Я сделал то, ради чего сюда приехал. Маяк Кайо-Локо и домик смотрителя маяка выглядели как в свои лучшие времена.

Теперь, когда маяк снова работал, его надо было обслуживать. К моей радости, Икс-Ней попросил разрешения остаться на год и вместе с Дайвером поработать смотрителем. За это время они обучат делу пару местных мальчишек, проявивших к маяку интерес. Мистер Твен тоже стал островитянином. С момента его прибытия на Кайо-Локо он игнорировал лошадиное старение и выглядел лучше в двадцать три, чем в десять. Я слышал о квартерхорсах, которые доживали до сорока лет. Кажется, он собирался сделать то же. Островок он знал лучше всех. Что касается меня, то я выглядел как третий лишний. Конечно, у меня навсегда останутся моя маленькая каюта и моя лошадь, и я смогу вернуться к ним в любое время. Но море снова звало меня в путь. И не только меня.

Через неделю после второго рождения маяка все наши друзья и гости уехали, и Кайо-Локо снова превратился в тихое спокойное местечко. Маяк работал как швейцарские часы, и мой капитан отдал приказ к отплытию. Мы с Клеопатрой стояли на палубе и смотрели, как луч исчезает в кильватере «Лукреции». Судно направлялось в Старый Багамский канал. Я возвращался на Ки-Уэст.

Меня несколько смутила ее решимость поплыть в Ки-Уэст так скоро: я всегда думал, что мы восстанавливали Кайо-Локо для того, чтобы она осталась на острове и наблюдала за маяком. О целях плавания она ничего не сказала ни Соломону, ни мне. Мы знали только то, что у нее там есть какое-то дело.

Мы бросили якорь у Елочного острова и на шлюпке доплыли до старых доков «Креветочной компании Синглтона» в сердце города. Дюваль-стрит была забита людьми и, казалось, превратилась в место массовых гуляний, но в нескольких кварталах оттуда еще можно было найти старый Ки-Уэст.

У дока нас встретил кубинец примерно в четыре с половиной фута ростом, в красной рубашке гуаябера и потрепанной панаме – и почти такой же старый, как Клеопатра. Она представила его как Лупе Кадиса, и сказала мне, что он смотритель ее собственности.

Мы сели в отделанный деревом салон старого микроавтобуса.

– Я теперь нечасто здесь бываю, – сказала Клеопатра.

– Когда в последний раз? – спросил я.

– В 1988-м, – сказала она так, словно это было на прошлой неделе.

Мы проехали несколько кварталов по Симонтон-стрит, где безмятежная аура Ки-Уэст еще выдавала себя вереницей эксцентричных типов, передвигавшихся по улице на велосипедах и пешком. Я обозревал окрестности. Миновав ряд восстановленных старых капитанских особняков на Сазард-стрит, Лупе повернул направо в крошечный переулок Спунбилл-лейн. Узкая дорога упиралась в небольшой тропический лесок. Я вышел из машины и увидел прямоугольную «вдовью дорожку» над густой изгородью из бамбука и бугенвиллии.

– Добро пожаловать в Хайборн-Хилл, – сказала Клеопатра, когда Лупе вышел из машины и распахнул скрытые зеленью железные ворота.

Не успели мы проехать и пары ярдов по окаймленной ракушками подъездной аллее, как впереди показался дом, заставивший другие особняки казаться архитектурой низшей лиги.

Дом выглядел древним, но, как и «Лукреция», пребывал в совершенном порядке. Его явно проектировали с учетом жары, соли и солнца: со всех сторон он был защищен балдахином пальм и баньянов. Передним раскинулась большая ухоженная лужайка «травы Святого Августина». Дорожка из коралловых камней вела к просторному переднему крыльцу, у которого, наполовину спрятавшись в земле, стояли два гигантских корабельных якоря. Сам дом выглядел так, словно его покрасили только вчера.

Оба этажа были обернуты верандами и резными перилами. Темно-зеленые багамские ставни закрывали окна обоих этажей, а неподвижный воздух терзала целая эскадрилья потолочных вентиляторов.

– Вот это я и хотела тебе показать. В этом доме я выросла, – сказала мне Клеопатра. – Это самый настоящий дом, который у меня только был, Талли. Я собираюсь побыть здесь несколько недель и собрать вещи. Хочу отвезти кое-что на Кайо-Локо. И мне бы хотелось, чтобы ты мне помог.

Это было ее первое упоминание о возвращении на Кайо-Локо. Разумеется, я согласился.

