Жизнь прекрасна, но удивительна.

Гарри Мини-сингер

Море!

Под ними, на сколько глаз хватало, простиралось бесконечное, как лукоморская тайга, море.

Иванушка сказал, что это еще не самое маленькое, что бывают и побольше, и даже совсем большие, которые называются океанами. Но Серый заявил, что для него и этого хватит, поскольку берега не видно уже с полчаса, а на эти волны смотреть — тошнить начинает, и что спасибо, больше ему не надо. А про океаны не забудьте напомнить ему еще, чтобы не запамятовать, чего он видеть не хочет ни при каких обстоятельствах, и вообще, если бы он знал, что это ваше море такое большое, мокрое и колыхающееся, он бы настоял на Шартр-аль-Шетхе, или как он там. Тогда царевич поспешил его успокоить, пообещав в скором будущем огромное количество самых разнообразных островов, которые, практически находятся в виду друг друга, и что, если постараться, от одного до другого можно добросить что-нибудь тяжелое. На этом Волк немного утешился, улегся на спину, скрестил руки на груди и закрыл глаза.

И поэтому не увидел того момента, когда на них свалился человек.

Иван глаз не закрывал, но тот факт, что он стал этому свидетелем, ясности в вопрос далеко не внес. Скорее, совсем наоборот. Просто совершенно внезапно в чистом солнечном небе стала расти и увеличиваться в громкости точка, пока не превратилась в полураздетое человеческое существо, запутавшееся в своих собственных руках и ногах в попытке то ли взлететь, то ли уцепиться за что-то.

Для старого Масдая это тоже стало неприятным сюрпризом.

— Это обязательно надо было уронить мне на спину с такой силой? — недовольно прошуршал он. — Непонятно, чем вы там только занимаетесь, пока… Третий?! Он что — с солнца упал? Всегда знал, что в этой Стелле приличным коврам-самолетам делать нечего!

Незнакомец, спружинив на Масдае, как на батуте, шлепнулся рядом с Серым и остался лежать с закрытыми глазами. Лицо его приняло торжественно-скорбное выражение.

Зато подскочил застигнутый врасплох Волк.

— Дай ты умереть мне спокой… Но.

Взгляд на Иванушку. Взгляд на незваного гостя.

— Это кто? — почему-то прошептал он.

— Не представился, — также шепотом ответил царевич.

— А что он тут делает?

— Лежит?

— Спроси его, чего ему тут надо.

Иванушка на мгновение сосредоточился, потом откашлялся и нараспев торжественно произнес:

— Юноша бледный, поведай, зачем ты явился; в небе парил ты зачем, облака попирая ногами?

Самозваный пассажир открыл один глаз — второй распахнулся сам при виде лукоморской парочки, и на лице его отразилось непонятное сомнение, смятение чувств в комплекте с легким испугом. Он поморгал, хотел что-то сказать, но, почему-то передумав, сначала беззвучно пошевелил губами минут с пяток, и, наконец, осторожно ответил:

— О, лучезарные боги, чей лик затмевает солнца сиянье и звезд многочисленный рой. Имя не знаю я вашего, горе мне, горе — смертного жалкого просьба в сердцах не винить. Звать меня — скромный Ирак, сын Удала, внук Мирта. Дед мой прославлен в веках был…

— Короче, стеллянин, — нетерпеливо махнул рукой Серый. — Давай про себя.

Стеллиандр замолк на полуслове и с потяжелевшим в момент испугом глянул на Волка.

— В час развлеченья, досуга, за пенною чашей с радостью слушать мы будем исторью твою, — почти тут же поддержал его Иван, гордый своим экспромтом.

— Боги мои, пожалейте… Мой отец… Отец мой — архит… зодч… строитель известный. Строил он лабиринт… запутан… строенье одно… на острове Мине… — и в сторону, отчаянно: "Боги милосердные, помогите попасть в размер… Пять минут, как мертв — и уже такое позорище… Эх, говорила мне матушка — учи литературу…"

— Как ты сказал? — недоверчиво склонился над ним Иван.

— Что? — уточнил Ирак.

— Все! Ты говорил не… ритмически организованными высказываниями! — обвиняюще прищурился царевич.

— У меня в школе любимым предметом была физкультура! — оправдывался Ирак. — А когда проходили Эпоксида, я болел! А из Демофона я вообще смог запомнить только "Си вис пацем — смит-и-вессон"!

— Парабеллум, — машинально поправил его Иванушка.

— Так вы, стеллиандры, не говорите этими дурацкими стихами без рифмы? — все еще недоверчиво уточнил Серый.

— Нет. А вы?

— Что мы — похожи на этих… Домофонов? — покрутил пальцем у виска Волк с явным облегчением.

— Не похожи, — не очень уверенно согласился Ирак. — Но вы же боги! А боги должны разговаривать, как писал Эпоксид. Я же читал!..

Непонятно почему, Серый хрюкнул, быстро отвернулся и, закрыв лицо руками, стал издавать загадочные звуки.

Иван же, наверное, понял, потому что покраснел, снова откашлялся, и только тогда обратился к новому знакомому:

— Извини, но, по-моему, ты нас с кем-то путаешь.

— Путаю?

— Да. Путаешь. Мы не боги.

— Не боги?

— Нет.

— То есть, вы хотите сказать, что по небу, кроме нас с отцом, каждый день летает полно народу, которому просто надоело ходить по земле?

— Ну, не совсем…

— И эти летающие люди чудесным образом спасают… Я ведь не мертвый? — с опаской быстро ощупал себя Ирак и, успокоившись, продолжил: — … спасают злосчастных стеллиандров от верной гибели через расплющивание в очень тонкую лепешку о поверхность моря?

— Ну…

— И носят такие загадочные одежды, какие простому смертному и не придумать во век?

— Я же говорил тебе, что эта штучка с кружевами должна одеваться не поверх этой ерундовины с перьями! — прошипел Волк.

— Ну…

— Ах!.. — воскликнул вдруг стеллиандр и захлопнул себе рот обеими руками. — Простите меня!.. Простите, простого смертного, ибо не догадался я, что вы — боги превращенные! Простите меня за дерзость!!! — хлопнулся он на колени. — Если бог не признается, что он — бог, значит, он путешествует инкогнито! Так Ванада превращалась в ткачиху, Филомея — в пастушку, Меркаптан — в купца, а Дифенбахий… Впрочем, проще сказать, в какое стихийное бедствие он еще не превращался, да умножатся его молнии до бесконечности!..

— Да ты чего, парень, на солнышке перегрелся? — попытался поднять его на ноги Волк. — Ну ты посмотри, какие мы боги?

— Неузнанные, — настаивал на своем Ирак.

— Да мы же эти… простые смертные… как ты!

— Они, когда превращаются, всегда так говорят. Зачем богу, который превратился в смертного, чтобы его не узнали, признаваться в том, что он — бог? И если вы не боги, — сын архитектора хитро взглянул на лукоморцев, — то как летит по воздуху эта чудесная портьера, а?

Это была капля, переполнившая чрезвычайно маленькое и мелкое блюдечко терпения ковра.

— Сам ты — занавеска! — обиженно огрызнулся Масдай, повергнув бедного юношу в шок и на колени. — Сперва валится с неба, как мешок с кокосами, чуть не пробивает дыру — про грузоподъемность меня здесь кто-нибудь спросил? — а теперь еще и обзывается!

— Сильномогучие боги Мирра… простите неразумного… смертный… не дано… — Ирак — образец раскаяния — попытался постучать загорелым лбом о Масдая, чем вызвал новый приступ громко озвученного недовольства.

Друзья переглянулись. После такой "ковровой бомбардировки" надежды убедить стеллиандра оставить свою бредовую идею насчет их сверхестественного происхождения не было.

— Ну, бог с тобой, — устало махнул рукой Волк. — Боги мы, боги. Только не скажем, какие, потому, что переодетые. А теперь ты не мог бы встать, и рассказать, что ТЫ тут делаешь?

Ирак горячо замотал головой:

— Не встану. Рассказывать я и так могу. Отец мой — знаменитый зодчий Удал. Были мы с ним на острове Мин — он возводил лабиринт для чудовища царя Миноса, а я ему помогал. Но после окончания…

— Не гуди мне в ухо, — глухо пробурчал ковер.

Парнишка мгновенно выпрямился, но без запинки продолжил:

— …работы царь отказался нас отпускать, и продержал пленниками на Мине десять лет. Тогда мой отец — гениальный изобретатель — придумал сделать крылья из перьев больших птиц, и сегодня мы вылетели с постылого острова, чтобы снова обрести свободу. Но, кажется, я что-то прослушал, когда отец объяснял мне устройство этих крыльев, и, набрав высоту, я не сумел остановиться и лететь вдоль поверхности моря, как учил меня папа — у меня получалось только подниматься вверх. А вперед меня нес ветер. И я поднимался, пока солнце не расплавило воск в моих крыльях и они не развалились по перышку… Бедный, бедный папа — он, наверное, подумал, что я погиб… Он и предположить не мог, что вмешаются миррские боги, могучие боги, — Ирак украдкой покосился на лукоморцев, — явятся во всей своей славе и сиянии, и белый свет померкнет перед их величием и великолепием, и они снизойдут до меня — недостойного…

— Ну, опять зарядил… — простонал Волк.

— А почему ты назвал царя Миноса чудищем? — полюбопытствовал Иванушка, отчасти надеясь перевести мысли стеллиандра на что-нибудь другое.

— Чудищем? Я не назы… Ах, это… Ха-ха… — он натужно растянул губы в чем-то, что должно было изобразить, по-видимости, улыбку. — Всеведущие боги изволят шутить…

— Слушай, смертный, — ласково обратился к нему Волк, нежно заглядывая в глаза, и Ирак понял, что с этого момента слово "смертный" могло приобрести очень много совершенно ненужных наречий, таких, как "определенно", "внезапно" или "чрезвычайно болезненно".

— Угх… — наконец сморгнул он.

— Если ты еще раз назовешь нас богами, или хотя бы намекнешь об этом… Что тут у вас случается с…

Неизвестно, откуда взявшийся сильный порыв ветра сбил Серого с ног. Падая, он уронил царевича, который, в свою очередь, с прирожденной ловкостью повалил на Масдая стеллиандра.

— Ешь…

— Ой…

— Боги…

Что сказал по этому поводу Масдай, осталось неизвестным, так как небо взорвалось и разлетелось молниями на мельчайшие кусочки. Воздух посерел, из глубин его вскипели черные тучи, перемешиваемые ураганом, и ударил дождь.

Волк ухватился за передний край ковра что было сил и проорал:

— Масдай! Ищи землю!

— Сергий!.. Ты здесь?.. — донеслось до него с попутным торнадо.

— Здесь!.. Держись!.. — он попробовал оглянуться через плечо, но, получив с ушат воды прямо в лицо, быстро отвернулся.

— …усь!..

— Ирак! Ты здесь? — выкрикнул снова Иван.

— Помогите!!! Я не могу удержаться!!! Тут скользко от воды!.. Я сейчас упаду!..

— Держись, я помогу!.. — и царевич, выпустив из рук спасительный край Масдая,

пополз к теряющему силы Ираку, в кромешной тьме пытаясь нащупать его и отплевываясь от неожиданно холодного дождя, потоками низвергавшегося, казалось, исключительно на него.

— О, боги! Я больше не могу!.. Спасите меня!..

Ковер тряхнуло, он накренился вправо, влево, вперед, стал падать, но снова выправился, и снова завалился налево…

— Помогите!!!..

— Держи руку!.. — и тут при последнем маневре Иванушку швырнуло прямо на голову Ираку.

— Держу! Спасиба-а-а-а-а-а-а-а!!!..

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!..

Но Серый так и не услышал два отчаянных удаляющихся крика за краем ковра среди ревущей стихии.

Гора мышц, слегка прикрытая небольшим клочком белой материи, пошевелилась — это Трисей оторвался от точения меча, провел по краю лезвия ногтем, и оно запело, почуяв руку хозяина.

— А скажи, капитан, всегда ли так быстро меняется погода в этих местах? — проговорил он, в который раз с детским удивлением окидывая взглядом лазурный небосвод и зеленую воду моря.

— Честно говоря, такое я видел в первый раз, — покачал головой капитан Геофоб. — Бури на море не в диковину, это понятно, но чтобы одно мгновение был штиль, а через секунду — ураган — такого я не припомню.

— Злосчастные Каллофос и Никомед… — вздохнул Трисей. — Как некстати забрали их к себе нереиды…

— За бортом ничто не могло выжить в этом хаосе, — согласился с ним капитан. — Но зато теперь они, благородные юноши из богатых семей Иолка, несомненно вкушают нектар и амбросию из рук изумрудноволосых дочерей Нерея, а это значит…

— А это значит, — угрюмо договорил за него Трисей, — что мы привезем на Мин не семерых юношей, а только пять, и имя нашей славной родины навеки покроется позором бесчестия.

— Капитан, — подбежал запыхавшийся, бледный матрос. — У нас больше нет парусов.

— Как нет? — нахмурился Геофоб. — А вторая пара, которую мы всегда храним в ящике из-под канатов? Или его тоже смыло…

— Нет, капитан, но они же черные — помните, мы специально их взяли, чтобы оповестить царя Эгегея о том, что чудовище сожрет его сына, царевича Трисея, да приумножат боги его годы!..

— Болван!

— Можно, я ему отрежу уши, капитан?

— Ай!

— Можно.

— Ай-ай-ай!

— Человек за бортом!!!

— Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!

— Два человека за бортом!!!

— Ой! Это наши земляки! — и бедолага матрос, ловко вывернувшись из туники, зажатой в пудовом кулаке Трисея, проявил чудо героизма, бросившись в воду и быстро-быстро поплыв навстречу двум головам, то появляющимся, то исчезающим в легких волнах метрах в сорока от корабля. Хотя, при нынешнем состоянии дел, он проявил бы чудо героизма, оставшись на борту триеры рядом с царевичем.

Через полчаса две бледные, изнемогающие фигуры с трудом перевалившись через борт корабля, оказались на палубе. Один-единственный взгляд на них начисто опровергал новомодную теорию чернокнижников Шантони о том, что тело на девяносто процентов состоит из воды. Они были прямым доказательством стопроцентного содержания Н2О в теле человека. Причем она там долго не задерживалась, а бурными потоками изливалась с волос, лиц и одежды на палубу, очень быстро формируя небольшой заливчик, в котором уже даже плескалась веселая рыбка, выпавшая, очевидно, из рукава камзола Ивана.

Вокруг них тотчас же собралась, побросав весла, вся команда.

— Это не Каллофос!..

— И не Никомед!..

— Определенно не Никомед…

— Он бы уже орал во все горло, спрашивая вина и мяса…

— Хотя вон тот на Каллофоса очень похож…

— Но если этот не Никомед, значит, тот — не Каллофос. Этот логика.

— Ага, умный нашелся!..

— А если этот — Каллофос?

— Что, ты меня запутать хочешь?

— Нет, что ты… Просто спрашиваю…

— Какие забавные педилы…

При этой фразе Иванушка пришел в себя. И тут же из него вышел.

— Это кто тут педила? — утирая мокрым рукавом с лица остатки моря неприветливо поинтересовался он. — От педилы слышу!

— Он еще бредит…

— Дайте им воды!..

— Не надо!!! — тут пришел в чувства и Ирак.

— Кто вы, незнакомцы? — раздвинув толпу, как ледокол, вперед выступил темноволосый юноша размером с трех. — Как оказались вдали от берега? И не встречали ли там, в морской пучине, наших товарищей — Никомеда и Каллофоса?

Пока царевич задумался над этой чередой вопросов и честно попытался припомнить в бушующей воде что-то такое же мокрое, напуганное и отчаянно бултыхающееся, как они с Ираком, молодой стеллиандр, у которого, казалось, мозги с языком были связаны напрямую, уже пустился в пространные разъяснения, снова начав с дедушки Мирта. Впрочем, его история, кажется, вызывала неподдельный интерес всех собравшихся.

Всех, кроме одного.

Молодой мускулистый здоровяк, первым спросивший, кто они, стоял, в мучительном раздумьи наморщив лоб, к таким упражнениям, явно непривычный. Когда Ирак, минут через сорок, дошел до раннего детства своего отца, мыслитель, тоже, наконец-то, пришел к какому-то выводу и тихонько вытащил из круга стеллиандров, как всегда, падких до историй с продолжением, пожилого моряка в сиреневой тунике.

— Послушай, Геофоб, — обратился он к нему. — Я знаю, как спасти честь Иолка.

И что-то забубнил ему прямо в ухо.

До Ивана лишь обрывками доносилось:

— …не тех…..бросить обратно…..вернет наших…

— …нет, Трисей, этот план…

— …почему это…

— …воля богов…..предназначение…

— …предлагаешь…

— …получше…

— …не захотят?..

— …синий пузырек…..в вино…

— …не похож…

— …все равно…

— …спешить…

— …через час…

— …быстрее…

— …педилы…

Минут через десять, когда Ирак уже описывал второе замужество своей матушки, толпа матросов снова расступилась, и к потерпевшим коврокрушение подошли те, кого называли Геофобом и Трисеем. В руках они несли ворох сухой одежды и полотенец, блюдо с хлебом и мясом и амфору.

Парой быстрых фраз капитан отослал матросов на весла, а Трисей пассажиров — на нос.

С удовольствием переодевшись в новые хитоны (царевич не без облегчения скинул свой замысловатый мюхенвальдский придворный костюм, оставив, естественно, лишь чудесным образом оставшиеся сухими волшебные сапоги), собратья по несчастью моментально умяли принесенную заботливыми иолкцами еду, запив сильно разведенным, с горчинкой, вином из маленькой черной амфоры. И как раз вовремя.

— Земля! — закричал самый зоркий из моряков. — Через час мы будем там!

— Через час мы будем где? — поинтересовался царевич у Геофоба.

— Там, — кратко махнул он рукой.

— Где — там? — забеспокоился почему-то Ирак. — Где — там?

— На Мине, — нахмурился Трисей. — А как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо, — удивленно отозвался Иванушка. — А что?

— И голова у вас не кружится?

— Трисей! — украдкой Геопод попытался наступить герою на ногу, но с таким же успехом он мог пытаться попинать слона.

— Нет. Мы выпили не так уж и много. А с какой целью ваше судно идет на Мин, капитан Геофоб?

— В гости.

— По делу, — хором ответили иолкцы.

— Откуда вы, мореплаватели? — вдруг отчего-то встревожился Ирак.

— Из Иолка, — нехотя ответил Трисей, настороженно вглядываясь в лицо любопытного пассажира. — А что?

Лицо любопытного пассажира посерело, потом побледнело, затем позеленело, да таким и решило, видимо, пока остаться.

— Из Иолка!!! Если вы действительно из Иолка, то на Мине у вас может быть только одно дело…

— Какое? — заинтересовался Иванушка.

— И боги забрали у вас двух человек…

— Какое дело?

— И тут появились мы…

— Да какое же дело, Ирак?!

— Минозавр!!! — выкрикнул юноша, и, если бы Иван не ухватил его за ноги, в мгновение ока перемахнул бы за борт.

— Ирак, ты куда? Кто такой Минозавр? Кто это? — тряс нового знакомого за тунику Иванушка, стараясь добиться от него ответа. — Что происходит? Да скажи же ты!

Но Ирак не отзывался.

Глаза его остановились, лицо приняло довольно-туповатое выражение, и с блуждающей полуулыбкой он лениво опустился на палубу.

— Ирак, что с тобой? Ему плохо? — испуганно взглянул на Геофоба царевич.

И тут у него закружилась голова.

Остальное происходило как во сне.

Вместе с остальными иолкцами — девушками и юношами в черных хитонах, общим числом четырнадцать — Ивана и Ирака вывели на берег, где их встретили суровые бородатые люди в доспехах. Они забрали у Трисея меч, чему Иванушка вяло удивился — ему казалось, что проще у предводителя иолкцев было отобрать его руку или ногу… Потом по живому коридору из странно одетых молчаливых людей под звуки странной музыки их повели куда-то, где перед каменной статуей сурового мужчины долго окуривали фимиамом и обрызгивали чем-то красным и теплым, что взяли из только что убитого быка… Наверное, это была кровь… Иолкцы, все, кроме Трисея, отчего-то плакали и причитали… И кроме Ирака… Наверное, потому, что он не иолкец… Потом статуя ожила, подошла к ним и что-то начала говорить… А может, это просто был похожий на нее человек… Смешно… Человек, похожий на свою статую… Или статуя, похожая на своего человека?.. Трисей, набычившись и скрестив руки на груди, стоял и слушал человека-статую, хотя Иванушке было чрезвычайно удивительно, почему он его не ударит, ведь ему этого так хотелось, это же было видно разоруженным… безоружным… нет, невооруженным глазом… Потом, когда все это царевичу уже слегка поднадоело, всех их, подталкивая остриями копий, бородатые солдаты в шлемах со щетками — совсем, как солдатики в детстве — интересно, а что у них на задах написано? — погнали куда-то дальше… Куда — какая разница… Ему и тут было неплохо… И там будет тоже хорошо… И чего только эти слезоточивые иолкские парни и девчата так расстраиваются?.. Смешно… Вот, например, когда они с Трисеем проходили мимо одной очень красивой местной девушки в розовом балахоне, она совсем не плакала… А даже украдкой сунула герою большой клубок, шепнув: "Привяжи конец в лабиринте — он тебя выведет!"… Значит, они идут в лабиринт… Смешно… Как конец, если его привязать, может вывести?.. И конец чего?.. А у них в Лукоморье на ярмарку тоже приезжал лабиринт… Вместе с комнатой смеха… У нее перед входом было написано что-то вроде: "Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива"… А еще там наездник разгонялся и скакал по верхней половинке громадного деревянного шара… И не падал… Хотя так все этого ждали… Смешно… А еще приезжали…

Вдруг раздался страшный рев — как будто прайд голодных львов наткнулся на стадо бешеных буйволов — перекрываемый визгом и воплями обезумевших иолкцев и боевым кличем Трисея, который тоже не всякое тренированное ухо выдержит. Эта какофония вырвала Иванушку из плена воспоминаний и пинком швырнула прямо в объятия мрачной действительности. Мрачной в прямом смысле этого слова — за то время, пока царевич предавался ностальгии, их группа успела попасть из душного светлого храма в душное темное подземелье. Редкие факелы в подставках в виде зубастых пастей на стенах скорее делали тьму более густой, чем разгоняли ее. И очень жаль, подумал царевич, когда прямо на них из-за угла выскочило какое-то страшилище, и Трисей начал с ним бороться. Потому, что плохо видно. Бестолковые иолкцы разбежались, кто куда, и только они с Ираком остались, чтобы поболеть за наших. Не известно, за кого болел Ирак, но Иван меланхоличным мычанием подбадривал Минозавра. Как явно проигрывающую сторону. И когда Трисей, поведя могучими плечами, со смачным хрустом крутанул вокруг своей оси ушасто-рогатую голову незадачливого чудовища, в недобрый для себя час оказавшегося в темных закоулках этого затхлого погреба, Иванушка, как триллиарды болельщиков побежденных команд, махнул рукой, плюнул, и повернул домой, сожалея что есть силы о потраченном впустую времени.

— Эй, постой! — кто-то окликнул его, а когда он не посчитал нужным отозваться — ухватил за плечо. — Стой, чужестранец! Ты, ванадец, иди сюда — стой рядом с ним!

Обернувшись, Иван увидел рядом с собою глупо улыбающегося Ирака. Наверное, его команда выиграла… И пускай… Наверное, если они тут еще постоят, появится еще какое-нибудь уродище, вроде этого, и тогда мы еще посмотрим, кто кого…

А вот и остальные иолкцы начали собираться… И все смеются… Те, которые не плачут… И что сейчас?.. Ага, это же аттракцион такой, вспомнил… Лабиринт называется… И сейчас Трисей будет нас отсюда выводить… А после этого мы, наверное, пойдем на качели… Что это он такое говорит?.. Хм, никогда бы не подумал… Хитер… До такого, наверное, даже сам Волк бы не додумался… Волк… Волк. Волк? Волк! Волк!!! Волк… Волк… Кстати, а где Волк?.. Жалко — пропустил самое интересное… И кто бы мог подумать, что если конец нити, свернутой в клубок, привязать к поясу туники где-то в дебрях лабиринта — эге, это ведь лабиринт — я про него сегодня уже где-то слышал!.. — так вот, тогда остальной клубок сможет вывести заблудившихся на улицу… Это, наверное, волшебный клубок, как у королевича Елисея на странице восемьсот шестнадцатой, когда он заплутал в расколдованном замке… или в заколдованном?.. Нет, в расколдованном — я помню, что он оказался в прекрасном замке с садом с ручейками, деревьями, бабочками, похожими на цветы и цветами, похожими на бабочек, с белыми и розовыми стенами… И птичками… Тоже похожими на что-то… Может, на рыбок… И узнал он, что этот замок давным-давно заколдовал какой-то маг… И сумел расколдовать его… И встал перед ним черный город ужаса с подземельями пыток и казней… И заблудился он там, и погиб бы от голода… Интересно, почему от голода, там же народу всякого полно было… А-а… Так, наверное, стенания истязаемых отбивали ему аппетит… Но дала ему молодая ведьма молоток… Нет, колобок… Или клубок… О чем это я?.. Смешно… Кажется, мы мимо туши этого Ментозавра уже в четвертый раз проходим… Или я что-то пропустил, и эти Мегазавры разные? Значит, счет — четыре-ноль?.. А эти иолкцы снова льют слезы… Значит, они потеряли несколько Трисеев тоже?.. Остался один… Вон он… Играет в футбол своим клубком… Смешно… Все его ждут, пока он поведет их на карусели, или хотя бы в беспроигрышный тир, а он тут играет… И ругается… Наверное, потому, что больше никто с ним поиграть на хочет… Наверное, если бы со мной никто играть не хотел, я бы тоже стал ругаться… Только не так, как он… Я не все слова такие знаю… Ну, ладно… Если никто не хочет — придется мне… Эй!.. Трисей!.. Трисей, пас давай, пас!!!..

Иванушка, покачиваясь из стороны в сторону, как лунатик, подбежал к клубку, брошенному разгневанным героем на пол, и попытался пнуть его. Но почему-то промахнулся, покачнулся, взмахнул беспомощно руками и шлепнулся сам, ударившись при этом головой об стену.

Перед глазами все поплыло, закрутилось, желудок моментально изверг свое содержимое кому-то на ноги, а сознание, вероятно смущенное таким поворотом событий, поспешило тут же покинуть его до лучших времен, сделав вид, что они не знакомы.

Может быть, лучшие времена наконец-то настали, потому что Ивановы глаза медленно приоткрылись.

Одновременно с тусклой картинкой включили и звук. И запах.

— ГДЕ Я?!

Как будто плотная отупляющая пелена спала с головы Иванушки. Мгновенно все события, обрушившиеся на него с утра, ворвались, вспыхнули у него в мозгу, опалив испуганно отшатнувшееся сознание, тут же пожалевшее о своем преждевременном возвращении. Как кусочки разрезной картинки встали осколки происшедшего на место, и увиденное ошарашило и шокировало слегка запоздавшего на свидание с реальностью царевича.

"Ешеньки-моешеньки, как сказал бы Сергий", — медленно схватился Иван за звенящую голову. — "Где же я теперь его найду…"

К чести его сказать, сомнений в том, что его земляк остался в живых, у него даже не возникало. Отрок Сергий стал для Иванушки действующим лицом самой первой и самой нерушимой аксиомы. Даже если погибнет мир, говорилось в ней, то, рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, из-под его обломков выберется ухмыляющийся Волк и спросит бананов в шоколаде.

А искать унесенного ветром Волка надо было незамедлительно — ведь на то, чтобы найти и доставить золотое яблоко Филомеи у них было совсем немного времени! А чтобы покинуть Стеллу без друга, хоть с целой корзиной этих яблок, речи и не шло. Пусть даже если все королевства в мире и все их престолонаследники провалятся сквозь землю.

— …выбраться?

— Похоже, мы окончательно заблудились!

— Наверное, попался неисправный клубок…

— Неисправные мозги…

— Если ты такой умный…

— Не надо драться, юноши!..

— Ум… мник… на!.. шел!.. ся!!!..

— А-а-а!..

— Трисей, разними же их!..

— Так что ты там говорил про мои мозги, а?..

— Трисей!!!

— А-а-а-а-а-а-а!!!..

Даже Иванушке стало понятно, что в пяти шагах от него происходит что-то не то.

Он попытался подняться, и со второго захода преуспел. Голова, правда, еще слегка кружилась, но уже не от зелья, которым их опоили на корабле.

— Что случилось? — обратился он в никуда, не надеясь получить ответ, просто для того, чтобы снова услышать звук своего голоса. — Что мы тут делаем?

— Я… учу… этого… пижона… Геноцида… обращаться… ко мне… с уважением!.. — неожиданно для царевича отозвался Трисей, не отрываясь от заявленной деятельности.

— Уй!.. Ай!.. Ой!.. — подтвердил тот.

— Мы заблудились… — в несколько голосов обреченно вздохнули остальные.

— Совсем?

— …нет, наполовину!.. Ауй!..

Иван на мгновение задумался, и тут же лицо его просветлело. Настолько, что если бы просветление это выражалось в киловаттах, то его хватило бы для освещения пары вечерних игр на самом большом стадионе.

Здесь он был как у себя дома. Этот способ выбраться из любого места самого непроходимого и запутанного лабиринта описывался на странице тысяча шестьсот тридцать восемь "Приключений лукоморских витязей", когда королевич Елисей черной магией маниакального карлика — владельца бриллиантовых копей — забрасывается в самый центр подземного огненного лабиринта на летающем острове Коморро. И, самое важное, этот способ уже был однажды опробован Иванушкой на практике — в том самом ярмарочном лабиринте, куда они с матушкой зашли, не дождавшись сопровождающего, и благополучно умудрились потеряться уже через три минуты. Тогда спасение царицы Ефросиньи заработало ему дополнительный урок стрельбы из лука в неделю, но, увы ненадолго — до первой занозы в пальце…

Иван мотнул головой, отгоняя невесть откуда взявшуюся ностальгию, и заявил:

— Я выведу вас отсюда. Следуйте за мной.

— Что, еще один умник? — оторвался от лупцевания Геноцида и ревниво прищурился Трисей.

— А ты откуда знаешь дорогу?

— Даже Трисей не смог найти обратный путь!

— Даже волшебный клубок не помог!

— Ты что — был тут раньше, что ли, а?

— Еще за тобой будем семь часов сейчас ходить!

— Нет уж!

— И так с ног валимся!..

— Повезло Минозавру — раз, и все!

— Что ты сказал?..

— А-а-а-а-а!!!..

Царевич вздохнул и закатил глаза. Кажется, полноценно общаться с этими людьми, не вызывая лавины дурацких вопросов, можно было только одним методом. Интересно, что бы сделал на его месте Волк?.. Конечно, без сомнения, использовал бы этот метод.

— Боги Мирра меня поведут! — сурово изрек он. — Кто сомневается в воле богов, поднимите руки!

Двенадцать пар рук синхронно спрятались за спины. Только Ирак остался стоять, покачиваясь и блаженно улыбаясь.

— Вперед! — воззвал царевич. — И да ведут нас боги Мирра!

И все дружною толпою устремились за ним.

Часа через четыре уставшие иолкцы уже во всю ставили под сомнение не только его компетенцию как проводника воли богов, но и существование самих богов, божественного провидения и Мирра вообще, и всего остального окружавшего их когда-то мира — в частности. Некий Платос выдвинул философскую теорию, нашедшую горячую поддержку в массах, о том, что окружающая реальность субъективна, и является лишь отражением нашего представления о ней, то есть, пока мы думаем, что мы в лабиринте — мы будем в лабиринте. Но стоит нам прилечь отдохнуть, и к нам придет иной сон, более приятный, и мы окажемся где-нибудь на берегу моря, или во фруктовом саду, или в тенистом лесу.

Откровенно говоря, Иван-царевич с удовольствием и сам стал бы приверженцем этой теории, потому что ноги под ним заплетались и подкашивались, тонко намекая, что день был у них сегодня трудный, но не успел.

В лицо ему пахнул соленый ночной ветер.

Еще несколько десятков торопливых шагов — и вместо пропитанного клаустрофобией склепа лабиринта восторженных иолкцев (а так же торжествующего лукоморца и отрешенно-счастливого ванадца) встретила бесконечным звездным объятием ласковая старушка-ночь.

— Трисей!..

На могучую грудь слегка смущенного героя откуда ни возьмись упала девица. При свете факела царевич узнал ту девушку из храма, которая украдкой передала Трисею клубок.

Нижняя челюсть Иванушки с грохотом упала на песок, — "Вот это красавица!!!"

— Ты жив, Трисей! И мой клубок с тобой! Он все-таки помог тебе выбраться! О, Боги Мирра, слава вам, слава! Но почему ты привязал нить так далеко от входа? Я уже начинала беспокоиться — уж не случилось ли с тобой чего… А что с Минозавром? Ты победил его? Пойдем скорее на корабль — а не то мой отец хватится меня, и если он узнает, что я помогла тебе выбраться из этого ужасного лабиринта, то он меня просто убьет на месте! Хвала богам, что сейчас ночь!..

— Так значит… Так нитку… Значит, надо было…

И Трисей в свою очередь возблагодарил богов, что сейчас ночь, и что не видно ни цвета, ни выражения его лица.

— Так значит, ты хотела спасти нас, о незнакомая дева? — только и смог произнести сконфуженный герой.

— Да, конечно, Трисей, спасти тебя — как только я тебя увидела — сразу поняла, что если ты умрешь — то я тоже умру!.. А зовут меня Адриана, и я дочь царя Мина. Ну, что же ты молчишь? Я из-за тебя так рисковала!..

Трисей, мучительно нахмурясь, совершил умственное усилие, достойное героя, и через минуту выдал:

— Царевна?

— Да!..

— Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой?

— Ну, право же, я не знаю… Твое предложение так неожиданно… Так внезапно… Мне надо подумать…

Могучие плечи Трисея колыхнулись.

— Ну, если ты не хочешь…

— Я уже подумала! Я согласна! Пойдем скорее на твой корабль!

— Скорее, друзья! — обняв тонкий стан царевны Адрианы, взмахнул рукой Трисей. — Капитан Геофоб ждет нас!

И Иван, закрыв, наконец, рот, устремился вслед за веселой гомонящей толпой стеллиандров, не переставая повторять: "Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой… Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой… Согласишься ли ты… Надо запомнить… Надо запомнить… Надо запомнить… Как все просто… Как все легко… У других. Если бы царевна Адриана не то, чтобы дотронулась до меня, а просто обратила бы внимание… или просто посмотрела бы… или невзначай задела краем совоего балахона… Я бы ведь на месте тут же умер от смущения!.. Или еще того хуже — стоял бы, краснел и молчал, как язык проглотил… Как последний дурак… А Трисей… Как он так может?.. Не согласитесь ли вы войти… моей невестой… КАК ВООБЩЕ ОНИ ВСЕ ТАК МОГУТ?! И почему этого не могу я?.. Наверное, все девушки как-то чувствуют, что я такой… такой вот… вот такой… И поэтому не обращают на меня внимания… А какие простые слова и нужны-то, чтобы полноценно общаться с противоположным полом… Только где же их взять… Не согласитесь ли вы войти в мой дом отца… моей невестой… Надо не забыть!.."

Черные паруса весьма пригодились.

Подняв их сразу же, как только спасенные поднялись на борт, и возблагодарив миррских богов за попутный ветер, корабль тайком вышел из спящего порта Мина и взял курс на Иолк.

Усталые, но счастливые молодые иолкцы быстро соорудили трапезу из мяса, козьего сыра и хлеба, и, энергично запивая все это неразбавленным вином, шепотом возносили хвалу непобедимому Трисею. С каждой новой амфорой шепот становился все громче, а тосты все замысловатей, и иногда и тамада, и слушатели забывали к концу, о чем говорилось в начале. Но это не мешало всеобщему веселью, скорее, даже, наоборот.

Под конец вечеринки, когда уже добрая половина пассажиров была повержена алкоголем на еще теплую после жаркого дня палубу, просветление опустилось, наконец-то, и на Ирака, и он с живостью стал поддерживать все тосты, и даже предложил парочку от себя. Один из них был за Ивана.

— Хочу выпить за человека… или не человека… или не совсем человека… смертного, так сказать… только я этого не говорил… потому, что кто-кто, а я-то точно смертный… предлагаю, значит… за Иона — что значит "идущий"… Что он пришел к нам ко всем, когда… когда это было угодно бессмертным богам… Только я этого не говорил… Это, то есть, когда было угодно ему… До дна!

— До дна! — шепотом взревели гуляки. — За Иона!..

Глубоко за полночь во вменяемо-вертикальном состоянии оставались только Трисей и Иванушка. Первый в силу своей массы, которую надо было измерять, скорее, не в килограммах, а в центнерах, а второй — по причине незаметного выплескивания большей части доставшегося ему вина за борт. Потому, что если бы это выплескивание стало бы заметным, то долгосрочная горизонтальность положения была бы ему обеспечена разошедшейся к тому времени публикой досрочно.

К тому времени улеглись спать и матросы, и капитан Геофоб, и дежурный, который спать не должен был по определению, и царевичи остались стоять на корме в одиночестве. Казалось, с каждым дуновением ветра хмель выветривался из Трисея, как дым.

— А теперь поведай-ка мне, Ион, кто ты такой, откуда прибыл ты в Стеллу, и чего ищешь.

— Откуда ты знаешь, что я что-то ищу?

— Люди, которые ничего не ищут, сидят у своих очагов, — двинул плечом Трисей.

— Изволь, расскажу. Зовут меня Иван. Ну, Ион по-вашему. А приехал я в Стеллу в поисках золотого яблока Филомеи. Я и мой друг Сергий по прозванью Волк. Только во время сегодняшней бури мы потеряли друг друга. Я вот очутился здесь, а его даже и представить невозможно, куда могло унести… Теперь кроме этого яблока придется искать еще и его. Кстати, если ты знаешь, что это за яблоко, и где его можно найти, наша благодарность не знала бы границ в известных пределах, что значит, что я бы был глубоко признателен за твою помощь, — заученной когда-то давно фразой из похищенного на ночь учебника старшего брата по дипломатии завершил свою недолгую представительскую речь Иванушка.

Впитывая и переваривая сокровища дипломатической мысли Лукоморья, стеллиандр ненадолго задумался.

— Ах, яблоко! Ну, конечно, знаю. Кто же этого не знает!.. Это яблоко присудил Филомее трилионский царевич Париж как самой красивой из всех богинь, и теперь его город вот уже десять лет, как в осаде.

— И кто его осадил?

— Естественно, союз женихов!

— Женихов?! — надпись на солдатиках из детства стала приобретать новый, неизведанный ранее, но уже пугающий смысл.

— Ну, да. Ведь перед тем, как выдать Елену замуж, ее отец взял слово с остальных юношей, добивавшихся ее руки, что в случае чего, они поддержат выбранного его дочерью жениха.

— Елену?..

— Ну, конечно. Ведь в знак благодарности Филомея помогла Парижу украсть у законного мужа Елену — самую красивую из смертных.

— Красивее Адрианы?

— Ну, Ион, не будь ребенком…

— Да я ведь ничего… Я ведь просто спросил…

— Ну, так вот. Говорят, что это яблоко Филомея подарила Елене в качестве приданого. Значит, оно сейчас у нее.

— А она в осаде.

— Уже одиннадцатый год. А теперь скажи мне, Ион, почему, чтобы вывести нас из лабиринта, боги выбрали тебя?

— Н-ну, как тебе сказать… — первым порывом царевича было объяснить Трисею, что никакие боги, вообще-то, его никуда не выбирали, а надо было всего лишь набраться терпения и, придерживаясь одной из стен, идти вперед, пока внезапно не наткнешься на выход, как это с ними и случилось. Но, уловив при свете факела чересчур серьезное выражение на мускулистом лице иолкского царевича, почему-то передумал. — Со мной это иногда бывает. Но ничего страшного. Потом это проходит.

— А-а… — с некоторым облегчением протянул Трисей. — Ну, тогда ладно… А то тут твой приятель, когда говорил за тебя тост, что-то наплел непонятное…

— Он был пьян, — твердо оборвал его Иванушка. — И от вашей отравы еще не отошел. Кстати, зачем понадобилось нам подливать в вино эту гадость? Если бы вы попросили, мы бы и сами пошли с вами сражаться с этим Минозавром… Ну, или поддерживать тебя ободряющими криками… — поправил он себя, представив на незамутненную голову монстра, побежденного стеллиандром.

Трисей посмотрел на него как-то по-новому.

— Зная, что тебя должны через два часа разорвать на кусочки, ты бы добровольно пошел в лабиринт?

Иван вспомнил про волшебные сапоги, и с твердостью ответил:

— Да.

— Значит, ты тоже герой?

На этот вопрос такого быстрого ответа у царевича не нашлось. Но Трисей его и не дожидался.

— А этих трусов пришлось силой вылавливать по всему Иолку, когда пришла пора отправлять ежегодную дань царю Мина, — с презрением махнул он рукой в сторону спящих. — За это я тебя уважаю, Ион. Если ты, конечно, говоришь правду, и ты действительно не… не…

— Не кто?

— Не тот, на кого намекал этот твой болтун Ирак, — выпалил Трисей.

— Нет, я — это не он, — не понял Иван, о чем идет речь, но на всякий случай твердо решил отмежеваться от чего бы то ни было, способного подмочить его новую героическую репутацию.

— Ну, тогда ладно. А твоего друга, с которым ты сюда прибыл, мы попробуем найти, после того, как в Иолк вернемся.

— Думаешь, он там? — с сомнением проговорил Иванушка.

— Может, там. А если нет — то мы обратимся к оракулу Ванады, принесем ей за него достойные жертвы, и, если снизойдет, богиня подскажет, где твоего Ликандра отыскать.

— Почему Ликандра?

— Но ты же сам сказал, что его прозвание — Волк. На нашем языке — Лик. Получается — человек-волк. Ликандр. Нормальное имя, которое, по крайней мере, без затруднений сможет выговорить даже ребенок. Не то, что это его иностранное. И кто только вам такие имена придумывает… Не встречал еще ни одного чужестранца с нормальным стеллийским именем…

Царевич хотел прокомментировать эту сентенцию, приведя примеры из своей недолгой, но богатой практики загранпоездок, но вовремя воздержался, а вместо этого попросил:

— Только можно побыстрее к этому оракулу сходить, когда приедем, a? Мы просто торопимся очень…

— Обязательно, — пообещал Трисей, и дружески похлопал Ивана по плечу. — Я сам выберу самого лучшего быка, которого ты предложишь Ванаде в жертву. А сейчас давай спать. Вон, все уже храпят — заливаются.

— Не все, — прислушался Иванушка.

Среди всеобщего торжества Опиума — бога сна и сновидений Стеллы — то и дело раздавались тихие не то поскуливания, не то повизгивания.

— Ты это о чем? — тоже прислушался Трисей. — А, об этом… Это этот стиляга Геноцид. Страдает. Хорошо я ему сегодня вломил. Не обращай внимание, Ион. Пошли спать.

— Но ему же больно!

— Ну, и что? Поболит, и перестанет. Ничего ведь не сломано… К сожалению. Через недельку как новенький будет. Нужен он тебе…

Но Иван его уже не слушал. Он пробирался между распластанными телами спящих, вслушиваясь и вглядываясь, и скоро нашел.

— Тебе очень больно? — склонился он над Геноцидом.

Тот сразу перестал стонать.

— Тебе-то что?

— Подожди, я тебе помогу.

— Как это ты мне поможешь? Ты что, чародей, что ли?

— Нет… Но я попробую… — и он осторожно положил на голову иолкца руки — сверху ту, что с кольцом — и попытался сосредоточиться, как учил их старый Ханс.

— Если ты чародей, то должен говорить волшебные целительные слова, — не унимался Геноцид. — Потому, что без волшебных целительных слов лечат только безродные проходимцы и шарлатаны. А ты и сам по себе-то совсем на чародея не похож, так, может, на лекаришку какого-нибудь, которого в приличном обществе и к лошади не подпустят, если лошадь чистых кровей, как, например, в конюшне моего отца, а их там знаешь, сколько? Несколько десятков! Вот понаехали тут всякие, ни снадобий, ни зелий, ни волшебных целительных слов не знают — полная темнота и отсталость, а туда же лезут…

Лукоморец почувствовал, как помимо его воли руки спускаются с макушки Геноцида к горлу, а пальцы начинают медленно сжиматься.

Откуда-то из темноты донеслось тихое ржание иолкского царевича.

Услышав это, Иванушка взял в руки вместо этого себя и попытался придумать какие-нибудь волшебные целительные слова, но вместо них на ум шло только одно. Что после недолгого умственного сопротивления и было произнесено над больным:

— У киски боли, у собачки боли, у Геноцида заживи…

* * *

К тому времени, как Серый и Масдай наконец просохли на жгучем стеллийском солнце, прошло два дня.

Сказать, что настроение у обоих было чернее той тучи, которая разразилась ураганом, забросившим их сюда — значит, не сказать ничего.

Во-первых, где находилось это "сюда", оставалось тайной за семью печатями, девятью пломбами и крупной надписью красными чернилами "Строго секретно". Причем, похоже, не только для них двоих, но и для стеллиандров тоже, потому, что за все это время, кроме вызывающе-непуганных перепелок, которых Серый сбивал камнями себе на пропитание, в этих дурацких горах на них не натыкалась ни одна живая душа.

Во-вторых, пропал Иван. Волк не видел момента, когда он пропал и ничего не слышал из-за грохота бури, но он готов был побиться об заклад, если бы знал такие слова, что его неповторимый царевич улетел за борт ковра при попытке кого-нибудь спасти.

И, в третьих, этим "кем-то" (второе пари!) наверняка был этот болтливый Иран. Или Бутан. Или как его там. Впрочем, он тоже пропал, и это был единственный крошечный плюсик во всей этой гнусной истории с исчезновениями.

Утром третьего дня, вновь позавтракав опостылевшей перепелкой без соли, Серый мысленно подвинул с первой позиции списка под заглавием "Чтоб я еще раз это съел!" пикантный сыр с запахом ископаемых носков, внес туда эту злополучную птицу, затоптал старательно остатки костра, взгромоздился на Масдая и сказал волшебное слово "Поехали!".

И, естественно, ответом на него было не менее традиционное "А куда?".

— Ну, если ты часом знаешь, где наш Иванушка…

— Не знаю. Но, кажется, кто-то когда-то упоминал о каком-то волшебном устройстве, при помощи которого…

— Дохлый номер, — вздохнул Волк. — Пробовал. Не берет.

— Что "не берет"?

— След. Наверно, сломался, пока плавал у меня в кармане. Или слишком далеко нас друг от друга занесло. И, поэтому, если у тебя есть какие-нибудь идеи на предмет нахождения пропавших царевичей…

— Нет.

— А ты вообще раньше в этой Стелле был?

