Настоящее Поле чудес
ВСЕ добротно сделанные романы с ключом имеют одну и ту же особенность: они завладевают вниманием читателя (если, конечно, читатель не ленивый) и уже больше не отпускают его до тех пор, пока любознательный книгочей не разгадает все загадки, которые ему автор загадал, и не докопается до настоящей личности всех анонимов в романе.
Процесс, который из-за этого начинается в голове и в жизни, можно сравнить, например, с серьёзным коллекционированием. Или ещё с собиранием хорошей частной библиотеки в былые советские времена; свою библиотеку я тогда из-за превратностей судьбы терял и восстанавливал с нуля дважды, так что знаю, о чём говорю. Мои тогдашние новые друзья и приятели, как обычно на каком-то раннем этапе знакомства, неизменно задавали вопрос: как ты умудрился так быстро восстановить потерянное? (Кто жил и любил книги в Москве в 1970-1980-х гг. — те сразу ностальгически вспомнят и поймут смысл вопроса.) Ответ у меня был простой и всегда один и тот же: нужно приучить себя заниматься поиском книг так же рутинно и даже машинально, как умыванием и чисткой зубов по утрам и вечерам.
Никакого блата для доставания дефицитных книг и ПСС вне общей очереди у меня не было. Потому в те годы, куда бы я в Москве ни шёл, в какие другие города ни ездил бы, по делам или отдохнуть, как только на пути попадался книжный или букинистический магазин, я просто машинально, не раздумывая, заворачивал прямиком туда — к книгам на полках. И рутинно, как бы на автопилоте сканировал их, ряд за рядом, все подряд, сверяя с включённым в мыслях и перед глазами списком всех моих на тот момент желанных названий и авторов. Сколько я таким образом за двадцать лет «отсканировал» книг — не знаю. Но несколько очень тогда вожделенных ПСС в моей последней ещё советской библиотеке были собраны именно таким «золотомоечным» способом — постепенно, месяцами (годами) по крупинке, то есть по томику с миру. Некоторые другие, наоборот, так и остались навсегда как будто с выбитыми зубами — с пропущенными, так и не найденными, не повстречавшимися мне томами.
С поиском ответов на загадки из хорошего романа с ключом происходит примерно то же самое. Что бы и когда бы ни читал — по теме или нет, документальное или художественное, академическое или сугубо личное словоблудное — всегда где-то в подсознании включены фильтры, состоящие из скольких-то ключевых слов, через которые мозг терпеливо и неутомимо пропускает весь этот то прозрачный, то мутный, то яркий, то скучный, то очевидный, то завиральный поток имён, дат, названий, событий и судеб.
Именно таким образом я наткнулся на Мурину историю и на «Железную женщину» Нины Берберовой. Мозг, давно уже заряженый загадками некого совсем другого романа с ключом, отфильтровал их по ключевым словам — и потянулась из общей толстой косы расплетаться одна отдельная прядь.
Результатом последовавших поисков и стал предыдущий весьма подробный рассказ о терзаниях по поводу «Железной женщины». Так что теперь, думаю, будет достаточно просто изложить заинтриговавшие меня изначально тезисы; ключевые слова, засевшие тогда у меня в голове, проявятся сами собой.
Тот изначальный источник — это документальная повесть «Красная симфония», трудное для разгадывания и тем более для однозначного толкования произведение. Многие авторы (особенно в мэйнстриме) вообще стараются его отфутболить, просто заклеймив повесть, как недостойную фальшивку.
Её и правда нельзя воспринимать, как настоящий живой рассказ реального автора. Но фальшивкой она тоже не является; скорее литературной мистификацией. Всё-таки фальшивка — довольно грубое обозначение и только для откровенно неудачных образцов данного литературного жанра. К тому же авторы повести, судя по всему, специально старались, чтобы их произведение восприняли, как фальшивку (об этом ещё будет разговор). Потому, на мой взгляд, речь может идти только о весьма талантливой и очень серьёзной мистификации в форме roman à clef .
____________________
Вкратце для тех, кто с «Красной симфонией» не знаком. Сюжет её ключевой главы под названием «Рентгенография революции» таков: Христиан Раковский — реально существовавший болгарский революционер, один из создателей и видный деятель III Коммунистического интернационала, один из самых близких и верных соратников Л. Троцкого, бывший советский полпред в европейских странах (в 1920-х гг. в очередь с Л. Красиным представлял СССР в Лондоне и в Париже) — зимой 1937–1938 года сидит на Лубянке и ожидает приговора на приближающемся показательном процессе (процесс реально состоялся и Раковский был на нём реально осуждён на 20 лет). В какой-то момент он, якобы, в последней надежде спастись передаёт через следователей, что имеет сообщить лично И. Сталину нечто крайне важное и сугубо секретное. Сталин командирует для строго конфиденциальной беседы своего доверенного личного порученца — офицера НКВД Габриеля (полное имя: Габриель Ренэ Дуваль; существовал ли таковой реально — неизвестно). «Красная симфония» — это по сути стенограмма якобы состоявшегося ночью в тюрьме разговора за ужином у камина или, точнее, монолога Христиана Раковского, прерываемого наводящими вопросами и уточняющими репликами Габриеля.
В цитируемой ниже прямой речи «Р. — " будет предварять слова «Раковского», «Г. — " — «Габриеля».
В тексте будут использованы: «Раковский сказал», «тезис Раковского», «из чего Раковский делает вывод» и т. п. Но не будет иметься в виду реальный Христиан Георгиевич Раковский или какой-то действительно состоявшийся в его жизни допрос. Будут подразумеваться всякий раз те неизвестные мне авторы, которые в «Красной симфонии» вложили в речи «Раковского» своё собственное смысловое наполнение.
____________________
Итак, тезисы, которые изложил Раковский.
I.
Сталин (как собирательный образ, олицетворение правящей в СССР группировки) обвиняет троцкистов в «пораженчестве», то есть фактически в сотрудничестве с нацистами, направленном против СССР и существующего в нём режима.
Это обвинение само по себе необоснованно, но не потому, что такого сотрудничества нет. Оно необоснованно в устах Сталина, который провозглашает себя ленинцем. Ведь коли считать себя ленинцем, то нужно признать, что: если 1) Сталин своей «бонапартистской» политикой лишил режим в стране его революционности; и, как следствие, 2) СССР стал социалистическим только по названию; то, значит, 3) «…если для триумфа коммунизма оправдывается пораженчество, то тот, кто считает, что коммунизм сорван бонапартизмом Сталина и что он ему изменил, имеет такое же право, как и Ленин, стать пораженцем.»
Т.е. тезис таков: если считать поведение Ленина в период Первой мировой войны правильным и оправданным, то тогда точно так же оправдана и готовность троцкистов способствовать выдвижению Гитлера и принимать его помощь в деле устранения тирана-Сталина.
Одновременно Раковский вводит как бы второстепенный, разъяснительный постулат: Сталин изгнал троцкистов, но сохранил все внешние атрибуты их «коммунизма» (т. е. коммунистического устройства страны), а вот реальную власть при этом стал использовать для достижения своих, уже не коммунистических целей. Сталин (как собирательный образ) поэтому по своей сути — НЕ коммунист. Точнее, он не настоящий, а только «формальный» коммунист.
II.
Настоящий коммунизм и проистекающая из него власть, на данный момент узурпированные Сталиным — это власть и коммунизм троцкистов. Из чего следует такое рассуждение:
Г. -…если ваше (троцкистов. — А.Б.) пораженчество и поражение СССР имеет своей целью реставрацию социализма, настоящего социализма, по-вашему — троцкизма, то, поскольку нами уже ликвидированы его вожди и кадры, пораженчество и поражение СССР не имеет ни объекта, ни смысла. В результате поражения теперь получилась бы интронизация какого-либо фюрера или фашистского царя…
Р. — В самом деле. (…)
Г. -…наши мнения совпали;…в настоящий момент СССР не должен быть разрушен.
Р. (…) В самом деле, на данном этапе… мы не сможем думать о поражении СССР… сейчас мы… не можем захватить власть. Мы, коммунисты, не извлекли бы из этого пользы. (…) СССР продолжает сохранять свою коммунистическую форму и догмат; это — коммунизм формальный……подобно тому, как исчезновение Троцкого дало возможность Сталину автоматически превратить настоящий коммунизм в формальный, так и исчезновение Сталина позволит нам превратить его формальный коммунизм в реальный. Нам достаточно было бы одного часа. Вы меня поняли?
Г. — Да…. вы высказали нам классическую правду о том, что никто не разрушает того, что он желает наследовать.
III.
Р. -…несмотря на… сталинский антикоммунизм, (он, Сталин) к своему сожалению, против своей воли, трансцендентно (создаёт) коммунизм… (он) и многие другие. Хотят или не хотят, знают или не знают, но (они) создают формальный социализм и коммунизм, который мы, коммунисты-марксисты, должны неизбежно получить в наследство.
Г. — Наследство?.. Кто наследует?.. Троцкизм ликвидирован полностью.
Р.- (…) Какими колоссальными ни будут чистки, мы коммунисты, переживем. Не до всех коммунистов может добраться Сталин, как ни длинны руки у его охранников.
Тезис: настоящие коммунисты стремятся унаследовать то, что реально и материально создал для них, сам того не желая, «формальный коммунист» Сталин: советское государственное и властное устройство, советские идеологию и аппарат, которые их полностью устраивают и для их дела годятся. Потому-то, чтобы приступить к решению своих «настоящих коммунистических» задач им достаточно, образно выражаясь, просто занять место в рабочем кабинете Сталина. Что и должно рано или поздно, неизбежно случиться. Неизбежно потому, что не до всех настоящих коммунистов может Сталин дотянуться, потому что существует некий «недосягаемый троцкизм».
IV.
Г. — Поскольку мы признали существование этого особого троцкизма по нашему взаимному соглашению, то я желаю, чтобы вы привели определенные данные…
Р. -…я смогу подсказать… но не могу уверять, что таково же всегда мышление и «Их»… «Они» это не государство. «Они» — это то чем был до 1917 года Интернационал…
Суть подсказки Раковского в том, что «Они» (те, кто через какое-то время неизбежно унаследуют режим Сталина) отнюдь не только последователи Троцкого в СССР или в эмиграции.
