К ужину Елена Прекрасная спустилась только потому, что положение обязывало.

После налета Змея–Горыныча, пропажи царевны Серафимы и исчезновения в неизвестном направлении царевича Ивана старая царица Ефросинья, сопровождаемая горничными и приживалками, горестно охая, удалилась в свои покои и пила весь день валерьянку стаканами, занюхивая пустырником.

 Царь Симеон, обуреваемый дурными предчувствиями и сердцебиением, позабросив планирование южной кампании, бродил как призрак самого себя по дворцу, от окна к окну, тревожно прищуриваясь на каждую пролетающую мимо птицу и отвечая на все вопросы невпопад.

 Бояре и дворяне с чадами и домочадцами подавленной, приглушенно перешептывающейся толпой слонялись из одного крыла дворца в другое и со двора в сад, не в состоянии прийти к единогласному решению — разъехаться по домам и оставить царскую семью в покое, или поддержать их своим ненавязчивым присутствием в тяжкую минуту ужасной утраты, а заодно быть первыми, если появятся какие–нибудь новости.

 Слуги растеряно сгрудились в людской, выспрашивая друг друга, не видал ли кто, что там у царя–батюшки стряслось, и какие им от этого будут последствия.

 Стражники отводили глаза от беспричинного чувства вины и на всякий случай перестали пускать во дворец всех без исключения, как будто их могли обвинить в том, что это они пропустили в воздушное пространство дворца летучую гадину и дали умчаться в неизвестность без сопровождения юному царевичу…

 Над всем дворцом висела серая атмосфера всеобщего уныния и неловкости, исправить которую едва ли смог незаметно подступивший теплый тихий вечер.

 Новостей не было, но подошло время вечерней трапезы, и Елена приказала пересчитать гостей и накрывать в Зале пиров на всех, хоть и не до пира ей самой было сейчас — подташнивало с самого утра, и голова гудела как похоронный набат (тьфу–тьфу–тьфу!) и безо всяких напастей.

 Ой, ноблесс, ноблесс…

 Когда она прошла на свое место по правую руку от старого царя, согласившегося временно подержать бразды правления страной на время отсутствия старшего сына Василия, и поэтому снова сидевшего во главе стола, ужин был уже накрыт, весь двор в сборе — сидели со скорбными лицами, обливаясь слюнями (несчастье несчастьем, а кушать с обеда не ели), и ждали ее.

 Увидев, что Симеон и Ефросинья собрались с силами и спустились тоже, она с облегчением вздохнула: значит, можно будет посидеть минут пять–семь для приличия, и тихонько уйти. От запаха паштетов, дичи и расстегаев ее снова начало мутить, а постные лица придворных и их вымученные попытки подбодрить безутешных родителей дежурными сочувственно–бодренькими фразами, в которые, подозревала она, они и сами–то не верили, могли ситуацию только усугубить.

 Вяло поковыряв салат из привезенных специально для нее из самой Стеллы оливок и креветок и пригубив из кубка клюквенный морс, через пять минут после начала ужина Елена встала, ласково попрощалась с родителями мужа, и плавной походкой будущей матери наследника престола вышла из зала.

 - Чего изволите хотеть, ваше величество? — заботливо поправив шаль на ее плече, заглянула ей в лицо горничная Матрена. — Совсем ить не покушамши ушли, может, на ночь опять чего–нибудь припасти — голубцов там, пельмешков, бульончика, аль еще там чего?..

 Царица честно задумалась над предложением.

 При одной мысли о еде ее стало мутить еще пуще прежнего.

 - Нет, спасибо, Матрена, ничего не надо.

 - Ну, как знаете, ваше величество. Не хочется сейчас — захочется потом, — утешающее махнула рукой Матрена. — Не извольте беспокоиться. Если чего пожелаете — я мигом на куфню слетаю — Терентьевна–повариха быстренько обернется — приготовит.

 - Да, спасибо… — рассеяно отозвалась Елена.

 После сегодняшних переживаний, казалось ей, есть ей захочется едва ли раньше, чем через неделю.

 Бедная, бедная Серафима… Как это ужасно — быть схваченной и унесенной на верную погибель каким–то мерзким чудовищем в своем собственном саду, в кругу подруг, когда не ожидаешь ничего подобного!.. Буквально на ее глазах!.. Если бы это случилось с ней… страшно подумать… Она бы этого не пережила. Бедный, бедный Ион… Если бы от нее что–то зависело, она бы, не раздумывая, бросилась на помощь им обоим — только помочь им было не в ее силах… Да если бы и была такая возможность — какая польза может быть от нее, робкой, беспомощной, слабой, даже оружия–то в руках никогда не державшей?.. Оставалось только вздыхать и сочувствовать — да только кому от этого легче?.. И за что только боги Мирра посылают такое испытание Серафимочке и Иону?..

 Матрена распахнула перед ней дверь ее покоев, и в лицо сразу ударила приятная обволакивающая волна тепла от натопленной печки и… паров алкоголя.

 Тошнота, тут как тут, как на колесиках подкатила к горлу.

 Горничная уловила запретный запах тоже и кинулась открывать окно.

 - Митроха!.. Граненыч!.. Опять приложился!.. Ну, морда бесстыжая!.. Говорили же ему, приказывали даже!.. Ну, все — терпение мое кончилось всё! Завтра утром расчет ему дадим, питуху несчастному!.. — возмущенно запричитала она. — Сколько раз ведь говорено было — и не сосчитать! Вы, ваше величество, присядьте, а лучше — прилягте — я сейчас полотенчиком–то помахаю, все и выветрится…

 - Спасибо, Матрена, мне уже лучше… — Елена подошла к распахнутому окошку, встала с ней рядом и вдохнула полной грудью последний, наверное, теплый вечер октября. — Ох, боги Мирра, воздух–то какой… Сладкий… Хоть на торт намазывай…

 С наступлением беременности царица стала реагировать на винные пары крайне болезненно, и по сей важной причине во всем дворце на девять месяцев был введен сухой закон, распространяющийся одинаково на бояр и на прислугу.

 Ему с разной степенью удовольствия или отсутствия оного подчинились все… кроме одного человека — истопника Митрофана Гаврилыча, за свое пристрастие прозванного однажды незнамо кем Граненычем, каковое прозвище к нему и приклеилось и вытеснило из памяти народной его настоящее отчество. Но Митрофан не обижался — услышав его, он лишь хитро ухмылялся, произносил что–то вроде «хоть горшком назови — только в печку не ставь» и многозначительно поднимал вверх указательный палец. Пьяным он бывал, как и все нормальные люди, только по большим праздникам, но для поддержания тонуса — и где только слов таких нахватался! — «по чуть–чутьку» принимал каждый вечер вне зависимости от времени года, погоды, занятости и политической обстановки в стране.

 Увольнять старика Граненыча из уважения к его не видным на светло–мышиного цвета волосенках сединам Елене хотелось меньше всего, но и каждый раз, после посещения им ее комнат, или наткнувшись невзначай в коридоре на шлейф его привычки, бежать к туалету или к открытому окошку — что оказывалось ближе — ей уже изрядно претило.

 Надо будет поговорить с боярыней Федосьей, чтобы та взяла Граненыча к себе — Конева–Тыгыдычная сегодня как раз жаловалась, что их истопник снова ушел в запой. Он тоже был нормальным человеком, заверила ее боярыня Федосья, но календари всегда покупал в кабаке — а там у них что ни день, то праздник, что ни другой — то праздник большой, а других способов отмечать их Селиван не изучил… День кузнеца, День шмелевода, Трехсотлетие освобождения Узамбара от Сулейманского гнета, Стасемидесятидевятилетие освобождения Сулеймании от Узамбарского гнета, День ложкаря и балалаечника, День сбора цвета папоротника… По выражению возмущенной боярыни, все праздники у него слились в один — двухсотлетие граненого стакана, и стакан этот, в который все слилось, был размером со среднее море и с каждым годом увеличивался.

 Ох, дела, дела хозяйственные…

 - Ф–фу, проветрилось, вроде, — вздохнув с облечением, Матрена поспешно захлопнула рамы, чтобы не выпустить с сивушным амбре и остатки тепла. — А вот сейчас почивать ваше величество уложим, и полегчает вам во сне–то, поди…

 Елена прислушалась к своим ощущениям.

 Спать, есть, пить и слушать болтовню славной, но чересчур разговорчивой Матрены ей не хотелось.

 И отослав в горничную в людскую ужинать, царица направилась в библиотеку.

 Было ли это явление результатом влияния брата Васеньки Иона, или еще одной странной прихотью беременной женщины, но в последний месяц она с удивлением обнаружила, что ее стало тянуть на книги.

 Пустые без ненаглядного Василечка вечера тянулись долго, и она сначала от скуки, а потом и со все возрастающим интересом взялась за чтение подаренной ей на свадьбу Ионом подписки любовных романов. К тому времени на дальнем стеллаже, на специально отведенной для них полке, с которой были изгнаны и свалены рядом в углу приключения и путешествия, уже скопилось несколько десятков массивных фолиантов с золотым обрезом, в обложках, разрисованных доблестными рыцарями в парадно–выходных доспехах и прекрасными дамами с неестественно–алыми губами в розовых платьях.

 До прибытия очередного романа оставалось еще несколько дней, а последний был прочитан еще на той неделе и уже отправлен во время субботней генеральной уборки горничной Матреной на родную полку в библиотеку.

 Ах, какие безумные страсти, какая роковая любовь, какие бездны отчаяния и Пиренеи — или эмпиреи?.. счастья открывались перед читателем! Над их описанием они с Матреной все вечера напролет обливались слезами!.. Чего ведь только на свете не бывает!.. Вот, и вправду говорят, что интересно там, где нас нет…

 Какой бы роман лучше взять перечитать?

 Вот этот? Или этот? Или тот?

 Ах, нет — как я могла забыть! — вот он, их любимый, написанный благородной синьорой Лючиндой Карамелли «Роковой поцелуй» — на верхней полке. Они прочитали его самым первым, но такие страсти, такие переживания забыть невозможно.

 Такую душераздирающую историю несчастной любви не грех и еще раз перечесть. Ох, и навидалась, видно, в своей жизни синьора Лючинда!.. Шесть романов только у них на полке, а сколько еще не прочитанных?.. А выбрать время среди головокружительных балов, охот, похищений, побегов с пиратами, украшения новых дворцов и замков, подаренных ей влюбленными королями, сесть, сосредоточиться и записать такое, чтоб это еще и весь белый свет прочел… Мужественная все–таки женщина, эта синьора.

 Елена покрутила головой, откашливаясь и нетерпеливо указывая пальчиком на стремянку, но в библиотеке весьма некстати кроме нее никого не оказалось. И тогда царица, решив не дожидаться прихода с ужина Матрены, махнула рукой на тяжелую лестницу, приставленную кем–то как назло к самому дальнему шкафу, взяла колченогую скрипучую табуретку у окна, поднесла ее к своему стеллажу и, держась одной рукой за стойку, осторожно поднялась на нее. Вот она, только руку протя…

 Вдруг внутри у табуретки что–то противно скрипнуло, хрустнуло и треснуло, ножка ее предательски подломилась, царица ахнула, покачнулась, ухватилась было свободной рукой за полку, но, не удержавшись, на перекошенной, как карга — ревматизмом, табуретине, сделанной еще, видно, при прадеде прабабки ее мужа, заскользила и повалилась на пол.

 Сверху ее закрыл книжный обвал.

 * * *

 

 Чернослов прислушался под дверью: ужин шел своим чередом — звенели кубки, ножи и вилки, ровным гулом доносились голоса, перекрывая переливы гуслей.

 Лейтенант Ништяк его Черной Сотни, как придумали они называться, вопросительно глянул на него, но колдун, торжествующе усмехнувшись, покачал головой.

 Грубая сила, лобовая атака…

 Фи.

 Ему пришло в голову кое–что получше.

 Чернослов был любителем театральных эффектов. Причем провинциальный ли это был театр, существующий исключительно молитвами актеров, или столичный баловень меценатов — безразлично. Чем эффектнее, чем театральнее — тем лучше.

 Ну, какое впечатление могут произвести ворвавшиеся в сердце — или желудок? — замка посреди мирной трапезы солдаты в чужих доспехах?

 Максимум — пара подавившихся, да и то не насмерть.

 А какое впечатление произведет вот это?

 И Чернослов, самодовольно ухмыльнувшись в жиденькую, как суп бедняка, бороденку, щелкнул пальцами, и обе створки дверей, со скрежетом и визгом выдрав десятисантиметровые кованые гвозди петель из косяков, грохнули об пол.

 Еще щелчок — и центральная люстра обрушилась с потолка на стол, давя и калеча гостей и хозяев…

 Если бы была.

 Заклинание колдуна, направленное на моментальный разрыв цепи предполагаемой люстры, не найдя назначенной цели, закрутилось радужным колесом, засвиристело, пробило дыру в самой серединке расписанного под гжель потолка, и, ухая и рассыпая розовые и желтые искры, ушло в ночное небо.

 Огоньки сотен свечей в зеркальных подсвечниках на стенах на мгновение нервно заколебались и снова выпрямились как стойкие солдатики.

 Два человека за столом натужно закашлялись.

 Кто–то одиноко захлопал в ладони и выкрикнул: «Браво!..»

 Через секунду его поддержали другие.

 - Бис!..

 - Бис!..

 - Молодца, старикан!

 - А кролика теперича из шапки достань, ловкач!..

 - Не, пусть с веревками теперь хвокус покажет!..

 - Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?.. — натужно закричала в ухо соседке старуха в жемчугах и синей парче.

 - Хвокус, говорят, бабушка, с веревками надо показать!

 - Ащь?..

 - Хвокус!!!.. С веревками!!!..

 - Какие такие веревки!!! Кролика давай доставай!!!

 И под ноги колдуну полетела пригоршня медяков.

 - А я говорю — с веревками! — и еще одна пригоршня мелочи, пущенная мощной рукой, осыпала его с ног до головы, оставив попутно на лице несколько маленьких круглых синячков с трехглавым орлом.

 - Да кому твои узлы–веревки интересны, боярин Никодим!

 - А твои кролики, боярин Порфирий? Не наелся ты, что ли?

 - Чего они говорят, Ларишка, ащь?..

 - Хвокус!!! Какой!!! Показать!!!

 - Пушть лучше ш платками, ш платками чего–нибудь ижображит!.. — посоветовала старуха.

 - С кроликами!

 - Нет, с веревками!

 - Лучше ш платками, ш платками, милок!..

 - А кто вообще хвокусника пригласил на ужин? — перекрывая разрастающуюся ссору, раздался возмущенный голос царицы. — Что у нас тут — праздник какой?

 - И верно, — сбавил тон сторонник веревок. — Чего это вы тут… Тут такое горе, беда практически, а вы как дети бестолковые… Что вам тут — праздник?

 - И потолок зачем–то испоганил… — недовольно пробурчал второй спорщик.

 - Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?

 - Несчастье, говорят!!! Гнать надо хвокусника!!!

 - А–а… Это–то да… Это надо… Ладно, пошмотрели — и будет, — прошамкала смущенно любительница платков. — Штупай шебе, мил человек. Попожже приходи. Жавтра.

 - А двери на место поставь, ловкач, — почти сердито указал царь.

 - А то на кухне не накормят, пока двери назад не вернешь, я распоряжусь. Ну, не стой же на месте как болванчик. Наведи порядок и ступай, кому говорят, — махнула на самозваного фокусника как на муху рукой Ефросинья.

 Чернослов стоял перед столами, там, где обычно выступали во время пиров скоморохи и престидижитаторы, и от растерянности не находил нужных волшебных слов.

 Уж на ТАКОЙ эффект он точно не рассчитывал.

 С паническим гневом сообразил он, наконец, что теряет инициативу, и снова взмахнул рукой, яростно бормоча под нос отрывистые неразборчивые фразы — то ли заклинания, то ли ругательства.

 За подсвечниками со звонким хрустом полопались зеркала, срезая и гася толстые белые свечи, и сразу стало темнее и страшнее.

 - Я пришел… — грозно начал было он, но голос его утонул в раскатистом реве:

 - Каков нахал, а! Пришел он тут! Воевода, Букаха, ты чего сидишь, смотришь? Выволоки–ка подлеца, да всыпь ему на конюшне, как ты умеешь!

 - А вот я ему! — из–за стола, сурово насупив брови и поджав губы, начал подниматься военный, некрасивый, но здоровенный. — Пусть на себя теперь пеняет, скоморох! Ох, полетят сейчас клочки по закоулочкам! Ух, как я зол!..

 - Вот–вот, покажи ему!

 - Ишь, приперся!

 - Хвокусник, тудыть твою за парапет!

 - Попрошу в приличном обществе не лаяться, граф Рассобачинский!..

 - Собака лается!..

 Кажется, где–то кто–то говорил что–то про какую–то инициативу?..

 - Вы не поняли! — протестующее протянул чародей руки к аудитории. — Меня зовут Чернослов…

 - Да хоть Чернослив!..

 - Покажи ему, покажи!..

 - Хвокусник, раскуси тебя кобыла!

 - Я же попросил в приличном обществе…

 - Сам собака!..

 - Ух, как я зол!..

 - МЕНЯ ЗОВУТ ЧЕРНОСЛОВ УЖАСНЫЙ И Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВАМ ВСЕМ ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!

 - Ларишка, Ларишка, чего он говорит, ащь?

 - Приглашает нас!!! На речку!!! На пикник!!!

 - А–а, на речку… На речке я давно не была. Ш лета ужо поди. Во школько выежжаем? Не прошпать бы, Ларишка! Шпроши, Ларишка, шпроши!..

 В коридоре, перекрывая гогот лейтенанта, мерзко хихикали солдаты.

 - МОЛЧАТЬ!!! — взревел отчаянно колдун, стиснув кулаки и подняв к продырявленному потолку выпученные глаза. — Идиоты!!! Неужели не понятно!!! Это переворот!!!

 - Я тебе дам — переворот… Я тебе сейчас покажу — переворот… Ух, как я…

 Воевода Букаха вылез, наконец, из–за стола, обогнул его и, недобро покачивая головой, вышел на финишную прямую, ведущую к виновному в нарушении спокойствия и пищеварения честных людей.

 Чернослов взглянул на него почти нежно: «Вот тебя–то мне и нужно…»

 И, не произнося больше ни слова, ткнул кулаком в направлении настроенного на легкую победу воеводы и выкрикнул страшное слово.

 Воздух перед ним лопнул, грохнул, взорвался каплями раскаленного свинца, и сбитый с ног ошеломленный, обожженный Букаха толстым гузном хлопнулся об пол и опрокинулся на спину, дрыгнув ногами.

 - Убиваю–у–у–у–ут!!!.. — хрипло затянул было он, но, перехватив взгляд колдуна, тут же захлопнул рот и на всякий случай зажал его руками.

 - Я!!! Не позволю!!! Издеваться!!! Над собой!!! — свирепо выкрикивал Чернослов, и с каждым словом со скамьи, сбитый ударом невидимого кулака, падал на пол или на стол кто–то из гостей. — Когда!!! Я!!! Говорю!!! Все!!! Должны!!! Молчать!!!..

 - Стража! Стража! Ко мне! — привстал с места и тут же на всякий случай пригнулся царь Симеон. — Стража!!!..

 - Ори, ори, — осклабился колдун. — Я с ними уже повстречался, и теперь они мне служат, а не тебе. А ты тут больше никто, старый дурак.

 Моментально рассмотрев и тут же отбросив вариант ответа «сам дурак», Симеон гордо выпрямился и поправил съехавшую в переполохе набекрень корону.

 - Я царь!!!..

 - Был царь, да весь вышел.

 Чернослов ткнул в его сторону пальцем, прошипел несколько слов, и головной убор лукоморских монархов приподнялся с головы Симеона сантиметров на десять, повисел несколько секунд в воздухе, словно оглядываясь, и быстро поплыл прямо в раскрытую ладонь колдуна.

 - Эй, эй, постой, ты куда?!.. — кинулся было за ней царь, но непреодолимой преградой лег на его пути необъятный боярин Никодим, все еще барахтающийся, запутавшись в полах двух шуб, на полу.

 - Царь теперь я, — демонстративно–медленно опустил Чернослов золотой венец на свою желтую лысину и презрительно вскинул голову. — А ты — плесень тюремная.

 - Да я тебя!!!..

 - Симеонушка, Симеонушка, не надо!..

 - Отпусти, женщина!..

 - Не пущу!!!..

 И тут то ли по непонятному сигналу, то ли просто соскучившись стоять просто так в коридоре, когда тут, в зале шло без них такое веселье, его солдаты ворвались и встали за спиной у колдуна угрюмой ощетинившейся железом стеной.

 - Осмотритесь по сторонам, — злобно–издевательски обвел рукой стены зала Чернослов, обращаясь к жмущимся в ужасе и отчаянии к царю — единственному центру сопротивления — боярам. — Это все вы видите в последний раз. Я брошу вас в казематы, подземелья, тюрьму или что тут есть у вас для гноения непокорных, и вы сдохнете там, если я не решу казнить вас до того. Кстати, — пришла ему в голову неожиданная мысль. — Кто–нибудь знает, где у вас тут тюрьма? Желательно в уютном мокром холодном подземелье, полном крыс, плесени, гнили и мокриц?

 В толпе охнули сразу несколько женщин.

 - Я знаю! — забыв даже стонать, вскочил с пола Букаха. — Я покажу! Я давно говорил, что государству нужна железная рука! Что попало делается! Хватит! Развели тут… вертеп!.. [] Вот таким должен быть истинный правитель Лукоморья! Не подумайте, что я подхалимничаю! Ненавижу подхалимов! Я ведь человек военный, простой — что думаю, то и говорю!

 

 

 - Вот за это я военных и люблю, — ядовито ухмыльнулся в бороденку колдун и бросил командиру своего отряда:

 - Тебе, Ништяк, кажется, денщика было надо? Вот, дарю. А остальных — в каталажку. Кончилось их время. Веди… как тебя? Козява?

 - Букаха, — угодливо подсказал свежепожалованный денщик. — Но если вашему величеству угодно звать меня Козявой… Ха–ха… Очень остроумно… Я не против… Козява… Мне даже нравится… Большого ума человек… Государственного…

 - Ты не против? — высоко подняв тонкие седые брови, расхохотался Чернослов. — Он не против! Ну, вот и хорошо, Козявка. Веди, да не споткнись. А то… как это ты тогда сказал? «Полетят клочки по закоулочкам?»

 - Не извольте сомневаться, ваше величество — Бу… Козявка свое дело твердо знает. С младых ногтей в армии. Тут без дисциплины никуда. Без дисциплины в армии бардак. Я приказы выполнять…

 - Заткнись, — поморщился Чернослов, щелкнул перед его лицом пальцами, пробормотал три непонятных слова, и Букахин рот мигом захлопнулся, как дверь на пружине, успев, тем не менее, прикусить язык.

 - Болтаешь ты слишком много. Для денщика. Лейтенант ведь может и решить, что такой денщик ему не нужен, и отправить тебя к этим… в казематы…

 Букаха в немом ужасе затряс головой, завращал глазами, замахал руками…

 - Отныне ты будешь нем, как рыба. Пока я не передумаю. Понял? — холодно отмеряя слова как капли яда, покривил губы в брезгливой улыбке Чернослов. — А теперь иди отсюда.

 Тем временем, солдаты пинками, тычками или просто волоком вытащили из–за разгромленного стола бывшее руководство страны, согнали в тесную кучу и, предводительствуемые трясущимся не то от страха, не то от радости, что все пока обошлось для него так удачно, Букахой, погнали всех по коридору к выходу.

 Но тут Чернослову пришла в голову еще одна забавная мысль.

 - Стоять! — приказал он, и толпа пленников, налетев на бронированную стену солдат, в испуге остановилась.

 - Я думаю, не будем откладывать тело в долгий ящик, — осторожно, как будто в предвкушении чего–то долгожданного и радостного, потер Чернослов костлявые желтые руки и обвел цепким взглядом толпу лукоморской знати. — Ты, — он ткнул пальцем в царицу, — Ты — Ефросинья.

 - Попрошу мне не тыкать, — гордо вскинула та голову.

 - Ты — Симеон, — не обращая внимания на ее тираду, указал он на царя.

 - Я не боюсь тебя, злодей!

 Колдун удовлетворенно кивнул.

 - Очень хорошо. А ты, — он кивнул на краснощекую девушку лет семнадцати, испуганно жавшуюся к Ефросинье, — Серафима.

 - С–сераф–фима, — не сводя глаз с колдуна, как кролик с удава, кивнула та.

 - От меня не скроешься, — удовлетворенно кивнул он. — Вы трое будете содержаться отдельно. В башне. Потому что вас ждет особая участь.

 - Серафимушка!.. Доченька моя!.. Пустите ее!.. — рванулась Конева–Тыгыдычная к девушке, но стража отшвырнула ее.

 - Старается защитить чужую девчонку… — деревянно улыбнулся колдун. — Как благородно… Как мило… Гоните их дальше, чего встали! Крысы в подвале проголодались! А этих троих — в самую высокую башню дворца! И глаз с них не спускать!

 

 

 

 Убедившись, что коридор опустел, и лишь тройка зверского вида солдат осталась стоять у дверей на часах, Чернослов решил, что пришла пора перейти к третьей части своего плана.

 Из глубин своего серо–зеленого балахона он бережно извлек заморскую выдумку в виде книжицы, отнятую им по дороге в Лукоморье у какого–то купца. Была она обтянута лакированной крокодильей кожей, с золотыми уголками и таким же золотым обрезом. Все страницы книжицы были чистыми, белее снега, лишь разлинованы простым карандашом на колонки, подписанные емкими заголовками: «Что сделать», «Когда сделать», «Зачем сделать», «Можно ли не делать», «Именины» и «Адрес голубиной почты». В верхней части каждой страницы золотыми буквами витиеватым шрифтом было начертано изречение дня. Сегодняшнее гласило: «Лучше записать и не забыть, чем не записать и забыть». К книжице прилагалось покрытое позолотой перо, золотая же чернильница–непроливайка и миниатюрное, но увесистое пресс–папье, естественно, тоже из золота.

 Называлась такая штучка непонятно, но солидно: устроитель.

 Сейчас первые страницы этого устроителя были исписаны красивым ровным почерком колдуна (вот прослезился бы его школьный учитель чистописания, убивший на исправление скачущих каракулей своего ученика большую часть своей жизни и нервных клеток).

 Чернослов с почти осязаемым удовольствием открепил от корешка золотое перо, отвинтил колпачок непроливайки, аккуратно обмакнул острие в чернила, полученные из вымирающего вида океанской каракатицы, как гласила надпись на сосуде, и ровной линией зачеркнул верхнюю строку: «2 октября. 18:00. Развязать кровавый террор».

 На очереди было: «2 октября. 18:30. Обеспечить верность дворцовой прислуги».

 - Эй, Надысь, — повернулся он к одному из оставшихся солдат. — Кольца у тебя?

 - Так точно! — указал тот на черный мешок в углу.

 - Будь готов.

 - Всегда готов!..

 Как все было просто… Хорошо, что он не послушал царя Костея и не взял с собой тысячу, как тот настаивал. Сотня хорошо обученных солдат и полмешка золота — всё, что потребовалось, чтобы пройти насквозь и подчинить эту непонятную, нелепую страну. Меньше затрат, меньше сил — больше чести. Царь обещал учесть его искусство и изобретательность при раздаче завоеванных провинций. Надо будет придумать, что ему выбрать — Шантонь и Лотранию, или Сулейманию. А, может, Вамаяси?..

 Ладно, приятные планы оставим на потом. Сейчас надо еще немного поработать.

 Не удержавшись от искушения, он еще раз обмакнул кончик пера в чернила и, едва дыша от усердия, помогая себе языком, вычеркнул и вторую строчку в устроителе.

 Ведь обеспечить верность — раз плюнуть. Все равно, что уже сделано. А как приятно смотреть и оставлять пометки на белой рисовой бумаге!..

 Тщательно промокнув черную линию пресс–папье, он убрал весь роскошный комплект обратно и вернулся в окружающую его действительность.

 Верность, верность… Никуда от тебя не денешься…

 Из обломков мебели он развел на каменном полу костер. Из заплечного мешка достал с десяток полотняных мешочков с порошками и травами, затем — небольшой закопченный котелок. Не без труда отыскав в груде павшей посуды все еще целый и вертикальный кувшин с водой, колдун наполнил из него котелок и, дождавшись, пока вода закипит, сел перед ним, скрестив ноги по–сулеймански и стал по очереди высыпать в нее содержимое мешочков, читая нараспев монотонное заклинание.

 Когда фиолетовые опилки, покрытые желтой плесенью из последнего мешочка оказались в кипятке, из котелка шершавыми клубами повалил серовато–белесый пар, и в нос ударил запах гнили и сырости.

 - Готово, — самодовольно ухмыльнулся узурпатор, кряхтя, поднялся на ноги и стал размахивать руками, выгоняя послушные мерзкие испарения в коридор, потом в разбитые окна, не прекращая читать заклятье.

 Прошло две минуты, три, пять, десять — а мутные клубы продолжали валить из котелка, который по всем законам физики должен был уже давно выкипеть и расплавиться. Казалось, они заполнили собой весь зал, коридор, комнаты, комнатки и просто чуланы и продолжали выливаться по лестницам в подвалы и во двор, заполоняя погреба, конюшни, амбары, кухню, сараи и даже собачьи будки. Через двадцать минут во всем дворце не осталось и клочка чистого, не отравленного зловонием воздуха, и тогда миазмы на мгновение остановились, повисли, а затем развернулись и заструились обратно туда, откуда вышли, сделав свое дело.

 С собой они приносили всех обитателей дворца, не посаженных еще под замок и не зачарованных колдуном по прибытию.

 Один за другим, бледные, с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками, тыча в спины и наступая на ноги себе подобным и тихо подвывая загробным голосом в ритм своих шагов, в зале пиров стали появляться слуги.

 Магический, никак не догоравший костерок на полу нашел свою смерть под ногами ничего не ощущающих и не понимающих людей.

 Был растоптан и раздавлен никак не ожидавший такого вот конца котелок.

 Оставшиеся на посту солдаты были притиснуты к стенке и могли сопротивляться не более, чем черепахи под катком.

 Чернослов залез на стул, потом на стол, с него — на подоконник, и уже перебирал уме два варианта — перепрыгнуть ему на головы вошедших, или сразу выскочить в окно, а горничные, кухарки, конюхи, шорники, кузнецы, плотники, садовники, лудильщики, бондари и прочий рабочий люд дворца все прибывал и прибывал…

 Наконец, когда колдуну стало казаться, что он переборщил с дозировкой ингредиентов, и теперь в крошечном зале пиров царского дворца пытается собраться вся столица Лукоморья, толпа перестала расти, остановилась и стала меланхолично раскачиваться в такт одним им слышимой музыке.

 - Все ли собрались? — подпрыгивая и пытаясь разглядеть, где кончается толпа, выкрикнул Чернослов.

 Толпа перестала раскачиваться и насторожилась. Неподвижные лица открыли пустые глаза и повернулись в его сторону.

 - Все, — удовлетворенно кивнул он. — А теперь слушайте меня и запоминайте…

 

 

 * * *

 

 

 Елена Прекрасная тихонько застонала, пошевелилась, открыла глаза, и первое, что она увидела перед собой — чьи–то огромные круглые выпуклые очи, неотрывно следящие за ее пробуждением.

 - ОЙ!!!

 - Тс–с–с–с!!!

 В поле ее испуганного зрения появился маленький морщинистый палец и обнаружились бледные губы за ним.

 - Тс–с–с–с!!! — повторили губы для вящей убедительности, а громадные глаза два раза моргнули. — Быстрее вставай, время не ждет!

 - ВставайТЕ, ты имел в виду, — строго предположила Елена. — Кто бы ты ни был, ты разговариваешь с царицей Лукоморья.

 Она быстро села, тут же вызвав вокруг себя книгопад средних размеров, и подозрительно оглядела стоящего рядом с ней человечка.

 На то, что это был именно человечек, прозрачно намекал его рост — едва ли полметра с беретом. Огромные глаза при ближайшем рассмотрении оказались вполне нормальными голубыми глазами за самыми толстыми стеклами самых большущих из когда–либо ей виденных очков. Светлые спутанные волнистые волосы спускались ему до самых плеч и странно контрастировали с черными завитыми усами и бородкой клинышком.

 - Нет, ты ошибаешься, царица, — покачал головой человечек. — Я имел в виду, что ты должна быстрее встать и следовать за мной без разговоров. Заклинаю тебя — последуй моему совету как можно скорее!

 - Следовать куда? — оставила на время уроки придворного этикета царица. — Почему я вообще должна куда–то за тобой следовать? Кто ты? Я сейчас позову Матрену, слуг…

 - Позвать ты их, безусловно, сможешь, — сухо кивнул головой человек, — но они не явятся на твой зов. Глас вопиющего в пустыне привлечет больше внимания, чем твой призыв.

 - Почему? Что случилось? — видя, как смертельно серьезен незнакомец, Елене стало не по себе.

 - Вставай же, царица Елена, и иди за мной, пока не поздно, — угрюмо нахмурившись, человечек протянул ей руку.

 - Я, между прочим, нахожусь в своем собственном дворце, если не ошибаюсь, и я никуда не собираюсь…

 - Увы и ах, но ты ошибаешься, царица Елена. Дворец уже не твой. Его захватил злой колдун, и он убьет тебя, если найдет, или продаст в рабство. Я же хочу помочь тебе — спрятать тебя от этого негодяя и его жестоких солдат, способных на любое зверство. Пойдем скорей же, царица, пока они не обнаружили тебя, — торжественным тоном чтеца–декламатора со стажем проговорил человечек и выжидающе взглянул на Елену.

 - Колдун? Солдаты? Захватили дворец? Это… шутка?..

 - Никогда не думал, что на самом деле это все так сложно, — воздев очи горе, пробормотал человечек, помолчал, и вслух задал себе вопрос: — А, может, это потому, что я не представился?

 - Да, хорошая мысль, ты все–таки кто? — опираясь на руины табуретки, Елена, наконец, встала.

 - Меня зовут Дионисий. И я — библиотечный.

 - Библиотечный кто? — непонимающе нахмурилась царица.

 - Библиотечный библиотечный. Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я — библиотечный.

 - Да?!.. — изумилась Елена. — Я никогда не слышала, что бывают…

 - Царица, ты должна поторопиться, время утекает, как вода сквозь пальцы! Чу!.. Я слышу шаги в коридоре!.. Это идут наши недруги!

 - Шаги?.. Недруги?.. — заметалась Елена по рассыпавшимся книгам под неодобрительным взглядом библиотечного. — Ты это серьезно? Так это правда? О, Боже!.. Что мне делать!.. Где ты хотел укрыть меня, Дионисий?

 - В своем скромном обиталище, — усилием воли Дионисий заставил себя не смотреть на попираемые царицыными туфельками книги и театральным жестом указал на самый большой и старый книжный шкаф, прямо перед ними, — приюте спокойствия и тишины, далеком от суеты и злобы окружающего мира.

 - В ШКАФУ???!!!

 - Держи мою руку, царица.

 Елена, изрядная часть мозга которой молчаливо удивлялась тому, какой чуднОй сон ей снится, без дальнейших пререканий, удивив Дионисий, крепко взялась за его сухонькую ручку. Тот поспешно открыл дверку шкафа, сделал решительный шаг вперед, невзирая на плотные ряды золоченых корешков перед собой и с неожиданной для такого маленького существа силой потянул за собой Елену.

 Не успев ни охнуть, ни ойкнуть, она оказалась в миниатюрной прихожей, которую — она могла поклясться — ни одному столяру в жизни не пришло бы в голову устраивать в шкафу — с вешалками для шляп, верхней одежды и подставками для обуви и слегка мутноватым зеркалом в чугунной витой раме. Стены, мебель и даже шторы на невидимых окнах и коврики на полу были устроены из брошюр, книг, томов и фолиантов самого разного размера.

 Или раскрашены под самые различные виды печатной продукции, присмотревшись подумала Елена.

 - Вытирай ноги, — предупредил чистоплотный библиотечный и подал личный пример, быстро пошоркав крошечными сапожками по веселенькой разноцветной дерюжке, полустертые буквы на которой складывались в слова, предлагающие то ли что–то купить, то ли куда–то сходить. — Прошу быть дорогой гостьей в моем холостяцком жилище. Это — гостиная. Направо — моя комната. Налево — ваши покои. Здесь ты в безопасности, прекрасная Елена, и я — к твоим услугам.

 

 

 * * *

 

 

 Солдаты вывели троих, предназначенных для особой участи, людей во двор, остановились и закрутили головами по сторонам.

 Башня была справа, у самых ворот. Высокая, каменная, с бойницами и решетками, как специально построенная для такой оказии.

 Но слева, и тоже и ворот, была еще одна. Такая же каменная, и ничуть не ниже.

 А чуть впереди — еще.

 И еще.

 И еще за ней целых две.

 А почти не видная из–за сумерек левее от них возвышалась еще одна — по высоте, поди, тем фору даст, хоть и деревянная.

 Или не даст?..

 А за ней — снова башня, но из чего построена и какой высоты — уже не различить…

 Ишь, какой умный, как у него все легко и просто: «заточить их в самую высокую башню»! А они что, должны с линейкой по ним теперь лазить? Какая из них — самая высокая? Эта? Эта? Или та? Или тут у них еще есть, в темноте скрывшиеся, еще повыше? А ведь поди–ка, не выполни приказ — первым сам лично шкуру спустит!

 Что тут бедному солдату делать?..

 И тут капралу — самому сообразительному из всего отряда — пришла в голову здравая мысль.

 - Эй ты, царь, — ткнул он древком пики старика в спину. — Какая тут у вас башня выше всех?

 - Башня–то? — переспросил Симеон, выгадывая время.

 - Да, башня, что же еще, тупая твоя башка!

 - Башня… вон та самая высокая. Деревянная.

 - Деревянная? Хм–м… А не врешь?

 - Не веришь — измерь, — презрительно пресек все сомнения царь.

 Капрал фыркнул себе под нос: «Еще один умник нашелся…»

 А вслух продолжил допрос:

 - А в самой верхней комнате у вас что раньше было?

 - Почему — «было»? — не понял царь.

 - Потому что теперь будет тюрьма, — заржал капрал.

 - Склад там, — сурово сообщила Ефросинья.

 - Чего склад?

 - Мягкой рухляди.

 - А–а, рухляди… Тогда вам там самое и место!

 Царица благоразумно не стала вдаваться в экскурс по страноведению и разъяснять, что под мягкой рухлядью в Лукоморье подразумевают меха, и лишь гордо фыркнула.

 - А решетки там на окнах есть?

 - Решеток нет.

 - Ну, дикари… — покрутил у виска грязным пальцем капрал. — Какой же это склад без решеток! Не удивляюсь, что у вас там одна рухлядь осталась!.. Какой высоты, говоришь, ваша эта башня?

 - Тридцать метров, — холодно процедил царь.

 - Хм–м… Тридцать метров… Тридцать метров — это хорошо… С тридцати метров и без решеток не убежишь… Ладно, кончай болтать, пошли на склад!

 

 

 * * *

 

 

 Вечером, перед закатом, как всегда, собрался на дворцовой площади перед помостом, чтобы послушать известия и прогноз погоды на день грядущий. Но вместо глашатая со свитком и его ассистента со стаканом прозрачной жидкости, не исключено, что воды, на деревянный скрипучий настил вышел в полном составе государственный академический оркестр — все сто тридцать восемь ложкарей, рожечников, балалаечников, трещоточников, гармонистов и заслуженный гусляр–виртуоз, да еще девки–плясуньи в черных и белых сарафанах со своим хахалем в красной поддевке, по–иноземному, солистом.

 Музыканты степенно расселись по принесенным ими же многоэтажным скамьям чуть сзади и долго и тщательно настраивали инструменты.

 После того, как стих последний перестук, перезвон и перегуд, плясуны вышли вперед, и седовласый слепой гусляр гулким басом объявил со своей банкетки:

 - Музыка народная. Слов нет. Хоровод «Лебединое озеро».

 

 

 * * *

 

 

 В домике хозяина библиотеки было тепло, но Елена зябко куталась в толстый зеленый плед и пила нервными глотками обжигающий чай с мятой. Ее била — не сильно, но методично — нервная дрожь.

 - Так что происходит во дворце, Дионисий? — начала она допрос библиотечного, только что вернувшегося из разведки.

 - Все в порядке, царица, как никогда. Все идет хорошо и гладко, чинно и благопристойно, нет ни малейшего повода для беспокойства, — скосив глаза на дно своей чашки, неумело попытался соврать библиотечный. — Ничего особенного. Не думай про это. Самое главное, что тебе нельзя сейчас волноваться.

 - Если я не буду знать, что там происходит, я буду волноваться еще больше, а потом пойду и разузнаю все сама, — строго пригрозила Елена, зная, что у нее ни за что в жизни не хватит духу выйти за пределы безопасного шкафа Дионисия, пока колдун находится в пределах территории Лукоморья.

 Но Дионисий этого не знал.

 Он потупился, поерзал на своей табуретке, как будто на нее кто–то подложил коврик не из лоскутков, а из ёжиков, вздохнул глубоко и признался:

 - На самом деле дела наши плохи, царица. Плохи, как никогда. Может, конечно, бывает и хуже, но прямо сейчас я не могу придумать, каким образом. Чернослов со своими солдатами захватил дворец и весь город…

 - Но как такая большая армия могла незаметно пройти через все Лукоморье и войти в столицу?!.. — вскинула в отчаянии ладони к небу царица.

 - Армия у него была небольшая, — нахмурился Дионисий. — Даже, я бы сказал, маленькая. Или, точнее, у него вообще не было армии. Всего отряд в сто человек.

 - Ты хочешь сказать, что отважные воины Лукоморья разбежались перед этой мерзкой крошечной сотней как мыши при виде кота?! — возмутилась Елена.

 - Нет, что ты, царица, я вовсе не это хотел сказать! — протестующее вскинул ладошки Дионисий. — Как ты вообще могла подумать что–то такое о войске нашей великой, могучей страны! Сверхдержавы, мне даже приходит на ум слово…

 - Извини… — с некоторым облегчением слабо улыбнулась Елена, но испуг не покинул ее глаз ни на мгновение. — Я совсем не это имела виду…

 - Я просто хотел сказать тебе, что это отродье геенны огненной накинуло свои отвратительные чары на всю прислугу и всех дружинников. Наверное, именно поэтому никто не оказал ему ни малейшего сопротивления, как подобало бы воинам славного Лукоморья. И теперь они ходят кругом с пустыми мертвыми глазами, как заводные куклы, и все делают только по приказу его самого или его солдат. Они запугали весь город. Солдаты в черном наводят ужас даже на заколдованных людей, я уже не говорю о пока свободных от его злых чар. Зачарованные дружинники под командованием его вояк забрали всех молодых мужчин Лукоморска на работы в рудники…

 - Но рядом с Лукоморском нет рудников! Насколько я понимаю, рудники должны быть в горах, а ближайшие холмы, называемые местными почему–то Кудыкиными горами, где помидорные плантации, находятся в тринадцати километрах отсюда!

 - Нет, это захватчики называют это место рудниками. Но подневольные работники копают чуть ли не у ворот города. И я бы, скорее, поименовал этот вид земляных работ «карьером».

 - Карьером? — недоуменно нахмурившись, переспросила Елена. — И что они у ворот Лукоморска могут добывать?

 - Думаю, в данной ситуации вопрос не в добыче чего–либо, а в том, чтобы согнать в одно место и посадить под охрану всех, кто мог бы оказать ему сопротивление. И, заодно, запугать всех остальных. И они этого достигли, истинный свет, они этого добились!.. В городе бичи и топоры орудуют во всю: не нужно быть преступником или бунтовщиком — достаточно просто не понравиться одному из Черной Сотни, как его солдаты называют себя. Или тем подлецам и предателям, кто к ним присоединился из лукоморцев. Палачи настолько заняты, что им приходится брать работу на дом!..

 - О, боги!.. Не может быть… Не может быть… Этого просто не может быть… А царь с царицей? Ты про них ничего не сказал! Что с ними? Они спаслись? — встрепенулась с надеждой Елена.

 - О, нет… Приготовься к худым вестям, Елена Прекрасная.

 - Еще более… худым?.. — обреченно переспросила она.

 Дионисий честно задумался над вопросом и, в конце концов, вынужден был признать:

 - Пока нет. Но, боюсь, это вопрос самого ближайшего времени, которое даже не бежит — летит испуганной ланью.

 - Хорошо, я готова, — кивнула она. — Рассказывай.

 - Царя Симеона, царицу Ефросинью и еще одну юную боярышню — не сумел разузнать ее имени — заточили в самую высокую башню дворца. А остальных бояр со детьми их и с женами — тех, кто присутствовал вчера вечером на той злополучной трапезе — бросили в подземелье.

 - Как?!.. За что?!.. Зачем?!.. — отчаянно всплеснула руками Елена.

 - Да, царица… В самое глубокое и мокрое подземелье, которое только смогли найти… И предчувствия у меня самые ужасные. Видишь, я не зря не хотел тебе рассказывать печальные новости дня, — подавлено развел он руками. — Остается одна надежда — что вернется твой муж или его брат с дружиной, а лучше будет, если воротятся оба, и скорее, и дадут бой этому исчадию зла.

 - Но они ничего не знают! У них война! Они вернутся не скоро! А к тому времени, когда они все же возвратятся, Чернослов сможет заколдовать себе в подчинение уже всё Лукоморье и пойдет дальше! Их надо предупредить!.. Поторопить!..

 - Да, это, нет ни малейшего сомнения, золотая идея, царица. Но как это сделать?..

 Взгляд Елены быстро остановился на хозяине библиотеки.

