неопределенности суда, ни единственного присяжного, почему-то несогласного с мнением остальных. Суд выходит через час. Стэнли Рота признают невиновным в убийстве, обвинение в котором, как все понимают, будет предъявлено детективу полиции Ричарду Крэншо.

Джозеф Антонелли спасает невиновного. Во многих отношениях фильм был самым значительным из тех, что я когда-либо видел. Но лучше других я знал, что все это ложь. Ложь от начала до конца.