«Они», «недосягаемый троцкизм» — это совокупность главных операторов и держателей средств на финансовых рынках во всём мире; иначе — финансовый Интернационал, который не противостоит Интернационалу пролетарскому, а с ним совпадает.
Чтобы это понять, говорит Раковский, нужно правильно читать Маркса.
Р. -…если бы Маркс верил в то, что коммунизм дойдет до победы только благодаря противоречиям в капитализме, то он ни одного разу, никогда бы не упомянул о противоречиях… (…) Революционер и конспиратор никогда не разоблачит перед своим противником секрет своего триумфа. (…) В вопросе о деньгах у (Маркса) не появляются его знаменитые противоречия. Финансы не существуют для него, как вещь, имеющая значение сама в себе… В вопросе о деньгах Маркс — реакционер; (даже факт «колоссального скопления богатств» и, соответственно, власти братьями Ротшильдами) проходит незамеченным для Маркса. (…)…странное сходство…существует между финансовым Интернационалом и Интернационалом пролетарским;…один является оборотной стороной другого… (…) Интернациональная сущность денег достаточно известна…организация, которая ими владеет и их накапливает, является организацией космополитической. Финансы в своем апогее, как самоцель, как финансовый Интернационал, отрицают и не признают ничего национального, не признают государства, а потому объективно (финансовый Интернационал) анархичен и был бы анархичен абсолютно, если бы… не был бы сам, по необходимости, государством по своей сущности.
V.
«Их» концепция нового мира:
Р. — Это — коммунистическое сверхгосударство, которое мы создаем вот уже в течение целого века и схемой которого является Интернационал Маркса… Схема — Интернационал и его прототип СССР — это тоже чистая власть. (…) …имеется налицо индивидуальное подобие между коммунистами-интернационалистами и финансистами-космополитами, в качестве естественного результата такое же подобие имеется между коммунистическим Интернационалом и финансовым Интернационалом.
Таким образом у Раковского получается, что «Их» главный противник — национальные государства, и это единственный критичный признак; форма правления уже не имеет значения, и поэтому буржуазные (капиталистические, демократические) государства тоже принадлежат к числу «Их» противников.
VI.
Р. -…горсточка таинственных осторожных и незначительных людей овладела настоящей королевской властью, властью магической, почти что божественной… (…) Они присвоили себе реальную привилегию чеканить деньги… (…)…они являются абсолютными диктаторами биржи, а вследствие этого и диктаторами производства и распределения и также работы и потребления…возведите все это в мировую степень, и вы увидите его (финансового Интернационала. —А.Б.) анархическое, моральное и социальное воздействие, т. е. революционное…
VII.
Г. -…кто они такие? (…) Вы ведь сказали, что это банкиры?..
Р. -…я всегда говорил о финансовом Интернационале, а персонализируя, всегда говорил «Они» и больше ничего…они раздают политические и финансовые должности только людям-посредникам…можно утверждать, что банкиры и политики — это только «соломенные чучела»… хотя они и занимают очень высокие посты и фигурируют как авторы выполненных планов. (Раковский с осторожной оговоркой не утверждает, а только предполагает, что последний из «Их» числа, кто ещё участвовал сам лично в общественной жизни и был потому известен широкой публике — это Вальтер Ратенау.)
___________________
Walther Rathenau — владелец немецкой AEG, партнёр Siemens и Леонида Красина. Действительно, принадлежал к мировой властной элите начала XX века: был одним из самых богатых в Германии людей и прославился своими социал-империалистическими взглядами, которые к тому же изложил в целом ряде произведений. Дружил, например, с Альбертом Эйнштейном. Убит террористами-антисемитами в 1922 г. через несколько месяцев после того, как подписал в качестве министра иностранных дел Германии Рапалльский договор с Советской Россией (в состав советской делегации в Рапалло помимо Г. Чичерина входили А. Иоффе и Л. Красин).
___________________
«Они» ничем не отличаются от Сталина, который «…прежде всего конспиратор, как ни велика его власть: он аноним». Раковский даёт этому вполне рациональное, особенно в свете трагичной судьбы Вальтера Ратенау, объяснение: «Они» не являются ни политиками, ни гос. деятелями и потому не пользуются той особой защитой и охраной, которую государство обеспечивает своим чиновникам, превращая их фактически в никому недоступных и неизвестных «анонимов»; ради такой же анонимности и для собственной безопасности «Они» и остаются вынужденно в тени, держат своё реальное участие в полном секрете.
___________________
Поразительно, с какой точностью совпадают концепции анонимов во власти, изложенные «Раковским» и Оруэллом. Особенно если помнить, что «Красная симфония» и «1984» были написаны и опубликованы одновременно.
___________________
VIII.
Р. - (Дизраэли в своём романе) обрисовал его (одного из «Них») в лице Сидонии… (…)…Сидония является идеализированным портретом сына Натана Ротшильда (барона Лионеля Ротшильда), что также явствует из той кампании, которую он поднял против царя Николая в пользу Герцена. Кампанию ту он выиграл.
…мы могли бы даже установить личность того, кто изобрел эту ужасную машину аккумуляции и анархии, каковой является финансовый Интернационал. Одновременно, как я думаю, он был тем же лицом, которое создало и революционный Интернационал. (…) Не пролетариат управляет рычагом экономики или рычагом войны. Но он сам является 3-им… видимым и показным рычагом, наносящим окончательный удар могуществу капиталистического государства и захватывающим его… если «Они» его им (пролетариям-революционерам) сдают…
IX.
Р. — Как и почему возвышается неведомый Троцкий?…он женится…его жена — Седова…. Она дочь Животовского, объединенного с банкирами Варбургами, компаньонами и родственниками Якова Шиффа… (Поэтому-то) Троцкий одним махом становится во главе революционного списка. (…)
___________________
Абрам Львович Животовский — родной дядя Л. Троцкого по матери (так что Троцкий и без женитьбы был достаточно близок этому банкиру). Но Наталья Седова вполне могла быть его дочерью: браки между двоюродными братьями и сёстрами, скажем, в банковском доме Ротшильдов были широко распространены, поскольку позволяли избегать распыления накопленного основного капитала. Пытаясь всё-таки выяснить, чья она на самом деле дочь, я целенаправленно и довольно долго пытался что-нибудь разузнать о семье Натальи (Ивановны?) Седовой. К сожалению, все попадавшиеся мне сведения о её происхождении как-то удивительно сверхкратко заканчивались на том, что она родом с Украины.
____________________
Организованный ряд поражений привел за собой революцию. (…) Керенский должен спровоцировать будущее кровопролитное наступление…Керенский должен сдать целиком государство коммунизму, и он это и завершает. Троцкий имеет возможность «неприметным образом» оккупировать весь государственный аппарат. (…) Большевики взяли то, что «Они» им вручили.
Г. -…Керенский был сообщником Ленина?
Р. — Ленина — нет. Троцкого — да; правильнее сказать — сообщником «Их» (…)…несмотря на статуи и мавзолеи, коммунизм обязан Керенскому гораздо больше, чем Ленину.
Г. -…Керенский был сознательным и добровольным пораженцем?
Р. — Да, для меня это очевидно. (…) Знаете ли вы, кто финансировал Октябрьскую Революцию?.. Ее финансировали «Они»… через Якова Шиффа и братьев Варбургов… через банк Кун, Леб и К°; здесь же принимали участие и другие американские и европейские банкиры, как Гугенхейн, Хенеауер, Брайтунг, Ашберг, «Nya Banken», это из Стокгольма, Я «случайно» там был… и принимал участие в перемещении фондов. Пока не прибыл Троцкий… (…) Да, «Им» удалось перетащить Троцкого-пораженца из Канадского лагеря в Англию и доставить его в Россию… другие из «Них» — некто Ратенау — добиваются проезда Ленина через враждебную Германию. (…) (Крупская, зная) кто такой Троцкий в действительности… уговаривает Ленина принять Троцкого. (Иначе) Ленин остался бы заблокированным в Швейцарии… кроме того, он знал о том, что Троцкий доставлял деньги и способствовал получению колоссальной интернациональной помощи…
X.
Р. (Задача Троцкого включала в себя) также и дело объединения вокруг незначительной партии большевиков всего левого революционного крыла… Не напрасно настоящей партией «беспартийного» Троцкого был древний «Бунд» еврейских пролетариев, из которого родились все московские революционные ветви и которым он дал на девяносто процентов своих руководителей; не официальный и общеизвестный Бунд, а Бунд секретный, вкрапленный во все социалистические партии, вожди каковых почти что все находились под их руководством.
Г. — И Керенский тоже?
Р. -…и еще некоторые вожди не социалисты, вожди политических буржуазных фракций.
Г. — Как так?..
Р. — Вы забываете о роли масонства в первой фазе демократически-буржуазной революции?
Г. — Она (революция. — А.Б.) тоже подчинялась Бунду?
Р. — Разумеется, в качестве ближайшей ступеньки, но фактически подчинялась «Им».
Раковский подчёркивает и настаивает: «Их» modus operandi (лат.- образ действия) заключается в том, что «Они» ведут нечестную игру и с историческим Бундом, и с масонскими структурами, и даже с их высоким руководством: когда бундовцы и масоны исполняют свою миссию, «Они» руками следующей волны своих агентов их удаляют (как в случае с Керенским и остальными русскими масонами во Временном правительстве) или вовсе уничтожают (Раковский приводит в пример судьбы деятелей Французской революции).
XI.