— Нет. И ничуть о том не жалею, — сухо ответил ковер.

— Понятно. Ну, тогда давай полетели просто вперед, над верхушками деревьев, а я буду смотреть вниз — может, дорога какая-нибудь попадется, или тропинка там…

— А если это — необитаемый остров?

Серый на мгновение задумался.

— Тогда мы будем облетать его по кругу, вдоль, поперек и по диагонали, пока такая тропинка не ПОЯВИТСЯ, потому, что над морем я больше НЕ ЛЕТЕЦ.

Тропинка обнаружилась довольно скоро — часа через два полета по прямой.

— Следуй вдоль нее! — приказал Волк.

— А куда? Направо или налево?

— Какая разница! Все равно куда-нибудь, да попадем!

— И все-таки?

— Масдай, какой ты нудный! Ты почти заставляешь меня пожалеть, что я оказался в твоей компании, а не с Ираком.

— Почему "почти"?

— Потому, что на тебе путешествовать все-таки немного удобнее!

— Спасибо!

— На здоровье! Поехали направо.

— Ну, направо, так направо. Хотя, откровенно говоря, я было подумал, что ты захочешь спросить, где мы находимся у того старика, — пожал кистями ковер и заложил вираж.

— Постой! У какого старика?

— У того. Который отдыхал там под оливой. Ну, да хозяин — барин, и вообще, какое мое дело, и так куда-нибудь да попадем…

— МАСДАЙ! — страшным голосом проговорил Волк.

— Понял, — без задержки изменил курс ковер на сто восемьдесят градусов.

При ближайшем рассмотрении старик казался скорее мертвым, чем отдыхающим. Запавшие глубоко глаза, ввалившиеся щеки и тощие руки и ноги, выставляющиеся из-под длинного балахона, а также отсутствие сумки, наводили на мысль о том, что собирается умереть он от голода.

Волк, назвав тихонько себя болваном стоеросовым за то, что выбросил остатки перепелки, снова поднял в воздух Масдая и нарвал неподалеку с самой верхушки дерева полый плащ желтых бархатистых слив.

"Жердель," — всплыло откуда-то нелукоморское слово. "Это — жердель. Что бы это ни было. А растет она на жердях. Поэтому так и называется. Значит, тут земля плодородная. Воткни жердь — вырастет жердель."

— Давай вниз, ищи дедка.

— А чего его искать… Убежит он, что ли… Если и убежит, то только туда, где его уж никто не догонит…

— Вон он. Кажется, от твоего ворчания проснулся. Эй, дедушка! — крикнул Серый, мягко спрыгивая на землю. — Айда жерделей есть!

— Нет!!!

Реакция старичка была такой, как будто отрок Сергий предложил ему

отведать не ягоду, а живых гадюк.

— Да ты не бойся — она съедобная! Даже вкусная! Вот, смотри, — и Волк отправил себе в рот одновременно парочку и сочно ими зачавкал.

— Не подходи ко мне!!! — заломил старик руки. — Умоляю, не подходи!

— Да ты чего, дедуль, — озадаченно выплюнул косточки Волк, сбив на лету овода.

— И не дедуль я тебе! — гордо выпрямился ходячий скелет с бородой.

— Да я знаю… Мой дед — абсолютно нормальный человек. Я же просто так тебя назвал… Из уважения… А чего к тебе подходить-то, кстати, нельзя? Ты что — заразный?

— Я не заразный, о дерзкий юноша. Я проклятый, — опустился старик бессильно на камни.

— Проклятый? Кем?

— Златострелым Полидором — бессмертным богом Мирра, да наполнится его чаша нектаром…

— За что? — спросил Серый — "Мистер Тактичность".

— О, горька моя судьба, — всхлипнул старик. — Пожаловал как-то раз ко мне в гости овцекудрый Полидор. Принял я его как самого почетного гостя, какой когда-либо являлся ко мне во дворец. И так понравилось ему мое обхождение и гостеприимство, что попросил он меня пожелать, чего душе угодно — любое мое желание пообещал он выполнить. И я,

презренный скупец, в гордыне своей попросил его, чтобы все, к чему я только не прикоснусь, превращалось в чистое золото.

— Класс!!! — ахнул Волк. — И что, он исполнил это желание?

— Исполнил, о горе мне, горе!!!

— Горе? Почему горе? — не понял Серый. — Или мы говорим о разных желаниях? Что ж тут плохого, когда у тебя во дворце золото — кучами! Золотые столы, золотые шкафы, золотые хрустальные вазы, золотые свечи, золотые… золотые… Ну, короче, все золотое!..

— Вот-вот, неразумный юноша, я тоже так думал. Но только оказалось, что свечи, как ты изволил выразиться, они или свечи, или золотые. И с хрустальным вазами — то же самое, между прочим.

— Ну, это-то можно и пережить!..

— Это — можно. А золотые яблоки, золотая рыба, золотые слуги…

— Тоже нормально. У моего друга золотые яблоки дома растут. А хорошую прислугу в наше время не так просто на…

— Болван!!! — в гневе взвизгнул старикан. — В золото стало превращаться все, к чему бы я ни прикасался!!! ВСЕ!!! Еда, животные, люди…

— Ешки-моешки! — как будто невидимая рука отбросила отрока на три метра назад. — Вот это да… Вот это ты налетел… Как сказал бы один мой знакомый король, что с возу упало — на то напоролись…

— Не слыхал я никогда такой поговорки, о прыгучий юноша, но отражает она мое печальное положение очень точно…

Тут Волку пришла в голову одна мысль.

— А ты не пробовал поговорить с этим Полидором, чтобы он свой подарок забрал назад? Или как-то обговорить исключения…

— Как не пробовал!.. Я принес ему в жертву гекатомбу, и он оказал мне еще одну милость — посоветовал мне пойти к священной реке Икс, в водах которой я и смогу смыть этот опасный дар.

— Ну, может, если бы ты принес ему не тумбу, а что-нибудь более стоящее, например, курицу, он был бы более сговорчивым?

— Гекатомба, о невежественный юноша, это сотня быков, — презрительно пояснил старикан. — А боги, к твоему сведению, не торгуются. И поэтому теперь я иду к священной реке Икс, как повелел мне ясноликий Полидор, но, кажется, уже не дойду… — сглотнув голодную слюну, погрустнел старик. — Силы мои на исходе, и от голода темнеет в глазах, и жизнь покидает меня, как вода — треснувшую амфору… Чувствую я — недолго мне осталось ждать, пока чернокрылый Эвтаназий прилетит за мной, чтобы забрать меня в подземное царство мертвых… — и поникший царь со стоном осел на траву, уперевшись в землю руками, и трава под ними мгновенно застыла и зазолотилась.

— Ну, ни чижа себе… — задумчиво удивился Волк. — Тут и Ярославна бы спасовала, наверное… Ну и шуточки у ваших богов… Цветочек-то у тебя под левой рукой, ей-Богу, как от самого искусного ювелира… И не скажешь, что вот секунду назад настоящим был… М-да… Сколько добра-то пропадает… — теперь он слегка оттопырил нижнюю губу, помял

подбородок и повторил еще раз:

— М-да… Ну и дела… Ну, что я могу тебе сказать, царь…

— Ардос.

— …царь Ардос. Желаю тебе добраться до этой твоей священной реки Игрек в целости и невредимости. А нам пора. До свидания. Мы спешим.

— Прощай…

— А на прощанье разреши-ка тут у тебя травки нарвать, — проговорил Волк, и пока царь еще ничего не успел ответить, проворно подскочил и виртуозно выполол всю золотую траву у того вокруг рук. Потом зачем-то зашел ему в тыл, нагнулся, пошарил руками по земле и попытался заглянуть старичку под зад.

Удивление, разочарование и просветление быстрой чередой проскочили по лицу лукоморца. Он почесал в затылке, потом бросился под дерево, под которым Ардос спал совсем недавно, потом обратно…

— Эй, юноша, что это ты там делаешь, скажи мне на милость? Что ты бегаешь вокруг меня кругами? Что ты там под меня заглядываешь — у меня что — на заду что-то написано? Или ты меня ограбить хочешь? Так у меня нечего красть, я бедный… И вообще — дай ты мне умереть спокойно!.. — царь попробовал поворачиваться, чтобы уследить за энергичными перемещениями незнакомца, но от беготни того у него закружилась

голова, и он повалился наземь, успев, впрочем, ухватиться за ветку кустарника. Та тут же превратилась в золотую, обломилась, и царь скатился с пригорка прямо на дорогу.

Отрок Сергий снова подскочил к тому месту, где только что лежал Ардос и стал что-то высматривать и выщупывать.

Потом гордо выпрямился, отряхнул пыль со штанов и, склонив голову чуть на бок, спросил слабо барахтающегося в придорожной пыли тощего старика:

— А что бы ты сказал, царь Ардос, если бы дар твой остался как есть, а жить ты бы смог по-прежнему?

— Не гневи богов, юноша. Ступай себе, откуда пришел. Не смейся над умирающим…

— Да нет, дед, я серьезно. Что ты мне дашь, если я помогу тебе сохранить дар?

— Ну, если бы был на белом свете смертный, который смог бы это сделать… Я бы дал ему сколько угодно золота, столько, сколько он бы смог унести!

— Так "сколько угодно", или "унести"?

— Сколько угодно унести.

— Хорошо. Только увезти.

— Увезти?

— Да. Увезти. Не унести.

— Хм. Смотря на чем.

— Какая разница?!

— Большая. Или он повезет золото в тачке, или в телеге, запряженной одной лошадью, или двумя, или в двух те…

— Царь. Тебе бы следовало родиться ростовщиком, а не царем.

— Спасибо за комплимент. Но этим ты меня не смягчишь. Царское слово тверже гороху. Сказал — "унести", значит…

— Ну, как хочешь. Унести — так унести. До свидания, — Волк сделал вид, что собрался уйти. — Счастливо добраться до своего этого Эпсилона. Пока.

— Эй-эй-эй!!! Постой!!! — до Ардоса, наконец, что-то дошло. — Я согласен! Согласен!.. Только не уходи!.. Не уходи!.. Я согласен!.. Увезти!.. Только увезти на одной лошади!.. Которую ты купишь сам!..

— Ну и жлоб ты, царь, — умилился лукоморец. — Если бы не особые обстоятельства, бросил бы я тебя тут к твоей стеллийской родительнице и не пожалел…

"А Иван пожалел бы," — почему-то пришло ему в голову. — "И ни копейки бы не взял. Еще бы на дорогу денег дал. И до дворца бы довез. Ну, не дурак ли? Рыцарь, блин, лукоморский… Где я его искать теперь буду — ума не приложу… Да и жив ли?.."

Волк вздохнул.

— Ладно, — махнул он рукой. — Вон, видишь эти камни? Сделай их золотыми — и мы квиты. Не поеду я к тебе в гости.

— А ты меня не обманешь? — подозрительно зыркнул царь на Серого.

— Обману, обману, — пообещал Волк. — Давай, бегом, пока я не передумал.

— Что, всю кучу? — попытался было поторговаться Ардос, но, увидев выражение лица незнакомца, без лишних слов подскочил к осыпи и провел по ней руками.

Груда бесформенного булыжника засверкала под лучами солнца.

Отрок прищурился.

— Еще вон тот.

И еще одной искоркой килограмм на пять стало больше.

— Гут. А теперь слушай и запоминай. Два раза повторять не буду. Я тут за тобой посмотрел, и увидел, что там, где ты руками тронешь, там действительно все золотеет. Но и все. То бишь, на другие части тела твое чудо не распространяется. Поэтому есть ты спокойно сможешь, если тебя кто-нибудь другой кормить станет. Слуга там, или жена, или еще кто — это уж не мое дело.

— О!!!..

— Да. А ежели ты сам поесть захочешь, или подушку, скажем, поправить, или обнять кого — так ты тонкие перчатки надень.

— Что?..

— Перчатки, говорю.

— Что-что?..

— Пер… Стой. У вас что — перчаток не знают?

— Чего?

— Ну, темнота… Перчаток, говорю. Это такие носки на руки. Они же рукавички. Они же варежки. Ну?..

— Нет… В толк не возьму, о чем ты говоришь, чужестранец… — поник разочарованный царь.

— Да, ладно, не расстраивайся, — посочувствовал Волк, в очередной раз сам себе подивившись. — У меня, вон, пара вондерландских сохранилась. Щас в багаже посмотрю. Только они больно толстые. Тебе потоньше сшить надо будет.

— И как они мне помогут?

— Ты их оденешь — и они превратятся в золотые. Так?

— Так!

— Но чистое золото — металл мягкий, гибкий. Особенно если очень тонкий лист. И поэтому они будут хорошо гнуться. Конечно, не как шелковые или кожаные. Или, тем более, живая рука. Но, зато, через них ты ничего превратить больше не сможешь, пока обратно не снимешь. Сечешь?

— Секу! — восхищенно подтвердил царь. — Секу!!!

— Ну, вот и вся хитрость, — и Волк, выхватив меч, одним махом срубил тонкое деревце. Оно рухнуло наземь, накрыв Ардоса кроной, красной от спелой черешни.

— Руками не трогай! — успел крикнуть Волк, и царь, для верности сунув руки под зад, стал ртом срывать ягоды.

— Да погоди ты лопать-то!..

Но кто его слушал.

И пока Волк шарил по многочисленным карманам своего головоломного наряда в поисках лайковых перчаток, обязательно причитавшихся к лайковым же штанам по мюхенвальдской моде месячной давности, ягод успело значительно поубавиться.

— На, держи! — кинул он их царю. — Попробуй одеть.

Тот поймал их, прижал к груди, как самое бесценное сокровище своей жизни (впрочем, так оно и было), и через пять минут перчатки, отливавшие уже желтым металлическим блеском, были натянуты на монаршьи руки.

С явным трудом сгибая пальцы, Ардос несмело дотронулся до черешни и зажмурился…

Потом открыл глаз.

Потом другой.

— Она настоящая! — воскликнул он. — Она живая!!! Она не обратилась в золото!!! О, чужестранец, прости меня!!! Прости старого, глупого, жадного Ардоса! Проси, чего хочешь! Полцарства, царство — все отдам! Сыном назову! Ни в чем не откажу — проси!!!..

— Да ладно… Ничего мне не надо. Ты уже со мной расплатился — вон, самородки в куче лежат. Мне хватит. На первое время. И в сыновья, извини, к тебе не пойду — хотя спасибо, конечно, за предложение. Торопиться мне надо, видишь ли. Друга искать, с которым мы вместе к вам сюда прибыли. Пропал он. Даже не знаю, живой ли остался, или в море сгинул… Не обессудь, царь. Не до тебя.

— Друга искать? Пропал, говоришь?

— Ну, да. Во время урагана два дня назад. До ваших мест, может, тоже долетал он, может, помнишь.

— Как не помнить. Помню. И даже как найти твоего друга, подскажу.

— Как? — недоверчиво поинтересовался Волк.

— Иди к ванадскому оракулу. Он все знает. Он скажет.

— Куда идти? К какому?.. Где это? — Волка как шилом ткнули в одно место. Он подскочил к Ардосу, ухватил его за грудки и, несмотря на то, что был на полторы головы ниже, затряс его, как грушу. — Как туда добраться, говори! Говори скорее, быстрее давай!!!

— На восток отсюда, неделя пути пешком, три дня верхом по этой дороге… — слегка опешил от такой прыти царь. — И к твоему сведению, я являюсь правителем Ардилании, и поэтому попрошу…

— Строго на восток? — и, не выслушав ответ, Серый сорвался с места, но тут же вернулся к удивлению старика, и к своему собственному тоже, причем трудно было сказать, чье было больше.

— Строго…

— Да нет, я не про это… — отмахнулся он. — Тебе, говорю, до города-то твоего далеко?

— Д-да н-не очень… День пешком…

— Подвезти?

По глазам царя было видно, как боролись усталость, унижение ("не царское это дело — пешком по горам лазать"), здравый смысл и желание поскорей попасть домой и зажить сказочной жизнью, о какой прочие цари и не мечтали против шестого чувства. Оно, подпрыгивая на месте и брызгая слюной, на все лады убеждало их всех, что чем скорее они расстанутся с этим ненормальным иностранцем, отправив его искать этого своего потерявшегося друга, наверняка такого же сумасшедшего грубияна и выжигу, тем больше вероятность, что эта сказочная жизнь вообще когда-нибудь наступит.

Может быть, к счастью для Ардоса, вопреки "Теории военной науки побеждать" Шарлеманя Четырнадцатого — его настольной книге — в кои-то веки поле брани оказалось за меньшинством.

— Нет-нет, спасибо, — озвучил позицию победившей стороны рот стеллиандра. — Я уж сам как-нибудь. Мне тут недалеко…

— Ну, как хочешь!.. — и светловолосый юноша, как оголтелый, бросился в кусты.

— Будешь проходить мимо — проходи, — пригласил его удаляющуюся спину в гости царь.

— Забираем вон те камушки — и на восток!.. — донеслось до него из-за дуба, и через несколько мгновений оттуда вылетел и приземлился у золотых булыжников огромный гобелен с распущенными по краям нитями. А не нем восседал…

— Счастливого пути! Рот закрой — муха залетит! — скоро донесся до него откуда-то с неба веселый голос взбалмошного незнакомца.

— Боги бессмертные!..

* * *

— Ме! Ме!

— Спасайтесь! Бегите!

— Она там!!!

— Кто?..

— Мих… Них… Химера!

— Химера?..

— Химера!

— Химера!!!

— Ме!.. Ме!..

— Она сожрет наших коз!!!

— Быстрее!!!

— Да шевелитесь, вы, холеры!..

— Ме!..

— Химера!

— Ме!!!..

Давно отрок Сергий не знал такого грубого шумного пробуждения от сладких ночных грез.

Химеры, холеры…

Что случилось?

— Что случилось? Эй!.. — глянул он вниз с поросшего травой карниза на отвесной скале, и пастухи вперемежку с козами шарахнулись от него в разные стороны.

— Спасайся, незнакомец! — крикнул ему один из пастухов. — Там, за четвертым поворотом, объявилась химера!

— Она сожрала трех…

— Четырех!

— Шесть!!!

— …коз и Аквафора!..

— Здесь я!

— Тогда Салипода! И гонится за нами!..

— Да кто такая химера?..

— Это страшное чудовище!

— Это полу-змея, полу-коза и полу-лев!!!

— Кровожадная тварь!!!

— Он там!

— Она там!

— Кто там?

— Салипод!

— Химера!

— Если тебе дорога твоя жизнь, мальчик, беги, что есть силы!!!

— От мальчика слышу… — пробурчала взлохмаченная голова и скрылась обратно в траве.

Пастухи, не дожидаясь продолжения беседы и считая, по-видимому, что их предупредительная миссия уже выполнена, наперегонки с козами ломанулись вниз по горной тропинке, вопя и блея, что есть мочи.

— Дурдом, — пробормотал Серый, растирая ладошками заспанную морду лица с отпечатавшимися на ней фальшивыми бриллиантами с вондерландского жабо. — Какая может быть химера в пять часов утра? Они что там — с ума посходили? Или "Лукоморских витязей" начитались? Придумать же такое надо… Полу-змея! Полу-лев! Сами они полу…

— М-ме?.. — напротив физиономии Волка трава раздвинулась, и просунулась симпатичная белая козья мордочка. Она сорвала травинку у уха Серого, со знающим видом дегустатора сжевала ее, удовлетворенно кивнула головой и повторила:

— М-ме.

— Вот, бегают, орут с утра пораньше, а сами всю скотину порастеряли, — проворчал Волк, почесывая заблудшему козленку за теплым ушком. — И как ты только сюда забрался, козья твоя морда… Ну, да ладно. Не бойся, козюлька. Щас мы с дядей Масдаем тебя отсюда снимем, подожди… — и он застучал кулаком по ковру.

— Эй, подъем! Много спать — вредно! Кто рано встает — тому Бог дает! Ранняя пташка… все склюет! Масдай, полетели!

— Если тебе не хочется спать, то это не значит, что никому другому здесь тоже спать не хочется… — донесся из-под Серого угрюмый шерстяной голос.

— Я вообще не понимаю, как ковры могут хотеть спать!

— А как ковры могут летать и разговаривать, ты понимаешь?

Серый наморщил лоб и честно ответил:

— Нет. Поэтому не болтай, а полетели. И для начала спустим на тропинку этого козелика, а потом поищем какой-нибудь ручей и там позавтракаем, а, может, и умоемся, — уселся он, скрестив ноги, на Масдае и поманил козленка. — Иди сюда — мека, мека, мека…

Козленок, радостно мекнув, потянулся к нему… и потянулся… и потянулся… и потянулся… и все тянулся… и тянулся… и тянулся… пока из травы не показался конец змеиного туловища, весело помахивающего львиным хвостом.

И долго еще потом начинающие альпинисты и незадачливые пастухи, попадающие на этот карниз, будут качать головами и, удивляясь, придумывать легенды и мифы о том, откуда тут в голой твердой скале появился такой глубокий отпечаток задней части небольшой человеческой фигуры…

— Ну, ни х-х… Ну, и х-х… Х-х-х… химера!.. — только и смог произнести Волк, отталкивая рукой дружелюбную головку с едва пробивающимися рожками, пытающуюся сжевать его волосы. — Предупреждать надо!..

— Так предупредили же тебя, — кисло заметил Масдай. — И незачем было так орать.

— Я… Я звал пастухов, чтобы сказать, что никакой опасности нет!

— Если они после такого зова вернутся сюда хотя бы через месяц, я удивлюсь, — выразил свое отношение к правдивости этого высказывания ковер.

— Ладно, полетели, — буркнул Серый, плюхаясь рядом с трехметровым химериным телом.

— Куда теперь?

— За четвертый поворот. Надо же это чудо домой вернуть.

— Ме, — согласилось чудо.

— Полетели, — согласился Масдай, крякнул и кряхтя поднялся в воздух.

Серый тщательно считал повороты, чтобы не сбиться. Но этого можно было и не делать.

Потому, что четвертый был отмечен шестью свежими раздробленными козьими черепами.

Волк присвистнул.

— Это твоя работа? — строго глянул он на химерика.

— М-ме? — переспросил тот.

— Понятно…

И тут из небольшой дыры в земле показался лев.

"Точнее, львиная голова," — тут же поправил себя Волк, не желая дважды наступать на одни и те же грабли.

И был прав.

Львиная голова, издав оглушительный рев, стала подниматься на толстом змеином туловище вверх, нехорошо поглядывая на только что прибывший воздушный десант.

— Это твой ребенок? — спросил у новой химеры Волк, пытаясь нащупать химерика не глядя. — Так мы его нашли и тебе привезли. Не сердись. За детьми смотреть надо лучше, — посоветовал он, продолжая безуспешные поиски вслепую. — Масдай, поднимись-ка еще метров на… пять, — попросил тогда он. — И куда этот стрекозел запропастился?..

— Залез под груду золотых валунов, — опровергая постулат, что на риторические вопросы ответов не бывает, подсказал ковер. — И сейчас там ползает и щекочется.

— Мека-мека-мека-мека!.. — позвал Волк, но был это глас вопиющего в пустыне.

— Где он сейчас? — спросил он у ковра, исходящего мелкой дрожью от щекотки.

— В районе правого дальнего угла, хи-хи-хи…

— Ну-ка… Иди-ка сюда… — нырнул Серый в груду золота и ловко ухватил химерика за шею. — Пошли, давай. К мамке приехали. Или к папке. Вылезай. Конечная.

Но у химерика, кажется, были другие планы. Он попытался вывернуться и улизнуть от отрока Сергия, не зная, что от того еще никто не уходил. Что и было ему сообщено с чувством глубокого удовлетворения, когда, в конце концов, он был выловлен в очередной и последний раз, намотан на руку, как бельевая веревка, завязан — на всякий случай — узлом и приготовлен к сдаче на поруки сородичу.

Но сородич добровольной сдачи дожидаться почему-то не стал.

И над краем ковра показалась лохматая львиная голова с маленькими, горящими бешенством и тупой злобой красными глазками.

Мека, увидав ее, издала пронзительный жалобный крик и рванул опять под камни, повалив Серого к подножию кучи.

Жаркие челюсти, напоминающие, скорее, открытый чемодан специалиста сетевого маркетинга, распространяющего короткие мечи, чем простую пасть безобидного льва, звонко клацнули в том месте, где только что стоял Волк.

— Ах, ты так… Ты так… — взбешенный Серый махнул левой рукой, отбрасывая химерика, и тот с благодарным меком стрелой бросился под золото. В правой руке у лукоморца уже был меч.

— Ах, ты так… Будить… Меня… В пять… Утра… Да еще… На меня… Рычать… Кусаться… Задумал… Ах, ты… Мегера… Холера… Химера… Гад!

Вместе со словом "гад" на землю рухнула изрядная куча смешанного змеинно-львинного фарша.

— Гавкать он на меня еще будет! — с презрением плюнул сверху Волк, вытер о штаны меч и кинул его обратно в ножны.

— Эй, ты, холерик, вылазь, ухайдакали мы твоего родственника. Дорога свободна. Масдай, спускайся. Высадить этого пассажира надо, — и, не дожидаясь ответной реакции, Серый снова нырнул под свои самородки.

Ковер мягко опустился рядом с норой. Через пять минут Волк с плененным, но не смирившимся химериком в руках уже выбирался наружу.

Где его уже с нетерпением поджидали.

Протяжный вой огласил застывшие в ужасе окрестные горы.

Это химера своей змеиной головой размером с маленький гроб с размаху налетела на валуны, под которые долей секунды раньше, соревнуясь в скорости с Мекой, успел юркнуть Волк.

— У-у-у-у!!!.. — стала жаловаться она, медленно размахивая тяжелой башкой, и огромные кривые когти львиного тела заскребли землю.

— Эх, и развелось вас тут!.. — разнеслось веселым эхом над скалами.

Это на вершину своей золотой горы выскочил Серый, готовый к бою. — Иди-ка сюда, скотинка!

Химера замолчала и задрала голову, пробуя воздух раздвоенным змеиным языком.

— Я здесь, чучело! — помахал ей рукой Волк.

Обиженно взревев, чудовище, оттолкнувшись от земли мощными львиными лапами, одним прыжком взлетело на вершину самого дорогого холма в мире, но тут же, прикусив ядовитыми зубами черный язык, кубарем покатилось вниз.

Причиной его смерти, однако, послужило не это.

Из груди, из самого сердца, у него торчала рукоятка лукоморского меча.

С ним оно и скрылось, перевалившись через край тропинки в пропасть.

— Э-э-эй!!! Меч отдай!!! — у Серого всю радость от победы как рукой сдуло, как сказал бы почетный филолог Мюхенвальдского университета Шарлемань Семнадцатый. — Меч отдай, холера!.. Химера!..

Возмущенный Волк с риском для жизни перегнулся через край обрыва и попытался разглядеть, куда упал его меч. Но на дне казавшегося бездонным ущелья клубился непроницаемый утренний туман.

— Чтоб тебя кошки съели! — в сердцах выругался отрок Сергий. Без меча он чувствовал себя раздетым. — Урод!

И застыл.

Потому что из зловещих глубин темной норы за его спиной послышался не то шум проходящего поезда, не то низкий рокочущий рев какого-то зверя.

Какого — Серый выяснять не захотел.

Что на его месте сделал бы сейчас Иван?

Ноги, безусловно.

К лешему, в таком случае, Ивана.

Я от этой твари бегать не буду.

Или тварей?…

Или буду?..

Идея пришла простая и ясная, как удар кирпичом по голове.

Серый метнулся вправо, влево, лихорадочно огляделся — нет… Кругом были или отвесные гладкие стены неприветливых скал, или мелкая осыпь, не крупней жердели…

Из норы снова донесся рев, и, казалось, он был уже значительно ближе к поверхности, чем того хотелось бы.

— А, провались земля и небо!.. — отчаянно махнул рукой Волк и скомандовал:

— Масдай, быстро к дыре и наклонись — высыпаем каменюки туда!

В кои-то веки, ковру дважды повторять не пришлось. В мгновение ока он приподнялся, и сложившись желобком, как дорожка в боулинге, выгрузил сергиев клад прямо в приближающееся рычание.

Маленький химерик едва успел шмыгнуть на землю.

Тяжелые камни с грохотом покатились по узкому проходу вниз, и рев невидимого пока монстра перешел в вой, а потом и в визг, становившийся с каждой минутой все глуше, что наводило на мысль о том, что увидеть его нам так будет и не суждено.

Когда все стихло, Серый прислушался. Ничего. Полная тишина.

Хорошо-то как…

Теперь можно и подумать, что ж такое я натворил.

После недолгих калькуляций он обнаружил у себя в активе как минимум три дохлых чудища и безмерную благодарность местного человечества, а в пассиве — меч и несколько центнеров золота. Причем одно из чудовищ и благодарность были весьма абстрактными, а материальные потери — чересчур конкретными.

Ну где вот теперь в этой тьмутаракани найдешь ТАКОЙ клинок!..

Скисший заметно Волк еще раз, на всякий случай, подошел к краю ущелья, но тумана за прошедшее время там почему-то не убавилось.

Вздохнув и понурив голову, уселся он на ковер и дал команду на взлет.

— Туда же летим? — уточнил Масдай.

— Туда же. И побыстрее.

— Как скажешь, хозяин.

И, поднявшись на высоту метров в десять, снова взял курс на восток, стараясь при этом не упустить из вида петляющую, как пьяный заяц, горную тропинку.

— А пассажира-то мне когда ссаживать? — часа через два вдруг невзначай поинтересовался он.

— Какого пассажира? — не понял спросонья Серый.

— М-ме…

* * *

Закидав Масдая ветками какого-то дерева с черными противными на вкус ягодами в укромном местечке подальше от дороги, Серый решительно пресек попытку Меки последовать за ним, строго погрозив ему пальцем и сказав волшебное слово "сидеть", а сам отправился в город искать пресловутого ванадского оракула, кем бы тот ни оказался, чтобы во что бы то ни стало выяснить, где сейчас находится его друг Иван-царевич, а также, заодно уж, и где искать это глупое золотое яблоко, если на то дело пошло.

С высоты поросшей лесом горки открывался роскошный вид на Ванадий.

В детстве у него был строительный набор под названием "Построй Лукоморск" в большой синей коробке, и в тихие, хоть и не многочисленные, часы досуга Серый любил высыпать эти кубики, призмы, трапеции, арки и бруски на пол и произвести действия, к которым название этого конструктора призывало. Правда, то, что в подавляющем большинстве случаев у него получалось, особенно, после вмешательства старших братьев, могло, скорее, носить название "Восстанови Лукоморск после ядерной войны", но если бы хоть раз он довел однажды начатое до конца, а детали игрушки были бы сделаны из гладкого белого или розового камня и имели по периметру всего неимоверное множество колонн, а также если бы в комплект входило огромное количество черных, белых, коричневых, красных и розовых статуй всех размеров и телосложений, при этом около половины из них — человекообразных, которые надо было натыкать по городу с последовательностью генератора случайных чисел, то представление о Ванадии получилось бы весьма полным и законченным.

На пологих двускатных крышах (наверное, чтобы снег не задерживался) домов-дворцов-храмов или чего там это у них такое — гнездились несметные полчища голубей. С их количеством, наверное, могли сравниться только толпы людей, кипевшие внизу. Людские ручейки, зарождавшиеся в узких переулочках, впадали в человеческие речки, бурлившие в бело-розовых берегах улиц для того, чтобы минуты спустя оказаться в безбрежных многоголосых морях площадей и базаров. И горе тому разине, которого человеческая стихия выбрасывала в водовороты задних дворов или омуты тупиков — двуногие щуки не оставляли глупому карасю ни единого шанса.

"Ишь ты — все ведь, как везде," — философски покачал головой Волк, поглаживая пустые ножны. "Только где же у них тут этот оракул? И какая-нибудь кузница?.."

— Эй, чужестранец! — окликнули его сзади. — Уж не к оракулу ли ты идешь?

— Ну? — покосился он через плечо.

— Ага, я так и думал, что к нему! — обрадовался маленький сухощавый старичок в телеге, уставленной корзинами с яблоками и виноградом. — Садись, подвезу до города! А то я всю дорогу от нашей деревни вот так — молчком — еду! Скоро говорить разучусь! И угощайся яблочками — они у нас сладкие в этом году получились!

— Спасибо, дедуль! — Волк не заставил себя упрашивать. — А вот скажи, дедушка, далеко ли отсюда до этого самого оракула?

— Это на том конце города, у берега моря, в роще Сифона. Если ты издалека, то, стало быть, ты не знаешь этой истории?

— Которой из них?

— Конечно, о том, как сребролукий Полидор хитростью сразил в честном бою омерзительное чудовище Сифона! Все жители Ванадия были, безусловно, премного благодарны Полидору, так как этот дракон буквально жить не давал честным горожанам, но от огромной мертвой туши исходил ТАКОЙ смрад, так СИФОНИЛО, что некоторые нечестивцы стали поговаривать, что живой дракон-то был гораздо лучше, потому, что его присутствие ощущалось хотя бы раз в два дня, в то время, как… Короче, ясноликий Полидор внял роптанию ванадийцев, снова явился и, поразив молнией всех болтунов, собственноручно закопал злосчастное страшилище в Сифонной роще, как она стала после того называться. Но и это не очень помогло — вонять, конечно, стало меньше, но если несведущий человек невзначай забредал в эту рощу, то лишался чувств сразу и напрочь. В лучшем случае — только одного чувства — обоняния. Но навсегда.

— М-да, действительно, чем-то даже здесь попахивает, — помахал ладонью перед сморщившимся носом Серый.

— Нет-нет, это не то, — замахал руками веселый старичок. — Это естественный запах города — скотобойни, дубильни, отбросы… Хороший, здоровый запах. Чем он сильнее, тем меньше духов болезней осмелятся прилететь сюда. Современной медициной доказано!

— Зачем тогда надо было поднимать столько шума из-за трупа Сифона?

— Ты еще скажи, что нет разницы между одним ночным горшком и общественной уборной!

— Ешеньки-моешеньки!.. — ужаснулся Серый.

— Вот-вот! Ну, так вот. Об оракуле. Однажды одна городская сумасшедшая нечаянно забрела в Сифонную рощу и потеряла сознание. Когда ее на следующий день нашли родственники, зловония как не бывало, а женщина эта стала говорить пророчествами. Только их никто не понимал.

— А откуда же тогда узнали, что это — пророчества?

— А по тому и узнали. Потому, что какие же это пророчества, если их все понимают? И к тому же ее брат стал нам их растолковывать, и его за это назначили верховным жрецом в новом храме Полидора, который мы на свои средства построили в этой роще. И чтобы получить ответ на свой вопрос, проситель должен принести в жертву Полидору какое-нибудь животное. Это я к тому, что если ты хочешь идти к Сифии, то сначала не забудь заглянуть на рынок.

— К Сифии?

— Это предсказательница — а сменилось их уже с тех пор пять поколений — так называется — Сифия. А самых лучших баранов продает на этом базаре Поллюкс — племянник жреца. Вон там, справа, его загон. А я уже приехал. Если будет нужно — спроси здесь деда Полимера — меня тут все знают! Счастливо тебе, чужестранец! Да, кстати, как тебя зовут?

— Волк.

— Ага. Значит, по-нашему, Ликандром будешь. Ну, удачи тебе, Ликандр!

— Да не Лександр я, а Сергий!.. — крикнул было в след удаляющейся повозке отрок, но людская волна захлестнула ее и смыла из виду в считанные мгновения.

Ожидание в очереди желающих узнать свою судьбу растянулось на два часа. Серый со своим бараном оказались притиснутыми к молодому человеку по имени Язон и его овце, поначалу хотел подраться, во-первых, из-за принципиального для каждого лукоморца вопроса "Вас здесь не стояло", а во-вторых, из-за немилосердно теревших ноги новых сандалий ("Вот как, оказывается, называются эти дурацкие "подметки на онучах", — думал Волк, искренне, но, увы, запоздало жалея о выменянных жарких, но таких удобных сапогах). Но из-за отсутствия свободного пространства и испепеляющей жары просто пролез вперед и после этого с соседом помирился, и теперь они стояли перед входными воротами храма и дожидались, пока их пригласят внутрь.

— …Это ведь смотря еще к какой сифии попадешь, — с видом завсегдатая просвещал нового знакомого Язон. — Говорят, у них там есть такая, которую не понимает даже первый жрец. Вот у нее предсказания самые точные. Только к ней еще попасть надо. А еще была одна — Инкассандра, вроде, слова которой жрецам надо было еще запутывать, потому что говорила ну как вот мы с тобой. Естественно — какое же это пророчество, если оно понятно без истолкования! Поэтому ее, говорят, сейчас вернули домой, ее отцу — царю Меганемнону. Пусть лучше рукоделием занимается! А всего у них…

— Следующие пятнадцать человек! — распахнулись ворота.

— Пошли! — дернул его за рукав Волк.

— Ты дождись меня, ладно? Не уходи! — напомнил ему Язон и свернул направо, вслед за служкой.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Серый, и поддав пинка для предания энергичности вдруг заупиравшемуся бяшке, пошел за своим провожатым.

Весь процесс получения пророчества показался Серому, приготовившемуся морально к древним ритуалам и мистическим обрядам, до неприличия обыденным и скучным. Жертвенное животное отдавалось другому работнику, встречавшему их у входа в комнату. После этого на восковой дощечке жрец записывал вопрос просителя и, оставив его стоять в одиночестве, уходил в отдельные покои, где была сифия. Проситель в это время стоял и разглядывал фрески, из которых узнавал следующее. Получив от жреца дощечку, сифия читала задаваемый вопрос, что-то выпивала, потом занюхивала каким-то белым порошком и впадала в священный транс, сопровождавшийся иногда священными конвульсиями, священным бредом и священными же галлюцинациями. По выходе из него — минут через пять-десять — она бормотала что-то короткое и несвязное, что торжественно интерпретировалось толстым пожилым жрецом благоговеющему клиенту. Правда, в его случае жрец был молодым и тощим, а клиент — скорее скептичным, но через десять минут ответ сиифии был донесен до Серого с надлежащей долей торжественности.

— Я выслушал предсказание сифии и истолковал его. Слушай, что она сказала. "Только принеся в наш храм голову Медузы Горгоны, ты сможешь отыскать своего друга!" — надувая щеки и округляя глаза, сообщил жрец.

— Голову ЧЕГО?

— Кого. Медузы Горгоны. Таково пророчество, — пожал костлявыми плечами служитель культа. — До свидания.

— Э-э-эй! — вскинул ладони Волк. — Подожди!.. Какую голову!? Какой Медузы!? А ты не мог, часом, что-нибудь перепутать, а?

Жрец с видом оскорбленной невинности вскинул голову.

— Таково предсказание сифии! — громко повторил он. — Да не усомнятся невежды! Следующий!..

— …Нет, ты представляешь, Ликандр, — возбужденно жестикулируя, вот уже десять минут рассказывал Язон, встретившись опять с новым знакомым у выхода, как они договаривались, вернее, как он договаривался, а Серый не успел увильнуть, — И тогда жрец оповестил меня, что сифия предсказала, что мой поход обязательно увенчается успехом! Ты слышишь — обязательно! Это значит, что я вернусь в свой родной Пасифий с золотым руном, и узурпатор отдаст мне трон моего отца! Я так рад, Ликандр, так рад! Как будто уже жезл власти в моих руках! Забыты годы скитаний и лишений! Я стану царем. Сифии никогда не ошибаются! А как обрадуется моя сестра!.. А моя мать! Она будет просто счастлива, узнав о таком благоприятном предсказании!.. Постой, что ж это я — все о себе, да о себе… Какой я эгоист! Каков же был ответ на твой вопрос? У тебя ведь, по-моему, пропал друг? Что тебе сказала сифия?

— Кто такая… Медуза… Гордона? — с трудом припомнил отрок Сергий причудливое имя.

— Горгона? — переспросил Язон.

— Отойдите, не стойте на дороге, — из выходных ворот выкатилась очередная волна удовлетворенных просителей и, обтекая собеседников с обеих сторон, покатилась дальше.

— Ну, может, и Горгона… Не запомнил я, чья она. А кто такой, этот Горгон?

— А что случилось? — встревожился стеллиандр. — Она похитила твоего друга?

— Нет. Хотя, наверное, было бы лучше, если бы да. Я хоть бы знал, где его искать…

— Что ты, что ты!.. Не говори так! Ты сам не знаешь, что сказал! — испуганно замахал руками царевич. — Если бы Медуза Горгона похитила бы его — ему бы уже ничего не помогло! Ты знаешь, кто такая эта Медуза?

— Так поэтому я тебя и спрашиваю! — не выдержал Волк.

— А, ну да… Медуза Горгона — отвратительное, мерзкое чудовище. У нее медное тело, железные крылья, а вместо волос на голове — ядовитые змеи! Один ее взгляд превращает все живое в камень! Их три сестры — три Горгоны. Старшая — Голотурия, средняя — Актиния, и Медуза — младшая сестра. Старшие сестры бессмертные, смертная одна Медуза.

— Ну, и что? — недоуменно нахмурился Волк. — Зачем сифии медузина голова?

— Да как ты не поймешь! — воскликнул Язон. — Это же так просто! Голова Горгоны — мечта любого! С такой вещью ты становишься непобедимым — ведь, говорят, и мертвая голова Горгоны сохраняет все свойства живой, а это значит, что все твои враги превратятся в камень, не успев и глазом моргнуть!

— И это обнадеживает, — кисло поджал губы Волк. — Значит, я принесу эту башку сюда только для того, чтобы одни стеллиандры превращали в камень других… Ну, что ж… Если ты говоришь, что предсказания этих ваших сифий действительно верны, и что без этого мне приятеля моего не сыскать…

— Абсолютно верны!.. — горячо подтвердил Язон.

— Тогда подскажи мне, пожалуйста, где мне эту Медузу найти, — подытожил Серый, погладив нежно рукоять нового меча.

— Не знаю, — коротко ответил тот.

— А кто знает? — терпеливо вздохнул Волк.

— Грайи.

— Кто-о?

— Грайи. Горгоньи тетки. Говорят, они живут на самой высокой вершине Северных гор. И туда редко кто добирался. А обратно — еще реже.

"Слишком много "говорят" во всем этом", — угрюмо подумал Волк, но, опасаясь новой лекции о том, как верны все предсказания, точны все слухи и аккуратны все сплетни, вслух спросил:

— Северные горы — где это?

— На севере, — пояснил Язон, но увидев выражение лица собеседника, поспешил добавить: — Днях в пяти отсюда, если идти пешком. От Северных ворот Ванадия в ту сторону идет дорога, но потом сворачивает. Туда дороги нет.

— Ну, на "нет" и суда нет, — хлопнул по плечу стеллиандра Волк. — Спасибо за совет. Желаю успеха в твоем походе, а мне тоже пора.

— Как, ты уже пошел? А разве мы не посидим в харчевне, не…

— Пропустите, не загораживайте… — выплеснулась из выходных ворот еще одна волна искателей предсказаний.

— Нет. Не обессудь, Язон — тороплюсь я. Раньше сядешь — раньше выйдешь! Счастливо! — и, махнув на прощанье рукой, Серый скрылся за поворотом.

— А как же… — в беспомощном недоумении протянул ему вслед руки юноша. — Я же думал, что мы вместе пойдем…

— Извините, но с вами вместе пойду я, — раздался у него за спиной незнакомый голос.

— Кто ты? — с недоумением оглядел Язон незнакомца с ног до головы.

— Это царевич Ион, — рядом с первым неизвестным появился второй.

"Какие педилы…" — усмехнулся про себя Язон.

— Мне сифия сказала идти с первым встречным, — набычив голову и глядя исподлобья, не терпящим возражения тоном заявил царевич Ион. — Это — мое предсказание, как найти потерянного друга, и я буду за вами ходить, чего бы это мне не стоило.

* * *

Когда вечером Волк дохромал до своего тайника, ковер исчез.

Не веря своим глазам, Серый переворошил все кусты, заглянул под все ветки, камни и чуть ли не под все травинки, потом вышел обратно на дорогу, чтобы проверить, не ошибся ли он местом, хотя и без того знал, что не ошибся, что ветки, набросанные им поверх Масдая, раскиданы во все стороны, и что ковер бесследно пропал.

Бросив на траву мешок с котелком, ложкой, овощами и солью, которыми он по пути затарился во встречных лавках — базар так поздно уже не работал — он устало опустился на землю и стал развязывать злосчастные сандалии, выменянные им, видно, в недобрый час. Под ремешками уже виднелись красные потертости и кровавые пузыри мозолей.

"Зато не жарко," — слабо попробовал он найти ложку меда в бочке дегтя, но подобное утешение звучало неубедительно даже для него. Или в первую очередь для него.

"Эх, ножки мои ножки, ножки-хорошки, и за что же это вас так… Ведь правду говорят — дурная голова ногам покоя не дает… Сапоги менять голова додумалась, а досталось ногам… Нет в жизни справедливости. А интересно, подорожник у них тут растет? Надо посмотреть. А потом из плаща портянки нарежу. Вот и пригодился такой

тонкий — а я еще брать не хотел — а так бы тоже сперли, как и ковер… Раз сперли — значит, скорее всего, горожанин какой-нибудь. Раз ворует — значит бедный. Был бы богатый — прислугу бы послал. Раз бедный — значит продавать понесет. Раз продавать — значит самому богатому, потому, что таких диковин у них тут, видать, не водится — вон, эти

двое — Ирак с царем, как там его… неважно… как увидели Масдая — так все изохались. А раз диковина — значит, хорошую цену за него получить можно. Значит, богатею понесет… Ладно, ладно… А подорожника тут у них нет… Очень жалко. Придется так наматывать. А

ведь ноги-то у меня не казенные. Ну, перекупщик — берегись. На натертых ногах теперь тебя еще искать сколько… И чем дольше — тем берегись."

Закончив переобувание, Волк потянулся не глядя за мешком с утварью и замер — пальцы его натолкнулись на гладкое холодное чешуйчатое что-то.

— Ах, ты дармоед! — с несправедливым упреком повернулся он к Меке. — Я тебе доверил, охранять оставил — а ты!.. Опять за бабочками гонялся! Стрекозел!

Химерик (ибо это был именно он) виновато понурил белобрысую голову с подросшими явно за эти несколько дней рожками и попытался поджать хвост.

— Эх, ты… Холера… Химера…

— М-ме…

— Вот тебе и "ме"… — со вздохом поднялся он, подхватив мешок. — Ну, я пошел, к ужину не жди.

Непонятно, почему химерик привязался к Серому с первого взгляда.

Признал ли он в его чумазом лице родителя, вожака или хозяина — оставалось загадкой, но следовал он за ним с того самого утра их первой встречи неотступно, уползая ненадолго погулять, пощипать травку, подрать кору с оливок при приземлении, но быстро возвращаясь и находясь неотступно при персоне в оставшееся время. Перед отлетом он забирался Волку на колени, сворачивался клубком и всем своим видом показывал, что здесь им, великим путешественникам, больше делать нечего.

Вот и сейчас, когда Волк направился обратно к городу по безлюдной пыльной дороге, Мека без раздумья последовал за ним.

