ПРОЛОГ

Отрок Сергий по прозвищу Волк развалился на травке, подперев голову рукой, сыто зевнул и лениво прикрыл глаза. Где-то под горкой, у ручья, раздавался плеск воды, изредка перемежаемый звоном разбиваемого фарфора и невнятным, но эмоциональным бормотанием. Это царевич Иван, несмотря на уговоры и внушения разумного человека, то есть его, Сергия, снова пошел мыть посуду только затем, чтобы оставить ее на месте их ночлега. Для домовитой души Серого это был даже не острый нож — осколок вамаясского фарфора прямо в сердце. Но иначе поступать они уже не могли, если не желали превратиться из путешествующих искателей золотых яблок в едва ползущий бродячий магазин, торгующий фарфором, керамикой, хрусталем и прочей серебряной и золотой посудой и столовыми принадлежностями всех стран и народов. А всё эти сапоги — подарок чудаковатых волшебников Криббля, Краббле и Круббле, на жилище которых они наткнулись посреди леса. Это была не простая обувь из кожи заменителя. Они могли стрелять огнем, превращать владельца в кота, делать его невидимым, вмещать все что угодно (даже живого дракона!), усыплять всех в радиусе прямой слышимости и готовить своим хозяевам самые разнообразные блюда. Но в последнем вопросе, как оказалось, они были чрезвычайно дотошными. Так, шантоньские блюда появлялись на голубом фаянсе с национальным орнаментом из лилий, вондерландские — на граненом красном хрустале, узамбарские — на сучковатом сервизе из черного дерева. А поскольку путешествовали они с Иваном уже почти две недели с перерывами на завтрак, обед, полдник и ужин, то единственным способом избавиться от гор посуды было перебить ее на месте (вариант Волка) или оставить на том же месте аккуратненько помытой (в разумении Иванушки) для тех, кто, возможно, когда-нибудь будет проезжать здесь после них.

И поэтому, пока его друг отмывал тарелки и перемазывался там, у ручья, Серый грелся на утреннем солнышке здесь.

Волк любил, понимал и уважал своего друга и земляка, но в такие моменты, как этот, его понимание грозило уволиться по собственному желанию без выходного пособия.

Ну какое ему, Ивану, сыну лукоморского царя, дело до тех, кто тут когда-нибудь пройдет, а может, и не пройдет после него? Да они, если пройдут, должны выше елок прыгать, что нашли эту посуду целой и непобитой, а помыть-то уж, если им это так понадобится, они ее сами смогут.

Так нет.

Обо всех мы думаем.

Обо всех заботимся.

Кроме себя.

С этого у него все и началось — ведь предлагал ему Кевин Франк Шарлемань его Жар-птицу! Уговаривал забрать, и ведь не за просто так — за четыре мешка золота и кучу хлопот. Мы же там такое устроили! Я бы на его месте, честно говоря, тоже бы что угодно предложил, лишь бы поскорее нас домой спровадить. Но нет — столица Вондерланда Мюхенвальд, видите ли вы, в осаде. Шантоньцы требуют вернуть им или их серебряного коня с золотой гривой, или эту злосчастную птицу. И что же мы делаем? Бросаем то, ради чего все это затевалось, и сломя голову несемся добывать им коня! Кроме нас-то, конечно, никто это сделать не мог! И ладно бы, если бы просто сразу взяли и полетели в Шатт-аль-Шейх. Но нет! По дороге нам надо было обязательно ввязаться в очередную дурацкую историю со спящей принцессой, заколдованным принцем, пряничной избой, феей пенсионного возраста, и в результате мы снова вместо того, чтобы заниматься тем, чем собирались, летим бог знает куда за какими-то непонятными яблоками, которые еще то ли есть на белом свете, то ли нет!..

А в этом городе… как его?.. Инготе, что ли, где его заставили сражаться с колдуном — он ведь мог в образовавшейся суматохе сбежать, и никто бы ему слова плохого не сказал. Потому что не поймали бы. Но опять — как бы не так! Мы же герои, витязи лукоморские — нам можно с заостренной железякой против магии переть! Про сапоги-то он ведь поначалу даже и не вспомнил — на что угодно поспорить могу, что бы он сам ни говорил. Но и то, если бы это чудо лукоморское тогда не перепутало заклинания — было бы в мире одним Иваном-царевичем меньше, как пить дать. Вон, четыре дня с дырой в голове провалялся без памяти. Кабы не старый Ханс со своим исцеляющим кольцом — так там и остался бы. Детишки бы по праздникам к памятнику цветочки носили. Хорошо, что горожане расщедрились и нам это колечко подарили. Хоть польза какая-то… В первый раз… Но вообще-то, честно говоря, если бы Иван был не таким, бросил бы я его еще там, в лукоморском лесу… Мало ли на свете всяких витязей под ногами путается…

Вдруг позвякивание под горкой прекратилось.

Это могло означать только одно: вся посуда была в конце концов или перемыта, или перебита, и Иванушка, промокший, но с чувством выполненного долга, возвращался к их лагерю, готовый продолжить путь.

— И-эх, ёшеньки-моёшеньки, — в последний раз яростно потянулся Волк, вскочил на ноги и пошел снимать с куста Масдая, которого расправил с утра пораньше по его просьбе для просушки от ночной росы.

Старый ворчливый ковер-самолет был подарком за особые заслуги лично ему, Волку, от короля Вондерланда Шарлеманя Восемнадцатого и его жены королевы Валькирии, и Серый брал теперь на себя все заботы по уходу за ним.

Когда их не удавалось взвалить на плечи Ивана.

— Сергий, а ты знаешь, что я подумал, когда мыл посуду? — не успев появиться над уровнем обрыва, вопросила радостная взлохмаченная голова Иванушки.

— Что? — осторожно поинтересовался Волк, по собственному опыту зная, что в голову его другу могут прийти, да там и остаться, такие мысли, которые его Волчью голову обходили бы стороной за семь верст.

— Да то, что мы уже летим от Ингота три дня!

— Ну и что? — упорствовал в непонимании сего темпорального факта Волк.

Иванушка расплылся в улыбке от прилипшей скорлупы у правого уха до размазанного ананасового варенья у левого уха, и счастливее его в этот момент не было на свете человека.

— Да то, что, по моим расчетам, завтра мы уже должны увидеть море!

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Море! Под ними, насколько глаз хватало, простиралось бесконечное, как лукоморская тайга, море. Иванушка сказал, что это еще маленькое, бывают и побольше, и даже совсем большие, которые называются океанами. Но Серый заявил, что для него и такого хватит, поскольку берега не видно уже с полчаса, а на эти волны смотреть — тошнить начинает, и что, спасибо, больше ему не надо, а про океаны не забудьте напомнить ему еще, чтобы не запамятовать, чего он видеть не хочет ни при каких обстоятельствах. И вообще, если бы он знал, что это ваше море такое большое, мокрое и колыхающееся, он бы настоял на Шартр-аль-Шетхе, или как он там. Но царевич поспешил его успокоить, пообещав в скором будущем огромное количество самых разнообразных островов, которые практически находятся в виду друг друга, и что, если постараться, от одного до другого можно добросить что-нибудь тяжелое. Этим заявлением Волк немного утешился, улегся на спину, скрестил руки на груди и закрыл глаза. И поэтому не увидел того момента, когда на них свалился человек.

Иван глаз не закрывал, но тот факт, что он стал свидетелем падения незнакомца, ясности в вопрос не внес. Скорее, совсем наоборот. Просто совершенно внезапно в чистом солнечном небе стала расти и увеличиваться в громкости точка, пока не превратилась в полураздетое человеческое существо, запутавшееся в собственных руках и ногах в попытке то ли взлететь, то ли уцепиться за что-то.

Для старого Масдая сие явление тоже стало неприятным сюрпризом.

— Это обязательно надо было уронить мне на спину с такой силой? — недовольно прошуршал он. — Непонятно, чем вы там только занимаетесь, пока… Третий?! Он что, с солнца упал? Я всегда знал, что в этой Стелле приличным коврам-самолетам делать нечего!

Незнакомец, спружинив на Масдае, как на батуте, шлепнулся рядом с Серым и остался лежать с закрытыми глазами. Лицо его приняло торжественно-скорбное выражение.

Зато подскочил застигнутый врасплох Волк.

— Дай ты умереть мне спокой… но.

Взгляд на Иванушку. Взгляд на незваного гостя.

— Это кто? — почему-то прошептал он.

— Не представился, — так же шепотом ответил царевич.

— А что он тут делает?

— Лежит?

— Спроси его, чего ему тут надо.

Иванушка на мгновение сосредоточился, потом откашлялся и нараспев торжественно произнес:

— Юноша бледный, поведай, зачем ты явился; в небе парил ты зачем, облака попирая ногами?

Самозваный пассажир открыл один глаз, второй распахнулся сам при виде лукоморской парочки, и на лице его отразилось непонятное сомнение, смятение чувств в комплекте с легким испугом. Он поморгал, хотел что-то сказать, но, почему-то передумав, сначала беззвучно пошевелил губами минут с пяток и наконец осторожно ответил:

— О, лучезарные боги, чей лик затмевает солнца сиянье и звезд многочисленный рой. Имя не знаю я ваше, о горе мне, горе — смертного жалкого просьба в сердцах не винить. Звать меня — скромный Ирак, сын Удала, внук Мирта. Дед мой прославлен в веках был…

— Короче, стеллянин, — нетерпеливо махнул рукой Серый. — Давай про себя.

Стеллиандр замолк на полуслове и с испугом глянул на Волка.

— В час развлеченья, досуга, за пенною чашей с радостью слушать мы будем исторью твою, — почти тут же поддержал его Иван, гордый своим экспромтом.

— Боги мои, пожалейте… Отец мой… Отец мой — архит… зодч… строитель известный. Строил он лабиринт… запутан… строенье одно… на острове Мине… — И летун отчаянно взмолился в сторону: «Боги милосердные, помогите попасть в размер… Пять минут как мертв, и уже такое позорище. Эх, говорила мне матушка — учи литературу…»

— Как ты сказал? — недоверчиво склонился над ним Иван.

— Что? — уточнил Ирак.

— Все! Ты говорил не… ритмически организованными высказываниями! — обвиняюще прищурился царевич.

— У меня в школе любимым предметом была физкультура, — оправдывался Ирак. — А когда проходили Эпоксида, я болел! А из Демофона я вообще смог запомнить только: «Си вис пацем-смит-и-вессон»!

— Парабеллум, — машинально поправил его Иванушка. — Так вы, стеллиандры, не говорите этими дурацкими стихами без рифмы?

— Нет. А вы?

— Что мы — похожи на этих… Домофонов? — покрутил пальцем у виска Волк с явным облегчением.

— Не похожи, — не очень уверенно согласился Ирак. — Но вы же боги! А боги должны разговаривать, как писал Эпоксид. Я же читал!

Непонятно почему Серый хрюкнул, быстро отвернулся и, закрыв лицо руками, стал издавать загадочные звуки.

Иван же, наверное, понял, потому что покраснел, снова откашлялся и только тогда обратился к новому знакомому:

— Извини, но, по-моему, ты нас с кем-то путаешь.

— Путаю?

— Да. Путаешь. Мы не боги.

— Не боги?

— Нет.

— То есть вы хотите сказать, что по небу кроме нас с отцом каждый день летает полно народу, которому просто надоело ходить по земле?

— Ну не совсем…

— И эти летающие люди чудесным образом спасают… Я ведь не мертвый? — с опаской быстро ощупал себя Ирак и, успокоившись, продолжил: —…Спасают злосчастных стеллиандров от верной гибели через расплющивание в очень тонкую лепешку о поверхность моря?

— Ну…

— И носят такие загадочные одежды, какие простому смертному и не придумать вовек?

— Я же говорил тебе, что эта штучка с кружевами должна надеваться не поверх той ерундовины с перьями! — прошипел Волк.

— Ну…

— Ах! — воскликнул вдруг стеллиандр и захлопнул себе рот обеими руками. — Простите меня! Простите простого смертного, ибо я не догадался, что вы — боги превращенные! Простите меня за дерзость! — хлопнулся он на колени. — Если бог не признается, что он бог, значит, он путешествует инкогнито! Так Ванада превращалась в ткачиху, Филомея — в пастушку, Меркаптан — в купца, а Дифенбахий… Впрочем, проще сказать, в какое стихийное бедствие он еще не превращался, да умножатся его молнии до бесконечности!..

— Да ты чего, парень, на солнышке перегрелся? — попытался поднять его на ноги Волк. — Ну ты посмотри, какие мы боги?

— Неузнанные, — настаивал на своем Ирак.

— Да мы же эти… простые смертные, как ты!

— Они, когда превращаются, всегда так говорят. Зачем богу, который превратился в смертного, чтобы его не узнали, признаваться в том, что он бог? И если вы не боги, — сын архитектора хитро взглянул на лукоморцев, — то как летит по воздуху эта чудесная портьера, а?

Это была капля, переполнившая чрезвычайно маленькое и мелкое блюдечко терпения ковра.

— Сам ты занавеска! — обиженно огрызнулся Масдай, повергнув бедного юношу в шок и на колени. — Сперва валится с неба, как мешок с кокосами, чуть не пробивает дыру — про грузоподъемность меня здесь кто-нибудь спросил? — а теперь еще и обзывается!

— Сильномогучие боги Мирра… простите неразумного… смертный… не дано… — Ирак, образец раскаяния, попытался постучать загорелым лбом о Масдая, чем вызвал новый приступ громко озвученного недовольства.

Друзья переглянулись. После такой «ковровой бомбардировки» надежды убедить стеллиандра оставить свою бредовую идею насчет их сверхъестественного происхождения не было.

— Ну бог с тобой, — устало махнул рукой Волк. — Боги мы, боги. Только не скажем какие, потому что переодетые. А теперь ты не мог бы встать и рассказать, что ТЫ тут делаешь?

Ирак горячо замотал головой:

— Не встану. Рассказывать я и так могу. Отец мой — знаменитый зодчий Удал. Были мы с ним на острове Мин — он возводил лабиринт для чудовища царя Миноса, а я ему помогал. Но после окончания…

— Не гуди мне в ухо, — глухо пробурчал ковер.

Парнишка мгновенно выпрямился, но без запинки продолжил:

— …работы царь отказался нас отпускать и продержал пленниками на Мине десять лет. Тогда мой отец, гениальный изобретатель, придумал сделать крылья из перьев больших птиц, и сегодня мы вылетели с постылого острова, чтобы снова обрести свободу. Но, кажется, я что-то прослушал, когда отец объяснял мне устройство этих крыльев, и, набрав высоту, я не сумел остановиться и лететь вдоль поверхности моря, как учил меня папа, — у меня получалось только подниматься вверх. А вперед меня нес ветер. И я поднимался, пока солнце не расплавило воск в моих крыльях и они не развалились по перышку… Бедный, бедный папа, он, наверное, подумал, что я погиб. Он и предположить не мог, что вмешаются миррские боги, могучие боги. — Ирак украдкой покосился на лукоморцев, — явятся во всей своей славе и сиянии, и белый свет померкнет перед их величием и великолепием, и они снизойдут до меня, недостойного…

— Ну опять зарядил… — простонал Волк.

— А почему ты назвал царя Миноса чудовищем? — полюбопытствовал Иванушка, отчасти надеясь перевести мысли стеллиандра на что-нибудь другое.

— Чудовищем? Я не назы… Ах это… Ха-ха… — Он натужно растянул губы в чем-то, что должно было изобразить, по-видимому, улыбку. — Всеведущие боги изволят шутить…

— Слушай, смертный, — ласково обратился к нему Волк, нежно заглядывая в глаза, и Ирак понял, что с этого момента слово «смертный» могло приобрести очень много совершенно ненужных наречий, таких как «определенно», «внезапно» или «чрезвычайно болезненно».

— Угх… — наконец сморгнул он.

— Если ты еще раз назовешь нас богами или хотя бы намекнешь об этом… Что тут у вас случается с…

Неизвестно откуда взявшийся сильный порыв ветра сбил Серого с ног. Падая, он уронил царевича, который, в свою очередь, с прирожденной ловкостью повалил на Масдая стеллиандра.

— Ёшь…

— Ой…

— Боги…

Что сказал по этому поводу Масдай, осталось неизвестным, так как небо взорвалось и разлетелось молниями на мельчайшие кусочки. Воздух посерел, из глубин его вскипели черные тучи, перемешиваемые ураганом, и ударил дождь.

Волк ухватился за передний край ковра что было сил и проорал:

— Масдай! Ищи землю!

— Сергий!.. Ты здесь?.. — донеслось до него с попутным торнадо.

— Здесь. Держись! — Он попробовал оглянуться через плечо, но, получив с ушат воды прямо в лицо, быстро отвернулся.

— …усь!..

— Ирак! Ты здесь? — выкрикнул снова Иван.

— Помогите! Я не могу удержаться! Тут скользко от воды… Я сейчас упаду!..

— Держись, я помогу! — И царевич, выпустив из рук спасительный край Масдая, пополз к теряющему силы Ираку, пытаясь нащупать его в кромешной тьме и отплевываясь от неожиданно холодного дождя, потоками низвергавшегося, казалось, исключительно на него.

— О боги! Я больше не могу!.. Спасите меня!..

Ковер тряхнуло, он накренился вправо, влево, вперед, стал падать, но снова выправился и снова завалился налево…

— Помогите!!!

— Держи руку! — И тут при последнем маневре Иванушку швырнуло прямо на голову Ираку.

— Держу! Спасиба-а-а-а-а-а-а-а…

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

Но Серый так и не услышал двух отчаянных удаляющихся криков за краем ковра среди ревущей стихии.

Гора мышц, слегка прикрытая небольшим клочком белой материи, пошевелилась — это Трисей оторвался от точения меча, провел по краю лезвия ногтем, и оно запело, почуяв руку хозяина.

— А скажи, капитан, всегда ли так быстро меняется погода в этих местах? — проговорил он, в который раз с детским удивлением окидывая взглядом лазурный небосвод и зеленую воду моря.

— Честно говоря, такое я видел в первый раз, — покачал головой капитан Геофоб. — Бури на море не в диковину, это понятно, но чтобы одно мгновение был штиль, а через секунду — ураган — такого я не припомню.

— Злосчастные Каллофос и Никомед, — вздохнул Трисей. — Как некстати забрали их к себе нелеиды.

— За бортом ничто не могло выжить в этом хаосе, — согласился с ним капитан. — Но зато теперь они, благородные юноши из богатых семей Иолка, несомненно, вкушают нектар и амбросию из рук изумрудоволосых дочерей Нелея, а это значит…

— А это значит, — угрюмо договорил за него Трисей, — что мы привезем на Мин не семь юношей, а только пять, и имя нашей славной родины навеки покроется позором бесчестия.

— Капитан, — подбежал запыхавшийся, бледный матрос. — У нас больше нет парусов.

— Как нет? — нахмурился Геофоб. — А вторая пара, которую мы всегда храним в ящике из-под канатов? Или его тоже смыло?

— Нет, капитан, но они же черные. Помните, мы специально их взяли, чтобы оповестить царя Эгегея о том, что чудовище сожрет его сына, царевича Трисея, да приумножат боги его годы!..

— Болван!

— Можно, я отрежу ему уши, капитан?

— Ай!

— Можно.

— Ай-ай-ай!

— Человек за бортом!

— Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!

— Два человека за бортом!

— Ой! Это наши земляки! — И бедолага матрос, ловко вывернувшись из туники, зажатой в пудовом кулаке Трисея, проявил чудо героизма, бросившись в воду и быстро-быстро поплыв навстречу двум головам, то появляющимся, то исчезающим в легких волнах метрах в сорока от корабля. Хотя, при нынешнем состоянии дел, он проявил бы чудеса героизма, оставшись на борту триеры рядом с царевичем.

Через полчаса две бледные изнемогающие фигуры, с трудом перевалившись через борт корабля, оказались на палубе. Один-единственный взгляд на них начисто опровергал новомодную теорию чернокнижников Шантони о том, что тело на девяносто процентов состоит из воды. Они были прямым доказательством стопроцентного содержания аш два О в теле человека. Причем она там долго не задерживалась, а бурными потоками изливалась с волос, лиц и одежды на палубу, очень быстро формируя небольшой заливчик, в котором уже даже плескалась веселая рыбка, выпавшая, очевидно, из рукава Иванова камзола.

Вокруг них тотчас же собралась, побросав весла, вся команда.

— Это не Каллофос!

— И не Никомед!

— Определенно не Никомед…

— Он бы уже орал во все горло, спрашивая вина и мяса.

— Хотя вон тот на Каллофоса очень похож.

— Но если этот не Никомед, значит, тот — не Каллофос. Это логика.

— Ага, умный нашелся!

— А если этот — Каллофос?

— Ты что, запутать меня хочешь?

— Нет, что ты. Просто спрашиваю.

— Какие забавные педилы…

При этой фразе Иванушка пришел в себя. И тут же из него вышел.

— Это кто тут педилы? — вытирая мокрым рукавом с лица остатки моря, неприветливо поинтересовался он. — От педилы слышу!

— Он еще бредит…

— Дайте им воды.

— Не надо, — тут пришел в чувство и Ирак.

— Кто вы, незнакомцы? — Раздвинув толпу, как ледокол, вперед выступил темноволосый юноша размером с трех человек. — Как оказались вдали от берега? И не встречали ли там, в морской пучине, наших товарищей — Никомеда и Каллофоса?

Пока царевич задумался над этой чередой вопросов и честно попытался припомнить в бушующей воде что-то такое же мокрое, напуганное и отчаянно бултыхающееся, как они с Ираком, молодой стеллиандр, у которого, казалось, мозги с языком были связаны напрямую, уже пустился в пространные разъяснения, снова начав с дедушки Мирта. Впрочем, его история, кажется, вызывала неподдельный интерес всех собравшихся.

У всех, кроме одного.

Молодой мускулистый здоровяк, первым спросивший, кто они, стоял, наморщив лоб в мучительном раздумье. К таким упражнениям он явно не привык. Когда Ирак минут через сорок дошел до раннего детства своего отца, мыслитель наконец тоже пришел к какому-то выводу и тихонько вытащил из круга стеллиандров, всегда падких до историй с продолжением, пожилого моряка в сиреневой тунике.

— Послушай, Геофоб, — обратился он к нему. — Я знаю, как спасти честь Иолка. — И что-то забубнил ему прямо в ухо.

До Ивана лишь обрывками доносилось:

— …не тех… бросить обратно… вернет наших…

— …нет, Трисей, этот план…

— …почему же…

— …воля богов… предназначение…

— …предлагаешь…

— …получше…

— …не захотят?..

— …синий пузырек… в вино…

— …не похож…

— …все равно…

— …спешить…

— …через час…

— …быстрее…

— …педилы…

Минут через десять, когда Ирак уже описывал второе замужество своей матушки, толпа матросов снова расступилась, и к потерпевшим коврокрушение подошли те, кого называли Геофобом и Трисеем. В руках они несли ворох сухой одежды и полотенец, блюдо с хлебом и мясом и амфору.

Парой быстрых фраз капитан отослал матросов на весла, а Трисей пассажиров — на нос судна.

С удовольствием переодевшись в новые хитоны (царевич не без облегчения скинул свой замысловатый мюхенвальдский придворный костюм, оставив, естественно, лишь чудесным образом оставшиеся сухими волшебные сапоги), собратья по несчастью моментально умяли принесенную заботливыми иолкцами еду, запив сильно разведенным, с горчинкой, вином из маленькой черной амфоры. И как раз вовремя.

— Земля! — закричал самый зоркий из моряков. — Через час мы будем там!

— Через час мы будем где? — поинтересовался царевич у Геофоба.

— Там, — кратко махнул он рукой.

— Где — там? — забеспокоился почему-то Ирак. — Где — там?

— На Мине, — нахмурился Трисей. — А как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо, — удивленно отозвался Иванушка. — А что?

— И голова у вас не кружится?

— Трисей! — Украдкой Геофоб попытался наступить герою на ногу, но с таким же успехом он мог пытаться попинать слона.

— Нет. Мы выпили не так уж и много. А с какой целью ваше судно идет на Мин, капитан Геофоб?

— В гости.

— По делу, — хором ответили иолкцы.

— Откуда вы, мореплаватели? — вдруг отчего-то встревожился Ирак.

— Из Иолка, — нехотя ответил Трисей, настороженно вглядываясь в лицо любопытного пассажира. — А что?

Лицо любопытного пассажира посерело, потом побледнело, затем позеленело, да таким и решило, видимо, пока остаться.

— Из Иолка! Если вы действительно из Иолка, то на Мине у вас может быть только одно дело…

— Какое? — заинтересовался Иванушка.

— И боги забрали у вас двух человек…

— Какое дело?

— И тут появились мы…

— Да какое же дело, Ирак?

— Минозавр! — выкрикнул юноша, и если бы Иван не ухватил его за ноги, в мгновение ока перемахнул бы за борт.

— Ирак, ты куда? Кто такой Минозавр? — тряс нового знакомого за тунику Иванушка, стараясь добиться от него ответа. — Что происходит? Да скажи же ты!

Но Ирак не отзывался.

Глаза его остановились, лицо приняло довольно-туповатое выражение, и с блуждающей полуулыбкой он лениво опустился на палубу.

— Ирак, что с тобой? Ему плохо? — испуганно взглянул на Геофоба царевич.

И тут у него закружилась голова.

Остальное происходило как во сне.

Вместе с остальными иолкцами — четырнадцатью девушками и юношами в черных хитонах Ивана и Ирака вывели на берег, где их встретили суровые бородатые люди в доспехах. Они забрали у Трисея меч, чему Иванушка вяло удивился, ибо ему казалось, что проще было у предводителя иолкцев отобрать его руку или ногу. Потом по живому коридору из странно одетых молчаливых людей под звуки странной музыки их повели куда-то, где перед каменной статуей сурового мужчины долго окуривали фимиамом и обрызгивали чем-то красным и теплым, что взяли из только что убитого быка. Наверное, это была кровь. Иолкцы, все, кроме Трисея, отчего-то плакали и причитали… И кроме Ирака… Наверное, потому, что он не иолкец… Потом статуя ожила, подошла к ним и что-то начала говорить. А может, это просто был похожий на нее человек. Смешно — человек, похожий на свою статую. Или статуя, похожая на своего человека?.. Трисей, набычившись и скрестив руки на груди, стоял и слушал человека-статую, хотя Иванушке было чрезвычайно удивительно, почему он его не ударит, ведь ему этого так хотелось, это же было видно разоруженным… безоружным… нет, невооруженным глазом… Потом, когда все это царевичу уже слегка поднадоело, всех их, подталкивая остриями копий, бородатые солдаты в шлемах со щетками — совсем как солдатики в детстве (интересно, а что у них на задах написано), погнали куда-то дальше. Куда — какая разница… Ему и тут было неплохо, и там будет тоже хорошо. И чего только эти слезоточивые иолкские парни и девчата так расстраиваются?.. Смешно… Вот, например, когда они с Трисеем проходили мимо одной очень красивой местной девушки в розовом балахоне, она совсем не плакала. А даже украдкой сунула герою большой клубок, шепнув: «Привяжи конец в лабиринте, он тебя выведет!» Значит, они идут в лабиринт… Смешно… Как конец, если его привязать, может вывести? И конец чего?.. А у них в Лукоморье на ярмарку тоже приезжал лабиринт… Вместе с комнатой смеха… У нее перед входом было написано что-то вроде: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива»… А еще там наездник разгонялся и скакал по верхней половинке громадного деревянного шара. И не падал. Хотя все так этого ждали. Смешно… А еще приезжали…

Вдруг раздался страшный рев, как будто прайд голодных львов наткнулся на стадо бешеных буйволов. Его перекрывали визг и вопли обезумевших иолкцев и боевой клич Трисея, который тоже не всякое тренированное ухо выдержит. Эта какофония вырвала Иванушку из плена воспоминаний и пинком швырнула прямо в объятия мрачной действительности. Мрачной в прямом смысле этого слова — за то время, пока царевич предавался ностальгии, их группа успела попасть из душного светлого храма в душное темное подземелье. Редкие факелы в подставках в виде зубастых пастей на стенах скорее делали тьму более густой, чем разгоняли ее. И очень жаль, подумал царевич, когда прямо на них из-за угла выскочило какое-то страшилище, и Трисей начал с ним бороться. Потому, что плохо видно. Бестолковые иолкцы разбежались кто куда, и только они с Ираком остались, чтобы поболеть за наших. Неизвестно, за кого болел Ирак, но Иван меланхоличным мычанием подбадривал Минозавра. Как явно проигрывающую сторону. И когда Трисей, поведя могучими плечами, со смачным хрустом крутанул вокруг своей оси ушасто-рогатую голову незадачливого чудовища, в недобрый для себя час оказавшегося в темных закоулках этого затхлого погреба, Иванушка, как триллион болельщиков побежденных команд, махнул рукой, плюнул и повернул домой, сожалея что есть силы о потраченном впустую времени.

— Эй, постой! — Кто-то окликнул его, а когда он не посчитал нужным отозваться — ухватил за плечо. — Стой, чужестранец! Ты, ванадец, иди сюда — стой рядом с ним!

Обернувшись, Иван увидел рядом с собою глупо улыбающегося Ирака. Наверное, его команда выиграла. И пускай. Наверное, если они тут еще постоят, появится еще какое-нибудь уродище вроде этого, и тогда мы еще посмотрим, кто кого.

А вот и остальные иолкцы начали собираться. И все смеются. Те, которые не плачут. И что сейчас?.. Ага, это же аттракцион такой, вспомнил. Лабиринт называется. И сейчас Трисей будет нас отсюда выводить. А после этого мы, наверное, пойдем на качели… Что это он такое говорит? Хм, никогда бы не подумал… Хитер! До такого, наверное, даже сам Волк бы не додумался… Волк… Волк. Волк? Волк! Волк!!! Волк… Волк… Кстати, а где Волк?.. Жалко — пропустил самое интересное… И кто бы мог подумать, что если конец нити, свернутой в клубок, привязать к поясу туники где-то в дебрях лабиринта — эге, это ведь лабиринт, я про него сегодня уже где-то слышал!.. — так вот, тогда остальной клубок сможет вывести заблудившихся на улицу. Это, наверное, волшебный клубок, как у королевича Елисея на странице восемьсот шестнадцатой, когда он заплутал в расколдованном замке… или в заколдованном?.. Нет, в расколдованном. Я помню, что он оказался в прекрасном замке с садом с ручейками, деревьями, бабочками, похожими на цветы, и цветами, похожими на бабочек, с белыми и розовыми стенами. И птичками. Тоже похожими на что-то. Может, на рыбок. И узнал он, что этот замок давным-давно заколдовал какой-то маг. И сумел расколдовать его. И встал перед ним черный город ужаса с подземельями пыток и казней… И заблудился он там, и погиб бы от голода… Интересно, почему от голода, там же народу всякого полно было… А-а… Так, наверное, стенания истязаемых отбивали ему аппетит… Но дала ему молодая ведьма молоток… Нет, колобок… Или клубок… О чем это я?.. Смешно… Кажется, мы мимо туши этого Ментозавра уже в четвертый раз проходим. Или я что-то пропустил и эти Мегазавры разные? Значит, счет — четыре-ноль?.. А эти иолкцы снова льют слезы… Значит, они потеряли несколько Трисеев тоже?.. Остался один. Вон он. Играет в футбол своим клубком. Смешно… Все его ждут, пока он поведет их на карусели или хотя бы в беспроигрышный тир, а он тут играет. И ругается. Наверное, потому что больше никто с ним поиграть не хочет. Если бы со мной никто играть не хотел, я бы тоже стал ругаться. Только не так, как он. Я не все слова такие знаю. Ну ладно… Если никто не хочет — придется мне… Эй! Трисей! Пас давай, пас!..

Иванушка, покачиваясь из стороны в сторону, как лунатик, подбежал к клубку, брошенному разгневанным героем на пол, и попытался пнуть его. Но почему-то промахнулся, покачнулся, взмахнул беспомощно руками и шлепнулся сам, ударившись при этом головой об стену.

Перед глазами все поплыло, закрутилось, желудок моментально изверг свое содержимое кому-то на ноги, а сознание, вероятно смущенное таким поворотом событий, поспешило тут же покинуть его до лучших времен, сделав вид, что они не знакомы.

Может быть, лучшие времена наконец-то настали, потому что Ивановы глаза медленно приоткрылись.

Одновременно с тусклой картинкой включили и звук. И запах.

— ГДЕ Я?!

Как будто плотная отупляющая пелена спала с головы Иванушки. Мгновенно все события, обрушившиеся на него с утра, ворвались, вспыхнули у него в мозгу, опалив испуганно отшатнувшееся сознание, тут же пожалевшее о своем преждевременном возвращении. Как кусочки разрезной картинки встали осколки происшедшего на место, и увиденное ошарашило и шокировало слегка запоздавшего на свидание с реальностью царевича.

«Ёшеньки-моёшеньки, как сказал бы Сергий, — медленно схватился Иван за звенящую голову. — Где же я теперь его найду?»

К чести его сказать, сомнений в том, что его земляк остался в живых, у него даже не возникало. Отрок Сергий стал для Иванушки действующим лицом самой первой и самой нерушимой аксиомы. Даже если погибнет мир, говорилось в ней, то рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, из-под его обломков выберется ухмыляющийся Волк и спросит бананов в шоколаде.

А искать унесенного ветром Волка надо было незамедлительно — ведь на то, чтобы найти и доставить золотое яблоко Филомеи у них было совсем немного времени! А чтобы покинуть Стеллу без друга, хоть с целой корзиной этих яблок, речи и не шло. Пусть даже если все королевства в мире и все их престолонаследники провалятся сквозь землю.

— …выбраться?

— Похоже, мы окончательно заблудились!

— Наверное, попался неисправный клубок…

— Неисправные мозги…

— Если ты такой умный…

— Не надо драться, юноши!..

— Ум… мник… на!.. шел!.. ся!..

— А-а-а!..

— Трисей, разними же их!

— Так что ты там говорил про мои мозги, а?

— Трисей!

— А-а-а-а-а-а-а!!!

Даже Иванушке стало понятно, что в пяти шагах от него происходит что-то не то.

Он попытался подняться и со второго захода преуспел. Голова, правда, еще слегка кружилась, но уже не от зелья, которым их опоили на корабле.

— Что случилось? — обратился он в никуда, не надеясь получить ответ, просто для того, чтобы снова услышать звук своего голоса. — Что мы тут делаем?

— Я… учу… этого… пижона… Геноцида… обращаться… ко мне… с уважением!.. — неожиданно для царевича отозвался Трисей, не отрываясь от заявленной деятельности.

— Уй!.. Ай!.. Ой!.. — подтвердил тот.

— Мы заблудились, — в несколько голосов обреченно вздохнули остальные.

— Совсем?

— Нет, наполовину!.. Ауй!..

Иван на мгновение задумался, и тут же лицо его просветлело. Настолько, что если бы просветление это выражалось в киловаттах, то его хватило бы для освещения пары вечерних игр на самом большом стадионе.

Здесь он был как у себя дома. Способ выбраться из любого места самого непроходимого и запутанного лабиринта описывался на странице тысяча шестьсот тридцать восемь «Приключений лукоморских витязей», когда королевич Елисей черной магией маниакального карлика — владельца бриллиантовых копей был заброшен в самый центр подземного огненного лабиринта на летающем острове Коморро. И, самое важное, этот способ уже был однажды опробован Иванушкой на практике — в том самом ярмарочном лабиринте, куда они с матушкой зашли, не дождавшись сопровождающего, и благополучно умудрились потеряться уже через три минуты. Тогда спасением царицы Ефросиньи он заработал дополнительный урок стрельбы из лука в неделю, но, увы, ненадолго — до первой занозы в пальце…

Иван мотнул головой, отгоняя невесть откуда взявшуюся ностальгию, и заявил:

— Я выведу вас отсюда. Следуйте за мной.

— Что, еще один умник? — оторвался от лупцевания Геноцида и ревниво прищурился Трисей.

— А ты откуда знаешь дорогу?

— Даже Трисей не смог найти обратный путь!

— Даже волшебный клубок не помог!

— Ты что, бывал тут раньше, а?

— Еще за тобой будем семь часов сейчас ходить!

— Нет уж!

— И так с ног валимся!..

— Повезло Минозавру — раз, и все!

— Что ты сказал?

— А-а-а-а-а!!!

Царевич вздохнул и закатил глаза. Кажется, полноценно общаться с этими людьми, не вызывая лавины дурацких вопросов, можно было только одним методом. Интересно, что бы сделал на его месте Волк?.. Конечно, без сомнения, использовал бы этот метод.

— Боги Мирра меня поведут! — сурово изрек он. — Кто сомневается в воле богов, поднимите руки!

Двенадцать пар рук синхронно спрятались за спины. Только Ирак остался стоять, покачиваясь и блаженно улыбаясь.

— Вперед! — воззвал царевич. — И да ведут нас боги Мирра!

И все дружною толпою устремились за ним.

Часа через четыре уставшие иолкцы уже вовсю ставили под сомнение не только его компетенцию как проводника воли богов, но и существование самих богов, божественного провидения и Мирра вообще и всего остального окружавшего их когда-то мира в частности. Некий Платос выдвинул философскую теорию о том, что окружающая реальность субъективна и является лишь отражением нашего представления о ней. То есть пока мы думаем, что мы в лабиринте, — мы будем в лабиринте, но стоит нам прилечь отдохнуть, и к нам придет иной сон, более приятный, и мы окажемся где-нибудь на берегу моря, или во фруктовом саду, или в тенистом лесу. Эта теория была горячо поддержана массами.

Откровенно говоря, Иван-царевич с удовольствием и сам стал бы ее приверженцем, потому что ноги под ним заплетались и подкашивались, тонко намекая, что день был у них сегодня трудный, но не успел.

В лицо ему пахнул соленый ночной ветер.

Еще несколько десятков торопливых шагов — и вместо пропитанного клаустрофобией лабиринта восторженных иолкцев, а также торжествующего лукоморца и отрешенно счастливого ванадца встретила бесконечным звездным объятием ласковая старушка-ночь.

— Трисей!..

На могучую грудь слегка смущенного героя откуда ни возьмись упала девица. При свете факела царевич узнал ту девушку из храма, которая украдкой передала Трисею клубок.

Нижняя челюсть Иванушки с грохотом упала на песок: «Вот это красавица!»

— Ты жив, Трисей! И мой клубок с тобой! Он все-таки помог тебе выбраться! О боги Мирра, слава вам, слава! Но почему ты привязал нить так далеко от входа? Я уже начинала беспокоиться, уж не случилось ли с тобой чего… А что с Минозавром? Ты победил его? Пойдем скорее на корабль — а не то мой отец хватится меня, и если он узнает, что я помогла тебе выбраться из этого ужасного лабиринта, то он меня просто убьет на месте! Хвала богам, что сейчас ночь!..

— Так значит… Так нитку… Значит, надо было…

И Трисей в свою очередь возблагодарил богов, что сейчас ночь и не видно ни цвета, ни выражения его лица.

— Так значит, ты хотела спасти нас, о незнакомая дева? — только и смог произнести сконфуженный герой.

— Да, конечно, Трисей, спасти тебя. Как только я тебя увидела, сразу поняла, что если ты умрешь, то я тоже умру!.. А зовут меня Адриана, и я дочь царя Мина. Ну что же ты молчишь? Я из-за тебя так рисковала!..

Трисей, мучительно нахмурясь, совершил умственное усилие, достойное героя, и через минуту выдал:

— Царевна?

— Да!..

— Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой?

— Ну право же, я не знаю… Твое предложение так неожиданно… Так внезапно… Мне надо подумать…

Могучие плечи Трисея колыхнулись.

— Ну если ты не хочешь…

— Я уже подумала! Я согласна! Пойдем скорее на твой корабль!

— Скорее, друзья! — обняв тонкий стан царевны Адрианы, взмахнул рукой Трисей. — Капитан Геофоб ждет нас!

И Иван, закрыв наконец рот, устремился вслед за весело гомонящей толпой стеллиандров, не переставая повторять: «Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой? Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой? Согласишься ли ты…» Надо запомнить… Надо запомнить… Надо запомнить… Как все просто… Как все легко… У других. Если бы царевна Адриана не то чтобы дотронулась до меня, а просто обратила бы внимание… или просто посмотрела бы… или невзначай задела краем своего балахона… Я бы на месте тут же умер от смущения. Или, еще того хуже, стоял бы, краснел и молчал, как язык проглотил. Как последний дурак. А Трисей… Как он так может? Не согласитесь ли вы войти… моей невестой… КАК ВООБЩЕ ОНИ ВСЕ ТАК МОГУТ?! И почему этого не могу я? Наверное, все девушки как-то чувствуют, что я такой… такой вот… вот такой… И поэтому не обращают на меня внимания… А какие простые слова и нужны-то, чтобы полноценно общаться с противоположным полом… Только где же их взять… «Не согласитесь ли вы войти в дом моего отца… моей невестой… Надо не забыть!..»

Черные паруса весьма пригодились.

Подняв их сразу же, как только спасенные взошли на борт, и возблагодарив миррских богов за попутный ветер, корабль тайком покинул спящий порт Мина и взял курс на Иолк.

Усталые, но счастливые молодые иолкцы быстро соорудили трапезу из мяса, козьего сыра и хлеба и, энергично запивая все это неразбавленным вином, шепотом возносили хвалу непобедимому Трисею. С каждой новой амфорой шепот становился все громче, а тосты все замысловатей; и уже и тамада, и слушатели забывали к концу, о чем говорилось в начале. Но это не мешало всеобщему веселью, скорее даже наоборот.

Под конец вечеринки, когда уже добрая половина пассажиров была повержена алкоголем на еще теплую после жаркого дня палубу, просветление опустилось наконец-то и на Ирака, и он с живостью стал поддерживать все тосты, и даже предложил парочку от себя. Один из них был за Ивана.

— Хочу выпить за человека… или не человека… или не совсем человека… смертного, так сказать… только я этого не говорил… потому что кто-кто, а я-то точно смертный… предлагаю, в общем… за Иона, что значит «идущий»… Что он пришел к нам ко всем, когда… когда это было угодно бессмертным богам… Только я этого не говорил… Это то есть когда было угодно ему… До дна!

— До дна! — шепотом взревели гуляки. — За Иона!

Глубоко за полночь во вменяемо-вертикальном состоянии оставались только Трисей и Иванушка. Первый в силу своей массы, которую надо было измерять, скорее, не в килограммах, а в центнерах, а второй — по причине незаметного выплескивания большей части доставшегося ему вина за борт. Потому что если бы это выплескивание стало заметным, то долгосрочная горизонтальность положения была бы ему обеспечена разошедшейся к тому времени публикой досрочно.

К тому времени улеглись спать и матросы, и капитан Геофоб, и дежурный, который спать не должен был по определению, и царевичи остались стоять на корме в одиночестве. Казалось, с каждым дуновением ветра хмель выветривался из Трисея, как дым.

— А теперь поведай-ка мне, Ион, кто ты такой, откуда прибыл в Стеллу и чего ищешь.

— Откуда ты знаешь, что я что-то ищу?

— Люди, которые ничего не ищут, сидят у своих очагов, — двинул плечом Трисей.

— Изволь, расскажу. Зовут меня Иван. Ну Ион по-вашему. А приехал я в Стеллу в поисках золотого яблока Филомеи вместе с моим другом Сергием по прозванию Волк. Только во время сегодняшней бури мы потеряли друг друга. Я вот очутился здесь, а куда его могло унести, даже и представить невозможно… Теперь, кроме этого яблока, придется искать еще и его. Кстати, если ты знаешь, что это за яблоко и где его можно найти, наша благодарность не знала бы границ в известных пределах… То есть я был бы глубоко признателен за твою помощь, — заученной когда-то давно фразой из похищенного на ночь у старшего брата учебника по дипломатии завершил свою недолгую представительскую речь Иванушка.

Впитывая и переваривая сокровища дипломатической мысли Лукоморья, стеллиандр ненадолго задумался.

— Ах яблоко! Ну конечно, знаю. Кто же этого не знает!.. Это яблоко трилионский царевич Париж присудил Филомее как самой красивой из всех богинь, и теперь его город вот уже десять лет как в осаде.

— И кто его осадил?

— Естественно, союз женихов!

— Женихов?! — Надпись на солдатиках из детства стала приобретать новый, неведанный ранее, но уже пугающий смысл.

— Ну да. Ведь перед тем как выдать Елену замуж, ее отец взял слово с остальных юношей, добивавшихся ее руки, что в случае чего они поддержат выбранного его дочерью жениха.

— Елену?..

— Ну конечно. Ведь в знак благодарности Филомея помогла Парижу украсть у законного мужа Елену — самую красивую из смертных.

— Красивее Адрианы?

— Ну Ион, не будь ребенком.

— Да я ведь ничего… Я ведь просто спросил.

— Ну так вот. Говорят, что это яблоко Филомея подарила Елене в качестве приданого. Значит, оно сейчас у нее.

— А она в осаде.

— Уже одиннадцатый год. А теперь скажи мне, Ион, почему, чтобы вывести нас из лабиринта, боги выбрали тебя?

— Н-ну, как тебе сказать… — Первым порывом царевича было объяснить Трисею, что никакие боги вообще-то его никуда не выбирали, а надо было всего лишь набраться терпения и, придерживаясь одной из стен, идти вперед, пока внезапно не наткнешься на выход, как это с ними и случилось. Но, уловив при свете факела чересчур серьезное выражение на мускулистом лице иолкского царевича, он почему-то передумал. — Со мной это иногда бывает. Но ничего страшного. Потом это проходит.

— А-а… — с некоторым облегчением протянул Трисей. — Ну тогда ладно… А то тут твой приятель, когда говорил за тебя тост, что-то наплел непонятное…

— Он был пьян, — твердо оборвал его Иванушка. — И от вашей отравы еще не отошел. Кстати, зачем понадобилось нам подливать в вино эту гадость? Если бы вы попросили, мы бы и сами пошли с вами сражаться с этим Минозавром… Ну или поддерживать тебя ободряющими криками… — поправил он себя, представив на незамутненную голову монстра, побежденного стеллиандром.

Трисей посмотрел на него как-то по-новому.

— Зная, что тебя должны через два часа разорвать на кусочки, ты бы добровольно пошел в лабиринт?

Иван вспомнил про волшебные сапоги и с твердостью ответил:

— Да.

— Значит, ты тоже герой?

На этот вопрос быстрого ответа у царевича не нашлось. Но Трисей его и не дожидался.

— А этих трусов пришлось силой вылавливать по всему Иолку, когда пришла пора отправлять ежегодную дань царю Мина, — с презрением махнул он рукой в сторону спящих. — За это я тебя уважаю, Ион. Если ты, конечно, говоришь правду и ты действительно не… не…

— Не кто?

— Не тот, на кого намекал этот твой болтун Ирак, — выпалил Трисей.

— Нет, я — это не он, — не понял Иван, о чем идет речь, но на всякий случай твердо решил отмежеваться от чего бы то ни было, способного подмочить его новую героическую репутацию.

— Ну тогда ладно. А твоего друга, с которым ты сюда прибыл, мы попробуем найти, после того как в Иолк вернемся.

— Думаешь, он там? — с сомнением проговорил Иванушка.

— Может, там. А если нет, то мы обратимся к оракулу Ванады, принесем ей за него достойные жертвы, и богиня, если снизойдет, то подскажет, где твоего Ликандра отыскать.

— Почему Ликандра?

— Но ты же сам сказал, что его прозвание — Волк. На нашем языке — Лик. Получается — человек-волк. Ликандр. Нормальное имя, которое, по крайней мере, без затруднений сможет выговорить даже ребенок. Не то что это его иностранное. И кто только вам такие имена придумывает… Не встречал еще ни одного чужестранца с нормальным стеллийским именем…

Царевич хотел прокомментировать эту сентенцию, приведя примеры из своей недолгой, но богатой практики загранпоездок, но вовремя воздержался, а вместо этого попросил:

— Только можно побыстрее к этому оракулу сходить, когда приедем, а? Мы очень торопимся.

— Обязательно, — пообещал Трисей и дружески похлопал Ивана по плечу. — Я сам выберу лучшего быка, которого ты предложишь Ванаде в жертву. А сейчас давай спать. Вон, все уже храпят заливаются.

— Не все, — прислушался Иванушка.

Среди всеобщего торжества Опиума — бога сна и сновидений-то и дело раздавались тихие не то поскуливания, не то повизгивания.

— Ты это о чем? — тоже прислушался Трисей. — А, об этом… Это стиляга Геноцид. Страдает. Хорошо я ему сегодня вломил. Не обращай внимания, Ион. Пошли спать.

— Но ему же больно!

— Ну и что? Поболит, и перестанет. Ничего ведь не сломано… К сожалению. Через недельку как новенький будет. Нужен он тебе…

Но Иван его уже не слушал. Он пробирался между распластанными телами спящих, вслушиваясь и вглядываясь, и скоро нашел.

— Тебе очень больно? — склонился он над Геноцидом.

Тот сразу перестал стонать.

— Тебе-то что?

— Подожди, я тебе помогу.

— Как это ты мне поможешь? Ты что, чародей, что ли?

— Нет… Но я попробую… — И он осторожно положил на голову иолкца руки — сверху ту, что с кольцом, — и попытался сосредоточиться, как учил их старый Ханс.

— Если ты чародей, то должен говорить волшебные целительные слова, — не унимался Геноцид. — Потому что без волшебных целительных слов лечат только безродные проходимцы и шарлатаны. А ты и сам по себе-то совсем на чародея не похож, так, может, на лекаришку какого-нибудь, которого в приличном обществе и к лошади не подпустят, если лошадь чистых кровей, как, например, в конюшне моего отца, а их там знаешь сколько? Несколько десятков! Вот понаехали тут всякие, ни снадобий, ни зелий, ни волшебных целительных слов не знают — полная темнота и отсталость, а туда же лезут…

Лукоморец почувствовал, как помимо его воли руки спускаются с макушки Геноцида к горлу, а пальцы начинают медленно сжиматься.

Откуда-то из темноты донеслось тихое ржание иолкского царевича.

Услышав это, Иванушка взял себя в руки и попытался придумать какие-нибудь волшебные целительные слова, но вместо них на ум шло только одно, что после недолгого умственного сопротивления и было произнесено над больным:

— У киски боли, у собачки боли, у Геноцида заживи…

К тому времени, как Серый и Масдай наконец просохли на жгучем стеллийском солнце, прошло два дня.

Сказать, что настроение у обоих было чернее той тучи, которая разразилась ураганом, забросившим их сюда, — значит не сказать ничего.

Во-первых, где находилось это «сюда», оставалось тайной за семью печатями, девятью пломбами и крупной надписью красными чернилами «Строго секретно». Причем, похоже, не только для них двоих, но и для стеллиандров тоже, потому что за все это время, кроме вызывающе непуганых перепелок, которых Серый сбивал камнями себе на пропитание, в этих дурацких горах на них не натыкалась ни одна живая душа.

Во-вторых, пропал Иван. Волк не видел момента, когда он исчез, и ничего не слышал из-за грохота бури, но он готов был побиться об заклад, если бы знал такие слова, что его неповторимый царевич улетел за борт ковра при попытке кого-нибудь спасти.

И, в-третьих, этим «кем-то» (второе пари!) наверняка был этот болтливый Иран. Или Бутан. Или как его там. Впрочем, он тоже пропал, и это был единственный крошечный плюсик во всей истории с исчезновениями.

Утром третьего дня, позавтракав опостылевшей перепелкой без соли, Серый мысленно подвинул с первой позиции списка под заглавием «Чтоб я еще раз это съел!» пикантный сыр с запахом ископаемых носков, внес туда эту злополучную птицу, старательно затоптал остатки костра, взгромоздился на Масдая и сказал волшебное слово «Поехали!».

И, естественно, ответом на него было не менее традиционное: «А куда?»

— Ну если ты, часом, знаешь, где наш Иванушка…

— Не знаю. Но, кажется, кто-то когда-то упоминал о каком-то волшебном устройстве, при помощи которого…

— Дохлый номер, — вздохнул Волк. — Пробовал. Не берет.

— Что «не берет»?

— След. Наверное, сломался, пока плавал у меня в кармане. Или слишком далеко нас друг от друга занесло. И поэтому, если у тебя есть какие-нибудь идеи на предмет нахождения пропавших царевичей…

— Нет.

— А ты вообще раньше в этой Стелле был?

— Нет. И ничуть о том не жалею, — сухо ответил ковер.

— Понятно. Ну тогда давай полетели просто вперед, над верхушками деревьев, а я буду смотреть вниз — может, дорога какая-нибудь попадется или тропинка…

— А если это необитаемый остров?

Серый на мгновение задумался.

— Тогда мы будем облетать его по кругу, вдоль, поперек и по диагонали, пока такая тропинка не ПОЯВИТСЯ, потому, что над морем я больше НЕ ЛЕТЕЦ.

Тропинка обнаружилась довольно скоро — часа через два полета по прямой.

— Следуй вдоль нее! — приказал Волк.

— А куда? Направо или налево?

— Какая разница! Все равно куда-нибудь да попадем!

— И все-таки?

— Масдай, какой ты нудный! Ты почти заставляешь меня пожалеть, что я оказался в компании с тобой, а не с Ираком.

— Почему «почти»?

— Потому что на тебе путешествовать все-таки немного удобнее!

— Спасибо!

— На здоровье! Поехали направо.

— Ну направо так направо. Хотя, откровенно говоря, я было подумал, что ты захочешь спросить, где мы находимся, у того старика, — пожал кистями ковер и заложил вираж.

— Постой! У какого старика?

— У того, который отдыхал там под оливой. Ну да хозяин-барин, и вообще какое мое дело, и так куда-нибудь да попадем…

— МАСДАЙ! — страшным голосом проговорил Волк.

— Понял, — без задержки изменил курс ковер на сто восемьдесят градусов.

При ближайшем рассмотрении старик казался скорее мертвым, чем отдыхающим. Глубоко запавшие глаза, ввалившиеся щеки, тощие руки и ноги, выставляющиеся из-под длинного балахона, а также отсутствие сумки наводили на мысль о том, что он собирается умереть от голода.

Волк, назвав тихонько себя болваном стоеросовым за то, что выбросил остатки перепелки, снова поднял в воздух Масдая и нарвал неподалеку с самой верхушки дерева полный плащ желтых бархатистых слив.

«Жердель, — всплыло откуда-то нелукоморское слово. — Это жердель. Что бы это ни было. А растет она на жердях. Поэтому так и называется. Значит, тут земля плодородная. Воткни жердь — вырастет жердель».

— Давай вниз, ищи дедка.

— А чего его искать? Убежит он, что ли? Если и убежит, то только туда, где его уж никто не догонит.

— Вон он. Кажется, от твоего ворчания проснулся. Эй, дедушка! — крикнул Серый, мягко спрыгивая на землю. — Айда жердели есть!

— Нет!!!

Реакция старичка была такой, как будто отрок Сергий предложил ему отведать не ягод, а живых гадюк.

— Да ты не бойся, они съедобные! Даже вкусные! Вот, смотри. — И Волк отправил себе в рот одновременно пару штук и сочно ими зачавкал.

— Не подходи ко мне! — заломил старик руки. — Умоляю, не подходи!

— Да ты чего, дедуль? — озадаченно выплюнул косточки Волк, сбив на лету овода.

— И не дедуль я тебе! — гордо выпрямился ходячий скелет с бородой.

— Да я знаю. Мой дед — абсолютно нормальный человек. Я же просто так тебя назвал, из уважения. А чего к тебе подходить-то, кстати, нельзя? Ты что — заразный?

— Я не заразный, о дерзкий юноша. Я проклятый. — Старик бессильно опустился на камни.

— Проклятый? Кем?

— Златострелым Полидором — бессмертным богом Мирра, да наполнится его чаша нектаром…

— За что? — спросил Серый — Мистер Тактичность.

— О, горькая моя судьба, — всхлипнул старик. — Пожаловал как-то раз ко мне в гости овцекудрый Полидор. Принял я его как самого почетного гостя, какой когда-либо являлся ко мне во дворец. И так понравилось ему мое обхождение и гостеприимство, что пообещал он любое мое желание выполнить, чего только душе угодно. И я, презренный скупец, в гордыне своей пожелал, чтобы все, к чему я только ни прикоснусь, превращалось в чистое золото.

— Класс! — ахнул Волк. — И что, он исполнил это желание?

— Исполнил, о горе мне, горе!

— Горе? Почему горе? — не понял Серый. — Или мы говорим о разных желаниях? Что ж тут плохого, когда у тебя во дворце золото кучами! Золотые столы, золотые шкафы, золотые вазы, золотые свечи, золотые… золотые… Ну короче, все золотое.

— Вот-вот, неразумный юноша, я тоже так думал. Но только оказалось, что свечи, как ты изволил выразиться, они или свечи, или золотые. И с вазами то же самое, между прочим.

— Ну это-то можно и пережить.

— Это — можно. А золотые яблоки, золотая рыба, золотые слуги…

— Тоже нормально. У моего друга золотые яблоки дома растут. А хорошую прислугу в наше время не так просто на…

— Болван! — в гневе взвизгнул старикан. — В золото стало превращаться все, к чему бы я ни прикасался. ВСЕ! Еда, животные, люди…

— Ёшки-моёшки! — Как будто невидимая рука отбросила отрока на три метра назад. — Вот это да… Вот это ты налетел… Как сказал бы один мой знакомый король, что с возу упало — на то напоролись.

— Не слыхал я никогда такой поговорки, о прыгучий юноша, но отражает она мое печальное положение очень точно.

Тут Волку пришла в голову одна мысль.

— А ты не пробовал поговорить с этим Полидором, чтобы он свой подарок забрал назад? Или как-то обговорить исключения…

— Как не пробовал!.. Я принес ему в жертву гекатомбу, и он оказал мне еще одну милость — посоветовал мне пойти к священной реке Икс, в водах которой я и смогу смыть этот опасный дар.

— Ну, может, если бы ты принес ему не тумбу, а что-нибудь более стоящее, например курицу, он был бы более сговорчивым?

— Гекатомба, о невежественный юноша, это сотня быков, — презрительно пояснил старикан. — А боги, к твоему сведению, не торгуются. И поэтому теперь я иду к священной реке Икс, как повелел мне ясноликий Полидор, но, кажется, уже не дойду… — сглотнув голодную слюну, погрустнел старик. — Силы мои на исходе, и от голода темнеет в глазах, и жизнь покидает меня, как вода — треснувшую амфору… Чувствую я — недолго мне осталось ждать, пока чернокрылый Эвтаназий прилетит за мной, чтобы забрать меня в подземное царство мертвых… — И поникший царь со стоном осел на траву, уперевшись в землю руками, и трава под ними мгновенно застыла и зазолотилась.

— Ну ни чижа себе… — задумчиво удивился Волк. — Тут и Ярославна бы спасовала, наверное… Ну и шуточки у ваших богов. Цветочек-то у тебя под левой рукой, ей-богу, как от самого искусного ювелира. И не скажешь, что секунду назад настоящим был… М-да… Сколько добра-то пропадает… — Теперь он слегка оттопырил нижнюю губу, помял подбородок и повторил еще раз: — М-да… Ну и дела… Ну что я могу тебе сказать, царь…

— Ардос.

— …царь Ардос. Желаю тебе добраться до этой твоей священной реки Игрек в целости и невредимости. А нам пора. До свидания. Мы спешим.

— Прощай…

— А на прощанье разреши-ка тут у тебя травки нарвать, — проговорил Волк и, пока царь еще ничего не успел ответить, проворно подскочил и виртуозно выполол всю золотую траву у того вокруг рук. Потом зачем-то зашел ему в тыл, нагнулся, пошарил руками по земле и попытался заглянуть старичку под зад.

Удивление, разочарование и просветление быстрой чередой проскочили по лицу лукоморца. Он почесал в затылке, потом бросился под дерево, под которым Ардос спал совсем недавно, потом обратно…

— Эй, юноша, что это ты там делаешь, скажи на милость? Что ты бегаешь вокруг меня кругами? Что ты там под меня заглядываешь? У меня что, на заду что-то написано? Или ты меня ограбить хочешь? Так у меня нечего красть, я бедный. И вообще, дай ты мне умереть спокойно! — Царь попробовал поворачиваться, чтобы уследить за энергичными перемещениями незнакомца, но от беготни Серого у него закружилась голова, и он повалился наземь, успев, впрочем, ухватиться за ветку кустарника. Та тут же превратилась в золотую, обломилась, и царь скатился с пригорка прямо на дорогу.

Отрок Сергий снова подскочил к тому месту, где только что лежал Ардос, и стал что-то высматривать и выщупывать. Потом гордо выпрямился, отряхнул пыль со штанов и, склонив голову чуть набок, спросил слабо барахтающегося в придорожной пыли тощего старика:

— А что бы ты сказал, царь Ардос, если бы дар твой остался как есть, а жить ты бы смог по-прежнему?

— Не гневи богов, юноша. Ступай себе, откуда пришел. Не смейся над умирающим…

— Да нет, дед, я серьезно. Что ты мне дашь, если я помогу тебе сохранить дар?

— Ну если бы нашелся на белом свете смертный, сумевший это сделать… Я бы дал ему сколько угодно золота, столько, сколько он бы смог унести!

— Так «сколько угодно» или «унести»?

— Сколько угодно унести.

— Хорошо. Только увезти.

— Увезти?

— Да. Увезти. Не унести.

— Хм. Смотря на чем.

— Какая разница?!

— Большая. Или он повезет золото в тачке, или в телеге, запряженной одной лошадью, или двумя, или в двух те…

— Царь. Тебе бы следовало родиться ростовщиком, а не царем.

— Спасибо за комплимент. Но этим ты меня не смягчишь. Царское слово тверже гороху. Сказал — «унести», значит…

— Ну как хочешь. Унести так унести. До свидания. — Волк сделал вид, что собрался уйти. — Счастливо добраться до своего этого Эпсилона. Пока.

— Эй-эй-эй! Постой! — До Ардоса наконец что-то дошло. — Я согласен! Согласен! Только не уходи! Не уходи!.. Я согласен!.. Увезти!.. Только увезти на одной лошади. Которую ты купишь сам.

— Ну и жлоб ты, царь, — умилился лукоморец. — Если бы не особые обстоятельства, бросил бы я тебя тут к твоей стеллийской родительнице и не пожалел.

«А Иван пожалел бы, — почему-то пришло ему в голову. — И ни копейки бы не взял. Еще бы на дорогу денег дал. И до дворца бы довез. Ну не дурак ли? Витязь, блин, лукоморский… Где я его искать теперь буду — ума не приложу. Да и жив ли».

Волк вздохнул.

— Ладно, — махнул он рукой. — Вон, видишь эти камни? Сделай их золотыми — и мы квиты. Не поеду я к тебе в гости.

— А ты меня не обманешь? — подозрительно зыркнул царь на Серого.

— Обману, обману, — пообещал Волк. — Давай бегом, пока я не передумал.

— Что, всю кучу? — попытался было поторговаться Ардос, но, увидев выражение лица незнакомца, без лишних слов подскочил к осыпи и провел по ней руками.

Груда бесформенных булыжников засверкала под лучами солнца.

Отрок прищурился.

— Еще вон тот.

И еще одной искоркой килограммов на пять стало больше.

— Гут. А теперь слушай и запоминай. Два раза повторять не буду. Я тут за тобой посмотрел и увидел, что там, где ты руками тронешь, действительно все золотеет. Но и все. То бишь на другие части тела твое чудо не распространяется. Поэтому есть ты спокойно сможешь, если тебя кто-нибудь другой кормить станет. Слуга там, или жена, или еще кто — это уж не мое дело.

— О!..

— Да. А ежели ты сам поесть захочешь, или подушку, скажем, поправить, или обнять кого — так ты тонкие перчатки надень.

— Что?

— Перчатки, говорю.

— Что-что?

— Пер… Стой. У вас что, перчаток не знают?

— Чего?

— Ну темнота… Перчаток, говорю. Это такие носки на руки. Они же рукавички. Они же варежки. Ну?

— Нет, в толк не возьму, о чем ты говоришь, чужестранец, — поник разочарованный царь.

— Да ладно, не расстраивайся, — посочувствовал Волк, в очередной раз сам себе подивившись. — У меня вон пара вондерландских сохранилась. Щас в багаже посмотрю. Только они больно толстые. Тебе потоньше сшить надо будет.

— И как они мне помогут?

— Ты их наденешь — и они превратятся в золотые. Так?

— Так!

— Но чистое золото — металл мягкий, гибкий. Особенно если очень тонкий лист. И поэтому они будут хорошо гнуться. Конечно, не как шелковые или кожаные. Или, тем более, живая рука. Но зато через них ты ничего превратить больше не сможешь, пока обратно не снимешь. Сечешь?

— Секу! — восхищенно подтвердил царь. — Секу!!!

— Ну вот и вся хитрость. — И Волк, выхватив меч, одним махом срубил тонкое деревце.

Оно рухнуло наземь, накрыв Ардоса кроной, красной от спелой черешни.

— Руками не трогай! — успел крикнуть Волк, и царь, для верности сунув руки под зад, стал ртом срывать ягоды.

— Да погоди ты лопать-то…

Но тот его уже не слушал.

И пока Волк шарил по многочисленным карманам своего головоломного наряда в поисках лайковых перчаток, обязательно прилагавшихся к лайковым же штанам по мюхенвальдской моде месячной давности, ягод успело значительно поубавиться.

— На, держи! — кинул он их царю. — Попробуй надеть.

Тот поймал их, прижал к груди, как самое бесценное сокровище своей жизни (впрочем, так оно и было), и через пять минут перчатки, отливавшие уже желтым металлическим блеском, были натянуты на монаршии руки.

С явным трудом сгибая пальцы, Ардос несмело дотронулся до черешни и зажмурился…

Потом открыл глаз.

Потом другой.

— Она настоящая! — воскликнул он. — Она живая! Она не обратилась в золото! О чужестранец, прости меня! Прости старого, глупого, жадного Ардоса! Проси, чего хочешь! Полцарства, царство — все отдам! Сыном назову! Ни в чем не откажу — проси!..

— Да ладно… Ничего мне не надо. Ты уже со мной расплатился — вон самородки в куче лежат. Мне хватит. На первое время. И в сыновья, извини, к тебе не пойду — хотя спасибо, конечно, за предложение. Торопиться мне надо, видишь ли. Друга искать, с которым мы вместе к вам сюда прибыли. Пропал он. Даже не знаю, живой ли остался или в море сгинул… Не обессудь, царь. Не до тебя.

— Друга искать? Пропал, говоришь?

— Ну да. Во время урагана два дня назад. До ваших мест, может, тоже долетал он, может, помнишь?

— Как не помнить. Помню. И даже как найти твоего друга, подскажу.

— Как? — недоверчиво поинтересовался Волк.

— Иди к ванадскому оракулу. Он все знает. Он скажет.

— Куда идти? К какому?.. Где это? — Волка как шилом ткнули в одно место. Он подскочил к Ардосу, ухватил его за грудки и, несмотря на то что был на полторы головы ниже, затряс его, как грушу. — Как туда добраться, говори! Говори скорее, быстрее давай!

— На восток отсюда, неделя пути пешком, три дня верхом по этой дороге… — слегка опешил от такой прыти царь. — И, к твоему сведению, я являюсь правителем Ардилании и поэтому попрошу…

— Строго на восток? — и, не выслушав ответа, Серый сорвался с места, но тут же вернулся, к удивлению старика, и к своему собственному тоже, причем трудно было сказать, чье было больше.

— Строго…

— Да нет, я не про это… — отмахнулся он. — Тебе, говорю, до города-то твоего далеко?

— Д-да н-не очень… День пешком…

— Подвезти?

По глазам царя было видно, как в нем боролись усталость, унижение («не царское это дело — пешком по горам лазать»), здравый смысл и желание поскорей попасть домой и зажить сказочной жизнью, о какой прочие цари и не мечтали, против шестого чувства, на все лады убеждавшего его поскорее расстаться с этим ненормальным иностранцем, отправив его искать своего потерявшегося друга, наверняка такого же сумасшедшего грубияна и выжигу.

Может быть, к счастью для Ардоса, шестое чувство победило.

— Нет-нет, спасибо, — произнес стеллиандр. — Я уж сам как-нибудь. Мне тут недалеко.

— Ну как хочешь. — И светловолосый юноша как оголтелый бросился в кусты.

— Будешь проходить мимо — проходи, — пригласил его удаляющуюся спину в гости царь.

— Забираем вон те камушки — и на восток, — донеслось до него из-за дуба, и через несколько мгновений оттуда вылетел и приземлился у золотых булыжников огромный гобелен с распущенными по краям нитями. А на нем восседал…

— Счастливого пути! Рот закрой — муха залетит! — скоро донесся до него откуда-то с неба веселый голос взбалмошного незнакомца.

— Боги бессмертные!..

— Me! Me!

— Спасайтесь! Бегите!

— Она там!

— Кто?

— Мих… Них… Химера!

— Химера?

— Химера!

— Химера!!!

— Ме!.. Ме!..

— Она сожрет наших коз!

— Быстрее!

— Да шевелитесь, вы, холеры!

— Ме!..

— Химера!

— Ме!!!..

Давно отрок Сергий не знал такого грубого шумного пробуждения от сладких ночных грез.

Химеры, холеры…

Что случилось?

— Что случилось? Эй!.. — глянул он вниз с поросшего травой карниза на отвесной скале, и пастухи вперемежку с козами шарахнулись от него в разные стороны.

— Спасайся, незнакомец! — крикнул ему один из пастухов. — Там, за четвертым поворотом, объявилась химера!

— Она сожрала трех…

— Четырех!

— Шестерых!!!

— …коз и Аквафора!..

— Здесь я!

— Тогда Салипода! И гонится за нами!

— Да кто такая химера?

— Это страшное чудовище!

— Это полузмея, полукоза и полулев!

— Кровожадная тварь!

— Он там!

— Она там!

— Кто там?

— Салипод!

— Химера!

— Если тебе дорога твоя жизнь, мальчик, беги что есть силы!

— От мальчика слышу, — пробурчала взлохмаченная голова и скрылась обратно в траве.

Пастухи, не дожидаясь продолжения беседы и считая, по-видимому, что их предупредительная миссия уже выполнена, наперегонки с козами ломанулись вниз по горной тропинке, вопя и блея что есть мочи.

— Дурдом, — пробормотал Серый, растирая ладошками заспанную морду лица с отпечатавшимися на ней фальшивыми бриллиантами с вондерландского жабо. — Какая может быть химера в пять часов утра? Они что там, с ума посходили? Или «Лукоморских витязей» начитались? Придумать же такое надо… Полузмея! Полулев! Сами они полу…

— М-ме?.. — Напротив физиономии Волка трава раздвинулась, и просунулась симпатичная белая козья мордочка. Она сорвала травинку у самого уха Серого, со знающим видом дегустатора сжевала ее, удовлетворенно кивнула головой и повторила: — М-ме.

— Вот, бегают, орут с утра пораньше, а сами всю скотину порастеряли, — проворчал Волк, почесывая заблудшему козленку за теплым ушком. — И как ты только сюда забрался, козья твоя морда. Ну да ладно. Не бойся, козюлька. Щас мы с дядей Масдаем тебя отсюда снимем, подожди… — И он застучал кулаком по ковру. — Эй, подъем! Много спать вредно! Кто рано встает, тому Бог дает! Ранняя пташка… все склюет! Масдай, полетели!

— Если тебе не хочется спать, то это не значит, что никому другому здесь тоже спать не хочется, — донесся из-под Серого угрюмый шерстяной голос.

— Я вообще не понимаю, как ковры могут хотеть спать!

— А как ковры могут летать и разговаривать, ты понимаешь?

Серый наморщил лоб и честно ответил:

— Нет. Поэтому не болтай, а полетели. И для начала спустим на тропинку этого козелика, а потом поищем какой-нибудь ручей и там позавтракаем, а может, и умоемся. — Он уселся на Масдае, скрестив ноги, и поманил козленка: — Иди сюда — мека, мека, мека…

Козленок, радостно мекнув, потянулся к нему… и потянулся… и потянулся… и потянулся… и все тянулся… и тянулся… и тянулся… пока из травы не показался конец змеиного туловища, весело помахивающего львиным хвостом.

И долго еще потом начинающие альпинисты и незадачливые пастухи, попадающие на этот карниз, будут качать головами и, удивляясь, придумывать легенды и мифы о том, откуда тут в голой твердой скале появился такой глубокий отпечаток задней части небольшой человеческой фигуры…

— Ну ни х-х… Ну и х-х… Х-х-х… химера!.. — только и смог произнести Волк, отталкивая рукой дружелюбную головку с едва пробивающимися рожками, пытающуюся сжевать его волосы. — Предупреждать надо!..

— Так предупредили же тебя, — кисло заметил Масдай. — И незачем было так орать.

— Я… Я звал пастухов, чтобы сказать, что никакой опасности нет.

— Если они после такого зова вернутся сюда хотя бы через месяц, я удивлюсь, — выразил свое отношение к правдивости этого высказывания ковер.

— Ладно, полетели, — буркнул Серый, плюхаясь рядом с трехметровым химериным телом.

— Куда теперь?

— За четвертый поворот. Надо же это чудо домой вернуть.

— Ме, — согласилось чудо.

— Полетели, — согласился Масдай, крякнул и кряхтя поднялся в воздух.

Серый тщательно считал повороты, чтобы не сбиться. Но этого можно было и не делать, потому что четвертый был отмечен шестью свежими раздробленными козьими черепами.

Волк присвистнул.

— Это твоя работа? — строго глянул он на химерика.

— М-ме? — переспросил тот.

— Понятно…

И тут из небольшой дыры в земле показался лев.

«Точнее, львиная голова», — тут же поправил себя Волк, не желая дважды наступать на одни и те же грабли.

И был прав.

Львиная голова, издав оглушительный рев, стала подниматься на толстом змеином туловище вверх, нехорошо поглядывая на только что прибывший воздушный десант.

— Это твой ребенок? — спросил у новой химеры Волк, пытаясь нащупать химерика не глядя. — Так мы его нашли и тебе привезли. Не сердись. За детьми смотреть надо лучше, — посоветовал он, продолжая безуспешные поиски вслепую. — Масдай, поднимись-ка еще метров на… пять, — попросил тогда он. — И куда этот стрекозел запропастился?

— Залез под груду золотых валунов, — опровергая постулат, что на риторические вопросы ответов не бывает, подсказал ковер. — И сейчас там ползает и щекочется.