Р. -…насчет борьбы, развернувшейся в Москве между приверженцами и противниками Брестского мира…уже здесь определилось и выявилось то, что потом было названо троцкистской оппозицией… Этот мир был ошибкой и бессознательной изменой Ленина Интернациональной Революции. Представьте себе большевиков, заседающих в Версале на Мирной Конференции, а затем в Лиге Наций, очутившимися внутри Германии с Красной Армией, вооруженной и увеличенной союзниками. Советское государство должно было включиться с оружием в руках в немецкую революцию… Совсем другой получилась бы тогда европейская карта. Но Ленин, опьяненный властью, при содействии Сталина, который тоже уже попробовал сладость власти, поддерживаемые национальным русским крылом партии, располагая материальной силой, навязали свою волю. Тогда вот и родился «социализм в одной стране», т. е. национал-коммунизм, достигший на сегодняшний день своего апогея при Сталине.
XII.
Р. — Мы не желаем, чтобы созданные нами (по итогам Первой мировой войны. — Л.Б.) в Версале крупные предпосылки для торжества коммунистической революции в мире… послужили бы тому, чтобы дать восторжествовать сталинскому бонапартизму… Было бы все по-другому, если бы… диктатором в СССР был Троцкий; это означает, что главой интернационального коммунизма сделались бы «Они». (…) «Они», в конце концов, увидели, что Сталин не может быть низвергнут путем государственного переворота, и их исторический опыт продиктовал им решение «bis » (повторение): проделать со Сталиным то, что было сделано с царем. (…) Гитлер вторгнется в СССР, и подобно тому, как это было в 1917 году, когда поражение, которое потерпел в те времена царь, дало нам возможность его низвергнуть, поражения, нанесенные Сталину, послужат нам для его свержения… Опять пробьет час для мировой революции. Ибо демократические государства, сейчас усыпленные, помогут реализовать всеобщую перемену в тот момент, корца Троцкий возьмет в руки власть, как во время гражданской войны.
XIII.
Однако, поскольку тем временем троцкисты в СССР потерпели полное поражение, война против СССР и устранение Сталина стали временно нежелательными, поскольку привели бы просто к уничтожению созданных и существующих форм коммунистического государственного устройства и власти. Поэтому «Они» теперь хотят, наоборот, избежать войны Германии против Сталина, по трём главным причинам.
Причина первая.
Р. — Гитлер… восстановил… экономическую систему очень опасного типа. (Отстранив «Их» в Германии от их дела) он присвоил себе привилегию фабриковать деньги, причем не только физические, но и финансовые; он взялся за нетронутую машину фальсификации и пустил ее в ход на пользу государства. (…) Это очень серьезно… Гораздо более, чем все показное и жестокое в национал-социализме… Имеется только одно средство: война.
Вторая причина.
Р. -…в советской революции восторжествовал Термидор……это произошло в силу существования прежнего русского национализма…и если так произошло в России, где национализм был только зачаточным в личности царя, то какие только помехи не встретит марксизм в национализме Западной Европы, вполне развитом?…..наша победа (в России) объясняется тем, что в России не было настоящего национализма, а в других государствах он был в своем полном апогее… Вы видите. как он воскресает под этой необыкновенной властью фашизма и как он заразителен. (…)…не глядя на то что это может послужить на пользу Сталину, уже только одна необходимость пресечения национализма в Европе вполне заслуживает войны.
Третья причина.
Р. — Христианство, управляя индивидуумом, способно аннулировать революционную проекцию нейтрального советского или атеистического государства… (Сталин) в отношении религии… не был бонапартистом. Мы не сделали бы больше, чем он, и поступали бы так же. А если бы Сталин осмелился перейти так же, как и Наполеон, рубикон христианства, то его национализм и его контрреволюционная мощь возросли бы в тысячу раз…(это) сделало бы совершенно невозможным какое-либо совпадение по каким-либо пунктам между «Ними» и (Сталиным), хотя бы оно и было бы только временным и объективным… вроде того, которое, как вы видите, вырисовывается перед нами.
XIV.
В заключение Габриель и Раковский подробно обсуждают обусловленный логикой изложенных тезисов «временный и объективный» план: как Сталин, предварительно согласовав с «Ними» свои действия, заключит с Гитлером союз (пакт) и поделит вместе с ним, например, Польшу. Как он тем самым развяжет Гитлеру руки для нападения не на СССР, а на европейские империалистические державы. Как Гитлера в конце концов предадут его собственные генералы, он войну проиграет, и «Они» таким образом избавятся от интуитивно захваченной Гитлером власти над деньгами и от развившегося в Европе сверх всякой меры национализма (нацизма) — т. е. от двух самых серьёзных угроз делу финансового Интернационала.
ЧТО конкретно в этом рассказе подсказало, каков может быть ключ к roman à clef Нины Берберовой?
Исходя из самих перечисленных тезисов, можно предположить, что «Они», «финансовый Интернационал», видимо, действительно в немалой степени, так или иначе контролировали и российские революции 1917 года, и III Коминтерн, и что, соответственно, они имели среди ведущих революционеров и интернационалистов своих исполнителей (агентов).
Ничего особо невероятного в таком предположении нет: после разгрома настоящего Коминтерна в 1936-1937 гг. Вилли Мюнценберг — первый секретарь Исполкома Коммунистического интернационала молодёжи (КИМ), создатель и первый руководитель Межрабпома и генеральный секретарь им же созданной Антиимпериалистической лиги — обосновался в парижском особняке международного банкира Улофа Ашберга — ранее делового партнёра тогда уже покойного Леонида Красина и там регулярно, не скрываясь, принимал офицеров британских и французских спецслужб, подолгу беседовал с ними. (На языке нынешних контрразведчиков процедура такого рода называется «дебрифингом»; после стольких лет работы агента она запросто может длиться многие месяцы.)
Далее можно предположить, что в таком случае для обеспечения неподдающейся разоблачению связи между «Ними» и их супер-агентами (вождями революций и Коминтерна) должны были быть очень особые, и к тому же не просто доверенные, а совершенно доверенные курьеры. Кроме того, поскольку ог надёжности этой связи зависел поставленный тогда на карту гигантский куш (ведь мировая революция, строительство целого Нового мира), «фельдъегери и буферы» у сторон могли быть только исключительно у каждой свои, засекреченные даже от своих же спецслужб.
Пытаясь разобраться в биографии одного из таких возможных курьеров (Эрнста Генри), я и «наткнулся» на Муру и на «Железную женщину» и, изрядно покопавшись, предположил, что Мура тоже могла быть таким совершенно особым курьером, но не со стороны «вождей» в Москве или в Берлине, а со стороны кого-то из «Них». Уж слишком высок был ей в Лондоне почёт среди «своих»; всю жизнь и даже после смерти. И защищали её от посягательств недобросовестных «биографов» именно так, как только спецслужбы умеют защищать «своих». (Именно ценность Муры — с точки зрения определённого круга посвящённых большевиков как канала прямой конфиденциальной связи с сильными мира сего в Лондоне вполне может объяснять её кажущуюся кому-то странной неприкосновенность в революционных Питере и Москве.)
Да и потом ведь оба работодателя Брюса Локкарта, главные потребители добываемой им информации в период 1920–1939 гг. — сначала лорд Милнер и затем барон Бивербрук — это «Они» по определению. То же Морис Бэринг. Не то же, но где-то очень близко, всего лишь ступенькой ниже — Дафф Купер с его другом Уинстоном Черчиллем. Герберт Уэллс вряд ли был сам один из «Них», но тоже наверняка входил в круг самых приближённых активистов (иначе ведь не понять, чем ещё он просто собственной персоной мог бы быть опасен национальному суверенному государству, коим являлась Британская империя).
Наконец, пытаясь по ходу дела как следует разобраться в бесконечных берберовских загадках, прочитал о её близких и дружеских отношениях с Керенским и её книгу о масонах. Тогда-то и оформилось уже окончательно представление о симпатиях и антипатиях Берберовой (проявившихся, например, в гневной реплике в защиту масонов на творческом вечере в МАИ), и возникла благодаря ему уже сама догадка как таковая.
По Раковскому «Они» сначала использовали масонов в своих революционных интересах и предприятиях, а затем руками большевиков (тех самых — настоящих, благоприятных?) грубо, бессовестно и неблагодарно отправили масонов в дальний чулан Истории. Значит, любой, кто симпатизировал масонам, за эдакое коварство имел к «Ним» претензию. Чем сильнее симпатия — тем больше должна была быть претензия.
Но если при этом собственное благосостояние зависит от «Их» благоволения — как это чаще всего и случается в жизни устроившихся на новом месте политических эмигрантов-литераторов — то какой бы страстной та претензия ни была, публично «возмущённо выпучивать очи» по её поводу запрещают даже не одно, а сразу два правила — одно, «неписаное» уже обсуждено подробно выше, второе самоочевидно: собакам вообще нельзя кусать руку кормящего (они и не кусают).
Зато, если Нина Берберова в процессе розысков о судьбах масонов так же, как и я, «наткнулась» на свою старую знакомую Муру или, в отличие от меня, каким-нибудь ещё образом от людей своего круга в строго конфиденциальном порядке разузнала поподробнее, каким на самом деле курьером (фельдъегерем, агентом, буфером) и, главное, у кого из «Них» Мура в своей жизни побывала — то вот тогда и могла, по-моему, Нина Николаевна Берберова излить на Муру всю свою годами копившуюся вдали от «Их» взглядов желчь и написать именно такой roman à clef , какой у неё и получился. Просто потому, что, говоря словами Дартаньяна, оскорбляя лошадь, ты оскорбляешь хозяина. Так что хоть так большевикам досадить…
___________________
К тому же эпизод в МАИ и гневное, негодующее отрицание какого-либо членства Троцкого в масонских организациях, вообще может иметь довольно тривиальное объяснение.
Нина Берберова в своей книге «Люди и ложи» сама признаёт, что какое-то время участвовала в жизни одной из лож, хотя официально, как она утверждает, принята в организацию никогда не была. В этой связи и стоит обратить внимание на вот такой комментарий историка, опубликовавшего интервью А. Гальперна (выделение шрифтом моё):
«Н.Н. Берберова много лет специально изучала вопрос о принадлежности А.И. Гучкова к русскому масонству. Она полагает, что Гучков вступил в русское политическое масонство еще до 1914 г., но в 1920 г. был исключен из него навсегда, 'радиирован', за инициативу переговоров с германским правительством о совместном походе против Советской России. Все масоны обязаны были отрицать любую форму участия радиированного лица в масонской деятельности.»