— Кыш, — предложил ему Волк. — Халява кончилась. Летать больше не на чем пока. Живи тут в свое удовольствие — чего ты ко мне прицепился-то!

— Ме-а! — упрямо мотнул мордой химерик и, прибавив ходу, обогнал остановившегося Серого на несколько шагов. — М-ме-е-е! — рогатая голова приподнялась на полметра от земли на черном матовым туловище и стала поворачиваться из стороны в сторону, шмыгая бархатистым розовым носиком. Желтый хвост с кисточкой задумчиво подметал дорогу, поднимая облако пыли.

— Ты что — принюхиваешься, что ли? — удивился Волк. — Думаешь, ты собака?

— Ме!

— Понятно. Ну, и как? Получается? Где Масдай? Ищи Масдая, ищи, хороший козелик!.. Масдая ищем!..

Мека втянул в широко распахнувшиеся ноздри новую порцию прохладного вечернего воздуха, потом, не выдыхая, еще и еще…

Раздалось победное "М-ме-е!!!", и химерик стрелой помчался вниз под уклон, по направлению к Ванадию.

— Э-э-эй! Постой! Погоди! Погоди!!! Мека!!! Остановись!!! — Серый припустил за ним и едва смог догнать. — Ты что — с ума сошел? Ты что — в город собрался в таком виде заявиться? Чтоб тебя или прибили, или украли? Где твои мозги-то козлиные?

— М-ме?..

— Ну, я не знаю, что с тобой делать, но, по-моему, к появлению служебно-разыскных химер эта страна еще не готова. Впрочем, как и всякая другая, сдается мне…

Отрок Сергий почесал в затылке — самое лучшее народное средство для ускорения мыслительных процессов и вывода их на качественно новый уровень. Не подвело оно и на этот раз.

— Ага! Придумал! — поднял он к стремительно синеющему небу палец и потянул завязки у мешка. — Щас мы с тобой всех перехитрим. Полезай-ка сюда! Будешь из засады мне дорогу показывать.

Мека заполз вовнутрь и высунул наружу голову. Вокруг его шеи, так, чтобы было видно только ее шерстистую часть, Волк тихонько обвязал веревку и взял мешок на руки. Идиллическая картина, тысячелетиями заставляющая художников хвататься за кисти, туристов — за фотоаппараты, а родителей — за ремень: мальчик с любимым козленком очень поздним вечером возвращается домой.

— Ме.

— Ого, а ты, кажется, за это время-то потяжелел, приятель! — крякнул Серый, пристраивая ношу поудобнее. — Ну, что — все? Готов? Поехали!

К конечной цели — как оказалось, это была роскошная загородная усадьба, обнесенная мраморной оградой с черными чугунными решетками, с большим домом, садом и двором — они прибыли после нескольких часов блужданий по городу по следам похитителя, когда было уже скорее ближе к рассвету, чем к закату. Но, несмотря на это, судя по устало

фальшивящим взвизгам и хрипам каких-то туземных музыкальных инструментов, веселье за забором было в полном разгаре.

В воротах стояли два солдата с большими круглыми щитами и длинными копьями.

— А ты уверен, что это здесь? — шепотом спросил у Меки Волк, нырнув в кусты на всякий случай.

— Ме, — так же шепотом ответил химерик.

— Ну, смотри, — покачал головой Серый.

Через две минуты они уже были на территории поместья и пробирались на свет и звуки агонизирующей музыки, оставив позади суровых молчаливых (а, может, просто спящих стоя) стражей.

Стояла чудесная теплая летняя ночь, похожая на все остальные чудесные теплые летние ночи в Стелле, конечно, кроме чудесных теплых осенних, зимних и весенних ночей, и, возможно, поэтому участники вечеринки решили предаться чревоугодию, пьянству и другим порокам под открытым небом. По крайней мере, те из них, которые еще подавали признаки разумной жизни. Или вообще хоть какой-нибудь жизни как

таковой.

Полуголые толстомордые стеллиандры возлежали за пиршественными столами в круге света, расставленными большим четырехугольником, а полуголые тощие слуги сновали туда-сюда с подносами и блюдами между этим пикником и кухней в доме как муравьи. Немного в стороне сидели измотанной кучкой семеро музыкантов, из последних сил дудя, звеня и стуча в свои инструменты — главное не перепутать! — но, судя под

доносящимся до слушателей звукам, все-таки уже иногда путали.

По краям площадки, у столов, в быстром танце медленно кружились не менее утомленные девушки с давно увядшими цветами в скорее растрепанных, чем распущенных, волосах.

А в самом центре были свалены в кучу диковинные фрукты, золотая и серебряная посуда, вычурные доспехи и оружие, пересыпанные мечущими даже при свете факелов искры драгоценностями и просторная клетка с тремя павлинами.

И все это лежало на Масдае.

Так просто!

Но артистическая натура Серого просилась в полет не только на ковре, и, к тому же, тут, похоже, справляли какой-то праздник, может быть, даже чей-нибудь день рождения, а день рождения — дело святое. И сделать так, чтобы местные бояре запомнили эту ночь надолго, было делом чести и отваги, делом доблести и геройства, как сказал однажды

Иван, если только он этот лозунг не у кого не сплагиатил.

Стырить дудку, выпавшую из обмякшей руки заснувшего на пол-аккорде музыканта, было делом одной минуты.

И как только оставшиеся его товарищи доиграли свою измученную мелодию до конца, и обессиленные танцовщицы, спотыкаясь и посылая воздушные поцелуи (правда, даже они не долетали до адресатов), удалились на отдых, на арену вышел Серый.

— Ув-ва-джаем-мые там-мы и кос-спода! — обратился он к почтеннейшей публике с каким-то ужасным космополитским акцентом, с которым, по его мнению, должны были разговаривать все ведущие артисты международной эстрады. — Сейчас-с пер-ред фами фыступит снам-менитый фок-кусник, ил-люсиони-ист и прести-дижитатор из Мюх-хенвальт-та Вольфк-ганг Мессен-джер! Толь-лько один раз! Пас-смат-трит-те на эту дудку! Эт-то есть простой стеллийский дудк-ка! Никакой подвох! — и он, опустив на ковер свой мешок, обошел ряды стеллиандров, демонстрируя трофейный инструмент и так, и эдак. Около тридцати пар глаз оторвались от кубков и тарелок и стали заинтересованно изучали невесть откуда взявшегося заморского гостя. Похоже, искусство, требующее быстроты и ловкости рук и немного мошенничества, еще не проникло так далеко на юг

белого света.

— Смотрите! Я зажимаю дудку в кулаке, разжимаю его — и она падает!

Послышалось недоуменное хи-хи.

— А теперь смотрите — я все-таки заставлю ее висеть в воздухе! — Волк обхватил запястье руки с дудой свободной рукой. — Для это я сожму здесь мою руку покрепче, чтобы сила из правой руки влилась в левую, и скажу волшебные слова. Елки-моталки, валенки-мочалки — кыш!

Кулак разжался. Дудка осталась неподвижна.

Публика охнула и как будто слегка протрезвела.

Серый сжал пальцы, театральным жестом отвел правую руку в сторону

и открыл ладонь левой — кроме дудки, на ней не было ничего.

— Это совпадение! — выкрикнул с места самый недоверчивый зритель. — А, ну-ка, давай еще раз!

Волк выступил на "бис".

И на "трис".

И на "четырес".

— Подумаешь, я тоже так могу! — полез из-за стола самый сообразительный, а, может, самый глупый стеллиандр.

— Конечно! — не стал разубеждать его Волк. — Так могу все! Надо просто иметь большую силу воли. У вас большая сила воли?

— Во! — показал здоровяк волосатый кулак размером с голову Волка.

— Замечательно! Как вас зовут?

— Гастрократ.

— Весь секрет фокуса, Гастрократ, в том, чтобы покрепче зажать свою руку и правильно произнести волшебные слова!

— Сейчас я вам покажу, как надо!

Результат был неизбежен, как гравитация. Даже (или тем более?) после пяти попыток. Единственным чудом было то, что его рука еще держалась на Богом отведенном ей месте, хотя даже при свете факелов было видно, как на левом запястье начинает расцветать знатный синяк.

Под гогот сотоварищей неудавшийся артист, сокрушенно размахивая руками, удалился на место.

Со все нарастающим успехом Волк выступал с этим фокусом еще шесть раз. Пока ему самому не надоело.

— А сейчас — новый штюк! — провозгласил он.

— У-у-у-у!!! — отозвалась публика разочарованно-радостно.

Фокусы с исчезновением большого пальца и отрыванием указательного прошли с не меньшим успехом.

Гастрократу с вывихнутыми пальцами (теми, которые еще не были сломаны), для утешения пришлось принести дополнительную амфору вина.

— А теперь давайте немного отдохнем и поугадываем числа! Какое бы число вы не загадали, мое будет всегда больше!

— Не верим!

— Ну, этого-то не может быть!

— Попробуем! Загадайте любое число! Вот вы, пожалуйста!

— Сорок пять!

— Сорок шесть! Я выиграл! Теперь играем с вами! Ваше число?

— Сто девяносто!

— Двести!

— Ну-у…

— Играем с вами!

— Шестьсот?..

— Семьсот! Я же говорил!

— Тут какое-то жульничество…

— Что вы предлагаете, мусье Гастрократ?

— А ну-ка, ты первым говори!

— Пожалуйста! Загадали? Тысяча!

— Девятьсот шестьдесят пять…

— Ишь, ты!..

— И как у него это получается?..

— Колдун, однако…

— Прохиндей…

— Да… Талант!..

— И еще один фок-кус — пок-кус! — разошедшийся Волк скинул плащ.

— У-у-у-у!!!

Он подхватил с ближайшего стола серебряный поднос, похожий, скорее, на щит и стряхнул с него финики кому-то в остывшее жаркое.

— У вас есть при себе драгоценности?

— Есть!!!

— Кидайте их сюда!

Золото и серебро дождем посыпались Волку в посудину.

— А теперь — внимание! — он поставил поднос на ковер и накрыл его скинутым плащом. — Сейчас я скажу волшебные слова… А, кстати, что у нас тут сегодня за праздник?

— День рождения!

— День рождения!!!

— Я так и думал! У кого?

— У меня!

— У него!

— У добродетельного Гастрократа!

— Гут! — Волк взял клетку с павлинами, многозначительно поставил ее перед хозяином и вернулся к подносу. — Значит, этот фокус посвящается ему!

Гости притихли.

— Вам нравятся эти птички?

— Д-да… — осторожно ответил Гастрократ и зачем-то спрятал руки за спину.

— Тогда они остаются здесь! Желание именинника — закон. Я бы не хотел никому испортить день рождения. Я на такое не способен. Скажите мне откровенно, похож я на человека, который может испортить кому-либо его день рожденья?

— Не-ет! — дружным ревом ответила аудитория.

— Спасибо… Спасибо!.. — Волк украдкой смахнул набежавшую слезу. Чертовы сандалии терли немилосердно. — Тем более я павлинов терпеть не могу — привкус у них отвратный. Гм. Ну вот. О чем это мы? Ах, да. Продолжаем наш фокус! Смотрите внимательно — по-прежнему никакого жульства с мошенством. Все шито-крыто. Вот сейчас я скажу волшебные слова… Елки. Моталки. Валенки. Мочалки. Масдай, вверх!!!

* * *

Вторая неделя плавания на "Космо" подходила к концу. Позади оставались сражения с телебоями, приключения на плавучей скале эдонов, гостеприимство бебриков и пятидневная задержка на безымянном острове посреди бездонного моря, где правила обольстительная волшебница Паллитра.

С первого взгляда прекрасная колдунья влюбилась в бесшабашного Язона и не хотела его отпускать от себя до скончания веков, и ни силой, ни хитростью команда "Космо" не могла вырвать своего предводителя из сладкого плена. И только сказав, что он ее разлюбил, не любил и никогда больше вообще не сможет полюбить, Язон смог покинуть чертоги убитой горем Паллитры и продолжить свой далекий нелегкий путь в чужие неизведанные края.

Иван был взволнован до глубины души. "Такая любовь, такая любовь… Ну просто как у королевича Елисея и княжны Русланы на странице семьсот шестьдесят четыре, когда он был вынужден покинуть ее розовый терем, чтобы уйти на войну с руколапыми костоломами, потому, что пророчество глухонемого юродивого Пырки, после того, как у него внезапно открылся первый глаз через неделю после стычки с целовальником Люшкой в переулке Всех Скелетов, где до них на этом же самом месте, потому что оно проклятое, из-за того, что пятьсот лет назад, когда Луна была проглочена Чмадаресеем, который…"

Но, если быть кратким, все страдания его опять сводились к тому, что еще одна красна девица прошла мимо него так, как будто он был пустым местом. Причем настолько пустым, что любой, самый разреженный участок вакуума из дальнего космоса по сравнению с ним показался бы восточным базаром в выходной день. "Тенденция, однако…" — невесело думал Иванушка, ворочаясь бессонными ночами на смятом покрывале, и от жалости к себе, несчастному, щипало в носу и чесалось в глазах, и жизнь казалась, хоть и наполненной приключениями и друзьями, но, в то же время, как-то иезуитски лишенной смысла.

Ну почему Язона, худого юношу с горящими глазами и именем как что-то, что дома, в Лукоморье, алкоголики пьют в канаве, девушки не в силах обойти стороной?

Ну почему у него всегда и все не как у людей!?..

Вечером четырнадцатого дня, когда ослепительно-розовое светило уже почти целиком окунулось в свою холодную ванну из расплавленного золота, впередсмотрящий радостно прокричал:

— Земля! Я вижу землю!

— Это должна быть Гаттерия — цель нашего путешествия! — воскликнул царевич Ион.

— Акефал! Где карты? — поискал глазами земляка Трисей.

— Какая от них польза? — сквозь набитый вареными креветками рот прочамкал тот, выбрасывая выпотрошенные панцири за борт. — Вчера ведь сдуло девятку и короля, забыл?

— Корабельные карты! — воздел в изнеможении руки к небу Пахидерм.

— А я про что говорю? — обиделся герой.

— По которым плавают!..

— А от них-то какая польза? Я утром уже пробовал смотреть — на том месте, где должна быть эта область, большое пятно то ли от крови, то ли от кетчупа. Так что, лучше пусть Автомант погадает.

— Это Гаттерия! — прервал препирательства матрос на мачте.

— А ты-то откуда знаешь? — раздраженно отмахнулся от него Барохир.

— Вижу! Я вижу их причал! А у причала на нескольких языках огромными светящимися буквами написано "Добро пожаловать в Гаттерию!"

— Ну, слава вам, всемогущие боги Мирра! — опустился на колени порозовевший Язон. — Мы добрались до нее! Наконец-то!.. Наконец-то!

— Надо будет первым делом принести им хорошие жертвы, когда высадимся.

— Диффенбахию — громовержцу, златокудрому Полидору, искуснице — Ванаде… — начал перечислять Акефал, старательно загибая пальцы Сейсмохтона, чтоб никого ненароком не забыть.

— Царевич Ион, — воровато оглядываясь по сторонам, боком-боком подобрался к Иванушке Ирак и зашептал: — Я догадался. Ты — бог попутного ветра Анемон! Знаешь, старинная легенда говорит, что Диффенбахий повстречал однажды у берега моря юную наяду Акрихину и влюбился в нее с первого поцелуя, и через два дня родился у них…

— Ты на что это намекаешь? — нахмурился царевич.

— Ну, я все вот думал, думал, а потом я обратил внимание, что на всем пути мы ни разу не попали в штиль, и вдруг мне пришла в голову мысль…

Иванушка устало закатил глаза.

— Нет. Я не бог. И не ветра. И тем более, не попутного. И ну сколько раз я тебя уже просил прекратить эту нелепую игру, Ирак!.. Что про нас люди подумают, а? В частности, про меня?

— Извини, Ион… — смущенно попятился стеллиандр. — Кажется, я опять не угадал, да?.. Прости меня, невежественного смертного…

— Тс-с-с-с! — сделал страшные глаза Иван. — Молчи, несчастный!

— Умолкаю!

— Что это вы там все секретничаете? — глянул на них недовольно Какофон. "Всю дорогу они что-то шепчутся, и шепчутся… Замышляют, поди, что-то. Пусть говорят спасибо, что их вообще на борт "Космо" взяли, клоуны… И эти ненормальные педилы еще…"

— Все одеваем доспехи! — скомандовал Язон. — Приготовились к высадке на берег! Надо с первой минуты показать им, что намерения у нас самые серьезные!

— Через полчаса будем в порту! — пробасил капитан Криптофор, отрываясь от своего универсального прибора кораблевождения — подзорной трубы. — Нас уже заметили и ждут!

Через сорок минут космонавты ступили на землю Гаттерии.

Точнее, в случае Ивана, сначала на ногу начальника портовой стражи, потом на доски причала, потом на пятку сандалии Какофона, и только после этого — на собственно землю.

— Добро пожаловать в Гаттерию и ее столицу Мзиури. Кто вы такие, и зачем прибыли в нашу маленькую, но гордую страну? — важно вопросил упитанный чиновник, ловко выплывший из-за спин стражников.

— Мы сопровождаем сына царя Патокела знаменитого героя Язона! — представился за всех Акефал и с силой ударил кулаком в щит.

Стража мгновенно ощетинилась копьями.

— Мы — посланники далекой Стеллы, и прибыли сюда, чтобы увезти золотое руно на родину наших предков! — поспешно выступил вперед Язон.

— Ах, посланники… — понимающе ухмыльнулся толстяк.

Он махнул рукой, и копья быстро опустились.

— Тогда я прикажу начальнику караула проводить вас во дворец. Там вы найдете кров и еду. А утром попросите царя Ксенофоба принять вас и изложите ему ваше дело. Спокойной ночи. Диплогам, проводи посланников к черному ходу.

Диплогам оказался разговорчивым малым, и за тот час, который ушел у них на дорогу до дворца, они были ознакомлены со всеми подробностями бесчисленных покушений на национальную реликвию гаттерийцев — шкуру золотого барана, триста лет назад привезшего на своей спине через все море родоначальника царской династии Гаттерии Протострата из неведомой тогда Стеллы.

Претендентам на драгоценную овчину никогда не отказывали.

Напротив. Их принимали по высшему разряду гостеприимства. Кормили, поили и развлекали, пока царь не соизволит принять и выслушать их. Но все знали, что ступившему на землю Гаттерии претенденту обратной дороги не было.

После приема у царя назначали три испытания, хотя на первом все, как правило, и заканчивалось. Тех же, кто пытался бежать, прознав о печальной участи своих предшественников, ловили и скармливали дракону, который это сокровище стережет, объясняя тем, что все равно это было бы четвертым испытанием для успешно прошедших все первых три. Призовая игра, так сказать.

Тех, кто на первое испытание соглашался, ловить не приходилось.

Скорее, собирать.

Тряпкой в ведро.

Причем, в очень маленькое.

Свиту же их отпускали на все четыре стороны. Но пешком. И, судя по тому, что никто в Стелле не имел ни малейшего представления о местных веселых традициях и обрядах, в горах Гаттерии всегда были в изобилии обвалы, уже не такие гостеприимные аборигены и дикие звери, питавшиеся путниками, чудом спасшимися от первых двух напастей.

А если на первую (и, как правило, последнюю) аудиенцию не приходил предводитель делегации, дракону скармливали не только его, но и всех остальных. И уже без объяснений.

Воодушевленные таким образом космонавты и были переданы с рук на руки начальнику дворцовой прислуги для прокормления и расселения.

Извести о том, что царь Ксенофоб примет их в гранитном зале дворца как только дорогие гости закончат завтракать, пришло рано утром следующего дня.

Естественно, ни о каком завтраке для Иванушки и речи быть не могло. От возбуждения, в предвкушении близких подвигов и свершений, достойных любых "Приключений" и "Походов", свидетелем которых он вот-вот собирался стать, даже сама мысль о еде казалась ему кощунственной, и он с изумлением и благоговением взирал на немногословных могучих стеллийских героев, старательно подчищавших

все, что было щедро навалено у них на блюдах.

Язон встал из-за стола первым, вытерев, как и полагалось воспитанному стеллиандру, не понаслышке знакомому с придворным этикетом, руки об скатерть. За ним молча последовали остальные.

— Язон, ты готов? — прилаживая меч, поинтересовался Мелолит.

— Конечно, — презрительно усмехнулся наследник ванадского престола. — Гаттерийцы думают, что к ним явился еще один олух — любитель легкой наживы. Наверное, толпы их уже собрались, чтобы потешиться над тем, как от очередного наивного стеллиандра останется мокрое место! Клянусь Диффенбахием, этих варваров ожидает небольшой сюрприз!

— Ты что-то знаешь?

— Кто тебе рассказал?

— Что они заготовили?

— Что ты придумал?

— Сейчас увидите, — загадочно проговорил он и полез в сумку. — Вот!

И гордо продемонстрировал выловленный в дебрях запасных туник, плащей, сандалий, благовоний и притираний маленький пузырек алого стекла, оплетенный тонкой золотой нитью.

— Это — прощальный дар Паллитры, — грустно улыбнувшись, пояснил он недоумевающим героям. — При расставании она дала мне этот флакон и рассказала, что меня ожидает. И сказала, чтобы я выпил то, что она в него налила, перед первой встречей с Ксенофобом. Она приготовила это специально для меня, зная, что меня ждет, и сказала, что мне будут не страшны любые их козни…

— Все-таки, дуры эти бабы, — пробасил Сейсмохтон. — Ты им в лицо говоришь, что тебя от нее тошнит, а они тебе — зелье волшебное в помощь!

Язон хотел что-то сказать, но передумал; зубами вытащил пробку, выплюнул ее в окно и, запрокинув голову, вылил в одно мгновение все содержимое себе в глотку.

— Вот у меня как-то в прошлом году тоже был похожий случай… — начал было Какофон.

Но узнать, что случилось с Какофоном, было в тот день не суждено.

Потому, что изящная вещица выпал из руки Язона и вдребезги разбилась о бездонно-черные мраморные плиты. А рядом с блестящими, как красная ртуть, осколками стекла рухнул и сам стеллиандр.

— Язон!!!.. — вырвался вопль отчаяния из десятка богатырских (и не очень) грудей.

— Он отравлен!!!..

— Проклятая Паллитра!!!

— Мерзкая колдунья!

— Он умер!..

— Умер…

— Пропустите меня!

Расталкивая покрытые медью туши, к недвижимому Язону прорвался Иван. Пощупать пульс было делом одной секунды.

— Он жив! Сердце еще бьется!

Трисей бережно поднял товарища с пола и перенес на кровать.

— Ты… Сможешь ему помочь?.. — нерешительно спросил он Иванушку.

— Не знаю… Попробую…

Царевич положил руки на голову побледневшего уже Язона и изо всех сил сосредоточился.

Ничего.

Ответного импульса кольца не было.

Ну, давай же, давай, колечко, милое!..

— Ха-ха-ха-ха-ха!!! — раскатистый женский смех прокатился под сводами комнаты. — Зря теряешь время, юный Ион!

Герои подскочили, как ужаленные во время чрезвычайно синхронной атаки чрезвычайно кусачих змей и обернулись.

На том месте, куда упал злосчастный флакон, алые кусочки стекла устремились друг к другу, влекомые одной неведомой силой, и в то мгновение, когда они встретились, вспыхнуло яркое черное пламя, обдав всех могильным холодом. Взметнувшись до самого потолка, оно приняло форму знакомой им всем женщины.

— Паллитра!!!

— Да, это я! Глупцы, мужланы! Вы думали, что посмеявшись над моею любовью, ваш жалкий Язон сможет и дальше наслаждаться своей никчемной жизнью, хвастаясь победами над девушками, за неимением побед над мужами?! Ну уж, нет! То не флакон подарила я ему на прощание — а сердце свое, полное горечи и отчаяния! То не колдовское зелье испил он — испил он до дна чашу моих страданий! И опустев, мое разбитое сердце

исцелилось, и снова я буду весела и счастлива, как и была, пока не встретила его! Будь ты проклят, Язон, будь ты проклят, бессердечный! Смотри — я свободна от тебя, я летаю и смеюсь! Да только ты этого не увидишь — потому, что будешь спать вечно — не просыпаясь, и не умирая! И сниться тебе будет всегда один и тот же сон — раз за разом ты будешь

переживать те мучения, что разрывали бедное сердце мое по твоей вине, жестокий эгоист! Прощай! — голос волшебницы сорвался, и она, закрыв лицо руками, красной молнией вылетела в окно и исчезла у всех на глазах, как будто ее и не было.

И только искатели приключений остались стоять с раскрытыми ртами, не зная, жертвы ли они массовой галлюцинации или часть драконьего меню.

Первым тишину осмелился нарушить Акефал.

— Язон не предстанет перед Ксенофобом. Мы все тут покойники.

— Но еще не поздно бежать! — воскликнул Ирак.

Герои посмотрели на него, как на слабоумного.

Иван-царевич выглянул в окно.

Дворец был похож на остров, омываемый веселой толпой разряженных гаттерийцев — то ли у них сегодня был базарный день, то ли какой-то праздник — с каруселями, хороводами и цирком.

"И не исключено, что цирк — это мы."

— Язон предстанет перед Ксенофобом, — твердо сказал Трисей. — Никто не знает его в лицо, и поэтому любой из нас смог бы назваться его именем.

— Вот и назовись, — поддержал его Какофон.

— Вот и назовусь.

— Но Трисей! Ты не можешь…

— Царь Гаттерии Ксенофоб ожидает в тронном зале посланников Стеллы во главе с Язоном, царевичем Ванадским! — двери их зала распахнулись, и отряд стражи, вооруженной до зубов (в них были зажаты традиционные двуручные мечи), выстроился, образуя живой коридор.

— Мы идем, — решительно расправил могучие плечи, стряхнув ненароком с них Ирака, Трисей.

— Ага. Вот и они — герои далекой Стеллы, приплывшие, презрев препятствия и опасности, чтобы забрать то, что мы считаем своим по праву, — такими словами встретил их гаттерийский правитель.

Трисей уже хотел выйти вперед и заговорить от имени всех, но Ксенофоб сделал нетерпеливо жест рукой, призывающий его помолчать, если не спрашивают, и продолжил:

— Ну, доченька моя, что ты скажешь о них?

Воздух рядом с троном загустел, зашевелился — Иванушка мог бы поклясться, что еще мгновение назад там никого не было! — и навстречу им сделала шаг женщина в черном.

Любой бхайпурец, если бы какая-нибудь мистическая сила позаботилась перенести его сюда ради этого момента, без сомнения сразу же сказал бы, что в предыдущем своем рождении она была Черной Вдовой. В последующем, скорее всего, будет черной мамбой. А в этом должна была стать пантерой, но боги то ли проспали, то ли просто решили пошутить.

И был бы, скорее всего, прав.

Но все подходящие мистические силы на данный момент были заняты, а неподходящие, в силу отсутствия нужной квалификации, просто собрались вокруг в качестве зрителей, и теперь глазели, лузгали семечки и пересмеивались в предвкушении забавного зрелища не хуже коренных гаттерийцев.

Женщина, холодно улыбаясь смуглым бесстрастным лицом, подошла к толпе стеллиандров и не очень, взяла крайнего из них за правую руку и закрыла глаза.

— Давай познакомимся сначала с тобой, доблестный искатель приключений, отважный воин Стеллы. Я вижу, ты родился в городе Периное. Любитель охот и пиров. Ты глуп и тщеславен, и поэтому безрассуден. Недалекие принимают это за храбрость. Твое имя… Акефал. Естественно.

Из среды придворных раздался смех. Царевна перешла к другому герою.

— Ты — с острова Традос. Если бы ты родился женщиной, то был бы первой сплетницей в стране… В бою с тобой лучше встретиться лицом к лицу, чем оставлять за спиной… А еще ты не умеешь петь… Какофон…

Взрыв оскорбительного хохота сопровождал каждую характеристику, выдаваемую царевной стеллиандрам. Вмешаться и прекратить такую процедуру знакомства посланникам мешала только врожденная галантность по отношению к дамам, до определенной степени усиленная большим отрядом лучников в полной боевой готовности, да желание послушать, что царевна скажет про их сотоварищей, раз уж все успели услышать их собственные характеристики. И поэтому, скрипя зубами, герои изображали

презрительное молчание.

Иван с содроганием ожидал приближения своей очереди, и не знал, что будет лучше — броситься на мечи стражи сейчас, или умереть от стыда чуть попозже. Еще одна колдунья… И все на их голову. Везет, как утопленникам…

А интересно, видят ли остальные, как тяжело даются эти откровения дочери Ксенофоба? Это же так бросается в глаза… Она стала еще бледнее, дыхание поверхностное, прерывистое… Даже постарела прямо на глазах — ей уже можно тридцать дать!.. Да ей же плохо! Она просто устала!..

Не может быть, чтобы она по собственной воле могла так измываться над собой и над гостями. Наверное, ее заставил отец. Вон он — сидит, ухмыляется, рогоносец, лысиной поблескивает… Или это шлем такой?.. Не хотелось бы мне оказаться на месте Трисея… А если она разгадает наш план, разоблачит могучего иолкца… Хватит ли у меня духу

применить всю магическую силу сапог, чтобы защитить стеллиандров?

И погубить гаттерийцев?

К которым мы незваными гостями пришли за тем, что те по праву считают своим, а мы — своим?..

Но иначе нас ожидает смерть, жестокости которой не может быть оправдания…

Но, может, если с ними поговорить, чтобы они поняли свою неправоту, что нельзя так поступать с людьми, которые им, в общем-то, не сделали ничего плохого…

Не успели, по крайней мере…

Как поступил бы на моем месте королевич Елисей?.. А Сергий?… Сергий… Сколько времени я тут потерял, вместо того, чтобы искать тебя, Волк…

Ой, не нравится мне все это… Чем бы ни кончилось — все не слава Богу… И что я тут делаю?..

Душевные метания Ивана были в самом разгаре.

Делегация подходила к концу.

— … А ты, кажется, ванадец… Да. Это так… Ты импульсивен, легкомысленен и влюблен. Имя ее… Адриана. А твое… Бутан… Иран… Нет, Ирак.

Трисей зарычал, огромная его ручища ухватила ошарашенного пунцового сына архитектора за шкирку, да там и была перехвачена тонкими сильными пальцами ясновидящей.

— А ты — герой… — уже не говорила, а шептала женщина в черном, но даже шепот ее разносился гулким эхом по притихшему залу. — Тебе проще выдернуть дерево с корнем… чем обойти его… Ты честен, отважен… но слишком прямолинеен и прост… Ты вполне мог бы быть предводителем… этого славного отряда… Но тебя… зовут… Трисей…

— Нет!..

Но его никто не слушал.

Шок.

Акефал прав.

Мы покойники.

На запястье правой руки царевич почувствовал холодные пальцы гаттерийки.

— Ты… У тебя из всех, собравшихся здесь… самая сильная… заинтересованность… в успехе… вашего предприятия… — синеватые веки на осунувшемся лице вздрогнули, глаза чуть не приоткрылись, но усилием воли колдунья сумела удержаться в ускользающем трансе. — Розовый мрамор… дым… Смрад!.. Ты был у оракула!.. Тебе был… обещан… успех… добрый… отзывчивый… мальчик…

Теперь всем стало видно, что силы покидали ее.

— Твое… имя… имя… короткое… из четырех букв… Гласная… Согласная… Гласная… Согласная… имя… Язон!!!

Если бы Иванушка не подхватил провидицу, она бы упала на пол.

Если бы она упала, он не сумел бы ее рассмотреть так близко.

Если бы он не сумел ее рассмотреть так близко, до него еще не скоро бы дошло, что колдуньи могут одновременно быть и первыми красавицами королевства.

Если бы до него дошло это не скоро, возможно, руки его бы не дрогнули, и он не уронил бы ее на пол.

Неизбежность, однако…

Последовавшая за сим конфузом суматоха скомкала вторую часть приема — оглашение задания на завтра, но и из пары злобно брошенных Ксенофобом фраз Иван понял, что его ждет.

Бешеные медные быки, пышущие огнем, которых надо запрячь в плуг и вспахать на них поле.

"Это катастрофа. Я погиб," — захолодело все внутри у Иванушки. — "Я же не умею пахать!.."

Если бы Иванушка не уронил бы Монстеру на пол, она бы назначила ему свидание и рассказала, как справиться с первым испытанием.

Или подарила бы книжку "Триста вопросов про фермерство, которые вы хотели задать, но не решались."

Ивану не спалось.

Атмосфера, царившая в среде космонавтов после аудиенции и до самого отхода ко сну, напоминала Иванушке, скорее, о сне вечном, и к простому просмотру цветных широкоформатных грез не располагала.

Провертевшись часа полтора на жестком ложе, он тихонько встал, натянул сапоги из кожи заменителя и прошептал заклинание невидимости — у него было нехорошее предчувствие, что за их залом могут следить.

Как часто это бывает, предчувствия его не оправдались. За их квартирами не следили. Они просто были заперты снаружи. Единственной связью с внешним миром было окно, в которое смогла пролезть бы разве только кошка.

Или кот.

В образе усатого-полосатого запрыгнуть на подоконник шириной с лезвие его меча и на высоте двух метров от пола для Ивана было делом одной секунды. Еще мгновение — и он уже снаружи.

Он уже собирался снова превратиться в человека и произнести заклинание невидимости, как в его ушастую кошачью голову вместе с тяжелым запахом дыма и раскаленного металла пришла одна мысль и осталась там.

Найти быков, не рыская человеком-невидимкой по городу, а в образе кота — по запаху! Ксенофоб сказал, что быки медные и раскаленные. Значит, запах должен быть как раз такой, какой принесло сейчас откуда-то ветром! Откуда?.. Сейчас посмотрим… Ага, оттуда! Вперед!

Первая попытка привела его к пожарищу в мастерской медника. Вторая — к кузнице. Третья — еще к одной. Равно как и четвертая, и пятая, и шестая, и седьмая…

Иван уже собирался начать сомневаться в гениальности своей идеи, как у источника очередного смрада — похоже, где-то уже почти за городом — оказался нос к носу с закрытыми воротами.

Обитыми железом.

Защищающими проход в каменной — не в глинобитной! — стене.

У которых, оперевшись на копье, в угрожающей позе всех охранников мира, работающих в ночную смену и стерегущих что-то, на что не позарится ни один здравомыслящий человек, спал стражник.

А из-за ограды доносилось пыхтение и вздохи, как будто работали мехами в кузнице десяток кузнецов.

Снова прыжок — и с верхушки забора в каменном стойле с новыми прожженными воротцами царевич увидел быков.

Быки были как быки. Полностью соответствовали ожиданиям. Медные, огнедышащие, бешеные.

Быки увидели Ивана.

При известной доле фантазии и снисходительности рев, который они издали, можно было сравнить с мычанием. Потому, что теплоходные гудки в то время еще не были изобретены.

Заклинание невидимости сорвалось с губ Иванушки без тени раздумья.

Минут через двадцать, когда злонравная скотина успокоилась, царевич осмелился спуститься во двор и осмотреться.

На противоположном конце двора располагался склад с дровами. "Корм их, наверное," — догадался Иванушка. Рядом — колодец. Ближе к коровнику — или быковнику? — еще один. На деревянном щите, обитом железом — красное ведро, топор, багор и лом. Под щитом — ящик с песком. У стены стойла, недалеко от входа — небольшая поленница.

"На завтрашнее утро приготовили…" — обреченно подумал Иван. "Покормят спозаранку — и вперед. Глаза горят, из ноздрей дым валит, медные бока раскалились докрасна, копытами землю роют — раздавят, и не заметят, как эти… как их…" — нужное сравнение Иванушка подобрать так и не смог, потому, что паровозов тоже еще не придумали.

Смутное подозрение подсказывало ему, что использование магии популярности ни ему, ни его товарищам на гористой гаттерийской земле не прибавит, да и в присутствии Монстеры, совершенно справедливо опасался он, вряд ли у него получится это сделать. Больше одного, очень короткого, раза, во всяком случае.

Что не оставляло ему никакого выбора.

Как поступил бы королевич Елисей?

А отрок Сергий?

Уж они-то что-нибудь сходу придумали, это факт… Вот так вот, просто: раз-раз — и пешка в дамках. А король в дураках.

Но так ведь это они!

А что делать ему, Ивану?..

Царевич вздохнул, превратился в человека, почесал невидимой рукой в невидимом затылке и снял с ржавого крюка красное ведро.

Через минуту в душной темноте заскрипел разбуженный колодезный журавль.

Усталый невидимый кот вернулся в зал, где спали гости-пленники, только под утро, уже отчаявшись было найти в кромешной тьме и грязи незнакомого города этот проклятый дворец. Тяжело спрыгнув на так и не успевший остыть за ночь после горячего летнего дня каменный пол, Иванушка быстро добрался до своей лежанки, очеловечился и повалился на пыльные мягкие шкуры делать вид, что спит. Он был уверен, что после всех впечатлений и треволнений этой ночи и вчерашнего дня уснуть он не сможет.

Проснулся он от того, что знакомые голоса со всех сторон выкликали его имя.

— Ион!

— Тс-с-с! Дурак! Язон, надо говорить!

— Язон!.. Какой Язон? Язон спит! Сам дурак!

— Иона мы называем пока Язоном!

— Пока не кончатся испытания…

— Или пока он жив…

— А ты орешь: "Ион"!..

— Ты хочешь, чтобы услышала эта змея Монстера?

— Думаешь, она стоит под дверью?

— Идиот!!! Она же колдунья!

— Колдуньям незачем стоять под дверью, чтобы услышать что-либо, Акефал!

— Точно-точно! Вот моя двоюродная тетушка Амфибрахия однажды рассказывала, взяв с меня обет молчания, что когда она была маленькой, однажды к ним в дом темной дождливой ночью постучалась незнакомая одноглазая старуха, которую…

— Ирак!!!..

— Язон!..

— ИОН!..

Ах, чтоб тебя!!!

Идиот!!!

Хорошо, хоть сапоги не снял!

"Бумс," — торопливо шепнул Иван и натянул на себя побольше успевшее куда-то отползти шкурное одеяло.

— Язон!..

— Язон!..

— Я…

— Ну чего раскричались, как на пожаре? — лицемерно потягиваясь, выглянул из-под своего укрытия царевич. — Здесь я, куда денусь?

— ЗДЕСЬ?!

Все стеллиандры, как один, повернулись к Иванушке и уставились.

— ЗДЕСЬ!?

— Ну, да…

— Но мы посмотрели — твоей обуви нет, и мы решили…

— Ну, естественно, ее не было… Я… Я в ней спал.

— Спал?!

— Спал?..

— Ну, да… А что тут такого? Ночью у меня замерзли ноги… и я решил… я решил… Что это вы на меня так смотрите? Ночи в этих местах могут быть очень прохладными, между прочим… Несмотря на высокую дневную температуру… Да что случилось?

— Пять минут назад я сам заглядывал под это одеяло — там никого не было! — обвиняюще затряс толстым пальцем Акефал.

— Было! — пошел в наступление прижатый к стенке царевич. — Просто, когда сплю, я сворачиваюсь клубочком! И меня становится не так заметно с первого взгляда! Особенно, когда я мерзну!

— Чего?! — не сразу дошло до стеллиандра.

В нахмуренную голову Трисея, кажется, пришла какая-то мысль, от которой он нахмурился еще больше. Перекинувшись парой быстрых слов с Ираком, он сделал шаг вперед.

— Послушай, приятель, — переставил он озадаченного сотоварища за шкирку туники на другое место, подальше от лукоморца. — Если Ион… Язон говорит, что он так спит, то значит не приставай.

— А чего?..

— Так. Надо. Понял?

— Нет.

— Вот и хорошо.

— Не по…

— За нами пришли!

— Эй, веселого утра вам, чужестранцы! Завтрак готов!

— И быки накормлены!

— Ха-ха-ха!!!

— А козлы?

— Что?

— Что ты сказал?

— Он говорит, что мы уже идем!

— А-а…

— Бе-е…

— Ион! То есть, Язон!..

От громкого шепота за спиной лукоморец вздрогнул, сбился с шага, налетел на Сейсмохтона и обернулся.

— Язон! — вытаращив возбужденно глаза, Ирак чуть не тыкался губами ему в самое ухо. — Язон! Я, кажется, знаю! Я догадался! Теперь наверняка!

— Что? — не сразу вернулся царевич в реальность из своего частного маленького мирка недобрых предчувствий, тяжелых ожиданий и просто тихого ужаса, где он отрешенно прощался с жизнью на тот случай, если его наивная маленькая хитрость не сработает, и позже он это сделать не успеет.

Иванушка был человеком воспитанным.

— Я понял! Ты — бог теней Дендрогам! Я помню, нам в гимнасии рассказывали — однажды богиня облаков Нефекла повстречала на высокой-превысокой горе молодого пастуха…

— Ирак!..

— Я понял! Но и Трисей тоже со мной согласился! Ну, вот смотри, как мы догадались…

— Ирак… Ну я же тебе говорил… — обреченно вздохнул Иван. — Перестань… — лукоморца так и подмывало продолжить "маяться дурью", но в силу своей непозволительной для героя, и, тем более, для стеллиандрского бога вежливости, он усилием воли вымучил:

— …выдавать желаемое за действительное. И без тебя… плохо…

— Плохо?!.. — ошеломленный Ирак тоже сбился с шага и налетел на Сейсмохтона. — Тебе — плохо?!..

Казалось, даже сама мысль о том, что его кумиру, анонимному божеству, сошедшему на неустроенную, не достойную касания его ног землю, может быть иначе, кроме как очень хорошо, была святотатством. Но та же самая мысль, высказанная вслух самим божеством, уже подрывала устои его незыблемого еще мгновение назад мироздания. Кит нырнул, бегемоты разбежались, земной блин, кувыркаясь, полетел в крынку с Млечным Путем.

— Тебе?.. Плохо?.. — совершенно убитым голосом только и смог вымолвить стеллиандр, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, а на смену ей приходят пальцы ног Пахидерма.

— Ой, — сообщил Пахидерм.

— Ой… — поддержал его Ирак.

— Отвратительно, — мрачно продолжал Иван, в личной вселенной которого творились похожие катаклизмы. — Во-первых, я не представляю, как надо запрягать быков…

— И все?! — поспешил прервать его Ирак, пока не произошло что-нибудь еще более непоправимое. — И только поэтому?..

— Я же сказал, во-… - попытался договорить царевич, но счастливый Ирак заткнул ему рот.

— Естественно! — восторженно воскликнул он. — Знать, как запрягают каких-то быков — ниже достоинства настоящего бога!..

— ИРАК!!!

— …Но зато Я знаю, как их запрягать! Я тебе расскажу! Я видел! Ты берешь быка, и тем концом, на котором рога, вставляешь его в эту рамку, которая называется ярмо! А к бокам этого ярма бывают привязаны две длинные палки — дышла вроде оглоблей. А к ним как-то цепляют саму пахалку! Все очень просто!

— Чего цепляют? — недопонял царевич.

— Пахалку! То, чем пашут! И все!

— Что бы я без тебя делал, — только и смог вымолвить на это Иван.

— Я тебе помог? — радостный Ирак прослезился. — Помог? Правда?..

— Что это вы там перешептываетесь? — подозрительно прищурившись, направил к ним поближе своего коня Ксенофоб.

— А о чем это вы только что говорили с принцессой Монстерой? — не растерялся воодушевленный Ирак.

Царь презрительно расхохотался, запрокинув лысую голову в рогатом шлеме.

— Если хочешь знать, мы поспорили, останется ли хоть одна целая кость у вашего милейшего Язона через пять минут! Ха-ха-ха!!!

— Ха-ха-ха-ха! — поддержали его гаттерийцы вокруг.

Угрюмое молчание героев было им ответом. С их точки зрения, тут, к сожалению, не о чем было даже и спорить.

— А вот и поле! Вы пришли!

То, что Иванушка издалека принял за новомодную стеллиандрскую штучку — стадион — экспортированную на гаттерийскую землю, при ближайшем рассмотрении оказалось заросшим бурьяном обширным пустырем, со всех сторон окруженным камеными трибунами для зрителей. Искатели златошерстного счастья наводняли раньше Гаттерию в таких количествах, что после пары инцидентов, когда медные быки потоптали заодно с

пришельцам и половину зрителей, правивший тогда царь приказал сколотить трибуны из дерева, а затем, после десятка пожаров и введения платы за посещения любимого народного аттракциона, заменил его на более несгораемый материал.

Апидром — как гордо назвал один из предшественников Ксенофоба получившееся сооружение — был полон.

При появлении иноземцев размеренный гул тысяч голосов превратился в рев.

Стража древками копий преградила дорогу стеллиандрам, предоставив Иванушке почетное право в одиночку шагнуть на роковое поле.

Ворота за его спиной захлопнулись.

Публика взвыла.

Сердце Ивана екнуло. Он стиснул зубы и сурово попытался убедить себя с целью моральной поддержки в том, что это дружелюбно настроенные зрители приветствуют его, а не толпа иностранных кровожадных маньяков жаждет увидеть его тело распростертым в пыли этого ристалища, распластанным в луже собственной крови, растоптанным бездушным медным зверем с горящими безумными глазами, раздавленным в лепешку…

Хм-м…

Сказать, что первая моральная помощь была им себе оказана, значит было покривить душой.

Позади хохотнул Ксенофоб.

А что молвил бы сейчас Сергий?..

— Я не понял, царь, а где скотина-то? — недоуменно повел плечом Иванушка. — Я что — целый день тут торчать теперь буду?

Восхищенные взоры стеллиандров буравили ему затылок.

Царь заерзал.

— Где быки? — раздраженно спросил он у разряженного гаттерийца — наверное, начальника апидрома.

— Должны были быть здесь пять минут назад, ваше величество… — скукожился под его тяжелым взглядом здоровяк.

— Иди и проверь, несчастный.

— Будет сделано, ваше величество! — железные ворота снова распахнулись, и придворный, придерживая обеими руками болтающийся у бедра меч, резво потрусил к таким же воротам на противоположной стороне поля.

Но не успел он пробежать и половины, как с верхних рядов трибун раздались крики, тут же подхваченные нижними:

— Ведут! Ведут!

Обратный путь начальник апидрома проделал со скоростью, достойной мирового рекорда.

— Вон они! Вон там! — не унимались верхние ряды, и за ними вторили низы:

— Там! Там!

— Уже близко! Близко! Близко…

Верхних внезапно охватило необъяснимое молчание, как инфлюэнца через пару минут распространившееся и на первые ряды.

Над апидромом повисла неловкая тишина.

— Что случилось? — грозно нахмурился Ксенофоб. — Где быки?

— Ведут… — растеряно развел руками начальник апидрома.

— Смотри! — охнул у Ивана за спиной кто-то из стеллиандров.

Ворота на противоположном конце поля распахнулись, и знаменитых быков увидели теперь уже все.

Они стояли на месте и нерешительно покачивались из стороны в сторону. Тонкие струйки пара поднимались из их покрывшихся копотью ноздрей, а пресловутые безумные глаза вместо огненных были цвета догорающих углей.

