Бывают «хорошие парни» и «плохие парни». В детстве я хотел быть таким, как Рой Роджерс, ковбои всех времен, классный парень. Рой и его конь Курок скакали из одного кинофильма в другой, спасали попавших в беду, при этом, кажется, ни разу не вспотев, не получив ни единой царапины и не измяв безупречно отутюженных голубых джинсов. Когда наступал вечер, Рой присаживался к костру и с ребятами из группы «Сыновья первопроходцев» убаюкивал солнце своими песнями. Вот это я называю настоящей работой.

Как-то раз, давным-давно – в другом месте и в другое время – я играл в Роя с приятелями. Это было в холмах над Хартэйком, штат Вайоминг. Там я вырос. Во весь опор мы гнали лошадей через осиновую рощу у нашего небольшого ранчо. Как настоящий сорвиголова, я ринулся к линии финиша, обогнал своих друзей и обернулся, наслаждаясь победой. Помню, очнулся уже на земле. Кровь заливала лицо, левая рука согнулась как-то неестественно, а все тело пронизывала боль – много боли. Именно тогда я впервые узнал, что жизнь – вовсе не кино.

Выздоравливая, я нашел для себя нового героя в лице Буча Кэссиди. С ним я и повзрослел. Он не был безупречен и совершал ошибки, но это больше отвечало моей реальной жизни. Властям он показывал нос. Выражаясь современным языком, Буч Кэссиди ни под кого не прогибался. Он был сам себе хозяин. Он убежал в Патагонию.

Запад менялся, а вместе с ним менялся и я. Теперь, оглядываясь назад, я хочу поблагодарить старину Роя, Он научил меня тому, что, упав с лошади, надо снова забираться в седло и ехать дальше. Буч показал мне, кем надо быть: хозяином своей жизни и в то же время – просто хорошим парнем с парой дурных привычек. Знакомьтесь, я – Талли Марс.

Несколько лет назад я покинул Вайоминг. Решив, что лучше быть тропическим экспатриантом, а не старшим рабочим на пуделином ранчо, я выкинул массажный стол в окно. Окно, как и дом на ранчо, принадлежало моей бывшей хозяйке – современной ведьме Тельме Барстон. В тот же день я пустился в свой долгий путь к свободе, поклявшись впредь работать только на себя. До встречи с Клеопатрой Хайборн я держал слово.

Клеопатра Хайборн – мой теперешний босс – привезла меня на этот пропитанный солью клочок суши на южных Багамах и наняла восстанавливать стопятидесятилетний маяк на Кайо-Локо. Ее собственный. Она выменяла его у правительства Багам на кой-какую недвижимость на Бей-стрит в Нассау.

Клеопатре сто один год, но она выглядит на восемьдесят – и ни на день старше. Она капитан великолепной шхуны «Лукреция» – подарка отца на восемнадцатилетие дочери.

Клеопатра просто игнорирует процесс старения. Ее глаза остались пронзительного зеленого цвета, а речь сохранила мелодичность островного акцента, представляющего нечто среднее между ямайским и кубинским. Не существует такого романского языка и карибского диалекта, на котором бы она говорила хуже коренных жителей; нет ни одного островка между Бимини и Бонэром, на который бы не ступала ее нога. У нее по-прежнему великолепная осанка – она приписывает ее тому, что с двадцати лет занимается йогой; искусству которой ее обучил сам Ганди. Она не носит ни слуховых аппаратов, ни очков. Ее кожу не тронул ни возраст, ни океан, ни ультрафиолет. Она никогда не курила сигарет, но ежедневно выпивает свою порцию рома, а если плохо себя чувствует – попыхивает опиумом. А еще она знает толк в кубинских сигарах.

Она живет на рыбе, рисе и тропических фруктах, а коллекция снадобий, чаев и эликсиров держит в тонусе ее мозг и чувство юмора. Она ругается как матрос, которым, кстати, и является, и слывет заядлой любительницей кубинского бейсбола.

Хотя Клеопатра говорит, что на тот свет пока отнюдь не собирается, есть одно важное дело, которое она не хочет откладывать. Вот тут и появляюсь я. Чтобы восстановить маяк – ее последнее пристанище в этом мире. Сама же она ведет поиски настоящей линзы Френеля – важнейшей детали этого и многих других старинных маяков.