 - Нет, только не я! Я не могу! Я не могу покинуть пределы моих владений! Я всего лишь маленький слабый библиотечный!.. Я связан со своей библиотекой, как банный со своей баней! Как рыба со своей рекой! Как собака со своей будкой!.. Библиотечный физически не может существовать без своей библиотеки, без своих книг!..

 - Но что тогда делать, Дионисий? Что?!.. — Елена уронила голову на руки и замерла.

 - Ждать… Надеяться… Верить…

 - Сидя здесь, в четырех стенах? — вскинулась она. — Чего ждать, Дионисий? На что надеяться? Верить — во что?! Что вот–вот распахнется дверь, и войдет отважный воин в сияющих доспехах и с волшебным мечом, который победит колдуна, разгонит его Черную Сотню и освободит нас всех?!

 - Н–н–д–да. Именно так…

 Библиотечный не успел договорить, потому что дверь распахнулась.

 Но не их уютного убежища — а дверь библиотеки. Но так как одна стена жилища Дионисия была с его стороны прозрачная, чтобы он мог в любое время, не покидая своей квартирки, видеть, слышать и обонять [], что делается в его вотчине, то внезапно ожившая и шарахнувшаяся от входящего дверь заставила хозяина прикусить язык, а и без того нервную и расстроенную Елену — подскочить на своем стульчике и пролить чай на стол.

 Из коридора потянул сквозняк, тревожно отдающий дымком и легким ароматом анисовой настойки

 А вслед за запахами, тяжело и неспешно ступая, в библиотеку вошел истопник Граненыч. Его неподвижные глаза глядели прямо перед собой. На плече висела щетка на цепочке для прочистки вьюшек, в руках безвольно болталась большая тяжелая сумка — наверное, с какими–нибудь инструментами.

 - Что ему здесь надо? — тревожно прошептала царица.

 - Не знаю, — обеспокоенный Дионисий соскочил с табуреточки, на цыпочках подошел к самой двери и остановился на дерюжке в прихожей. — Может, ему приказали тут что–нибудь сделать? Взять? Почистить? Печи ведь здесь нет!..

 Скованными деревянными движениями, в несколько приемов, Митроха развернулся к двери и медленно прикрыл ее.

 Он осторожно и постепенно, как плохо смазанный механизм, повернул голову направо, налево, убедился, что кроме него здесь никого нет, и…

 На первый взгляд, ничего не изменилось, но незаметно произошло чудо.

 Глаза его из мертвых превратились в осоловелые, а неестественные движения дерева, которое учат ходить, стали разболтанными, раскоординированными движениями человека, который выпил на одну рюмку анисовой настойки больше, чем следовало.

 Или чарку.

 А, может, бокал.

 Хотя, не исключено, что и стакан.

 Не удерживаясь более от естественного в его положении пошатывания, Граненыч шумно вздохнул, как будто только что избегнул страшной опасности, и торопливо, зигзагами, как водный мотоцикл под обстрелом, направился к дальним стеллажам.

 Елену от его вздоха замутило.

 - Что с тобой, царица? — быстро обернулся Дионисий. — Тебе нехорошо?

 - Ф–фу… — попятилась та в направлении своей комнатки, размахивая ладонью под сморщившимся непроизвольно носом. — Напился–то!.. Напился!.. Вот, правду говорят — горбатого могила исправит. Сейчас, при новом–то хозяине, что угодно, видно, можно делать. Никто слова не скажет на его пьянство на рабочем месте. Какая досада, что я не успела приказать его рассчитать вчера!.. Меня сейчас стошнит!..

 И тонкая фанерная дверь поспешно захлопнулась за Еленой.

 - Царица, царица, тебе чего–нибудь нужно? — заботливо кинулся вслед за ней Дионисий, но услышал из–за двери лишь нечто невнятное, похожее на: «Помойное ведро».

 Но, наверное, ему просто послышалось.

 Когда библиотечный снова вернулся к порогу, чтобы понаблюдать за вторгнувшимся в его владения незваным гостем, тот уже стоял у входной двери и прятал в сумку книгу.

 Навалив сверху нее нечто позвякивающее и побрякивающее, он выпрямился, покачнувшись, собрался с духом [], осторожно отворил дверь и высунул голову в коридор.

 Каковы бы ни были результат осмотра местности, они, по–видимому, истопника устроили, потому что он размашисто, со второй попытки, подхватил сумку за обвисшую длинную ручку и с гибким пьяным проворством выскользнул наружу.

 Дверь за ним тихо закрылась.

 

 

 

 Когда Дионисий приоткрыл дверь и осторожно заглянул в комнатку, отведенную им царице, та сидела на низкой кровати, бледная, с измученным видом и страдальческим взглядом, и зажимала рот рукой.

 - Всё в порядке, он ушел, — сообщил библиотечный.

 - Наконец–то, — с облегчением вздохнув, произнесла Елена. — Что ему тут было надо?

 - Он взял книгу.

 - Книгу? — забыв про тошноту, нахмурилась царица. — Какую книгу?

 - Я могу узнать — я помню их все наперечет. Сейчас я схожу и взгляну…

 - Но зачем заколдованному книга? Ему приказали?

 - Заколдованному? — не понял библиотечный. — Но он не был похож на заколдованного. На пьяного — да. На заколдованного — нет. Я готов поставить на это все свои владения!

 - Но разве ты десять минут назад не говорил мне, что Чернослов заколдовал всех моих слуг? — недоуменно уточнила Елена.

 - Всех? — захлопал пушистыми длинными ресницами Дионисий. — Да, говорил… Пока я не увидел его, я был уверен, что всех! Пока я обходил дворец, я не встретил ни одного человека, не считая его солдат, в здравом уме и твердой памяти!.. И теперь, когда ты обратила на этот факт мое внимание, Елена, я и сам начал различать в этом некую аномалию… Это как–то странно… Непонятно, я бы сказал… Но у меня есть идея. Я могу пройти к Граненычу в его комнатку в пристрое у дровяника и посмотреть, правда ли это, или мне всего лишь померещилось…

 - Погоди, — прервала его мысли вслух царица, положив ему на плечо свою смуглую гибкую руку. — Извини, что я тебя прерываю, но, кажется, я тоже обнаружила кое–что странное и непонятное.

 - Что?

 - Если я не ошибаюсь, ты десять минут назад говорил, что не можешь покинуть своей библиотеки, что ты привязан к ней, как коза к колышку…

 - Как собака к будке, — поправил Дионисий.

 - Да, и как собака тоже, — быстро согласилась она. — Но ты же только что мне в мрачнейших красках описывал, какие беды принесло нашествие колдуна и его войска Лукоморску! Как ты это все мог знать, если…

 - Ах, это… — библиотечный понял и вопрос, и недоверие еще до того, как они сорвались с губ царицы. — Я не вводил тебя в заблуждение — я действительно не могу покинуть стены моей библиотеки. Для меня это весь мир. Дальше — царство домовых, а они народ незатейливый, кондовый, и меня… не то, что недолюбливают… Скорее, не понимают. И в своих владениях не приветствуют. Но если из моего царства ушла книга, я могу последовать за ней, куда угодно. Но не покидая дворца. Всему есть свои пределы. А за долгие годы, как бы это не сердило, не раздражало и не доводило меня неоднократно до нервного срыва — кому здесь есть дело до маленького, незаметного Дионисия! — из библиотеки было взято и оставлено навеки валяться где попало немало книг.

 - Да, я видела их, — слегка недоуменно подтвердила Елена, — но я бы не сказала, что они именно валялись. Они аккуратно стояли на полках и в шкафах, и…

 - Если они не у меня, они ВАЛЯЮТСЯ, — не терпящим возражений тоном отрезал библиотечный. — Книга должна находиться там, где ей предназначено находиться природой — в библиотеке. Конечно, я допускаю, что ее иногда забирают, чтобы читать, от этого никуда не деться, но если она не возвращается через две недели… Скорее всего, она не вернется больше никогда. Я вывел этот закон из собственного печального опыта.

 - Извини, что снова перебиваю, — с тенью полунамека–полуупрека проговорила царица, — но, кажется, мы говорили о Граненыче. Разве тебя не беспокоит, что ИСТОПНИК взял КНИГУ?

 - Кхм… Да… Прости меня, Елена, великодушно — я был неправ как сто левых ботинок… Мне стыдно… я разгорячился… Больная тема, царица Елена, больная тема для каждого библиотечного… Но, возвращаясь к Граненычу — я не вижу причин для беспокойства. Он, пока никто не видит, постоянно берет книги. И всегда их возвращает через две недели. Поэтому…

 - Он берет книги и возвращает?!.. Но зачем тогда он их?!..

 

 

 

 Завсегдатаи библиотеки, безусловно, знали, что истопник Митроха потаскивает книги из обширнейшей царской коллекции сочинений стратегов и тактиков всех времен и народов, которую никто и никогда даже не пролистывал и вряд ли соберется. Но никто и под страхом долгой и мучительной смерти не догадался бы, что он с ними делает.

 А он их читал.

 Читал долгими зимними вечерами и короткими летними ночами, читал, аккуратно поплевывая на палец и бережно переворачивая страницы, читал, делая пометки на листах пергамента, специально купленного для этого на свое невеликое жалованье, и проговаривая вслух наиболее понравившиеся мысли. Читал, рисуя на пыльной столешнице схемы и планы, перечеркивал их, сдувая пыль с места на место, пока снова не ложилась она идеально–ровным слоем, и тогда перерисовывал эти загадочные диаграммы вновь, уже по–другому, по–своему, удовлетворенно кивая и прихлебывая из заветной чекушки…

 Неизвестно, как отнеслись бы к этому сами полководцы и флотоводцы — авторы этих трудов, узнай они, что их единственный читатель и почитатель в Лукоморске зарабатывает на жизнь топкой печей и не просыхает большую часть этой самой жизни, но факт оставался фактом.

 Под носом у генералов царя Симеона, а потом и Василия, пропадал величайший гений военного дела современности.

 

 

 * * *

 

 

 …Набранная из жителей близлежащей слободы артель землекопов, покачивая головами и прицокивая языками, как будто даже несколько кругов по размеченной территории не могли заставить их поверить собственным глазам, окружила капрала Надыся.

 - Такую большую яму? И такой глубины? И за два дня? — изумленно вытаращивая глаза с началом каждой фразы, как бы подчеркивая невероятность того, что только что услышал и теперь должен повторить, проговорил назначенный самовыдвижением артельщик, шорник в свободное от копки ям время, наваливаясь на выданный ему шанцевый инструмент лопату.

 - Да, а что? — непонимающе уставился на них капрал.

 - Да ты что, боярин, это ж работы на неделю!..

 - Если не больше!..

 - На две, скорее!..

 - Во–во, — потыкал большим пальцем в группу поддержки артельщик. — Слышал, что народ говорит? На три недели! Не меньше!

 - Да ты чего, мужик, с ума сошел?! На три недели?! — капрал покрутил пальцем у виска под шлемом для наглядности и полного донесения до адресата своей мысли. — Да его величество приказало за два дня это сделать! На какой такой ляд вас иначе столько сюда понагнали, а?

 - На какой? — заинтересованно взглянул на него артельщик.

 - Что работали, а не языками мели!!! — рявкнул капрал. — А ну, быстро взяли лопаты в руки и стали копать!!! А то я вас всех!!!..

 - Поняли, — пожал плечами артельщик. — Уже взяли. Уже копаем.

 Он обернулся на копарей, воткнул лопату в землю и обратился к ним:

 - Ну, что, мужики. Боярин говорит — копать надо. А раз боярин говорит — значит, так оно и есть.

 - Ну, раз надо…

 - Говорит, что надо…

 - Дык мы разве ж против, копать–то…

 - Это мы всегда готовы…

 - А коль готовы, сердешные, то айда, на раз–два–взяли.

 - Айда, Данила!..

 - Перекур!

 Мужики торжественно кивнули, положили лопаты и стали доставать кисеты с самосадом.

 - Э–э–эй!!! Вы чего!!! Вы чего это делаете!!! Я вам приказал работать!!! — от удивления и возмущения капрал захлопал по бокам руками, как актер, изображающий курицу, и разве что не подпрыгивал.

 - Как — чего, боярин? — с недоумением окинул его взглядом артельщик Данила. — Ты ж сам сказал, что работать надоть. А какая ж это работа, ежели ее с перекура не начать? Скажите, мужики!..

 - Никакой, — обреченно покачал мужичонка с рыжей бородой справа от него.

 - Удачи не будет, — охотно пояснил длинный жилистый землекоп рядом с ним.

 - Не пойдет работа, боярин, хоть ты плачь, — предсказал его сосед, уже с дымящейся самокруткой в прокуренных усах.

 - Фольклорный традиций такой, — пожал плечами начитанный Данила. — Что по–лукоморски значит «народный обычай».

 - Проверено, — подтвердила вся артель в голос.

 - Ну, раз проверено, — с сомнением протянул капрал и обвел своих поднадзорных настороженным взглядом. — Тогда курите. Только быстро.

 - Само знамо, боярин, — оживились артельщики, и со всех сторон защелкали кресала.

 Перекур через двадцать минут быстро закончился, и артель, поплевав на мозолистые ладони и покряхтев еще раз насчет огромности предполагаемой ямины, принялась за работу и проработала целых пятнадцать минут.

 - Чего встали? — грозно встрепенулся задремавший было под помостом Надысь. — Работать, работать!..

 - Ага, работать, боярин! — жалобно проблеял мужичок с рыжей бородой.

 - А сам–то ты пробовал тупым струментом работать, а? — поддержал его мужик в синей рубахе.

 Капрал в своей жизни не работал тупым инструментом, равно как и острым, и гордился этим.

 - Ну, так наточите! — раздраженно фыркнул он.

 - Эй, честной народ, слыхали — боярин велел струмент наточить! — громовым фальцетом крикнул синерубашечный.

 - Шабашь работу! Айда точила искать! — авторитетно приказал Данила и, подавая личный пример, бросил лопату на землю.

 - Айда! — мужики, как чрезвычайно степенные, но целеустремленные тараканы, побросав лопаты, потянулись в разные стороны.

 - Эй, эй, эй!!!.. Стойте!!! Вы куда?!..

 - Точила искать, — вежливо пояснил ему артельщик. — Лопата ить — струмент тонкий, ее чем попало точить — только портить.

 - Ее точить — особые точила нужны, — авторитетно подняв к небу желтый от табака указательный палец, заявил жилистый.

 - Или у тебя лопат — целая лавка? — ехидно поинтересовался рыжебородый.

 - Н–нет… — растеряно признался Надысь. — А сколько вам времени надо, чтобы нужные точила найти?

 - Н–ну… не так много…

 - Хорошо.

 - …не больше часа.

 - ЧТО???!!!

 - Так ить не каждое подойдет, — извиняясь, развел руками Данила. — Тут ить от металла зависит…

 - И от зерна…

 - И от закалки…

 - И от отпуска…

 - И от допуска…

 - И от посадки…

 - И от сортности…

 - И от балльности…

 У капрала голова пошла кругом.

 - Ну, если так…

 - Да, боярин. Только так. Что мы, врать, что ли, будем, — обиженно надулся артельщик.

 - НУ ТАК ЧЕГО ВЫ ТОГДА СТОИТЕ???!!! Ищите свои точила БЫСТРО!!! И НЕ ПЕРЕПУТАЙТЕ!!!..

 Мужиков как ветром сдуло.

 Через два часа, повозив, пока не надоело, кто бруском, кто напильником, а кто наждачной шкуркой по своей лопате, с довольным видом резво принялись они за работу, радостно приговаривая, как славно им работается остро наточенным инструментом.

 Убаюканный их речитативом, капрал присел под помостом, навалился на опору и закрыл глаза.

 Он еще не догадывался, что остро наточенным инструментом мужикам будет славно работаться еще ровно десять минут.

 В начале одиннадцатой Данила, с сожалением прищелкнув языком, опустил лопату и позвал Надыся:

 - Эй, боярин!

 - Чего еще? — обуреваемый тревожными предчувствиями, подскочил капрал, пребольно ударившись спросонья о настил.

 Предчувствия его не обманули.

 - Грунт твердый пошел, — ткнул артельщик лопатой себе под ноги.

 - И что?

 - Лопата плохо входит.

 - И что? — упорствовал в непонимании капрал.

 - Дык… Это… Смазать бы надо…

 - Лопату?.. Смазать?..

 - Обязательно, — озабочено кивнул Данила.

 - Без этого — никак! — поддержала его артель.

 - Грунт, понимаешь, твердый…

 - Глинистый…

 - Каменистый…

 - Ой, угробим струмент, боярин!..

 - Угробим — как пить дать!..

 - Винтом пойдет!

 - Выбросишь!..

 - Десять минут!!! — прорычал Надысь и яростно зыркнул на шарахнувшихся от него артельщиков.

 - Полчаса, не меньше… — виновато пожимая плечами, попросил Данила.

 - Пять минут!!!

 - Так ить не идет струмент…

 - Земля — как камень…

 - Сам попробуй, боярин, покопай–ка!

 - Так ить опять скоро точить придется…

 - Сэкономишь минуту — потеряешь полдня!..

 - СМАЗЫВАЙТЕ!!!

 Через пятнадцать минут после начала работы смазанными лопатами мужики ушли на обед.

 После обеда — на перекур, чтоб лопаты прогрелись.

 Через двадцать минут после перекура — шлифовать черенки.

 Через десять минут после шлифовки черенков — шкурить плечики лопат, чтоб ноги не соскальзывали от смазки.

 После ошкуривания — снова на перекур, чтоб почва осела.

 Через двадцать три с половиной минуты после перекура — менять расшатавшиеся гвозди.

 Через пять минут…

 Несчастному, запутанному капралу начало казаться, что ничего в мире более сложного, чем выкопать лопатой яму, нет, не было, и вряд ли когда–нибудь еще будет придумано.

 Через пять минут, без предупреждения, мягко ступая синими с серебряным шитьем яловыми сапожками по раскуроченной брусчатке, к нему подошел Чернослов.

 - Это что? — раздалось над головой Надыся знакомое злобное шипение, чуть не отправившее его без пересадки из сна простого в сон вечный. — Что это, по–твоему, я спрашиваю?

 - Так точно! Никак нет! Не могу знать! — оттарабанил капрал, вскакивая и раздирая на ходу измученные очи.

 - Не могу знать? — сладким ядом сочился ему в уши шепот колдуна. — Не могу знать? А чем ты тогда тут занимаешься, а?

 - Работы идут полным ходом!

 - И это ты называешь «полным ходом»?!.. — шепот сорвался на визг. — Это ты называешь — «идут»?!..

 - Так точно! Никак нет! Не могу…

 - Идиот!!!.. Кретин!!!.. Дебил!!!..

 Град ударов обрушился на застывшего по стойке «смирно» Надыся.

 Мужики, привлеченные нежданным развлечением, прекратили работу и как бы невзначай всей артелью подтянулись к месту разбора полетов.

 - Да ты у меня сам сейчас лопату в руки возьмешь, мерзавец! Пошел прочь! Ты разжалован!!!..

 - Это вы, боярин, зря так, — степенно выступил вперед Данила. — Он за нами хорошо присматривал, всё работать заставлял, ни спуску не давал, ни роздыху.

 - Эт верно, — подтвердил белобрысый парень. — Чистый зверь, ваш солдатик.

 - Ох, суро–ов, — закивали мужики.

 - Работать?! — Чернослов снова перешел на шипение, как испаряющий последнюю эмаль чайник. — Это вы называете — «работать»?!..

 - Так ить тяжелые работы–то, боярин, — развел руками мужик в синей рубахе.

 - А еще крепеж надо будет делать!

 - Тоже ить не три минуты!

 - И материал нонче дорогущий!

 - За такую непосильную работы прибавить бы надо, хозяин, — с прозрачным, как слеза артельщика, намеком пошуршал пальцами о палец Данила.

 - Ах, вот оно что?.. — глаза колдуна склеились в две едва различимые щелочки. — Так выслушайте теперь меня. К лешему крепеж! Или к завтрашнему дню здесь будет яма, какую мне надо, или ваши могилы! ПОНЯТНО???!!!

 Землекопы шарахнулись, но не отступили.

 - Так ить, ежели как попало копать, без крепежа, стенки потом осыпаться могут! — протянул к Чернослову руку Данила в попытке образумить недалекого заказчика.

 - Осыпаться?.. — по бескровному перекошенному злобой лицу колдуна скользнула змеей улыбка, и он едва слышно пробормотал себе под нос: — Хм… Осыпаться… А что… Это даже забавно…

 И снова повысил голос:

 - Не вашего ума дело! Вы меня слышали?

 - Слышали, боярин, — склонились мужики.

 - Вы меня поняли? — угрожающе склонил он голову набок.

 - Поняли, боярин…

 - Приступайте, — удовлетворенно кивнул он. — Надысь, будешь ворон считать — шкуру спущу!

 - Так точно!.. Никак нет! Не могу…

 - Дурак… — презрительно скривился колдун, повернулся и быстро зашагал прочь.

 Капрал, проводив взглядом спину удаляющегося начальства, обернулся на мужиков и оглядел их с озадачившей даже его самого смесью ненависти, удивления и благодарности.

 - Ну, чего вылупились! — замахнулся он на них пикой. — Работайте, работайте! Слышали, что сказало его величество? Вам что, жить надоело? Так это он мигом!..

 - Ну, если вы вопрос ставите таким образом… — развели руками мужики. — Тогда, пожалуй, можно и начать работать.

 К вечеру была вырыта яма десять на десять метров и глубиной семь.

 Капрал заглянул в нее, посветив себе факелом, и удовлетворенно кивнул головой:

 - На сегодня хватит. Вылазьте.

 - Сейчас, сейчас, боярин, — отозвался Данила. — Только земельку притопчем…

 - …чтоб не слежалась…

 - Ну, давайте…

 Голова капрала скрылась из виду.

 Артельщики переглянулись, не сговариваясь, положили лопаты и быстро присыпали их сверху толстым слоем рыхлой земли.

 «Ночью вернемся и заберем, чего добру пропадать», — была одна, ровно пришедшая под гипнозом мысль, — «А завтра хоть трава не расти. Шибко надо им будет — еще выдадут».

 - Ну, мужички, пошабашили — и по домам, — степенно и громко, чтобы было слышно наверху, объявил артельщик.

 - И то дело…

 И народ с чувством выполненного долга потянулся к лестницам, а капрал — докладывать Чернослову лично, как тот и велел.

 Выслушав доклад, колдун отпустил Надыся, не сказав ни слова, и сразу после этого кликнул Ништяка.

 - Яма практически готова, — странно улыбаясь, сообщил он лейтенанту. — Переводите пленных.

 - Разрешить им закончить ужин, или…

 - Пусть поужинают, — отстраненно улыбаясь, разрешил колдун. — В последний раз.

 - Мы что, их в этой яме?.. — Ништяк живописно захрипел и чиркнул себя большим пальцем по горлу.

 - Нет… Да… Не сразу… — похлопал его по руке Чернослов. — Пока просто перестаньте кормить. Посетителям тоже не разрешайте. Вокруг выставьте охрану.

 - Чтоб не сбежали? — уточнил лейтенант.

 - Чтоб никто не провалился, — фыркнул маг.

 Лейтенант откозырял и ушел, а Чернослов достал свой устроитель, снова полюбовался благородным блеском и оригинальной фактурой крокодильей кожи обложки, золотом пера и тонкой работой чернильницы, и бережно вычеркнул еще один пункт плана: «3 октября. 17:45. Начало ужасного и показательного конца местной элиты (кроме царской семьи, оставить на попозже)».

 Естественно, глубокие мрачные подземелья были проверены временем и надежны, как бабкина печь, но где в этом артистизм, где полет фантазии, где урок мирному населению? Какое от них удовольствие, наконец? Конечно, Костей с ним бы не согласился и, попадись он его недоброму величеству в споре под горячую руку, он сам бы рисковал закончить свои дни в каком–нибудь глубоком и мрачном подземелье, но здесь и сейчас Костея не было. Он сам был царем, хоть и на несколько дней, и в кои–то веки мог делать что хотел, и как хотел. В конце концов, что толку от власти, если ты не можешь поступать так, как вдруг захочется твоей левой пятке?

 К тому же, погребение заживо — это так забавно…

 

 

 

 Не успели узники подчистить последним куском хлеба из деревянных тарелок мутно–серую баланду — то ли от ужина недельной давности осталась, то ли поросята не доели — как отряд своих же родных лукоморских дружинников, но с неподвижными, отстраненными лицами и пустыми глазами, аж мурашки по коже — под командованием пришлого офицера в чужих доспехах пришли за ними и приказали собираться в путь.

 Путь их, впрочем, оказался недолгим и закончился, не успев толком начаться, на краю глубокой черной свежевырытой ямы, с огромной горой рыхлой земли с одной стороны и шаткими лестницами до самого дна — с другой.

 По приказу офицера дружинники окружили пленников, деревянно подняли пики и стали медленно надвигаться на испуганных людей.

 Выбор их был очевиден: или спуститься в яму по лестнице самим, или быть туда сброшенным.

 Через пять минут по такой же отрывистой односложной команде дружинники ухватились за рога лестниц, быстро вытянули их наверх и зашвырнули на отвал.

 - А мы?.. — закричал кто–то снизу. — А как же мы? А нам–то что тут делать?..

 - Вы–то? — заржал лейтенант Ништяк. — Вы тут жить теперь будете.

 - Зачем?!..

 - Его величество царь Чернослов Ужасный сказал, что для примера. Что народец местный будет сюда приходить, и на вас смотреть, как на зверей.

 - Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?..

 - Зверинец, говорит, сюда приедет!..

 - А мы тут шидим…

 - Наглецы!..

 - Сами звери!..

 - Вы за это ответите!..

 - Да как вы смеете, мужланы!..

 - Вопите, вопите, — раздраженно плюнул в яму лейтенант. — Недолго вам вопить осталось, помяните мое слово.

 - Вам это так просто с рук не сойдет!..

 - Выпустите нас!!!..

 - Мы требуем условий!..

 - Условия тут царь Чернослов ставит.

 - Условий проживания!!!..

 Однако ответом их никто не удостоил.

 Отдав короткий приказ пятерым караульным никого не впускать, никого не выпускать, довольный собой лейтенант уже ушел отдыхать и забрал остальных дружинников с собой.

 Стих вдалеке топот сапог по уцелевшей брусчатке, и воцарилась нервная тишина.

 - Ну, что, бояре и боярыни… Вот и всё… — проговорил, наконец, кто–то замогильным голосом. — Пришла наша смертушка, и даже могилку–то рыть не придется, земелькой сверху присыплють — и всё тебе тут…

 - Тьфу, типун тебе на язык, боярин Демьян!

 - А ты чего думала, боярыня Варвара, что тебя сюда для острастки посадили, чтобы ты вдругорядь сплетни по городу не разносила?..

 - Это кто сплетни разносит, глаза твои бесстыжие? Да ты на женушку свою разлюбезную погляди! Это не их ли с боярыней Серапеей за глаза сороками называют? А за какие бы это такие добродетели–то, а? Да я по сравнению с ними…

 - Да ты на мою жену шибко–то не наговаривай!..

 - Ты на себя погляди, боярыня Варвара, чего ты на нас–то…

 - Это я–то на себя глядеть должна…

 - Любопытной Варваре…

 - Ларишка, Ларишка, што они говорят, ашь?..

 - Боярыне Варваре, говорят, нос оторвали!

 - Это Антипкиной–то Варваре оторвали?!

 - Нет, боярина Абросима жене!

 - Ашь?.. Какого боярина жена брошила?..

 - Не бросила! А Абросима!!!

 - Што ты орешь, глухая я, што ли? Ты шама определишь, што говоришь — то брошила, то не брошила, а потом ори на бабушку–то!..

 - Да что ли я на вас, бабушка, ору — я же ору оттого, что вы глухая, как пень, аж перед людями неудобно!

 - Я не глухая, Ларишка! Я прошто плохо шлышу!

 - Зато болтаешь хорошо, матушка!

 - А вы, боярин Никодим, на мою бабушку–то не кричите, на свою кричите!

 - А ты, девка, мала еще мне указывать!..

 - Зато наш род от самого Синеуса идет!

 - А наш — от Трувора!

 - Да кто такой ваш Трувор — конюхом у Синеуса служил, кобылам хвосты крутил!

 - Ах, так!.. Ах, так!… А ваш Синеус вообще…

 - Да тихо вы!!! Завелись, языки без костей, мелют что попало, закрути тебя в полено! Аж в ушах звенит! Тут и без вашей ругани тошно! Спать лучше ложитесь все, а утро вечера мудренее…

 - Так холодно же, на голой земле–то спать…

 - И дождь, вон, пошел…

 - Это тебе, граф Рассобачинский, на земле спать привычно — у тебя отец углежогом был, в землянке на болотах жил, там и сверху, и снизу текло. И фамилия твоя настоящая — Собакин. А нам, истинно родовитым боярам, чей род от Синеуса ведется…

 - А ты своим высоким родом в морду–то мне не тычь, боярыня Варвара! У самого распоследнего свинопаса предков ничуть не меньше, чем у тебя, только пока твои дармоеды записывались, наши работали! И титул моему отцу за заслуги перед короной даден, а Синеус твой — конокрад!

 - Ах, Боже мой, он карбонарий!..

 - Мужлан!

 - Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..

 - От дармоеда слышу!

 - От трудов праведных, что ли, ряху–то такую отрастил, а?..

 - Пролетарий!..

 - И фамилие его — Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..

 - А, да ну вас всех! — лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. — По мне, так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.

 И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.

 - Надумаете ложиться — валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные, — прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.

 Но ненадолго.

 Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что–то нечленораздельное.

 - А всё–таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, — громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева–Тыгыдычная.

 - Это почему, Наташа? — удивилась боярыня.

 - А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.

 - А при чем тут наш граф, Наташа?

 Девушка смутилась.

 - Ну, у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел… По его лицу–то не скажешь… И по манерам… Ну и, когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула…

 - Карандаш?!.. Карандаш?!.. — возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. — Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..

 - Вот видишь, я же говорила, настоящий! — обрадовано зашептала боярышня. — Вот и та принцесса тоже…

 - Карандаш?!.. Карандаш?!.. По–вашему, это — карандаш?!..

 - Ай!!!..

 - Ой!!!..

 - Мамочки!!!..

 По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из–под массивного тыла графа.

 - Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?.. — сердито прозвучало со всех сторон во тьме.

 - Ты чего дерешься?!..

 - Это… не я… Это… было у меня… под спиной…

 - Ну, что еще у тебя там было?

 - Оглобля?

 - Дубина?

 - У меня… Это… это… Это лопата!!! — восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. — Клянусь жизнью — это лопата!!!

 - Ну, не дорого же твоя клятва стоит… — кисло проворчал кто–то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:

 - Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!

 - Уже выспался?

 - Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!

 - Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? — мрачно уточнил боярин Никодим.

 - Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!

 - Верно, Наташенька! — обрадовался граф неожиданной поддержке. — Мы сделаем подкоп!

 - Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? — снисходительно хохотнул боярин Никодим. — Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?

 - Десять! — быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.

 - Ну–ну!..

 - Вот видишь, десять!..

 - Ларишка, Ларишка, што она говорит, ашь?..

 - Она говорит, десять лет!!!

 - Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!

 - А вот и не тридцать, боярыня Серапея! — обиделась Арина. — А двадцать пять с половиною!

 - Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?

 - Не встретила пока героя своего романа, вот и сижу, — надулась Арина — не столько на вопрос, сколько на то, что в последние восемь лет слишком часто приходилось на него отвечать. — А за немилого–постылого я ни ногой не пойду, и не уговаривайте.

 - Тебя не я уговаривать должна… — начала было объяснять положение вещей старая сплетница, но, к облегчению запунцовевшей боярышни, ее прервали.

 - А я еще что–то нашла, смотрите! — раздался радостный шепот Наташи почти от самой земли.

 - И я, кажись, на чем–то таком стою… — поддержал ее боярин Порфирий. — Нука–ся, нука–ся… Ну–ка, матушка, отойди–ка в сторонку!

 - И у меня, кажется, под ногами что–то перекатывается…

 Быстрые раскопки на дне их тюрьмы принесли узникам двадцать лопат и три ломика.

 - Вот это дело, — довольно взвесил в руках заступ боярин Порфирий. — Ну, Рассобачинский, коли ты такой умный, говори, куда копаем.

 - А че это я–то? — надулся граф, как мышь на крупу.

 - Ну, это же у тебя отец углежогом был… А мы–то уж и забыли, которым концом лопата в землю–то втыкается… — не преминул громко напомнить боярин Никодим, чтобы все слышали и никто не забывал.

 Граф грязной рукой поскреб в лысеющем затылке, раздумывая, уесть супостата или просто обидеться, но мужицкая закваска взяла свое. В такое время не ссориться надо, как какой–нибудь там аристократ, у которого предков больше, чем тараканов на кухне, а делом заниматься, подумал он, и решил мелкое сведение счетов оставить на потом.

 - Отвал они там сделали, — ткнул он рукой в невидимую в темноте сторону — скорее, для себя, чем для своей артели. — Значит, народ, как этот супостат говорил, с той стороны ходить не будет, и никто не будет. А ходить они будут здесь. Значит, подкоп надо с этой стороны и рыть, чтобы сверху его не видать было. А теперь, у кого заступы — сюда подходи, у кого совки — землю после нас отбрасывать будут, а баб… женщины должны ее ровным слоем по дну разносить, чтобы, когда рассветет, сверху не заметно было, что мы копали.

 - Ну, что, за работу?

 - Нет, погодите еще…

 Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

 - Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

 Ответа не было.

 - Часовой — дурак!..

 Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, «сам дурак», Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

 Тишина…

 - Ты чего расшумелся, граф? — испуганным шепотом спросила его Конева–Тыгыдычная. — Услышат ведь!..

 - Лучше пусть сейчас услышат, чем когда копать начнем, — уверенно пояснил Рассобачинский.

 - Думаешь, они еще там? — приглушив, на всякий случай, голос, шепнул боярин Порфирий.

 - Там… Куда они денутся, долдоны, — брезгливо поморщился граф. — Эх, ну и гадина же, это Чернослов… Таких дружинников испортил… Им сказано стоять и никого не выпускать — они от приказа ни на шаг не отступят, хоть ты тут песни пой, хоть танцы пляши, только наружу мимо них не лезь. Хотя сейчас нам это только на руку. Правду бают, нет, видать, худа без добра. Пока они стоят, истуканы истуканами, нам и за работу приняться можно.

 - Ну, ты прям стратег, — благоговейно покачал головой боярин Никодим.

 - А то… — довольно расплылся в улыбке граф и «отца–углежога» ему простил.

 Поплевав на ладошки, Рассобачинский закатал рукава своей собольей шубы, крытой шатт–аль–шейхской парчой стоимостью в одну крестьянскую усадьбу за метр, сдвинул на затылок высокую горлатную шапку, и со смачным кряхтением вонзил заступ в стену.

 И, наплевав на старую, надоевшую до судорог игру «кто благороднее», вырвалось у него еще не забытое, мужицкое:

 - Эх, робятушки, понеслась!..

 

 

 * * *

 

 

 Библиотечный, решительно нахмурясь и закрутив усы, отправился в разведку — шпионить за Митрохой — а Елена Прекрасная снова осталась в его квартирке одна. Когда за дверкой шкафа мелькнула в последний раз и растворилась щупленькая фигурка Дионисия, Елене пришло в голову, что напрасно она не попросила его принести ей почитать какой–нибудь интересный роман, но было уже поздно. Она попыталась выйти в привычный ей мир сама, но не смогла — дверь не открывалась, словно нарисованная, и она была вынуждена смириться с положением затворницы. Невесело вздохнув, она хотела вернуться в свою комнатку, но через распахнутую дверь в кабинет хозяина увидела на полках стройные ряды книг.

 «Ничего страшного не случится," — быстро сказала она себе, — «если я на минутку зайду в комнату Дионисия и одолжу у него какую–нибудь книжку. Я же не собираюсь рыться в его личных вещах, поэтому в моем поступке нет ничего предосудительного. И, к тому же, ему следовало быть немного внимательней ко мне, и оставить хоть немного книг. Должна же я чем–то заниматься здесь в его отсутствие! Хотя, не исключено, что он, всегда такой внимательный и предупредительный, специально не оставил дверь открытой, рассчитывая, что я зайду в его кабинет и сама выберу, что мне пожелается. Пожалуй, так оно и есть.»

 После таких размышлений, ничтоже сумняшеся, царица, осторожно ступая, как будто опасаясь разбудить спящего, неторопливо двинулась к намеченной цели — полкам.

 Подойдя поближе, она радостно всплеснула руками и заулыбалась: вся полка была уставлена романами синьоры Лючинды Карамелли — новыми, прочитанными ей от корки до корки, и старыми, и потому еще не известными ей.

 «Остров снов и желаний»… «Подари мне свое счастье»… «Шипы и розы проклятого сада»…» — взахлеб читала названия романов на разноцветных корешках Елена. — Этих я не знаю… А вот «Рамон и Малафея»… Какая трагичная история любви двух юных сердец! И как бессердечно было со стороны любезной синьоры оборвать роман на самом захватывающем месте! Скорее бы вышло продолжение — жду — не дождусь!..

 Но тут царица спохватилась, тяжелые мысли о беспросветном настоящем снова нахлынули на нее как цунами, и ей стало стыдно за свой ребяческий энтузиазм.

 Она наугад сняла с полки книгу с незнакомым названием и положила ее на стол полистать. Чтобы не смять разбросанные по всему столу листы желтоватой бумаги тяжелым фолиантом, исписанные и исчирканные ровным убористым почерком Дионисия, она аккуратно сложила их стопочкой и отодвинула на край.

 Знакомое имя бросилось ей в глаза с верхнего листка, потом еще одно…

 Не веря сама себе, она наклонилась над листком, потом взяла его в руки и стала читать:

 «Рамон и Малафея». Книга вторая. «Яд твой любви». Состоит из семидесяти глав, с прологом и эпилогом. План. Пролог: начать с напоминания о кратком содержании первого тома — юноша (Рамон) и девушка (Малафея) из двух враждующих семейств (Бойли и Мариотты) из Тарабарской страны полюбили друг друга без памяти, но родители их были, разумеется, против, и заперли девушку в высокой башне. В подробности не вдаваться, а то опять пролог получится длиной с первую книгу. Глава первая: находчивая Малафея, чтобы сбежать из отчего дома, решила притвориться мертвой и выпила снотворного, купленного у продажного аптекаря (придумать какое–нибудь тарабарское имя, вызывающее негативные ассоциации у лукоморского читателя). Глава вторая: ее относят в семейный склеп, где ее находит влюбленный Рамон. Глава третья: Рамон думает, что Малафея и вправду умерла, и выпивает остатки жидкости из склянки, которую сжимала в кулачке его суженая, решив, что это яд. Глава четвертая: когда Малафея проснулась, она увидела неподвижного жениха рядом и подумала, что он мертв. Глава пятая: она берет его меч и хочет пронзить себе сердце, но при виде первых же капель крови теряет сознание. Глава шестая: очнувшись от сна, жених видит, что невеста лежит окровавленная на полу, взбегает на башню и кидается вниз. Глава седьмая: тем временем Малафея приходит в себя, но только затем, чтобы увидеть, как ее возлюбленный летит вниз головой с самой высокой башни. От горя она снова падает в обморок. Глава восьмая: Рамон, пробивший соломенную крышу сарая и приземлившийся на сеновале, невредимым скатывается на землю, и перед тем, как предпринять вторую попытку, желает взглянуть на угасший предмет своей страсти еще раз. Глава девятая: подойдя к склепу, он видит Малафею лежащей уже на клумбе, и черную змею, со злобным шипением выползающую из–под ее бока (падающие в обморок вообще редко смотрят, куда падают, и не занято ли это место уже кем–нибудь другим). Глава десятая: решив, что предмет его страсти укусила ядовитая змея, Рамон хватает ее за хвост, и та кусает его. Он, в последний раз вскрикнув, падает рядом с Малафеей. Глава одиннадцатая: от крика Малафея приходит в себя, видит неподвижное тело Рамона, змею, извивающуюся в его кулаке, и бежит на пруд топиться. Глава двенадцатая: от укуса ужа, кроме как от сердечного приступа, еще никто не умирал, и Рамон, упавший в обморок от переживаний, быстро приходит в себя и видит вдалеке спину быстро удаляющейся невесты. Он вскакивает, бежит за ней, но не догоняет — и та на его глазах бросается в темные воды, сомкнувшиеся мрачно над ее телом. Глава тринадцатая: Рамон решает повеситься на своем поясе тут же, на берегу пруда. Поэтому первое, что видит вынырнувшая Малафея, забывшая в приступе отчаяния, что она — чемпионка страны по подводному плаванию — висящего на суку Рамона. Глава четырнадцатая: издав истошный крик, Малафея бросается прочь к конюшне, чтобы, оседлав самого необъезженного и свирепого жеребца, скакать, пока не сломает себе шею. Глава пятнадцатая: от крика не успевший толком задохнуться Рамон дергается, ветка ломается, и он летит на землю, мутным взором наблюдая, как любимая спина снова исчезает среди дерев…»

 Елена, ошеломленно моргая, опустилась на стул.

 Первое, что пришло ей в голову: «Какая трагическое стечение обстоятельств, какие неземные страсти, какая всепоглощающая любовь!..»

 И тут же — второе: «Не может этого быть. Благородная синьора Лючинда Карамелли — Дионисий?!..»

 

 

 * * *

 

 

 Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно–негаданно перед самым рассветом.

 Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что–то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку, и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих.

 И еще троих.

 И еще…

 Ломики всегда были гораздо выносливее тех, кто ими орудует.

 Особенно если эти те до сих пор тяжелее кошелька в руках ничего не держали.

 Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу как лосось на нерест, сдался, и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.

 Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще, скорее, по инерции, преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба.

 Радостная весть летним ветерком пробежала по подкопу, вырвалась наружу и взорвалась едва слышным, но дружным «ура».

 - Ну, что, — потер стертые в кровь руки Рассобачинский и повернулся в сторону соседней, гордо пыхтящей и отдувающейся фигуры, — Синеусовичи и Труворовичи… Привел вас таки к свободе Собакина сын! Не будете больше морды воротить, а?

 - Да мы ж так…

 - Не со зла…

 - Кто ж еще может высокородных из ямы вытащить, как не человек из простого народа!..

 - Не попомни старых обид, граф Петр Семенович…

 - Прости…

 - Да ладно, я уж и забыл… — скромно повел толстым плечом удовлетворенный Рассобачинский. — Добро пожаловать! Прошу!

 - А куда просишь–то хоть? — вытянул шею боярин Никодим.

 - Сейчас главное — не куда, а откуда, — мудро заметил граф. — Скорей. Надо торопиться. Женщин и девиц пропустите вперед!

 - Их вперед, говоришь, а сам–то куда? — безуспешно попытался ухватить его за край кафтана боярин Абросим.

 - Должен же им кто–то руку подавать? — невозмутимо соврал Рассобачинский и, тяжело кряхтя, стал протискивать свою графскую фигуру в ставший вмиг отчего–то узкий пролом.

 

 

 

 Когда совсем почти рассвело, и в яме оставалось человека два–три, черных и грязных, как очень большие кроты в собольих шубах, поспешно втягивающихся в подкоп, пришла смена караула.

 Капралу Надысю, перебравшему накануне черносмородинной настойки, найденной в одном из чуланов, отчаянно не хотелось вставать в такую рань, когда само солнце еще толком не проснулось, тем боле, что на посту стояли не его солдаты, а заколдованные из аборигенов, но службист–лейтенант объяснил ему доходчивым языком пинков и зуботычин, что на его место покомандовать много желающих найдется, только свистни, и капрал встал.

 Бормоча проклятия в адрес лейтенанта, бояр, их жен, детей и прочих потомков до седьмого колена, местных солдат, называемых почему–то дружинниками, хотя, был он абсолютно уверен, встреть они его во вменяемом состоянии, дружить они ему вряд ли предложили бы, капрал пошел в караулку. Так же пинками поднял он десять черносотенцев — лейтенант сказал, в первый день поставить своих — и двинулся с ними к яме–тюрьме, поеживаясь от утреннего холодка, подергиваясь от не менее утреннего похмелья, и с возрастающим с каждым шагом раздражением думая про тех, кто в яме.

 Так им и надо, этим аристократам. Пусть мерзнут. Пусть мокнут. Пусть голодают. Честные люди из–за них вынуждены подниматься в такую рань и переться аж через весь двор и всю площадь, только для того, чтобы убедиться, что они все еще живы, а они там…

 Их там не было.

 Дружинники стояли с каменными неподвижными лицами на тех самых местах, куда он вечером сам их поставил и смотрели в разные стороны, чтобы никто не приблизился незамеченным, а за спиной у них было пусто.

 Лишь грязная тень мелькнула на дне ямы и пропала — то ли девушка, а то ли виденье.

 - Где?!.. Куда?!.. Почему?!.. — метался по краю ямы в панике Надысь, а за ним наблюдали пятнадцать пар глаз — пять бесстрастных, и десять — все более тревожных, понимающих, чем им может грозить исчезновение пленников в первую же ночь.

 - По–моему, там подкоп! — наклонился, выгнул шею и прищурился один из солдат.

 - Откуда там подкоп! Это эти, — его товарищ кивнул в сторону дружинников, — их отпустили!

 - Они не могут их отпустить! Они не могут сделать ничего, что мы им не приказали!

 - Я говорю тебе, что там подкоп!

 - Капрал, там, на куче земли, лестницы! Давай их спустим и осмотрим!

 - Спускаем! Лестницы! Живо!!!.. — заорал Надысь, и кинулся выполнять свое же распоряжение во главе со своей десяткой.