Бросятся?.. Не бросятся?.. Растопчут?.. Не растопчут?..

Сработало?.. Не сработало?.. Смогу?.. Не смогу?.. Бросятся?..

Не бросятся.

Остатки ромашки выпали из холодных пальцев Ивана, и с отчаянной улыбкой на лице он сделал первый решительный шаг в сторону медной смерти.

Иванушка и не предполагал, что самым трудным во всей этой задаче будет не дать быкам упасть до того, как они закончат хотя бы один ряд.

Под гробовое молчание зрителей покидал он апидром через два часа, и единственная корявая борозда пьяной змеей пересекала вековую целину пустыря с севера на северо-восток.

Перед трибуной для знати грудой металлолома лежали, слабо дыша, медные чудовища.

Измученный, но чрезвычайно довольный собой Иван проделал весь путь до дворца Ксенофоба вальяжно развалившись на руках вопящих от восторга и обманутых ожиданий стеллиандров.

Ночная уловка удалась.

Сырые дрова не пошли скотине из цветмета впрок.

Королевич Елисей мог бы гордиться им. И даже отрок Сергий, скорее всего, сказал бы, наверняка, что-нибудь хорошее…

Праздничное настроение космонавтов не проходило долго. До обеда. Пока злобствующий правитель Гаттерии не пригласил их на вторую аудиенцию.

Зал, как и в прошлый раз, был набит до отказа любопытствующими придворными, знатными горожанами, стражниками и просто разношерстым уличным людом, смогшим просочиться через кордоны охраны.

Уже с нескрываемой неприязнью Ксенофоб окинул стеллиандров медленным взглядом и заявил:

— Хоть моя дочь и говорит, что никакого колдовства, кроме нашего, тут не было, я думаю по-другому. За несколько веков такого не было ни разу! Чтобы наши быки не смогли справиться!

— А раньше вы на них пахали? — заботливо поинтересовался Иван. — Может, это они просто от непривычного им труда…

Монстера остановила на нем свой бархатный взгляд.

Царевич потерял дар речи.

Но зато его вновь обрел царь.

— Ты издеваешься надо мной!? — взревел он. — За несколько веков не было еще ни разу, чтобы они не разнесли в клочья всякого, кто посягнет на нашу святыню! Всех! На клочки! На кусочки!..

— Ваше величество, — принцесса положила ему на плечо свою тонкую смуглую руку и быстро зашептала что-то.

— Жулики! Мошенники! Колдуны!.. — не унимался Ксенофоб.

— Чево-о?!

— Мы не позволим…

— Самозванцы!

— Ваше величество…

— То, что стеллиандры в честном поединке…

— Мне сразу вы все не понравились! Особенно ты! Жди от вас…

— ПАПА.

— … мы не мошенники!..

— … неприятностей!

— Его величество Ксенофоб Первый пригласил благородных юношей из Стеллы, чтобы огласить следующее задание, — властный голос Монстеры прозвенел в зале, как брошенный на каменный пол меч, и все препирательства мгновенно прекратились.

— Завтра, о изворотливый сын Стеллы, — обратился царь к растерявшемуся Иванушке, — ты должен будешь засеять зубами дракона вспаханное тобой сегодня поле… делянку… полоску… рядок… и сразиться в одиночку с воинам, которые вырастут из этого грозного семени! Трепещи…

— Гм, извините, можно вопрос?

— …недостойный… Что?

— У меня есть вопрос. Как часто их надо будет поливать? И когда они прорастут? Видите ли, мы тут несколько торопимся…

— Ха-ха-ха-ха-ха!!!..

На конкурсе на самый зловещий смех царь, без сомнения, находился бы в жюри.

— Не расстраивайся! Ты все увидишь завтра! И завтра это будет последнее, что ты увидишь!

— И это обнадеживает… — пробормотал Иванушка.

Ксенофоб был бы чрезвычайно разочарован, если бы узнал, что шедевр его иезуитского красноречия действительно обнадежил Ивана, вместо того, чтобы напугать. Сразу было видно, что в Гаттерии никогда не издавалась любимая книга лукоморского царевича, в которой каждый раз, когда злодеи говорили нечто подобное королевичу Елисею, неприятное разочарование, как правило, в конце концов, настигало все-таки их самих.

— Ступайте, самонадеянные сыны Стеллы, — презрительно махнул рукой по направлению к дверям зала царь. — Отдыхай, веселись, Язон, и готовься…

* * *

Иванушка в пятый раз перечитывал и пытался разгадать тайный смысл короткой фразы на клочке пергамента, найденного на своей постели по возвращении в апартаменты: "Сегодня в двенадцать часов будь у входа в Черную башню."

Кто?

Зачем?

А, может, ошиблись кроватью?..

Как всегда в затруднительных случаях, то есть, просто всегда, Иван решил прибегнуть к испытанному средству — "Приключениям лукоморских витязей". Мысленно бегло перелистав роман, он нашел огромное количество примеров, когда кто-либо неизвестный, желая сообщить кому-нибудь кое-что секретное, писал подобную записку, незаметно подкидывал ее нужному человеку, призраку или чудовищу, а потом под глухой бой часов, омерзительный скрип кладбищенских ворот или зловещие раскаты грома шептал тому на ухо (или на то, что под этим названием было известно) ужасные тайны.

Хотя вспомнились, конечно, и пара курьезных случаев, к делу не относящихся.

В первом королевич Елисей также неожиданно нашел похожую записку у себя в золотой шкатулке, которую он только что вытащил из-за пазухи убитого им в поединке Гугуна Одноглазого. А когда пришел в назначенный час в заветное место, его поджидала Энзима Трехполосная со своими братовьями, и если бы не быстро он бегал, то быть бы ему безвременно женатым.

Но зато во второй раз не пошел королевич Елисей на назначенное свиданье, потому как от воспоминаний об Энзиме Трехполосной у него разыгралась жестокая мигрень, а отдал он надушенный кусок бересты своему тайному злейшему врагу, принцу Остравскому, с нехорошим намерением. Пошел туда принц со своими братовьями и встретился с красной девицей — Харлампией Златоручкой — и оженился безвременно. А королевич Елисей, увидав потом ту боярыню, стал принцу Остравскому тайным злейшим врагом.

Так или иначе, опыт героев показывал, что ждет его какая-то загадка.

Что же этому скрытному незнакомцу от меня надо?

А, может, незнакомке?..

Иванушка тоскливо вздохнул. Если бы записка находилась на подушке Трисея, Акефала или даже Ирака, какие-то сомнения еще могли оставаться.

Но на его подушке такое послание мог оставить только незнакомец.

Так зачем же?..

Может, он хочет сообщить что-нибудь важное? Что нельзя было открыто сказать днем?

Но что бы это такое могло быть?..

Что-то было тут нечисто, какого-то подвоха ждать придется, как пить дать. Ох, не к добру это!..

Но настоящие витязи Лукоморья не привыкли отступать.

А, может, пока никто не заметил, подкинуть эту записку Трисею? Пусть он ему сообщит, а тот мне потом расскажет…

Нет. Я не вправе подвергать его такому риску. Если что-то случится, то пусть со мной.

Ночью все башни черны.

Это, а еще то, что гаттерийские архитекторы дальше статьи на букву "Б" свои учебники не читают, Иванушка понял через тридцать минут после оголтелого метания по дворцовому комплексу туземных монархов.

Эта?.. Эта?.. Эта?.. А, может, эта?.. Нет, вроде, та, пятая по счету, чернее была… Или седьмая?.. А вон там, направо, еще две, и их я, вроде, пока не видел… Может, там?.. А, может, она черная в переносном смысле, и это просто как фигура речи троп, когда неприятным предметам или явлениям…

Ой, ешеньки-матрешеньки…

Бом-м-м-м… Бом-м-м-м… Бом-м-м-м…

Двенадцать!.. Опоздал!.. Не нашел!.. Идиот!..

Иван устало привалился спиной к теплому каменному боку неизвестно какой по счету башни и в бессильном отчаянии в сердцах стукнулся затылком об гладкий камень. К его великому вестибулярному изумлению стена от удара подалась, поехала куда-то вправо и вниз, и царевич начал падать, но не успел — какая-то невиданная сила ласково подхватила

его и понесла наверх.

— О, как ты точен, мой герой… А твоя нетерпеливость меня просто пугает… — промурлыкал совсем рядом бархатный голос.

Иван осторожно выглянул из-под обрушившейся на него груды подушек и вдруг оказался нос к носу с хозяйкой голоса и башни.

— Ой… — слабо пискнул он и попытался провалиться сквозь пол.

Даже при мерцающем свете потухающих углей в медной жаровне в дальнем углу будуара не узнать Монстеру было невозможно.

— Извините, пожалуйста, ваше высочество… Я тут все развалил… Я нечаянно… Я просто падал и оказался здесь наверху… Я сейчас все приберу…

И царевич, пока ему не успели помешать, бросился сгребать охапками подушки с ковра и метать их на низкое ложе под черным балдахином, мысленно честя себя на все корки. Мало того, что он не нашел ни Черной башни, ни своего немногословного корреспондента, так он еще умудрился непонятным образом попасть в опочивальню дочери царя! Если бы кто-то об этом проведал, его вполне могли приговорить бы к смерти! Хорошо еще, что Монстера, кажется, в сумраке принимает его за кого-то другого, и не подняла тревогу. Надо будет как-то побыстрей отсюда улизнуть… Или, если узнает его, постараться объяснить, что произошла какая-то странная ошибка…

— Ну, что же ты, воин, не смущайся так, присядь…

— Нет, спасибо, я уже пошел… Я тут случайно оказался… Я не хотел вас отвлекать от ночного отдыха… Я просто искал Черную башню и, кажется, немного ошибся дверью…

— Но…

— Я не нарочно… Извините… До свиданья… — и Иван, не замечая, что как щит прижимает к груди последнюю подушку, попятился в том направлении, в котором, он надеялся, была лестница вниз.

— Но я ждала тебя, Язон!.. — капризно вскинув брови, воскликнула царевна.

"Узнала!!!" — пропустило удар сердце Иванушки, а потом, как только общий смысл фразы дошел до него полностью, и вообще чуть не остановилось.

— Что-о?! — задохнулся он.

— Я ждала тебя! И не понимаю, почему это тебя так удивляет, поскольку ты уж ко мне пришел, — слегка раздраженно повела плечом Монстера.

— Вы… Так это… Так значит… Эта записка…

— Да, это написала я. Слава о твоей отваге и искусстве долетела и до наших диких краев, Язон… Поэтому не торопи время, мой воин… Нас ожидает жаркая ночь… Какая прелесть! Ты краснеешь! Ой, что с тобой? Тебе нехорошо? Открыть окно?

И снова неведомая сила подняла Иванушку и бережно опустила на только что собранную им гору подушек. По всей комнате захлопали створки распахивающихся окон.

Царевна, изогнув крутое бедро, присела с краю, щелкнула пальцами, и со стола прямо к ней подплыло и зависло в метре от пола огромное золотое блюдо с фруктами.

— Хочешь персик? — коснулась она румяного плода изящным пальчиком с трехсантиметровым, покрытым черным лаком, ногтем.

— Н-нет… — Иван слегка отодвинулся.

— Грушу?

— Н-нет… — Иван отодвинулся еще подальше.

— Тогда хурму?

Тоскливый взгляд Иванушки скользнул по бескрайнему блюду и непроизвольно остановился на бананах. "Эх, Сергий, Сергий… Пошто ж ты меня оставил…" — запершило в горле.

— Ага! — довольная собственной прозорливостью, неверно истолковала паузу Монстера и взяла с кучи фруктов один банан.

Кожура под ее пальцами лопнула, распавшись на четыре желтых полосы, и полные чувственные губы искусительницы плотоядно сомкнулись на беззащитной белой сердцевине.

Иван вздрогнул и инстинктивно забился в угол.

Колдунья недоуменно нахмурилась. Что-то здесь было явно не так.

— Вы мне, кажется, что-то сказать хотели… — нерешительно набрался смелости царевич. — Когда записку писали…

— Я? — грудным голосом удивилась Монстера. — Какую записку? Ах, да. Записку… Да, я хотела посоветовать тебе, как справиться с завтрашним испытанием…

— Спасибо!

— …Но ты должен мою подсказку заработать… — мягко коснулась она коленки Ивана.

— Что я должен буду для вас сделать?

Тут непрошибаемая невинность ее ночного гостя начала беспокоить хозяйку Черной башни.

— Послушай, Язон, у тебя никогда не было брата с таким же именем?.. Или другого родственника?..

— Н-нет… Насколько я знаю… — нерешительно проговорил Иван, не понимая, к чему клонит волшебница.

— М-мда… — разочарованно откусила она банан и стала задумчиво жевать. — Или я что-то перепутала, или слухи могут быть НАСТОЛЬКО обманчивыми…

— В-ваше высочество… Если требуется сразиться с великаном… Или скакать за тридевять земель… Или… Я готов… Вы только скажите…

— Нет, Язон. Ничего такого мне от тебя не надо, — проникновенно заглянула она ему в очи в последней отчаянной попытке. — Мне всего лишь хотелось, чтобы ты своими губами, своими руками, своим телом поведал мне о вселенной безумной любви…

Так бы сразу она и говорила. Об этом царевича дважды просить было не нужно. Уж это-то он знал, как делается — и читал, и сам видел на примере старших братьев неоднократно.

Иванушка неуклюже, но быстро соскочил на пол, встал на одно колено перед царевной и прижал обе руки к груди (своей).

— Твои уста свели меня с ума!

Взгляд карих глаз, внимательный и мудрый,

Лежит на мне, как черная чума!

Твои уста свели меня с ума!

Твое благоволенье — мне награда!!!

Глоток воды пред смертию лихой!!!..

Иван декламировал, как с кровью отдирал от горячего сердца истекающие любовью куски, и обнажались предсердия и желудочки, кипящей страстью брызжа на неосторожных.

Монстера закрыла лицо подушкой, и плечи ее, одетые в черный газ, мелко вздрагивали.

— …Твое рукопожатье — счастье мне!!! -

закончил царевич взрывом эмоций и рухнул на ковер лицом вниз, замерев у бархатных туфелек колдуньи.

Монстера была не в силах говорить, и только изредка всхлипывала, вытирая самой маленькой из подушек расплывшуюся тушь.

— Язон… Язон… Милый мой… Сколько мужчин побывало в этих стенах… Но ты один… Один… Такой… Никто… Я не забуду… Никогда раньше… Поднимись… Я все тебе расскажу… И помогу… И еще погадаю… Какой ты… Это невероятно… КАК ТЫ МЕНЯ РАССМЕШИЛ!!!..

* * *

Возбужденный гаданием Монстеры Иван убежал в свою комнату во дворце, суровые часовые, пробурчав нечто невнятное себе под нос, заснули на своих постах, и даже исходящий злостью и желчью Ксенофоб забылся за точильным камнем, выронив из рук свои любимый боевой топор.

И никто-никто не слышал и не видел, как в святая святых сокровищницы — внутреннее хранилище — легкой тенью просочилась таинственная фигура в черном плаще и из зачерненного сажей медного кувшина вылила до капли в чашу с зубами дракона какую-то тягучую мутноватую жидкость, подозрительно похожую на сахарный сироп.

Это и был тот единственный способ пройти через смертельно опасное испытание и остаться живым, о котором Монстера поведала царевичу.

Ведь даже малые дети в Гаттерии знают, что ночью начинается и властвует безраздельно страшная болезнь кариес.

* * *

Из пораженных за ночь кариесом зубов дракона выросли хилые, уродливые, еле стоящие на ногах воины — кариозные монстры.

Что творилось на апидроме — ни в сказке сказать, ни в мифе описать.

Возмущенная толпа стала кидать на арену косточки от фруктов, куски подсолнухов, огрызки яблок…

Один из таких огрызков и решил исход так и не начавшегося сражения, попав в плечо командиру. Тот повалился, увлекая за собой одного, другого, третьего…

"Принцип домино," — покачал головой Иванушка, с жалостью и сочувствием наблюдая, как беспомощная и бестолковая куча-мала делала безуспешные попытки распутаться и приподняться.

Монстера, медленно смакуя цифры, досчитала до десяти и объявила победу стеллиандра за неявкой соперника.

Если бы Ивану сказали раньше, он никогда бы не поверил, что десять стеллиандров могут перекричать многотысячный апидром, да еще с большим запасом. С восторженным ревом земляки Язона подхватили царевича на руки и стали его качать, так, что дух захватывало, а завтрак настойчиво просился наружу.

И быть бы ему на вершине счастья, да только не давали покоя вчерашние слова Монстеры: "С этим испытанием я тебе помогу, а вот против дракона не подействуют ни моя хитрость, ни моя магия. Только говорят мне карты, что место твоей смерти не здесь, и время твое не пришло еще, и только поэтому знаю я, что пройдешь ты и это испытание,

хоть и не ведомо мне, как и какой ценой. Но помни, Язон-царевич, что карты и ошибаться могут, даже у меня. Так что, берегись…"

На следующее утро гомонящая, жадная до зрелищ толпа окружила у стен дворца стеллиандров, царя и гвардейцев и повлекла их вверх по пыльным улицам Мзиури, к голой желтой скале, нависающей над морем.

Впрочем, по мере приближения к ее подножию голоса гаттерийцев как-то сами собой становились все глуше и тише, пока совсем не смолкли, и тогда Иванушка понял, что они пришли.

По лицу Ксенофоба было ясно, что он считает, что это путешествие для выскочки-стеллиандра было без обратного билета.

— Ты знаешь, Язон, почему еще задолго до приближения к драконьей скале замолкла толпа? А почему среди дворцовой челяди нет палача? — голос Ксенофоба источал кипящую ненависть и приторный яд. — А почему вот уже несколько сотен лет мы даже не утруждаем себя тем, чтобы получше перепрятать нашу национальную реликвию, ты тоже не знаешь?..

— Потому, что сами не можете забрать ее оттуда? — рассеяно предположил Иван, тревожным взглядом окидывая негостеприимную гору цвета золотого самородка.

Ксенофоб зашелся от ярости, и Иван понял, что угадал. И почему во дворце не существовало должности придворного палача, он понял тоже.

Потому, что как старая картина — мушиным навозом, гора была усеяна человеческими черепами. Костей видно не было — может, для этого нужно было подойти поближе. Хотя царевич охотно принес бы в жертву свое любопытство, лишь бы быть от этого зловещего места как можно подальше.

И как можно побыстрее.

Потому, что на самой верхушке скалы часть крутого уступа зашевелилась, заворочалась и расправила золотистые крылья.

Толпа ахнула и подалась назад, едва не утащив за собой и героя, и злодея дня.

— Там, на самой вершине скалы, есть пещера. В пещере — золотое руно. Иди. Желаю тебе оставить твои кости где-нибудь неподалеку, чтобы их можно было потом забрать и закопать под порогом дворца, чтобы всякий проходящий топтал их, а твоя душа не знала покоя под их ногами, — огласил напутственное слово царь и, неприятно осклабившись, шепотом добавил:

— Но если даже ты сумеешь добыть руно, не думай, что ты с ним далеко уйдешь. Клянусь, оно рано или поздно займет свое место на моих плечах.

Иван поморщился от такого вероломства, закусил губу и решительно шагнул вперед.

— Удачи тебе, Язон! — выкрикнул, перекрывая рокот толпы Ирак. — Мы все равно будем ждать твоего возвращения! Проклятый дракон подавится!

Иван, как будто налетев на невидимую стену, остановился, повернулся и пошел назад. Гаттерийцы завыли, заулюлюкали, засвистели. Тут же, как из под земли, появился торговец тухлыми яйцами и гнилыми помидорами.

— Я хочу попрощаться со своими друзьями, — твердо заявил царевич.

— Мудрое решение, — издевательски склонил голову Ксенофоб.

Лукоморец быстро подошел к стеллиандрам и, обхватив за плечи Трисея и Ирака, тихо заговорил:

— Сейчас же уходите на корабль и забирайте с собой Язона — если у меня что-нибудь получится, боюсь, отплывать придется без прощального банкета. Ждите меня там. Если я не вернусь…

— Ион!..

— …найдите, пожалуйста, моего друга Сергия и все ему расскажите… Как я хотел его найти… И как… погиб… — от жалости к себе у Иванушки перехватило горло. — И передайте, что было очень приятно с ним познакомиться… И с вами тоже… И страна мне ваша успела понравиться… Особенно финики…

С этими словами, чувствуя, что по рейтингу прощальных слов уходящего на верную смерть героя его сентенции не попадают и в первую сотню, он развернулся и побежал в гору, с хрустом давя хрупкие от времени и солнца кости прочными подметками сапог.

Если бы Трисей не ухватил Ирака за тунику, юноша последовал бы за своим кумиром.

"Ну, и педилы…" — в который раз подивился иолкец, мимоходом оттаскивая Ирака к кучке стеллиандров, одиноко стоящих на опушке у небольшого леска, где уже укрылись все местные зрители, и теперь трудно было сказать, больше ли в лесу деревьев или людей.

Первые ряды занимала царская семья, знать и главный передатчик. Поскольку оттесненным простолюдинам не было видно ничего, кроме спин впередистоящих, главный передатчик громко описывал, что он наблюдает, а его подручные и ученики, рассыпавшись среди народа, как по цепочке передавали его слова стоявшим позади, и каждый приукрашивал свое повествование как только мог, потому, что самый красноречивый после смерти главного передатчика, занимал его почетное и очень доходное место. Главного передатчика холили и лелеяли, и поэтому, как правило, доживал он до очень глубокой старости, зачастую уже практически слепым и глухим, но с воображением и словарным запасом, усиленными годами.

Так рождались на гаттерийской земле самые невероятные легенды.

Утреннее солнце, хоть и молодое, нещадно слепило глаза, и Ивану приходилось карабкаться по камням, одновременно глядя вверх, прикрывая глаза рукой, как козырьком.

Дракона не было видно.

"Может, весь этот курултай его не разбудил?" — отдуваясь и обливаясь потом, думал царевич, прокладывая чуть не на четвереньках курс среди поросших короткой жесткой травой глыб размером со слона и изо всех сил стараясь не наступать на черепа. — "Может, удастся подойти тихонько, забрать золотую овчинку и — бегом вниз?.. Хочется

надеяться, что невидимок драконы не видят, как и полагается… Хотя интересно, а нюх у них хороший?.. А слух?.. Что же я помню про них?.. А, у них размах крыльев около сорока метров… У молодых… А еще… Еще… у них ушей нет… Зато есть когти, и ими он может зацепиться даже за вертикальную скалу… А еще у них период спаривания летом… И

зрачок вертикальный… А чешуйки шестиугольные. Или это у пчел соты? Ах, да. Еще круг кровообращения у драконов открытый… что бы это ни значило… Да зачем мне все это! Я должен вспомнить про нюх и слух!!! Нюх… Нюх… Эх, говорила мне мама — учи зоологию… Так кто ж его знал… Они же вымирающий вид… К несчастью… Пока не вымерший…

Ох, да когда же, наконец, эта вер… ши… на…"

Ой.

Вот она.

А вон и пещера. И не пещера даже, а просто неглубокая ниша в стене с уступом, похожим на сиденье, на котором и лежала — руку протяни — зо…

Струя жидкого пламени ударила в камень над головой Иванушки, и огненный капли разлетелись, поджигая сухую редкую траву.

Он успел кинуться за одного из "слонов", и только это спасло его от погибели, а царя Ксенофоба — от преждевременного разочарования, потому, что при прямом попадании даже костей бы от незваного гостя не осталось.

Над головой скрючившегося в тени глыбы Ивана, низко-низко, медленно-медленно, поворачивая башкой цвета нечищеного медного самовара и раздувая ноздри, как бы принюхиваясь, проплыло золотисто-зеленое чудовище. На мгновение царевичу показалось, что один огромный желтый глаз остановился на нем, и сердце, просвистев мимо озадаченного желудка, ухнуло прямо в правую пятку.

Дракон, медленно ухмыльнувшись, стал заходить на второй круг.

"Гадская ящерица," — выругался сквозь зубы Иванушка, пытаясь одной трясущейся рукой развернуть бумажку, на которую еще вечером выписал заклинания трех волшебников, а другой стянуть сапог, — "Могла бы и не заметить… Ну ведь зачем нужна ей эта дурацкая шкура, а?! Ладно, план "А" провалился. План "Б"… Криббль, Краббле, Круббле!"

Прицельный залп из сапога-огнемета, кроме видимого удивления на лице кровожадного ящера, других результатов не принес и, не выскочи царевич вовремя из своего укрытия, у дракона появился бы слегка пережаренный, но вполне съедобный завтрак.

Третий, четвертый, пятый и шестой заходы последовали до отчаяния быстро один за другим, и оглушенный, ошарашенный Иван метался с места на место среди всплесков огня, лавы и горящей земли, не соображая больше, что делать и куда бежать.

Перед последним заходом дракон, похоже, решил сделать круг побольше, и у Ивана появились бесценные секунды, чтобы прийти в себя.

Поднявшись с трудом на непослушные ноги, он к ужасу своему увидел, что коварный ящер выгнал его на самую вершину скалы — ровную лысую площадку, на которой не было ни одного укрытия крупнее и прочнее человеческого черепа.

Где он?.. Где он?.. Где…

Проклятая рептилия появилась слева.

У царевича оставался последний вариант, и последняя надежда. Тем более, что однажды это уже сработало.

Краббле! Криббль! Круббле!

"Внутренний объем подпространства хранения переполнен," — приятно перекрывая торжествующий рев дракона, прозвучал из голенища слегка гнусавый женский голос. — "Приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто без сохранения всех размещенных объектов."

И не успел Иванушка опомниться, или хотя бы спросить "Чо-о?", как сапог в его руках судорожно дернулся, и из него выпала "Инструкция пользователя" к волшебным сапогам, полбуханки черного хлеба, флакон средства для чистки ковров и дракон.

Новый, вернее, хорошо забытый старый дракон растянулся на брюхе, растопырив все четыре лапы, и по обалделости взгляда смело мог бы посоревноваться с самим Иваном.

Или с золотистым зверем наверху, если уж на то пошло.

Атакующая злорадствующая бестия поперхнулась собственным пламенем и, от неожиданности икнув, просвистела мимо и снова взмыла ввысь.

Заходя на восьмой круг.

Дракон из сапога зашевелился и, хотя Иванушка все еще оставался невидимкой, обернулся, набрал полную грудь воздуха и безошибочно злобным янтарным оком зафиксировал своего недавнего тюремщика.

А вот это был конец.

Это понял даже Иван.

Он бессильно опустился на колени, закрыл голову руками и стал смотреть короткометражный документальный фильм под названием "Моя жизнь".

А гаттерийский дракон, круживший заполошно в безоблачном небе, вдруг пронзительно затрубил.

Услыхав голос своего золотистого собрата, сине-фиолетовый сморгнул, закрутил головой, мгновенно позабыв про Иванушку и, не дожидаясь, пока найдется источник этих раздирающих барабанные перепонки звуков, подпрыгнул, мощно взмахнув громадными крыльями, и взлетел.

Волной воздуха Иванушку отшвырнуло далеко в сторону, пребольно шмякнуло об скалу, а сверху на него свалилось и полностью прикрыло что-то горячее, жесткое и тяжелое, вроде ворсистого кольчужного одеяла.

Он вытер рукой с лица холодный пот, смешанный с гарью и желтой пылью и осторожно выглянул из-за обгоревших ресниц.

В глаза ему сразу же ударил ослепительный золотой блеск фамильной реликвии царских семей двух стран.

Вот оно.

То, ради чего десять отважных приплыли сюда, рискуя свободой и жизнью.

От чего по всей правой стороне тела через несколько минут будет такой незабываемый обширный синяк.

Золотая шкура священного барана…

Или священная шкура золотого барана?

Ладно, оставим религиозные вопросы теософам. Пока эти мерзкие твари были заняты пожиранием друг друга, надо было бежать отсюда со всех ног.

Но где же они? Еще не хватало, чтобы они объединились, решив, что одного маленького тощенького лукоморца им вполне может хватить на двоих!

Иванушка с тревогой высунулся из-под шкуры и замер.

Целующиеся голубки на приглашениях на свадьбу мгновенно канули бы в Лету, если бы хоть один художник хоть один раз увидел бы целующихся драконов.

Золотистое и синее чудовища парили в небесах, бережно переплетя длинные чешуйчатые шеи и, задыхаясь, от нежности и безумной страсти, протяжно трубили, оповещая весь мир о зарождающейся любви.

"Вымирающий вид", — вспомнил царевич. — "Может, последние в своем

роду…"

Встретились два одиночества. И теперь было им глубоко наплевать и на жалкую золотую шкуру, и на беспомощного скорчившегося под ней человечка, и на эту странную страну, и на эти пыльные горы…

Были только он, она и бескрайнее синее небо.

Уходи, Иван. Они не заметят.

— …И превратился стеллийский царевич в дракона…

— …И, завывая, превратился заморский царевич в отвратительного дракона…

— …И, завывая как тысяча демонов, обернулся заморский колдун в омерзительную драконоподобную тварь…

— …И схватился со старым драконом…

— …И не на жизнь, а на смерть стал биться с нашим драконом…

— …И небеса отпрянули в испуге при виде кровавой битвы, что завязалась между Добром и Злом… Ой…

— Извините, — машинально пробормотал Иван, уходя с ноги третьего передатчика на ногу жены крестьянина, стоящей тут же рядом, потому, что большого выбора у него не было, и, пройдя уже почти через весь лесок, на землю он наступал не больше пяти раз, и то случайно.

Там, где он прошел, зрители охали и ойкали, кое-где завязывались и тут же стихали вялые потасовки, но старички-волшебники постарались на славу, и никто так и не увидел ни Ивана, ни сокровище национального масштаба на его плечах, неторопливо, но решительно удалявшихся в сторону порта.

Проходя мимо Черной башни* [*При свете дня было ясно и несведущему в топографии Мзиури, что хоть черных башен в городе и много, но Черная башня была одна — сноска], Иван поднял глаза к единственному окошку под самой крышей, открытому настежь.

Монстера помахала ему рукой, а по губам ее скользнуло что-то, очень похожее на улыбку.

Он смутился, покраснел, вспотел, споткнулся и не помахал в ответ.

Когда, пройдя метров пятьдесят, он все же набрался решимости и оглянулся, рука полуподнята, все окна в башне были уже плотно прикрыты.

"Показалось," — с облегчением соврал себе царевич, вытер пот со лба и прибавил шагу.

А в порту шел бой.

Раненые и убитые валялись повсюду, и к своему ужасу Иванушка узнал среди них некоторых членов команды "Космо" и героев.

Гаттерия не отпускала.

Заклинание сапогов-самогудов вспомнилось само собой и, сбросив сковывающую движения овчину на причал, Иванушка ставшим уже привычным жестом содрал с ноги сапог и выпалил: "Круббле-Краббле-Криббль!"

И тот час же из голенища полилась тягучая обволакивающая восточная мелодия, под которую, наверно, засыпали, засыпают и будут засыпать погонщики верблюдов в душных темных караван-сараях под огромными звездами Шатт-Аль-Шейха еще долго после того, как когда-нибудь и где-нибудь у остальных людей наступит конец света.

Палило на поражение вездесущее солнце, раскаляя песок до температуры огня и воду до температуры песка, обливала бледным светом равнодушная луна, завлекали оазисы и приглашали миражи, а караван шел, покачиваясь, как флотилия на море, и горбоносые усталые верблюды терпеливо переставляли ногу за ногой, не глядя вперед, зная, что перед

ними — вечность…

Вечность…

Покой…

Сон…

Прах…

Трах!

Сапог выпал из ослабевших пальцев Иванушки.

Музыка умолкла.

Царевич сконфужено затряс головой, пытаясь понять, что он делает в этом незнакомом месте, и куда подевались верблюды.

Вокруг него плескалось море и лежали груды окровавленных тел. Более окровавленные лежали тихо, менее окровавленные — глубоко дышали и умиротворенно стонали во сне.

"Ешеньки-матрешеньки," — изумленно присвистнул Иванушка, если бы умел. — "Это я их всех усыпил! Ну, ничего себе мелодия! Сколько же я тут продудел-то!? Надо наших скорее будить, да бежать, пока туземцы не проснулись!"

Иван успел перетаскать всех стеллиандров на борт "Космо", сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт золотую шкуру, сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт Язона, сбросить в воду сходни и попытаться без особого успеха поставить паруса, уронить мачту, оттолкнуть корабль

мачтой от причала, уронить мачту в воду, упасть в воду самому, выловить себя и мачту, уронить в воду паруса, выловить паруса, и только после этого вспомнил, что как из каждого заклинания, из этого выход был простой — "Бумс".

"Бумс," — прошептал он еле слышно на ухо капитану, но надеждам его не суждено было сбыться — проснулись все.

Но пока озадаченные гаттерийцы пытались понять, что в нормальной пустыне делает такое неприличное количество воды, отчего караван-сараи, дувалы и минареты в мгновение ока превратились в непонятные строения неизвестной архитектуры, и не следует ли

подождать, пока самум сдует этот лукавый мираж, матросы "Космо", подгоняемые самыми страшными лукоморскими проклятиями Ивана, быстро поставили мокрые паруса и поймали попутный ветер.

И только когда "Нам от берега плыть, пенек бестолковый!.. Мачта — вот она!!! А это — весло!!! Это ж козе понятно!.. Чтобы паруса пошли вверх, веревку надо тянуть ВНИЗ!!! Быстрее!!!.. Возитесь, как улитки черепаховые!.. От берега нам надо плыть, от берега! Ну, сколько раз вам повторять, что берег — это там, где кончается вода!!!.. Тысяча морских

чертей!!!.." уже приближалось к горизонту, с пристани донесся одинокий вопль отчаяния, тут же потонувший в тысячеголосом реве ярости.

Это под ногами нахлынувшей толпы окончательно проснулся командир отряда, посланного перебить стеллиандров, если они захотят сесть на корабль.

* * *

Она вздохнула, поплевала на тряпку и тщательно оттерла пятнышко, оставленное бесстыжей мухой на светлом образе ее героя. Отполировав после этого до блеска все блюдо, она трепетно установила его в специальную подставку, сделанную своими руками, и оно заняло полноправное место в обширной экспозиции разнообразных тарелок, кубков, фресок, кувшинов, амфор, пифосов, гобеленов, салфеток и прочих

предметов, обладающих минимумом ровной поверхности, на которую могло бы быть нанесено известными, малоизвестными и просто неизвестными ремесленниками изображение Нектарина.

Сюжеты сих картин разнообразием не грешили. Их единственным мотивом был Нектарин, совершающий разнообразные подвиги.

Вот миниатюра на пряжке — Нектарин, побеждающий Политаза. Там чеканка на умывальнике — Нектарин, выигрывающий чемпионат Мирра по гонкам на колесницах. Здесь вышивка крестиком на пододеяльнике — Нектарин, сражающийся со стоголовымим сторукими стоногими великанами. Трилогия сканью на жаровнях — Нектарин, усмиряющий бешеного вола из Эритреи…

Куда ни кинь взгляд — все или бестактно напоминало о сем доблестном муже, или в открытую кричало о нем.

Что бы ни говорила родня.

Что бы ни твердили знакомые.

Что бы ни доносили сплетни.

Ведь это была Любовь.

Бескрайняя, как океан.

Чистая, как весеннее небо.

Безумная, как Канатчикова дача и Кащенко вместе взятые.

Любовь с первой кружки.

* * *

Он вздохнул и машинально почесал обожженную крапивой щеку.

Уже вторую неделю, как ходил, крался и ползал он кругами вокруг дома сестер-грайй, и все без толку. Коварный план, предложенный оракулом за очень нехилую плату — захватить единственное на троих око грайй при передачи от одной сестры к другой и угрозами выведать, как найти их родственниц — горгон никак не срабатывал. Проклятые бабки просто не желали передавать свой дурацкий глаз — им постоянно пользовалась одна и та же старуха! Попытка же организовать антиграйские волнения в деревне привели лишь к тому, что теперь ему приходилось скрываться не только от самих грайй, но и от всех поселян и питаться тем, что тайком утаскивал из их подношений грайям.

Поставленные перед выбором — пойти против родственниц богов или против назойливого пришельца — крестьяне и пастухи долго не колебались.

Тупое быдло!..

А ведь время-то подпирало! Времечко-то ведь шло!.. Так ведь можно было и мимо женитьбы пролететь! Не до старости ведь за чудовищами охотиться и в походах пропадать! Да и такие глупые и богатые царевны на дороге не валяются… И если бы не ее сквалыга-отец и завистливые старые девы-сестры, в дремучести своей не желающие иметь такого выдающегося зятя… Голову Горгоны им, видите ли, подавай!.. Только после этого они рассмотрят кандидатуру… Ха… Да если у меня будет голова Горгоны, я сам буду кандидатуры рассматривать!.. Устрою уж я им маленький сюрпризик… Будут они еще у меня в ногах валяться, упрашивать, чтобы я эту…

Чу!.. Что это? Какой-то шум у ворот?..

Ну-ка-ся, ну-ка-ся…

Выдающимся героем Нектарин стал не в последнюю очередь потому, что не упускал шансы, которые упускать было нельзя.

* * *

— Ожерелья! Ожерелья! А кому ожерелья! Блестят-переливаются, на шейку надеваются! Ожерелья кто купил — верно денежку вложил! А кольца кому — колечки! Размеры для всякого человечка!

Снайперский пинок — и калитка, не успев охнуть, отлетела к забору.

— Девушкам-красавицам украшенья нравятся! Подходи, торгуйся, душка — уступлю, поди, полушку!..

Зыркнув по сторонам и не приметив ни одной живой души ни в цветнике, ни во дворе, отрок Сергий разухабистой походкой завзятого коммивояжера направился в дом, размахивая на ходу сверкающими связками трофейных драгоценностей.

— Гребни-серьги-кольца! Хочется — не колется!..

Прихожая… Никого. А туда ли я попал-то вообще?.. Как-то это подозрительно не так… Честно говоря, я что-то вроде пещеры ожидал… Или там развалин каких… Ну, да ладно. Пришел — все посмотрю. Авось, глядишь — у хозяев спрошу, где этих замшелых старушенций искать. Где-то поблизости должны уж совсем быть… Как их там?.. Ага. Энохла, Мания и Агапао.

Куда теперь? Налево? Направо? Прямо? А, может, дома нет никого? По грибы ушли? Ладно, пошли направо — начало осмотра…

Судя по жестким, прибитым к полу стульям и дырявой над ними крышей это была комната для приема гостей. Пустая. А вон еще куда-то дверь. Может, хозяева там…

— …Убит!

— Е-4!

— Ранен!

— Е-5!

— Ранен!

— Е-6!

— Мания!!!

— Убит?

— Так не честно!!!

— Ну так убит, или нет?

— Ты жульничаешь!

— Кто? Я?! Как бы это, интересно мне знать?!

— Не знаю! Но как-то!

— Ха!

— Ты подглядываешь!

— Сама ты подглядываешь! Глаз у Энохлы!

— Все равно! Почему ты тогда в семнадцатый раз подряд выигрываешь?!

— Это не я подглядываю, это ты играть не умеешь!

— Ха! Ну, давай тогда в шахматы.

— Не хочу.

— Ну, в шашки.

— Тошнит.

— А когда тошнить перестанет?

— Не скоро! Уже от одного этого слова — "шашки" — тошнит! Бе-е-е!..

— Ну, тогда давай в города.

— При существующем уровне урбанизации это игра на пять минут!

— И в деревни.

— На шесть!

— Тогда в го.

— Опять!.. Фу-у-у!..

— Ну, тогда сходи, возьми у Энохлы глаз и поработай в свинарнике!

— Нет, давай лучше в шахматы.

— Конь g-1 на f-3!

— Ты играешь этот дебют уже в семьдесят четвертый раз!

— А он мне нравится!

— Пешка на а-6!

— А сама-то!..

"Это они?!" — Волк осторожно просунул голову в слегка приоткрытую дверь.

Сказать, что увиденное жилище и его обитательницы абсолютно не соответствовали составленному им мысленному образу — значит, не сказать ничего. Где отвратительные старухи с грязными спутанными космами? Где ветхая избушка с затхлыми, заплесневелыми рушащимися стенами?..

В уютной светлой комнате, густо заселенной скульптурами мускулистых воинов из белого и розового мрамора, на двух соседних диванчиках в обществе бескрайних подносов со всевозможными фруктами, печеньем, булочками и лепешками с вареньем развалились две пухленькие старушки лет под восемьсот-девятьсот, с сиреневыми кудрявыми волосами и в розовых гиматиях. Рядом, на кругленьком кривоногом столике, стояло блюдо с финиками в меду и амфора с лимонадом. Пол был усеян бесчисленным множеством желтых и голубых подушек всех возможных форм и размеров — наверное, на тот случай, если хозяйкам комнаты надоест лежать на диванах и они захотят сменить обстановку. Из огромного распахнутого в сад окна доносилось пение птичек, запах цветущих магнолий и навоза и чье-то отдаленное, но действующее на нервы ворчание. Серый не удивился бы, если бы узнал, что это была та самая Энохла, наверное, такая же розовенькая и жизнерадостная.

Но что-то было не так.

Чего-то не хватало.

Чего-то такого, что обязательно должно было здесь присутствовать.

И он понял, чего.

Пергамента, чернильницы, перьев, шахмат, шашек и го.

Все партии игрались грайями в уме. Чтобы не сказать, "вслепую".

Во дают, старые вешалки!.. Интеллектуалки!.. Таким мои бусики-браслетики и даром не нужны, поди… Юхнулся мой планчик-то…

Единственно верное решение пришло мгновенно.

— А почему вы не играете в марьяж? Или в покер? Или, наконец, в "дурака"?

Старушки, как по команде, повернули головы в его сторону.

"Во что, во что?" и "А что это такое?" прозвучали почти одновременно.

— Это — известные карточные игры. Хотите, научу? — и, не дожидаясь ответа, Серый небрежно бросил на пол содержимое ювелирного магазина среднего достатка, и из потайного кармана штанов извлек любимую колоду весьма кстати крапленых карт.

— Я — коробейник Ликандр. Хожу по миру, продаю всякие безделушки — золотишко-серебришко, камешки разные самоцветные… Но самое главное мое сокровище вот. Называется "карты", — ловким жестом разделив колоду пополам, протянул он пощупать картонные прямоугольники грайям. — С их помощью можно развеселиться, если скучен, завести друзей, если одинок, разбогатеть, если беден… Ну, или наоборот… Впрочем, это уже не интересно.

— Ты что думаешь? Что мы не знаем, что такое карты?

— Может ты считаешь, что мы и гадать-то не умеем?

— А при чем тут гадать? — несмотря на отсутствие зрителей, картинно пожал плечами Волк. — В них играть надо, а гадать можно и на апельсинах!

— В карты?

— Играть?

— Ясен день! А вы что думали? Ну так научить, или как?

— Учи, коли не шутишь!

— Бери печенье, Ликандр! Наливай лимонад!

— Садись поближе, гостенек!

— Ну-с, — важно произнес Серый, пристроившись на самом большом пуфике и протирая о рукав банан в шоколаде. — Начнем с "дурака"…

Через час под его чутким руководством Мания выигрывала у Агапао уже пятую партию подряд. К обоюдному восторгу проигравшая старушка залазила под рахитичный столик и кукарекала, с грохотом переворачивая при этом все, что находилось в пределах досягаемости ее коротких ручек и ножек.

Одной из первых пала жертвой расписная амфора.

Хоть Серый и успел перехватить ее в последний момент, но все равно было уже слишком поздно. От удара об единственные в комнате десять квадратных сантиметров пола, не занятых подушками, она треснула, и остатки липкой сладкой жидкости веселым ручейком закапали на руки лукоморца.

— Тьфу ты, зараза, — громко выразил он свое отношение к происшедшему и поскорее выбросил негодную посудину за окошко в крапиву. Там, похоже, она приземлилась на что-то мягкое, что издало звук, странно похожий на "Ой".

— Кажется, я поросенка вашего пришиб…

Предположение Серого вызвало новый приступ хохота.

— Нашего!..

— Они у нее по три раза в день разбегаются!

— Опять, наверное, Энохла сама с собой в нарды играет!

— А почему она не играет с вами?

— Потому, что третий — лишний!

— И бурак выдергивать кто-то должен!

— Не бурак, а бурьян!

— Еще одна юная натуралистка на мою голову!..

— Горожанка изнеженная!

— И вообще — свиньи, куры, сад, цветник — это была ее идея.

— Цветы хорошо пахнут.

— Она думала, что мы тоже будем там работать!

— Она точно не думала, что ТЫ будешь там работать.

— Она же из ума выжила! Грайи — копаться в земле! Она бы еще коз пасти пошла! Или на кифаре на виноградниках играть!..

— Ну, Мания, не будь такой жестокой. На кифаре она играет не так уж и плохо…

— Да, неплохо. Если бы у нас было одно ухо на троих! Ее понятие о сельской жизни меня убивает! Жимолость!.. Цыплята!.. Еще немного — и крестьяне вообразят, что здесь поселилась Фертила и начнут паломничество!

— Хоть какое-то будет разнообразие… — неожиданно вздохнула Агапао.

— Тебе очень хочется с ней поссориться?

— Мне очень хочется найти наше предназначение… — неожиданно посерьезнела Агапао.

— О-о-о!.. Начинается!.. — в картинном отчаянии хватаясь за голову, простонала ее сестра. — Хочется-перехочется!

Тут волчье любопытство не выдержало.

— Извините, конечно, бабушки, что лезу не в свое дело… Но о чем это вы все толкуете? Какая кефира? Какие цыплята? Какое предназначение? И почему все-таки ваша Энохла с вами не играет?

— Я же сказала: третий — лишний!

— Ладно, не обращай внимания, вьюноша, — махнула рукой Агапао.

— В самом деле! Давай-ка лучше показывай следующую игру!

— Да-да, как ее!..

— Покер. Только понадобится бумажка. Или пергамент. Или папирус. Что там у вас изобрели, чтобы вести запись…

Вдруг Волк растерянно замолк.

— Вон, возьми пергамент в ореховом шкафчике в углу.

— Чего молчишь-то? — первой забеспокоилась Мания.

— Ты что, забыл, как в него, этот покер, играть? — встревожилась Агапао.

— Да нет… Просто я вспомнил, что с записью могут возникнуть некоторые проблемы…

— Не волнуйся, мы обе грамотные!

Серый хотел было уточнить, что не в грамоте дело, но внутренний голос отсоветовал ему делать это, и он продолжил:

— И, к тому же, тут, и в марьяже, кроме этого, понадобится третий человек…

— ???!!!

— Ну, втроем надо в него играть, то есть.

— Что?!

— Три человека, говорю, надо.

— ЭНОХЛА!!! — в один голос взревели старушки. — Энохла! Бегом сюда! Ликандр, кричи!!!

— А-а-а-а-а!!!..

— Да не так кричи!..

— А как?

— Кричи "Энохла"!

— Зови ее!..

— Давайте все вместе!

— Три-пятнадцать!