— Мека-мека-мека-мека!.. — позвал Волк, но был это глас вопиющего в пустыне. — Где он сейчас? — спросил он у ковра, исходящего мелкой дрожью от щекотки.

— В районе правого дальнего угла, хи-хи-хи…

— Ну-ка… Иди-ка сюда… — нырнул Серый в груду золота и ловко ухватил химерика за шею. — Пошли, давай. К мамке приехали. Или к папке. Вылезай. Конечная.

Но у химерика, кажется, были другие планы. Он попытался вывернуться и улизнуть от отрока Сергия, не зная, что от того еще никто не уходил, что и было ему сообщено с чувством глубокого удовлетворения, когда в конце концов он был выловлен в очередной и последний раз, намотан на руку, как бельевая веревка, завязан — на всякий случай — узлом и приготовлен к сдаче на поруки сородичу.

Но сородич добровольной сдачи дожидаться почему-то не стал. И над краем ковра показалась лохматая львиная голова с маленькими, горящими бешенством и тупой злобой красными глазками.

Мека, увидав ее, издал пронзительный жалобный крик и рванул опять под камни, повалив Серого к подножию кучи.

Жаркие челюсти, напоминающие скорее открытый чемодан специалиста сетевого маркетинга, распространяющего короткие мечи, чем простую пасть безобидного льва, звонко клацнули в том месте, где только что стоял Волк.

— Ах, ты так?.. Ты так?.. — Взбешенный Серый махнул левой рукой, отбрасывая химерика, и тот с благодарным меканьем стрелой бросился под золото. В правой руке у лукоморца уже был меч.

— Ах, ты так?.. Будить… Меня… В пять… Утра… Да еще… На меня… Рычать… Кусаться… Задумал… Ах ты… Мегера… Холера… Химера… Гад!

Вместе со словом «гад» на землю рухнула изрядная куча смешанного змеино-львинного фарша.

— Гавкать он на меня еще будет! — с презрением плюнул сверху Волк, вытер о штаны меч и кинул его обратно в ножны. — Эй, ты, холерик, вылазь, ухайдакали мы твоего родственника. Дорога свободна. Масдай, спускайся. Высадить этого пассажира надо, — и, не дожидаясь ответной реакции, Серый снова нырнул под свои самородки.

Ковер мягко опустился рядом с норой. Через пять минут Волк с плененным, но не смирившимся химериком в руках уже выбирался наружу.

Где его уже с нетерпением поджидали.

Протяжный вой огласил застывшие в ужасе окрестные горы.

Это химера своей змеиной головой размером с маленький гроб с размаху налетела на валуны, под которые долей секунды раньше, соревнуясь в скорости с Мекой, успел юркнуть Волк.

— У-у-у-у!!!.. — стала жаловаться она, медленно размахивая тяжелой башкой, и огромные кривые когти львиного тела заскребли землю.

— Эх, и развелось вас тут! — разнеслось веселым эхом над скалами.

Это на вершину своей золотой горы выскочил Серый, готовый к бою.

— Иди-ка сюда, скотинка!

Химера замолчала и задрала голову, пробуя воздух раздвоенным змеиным языком.

— Я здесь, чучело! — помахал ей рукой Волк.

Обиженно взревев, чудовище, оттолкнувшись от земли мощными львиными лапами, одним прыжком взлетело на вершину самого дорогого холма в мире, но тут же, прикусив ядовитыми зубами черный язык, кубарем покатилось вниз.

Причиной его смерти, однако, послужило не это.

Из груди, из самого сердца, у него торчала рукоятка лукоморского меча.

С ним оно и скрылось, перевалившись через край тропинки в пропасть.

— Э-э-эй! Меч отдай! — У Серого всю радость от победы как рукой сдуло, как сказал бы почетный филолог Мюхенвальдского университета Шарлемань Семнадцатый. — Меч отдай, холера!.. Химера!..

Возмущенный Волк с риском для жизни перегнулся через край обрыва и попытался разглядеть, куда упал его меч. Но на дне казавшегося бездонным ущелья клубился непроницаемый утренний туман.

— Чтоб тебя кошки съели! — в сердцах выругался отрок Сергий. Без меча он чувствовал себя раздетым. — Урод!

И застыл.

Потому что из зловещих глубин темной норы за его спиной послышался не то шум проходящего поезда, не то низкий рокочущий рев какого-то зверя.

Какого — Серый выяснять не захотел.

Что на его месте сделал бы сейчас Иван?

Ноги, безусловно.

К лешему, в таком случае, Ивана.

Я от этой твари бегать не буду.

Или тварей?..

Или буду?..

Идея пришла простая и ясная, как удар кирпичом по голове.

Серый метнулся вправо, влево, лихорадочно огляделся — нет… Кругом были или отвесные гладкие стены неприветливых скал, или мелкая осыпь, не крупней жердели…

Из норы снова донесся рев, и, казалось, он был уже значительно ближе к поверхности, чем того хотелось бы.

— А, провались земля и небо!.. — отчаянно махнул рукой Волк и скомандовал: — Масдай, быстро к дыре и наклонись — высыпаем каменюки туда!

В кои-то веки ковру дважды повторять не пришлось. В мгновение ока он приподнялся и, сложившись желобком, как дорожка в боулинге, выгрузил Сергиев клад прямо в приближающееся рычание.

Маленький химерик едва успел шмыгнуть на землю.

Тяжелые камни с грохотом покатились по узкому проходу вниз, и рев невидимого пока монстра перешел в вой, а потом и в визг, становившийся с каждой минутой все глуше, что наводило на мысль о том, что увидеть его нам так и не суждено будет.

Когда все стихло, Серый прислушался. Ничего. Полная тишина.

Хорошо-то как…

Теперь можно и подумать, что ж такое он натворил.

После недолгих калькуляций Сергий обнаружил у себя в активе как минимум три дохлых чудища и безмерную благодарность местного человечества, а в пассиве — меч и несколько центнеров золота. Причем одно из чудовищ и благодарность были весьма абстрактными, а материальные потери — чересчур конкретными.

Ну где вот теперь в этой Тмутаракани найдешь ТАКОЙ клинок!

Заметно скисший Волк еще раз, на всякий случай, подошел к краю ущелья, но тумана за прошедшее время там почему-то не убавилось.

Вздохнув и понурив голову, уселся он на ковер и дал команду на взлет.

— Туда же летим? — уточнил Масдай.

— Туда же. И побыстрее.

— Как скажешь, хозяин.

И, поднявшись на высоту метров в десять, снова взял курс на восток, стараясь при этом не упустить из вида петляющую, как пьяный заяц, горную тропинку.

— А пассажира-то мне когда ссаживать? — часа через два вдруг невзначай поинтересовался он.

— Какого пассажира? — не понял спросонья Серый.

— М-ме…

Закидав Масдая ветками какого-то дерева с черными противными на вкус ягодами в укромном местечке подальше от дороги, Серый решительно пресек попытку Меки последовать за ним, строго погрозив ему пальцем и сказав волшебное слово «сидеть», а сам отправился в город искать пресловутого ванадского оракула, кем бы тот ни оказался, чтобы во что бы то ни стало выяснить, где сейчас находится его друг Иван-царевич, а также заодно уж — и где искать это глупое золотое яблоко, если на то дело пошло.

С высоты поросшей лесом горки открывался роскошный вид на Ванадий.

В детстве у волка был строительный набор под названием «Построй Лукоморск» в большой синей коробке. В тихие, хоть и немногочисленные часы досуга Серый любил высыпать эти кубики, призмы, трапеции, арки и бруски на пол и производить действия, к которым название этого конструктора призывало. Правда, то, что в подавляющем большинстве случаев у него получалось, особенно после вмешательства старших братьев, могло скорее носить название «Восстанови Лукоморск после ядерной войны». Но если бы хоть раз он довел начатое до конца, а детали игрушки были бы сделаны из гладкого белого или розового камня и имели бы по периметру всего неимоверное множество колонн, а также если бы в комплект входило огромное количество черных, белых, коричневых, красных и розовых статуй всех размеров и телосложений, при этом около половины из них — человекообразных, которые надо было натыкать по городу с последовательностью генератора случайных чисел, то представление о Ванадии получилось бы весьма полным и законченным.

На пологих двускатных крышах домов-дворцов-храмов, или чего там это у них такое, гнездились несметные полчища голубей. С их количеством, наверное, могли сравниться только толпы людей, кипевшие внизу. Людские ручейки, зарождавшиеся в узких переулочках, впадали в человеческие речки, бурлившие в бело-розовых берегах улиц, для того чтобы минуты спустя оказаться в безбрежных многоголосых морях площадей и базаров. И горе тому разине, которого человеческая стихия выбрасывала в водовороты задних дворов или омуты тупиков — двуногие щуки не оставляли глупому карасю ни единого шанса.

«Ишь ты — все ведь как везде, — философски покачал головой Волк, поглаживая пустые ножны. — Только где же у них тут этот оракул? И какая-нибудь кузница?»

— Эй, чужестранец! — окликнули его сзади. — Уж не к оракулу ли ты идешь?

— Ну? — покосился он через плечо.

— Ага, я так и думал, что к нему! — обрадовался маленький сухощавый старичок в телеге, уставленной корзинами с яблоками и виноградом. — Садись, подвезу до города! А то я всю дорогу от нашей деревни вот так молчком еду! Скоро говорить разучусь. И угощайся яблочками — они у нас сладкие в этом году получились.

— Спасибо, дедуль. — Волк не заставил себя упрашивать. — А вот скажи, дедушка, далеко ли отсюда до этого самого оракула?

— Это на том конце города, у берега моря, в Сифонной роще. Если ты издалека, то, стало быть, не знаешь этой истории?

— Которой из них?

— Конечно, о том, как сребролукий Полидор хитростью сразил в честном бою омерзительное чудовище Сифона! Все жители Ванадия были, безусловно, премного благодарны Полидору, так как этот дракон буквально жить не давал честным горожанам. Но от огромной мертвой туши исходил такой смрад, так СИФОНИЛО, что некоторые нечестивцы стали поговаривать, что живой дракон-то был гораздо лучше, потому, что его присутствие ощущалось хотя бы раз в два дня, в то время как… Короче, ясноликий Полидор внял роптанию ванадийцев, снова явился и, поразив молнией всех болтунов, собственноручно закопал злосчастное страшилище в Сифонной роще, как она стала после того называться. Но и это не очень помогло. Вонять, конечно, стало меньше, но если несведущий человек невзначай забредал в эту рощу, то лишался чувств сразу и напрочь. В лучшем случае только одного чувства — обоняния. Но навсегда.

— М-да, действительно, чем-то даже здесь попахивает, — помахал ладонью перед сморщившимся носом Серый.

— Нет-нет, это не то, — замахал руками веселый старичок. — Это естественный запах города — скотобойни, дубильни, отбросы… Хороший здоровый запах. Чем он сильнее, тем меньше духов болезней осмелятся прилететь сюда. Современной медициной доказано.

— Зачем тогда надо было поднимать столько шума из-за трупа Сифона?

— Ты еще скажи, что нет разницы между одним ночным горшком и общественной уборной!

— Ёшеньки-моёшеньки!.. — ужаснулся Серый.

— Вот-вот! Ну так об оракуле. Однажды одна городская сумасшедшая нечаянно забрела в Сифонную рощу и потеряла сознание. Когда ее на следующий день нашли родственники, зловония как не бывало, а женщина эта стала говорить пророчествами. Только их никто не понимал.

— А как же тогда узнали, что это — пророчества?

— А так и узнали. Потому что какие же это пророчества, если их все понимают? И к тому же ее брат стал нам их растолковывать, и его за это назначили верховным жрецом в новом храме Полидора, который мы на свои средства построили в этой роще. И чтобы получить ответ на свой вопрос, проситель должен принести в жертву Полидору какое-нибудь животное. Это я к тому, что если ты хочешь идти к сифии, то сначала не забудь заглянуть на рынок.

— К сифии?

— Так называют предсказательниц. Их несколько. И сменилось их уже с тех пор пять поколений. А самых лучших баранов продает на этом базаре Поллюкс — племянник жреца. Вон там, справа, его загон. А я уже приехал. Если будет нужно — спроси здесь деда Полимера, меня тут все знают! Счастливо тебе, чужестранец! Да, кстати, как тебя зовут?

— Волк.

— Ага. Значит, по-нашему, Ликандром будешь. Ну удачи тебе, Ликандр!

— Да не Лександр я, а Сергий!.. — крикнул было вслед удаляющейся повозке отрок, но людская волна захлестнула ее и смыла из виду в считаные мгновения.

Ожидание в очереди желающих узнать свою судьбу растянулось на два часа. Серый со своим бараном оказался притиснутым к молодому человеку по имени Язон и его овце, поначалу хотел подраться, во-первых, из-за принципиального для каждого лукоморца восклицания «Вас здесь не стояло», а во-вторых, из-за немилосердно терших ноги новых сандалий («Вот как, оказывается, называются эти дурацкие «подметки на онучах»», — думал Волк, искренне, но, увы, запоздало жалея о выменянных жарких, но таких удобных сапогах). Но из-за отсутствия свободного пространства и испепеляющей жары просто пролез вперед и после этого с соседом помирился, и теперь они стояли перед входными воротами храма и дожидались, пока их пригласят внутрь.

— …Это ведь смотря еще к какой сифии попадешь, — с видом завсегдатая просвещал нового знакомого Язон. — Говорят, у них там есть такая, которую не понимает даже первый жрец. Вот у нее предсказания самые точные. Только к ней еще попасть надо. А еще была одна — Инкассандра, вроде, слова которой жрецам надо было еще запутывать, потому что говорила ну как вот мы с тобой. Естественно — какое же это пророчество, если оно понятно без истолкования! Поэтому ее, говорят, сейчас вернули домой к отцу — царю Меганемнону. Пусть лучше рукоделием занимается! А всего у них…

— Следующие пятнадцать человек! — распахнулись ворота.

— Пошли! — дернул его за рукав Волк.

— Ты дождись меня, ладно? Не уходи! — напомнил ему Язон и свернул направо вслед за служкой.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Серый и, поддав пинка для придания энергичности вдруг заупиравшемуся бяшке, пошел за своим провожатым.

Весь процесс получения пророчества показался Серому, приготовившемуся морально к древним ритуалам и мистическим обрядам, до неприличия обыденным и скучным. Жертвенное животное отдавалось другому работнику, встречавшему их у входа в комнату. После этого на восковой дощечке жрец записывал вопрос просителя и, оставив его стоять в одиночестве, уходил в отдельные покои, где находилась сифия. Проситель в это время стоял и разглядывал фрески, из которых узнавал, как происходит предсказание. Получив от жреца дощечку, сифия читала задаваемый вопрос, что-то выпивала, потом занюхивала каким-то белым порошком и впадала в священный транс, сопровождавшийся иногда священными конвульсиями, священным бредом и священными же галлюцинациями. По выходе из него, минут через пять-десять, она бормотала что-то короткое и несвязное, что торжественно интерпретировалось толстым пожилым жрецом благоговеющему клиенту. Правда, в его случае жрец был молодой и тощий, а клиент — скорее скептичный, но через десять минут ответ сифии был донесен до Серого с надлежащей долей торжественности.

— Я выслушал предсказание сифии и истолковал его. Слушай, что она сказала. «Только принеся в наш храм голову горгоны Медузы, ты сможешь отыскать своего друга!» — надувая щеки и округляя глаза, сообщил жрец.

— Голову ЧЕГО?

— Кого. Горгоны Медузы. Таково пророчество, — пожал костлявыми плечами служитель культа. — До свидания.

— Э-э-эй! — вскинул ладони Волк. — Подожди! Какую голову? Какой Медузы? А ты не мог, часом, что-нибудь перепутать, а?

Жрец с видом оскорбленной невинности вскинул голову.

— Таково предсказание сифии! — громко повторил он. — Да не усомнятся невежды! Следующий!..

— …Нет, ты представляешь, Ликандр, — возбужденно жестикулируя, вот уже десять минут рассказывал Язон, встретившись с новым знакомым у выхода, как они договаривались. Вернее, как он договаривался, а Серый не успел увильнуть. — И тогда сифия предсказала, как оповестил меня жрец, что мой поход обязательно увенчается успехом. Ты слышишь — обязательно! Это значит, что я вернусь в свой родной Пасифий с золотым руном, и узурпатор отдаст мне трон моего отца. Я так рад, Ликандр, так рад! Как будто уже жезл власти в моих руках. Забыты годы скитаний и лишений. Я стану царем. Сифии никогда не ошибаются! А как обрадуется моя сестра!.. А моя мать! Она будет просто счастлива, узнав о таком благоприятном предсказании. Постой, что ж это я — все о себе да о себе… Какой я эгоист! Каков же был ответ на твой вопрос? У тебя ведь, по-моему, пропал друг? Что тебе сказала сифия?

— Кто такая… Медуза… Гордона? — с трудом припомнил отрок Сергий причудливое имя.

— Горгона? — переспросил Язон.

— Отойдите, не стойте на дороге. — Из выходных ворот выкатилась очередная волна удовлетворенных просителей и, обтекая собеседников с обеих сторон, покатилась дальше.

— Ну, может, и Горгона… Не запомнил я, чья она. А кто такой этот Горгон?

— А что случилось? — встревожился стеллиандр. — Она похитила твоего друга?

— Нет. Хотя, наверное, было бы лучше, если бы да. Я хоть бы знал, где его искать.

— Что ты, что ты! Не говори так! Ты сам не знаешь, что сказал! — испуганно замахал руками царевич. — Если бы Медуза горгона похитила бы его, ему бы уже ничто не помогло! Ты знаешь, кто такая эта Медуза?

— Нет, поэтому тебя и спрашиваю! — не выдержал Волк.

— А, ну да… Горгона Медуза — отвратительное, мерзкое чудовище. У нее медное тело, железные крылья, а вместо волос на голове — ядовитые змеи! Один ее взгляд превращает все живое в камень! Их три сестры — три горгоны. Старшая — Голотурия, средняя — Актиния и младшая — Медуза. Старшие сестры бессмертные, смертная одна Медуза.

— Ну и что? — недоуменно нахмурился Волк. — Зачем сифии Медузина голова?

— Да как ты не поймешь! — воскликнул Язон. — Это же так просто! Голова горгоны — мечта любого! С такой вещью ты становишься непобедимым — ведь, говорят, и мертвая голова горгоны сохраняет все свойства живой, а это значит, что все твои враги превратятся в камень, не успев и глазом моргнуть!

— И это обнадеживает, — кисло поджал губы Волк. — Значит, я принесу эту башку сюда только для того, чтобы одни стеллиандры превращали в камень других? Ну что ж… Если ты говоришь, что предсказания этих ваших сифий действительно верны и что без этого мне приятеля моего не сыскать…

— Абсолютно верны, — горячо подтвердил Язон.

— Тогда подскажи мне, пожалуйста, где мне эту Медузу найти, — подытожил Серый, нежно погладив рукоять нового меча.

— Не знаю, — коротко ответил тот.

— А кто знает? — терпеливо вздохнул Волк.

— Грайи.

— Кто-о?

— Грайи. Старшие горгоньи сестры. Говорят, они живут на самой высокой вершине Северных гор. И туда редко кто добирался. А обратно — еще реже.

«Слишком много «говорят» во всем этом», — угрюмо подумал Волк, но, опасаясь новой лекции о том, как верны все предсказания, точны все слухи и аккуратны все сплетни, вслух спросил:

— Северные горы — где это?

— На севере, — пояснил Язон, но, увидев выражение лица собеседника, поспешил добавить: — Днях в пяти отсюда, если идти пешком. От Северных ворот Ванадия в ту сторону идет дорога, но потом сворачивает. Туда дороги нет.

— Ну на нет и суда нет, — хлопнул по плечу стеллиандра Волк. — Спасибо за совет. Желаю успеха в твоем походе, а мне тоже пора.

— Как, ты уже пошел? А разве мы не посидим в харчевне, не…

— Пропустите, не загораживайте… — выплеснулась из выходных ворот еще одна волна искателей предсказаний.

— Нет. Не обессудь, Язон, тороплюсь я. Раньше сядешь — раньше выйдешь! Счастливо! — И, махнув на прощанье рукой, Серый скрылся за поворотом.

— А как же… — в беспомощном недоумении протянул ему вслед руки юноша. — Я же думал, что мы вместе пойдем…

— Извините, но с вами вместе пойду я, — раздался у него за спиной незнакомый голос.

— Кто ты? — с недоумением оглядел Язон незнакомца с ног до головы.

— Это царевич Ион. — Рядом с первым неизвестным появился второй.

«Какие педилы…» — усмехнулся про себя Язон.

— Мне сифия сказала идти с первым встречным, — набычив голову и глядя исподлобья, не терпящим возражения тоном заявил царевич Ион. — Это ее предсказание мне, как найти потерянного друга, и я буду за вами ходить, чего бы это мне ни стоило.

Когда вечером Волк дохромал до своего тайника, ковер исчез.

Не веря своим глазам, Серый переворошил все кусты, заглянул под все ветки, камни и чуть ли не под все травинки, потом вышел обратно на дорогу, чтобы проверить, не ошибся ли он местом, хотя и без того знал, что не ошибся, что ветки, набросанные им поверх Масдая, раскиданы во все стороны и ковер бесследно пропал.

Бросив на траву мешок с котелком, ложкой, овощами и солью, которыми он по пути затарился во встречных лавках — базар так поздно уже не работал, — он устало опустился на землю и стал развязывать злосчастные сандалии, выменянные им, видно, в недобрый час. Под ремешками уже виднелись красные потертости и кровавые пузыри мозолей.

«Зато не жарко», — слабо попробовал он найти ложку меда в бочке дегтя, но подобное утешение звучало неубедительно даже для него. Или в первую очередь для него.

«Эх, ножки мои ножки, ножки-хорошки, и за что же это вас так… Ведь правду говорят — дурная голова ногам покоя не дает. Сапоги менять голова додумалась, а досталось ногам… Нет в жизни справедливости. А интересно, подорожник у них тут растет? Надо посмотреть. А потом из плаща портянки нарежу. Вот и пригодился такой тонкий — а я еще брать не хотел, а так бы тоже сперли, как и ковер… Раз сперли — значит, скорее всего, горожанин какой-нибудь. Раз ворует — значит, бедный. Был бы богатый — прислугу бы послал. Раз бедный — значит, продавать понесет. Раз продавать — значит, самому богатому, потому что таких диковин у них тут, видать, не водится. Вон эти двое, Ирак с царем, как там его… неважно… как увидели Масдая, так все изохались. А раз диковина — значит, хорошую Цену за него получить можно. Значит, богатею понесет. Ладно, ладно… А подорожника тут у них нет… Очень жалко. Придется так наматывать. А ведь ноги-то у меня не казенные. Ну, перекупщик, берегись. На натертых ногах теперь тебя еще искать сколько… И чем дольше — тем больше берегись».

Закончив переобувание, Волк потянулся не глядя за мешком с утварью и замер — пальцы его натолкнулись на гладкое холодное чешуйчатое что-то.

— Ах ты, дармоед! — с несправедливым упреком повернулся он к Меке. — Я тебе доверил, охранять оставил, а ты!.. Опять за бабочками гонялся? Стрекозел!

Химерик (ибо это был именно он) виновато понурил белобрысую голову с явно подросшими за эти несколько дней рожками и попытался поджать хвост.

— Эх, ты… Холера… Химера…

— М-ме…

— Вот тебе и «ме»… — со вздохом поднялся Сергий, подхватив мешок. — Ну я пошел, к ужину не жди.

Непонятно, почему химерик привязался к Серому с первого взгляда. Признал ли он в его чумазом лице родителя, вожака или хозяина — оставалось загадкой, но следовал он за ним с того самого утра их первой встречи неотступно. Когда ковер приземлялся, он ненадолго уползал погулять, пощипать травку, подрать кору с олив, но быстро возвращался и все остальное время неотступно находился «при персоне». Перед отлетом он забирался к Волку на колени, сворачивался клубком и всем своим видом показывал, что здесь им, великим путешественникам, больше делать нечего.

Вот и сейчас, когда Сергий направился обратно к городу по безлюдной пыльной дороге, Мека без раздумья последовал за ним.

— Кыш, — предложил ему Серый. — Халява кончилась. Летать больше не на чем пока. Живи тут в свое удовольствие, чего ты ко мне прицепился-то!

— Ме-а! — упрямо мотнул мордой химерик и, прибавив ходу, обогнал остановившегося Серого на несколько шагов. — М-ме-э-э! — Рогатая голова на черном матовым туловище приподнялась на полметра от земли и стала поворачиваться из стороны в сторону, шмыгая бархатистым розовым носиком. Желтый хвост с кисточкой задумчиво подметал дорогу, поднимая облако пыли.

— Ты что, принюхиваешься, что ли? — удивился Волк. — Думаешь, ты собака?

— Ме!

— Понятно. Ну и как? Получается? Где Масдай? Ищи Масдая, ищи, хороший козелик! Масдая ищем!

Мека втянул в широко распахнувшиеся ноздри новую порцию прохладного вечернего воздуха, потом, не выдыхая, еще и еще…

Раздалось победное «М-ме-э!!!», и химерик стрелой помчался вниз под уклон, по направлению к Ванадию.

— Э-э-эй! Постой! Погоди! Погоди! Мека! Остановись! — Серый припустил за ним и едва смог догнать. — Ты с ума сошел? Ты что — в город собрался в таком виде заявиться? Чтобы тебя или прибили, или украли? Где твои мозги-то козлиные?

— М-ме?..

— Ну я не знаю, что с тобой делать, но, по-моему, к появлению служебно-разыскных химер эта страна еще не готова. Впрочем, как и всякая другая, сдается мне.

Отрок Сергий почесал в затылке — самое лучшее народное средство для ускорения мыслительных процессов и вывода их на качественно новый уровень. Не подвело оно и на этот раз.

— Ага! Придумал! — поднял он к стремительно синеющему небу палец и потянул завязки у мешка. — Щас мы с тобой всех перехитрим. Полезай-ка сюда! Будешь из засады мне дорогу показывать.

Мека заполз вовнутрь и высунул наружу голову. Вокруг его шеи, так, чтобы было видно только ее шерстистую часть, Волк аккуратно обвязал веревку и взял мешок на руки. Идиллическая картина, тысячелетиями заставляющая художников хвататься за кисти, туристов — за фотоаппараты, а родителей — за ремень: мальчик с любимым козленком очень поздним вечером возвращается домой.

— Ме.

— Ого, а ты, кажется, за это время-то потяжелел, приятель! — крякнул Серый, пристраивая ношу поудобнее. — Ну что — всё? Готов? Поехали!

К конечной цели, каковой оказалась роскошная загородная усадьба, обнесенная мраморной оградой с черными чугунными решетками, с большим домом, садом и двором, они прибыли после нескольких часов блужданий по городу по следам похитителя, когда было уже скорее ближе к рассвету, чем к закату. Но, несмотря на это, судя по устало фальшивящим взвизгам и хрипам каких-то туземных музыкальных инструментов, веселье за забором было в полном разгаре.

В воротах стояли два солдата с большими круглыми щитами и длинными копьями.

— А ты уверен, что это здесь? — шепотом спросил у Меки Волк, нырнув в кусты на всякий случай.

— Ме, — так же шепотом ответил химерик.

— Ну смотри, — покачал головой Серый.

Через две минуты они уже были на территории поместья и пробирались на свет и звуки агонизирующей музыки, оставив позади суровых молчаливых, а может, просто спящих стоя стражей.

Стояла чудесная теплая летняя ночь, похожая на все остальные чудесные теплые летние ночи в Стелле, конечно, кроме чудесных теплых осенних, зимних и весенних ночей, и, возможно, поэтому участники вечеринки решили предаться чревоугодию, пьянству и другим порокам под открытым небом. По крайней мере, те из них, которые еще подавали признаки разумной жизни. Или вообще хоть какой-нибудь жизни как таковой.

Полуголые толстомордые стеллиандры возлежали в круге света за пиршественными столами, расставленными большим четырехугольником, а полуголые тощие слуги, как муравьи, сновали туда-сюда с подносами и блюдами между этим пикником и кухней в доме. Немного в стороне сидели измотанной кучкой семеро музыкантов, из последних сил дудя, звеня и стуча в свои инструменты — главное не перепутать! — но, судя по доносящимся до слушателей звукам, все-таки уже иногда путали.

По краям площадки, у столов, в быстром танце кружились не менее утомленные девушки с давно увядшими цветами в скорее растрепанных, чем распущенных волосах. А в самом центре были свалены в кучу диковинные фрукты, золотая и серебряная посуда, вычурные доспехи и оружие, мечущие даже при свете факелов искры драгоценности и просторная клетка с тремя павлинами.

И все это лежало на Масдае.

Так просто!

Но артистическая натура Серого просилась в полет не только на ковре, и к тому же тут, похоже, справляли какой-то праздник, может быть, даже чей-нибудь день рождения, а день рождения — дело святое. И сделать так, чтобы местные бояре запомнили эту ночь надолго, было делом чести и отваги, делом доблести и геройства, как сказал однажды Иван, если только он этот лозунг ни у кого не сплагиатил.

Стырить дудку, выпавшую из обмякшей руки заснувшего на пол-аккорде музыканта, было делом одной минуты. И как только оставшиеся его товарищи доиграли свою измученную мелодию до конца и обессиленные танцовщицы, спотыкаясь и посылая воздушные поцелуи (правда, даже они не долетали до адресатов), удалились на отдых, на арену вышел Серый.

— Ув-ва-джаем-мые там-мы и кос-спода! — обратился он к почтеннейшей публике с каким-то ужасным космополитским акцентом, с которым, по его мнению, должны были разговаривать все ведущие артисты международной эстрады. — Сейчас-с пер-ред фами фыступит снам-менитый фок-кусник, ил-люсиони-ист и прести-дижитатор из Мюх-хенвальт-та Вольфк-ганг Мессенджер! Толь-лько один раз! Пас-смат-трит-те на эту дудку! Эт-то есть простой стеллийский дудк-ка! Никакой подвох! — И он, опустив на ковер свой мешок, обошел ряды стеллиандров, демонстрируя трофейный инструмент и так и эдак. Около тридцати пар глаз оторвались от кубков и тарелок и стали заинтересованно изучать невесть откуда взявшегося заморского гостя. Похоже, искусство, требующее быстроты и ловкости рук и немного мошенничества, еще не проникло так далеко на юг белого света.

— Смотрите! Я зажимаю дудку в кулаке, разжимаю его — и она падает!

Послышалось недоуменное хи-хи.

— А теперь смотрите — я все-таки заставлю ее висеть в воздухе! — Волк обхватил запястье руки с дудой свободной рукой. — Для этого я сожму здесь мою руку покрепче, чтобы сила из правой руки влилась в левую, и скажу волшебные слова. Елки-моталки, валенки-мочалки — кыш!

Кулак разжался. Дудка осталась неподвижна.

Публика охнула и как будто слегка протрезвела.

Серый сжал пальцы, театральным жестом отвел правую руку в сторону и открыл ладонь левой: кроме дудки, на ней не было ничего.

— Это совпадение! — выкрикнул с места самый недоверчивый зритель. — А ну-ка, давай еще раз!

Волк выступил на «бис».

И на «трис».

И на «четырес».

— Подумаешь, я тоже так могу! — полез из-за стола самый сообразительный, а может, самый глупый стеллиандр.

— Конечно! — не стал разубеждать его Волк. — Так могут все! Надо просто иметь большую силу воли. У вас большая сила воли?

— Во! — показал здоровяк волосатый кулак размером с голову Волка.

— Замечательно! Как вас зовут?

— Гастрократ.

— Весь секрет фокуса, Гастрократ, в том, чтобы покрепче зажать свою руку и правильно произнести волшебные слова!

— Сейчас я вам покажу, как надо!

Результат был неизбежен, как гравитация. Даже (или тем более?) после пяти попыток. Единственным чудом было то, что его рука еще держалась на Богом отведенном ей месте, хотя даже при свете факелов было видно, как на левом запястье начинает расцветать знатный синяк.

Под гогот сотоварищей неудавшийся артист, сокрушенно размахивая руками, удалился на место.

С все нарастающим успехом Волк выступал с этим фокусом еще шесть раз. Пока ему самому не надоело.

— А сейчас — новый штюк! — провозгласил он.

— У-у-у-у! — отозвалась публика разочарованно-радостно.

Фокусы с исчезновением большого пальца и отрыванием указательного прошли с не меньшим успехом.

Гастрократу с вывихнутыми пальцами (теми, которые еще не были сломаны), для утешения пришлось принести дополнительную амфору вина.

— А теперь давайте немного отдохнем и поугадываем числа! Какое бы число вы ни загадали, мое будет всегда больше!

— Не верим!

— Ну этого-то не может быть!

— Попробуем! Загадайте любое число! Вот вы, пожалуйста!

— Сорок пять!

— Сорок шесть! Я выиграл! Теперь играем с вами! Ваше число?

— Сто девяносто!

— Двести!

— Ну-у…

— Играем с вами!

— Шестьсот?..

— Семьсот! Я же говорил!

— Тут какое-то жульничество…

— Что вы предлагаете, мусье Гастрократ?

— А ну-ка, ты первым говори!

— Пожалуйста! Загадали? Тысяча!

— Девятьсот шестьдесят пять…

— Ишь ты!..

— И как у него это получается?..

— Колдун, однако…

— Прохиндей…

— Да… Талант!..

— И еще один фок-кус — пок-кус! — Разошедшийся Волк скинул плащ.

— У-у-у-у!!!

Он подхватил с ближайшего стола серебряный поднос, похожий скорее на щит, и стряхнул с него финики кому-то в остывшее жаркое.

— У вас есть при себе драгоценности?

— Есть!

— Кидайте их сюда!

Золото, серебро и самоцветы дождем посыпались Волку в посудину.

— А теперь — внимание! — Он поставил поднос на ковер и накрыл его скинутым плащом. — Сейчас я скажу волшебные слова… А, кстати, что у нас тут сегодня за праздник?

— День рождения!

— День рождения!!!

— Я так и думал! У кого?

— У меня!

— У него!

— У добродетельного Гастрократа!

— Гут! — Волк взял клетку с павлинами, многозначительно поставил ее перед хозяином и вернулся к подносу. — Значит, этот фокус посвящается ему!

Гости притихли.

— Вам нравятся эти птички?

— Д-да… — осторожно ответил Гастрократ и зачем-то спрятал руки за спину.

— Тогда они остаются здесь! Желание именинника — закон. Я бы не хотел никому испортить день рождения. Я на такое не способен. Скажите мне откровенно, похож я на человека, который может испортить кому-либо его день рождения?

— Не-эт! — дружным ревом ответила аудитория.

— Спасибо, спасибо. — Волк украдкой смахнул набежавшую слезу. Чертовы сандалии терли немилосердно. — Тем более я павлинов терпеть не могу — привкус у них отвратный. Гм. Ну вот. О чем это мы? Ах да. Продолжаем наш фокус! Смотрите внимательно — по-прежнему никакого жульства с мошенством. Все шито-крыто. Вот сейчас я скажу волшебные слова… Ёлки. Моталки. Валенки. Мочалки. Масдай, вверх!

Вторая неделя плавания на «Космо» подходила к концу. Позади оставались сражения с телебоями, приключения на плавучей скале эдонов, гостеприимство бебриков и пятидневная задержка на безымянном острове посреди бездонного моря, где правила обольстительная волшебница Паллитра.

С первого взгляда прекрасная колдунья влюбилась в бесшабашного Язона и не хотела его отпускать от себя до скончания веков, и ни силой, ни хитростью команда «Космо» не могла вырвать своего предводителя из сладкого плена. И только сказав, что он ее разлюбил, не любил и никогда больше вообще не сможет полюбить, Язон смог покинуть чертоги убитой горем Паллитры и продолжить свой далекий нелегкий путь в чужие, неизведанные края.

Иван был взволнован до глубины души. «Такая любовь, такая любовь… Ну просто как у королевича Елисея и княжны Русланы на странице семьсот шестьдесят четыре, когда он был вынужден покинуть ее розовый терем, чтобы уйти на войну с руколапыми костоломами, потому что пророчество глухонемого юродивого Пырки, после того как у него внезапно открылся первый глаз через неделю после стычки с целовальником Люшкой в переулке Всех Скелетов, где до них на этом же самом месте, потому что оно проклятое, из-за того что пятьсот лет назад, когда Луна была проглочена Чмадаресеем, который…»

Но, если быть кратким, все страдания его опять сводились к тому, что еще одна красна девица прошла мимо него так, как будто он был пустым местом. Причем настолько пустым, что любой, самый разреженный участок вакуума из дальнего космоса по сравнению с ним показался бы восточным базаром в выходной день. «Тенденция, однако…» — невесело думал Иванушка, ворочаясь бессонными ночами на смятом покрывале, и от жалости к себе, несчастному, щипало в носу и чесалось в глазах, и жизнь казалась хоть и наполненной приключениями и друзьями, но в то же время как-то иезуитски лишенной смысла.

Ну почему Язона, худого юношу с горящими глазами, девушки не в силах обойти стороной?

Ну почему у него всегда и все не как у людей?!

Вечером четырнадцатого дня, когда ослепительно-розовое светило уже почти целиком окунулось в свою холодную ванну из расплавленного золота, впередсмотрящий радостно прокричал:

— Земля! Я вижу землю!

— Это должна быть Гаттерия — цель нашего путешествия! — воскликнул царевич Ион.

— Акефал! Где карты? — поискал глазами земляка Трисей.

— Какая от них польза? — с набитым вареными креветками ртом прочамкал тот, выбрасывая выпотрошенные панцири за борт. — Вчера ведь сдуло девятку и короля, забыл?

— Корабельные карты! — воздел в изнеможении руки к небу Пахидерм.

— А я про что говорю? — обиделся герой.

— По которым плавают!..

— А от них-то какая польза? Я утром уже пробовал смотреть — на том месте, где должна быть эта область, большое пятно то ли от крови, то ли от кетчупа. Так что лучше пусть Автомант погадает.

— Это Гаттерия! — прервал препирательства матрос на мачте.

— А ты-то откуда знаешь? — раздраженно отмахнулся от него Барохир.

— Вижу! Я вижу их причал! А у причала на нескольких языках огромными светящимися буквами написано: «Добро пожаловать в Гаттерию!»

— Ну слава вам, всемогущие боги Мирра! — опустился на колени порозовевший Язон. — Мы добрались до нее! Наконец-то!.. Наконец-то!

— Надо будет первым делом принести им хорошие жертвы, когда высадимся.

— Дифенбахию-громовержцу, златокудрому Полидору, искуснице Ванаде… — начал перечислять Акефал, старательно загибая пальцы Сейсмохтона, чтобы никого ненароком не забыть.

— Царевич Ион, — воровато оглядываясь по сторонам, боком-боком подобрался к Иванушке Ирак и зашептал: — Я догадался. Ты — бог попутного ветра Анемон! Знаешь, старинная легенда говорит, что Дифенбахий повстречал однажды у берега моря юную наяду Акрихину и влюбился в нее с первого поцелуя, и через два дня родился у них…

— Ты на что это намекаешь? — нахмурился царевич.

— Ну я все вот думал, думал, а потом я обратил внимание, что на всем пути мы ни разу не попали ни в штиль, ни в шторм, и вдруг мне пришла в голову мысль…

Иванушка устало закатил глаза.

— Нет. Я не бог. И не ветра. И тем более не попутного. Ну сколько раз я тебя уже просил прекратить эту нелепую игру, Ирак! Что про нас люди подумают, а? В частности, про меня?

— Извини, Ион, — смущенно попятился стеллиандр. — Кажется, я опять не угадал, да? Прости меня, невежественного смертного…

— Тс-с-с-с! — сделал страшные глаза Иван. — Молчи, несчастный!

— Умолкаю!

— Что это вы там все секретничаете? — глянул на них недовольно Какофон.

«Всю дорогу они что-то шепчутся и шепчутся. Замышляют, поди, что-то. Пусть говорят спасибо, что их вообще на борт «Космо» взяли, клоуны… И эти ненормальные педилы еще…»

— Все надеваем доспехи! — скомандовал Язон. — Приготовились к высадке на берег! Надо с первой минуты показать им, что намерения у нас самые серьезные!

— Через полчаса будем в порту! — пробасил капитан Криптофор, отрываясь от своего универсального прибора кораблевождения — подзорной трубы. — Нас уже заметили и ждут!

Через сорок минут космонавты ступили на землю Гаттерии.

Точнее, в случае Ивана сначала на ногу начальника портовой стражи, потом на доски причала, потом на пятку сандалии Какофона и только после этого — собственно на землю.

— Добро пожаловать в Гаттерию и ее столицу Мзиури. Кто вы такие и зачем прибыли в нашу маленькую, но гордую страну? — важно вопросил упитанный чиновник, ловко выплывший из-за спин стражников.

— Мы сопровождаем сына царя Патокела знаменитого героя Язона! — представился за всех Акефал и с силой ударил кулаком в щит.

Стража мгновенно ощетинилась копьями.

— Мы — посланники далекой Стеллы и прибыли сюда, чтобы увезти золотое руно на родину наших предков! — поспешно выступил вперед Язон.

— Ах посланники! — понимающе ухмыльнулся толстяк.

Он махнул рукой, и копья быстро опустились.

— Тогда я прикажу начальнику караула проводить вас во дворец. Там вы найдете кров и еду. А утром попросите царя Ксенофоба принять вас и изложите ему ваше дело. Спокойной ночи. Диплогам, проводи посланников к черному ходу.

Диплогам оказался разговорчивым малым, и за тот час, который ушел у них на дорогу до дворца, они были ознакомлены со всеми подробностями бесчисленных покушений на национальную реликвию гаттерийцев — шкуру золотого барана, триста лет назад привезшего на своей спине через все море родоначальника царской династии Гаттерии Протострата из неведомой тогда Стеллы.

Претендентам на драгоценную овчину никогда не отказывали.

Напротив. Их принимали по высшему разряду гостеприимства. Кормили, поили и развлекали, пока царь не соизволит принять и выслушать их. Но все знали, что ступившему на землю Гаттерии претенденту обратной дороги не было.

После приема у царя назначали три испытания, хотя на первом все, как правило, и заканчивалось. Тех же, кто пытался бежать, прознав о печальной участи своих предшественников, ловили и скармливали дракону, который это сокровище стережет, объясняя тем, что все равно это было бы четвертым испытанием для успешно прошедших все первых три. Призовая игра, так сказать.

Тех, кто на первое испытание соглашался, ловить не приходилось.

Скорее, собирать.

Тряпкой в ведро.

Причем в очень маленькое.

Свиту же их отпускали на все четыре стороны. Но пешком. И, судя по тому, что никто в Стелле не имел ни малейшего представления о местных веселых традициях и обрядах, в горах Гаттерии всегда в изобилии случались обвалы, встречались уже не такие гостеприимные аборигены и дикие звери, питавшиеся путниками, чудом спасшимися от первых двух напастей.

А если на первую (и, как правило, последнюю) аудиенцию не приходил предводитель делегации, дракону скармливали не только его, но и всех остальных. И уже без объяснений.

Воодушевленные таким образом космонавты и были переданы с рук на руки начальнику дворцовой прислуги для прокормления и расселения.

Известие о том, что царь Ксенофоб примет их в Гранитном зале дворца, как только дорогие гости закончат завтракать, пришло рано утром следующего дня.

Естественно, ни о каком завтраке для Иванушки и речи быть не могло. От возбуждения и предвкушения близких подвигов и свершений, достойных любых «Приключений» и «Походов», свидетелем которых он вот-вот собирался стать, даже сама мысль о еде казалась ему кощунственной, и он с изумлением и благоговением взирал на немногословных могучих стеллийских героев, старательно подчищавших все, что было щедро навалено у них на блюдах.

Язон встал из-за стола первым, вытерев, как и полагалось воспитанному стеллиандру, не понаслышке знакомому с придворным этикетом, руки об скатерть. За ним молча последовали остальные.

— Язон, ты готов? — прилаживая меч, поинтересовался Мелолит.

— Конечно, — презрительно усмехнулся наследник ванадского престола. — Гаттерийцы думают, что к ним явился еще один олух — любитель легкой наживы. Наверное, толпы их уже собрались, чтобы потешиться над тем, как от очередного наивного стеллиандра останется мокрое место! Клянусь Дифенбахием, этих варваров ожидает небольшой сюрприз!

— Ты что-то знаешь?

— Кто тебе рассказал?

— Что они заготовили?

— Что ты придумал?

— Сейчас увидите, — загадочно проговорил он и полез в сумку. — Вот!

И гордо продемонстрировал выловленный в дебрях запасных туник, плащей, сандалий, благовоний и притираний маленький пузырек алого стекла, оплетенный тонкой золотой нитью.

— Это прощальный дар Паллитры, — грустно улыбнувшись, пояснил он недоумевающим героям. — При расставании она дала мне этот флакон и сказала, чтобы я выпил его содержимое перед первой встречей с Ксенофобом. Она приготовила волшебный напиток специально для меня, зная, что меня ждет, и сказала, что мне будут не страшны любые их козни…

— Все-таки дуры эти бабы, — пробасил Сейсмохтон. — Ты им в лицо говоришь, что тебя от нее тошнит, а они тебе — зелье волшебное в помощь!

Язон хотел что-то сказать, но передумал; зубами вытащил пробку, выплюнул ее в окно и, запрокинув голову, вылил в одно мгновение все содержимое себе в глотку.

— Вот у меня как-то в прошлом году тоже был похожий случай… — начал было Какофон.

Но узнать, что случилось с Какофоном, было в тот день не суждено.

Потому, что изящная вещица выпал из руки Язона и вдребезги разбилась о бездонно-черные мраморные плиты. А рядом с блестящими, как красная ртуть, осколками стекла рухнул и сам стеллиандр.

— Язон!!! — вырвался вопль отчаяния из десятка богатырских (и не очень) грудей.

— Он отравлен!..

— Проклятая Паллитра!

— Мерзкая колдунья!

— Он умер!..

— Умер…

— Пропустите меня!

Расталкивая покрытые медью туши, к недвижимому Язону прорвался Иван. Пощупать пульс было делом одной секунды.

— Он жив! Сердце еще бьется!

Трисей бережно поднял товарища с пола и перенес на кровать.

— Ты сможешь ему помочь? — нерешительно спросил он Иванушку.

— Не знаю. Попробую.

Царевич положил руки на голову побледневшего уже Язона и изо всех сил сосредоточился.

Ничего.

Ответного импульса кольца не было.

Ну давай же, давай, колечко, милое!..

— Ха-ха-ха-ха-ха! — Раскатистый женский смех прокатился под сводами комнаты. — Зря теряешь время, юный Ион!

Герои подскочили, как ужаленные во время чрезвычайно синхронной атаки чрезвычайно кусачих змей, и обернулись.

На том месте, куда упал злосчастный флакон, алые кусочки стекла устремились друг к другу, влекомые одной неведомой силой, и в то мгновение, когда они встретились, вспыхнуло яркое черное пламя, обдав всех могильным холодом. Взметнувшись до самого потолка, оно приняло форму знакомой им всем женщины.

— Паллитра!

— Да, это я! Глупцы, мужланы! Вы думали, что, посмеявшись над моею любовью, ваш жалкий Язон сможет и дальше наслаждаться своей никчемной жизнью, хвастаясь победами над девушками за неимением побед над мужами?! Ну уж нет! То не флакон подарила я ему на прощание, а сердце свое, полное горечи и отчаяния! То не колдовское зелье вкусил он, а испил до дна чашу моих страданий! И, опустев, мое разбитое сердце исцелилось, и снова я буду весела и счастлива, как и была, пока не встретила его! Будь ты проклят, Язон, будь ты проклят, бессердечный! Смотри — я свободна от тебя, я летаю и смеюсь! Да только ты этого не увидишь, потому что будешь спать вечно — не просыпаясь и не умирая! И сниться тебе будет всегда один и тот же сон — раз за разом ты будешь переживать те мучения, что разрывали бедное мое сердце по твоей вине, жестокий эгоист! Прощай! — Голос волшебницы сорвался, и она, закрыв лицо руками, красной молнией вылетела в окно и исчезла с глаз, будто ее и не было.

И только искатели приключений остались стоять с раскрытыми ртами, не зная, жертвы ли они массовой галлюцинации или часть драконьего меню.

Первым тишину осмелился нарушить Акефал.

— Язон не предстанет перед Ксенофобом. Мы все тут покойники.

— Но еще не поздно бежать! — воскликнул Ирак.

Герои посмотрели на него, как на слабоумного.

Иван-царевич выглянул в окно.

Дворец был похож на остров, омываемый веселой толпой разряженных гаттерийцев — то ли у них сегодня был базарный день, то ли какой-то праздник с каруселями, хороводами и цирком.

«И не исключено, что цирк — это мы».

— Язон предстанет перед Ксенофобом, — твердо сказал Трисей. — Никто не знает его в лицо, и поэтому любой из нас смог бы назваться его именем.

— Вот и назовись, — поддержал его Какофон.

— Вот и назовусь.

— Но Трисей! Ты не можешь…

— Царь Гаттерии Ксенофоб ожидает в Тронном зале посланников Стеллы во главе с Язоном, царевичем Пасифия! — Двери распахнулись, и отряд стражи, вооруженной до зубов, выстроился, образуя живой коридор.

— Мы идем, — решительно расправил могучие плечи, стряхнув ненароком с них Ирака, Трисей.

— Ага. Вот и они, герои далекой Стеллы, приплывшие, презрев препятствия и опасности, забрать то, что мы считаем своим по праву. — Такими словами встретил их гаттерийский правитель.

Трисей уже хотел выйти вперед и заговорить от имени всех, но Ксенофоб нетерпеливо сделал жест рукой, призывающий его помолчать, если не спрашивают, и продолжил:

— Ну, доченька моя, что ты скажешь о них?

Воздух рядом с троном загустел, зашевелился — Иванушка мог бы поклясться, что еще мгновение назад там никого не было! — и навстречу им сделала шаг женщина в черном.

Любой бхайпурец, если бы какая-нибудь мистическая сила позаботилась перенести его сюда ради этого момента, без сомнения, сразу же сказал бы, что в предыдущем своем рождении она была Черной Вдовой. В последующем, скорее всего, будет черной мамбой. А в этом должна была стать пантерой, но боги то ли проспали, то ли просто решили пошутить.

И был бы, скорее всего, прав.

Но все подходящие мистические силы на данный момент были заняты, а неподходящие, в силу отсутствия нужной квалификации, просто собрались вокруг в качестве зрителей и теперь глазели, лузгали семечки и пересмеивались в предвкушении забавного зрелища не хуже коренных гаттерийцев.

Женщина, холодно улыбаясь смуглым бесстрастным лицом, подошла к толпе стеллиандров, взяла крайнего из них за правую руку и закрыла глаза.

— Давай познакомимся сначала с тобой, доблестный искатель приключений, отважный воин Стеллы. Я вижу, ты родился в городе Периное. Любитель охот и пиров. Ты глуп и тщеславен и поэтому безрассуден. Недалекие принимают это за храбрость. Твое имя… Акефал. Естественно.

Из свиты придворных раздался смех. Царевна перешла к другому герою.

— Ты — с острова Традос. Если бы ты родился женщиной, то был бы первой сплетницей в стране… В бою с тобой лучше встретиться лицом к лицу, чем оставлять за спиной… А еще ты не умеешь петь… Какофон…

Взрыв оскорбительного хохота сопровождал каждую характеристику, выдаваемую царевной стеллиандрам. Вмешаться и прекратить такую процедуру знакомства посланникам мешала только врожденная галантность по отношению к дамам, до определенной степени усиленная большим отрядом лучников в полной боевой готовности, да желание послушать, что царевна скажет про их сотоварищей, раз уж все успели услышать их собственные характеристики. И поэтому, скрипя зубами, герои изображали презрительное молчание.

Иван с содроганием ожидал приближения своей очереди и не знал, что лучше — броситься на мечи стражи сейчас или умереть от стыда чуть попозже. Еще одна колдунья. И все на их голову. Везет как утопленникам…

А интересно, видят ли остальные, как тяжело даются эти откровения дочери Ксенофоба? Это же так бросается в глаза… Она стала еще бледнее, дыхание поверхностное, прерывистое… Даже постарела прямо на глазах — ей уже можно тридцать дать!.. Да ей же плохо! Она просто устала!..

Не может быть, чтобы она по собственной воле могла так измываться над собой и над гостями. Наверное, ее заставил отец. Вон он — сидит, ухмыляется, рогоносец, лысиной поблескивает… Или это шлем такой?.. Не хотелось бы мне оказаться на месте Трисея… А если она разгадает наш план, разоблачит могучего иолкца… Хватит ли у меня духу применить всю магическую силу сапог, чтобы защитить стеллиандров?

И погубить гаттерийцев? К которым мы незваными гостями пришли за тем, что те по праву считают своим, а мы — своим?

Но иначе нас ожидает смерть, жестокости которой не может быть оправдания…

Но, может, если с ними поговорить, они поймут, что нельзя так поступать с людьми, которые им в общем-то не сделали ничего плохого.

Не успели, по крайней мере.

Как поступил бы на моем месте королевич Елисей? А Сергий?

Сергий… Сколько времени я тут потерял, вместо того чтобы искать тебя, Волк…

Ой, не нравится мне все это… Чем бы ни кончилось — все не слава богу… И что я тут делаю?..

Душевные метания Ивана были в самом разгаре.

Делегация подходила к концу.

— …А ты, кажется, ванадец. Да. Это так. Ты импульсивен, легкомыслен и влюблен. Имя ее… Адриана. А твое… Бутан… Иран… Нет, Ирак.

Трисей зарычал, огромная его ручища ухватила ошарашенного пунцового сына архитектора за шкирку, да там и была перехвачена тонкими сильными пальцами ясновидящей.

— А ты — герой, — уже не говорила, а шептала женщина в черном, но даже шепот ее разносился гулким эхом по притихшему залу. — Тебе проще выдернуть дерево с корнем, чем обойти его. Ты честен, отважен, но слишком прямолинеен и прост. Ты вполне мог бы быть предводителем… этого славного отряда… Но тебя… зовут… Трисей…

— Нет!

Но его никто не слушал.

Шок.

Акефал прав.

Мы покойники.

На запястье правой руки царевич почувствовал холодные пальцы гаттерийки.

— Ты… У тебя из всех собравшихся здесь… самая сильная… заинтересованность… в успехе… вашего предприятия… — Синеватые веки на осунувшемся лице вздрогнули, глаза чуть не приоткрылись, но усилием воли колдунья сумела удержаться в ускользающем трансе. — Розовый мрамор… дым… смрад!.. Ты был У оракула! Тебе… был обещан… успех… добрый… отзывчивый… мальчик…

Теперь всем стало видно, что силы покидали ее.

— Твое… имя… имя… короткое… из четырех букв… Гласная… Согласная… Гласная… Согласная… имя… Язон!

Если бы Иванушка не подхватил провидицу, она бы упала на пол.

Если бы она упала, он не сумел бы ее рассмотреть так близко.

Если бы он не сумел ее рассмотреть так близко, до него еще не скоро бы дошло, что колдуньи могут одновременно быть и первыми красавицами королевства.

Если бы до него дошло это не скоро, возможно, руки его бы не дрогнули и он не уронил бы ее на пол.

Неизбежность, однако…

Последовавшая за сим конфузом суматоха скомкала вторую часть приема — оглашение задания на завтра, но и из пары злобно брошенных Ксенофобом фраз Иван понял, что его ждет.

Бешеные медные быки, пышущие огнем, которых надо запрячь в плуг и вспахать на них поле.

«Это катастрофа. Я погиб, — захолодело все внутри у Иванушки. — Я же не умею пахать!..»

Если бы Иванушка не уронил Монстеру на пол, она бы назначила ему свидание и рассказала, как справиться с первым испытанием.

Или подарила бы книжку «Триста вопросов про фермерство, которые вы хотели задать, но не решались».

Ивану не спалось.

Атмосфера, царившая в среде космонавтов после аудиенции и до самого отхода ко сну, напоминала Иванушке скорее о сне вечном и к простому просмотру цветных широкоформатных грез не располагала.

Провертевшись часа полтора на жестком ложе, он тихонько встал, натянул сапоги из кожи заменителя и прошептал заклинание невидимости — у него было нехорошее предчувствие, что за их залом могут следить.

Как часто это бывает, предчувствия его не оправдались. За их квартирами не следили. Они просто были заперты снаружи. Единственной связью с внешним миром было окно, в которое смогла бы пролезть разве только кошка.

Или кот.

В образе усатого-полосатого запрыгнуть на подоконник шириной с лезвие его меча и на высоте двух метров от пола для Ивана было делом одной секунды. Еще мгновение — и он уже снаружи.

Он уже собирался снова превратиться в человека и произнести заклинание невидимости, как в его ушастую кошачью голову вместе с тяжелым запахом дыма и раскаленного металла пришла одна мысль и осталась там.

Найти быков, не рыская человеком-невидимкой по городу, а в образе кота — по запаху! Ксенофоб сказал, что быки медные и раскаленные. Значит, запах должен быть как раз такой, какой принесло сейчас откуда-то ветром! Откуда?.. Сейчас посмотрим… Ага, оттуда! Вперед!

Первая попытка привела его к пожарищу в мастерской медника. Вторая — к кузнице. Третья — еще к одной. Равно как и четвертая, и пятая, и шестая, и седьмая…

Иван уже собирался начать сомневаться в гениальности своей идеи, как у источника очередного смрада — похоже, где-то уже почти за городом — оказался нос к носу с закрытыми воротами, обитыми железом. Они защищали проход в каменной — не в глинобитной! — стене. Возле них, опершись на копье, в угрожающей позе всех охранников мира, работающих в ночную смену и стерегущих что-то, на что не позарится ни один здравомыслящий человек, спал стражник. А из-за ограды доносились пыхтение и вздохи, как будто в кузнице работал мехами десяток кузнецов.

Снова прыжок — и с верхушки забора в каменном стойле с новыми прожженными воротцами царевич увидел быков.

Быки были как быки. Полностью соответствовали ожиданиям. Медные, огнедышащие, бешеные.

Быки увидели Ивана.

При известной доле фантазии и снисходительности рев, который они издали, можно было сравнить с мычанием. Потому что теплоходные гудки в то время еще не были изобретены.

Заклинание невидимости сорвалось с губ Иванушки без тени раздумья.

Минут через двадцать, когда злонравная скотина успокоилась, царевич осмелился спуститься во двор и осмотреться.

На противоположном конце двора располагался склад с дровами. «Корм их, наверное», — догадался Иванушка. Рядом — колодец. Ближе к коровнику — или быковнику? — еще один. На деревянном щите, обитом железом, — красное ведро, топор, багор и лом. Под щитом — ящик с песком. У стены стойла, недалеко от входа — небольшая поленница.

«На завтрашнее утро приготовили, — обреченно подумал Иван. — Покормят спозаранку — и вперед. Глаза горят, из ноздрей дым валит, медные бока раскалились докрасна, копытами землю роют — раздавят и не заметят, как эти… как их…» — Нужное сравнение Иванушка подобрать так и не смог, потому что паровозов тоже еще не придумали.

Смутное подозрение подсказывало ему, что использование магии популярности ни ему, ни его товарищам на гористой гаттерийской земле не прибавит, да и в присутствии Монстеры, совершенно справедливо опасался он, вряд ли у него получится это сделать. Больше одного, очень короткого, раза, во всяком случае.

Что не оставляло ему никакого выбора.

Как поступил бы королевич Елисей?

А отрок Сергий?

Уж они-то что-нибудь с ходу придумали, это факт… Вот так вот, просто: раз-раз — и пешка в дамках. А король в дураках.

Но так ведь это они!

А что делать ему, Ивану?..

Царевич вздохнул, превратился в человека, почесал невидимой рукой в невидимом затылке и снял с ржавого крюка красное ведро.

Через минуту в душной темноте заскрипел разбуженный колодезный журавль.

Усталый невидимый кот вернулся в зал, где спали гости-пленники, только под утро, уже отчаявшись было найти в кромешной тьме и грязи незнакомого города этот проклятый дворец. Тяжело спрыгнув на так и не успевший остыть за ночь после горячего летнего дня каменный пол, Иванушка быстро добрался до своей лежанки, очеловечился и повалился на пыльные мягкие шкуры делать вид, что спит. Он был уверен, что после всех впечатлений и треволнений этой ночи и вчерашнего дня уснуть не сможет.

Проснулся он от того, что знакомые голоса со всех сторон выкликали его имя:

— Ион!

— Тссс! Дурак! Язон надо говорить!

— Язон? Какой Язон? Язон спит! Сам дурак!

— Иона мы называем пока Язоном!

— Пока не кончатся испытания…

— Или пока он жив…

— А ты орешь: «Ион»…

— Ты хочешь, чтобы услышала эта змея Монстера?

— Думаешь, она стоит под дверью?

— Идиот! Она же колдунья!

— Колдуньям незачем стоять под дверью, чтобы услышать что-либо, Акефал!

— Точно-точно! Вот моя двоюродная тетушка Амфибрахия однажды рассказывала, взяв с меня обет молчания, что, когда она была маленькой, однажды к ним в дом темной дождливой ночью постучалась незнакомая одноглазая старуха, которую…

— Ирак!..

— Язон!..

— ИОН!..

Ах чтоб тебя!

Идиот!

Хорошо, хоть сапоги не снял!

— Бумс, — торопливо шепнул Иван и натянул на себя успевшее куда-то отползти шкурное одеяло.

— Язон!..

— Язон!..

— Я…

— Ну чего раскричались, как на пожаре? — лицемерно потягиваясь, выглянул из-под своего укрытия царевич. — Здесь я, куда денусь?

— ЗДЕСЬ?!

Все стеллиандры, как один, повернулись к Иванушке и уставились.

— ЗДЕСЬ!?

— Ну да…

— Но мы посмотрели — твоей обуви нет, и мы решили…

— Ну естественно, ее не было… Я… Я в ней спал.

— Спал?!

— Спал?..

— Ну да… А что тут такого? Ночью у меня замерзли ноги… и я решил… я решил… Что это вы на меня так смотрите? Ночи в этих местах могут быть очень прохладными, между прочим… Несмотря на высокую дневную температуру… Да что случилось?

— Пять минут назад я сам заглядывал под это одеяло — там никого не было! — обвиняюще затряс толстым пальцем Акефал.

— Было! — пошел в наступление прижатый к стенке царевич. — Просто, когда сплю, я сворачиваюсь клубочком! И меня становится не так заметно с первого взгляда! Особенно когда я мерзну!

— Чего?! — не сразу дошло до стеллиандра.

В нахмуренную голову Трисея, кажется, пришла какая-то мысль, от которой он нахмурился еще больше. Перекинувшись парой быстрых слов с Ираком, он сделал шаг вперед.

— Послушай, приятель, — переставил он озадаченного сотоварища за шкирку туники на другое место, подальше от лукоморца. — Если Ион… Язон говорит, что он так спит, то, значит, не приставай.

— А чего?..

— Так. Надо. Понял?

— Нет.

— Вот и хорошо.

— Не по…

— За нами пришли!

— Эй, веселого утра вам, чужестранцы! Завтрак готов!

— И быки накормлены!

— Ха-ха-ха!

— А козлы?

— Что?

— Что ты сказал?

— Он говорит, что мы уже идем!

— А-а…

— Бе-э…

— Ион! То есть Язон!..

От громкого шепота за спиной лукоморец вздрогнул, сбился с шага, налетел на Сейсмохтона и обернулся.

— Язон! — вытаращив возбужденно глаза, Ирак чуть не тыкался губами ему в самое ухо. — Язон! Я, кажется, знаю! Я догадался! Теперь наверняка!

— Что? — не сразу вернулся царевич в реальность из своего частного маленького мирка недобрых предчувствий, тяжелых ожиданий и просто тихого ужаса, где он отрешенно прощался с жизнью на тот случай, если его наивная маленькая хитрость не сработает и позже он это сделать не успеет.

Иванушка был человеком воспитанным.

— Я понял! Ты — бог теней Дендрогам! Я помню, нам в гимнасии рассказывали — однажды богиня облаков Нефекла повстречала на высокой-превысокой горе молодого пастуха…

— Ирак!..

— Я понял! Но и Трисей тоже со мной согласился! Ну вот смотри, как мы догадались…

— Ирак… Ну я же тебе говорил… — обреченно вздохнул Иван. — Перестань… — Лукоморца так и подмывало продолжить «маяться дурью», но в силу своей непозволительной для героя и тем более для стеллиандрского бога вежливости он усилием воли вымучил:

— …выдавать желаемое за действительное. И без тебя… плохо…

— Плохо?! — Ошеломленный Ирак тоже сбился с шага и налетел на Сейсмохтона. — Тебе — плохо?!

Казалось, даже сама мысль о том, что его кумиру, анонимному божеству, сошедшему на неустроенную, недостойную касания его ног землю, может быть иначе, кроме как очень хорошо, была святотатством. Но та же самая мысль, высказанная вслух самим божеством, уже подрывала устои его незыблемого еще мгновение назад мироздания. Кит нырнул, бегемоты разбежались, земной блин, кувыркаясь, полетел в крынку с Млечным Путем.

— Тебе?.. Плохо?.. — совершенно убитым голосом только и смог вымолвить стеллиандр, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, а на смену ей приходят пальцы ног Пахидерма.

— Ой, — сообщил Пахидерм.

— Ой… — поддержал его Ирак.

— Отвратительно, — мрачно продолжал Иван, в личной вселенной которого творились похожие катаклизмы. — Во-первых, я не представляю, как надо запрягать быков…

— И все?! — поспешил прервать его Ирак, пока не произошло что-нибудь еще более непоправимое. — И только поэтому?..

— Я же сказал, во-…— попытался договорить царевич, но счастливый Ирак заткнул ему рот.

— Естественно! — восторженно воскликнул он. — Знать, как запрягают каких-то быков, — ниже достоинства настоящего бога!

— ИРАК!

— …Но зато я знаю, как их запрягать! Я тебе расскажу! Я видел! Ты берешь быка и тем концом, на котором рога, вставляешь его в эту рамку, которая называется ярмо! А к бокам этого ярма бывают привязаны две длинные палки — дышла вроде оглоблей. А к ним как-то цепляют саму пахалку! Все очень просто!

— Чего цепляют? — недопонял царевич.

— Пахалку! То, чем пашут! И все!

— Что бы я без тебя делал, — только и смог вымолвить на это Иван.

— Я тебе помог? — Радостный Ирак прослезился. — Помог? Правда?..

— Что это вы там перешептываетесь? — подозрительно прищурившись, направил к ним поближе своего коня Ксенофоб.

— А о чем это вы только что говорили с принцессой Монстерой? — не растерялся воодушевленный Ирак.

Царь презрительно расхохотался, запрокинув лысую голову в рогатом шлеме.

— Если хочешь знать, мы поспорили, останется ли хоть одна целая кость у вашего милейшего Язона через пять минут! Ха-ха-ха!!!

— Ха-ха-ха-ха! — поддержали его гаттерийцы вокруг.

Угрюмое молчание героев было им ответом. С их точки зрения, тут, к сожалению, не о чем было даже и спорить.

— А вот и поле! Вы пришли!

То, что Иванушка издалека принял за стадион — новомодную стеллиандрскую штучку, экспортированную на гаттерийскую землю, при ближайшем рассмотрении оказалось заросшим бурьяном обширным пустырем, со всех сторон окруженным каменными трибунами для зрителей. Искатели златошерстного счастья наводняли раньше Гаттерию в таких количествах, что после пары инцидентов, когда медные быки потоптали заодно с пришельцами и половину зрителей, правивший тогда царь приказал сколотить трибуны из дерева, а затем, после десятка пожаров и введения платы за посещения любимого народного аттракциона, заменил его на более несгораемый материал.

Апидром — как гордо назвал один из предшественников Ксенофоба получившееся сооружение — был полон.

При появлении иноземцев размеренный гул тысяч голосов превратился в рев.

Стража древками копий преградила дорогу стеллиандрам, предоставив Иванушке почетное право в одиночку шагнуть на роковое поле.

Ворота за его спиной захлопнулись.

Публика взвыла.

Сердце Ивана екнуло. Он стиснул зубы и сурово попытался с целью моральной поддержки убедить себя в том, что это его приветствуют дружелюбно настроенные зрители, а не толпа кровожадных иностранных маньяков жаждет увидеть его тело распростертым в пыли сего ристалища, распластанным в луже собственной крови, растоптанным бездушным медным зверем с горящими безумными глазами, раздавленным в лепешку…

Хмм…

Сказать, что первая моральная помощь была им себе оказана, значило покривить душой.

Позади хохотнул Ксенофоб.

А что молвил бы сейчас Сергий?..

— Я не понял, царь, а где скотина-то? — недоуменно повел плечом Иванушка. — Я что, целый день тут торчать теперь буду?

Восхищенные взоры стеллиандров буравили ему затылок.

Царь заерзал.

— Где быки? — раздраженно спросил он у разряженного гаттерийца — наверное, начальника апидрома.

— Должны были быть здесь пять минут назад, ваше величество… — скукожился под его тяжелым взглядом здоровяк.

— Иди и проверь, несчастный.

— Будет сделано, ваше величество! — Железные ворота снова распахнулись, и придворный, придерживая обеими руками болтающийся у бедра меч, резво потрусил к таким же воротам на противоположной стороне поля.

Но не успел он пробежать и половины расстояния, как с верхних рядов трибун раздались крики, тут же подхваченные нижними:

— Ведут! Ведут!

Обратный путь начальник апидрома проделал со скоростью, достойной мирового рекорда.

— Вон они! Вон там! — не унимались верхние ряды, и за ними вторили низы:

— Там! Там!

— Уже близко! Близко! Близко…

Верхних внезапно охватило необъяснимое молчание, через пару минут, как инфлюэнца, распространившееся и на первые ряды.

Над апидромом повисла неловкая тишина.

— Что случилось? — грозно нахмурился Ксенофоб. — Где быки?

— Ведут… — растерянно развел руками начальник апидрома.

— Смотри! — охнул у Ивана за спиной кто-то из стеллиандров.

Ворота на противоположном конце поля распахнулись, и знаменитых быков увидели теперь уже все.

Они стояли на месте и нерешительно покачивались из стороны в сторону. Тонкие струйки пара поднимались из их ноздрей, покрывшихся копотью, а пресловутые безумные глаза вместо огненных были цвета догорающих углей.

Бросятся?.. Не бросятся?.. Растопчут?.. Не растопчут?..

Сработало?.. Не сработало?.. Смогу?.. Не смогу?.. Бросятся?.. Не бросятся.

Остатки ромашки выпали из холодных пальцев Ивана, и с отчаянной улыбкой на лице он сделал первый решительный шаг в сторону медной смерти.

Иванушка и не предполагал, что самым трудным во всей этой задаче будет не дать быкам упасть до того, как они закончат хотя бы один ряд.

Под гробовое молчание зрителей покидал он апидром через два часа, и единственная корявая борозда пьяной змеей пересекала вековую целину пустыря с севера на северо-восток.

Перед трибуной для знати грудой металлолома лежали, слабо дыша, медные чудовища.

Измученный, но чрезвычайно довольный собой Иван проделал весь путь до дворца Ксенофоба, вальяжно развалившись на руках вопящих от восторга и обманутых ожиданий стеллиандров.

Ночная уловка удалась.

Сырые дрова не пошли скотине из цветмета впрок.

Королевич Елисей мог бы гордиться им. И даже отрок Сергий, скорее всего, сказал бы наверняка что-нибудь хорошее…

Праздничное настроение космонавтов не проходило долго. До обеда. Пока злобствующий правитель Гаттерии не пригласил их на вторую аудиенцию.

Зал, как и в прошлый раз, был набит до отказа любопытствующими придворными, знатными горожанами, стражниками и просто разношерстым уличным людом, смогшим просочиться через кордоны охраны.

Уже с нескрываемой неприязнью Ксенофоб окинул стеллиандров медленным взглядом и заявил:

— Хоть моя дочь и говорит, что никакого колдовства, кроме нашего, тут не было, я думаю по-другому. За несколько веков такого не было ни разу! Чтобы наши быки не смогли справиться!

— А раньше вы на них пахали? — заботливо поинтересовался Иван. — Может, это они просто от непривычного им труда…

Монстера остановила на нем свой бархатный взгляд.

Царевич потерял дар речи.

Но зато его вновь обрел царь.

— Ты издеваешься надо мной? — взревел он. — За несколько веков еще ни разу не было, чтобы они не разнесли в клочья всякого, кто посягнет на нашу святыню! Всех! На клочки! На кусочки!

— Ваше величество. — Принцесса положила ему на плечо свою тонкую смуглую руку и быстро зашептала что-то.

— Жулики! Мошенники! Колдуны! — не унимался Ксенофоб.

— Чево-о?!

— Мы не позволим…

— Самозванцы!

— Ваше величество…

— То, что стеллиандры в честном поединке…

— Мне сразу вы все не понравились! Особенно ты! Жди от вас…

— ПАПА.

— …мы не мошенники!..

— …неприятностей!

— Его величество Ксенофоб Первый пригласил благородных юношей из Стеллы, чтобы огласить следующее задание. — Властный голос Монстеры прозвенел в зале, как брошенный на каменный пол меч, и все препирательства мгновенно прекратились.

— Завтра, о изворотливый сын Стеллы, — обратился царь к растерявшемуся Иванушке, — ты должен будешь засеять зубами дракона вспаханное тобой сегодня поле… делянку… полоску… рядок… и сразиться в одиночку с воинами, которые вырастут из этого грозного семени! Трепещи…

— Гм, извините, можно вопрос?

— …недостойный… Что?

— У меня есть вопрос. Как часто их надо будет поливать? И когда они прорастут? Видите ли, мы тут несколько торопимся…

— Ха-ха-ха-ха-ха!!!

На конкурсе на самый зловещий смех царь, без сомнения, находился бы в жюри.

— Не расстраивайся! Ты все увидишь завтра! И завтра это будет последнее, что ты увидишь!

— И это обнадеживает… — пробормотал Иванушка.

Ксенофоб был бы чрезвычайно разочарован, если бы узнал, что шедевр его иезуитского красноречия действительно обнадежил Ивана, вместо того чтобы напугать. Сразу было видно, что в Гаттерии никогда не издавалась любимая книга лукоморского царевича, в которой каждый раз, когда злодеи говорили нечто подобное королевичу Елисею, неприятное разочарование, как правило, в конце концов настигало все-таки их самих.