Следующие несколько недель я жил в домике для гостей под раскидистым красным деревом. Да уж, второе знакомство с островом здорово отличалось от первого, когда я приехал сюда палубным матросом на креветочном траулере. Последняя версия нравилась мне больше.

Лупе, его жена Кармен и я помогали Клеопатре составлять перечень коллекции сувениров, ценных вещей, фотографий, газетных вырезок и писем о ее семье и ее странствиях. Большей частью мы складывали их в коробки и отвозили в библиотеку Ки-Уэст, где их добавляли к архивам семьи Хайборнов.

Клеопатра держала меня в состоянии благоговейного страха и истерического смеха одновременно. Каждый вечер она заставляла меня записывать на пленку истории о ее семье, которые она рассказывала, потягивая ром. Это было так весело и просто, что я даже пожалел, что не додумался до этого с Джонни Красной Пылью. В наше время люди живут скучной, предсказуемой жизнью, настоящих искателей приключений почти не осталось – и тем ценнее их рассказы.

Кроме ежевечерних уроков устной истории мне прочли полный курс лекций по архитектуре и садоводству. Я чувствовал себя так, словно вновь очутился в школе и ожидал контрольной в любой момент. Но ее так и не последовало. Тем временем Клеопатра паковала свои сувениры в деревянные ящики, которые затем грузили на «Лукрецию».

Пока зима свирепствовала от замерзших железных гор Верхнего Полуострова в Мичигане до апельсиновых рощ Флориды, Ки-Уэст оставался не по сезону теплым, и я воспользовался погодой. Когда не работал на Клеопатру, я ездил на рыбалку.

Сэмми Рэй свел меня с Гарнеттом Вулси, строителем. Это он сделал копию моего ялика – а еще руководил бюро гидов в Ки-Уэст и Белизе и играл в местной группе калипсо. Гарнетт планировал открыть свою фирму по изготовлению мелководных яликов на заказ, и я подумал, что Сэмми Рэй имел к этому некоторое отношение: в последнее время он часто бывал в Ки-Уэст. Я провел немало приятных вечеров на отмелях к западу от Ки-Уэст и в мастерской, наблюдая за тем, как рождается очередная новая лодка. Даже купил подержанный велосипед и исследовал на нем остров – искал отдаленные и незнакомые закоулки. Ки-Уэст – остров маленький, но по сравнению с Кайо-Локо это целая страна.

Мы прожили в Хайборн-Хилл до февраля, а за день до нашего предполагаемого отплытия на Кайо-Локо в дверь моего коттеджа постучали.

– Я хочу показать тебе кое-что, пока еще не слишком жарко, – сказала Клеопатра, срезав три вьющиеся розы в саду.

Пройдя по Спунбилл-лейн, мы вышли на Анджела-стрит, где нас тут же загнал на тротуар рой мопедов, мчащихся по Пассовер-лейн. У ворот кладбища Клеопатра указала направо. Аллея называлась Магнолия-авеню, но росли на ней одни пальмы. Мы пошли мимо склепов и мавзолеев, усыпанных букетами живых и пластиковых цветов.

– Я должна была их навестить.

– Кого? – не понял я.

– Хороших ангелов и плохих ангелов. Думаю, начнем с плохих.

Я взглянул на огромный черный обелиск.

– Что это? – спросил я.

– Это не что, а кто, – заявила она. – Это мальчики Даймонды.

– И после смерти, видимо, хотели выделиться, – заметил я, оглядывая нелепый памятник.

– У Хайборнов были деньги, но мы ими не кичились. Этому нас научил мой отец. Правда, когда в нашу семью вклинились Даймонды, все изменилось, – вздохнула Клеопатра.

– Так это предки Доналда Г. Даймонда Третьего?

– Ага. Здесь лежат Доналд и Роналд – дрянь-люди, нувориши. Они мои сводные братья. А еще их трофейные жены и несколько бездельников – их отпрыски. И законные, и нет. Мачеха у меня была, в сущности, неплохая, но я редко ее видела. Большую часть времени я проводила в море. В нашу семью она пришла с большим прицепом в виде Роналда и Доналда. Только посмотри на это дерьмо, – бросила Клеопатра, с презрением глядя на высокий обелиск. – Они хотели, чтобы все знали, кто они такие – даже после смерти.

С левой стороны гигантского черного обелиска к ограде примыкали три больших гранитных надгробия, прятавшихся от палящего солнца под парой мраморных ангелов с десятифутовым размахом крыльев.

– Вот тебе доказательство, что за деньги хороший вкус не купишь, – сказала Клеопатра. – А теперь к хорошим ангелам.