Если Троцкий — «Их» особо доверенное лицо — злоупотребил доверием вольных каменщиков и коварно вступил в масонские ряды с заведомо предательской целью, а масоны затем об этом прознали, то можно не сомневаться, что они должны были Троцкого сей же час «радиироватъ» и потом его членство категорически отрицать.
И ещё совпадение: публично и целенаправленно травить барона Ротшильда (одного из «Них») и привязывать его к друзьям Муры — «советским шпионам» — начали в 1980 году. Поэтому книга Берберовой — уже и из самой Муры пытающаяся сделать тоже «советскую шпионку» и тем самым бросающая как бы ещё одну побочную тень на главных шельмуемых — вышла очень на руку преследователям Виктора Ротшильда: в том же самом году; вот ведь как кстати получилось…
Это предположение — что Нина Берберова не совсем самостоятельно задумала и написала свою мифотворческую книгу — высказываю в форме попутного и сугубо моего личного комментария, а не в одном из итоговых заключительных абзацев повести только потому, что никаких документальных улик, подтверждающих данное предположение, пока не встречал.
___________________
Если так оно и происходило на самом деле в жизни — а я думаю, что примерно так всё и было — всерьёз неприятно только одно: не могла Нина Берберова не знать, что вступить с ней в открытую полемику, принять публично сторону Муры и с фактами в руках защитить Мурину честь никто из свидетелей не сможет, хотя бы по одному из двух вышеупомянутых неписаных правил; и в результате сляпаный ею порочащий миф останется жить — навеки…
НО это, конечно же, всего лишь догадка, вероятность которой зависит в том числе и от того, насколько были верны отправные предположения, то есть от того, насколько можно верить «Раковскому».
На мой взгляд, повторяю, «Красная симфония» отнюдь не банальная фальшивка, а серьёзная, исполненная на высоком профессиональном уровне литературная мистификация и одновременно — документальный роман с ключом. Доводы в пользу такого суждения можно привести, условно говоря, и технические, и по существу.
Технических аргументов довольно много, и немалое их количество уже не раз обсуждалось другими по самым разным поводам, поэтому ограничусь парой примеров более «редких» и к тому же лично мне хорошо понятных ввиду моей профессии.
«Красная симфония» была впервые опубликована в 1950 г. в Испании. Публикатор повести, объясняя в начале, каким образом рукопись попала к нему в руки, указал, что некий доктор Ландовский, поляк, учившийся пару лет медицине в Париже, очутился после революции в России и со временем попал на службу в спец-лабораторию НКВД, где работал с наркотиками и психотропными веществами. В силу его специализации и знания французского языка сталинский порученец Габриель и велел Ландовскому присутствовать при его секретной беседе с Раковским, чтобы незаметно добавлять Раковскому в питьё специальный препарат и таким образом стимулировать в нём повышенную разговорчивость.
Сам Габриель, судя по сведениям, приведённым в «Красной симфонии» — чилиец, выходец из очень богатой семьи, какое-то время жил и учился во Франции. Раковский (реальный) тоже довольно долго жил, учился и впоследствие работал во Франции. Можно предположить, что у них не было возможности разговаривать на родном языке хотя бы одного из них (испанском или болгарском). Так что беседуют Габриель и Таковский на французском языке, которым оба владеют более или менее свободно. Можно предположить, что беседовать на их общем рабочем языке — русском — Габриель не захотел в силу особой секретности их встречи (он знал, что в соседней комнате их разговор записывал «на аппарат» некий русский «механик» — четвёртый и последний персонаж в этом рассказе — простой тех. сотрудник НКВД, который французским языком не владел.)
Когда затянувшаяся почти на шесть часов беседа под утро закончилась, Габриель, по-прежнему стараясь не множить без надобности число посвящённых лиц, поручил Ландовскому самым срочным образом, используя записанную «механиком» фонограмму, разобрать, распечатать и перевести на русский язык всё проговоренное за ночь. Далее Ландовский довольно подробно рассказывает, как он это задание выполнил.
Стенограмму беседы он просто распечатал в одном экземпляре на французском языке и отдал её Габриелю. Тот прочитал текст, добавил необходимую правку и вернул его, чтобы Ландовский тут же сделал с него перевод на русский язык в двух экземплярах, один из которых предназначался лично И. Сталину.
Ландовский признаётся, что на свой страх и риск напечатал, спрятал и сохранил третью копию перевода. Её-то вместе с дневниками нашёл потом, уже во время войны неизвестный испанский военный на неизвестном трупе в районе блокадного Ленинграда и передал по возвращении в Испанию человеку (публикатору), который постепенно перевёл её на испанский и через пять лет после войны издал отдельной книгой.
Значит, все последующие публикации «Красной симфонии» в самых разных странах мира на самых разных языках — это не просто вторичные переводы (всегда плохие уже сами по себе). Ведь текст на испанском языке, который им всем послужил оригиналом, в свою очередь тоже сделан не со стенограммы на французском языке, то есть не с оригинала, а с тоже переводного русского текста.
Более того, и этот русский перевод, и даже французский оригинал безупречными тоже не являются: говорят на французском чилиец и болгарин, и для обоих французский язык — не родной, а иностранный (они его не в детстве естественным путём усвоили, а учили-зубрили уже в студенческие годы); перевод на русский язык такого очень непростого текста выполнил не профессиональный русский переводчик, а полный дилетант в этом деле, медик, к тому же — поляк.
В такой ситуации, если бы кто-нибудь стал вдруг утверждать, что беседа в повести подделана или вообще выдумана от начала до конца, и привёл бы в доказательство какие-нибудь языковые ошибки или нелепости в тексте, у него a priori ничего бы не получилось. Волею авторов ни один из причастных к оригинальному тексту людей не использовал при работе над ним свой родной язык, и потому любая возможная языковая нелепица или несуразица в нём имеет простое, очевидное — неоспоримое — объяснение: lost in translation (англ.- утрачено при переводе).
Почему это важно? Работавший во время войны против японцев ветеран британской разведки и дезинформации, старший брат Яна Флеминга Питер Флеминг вспоминал с улыбкой некоторые их первые, ещё наспех и неумело сработанные тексты, в которых, например, у провинциального от сохи американского генерала вдруг проскакивали в приписанных ему высказываниях слова и обороты речи, бытовавшие только в слэнге выпускников эксклюзивно британского и очень светского и аристократичного Итона. Японцы, к счастью, не обратили внимания на грубый ляп (а могли бы…).
В этой связи есть и ещё одна особенность, которую, правда, заметить можно уже только при наличии определённой профессиональной квалификации и опыта.
Существующие публикации «Красной симфонии» на русском языке тоже не являются оригинальным текстом из дневников Ландовского. Они по идее воспроизводят обратный перевод (с испанского на русский), изданный впервые в 1968 г. в Аргентине. Автор этого перевода не известен, как не известна и судьба самих дневников, которые никто, кроме их испанского публикатора, не видел.
Качество этого обратного перевода на русский местами просто отвратительное, но имеет удивительную особенность: нигде ошибки переводчика, даже самые грубые, не приводят к искажению смысла; после очень долгого чертыхания по поводу временами абсолютно нерусской речи ловишь себя на том, что мысль-то тем не менее — ни разу при чтении не споткнулась.
А в действительно плохих переводах так не бывает.
Из-за чего я, лично, склонен думать, что этот «плохой» перевод был изготовлен специально настоящими профессионалами, и что серьёзный лингвистический анализ переводческих ошибок в этом тексте с целью выявления их преднамеренности вкупе с заботой о беспрепятственном восприятии смысла мог бы составить неплохую дипломную работу, а то и целую кандидатскую диссертацию на моём родном переводческом факультете.
ТЕПЕРЬ другой технический аспект.
Поручение распечатать фонограмму Ландовский получил следующим образом;
Габриель : …вы не умеете писать на машинке, и аппарат должен будет двигаться очень медленно… нужно будет повторять параграфы и фразы… Вы печатаете на машинке?..
Ландовский : Очень плохо, очень медленно, только двумя пальцами. Я иногда печатал для развлечения в лаборатории, в которой я работал до того, как попал сюда.
Сколько времени требуется, чтобы просто отпечатать на пишущей машинке текст того же объёма, что и стенограмма допроса? В имеющейся у меня книге объём текста беседы около 120 000 знаков. Скорость печатания совсем начинающей машинистки — беру за расчётную ту, что от нас на первом курсе переводческого факультета требовали на зачёте по машинописи — не меньше 90 знаков в минуту десятью пальцами слепым методом (т. е. не глядя на клавиатуру). Машинки у нас были тогда ещё самые обычные механические, по эффективности вполне сопоставимые с той, на которой в 1938 г. мог печатать Ландовский. Значит, примитивно обученная ремеслу начинающая машинистка (опытные мастерицы печатают быстрее) могла бы распечатать фонограмму того допроса примерно за 20 часов, и только если бы не остановилась при этом ни разу, ни на минуту (что само по себе нереально). Так что при минимальных навыках требуется никак не меньше 20 часов безостановочного печатания.
Доктор Ландовский, по его собственному признанию, не имел даже этих навыков и печатал не просто плохо, а «очень плохо», «очень медленно».
Слепым — более быстрым — методом печатания явно не владел, поскольку печатать вслепую двумя пальцами невозможно в принципе (указательные пальцы обеих рук нельзя отрывать одновременно от двух реперных клавиш в центре клавиатуры).
Кроме того, Ландовский печатал текст не на родном польском языке, и даже не на языке своего повседневного профессионального и бытового общения (русском), а на французском, которым пользовался активно всего два года и задолго до событий.
Наконец, он не уточнил, на каком именно языке «печатал для развлечения», но вряд ли то был французский. Так что французская клавиатура ему была наверняка абсолютно незнакома.