— Ступайте, самонадеянные сыны Стеллы, — презрительно махнул рукой по направлению к дверям зала царь. — Отдыхай, веселись, Язон, и готовься…

Иванушка в пятый раз перечитывал и пытался разгадать тайный смысл короткой фразы на клочке пергамента, найденном на своей постели по возвращении в апартаменты: «Сегодня в двенадцать часов будь у входа в Черную башню».

Кто?

Зачем?

А может, ошиблись кроватью?..

Как всегда в затруднительных случаях, то есть просто всегда, Иван решил прибегнуть к испытанному средству — «Приключениям лукоморских витязей». Мысленно бегло перелистав роман, он нашел огромное количество примеров, когда кто-либо неизвестный, желая сообщить кому-нибудь кое-что секретное, писал подобную записку, незаметно подкидывал ее нужному человеку, призраку или чудовищу, а потом под глухой бой часов, омерзительный скрип кладбищенских ворот или зловещие раскаты грома шептал тому на ухо (или на то, что под этим названием было известно) ужасные тайны.

Хотя вспомнилась, конечно, и пара курьезных случаев, к делу не относящихся.

В первом королевич Елисей так же неожиданно нашел похожую записку в золотой шкатулке, которую он вытащил из-за пазухи убитого им в поединке Гугуна Одноглазого, и когда пришел в назначенный час в заветное место, его поджидала Энзима Трехполосная со своими братовьями, и если бы не бегал быстро он, то быть бы ему безвременно женатым.

Второй случай — когда не пошел королевич Елисей на назначенное свидание, потому как от воспоминаний об Энзиме Трехполосной у него разыгралась жестокая мигрень, а отдал он надушенный кусок бересты своему тайному злейшему врагу, принцу Остравскому, с нехорошим намерением. Отправился туда принц со своими братовьями, встретился с красной девицей — Харлампией Златоручкой — и оженился безвременно. А королевич Елисей, увидав потом ту боярыню, стал принцу Остравскому тайным злейшим врагом.

Так или иначе, опыт героев показывал Ивану, что ждет его какая-то загадка.

Что же этому скрытному незнакомцу от меня надо?

А может, незнакомке?

Иванушка тоскливо вздохнул. Если бы записка находилась на подушке Трисея, Акефала или даже Ирака, какие-то сомнения еще могли оставаться.

Но на его подушке такое послание мог оставить только незнакомец.

Так зачем же?

Может, он хочет сообщить что-нибудь важное? Чего нельзя было открыто сказать днем?

Но что бы это такое могло быть?

Что-то было тут нечисто, какой-то подвох, как пить дать. Ох, не к добру это!

Но настоящие витязи Лукоморья не привыкли отступать.

А может, пока никто не заметил, подкинуть эту записку Трисею? Пусть он ему сообщит, а тот мне потом расскажет…

Нет. Я не вправе подвергать его такому риску. Если что-то случится, то пусть со мной.

Ночью все башни черны.

Это, а еще то, что гаттерийские архитекторы свои учебники и справочники дальше статьи на букву «Б» не читают, Иванушка понял через тридцать минут после оголтелого метания по дворцовому комплексу туземных монархов.

Эта?.. Эта?.. Эта?.. А может, эта?.. Нет, вроде та, пятая по счету, чернее была… Или седьмая?.. А вон там, направо, еще две, и их я вроде пока не видел… Может, там?.. А может, она черная в переносном смысле, и это просто как фигура речи троп, когда неприятным предметам или явлениям…

Ой, ёшеньки-матрёшеньки…

Бом-м-м-м… Бом-м-м-м… Бом-м-м-м…

Двенадцать! Опоздал! Не нашел! Идиот!

Иван устало привалился спиной к теплому каменному боку неизвестно какой по счету башни и в бессильном отчаянии в сердцах стукнулся затылком о гладкий камень. К его великому вестибулярному изумлению, стена от удара подалась, поехала куда-то вправо и вниз, и царевич начал падать, но не успел — какая-то невиданная сила ласково подхватила его и понесла наверх.

— О, как ты точен, мой герой… А твоя нетерпеливость меня просто пугает… — промурлыкал совсем рядом бархатный голос.

Иван осторожно выглянул из-под обрушившейся на него груды подушек и вдруг оказался нос к носу с хозяйкой голоса и башни.

— Ой… — слабо пискнул он и попытался провалиться сквозь пол.

Даже при мерцающем свете потухающих углей в медной жаровне, находившейся в дальнем углу будуара, не узнать Монстеру было невозможно.

— Извините, пожалуйста, ваше высочество… Я тут все развалил… Я нечаянно… Я просто падал и оказался здесь, наверху… Я сейчас все приберу…

И царевич, пока ему не успели помешать, бросился сгребать охапками подушки с ковра и метать их на низкое ложе под черным балдахином, мысленно честя себя на все корки. Мало того что он не нашел ни Черной башни, ни своего немногословного корреспондента, так он еще умудрился непонятным образом попасть в опочивальню дочери царя! Если бы кто-то об этом проведал, его вполне могли бы приговорить к смерти! Хорошо еще, что Монстера, кажется, в сумраке принимает его за кого-то другого и не подняла тревогу. Надо будет как-то побыстрей отсюда улизнуть… Или, если узнает его, постараться объяснить, что произошла какая-то странная ошибка…

— Ну что же ты, воин, не смущайся так, присядь…

— Нет, спасибо, я уже пошел… Я тут случайно оказался… Я не хотел вас отвлекать от ночного отдыха… Я просто искал Черную башню и, кажется, немного ошибся дверью…

— Но…

— Я не нарочно… Извините… До свидания… — Иван, не замечая, что, как щит, прижимает к груди последнюю подушку, попятился в том направлении, в котором, он надеялся, была лестница вниз.

— Но я ждала тебя, Язон!.. — капризно вскинув брови, воскликнула царевна.

«Узнала!» — пропустило удар сердце Иванушки, а потом, как только общий смысл фразы дошел до него полностью, и вообще чуть не остановилось.

— Что-о?! — задохнулся он.

— Я ждала тебя! И не понимаю, почему это тебя так удивляет, поскольку ты уж ко мне пришел, — слегка раздраженно повела плечом Монстера.

— Вы… Так это… Так значит… Эта записка…

— Да, это написала я. Слава о твоей отваге и искусстве долетела и до наших диких краев, Язон… Поэтому не торопи время, мой воин… Нас ожидает жаркая ночь… Какая прелесть! Ты краснеешь! Ой, что с тобой? Тебе нехорошо? Открыть окно?

И снова неведомая сила подняла Иванушку и бережно опустила на только что собранную им гору подушек. По всей комнате захлопали створки распахивающихся окон.

Царевна, изогнув крутое бедро, присела с краю, щелкнула пальцами, и со стола прямо к ней подплыло и зависло в метре от пола огромное золотое блюдо с фруктами.

— Хочешь персик? — коснулась она румяного плода изящным пальчиком с трехсантиметровым, покрытым черным лаком ногтем.

— Н-нет… — Иван слегка отодвинулся.

— Грушу?

— Н-нет… — Иван отодвинулся еще подальше.

— Тогда хурму?

Тоскливый взгляд Иванушки скользнул по бескрайнему блюду и непроизвольно остановился на бананах. «Эх, Сергий, Сергий… Пошто ж ты меня оставил…» — запершило в горле.

— Ага! — довольная собственной прозорливостью, неверно истолковала паузу Монстера и взяла из кучи фруктов один банан.

Кожура под ее пальцами лопнула, распавшись на четыре желтые полосы, и полные чувственные губы искусительницы плотоядно сомкнулись на беззащитной белой сердцевине.

Иван вздрогнул и инстинктивно забился в угол.

Колдунья недоуменно нахмурилась. Что-то здесь было явно не так.

— Вы мне, кажется, что-то сказать хотели, — нерешительно набрался смелости царевич. — Когда записку писали…

— Я? — грудным голосом удивилась Монстера. — Какую записку? Ах да. Записку… Да, я хотела посоветовать тебе, как справиться с завтрашним испытанием…

— Спасибо!

— …Но ты должен мою подсказку заработать… — мягко коснулась она коленки Ивана.

— Что я должен буду для вас сделать?

Тут непрошибаемая невинность ее ночного гостя начала беспокоить хозяйку Черной башни.

— Послушай, Язон, у тебя никогда не было брата с таким же именем?.. Или другого родственника?..

— Н-нет… Насколько я знаю… — нерешительно проговорил Иван, не понимая, к чему клонит волшебница.

— М-да… — разочарованно откусила она банан и стала задумчиво жевать. — Или я что-то перепутала, или слухи могут быть НАСТОЛЬКО обманчивыми…

— В-ваше высочество… Если требуется сразиться с великаном… Или скакать за тридевять земель… Или… Я готов… Вы только скажите…

— Нет, Язон. Ничего такого мне от тебя не надо, — проникновенно заглянула она ему в очи в последней отчаянной попытке. — Мне всего лишь хотелось, чтобы ты своими губами, своими руками, своим телом поведал мне о вселенной безумной любви…

Так бы сразу она и говорила. Об этом царевича дважды просить было не нужно. Уж это-то он знал как делается: и читал, и сам видел на примере старших братьев неоднократно.

Иванушка неуклюже, но быстро соскочил на пол, встал на одно колено перед царевной и прижал обе руки к груди (своей).

Иван декламировал, как с кровью отдирал от горячего сердца истекающие любовью куски, и обнажались предсердия и желудочки, кипящей страстью брызжа на неосторожных.

Монстера закрыла лицо подушкой, и плечи ее, одетые в черный газ, мелко вздрагивали.

закончил царевич взрывом эмоций и рухнул на ковер лицом вниз, замерев у бархатных туфелек колдуньи.

Монстера была не в силах говорить и только изредка всхлипывала, вытирая самой маленькой из подушек расплывшуюся тушь.

— Язон… Язон… Милый мой… Сколько мужчин побывало в этих стенах… Но ты один… Один… Такой… Никто… Я не забуду… Никогда раньше… Поднимись… Я все тебе расскажу… И помогу… И еще погадаю… Какой ты… Это невероятно… КАК ТЫ МЕНЯ РАССМЕШИЛ!..

Возбужденный гаданием Монстеры, Иван убежал в свою комнату во дворце; суровые часовые, пробурчав нечто невнятное себе под нос, заснули на своих постах, и даже исходящий злостью и желчью Ксенофоб забылся за точильным камнем, выронив из рук свои любимый боевой топор.

И никто-никто не слышал и не видел, как в святая святых сокровищницы — внутреннее хранилище легкой тенью просочилась таинственная фигура в черном плаще и из зачерненного сажей медного кувшина вылила до капли в чашу с зубами дракона какую-то тягучую мутноватую жидкость, подозрительно похожую на сахарный сироп.

Это и был тот единственный способ пройти через смертельно опасное испытание и остаться живым, о котором Монстера поведала царевичу.

Ведь даже малые дети в Гаттерии знают, что ночью начинается и властвует безраздельно страшная болезнь кариес.

Из пораженных за ночь кариесом зубов дракона выросли хилые, уродливые, еле стоящие на ногах воины — кариозные монстры.

Что творилось на апидроме — ни в сказке сказать, ни в мифе описать.

Возмущенная толпа стала кидать на арену косточки от фруктов, куски подсолнухов, огрызки яблок. Один из таких огрызков и решил исход так и не начавшегося сражения, попав в плечо командиру. Тот повалился, увлекая за собой одного, другого, третьего…

«Принцип домино», — покачал головой Иванушка, с жалостью и сочувствием наблюдая, как беспомощная и бестолковая куча-мала делала безуспешные попытки распутаться и приподняться.

Монстера, медленно смакуя цифры, досчитала до десяти и объявила победу стеллиандра за неявкой соперника.

Если бы Ивану сказали раньше, он никогда бы не поверил, что десять стеллиандров могут перекричать многотысячный апидром, да еще с большим запасом. С восторженным ревом земляки Язона подхватили царевича на руки и стали его качать так, что дух захватывало, а завтрак настойчиво просился наружу.

И быть бы ему на вершине счастья, да только не давали покоя вчерашние слова Монстеры: «С этим испытанием я тебе помогу, а вот против дракона не подействуют ни моя хитрость, ни моя магия. Только говорят мне карты, что место твоей смерти не здесь и время твое не пришло еще, и только поэтому знаю я, что пройдешь ты и это испытание, хоть и неведомо мне, как и какой ценой. Но помни, Язон-царевич, что карты и ошибаться могут, даже у меня. Так что берегись…»

На следующее утро гомонящая, жадная до зрелищ толпа окружила у стен дворца стеллиандров, царя и гвардейцев и повлекла их вверх по пыльным улицам Мзиури, к голой желтой скале, нависавшей над морем.

Впрочем, по мере приближения к ее подножию голоса гаттерийцев как-то сами собой становились все глуше и тише, пока совсем не смолкли, и тогда Иванушка понял, что они пришли.

По лицу Ксенофоба было ясно, что он считает это путешествие для выскочки-стеллиандра последним в его жизни.

— Ты знаешь, Язон, почему еще задолго до приближения к драконьей скале замолкла толпа? А почему среди дворцовой челяди нет палача? — Голос Ксенофоба источал кипящую ненависть и приторный яд. — А почему вот уже несколько сотен лет мы даже не утруждаем себя тем, чтобы получше перепрятать нашу национальную реликвию, ты тоже не знаешь?..

— Потому что сами не можете забрать ее оттуда? — рассеянно предположил Иван, тревожным взглядом окидывая негостеприимную гору цвета золотого самородка.

Ксенофоб зашелся от ярости, и Иван понял, что угадал. И почему во дворце не существовало должности придворного палача, он понял тоже.

Потому что, как старая картина — мушиным навозом, гора была усеяна человеческими черепами. Костей видно не было — может, для этого следовало бы подойти поближе. Хотя царевич охотно принес бы в жертву свое любопытство, лишь бы быть от этого зловещего места как можно дальше.

И как можно быстрее.

Потому что на самой верхушке скалы часть крутого уступа зашевелилась, заворочалась и расправила золотистые крылья.

Толпа ахнула и подалась назад, едва не утащив за собой и героя, и злодея дня.

— Там, на самой вершине скалы, есть пещера. В пещере — золотое руно. Иди. Желаю тебе оставить твои кости где-нибудь неподалеку, чтобы их можно было потом забрать и закопать под порогом дворца, чтобы всякий проходящий топтал их, а твоя душа не знала покоя под их ногами, — напутствовал царь и, неприятно осклабившись, шепотом добавил: — Но если даже ты сумеешь добыть руно, не думай, что ты с ним далеко уйдешь. Клянусь, оно рано или поздно займет свое место на моих плечах.

Иван поморщился от такого вероломства, закусил губу и решительно шагнул вперед.

— Удачи тебе, Язон! — выкрикнул, перекрывая рокот толпы, Ирак. — Мы все равно будем ждать твоего возвращения! Проклятый дракон подавится!

Иван, как будто налетев на невидимую стену, остановился, повернулся и пошел назад. Гаттерийцы завыли, заулюлюкали, засвистели. Тут же, как из-под земли, появился торговец тухлыми яйцами и гнилыми помидорами.

— Я хочу попрощаться со своими друзьями, — твердо заявил Царевич.

— Мудрое решение, — издевательски склонил голову Ксенофоб.

Лукоморец быстро подошел к стеллиандрам и, обхватив за плечи Трисея и Ирака, тихо заговорил:

— Сейчас же уходите на корабль и забирайте с собой Язона — если у меня что-нибудь получится, боюсь, отплывать придется без прощального банкета. Ждите меня там. Если я не вернусь…

— Ион!..

— …найдите, пожалуйста, моего друга Сергия и все ему расскажите… Как я хотел его найти… И как… погиб… — От жалости к себе у Иванушки перехватило горло. — И передайте, что было очень приятно с ним познакомиться… И с вами тоже… И страна мне ваша успела понравиться… Особенно финики…

С этими словами, чувствуя, что по рейтингу прощальных слов уходящего на верную смерть героя его сентенции не попадают и в первую сотню, он развернулся и побежал в гору, с хрустом давя хрупкие от времени и солнца кости прочными подметками сапог.

Если бы Трисей не ухватил Ирака за тунику, юноша последовал бы за своим кумиром.

«Ну и педилы…» — в который раз подивился иолкец, мимоходом оттаскивая Ирака к кучке стеллиандров, одиноко стоящих на опушке у небольшого леска, где уже укрылись все местные зрители, и теперь трудно было сказать, больше в лесу деревьев или людей.

Первые ряды занимала царская семья, знать и главный передатчик. Поскольку оттесненным простолюдинам не было видно ничего, кроме спин впередистоящих, главный передатчик громко описывал то, что он наблюдает, а его подручные и ученики, рассыпавшись среди народа, как по цепочке передавали его слова стоявшим позади. И каждый приукрашивал свое повествование как только мог, потому что самый красноречивый после смерти главного передатчика занимал его почетное и очень доходное место. Главного передатчика холили и лелеяли, и поэтому, как правило, доживал он до очень глубокой старости, зачастую уже практически слепым и глухим, но с воображением и словарным запасом, усиленными годами.

Так рождались на гаттерийской земле самые невероятные легенды.

Утреннее солнце, хоть и молодое, нещадно слепило глаза, и Ивану приходилось карабкаться по камням, одновременно глядя вверх и прикрывая глаза рукой, как козырьком.

Дракона не было видно.

«Может, весь этот курултай его не разбудил? — отдуваясь и обливаясь потом, думал царевич, карабкаясь чуть ли не на четвереньках среди огромных, размером со слона, глыб, поросших короткой жесткой травой, и изо всех сил стараясь не наступать на черепа. — Может, удастся подойти тихонько, забрать золотую овчинку и — бегом вниз?.. Хочется надеяться, что невидимок драконы не видят, как и полагается… Хотя интересно, а нюх у них хороший? А слух? Что же я помню про них? А, у них размах крыльев около сорока метров. У молодых. А еще… Еще у них ушей нет. Зато есть когти, и ими они могут зацепиться даже за вертикальную скалу… А еще у них период спаривания летом… И зрачок вертикальный. А чешуйки шестиугольные. Или это у пчел соты? Ах, да. Еще круг кровообращения у драконов открытый… что бы это ни значило… Да зачем мне все это? Я должен вспомнить про нюх и слух. Нюх… Нюх… Эх, говорила мне мама — учи зоологию… Так кто ж его знал. Они же вымирающий вид. К несчастью… пока не вымерший…

Ох, да когда же наконец эта вер… ши… на…»

Ой.

Вот она.

А вон и пещера. И не пещера даже, а просто неглубокая ниша в стене с уступом, похожим на сиденье, на котором и лежала — руку протяни — зо…

Струя жидкого пламени ударила в камень над головой Иванушки, и огненные капли разлетелись, поджигая сухую редкую траву.

Он успел кинуться за одного из «слонов», и только это спасло его от погибели, а царя Ксенофоба — от преждевременного разочарования, потому что при прямом попадании даже костей бы от незваного гостя не осталось.

Над головой скрючившегося в тени глыбы Ивана, низко-низко, медленно-медленно поворачивая башкой цвета нечищеного медного самовара и раздувая ноздри, как бы принюхиваясь, проплыло золотисто-зеленое чудовище. На мгновение царевичу показалось, что один огромный желтый глаз остановился на нем, и сердце, просвистев мимо озадаченного желудка, ухнуло прямо в правую пятку.

Дракон, медленно ухмыльнувшись, стал заходить на второй круг.

«Гадская ящерица, — выругался сквозь зубы Иванушка, пытаясь одной трясущейся рукой развернуть бумажку, на которую еще вечером выписал заклинания трех волшебников, а другой стянуть сапог. — Могла бы и не заметить… Ну зачем нужна ей эта дурацкая шкура, а? Ладно, план «А» провалился. План «Б»… Криббль, Краббле, Круббле!»

Прицельный залп из сапога-огнемета, кроме видимого удивления на лице кровожадного ящера, других результатов не принес и, не выскочи царевич вовремя из своего укрытия, у дракона появился бы слегка пережаренный, но вполне съедобный завтрак.

Третий, четвертый, пятый и шестой заходы последовали до отчаяния быстро один за другим, и оглушенный, ошарашенный Иван метался с места на место среди всплесков огня, лавы и горящей земли, не соображая больше, что делать и куда бежать.

Перед последним заходом дракон, похоже, решил сделать круг побольше, и у Ивана появились бесценные секунды, чтобы прийти в себя.

Поднявшись с трудом на непослушные ноги, он, к ужасу своему, увидел, что коварный ящер выгнал его на самую вершину скалы — ровную лысую площадку, на которой не было ни одного укрытия крупнее и прочнее человеческого черепа.

Где он?.. Где он?.. Где…

Проклятая рептилия появилась слева.

У царевича оставался последний вариант и последняя надежда. Тем более что однажды это уже сработало.

Краббле! Криббль! Круббле!

«Внутренний объем подпространства хранения переполнен, — приятно перекрывая торжествующий рев дракона, прозвучал из голенища слегка гнусавый женский голос. — Приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто без сохранения всех размещенных объектов».

И не успел Иванушка опомниться или хотя бы спросить «Чё-о?», как сапог в его руках судорожно дернулся, и из него выпали «Инструкция пользователя» к волшебным сапогам, полбуханки черного хлеба, флакон средства для чистки ковров и дракон.

Новый, вернее, хорошо забытый старый дракон растянулся на брюхе, растопырив все четыре лапы, и по обалделости взгляда смело мог бы посоревноваться с самим Иваном.

Или с золотистым зверем наверху, если уж на то пошло.

Атакующая злорадствующая бестия поперхнулась собственным пламенем и, от неожиданности икнув, просвистела мимо и снова взмыла ввысь, заходя на восьмой круг.

Дракон из сапога зашевелился и, хотя Иванушка все еще оставался невидимкой, обернулся, набрал полную грудь воздуха и безошибочно злобным янтарным оком зафиксировал своего недавнего тюремщика.

А вот это был конец.

Это понял даже Иван.

Он бессильно опустился на колени, закрыл голову руками и стал смотреть короткометражный документальный фильм под названием «Моя жизнь».

А гаттерийский дракон, круживший заполошно в безоблачном небе, вдруг пронзительно затрубил.

Услыхав голос своего золотистого собрата, сине-фиолетовый сморгнул, закрутил головой, мгновенно позабыв про Иванушку, не дожидаясь, пока найдется источник этих раздирающих барабанные перепонки звуков, подпрыгнул, мощно взмахнув громадными крыльями, и взлетел.

Волной воздуха Иванушку отшвырнуло далеко в сторону, пребольно шмякнуло об скалу, а сверху на него свалилось и полностью прикрыло что-то горячее, жесткое и тяжелое, вроде ворсистого кольчужного одеяла.

Он вытер рукой с лица холодный пот, смешанный с гарью и желтой пылью, и осторожно выглянул из-под обгоревших ресниц.

В глаза ему сразу же ударил ослепительный золотой блеск фамильной реликвии царских семей двух стран.

Вот оно.

То, ради чего десять храбрецов приплыли сюда, рискуя свободой и жизнью.

От чего по всей правой стороне тела через несколько минут будет такой незабываемый обширный синяк.

Золотая шкура священного барана.

Или священная шкура золотого барана?

Ладно, оставим религиозные вопросы теософам. Пока эти мерзкие твари были заняты пожиранием друг друга, надо было бежать отсюда со всех ног.

Но где же они? Еще не хватало, чтобы они объединились, решив, что одного маленького тощенького лукоморца им вполне может хватить на двоих!

Иванушка с тревогой высунулся из-под шкуры и замер.

Целующиеся голубки на приглашениях на свадьбу мгновенно канули бы в Лету, если бы хоть один художник хоть один раз увидел бы целующихся драконов.

Золотистое и синее чудовища парили в небесах, бережно переплетя длинные чешуйчатые шеи, и, задыхаясь от нежности и безумной страсти, протяжно трубили, оповещая весь мир о зарождающейся любви.

«Вымирающий вид, — вспомнил царевич. — Может, последние в своем роду…»

Встретились два одиночества. И теперь было им глубоко наплевать и на жалкую золотую шкуру, и на беспомощного скорчившегося под ней человечка, и на эту странную страну, и на эти пыльные горы…

Были только он, она и бескрайнее синее небо.

Уходи, Иван. Они не заметят.

— …И превратился стеллийский царевич в дракона…

— …И, завывая, превратился заморский царевич в отвратительного дракона…

— …И, завывая, как тысяча демонов, обернулся заморский колдун в омерзительную драконоподобную тварь…

— …И схватился со старым драконом…

— …И не на жизнь, а на смерть стал биться с нашим драконом…

— …И небеса отпрянули в испуге при виде кровавой битвы, что завязалась между Добром и Злом… Ой…

— Извините, — машинально пробормотал Иван, уходя с ноги третьего передатчика на ногу жены крестьянина, стоявшей тут же рядом, потому что большого выбора у него не было, и, пройдя уже почти через весь лесок, на землю он ступал не больше пяти раз, и то случайно.

Там, где он прошел, зрители охали и ойкали, кое-где завязывались и тут же стихали вялые потасовки, но старички-волшебники постарались на славу, и никто так и не увидел ни Ивана, ни сокровище национального масштаба на его плечах, неторопливо, но решительно удалявшихся в сторону порта.

Проходя мимо Черной башни, которую при дневном свете человеку, даже несведущему в топографии Мзиури, невозможно было спутать с другими черными башнями, каковых в городе оказалось немало, Иван поднял глаза к единственному окошку под самой крышей, открытому настежь.

Монстера помахала ему рукой, а по губам ее скользнуло что-то очень похожее на улыбку.

Он смутился, покраснел, вспотел, споткнулся и не помахал в ответ.

Когда, пройдя метров пятьдесят, он все же набрался решимости и оглянулся с приподнятой в прощальном жесте рукой, все окна в башне были уже плотно закрыты.

«Показалось», — с облегчением соврал себе царевич, вытер пот со лба и прибавил шагу.

А в порту шел бой.

Раненые и убитые валялись повсюду, и, к своему ужасу, Иванушка узнал среди них некоторых членов команды «Космо» и героев.

Гаттерия их не отпускала.

Заклинание сапог-самогудов вспомнилось само собой и, сбросив сковывающую движения овчину на причал, Иванушка ставшим уже привычным жестом содрал с ноги сапог и выпалил: «Круббле-Краббле-Криббль!»

И тотчас же из голенища полилась тягучая, обволакивающая восточная мелодия, под которую, наверное, засыпали, засыпают и будут засыпать погонщики верблюдов в душных темных караван-сараях под огромными звездами Шатт-аль-Шейха еще долго после того, как когда-нибудь и где-нибудь у остальных людей наступит конец света.

Палило на поражение вездесущее солнце, раскаляя песок до температуры огня и воду до температуры песка, обливала бледным светом равнодушная луна, завлекали оазисы и приглашали миражи, а караван шел, покачиваясь, как флотилия на море, и горбоносые усталые верблюды терпеливо переставляли ногу за ногой, не глядя вперед, зная, что перед ними — вечность…

Вечность…

Покой…

Сон…

Прах…

Трах!

Сапог выпал из ослабевших пальцев Иванушки.

Музыка умолкла.

Царевич сконфуженно затряс головой, пытаясь понять, что он делает в этом незнакомом месте и куда подевались верблюды.

Вокруг него плескалось море и лежали груды окровавленных тел. Более окровавленные лежали тихо, менее окровавленные — глубоко дышали и умиротворенно стонали во сне.

«Ёшеньки-матрёшеньки, — изумленно присвистнул Иванушка, если бы умел. — Это я их всех усыпил! Ну ничего себе мелодия! Сколько же я тут продудел-то? Надо наших скорее будить да бежать, пока туземцы не проснулись».

Иван успел перетаскать всех стеллиандров на борт «Космо», сбросить в воду сходни, выловить их из воды, перенести на борт золотую шкуру, сбросить в воду сходни, опять выловить их из воды, перенести на борт Язона, сбросить в воду сходни и попытаться без особого успеха поставить паруса, уронить мачту, оттолкнуть корабль мачтой от причала, уронить мачту в воду, сам упасть в воду, выловить себя и мачту, уронить в воду паруса, выловить паруса и только после этого вспомнил, что, как из каждого заклинания, из этого выход был простой — «Бумс».

— «Бумс», — прошептал он еле слышно на ухо капитану, но надеждам его не суждено было сбыться: проснулись все.

Но пока озадаченные гаттерийцы пытались понять, что в нормальной пустыне делает такое неприличное количество воды, отчего караван-сараи, дувалы и минареты в мгновение ока превратились в непонятные строения неизвестной архитектуры и не следует ли подождать, пока самум сдует этот лукавый мираж, матросы «Космо», подгоняемые самыми страшными лукоморскими проклятиями Ивана, быстро поставили мокрые паруса и поймали попутный ветер.

И только когда отголоски фраз: «Нам от берега плыть, пенек бестолковый!.. Мачта — вот она! А это — весло! Это ж козе понятно! Чтобы паруса пошли вверх, веревку надо тянуть вниз. Быстрее!.. Возитесь, как улитки черепаховые… От берега нам надо плыть, от берега! Ну сколько раз вам повторять, что берег — это там, где кончается вода!.. Тысяча морских чертей!..»

Когда они уже приближались к горизонту, с пристани донесся одинокий вопль отчаяния, тут же потонувший в тысячеголосом реве ярости. Это под ногами нахлынувшей толпы окончательно проснулся командир отряда, посланного перебить стеллиандров, если они захотят сесть на корабль.

Она вздохнула, поплевала на тряпку и тщательно оттерла пятнышко, оставленное бесстыжей мухой на светлом образе ее героя. Отполировав после этого до блеска все блюдо, она трепетно поместила его на специальную подставку, сделанную своими руками, и поставила среди обширной экспозиции разнообразных тарелок, кубков, фресок, кувшинов, амфор, пифосов, гобеленов, салфеток и прочих предметов, на которых известными, малоизвестными и просто неизвестными ремесленниками было нанесено изображение Нектарина, совершающего разнообразные подвиги.

Вот миниатюра на пряжке: Нектарин, побеждающий Политаза. Там чеканка на умывальнике: Нектарин, выигрывающий чемпионат Мирра по гонкам на колесницах. Здесь вышивка крестиком на пододеяльнике: Нектарин, сражающийся со стоголовыми, сторукими и стоногими великанами. Триптих сканью на жаровнях: Нектарин, усмиряющий бешеного вола из Эритреи… Куда ни кинь взгляд — все или бестактно напоминало о сем доблестном муже, или открыто кричало о нем.

Что бы ни говорила родня.

Что бы ни твердили знакомые.

Что бы ни доносили сплетни.

Ведь это была Любовь.

Бескрайняя, как океан.

Чистая, как весеннее небо.

Безумная, как Канатчикова дача и Кащенко, вместе взятые.

Любовь с первой кружки.

Он вздохнул и машинально почесал обожженную крапивой щеку.

Уже вторую неделю он ходил и ползал кругами вокруг дома сестер-грай, и все без толку. Коварный план, предложенный оракулом за очень нехилую плату, — захватить единственное на троих око грай при передаче от одной сестры к другой и угрозами выведать, как найти их родственниц горгон, никак не срабатывал. Проклятые бабки просто не желали передавать свой дурацкий глаз — им постоянно пользовалась одна и та же старуха! Попытка же организовать антиграйские волнения в деревне привели лишь к тому, что теперь ему приходилось скрываться не только от самих грай, но и от всех поселян и питаться тем, что тайком утаскивал из их подношений грайям.

Крестьяне и пастухи, поставленные перед выбором — пойти против родственниц богов или против назойливого пришельца, — долго не колебались, выбрав второй вариант.

Тупое быдло!

А ведь время-то подпирало! Времечко-то ведь шло! Так можно было и мимо женитьбы пролететь! Не до старости же за чудовищами охотиться и в походах пропадать! Да и такие глупые и богатые царевны на дороге не валяются. И если бы не ее сквалыга-отец и завистливые старые девы-сестры, в дремучести своей не желающие иметь такого выдающегося зятя… Голову горгоны им, видите ли, подавай!.. Только после этого они рассмотрят кандидатуру… Ха… Да если у меня будет голова горгоны, я сам буду кандидатуры рассматривать!.. Устрою уж я им маленький сюрпризик… Будут они еще у меня в ногах валяться, упрашивать, чтобы я эту…

Чу!.. Что это? Какой-то шум у ворот?..

Ну-кася, ну-кася…

Выдающимся героем Нектарин стал не в последнюю очередь потому, что не упускал шансов, которые упускать было нельзя.

— Ожерелья! Ожерелья! А кому ожерелья! Блестят-переливаются, на шейку надеваются! Ожерелья кто купил — верно денежку вложил! А кольца кому, колечки! Размеры для всякого человечка!

Снайперский пинок — и калитка, не успев охнуть, отлетела к забору.

— Девушкам-красавицам украшенья нравятся! Подходи, торгуйся, душка, уступлю, поди, полушку!..

Зыркнув по сторонам и не приметив ни одной живой души ни в цветнике, ни во дворе, отрок Сергий разудалой походкой завзятого коммивояжера направился в дом, размахивая на ходу сверкающими связками трофейных драгоценностей.

— Гребни-серьги-кольца! Хочется — не колется!..

Прихожая… Никого. А туда ли я попал-то вообще?.. Как-то все подозрительно не так… Честно говоря, я что-то вроде пещеры ожидал или там развалин каких. Ну да ладно. Пришел — все посмотрю. А не то у хозяев спрошу, где этих замшелых старушенций искать. Где-то поблизости должны уж совсем быть. Как их там?.. Ага. Энохла, Мания и Агапао.

Куда теперь? Налево? Направо? Прямо? А может, дома нет никого? По грибы ушли? Ладно, пошли направо — начало осмотра…

Судя по жестким, прибитым к полу стульям и дырявой над ними крышей, это была комната для приема гостей. Пустая. А вон еще куда-то дверь. Может, хозяева там…

— …Убит!

— Е-4!

— Ранен!

— Е-5!

— Ранен!

— Е-6!

— Мания!

— Убит?

— Так нечестно!

— Ну так убит или нет?

— Ты жульничаешь!

— Кто? Я? Каким же образом, интересно?

— Не знаю! Но как-то!

— Ха!

— Ты подглядываешь!

— Сама ты подглядываешь! Глаз у Энохлы!

— Все равно! Почему ты тогда в семнадцатый раз подряд выигрываешь?

— Это не я подглядываю, это ты играть не умеешь!

— Ха! Ну давай тогда в шахматы.

— Не хочу.

— Ну в шашки.

— Тошнит.

— А когда тошнить перестанет?

— Не скоро! Уже от одного слова «шашки» тошнит! Бе-э-э!..

— Ну тогда давай в «города».

— При существующем уровне урбанизации это игра на пять минут!

— И в деревни.

— На шесть!

— Тогда в го.

— Опять!.. Фу-у-у!..

— Ну тогда сходи, возьми у Энохлы глаз и поработай в свинарнике!

— Нет, давай лучше в шахматы.

— Конь G-1 на F-3!

— Ты играешь этот дебют уже в семьдесят четвертый раз!

— А он мне нравится!

— Пешка на А-6!

— А сама-то!..

«Это они?!» — Волк осторожно просунул голову в слегка приоткрытую дверь.

Сказать, что увиденное жилище и его обитательницы абсолютно не соответствовали составленному им мысленному образу, — значит не сказать ничего. Где отвратительные старухи с грязными спутанными космами? Где ветхая избушка с затхлыми, заплесневелыми, рушащимися стенами?..

В уютной светлой комнате, густо заселенной скульптурами мускулистых воинов из белого и розового мрамора, на двух соседних диванчиках в обществе бесчисленных подносов со всевозможными фруктами, печеньем, булочками и лепешками с вареньем развалились две пухленькие старушки лет под восемьсот-девятьсот, с сиреневыми кудрявыми волосами и в розовых гиматиях. Рядом, на кругленьком кривоногом столике, стояли блюдо с финиками в меду и амфора с лимонадом. Пол был усеян бесчисленным множеством желтых и голубых подушек всех возможных форм и размеров — наверное, на тот случай, если хозяйкам комнаты надоест лежать на диване и они захотят сменить обстановку. Из огромного распахнутого в сад окна доносилось пение птичек, запах цветущих магнолий и навоза и чье-то отдаленное, но действующее на нервы ворчание. Серый не удивился бы, узнав, что это была та самая Энохла, наверное, такая же розовенькая и жизнерадостная.

Но что-то было не так.

Чего-то не хватало.

Чего-то такого, что обязательно должно было здесь присутствовать.

И он понял чего: пергамента, чернильницы, перьев, шахмат, шашек и го.

Все партии игрались грайями в уме. Чтобы не сказать «вслепую».

Во дают, старые вешалки! Интеллектуалки! Таким мои бусики-браслетики и даром не нужны, поди… Ухнулся мой планчик-то…

Единственно верное решение пришло мгновенно.

— А почему вы не играете в марьяж? Или в покер? Или, наконец, в «дурака»?

Старушки как по команде повернули головы в его сторону.

«Во что, во что?» и «А что это такое?» — прозвучало почти одновременно.

— Это известные карточные игры. Хотите, научу? — И, не дожидаясь ответа, Серый небрежно бросил на пол свой товар и из потайного кармана штанов извлек любимую колоду весьма кстати крапленых карт.

— Я коробейник Ликандр. Хожу по миру, продаю всякие безделушки — золотишко-серебришко, камешки разные самоцветные. Но самое главное мое сокровище — вот. Называется «карты». — Ловким жестом разделив колоду пополам, он протянул пощупать картонные прямоугольники грайям. — С их помощью можно развеселиться, если скучно, завести друзей, если ты одинок, разбогатеть, если беден. Ну или наоборот. Впрочем, это уже неинтересно.

— Ты что думаешь? Что мы не знаем, что такое карты?

— Может, ты считаешь, что мы и гадать не умеем?

— А при чем тут гадать? — несмотря на отсутствие зрителей, картинно пожал плечами Волк. — В них играть надо, а гадать можно и на апельсинах!

— В карты?

— Играть?

— Ясен день! А вы что думали? Ну так научить или как?

— Учи, коли не шутишь!

— Бери печенье, Ликандр! Наливай лимонад!

— Садись поближе, гостенек!

— Ну-с, — важно произнес Серый, пристроившись на самом большом пуфике и протирая о рукав банан в шоколаде. — Начнем с «дурака»…

Через час под его чутким руководством Мания выигрывала у Агапао уже пятую партию подряд. К обоюдному восторгу проигравшая старушка залезала под рахитичный столик и кукарекала, с грохотом переворачивая при этом все, что находилось в пределах досягаемости ее коротких ручек и ножек.

Одной из первых пала жертвой расписная амфора. Хоть Серый и попытался подхватить ее в последний момент, но все равно было уже слишком поздно. От удара об единственные в комнате десять квадратных сантиметров пола, не занятых подушками, она треснула, и остатки липкой сладкой жидкости веселым ручейком закапали на руки лукоморца.

— Тьфу ты, зараза, — громко выразил он свое отношение к происшедшему и поскорее выбросил негодную посудину за окошко в крапиву. Там, похоже, она приземлилась на что-то мягкое, что издало звук, странно похожий на «ой».

— Кажется, я поросенка вашего пришиб…

Предположение Серого вызвало новый приступ хохота.

— Нашего!..

— Они у нее по три раза в день разбегаются.

— Опять, наверное, Энохла сама с собой в нарды играет.

— А почему она не играет с вами?

— Потому что третий — лишний!

— И бурак выдергивать кто-то должен?!

— Не бурак, а бурьян!

— Еще одна юная натуралистка на мою голову.

— Горожанка изнеженная!

— И вообще, свиньи, куры, сад, цветник — это была ее идея.

— Цветы хорошо пахнут.

— Она думала, что мы тоже будем там работать!

— Она точно не думала, что ТЫ будешь там работать.

— Она же из ума выжила! Грайе — копаться в земле! Она бы еще коз пасти пошла! Или на кифаре на виноградниках играть!..

— Ну Мания, не будь такой жестокой. На кифаре она играет не так уж и плохо…

— Да, неплохо. Если бы у нас было одно ухо на троих! Ее понятие о сельской жизни меня убивает! Жимолость!.. Цыплята!.. Еще немного — и крестьяне вообразят, что здесь поселилась Фертила, и начнут паломничество!

— Хоть какое-то будет разнообразие, — неожиданно вздохнула Агапао.

— Тебе очень хочется с ней поссориться?

— Мне очень хочется найти наше предназначение… — неожиданно посерьезнела Агапао.

— О-о-о!.. Начинается!.. — в картинном отчаянии хватаясь за голову, простонала ее сестра. — Хочется-перехочется!

Тут волчье любопытство не выдержало.

— Извините, конечно, бабушки, что лезу не в свое дело… Но о чем это вы все толкуете? Какая кефира? Какие цыплята? Какое предназначение? И почему все-таки ваша Энохла с вами не играет?

— Я же сказала: третий — лишний!

— Ладно, не обращай внимания, вьюноша, — махнула рукой Агапао.

— В самом деле! Давай-ка лучше показывай следующую игру!

— Да-да, как ее!..

— Покер. Только понадобится бумажка. Или пергамент. Или папирус. Что там у вас изобрели, чтобы вести запись… — Волк растерянно замолк. — Вон, возьми пергамент в ореховом шкафчике в углу.

— Чего молчишь-то? — первой забеспокоилась Мания.

— Ты что, забыл, как в него, этот покер, играть? — встревожилась Агапао.

— Да нет… Просто я вспомнил, что с записью могут возникнуть некоторые проблемы…

— Не волнуйся, мы обе грамотные!

Серый хотел было уточнить, что не в грамоте дело, но внутренний голос отсоветовал ему делать это, и он продолжил:

— И к тому же тут и в марьяже, кроме этого, понадобится третий человек…

— ???!!!

— Ну, то есть, втроем надо в него играть.

— Что?!

— Три человека, говорю, надо.

— ЭНОХЛА! — в один голос взревели старушки. — Энохла! Бегом сюда! Ликандр, кричи!

— А-а-а-а-а!!!

— Да не так кричи!

— А как?

— Кричи: «Энохла!»

— Зови ее!

— Давайте все вместе!

— Три-пятнадцать!

— Э-НОХ-ЛА! Э-НОХ-ЛА! Э-НОХ-ЛА! Э…

— А не проще ее сбегать позвать?

— Сама придет.

— Три-пятнадцать!

— Э-НОХ-ЛА!..

Где-то в глубине дома хлопнула дверь, потом другая, и, чуть не вынеся третью, в комнату влетела еще одна старушка, как две (или три?) капли воды похожая на двух первых.

— Вы что тут — с ума посходили? У меня аж куб… грабли из рук выпали! Я уж думала, что у вас, бездельниц, пожар случился! Или крыша обвалилась! Хотя почему она все-таки не обвалилась от вашего ора — я не по…

И тут ее единственный глаз цвета пламени узрел гостя.

— А это еще кто у вас тут?

— Энохла! Смотри!..

— Это бродячий торговец драгоценностями Ликандр! Он сейчас научит нас игре для троих!

— Что?..

— Что слышала, сестра! Игре для троих!

— В кости, что ли?

— В карты!

— Но на картах ведь гадают…

— В карты играют!

— А гадать и на апельсинах можно!

— Но если так… То… Предназначение…

— Да, сестричка. Да.

— Боги Мирра!..

Поросенок под окном вздохнул и грузно наступил на что-то керамическое.

Через пять часов три сестры уже умели играть во все карточные игры, какие только Серый смог припомнить. В ход пошли даже «шантоньский дурак», «Акулина» и «верю — не верю».

До испуганных случайных прохожих полдня доносились таинственные фразы, принимаемые ими за отрывки новейших гимнов:

— Хода нет — ходи с бубей!..

— Она просто перезаложилась на третью даму…

— Ага! Без лапки!..

— Шесть пик — Сталинград!..

— …За полвиста выходи!..

— Привет, валет!..

— Кукареку!!!

— Ха-ха-ха!..

— По старшей!..

— …Простая…

— Три туза…

— …не верю!..

— …Ага!..

Грайи все схватывали буквально на лету. К концу мастер-класса Волка не покидала уверенность, что через пару дней практики садиться с ними играть на деньги будет вершиной глупости. Даже краплеными картами. Или, скорее, тем более краплеными.

У него так и чесался язык снова спросить у бабок про какое такое загадочное предназначение они говорят и каким образом оно могло быть связано с колодой потертых вондерландских карт, по случаю прихваченной им из заведения мастера Вараса за день до отъезда.

Но, не получив ответа в первый раз, он не думал, что получит его во второй, а настраивать против себя шебутных старушек ему не хотелось — у него еще была важная задача, ради которой он не мог рисковать их расположением даже из-за непонятной тайны.

— Что-то засиделся я у вас. — Проглотив последний банан в шоколаде, отрок Сергий сделал вид, что засобирался.

— Постой, Ликандр!

— Ты куда?

— Ну как куда? Волка и продавца ноги кормят. А что-то в последнее время мой товар и так неважно расходиться стал… Говорят — мещанство… А вот приятель мой торговец скульптурой Литотрипс, наоборот, только успевает новые кошели под деньги покупать. Мода, что поделаешь.

— Ха! Мода! Я бы, например, лучше украшения носила!

— А я — статуи покупала!

— Тебе еще этих бесплатных мало!

— Послушай, Ликандр! — вдруг схватила его за руку Энохла. — Ты помог нам, мы поможем тебе.

— А и верно, сестрички!

— И правда что, Энохла! Надо отблагодарить такого уникального молодого человека!

— Ты говоришь, у вас там, в долине, статуями торговать выгоднее, чем драгоценностями?

— И выгоднее, и воруют меньше, и в случае чего от разбойников есть чем отбиться, — глубокомысленно подтвердил Волк.

— Ну так вот. Мы порекомендуем тебя…

— Тебе…

— …одних наших родственниц. Может, ты слышал про них. Они наши троюродные сестры.

— Они занимаются скульптурой? — с туповатой невинностью спросил Серый.

— Да.

— Они горгоны.

— ЧТО?!

— Ликандр, не бойся.

— Это не должно тебя беспокоить.

— Мы напишем тебе рекомендательное письмо.

— Главное — предъявить его до того, как они увидят тебя.

— И не смотри им в глаза.

— У них этой скульптуры — просто штабелями лежит.

— Некуда складывать.

— А выбрасывать жалко. Некоторые — просто шедевры.

— Да-да. Вот, посмотри вокруг — разве тебе не нравится?

— Правда, живут они далековато…

— На Барбосских островах.

— Ты, наверное, и не слышал про такие никогда?

— Конечно, не на всех сразу…

— На одном из них — на Каносе.

— Мы тебе нарисуем карту…

— И дадим крылатые сандалии…

При слове «сандалии» Серый страдальчески поморщился.

А поросенок под окном прихрюкнул.

Или закряхтел.

— Ты не помнишь, Мания, где они?

— В красном сундуке на чердаке.

— Крылатые? — умудрился наконец вставить слово в разговор и Волк.

— Да. Но ими очень просто управлять.

— Просто говори им «вверх», «вниз», «вправо», «влево»…

— И так далее…

— Пока они не привыкнут к тебе.

— Потом они будут просто тебя чувствовать.

— И они отнесут тебя куда угодно.

— Они волшебные?

— Волшебные?.. Они крылатые.

— Очень редкая порода.

— Гнездятся только на вершине Мирра.

Похоже, поросенку под окном надоело валяться на одном месте, и он, шумно ломая стебли травы, решительно направился куда-то прочь.

Волк тоже заторопился.

— Не спеши, Ликандр! — придержала его за рукав Агапао.

— Поужинай с нами!

— И можешь остаться ночевать, а наутро пустишься в путь.

— Туда лететь дня полтора-два.

— Поэтому мы уже не летаем так часто к нашим девчонкам в гости, как раньше.

— Далековато для нас уже кажется, хе-хе…

— Хе-хе…

— Да нет, мне бы поскорее надо. Пока светло. Спасибо вам за предложение, за помощь…

— Ну хоть лимонаду попей…

— Там селяне, кажется, должны были принести дары.

— Опять, наверное, одни бананы в шоколаде…

— М-да. Ну ладно. Пожалуй, лимонадику с бананчиками я еще чуть-чуть попью, — с фальшивым вздохом сразу сдался Серый.

Затолкав в переметную суму собранные с пола драгоценности (те, которые не слишком далеко закатились), карту и сухой паек, упакованный ему на дорожку благодарными грайями, отрок Сергий на прощание обнялся с каждой.

— Ликандр! Тебя, наверное, нам боги Мирра послали за все наши переживания, — прослезилась Агапао.

— Заходи к нам в гости… в любое время… когда будешь в нашей стороне… — подозрительно засморкалась Мания.

— Спасибо тебе. Ты сам не знаешь, как это для нас было важно.

— Ну что вы, — смутился Волк, чувствуя почему-то себя последним мерзавцем. Ох, слава богу, Иванушки нет рядом. — Ну не надо плакать… Буду в ваших краях — обязательно загляну. А чтоб повеселее вам маленько было — хотите, анекдот расскажу?

И, не дожидаясь ответа:

— Ну вот. Играют в марьяж двое приятелей против еще одного мужика. И в решающей партии один не знает, с чего ему зайти, чтобы другу подмастить. И смотрит на него. А друг понял, что тот от него хочет, и руку к сердцу прикладывает. Ну тот, первый, думает: «Раз сердце — значит, черви». И пошел в черву. И мимо!!! И продули они. И после игры тот, второй, у первого спрашивает: «Что ж ты мне червы подсказывал, если у тебя одни пики были!!!» А тот отвечает: «При чем тут червы? Я руку к сердцу прикладывал! А сердце как делает? Пик-пик!..»

Старушки сквозь слезы захихикали, а Серый, пока не захлюпал носом сам и не признался во всех своих злокозненных намерениях, подхватил сумку и, помахав рукой, заспешил к выходу.

Энохла, семеня рядом с ним, показывала путь на чердак, где хранились чудесные сандалии.

— А как же я верну их вам? — вдруг озадачился Волк. — Когда ведь еще сюда соберусь-доберусь — не ближний свет-то.

— Да проще простого! — воскликнула грайя. — Только скажи им «домой» — и они мигом умчатся сюда сами. Это — самая быстрая пара за много лет! Чистопородные!

— А не потеряются? — засомневался отрок Сергий.

— Да ты что! Боги Мирра специально…

Энохла поднялась почти до конца лестницы и вдруг замерла. Серый с ходу уткнулся ей в спину.

— Что там?

— Кто это сделал?!

— Что?

— Это!

Волк выглянул из-за ее плеча.

Красный сундук был открыт, и при ярком солнечном свете, беспрепятственно вливающемся в огромную дыру в соломенной крыше, были ясно видны разбросанные вокруг него вещи.

Никаких сандалий среди них не было.

Старушка издала яростный вопль.

— Проклятье! О боги!.. Будь ты проклят, негодяй!

— Кто?

— Я должна была догадаться!

— Что?

— Этот подлый Нектарин! Он подслушивал! О исчадие Сабвея!..

— Кто такой Нектарин? — Лукоморец начал понимать, что произошло что-то нехорошее.

— Подлая змея, называющая себя героем! Отвратительный слизняк с отвагой зайца! Теперь я поняла, что ему в действительности было надо! Не старые глупые грайи! Нет… О, как же мы могли быть так слепы и беспечны…

— Да что случилось-то?..

— Наши милые сестренки, наши маленькие горгоночки в опасности! Ох, деточки!..

От такого подхода к вопросу отрок Сергий чуть с лестницы не свалился, но вовремя ухватился за грайю.

— Но они же бессмертные?.. — смог даже выговорить он вместо «ничего себе деточки».

— Голотурия и Актиния — да, но не Медуза! Я чувствую, ему тоже нужна ее голова!

— Тоже? А кому еще?

— Как кому? Ты же не думаешь, что они сами высекают все эти статуи из какого-то дурацкого мрамора?

— Но до сих пор ведь обходилось?

— Да, конечно. Всегда обходится. Но все равно я каждый раз так волнуюсь, так волнуюсь!.. Эти герои могут быть такими навязчивыми. А этот Нектарин так просто чокнутый какой-то! Все нормальные герои всегда приходят прямо к нам и спрашивают, как найти горгон. И не то чтобы мы от кого-то это утаивали…

Со стороны гостя донесся какой-то странный звук, как лягушку раздавили.

— Что ты говоришь? — прервала причитания на полуслове Энохла.

— Нет, ничего, — невнятно пробормотал тот, необъяснимо краснея.

— Ну так вот. А про этого слава нехорошая идет, что он победил…

Ах, победил. Герой типа. Конкурент, значит. Ну этого я не потерплю. Пусть пеняет на себя.

— Ничего, не волнуйтесь, бабушки, я с ним разберусь.

И Серый, сиганув сквозь дыру на землю, стрелой понесся от гостеприимного дома туда, где Мека караулил Масдая.

Она смахнула с пергаментного листа непрошеную слезу, грозящую размазать как минимум шесть строчек страницы триста три в «Гегемоне и Изоглоссе». Она всегда плакала, когда читала эту сцену. И следующую. И ту, которая следовала за ней. И после нее. И потом еще одну. И так — до конца. Редкий носовой платок дотягивал до середины поэмы.

Она в изнеможении откинулась на каменную стену своей маленькой потайной пещерки.

Какая страсть! Какая любовь! Какие муки претерпевала несчастная Изоглосса ради того, чтобы встретиться с возлюбленным на краю могилы и вместе принять смерть от мстительной руки ревнивого царя Анакретона!..

Вот это жизнь!

Вот это настоящая любовь!

Какая могла бы быть у них с Нектарином…

Она захлопнула фолиант, прижала его к груди и, зажмурив глаза, представила: это не Изоглосса, а она сама, переодетая мальчиком, пробирается в темницу, и не к Гегемону, а к Нектарину, и говорит ему: «…Боги послали мне знак — зяблик запел у колодца. Вестник он добрых вестей — план мой побега удастся…» А Нектарин ей в ответ: «Слово я дал умереть — боги свидетели были, клятва моя нерушима, должен я завтра принять смерти простое объятье…»

Нет.

Так нехорошо.

Только встретились наконец-то — и сразу умирать. Да еще вместе. Нет. Лучше представить, как в «Хлориде, дочери Аммония». Он как будто приезжает свататься к старшей сестре — ну он же не знал как будто, что она такая мымра, но в день помолвки встречает меня в саду под оливой и говорит: «Спала с очей пелена… Только Светило узрев, чары Луны забываешь…» А я ему…

— Вон она!

— Ах ты, бездельница!

— Книжки опять свои читает!

— Ишь ты, куда спряталась!

— Думала, мы ее здесь не найдем!

О боги Мирра!.. Только не это! Сестры!..

Она быстро сунула книжку в куст ананасов и как ни в чем не бывало помахала мгновенно вспотевшей ладошкой несущимся прямо к ее потайному месту сестричкам-змеюкам.

— А я тут сижу, на море смотрю…

— Ага, на море…

— А там что?

— Где?

— Там!

— Где — там?

— За спиной!

— Ананасы?

— Не прикидывайся дурочкой! За виноградом в скале что?

— Ничего!

— Щаз! — Рия наконец добралась до пятачка, на котором еще минуту назад так безмятежно предавалась мечтам влюбленная девочка, и, театральным жестом отбросив толстую портьеру из виноградных листьев в сторону, открыла всем на обозрение вход в ее потайное убежище.

— Ты не имеешь права! Уходи отсюда! — Она бросилась к сестре, но было поздно.

И она, и подоспевшая весьма кстати Ния уже разглядывали, хихикая, ее сокровища.

Святилище ее героя, ее кумира, ее бога было осквернено.

Жизнь, такая прекрасная и волнующая еще минуту назад, была окончена.

— Мими, деточка, — приняв назидательный тон, обратилась к ней Ния. — Ну ты сама понимаешь, что ты такое делаешь, а? Ну ты понимаешь, кто ты и кто он, а? Такие, как он…

— И посмотри на свою прическу! Это же стыдобушка! Узамбарские косички! Это же додуматься надо! Тоже, поди, в своих… книжках… вычитала? И что это у тебя там за склад?

— Выбрось эту гадость немедленно! Ты бесчестишь всю нашу семью, бестолковая девчонка! — Рия решительно двинулась вперед, и разрушение было у нее в глазах. — Откуда только она все это натащила!..

— Не тронь! Уходите!.. — И снова слезы хлынули из ее глаз, но на сей раз это были слезы бессильной злости и отчаяния.

— Ты на кого кричишь?!

— Что вы понимаете вообще в жизни?! Дуры!.. Старые девы!.. Шпионки!.. Ненавижу!.. Видеть вас больше не хочу!..

После такого позора оставалось только умереть.

И она, не разбирая под ногами дороги, бросилась вниз, захлебываясь от рыданий.

Усталое, но довольное солнце не спеша приближалось к горизонту, когда голодный и чрезвычайно злой Серый увидел прямо по курсу еще один остров.

Теперь понятно, угрюмо подумал он, почему острова назвали Барбосскими. Потому что их тут как собак нерезаных и никто не знает, как который из них называется.

Дело в том, что карта, нарисованная заботливыми грайями, отправилась в самостоятельный полет с первым порывом ветра над морем, а аборигены, считающие каждый остров, на котором могло поместиться более десяти избушек, — государством, а архипелаг — супердержавой, давали своим родным странам сугубо индивидуальные названия, забывая при этом сообщить их остальным. Как-то раз, опросив жителей каждого из трех островов на предмет названий двух соседних клочков суши, расположенных поблизости, запутанный вконец Волк получил шесть различных ответов. Держа в памяти школьные уроки математики, продолжать эксперимент он не решился.

Конечно, он пробовал и просто спрашивать, где, мол, тут У вас живут горгоны, но так как каждый раз ответ состоял из взмаха руки в неопределенном направлении и нового названия, такую практику он тоже вскоре прекратил и теперь, кроме фраз: «Где тут у вас можно купить пожрать?» и «Горгоны здесь живут?»— глупых вопросов не задавал.

Желудок, с утра не видавший ни крошки съестного, с укоризной напомнил хозяину, что сапоги-самобранки достались Ивану, а ему — только сварливый и, судя по всему, очень невкусный ковер, и далее потребовал срочно и в ультимативной форме хотя бы хлеба, сыра и копченой колбасы с помидорами.

С его стороны острова никаких поселений видно не было, и Сергий, решив отложить поиски местной столицы в дальних кустах или в каком-нибудь корявом овраге на следующий день, приказал Масдаю приземляться.

Для лагеря Масдай выбрал самый просторный карниз крутого берега с отвесной стеной с одной стороны и потрясающим видом на закат — с другой. Единственный недостаток — отсутствие сухого топлива для костра — легко исправлялся прогулкой к широкой береговой полосе, на которой в изобилии, как кости доисторических монстров, белели разнокалиберные трупы деревьев, выброшенных когда-то штормами.

Набрав полную охапку елок-палок, Серый уже собрался подняться по крутой тропинке обратно, как вдруг услышал непонятные звуки, доносящиеся из-за большого камня метрах в ста от него. Как будто какая-то зверюшка то ли скулила, то ли повизгивала.

Мека, радостно выписывавший круги на песке в предвкушении долгожданной встречи с твердой землей, тут же насторожился, махнул пушистой львиной кисточкой и стрелой (если только бывают пятиметровые чешуйчатые стрелы толщиной с двадцатилетнюю березку) помчался на шум.

— Стой! Ты куда? Ты же его до смерти напугаешь! — наученный горьким опытом, возопил отрок, но химерик даже не оглянулся. — Мека!.. Ах ты, козелище!..

И Сергий, побросав свои ветки, сколько хватало сил, побежал за ним.

Но было уже поздно.

Любопытный восторженный Мека, юный друг природы вообще и всего живого в частности, несмотря на прошлые случаи все так же не понимающий, как можно не любить такого замечательного, такого веселого и дружелюбного зверя, как он, уже скрылся за валуном, чтобы скорее подружиться с кем-нибудь, пока еще о таком счастье и не мечтающим.

Подбегая поближе, Волк с замиранием сердца обратил внимание, что звуки прекратились.

Но, с другой стороны, и химерик пока еще не возвращался.

Значит, есть надежда на простой обморок.

Обежав валун, Серый остановился как вкопанный и мгновение даже раздумывал, не упасть ли в обморок ему самому.

Потому что за этим самым камнем сидела девчонка лет пятнадцати в голубой тунике и синем плаще и самозабвенно наглаживала лучившегося от счастья Меку по рогатой голове, другой рукой прижимая его к себе, как величайшее сокровище рода человеческого, и шептала ему на ухо что-то очень приятное.

Услышав хруст гальки под ногами Серого, девочка подняла глаза и доверчиво посмотрела на него.

— Это твой?

— Д-да…

— А можно я его поглажу?

— М-можно…

— Спасибо! А как его зовут?

— Мека.

— Мека! Какая прелесть! Мека-Мека-Мекушка!..

Химерик тыкался улыбающейся мордой девочке в ее узамбарские косички и от удовольствия разве что не мурлыкал.

При виде него не визжали, не бежали и не получали сразу всех трех инфарктов.

Ему обрадовались.

Его погладили и почесали ему за ушком.

Его назвали Мекушкой и прелестью.

Разобраться в своих несложных чувствах ему не составило труда.

К Сергию он был просто привязан.

Свою новую знакомую он полюбил.

Пришедший немного в себя Волк закрыл наконец рот и стал придумывать, что бы спросить ему.

«Ты его не боишься?» — прозвучало бы глупо. «Горгоны здесь живут?» — не к месту. Поесть у него тоже было, и он решил остановиться на нейтральном:

— Как тебя зовут?

— Мими. А тебя?

— Вообще-то Сергий, по прозванью Волк, но ваши стеллиандры называют меня Ликандр.

Мими задумалась.

— Мне «Ликандр» тоже больше нравится.

— Я, честно говоря, испугался, когда этот козелик сюда побежал — тут кто-то попискивал, а у нас уже было несколько случаев, когда…

Мими покраснела, и только сейчас Волк обратил внимание, что глаза у нее красные и припухшие, а рядом валяется с десяток скомканных и насквозь промокших носовых платков с какой-то замысловатой вышивкой.

— Это я… — шепотом призналась девочка.

— Извини, конечно, если это не мое дело, — нахмурился Серый, — но тебя кто-то обидел?

— Да нет… — слегка нервно пожала плечами Мими. — Ничего особенного… Просто опять с сестрами поссорились… Как всегда… Подумаешь… И я им такого наговорила!.. Такого!.. И я теперь не знаю, как вернусь домой. — И слезы хлынули из ее глаз даже не ручьями — реками, и она, уткнувшись в теплую шею химерика, отчаянно зарыдала. — Я люблю его!.. Люблю!.. Больше всего на свете!.. Больше жизни!.. А они смеются!.. Издеваются!.. — то и дело прорывалось через безутешные всхлипывания.

— Если бы он пришел… Мы бы могли… Я бы ему… Он бы… А они… Они… Я не хочу… быть такой… как они… Я никогда… не вернусь!.. Пусть… забудут… Как мне плохо!.. Как плохо!.. Я такая несчастная-а-а!..

— М-ме-э-э-э!.. М-ме-э-э! — горестно присоединился расстроенный Мека.

И бедняга Серый, в полной растерянности и сам чуть не плача, присел рядом на песок, обнял обоих и стал утешать, как мог, сочувственно приговаривая:

— Да наплюй ты на них на всех!.. И не реви!.. Все наладится!.. Мека, у Мими, кажется, сморкаться больше некуда — принеси от Масдая полотенце бегом…

А Нектарин времени зря не терял.

Если человеку везет, то ему везет со всем, еще раз самодовольно пришел он к выводу.

Так удачно подслушать такой важный разговор! Так ловко похитить такие полезные сандалии! Так быстро добраться до Барбосских островов! И так скоро найти нужный! Воистину боги Мирра покровительствуют ему в его опасном предприятии!

Оставались пустяки — найти горгону Медузу и отрубить ей голову. Герой проверил, легко ли вынимается из ножен меч, хорошо ли натянута тетива лука и не запылился ли зеркальный щит — еще один предмет, порекомендованный оракулом для отражения смертоносного взгляда чудовища и стоивший как десять быков.

Ну да ничего! Когда он при помощи головы горгоны завоюет мир, такие траты будут вспоминаться как милые пустяки! Он будет богат… Сказочно богат!.. И по одному его капризу, по легчайшему мановению руки десятки… нет, сотни рабов будут бросаться, чтобы…

Ага! Вот и остров! И влюбленная парочка на песке… Хм, вообще-то это не совсем то, что нормальный человек ожидал бы увидеть в таком месте. Может, он ошибся?..

Сейчас спросим.

Заодно и напугаю! Ха-ха-ха!..

Нектарин выставил вперед блистающий щит и достал меч.

— Эй, вы, там, внизу! Где мне найти горгону Медузу?

Мими всхлипнула, пошарила вокруг дрожащей рукой в поисках более или менее сухого платка, но почему-то все они оказались скорее менее сухими, чем более, и ей снова пришлось вытирать слезы полой плаща.

Серый сокрушенно покачал головой:

— Послушай, Мими…

И тут, как гром с ясного неба, раздалось грозное:

— Эй, вы, там, внизу! Где мне найти горгону Медузу?

Девочка вздрогнула, в последней отчаянной попытке осушить наводнение на своем лице размазала слезы по щекам и подняла голову.

— Боги Мирра!.. — слабо ахнула она и прижала руки к груди. — Боги Мирра!.. Боги Мирра!..

— Ну что вы там — оглохли?

— Нектарин… О боги! Нектарин… Это Нектарин!.. Это я, Нектарин, это я!

— Я вижу, что это ты, — сурово нахмурилось небесное явление. — Я спрашиваю тебя, здесь ли живет горгона Медуза!

— Это я, Нектарин! Это я! Я — горгона Медуза! Я!.. Ты пришел ко мне, я знала, я мечтала…

Герой подозрительно покосился на девушку и подумал, не спросить ли у ее приятеля, в своем ли уме его подружка, но повнимательнее посмотрел на его туповатое лицо, отвисшую челюсть и выкаченные глаза и передумал. Скорее всего, они из одного сумасшедшего дома.

А девчонка не унималась.

— Нектарин!.. Не улетай!.. Я — горгона!.. Ты мне не веришь? Вот, смотри!

И на глазах у обоих охотников за головами кожа ее потемнела, заблестела медью, плащ за спиной превратился в мощные перепончатые крылья, а узамбарские косички зашевелились, зашипели и заиграли воронеными чешуйками.

— Это я! Любимый мой… Милый!.. Спустись же ко мне!.. Я тебя так ждала! — Мими вскочила и умоляюще протянула к своему кумиру руки.

— Дождалась, — торжествующе улыбнулся герой и взмахнул мечом.

Если бы не прыжок Волка, отбросившего ее прямо в набегавший прибой, быть бы, скорее всего, Нектарину повелителем мира.

Потеряв равновесие, стеллиандр перекувырнулся в воздухе, но мгновенно сманеврировал и снова кинулся на беспомощно барахтающуюся в воде Мими. Но на этот раз сталь зазвенела о сталь — Сергий был уже на ногах и очень рассержен.

— Уйди… убогий… — Сталкиваясь с соперником, превосходящим его по мастерству, Нектарин был склонен к благородству.

— Сам… придурок…

Особенно удачный выпад Серого оставил на девственно гладкой поверхности щита глубокую вмятину.

— Ах… ты так… Ну погоди же…

Заставив Волка кинуться на сырой песок, чтобы не потерять скальп, Нектарин бросил меч в ножны, молниеносно закинул щит на спину и наложил стрелу на тетиву.

— Мими!.. Беги!.. — отчаянно вопя, рванулся Серый к затихшей в воде девочке.

Первая стрела ударила в то место, где он только что стоял.

Вторую он разрубил на лету.

Третья пригвоздила плащ неподвижной Медузы к песку.

— Спасайся, дура!.. — подхватив на бегу гальку размером с куриное яйцо, Серый, почти не целясь, запулил ею в Нектарина.

Тот с легкостью увернулся и послал еще одну стрелу — тоже мимо.

— Мими! Преврати его! — Выдернув стрелу, удерживающую плащ-крылья горгоны, Волк рывком поднял ее на ноги. — Он тебя сейчас убьет!..

Справедливость его слов тут же была подтверждена еще одной стрелой, пробившей навылет складки плаща.

Медуза стояла не шелохнувшись.

— Нет…

— Ты же горгона!.. — Серый едва успел перерубить еще одну стрелу. — Превращай!

— Нет! Пусть лучше он меня убьет…

— Дура!.. — потащил он упирающуюся девчонку за собой.

Следующая стрела с тяжелым звоном ударила в меч, и тот, описав пологую дугу, плюхнулся куда-то в море.

— А, чтоб тебя!.. — дернулся вслед за ним Волк.

— Куда торопишься, ничтожный?

Прямо перед ним, красиво подсвечиваемая закатом, зависла могучая фигура Нектарина, и самая быстрая пара сандалий лениво хлопала своими белыми крыльями, с легкостью удерживая героя метрах в полутора от прибоя.

Стрела с натянутого лука смотрела Волку прямо между глаз.

— Кто ты такой и что тебе здесь надо? — стал отчаянно выгадывать время Серый.

— Я — тот, кто убьет вас обоих, — презрительно повел крутыми плечами стеллиандр. — Ее — потому что я хочу править всем миром, а тебя — потому…

Под бездушным взглядом Нектарина отрок Сергий почти физически ощущал, как трехгранный наконечник стрелы входит ему в лоб.

И лбу это резко не нравилось.

От этого в нем начинали роиться всякие мысли и воспоминания…

Воспоминания и идеи…

Идеи…

— …когда предлагали. А теперь — про…

Серый набрал полную грудь воздуха:

— ДОМОЙ! ДОМОЙ!

— Что…

Договорить Нектарин не успел.

Как правило, уносясь вперед и ввысь вверх ногами, без должных навыков говорить вообще очень сложно.

Самая быстрая пара крылатых сандалий в Стелле, похоже, была и самой соскучившейся по дому, и поэтому великолепный еще мгновение назад герой, не сказав последнего «прости», с нечленораздельными выкриками, подобно призраку заката, скоро растаял за горизонтом.

Когда подоспел Мека с полотенцем, вытирать им уже пришлось не пригоршню слез, а двух промокших людей, один из которых при этом постоянно стремился еще больше промокнуть, бросившись в море и утопившись.

Общими усилиями химерика и Серого безутешную Мими все-таки удалось извлечь из воды, вытереть и препроводить до того места, где Масдай решил устроить ночлег.

— Сейчас мы разведем костер, посушим тебя, а утром пойдешь домой, и все наладится, — не особенно рассчитывая быть услышанным, приговаривал отрок Сергий, затаскивая маленькую горгону на крутой карниз.

— Я домой не пойду, — вдруг перестав всхлипывать, твердо и внятно заявила Медуза.

— Почему? У тебя дома кто есть?

— Сестры. Голотурия и Актиния.

— Ну вот видишь, — слегка нервно пожал плечами Волк. — Они же о тебе беспокоиться будут. Искать тебя. Может, даже сейчас ищут.

— Не будут они меня искать. Никому я не нужна.

«Мне нужна», — подумал Волк.

А Мими продолжала говорить, не останавливаясь.

Поскольку при этом она перестала плакать, Серый ей не препятствовал, а потихоньку развел костерок, прицыкнул на Масдая, чтобы не комментировал, нарезал бутербродов и сел ужинать и слушать исповедь несчастной горгоны.

— …я с рождения не такая, как они. Да, у меня вместо волос — змеи, как у них. Да, у меня есть крылья, и я могу превращать все живое в камень и во всякое такое прочее. Ну и что? Нет, сначала я честно старалась стать похожей на них. Я часами просто лежала рядом на солнце, а когда им это надоедало, я летала с ними в разные страны… И в гости к сестрам-грайям… Они такие забавные… Или к деду… Но ведь Ния с Рией совершенно невыносимы! С ними невозможно путешествовать! Они сварливые и вздорные, и в обществе мне за них иногда даже неудобно бывало… часто… практически всегда… перед людьми… А если люди на них кричали, то они превращали их!.. Как будто это забавно…

«Естественный отбор, благо для человечества, — мысленно пожал плечами Серый. — Люди, у которых хватает ума, чтобы накричать на горгону, не должны оставлять после себя потомства».

— …а мне это не нравилось. Я не хотела, чтобы люди меня боялись. Я хотела завести друзей, ходить в театры, в библиотеки, на чемпионаты Мирра… — Мими смутилась, взяла с рушника помидор, вытерла его о край туники и положила обратно.

— Это, наверное, потому, что я — смертная, а они — нет… И мы по-разному смотрим на жизнь. И потом, когда у нас на острове стали появляться герои, чтобы отомстить за их вольности, милые сестрички превратили это в соревнования. Они говорят, что никто их сюда не приглашал и они получают, что хотели… И что я — ненормальная… Позор всего рода… Посмешище… Наверняка они будут только рады, если со мной что-нибудь случится. Зачем ты не дал Нектарину убить меня!.. Уж если даже ему я не нужна…

При воспоминании о своем недавнем кумире слезы снова потекли по ее щекам.

— Ну Мими, ну перестань же ты реветь, ну как маленькая, — стал уговаривать ее Волк, стараясь не вспоминать о том, с какой целью он сам ее разыскивал и что теперь будет делать, когда стал абсолютно уверен, что отрубить голову такой вот горгоне-Несмеяне не сможет никогда.

— Ты вообще знаешь, что этому твоему Апельсину была нужна не ты, а твоя голова, чтобы править миром и превращать в камень других людей? И остальным, с позволения сказать, героям — тоже? Они ничем не лучше тебя и тем более твоих сестер! И уж если разговор зашел об этом фрукте, то я уверен, что человек, который в ответ на признание в любви от такой симпатичной, доброй и искренней горгоночки, как ты, хочет отрезать ей голову, просто недостоин ее!

— Чего?

— Кого. Тебя. И что в мире наверняка есть десятки других героев и просто нормальных людей, мечтающих встретить такую девушку!

— Нет, — поникла головой воспрянувшая было Мими. — Только не меня. Я никому не нужна. Я несчастливая. Невезучая…

— Да тебе еще не раз повезет!

— Нет… Только не мне… Что бы я ни делала… Никогда…

— Послушай, Мими. Вот если бы всех людей в мире усадить попарно играть в кости, то один из каждой пары непременно проиграет. А потом если всех этих проигравших заставить играть между собой, то половина из них проиграет еще раз. А потом уже этих проигравших усадить играть. И так далее. В конце концов останутся два человека, которые проиграли все предыдущие игры, так?

