Сербская колонизация в царствование Елизаветы Петровны; ее ход, деятели и общая оценка. Вызов иностранных колонистов в царствование Екатерины II. Манифест императора Александра I. Славянская колонизация в царствование Екатерины II, Павла и Александра I. Немецкая колонизация в те же царствования, – меннонитов и других немецких выходцев; судьба шведской колонии. Появление некоторых представителей романского племени. Переселение греков. Выход армян. Переход молдаван. Переселение евреев и основание еврейских земледельческих колоний. Цыгане. Общие соображения

Колонизация Новороссии отличается одною характерною особенностью: в ней чрезвычайно важную роль играют иностранные колонисты. Лица, стоявшие во главе местного управления (Потемкин, Зубов, Ришелье), стремились к быстрому заселению этого пустынного края и употребляли для достижения своей цели всевозможные средства. Понятное дело, что они не могли не остановиться на мысли вызывать различными льготами иностранных поселенцев. Россия в то время не обладала большим излишком населения; при естественном движении одного русского населения к югу, колонизационный процесс значительно бы замедлился. С другой стороны, можно было надеяться, что иностранцы внесут в новый край более высокую, современную культуру, материальную и умственную, и благотворно воздействуют на туземное и пришлое население. Таковы было важнейшие мотивы для поощрения иноземной колонизации. Политические обстоятельства Европы и России в то время нисколько не препятствовали, но даже способствовали такой эмиграции европейцев в пределы Южной России. Началась эта колонизация по инициативе правительства, которое вызывало колонистов и заботилось об их устройстве. Но внутренние черты этого устройства определялись, не только указами правительства, но и их бытовыми нормами, выработанными на прежних местах жительства; в этом отношении иностранным поселенцам была предоставлена почти полная свобода, гарантированная при том им призывными грамотами, т. е. как бы своего рода формальными условиями. Этому общему положению не может противоречить то обстоятельство, что многие переселенцы, под влиянием новых жизненных условий, изменили кое в чем прежний склад жизни, а некоторые (славяне) обрусели и потеряли свои этнографические особенности. Вызов иностранных (а именно славянских) колонистов в Южную Русь начался еще со времени Петра Великого; в царствование Елизаветы Петровны это переселение приняло большие размеры; во главе переселенцев стояли полковник Хорват (явившийся раньше всех), Шевич и Прерадович; они основали две провинции: Новосербию (в северной части Херсонской губернии) и Славяносербию (в северо-восточной части Екатеринославской губернии). Впрочем, нужно сказать, что в провинциях этих жили далеко не одни только сербы, черногорцы и кроаты (хорваты. – Примеч. ред.), а и молдаване, болгары, великороссы-старообрядцы, малороссияне, поляки, входившие в состав гусарских и пикинерных полков и состоявшие под начальством вышеназванных командиров.

Центральными пунктами новых провинций были Новомиргород и крепость святой Елисаветы в Новосербии, Бахмут и Белевская крепость в Славяносербии. Это были военноземледельческие поселения, делившиеся на полки, роты, селения и шанцы; число собственно сербов было невелико: в 1770 году их было всего около тысячи человек, т. е. менее 1/25 общего числа населения двух провинций. Какие же льготы были предоставлены Хорвату и всем славянским выходцам? Ясное понятие об этом дает жалованная грамота Хорвату 1752 года.