Печатание же двумя пальцами текста на непривычном языке да на незнакомой клавиатуре возможно уже не очень, а только катастрофически медленное.
И это ещё не всё.
Ландовский не перепечатывал готовый текст с листа (как мы на зачёте по машинописи); он разбирал и записывал его с фонограммы. Когда я в начале 1980-х гг. работал в ООН, наши стенографистки и машинистки из МИДа для такой работы имели магнитофон и наушник, а также подключённую к магнитофону специальную педаль, нажимая на которую ногой они останавливали запись и запускали её дальше. Такова тогда была техника самой быстрой распечатки с фонограммы. Но даже и с ней 90 зн./мин у наших мидовских девушек при сложных текстах получались не всегда.
Ландовский же, во-первых, слушал текст именно крайне для него сложный (он сам признаётся в послесловии). А во-вторых, чтобы остановить запись, отмотать назад, запустить снова, он не машинально тумблерами на магнитофоне щёлкал (я уж не говорю о нажатии ногой на педаль), а должен был каждый раз подавать какой-то сигнал «механику». Который к тому же не мог сам знать, до какого именно места нужно отмотать назад, поскольку французским не владел; из-за чего опять должны были повторяться раз за разом неизбежные технические паузы.
По всему получается, что распечатку беседы Ландовский сделать быстрее, чем хотя бы за 40–50 часов непрерывной работы (не считая времени на еду и отдых), не смог бы ну никак.
Теперь читаем, что рассказывает он сам:
Мы договорились начать нашу работу в одиннадцать часов (утра)… вначале механик должен был делать частые остановки для того, чтобы дать мне время записать… Мы работали приблизительно до двух часов дня и пошли завтракать. (…) Борясь со сном, я писал до пяти часов вечера…я рассчитал, что написал уже половину. Я отпустил человека… до десяти часов вечера, и бросился в кровать.
Я окончил писать после пяти часов утра.
Итого: первая часть работы с 11:00 до 17:00, т. е. 7 часов, и затем вторая часть с 22:00 до 05:00, т. е. ещё 7 часов; всего — 14 часов работы.
Не 50 часов, не 40 и даже не 20. Четырнадцать. Что подразумевает почти профессиональную среднюю скорость машинописи 143 зн./мин, возможную уже только при печатании десятью пальцами и вслепую; без единой остановки на протяжении всех 14 часов.
Дальше.
Ландовский отдал стенограмму на французском языке Габриелю для прочтения и сверки. Габриель в ответ:
…разрешил мне пойти поспать, и мы договорились, что я смогу начать писать на машинке (переводить текст на русский язык. —А.Б.), уже отдохнувши после завтрака. Запись информации на машинке заняла два дня, включая еду и около двенадцати часов сна.
«Завтрак» у Ландовского — это 13:00 14:00. Значит, проработал он максимум с 14:00 до 24:00 в первый день и потом ещё 24 часа во второй — т. е. всего 34 часа — из которых 12 часов он проспал и ещё, скажем, 2 часа потратил на еду. Получается, что перевод всего текста, исполненный двумя пальцами на пишущей машинке, занял у Ландовского не более 20 часов, на протяжении которых он выдерживал среднюю скорость печатания 99 знаков в минуту.
Оставим в стороне эту фантастическую для него скорость печатания. Посмотрим теперь на скорость его перевода .
У переводчиков расчётной единицей для нормирования их труда в мои времена был так называемый авторский лист (а.л.) — 24 страницы по 1800 знаков на каждой. При таком расчёте Ландовский текст перевёл со скоростью примерно 3,3 стр./час.
Норматив у моих коллег письменных переводчиков в Секретариате ООН был — 4 страницы в день (или 0,5 стр./час). Норматив переводчика высшей категории в Издательстве АПН в Москве (т. е. у автора этих строк на рубеже 1990-х гг.) был — 4 а.л. в месяц, или примерно всё те же 4 страницы за 8 часов. Поэтому можно считать, что международный стандарт скорости профессионального перевода равен примерно 0,5 страницы в час — в шесть раз медленнее, чем получилось у Ландовского.
При этом в моё время, на рубеже 1990-х гг. в Москве было два самых быстрых письменных переводчика с французским языком и высшей категорией: Альберт Тигранович Антонян из АПН (не из Издательства, а из Агентства), и автор этих строк. Антонян был побыстрее, но это по его собственному признанию только потому, что он не сам печатал, а надиктовывал свои переводы машинисткам. Я же всегда печатал сам (и не двумя, а десятью пальцами, вслепую ). И вот у меня — практикующего профессионально переводчика с десятилетним стажем, на пике моих творческих сил и возможностей — скорость перевода на машинке только самых простых, стандартно-стереотипных текстов (не требовавших от меня никаких остановок для размышлений) иногда достигала примерно 4 стр./час, но выдерживать такую скорость я мог от силы часов восемь подряд — не больше.
Значит, если бы мне надо было как только можно срочно перевести какую-нибудь совсем примитивную, насквозь предсказуемую общественно-политическую статью объёмом 120 000 знаков, у меня бы даже на это предельно упрощённого типа задание ушло бы 17 часов крайне напряжённого, на пределе моих возможностей безостановочного труда А уж на текст такой сложности, как беседа Таковского с Габриелем, потребовалось бы никак не менее 40–50 часов работы, и вряд ли нашёлся бы тогда в Москве в нашем перводческом цехе кто-нибудь, кто сумел бы справиться быстрее.
Вундеркинд Ландовский, напомню, справился за 20 часов.
Возникает вопрос. Если бы рассказ записал по следам реальных событий сам «Ландовский», то при том, как у него всё тщательно и подробно расписано по часам, не могло бы быть и речи, что его подвела память. Значит, этот эпизод в его рассказе был бы — чистая выдумка. Но зачем могло бы ему быть нужно именно по этому поводу так отчаянно фантазировать? Ведь эпизод-то проходной, чисто технический и к смыслу повествования, к характеристикам героев и событий ничего нового не добавляет. (С точки зрения строгого редактора или стилиста он вообще лишний, его бы вымарать за ненадобностью.)
Ответ, на первый взгляд, простой: текст написал, естественно, никакой не «Ландовский»; а реальные авторы в данном случае просто щедрой рукой добавляли оживляж, как и положено, для пущей убедительности и правдивости выдуманного ими рассказа; но то ли по небрежности, то ли почему ещё — проскочил у них довольно грубый ляп.
Однако меня такое объяснение не устраивает. Тот, кто на самом деле сочинял беседу, физически, на собственном сиюминутном опыте знал и понимал, сколько примерно нужно времени и чтобы просто отпечатать её, и чтобы вдумчиво её перевести. Он ведь в момент её написания именно этим и занимался сам: печатал двумя пальцами, создавал в уме (текст диалога). И поэтому именно такой ляп настоящий автор или авторы случайно или по ошибке не могли ни пропустить, ни уж тем более написать сами.
Значит, эту несуразность авторы включили в текст намеренно, и получилось у них весьма изощрённо: так досконально эта глупость, естественно, ни у кого из читателей в голове по полочкам не разложится, но подсознательное ощущение нереальности, некой невнятной сказочности происходящего появится обязательно. А это опять — высоко профессиональная авторская работа с текстом.
ТЕПЕРЬ примеры аргументов по существу.
Беседа Раковского с Габриелем гораздо больше походит на монолог, поскольку Габриель в основном просто слушал и только иногда вставлял уточняющие вопросы и замечания. Собственно, другого от него и не требовалось, чтобы правильно и без ошибок доложить, какую такую «великую тайну» собрался Раковский раскрыть товарищу Сталину.
Иронизирую потому, что в реальной жизни ничто из рассказанного «Раковским» поразить своей новизной настоящего, живого Иосифа Сталина не могло.
Сам Сталин довольно долго проработал сначала в подполье под началом, а после революции уже на равных с таким настоящим зубром международного делового и финансового мира, как Леонид Красин. Министром иностранных дел у Сталина на момент допроса Раковского ранней зимой 1938 г. был Максим Литвинов, специалист в этой области почти того же уровня, с теми же стажем и опытом, что и Красин. Был жив-здоров ставший уже академиком Федор Аронович Ротштейн. И все они, и многие другие пребывавшие тогда ещё во власти товарищи этот мир «финансового» Интернационала знали, как облупленный, поскольку всю свою революционную жизнь проработали с ним и с «Ними» в постоянном тесном контакте. В реальном мире советских властей предержащих образца 1938 года некоторым из его обитателей настоящий Раковский вообще мог приходиться только младшим и потому даже не во все их секреты посвящённым товарищем.
Например. За пятнадцать лет до того, как волею авторов «Красной симфонии» Раковский решился поведать свою страшную тайну о Вальтере Ратенау, Красин и Литвинов вместе с этим Ратенау уже вон какой международный финансовый бенц в Рапалло учинили. Им ли было не знать, кто такой на самом деле Вальтер Ратенау?
А о том, кто такая жена Троцкого (и уж во всяком случае его дядя-банкир) и какова её (или его) роль в стремительном карьерном росте Льва Давидовича — мог ли Сталин при его-то богатейшем батумском и бакинском опыте не знать?
А Красин с Литвиновым, главные смотрители за партийной кассой, перед революцией с международными банкирами работавшие в Стокгольме и в Лондоне соответственно, могли они не знать, кто и какие деньги большевикам через Стокгольм переправлял, кто «финансировал Окгябрьскую Революцию»?
Помилуйте, сеньор… — как говаривал Санчо Панса.