— Ну так… — неуверенно подтвердила Медуза.

— И вот если этих двух сверхнеудачников посадить играть между собой, то одному из них наконец-то повезет!

— Но второй-то проиграет! И этим неудачником буду я!

Серый задумался, но моментально просветлел.

— Но ведь всегда можно будет сыграть еще раз! Или просто смухлевать. И к тому же неужели ты думаешь, что неудачливей тебя в мире уж и человека-то нет?

— Конечно нет!..

— Нет, есть. Съешь-ка давай бутербродик… без помидорки, правда… уже… Погладь Меку. Накинь Масдая на плечи. И слушай. Жил-был царь. И было у царя три сына. И росла у него в саду яблоня с золотыми яблоками…

Когда наутро Серый проснулся, первое, что он увидел, — серьезное лицо маленькой горгоны, склонившейся над ним.

Накануне она уснула у огня, устав от слез и не дослушав сказку, а Волк под сопение химерика и похрапывание ковра крутился с боку на бок чуть не до самого рассвета, стараясь придумать, что ему теперь делать, чтобы найти Ивана, и не подойдет ли нечаянно для этой цели какая-нибудь другая голова, предпочтительно того жреца, который выдал ему такое толкование пророчества. Но, так и не найдя ответа, он забылся тяжелым сном с первыми лучами солнца.

— Ликандр, — серьезно произнесла Медуза сразу же, как только заметила, что он больше не спит. — Возьми меня с собой.

Волк уже набрал в грудь воздуха, чтобы отказать, сказать что-нибудь вроде: «Что я с тобой буду делать», или: «Что ты со мной будешь делать», или просто: «Тебе что — делать нечего?»— как его осенило.

Они велели ему принести голову Медузы горгоны.

Но никто не сказал, что при этом голова не должна быть прикреплена к самой Медузе.

И пусть всем им будет хуже.

— Собирайся.

Перед отправлением Мими, попросив Серого подождать внизу, вернулась в свое потайное сестроубежище и нектариносвятилище, в глубине души рассчитывая найти его разгромленым. Но все было цело, и даже плети дикого винограда были аккуратно повешены на место, прикрывая вход.

Тогда она поняла, что весь разгром ей придется производить своими силами, не ожидая помощи извне, и постаралась, как могла.

С обрыва в воду закувыркались амфоры, котлы, подушки, прялки, а к дальним островам понеслась, да не долетела дружная стая расписных летающих тарелок. Издав прощальное бум-бум-бум, были проглочены морем знаменитые жаровни. Парашютом несостоявшегося камикадзе запутался в ветках чахлых абрикосов расшитый пододеяльник, и, сбив на лету неосторожную чайку, укоризненно булькнув, упала в волны пряжка.

Удовлетворенно окинув безжалостным взором опустевшую и осиротевшую вмиг пещеру, Медуза опустила живую занавесь на вход и не оглядываясь зашагала вниз.

Первый восторг от захватывающего дух полета на Масдае прошел, и горгона теперь лежала на животе, подложив сложенные замочком руки под подбородок, и смотрела вниз. Рядом, невзирая на причитания ковра о вопиющем нарушении центровки, пристроился Волк. Мека, свернувшись кольцами вокруг остававшихся еще трофейных сокровищ, дремал посредине.

— Ты хорошо знаешь эти места? — заговорил наконец Серый.

— В общем-то да…

— Где тут можно нормально поесть чего-нибудь горяченького, вкусненького?

— Ну если я ничего не путаю, то вон там, впереди и справа, должен быть длинный остров, а на нем большая деревня, которую местные жители почему-то называют мегаполисом. Там, по-моему, должна быть какая-то харчевня. Только я там никогда не была.

— Масдай, ты все слышал?

— Слышал, слышал.

— А ты все понял?

— Понял, понял.

— А что ты понял?

— Что пока одни пойдут сибаритствовать, другим придется валяться в пыли и паутине в обществе подозрительных мутантов.

— Чего мы пойдем? — недобро прищурился Волк.

— М-ме-э? — нехорошо осклабился мгновенно пробудившийся Мека.

— Это он про кого? — нахмурилась Мими, и косички ее зашевелились.

— Да чего вы, чего? — пошел на попятную ковер. — Я ведь ничего такого не хотел сказать…

— А чего такого хотел? Где ты вообще таких слов-то набрался, покрытие ты половое?

— В библиотеке.

Волк прыснул.

— Что ковры летают, я знал. Что они болтают, я понял. Но что они еще и по библиотекам ходят!..

— Читать я не умею. И этим горжусь, — твердо заявил Масдай. — От книг все зло. Посмотрите, например, на вашего царевича!.. А в библиотеке меня однажды забыли лет на тридцать, в обществе каких-то затхлых книжонок, считающих, что они тоже волшебные. Как они любили об этом распространяться!.. И обо всем остальном — тоже. Только промеж себя и разглагольствовали, как будто вокруг больше никого и не было!

— Масдай… Все это, конечно, безумно интересно, но мы уже до этого острова долетели, и, может, ты уже выберешь себе какие-нибудь непыльные кусты без паутины? Посибаритствовать уж очень хочется — аж в животе урчит…

Ковер фыркнул, пробормотал что-то невнятное, и через пару минут они уже приземлялись в самом центре небольшой оливковой рощицы на пригорке.

— Деревня вон там, — махнула рукой на восток Медуза и тихо добавила: — Иди без меня…

— Почему это? — удивился Серый.

— Мне не хочется…

— Не выдумывай! Как может не хотеться есть?

— Не хочется туда идти…

— Тем более не выдумывай! Ты же со мной! Пусть только посмеют тебя обидеть — уши отрежу! Пошли! — И, не обращая больше внимания на слабые протесты горгоны, Волк ухватил ее за руку и потянул вниз.

На улицах деревни было почти пустынно. Погода стояла ясная, с небольшим, но постоянным ветром, и весь флот страны — все десять лодок — вышли в море за рыбой. Женщины занимались хозяйством во дворах, а ребятишки играли в тени.

— Эй, народ, как пройти в вашу харчевню? — окликнул одну из компаний Волк.

— Вперед, вперед и налево! — замахала руками детвора.

— Спасибо!

— А вы не местные?

— А откуда вы?

— Гляди, какой меч!

— Они путешественники!

— Ха, смотри, какие толстые волосы!

— Дурак, это у нее косички!

— Ха, тоже мне — косички!

— Как змеи у горгон!

— Ш-ш-ш-ш… Ам!

— Ха-ха-ха!

Медуза покраснела, обернулась на детей, остановилась, что-то хотела сказать, но сдержалась и вприпрыжку побежала за быстро удаляющимся Волком.

Квартала через четыре, когда в пределах видимости все еще не было никаких точек общественного питания, странники остановились еще раз и задали тот же вопрос кучке девушек у колодца.

— Пройдите один квартал вперед и два налево.

— Там будет одноэтажный домик…

— …А на нем вывеска — «Голова горгоны».

— Это и будет харчевня.

— Спасибо!

— Не за что!

Уже удаляясь, Мими услышала за спиной громкий шепот и хихиканье:

— …наш Гастроном вывеску свою, наверное, с нее писал…

— …дурацкие косички…

— …никакого вкуса…

Медуза сжала кулачки, прикусила губу, глубоко вдохнула и смогла выдохнуть, только когда они уже оказались в харчевне.

Внутри было пусто.

Усевшись за один из четырех столов, стоявший поближе к выходу, Серый позвал хозяина и только тут обратил внимание на состояние бедной горгоны.

— Ты чего? — участливо поинтересовался он. — Тебе нехорошо?

— Мне хорошо. Мне очень хорошо, — тихо, но очень четко ответила Мими. — Но если еще хоть кто-нибудь что-нибудь скажет про мои волосы, то нехорошо будет ему.

— Ты про что это? — забеспокоился Волк.

— Просто не переношу, когда…

— А, гости пожаловали! — Откуда-то из глубины кухни, отделенной белой глиняной стеной от зала, выплыл улыбающийся толстяк с большим ножом в покрытой чем-то вонючим и склизким руке. — Чего заказывать будем?

— А что есть?

— Суп рыбный, рыба жареная, рыба отварная, рыба под маринадом, салат рыбный, рыбные котлеты, рыба соленая с уксусом и луком, рыба соленая без уксуса и лука, рыба горячего копчения, рыба холодного копчения, рыбное заливное, рыба, фаршированная рыбой, бутерброды с рыбой, печенье «Рыбка»…

— Компот с рыбой… — пробормотал Серый, а погромче добавил: — Мне суп рыбный, рыбу под маринадом и бутерброды.

— А девушка что будет? Видно, вы издалека приплыли — какие у нее странные…

Договорить хозяин не успел — Волк молнией перемахнул через стол, зажал рот опешившего стеллиандра рукой и быстро затолкал его за перегородку на кухню.

— Не говорите при ней этого слова! — прошипел он ему на ухо.

— Кокоуова?!

Серый догадался и убрал ладонь.

— Какого слова?

— Этого! Которое вы собирались сказать!

— А что я собирался сказать?

— Что у нее странные…

— Странные браслеты? А что тут такого? — Возмущенный хозяин вытер губы и сплюнул.

— Браслеты?..

— Да, браслеты! Если они ей не нравятся, пусть она их выбросит! Сумасшедший! Попрошу покинуть мою кухню! И мое заведение тоже.

Из зала донеслись тяжелые шаги входящего человека и тявканье собаки.

— Эй, ты! Девочка с мышиными хвостиками! Тут не захо…

— О нет!.. — Бросив хозяина, Волк выскочил в соседнюю комнату, но было поздно.

Вход в харчевню уже украшала обсидиановая статуя крайне изумленного стеллийского моряка.

Тогда он метнулся хотя бы задержать трактирщика, но и этот маневр запоздал. Злополучный кулинар, воинственно размахивая ножом, уже устремился в зал.

Последнее, что он увидел, была чрезвычайно раздраженная горгона с распростертыми крыльями, встающая из-за стола ему навстречу.

Надо сказать, на фоне белой глиняной стены белый гипсовый повар смотрелся не очень оригинально.

Ополоумевшая собачонка, захлебываясь и подпрыгивая, с пулеметной частотой заверещала на Медузу.

Одного неприязненного взгляда было достаточно, чтобы наступила испуганная тишина. Кажется, то, что получилось, в Вамаяси называется «оригами».

— Мими! — в отчаянии заломив руки, возопил Сергий.

Медуза опомнилась, сморгнула, страшно смутилась и растерянно приняла человеческое обличье.

— Ликандр… Я не сдержалась… Как мне стыдно… — уронила она голову на руки и закрыла лицо. — Как я могла?!. Мне так жаль!..

— А уж им-то как жаль, — меланхолично предположил Волк, опускаясь на скамью рядом с ней.

— Я не хотела! Честно! Но они… Я просто из себя выхожу, когда кто-то так говорит о моих волосах. После этого я за себя вообще не отвечаю. Ох, Ликандр! Что теперь делать? Как я могла?!

Над этим вопросом Серый задумался.

— А, кстати, как ты могла? Я имею в виду, почему они все разные? Камень, гипс, бумага…

Убитая раскаянием Медуза еле слышно проговорила:

— Чем больше я на них злюсь, тем тверже материал. Один кентавр, который вылил мне на голову амфору меда, превратился не то в железо, не то в камень. И в темноте светился. Но так ему и надо. Но все равно мне их так жалко, так жалко. Так могли бы поступить Ния или Рия. Такой кошмар…

— А если тебе их действительно так жалко, ты их обратно превращать не пробовала? — вдруг загорелся идеей Волк.

Медуза вскинула на него свои большие влажные глаза.

— Н-нет… А разве можно?

— Не знаю… Но ты хотя бы пыталась?

— Н-нет… А что надо делать?

— Ну откуда же я знаю! Может, если они у тебя превращаются, если ты на них злишься… Может, чтобы наоборот, тогда их пожалеть надо?

— Да я их все время жалею… Когда успокоюсь… Просто до слез жалко!..

— М-да… А может, простить?

— Простить?

— Ну да. Простить. Ты ведь превращаешь тех, кто тебя обижает? А ты их прости. Ну ты ведь знаешь, как прощают? — забеспокоился при виде озадаченной физиономии Медузы Серый.

— Не-эт… — недоуменно покачала она головой.

— Хм… Ну как тебе объяснить… Ты просто представляешь себе, что произошло, представляешь того, кто это сделал, и говоришь сама себе про него: «Ай, да фиг с тобой!» Понятно? — неуверенно спросил Волк.

— Понятно, — неуверенно отозвалась Мими. — Я попробую… Кхм… Представила… Так… «Ай да фиг с тобой». Так. Но «мышиные хвостики» — так мои волосы еще никто не называл. И какое он право имел! На свои патлы нечесаные посмотрел бы! Да что он вообще понимает!..

Мими беспомощно умолкла.

Кажется, прощать было несколько труднее, чем описал этот процесс Ликандр.

Волк тоже об этом подумал:

— А ты знаешь, попробуй начни с собачки. Она же ничего про твои косички не говорила?

Медуза насупилась:

— По-моему, у нее был такой вид, что если бы она могла…

— Нет, — решительно оборвал ход мыслей в этом направлении Серый. — Если бы и могла, то не стала бы. Собакам вообще безразличны человеческие прически. Научно доказанная гипотенуза! — важно поднял палец Волк.

— О?! — впечатлилась помимо воли Мими.

— Доказано знахарем Павловым! — авторитетно разъяснил Волк. — После недели опытов, какую бы прическу он ни делал, все собаки Лукоморска узнавали его за триста метров и мгновенно разбегались в разные стороны.

Медуза взяла дополнительную минуту на размышление.

— Отвернись, пожалуйста, — попросила она, сэкономив секунд двадцать. — Я хочу сосредоточиться.

Лукоморец пожал плечами и повернулся разглядывать повара.

Из-за спины у него раздавались вздохи, покашливания, многозначительные молчания и несколько «Ай, да фиг с тобой».

И когда Серый уже потерял терпение и надежду, волна прохладного воздуха, поднятая мощными крыльями, окатила его, и истеричное тявканье заметалось по залу.

— Получилось!!! — в один голос завопили они оба, повернулись друг к другу и яростно обнялись.

Попытки с десятой найдя выход, ополоумевшая псина бросила один прощальный взгляд на визжащую и скачущую непонятно от чего девчонку.

«Правильно я говорила: с такими веревками вместо волос вообще в страну пускать не надо», — подытожила она и ну оттуда чесать.

К сожалению, с поваром и моряком, несмотря на заверения Серого о том, что злосчастный Гастроном не имел в виду ее косички, ничего не получилось. Как Медуза ни старалась, оба островитянина оставались неподвижны и холодны. Единственным успехом, если это можно назвать так, было изменение обсидиана на черный мрамор.

Мими обреченно вздохнула и обессилено опустилась на скамейку.

— Больше ничего не получается…

— Ну и ладно, — утешающе махнул рукой Серый. — Если что — на обратном пути заглянешь и потренируешься. Или, может, еще по дороге придется…

— Нет!

— Нет так нет, — пожал он плечами. — Как скажешь.

И тут же, потянув носом, добавил:

— А есть все равно хочется.

— Но мы же… Я же…

— Ну и что? Сейчас сходим на кухню, проверим, что у них там на вынос сегодня дают, — и недолго раздумывая исчез за тонкой перегородкой.

С кухни донеслись разнообразные побрякивания, позвякивания и понюхивания — это Серый методично и пристрастно составлял меню на ближайшие два дня.

Набив мешок, он на мгновение задумался, не оставить ли на плите деньги, и не оставил.

Вместо этого, когда вышел, накинул на шею хозяину толстую золотую цепь, похожую на якорную, подхватил под руку Медузу и шагнул на улицу.

Масдай встретил их дежурным ворчанием, а Мека кувыркался и выписывал в траве уморительные кренделя.

От заливного и рыбы в кляре отказались оба, и Мими с Волком, быстренько уписав половину содержимого мешка, кинули остальное на ковер и снова поднялись в воздух под протестующее:

— Крошки сначала стряхните, маргиналы некультурные.

Мека помахал хвостом, и чистота и порядок на воздушном судне были восстановлены.

— Я же говорила — не надо мне было ходить, — все вздыхала Мими.

— Не расстраивайся, — обнадеживающе похлопал ее по руке Серый. — Ты ведь не хотела?

— Нет, конечно!

— Тебе ведь их жалко?

— Еще как!

— Ну и все! Потренируешься… Мысленно… И потом прилетишь сюда и расколдуешь их обоих. У тебя же с собакой получилось?

— Получилось…

— Вот и с людьми получится. Это я тебе как специалист говорю. Слушайся старших.

— Старших!.. — неожиданно хихикнула Мими. — Это еще надо разобраться, кто тут из нас старше.

— А по-моему, и так понятно, — пожал плечами Серый.

— Как ты думаешь, сколько мне лет?

— Н-ну… Четырнадцать? Пятнадцать?

— Ха-ха. Пятнадцать! Больше восьмисот!

— ???!!!

— Просто, когда мне действительно было пятнадцать лет, сестры с подсказки богов сводили… ну, слетали то есть… Короче, мы были в саду Десперад, и я сорвала золотое яблоко вечной юности. Они очень редки в нашем смертном мире, потому что растут за высокими неприступными стенами, гладкими, как стекло, а единственный вход охраняет свирепый безжалостный великан с во-от такой дубинкой!.. Как же его звать? Забыла… Да это и неважно. Кстати, именно такое яблоко, если ты слышал, хитрый Париж присудил Филомее как самой прекрасной богине Мирра. Сколько в свое время было об этом разговоров!.. А сколько обид со стороны обойденных богинь!.. Между нами говоря, Филомея была не настолько уж и красивее своих соперниц, чтобы присудить яблоко именно ей, но зато она оказалась хитрее самого Парижа и недолго думая пообещала ему в жены…

И тут до Серого дошло.

— Стой!

Мими испуганно захлопнула рот, а Масдай остановился на лету.

— Это я не тебе, ты лети себе давай, — раздраженно махнул ковру рукой Волк. — Извини, что прерываю тебя так, но только я сейчас вспомнил, когда ты упомянула золотое яблоко и Филомелу…

— Филомею.

— Ну да, ее… Так вот, я вспомнил: чтобы спасти одного бестолкового принца, мы с моим другом для того и прилетели в Стеллу, чтобы найти это яблоко. Ты случайно не знаешь, где оно сейчас?

— Спасти? Принца? — Глаза Медузы загорелись. — Ой, расскажи мне! Расскажи, пожалуйста!.. Ты просто обязан рассказать мне эту историю! Она связана, конечно, с несчастной любовью? С роковыми обстоятельствами?..

— Ну если тебе так интересно, расскажу, конечно… Но ты мне сначала скажи, где это яблоко!

— Именно это? Не знаю… Может, его Филомела съела… Для профилактики.

— Съела?!

— Ну да. А что тут такого? Яблоки для того и существуют, чтобы их есть!

— Так что же мы, по-твоему, зазря в такую даль летели, что ли?! — донесся возмущенный шерстяной голос снизу.

— Зазря? — недоуменно переспросила горгона. — Почему зазря? Я же говорю — там, в саду Десперад, этих яблок видимо-невидимо. Они ведь яблоки. Они каждый год созревают, их по два урожая собирают, бывает, если не лень…

— По два урожая!.. — ахнул Серый. — И что же они с ними делают? И, кстати, кто «они»?

— Они — это боги, конечно. Только не все, а младшие. И то, если Фертила вовремя вспомнит, выгонит молодых богов на уборку и урожай не съедят гусеницы. Кстати, бабочек там не бывает… — слегка разочарованно заметила горгона и продолжила: — А когда соберут, то делают яблочный сидр — напиток вечной молодости. Стеллиандры почему-то называют его то нектаром, то амброзией.

— Значит, ты думаешь, что для приготовления своего зелья фее не обязательно нужно именно то яблоко, которое…

— Да нет, конечно! Я в этом уверена! А теперь, Ликандр, ты обещал…

— Обещал — расскажу, — бережно взял горгону за руки Волк. — Только ты мне сначала скажи, Мими: мы можем туда по-быстрому слетать и этих яблочков маленько натырить? Вот сюрприз Ваньке будет, когда мы его найдем!.. И фее хватит, и сами натрескаемся, и с собой домашним отвезем!.. Бабулька варенье сварит…

— Маленько на… что? — не поняла Мими.

— Ну нарвать, я имел в виду…

Медуза задумалась.

— Мне кажется, что первый урожай как раз поспел… И отсюда в общем-то до сада не так уж и далеко… Дня два лету…

— Так полетели скорей! В какую сторону? Масдай!

Снизу раздался шершавый душераздирающий стон.

— Это туда, строго на юг, — махнула рукой горгона. — Только имей в виду: больше одного яблока за свою жизнь смертный сорвать не может.

— Да? — несколько разочарованно выпятил нижнюю губу Серый.

— Да.

— Ну и ладно. Нам и одного хватит. Не очень-то и хотелось. А кстати! — вдруг спохватился он. — Так значит, если ты съела такое яблоко, значит, ты стала бессмертной?

— Я? Почему ты так решил?

— Ну ты же живешь уже сколько там сотен лет, и конца-края этому не видно. Значит, ты бессмертная, как твои сестры! Так?

— Нет, совсем не так! — замахала руками Мими. — Они бессмертные, потому что их нельзя убить. А я хоть и смогу жить вечно, но если что-нибудь случится, то… тогда… как тогда… как там… — Она повела плечом и замолчала.

Серый уже хотел было испугаться, что она опять расплачется, но к счастью, дальше меланхоличных вздохов дело не пошло. Масдай держал курс на юг.

Как Медуза и предлагала, через стену, ограждающую сад Десперад, они перелетели, когда уже стемнело. Сторож-великан плохо видел в темноте, и это давало похитителям фруктов шанс сделать свое нелегальное дело и сбежать незамеченными.

Подгоняемый энергичным попутным ветром, временами переходящим в первые порывы урагана, Масдай ласточкой перемахнул через преграду и приземлился где-то посредине сада, как его и попросили.

Вся проблема была в том, что посреди сада стояла самая высокая и старая яблоня, а ковер от хронического авитаминоза страдал куриной слепотой, в чем и поспешил признаться рассыпавшимся как горох пассажирам, покорно свисая с самой верхушки.

Если бы не поспешное предупреждение горгоны о том, что великан наряду с плохим зрением, к несчастью, пониженным слухом отнюдь не страдал, то Масдай мог бы услышать о себе и своей генеалогии много нового и интересного.

Даже добродушный Мека не поленился на этот раз подняться на высоту зависания ковра и боднуть его, правда, не сильно.

— Ну давай, Мими, потянули! Раз-два — взяли! — шепотом скомандовал Серый.

— Нет! Мы так сломаем ветки! — ухватила его за руки Медуза.

— Ну и что? — не понял проблемы Волк.

— Слепота — не слепота, а сторож мгновенно будет здесь!

— Ну и что?

— Но он убьет нас!

— Нет. Это мы убьем его.

— Я никого убивать не собираюсь.

— Я про себя говорю.

— Ты его не убьешь. Поверь мне.

Волк презрительно фыркнул.

— Если бы от него было так легко избавиться, думаешь, в саду еще оставалось бы хоть одно яблоко?

Волк ничего не ответил, но всем своим видом показал, что если бы за дело взялся он, то уж ни одного яблока к концу сезона тут не осталось бы точно.

Но было темно, и его пантомима осталась неоцененной.

— Ну и как меня снимать будем? — прошелестел Масдай.

— Никак. Оставим тут висеть, пока сторож не придет, — раздраженно фыркнул Волк и полез на дерево.

Найти на ощупь и сорвать яблоко побольше было делом одной минуты. Сунув его в карман и воровато оглянувшись, Серый нащупал и попробовал сорвать еще одно.

С таким же успехом он мог попытаться оторвать свой собственный нос.

Пробормотав несколько разочарованно что-то вроде: «Так и помрем без витаминов», Волк осторожно спрыгнул на землю.

— Мими, — потянул он Медузу за рукав. — А ты бы не могла взлететь и снять оттуда эту ковровую дорожку?

— Извини, Ликандр, нет, — шепотом, в самое волчье ухо отозвалась она. — Он… Нектарин… пробил мне крыло, и пока оно не заживет, я не смогу летать.

— А говорили, что оно железное!..

— Это выдумки малообразованных людей! — зашептала горгона. — Как бы мы, по-твоему, летали с железными крыльями?

— С грохотом? — предположил Волк.

На соседних яблонях лениво зашелестела от бродячего ветерка не накрытая Масдаем листва.

— Смотри-ка, — вслух заметил Серый. — Ураган-то как быстро кончился! А казалось, такая же буря разразится, как тогда, когда нас с Иваном разделило.

— А она и разразилась, — подтвердила Мими. — Там, за стенами сада. Тут мы ее не ощущаем, но если бы попробовали вылететь сейчас назад, то почувствовали бы всю ее ярость.

— А отчего у вас такие ураганы бывают? Внезапные, я имел в виду?

— Дедушка нам рассказывал один красивый древний миф о вечной борьбе циклона и антициклона, и как они целыми фронтами без устали сражаются друг с другом, пока один из них не одолеет другого. Но это суеверие, сказка для маленьких. На самом деле все знают, что это гневается Дифенбахий, верховный бог Мирра, и стучит своим посохом о твердь небесную.

На этом Мими задумалась на секунду, как будто вспоминая что-то, и добавила:

— Научно доказанная гипотенуза!

— О!

— Ме!

— А вот ты сейчас сказала — дедушка… — заинтересовался Серый.

— Да. Наш дедушка — морской старец Нелей. Он нас очень любит. И мы его тоже, — подтвердила Медуза.

— А родители ваши кто? — продолжил допрос Волк.

— Родители? У нас нет родителей. У нас только дедушка.

— Как так? — озадачился он. — Так не бывает.

— Почему это не бывает? — удивилась Мими. — А вот я читала, что в одной далекой северной стране, уже не помню ее названия, у старого бога Суровой Прохлады есть внучка… внучка… Замороженый Дождь?.. А родителей у нее тоже отродясь не было! Так что и вовсе это не неслыханное дело!

— Да? — удивленно покачал головой Серый. — Вот чудеса… Никогда про таких не знал… Надо же… Вот ведь, правильно говорят: век живи — век учись… Дураком помрешь…

Первые лучи солнца застали похитителей фруктов приложившими уши к стене и напряженно прислушивающимися, не кончился ли шторм за пределами сада.

— По-моему, стихает, — высказал предположение Волк.

— А по-моему, еще не очень, — усомнилась Медуза.

— И что ты предлагаешь? — ядовито поинтересовался Волк. — Сидеть и ждать, пока придет этот твой непобедимый мордоворот со своей дубинкой?

— Может, не придет, — пожала плечами Мими. — Может, он снаружи у ворот стоять будет.

— Снаружи? В такой-то ураган?

— Но ты же сам сказал, что он уже стихает.

— Тогда полетели?

Откуда-то из глубины сада донеслись невнятное ворчание-рычание и звук медленных тяжелых шагов, как будто сваи заколачивали: «Бум. Бум. Бум».

— Побежали!..

— В какую сторону?

— Туда!..

— Быстрей!

Найти старую яблоню и печальным шатром обвисшего на ней Масдая оказалось делом несложным. Даже при зарождающемся свете дня их обоих было прекрасно видно с этого конца сада.

И, как подсказывала неуступчивая наука логика, со всех остальных концов — тоже.

Когда они, задыхаясь и хватая ртами воздух, добежали наконец до злополучного ковра, с противоположной стороны сада сюда же уже спешили сотрясающие землю шаги.

— Тянем! Раз! Два! Взяли! — Волк ухватился за один угол, горгона — за другой, и под заполошный треск ломающихся веток Масдай волной обрушился на землю, накрыв собой их обоих, а заодно и крутившегося под ногами химерика.

— Ах, чтоб тебя моль съела!

Серый откинул край ковра и помог взъерошенной Медузе выбраться на свет божий. Мека, недовольно чихая и отфыркиваясь, вылез с противоположного конца сам и недовольно затряс рогатой головой. Гигантские шаги уже не топали, а гудели по жесткой засохшей земле.

— Быстрее садитесь!..

Мими не надо было уговаривать.

Расправив Масдая, она бросилась на него, перекатилась до противоположного края и, ухватив сконфуженного Меку за хвост, дернула что было сил.

Химерик намек понял быстро.

— Масдай, вверх! — моментально убедившись, что весь экипаж в сборе, выкрикнул Волк.

БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ.

— Стойте! Воры!

Давя опавшие яблоки вместе с рассыпавшимися остатками трофейных драгоценностей, из-за деревьев, как электричка из тоннеля, вырвался страж сада Десперад.

— Масдай!..

— Именем Дифенбахия!..

— МАСДАЙ!..

— Раздавлю!..

— А-а-а-а-а!!!

Чудом вылавировав в последний момент среди так некстати близко растущих деревьев, ковер успел взмыть в воздух, но великан в отчаянной попытке остановить похитителей отбросил свою дубину, подпрыгнул и ухватился громадными лапищами за его углы.

Масдай судорожно дернулся, передний край его рванулся вверх, пассажиры покатились было вниз, но все-таки он сумел выровняться и упрямо продолжил набирать высоту.

Но команда так и не успела облегченно вздохнуть.

— Если… вы… его… не отцепите… скоро… я встану… вертикально… Центровка… нарушена… совсем…

Если бы у ковра была анатомия побогаче, Волк мог бы поклясться, что тот говорил сейчас сквозь стиснутые зубы.

— Держись, Масдаюшка!..

И Волк почему-то ползком, как по тонкому льду, сжимая в правой руке меч, позмеился к тому концу, за который кряхтел, но держался упрямый великан.

— И-и… Эх!.. — наотмашь рубанул он по грубым пальцам, каждый толщиной с батон копченой колбасы. — Эх!.. Эх!.. Ах ты!..

На морщинистой серой коже не оставалось даже царапины.

— Не уйдете!!!

— Мими!.. Я не могу ничего с ним сделать!..

— Я же…

— Говорила, говорила!.. Какая теперь разница!.. Иди срочно помогай!..

— Как?!

— Преврати его!.. Немедленно!.. Пока мы все не скатились вниз!..

— Но если он…

— Ну и что, что он ничего не говорил про твою прическу!.. Если бы он ее разглядел, я на сто процентов уверен, он бы…

— При чем тут это!.. Я хочу сказать, что если он превратится в камень, то и руки его навсегда закаменеют на Масдае!..

— А вот этого… не надо…

— Но, может, ты превратишь его в бумажного? Или еще какого-нибудь — полегче? Чтоб сам отвалился?..

— Я не умею так… на заказ… Я никогда не знаю, что получится!..

— Я… не могу… больше… — треском разрывающихся сухожилий-ниток прохрипел Масдай.

— Потерпи, Масдаенька! Мы что-нибудь сейчас придумаем.

— Что? Сталь его не берет. Превратить ты его боишься. Если бы был лук, выстрелили бы ему в глаз…

— Думай, Ликандр!.. Думай же!..

Внезапно Серый почувствовал, как по ногам, спине и плечам его быстро протащили мягкое бревно средней тяжести.

— Мека!.. Мека!..

— Ты куда?..

— Сделайте… что… нибудь!.. — Передний край ковра снова начал опасно задираться вверх.

— Мека!

— Стой! Упадешь!

— Держи!

Химерик вороненым ручейком скользнул по Масдаю и стал исчезать за краем, на котором повис великан.

— Стой! — Волк ухватил его за исчезающий змеиный хвост, а Медуза заскользившего в бездну Волка — за щиколотки.

Скольжение замедлилось, но не остановилось.

— Масдай, вниз!!! — заверещала она что было духу.

Того долго упрашивать не пришлось.

Подбитым «мессершмиттом» из другого времени и другой реальности под какофонию из криков, визга и рева Масдай вошел в пике.

Но один вопль, перекрывающий все звуки, внезапно ударил по барабанным перепонкам и понесся, удаляясь, вниз.

Ковер подбросило, он, не веря себе, выровнялся, заложил вираж, другой… Теперь вверх…

Смертельная тяжесть в хвостовом отсеке исчезла!.. Великан пропал!

— Где он?.. — только и смог выговорить бедный Масдай.

— Ликандр! Что у вас там случилось?.. — вторила ему изумленная Медуза.

— Вот бы знать! — Пыхтя и отдуваясь, Волк втащил на борт Масдая присмиревшего Меку.

— Так ты не знаешь?! — в один голос воскликнули горгона и ковер.

— Естественно, нет!.. — раздраженно взмахнул руками Серый. — Вы же тут что попало вытворяли! Один вниз, другой вверх, потом опять вниз!.. Карусели прямо какие-то!.. Постойте. А может, мы его стряхнули?

— С такой-то хваткой?

— Может, у него морская болезнь началась!..

— От морской болезни еще никто не умирал, — твердо отвергла эту версию Мими.

— Может, он испугался!..

— Чего?

— Кого?

И нахмурившийся от напряженного мышления Серый вспомнил неожиданный бросок Меки, его извивающийся черный чешуйчатый хвост, переходящий в ль… переходящий в… переходящий…

Переходящий в маленький задорный козий хвостик.

— Мека!

— Ме-э?

— А ну-ка, повернись…

— М-ме?

Но Серый и так уже видел между кольцами хорошо знакомую желтую львиную кисточку.

Наваждение какое-то…

Отчего же так жутко взревел великан перед тем, как упасть?

И великан ли?

А кстати, что стало с великаном?

Вдруг Серый поймал себя на мысли, что такой вопрос мог бы задать Иванушка, если бы ему рассказывали эту историю. И поинтересовался, нельзя ли было ему чем-нибудь помочь. А заодно наверняка прочел бы и лекцию на тему «Воровать — дурно»…

Неожиданно Волк вздохнул и почувствовал, что ему нестерпимо хочется снова и поскорее встретиться с его лукоморским высочеством, и он готов прослушать даже ну если не лекцию, то какую-нибудь небольшую душеспасительную беседу — совершенно точно…

Он перегнулся через край Масдая и свесил голову вниз.

Под ними, насколько хватало глаз, медлительно покачивались теплые бирюзовые воды. И, удаляясь к горизонту и изрыгая проклятия, заблудившимся бакеном плыла круглая голова злополучного стража сада Десперад.

Первое, что сделал Серый, ступив на территорию Ванадия, — украл у ротозея-лоточника большой расписной платок для горгоны.

Ярко-зеленое полотно с аляповатыми цветами, павлинами и бабочками привело ее в состояние тихого ступора. А после того как Волк еще и собственноручно повязал его на голову Мими в стиле «В полном разгаре страда деревенская», и она увидела свое отражение в мутном медном карманном зеркальце, и ее воображение в красках сообщило ей, как она выглядит в широкоформатном цветном варианте, она охнула и схватилась за сердце.

На ее вполне резонное замечание, что в этом платке она будет привлекать к себе повышенное внимание, Серый тоже вполне резонно возразил, что ему виднее, и пусть лучше стеллиандры пялятся на ее платок, чем на ее волосы. И если кто-то хочет остаться вместе с Мекой в лесу караулить Масдая и совсем не хочет посмотреть знаменитый город, потолкаться на многонациональном базаре и посетить легендарный оракул в роще Сифона, то в таком случае он ни на чем не настаивает.

И Медуза сдалась.

Путешествовать и не побывать в Ванадии!.. Побывать в Ванадии и не зайти на базар!.. Пройтись по базару и не посмотреть на оракул в храме Полидора!..

Ради такого стоило примириться даже с психоделическим платком.

Первые же шаги по центральным улицам города полностью заставили Мими позабыть обо всем, и она плыла по течению людской реки, крутя головой на все триста шестьдесят градусов, разинув рот и широко распахнув изумленные глаза, ошеломленная и восхищенная вихрем красок, звуков и запахов, обрушившихся вдруг и сразу на робкую провинциальную горгону.

— Смотри, Ликандр!.. — то и дело доносилось до Волка сквозь шум и гам мегаполиса. — Вот это дом! Это же целый домище! Сколько там этажей! А какие окна! И колонны!..

— Это, наверное, дворец какой-нибудь, — любезно пояснил Волк.

— А смотри — вон, балконы у них окаменевшие великаны держат! Как тот, из сада Десперад! Неужто это сестричкина работа? Никогда от них о таком не слышала. Немудрено тогда, что великаны теперь так редко попадаются! А рядом лошади каменные! И химеры!

— Это скульпторов работа, — махнул рукой Серый.

— Скульпторов? — переспросила Мими. — Это такие существа вроде нас?

— Ну можно сказать и так, — рассеянно отозвался Волк.

— Как было бы интересно посмотреть на них! А где они водятся? А хвосты у них есть? А копыта? А там что за толпа такая? Смотри, Ликандр, там просто столпотворение какое-то.

— А-а, это базар, наверное…

— Базар? Скорее туда! Гляди, вон ларьки с одеждой… А вон еще… А там, похоже, только ткани продают. А тут — украшения и амулеты. А здесь посуда из глины… А за ней — мебель… И не лень же продавцу тащить сюда все эти мраморные столы, скамьи, фонтаны…

— Это забегаловка, она все время тут, — снисходительно прояснил вопрос Серый и тут же предложил: — Давай пожуем чего-нибудь?

— Дав… Ай!.. Что там?

— Где?

— Там! Смотри! Я вижу акробатов! И жонглеров! И человек пляшет на натянутой веревке! Я узнала! Это бродячие артисты! Пойдем, скорее пойдем посмотрим…

— А гляди — вон еще осел ученый!

— И обезьянка!

— Ха, вот умора!

— Вот дают!

— Вот это да!

— Браво!

— Молодцы!

— Ликандр, погляди! Артистам все деньги кидают. А у нас случайно нет ничего?

— Ну как это нет? — возмущенно отозвался Волк, вынимая из широких штанин только что стыренный кошель и отсыпая в дрожащую от возбуждения ладошку Мими несколько медяков.

— Браво!

— Еще!

— Мими, пойдем, нам еще оракул надо успеть увидеть до вечера, — потянул он за край туники Медузу.

— Ой, конечно, пойдем. А пожевать?

Пожевать продавали тут же разносчики с лотков, и если бы страшный зверь гигиена забрел бы сюда и съел хотя бы одну сосиску, то, скорее всего, скончался бы в страшных мучениях. Но поскольку, кроме баранов, из животного мира поблизости никого не было (а недавно была отпразднована знаменательная дата — две тысячи лет до открытия микроорганизмов), то пожевать наши туристы смогли вполне спокойно и безопасно.

И в случае Серого (в уникальном случае!) без аппетита.

Как рассказать Медузе об оракуле и предсказании — это был его большой больной вопрос, который, как поначалу надеялся Серый, по ходу дела сам собой прояснится, рассосется и решится. Но сейчас до визита к безумным пророчицам и их горгононенавистническим жрецам оставалось не больше часа, а деликатная проблема разрешаться отнюдь не собиралась, а скорее наоборот, все усложнялась и запутывалась, делая правду невозможной, а ложь — бессмысленной.

И Волку оставалось только одно — ждать и тянуть до самого последнего и верить в то, что его печальная фигура из гранита или керамики не начнет новую коллекцию удивленных сифий.

— Мими, эй, Мими, да иди же ты сюда! — вытащил он за руку восторженную Медузу из очередной палатки с туниками, гиматиями, плащами и прочим трикотажем, названия и назначения которого он не мог и предположить.

— Что? — крайне неохотно позволила она извлечь себя из самого сердца женского рая.

— Я говорю, если ты хочешь посмотреть оракул, мы должны торопиться — там всегда толпа народу, и, кроме того, нам надо еще украс… купить жертвенного барана.

— Конечно, хочу! — встрепенулась горгона. — Что же ты молчал! Пошли быстрее!

— Идем вон туда, к навесам направо — жертвенной скотиной торгуют только там.

Скученность искателей предсказаний вокруг оракула превзошла все ожидания Волка. Если бы он не был здесь раньше, он не сумел бы найти даже ворота в ограде.

— Мими, держись, потеряешься! — предупредил он горгону и заработал локтями изо всех сил. — Пропустите! Пропустите, говорю! Позвольте пройти, дедуля!.. Дамочка, осторожней — у вас кошелек упал вон там!.. Пропустите женщину с ребенком!.. Как где — посмотрите на нас! Какая разница, кто из нас кто!.. Какое место — ваше? Ничего, сейчас мы пройдем дальше и освободим ваше место, ничего с ним не случится!.. Пропустите!.. Да подвиньтесь же вы, бараны!.. При чем тут вы, я вон им говорю… Но вы тоже подвиньтесь. О господи! Да откуда же вас тут столько набежало-то!.. Праздник у вас тут какой, что ли?!

— Лучше! — обернулось к нему простодушное загорелое лицо стеллийской национальности со щербатой улыбкой. — Сегодня весь народ собрался поглядеть, как молодой царь Пасифия…

— Едет!!!

— Едут!!!

— Посторонись!.. — завопили откуда-то сзади, и вся толпа колыхнулась, как тяжелая океанская волна, пытаясь одновременно не попасть под колеса парадной колесницы черного и красного дерева и рассмотреть как можно ближе того, кого они ждали здесь чуть не самого утра.

— Ура!..

— Да здравствует!..

— Будет славен!..

— А-а-а-а!..

— Ой-й-й!..

— Поберегись!..

— Славься!..

— С дороги!..

— Помогите!..

Серый закрутил головой, стараясь засечь, откуда исходит угроза быть перееханым, и на всякий случай покрепче схватил горгону за запястье.

— Баран!.. Ликандр! Они задавят бедного барашка!

— А-а, да чтоб его мухи съели. — Раздраженный Волк быстро намотал веревку на кулак и ухватил свободной рукой барана за холку.

Слева от него прошло какое-то движение. Зеваки, стиснутые, как беломорины в коробке, тем не менее ломанулись направо и налево, роняя и давя менее поворотливых, спеша дать дорогу царскому кортежу.

Медуза бросилась направо.

Баран — налево.

И Серый вдруг понял, что стоит нарастопырку прямо посредине очистившейся дороги и как раз перед монаршей колесницей.

— С дороги! — заорал на него возница, и лошади встали на дыбы. — Зашибу!..

— Щаз!.. — печально констатировал факт Волк.

— Ликандр! — осознав, что с ее приятелем происходит что-то неладное, бросилась к нему Медуза. — Что это вы себе позволяете? — гневно подбоченясь, обратилась она к вознице, и узамбарские косички на ее голове слегка зашевелились. — Вы что, не видите, что тут люди ходят?

— Вон, быдло! Заткнись! — И ретивый возница махнул на горгону кнутом.

Он так и не понял, что в последние мгновения своего существования в виде белкового тела человеку лучше всего было бы найти более смиренное занятие.

Толпа ахнула.

Им было глубоко все равно, что таким образом на их глазах создавались бессмертные произведения искусства, по которым о них будут судить и восхищаться бесчисленные поколения потомков.

Им стало страшно здесь и сейчас.

— Что происходит? — перекрывая разбегающуюся кругами по людскому морю панику прозвучал сильный мужской голос. — Эй, кто там стоит на пути?

— Нет, это ты скажи, кто тут народ лошадьми давит, — внахалку попер на седока Волк, чувствуя за собой каменную стену поддержки Мими. — А ну-ка, иди сюда! Царь тут нашелся! Вырядился!..

Если бы не баран, все еще привязанный к левой руке Серого, его атака выглядела бы весьма эффектно.

— Это что еще за наглец? — выглянула из-за плеча юного монарха в золотом плаще суровая женщина.

— Ликандр!

— Что?..

— Ликандр! Ты меня не узнаешь?.. — Царь всплеснул руками.

— Нет…

— Мы же с тобой вместе были у оракула. Ты наступил мне тогда на ногу. Помнишь? Это же я, Язон!

— Язон?.. Язон… Язон!

Не дожидаясь, пока царь слезет вниз брататься, Волк, стряхнув наконец злополучного барана, заскочил в колесницу, и давние знакомые радостно облапили друг друга.

— Язон!.. Я вижу, ты успел с тех пор жениться!

— Да. — Широчайшая улыбка расплылась по всему лицу царя и даже залезла слегка на уши. — Это моя любимая жена Паллитра. Я привез ее из нашего похода за золотым руном! И она сама стоит своего веса в золоте! Но если бы ты знал, какие испытания мы пережили, прежде чем я смог попросить ее стать моей царицей!.. Если бы не наш златоуст Ион, на ее острове сложили бы головы все герои Стеллы. В гневе она страшна.

— Наверное, только люди с крайнего Севера знают, что женщин надо убеждать не мечом, а лаской, — игриво улыбнулась мужу Паллитра.

— А кто эта девушка с тобою рядом, Ликандр? Неужели и ты тоже…

— Нет! — не дал ему договорить Серый. — Это моя приятельница Мими. Мы вместе путешествуем. Знакомьтесь.

— А кстати, что случилось с нашим возницей и лошадьми? — осознал вдруг Язон.

— А что случилось с толпой? — Отсутствие движения и звука вокруг при присутствии нескольких перепуганных тысяч человек обратило на себя внимание Серого.

Женщины поймали взгляд друг друга, сестра по оружию признала сестру, и идентичные лукавые улыбки скользнули по их губам.

— Ступор после несчастного случая, — ответила за себя и за горгону молодая волшебница. — С полной последующей потерей памяти.

— Я уверена, что с лошадьми не случилось ничего необратимого, — добавила от себя Мими.

Озадаченный Язон постучал согнутым пальцем по спине изваяния.

— Хм-м… Когда его товарищи сегодня утром сказали, что у него каменное сердце, я не думал, что это распространится по всему организму так быстро. Как горгона над ним пролетела.

Медуза хотела было что-то сказать, но Серый быстро подал ей тайный знак молчания (наступил ей на ногу и исподтишка показал кулак).

— А кстати, — продолжал Язон, — смотри, как забавно: еще месяц назад я слыхом не слыхал имени Ликандр, а сегодня знаю уже о двух людях, которых так зовут!

— Да? — вежливо поинтересовался Волк.

— Да. Это, во-первых, ты, а во-вторых, друг нашего чудесного царевича Иона, которого он ищет и в поисках которого, согласно полученному от одной колдуньи предсказанию, уплыл с друзьями на осаду Трилиона!

— ИОН?!

— Ну да. А…

— Такой мечтательный, культурный, с большим старинным серебряным кольцом с нефритом на правой руке?

— Ну да. А откуда ты его знаешь?

— ГДЕ НАХОДИТСЯ ЭТОТ МИЛЛИОН?

— Корабли приближаются! Корабли приближаются!

— Видим, не слепые.

— Сколько их?

— Пять… Шесть… Шесть!

— Клянусь Дифенбахием, это наши доски!

— Да уж пора бы! Чем раньше начнем, тем теплее будет зимой!

— Десятый год подряд в палатках на ветру продуваться! Дудки!

— А ты доспехи не снимай!

— Умный какой нашелся! Сам не снимай! Даром что всего пятый год тут воюешь, а уже в доспехах небось только малину собирать ходишь!

— Да сам-то!.. Сам-то!..

— Ну хватит вам! Приготовились разгружать!

— …да и где она, малина-то… Три года назад последнюю вытоптали. Хоть какое-то развлечение было. А сейчас одна радость: если Семафор с Одесситом подерутся — ставки делать…

— Трилионцы ведут себя нечестно!

— Если ты украл чужую жену — поступай как порядочный человек! Защищайся! Делай вылазки, карательные экспедиции, назначай сражения, поливай осаждающих кипятком, бросай в них гнезда диких пчел, горящие бочки со смолой!.. Делай же что-нибудь!..

— Правильно! Они нас ни во что не ставят! Три тысячи человек ожидают их уже десять лет, а им хоть бы что.

— Пользуются тем, что мы не можем достать их там!..

— Трусы! Спрятались за стенами и думают, что им это сойдет с рук!

— Так сходит ведь…

— Но есть справедливые боги! Рано или поздно наша все равно возьмет!

— Возьмет, возьмет… Возьмет и уйдет… Посидев тут еще лет сорок…

— Брюзга!

— Дурак!

— Сам дурак!

— От дурака слышу!

— Эх, досочки наши хорошенькие!.. Такие дома отгрохаем — хоть еще десять лет под этим треклятым Трилионом сиди, хоть пятьдесят!..

— Типун тебе на язык!..

— Дома!.. Бабские нежности!

— Никогда бы не поверил, что для наказания одной неверной жены нужно десять лет времени и три тысячи войска!

— И еще не все…

— И еще не все. Если уж ему так приспичило, Меганемнон мог бы уже тридцать раз жениться, обзавестись рогами и тридцать раз спокойно избавиться от изменщиц! А тут сидит, одну столько времени караулит…

— Любовь… Что поделаешь…

— Кончай трепаться! Как бабы!.. Цепочкой строй-ся!

— Эй, на судне! Давай концы!

— Отдашь тут концы…

— Хлорософ, в ухо получишь!

— Молчу, молчу…

— Ребята, не зевай!..

Набежала и отступила тяжелая волна, оставив на широкой полосе прибрежной гальки тяжелые туши шести сухогрузов. Солдаты, бросив пререкаться, хрустя сандалиями по камешкам, неспеша потрусили помогать выгружать долгожданный стройматериал.

Если уж упрямству их предводителей нет никакого разумного предела и они желают во что бы то ни стало продолжать осаду Трилиона до победного конца, то второй десяток лет рядовые воины хоть разменяют в удобных деревянных казармах. А через год, глядишь, еще один бунт — и им разрешат привезти их жен, детей, собак, коз; они разведут виноградники, посадят пшеницу и оливковые деревья взамен сожженных сгоряча в первый день осады десять лет назад… Жены потребуют построить библиотеку, театр, стадион, бани, ипподром… Будут приезжать на гастроли самые известные трагики Стеллы. Проводить чемпионаты Мирра. Да мало ли еще чего!.. И отчего бы тогда не поосаждать в таких условиях?.. И вот тогда эти трилионцы сами попросят разрешения открыть ворота и выйти к ним, да только кому они тогда будут интересны!.. Ну разве только обманутому Меганемнону…

Командир сотни Криофил Твердолобый решительно направил свои стопы к самому большому кораблю, на носу которого стояли и, судя по всему, готовились к высадке какие-то люди.

— Эй, вы, там, на корабле!.. Кто такие? Чего тут надо? Здесь идет война, и посторонним тут не место!..

Но, не обращая ни малейшего внимания на грозную тираду Криофила, на камни мягко спрыгнул плечистый молодой воин. На руках у него, нервно ухватившись за кряжистую шею, примостился маленький старичок.

Шагнув на сухую гальку, воин бережно опустил свою тщедушную ношу.

— А, Термостат, рад видеть тебя, бродяга, рад видеть! Ты не забыл, что только ради тебя я проделал весь этот путь в душной каюте на двоих с самой страшной морской болезнью, когда-либо испытываемой простым смертным!.. Дай-ка я обниму тебя, мальчик мой… Как ты вырос… Как изменился… Твой прадед гордился бы тобой сейчас, клянусь Меркаптаном! — И дедок, украдкой смахнув набежавшую слезу во взъерошенную бороду, нежно обхватил Криофила в районе бронированной талии.

Праздный наблюдатель, каковых поблизости было в изобилии, мог бы лицезреть в этот момент на лице сержанта целый калейдоскоп самого обширного ассортимента чувств с тех пор, как человеческие чувства вообще были изобретены.

Отвращение, высокомерие, гнев, непонимание, изумление, озарение, восторг, восхищение, благоговение, смущение, раскаяние, стыд… Пожалуй, список можно было бы продолжать и продолжать и закончить как раз к предполагаемому завершению осады, лет эдак через …цать или даже …сят, но тут вмешался Хлорософ.

Он подбежал, брызжа мелкими камушками и осколками ракушек, и со всего размаху, не заботясь о тормозном пути, хлопнулся на колени перед старичком.

— Демофон! О милостивые боги Мирра! Это же сам Демофон! Не может быть! Ребята, бросайте все, скорее сюда! К нам приехал Демофон!.. Великий Демофон! Непревзойденный Демофон! Сюда! Бегом! Смотрите!

Как железные опилки к магниту на листе бумаги в известном опыте, со всех сторон, куда долетал трубный глас Хлорософа, к месту высадки странного пассажира устремился стеллийский народ. Солдаты спешили и толкались, стремясь увидеть самого живого Демофона, если останемся сами живыми, то есть осада закончится раньше, чем истечет человеческий век, будет что рассказать дома родне и что вспоминать всю жизнь…

Самые горячие головы стали стрелять в воздух.

Стрелы падали на другие горячие головы, после чего им приходилось немного остыть в холодке и прийти в сознание. Но никто не жаловался.

Сойди сейчас, кажется, на землю Дифенбахий — никто бы на него и не отвлекся, даже если бы тот поразил все войско своими огненными стрелами-молниями, солдата за солдатом…

В случившейся толчее и суматохе никто не обратил внимания, как с того же корабля, подальше от возбужденных почитателей Демофона, в самые волны спрыгнули еще два человека, и их встретил тот самый воин, который высадил знаменитого старика на трилионскую землю.

Вода захлестнула сапоги Иванушки, и внутри сразу что-то плотоядно причмокнуло и аппетитно захлюпало, но царевич даже не среагировал.

Как завороженный наблюдал он за феерическим зрелищем встречи.

— Кто это? — отчего-то шепотом спросил он у Трисея.

— Это — Демофон.

— Кто такой Демофон? — не унимался озадаченный Иван.

— Демофон — это наше все, — торжественно объявил тот.

— Демофон… Демофон… — наморщив лоб, забормотал Иванушка. — Демофон… — и встрепенулся, сконфуженно переводя взгляд с Ирака на Трисея и обратно. — Уж не хотите ли вы сказать, что это тот самый Демофон, который…

— Именно тот самый.

— Не может быть!

— Может.

— Но он же… Ему же… Его же…

— Да.

— И вы всю дорогу молчали об этом? То есть я все это время находился на одном корабле с самим Демофоном и вы говорите мне об этом только сейчас?!

— Н-ну…

— О милостивые боги Мирра! Это же сам Демофон! Великий Демофон!

И Иванушка, сунув переметную суму в руки Трисею, не разбирая дороги, очертя голову кинулся в гущу солдат. С каждым его шагом истерично хлюпали полузатопленные волшебные сапоги, извергая изо всех своих отверстий яростные разноцветные фонтаны и фонтанчики соленой воды.

— Ион, постой, куда ты?.. — растерянно взмахнув руками, последовал за ним Ирак.

Трисей проводил удаляющуюся фигуру взглядом. «Ну и педилы…» — тихо покачал он головой.

— …извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат, — виновато оправдывался Твердолобый, когда Иванушка все-таки смог пробиться сквозь армию любителей стеллийской литературы. — Вы меня не за того принимаете.

— Ох, прости старика! — энергично взмахнул тоненькой иссушенной ручкой, похожей на куричью лапку, Демофон и, напряженно сощурившись, обратился к лукоморцу: — Термостат!.. Ну как же я не признал тебя сразу!.. Ну веди же меня, веди, я так и горю от нетерпения наконец увидеть…

— Извините, многоуважаемый Демофон, но я тоже не Термостат, — смущенно проговорил Иван.

— Не Термостат?.. — Знаменитый поэт озадаченно перевел взгляд близоруких бесцветных глаз с одного человека на другого, нахмурил кустистые брови и вдруг тоненько засмеялся, грозя обоим пальцем-прутиком: — Не Термостат!.. Ха-ха-ха!.. Ах вы, шалуны! Как были мальчишками, так и остались. А ведь по шестьдесят лет уже обоим. Но похожи друг на друга по-прежнему, как две оливки в салате!

Белобрысый долговязый царевич и коренастый чернобородый сержант непроизвольно, на всякий случай, быстро оглядели друг друга, потом себя, потом выжидательно посмотрели на Демофона.

— Ну, Гидролит, а теперь расскажи мне, кто все эти хорошенькие девушки. Они, наверное, собрались специально в честь этого торжественного события? Ты меня с ними познакомишь? — обвел широким жестом собравшихся вокруг старичок.

Толпа закованной в броню солдатни охнула и слегка откачнулась назад. Кто-то растерянно хихикнул. Большинство сочувственно закачало головами и понимающе вздохнуло.

Иван решил, что настал черед того, ради чего он пожертвовал парой золотых пряжек, куском туники и плащом, протискиваясь сквозь строй неуступчивых и вооруженных до зубов читателей.

— Уважаемый Демофон! — трепетно взял он за худенькую ручку литератора. — Я так счастлив видеть вас воочию! Я — самый восторженный поклонник вашего уникального таланта и прочел по много раз все ваши книги, какие только у нас издавались! Не будете ли вы так любезны не отказать мне в любезности… Могу ли я попросить у вас автограф?..

— Проси! — великодушно разрешил уважаемый Демофон.

— Прошу! Вы — практически живой классик! Ваши произведения переживут века!

— Ага, ты читал их! — встрепенулся старичок. — А как тебе понравилась моя последняя поэма «Покорение Гликозиды?»

— Я ее как раз недавно купил и читаю! Это настоящий эпический шедевр! Подпишите мне ее, пожалуйста! — И Иванушка выудил из-за пазухи томик размером с три силикатных кирпича, ловко распахнув его на форзаце, а из кармана — перо и походную чернильницу, и услужливо подсунул их Демофону.

Старик вытянул шею, захлопал глазками, и наконец дрожащая ручка неуклюже ухватила перо, попытки с пятой обмакнула его в несмываемые чернила — последнее вондерландское изобретение, и он стал старательно что-то выводить на чистом участке пергамента.

Все следили за движением пера, затаив дыхание.

Наконец надпись была завершена, и, горделиво улыбаясь в редкую бороду, поэт вернул книгу царевичу.

Тот благоговейно повернул ее к себе и посмотрел на текст.

Потом еще раз посмотрел.

Потом еще раз повернул и снова посмотрел.

Потом повернул ее боком.

И снова посмотрел.

Надпись от этого ничуть не изменилась.

Четыре полные строчки корявых крестиков и еще три креста, побольше и покорявее, внизу, справа, рядом с чернильным отпечатком большого пальца.

— Что… Что здесь написано?.. — нерешительно потыкал пальцем в крестики Иванушка, не оставляя самостоятельных попыток постичь смысл сих знаков.

— Дорогому внучатому племяннику по сестре первой жены, да будет земля ей пухом, блаженной памяти Миопии, Термостату на долгую память и развлечение, и пусть светлые боги Мирра покровительствуют тебе во всех твоих свершениях.

— А большие крестики внизу?

— Мои имя, фамилия и ученая степень.

И тут солдат как прорвало.

— Мне!..

— Мне!..

— Подпиши автограф мне, великий Демофон!..

— Вся наша рота тебя обожает!

— Напиши мне в стихах, пожалуйста!

— И мне!..

— Нет, я первый попросил!..

— Хлорософ, в ухо получишь!

— Молчу, молчу…

И абсолютно счастливый от фейерверка народного признания, великий Демофон, пыхтя и помогая себе высунутым от усердия языком, выводил крестики на туниках, плащах, щитах, ремнях и просто голых спинах, вслух читая написанное:

— …на долгую память… …с пожеланиями успехов… …счастливых лет жизни… …почаще мыться…

И тут откуда-то из-за стены почитателей таланта живого классика раздались и стали быстро приближаться сердитые крики:

— Расступись!.. Расступись!.. Почему никто не работает?.. Сержант!.. Что за базар?.. Доски ваши разгружать я буду или позовем Меганемнона?.. Разойдись, бездельники!.. А ну, пошли отсюда, пошли!.. А это что тут еще за… Великий Демофон!!! Милостивые боги Мирра!.. Сам непревзойденный Демофон почтил своим присутствием ваш сброд!.. И хоть бы кто-нибудь догадался сообщить мне или Меганемнону!.. Или принести патриарху стул и навес от солнца!.. Дикари!.. Истинные дикари!.. Мне стыдно за вас, о несообразительные сыны Стеллы!..

Даже не повинуясь, а предугадывая нетерпеливый жест руки, воины отпрянули назад, освобождая пространство вокруг гордого гения стеллийской письменности.

— Сержант Криофил! Бегом в лагерь — приготовьте отдельную, самую лучшую палатку для патриарха и поставьте ее рядом с нашими с царем!

— Слушаюсь!

— Остальные — прочь работать! Бездельники, ротозеи, а не войско!

Отвлеченный столь громким вторжением, старичок с трудом разогнул костлявую спину, вытер пот со лба, оставив по всему лицу широкие чернильные полосы, и, напряженно прищурившись, стал вглядываться в гостя.

— А, Термостат! Вот ты куда подевался! А где моя поэма, которую я тебе только что подписал? И, кажется, ты что-то говорил про стул и навес?..

— Термостат?.. — Начальственный вид вновь прибывшего сменился растерянным. — Извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат…

— А, я так и знал… Значит, ты все-таки Гидролит! Ну веди же меня к своему брату — ведь я проделал весь этот долгий путь — а ведь мне уже не сто лет! — только ради него! На какой день у вас намечено открытие статуи? Только не говори мне, что я опоздал!..

— Открытие какой статуи? — только и смог вымолвить пришелец.

— А сколько их у вас тут? Гидролит, малыш, к чему эта игра в загадки? Твой брат…

— Но у меня нет брата!..

— …сообщил мне, что он спроектировал и соорудил самую высокую в мире статую, и пригласил меня на открытие, чтобы я описал ее в своей новой поэме и донес его деяние до восхищенных потомков! Но, по-моему, между нами говоря, не так уж она и велика. Когда мы подплывали к Колоссу, я все глаза проглядел, но не смог увидеть даже намека на какое бы то ни было изваяние вообще, не говоря уже о его Родосе!

— К Колоссу?..

— Кстати, как сейчас помню, в детстве у него был ручной хомячок, и звали его, кажется, тоже Родос, и он…

И только теперь военачальник стеллиандров, проделав, по-видимому, гораздо более дальний путь, чем живая легенда Стеллы, сумел наконец-то прийти в себя.

— Но уважаемый Демофон! — Смуглые мускулистые ручищи осторожно обхватили птичьи лапки поэта, и тот на мгновение примолк. — Уважаемый Демофон! Это не Колосс! Это земли Трилиона! И мы тут осаждаем город, а не открываем статуи! Судя по всему, вы ошиблись кораблем при посадке! И я не Термостат — я Одессит!

Старичок озабоченно наморщил лоб, обдумывая услышанное, но вскоре, просветлев, ласково похлопал Одессита по руке, оставляя в изобилии с каждым прикосновением смазанные чернильные отпечатки.

— Очень хорошо, любезный Одиссей! Приятно с тобой познакомиться! А теперь проводи меня к Термостату — мальчик, наверное, уже заждался! Он тебе даст хорошие чаевые… Да, и все хотел сказать — какие тут у вас, на Колоссе, кудрявые девчонки! — И он проникновенно ущипнул за пятую точку Хлорософа.

Хлорософ сделал большие глаза и тоненько ойкнул.

Старичок захихикал.

Одессит открыл рот, собираясь что-то сказать, потом закрыл его, потом снова открыл и закрыл. И наконец, кажется, неплохая идея посетила его на предмет того, на чью голову можно было бы переложить заботу о впадающем в старческий маразм символе нации, потому что он удовлетворенно улыбнулся и повернулся к Демофону.

— Достопочтенный Демофон. — И бережно, но настойчиво Одессит подхватил старичка под локоток и повернул лицом в сторону лагеря стеллиандров. — Пойдемте со мной — я уверен, что царь Меганемнон будет просто счастлив познакомиться с вами и принять вас в нашем скромном обиталище.

— Меганемнон? Это который воевал тридцать лет со своим двоюродным братом за остров Перлос?

— Его внук.

— Ах, как летит время… Кто бы мог подумать… А где же мой писец? — вдруг встрепенулся поэт. — Я только сейчас вспомнил, что в Пасифии приказал ему садиться на корабль вперед меня и всю дорогу с тех пор его не видел… Наверное, он тоже мучился от качки… Ах, да вот же он! — ткнул дрожащим сухоньким пальцем Демофон в сторону Ивана. — Ну где же ты запропал? Помоги мне идти… хм… все время забываю, как тебя звать… Тазепам?.. Моногам?..

— Я Ион, и я вовсе не…

— Ах, да, извини, Яион. Пошли скорей. Видишь, мы заставляем нашего дорогого хозяина Одиссея нас ждать!

Царевич мгновенно осознал всю радужность открывающейся для личного секретаря самого Демофона перспективы и подхватил старика под свободный локоток.

— Идем, достопочтенный. Сейчас я только позову вашу личную охрану. Эй, Ирак, Трисей — хозяин уходит! Поспешите!

— Но у меня никогда не было охраны! Зачем мне охрана? От кого?

— От… от… От поклонников!.. Чтобы не докучали! Вы наняли их в Пасифии, помните?

Демофон замялся, наморщил лоб, захлопал глазами…

— Помните? — настаивал Иван.

— Ну естественно, помню, — пожал наконец плечами поэт. — Что ж у меня, склероз, по-твоему, Ярион?

— Ну теперь все в сборе? — кривовато улыбнулся Одессит.

— Конечно. Ребята, пойдем!

По дороге до Иванушки окончательно дошло, что он сделал. Он украдкой оглянулся на безропотно марширующих позади друзей, и ему стало слегка стыдно. Столько хороших людей в такой короткий промежуток времени он еще никогда не обманывал. Как это только могло прийти ему в голову… Писарь!.. Охрана!.. Как они только не подняли меня на смех. А бедный Демофон… Он, должно быть, подумал, что совсем выжил из ума. И что это на меня нашло? Конечно, королевич Елисей назвал бы это военной хитростью, но ведь я ни с кем тут не воюю и даже в обозримом будущем не собираюсь. Значит, это все-таки как-то по-другому называется. Так мог бы Серый поступить… М-да… Как говорил Шарлемань — с кем поведешься, с тем и наберешься. А что? Посмотрим, что из этого выйдет. Если не очень боком…

Весть о прибытии под стены Трилиона корифея стеллийской литературы, похоже, успела обежать лагерь и подняла на ноги все войско побыстрее приглашения на обед.

К палаткам военачальников Одессит, Демофон и его самозваная свита шли по живому коридору из восхищенных солдат, многие из которых размахивали собраниями сочинений почетного гостя, и приветственные крики радостно звенели в раскаленном дневном воздухе. Сотни рук тянулись к поэту, чтобы прикоснуться, потрогать, пощупать, подергать, оторвать на память кусочек легенды, и если бы не Трисей с Ираком, сначала деликатно, а затем и со всей дури по этим шаловливым ручкам лупившие, всего старичка разобрали бы на сувениры еще на полпути к штабному шатру.

В конце коридора их уже поджидал Меганемнон при полном параде.

Сделав три шага навстречу, он простер к именитому посетителю украшенные тяжелыми боевыми наручами руки и промолвил:

— Добро пожаловать на землю Трилиона, великий Демофон! Это честь для нас — принимать…

— Трилиона?.. — переспросил вдруг поэт.

— Да, да, Трилиона, — радостно подтвердил Одессит. — Именно Трилиона!

— А разве это не Колосс?

— Нет, ни в коем случае.

— А мне казалось, что это должен быть Колосс…

— Нет, нет! Это — Трилион! Место, где творится история, где быль смешивается с мифом! Именно здесь наши… героические… — Одессит закашлялся, — воины… ведут осаду этого бесчестного, ничтожного города уже десять лет подряд.

— Хм… Значит, не Колосс…

— Нет, нет!

— А вы уверены?

— Да, конечно!..

— Ну тогда ладно, — примирительно махнул рукой Демофон. — Трилион так Трилион… Вы мне лучше скажите самое главное.

— Что?

— На открытие статуи я не опоздал?

Поспешно перетащив шатер Семафора на самый край лагеря по приказу хитромудрого Одессита, солдаты живо установили на этом месте новый красно-белый шатер специально для Демофона и его сопровождающих. После расторопно и весьма к месту поданной трапезы из холодной говядины, сыра с плесенью («Редчайший сорт», — заверил Одессит и покраснел) и подогретого (а может, просто разведенного теплой водой) вина почетных гостей повели на экскурсию по лагерю.

На пятнадцатой минуте случилось страшное.

То, чего никто не предполагал.

Меганемнону удалось заинтересовать поэта.

— Десять лет, говоришь?.. — покачал головой Демофон, как будто очнувшись ото сна. — И были ли под стенами сего славного города достойные его битвы?

Меганемнон замешкался, и ему на помощь отважно пришел радостный Хлорософ:

— Да, еще бы! Шесть лет назад Стратостат взял одеяло Нематода, как он потом утверждал, по ошибке. И когда Нематод обнаружил пропажу и подумал на Калланхоя — вот это была битва… Ай!!!

Одессит яростно втоптал босые пальцы правой ноги простодушного солдата в песок и захохотал.

— Наш Хлорософ — большой шутник!

— Ха-ха-ха, — натужно поддержал его Меганемнон, стараясь отдавить злополучному адъютанту вторую ногу. — Умрешь со смеху.

— На самом деле, о достопочтенный Демофон, под стенами этого злосчастного города разворачивались самые кровавые сражения, самые трагические драмы, самые драматические трагедии, которые только может вообразить бессильный человеческий разум.

По знаку Меганемнона Трисей и Ирак бережно зарулили старичка к нему в шатер.

— Например? — заинтригованно спросил поэт. — Ребятки, посадите-ка меня поудобнее на этот топчан, я хочу послушать бравого Одиссея. Сдается мне, что сюжет следующей моей книги ходит поблизости. Такое нельзя упускать. А то, не ровен час, заявится сюда эта бездарность Эпоксид и переврет всю историю.

— Смерть и горе, как ужасные тени, преследовали нас все время, начиная с мгновения высадки на этот враждебный угрюмый брег, — встав в позу чтеца-декламатора на сцене сельского Дома культуры, начал Одессит свое поспешно выдумываемое повествование. — Ярион, записывай!..

— Записывай, Ярион! — энергично потер сухонькие ручки окончательно заинтересовавшийся Демофон.

Через пятнадцать минут в шатер Меганемнона набились все предводители стеллийского войска и слушали вдохновенное вещание Одессита с раскрытыми ртами. Через полчаса до них дошло, что кроме своих подвигов и, изредка, свершений верховного главнокомандующего рассказчик ни о чем больше врать не собирается. И решили, что настала пора действовать. Принять бразды правления в свои руки, так сказать.

— Одессит, — громким шепотом прошипел воин в черном панцире. — Расскажи про меня, и серебряный таз для омовений — твой!..

— …и тут, как комета в беззвездном небе, появляется неутомимый Сопромат, а в руке его — тяжелое копье, что сковал ему ученик самого Династаза!..

— Ярион, записывай!..

— Одессит! Пятнадцать баранов!.. — встрял толстяк в шлеме с желтыми перьями.

— …Сопромат метался от врага к врагу, и всех поражало его не знающее промаха…

— И рог из слоновой кости с серебром!

— …копье. А вослед ему неумолимо двигался грозный Дихлофос, и от одного вида его даже в самые отважные сердца противников вселялся страх…

— Одессит! Золотая цепь с топазом! — Отчаянный шепот из дальнего конца шатра.

— …А что за неистовый воин рубится там, на правом фланге? Это юный, но очень богатый Тетравит, у которого в Иолке живет тетушка — хозяйка сорока домов мимолетной любви, двоюродный дядя разводит чистокровных коней для скачек, муж сестры…

— И узамбарская танцовщица!.. Две!..

— …как бешеный лев налетел на врага, рубя мечом направо и налево…

Иван яростно скрипел пером по листам пергамента, которые только успевал подтаскивать почему-то примолкший и захромавший на обе ноги Хлорософ.

Так рождались герои.

Так создавалась история.

НЕУЖЕЛИ ВСЕ КНИГИ О ПОДВИГАХ СТЕЛЛИЙСКИХ ГЕРОЕВ ПИШУТСЯ ТАК?!

К вечеру четвертого дня, когда в восьми новых дополнительных палатках Одессита уже некуда стало складывать дары, закончилось и зажигательное повествование о десятилетней осаде Трилиона.

Усталый Иванушка разминал сведенные судорогой пальцы правой руки. Демофон радостно улыбался и бормотал себе под нос, дирижируя пером, что-то ритмичное и длинное — очевидно, будущий шедевр. Хлорософ, набрав в рот воды на всякий случай, пыхтя упихивал исписанный за день пергамент в большой кожаный мешок.

Довольный Меганемнон подошел к старику и почтительно спросил:

— Нашел ли занимательной нашу эпопею многоуважаемый Демофон?

— Конечно, нашел, Одиссей! — Сухонькая ручка благодарно сжала мускулистую лапу старого царя. — Вот посмотришь — через месяца два-три после возвращения домой я издам в свет новую книгу, и самые лучшие писцы Стеллы почтут за честь переписать ее, а сказители — присвоить себе ее авторство! Такого эпического полотна не писал еще ни один стеллийский литератор! Родную историю надо беречь и лелеять, популяризировать и прославлять! Правда, про вмешательство богов вы мне так почему-то ничего и не поведали… Ну да ничего! Вписать это — дело нескольких дней, не переживайте. А в остальном — замечательно, просто замечательно! Богатейший материал!

Главнокомандующий хотел было уточнить, что он не Одессит, но передумал и просто приложил руку поэта к своему сердцу или, по крайней мере, к тому месту, где оно по идее должно было располагаться под всеми изолирующими слоями брони, кожи и ткани.

— Я счастлив, — проникновенно промолвил он. — Ни я, ни мои воины никогда не забудут встречи с таким прославленным, гениальным творцом, любимцем муз, как вы, досточтимый Демофон. Увидеть вас, общаться с вами — все равно что припасть к живительному источнику вечной мудрости. Приезжайте к нам еще… лет через десять, и клянусь, вы не узнаете этого места!

— Обязательно приеду! Только через десять лет у меня запланировано извержение вулкана в Гармонии, нашествие гарпий в Каллисте и небольшой, но очень интересный приграничный конфликт в Батакии, если оракул не ошибается, а вот через год я буду абсолютно свободен и не исключено, что загляну и сюда.

— Когда бессмертному классику нашей литературы будет угодно готовиться к отплытию домой?

— Домой? — хитро переспросил старичок и игриво погрозил царю пальцем. — Э нет! Уж не думаешь ли ты, доблестный Одессит, что я уеду отсюда, так и не увидев открытия статуи Родоса? Или ты, о лукавый воин, хочешь лишить меня веселого праздника: народных гуляний, песен, танцев, цветов и вина рекой? Не для того мой внук Термостат три года работал над этим изваянием, чтобы я уехал, даже не взглянув на него! Хорошо, твой этот… царь… с постоянно постной физиономией… как его там… Агамемнон?.. сказал, что внучок уже уехал на Мин, не дождавшись меня. Но открытие все равно состоится! Назначай день!