Новым поселенцам отводятся в вечное и потомственное владение удобные земли и, кроме того, дается денежное жалованье, и предоставляются беспошлинные промыслы и торговля; не говорим о других, менее важных льготах и преимуществах. Хорвату было позволено, между прочим, построить для защиты границ крепость святой Елисаветы; но постройкой крепости для сербов занимались малороссийские казаки и регулярные войска, которые несли также здесь и пограничную службу. Уже из этих фактов видно, что льготы славянским поселенцам были очень велики, а число их было весьма незначительно. Но если мы от официальных документальных данных обратимся к частным свидетельствам и заглянем в закулисную сторону дела, то увидим в истинном свете этих переселенцев и узнаем настоящие мотивы переселения. Послушаем, что нам расскажет об этом Симеон Степанович Пишчевич, сам сербский выходец и колонизатор Новороссийского края. Мотивом к выходу в Россию послужило для Пишчевича желание видеть свет и свое счастье далее пробовать; важную роль играло и то обстоятельство, что его, как и других, немедленно произвели в следующий чин. Иными руководил исключительно материальный расчет. Хорват нарочно выехал раньше других, чтобы получить, в качестве инициатора эмиграции, побольше выгод (и он достиг своей цели). Иные, наконец, не останавливались даже перед обманом; таков был, например, черногорский воевода Василий Петрович. Это был, по словам Пишчевича, один из тех авантюристов, которые часто наезжали в Россию за милостыней и искали случая обогатиться. Он выдал себя за полновластного владыку в Черногории, и в проекте, поданном в сенат, объявил, что если будут отпущены на путевые расходы деньги, то он приведет из Черной Горы несколько тысяч переселенцев. Проект был принят в сенате и конфирмован. Владыка поехал к себе в Черногорию, но и там успеха не имел: большинство упрекало его за данные обещания; смущенный неудачею, он начал приглашать своих свойственников и некоторых вдовых попов, позволяя им обрить бороды, производя их в офицерские чины и награждая деньгами, а глав оппозиции привлекая на свою сторону обещаниями генеральских чинов; но, несмотря на все эти средства, черногорцев отправилось мало, а под видом их поехали те представители разных национальностей, среди которых были настоящие разбойники, которых и провести в России было нелегко, так как они и на пути буйствовали и пьянствовали. Лица, присланные Пишчевичу из Триеста, «были все воры наголо и пьяницы прегорькие, наволочь то такая была, что хуже съискать нигде не можно; между ними были оружейные лесовые настоящие разбойники и где только чего на ночлегах и проездом чрез жилища и в корчмах захватют и сорвать могут, то уже было их». Спрашивается, могли ли быть хорошими колонизаторами такие переселенцы? Допустить, что подобные лица представляли исключительное явление, едва ли возможно, потому что о буйствах сербов и в пределах России мы найдем многочисленные факты в документах; о них же свидетельствуете и сам Пишчевич. В полк Пишчевича, например, набирались по большей части дезертиры, с которыми ему было очень трудно управляться: «все было строптиво, развращено, пьяно и всякий день происходили между ними и обывателями драки и ссоры и такое-то сборище людей было, которое по несколько раз из одного государства в другое переходили и служили, и потом уходили, а напоследок в Россию и ко мне в команду. Так как их нечем было продовольствовать, – продолжает далее Пишчевич, – то я должен был брать все необходимое от обывателей, хотя и с обещанием платы, но не без притеснений для них. Между тем среди команды были постоянные ссоры, драки; нередко пускались в ход ножи: в таких случаях поселяне со страху разбегались из своих жилищ, а другие запирались в своих домах». И это понятно: покинув старую родину, они не успели еще установить органической связи с новой. В полном соответствии со всем этим были и внутренние порядки или, правильнее говоря, беспорядки, которые господствовали в гусарских полках в России; их чрезвычайно рельефно изображает в своих записках С. Пишчевич. Соглашаемся, что среди поселенцев могли быть люди честные и небуйные. Но насколько они были подготовлены к своим новым обязанностям? Им нужно было приспособляться к новым условиям жизни, и это требовало с их стороны немало труда и усилий. Им предстояло в одно и то же время быть и воинами, какими большинство их было и раньше, и земледельцами: они должны были распахать пожалованным им земли, завести хозяйство, построить дома, деревни и т. п. Насколько хорошо они несли пограничную службу, мы, к сожалению, сказать не можем; заметим только, что едва ли в этом отношении они могли равняться с казаками, изучившими степь и нравы ее обитателей – татар. Мы не говорим уже о том, что с пятидесятых годов XVIII века пограничная служба сделалась уже далеко не такой трудной, какою она была в первой половине XVIII, а в особенности в XVII веке. Еще труднее было сербским гусарам завести на новых местах жительства селения и нивы. Положение их на первых порах было очень и очень затруднительное. Любопытные данные в этом отношении сообщает Пишчевич. Выехали мы, говорит он, на чистую и глухую степь (возле которой был, впрочем, и лес) и тут-то восчувствовали все, а особенно те, которые начали селиться по Лугани, что значит нужда и жизнь, исполненная лишений: негде преклониться; не знаешь, за что браться, с чего начинать; в особенности плохо приходилось тем, которые, подобно мне, никогда раньше не занимались хозяйством. Сначала я жил с семьей в небольшой палатке, потом с четырьмя слугами устроил себе из хвороста сарай, покрывши его травою и по возможности укрепивши на случай бури. Но вдруг ночью пошел сильный дождь, от которого крыша начала протекать, и вода ручьем полилась внутрь. Я с женою и маленькими детьми промокли так, как будто бы в воде выкупались. Между тем буря усилилась еще больше. Кровлю мою совсем повалило, и я едва успел выскочить оттуда с женою и детьми, а моя резиденция упала, и мы все остались под открытым небом в бурю и дождь, не имея где преклонить главы. Шалаши моих слуг также опрокидывала буря, но они прибежали на помощь ко мне и стали разбивать мне палатку; однако, пока они это успели сделать, мы промокли и продрогли едва не до смерти; наше платье и постель остались в рухнувшем сарае и там страшно намокли, а мы должны были провести всю ночь без одежды, плача и проклиная свою участь. Поутру, как прошла буря, взошло и пригрело солнышко, вышли мы из палатки, и я велел развести большой огонь, чтобы просушиться; посмотрел я тут на свою бывшую резиденцию, и досадно мне стало за двойной убыток, причиненный бурей, первое за потерю жилья, а второе за потерю постели и разной утвари. Разобрав упавший сарайчик и велевши купить несколько необходимых инструментов и нарубить леса, я принялся за постройку нового, более крепкого сарайчика, а также землянки с покоями и небольшою кухонькою с чуланчиком, где рассчитывал провести зиму. К счастью нашелся добрый человек, однодворец из слободы Новой Айдары, который единственный осмелился к нам приехать (остальные по дикости боялись это делать) и продал мне на снос дом, обещая перевезти его на своих подводах. Домик действительно перевезли; я его покрыл очеретом; остановка была только за печью и окнами; и они впоследствии были устроены. Землянка же служила мне для слуг и караульных. «У всех нас поселенцев (привожу рассказ Пишчевича собственными его словами) вообще на той пустыне была тогда в первое лето жызнь точно такая, как у тех инзуланов, кои по несчастыям разбитием короблей занесены морскими волнами на пустые острова и пытались зелием, кореныем, ловлею рибы, птиц и зверей, так то и мы тогда, что вышли на пустую степь и землю такую, где от созданыя света никаких жилищ не было, а достать нигде ни за какие деньги ничего не можно, а кто чего иметь хотел, тот должен был за несколко дней посылать далеко и изыскивать, и покупать дорогою ценою. Огородов и зелены какой на пищу первой год ни у ково не было и покудова тем завелысь, должны были диким чесноком, луком (род травы такой на полях есть) и другою травою, способною к вареныю, пособлять себя, а простой народ только одними сухарями и такою дикою травою и водою да овощ, когда кто чего на полях ягоды илы что другое найдет, питались, а более ничего не имели; я многих видел сперва в жалостном состоянии, а особливо те, кто по Луганы реки селылись, те претерпели нужду более, нежель другие, ибо по той реке лесу ничево нет, а чистая и голоя степь, для чего в постройке домов видели нужду велику и за лесом ездить далеко принуждены были. Напитков у всех вообще и болшаго и малаго никаких не было окроме води, а естли у кого простая горелка случица, ето уж трактамент велик почитался (делалы опосля квас из сухарей да из диких яблок и терновых ягод кислую воду). Ездыл я иногда наведоватца и к другим соседям своим и смотрел, каково они строятца и чем заводят себя, но везде находил плач и рыдание; у кого еще денги водилысь, тот, хотя с нуждою потребное доставал и далеко посилал и дорого платыл, однако еще тем мог пособыть себя. А кто запасных денег не имел, а толко полагался на одно окладное жалованые (а рациев и порциев уже не было), тот в превеликой бедносты состоял, ибо то жалованые на мундир и на другую к службе исправность как расчислыть, то и не оставалось ничево на другую свою к поселению надобность, а особливо у каво семья и в доме много душ было, тот с тем жалованыем никогда на конец не мог выходить и тако естли один другому не пособыт и у ково что есть хоть мало что запаснаго не даст взаем или по свойству не подарует, то тот не имущий доходыл до крайности». Пишчевич чистосердечно говорит о себе, что только нужда научила его хозяйничать. И нужно думать, что таких, как он, было немало; не забудем, что он, в качестве офицера, находился в привилегированном состоянии; каково же было положение простых рядовых солдат? Нет никакого сомнения в том, что они пришли в Россию без всяких средств, и понятно, как трудно было им в одно и то же время и обзаводиться хозяйством на новом месте, и исполнять воинскую службу.