 Солдаты чуть не на четвереньках моментально взлетели на отвал, схватили лестницы и потащили было их к свободным краям ямы, но капрал впал в истерику.

 - Стойте! Спускайте прямо тут! Мы их упустим! Спускайте!!! Спускайтесь!!!

 Паника передалась и его десятке и, едва упору лестниц коснулись дна, солдаты как муравьи прытко поползли вниз.

 Замыкал группу преследования Надысь.

 Разгребая перед собой землю отвала, он вскарабкался на самый верх и, чтобы не терять время, решил съехать до верхних рогов лестницы на спине.

 Он не учел, что поднятая им же самим суматоха передалась не только его солдатам, но и отвалу. И тот, очевидно, тоже решил, не теряя времени, съехать до лестницы.

 До самой ее нижней части.

 Мягкая гора еще рыхлой, но не ставшей от этого менее тяжелой земли нежно снесла капрала на самое дно, сняла с лестницы не успевших добраться до конца солдат и бережно накрыла их своим холодным бурым одеялом толщиной в несколько человеческих ростов.

 

 

 

 Занавес сырой земли опустился за беглыми боярами, и они оказались в полной темноте.

 Вернее, оказались бы в полной темноте, если бы не голубоватая склизкая плесень на влажных каменных стенах обнаруженного ими подземного хода. Она светилась тошнотворным призрачным светом, придавая всем лицам нездоровый оттенок трехнедельного покойника. Что оптимизма тоже не добавляло.

 Влажный воздух, пропитанный за невесть какие столетия ядовитым светом, слизью и миазмами, казалось, жил своей самостоятельной жизнью, перемещаясь удушливыми клубами по коридору и липко ощупывая все на своем пути.

 Под ногами хлюпала с некультурным причавкиванием жидкая грязь, неохотно отпуская из своих глинистых объятий сапоги и ботинки появившихся вдруг из ниоткуда давно забытых ей человеческих существ.

 Голоса бояр приглушенно перекатывались от стены к стене длинного коридора, такого угнетающе темного и враждебного в своей неизвестности, что их прошлая темница начинала казаться им почти родной и приятной.

 - Ну, и кто знает, где мы теперь оказались? — посмотрев налево, потом направо, как примерный пешеход при переходе дороги, поглядел затем почему–то на графа Рассобачинского боярин Абросим.

 - В каком–нибудь подземном коридоре, — авторитетно пояснил для особо сообразительных граф. — Под землей.

 Его ответ привлек к нему внимание общественности и автоматически подкрепил его славу эксперта по чрезвычайным ситуациям.

 - И куда нам теперь двигаться? — поинтересовался боярин Порфирий с полной уверенностью, что услышит сейчас ответ.

 И он был прав.

 - Направо, — не колеблясь, заявил Рассобачинский. — За мной!

 - А почему это за тобой? — раздался из темноты недовольный голос боярыни Настасьи, решившей раз и навсегда положить конец возникшей не к месту нездоровой графомании. — Мы — Синеусовичи, нашему роду семьсот лет, и должны высокородные все за нами идти…

 - Нет, за нами, если уж на то дело пошло! Мы — Труворовичи, и наш–то уж род подревнее и познатнее вашего будет!..

 Теперь, когда дальнейшие действия были предельно ясны, почему бы не восстановить статус–кво?

 - Да кто такой этот ваш Трувор? Вор и разбойник с большой дороги!

 - На своего Синеуса, лакея подагричного, посмотрели бы лучше!..

 - Да предка нашего Синеуса на царство звать приходили три раза!..

 - Да только Трувора Одноглазого выбрали царем–то, не вашего неудачника!..

 - Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?

 - Что Трувора царем выбрали поперед нашего предка Синеуса, бабушка!

 - Што?!.. Трувора — тшарем?! Не тшарем — княжишкой удельным в лешу медвежьем, и то он дольше пяти недель на троне не продержалшя — в карты его продул!..

 - Да ты ничего про наш род не знаешь, боярыня Серапея — так помалкивала бы, не позорилась перед родовитыми–то! Не в карты, а в домино, и не пять недель, а семь с половиною, и медведей там отродясь…

 - Это не мы, это ты ишторию не жнаешь, Труворович…

 Не дожидаясь окончания благородной дискуссии граф во втором поколении Рассобачинский, он же известный в Драконьей слободе еще сорок лет назад как просто Собакин, он же Петька Зануда, он же Собакин сын, он же песья кровь, демонстративно поддернул полы своей измазанной грязью и глиной шубы ценой в эту самую слободу и невозмутимым ледоколом двинулся сквозь ожидающую исхода вечного спора толпу направо.

 Далеко уйти в одиночестве ему не удалось: махнув руками на ссорящихся, бояре — родовитые и не очень — двинулись за ним.

 Спорщики, приглушенно переругиваясь, присоединились к остальным метров через двадцать.

 А метров через тридцать беглецы наткнулись на кирпичную кладку, перегораживающую коридор.

 - Что будем делать? — запаниковали самые нервные.

 - Развернемся и пойдем в другую сторону, — уверенно заявил Рассобачинский и снова, со спокойствием ледокола рассекая волну последователей, подал личный пример.

 Отойдя от проделанного ими с час назад провала, зияющего свежей на скользкой стене чернотой, на пару сотен метров, бояре снова уперлись в кирпичную стену.

 - Замуровали!.. — заголосила Варвара.

 - Похоронили!.. — поддержал ее Абросим.

 - Ой, страшно, страшно, не могу!.. — всхлипнула Конева–Тыгыдычная. — Доченьки родные, давайте прощаться — не выбраться нам отседова боле!.. Ой, бедная наша Серафима — не увидим ее больше никогда!..

 - Ой, мамонька!..

 - Цыц, бабы!

 - Сам цыц!

 - Сам баба!

 - Я же говорил — за Синеусовичами надо было идти!..

 - За Труворовичами!..

 - Тихо!!! — трубно воззвал к массам граф. — Все очень просто. Сейчас мы возвращаемся к нашему лазу, подбираем инструмент…

 - Да мы, Синеусовичи!..

 - И Труворовичи!..

 - Кто хочет остаться здесь жить — не подбирает, — щедро задавил возмущение на корню Рассобачинский. — А остальные пробивают стену и идут вперед. За мной!

 

 

 * * *

 

 

 Библиотечный кристаллизовался из ничего и сразу же бросился на поиски царицы.

 - Елена!.. Елена!.. Мы были правы в наших догадках!.. Он был вовсе не зачарован — он был просто в состоянии алкогольного опьянения! И он взял книгу не по приказу, а по собственной инициативе! И читает ее сам! И это книга про пломбирского засланца!

 - Что?.. — заморгала царица и выпустила из рук тяжелый роман.

 - Я говорю, про лазутчика одного из племен, проживающих на Крайнем Севере!

 - Почему ты так решил? — недоумение ее ничуть не рассеивалось.

 Чтобы не сказать наоборот.

 - Потому что она называется «Шпион, пришедший с холода»! Лежит одетый–обутый на лавке, прихлебывает самогонку, и читает!..

 - Кто? Шпион?

 - Нет, Граненыч!

 - И что это значит?

 - Н–ну… Не могу сказать точно, — пожал плечами библиотечный. — Но у меня создалось впечатление, что он пьет от страха, что его заколдует Чернослов…

 - Нет, я имею ввиду, почему он выбрал именно эту книгу?

 - Не знаю, — снова пожал плечами недовольный тем, что его прервали, Дионисий. — Может, хотел почитать что–нибудь легкое? По сравнению с тем, что читает всегда?

 - Послушай, Дионисий. Ты ведь сегодня обошел чуть не весь дворец. Ты видел других людей — слуг, или дружинников, или бояр, которые… не поддались заклятью?

 - Нет, царица, — не раздумывая, покачал головой хозяин библиотеки. — Все — как неживые, посмотреть — оторопь берет и дрожь колотит.

 - То есть, чарам не поддался только он… — мысля вслух, Елена подняла с пола фолиант, положила его на кровать и встала. — В моем понимании, это может произойти только по двум причинам.

 - Каким?

 - Или он сам колдун, могущественнее Чернослова. Или это получилось потому, что он был… нетрезв. Ведь он был единственным человеком во всем дворце, кто осмелился ослушаться моего приказа…

 - Я бы остановился на втором, — быстро решил библиотечный, которого передернуло от одного воспоминания от пропитавшего всю комнатушку истопника сивушного амбре.

 - И я тоже, — согласилась царица.

 И на лице ее в этот момент было написано, что в голове ее только что созрел гениальный план.

 - А это значит, милый мой спаситель, что у нас появился гонец, который домчится до моего мужа и расскажет, что произошло в злосчастном Лукоморске.

 - Но кто его отправит, кто ему прикажет, кто даст наставления?..

 - Я. Я прокрадусь к нему сегодня ночью и дам ему поручение найти Василия или Дмитрия как можно скорее и привести их с дружиной сюда.

 - Но это опасно!

 - Я знаю… — блеклым голосом подтвердила царица. — Но кроме них сразиться с колдуном некому. А если они воротятся нежданно–негаданно, то могут попасть в засаду и сгинут все!..

 - Нет, я имел ввиду, опасно для тебя! Пройти ночью через весь дворец, кишащий завоевателями и жуткими существами, которые раньше были людьми! Это невозможно! Тебя увидят и схватят! И тогда все будет кончено!.. И, кроме того, что, если чары колдуна все еще действуют на трезвого человека? Твои слуги и воины до сих пор ходят как деревянные — в глазах ни тени смысла! Это ужасно!..

 - Тогда к нему должен сходить и все передать от моего имени ты. Ты покажешься ему и заговоришь с ним спокойным голосом, чтобы не невзначай не напугать…

 - Видишь ли, царица… — виновато развел ручками библиотечный. — Я, конечно, не хочу наговаривать на достойного человека… Но если он увидит меня… В том состоянии, в котором он находится сейчас, он просто подумает, что у него началась белая горячка.

 - Но что ты тогда предлагаешь?! — в отчаянии от того, что несколько минут назад казавшийся таким совершенным и хитроумным план разваливается на глазах, сжала кулаки Елена. — Что нам делать?!..

 Дионисий опустил очи долу, нервно подергивая напомаженную бородку и покусывая губы.

 - Я никогда этого не делал… И не знаю, получится ли… Но я полагаю, что это возможно…

 - Что?.. — с новой надеждой кинулась к нему царица. — Что ты придумал?

 - Я могу попытаться провести тебя теми коридорами, которыми хожу сам.

 - Ты… попробуешь?

 - Да. Я не могу отпустить тебя в пасть погибели. Завтра вечером, когда все лягут спать…

 - Нет, — твердо взяла за ручку библиотечного царица. — Сегодня. Сейчас. Мы не можем терять ни минуты. Пожалуйста?.. — добавила она просительно, заглядывая Дионисию в расширившиеся от волнения глаза.

 - Х–хорошо… — не выдержал он ее взгляда и кивнул. — Сейчас. Но учти, Елена — в каморке этого верноподданного короны стоит такой дух… Такой… Слова в испуге покидают мой мозг, когда я пытаюсь найти подходящее сравнение той ядовитой атмосфере…

 - Я подумала и об этом, — кивнула та. — Я сложу все носовые платки, которые только у нас найдутся, в несколько слоев и пропитаю их мятным маслом. У тебя ведь есть мятное масло?..

 - Да, есть, царица…

 - Очень хорошо. А когда мы окажемся там, то засунем ему в рот веточку мяты. Я видела у тебя на кухне. Ты окажешь мне любезность и одолжишь одну веточку?

 - А если не поможет?

 - Ну, что у тебя есть тогда еще?..

 

 

 

 Через двадцать минут Дионисий с Еленой Прекрасной в одно руке и с сумкой, набитой мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками и, как крайнее средство, луком, чесноком и вяленой воблой сделал первый осторожный шаг по одному ему видимому коридору, ведущему из его библиотеки к книге, находящейся сейчас в дрожащих руках истопника Митрохи.

 Елена зажмурилась, набрала полную грудь воздуха (не в последнюю очередь потому, что в жилище Граненыча таковой ко времени их прибытия мог быть уже полностью вытеснен сивушными парами) и шагнула за ним.

 Под ногами ее мягко спружинило, как будто ступала она по туго натянутому батуту. Набравшись смелости и открыв очи, царица увидела вокруг себя матовую, почти непрозрачную стену, такую же упругую на ощупь, как и пол.

 Метров через десять перед ней вдруг возникло нечто серое, плотное и непроницаемое, но не успела она испугаться, как преграда пропала, как будто ее и не было, а ее саму обволокло холодом и сыростью.

 - Что… это?.. — сквозь стучащие зубы едва прошептала Елена, даже не надеясь, что ее вопрос будет услышан.

 - Это мы из здания библиотеки вышли и сейчас идем по двору. Вечером был дождь, отсюда эта пробирающая до костей влажность. Неприятно, согласен… Наверное, ты спросишь, почему мы не прошли весь путь по дворцу, и я тебе отвечу — это невозможно. Пути Книги — только прямые. И, к тому же, в этой нашей прогулке есть и свои положительные стороны.

 - Да? — слабо удивилась царица. — И какие же?

 - Во–первых, так быстрее.

 - Так есть еще и «во–вторых»?..

 - Да, естественно! Вдохни полной грудью эту ночь, этот свежий воздух — это не что иное, как глоток природы, с которой мы, городские люди, засевшие в своих четырех стенах, так редко видимся! Скоро придем, наберись еще немного терпения, царица! Совсем чуть–чуть осталось…

 - Так это мы сквозь стену так прошли?!.. — изумленно воскликнула Елена, только теперь до конца сообразившая, что этот глоток природы должен означать.

 - А–а… Это… Да. Видишь ли, я к этому привык. Когда следуешь Путем Книги, препятствий не замечаешь. Так, например, сейчас мы идем на высоте десяти метров от земли… Ой!!!.. Не надо, наверное, было тебе этого говорить… — пришел к чуть запоздалому выводу Дионисий, невольно сморщившись от боли в нервно стиснутой царицей руке.

 Но все его муки могли показаться стороннему наблюдателю лишь легким дискомфортом по сравнению с реакцией бедного Граненыча, когда на его глазах из голой стены появился вдруг маленький франтоватый человечек, за ним — царица Елена, и оба, скроив ужасные мины, набросились на него, вырвали из рук стакан с самогоном и бутылку, выбросили их в форточку, и наперебой стали засовывать ему в рот мяту, сушеную малину, яблоки, цукаты, корицу, укроп, лаванду, розовые лепестки, лук, чеснок и вяленую воблу.

 

 

 * * *

 

 

 На то, чтобы проломить старую кирпичную кладку, столь неосмотрительно и самонадеянно преградившую им дорогу, понадобилось десять минут.

 Под презрительные выкрики в адрес хлипкого препятствия несколько бояр во главе с графом Рассобачинским навалились могутными плечами на расшатавшиеся кирпичи и поднапряглись. Стена натужно затрещала, закряхтела, и пала под молодецким натиском высокородных и не очень бояр, начинавших смутно, спинным мозгом сознавать, что в каждом боярине спрятался и ждет своего часа освобождения мужик.

 Женская половина их отряда разразилась аплодисментами.

 - Вот ужо ты, батюшка Артамон, ждоров, как бык, — восхищенно качала головой боярыня Серапея, разглядывая недоверчиво оказавшегося ближе к ней боярина Амбросия.

 - Как навалился, как навалился, боярин Артамон Савельевич — поди, один стенку–то своротил, остальные ровно просто так рядом стояли! — кокетливо поправляя венец, похожий после стольких приключений, скорее, на старый цветочный горшок, вывернутый наизнанку, поддержала ее Арина Конева–Тыгыдычная.

 - Есть еще стрелы в колчане, — горделиво усмехнулся тот, демонстративным широким жестом утирая трудовой пот со лба, как это делали сотни его предков до той поры, пока один из них не решил, что честный труд — не его призвание, просто на большую дорогу идти — боязно, и записался в благородные.

 - А вот боярин Никодим в шторонке проштоял, ровно хворый, — осуждающе прищурившись, повернулась она к тому.

 - Да нам, Труворовичам, не пристало… — без особого убеждения начал было он, но завял на половине фразы под бескомпромиссным взглядом дам.

 Рафинированные изнеженные члены высшего общества на глазах выходили из придворной (или подземной?) моды.

 Галантно посодействовав боярыням и боярышням в переходе на ту сторону, мужчины окружили их, чтобы во тьме подземной на них невзначай не напало какое–нибудь мрачное невыспавшееся чудовище, доблестно выпятили и без того не впалые груди и, сжимая лопаты и ломы как фамильное боевое оружие, двинулись вперед боевым построением «свинья» с графом Рассобачинским в качестве пятачка.

 Пройдя метров с двадцать, они оказались перед закрытой дверью.

 К разочарованию разошедшихся бояр, она оказалась заперта изнутри на хлипкую щеколду, и сдалась почти без боя, лишь слегка, для проформы, поскрипев ржавыми петлями, громко, но недолго жалуясь на жизнь.

 Хмыкнув полупрезрительно–полуразочарованно по поводу такого малодушия, граф взял заступ наизготовку, как копье, и шагнул в открывшееся пространство.

 Там было темно и сухо.

 - Эх, разнеси тебя кобыла!.. — донеслось до общества из непроглядной тьмы. — Глаз выколи — ничегошеньки не видать!.. Ну вот хоть бы све…

 Трах! Тарарах! Бах! Бам!

 - …чечку малую, закрути тебя в дугу!.. Ой!..

 Трах! Тарарах! Бах! Бам!

 - Что там, граф, что случилось? — обеспокоенный отряд Рассобачинского ломанулся вслед за ним с оружием наперевес.

 ТРАХ!!! ТАРАРАХ!!! БАХ!!! БАМ!!!

 - ОЙ!!!..

 - Что здесь?

 - Думаешь, я знаю, боярин Амбросий? Ох–х–х… Кажется, мы только что на себя что–то уронили…

 - Что это? — еще один голос донесся откуда–то от пола — видно, говорящий пытался нащупать, что–то, что минуту назад огрело его по спине.

 - Похоже, полки какие–то… — донесся недоверчивый голос кого–то, кому это удалось раньше.

 - Полки? — оживился еще один голос, ближе к двери. — Может, это склад? Продуктовый?

 - Вам, Труворовичам, только бы пожрать, — брезгливо донеслось из группы женщин, столпившихся у входа.

 - А ты, боярыня Настасья…

 Но договорить Никодим не успел.

 Из глубины комнаты раздался восторженный вопль Рассобачинского, звуки кресала и вспыхнул крошечный огонек, показавшийся ослепительным после нескольких часов в почти полной темноте.

 - Свечи!!! Я нашел свечи!!! Целую коробку!!!

 И тут же бояре, отталкивая друг друга, потянулись к его огоньку, как очень большие, толстые нелетающие мотыльки.

 - Мне!..

 - Дай мне одну свечку!..

 - И мне одну!..

 - И мне тоже!..

 - Стойте! — строго вскинул ладонь граф, преграждая дорогу жаждущим освещения. — Свечей мало, и на всех все равно не хватит. Будем экономить — зажигать по одной, только чтобы освещать дорогу впереди идущим!

 Поворчав и повздыхав, бояре с разумностью такого решения все же согласились, и стали ждать результатов обхода помещения человеком со свечой.

 - Тут нигде ничего нет! — провозгласил, наконец, граф. — Пустые полки, шкафы и стеллажи! А на них одна пыль!.. Хотя, нет… Поглядите… Это книга! Единственная на весь этот мебельный склад!..

 - Книга?

 - Одна?

 - И всё? — донеслись недоверчивые вопросы из женской группки, сгрудившейся у входа.

 - Да!.. Кроме нее — только кресало и коробка свечей!..

 - Што он говорит, Ларишка, ащь?..

 - Говорит, что нашел комнату, а в ней много полок и всего одна книга!!!

 - Так это, наверное, библиотека, — высказала предположение боярыня Серапея и оглядела всех, довольная своей проницательностью.

 - Бабушка, да что ты говоришь–то, а?! Ты когда–нибудь в библиотеке–то была? Знаешь, что это такое? — стыдливо оглядываясь по сторонам — не слышал ли, часом, кто Серапеиной сентенции — прокричала как можно тише в ухо старухе Лариска.

 Но надежда была напрасной.

 Услышали ее все.

 - А што вы на меня так шмотрите? — возмутилась старая боярыня. — Што шмотрите? Думаете, ешли темно, так я не вижу, как вы на меня шмотрите?

 - Да ты что, бабушка, как это мы так на тебя смотрим?..

 - Шами жнаете, как! А про библиотеку тшаря Епифана Швирепого никогда не шлыхали, што ли?

 - Так ведь то — библиотека, боярыня Серапея! Самая богатая в мире, говорят! Даром ее, что ли, столько веков уже ищут! А то — пустая комната с одной книжкой! — разве что не покрутил боярин Никодим пальцем у виска, припоминая Синеусовичам в лице боярыни Настасьи, старухи Серапеи и молодой Лариски нанесенные ранее обиды [].

 - Ты думаешь, я ш ума шошла? — голос Серапеи мог смело посоперничать по теплоте с жидким азотом. — Я же говорю, што это не мы, Щинеушовичи, это ты ишторию не жнаешь! Ты думаешь, Швирепый тшарь вщегда так проживался? Нет, боярин Никодим. По молодошти его Епифаном Книгочеем жвали. Епифаном Добрым. И шобрал он полную огромную комнату вщяких книжек. И штал вщем давать читать. Да только нишего ему не вернули, кому он давал. Кто говорил, што не брал. Кто — што отдавал уже. Кто — што потерял. А кто и вовще жа гранитшу бежал, лишь бы книжку не вожвращать. Хорошая книжка тогда редкошть была, понимаешь… И ошталащь, говорят предания, у Епифана Доброго вщего одна книжка, шамая неинтерешная, которую никто тшитать не хотел. И пошмотрел он на нее, и жаплакал. И проплакал тшелый день и тшелую ночь. А потом жакрыл швою библиотеку на ключ, и ключ выброщил. А череж мещац стали его проживать Епифаном Швирепым. Те, кто жа гранитшу убежал.

 - А кто не убежал, как его называли? — с замиранием сердца спросила самая младшая Конева–Тыгыдычная.

 - А кто не убежал, Наташа, те никак не наживали. Тем уже вще равно было []…

 Тем временем, разведгруппа под командованием Рассобачинского вернулась в ожидавшим вестей с переднего края женщинам и расстроено доложила:

 - Обошли всю комнату…

 - Нашли люк в потолке — не открывается.

 - Простукивание показало — заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше [].

 - Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену…

 - А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.

 - Голодными?.. Холодными?.. — горестно задали пространству риторический вопрос женщины.

 Граф Рассобачинский фыркнул в усы:

 - Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.

 Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.

 

 

 - Все бы тебе шутки шутить, граф, — разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева–Тыгыдычная. — А мысль дельная. Чай не дети мы — целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем, бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок–другой. Третий–четвертый. Не больше десяти.

 - А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?..

 - Забыли уж, какой он есть–то, свет, — вздохнула Лариска.

 - А на растопку что? — задала резонный вопрос боярыня Варвара.

 Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.

 

 

 

 Можно было бы сказать, что идея Коневой–Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско [] — если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы» []. Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя.

 Под аккомпанемент недоуменных вопросов, он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.

 На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом.

 Но внимание глазастого графа привлекло не это.

 На очерченном черными чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.

 А в противоположной стене — еще один.

 

 

 * * *

 

 

 - Нет, я не белочка, — в третий раз терпеливо, сквозь несколько слоев Митрохиного полотенца, проложенных мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками, луком, чесноком и вяленой воблой терпеливо повторяла Елена ошалело хлопающему жиденькими бесцветными ресницами Граненычу. — Не белочка, не зайчик и не мышка и никакой иной грызун — не пойму, отчего это тебе так непонятно. Я — царица твоя Елена. И ты должен мне повиноваться.

 Граненыч упрямо покачал головой:

 - Т… т–тсарицы сквозь д–двери… х–ходят… Это д–даже я… з–знаю… А т–ты — или моя б–белочка… или п–порождение к–клад… к–кадл… к–колдовства… этого… — и он, несмотря на плохо вменяемое состояние, опасливо оглянулся по сторонам — не притаился ли «этот» за табуреткой или под столом [].

 - Гр… Митрофан. Послушай меня внимательно и поверь мне. Я тоже хожу сквозь двери. Обычно. Но сейчас сквозь двери по дворцу ходить опасно, и Дионисий, — для иллюстрации достоверности, она указала на миниатюрного человечка, заинтересованно наблюдавшего за выяснением отношений правителя и верноподданного, — помог мне пройти по Пути Книги.

 - А эт… та еще… к–кто?.. — с трудом сфокусировал разъезжающийся взгляд на маленькой франтоватой фигурке Митроха.

 - Я библиотечный, — со скромным достоинством представился Дионисий.

 - Б–библиотечный… к–кто?.. — с еще большим непониманием нахмурился истопник.

 - Библиотечный библиотечный. Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я — библиотечный, — кротко вздохнув, привычно объяснил человечек.

 - Да?!.. — изумился Граненыч. — Я н–никогда… не с–слышал… что б–бывают…

 - Не в этом дело, — устало отмахнулась от его сомнений Елена. — Сейчас дело совсем не в этом, Митрофан.

 - К–как — не в эт…том? Я с–сорок лет… брал к–книги… в бил… билбл… в билбил… там, где они хранятся…и не п–подзревал, что…

 - Дело в том, Митрофан, — царица пошла на риск и приблизила свое измученное, но все еще прекрасное лицо к его слегка опухшей физиономии со впалыми небритыми щеками и положила руки ему на плечи, — что все наше царство попало в страшную беду, и кроме тебя, его спасти больше некому.

 И тут Граненыч окончательно уверился в том, что количество выпитого спиртного в его случае перешло в качество. Потому что до сих пор только во сне, и то нечасто, к нему являлся представитель царской фамилии и говорил что–нибудь подобное. И каждый раз в своих снах он, Митроха, в ответ лишь испуганно махал руками и отказывался, или убегал, очертя голову, или прятался так, что сам себя потом не мог найти, а потом, проснувшись, горько жалел об этом — ну хоть вот бы раз, дурню, хоть бы и во сне, совершить то, о чем мечталось с детства…

 И вот сейчас — опять…

 Но теперь–то уж он будет умнее.

 Ну, сон — держись.

 - Я… г–готов, — решительно мотнул он головой так, что она чуть не оторвалась от тощей шеи, а подбородок ударился о грудь. — Г–где… в–враг? Н–неси… его… с–сюда…

 Елена перевела дух и со смесью облегчения и раздражения взглянула на Дионисия: хоть Митроха и поверил, наконец, в ее реальность, толковать о чем–либо с их единственной надеждой, пока она, то бишь, он, был в таком состоянии, было бесполезно.

 Но ответного взгляда она не дождалась.

 Маленький библиотечный больше не наблюдал за ними — не замеченный никем, он беззвучным кошачьим шагом пересек комнатушку, прильнул ухом к двери и теперь с напряжением, передаваемым даже его спиной, вслушивался в что–то, что, похоже, происходило в коридоре.

 - Елена, бежим! — вдруг резко обернулся он и схватил царицу за руку. — Сюда кто–то крадется!

 - Кто?.. — побледнела под полотенцем та.

 - Не знаю!!! — шепотом прокричал он и, не медля более ни секунды, втянул несопротивляющуюся царицу в стену.

 - Н–ну, в–вот… Т–теперь уже они… с–спрятались… — расстройство и разочарование Граненыча можно было черпать ведрами. — А я т–толко… сол… солг… солгал…. солгалсился… К–куда же вы?.. А?..

 Елена остановилась, едва они скрылись в трубе Пути, и заставила остановиться своего провожатого.

 - Что случилось, Дионисий? Что за паника? — едва переводя дыхание, строго спросила она. — Ты меня так напугал! Ничего ведь не было слышно! А Митроха как раз только начинал понимать…

 - По коридору кто–то подкрадывался! — горячо зашептал библиотечный, не дожидаясь, пока Елена договорит. — Я точно слышал, и я абсолютно уверен в этом! Он топал и пыхтел, как бегемот на скачках!.. Представь, что было бы, если бы этот «кто–то» вошел к Граненычу и увидел тебя? Не забывай, царица — теперь во дворце у нас нет друзей!..

 - О, нет… — всплеснула руками царица. — Только не это…

 - Вот видишь, — торжествуя, проговорил библиотечный. — Как было неосмотрительно с твоей стороны забыть обо всем, кроме…

 - Я имею ввиду, что если этот «кто–то» войдет сейчас в комнату Граненыча и увидит его пьяным, да еще и с книжкой… — не слушая его, продолжила Елена, — а заколдованные слуги не пьют и книжек уж точно не читают…

 - О, нет… — теперь всплеснул руками и Дионисий и, обронив на ходу берет, бросился обратно в клетушку Митрохи. — Только не это…

 - Митрофан, быстро, твоя повелительница ждет тебя! — скомандовал грозным шепотом он, сжав в своей крошечной ладошке узкую мозолистую ладонь истопника, и ноги того, не дожидаясь команды от всё еще погруженного в алкоголь и обиды мозга, сами понесли все остальное к стене и через нее. Туда, где ломая руки от нетерпения и страха, ждала их Елена Прекрасная.

 И не успела спина Граненыча исчезнуть за бревнами, как дверь его комнатки распахнулась, едва не впечатав ручку в стенку, и внутрь, грозный в своем безмолвии, ввалился Букаха.

 

 

 

 - …Ч–что ж вы не дали мне с ним встретиться–то, а? — потягивая из вамаяссьской фарфоровой чашки огуречный рассол, не переставал сокрушаться Граненыч. — Я ж бы его, г–гада, с–своими руками бы п–придушил!.. Г–герой, едрена кочерыжка…

 - Вы с ним в разных весовых категориях, — просто объяснил Дионисий, даже не утруждая себя лишним взглядом на костлявую фигуру истопника, словно составленную из палочек.

 - Отожрал на царских–то харчах п–пузу, п–паук… — не унимался Граненыч, хмуро поджимая обветренные губы и морща лоб. — Не разглядели мы змею за пазухой, вот это п–плохо…

 - Плохо сейчас то, Митроха, — мягко вмешалась Елена, приглушенно выговаривая слова из–за своей многослойной защиты и стараясь дышать не очень глубоко, — что во всем Лукоморске не осталось ни одного человека, способного противостоять колдуну. Кого он не заколдовал, того запугал. И если в самое ближайшее время не придет нам на помощь мой муж с войском, то кто знает, что этот негодяй еще придумает, чтобы задурманить головы и тем, кто еще в своем уме. И тогда, когда Василий и Дмитрий вернутся, они попадут в ловушку.

 Граненыч оторвался от своей чашки и неожиданно внимательным и умным взором полупьяных прозрачно–серых глаз вперился в лицо Елене.

 - Ты, ваше величество, должно быть, хочешь, чтобы я предупредил их?

 - Ты сможешь это сделать, Митрофан? — умоляюще прижала она руки к груди. — Я приказываю тебе… Нет, я прошу тебя… Выберись из дворца… Купи, укради, выпроси, выменяй коня… Скачи к ним… Предупреди их, расскажи им…

 - Так где у нас сейчас военный театр–то?

 - На гастролях в Лотрании, — недоуменно нахмурилась Елена. — А что?

 - Да не ваши плясуны, — покривился в улыбке Митроха. — Боевые действия где сейчас ведутся, говорю?

 - А–а… Где–то на южной границе, — пожала плечами Елена. — С Караканским ханством, если ничего не путаю?..

 - Ханство Караканское, — выудил откуда–то из–под своего стула маленький справочник купца Дионисий. — На букву «Кы»… Так, так, так… Ага. Есть. Площадь… Население… Политическая система… Валюта… Климатические условия… Ага, вот. «Удаленность от столицы Лукоморья — три недели пути с обозом, конному гонцу — две недели, по распутице — плюс четыре дня».

 - Две недели!.. — ахнула царица.

 - С половиною, — угрюмо уточнил Дионисий. — Осень на дворе, как–никак.

 - Хм… Диспозиция далекая… — почесал взъерошенный затылок Митроха. — В оба конца–то пять недель вынь да положь… М–да–а–а… Пожалуй, как сказал бы генерал Манювринг, мы пойдем другим путем. Пожалуй, ваше величество, я к царю Василию не поскачу…

 - Как?!..

 - Я к родичам царевны нашей Серафимы в Лесогорье поеду от вашего лица военным атташом, подмоги просить. В два раза быстрее выйдет. Недели в полторы уложусь, поди, в самом худшем случае. Они же сродственники ваши теперь — отказать не должны, если сами ни с кем не воюют.

 - А ведь и вправду… — уважительно покачал головой библиотечный, быстро обдумав и оценив предложение Граненыча.

 - Стратегически мыслить надо! — поучающее поднял к потолку указательный палец довольный одобрением истопник.

 - Митроха!!!.. — счастливая Елена едва не бросилась истопнику на шею, но вовремя спохватилась и удержала у лица уже начинающее потихоньку то ли выдыхаться, то ли уступать перед напором сивушных масел полотенце. — Ты… гений! Ты… настоящий герой! На, возьми мои украшения — на них в пути ты купишь все, что тебе надо!

 И она принялась одной рукой неловко снимать с себя бриллиантовое колье.

 - Да ты что, царица! — замахал руками Граненыч. — Чтоб меня с этим ожерельем за вора поймали по дороге? Или ограбили? Или, спаси–сохрани, убили? Нет, не надо, и не думай. Я лучше к куму шорнику в городе мимоходом загляну — у него одолжусь. Живы будем — рассчитаемся.

 - Митроха… Митрофан… Если жив останешься — ничего не пожалею… Проси, чего хочешь… Все твое…

 - Вот жив останусь — тогда и поговорим, — неопределенно качнул взлохмаченной головой, похожей на лошадиную, Граненыч. — А пока выбираться отсюда надо. Загостился я чегой–то у вас.

 - Я тебя провожу, — поднялся со стульчика Дионисий и водрузил на переносицу очки. — Путем Книги. Когда выступаешь в поход?

 - Как вот отсюда выйду — так и выступаю, — пожал плечами истопник.

 - Но тебе же надо собраться?..

 - А чего мне собираться? Голому одеться — подпоясаться. Вот вернусь к себе в комнату, сто грамм на дорожку приму — и пошел.

 - Зачем… сто? — тревожно вскинула глаза Елена.

 - Для профилактики, ваше величество. Чтоб колдовство не приставало, — авторитетно пояснил Граненыч.

 - А… книгу ты… мою… с собой не берешь?.. — голосом, полным настолько равнодушного равнодушия, что оно не могло быть и на пятьдесят процентов искренним, поинтересовался вдруг библиотечный. — А то ты бы заодно ее забрал бы и мне сюда принес быстренько… Сколько ты в пути пробудешь — неизвестно, а книга на месте своем законном должна обретаться.

 - Эта книга твоя? — вопросительно взглянул на него Митроха.

 - Если из моей библиотеки — значит, моя, — непреклонно ответил тот.

 - Интересная у тебя книга, — уважительно качнул головой Граненыч. — А в нашем положении — так просто полезная. Жаль только, что до конца я ее не успел дочитать…

 - Вернешься — дочитаешь, — дипломатично предложил Дионисий.

 - Вернусь — она мне не понадобится, — хмыкнул Митроха, допил одним могучим глотком рассол из своей чашки, крякнул, утерся замызганным рукавом и поднялся. — Ну, ваше величество, не поминай лихом. Пошли, Дионисий.

 

 

 

 Старательно обездвижив лицо и сфокусировав глаза на невидимой точке сантиметрах в двадцати от переносицы, Граненыч деревянным шагом брел вдоль дворцовой стены уже в третий раз.

 Как и в первые два раза, ни случайно приставленными лестницами, ни неожиданно упавшими деревьями, ни непонятно откуда взявшимися веревками стена похвастать не могла. Даже теперь, при третьем круге, она оставалась такой же высокой, неприступной и непреодолимой, как и два часа, и двести лет назад.

 Вариант с парадными воротами ему пришлось отбросить сразу, как только закончил первый круг: на обоих стоял суровый караул из одного черносотенца–новобранца из местных предателей и пятерки пустоглазых дружинников. С какой целью — было не очень понятно, поскольку все они все равно были закрыты на засовы, и никто не горел желанием ни посетить захваченные чужаками дворец, ни покинуть его.

 Ну, да ладно. Мы люди не гордые, через царское парадное ходить все одно неприученные. Нам бы чего попроще. Хозяйственные ворота само то бы подошли, но так и на них ведь не девки с коромыслами стоят…

 Боится, видать, окаянный, раз такие посты выставляет. Знает кошка, чье мясо съела…

 Не столько поймав, сколько почувствовав на себе чужой заинтересованный взгляд, Граненыч, осторожно сделал еще несколько шагов, остановился, наклонился и медленно, как во сне, стал собирать с земли упавшие после вчерашнего ветра сухие ветки.

 Все понятно…

 Все логично…

 Истопник собирает ветки на растопку…

 В этом нет ничего подозрительного…

 И интересного тоже…

 Ну, и что, что нормальные люди это делают при помощи граблей и тачки…

 Где теперь тут взять нормальных людей…

 Посмотрит — и перестанет…

 Вот только кто же это на него смотрит?

 И откуда?

 Или это его паранойя?..

 А что это такое?

 Перемещаясь по строго выверенной траектории с тщательно рассчитанным углом наклона тела и головы по отношению к окружающей действительности, Митроха украдкой, но бегло осмотрелся. Слева — недоступная свобода за трехметровой стеной. Справа — южная стена нового здания дворца с россыпью окон всех самых модных форм и размеров, но все занавешены плотными ночными портьерами. Скорее всего, еще три дня назад их задернули вечером от любопытных глаз, да так и оставили…

 Колыхнулась сейчас одна из них, или это его растревоженное воображение не находит себе места?..

 А с другой стороны, кому там сейчас на него из окон тайком подглядывать?..

 Ладно, продолжение осмотра…

 Сзади у нас выложенная камнем неширокая дорожка, по краям — трава и деревья до самого поворота.

 Впереди…

 - М–му–у? М–м–м–му–у–у–у!..

 - Тьфу, зараза, напугал!..

 Впереди находился зверинец царя Симеона — шесть просторных загонов с экзотическими животными — подарками послов из заморских стран.

 Белый медведь Снежок, страдающий от хронического теплового удара и ностальгии, присланный одним из северных племен этим летом с обозом песцовых шкурок, резной рыбьей кости и вяленой рыбы. Полосатый как шмель толстый ленивый тигр Пуфик откуда–то из восточной тайги. Обманчиво флегматичный желтый одногорбый Огненный Ветер Пустыни — беговой снайпер–верблюд [] из Шатт–аль–Шейха — мимо не ходи. Вольера с крикливым, лохматым, плохо воспитанным безымянным обезьяним семейством из Вамаяси. Близорукий злой носорог Бамбук, похожий на маленькое стенобитное орудие. И — рядом с ним и почти напротив хозяйственных ворот, которыми он пользовался все время, пока работал во дворце, но сейчас недоступными, как Луна, как самые дальние созвездия — территория огромного иссиня–черного узамбарского буйвола Герасима с щегольски закрученными, как усы гвардейского офицера, рогами и жены его, нервной и раздражительной буйволицы Му–Му. Его любимцев, неизменных объектов кормления сладкими морковками и репками, почесывания за ушами и поглаживания больших теплых тяжелых морд. Вообще–то, их имена были Самум и Саванна, но Граненыч их и сам не признал за имена, и буйволов отучил на них отзываться, с самого первого дня единолично переименовав их в честь героев давно прочитанной книжки.

 Но сейчас было не до них, его узамбарских коровушек, как он ласково про себя иногда называл рогатую чету. Сейчас они помочь ему ничем не могли.

 Вот если бы одно из посольств догадалось в свое время преподнести царю Симеону жирафенка маленького, да кабы тот вырос, да если бы он, Граненыч, его воспитал и приучил катать на себе, то теперь можно было бы попытаться вывести его из загона, подогнать к стене и подняться по евойной шее наверх…

 Эх, бы, да кабы, да во рту росли грибы…

 Нет.

 К этому вопросу с голыми руками не подойдешь.

 Тут нужно стратегическое мышление.

 Как учил великий вамаяссьский контр–адмирал Янамори Утонути, определись с целью, а средства предложат себя сами.

 Итак…

 Цель — ворота. Они должны передо мной открыться.

 Препятствие — охрана. Черносотенец и два дружинника. Их надо обмануть, уговорить, подкупить, отвлечь, разогнать или…

 Короче, их не надо.

 Средства…

 Граненыч еще раз вздохнул, поскреб под шапкой в затылке и пришел к выводу, что если кого охрана и пропустит, так это телегу и работника, направляющегося в город… в город…

 За чем?

 Что там говорилось в той, недочитанной им книжке про лазутчиков?

 Ври не просто так, а чтобы тебе захотели поверить? Или как–то позамысловатее?

 Ладно. Изящную словесность оставим хозяину библиотеки. А мне надо именно врать.

 Так за чем таким может поехать возчик, что его обязательно нужно пропустить?

 За дровами?

 За продуктами?

 За заказом в лавку?

 Стоп.

 Идея.

 Направляющегося в город за водкой.

 Для армии Чернослова.

 У кого рука поднимется, или, вернее, не поднимется, не открыть ворота по такому случаю?

 И что с того, что этой водки в подвалах — пруд пруди? Откуда начальнику караула, этому городскому гамадрилу, это знать?

 Или мадригалу?..

 Нет, не так, по другому как–то…

 Маргиналу?

 Ладно, ну его, кто бы они ни был.

 Будь он хоть маргинал, хоть мадригал… или все–таки гамадрил?.. но уж на это–то он, если я хоть чуть–чуть разбираюсь в этой братии, купится — глазом не моргнет, стоит только пообещать ему, что он первым снимет пробу. Ну, или, памятуя свое якобы бессловесное состояние, натолкнуть его каким–либо способом на эту мысль.

 Немного воодушевленный таким планом — другого все равно не было — Граненыч осторожно выбрался из–за загона с буйволами, кивнув им ласково на прощанье, обошел его и, едва удерживаясь от всепоглощающего желания красться, стелясь по стенке, останавливаясь и оглядываясь каждые полминуты, снова тщательно свел глаза в кучу, вышел на середину дорожки и деревянной походкой заводного солдатика зашагал к конюшне.

 - М–м–м–у–у–у–у–у… — печально проводил своего занятого друга Герасим.

 Ворота конюшни были слегка приоткрыты. Оттуда веяло теплом, навозом и успокаивающе–знакомым конским духом.

 Поддавшись на последок искушению оглянуться и не обнаружив ничего тревожного, Митроха боком просочился вовнутрь.

 Просторные, уютные стойла царской конюшни длинными рядами уходили в сухой полумрак, туда, где, в самом конце, стояли и ждали своей доли работы ломовые, старые и просто беспородные неказистые кони — рабочий класс лошадиного племени.

 Граненыч уже знал, кого он возьмет — соловую Елку, одноухую покладистую кобылку, которую чаще всего посыльные из кухни и подсобного хозяйства брали для выездов в город. Хотя, откуда этим басурманам и это знать?..

 Митроха свернул к столбу посреди широкого прохода, потянулся, чтобы снять лампу и замер.

 Сердце пропустило такт, решившись сначала выскочить через горло, но, когда не удалось, ухнуло и пребольно ударило в левую пятку…

 Граненыч нос к носу столкнулся с Букахой.

 Бывший воевода тоже вздрогнул и отпрянул, едва не споткнувшись о полы своей длинной, крытой алой парчой, шубы.

 Истопник мог поспорить на коня и телегу, что красная надменная физиономия того, и так гораздо менее красная и далеко не такая надменная в последние дни, стала такой же бледной, вытянутой и испуганной, как у него.

 Граненыч пришел в себя и начал лихорадочно соображать первым.

 Одно из двух.

 Если он сейчас побежит, Букаха его догонит или — в том маловероятном случае, если боярские ноги окажутся не такими быстрыми, как у шестидесятипятилетнего старика — поднимет тревогу на весь дворец.

 Если нет…

 Усилием воли собрав разбежавшиеся было в панике черты лица в тупую равнодушную маску, хоть и несколько перекошенную, Митроха продолжил начатое движение и медленно снял лампу со столба.

 Не глядя на выпученные глаза и беззвучно шевелящиеся губы боярина, он так же медленно повернулся, опустил руку и механической походкой зашагал вдоль по коридору к своей цели.

 Я слуга.

 Я под чарами.

 Мне приказали запрячь лошадь в телегу и съездить в город по делам.

 Я должен здесь находиться.

 Я имею на это полное право.

 У меня распоряжение.

 Я выполняю чужую волю.

 И мне вовсе не хочется развернуться, бросить лампу ему в морду и лететь отсюда со всех моих шестидесятипятилетних ног.

 Когда Граненыч дошел до стойла Елки и получил возможность боковым зрением оглядеть проход, там уже никого не было.

 Трясущимися от перепоя и перепуга руками он стал взнуздывать одноухую кобылку. Та дружелюбно фыркала и пыталась сжевать его волосы.

 «И опять одно из двух», — с мрачной обреченностью рассуждал он, пока руки машинально худо–бедно выполняли знакомую до автоматизма процедуру. «Или он сейчас поднимет крик и тут будет вся колдунова рать… или его самого тут быть было не должно.»

 Напрашивающийся вывод рассмешил Граненыча и заставил на минуту забыть об отчаянности собственного положения.

 «Он что, тоже удрать собирался?!..»

 

 

 

 Через полчаса к хозяйственным воротам на малой скорости подъехала старая телега, запряженная гладкой соловой кобылкой. Правил ей тощий чумазый небритый мужичок неопределенного возраста в поношенном коричневом армяке.