— Э-НОХ-ЛА!!! Э-НОХ-ЛА!!! Э-НОХ-ЛА!!! Э…

— А не проще ее сбегать позвать?

— Сама придет.

— Три-пятнадцать!

— Э-НОХ-ЛА!..

Где-то в глубине дома хлопнула дверь, потом другая, и, чуть не вынеся третью, в комнату влетела еще одна старушка, как две (или три?) капли похожая на двух первых.

— Вы что тут — с ума посходили? У меня аж куб… грабли из рук выпали! Я уж думала, что у вас, бездельниц, пожар случился! Или крыша обвалилась! Хотя почему она все-таки не обвалилась от вашего ора — я не по…

И тут ее единственный глаз цвета пламени узрел гостя.

— А это еще кто у вас тут?

— Энохла! Смотри!..

— Это — бродячий торговец драгоценностями Ликандр! Он сейчас научит нас игре для троих!

— Что?..

— Что слышала, сестра! Игре для троих!

— В кости, что ли?

— В карты!

— Но на картах ведь гадают…

— В карты играют!

— А гадать и на апельсинах можно!

— Но если так… То… Предназначение…

— Да, сестричка. Да.

— Боги Мирра!..

Поросенок под окном вздохнул и грузно наступил на что-то керамическое.

Через пять часов три сестры уже умели играть во все карточные игры, какие только Серый смог припомнить. В ход пошли даже "шантоньский дурак", "Акулина" и "верю-не верю".

До испуганных случайных прохожих полдня доносились таинственные фразы, принимаемые ими за отрывки новейших гимнов:

— …хода нет — ходи с бубей!..

— …она просто перезаложилась на третью даму…

— …ага! Без лапки!..

— …шесть пик — сталинград!..

— …за полвиста выходи!..

— …привет, валет!..

— …кукареку!!!..

— …ха-ха-ха!..

— …по старшей!..

— …простая…

— …три туза…

— …не верю!..

— …Ага!!!..

Грайи все схватывали буквально на лету. К концу мастер-класса Волка не покидала уверенность, что через пару дней практики садиться с ними играть на деньги будет вершиной глупости. Даже краплеными картами. Или, скорее, "тем более, краплеными".

У него так и чесался язык снова спросить у бабок про их загадочное предназначение, и каким образом оно могло быть связано с колодой потертых вондерландских карт, по случаю прихваченной им из заведения мастера Вараса за день до отъезда.

Но, не получив ответа в первый раз, он не думал, что получит его во второй, а настраивать против себя шубутных старушек ему не хотелось — у него еще была важная задача, ради которой он не мог рисковать их расположением даже из-за непонятной тайны.

— Что-то засиделся я у вас, — проглотив последний банан в шоколаде, отрок Сергий сделал вид, что засобирался.

— Постой, Ликандр!

— Ты куда?

— Ну, как куда? Волка и продавца ноги кормят. А что-то в последнее время мой товар и так неважно расходиться стал… Говорят — мещанство… А вот приятель мой торговец скульптурой Литотрипс наоборот только успевает новые кошели под деньги покупать… Мода, что поделаешь…

— Ха! Мода! Я бы, например, лучше украшения носила!

— А я — статуи покупала!

— Тебе еще этих бесплатных мало!

— Послушай, Ликандр! — вдруг схватила его за руку Энохла. — Ты помог нам, мы поможем тебе.

— А и верно, сестрички!

— И правда что, Энохла! Надо отблагодарить такого уникального молодого человека!

— Ты говоришь, у вас там, в долине, статуями торговать выгоднее, чем драгоценностями?

— И выгоднее, и воруют меньше, и в случае чего от разбойников есть чем отбиться, — глубокомысленно подтвердил Волк.

— Ну так вот. Мы порекомендуем тебя…

— Тебе…

— …одних наших родственниц. Может, ты слышал про них. Они наши троюродные внучатые племянницы.

— Они занимаются скульптурой? — с туповатой невинностью спросил Серый.

— Да.

— Они горгоны.

— ЧТО?!

— Ликандр, не бойся.

— Это не должно тебя беспокоить.

— Мы напишем тебе рекомендательное письмо.

— Главное — предъявить его до того, как они увидят тебя.

— И не смотри им в глаза.

— У них этой скульптуры — просто штабелями лежит.

— Некуда складывать.

— А выбрасывать жалко. Некоторые — просто шедевры.

— Да-да. Вот, посмотри вокруг — разве тебе не нравится?

— Правда, живут они далековато…

— На Барбосских островах.

— Ты, наверное, и не слышал про такие никогда?

— Конечно, не на всех сразу…

— На одном из них — на Каносе.

— Мы тебе нарисуем карту…

— И дадим крылатые сандалии…

При слове "сандалии" Серый страдальчески поморщился.

А поросенок под окном прихрюкнул.

Или закряхтел.

— Ты не помнишь, Мания, где они?

— В красном сундуке на чердаке.

— Крылатые? — умудрился, наконец, вставить слово в разговор и Волк.

— Да. Но ими очень просто управлять.

— Просто говори им "вверх", "вниз", "вправо", "влево"…

— И так далее…

— Пока они не привыкнут к тебе.

— Потом они будут просто тебя чувствовать.

— И они отнесут тебя, куда угодно.

— Они волшебные?

— Волшебные?.. Они крылатые.

— Очень редкая порода.

— Гнездятся только на вершине Мирра.

Похоже, поросенку под окном надоело валяться на одном месте, и он, шумно ломая стебли травы, решительно направился куда-то прочь.

Волк тоже заторопился.

— Не спеши, Ликандр! — придержала его за рукав Агапао.

— Поужинай с нами!

— И можешь остаться ночевать, а наутро пустишься в путь.

— Туда лететь дня полтора — два.

— Поэтому мы уже не летаем так часто к нашим девчонкам в гости, как раньше.

— Далековато для нас уже кажется, хе-хе…

— Хе-хе…

— Да нет, мне бы поскорее надо. Еще светло во всю. Спасибо вам за предложение, за помощь…

— Ну хоть лимонаду попей…

— Там селяне, кажется, должны были принести дары.

— Опять, наверно, одни бананы в шоколаде…

— М-да. Ну, ладно. Пожалуй, лимонадику с бананчиками я еще чуть-чуть попью, — с фальшивым вздохом сразу сдался Серый.

Затолкав в переметную суму собранные с пола драгоценности (те, которые не слишком далеко закатились), карту и сухой паек, упакованный на дорожку ему благодарными грайями, отрок Сергий на прощание обнялся со старушками.

— Ликандр! Тебя, наверное, нам боги Мирра послали за все наши переживания!.. — прослезилась Агапао.

— Заходи к нам в гости… в любое время… когда будешь в нашей стороне… — подозрительно засморкалась Мания.

— Спасибо тебе… Ты сам не знаешь, как это для нас было важно…

— Ну, что вы… — смутился Волк, чувствуя почему-то себя последним мерзавцем. Ох, слава Богу, Иванушки нет рядом… — Ну не надо плакать… Буду в ваших краях — обязательно загляну. А чтоб повеселее вам маленько было — хотите, анекдот расскажу?

И, не дожидаясь ответа:

— Ну, вот. Играют в марьяж двое приятелей против еще одного мужика. И в решающей партии один не знает, с чего ему зайти, чтобы другу подмастить. И смотрит на него. А друг понял, что тот от него хочет, и руку к сердцу прикладывает. Ну, тот, первый, думает: "Раз сердце — значит, черви." И пошел в черву. И мимо!!! И продули они. И после игры тот, второй, у первого спрашивает: "Что ж ты мне червы подсказывал, если у тебя одни пики были!!!" А тот отвечает: "Причем тут червы? Я руку к сердцу прикладывал! А сердце как делает? Пик-пик!!!.."

Старушки сквозь слезы захихикали, а Серый, пока не захлюпал носом сам и не признался во всех своих злокозненных намерениях, подхватил сумку и, помахав рукой, заспешил к выходу.

Энохла, семеня рядом с ним, показывала путь на чердак, где хранились чудесные сандалии.

— А как же я верну их вам? — вдруг озадачился Волк. — Когда ведь еще сюда соберусь-доберусь — не ближний свет-то…

— Да проще простого! — воскликнула грайя. — Только скажи им "домой" — и они мигом умчатся сюда сами. Это — самая быстрая пара за много лет! Чистопородные!

— А не потеряются? — засомневался отрок Сергий.

— Да ты что! Боги Мирра специально…

Энохла поднялась почти до конца лестницы и вдруг замерла. Серый с ходу уткнулся ей в спину.

— Что там?

— Кто это сделал?!

— Что?

— Это!!!

Волк выглянул из-за ее плеча.

Красный сундук был открыт, и при ярком солнечном свете, беспрепятственно вливающемся в огромную дыру в соломенной крыше дома, были ясно видны разбросанные вокруг него вещи.

Никаких сандалий среди них не было.

Старушка издала яростный вопль.

— Проклятье!!! О, Боги!.. Будь ты проклят, негодяй!!!..

— Кто?

— Я должна была догадаться!

— Что?

— Это этот подлый Нектарин! Он подслушивал! О, исчадие Сабвея!..

— Кто такой Нектарин? — Лукоморец начал понимать, что произошло что-то нехорошее.

— Подлая змея, называющая себя героем! Отвратительный слизняк с отвагой зайца! Теперь я поняла, что ему в действительности было надо! Не старые глупые грайи! Нет… О, как же мы могли быть так слепы и беспечны…

— Да что случилось-то?..

— Наши внученьки, наши маленькие горгоночки в опасности! Ох, деточки!..

От такого подхода к вопросу отрок Сергий чуть с лестницы не свалился, но вовремя ухватился за грайю.

— Но они же бессмертные?.. — смог даже выговорить он вместо "ничего себе, деточки."

— Голотурия и Актиния — да, но не Медуза! Я чувствую, ему тоже нужна ее голова!

— Тоже? А кому еще?

— Ну, как кому? Ты же не думаешь, что они сами высекают все эти статуи из какого-то дурацкого мрамора?

— Но до сих пор ведь обходилось?..

— Да, конечно. Всегда обходится. Но все равно — я каждый раз так волнуюсь, так волнуюсь!.. Эти герои могут быть такими навязчивыми!.. А этот Нектарин так просто чокнутый какой-то! Все нормальные герои всегда приходят прямо к нам и спрашивают, как найти Горгон. И не то, чтобы мы от кого-то это утаивали…

Со стороны гостя донесся какой-то странный звук, как лягушку раздавили.

— Что ты говоришь? — прервала причитания на полуслове Энохла.

— Нет, ничего… — невнятно пробормотал тот, необъяснимо краснея.

— Ну, так вот — а про этого слава нехорошая идет, что он победил…

Ах, победил. Герой, типа. Конкурент, значит.

Ну, этого я не потерплю. Пусть пеняет на себя.

— Ничего, не волнуйтесь, бабушки, я с ним разберусь.

И Серый, сиганув сквозь дыру на землю, стрелой понесся от гостеприимного дома туда, где Мека караулил Масдая.

* * *

"…приди, Изоглосса.

Шаг твой летучий услышать хочу я в ночи бессонной.

Глазом таинственным смотрит луна, наш грустный свидетель

Страсти безумной, прощанья с тобой, слез и печали…"

Она смахнула с пергаментного листа романа непрошеную слезу, грозящую размазать как минимум шесть строчек страницы триста три в "Гегемоне и Изоглоссе". Она всегда плакала, когда читала эту сцену. И следующую. И ту, которая следовала за ней. И после нее. И потом еще одну. И так — до конца. Редкий носовой платок дотягивал до середины поэмы.

Она в изнеможении откинулась на каменную стену своей маленькой потайной пещерки.

Какая страсть!.. Какая любовь!.. Какие муки претерпевала несчастная Изоглосса ради того, чтобы встретиться с возлюбленным на краю могилы и вместе принять смерть от мстительной руки ревнивого царя Анакретона!..

Вот это жизнь!

Вот это настоящая любовь.

Какая могла бы быть у них с Нектарином…

Она захлопнула фолиант, прижала его к груди и, зажмурив глаза, представила: это не Изоглосса, а она сама, переодетая мальчиком, пробирается в темницу, и не к Гегемону, а к Нектарину, и говорит ему: "…Боги послали мне знак — зяблик запел у колодца. Вестник он добрых вестей — план мой побега удастся…". А Нектарин ей в ответ: "Слово я дал умереть — боги свидетели были, клятва моя нерушима, должен я завтра принять смерти простое объятье…"

Нет.

Так не хорошо.

Только встретились наконец-то — и сразу умирать. Да еще вместе. Нет. Лучше представить, как в "Хлориде, дочери Аммония". Он как будто приезжает свататься к старшей сестре — ну он же не знал, как будто, что она такая мымра, но в день помолвки встречает меня в саду под оливой и говорит: "Спала с очей пелена… Только Светило узрев, чары Луны забываешь…" А я ему…

— Вон она!!!

— Ах ты, бездельница!!!

— Книжки опять свои читает!

— Ишь ты, куда спряталась!

— Думала, мы ее здесь не найдем!

О, боги Мирра!..

Только не это!!!

Сестры!!!..

Она быстро сунула книжку в куст ананасов и как ни в чем ни бывало помахала мгновенно вспотевшей ладошкой несущимся прямо к ее потайному месту сестричкам-змеюкам.

— А я тут сижу, на море смотрю…

— Ага… На море…

— А там что?!

— Где?

— Там!!!

— Где — там?

— За спиной!

— Ананасы?

— Не прикидывайся дурочкой! За виноградом в скале что?

— Ничего!..

— Щаз! — Рия, наконец, добралась до пятачка, на котором еще минуту назад так безмятежно предавалась мечтам влюбленная девочка, и, отбросив театральным жестом толстую портьеру из виноградных листьев в сторону, открыла всем на обозрение вход в ее потайное убежище.

— Ты не имеешь права! Уходи отсюда! — Она бросилась к сестре, но было поздно.

И она, и подоспевшая весьма кстати Ния уже разглядывали, хихикая, ее сокровища.

Святилище ее героя, ее кумира, ее бога было осквернено.

Жизнь, такая прекрасная и волнующая еще минуту назад, была окончена.

— Мими, деточка, — скорчив назидательную физиономию, обратилась к ней Ния. — Ну, ты сама понимаешь, что ты такое делаешь, а? Ну, ты понимаешь, кто ты, и кто он, а? Такие, как он…

— И посмотри на свою прическу! Это же стыдобушка! Узамбарские косички! Это же додуматься надо! Тоже, поди, в своих… книжках… вычитала?

И что это у тебя там за склад?

— Выбрось эту гадость немедленно! Ты бесчестишь всю нашу семью, бестолковая девчонка! — Рия решительно двинулась вперед, и разрушение было у нее в глазах. — Откуда только она все это натащила!..

— Не тронь! Уходите!!!.. — и снова слезы хлынули из ее глаз, но в это раз это были слезы бессильной злости и отчаяния.

— Ты на кого кричишь!..

— Что вы понимаете вообще в жизни!.. Дуры!.. Старые девы!.. Шпионки!.. Ненавижу!.. Видеть вас больше не хочу!!!..

После такого позора оставалось только умереть.

И она, не разбирая под ногами дороги, бросилась вниз, захлебываясь от рыданий.

* * *

Усталое, но довольное солнце не спеша приближалось к горизонту, когда голодный и чрезвычайно злой Серый увидел прямо по курсу еще один остров.

Теперь, угрюмо подумал он, он, кажется, стал понимать, почему острова назвали Барбосскими. Потому, что их тут как собак нерезаных, и никто не знает, как который из них называется.

Дело было в том, что карта, нарисованная заботливыми грайями, отправилась в самостоятельный полет с первым порывом ветра над морем, а аборигены, считающие каждый остров, на котором могло поместиться более десяти избушек — государством, а архипелаг — супердержавой, давали своим родным странам сугубо индивидуальные названия, забывая при этом сообщить их остальным. Как-то раз, опросив жителей каждого из трех островов на предмет названий двух соседних клочков суши, расположенных поблизости, запутанный вконец Волк получил шесть различных имен. Держа в памяти школьные уроки математики, продолжать эксперимент он не решился.

Конечно, он пробовал и просто спрашивать, где тут, мол, у вас живут Горгоны, но, так как каждый раз ответ состоял из взмаха руки в неопределенном направлении и нового названия, такую практику он тоже вскоре прекратил. И теперь, кроме "Где тут у вас можно купить пожрать?" и "Горгоны здесь живут?", глупых вопросов не задавал.

Желудок, с утра не видавший ни крошки съестного, с укоризной напомнил хозяину, что сапоги-самобранки достались Ивану, а ему — только сварливый и, судя по всему, очень невкусный ковер, и далее потребовал срочно и в ультимативной форме хотя бы хлеба, сыра и копченой колбасы с помидорами.

С его стороны острова никаких поселений видно не было, и Сергий, решив отложить поиски местной столицы в дальних кустах или в каком-нибудь корявом овраге на следующий день, приказал Масдаю приземляться.

Для лагеря Масдай выбрал самый просторный карниз крутого берега, с отвесной стеной — с одной стороны, и потрясающим видом на закат — с другой. Единственный недостаток — отсутствие сухого топлива для костра — легко исправлялся прогулкой к широкой береговой полосе, на которой в изобилии, как кости доисторических монстров, белели разнокалиберные трупы деревьев, выброшенных когда-то штормами.

Набрав полную охапку елок-палок, Серый уже собирался подниматься по крутой тропинке обратно, как вдруг услышал доносящиеся из-за большого камня метрах в ста от него непонятные звуки. Как будто какая-то зверюшка то ли скулила, то ли повизгивала.

Мека, в восторге от долгожданной встречи с твердой землей выписывавший радостно круги на песке, тут же насторожился, махнул пушистой львиной кисточкой и стрелой (если только бывают пятиметровые чешуйчатые стрелы толщиной с двадцатилетнюю березку) помчался на шум.

— Стой! Ты куда! Ты же его до смерти напугаешь!!! — наученный горьким опытом, возопил отрок, но химерик даже не оглянулся.

— Мека!.. Ах ты, козелище!..

И Сергий, побросав свои ветки, сколько хватало сил, побежал за ним.

Но было уже поздно.

Любопытный, восторженный Мека, юный друг природы вообще и всего живого — в частности, несмотря на прошлые случаи все также не понимающий, как можно не любить такого замечательного, такого веселого и дружелюбного зверя, как он, уже скрылся за валуном, чтобы скорее подружиться с кем-нибудь, пока еще о таком счастье и не мечтающем.

Подбегая поближе, Волк с замиранием сердца обратил внимание, что звуки прекратились.

Но, с другой стороны, и химерик пока еще не возвращался.

Значит, есть надежда на простой обморок.

Оббежав валун, Серый остановился, как вкопанный, и мгновение даже раздумывал, не упасть ли в обморок ему самому.

Потому, что за этим самым камнем сидела девчонка лет пятнадцати в голубой тунике и синем плаще и самозабвенно наглаживала лучившегося от счастья Меку по рогатой голове, другой рукой прижимая его к себе, как величайшее сокровище рода человеческого и шептала ему на ухо что-то очень приятное.

Услышав хруст гальки под ногами Серого, девочка подняла глаза и доверчиво посмотрела на него.

— Это твой?..

— Д-да…

— А можно я его поглажу?

— М-можно…

— Спасибо! А как его зовут?

— Мека.

— Мека!.. Какая прелесть! Мека-Мека-Мекушка!..

Химерик тыкался улыбающейся мордой девочке в ее узамбарские косички и от удовольствия разве что не мурлыкал.

При виде него не визжали, не бежали и не получали сразу всех трех инфарктов.

Ему обрадовались.

Его погладили и почесали ему за ушком.

Его назвали Мекушкой и прелестью.

Разобраться в своих несложных чувствах ему не составило труда.

К Сергию он был просто привязан.

Свою новую знакомую он полюбил.

Пришедший немного в себя Волк закрыл, наконец, рот и стал придумывать, что бы спросить ему.

"Ты его не боишься?" прозвучало бы глупо. "Горгоны здесь живут?" — не к месту. Поесть у него тоже было, и он решил остановиться на нейтральном:

— Как тебя зовут?

— Мими. А тебя?

— Вообще-то, Сергий, по прозванью Волк, но ваши стеллиандры называют меня Ликандр.

Мими задумалась.

Мне "Ликандр" тоже больше нравится.

— Я, честно говоря, испугался, когда этот козелик сюда побежал — тут кто-то попискивал, а у нас уже было несколько случаев, когда…

Мими покраснела, и только сейчас Волк обратил внимание, что глаза у ней красные и припухшие, а с десяток скомканных и насквозь промокших носовых платков с какой-то замысловатой вышивкой валяется тут же, рядом.

— Это я… — шепотом призналась девочка.

— Извини, конечно, если это не мое дело, — нахмурился Серый, — но тебя кто-то обидел?

— Да нет… — слегка нервно пожала плечами Мими. — Ничего особенного… Просто опять с сестрами поссорились… Как всегда… Подумаешь… И Я ИМ ТАКОГО НАГОВОРИЛА!.. ТАКОГО!.. И я теперь не знаю, как я вернусь домой… — и, без объявления войны, слезы хлынули из ее глаз даже не ручьями — реками, и она, уткнувшись в теплую шею химерика, отчаянно зарыдала.

— Я люблю его!.. Люблю!.. Больше всего на свете!.. Больше жизни!.. А они смеются!.. Издеваются!.. — то и дело прорывалось через безутешные всхлипывания.

— Если бы он пришел… Мы бы могли… Я бы ему… Он бы… А они… Они… Я не хочу… быть такой… как они… Я никогда… не вернусь!.. Пусть… забудут… Как мне плохо!.. Как плохо!.. Я такая несчастная-а-а!..

— М-ме-е-е-е!.. М-ме-е-е! — горестно присоединился растроенный Мека.

И бедняга Серый, в полной растерянности и сам чуть не плача, присел рядом на песок, обнял обоих, и стал утешать, как мог, сочувственно приговаривая:

— Да наплюй ты на них на всех!.. И не реви!.. Все наладится!.. Мека, у Мими, кажется, сморкаться больше некуда — принеси от Масдая полотенце бегом…

А Нектарин времени зря не терял.

Если человеку везет, то ему везет со всем, еще раз самодовольно пришел он к выводу.

Так удачно подслушать такой важный разговор! Так ловко похитить такие полезные сандалии! Так быстро добраться до Барбосских островов! И так скоро найти нужный! Воистину, боги Мирра покровительствуют ему в его опасном предприятии!

Оставались пустяки — найти Горгону Медузу и отрубить ей голову. Герой проверил, легко ли вынимается из ножен меч, хорошо ли натянута тетива лука и не запылился ли зеркальный щит — еще один предмет, порекомендованный оракулом для отражения смертоносного взгляда чудовища и стоивший как десять быков.

Ну, да ничего! Когда он при помощи головы Горгоны завоюет мир, такие траты будут вспоминаться как милые пустяки! Он будет богат… Сказочно богат!.. И по одному его капризу, по легчайшему мановению руки десятки… нет, сотни рабов будут бросаться, чтобы…

Ага! Вот и остров! И влюбленная парочка на песке… Хм, вообще-то это не совсем то, что нормальный человек ожидал бы увидеть в таком месте…

Может, он ошибся?..

Сейчас спросим.

Заодно и напугаю! Ха-ха-ха!..

Нектарин выставил вперед блистающий щит и достал меч.

— Эй, вы, там, внизу! Где мне найти Горгону Медузу?

Мими всхлипнула, пошарила вокруг дрожащей рукой в поисках более или менее сухого платка, но почему-то все они оказались скорее менее сухими, чем более, и ей снова пришлось вытирать слезы полой плаща.

Серый сокрушенно покачал головой:

Послушай, Мими…

И тут, как гром с ясного неба, раздалось грозное:

— Эй, вы, там, внизу! Где мне найти Горгону Медузу?

Девочка вздрогнула, в последней отчаянной попытке осушить наводнение на своем лице размазала слезы по щекам и подняла голову.

— Боги Мирра!.. — слабо ахнула она и прижала руки к груди. — Боги

Мирра!.. Боги Мирра!..

— Ну, что вы там — оглохли?

— Нектарин… О, Боги!.. Нектарин!.. Это Нектарин!!!.. Это я, Нектарин, Это я!!!

— Я вижу, что это ты, — сурово нахмурилось небесное явление. — Я спрашиваю тебя, здесь ли живет Горгона Медуза!

— Это я, Нектарин! Это я!!! Я — Горгона Медуза!!! Я!.. Ты пришел ко мне, я знала, я мечтала…

Герой подозрительно покосился на девушку и подумал, не спросить ли у ее приятеля, в своем ли уме его подружка, но повнимательнее посмотрел на его туповатое лицо, отвисшую челюсть и выкаченные глаза, и передумал. Скорее всего, они из одного сумасшедшего дома.

Но девчонка не унималась.

— Нектарин!.. Не улетай!.. Я — Горгона!.. Ты мне не веришь? Вот, смотри!!!

И на глазах у обоих охотников за головами кожа ее потемнела, заблестела медью, плащ за спиной превратился в мощные перепончатые крылья, а узамбарские косички зашевелились, зашипели и заиграли воронеными чешуйками.

— Это я! Любимый мой… Милый!.. Спустись же ко мне!.. Я тебя так ждала!.. — Мими вскочила и умоляюще протянула к своему кумиру руки.

— Дождалась, — торжествующе улыбнулся герой и взмахнул мечом.

Если бы не прыжок Волка, отбросившего ее прямо в набегавший прибой, быть бы, скорее всего, Нектарину повелителем мира.

Потеряв равновесие, стеллиандр перекувыркнулся в воздухе, но мгновенно сманеврировал и снова кинулся на беспомощно барахтающуюся в воде Мими. Но на этот раз сталь зазвенела о сталь — Сергий был уже на ногах и очень рассержен.

— Уйди… убогий… — сталкиваясь с соперником, превосходящим его по мастерству, Нектарин был склонен к благородству.

— Сам… придурок…

Особенно удачный выпад Серого оставил на девственно-гладкой поверхности щита глубокую вмятину.

— Ах… ты так… Ну, погоди… же…

Заставив Волка кинуться на сырой песок, чтобы не потерять скальп, Нектарин бросил меч в ножны, молниеносно закинул щит на спину и наложил стрелу на тетиву.

— Мими!.. Беги!.. — отчаянно вопя, рванул Серый к затихшей в воде девочке.

Первая стрела ударила в то место, где он только что стоял.

Вторую он разрубил на лету.

Третья пригвоздила плащ неподвижной Медузы к песку.

— Спасайся, дура!.. — подхватив на бегу гальку размером с куриное яйцо, Серый, почти не целясь, запулил ей в Нектарина.

Тот с легкостью увернулся и послал еще одну стрелу — тоже мимо.

— Мими! Преврати его! — выдернув стрелу, удерживающую плащ-крылья Горгоны, Волк рывком поднял ее на ноги. — Он тебя сейчас убьет!..

Справедливость его слов тут же была подтверждена еще одной стрелой, пробившей навылет складки плаща.

Медуза стояла, не шелохнувшись.

— Нет…

— Ты же Горгона!.. — Серый едва успел перерубить еще одну стрелу. — Превращай!!!..

— Нет!!! Пусть лучше он меня убьет…

— Дура!.. — потащил он упирающуюся девчонку за собой.

Следующая стрела с тяжелым звоном ударила в меч, и тот, описав пологую дугу, плюхнулся куда-то в море.

— А, чтоб тебя!.. — дернулся вслед за ним Волк.

— Куда торопишься, ничтожный?

Прямо перед ним, красиво подсвечиваемая закатом, зависла могучая фигура Нектарина, и самая быстрая пара сандалий лениво хлопала своими белыми крыльями, с легкостью удерживая героя метрах в полутора от прибоя.

Стрела с натянутого лука смотрела Волку прямо между глаз.

— Кто ты такой, и что тебе здесь надо? — стал отчаянно выгадывать время Серый.

— Я — тот, кто убьет вас обоих, — презрительно повел крутыми плечами стеллиандр. — Ее — потому, что я хочу править всем миром, а тебя — потому…

Под бездушным взглядом Нектарина отрок Сергий почти физически ощущал, как трехгранный наконечник стрелы входит ему в лоб.

И лбу это резко не нравилось.

От этого в нем начинали роиться всякие мысли и воспоминания…

Воспоминания и идеи…

Идеи…

— …когда предлагали. А теперь — про…

Серый набрал полную грудь воздуха.

— ДОМОЙ!!! ДОМОЙ!!!

— Что…

Договорить Нектарин не успел.

Как правило, уносясь вперед и ввысь вверх ногами, без должных навыков говорить вообще очень сложно.

Самая быстрая пара Стеллы, похоже, была и самой соскучившейся по дому, и поэтому, великолепный еще мгновение назад герой, не сказав последнего "прости", с нечленораздельными выкриками, подобно призраку заката скоро растаял за горизонтом.

Когда подоспел Мека с полотенцем, вытирать им уже пришлось не пригоршню слез, а двух промокших людей, один из которых при этом постоянно стремился еще больше промокнуть, бросившись в море и утопившись.

Общими усилиями химерика и Серого безутешную Мими все-таки удалось извлечь из воды, вытереть и препроводить до того места, где Масдай решил устроить ночлег.

— Сейчас мы разведем костер, посушим тебя, а утром пойдешь домой и все наладится, — не особенно рассчитывая быть услышанным, приговаривал отрок Сергий, затаскивая маленькую горгону на крутой карниз.

— Я домой не пойду, — вдруг перестав всхлипывать, твердо и внятно заявила Медуза.

— Почему? У тебя дома кто есть?

— Сестры. Голотурия и Актиния.

— Ну, вот видишь, — слегка нервно пожал плечами Волк. — Они же за тебя беспокоиться будут. Искать тебя. Может, даже сейчас ищут.

— Не будут они меня искать. Никому я не нужна.

"Мне нужна," — подумал Волк.

А Мими продолжала говорить, не останавливаясь.

Поскольку при этом она перестала плакать, Серый ей не препятствовал, а потихоньку развел костерок, прицыкнул на Масдая, чтобы не комментировал, нарезал бутербродов и сел ужинать и слушать исповедь несчастной горгоны.

— …я с рождения не такая, как они. Да, у меня вместо волос — змеи, как у них. Да, у меня есть крылья, и я могу превращать все живое в камень и во всякое такое прочее. Ну и что!?.. Нет, сначала я честно старалась стать похожей на них. Я часами просто лежала рядом на солнце, а когда им это надоедало, я летала с ними в разные страны… И в гости к тетушкам… Они такие забавные… Или к деду… Но ведь Ния с Рией совершенно невыносимы! С ними невозможно путешествовать! Они сварливые и вздорные, и в обществе мне за них иногда даже неудобно бывало… часто… практически, всегда… перед людьми… А если люди на них кричали, то они превращали их!.. Как будто это забавно…

"Естественный отбор, благо для человечества," — мысленно пожал плечами Серый. — "Люди, у которых хватает ума, чтобы накричать на горгону, не должны оставлять после себя потомства."

— …а мне это не нравилось. Я не хотела, чтобы люди меня боялись!.. Я хотела завести друзей, ходить в театры, в библиотеки, на чемпионаты Мирра… — Мими смутилась, взяла с рушника помидор, вытерла его о край туники и положила обратно.

— Это, наверное, потому, что я — смертная, а они — нет… И мы по-разному смотрим на жизнь. И потом, когда у нас на острове стали появляться герои, чтобы отомстить за их вольности, милые сестрички превратили это в соревнования!.. Они говорят, что никто их сюда не приглашал, и они получают, что хотели… И что я — ненормальная… Позор всего рода… Посмешище… Наверняка они будут только рады, если со мной что-нибудь случится. Зачем ты не дал Нектарину убить меня!.. Уж если даже ему я не нужна…

При воспоминании о своем недавнем кумире слезы снова потекли по ее щекам.

— Ну, Мими, ну перестань же ты реветь, ну как маленькая!.. — стал уговаривать ее Волк, стараясь не вспоминать о том, с какой целью он сам ее разыскивал и что теперь будет делать, когда стал абсолютно уверен, что отрубить голову такой вот Горгоне-Несмеяне не сможет никогда.

— Ты вообще знаешь, что этому твоему Апельсину была нужна не ты, а твоя голова, чтобы править миром и превращать в камень других людей? И остальным, с позволения сказать, героям — тоже? Они ничем не лучше тебя, и, тем более, твоих сестер! И уж если разговор зашел об этом фрукте, то я уверен, что человек, который в ответ на признание в любви от такой симпатичной, доброй и искренней горгоночки, как ты, хочет отрезать ей голову, просто не достоин ее!

— Чего?

— Кого. Тебя. И что в мире, наверняка, есть десятки других героев, или просто нормальных людей, просто мечтающих встретить такую девушку!

— Нет, — поникла головой воспрянувшая было Мими. — Только не меня. Я никому не нужна. Я несчастливая. Невезучая…

— Да тебе еще не раз повезет!..

— Нет… Только не мне… Что бы я ни делала… Никогда…

— Послушай, Мими. Вот если бы всех людей в мире усадить попарно играть в кости, то один из каждой пары непременно проиграет. А потом если всех этих проигравших заставить играть между собой, то половина из них проиграет еще раз. А потом уже этих проигравших усадить играть. И так далее. То, в конце концов, останутся два человека, которые проиграли все предыдущие игры, так?

— Ну, так… — неуверенно подтвердила Медуза.

— И ВОТ ЕСЛИ ЭТИХ ДВУХ СВЕРХНЕУДАЧНИКОВ ПОСАДИТЬ ИГРАТЬ МЕЖДУ СОБОЙ, ТО ОДНОМУ ИЗ НИХ НАКОНЕЦ-ТО ПОВЕЗЕТ!

— Но второй-то проиграет! И этим неудачником буду я!..

Серый задумался, но моментально просветлел.

— Но ведь всегда можно будет сыграть еще раз! Или просто смухлевать. И, к тому же, неужели ты думаешь, что неудачливей тебя в мире уж и человека-то нет?

— Конечно, нет!..

— Нет, есть. Съешь-ка давай бутербродик… без помидорки, правда… уже… Погладь Меку. Накинь Масдая на плечи. И слушай. Жил-был царь. И было у царя три сына. И росла у него в саду яблоня с золотыми яблоками…

Когда наутро Серый проснулся, первое, что он увидел — серьезное лицо маленькой горгоны, склонившейся над ним.

Накануне она уснула у огня, устав от слез и не дослушав сказку, а Волк под сопение химерика и похрапывание ковра крутился с боку на бок чуть не до самого рассвета. Он бесплодно старался придумать, что ему теперь делать, чтобы найти Ивана, и не подойдет ли нечаянно для этой цели какая-нибудь другая голова, предпочтительно того жреца, который выдал ему такое толкование пророчества. Но, так и не найдя ответа, он забылся тяжелым сном с первыми лучами солнца.

— Ликандр, — серьезно произнесла Медуза сразу же, как только заметила, что он больше не спит. — Возьми меня с собой.

Волк уже набрал в грудь воздуха, чтобы отказать, сказать что-нибудь вроде "Что я с тобой буду делать", или "Что ты со мной будешь делать", или просто "Тебе что — делать нечего", как его осенило.

Они велели ему принести голову Медузы Горгоны.

Но никто не сказал, что при этом голова не должна быть прикреплена к самой Медузе.

И пусть всем им будет хуже.

— Собирайся.

Перед отправлением Мими, попросив Серого подождать внизу, вернулась в свое потайное сестроубежище и нектариносвятилище, в глубине души рассчитывая найти его разгромленным. Но все было цело, и даже плети дикого винограда были аккуратно повешены на место, прикрывая вход.

Тогда она поняла, что весь разгром ей придется производить своими силами, не ожидая помощи извне, и постаралась, как могла.

С обрыва в воду закувыркались амфоры, котлы, подушки, прялки, а к дальним островам понеслась, да не долетела, дружная стая расписных летающих тарелок. Издав прощальное "бум-бум-бум", были проглочены морем знаменитые жаровни. Парашютом несостоявшегося камикадзе запутался в ветках чахлых абрикосов расшитый пододеяльник, и, сбив на лету неосторожную чайку, укоризненно булькнув, упала в волны пряжка.

Удовлетворенно окинув безжалостным взором опустевшую и осиротевшую вмиг пещеру, Медуза опустила живую занавесь на вход и, не оглядываясь, зашагала вниз.

Первый восторг от захватывающего дух полета на Масдае прошел, и горгона теперь лежала на животе, подложив сложенные замочком руки под подбородок, и смотрела вниз. Рядом, не взирая на причитания ковра о вопиющем нарушении центровки, пристроился Волк. Мека, свернувшись кольцами вокруг остававшихся еще трофейных сокровищ, дремал посредине.

— Ты хорошо знаешь эти места? — заговорил, наконец, Серый.

— В общем-то, да…

— Где тут можно нормально поесть, чего-нибудь горяченького, вкусненького?..

— Ну, если я ничего не путаю, то вон там, впереди и справа, должен быть длинный остров, а на нем большая деревня, которую местные жители почему-то называют мегаполисом. Там, по-моему, должна быть какая-то харчевня… Только я там никогда не была…

— Масдай, ты все слышал?

— Слышал, слышал…

— А ты все понял?

— Понял, понял…

— А что ты понял?

— Что пока одни пойдут сибаритствовать, другим придется валяться в пыли и паутине в обществе подозрительных мутантов…

— Чего мы пойдем? — недобро прищурился Волк.

— М-ме-е? — нехорошо осклабился мгновенно пробудившийся Мека.

— Это он про кого? — нахмурилась Мими, и косички ее зашевелились.

— Да чего вы, чего? — пошел на попятную ковер. — Я ведь ничего такого не хотел сказать…

— А чего какого хотел? Где ты вообще таких словей-то набрался, покрытие ты половое?

— В библиотеке…

Волк прыснул.

— Что ковры летают, я знал. Что они болтают, я понял. Но что они еще и по библиотекам ходят!..

— Читать я не умею. И этим горжусь. — твердо заявил Масдай. — От книг — все зло. Посмотрите, например, на вашего царевича!.. А в библиотеке меня однажды забыли лет на тридцать, в обществе каких-то затхлых книжонок, считающих, что они тоже волшебные. Как они любили об этом распространяться!.. И обо всем остальном — тоже… Только промеж себя и разглагольствовали, как будто вокруг больше никого и не было!..

— Масдай… Все это, конечно, безумно интересно, но мы уже до этого острова долетели, и, может, ты уже выберешь себе какие-нибудь непыльные кусты без паутины… Посибаритствовать уж очень хочется — аж в животе урчит…

Ковер фыркнул, пробормотал что-то невнятное, и через пару минут они уже приземлялись в самом центре небольшой оливковой рощицы на пригорке.

— Деревня вон там, — махнула рукой на восток Медуза и тихо добавила: — Иди без меня…

— Почему это? — удивился Серый.

— Мне не хочется…

— Не выдумывай! Как может не хотеться есть?

— Не хочется туда идти…

— Тем более не выдумывай! Ты же со мной! Пусть только посмеют тебя обидеть — уши отрежу! Пошли! — и, не обращая больше внимания на слабые протесты горгоны, Волк ухватил ее за руку и потянул вниз.

На улицах деревни было почти пустынно. Погода была ясная, с небольшим, но постоянным ветром, и весь флот страны — все десять лодок — вышли в море за рыбой. Женщины занимались хозяйством во дворах, а ребятишки играли в тени.

— Эй, народ, как пройти в вашу харчевню? — окликнул одну из компаний Волк.

— Вперед, вперед и налево! — замахала руками детвора.

— Спасибо!

— А вы не местные?

— А откуда вы?

— Гляди, какой меч!

— Они путешественники!

— Ха, смотри, какие толстые волосы!

— Дурак, это у нее косички!

— Ха, тоже мне — косички!

— Как змеи у горгон!

— Ш-ш-ш-ш… Ам!!!

— Ха-ха-ха!!!

Медуза покраснела, обернулась на детей, остановилась, что-то хотела сказать, но сдержалась, и вприпрыжку побежала за быстро удаляющимся Волком.

Квартала через четыре, когда в пределах видимости все еще не было никаких точек общественного питания, странники остановились еще раз и задали тот же вопрос кучке девушек у колодца.

— Пройдите один квартал вперед и два налево!

— Там будет одноэтажный домик…

— …А на нем вывеска — "Голова Горгоны"!..

— Это и будет харчевня!..

— Спасибо!

— Не за что!..

Уже удаляясь, Мими услышала за спиной громкий шепот и хихиканье:

— …наш Гастроном вывеску свою, наверное, с нее писал!..

— …дурацкие косички…

— …никакого вкуса…

Медуза сжала кулачки, прикусила губу и глубоко вдохнула, и смогла выдохнуть только когда они ужи были в харчевне.

Внутри было пусто.

Усевшись за один из четырех столов, который был поближе к выходу, Серый позвал хозяина, и только тут обратил внимание на состояние бедной горгоны.

— Ты чего? — участливо поинтересовался он. — Тебе нехорошо?

— Мне — хорошо. Мне — очень хорошо, — тихо, но очень четко ответила Мими. — Но если еще хоть кто-нибудь что-нибудь скажет про мои волосы, то нехорошо будет ему.

— Ты про что это? — забеспокоился Волк.

— Просто не переношу, когда…

— А, гости пожаловали! — откуда-то из глубины кухни, отделенной белой глиняной стеной от зала, выплыл улыбающийся толстяк с большим ножом в покрытой чем-то вонючим и склизким руке. — Чего заказывать будем?

— А что есть?

— Суп рыбный, рыба жареная, рыба отварная, рыба под маринадом, салат рыбный, рыбные котлеты, рыба соленая с уксусом и луком, рыба соленая без уксуса и лука, рыба горячего копчения, рыба холодного копчения, рыбное заливное, рыба фаршированная рыбой, бутерброды с рыбой, печенье "Рыбка"…

— Компот с рыбой… — пробормотал Серый, а погромче добавил:

— Мне суп рыбный, рыбу под маринадом и бутерброды.

— А девушка что будет? Видно, вы издалека приплыли — какие у ней странные…

Договорить хозяин не успел — Волк молнией перемахнул через стол, зажал рот опешившего стеллиандра рукой и быстро затолкал его за перегородку на кухню.

— Не говорите при ней этого слова! — прошипел он ему на ухо.

— Кокоуова?!

Серый догадался и убрал ладонь.

— Какого слова?!

— Этого! Которого вы собирались сказать!

— А что я собирался сказать?

— Что у ней странные…

— Странные браслеты? А что тут такого? — возмущенный хозяин вытер губы и сплюнул.

— Браслеты?..

— Да, браслеты! Если они ей не нравятся, пусть она их выбросит! Сумасшедший! Попрошу покинуть мою кухню! И мое заведение тоже!..

Из зала донеслись тяжелые шаги входящего человека и тявканье собаки.

— Эй, ты! Девочка с мышиными хвостиками! Тут не захо…

— О, нет!!!.. — бросив хозяина, Волк выскочил в соседнюю комнату, но было поздно.

Вход в харчевню уже украшала обсидиановая статуя крайне изумленного стеллийского моряка.

Тогда он метнулся хотя бы задержать трактирщика, но и этот маневр запоздал. Злополучный кулинар, воинственно размахивая ножом, уже устремился в зал.

Последнее, что он увидел, была чрезвычайно раздраженная горгона с распростертыми крыльями, встающая из-за стола ему навстречу.

Надо сказать, на фоне белой глиняной стены белый гипсовый повар смотрелся не очень оригинально.

Ополоумевшая собачонка, захлебываясь и подпрыгивая, с пулеметной частотой заверещала на Медузу.

Одного неприязненного взгляда было достаточно, чтобы наступила испуганная тишина.

Кажется, то, что получилось, в Вамаяси называется "оригами".

— Мими!!! — в отчаянии заломив руки, возопил Сергий.

Медуза опомнилась, сморгнула, страшно смутилась и растеряно приняла человеческое обличие.

— Ликандр… Я не сдержалась… Как мне стыдно… — уронила она голову на руки и закрыла лицо. — Как я могла!.. Мне так жаль!..

— А уж им-то как жаль… — меланхолично предположил Волк, опускаясь на скамью рядом с ней.

— Я не хотела!.. Честно!.. Но они… Я просто из себя выхожу, когда кто-то так говорит о моих волосах!.. После этого я за себя вообще не отвечаю!.. Ох, Ликандр!.. Что теперь делать?.. Как я могла!..

Над этим вопросом Серый задумался.

— А, кстати, как ты могла? Я имею ввиду, почему они все разные? Камень, гипс, бумага…

Убитая раскаянием Медуза еле слышно проговорила:

— Чем больше я на них злюсь, тем тверже материал… Один кентавр, который вылил мне на голову амфору меда, превратился не то в железо, не то в камень… И в темноте светился… Но так ему и надо… Но все равно мне их так жалко… Так жалко… Так могли бы поступить Ния или Рия!.. Такой кошмар…

— А если тебе их действительно так жалко, ты их обратно превращать не пробовала? — вдруг загорелся идеей Волк.

Медуза вскинула на него свои большие влажные глаза.

— Н-нет… А разве можно?

— Ну, не знаю… Но ты хотя бы пыталась?

— Н-нет… А что надо делать?

— Ну, откуда же я знаю! Может, если они у тебя превращаются, если ты на них злишься… Может, чтобы наоборот, тогда их пожалеть надо?

— Да я их все время жалею… Когда успокоюсь… Просто до слез жалко!..

— М-да… А, может, простить?

— Простить?

— Ну, да. Простить. Ты ведь превращаешь тех, кто тебя обижают? А ты их прости. Ну, ты ведь знаешь, как прощают? — забеспокоился при виде озадаченной физиономии Медузы Серый.

— Не-ет… — недоуменно покачала она головой.

— Хм… Ну, как тебе объяснить… Ты просто представляешь себе, что произошло, представляешь того, кто это сделал, и говоришь сама себе про него: "Ай, да фиг с тобой!"… Понятно?.. — неуверенно спросил Волк.

— Понятно… — неуверенно отозвалась Мими. — Я попробую… Кхм… Представила… Так… "Ай, да фиг с тобой." Так. Но "мышиные хвостики" — так их еще никто не называл… И какое он право имел!.. На свои патлы нечесанные посмотрел бы!!!.. Да что он вообще понимает!..

Мими беспомощно умолкла.

Кажется, прощать было несколько труднее, чем описал этот процесс Ликандр.

Волк тоже об этом подумал.

— А ты знаешь, попробуй, начни с собачки. Она же ничего про твои косички не говорила?

Медуза насупилась.

— По-моему, у нее был такой вид, что если бы она могла…

— Нет, — решительно оборвал ход мыслей в этом направлении Серый. — Если бы и могла, то не стала бы. Собакам вообще безразличны человеческие прически. Научно доказанная гипотенуза! — важно поднял палец Волк.

— О!?.. — впечатлилась помимо воли Мими.

— Доказано знахарем Павловым! — авторитетно разъяснил Волк. — После недели опытов какую бы прическу он не делал, все собаки Лукоморска узнавали его за триста метров и мгновенно разбегались в разные стороны!