Делая общую оценку сербской колонизации, мы должны сознаться, что она не оправдала тех надежд, которые на нее возлагали. Императрица Екатерина II в своем указе 18 июня 1763 года официально засвидетельствовала о неудовлетворительном состоянии Новосербии, заселенной Хорватом; «успеху дела немало вредил неспокойный характер этого последнего; он постоянно ссорился и с другими выходцами, и с духовенством». В течение десяти лет (с 1752 по 1762) было истрачено на сербскую колонизацию до 700 тысяч рублей (по нынешнему курсу более 2,5 млн рублей). Настоящих сербов при том у Хорвата, Шевича и Депрерадовича было немного; видное место среди поселенцев Новосербии и Славяносербии занимали молдаване, болгары и т. п. Этим можно объяснить быстрое обрусение или, правильнее говоря, омалорусивание этих славянских выходцев. Академик Гюльденштедт говорит, что волохи и молдаване, обитавшие в пределах Новосербии, по образу жизни совсем подходят к малороссам: у них такие же жилища, такая же одежда, как у малороссиян; для работ земледельческих употребляют не лошадей, а быков, не сохи, а плуги. Из описания Елисаветградской провинции, составленного тем же Гюльденштедтом, видно, что состав населения ее в 1773–1774 годах был самый разнообразный: греки, сербы, болгары, молдаване и волохи, малороссияне – гетманцы и запорожцы, великорусы – раскольники и православные, выходцы из Польши в беглые из Центральной России; солдаты и т. п.; в одном и том же селении жили представители различных народностей. Значительная часть селений, бывших в его время шанцами и ротами, возникла еще до образования Новосербии и была обязана своим происхождением малорусской колонизации; такова была крепость Табурище, шанц Крылов (Новогеоргиевск), Нестеровка, монастырь Уховка, шанц Новомиргородский (прежде Трейсачи) – важнейшее после Елисаветграда поселение; Петроостровский и Архангелогородский шанцы и другие. Большая часть этих пунктов в это время представляла собой еще военные поселения; 1 421 000 десятин земли было разделено на 70 округов, из коих 52 предназначено для военных селений, 2 для городов и 16 для иностранных колонистов, русских выходцев из Польши и старых обитателей края; каждый округ делится на 25 жребиев, каждый жребий на 24 участка, а каждый участок содержал от 26 до 30 десятин земли. Греки и раскольники дали толчок к развитию в некоторых местах торговой, промышленной и ремесленной деятельности (например, в Елисаветграде, где была греческая община, а раскольники составляли половину всех жителей). После всего сказанного нам сделалось ясно, что Новосербия была только отчасти заселена сербами, которые, очутившись среди других родственных народностей, быстро потеряли свою национальность. Этому, конечно, больше всего способствовали браки: большая часть этих выходцев являлась без семейств и женилась на малороссиянках; то же самое нужно сказать и относительно Славяносербии.