Меганемнон обреченно вздохнул, бессильно покачал головой и опустился на колени перед упрямым стариком.

— Но достославный Демофон! Я уже объяснял вам, что открытие статуи…

— Состоится завтра, ближе к вечеру, — уверенно закончил за него откуда ни возьмись появившийся Одессит и подмигнул Иванушке.

— …И откуда ты собираешься брать такое количество мрамора, меди или, на худой конец, той же глины, а, скажи-ка мне, умник? — доносился через десять минут из штабной палатки голос Семафора. — Ты опозоришь нас не только перед Демофоном — через него ты ославишь нас на весь мир! Да и если бы у тебя все это было — кто сможет воздвигнуть гигантскую статую этого… этого — кого там? хомячка? — меньше чем за день, а? Или ты собираешься попросить помощи бога оптического обмана, от которого ваши островные царьки, по их уверению, ведут свой род?

— Спокойно, Семафор, спокойно! Не надо так нервничать. Не беспокойся за нашу репутацию. А твою, ты знаешь, уже ничто не в силах испортить.

Из-за тонкой стены палатки раздалось взбешенное мычание человека, который не очень понял, осмеяли ли его перед всем военным советом или сказали комплимент. Хотя, принимая во внимание, что прозвучало это из уст его давнего неприятеля Одессита…

— В самом деле, Одессит, — присоединился к нему голос Меганемнона. — Как ты собираешься сдержать обещание, столь неосмотрительно, на мой взгляд, данное нашему именитому гостю?

— Очень просто, царь. Мы рекрутируем всех плотников лагеря, и за полдня они нам сколотят из досок, прибывших сегодня утром с грузом, что угодно и кого угодно: морскую свинку, кролика, кошку, — тем более что наш уважаемый поэт не разберет различия и с трех шагов, даже если это будет, извините, шестиногий и трехголовый жираф.

— О Одессит, как ты циничен!..

— О Семафор, как ты глуп.

— Мы еще посмотрим, кто из нас глупее, — пробормотал тихо, но злобно невидимый голос за тонкой полотняной стенкой палатки.

— Земляки мои, не ссорьтесь же!..

— Квадрупед, миротворец ты наш, кто ссорится!.. Это всего лишь дружеская перебранка!..

— Ванадский шакал тебе друг, — прошипел тот же истекающий ядом голос.

— И после славной ночи доброго празднования мы отправим нашего Демофона и его доблестных писцов и телохранителей домой с добавочной порцией впечатлений, и через три, максимум четыре месяца мы прогремим на всю Стеллу. Хлорософ! — гаркнул голос Одессита.

— Я здесь! — чуть не растоптав пристроившегося в укромном темном уголке за палаткой Иванушку, примчался адъютант командующего.

— Сегодня обойди весь лагерь, отбери всех людей, владеющих топором и пилой, и пусть завтра, с самого раннего утра, они начнут сколачивать из всех имеющихся у нас досок статую… Чего там? Муравьеда?

— Белой мыши.

— Крота.

— Лемминга.

— Хомячка!

— Да, конечно, хомячка. А за ночь пусть перенесут весь стройматериал подальше от лагеря, километра за два, чтобы не слышно было стука. Поручи это сотне Семафора.

— Почему это именно моей сотне?

— Потому что их очередь таскать доски из лагеря!

— Какая очередь?! Раньше мы никогда не таскали доски из лагеря!!!

— Тем более. Надо же когда-то и с кого-то начинать.

— Ты испытываешь мое терпение, о изворотливый Одессит.

— Спокойной ночи, о неспокойный Семафор…

Иван не стал слушать дальше и, стараясь не шуметь, направил свои стопы к следующему костру, вокруг которого сидело еще с десяток солдат.

К утру он надеялся обойти наконец всех и окончательно выяснить, не появлялся ли здесь, как нагадала ему Монстера, так давно унесенный ветром отрок Ликандр.

Семафор злобно глянул на фамильные серебряные песочные часы, погнутые в кармане тяжелой сороковкой.

Час ночи.

Все проклятые доски были уже перетащены, и теперь стеллийские виртуозы пилы и топора взялись за дело при свете факелов и костров.

На ходу вытаскивая обломанными ногтями из ладоней занозки величиной с шорную иголку, Семафор чувствовал, как бессильная ярость в который раз уже за несколько часов вскипает у него в груди.

— Достопочтенному Семафору не спится? — Откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. — Бессонница? Вот, купи мое зелье — одна чайная ложка на стакан…

— Да отстань ты!.. — отмахнулся от него раздраженный воин.

— Очень хорошо действует! — не унимался Фармакопей. — Выпей пару глотков на сытый или голодный желудок — и через пять минут громом не разбудишь! А если две ложки на стакан — проспишь до обеда!..

— Слушай, дед, уйди от греха подальше, — угрожающе прорычал Семафор. — Без тебя тошно!..

— Ну как знаешь… — разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась.

И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея.

— Эй, Фармакопей! — Мощная рука, словно выстрелив, ухватила старика за плечо. — Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям…

Довольный Одессит стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Время еще только приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них в итоге получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел рядовой Хлорософ, поддерживаемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита, и разрешил все споры, сказав, что это — коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение? Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревянное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои. И со временем даже непосредственные участники этой нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому что в книге будет написано совсем по-другому и гораздо лучше, чем в жизни.

Со стороны лагеря донеслась божественная музыка — частые удары меча о медный щит: сигнал к обеду.

Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним.

— Эй, царь Ипекаки! — Снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор — любимчик войска.

— Ну что тебе еще? — слегка поморщился Одессит.

— Просто день сегодня замечательный! — широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой.

Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.

— Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.

— Ты уже стучался в ворота Трилиона? — кисло поинтересовался Одессит.

— Нет, я имею в виду тебя, — смущенно покраснел Семафор. — Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!

— «Бойтесь батакийцев, дары приносящих», — с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.

— Да уж не боишься ли ты меня? — изумленно расширил глаза Семафор.

— Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?

— У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! — Ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.

— За наше здоровье, стеллиандры!

— За наше здоровье, — согласился Одессит и пригубил вино.

— Не перекисшее, и сахар в норме, — с важным видом знатока похвалил Хлорософ.

— Стоит двух золотых, — согласился Одессит и одним глотком допил остаток.

Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он, поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам.

— Как, однако, жарко сегодня, — расслабленно опустился рядом со своим начальником Хлорософ. — Аж разморило чевой-то…

— Так бы и прилег, — с удовольствием растянулся на травке и Одессит.

— И поспал…

— И поспал бы. Да.

«Погодите немного», — украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти.

Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну.

Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения.

В девятом часу пятьдесят солдат приволокли в лагерь предусмотрительно поставленное на колеса деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, и украсили его гирляндами цветов.

Можно было открывать «статую», но нигде не могли найти Одессита.

Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил сам произнести приветственную речь, а не ждать, пока отыщут его пропавшего товарища по оружию. Он логично рассудил, что Одиссит, если жив, заслышав звуки музыки и пения, прибежит сам. А если нет — то тем более ждать его не имеет смысла.

И праздник начался.

Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, были предложены внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку.

Старичок был в восторге.

— Прелестно, замечательно, просто восхитительно! — не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. — Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров… Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос — это лошадь!..

— Я бы сказал, что он больше похож на корову, — осторожно высказал свое мнение Иван.

— Не святотатствуй, — сурово оборвал его Демофон. — Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.

— Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!

— Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку кубков вина я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?

— Не знаю, — нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. — Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте лучше с ним выпьем.

— Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!

— За нашего великого скульптора Термостата! — провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.

— За наших гостеприимных хозяев! — подняли следующий тост все вместе.

— За гений Демофона!

— За Меганемнона!

— За Одессита!

— Да где же Одессит?

— За взятие Трилиона!

— За Родоса!

— За искусство!

Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.

— За славу стеллийского оружия!

— За будущую книгу!

— За тех, кого с нами нет!

— За прекрасных дам!

После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.

На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а может, первых подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников, и под приветственные крики и грохот мечей о щиты лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то потащили еще куда-то — вперед, направо и на север.

Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.

— Сейчас провалится, — упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.

— Не провалится, — отмахнулся Меганемнон. — Доска крепка, и кони наши быстры!..

И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно.

— А я… говорю… провалится… — поддержал Иванушку Сопромат и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.

— А я говорю — не… про… ва… лит… ся!.. — стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.

— А по-моему, провалится, — пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака.

— Не провалится, клянусь Дифенбахием! — грузно подскочил на месте Тетравит.

Это и решило спор.

Доска смачно хрустнула, и вся компания в мгновение ока куча-малой оказалась внутри деревянного брюха Родоса.

Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение.

— Ну вот теперь точно не провалится, — стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон.

— А я говорю, провалится, — не унимался Сопромат.

— А у меня спички есть, — вдруг вступил в разговор сам Демофон.

Спички были недавно изобретенной роскошью, по цене доступной только царям. Или тем, кому цари их жаловали.

— А что это такое? — не понял Тетравит.

— Смотри, — самодовольно заявил старичок и чиркнул чем-то о подошву сандалии.

Вспыхнул яркий желтый огонек на конце тонкой деревянной палочки.

— Ого! — вырвалось невольное восклицание у Трисея. — Хорошо устроились!

— А мы там их ищем…

— С ног сбились…

В двух шагах от них, безмятежно улыбаясь и слегка похрапывая, спали в обнимку Одессит и Хлорософ. Рядом с ними стоял заткнутый кукурузным початком большой медный кувшин.

Спичка погасла, поэт не пожалел — зажег еще одну, и Меганемнон, сидевший ближе всех, взял кувшин в руки и побулькал.

— Почти полный, — с удовлетворением сообщил он обществу.

— Не осилили, — хихикнул Сопромат.

— Ну так мы поможем! — вышел с предложением Гетеродин.

— Агамемнон, не задерживай!..

Обойдя по кругу всю компанию, сосуд наконец опустел.

С приглушенным звоном выпал он из разжавшихся пальцев Иванушки на деревянное брюхо Родоса, но этого уже никто не слышал.

Всех коснулся своим прозрачным крылом нежный Опиум — бог сна.

Когда Иван проснулся, через длинную и довольно узкую щель высоко над головой просвечивало звездное небо. Звезд было немного, но были они выпуклыми и блестящими, как начищенные пуговицы лукоморских гвардейцев.

Где-то слева угадывалась кособокая луна.

«Где я?» — задумался Иванушка.

И тут же все вспомнил.

«Ну ничего себе, чуть не до утра проспать! — охнул он. — Нас же потеряли уже; подумали, верно, что нас трилионцы захватили или что мы в море по пьяной лавочке упали и утонули! Войско без командиров осталось!»

— Вставайте! Вставайте срочно! — принялся он расталкивать кого-то, лежащего ближе к нему.

Это оказался Меганемнон.

Он быстро успокоил царевича, сказав, что раньше десяти часов утра все равно никто не проснется, а значит, и их не хватится, и хотел перевернуться на другой бок, но Иван ему не позволил.

Он растолкал Гетеродина и Тетравита, и те принялись вздыхать и сиплыми голосами жаловаться, что если они прямо сейчас не получат хоть капли алкоголя, то умрут ужасной смертью. И тогда Меганемнон, заявив, что с ними невозможно заснуть, а раз ему поспать не дают, то и он тоже никому не даст, стал будить всех остальных, кроме поэта.

Горше всего пробуждение оказалось для Одессита и Хлорософа. И горечь эта заключалась в том, что поблизости не было Семафора.

Впрочем, когда они объяснили его роль в их текущем положении, расстройство их уже стала разделять вся компания.

Пока стеллиандры, мучимые бессильной злостью и похмельем, призывали гнев всех известных и неизвестных богов на голову подлеца Семафора, Иванушка обошел по периметру все лошадиное чрево, ощупывая стены и пол. Ни дверцы, ни люка, ни просто лаза нигде не оказалось.

Только вверху, на высоте трех человеческих ростов, ровно горели крупные звезды.

— Давайте будем кричать и звать на помощь! — предложил Гетеродин.

— Чтобы сбежался весь лагерь? И угадай с трех раз, над кем тут будут потешаться ближайшие десять лет? — кисло возразил Одессит.

Гетеродин посмотрел вверх.

— М-да, — так же, как и Иванушка, сразу отверг он этот путь побега. — Ну тогда оторвем доску в брюхе или ноге и выберемся сами.

— Бесшумно, — уточнил Одессит. — Я все-таки собираюсь наведаться в гости к этому остряку-самоучке Семафору сегодня ночью и не хочу гоняться за ним по всему лагерю. Посмотрим, кто будет смеяться последним!..

Через час подрастерявшие свой задор триумфаторы, осторожно кантуя обвязанного портупеями сонного Демофона, спустились по левой задней лапе Родоса на твердую землю.

Только не чересчур ли твердая стала земля за время их отсутствия?..

Нагнувшись, Ирак пошарил под ногами рукой.

— Друзья мои, — тихо и внятно произнес он. — Я, конечно, не хочу вас пугать, но наклонитесь и сами потрогайте то, что у вас под ногами.

Меганемнон хотел отпустить комментарий насчет тяжелых последствий длительного запоя, но что-то в тоне Ирака насторожило его, и он молча сделал, что его просили.

Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое.

— Это булыжная мостовая, — проговорил Одессит. — Или за вечер солдаты выложили булыжником дорожки между палатками, или…

— Мы в Трилионе, — оборвал поток его красноречия Сопромат. — Не знаю как, но мы оказались в Трилионе.

— Сбылась мечта идиота, — захихикал Хлорософ.

— Хлорософ, в ухо получишь!

— А при чем тут я — это цитата из Эпоксида…

— Хлорософ! — страшным шепотом сказал Одессит.

— Молчу, молчу…

— Кто-нибудь знает, где мы? — спросил Меганемнон.

— В принципе я тут был до войны, — задумчиво проговорил Трисей. — Но это было давно. И я был еще маленьким.

— Короче, — нетерпеливо оборвал его Тетравит.

В другое время и при других обстоятельствах он бы тут же лег любоваться звездами, но сейчас Трисей только скрипнул зубами и продолжал:

— Я, конечно, не уверен, но, по-моему… Видите, вон там, высоко, целый ряд факелов? Это солярий дворца. А там, справа, что-то вроде сарая? Это суд. А слева несет конским навозом? Это сад при храме Фертилы.

— Ну?

— Так что, по-моему, мы на центральной площади.

— Разбудите меня, пожалуйста, — потерянно попросил Сопромат. — Мне такой дурацкий сон снится. Ерунда какая-то. Так не бывает.

— А что тут у нас происходит? — откуда-то снизу раздался веселый дребезжащий голос.

Иван тут же бросился на старика и зажал ему рот рукой.

— Тише! Мы в Трилионе!

— В Трилионе?! — так и взвился Демофон. — Как в Трилионе?! Почему меня не разбудили перед штурмом?

— Штурма не было, — успокаивающе зашептал ему на ухо царевич.

— Значит, они сдались? — все еще недоумевал поэт.

— Нет. Мы сами не знаем, как могли тут оказаться.

— Ага! Воля богов! То, чего не хватало моей будущей поэме! — радостно подскочил Демофон. — Рассказывайте! Ярион, записывай!..

— Темно… — отказался Иванушка.

— Ну тогда давайте посмотрим город, раз уж мы тут оказались, — весело предложил старичок. — Так сказать, проведем экскурсию.

— Давайте! — тут же согласился Одессит.

— Одессит, ты куда? — ухватил его за плечо Тетравит.

— Почему я? Мы все. Трисей, раз он тут когда-то был, поведет нас к воротам. Пока ночь, мы имеем шанс выбраться. Я не знаю, что мы будем делать здесь днем.

— Я не пойду, — глухо сказал Меганемнон.

— Почему? — не понял Одессит.

— Я должен видеть Елену.

— Но это самоубийство! — воскликнул Гетеродин.

— Нет. Это убийство.

— Вы хотите убить женщину? — ужаснулся царевич.

— Я хотел убить эту женщину на протяжении десяти лет. Она опозорила меня. Она исковеркала мне жизнь.

— Но это неправильно!.. — только и смог вымолвить Иван.

— Это не имеет значения. Союз женихов поклялся, что…

— Мы не можем на это согласиться, Меганемнон, — решительно заявил Одессит. — Мне не жалко своей жизни, в этом не может быть никаких сомнений, ты это, естественно, знаешь, но, когда нас с тобой обнаружат, подумай только, что они сделают с нашим гениальным поэтом! Сокровище, достояние нашей нации в смертельной опасности! И мы не можем им рисковать! Так что ты — как хочешь, а я просто чувствую себя обязанным сопроводить нашего достопочтенного гостя в целости и сохранности в лагерь.

— Одессит прав, — поддержал его Сопромат. — Но этот путь к воротам слишком опасен, и мы не можем отпустить их одних. Я тоже должен охранять великого Демофона, чего бы мне это ни стоило!

— И я! — в один голос шепнули Гетеродин и Тетравит.

— А я иду туда, куда пойдет мой командир, — быстро заявил Хлорософ.

Меганемнон помолчал.

Может, если бы было посветлее, его соратники отвели бы взгляды и пожали плечами. Но было темно, как зимой в Сабвее, и они не стали утруждать себя такими мелочами.

— Я пойду с тобой, царь, — неожиданно встал рядом с Меганемноном Иван.

— И я! — присоединился к Ивану Ирак.

— И я, — хмуро заявил Трисей.

— Но ты не можешь!.. — испуганно воскликнул Тетравит.

— Почему это? — недобро усмехнулся Трисей.

— Без тебя мы не выберемся из города.

— Трисей, они правы, — с благодарностью взял его за руку Иванушка. — Демофона действительно надо вывести отсюда. И к тому же, если группа и в самом деле натолкнется на врага и придется сражаться, ты же не думаешь, что от них будет какая-то польза?

Польщенный Трисей неопределенно хмыкнул.

— Тогда пойдем с ними вместе, Ион, — горячо зашептал ему в ухо Ирак. — Зачем тебе этот сумасшедший женоубийца? Пусть идет навстречу своей погибели. Скорее закончится осада!.. И вообще — ты же не за этим сюда приехал.

— Нет, Ирак. Убивать женщин — неправильно. И я надеюсь его в этом убедить.

Ирак подумал, что единственный способ убедить Меганемнона не убивать и жену, и себя — это тюкнуть его сейчас по голове, взвалить на плечо Трисею и вынести из города, как мешок с зерном. Однако он решил, что его скрытный бог сам все лучше знает и вмешиваться в божественное провидение — все равно что прыгать с вышки в осушенный бассейн, и промолчал.

Не прощаясь, две группы быстро разошлись в противоположных направлениях.

Царь, Иванушка и Ирак решили спрятаться в солярии на крыше дворца, куда по обычаю днем часто приходили женщины царского рода и под полотняными навесами пили прохладительные напитки и глазели сверху на городскую жизнь.

Пробраться незамеченными им удалось быстрее и легче, чем они ожидали: охрана или отсутствовала, или бессовестно спала.

Они тоже прилегли за громадными глиняными кадками с разлапистыми пальмами, оплетенными толстыми лианами, и стали ждать утра.

— …Послушайте, ваше величество, — не терял надежды вразумить царя Иван. — Ну ведь уже десять лет прошло. Не вы ведь один такой. Сплошь и рядом все… почти… наверное… жены убегают от своих постылых… ой, простите… мужей. Я читал. И что теперь — всех убивать?

— Да. Она этого заслуживает. Она исковеркала мне жизнь, — угрюмо повторял Меганемнон. — А ты, Яион, мальчишка и слюнтяй, которого жена бросит не через год — через месяц!

— Да вы сами себе свою жизнь исковеркали, — не выдержав, вспылил царевич. — Вместо того чтобы забыть ее, жениться и счастливо жить десять лет дома, вы все это время ненавидели ее под стенами сего несговорчивого города! С тремя тысячами ни в чем не повинных людей! Солдаты смеются над вами!

— Она исковеркала мне жизнь, — прорычал царь. — Поначалу сгоряча я призвал союз женихов, собрал армию и приплыл сюда. Тогда это казалось единственно верным решением, и я не отступал. Теперь, когда я просидел у этого треклятого города десять лет, у меня осталось только два выхода — убить ее или погибнуть самому.

— Но ведь можно уйти…

— Можно. Если я захочу, чтобы, кроме солдат, надо мной смеялась и вся остальная Стелла, а имя мое осталось в веках синонимом жалкого рогоносца. Но я убью ее. И если вы не согласны, то можете убираться отсюда на все четыре стороны.

— Очень любезное и своевременное предложение, — пробормотал Ирак под звон оружия остановившегося внизу отряда.

Восток посветлел.

Скоро утро.

Спать не хотелось.

— Париж, скорее, скорее, смотри, сейчас взойдет солнце!

— Я что, по-твоему, солнца никогда не видел, Елена? Стоило ради этого вытаскивать меня в пять утра из постели!..

— Париж! Ну как ты не поймешь! Сегодня я проснулась среди ночи с таким предчувствием… Чего-то необыкновенного… Что-то хорошее должно произойти. А чтобы день прошел славно, человек должен встретить появление на небосводе огненной колесницы Люкса — так учила меня моя бабушка.

— Что необыкновенного с тобой может случиться? — брюзжал Париж. — Встретишься со своим неугомонным царьком?

— Неостроумно! Я же сказала: хорошего!

Вздрогнув, Иванушка очнулся от дремы и осторожно выглянул из своей засады.

Метрах в десяти от их зеленого уголка, у парапета, стояли спиной к ним длинноволосый кудрявый мужчина в короткой сиреневой тунике и темноволосая босоногая женщина в розовом гиматии, или как там у них еще назывались эти крашеные простыни для тела.

— Какая-то блажь на тебя накатывает, милая, в последнее время. Вот уж не думал, что появление этого деревянного носорога вчера вечером так тебя разволнует…

Вчера?!

— …Если бы твой родной народ стоял под стенами города и жаждал твоей смерти, а приемный — им сочувствовал и бормотал проклятия тебе в спину, я бы еще посмотрела, какая блажь накатила бы на тебя, милый!

Иванушка повернул голову направо — Меганемнона рядом с ним не было.

Наверное, потому что он был уже на полпути к беззаботно ссорящейся парочке, и медный меч в его напряженно сжавшемся кулаке ловил слабые отблески первых лучей солнца.

— Стой! — отчаянно выкрикнул Иван и с присущей ему врожденной грацией, перепрыгивая кадки, ринулся на выручку ничего не подозревающим супругам, пока не случилось трагедии.

Когда Ирак откопал большую его часть из-под кучи земли, зелени и черепков, до трагедии еще дело не дошло, но драма была уже в полном разгаре.

Вырывающегося Меганемнона, заломив ему руки за спину, держали двое дюжих молодцов, а третий, скрестив руки на груди, стоял перед Парижем, который, делая вид, что пытается обогнуть своего охранника, подскакивал на месте и выкрикивал несвязные угрозы в адрес соперника.

Остальные двадцать солдат стояли полукругом вокруг места катастрофы и с интересом наблюдали за раскопками Ирака.

Увидев, что на свет божий, помимо прочего, появились Иванушкины руки, они без лишних слов ухватили его и вытянули как легендарную репу-рекордсмена лукоморского ведуна Мичурина.

Царевич попытался было дернуться, но двадцать против одного — силы неравные.

Еще двое теперь держали Ирака, хотя тот и не пытался убегать.

— Сбросьте их с крыши! — скомандовал Париж, но Елена взмахом руки остановила выполнение приказа.

— Нет!..

Какая она красивая!..

Мир застыл вокруг Иванушки, недоумевая, как это можно заниматься глупыми, скучными, обыденными делами, когда рядом находится такая неземная, волшебная, ослепительная красота.

Откуда-то из соседней вселенной доносились грубые, спорящие о чем-то голоса, а в сказочном маленьком персональном мирке царевича было светло и радостно, и хотелось смеяться, петь, танцевать и любить всех на свете.

— …Я хочу поговорить с моим мужем.

— Я твой муж! — огрызнулся Париж.

— Мне не о чем с тобой разговаривать! Я ненавижу тебя! — опять рванулся к ней Меганемнон.

— Выполняйте! — рявкнул трилионский царевич.

— Постойте! Что за шум? — Раздвигая стену воинов взглядом, в круг вошел высокий статный старик в длинной белой тоге.

— Ничего особенного, отец. Поймали стеллийских шпионов, и я приказал сбросить их с крыши.

— Это не простые шпионы, ваше величество, — вмешалась Елена. — Этот человек — мой бывший муж. Мы можем получить за него хороший выкуп или договориться о снятии осады. Объясните это вашему сыну, пожалуйста!

Царь Трилиона пожал плечами.

— Нам не нужны их вонючие стеллийские деньги. И если мы убьем Меганемнона, то осада исчезнет сама собой. Сбросьте их с крыши.

— Ты такой же мерзавец, как твой сынок, Антипод! — плюнул ему в лицо Меганемнон.

Тонкие губы царя исказились в неприятной улыбке.

— Париж, ты говоришь, что это стеллийские шпионы. А вы уверены, что их было только трое? И как они попали в город? И не проберутся ли по их стопам еще? Пытайте этого человека и выясните у него все, что сможете. А остальных сбросьте с крыши.

Стеллиандра подняли под руки и уволокли, невзирая на протесты Елены, вниз по узкой лестнице.

— Ну вперед же! — нетерпеливо махнул рукой Париж стражникам.

Тяжелый удар в грудь выбил из нее дыхание и привел Ивана в себя.

Что бы ни творилось в его частной вселенной, а в их общем мире его и Ирака собирались быстренько скинуть через парапет и пойти завтракать, и с этим приходилось считаться.

Иванушка изо всех сил стал упираться ногами, а мысли его в агонии заметались внутри черепной коробки, заполошно налетая на стенки, сталкиваясь и давя друг друга.

Иметь самое ужасное оружие во всей Стелле и ее окрестностях и быть не в состоянии использовать его? Ни королевич Елисей, ни отрок Сергий в такой нелепой ситуации не оказались бы, если бы даже специально старались. Но что он мог сделать, если руки, заломленные торжествующими солдатами за спину, уже хрустели в суставах, грозя вот-вот покинуть природой предназначенные для них места, а все заклинания работали только со снятым сапогом.

Все.

Кроме тр… кота и невидимости.

Но что от них сейчас толку! Только трилионцев удивлять…

Удивлять.

«Криббле, Краббле, Круббль!..»

Толкавшие его к парапету стражники ахнули, сразу и безоглядно поверив одному, не самому надежному, но самому настырному чувству — зрению.

Человек, которого они буквально мгновение назад держали в руках, исчез! Без следа! Прямо у всех на глазах!..

Боги Мирра!..

Пальцы, державшие пленника, непроизвольно разжались, и тут трилионцев поджидал второй шок.

У одного из них меч сам по себе вынырнул из ножен и воткнулся в плечо одного из солдат, державшего второго лазутчика, после чего сам же выдернулся и, скользнув по панцирю, ранил в шею другого солдата.

— Боги Мирра!..

— Это боги вмешались!

— Боги защищают их!..

— Чудо!.. Чудо!..

— Ирак, бежим!..

— Дураки! Это не боги — это черное колдовство, — первым опомнился рассвирепевший Париж. Он выхватил меч у ближайшего к нему стражника и сделал мастерский выпад в сторону Иванушки. — Смотрите, он просто невидим! Его можно убить!

И впрямь — меч царевича трилионского окрасился кровью.

— Бейте под меч, — кричал Париж. — Он там! Не уй…

И вдруг он повалился со стрелой в горле под ноги солдатам.

— Мими, сажай Масдая в сторонке и не сходи, мы сейчас же сматываемся! — раздался сверху божественный голос.

С эффектом, который он произвел на Иванушку, не мог бы сравниться даже сводный хор старших и младших богов Стеллы под руководством Дифенбахия, выбери они это место и время для своего выступления.

Над головами ошарашенных трилионцев просвистело нечто огромное, прямоугольное, сыплющее стрелами, и унеслось в район бассейна. А с неба на них свалился сгусток стали и ярости.

— Иван, сделайся видимым, не то я тебя порежу по ошибке! Ирак, отступаем к ковру!

Деморализованный, сконфуженный, оставшийся без командира отряд оказывал чисто символическое сопротивление, и наши авантюристы были уже в шаге от спасения.

— Щиты сомкнуть! — проревел сзади голос Антипода. — Взять их!

С царем на помощь своим растерянным друзьям подоспел свежий отряд раза в два больше, не видевший никаких чудесных исчезновений и появлений, а только трех вооруженных чужаков, которых надо было захватить или уничтожить.

Иванушка быстро огляделся, держа оружие наготове. На них со всех сторон медленно, но неумолимо надвигалась монолитная стена из бронзы и меди. Не меньше шестидесяти человек!.. Откуда их тут… так… так…

От резкого движения головой поплыли пурпурные круги перед глазами, все закружилось, трофейный меч со звоном упал на каменный пол, и он едва успел ухватиться за Ирака, чтобы не потерять равновесие.

— Ион ранен! — обхватил его испуганно стеллиандр. — Из груди кровь так и хлещет! Ликандр! Что делать?!

Иван ранен! Ах, чтоб тебя…

Волк дернулся было к другу, но вовремя вспомнил, что, повернись он лицом к Ивану, за спиной у него окажутся несколько десятков чрезвычайно недружелюбно настроенных аборигенов. Единственным средством, позволившим бы им убить двух зайцев и гораздо большее число стражников, было бы пламя из Иванова сапога, но и ради спасения собственной души Серый не смог бы вспомнить сейчас нужного заклинания, не говоря уже об именах тех чудаков-волшебников.

Оставалось одно.

— Мими! — завопил он что есть мочи.

Он хотел добавить, чтобы она скорее подгоняла ковер прямо сюда, пока сужающийся круг был еще достаточно велик, но не успел.

Стена солдат взорвалась щитами, копьями и шлемами, летящими (иногда вместе с головами) в разные стороны, и сквозь пролом в центр сужающегося круга ворвалось с низким злобным шипением отвратительное чудовище с головой гигантской змеи, телом льва и… нежным козьим хвостиком. Издав хриплое рычание и выпустив серпы-когти, страшилище бросилось на откачнувшийся в ужасе строй дворцовой стражи, и враг дрогнул.

— Убейте ее! Убейте ее! Убейте ее! — уже не кричал, а визжал Антипод. — Всех запытаю!..

Солдаты остановились, нервно переглянулись, быстро взвесили, кого они боятся больше — огромной свирепой химеры или своего царя, срочно перестроились и, снова сомкнув щиты, осторожно, бочком, по-крабьи, пошли в атаку. Несколько наиболее предприимчивых метнули в химерика копья. Одно из них оцарапало его, и он, разъяренный, снова бросился на мечи.

— Мими! Зачем ты его отпустила?! Они же его убьют! — не помня себя, заорал Волк.

— Как убьют? Не дам!

И в разорванный строй пронырнула Медуза, очень взъерошенная и взволнованная.

Само несоответствие жестокости кровавого противостояния и невесть откуда взявшейся пигалицы-подростка в голубой тунике и с полусотней тощих косичек поразило стражников, и оружие немного опустилось.

— Дева, уйди! — бросился к ней Ирак и, прикрывая собой, стал оттеснять ее от строя. — Что ты тут делаешь? Тебя же сейчас убьют! Спасайся! Беги отсюда!..

— Убейте их всех! Убейте! Немедленно! — выкрикнул еще раз приказ Антипод, и медно-бронзовая волна опять пришла в движение, смыкая ряды над павшими.

— Мими! На Масдае надо было прилететь!.. Теперь мы все — покойники… Сделай же что-нибудь! — отчаянно взмахнул руками Волк.

— Нет… Я не могу их превратить, — испуганно, но упрямо затрясла лохматой головой горгона. — Столько человек!.. Столько… столько много… Я не могу! Нет!

Копье ударилось и отскочило от каменной плиты рядом с Ираком. Еще одно, пролетев над головой Меки, пробило насквозь щит чересчур вырвавшегося вперед трилионца.

— Изрубить!.. В куски!.. В клочья!.. — заходился где-то за спинами солдат криком царь. — Всех!..

Строй ускорил шаг.

Ирак подтащил неподвижного Иванушку поближе к Волку, стараясь в то же время на всякий случай быть подальше от Меки, настолько, насколько это было возможно, не перебегая на сторону противника.

— Скорее! — отчаянно затряс Серый за плечо бледную, на грани нервного срыва Медузу.

— Я сейчас… Сейчас… Нет… — беспомощно шептала она, и слезы стояли в синих глазах.

Волк и Ирак приготовились к последнему сражению, образовав с химериком треугольник вокруг истекающего кровью царевича и испуганной Медузы.

— В атаку! Трусы! — надрывался Антипод.

Строй перешел на бег.

— А кто тут обижает нашу Мимочку? — уже второй раз за утро донесся трубный глас с небес.

— Это что еще за сброд мужланов, а? Я вас спрашиваю! — поддержал его другой, не менее трубный, но еще более неприятный.

Ни один дворец в мире не мог до того и вряд ли когда-нибудь после сможет похвастать такой большой, так мастерски исполненной скульптурной композицией воинов в полном вооружении, смотрящих с ужасом в небо, из белого и розового мрамора.

— Ниечка! Риечка! — буквально взвилась от счастья мгновенно вышедшая из ступора Мими. — Как я рада видеть вас!.. Вы не поверите!..

— Не поверим, — усмехнулась одна из горгон.

— Так, кто у нас тут еще есть? — незамедлительно перешла к делу другая.

Среди недвижимых изваяний мелькнула тень.

— Это он!

Один мощный взмах крыльев — и Медуза перемахнула через выставку военной скульптуры и оказалась прямо перед Антиподом.

— Вы — очень нехороший человек, — сурово нахмурившись, сказала она ему.

Он ничего не ответил.

Чугунные истуканы вообще очень редко говорят.

Одним ударом тяжелой лапы Мека отбросил его на лестницу, и болванчик, с грохотом пересчитывая ступени, покатился вниз.

В это время бледный как смерть Волк упал на колени перед царевичем. На груди у того, почти там, где сердце, медленно расплывалось и блестело ярко-красное пятно.

Не пытаясь нащупать пульс, он нервно дрожащей рукой быстро стащил со среднего пальца Иванушки серебряное кольцо старого Ханса, не сразу попав, надел его себе на тот же палец, возложил обе руки на голову друга, как показывал им когда-то старик, и сосредоточился.

Ничего.

Ответного импульса не было.

«Ну давай же, давай, милое, работай!..» — напрягался Серый изо всех сил.

Но все напрасно.

Кольцо было немо.

— Может, он умер? — раздался над ним мягкий незнакомый голос.

— Нет! — ни не секунду не задумываясь, яростно выкрикнул Волк.

— Тогда, может, я смогу помочь? Я знаю, где живет знаменитый лекарь Апокалепсий, и если вы полетите на этом вашем волшебном гобелене, вы там будете через несколько часов. Но нельзя терять ни минуты! — несколько нервно добавил говорящий.

Только теперь Волк поднял глаза.

Перед ним стояла молодая женщина в розовом гиматии, и на прекраснейшем лице ее были написаны неподдельное сочувствие, жалость и… и… страх?..

Впрочем, в присутствии Меки эта эмоция являлась преобладающей у подавляющего большинства людей.

— Где живет твой лекарь? — решительно поднялся на ноги Волк.

— На острове Фобос, — быстро ответила женщина. — Я покажу. Возьмите меня с собой…

Ловко лавируя между статуями, лукоморец помчался к Масдаю.

— Ну что, кто победил? — прошелестел ковер, поднимаясь в воздух.

— Мы. Иван ранен. Сейчас погрузим его и быстро — ты понял? — БЫСТРО полетим на какой-то остров недалеко отсюда, к знахарю. Дорогу нам покажут.

Откуда-то с улицы донеслись шум, крики и звон меди.

«На нас идут», — мелькнула мысль у Серого.

— Мека, Мими, Ирак! Быстрее сюда! — закричал он сверху, пикируя в центр каменного круга.

Втроем они бережно перенесли раненого на Масдая, женщина в розовом поспешно уселась рядом, стараясь расположиться как можно дальше от умильно поглядывающего на нее химерика, и ковер ласточкой взвился вверх, сопровождаемый, как президентский самолет истребителями, почетным эскортом из двух ухмыляющихся горгон.

Снизу, с лестницы, перекрывая звон меди и стоны умирающих, донесся яростный рев:

— Где ты, проклятая?.. Я убью тебя!..

Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками.

Пролетая над городом, Волк рассеянно глянул вниз.

На улицах кипело настоящее сражение.

Одни стеллиандры старательно рубились с другими, а женщины и дети стояли на крышах и бросали всем подряд на головы цветочные горшки и черепицу. Словом, все развлекались, как могли.

«Однако шуму мы тут понаделали», — слабо подивился Волк и тотчас забыл бы об этом, если бы Ирак не бросился к краю ковра и не замахал кому-то внизу руками.

— Эй, Трисей, Трисей, мы здесь! Смотри наверх! Трисей!

— С края уйди, дурак! — рявкнул Масдай, но было поздно.

С последним, нелепым взмахом рук Ирак подстреленным лебедем закувыркался вниз.

Правильно заметил классик: «Рожденный падать летать не может».

Но, видно, в Книге Судеб для него была уже зарезервирована какая-то иная смерть, потому что вместо объятий мостовой сына Удала приняли в воздухе сильные руки быстрой Медузы.

Глаза их встретились…

И героини километров и килотонн прочитанных романов в один голос возопили от восторга, а вокруг стали распускаться метафизические розы и запели аллегорические соловьи.

— С тобой все в порядке, о доблестный юноша? — автоматически прошептали дрогнувшие губы Мими прочитанные где-то и когда-то строки.

— Благодарю тебя, о прекраснейшая из дев, — срывающимся голосом ответил стеллиандр, — за мое спасение…

— Для меня великая честь — спасти такого мужественного воина, как ты…

— Для меня честь — быть спасенным такой красавицей, как ты… — Кажется, он тоже где-то читал что-то подобное, но никогда не думал, что оно может когда-нибудь пригодиться.

— Твои слова для меня, безусловно, лестны, — зарделась она и потупила взор.

— Это не лесть… Ты действительно… Такая… Необыкновенная… — В поисках нужных слов молодой человек, у которого в школе любимым предметом была физкультура, экстренно перетряхивал мозги, но ничего подходящего больше не выпадало, кроме: — Но твои косички… косички… они так похожи на змей… иногда…

— Что?!

Соловьи испуганно замолкли, а розы попытались забиться обратно в клумбу.

— Я говорю, твои косички, — продолжал ничего не подозревающий Ирак. — По-моему, они просто замечательные! Я никогда таких раньше не видел! Это ты сама придумала?

— Сама, — от удивления и неожиданности соврала Медуза.

Иногда, если хорошо потрясти, из старого ридикюля на чердаке может выпасть бриллиант.

— Кхм, — отважно откашлялся Ирак. — Дева…

— Мими…

— Да, Мими… Какое ласковое имя… О волоокая Мими, чей стан стройнее кипариса… не старше тридцати лет… а губы… губы… как вишня… две вишни… только без косточек… и черешков… и листиков… а руки твои, словно… словно… у лебедя… крылья… без перьев… а плечи… плечи… тоже есть… как… как… у лебедя…

Волоокая Мими расширила свои большие очи и с открытым ртом слушала признания своего героя. Ни Изоглоссе, ни Хлориде, ни Полифонии — никому из героинь ее романов поклонники никогда не говорили ничего подобного!.. Вот это да!..

Что-то подсказывало Ираку, что над его комплиментами надо бы еще поработать, и он решил взять быка за рога, пока предмет его внезапного обожания не понял, что ему, собственно говоря, сказали.

— Не согласишься ли ты стать моей женой и войти в дом моего отца… если он когда-нибудь построит дом для себя? — отважно выпалил он.

Пораженная горгона чуть не разжала объятий, но вовремя спохватилась, сконфузилась, покраснела еще больше, вспомнила, что во всех книжках девушки берут тайм-аут на обдумывание этого вопроса, и едва слышно пролепетала: «Да».

— О, как я счастлив!..

— Ах, как я рада!..

И пусть кто-нибудь после этого скажет, что браки совершаются не на небесах.

— А кстати, почему мы летим по воздуху, как птицы, и не падаем?..

Доктор Апокалепсий выпрямился, вытер пот со лба тыльной стороной широкой ладони и пошел мыть руки.

— Дедушка, лечите же его скорей! — ухватил его за рукав Волк, стараясь заглянуть старику в глаза.

— Я мертвых не лечу, юноша. Его земной путь кончился еще часа два назад. Мне очень жаль, но теперь о нем сможет позаботиться только Эвтаназий, бережно донеся его до царства мертвых — Сабвея. Лекарства смертных тут бессильны.

— Но нет… Нет… Нет… Вы не поняли, — отчаянно замотал головой Серый. — Этого не может быть! Этого никак не может быть! Вы не поняли! Он не может умереть! Это… Это… Это неправда! Не верю, нет!.. Нет!.. Иван!.. Иванушка!.. Миленький!.. Что ж они сделали с тобой, уроды окаянные!.. Ванюшка!..

И Серый упал на тело друга, обнял его, как будто надеясь так передать ему кусочек своей жизни, и зарыдал.

— Как убивается-то… — сочувственно покачал головой Апокалепсий. — Наверное, это был его ближайший друг?

Ирак только молча кивнул.

— Похоже, они оба чужестранцы? — не унимался лекарь.

Ирак снова кивнул.

— Я так и подумал, — удовлетворенно хмыкнул Апокалепсий. — Такие нелепые педилы могут быть только за границей…

Серого как палкой по голове ударили.

Он вскочил.

— Что?.. — с ненавистью прищурился он и угрожающе двинулся по направлению к опешившему доктору. — Что ты сказал, повтори! Ах, ты!.. Да я тебя за такие слова… Да я…

— А что я сказал? Что я сказал? — в панике отступал старичок к своей хибаре. — Что я такого сказал?..

— Как ты нас обозвал?

— Вас? Кого — вас? — не понял Апокалепсий.

— Нас с Иваном! А?! Каким словом?..

— Вас с усопшим? — изумился лекарь. — Да что ж я, дикарь какой?

— А кто сказал: «педилы»? — обвиняюще уперся руками в бока Волк.

— Педилы? Я сказал, — недоуменно пожал плечами старик. — А что тут такого?

— Может, это у вас ничего такого, а у нас знаешь, что это значит?..

— Может, это у вас Дифенбахий знает, что значит, а у нас это значит «грубо сделанные сандалии»!..

Как воина, отважно сражавшегося и погибшего в бою, Иванушку решено было сжечь на следующий день на большом погребальном костре из священных пород деревьев, посвященных богам Мирра. Теперь только оставалось сообщить об этом решении Ликандру.

После истерического всплеска эмоций утром Сергий замкнулся в себе, и ни сочувствующий Мека, ни заботливая Мими, ни грустная Елена не могли пробить Вамаясскую стену отчуждения Волка, чтобы предложить разделить и облегчить его горе.

Он молча сидел рядом с телом друга, медленно раскачиваясь и уперев голову в колени, и не хотел ни есть, ни пить, ни замечать что-либо или кого-либо вокруг себя.

Удрученно покачав головой, Медуза отошла к своим сестрам после десяти минут безуспешных стараний покормить своего приятеля.

Последнюю попытку утешить знакомого, примирить его с печальной действительностью сделал Ирак.

— Послушай, Ликандр, — сочувственно начал он, осторожно присев рядом. — Ион был не только твоим другом — он был дорог нам всем. И теперь, когда он погиб, мы все плачем о нем. Но с этим ничего нельзя поделать. Мы все когда-нибудь умрем, и чернокрылый Эвтаназий унесет наши души в царство Хтона и Хризоморфы, откуда нет пути назад. И никому не по силам обратить необратимое, примирись с этим… Для живых жизнь продолжается, а мертвые обрели вечное существование в подземном мире. Ведь лишь однажды, как гласит античное предание, безумный певец Арфей, играя на кифаре, разжалобил сурового бога мрачного Сабвея и его жену и вывел из царства смерти тень невесты своей — Эврики, но и то, возвращаясь на землю, огля…

— Что? — вдруг четко выговорил Волк, поднимая голову.

— Я говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он вывел ее, — не спросил, а констатировал факт Волк, и глаза его прояснились и заблестели.

— Нет, я же говорю, что, возвращаясь на землю, огля…

— Он ее вывел, значит, — задумчиво ударил кулаком по ладони Серый. — А раз так, то и я Ивана выведу. Нечего ему в чужой покойницкой делать. А ну-ка, рассказывай, где ворота этого вашего подземного царства И пусть им всем будет хуже.

— Но, Ликандр!.. Это же невозможно! Это же всего-навсего древний миф. Это опасно. Ты можешь остаться там сам на всю жи… сме… навсегда.

Один из бесчисленных входов в Сабвей, как подсказали заинтригованные горгоны, находился на соседнем острове — Деймосе, в двух часах лету от Фобоса.

Заросший полынью и бессмертником, Деймос был едва ли больше полукилометра в длину и приблизительно столько же в ширину. Посередине его возвышалась невысокая голая скала с маленькой и ничем не примечательной с виду пещерой у ее подножия, вход в которую неумело закрывал ядовитый плющ. Вокруг нее неохотно росло с десяток чахлых кипарисов.

Даже когда во всем мире ярко светило солнце, на Деймосе стоял серый промозглый безнадежный вечер, и низкое бесцветное картонное небо могильной плитой давило на психику смертных, навевая мысли о тщете всяческого существования.

— …Не надо!

— Но, Ликандр, ты сейчас вне себя от горя и не можешь реально оценивать…

— Не надо меня отговаривать, я уже все решил!

— Но это опасно!

— Ну и что?

— Ты можешь не вернуться!

— А могу и вернуться.

— Но никто еще не возвращался!

— Арфей вернулся.

— Это легенда!

— То есть неправда?

— Нет, это правда. Наверное…

— Тогда я иду. Все.

— Ну хорошо. А ты решил, на чем ты будешь играть?

— Играть?..

— Да, играть. Аккомпанировать себе. Ведь Арфей из легенды играл на арфе…

— Кифаре.

— Свирели!

— Синтезаторе!..

— …а у тебя ничего нет! Даже расчески!

Возбужденные голоса спорщиков разносились по всему острову, вспугивая заспанных летучих мышей и легкомысленных кукушек.

— У меня есть… У меня есть… У меня есть ковшик!

— ЧТО?!

— Ковшик.

— И что ты будешь с ним делать?

Потратив полчаса времени, три мотка тетивы, лист пергамента и медный ковш для умывания, Серый смастерил нечто, по форме напоминающее домру, а по звучанию — старую электрогитару. По кусочкам выбрасываемую с девятого этажа в пустой мусорный бак, подвешенный на столбе.

По конструкторскому замыслу это должна была быть балалайка.

— И ты умеешь на этом играть? — с подозрением спросила Рия, оглядев получившийся инструмент.

— Нет, — честно ответил Волк. — Но это и неважно. Ирак говорил, что главное — это умение петь. А уж петь-то я умею, будьте спокойны.

Отрок Сергий вообще не понимал, как можно не уметь петь. Это же было так просто! Сам он гордился своей способностью спеть одну и ту же песню десять раз подряд, и ни разу одинаково. Несмотря на поношения завистников.

И теперь настал его звездный час.

Он им всем покажет, что может творить настоящее искусство.

Если вернется.

— Ладно, пока. Без меня не уходите, — махнул на прощание рукой Волк и, отведя своим балаковшиком (или ковшелайкой?) в сторону бессильно истекающий ядом плющ, решительно шагнул в полумрак спуска.

После долгого и колдолбистого пути вниз перед ним наконец открылась черная река Винт — граница мира мертвых и мира живых, перейти которую можно было только в одном направлении.

Спрятавшись за кустом остролиста, Серый внимательно осмотрел поле предстоящего боя.

У хлипких мостков стояла, уткнувшись носом в зеленоватую сваю, большая плоскодонка, а в ней, закутавшись в залатанный плащ, развалился толстый мрачный лодочник.

Перевозчик душ.

Хаврон.

На берегу стояла и громко ссорилась толпа полупрозрачных белесых людей.

— Я первый умер — значит, мне первому и переправляться! — расталкивал локтями тени в воинских доспеха юноша в короткой сиреневой тунике, казавшейся в тусклом свете подземного царства не стиранной со дня изобретения туник как таковых.

— Все, кончилось твое первенство, Париж! — отталкивал его от пристани воин в трилионских доспехах.

— Ты самый первый погиб, еще утром! — поддержал его товарищ.

— Вот именно! И где ты все это время ходил, а?

— Я искал свою мать!

— Маменькин сынок!

— Моя мать — богиня, и она могла похлопотать перед Дифен…

— Жулик! — обрушился на него солдат в стеллийском панцире. — Даже тут обойти честных людей старается!

— Умереть достойно — и то не может!..

— Трилионцы — трусы! Дорогу стеллиандрам! — стали напирать тени сзади.

— Трилион — держаться! — раздался зычный голос откуда-то из середины.

— Хаврон! Лодку царю Трилиона и его…

— Ага, еще один жулик полдня по богиням бегал, умирать не хотел, пока мы проливали свою кровь за него.

— Подыхать-то никому не хочется!..

— Только других на смерть посылать спешил!..

— Это ты там был царь — а тут ты…

— Ах, так вы дерзить?.. Ну я вам сейчас покажу!..

Среди теней началась свалка.

В общей куче с быстротой ножей миксера мелькали руки, ноги, шлемы, сандалии, и то и дело бесплотный кулак одного пролетал насквозь бесплотный подбородок другого, чтобы встретиться с бесплотной пяткой третьего…

Хаврон равнодушно обозрел бескровное побоище.

— Я сказал — десять теней за раз. Разберетесь — разбудите, — ворчливо бросил он, завернулся в плащ и мгновенно заснул.

Пробуждение его было ужасным.

Вой и стенания истязаемых демонов, вопли и рев терзаемых вечными муками душ, визг листов меди, раздираемых великанами на полоски, показались бы по сравнению с раскатывающимися по водной глади Винта звуками сладчайшей музыкой небесных сфер.

А Хаврон был существом старым, больным, от стрессов отвыкшим…

Тихо охнув, перевозчик закатил глаза, схватился за сердце и обмяк. Обеспокоенный отрок Сергий, оборвав песню на полуслове и пол-аккорде, бросился бегом к старику, проносясь сквозь испуганно притихшие тени, как сквозь туман.

Он быстро пощупал своей жертве пульс — жилка на виске слабо, но билась.

Жив.

Но в сознание приходить и исполнять свои прямые обязанности упорно отказывался.

Серый на минуту задумался, пожал плечами, кряхтя, вытащил грузного лодочника на песок и, оставив его на попечение обескураженных теней, сам сел за весла, не забыв положить на дно Инструмент, как он гордо теперь его стал называть.

Первая преграда на пути к спасению души Ивана была преодолена, хоть и немного не так, как он полагал.

Оставалась сущая ерунда — обойти трехголового сторожевого пса Гербера и уговорить, разжалобить или обхитрить чету богов подземного царства — Хтона и Хризоморфу.

Как бы то ни было, оставлять за собой груду бездыханных тел в чужом монастыре Серому не хотелось, и он дал себе слово впредь подходить к выбору репертуара более осмотрительно, «Разлуку» больше не петь, а остановиться, пожалуй, на чем-нибудь повеселее. Например, на частушках.

Решив так, он с удвоенный энергией налег на весла, и через полчаса плоскодонка уже ткнулась носом в противоположный берег.

Метрах в десяти-пятнадцати от берега, прямо из черного холодного песка поднималась и уходила в небо стена из сероватого клубящегося тумана. По прочности и прозрачности она не уступала любой уважающей себя каменной, как быстро убедился разочарованный Волк.

Пришлось искать ворота.

Они находились тут же, неподалеку, метрах в ста вверх по течению напротив скрипучей щелястой пристани — видно, течением его снесло немножко сильнее, чем он предполагал.

Из калитки выглядывали три любопытные слюнявые морды знаменитого стража.

Серый передернул плечами, откашлялся — атмосфера здесь явно была не самая здоровая: сырость и липкая прохлада так и пробирали до костей — и ударил по струнам.

Не дожидаясь вокальной части, Гербер умоляюще заскулил в три глотки, замотал башками и быстро попятился в будку.

«Второй есть. — Довольный Волк щелкнул мысленно костяшками счет. — Остались еще две. В принципе их можно считать за одно препятствие. Это радует. И-и-эх!..»

И, распахнув калитку, он решительно ступил на дорогу из черного кирпича, обсаженную кипарисами и пирамидальными тополями. «Во дворец», — гласила надпись на стрелке, прибитой к полосатому столбику, и Сергий удовлетворенно кивнул головой.

Во дворец так во дворец.

Будем брать быка за рога, как выразился однажды царевич. Тогда Серый подумал, что более глупого выражения он еще не слыхал, и всем известно, что быка надо брать не за рога, а на прицел, если уж дело дошло до того, что хорошую племенную скотину приходится пускать на мясо. Если ты хочешь, конечно, чтобы на мясо ушел все-таки бык. Но было в этой дурацкой поговорке что-то такое заразительное, и запала она в память, и теперь вот вынырнула ни к селу ни к городу, напомнив лишний раз о том, кого он и так не забывал.

Ну что ж — держись, подземка!

И Серый ударил по струнам.

Так для потрясенной усопшей и не очень стеллийской общественности Сабвея открылись тридцать восемь минут сорок четыре секунды лукоморской культуры.

Потому что на тридцать восьмой минуте и сорок пятой секунде в затянутом фиолетовыми тучами низком небе прогремел гром, яростно сверкнула черная молния, ударившая почти под самые ноги отроку Сергию, и раздался гневный глас на грани нервного срыва:

— Кто из живых набрался столько наглости, что посмел потревожить покой мертвых?

Серый быстро затушил дымящиеся носки сандалий в клумбе с бессмертниками и вопросил:

— А с кем я, собственно, разговариваю?

— С тобой, о ничтожный смертный, говорит бог царства мертвых Хтон!

— Меня зовут Ликандр, и я пришел, чтобы забрать в мир живых тень моего друга Ивана!

— Ха. Ха. Ха, — было ему ответом.

«Ах, ха-ха-ха?» — мстительно подумал Волк и выдал на «бис» хит сезона — «Разлуку».

— Перестань! Перестань немедленно!!! — Неблагодарная аудитория и здесь не дала ему закончить. — Хулиган! Убирайся отсюда! Я сейчас поражу тебя молнией прямо в сердце!

— Не страшно! — бледнея от собственного нахальства, выкрикнул в ответ Серый. — Вы не можете убить меня здесь. К вам приходят души уже умерших, и над ними вы имеете власть! А пока я живой — я могу находиться здесь сколько угодно и делать что угодно!..

Громовой глас сконфуженно замолчал.

Инструктаж, проведенный Мими, не пропал даром.

Волк лихорадочно ухмыльнулся.

— Ну так что скажете, уважаемые? — снова выкрикнул он. — Отпустите его. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Он попал сюда по недоразумению. Ему очень некогда, ей-богу!..

Снова тишина.

— Ну тогда, пока вы думаете, я спою вам еще одну свою любимую, — дружелюбно сообщил Серый. — Музыка народная. Слова народные. «Во субботу день ненастный». В Сабвее исполняется впервые, — торжественно, как конферансье на правительственном юбилее, объявил он и, не откладывая дела в долгий ящик, вступил:

Где-то недалеко, у ворот, завыл в ритм песни на три душераздирающих голоса Гербер, и вся вселенская тоска, безнадежность и отчаяние слились в этом пронзительном четырех-голосье человека и его друга.

Потревоженные души, мучимые неведомой доселе печалью, застенали, заплакали и заметались по всему подземному царству.

Казалось, еще чуть-чуть, и сама твердь земная и гладь небесная расколются от необъятного горя и прольются слезами мира наводнения и потопы.

— НЕТ!

— Стой! Перестань! — завизжал с неба истеричный женский голос.

— Ну хорошо. Давай, поговорим, — согласился раздраженный мужской, и перед отроком Сергием из ниоткуда материализовались две одетые в черное фигуры. И что-то во всем их виде намекало на то, что они были чрезвычайно недовольны.

Может, это были языки пламени, вырывавшиеся у супругов из ушей.

Может, молнии, плясавшие вокруг сжатых кулаков.

А может, просто такое выражение лиц, увидев которое в другое время даже Серый недолго думая перешел бы на другую сторону улицы, а еще лучше — города.

Но сейчас на карту было поставлено все, и времени на сантименты не было.

— Давайте поговорим, — примиряюще согласился он.

— Что тебе надо? — злобно бросил Хтон.

— Тень моего друга Ивана из Лукоморья. Был по недоразумению убит сегодня утром, — без запинки отрапортовал Волк.

Хризоморфа с неприязнью оглядела непрошеного гастролера, тяжело вздохнула и произнесла:

— Ладно. Только у меня есть одно условие. Ты должен узнать его среди других. Ты будешь ходить по Сабвею, пока сам не найдешь…

— Музыка народная. Слова народные, — провозгласил Серый и взялся за Инструмент.

— Хорошо, хорошо! — поспешно замахала руками царица. — Я приглашу сюда тени всех, кто умер за последние два… нет, три дня. Узнаешь его — считай, условие мое выполнено. Согласен?

— Да.

— А если не найдешь — останешься здесь на всю жизнь!

— «Лучинушка». В Сабвее исполняется впер…

— Хорошо! Уберешься отсюда как можно скорее!..

Царица хлопнула в ладоши, и туман вокруг них сгустился до невозможности, а когда через минуту рассеялся, то Сергий понял, что окружен со всех сторон сонмами печальных полупрозрачных людей, чьих бледных лиц было не различить, безжизненно колышущихся на ветру.

И все они в этих своих стеллийских балахонах были похожи друг на друга как два привидения!..

— Ну что стоишь? — ехидно поинтересовалась Хризоморфа. — Ищи!

Сначала Серый старался лавировать между тенями, но их было так много, что минут через пятнадцать он забросил почтение к мертвым подальше и стал проходить прямо через осмотренные уже призраки, чтобы увидеть новые, незнакомые и знакомые в одно и то же время — все на одно скорбное бестелесное лицо, черты которого невозможно было ни отличить, ни запомнить.

Еще через полчаса Волк остановился с поникшей головой, сжимая зубы и кулаки в бессильной ярости.

Даже не оборачиваясь, он мог чувствовать на затылке издевательский взгляд подземной парочки.

Так все хорошо начиналось.

Проклятые подлые боги Сабвея!

Ну ничего, пока я его не найду, будут слушать у меня весь сборник «Песни лукоморской души», пока не выучат наизусть.

И тут взгляд злого как собака Волка упал на чьи-то бесплотные ноги, обутые в стеллийские сандалии.

Рядом с ними стояли еще одни.

И еще — но уже босые…

САПОГИ!

На Иване в момент смерти были сапоги!

Расталкивая тени, Серый заметался от одного призрака к другому, но глядел уже исключительно себе и им под ноги.

Сандалии, сандалии, босиком, сандалии, тапочки, босиком, сандалии, сандалии, еще тапочки, еще босиком…

Сапоги.

Вот они.

Сорок первый размер.

Усиленный носок.

Кожа заменителя.

А в них — Иван.

Нашел.

Слава тебе господи!..

— Вот он! — гордо заявил Волк, пытаясь взять за несуществующую руку безучастного царевича.

Лицо Хризоморфы слегка перекосило, как будто она разжевала лимон, богиня щелкнула пальцами, и тут же все тени, кроме Иванушки, исчезли.

— Спасибо большое, — приложив руку к сердцу, поклонился супругам в пояс Сергий. — Ну мы пошли. Прощайте.

— Постой! — преградил ему дорогу Хтон. — Вы это куда?

Нехорошее предчувствие холодным пауком шевельнулось в душе Серого.

— Как куда? — с деланым удивлением переспросил Волк, выгадывая время и пытаясь сообразить, что еще может от него потребоваться. Наверх конечно же. Разве очаровательная Хризоморфа не сказала, что если я узнаю своего друга, то смогу его отсюда увести? Я выполнил ее условие.

— Да, — чересчур добрым голосом, как птичница, подманивающая курицу, предназначенную в суп, не замедлила согласиться богиня. — Ты и вправду выполнил МОЕ условие. Но мы правим Сабвеем вдвоем с мужем, и поэтому, естественно, у него тоже может быть свое условие. И даже почти наверняка есть. Не правда ли, дорогой?

— Правда, милая.

— Мы так не договаривались!..

— Но ты же хочешь увести отсюда своего друга, не так ли? — насмешливо поинтересовался рокочущим басом Хтон. — И если ты выполнил условие моей жены, почему ты боишься, что не сможешь выполнить мое?

— А если после этого еще будут условия ваших братьев, сестер, племянников, бабушек, шуринов, деверей, золовок…

— Клянусь Дифенбахием, это — последнее, — презрительно хмыкнул Хтон.

— Хорошо, — набычился Серый. — Давай свою задачу.

— Недавно на Мирре и по всей Стелле стало распространяться новое заграничное увлечение, — начал Хтон. — Называется оно «преферанс». Это карточная игра. Мы с женой неплохо научились в него играть. Так что мое условие таково: если ты у нас с женой выиграешь в заграничную игру «преферанс», тень твоего друга уйдет с тобой. Нет — останется здесь. Честно?

— Абсолютно нечестно!

— Почему это?

— Играть в карты с богами! Да у вас же все козыри на руках будут дневать и ночевать.

— Ты думаешь, что мы будем жульничать в карты? — обиженно спросила Хризоморфа.

— Да.

Богиня смутилась, но потом просветлела лицом:

— Тогда я предлагаю позвать судей, которые бы следили за тем, чтобы игра велась честно!

— А судьи кто? — подозрительно поинтересовался Волк.

— Это богини карточных игр, — снисходительно пояснил Хтон.

— Значит, вместо двух богов меня в карты будут обжуливать четыре или пять?

— Пять, — спокойно подтвердила Хризоморфа. — И они не могут жульничать в карты. Они — богини карточных игр, молодой человек, и ваши подозрения в их адрес оскорбительны и беспочвенны.

— У меня есть выбор?

— Есть. Уйти отсюда одному, — любезно склонил голову Хтон.

— Хорошо, — решился Волк. — Я буду играть. Зовите ваших секундантов.

Стол для игры был накрыт на веранде дома правителей Сабвея.

Нераспечатанные колоды карт и черная дощечка, разлинованная белым мелом, аккуратно разложены с краю. На сервировочном столике рядом хозяева любезно поставили бутерброды и бордовое виноградное вино, есть которые голодный как волк, Серый, памятуя предостережение Медузы, вежливо, но настойчиво отказался.

Обещанные богини карточных игр появились неожиданно, в тройной вспышке белого, синего и красного цвета, тепло поприветствовали Хтона и Хризоморфу, распаковали колоду карт, разукрашенную изображениями богов и героев, внимательно осмотрели ее и торжественно вручили хозяину для первой раздачи.

На Сергия же они даже ни разу не взглянули.

Может, это объяснялось тем, что у них был только один глаз на троих.

Радость, надежда, обида, отчаяние — все эти чувства промелькнули быстрой чередой в смятенной душе Волка, когда они сели играть, а ни малейшего признака внимания или даже просто узнавания от бывших грай не поступало.

Серый вздохнул и смирился.

«Лишь бы не подыгрывали они этим диггерам, а уж выиграть-то, поди, у новичков я сумею, — угрюмо размышлял он, тасуя колоду для своей раздачи. — М-да… Вот и делай после этого людям доброе дело… Как будто и не знакомы мы вовсе… Хоть бы кивнули или улыбнулись… Все-таки играть-то их я научил… Могли бы хоть спасибо сказать… Вот, значит, о каком предназначении они говорили… Повысили их, стало быть, в звании. Богинями стали. Ну да ладно. Боги ихние с ними… Славные старушки все равно. Хоть и знать в упор теперь не хотят, козы старые…»

Бесцветная, безжизненная тень Ивана апатично стояла у Волка за спиной, покачиваясь от ветра, и не проявляла абсолютно никакого интереса к происходящему.

«М-да… Вот еще один человек, которому не мешало бы узнать меня… Может, я так сильно за эти последние недели изменился?» — невесело хмыкнул Волк и заполучил семь взяток на распасах.

«Гора» у него угрожающе подросла.

Для начинающих боги играли совсем неплохо.

С козырями, тщательно избегающими руки одного из игроков, и телепатией между двумя остальными это было не так уж и мудрено.

Но, к счастью, играли двадцатерную «пулю», и ближе к закрытию мастерство ветерана начало давать о себе знать. Раза четыре вспотевший в промозглой прохладе Волк ухитрился взять шесть взяток там, где было только пять, пару раз оставил хозяев «без лапки» на девятерной игре — и «гора» у игроков потихоньку выровнялась.

Хтон быстро окинул взглядом запись и сказал:

— Если заканчиваем в ноль, играем еще партию. И так — до победы.

Богиня раздала.

Серый заглянул себе в карты, и сердце его подпрыгнуло.

— Семь бубей! — объявил он.

— Пас, — сказала Хризоморфа.

— Мизер, — улыбаясь во весь рот, заказал Хтон.

Перебить мизер можно было только девятерной игрой.

Девяти взяток у Волка не было, хоть плачь.

— Пас, — непослушными губами едва выговорил он, и внутри все захолодело.

Неужели все?..

Открыли прикуп.

Король пик и король червей.

Застывшее было в груди сердце наверстало один удар.

Надежда была.

Повелитель царства теней снес две карты.

— Пас, — снова сказала его жена.

— Вист, — поставил все на карту Серый, как сиганул из самолета, не зная, что за спиной — рюкзак или парашют. Если бы сторонний наблюдатель захотел бы сейчас сравнить по части румяности двух друзей — живого и мертвого, то еще неизвестно, кто победил бы.

Хризоморфа раскрыла карты.

Быстро, на глаз, прикинув расклад, Сергий увидел, что у Хтона одна «дыра». Или на пиках, или на червах. Зайди неправильно — и он снесет короля, и тогда…

Надо хорошенько подумать… Что он мог выбросить в сносе? Пику или черву? Пику или черву?..

Отчаянный взгляд Серого скользнул по непроницаемому лицу Хтона, по веселому — Хризоморфы и налетел и уткнулся, как «Ока» в Великую Китайскую стену, в Агапао.

Глаз ее, не мигая, смотрел скучающе куда-то над головой Серого, а левая рука была приложена к сердцу.

«Анекдот, — как молнией ударило Волка, и рука его дрогнула, чуть не выронив на стол карты. — Сердце мое — пик-пик… Или нет? Или просто совпадение?..»

Как утопающий хватается за акулу, Сергий отчаянно старался привлечь внимание Агапао, не привлекая ничьего больше внимания, и, как пресловутому утопающему, было ему от этого приблизительно столько же пользы.

— Ходи же, смертный, — со снисходительной усмешкой проговорила Хризоморфа.

— Испытай свою удачу, — поддержал ее Хтон.

И Серый, разве что не завопив «А-а-а-а-а-а-а!..», хлопнул на стол пику, другую, третью, четвертую…

Вдруг все вокруг затихло.

Мир остановился на своих направляющих.

На даму пик Хтон скинул пикового короля.

За ним последовали кучей все остальные карты.

— Ты выиграл, — неприязненно проговорил он, грузно поднимаясь из-за стола. — Тебе и твоему приятелю сегодня повезло. Забирай его, и проваливайте отсюда, пока мы не передумали.

Где-то поблизости грохнул гром, и лиловое небо осветила (или омрачила?) черная молния.

Богини-грайи закончили запись и подсчитали очки.

— Претендент — пять очков, Хтон — минус четыре очка, Хризоморфа — минус одно очко. Победил смертный, — огласила результат Энохла.

— Мы подтверждаем, что игра велась относительно честно и выигрыш претендента — закономерен, — провозгласила Мания.

— Переигровке партия не подлежит, — подытожила Агапао.

— Кто бы сомневался, — пробормотал себе под нос Волк, закидывая Инструмент на плечо и пытаясь взять меланхоличного Ивана за бестелесную руку.

— До встречи, чужестранец, — склонила голову Хризоморфа.

— Не дождетесь, — учтиво ответил ей Волк. — А кстати, почему он такой бледный? — Недоверчивый лукоморец ткнул пальцем в тень Иванушки. — Мы отдавали его вам в куда более лучшем состоянии!

Хризоморфа хмыкнула:

— Когда душа его сольется с телом, ему полегчает, не беспокойся.

— Но для этого ты еще должен вывести его отсюда, — подхватил Хтон. — Ты должен всю дорогу идти впереди него и не оглядываться, что бы тебе ни мерещилось, ни слышалось и ни приходило в голову. А если оглянешься хоть раз — останется твой друг здесь на веки вечные.

— Но мы можем предложить сделку, — вступила его жена.

— Какую еще сделку? — настороженно прищурился Серый.

— Выгодную. Мы переносим вас обоих прямо к тому месту, где лежит тело твоего товарища…

— А я за это?..

— А ты за это оставишь тут твой инструмент и торжественно пообещаешь больше никогда на территории Стеллы не петь.

— Боитесь?

— Не боимся. Людей жалко.

«И тут завистники», — удрученно вздохнул Серый. А вслух сказал:

— Идет.

И оказались они на свете белом.

И шевельнулся Иванушка, руки его потянулись к груди, голове, глазам, потом снова к груди, туда, где была смертельная рана…

Глаза его медленно раскрылись, и первое, что он увидел… — А-а-а-а-а-а-а-а!..

…Была счастливая, улыбающаяся змеиная мордочка Меки размером с маленький гроб.

Радуясь, достигший зрелости химерик теперь всегда превращался в козу со змеиной головой и львиным хвостом, потому что для прыганья всего удобнее было козье тело, а для махания — львиный хвост.

А какой более подходящий повод для радости мог еще быть, чем возвращение дорогого хозяина и его друга!..

— Спокойно, Ванюша, спокойно, — нежно взял его за руку Волк. — Если ты сейчас умрешь от инфаркта, мне, ей-богу, перед богами неудобно будет опять туда возвращаться…

И тут Иван все вспомнил.

— Так это… был не сон?..

— Не сон, не сон, — ворчливо отозвался Серый. — Ты с этих дров-то слезь, так я тебе все и расскажу.

Разметав заботливо приготовленные стеллиандрами дрова для погребального костра, царевич поднялся, оглядывая знакомые и незнакомые лица вокруг себя…

— Сергий! Как я счастлив, что я тебя наконец…

Взгляд его, как «Титаник» на айсберге, остановился на женском лице неземной красоты, и царевич с блаженным самозабвением почувствовал, что тонет в прозрачных голубых глазах сказочной стеллийской царевны и ни одно МЧС не в силах будет его спасти.

Волк почувствовал неладное и нахмурился.

— Вы знакомы?

— Нет… Да… Не знаю…

— Это Елена по кличке Прекрасная, из Трилиона. Вдова. Наполовину.

Нелепость подобного заявления вытащила из состояния блаженства даже Ивана.

— Это как? — не понял он.

— То есть из двух ее мужей один умер.

— А второй?.. — с надеждой спросил Иван.

— Я ушла от него, — быстро сказала Елена.

— Надолго ли? — с сомнением покачал головой Ирак.

— Я так боюсь его… Я знаю — он все равно рано или поздно найдет меня и убьет… Он сумасшедший…

— Елена Прекрасная. — Неожиданно даже для самого себя, Иванушка шагнул к ней и взял за руку. — Мы скоро покинем вашу страну. Если ты не против… И тебе некуда больше идти… Конечно, я не настаиваю… Я не могу настаивать… Не имею права тебя просить… — Неожиданно найденная храбрость не так уж неожиданно куда-то быстро запропала. — Я хотел сказать… Если ты, опять же, не против… Полетим с нами, а?..

— Да, я согласна, — очаровательно потупила взор царевна и покраснела.

— Только сначала нам надо найти золотое яблоко, — вдруг вспохватился Иван. — Оно у тебя, часом, не завалялось?.. Говорили, что Париж…

— Нет… Его Филомея забрала… Сразу же…

— Оно у меня завалялось, — бесцеремонно вмешался в разговор Волк. — Так что отбываем мы немедленно. Как только со всеми попрощаемся.

— У тебя?! Откуда?!

— Потом расскажу.

— Как?! Вы уже улетаете?! И не останетесь на нашу свадьбу?! — Мими обеспокоенно всплеснула руками.

— Свадьбу? — тут же насторожилась Ния.

— Какую свадьбу? С кем? — всполошилась Рия.

— Вот с ним. — Медуза ласково взяла под ручку Ирака.

— Мими!.. Ну мы же говорили по этому поводу не один раз!..

— В нашем доме — никаких героев!

— А он не герой, — хитро заявила маленькая горгона. — Он — один из нас.

— Как это?..

— Он — скульптор…

— Ах, скульптор.

— Ах, свадьба.

— Ах, гости.

— А почему нас никто на свадьбу не приглашает?

И в бело-красно-синей вспышке перед собравшимися предстали новоиспеченные богини карточных игр.

— Кузины! — восторженно взвизгнула Мими и очертя голову кинулась обниматься.

— Мимочка!..

— Кузиночки!..

Накал чувств при воссоединении семьи при переводе в градусы Парацельсия мог бы свободно растопить ледники и существенно повысить среднегодовую температуру на всей планете.

— …Конечно, мы приглашаем вас на нашу свадьбу! — радостно тарахтела Мими. — А еще приглашаем всех присутствующих: Ликандра, Иона, Елену…

— Трисея обязательно, — вставил свое веское слово будущий глава семьи.

— Кто такой Трисей? — спросила Рия.

— Наш друг, — пояснил Ирак и тут же, предвидя следующий вопрос, поспешно добавил: — Очень приличный человек, хоть и герой.

В это время Волк подошел к бывшим грайям и, приложив руку к сердцу, благодарно склонил голову:

— Спасибо. Я у вас в долгу.

Агапао на время отвлеклась от раскрасневшейся Медузы с ее матримониальными планами и тепло улыбнулась ему:

— Это мы должны благодарить тебя, Ликандр. Это не ты у нас, а мы у тебя в долгу. Ты со своими играми помог найти нам наше предназначение.

— Да что за предназначение такое, о котором вы все толкуете?.. — не выдержало волчье любопытство.