Мы прошли мимо монумента до ржавых ворот за участком Даймондов. Над ними висел бронзовый якорь с надписью «ХАЙБОРН». Клеопатра вошла внутрь. Я последовал за ней.

Она подошла к тени поддеревом и положила первую розу на могилу Лукреции Мидор Хайборн, своей матери. Вторую положила на склеп отчима, Патрика Хайборна. Потом мы вышли, и сели на скамейке в тени.

– Доналд был таким подхалимом, – сказала она. – И к Роналду это относится. Мне приятно, что я пережила обоих этих жадных ублюдков. Мы с Тедди раскусили их, но было уже слишком поздно.

– Кто такой Тедди? – поинтересовался я.

– Самый младший и самый приличный из Даймондов. Вскоре после смерти моего отца, пока мы с Тедди были в море, троянский конь открылся. Роналд, Доналд и несколько злобных юристов состряпали план, как завладеть Компанией. Они покинули Ки-Уэст и переехали в Майами. Ну да ладно, это слишком скучно, – сказала она и вздохнула.

– Вовсе нет, – запротестовал я.

Клеопатра молча стояла перед простым надгробием Теодора Даймонда.

– Заметь, он на участке Хайборнов, а не Даймондов. А теперь пора тебе встретиться с моим папой. – И голос ее зазвенел, как у девочки на первом свидании.

Мы вышли с семейного участка, пересекли песчаную дорожку и подошли к американскому флагу. Под ним, окруженные железной оградой, лежали погибшие на броненосце «Мэн». Мы прошли мимо маленьких надгробий по периметру участка до могил офицеров.

– Ничего похожего на облегчение.

– Как так? – не понял я.

– Я пришла сказать до свиданья и здравствуй – как в той песне «Битлз».

– Это была моя любимая песня на «Волшебном таинственном путешествии», – сказал я и подумал: как странно обсуждать музыку шестидесятых со старухой на кладбище.

Неожиданно Клеопатра расплакалась.

– У меня всегда одно и то же чувство, когда я сюда прихожу. – Она смахнула слезы рукой. – Я знала своего отчима и сильно любила его, но я никогда не знала отца. – Теперь она уже просто всхлипывала. – Надеюсь, я оказалась такой, какой он хотел.

Я положил руку на ее плечо. В первый раз с тех пор, как мы познакомились, она выглядела хрупкой. Я поддерживал ее, а она продолжала:

– Интересно, что бы случилось, если бы я осталась здесь с моей бедной мамой и была дочерью, о которой она мечтала.

– Ну-у, – протянул я. – Все, что я могу сказать – это бы обернулось плохо для меня совершенно точно.

– Почему?

– Потому что тогда я бы не встретил вас, и моя жизнь была намного скучнее.

Клеопатра вытерла глаза и засмеялась. Мне сразу стало лучше.

– Знаешь, а ты прав. Кто бы, кроме меня, вытащил твою задницу из тисков тех стриптизерш в Белизе?

– Может, не будем об этом здесь? – спросил я.

– Да ладно, не дуйся, – улыбнулась она.

В ее глазах снова сверкал огонек. С кошачьей скоростью она скользнула рукой по ветке фикуса.

– Смотри, – сказала она, разжимая пальцы. На ее ладони сидела маленькая древесная ящерица, которая тут же начала менять свою окраску с зеленого на более подходящую к новой обстановке. Клеопатра аккуратно взяла ящерицу пальцами за шею и поднесла к лицу. Та щелкнула челюстями, и, ухватившись за мочку ее левого уха, повисла в воздухе, раскачиваясь на ветру.

– Это не больно, – сказала она с детским смехом. – У нас была служанка из Мартиники, она мне показала этот маленький фокус. Она его называла «танцующая сережка». На, попробуй.

Не успел я сообразить, что происходит, как Клеопатра отцепила ящерицу от своего уха и подвесила к моему. Я почувствовал маленькие челюсти, цепляющиеся не на жизнь, а на смерть, и по моей спине пробежала дрожь.

– Это традиция у Хайборнов: ходить с ящерицами в ушах. Одна из тех многих вещей, которые отличали нас от Даймондов. Те поклонялись деньгам. Нас же учили любить мир природы. – Маленькая ящерица провисела в воздухе еще пару секунд, а потом упала. Клеопатра поймала ее и положила обратно на ветку.

Мы прошли мимо еще нескольких могил, а потом Клеопатра упала на колени и опустила последнюю розу рядом с надгробием, на котором значилось «КАПИТАН АНДЕРСОН МИДОР – МОРЯК, ОТЕЦ И ПАТРИОТ». Потом встала по стойке «смирно» и отдала честь.