Так что если «Красную симфонию» принять за чистую монету, то получится, что Раковский, ничтоже сумняшеся, взялся этим людям растолковывать, кто они такие (они и в смысле «Они» тоже). В надежде на то, что они («Они») его за эту полезную науку помилуют…
Не мог реальный Раковский ни мечтать, ни тем более трезво думать, что такой по-детски наивный (с точки зрения людей их круга) рассказ вдруг сойдёт в глазах реального Сталина за раскрытие какой-то великой тайны. Значит, откровения Раковского в «Красной симфонии» не могли быть адресованы Сталину. А тогда либо авторы очевидно обращались к кому-то, кто, в отличие от реального Сталина, о финансовом Интернационале, о его персоналиях, внутренних механизмах и modus operandi (англ.- образ действия) никакого представления не имел, либо, наоборот, они таким образом демонстрировали и доказывали свои знания обо всём перечисленном кому-то, кто с предметом был хорошо знаком — то есть «Им», неким реальным баронам Ванситтартам, Бивербрукам и Ротшильдам. То, что авторы при этом позаботились о внешней, показушной псевдо-фальши своего послания, только подтверждает, что в любом из этих случаев обращение адресовано очень узкому кругу посвящённых лиц, а вынужденное публичное озвучивание тайн тут же и нейтрализовано их умелой, профессиональной «фальсификацией».
Не менее настораживает в потоке рассуждений Раковского, подтверждённых уверенными комментариями Габриеля, и неоднократно, настойчиво повторяемое заявление о полном разгроме троцкистов и об окончательной невозможности возврата Троцкого во власть. Ведь именно это условие — что заменить Сталина Троцким теперь уже не получится, окончательно и бесповоротно — является центральным во всём логическом построении: раз посадить Троцкого на место Сталина невозможно, а никого другого подходящего по статусу на данный момент в наличии нет, то, значит, и не надо пока идти на «Сталина» войной. Так, по словам Раковского, рассудили «Они».
Причина недоверия к этим речам в том, что мнения свои и уж тем более «Их» Раковский мог составить, только исходя из всего, что знал до ареста: в тюрьме он сразу был от любой новой информации изолирован. То есть все его рассуждения могли основываться на коньюнктуре, существовавшей не позднее января 1937 г. А ведь как раз тогда «Они», не жалея денег и сил, готовили свой масштабный и великолепно на весь мир разрекламированный справедливый «показательный процесс» над Троцким в Нью-Йорке и в Мексике, с личным активным и ярким участием самого Льва Давидовича, именно с целью поддержать культ его личности на нужном градусе и сохранить ему достойный его масштаба международный престиж. Тем не менее, Раковский почему-то говорит прямым текстом: «….исчезновение Троцкого дало возможность Сталину автоматически превратить настоящий коммунизм в формальный…», а Габриель, невзирая на зарождавшийся тогда же в США и в Европе IV Интернационал Троцкого, словно зазубрить пытается: «…нами уже ликвидированы его (троцкизма) вожди и кадры…»; «Троцкизм ликвидирован полностью…».
Посему при здравом восприятии текста просто деваться некуда: «план», который в надежде на своё спасение и как великую тайну в январе 1938 г. предложил Раковский, в его буквальном виде и с учётом реалий зимы 1937–1938 гг. в Кремле воспринять, как «объективный», никто не мог. Для этого требовалось, чтобы Троцкий уже действительно был устранён с политической арены навсегда. А реально такое устранение случилось через два с лишним года после описанных в «Красной симфонии» событий.
Только в августе 1940 г. действительно бесповоротно образовались посттроцкистские контекст и реалии, исходя из которых сформулирован «план Раковского». Но задуманный в нём коньюнктурный, по тайному сговору с «Ними» союз Сталина с Гитлером в тот момент уже год, как реально существовал. А готовить его начали и вовсе тогда, когда международная популярность и активность Троцкого были аккурат в зените.
Поэтому если есть в «Красной симфонии» какой-то реальный и практический, но анонимный (в силу выбранного литературного жанра) план, то его серьёзная, существенная часть должна была заключаться в чём-то совсем другом. А пакт Сталина с Гитлером в таком случае задействован в рассуждении только в качестве реального исторического примера, подтверждающего, что публичное примирение и даже братание советских руководителей с их вроде бы заклятыми противниками отнюдь не немыслимы, рациональные мотивы для них вполне вероятны и имеют прецеденты.
Сам собой напрашивается вывод, что в таком случае именно выдвижение идеи конъюнктурного публичного примирения или даже братания советских руководителей с их вроде бы заклятыми врагами — но не конкретно Сталина с Гитлером, а вообще, как принцип политического курса — и составляло анонимную цель, «план» реальных авторов «Красной симфонии».
Наконец, теперь уже совсем очевидный и потому назойливый раздражитель — это подробные инструкции, которые Раковский как-то даже нагло и самоуверенно диктует Сталину для вступления в контакт с «Ними»: через кого ему действовать, да как… Как будто реальный Сталин не знал, откуда брался в революционные годы такой политический вес в международном партийном руководстве у Троцкого или Радека, что за люди за ними стояли. Как будто сам никогда не встречался и не общался с Джоном Ридом, Гербертом Уэллсом, Бернардом Шоу, супругами Веббами. Как будто никогда в Кремле не получали от Брюса Локкарта и Даффа Купера и не отправляли им в Лондон информацию через Муру. Как будто не было Вилли Мюнценберга, Отто Каца и прочих супер-агентов Коминтерна.
А Раковский всю эту матёрую публику тем не менее поучает, словно первоклашек невинно-голубоглазых:
«Они» — это не государство. «Они» — это то чем был до 1917 года Интернационал, то, чем он еще пока что является… (Такие) пакты, как пакт Ленина с германским Генеральным Штабом, как договор Троцкого с «Ними» — реализуются без записей и без подписей. Единственная гарантия их выполнения коренится в том, что выполнение того, о чем договорено, выгодно практикующим… (…) …любое из (доверенных) лиц, даже из не принадлежащих к «Ним», всегда сможет довести до «Них» какое-либо предложение существенного характера. Разумеется… нельзя ожидать непосредственного ответа. Ответ будет дан фактами. Это неизменная тактика, которую они предпочитают и с которой заставляют считаться…если вы решитесь начать дипломатические хлопоты, то вам не нужно пользоваться способами личного обращения к «Ним»; надо ограничиться высказыванием размышлений, изложением какой-нибудь рациональной гипотезы, зависящей от определенных неизвестных. Затем остается только ждать.
Или вот ещё в самом конце повести, беседуя с Ландовским через несколько месяцев после допроса, Габриель добавляет глубокомудро:
Мы до сих пор не знаем точно, кем являются «ОНИ», но очень многое из рассказанного тогда Раковским подтвердилось. (…) (Хотя) мне не удалось доподлинно узнать фамилии этих замечательных персонажей, по крайней мере, безусловно подтвердился сам факт существования круга лиц из числа финансистов, политиков, ученых и даже священнослужителей высокого ранга, облеченных властью и с крупными капиталами, чья позиция по многим вопросам кажется как минимум странной, а порой необъяснимой… Все они, тем или иным образом, как бы выразился Раковский, повторяя Сталина, «действием или бездействием служат делу коммунизма».
Реальный Сталин и его люди предоставляли профинансировавшему российские революции Шиффу крупнейшую, многолетнюю концессию на добычу и вывоз российского золота и других полезных ископаемых; давали такую же концессию Рокфеллерам на нефть; руководили рука об руку с «коварными Варбургами» из JOINT-а тысячами восхитительных экспериментальных колхозов для почти миллиона российских евреев; вели на протяжении двух десятилетий дела с членами Фабианского общества, Группы Милнера, Кливденского круга — «финансистами, политиками, учёными» и даже писателями-фантастами и драматургами… Грамотному общению и обращению с «Ними» они сами могли кого угодно научить, на любом, даже самом высоком уровне. Случившаяся чуть позже, уже во время войны практически дружба Иосифа Сталина с личным представителем Рузвельта Гарри Гопкинсом и удивительное взаимное доверие между ними — тому очевидное доказательство.
Ситуация повторяется: «рекомендательная» часть, все практические советы Раковского о контактах с «Ними» тоже не могли быть адресованы реальному живому Сталину, поскольку Сталин в них со всей очевидностью не нуждался. Они могли быть предназначены только для тех, кто не обладал опытом и не владел информацией, в избытке имевшейся у людей, отвечавших в руководстве СССР за официальные и не официальные секретные внешние связи в периоде 1917 года и до начала Второй мировой войны. Либо же, опять наоборот, авторы «Красной симфонии» демонстрировали и доказывали «Им», что понимают механизм связи и контактов с «Ними» и знают, как им правильно пользоваться.
Наконец, в обоих случаях очевидно, что авторы «Красной симфонии» опыт общения с «Ними» и знания о «Них» реального настоящего Сталина и его старых соратников (таких, как Литвинов и Ротштейн) в своих рекомендациях (или, наоборот, демонстрациях) в расчёт не принимали вовсе.
ПОЛУЧАЕТСЯ поэтому нечто, вроде бы, странное.
С одной стороны — раскрыты многие ранее мало кому известные и к тому же ключевые для правильного понимания причинно-следственные связи и стороны политических событий в революционной и постреволюционной России и даже более широко — в Европе и в мире. Дано в несколько беллетризированной форме — их реалистичное, детальное и правдивое описание. Дан вполне профессиональный анализ их эволюции на достаточно репрезентативном отрезке времени. Есть в наличии серьёзный военно-политический очерк из новейшей истории и одновременно аналитическая справка о политическом моменте дня.
Но только с другой стороны — отнюдь не того дня (зимы 1937–1938 гг.), что заявлен авторами, потому что в повествовании Троцкий и троцкизм уже окончательно ликвидированы; люди, обладавшие опытом работы с международными властными структурами времён революции и первых двух десятилетий советской власти, отсутствуют, исчезли; даже опыт и знания самого И.В. Сталина задействованы быть не могут.
Получается, что явно серьёзные профессиональные авторы, которые, судя по их информированности, должны были обладать весьма высокой квалификацией, сами же своей нелепой датировкой свой собственный блистательный анализ выставили мало вразумительной выдумкой. Это-то и странно, поскольку непонятно на первый взгляд — зачем?
Всё встанет на свои места, и вопрос снимется сам собой, если рассказанное в «Красной симфонии» сопоставить с тем, когда именно эта мистификация была затеяна.