Как же ковбой докатился до смотрителя маяка, спросите вы? Что ж, на биржу труда я не обращался. Как я попал из седла на палубу шхуны, а оттуда – на башню этого маяка, остается загадкой даже для меня. Местные жители говорят: жизненные перипетии есть куплеты и припевы твоей собственной неповторимой песни. Когда она заканчивается – ты умираешь. И я, пожалуй, с ними соглашусь. Пока я еще пою, но скажу, что приключения – это совсем не кузены, нагрянувшие неожиданно к вам в гости из города. Вы должны сами найти их. Вот так я и очутился на Кайо-Локо.

В первый раз я увидел Кайо-Локо с палубы «Лукреции». Все мои знания о маяках на тот момент сводились к тому, что устройства эти, во-первых, представляют собой световую сигнализацию, а во-вторых, обозначают некие неприятности. Я слышал несколько рассказов о маяках, даже встречал парня, у которого на их счет имелась парочка теорий, но это все. Я сидел рядом с Клеопатрой в шлюпке, которая везла нас от шхуны к берегу. Маяк казался таким огромным, что мне пришлось запрокинуть голову до предела. Только так я сумел увидеть его верхушку.

– Вот и он, – сказала Клеопатра. – Я его выменяла у этих раздолбаев из администрации Нассау на здание для музея Джанкану на Бей-стрит. Думаю, все остались довольны. Нам теперь нужно только отремонтировать башню и привести в порядок сам маяк.

– Нет проблем, – отозвался я, пожимая плечами. После того, что мне довелось недавно пережить, ремонт старого маяка казался детской забавой.

Дно шлюпки царапнуло по песку, и Клеопатра спрыгнула на берег, словно подросток. Я рассмеялся. Три месяца назад моя жизнь ползла черепахой. Я сидел на пляже в Мексике и никак не мог дождаться, когда же кончится день. И тут вдруг корабль отвозит меня в совершенно незнакомое место. Место, которое отныне должно стать моим новым домом.

Соломон, первый помощник капитана Клеопатры, бросил якорь в песок. Стоит лишь взглянуть на его мощное тело, добрые глаза и обветренные руки, как тут же понимаешь: именно этот человек должен управлять твоим судном и командой.

– Я останусь с лодкой, капитан, – сказал он.

– Тогда я буду гидом, – ответила Клеопатра и кивнула на узкую тропинку, убегающую в дюны. – Добро пожаловать на Кайо-Локо, Талли Марс.

Утоптанная дорожка петляла меж невысоких дюн, исчезая на верхушке холма в зарослях «морского овса». Остановившись на вершине, мы оглядели старые развалины. За исключением самой башни, все вокруг выглядело так, словно кто-то сбросил сюда бомбу. Показались бетонные стены – когда-то это был домик смотрителя. Окна были выбиты, а крыша частично сгорела.

Мы продвигались вперед по заросшим дорожкам, осторожно отодвигая колючие ветви бугенвиллии, «морского винограда» и цветущего гибискуса. За ними пряталась еще большая разруха и запустение.

– Это старое водохранилище, – пояснила Клеопатра, когда мы шли через большой прямоугольник. – Одно из первых мест на земле, где из морской воды стали делать пресную. Проклятые англичашки находят странную прелесть в забытых богом уголках, но надо отдать им должное – устраиваться они умеют. Даже в таком захолустье, как это. Когда смотрителем маяка был отец Соломона, это место казалось маленьким раем. Он разбил тут огород, сажал цветы вдоль тропинок и даже лужайку подстригал.

С более близкого расстояния выяснилось, что даже башня испытала на себе разрушительное действие соли и морской воды. Я взглянул на отслаивающуюся краску и трещины во внешней стене.

– Доброе утро, Святой Петр, – промурлыкала Клеопатра, остановившись перед большой и толстой паутиной, растянувшейся поперек тропинки. Ткач, отвратительный фиолетовый с желтым паук размером с мою ладонь, висел тут же и был готов защищать свою территорию. Да уж, такую паутину безнаказанно не смахнешь.

– Вы знаете этого паука? – спросил я Клеопатру.

– Он совершенно безобиден, если, конечно, его не доставать, – ответила она.

Мы обошли Святого Петра и двинулись сквозь низкий кустарник между двумя небольшими строениями. Неожиданно из подлеска выскочил енот и стремглав помчался к берегу.

– Мне казалось, вы говорили, этот остров необитаем, – заметил я.