Клеопатра взяла меня под руку, и мы побрели назад по Магнолия-авеню.

– Ну, я собрала свои вещи и поклонилась родителям. Прежде чем мы отправимся в плавание, мне нужно сделать еще кое-что. И сделать это лучше за парой рюмочек рома с кокосовым молоком.

– Хорошо.

– Я возвращаюсь домой. А ты возьми льда на портовом рынке, будь так добр.

Я смотрел, как она медленно идет к воротам кладбища. Казалось, что сегодня трость ей была нужна как никогда.

– С вами все в порядке? Я могу сходить за машиной, – предложил я.

– Отвали.

Я вернулся в Хайборн-Хилл с тающим льдом, но Клеопатры там не было. Не было и Лупе с Кармен. На кухне зазвонил телефон. Голос в трубке звучал очень официально. Говоривший представился доктором Мальтой. Он сказал мне, что у Клеопатры случился сердечный приступ и она теперь в отделении интенсивной терапии в госпитале «Флорида-Киз Мемориал». Ожидание в больнице не похоже ни на что другое. Люди переполнены мыслями о своих родных и любимых, но при этом не остаются безучастными к радостям и бедам соседей по скамейке в больничном коридоре. Кто-то родился, кто-то умер, кто-то поправился, кому-то стало хуже – все стараются поддерживать друг друга. Последний раз я был в больнице, когда навещал Джонни Красную Пыль. В комнате ожидания время течет еще медленнее, чем на Кайо-Локо или в море. Остается только ждать. Читать какую-нибудь ерунду в газете или журнале.

Часто мы проглатываем газетные статьи, журналы или даже целые книги, абсолютно не задумываясь над их содержанием, – на это не бывает времени. Но когда сидишь в комнате ожидания, в любую секунду готовясь к объявлению о жизни или смерти, держа в руках изученный от первой до последней страницы журнал, то ничего не остается, кроме как обдумывать только что прочитанное. Именно этим я и занимался, когда ждал новостей о Клеопатре. Последний час я провел в размышлениях над статьей об идиотах в Северной Флориде. Они перестреляли сотни пеликанов и цапель в заповеднике, а потом по пьяни похвастались этим в придорожном кафе. Их арестовали. В уме я придумал больше дюжины наказаний – от закапывания в песок, чтобы другие птицы могли выклевать им глаза, до публичной порки в перерыве бейсбольного матча.

Я был глубоко погружен в собственные мысли, когда ко мне подошел молодой человек в белом халате и сказал:

– Мистер Марс, здравствуйте, я доктор Мальта. Клеопатра хочет вас видеть.

Постучавшись, я зашел в палату. Клеопатра сидела на кровати и смотрела в окно на океан.

– Я не собираюсь помирать в этой чертовой больнице, – рявкнула она.

Через три часа мы уже мчались по Гольфстриму на восток. Холодный фронт добрался до Флоридского пролива, и температура упала на двадцать градусов за двадцать минут. Ветер дул прямо в корму со скоростью двадцать узлов. Рассекая волны, «Лукреция» неслась вдоль Кубинского побережья. Похоже, шхуна чувствовала, что на этот раз время терять никак нельзя. Клеопатра называла это ветром Марди-Гра.

Ее выкатили из госпиталя в обязательном кресле-коляске, но на обочине она выпрыгнула и самостоятельно дошла до поджидающего микроавтобуса. Лупе отвез нас на пристань. Я позвонил Соломону и сообщил, что мы полетим на Кайо-Локо на всех парусах, поэтому когда мы оказались на причале, шхуна уже была готова к отплытию.

Ветер не переставал дуть, и мы подняли все паруса до единого, бросив вызов холодному фронту. Скорость ни разу не опустилась ниже семнадцати узлов, и мы покрыли пять сотен миль от Ки-Уэст до Кайо-Локо за двадцать девять часов – в два раза быстрее, чем приплыли сюда.

Клеопатра устроилась в своей каюте с помощью доктора Мальты – молодого врача, которого она каким-то образом заманила на шхуну. Доктор Мальта родился в Пакистане и оказался заядлым моряком. По собственному опыту я знал, что отказать Клеопатре очень трудно. Доктор Мальта поднялся на борт с полным чемоданом медицинских инструментов и следил за состоянием Клеопатры.

При посадке Клеопатра отдала ему необычный приказ: не дать ей умереть, пока мы не доберемся до Кайо-Локо.