— Все просто, — присоединилась к ним Энохла. — Когда тысячелетия назад старшие боги распределяли младшим круг их обязанностей, все явились на встречу вовремя, кроме нас и богини удачи. Мы опоздали на целых пять часов.

— И когда Дифенбахий спросил нас, в чем причина, мы ответили правду…

— Ему не соврешь!..

— Да, что мы втроем играли в кости на деньги и вовлекли в игру еще и Фортуну…

— И тогда он рассердился и наложил на нас троих заклятие, — продолжила Мания.

— Естественно, ведь сердиться на удачу — себе дороже…

— Он сказал, что, раз мы уж так любим играть на деньги, то пока мы не найдем себе игру поумнее, в которую можно было бы играть как минимум втроем, не отвлекая при этом слишком Фортуну…

— В ней и так потребность у всех большая — и у людей, и у богов!..

— Быть нам грайями — нелепыми, бесполезными старухами.

— А теперь нам будут строить храмы по всей Стелле, и курить благовония, и приносить жертвы, как остальным богам…

— И нас уже начали почитать!..

— Так что это мы тебя, Ликандр, должны благодарить за твое появление в нашем жилище…

— Каковы бы ни были твои мотивы, — лукаво завершила Агапао.

Волк запунцовел, смутился и слегка втянул голову в плечи. Но чтобы как-то разрядить ситуацию, он выпалил первый пришедший ему в голову вопрос:

— Кстати, о жилище… Насколько я помню, у вас там были клумбы, огород, поросята… Кто за этим присматривает в ваше отсутствие? Пастухи?

— Пастухи? — засмеялась Мания. — Конечно же нет! Сейчас там у нас сажает картофель и пропалывает компост некий Нектарин, если ты его помнишь…

— И считает, что ему крупно повезло…

— Ликандр, Ликандр, Ликандр!!! — Подскочила и закружила Волка в сумасшедшем танце Медуза. — Что ты подаришь нам на свадьбу?

— А что бы ты хотела? — безуспешно попытался остановиться Серый.

— Подари нам Меку, а?.. Пожалуйста!.. Он такая лапочка!.. Я к нему так привыкла!.. И так его люблю!.. Так люблю!..

— Больше Ирака? — не удержался Серый.

Мими задумалась:

— Нет. Но очень близко!

— Ну если он не против…

— Он за!.. За!..

— Оставляйте его тогда себе и будьте счастливы! — щедрым жестом распорядился Сергий и, только сказав это, понял, что озорного плута-химерика ему будет очень и очень не хватать. Потому что он-то его успел полюбить гораздо больше Ирака…

Через пять дней, после окончания первой части свадебных торжеств, Иван-царевич, отрок Сергий, Елена по кличке Прекрасная и Масдай, простившись с друзьями, на что ушел еще едва ли не целый день, пустились в дальнейший путь.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Иванушка несколько раз подпрыгнул на месте, размахивая руками, словно собираясь взлететь.

— Сергий, как ты думаешь, Елене Прекрасной холодно?

Со всех сторон их обступали флегматичные горы, как гигантские черствые ромовые бабы в снежной глазури, а ледяной ветерок нежно взъерошивал растрепавшиеся волосы Ивана.

Серый равнодушно пожал плечами, поплотнее закутываясь в бурку.

— Не знаю. Сходи спроси.

— Я уже спрашивал, — многозначительно отозвался царевич.

Волк не уловил — или не пожелал улавливать — ни одно из этих значений.

— Ну и что?

— Она сказала, что холодно, что она наверняка простудится, обморозится и, скорее всего, у нее даже пропадет голос, — укоризненно отрапортовал Иван.

— Ну и что? — упорствовал в непонятливости отрок Сергий.

— Может, ты отдашь ей свою бурку? — бросил дипломатические игры продрогший до самой мельчайшей косточки, хрящика и жилки Иванушка.

— С какой радости? — искренне удивился Волк. — Ты хочешь, чтобы Я наверняка простудился, обморозился и У МЕНЯ пропал голос?

— Совсем нет! Дело абсолютно в другом!.. Ну как ты не понимаешь?!

— Никак.

— Она же женщина! Единственная среди нас! И мы должны ей…

— МЫ должны ей? — не выдержал Серый. — Мы ДОЛЖНЫ ей? Мы должны ЕЙ? Говори за себя, пожалуйста, Иван-царевич. Я никому здесь ничего не должен. И меньше всего — этой фифе. Чего ей еще надо? Ты же отдал ей уже свое одеяло, свою подушку, свою шапку, свою бурку. Скажи ей, что, если у нее будет еще одна, она рискует вспотеть и провонять, как лошадь, а ее туника покроется пятнами — для нее это будет похуже любой пневмонии!

— Не смей о ней так говорить! — взвился царевич. — Она — чистейшее благородное создание, самое доброе, самое нежное, самое прекрасное, что может быть на Земле!.. Она оказала нам честь, согласившись присоединиться к нам…

— Нет уж, это мы… ты… ладно, мы оказали ей услугу, зачем-то потащив с собой, пока ее не нашел и не прирезал от ревности ейный чокнутый муженек — который там по счету?..

— Сергий!.. Ты ведешь себя… Ты ведешь себя… как ребенок!

— А ты — как дурак!

Елена Прекрасная закрыла глаза и устало вздохнула, изо всех сил желая, чтобы и со слухом можно было бы справиться так же легко.

Целыми днями, с того самого дня, что они вылетели из Стеллы, Ион ругался из-за нее с Ликандром. Когда, конечно, у него оставалось время, свободное от вздохов, робких, но, к счастью, коротких попыток, краснея и бледнея, начать с ней какой-нибудь невнятный сбивчивый разговор непонятно о чем, от чтения вслух нелепых стихов, заикаясь и томительно глядя вдаль, и прочей бестолковой деятельности, входящей в программу влюбленных юношей в семнадцать лет.

Естественно, поначалу ей это льстило.

Приблизительно первые двадцать минут.

Потом стало надоедать.

Потом раздражать.

И к концу первого дня путешествия она стала уже серьезно жалеть, что вообще согласилась на его предложение покинуть родину.

Но ей, изнеженной и привыкшей к комфорту стеллийке, чью судьбу всегда определял кто-то другой — отец, Меганемнон, Филомея, Париж, Антипод, — всегда казалось, что настоящее счастье — это приключения, путешествия и свобода. И когда наконец представился шанс воплотить свои грезы в реальность, Елена не колебалась ни минуты, зная, что те, кто всегда принимал за нее решения, не одобрили бы ее поступка ни при каких обстоятельствах. И это принесло ей огромное удовольствие.

Насколько она понимала теперь — это было, пожалуй, единственное удовольствие за шесть дней пути.

Все оказалось совсем не таким, как она себе это представляла.

Приключения были опасными, путешествие — утомительным, еда — непривычной, компания — скучной. Невозможно было не только принять ванну, сделать маникюр или погладить наряды, но и просто нормально причесаться, потому что свой гребень она потеряла где-то в лесу, а купить новый, настоящий, черепаховый, было негде — где бы они ни пролетали, не встретилось ни одной приличной лавки. И погода была то слишком жаркая, то слишком ветреная, то слишком мокрая, а вот сейчас — так и вовсе мороз. Кто же мог подумать, что в горах может быть так холодно! Если бы не самоотверженный Ион, так любезно отдавший ей все свои более или менее теплые вещи, можно было бы и насморк подхватить. Страшилище-смешилище — Елена Прекрасная с красным распухшим носом, обветренными губами и обмороженными щеками! Хоть людям на глаза не показывайся. Впрочем, вряд ли это было так уж самоотверженно со стороны Иона. Он ведь откуда-то с севера, а всем известно, что северяне на морозе не мерзнут.

«Что там у нас оставалось? — думала она невесело. — Свобода в принятии решений? Замечательно. Париж надо мной бы посмеялся. Ха! Елена Прекрасная! Как же!.. Елена Сопливая!.. Елена Лохматая!.. Елена Немытая!.. С меня хватит! И я абсолютно свободно принимаю решение, что не надо мне больше никакой свободы. Я люблю, чтобы мне было тепло, мягко, удобно, вкусно и уютно. Чтобы моя ванна пахла кипарисовым маслом, а волосы — розовыми лепестками. Чтобы меня не донимали своим прилипчивым вниманием юнцы, потерявшие голову вместе с мозгами. Чтобы, просыпаясь утром, я знала, где буду ложиться спать вечером. Я хочу жить во дворце. И чтобы у меня были служанки. И кухарки. Я хочу замуж за богатого царя. А если кто-нибудь еще при мне скажет слово «приключение» или «путешествие», то я велю отрубить голову этому человеку. Тупым топором. О боги Мирра, что я тут делаю? И когда это все кончится?!»

И Елена тихонько заплакала от жалости к себе.

В очередной раз разругавшись вдрызг из-за стеллийки, друзья разбежались в разные стороны.

Иван пошел бродить по окрестностям, а Серый, за неимением достаточного количества окрестностей для брожения на этом плато размером со стол для пиров в Веселом зале мюхенвальдского королевского дворца и не желая сталкиваться с Иванушкой до того, как оба они поостынут, вынужден был вернуться к лагерю, где их ждал Масдай и не ждала Елена.

Каждый раз после такой размолвки Серого мучила совесть. «Нет, все-таки так дальше нельзя, это не выход — так вот грызться друг с другом из-за какой-то капризной тридцатилетней тетки. Возомнила о себе невесть что. «Ах-ах, я красавица…» Не пылите… Коза кривоногая. И что в ней Иван нашел? И все остальные? Может, когда она всем представляется: «Я — Елена Прекрасная», они чувствуют себя обязанными восхищаться ею? Из боязни, что если они скажут, что в ней нет ничего особенного, то над ними смеяться начнут, как над невеждами? Другое логическое объяснение данному феномену, как выразился бы Иван, придумать трудно. М-да… Иван… Чудушко в перышках… А может, я к ней напрасно так нехорошо отношусь?.. Может, можно еще что-нибудь исправить? Может, с ней поговорить как-нибудь? По-человечески так, за жизнь. Поинтересоваться чем… А то ведь вон какая ерунда с Иваном получается. Не нравится мне все это».

И сейчас, движимый раскаянием, Волк решил осуществить свои давние намерения.

Он подошел вразвалочку к костру, у которого, завернувшись в Масдая, сидела, уткнувшись носом в коленки, невеселая и не такая уже прекрасная Елена, и приземлился рядом — но не очень, чтобы чего не подумала — и задал вопрос, который, по его мнению, должен был помочь разрешить возникшее недопонимание.

— И долго ты еще с нами кататься будешь?

— До первого встречного приличного царя! — выпалила зареванная красавица.

— Чево-ково? — не понял Волк.

Елена смутилась.

— Не подумай, что твое общество мне нравится больше, чем мое — тебе, — немного спокойнее, но намного высокопарнее стала она объяснять свой порыв. — Я жалею о том, что согласилась на великодушное предложение царевича Иона разделить с вами компанию, и намереваюсь распрощаться с вами сразу же, как только встречу достойного претендента на мою руку и сердце. Я не создана для бродячей жизни, как вы, меня привлекают тихие радости семейной жизни: балы, охоты, пиры, и я не желаю…

— Что… Ты это серьезно?.. Это правда?..

— Да, это правда! Твой белобр… белокурый царевич, безусловно, очень мил, внимателен и красноречив, и я ему многим обязана, но если ты думаешь, что это мой идеал мужчины, — ты ошибаешься. Его среди вас нет.

— Ах нет… — Волк сосредоточенно прищурился и поджал губы. — Значит, даже так…

— Да. Исключительно.

— А знаешь ли ты, боярыня Елена, что слова твои натолкнули меня на одну мысль… В смысле, идею… Правда, она у меня и раньше была… Но сейчас, кажется, из этого может получиться целый план… Только это — секрет!..

— Идею?.. План?.. Секрет?..

— Вот именно. Слушай сюда…

К вечеру следующего дня путешественники уже изнывали от жары.

Открывающийся взорам разморенной компании пейзаж безапелляционно наводил на мысль, что мир — это не блин, не шар и не тарелка, как считали некоторые лишенные воображения географы и астрономы, а большой желто-белый бутерброд: снизу — раскаленный янтарный песок, сверху — выбеленное беспощадным солнцем небо, и ничего более во всем мире.

— Это был первый теплый день? — задумчиво сбрасывая бурку за буркой с Масдая и меланхолично наблюдая за тем, как они планируют на стадо диких верблюдов, спросил Волк.

— Нет. Последний холодный, — удовлетворенно отозвался ковер.

Однако перемена в погоде пришла слишком поздно.

Иванушка успел заболеть.

Он упорно не хотел признаваться в этом и мужественно терпел и бодрился, но, когда в сорокаградусное пекло вечером он рассеянно пожаловался на холод, Серый заподозрил неладное. Утром же, когда ночная прохлада не успела еще раствориться под напором обжигающих лучей раскаленного шатт-аль-шейхского солнца, а царевич уже вяло удивлялся, откуда в такую рань такая жара, худшие опасения Волка подтвердились.

Он осторожно приложился губами к пышущему жаром лбу друга и констатировал факт:

— В горах ты простудился, обморозился, и, скорее всего, у тебя даже пропадет голос.

— Это был твой прощальный поцелуй? — слабо попытался пошутить Иванушка.

— Не говори глупостей. Сейчас мы применим мое кольцо, и через пятнадцать минут ты про свою болячку и думать забудешь. А температуру все нормальные люди меряют только губами. Рука обманет, а губы — самое то. Народная мудрость. Куда там, говоришь, нужно руки приложить?..

Но кольцо не помогало.

Сколько Серый ни старался, ни концентрировался, пыхтя и прищуриваясь, — ответного импульса от инготского артефакта он не ощущал.

— Тьфу ты, чтоб тебя… — после пятнадцатой попытки со злостью стряхнул он бессильное кольцо с пальца и стал снова привязывать на кожаный шнурок.

— А что это у тебя такое оригинальное? — заинтересованно протянула руку Елена. — Можно посмотреть? Это старинной работы?..

— Это мое, — хмуро буркнул Волк, надевая шнурок себе на шею, как будто это объясняло все. — Ты людей лечить умеешь?

— Вообще-то я царевна, — презрительно фыркнула Елена, пряча руку за спину.

— Понятно, — кивнул Серый. — Значит, никакой пользы от тебя быть не может.

— Сергий, — укоризненно вздохнул Иванушка и закашлялся. — Твой утилитарный подход… предпосылка твоей концепции…

— Чего это он? — испуганным шепотом спросила стеллийка, на всякий случай отодвигаясь от больного подальше.

— Бредить начал, — озабоченно отозвался Волк, забыв на время их распри. — Скорее бы лекаря найти какого-нибудь… Да где же его тут, в пустыне, возьмешь…

— До Шатт-аль-Шейха полтора дня полета осталось, — вмешался примолкший было Масдай. — А быстрого лету — день. Если погода не испортится, ночью там будем. Остановимся в караван-сарае…

— Чево-о?.. В каком еще таком сарае?! Чё уж сразу не в коровнике-то? — возмутился Волк.

— Это у сулейманов так постоялые дворы называются, — прокашлял со своего ложа царевич.

— А ничего ты не путаешь? — с подозрением переспросил Сергий.

— Я по географии и страноведению в школе одни пятерки получал, — не преминул скромно заметить тот.

— Хотя лучше было бы, конечно, днем отдыхать, а ночью лететь, — продолжил развивать свою мысль ковер. — Мне-то все равно, а вам, людям, легче было бы.

— Так-то оно так, конечно, — вздохнул Серый. — Да только поскорее надо в город-то попасть. Плохо ведь Иванушке-то нашему!

— Мне не плохо, мне вполне хо… нор… в смысле, бывает и хуже.

— Молчи, тебя не спрашивают.

Если бы у Масдая была голова, он бы ею решительно покачал.

— Раньше — никак. Если только по дороге бедуины попадутся, у них может быть знахарь какой-нибудь, и если…

— Какие бабуины? — опять не понял Сергий.

— Бедуины, я говорю. И если…

— Я буду смотреть вниз, — робко вызвалась добровольцем Елена, чувствовавшая себя каким-то непонятным образом виноватой в нездоровье царевича. — И если увижу каких-нибудь обезьян, сразу крикну. Хотя как они будут лечить царевича Иона, я…

— Бедуины!.. — раздраженно повторил Масдай.

— Я и говорю, обе…

— Кочевники, невежи! Кочевники! Люди такие!

— А откуда ты-то все это знаешь? — подивился Иван.

— Ну это же моя родина, — снисходительно хмыкнул ковер. — Я тут все барханы как свои три тысячи кистей когда-то знал. Даже если триста лет пролетаешь по заграницам — дом не забудешь никогда… Помнится, однажды, когда я был еще маленьким ковриком, попали мы с моим хозяином в самый свирепый самум — только саксаул с тамариском, выдранные с корнем, над барханами вились, как тысяча шайтанов, — углубился он в ностальгические воспоминания, плавно набирая высоту.

— Кто-кто-куда? — переспросил у Иванушки настороженным шепотом, не желая выдавать свое дальнейшее невежество перед Масдаем и, что самое главное, перед Еленой Прекрасной, Волк.

— Самум — это кирпич такой из навоза с соломой, саксаул — значит старожил; тамариск — это такое мифическое животное, превращающее взглядом в камень, а шайтан — это местный трактир… Полностью называется — «кафе-шайтан». В нем аборигены кофе пьют. Это такой чай, только противный, — прерывистым хриплым шепотом, но от этого не менее авторитетно пояснил Иванушка — скромный знаток всемирной географии и страноведения.

Серый замолчал, сосредоточенно поджав губы, переваривая и переводя услышанное на простой лукоморский язык, потом почесал в затылке и пробормотал:

— Ну и чудные у них тут творились дела триста лет назад…

Следующие три дня пролетели для Серого как одно большое, словно глоток рыбьего жира, мгновение. Поиск среди ночи постоялого двора в славной столице сулейманского государства, розыск самого лучшего лекаря для лежащего пластом в беспамятстве Ивана, поход с Еленой Прекрасной по базарам и лавкам (это потом долго снилось ему отдельным кошмаром в самых страшных снах), работа над деталями своего хитрого плана…

Впрочем, начнем по порядку.

По дороге в Сулейманию, после того важного разговора с Еленой, Волк не одну ночь провел, ворочаясь с боку на бок и думая думу одну — как встретиться с калифом Сулеймании Ахметом Гийядином Амн-аль-Хассом. На этом строились все его измышления. На это была направлена вся сила его изворотливого и изобретательного ума.

Прийти во дворец на аудиенцию?

Проникнуть в сад во время прогулки?

Просочиться к нему на улице через охрану?

Пробраться ночью тайно в спальню?

Назваться купцом?

Предсказателем?

Послом?

Певцом?

Рассказать правду?

Что я, Иван, что ли?..

Окончательный вариант плана случайно подсказал лекарь, которого караван-сарайщик, убежденный золотой монетой и красноречивым поглаживанием рукоятки меча, привел для Ивана той же ночью, когда они прибыли в Шатт-аль-Шейх.

Лекарь был стар, тощ, заспан и слегка нетрезв, что частично объяснялось его именем — Абдухасан Абурахман аль-Кохоль.

В ответ на подозрительное принюхивание Серого ученый муж поспешно объяснил, что целыми днями, каждую минуту, свободную от приема больных и смешивания снадобий, занимается изобретением лекарства века — средства, которое избавило бы благодарное человечество от всех болезней. И, естественно, как настоящий профессионал, все, что выходит из перегонного куба, должен сначала испробовать на себе.

По ехидному мнению отрока Сергия, по меньшей мере два свойства лекарства будущего были налицо: оно действовало как снотворное и плохо влияло на память. Потому что достопочтенный Абдухасан Абурахман во время осмотра Иванушки несколько раз засыпал, а будучи разбужен сердитым тычком в бок, долго не мог вспомнить, где он находится и чего от него хотят.

И только закончив составлять крайне вонючую микстуру из странных и пугающих на вид компонентов, даже названия которых Сергию знать не захотелось, и споив ее до капли так и не пришедшему в сознание и поэтому не оказавшему достойного сопротивления Иванушке, Абдухасан Абурахман, кажется, проснулся окончательно.

— Как договаривались, теперь вы должны заплатить караван-сарайщику за комнату, где я буду спать остаток ночи, — напомнил он, убирая в сумку баночки, мешочки, пузырьки и коробочки с тщательно выведенной на них тушью надписью «Смертельно для жизни» и доставая пергамент и перо. — Сейчас я выпишу вам еще один рецепт. Это средство от лихорадки. — Перо быстро заскрипело по пергаменту, энергично брызгая чернилами на всех присутствующих в комнате, включая Масдая. — Сейчас у меня нет с собой всего необходимого, поэтому завтра обратишься к любому знахарю — хозяин подскажет, куда пойти, тот тебе все смешает и приготовит. Но не вздумай идти искать его среди ночи, юноша, — твой товарищ проживет до утра, хуже ему уже не будет, а вот ты можешь стать добычей наших грабителей. Или еще того хуже — встретить калифа, да прославится его благородное имя в веках, — поспешил предостеречь клиента Абдухасан Абурахман, увидев, что Волк, вскочив на ноги, уже протянул руку за рецептом.

— Калифа? — озадаченно переспросил Серый. — Ночью? На улице? Он что у вас, призрак или привидение какое?

— Что ты, что ты! — испуганно замахал руками старичок. — Да как ты можешь такое говорить про повелителя Сулеймании, самого блестящего правителя наших дней! Он жив-здоров, да продлятся его благословенные годы до бесконечности!

— А что же тогда?

— Да будет тебе известно, любопытный юноша, что далекий предок нашего достославного калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса — да даруют ему боги крепкого здоровья! — знаменитый калиф, основатель этой династии Гарун аль-Марун был прославлен далеко за пределами нашей страны и сопредельных держав. О нем слагались легенды и предания…

— И чем же он был так знаменит?

— Наберись же терпения, о беспокойный отрок! — протестующее вскинул ладони уже приготовившийся переквалифицироваться в сказители лекарь. — Я как раз собирался поведать тебе эту старинную историю, которая тянется от древних времен до наших дней, пока ты не прервал меня в самом начале, между прочим!

— Ах, тянется, — пробормотал Серый, начинавший жалеть, что вообще завел разговор на эту тему.

Любителем историй у них был Иванушка.

Сам он был любителем поспать.

Нет, если история, конечно, того заслуживала, то есть была очень занимательная и не очень длинная, то послушать, безусловно, можно было бы… Но СТАРИННУЮ историю… Которая к тому же еще и ТЯНЕТСЯ… После недели изнурительного пути, ссор и переживаний… А может, лучше потом как-нибудь?

— Да. Кхм. Ну так вот, — снова сосредоточился Абурахман. — Было это лет двести пятьдесят семь назад. Калиф Гарун аль-Марун был правителем богатым, добрым и справедливым, да пребудет его душа в самом прекрасном райском саду. Больше всего на свете он пекся о благосостоянии своего народа, всегда интересовался, как живется простому труженику Шатт-аль-Шейха: лекарю, гадальщику, меднику, каменщику, водоносу… Он всегда говорил, что его государство не может быть богаче и счастливее, чем самый его ничтожный подданный, — вот какой великой души человек был этот Гарун аль-Марун. Какая еще страна может похвастать, что у нее есть такой правитель! Но, как у всякого калифа, у него был визирь, были министры, советники, евнухи, звездочеты, судьи, мудрецы и разные прочие придворные, которые, как всегда это бывает, лучше самого калифа знали, что ему следует делать, как себя вести и что кому говорить. И на все его вопросы, как живется его народу, они, естественно, отвечали, что все довольны и все хорошо… Но великий аль-Марун был человеком не только большого сердца, но и не меньшего ума. Рассказывают, он подозревал, что, возможно, визирь и министры иногда говорят ему не всю правду. И однажды он решил, что должен сам помогать своим самым нуждающимся горожанам, в первую очередь тем, которые сами не могли или не смели попросить за себя, но только тем, кто действительно был достоин помощи. И тогда он, когда наступала ночь, стал выходить в город, оставляя позади безопасные и привычные стены дворца, и бродить по улицам в одежде нищего — в засаленной тюбетейке, дырявых сапогах и залатанном плаще, заходя в кофейни и чайханы. Там он…

— Он же был калифом! — сонно удивился Серый. — Откуда у него драная тюбетейка — что бы это ни было, — старый плащ и развалившиеся сапоги?

— Вот-вот, правильно! Как ты абсолютно верно изволил заметить, о наблюдательный отрок, он был калифом и поэтому приказал своим портным и сапожникам сшить себе самый лучший костюм нищего.

— А разве нищие шьют себе костюмы?

— Конечно нет! Но ты же сам все правильно сказал: откуда у него было взяться изношенному тряпью, он же был калифом!

— М-да… Похоже, в этой стране быть правителем нелегко, — зевнул Волк во всю пасть.

— Да. И когда его лучшие придворные портные шили аль-Маруну его заказ, они пришили к внутренней стороне плаща целые россыпи бриллиантов, рубинов и изумрудов.

— Зачем?

— Они никак не могли взять в толк, как может калиф показаться на людях в простом плаще! А когда он запретил им строго-настрого, под страхом медленной смерти на колу, пришивать даже малую бисеринку снаружи, они все равно поступили по-своему и изукрасили плащ изнутри.

— И он посадил их на кол? — заинтересованно очнулся от полусна Волк.

— Нет. Калиф остался доволен. Находя нуждающегося в его помощи человека, он просто отрывал от подкладки драгоценный камень и отдавал его бедняку!

— Очень мило, — снова зевнул Волк и приготовился дремать дальше.

— А при дворе залатанные сверху плащи с драгоценными подкладками, равно как и головные уборы с эффектом благородной засаленности и сапоги с ажурной аппликацией, изображающей умеренную дырявость, надолго вошли в моду, — воодушевленно продолжил лекарь. — А имя его, не в последнюю очередь благодаря этой истории, сохранилось в веках как имя монарха, заботившегося о благе простых смертных, как о своем собственном. О нем складывали легенды и сочиняли сказки.

— Хм… Все это, конечно, очень любопытно, но что-то я так и не понял — при чем тут ваш сейчашний калиф? Ведь это не он, а его предок был любителем ходить ночью в народ? — не открывая глаз, поинтересовался Серый.

— Загони верблюдов своих вопросов в караван-сарай ожидания, о нетерпеливый отрок, — снова по-отечески пожурил Серого Абдухасан Абурахман. — Ибо теперь мое повествование дошло и до наших дней, до калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, да умножатся его года до бесконечности! С младых ногтей он старался узнать, что значит быть хорошим правителем для своего народа. Он беседовал об этом со многими мудрецами и прочел несметное множество книг на эту тему. Некоторые говорят, что целых шесть. И вот однажды он, как и приличествует достойному отпрыску древнего рода, изучал в библиотеке многовековую историю своей семьи…

«Зевал и ловил мух, пока какой-нибудь высушенный, как пергамент, на которых эта история записана, писец скучным голосом зачитывал ему эти байки вслух. Или просто не мог уснуть после обеда и приказал почитать ему что-нибудь такое-этакое… Для пищеварения», — мысленно расшифровал для себя снова начинавший потихоньку засыпать Волк.

А старичок вдохновенно продолжал:

— …Он понял, что это была не сказка! И тогда замечательнейшая идея пришла его величеству в его наипросвещеннейшую голову. «Надо начинать возрождать былое величие семьи с древних традиций», — решил он и приказал своим портным сшить точно такой же наряд, какой, по преданию, носил сам Гарун аль-Марун, когда тайно выходил в город, чтобы, как и его великий предок, выходить по ночам за стены дворца и узнать, как живет его народ. Через неделю все было пошито придворными портными и сапожниками в лучшем виде — говорят, на тюбетейку не позарился бы даже самый отчаянный старьевщик, а сапоги не взял бы в руки и настоящий нищий, не говоря уже о самой важной детали — плаще…

Серый, небрежно прикрываясь рукой, зевнул во весь рот и подумал: «Я бы на месте портных просто взял то, что выбросили бы старьевщик с нищим, и дурью не маялся. И вообще, что-то дедок разговорился под утро-то. Может, и спать бы уже пора как-нибудь? Ленка, поди, уже часа три как дрыхнет. И Иванко вон притих. Намучился…»

— …а на отделку подкладки пошли самые отборные самоцветы. Все было сделано точно, как рассказывалось в летописи. Все предвещало успех. И вот однажды ночью, несмотря на уговоры озабоченных визиря и советников, калиф отважно вышел на улицы Шатт-аль-Шейха.

Абдухасан Абурахман сделал театральную паузу и отхлебнул из одного из своих пузырьков.

— И что? — то ли охнул, то ли зевнул отрок Сергий.

— И его той же ночью ограбили и едва оставили в живых, — с удовлетворением проглотив мутную жидкость с сивушным запахом, покачал головой тот. — Мудрый великий визирь сейчас же провозгласил это не чем иным, как государственной изменой! Вся городская стража, все осведомители были подняты на ноги. У-у!.. Были тут дела! Немало крови утекло и голов укатилось в тот месяц, но нападавших так и не нашли.

— Но калиф не сдался, — предположил заинтригованный Волк.

— Нет! О нет! Едва оправившись от того злоключения, он заявил, что такая мелочь не испугала бы великого Гаруна аль-Маруна на праведном пути к всеобщему благоденствию, приказал пошить второй костюм нищего и снова стал выходить по ночам на улицы!

— Мало побили, — резюмировал Серый с видом человека, твердо знающего, для чего существуют ночи.

Абдухасан Абурахман зыркнул на него из-под кустистых седых бровей, но, ничего не сказав, осуждающе вздохнул и продолжил:

— Но урок пошел впрок. И теперь наш добрый калиф тайно выходит в город не один — за ним в отдалении, метрах в трех, следует отряд бдительных стражников. И по строжайшему приказу великого визиря Фаттаха аль-Манаха они хватают всех и каждого, и не только тех, к кому подойдет его величество, но и тех, кто проявит простую неосторожность повнимательнее взглянуть на него.

— И что они с ними делают?

Лекарь приложил палец к губам, испуганно оглянулся по темным углам комнаты и сказал:

— Тссс!.. Никто этого не знает. Они просто исчезают и больше не появляются. Великий визирь говорит, что они все — государственные преступники, замышляющие новое покушение на драгоценную жизнь нашего беззаветно-самоотверженного монарха. Значит, наверное, так оно и есть. Не нам, простым смертным, обсуждать правильность решений самого великого визиря.

В немытой взлохмаченной голове Волка, в мозгу, засыпающем от усталости и не спадающей даже ночью жары, зашевелилась-заворочалась, раздирая толстые покровы сна и стараясь привлечь внимание, какая-то идея.

Серый сосредоточенно нахмурился, поджал губы и помял левой рукой подбородок. Потом приподнял брови и, склонив голову набок, медленно потер шею — признак того, что глас вопиющего был услышан, принят к рассмотрению и одобрен.

— И что, часто он выходит благодетельствовать в народ, этот ваш заботливый правитель? — задумчиво поинтересовался он.

— Практически каждую ночь, — шепотом отозвался Абдухасан Абурахман, на всякий случай попытавшись заглянуть под дверь. — Поэтому я и попросил комнату в караван-сарае на эти несколько оставшихся ночных часов. Я-то знаю, что я не государственный изменник, но великому визирю, да будет его мудрость всегда глубока и неисчерпаема, как прохладный колодец в зеленом оазисе, это доказать невозможно. Особенно без головы.

Предотвратив по недоразумению четыре ограбления, две кражи и одно самоубийство, Серый уже начинал серьезно сомневаться в гениальности своей идеи (Еленины ядовитые замечания облегчения тоже не приносили), как в переулке напротив он заметил подозрительно неестественную сцену.

Точь-в-точь такой он себе ее и представлял.

Упитанный нищий в бесформенной тюбетейке и рваном плаще «от кутюр», загадочно улыбаясь, пытался ласково взять за руку долговязого водоноса.

На перекошенном лице бедолаги с застывшей гримасой почтительного ужаса было написано желание вырваться и убежать, но что-то удерживало его.

Может, предательски отказавший опорно-двигательный аппарат.

Может, стальная хватка нищего, не полагающегося на случай.

А может, пики, сабли и арбалеты, направленные на него невозмутимыми людьми в штатском, окружившими их с показным безразличием кошки, дежурящей у мышиной норки.

— Это он! — восторженно прошипел Серый на ухо напрягшейся вдруг стеллийке. — Чтоб я сдох, он! Не уйдешь теперь, паразит! Вперед, пока он не улизнул!

— Но я представляла его себе более… стройным, что ли, — осторожно проговорила Елена.

— Посадишь его на диету!

— И повыше…

— Купишь сапоги на платформе! — яростно прошипел Волк и потащил заробевшую вдруг Елену за угол.

Проскользнуть в непроницаемой тени дувалов, не обратив на себя внимания калифа, стражи и их добычи, не представило никакого труда.

Отойдя метров на сорок от перекрестка, где Ахмет Гийядин вдумчиво расспрашивал о жизни перепуганного вусмерть водоноса, они остановились, глубоко вдохнули, переглянулись, и тщательно срежиссированная отроком Сергием пьеса началась.

— Стойте, несчастные! — отвратительно скрипуче-визгливым голосом заорал Волк, звучно ударяя мечом о меч. — Жизнь или кошелек!

Елена затопала, изображая быстро удаляющиеся шаги убегающего человека, и испуганно закричала:

— Остановись! Вернись! Куда ты?!.

— Ха-ха! Он бросил тебя! — злорадно завыл Серый и ударил несколько раз кулаком в ладонь.

— Не бейте меня! Пощадите!

— Замолчи, дура!

— Помогите!!!

— Отдавай деньги и драгоценности! Быстро!

— Спасите!!!.. Убивают!!!..

Из-за угла раздались лязг железа, топот десятка ног и отчаянный крик:

— Сдавайтесь, мерзавцы! Держись, госпожа, мы ид… бежим!..

Волк, приняв низкий старт, дождался, пока отряд телохранителей калифа во главе со своим подопечным не покажется в поле зрения, бросил на землю купленный накануне специально для этого меч и припустил со всех ног — только черный плащ развевался за плечами.

— Стой, подлец!.. Не уйдешь!.. — Несмотря на свое не слишком атлетическое телосложение и отсутствие оружия, Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс намного опередил свою тяжеловесную бронированную свиту и первым домчался до Елены.

Увлекшись погоней и распаленный благородным гневом, он пробежал бы и дальше, если бы ее ловкая подножка не уложила его рядом с ней в теплую пыль.

— О спаситель мой, не оставляй меня, мне так страшно, так страшно! — очень натурально всхлипнула Елена, ухватив его за край знаменитого плаща. Калиф вскочил на ноги и торопливо помог подняться ей, и тут она медленно приложила ладонь ко лбу и, простонав: «Ах, мне дурно…» — стала падать в обморок. Но, памятуя совет Серого, не слишком быстро, чтобы Амн-аль-Хасс успел среагировать так, как надо.

И калиф не осрамился.

Неровный свет факелов подоспевшей стражи упал на лицо спасенной им девушки, беспомощно обмякшей в его задрожавших в одно мгновение руках. Ресницы ее затрепетали, губы приоткрылись, румянец залил бледные щеки. Плащ распахнулся и соскользнул с ее плеч, и в атаку вступила тяжелая артиллерия легких полупрозрачных одеяний, а местами — их отсутствия.

Через незаметную щелочку прикрытых глаз, из-под пушистых ресниц лукавая стеллийка внимательно наблюдала за лицом халифа и так хорошо знакомой ей экзотермической реакцией, на нем происходящей, и когда, по ее мнению, «клиент до кондиции дошел», она не торопясь «пришла в себя» и стыдливо отпрянула:

— О какой позор!.. Мой избавитель, отважный воин, предо мной — и хороша же моя благодарность!..

Это был знак Волку.

К этому времени он успел обогнуть квартал, выбросить через забор плащ, подобрать и зажечь оставленный на исходной позиции факел и начать второй акт их пьесы.

— Прекрасная гурия… Ослепительная пери… Таинственная чужестранка… Какому богу мы обязаны никчемной жизнью нашею встрече с тобой?

— Елена! Елена!.. Сестра моя! — донесся откуда-то слева обеспокоенный голос.

— Поистине благословенна будет эта ясноглазая ночь в веках и тысячелетиях…

— Елена! Ты где? Елена!

— Это мой брат, — встрепенулась стеллийка. — После маленькой размолвки я ушла одна, только со своим слугой. Но на нас напали. Он сбежал. Трус. Я думала, это конец! О, если бы не вы… — Она уткнулась в ладони и сделала вид, что плачет.

— Гурия!..

— Елена!..

— Ликандр!.. Я здесь! Здесь! — нерешительно повернулась она на голос.

— Елена! — выскочил из-за поворота Волк и, не сбавляя скорости, вынимая из ножен меч, понесся прямо к ней. — Оставьте мою сестру, негодяи!

— Ликандр! Я в безопасности. На меня напали грабители, но этот отважный человек и его друзья спасли меня. Спрячь свой меч, брат мой.

— Напали на тебя? Грабители? Боги Мирра, Елена! Зачем ты не дождалась меня? Беспечная девчонка! — Голос Волка прервался, как от волнения. — Дифенбахий знает, как это могло все кончиться! — нервно воздел он руки к чернильно-черному небу. — Ну что же ты стоишь? Благодари же своих спасителей, беззаботная! А я дам им денег — эти смелые люди заслужили все, что есть у меня с собою!

— Нам не нужны твои деньги, о чужестранец. Если бы ты не был братом несравненной Елены, красавицы, каких не часто встретит грешный странник на дороге земной жизни, мы приказали бы отрубить тебе голову за то, что ты осмелился отпустить ночью одну такую единственную в своем роде девушку, как она! Но ты — ее родственник, и твоя бесславная кончина вызвала бы ее скорбь, и только поэтому мы тебя прощаем, — милостиво взмахнул рукой наследник аль-Маруна.

— Что?!

— Но есть у нас и еще одна, недостойная нашего положения корыстная причина даровать тебе, ничтожному, жизнь.

— Что?!

— Сколько ты хочешь за свою сестру?

— Что???!!! Ах, ты, наглый нищеброд! Безродный побирушка! За такую дерзость я проучу тебя!.. — страшно возопил Волк, тем не менее не слишком торопясь вынимать меч из ножен.

И тут настал черед торжества калифа.

Он величественным жестом распахнул свой легендарный плащ — жалкое рванье и заплаты снаружи, бархат и бесценные алмазы внутри — и горделиво вскинул голову.

— Да будет тебе известно, о чужестранец, что нас зовут Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс и мы являемся правителем Сулеймании — калифом Шатт-аль-Шейха, — высокомерно объявил он.

Может, Амн-аль-Хасс ожидал, что нахальный иностранец смешается, оробеет, будет просить прощения, пощады или еще чего-нибудь, раз уж подвернулся такой уникальный шанс, но тут он ошибался.

— Моя сестра не продается! — не менее высокомерно оттопырив нижнюю губу и уперев руки в бока, тут же отозвался Волк.

— Ах так? Тогда мы прикажем… Мы заставим… Мы… Мы…

Но тут калиф перехватил нечаянно взгляд Елены Прекрасной и почувствовал, как вся его спесь тает и уходит в песок, как мороженое на пляже.

— Мы… Мы… Мы полюбили твою сестру — да расцветает ее красота вечно, подобно нежной розе в прохладном саду! — с первого взгляда… И мы готовы жениться на ней хоть сию же минуту, ибо сама жизнь наша теряет свою прелесть, если рядом не будет этой горной газели с глазами, подобными двум черным бриллиантам. Но если тебе не надо денег, алмазов, рубинов, изумрудов, янтаря, — и калиф украдкой, с вопросом и надеждой глянул на отрока Сергия, — …золотых изделий, богато изукрашенных драгоценными каменьями и серебряной сканью, парчи, бархата, шелка, пряностей, караванов верблюдов, груженных различными товарами…

— Нет, — упрямо мотнул головой Серый.

— Невольниц и невольников, белых из стран северных, холодных, где птицы замерзают на лету и железо крошится, как глина, и черных, из стран южных, жарких, где вода в реках кипит, а песок под ногами плавится?..

— Нет.

— И роскошных дворцов, садов с редкими растениями и ручьями, приносящими прохладу в летний зной, и чинов, званий, почестей и славы…

— Нет.

— Но чего же ты тогда хочешь? — чуть не плача, возопил монарх, хватаясь за сердце.

— Слышал я, что есть у тебя конь заморский, златогривый, — как бы задумчиво начал Волк, и испарина мгновенно выступила у него на лбу.

Начиналось то, ради чего весь этот спектакль и был затеян.

То, от чего зависело все.

— Согласен! — тут же выпалил калиф. — Еще что?

«Еще?!» — в первый раз за долгое и долгое время Серый лишился дара речи. Он был похож на человека, который изо всех сил с разбегу налетает плечом на закрытую дверь, приготовившись ее выломать, но оказывается, что дверь мало того что не заперта, но и открывается от себя.

Но трагикомичность его положения заключалась еще и в том, что потерявший голову от внезапного приступа любви калиф перечислил уже все, что только можно было пожелать, и от всего Волк, не задумываясь, пренебрежительно отказался. И теперь, когда его спрашивали, что еще, кроме коня, он хочет получить за Елену, его воображение, смущенно пожав плечами, отводило глаза.

— Еще…

— Да, еще? — оробел вдруг бедный калиф, полными новой надежды глазами глядя на собеседника. — Ведь конь — это слишком мало за богиню красоты, прекрасную Елену, я сам понимаю, я не могу просить тебя уступить твою божественную сестру всего лишь за какое-то непарнокопытное.

— Еще…

Что же еще можно попросить? Калиф уже предлагал все: драгоценности, рабов, верблюдов, недвижимость, звания… Что осталось?..

Серый по недавно приобретенной привычке задумчиво пощупал через рубаху волшебное кольцо старого Ханса на груди — грубый рельеф, тяжесть серебра, выпуклость камня…

Магия.

— А нет ли у тебя, о состоятельнейший из правителей, каких-нибудь магических безделушек? — заинтересованно спросил он.

Амн-аль-Хасс нахмурился, то ли стараясь вспомнить, есть ли у него вообще что-нибудь волшебное, то ли перебирая в памяти залежи своих артефактов, как почему-то называл такие вещи царевич, выбирая среди них наиболее бесполезный.

— Есть, о благороднейший из юношей! — просветлел наконец он лицом. — Мы бы, конечно, предпочли подарить ее своей невесте в день свадьбы, но если ты так хочешь — она твоя.

— Она?..

— Это старая волшебная медная ваза — любимая игрушка еще нашей прапрапрабабушки. Стоит ее потереть и прошептать над ней название любого цветка, как он тут же в ней появится! Правда, забавно?.. Нашему прапрапрадедушке она стоила целое состояние!..

— И все?

— Клянемся бородой аль-Маруна — больше ничего нет! В наши дни магия не так хорошо распространена в Сулеймании, как раньше. Обладатель даже самого крошечного пустяка считает себя счастливчиком. А что? Почему ты спрашиваешь? Этого мало? — с содроганием спросил влюбленный калиф.

— Нет, напротив! Замечательно! — просиял лукавый отрок в ответ. — На том и сговоримся.

— Как мы счастливы! Как мы рады! — всплеснул короткими ручками вдохновленный калиф. — Звезда удачи сияла над нами сегодня, когда мы выходили из нашего дворца делать добрые дела, и великий Сулейман вознаградил своего ничтожного слугу! Добро пожаловать в наше скромное жилище, мои дорогие гости! Проведете остаток ночи в малом дворце, утром начнем приготовления к свадьбе, а вечером справим торжества.

— Но…

— Нет-нет! Даже не думайте отказываться! Мы и секунды не сможем прожить без нашей несравненной Елены — сердце наше разорвется от мук разлуки, если вы откажетесь принять наше гостеприимство.

— Но я…

— Все наши рабы и слуги, танцовщицы и музыканты будут в вашем распоряжении.

— Но мы…

— Поющие фонтаны, прохладные заросли у ручья, тенистые беседки, беломраморные террасы, изысканные украшения в комнатах гостевого дворца — равных им нет в целом мире.

— Ликандр, пожалуйста!.. — не выдержала Елена, но Волка ничто не могло поколебать в его решимости вернуться в караван-сарай и быть рядом с медленно выздоравливающим Иванушкой на случай, если больному что-нибудь понадобится.

— Нет.

Ничто, кроме…

— А еще сегодня наш повар приготовил заморский деликатес — бананы в шоколаде. Мы уверены, вы такого никогда не едали.

И тут Серый сдался.

…Сегодня он снова наблюдал из своего укрытия, как девушка со станом, гибким, как ветка молодой ивы, и глазами огромными и бездонными, как горные озера, пришла с простым медным кувшином к фонтану за водой, но в чувствах его уже не было горечи безнадежности, как раньше. Напротив! Он оглядывал ее стройную фигурку, точеное личико и черные косы с ревнивой гордостью владельца. Еще немного — и она будет принадлежать ему, и ее дивное имя — Фатима — он прошепчет жарко в ее маленькое ушко. Какая красавица! Только глупцы считают, что красота, как толстый золотой браслет, может принадлежать исключительно богатым холеным матронам. Пусть они пребывают в своем ослеплении богатством и знатностью, а он сорвет этот пустынный цветок не с клумбы — с бархана и осыплет его всеми благами и роскошью, о которых любая девушка может только мечтать. Все сокровища мира он бросит к ее ногам, все чудеса света. Все свое бесконечное одиночество, всю нерастраченную любовь и нежность он самозабвенно превратит для нее в невообразимые радости и наслаждения, наполнив ими каждое драгоценное мгновение ее жизни. И тогда у него на глазах случится истинное чудо — маленькая песчаная фиалка превратится в благоуханную розу, и эта роза будет принадлежать только ему и цвести только для него. И вся жизнь ее превратится в блаженство, в счастливый рай на земле, и как дурной сон будет прекрасная Фатима вспоминать свои годы в услужении в вонючем старом караван-сарае, с кувшином и тряпкой…

Он уже почувствовал близость нужного человека.

Подожди, моя белая розочка…

Осталось совсем чуть-чуть.

Отрок Сергий возвращался в караван-сарай, где оставил два дня назад Ивана, с чувством малыша, который только что поймал первую в своей жизни рыбу — большущего карася, но вместо невода использовал любимый мамин плащ…

Серебристый конь с золотыми гривой и хвостом послушно шагал за ним, позвякивая при каждом шаге едва ли менее драгоценной, чем он сам, уздечкой, а в замшевой сумке за плечами Сергия одиноко болталась волшебная ваза, с виду похожая больше на нечищеный кувшин нерадивой хозяйки. Но калиф сказал, что это не грязь, а благородная патина и что именно это показывает, какая она старинная, чтобы не сказать — древняя, что придает ей дополнительную ценность. И что лет через четыреста, если ее и далее не чистить, ей просто цены не будет. Но для родного брата его ненаглядной Прекрасной Елены ему ничего не жалко, давай еще выпьем этого искристого шербета и раскурим кальян дружбы…

Но Серый с детства помнил предупреждения старого знахаря Минздрава, что курение опасно для нашего здоровья, и предоставил пыхтеть и булькать мутным зельем захмелевшему от свалившегося на него в лице своенравной стеллийки счастья Ахмету Гийядину и его гостям. Сам же, ни на секунду не забывая о простуженном Иване, брошенном ими в какой-то пыльной вонючей дыре, именуемой то ли колонна-амбаром, то ли пелотон-чуланом, на милость прислуги, при первой же возможности, прихватив выторгованные призы, помчался к своему недееспособному другу.

Но шаги его с приближением к сулейманскому постоялому двору — как его там? — все замедлялись и замедлялись, и вся заготовленная заранее и казавшаяся чрезвычайно правдоподобной еще полчаса назад ложь об исчезновении Елены Прекрасной начинала представляться беспомощной и нелепой выдумкой, не способной обмануть даже Ивана.

Оставалось только надеяться, что царевич еще не пришел в себя, и тогда его можно будет погрузить на Масдая, завести на него же коня — ох и ругани-то будет, но не в сапог же его совать!.. — и быстренько лечь на обратный курс. А там, когда оклемается сердешный, уже поздно будет. И забудется эта спесивая взбалмошная Ленка, как страшный сон.

Хозяин встретился ему у ворот — он провожал старьевщика с повозкой, наваленной дополна всяким хламом, и, прижимая к груди выменянный на копившуюся месяцами рухлядь медный котелок, одновременно пытался высмотреть, не прихватил ли проныра-коммерсант чего ценного со двора.

Увидав драгоценного коня и одежду его владельца, лопающуюся от золотого шитья и самоцветов, хозяин выкатил глаза, вытянул шею и выронил из рук котел.

— Что ты на меня так таращишься? — свысока удивился Волк. — Лошадей, что ли, никогда не видел или меня не узнал? Я теперь — деверь калифа Амн-аль-Хасса. Или шурин? Или свояк? Короче, я обменял свою любимую сестру на его любимого коня, которого и вверяю пока в твои дырявые руки. Заботься о нем до нашего отъезда, как о себе самом, — и мы вознаградим тебя по-цар… по-калифски. Но если хоть волосок упадет с его гривы — ты свою беспутную башку не найдешь больше и с атласом. Понял?

— Все понял, ваше высочество, — поклонился до земли хозяин, а может, просто наклонился подобрать потерю.

— Исполняйте, — не стал вдаваться в тонкости местного придворного этикета лукоморец, бросил ему поводья, а сам быстрым шагом, чуть не бегом, направился в их с Иваном комнату, на всякий случай морально готовясь к самому худшему: крикам, ссоре, драке, лекции…

Но к тому, что комната окажется пуста, он готов не был.

— Масдай, где Иван? — тревожно озираясь, спросил он.

— Не знаю, — недоумевающе прошелестел ковер с лежанки. — Вчера днем, ближе к вечеру, внезапно очнулся, встал, вышел и больше не возвращался. Может, пошел вас с Еленой искать?

— Еще этого только не хватало, — состроил страшную мину Волк, развернулся и галопом вылетел во двор.

Хозяина он нагнал около конюшни.

— Эй, хозяин, слышь, как там тебя…

— Маджид, ваше высочество…

— Сергий, между прочим. — Волк неловко сунул ему для пожатия руку, свежеукрашенную разнообразными перстнями — подарком калифа, и чуть не отскочил, когда Маджид попытался облобызать ее.

— Ты чё, с ума спрыгнул? — испугано покрутил он у виска. — А ну, прекрати!

— Как прикажет ваше высочество, — с готовностью согласился хозяин.

— Прикажу, — ворчливо буркнул Волк, но тут же добавил, вспомнив, зачем он тут: — Ты друга моего не видал здесь нигде?

— Больного?

— Да хоть больного, хоть здорового — не видал?

— Нет, не видел, виноват. Я не знал, что за ним… что он встает. Я бы…

— Ну ладно, не видел так не видел.

И Серый твердым шагом направился к собирающимся в дорогу купцам.

— Эй, торговый люд, вы тут чужеземца в стеллийской одежде не видали вчера или сегодня?..

Но ни торговцы, ни слуги, ни ремесленники Ивана не видали.

Но тут в голову Серого пришла гениальная, как все простое, мысль, и он быстренько выудил из карманов штанов Ярославнин «иваноискатель».

Ну-кася, ну-кася…

Но приборчик был мертв.

«Может, я его просто придавил сильно где-нибудь? Или он перемерз? Или магия выветрилась? И ничего страшного с царевичем вовсе и не случилось? — думал, не веря сам себе Волк, устало опустившись на низкую каменную скамеечку у фонтана, откуда был хорошо виден единственный вход в караван-сарай. Он сидел, повернувшись разгоряченным, местами обгоревшим лицом к прохладным струйкам воды и задумчиво подбрасывал случайно завалявшуюся в кармане золотую монетку. — Может, он пошел погулять в город и немного подзадержался? Или нашел себе приятеля и пошел к нему в гости… Или… Или… Ну почему, когда его лукоморского высочества нет на месте каких-нибудь полдня, я обязательно должен подозревать самое страшное?.. Может же быть десяток… нет, сотня каких-нибудь совершенно безобидных причин, по которой я не застал его в нашей комнате, когда вернулся! Только почему же это я не могу назвать хотя бы одну?..»

Денежка выскользнула из дрогнувших пальцев Сергия и с едва слышным плюхом упала в фонтан.

«Да еще и вот это!..» — сердито подумал Волк и уже собрался было засучивать парчовые рукава, чтобы достать ее со дна, как услышал за спиной издевательский смешок.

— Рученьки-закорюченьки, да, северянин?

Волк медленно обернулся.

Рядом стоял смуглый до черноты долговязый юнец в чистой дорожной одежде — видно, собирался уходить с караваном.

Серый смерил его взглядом и презрительно хмыкнул.

И этот хмык ясно сообщал всем заинтересованным и не очень лицам, что на его личной шкале таких мелких делений еще не было нанесено.

— Ты, я вижу, тут впервые? — свысока спросил он.

— Да, — вызывающе ответил юноша. — Я из Амальгамы.

— А-а, — снисходительно махнул рукой Волк. — Значит, ты не знаешь.

И отвернулся.

— Чего не знаю?

— Этого поверья.

— Какого поверья? — не унимался тот.

— Старинного. О фонтане.

— О фонтане?

— Да. Хотя, по-моему, это знают все. В этот фонтан надо бросить золотую монету, если ты хочешь вернуться в Шатт-аль-Шейх еще раз.

— Да? — озадачился амальгамец. — А если еще два раза?

— Две золотые монеты.

— А если бы я хотел здесь поселиться?

— Прикинь, сколько лет ты бы хотел тут прожить, и за каждый год — по одной серебряной монете. Ну и за возвращение — золотой.

— Хм… — Юноша хотел сделать вид, что не поверил, но у него не очень получилось.

Серый со скучающим видом снова отвернулся и стал демонстративно заинтересованно разглядывать замысловатой формы трещину в заборе.

Меньше чем через полминуты он услышал мягкое позвякивание отсчитываемых монет, а затем веселый всплеск.

— Что это ты такое делаешь, Абу? — присоединился к их компании караванщик.

— Ты когда-нибудь слышал о старинном поверье, о мудрый Хасан, что, если хочешь вернуться еще раз в Шатт-аль-Шейх, надо бросить золотую монетку в этот фонтан?

— Да, естественно. Каждый раз так делаю.

И в фонтан полетела еще одна монета.

Чего не сделаешь, чтобы поддержать авторитет всеведения перед молодежью!

— Абу, Хасан-баба, что там у вас интересного? — окликнули их из одного из караванов.

— Исполняем древний ритуал перед отправлением, — важно отозвался юнец.

— Какой ритуал? — заинтересовались в другом.

— А разве вы никогда о нем не слышали?..

Ворота с визгливым скрипом захлопнулись, старая чинара у забора содрогнулась, осыпая листья. Старьевщик, вытерев рукавом засаленного халата пот со лба, оглянулся по сторонам.

— Ну как? — коршуном бросился к нему человек в синем бурнусе, перепрыгивая через три ступеньки крыльца большого дома.

— Он в наших руках, брат! — Изрезанное морщинами, как скомканный лист бумаги, загорелое лицо старьевщика озарилось торжествующей улыбкой. — Все, как мы и рассчитали! Надуть караван-сарайщика было парой пустяков. Хотя почему надуть? Кувшин за котелок — все честно! — И братья расхохотались.

— Ну где же он? — подпрыгивая от нетерпения, младший брат — Иудав, дипломированный черный маг третьей степени, нырнул в кучу хлама на телеге.

— Здесь. — Откинув борт, одним движением руки старший брат, не менее дипломированный черный маг четвертой степени по имени Гагат, сбросил верхние слои, и на самом дне, среди дырявых тазов и гнутых стремян, во всей своей зеленобокой красе пред ними предстал помятый кувшин.

— О как он красив! В жизни ничего не видал прекраснее! — протянул к нему дрожащие руки Иудав. — Вот оно — наше могущество, наше богатство, наша власть над всем миром! Мы им всем еще покажем! Они у нас еще поплачут! Они у нас попляшут!

Зашло солнце, и слуги зажгли факелы во дворе.

Серый безрадостно выловил из воды небольшое состояние, достаточное для покупки всего караван-сарая и его окрестностей в радиусе километра.

Иван так и не появился.

Вздохнув, в который раз отчаянно, но безуспешно пытаясь придумать хоть какой-нибудь план поисков пропавшего друга, он натянул сапоги и направился к зданию.

И натолкнулся на старика.

Вернее, если быть точным, это старик налетел на него, выскочив внезапно из не успевшей еще прочно приклеиться к земле темноты, и, обогнув его и даже не извинившись, прихрамывая и держась за поясницу, под скрип суставов, спешно заковылял дальше.

Впрочем, его «дальше» было не так уж и далеко.

Доскакав до мусорной кучи неподалеку от фонтана, старик коршуном набросился на нее и стал яростно расшвыривать, кряхтя, охая и горестно причитая, будто в поиске случайно выброшенного семейного бюджета на тридцать лет вперед.

— Дедуль, — обратился к нему Волк, посочувствовав незадачливому пенсионеру. — Чего ищем-то? Может, помочь чего? Может, факел принести? Или лампу?

— Принеси, — бросил через дрожащее плечо старик и снова чуть не с головой зарылся в хлам.

Когда лукоморец вернулся, кучи как таковой уже не было. Повсюду, даже в фонтане, валялись и плавали ее бывшие составляющие.

А на ее месте лежал, скорчившись, растрепанный старик и плакал.

Волку стало не по себе.

— Послушай, дед, эй, дедуль! Ты там потерял чего, что ли? — осторожно тронул он старика за тощее плечо. — Деньги, что ли? Так дам я тебе денег, не убивайся ты так из-за ерунды какой-то! Сколько тебе надо?

— Уйди, отрок! Дай мне умереть в одиночестве! Мне теперь ничто не поможет!..

— Да что случилось-то?

— Его нет здесь… Нет!.. Его украли… Он пропал… Я погиб… Я погиб… — всхлипывал он, не слыша ни единого слова, обращенного к нему.

— Да перестань ты стонать, дед! — не выдержал Волк. — Не будь бабой! Можешь ты мне толком рассказать, что у тебя пропало, или нет?! Подумаешь, потерял! Найдется завтра! Утро вечера мудренее.

— Я могу не дожить до утра, о громогласный отрок, — прервав на секунду свои стоны и утерев грязным рукавом глаза, мрачно сообщил старик. — Насколько я знаю, без него я могу умереть с минуты на минуту. И это будет достойным наказанием за мою глупость и гордыню, да будет проклят тот час, когда пришла в мою бесталанную голову эта дурацкая идея!

— Да без чего — «без него»-то?

— Без моего кувшина!

Первым порывом Серого было расхохотаться, но он заметил при свете факела выражение лица старика, и смех костью застрял у него в горле.

— Какого кувшина?

— Моего кувшина. Я там живу. Я джинн.

— Джин? Это такая вонючая водка? — уточнил лукоморец.

Мгновенно позабыв про свое бедственное положение, старик то ли с ужасом, то ли с надеждой уставился на него.

За много столетий ему первый раз приходилось объяснять одно и то же очевидное явление два раза за два дня.

— Нет, о гость из далекой страны, — медленно покачал он головой — то ли из-за дежавю, то ли из-за остеохондроза. — Джинн — это я. И мне никогда еще никому не приходилось растолковывать… вот уже целый день… и даже больше… кто такие джинны.

Взведенная до предела нервная система Серого выстрелила.

— КОМУ ЕЩЕ? — яростно ухватил он за грудки старика. — НЕМЕДЛЕННО ГОВОРИ, КОМУ ЕЩЕ!

— Вчера… Тоже чужеземцу. Его звали… Звали… Такое трудное иностранное имя… На «Н» начинается… Или на «В»… Нет, на «А»…

— Где он?!

— Кто, чужестранец?

— Да!

— В кувшине.

— Чево?.. — хватка Серого от изумления ослабла, и старик смог, ойкая, опуститься на землю.

— Кхм… Извини… Я не хотел… так вот… Погорячился. Но у меня друг пропал. Иваном звать, — опустился рядом и Волк.

— Вот-вот! Кажется, это он. Иван. Как я и говорил.

— Что ты с ним сделал, старый пень? — снова подскочил Серый.

— Я не хотел… Я хотел вернуться… Вскоре… Когда-нибудь… Может быть… Эта куча лежала тут сорок лет. И никто ее не трогал. Я погиб…

— Вот что, как тебя там…

— Шарад.

— Да. Шарад. Пойдем сейчас ко мне в комнату, и все по порядку расскажешь, пока я тебя не убил.

Настал великий день и звездный час братьев, о котором они мечтали с самых младых ногтей, со школьной скамьи, как о манне небесной.

Возможно, не в последнюю очередь из-за своей мечтательности они и оставались на этой скамье гораздо дольше положенного остальным ученикам — сначала на дополнительные занятия, а когда и этого оказывалось мало — на второй год.

Не то чтобы они испытывали какую-нибудь склонность к творению зла вообще и к черной магии в частности, но это была семейная традиция их древней династии знаменитых колдунов и чародеев, и поэтому перед их отцом никогда не стояло выбора, какому ремеслу отдать учиться своих отпрысков. Хотя на пятнадцатый год посещения родительских собраний, каждый раз с чувством невинно осужденного, ведомого на публичную казнь, он уже искренне жалел, что их семейная профессия — не погонщик верблюдов или подметальщик улиц.

Единственное, что удалось привить Гагату и Иудаву за время обучения, так это жажда отомстить одноклассникам и учителям за долгие годы насмешек и присвоенные по окончании школы прозвища.

Вообще-то их присваивали всем магам. Например, среди тех, кто выпускался в один год с ними, были Ахурабан Зловещий, Джамаль Коварный и Кровавый Хамза.

У них же в дипломах, которые они затолкали в старое ведро и закопали в огороде в выпускной вечер, было кровью по белому записано: «Косорукий Гагат» и «Лопоухий Иудав». Хотя втайне все эти годы старший брат гордился своей более высокой степенью — ее принесла ему настоящая находчивость. Когда экзаменаторы хотели написать ему, как и брату, третью степень, он нахмурился и сказал: «Нет, не надо третью. Я лучше еще на один год останусь». Четвертая степень была ему вписана в мгновение ока.

Но если принимать во внимание, что остальные ученики, на пять лет их младше, издевательски-самодовольно ухмыляясь в их адрес, выпускались с девятой и десятой…

Нет, вы как хотите, а такое отношение требовало соответствующего отмщения.

Над чем братья и начали работать не покладая рук в выпускную ночь:

«Я бы разорвал их живыми на мелкие кусочки, начиная с ног…»

«А я бы поджарил их на медленном огне…»

«А я бы…»

С тех пор прошло тридцать лет.

На смену подростковым грезам пришло понимание того, что если ты сам не можешь чего-то сделать, то надо найти того, кто сможет сделать это за тебя.

Наемные убийцы, после пятой попытки и дурной славы, распространившейся в их профессиональной среде о заказах братьев, отпали почти сразу.

Нужен был кто-то другой — огромный, сильный, всемогущий и послушный твоему приказу.

Как джинн, например.

Вычислить местонахождение одного из оставшихся представителей этой древней расы, порабощенной еще самим калифом Сулейманом, им помог перед смертью отец.

«Жаль, что старик не дожил до этого светлого момента, — почти одновременно мелькнула мысль у обоих братьев, и на их суровых глазах выступили непрошеные слезы. — Надо было для сеанса гадания на внутренностях найти кого-нибудь другого…»

Иудав бережно, обеими руками, поднял с телеги кувшин и медленно и осторожно, как сапер — мину с прошедшей войны, понес его в дом.

Тяжелая дубовая дверь с гулким ударом захлопнулась за ними.

Со стен, как всегда, полетели пыль, клочья штукатурки и кусочки глины.

Человек на чинаре чихнул.

Потом ойкнул.

Кувшин был торжественно водружен на стол в центре маленькой тесной комнатки, заставленной старой мебелью, чучелами рептилий, комплектующими к перегонному кубу, коробочками и мешочками с редкими компонентами к причудливым и опасным заклинаниям и тому подобными вещами, присутствие коих в любом жилище волшебника просто обязательно.

Колдуны быстро задернули плотные шторы с изящным узором из костей и черепов, зажгли по углам стола четыре черные свечи из жира четырех повешенных в пятницу тринадцатого и палочки благовоний (судя по распространившемуся запаху, доминирующей являлась вторая половина этого слова) и встали напротив.

— Ну что ж, начнем, — выдохнул Иудав, и братья, как договаривались раньше, одновременно протянули руки и потерли бок кувшина.

Сначала ничего не произошло.

Но после второй попытки Иван, очнувшийся от отупляющего оцепенения, не смог более противостоять неведомым и странным ощущениям, потянулся вверх, вверх и ввысь, пока не ударился головой о прогибающийся, как сетка кровати в общежитии, потолок в старых потеках и удивленно не остановился.

Опять какая-то незнакомая комната.

И смрад такой, что хоть из окошка выпрыгивай.

Наверное, тут или что-то давно сдохло, или только что сожгли с десяток подушек.

И не исключено, что оно на этих подушках и испустило свой последний вздох…

Не мог уж Сергий найти что-нибудь поприличнее. Или хотя бы проветрить…

Сергий!

Где он?

Где Елена?

Где я?!

Смутные воспоминания о вчерашнем дне, как паспорт, пропущенный через стиральную машину, стали медленно, по кусочкам возвращаться к царевичу…

Иван приподнялся на своей лежанке, спустил ноги на пол и открыл глаза.

Кто-то позвал его?

Или почудилось?

Где я?

Желтые стены, желтый луч солнца, пробивающийся через окошко и освещающий столб желтой танцующей пыли…

Жара…

Знакомое похрапывание, дрожью отдающееся во всем теле…

Масдай.

А где Сергий?

И Елена Прекрасная?

И где я?

Может, это и есть тот самый постоялый сарай? Или двор-караван? Про который говорили?..

Наверное… Но, по-моему, это как-то иначе должно называться. Сейчас вспомню… Только вот голова перестанет кружиться…

Голова… Огромная, пустая, как из меди сделанная: только тронь — и загудит, как колокол. Как чужая… Котел медный, а не голова.

Ах да.

Я же болел.

Сколько времени прошло?

И снова показалось, что кто-то позвал его.

И тут царевич понял, что он не может ни мгновения противостоять этому слабому, но притягивающему зову. Он быстро непослушными руками натянул сапоги, и подкашивающиеся, протестующие ноги против своей и его воли осторожно, чтобы не уронить, понесли его из комнаты по коридору и во двор, где толпились, переругивались и потели под человеконенавистническим светилом люди, ишаки, собаки, верблюды и лошади, и дальше — в самый конец, к навесу, где находились фонтан с низким каменным бортиком, кузница, тележная, шорная и бог знает какие еще мастерские, а также куча мусора у самого забора — как же у них тут заборы-то называются?.. диваны?.. поддувалы?.. как-то так… В общем, без единой остановки его принесло прямо к этой куче.

Несмотря на суету и толчею в середине двора, тут было безлюдно. Даже мастера все разом разошлись куда-то, прикрыв свои пахнущие ремеслами лавки.

Вокруг не было ни единой живой души.

Но Иван почувствовал, что пришел, куда был должен.

Его бросило в холод.

— Кто здесь? — дрожащим от слабости и (совсем чуть-чуть) от нехорошего предчувствия голосом просипел он.

— Удачного дня тебе, о добрый чужестранец, — прозвучал прямо в его больной голове, а может, просто послышался тихий почтительный голос.

Может, у него опять начался бред? Или галлюцинации? Или солнечный удар? А может, он просто сошел с ума? Никогда не думал, что это будет так просто.

— Кто здесь? — хриплым шепотом повторил он, бессильно опускаясь на кучу переживших свою полезность вещей, изо всех сил надеясь, что ему все это всего лишь померещилось и что через пару минут, отдохнув, он поднимется, возьмет вон ту оглоблю, чтобы опираться на нее, и потихоньку пойдет обратно в свою душную и пыльную, но кажущуюся сейчас такой уютной и безопасной комнатушку.

— Прости меня, ничтожного, о чужестранец, что взял я на себя смелость нарушить твой сон и отдых. Но очень скоро ты пошел бы на поправку и я не смог бы поговорить с тобой. Я должен был успеть сделать это сейчас, пока ты все еще слаб и способен слышать меня. Для меня это очень важно. Вопрос жизни и смерти твоего недостойного раба…

— Значит, я не брежу? — пробормотал Иванушка, спрашивая скорее себя самого, чем какие-то голоса в голове, но тут же получил ответ:

— Нет, о благородный путешественник. Ты в ясном уме, и я не плод твоего воображения.

Что-то кисло подсказывало Иванушке, что то, что сейчас с ним произойдет, даже его воображение наплодить было не в состоянии. Но все равно, вместо того чтобы развернуться и убежать, уплестись или просто уползти, если на большее и скорейшее сил не хватит, пока есть время, он как зачарованный оставался сидеть на обломках большущего тележного колеса и не спеша беседовать сам с собой.

Хотя почему «как»?..

— Меня зовут Шарад, — представился голос.

— Иван, — автоматически кивнул в ответ царевич.

— Умоляю тебя, о отзывчивый сын далекого Севера Иван, выслушай мою печальную историю любви — она отнимет немного времени, — ибо, кроме тебя, помочь мне никто не в состоянии. А если я не встречусь с предметом страсти моей и желаний моих, я наложу на себя руки, клянусь куфией Сулеймана, и пусть вечное проклятие и беспросветный мрак тяготеют над моею безутешной душой в загробном мире. Лучше уж это, чем быть разлученным с нею навсегда…

— Шарад? Ты где? Почему ты прячешься? — потерянно повел глазами Иванушка. — Может, ты выйдешь, чтобы мы могли поговорить?

— Я не могу выйти, о сердобольный странник Иван, и об этом будет моя короткая, но печальная история.

— Тебе нужна моя помощь? И ты влюблен? — Свои собственные мучения безответной любви, слегка подзабытые за время болезни, с новой болью всколыхнулись в сердце царевича, и из уст его вырвалось тоскливое: — Она тебя тоже не любит?..

— Она даже не знает о моем существовании, чужеземец Иван… Каждый день я наблюдаю, как приходит она за водой к этому фонтану, и душа моя поет от счастья, что могу я лицезреть ее, и заходится от горя, что никогда не смогу я подойти к ней, взять ее за руку и открыть свое огромное и жгучее, как праматерь всех пустынь, чувство. Когда она подолгу отсутствует, я схожу с ума от горя, думая, что она ушла из этого караван-сарая и я больше никогда не увижу ее… Жизнь моя впервые наполнилась смыслом и радостью в тот миг, когда я впервые увидал Фатиму.

— Но почему… — в который раз попытался выяснить Иванушка не слишком послушным голосом. — Почему ты не выйдешь к ней?

И в ответ услышал безысходное:

— Потому что я — джинн.

— Джин? Это такая вонючая водка? — недоуменно наморщив лоб, переспросил он.

— О нет же, странник Иван. Джинн — это… Это… Это я, — растерянно произнес голос. — Знаешь, мне никогда еще никому не приходилось объяснять, кто такие джинны. Здесь, в Сулеймании и в сопредельных странах, каждый младенец знает, кто такой джинн… Джинн — это одно из магических существ, таких как пэри…

Лукоморец нерешительно пожал плечами.

— Дэвы, например, или гурии… Ну в общем, это и неважно, — закончил Шарад, видя, что его примеры не достигают цели. — Джинны живут в кольцах, лампах, кувшинах, вазах и прочих предметах из металла и могут быть вызваны своими хозяевами, чтобы исполнить любые их желания. Джинны почти всемогущи, когда выполняют приказ. Но у них нет и не может быть своей воли и своих желаний. То есть я хочу сказать, что конечно же желания у нас есть, но какому человеческому существу будут интересны желания какого-то джинна, когда у них своих хватает! — В голосе Шарада зазвучали обида и горечь. — Джинны для них — всего лишь предмет, такой как стол, кровать, арба, они служат только для удовлетворения их потребностей. То, что мы обречены на одиночество, даже если полюбим, хозяина джинна никогда не волнует. Всесильные изгои — вот кто мы. — Проникновенный голос джинна обволакивал и завораживал, заставляя Иванушку нервно впитывать малейшую смену интонаций. Хотелось сопереживать, страдать и плакать вместе с ним, дружить с ним, сделать для него все, что он ни попросит, — ведь он так несчастен, так одинок, так зависим от тебя, и это не он, а ты всесилен…

— Нет, Шарад, ты не прав! — горячо воскликнул Иванушка, уже не заботясь о том, что вид одиноко сидящего на куче мусора и дискутирующего сам с собой человека способен привлечь множество скептически настроенной аудитории. — Не все люди одинаковы! Не все мы — бездушные эгоисты! Я тронут до глубины души твоими глубокими чувствами и твоими страданиями, и если есть что-нибудь, что я могу сделать, чтобы помочь тебе соединиться с любимой, — только скажи мне! Правда, я пока сам едва держусь на ногах после болезни и, кажется, не очень хорошо соображаю… Голова… Что-то не то с головой… Как будто все время кружится… И набита ватой… Как будто это не моя… И не голова… Ох, что я такое несу!.. Но это ничего. Я все равно клянусь сделать все, что в моих силах, джинн. Доверься мне.

— О я догадывался, что ты, чужеземец Иван, добросердечный и отзывчивый человек, но так боялся в это поверить. По-настоящему добрый человек так же редок, как дождь в пустыне.

— Что я могу для тебя сделать? — Мерзнувшего доселе Иванушку мгновенно бросило в жар и краску.

— Я не знаю, пойдешь ли ты на такое ради какого-то незнакомого джинна, даже не человека…

— Рассказывай!

— Я занимался исследованиями многие десятки и даже сотни лет, прочел тысячи древних манускриптов и редчайших фолиантов по теории и практике магии — одиночество располагает к занятиям, и пришел к открытию, которое еще нуждается в подтверждении, но если мой вывод верен — это перевернет нашу привычную безрадостную жизнь. Он прост, как все гениальное. Я понял, что могу привести жену из людей к себе в кувшин.

— ???!!!

— Не пугайся, это всего лишь внешняя оболочка моего мира в вашем мире. Он ничуть не хуже вашего — я могу сделать его таким, каким хочу. Я могу сделать его лучше!.. И если кто-то согласится занять там мое место на время, пока я буду находиться в мире людей, а после того, как мы с моей возлюбленной вернемся, согласится его покинуть… Но я знаю — никто не снизойдет до желаний какого-то там…

— Я готов, — твердо, насколько позволяло ему здоровье, заявил царевич. — Говори, что надо делать.