Клеопатра не ответила.

Я молча оглядывался по сторонам, и мысли меня посещали самые невеселые. Вдруг раздался удар. Я обернулся. Рукояткой своего мачете Клеопатра старалась сбить висячий замок, прикованный цепью к большой железной двери у основания маяка. По пути мне пришлось перебираться через токсичную кучу разлагающихся свинцово-кислотных аккумуляторов, валявшихся вокруг башни. Новые смотрители уже электрифицированного маяка просто выбрасывали старые батареи из окон, и это придавало домикам и прилегающей территории резиденции смотрителя особенно разбомбленный и запустелый вид.

Я перевел взгляд с булыжника под ногами на гигантскую башню и голубое небо над ней. По пути на Багамы Клеопатра поведала мне историю о том, откуда взялся этот маяк и как он сюда попал. Хотя он знавал и лучшие времена, вид его по-прежнему был весьма внушителен. Я стоял и смотрел вверх, ломая голову над тем, как его, черт возьми, вообще построили.

– Здешний проклятый соленый воздух разъест все что угодно. Я повесила этот замок всего месяц назад.

Я решил помочь. Несколько точных ударов большим камнем – и висячий замок отскочил. Железная дверь распахнулась, скрипнула, взвизгнула и глухо ударилась о стену.

Внутри было темно, жарко и стояла отвратительная вонь.

– Вот, – сказала Клеопатра, вручая мне электрический фонарик.

Освещая себе путь, я осторожно двинулся за ней. Она проворно скакала по ступенькам винтовой лестницы, словно Бекки Тэтчер. Я старался не отставать.

Мы взбирались наверх, вдыхая затхлый влажный воздух, бог знает как давно пойманный в ловушку башни. Шаги наши гулким эхом отражались от обитых железом цилиндрических стен. Стайка пушистых летучих мышей прощупала нас своими радарами, порхая вокруг моей головы.

– Не беспокойся, – крикнула Клеопатра. – Я расскажу тебе, как выгнать их, когда ты сюда въедешь.

Виток за витком мы поднимались все выше, пока наверху не показались тонкие лучи света. Клеопатра остановилась – прямо над нами виднелась ржавая крышка люка.

– Мне всегда нравилась эта часть, – сказала она. – Она напоминает мне о встрече с Томасом Эдисоном. В ту ночь он врубил свой генератор – и Бруклинский мост засветился. Это было в день трехсотлетия основания Нью-Йорка.

– Вы знали Томаса Эдисона? – спросил я.

– Не я, мой отец. Отец вез меня во Францию в пансион, и мы были в Нью-Йорке проездом. Просто оказались в нужном месте в нужное время. – Клеопатра медленно двинулась вверх. Я шел следом. – В целом, электричество пошло человечеству на пользу. Только вот для смотрителей маяков его появления стало настоящей катастрофой. В моем списке изобретений Эдисона на первом месте стоит проигрыватель – куда более полезная вещь, чем лампочки или кино. – Клеопатра вытащила свайку из футляра на ремне и вонзила ее в петли. Крышка со скрипом поддалась. – Готов? – спросила она.

Нас окатило солнечным светом. Подтянувшись, мы пролезли в дыру в небе и очутились в стеклянной комнате, купающейся в лучах утреннего солнца. Отсюда «Лукреция» выглядела игрушечной лодочкой на гладкой поверхности кристально чистой воды лишь в несколько дюймов глубиной. На самом же деле до дна в этом месте было футов тридцать.

Несколько матросов ныряли за раковинами. С башни маяка открывался вид на весь остров, обрамленный бирюзовыми пятнами отмелей и темно-синей лентой океана вдали. Клеопатра указала на канал Китов, холм Рыбы-парусника и мыс Орлика. В недалеком будущем мне предстояло их изучить так же хорошо, как и свою лошадь.

– Невероятно, – вот и все, что мне удалось из себя выдавить.

– Такую красоту грех не спасти, как по-твоему?

– Ага.

– За исключением этого, – добавила она, указывая на жуткую путаницу старых проводов, самодельные распределительные короба и стробоскоп на верхушке длинной, узкой шахты. – Это должно исчезнуть. Линза, появившаяся здесь вместе с маяком, была не просто плодом инженерного гения. Она была произведением искусства. Линзы, призмы и источник, создававшие луч света, – все вместе это называется «бычьим глазом», потому что выглядит как мишень из прозрачного стекла. Французский физик Огюстен Френель придумал его в начале XIX века.