Медуза взяла дополнительную минуту на размышление.

— Отвернись, пожалуйста, — попросила она, сэкономив секунд двадцать. — Я хочу сосредоточиться.

Лукоморец пожал плечами и повернулся разглядывать повара.

Из-за спины у него раздавались вздохи, покашливания, многозначительные молчания и несколько "Ай, да фиг с тобой".

И когда Серый уже потерял терпение и надежду, волна прохладного воздуха, поднятая мощными крыльями, окатила его, и истеричное тявканье заметалось по залу.

— Получилось!!! — в один голос завопили они оба, повернулись друг к другу и яростно обнялись.

Попытки с десятой найдя выход, ополоумевшая псина бросила один прощальный взгляд на визжащую и скачущую непонятно от чего девчонку.

"Правильно я говорила — с такими веревками вместо волос вообще в страну пускать не надо," — подытожила она, и ну оттуда чесать.

К сожалению, с поваром и моряком, несмотря на заверения Серого о том, что злосчастный Гастроном не имел ввиду ее косички, ничего не получилось. Как Медуза не старалась, оба островитянина оставались неподвижны и холодны. Единственным успехом, если это можно назвать так, было изменение обсидиана на черный мрамор.

Мими обреченно вздохнула и обессилено опустилась на скамейку.

— Больше ничего не получается…

— Ну, и ладно, — утешающе махнул рукой Серый. — Если что — на обратном пути заглянешь и потренируешься. Или, может, еще по дороге придется…

— Нет!..

— Нет, так нет, — пожал он плечами. — Как скажешь.

И тут же, потянув носом, добавил:

— А есть все равно хочется.

— Но мы же… Я же…

— Ну и что? Сейчас сходим на кухню, проверим, что у них там на вынос сегодня дают, — и, не долго раздумывая, исчез за тонкой перегородкой.

С кухни донеслись разнообразные побрякивания, позвякивания и понюхивания — это Серый методично и пристрастно составлял меню на ближайшие два дня.

Набив мешок, он на мгновение задумался, не оставить ли на плите деньги, и не оставил.

Вместо этого, когда вышел, накинул на шею хозяину толстую золотую цепь, похожую на якорную, подхватил под руку Медузу и шагнул на улицу.

Масдай встретил их дежурным ворчанием, а Мека кувыркался и выписывал в траве уморительные кренделя.

От заливного и рыбы в кляре отказались оба, и Мими с Волком, быстренько уписав половину содержимого мешка, кинули остальное на ковер и снова поднялись в воздух под протестующее:

— Крошки сначала стряхните, маргиналы некультурные!..

Мека помахал хвостом, и чистота и порядок на воздушном судне были восстановлены.

— Я же говорила — не надо мне было ходить… — все вздыхала Мими.

— Не растраивайся, — обнадеживающе похлопал ее по руке Серый. — Ты ведь не хотела?

— Нет, конечно!..

— Тебе ведь их жалко?

— Еще как!

— Ну и все! Потренируешься… Мысленно… И потом прилетишь сюда и расколдуешь их обоих. У тебя же с собакой получилось?

— Получилось…

— Вот и с людьми получится. Это я тебе как специалист говорю. Слушайся старших.

— Старших!.. — неожиданно хихикнула Мими. — Это еще надо разобраться, кто тут из нас старше.

— А, по-моему, и так понятно, — пожал плечами Серый.

— Как ты думаешь, сколько мне лет?

— Н-ну… Четырнадцать? Пятнадцать?

— Ха-ха. Пятнадцать!.. Больше восьмисот!

— ???!!!

— Это просто, когда мне действительно было пятнадцать лет, сестры с подсказки богов сводили… ну, слетали, то есть… Короче, мы были в саду Десперад и я сорвала золотое яблоко вечной юности. Они очень редки в нашем смертном мире, потому, что растут за высокими неприступными стенами, гладкими, как стекло, а единственный вход

охраняет свирепый безжалостный великан с во-от такенной дубинкой!.. Как же его там звать?.. Забыла… Да это и неважно. Кстати, именно такое яблоко, если ты слышал, хитрый Париж присудил Филомее как самой прекрасной богине Мирра. Сколько в свое время было об этом разговоров!.. А сколько обид со стороны обойденных богинь!.. Между

нами говоря, Филомея была не настолько уж и красивее своих соперниц, чтобы присудить яблоко именно ей, но зато она оказалась хитрее самого Парижа, и, недолго думая, пообещала ему в жены…

И тут до Серого дошло.

— Стой!!!

Мими испуганно захлопнула рот, а Масдай остановился на лету.

— Это я не тебе, ты лети себе давай, — раздраженно махнул ковру рукой Волк. — Извини, что прерываю тебя так, но только я сейчас вспомнил, когда ты упомянула золотое яблоко и Филомелу…

— Филомею.

— Ну, да, ее… Так вот, я вспомнил, что чтобы спасти одного бестолкового принца, мы с моим другом для того и прилетели в Стеллу, чтобы найти это яблоко! Ты случайно не знаешь, где оно сейчас?

— Спасти? Принца? — глаза Медузы загорелись. — Ой, расскажи мне! Расскажи, пожалуйста!.. Ты просто обязан мне об этом рассказать!.. Это связано, конечно, с несчастной любовью? С роковыми обстоятельствами?..

— Ну, если тебе это так интересно, расскажу, конечно… Но ты мне сначала скажи, где это яблоко!

— Именно это? Не знаю… Может, его Филомела съела… Для профилактики…

— Съела?!

— Ну, да… А что тут такого? Яблоки для того и существуют, чтобы их есть!

— Так что же мы, по-твоему, зазря в такую даль летели, что ли?! — донесся возмущенный шерстяной голос снизу.

— Зазря? — недоуменно переспросила горгона. — Почему зазря? Я же говорю — там, в саду Десперад, этих яблок — ну просто видимо-невидимо!.. Они ведь яблоки. Они каждый год созревают, по два урожая собирают, бывало, если не лень…

— По два урожая!.. — ахнул Серый. — И что же они с ними делают? И, кстати, кто — "они"?

— Они — это боги, конечно. Только не все, а младшие. И то, если Фертила про это вовремя вспомнит, выгонит молодых богов на уборку, и урожай не съедят земле гусеницы. Кстати, бабочек там не бывает… — слегка разочаровано заметила горгона, и продолжила:

— А когда соберут, то делают яблочный сидр — напиток вечной молодости. Стеллиандры почему-то называют его то нектаром, то амброзией…

— Значит, ты думаешь, что для приготовления своего зелья фее не обязательно нужно именно то яблоко, которое…

— Да нет, конечно! Я в этом уверена! А теперь, Ликандр, ты обещал…

— Обещал — расскажу, — бережно взял горгону за руки Волк. — Только ты мне сначала скажи, Мими: мы можем туда по-быстрому слетать и этих яблочек маленько натырить? Вот сюрприз Ваньке будет, когда мы его найдем!.. И фее хватит, и сами натрескаемся, и с собой домашним отвезем!.. Бабулька варенье сварит!..

— Маленько на… что? — не поняла Мими.

— Ну, нарвать, я имел ввиду…

Медуза задумалась.

— Мне кажется, что первый урожай как раз поспел… И отсюда, в общем-то, до сада не так уж и далеко… Дня два лету…

— Так полетели скорей! В какую сторону? Масдай!

Снизу раздался шершавый душераздирающий стон.

— Это туда, строго на юг, — махнула рукой горгона. — Только имей ввиду: больше одного яблока за свою жизнь смертный сорвать не может.

— Да? — несколько разочарованно выпятил нижнюю губу Серый.

— Да.

— Ну и ладно. Нам и одного хватит. Не очень-то и хотелось. А, кстати! — вдруг спохватился он. — Так значит, если ты съела такое яблоко, значит ты стала бессмертной?

— Я? Почему ты так решил?

— Ну, ты же живешь уже сколько там сотен лет, и конца-края этому не видно. Значит, ты бессмертная, как твои сестры! Так?

— Нет, совсем не так! — замахала руками Мими. — Они бессмертные, потому что их нельзя убить. А я, хоть и смогу жить вечно, но если что-нибудь случится, то… тогда… как тогда… как там… — она повела плечом и замолчала.

Серый уже хотел было испугаться, что она опять расплачется, но, к счастью, дальше меланхоличных вздохов дело не пошло.

Масдай держал курс на юг.

Как Медуза и предлагала, через стену, ограждающую сад Десперад, она перелетели когда уже стемнело. Сторож-великан плохо видел в темноте, и это давало похитителям фруктов шанс сделать свое нелегальное дело и сбежать незамеченными.

Подгоняемый энергичным попутным ветром, временами переходящим в первые порывы урагана, Масдай ласточкой перемахнул через преграду и приземлился где-то посредине сада, как его и попросили.

Вся проблема была в том, что посреди сада стояла самая высокая и старая яблоня, а ковер от хронического авитаминоза страдал куриной слепотой, в чем и поспешил признаться рассыпавшимся как горох пассажирам, покорно свисая с самой верхушки.

Если бы не поспешное предупреждение горгоны о том, что великан, наряду с плохим зрением, к несчастью, пониженным слухом отнюдь не страдал, то Масдай мог бы услышать о себе и своей генеалогии много нового и интересного.

Даже добродушный Мека не поленился на этот раз подняться на высоту зависания ковра и боднуть его, правда, не сильно.

— Ну, давай, Мими, потянули! Раз-два — взяли! — шепотом скомандовал Серый.

— Нет!!! Мы так сломаем ветки! — ухватила его за руки Медуза.

— Ну, и что? — не понял проблемы Волк.

— Слепота — не слепота, а сторож мгновенно будет здесь!

— Ну, и что?

— Но он убьет нас!

— Нет. Это мы убьем его.

— Я никого убивать не собираюсь!

— Я про себя говорю.

— Ты его не убьешь. Поверь мне.

Волк презрительно фыркнул.

— Если бы от него было так легко избавиться, думаешь, в саду еще оставалось бы хоть одно яблоко?

Волк ничего не ответил, но всем своим видом показал, что если бы за дело взялся он, то уж ни одного яблока к концу сезона тут не осталось бы точно.

Но было темно, и его пантомима осталась не оцененной.

— Ну, и как меня снимать будем? — прошелестел Масдай.

— Никак. Оставим тут висеть, пока сторож не придет, — раздраженно фыркнул Волк и полез на дерево.

Найти на ощупь яблоко побольше и сорвать его было делом одной минуты.

Сунув его в карман и воровато оглянувшись, Серый нащупал и попробовал сорвать еще одно.

С таким же успехом он мог попытаться оторвать свой собственный нос.

Пробормотав несколько разочаровано что-то вроде "Так и помрем без витаминов", Волк осторожно спрыгнул на землю.

— Мими, — потянул он Медузу за рукав. — А ты бы не могла взлететь и снять оттуда эту ковровую дорожку?

— Извини, Ликандр, нет, — шепотом, в самое волчье ухо отозвалась она. — Он… Нектарин… пробил мне крыло, и пока оно не заживет, я не смогу летать…

— А говорили, что оно железное!..

— Это выдумки малообразованных людей! — зашептала горгона. — Как бы

мы, по-твоему, летали с железными крыльями?

— С грохотом? — предположил Волк.

На соседних яблонях лениво зашелестела от бродячего ветерка не накрытая Масдаем листва.

— А смотри-ка, — вслух заметил Серый. — Ураган-то как быстро кончился! А, казалось, такая же буря разразится, как тогда, когда нас и Иваном разделило!..

— А она и разразилась, — подтвердила Мими. — Там, за стенами сада. Тут мы ее не ощущаем, но если бы попробовали вылететь сейчас назад, то почувствовали бы всю ее ярость!..

— А отчего у вас такие ураганы бывают? Внезапные, я имел ввиду?

— Дедушка нам рассказывал один красивый древний миф о вечной борьбе циклона и антициклона, и как они целыми фронтами без устали сражаются друг с другом, пока один из них не одолеет другого… Но это суеверие, сказка для маленьких. На самом деле все знают, что это гневается Дифенбахий, верховный бог Мирра, и стучит своим посохом о твердь

небесную.

На этом Мими задумалась на секунду, как будто вспоминая что-то, и добавила:

— Научно доказанная гипотенуза!

— О.

— Ме.

— А вот ты сейчас сказала — дедушка… — заинтересовался Серый.

— Да. Наш дедушка — морской старец Нелей. Он нас очень любит. И мы его тоже, — подтвердила Медуза.

— А родители ваши кто? — продолжил вопрос Волк.

— Родители? У нас нет родителей. У нас только дедушка.

— Как так? — озадачился он. — Так не бывает!..

— Почему это не бывает? — удивилась Мими. — А вот я читала, что в одной далекой северной стране, уже не помню ее названия, у старого бога Суровой Прохлады есть внучка… внучка… Замороженый Дождь?.. А родителей у ней тоже отродясь не было! Так что, и вовсе это не неслыханное дело!..

— Да? — удивленно покачал головой Серый. — Вот чудеса… Никогда про таких не знал… Надо же… Вот ведь, правильно говорят: век живи — век учись… Дураком помрешь…

Первые лучи солнца застали похитителей фруктов приложившими уши к стене и напряженно прислушивающимися, не кончился ли шторм за пределами сада.

— По-моему, стихает, — высказал предположение Волк.

— А по-моему, еще не очень, — усомнилась Медуза.

— И что ты предлагаешь? — ядовито поинтересовался Волк. — Сидеть и ждать, пока придет этот твой непобедимый мордоворот со своей дубинкой?

— Может, не придет, — пожала плечами Мими. — Может, он снаружи у ворот стоять будет.

— Снаружи? В такой-то ураган?

— Но ты же сам сказал, что он уже стихает!..

— Тогда полетели?

Откуда-то из глубины сада донеслось невнятное ворчание-рычание и звук медленных тяжелых шагов, как будто сваи заколачивали: "Бум. Бум. Бум."

— Побежали!..

— В какую сторону?

— Туда!..

— Быстрей!

Найти старую яблоню и печальным шатром на ней обвисшего Масдая было делом более чем несложным. Даже при зарождающемся свете дня их обоих было прекрасно видно с этого конца сада.

И, как подсказывала неуступчивая наука логика, со всех остальных концов — тоже.

Когда они, задыхаясь и хватая ртами воздух добежали, наконец, до злополучного ковра, с противоположной стороны сада сотрясающие землю шаги уже спешили сюда же.

— Тянем!!! Раз! Два! Взяли!!! — Волк ухватился за один угол, горгона — за другой, и под заполошный треск ломающихся веток Масдай волной обрушился на землю, накрыв собой их обоих, а заодно и крутившегося под ногами химерика.

— Ах, чтоб тебя моль съела!

Серый откинул край ковра и помог взъерошенной Медузе выбраться на свет Божий. Мека, недовольно чихая и отфыркиваясь, вылез с противоположного конца сам и недовольно затряс рогатой головой. Гигантские шаги уже не топали, а гудели по жесткой засохшей земле.

— Быстрее садитесь!..

Мими не надо было уговаривать.

Расправив Масдая, она бросилась на него, перекатилась до противоположного края и, ухватив сконфуженного Меку за хвост, дернула, что было сил.

Химерик намек понял быстро.

— Масдай, вверх! — моментально убедившись, что весь экипаж в сборе, выкрикнул Волк.

БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ.

— Стойте! Воры!

Давя опавшие яблоки вперемежку с рассыпавшимися остатками трофейных драгоценностей, из-за деревьев, как электричка из тоннеля, вырвался страж сада Десперад.

— Масдай!..

— Именем Дифенбахия!..

— МАСДАЙ!!!..

— Раздавлю!!!..

— А-а-а-а-а!!!..

Чудом вылавировав в последний момент среди так некстати близко растущих деревьев, ковер успел взмыть в воздух, но великан в отчаянной попытке остановить похитителей отбросил свою дубину, подпрыгнул и ухватился громадными лапищами за его углы.

Масдай судорожно дернулся, передний край его рванулся вверх, пассажиры покатились было вниз, но все-таки он сумел выровняться и упрямо продолжил набирать высоту.

Но команда так и не успела облегченно вздохнуть.

— Если… вы… его… не отцепите… скоро… я встану… вертикально… Центровка… нарушена… совсем…

Если бы у ковра была анатомия побогаче, Волк мог бы поклясться, что тот говорил сейчас сквозь стиснутые зубы.

— Держись, Масдаюшка!..

И Волк почему-то ползком, как по тонкому льду, сжимая в правой руке меч, позмеился к тому концу, за который кряхтел, но держался упрямый великан.

— И-и… Эх!.. — наотмашь рубанул он по грубым пальцам, каждый толщиной с батон копченой колбасы. — Эх!.. Эх!.. Ах, ты!..

На морщинистой серой коже не оставалось даже царапины.

— Не уйдете!!!

— Мими!.. Я не могу ничего с ним сделать!..

— Я же…

— Говорила, говорила!.. Какая теперь разница!.. Иди, срочно помогай!..

— Как?!..

— Преврати его!.. Немедленно!.. Пока мы все не скатились вниз!..

— Но если он…

— Ну и что, что он ничего не говорил про твою прическу!.. Если бы он ее разглядел, я на сто процентов уверен, он бы…

— При чем тут это!.. Я хочу сказать, что если он превратится в камень, то и руки его навсегда закаменеют на Масдае!..

— А вот этого… не надо…

— Но, может, ты превратишь его в бумажного? Или еще какого-нибудь — полегче?.. Чтоб сам отвалился?..

— Я не умею так… на заказ… Я никогда не знаю, что получится!..

— Я… не могу… больше… — треском разрывающихся сухожилий-ниток прохрипел Масдай.

— Потерпи, Масдаенька!.. Мы что-нибудь сейчас придумаем!..

— Что?!.. Сталь его не берет! Превратить ты его боишься! Если бы был лук, выстрелили бы ему в глаз!..

— Думай, Ликандр!.. Думай же!..

Внезапно Серый почувствовал, как по ногам, спине и плечам его быстро протащили мягкое бревно средней тяжести.

— Мека!.. Мека!..

— Ты куда?..

— Сделайте… что… нибудь!.. — передний край ковра снова начал опасно задираться вверх.

— Мека!..

— Стой! Упадешь!..

— Держи!..

Химерик вороненым ручейком скользнул по Масдаю и стал исчезать за краем, на котором повис великан.

— Стой!!! — Волк ухватил его за исчезающий змеиный хвост, а Медуза заскользившего в бездну Волка — за щиколотки.

Скольжение замедлилось, но не остановилось.

— Масдай, вниз!!! — заверещала она, что было духу.

Того долго упрашивать не пришлось.

Подбитым "Мессершмитом" из другого времени и другой реальности под какофонию из криков, визга и рева Масдай вошел в пике.

Но один вопль, перекрывающий все звуки, внезапно ударил по барабанным перепонкам и понесся, удаляясь, вниз.

Ковер подбросило, он, не веря себе, выровнялся, заложил вираж, другой… Теперь вверх…

Смертельная тяжесть в хвостовом отсеке исчезла!.. Великан пропал!

— Где он?.. — только и смог выговорить бедный Масдай.

— Ликандр! Что у вас там случилось?.. — вторила ему изумленная Медуза.

— Вот бы знать! — пыхтя и отдуваясь, Волк втащил на борт Масдая присмиревшего Меку.

— Так ты не знаешь?!.. — в один голос воскликнули горгона и ковер.

— Естественно нет!.. — раздраженно взмахнул руками Серый. — Вы же тут что попало вытворяли! Один вниз, другой вверх, потом опять вниз!.. Карусели, прямо, какие-то!.. Постойте. А, может, мы его стряхнули?

— С такой-то хваткой?

— Может, у него морская болезнь началась!..

— От морской болезни еще никто не умирал, — твердо отвергла эту версию Мими.

— Может, он испугался!..

— Чего?

— Кого?

— Кого?..

И нахмурившийся от напряженного мышления Серый вспомнил неожиданный бросок Меки, его извивающийся черный чешуйчатый хвост, переходящий в ль… переходящий в… переходящий…

Переходящий в маленький задорный козий хвостик.

— Мека!

— Ме-е?

— А, ну-ка, повернись!..

— М-ме?

Но Серый и так уже видел между кольцами хорошо знакомую желтую львиную кисточку.

Наваждение какое-то…

Отчего же так жутко взревел великан перед тем, как упасть?

И великан ли?..

А, кстати, что стало с великаном?

Вдруг Серый поймал себя на мысли, что такой вопрос мог бы задать Иванушка, если бы ему рассказывали эту историю. И поинтересовался, нельзя ли было ему чем-нибудь помочь. А заодно, наверняка, прочел бы и лекцию на тему "Воровать — дурно"…

Неожиданно Волк вздохнул и почувствовал, что, пожалуй, для того, чтобы снова и поскорее встретиться с его лукоморским высочеством, он готов прослушать даже, ну, если не лекцию, то какую-нибудь небольшую душеспасительную беседу — совершенно точно…

Он перегнулся через край Масдая и свесил голову вниз.

Под ними, на сколько хватало глаз, медлительно покачивались теплые бирюзовые воды. И, удаляясь к горизонту и изрыгая проклятия, заблудившимся бакеном плыла круглая голова злополучного стража сада Десперад.

Первое, что сделал Серый, ступив на территорию Ванадия — украл у ротозея-лоточника большой расписной платок для горгоны.

Ярко-зеленое полотно с аляповатыми цветами, павлинами и бабочками привело ее в состояние тихого ступора. А после того, как Волк еще и собственноручно повязал его на голову Мими в стиле "В полном разгаре страда деревенская", и она увидела свое отражение в мутном медном карманном зеркальце, и ее воображение в красках сообщило ей, как она должно быть выглядит в широкоформатном цветном варианте, она

охнула и схватилась за сердце.

На ее вполне резонное замечание, что внимание, которое она будет привлекать без этого платка ничто по сравнению с тем вниманием, которое она привлечет в нем, Серый тоже вполне резонно возразил, что ему лучше знать. Что лучше пусть стеллиандры пялятся на ее платок, чем на ее волосы, и что если кто-то хочет остаться вместе с Мекой в лесу

караулить Масдая, и совсем не хочет посмотреть знаменитый город, потолкаться на многонациональном базаре и посетить легендарный оракул в роще Сифона, то, в таком случае, он ни на чем не настаивает.

И Медуза сдалась.

Путешествовать, и не побывать в Ванадии!.. Побывать в Ванадии, и не зайти на базар!.. Пройтись по базару, и не посмотреть на оракул в храме Полидора!..

Ради такого стоило примириться даже с психиделическим платком.

Первые же шаги по центральным улицам города полностью заставили Мими позабыть обо всем, и она плыла по течению людской реки, крутя головой на все триста шестьдесят градусов, разинув рот и широко распахнув изумленные глаза, ошеломленная и восхищенная вихрем красок, звуков и запахов, обрушившихся вдруг и сразу на робкую провинциальную горгону.

— Смотри, Ликандр!.. — то и дело доносилось до Волка сквозь шум и гам мегаполиса. — Вот это дом!.. Это же целый домище!.. Сколько там этажей!.. А какие окна!.. И колонны!..

— Это, наверное, дворец какой-нибудь, — любезно пояснил Волк.

— А смотри — вон, балконы у них окаменевшие великаны держат!.. Как тот, из сада Десперад!.. Неужто это сестричкина работа? Никогда от них о таком не слышала… Не мудрено тогда, что великаны теперь так редко попадаются! А рядом лошади каменные! И химеры!

— Это скульпторов работа, — махнул рукой Серый.

— Скульпторов? — переспросила Мими. — Это такие существа, вроде нас?

— Ну, можно сказать и так… — рассеяно отозвался Волк.

— Как было бы интересно посмотреть на них! А где они водятся? А хвосты у них есть? А копыта? А там что за толпа такая? Смотри, Ликандр, там просто столпотворение какой-то!..

— А-а, это базар, наверно…

— Базар!.. Скорее туда!.. Гляди, вон ларьки с одеждой… А вон еще… А там, похоже, только ткани продают… А тут — украшения и амулеты!.. А здесь посуда из глины… А за ней — мебель!.. И не лень же это продавцу тащить сюда все эти мраморные столы, скамьи, фонтаны…

— Это забегаловка, она все время тут, — снисходительно прояснил вопрос Серый, и тут же предложил:

— Давай, пожуем чего-нибудь?

— Дав… Ай!.. Что там?!..

— Где?

— Там! Смотри! Я вижу акробатов! И жонглеров! И человек пляшет на натянутой веревке!.. Я узнала!!! Это бродячие артисты!!! Пойдем, скорее пойдем посмотрим!..

— А гляди — вон еще осел ученый!

— И обезьянка!

— Ха, вот умора!

— Вот дают!

— Вот это да!..

— Браво!

— Молодцы!

— Ликандр, погляди! Артистам все деньги кидают!.. А у нас, случайно, нет ничего?..

— Ну, как это нет, — возмущенно отозвался Волк, вынимая из широких штанин только что стыренный кошель и отсыпая в дрожащую от возбуждения ладошку Мими несколько медяков.

— Браво!!!

— Еще!!!

— Мими, пойдем, нам еще на оракул посмотреть надо успеть до вечера, — потянул он за край туники Медузу.

— Ой, конечно пойдем!.. А пожевать?..

Пожевать продавали тут же, разносчики с лотков, и если бы страшный зверь гигиена забрел бы сюда и съел хотя бы одну сосиску, то, скорее всего, скончался бы, не задумываясь, в страшных мучениях. Но, поскольку кроме баранов из животного мира поблизости никого не было (а недавно была отпразднована знаменательная дата — две тысячи лет до открытия микроорганизмов), то пожевать наши туристы смогли вполне

спокойно и безопасно.

И, в случае Серого (в уникальном случае!), без аппетита.

Как рассказать Медузе про оракул и предсказание — это был его большой больной вопрос, который, надеялся Серый поначалу, по ходу дела прояснится, рассосется и решится сам. Но сейчас до визита к безумным пророчицам и их горгононенавистническим жрецам оставалось не больше часа, а деликатная проблема разрешаться отнюдь не собиралась, а, скорее, наоборот, все усложнялась и запутывалась, делая правду невозможной, а ложь — бессмысленной.

И Волку оставалось только одно — ждать и тянуть до самого последнего, и верить в то, что его печальная фигура из гранита или керамики не начнет новую коллекцию удивленных сифий.

— Мими, эй, Мими, да иди же ты сюда! — вытащил он за руку восторженную Медузу из очередной палатки с туниками, гиматиями, плащами и прочим трикотажем, названия которому он не мог и предположить.

— Что? — крайне неохотно позволила она извлечь себя из самого сердца женского рая.

— Я говорю, если ты хочешь посмотреть оракул, мы должны торопиться — там всегда толпа народу, и, кроме того, нам надо еще украс… купить жертвенного барана.

— Конечно хочу! — встрепенулась горгона. — Что же ты молчал! Пошли быстрее!

— Идем вон туда, к навесам направо — жертвенной скотиной торгуют только там.

Скученность искателей предсказаний вокруг оракула превзошла все ожидания Волка. Если бы он не был здесь раньше, он не сумел бы найти даже ворота в ограде.

— Мими, держись, потеряешься! — предупредил он горгону и заработал локтями изо всех сил. — Пропустите! Пропустите, говорю! Позвольте пройти, дедуля!.. Дамочка, осторожней — у вас кошелек упал вон там!.. Пропустите женщину с ребенком!.. Как где — посмотрите на нас! Какая разница, кто из нас кто!.. Какое место — ваше? Ничего, сейчас мы пройдем дальше и освободим ваше место, ничего с ним не случится!.. Пропустите!.. Да подвиньтесь же вы, бараны!.. Причем тут вы, я вон им говорю… Но вы тоже подвиньтесь. О, Господи! Да откуда же вас тут столько набежало-то!.. Праздник у вас тут какой, что ли?!..

— Лучше! — обернулось к нему простодушное загорелое лицо стеллийской национальности со щербатой улыбкой. — Сегодня весь народ собрался поглядеть, как молодой царь Пасифия…

— Едет!!!..

— Едут!!!..

— Посторонись!.. — завопили откуда-то сзади, и вся толпа колыхнулась как тяжелая океанская волна, пытаясь одновременно не попасть под колеса парадной колесницы черного и красного дерева и рассмотреть как можно ближе того, кого они ждали здесь чуть не самого утра.

— Ура!!!..

— Да здравствует!!!..

— Будет славен!!!..

— А-а-а-а!!!..

— Ой-й-й!!!..

— Поберегись!!!..

— Славься!!!..

— С дороги!!!..

— Помогите!..

Серый закрутил головой, стараясь засечь, откуда исходит угроза быть перееханым, и, на всякий случай, покрепче схватил горгону за запястье.

— Баран!.. Ликандр!.. Они задавят бедного барашка!!!..

— А-а, да чтоб его мухи съели!.. — раздраженный Волк быстро намотал веревку на кулак и ухватил свободной рукой барана за шкворник.

Слева от него прошло какое-то движение. Зеваки, стиснутые как беломорины в коробке, тем не менее ломанулись направо и налево, роняя и давя менее поворотливых, спеша дать дорогу царскому кортежу.

Медуза бросилась направо.

Баран — налево.

И Серый вдруг понял, что стоит нарастопырку прямо посредине очистившейся дороги и как раз перед монаршей колесницей.

— С дороги!!! — заорал на него возница, и лошади встали на дыбы. — Зашибу!!!..

— Щаз!.. — печально констатировал факт Волк.

— Ликандр!!! — осознав, что с ее приятелем происходит что-то неладное, бросилась к нему Медуза.

— Что это вы себе позволяете?! — гневно подбоченясь, обратилась она к вознице, и узамбарские косички на ее голове слегка зашевелились. — Вы что — не видите, что тут люди ходят?!..

— Вон, девка! Заткнись! — и ретивый возница махнул на горгону кнутом.

Он так и не понял, что в последние мгновения своего существования в виде белкового тела человеку лучше всего было бы найти более смиренное занятие.

Толпа ахнула.

Им было глубоко все равно, что таким образом на их глазах создавались бессмертные произведения искусства, по которым о них будут судить и восхищаться бесчисленные поколения потомков.

Им стало страшно здесь и сейчас.

— Что происходит?! — перекрывая разбегающуюся кругами по людскому морю панику прозвучал сильный мужской голос. — Эй, кто там стоит на пути?

— Нет, это ты скажи, кто тут народ лошадьми давит! — внахалку попер на седока Волк, чувствуя за собой каменную стену поддержки Мими. — А, ну-ка, иди сюда!.. Царь тут нашелся!.. Вырядился!..

Если бы не баран, все еще привязанный к левой руке Серого, его атака выглядела бы весьма эффектно.

— Это что еще за наглец? — выглянула из-за плеча юного монарха в золотом плаще суровая женщина.

— Ликандр!..

— Что?..

— Ликандр!!! Ты меня не узнаешь?!.. — царь всплеснул руками.

— Нет?..

— Мы же с тобой вместе были у оракула!.. Ты наступил мне тогда на ногу! Помнишь? Это же я, Язон!!!..

— Язон?.. Язон… Язон!!!..

Не дожидаясь, пока царь слезет вниз брататься, Волк, стряхнув, наконец, злополучного барана, заскочил в колесницу, и давние знакомые радостно облапили друг друга.

— Язон!.. Я вижу, ты успел с тех пор жениться!

— Да, — широчайшая улыбка расплылась по всему лицу царя, и даже залезла слегка на уши. — Это моя любимая жена Паллитра. Я привез ее из нашего похода за золотым руном! И она сама стоит своего веса в золоте! Но если бы ты знал, какие испытания мы пережили, прежде чем я смог попросить ее стать моей царицей!.. Если бы не наш златоуст Ион, на ее острове сложили бы головы все герои Стеллы!.. В гневе она страшна!..

— Наверное, только люди с крайнего севера знают, что женщин надо убеждать не мечом, а лаской, — игриво улыбнулась мужу Паллитра.

— А кто эта девушка с тобою рядом, Ликандр? Неужели и ты тоже…

— Нет! — не дал ему договорить Серый. — Это моя приятельница Мими. Мы вместе путешествуем. Знакомьтесь.

— А, кстати, что случилось с нашим возницей и лошадьми? — осознал вдруг Язон.

— А что случилось с толпой? — отсутствие движения и звука вокруг при присутствии нескольких перепуганных тысяч человек обратило на себя внимание Серого.

Женщины поймали взгляд друг друга, брат по оружию признал брата, несмотря на то, что оба они оказались сестрами, и идентичные лукавые улыбки скользнули по их губам.

— Ступор после несчастного случая, — ответила за себя и за горгону молодая волшебница. — С полной последующей потерей памяти.

— Я уверена, что с лошадьми не случилось ничего необратимого, — добавила от себя Мими.

Озадаченный Язон постучал согнутым пальцем по спине изваяния.

— Хм-м… Когда его товарищи сегодня утром сказали, что у него каменное сердце, я не думал, что это распространится по всему организму так быстро… Как горгона над ним пролетела…

Медуза захотела было что-то сказать, но Серый быстро подал ей тайный знак молчания* [*Наступил ей на ногу и исподтишка показал кулак — сноска].

— А, кстати, Ликандр, смотри, как забавно — еще месяц назад я никогда не слыхал такого имени, как твое, а сегодня знаю уже о двух людях с таким именем!

— Да? — вежливо поинтересовался Волк.

— Да. Это, во-первых, ты, а во-вторых, наш чудесный царевич Ион, который согласно полученному от одной колдуньи предсказанию уплыл сейчас с друзьями на осаду Трилиона, ищет человека с таким именем!

— ИОН?!

— Ну, да. А…

— Такой мечтательный, культурный, с большим старинным серебряным кольцом с нефритом на правой руке?

— Ну, да. А откуда ты его знаешь?

— ГДЕ НАХОДИТСЯ ЭТОТ МИЛЛИОН?

* * *

— Корабли приближаются! Корабли приближаются!

— Видим, не слепые.

— Сколько их?

— Пять… Шесть… Шесть!

— Клянусь Дифенбахием, это наши доски!

— Да уж пора бы! Чем раньше начнем, тем теплее будет зимой!

— Десятый год подряд в палатках на ветру продуваться! Дудки!

— А ты доспехи не снимай!

— Умный какой нашелся! Сам не снимай! Даром что всего пятый год тут воюешь — а уже в доспехах, небось, только малину собирать ходишь!

— Да сам-то!.. Сам-то!..

— Ну, хватит вам! Приготовились разгружать!

— … да и где она, малина-то… Три года назад, как последнюю вытоптали… Хоть какое-то развлечение было… А сейчас одна радость — если Семафор с Одесситом подерутся — ставки делать…

— Трилионцы ведут себя нечестно!

— Если ты украл чужую жену — поступай как порядочный человек! Защищайся! Делай вылазки, карательные экспедиции, назначай сражения, поливай осаждающих кипятком, бросай в них гнезда диких пчел, горящие бочки со смолой!.. Делай же что-нибудь!..

— Правильно! Они нас ни во что не ставят! — Три тысячи человек ожидают их уже десять лет — а им хоть бы что!..

— Пользуются тем, что мы не можем достать их там!..

— Трусы! Спрятались за стенами — и думают, что им это сойдет с рук!

— Так сходит ведь…

— Но есть справедливые боги! Рано или поздно наша все равно возьмет!

— Возьмет, возьмет… Возьмет и уйдет… Посидев тут еще лет сорок…

— Брюзга!

— Дурак!

— Сам дурак!

— От дурака слышу!

— Эх, досочки наши хорошенькие!.. Такие дома отгрохаем — хоть еще десять лет под этим треклятым Трилионом сиди, хоть пятьдесят!..

— Типун тебе на язык!..

— Дома!.. Бабские нежности!

— Никогда бы не поверил, что чтобы отрубить голову одной неверной жене надо десять лет времени и три тысячи войска!

— И еще не все…

— И еще не все. Если уж ему так приспичило, Меганемнон мог бы уже тридцать раз жениться, обзавестись рогами и тридцать раз спокойно избавиться от изменщиц! А тут сидит, одну столько времени караулит…

— Любовь… Что поделаешь…

— Кончай трепаться! Как бабы!.. Цепочкой строй-ся!

— Эй, на судне! Давай концы!

— Отдашь тут концы…

— Хлорософ, в ухо получишь!

— Молчу, молчу…

— Ребята, не зевай!..

Набежала и отступила тяжелая волна, оставив на широкой полосе прибрежной гальки тяжелые туши шести сухогрузов. Солдаты, сразу бросив пререкаться, хрустя сандалиями по камешкам, неспеша потрусили помогать выгружать долгожданный стройматериал.

Если уж упрямству их предводителей не было никакого разумного предела, и они желали во что бы то ни стало продолжать осаду Триллиона до победного конца, то второй десяток лет рядовые воины хоть разменяют в удобных деревянных казармах. А через год, глядишь, еще один бунт — и им разрешат привезти их жен, детей, собак, коз; разведут виноградники, посадят пшеницу и оливковые деревья взамен сожженных сгоряча в первый

день осады десять лет назад… Жены потребуют построить библиотеку, театр, стадион, бани, ипподром… Будут приезжать на гастроли самые известные трагики Стеллы. Проводить чемпионаты Мирра. Да мало ли еще чего!.. И отчего бы тогда не поосаждать в таких условиях?.. И вот тогда эти трилионцы сами попросят разрешения открыть ворота и выйти к ним, да только кому они тогда будут интересны!.. Ну, разве только обманутому Меганемнону…

Командир сотни Криофил Твердолобый решительно направил свои стопы к самому большому кораблю, на носу которого стояли и, судя по всему, готовились к высадке какие-то люди.

— Эй, вы, там, на корабле!.. Кто такие? Чего тут надо? Здесь идет война, и посторонним тут не место!..

Но, не обращая ни малейшего внимания на грозную тираду Криофила, на камни мягко спрыгнул плечистый молодой воин. На руках у него, нервно ухватившись за кряжистую шею, примостился маленький старичок.

Шагнув на сухую гальку, воин бережно опустил свою тщедушную ношу.

— А, Термостат, рад видеть тебя, бродяга, рад видеть! Ты не забыл, что только ради тебя я проделал весь этот путь в душной каюте на двоих с самой страшной морской болезнью, когда-либо испытываемой простым смертным!.. Дай-ка я обниму тебя, мальчик мой… Как ты вырос… Как изменился… Твой прадед гордился бы тобой сейчас, клянусь Меркаптаном!

И дедок, украдкой смахнув набежавшую слезу в взъерошенную бороду, нежно обхватил Криофила в районе бронированной талии.

Праздный наблюдатель, каковых поблизости было в изобилии, мог бы лицезреть в этот момент на лице сержанта целый калейдоскоп самого обширного ассортимента чувств с тех пор, как человеческие чувства вообще были изобретены.

Отвращение, высокомерие, гнев, непонимание, изумление, озарение, восторг, восхищение, благоговение, смущение, раскаяние, стыд… Пожалуй, список можно было бы продолжать и продолжать, и закончить как раз к предполагаемому завершению осады, лет, эдак, через…цать, или даже…сят, но тут вмешался Хлорософ.

Он подбежал, брызжа мелкими камушками и осколками ракушек, и со всего размаху, не заботясь о тормозном пути, хлопнулся на колени перед старичком.

— Демофон! О, милостивые боги Мирра!!! Это же сам Демофон!!! Этого не может быть!!! Ребята, бросайте все — скорее сюда!!! К нам приехал Демофон!!!.. Великий Демофон!!! Непревзойденный Демофон!!! Сюда!!! Бегом!!! Смотрите!!!..

Как железные опилки к магниту на листе бумаги в известном опыте, со всех сторон, куда долетал трубный глас Хлорософа, к месту высадки странного пассажира устремился стеллийский народ. Солдаты спешили и толкались, стремясь увидеть самого живого Демофона, если останемся сами живыми, то есть, осада закончится раньше, чем истечет человеческий век, будет что рассказать дома родне и что вспоминать всю

жизнь…

Самые горячие головы стали стрелять в воздух.

Стрелы падали на другие горячие головы, после чего им приходилось немного охладиться в холодке и прийти в сознание. Но никто не жаловался.

Сойди сейчас, кажется, на землю Дифенбахий — никто бы на него и не отвлекся, даже если бы тот поразил все войско своими огненными стрелами-молниями, солдата за солдатом…

В случившейся толчее и суматохе никто не обратил внимания, как с того же корабля, подальше от возбужденных почитателей Демофона, в самые волны, спрыгнули еще два человека, и их встретил тот самый воин, высадивший знаменитого старика на трилионскую землю.

Вода захлестнула сапоги Иванушки, и внутри сразу что-то плотоядно причмокнуло и аппетитно захлюпало, но царевич даже не среагировал.

Как завороженный, наблюдал он за феерическим зрелищем встречи.

— Кто это? — отчего-то шепотом спросил он у Трисея.

— Это — Демофон.

— Кто такой Демофон? — не унимался озадаченный Иван.

— Демофон — это наше все, — торжественно объявил тот.

— Демофон… Демофон… — наморщив лоб, забормотал Иванушка. — Демофон…

И встрепенулся, сконфуженно переводя взгляд с Ирака на Трисея и обратно.

— Уж не хотите ли вы сказать, что это тот самый Демофон, который…

— Именно тот самый.

— Не может быть!!!..

— Может.

— Но он же… Ему же… Его же…

— Да.

— И вы всю дорогу молчали об этом!!! То есть, я все это время находился на одном корабле с самим Демофоном, и вы говорите мне об этом только сейчас?!..

— Н-ну…

— О, милостивые боги Мирра!!! Это же сам Демофон!!! Великий Демофон!!!

И Иванушка, сунув переметную суму в руки Трисею, не разбирая дороги, очертя голову кинулся в гущу солдат. С каждым его шагом истерично хлюпали полузатопленные волшебные сапоги, извергая изо всех своих отверстий яростные разноцветные фонтаны и фонтанчики соленой воды.

— Ион, постой, куда ты!.. — растерянно взмахнув руками, последовал за ним Ирак.

Трисей проводил удаляющуюся фигуру взглядом. "Ну, и педилы…" — тихо покачал он головой.

— …извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат, — виновато оправдывался Твердолобый, когда Иванушка все-таки смог пробиться сквозь армию любителей стеллийской литературы. — Вы меня не за того принимаете…

— Ох, прости старика! — энергично взмахнул тоненькой иссушенной ручкой, похожей на куричью лапку, Демофон и, напряженно сощурившись, обратился к лукоморцу:

— Термостат!.. Ну как же я не признал тебя сразу!.. Ну, веди же меня, веди, я так и горю от нетерпения наконец увидеть…

— Извините, многоуважаемый Демофон, но я тоже не Термостат, — смущенно

проговорил Иван.

— Не Термостат?.. — знаменитый поэт озадаченно перевел взгляд близоруких бесцветных глаз с одного человека на другого, нахмурил кустистые брови и вдруг тоненько засмеялся, грозя обоим пальцем-прутиком:

— Не Термостат!.. Ха-ха-ха!.. Ах, вы, шалуны! Как были мальчишками, так и остались!.. А ведь по шестьдесят лет уже обоим!.. А похожи друг на друга по-прежнему — как две оливки в салате!

Белобрысый долговязый царевич и коренастый чернобородый сержант непроизвольно, на всякий случай, быстро оглядели друг друга, потом себя, потом выжидательно посмотрели на Демофона.

— Ну, Гидролит, а теперь расскажи мне, кто все эти хорошенькие девушки. Они, наверное, собрались специально в честь этого торжественного события? Ты меня с ними познакомишь? — обвел широким жестом собравшихся вокруг старичок.

Толпа закованной в броню солдатни охнула и слегка откачнулась назад. Кто-то растерянно хихикнул. Большинство сочувственно закачало головами и понимающе вздохнуло.

Иван решил, что настал черед того, ради чего он пожертвовал парой золотых пряжек, куском туники и плащом, протискиваясь сквозь строй неуступчивых и вооруженных до зубов читателей.

— Уважаемый Демофон! — трепетно взял он за худенькую ручку литератора. — Я так счастлив видеть вас воочию! Я — самый восторженный поклонник вашего уникального таланта и прочел по много раз все ваши книги, какие только у нас издавались! Не будете ли вы так любезны не отказать мне в любезности… Могу ли я попросить у вас автограф?..

— Проси! — великодушно разрешил уважаемый Демофон.

— Прошу! Вы — практически живой классик! Ваши произведения переживут века!

— Ага, ты читал их! — встрепенулся старичок. — А как тебе понравилась моя последняя поэма — "Покорение Гликозиды?" — Я ее как раз недавно купил и читаю! Это настоящий эпический шедевр!.. Подпишите мне ее, пожалуйста!

И Иванушка выудил из-за пазухи томик размером с три силикатных кирпича, ловко распахнув его на форзаце, а из кармана — перо и походную чернильницу, и услужливо подсунул их Демофону.

Старик вытянул шею, захлопал глазками и, наконец, дрожащая ручка неуклюже ухватила перо, попытки с пятой обмакнула его в несмываемые чернила — последнее вондерландское изобретение — и он стал старательно что-то выводить на чистом участке пергамента.

Все следили за движением пера, затаив дыхание.

Наконец надпись была завершена, и, горделиво улыбаясь в редкую бороду, поэт вернул книгу царевичу.

Тот благоговейно повернул ее к себе и посмотрел на текст.

Потом еще раз посмотрел.

Потом еще раз повернул и снова посмотрел.

Потом повернул ее боком.

И снова посмотрел.

Надпись от этого ничуть не изменилась.

Четыре полных строчки корявых крестиков и еще три креста, побольше и покорявее, внизу, справа, рядом с чернильным отпечатком большого пальца.

— Что… Что здесь написано?.. — нерешительно потыкал пальцем в крестики Иванушка, не оставляя самостоятельных попыток постичь смысл сих знаков.

— Дорогому внучатому племяннику по сестре первой жены, да будет земля ей пухом, блаженной памяти Миопии, Термостату на долгую память и развлечение, и пусть светлые боги Мирра покровительствуют тебе во всех твоих свершениях.

— А большие крестики внизу?

— Мои имя, фамилия и ученая степень.

И тут солдат как прорвало.

— Мне!..

— Мне!..

— Подпиши автограф мне, великий Демофон!..

— Вся наша рота тебя обожает!

— Напиши мне в стихах, пожалуйста!

— И мне!..

— Нет, я первый попросил!..

— Хлорософ, в ухо получишь!

— Молчу, молчу…

И абсолютно счастливый от фейерверка народного признания, великий Демофон, пыхтя и помогая себе высунутым от усердия языком, выводил крестики на туниках, плащах, щитах, ремнях и просто голых спинах, вслух читая написанное:

— …на долгую память…..с пожеланиями успехов…..счастливых лет жизни…..почаще мыться…

И тут откуда-то из-за стены почитателей таланта живого классика раздались и стали быстро приближаться сердитые крики:

— Расступись!.. Расступись!.. Почему никто не работает?..