Кто-то недоверчивый и осторожный, испуганный донельзя, глубоко в подсознании отчаянно бился о неприступные стены благих намерений Иванушки, которые вот-вот могли быть разобраны на мощение известной всем дороги, истерично выкрикивая при этом предупреждения вперемежку с неприличными эпитетами, адресованными ближайшему соседу — сознанию, но тщетно.

У него не было бы ни малейшего шанса быть услышанным и в лучшие-то времена.

— Благодарю тебя, о милостивейший из смертных. Я никогда не забуду твоего величайшего дара. — Вкрадчивый голос джинна обтекал и расстилался. — Вытащи из этой кучи мусора мятый позеленевший кувшин — он лежит под сломанным верблюжьим седлом… Нет, это шлем караван-баши, седло правее. Так… Теперь потри его… Сильнее… Еще… Есть!..

Из горлышка потянулся легкий бледный дымок, и из него безо всякого предупреждения материализовалась человеческая фигура размером с куклу. Одета она была в синюю чалму с павлиньим пером и нечто напоминающее одежду спецназовца. Из бесчисленных кармашков и отделений странного одеяния торчали горлышки пузырьков, корешки книг, веточки трав, шнурки, неидентифицированные костные останки, перья, свитки, огарки, клочки меха и прочие загадочные предметы, сделавшие бы честь мастерской любого алхимика, алфизика и албиолога современности.

— Приветствую тебя, о великодушнейший из великодушных, — молитвенно сложив руки, склонилось перед Иваном явление.

— Честно говоря, я представлял тебя себе… себя тебе… себю тебю… короче, слегка повыше, что ли… — вяло подивился Иванушка.

— Я могу быть любого роста, какого только пожелаю, — сурово нахмурился джинн. — Сейчас я не хочу, чтобы на нас обратили внимание, о наблюдательный юноша. Итак, на чем я остановился?

— На приветствии?

— Хм. Да. Так о чем это я? Ах да. Воистину божественное провидение свело нас в этом убогом караван-сарае в этот счастливый для меня месяц. Такого человека, как ты, найти практически невозможно. Ты готов, о милосерднейший из милосердных, чье имя я не устану благословлять в веках? Ты еще можешь отказаться от своей затеи.

— Нет, — ответил царевич и почувствовал, что отказаться поменяться местами с Шарадом он может не больше, чем добровольно отказаться дышать.

«Нет!!!» — отчаянно донеслось откуда-то из глубины подсознания, но тоскливый безгласный вопль сей бесследно затерялся в закоулках бессознательного.

— Тогда приступим, — нервно потер ручки джинн. — СМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА И ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ…

Иванушка огляделся вокруг еще раз, и ему показалось, что он спит и снится ему, что вырос он большой-пребольшой, как иногда мечтал в детстве, аж под самый потолок, а внизу стоят люди и удивляются…

— …Почему он молчит?

— Откуда я знаю?!

— Ну у тебя же четвертая степень, ты тут у нас самый умный, все должен знать. — Маленькое липкое чувство зависти за тридцать лет тоже времени зря не теряло.

— Сам лучше помолчи, тупица. Да подожди. Он же на воле не был, считай, тысячу лет, сейчас посмотрит, придет в себя и спросит.

— Это тебе не каменщик после гашиша! Это не так работает! Он же магическое существо, он должен быть готов исполнять желания в любой момент, ученый болван! Так написано!

— Так ты еще и читать умеешь? — не удержался Гагат и, пока Иудав, готовый лопнуть от возмущения, приходил в себя, решил взять инициативу в свои руки и торжественно произнес: — Если гора не идет к Сулейману, то Сулейман идет к горе. Готов ли ты выполнить любое наше приказание, о порождение ночи? Отвечай немедленно!

Сказать, что Иван появился на свет белый в лучшем из своих настроений, значило бы покривить душой.

— С какой стати? — мрачно сложил он руки на груди.

— Что-о-о?! — протянули маги хором — по такому случаю дар речи вернулся и к Иудаву.

— И вообще, кто вы такие? Это вы унесли этот кувшин из… от… с… Откуда вы его унесли, а? Кто вам разрешил? — возмущенно выговаривал им царевич. — А ну-ка, быстро верните его на место! Вам лучше меня не злить!

— Но ты должен выполнять наши приказания!.. — беспомощно попытался убедить его Гагат.

Впервые в жизни Иван пожалел, что получил хорошее воспитание.

— Ваше общество вызывает у меня начальные симптомы идиосинкразии, — недолго подумав, наконец выдал он литературный аналог того, что Сергий, без сомнения, сказал бы по этому поводу. — И вы слышали, что я сказал?

Фигура лукоморца налилась мощью и угрозой и аварийным балконом нависла над незадачливыми колдунами. Тени сгустились, испуганно забившись в угол. Черные свечи вспыхнули как факелы и вмиг погасли, шипя и брызгаясь, превращая простую вонь в зловоние.

— Считаю до трех: раз… два…

Неизвестно, что сделал бы Иван, досчитай он до трех (а у него было ощущение, что сделать он мог все что угодно: хоть построить дворец, хоть разрушить город), но «начитанный», как ни за что ни про что обозвал его брат, Иудав в панике вскинул руки и с перепугу вспомнил самое короткое заклинание изгнания джиннов, за незнание которого в свое время к нему и прилипла кличка «Лопоухий» — на экзамене он перепутал его с заговором на увеличение ушных раковин у слонов.

— КаталА-кутилА-катилА!!!..

Иванушка едва успел удивиться и исчез.

— Если гора не идет к Сулейману, то гора идет подальше! — торжествующе, дрожащим голосом объявил Иудав и пошел к окну раздергивать шторы, по дороге, как бы невзначай в темноте, наступив упавшему Гагату на пальцы.

— Что это было? — чуть ли не в один голос спросили братья друг друга, когда подобие порядка в комнате было восстановлено.

Оба, покосившись подозрительно друг на друга в поисках следов подвоха, задумались было над этим вопросом, но Гагат, как самый старший и образованный из двух, первый важно покачал головой:

— Никаких сомнений быть не может. Это был джин. Потому что он откликнулся на призыв и сгинул, когда его изгоняли, — кстати, блестяще проделано, братец.

Иудав покраснел.

— Мое предложение — пойти купить ящериц…

— Опять ящериц?! Ящерицы, змеи, жабы — это все профанация нашего ремесла!

— …и погадать, — не обращая внимания на ворчание брата, продолжал Гагат. — Сегодня вечером будет полная луна и крупные, качественные звезды. В конце концов, даже если ящерицы не сработают, у нас всегда есть кофейная гуща, кости, красные камни пустыни Перемен, перья птицы Рух, жала летающих скорпионов и задние глаза чешуйчатых летучих мышей — это нас еще никогда не подводило! Мы обязательно разберемся с этой загадкой! А пока давай уберем этот треклятый кувшин в футляр, который мы для него приготовили, и поставим куда-нибудь подальше на полку. Он — джинн. А раз так, то никуда он от нас не денется.

Не успела калитка захлопнуться за братьями, как с чинара сполз, а может, свалился молодой человек лет двадцати, а за ним еще один, помладше.

Воровато оглядываясь и прислушиваясь (профессия обязывала), старший юноша, мягко ступая по белому песку двора, быстро приблизился к входной двери и припал к замку.

Касим и Фарух караулили этот дом целый день. Касим специально с самого утра выбрал место на другом конце Шатт-аль-Шейха, где он был еще не так узнаваем, и присмотрел это загадочное жилище.

Дом был старинный, большой, с тенистым садиком, стойлом на пять верблюдов и летней кухней. Не беда, что выглядел он запущенным и неопрятным, — если владельцы до сих пор не продали его, значит, у них найдется, что украсть. Ну а чем неопрятней, тем сложнее будет им понять, что именно было украдено.

Хотя, если быть точным, то караулил один Касим, а Фарух то и дело пытался улизнуть, пока Касим не прибил его и не пообещал в следующий раз зарезать его абсолютно бесплатно, если Фарух не желает отрабатывать занятые и до сих пор не возвращенные им деньги.

После этого Фарух прижался к стволу дерева и замер, не проронив ни слова до тех пор, пока хозяева — два не то алхимика, не то звездочета — не ушли по своим делам.

Они даже не позаботились запереть дверь, изумился Касим.

Работать надо было быстро — неприятности ни с хозяевами, ни со стражей им были ни к чему.

Что можно было украсть у алхимиков?

Касим давно слышал о том, что один купец подслушал в каком-то караван-сарае, как погонщик верблюдов из другого каравана рассказывал кузнецу, что брат его жены своими глазами видел человека, который говорил с дервишем, который как-то случайно услышал разговор водоноса и гадальщика о том, что младший брат чайханщика в безлунную полночь видел, как из дома какого-то алхимика выбрасывали оплавленные и покореженные остатки разных металлов.

Почему оплавленные и покореженные?

Потому что они получали из них золото, почему же еще!

И эти двое сегодня завезли полную повозку всяких ненужных железяк. Кого обмануть хотели! Для чего они им нужны, было понятно любому ребенку.

Ждать, пока они сделают из них золото, Касим не стал, решив, что за ним можно будет наведаться в незваные гости и второй, и третий (если понадобится) раз, и решил пока довольствоваться тем золотом, которое наверняка осталось у них с прошлого раза.

Быстрый проход по первому этажу с перерыванием сундуков, шкафов и полок, забитых странными и непонятными предметами, с периодическим подпиныванием совсем впавшего в ступор Фаруха не дал ничего, кроме уверенности в профессии владельцев дома. «Наверное, они прячут свое золото в подвале», — решил сообразительный воришка, но, поскольку люк, ведущий в подземную часть дома, был заперт на большой негостеприимный замок, Касим решил сначала пройти по второму и третьему этажам в поисках чего-нибудь легко собираемого и столь же легко продаваемого на рынке.

Тщательный осмотр принес ему несколько золотых блюд, кубков черненого серебра, больших медных тазов заморской школы, декоративных старинных ножей с рукоятками из слоновой кости (все почему-то с какими-то странными бурыми пятнами), пару браслетов с рубинами, четыре тяжелых медных подсвечника с вонючими черными свечами, которые он, не задумываясь, тут же выбросил («Ага, я же говорил, что они алхимики!»), и ящичка сандалового дерева, обитого сафьяном с золотым тиснением, закрытого на маленький медный, тонкой работы замочек.

К неудовольствию Касима, ящичек в их небольшой мешок уже не влез, и он сунул его в руки своему подельнику, который до сего момента больше стоял столбом или мешался под ногами, чем помогал.

— На, понесешь, — не терпящим возражения шепотом приказал Касим и быстро, но бесшумно побежал по лестнице вниз.

И на первом этаже столкнулся нос к носу с Гагатом.

— Ты кто? Что ты тут… Стой!!!

Касим мгновенно развернулся и побежал наверх, рассчитывая выпрыгнуть на улицу из окошка второго этажа.

Если бы он обкрадывал дом алхимиков или даже звездочетов, ему бы это удалось.

Когда черная вспышка, ослепившая всех, погасла, под ноги окаменевшего от ужаса Фаруха упало то, что еще несколько секунд назад называлось Касимом.

Печально звякая о каждую ступеньку, докатилось до первого этажа и окончило свои дни покореженное и оплавленное золотое блюдо.

— Это воры!..

— Вон еще один! — нарушив пелену молчания, злобно ткнул пальцем Гагат в сторону стоящего пролетом выше Фаруха.

— Дай мне убить его! — оттолкнул брата Иудав, и из пальцев его вылетел черный шар.

— У него кувшин!

Дуга ядовито-зеленого света другого заклинания ударила по глазам. Соприкоснувшись с черным шаром, она покраснела, во все стороны полетели жгучие белые искры, и весь этот фейерверк с шипением и треском вгрызся туда, где только что стоял потрясенный воришка.

Но его там уже не было.

— Где он? — в который раз обежав все три этажа и выглянув на улицу, спросили братья друг друга, встретившись у останков вора, обнаруженного первым.

И в который раз ответили друг другу:

— Не нашел…

— Может, его так ударило, что и мокрого места не осталось?

— А кувшин? Кувшин — предмет магический. От него хоть что-то должно было остаться даже при прямом попадании.

— Чего ты орешь? Я что, глухой?

— Послушай, ты какое заклинание использовал? — пришло вдруг что-то в голову Гагату.

— «Жгучую Смерть Андипала». А что?

— А я — «Отклонитель Гупты».

— Ну и что из этого? — все еще недоумевал младший брат.

— Ты помнишь, что нам говорили в школе по поводу возможных эффектов комбинированного применения этих заклинаний?

— Нет, — с гордостью тут же отозвался Иудав.

— И я — нет.

— Ну и зачем спрашивать?

— А затем, что отклонилась у нас, как я подозреваю, не твоя «Жгучая Смерть», а вор. Вместе с кувшином.

— Куда? — словно боясь поверить в сказанное, медленно, шепотом едва выговорил Иудав.

— Не знаю.

— …И ты ЧТО?!

— И я, получив свободу, побежал искать Фатиму. Я думал, что, попав в мир смертных, что еще не удавалось ни одному джинну за всю историю существования нашего племени после порабощения калифом Сулейманом, по-прежнему смогу владеть своей магией…

— Ты не собирался возвращаться, — бесцветно констатировал факт Волк, сжимая рукоять меча так, что костяшки побелели. — Ты, старый саксаул, не собирался возвращаться в свой вонючий кувшин, даже когда нашел бы эту Потьму.

— Фатиму.

— Какая разница!

— Я нашел ее. Она поддалась моим уговорам, и мы… Но через насколько часов я почувствовал… Я превратился в больного немощного старца. Моя магия утекает из моей разбитой смертной оболочки вместе с жизнью, как вода из дырявого ведра. Нет, все-таки джинны не предназначены для жизни в мире смертных. И я убедился в этом ценой своей жизни. Попасть обратно в кувшин — моя единственная надежда. Помоги мне найти его, о справедливый юноша! Твой гнев оправдан, я виноват перед твоим другом и тобой. Но сейчас… Если ты мне не поможешь, ты никогда больше не увидишь его. Даже если ты найдешь кувшин после моей смерти, никто другой, ни один даже самый великий маг на свете не сможет помочь ему вернуться в ваш мир.

— Ну почему, почему ты из всех людей вокруг выбрал именно моего Ивана?!

— Потому что он был больной, его естественная защита ослаблена, и он мог слышать мой призыв. Но это не главное. Главное то, что из всех людей, которых я видел или чувствовал с тех пор, как совершил свое открытие, он был единственным, кто согласился бы заменить меня на время, даже если бы был абсолютно здоров.

— Ах ты ж саксаул недобитый… — начал угрожающе подниматься с ковра Волк.

— Поставь себя на мое место, о Сергий! — взмолился джинн.

— Ты эту тактику на Иване пробуй!

Но, несмотря на кипящую и выплескивающуюся через края возмущенного разума ярость, Волк последовал совету старика.

— Ты абсолютно уверен, что твой кувшин находился именно в той куче? — угрюмо поджав губы, спросил он через несколько минут.

— Абсолютно! Она сорок лет лежала на этом месте, и никто ее не убирал, она только росла и покрывалась пылью со временем.

— Может, это были тимуровцы?

— Кто-о?!

— Тимуровцы. Люди из войска хана Тимура. Один мой друг рассказывал, был такой в ваших землях не так давно. А может, до сих пор жив. Его гвардейцы так пошутить любили. Например, у трактирщика, бывало, спросят, любые ли он деньги берет. Тот, естественно, и рад. А они расплачиваются за обед ракушками вместо нормальных денег. Тот начинает возмущаться, а они ему — что на эти ракушки где-нибудь в Узамбаре слона купить можно… Или придут под вечер к рыбаку и спросят: «Сети нужны?» А у того есть, он и ответит, что не нужны. А утром смотрит — сетей и нету…

— Никогда про таких не слышал, — ворчливо отозвался Шарад. — Соврал, наверное, твой друг.

— Иван-то? — Мысль о том, что Иван может соврать, Серому была так же чужда, как ракушечные деньги — порядочному сулейманскому трактирщику.

— Иван? — переспросил джинн. — Твой благородный, доверчивый друг Иван? Нет… Но все равно, я не думаю, что…

— Постой! — вдруг хлопнул себя по лбу Серый. — Я же сегодня, когда в ваш этот постоялый двор заходил…

— Караван-сарай, — поправил его Масдай.

— Ну да. Вот, так я же видел, как из ворот выходил старьевщик с тележкой. А на ней, естественно, куча всякого хлама. Мы можем спросить у хозяина — может, он его знает?

Через пять минут удрученный Сергий вернулся в комнату. Караван-сарайщик Маджид не знал этого старьевщика и вообще видел его в первый раз.

Единственная ниточка, связывающая его с Иваном, не успев размотаться, оборвалась.

Это был конец.

— Я не знаю, где его искать, — угрюмо опустился на Масдая Волк. — Конечно, можно обойти всех старьевщиков и мусорщиков Шатт-аль-Шейха и все городские свалки, но что-то мне подсказывает, что пользы от этого не будет. А ты… Послушай, Кроссворд…

— Шарад.

— …Ты же обладаешь еще какими-то остатками магии. Почему ты не можешь воспользоваться ими, чтобы найти свой драгоценный кувшин?

— Потому что это усилие убьет меня, о прозорливый отрок, — вздохнул джин.

— А может, нам тогда надо обратиться к каким-нибудь предсказателям там… Или гадальщикам…

— Предсказателям!.. Гадальщикам!.. Шарлатаны!!! — презрительно фыркнул Шарад. — Да я с закрытыми глазами гадаю и предсказываю лучше самого прославленного из них.

— Вот и погадай! — взорвался Серый и если бы не опасение вытрясти невзначай дух из старика, ухватил бы его за грудки, у него давно уже чесались руки это сделать. — Раз не можешь придумать ничего получше — погадай.

— Погадать?.. Погадать?.. Погадать МНЕ?! Отрок Сергий, ты самый гениальный юноша, когда-либо встречавшийся на моем пути!

Фарух обессиленно опустился на песок на самом берегу моря и обнял руками колени, потом голову, потом снова колени.

Абсурдность ситуации от этого не менялась.

Краденый ящичек все еще лежал неподалеку, слегка омываемый прибоем, там, где он его выронил, когда пытался удержаться на ногах и не удержался, увидев, где очутился.

Остров оказался маленьким и необитаемым до безобразия. В середине его возвышалась невысокая гора, поросшая редким корявым лесом, с голой куполообразной вершиной. Склоны ее были усеяны костями крупного рогатого, и не очень, скота, что оптимизма тоже не добавляло.

Что он тут делает?

Как он тут оказался?

И самый важный вопрос — во сколько ближайший рейс до Шатт-аль-Шейха?

Ни на один из этих вопросов Фарух, с самозабвением предававшийся греху уныния, ответа дать не мог.

Впрочем, чего еще можно было ожидать от его судьбы-злодейки, угрюмо размышлял он.

Сейчас он начинал понимать, что все его злоключения начались с того самого далекого дня в детстве, когда верблюд из какого-то каравана чуть не наступил на него. Веселый караванщик с крашеной хной бородой поднял его на руки и, чтобы он не ревел, прокатил на своем верблюде два раза мимо дома. И тогда маленький Фарух понял, кем хочет быть, когда вырастет.

Сын портного, он не захотел учиться ремеслу отца и всячески увиливал от уроков и работы в мастерской, пока это было возможно. Скучная тесная лавка, пыльные ткани, тупые иголки и заказчики — все это было не для него.

Фарух мечтал быть купцом, и никем иным.

Отец же мечтал вправить сыну мозги, чем и занимался часто и подолгу, с применением холодного оружия в виде ремня.

Потом однажды ночью отец пропал, попавшись, по слухам, в недобрый час добрейшему калифу; портновскую лавку вместе со скудными припасами мать продала за долги, есть в доме стало нечего, и откладывать исполнение заветного желания не было больше никакой возможности.

И Фарух пошел на поклон к соседу Касиму — приятелю по мальчишеским играм, у которого всегда необъяснимым образом водились деньжата. Он занял тридцать золотых, закупил товар, взял в аренду лавку на базаре и стал торговать.

В первую же ночь его лавку обокрали.

На следующий день Касим потребовал возврата долга.

Естественно, ни денег, ни товара у Фаруха не было, и тогда Касим, припугнув ножом, заставил его отрабатывать должок — идти с ним воровать.

Он мог выбрать дом какого-нибудь судьи или менялы.

Он выбрал дом колдунов.

Касиму повезло — он умер сразу.

Сколько Фарух теперь проведет на этом проклятом острове перед тем, как его сожрет анонимный любитель коров и лошадей с вершины горы, оставалось только догадываться.

Если, конечно, сначала он сам не умрет от голода.

При мысли о голодной смерти голова Фаруха сама по себе повернулась в сторону медленно смываемого прибоем обитого сафьяном ящичка.

Может, там есть еда?

Ну не мясо, конечно, но хотя бы халва или рахат-лукум…

Или головка сахара…

Или — предел мечтаний — сухари?..

Замок не открывался.

«На базаре я бы мог выручить за него, наверное, полдинара», — со вздохом доломал красивый ящичек неудавшийся купец и заглянул внутрь.

«И это все?!» — Разочарование Фаруха не знало предела.

Пожалуйста — лишний раз преследовавший его рок состроил ему обидную рожу. Если бы такой же ящик открыл сейчас кто-нибудь из его друзей, наверняка там оказались бы если и не сласти, то хотя бы какие-нибудь украшения или деньги, и он умер бы голодным, но богатым.

Ему же попался всего лишь какой-то жалкий зеленый мятый кувшин!..

Ну скажите, пожалуйста, какой дурак прячет в ТАКОЙ футляр ТАКОЙ кувшин?!

Зачем его вообще туда надо было запирать, как какую-нибудь фамильную ценность?!

Ему место на мусорной куче!

Фарух со злостью размахнулся, собираясь зашвырнуть свой трофей подальше в море, но вдруг рука его остановилась.

До него вдруг дошел смысл того, о чем он только что подумал.

Кто-то кладет мятый позеленевший кувшин, который не на всякую свалку возьмут, в футляр ценой в полдинара и вешает на него замок ценой в динар?

Нет, так не бывает.

Фарух замер, задержал дыхание, закрыл глаза и, если бы смог, остановил бы и чехарду мыслей в голове из опасения, что, даже подумав ОБ ЭТОМ, он может спугнуть тот самый шанс, который дается смертному раз в жизни, да и то исключительно в старых преданиях.

Дрожащими, мгновенно вспотевшими не от жары, а от волнения ладонями он как бы невзначай провел несколько раз по тусклому шершавому боку кувшина.

Ничего не случилось.

Ругая себя, презирая, стыдя и насмехаясь над собой, Фарух хотел уже было закончить начатую утилизацию отслужившей свой срок кухонной утвари посредством затопления, но тут откуда ни возьмись перед ним возник недовольный беловолосый человек в диковинной заморской одежде.

— Ты кто? — неприветливо спросил он.

Кувшин с глухим стуком упал на мокрый песок.

— А т-т-ты?

— Я первый спросил.

— Я Фарух. Купец. Начинающий…

— Иван. Царевич. Приятно познакомиться.

— Ты откуда тут взялся?

— Ты же сам меня позвал, забыл?

— Я?.. Я никого не…

И тут начинающего бизнесмена осенило:

— Ты — джинн?! Ты правда джинн?! Не может быть! А я тебя не таким представлял! Я читал, и там картинка была. Джинны — они большие, смуглые до черноты, голова их упирается в небо, а ноги похожи на два столба. На голове у них рог. У тебя есть рог? А голос их подобен грому среди ясного неба. И они исполняют все желания хозяина. Послушай, джинн, я хочу, чтобы ты перенес меня с этого острова обратно в Шатт-аль-Шейх сию же…

— Послушай, купец, — кисло прервал его Иван. — Начинающий. Я, по-моему, только что тебе ясным языком сказал, что я не джинн. Я — человек. И требую, чтобы ТЫ немедленно вернул МЕНЯ вместе с кувшином в Шатт-аль-Шейх.

— Я? Тебя?.. Ты шутишь? — осторожно спросил Фарух с видом человека, обнаружившего, что у его лотерейного билета с сорвавшим джек-пот номером не сошлась серия.

— Какие тут шутки! — взорвался Иванушка и, яростно взмахнув руками, уперся головой в небо.

Где-то внизу, упав на колени и закрыв руками голову, валялся молодой купец Фарух.

— Ой, — ужасно сконфузился царевич и смущенно сдулся до своих нормальных размеров, украдкой потрогав лоб.

Температура спала.

Других изменений, к счастью, пока не было.

Пока…

— Фарух! Эй, Фарух, — виновато потрогал за плечо купца Иванушка. — Извини, я не хотел тебя так пугать. В смысле я вообще тебя никак не хотел пугать. Я сам не знал, что так умею. Я ведь вправду не джинн. Я его замещаю. Он должен скоро вернуться туда, в караван-сарай в Шатт-аль-Шейхе, и когда не найдет своего кувшина, ужасно расстроится. Я просто занял его место на время. Но я не хотел… Я болел, лежал без сознания и вдруг услышал как бы внутри головы, что меня как будто кто-то зовет…

Фарух осторожно принял сидячее положение, поджал под себя ноги, подпер щеку рукой и теперь с изумлением внимал сбивчивому рассказу и.о. джинна.

— …Теперь ты понимаешь, почему я обязан там быть как можно скорее? — с отчаянием в голосе закончил Иванушка.

Фарух задумался.

Оказывается, если на лотерейном билете слегка карандашиком подправить одну маленькую циферку…

— Тогда, когда вы снова поменяетесь местами, я смогу получить настоящего джинна?

— Н-ну да, наверное… Я не знаю, какие у него планы на будущее.

Фарух посмотрел на Ивана как на слабоумного или на иностранца.

— Джинны не могут иметь планов на будущее. Они существуют только для того, чтобы выполнять желания хозяев. Это все равно как если… если бы… если бы устрица за ужином заявила, что у нее другие планы на вечер. Никто и никогда не читал и не слышал предания, в котором бы джинн не явился на зов потому, что ему было некогда!

— Ну если у них работа такая… — пожал плечами Иванушка. — Я не знаю…

— Естественно! Это так здорово — иметь своего собственного… — Но, вспомнив кое-что, Фарух снова помрачнел. — Все равно нам отсюда не выбраться…

— А может, нас возьмет вон тот корабль?..

— Какой ко… Люди! Люди! Сюда! Помогите! — запрыгал и завопил начинающий купец что было мочи.

— Ну ладно, я пошел, — похлопал его по руке Иван, перед тем как исчезнуть обратно в кувшине. — Если что — зови. Я буду дома.

— …Конечно, мы возьмем тебя с собой, о незнакомый отрок, — развел ухоженными руками самый важно выглядевший пассажир корабля в ответ на горячую мольбу Фаруха. — Как же мы можем оставить земляка в беде! Но скажи мне…

— Фарух, — подсказал юноша.

— Семьбаб-мореход, — представился в ответ пассажир, слегка поклонился и снова сложил на толстом, обтянутом парчой животе короткие ручки. — Купец. Так скажи мне, уважаемый Фарух, как оказался ты на этом затерянном в просторах моря необитаемом острове?

— Я тоже купец. Мой корабль потерпел кораблекрушение в этих водах, и шторм выбросил меня на сей дикий берег, — скроив печальную мину, соврал Фарух, понимая всей своей предпринимательской сущностью, что правда в его положении — товар неходовой.

— Ай-яй-яй… — сочувственно покачал головой купец. — И давно это случилось?

— Я потерял счет дням, — осторожно ответил Фарух.

— Ай-яй-яй… — снова покачал головой Семьбаб. — А этот кувшин?

— Это единственное, что осталось от моего судна, — жалобно заглядывая купцу в глаза, ответил Фарух.

— Все потонуло, кроме медного кувшина? — сочувственно-подозрительно продолжал свой допрос Семьбаб, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы с корабля кто-то не закричал:

— Безумцы! Перестаньте! Что вы делаете?!

— А что мы делаем? — озадаченно нахмурился купец, но быстро понял, что полный ужаса вопль адресовался не ему.

А кому тогда? Он завертел головой и сразу увидел: на самой вершине горы моряки, судя по всему отчаявшиеся найти что-нибудь более интересное на долгожданной, но такой негостеприимной земле, баграми колотили по гладкому, безлесному, похожему на яйцо куполу.

— А что они делают? — заинтересовался Семьбаб, но капитан корабля — похоже, это именно его довели до предынфарктного состояния действия команды — не удостоил их ни малейшего внимания.

— Все назад! Возвращаемся на корабль! Отплываем немедленно! — как оглашенный орал он.

— Да что случилось? — напуганный помимо воли, Семьбаб развернулся и грузно затопал по трапу вверх.

Фарух, нервно оглядываясь на неприветливую ранее и ставшую открыто враждебной сейчас гору, без промедления последовал за ним, едва не подталкивая купца в спину для увеличения скорости.

Раздробленные кости волов и прочих верблюдов весьма кстати пришли ему на память.

— Что случилось, капитан Махмуд? — воздев руки к небу, вопрошал запыхавшийся Семьбаб.

— Все на корабль! Это гнездо! Это яйцо птицы Рух! Она сейчас вернется, и мы все погибнем! — хватался за бритую голову старый моряк.

Те члены команды, которые услышали последний вопль своего капитана, побросав багры, что было духу припустили вниз по склону.

Откуда-то издалека донеслись звуки, как будто кто-то с балкона вытрясал гигантское одеяло.

— Птица Рух летит!

У моряков у самих как будто выросли крылья, и вся команда мгновенно оказалась на борту.

Капитан сбросил сходни, матросы побежали на реи ставить паруса, гребцы налегли на весла, и корабль испуганным верблюдом (присутствие на острове костей которых теперь так легко объяснялось) рванулся прочь.

Но было слишком поздно.

Огромная тень, закрывающая полнеба, легла на остров, и мамаша (или папаша?) Рух увидела ущерб, причиненный людьми ее гнезду.

Со злобным криком подхватила она в когти камень величиной с маленький дом и нашла круглым птичьим оком поспешно удаляющийся корабль.

Пара взмахов бескрайних крыльев — и она уже заходит в пике.

А-а-а-ах!

Плюх!

Кр-ра-а?!

Неторопливо развернувшись, Рух улетела за вторым камнем.

Он упал совсем рядом, и поднявшаяся волна накренила корабль так, что с мачты сорвалось несколько матросов.

— Она полетела за третьим!

— Мы погибли!

— Какому сыну шакала, обиженному разумом, пришла в его булавочную головку мысль разбить яйцо?!

— Откуда я знал, что это яйцо? Оно было просто похоже на яйцо, и я подумал…

— Оно было похоже на яйцо, потому что это и было яйцо!..

— Тебя-то никто не заставлял его бить!

— Я посмотрел на тебя, придурка…

— Сам придурок! И сын шакала тоже!

В пылу перепалки, когда проявилось самое примечательное из человеческих качеств — в беде искать виноватого, вместо того чтобы искать выход, — даже любопытный Семьбаб забыл про Фаруха и его странную непотопляемую кухонную утварь.

Скрючившись, присев на корточки и убедившись, что его не видно из-за пузатых тюков с товаром, Фарух быстро потер свой кувшин и зашипел:

— Джинн, выходи!

Иван, как и в прошлый раз, появился без предупреждения, встал в полный человеческий рост и недовольно скрестил руки на груди.

— Что, уже приплыли?

— Приплывем сейчас!.. На дно!.. На нас нападает птица Рух!!!

— Птицерук? — переспросил царевич.

— Птица Рух! Это гигантская птица. Она сбросит на нас камень, и все потонут.

— А при чем тут я?

— Ну ты же джинн! Сделай же что-нибудь!

— Сколько раз тебе можно повторять, что никакой я не… Батюшки-светы!.. — Иван увидел стремительно приближающуюся птицу. — Ёже-моёже, как сказал бы отрок Сергий!

— Видишь?.. — теперь уже чуть не подвывал от ужаса Фарух. — Сделай же что-нибудь! Сделай! Семью премудростями Сулеймана заклинаю тебя!..

— Что сделать?.. — Иванушка запаниковал и сам.

Провести века и тысячелетия на дне морском, пока его не выловит какой-нибудь глубоководный тральщик или ныряльщик-пионер, в его планы вовсе не входило.

— Хоть что!.. Прогони ее!!! Прогони!!! Джинн!..

Такого птица Рух — ужас прибрежных сел и городов, кошмар морей, напасть горных деревень — не видела никогда.

К ней обращались с мольбами, проклятиями и просто с очень короткими нечленораздельными вскриками, но ТАКОГО ей никто и никогда еще не говорил.

— Кыш! Кыш! Кыш! — сердито загудело в поднебесье.

Из уст человека в ее адрес это звучало бы смешно, не будь этот человек нескольких сотен метров высотой и не размахивай он перед собой курткой размером с арбузное поле.

Надменная Рух, безжалостная Рух, мстительная Рух первый раз в жизни почувствовала себя вамаясским воробьем.

Выпустив из когтей небольшую скалу и едва увернувшись от рукава исполинской куртки, она, нарушая все законы аэродинамики и анатомии, поджала хвост, втянула голову в плечи, развернулась и, едва удерживаясь, чтобы не зачирикать, во все лопатки припустила домой.

— Что это было? — уперев руки в боки, затребовал объяснений Семьбаб почему-то именно у Фаруха.

— Что — это? — слабо попытался удивиться Фарух.

— ЭТО — выговорил купец с таким видом, что Фарух понял, что уловки его не пройдут. Но тем не менее сделал еще попытку.

— Массовая галлюцинация?

— Не старайся казаться умнее, чем ты есть! ЭТО! ЯВЛЕНИЕ!

— Джинн-хранитель, семейный талисман. Он не продается, — быстро добавил Фарух еще до того, как Семьбаб успел открыть рот.

— Ах, не продается… — оценивающе прищурился купец. — А как насчет оплаты проезда?

— Когда мы прибудем в Шатт-аль-Шейх, моя семья заплатит тебе столько, сколько ты запросишь, — снисходительно соврал Фарух, стараясь не думать о матери, перебивающейся с купленных в долг бобов на принесенную в соседском ведре воду.

— Я без предоплаты не вожу, — любезно сообщил Семьбаб.

— Тогда… Я отработаю.

— Все вакансии заняты.

— Но те матросы, которые упали с мачты в море…

— Было проведено сокращение штатов.

— А если я не продам кувшин? — Шаг за шагом во время разговора под напором большого живота Семьбаба Фарух отступал к корме корабля, пряча драгоценный сосуд за спиной.

— Я прикажу выбросить тебя за борт. Без кувшина, — любезно разъяснил купец.

— Но это грабеж среди бела дня! — Фарух, прижатый к фальшборту, украдкой за спиной потер холодный медный бок.

— Нет. Сейчас уже вечер, — вполне резонно возразил купец. — И достань руки из-за спины. Что ты там делаешь?

Но было уже поздно.

— Здравствуйте, — как всегда сразу и из ниоткуда появился Иван, и, в который раз за день подпрыгнув от неожиданности, Фарух подумал, что он начал понимать, почему нормальные джинны перед своим появлением пускают клубы разноцветного дыма.

— Этот человек хочет отобрать у меня кувшин! — обвиняюще направил Фарух указующий перст на остановившегося как вкопанный купчину.

— Это его кувшин? — строго спросил царевич.

— Нет! Ты же знаешь! Этот купец грозится выбросить меня за борт и оставить твой кувшин себе! Убей его! Убей немедленно!

— О Фарух!.. Пощади меня, непутевого!.. Я отдам тебе все свои товары!.. — хлопнулся на колени Семьбаб.

— Убить его? За что? — пожал плечами заместитель нормального джинна. — Я уверен, что он просто хотел припугнуть тебя, чтобы незаконно завладеть собственностью, принадлежащей тебе. И если ему объяснить, что он поступает дурно, честному коммерсанту с его состоянием и опытом неподобающе, то он, безусловно, осознает свою ошибку и раскается.

В этих словах был скрыт огромный потенциал.

Они могли прозвучать весьма многозначительно.

Или зловеще.

Или угрожающе.

Или издевательски.

Но они прозвучали искренне.

Иванушка всегда верил в то, что говорил.

— А тебе, Фарух, не к лицу быть таким беспочвенно кровожадным, — упрекнул он юношу. — В людях надо всегда уметь разглядеть что-нибудь хорошее, светлое — ведь совершенно плохих людей не бывает. Надо ценить человека, принимать его таким, какой он есть, и тогда конфликты иссякнут и наступит всеобщее согласие и взаимопонимание. Ты должен поступать с людьми так же, как хотел бы, чтобы они поступали с тобой.

— Хотеть поступать так же, как они поступали со мной? — стараясь осознать эту новую для него истину, Фарух пробормотал ее себе под нос. — То есть я должен хотеть выбросить ЕГО…

Но Иван уже исчез, бросив на лету: «Спокойной ночи».

— Что это было?

Кажется, Семьбаб был потрясен еще больше, чем после чудесного изгнания птицы Рух.

— Мой джинн, — криво попытался улыбнуться Фарух.

— И он всегда так… слушается приказаний?..

— Насколько я помню — всегда… Твое предложение еще в силе?

— Какое?

— Отдать мне все товары, если я тебя пощажу?

— А то что?

— Н-ну…

— Забудь.

— Я так и думал, — вздохнул Фарух и опустился на тюк.

Корабль бросил якорь и остановился. В полутьме недалеко от них маячил пустынный берег и то ли холмы, то ли лес на горизонте.

— Иди, помогай сейчас разводить костры, — буркнул Семьбаб, проходя мимо Фаруха к носу судна. — А завтра днем начнешь отрабатывать проезд.

Рано утром корабль снялся с якоря и поплыл своей дорогой.

Фарух не слышал этого — он крепко спал на холодном песке, подложив под голову волшебный кувшин.

Саман (или самум?) визжал и разрывался от надсады, аксакалы и василиски, а может, саксаулы и тамариски, выдранные с корнем, метались во взбесившемся, забитом песком воздухе, а отрок Сергий и Шарад уже второй день сидели на горячем песчаном полу одного из дворцов заброшенного города-призрака пустыни и слушали, как Масдай живописует свои полеты четырехсотлетней давности в этих воздушных коридорах.

Ураган старался вовсю, увеличивая и без того немалые груды песка под узкими стрельчатыми окнами, и ажурные кованые пятиметровые ворота зала хлопали под его порывами, как незакрытая форточка.

Ковер чувствовал, что в этот раз пассажиры не станут прерывать его воспоминания, хотя бы из чувства благодарности, что он в последний момент перед песчаной бурей сумел вспомнить и разыскать давно забытый людьми город, и пользовался этим откровенно и беззастенчиво.

Но даже благодарное внимание имеет свои пределы.

Это как раз и собирался вежливо продемонстрировать отрок Сергий.

Но не смог.

— Кх… Хх… Хм-м… Х-к-ка… — сказал он. Потом потряс бурдюк, второй, третий и добавил: — К-х-х х-х-та, — что на этот раз означало: «Где вода?»

И вопрос этот был адресован не Масдаю.

Джинн стушевался, опустил глаза и пожал плечами.

— Кончилась…

— Как — кончилась?! — От возмущения у Серого прорезался голос.

— Я — старый, больной человек, — дребезжащим тенорком принялся оправдываться Шарад, нервно пощипывая реденькую седую бороденку. — Я должен заботиться о своем здоровье, иначе ты никогда не увидишь своего друга в этом мире, если даже…

— Ты можешь наколдовать воду, Кроссворд? — набычившись и глядя неприязненно на бездомного джинна, поставил вопрос ребром Волк, неохотно придя к выводу, что бить старых больных людей, к сожалению, нехорошо.

— Я не Кроссворд, я Шарад. И если бы у меня был мой кувшин, то я бы запросто — хоть целое море, хоть океан…

— Я имею в виду, пресную воду. Хоть стакан. И сейчас.

— Увы, нет.

— И ТЫ ВЫДУЛ ВСЕ, ЧТО У НАС БЫЛО ЗАПАСЕНО НА НЕДЕЛЮ ПУТИ?!

— О прости меня, ничтожного, великодушный отрок, чье милосердие бескрайне, как Вселенная, а мудрость…

— Замолкни, а? — процедил сквозь зубы Сергий и принялся скатывать мехи, чтобы таким способом выжать из них хоть несколько капель в пустую кружку.

Цель была достигнута — несколько капель выжать удалось, но еще до того, как кружка была поднесена к спекшимся губам, они поспешно перешли в газообразное состояние и без следа растворились в раскаленном воздухе комнаты.

Если бы не присутствие джинна, а особенно Масдая, Волк бы расплакался.

— Но у нас есть лимоны, — робко напомнил о содержимом продуктовой корзины Шарад.

— Эта кислятина горькая?! Умирать буду, а есть это не стану. Кто их вообще с собой взял!..

Ковер, прервав свое повествование, с интересом прислушивался и — кто знает! — может, и приглядывался к происходящему.

И теперь настал его черед вмешаться.

— В растениях довольно много воды, как показывает опыт, и если они неядовитые, то на содержащейся в них жидкости можно прожить, пока не кончится самум и мы не найдем колодец.

— Большое спасибо за интересное наблюдение, — издевательски поклонился ему Серый и, не выдержав более, взорвался: — Где я возьму тебе в этой лукоморской печке с песком хоть какую-нибудь сухую травинку, а? Об этом ты подумал, умник мохеровый?

Ковер, кажется, обиделся, решил сначала промолчать, но потом ответил:

— Если кто-то считает себя тут самым умным, то, наверное, ему нет нужды подсказывать, что у него в мешке лежит волшебная ваза, подаренная калифом.

— Что? — Волк растерянно оглянулся, собрал воедино иссохшиеся мысли и просиял: — Масдаюшка!.. Прости дурака!.. — Хотел поцеловать его, но передумал и вместо этого одним движением подтянул к себе замшевый мешочек, в котором Ахмед Гийядин Амн-чего-то-там и преподнес ему в день свадьбы вторую часть выкупа за Елену.

Ваза была торжественно извлечена на свет божий и установлена на Масдая.

— Так в чем, говоришь, там больше всего воды? — энергично потер руки Волк в ожидании чуда.

— А вот это уж вам, людям, виднее, — пожал виртуальными плечами и развел виртуальными руками ковер.

— Нам, людям? — Представитель рода человеческого поскреб в затылке и покосился на старика. — Ты за человека-то считаешься, Кроссворд? Особенно после того, что ты тут вычудил? — не преминул напомнить Волк.

— Я не Кроссворд, я Шарад, — снова поправил тот. — А джинны — не люди. Это древний народ, история которого восходит к эпохе…

— Понятно, — подытожил Серый. — От тебя помощи не дождаться. Ну что ж, попробуем начать с овощей. Они ведь тоже растения, как и цветы.

Он потер бок вазы и предложил:

— Арбуз?

В то же мгновение в вазе зазеленела мясистая плеть с широченными листьями и крупным желтым цветком.

— Это что?

— Цветок арбуза? — высказал предположение джинн.

Сергий откусил стебель, пожевал его, задумчиво сплюнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Дрянь. Много не съешь. Если только от смерти…

— Роза? — решил помочь советом и делом Шарад.

— Сам ешь, — отбросил Волк ароматный, но мгновенно сморщившийся в атмосфере доменной печи цветок.

— Из нее варенье варят, — стал оправдываться джинн и даже отщипнул несколько лепестков.

Серый напряг воображение, стараясь придумать какой-нибудь цветок, лопающийся от содержащейся в нем воды, но кроме водяной лилии на вяленый ум ничего идти не хотело.

Водяная лилия была не такой уж и водянистой и отдавала болотиной.

— Арбузный стебель вкуснее, — с видом знатока изрек Волк, изящно сплевывая в угол.

— Пион!..

— Магнолия!..

— Тюльпан!..

— Молочай!..

Джинн осторожно вытряхнул подальше сухой древовидный стебель с зловещими трехсантиметровыми колючками, убедился в отсутствии молока на дне вазы, и они продолжили:

— Нарцисс!..

— Гладиолус!..

— Петуния!..

— Герань!..

— Водяная лилия вкуснее…

— Фиалка!..

— Анемон!..

— Дельфиниум!..

— Ирис!..

— Ирис?..

— Ирис!.. Где ирис?

Серый заглянул в вазу, перевернул ее, и на Масдая высыпалась маленькая горка липких коричневых кубиков.

— Уберите эту гадость! — возмутился ковер.

— Что это? — не понял Шарад.

Волк взял один кубик и осторожно лизнул.

— Ирис.

— Но ирис — это цветок!

— И ириска — тоже ирис. Попробуй, Кроссворд!

— Я не Кроссворд, я Шарад!..

Джинн с подозрением покрутил в моментально ставших липкими пальцах другой коричневый кубик и с опаской лизнул, в ожидании подвоха. Потом еще раз, и еще и, наконец, затолкав конфету в рот, со счастливым удивлением признался:

— Никогда не слышал о такой сладости! Я знал, что есть цветок ирис, но что существует… — Шарад замолчал, как будто какая-то важная идея посетила его лысую голову, потом поднял вверх указательный палец и усиленно зачмокал конфеткой. — Я понял! — провозгласил он, проделав все это еще пару раз. — Я понял!

— Что ты понял?

— Почему ирис. Я не знал, что существует такая сладость. А ваза могла не знать, что существует такой цветок! Или как он выглядит! Или на что похож! Или…

— Или что?

Джинн хитро улыбнулся.

— Или это была небольшая шутка того, кто эту вазу создавал.

— Хмм?.. — Волк на мгновение задумался, произнес: — Ноготки! — и потер уже начинающий блестеть бочок вазы.

Снова как будто ничего не случилось, но, перевернув сосуд вверх дном, он получил на ковре изрядную кучку стриженых ногтей.

— Уберите с меня вашу пакость! — Масдая чуть не передернуло. — Я уже начинаю жалеть, что подсказал вам эту дурацкую идею.

Брезгливо смахнув на песок пустым бурдюком полученный результат, воодушевленный Серый посверлил взглядом потолок в поисках вдохновения и продолжил:

— Золотой шар!

Прикарманив полученное, он обратился к джинну:

— Ну придумал что-нибудь?

— Анютины глазки!..

По гроб жизни Волк был благодарен сам себе, что успел выдернуть из-под рук Шарада вазу до того, как он потер ее.

Вторая попытка джинна принесла путешественникам фунт табака, который и был ровным слоем рассыпан по Масдаю по его же просьбе — «От моли хорошо».

Более ничего, даже совместно, они придумать не смогли, кроме калл, и то, держа при этом руки за спиной — на всякий случай.

К вечеру буря все еще не утихла. Перетащив Масдая в соседний зал от всепроникающего и всезабивающего песка, путники расположились в дальнем углу и зажгли лампу.

Волк посолил лимон, отхлебнул из кружки и выплюнул.

— Г-х-ха!.. Ну и гадость!

— Конечно! Ведь ты опять все п-перепутал!

— Что я опять перепутал? Врешь ты все, Кроссворд…

— Я не К-кроссворд, я Ш… Шарад!!!..

— …ЭТО как ни пей, все равно гадостью было, гадостью и останется!

— Ну я п-признаюсь, вкус несколько сиписи… писифи… сипсифичен… — не слишком послушным языком пробормотал джинн, — но от этого еще никто… не умирал. Если, к-конечно, в напиток не подмешивали ккой-нибудь… хроший… яд.

— Судя по запаху…

— Это ее есесьтвенный аромат… Пей, пей.

Серый бросил в рот щепоть соли, лизнул лимон и еще раз глотнул из кружки.

— Тьфу-у!.. Все равно дрянь! Ты уверен насчет яда?

— Н-ну, я же пил это вмес-сте с тобой, о н-недоверчивый отрок, — обиделся джинн. — И ты с-снова н-нарушил… послед… последно… послед-довательность принятия этого н-напитка, и поэтому не с-смог во всем б-богатстве ощутить его гамму вкусов и послес… поскле… послевкусий. В-вот, с-смотри, как я это делаю. — И он, несмотря на несколько неустойчивое состояние, ловко лизнул тыльную часть ладони, посыпал ее солью, отпил чуть не половину кружки, слизнул соль и откусил лимон.

— Ну давай т-теперь ты. К-кстати, к-кактусовый сок, приготовленный таким образом, оч-чень полезен для зд-доровья.

И старик осушил кружку до дна.

Волк, старательно наморщив лоб и мучительно вспоминая, что следует за чем в этом нелепом ритуале, откусил лимон, посолил напиток, понюхал его и вылил.

— По-моему, этот твой сок следует пить именно так, — подытожил он кисло.

Подумав немного, он затолкал остатки лимона в рот.

— И теперь я понял, зачем эти кацики морочат людям головы с солью и лимонами. Потому что после их текилы соль кажется просто сладкой, а лимон — приторным!

— М-мог б-бы и не вылив-вать… А мне от-дать… — Шарад укоризненно погрозил Серому дрожащим от усердной дегустации особого кактусового сока, полученного по весьма кстати вспомненному старинному кацикскому рецепту, пальцем. — Ес-сли учесть, что это была п-пследняя вода в радиусе трехсот к-километров…

— Уж лучше стебли арбуза, — отрезал хмуро Волк.

— Ах вода, вода, — вздохнул под ними Масдай. — А ведь не всегда это было таким больным вопросом в сем славном городе, если б я еще смог припомнить его название… Полноводная река текла под землей через пустыню четыре сотни лет тому назад, и это место было настоящим оазисом. Вода из местных колодцев славилась на много десятков километров вокруг… Впрочем, как любая вода в пустыне, наверное. И на каждой городской площади — а, поверьте мне, здесь их было не менее тридцати! — стоял большой фонтан, где в хорошую погоду купались дети.

— Ты имеешь в виду, когда было жарко?

— Я имею в виду, когда было прохладно. В жару заботливые родители носу не давали высунуть своим детишкам на улицу из тени дома. А во дворце правителя города, вот как раз в этом зале — он тогда относился к внутренним покоям, и в него было не попасть так просто, через провал в крыше, как сейчас, — был потайной ход в подземный край родников, питающих…

— ЧТО-О-О?! — взревели в один голос лукоморец и джинн. — И ты молчал?!

— Ну, во-первых, это было столетия назад, еще до того, как вода ушла из города, — смущенно стал оправдываться ковер. — Во-вторых, сейчас пол весь засыпан песком, а я точно не помню, где находился этот люк.

— Вспомни неточно!

— Неточно… Неточно… Не помню. Но, кажется, в центре зала. Круглый такой люк с большим медным кольцом…

После часа раскопок, интенсивности которых могли бы позавидовать и самые торопливые археологи, вооруженные экскаваторами и динамитом, круглый люк с большим медным кольцом обнаружился в дальнем углу зала, в небольшом закутке, сооруженном когда-то из шелковых ширм, лежавших теперь неопрятной грудой и рассыпавшихся при первом прикосновении.

— «В центре зала, в центре зала…» — ворчливо передразнил Масдая Волк. — Следопыт…

— Ну я же говорил, что помню не совсем точно, — слегка сконфуженно напомнил ковер. — Да и было это более четырехсот лет назад… А мы ведь моложе не становимся… Сырость и моль делают свое разрушительное дело…

— Да ладно уж, — великодушно взмахнул рукой Серый. — Главное, что нашли. Вот сейчас и посмотрим, что там осталось от знаменитых родников за четыреста лет… Может, хоть болотце какое-нибудь. Хоть лужи. Ну, Ребус, давай — раз-два, взяли!

— Я не Ребус, я Кросс… То есть Шарад!

И джинн, ухватившись за зеленое от времени кольцо, сделал вид, что напряг все свои старческие силы.

Крышка люка подалась на удивление легко, и они едва успели отскочить, когда она с мягким стуком откинулась на теплый песок.

В лицо им пахнуло спертым воздухом.

И похоже было, что сперли его откуда-то из склепа.

Джинн, ухватившись за сердце и поясницу одновременно и сославшись на внезапный приступ головокружения и тошноты («Пить меньше надо», — грубо прокомментировал Волк), спускаться отказался, а вместо этого завалился на Масдая и тут же захрапел, и лукоморец, как самый страждущий и физически подготовленный одновременно, вынужден был, прихватив бурдюк, вазу и лампу, начать долгий спуск по высеченным в камне стоптанным ступеням винтовой лестницы.

После первого поворота и тот неяркий свет, что просачивался через распахнутый люк, пропал, и Серый зажег лампу. Она чадила, коптила и освещала не дорогу, а свой носик и ручку. В общем и целом, засветив ее, Волк почувствовал, что вокруг стало гораздо темнее.

А лестница все не кончалась и не кончалась.

Извиваясь каменной змеею, вела она неизвестно куда, и если бы не изношенные ступеньки, можно было бы подумать, что нога человека отродясь не ступала по ней.

Минут через десять вроде бы стало немного прохладнее.

Но ни реки, ни ручейка, ни даже высохшей четыреста лет назад грязи видно все еще не было. Волк уже стал опасаться, что от этой лестницы вел какой-нибудь боковой ход к воде, который он в темноте пропустил, увлеченный перечислением всей родословной лестницы, лампы, джинна, дворца и прочих объектов живой и неживой природы на пять дней полета вокруг.

Еще через десять минут Волк плюнул бы, если бы было чем, и решил, что если он сейчас пройдет еще сто ступенек и никакой другой архитектуры, кроме злосчастной лестницы, вокруг него не окажется, то он возвращается назад, пока в этом затхлом подземелье окончательно не спятил и помнит еще дорогу обратно.

Через восемьдесят три ступеньки земля под его ногами без предупреждения разверзлась, и после непродолжительного, но богатого мыслями и чувствами полета он упал на что-то твердое и теплое.

Уже на следующее мгновение Волк держал это что-то за горло.

— Ты что тут делаешь? — грозно прохрипел он, усиливая давление коленом в чью-то грудь.

Прижатый к полу человек поколебался, видимо, раздумывая, закричать ему или не стоит, и, придя к определенному выводу, наконец ответил:

— Сижу…

— И чего ты тут расселся?

— Так ведь это ж тюрьма.

— Какая еще тюрьма? Чего ты городишь?

— Государственная тюрьма Подземного Королевства.

— А ты кто?..

— А я — государственный преступник, — как будто объясняя малому ребенку очевидную истину, отрекомендовался невидимый сиделец.

— Послушай, мне все равно, тюрьма — не тюрьма, преступник — не преступник… Вода у тебя есть?

— Была где-то… Если не пролилась, когда ты появился.

— Я тебе дам — пролилась! А ну, ищи!

— Так ты же меня держишь, — философски заметил невидимка.

— Ну отпущу…

— Не отпускай меня… Пожалуйста…

— Это почему?

— Тогда ты тоже исчезнешь, как и другие галлюцинации, и я опять останусь совсем один. А мне страшно. Скоро за мной должны прийти, чтобы отвести на казнь. Да, я знаю, я действительно преступник, я очень виноват перед Благодетелями, и я заслуживаю самой ужасной смерти, после того что я про них сказал. Но я все равно боюсь.

— Галлюцинация? Кто? Я? Сам такой, — обиженно отозвался Серый и встал с поверженного арестанта.

— Не пропадай!..

— И не рассчитывай. Где твоя вода?

— В кувшине. Рядом с хлебом. В правом углу камеры.

— Хорошо. Поставим вопрос по-другому. Где правый угол камеры?

— А-а, ты заблудился. Я сейчас принесу, не уходи только никуда. — И невидимый человек, тяжело поднявшись на ноги, быстро зашагал по темноте.

Серый тоже решил времени зря не терять и довольно скоро нащупал на полу сначала вазу, потом развернувшийся бурдюк и только в конце лампу, едва успев выхватить ее из-под ног обитателя камеры.

— На, держи.

Он почувствовал, как в руку ему осторожно вложили теплый тяжелый сосуд. Серый осушил его мгновенно, даже не успев ощутить вкуса предложенной ему воды.

— Уф-ф-ф, — довольно выдохнул он и вытер рот тыльной стороной ладони. Теплая жидкость удовлетворенно булькнула у него в животе. — Гут. Спасибо большое.

— На здоровье, — вежливо ответили из темноты и забрали кувшин.

— Ты меня видишь, что ли? — Только сейчас до Волка дошло, что это значит.

— Н-ну да-а… А ты разве должен быть невидимым? — слегка озадаченно поинтересовался арестант.

Лукоморец зажег лампу, и слабый огонек резанул по глазам сильнее прожектора.

— Свет! — в ужасе отшатнулся человек, закрыв лицо обеими руками. — Благодетель!.. Пощади меня!.. — И он упал на колени.

— Мужик, ты чего? — тревожно склонился над ним Волк, не выпуская лампу из рук. — Что с тобой? Глазам больно? Так это с непривычки, пройдет…

— Виноват… Я виноват… — безостановочно твердил человек, не поднимаясь и не меняя позы.

— Да перестань ты ерунду-то молоть, — не выдержал наконец Волк. — Благодетеля нашел… Ты глазами-то своими посмотри — какой я тебе благодетель? Скорее последнее отберу, — неуклюже попытался пошутить он.

— Забирай, Благодетель, у меня нет ничего, что не принадлежало бы тебе… Моя благодарность беспредельна… Моя вина неискупима… Моя жизнь — в твоих руках…

— Послушай, человече. Как тебя зовут-то хоть? — оставив на время попытки привести хозяина камеры в вертикальное положение, опустился рядом Сергий.

— Мое ничтожное имя недостойно того, чтобы коснуться слуха Благодетеля, — быстро и испуганно выпалил тот.

— Ну а почему ты не спросишь, как меня зовут? — попробовал сменить подход Волк.

— Твое благородное имя не может быть загрязнено касанием слуха Недостойного!..

— М-да-а-а… — озадаченно протянул Серый и заскреб в затылке.

Кажется, ситуация зашла в пат, как выразился когда-то Иванушка.

Иванушка… Высочество лукоморское… Где же ты теперь, когда твои дипломатические приемы общения с униженными и оскорбленными так необходимы? В каком кувшине тебя искать? В каком краю? Благодетель…

— Ну хорошо, — вздохнул Волк. — Как тебя звать — не говоришь, как меня звать — знать не хочешь. Твое право, как сказал бы один мой знакомый правозащитник. А как я очутился в твоей камере — тебе тоже неинтересно? Или на тебя каждый час сверху падают люди?

Эта сентенция смогла если не разговорить Недостойного, то, по крайней мере, запрудить несвязный поток его слов.

Он замер, и даже по спине его было видно, что задумался.

— Недостойный не имеет права подвергать сомнению действия Благодетеля, — наконец изрек он.

— Опять двадцать пять, — фыркнул Волк. — Не хочешь разговаривать по-человечески — не надо. Сиди тут дальше. У меня и без тебя проблем хватает.

Он встал, отряхнулся от мелкой сухой пыли и поднял лампу вверх на вытянутой руке, желая разглядеть, откуда это он так удачно слетел. Но все, что он увидел, — черная непроницаемая тьма.

— Неуважаемый, — задумчиво позвал он. — У тебя тут лестница есть? Ну или ящики какие-нибудь? Или мебель?

— Ничего нет, Благодетель…

— Кто бы мог подумать… — мрачно пробормотал Волк и опустил руку.

Осторожно, мелкими шагами добрался он до стены — она оказалась холодной и неровной на ощупь — и, держась за нее правой рукой, медленно обошел камеру, наступив при этом несколько раз на что-то мягкое и склизкое. Изо всех сил он надеялся, что это был разбросанный завтрак неаккуратного смертника, а не то, что он подумал.

Так он нашел дверной проем. Двери как таковой не было — был тяжелый плоский камень, приваленный снаружи, без отверстий и выступов. Попробовав толкнуть его, он почувствовал, что камень слегка дрогнул, но не более.

Но и это обнадеживало.

— Эй, ты, неприкасаемый! Иди сюда, — скомандовал Волк.

Заключенный подошел и безвольно становился.

Точечный свет лампы выхватил из мрака высокую сутулую фигуру, осунувшееся лицо с клочьями свалявшейся бороды и большие глаза, чуть навыкате.

— Толкай дверь, — распорядился Волк.

— Но она же откроется! — в ужасе отшатнулся арестованный.

— Ну? — не понял Волк. — И в чем проблема?

— Но стражник приказал мне сидеть тут и ждать, пока за мной не придут!

— А когда придут, тогда что?

— Поведут на казнь, как и приговорил меня милосердный судья.

— И что с тобой сделают? — продолжал допытываться Серый, которого последние двадцать минут не покидало ощущение, что или он сошел с ума, или под влиянием кактусового сока Шарада ему видится какой-то нелепый, сумбурный сон, который вот-вот должен кончиться, но почему-то никак не кончается.

— Мне свяжут руки и ноги и сбросят в водопад.

— Водопа-ад… — помимо воли умильно вырвалось у Волка, и блаженная улыбка растеклась по его лицу при этом волшебном мокром слове. — Ну и что? Ты погибнешь?

— Да, — сурово сказал заключенный. — Так мне и надо.

— Да что ты такого сделал?! — не выдержал Серый и взмахнул руками.

Мгновенно человек обрушился бесформенной кучей на пол, закрыл руками голову и запричитал:

— Не бей меня, о Благодетель! Я признаю свою вину! Я заслуживаю смерти! Не бей меня!

— Мужик, ты чего? — кинулся к нему перепуганный не меньше него Серый. — Да что с тобой такое-то, а? Чего ж ты такой запуганный-то, а? Что у вас тут в Подземном Королевстве делается? Что за ерунда?

— Не бей меня…

— Да никто не собирается тебя бить, — мягко тронул его за плечо лукоморец. — Ты послушай меня, чудак ты человек. Я никакой не Благодетель и не Неприкаянный, я вообще у вас тут впервые. Я искал подземную речку, спускался по старой лестнице, спускался, спускался и вдруг провалился к тебе сюда. И теперь я хочу выбраться обратно, понял? Вернее, хотел еще недавно, — зловеще пробормотал он себе под нос.

— Спускался? По лестнице? Но мы на верхнем ярусе, выше нас нет галерей, — робко прошептал Недостойный.

— Выше вас есть земля и солнце. И ветер, — добавил Волк после секундного раздумья. — И песок. Очень много песка. И старый заброшенный город.

— Да, я знаю, так гласит предание, — согласно кивнул арестант. — Солнце и песок, и нет больше на земле воды, и нет жизни… Постой! — вдруг встрепенулся он. — Если там, на поверхности, нет воды и нет жизни, то ТЫ откуда взялся?

— Так это я и пытаюсь рассказать тебе уже полчаса! — горячо воскликнул Серый, но от экспрессивных жестов воздержался. — Нет воды только в этой пустыне, а километрах в трехстах отсюда есть оазис с колодцами, а еще дальше — другие города, и вода там течет рекой, и можно пить, сколько хочешь, или даже купаться.

— Но на поверхности не может быть воды! Она вся здесь! А оттуда она ушла еще во времена наших предков — так боги прогневались за их неблагодарность. И с тех пор… С тех пор… Но этого не может быть! Я — Недостойный! Я — преступник! Я оскорбил Благодетеля! Я должен умереть! — Осужденный снова впал в беспокойство, но на этот раз его слова самобичевания звучали так, как будто он пытался убедить в их правильности уже самого себя.

— Да подожди ты, как там тебя… Ну имя-то у тебя есть, а?

— Резец Огранщик.

— Я говорю, имя твое как?

— Так я же только что сказал тебе, — удивился арестант. — Резец Огранщик мое имя.

— Имя? — недоверчиво переспросил Серый. — Которое это из них — имя?

— Резец, конечно, — недоуменно пожал плечами Резец. — А огранщик — ремесло. Поэтому и фамилия такая же — Огранщик. Имена всех Недостойных Подземного Королевства состоят из имени и фамилии. А у вас что, как-то по-другому?

— Имя? И ты это называешь именем? Это же название какого-то инструмента.

— Почему — «какого-то»? Это название инструмента, которым я работаю. Не вижу тут ничего непонятного.

— То есть ты хочешь сказать, что, например, вашу портниху могут звать Игла? Или Нитка? Или Тряпочка? А врача, к примеру, Пипетка? А крестьянина — Лопата?

— Ну да. Это и есть хорошие имена многих Недостойных, передающиеся из поколения в поколение. Среди моих знакомых есть портниха Нитка. И что тут такого?

— Ну, может, для вас и ничего. Но в моей стране и вообще в мире, откуда я к вам попал, принято, чтобы человека называли в честь чего-нибудь хорошего, достойного, славного.

— Да? Какая странная традиция. А тебя тогда, к примеру, как зовут?

— Сергий.

— Сергий, — медленно повторил Резец, как будто пробуя на вкус это имя. — А что оно значит?

Лицо Серого вытянулось. Провалиться ему на этом месте (в смысле, еще глубже), если этот вопрос хоть когда-нибудь приходил ему в голову. Иван, скорее всего, знал бы, что значит его имя и много других имен, но где его сейчас взять.

Что же оно может значить-то, а?

Вот ведь мужичонка въедливый!.. Прицепился!..

— Путешественник, — после секундного тайм-аута решился на импровизацию Волк. — Конечно же путешественник. Что же еще?

— Путешественник? А кто это?

— Человек, который ездит по разным местам, по странам там всяким, городам, лесам, горам, морям…

— Но, кроме Подземного Королевства, нет… нет… не было… не может быть…

— Есть, было и, надеюсь, будет и дальше. Но это неважно. Мы об этом потом потолкуем.

— А еще какие у вас бывают имена? — загорелся лихорадочным любопытством Резец.

— Н-ну… Владислав, например. Владеющий славой.

— А еще?

— Ярополк. Ярый полк, значит. Ну то есть свирепый отряд, — пояснил Серый, чувствуя озадаченное молчание собеседника.

— Ух ты!.. А еще?

— Властимил. Милый власти.

— Это как послушный Недостойный?

Серый пожал плечами:

— Ну наверное…

— А еще?

— Да много всяких разных, все и не перечислишь. Вот, Виктор, например — победитель. Андрей — побеждающий мужчин. Иннокентий — невинный. Да всякие, какие хочешь. Ты лучше расскажи мне, Резец Огранщик, что тут у вас происходит. Кто такие эти ваши Благодетели и почему тебя приговорили к смерти из-за какого-то дурацкого оскорбления?

— Нет, что ты, Сергий Путешественник. Это было не какое-то оскорбление. Хотя, конечно, весьма дурацкое. Я сказал — да отсохнет мой гнусный язык! — что Благодетелям на самом деле наплевать на то, как живут Недостойные! Не знаю, что нашло на меня. Но такие слова по нашим законам можно искупить только смертью.

У Серого на лице было написано, что у него есть свое представление о том, что такое оскорбление, которое можно искупить только смертью, и даже, если вчитаться как следует, можно было узнать, какой смертью и чьей именно, но он пока промолчал.

— …На самом деле Благодетели — самый благородный, самый честный и бескорыстный народ на свете; народ, который сумел простить страшное оскорбление, вот так же нанесенное когда-то им нашими беззаботными предками, пока они еще жили наверху в старом городе. Благодетели всегда жили под землей, мирно трудились, добывая руду и драгоценные камни, и обменивали их на товары, которые могли им предложить обитатели поверхности. Благодетели пришли нам на помощь, когда подземная река внезапно ушла из своего русла и настала страшная засуха. В пару дней пересохли все фонтаны, колодцы и источники города, и Недостойные погибли бы, если бы Благодетели не позволили спуститься нашему народу к себе под землю. Они отобрали у Недостойных все оружие, чтобы не было больше среди нас войн и смертоубийства, и разрешили нам жить в своем подземном городе и заниматься ремеслами, как и раньше. Конечно, народу под землей стало сразу гораздо больше, а еды и жилых помещений не прибавилось… И непривычные к голоду и тяжелой жизни подземного народа изнеженные люди с поверхности, особенно старики, женщины и дети, стали умирать, несмотря на усилия наших добрых хозяев. Их скорбь не знала предела. Но неблагодарный правитель старого города на поверхности и его приближенные бесстыдно обвинили в этих смертях сердобольный подземный народ и попытались поднять бунт против народа Подземного Королевства! Из-за своего эгоизма и алчности они поставили тем самым под угрозу существование всех людей, пришедших с обжигающей поверхности в ласковую прохладу подземелий. Они хотели вывести Недостойных обратно на поверхность, чтобы они там все погибли без воды. Это был верх бесстыдства и вероломства, вспоминая о котором Недостойные до сих пор посыпают себе головы пылью. Но благородные хозяева ограничились справедливым истреблением зарвавшейся верхушки и простили простых людей. С тех пор они стали зваться «Благодетелями», а мы — «Недостойными», в память об этих событиях и о том, что ради нас, чьи предки столько раз наносили обиды этому терпеливейшему и милосерднейшему из народов, они все равно с радостью шли на лишения и муки.

— А стражники — они Благодетели или Недостойные?

— Конечно, Благодетели! — удивился такому несуразному вопросу Резец. — Недостойные не имеют права прикасаться к оружию, ибо они из-за своей дурной наследственности могут использовать его во вред себе, — с убежденностью школяра, рассказывающего вызубренную накануне таблицу умножения, пояснил он.

— А судьи?

— Тоже Благодетели! И только Благодетели имеют право носить лампы. Недостойные должны привыкать видеть в темноте.

— А кем тогда Недостойные быть могут?

— Ремесленниками, земледельцами, каменщиками, ткачами, забойщиками, сапожниками, промывщиками руды, плавильщиками, огранщиками, ювелирами, медниками…

— Понятно. А школы у вас есть?

— Естественно! — с гордостью подтвердил Резец. — Благодетели заботятся о Недостойных с самых ранних лет, хоть мы этого и не заслуживаем!

— И учителя в них…

— Благодетели. «Знание — сила», — говорят они и делают все, чтобы ребенок из Недостойных вырос образованным, полезным членом общества, знающим свою историю и помнящим, кому он обязан своим счастливым детством.

— А ты, что же получается, в школе был двоечником? — усмехнулся угрюмо Волк.

— Нет. Двоечники в Подземном Королевстве долго не живут.

— Слушай, Резец, ты случайно не знаешь, высоки ли здесь потолки? Там, где-то вверху, есть дыра, через которую я к вам сюда провалился… И если бы мы нашли лестницу…

— Это одна из самых старых пещер королевства, потолок у нее очень высок. А лестницу такую ты не найдешь во всей стране…

— Ну ее же можно сделать!

— Из чего?

— Из… Из… Хмм… Ты прав… У вас же тут нет деревьев, наверное…

— Нет.

— А откуда у вас тогда хлеб? — вдруг дошло до Серого.

— Зерно выращивают наши земледельцы под светом панелей из особого камня — светофора. Днем он дает свет, а ночью гаснет, набираясь сил. Он очень редкий, и им выложены потолки только центральных улиц города и своды над полями. Иметь дома хоть кусочек такого камня — недостижимая мечта каждого Недостойного, — стыдливо признался Резец. — Но владеть им могут только Благодетели. Я это уже, по-моему, говорил…

— И хорошие у вас тут урожаи? — деловито поинтересовался Волк.

— Наверное, нет. Потому что хлеба, выращенного на таких полях, очень мало, всем Недостойным его не хватает, и поэтому в муку добавляют лишайники, грибы, питательную плесень… И еще что-нибудь, наверное, но это уже секреты пекарей. Они говорят, что нам их лучше не знать. Тайны ремесла… Но от этого хлеб делается таким вкусным, ароматным… Да вот, можешь сам попробовать! — И огранщик, пошарив вокруг себя, извлек из темноты кусок чего-то, что по всем внешним (и, как быстро обнаружил Серый, и по органолептическим) признакам напоминало старую губку, только что выловленную из выгребной ямы.

Он сплюнул раз пять, приблизительно столько же раз пожелал, чтобы в тот вечер, когда они с Еленой Прекрасной ушли охотиться на калифа, он перепутал свои сапоги с Ивановыми, и вежливо вернул хлеб владельцу.

— Ну и гадость.

Резец слегка обиделся.

— А кстати, Благодетелям-то зерна хватает? — зачем-то, догадываясь уже об ответе, все-таки спросил Волк.

— Да, конечно! — встрепенулся заключенный.

— И ты считаешь это справедливым?

— Конечно. Ведь это их страна, а мы здесь — всего лишь гости. Гость не лишает хозяев последнего, он довольствуется тем, что ему предлагают.

— Гости? После того как прожили здесь триста или сколько там лет?! — возмутился Волк. — После того как вы на них пашете, спины не разгибая, день и ночь, вы же еще и гости?!

— Да, — оправдываясь, подтвердил Резец. — Так они говорят, а значит, это правда. Благодетели никогда не лгут. А что касается труда, то они тоже много работают — кто же, кроме них, будет судить нас, охранять, собирать налоги, управлять мастерскими, шахтами…

И тут Волку в голову пришла одна оригинальная идея.

— Значит, если вы после всего этого тут все еще гости, вы можете в любой момент встать и уйти домой?

— Домой?.. Д-да… Наверное… Не знаю… — задумался Резец. — Но у нас нет дома! В том-то и все дело, что нам некуда идти! Старый город на поверхности наверняка занесен песком, жилища наших предков давно разрушены…

— Так вы же ремесленники! Вы расчистите и отстроитесь в два счета!

— Да, но там нет воды…

— Но тогда вы могли бы уйти в какой-нибудь другой город — такой толпе мастеров будет рад любой правитель!

— По пустыне? Пешком? Ты сам говоришь, что вокруг на триста километров нет ни капли влаги. Ведь так? — Отвергавший по инерции изо всех своих сил идею переселения, Резец вдруг понял, что в глубине души он с замиранием ждет, что его нежданный гость легко отметет все препятствия и докажет, что Недостойные и в самом деле могут уйти из-под земли когда и куда захотят.

— Да, это так, но у меня есть ковер-самолет, и на него я бы смог посадить человек двадцать… очень плотно… и мы бы взяли воды на полтора дня пути, а вы бы еще прихватили это… чего вы там граните… И в Шатт-аль-Шейхе вы бы это продали, и снарядили на эти деньги караван, и вывезли бы еще человек сто — сто пятьдесят, тоже с драгоценными камнями… И уже на эти деньги они бы снарядили еще один караван. Или не один. И так далее, пока не выедут все. Не вижу ничего невозможного.

Огранщик упал на колени, схватил своими сильными цепкими пальцами руку Серого и отчаянно заглянул ему в глаза.

— Ты… Ты правда думаешь, что это осуществимо?