 Дойдя до самых ворот, кобылка почти уперлась мордой в ворота и, не дождавшись команды, остановилась.

 - Эй, ты, куды прешь, как по прошпекту? — начальственным голосом окликнул возчика черносотенец.

 - В город, — кратко и бесстрастно доложил Митроха, твердо придерживаясь линии, что зачарованным не пристало быть чересчур болтливыми.

 - Зачем?

 - За водкой.

 - За водкой? — оживился свежеиспеченный черносотенец, пропустил следующий вопрос «по чьему приказу» и сразу перешел к делу.

 - А куда конкретно?

 - Винокурня Жилина.

 - Хм–м–м… Винокурня Жилина — это хорошо… Жилин — он градус держит… — задумчиво поскреб подбородок черносотенец, перебирая одну заманчивую возможность за другой и, наконец, остановившись на одном из вариантов, безусловно, приятном, судя по тому, как непроизвольно расплылась в блаженной улыбке его хитрая физиономия. — А когда возвращаться будешь?

 - Груз заберу — и вернусь, — бесстрастно ответил Митроха, старательно не сводя неподвижного взгляда с засова за спиной черносотенца.

 - За… три часа вернешься? — хищно прищурившись, выстрелил вопросом начальник караула, прикинув, когда его должны сменить.

 - Вернусь, — не задумываясь, подтвердил Митроха. Сейчас он бы подтвердил, что вернется из винокурни Жилина, расположенной в двух часах езды от дворца, и за двадцать минут.

 Только бы пропустили, только бы пропустили, только бы выпустили…

 Облачко сомнения пробежало было по лицу караульного, но открывшиеся вдруг в такой нежаркий день солнечные перспективы рассеяли его без особого труда.

 За полдня с лишком, что он стоит на часах на этих разнесчастных воротах, мимо него не прошел ни один солдат из отряда колдуна. Будто они все заняты своими делами и забыли, что он вообще существует на белом свете. Брезгуют они нашим братом, видите ли вы. Морды воротят. А на воротах этих дурацких стоять не ихнее, понимаете ли вы, дело. А торчать–то тут, между прочим, еще до вечера. А на улице не май месяц. И даже не сентябрь. И что такого страшного может случиться, если он потихонечку выпустит эту телегу, а потом абсолютно справедливо воспользуется плодами своей доброты? Подумаешь, приказ… Легко им, инородцам, раздавать приказы, сидя перед печкой в помещении!.. Думают, пришли невесть откуда, сунули десять рублей жалованья в зубы, и всё, господа? Можно над лукоморским человеком глумиться? И, если здраво поразмыслить, зачем тогда человеку власть, если он не может ей воспользоваться в личных целях? А–а–а… провались земля и небо!..

 - Открывайте, — повелевающее махнул заколдованным дружинникам рукой в черной кожаной перчатке начальник караула. — Да поживее шевелитесь, проклятые!..

 Такой же ломкой походкой, какую с разной степенью достоверности старался изображать до сих пор Митроха, оба дружинника без единого слова потащились из караульной будки снимать засов.

 - Ну, слава тебе!.. — одними губами прошептал Граненыч и понял, что последнюю минуту он забыл дышать.

 Укрывшись за неподвижной маской зачарованного, он тихохонько перевел дух и торжествующе улыбнулся — одними глазами.

 Получилось.

 Прорвались.

 - М–м–м–мум!.. М–мумум–м–м!.. М–м–му–ум–м–му–у–у–у!!!.. — донесся сзади знакомый звук.

 «И тебе всего хорошего, Герасим», — подумал в ответ буйволу Митроха и украдкой оглянулся на прощанье.

 По направлению к ним, откуда ни возьмись, полоща на бегу полами шубы, к ним неуклюже бежал, размахивал руками как ветряная мельница и что–то отчаянно мычал Букаха.

 Хотел ли он схватить беглеца или присоединиться к нему, Граненычу разбираться было недосуг.

 Сердце его отчаянно метнулось в грудной клетке, руки непроизвольно дернулись, и он хлестнул вожжами по спине Елку. Та, не ожидая от старого знакомого такого вероломного коварства, встала на дыбы, ударила перед собой копытами и угодила прямо в грудь одного из дружинников, поднимающих засов. Тот охнул [], отлетая к воротам, и тяжелый брус, не чувствуя больше поддержки с одного конца, ухнулся обратно на место.

 - Эй, ты чего, ты чего?.. — отскочил начальник караула от взбунтовавшихся вдруг кобылы и мужика и выхватил меч. — А ну, слезай!..

 - М–мум–м!!! М–м–му–умуму!..

 Страшно выпучив глаза и указывая пальцем одной руки на Митроху, другой рукой Букаха делал непонятные знаки черносотенцу.

 - Слезай, кому говорят! — замахнулся тот на Граненыча и нервно дернул головой в направлении экс–воеводы: — А это еще кто?

 - Царский шут. Юродивый. Немой и бесноватый. Может покусать, — мстительно сорвалось с языка Митрохи прежде, чем он успел подумать, что говорит. — Это заразно.

 - Э–э–эй, стой! — черносотенец на секунду забыл о подозрительном вознице и выставил меч навстречу несущемуся галопом грузному боярину и его роскошной, покрытой алой шатт–аль–шейхской парчой шубе. — Стой, кому говорят!..

 - М–м–м–у–у–у–у–у?!.. — снова донеслось до ворот — это нахмурился в загоне чем–то недовольный буйвол, но теперь до него не было дела даже его покровителю Митрохе.

 Букаха несся вперед, как будто до последнего не верил, что начальник караула и вправду пустит в ход меч. Но когда его острие уперлось в широкую грудь, затянутую малиновым бархатом, он остановился и, гневно мыча и размахивая кулаками, стал метаться вправо–влево, стараясь обойти караульного и самолично схватить утеклеца, чтоб потом предъявить его новому царю как доказательство своей верности, бдительности и наблюдательности.

 Но куда бы не кинулся толстый боярин, везде его встречал с мечом наголо испуганный черносотенец.

 - Уйди!.. Уйди отсюда!.. Убью дурака!.. — тыкал он клинком перед собой, и Букаха едва успевал уворачиваться, не выпуская все же Митроху из виду. — Чего ты ко мне привязался, убогий?! Иди, лечись!..

 - М–м–мумум?!..

 - М–м–м–у–у–у–у–у?!.. — Герасим сквозь редкий забор прищурился на подпрыгивающую вместе с хозяином боярскую шубу и нехорошо склонил голову, но кого сейчас волновало мнение заморской коровы?

 От неожиданности и простоты пришедшей в боярскую голову идеи Букаха остановился, отступил на шаг для душевного спокойствия караульного и, старательно мыча, ткнул толстым пальцем сначала себе в грудь, потом в Граненыча, прижатого к воротам и напряженно замершего на своей телеге, потом полоснул себя ребром ладони по горлу.

 - М–м–у–у–у–у!.. — хрипло выдохнул Герасим, почувствовав рядом с собой тепло и поддержку своей подруги, подошедшей выяснить, что там происходит. — М–м–м–у–у–у–у–у!..

 - М–мумуммум!.. — ожесточенно проревел экс–воевода. — Муммумму!!!

 - Его надо? — впервые перестал тыкать мечом и нахмурился черносотенец.

 - М–муммум!!!.. — закивал обрадованный понятливостью того Букаха. — М–мум–му!

 - Ну, хватай, — осторожно отступив в сторону, разрешил караульный. — Потом я его к капралу Шухеру отведу. А лучше, вас обоих…

 Не расслышав последней фразы, Букаха неприятно ухмыльнулся, растопырил руки и стал обходить телегу слева, так, чтобы караульный оказался у лже–возчика за спиной.

 - Мм–мумуммум!.. — торжествующе проревел он.

 - М–м–м–у–у–у–у–у!.. — с ненавистью склонил голову Герасим.

 - М–м–у–у–у–у?.. — недоверчиво переспросила Му–Му.

 - М–м–м–у–у–у–у–у!!!..

 - Солдат! Не дай им убежать в ту сторону! — приказал начальник караула и приготовился признать, что несение караула на хозяйственных воротах — не такая уж скучная обязанность, как ему показалось сначала.

 Оставшийся на ногах дружинник двинулся на место новой дислокации, а Граненыч соскочил с телеги и нырнул под лошадь.

 Букаха за ним.

 Митроха шарахнулся от занявшего стратегическую позицию в первых рядах неожиданного театра черносотенца и вскочил обратно на телегу.

 Еще не похудевшее от бед и забот последних дней пузо боярина не дало ему согнуться как следует, чтобы проскочить под низкорослой лошадкой, и он с разбегу боднул ее головой в живот.

 Не ожидавшая такого поворота событий Елка покачнулась, молниеносно обернулась и тяпнула длинными желтыми зубами экс–воеводу за плечо.

 - Муммум–мму!!!.. — взревел тот и набросился с кулаками на бедную животину.

 Истопнику, в первую же вылазку в тыл врага познавшему на своем опыте горечь провала, не надо было ничего подсказывать.

 Ловко, как кошка, спрыгнул он с другого края телеги, увернулся от только что прибывшего на указанное ему командиром место медлительного дружинника и кинулся бежать со всех ног очертя голову.

 - Хватай его!!! — азартно, как будто не нарушителя ловил, а на стадионе болел, запрыгал на месте и закричал черносотенец, и Букаха послушно оставил в покое лошадь и кинулся вдогонку за своим пропуском в лучшую жизнь.

 Конец этого эпизода был бы печален в своей предсказуемости, но в каждом «наверняка» всегда есть свое «если».

 Если узамбарский буйвол недоволен, он постарается сделать всё, чтобы как можно большее число окружающих было своевременно проинформировано о его недовольстве.

 Доведенный сначала до красного, а потом и до белого каления хаотично перемещающейся алой шубой, Герасим отступил на несколько буйволиных шагов, разбежался и с треском высадил мощными рогами калитку загона вместе с изрядным куском забора.

 Половина которого отгораживала от остального мира носорога.

 Пока живая осадная машина с миопией разглядывала образовавшуюся пробоину и соображала, что бы это могло значить, Герасим с благоверной времени зря не терял…

 И какому идиоту вообще могло прийти в голову, что несение караульной службы на хозяйственных воротах — это скучно?

 Когда до тощей спины в коричневом армяке оставалось не больше метра, Букаха протянул руку и изо всех сил толкнул убегающего мужичка. Тот повалился на сухую траву, перекатился несколько раз и замер.

 Довольный Букаха остановился, пыхтя и отдуваясь, и вдруг услышал за своей толстой алой спиной звучное, полное радостного предвкушения: «М–м–м–у–у–у–у–у?..».

 Позабыв на мгновение про Граненыча, боярин резко остановился и злобно оглянулся, рассчитывая дать отповедь наглецу–черносотенцу, посмевшему его передразнивать…

 И оказался нос к носу с огромным иссиня–черным буйволом. В глазах его кровавым огнем горела боярская шуба.

 - М–м–м–у–у–у–у–у?!.. — из–за широкого плеча узамбарского быка выступила его рогатая супружница, и на черной капризной морде ее было написано «хлеба или зрелищ».

 Хлеба у экс–воеводы не было.

 И злонравная скотина об этом знала.

 - М–ммумум!!!.. — выкрикнул боярин, что должно было означать «Стража!!!», но у стражи в это время уже нашлось свое занятие…

 

 

 * * *

 

 

 Елена Прекрасная открыла и закрыла роман, лежавший у нее на коленях, нервно сжала кулаки и, не выдержав, снова поднялась и сделала шаг по направлению к кабинету Дионисия. Тяжелая книга с глухим стуком упала на ковер в виде плаката с надписью: «Книга — лучший подарок».

 - Ой, извините… — рассеяно проговорила она, подняла фолиант и положила на прикроватную тумбочку, смахнув при этом на пол зеркальце в серебряной оправе.

 - Да что ж это такое–то, а?.. — Елена нетерпеливо вернула вещицу на место и, не заметив повторившего путь зеркальца гребня, мягко ступая по теплому ворсу, продолжила путь к своей цели.

 - Д–дионисий?.. — мягким полушепотом спросила она, нерешительно остановившись рядом со столом, усеянным старинными пергаментами, более современной бумагой и затупившимися и свежезаточенными перьями всех размеров и мастей.

 - Да, царица? — отложив свои заметки, поднял он на нее слегка покрасневшие после бессонной ночи глаза, огромные за толстыми стеклами очков в роговой оправе. — Тебе беспокойно? Ты не находишь себе места? Тебе здесь душно и тесно? Душа твоя болит и плачет, раненой птицей стремясь кинуться вслед за доблестным Граненычем или на поиски родителей Василия?

 - Ты все сказал лучше меня, Дионисий… — устало опустилась на стул рядом со столом Елена. — Я так переживаю за Митроху… А еще больше я боюсь за Симеона и Ефросинью. Почему о них ничего не известно? Где они? Что с ними? И что будет, если Граненыч не сумеет выбраться из дворца? Если с ним что–нибудь случится по дороге? Ведь тогда Васенька не узнает… и когда он вернется… ничто не поможет…

 - Успокойся и отодвинь свои заботы в дальний угол самого дальнего чулана, царица, — маленькая морщинистая ручка библиотечного легла на смуглую, нервно подрагивающую руку Елены. — Своим беспокойством ты не поможешь никому, а себе и малышу можешь повредить. Все кончится хорошо, вот увидишь. На своем веку я перевидал… то есть, перечитал… немало историй, похожих на эту. Добро всегда торжествует. Это закон Вселенной. А законы Вселенной, в отличие от законов людей, выполняются безукоснительно.

 - Но Вселенная такая огромная… и медлительная… А нам некогда ждать, пока добро восторжествует само по себе, ведь промедление смерти подобно! Ему надо помочь, а мы не в силах!..

 - Ну–ну… Успокойся, царица… Хочешь чаю? С мятой, смородиновым листом, лимоном, молоком…

 - Нет, спасибо, Дионисий… — рассеяно покачала она головой. — Мне ничего не хочется, правда. Ты такой добрый… Внимательный… Заботливый… Что бы я делала без тебя? Страшно подумать… Если бы я не ушла в тот вечер из зала пиров, если бы не упала и не потеряла сознание, пока Чернослов накладывал свои порабощающие чары на всех, на кого еще не наложил свою грязную лапу… Как хорошо, что на свете бывают библиотечные. Хотя, может, они существуют только в Лукоморье? Про домовых, дворовых, и даже банных я слышала и в Стелле, только там они называются «термальные», но про твоих сородичей — никогда и нигде… Наверное, это потому, что вы так хорошо прячетесь от людей? Но зачем? Люди вас чем–то обидели?

 Хозяин библиотеки отчего–то смутился, опустил глаза — теперь огромные линзы увеличивали его пушистые ресницы — и стало накручивать на палец напомаженный ус.

 - Видишь ли, царица… — наконец заговорил он, и стекла очков снова наполнились голубым. — Люди в Лукоморье, Стелле, да и в других странах Белого Света ничего не слышали о библиотечных потому, что их нет.

 - Нет? — не поняла Елена. — Как — нет? А как же ты?..

 - Я — исключение. Я — единственный, — скромно объяснил он. — Ты, конечно, не знаешь этого… Но я ведь тоже не всегда был библиотечным.

 - А… кем же ты тогда был? — удивленно вскинула брови царица, и тут же поспешно добавила: — Ну, если это не твоя тайна, которую ты не хочешь никому рассказывать…

 Дионисий задумался, но потом качнул головой и поправил сползшие на лицо длинные волосы.

 - Нет. Теперь, когда ты знаешь о моем существовании, делать тайну из моего происхождения — нелепо. И если тебе интересна ностальгическая болтовня старого любителя фолиантов и книжной пыли…

 - Естественно, интересна! — горячо воскликнула Елена. — И, если интересно тебе, ты совсем не старый!

 Дионисий рассмеялся мелким смешком.

 - Как ты думаешь, сколько мне лет?

 - Пятьдесят… Пятьдесят пять… — предположила царица.

 - Если ты умножишь последнюю названную тобой цифру на десять, ты будешь довольно близка к истине, — улыбнулся он, наблюдая за тем, как удивление и недоверие сошлись в нешуточной схватке за господство на ее лице.

 - Ты не выглядишь на полтысячелетия, — наконец проговорила она.

 Дионисий усмехнулся и повторил за ней:

 - Полтысячелетия… Это звучит как цитата из подписи под экспонатом археологического музея…

 Елена смутилась.

 - Извини, но ты же сам сказал…

 - Сказал, сказал, — шутливо проворчал в ответ библиотечный. — Но когда я это говорил, я не думал, что это действительно так много.

 - Так откуда же берутся библиотечные? — царица дипломатично перевела разговор со скользкой темы возраста на старые рельсы.

 - А, ты об этом… Это древняя… как ты можешь догадываться… и неинтересная, в общем–то, история. Давным–давно я родился в семье дворового и овинницы и по рождению был обречен жить во дворе, прятать человеческие вещи, оставленные на улице на ночь без присмотра и склочничать с домовыми. Но я чувствовал, что это не мое, душа не лежала, как сказали бы вы, люди, а чего мне было действительно нужно — я тогда понять не мог. Но однажды летом учитель маленькой царевны — пра–пра–пра–бабушки пра–пра–пра–бабушки нашего Симеона — стал проводить уроки грамоты в беседке в саду, где я любил проводить время в тени яблонь и ловить кузнечиков. После занятий сей старательный педагог читал ей книги вслух. Про приключения, про любовь, про дальние страны — любопытная Агафьюшка слушала, раскрыв рот, все подряд… И она была не одинока. Я тоже в такие минуты забывал обо всем на свете. Я был всецело захвачен, увлечен, поражен, потрясен, потерял голову, покой и сон… И когда я узнал, что есть во дворце такое невероятное сказочное место — библиотека, рай на Земле — то сразу понял, где буду жить и окончу свои дни. Долго рассказывать, как я пробивался сюда, в одно из самых древних крыльев дворца, ставшее моим домом. Скажу только, что это было не так легко, как казалось мне поначалу… Но, приобретя вожделенное прибежище — мою дорогую библиотеку — я потерял все остальное. Друзей, приятелей, родню… Они не поняли меня. Стали презирать, осуждать, насмехаться… Я стал позором своего рода, изгоем, страшной сказкой для маленьких. Не могу сказать, что это меня не трогало… Что я не хотел бросить все и вернуться… Снова стать, как все…

 Пока неторопливо и печально тек рассказ старого хозяина библиотеки, Елена, позабыв переживать за Граненыча, царя, царицу, мужа и все остальное Лукоморье, не раз замирала, охала и смахивала нежданную слезу, как будто слушала новый, самый потрясающий и трогательный роман пера благородной синьоры.

 Чужие беды часто окружены ореолом романтики и заставляют позабыть о своих…

 - …Но вовремя понял, дважды в одну воду войти нельзя, а то, что когда–то было, никогда не вернется на круги своя. Я стал другим, и те, с кем я был знаком, знают это и будут помнить всегда. И я смирился. Научился не замечать их. Не вспоминать. И со временем они отстали, но не забыли. Вот поэтому единственное место во всем дворце, где я могу чувствовать себя свободно — моя библиотека. Моя жизнь. И мои единственные друзья и собеседники с тех пор — книги, — через два часа закончил свое повествование Дионисий и прихлебнул из чашки свой давно остывший травяной чай.

 - Ох, расстроил я, гляжу, тебя, старый дурень, — смущенно поднял он глаза на царицу, уже жалея о своей внезапной откровенности. — Ты и без того в последнее время аппетитом не страдаешь, а так и вовсе перестанешь кушать… Может, тебе моя стряпня не нравится? Может, тебе чего–нибудь особенного хочется? Я читал, в твоем состоянии это часто случается…

 Елена, которой и впрямь приходилось последние несколько дне питаться только тем, что Дионисий приносил для нее из своих походов по оккупированному дворцу — самому–то ему требовался только чай, и то, скорее, в качестве ритуала, нежели продукта — затрясла головой:

 - Нет, что ты, что ты, все просто замечательно!

 - Ну, чего бы тебе хотелось, царица? Не скрывай, пожалуйста. Чем могу — помогу.

 Она пожала плечами.

 - Ну… Этим летом, когда мы с Ионом гостили в Мюхенвальде, нам однажды подавали вамаяссьскую кухню… Там были какие–то то ли суси, то ли суши… Тогда я это разок откусила и больше не смогла. А теперь у меня такое странное желание… Как будто я эти суси целый день все ела бы и ела.

 - Я сделаю все от меня зависящее, — деловито кивнул Дионисий. — Сейчас я пойду, возьму кулинарную книгу и посмотрю, как их готовят.

 Он встал и сделал шаг по направлению к залу библиотеки, с облегчением приветствовав завершение разговора о прошлом.

 Это ощутила и Елена. Также она почувствовала то, что если не задаст свой давно жегший ей язык вопрос сейчас, то уже не задаст его никогда.

 - Тебе было очень одиноко, и потому ты стал писателем? — зажмурив глаза, что как будто придало ей решимости, выпалила она.

 - Ты… знаешь?.. — испугано обернулся и вскинул на нее свои неправдоподобно голубые глаза Дионисий.

 - Ой… Извини… Прости меня… Пожалуйста… Я не хотела подглядывать… Но я нечаянно увидела на столе рукопись… Невзначай прочитала несколько строк… и поняла, что она — это ты… — Елена неуклюже оправдывалась, и щеки ее горели от смущения и стыда. — Извини меня… Но если ты не хочешь — я никому не скажу… Клянусь…

 Маленький библиотечный покраснел и поник не меньше ее.

 - Теперь и ты будешь смеяться и презирать меня… — едва слышно проговорил он одними губами.

 Слова оправданий и извинений застряли у царицы в горле.

 - П–почему? — непонимающе уставилась она на него. — П–почему я должна смеяться? И презирать?

 - Потому что я посмел захотеть стать высшим существом на свете — писателем… — не поднимая глаз, произнес безжизненно хозяин библиотеки. — Потому что она — это на самом деле я… Я читал, что была одна дама, писавшая романы под мужским псевдонимом, чтоб никто не догадался, наверняка, и я подумал… Чтоб никто не догадался, что я — это я… Я решил… Но сейчас, когда ты затронула эту тему… Кто я такой, чтобы… Зачем только я стал писать свои истории? Надо было послушаться голоса разума и выбросить их или сжечь! Я столько мучался, столько думал и передумывал, перед тем, как отправить свою первую рукопись в издательство — едва ли не дольше, чем создавал ее!.. Ах, отчего, почему я не смог передумать еще один — последний! — раз…

 - Дионисий, — осторожно прикоснулась к ручке библиотечного Елена.

 Она дрогнула, но не отдернулась.

 - Дионисий, — повторила она. — Ты не понял. Если ты мне не запретишь, то при первой же встрече с моими боярынями я расскажу им всем, что познакомилась с самРй благородной синьорой Лючиндой Карамелли! И они позеленеют и умрут от зависти! В страшных муках! Все до единой! А я при этом буду горда так, как будто это не ты, а я лично написала все эти головокружительные романы, которыми зачитывается весь… всё… вся…

 Дверь библиотеки тихонько заскрипела и стала медленно отворяться.

 

 

 * * *

 

 

 Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.

 - Я так больше не могу, Арина, — трагическим шепотом жаловалась младшая Конева–Тыгыдычная сестре. — Мне все время кажется, что из темноты на нас кто–то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…

 - Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, — снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. — Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода — ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.

 - Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?

 - А чего тут бояться? — гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.

 Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.

 Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.

 - Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ашь?

 - Наташа говорит, что страшно тут, а Арина — что нечего бояться, стены одни кругом голые.

 - Нешего, говоришь? — негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. — А ты про белого шеловека шлышала?

 - Про кого? — замирая от возможности по–настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.

 - Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет — иж одной штены выйдет, в другую войдет — и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.

 - Отчего помирает, бабушка? — расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.

 - А ни отшего. Придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел, — убежденно сказала старушка.

 Наташа ахнула, Артамон шагнул к ней и сурово сказал:

 - Не бойтесь. Я вас защищу, если что. У меня лопата.

 - Не придумывай, боярыня Серапея! — донесся из авангарда веселый голос графа. — Какой тебе в наш просвещенный век белый человек! Страшилки это все детские!

 - А вот и нет, граф Петр, не жнаешь — не…

 - Ай!!! — взвизгнула вдруг Арина, словно ошпаренная кипятком, и метнулась в руки первого попавшегося человека []. — Я видела!.. Видела!..

 - Что?

 - Что ты видела?

 - Ариша, что с тобой?..

 - Я… там что–то белое… в тени… промелькнуло… мне плохо…

 И повалилась в обморок прямо в поспешно подставленные ручищи Артамона.

 - Девочка моя!..

 - Арина!..

 Бояре остановились и сгрудились вокруг бесчувственной боярышни.

 - Это она белого шеловека видела, — с мрачным удовлетворением сообщила Серапея.

 - Она теперь умрет?..

 - Не бойтесь, не умрет, — прогудел откуда–то сбоку Никодим. — боярыня Серапея говорит, что чтобы после этого умереть, надо прийти домой и лечь в свою постель. Если дело упирается только в это, мы бессмертны. Белые человеки могут ходить туда–сюда толпами.

 - Бесчувственный ты человек, боярин Никодим! — хмуро буркнул Артамон и помахал перед носом девушки лопатой, создавая ветерок.

 Арина мужественно выдержала два прямых попадания лопатой по кончику носа и кучу засохшей земли, просыпавшейся ей в лицо, и открыла глаза только когда Серапея предложила собственнолично сделать ей искусственное дыхание.

 - Ах… Где он… — прошептала она, не сводя испуганных очей с лица Артамона.

 - Я здесь! — важно нахмурился он, всем своим видом показывая, что появись здесь хоть толпа белых людей, как предположил боярин Никодим, он со своей верной лопатой горой встанет на защиту.

 - А… белый человек?..

 - Ушел. Пропал. Его не было. Тебе показалось, — быстро посыпались со всех сторон объяснения.

 - Ариша, деточка моя, тебе плохо? — чуть не плача, склонилась над ней мать.

 - Нет… да… ноги не слушаются…

 - Это у ней паралич нашинаетшя, — со знанием дела объявила боярыня Серапея. — Потом горячка навалится — и…

 - Я тебя понесу, — потупив очи, предложил могучий Артамон. — Если ты не возражаешь…

 - Нет… да… пожалуйста… Мне уже все равно… — слабо простонала она и нашла в себе, очевидно, самые распоследние силы слегка приподняться, чтобы Артамону было удобнее подхватить ее на руки.

 - А вот ешше такую ишторию рашкаживают, — продолжила Серапея, едва группа снова тронулась в путь. — Иногда под жемлей штоны шлышатьшя нашинают. И штонет кто–то, штонет, и жалобно так… И непонятно откуда донощится — то ли шправа, то ли шверху, то ли шнижу… Так душу и раждирает… А потом как жамолкнет — так шражу и обвал.

 - А отчего это, бабушка?

 - Это дух поджемный живых оплакивает.

 - И насмерть обвал–то?

 - Нет, не нашмерть. Выбратьшя можно. Выберетшя шеловек, придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

 - Ох, страсти–то какие…

 - Да сказки это всё!..

 - А ежели не сказки?

 - И ты туда же, боярин Порфирий!..

 - А еще иштория ешть, шама шлышала…

 - …ах!..

 - …ну, нашла, матушка, место и время!..

 - …и что дальше?..

 - …придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

 - Да ну вас, с историями вашими!..

 - Нет, мы должны знать, чего боять… то есть, к чему быть готовыми!..

 - А я не верю во всё это, и не поверю, пока сам не увижу!..

 - Сам увидишь — поздно будет, милейший!..

 - А ешше рашкаживают…

 - Да ты нас специально пугаешь, что ли, боярыня?..

 - Тихо, Амбросий!..

 - Кому тебя пугать надо!..

 - …придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

 - …ужас, ужас!..

 - …сказки!..

 - …под ноги глядите, тут камни попадаются…

 - …а вот ешше я шлышала…

 - …да откуда тут столько камней…

 - …как колобки по маслу раскатились…

 - …типун тебе на язык, боярин Демьян…

 - …договаривались же — про еду ни слова!..

 - …а о чем тогда говорить–то?…

 - …вроде платошек белый лежит на жемле. А хто подберет его или наштупит…

 - …страх–то какой!..

 - …ерунду болтаешь!..

 - …шам болтаешь! Али штрашно штало?..

 - …ах, чтоб тебя!..

 - …под ноги глядите лучше!..

 - …а ешшо шкаживают, ешть под жемлей ожеро голубой воды, а штены черные…

 - …а в нем платочек беленький плавает!

 - …ха–ха–ха!..

 - …а в нем шудо–юдо живет! И кто его увидит…

 - …а какое оно из себя, чудо–юдо–то?..

 - …да какое еще такое чудо–юдо, чего опять выдумываете?..

 - …придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

 - …ах!..

 - …ох!..

 - …сказки!..

 Так, за веселой беседой, беглецы не заметили, как уперлись в завал.

 

 

 

 - Ну, бояре высокородные, что делать будем? — скорее для проформы, чем из реального интереса к мнению товарищей по несчастью спросил Рассобачинский, закатывая рукава шубы.

 - Известно что, — зло буркнул боярин Никодим.

 - Долбить будем. Не назад же возвращаться, — не менее дружелюбно процедил сквозь сведенные от голодухи зубы боярин Амбросий.

 - Это завал, — объяснил очевидное граф. — Его сверху раскапывать надо. А то всё это каменное хозяйство на головы нам посыплется — и хоронить не надо.

 - Умеешь ты успокоить и подбодрить, граф Петр, — кисло усмехнулся кто–то в темноте.

 - Стараюсь, боярин Ефим…

 Кряхтя и проклиная тот день и час, когда они решили остаться во дворце на ужин, бояре потянулись в забой.

 Но не успел Рассобачинский добраться до самого верха, как в темном коридоре раскатился его радостный крик:

 - Тут дыра!!!

 - И что там? Что видно? Свет видно?

 - Ничего не видно! Свечу подайте, родовитые!

 Свеча была ему поспешно подана, и через несколько секунд графом был предоставлен новый отчет об увиденном:

 - Да тут места немеряно! Вроде галереи тропинка идет, и вниз спускается!

 - И что? — насторожено поинтересовались снизу.

 - Сейчас посмотрю!

 И не успели бояре и слова сказать, как Рассобачинский, шурша осыпающимися камушками, вскарабкался по завалу вверх и исчез, оставив благородное общество в полной темноте.

 Отсутствовал он недолго — бояре даже не успели договориться, следует ли зажечь еще одну свечу, или стоит подождать, пока граф вернет эту.

 - Там вода! Там вода! — донеслось из черного провала в потолке, и почти сразу одинокой суперновой вспыхнул огонек свечи. — Поднимайтесь все сюда! Там внизу озеро!

 Озеро!!!

 И, бояре, позабыв моментально о необходимости растягивать запас свечей, стали наперебой чиркать кресалом, зажигая фитильки, как будто граф только что прокричал им о том, что пришел конец их блужданиям под землей.

 Как маленький, но очень медленный и шумный метеоритный дождь, бояре со счастливым гомоном спустились по неровному широкому карнизу к каменистому пляжу, воткнули свои свечи меж камней и кинулись к воде — плескаться, брызгаться, умываться и пить, пить, пить…

 

 

 

 …В этот раз рыба в этом озере была увертливее и мельче, и было ее намного меньше, чем в прошлый раз…

 …невозможно насытиться…

 …надо возвращаться назад…

 …снова долгий путь по узкому тоннелю…

 …почти голодом…

 …что за еда — эта холодная безвкусная рыбешка…

 …хочется теплого, сочащегося кровью мяса…

 …как давно не было вкусного нежного мяса…

 …хочется мяса…

 …мяса…

 …шум наверху…

 …огоньки…

 …плеск воды у берега…

 …что там такое…

 …поплыть, посмотреть…

 …там пришло мясо, много мяса, свежего мяса…

 …хочу, хочу, хочу…

 …зубы вопьются…

 …кости захрустят…

 …кровь брызнет…

 …всплыть…

 …скорее, скорей…

 …мясо…

 …мясо…

 …мясо…

 

 

 

 - МЯСО!!!!!!!!!!..

 У чуда–юда не было ни единого шанса.

 В едином порыве боярское сословие, не взирая на пол, возраст и кустистость фамильного древа, набросилось на вымирающее животное, за одно свидание с которым археологи всего Белого Света отдали бы полжизни, и завершило процесс.

 Полностью вымерший реликт был радостно вытащен на берег, лишен шкуры и разрублен наточенными о камни лопатами на порционные кусочки — филейчики, ребрышки, шейку (ну о–о–оч–чень длинную!), грудинку и тому подобные вкусности.

 Что с ним надо было делать дальше, бояре не знали.

 - Потушить бы его сейчас?.. — нерешительно предложил боярин Порфирий.

 - В чем? — мрачно поинтересовался боярин Никодим.

 - И на чем? — уточнила боярыня Варвара.

 Окинув пытливым взглядом при свете догорающего недельного запаса свечей пляж и берег озера, усеянные черными и серыми камнями, бояре не нашли ничего более, что могло бы гореть, или хотя бы коптить.

 - А вы тут лес увидеть ожидали? — хмыкнул Никодим.

 - Может, его сырым съесть? — нерешительно предложил Рассобачинский.

 - Сырым?!..

 - Ну, уж нет — помирать буду, а сырое мясо есть не стану!..

 - Никто сырое мясо не ест!..

 - Ты что, граф — дикарь какой?..

 - …Али собака?

 - Ты на мое фамилие намеков не делай, боярин Никодим, а то ведь я лопатой–то не только чуду–юду вдарить могу!

 - Конечно, ты только лопатой орудовать и можешь, чем еще–то!..

 - Ну, ты меня довел, Труворович трепливый!..

 - Босяк худородный!..

 - Не шшорьтешь, не шшорьтешь у воды — примета плохая!

 - Что за примета?

 - А вот штарые люди говорят, што ешли у воды шшоритьшя…

 - Что, опять со страшной рожей помрешь?

 - Нет. Шай невкушный будет.

 - Чай… — мечтательно проговорил кто–то из женщин, и над озером снова повисло задумчивое молчание.

 - Я тут недавно одну книжку читала, — несмело нарушила тишину Наташа Конева–Тыгыдычная, — про Вамаяси. Записки купца…

 - И что твой купец пишет про добычу огня из камней? — кисло поинтересовался боярин Селиверст.

 - Нет, про это он ничего не пишет… — Наташа засмущалась еще больше.

 - А что он пишет, деточка? — поддержала ее Конева–Тыгыдычная. — Расскажи нам всем, не стесняйся.

 - Ну… Он пишет, что вамаясьцы рыбу, к примеру, вообще не жарят. Они ее сырой кушают. И я тут подумала: чудо–юдо ведь в воде жило, и плавники у него есть, значит, его можно рыбой считать… А если оно — рыба, и вамаясьцы ее сырой, как мы — морковку, едят, то и нам ее сырой есть не зазорно…

 - Хм…

 - Вамаясьцы — дикий народ, — набычившись, покачал головой боярин Никодим.

 - С чего ты взял, что дикий?

 - Ну, раз они рыбу сырую едят.

 - Они бумагу изобрели.

 - И фарфор…

 - И воздушных змеев…

 - И мандарины…

 - Не мандарины, а мандаринов…

 - Сам дурак…

 - Лучше бы они изобрели спички, — не столь решительно, но все еще упрямо возразил потомок Трувора.

 Бояре снова замолчали и неуверенно зачесали в затылках.

 Голод–голодом, но есть сырую чудо–юдину…

 - А вот я, когда мы отсюда выберемся, намерен отправиться в путешествие и посетить Вамаяси, — объявил ранее молчавший боярин Демьян. — И готовиться к этому намерен прямо сейчас. Чего откладывать.

 - Это как?

 - А когда в чужой дом приходишь, свои правила не диктуешь. Вот и мне придется рыбу сырую там есть. А я вот сейчас и потренируюсь. Чтоб там гримасой невзначай хозяев не обидеть, честь лукоморскую не уронить.

 И, пока не передумал, Демьян решительно выбрал кусок поменьше и впился в него зубами.

 Бояре замерли, как в цирке при исполнении смертельного номера.

 - Ну, как?.. — шепотом произнесла боярышня Арина.

 - Объедение! — радуясь, что поблизости нет свечей и не видно нецензурного выражения его лица, соврал Демьян.

 Но, хоть все всё и без свечей поняли, на третий день скитаний под землей сырая чудо–юдина все же лучше, чем никакой чудо–юдины, и это тоже понимали все…

 - Честно говоря, я тоже уже давно о такой поездке подумываю… — почти незаметно скривившись, потянулась к мясу боярыня Варвара.

 - Куда это ты без меня–то собралась? — опередил ее супруг.

 - Говорят, любопытная страна — Вамаяси…

 - Надо съездить, надо…

 - Всегда мне было интересно, как это они фарфор делают…

 - И прикупить воз–другой не помешало бы…

 - К тому же, раз тут дело чести…

 Кусок за куском, реликтовый деликатес начинал расходиться.

 

 

 * * *

 

 

 - …Ты жуй, жуй, не забывай, — напомнил Митрохе библиотечный, и тот с удвоенной частотой заработал челюстями, перемалывая в кашу пригоршню листьев мяты, поспешно принесенных Дионисием с кухонки сразу, как только истопник показался в дверном проеме его квартирки.

 - Помогает хоть? — озабоченно поинтересовался Граненыч у Дионисия сквозь набитый рот, не переставая жевать.

 - Не очень, — честно признался тот.

 - Ничего, у меня в полотенце мелисса и смородиновый лист, — нетерпеливо махнула рукой Елена Прекрасная и впилась глазами в лицо Граненыча. — Рассказывай дальше. Что было дальше?

 И истопник, большим глотком отправив в желудок всю зеленую, отчаянно пахнущую массу, не торопясь, со смаком продолжил описывать события уходящего дня:

 - А дальше Бамбук — он от нежданной свободы, похоже, совсем к тому времени сдурел — загнал солдат на деревья, а Му–Му Букаху — на ограду вольеры с Ветром. Я вам доложу, Ветерок так не развлекался ни разу с того дня, как к нему полез с палкой и застрял между штакетинами пьяный Пашка–полотер!.. А между тем, черносотенец, который из лукоморских, из предателей, спасаясь от Герасима, перескочил через забор и обнаружил себя нос к носу с Пуфиком. Конечно, он уже старый, лодырь, и ягненка новорожденного не обидит, но ведь предатель–то гадюка этого не знал! А я не знал, ваше величество, что люди умеют так орать… Как он тут рванул… Как со всей дури перемахнул через другую ограду… Как на Снежка приземлился … Вот тут самая потеха и началась… медведюшке–то нашему…

 - Он… его съел? — с замиранием сердца от ужаса и алкогольно–ментоловых паров, неотступно витающих и выискивающих брешь в ее ароматизированной защите, спросила Елена.

 - Съесть — не съел, но заразил, — серьезно ответил Граненыч.

 - Чем? — непонимающе наморщил лоб Дионисий.

 - Болезнью своей. Медвежьей.

 - Ай, да ну тебя, — махнула с облегчением свободной рукой царица.

 - Да живым выскочил, гамадрил… мадригал… маргинал твой, ваше величество, — вспоминая виденное и невольно ухмыляясь, успокоил ее Митроха. — А напрасно. Он же предатель, шкура. Чего его жалеть? Он бы нас не пожалел. А казна могла бы на свинине для мишки день–другой сэкономить…

 - А что произошло потом? — нетерпеливо прервал кровожадные рассуждения Граненыча библиотечный.

 - А потом прибежала подмога и загнала зверей в загоны, — пожал плечами тот. — Не сразу, конечно… Побегать пришлось, не без этого… После нагнали плотников — ограду ремонтировать. До вечера молотками стучали. Да все под охраной. Даром что заколдованные, а как охрана прочь — так и их как магнитом за ними тут же тянет.

 - Ну, а ты? — снова вспомнила главного героя повествования царица. — Где все это время был ты? Тоже на дереве?

 - Да, — поддержал ее хозяин библиотеки. — Как тебя не заметили, когда вокруг было столько людей? Как ты спасся?

 - А я это время с обезьянами просидел, — снова усмехнулся, хоть и невесело теперь, Граненыч. — Армячишко наизнанку вывернул, мехом наружу, и шапку тоже, в угол сарайки ихней забился, к печке поближе, и отсиделся. Вот такой маневр. Там щелка была — в нее шибко все хорошо видать было, а меня — никому. А большего мне и не надо. Я не гордый. Зачем мне их внимание? А потом стемнело, и я сюда передислоцировался… Так что, извини, царица–матушка. Не смог я твоего наказа выполнить. Не выбраться в город отсюда никак.

 Елена медленно кивнула и опустила глаза.

 - Значит, всё пропало… И когда Василий вернется, он попадет в засаду… И это все по моей вине… Я не смогла помочь ему… Предупредить… Никак… Я бесполезная, беспомощная, бестолковая женщина, которая не может сберечь свое счастье! Зачем я тогда еще живу?.. Для чего, если он погибнет?..

 Слезы на полотенце, ставшее сразу по совместительству и носовым платком, полились ручьем.

 - Что ты, что ты, царица!.. — заохал и замахал ручками при таких словах библиотечный. — Да что ты такое говоришь!.. Да как ты можешь!.. Все еще непременно направится!

 - Не убивайся ты так, голубушка. Еще не все потеряно. Время есть — может, что–нибудь придумаем, — попытался утешить ее и Митроха. — Как говорил известный вондерландский фельдмаршал Цугундер, нет безвыходных ситуаций, есть глупые люди.

 - Он так говорил?.. — всхлипнула Елена сквозь полотенце.

 - Говорил, — подтвердил Граненыч.

 - Митроха прав, — горячо поддержал истопника Дионисий. — Все обязательно будет хорошо! Вот увидишь! Спасение придет, откуда не ждали, провидение не оставляет тех, кто несправедливо обижен и нуждается в защите!

 - А у меня еще и хорошая новость есть, — поспешно, пока царица снова не разрыдалась, доложил Граненыч.

 - Какая? — недоверчиво взглянула на него сквозь пелену слез Елена.

 - Когда я в той обезьяньей сарайке сидел, рядом с моей щелью остановились два черносотенца из пришлых, офицеры, судя по форме. Так вот, из их разговора я понял, где царя нашего с супругою держат супостаты.

 - Где? — в один голос выдохнули Дионисий и царица.

 - В Меховой фортеции, сиречь башне.

 - Где?.. — недопоняла Елена, не настолько подробно еще знакомая с географией хозпостроек дворца.

 - В башне, где хранятся меха, шубы, шапки, валенки и прочее добро царской семьи. Она деревянная, проветривается хорошо, и сухо там…

 - Да где же эта башня–то, Митрофан?!..

 - Да вон же она, напротив тех окон, — ткнул тонким пальцем в восточную стену библиотеки Митроха. — Метрах в тридцати от нас дислоцируется.

 - Что делает?..

 - Стоит, говорю, — обиженно покосился не нее Граненыч, в тайне гордившийся своим военным сленгом.

 - Н–ну… Я так и подумала… — виновато опустила глаза Елена Прекрасная. — Но почему их держат отдельно от остальных?

 - От остальных?.. — вопросительно взглянул на нее Митроха.

 - Ну, да. От других бояр и их домашних, которых схватили тогда, вечером…

 - А–а, — сочувственно протянул Граненыч и кивнул взъерошенной головой. — Ты же ничего не знаешь…

 - Что я не знаю? — насторожилась Елена.

 Дионисий, уже узнавший откуда–то о печальной судьбе бояр, исподтишка показал Граненычу кулачок — женщина в положении, попрошу не волновать, но тот, расстроенный, не обратил внимания, а если и обратил, то не понял, на какой предмет ему был подан сей тайный знак, и продолжил:

 - Так ведь бояре твои да дворяне, голубушка, на следующий день в яму были посажены и засыпаны там живь… Ё–моё, старый я дурак!.. — вытаращил он глаза и захлопнул себе рот ладонью, но было уже поздно…

 Елена покачнулась, схватилась за сердце и стала оседать на пол.

 - Твое величество, тебе плохо? Водички принести? — захлопотал Граненыч, но царица только качнула головой и застонала.

 Когда ее притираниями на виски и нюхательными солями под нос привели в себя [], первое, что она произнесла, едва раскрыв глаза и нашарив спасительное полотенце, было:

 - Надо помочь им бежать.

 - Но они… как бы это сказать… умерли… — осторожно заглянул ей в глаза Дионисий, держа наготове флакончик с солью.

 - Я имею в виду, царя Симеона, царицу Ефросинью и боярышню Серафиму, — села на кровати и сурово взглянула на них Елена Прекрасная.

 - Конечно, — тут же поддержал ее библиотечный, — Целиком и полностью согласен. Это — единственно верное решение, царица. И сразу, как только царь Василий, его братья или витязи вернутся, они немедленно освободят…

 - Как ты можешь так говорить, Дионисий! А если он прикажет их казнить уже завтра?! Или сегодня?!.. — обвиняющее уставилась она на него.

 - Но спасать пленных, помогать им бежать и бороться со злом должны витязи в сияющих доспехах, царица Елена! Ты когда–нибудь читала книгу, или слышала былину, в которой со злым колдуном сражались и — самое главное! — победили слабая женщина, низкий истопник и хозяин библиотеки?..