Ведь именно в 1950 г. в СССР все только что перечисленные условия присутствовали : Троцкий и троцкизм были давно и полностью искоренены; людей с былым коммунистическим (интернационалистским) опытом, таким, как у Красина или того же Раковского, не то что во власти, а и в живых практически никого не осталось; сам реальный Сталин на рубеже 1950-х гг. был уже, скорее всего, мало дееспособен; за пределами его ближайшего окружения и тем более на Западе вообще никто не мог толком знать, каковы его здоровье и состояние. Вопрос сталинского преемника, смены команды в Кремле становился крайне актуальным, не в последнюю очередь именно потому, что такая смена неизбежно влечёт за собой период «молчания», «тишины», когда конфиденциальный разговор невозможен из-за исчезновения вслед за «хозяевами» их незаменимых «буферов» и «фельдъегерей» (они в верхах в силу специфики своей работы по наследству от одного гос. деятеля другому редко когда передаются). К тому же именно тогда разжигатели Холодной войны и организаторы «охоты на ведьм» — ястребы по тогдашней терминологии — вовсю громили и морили «холодом» былые — коммунистические — каналы надёжной конфиденциальной, доверительной связи между «Ними» и «Москвой».
___________________
О реальном масштабе потрясения, которое в 1949–1950 гг. случилось «в коридорах власти» всех мировых держав, сегодня можно лишь догадываться. Недаром только что увидевшая свет первая официальная история МИ6 (английские разведчики сами помогали автору разбираться в их собственных архивах и прочих хитросплетениях) закончилась именно на событиях 1949 г. Никакую информацию, начинающуюся с этого момента, хозяева британской политики предавать огласке до сих пор не намерены, и когда соберутся — никому не известно.
____________________
Аналогичное соображение касается и ещё одного на первый взгляд совершенно несуразного заявления, прозвучавшего в тезисах Раковского.
Он обосновал «Их» желание избавиться от Гитлера в первую очередь тем, что Гитлер якобы вернул своему государству «Их» право «чеканить деньги»:
Р . — Гитлер… восстановил… экономическую систему очень опасного типа…он устранил, подобно тому, как мы сделали это в СССР, частный и интернациональный капитал. Это значит, он присвоил себе привилегию фабриковать деньги… (…)…что бы получилось из этой системы, увлекшей за собой некоторое количество государств и приведшей к тому, что они создали бы период автаркии?.. Например, Коммонвелс… Гитлер восстановил свою систему… эмпирически… (…)…у него не имеется ни научных терминов, ни сформулированной доктрины; все же имеется налицо скрытая опасность, ибо в любой момент может появиться… формулировка. Это очень серьезно… Мы не атакуем его в своей пропаганде, так как может случиться что через теоретическую полемику сами вызовем формулировку и систематизацию этой, столь решающей, экономической доктрины. Имеется только одно средство: война.
В этом аргументе Раковского три ключевых момента:
— Гитлер устранил в Германии частный и иностранный капитал, превратив создание финансовых денег (кредита) в государственную монополию;
— логично предположить, что, подключив к этой своей системе ещё несколько государств, Гитлер вместе с ними создаст автаркию («Коммонвелс») и полностью выведет её из под власти «Их»;
— если только Гитлер эту систему оформит рационально и научно, то у него на вооружении появится «решающая экономическая доктрина».
Несуразны все три перечисленных момента потому, что не имеют к «Гитлеру» практически никакого отношения.
Первое. Частный и иностранный капиталы по состоянию на 1937–1938 гг. в Германии существовали, как и раньше, и ничто их процветанию не грозило. К этому моменту в Германии запретили и уже конфисковывали всю частную собственность евреев. А в остальном основные частные немецкие банки, заменив всех евреев в своём руководстве на «подставных» (доверенных) немцев, по-прежнему входили в международные, в первую очередь англо-американские конгломераты, из которых крупнейшие М.М. Warburg & Со (давний и близкий партнёр банка Кун, Леб и К° и Ротшильдов), J. Henry Schroder Company и Schroder Bank.
Частный немецкий капитал как был, так и оставался неотъемлемой частью иностранного капитала. Более того — немецкий (нацистский) банковский сектор самым тесным образом сотрудничал с иностранным капиталом, и не только по состоянию на 1937–1938 гг, а вплоть до самого конца войны. Неопровержимое тому доказательство первый в истории «мировой» банк — Банк международных расчётов (БМР).
___________________
BMP (Bank for International Settlements, BIS) создан в 1930 г. Его учредители — центральные банки Великобритании, Бельгии, Германии, Италии, Франции и Японии, а также несколько частных банков из США, в первую очередь J.P. Morgan and Company. (Японцы свои акции сразу же после учреждения БМР продали европейским ЦБ-учредителям.) По условиям заключённой отдельно Швейцарской банковской хартии штаб-квартира БМР разместилась в Базеле. Самыми влиятельными людьми в БМР с момента основания и до конца войны являлись, по общему признанию историков, с английской стороны управляющий британского ЦБ Монтэгю Норман (Montagu Norman, Governor, Bank of England) и его советник, банкир немецкого происхождения Бруно Шродер (Bruno Schröder), а с немецкой стороны президент Рейхсбанка (до 1939 г.) Ялмар Шахт (Hjalmar Schacht) и его представитель в БМР Курт фон Шродер (Kurt von Schröder; глава немецких отделений англо-американского конгломерата J. Henry Schröder Company и Schröder Bank, к которому относился и только что упомянутый Бруно Шродер). До конца войны ведущую роль в БМР играли также личные представители Гитлера: министр экономики и одновременно (после Шахта) Президент Рейхсбанка Вальтер Функ (Walter Funk) и директор и вице-президент Рейхсбанка Эмиль Пуль (Emil Puhl).
В 1936 г. подразделе London Schröder Bank в Нью-Йорке объединилось со структурами Рокфеллеров под общим названием Schröder, Rockefeller, Inc. (вице-президентом новой структуры стал Avery Rockefeller). А в 1938 г. London Schröder Bank был официально назначен финансовым агентом Германии в Великобритании. Позднее одним из наследников Schröder, Rockefeller, Inc. стала Bechtel Corporation, из руководства которой вышли министры обороны и иностранных дел Рональда Рейгана — Каспар Уайн-бергер и Джордж Шульц.
Был близко связан с этим конгломератом и Эмиль Франки (Emile Francqui) перед революцией ближайший деловой партнёр А.И. Путилова (банк Сосьете Женераль являлся фактическим владельцем Русско-Азиатского банка), а также во время Первой мировой войны главный деловой партнёр будущего президента США Герберта Гувера и дома Ротшильдов (в 1916–1918 гг. их совместные структуры фактически контролировали все поставки продовольствия в Германию). Во время визита Эмиля Франки в США в 1930 г. газета The New York Herald Tribune писала (18.02.1930):
«Одним из двух членов Совета директоров БМР от Бельгии будет руководитель банка Société Générate и член обоих Комитетов по урегулированию немецких репараций (т. н. комитеты Янга и Доуса; Young and Dawes Plan Committees. — А.Б.) Эмиль Франки. Он… — бывший министр финансов… считается самым богатым человеком в Бельгии и одним из двенадцати самых богатых людей Европы.»
___________________
Вплоть до конца войны Рейхсбанк Германии аккуратно платил проценты по всем инвестициям БМР в Германии; формировавшуюся таким образом прибыль БМР в свою очередь выплачивал своим европейским и американским акционерам.
На протяжении первых пятнадцати лет (с 1930 по 1945 г.) сначала заместителем ген. управляющего, а затем генеральным управляющим БМР являлся немецкий банкир Пауль Хехлер (Paul Hechler). В состав первого же Совета директоров БМР (с 04.1930 по 03.1933) вошёл партнёр (один из управляющих акционеров) семейного банка «коварных Варбургов» М.М. Warburg & Со Карл Мельхиор (Carl Melchior).
Тогда же сначала вице-президентом (с 1935 г.), а затем Президентом (с 1937 г.) БМР являлся голландский банкир Ян Виллем Бейен (Jan Willem Beijen), который позднее, в 1940-х гг. руководил голландской делегацией при создании Бенилюкса; представлял Голландию в Бреттон-Вудсе (в июле 1944 г.; он был близким другом экономиста Кейнса); был назначен (в 1946 г.) директором Международного банка реконструкции и развития (МБРР; в настоящее время — Всемирный банк), а также Исполнительным директором Международного валютного фонда (МВФ; в 1948 г.).
Трудно себе представить, как смог бы Гитлер быть представленным среди «Них» и сотрудничать с «Ними» ещё лучше и теснее; даже если бы очень захотел. Поэтому опять: если принимать «Красную симфонию» за чистую монету, то не понять никак, о чём же тогда говорит «Раковский» и как он вообще себе мыслит, кто «Они» такие в контексте конца 1930-х годов.
Второе. По состоянию на начало 1937 г. Гитлер ни одно государство к своей финансово-денежной системе не подключал и уж тем более не было никаких намёков на то, что он собирался вместе с ними «создавать автаркию, Коммонвелс». Если учитывать, как тесно гитлеровские руководители экономического и финансоводенежного блока лично сотрудничали со своими коллегами из всех ведущих стран, то никаких страшных перспектив «Они» и не могли тогда опасаться; ход Истории в следующие десять лет только подтвердил это. О какой же автаркии, о каком Коммонвелсе Гитлера говорил «Раковский» в 1937 году?
Третье. Исходя из двух предыдущих аргументов, становится уже совсем непонятно, какую именно «решающую экономическую доктрину» мог сформулировать в области финансов коварный «Гитлер».
Но зато всё становится понятно и исторически точно, до прозрачного очевидно, если представить себе, что авторы имели в виду реалии 1949–1950 гг. и речь вели о финансово-денежной и экономической системе СССР и о только что созданном «Сталиным» СЭВе. В наличии всё, чего по словам Раковского так опасались «Они»: и присвоенное право чеканить деньги (неконвертируемые рубль и его многочисленные внутрисоциалистические ипостаси при категорическом запрете хождения иностранной валюты), и автаркия (под прикрытием железного занавеса, в рамках Союза экономической взаимопомощи, вкупе с Варшавским договором), и Коммонвелс («социалистический лагерь»).