– Как это работало? – спросил я.

– Хрустальные линзы, скрепленные латунными пластинами, фокусировали свет горелки в ярчайший пучок, направленный к линии горизонта. Вся конструкция весила около четырех тонн и плавала в круглом чане почти в тысяче двухстах фунтах ртути. Это позволяло ей двигаться почти без трения. Она вращалась с помощью часового механизма из тросов и грузиков, который каждые два часа заводил смотритель маяка. Луч света, пронзавший темноту, был виден за двадцать миль. – Клеопатра замолчала, словно вспоминая, как это выглядело в действительности. – Ничто в мире не сравнится с ее светом. Моряки называют ее душой маяка.

– Полагаю, вся эта красота оказалась слишком сложной для двадцатого века, – заметил я.

– Такой красивой вещи место в музее – не здесь. Основание перерезали паяльной лампой и просто выпихнули все это в окно. Остальное довершила сила тяжести. Вот так душу маяка вырвали и разбили о камни, а латунную раму продали на металлолом. – Клеопатра глубоко вздохнула. – И вот чем ее заменили, – добавила она, указывая на прожектор. – В современном мире просто нет времени для ручной подкачки керосина или завода часов. Именем прогресса они превратили маяк Кайо-Локо в гигантский тостер.

Виток за витком спускались мы вниз по лестнице. Виток за витком плела Клеопатра свою сеть. Она не могла позволить себе умереть, пока «бычий глаз» не будет найден и маяку не вернут его душу.

– В супермаркете ее не купишь, – сказала она мне. – Это иголка в стоге сена, но я найду ее. А тем временем нам нужно все здесь привести в порядок. Следует вернуть маяку его прежний вид. Для этого ты мне и нужен.

Выбравшись из мрачных недр башни и очутившись на свежем воздухе, Клеопатра запустила руку в карман брюк и вытащила ключ.

– Талли, я достаточно пожила на свете и знаю, что лапша на ушах – ядовитее всех нефтеперерабатывающих заводов в Техасе, так что перейду сразу к делу. Я знаю, все это, Должно быть, звучит безумно, особенно из уст чокнутой стану и, которая подцепила тебя на пляже в Мексике, но я уверена – судьба свела нас не случайно. Кажется, я там вытащила твою задницу из беды, так что по законам кармы ты мне должен.

– Не могу не согласиться.

– Короче, мне пришло в голову, что ты бы мог поболтаться тут некоторое время и отремонтировать все, пока я ищу линзу, – заключила она.

– Не вопрос, – ответил я. В тот момент тайное убежище в какой-нибудь глуши было как нельзя кстати.

– Работенка непростая, но я почему-то уверена, что ты справишься.

– Думаю, справлюсь.

Клеопатра заключила меня в долгие объятия. Святой Петр, спустившийся на паутинке с ветки «морского винограда», подглядывал за нами.

– Прежде чем мы уйдем, я хочу показать тебе еще одну штуку. Посмотришь, и мы уйдем.

Мы прошли мимо сломанной радиоантенны и обогнули башню. Клеопатра расхохоталась.

– Знаешь, когда я была гораздо моложе, я наняла одного ковбоя. Они не очень-то любят обниматься, зато дело свое знают, – сказала она. – Вон там, – она указала на изъеденный ржавчиной предмет в форме полумесяца, валявшийся у основания башни. Ветви «морского винограда» пробрались в болтовые отверстия, и кусок металла стал частью дерева.

– Что это? – спросил я.

– Это старая оправа «бычьего глаза» – эти засранцы и ее тоже выбросили из окна. – Клеопатра взглянула на башню и простирающееся над ней небо цвета индиго. – Сначала я хотела вырезать ее и повесить на дверь как напоминание о том, что должна сделать, но потом решила оставить на прежнем месте. Здесь она значит больше.

– Мне нравится ваш подход, босс, – сказал я. – Я тут приберусь, а вы отправляйтесь искать линзу. Мы вновь зажжем душу маяка.

Она промолчала, но на ее большие зеленые глаза навернулись слезы. Святой Петр внезапно появился на одной из ветвей «морского винограда» – ни дать ни взять очевидец величайшего исторического события. Наконец Клеопатра вручила мне ключ от двери башни.

В тот день я стал смотрителем маяка Кайо-Локо.