С воцарением императрицы Екатерины II открывается новая эра в истории иностранной колонизации Новороссийского края. Она издала два: манифеста в 1762 и 1763 годах, из которых первый отличался слишком общим характером и потому практических результатов не имел; это побудило императрицу издать второй манифест, в котором заключаются уже совершенно определенные обещания разных льгот и преимуществ. «Мы, ведая пространство земель нашей империи, – так начинает свой манифест императрица, – между прочим, усматриваем нам выгоднейшее к заселению и обитанию рода человеческого полезнейших мест, до сего еще праздно остающихся, не малое число, из которых многие в недрах своих скрывают неисчерпаемое богатство разных металлов; а как лесов, рек, озер и к коммерции подлежащих морей довольно, то и к размножению многих мануфактур, фабрик и прочих заводов способность великая». Таким образом, государыня призывала иностранцев, главным образом, для развития наших промыслов и торговли. Важнейшие льготы, предоставленные новым поселенцам, были следующие: деньги на путевые расходы они могли получать от русских резидентов за границей и затем селиться в России или в городах, или отдельными колониями; им предоставлялась свобода вероисповедания; они освобождались на известное количество лет от всех податей и повинностей (поселившиеся колониями на тридцать лет); им отводились на полгода даровые квартиры; выдавалась беспроцентная ссуда с погашением ее через десять лет в течение трех лет; поселившимся колониями предоставлялась собственная юрисдикция; все могли беспошлинно ввезти с собою имущество и на триста рублей товаров; все освобождались от военной и гражданской службы, а если бы кто пожелал поступить в солдаты, то сверх обычного жалованья должен был получить тридцать рублей. Если бы кто-нибудь завел такую фабрику, которой раньше не было в России, то мог в течение десяти лет продавать беспошлинно производимые им товары. В колониях могли быть заведены беспошлинные ярмарки и торги; этими льготами могли пользоваться в продолжение льготного периода и дети иностранцев, в случае смерти их отцов; если кто пожелает, то может вернуться назад, отдав казне пятую или десятую часть своего имущества; земли под поселение указывались в Тобольской, Астраханской, Оренбургской и Белгородской губерниях. Манифест этот, как показывают дальнейшие факты, имел важное практическое значение: хотя в нем ничего не говорится собственно о Новороссии, но на основании его селились иностранцы и там вплоть до воцарения императора Александра I. В тот же день, когда издан был этот указ, учреждена была и Канцелярия опекунства иностранных, которой дана была особая инструкция.

В царствование императора Павла Петровича (в 1800) была издана новая инструкция Конторе опекунства иностранных поселенцев, составленная Экспедицией государственного хозяйства; в ней определяются обязанности конторы по части администрации. Она была вызвана обстоятельною ревизией колоний, произведенною известным Контениусом (Контениус (Contenius) Самуил Христианович, 1748–1830 главный судья Екатеринославской опекунской конторы, по поручению правительства инспектировал немецкие колонии. – Примеч. ред.); он констатировал разные непорядки и упущения, привел в порядок запутанные счета и представил исторический очерк немецкой колонизации в Новороссии, которым мы впоследствии и воспользуемся. С воцарением императора Александра I иностранная колонизация в пределах Новороссийского края начинает вестись на иных условиях. Уже в указе 1802 года на имя новороссийского военного губернатора (о водворении иностранцев) делаются облегчения для поступления их в земледельцы. Но с полною определенностью взгляды и намерения правительства выразились в манифесте от 20 февраля 1804 года. По манифесту 1768 года, говорится там, принимали всех иностранцев без разбора и потому вышло много плохих и бедных хозяев; да и теперь среди выходцев немало ненужных ремесленников, дряхлых, больных, слабых и одиноких. Екатерина II решилась на вызов иностранцев ввиду заселения пустых земель. Но теперь, вследствие размножения населения в центральных губерниях, необходимо уже приберечь земли на юге и для своих подданных, так как пустых пространств там осталось уже немного; поэтому следует принимать только таких иностранцев, которые по своим занятиям могут служить хорошим примером для крестьян. Для них нужно отвести особые земли – казенные или купленные у помещиков; это должны быть семейные и зажиточные хозяева, занимающиеся земледелием, разведением винограда или шелковичных червей, скотоводством и сельскими ремеслами (садовничеством, кузнечным делом, ткачеством, портняжеством и т. д.); других ремесленников не принимать, исключая небольшого числа их, которые понадобятся в городе. Ввиду этого не следует вызывать колонистов посредством подговоров или посылки особых эмиссаров; желающие добровольно переселиться должны являться к резидентам и представлять им свидетельства от магистратов о своем хорошем поведении; переселять нужно сразу по двадцать-тридцать семейств, но из Германии не следовало выводить в течение года более двухсот семейств, потому что только такое число можно было хорошо устроить на месте; ссуд резиденты не должны были выдавать, а только нанять подводы; желавшие переселиться обязаны были представить наличными деньгами или в товарах капитал в триста гульденов, так как замечено, что устройство недостаточных колонистов идет медленно и неудовлетворительно; всякий мог ввезти с собою на триста рублей товаром (сверх имущества). Выходцам предоставлялись следующие права: свобода вероисповедания, освобождение на десять лет от всех податей и повинностей; по прошествии же этого времени они должны уплачивать в первые десять лет от 15 до 20 копеек за десятину, а потом столько, сколько казенные поселяне; по истечении льготного периода они обязаны будут нести те же повинности, что и русские подданные, исключая постойной повинности, военной и гражданской службы, от которых они освобождались навсегда; уплата ссуды им рассрочивалась на десять лет; всем колонистам отводится безденежно по шестьдесят десятин земли на семью; со времени прибытия их в Россию до водворения на место им выдавались кормовые деньги, а от водворения до первой жатвы беспроцентная ссуда; на постройку дома, покупку скота и вообще на хозяйственное обзаведение каждый получал по триста рублей ссуды, а иногда и более того; всякий мог заниматься промыслами, торговлею и ремеслами, записываться в цехи и гильдии; если кто захотел бы вернуться назад на родину, то обязан возвратить ссуду и трехгодичную подать.

И вот на этих основаниях предложено было поселить иностранцев в разных местах Новороссии и в Крыму. Прежде всего, решили отводить им земли вблизи гаваней и портов, чтобы они имели возможность сбывать свои продукты за границу; земледельцев хотели селить на реке Молочных Водах по соседству с меннонитами, меннонитов здесь же и на бывших ногайских землях, болгар возле болгарских колоний, ремесленников – в городах.