 Библиотечный энергично отмахнулся от попытки Митрохи внести коррективы в изложение фактов вроде «Это ты низкий, а я — метро восемьдесят пять!..» и воодушевленно продолжил:

 - «Ай то не из–за леса, из–за гор выезжает на добром коне силен–могуч Вертогор–богатырь, то из библиотеки с кочергой наперевес выбегает старик Митрофан–истопник…» Хорошо сказание? Нет? И я думаю, что нет! И знаешь, почему? Потому что такого не могло и не может быть! Потому, что мы — те, кого защищают, а не защитники! Потому что каждый должен заниматься своим делом! Потому что если богатыри начнут топить печи, прекрасные девицы — сражаться с колдунами, а кухарки — управлять государством, то мир рухнет!..

 - То есть, будет еще хуже, чем сейчас? — невинно округлив глаза, уточнил Граненыч, все еще обиженный, что его вынудили дослушать пламенную тираду библиотечного, игнорируя его поправки и комментарии.

 - Да, — с непоколебимой уверенностью немедленно ответил тот. — И не спрашивайте меня — я даже не хочу представлять, каким именно образом!

 Елена поникла головой.

 - Но он… может убить их… мучить… издеваться… заколдовывать…

 - А если мы попадемся, то мучить и заколдовывать он будет уже нас! — горячо напомнил Дионисий.

 Лицо царицы стало жалким, страдальческим — как будто она вот–вот расплачется, и библиотечный понял, что победил.

 - Ну, не надо так убиваться, царица Елена, — мягко взял он ее за руку. — Безвыходных положений не бывает! Надо надеяться, наверняка скоро подоспеет подмога — наши витязи или странствующие рыцари — в каждой второй книге, сразу, как только положение становится невыносимым, появляется странствующий рыцарь и все налаживается!.. Сколько раз я сам прибегал к этому приему, чтобы спасти невинных мучеников! И всегда срабатывало!

 - Да, — кивнула она. — Конечно… Рыцарь… Силен–могуч богатырь… Или Василий… Или Дмитрий… Или Ион… Или еще кто–нибудь… Хорошо. Я поняла. Все наладится. Обязательно. Да.

 - Я так и…

 - Ну, так вот. Я все это обдумала и приняла решение, — чуть повысив голос, на властной, хоть и несколько приглушенной полотенцем нотке закончила она, и Митроха вопросительно склонил голову набок.

 - Я здесь царица. И вы обязаны меня слушаться. Так вот. Я приказываю. Мы. Немедленно. Начнем. Планировать. Побег. Пленников.

 - Но Елена!!!.. Мы не умеем!.. Мы не можем!..

 - Это, может, вы не умеете, — строго нахмурил брови Граненыч. — А мы так очень даже. Учения всех стратегов мира будут работать на нас! А ежели вы, Дионисий Батькович, боитесь, так мы и сами смогём.

 - Только без тебя нам будет очень трудно, Дионисий, — ласково заглянула Елена библиотечному в глаза. — И я не приказываю — я прошу тебя помочь.

 Дионисий стоял, скрестив ручки на груди и обиженно выпятив нижнюю губу.

 - Подумай только, какой получится сюжет для твоей следующей книги! Как ты сможешь все правдиво приукрасить! И главным героем будет не какой–то там рыцарь на непонятного цвета коне, а ты сам! Разве тебе никогда не хотелось хоть на минуточку побывать на месте твоих героев, Дионисий?

 - Царица Елена, неужели ты ничего не понимаешь?!.. Хочу я побывать на чьем–либо месте, или не хочу — это не играет ни малейшего значения! Описывать подвиги — это одно дело, а совершать их самому — совершенно другое! Подвиги не может совершать кто попало! Для того, чтобы совершить настоящий подвиг, который вдохновит поэтов на бессмертный вирши, а прекрасных дам — на любовь до гроба, нужно бесчисленное множество свойств и вещей, которых у меня нет!.. Благородное происхождение, отвага, сила, богатырский рост, нужны сверкающие латы, нужен конь, лучше белый, как пролитое молоко — символ правого дела, нужен меч–кладенец…

 - Но Дионисий!.. Как можешь говорить такое ты, который в своей жизни уже совершил немало подвигов?! — вскинула к нему ладони Елена.

 - Я?!.. — мгновенно потерял нить мысли хозяин библиотеки. — Я?!.. Я?!..

 - Конечно, ты!

 - Но я не совершал никаких…

 - Ты совершил! Первый твой подвиг был, когда ты ушел из дворовых в библиотечные. Помнишь? Над тобой смеялись, тебя осуждали, задирали, презирали, неоднократно даже подвергали… этому… когда все вместе… одного… а, обструкции!.. а ты все равно выполнил то, что решил, ты же мне сам рассказывал?

 - Д–да…

 - И для тебя это был подвиг. Второй твой подвиг — когда ты в первый раз написал книгу и отослал ее в издательство, преодолев неверие в себя и дурные мысли. Помнишь? И ты стал знаменитым, твои книги знают, любят и ждут все женщины мира! Твое имя они повторяют чаще, чем имена своих возлюбленных, поверь мне!

 - Да…

 - А третий ты совершил, когда укрыл меня. Ты ведь мог оставить меня на полу, и потом пришли бы солдаты или мои же бедные слуги, схватили бы меня и передали в лапы колдуну! Но ты не побоялся его гнева! Ты помог мне!

 - Ну, это–то смог бы любой…

 - Нет, не любой. Потому что в мире есть маленькие отважные Дионисии, а есть Букахи. Богатырского роста, благородного происхождения и в сверкающих латах.

 Этому аргументу хозяин библиотеки противопоставить не смог ничего.

 

 

 

 Прошло два часа.

 Были рассмотрены и отвергнуты несколько планов побега пленников из фортеции–башни, но единственно верный план все никак не приходил.

 - Вот если бы там была книга из моей библиотеки, — в отчаянии стукнул кулачком по столу Дионисий, — у нас не возникло бы никаких затруднений!

 Граненыч помял в кулаке небритый подбородок.

 - Как писал генералиссимус Карто–Бито, если из десяти дорог тебе не нравится ни одна, выбери одиннадцатую, — глубокомысленно проговорил он и обвел взглядом застывшую в уважительном непонимании аудиторию.

 - И… что это значит? — спросил, наконец, Дионисий и снял очки.

 - Это значит, что сейчас надо думать не как вызволить старого царя и остальных из фортификационного укрепления башни, а как передать им в каземат книгу, — глубокомысленно изрек он, наконец.

 - Что?.. — не веря своим ушам, библиотечный вытянул шею и прищурил на Митроху близорукие глаза.

 - Ну конечно! — захлопала в ладоши Елена. — Конечно! Граненыч, ты гений! Ведь тогда Дионисий сможет вывести их из башни и укрыть здесь!..

 Но тут же погрустнела.

 - Но как мы ее туда передадим?..

 И ту настало время торжествовать Дионисия.

 - Я знаю, как, — гордо заявил он. — Есть одно старое испытанное средство. Простое и безотказное, как удар стилетом. Если не получится так — не получится никак. Во всех книгах оно описано как самый верный способ передачи заключенным запретных вещей. И мы этим способом тоже воспользуемся, — уверенно закончил он и победно оглядел друзей.

 - Каким?.. Как?.. — получил он порцию недоумения вместо минуты славы.

 - А разве я не сказал?..

 - Нет.

 - Ой. Ну, это очень простой способ…

 

 

 

 Чуть позже Граненыч припомнил еще одно изречение генералиссимуса Карто–Бито: «Если что–то с первого взгляда кажется очень простым, приготовьтесь к тому, что оно окажется невыполнимым».

 Способ, предложенный библиотечным, и в самом деле казался незамысловатым: запечь в каравай какую–нибудь маленькую книжицу и подкинуть его в корзину с продуктами, которую, наверняка, кто–то из заколдованных слуг носил в Меховую башню…

 Пока заговорщики не уткнулись в вопрос, как именно эту книжицу в этот каравай запечь.

 Кухня во дворце была одна. В ней готовились кушанья и для царской семьи и ее высокородных гостей, и для обслуживающих их слуг.

 Ночью это было бы сделать проще всего, но после последнего мытья посуды все огни тщательно гасились, а продукты убирались по местам. И, если незамеченным на кухню пробраться еще было можно, то как незаметно развести огонь в огромной печи, незаметно замесить квашню и незаметно испечь хлеб — не смогли изобрести даже Дионисий с Граненычем вместе взятые.

 Казалось, решение этой проблемы было очень простым — пройти на кухню днем, но Дионисий этого сделать не мог из–за своей приметности, Граненыч — потому, что мужики обычно допускались на кухню лишь в роли подносящих дрова к печам и в дровяные чуланчики, а Елена — потому что это было слишком опасно.

 На этом кандидатуры в пекари заканчивались.

 - Хорошо, не надо спорить, милые мои, — царица решительно поднялась со своей табуреточки и откинула косу назад. — Пойду я.

 - Нет!!! — в один голос воскликнули мужчины.

 - Но у нас нет выбора, мы же обдумывали это всю ночь! — воскликнула Елена. — Дионисий раздобудет мне какую–нибудь простую одежду, я измажу лицо сажей, повяжу на голову платок, и меня никто не узнает!

 - Я, конечно, могу… — нерешительно начал библиотечный, но был перебит Митрохой:

 - Нет, голубушка царица. Тут ты не права. Это мне Дионисий раздобудет простую одежду, я побреюсь, измажу лицо сажей, повяжу на голову…

 - ТЫ?!..

 - Да, а что тут такого, — спокойно пожал щуплыми плечиками истопник. — Я на кухню дорогу знаю. Знаком с ихними порядками более–менее — летом я туда все время дрова таскаю, когда палаты топить не надо. Замотаю личико платком — мол, зубы болят — на меня никто и внимания не обратит. Полная конспирация.

 - Полная… что?

 - Конспирация. Сиречь тайна и отвод глаз.

 - Но… но…

 - Что хотите говорите, — сурово сдвинул он брови, — а я царицу в это осиное гнездо не пущу. Не за тем ты ее спасал, Дионисий.

 - Я — тоже нет. Ни за что, — деловито поправляя очки на переносице, встал и обошел кабинет библиотечный. — Я убежден, что у Граненыча все получится.

 - Ты одежку–то мне сможешь достать? — напомнил ему Митроха.

 - Это не должно представить трудности, — горделиво улыбнулся тот. — Знаю я одну каморку под лестницей — Варвары–ключницы — где уже несколько месяцев лежат «Сто рецептов домашней водки» из моей библиотеки. Вот ее наряды мы и позаимствуем. В следующий раз будет книгу вовремя возвращать…

 

 

 

 И теперь Граненыч в зеленом ситцевом сарафане, едва закрывающем ему острые коленки, в желтой бязевой рубахе и в синем цветастом платке, с тряпицей, закрывающей половину лица и с книжкой в полотенце под мышкой ступал преувеличенно твердым шагом зачарованного по коридорам и переходам дворца, направляясь на кухню.

 Черносотенцы на постах, подавившись утренней зевотой, звонко клацали зубами и провожали недоверчиво–оценивающими взглядами его тощие ноги в мешковатых полосатых чулках и лаптях–босоножках []. Некоторые неприлично гоготали и свистели ему вслед. Наверное, потому, что слов ни у кого не было.

 Один солдат как завороженный подошел к нему и ущипнул за тощий зад.

 - Уходи, противный, не для тебя цвела, — хрипло пискнул, не поворачивая головы, истопник и продолжил свой путь.

 Вот тебе и конспирация…

 Тайна и полный отвод глаз…

 Но Митроха иногда, когда не было другого выбора, умел быть оптимистом. И теперь, подумав, что после его дефиле в дерзком мини–сарафане, враги и при всем желании не смогут вспомнить его лица, и без того прикрытого тряпицей, бодро прибавил шагу и завернул за угол.

 В пять часов вставали стряпухи, чтобы завести квашню, растопить печи и начать чистить овощи и резать мясо и рыбу к утреннему столу населения дворца. Не изменился распорядок и в этот день, но не слышно было ни перекликающихся голосов, ни шуток, ни даже перебранок, вполне естественных в обществе, все члены которого встали на несколько часов раньше других, а некоторые и вовсе не ложились.

 Гнетущая, удушающая, почти физически ощутимая тишина висела на кухне, и если бы не звяканье посуды и не треск поленьев в печах, можно было бы подумать, что это не люди, а призраки пришли и заняли места живых, но без вести пропавших кухарок и поварят…

 Не теряя времени, Митроха проскочил в дровяной чуланчик и забросил к самой дальней стене книжку вместе с маскировавшим ее до сих пор полотенцем. Теперь библиотечный сможет прийти сюда и вывести его отсюда сразу, как только хлеб будет готов, чтобы не терять время на петляние по дворцу.

 Деловито подвязав фартук, Граненыч уверенно присоединился к плотно сбитой молодухе с отсутствующим выражением лица и стал, подражая ей, доставать из квашни куски серого теста, месить его и лепить караваи.

 Один, другой, третий…

 Никто на него не смотрит?

 Осторожно, как бы невзначай оглянуться направо… налево… еще раз направо…

 Нет, все в порядке.

 Все заняты своими делами.

 На помосте на стуле, привалившись к стене, тихо похрапывает, досматривая ночные сны, надзиратель.

 Хорошо…

 Отвернувшись от молодухи, он незаметно извлек из–за пазухи вторую книжку, выданную ему Дионисием, проделал отверстие в одном из караваев и сунул ее внутрь, тщательно заделав и заровняв все следы несоответствия этого хлеба выверенной веками лукоморской рецептуре.

 К отчаянию Митрохи, каравай получился корявеньким и угловатым, раза в полтора больше, чем его собратья, он вообразил уже, как взгляды всего кухонного народа направляются на его уродливое произведение кулинарного искусства и в страхе оглянулся…

 Но кругом все по–прежнему было тихо. Похоже, до этого на всей кухне, никому не было никакого дела.

 Когда молодуха взяла хлебную лопату и стала сажать хлеба в печь, немного успокоившийся Граненыч дождался, пока все хлебы не отправятся в устье, и подсунул свой последним.

 Теперь оставалось сделать еще одно важное дело.

 Отвернувшись к полке с мисками, украдкой он извлек из–за пазухи бумажку, переданную ему Дионисием вместе с напутствиями, и начал читать: «Рецепт настоящего (зачеркнуто) настоящих (зачеркнуто) настоящей вамаяссьской суши. Для одной порции взять двести грамм красной рыбы благородной породы…»

 Граненыч быстро пробежал глазами весь немудрящий рецепт до конца.

 Ничего сложного.

 Пока хлеб печется, должен успеть.

 Методом ненаучного, но чрезвычайно энергичного тыка, почти перестав обращать внимание на досматривающего десятый сон надзирателя, Митроха быстро собрал все указанные ингредиенты.

 - Рис… Хм… А что, в Лукоморье бывает рис? Ладно, посмотрю. Дальше… Красная рыба…красная рыба… Так… Вот, чтоб тебе… одна осетрина в буфете… Ладно, она тоже благородная. Уксус… Ну, этого–то добра хватает… Хватает… Что ж они не написали, какой уксус? Тут его вон в три ряда — и яблочный, и виноградный, и вишневый, и грушевый, и апельсиновый… картошечного разве что нет… Какой из них надо–то? Нет, тут надо рассуждать логически. Вамаяси. Там правит мандарин. Мандарин — это такой маленький апельсин. Значит, апельсиновый — то, что нам надо. Так, дальше… Линема… Лимона… Ланема… Ламинария?.. А это еще кто?.. Ага, тут Дионисий что–то в скобках приписал… Нут–ка… «Водоросль»… ВОДОРОСЛЬ?!.. Сам он… водоросль!.. Нашел время шутить, книжкин сын! Наверное, зелень какая–нибудь?.. Зелень, зелень… Ага, вот у них где зелень. Укроп, щавель, зеленый лук…Не густо, конечно, ну, да ладно. Всё возьму. Лишнее не будет. Так… приготовление… Рис отварить… отварим. Украсить… украсим. Полить соусом… ага, крынка с кетчупом вон на той полке… Подавать с рыбой…

 Граненыч перевернул бумажку в поисках последнего шага приготовления заморского кушанья, но она была девственно чиста.

 Он хмыкнул и пожал плечами.

 Естественно.

 Это же было так очевидно, что библиотечный и писать об этом не счел нужным.

 Если только не забыл.

 Ну, что ж…

 Приступим.

 Покушает наша голубушка–царица сегодня суш вамаяссьских на славу — сам мандарин таких, поди, на приемах не отведывал.

 

 

 

 Закончив готовить, подуставший с непривычки истопник присел на пол рядом с теплым печкиным боком — так, чтобы молодуха не могла подойти к печке доставать хлеб, не наступив на него, обнял колени руками и положил сверху подбородок.

 Наблюдая, как суетятся стряпухи, слушая, как стучат по разделочным доскам ножи и шаркают ноги в лаптях по каменному полу, Митроха не заметил, как задремал…

 Пробуждение его было скорым, но неласковым: кто–то в подкованных сапогах ткнул его этой самой подковкой под ребра и свирепо процедил:

 - М–ммумму!

 - Что?.. — мгновенно подскочил истопник и тут же обнаружил, что смотрит прямо в глаза Букахе.

 - А… э… я…

 - М–муму! — злобно бросил экс–воевода и сунул ему в руки пустой кувшин.

 - Чего надоть? — быстро войдя в роль зачарованной кухарки, тупо уставился на него Граненыч.

 Боярин прищурился и брезгливо оглядел его с головы до ног, и чем ниже опускался его взгляд, тем уже становился прищур и сильнее презрение. Когда его тяжелый взор достигну красно–зеленых чулок в гармошку и доживающих последние минуты лаптей Граненыча, презрение можно было черпать ложкой и мазать на ворота. Почувствовав это, Митроха несколько успокоился. Если бы Букаха его узнал, на его широкой ряхе уже разгулялись бы другие эмоции. Но конспирация — прежде всего, и он начал как бы невзначай натягивать съехавшую маскировочную тряпочку так, чтобы она закрывала как можно большую часть лица. Остановился он только тогда, когда на белый свет остался смотреть один красный от водки и бессонницы глаз и половина лба.

 Но Букаха на его превентивные действия не обратил внимания.

 Обращать внимание на каких–то замурзанных кухарок было ниже достоинства родовитого боярина, пусть даже и разжалованного самозванцем в вестовые.

 - М–мумммум!!! — лицо боярина побагровело, рот перекосился, глаза выпучились — страх–то какой, Боженька! — совсем по–бабьи подумал Митроха, схватил обеими руками кувшин и бросился к полке, где недавно, в процессе поиска ингредиентов для иноземного деликатеса, видел корчаги с молоком.

 - Мумумумму!!! — рыкнул Букаха и дернул его за шиворот, едва он приготовился наполнить его кувшин. — М–муму!!!

 - Молока не надоть? — глупо наморщил лоб Митроха, в то же время лихорадочно соображая, чего тогда злодею требуется.

 Квасу?

 - Ага, дошло, — радостно кивнул истопник и зашагал к жбану.

 Как только боярин понял, чего хочет налить ему бестолковая баба, он словно взбесился и яростными тычками и оплеухами погнал его прочь.

 - Да ты толком скажи, чего тебе надоть, немтырь проклятый! — не выдержал Граненыч, когда Букаха заехал ему кулаком в ухо, но тот час же до боли прикусил язык и кинул панический взгляд на надзирателя.

 Заколдованные так не говорят!..

 Или никто не заметил?

 Так чего этому отверженному тогда надо?

 Морсу?

 Чаю?

 Воды?

 Принесла его нечистая!..

 Как там хлеб?

 Заслонка печи, куда молодуха посадила хлебы, пока была закрыта.

 - М–мумум! — рявкнул Букаха, хватая одной лапищей Митроху за шкирку, а второй тыкая сначала в чан с водой, потом на горячую плиту — один раз, другой, третий…

 - Понял, не дурак, — обнажил оставшиеся зубы в пародии на улыбку истопник, но тут же поспешно добавил: — Поняла, не дура.

 Черносотенный командир послал его принести горячую воду для бритья.

 Так бы сразу и сказал, долдон…

 Граненыч зачерпнул литровым закопченным ковшом воду, поставил на плиту, а сам встал рядом, спиной к кипящему и разве что не плюющемуся кипятком боярину.

 Сам–то не мог набрать да поставить…

 Не боярское это дело, видите ли…

 За спиной его вдруг раздался звук, который он мог бы узнать, даже если бы кухня работала на полную громкость — бряканье убираемой с устья хлебной печи заслонки.

 Резко повернувшись, он успел увидеть, как молодуха, вооружившаяся хлебной лопатой, бросает в корзину первый каравай, который сидел поближе.

 Его каравай.

 - Ты покарауль, — ткнул он не глядя пальцем в ковшик с закипающей водой, — а я сейчас приду.

 И, не дожидаясь, пока боярин среагирует, кинулся скорым шагом к хлебной корзине, куда уже успел перекочевать его каравай с сюрпризом.

 На пол за его спиной упала тряпица, скрывавшая до этого лицо, но он и не заметил.

 - М–ммум? — нахмурился Букаха, как будто смущенный неожиданным воспоминанием. — М–ммумму?..

 Граненыч почти подбежал к корзине, склонился над ней и с облегчением увидел на дне большое, кривое, уродливое нечто — его каравай.

 Получилось.

 - Я этот забираю, — буркнул едва слышно он молодухе, только для того, чтобы что–то сказать, сунул хлеб под мышку, кинул осторожный взгляд на экс–воеводу, и глаза их на мгновение встретились.

 Ощутив на обнажившемся вдруг лице теплый воздух кухни, и осознав, что бы это могло значить, Митроха резко отвернулся, схватил со стола горшочек с суши и торопливо пошел, едва не срываясь на бег, в дровяной чуланчик, где в конце Пути Книги его уже должен был ждать библиотечный.

 Сзади раздалось недоверчивое мычание, переходящее в рев, и истопник, не дожидаясь последствий и наплевав на конспирацию, кинулся бежать очертя голову.

 За ним по каменному полу зазвенели стальные подковки боярских сапог.

 Заскочив со всех ног в дровяничок, Граненыч захлопнул за собой дверь и сразу же почувствовал, как в темноте кто–то схватил его шершавую от муки руку, прижимавшую к боку хлеб.

 - Дионисий?..

 - Да! Пойдем быстрей!..

 Дверь чуланчика распахнулась, и на всех парах в него влетел экс–воевода со сжатыми в кувалды кулаками и перекошенной от злости физиономией…

 Но слишком поздно.

 Прямо у него на глазах фальшивая кухарка, не дрогнув и не пригнувшись, вошла прямо в поленницу дров и пропала.

 Нормальный человек на этом бы остановился, тихо пожал плечами, убедился, что его никто не видит, боком–боком покинул бы загадочный чулан и постарался бы больше не вспоминать об этом, чтобы кто–нибудь, или он сам себя, не счел, в конце концов, сумасшедшим.

 Но мы здесь имеем дело с Букахой, и поэтому сценарий развития событий был несколько иной.

 С ревом разрезаемого заживо быка он набросился на дрова и стал их расшвыривать, и остановился только тогда, когда добрался до задней стены и проверил ее на целостность ударами пудовых кулаков, подкованных сапог а местами и разгоряченной головы.

 После чего, под насмешки и оскорбления собравшихся на грохот черносотенцев, мыча под нос что–то обиженное и нечленораздельное, он побрел назад к плите, где с бульканьем и шипением из закопченного ковшика выкипала последняя вода.

 И все то время, пока он снова — на это раз уже собственноручно — набирал воду и ждал, пока она закипит, перед глазами у него стояла обнаруженная им под кучей дров книжка. В розовой кожаной обложке с серебряным тиснением и с золотым обрезом. Названия ее он не успел, да и не захотел тогда прочитать, но был готов поставить все свои владения против этого мятого ковшика, что внутри были не рецепты разносолов местных мастеров ножа и поварешки.

 Такая книга и эта кухня в реальной жизни, скорее, были антонимами, и встретиться не могли даже теоретически.

 Что бы это могло значить?..

 

 

 

 Едва Граненыч, источая амбре вишневой наливки, цукатов и сушеной малины [], ступил в апартаменты библиотечного, Елена кинулась к нему:

 - Ну, как? Испек?

 - А то… — снисходительно усмехнувшись, победно протянул он ей каравай.

 - Молодец! — едва не захлопала в ладоши она. — Теперь у нас точно все получится!

 - А вот это — тебе лично, ваше величество. От нас с Дионисием, — проговорил истопник и протянул царице горшочек, накрытый белой глиняной тарелкой.

 - Что это? — удивленно вскинула брови Елена.

 - Суши! — гордо отрекомендовал блюдо библиотечный. — Как подают на стол самому вамаяссьскому мандарину по большим праздникам, и то не всегда!

 Митроха осторожно снял тарелку, и из горшка вырвался на свободу неповторимый аромат гречки с уксусом, хреном, зеленью, и осетрины.

 Царица, моментально ослабев, опустилась на стульчик и уронила слезу.

 - Какие вы… Как я вас… Именно об этом я всё это время и мечтала!..

 И пока Елена, с каждой новой ложкой влюбляясь заново в вамаяссьскую кухню, уписывала любовно приготовленное истопником кушанье, тот шепотом пенял библиотечному:

 - Что ж ты мне рецепт не полностью переписал–то, а?

 - Что ты имеешь в виду — не полностью? — так же шепотом возмущался тот.

 - Да ты самую последнюю строчку–то позабыл! Хорошо, что я сообразил, что рыбу пожарить надо, а если б другой на моем месте был, болван какой–нибудь — так сырой бы, поди, царицу накормил!..

 Тощая чумазая повариха тетка Маланья с равнодушным лицом и пустыми неподвижными глазами, медленно несла привычным маршрутом корзину с едой, которую приказал ей собрать надзиратель.

 Из кухни — во двор, по двору — до старого, деревянного крыла, там — по коридору, потом налево, затем…

 Затем поперек коридора, на высоте сантиметров в десять от пола была натянута крепкая бечевка, которой тут раньше никогда не было.

 Не издав ни звука, не поинтересовавшись происхождением неожиданной преграды и родословной того, кто ее тут установил, так же равнодушно поднялась она на ноги и, даже не отряхнувшись и не собрав с пола кинувшиеся врассыпную воспользовавшиеся случаем продукты, она, как заводная игрушка, продолжила свой обычный путь.

 Господин надзиратель приказал принести корзину в башню и отдать ее стражникам. Приказа собирать продукты, если она вдруг упадет и те рассыплются, не было. И тот факт, что корзина теперь весила ровно столько, сколько лыко, на нее потраченное, ее нисколько не волновал.

 Она должна делать только то, что ей прикажет господин надзиратель.

 Если бы появившийся откуда ни возьмись Граненыч не сунул ей в корзину новый каравай, вместо потерянного, пришлось бы тетке Маланье проделать тот же путь дважды…

 Дождавшись, пока повариха повернется и пойдет обратно, стражники с шутками–прибаутками сняли засов, открыли дверь и швырнули в комнату, ставшую камерой, корзину.

 - Кушать подано!

 - Ананасы и шампанское, как всегда!

 - Жрите, жрите! Может, в последний раз!

 - Гы–гы–гы!!!..

 Дверь с грохотом захлопнулась.

 - Серафимушка, Симеонушка, трапезничать пожалуйста… — ровным голосом, как будто только что кухонный служка подал им серебряную супницу на золотом подносе, пригласила чуть не плачущую боярышню и мужа царица.

 - Негодяи… Подлецы… — кипятился царь. — Вот были бы здесь сыны мои — небось, и трех минут эти супостаты здесь бы не остались!.. В капусту бы их порубили!.. В порошок!.. В бараний рог!.. Букаха — предатель!..

 - Не кричи, Симеонушка, — Ефросинья — остров спокойствия и твердости в море слез, умиротворяюще погладила мужа по руке. — Помоги–ка вот лучше на стол накрыть. Хлеб наломай, пока я скатерть расстелю.

 Белая наволочка заняла свое место на сундуке, назначенном столом, и Симеон, не переставая тихонечко — чтобы не нервировать супругу — ругаться, разломил каравай.

 - ОНИ ИЗДЕВАЮТСЯ!!! ОНИ ЕЩЕ И ИЗДЕВАЮТСЯ!!! — резко увеличились вдруг в громкости проклятия.

 - Что?..

 - Что случилось?..

 - Смотрите!!! Они запекли в хлеб книжку!!!

 - Где?

 - Может, она сама нечаянно в квашню упала?

 - Серафимушка, ты когда–нибудь видела, как хлеб пекут, деточка? — заботливо поинтересовалась царица.

 - Н–нет…

 - Значит, сама она не могла туда упасть… — смущенно поскреб в бороде Симеон и тут же продолжил с новой энергией:

 - Нет, ну тогда они точно издеваются!!! А хлеб! Вы посмотрите, какой это хлеб — снизу горелый, сверху сырой [], а внутри опилки!

 - Симеонушка, а ты когда–нибудь на кухне был?

 - А ты откуда знаешь?..

 - Потому что это не опилки — это отруби.

 - Какая разница! Все равно дерево!

 - А какая книжка–то хоть, ваше величество?

 - Какая?.. — царь поскреб обложку, почти безуспешно пытаясь освободить ее от налипшего намертво клейкого серого корявого теста. — «Страшные… рожи… зеленые… облез…»… По медицине, что ли, что–то? Или про вурдалаков? Могли бы лучше про охоту чего–нибудь положить…

 - Ну–ка… — Ефросинья пристроилась сбоку и, вывернув шею, несколько раз про себя проговорила заголовок. — А–а, это «Страстные розы, соленые от слез»! Я ее уже читала.

 - Я тоже, — присоединилась Серафима. — И, к тому же, страницы, кажется, слиплись…

 - И чернила потекли…

 - И от обложки чем–то… дурно пахнет…

 - Ну, так пусть забирают свою дурацкую книжонку! — и Симеон, презрительно и гордо задрав седую бороду, швырнул то, что осталось от любовного романа, в открытое окно, как в физиономию противника.

 

 

 

 - …Я не могу поверить!… Я не могу поверить собственным глазам!.. Они выбросили книгу в окно! МОЮ книгу!!!.. Да как они смогли! Как у них рука поднялась!..

 - Спокойно, Дионисий, спокойно, не надо так нервничать, — Елена ласково сжала ручку библиотечного в своей руке в попытке утешить его, хотя у самой слезы едва не лились из глаз, хоть и по другой причине. Так тщательно спланированный и подготовленный с таким риском план провалился так тупо и бездарно!.. Второй раз у них, наверняка, этот номер не пройдет — на кухне после вчерашнего погрома, скорее всего, теперь смотрят в оба…

 Что делать?..

 Что теперь делать?..

 Бедный, бедный царь…

 Бедная, бедная царица…

 Несчастная боярышня Серафима…

 Что делать?..

 - А что, наша книга далеко ли от окошка упала? — близоруко прищуриваясь, спросил зачем–то Граненыч.

 - А что? — перестал на мгновение причитать хозяин библиотеки и оглянулся на него.

 - А как бы кто ее под окном–то не нашел, да чего не того не подумал, — мрачно пояснил свою озабоченность истопник.

 Елена высунулась подальше из окошка, стараясь разглядеть место, куда приземлилась книга, и вдруг в ужасе отпрянула, словно столкнулась нос к носу с ядовитой змеей.

 - Бежим!.. Прячемся!.. — метнулась она к спасительному шкафу.

 - Что?

 - Что случилось?

 - Букаха!.. — задыхаясь, как от быстрого бега, едва шевеля губами, произнесла она. — Он меня видел!.. Он вышел из–за угла, и мы встретились с ним глазами!.. Он меня узнал!.. Мы пропали!..

 Не говоря больше ни слова, все трое поспешили вернуться в безопасность жилища Дионисия, увеличившегося теперь еще на одну комнатку — каморку для Митрохи — и затаились.

 Ждать пришлось не долго — через пять минут дверь библиотеки заскрипела, тихонько приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась голова экс–воеводы.

 Повращав глазами и покрутив носом, голова пришла к выводу, что и всему остальному дорога открыта, и в зал библиотеки осторожно протиснулась грузная туша боярина.

 В одной руке она держала моток крепкой веревки, в другой — полено.

 Похоже, какая–то еще мысль пришла ему в голову, и он, не выпуская из рук своих орудий захвата и нападения, придавил дверь, с довольным кряхтением передвинув рядом стоящую конторку.

 Теперь он мог быть уверенным, что никто потихоньку не выскользнет, пока он производит осмотр помещения, и не спеша двинулся вдоль первого прохода.

 - Ах ты… ничтожество… — рассерженно прошипел себе под нос Дионисий. — Тащит со двора — в библиотеку! — В МОЮ БИБЛИОТЕКУ!!! — всякий хлам, да еще командовать тут у меня будет!..

 - Тс–с–с! — приложила палец к губам Елена. — Он нас может услышать!

 - Нет, — походя отмахнулся от ее страхов библиотечный. — Мы его — можем, а он нас — нет.

 - А отчего ты тогда шепчешь?

 - От нервов.

 - А–а…

 - Ничего, голубчик, не кипятись. Сейчас он походит, убедится, что никого тут нет, и ретируется, — успокаивающе проговорил Граненыч.

 - Что он сделает?.. — опасливо покосилась на него царица.

 - Уберется туда, откуда пришел, говорю.

 - А, может, нам его напугать? — засветился вдруг от удачной идеи Дионисий. — Чтоб неповадно было? Что вы об этом думаете?

 - А ты действительно можешь? — моментально заинтересовалась Елена.

 - Я тут у себя полный хозяин. Хочу — казню, хочу — милую, — самодовольно усмехнулся библиотечный.

 - Хорошо бы, конечно, было… — задумчиво произнес Митроха. — Но лучше пока не надо.

 - Это почему? — разочаровано нахмурилась Елена, готовая яростно спорить и защищать идею Дионисия, если доводы Митрохи покажутся ей не слишком убедительными.

 - Возможна полная демаскировка с последующей зачисткой, — важно поднял к потолку палец Граненыч и, не дожидаясь на этот раз наводящих вопросов, тут же перевел все на лукоморский: — То есть, шуму наделаем, всех супостатов сюда соберем, и колдуна тоже. Вверх дном все перевернут…

 - Нас не найдут! — горделиво усмехнулся Дионисий.

 - И даже колдун?

 - Ну, ладно… — с неохотой признал поражение библиотечный. — Уговорил… Пока… Пусть ходит.

 - Вот и ладно, — кивнул Митроха. — А между тем, пока мы на него смотрели, мне в голову новый план кампании пришел, как плеников из башни вызволить.

 - Так что же ты молчишь!!! — вскричали они в один голос, позабыв даже поинтересоваться, какой конкретно компании план пришел истопнику в голову.

 - Я не молчу, я говорю, — пожал плечами Граненыч и откашлялся в рукав, смущенно обдав всех свежими парами анисовки. — План мой самый простой, не магический. Для этого нам потребуется лук, кошка, и по тридцать, или чуть больше, метров бечевки, шнура и веревки.

 - Лук есть на кухне…

 - …а кошку можно приманить на что–нибудь!

 - Да нет, я не про тот лук говорю, и не про ту кошку, — нетерпеливо отмахнулся истопник.

 - А про какие?

 - Из лука мы пустим стрелу им в окошко…

 - Ты так кого–нибудь убьешь!..

 - Нет, — твердо отмел Митроха опасение, в душе немало донимавшее и его самого. — Это в мой план не входит. К этой стреле будет привязана наша записка с инструкциями для них и бечевка. Они будут должны тянуть за бечевку, пока не покажется шнур, а потом вытянуть за шнур веревку с кошкой. Кошкой они зацепятся за подоконник, а мы закрепим веревку здесь, за вот ту колонну, что как раз напротив окна. Их окошко намного выше нашего, а это значит, что они легко смогут съехать по веревке прямо к нам. И, как любил говаривать генерал Манювринг, паранджа!

 - ?

 - Хиджаб…

 - ???

 - Вуаль?..

 - ???!!!

 - А, вуаля!..

 - А–а… — с облегчением и радостью за свое и Граненыча умственное здоровье протянул хозяин библиотеки.

 - Но царь Симеон — уже давно пожилой человек, а царица Ефросинья… — протестующее начала было Елена, но Митроха уже увидел, куда она клонит.

 - Хорошо, — заранее согласился он. — Тогда нам еще понадобится кой–какая упряжь. Для люльки. Её–то как раз не проблема соорудить, был бы материал подходящий.

 - Хм… — с сомнением почесал бородку библиотечный. — И это всё?

 - Всё, — кивнул Граненыч. — И если ты сможешь сотворить еще пару комнаток для новых беженцев…

 - Это не составит ни малейшей проблемы, — кивнул Дионисий.

 - То остается самое простое, — закончила за них Елена. — Собрать по дворцу все перечисленные тобой предметы. Включая три веревки по тридцать метров. Или больше.

 - Как говорил великий вамаяссьский полководец Кунг–фу–цзы, дорога в тысячу километров начинается с первого шага, — глубокомысленно изрек Граненыч и, вспомнив кое о чем, осторожно выглянул наружу.

 Конторка уже стояла почти на своем прежнем месте. Подле нее валялись полено и моток веревки. Похоже было, что обескураженный и раздосадованный Букаха опять ушел не солоно хлебавши.

 И, похихикав и позлорадствовав по этому поводу, можно было начать планировать первый шаг.

 

 

 * * *

 

 

 - …На тебе, получи, получи, получи!!!…

 Хрусь.

 Дзынь…

 - Ах, забодай тебя комар!!!.. Лопату сломал!..

 - Ну, пусти меня теперь, граф Петр, — пробасил боярин Артамон, и Рассобачинский с готовностью сделал несколько шагов назад, обходя боярина Ефима со свечкой и пропуская молодого боярина к неуступчивой чугунной двери с замочной скважиной, похожей на скривившийся в насмешке рот.

 Тот уперся ногами в полузатоптанный коврик, размахнулся во всю свою оставшуюся силу и стал со звоном лупить в непробиваемый уже двадцать минут замок.

 - А, может, ну его?.. — донеслось сквозь гул и грохот нерешительное предложение боярыни Настасьи. — Дальше пойдем?..

 Расположившиеся кучкой на земле бояре встрепенулись.

 - Да ты что, милочка! Это ж наша надежда — первая дверь за два дня!

 - Да, но за предыдущей был склад шахтерских инструментов, а мы сломали об нее лом и две лопаты!

 - Зато у нас теперь есть масляная лампа и три кайла!

 - Зачем нам масляная лампа, если у нас нет масла?..

 - …И сыра, и колбасы, и булочек…

 - БОЯРИН ДЕМЬЯН!!!

 - Но ведь мы же договаривались не говорить о еде, а не о ее отсутствии, — смущенно попытался вывернуться Демьян.

 - Считай, что эта договоренность распространяется на ВСЮ еду, отсутствующую и присут… — перед мысленным взором боярина Порфирия встала ненавистная сырая чудо–юдина, и он, мучительно скривившись, решительно договорил: — Особенно присутствующую.

 Бом, бом, бом, бздынь…

 - Шего они там колотятся, Ларишка, ашь?

 - Дверь нашли, даже с замком настоящим, вот и стучат в нее.

 - И никто не открывает?

 - Бабушка, так некому открывать, это же подземелье!

 - Ешли не открывают, знашит, дома никого нет.

 - Шутница ты, боярыня Серапея… — остановился передохнуть Артамон и обессилено навалился на боковую стенку узкого коридорчика, заканчивавшегося лопатонепробиваемой и ломонепокореживаемой дверью.

 - Ешли я куда ухожу, я всегда клюш под ковриком оштавляю, — не моргнув глазом, продолжила старушка. — Там ешть коврик?

 - Еш… то есть, есть.

 - Вот и пошмотри, вьюноша, шем двери–то шужие ломать, — строго проговорила старая боярыня.

 Артамон прикинул, на что уйдет больше и так не бесконечных сил — на пререкания с занудной старушенцией или на то, чтобы разыскать в грязи и перевернуть почти втоптанный коврик, и выбрал последнее.

 - Надо же… Ключ… — изумленно проговорил он, вертя в руках замысловатый кусок железа. — А я, кажется, замок помял…

 - А ты попробуй, попробуй! — боярин Ефим со свечой нетерпеливо придвинулся поближе.

 - Что там, что там? — подоспел и граф.

 - Ключ нашел, — хмуро буркнул Артамон и, налегая всем телом на затейливо изогнутую штуковину чтобы превозмочь ржавчину, повернул ее в замочной скважине.

 Замок заскрежетал, заскрипел, щелкнул несколько раз и открылся.

 - Что там? Что там? — бояре повскакивали с земли и устремились к открывшейся двери.

 Коллективный вздох разочарования вырвался из всех грудей и загасил огонек свечи.

 - Опять клад… — кисло выразил всеобщее настроение боярин Никодим.

 Это был уже седьмой клад, обнаруженный за время их подземных скитаний.

 Первый они нашли на берегу подземного озера, где в недобрый для себя час напало на них чудо–юдо.

 Побросав мясо, они стали рассовывать золото и серебро по карманам, шапкам и кошелям, сооруженным из шуб, пока не начали рваться подкладки и трещать швы.

 Довольные и разбогатевшие, обошли они с шутками–прибаутками весь небольшой выступ–берег и вернулись к провалу, через который сюда попали, чтобы разобрать завал и двинуться дальше по оставленному ими так поспешно коридору.

 Там степень их довольства начала медленно снижаться: оказывается, разбивать кучу камней с карманами, полными золотых самородков, было чрезвычайно неудобно. Без шуб было холодно. Нести в одной руке тяжелую, так и норовящую порваться шапку, а в другой — лопату было неудобно. Но все бы было ничего и терпимо, но через несколько часов почему–то снова захотелось есть.

 И казавшийся несколько часов назад нелепым выбор был сделан, не задумываясь.

 Высыпав в грязь драгметаллы, бояре, не упоминая о них более ни словом, вернулись на берег озера и набили связанные из легких кафтанов кошели (прочные и теплые шубы снова заняли место на их плечах) мясом.

 Это было шесть кладов назад.

 - Смотрите, смотрите, радость–то какая!!! — ахнула боярышня Арина, как только боярин Ефим снова зажег свою свечу.

 - Ну и что?

 - Ты что — бриллиантов не видела? — с отвращением скользнул хмурым взглядом боярин Амбросий по грудам золотых и серебряных кубков, кувшинов, слитков, ожерелий, статуэток и прочей несъедобной и негорючей дребедени.

 - Вот я и говорю — не везет, так не везет… — поддержала его боярыня Варвара.

 - Да при чем тут бриллианты, дядя Амбросий! Я про сундуки говорю! Деревянные!

 Боярство на мгновение смолкло, но тут же радостно загомонило:

 - И верно!!!

 - Сокровища!!!

 - Радость!!!

 - Вот везет, так везет!!!

 В один миг цвет лукоморского высшего общества вывалил драгоценности, за которые они там, в далекой нереальной прошлой жизни отдали бы все, что у них было, и принялся разделывать на порционные досочки четыре никак не ожидавших такого вот конца сундука.

 Скоро в тоннеле загорелся маленький, отчаянной дымящий костерок эконом–класса.

 Боярыня Конева–Тыгыдычная извлекла из тайника медное шлифованное зеркало размером с тележное колесо и провозгласила:

 - А вот кому сковородку!..

 И был в тот вечер (день? утро? ночь?) пир на весь подземный мир.

 

 

 

 Расчистив пространство тайной сокровищницы — чуть более сухое, чем тоннель — от бесполезных, но чрезвычайно богатых острыми углами предметов роскоши, бояре уже готовились отойти ко сну, когда дверь отворилась, и в воздухе резко запахло.

 - Ф–фу…

 - Кто это?

 - Что такое?

 Бояре у входа схватились за орудия труда, готовые в любую секунду превратить их в орудия обороны.

 - Не бойтешь, это я пришла…

 - Ф–фу, боярыня Серапея… Что ж ты с собой такое амбре принесла?

 - А што, пахнет? — смущенно спросила старуха.

 - Да нет, и не пахнет совсем… — донесся из темноты ворчливый голос боярина Никодима.

 И не успела она с облегчением вздохнуть, как тот продолжил:

 - …а просто смердит.

 - Это я жа поворот в коридор отошла… прогулятьша перед шном… и пошкользнулашь на какой–то гадошти. Там ее тшелая лужа. Перемажалашь вщя, как порощенок…

 Сердобольный боярин Ефим зажег огарочек.

 - Утрись хоть, матушка, — сочувственно проговорил он.

 - Ой, и шпашибо тебе, батюшка, — затараторила боярыня Серапея, быстро — экономя свечку — обтираясь платком. — Вот я не только шама, а и брошь фамильную ижгваждала, вщя в этой жиже проклятой… Дай–ка я ее над твоей швещещкой прошушу шкоренько да оботру… От прапрапрабабушки она в нашем роду, от шамой Синеуша внучки…

 И старушка поднесла к пламени свечи вымазанную чем–то черным, маслянистым брошку.

 Та в ее руках вдруг вспыхнула, как береста и запылала.

 - Ай–яй–яй–яй!!!.. — взвизгнула в ужасе старушка и отшвырнула от себя в дальний угол коварное украшение, словно проснувшееся осиное гнездо.

 - Что?..

 - Что это было?..

 - Что горело?..

 - Что это?..

 - Да жаража эта черная жагорелащь, как ш ума шошла… — испуганно оправдывалась Серапея. — Не виноватая я!..

 - Загорелась, говоришь? — граф Рассобачинский — глаза горят, как две масляные лампы — вскочил на ноги и ласково, но крепко ухватил старую боярыню за плечо. — Где ты ее нашла, благодетельница ты наша? Показывай, матушка…

 Так в истории человечества обнаружению нефти не радовался еще никто.

 

 

 * * *

 

 

 Первым шагом к осуществлению плана Граненыча было назначено приобретение лука и стрел.

 Поскольку ни дружинники, ни черносотенцы с ними по дворцу не ходили, оставались два варианта — украсть их из караулки, где они хранились, пронумерованные, в специальных шкафчиках, за которыми постоянно приглядывал дневальный, или из оружейного хранилища, гордо названного Дионисием непонятным иностранным словом «арсенал».