Сержант!.. Что за базар?.. Доски ваши разгружать я буду, или позовем Меганемнона?.. Разойдись, бездельники!.. А ну, пошли отсюда, пошли!.. А это что тут еще за… Великий Демофон!!!.. Милостивые боги Мирра!.. Сам непревзойденный Демофон почтил своим присутствием ваш сброд!.. И хоть бы кто-нибудь догадался сообщить мне или Меганемнону!.. Или

принести патриарху стул и навес от солнца!.. Дикари!.. Истинные дикари!.. Мне стыдно за вас, о несообразительные сыны Стеллы!..

Даже не повинуясь, а предугадывая нетерпеливый жест руки, воины отпрянули назад, освобождая пространство вокруг гордого гения стеллийской письменности.

— Сержант Криофил! Бегом в лагерь — приготовьте отдельную, самую лучшую палатку для патриарха, и поставьте ее рядом с нашими с царем!

— Слушаюсь!!!

— Остальные — прочь работать! Бездельники, ротозеи, а не войско!..

Отвлеченный столь громким вторжением, старичок с трудом разогнул костлявую спину, вытер пот со лба, оставив по всему лицу широкие чернильные полосы и, напряженно прищурившись, стал вглядываться в гостя.

— А, Термостат! Вот ты куда подевался! А где моя поэма, которую я тебе только что подписал? И, кажется, ты что-то говорил про стул и навес?..

— Термостат?.. — начальственный вид вновьприбывшего сменился растерянным. — Извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат…

— А, я так и знал… Значит, ты все-таки Гидролит! Ну, веди же меня к своему брату — ведь я проделал весь этот долгий путь — а ведь мне уже не сто лет! — только ради него! На какой день у вас намечено открытие статуи? Только не говори мне, что я опоздал!..

— Открытие какой статуи? — только и смог вымолвить пришелец.

— А сколько их у вас тут? Гидролит, малыш, к чему эта игра в загадки! Твой брат…

— Но у меня нет брата!..

— …сообщил мне, что он спроектировал и соорудил самую высокую в мире статую и пригласил меня на открытие, чтобы я описал ее в своей новой поэме и донес его деяние до восхищенных потомков! Но, по-моему, между нами говоря, не так уж она и велика — когда мы подплывали к Колоссу, я все глаза проглядел, и не смог увидеть даже намека на какое бы то ни было изваяние вообще, не говоре уже о его Родосе!

— К Колоссу?..

— Кстати, как сейчас помню, в детстве у него был ручной хомячок, и звали его, кажется, тоже Родос, и он…

И только теперь военачальник стеллиандров, проделав, по-видимости, гораздо более дальний путь, чем живая легенда Стеллы, сумел, наконец-то, прийти в себя.

— Но уважаемый Демофон! — смуглые мускулистые ручищи осторожно обхватили птичьи лапки поэта, и тот на мгновение примолк.

— УВАЖАЕМЫЙ ДЕМОФОН! ЭТО НЕ КОЛОСС! ЭТО ЗЕМЛИ ТРИЛИОНА! И МЫ ТУТ ОСАЖДАЕМ ГОРОД, А НЕ ОТКРЫВАЕМ СТАТУИ! СУДЯ ПО ВСЕМУ, ВЫ ОШИБЛИСЬ КОРАБЛЕМ ПРИ ПОСАДКЕ! И Я НЕ ТЕРМОСТАТ — Я ОДЕССИТ!

Старичок озабоченно наморщил лоб, обдумывая услышанное, но вскоре, просветлев, ласково похлопал Одессита по руке, оставляя в изобилии с каждым прикосновением смазанные чернильные отпечатки.

— Очень хорошо, любезный Одиссей! Приятно с тобой познакомиться! А теперь проводи меня к Термостату — мальчик, наверное, уже заждался! Он тебе даст хорошие чаевые… Да, и все хотел сказать — какие тут у вас,

на Колоссе, кудрявые девчонки! — и он проникновенно ущипнул за пятую точку Хлорософа.

Хлорософ сделал большие глаза и тоненько ойкнул.

Старичок захихикал.

Одессит открыл рот, собираясь что-то сказать, потом закрыл его, потом снова открыл и закрыл. И, наконец, кажется, неплохая идея посетила его на предмет того, на чью голову можно было бы переложить заботу о впадающем в старческий маразм символе нации, потому что он удовлетворенно улыбнулся и повернулся к Демофону.

— Достопочтенный Демофон, — и бережно, но настойчиво Одессит подхватил старичка под локоток и повернул лицом в сторону лагеря стеллиандров. — Пойдемте со мной — я уверен, что царь Меганемнон будет просто счастлив познакомиться с вами и принять вас в нашем скромном обиталище.

— Меганемнон? Это который воевал тридцать лет со своим двоюродным братом за остров Перлос?

— Его внук.

— Ах, как летит время… Кто бы мог подумать… А где же мой писец? — вдруг встрепенулся поэт. — Я только сейчас вспомнил, что в Пасифии приказал ему садиться на корабль вперед меня и всю дорогу с тех пор его не видел… Наверное, он тоже мучался от качки… Ах, да вот же он! — ткнул дрожащим сухоньким пальцем Демофон в сторону Ивана. — Ну, где же ты запропал? Помоги мне идти… хм… все время забываю, как

тебя звать… Тазепам?.. Моногам?..

— Я Ион, и я вовсе не…

— Ах, да, извини, Яион… Пошли скорей. Видишь, мы заставляем нашего дорогого хозяина Одиссея нас ждать!

Царевич мгновенно осознал всю радужность открывающейся для личного секретаря самого Демофона перспективы и подхватил старика под свободный локоток.

— Идем, достопочтенный. Сейчас я только позову вашу личную охрану. Эй, Ирак, Трисей — хозяин уходит! Поспешите!

— Но у меня никогда не было охраны!.. Зачем мне охрана?.. От кого?!.. — От… от… От поклонников!.. Чтобы не докучали! Вы наняли их в Пасифии, помните?

Демофон замялся, наморщил лоб, захлопал глазами…

— Помните, — настаивал Иван.

— Ну, естественно, помню, — пожал наконец плечами поэт. — Что ж у меня, склероз, по-твоему, Ярион?

— Ну, теперь все в сборе? — кривовато улыбнулся Одессит.

— Конечно. Ребята, пойдем!

По дороге до Иванушки окончательно дошло, что он сделал. Он украдкой оглянулся на безропотно марширующих позади друзей, и ему стало слегка стыдно. Столько хороших людей в такой короткий промежуток времени он еще никогда не обманывал. Как это только могло прийти ему в голову!.. Писарь!.. Охрана!.. Как они только не подняли меня на смех!.. А бедный Демофон… Он, должно быть, подумал, что совсем выжил из ума… И что это на меня нашло?.. Конечно, королевич Елисей назвал бы это военной хитростью, но ведь я ни с кем тут не воюю и даже в обозримом будущем не собираюсь!.. Значит, это все-таки как-то по-другому называется… Так мог бы Серый поступить… М-да… Как говорил Шарлемань — с кем поведешься, с тем и наберешься… А что?.. Посмотрим, что из этого выйдет. Если не очень боком…

Весть о прибытии под стены Триллиона корифея стеллийской литературы, похоже, успела оббежать лагерь и подняла на ноги все войско побыстрее приглашения на обед.

К палаткам военачальников Одессит, Демофон и его самозваная свита шли по живому коридору из восхищенных солдат, многие из которых размахивали собраниями сочинений почетного гостя, и приветственные крики радостно звенели в раскаленном дневном воздухе.

Сотни рук тянулись к нему, чтобы прикоснуться, потрогать, пощупать, подергать, оторвать на память кусочек легенды, и если бы не Трисей с Ираком, сначала деликатно, а затем и со всей дури по этим шаловливым ручкам лупившие, всего старичка разобрали бы на сувениры еще на полпути к штабному шатру.

В конце коридора их уже поджидал Меганемнон при полном параде.

Сделав три шага навстречу, он простер к именитому посетителю украшенные тяжелыми боевыми наручами руки и промолвил:

— Добро пожаловать на землю Трилиона, великий Демофон! Это честь для нас — принимать…

— Трилиона?.. — переспросил вдруг поэт.

— Да, да. Трилиона! — радостно подтвердил Одессит. — Именно Трилиона!

— А разве это не Колосс?..

— Нет, ни в коем случае!..

— А мне казалось, что это должен быть Колосс…

— Нет, нет! Это — Трилион! Место, где творится история, где быль смешивается с мифом! Именно здесь наши… героические… — Одессит закашлялся, — воины… ведут осаду этого бесчестного, ничтожного города уже десять лет подряд.

— Хм… Значит, не Колосс…

— Нет, нет!

— А вы уверены?

— Да, конечно!..

— Ну, тогда ладно, — примирительно махнул рукой Демофон. — Трилион, так Трилион… Вы мне лучше скажите самое главное.

— Что?

— На открытие статуи я не опоздал?

Поспешно перетащив шатер Семафора на самый край лагеря по приказу хитромудрого Одессита, солдаты живо установили на этом месте новый красно-белый шатер специально для Демофона и его сопровождающих. После расторопно и весьма к месту поданной трапезы из холодной говядины, сыра с плесенью ("Редчайший сорт," — заверил Одессит и покраснел) и подогретого (а, может, просто разведенного теплой водой) вина почетных гостей повели на экскурсию по лагерю.

На пятнадцатой минуте случилось страшное.

То, чего никто не предполагал.

Меганемнону удалось заинтересовать поэта.

— Десять лет, говоришь?.. — покачал головой Демофон, как будто очнувшись ото сна. — И были ли под стенами сего славного города достойные его битвы?

Меганемнон замешкался, и ему на помощь отважно пришел радостный Хлорософ:

— Да, еще бы! Шесть лет назад Стратостат взял одеяло Нематода, как он потом утверждал, по ошибке. И когда Нематод обнаружил пропажу и подумал на Калланхоя — вот это была битва-ай!!!..

Одессит яростно втоптал босые пальцы правой ноги простодушного солдата в песок и захохотал.

— Наш Хлорософ — большой шутник!

— Ха-ха-ха, — натужно поддержал его Меганемнон, стараясь отдавить злополучному адъютанту вторую ногу. — Умрешь со смеху.

— На самом деле, о достопочтенный Демофон, под стенами этого злосчастного города разворачивались самые кровавые сражения, самые трагические драмы, самые драматические трагедии, которые только может вообразить бессильный человеческий разум…

По знаку Меганемнона Трисей и Ирак бережно зарулили старичка к нему в шатер.

— Например? — заинтригованно спросил поэт. — Ребятки, посадите-ка меня поудобнее на этот топчан — я хочу послушать бравого Одиссея… Сдается мне, что сюжет следующей моей книги ходит поблизости! Такое нельзя упускать. А то, не ровен час, заявится сюда эта бездарность Эпоксид и переврет всю историю!..

— Смерть и горе преследовали нас как ужасные тени все время, начиная с мгновения высадки на этот враждебный угрюмый брег… — встав в позу чтеца-декламатора на сцене сельского Дома Культуры, начал Одессит свое поспешно выдумываемое повествование. — Яион, записывай!..

— Записывай, Ярион! — энергично потер сухонькие ручки окончательно заинтересовавшийся Демофон.

Через пятнадцать минут в шатер Меганемнона набились все предводители стеллийского войска и слушали вдохновенное вещание Одессита с раскрытыми ртами. Через полчаса до них дошло, что кроме своих подвигов и, изредка, свершений верховного главнокомандующего, рассказчик ни о чем больше врать не собирается. И решили, что настала пора действовать. Принять бразды правления в свои руки, так сказать.

— Одессит, — громким шепотом прошипел воин в черном панцире. — Расскажи про меня, и серебряный таз для омовений — твой!..

— …и тут, как комета в беззвездном небе, появляется неутомимый Сопромат, а в руке его — тяжелое копье, что сковал ему ученик самого Династаза!..

— Ярион, записывай!..

— Одессит! Пятнадцать баранов!.. — встрял толстяк в шлеме с желтыми перьями.

— …Сопромат метался от врага к врагу, и всех поражало его не знающее промаха…

— И рог из слоновой кости с серебром!

— …копье. А во след ему неумолимо двигался грозный Дихлофос, и от одного вида его даже в самые отважные сердца противников вселялся страх…

— Одессит! Золотая цепь с топазом! — отчаянный шепот из дальнего конца шатра.

— …А что за неистовый воин рубится там, на правом фланге? Это юный, но очень богатый Тетравит, у которого в Иолке живет тетушка — хозяйка сорока домов мимолетной любви, двоюродный дядя разводит чистокровных коней для скачек, муж сестры…

— И узамбарская танцовщица!.. Две!..

— …как бешеный лев налетел на врага, рубя мечом направо и налево…

Иван яростно скрипел пером по листам пергамента, которые только успевал подтаскивать почему-то примолкший и захромавший на обе ноги Хлорософ.

Так рождались герои.

Так создавалась история.

НЕУЖЕЛИ ВСЕ КНИГИ О ПОДВИГАХ СТЕЛЛИЙСКИХ ГЕРОЕВ ПИШУТСЯ ТАК?!..

К вечеру четвертого дня, когда в восьми новых дополнительных палатках Одессита уже некуда стало складывать дары, закончилось и зажигательное повествование о десятилетней осаде Трилиона.

Усталый Иванушка разминал сведенные судорогой пальцы правой руки. Демофон радостно улыбался и бормотал себе под нос, дирижируя пером, что-то ритмичное и длинное — очевидно, будущий шедевр. Хлорософ, набрав в рот воды на всякий случай, пыхтя упихивал исписанный за день пергамент в большой кожаный мешок.

Довольный Меганемнон подошел к старику и почтительно спросил:

— Нашел ли занимательной нашу эпопею многоуважаемый Демофон?

— Конечно, нашел, Одессит! — сухонькая ручка благодарно сжала мускулистую лапу старого царя. — Вот посмотришь — через месяца два-три после возвращения домой я издам в свет новую книгу, и самые лучшие писцы Стеллы почтут за честь переписать ее, а сказители — присвоить себе ее авторство! Такого эпического полотна не писал еще ни один стеллийский литератор! Родную историю надо беречь и лелеять, популяризировать и прославлять! Правда, про вмешательство богов вы мне так, почему-то, ничего и не поведали… Ну, да ничего! Вписать это — дело нескольких дней, не переживайте. А в остальном — замечательно, просто замечательно! Богатейший материал!

Главнокомандующий хотел было уточнить, что он не Одессит, но передумал, и просто приложил руку поэта к своему сердцу, или, по крайней мере, к тому месту, где оно, по идее, должно было располагаться под всеми изолирующими слоями брони, кожи и ткани.

— Я счастлив, — проникновенно промолвил он. — Ни я, ни мои воины никогда не забудут встречи с таким прославленным, гениальным творцом, любимцем муз, как вы, досточтимый Демофон. Увидеть вас, общаться с вами — все равно, что припасть к живительному источнику вечной мудрости!.. Приезжайте к нам еще… лет через десять… и клянусь, вы не узнаете этого места!

— Обязательно приеду! Только через десять лет у меня запланировано извержение вулкана в Гармонии, нашествие гарпий в Каллисте и небольшой, но очень интересный приграничный конфликт в Батакии, если оракул не ошибается, а вот через год я буду абсолютно свободен и, не исключено, что загляну и сюда.

— Когда бессмертному классику нашей литературы будет угодно готовиться к отплытию домой?

— Домой? — хитро переспросил старичок и игриво погрозил царю пальцем.

— Э, нет! Уж не думаешь ли ты, доблестный Одессит, что я уеду отсюда, так и не увидев открытия статуи Родоса? Или ты, о лукавый воин, хочешь лишить меня веселого праздника — народных гуляний, песен, танцев, цветов и вина рекой? Не для того мой внук Термостат три года работал над этим изваянием, чтобы я уехал, даже не взглянув на него! Хорошо, твой этот… царь… с постоянно постной физиономией… как его там…

Агамемнон?.. сказал, что внучок уже уехал на Мин, не дождавшись меня. Но открытие все равно состоится! Назначай день!

Меганемнон обреченно вздохнул, бессильно покачал головой и опустился на колени перед упрямым стариком.

— Но достославный Демофон! Я уже объяснял вам, что открытие статуи…

— Состоится завтра, ближе к вечеру, — уверенно закончил за него откуда ни возьмись появившийся Одессит и подмигнул Иванушке.

— …И откуда ты собираешься брать такое количество мрамора, меди или, на худой конец, той же глины, а, скажи-ка мне, умник? — доносился через десять минут из штабной палатки голос Семафора. — Ты опозоришь нас не только перед Демофоном — через него ты ославишь нас на весь мир! Да и если бы у тебя все это было — кто сможет воздвигнуть

гигантскую статую этого… этого… кого там? хомячка? меньше, чем за день, а? Или ты собираешься попросить о помощи бога оптического обмана, от которого ваши островные царьки, по их уверению, ведут свой род?

— Спокойно, Семафор, спокойно! Не надо так нервничать. Не беспокойся за нашу репутацию. А твою, ты знаешь, уже ничто не в силах испортить.

Из-за тонкой стены палатки раздалось взбешенное молчание человека, который не очень понял, осмеяли ли его перед всем военным советом, или сказали комплимент. Хотя, принимая во внимание, что прозвучало это из уст его давнего неприятеля Одессита…

— В самом деле, Одессит, — присоединился к нему голос Меганемнона. — Как ты собираешься сдержать обещание, столь неосмотрительно, на мой взгляд, данное нашему именитому гостю?

— Очень просто, царь. Мы рекрутируем всех плотников лагеря, и за полдня они нам сколотят из досок, прибывших сегодня утром с грузом, что угодно и кого угодно — морскую свинку, кролика, кошку — тем более, что наш уважаемый поэт не разберет различия и с трех шагов, даже если это будет, извините, шестиногий и трехголовый жираф.

— О, Одессит, как ты циничен!..

— О, Семафор, как ты глуп.

— Мы еще посмотрим, кто из нас глупее, — пробормотал тихо, но злобно невидимый голос за тонкой полотняной стенкой палатки.

— Земляки мои, не ссорьтесь же!..

— Квадрупед, миротворец ты наш, кто ссорится!.. Это всего лишь дружеская перебранка!..

— Ванадский шакал тебе друг, — прошипел тот же истекающий ядом голос.

— И после славной ночи доброго празднования мы отправим нашего Демофона и его доблестных писцов и телохранителей домой с добавочной порцией впечатлений, и через три — максимум, четыре месяца мы прогремим на всю Стеллу. Хлорософ! — гаркнул голос Одессита.

— Я здесь! — чуть не растоптав пристроившегося в укромном темном уголке за палаткой Иванушку, примчался адъютант командующего. — Сегодня обойди весь лагерь, отбери всех людей, владеющих топором и пилой, и пусть завтра, с самого раннего утра, они начнут сколачивать из всех имеющихся у нас досок статую… Чего там? Муравьеда?

— Белой мыши.

— Крота?..

— Лемминга?..

— Хомячка!

— Да, конечно, хомячка. А за ночь пусть перенесут весь стройматериал подальше от лагеря, километра за два, чтобы не слышно было стука. Поручи это сотне Семафора.

— Почему это именно моей сотне?

— Потому, что их очередь таскать доски из лагеря!

— Какая очередь?! Раньше мы никогда не таскали доски из лагеря!!!

— Тем более. Надо же когда-то и с кого-то начинать.

— Ты испытываешь мое терпение, о изворотливый Одессит.

— Спокойной ночи, о неспокойный Семафор…

Иван не стал слушать дальше и, стараясь не шуметь, направил свои стопы к следующему костру, вокруг которого сидели еще с десяток солдат.

К утру он надеялся обойти, наконец, всех, и окончательно выяснить, не появлялся ли здесь, как нагадала ему Монстера, его так давно унесенный ветром отрок Ликандр.

Семафор злобно глянул на фамильные серебряные песочные часы, погнутые в кармане тяжелой сороковкой.

Час ночи.

Все проклятые доски были уже перетащены, и теперь стеллийские виртуозы пилы и топора взялись за дело при свете факелов и костров.

На ходу вытаскивая обломанными ногтями из ладоней занозки величиной с шорную иголку, Семафор чувствовал, как бессильная ярость, в который раз уже за несколько часов, вскипает у него в груди.

— Достопочтенному Семафору не спится? — откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. — Бессонница? Вот, купи мое зелье — одна чайная ложка на стакан…

— Да отстань ты!.. — отмахнулся от него раздраженный воин.

— Очень хорошо действует! — не унимался Фармакопей. — Выпей пару глотков на сытый или голодный желудок — и через пять минут громом не разбудишь! А если две ложки на стакан — проспишь до обеда!..

— Слушай, дед, уйди от греха подальше, — угрожающе прорычал Семафор. — Без тебя тошно!..

— Ну, как знаешь… — разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась.

И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея.

— Эй, Фармакопей! — мощная рука, как выстрелив, ухватила старика за плечо. — Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям…

Одессит довольный стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Еще только время приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них все-таки получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел, предшествуемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита рядовой Хлорософ и разрешил все споры сказав, что это — коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение. Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревяное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои, и со временем даже непосредственные участники этой

нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому, что в книге будет написано совсем по-другому, и гораздо лучше, чем в жизни.

Со стороны лагеря донеслась божественная музыка — частые удары меча о медный щит — сигнал к обеду.

Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним.

— Эй, царь Ипекаки! — снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор — любимчик войска.

— Ну, что тебе еще? — слегка поморщился Одессит.

— Просто день сегодня замечательный! — широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой.

Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.

— Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.

— Ты уже стучался в ворота Трилиона? — кисло поинтересовался Одессит.

— Нет, я имею ввиду тебя, — смущенно покраснел Семафор. — Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!

— "Бойтесь батакийцев и дары приносящих", — с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.

— Да уж не боишься ли ты меня? — изумленно расширил глаза Семафор.

— Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?

— У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! — ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.

— За наше здоровье, стеллиандры!

— За наше здоровье, — согласился Одессит и пригубил вино.

— Не перекисшее, и сахар в норме, — с важным видом знатока похвалил Хлорософ.

— Стоит двух золотых, — согласился Одессит, и одним глотком допил остаток.

Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам.

— Как, однако, жарко сегодня, — опустился расслабленно рядом со своим начальником Хлорософ. — Аж разморило чевой-то…

— Так бы и прилег… — с удовольствием растянулся на травке и Одессит.

— И поспал…

— И поспал бы… Да…

"Погодите немного," — украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти.

Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну.

Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения.

В девятом часу деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, предусмотрительно поставленное на колеса, пятьдесят солдат приволокли в лагерь и украсили гирляндами цветов.

Можно было его открывать, но нигде не могли найти Одессита.

Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил не ждать, пока его пропавший товарищ по оружию соблаговолит отыскаться, и произнести приветственную речь самому, логично рассудив, что заслышав звуки музыки и пения Одессит, если он жив, прибежит сам. А если нет — то, тем более, ждать его не имеет смысла.

И праздник начался.

Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, был предложен внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку.

Старичок был в восторге.

— Прелестно, замечательно, просто восхитительно! — не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. — Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров… Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос — это лошадь!..

— Я бы сказал, что он больше похож на корову, — осторожно высказал свое мнение Иван.

— Не святотатствуй, — сурово оборвал его Демофон. — Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.

— Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!

— Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести, говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку тостов я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?

— Не знаю, — нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. — Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте, лучше, с ним выпьем.

— Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!

— За нашего великого скульптора Термостата! — провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.

— За наших гостеприимных хозяев! — пили следующий тост все вместе.

— За гений Демофона!

— За Меганемнона!

— За Одессита!

— Да где же Одессит?..

— За взятие Трилиона!..

— За Родоса!..

— За искусство!..

Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.

— За славу стеллийского оружия!..

— За будущую книгу!..

— За тех, кого с нами нет!..

— За прекрасных дам!..

После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.

На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных* [А, может, первыми подвернувшихся под руку восторженным воинам — сноска] военачальников армии, и, под приветственные крики и грохот мечей о щиты, лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то еще куда-то — вперед, направо и на север.

Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.

— Сейчас провалится, — упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.

— Не провалится, — отмахнулся Меганемнон. — Доска крепка, и кони наши быстры!..

И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно. — А я… говорю… провалится… — поддержал Иванушку Сопромат, и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.

— А я говорю — не… про… ва… лит… ся!.. — стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.

— А, по-моему, провалится, — пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака.

— Не провалится, клянусь Дифенбахием! — грузно подскочил на месте Тетравит.

Это и решило спор.

Доска смачно хрустнула, и весь триумвират в мгновение ока кучей-малой оказался внутри деревянного брюха Родоса.

Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение.

— Ну, вот теперь точно не провалится, — стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон.

— А я говорю, провалится, — не унимался Сопромат.

— А у меня спички есть, — вдруг вступил с разговор сам Демофон.

Спички были недавно изобретенной роскошью, по цене доступной только царям. Или тем, кому цари их жаловали.

— А что это такое? — не понял Тетравит.

— Смотри, — самодовольно заявил старичок и чиркнул чем-то о подошву сандалии.

Вспыхнул яркий желтый огонек на конце тонкой деревянной палочки.

— Ого! — вырвалось невольное восклицание у Трисея. — Хорошо устроились!

— А мы там их ищем…

— С ног сбились…

В двух шагах от них, безмятежно улыбаясь и слегка похрапывая, спали в обнимку Одессит и Хлорософ.

Рядом с ними стоял заткнутый кукурузным початком большой медный кувшин.

Спичка погасла, поэт не пожалел — зажег еще одну, и Меганемнон, сидевший ближе всех, взял кувшин в руки и побулькал.

— Почти полный, — с удовлетворением сообщил он обществу.

— Не осилили, — хихикнул Сопромат.

— Ну, так мы поможем! — вышел с предложением Гетеродин.

— Агамемнон, не задерживай!..

Обойдя по кругу всю компанию, сосуд, наконец, опустел.

С приглушенным звоном выпал он из разжавшихся пальцев Иванушки на деревянное брюхо Родоса, но этого уже никто не слышал.

Всех коснулся своим прозрачным крылом нежный Опиум — бог сна.

Когда Иван проснулся, через длинную и довольно узкую щель высоко над головой просвечивало звездное небо. Звезд было немного, но были они выпуклыми и блестящими, как начищенные пуговицы лукоморских гвардейцев.

Где-то слева угадывалась кособокая луна.

"Где я?" — задумался Иванушка.

И тут же все вспомнил.

"Ну, ничего себе, чуть не до утра проспать!" — охнул он. — "Нас же потеряли уже, подумали, верно, что нас трилионцы захватили, или в море под пьяную лавочку упали и утонули! Войско без командиров осталось!"

— Вставайте! Вставайте срочно! — принялся он расталкивать кого-то, лежащего ближе к нему.

Это оказался Меганемнон.

Он быстро успокоил царевича, сказав, что раньше десяти часов утра все равно никто не проснется, а, значит, и их не хватится, и хотел перевернуться на другой бок, но Иван ему не позволил.

Он растолкал Гетеродина и Тетравита, и те принялись вздыхать и сиплыми голосами жаловаться, что если они прямо сейчас не получат хоть капли алкоголя, то умрут ужасной смертью. И тогда Меганемнон, заявив, что с ними невозможно заснуть, а раз ему поспать не дают, то и он тоже никому не даст, стал будить всех остальных, кроме поэта.

Горше всего пробуждение оказалось для Одессита и Хлорософа. И горечь эта заключалась в том, что поблизости не было Семафора.

Впрочем, когда они объяснили его роль в их текущем положении, расстройство их уже стала разделять вся компания.

Пока стеллиандры, мучимые бессильной злостью и похмельем призывали гнев всех известных и неизвестных богов на голову подлеца Семафора, Иванушка обошел по периметру все лошадиное чрево, ощупывая стены и пол. Ни дверцы, ни люка, ни просто лаза нигде не оказалось.

Только вверху, на высоте трех человеческих ростов, ровно горели крупные звезды.

— Давайте будем кричать и звать на помощь! — предложил Гетеродин.

— Чтобы сбежался весь лагерь? И, угадай с трех раз, над кем тут будут потешаться ближайшие десять лет? — кисло возразил Одессит.

Гетеродин посмотрел вверх.

— М-да, — так же, как и Иванушка, сразу отверг он этот путь побега. — Ну, тогда оторвем доску в брюхе или ноге и выберемся сами.

— Бесшумно, — уточнил Одессит. — Я все-таки собираюсь наведаться в гости к этому остряку-самоучке Семафору сегодня ночью, и не хочу гоняться за ним по всему лагерю. Посмотрим, кто будет смеяться последним!..

Через час подрастерявшие свой задор триумфаторы, осторожно кантуя обвязанного портупеями сонного Демофона, спустились по левой задней лапе Родоса на твердую землю.

Только не чересчур ли твердая стала земля за время их отсутствия?..

Нагнувшись, Ирак пошарил под ногами рукой.

— Друзья мои, — тихо и внятно произнес он. — Я, конечно, не хочу вас пугать, но наклонитесь и потрогайте то, что у вас под ногами, сами.

Меганемнон хотел отпустить комментарий насчет тяжелых последствий длительного запоя, но что-то в тоне телохранителя Демофона насторожило его, и он молча сделал, как его просили.

Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое.

— Это булыжная мостовая, — проговорил Одессит. — Или за вечер солдаты выложили булыжником дорожки между палатками, или…

— Мы в Трилионе, — оборвал поток его красноречия Сопромат. — Не знаю, как, но мы оказались в Трилионе.

— Сбылась мечта идиота, — захихикал Хлорософ.

— Хлорософ, в ухо получишь!

— А при чем тут я — это цитата из Эпоксида…

— ХЛОРОСОФ! — страшным шепотом сказал Одессит.

— Молчу, молчу…

— Кто-нибудь знает, где мы? — спросил Меганемнон.

— В принципе, я тут был до войны… — задумчиво проговорил Трисей. — Но это было давно… И я был еще маленьким…

— Короче, — нетерпеливо оборвал его Тетравит.

В другое время и при других обстоятельствах он бы тут же лег любоваться звездами со сломанной челюстью, но сейчас Трисей только скрипнул зубами и продолжал:

— Я, конечно, не уверен, но, по-моему… Видите, вон там, высоко, факелов целый ряд? Это солярий дворца. А там, справа, что-то вроде сарая? Это суд. А слева несет конским навозом? Это сад при храме Фертилы.

— Ну?..

— Так что, по-моему, мы на центральной площади.

— Разбудите меня, пожалуйста, — потеряно попросил Сопромат. — Мне такой дурацкий сон снится… Ерунда какая-то… Так не бывает…

— А что тут у нас происходит? — откуда-то снизу раздался веселый дребезжащий голос.

Иван тут же бросился на старика и зажал ему рот рукой.

— Тише! Мы в Трилионе!

— В Трилионе?! — так и взвился Демофон. — Как в Трилионе?! Почему меня не разбудили перед штурмом?!..

— Штурма не было, — успокаивающе зашептал ему на ухо царевич.

— Значит, они сдались? — все еще недоумевал поэт.

— Нет… Мы сами не знаем, как мы могли тут оказаться…

— Ага! Воля богов! То, чего не хватало моей будущей поэме! — радостно подскочил Демофон. — Рассказывайте! Ярион, записывай!..

— Темно… — отказался Иванушка.

— Ну, тогда давайте посмотрим город, раз уж мы тут оказались, — весело предложил старичок. — Так сказать, проведем экскурсию.

— Давайте! — тут же согласился Одессит.

— Одессит, ты куда? — ухватил его за плечо Тетравит.

— Почему я? Мы все. Трисей, раз он тут когда-то был, поведет нас к воротам. Пока ночь, мы имеем шанс выбраться. Я не знаю, что мы будем делать здесь днем.

— Я не пойду, — глухо сказал Меганемнон.

— Почему? — не понял Одессит.

— Я должен видеть Елену.

— Но это самоубийство! — воскликнул Гетеродин.

— Нет. Это убийство.

— Вы хотите убить женщину? — ужаснулся царевич.

— Я хотел убить эту женщину на протяжении десяти лет. Она опозорила меня. Она исковеркала мне жизнь.

— Но это неправильно!.. — было все, что смог вымолвить Иван.

— Это не имеет значения. Союз женихов поклялся, что…

— Мы не можем на это согласиться, Меганемнон, — решительно заявил Одессит. — Мне не жалко своей жизни, в этом не может быть никаких сомнений, ты это, естественно, знаешь, но когда нас с тобой обнаружат, подумай только, что они сделают с нашим гениальным поэтом! Сокровище, достояние нашей нации в смертельной опасности! И мы не можем им рисковать! Так что, ты — как хочешь, а я просто чувствую себя

обязанным сопроводить нашего достопочтенного гостя в целости и сохранности в лагерь.

— Одессит прав, — поддержал его Сопромат. — Но этот путь к воротам слишком опасен, и мы не можем отпустить их одних. Я тоже должен охранять великого Демофона, чего бы мне это не стоило!

— И я! — в один голос шепнули Гетеродин и Тетравит.

— А я иду туда, куда пойдет мой командир, — быстро заявил Хлорософ.

Меганемнон помолчал.

Может, если бы было посветлее, его соратники отвели бы взгляды и пожали плечами. Но было темно, как зимой в Сабвее, и они не стали утруждать себя такими мелочами.

— Я пойду с тобой, царь, — неожиданно встал рядом с Меганемноном Иван.

— И я! — присоединился к Ивану Ирак.

— И я, — хмуро заявил Трисей.

— Но ты не можешь!.. — испуганно воскликнул Тетравит.

— Почему это? — недобро усмехнулся Трисей.

— Без тебя мы не выберемся из города!..

— Трисей, они правы, — с благодарностью взял его за руку Иванушка. — Демофона действительно надо вывести отсюда. И, к тому же, если группа и в самом деле натолкнется на врага, и придется сражаться, ты же не думаешь, что от них будет какая-то польза?

Польщенный Трисей неопределенно хмыкнул.

— Тогда пойдем с ними вместе, Ион! — горячо зашептал ему в ухо Ирак. — Зачем тебе этот сумасшедший женоубийца? Пусть идет навстречу своей погибели! Скорее закончится осада!.. И вообще — ты же не за этим сюда приехал!

— Нет, Ирак. Убивать женщин — неправильно. И я надеюсь его в этом убедить.

Ирак подумал, что единственный способ убедить Меганемнона не убивать и жену, и себя — это тюкнуть его сейчас по голове, взвалить на плечо Трисею и вынести из города как мешок с зерном. Но, недолго почесав в затылке, решил, что, скорее всего, его скрытный бог сам лучше всех все знал, и вмешиваться в божественное провидение все равно, что прыгать с вышки в осушенный бассейн. И промолчал.

Не прощаясь, две группы быстро разошлись в противоположных направлениях.

Царь, Иванушка и Ирак решили спрятаться в солярии на крыше дворца, куда, по обычаю, днем часто приходили женщины царского рода и под полотняными навесами пили прохладительные напитки и глазели сверху на городскую жизнь.

Пробраться незамеченными им удалось быстрее и легче, чем они ожидали — охрана или отсутствовала, или бессовестно спала.

Они тоже прилегли за громадными глиняными кадками с разлапистыми пальмами, оплетенными толстыми лианами, и стали ждать утра.

— …Послушайте, ваше величество, — не терял надежды вразумить царя Иван. — Ну ведь уже десять лет прошло. Не вы ведь один такой. Сплошь и рядом все… почти… наверное… жены убегают от своих постылых… ой, простите… мужей. Я читал. И что теперь — всех убивать?

— Да. Она этого заслуживает. Она исковеркала мне жизнь, — угрюмо повторял Меганемнон. — А ты, Яион, мальчишка и слюнтяй, которого жена бросит не через год — через месяц!

— Да вы сами себе свою жизнь исковеркали! — не выдержав, вспылил царевич. — Вместо того, чтобы забыть ее, жениться и жить десять лет счастливо дома, вы все это время ненавидели ее под стенами этого несговорчивого города! С тремя тысячами ни в чем не повинных людей! Солдаты смеются над вами!..

— Она исковеркала мне жизнь, — прорычал он. — Поначалу, сгоряча, я призвал союз женихов, собрал армию и приплыл сюда. Тогда это казалось единственно верным решением, и я не отступал. Теперь, когда я просидел у этого треклятого города десять лет, у меня осталось только два выхода — убить ее или погибнуть самому.

— Но ведь можно уйти…

— Можно. Если я захочу, чтобы, кроме солдат, надо мной смеялась и вся остальная Стелла, а имя мое осталось в веках синонимом жалкого рогоносца. Но я убью ее. И если вы не согласны, то можете убираться отсюда на все четыре стороны.

— Очень любезное и своевременное предложение… — пробормотал Ирак под звон оружия остановившегося внизу отряда.

Восток посветлел.

Скоро утро.

Спать не хотелось.

— Париж, скорее, скорее — смотри, сейчас взойдет солнце!

— Солнца я не видел, Елена… Стоило вытаскивать меня ради какого-то солнца в пять утра из постели!..

— Париж! Ну как ты не поймешь! Сегодня я проснулась среди ночи с таким предчувствием… Чего-то необыкновенного… Что-то хорошее должно произойти. А чтобы день прошел славно, человек должен встретить появление на небосводе огненной колесницы Люкса — так учила меня моя бабушка!..

— Что необыкновенного с тобой может случиться? — брюзжал Париж. — Встретишься со своим неугомонным царьком?

— Неостроумно! Я же сказала, хорошего!..

Вздрогнув, Иванушка очнулся от дремы и осторожно выглянул из своей засады.

Метрах в десяти от их зеленого уголка, у парапета, стояли спиной к ним длинноволосый кудрявый мужчина в короткой сиреневой тунике и темноволосая босоногая женщина в розовом гиматии, или как там у них еще назывались эти крашеные простыни для тела.

— Какая-то блажь на тебя накатывает, милая, в последнее время. Вот уж не думал, что появление этого деревянного носорога вчера вечером так тебя разволнует…

Вчера???!!!

— …Если бы твой родной народ стоял под стенами города и жаждал твоей смерти, а приемный — им сочувствовал и бормотал проклятья в спину, я бы еще посмотрела, какая блажь накатила на тебя, милый!

Иванушка повернул голову направо — Меганемнона рядом с ним не было.

Наверное, потому, что он был уже на полпути к беззаботно ссорящейся парочке, и медный меч в его напряженно сжавшемся кулаке ловил слабые отблески первых лучей солнца.

— Стой! — отчаянно выкрикнул Иван, и с присущей ему врожденной грацией, перепрыгивая кадки, ринулся на выручку ничего не подозревающим пока супругам, пока не случилось трагедии.

Когда Ирак откопал большую его часть из-под куч земли, зелени и черепков, трагедии случиться пока не успело, но драма была уже в полном разгаре.

Вырывающегося Меганемнона, заломив ему руки за спину, держали двое дюжих молодцов, а третий, скрестив руки на груди, стоял перед Парижем, который, делая вид, что пытается обогнуть своего охранника, подскакивал на месте и выкрикивал несвязные угрозы в адрес соперника.

Остальные двадцать солдат стояли полукругом вокруг места катастрофы и с интересом наблюдали за раскопками Ирака.

Увидев, что на свет Божий, помимо прочего, появились Иванушкины руки, они без лишних слов ухватили его и вытянули как легендарную репу-рекордсмена лукоморского ведуна Мичурина.

Царевич попытался было дернуться, но двадцать против одного — силы неравные.

Еще двое теперь держали Ирака, хотя тот и не пытался убегать.

— Сбросьте их с крыши! — скомандовал Париж, но Елена взмахом руки остановила выполнение приказа.

— Нет!..

Какая она красивая!..

Мир застыл вокруг Иванушки, недоумевая, как это можно заниматься глупыми, скучными, обыденными делами, когда рядом находится такая неземная, волшебная, ослепительная красота.

Откуда-то из соседней вселенной доносились какие-то грубые голоса, которые что-то доказывали друг другу, о чем-то спорили, а в сказочном маленьком персональном мирке царевича было светло и радостно, и хотелось смеяться, петь, танцевать и любить всех на свете.

— …Я хочу поговорить с моим мужем.

— Я твой муж! — огрызнулся Париж.

— Мне не о чем с тобой разговаривать! Я ненавижу тебя! — опять рванулся к ней Меганемнон.

— Выполняйте! — рявкнул трилионский царевич.

— Постойте! Что за шум? — раздвигая стену воинов взглядом, в круг вошел высокий статный старик в длинной белой тоге.

— Ничего особенного, отец. Поймали стеллийских шпионов, и я приказал сбросить их с крыши.

— Это не простые шпионы, ваше величество, — вмешалась Елена. — Этот человек — мой бывший муж. Мы можем получить за него хороший выкуп или договориться о снятии осады. Объясните это вашему сыну, пожалуйста!

Царь Трилиона пожал плечами.

— Нам не нужны их вонючие стеллийские деньги. И если мы убьем Меганемнона, то осада исчезнет сама собой. Сбросьте их с крыши.

— Ты такой же мерзавец, как твой сынок, Антипод! — плюнул ему в лицо Меганемнон.

Тонкие губы царя исказились в неприятной улыбке.

— Париж, ты говоришь, что это стеллийские шпионы. А вы уверены, что их было только трое? И как они попали в город? И не проберутся ли по их стопам еще? Пытайте этого человека и выясните у него все, что сможете. А остальных сбросьте с крыши.

Стеллиандра подняли под руки и уволокли, невзирая на протесты Елены, вниз по узкой лестнице.

— Ну, вперед же! — нетерпеливо махнул рукой Париж стражникам.

Тяжелый удар в грудь выбил из нее дыхание и привел Ивана в себя.

Что бы ни творилось в его частной вселенной, а в их общем мире его и Ирака собирались быстренько скинуть через парапет и пойти завтракать, и с этим приходилось считаться.

Иванушка изо всех сил стал упираться ногами, а мысли его в агонии заметались внутри черепной коробки, налетая заполошно на стенки, сталкиваясь и давя друг друга.

Иметь самое ужасное оружие во всей Стелле и ее окрестностях и быть не в состоянии использовать его!.. Ни королевич Елисей, ни отрок Сергий в такой нелепой ситуации не оказались бы, если бы даже специально старались!.. Но что он мог сделать, если руки, заломленные торжествующими солдатами за спину, уже хрустели в суставах, грозя вот-вот покинуть природой предназначенные для них места, а все заклинания работали только с снятым сапогом!..

Все.

Кроме тр… кота и невидимости.

Но что от них сейчас толку!.. Только трилионцев удивлять…

Удивлять.

"Криббле, Краббле, Круббль!.."

Толкавшие его к парапету стражники ахнули, сразу и безоглядно поверив одному, не самому надежному, но самому настырному чувству — зрению.

Человек, которого они буквально мгновение назад держали в руках, исчез! Без следа! Прямо у всех на глазах!..

Боги Мирра!..

Пальцы, державшие пленника, непроизвольно разжались, и тут трилионцев поджидал второй шок.

У одного из них меч сам по себе вынырнул из ножен и воткнулся в плечо одного из солдат, державшего второго лазутчика, после чего сам же выдернулся и, скользнув по панцирю, ранил в шею другого солдата.

— Боги Мирра!..

— Это боги вмешались!

— Боги защищают их!..

— Чудо!.. Чудо!..

— Ирак, бежим!!!..

— Дураки! Это не боги — это черное колдовство! — первым опомнился рассвирепевший Париж. Он выхватил меч у ближайшего к нему стражника и сделал мастерский выпад в сторону Иванушки. — Смотрите, он просто невидим! Его можно убить!

И впрямь — меч царевича Трилионского окрасился кровью.

— Бейте под меч! — кричал Париж. — Он там! Не уй…

И вдруг, со стрелой в горле, он повалился под ноги солдатам.

— Мими, сажай Масдая в сторонке и не сходи — мы сейчас же сматываемся! — раздался сверху божественный голос.

С эффектом, который он произвел на Иванушку, не мог бы сравниться даже сводный хор старших и малых богов Стеллы под руководством Дифенбахия, выбери они это место и время для своего выступления.

Над головой ошарашенных трилионцев просвистело нечто, огромное, прямоугольное, сыплющее стрелами и унеслось в район бассейна. А с неба на них свалился сгусток стали и ярости.

— Иван, сделайся видимым — я тебя порежу по ошибке! Иран — отступаем к ковру!

Деморализованный, сконфуженный, оставшийся без командира отряд оказывал чисто символическое сопротивление, и наши авантюристы были уже в шаге от спасения…

— Щиты сомкнуть! — проревел сзади голос Антипода. — Взять их!..

С царем на помощь своим растерянным друзьям подоспел свежий отряд раза в два больше, не видевший никаких чудесных исчезновений и появлений, а только трех вооруженных чужаков, которых надо было захватить или уничтожить.

Иванушка быстро огляделся, оружие наготове — на них со всех сторон медленно, но неумолимо надвигалась монолитная стена из бронзы и меди. Не меньше шестидесяти человек!.. Откуда их тут… так… так…

От резкого движения головой поплыли пурпурные круги перед глазами, все закружилось, трофейный меч со звоном упал на каменный пол, и он едва успел ухватиться за Ирака, чтобы не потерять равновесие.

— Ион ранен! — обхватил его испуганно стеллиандр. — Из груди кровь так и хлещет!.. Ликандр!.. Что делать?!..

Иван ранен!.. Ах, чтоб тебя…

Волк дернулся было к другу, но вовремя вспомнил, что, повернись он лицом к Ивану, за спиной у него окажутся несколько десятков чрезвычайно недружелюбно настроенных аборигенов. Единственным средством, позволившим бы им убить двух зайцев и гораздо большее количество стражников было бы пламя из иванова сапога, но и ради спасения собственной души Серый не смог бы вспомнить сейчас нужного заклинания, не говоря уже об именах тех чудаков-волшебников.

Оставалось одно.

— Мими!!!.. — завопил он, что есть мочи.

Он хотел добавить, чтобы она скорее подгоняла ковер прямо сюда, пока сужающийся круг был еще достаточно велик, но не успел.

Стена солдат взорвалась щитами, копьями и шлемами (иногда вместе с головами), летящими в разные стороны, и сквозь пролом в центр сужающегося круга ворвалось с низким злобным шипением отвратительное чудовище с головой гигантской змеи, телом льва и… нежным козьим хвостиком. Издав хриплое рычание, страшилище, выпустив серпы-когти, бросилось на откачнувшийся в ужасе строй дворцовой стражи, и враг

дрогнул.

— Убейте ее!!!.. Убейте ее!!!.. Убейте ее!!!.. — уже не кричал, а визжал Антипод. — Всех запытаю!!!..

Солдаты остановились, нервно переглянулись, быстро взвесили, кого они боятся больше — огромной свирепой химеры или своего царя, срочно перестроились, и, снова сомкнув щиты, осторожно, бочком, по-крабьи, пошли в атаку. Несколько, наиболее предприимчивых, метнули в химерика копья. Одно из них оцарапало его, и он, разъяренный, снова бросился на мечи.

— Мими! Зачем ты его отпустила!!! Они же его убьют!!! — не помня себя, заорал Волк.

— Как убьют?! Не дам!!!..

И в разорванный строй пронырнула Медуза, очень взъерошенная и взволнованная.