На основании этих манифестов и совершалась иностранная колонизация в Новороссии в царствование Екатерины II, Павла Петровича и Александра I. Мы обратимся теперь к фактическому обозрению этой колонизации и укажем главнейшие виды ее. Наиболее древнею иностранною колонизацией оказывается, как мы уже знаем, сербская или, вообще говоря, славянская. В царствование Екатерины II получило широкое развитие болгарское колонизационное движение. Под влиянием манифестов 1762 и 1763 годов явилось в Россию в 1764–1769 годах довольно значительное число болгар; в 1773 году одна партия их поселилась близ Ольвиополя на реке Синюхе, а другие направились в новые города – Тирасполь, Новые Дубоссары, Григориополь и Одессу; в начале XIX века их переселилось еще больше; в 1821 году их было в Херсонской губернии 5863 души обоего пола, в Таврической – 2712 (но больше всего в Бессарабии). Болгарские колонии имели важное влияние на развитие местной земледельческой культуры. К славянским колонистам нужно причислить и поляков. Некоторые из них поселились с торговыми целями в новых городах – Херсоне, Одессе, другие были завербованы в Бугский казачий и гусарские полки; наконец, польские магнаты, получив от русского правительства большие поземельные участки в Новороссии, переводили туда из Польши крепостных крестьян; но, вообще говоря, число польских выходцев было невелико.

Едва ли не самое важное место в истории иностранной колонизации принадлежит немцам, а среди них выделяются меннониты, придерживающиеся анабаптистского учения. Они выехали из Пруссии (из окрестностей Данцига) в начале 1789 года в числе 228 семей и заключили через своих депутатов специальный договор с правительством. На основании этого договора они получили следующие привилегии: свободу вероисповедания, десятилетнюю льготу от всяких податей, освобождение от подвод, работ, постоев и воинской службы, подводы до места назначения, известную сумму на путевые расходы, кормовые деньги и ссуду в размере 500 рублей на семью, семена для посева, право заводить фабрики, заниматься торговлей, вступать в гильдии и цехи, по 65 десятин земли с обязательством уплачивать за нее по истечении льготного периода по 15 копеек за десятину и, наконец, лес на постройки. Земли им были отведены в нынешней Екатеринославской губернии на правом берегу Днепра с островом Хортицей, где они основали восемь деревень; с 1793 по 1796 год 118 других семейств поселилось на тех же условиях частью среди прежних выходцев, а частью на новых местах (Шенвиз в Павлоградском уезде, Кронсгартен в Новомосковском уезде). Но, несмотря на эти льготы, положение меннонитов на первых порах было очень затруднительное, главным образом вследствие особенностей климата и почвы новой местности. Сомневались даже в благополучном исходе начатого дела. Вот что говорил в своем отчете Контениус: «Меннониты почти все вообще в домашней жизни порядочны и опрятны, в нравственной – трезвы и честны, а в домоводстве – прилежны и старательны; но живущие в Хортицах за всем трудолюбием своим едва ли могут прийти когда-либо в хорошее состояние. Кряж сего урочища состоит по большей части в высоких местах, на коих по сухости земли, по недостатку влажности и по бездождию, травы выгорают, хлеб растет худо и часто пахарь обрабатывает и засевает поле напрасно, так что от земледелия не только не получает никаких выгод, но и весьма редко может продовольствоваться собственным хлебом целый год; одно скотоводство приносит им некоторую пользу; сею частью сельского хозяйства они весьма занимаются, приводя с собою достаточное число иностранной породы лошадей и рогатого скота, но по недостатку в пастбищах и сена не могут и оного распространить по своему желанию и обычаю, лишаясь при том в жестокие зимы и знатной части того, что в состоянии ныне держать». К этому присоединялись еще теснота помещений и медленное поступление казенной субсидии. Ввиду всего этого Контениус предложил предоставить меннонитам следующие еще льготы: переселить часть их из Хортицы в другое место; увеличить на пять или десять лет срок льготного периода; не требовать с них возврата денег, издержанных на путевые расходы; взыскиваемую с них ссуду употреблять на нужды же новороссийской колонизации. Это предложение было принято. Таким образом, меннониты получили совершенно исключительные привилегии. Правительство сделало для них все, чего они только желали: их переселение в Россию было обставлено всеми удобствами; они получили такие льготы, о которых не могли и мечтать русские переселенцы – эти обиженные представители господствующей народности. Им не приходилось уже вести борьбы с татарами; они могли спокойно предаться исключительно мирным занятиям – земледелию, скотоводству и т. п. Но, несмотря на все эти благоприятные условия, меннониты на первых порах не могли достигнуть прочного материального благосостояния. Причина этого коренилась в естественных условиях и особенностях местности, главным образом, – в климате Новороссийского края. Кроме меннонитов в Россию переселялись и другие немецкие выходцы. Таковы были иозефстальские колонисты, ямбургские и данцигские; первые основали отдельную колонию Иозефсталь и получили прекрасные земли и пастбища; но так как большая часть их на родине у себя занималась ремеслами, а не земледелием, то и здесь они устроились очень плохо и нуждались в новых льготах; им прибавили землю, увеличили число льготных лет, ремесленников переселили в города и т. п. Переселенцы из Данцига также устроились очень плохо; из 910 душ их обоего пола Контениус нашел в разных местах только 208; остальные или поумирали, или разбрелись неизвестно куда; в Херсоне только три семейства имели собственные дома, другие жили у хозяев-ремесленников или снискивали себе пропитание поденною работой, иные же вовсе не имели правильных заработков и жили в большой бедности; 21 семейство (из 41 души) основали колонию в Елисаветградском уезде, но собирали достаточное количество хлеба только в дождливые лета, а во время засух не получала и семян; умирало у них более, чем рождалось. Всем им возврат ссуды был отсрочен на тридцать лет; они освобождались от всяких казенных податей и переселялись в другое место; ремесленники из колоний исключались. Не лучше устроились и ямбургские колонисты, пришедшие в Россию в 1798 году в количестве 273 душ обоего пола; сначала их расселили среди жителей Старых Койдаков, но там они испытывали большие недостатки; тогда их переселили на новое место, но и там их положение не улучшилось; земледелием занимались не все. И им была дана отсрочка в возврате ссуды.