 После недолгого совещания коллегия заговорщиков избрала второй вариант, и теперь Граненыч самой своей лучшей лунной походкой [] шаг за шагом, не взирая на встречных солдат и дворцовый люд с деревянными глазами, продвигался по коридорам ко входу в подвал.

 Это знаменитое многоярусное бесконечное [] сооружение Лукоморского дворца было предметом гордости царского управделами — разместить в них можно было всегда и все, и еще оставалось место на всякий непредвиденный случай. Нашел там свое временное пристанище — между одним из продуктовых погребов и хранилищем старой мебели [] — и закрытый этим летом на ремонт оружейный склад. И теперь, в любое время дня и ночи, к кухаркам, спускавшимся в подвалы за продуктами, приставали, выпрашивая лакомые кусочки — чтобы службу нести было веселее — хронически замерзшие и дуреющие от скуки часовые.

 По крайней мере, так было, пока все не перевернулось с ног на голову с появлением Чернослова и его рати.

 

 

 

 Граненыч осторожно, одним глазом, ухом и клочком светлых взъерошенных волосенок выглянул из–за угла, не дойдя до второго подземного этажа несколько ступенек.

 Все верно.

 Метрах в тридцати от него черным провалом на серой мрачной стене зиял стальной прямоугольник двери арсенала. И рядом с ним, бездумно уставившись в стену напротив, стоял неподвижно, как гипсовый статуй, вооруженный пикой и мечом дружинник. На поясе у него висел массивный бронзовый ключ.

 Митроха знал этого солдата. Это был старший прапор–сержант Панас Семиручко, толстый веселый хитрован родом из Малого Лукоморья. Двадцать лет назад он ненадолго пришел в Лукоморск в поисках лучшей жизни, нечаянно попал на царскую службу, да так здесь и остался.

 Лучшего заведующего арсеналом, по словам самого Панаса, не было в истории Лукоморья за всю его историю. Хозяйственный малолукоморец влюбился во вверенный ему военный склад с первого взгляда, и то, что было простым местом хранения опасных для жизни железок и деревяшек, стало вдруг его вторым домом, его страстью, его почти единственной заботой. Любовно полировал он древки копий, стирал пыль с упругих изгибы луков мягкой тряпочкой, а ржавчина, неосторожно пожелавшая поселиться на топорах, наконечниках стрел или лезвиях мечей, мгновенно приобретала в его лице смертельного врага. «Ничего из дома — всё в дом," — было его бессменным лозунгом, и ни один дружинник попортил себе не один литр крови, пытаясь получить со склада Панаса лишний туес с наконечниками стрел для внеочередного похода отряда на стрельбище или новый меч взамен сломанного. «У тебя зимой снега не выпросишь!!!» — на грани истерики орали они, наскакивая с обнаженными мечами на Семиручко, а тот лишь отмахивался секирой и довольно ухмылялся в хитрые усы.

 И даже теперь, в абсолютно бессознательном и безответственном состоянии старший прапор–сержант Семиручко умудрялся оказываться на посту у своего любимого детища в пятидесяти процентах из ста [].

 Митроха тихо положил книжку — второй конец нового Пути Книги для экстренной эвакуации — рядом с собой на ступеньку, покрепче ухватил выброшенное ранее Букахой полено, тихонько присвистнул, распластался по стене и стал ждать.

 Ждать пришлось долго. Настолько долго, что надоело, и он снова украдкой выглянул из–за угла.

 Прапор–сержант стоял на месте без малейшего признака движения, как прикованный.

 «У него приказа реагировать на свист не было," — осенила угрюмая догадка истопника. — «Так я до утра тут простою… Как бы его сюда выманить?..»

 И тут ему вдруг вспомнилась другая слабость малолукоморца, над которой немало подшучивали, посмеивались и даже слагали анекдоты.

 - Дионисий… — едва слышным шепотом позвал он. — Ты тут?

 - Да, — так же на грани слышимости донеслось до него откуда–то из толщи стены справа от него.

 - Мне нужно срочно на кухню, — решительно проговорил Граненыч и сразу же почувствовал, как его руку схватила маленькая, высунувшаяся из камня стены, ручка хозяина библиотеки. — Книжка там с прошлого раза осталась?

 - Осталась… Пойдем…

 Через десять минут Граненыч уже снова стоял в своей засаде.

 Он тихонько выглянул из–за угла: прапор–сержант всё так же являл собой воплощение неподвижности и бесстрастия.

 Закончив возиться с узлом, он размахнулся и бросил на пол, так, чтобы оно упало примерно в метре от часового, кусок копченого сала размером со средний любовный роман [], с чесночком и заморскими специями.

 От всколыхнувшейся волны запаха истек и чуть не захлебнулся слюной даже он…

 Семиручко при звуке падения продукта, красовавшегося на национальном гербе его государства, вздрогнул, как будто очнувшись ото сна, судорожно втянув расширившимися ноздрями убийственный аромат, моргнул, облизнулся…

 И снова застыл.

 - Ну, понюхай же ты, понюхай хорошенько, чурбан!.. — отчаянно зашептал не столько ему, сколько себе истопник и дернул за веревочку. Сало поехало по полу, но прапор–сержант в этот раз был равнодушен к его благоуханию.

 - Ах, чтоб тебя… Насморк у него, что ли?.. Болванчик бесчувственный… Что же теперь делать–то?.. — Граненыч быстро втянул потерпевший фиаско продукт к себе за угол и бросил рядом с собой на лесенку. — Что же делать–то, а?..

 Снова отложив полено, он машинально сомкнул пальцы на рукоятке кухонного ножа, второпях прихваченного им с темной безлюдной кухни после того, как из нескольких кусков обычного сала и мотка бечевки он сделал большую национальную мечту малолукоморца.

 Что остается делать? Отложить на потом, когда на часах окажется более сговорчивый часовой, или броситься на этого, а там — будь, что будет?

 Но после сегодняшнего эксперимента надеяться на податливость зачарованных не приходилось, ну, а насчет будь что будет…

 Что будет, если тощий старый истопник кинется с ножом на здоровенного, одетого в кольчугу часового, сомнений оставаться ни у кого не могло. И в первую очередь у самого Граненыча.

 Можно, конечно, было подумать и придумать потом новый план, где взять лук и стрелы…

 - Ну, что?.. — донесся шепот из стены. — Не поддается?

 - Нет… — мрачно мотнул головой Митроха.

 - Уходим?

 - Д–да… Н–нет… С–сейчас…

 - Но если не получается…

 - Нет! Постой! Я придумал!!!

 - Что?

 - Сейчас увидишь! Но если и это не поможет… — Граненыч беспомощно развел руками, — вот тогда точно уходим.

 Митроха быстро, насколько это ему позволяли дрожащие от хронического перепоя и волнения пальцы, развязал веревочку вокруг кусков сала и привязал к ней за рукоятку нож.

 - Сейчас попробуем!..

 Нож со звоном приземлился на каменные плиты метрах в двух от Семиручко.

 …зимой снега не выпросишь…

 …лучшего заведующего арсеналом не было в истории Лукоморья за всю его историю…

 …у Семиручко семь ручек, и все — загребущие…

 …ничего из дома — всё в дом…

 Оружие валяется…

 На полу…

 Ничейное…

 Без присмотра…

 Нечищеное…

 Без инвентарного номера…

 Как сомнабула, прапор–сержант зашевелился, повернул голову со стеклянными глазами в направлении упавшего ножа и сделал шаг.

 Чудесным образом нож заскользил от него, но Панас даже не стал задумываться над природой этого явления — он просто шаг за шагом, как механический солдатик, следовал за ним, чтобы поднять, протереть, наточить, зарегистрировать и разместить маленького беглеца.

 И вот, когда уже оставалось только наклониться и поднять бродячий беспризорный ножик, на и без того гудевшую замороченную злыми чарами голову обрушился сильный, но аккуратный удар оружием, которое вряд ли когда–нибудь удостоилось бы регистрации в его реестрах, но от этого не менее действенным и надежным в данной ситуации.

 ББП.

 Большим Березовым Поленом.

 - Есть!.. Молодец!.. Скорее бери ключ!!!.. — Митроха не мог видеть сквозь стены, но и без этого мог бы поспорить на этот вожделенный бронзовый ключ на поясе прапор–сержанта, что библиотечный сейчас прыгает и хлопает в ладоши как мальчишка.

 Торопливо выхватив факел из настенной скобы, Граненыч решительно шагнул на территорию арсенала и от неожиданности замер.

 Теперь он понял, чем склад отличается от арсенала.

 Склад велик.

 А арсенал огромен.

 Без проводника, компаса или карты здесь можно было блуждать до самого утра без малейшей надежды найти что–либо нужное.

 Было похоже, что пройдоха Панас специально планировал размещение вверенного ему вооружения так, чтобы кроме него никто и никогда не смог здесь найти ни единого самого маленького кинжала, ни завалящего наконечника для стрелы, ни пустых ножен.

 Подвал, перегороженный в самых неожиданных местах стеллажами с кольчугами, частоколами копий и алебард, завалами щитов и почти живыми изгородями мечей и топоров, с насаженными на них подобно отрубленным головам шлемами, случайного посетителя обычно наводил на мысль о легендарном лабиринте на стеллийском острове Миносе с чудовищем Минозавром — старшим прапор–сержантом Семиручко — рыскающим где–то в его дебрях.

 Но сейчас у истопника, взирающего с ужасом и отчаянием на открывшуюся перед ним картину ощетинившихся коридоров, не было времени на подобные сравнения. У него было лишь три часа до того момента, когда придут менять часового.

 Или пока сюда не забредет шальной патруль.

 Решительно сжав зубы, Граненыч шагнул вперед — словно нырнул в ледяную реку, вместо воды в которой была хорошо отточенная и заостренная сталь.

 Направо…

 Налево…

 Прямо…

 Проспект Кольчуг…

 Переулок Алебард…

 Площадь Щитов…

 Бульвар Шестоперов…

 Тупик Кистеней.

 Назад.

 Бульвар Шестоперов, Площадь Щитов, улица Боевых Топоров…

 Всё не то, не то…

 Ему надо что–нибудь маленькое и неприметное, вроде Лукового Закоулка, или Колчанного Проезда…

 Где же они, где, где, где?!..

 - Вот!!! Вот они!!!..

 - Ты чего, Митроха, совсем сдурел — так орать?! — не успел упрекнуть себя Граненыч, любовно сомкнув пальцы на отполированном до блеска изгибе долгожданного лука, как до него дошло, что предыдущее высказывание было проорано совсем другим голосом.

 - Они где–то там!!! Ищите их!!!

 Кто это?..

 Меня нашли?

 Так быстро?!..

 Митроха молниеносным движением руки засунул факел в красивый позолоченный шлем — не иначе, княжеский — и глубины арсенала погрузились в полную, непроглядную темноту, рассеять которую пара–тройка факелов в руках у его преследователей была не в состоянии.

 «Поди, найди теперь меня," — злорадно хмыкнул Митроха, когда до него донеслись звуки рушащегося на человеческие конечности большого количества острого железа.

 Проклятия огласили металлическую тьму, а за ними посыпались приказы:

 - Вы двое туда! Вы трое сюда! Вы двое — по этому проходу! Вы трое — обходите с краю! Вы двое — с другого! Вы трое — по центру! Загоните — немедленно доложить! Брать живыми! Без нас не начинать!

 Сопровождаемые звоном, грохотом, лязгом и неуставными вскриками, отряды медленно продвигались в глубь захваченной неизвестным противником территории.

 Учитывая, что факелов хватило далеко не на все группы захвата, а передвигаться по складу холодного оружия на ощупь — не самая благоприятная для здоровья идея, преследование грозило перерасти из захватывающего триллера в бесконечный сериал…

 Но тут из темноты деревянной походкой вышел один из отряженных на поиск дружинников и плоским бесцветным голосом доложил паре хищно вглядывающихся во мрак и нетерпеливо сжимающих рукояти мечей черносотенцев:

 - Господин лейтенант, злоумышленники загнаны в угол между северо–западной и юго–восточной стенами, два поворота направо, один налево, два направо, три налево.

 - Попались!!! — дружно взревели они и, не дожидаясь, пока посланец развернется и присоединится к ним, рванули в черные закоулки указанным маршрутом за славой и премиальными.

 Ну, не дождались — и не дождались…

 И дружинник, пожав тощими плечами, почти незаметными под обвисшей на них, как шкура на шарпее, кольчугой, и поправив в колчане лук, проворно шмыгнул в коридор.

 Чужой славы нам не надо, и не в премиальных счастье…

 - Мму–у–ум?

 Из–за косяка наперерез выходящему дружиннику выступила огромная грузная фигура, наряженная в богатые, но порядком истасканные, испачканные и изорванные одежды.

 Сердце в груди Митрохи испуганно ёкнуло и пропустило такт, но шагу он не замедлил. По–прежнему ломко ступая подобно заводной игрушке, он старательно, по уставу, выполнил поворот направо и вполне приемлемым, хоть и несколько торопливым строевым шагом направился к лестнице.

 Туда, где лежала книга.

 Где в невидимом проходе ждал его верный Дионисий, кусая, как всегда, от волнения ногти.

 - Мму–у, мму–у–ум, мму–му–мум! — рявкнул Букаха и хотел было сцапать за плечо дезертира, но то пространство, которое он занимал еще мгновение назад, оказалось вдруг свободным.

 А по коридору, скидывая на ходу тяжелый шелом и отстегивая меч, нахально путающийся в ногах, бежал Граненыч.

 - ММУ–У–УМ!!! — проревел экс–воевода и рванул за ним. — Мму–у–ум!!! М–муму!!!

 Что в его исполнении означало: «Стой!!! Убью!!!»

 С точки зрения банальной логики предложенный вариант вряд ли послужил бы для кого–либо хорошей мотивацией к остановке, но впавший в неконтролируемую ярость многократно униженный, побитый, оплеванный, покусанный и едва не забоданный боярин вряд ли это осознавал. Единственное, что сейчас доходило до центров мозга, контролировавших на данный момент его высшую нервную деятельность, это то, что его пропуск в лучшую жизнь, к почестям, благосклонности колдуна и чинам лежит через труп — а лучше живое еще тело — этого мерзкого простолюдина, этого жалкого, отвратительного человечишки, который посмел перейти ему, высокородному боярину, украшенному наградами воеводе, дорогу и теперь должен быть наказан за это по возможности большее количество раз. Его величество колдун об этом позаботится. А его, Букахи, дело — передать подлеца в руки правосудия.

 - Мму–у–ум ум му мум!!!.. — задыхаясь от непривычного вида перемещения просипел Букаха и из последних сил прибавил ходу, радостно видя, как расстояние между ними уменьшается на глазах. Еще несколько шагов — и смерду смерти не миновать. А ему — отважному, догадливому и удачливому — почета и монарших милостей. Как всегда.

 Беглец споткнулся, перепрыгивая через завозившегося вдруг некстати Семиручко, вскочил на ноги, рванул вперед, но тут же сбавил шаг, чтобы завернуть за угол на ведущую вверх лестницу…

 Букаха издал утробный смешок, выбросил вперед руку, чтобы схватить его и… почувствовал, что пол под его ногами куда–то поехал, и он вместе с ним.

 - Мму–у–у–у–у… УЙ!!! — вырвалось у экс–воеводы, когда он приземлился толстым гузном на неприветливый жесткий камень. — Мму–у–ум! Мму–у–ум, мму–у–ум, мму–у–ум!!!..

 Он неуклюже перевернулся, попробовал вскочить, снова куда–то поехал и встретился с полом уже толстым носом и лбом, опять сделал попытку встать, и вновь рухнул, распластавшись на камнях как очень большая матерная медуза, преданный своими собственными ногами и полом под ними …

 Когда, наконец, он все же ухитрился принять вертикальное положение, каждым квадратным сантиметром своей одежды и кожи источая аромат копченого сала с чесноком и заморскими специями, когда подбежали к нему черносотенцы, сопровождаемые неторопливыми дружинниками, таинственного злоумышленника пропал и след.

 Лишь тоненькая книжонка на лестнице, презрительно смеясь в перекошенное от бессильного гнева боярское лицо перелистываемыми подземными сквозняками страницами, напоминала и намекала ему на какую–то тайну…

 

 

 

 Когда Митроха и Дионисий, вооруженные, с победой вернулись домой, то увидели, что Елена Прекрасная, как всегда, сидит на кровати в тесной комнатушке–спальне хозяина библиотеки, переданной в ее безраздельное пользование с первого дня ее пребывания здесь. Она свила себе уютное гнездышко из выводка разномастных подушек, толстого пестрого пледа с вытканными на нем изречениями великих писателей и цветастой шали с ажурными кистями, принесенной Дионисием несколько дней назад из ее разоренной горницы, и погрузилась в чтение, морща лоб, водя пальцем по строчкам и старательно шевеля губами. Похоже, толстенный роман в розовом, украшенном поющими птичками, звездочками и незабудками переплете, был так увлекателен, что она не сразу заметила возвратившихся с трофеями героев — усталых, запыхавшихся, но гордых своей удачей и представившейся возможностью насолить еще раз зловредному воеводе–ренегату.

 - Какое изысканное произведение имело счастье привлечь высочайшее внимание нашей просвещенной повелительницы?

 Дионисий был в ударе после успешно завершившейся операции, и поэтому выражался чуть более высоким штилем, нежели обычно.

 Царица, не переставая напряженно–болезненно хмуриться, как будто только что ее попросили перемножить в уме семьсот восемьдесят три на девятьсот тридцать четыре и извлечь из результата корень шестой степени, оторвалась от своего чтения и, как будто только что очнувшись ото сна, не без труда сфокусировала утомленный взгляд на вошедших.

 Ответ поверг мужчин в настоящий ступор.

 - «Прикладная конспирология в условиях пониженной благоприятности, для особо сообразительных, за сто десять уроков, с прологом и эпилогом». Сочинение господина Ю. С. Шапкина–Невидимкина.

 - А кто это?

 - Здесь, на форзаце, написано, что Ю. С. Шапкин–Невидимкин — доктор конспирологических наук, профессор, заслуженный конспиролог академии конспирологии повышенной законспирированности.

 - Никогда о такой не слышал, — пожал плечами Митроха.

 - Так она же законспирированная! — как малому дитяте пояснила Елена.

 - Но это же книга не для прекрасных дам, ваше величество!.. — как будто невзначай, библиотечный попытался взять ее из рук царицы, но та не поддалась на провокацию.

 - Я знаю, — страдальчески сощурившись, словно сама не до конца могла поверить, что ОНА читает ТАКУЮ книгу, кивнула Елена Прекрасная и зашуршала страницами в поисках чего–то. — Но, понимаете… Появление Букахи меня напугало, а сидеть здесь и ничего не предпринимать, в то время как вы подвергаетесь страшной опасности… рискуете жизнями… а я ничем не могу помочь… Я больше ни о чем думать не могла. Правда. И вот… Короче говоря, я решила узнать, как надо бороться с превосходящими силами противника на захваченной территории по всем правилам военного искусства… Я подумала, что раз оно называется искусством, а я люблю живопись, музыку, литературу, то и это должно быть не так уж и непонятно и сложно, как кажется… наверное…

 Дионисий насторожился уже при «превосходящих силах противника» и «захваченной территории», исходящих из прекрасных уст ее величества.

 Граненыч же, привыкший к такой лексике, почувствовал неладное только когда она сказала «по всем правилам» о событиях, когда любые правила были противопоказаны. Но, тем не менее, с надеждой на благоприятный исход, он осторожно задал ей вопрос:

 - И что же надо делать, голубушка царица? Что твоя книга говорит?

 - А разве ты ее не читал? — удивилась Елена.

 - Эту — нет. Не пришлось как–то. О чем это?

 - О конспирации и секретном превосходстве… нет, противодейственой секретности… нет–нет, секретном противодействии… превосходных… нет, превосходящих… то есть, превосходящим… силам… противника… — медленно, как во сне, проговорила Елена, словно пробуя на вкус новые, доселе неизвестные слова.

 Глаза мужчин округлились.

 - А какое отношение имеют птички и цветы к противодействию превосходным… то есть, превосходящим силам противника?.. — библиотечный озадаченно перевел взгляд с обложки на Елену и обратно.

 - Это для конспирации, — неуверенно пояснила она. — Так поясняет Шапкин–Невидимкин.

 - А, ну да…

 - Так вот, послушайте. Вот что я вычитала. Правило первое. Сначала нам нужно придумать себе название.

 - Себе? — недоуменно наморщил лоб библиотечный.

 - Нам, — пояснила царица. — Всем.

 - Зачем? — не понял истопник.

 - А как иначе мы будем подписывать листовки? — просто задала убийственный вопрос Елена.

 - Подписывать… что?

 - Такие кусочки пергамента. С сообщениями о наших успехах.

 - О ЧЕМ?! — в голос воскликнули мужчины.

 - Чтобы колдун об этом прознал? — была первая мысль Граненыча.

 - Сообщать надо о неудачах, — резонно заметил библиотечный. — Если успехи по–настоящему успешные, все о них и так узнают.

 - Но в уроке первом так написано! — защищаясь, Елена выставила на всеобщее обозрение соответствующую страницу.

 - Мы верим, верим, — успокаивающе вскинул ладони библиотечный.

 - И… как мы должны называться, голубушка? По этим правилам? — Граненыч, предчувствуя долгий и трудный разговор, опустился на табуретку рядом с бывшей кроватью Дионисия.

 - Я тут подумала–подумала, но в голову почему–то ничего героического не приходит… — смущенно пожала плечами царица. — Вот сам Шапкин–Невидимкин предлагает «неуловимые мстители», но, насчет «неуловимых», я боюсь сглазить… А еще — «молодая гвардия», но в нашем случае… — она украдкой перевела взгляд с одного предполагаемого гвардейца на другого, — по–моему, это… не отражает… как–то… реальность действительности… То есть, я имею в виду, что для гвардии нас маловато… Конечно, есть еще «красные бригады», «львы сопротивления», «железный кулак возмездия», но они мне как–то тоже… не очень… — быстро добавила она, украдкой кинув взгляд на выражение лиц несостоявшихся гвардейцев. — Но вот тут он приводит еще одно…

 - Какое? — обреченно вздохнул Митроха.

 - Подпольный обком, — заглянула в книжку и, старательно выговаривая непонятное название, произнесла Елена.

 - Что?

 - А что это?

 - Я объяснения пока не нашла… Наверное, оно дается в комментариях. Но, я полагаю, это «оборонное командование» сокращенно, — неуверенно предположила она. — «Подпольный», по–моему, можно опустить, как не относящееся к нам. Мы же не в подполье, а в библиотеке находимся… Ну, как? Вам… нравится? — робко поинтересовалась она. — Потому что остальные еще хуже…

 Мужчины переглянулись.

 Елена поникла.

 - Я просто хотела быть полезной…

 - Замечательно, — тоном, каким обычно говорят с людьми, стоящими на подоконнике последнего этажа небоскреба, наконец, произнес Граненыч. — Просто гениально. Оборонное командование — это мы.

 - Да. Вполне. Отражает полную сущность нашего секретного бытия, — поспешно подтвердил Дионисий. — С зеркальной точностью.

 - А насчет листовок, тут в уроке втором сказано…

 - Многие из простого народа неграмотные, ваше величество, — напомнил царице истопник. — Как же они узнают, что в этих бумажках написано?

 Елена задумалась.

 - В уроке втором ничего об этом не говорится… Но у нас в Стелле в таких случаях рядом с каждым указом ставят глашатого с трубой, чтобы он время от времени трубил, а когда народ соберется, громко и с выражением его зачитывал.

 - Нам сейчас только глашатого и не хватало, — кивнул Дионисий.

 - С трубой, — уточнил Митроха.

 - Но как же тогда быть?.. — на глазах теряя боевой дух, и без того давно чувствовавший себя неуютно в непривычном обиталище, уже почти робко предположила Елена. — Ведь Шапкин–Невидимкин пишет, что листовки — это очень…

 - Замечательная идея, — быстро закончил за царицу истопник и предупреждающе покосился на хозяина библиотеки, готового возразить и без утайки высказать, что он про этого заслуженного конспиратора думает. — Только давай, мы будем их развешивать после нашей победы.

 - Или сейчас, но только там, где их никто не сможет увидеть, — заметив расстроенный вид Елены, добросердечно уточнил хозяин библиотеки. — Пока нам достаточно, что о наших успехах знаем мы сами. И — иногда — Букаха.

 - Д–да, по–моему, вы правы. Я согласна, — поразмыслив самостоятельно, с облегчением кивнула царица. — Мне и самой эта идея с листовками казалась какой–то… непонятной. А от звуков трубы, если честно, у меня голова болит.

 - Вот и славно, голубушка, — с улыбкой облегченно выдохнул истопник. — И если это всё, то сейчас подпольный обком…

 - Оборонное командование, — уточнил Дионисий.

 - …идет спать.

 - Нет, еще не всё! — почти умоляюще царица открыла книгу на заложенной ранее странице и снова протянула для всеобщего обозрения.

 - Здесь, в самом начале третьего урока, написано, что всем конспираторам, перво–наперво, надо придумать заветные слова.

 - Что?..

 - Зачем?..

 Мужчины снова озадаченно переглянулись.

 - Чтобы друг друга узнавать, — с готовностью пояснила Елена.

 - Да мы друг друга и так узнаём, — рассмеялся Дионисий мелким приятным смешком. — Если только Граненыч не выходит за пределы необходимой и достаточной обороны против магии Чернослова.

 - Никуда я уже пять дней не выхожу, — слегка обижено буркнул Митроха. — У меня всего полштофа осталось, беречь зелье надо.

 - Нет, вы не поняли! — замотала головой царица. — А вдруг, к примеру, вы вернетесь, а я под чарами колдуна буду? Или он вместо меня кого другого посадит и глаза вам отведет, что вы и не подумаете, что это не я? Или вдруг Граненыч вернется к тебе, Дионисий, когда вы где–нибудь во дворце промышляете, а это и не он вовсе? Как ты узнаешь, что он — это он?

 - Если я — это не ты… Ты — не она… Он — не он… Или это я — не он?.. — наморщив лоб в мучительной потуге воспроизвести только что услышанное, мутным взором уставился на Елену истопник.

 Библиотечный не стал пытаться делать даже этого.

 - Это всё… — уже почти с осязаемой неприязнью кивнул он на розовый фолиант, — там написано?

 Елена с несчастным видом кивнула.

 - Ну, хорошо. Какие заветные слова нам нужны? — украдкой вздохнул и терпеливо заглянул царице в глаза хозяин библиотеки.

 Елена снова лихорадочно залистала пухлый том.

 - Сейчас… сейчас… сейчас… Ага!.. вот. Приложение шесть. Нашла. Шапкин–Невидимкин пишет, что если один конспиратор пришел к другому, то первым делом он должен спросить, продается ли у того лукоморский шкаф.

 - Но у меня нет… — развел было руками хозяин библиотеки.

 - Это неважно, — нетерпеливо прервала его царица. — А вы должны ответить: «Шкаф уже продан, но осталась двуспальная кровать с балдахином».

 - Но у меня нет!..

 - А я должна сказать, — уже не обращая на протесты, настойчиво продолжила она, — что кровать мне не надо, мне ее ставить некуда.

 - И уйдешь? — недоуменно захлопал глазами Дионисий.

 - А шкаф есть куда? — не для публики, себе под нос ворчливо пробормотал истопник, чувствуя, что начинает тихо ненавидеть Ю.С. Шапкина–Невидимкина.

 - И войду, — упрямо закончила царица, не расслышав или не пожелав расслышать ремарки Митрохи.

 - Но если тебе не надо двуспальную кровать… — непонимающе нахмурился библиотечный.

 - Честно говоря, я и сама это не очень понимаю… Но, может, это объясняется в пятом уроке… Только у меня уже никаких сил нет его читать, — извиняющимся тоном призналась царица и вздохнула. — Голова — как деревянная…

 И тут же испуганно спохватилась:

 - Как ты думаешь, я ничего не перепутала?

 - Да нет, все хорошо, все правильно, — взял ее нежно, как больного ребенка, за ручку библиотечный. — Ты молодец — такую полезную книжку отыскала. А сейчас я тебе заварю чай со смородиновым листом и мятой, ты отвлечешься, попьешь, и ляжешь почивать.

 - Наверное, я неправильно объяснила…

 - Мы все поняли, все чрезвычайно интересно, спасибо, голубушка, — торопливо поддержал его Граненыч. — Ты поспи, отдохни, не волнуйся, все будет хорошо. Потом слова нам перепишешь, учить будем с Дионисием.

 - Я рада, что хоть чем–то нам помогла… — с облегчением улыбнулась Елена и утомленно откинулась на подушки. Глаза ее сами собой незаметно сомкнулись, и она тут же провалилась в неспокойный сон, полный бородатых Шапкиных с невидимками, скачущих на двуспальных кроватях с развевающимися балдахинами, спасаясь от неуловимых, но мстительных железных орлов сопротивления.

 Дионисий тихонько вынул из разжавшихся пальцев царицы розовый том, как берут неразорвавшуюся гранату, и спрятал ее в самом дальнем, самом пыльном шкафу своей библиотеки.

 

 

 

 Часть конской упряжи для люльки Граненычу и Дионисию удалось добыть без особых происшествий.

 На то, чтобы найти склад, в котором хранились веревки, веревочки, бечевки и канаты ушло немного больше времени, чем они предполагали, но и с этим лихая парочка, начинавшая уже понимать друг друга с полуслова, справилась.

 И вот — книжка в коридор на этом уровне была заложена, ключ из запасной связки, хранившейся под половицей у Варвары–ключницы, украден, и процесс пошел полным ходом. Бечевки, шнуры и веревки перекочевали в тайные апартаменты оборонного командования в библиотеке, были самым тщательным образом измерены, и Граненыч, никому не доверяя, принялся сплетать их в одну большую, длинную, прочную змею.

 Когда работа была окончена, оставалась одна, последняя деталь их плана — кошка.

 Набег на кузницу планировался оборонным командованием по обычному сценарию.

 Пройдя Путем Книги почти до черного хода — в нескольких метрах от него, в чулане с совками, ведрами и вениками на полочке пылилась позабытая пачка лубков — Граненыч под прикрытием рано спустившихся осенних сумерек неторопливо направился через большой двор к кузне.

 Как он и предполагал, работа там уже закончилась, а марионетки–кузнецы и их подручные организованной толпой ушли по квартирам. Дверь кузницы была заперта на тяжелый дубовый засов.

 Митроха, мгновенно оценив на глаз его вес и свои возможности по подъему таких тяжестей [], решил для начала совершить обход всей кузни.

 Удача не отвернулась от него и на этот раз.

 Пятое от входа окно было не заперто — просто прикрыто, и он смог почти без труда пролезть внутрь.

 Как–то летом он заглядывал сюда навестить внука своего приятеля, Гриньку. И тот, гордясь первым рабочим местом, провел упиравшегося тогда истопника по всем углам и закоулкам огромной древней кузни, показывая без остановки и исключения все чуланчики, шкафчики, полочки и ниши, куда поколения запасливых кузнецов и их подмастерий сваливали, складывали и собирали все, что могло еще когда–нибудь и кому–нибудь, хоть теоретически, пригодиться.

 И вот, звездный час одной такой вещицы настал.

 Недолго поблуждав на ощупь по кузнице — хоть и разошлись все по квартирам, и тишина стояла мертвая кругом, а все же лампу или свечу палить было боязно — Митроха нашел то, что хотел: чулан. А в самом переднем углу — закорюку на три крюка с зазубринами, скованную, по преданию, восторженно выпаленному чумазым Гринькой, их мастером в пятилетнем возрасте. Вот она, лежит, милая, пылью припорошенная, ржавыми островками покрытая, но крепкая, надежная.

 Годная к царской службе.

 «Кис–кис–кис», — прошептал он, пряча ее в мешок, и улыбнулся, вспомнив первую реакцию царицы на слово «кошка».

 Вот и все.

 Сегодня, где–нибудь после полуночи, когда всё, наконец, будет готово, и дворцовый люд после трудов праведных (или не очень — кто как) успокоится, можно будет и начинать.

 А дальше…

 «Как будет дальше — так и будет. Все равно хоть как–нибудь, да будет. Ведь еще ни разу не было, чтобы не было никак», — вспомнил Граненыч любимое изречение из Кунг–фу–цзы, подивился в который раз такой неописуемой мудрости и, бесшумно ступая по земляному полу, побрел искать приоткрытое окно, через которое пробрался сюда.

 Он выбрался на улицу тем же путем, каким залез, оглянулся, прислушался, и торопливо, едва не переходя на бег, зашагал к казавшемуся сейчас вратами в безопасность черному ходу, стараясь как можно скорее преодолеть холодное и враждебное открытое пространство между кузницей и дворцом.

 Осторожно прикрыв за собой дверь, он снова огляделся. Тусклый свет редких масляных ламп давал больше теней и вони, чем освещения, и при желании в темных, лишенных света провалах между двумя светильниками мог спрятаться и остаться незамеченным человек, или даже несколько…

 «И даже с оружием, если будут тихонько сидеть и не брякать…» — отчего–то вдруг пришло в голову Граненычу, и во рту сразу стало сухо.

 «Да что это я все сегодня о дурном, да о дурном», — сердито сплюнул он, отогнал тревожные мысли, набежавшие невесть откуда и невесть зачем, и на цыпочках подкрался к заветному чулану.

 В темноте за дверью кто–то еле слышно вздохнул и переступил с ноги на ногу.

 «Дионисий уже заждался, бедолага… Которую ночь почти без сна, и сегодня выспаться будет не судьба», — пожалел хозяина библиотеки истопник и решил над ним подшутить для поднятия духа.

 - У вас продается лукоморский шкаф? — басовитым шепотом прогудел он, приложив губы почти к скважине давно неработающего замка, ключ от которого так и остался ржаветь в его глазке.

 Возня прекратилась.

 - Чего молчишь? Отзыв говори! — с шутливой сердитостью прикрикнул на библиотечного Митроха.

 Молчание в чулане стало почти осязаемым, и готовый сорваться смешок примерз к Митрохиным губам.

 Брякнула дужка ведра, затрещал ломающимися ветками веник, что–то упало, как будто сразу несколько человек сдвинулись с места…

 Когда дверь распахнулась, и из нее, звонко ударившись медной ручкой о каменный пол, выпал совок, Граненыч уже — откуда только силы взялись! — уносился прочь по темному коридору, только пятки сверкали.

 Погони слышно не было.

 Пробежав весь первый этаж западного крыла и промчавшись по переходу в южное, Митроха, а, точнее, его организм наконец–то вспомнил, сколько ему лет, сколько за последние годы вообще и за последние дни — в частности было выпито огненной воды, и когда в последний раз он бегал, и объявил перерыв.

 Сумасшедший стук сердца и рваное дыхание заглушали в его ушах все остальные звуки, и начнись сейчас хоть штурм дворца, хоть буря с грозой, хоть внеплановый конец света — их звуковое сопровождение не достигло бы слуха загнанного истопника.

 Выпустив из рук мешок с кошкой и согнувшись пополам, он хватал ртом ускользающий куда–то воздух и старался не обращать внимания, как кто–то злорадный и усердный распиливает ему бок изнутри, а в глазах сверкают не то, что фейерверки — лазерное шоу.

 «Вот дурак… Ведра испугался…» — в периоды просветления сознания успевал ругать себя истопник. — «Дионисий–то там, поди, сам не рад — думает–гадает, с какой такой радости и куда это я так от него понесся… Стыдобушка… сам себя запугал… сам себя заморочил… как девица красная… предчувствия его одолели… словно романов начитался… Полдворца, старый дурень, пробежал, как двадцать метров… Как только не помер… Нет, еще лучше… Как только ни на кого не налетел… ведь пёр, как лось, дороги не разбирая… салюты–то в глазах так и сыплются… так и мельтешат… в честь бестолковости моей… Ох, сейчас не помру, так жив останусь…»

 Чуток отдышавшись и придя в себя, Митроха снова затаил дыхание и прислушался — но все напрасно. Кроме шума в его же собственных ушах и стука сердца, как будто бригада торопливых кузнецов взялась выполнить пятилетний план за неделю, других звуков как не было, так и не было.

 И тогда на подгибающихся от непривычной нагрузки злопамятных ногах, не упускающих ни одного шанса напомнить хозяину о его глупом пробеге, Граненыч, прижимаясь к стене и проползая под окнами, двинулся в библиотеку.

 Едва он закрыл за собой дверь и просунул в ручку швабру, из–за стеллажей выскочили взволнованные Дионисий и Елена.

 - Что случилось? Как ты добрался? Куда ты подевался? — набросились они с вопросами, как будто он вернулся не из дворцовой кузницы, а из пешего похода в Вамаяси.

 - Все в порядке, — едва не валясь с ног от усталости, отмахнулся и нашел в себе силы ухмыльнуться он. — Ты видел, Дионисий, как я от тебя улепетывал? Видел? Если б это было на царских бегах, я бы первый приз взял…

 - От меня? — остановился библиотечный и на мгновение позабыл про свои треволнения. — Это ты от меня так убегал?!.. Но зачем?!

 Граненыч покраснел и стыдливо скосил мутные очи куда–то вниз и налево.

 - Да когда ты в чулане ведром брякнул, мне в голову всякая ерунда полезла… Будто там засада устроена… и всякое такое прочее… Ты ж на заветные слова–то не отозвался, вот я и подумал…

 - Так если бы ты предупредил, что заветные слова говорить будешь, я бы их хоть выучил! А то ты говоришь — а я ответ–то запамятовал, хоть плачь! — не менее смущенно принялся оправдываться маленький хозяин библиотеки. — Они у меня на бумажке написанные в кармане лежали — царица написала, спасибо ей… Так вот я их доставать–то полез, да бумажку–то и уронил. Начал ее на полу нашаривать, да все там и порушил… веники, швабры, ведра, совки… удивляюсь, как весь дворец не перебудил только…

 - Эх, мы… Подпольный обком… — как будто извиняясь перед кем–то, протянул Граненыч, стараясь не смотреть на Елену. — В трех словах запутались и швабры испугались…

 - Ничего страшного, — Елена Прекрасная ласково взяла подпольщиков за руки. — Мы будем тренироваться, и у нас все получится. Шапкин–Невидимкин писал, что с первого раза редко кто все правильно делает, и советовал настойчиво практиковаться. Сейчас я пойду, еще что–нибудь полезное вычитаю…

 - НЕТ!!! — в один голос выкрикнуло оборонное командование.

 - П–почему? — испуганная такой бурной реакцией на свое безобидное предложение, царица захлопала глазами.

 - А–а… Э–э… Н–не сейчас, мы имели ввиду… — поправился Дионисий.

 - Да, не сейчас, голубушка, — поддержал его Митроха. — Лучше потом. Когда–нибудь.

 - Но почему? — не переставала удивляться Елена.

 - Потому что сейчас нам будет некогда, ваше величество. Теперь у нас есть всё для побега пленников из Меховой башни, и откладывать наше предприятие смысла нет, — торжественно произнес библиотечный.

 - Ты хочешь сказать, что сегодня?.. — всплеснула руками царица.

 - Ага, — довольно подтвердил Митроха. — Сейчас кошку приспособим — и всё. Записка написана?

 - Написана, — подтвердил Дионисий.

 - Тогда ждем часов до двух, пока все угомонятся — и вперед!

 

 

 

 - …Все готово? — мятным шепотом сурово пробасил Граненыч.

 - Все, — подтвердил Дионисий. — Записка примотана к стреле самой толстой ниткой, какую я только смог отыскать — не оторвется. Внутри кусок коробка и несколько спичек.

 - Бечевка?..

 - Крепко привязана. На бантик.

 - На бантик! — фыркнул истопник. — На два узла перевяжи!

 - Сейчас… — торопливо завозился библиотечный.

 - Шнур? Веревка? Все смотано, как полагается? Не придется распутывать? — продолжил Митроха проверку перед запуском.

 - Нет, все лежит аккуратно, — доложила дрожащая не то от холода, изливающегося из открытого окна, не то от волнения Елена.

 - Тогда — стреляю!

 Взволнованная царица хотела было еще раз спросить его, не убьют ли они кого–нибудь нечаянно своим выстрелом, если вообще попадут в окно, но подумала, что ни уверенности, ни меткости напоминание о возможном летальном исходе их стратегу вряд ли добавит, и не стала.

 Граненыч, решительно нахмурившись и поджав губы, вскарабкался на подставленный к подоконнику стол, наложил стрелу на лук, моментально прицелился и отпустил тетиву.

 В любом соревновании даже самых косоглазых лучников у него не было бы ни единого шанса поразить мишень, и даже тот факт, что большое окно зияло темнотой на сером фоне всего в тридцати метрах от его позиции, не повышало процент успеха ни на йоту. Но вмешался нечастый в последнее время гость Лукоморска — везение — и, ко всеобщему изумлению, с первой попытки стрела разбила истерично дзенькнувшее стекло и влетела в чулан, ставший тюрьмой родителям ее мужа и бедной, ни в чем не повинной девице боярышне Серафиме.

 Облегченно переведя дух, что первый этап их плана прошел гладко, оборонное командование сосредоточилось на ожидании.

 Бечевка была крепко зажата в ручках библиотечного, ничего больше пока поделать было нельзя, и им оставалось только набраться терпения, но как раз именно это и было выше его оккультных сил. Он не мог спокойно простоять на месте и секунды — то и дело он переминался с ноги на ногу, привставал на цыпочки, вытягивая по–гусиному шею и вглядываясь во тьму, из боязни пропустить условное подергивание, если оно вдруг будет недостаточно сильным.

 Елена готова была к нему присоединиться, если бы не сознание того, что она здесь все–таки царица, а царицы так себя не ведут.

 По крайней мере, когда их видят.

 Граненыч наугад вытянул со стеллажа за спиной толстенную книгу, открыл ее посредине и стал в полной темноте невозмутимо рассматривать картинки. Или просто пытаться определить их наличие в данной книжке.

 Ждать пришлось недолго.

 Через несколько минут после выстрела в глубине чулана как будто засветился и погас крошечный огонек, а еще через несколько минут, показавшимся заговорщикам часами, Дионисий подпрыгнул, как будто веревочка была привязана к его рукам и ногам, а он был марионеткой:

 - Они дернули!.. Они дернули!.. Три раза!.. Как условились!.. Они согласны!..

 - Елена? — обернулся истопник к царице как генерал на поле боя к своему капитану, зажав книгу в подмышке.

 - Все готово! — срывающимся шепотом тут же отозвалась она. — Дионисий, дергай!..

 Библиотечный изо всех сил дернул ответные три раза свой конец бечевки и моментально почувствовал, как она поползла у него из рук.

 - Шнур потянулся! — отрапортовала Елена Прекрасная через минуту, и Граненыч удовлетворенно кивнул головой.

 Еще минута — и она доложила, что пошла веревка, а с ней — кошка и подвесная люлька — хитроумная конструкция из ремней и веревок, в которой пленники должны были в целости и невредимости достичь библиотеки.

 Спустя еще несколько минут веревка остановилась.

 Не говоря больше ни слова, Граненыч стал быстро наматывать ее вокруг колонны.

 Елена, нервно прикусив губу и сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, до рези в глазах вглядывалась в темное окно напротив.

 Какой нелепый, какой ненадежный план — почти каждый его шаг висел на каком–нибудь «если», «вдруг» или «наверное», но это все, что они смогли придумать и подготовить за несколько дней. Если кто–нибудь еще восемь дней назад сказал бы ей, что она в компании истопника Митрохи и неизвестного науке домашнего духа — некоего библиотечного — будет спасать жизнь родителям своего мужа и юной боярышне от злобного колдуна, захватившего власть, она бы не рассмеялась тому в лицо исключительно из–за хорошего воспитания…

 Ну почему на ее месте должна была оказаться именно она?!.. Ведь если бы здесь сейчас была бы бедовая супруга Иона Серафима, то уж она–то изобрела бы что–нибудь такое невероятное, сногсшибательное, что никому другому и в голову бы не пришло! Но где она теперь — кто его знает… Может, ей сейчас еще хуже, чем им всем, вместе взятым…Хотя вряд ли Серафиме сейчас могло быть хуже чем ей, Елене. Ведь если что–нибудь пойдет не так — оборвется веревка, застрянет люлька, лопнут ремни, развяжется какой–нибудь узел, увидит враг — даже не задумываясь, она могла привести с десяток причин, по которым их план мог рухнуть и погубить всех — то виновата в этом будет только она.

 Она царица.

 Она решила.

 Ей отвечать.

 Из облака переживаний и дурных предчувствий ее вывел восторженный шепот Дионисия:

 - Веревка натянулась!.. Кто–то сел в люльку!.. Кто–то скользит!.. У нас получилось! Получилось!..

 - Кто? Кто спускается первый?

 - Кто там в авангарде?

 - То есть, в люльке?..

 - То есть, впереди!

 - Непонятно… — библиотечный, натужно прищурившись, попытался разобрать хотя бы намек на то, кто будет их первым спасенным. — Но, по–моему, это не царь… И человек, насколько я могу разобрать в такую тьму, стройнее, чем царица Ефросинья…

 - Это Серафима Конева–Тыгыдычная! — радостно всплеснула руками Елена. — Но как это благородно со стороны царя и царицы… Они пустили ее первой — вдруг второго рейса не будет…

 - Да что это ты говоришь, твое величество! — сердито прицыкнул на нее Граненыч. — Куда он денется–то? Если в первый раз получилось, то дальше пойдет как по маслу!..

 - Сглазил!!! — прижал вдруг ручку к сердцу хозяин библиотеки. — Люлька остановилась!..

 - Что случилось? — кинулась к окну Елена.