Самое же главное: у «Сталина» на рубеже 1950-х гг. уже имелась решающая экономическая доктрина, в которой, действительно, не был пока отдельно проговорен (рационализирован) революционный и властный потенциал, приобретаемый вместе с правом чеканить деньги. Из чего опять же напрашивается вывод: либо авторы «Красной симфонии» предупреждали новое поколение советских руководителей, что такая рационализация повлечёт за собой войну против них, либо, наоборот, советские авторы демонстрировали «Им» своё прекрасное знание и понимание того, какая уникальная бомба замедленного действия имеется у них на вооружении.
ПЕРЕЧИСЛЕННЫХ примеров достаточно, чтобы увидеть довольно парадоксальную формулу, которую авторы «Красной симфонии» сложили в своём произведении. Подробно обосновано и сформулировано некое предложение; существуют два прямо противоположных варианта его толкования; оба они вероятны в одинаковой степени. При этом фактурную базу, на которой держится формула, в силу специфики её оформления все простые читатели должны воспринять, как (недостаточно искусно сфальсифицированную) выдумку.
Потому и представляется, что «Красная симфония» — это очень серьёзный, эксклюзивный roman à clef для посвящённых, созданный в такой сверхконспиративной форме в силу чрезвычайно сложных обстоятельств и реальной угрозы благосостоянию как авторов, так и адресатов в случае их разоблачения.
Два возможных варианта толкования такие.
В «Красной симфонии» обосновано и сформулировано предложение (Габриель с Раковским называли его «планом»): в данный момент, несмотря на видимость острой конфронтации на грани войны, выгодно, чтобы советские руководители и «Они» начали сотрудничать между собой. Более того, если новые советские руководители «заменят собой Сталина» и вернутся к «настоящему коммунизму» (т. е. откажутся от национального приоритета и впишутся в «Их» трафарет интернационального развития), не будет причин, по которым «Они» могли бы возражать против сохранения существующего советского властного и государственного устройства, а значит — сторонники этого курса внутри СССР имеют гарантию того, что сохранят за собой свои места во власти.
___________________
Необходимо помнить: «Они» в рассматриваемом контексте — это отнюдь не руководство США или Великобритании; «Их» интересы — это отнюдь не интересы какой-то отдельной страны; и США, и Великобритания — всего лишь национальные суверенные государства, по своей природе мешающие, как и все остальные такие же государства, осуществлению стоящих перед «Ними» глобальных задач; поэтому с точки зрения сторонников национального суверенного развития государств — в США и в Великобритании в том числе — «Они» являются крайне опасными деятелями.
Кроме того, сам факт засекреченности, анонимности и опасности разоблачения подверждает: «Они» — лишь одна из группировок во властных элитах, соперничающая с остальными. Понимание, что любые советские руководители могли в любой момент нарушить любой уговор и выдать «Их», условно говоря, «мировой общественности» со всеми их потрохами, служило настоящей главной причиной «Их» безусловной и полной анонимности.
___________________
Этот «план Раковского» мог быть написан кем-то, кто действовал от «Их» имени и по «Их» поручению. Адресован он в таком случае «Сталину» в том иносказательно-собирательном значении, какое использовал, например, Оруэлл: Старшему брату Евразии или, иначе, руководящим кругам СССР и социалистического лагеря начала 1950-х гг., тем из их состава, кто в самый разгар Холодной войны мог и хотел бы резко изменить курс Партии и пойти на мировую. Именно им дана в целях их же безопасности тщательно закамуфлированная под безадресную, заманчивая и для людей этой древней профессии единственно важная гарантия: замените собой Сталина, вернитесь к настоящему коммунизму — и никто на вашу власть покушаться не станет.
Точно так же «план Раковского» мог быть создан где-то в недрах советских верхов, а адресован «Им», Старшему брату Океании, тем в англо-американском истэблишменте, кто хотел не уничтожать СССР катастрофическим для всей планеты превентивным ядерным ударом, а мирно перетягивать его на свою сторону. Инициаторы «плана» в таком случае — те пост-сталинские советские руководители, кто были готовы перейти от конфронтации к сотрудничеству с «Ними» и демонстрировали таким «анонимным», «фальсифицированным» способом свой достаточный для этого властный статус и политическую компетентность; заодно они сразу и называли своё главное условие: «Мы» вписываемся в «Ваш» давнишний трафарет, а «Вы» не посягаете на «Нашу» власть, которую «Мы» у (или после) Сталина заберём.
ОГОВОРЮСЬ.
Один из вариантов предполагает, вроде бы, очевидную глупость: «Они» сами, без какого-либо принуждения раскрыли в «Красной симфонии» свои самые сокровенные, самые компрометирующие секреты и тайны.
Однако на самом деле ничего глупого в этом нет.
О том, как все раскрытые секреты и тайны тут же в глазах всех непосвящённых профессионально нейтрализованы, выставлены в виде подделки и выдумки, уже сказано выше. Последующая судьба самой «Красной симфонии», сразу записанной послушным мэйнстримом в фальшивки того же класса, что и какие-нибудь «Протоколы сионских мудрецов» — общеизвестна. Так что никто ничего посторонним раскрывать и не собирался. Раскрывали только «своим» и только потому, что без этого было не обойтись.
Скажем, у вас есть брат, и он давно сидит в тюрьме в чужой диктаторской стране неизвестно за что. Все эти годы от него не было ни одной весточки, и как начать бороться за вызволение брата из беды, вы не знаете. А потом в один прекрасный день к вам в дом стучится незнакомый человек и заявляет, что он к вам от вашего брата, и что брат поручил рассказать, как устроить его побег. Тут же возникнет первый и самый главный вопрос: а почему вы должны незнакомцу верить? Ваш брат этот вопрос, естественно, предвидел и нашёл правильное решение: рассказал «незнакомцу» какой-то эпизод из вашей семейной истории, который никто, кроме вас и брата, знать не может. Этот никому неизвестный эпизод, как только незнакомец вам его расскажет, и послужит «ключом» к вашему доверию.
Точно такой же «ключ» требовался инициаторам и авторам «Красной симфонии». И если он в ней действительно есть — это будет неопровержимое доказательство, что повесть на самом деле является именно тщательно законспирированным roman à clef .
В ТОГДАШНЕЙ обстановке должно было быть совсем непросто придумать, что использовать в качестве такого «ключа».
В 1949–1950 гт. экстремальные политические курсы обеих мировых держав имели законодательное оформление и к тому же развивались взрывным темпом. И в советском, и в западном лагере любую разоблачённую попытку начать вопреки этим курсам совместный поиск мирного решения скорее всего объявили бы государственной изменой. Риск для зачинщиков разоблачённой попытки был реален и велик; лишнее подтверждение тому: испытанный способ «Их» неформальной связи с «большевиками» через «буферов» и «фельдъегерей» больше не был относительно безопасным (самим буферам и фельдъегерям даже грозила отныне вполне реально высшая мера наказания — что в тоталитарном СССР, что в «западных демократиях»; историки даже признают полушёпотом сквозь зубы, что как раз тогда Гай Бёрджес «чего-то испугался и сбежал в Москву», хотя против него «не было никаких улик»).
Как в таких условиях определить, с кем в стане противника можно было начинать переговоры?
Как тайно установить контакт с этими людьми, как обратиться к ним, не подвергая их опасности быть разоблачёнными у себя в стране?
Как остаться при этом в целях уже собственной безопасности как бы полностью непричастным к тайному обращению?
Как, несмотря на это, заставить их («Их») поверить и в своё реальное существование, и в свою компетентность, и в свои политические и властные возможности?
Как, наконец, установить с ними надёжную и «ультра»-строго засекреченную связь, оставаясь при этом анонимами для всего остального мира?
Ответы на все эти и многие другие связанные с ними второстепенные вопросы разбросаны в тексте «Красной симфонии», в особенностях её формы и стиля, в истории её публикаций. Есть ответ и на конкретно поставленный вопрос: зачем могли «Они» по собственной воле разгласить свои тайны и секреты? Вот он (курсив мой):
Р . — В настоящий момент я советую тому, кто начнет переговоры, чтобы они велись на почве строго конфиденциальной, с расточительной откровенностью … При наличии целой стены всяких предубеждений только правдивостью можно будет (добиться поставленной цели — А.Б.)…
Если согласиться, что написание и опубликование «Красной симфонии» — это попытка начать диалог, то очевидно, что она предпринята именно «строго конфиденциально, с расточительной откровенностью», и что как раз все «тайны и секреты семьи», в силу этой расточительности рассказанные, послужили «ключом» к доверию адресатов.
Есть, наконец, и выразительная, недвусмысленная концовка повести, у мастеров такого уровня обязательно суммирующая всё сказанное (эти завершающие «Красную симфонию» фразы произносит уже не Раковский и даже не доктор Ландовский, а сам «испанский переводчик» и «публикатор»). Вот они, последние слова в повести:
Габриель понимал, что предпринятые ими («Сталиным» с подачи Раковского. — А.Б.) шаги опасны для внутренней политики. Он говорил: «Игра может быть опасной. Наше умонастроение как среди масс, так и среди правящих, в высшей степени антифашистское… Можете себе представить, каким оружием против Сталина было бы доказательство того, что он заключил пакт с фюрером?»
Всем нам известно, что пакт СССР с Германией был заключен, что Польша была разделена и Сталин победил…
Не менее символично и ещё вот такое совпадение.
Р . — СССР продолжает сохранять свою коммунистическую форму и догмат; это — коммунизм формальный……исчезновение Сталина позволит нам превратить его формальный коммунизм в реальный. Нам достаточно было бы одного часа. Вы меня поняли?
Всего через пять лет состоялся партийный съезд, на котором прозвучал знаменитый секретный доклад Н.С. Хрущёва. Речь Хрущёв тогда держал не час, а подольше. Но «Сталин» в результате «исчез» всё-таки именно за такой невероятно короткий, моментатьный с точки зрения Истории срок.