К германской народности нужно причислять и шведских колонистов; это были частью крестьяне, а частью военнопленные. Первые были переведены в 1787 году с острова Даго в числе 904 душ и основали в Херсонском уезде «Шведскую колонию», в которой при Контениусе оказалось только 148 душ (22 семейства); остальные умерли от перемены климата, плохой пищи и других недостатков. В 1790 году был прислан 31 пленный швед, из коих осталось девять человек. К земледелию шведы оказались весьма рачительными; но им очень вредили засухи и суслики; кроме земледелия, они занимались скотоводством и рыболовством. Им также, по представлению Контениуса, были сделаны значительные облегчения: с них решились не брать подушного оклада, а ссуду изыскивать только за наличное число.

Благодаря сильной поддержке русского правительства, немецкие колонии успели укрепиться на новой и не всегда для них благодатной почве. В 1845 году всех немецких поселенцев в Новороссии было 95 700 душ обоего пола. Самою удачною нужно признать колонизацию меннонитов, так как их колонии находились в самом цветущем состоянии. Важную роль в этом деле играли два обстоятельства: первое, что они были образцовыми сельскими хозяевами и у себя дома на родине, второе, что переселились только зажиточные семейные люди с имуществом и даже скотом.

Такова судьба германских поселений в Новороссии. Что же касается романской колонизации, то она была ничтожна: одно селение швейцарцев на Днестровском лимане, горсть итальянцев, несколько французских коммерсантов (вроде, например, Антуана или Рувье) – вот и все! План дюка де Ришелье об основании военных поселений из французских эмигрантов, как известно, не осуществился.

Гораздо важнее была греческая колонизация, которая находится в тесной связи с политическими обстоятельствами того времени. По Кючук-Кайнарджийскому миру Крым, как известно, был признан независимым, а вскоре затем (в 1779) из него выселилось много христианских греческих и армянских семейств (греков 20 тысяч человек). На основании жалованной грамоты им была отведена для поселения земля в Азовской губернии по рекам Солоной, Калмиусу и по побережью Азовского моря. Жалованная грамота предоставляла им значительные льготы: исключительное право рыбной ловли, казенные дома, ссуду на хозяйственное обзаведение и свободу от военной службы. Часть их погибла еще на пути от болезней и лишений, а оставшиеся основали город Мариуполь и двадцать селений в окрестностях его. Кроме этих крымских греков, подвергшихся значительному влиянию татар, в Одессе и по соседству с ней поселилось немало выходцев из Архипелага, удалившись оттуда во время известной Архипелагской экспедиции; это так называемый Греческий дивизион. Греки в Одессе пользовались значительными льготами и, можно сказать, положили основание одесской торговле. В 1797 году их там оказалось тысяча человек обоего пола. В Елисаветграде греки составили особое братство, пользовавшееся важными привилегиями и державшее в своих руках местную торговлю. В городах Таганроге, Керчи и Еникале поселились албанцы, которые также отличались зажиточностью.

Вместе с греками стали переселяться в Новороссию армяне. В 1779 году они вышли из Кафы в числе 651 души и поселились в крепости святого Димитрия Ростовского, а затем в четырех верстах оттуда основали город Нахичевань. В 1780 году возле той же крепости поселилось 603 человека, вышедших из Крыма под предводительством епископа Азарича и архиепископа Симеона и 1892 человека, выселившихся из Карасубазара. Армянский город Нахичевань развивался гораздо быстрее Ростова. Он был основан, как мы видели, в 1780 году, а в начале восьмидесятых годов в нем было уже 1040 душ русских купцов, мещан и цеховых и 4121 душа армян, несколько фабрик, заводов и много каменных домов. Ростов начала XIX века показался одному путешественнику небольшим городом, в котором не было ничего замечательного: жители его занимались рыболовством и торговлей; наоборот армянский Нахичевань «знатнее и правильнее расположен и богаче Ростова. Армяне производят торговлю на Дону; мы там видели много магазинов с различными товарами, а особливо с шелковыми материями и медными изделиями». Другая часть армян вышла из Кавказа и из-за Днестра и основала город Григориополь. Вышедшие из Измаила, Бендер и других городов армяне просили себе многих льгот – и Каховский считал возможным удовлетворить их просьбу. Сама императрица заботилась о судьбе этих армян; губернатору Каховскому она писала, чтобы «не только все перешедшие в пределы наши сохранены были, но и чтобы находящиеся заграницей их единоземцы, видя их благоденствующих, к ним присоединились».