 - Не видно… Ничего не разгляжу… Но, вроде, все в порядке… — библиотечный изгибался и извивался, как кобра в танце, стараясь углядеть, что там вдруг произошло, но не успел. Немного повисев, покачиваясь на осеннем ветру, как забытая на ветке груша, люлька снова пришла в движение и медленно поползла к ним.

 - Устала, наверное, ваша дивчина с непривычки–то, — сочувственно предположил истопник, и снова подхватил с полки книжку, чтобы чем–нибудь занять дрожащие теперь уже от волнения руки. — Чай, боярская дочка–то, не прачки какой. А сейчас отдохнула и дальше веревку–то перебирает. Не волнуйся, царица. И минуты не пройдет, как она здесь будет.

 Ровно через пять минут люлька, рывками передвигаясь по провисшей, но крепко держащейся веревке, замерла у их окна.

 - Серафима, девочка моя бедная, хорошая наша, милая, — бросилась к прибывшей счастливая царица. Уже не сдерживая слез радости, она крепко обняла ее, прижала к сердцу и горячо поцеловала в лоб.

 - АЙ!!!..

 - ХА! ХА! ХА! ХА! ХА!

 Перекрывая дребезжащий деревянный смех, сухо щелкнули пальцы, и темнота в библиотеке вспыхнула голубым светом.

 Граненыч и Дионисий отпрянули.

 Елена с перекошенным от отвращения и ужаса лицом, как будто только что поцеловала плод любви слизня и паука, силилась и не могла вырваться из объятий Чернослова.

 

 

 * * *

 

 

 …Чернослов капнул несколько капель своего заморочного зелья на стол, с удовлетворением понаблюдал, как задымилось дорогое дерево, и усмехнулся.

 Всё удается. Всё предсказуемо, скучно и однообразно, но всё удается, и это не отбросишь просто так. Восемь дней подряд, с той самой минуты, как он заклинанием вышиб двери дворцовой трапезной, удача днюет и ночует с ним. И даже теперь, не успел он мысленно пожаловаться на заедающую рутину, как заявляется это мычащее толстомордое ничтожество, ставшее после своих идиотских злоключений посмешищем всей Черной Сотни — и преподносит ему такой подарок, такое развлечение…

 Вот уж не ожидал от него.

 Колдун покривил уголки губ в усмешке и довольно прищурился.

 Ну, наконец–то что–то интересное.

 Хотя пьяницу–служку, спятившего домового и неизвестного происхождения бабу, которую тупой Букаха почему–то принял за царицу Елену, ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать противниками, достойными его, но это все же лучше, чем ничего.

 И уж, во всяком случае, неплохой предлог, чтобы оторваться от необходимой, но нудной и кропотливой работы над зельем, которое позволит одному его солдату управлять уже не двадцатью, а пятидесятью местными болванчиками.

 Финальное противостояние армии царя Костея должно быть поистине кровавым, чтобы коснулось каждой семьи, чтобы содрогнулись самые кровожадные боги, каких только исторгало человеческое сознание, а туземцы запомнили его как кошмар, равному которому не было и не будет в веках, и приветствовали Костея как отца–освободителя.

 Мясорубка!

 Кровавая баня!

 Конец света!

 Если через сто лет их потомки будут рассказывать об этой резне без дрожи и в полный голос — я потерял эти несколько недель зря.

 И это еще не упоминая расправы над старым царем со царицею и их этой… как ее? Золовки? Снохи? Свояченицы? Какая разница…

 Погребение заживо их бояр уже вызвало в городе хороший резонанс. Хоть и прошло без стечения публики и как–то скомкано и не по плану. Но, может, с одной стороны, оно и лучше. Чего не знаешь — страшишься больше. А с каждым днем будут еще добавляться поражающие воображение подробности, клянущиеся в честности очевидцы…

 Через пару недель они сделают всю работу за меня.

 Нет… Если эти бедняги лукоморцы смогут рассказывать об этом детям до шестнадцати, мне определенно пора в отставку, заговаривать прыщи на ярмарках в балаганах…

 Но что–то мне подсказывает, что балаганам придется подождать.

 Чернослов удовлетворенно улыбнулся приятным мыслям, отогнал их (правда, не далеко, чтоб могли вернуться в любой момент) и брезгливо скосил глаза на Букаху — живое воплощение абстрактного понятия «верноподданичество» — коленопреклоненного, скрюченного, умильно пожирающего его глазами, как дворняга — окорок за стеклом витрины лавки.

 - Так когда, ты говоришь, они должны попытаться освободить обреченных монархов данного непочтенного государства? — уточнил он у предателя, все еще не глядя на него в упор.

 - Сегодня, ваше величество, насколько я понял, сегодня ночью, — угодливо прогнулся он еще сильнее, и рот его растянулся в масляной улыбочке. — После двух.

 - Очень хорошо, — кивнул колдун. — Я этим займусь.

 Щелчком пальцев он загасил огонь под котелком с составом и повернулся к полке, чтобы расставить пробирки.

 Порядок на рабочем месте — прежде всего.

 Как там говорят аборигены? «Кончил дело — гуляй смело»?

 Умная мысль проникает иногда и в такие головы, как у них…

 - А я?.. А мне?.. А меня?.. — если бы у Букахи был хвост, он бы им сейчас вилял.

 Чернослов с искренним недоумением обернулся и смерил его взглядом.

 Чего он ждет?

 Милости?

 Он что, дурак?

 - Ты? — переспросил он, усмехнулся и продолжил свое дело. — А что — ты? Ты ступай обратно к Ништяку. Он любит хорошо начищенные сапоги.

 - Но… — у бывшего доблестного военачальника бывшей доблестной армии Лукоморья были глаза побитой собаки. — Я ведь ночи не спал… сапоги износил, по дворцу бегаючи, врагов вашего величества выискиваючи… А этот мерзавец меня чуть насмерть не сбил, когда мимо пробегал — я уж думал, у меня инфаркт сердца случится, ваше величество… Мне ж показалось, что это он меня выследил и наскочить хотел, чтобы жизни слугу вашего верного лишить… вас без защиты и информации оставить… А если бы они меня обнаружили, когда я под дверями подслушивал, мне ж живым не быть, как пить дать… казнили бы, мерзавцы, ужасной смертию…не дрогнувшей рукой… Звери они, звери!.. вот я какие страсти перетерпел… Только чтобы вашему величеству всё как есть про всех донести…ничего не утаить… Так разве усердие мое не заслужило…

 Колдун поставил пробирку, которую только что взял в руки, обратно на стол, снова медленно повернулся к Букахе и холодно уперся взглядом ему в переносицу.

 - Нет. А что?

 - Н–нич–чег–го… — ходатайство экс–воеводы о лучшей доле застряло у него в горле, а в голове появилась и осталась на ПМЖ мысль, что, если разобраться, то и сейчас ему живется совсем неплохо. — Спасибо… Вам показалось… Извините… Я пойду… Если вы не думаете, что моя помощь вам может пона…

 - Твоя помощь? — расхохотался от всей своей черной зловонной формации, известной у него под названием души, колдун. — ТВОЯ ПОМОЩЬ?! МНЕ?! ЧЕРНОСЛОВУ УЖАСНОМУ?! Ты должен быть благодарен, что я вернул тебе речь, ничтожество! Ненавижу предателей. Пошел вон, и скажи лейтенанту, чтобы он тебя хорошенько выпорол. За болтовню.

 - Да… Конечно… Конечно… — пластмассово улыбаясь и кланяясь, попятился задом и не попал с первой попытки в дверь Букаха.

 - Правильно я говорю?

 - Правильно, ваше величество, истинный свет, правильно!.. Даже гораздо правильнее, чем есть на самом деле!..

 - Что–о?!.. — вытаращил глаза Чернослов и расхохотался. — Ну, дурак…Подхалим и дурак. И как тебя ваш бывший царь такого терпел…

 М–да–а–а–а…

 Нелегко быть предателем.

 Никто тебя не ценит и не любит…

 Почему–то.

 - И, кстати — поговорка «язык мой — враг мой» это точно про тебя, — окликнул уже скрывающегося в коридоре Букаху колдун. — И голос у тебя противный… И сам ты… Так что — молчи–ка ты опять. Тебе же лучше будет.

 - За что?!..

 - Если ты перед всеми расстилаешься, не удивляйся, если об тебя вытирают ноги, — презрительно ухмыляясь, процитировал Чернослов изречение дня из своего устроителя крокодиловой кожи.

 Не дожидаясь ответа, он щелкнул пальцами — и боярин–ренегат снова чуть не подавился собственным языком.

 - Вот так–то лучше, — криво усмехнулся колдун и махнул рукой — дверь, яростно скрипнув петлями, захлопнулась, с глухим стуком треснув экс–полководца по лбу.

 Тот не смог даже охнуть.

 Когда дверь за гостем закрылась, колдун заложил руки за спину и, едва не подпрыгивая от возбуждения, прошелся по палатам.

 Заурядный человек на его месте сейчас бы вызвал Черную Сотню, и они быстро и методично перевернули бы дворец вверх дном и разыскали бы всех злоумышленников, а если бы не нашли, то назначили бы. Но это же всё плоско, приземленно и банально, как лист фанеры, упавший с крыши. Где в этом была интрига, где здоровый авантюризм, где полет фантазии?

 Нет.

 Это было не для него.

 Он поступит иначе.

 Со сладостным предвкушением удовольствия, он достал из ящика стола любимый устроитель, открыл на сегодняшней дате и в самом конце страницы — где еще оставалось свободное место — каллиграфическим почерком вписал, и сразу вычеркнул как исполненное: «Медленно и со вкусом утопить в крови мятеж, чтобы было о чем вспомнить».

 

 

 * * *

 

 

 Елена, онемев от ужаса, не в силах даже кричать и звать на помощь друзей–сообщников, молча ожесточенно вырывалась из стальных объятий колдуна, с издевательской улыбочкой наблюдающим за ее паникой.

 Дионисий и Граненыч застыли на своих местах, не смея помочь ей и не желая бежать.

 Да и что толку в бегстве? Коридор, наверняка, забит черносотенцами и их марионетками…

 Но уже через полминуты улыбка его из мучительской превратилась в вымученную, что вполне могло означать, что ее пинки и тычки стали достигать цели, чаще, чем он признался бы, и он с силой швырнул ее на пол.

 - Стоять! — ткнул он в сторону рванувшихся было к ней сообщников растопыренной пятерней, и их отбросило метров на пять, притиснуло к стеллажам — как будто бабочек прикололи, и они замерли — но не оттого, что повиновались.

 Заклинание сковало их по рукам и ногам не хуже цепи.

 - Итак, — немного отдышавшись и время от времени украдкой потирая пострадавшие от отпора Елены Прекрасной места, скривился колдун.

 Фирменная издевательская усмешка что–то все еще никак не получалась.

 - Что это за героев я вижу перед собой, когда уже начал было думать, что героизм этой нации не свойственен как явление? Кто вы, неизвестные защитники оскорбленных и похитители монархов? О ком будут слагаться былины? Чью доблесть, отвагу и безумие воспоют когда–нибудь полупьяные мини–сингеры? Чьи имена мне приказать высечь на надгробном камне? Ах, если б вы знали, какие памятники вам когда–нибудь поставит благодарный народ… Вы станете живой легендой… Хотя, почему живой? Нет, живой не получится. Определенно не получится. Особенно у этой ретивой девицы, — он злопамятно ткнул перстом в начинающую шевелиться на полу царицу. — Но памятники — это забавная идея. Вот ты, коротыш… Ты кто? Домовой? Коридорный? Чуланный? Лестничный?

 Библиотечный гордо выпрямился во весь рост и — большего пока не позволяло сковывающее его заклинание — и презрительно выпятил нижнюю губу:

 - Я — хозяин этой библиотеки. И я считаю ниже своего достоинства разговаривать с таким, как ты.

 Чернослов, казалось, только порадовался брошенному вызову.

 - Очень хорошее начало, — одобрительно кивнул он и с отвратительной улыбкой продолжил, как ни в чем не бывало: — Я позабочусь — тебе поставят гранитный обелиск по всем канонам: со сломанным мечом или разбитой вазой… Но что это я! Ты ведь живешь в библиотеке! Значит, не с мечом, а с порванной книжкой! Или книжкой, горящей, как факел! Он отдал свое бумажное сердце людям! Ха–ха–ха!..

 Отсмеявшись над одному ему понятной шуткой, он живо повернулся к Граненычу.

 - А ты? Кто ты, неизвестный герой?

 - Истопники мы будем, — угрюмо буркнул Митроха и стал сверлить колдуна убийственным взором исподлобья.

 - Истопник! — мелким, дребезжащим смешком расхохотался Чернослов. — Какая прелесть! Рыцарь полена и кочерги! Ты тоже презираешь меня, истопник? Ненавидишь? Жаждешь мести?

 - Так вот… Ты же сам все сказал… — слегка развел непослушными руками тот.

 - Ты уже придумал свое последнее желание? — осклабился колдун.

 Митроха наморщил лоб, склонил голову на бок, серьезно задумался над вопросом и сообщил:

 - Хочу увидеть твою голову на пике у городских ворот. Если можно.

 - А если нельзя?

 - Ну… Тогда на площади.

 Чернослов снова расхохотался.

 - Учись, Букаха! Простой истопник, работник вьюшки и поддувала, а ведет себя, как герцог! Я уже представляю: на твоем черном как сажа обелиске будет изображена сломанная кочерга на фоне рыдающей печи! Ха–ха–ха!..

 Митроха промолчал, лишь задергал плечами.

 - Ну, а здесь? Что мы имеем здесь? — повернулся колдун к еще не успевшей подняться на ноги Елене. — Букаха сказал, что ты похожа на вашу царицу, которую унес Змей.

 Если бы Елена успела подняться, она бы упала.

 - Что?!..

 - Хм… Я так и думал… Этот ваш дурень воевода пытался набить себе цену. Разве может такая замухрышка, как ты, даже укравшая господское платье, быть похожа на свою хозяйку — самую прекрасную женщину мира, если не врут? Хотел бы я когда–нибудь взглянуть на нее… Поскорей… Наверняка ведь брешут длинные языки. Кстати, а ты–то кем тут будешь? Кто ты, храбрая замарашка? Признайся. Горничная? Посудомойка? Кухарка? Белошвейка?

 - Я царица, — презрительно вырвалось из уст мгновенно захлопнувшей рот обеими руками Елены, но было поздно.

 Чернослов поверил не словам — ее реакции на них.

 Глаза его моментально вспыхнули хищным огнем, и он отступил на шаг назад, как будто хотел получше разглядеть жертву перед последним броском.

 - Царица?.. Царица?.. Ты — царица? — недоверчиво, но, скорее, уже по инерции, нежели от реального чувства, прищурился он — как в оптический прицел заглянул. — Не может быть… Она не могла ошибиться… Ушам… глазам своим не верю! Ты — царица… Елена Прекрасная… Надо же… Так значит, не врал подлец Букаха, а? Самая настоящая царица… — снова повторил он и расхохотался. — Ну и ну… А кто же тогда…

 Занятый размышлениями и измышлениями, Чернослов упустил из виду, что его небрежно брошенное заклинание неподвижности быстро теряло силу.

 На цыпочках Дионисий, обнаруживший вдруг, что он свободен, в несколько секунд преодолел расстояние, отделявшее его от Митрохи, вцепился ему в руку и едва слышно прошептал: «Надо забрать Елену и мы все вместе исчезнем Путями Книги!»

 Тот попробовал сдвинуться с места — и не смог.

 - Ну, давай, давай, попробуй еще!..

 - Нет, не могу… Ноги не идут… Беги к царице, забирай ее, а я тебя прикрою.

 Граненыч наклонился — хоть это ему заклинание сделать уже позволяло, пошарил вокруг руками, подобрал с пола выроненную ранее книгу и с мрачным удовлетворением взвесил ее тяжесть в руках.

 - Ну же, беги скорее, чего стоишь!.. — почти беззвучно прикрикнул он на не спускавшего с него глаз библиотечного.

 Тот скривился, как от боли, замотал головой, но терять больше время на споры не стал. Сразу, с места в карьер, рванул он вперед, чтобы схватить Елену Прекрасную за руку и исчезнуть с ней на Пути Книги, первом попавшемся — сейчас не важно было «куда», важно было «откуда».

 И, как только он сорвался с места, Граненыч изо всех сил и от всей души запустил фолиантом в Чернослова.

 Чтобы преодолеть с полдесятка метров между ними и царицей, нормальному человеку потребовалось бы около десяти шагов. Человечку с ростом в пятьдесят сантиметров с беретом — в три с половиной раза больше.

 Дальше все происходило почти одновременно и очень быстро, как счет «раз–два–три».

 РАЗ.

 Чернослов услышал отчаянное дробное «топ–топ–топ–топ–топ» за спиной и недоуменно оглянулся.

 ДВА.

 Он успел увидеть запуск оперативно–тактического фолианта и отшатнуться к окну, и десятикилограммовый источник знаний пролетел в нескольких сантиметрах от его носа, едва не задев Елену Прекрасную.

 ТРИ.

 В окно тараном влетело безмолвное НЕЧТО, ударило колдуна прямо в затылок и повалилось на него сверху.

 Синий призрачный свет разом погас.

 Дионисий, не успев затормозить, с разбегу налетел на кучу малу, перекувыркнулся через нее и сбил на пол Елену.

 Та вскрикнула и совершила первый за восемь дней поступок, достойный идеальной красавицы — лишилась чувств.

 Граненыч от приложенного усилия и нарушенного равновесия покачнулся, запутался в непослушных ногах и смачно растянулся во всю длину.

 Жизнь в библиотеке на полминуты замерла, но, переведя дыхание и набрав полную грудь воздуха, очень скоро возобновилась.

 - Где злодей?.. — огласил пространство, забитое испугано замершими книгами и их гостями дребезжащий, но очень решительно настроенный голос. — Выходи на смертный бой!..

 Фигура, оказавшаяся на спине у Чернослова завозилась, пытаясь высвободиться из нелепого подобия смирительной рубашки и, наконец, ей это удалось.

 Как мощная распрямляющаяся пружина спускового механизма [], человек стремительно вскочил на ноги, сжимая в руках меч, горестно взвыл, согнулся пополам [] и отчаянно замахал своим смертоносным оружием вокруг себя, на уровне коленок, не встречая, тем не менее, препятствий и сопротивления. Было с первого взгляда ясно, что он явился сюда, чтобы сражаться и умереть, и не собирался теперь сбить себя с цели такому пустяку, как отсутствие врага или незапланированная атака радикулита.

 - Выходи сам, хуже будет! — не прекращая тыкать своим оружием в беззащитную темноту, человек стал осторожно нащупывать перед собой дорогу носком сапога и наткнулся на что–то мягкое.

 Он на мгновение застыл, как будто раздумывая, стоит ли ему броситься бежать или попытаться лишить свою находку жизни, пока она не сделала это первой, но решил временно воздержаться от того и от другого.

 Поразмыслив еще мгновение, он на всякий случай, замахнулся.

 - Ты кто? — сурово обратился он к находке. — Колдун? Признавайся!

 - Н–нет… Я не колдун… Я — Дионисий… Библиотечный…

 - Библиотечный кто? — не понял неизвестный.

 - Библиотечный библиотечный, — несколько ворчливо отозвался невидимый собеседник. — Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я — библиотечный.

 - Да?!.. — изумился незнакомец. — Сколько живу — никогда не слышал, что бывают…Тьфу ты!.. Ты мне что, специально зубы заговариваешь? Ты что — с ним заодно? Отвечай немедленно, где колдун!

 - Где колдун? — раздражение в голосе библиотечного сменилось неприкрытой паникой. — Я не знаю!.. Он тут был!.. Только что!.. У окна!.. Где он?!..

 - У окна?..

 Человек зашарил по полу ногами с удвоенной энергией, пока не наткнулся на еще одно большое и мягкое.

 Оно застонало.

 - Ага!!!..

 Женским голосом.

 - Кхм…

 Поиски ногами были продолжены в другом направлении.

 И вот — еще одна находка, на нечаянный пинок никак не отозвавшаяся.

 - А ты кто? — быстро и грозно взял наизготовку свое оружие человек.

 Тело продолжало молчать.

 Но зато метрах в пяти от него раздались шаркающие, спотыкающиеся шаги, направляющиеся куда–то вбок.

 - Стой! Ты кто?! Ты куда?! — угрожающе шагнул в том направлении человек.

 - А сам–то ты кто? — подозрительно отозвался невидимый ходок вопросом на вопрос. — А то пришел тут, руками машет, командует, а сам, поди…

 - Я — царь, — гордо прозвучало в ответ из–под подоконника.

 - Какой царь?

 - А сколько их у тебя?

 - Прошу извинить, ваше величество… Не признал… Не ожидал увидеть при таких обстоятельствах, так сказать… Застигнут в полный расплох.

 Царь смягчился.

 - Ладно, чего там… Это ты нам побег устроить хотел?

 - И я тоже. А звать меня Митроха, я истопник ваш… — донеслось уже откуда–то из–за шкафа.

 - А куда это ты…

 - Я где–то тут днем спички видел и свечку…

 Как в подтверждение его слов ослепительной точкой на черном фоне вспыхнул огонек спички, поджегший фитилек свечи.

 Истопник зашаркал к государю неровной ковыляющей походкой, нервно поводя кругом свечой, но, несмотря на его (и не только его) страхи, колдун ниоткуда не выпрыгивал, и на помощь не призывал.

 Симеон быстро, но осторожно попробовал выпрямиться, пока его подданные не застали его в таком виде, но охнул сквозь зубы и отказался от этой авантюры.

 - Посвети–ка сюда, истопник Митроха… — его не менее величественное от неудобного положения величество ткнуло мечом [] себе под ноги. — Тут, кажется, плохо кому–то.

 Граненыч послушно подошел поближе к указанному объекту и наклонился над ним.

 - А, по–моему, ему не плохо… — после непродолжительного осмотра проговорил он и выпрямился. — По–моему, ему уже хорошо.

 - То есть, как? — не понял царь.

 - То есть, никак, — разъяснил истопник. — Помер он. Холодеет, вон, уже.

 - А кто это…

 - Так это он и есть. Колдун наш. Покойный.

 - А что с ним…

 - Так, сдается мне, ваше величество, это вы его своей собственной рукой… или ногой — чем вы там в него заехали, когда в окошко влетели — уходили. Насмерть.

 - А ты уверен, Митроха?.. — тут, оставив на минуту все еще бесчувственную царицу, повернулся к ним Дионисий.

 - Сам посмотри.

 - М–да… Похоже, что узурпатор действительно скончался самым бесславным образом… — покачал головой библиотечный и надвинул на лоб берет. — Что теперь делать будем?

 - Во–первых, надо подать сигнал Ефросиньюшке и Симе, чтобы они перебирались сюда, — твердо заявил царь.

 - А, кстати, ваше величество, как же вы сюда попали? — впервые задался вопросом Митроха. — Люлька–то ведь здесь осталась?..

 - Связал рукава какой–то шубы, — явно гордый своей смекалкой, ухмыльнулся в всклокоченную седую бороду царь. — Там этого добра — завались. Вот тебе и люлька. Сегодня вечером без предупреждения этот разбойник явился к нам и стал по комнате расхаживать. Ходит и молчит. Ну, и мы молчим. А потом вдруг прилетела ваша стрела с запиской. Он обрадовался — как будто полцарства в наследство получил… Кхм… Даже нам ее вслух зачитал. Над каждым словом издевался. Ух–х–х… Мерзавец… — Симеона передернуло. — Так и хотелось плюнуть и раздавить его, как таракана помойного… Потом, когда наизгалялся всласть, вытянул веревку, сел в люльку, похихикал на прощанье, и поехал сюда. Ну, я оставаться там не мог, подумал — помирать — так с музыкой, связали мы с моими женчинами шубу рукавами, и — к вам… Она парчой крытая, скользкая, вот так сам стрелой сюда и влетел… Спасибо вам, мужички, что придумали все это. Век не забуду. Царской милостью своею не обойду. Сразу, как только супостата прогоним… Кстати, я, кажется, тут на барышню какую наступил нечаянно?.. С вами она была, что ли? Помощница ваша? Чего ей надобно — всё получит девка.

 - Это я была, ваше величество… — донесся из–за спины Дионисия слабый, но уже спокойный голос.

 - Я?.. Кто — «я»?.. Не может быть… Елена… Доченька наша… Елена… — царь распереживался и захлопал себя по бокам как нервная курица перед полетом. — Не может быть!.. Ты жива!!!.. А мы–то уж тебя… Не может быть!.. Прости дураков…А что с ребеночком? Все хорошо? А уж мы–то боялись, мы–то боялись… Ой, дела… Вот дела…

 Объятьям и слезам не было бы конца, если бы не прибытие «меховым экспрессом» не дождавшихся ни сигнала, ни новостей царицы Ефросиньи, и Серафимы за ней, с остатками крышки ларя в судорожно сжатых кулаках.

 И все началось по новой.

 - Милости всех прошу в мою скромную обитель, — отвесил изящный поклон и распахнул дверце шкафа, маскирующего вход в его жилище Дионисий, когда женщины, наконец, всласть наобнимались, наплакались и насмеялись. — Места здесь немного, но над этим можно поработать. Дам попрошу пригнуться — притолока низкая.

 Корешки книг растворились в воздухе, и новые постояльцы увидели маленькую, уютную прихожую.

 - Матушка Ефросинья, Серафима! — не успев переступить порога тесного мирка Дионисия, ставшего теперь убежищем еще для трех человек, самым заговорщицким из заговорщицких тонов произнесла Елена. И по голосу и виду ее было ясно, что сейчас она скажет им такое, что распирало, буквально разрывало ее уже много бесконечных дней, и от чего они ахнут и восхитятся. — А попробуйте угадать, с кем я познакомилась, пока пряталась здесь?..

 Пока женщины обменивались свежей порцией восторгов и восклицаний — откуда только брать успевали! — Симеон, наученный горьким опытом, больше не пытаясь распрямиться, подковылял к Граненычу, перерезавшему веревку, тянущейся к месту их недавнего заточения, и брезгливо ткнул пальцем в мертвого колдуна у окна:

 - А с этим что будем делать? Если его найдут его головорезы, ты представляешь, что тут начнется?

 Истопник честно поразмышлял с полминуты и покачал головой:

 - Нет, не представляю.

 - Я знаю, что нужно делать, — библиотечный проводил дам в дом и тут же вернулся. — Граненыч, ты знаешь во дворце какое–нибудь укромное место, где его еще сто лет не догадаются искать?

 Митроха пожал щупленькими птичьими плечиками:

 - Да полно таких мест во дворце. Подвалы. Кладовые. Дровяники. Выгребные ямы, наконец…

 - Нет, только не это, — моментально отрезал Дионисий.

 - Почему? — удивился царь. — По–моему, там ему, мерзавцу, самое место.

 - Потому что мой план заключается в том, чтобы Граненыч отнес в такое тихое место книгу из моей библиотеки, а потом мы Путем Книги перетащили туда колдуна и спрятали, а я не потерплю, чтобы моя книга оказалась…

 - Чем–чем перетащили? — наморщил вопросительно лоб царь.

 - Путем Книги, — нетерпеливо объяснил Дионисий. — В пределах дворца я могу попасть невидимой дорогой в любое место, где лежит моя книга и провести с собой еще кого–нибудь.

 - Книги… книги… книги… — Симеон захлопал глазами, начиная кое–что вспоминать и понимать. — Книги… Так эта книга в тесте… тогда… это была ваша затея?..

 - Наша, — сухо кивнул библиотечный, все еще не в состоянии примириться с потерей одной из своих питомиц.

 - То есть, вы хотели вывести нас…

 - Да.

 - Ох, не догадались мы… — виновато всплеснул руками царь. — Так кто ж мог знать… Вы б хоть записку положили…

 - А записка там у нас была, — вмешался Митроха. — Между страницами вложена.

 - Так ведь мы ее не раскрывали — страницы–то все слиплись, — развел руками Симеон. — Кирпич–кирпичом. Но все равно — спасибо вам, братцы. Просите у меня за свою помощь чего душе угодно.

 - Да ничего нам не надо, — отмахнулся скромно истопник.

 - Хорошо, я подумаю, — задумчиво согласился библиотечный.

 - Только потом, — поправил его Граненыч. — А пока, любезный, лучше подумай, какую книгу ты мне отдашь, чтобы унести, — оторвал он от приятных размышлений Митроху.

 - А чего тут долго думать, — глаза Дионисия прищурились и вспыхнули огнем застарелой мести. — Шапкин–Невидимкин тебе подойдет?

 - Замечательная книга, — согласно кивнул Митроха. — Для этих целей. Только поторопись. За ночь мы должны успеть с этим фруктом управиться. Утром, чует сердце мое, начнется тут такое…

 

 

 

 Предчувствие его не обмануло.

 Утром, нервно прождав два часа у покоев бывшего царя, а теперь — кабинете–лаборатории–спальне его ужасного величества Чернослова, лейтенант Ништяк выдохнул резко, как будто собирался нырнуть в холодную воду, и вопросительно постучал в дверь.

 Как уже догадался читатель, и как начинал подозревать командир Черной Сотни, никто не отозвался ни на этот стук, ни на следующий, ни на еще три. И тогда, презрев строжайший наказ царя не беспокоить его во время работы, лейтенант еще раз вздохнул и осторожно, как шпион, приоткрыл дверь на несколько миллиметров.

 Открывшееся поле обзора не проясняло ничего, и поэтому через полминуты дверь была приоткрыта еще на несколько миллиметров, и еще, и еще, пока в образовавшуюся щель не смогла просунуться и повертеться по сторонам голова замирающего от страха и любопытства Ништяка.

 В комнате было пусто. Кровать стояла не расправленной, свечи — не зажженными, ужин — не съеденным.

 Колдуна не было.

 Через десять минут дворец напоминал растревоженный муравейник, если бы в мире существовал муравейник с муравьями–зомби, бестолково шарахающимися из конца в конец своего обиталища, сталкиваясь друг с другом, роняя вещи, непонятно как и зачем оказавшиеся у них в руках, налетая на косяки и стены и не замечая этого, поглощенные одним стремлением — зачем–то найти какого–то Чернослова.

 Когда пришло известие о том, что из окна темницы царской семьи болтается веревка, а самих их там и след простыл, Ништяк пришел к вполне логичному выводу, что они сбежали, захватив с собой его величество в заложники, и отдал приказ перевернуть вверх дном не только весь дворец, но и весь город, если понадобится, и сам лично возглавил поиск [].

 

 

 

 День с утра обещался быть хорошим, ясным, хоть и слегка прохладным — ну, так что тут возьмешь — осень…

 Гости на свадьбу Аленки — дочери шорника Данилы стали прибывать загодя. Все знали, что у хозяина характер щедрый, особенно когда дело касалось выпить так, чтобы супружница его Саломея не могла придраться. А как тут придерешься, коли такой день стоит на улице — день свадьбы единственной дочери, и не абы за кого выходит, а за кузнеца Семена, парня справного, работящего и малопьющего. За такое дело сам Бог велел перед началом пира пропустить по чарочке по маленькой, да не по одной. Супротив такого повода даже ревнительница трезвости женка его повитуха Саломея не сможет ничего возразить и при всем желании.

 Узурпатор — узурпатором, а жениться–то ведь все равно надо!..

 Столы спозаранку вытащили во двор и накрыли белеными скатертями — хоть и к бабке не ходи, усвинячат их гости дорогие так, что только выбросить после пиршества останется, а положение обязывает []. Скамеек не хватало, поэтому просто ставили две тюльки и клали на них гладко струганные доски — ни сучка, ни занозки — присаживайтесь, гостеньки.

 И гости не заставили себя ждать.

 За полчаса до срока пришел сосед напротив бондарь дед Афоня со старухой своей, принесли набор кадушек для солений. Кадушечки — загляденье, картинка, свежим деревом пахнут за версту, обручами блестят, как царские дружинники кольчугой на параде — как за такие не выпить?

 Выпили.

 Почти сразу за ними явились соседи справа Заковыкины, все десять человек, привели на веревочке телушку. Если не обмыть — не ко двору придется, это все знают, даже Саломея.

 Выпили.

 Через пять минут прибыли Саломеины родичи — брат с семьей и три сестры — старые девы, все с подарочками — кухонной утварью: котлы, сковородки, миски, тазы медные — варенье варить. Как тут не обмыть? Тут и сама Саломея присоединится.

 Выпили.

 Еще через минуту — стук да звон у ворот — подъехали дальние Данилины родственники из деревни — дед Назар с бабой Любой, привезли бочку огурцов соленых, бочку капусты квашеной с яблоками и клюквой, бочонок груздей, жбан браги — какой лукоморец откажется сходу продегустировать и бражку, и закуску?

 Выпили…

 К началу праздничного пира гости уже сидели за столом веселые, раскрасневшиеся, перезнакомившиеся и перебратавшиеся, распевая от всей лукоморской широкой души песни под гармошку, балалайку и ложки приглашенных соседями справа в качестве подарка молодым артистов из самого государственного академического оркестра.

 Гулять — так гулять.

 С продолжением пира на музыку и песни начали сходиться все соседи, кто и не был приглашен, и скоро новых гостей без своих скамеек и столов пускать на двор перестали — угощения и вина всем хватит, а садиться, извиняйте, некуда — не дворец, чай.

 Поэтому когда ворота в очередной раз без стука распахнулись, все, не оглядываясь, дружно и весело закричали:

 - Скамью с собой несите! Некуда садиться!

 Ответом им было злобное:

 - Ишь, распелись! Что за сборище? Кто разрешил?

 Гости и хозяева обернулись и подавились песней: в ворота вваливалась вооруженная до зубов, хмурая и воинственно настроенная толпа — трое черносотенцев и два десятка пустоглазых дружинников, возглавляемых лейтенантом Ништяком.

 Кулаки и зубы сжались сами собой, но благоразумие в этот раз пересилило. Против лома нет приема.

 - Так ить свадьба у нас, боярин! — с чаркой в одной руке и с соленым огурцом — в другой поднялся с лавки Данила, пряча недовольную гримасу в бороде. Коли принесла уж их нелегкая в такой–то день, то, хошь — ни хошь, а придется угощать. Хоть и оккупанты, и мерзавцы, и негодяи, а все одно ведь живые люди. Ежели к ним без уважения, рожу воротить, то по роже–то и получить недолго…

 - Что еще за свадьба? — фыркнул Ништяк.

 - Дочерь моя замуж выходит, а жених не парень — золото! — ткнул огурцом в раскрасневшегося от вина и похвалы Семена хозяин. — Кузнец — молодец! Потомственный! Проходите, служивые, гостями будете! Саломея, тащи еще от Заковыкиных посуду, гостеньки дорогие — двигайтесь, не сидите, как прилепленные — солдатиков посадить надо!..

 - Мои солдаты со всяким сбродом не едят, — высокомерно окинув разношерстную компанию холодным взглядом, кинул небрежно лейтенант. — Обыщите этот дом и двор. Осмотрите всё! Не пахнет ли тут заговором…

 - Да ты чего, боярин, какой заговор?!.. — с искренним удивлением загомонили мужики [].

 - Свадьба тут у нас!..

 - А мы все гости будем!..

 - Вот тебе невеста…

 - А вот и жених, все как есть!..

 - Жених? — задумчиво прищурился Ништяк. — А почему не в руднике? Разве вы не знаете, что указ царский был — всем здоровым мужикам отправляться на работы в рудник? И вон тот тоже не хилый. И тот тоже. И этот — харя кирпича просит… А вон ты? В синей куртке? Морду наел шире плеч, а указ царский тебе не указ?

 - Так это наш жених и есть!

 - И что? — не понял логики Ништяк.

 - Да какой же он здоровый? — встрепенулся Данила под взглядом затихших в ожидании исхода гостей и встал на защиту зятя. — Он самый что ни на есть больной. Вот, смотри! Семен, доставай!

 И, вырвав из рук зятя испещренный какими–то каракулями кусок бересты, он победоносно сунул его под нос лейтенанту.

 - Что это? — брезгливо сморщившись, отшатнулся тот.

 - Филькина грамота, — радостно объявил Данила. — От самого знахаря Филимона Костыля. Что Семен шибко болен, и на тяжелые работы ему ни в коем разе нельзя. Мы ее вашему рекрутеру показывали — он нашего Семена и не взял.

 - А что с ним такое? — помимо воли заинтересовался Ништяк, удивлено оглядывая мощную, кряжистую, в буграх мускулов, которые не смог скрыть и праздничный армяк в петухах, фигуру кузнеца — как будто его мать с отцом не родили, а выковали в фамильной кузне.

 - Вот, Костыль признал… — Данила близоруко вгляделся в пляшущих человечков на бересте и довольно выдал: — …признал усугубленный вывих пищевода!

 - Ага. Вывих пищевода, значит, — непроницаемо кивнул Ништяк и ткнул пальцем в мужика поближе к нему. — Усугубленный. А у этого что? Тоже?..

 - Нет, у шурина Степана молоток опал… топор рубин… ножовка жадеит… а, пила нефрит печени! Или в печени?.. Степка, где у тебя пила–то?

 - В сарае пила… — пробасил Степка и махнул рукой — наверно, в сторону предполагаемого нахождения того сарая.

 - Да дурак ты, я про болесть твою говорю… — скроил ему заговорщицкую мину Данила.

 - Да это только Филька написал, что я больной, а на самом–то деле…

 - А–а, не слушайте его, боярин, дурак он, когда выпьет… — размашисто отмахнулся хозяин от потерявшего нить разговора шурина, пока тот не наболтал лишнее. — От болести заговаривается. Вот ить… Мудреная у его болесть больно, нормальному человеку и не запомнить…

 - Да ты сам–то зато не больно мудреный… — обиженно забасил шурин, — Филька не всякому такую болезню напишет — целую курицу отдать пришлось за такую болезню! Вон, Федот Петров с тремя яйцами к Фильке сунулся — тот ему кишечное расстройство желудка и написал… А это по–простому значит знаешь что?… — Степан полупьяно подмигнул лейтенанту и гулко расхохотался. — Вот ты ахвицер, а ты знаешь, что это значит?..

 - Да сиди уже!.. — строго прицыкнула на него тощая баба — его жена.

 - Да ты сама сиди! А я с людями разговариваю! Саломея, Данила, знаете что это на самом деле?

 - Да все знают, сиди ты…

 - Нет, не все, наверное… Ляксеич, знаешь, что это за болезня? Это значит… Не за столом будь сказано…

 - Фу, ты, прилип!..

 - Дед Назар, знаешь?..

 - А у этого? — ткнул кривым пальцем в мужика напротив лейтенант, не дожидаясь исхода опроса и недобро скривив губы.

 - У меня колит грудной клети, — убежденно заявил тот и полез в карман штанов за своей грамотой. — Как тяжелое подниму — так в груди как заколет, как заколет!..

 - Вишь, боярин, какие у нас тут недуги, — как бы извиняясь, развел руками Данила. В одной из них как по волшебству снова оказалась чарка. Он протянул ее лейтенанту. — Поэтому уважь обчество — выпей с нами за здоровье молодых, да пирожков покушай, да картошечки с рыбкой, да…

 Никто не ожидал такого злого удара от Ништяка.

 Махнув пудовым кулаком, тот выбил из отлетевшей чуть не за спину руки хозяина чарку, а второй сгреб его за грудки и швырнул на стол.

 - Скоты!.. Да у вас тут что попало делается! У меня в руднике на сто охранников двести пятьдесят работников со всего города нашлось только здоровых, а тут лбы здоровенные водку пьют, да сидят за просто так!.. С Филькиными грамотами!.. Взять этих придурков, всыпать по сто плетей, а если живы останутся — в рудник, пока не сдохнут! — проревел он команду своим солдатам и зачарованным дружинникам. — И баб тоже! Всех!!!..

 Те двинулись ее выполнять.

 Два десятка хорошо обученных, экипированных и вооруженных солдата, готовых не останавливаться ни перед чем и не перед кем. Если все прикинуть и посчитать — у толпы безоружных, разряженных по случаю праздника мужиков не было ни единого шанса.

 В любой другой день.

 Но не в этот.

 Современной лукоморской наукой к тому времени уже было доказано, что потребляемая спиртосодержащая жидкость в первую очередь пагубно воздействует на левое полушарие мозга, отвечающее за логику и расчет. Правому же полушарию, отвечающему за творчество, фантазию и свободный полет мысли, это же количество точно такой же жидкости идет только на пользу и развитие.

 Что и предстояло сейчас продемонстрировать гостям свадьбы кузнеца с шорниковой дочкой.

 Если бы мужики были в состоянии раздумывать и анализировать, они бы безропотно подчинились грубой силе, но сейчас, вырвавшись из–под спуда подвыпившего и завалившегося спать левого полушария, у них просилась в полет душа.

 - Да что же это деется–то, а?!.. — разнесся над праздничным столом, так неожиданно ставшим местом побоища, горестный женский голос.

 - Выхоть, они нас СОВСЕМ не уважают?.. — недоуменно, но уже подозревая что–то важное, вторил ей мужской.

 - Мы к имям как к людям, а они к нам…

 - Даже свадьбу догулять не дают!..

 - Баб наших забижають!..

 - Ишь — раскомандовались — «в рудник!» «в железа!» «в кнуты!«…

 - Паразиты на теле обчества!..

 - Дед Назар, бабка Люда, а вы знаете, кто такие паразиты?

 - Степан, отстань!..

 - Распояс… сались!.. Бусс… сер…мане!..

 - Кто их сюда звал?!..

 - Басс… сор… мяне!..

 - Да кто они вообще такие?!..

 - Босс… сур… мяне!..

 - Васька, Вась, а ты знаешь, кто такие паразиты на теле, не за столом будь сказано?..

 - СТЕПАН!!!..

 - Думают, им тут все можно!..

 - Нахальё!..

 - Понаехали тут!..

 И, наконец, над разогретыми и уже должным образом взвинченными гостями пронесся исконный лукоморский боевой клич–пароль:

 - Наших бьют!!!..

 И тут же прогремел отзыв:

 - Ах, ты ж, заломай тебя медведь!..

 И мужики, похватав, что под руки попало — со стола ли, из кучи ли подарков, или просто, не мудрствуя лукаво, выдернув скамью или доску из–под своего или соседского зада, встречной радостной волной налетели на едва успевших продвинуться на несколько шагов солдат узурпатора.

 Вот теперь все было правильно, сердцем чувствовали они.

 Вот теперь — хорошо.

 Праздник удался.

 Ай, да Данила. Ай, да молодец.

 Ведь даже младенец в Лукоморье знал, что попить, попеть и не покуражиться — свадьба на ветер.

 А покуражиться ТАК, и над ЭТИМИ…

 Ох, кому скажи — обзавидуются!

 - Ах, растудыть твою в дуду!..

 - Так ты еще драться!..

 - Ох, ты ж морда чужеродная!..

 - В душу плюнули!..

 - Ук… копанты!..

 - Прочь!..

 - Скоты!..

 - Хватайте их!..

 - На!.. Моей!.. Свадьбе!.. Не позволю!..

 - Бесс… сюр… Ак… кунпанты!..

 - Руки убери, пока не оторвали с башкой!..

 - Ах ты, мужик сиволапый! Да я с тебя шкуру спущ…

 БУМ–М–М–М…

 Медный таз для варенья, пущенный рукой невесты, звучно встретился со шлемом накинувшегося было на жениха лейтенанта, и это прозвучало сигналом к вводу в действие засадного полка.

 - Не тронь мово Семена, злыдень!!!.. — завизжала как циркулярная пила, наткнувшаяся на гвоздь, Аленка — шорникова дочь.

 - Что ж это они деют–то, а?!.. — мгновенно получила она поддержку от товарок.

 - Ах они, окаянные!..

 - Давай, бабоньки, вперед!..

 - Зададим им жару!..

 - Бей супостатов!!!..

 - Спасай мужиков!!!..

 И женская половина свадьбы, не усидев на месте, похватала на дворе и в сараях то, чем побрезговали или до чего не добрались мужики, и ринулась в бой.

 В ход пошли штуки полотна, которыми орудовали как палицами, моченые яблоки — ручные гранаты, лопаты — копья, поленья — мечи, прялки — бумеранги, веретена — дротики, подушки и перины — дымовые (перьевые) завесы, упряжь — лассо, помои — газовая атака…

 Павших дружинников, не знавших слова «отступать», разошедшиеся женщины связывали ремнями или засовывали в бочки и катили в сарай.

 Черносотенцы, прикрывая лейтенанта а, может, просто толкая его, чтобы скорее проходил в ворота, чтобы и они успели ноги унести, прикрывая головы от картошки в мундире и банок с вареньем, нервно рвались на улицу.

 - Черная Сотня!.. На помощь!.. Бунт в городе!!!.. — вопили они, захлопывая за собой ворота. — Все сюда!!!.. В городе восстание!!!..

 И клич их был услышан.

 - В городе восстание!..

 - В городе бунт!..

 - А мы тогда тут чего сидим?!..

 - НАШИХ БЬЮТ!!!

 И со всех концов стольного града Лукоморска, сметая заметавшихся в панике угнетателей–оккупантов, как весенний паводок очищает от зимней грязи все на своем пути, к дворцу понеслась–потекла веселая и злая толпа. Все, что могло наносить колюще–режущие ранения или, на худой конец, послужить причиной смерти от удара тупым тяжелым предметом, как по волшебству находило свой путь в руки разошедшимся и не знающим больше удержу горожанам.

 - Бей их!..

 - Не жалей!..

 - Как они нас не жалели!..

 - Как бояр наших живьем в землю закопали ночью!..

 - Думали, не узнаем!..

 - Как царя–батюшку в темницу посадили!..

 - Как мужиков наших в карьер угнали под плетками!..

 - Да они ж алкаши безродные!.. Нормальные–то откупились у лекаря!