Само несоответствие жестокости кровавого противостояния и невесть откуда взявшейся пигалицы-подростка в голубой тунике и с полусотней тощих косичек поразило стражников, и оружие немного опустилось.

— Дева, уйди! — бросился к ней Ирак и, прикрывая собой, стал оттеснять ее от строя. — Что ты тут делаешь?! Тебя же сейчас убьют!.. Беги, спасайся!.. Беги отсюда!..

— Убейте их всех!!! Убейте!!! Немедленно!!!.. — выкрикнул еще раз приказ Антипод, и медно-бронзовая волна опять пришла в движение, смыкая ряды над павшими.

— Мими! На Масдае надо было прилететь!.. Теперь мы все — покойники!.. Сделай же что-нибудь!.. — отчаянно взмахнул руками Волк.

— Нет… Я не могу их превратить… — испуганно, но упрямо затрясла лохматой головой горгона. — Столько человек!.. Столько… столько много… Я не могу!.. Нет!..

Копье ударилось и отскочило от каменной плиты рядом с Ираком. Еще одно, пролетев над головой Меки, пробило насквозь щит чересчур вырвавшегося вперед трилионца.

— Изрубить!.. В куски!.. В клочья!.. — заходился где-то за спинами солдат криком царь. — Всех!!!..

Строй ускорил шаг.

Ирак подтащил неподвижного Иванушку поближе к Волку, стараясь в то же время, на всякий случай, быть подальше от Меки, настолько, насколько это было возможно, не перебегая на сторону противника.

— Скорее!!!.. — отчаянно затряс Серый за плечо бледную, на грани нервного срыва, Медузу.

— Я сейчас… Сейчас… Нет… — беспомощно шептала она, и слезы стояли в синих глазах.

Волк и Ирак приготовились к последнему сражению, образовав с химериком треугольник вокруг истекающего кровью царевича и испуганой

Медузы.

— В атаку!!! Трусы!!! — надрывался Антипод.

Строй перешел на бег.

— А кто тут обижает нашу Мимочку?! — уже второй раз за утро с небес донесся трубный глас.

— Это что еще за сброд мужланов, а, я вас спрашиваю? — поддержал его другой, не менее трубный, но еще более неприятный.

Ни один дворец в мире не мог до того, и вряд ли когда-нибудь после сможет похвастать такой большой, так мастерски исполненной скульптурной композицией воинов в полном вооружении, смотрящих с ужасом в небо, из белого и розового мрамора.

— Ниечка! Риечка! — буквально взвилась от счастья мгновенно вышедшая из ступора Мими. — Как я рада видеть вас!.. Вы не поверите!..

— Не поверим, — усмехнулась одна из горгон.

— Так, кто у нас тут еще есть? — незамедлительно перешла к делу другая.

Среди недвижимых изваяний мелькнула тень.

— Это он!

Один мощный взмах крыльев — и Медуза перемахнула через выставку военной скульптуры и оказалась прямо перед Антиподом.

— Вы — очень нехороший человек, — сурово нахмурившись, сказала она ему.

Он ничего не ответил.

Чугунные истуканы вообще очень редко говорят.

Одним ударом тяжелой лапы Мека отбросил его на лестницу, и болванчик, с грохотом пересчитывая ступени, покатился вниз.

В это время бледный, как смерть, Волк упал на колени перед царевичем.

На груди, почти там, где сердце, медленно расплывалось и блестело ярко-красное пятно.

Не пытаясь нащупать пульс, он нервно дрожащей рукой быстро стащил со среднего пальца Иванушки серебряное кольцо старого Ханса, не сразу попав, надел его себе на такой же палец, возложил обе руки на голову друга, как показывал им когда-то старик, и сосредоточился.

Ничего.

Ответного импульса не было.

"Ну, давай же, давай, милое, работай!.." — напрягался Серый изо всех сил.

Но все напрасно.

Кольцо было немо.

— Может, он умер? — раздался над ним мягкий незнакомый голос.

— Нет!!! — ни не секунду не задумываясь, яростно выкрикнул Волк.

— Тогда я, может, смогу помочь? Я знаю, где живет знаменитый лекарь

Апокалепсий, и если вы полетите на этом вашем волшебном гобелене, вы там будете через несколько часов. Но нельзя терять ни минуты! — несколько нервно добавил говорящий.

Только теперь Волк поднял глаза.

Перед ним стояла молодая женщина в розовом гиматии, и на прекраснейшем лице ее было написано неподдельное сочувствие, жалость и… и… страх?..

Впрочем, в присутствии Меки эта эмоция являлась преобладающей у подавляющего большинства людей.

— Где живет твой лекарь? — решительно поднялся на ноги Волк.

— На острове Фобос, — быстро ответила женщина. — Я покажу. Возьмите меня с собой…

Ловко лавируя между статуями, лукоморец помчался к Масдаю.

— Ну что, кто победил? — прошелестел ковер, поднимаясь в воздух.

— Мы. Иван ранен. Сейчас погрузим его и быстро — ты понял, БЫСТРО — полетим на какой-то остров недалеко отсюда, к знахарю. Дорогу нам покажут.

Откуда-то с улицы донеслись шум, крики и звон меди.

"На нас идут," — мелькнула мысль у Серого.

— Мека, Мими, Ирак! Быстрее сюда! — закричал он сверху, пикируя в центр каменного круга.

Втроем они бережно перенесли раненого на Масдая, женщина в розовом поспешно уселась рядом, стараясь расположиться как можно дальше от умильно поглядывающего на нее химерика, и ковер ласточкой взвился вверх, сопровождаемый, как президентский самолет — истребителями, почетным эскортом из двух ухмыляющихся горгон.

Снизу, с лестницы, перекрывая звон меди и стоны умирающих, донесся яростный рев:

— Где ты, проклятая?.. Я убью тебя!..

Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками.

Пролетая над городом, Волк рассеяно глянул вниз.

На улицах кипело настоящее сражение.

Одни стеллиандры старательно рубились с другими, а женщины и дети стояли на крышах и бросали всем подряд на головы цветочные горшки и черепицу. Словом, все развлекались, как могли.

"Однако, шуму мы тут понаделали," — слабо подивился Волк, и тот час забыл бы об этом, если бы Ирак не бросился к краю ковра и не замахал кому-то внизу руками.

— Эй, Трисей, Трисей, мы здесь!.. Смотри наверх!.. Трисей!..

— С края уйди, дурак! — рявкнул Масдай, но было поздно.

С последним, нелепым взмахом рук Ирак подстреленным лебедем закувыркался вниз.

Правильно заметил классик: "Рожденный падать, летать не может."

Но, видно, в Книге Судеб для него была уже зарезервирована какая-то иная смерть, потому что, вместо объятий мостовой, сына Удала приняли в воздухе сильные руки быстрой Медузы.

Глаза их встретились…

И героини километров и килотонн прочитанных романов в один голос

возопили от восторга, а вокруг стали распускаться метафизические розы

и запели аллегорические соловьи.

— С тобой все в порядке, о доблестный юноша?.. — автоматически прошептали дрогнувшие губы Мими прочитанные где-то и когда-то строки.

— Благодарю тебя, о прекраснейшая из дев, — срывающимся голосом

ответил стеллиандр, — за мое спасение…

— Для меня великая честь — спасти такого мужественного воина, как ты…

— Для меня честь — быть спасенным такой красавицей, как ты… — кажется, он тоже это где-то читал, но никогда не думал, что это может где-нибудь и когда-нибудь пригодиться…

— Твои слова для меня, безусловно, лестны, — зарделась она и потупила взор.

— Это не лесть… Ты действительно… Такая… Необыкновенная… — в поисках нужных слов молодой человек, у которого в школе любимым предметом была физкультура, экстренно перетряхивал мозги, но ничего больше не выпадало подходящего, кроме:

— Но твои косички… косички… они так похожи на змей… иногда…

— Что?!

Соловьи испуганно замолкли, а розы попытались забиться обратно в клумбу.

— Я говорю, твои косички, — продолжал ничего не подозревающий Ирак. — По-моему, они просто замечательные! Я никогда таких раньше не видел! Это ты сама придумала?

— Сама, — от удивления и неожиданности соврала Медуза.

Иногда, если хорошо потрясти, из старого ридикюля на чердаке может выпасть бриллиант.

— Кхм, — отважно откашлялся Ирак. — Дева…

— Мими…

— Да, Мими… Какое ласковое имя… О, волоокая Мими, чей стан стройнее кипариса… не старше тридцати лет… а губы… губы… как вишня… две вишни… только без косточек… и черешков… и листиков… а руки твои, словно… словно… у лебедя… крылья… без перьев… а плечи… плечи… тоже есть… как… как… у лебедя…

Волоокая Мими расширила свои большие очи и с открытым ртом слушала признания своего героя. Ни Изоглоссе, ни Хлориде, ни Полифонии — никому из героинь ее романов поклонники никогда не говорили ничего подобного!.. Вот это да!..

Что-то подсказывало Ираку, что над его комплиментами надо бы еще поработать (лет двадцать), и он решил взять быка за рога, пока предмет его внезапного обожания не понял, что ему, собственно говоря, сказали.

— Не согласишься ли ты стать моей женой и войти в дом моего отца… если он когда-нибудь построит дом для себя? — отважно выпалил он.

Пораженная горгона чуть не разжала объятий, но вовремя спохватилась, сконфузилась, покраснела еще больше, вспомнила, что во всех книжках девушки берут тайм-аут на обдумывание этого вопроса, и едва слышно пролепетала: "Да".

— О, как я счастлив!..

— Ах, как я рада!..

И пусть кто-нибудь после этого скажет, что браки совершаются не на небесах.

— А, кстати, почему мы летим по воздуху, как птицы, и не падаем?..

* * *

Доктор Апокалепсий выпрямился, вытер пот со лба тыльной стороной широкой ладони и пошел мыть руки.

— Дедушка, лечите же его скорей! — ухватил его за рукав Волк, стараясь заглянуть старику в глаза.

— Я мертвых не лечу, юноша. Его земной путь кончился еще часа два назад. Мне очень жаль, но теперь о нем сможет позаботиться только Эвтаназий, бережно донеся его до царства мертвых — Сабвея. Лекарства смертных тут бессильны.

— Но нет… Нет… Нет… Вы не поняли… — отчаянно замотал головой Серый. — Этого не может быть!.. Этого не может никак быть!.. Вы не поняли!.. Он не может умереть!.. Это… Это… Это неправда!.. Не верю, нет!.. Нет!.. Иван!.. Иванушка!.. Миленький!.. Что ж они сделали с тобой, уроды окаянные!.. Ванюшка!..

И Серый упал на тело друга, обнял его, как будто надеясь так передать ему кусочек своей жизни, и зарыдал.

— Как убивается-то… — сочувственно покачал головой Апокалепсий. — Наверное, это был его ближайший друг?

Ирак только молча кивнул.

— Похоже, они оба чужестранцы? — не унимался лекарь.

Ирак снова кивнул.

— Я так и подумал, — удовлетворенно хмыкнул Апокалепсий. — Такие нелепые педилы могут быть только за границей…

Серого как палкой по голове ударили.

Он вскочил.

— Что?.. — с ненавистью прищурился он и угрожающе двинулся по направлению к опешившему доктору. — Что ты сказал, повтори! Ах, ты!.. Да я тебя за такие слова… Да я…

— А что я сказал? Что я сказал? — в панике отступал старичок к своей хибаре. — Что я такого сказал?..

— Как ты нас обозвал?..

— Вас? Кого — вас? — не понял Апокалепсий.

— Нас с Иваном! А?! Каким словом?..

— Вас с усопшим?! — изумился лекарь. — Да что ж я — дикарь какой!..

— А кто сказал — "педилы"?! — обвиняюще уперся руками в бока Волк.

— Педилы? Я сказал, — недоуменно пожал плечами старик. — А что тут такого?

— Может, это у вас ничего такого, а у нас знаешь, что это значит?…

— Может это у вас Дифенбахий знает что значит, а у нас это значит — "грубо сделанные сандалии"!..

Как воина, отважно сражавшегося и погибшего в бою, Иванушку решено было сжечь на следующий день на большом погребальном костре из священных пород деревьев, посвященных богам Мирра.

Теперь только оставалось сообщить об этом решении Ликандру.

После истерического всплеска эмоций утром Сергий замкнулся в себе, и ни сочувствующий Мека, ни заботливая Мими, ни грустная Елена не могли пробить Вамаяссьскую стену отчуждения Волка, чтобы предложить разделить и облегчить его горе.

Он молча сидел рядом с телом друга, медленно раскачиваясь и уперев голову в колени, и не хотел ни есть, ни пить, ни замечать что-либо или кого-либо вокруг себя.

Удрученно покачав головой, Медуза отошла к своим сестрам после десяти минут безуспешных стараний покормить своего приятеля.

Последнюю попытку утешить знакомого, примирить его с печальной действительностью, сделал Ирак.

— Послушай, Ликандр, — сочувственно начал он, осторожно присев рядом.

— Ион был не только твоим другом — он был дорог нам всем. И теперь, когда он погиб, мы все плачем о нем. Но с этим ничего нельзя поделать. Мы все когда-нибудь умрем, и чернокрылый Эвтаназий унесет наши души в царство Хтона и Хризоморфы, откуда нет пути назад. И никому не по силам обратить необратимое, примирись с этим… Для живых жизнь продолжается, а мертвые обрели вечное существование в подземном

мире. Ведь лишь однажды, как гласит античное предание, безумный певец Арфей, играя на кифаре, разжалобил сурового бога мрачного Сабвея и его жену и вывел из царства смерти тень невесты своей — Эврики, но и то, возвращаясь на землю, огля…

— Что? — вдруг четко выговорил Волк, поднимая голову.

— Я говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он вывел ее, — не спросил, а констатировал факт Волк, и глаза его прояснились и заблестели.

— Нет, я же говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он ее вывел, значит, — задумчиво ударил кулаком по ладони Серый. — А раз так, то и я Ивана выведу. Нечего ему в чужой покойницкой делать. А ну-ка, рассказывай, где ворота этого вашего подземного царства. И пусть им всем будет хуже.

— Но, Ликандр!.. Это же невозможно!.. Это же всего-навсего древний миф!.. Это опасно!.. Ты можешь остаться там сам на всю жи… сме…

Один из бесчисленных входов в Сабвей, как подсказали заинтригованные горгоны, находился на соседнем острове — Деймосе, в двух часах лету от Фобоса.

Заросший полынью и бессмертниками, Деймос был едва ли больше полукилометра в длину, и приблизительно столько же в ширину. Посредине его возвышалась невысокая голая скала с маленькой и ничем не примечательной с виду пещерой у ее подножия, вход в которую неумело закрывал ядовитый плющ. Вокруг нее неохотно росли с десяток чахлых кипарисов.

Даже когда во всем мире ярко светило солнце, на Деймосе стоял серый промозглый безнадежный вечер, и низкое бесцветное картонное небо могильной плитой давило на психику смертных, навевая мысли о тщете всяческого существования и неизбежности встречи с бездонным и безграничным Сабвеем…

— …Не надо!

— Но, Ликандр, ты сейчас вне себя от горя, и не можешь реально оценивать…

— Не надо меня отговаривать, я уже все решил!

— Но это опасно!

— Ну, и что?

— Ты можешь не вернуться!

— А могу и вернуться.

— Но никто еще не возвращался!

— Арфей вернулся.

— Это легенда!

— То есть, это неправда?

— Нет, это правда… Наверное…

— Тогда я иду. Все.

— Ну, хорошо. А ты решил, на чем ты будешь играть?

— Играть?..

— Да, играть. Аккомпанировать себе. Ведь Арфей из легенды играл на арфе…

— Кифаре.

— Свирели!

— Синтезаторе!..

— …а у тебя ничего нет! Даже расчески!

Возбужденные голоса спорщиков разносились по всему острову, вспугивая заспанных летучих мышей и легкомысленных кукушек.

— У меня есть… У меня есть… У меня есть ковшик!

— ЧТО?!

— Ковшик.

— И что ты будешь с ним делать?!..

Потратив полчаса времени, три мотка тетивы, лист пергамента и медный ковш для умывания, Серый смастерил нечто, по форме напоминающее домру, а по звучанию — старую электрогитару.

По кусочкам выбрасываемую с девятого этажа в пустой мусорный бак, подвешенный на столбе.

По конструкторскому замыслу это должна была быть балалайка.

— И ты умеешь на этом играть? — с подозрением спросила Рия, оглядев получившийся инструмент.

— Нет, — честно ответил Волк. — Но это и не важно. Ирак говорил, что главное — это умение петь. А уж петь-то я умею, будьте спокойны.

Отрок Сергий вообще не понимал, как можно не уметь петь. Это же было так просто! Сам он гордился своей способностью спеть одну и ту же песню десять раз подряд, и ни разу одинаково. Несмотря на поношения завистников.

И теперь настал его звездный час.

Он им всем покажет, что может настоящее искусство.

Если вернется.

— Ладно, пока. Без меня не уходите, — махнул на прощание рукой Волк и, отведя своим балаковшиком (или ковшелайкой?) в сторону бессильно истекающий ядом плющ, решительно шагнул в полумрак спуска.

После долгого и колдолбистого пути вниз перед ним, наконец, открылась черная река Винт — граница мира мертвых и мира живых, перейти которую можно было только в одном направлении.

Спрятавшись за кустом остролиста, Серый внимательно осмотрел поле

предстоящего боя.

У хлипких мостков стояла, приткнувнись носом в зеленоватую сваю, большая плоскодонка, а в ней, закутавшись в залатанный плащ, развалился толстый мрачный лодочник.

Перевозчик душ.

Хаврон.

На берегу стояла и громко ссорилась толпа полупрозрачных белесых людей.

— Я первый умер — значит, мне первому и переправляться! — расталкивал локтями тени в воинских доспеха юноша в короткой сиреневой тунике, казавшейся в тусклом свете подземного царства нестиранной со дня изобретения туник как таковых.

— Все, кончилось твое первенство, Париж! — отталкивал его от пристани воин в трилионских доспехах.

— Ты самый первый погиб, еще утром! — поддержал его товарищ.

— Вот именно! И где ты все это время ходил, а?

— Я искал свою мать!

— Маменькин сынок!

— Моя мать — богиня, и она могла похлопотать перед Дифен…

— Жулик! — обрушился на него солдат в стеллийском панцире. — Даже тут обойти честных людей старается!

— Умереть достойно — и то не может!..

— Трилионцы — трусы! Дорогу стеллиандрам! — стали напирать тени сзади.

— Трилион — держаться! — раздался зычный голос откуда-то из середины.

— Хаврон! Лодку царю Трилиона и его…

— Ага, еще один жулик полдня по богиням бегал, умирать не хотел, пока мы проливали свою кровь за него!..

— Подыхать-то никому не хочется!..

— Только других на смерть посылать спешил!..

— Это ты там был царь — а тут ты…

— Ах, так вы дерзить!.. Ну, я вам сейчас покажу!..

Среди теней началась свалка.

В общей куче с быстротой ножей миксера мелькали руки, ноги, щлемы, сандалии, и то и дело бесплотный кулак одного пролетал насквозь бесплотный подбородок другого, чтобы встретиться с бесплотной пяткой третьего…

Хаврон равнодушно обозрел бескровное побоище.

— Я сказал — десять теней за раз. Разберетесь — разбудите, — ворчливо бросил он, завернулся в плащ и мгновенно заснул.

Пробуждение его было ужасным.

Вой и стенания истязаемых демонов, вопли и рев терзаемых вечными муками душ, визг листов меди, раздираемых великанами на полоски показались бы по сравнению с раскатывающимися по водной глади Винта и усиливаемыми пещерными сводами звуками сладчайшей музыкой небесных сфер.

А Хаврон был существом старым, больным, от стрессов отвыкшим…

Тихо охнув, перевозчик закатил глаза, схватился за сердце и обмяк.

Обеспокоенный отрок Сергий, оборвав песню на полуслове и пол-аккорде, бросился бегом к старику, проносясь сквозь испуганно притихшие тени как сквозь туман.

Он быстро пощупал своей жертве пульс — жилка на виске слабо, но билась.

Жив.

Но в сознание приходить и исполнять свои прямые обязанности упорно отказывался.

Серый на минуту задумался, пожал плечами, кряхтя, вытащил грузного лодочника на песок и, оставив его на попечение обескураженных теней, сам сел за весла, не забыв положить на дно Инструмент, как он гордо теперь его стал называть.

Первая преграда на пути к спасению души Ивана была преодолена, хоть и немного не так, как он полагал.

Оставалась сущая ерунда — обойти трехголового сторожевого пса Гербера и уговорить, разжалобить или обхитрить чету богов подземного царства — Хтона и Хризоморфу.

Как бы то ни было, оставлять за собой груду бездыханных тел в чужом монастыре Серому не хотелось, и он дал себе слово впредь подходить к выбору репертуара более осмотрительно, "Разлуку" больше не петь, а остановиться, пожалуй, на чем-нибудь повеселее. Например, на частушках.

Решив так, он с удвоенный энергией налег на весла, и через полчаса плоскодонка уже ткнулась носом в противоположный берег.

Метрах в десяти-пятнадцати от берега, прямо из черного холодного песка поднималась и уходила в небо стена из сероватого клубящегося тумана. По прочности и прозрачности она не уступала любой уважающей себя каменной, как быстро убедился разочарованный Волк.

Пришлось искать ворота.

Они находились тут же, неподалеку, метрах в ста вверх по течению напротив скрипучей щелястой пристани — видно, течением его снесло немножко сильнее, чем он предполагал.

Из калитки выглядывали три любопытных слюнявых морды знаменитого стража.

Серый передернул плечами, откашлялся — атмосфера здесь явно была не самая здоровая: сырость и липкая прохлада так и пробирали до костей — и ударил по струнам.

Не дожидаясь вокальной части, Гербер умоляюще заскулил в три глотки, замотал башками и быстро попятился в будку.

"Второй есть," — довольный Волк щелкнул мысленно костяшками счет. — "Остались еще двое. А если считать их за одно препятствие, то осталось одно. Это радует. И-и-эх!!!.."

И, распахнув калитку, он решительно ступил на дорогу из черного кирпича, обсаженную кипарисами и пирамидальными тополями. "Во дворец", — гласила надпись на стрелке на полосатом столбике, и Сергий удовлетворенно кивнул головой.

Во дворец, так во дворец.

Будем брать быка за рога, как выразился однажды царевич.

В то время Серый подумал, что более глупого выражения он еще не слыхал, и всем известно, что быка надо брать не за рога, а на прицел, если уж дело дошло до того, что хорошую племенную скотину приходится пускать на мясо. Если ты хочешь, конечно, чтобы на мясо ушел все-таки бык. Но было в этой дурацкой поговорке что-то такое, заразительное, и запала она в память, и теперь вот вынырнула ни к селу, ни к городу,

напомнив лишний раз о том, кого он и так не забывал.

Ну, что ж — держись, подземка!..

И Серый ударил по струнам.

— А шарабан катит —

Колеса стерлися,

А вы не ждали нас —

А мы приперлися!..

Так для потрясенной усопшей и не очень стеллийской общественности Сабвея открылись тридцать восемь минут сорок четыре секунды лукоморской культуры.

Потому, что на тридцать восьмой минуте и сорок пятой секунде в затянутом фиолетовыми тучами низком небе прогремел гром, яростно сверкнула черная молния, ударившая почти под самые ноги отроку Сергию, и раздался гневный глас на грани нервного срыва:

— Кто из живых набрался столько наглости, что посмел потревожить покой мертвых?!..

Серый быстро затушил дымящиеся носки сандалий в клумбе с бессмертниками и вопросил:

— А с кем я, собственно, разговариваю?

— С тобой, о ничтожный смертный, говорит бог царства мертвых Хтон!

— Меня зовут Ликандр, и я пришел, чтобы забрать в мир живых тень моего друга Ивана!

— Ха. Ха. Ха, — было ему ответом.

"Ах, хахаха," — мстительно подумал Волк и выдал на "бис" хит сезона — "Разлуку".

— Перестань!!!.. Перестань немедленно!!!.. — неблагодарная аудитория и здесь не дала ему закончить.

— Хулиган! Убирайся отсюда!

— Я сейчас поражу тебя молнией прямо в сердце!

— Не страшно! — бледнея от собственного нахальства, выкрикнул в ответ Серый. — Вы не можете убить меня здесь! К вам приходят души уже умерших, и над ними вы имеете власть! А пока я живой — я могу находиться здесь сколько угодно и делать что угодно!..

Громовой глас сконфуженно замолчал.

Инструктаж, проведенный Мими, не пропал даром.

Волк лихорадочно ухмыльнулся.

— Ну, так что скажете, уважаемые? — снова выкрикнул он. — Отпустите его. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Он попал сюда по недоразумению. Ему очень некогда, ей-Богу!..

Снова тишина.

— Ну тогда, пока вы думаете, я спою вам еще одну свою любимую, — дружелюбно сообщил Серый.

— Музыка народная. Слова народные. "Во субботу день ненастный". В Стелле исполняется впервые, — торжественно, как конферансье на правительственном юбилее, объявил он и, не откладывая дело в долгий ящик, вступил:

— Во субботу день ненастный,

Нельзя в поле работать…

Где-то недалеко, у ворот, завыл в ритм песни на три душераздирающих голоса Гербер, и вся вселенская тоска, безнадежность и отчаяние слились в этом пронзительном четырехголосье человека и его друга.

Потревоженные души, мучимые неведомой доселе печалью, застенали, заплакали и заметались по всему подземному царству.

Казалось, еще чуть-чуть, и сама твердь земная и гладь небесная расколются от необъятного горя, и прольются слезами мира наводнения и потопы.

— НЕТ!!!

— Стой!!! Перестань!!! — завизжал с неба истеричный женский голос.

— Ну, хорошо. Давай, поговорим, — согласился раздраженный мужской, и перед отроком Сергием из ниоткуда материализовались две одетые в черное фигуры. И что-то во всем их виде намекало на то, что они были чрезвычайно недовольны.

Может, это были языки пламени, вырывавшиеся у супругов из ушей.

Может, молнии, плясавшие вокруг сжатых кулаков.

А может, просто такое выражение лиц, увидев которое в другое время даже Серый, недолго думая, перешел бы на другую сторону улицы, а еще лучше — города.

Но сейчас на карту было поставлено все, и времени на сантименты не было.

— Давайте, поговорим, — примирительно согласился он.

— Что тебе надо? — злобно бросил Хтон.

— Тень моего друга Ивана из Лукоморья. Был по недоразумению убит сегодня утром, — без запинки отрапортовал Волк.

Хризоморфа с неприязнью оглядела непрошенного гастролера, тяжело вздохнула и произнесла:

— Ладно. Только у меня есть одно условие. Ты должен узнать его среди других. Ты будешь ходить по Сабвею, пока сам не найдешь…

— Музыка народная. Слова народные, — провозгласил Серый и взялся за Инструмент.

— Хорошо, хорошо! — поспешно замахала руками царица. — Я приглашу сюда тени всех, кто умер за последние два… нет, три дня. Узнаешь его — считай, условие мое выполнено. Согласен?

— Да.

— А если не найдешь — останешься здесь на всю жизнь!

— "Лучинушка". В Стелле исполняется впер…

— Хорошо! Уберешься отсюда как можно скорее!..

Царица хлопнула в ладоши, и туман вокруг них сгустился до невозможности, а когда через минуту рассеялся, то Сергий понял, что окружен со всех сторон сонмами печальных полупрозрачных людей, чьих бледных лиц было не различить, безжизненно колышущихся на ветру.

И все они в этих своих стеллийских балахонах были похожи друг на друга как два привидения!..

— Ну, что стоишь? — ехидно поинтересовалась Хризоморфа. — Ищи!

Сначала Серый старался лавировать между тенями, но их было так много, что минут через пятнадцать он забросил почтение к мертвым подальше и стал проходить прямо через осмотренные уже призраки, чтобы увидеть новые, незнакомые и знакомые в одно и то же время — все на одно скорбное бестелесное лицо, черты которого невозможно было

ни отличить, ни запомнить.

Еще через полчаса Волк остановился с поникшей головой, сжимая зубы и кулаки в бессильной ярости.

Даже не оборачиваясь, он мог чувствовать на затылке издевательский взгляд подземной парочки.

Так все хорошо начиналось!..

Проклятые подлые боги Сабвея!..

Ну, ничего, пока я его не найду, будут слушать у меня весь сборник "Песни лукоморской души", пока не выучат наизусть!..

И тут взгляд злого, как собака, Волка упал на чьи-то бесплотные ноги, обутые в стеллийские сандалии.

Рядом с ними стояли еще одни.

И еще — но уже босые…

САПОГИ!!!

На Иване в момент смерти были сапоги!!!

Расталкивая тени, Серый заметался от одного призрака к другому, но глядел уже исключительно себе и им под ноги.

Сандалии, сандалии, босиком, сандалии, тапочки, босиком, сандалии, сандалии, еще тапочки, еще босиком…

Сапоги.

Вот они.

Сорок первый размер.

Усиленный носок.

Кожа заменителя.

А в них — Иван.

Нашел.

Слава тебе, Господи!..

— Вот он! — гордо заявил Волк, пытаясь взять за несуществующую руку безучастного царевича.

Лицо Хризоморфы слегка перекосило, как будто разжевала лимон, она щелкнула пальцами, и тут же все тени, кроме Иванушки, исчезли.

— Спасибо большое, — приложив руку к сердцу, поклонился супругам с

пояс Сергий. — Ну, мы пошли. Прощайте.

— Постой! — преградил ему дорогу Хтон. — Вы это куда?

Нехорошее чувство предчувствие холодным пауком шевельнулось в душе Серого.

— Как куда? — с деланным удивлением переспросил Волк, выгадывая время и пытаясь сообразить, что еще может от него потребоваться. — Наверх, конечно же. Разве очаровательная Хризоморфа не сказала, что если я узнаю своего друга, то смогу его отсюда увести? Я выполнил ее условие.

— Да, — чересчур добрым голосом, как птичница, подманивающая курицу, предназначенную в суп, незамедлила согласиться богиня. — Ты и вправду выполнил МОЕ условие. Но мы правим Сабвеем вдвоем с мужем, и поэтому, естественно, у него тоже может быть свое условие. И даже, почти наверняка, есть. Не правда ли, дорогой?

— Правда, милая.

— Мы так не договаривались!..

— Но ты же хочешь увести отсюда своего друга, не так ли? — насмешливо поинтересовался рокочущим басом Хтон. — И если ты выполнил условие моей жены, почему ты боишься, что не сможешь выполнить мое?

— А если после этого еще будут условия ваших братьев, сестер, племянников, бабушек, шуринов, деверей, золовок…

— Клянусь Дифенбахием, это — последнее, — презрительно хмыкнул Хтон.

— Хорошо, — набычился Серый. — Давай свою задачу.

— Недавно на Мирре и по всей Стелле стало распространяться новое заграничное увлечение, — начал Хтон. — Называется оно "преферанс". Это карточная игра. Мы с женой неплохо научились в него играть. Так что, мое условие таково: если ты у нас с женой выиграешь в заграничную игру "преферанс", тень твоего друга уйдет с тобой. Нет — останется здесь. Честно?

— Абсолютно нечестно!

— Почему это?

— Играть в карты с богами!!! Да у вас же все козыри на руках будут дневать и ночевать!!!..

— Ты думаешь, что мы будем жульничать в карты? — обиженно спросила Хризоморфа.

— Да.

Богиня смутилась, но потом просветлела лицом.

— Тогда я предлагаю позвать судей, которые бы следили за тем, чтобы игра велась честно!

— А судьи кто? — подозрительно поинтересовался Волк.

— Это богини карточных игр, — снисходительно пояснил Хтон.

— Значит, вместо двух богов меня в карты будут обжуливать четыре или пять?

— Пять, — спокойно подтвердила Хризоморфа. — И они не могут жульничать в карты. Они — богини карточных игр, молодой человек, и ваши подозрения в их адрес оскорбительны и беспочвенны.

— У меня есть выбор?

— Есть. Уйти отсюда одному, — любезно склонил голову Хтон.

— Хорошо, — решился Волк. — Я буду играть. Зовите ваших секундантов.

Стол для игры был накрыт на веранде дома правителей Сабвея.

Нераспечатанные колоды карт и черная дощечка, разлинованная белым мелом аккуратно разложены с краю. На сервировочном столике рядом хозяева любезно предоставили бутерброды и бордовое виноградное вино, которые голодный, как волк, Серый, памятуя предостережение Медузы, есть вежливо, но настойчиво отказался.

Обещанные богини карточных игр появились неожиданно, в тройной вспышке белого, синего и красного цвета, тепло поприветствовали Хтона и Хризоморфу, распаковали колоду карт, разукрашенную изображениями богов и героев, внимательно осмотрели ее и торжественно вручили ее хозяину для первой раздачи.

На Сергия же они даже ни разу не взглянули.

Может, это объяснялось тем, что у них был только один глаз на троих.

Радость, надежда, обида, отчаяние — все эти чувства промелькнули быстрой чередой в смятенной душе Волка, когда они сели играть, а ни малейшего признака внимания, или даже просто узнавания, от бывших грайй не поступало.

Серый вздохнул и смирился.

"Лишь бы не подыгрывали они этим диггерам, а уж выиграть-то, поди, у новичков я сумею," — угрюмо размышлял он, тасуя колоду для своей раздачи. "М-да… Вот и делай после этого людям доброе дело… Как будто и не знакомы мы вовсе… Хоть бы кивнули, или улыбнулись… Все-таки играть-то их я научил… Могли бы хоть спасибо сказать… Вот, значит, о каком предназначении они говорили… Повысили их, стало быть, в звании… Богинями стали… Ну, да ладно… Боги ихние с ними… Славные старушки, все равно… Хоть и знать в упор теперь не хотят, козы старые…"

Бесцветная, безжизненная тень Ивана апатично стояла у Волка за спиной, покачиваясь от ветра, и не проявляла абсолютно никакого интереса к происходящему.

"М-да… Вот еще один человек, которому не мешало бы узнать меня… Может, я так сильно за эти последние недели изменился?" — невесело хмыкнул Волк, и заполучил семь взяток на распасах.

"Гора" у него угрожающе подросла.

Для начинающих боги играли совсем неплохо.

С козырями, тщательно избегающими руки одного из игроков, и телепатией между двумя остальными это было не так уж и мудрено.

Но, к счастью, играли двадцатерную пулю, и ближе к закрытию мастерство ветерана начало давать о себе знать. Раза четыре вспотевший в промозглой прохладе Волк ухитрился взять шесть взяток там, где было только пять, пару раз оставил хозяев "без лапки" на девятерной игре — и "гора" у игроков потихоньку выровнялась.

Хтон быстро окинул взглядом запись и сказал:

— Если заканчиваем в ноль, играем еще партию. И так — до победы.

Богиня раздала.

Серый заглянул себе в карты, и сердце его подпрыгнуло.

— Семь бубей! — объявил он.

— Пас, — сказала Хризоморфа.

— Мизер, — улыбаясь во весь рот заказал Хтон.

Перебить мизер можно было только девятерной игрой.

Девяти взяток у Волка не было, хоть плачь.

— Пас, — непослушными губами едва выговорил он, и внутри все захолодело.

Неужели все?..

Открыли прикуп.

Король пик и король червей.

Застывшее было в груди сердце наверстало один удар.

Надежда была.

Повелитель царства теней снес две карты.

— Пас, — снова сказала его жена.

— Вист, — поставил все на карту Серый, как сиганул из самолета, не зная, что за спиной — рюкзак или парашют.

Если бы сторонний наблюдатель захотел бы сейчас сравнить по части румяности двух друзей — живого и мертвого, то еще неизвестно, кто победил бы.

Хризоморфа раскрыла карты.

Быстро, на глаз, прикинув расклад, Сергий увидел, что у Хтона одна "дыра". Или на пикях, или на червах. Зайди неправильно — и он снесет короля, и тогда…

Надо хорошенько подумать… Что он мог выбросить в сносе?.. Пику или черву?.. Пику или черву?…

Отчаянный взгляд Серого скользнул по непроницаемому лицу Хтона, по веселому — Хризоморфы и налетел и остановился, как "Ока" на Великую Китайскую стену, на Агапао.

Глаз ее, не мигая, смотрел скучающе куда-то над головой Серого, а левая рука была приложена к сердцу.

"Анекдот," — как молнией ударило Волка, и рука его дрогнула, чуть не выронив на стол карты. — "Сердце мое — пик-пик… Или нет? Или просто совпадение?.."

Как утопающий хватается за акулу, Сергий отчаянно старался привлечь внимание Агапао не привлекая ничьего больше внимания и, как пресловутому утопающему, было ему от этого приблизительно столько же пользы.

— Ходи же, смертный, — со снисходительной усмешкой проговорила Хризоморфа.

— Испытай свою удачу, — поддержал ее Хтон.

И Серый, разве что не завопив "А-а-а-а-а-а-а!!!!!..", хлопнул на стол пику, другую, третью, четвертую…

Вдруг все вокруг затихло.

Мир остановился на своих направляющих.

На даму пик Хтон скинул пикового короля.

За ним последовали кучей все остальные карты.

— Ты выиграл, — неприязненно проговорил он, грузно поднимаясь из-за стола. — Тебе и твоему приятелю сегодня повезло. Забирай его, и проваливайте отсюда, пока мы не передумали.

Где-то поблизости грохнул гром, и лиловое небо осветила (или омрачила?) черная молния.

Богини-грайи закончили запись и подсчитали очки.

— Претендент — пять очков, Хтон — минус четыре очка, Хризоморфа — минус одно очко. Победил смертный, — огласила результат Энохла.

— Мы подтверждаем, что игра велась относительно честно, и выигрыш претендента — закономерен, — провозгласила Мания.

— Переигровке партия не подлежит, — подытожила Агапао.

"Кто бы сомневался," — пробормотал себе под нос Волк, закидывая Инструмент на плечо и пытаясь взять меланхоличного Ивана за бестелесную руку.

— До встречи, чужестранец, — склонила голову Хризоморфа.

— Не дождетесь, — учтиво ответил ей Волк. — А, кстати, почему он такой бледный? — недоверчивый лукоморец ткнул пальцем в тень Иванушки. — Мы отдавали его вам куда в более лучшем состоянии!

Хризоморфа хмыкнула:

— Когда душа его сольется с телом, ему полегчает, не беспокойся.

— Но для этого ты еще должен вывести его отсюда, — подхватил Хтон. — Ты должен всю дорогу идти впереди него и не оглядываться, что бы тебе не мерещилось, не слышалось и не приходило в голову. А если оглянешься хоть раз — останется твой друг здесь на веки вечные.

— Но мы можем предложить сделку, — вступила его жена.

— Опять? Какую еще сделку? — настороженно прищурился Серый.

— Выгодную. Мы переносим вас обоих прямо к тому месту, где лежит тело твоего товарища…

— А я за это?..

— А ты за это оставишь тут твой инструмент и пообещаешь торжественно больше никогда на территории Стеллы не петь.

— Боитесь?

— Не боимся. Людей жалко. И так тут война в Трилионе, наводнение в Прокле, ветрянка в Торобоне, а тут еще ты играть начнешь… У нас мест не хватит!

"И тут завистники," — удрученно вздохнул Серый. А вслух сказал:

— Идет.

И оказались они на свете белом.

И шевельнулся Иванушка, руки его потянулись к груди, голове, глазам, потом снова к груди, туда, где была смертельная рана…

Глаза его медленно раскрылись, и первое, что он увидел…

— А-а-а-а-а-а-а-а!!!!!..

…Была счастливая, улыбающаяся змеиная мордочка Меки, размером с маленький гроб.

Радуясь, достигший зрелости химерик теперь всегда превращался в козу со змеиной головой и львиным хвостом, потому, что для прыганья всего удобнее было козье тело, а для махания — львиный хвост.

А какой более подходящий повод для радости мог еще быть, чем возвращение дорогого хозяина и его друга!..

— Спокойно, Ванюша, спокойно, — нежно взял его за руку Волк. — Если ты сейчас умрешь от инфаркта, мне, ей-Богу, перед богами неудобно будет опять туда возвращаться…

И тут Иван все вспомнил.

— Так это… Это был не сон?..

— Не сон, не сон, — ворчливо отозвался Серый. — Ты с этих дров-то слезь, так я тебе все и расскажу.

Разметав заботливо приготовленные стеллиандрами дрова для погребального костра, царевич поднялся, оглядывая знакомые и незнакомые лица вокруг себя…

— Сергий! Как я счастлив, что я тебя, наконец…

Взгляд его, как "Титаник" на айсберге, остановился на женском лице неземной красоты, и царевич с блаженным самозабвением почувствовал, что тонет в прозрачных голубых глазах сказочной стеллийской царевны, и ни одно МЧС не в силах будет его спасти.

Волк почувствовал неладное и нахмурился.

— Вы знакомы?

— Нет… Да… Не знаю…

— Это Елена по кличке "Прекрасная", из Трилиона. Вдова. Наполовину.

Нелепость подобного заявления вытащила из состояния блаженства даже Ивана.

— Это как? — не понял он.

— То есть, из двух ее мужей один умер.

— А второй?.. — с надеждой спросил он.

— Я ушла от него, — быстро сказала Елена.

— Надолго ли? — с сомнением покачал головой Ирак.

— Я так боюсь его… Я знаю — он все равно, рано или поздно, найдет меня и убьет… Он сумасшедший…

— Елена Прекрасная, — неожиданно даже для самого себя, Иванушка шагнул к ней и взял за руку. — Мы скоро покинем вашу страну. Если ты не против… И тебе некуда больше идти… Конечно, я не настаиваю… Я не могу настаивать… Не имею права тебя просить… — неожиданно найденная храбрость не так уж неожиданно куда-то быстро запропала. — Я хотел сказать… Если ты, опять же, не против… Полетим с нами, а?..

— Да, я согласна, — очаровательно потупила взор царевна и покраснела.

— Только сначала нам надо найти золотое яблоко, — вдруг спохватился Иван. — Оно у тебя, часом, не завалялось?.. Говорили, что Париж…

— Нет… Его Филомея забрала… Сразу же…

— Оно у меня завалялось, — бесцеремонно вмешался в разговор Волк. — Так что, отбываем мы немедленно. Как только со всеми попрощаемся.

— У тебя?! Откуда?!..

— Потом расскажу.

— Как?! Вы уже улетаете?! И не останетесь на нашу свадьбу?! — Мими обеспокоено всплеснула руками.

— Свадьбу? — тут же насторожилась Ния.

— Какую свадьбу? С кем? — всполошилась Рия.

— Вот с ним, — Медуза ласково взяла под ручку Ирака.

— Мими!.. Ну мы же говорили по этому поводу не один раз!..

— В нашем доме — никаких героев!

— А он не герой, — хитро заявила маленькая горгона. — Он — один из нас.

— Как это?..

— Он — скульптор…

— Ах, скульптор.

— Ах, свадьба.

— Ах, гости.

— А почему нас никто на свадьбу не приглашает?

И в бело-красно-синей вспышке перед собравшимися предстали новоиспеченные богини карточных игр.

— Тетушки!!! — восторженно взвизгнула Мими и очертя голову кинулась обниматься.

— Мимочка!!!..

— Тетушки!..

Накал чувств при воссоединении семьи, при переводе в градусы Парацельсия, мог бы свободно растопить ледники и существенно повысить среднегодовую температуру на всей планете.

— …Конечно, мы приглашаем вас на нашу свадьбу! — радостно тарахтела Мими. — А еще приглашаем всех присутствующих — Ликандра, Иона, Елену…

— Трисея обязательно, — вставил свое веское слово будущий глава семьи.

— Кто такой Трисей? — спросила Рия.

— Наш друг, — пояснил Ирак, и тут же, предвидя следующий вопрос, поспешно добавил:

— Очень приличный человек, хоть и герой…

В это время Волк подошел к бывшим грайям и, приложив руку к сердцу, благодарно склонил голову.

— Спасибо. Я у вас в долгу.

Агапао на время отвлеклась от раскрасневшейся Медузы с ее матримониальными планами и тепло улыбнулась ему.

— Это мы должны благодарить тебя, Ликандр. Это не ты у нас, а мы у тебя в долгу. Ты со своими играми помог найти нам наше предназначение.

— Да что за предназначение такое, о котором вы все толкуете?.. — не выдержало волчье любопытство.

— Все просто, — присоединилась к ним Энохла. — Когда тысячелетия назад старшие боги распределяли младшим круг их обязанностей, все явились на встречу вовремя, кроме нас и богини удачи. Мы опоздали на целых пять часов.

— И когда Дифенбахий спросил нас, в чем причина, мы ответили правду…

— Ему не соврешь!..

— Да, что мы втроем играли в кости на деньги, и вовлекли в игру еще и Фортуну…

— И тогда он рассердился и наложил на нас троих заклятье, — продолжила Мания.

— Естественно, ведь сердиться на удачу — себе дороже…

— Он сказал, что, раз мы уж так любим играть на деньги, то пока мы не найдем игру себе поумнее, в которую можно было бы играть как минимум втроем, не отвлекая при этом слишком Фортуну…

— В ней и так потребность у всех большая — и у людей, и у богов!..

— Быть нам грайями — нелепыми, бесполезными старухами.

— А теперь нам будут строить храмы по всей Стелле, и курить благовония, и приносить жертвы, как остальным богам…

— И нас уже начали почитать!..

— Так что, это мы тебя, Ликандр, должны благодарить за твое появление в нашем жилище…

— Каковы бы ни были твои мотивы, — лукаво завершила Агапао.

Волк запунцовел, смутился и слегка втянул голову в плечи. Но чтобы как-то разрядить ситуацию, он выпалил первый пришедший ему в голову вопрос:

— Кстати, о жилище… Насколько я помню, у вас там были клумбы, огород, поросята… Кто за этим присматривает в ваше отсутствие? Пастухи?

— Пастухи? — засмеялась Мания. — Конечно же нет! Сейчас там у нас сеет картофель и пропалывает компост некий Нектарин, если ты его помнишь…

— И считает, что ему крупно повезло…

— Ликандр, Ликандр, Ликандр!!!.. — подскочила и закружила Волка в сумасшедшем танце Медуза. — Что ты подаришь нам на свадьбу?

— А что бы ты хотела? — безуспешно попытался остановиться Серый.

— Подари нам Меку, а?.. Пожалуйста!.. Он такая лапочка!.. Я к нему так привыкла!.. И так его люблю!.. Так люблю!..

— Больше Ирака? — не удержался Серый.

Мими задумалась.

— Нет. Но очень близко!

— Ну, если он не против…

— Он за!.. За!..

— Оставляйте его тогда себе, и будьте счастливы! — щедрым жестом распорядился Сергий и, только сказав это, понял, что озорного плута-химерика ему будет очень и очень не хватать. Потому что он-то его успел полюбить гораздо больше Ирака…

Через пять дней, после окончания первой части свадебных торжеств, Иван-царевич, отрок Сергий, Елена по кличке "Прекрасная" и Масдай, простившись с друзьями, на что ушел еще едва ли не целый день, пустились в дальнейший путь.