Видное место среди иностранных колонистов занимают молдаване. Начало их переселения относится еще к царствованию императрицы Елизаветы Петровны; они в большом количестве вошли в состав Новосербии, а за чертою ее образовали, вместе с русскими выходцами, Новослободское казачье военно-земледельческое поселение. О значительном присутствии молдавского элемента в населении Елисаветградской провинции свидетельствует и Гюльденштедт. Он же делает характеристику их в этнографическом отношении. Другая партия молдаван в конце XVIII и начале XIX века основала города и селения по реке Днестру – Овидиополь, Новые Дубоссары, Тирасполь. Тогда же 26 человек молдавских бояр и чиновников получили в Тираспольском и Ананьевском уездах до 260 тысяч десятин земли и основали двадцать деревень и несколько хуторов. Каждый из них получил по несколько тысяч десятин (от 4 до 24 тысяч); так, бригадиру Катаржи было дано 24 тысячи десятин, на которых он устроил две деревни с 779 душами обоего пола, коллежскому советнику Гаюсу – 22 425 десятин, на которых он завел три деревни с 763 душами обоего пола, полковнику Кесоглу – 14 090 десятин, на которых он основал одну деревню с 90 душами. Некоторые, впрочем, пожалованных им земель не заселили (например, братья Грамматины). Злоупотребляя расположением русского правительства, один из молдавских бояр Стурдза высказал слишком неумеренные требования: выпрашивал для себя девять селений, где жило 11 тысяч душ мужского пола и было 46 тысяч десятин земли; искательство его нашло себе поддержку у известного секретаря князя Потемкина Попова, но против него выступил – и это делает ему большую честь – губернатор Каховский. Свои деревни молдавские чиновники заселяли по большей части русскими крестьянами. Но, помимо этого, они успели укрепить за собою тысячу человек свободных своих земляков, что заставило русское правительство издать особый ограничительный указ, или так называемое «положение об обязательных поселянах»; они признавались лично свободными; помещик мог распоряжаться только землей, на которой они жили, и которая была его собственностью; за эту землю они обязаны были, по молдавскому обычаю, уплачивать десятину от земледельческих продуктов и скотоводства, отрабатывать двенадцать дней в году барщины и оказывать помощь в некоторых других случаях (при уборке виноградников). Спасло ли это «положение» молдавских выходцев от крепостной зависимости, сказать положительно не можем; правдоподобнее, впрочем, что нет; у молдаван-помещиков были и русские крестьяне, которые с течением времени сделались их крепостными; их состояние не могло не отражаться на состоянии крестьян-молдаван. С другой стороны, молдаване-крестьяне не могли не селиться на землях русских помещиков на таких же основаниях, как и русские крестьяне. Таким образом, одна часть молдаван вошла в состав свободного земледельческого класса (бывшие военные поселяне), другая – помещичьего землевладельческого, третья – несвободного крепостного. И те, и другие, и третьи скоро обрусели и обмалорусились, в особенности в тех случаях, если они жили смешанно с русским населением.

Еврейская колонизация также сделала заметные успехи в Новороссийском крае. Переселение сюда евреев-талмудистов из Западной России и Польши началось в 1769 году на основании формального разрешения, уничтожившего силу прежнего запрещения 1762 года. Из пунктов 1777 года видно, на каких условиях принимали евреев, вышедших из Польши на жительство в некоторые места Новороссийской губернии. Они должны были сами построить себе жилища, школы, но имели право держать винокурни и броварни. Льгота от постоев и других повинностей им давалась всего на год (исключая казенных податей); казенные подати должны уплачивать или с капиталов (по копейке с рубля), или с души (по два рубля в год). Подобно иностранным колонистам, они могли привезти с собою товаров на триста рублей; пошлина за горячее вино им отсрочивалась на один год; им разрешалось нанимать себе русских работников, свободно исповедовать свою веру и т. п. Правительство рассчитывало на выход ремесленников или купцов и потому селило их в городах и местечках. И, несмотря на то, что льготы, предоставленные им этими пунктами, были невелики, расселение их в городах шло не без успеха: правительство оставляло им катальное устройство и предоставляло их, так сказать, самим себе. Совсем иначе обстояло дело с устройством пресловутых еврейских земледельческих колоний. Начало их относится только к 1807 году, когда первая партия еврейских переселенцев образовала в Херсонском уезде колонии: Бобровый кут, Сейдеминуху, Добрую и Израилевку. Движение евреев в Новороссию было вызвано положением о них 1804 года, по которому они в местах своей оседлости должны были переходить для промыслов и торговли из деревень в города. На устройство этих колоний правительство израсходовало громадные суммы (с 1807 по октябрь 1812 на них было истрачено 345 459 рублей 82 копейки; главный расход падал на постройку домов). Но результаты получались плачевные: земледелие у евреев развивалось очень плохо, а сами они стремились в города и желали заниматься тем, чем занимались у себя на родине: мелкою торговлею, ремеслами, маклерством и т. п. Интересен отзыв о еврейских земледельческих колониях современника-очевидца А. С. Пишчевича: «под их (евреев-хлебопашцев) деревни отведено много земли. На первую зиму их много умерло. Обрабатывают они хлеб худо. Видеть, как они пашут, есть смеху достойно. Возле волов, в плуги запряженных, стоит жидов куча, всякий кричит, всякий понуждает. Воловья тихость с жидовскою опрометчивостью не сходна. Плуг тронется с места и кидается во все стороны поверх земли. Жиды, не ведая дать оному настоящего направления, чтобы придать ему тяжесть, садятся на плуг, опрокидываются. Оканчивается все это тем, что приходит несколько жидовок, имея каждая по чулку в руке, и какими-нибудь домашними кляузами займут всю честную «беседу» разговором. Волов в это время никому и в голову не придет выпречь, и так день пропадет. Из их селений выйдет со временем род местечек, в которых есть всякие мастеровые; могут они жить разными оборотами, отдавать свою землю в наймы, но хлебопашцами не будут никогда». Этот отзыв подтверждается и официальными данными, заключающимися в капитальном сочинении В. Н. Никитина. Автор его проследил во всех подробностях судьбу еврейских земледельческих колоний в Новороссии, и нам остается только указать на это исследование. При этом не мешает заметить, что автора его скорее можно назвать юдофилом, чем юдофобом: он всячески старается оправдать евреев от возводимых на них обвинений. И что же? Общее впечатление получается не в пользу колоний. Неудачною представляется самая мысль обратить во что бы то ни стало мелких торгашей и ремесленников в земледельцев; все это дело производит впечатление какого-то искусственного ненужного эксперимента, от которого страдали и испытуемые, и экспериментаторы. Положение евреев-колонистов было в высшей степени печальное. Приходили они на место «в самом беднейшем положении; редкий из них имел самое нужное одеяние, у большей же части оно состояло из одних лоскутьев, а при помощи кормовых по пять копеек в сутки – они чувствовали свое положение не много лучше». От непривычного климата и дурной воды среди них развивались повальные болезни, которые еще более изнуряли их и делали совершенно неспособными к непривычному для них земледельческому труду. «Жестокие морозы, – писал один из ревизоров, – сильнейшие ветры, вьюги и глубокие снега завалили в колониях избы по крыши. Промежутки колоний до того занесены снегом, что с крайним трудом сообщение между собою иметь могут. Все колонисты жалуются на бескормицу, скот околевает, а люди холодают и голодают. Жиды в ужасном положении и единогласно, с пролитием слез, умоляют отвратить их от гибели в худых развалившихся избах, без крыш, без всякого пропитания и топлива, коего за безмерными снегами и достать негде, они изнемогают от холода и голода среди степи». Лифанов и Девельдеев нашли «все колонии в беднейшем состоянии, а большую часть евреев едиными лохмотьями покрытых, босыми или нагими». Правда, не одни евреи были в этом виноваты, но что они оказались неспособными преодолеть разнообразные затруднения, с которыми приходилось считаться всем колонистам Новороссийского края, это, мне кажется, опровергнуть мудрено.