 - А алкаш что — не человек?..

 - Человек алкаш!..

 - За алкашей!..

 - За человеков!..

 - У–у, супостаты!..

 - Врешь — не уйдешь!!!..

 Против лома нет приема только пока нет другого лома, неспроста гласит народная мудрость…

 Заколдованных дружинников, двигавшихся без внятных команд отступающих оккупантов как механические солдатики, у которых кончается завод, старались просто валить на землю и связывать, зато Черная Сотня — пришлые захватчики и присоединившиеся к ним местные коллаборационисты — милости не знала и не ждала.

 Но что могли поделать несколько десятков вояк против половины города, решившей, что именно сегодня праздник, не отмеченный пока ни в одном календаре — последний день оккупации?

 Тяжела и беспощадна дубина народной войны, как тонко подметил в другом времени и в другом пространстве классик. И злосчастные пришлецы, не сказав последнего «скоты!», теперь скоротечно убеждались в этом на собственном печальном, зато коротком опыте.

 На спинах беспорядочно отступающих, чтобы не сказать «панически бегущих», черносотенцев толпа ворвалась во дворец, смяв, даже толком не заметив, не успевшую сбежать охрану на воротах, и растеклась яростно бушующей рекой по двору, коридорам, подвалам и покоям, выискивая и творя долгожданное правосудие, такое, какое им виделось, над чужаками — пришлыми и добровольными.

 Лейтенант Ништяк, сжимая в одной руке меч, а в другой — палицу, расталкивая и расшвыривая всё и всех на своем пути, очертя голову несся по малознакомым переходам и помещениям. Кухня, людская, дровяная, еще какие–то комнаты с равнодушными тупыми слугами — все мелькало и сливалось в одно враждебное, затаившееся окружение перед его глазами, пока он мчался, подгоняемый торжествующими воплями горожан и отчаянными — своих бывших подчиненных.

 Долг перед пропавшим или попавшим в западню Чернословом, перед его величеством царем Костеем велел ему остановиться и драться. Инстинкт же гнал его вперед в поисках хода в дворцовые подземелья. Спрятаться, затаиться, отсидеться, а потом, когда побоище прекратится, может, через день или два, может, через неделю, тайком выбраться и бежать из этого сумасшедшего города, из этой чокнутой страны, и пропади они пропадом, все те, кто заставил его во главе сотни прийти сюда.

 О чем они думали — сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч — вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили — расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей. Бежать, бежать — но не к Костею — царь не прощает ТАКИХ провалов — а куда–нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас — найти убежище, пока его никто не видит — зачарованная прислуга не в счет — и переждать.

 С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким–то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.

 Он по–воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей — той, что поближе, и посветил себе.

 Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову — только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

 Но это ничего.

 Это пройдет.

 Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе — огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

 Натюрморт, да и только…

 То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

 Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

 Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

 

 

 * * *

 

 

 Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

 - А я уж думала, щель где–то дует, — нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

 - Нет, Серапеюшка, — угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. — Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли — поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…

 - Надо было, батюшка, надо, поди… — завздыхала Серапея. — А и щего теперь думать про это… Шмерть — так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…

 - Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…

 - Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…

 - А и ляжем да помрем скоро, — пробурчал боярин Порфирий. — Еды у нас осталось на раз, если понемногу — на два…

 - На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! — взмолилась Конева–Тыгыдычная. — Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

 - Эх, котенка бы сейчас сюда… — облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. — Или щенка…

 - Зачем, дядя? — недопоняла Наташа.

 - Кхм… — смутился тот. — Животных уж я больно люблю, племяшенька…

 - Особенно с гарниром, — фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему–то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По–видимому, копченая на нефтяном костре чудо–юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

 - Экие вы, мужечины, озорники, — вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

 - Хватит уже про еду, — сурово прицыкнул на подопечных граф. — Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть — солныш… ой!

 - Что?

 - Что случилось, граф Петр?

 - Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! — в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. — За этой стеной определенной что–то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

 - Стена?

 - Какая стена?

 - Кирпичная?

 - Каменная?

 - Деревянная? — с обреченной надеждой предположил кто–то.

 - Штеклянная! — фыркнула старуха.

 - Сейчас погляжу… — граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца–углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. — Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

 - Не крепче!

 - Все равно, что стекло!

 - Пыль!

 - Мусор!

 - А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

 - За две минуты расколошматим!

 - Налетай, родовитые!

 - Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

 - Раз–два!..

 Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

 Где стена — там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

 Ну, стенка — берегись.

 Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что–то на той, неизведанной пока стороне.

 По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах — дух молодой квашеной капусты.

 - КАПУСТА!!!..

 У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой–то волшебный запах, и был бы прав.

 Растоптав в впопыхах светильник–коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.

 Что с лампой, что без нее — не было видно ровным счетом ничего — но запах!.. Этот запах!..

 Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира [].

 Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.

 - Мед!

 - Капуста квашенная!

 - Грибы маринованные!

 - Помидоры соленые!

 - Меняю мед на помидоры!

 - А у меня сыр!!! Целая головка сыру!!!

 - Меняю…

 - Меняю…

 - Ай!!!..

 Счастливое чавканье и причмокивание замерло.

 - Рассобачинский? Что опять случилось?

 - Да что у тебя там, граф?

 - Т–тут п–повешенный… Х–холодный… Г–голый…

 - ЧТО?!

 - С п–потолка с–свисает… П–прямо на н–него н–налетел… А из г–груди — н–нож…

 - Ларишка, Ларишка, ашь? Што он говорит?

 - Покойник, говорит, висит… — страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. — Чуть его не схватил…

 - Так живой, што ли?

 - Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!

 - К–какой… й–еще… п–повешенный, Р–рас–с… с–собачинский?

 - Г–где?.. — дрогнул голос и у бояр.

 - З–зд… Ах, чтоб ты сдох!..

 - ЧТО?!..

 - Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!

 - ГДЕ???!!!

 - Вот!!! Налетай, честной народ!..

 Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет «честного народа» и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.

 - Сейчас… Сейчас… Всем хватит… — Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. — Держите… Держите… И ты держи… А это тебе…

 И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканье, раздался едва слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая, и на фоне дальней черной невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник. Освещаемый факелом.

 Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.

 Человек с факелом в руках осмотрелся нерешительно, но, кажется, остался доволен результатом осмотра.

 Он воткнул факел в кольцо на стене и мягко прикрыл за собой дверь.

 Он был один.

 Разлепив едва сносящие такой непривычно–яркий свет слезящиеся очи, бояре сначала с ужасом, медленно, но верно сменяющимся сначала сомнением, потом интересом, а потом и радостью вглядывались в фигуру и лицо их непрошенного компаньона.

 Руки сами выпустили еду и потянулись к лопатам и ломам.

 Рассобачинский ухватил покрепче правой рукой нож, а левой — только что обглоданную берцовую кость кабана, и оглянулся на свое чумазое измученное воинство.

 Звякнула о каменный пол неуклюжая лопата.

 - Кто здесь? — незваный гость моментально выхватил из ножен спрятанный было меч, но мрак отозвался лишь крадущимися шагами.

 - Кто, я спрашиваю? — в другой руке появилась палица, а в голосе — паника. — Я шутить не люблю!..

 - И мы тоже, вражина, — темнота вдруг ожила, и из нее в круг мерцающего света, отбрасываемого факелом, не спеша, но решительно вышли подземные демоны — порождения ночи и подземелий.

 С черными, покрытыми бугристой блестящей кожей и клочковатой шерстью мордами, в черном вонючем тряпье, с оружием и обглоданными костями прошлых жертв наготове в когтистых черных лапах, ощеряясь и рыча, надвигались они на бессчастного лейтенанта, еще минуту назад уверенного в том, что нашел в этой подземной кладовой и стол, и дом…

 - ДЕМОНЫ!!!..

 Сердце вояки отчаянно заколотилось, как будто желало выскочить из грудной клетки и помчаться обратно в безопасный коридор, но, не находя выхода, быстро обессилело, метнулось в последний раз в направлении пяток и взорвалось.

 Издав слабый стон, Ништяк покачнулся и упал замертво.

 - Чего это с ним? — грозно спросил мужской голос из тьмы.

 - Притворяется, — тоном эксперта международного класса отозвалась женщина.

 - Ничего, у нас этот номер не пройдет, — пообещал мужчина и сделал вперед еще один шаг.

 - Он у нас за все ответит, — поддержал его другой.

 - И за неделю под землей, и за чуду–юду, и…

 - Стойте… — Рассобачинский склонился над неподвижным телом. — Кажется, он уже за все ответил…

 - Сбёг!.. — с досадой плюнул боярин Артамон и с оглушительным звоном бросил на пол ломик. — Трус!

 И тут снаружи затопали, дверь снова распахнулась, и на пороге замерли люди — то ли разбойники, то ли партизаны.

 - НЕЧИСТЫЕ!!!..

 

 

 

 Нечистые были, после допроса с безопасного расстояния, признаны за бесследно канувших в смертоносной яме бояр, извлечены под слезное оханье и причитанье баб на свет белый и отправлены в баню.

 Тела лейтенанта и других оккупантов и их приспешников мужики перетащили на двор под стену конюшни для последующего погребения на пустыре за кладбищем.

 Не оставлявших попытки освободиться и продолжить бой дружинников заперли в амбаре, осторожно, но несколько раздраженно свалив их в кучу, а бестолково топтавшихся на месте слуг выпроводили в людскую — смотреть без слез на их пустые лица и застывшие деревянные глаза повстанцы не могли.

 Мужики и бабы, вдоволь набродившись по дворцу — когда еще такая оказия представится! [] — набились в зал приемов иностранных делегаций — самый большой и богато изукрашенный — и стали держать совет, попутно разглядывая и украдкой ощупывая пышное убранство, вычурную мебель и огромные картины в золотых рамах на отполированных малахитовых стенах.

 Басурман победили. Что дальше?

 - Надо батюшку царя искать, и супружницу его Ефросинью, и молодую царицу Елену! — пораскинув мозгами, выкрикнул шорник Данила с помоста, на котором стоял царский трон из полупрозрачного янтаря. — Айда, снова разбежимся по дворцу — авось, в этот раз найдем!..

 - А, может, лучше у прислуги спросить? — с сомнением вопросил чернявый мужичок с веслом в руках. — Дворец–то большущий, тут кита–рыбу спрятать можно, а тут три человека…

 - Да чего они, долдоны, знают!.. — отмахнулся шорник.

 - Только талдычат «да», да «нет», и то невпопад! — поддержал его длинный рыжебородый мужик с озорной улыбкой и расквашенным носом.

 - Ох, что ить с ними проклятущий колдун сотворил, с сердешными!.. — утерла невидимую слезу толстуха рядом с ним. — Глаза–то у них так и стоят, так и стоят, как стеклянные!.. Ровно не в себе люди!..

 - А мы вот, тетка Палаша, у этого хитрована сейчас спросим — он, кажись, в своем уме, и глаза у него не стоят, а бегают! — прокатилось над головами и, раздвигая толпу мощным плечом, к тестю стал пробиваться кузнец Семен с темной, отчаянно вырывающейся личностью, влекомой по полу за шкирку.

 - А это еще кто? — расступились и уставились на него мужики.

 - В конюшне споймал. Удрать хотел, вражья сила.

 - Да такой помятый он бы и на лошадь–то бы не залез! — недоверчиво заметил кто–то.

 - Дак когда я его углядел, он еще почти как новый был, — оправдался кузнец. — Еще и меня хотел прибить.

 - Тоже заколдованный, видно, — хмыкнул кто–то.

 - С чего это? — удивился Семен.

 - Так ежели бы он в здравом уме бы был, рази ж он на тебя бы покусился? — покрутил пальцем у виска улыбчивый рыжебородый мужичок.

 - Гончар верно говорит, — загудела толпа. — Тащи и его в людскую, не мучай бедолагу!

 - Как это — «не мучай»? — обиделся кузнец. — Я его ловил, он мне новый армяк ножиком прорезал, а вы — «не мучай»? Ну, уж нет! Я сейчас с ним сам поговорю. По–свойски. Вот, глядите.

 И он согнул правую руку в локте. Ноги пойманного при этом оторвались на десять сантиметров от пола, а испуганные выпученные глаза оказались вровень с осуждающими глазами шорникова зятя.

 - Ты? Меня? Слышишь? — громко и медленно, как иностранцу, проговорил кузнец и вопросительно пошевелил бровями.

 Пойманный злобно замычал и отвернулся.

 - Ага, слышит! — обрадовался Семен и тут же продолжил: — Ты знаешь, где супостаты держали царскую фамилию?

 Уклончивое мычание было ему ответом.

 - Ха! Нашел с кем разговаривать! — весело выкрикнули из толпы, с интересом наблюдавшей за процессом допроса свидетеля. — Он, кажись, немтой!

 Немой обрадовано закивал и сделал попытку вывернуться из зипуна и удрать.

 Семен, грозно нахмурясь, поднес двухпудовый кулак к его носу, и всякие поползновения к побегу засохли на корню.

 - Немтой — не глухой, — сурово продиагностировал он. — Не может сказать — пусть покажет. А то я ему память–то прочищу.

 Немой забился, застонал отчаянно и закрыл голову руками.

 «Интересно, какова вероятность того, что меня побьют два раза в день за одно и то же, если я отведу их сейчас в библиотеку?» — возможно, подумал бы он, если бы был в состоянии в этот момент спокойно рассуждать.

 - Говор…То есть, веди, злыдня! — решительно настроенный кузнец, не собиравшийся спускать ему испорченную обновку, для убедительности легонько стукнул пленника в лоб.

 Тот горестно охнул и задрыгал ногами — то ли давал знать, что он готов все показать, то ли наивно пытался вырваться. Недовольный кузнец в сердцах встряхнул захваченного за шиворот — у того только голова дернулась и зубы сомкнулись на и без того бесполезном языке.

 - Веди, гад, пока я добрый!

 - Да как же он тебя поведет, ежели у него ноги до пола не достают! — справедливо заметил шорник.

 - Захочет — и так пойдет, — сурово отрезал Семен, но кулак все же разжал, и не ожидавший такого послабления режима немой обрушился на пол как куль с картошкой, болезненно ойкнув.

 Впрочем, мучениям его не суждено было продолжаться, потому что в этот момент прямо на глазах у изумленного народа из малахитовой стены рядом с книжным шкафом, держа за руку нелукоморского вида коротышку в огромных очках, в зал вышел царь Симеон.

 Народ отпрянул, передние ряды придавили задние, передавая им свой испуг:

 - Чур меня, чур!..

 - Нешто покойник пришел?..

 - Из самой стены вышел — так стало быть, дух евойный…

 - Ой, спаси–сохрани…

 - Уходили все–таки царя нашего, гады…

 Люди страдальчески заахали и подались назад еще больше, освобождая вокруг неизъяснимым образом явившегося то ли живого, то ли мертвого монарха полянку в несколько метров.

 - Ну, здравствуй, честной народ, — приложил Симеон руку к сердцу и поклонился. — Не пугайтесь вы, и не думайте чего плохого — я живой, и мы с вами еще всех врагов наших переживем! Благодарю вас, люди добрые, что в тяжелый час не пожелали жить под гнетом коварного супостата и, взяв оружие в руки, растоптали проклятых пришельцев как добрый конь давит змею!

 - Ура!!!.. — грянула толпа, и в воздух полетели шапки, кички, венцы, картузы, колпаки и (в случае с кузнецом Семеном) предатель Букаха []. — Слава батюшке–царю!

 - Слава…

 - А где царица–матушка?

 - Что с ней сталось?

 - Жива ли? — забеспокоился вдруг народ.

 - Жива, жива, люди добрые, — успокаивающе махнул рукой царь. — И царица Елена жива–здорова. И все это благодаря нашему маленькому герою, нашему… Да где же он? — царь заоглядывался по сторонам, потом под ноги — но все напрасно.

 - Вы малыша вашего ищете? — выкрикнули из толпы.

 - Так он, царь–батюшка, как вы отвернулись, обратно в стену ушел!

 - А–а… Ну, это он от скромности, наверное. Деликатной души чел… домо… библиотечный.

 - А колдун куда подевался? — выкрикнул долговязый чернявый парень в желтой поддевке.

 - Колдун покинул сей лучший из миров, то есть помер, — торжественно объявил Симеон и тут же зажал уши, чтобы не оглохнуть от сумасшедшего «УРА!!!», мгновенно взорвавшего толпу.

 - А как у нас в городе дела обстоят, люди добрые? Кто мне расскажет, что у нас в славном Лукоморске сейчас деется? — едва дождавшись, пока народное ликование возьмет тайм–аут, спросил царь.

 - Ну, я могу, — выступил вперед шорник Данила, с усилием согнав улыбку от уха до уха и приняв серьезно–торжественный вид, подобающий для разговоров с царями. — Звать меня Данила Гвоздев, а ремесло мое шорное. Живу я с семейством в Соловьевке, в доме с синими наличниками…

 - Да ты мне расскажи, что в городе деется, Данила! — нетерпеливо прервал его Симеон. — Про наличники потом!..

 - Сейчас все поведаю, батюшка царь. Я про себя говорю, чтоб не подумали вы, что я какой пьяница безродный, али смутьян пустоголовый. Я горожанин законопослушный и верноподданный, и думаю, что говорю.

 - Это хорошо…

 - Ну, так слушайте. А что я пропущу — меня мир поправит… — и он обвел замотанной тряпицей рукой притихший с уважением люд. Ишь ты — шорник — шорник, а сказанул так, что и не всякий боярин повторит…

 Закончив изложение событий последних трех часов, Данила почтительно замолк.

 Заговорил царь.

 - Спасибо вам, люди добрые, еще раз за отвагу вашу, за верность и за сердца ваши горячие, — молвил он. — Я всегда знал, что государи других держав локти кусать должны, что не у них, а у меня в стране такой народище проживает! За ним, то бишь, за вами — как за каменной стеной! Любого колдуна, али супостата голыми руками на корню удушите! Молодцы! Сбросили мы чародейское иго! И на радости такой объявляю я народные гуляния на три дня! Будут на всех площадях бочки стоять с пивом, с вином, да туши жариться — подходи, честной народ, ешь–пей, сколько душе угодно, за Лукоморье родимое! А всем, кто с оружием в руках во дворец пришел, жалую по золотому червонцу!

 В ответ снова грянуло дружное «ура».

 - Шорник Гвоздев! — выкликнул царь, едва ликование чуть спало.

 - Тут я!

 - Ты сумел оккупанта извести, сумей теперь это дело отпраздновать. Назначаю тебя распорядителем царских подвалов. А пока давай пройдем до нашей сокровищницы, поможешь мне с казной. Обещания выполнять надо.

 - УРА!!!..

 Но едва Симеон повернулся, чтобы уйти, его окликнул из толпы молодой нетерпеливый голос:

 - Ваше величество! А с этим–то что нам делать?..

 Царь остановился, оглянулся, вытянул шею, чтобы разглядеть, кто кричал, но в этом не было нужды — позвавший его молодой парень возвышался над толпою как ладья над пешками. Но в глаза он бросился не только и не столько из–за своей фигуры, а главным образом потому, что привлекая внимание государя, помахивал в воздухе зажатым в кулаке Букахой.

 - Вы не смотрите, что он смирный сейчас — он сбежать хотел, и ножиком мне новый армяк попортил!..

 - Воевода?.. — мрачно, как в оптический прицел, прищурился царь, и сцена унижения и предательства обласканного военачальника в тот злосчастный вечер в трапезной снова воскресла в памяти.

 Букаха завертелся в руках кузнеца, как будто под его ногами развели костер, дико замычал, но Семен был начеку.

 - Веди изменника Букаху ко мне в хоромы. А вместо своего армяка, за то, что поймал его, получишь шубу с моего пле…

 Царь умолк на полуслове, мысленно сравнив свою фигуру и фигуру молодого гиганта. Их плечи явно были разного размера.

 - Кхм… — задумчиво пощипал бороду царь. — Вместо испорченного армяка получишь штуку первосортного сукна и соболей на опушку. А сейчас давай, не медли. Уж больно давно мы с воеводой не виделись…

 

 

 

 Царь первым вошел в свой кабинет и остановился на пороге, словно налетев на невидимую преграду — уж не ошибся ли он этажом или крылом?..

 Кабинет за время его отсутствия радикально сменил сферу интересов.

 Там, где при нем, Симеоне, висели карты, портреты предков, боевые знамена отличившихся дружин и охотничьи и военные трофеи, напоминавшие о славной юности не только его самого, но и всей лукоморской династии, выросли шкафы и полки, набитые ретортами, склянками, бутылями, горелками, перегонными кубами и прочими вещами странными и отталкивающими, чему нормальный человек и названия знать не может, и не дай Бог, когда–нибудь вообще узнает. Нечистые атрибуты колдовства расползлись по его столу красного дерева, залив его, проев и местами перекрасив во все цвета радуги, если бы, конечно, на каком–либо небосводе нашлась радуга, сияющая всеми оттенками черного, коричневого, грязно–фиолетового и ядовито–зеленого. Они забрались на подоконники, повисли на крюках, изгнав оружие и штандарты, взлетели под потолок и усеяли отвратительным ковром весь пол, поджидая, как мины магического действия, неосторожного неприятеля.

 Было похоже, что колдун занимал не только его трон, но и его рабочие палаты.

 - Какая гадость… — сморщился царь и брезгливо подвинул ногой почти пустой мешок у порога. В мешке что–то тоненько и жалобно звякнуло на разные металлические голоса.

 Симеон попытался представить, что бы там могло быть, но кроме большой кучи стальных колец ему в голову ничего не шло, и он рассердился.

 Пинком отшвырнул он черный мешок — тот отлетел на средину кабинета, печально дзенькнув (да что там у него такое?!), сделал шаг…

 И споткнулся о коробку.

 - Да чтоб тебя!.. — откинул он и ее в сторону и сделал еще один, сперва осторожный, шаг вперед, но потом плюнул, фыркнул, и зашагал решительно, с раздражением расшвыривая направо и налево оборудование осиротевшей магической лаборатории, как будто жалея, что на месте этих коробов, тюков, мешков и пакетов не было самого Чернослова.

 Так, то ли пританцовывая, то ли тренируясь перед воображаемым футбольным матчем, царь прошествовал к столу, подтащил к нему такой же пятнистый стул, хотел сесть, но передумал, и встретил влекомого не знающей пощады рукою кузнеца Букаху стоя, гневно подперев тощие бока кулаками.

 - Что ж ты это, подлец, так меня подвел, а? — сердито заговорил он, не дожидаясь, пока Семен отпустит пленника. — Я тебя жаловал, награждал, уважал, ублажал, а ты…

 Букаха рухнул на колени, ткнулся физиономией в пол и жалобно замычал.

 - Да когда ты к нему переметнулся, я подумал — сплю! Колдун — наяву. Солдаты его — наяву. Разгром в трапезной — наяву. А измена твоя — поверить не мог!..

 Бывший воевода застонал еще жалобней, с подвыванием, что должно было выражать по его замыслу полнейшее раскаяние.

 - И ты ж не только тогда струсил — это я еще могу понять. Ну, дал слабину человек, ну, с кем не бывает. Но ты ж еще потом за невесткой моей соглядатайствовал, колдуну проклятому на нее доносил! По своей воле, не по принуждению! Она через тебя чуть в лапы его гнусные не попала!..

 Изменник закатил очи и начал биться лбом об пол — быстро, но не сильно.

 - Да ты чего ж молчишь–то? — сурово прикрикнул на него царь. — Стыдно, а?

 - Да немтой он, ваше величество, — деликатно откашлявшись, решился кузнец привлечь к себе высочайшее внимание. — Допрашивали мы его уже, так он и тогда ничего не говорил — всё «му», да «му»… Может, язык проглотил? Или отрезали?

 - Отрезали?.. — забеспокоился почему–то за Букаху царь. — Ну–ка, злыдень, покажь язык!

 Тот с готовностью перестал пытаться пробить пол головой и его продемонстрировал.

 - Нет, целый… — с непонятным облегчением вздохнул царь. — Наверное, это его Бог наказал за измену…

 Букаха, решив, что его простили [], на четвереньках бросился к царю и попытался обнять его коленки.

 Симеон покривился, как будто к нему полез ласкаться слизняк, и поспешно отодвинулся на шаг.

 - Не приставай ко мне. Кыш, кыш, — замахал он на готового предпринять вторую попытку воеводу как на прилипчивую муху. — Убери его от меня, кузнец. Смотреть противно. Молодец… среди овец.

 Семен с радостью подхватил предателя за шкирку и отнес на пару метров от сурово насупившегося царя.

 Букаха отчаянно замычал, заломил руки и стал рвать на себе волосы.

 - Ишь, кается… — ворчливо заметил Симеон. — Грешить не надо было — каяться бы не пришлось.

 - Извиняйте, вашвеличество… Что с ним делать–то теперь прикажете? — спросил кузнец, встряхивая своего подопечного, чтобы тот успокоился.

 Подействовало плохо.

 - С ним–то? — царь задумчиво почесал в затылке. — По традиции его, как военного, после всего, что случилось, надо бы запереть в комнате с луком и одной стрелой…

 Предатель горестно взвыл.

 - …Но в честь такого радостного дня объявляю ему амнистию, — махнул на него рукой Симеон. — Если разобраться, он уже сам себя наказал. Немым остался. Звания, положения, имущества лишился. Позором имя свое покрыл. И наказание ему я объявляю такое. Коли ты, горе–воевода, державу свою предал, то и ты ей не нужен больше. Вечер тебе на сборы, а завтра твоей ноги в Лукоморске чтоб не было. А ежели тебя через неделю кто в Лукоморье встретит, на севере, на западе, на юге, на востоке ли — то не сносить тебе головы. Нет тебе в моей державе для тебя больше места. Убирайся, куда глаза глядят. Вот тебе мой приговор.

 Букаха, с напряжением вслушивавшийся в каждое слово царя, отчаянно замычал, заметался и снова сделал попытку разбить толстые доски пола лбом.

 - Вопи — не вопи, а слово мое тверже гороху, — шагнул вперед и непреклонно ткнул в его сторону пальцем Симеон. — Потому что веры тебе моей уже нет.

 Под ногой его снова что–то зазвенело.

 Изменник умоляюще заскулил и начал бить себя в грудь.

 - Дурацкий мешок!!! — сердито топнул раздраженный навязчивостью то ли мешка, то ли бывшего полководца царь.

 Половицы заходили.

 Мешок тихонько брякнул.

 - Да что же у него там такое?.. — любопытство Симеона одержало трудную победу над нежеланием прикасаться к вещам колдуна, и он поднял настойчивый мешок, развязал его и высыпал содержимое на пол.

 По темным от времени доскам запрыгали, зазвенели и покатились по щелям — по укромным уголкам, как это делают все их собратья по всему миру в подобных случаях, кольца.

 Простые железные и медные кольца.

 - Что это? — удивленно склонился над единственным не успевшим убежать украшением сомнительной декоративности царь.

 Семен понял, что вопрос его величества относился не к наименованию предмета, а к тому, что бы это могло значить, почесал свободной рукой в затылке, довольный своей проницательностью, и медленно пожал плечами:

 - Не знаю… Сам весь день про это думаю.

 - Весь день? — удивленно глянул на него царь. — Почему — весь день? Ты их здесь уже видел?

 - Нет, не здесь, — покачал головой кузнец. — Но такие же надеты на пальцы всех ваших слуг, которые не в себе. Только я не помню, у все или не у всех… И у дружинников замороченных, вроде, тоже такие же были… Или похожие… В кольцах–то я не большой специалист. Аленку мою спросить бы лучше надо. Ну, вот, значит, я и думал, что удивительно это. Люди разные, а кольца носят вроде как одинаковые… Но, может, их им вы, царь–батюшка, пожаловали, за службу там, или как приметный знак…

 - Н–нет… Не я… — Симеон присел на корточки и стал разглядывать оставшееся кольцо, как если бы это был отвратительный, но диковинный зверек или насекомое. — У всех, говоришь… А если…

 Симеона осенило, и он резко вскочил на ноги, позабыв про радикулит.

 - ОЙ!!!..

 - Что случилось, ваше величество? — забеспокоился Семен.

 - Ой!.. В спину вступило!..

 - Так вам полежать надо…

 - Нет! Не сейчас! Я понял! Я понял! Я только сейчас понял!!!..

 - Что? Что вы поняли, вашвеличество?

 - Я понял! Эти кольца на них Чернослов надел! Чтобы они его приказов слушались! Колдовские они! Черные!

 - Тогда их снять надо? — нерешительно предположил кузнец и наморщил лоб от непривычного мыслительного усилия.

 - Именно! Именно снять!!! — радостно взвился и снова ойкнул царь. — Немедленно неси меня туда, куда согнали мою дворню!

 - Да, ваше… — быстро кивнул Семен, но тут же остановился. — А как же этот?..

 - Этот? — царь повернул голову и ухитрился из своего согнутого положения оглядеть здоровяка–воеводу, хоть и сдувшегося за последнюю неделю, сверху вниз. — Этот дорогу из дворца знает.

 Кузнец согласно усмехнулся и выпустил опального Букаху из своей мертвой хватки.

 - Па–ад–нимай! — скомандовал ему готовый подскакивать от нетерпения проверить свою догадку Симеон.

 - Не беспокойтесь, ваше величество… — нежно и осторожно, как мать — больное дитя, сгреб своей могучей дланью его величество с пола кузнец и сделал шаг к выходу.

 Но для царя, похоже, это был день блестящих идей.

 - Стой! — остановил он Семена и снова повернулся к загоревшемуся было надеждой на смягчение приговора Букахе. — Перед тем, как уйти, убери–ка, любезный, всю эту дрянь отсюда, чтоб глаза мои ее больше не видели. Когда еще слуги к работе приступить смогут.

 Тот вопросительно–недоверчиво посмотрел него, но царь истолковал его взгляд по–своему.

 - Ну и что, что ты бывший воевода да боярин! Бывший ведь! Да и какой ты воевода, Букаха — ни одного сражения не выиграл, только на парадах красовался… Дурак я был, что тебя выдвинул. Так пусть от тебя напоследок хоть какая–то польза будет. Всю эту гадость собери подчистую и выбрось в выгребную яму. И смотри — чтоб ни скляночки, ни травинки, ни камешка не осталось! Семен, быстрее, чего встал! Побежали, люди ждут!..

 И, не удостоив больше разжалованного, униженного изменника ни единым взглядом, царь гордо выехал из кабинета на руках своего нового адъютанта.

 

 

 * * *

 

 

 Под гром фейерверков, выкрики с пожеланиями долгих лет жизни всей царской фамилии, народившейся и еще только собирающейся появиться на свет и застольные, плавно переходящие у кого в подстольные, у кого — в уличные, а у кого — и в площадные песни царица Елена Прекрасная уже несколько часов пыталась заснуть и не могла. Со счастливой улыбкой лежала она на привычной, пахнущей лавандой перине в своей горнице, тщательно укрытая пуховым одеялом заботливой, но еще слегка рассеянной и хронически удивленной Матреной.

 Как все славно обернулось!

 Врагов разгромили, Букаху изгнали (хотя, если бы суд над ним был передан в ее руки, он так легко бы не отделался), зачарованных расколдовали, посдирав с них, преодолевая нешуточное сопротивление, колдовские кольца; рабов из карьера освободили, и чуть по инерции не приказали послать к Василию гонцов, да вовремя спохватились, посмеялись и решили преподнести эту историю молодому царю по возвращении в качестве забавного анекдота.

 Как, оказывается, мало надо человеку для счастья!

 Кровать, на которой можно вытянуться в полный рост, живые–здоровые домашние, да чтобы не было войны. И тогда можно, если постараться, заснуть даже под радостный ор верноподданных…

 Царица блаженно закрыла глаза, чувствуя, что наконец–то засыпает и повернулась на бок.

 В окошко тихо постучали.

 «Вот и сон–дрема в окно стучит, нашей деточке спать велит», — проплыли в сознании слышанные от кого–то строчки старинной лукоморской колыбельной.

 Спать…

 Спать…

 Спать…

 Стук–стук–сту… дзынь.

 Осколки разбитого стекла, невидимые в темноте, скользнули на пол.

 - Кто там? — стараясь придать своему задрожавшему внезапно голосу максимальную твердость с большим процентным содержанием суровости и ощутимой примесью властности, крикнула Елена.

 Стоит ли говорить, что рецептура была перепутана полностью, и на выходе получилось испуганно–жалобное «Кто?..»

 - Ты — царица Лукоморья Елена, известная под прозваньем Прекрасная? — басовитым шепотом спросили с улицы.

 - Да, — пискнула царица, отчаянно стараясь отогнать от себя воспоминания о когда–либо слышанных поверьях о призраках, духах умерших не своей смертью и демонах загробного мира, слетавшихся на свежую кровь, которые воспользовались моментом, вырвались из тайников памяти и налетели на нее, подобно этим самым демонам.

 - Не бойся, — пробасил другой шепот. — Я тебя спасу. Подойди к окну.

 - Вот еще! С чего это я к окну пойду? После того, как оно было кое–кем разбито, из него теперь дует, как из трубы! И спасать меня совсем не надо. Мне и так хорошо, — поплотнее завернулась она в одеяло от уже нащупавшего дыру в окне пронырливого сквознячка.

 - Но ты в опасности! — не уступал голос. — Чернослов может лишить тебя жизни в любую минуту!

 - А я унесу тебя, куда пожелаешь!

 - И тебя никто не найдет!

 - Не далее, как вчера, ваш Чернослов сам лишился жизни, — снисходительно сообщила неизвестным за окном Елена. — Вместе со своими головорезами. Тем не менее, спасибо за спасение. Даже если оно несколько запоздало.

 - Что?!.. Как?!.. Не может быть!!!..

 Если бы эта смесь удивления, недоверия и радости была чуть более вещественной, она бы взорвалась разноцветными звездочками и искрами не хуже любого салюта.

 - Да, мы победили и его, и его прихвостней, — чуть более дружелюбно проговорила царица, почувствовав некоторую симпатию к незваным спасателям. — И теперь они — всего лишь наш страшный сон.

 Сон?..

 Сон…

 Все понятно!

 Наверное, она все–таки уснула, а сейчас ей снится такой забавный сон!..

 Действительно, такое может происходить исключительно во сне. Подумать только — ее горница расположена на пятом этаже, под самой крышей, а к ней среди ночи в окно стучат какие–то три богатыря и предлагают спасти ее от колдуна, смерть которого все Лукоморье празднует уже полдня! Как смешно… Утром надо будет сходить к Дионисию, взять у него сонник и поглядеть, что бы это могло значить…

 - Елена Прекрасная! Елена Прекрасная! Ты где? — голос снаружи не унимался.

 - Я — здесь, — сонным голосом отозвалась царица и снова улыбнулась.

 - Ты уверена, что Чернослов мертв?

 - Как это могло случиться?

 - Ведь равного ему колдуна… не скоро найдешь…

 Елена приподнялась на локте, утопая в бездонной перине.

 - Я сама видела, как он… как его… короче, я уверена. Это был несчастный случай. Царь Симеон… победил его. В рукопашной. А почему это вас так интересует? Умер — да и всё. Идите, пируйте со всеми на улицы! Корона угощает!

 - Мы?..

 - Нас?..

 - Почему ты говоришь обо мне во множественном числе?

 - Посмотрите друг на друга и пересчитайтесь, — фыркнула от смеха Елена. — Или вы уже отпраздновали победу? И, кстати. Если вы действительно уже отпраздновали, я бы на вашем месте слезла с крыши, пока не упала и не разбилась и не испортила тем себе и другим праздник.

 - НО Я ОДНА!!!

 - Ты?..

 - Да. Я одна. Я не могу упасть с крыши, потому что у меня крылья, и меня прислала Серафима.

 Вот теперь Елена абсолютно точно убедилась, что спит, потому что в реальном мире не могло быть такой женщины, у которой были бы крылья и которая говорила бы басом на три разных голоса. И уж конечно, если бы она даже и была такая, то боярышня Серафима сама испугалась бы до смерти, если бы ее увидала, не говоря уже о том, чтобы ее куда–нибудь посылать…

 - Спокойной ночи, летучая женщина, — пробормотала царица и снова опустилась на подушку. — Маши своими крыльями, лети на площадь, пей вино и ешь жаркое…

 Спать…

 Спать…

 Спать…

 - …ты меня слышишь? У меня мало времени! И если даже Чернослов убит, остается царь Костей!..

 Тут Елена не смогла не рассмеяться даже во сне.

 Надо же такое придумать — царь костей! Она бы еще сказала, король хрящей! Герцог сухожилий!..

 - …и царевна Серафима прислала меня предупредить тебя о том, что его армия скоро нападет на Лукоморье!

 ЧТО???!!!

 Серафима?!

 Царевна?!

 Если бы в реальном мире существовала такая женщины, у которой были бы крылья и которая говорила бы басом на три разных голоса, ЦАРЕВНА Серафима могла бы ее прислать сюда на раз–два–три.

 И тут, как запоздалый толчок землетрясения, разрушившего полгорода, до царицы дошла и вторая половина фразы.

 НА ЛУКОМОРЬЕ СКОРО НАПАДЕТ АРМИЯ.

 Нападет армия?!

 - Какая армия? Где ты видела царевну? КТО ТЫ?!..

 Елену Прекрасную подбросило с кровати как катапультой. В следующую секунду она уже была у окна.

 - Не открывай окно. Замерзнешь, — заботливо посоветовал ей толстый шепот.

 - Я требую, чтобы ты рассказала мне ВСЁ!!!

 - У меня мало времени, — тут же отозвался другой голос. — Мне нужно успеть вернуться до рассвета. Но запомни и расскажи царю одно: самое позднее, через две–три недели исполинская армия царя из царства Костей нападет на Лукоморье. Чернослов был его слугой и с ним заодно. Теперь его нет, но лучше от этого не станет. Царевна Серафима в плену у Костея. Он… принимает ее за тебя. Он колдун, причем такой силы, что рядом с ним Чернослов — базарный фокусник. Он всемогущ. И у него… служат разные существа… очень опасные… Поэтому, пока есть время, бегите, спасайтесь. Вы никогда не сможете победить Костея. Я–то это точно знаю…

 - Да постой же ты! — нетерпеливо воскликнула Елена и распахнула разбитое окно. — Кто ты? Где ты? Немедленно покажись!

 Мощная волна воздуха обдала ее, чуть не сбив с ног.

 - Тебе меня лучше не видеть!.. — донесся угасающий шепот откуда–то с беззвездного неба. — Расскажи всем!.. Ничего не забудь!.. Армия в пятьдесят тысяч!.. Бегите, спасайтесь!.. Прощай!..

 

 

 

 Царя не оказалось в зале пиров, в кабинете, в опочивальне, и вдруг, когда Елена решила уже было, что государь ушел в город праздновать с народом, ее осенила мысль, и царица подивилась, как эта мысль не догадалась осенить ее раньше.

 - Дионисий, Дионисий, открой! Царь–батюшка у тебя? — застучала она в дверцу знакомого шкафа, ставшего на неделю ей вторым домом.

 И — тут же:

 - Ф–фу–у!!!..

 - Ну, извини, невестушка, мы же не знали, что ты к нам придешь присоединиться, — смущенно прикрывая рот полотенцем, встретил ее в крошечной прихожей Симеон. — У нас тут чисто мужская компания и разговоры — о политике, скачках, стратегии…

 - О женщинах, — непроизвольно улыбнувшись под срочно выданным ей хозяином полотенцем с ароматической прокладкой договорила за него царица, но вспомнила, зачем искала свекра, и улыбка ее сошла, как снег под солнцем.

 - Ваше величество, — начала она. — Пожалуйста, отнеситесь серьезно к тому, что я сейчас скажу. Только что, пока я пыталась заснуть, ко мне прилетала одна женщина с растроением личности — по приказу царевны Серафимы — и сказала, что на нас идет с пятидесятитысячным войском царь Костей.

 Со странной смесью ужаса и осуждения Симеон уставился на невестку.

 - Елена, деточка моя, иди, отдохни, утром расскажешь…

 - Вы что думаете, что это мне приснилось? — вытаращила глаза царица.

 - Нет, деточка, но…

 - Я сама в это не поверила! Думала, что с ума схожу! Особенно когда услышала про этого костяного царя…

 - Царь Костей, царство Костей, население три миллиона четыреста две тысячи триста семьдесят пять человек, площадь сорок две тысячи квадратных километров, местность на юге гористая, на севере — лес… — начал громко и с выражением декламировать библиотечный.

 - Что это? Опять справочник купца? — повернулся к нему Граненыч.

 - Абсолютно, — кивнул тот.

 - Значит, это был не сон?..

 - Не знаю, — пожал плечиками, затянутыми в новый изумрудный бархатный камзольчик заморского кроя — подарок царицы Ефросиньи — Дионисий. — Продолжай, Елена. А лучше, начни с самого начала.

 - Ты, кажется, что–то говорила про Иванушкину Серафиму? — вспомнил и встрепенулся царь.

 - Да. Я сейчас все расскажу, — несчастным голосом проговорила Елена Прекрасная. — Просто поверьте мне, что я не пьяная, не сумасшедшая, и мне это не приснилось. Вот, послушайте…

 

 

 

 Поутру в Оружейной палате собрался военный совет. Ни свет, ни заря посыльные из дворца перебудили в городе всех, кто мало–мальски имел отношение к военным действиям, включая шорника Данилу Гвоздева из дома с синими наличниками, и передали приглашение прибыть к восьми часам во дворец.

 Приглашения были с розочками и розовыми голубками на розовом же фоне — остались еще со свадьбы Ивана и Серафимы — поэтому некоторые бояре, не пришедшие в себя со вчерашних празднований, на всякий случай прихватили конфеты, шампанское [] и не позавтракали.

 Первые же слова царя в один миг согнали с пришедших (а, точнее, притащившихся) всю благодушную дрему.

 - …Только мы одну беду извели — вторая подступает, — заложив руки за спину, медленно говорил Симеон, расхаживая по помосту, где стоял, так и не дождавшись хозяина, трон. — Так вышло, что на случай войны стольный град и страна без охраны остались и без войска. А враг не дремлет. По данным разведки из царства Костей…

 - Королевства хрящей!..

 - Княжества вырезки!..

 - Герцогства требухи!..

 - Республика субпродуктов!..

 Симеон зыркнул на развеселившихся бояр, так, что те притихли, как застуканные учителем школяры, и остатки вчерашних возлияний мгновенно выветрились из замоченных в алкоголе мозгов.

 - …я говорю, по данным разведки из царства Костей, — и он испытующе покосился на бояр, но те не поддались на провокацию и скорбно промолчали, — на нас движется армия в пятьдесят тысяч человек. Под командованием еще одного колдуна. И будет здесь недели через две–три.

 Лица бояр тревожно вытянулись.

 - Гонец к войскам моих сынов — на границе с Караканским ханством у нас десять тысяч — уже отправлен, но туда пути — две недели, да ежели они сразу снимутся и маршем пойдут — еще две, хоть как крути. А ежели не смогут? Ведь не чаи там гоняют, поди. Боевые действия — это вам не фунт гороху. О возможных потерях я не говорю. В смысле, сколько там от десяти–то осталось, тьфу–тьфу–тьфу… — царь истово постучал по деревянной стенке подвернувшегося шкафа. — Значит, вся надежда на наши внутренние резервы. По моим подсчетам, за две недели обученных солдат мы сможем собрать не больше двадцати тысяч. Поэтому предлагаю объявить набор в добровольную дружину — ополчение, и срочно начать их обучение военному делу.

 - А если добровольцев не найдется?

 - Назначим, — отмахнулся царь и продолжил: — Командующим сей дружиной назначен будет князь Митрофан Гаврилыч Грановитый…

 Бояре запереглядывались, зашарили вопрошающими взглядами по своим рядам при звуке незнакомой фамилии и быстро выцепили худое, похожее на лошадиное лицо, высокий лоб с жидкими взъерошенными волосенками мышиного цвета и уши, торчащие в разные стороны как ручки дизайнерской сахарницы над новой, сногсшибательно пахнущей нафталином собольей шубой.

 - А–а… это я буду, здравствовать вам, бояре, — не сразу дошло до благородного князя Митрофана, что говорят про него.

 Он приподнялся с места и неловко поклонился.

 Боярин Никодим презрительно сощурил глаза под кустистыми бровями:

 - Это что — шут?.. — но, перехватив взгляд царя, поспешно добавил: — …ка…

 - Я вчера вечером даровал ему княжеский титул за особые заслуги перед короной и страной. Кто против моей царской воли — поднимите руки [].

 Больше комментариев не последовало.

 - Прошу любить и жаловать, — удовлетворенно кивнул царь. — А помощником его также волею своею царскою назначаю шорника Данилу Гвоздева и произвожу его в полковничье звание. А уж командиров надежных они подберут себе сами.

 - Премного благодарствую, царь–батюшка, да человек–то я мирный, происхождения простого, военному делу не ученый… — развел было растеряно руками свежеиспеченный замглавкома, но тут же добавил: — Но ежели держава без меня обойтись не может, то я завсегда готов. Воля ваша, царь–батюшка. Будет вам добровольная дружина. Мы с кумом Митрофаном для Лукоморья родного порадеем, не извольте волноваться. Только нам ведь, кроме солдат, еще и снаряжение, и оружие будет надобно…

 Царь удовлетворенно кивнул.

 - Ты, полковник Гвоздев, знай себе набирай добровольцев. А снаряжение и оружие вам будет.

 И продолжил:

 - С целью отражения нападения врага, приказываю сформировать… сформировать… — он поскреб в затылке, сдвинув корону на лоб, как будто вспоминая что–то, — сформировать… оборонное командование. Под моим командованием. Первое заседание объявляется открытым…