Наконец, следует упомянуть еще и о цыганах, которые вели кочевой образ жизни и дополняли собою пеструю картину народонаселения Новороссии.

К сожалению, мы не имеем точных данных о числе всех этих нерусских поселенцев в конце первой четверти XIX века сравнительно с общей цифрой народонаселения края. Во всяком случае можно положительно утверждать, что нерусских поселенцев было сильно гораздо меньше, чем русских. На первом плане, по числу колонистов, нужно поставить славян, немцев, евреев; всех жителей в 161 колонии в 1822–1823 годах было 52 262 души обоего пола; евреев в 1844 году было 46 312 человек, а в конце первой четверти XIX века гораздо меньше; здесь идут греки, молдаване, армяне. Общее же число жителей двух губерний – Херсонской и Екатеринославской в это время значительно превышало миллион душ обоего пола. Таким образом, мы приходим к заключению, что Новороссийский край мог бы быть заселен и одним русским народом. Только колонизационный процесс затянулся бы на более продолжительное время. Русское племя (как великорусы, так и малорусы) доказало на деле целым рядом фактов свою способность к делу колонизации и при том в самых разнообразных по своим естественным условиям местностям. К сожалению, довольно трудно сделать сравнительную оценку колонизаторских способностей русских людей и иностранцев. Иностранные поселенцы, вообще говоря, были поставлены в более благоприятные условия жизни на новых местах, чем русские колонисты. Правительство всем им оказывало такую помощь и поддержку, о какой не могли и мечтать представители господствующей национальности. Мы видели, как громадные льготы получили меннониты и вообще немцы, как много разных привилегий дано было сербским и вообще славянским выходцам, при каких благоприятных условиях происходило поселение армян, молдаван и греков, сколько усилий и затрат было сделано для устройства еврейских земледельческих колоний; эти льготы в одинаковой степени относились как к городским, так и к сельским поселенцам и при том они не всегда стояли в соответствии с той пользой, которой могло ожидать правительство от известной группы переселенцев; чтобы убедиться в этом, стоит только вспомнить молдавских бояр; для них Новороссия оказывалась каким-то золотым дном; она давала им значительные богатства, а от них взамен не получала почти ничего. Вообще в XVIII веке обращали слишком мало внимания на ценность того продукта, который доставляла нам Западная Европа в виде своих колонистов; заботились только о скорейшем заселении этих пустынь, что вызывалось отчасти значительными земельными приобретениями того времени. И эта цель достигалась. В 1768 году общее число жителей в Новороссии равнялось 100 тысячам человек, в 1797 году превысило 850 тысяч, в 1822–1823 годах – 1,5 млн душ обоего пола, т. е. в первые 28 лет увеличилось в 8,5 раз, а в последующие 25 лет меньше, чем в два раза. К сожалению, эти цифры не дают нам возможности сделать выводы о процентном возрастании населения путем одной колонизации и естественного прироста жителей. Во-первых, потому что сюда вошли обыватели присоединенных областей (Запорожья, Крыма, Ногайской и Очаковской земель), а во-вторых, потому что пределы территории Новороссийского края постоянно изменялись под влиянием различных административных реформ (то сокращались, то расширялись). Как бы то ни было, если мы даже примем во внимание указанное выше обстоятельство (увеличение числа жителей от присоединения новых областей), то и тогда должны будем сказать, что заселение края прошло особенно быстро в XVIII веке. Заботясь исключительно о количественном возрастании иностранных колонистов и не обращая почти никакого внимания на их подготовку и способности к делу колонизации, правительство естественно должно было испытывать разочарования и неудачи. Так вышло, как мы видели, со славянским переселенческим движением; так было отчасти и с другими иностранными выходцами екатерининского времени. Неудивительно поэтому, что правительство императора Александра I решилось оставить прежнюю систему (тем более, что в ней теперь не было уже никакой надобности) и принимать (а не вызывать) только таких иностранцев, в которых нуждался край, которые могли быть полезны ему в культурном отношении. Конечно, и здесь ожидания правительства не всегда исполнялись, но дело было все-таки поставлено на верный путь.

В следующей, заключительной и последней главе мы рассмотрим, из каких статей сложилась нынешняя культура Новороссийского края, что привнес в нее каждый из тех этнографических элементов, которые вошли в состав местного населения.