Наверное, с меньшим напряжением он ждал приговора суда Благодетелей.

— Не вопрос, — повел плечом Волк. — Вопрос в том, как мы теперь выберемся отсюда. Надеюсь, тебя приговорили не к уморению голодом?.. Хотя нет…

— Нет. Меня сброс… должны были сбросить в водопад. Но теперь, когда я сообщу через стражников королю, что Недостойные могут наконец уйти и не обременять их больше своим назойливым присутствием, казнь, может, и перенесут… или даже отменят…

Волк искоса, но пристально взглянул на Огранщика, покачал головой, но ничего не сказал.

— Прислушайся, Сергий! За мной, кажется, идут. Слышишь — стали откатывать дверь?

Волк тоже услышал скрежет камня о камень, быстро погасил лампу, не забыв перед этим зажмуриться, и растворился в темноте.

Не дожидаясь, пока камень откатится полностью, Резец быстро вскочил на ноги и с протянутыми руками бросился к кому-то, кто стоял, по-видимому, во главе отряда.

— Повелитель начальник стражи! Мы придумали, как Благодетелям избавиться от Недостойных! Мы придумали! Надо, чтобы Недостойные ушли на поверхность, а там отправились в другие города, из которых четыреста лет назад вода не ушла, как ушла из нашего города. И тогда…

Что будет тогда, начальник стражи почему-то не дослушал.

— Мерзавец! Мало того что ты сквернослов, так ты еще и бунтовщик!

Послышался звук удара, падающего тела, и еще одного удара, и еще, как будто застоявшаяся рьяная футбольная команда вышла на долгожданную тренировку с большой сеткой мячей.

— Ой!.. Ах-х… А-ау!.. Уй… А-а-а!..

И вдруг все стихло.

— Они чё у вас, все коротышки, что ли? — несколько озадаченно спросил Волк, бережно вытирая лезвие меча об одежду одного из убитых стражников. — Я ведь чуть не промахнулся. Они же мне чуть выше пояса будут, а в темноте-то не видно ничего… Ишь, гниды бородатые… Они ведь так тебя насмерть уходить могли.

Потом наклонился и поднял с земли светящийся тусклым белым светом шар на серой каменной ножке.

— Это этот, что ли, камень-светофор? Гляди-ка, штука какая интересная…

Откуда-то с уровня пола раздался страдальческий стон.

— Ну что, получил свою отсрочку от казни? — мрачно усмехнулся Волк.

— Ты… Ты убил их?..

— Да. Пока они не убили тебя. Ты ведь должен еще вывести меня отсюда, тебе нельзя умирать.

— Ты убил Благодетеля? — как будто не расслышав или не доверяя своим ушам, переспросил Огранщик.

— Нет. Четырех, — уточнил Серый.

— Но… Но… Но это же… Но так ведь… Но этого…

— Я убил четырех маленьких вооруженных уродов, которые били и собирались убить одного безоружного человека, вся вина которого лишь в том, что он родился в этой крысиной дыре. Что не понятно? Или тебе не хочется жить?

Однако Резец, похоже, все еще находился в шоке, но не от побоев, а от происшедшего на его ночного видения глазах убийства.

— Но это же Благодетели! Они неприкосновенны!

— Они это заслужили. Привыкай, — пожал плечами Волк. — Потому что я намереваюсь выйти отсюда сам и вытащить на свет божий ваш забитый, запуганный и замороченный народишко, хотите вы этого или нет. — И протянул лежащему руку. — Вставай. Мы уходим.

— Забитый… Запуганный… Замороченный… Запуганный… Забитый… Замороченный… — как под гипнозом, повторял Резец, и по лицу его было видно, что в голове у него происходили глобальные процессы, сродни тектоническим.

Они были сдерживаемы всю его сознательную жизнь, и теперь разум человека, чьи десять с лишним поколений предков провели в дурмане и рабстве, рванулся наверстывать упущенное.

Плиты материков-мыслей с грохотом и скрежетом сдвигались и раздвигались, образуя новую береговую линию молодых континентов мировоззрений. Извергались вулканы предрассудков. Реки стереотипов выходили из берегов и устремлялись в новые русла. Разящие стены цунами-убеждений зарождались в глубинах подсознания и прокатывались от моря до моря по беспомощной суше логики.

— Заслужили… Они это заслужили… Они заслужили… — ухватившись за предложенную руку, Огранщик резко вскочил на ноги, и вид у него был угрожающим, с легкой сумасшедшинкой в глазах. — На свет!..

Он побежал было направо, но тут же развернулся, чуть не сбив с ног не ожидавшего такого маневра Волка, и снял с одного из Благодетелей перевязь с мечом в ножнах.

— На свет, — решительно повторил он и исчез во тьме.

— …нельзя им верить. Благодетели обманывали нас. Там, наверху, есть вода. Только далеко. Но мы ее найдем! Недостойные больше не гости! Мы должны вернуться домой! И наши имена должны быть славными. Я больше не Резец. Резец — это инструмент с режущей кромкой и твердосплавной наплавкой. Я — не инструмент. Я — человек. Ничуть не хуже Благодетелей. Они никакие нам не Благодетели! Меня зовут Виктор! Это значит «Победитель». И у меня теперь есть меч. И лампа из светофора. Вот, смотрите. Мы — такие же, как они. И мы поднимемся наверх. Там все разрушено и занесено песком и невозможно жить. Там нечего есть. И вода далеко-далеко. Но там мы будем свободны!.. Долой!..

Серый стоял на том же валуне, но чуть в отдалении, и с ужасом вслушивался в не связанную никакой логикой, как прыжки пьяного кенгуру, речь нового властителя местных народных дум и вожака подземных рабочих масс.

Самой разумной идеей, конечно, было бы зажать ему рот, завернуть за спину руки и протащить куда-нибудь подальше при первом же виде хмурой толпы людей, но особенностью этой хорошей мысли, как и всех ее подруг, было то, что пришла она уж слишком опосля…

Ну кто же мог знать, что этот вчерашний смертник, еще несколько минут назад голову боящийся поднять без разрешения, запрыгнет на эту каменюку — кто только такие махины посреди улицы оставляет! — и начнет агитацию за светлое будущее!..

«Они нас побьют», — пришла откуда-то, да так и осталась в мозгу Волка зловещая уверенность.

Толпа внимала словам оратора с недоверчивым ужасом.

— Я тебя знаю! Ты — Резец Огранщик! — прервал наконец монолог пропагандиста недоверчивый мужской голос.

— Я — Виктор!

— И ты говоришь, наверху есть вода? — вмешалась женщина.

— Да. Только далеко. Но там живут люди. Вот, посмотрите — со мной человек оттуда!

— …и что Благодетели — обманщики?

— Они вруны и злоумышленники. Они не хотят, чтобы мы обрели волю. Все Недостойные должны вернуться домой! — выкрикивал изо всех сил Резец-Виктор, размахивая мечом в ножнах.

— И там нечего есть и негде жить?

— Да. Но мы все преодолеем, когда будем свободны. Мы — мастера.

— И у тебя в руках оружие?

— Да. Это значит, что мы пробьем путь к свободе, если понадобится!

— ЭТО ИЗМЕННИКИ!

— БЕЙ ИХ!..

— А-А-А-А!!!..

Толпа взвыла, отшатнулась, собираясь с мощью, и качнулась вперед, чтобы смыть, стянуть, подмять и растоптать безумных святотатцев и богохульников…

Но их уже не было на месте.

В таких гонках тридцать-сорок метров форы никогда не будут лишними.

Лишь бы они не сокращались.

— Быстрей перебирай ногами!.. — злобно шипел в ухо ошарашенному огранщику Серый, наугад выбирая поворот за поворотом в бесконечном каменном лабиринте стен и вырубленных в них темных пещер и переходов, как два камня похожих друг на друга.

Иногда ему начинало казаться, что они все эти двадцать минут бегают по одному и тому же кругу.

— Где мы?..

Но новоявленный пророк мыслями был явно не здесь.

— Они слушали меня!.. Они слушали меня!.. Они меня слушали!..

— И еще бегут послушать!

— Я их почти… убедил…

— Идиот…

Пещер вокруг становилось все меньше и меньше, а поворотов все больше…

— А я им еще не сказал… что ты убил… четверых Благодетелей… — судорожно давясь воздухом от непривычно быстрого бега, радостно прохрипел Виктор.

— Вернись и скажи. — Голос Волка истекал ядом. — Куда теперь?

— А где мы?

От такой постановки вопроса Серый остановился.

Огранщику, налетевшему на него, тоже пришлось затормозить.

— Что значит — «где мы»? Это твоя страна! Ты должен знать, где мы! — возмущенно воскликнул Волк.

— Я должен? — удивленно переспросил Виктор, даже прекратив на мгновение задыхаться. — Да… Я должен знать… Но я не знаю!.. Я никогда не был… здесь… раньше…

— Хотя бы приблизительно! Нам надо сориентироваться, пока толпа приотстала. Слышишь, их вопли довольно далеко. Тоже, поди, повыдохлись, как и ты, — снисходительно усмехнулся лукоморец.

— Да… — рассеянно прислушался Огранщик. — Почти не слышно… Зато что-то… где-то… постукивает… Как камень о камень… Странное это место какое-то…

— Странное? — насторожился Волк.

Теперь, когда Виктор об этом упомянул, Серый тоже смог различить тяжелый стук — как будто где-то неподалеку по каменному руслу текла каменная река.

— Да, место заброшенное… Тут вокруг довольно мягкая порода; аргиллиты, даже… похоже… А нигде нет ни пещер, ни мастерских.

— Ну и что?

— И на полу — пыль. Здесь не часто ходят…

— И что?

— И следы инструмента на стенах очень старые…

— Рез… Виктор! Слышишь — толпа опять заголосила? Это они отдохнули и отправились за нами. Тут нигде нет ни одного бокового хода. И если ты ничего умнее не придумал, то надо бежать туда, куда ведет этот проход. Быстрее!..

Волк рванулся, но, едва завернув за угол, остановился как вкопанный.

Едва волочивший явно отказывающие ему в услуге перемещения ноги Огранщик наткнулся на него и с облегчением на нем повис.

— Кто это? — встревоженным шепотом потребовал у него ответа Серый.

— Где?

— Там. — И он ткнул пальцем за угол.

Виктор выглянул было беззаботно из-за плеча пришельца, но тут же бросился на пол и прижался к серому шершавому камню, закрывая голову руками.

Когда он через секунду повернул голову к Волку, цвет его лица, не слишком румяный и в лучшие-то времена, мог с легкостью с этим камнем посоперничать.

— Мы погибли, — едва слышно прошептал он. — Мы в запретном коридоре. А это Страж.

— Кто он такой?

— Каменный великан, стерегущий коридор.

— Великан? Да это целая каменная стена!.. — не выдержал Серый. — Одна дубина больше меня!..

— А у него их две…

— Как его можно миновать?

— Никак, — обреченно покачал головой Виктор. — Мимо него могут пройти только Благодетели.

— Куда ведет коридор?

— Не знаю. Это запретная зона. Никто никогда не возвращался.

Серый занервничал: гул голосов слышался все ближе и ближе. Но слишком быстро приближаться они что-то не спешили…

Наверное, в отличие от временно потерявшего рассудок, рассудительность и ориентацию в пространстве Огранщика они знали, куда ведет этот коридор.

— И что ты предлагаешь? — сердито спросил Волк.

— Почему — я?

— Это твоя территория!

— Я здесь ни разу не был! Потому что первое, что узнает ребенок Недостойного, едва научившись ходить, это про Запретные Зоны.

— И что он про них узнает?

— Что ходить туда запрещено.

— Весьма ценная информация…

— И что если ты нечаянно туда… то есть сюда, попал, то нужно бежать со всех ног обратно.

— Обратно? Они нас разорвут!..

— Властимилы… — презрительно хмыкнул Виктор.

— В смысле? — недопонял Волк.

— Милые власти. Покорные. Рабы, — пояснил тот.

— Но разорвут?

— Разорвут, — нехотя подтвердил Виктор.

Голоса, сопровождаемые теперь уже звоном металла, звучали все ближе.

— А ты говоришь, Благодетели ваши мимо этого урода пройти могут? — задумчиво поджал губы Серый.

— Могут. Только они и могут, — печально втянул голову в плечи абориген.

— Значит, он отличает этих карликов от вас, так?

— Наверное, отличает.

— А как?

— Да откуда я знаю!.. Наверное, он видит, Благодетель это или Недостойный, вот и отличает…

— А чем вы отличаетесь от них? — спросил уже более сам себя, чем своего нового знакомого, Серый и почесал в затылке. — Ростом, чем же еще, — ответил он тут же сам себе, поведя плечом. — Делай, как я, — решительно скомандовал он Виктору.

Волк присел на корточки, натянул поверх коленок куртку и вразвалочку, переваливаясь с боку на бок по-утиному, обогнул угол и направился прямо к великану.

Заметив в первый раз, что он тут не один, каменный монстр перестал переминаться с ноги на ногу, повернулся к приближающейся фигуре лицом — не лицом, но передней и верхней своей частью — точно, и несколько близоруко попытался разглядеть, кто там к его ногам пожаловал, взяв на изготовку на всякий случай обе обсидиановые дубины.

Результат осмотра великана удовлетворил, потому что он поднял то, что Волк про себя называл головой, и посторонился, открывая проход за своей спиной.

Стиснув зубы, Серый изо всех сил сдерживался, чтобы не рвануть в открывшийся тоннель со всех ног.

— Делай, как я, Огранщик! — повернув на ходу голову, яростно рявкнул он. — Быстрей!

И с достоинством заковылял дальше, пока не скрылся за ближайшим поворотом.

Через несколько секунд, умудряясь бежать вприпрыжку даже в таком скрюченном положении, за этот же поворот, заполошно, как вспугнутая курица, размахивая руками, влетел Виктор, но тут же споткнулся, наступив на свою же ногу, и неуклюже завалился набок.

Еще через несколько мгновений за ним последовали несколько бородатых коротышек с мечами наголо.

Впрочем, судьба их была печальна в своей предсказуемости.

— Никудышные они бойцы, — снисходительно хмыкнул Серый, вытирая клинок меча о рубаху последнего. — Привыкли, видать, наводить тут шороху одним своим видом да мечами перед вами трясти.

— Клянусь, что в один прекрасный день я буду так же владеть мечом, как ты, о хитроумный Сергий Путешественник! — едва отдышавшись, торжественно пообещал сам себе потрясенный Огранщик, выбираясь из-под маленького холмика маленьких тел.

— Будешь, будешь… Если выберемся… — вздохнул Волк. — Ну, Виктор-Победитель, пошли. Дорогу я у тебя, естественно, не спрашиваю…

Тоннель, в котором они очутились, при ближайшем рассмотрении оказался чем-то вроде естественной расселины, причудливо изгибавшейся в разных направлениях во всех трех измерениях, и поэтому через десять минут пути товарищи по несчастью уже решительно не могли сказать, спустились ли они вниз или, наоборот, поднимаются наверх.

Стены то нависали над самыми головами и грозили вот-вот встретиться, как давно не видевшиеся родственники, и тогда беглецам приходилось сгибаться в три погибели, вставать на колени, а то и вовсе продвигаться ползком, а то убегали вверх и терялись во мраке, не пробиваемом ни лампой Серого, ни светильником Виктора, и эхо их шагов и голосов гулко разносилось под невидимыми сводами. В далеких стенах угадывались притаившиеся пещеры, и холодное паническое чувство потерянной на берегу океана бусинки охватывало людей, заставляя с тоской вспоминать уютные, гостеприимные тесные лазы, оставшиеся позади. В такие моменты Волк думал о том, что он так и не спросил у Огранщика, из чего или, вернее, из кого они делают сапоги. Да, может, оно и к лучшему.

Так шли они, потеряв счет времени, пока лукоморец не обратил внимание, что пол под ними перестал изображать из себя американскую горку, а ведет себя так, как нормальному полу и прилично, — строго горизонтально следует в каком-то одном направлении и больше похож на большую дорогу, противоположную обочину которой, правда, было не разглядеть.

Но куда эта дорога может вести?

Только Волк решил спросить у своего спутника, что тот думает по этому поводу, как обо что-то споткнулся и упал, больно прикусив язык. Лампа выпала из его руки и погасла.

Неясное очертание фигуры Виктора остановилось впереди.

— Что-то случилось, Сергий?

— Нет, все нормально, запнулся о булыжник.

Не поднимаясь, Волк попытался нащупать, куда упала лампа — по звуку он слышал, что где-то рядом. Но первым ему под руку попал большой камень — скорее всего, тот, о который он и запнулся.

Серый провел по нему рукой и подумал про орехи.

Орехи?

Какие орехи?

При чем тут орехи?

Ведь камень не шершавый и даже не ребристый.

Гладкий.

Серый знал, что надо делать в таких случаях.

Он отключил сознание и отдался на волю чувств.

Что ему хочется сделать сейчас с этим камнем?

Найти еще один, плоский, и расколоть орех.

Так они всегда делали в Стелле, когда останавливались на ночевки на берегу моря и, конечно, когда у них были орехи…

Море.

Гладкие камни, отполированные водой…

Здесь?!

И тут он вспомнил.

Где-то здесь когда-то, наверное, протекала исчезнувшая река.

Волк несколько раз вдохнул полной грудью, и ему показалось, что воздух стал чуть влажнее, чем был до этого.

— Сергий. — Огранщик озабоченно повернулся и пошел обратно. — Ты нашел свою лампу?

— Нет… Посвети… Послушай, Витя, тебе не кажется, что где-то близко есть вода? Много воды?

— Что?

— Воздух, по-моему, влажный.

— Воздух? Да! Да! Это должна быть река!

— Ты знаешь, что такое река? — на всякий случай уточнил Волк.

— Да, конечно. У нас по нескольким уровням протекает река. В один из ее водопадов — в самый высокий — меня и должны были сбросить.

— А ты представляешь, откуда она берет свое начало?

— Нет, — не задумываясь, ответил Виктор. — Там, откуда она течет, тоже Запретная Зона. И там стоит такой же Страж. Туда никто из Недостойных никогда не ходит.

— Может, это та самая река?

— Какая? Наша?

— Та самая…

Приблизительно часа через полтора пути товарищи уперлись в рукотворную стену. Это было понятно по тому, что подножие горы не могло состоять из бесчисленного множества камней величиной с коровью голову.

Стена перегораживала все русло и с первого взгляда уверенно заявляла о своей солидности и надежности и о намерении простоять еще втрое больше того, что она здесь уже простояла.

Насыпана она была из кусков пустой породы, вырубленной в забое много лет назад инструментом, похожим на тот, что использовали люди в Подземном Королевстве, авторитетно заявил Огранщик.

Если по откосу постараться забраться на самый верх, то можно будет попытаться разобрать проход — или пролаз, как получится — и перебраться на ту сторону, авторитетно заявил Волк.

Что и было сделано за ближайшие четыре часа.

Путники съехали на спинах по крутому откосу вниз, и свет лампы Виктора отразился в черной, лениво движущейся воде тихой заводи. Ближе к берегу из нее показывала свои лысые макушки гладкотелая речная галька. Но чем дальше от берега, тем было глубже, и тем быстрее и сильнее становилось течение, и тем явственнее и отчетливее слышался глухой гул водопада.

Сняв сапоги и стараясь не терять из виду ближнюю стену пещеры, подняв как можно выше над головой свои источники света, они двинулись вперед, перед каждым шагом осторожно ощупывая ногами дно.

Но идти им пришлось недолго — когда вода стала доходить до колен, течение заметно усилилось. В паре десятков метров от них в нижней части стены зияла огромная, в несколько метров дыра, туда и уходила вода, с ревом и грохотом низвергаясь куда-то вниз.

Потоки воды бестолково кружились вокруг их ног, как потерявшие след борзые, будто никак не могли решить — вернуться ли им назад и броситься в черный провал или поискать после долгого пути спокойной жизни у тихого берега. Исследователи постояли в ледяной воде еще несколько секунд, потом, не сговариваясь, развернулись и пошли обратно.

— По-моему, я что-то начинаю понимать, — медленно проговорил Волк, натягивая на мокрую ногу заупрямившийся сапог.

— Что?

— Куда делась река у горожан сверху четыреста лет назад. Она ушла глубоко под землю. Нашла там себе новое русло.

— Но откуда взялась эта дыра? — возбужденно взмахнул не надетым еще сапогом Виктор. — Это ведь не простая промоина — поверь мне, Путешественник, я хоть и не шахтер, но знаю, о чем говорю! Это дело рук чело…

И вдруг Виктор как будто подавился своими словами. Он вытаращил глаза, разинул рот и, как окунь на пляже, стал втягивать в себя ненужный ему воздух.

— Что? Что случилось? — забеспокоился Волк.

И наконец того прорвало:

— Ах, негодяи!.. Мерзавцы!.. Подлецы!.. Подонки!.. Я убью их!.. Клянусь, я вернусь и убью их всех до единого!.. — взвыл он.

— Кого?

— Благоде… Этих блошиных детей! Этих самодовольных уродов! Этих недоношенных коротышек! Ненавижу! Только они могли пробить в стене дыру, только они могли подготовить реке новое русло, только они могли загнать в подземное рабство мой народ и назвать после этого себя Благодетелями! Сергий, мы идем назад. Сегодня вечером прольется море крови. Нет, как они посмели!.. Как могли!.. Всех!.. Всех!.. Всех!..

— Постой, Огранщик, — мягко, но уверенно Волк взял за руку все больше и больше распалявшегося спутника. — У меня тут тоже появилась одна идея. Пойдем назад, но только вдоль той стены.

— А что там?

— Если я не ошибаюсь — увидишь. Ну а если ошибаюсь, вернемся в твое Подземное Королевство и устроим там ба-альшой тарарам, — произнес Серый, а про себя подумал: «Если, конечно, найдем туда дорогу…»

Серый не ошибся.

Не прошли они назад от стены и километра, держась правой стороны пещеры, как уперлись в черные широкие ступени, ведущие вверх. Остатки роскошных мраморных резных перил грудами причудливо изогнутого каменного кружева лежали по обеим сторонам этой лестницы.

Поднявшись метра на три вверх, Огранщик заметил, что ступени побелели.

— Это, наверное, внизу водоросли были. Лестница вела до самого дна реки, чтобы люди могли поплавать, понырять и спокойно выбраться на берег, — предположил Волк. — А там, наверху, должен быть большой зал, в середине которого ход, ведущий сюда. Масдай был почти прав…

Когда они поднялись наверх, было уже темно.

Буря улеглась.

По-видимому, спать.

— Так здесь точно так же, как и у нас в Подземном Королевстве, — разочарованно протянул Виктор, задрав голову и разглядывая бездонное бархатно-черное небо на черном же фоне провалов купола дворца и слепых окон. — И светофора нет — только где-то высоко крошечные вкрапления. От них даже не светло ничуть. А своды пещеры — так у нас в Холле Собраний любого уровня они повыше будут…

Серый обиделся за поверхность.

— Сам ты светофор! Это же звезды! Они к небу прибиты специально, чтобы ночью светить. А что темно — так ты не расстраивайся. Ты еще нашего утра не видел. И дня. Ты лучше понюхай, какой у нас тут воздух! В вашем погребе такого и коротышкам исподтишка не дают! Его же ложкой черпать можно и на хлеб мазать вместо масла!

Виктор недоверчиво несколько раз потянул носом, но от комментариев воздержался.

— А что, утром будет еще светлее? — только поинтересовался он.

— Хо-хо! Увидишь! Но меня сейчас больше беспокоит, где Палиндром с Масдаем. Они оставались в каком-то другом зале, но я прекрасно помню, что все двери там были заметены песком. Значит, напрямую до них не добраться. Если это вообще было здесь, а не в каком-нибудь другом дворце…

— Эти двое — твои друзья?

— Ну что-то вроде. По крайней мере, половина из них.

— Попробуй, позови их.

— Мысль, поражающая своей новизной. — И, набрав полную грудь живого ночного воздуха, Волк проревел: — Масдай! Палин… Реб… Кросс… Шарад! Вы где?!

— Зде-э-эсь!.. — донесся в ответ издалека, на грани слышимости, шершавый шерстяной голос.

— Где — здесь?

— Там же, где и бы-ыли!..

— А где старик?

— На мне-э спи-ит…

— Лети сюда! Сможешь меня по голосу найти?

— Лечу-у-у!..

— На ком он спит? — испуганным шепотом быстро спросил Огранщик. — Кого ты позвал? Кто должен прилететь? Демон ночи?

— Какой демон ночи, ты чего, Витек? Сказок начитался? — устало отмахнулся от него Серый. — Это Масдай, ковер-самолет говорящий. Болтающий, я бы даже сказал. Помнишь, я тебе про него говорил? Сейчас он будет здесь, и мы поужинаем и ляжем спать. А завтра все обсудим — утро вечера мудренее. А вот и он, король воздуха…

Через провал в куполе зала, ловко сманеврировав, под аккомпанемент заливистого храпа спланировал Масдай и приземлился прямо рядом с попутчиками.

— А где вода? — Не успел ковер опустить кисти, как джинн сел, кружка наготове в сухонькой костлявой ручке.

— Вниз и направо, — любезно подсказал лукоморец.

Проснулся Волк оттого, что кто-то тряс его за плечо и панически причитал:

— Я ослеп… Я ослеп… Я ничего не вижу… Глаза… Мои глаза горят… Огонь… Огонь…

Мгновенно стряхнув с себя остатки сна, он вскочил и увидел около себя Огранщика. Он лежал на песке, скрючившись и закрывая лицо руками, как будто надеялся вдавить его в затылок.

— Мои глаза… — стонал он.

— Что слу… — начал и не закончил Серый.

Он все понял.

Утро.

Солнце встало.

— Ты смотрел на солнце?

— Солнце? Это и есть Солнце? Да, я смотрел на Солнце! Но недолго, всего минуты три… А потом у меня пошли круги перед глазами и я ослеп. Это мне наказание за то, что я сбежал из Подземного Королевства. Теперь я умру…

— Ничего страшного, — поспешил успокоить его Волк, ругая себя на чем свет стоит, что не подумал вчера предупредить человека из темноты об опасностях дневного света. Но кто мог подумать, что у того хватит ума смотреть на солнце. Целых три минуты! Но вчера просто все так устали… если не иметь в виду Ребуса… и Масдая… А потом им пришлось еще раз спускаться к старому руслу с бурдюками и идти к реке за водой. А затем последовал незабываемый ужин, когда Огранщик сначала заявил, что никогда не будет есть ничего с таким отвратительным вкусом и отталкивающим запахом, даже если наверху это и называется хлебом, а потом «через не могу», умял столько продуктов, что полночи не мог заснуть, а все ворочался и постанывал, заглушая иногда даже храп джинна… И предстоящее утро поэтому совершенно вылетело из головы. А откровенно говоря, и отродясь не залетало…

Вспоминая все это, Волк быстро смочил кусок ткани, оторванный от подола бурнуса Шарада, уже успевшей когда-то нагреться водой из бурдюка и приложил его к покрасневшим и истекавшим слезами глазам Виктора.

— Подержи так, не убирай. Скоро будет получше. И на будущее — урок тебе: не пялься, куда не надо. Понял?

— Но оно было такое… прекрасное… невероятное… ослепительное…

— Вот и ослеп, — проворчал Сергий, прикладываясь к бурдюку, перед тем как его завязать.

— Так ты точно знаешь, что это пройдет? — тревожно спросил Огранщик.

— Пройдет, пройдет. Не успеешь оглянуться — пройдет, — успокоил его Волк.

— Как я счастлив, что первым из моего народа увидел Солнце! — Огранщик, облегченно улыбаясь, откинулся на теплый песок и прижал повязку к глазам. — Когда они выйдут на поверхность, это будет обязательно ночью, и мы не будем спать всю ночь, а будем смотреть на Звезды, а утром все вместе встретим Солнце! Но я предупрежу, чтобы они не смотрели на него в упор… Как они будут счастливы тоже… Как рады… Если человек не видел Солнца — жизнь его прожита зря. Кстати, Путешественник, ты имел возможность подумать над тем, как помочь моему народу выбраться наверх?

— Ты хочешь сказать, как сломить их сопротивление и вытащить их наверх? — кисло поправил его Волк. — Или после вчерашнего выступления у тебя еще остались какие-то сомнения по этому поводу?

Улыбка медленно сползла с лица Виктора.

— Что я мог сделать? Глупые люди! Их загнали под землю, как камнеежек, обратили в рабство, а они счастливы!

— Как кого? — недопонял Серый.

— Ну ты в детстве приятелям загадку загадывал? — проснулся Шарад.

— Какую загадку?

— «Кто это — маленький, зеленый, камни ест?»

— Н-нет… А кто это?

— Маленький зеленый камнеежка, кто же еще.

— Преглупое животное, но хорошая шкура для сапог, — добавил Виктор. — Из крупного может выйти даже две пары. Хотя такими большими они вырастают редко.

— А-а… А из чего у вас одежду шьют, раз уж про это речь зашла?

— Базальтовое волокно.

— Я так и думал, — с видом знатока кивнул Серый, взяв на заметку при случае спросить у Ивана, где растет базальт.

— Значит, нет никакой надежды возродить наш город? — тоскливо проговорил Огранщик, возвращаясь к больной для него теме. — И мои люди так и останутся рабами? Я не понимаю, как так можно — предпочесть остаться сытым рабом с крышей над головой и отказаться от голодной, бездомной, безводной, но свободы! Мне стыдно за них, Путешественник.

— В принципе можно вернуть реку обратно в старое русло, — пожав плечами, стал рассуждать вслух Волк. — Можно спустить вниз металлические ворота, которые мы видели в том зале, привалить их к дыре, а сверху присыпать камнями и песком. Масдай нам в этом поможет. Тогда колодцы наполнятся, и в городе снова можно будет жить. После капитального ремонта, конечно. И завоза продовольствия… Можно пробраться в ваше королевство и поодиночке перебить стражу и запугать всех остальных недомерков, чтобы они не мешали нам. Но как заставить людей вылезти из-под земли, если они этого не хотят, я не знаю.

— Конечно, я всегда могу вернуться, — угрюмо заговорил Огранщик. — И еще раз попробовать поговорить с ними. Сначала с родней и друзьями. Потом… если они не передадут меня стражникам… с остальными, кому можно доверять. Наверное… И тогда, может быть, мы соберемся и вырвемся на волю.

— Ты сам веришь в то, что говоришь? — вмешался в разговор Шарад.

Виктор вздохнул и отвернулся.

— Вот видишь, — удовлетворено продолжил джинн. — Даже ты понимаешь, что заставить их оттуда выбраться может только чудо. Поэтому давайте не терять времени и…

— Или волшебство, — вдруг проговорил Волк.

— Что?

— Ребус! Когда мы найдем твой кувшин и ты поменяешься местами с Иваном, мы сможем вернуться сюда и все исправить?

— Я не Ребус, я Шарад! И — да, я один из самых могущественных джиннов в нашем мире. Я могу построить дворец или разрушить город…

— А можно, чтобы и дворец построить, и город? — загорелся идеей Огранщик и даже вскочил на ноги.

— Легко, — снисходительно повел сутулым плечом Шарад.

— И вытащить мой народ на землю?

— Не проблема.

— И наказать угнетателей?

— С удовольствием! — энергично потер ладони джинн. — Что мы с ними будем делать? В этом веке самое модное наказание угнетателям подземных народов — это…

— Потом, потом, — замахал на них руками Волк. — По дороге обсудите. А сейчас, джинн, погадай лучше, там ли еще твой сосуд. Нам надо спешить.

— Слушаюсь и повинуюсь…

Иван отложил фолиант в сторону, отодвинул чернильницу с пером и стопку пергаментов, на которых он выписывал основные даты и события «Истории Третьей Великой Войны джиннов и людей» автора, пожелавшего остаться неизвестным.

Если бы не события, сопутствующие его появлению здесь, он мог бы подумать, что попал в рай. Все полки, стеллажи, этажерки, шкафы, тумбочки, корзины и даже тазы под кроватью были забиты книгами. Научными трудами, магическими трактатами, описаниями самых невообразимых стран и земель, приключений и путешествий, которые бедному королевичу Елисею наверняка даже и не снились. Самые старые из них были написаны еще на папирусах, грубо выделанных шкурах и глиняных дощечках, а новейшие, если как следует принюхаться, еще распространяли запах свежей краски — наверняка и месяца не прошло, как вышли они из-под пера переписчика.

Свободной от беспорядочной экспансии вещей оставалась только одна стена. Она была ровная и гладкая, как бывает ровной и гладкой поверхность воды. Как вода, она отражала в себе все, что размещалось и происходило в кабинете джинна. В движение, подобно потревоженной брошенным камнем поверхности озера, она приходила только тогда, когда его вызывал из их мира Фарух. И тогда царевич мог противостоять этому призыву не больше, чем лосось перед нерестом — зову реки, в которой он когда-то появился на свет. Что бы он ни делал, все мгновенно выпадало у него из рук, и он, не разбирая пути, бросался в это безводное озеро, поднимая волну, выплескивавшую его на той стороне реальности.

Подумав о Елисее, Иванушка почувствовал себя виноватым. Ведь, если посчитать, он не вспоминал про него уже несколько недель. Раньше о таком святотатстве и помыслить было немыслимо, и скажи ему кто-нибудь такое дома, он не только поднял бы его на смех, но и счел бы за ненормального.

А вот, гляди-ка, не вспоминал.

Надо же…

Кряхтя и ойкая, он кое-как поднялся с ковра. Ноги, шея, спина, руки и даже уши затекли от долгого полусидения-полулежания в разнообразных позах, одна неудобнее другой. Судя по всему, стулья, диваны и кресла в стране джиннов или не были еще изобретены, или были уже запрещены как предмет излишней роскоши. И лукоморская анатомия царевича после полуночи физических мучений за увлекательными книжками взбунтовалась.

Иван чувствовал, что подавить эту смуту могла только энергичная прогулка.

Но прогулка — где?

Ходить по кабинету Шарада было хоть и интересно, но опасно для окружающих объектов. Свидетелями тому уже стали три пробирки, две колбы, большая реторта, какой-то замысловатый, но очень хрупкий приборчик и чучело неизвестного страхолюдного зверя, который, судя по всему, при жизни был размером с буйвола, морду и все восемь лап имел, как у крокодила, а хвост колесом и жало длиной с меч, как у скорпиона.

Ходить по чужому дому и чувствовать себя то ли вором, то ли шпионом царевичу ужасно не нравилось, хоть и проделал он это уже пару раз — тоже по настоянию природы.

Выйти на улицу? Но что ждало его там? Ведь это был не просто чужой город — это была чужая волшебная страна, и без особого приглашения в гости к ней заваливаться побаивался даже Иванушка. И к тому же он опасался, что если вдруг джинн его найдет и начнет ритуал обратного обмена, то вне дома он может его и не услышать. Ведь кто его знает, как там у них, джиннов и магов, все устроено. Если ты с этим не рожден, то, наверное, двадцать лет учиться надо.

Но теперь, когда про него наконец вспомнили, королевич Елисей не собирался покидать память Иванушки так просто. Он подбоченился, подкрутил молодецкий ус, повел богатырским плечом и сказал: «Послушай, Иван-царевич, выйди на улицу! Чего тут бояться? Пока этот молодой сулейманин доберется до Шатт-аль-Шейха, пройдет, может, неделя! И что, ты все это время собираешься просидеть в четырех затхлых пыльных стенах? И когда ты будешь рассказывать Сергию, да и всем остальным, что побывал в стране джиннов, ты не постыдишься добавить, что не знаешь, как она выглядит и на что похожа, потому что наружу высунуться побоялся? И не будешь жалеть, что ты, единственный, может, на свете сейчас живущий человек, побывал в таинственной стране из древних сказок и ничего, кроме книжного шкафа, не увидел? Никто ведь не заставляет тебя пускаться в далекое и опасное путешествие — ты всего лишь должен выйти на улицу и погулять по городу. Ты же видел этого Шарада, внешне он ничем не отличается от нормального человека, что бы Фарух ни говорил: ни рогов, ни дыма из ноздрей, ни пламени из ушей, ни прочей ерунды, а значит, и на тебя на улице никто не обратит внимания. Настоящие витязи Лукоморья отвернулись бы от тебя и никогда не подали бы тебе руки и вслух не произнесли бы твоего имени, если бы знали, что ты струсишь выйти на какую-то жалкую улицу какого-то захолустья. Ну решайся! Витязь ты или не витязь?!»

Иван подумал и решил, что он витязь.

После ошеломляющей четырехчасовой прогулки по сказочному городу из грез и сновидений, во время которой он, как и надеялся, не привлек ничьего внимания — возможно, не в последнюю очередь потому, что улицы были пусты и безлюдны, как в Лукоморске в полдень первого января, — Иванушка, кроме того, еще решил, что он не просто витязь, а витязь потерявшийся.

Понимая всю серьезность предпринимаемого шага, царевич чрезвычайно ответственно отнесся к вопросу ориентации на незнакомой местности. Он не забывал отсчитывать кварталы, запоминать повороты, отмечать про себя вывески, фонтаны и прочие достопримечательности, от которых разбегались глаза и захватывало дух, обращать внимание на форму и цвет булыжников на мостовой под ногами, но вот поди же ты! — когда пришла пора поворачивать обратно, этого самого «обратно» он и не нашел.

Были на месте и арки, и колонны, и великое разнообразие иных моментально западающих в память ориентиров, но это были ДРУГИЕ арки и ДРУГИЕ колонны, которых — Иван «Приключениями лукоморских витязей» поклясться мог бы! — еще минуту назад на этом самом месте не было!.. ДРУГИЕ повороты вели на ДРУГИЕ улицы, и ДРУГИЕ вывески зазывали-заманивали невидимых клиентов в загадочные лавки и непонятные мастерские.

Несколько раз Иван, набравшись смелости, наугад открывал незапертые двери, и изумленному взору его открывались то сыплющая искрами драгоценных камней ледяная пещера, то прохладный сад с белыми мраморными скамьями у журчащих ручьев, то зловонный каземат, в котором что-то кишело и скреблось в промозглом мраке, то безжизненный стальной лабиринт с раскаленными решетками над бездной вместо пола…

В принципе хотя бы в сад можно было бы и заглянуть для подробного осмотра, но задумчиво извивающиеся черные листья невиданных растений (ой, растений ли?.. и листья ли?..) на фоне ядовито-лимонного неподвижного неба как-то быстро отбили у царевича желание встретиться с такой матерью-природой наедине.

Осторожно прикрыв очередную дверь, за которой остались сиреневые волны неведомого океана и розовые птицы на фоне бирюзового не то заката, не то восхода, Иванушка почувствовал, что в районе желудка у него медленно зарождается холодная пустота ужаса.

Или он сошел с ума, или заблудился в этом безгранично волшебном городе.

В равнодушном, изменчивом, издевательски-безлюдном — или безджинном? — чужом городе.

Интересно, что лучше?

Зато теперь ему будет что рассказать Сергию.

И всем остальным тоже.

Ха-ха.

Что бы сделал сейчас королевич Елисей?

А Волк?

Иванушка безнадежно вздохнул.

Он готов был спорить с кем угодно и на что угодно, хоть на свое спасение из этого безумного города, что такой ерунды с отроком Сергием-то уж никогда бы и ни при каких обстоятельствах не приключилось.

Он не заблудился бы на постоянно меняющихся улицах просто потому, что он не вышел бы из дома джинна.

А не вышел бы из дома джинна он потому, что туда просто бы и не попал.

Он никогда бы не согласился поменяться местами с Шарадом, он не поддался бы на сентиментальную историю о безответной любви, он не свалился бы от лихорадки просто потому, что с ним не могло этого произойти по определению!

Только с недотепой и растяпой Иваном, царевичем лукоморским.

Как хорошо быть отроком Сергием!

И как ужасно — Иваном-дураком.

Сколько раз называл он меня так. И, наверное, в этом есть изрядная доля истины.

И даже, ох, боюсь, не доля…

Удрученный царевич снова расстроенно вздохнул, и на этот раз ему показалось, что весь город горестно охнул, содрогнувшись всеми своими фантастическими переулками, домами и парками, сочувствуя ему.

Впрочем, виновато оглядевшись, Иванушка убедился, что все вокруг осталось, как было — то есть как не было еще три минуты назад.

Какая блажь…

Да и жалобами беде не поможешь.

Уж Волк-то ни за что не стал бы посреди незнакомого города жаловаться перекресткам на превратности судьбы.

И Иван, сердитым взмахом головы отогнав праздные мысли, решил вернуться к стеле, которую он минуту назад видел на площади в квартале отсюда, и под ней все обдумать.

С чего он взял, что под стелами лучше думается, или что он найдет ее на той же площади, когда вернется, или что эта площадь вообще окажется на том же самом месте, что и была минуту назад, он объяснить вряд ли смог бы.

Но его никто и не спрашивал.

С чувством глубокого удовлетворения обнаружил царевич, что ни площади, ни стелы на старом месте уже нет, но зато за его спиной появился сквер с нефритовым фонтаном и глыбами грубо ограненного горного хрусталя вокруг него — наверное, специально для сидения.

Он быстрым шагом, почти бегом подошел к фонтану, пока тот не передумал, и, игнорируя хрустальные банкетки, торопливо бухнулся прямо на бортик — пойди теперь и исчезни вместе со мной, мрачно подумал он и ухватился покрепче за край.

Но зловредный фонтан исчезать не торопился. Он старательно делал вид, что ничего более стабильного во всей этой стране, да и в десятке соседних, нет и быть не может и что, просиди Иван-царевич тут хоть до старости, его полупрозрачная изумрудная чаша с места не сдвинется ни на миллиметр.

Но Иванушка был настроен на продолжительную осаду. Он уже привык к тому, что не только дома — целые улицы и кварталы, дождавшись, пока он отвернется на мгновение, исчезают или меняются местами с другими частями городской географии, играя, похоже, в какие-то безумные архитектурные прятки или догонялки друг с другом.

Он не удивился бы, если бы вдруг оказался на карнизе последнего этажа какого-нибудь легкомысленного здания или на спине каменной химеры на крыше полупрозрачного дворца, как раз собирающейся слетать на пару часиков в соседний город навестить знакомых.

Но он никак не мог свыкнуться с тем, что сквер вокруг него и фонтан под ним остаются неизменными.

Такое постоянство требовало изучения, чувствовал царевич.

Держась на всякий случай одной рукой за бортик, он обошел фонтан кругом.

Центральная фигура, обратил он теперь внимание, была похожа не то на распустившийся цветок, не то на извержение вулкана, не то на осьминога со сковородкой на голове, танцующего брейк-данс. И совсем рядом с тем местом, где он просидел битых полчаса и где спускался к воде листик, или вытекала лава, или проступал клюв — в зависимости от воображения наблюдателя, Иванушка вдруг заметил какую-то надпись. Она начиналась почти над самой водой и уходила столбиком причудливо переплетавшихся символов вниз, в блистающую зеленоватую глубину чаши.

Он попытался ее разобрать, но значки были довольно мелкими, а бликующая под солнцем вода почти полностью скрывала даже сам факт наличия каких-то знаков, и поэтому, прочитав первые несколько слов: «Радость воды ощути перед…» — он встал на бортик коленями, на всякий случай крепко ухватился за край руками и наклонился чуть вперед, желая узнать, перед чем же все-таки надо было ощутить радость воды предполагаемому читателю.

Но пальцы его соскользнули с мокрого камня, он покачнулся и, окончательно растеряв остатки равновесия, неуклюже, боком полетел в воду.

Мир завертелся у него перед глазами, громадная прозрачная волна накрыла его, и он увидел звезды.

Чьи-то руки подхватили Иванушку, приподняли его и потащили в неизвестном направлении.

Он попытался открыть глаза, но то ли ресницы слиплись от воды, то ли веки свело от отчаянного зажмуривания, но это ему не удалось.

Он хотел остановить своих переносчиков, спросить, кто они, где он и что с ним произошло, но язык не слушался его, а мысли, хоть и подмокшие и отяжелевшие, все же умудрялись разбегаться в разные стороны, как ошпаренные тараканы, при любой попытке собрать их воедино для составления простейшего вопросительного предложения.

Он подумал о том, как бы высвободиться, но сконфуженный и дезориентированный организм, так до сих пор и не понявший, тонул он только что, летал или был пропущен через соковыжималку, решительно отсоветовал ему это делать, сославшись на головокружение, тошноту, сердцебиение и прочее тотальное ухудшение самочувствия на грани с полным его отсутствием. Одним словом, бедный Иванушка испытывал на себе сейчас явление, никому из его современников не знакомое, — глубокий шок человека, еще несколько минут назад не подозревавшего, что слово «мир» имеет множественное число.

И тогда он расслабился и стал ждать, когда же его доставят туда, куда его собираются доставить, приведут в чувство, накормят-напоят (при одной мысли о еде желудок его энергично потер стенку о стенку) и начнут расспрашивать. Тогда уж и он своего не упустит…

— Эй вы, голодранцы, куда это вы его несете?

Надменный, слегка гнусавый голос прервал блаженное Иваново полузабытье.

Несущие его остановились.

— Это наш брат. Он опять напился. Мы его несем домой, к матери — пусть проспится.

Брат? Кто — брат? Какой брат? Голос отвечавшего не был похож на голоса Дмитрия или Василия. А о существовании других братьев ему до сих пор известно не было.

— А-а, ну проваливайте. Не задерживайтесь здесь, среди благородной публики.

— Уже идем… Уже бежим…

Голоса раскланивались и заискивали.

— Ммм… Ах-х-х…

— В себя приходит. Скорее давай! — тревожно прошептал один из людей (Иван уже понял, что их было двое; кроме того, он очень надеялся, что они были люди).

Парочка действительно побежала — путешествие стало более тряским и неудобным. Правда, вскоре оно завершилось.

Как куль с мукой, Ивана с размаха бросили на землю, и, встретившись с пренеприятно твердым и острым камнем, неизвестно зачем в этом месте находившимся, его голова непроизвольно сказала: «Ой».

— Смотрим быстро и уходим, а то он за нами может увязаться, — опасливо пробормотал тот же голос, и две пары рук нервно зашарили по карманам Иванушки.

— Нет ничего.

— По-хорошему смотри.

— Сам смотри.

— И верно — нет…

Иван почувствовал, как в голове его туман начинает медленно рассеиваться — наверное, от удара. Нет худа без добра.

— Такого добра на дороге как навоза! — разочарованно протянул второй и выпустил из пальцев его амулет-переводчик.

— От… от… отстань… те… — с усилием приподняв голову, пробормотал Иванушка.

— Ничего нет. А с виду — приличный человек… Тьфу.

— Да ладно, Охр. Нет и нет. Снимаем с него сапоги и дуем отсюда. На бутыль кайшлыкау старого жмота как раз хватит.

— Пожалуй, больше нам ничего не остается. Хе-хе…

— Н-не… н-не…

— Р-раз-два!..

Иван ощутил, как его ноги взметнулись в воздух и тут же пребольно стукнулись босыми пятками о жесткую землю.

— Ахх, — снова вырвалось у него мучительно, и от этого усилия вдруг даже приоткрылись глаза.

Замутненному взору его предстали два слоника.

Или зайчика?

Или он все-таки наконец сошел с ума?

— Гляди, глядит.

— Пусть глядит. Если он попытается получить обратно свою обувку у старины Панта, это я бы на него хотел посмотреть.

— Пока, модник!

Один из грабителей незлобно пнул его в бок, и оба они не торопясь перешли через дорогу и скрылись за дверями какого-то заведения с окнами без стекол и рам, завешенных шторами из раскрашенной акварелью мешковины. Оттуда неслись веселые вопли, хохот и громкая музыка. Впрочем, музыкой вылетавшие из окон звуки Иванушка назвал весьма условно и только потому, что по логике вещей именно она должна была сопровождать смех и веселье в заведении с кружкой и бутылкой на вывеске. Для его же измученной головы это звучало так, как будто кто-то долго и мучительно спускался с Потемкинской лестницы на копчике, а по окончании спуска ему же надели на голову медный котелок, поверх него — деревянную шайку и начали затаскивать обратно за ноги.

«Вот это да! — Впервые за последнее время мысли царевича хоть и неохотно и с оговорками, но начали собираться в привычном месте. — Ничего себе, сходил погулять, называется. Розовые слоники… Зеленые человечки… Интересно, можно заболеть белой горячкой на трезвую голову? Или это осложнения после старой простуды?»

В это время дверь трактира открылась, и из него вышли те же двое, но с большущей и, судя по виду, тяжелой бутылью в руках.

Иван понял, что они те же, потому что они приветливо помахали ему и улыбнулись, как старому знакомому.

Он как-то читал, что белым все люди с черной и желтой кожей кажутся на одно лицо, но все как-то не имел возможности в этом лично убедиться.

Зато теперь к этому списку он своею рукою мог бы приписать людей с кожей зеленоватого цвета, заячьими ушами и носом-хоботом, свисающим до подбородка.

Людей, бесстыже пропивающих чужие сапоги.

Он сделал попытку встать.

Минут через десять эта попытка увенчалась бесспорным успехом, и он, раскачиваясь и балансируя, как моряк, впервые сошедший на берег после трехлетнего кругосветного плавания, галсами пересек узкую улочку и вошел в трактир.

Хозяин, бросив опытный взгляд на его босые ноги, встретил его холодно.

— Пошел вон, бродяга, — посоветовал он.

— Я не бродяга, — сосредоточенно, стараясь не смотреть на еду, безвозвратно исчезающую в бездонных ртах посетителей за столами, ответил Иван. — Только что… Недавно… сюда приходили двое и приносили вам сапоги.

— Да? — приподнял бровь хозяин.

— Да. Это мои. Отдайте их мне, пожалуйста.

— Кайса, — обратился хозяин к тощей старухе в ужасном фиолетовом платье, протирающей кружки у противоположного конца стойки. — Нам какие-нибудь двое приносили сегодня какие-нибудь сапоги?

— Не так давно, — подсказал Иванушка.

— Что у нас тут, базар? — неприязненно отозвалась хозяйка, не поворачивая головы. — Нет у нас никаких чужих вещей.

— Ты слышал — нет, — любезно продублировал трактирщик.

— Но я видел, как…

— Слушай, парень, тебе же сказано — нет. — Из-за ближайшего стола, угрожающе шевеля ушами, стали подниматься четверо громил. — Давай, или делай заказ, или проваливай отсюда, не приставай к честным предпринимателям.

Пант (судя по всему, это был тот самый пресловутый скупердяй, которого упомянули в разговоре грабители) недоуменно повел хоботком — видимо, до него не сразу дошло, что под «честным предпринимателем» подразумевают именно его.

— Ты слышал, что тебе сказали? — поддержал наконец он своих незваных защитников. — Если у тебя нет денег, чтобы заплатить за обед или выкупить свои шмотки, вали, пока тебя не вышвырнули.

Иван недобро прищурился и схватился за меч.

Вернее, за то место, где меч обычно был.

Если бы царевич воспитывался в легендарном монастыре Бао-Линь, о чем он долго мечтал и бесплодно намекал своим родителям, он бы сейчас схватил со стойки крышку от кастрюли, и через три минуты в этом заведении вертикально остались бы стоять только стены.

Но он вырос во дворце лукоморского царя, вернее, в его библиотеке, и этот прискорбный для уличного бойца факт любого делал полностью непригодным к рукопашной с четырьмя зелеными верзилами из неизвестного мира.

Поэтому единственное, что оставалось побежденному в так и не начавшемся сражении лукоморскому витязю, — это гордо развернуться, презрительно пожать плечами и, не теряя чувства собственного достоинства, покинуть помещение.

Когда он проходил мимо окна, оттуда на него дерзко и высокомерно глянул какой-то растрепанный, бледно-зеленый и длинноносый до отвращения абориген.

Иван раздраженно замахнулся, и абориген в ответ агрессивно взмахнул рукой.

Царевич, рефлекторно пытаясь предотвратить удар, выкинул кулак вперед, раздался веселый звон разбитого стекла…

— Зеркало! Он разбил мое зеркало! — завопил за спиной хозяин.

— Голодранец! — подхватила его жена.

— Попался! — взревела где-то за его спиной криминальная четверка.

— Бей его, бей его! — вступил хор веселых голосов из-за других столов, и Иванушка, не дожидаясь окончания спевки и наплевав на приличия и традиции лукоморских витязей, распахнул плечом дверь на улицу и помчался, не разбирая дороги, подальше от столь негостеприимной точки общественного питания.

Мощная пружина вернула тяжелую дверь на место как раз в тот момент, когда в проеме показались двое из громил. Еще двое и все остальные, пожелавшие принять участие в неожиданном развлечении, были отброшены ими назад и стали валиться друг на друга. Образовалась изрядная куча-мала. Поняв, что босоногого хулигана уже не догнать, раззадоренные посетители решили подраться хотя бы между собой, чтобы не пропадать куражу зазря, и были в тот день биты многие окна, блюда и зеленые носатые лица.

А бедный Иванушка, потрясенный, разбитый и голодный, несся очертя ушастую голову и расталкивая встречных прохожих, проезжих и просто неповоротливые деревья, пока не понял, что за ним никто не гонится, что он уже не в городе, а в лесу, и что он безнадежно заблудился.

Опять.

И теперь наконец у него есть время, чтобы спокойно присесть под каким-нибудь деревом или кустиком, отдышаться и обдумать создавшееся положение.

Хотя обдумывать тут было не слишком много чего.

Во-первых, после падения в фонтан в мире джинна он неизвестно как оказался в совершенно ином мире.

Во-вторых, он не имел ни малейшего представления, как отсюда выбраться. А если это ему и удастся, то неизвестно, куда он после этого попадет и не будет ли это новое место таким, что уж лучше бы ему оставаться здесь.

В-третьих, он навсегда потерял человеческий облик и стал похож на обитателей этой негостеприимной страны.

И последнее и самое главное: он потерял сапоги, и их надо вернуть любой ценой. Сергий, если узнает, убьет.

Хотя, честно говоря, он с удовольствием предпочел бы быть убитым отроком Сергием в своем родном и знакомом, как старый диван, мире, чем влачить тоскливое существование здесь, среди слоников, которые решили стать зайчиками, забыв о том, что вообще-то они зеленые человечки.

Иванушка устало опустился на землю, покрытую опавшими розовыми листьями, и глянул на свое отражение в неподвижной темно-лиловой воде маленького лесного озерка. Откуда-то он точно знал, что это именно вода, а не последствия глобальной экологической катастрофы.

Отражение грустно подтвердило самые худшие его опасения.

Расстроенно швыркнув хоботом, царевич оторвал от подола рубахи полосу и принялся перевязывать порезанную предательским зеркалом руку. Через тонкую ткань медленно проступали красные пятна крови.

«Хоть это осталось как у людей, — невесело усмехнулся царевич. — А то я уж думал, будет какая-нибудь синяя жижица. Или бесцветный газ».

Светило в неуклонно сереющем небе утомленно проваливалось в горизонт.

Приближалась ночь.

Хотелось есть и пить.

Иван уже давным-давно, месяца полтора назад разуверился в том, что в лесу специально для заблудившихся путников и беглецов существуют удобные пятизвездочные избушки с гостеприимными, полными полезной информации и добрых советов хозяевами, и поэтому теперь сразу решил полагаться только на себя. И чтобы не вспоминать лишний раз о том, что он оказался один-одинешенек где-то на выселках Вселенной без обратного билета, он решил занять себя чем-нибудь нужным и важным, например, поиском под ногами или над головой чего-нибудь съедобного и, если повезет, тропинки хоть куда-нибудь.

Со съедобным проблем не возникло — шагах в пятидесяти от озерца рос большой, в меру колючий куст, весь покрытый крупными круглыми ягодами с прозрачной кожурой, через которую просвечивала сочная красная мякоть. Они оказались ароматными и приятными на вкус, особенно для человека, несколько дней толком вообще не евшего — три стакана лимонада, выпитые в доме джинна, даже самый строгий диетолог питанием назвать бы не мог, у него от голода просто язык бы не повернулся.

И царевич, не раздумывая и не обращая внимания на то, что по кислоте они уступали разве что аккумулятору, быстро и жадно объел половину урожая.

К тому времени, когда он запил свою вегетарианскую трапезу холодной лиловой водичкой из озера, предусмотрительно сперва сдув с ее поверхности нахальных голенастых насекомых, уже почти полностью стемнело.

Он решил отложить поиски выхода до завтра, забрался на кривое дерево с желтой корявой корой и попытался устроиться поудобнее на толстой развилке метрах в трех от земли. Когда это ему все же не удалось — как Иванушка и предполагал, развилка дерева, пусть и очень толстая, заметно отличалась не в лучшую сторону даже от самой неудобной кровати, — он походя пожалел, что он слоник, а не птичка, недолго полюбовался двумя большими лунами на небосводе — красной и белой, чтобы не сказать прозрачной, зависшими рядом, почти касаясь друг друга, и незаметно уснул. Сон ему снился только один, короткий, но зато повторяющийся — как он во сне ворочается, свешивается с ветки и летит с трехметровой высоты на землю головой вниз. Каждый раз он вздрагивал, невнятно вскрикивал, но проснуться сил не хватало, и двухминутный кошмар, чуя свою безнаказанность, возвращался снова и снова.

Так они втроем — Иванушка, дерево и навязчивое сновидение — провели всю короткую летнюю ночь и не видели самого интересного.

Того, что случается раз в семьсот лет.

Чуда природы.

Медленного слияния двух лун — яркой красной и белой, прозрачной.

Когда красная луна полностью скрылась за прозрачной, из недр ее вырвался луч алого света и, сконцентрированный и усиленный прозрачной луной, как лупой, упал на лес. Он стремительно пробегал по деревьям и кустам, как будто второпях разыскивая что-то, и тут и там то и дело вспыхивали и гасли гроздья маленьких огоньков.

А между тем луны степенно продолжали свое движение, через несколько минут диски их сместились, и луч, коротко скользнув по дрожащей листве в последний раз, пропал, чтобы появиться снова только через семьсот долгих лет.

И лишь лунная ягода — круглая, с прозрачной кожурой, через которую просвечивает сочная красная мякоть, — слабо светилась в темноте призрачным космическим светом далеких лун.

Но пришло неяркое заспанное утро, и пропал и он, и ничто более не напоминало нелюбопытным жителям этого мира о таинственном ночном событии.

Иван проснулся в препротивнейшем настроении.

Болела затекшая спина. Болели бока. Болели плечи. Шея вывернулась на сорок пять градусов и упорно не желала вставать в природой предназначенное ей положение. И, что самое обидное, вокруг не было ни единого следа хищных зверей, опасаясь которых он и забрался на ночь на это несчастное дерево, как делали все витязи Лукоморья.

Несмотря на вчерашние усилия, сегодня есть хотелось снова, и едва ли не в десять раз сильнее. Но при одном взгляде на прозрачно-красные ягоды Иван вдруг вспомнил, что человек, даже непонятно как и неизвестно на сколько оказавшийся в таком нелепом обличье, как он, все равно остается существом, любящим на завтрак съесть кусочек свинины с хрустящей поджаренной корочкой, или говядины в грибном соусе, или баранины с черносливом, или котлетку, желательно отбивную, или пельменей с уксусом и перцем тазик побольше, или хотя бы сковородочку грибочков жареных с картошечкой и лучком…

Дальше Иванушка думать не смог, потому что захлебнулся слюной.

Так дальше продолжаться не могло.

Что бы сейчас на его месте сделал Сергий?

Пошел и ограбил бы кого-нибудь, а на вырученные деньги накупил в городе разносолов.

Такой вариант царевича не устраивал — во-первых, по этическим соображениям, во-вторых, по причине отсутствия на данный момент города.

Но найти город, наверное, будет не так уж и сложно, в то время как с деньгами, или что у них там вместо них придумали…

И тут Ивана осенило.

Он сейчас соорудит из куртки сумку, наберет в нее этих ягод, отнесет в город и продаст. Или сразу поменяет на еду.

На настоящую еду.

С хрустящей поджаристой корочкой.

Город найти оказалось гораздо проще, чем думал Иван поначалу.

Когда импровизированная его сумка была полна еще только наполовину, со стороны восходящего солнца донеслись тяжелые медленные удары, как будто били в огромный медный колокол. Звук был приглушенный — видать, и звонарь, и его инструмент находились далеко от Иванушки, — но ясно различимый. Были ли это городские часы, или храмовый набат, или призыв к всеобщему сбору — значения не имело никакого.

Зато он был на сто процентов уверен, что с момента создания этого устройства массового оповещения ни одно живое существо не внимало его звону с большей радостью, чем он.

Запомнив направление, откуда слышался звон, воодушевленный царевич с удвоенной энергией принялся за сбор даров леса, на время позабыв даже о бунтующем желудке, и скоро котомка его была полна.

Интерес, с которым первый же встречный проводил взглядом его суму, обнадежил Иванушку, и через пару кварталов он набрался смелости и подошел к толстушке, деловито выливавшей ведро помоев на дорогу.

— Доброе утро, — осторожно улыбнулся он.

— Доброе, — выжидающе подтвердила тетушка.

— Вы не купите у меня эти ягоды?

— Лунные ягоды? Зачем? Мы кайшлыкне делаем. — Она двумя пальцами взяла самую крупную ягоду сверху и, помяв, понюхала ее. — А-а-ах… Хорошо пахнет. Самый сок. Отнеси ее и продай какому-нибудь трактирщику. За такой мешок алов пять выручишь без проблем, хоть по приметам после двадцатого дня осени ее вообще-то никто не собирает, — посоветовала она, кинув ягоду обратно.

Иван хотел было поблагодарить и распрощаться, но тут еще одна мысль пришла ему в голову.

— А что я смогу купить на эти пять аловв вашем городе? Видите ли, я не местный…

— Вижу, вижу, — закивала толстушка. — Разговор больно чудной у тебя. Наши так не говорят. Из Кнейфа ты пришел, что ли?

— Н-ну да. Оттуда.

— Ага. Так и думала. Вы там, в Кнейфе, все чудные. — И она задорно захохотала. Отсмеявшись, она потерла указательным пальцем переносицу. — Что купить сможешь? Ну целый окорок, к примеру; только что ты с ним будешь делать… Или снять комнату у меня на две недели, или… — она весело посмотрела на босые ноги Иванушки, — …или пару сапог.

— Сапог?!

— Нет, ну если ты что-то имеешь против сапог или обиделся…

— Нет-нет! Что вы! Что вы! Я вовсе не обиделся! Наоборот — это просто замечательная идея! Спасибо! Спасибо огромное! Вы даже не знаете, как вы мне помогли! До свидания. Я пошел.

Толстушка, помотав хоботком с таким видом, как будто если раньше у нее и были какие-то сомнения насчет умственного здоровья жителей Кнейфа, то теперь они окончательно рассеялись, подхватив пустое ведро, зашла в дом, а Иван быстро, почти вприпрыжку, зашагал дальше, крутя во все стороны нечесаной взлохмаченной головой.

Поистине, сегодняшнее утро было на редкость удачным, на сколько это могло быть в его положении, решил для себя царевич. И теперь, чтобы закрепить успех, оставалось найти какого-нибудь трактирщика и продать ему подороже весь товар и, если потребуется, сходить за ягодами еще раз или два — дорогу он приблизительно приметил. Так он сможет набрать нужную сумму и выкупить у сквалыги Панта свои сапоги. Тогда уже и жить веселее будет.

А вот и трактир.

Иванушка знал, что если он сейчас остановится, чтобы собраться с мыслями и морально приготовиться к предстоящей торговле с трактирщиком, то простоит тут, пока не умрет от голода, и поэтому, еще на улице набрав полную грудь воздуха, он с ходу влетел в раскрытую дверь.

— Здравствуйте, хозяин! Купите ягоды! Всего пять алов!..

— А за зеркало кто мне заплатит?

Иван поперхнулся остатками запасенного воздуха.

— Вы?!

— Мы, мы, — вынырнули откуда-то из глубины зала четверо мордоворотов.

Иванушка не узнал их, но почему-то был глубоко убежден, что вчера они уже встречались.

Вот оно, везение.

— Ну-ка, дай посмотреть, что у тебя там такое, — протянул волосатую руку к суме Пант.

— Лунные ягоды, — смело повторил царевич услышанное от женщины название. — Самый сок.

— Сам разберусь, сок — не сок, — пробормотал Пант, выбрал ягодку побольше и стал осторожно наминать ее. Подоспевшие здоровяки сделали то же самое. — Хмм… — наконец вымолвил трактирщик, понюхав то ли ягоду, то ли грязные пальцы, вымазанные соком. — Хороша ягодка. Хотя, конечно, по народным приметам сейчас ее уже не собирают… Ну да ладно. Предрассудки все это. Бабкины сказки. Никогда не мог понять, к чему этот дурацкий запрет. Ягода — первый сорт, даже еще лучше, чем неделю назад. Уговорил. Иди отсюда с миром. Будем считать, что за зеркало ты заплатил.

— За зеркало?! Да эта ягода стоит пять алов! И я хочу получить за нее мои сапоги!

— Сапоги? Какие сапоги? — недоуменно поводя ушами, оглядел свою группу поддержки Пант. — Этот чокнутый разбил мне вчера зеркало?

— Разбил, — дружно подтвердили они.

— Сколько стоит такое зеркало на базаре?

— Пять алов.

— И чего он еще хочет? Какие сапоги? Может, ему еще мой трактир в придачу отдать?

Верзилы натужно заржали.

— Проваливай отсюда, убогий. — И хозяин, кинув ягоду в рот, махнул рукой своим друзьям. — Помогите ему найти дверь.

— Отдайте мою куртку! — возмущенно шагнул вперед Иван.

Трактирщик захихикал.

— Я же говорил — сначала ему подай сапоги, потом куртку, потом шубу, потом карету и дворец.

Громилы, смачно разжевывая на ходу размятые ягоды, не торопясь направились к царевичу.

Иван сделал пару шагов назад и ощутил, что его пятка ударилась обо что-то холодное.

Звук падения этого предмета сопровождался веселым «дзинь-ля-ля».

— Мое зеркало! Новое зеркало! Мне принесли его всего пять минут назад! Нет, я убью его!.. — возопил, потрясая кулаками, возмущенный трактирщик.

Иванушка быстро попятился к выходу, но спина уперлась в закрытую дверь.

— В этот раз не убежишь!

Он быстро оглянулся и увидел рядом злорадно ухмыляющуюся жену Панта — Кайсу.

— Немедленно откройте дверь, — потребовал Иван и, не дожидаясь ответа, отодвинул тщедушную старушонку плечом и принялся убирать засов, но вредное создание обеими руками вцепилось в сучковатую деревяшку и повисло на ней.

— Не трогай своими граблями эту женщину!

И Иванушка краем глаза увидел, как на плечо ему легла и вцепилась в рубаху когтистая чешуйчатая рука цвета перезрелого помидора.

— А-а-а-а!!! — обернулся он.

— А-а-а-а!!! — обернулась Кайса.

— А-а-а-а!!! — обернулись хозяин и его приятели друг на друга.

Пятеро покрытых плотной чешуей, похожих на большущих кошек в костюме Спайдермена существ с тремя парами конечностей, четырьмя миндалевидными белыми глазами без зрачков и гибкими сильными хвостами бестолково махали лапами друг на друга, как будто пытаясь отогнать дурное видение.

Задетая чьей-то рукой, со стола слетела куртка, и пронзительно-красные ягоды в прозрачной кожуре раскатились по всему трактиру.

Царевич услышал слева стон и звук падающего тела.

«Кайса», — не оборачиваясь, понял он и до крови и боли впился ногтями в ладони, чтобы ненароком не составить ей компанию.

— Это колдун! — выговорило наконец чудовище в одежде трактирщика. — Он колдун! Мы обидели колдуна! Прости нас, о могущественный из могущественных! Мы не знали! Прости нашу глупость! Помилуй нас! Пожалей! Мы отдадим тебе все, что хочешь, только преврати нас обратно в нормальных людей.

И он распластался на полу перед Иванушкой.

Его примеру тут же последовали остальные четверо.

— Пожалей!

— Пощади!

— Смилуйся!

— Но я ничего не делал! Я не виноват! Я не знаю! — Трясущимися руками Иван все пытался вынуть засов из скоб.

— Всё отдадим, всё, — тихо подвывал Пант.

— Проси, сколько хочешь, — отчаянно вторили ему громилы. — Сто алов! Двести! Пятьсот!

— Но это не я!

Они ему не поверили и, то и дело стукаясь об пол лбами в знак глубочайшего раскаяния и давя спелые ягоды, поползли на коленях к нему.

Ягоды.

Царевич замер.

Да, приметы.

Да, предрассудки.

Да, бабкины сказки.

Но у нации, равнодушной к астрономии, это, наверное, единственный способ предостеречь своих потомков через века от возможных последствий сбора лунных ягод после дня слияния двух лун в двадцатый день осени.

— По-ща-ди-и-и-и!..

Иванушке было до спазмов, до боли жалко несчастных жуликов, но он понимал, что здесь, наверное, даже магия бессильна.

Засов наконец упал.

Уйти, убежать, забыть сюда дорогу, забыть весь этот кошмар. Я не трус, но тут кто угодно запаникует. Хотел бы я послушать, что сказал бы об этом Сергий.

А сапоги?

Ну какие в таком положении могут быть сапоги?!

Из кожи заменителя?

Но это бездушно!

Им уже ничем не поможешь. А сапоги пригодятся.

— Если вы вернете мне мои сапоги, которые купили у воров вчера, я подумаю о вашей просьбе, — услышал Иван чей-то возмутительно невозмутимый знакомый голос.

Несколько секунд у него ушло на то, чтобы понять, что это был его голос.

— Да! Да! Да!

Монстр в одежде трактирщика вскочил и куда-то умчался. Через минуту он вернулся с Ивановыми сапогами в руках, снова упал на колени и протянул их царевичу.

— Пожалуйста, возьми!

В двух других руках у него были зажаты мешки с монетами. Их он тоже протянул Ивану.

— Бери! Только преврати меня обратно! Умоляю! Прости меня! Я никогда больше не буду покупать краденое. Клянусь жизнью жены!

«Она тебе так надоела?» — не удержался от внутренней усмешки Иванушка, натягивая сапоги.

— Извините, пожалуйста. Я ничем не могу вам помочь. Я думаю, вам лучше не выходить на улицу, — с сожалением пожал он плечами и взялся за ручку двери.

И… не смог уйти.

По его вине, хоть и невольной, эти пятеро превратились в чудовищ, противных на вид даже самим себе. Пусть это были далеко не самые добрые, отзывчивые и честные люди, или слоники, или зайчики, или кем они там себя называют в этом мире. Может, они тут натворили немало мелких и крупных пакостей ближним своим и заслуживали наказания. Но не такого же!.. Конечно, в памяти еще был свеж случай с другим трактирщиком — паном Козьмой Скоробогатым, но тогда ему и его приспешникам только воздалось по справедливости за их преступления, и Ивана отнюдь не мучила ни совесть, ни болезненные воспоминания. Но украденные сапоги или помятая физиономия, безусловно, такого не стоили!.. Как эти бедолаги себя при этом чувствовали — представить ему, новоиспеченному зеленому слонозайцу, не составляло ни малейшего труда. Жизни с остальными слониками им теперь не будет — это к бабке не ходи. В лучшем случае их изгонят из города. Про зоопарки, лаборатории обалдевших от нежданного счастья знахарей, казематы извращенных правителей и разнообразные народные волнения с факельными шествиями, дубинами и топорами думать даже не хотелось.

И к тому же ему самому понадобится помощь в поисках пути отсюда обратно в мир джиннов.

Перекрикивая жалобные вопли безутешных монстров, царевич снова повернулся к ним.

— Видите ли, я так хорошо заколдовал вас со зла, что теперь сам никак не смогу расколдовать. Есть ли в вашем городе какой-нибудь сильный колдун или ведьма, чтобы я мог с ними посоветоваться?

— Ведьма, — не задумываясь, в один голос быстро ответили все пятеро. — У нас есть…

— Была, — проскрипела сзади Кайса.

— О нет! Только не это! — в ужасе схватился за голову один из громил.

— Что? Что с ней случилось? — встревожился царевич.

— Ты слышал сегодня утром колокол на площади?

— Д-да. Это был он?

— Это был колокол, оповещающий о казни государственных преступников.

— Ваша ведьма — государственный преступник? — слегка озадаченно переспросил Иванушка.

— Да. Ее обвиняют в колдовстве.

— Но это все равно, что обвинить рыбу в том, что она умеет плавать.

— Колдовство без разрешения от Премьер-Магистра — государственное преступление. Он прекратил действие полученного ею разрешения, а она не перестала колдовать и оказалась вне закона. И сегодня ее должны казнить.

— А разве ее еще…

— Нет. Колокол сообщает о начале приготовлений к пыткам и казни на площади — самое интересное начнется в полдень.

— Мы пропали…

— Но еще только утро!

— Ну и что? Ты думаешь, тебя пустят поболтать с ней, пока не началась казнь?

— Нет. Но я могу попытаться освободить ее.

— Освободить? Да ты точно чокнутый.

— Ее же держат в цепях, защищенных от действия любых заклинаний в дворцовой темнице.

— Там же стражи — как листьев в лесу.

— И не какие-нибудь олухи-взяточники с базара, а королевская гвардия.

— И сам Премьер-Магистр неподалеку, уж будь уверен. Он от своего праздника секундочки не пропустит, не волнуйся.

— Да туда и пылинка не пролетит незамеченной. А ты говоришь…

— Гут, — вспомнил любимое словечко Волка Иванушка. — Значит, до моего прихода она никуда не денется.

Мгновенно в трактире воцарилось благоговейное молчание.

— Кайса сможет пойти со мной — показать, где держат вашу ведьму?

— Да, господин колдун. — Старуха, боязливо не сводя с него глаз, почтительно поклонилась.

— Не называйте меня так. У меня нет разрешения от вашего Магистр-Министра, — кривовато усмехнулся лукоморец. — Зовите меня просто Иваном.

— Ты не здешний? — осторожно поинтересовался один из монстров.

— Нет. Я из… из… Да какая разница, откуда я, — так и не решившись сказать правду, отмахнулся царевич. — Сколько сейчас времени?

— Два с половиной часа до полудня, — угодливо подсказал Пант.

— Тогда мы с Кайсой пойдем. Закройте все двери и окна, никого не впускайте и никуда не выходите.

— Почему?

— Потому что если вас кто-то еще увидит, то в лучшем случае вы рискуете головой.

— А в худшем?

— И головой тоже. Если Кайса не вернется или мой план не удастся — дождитесь ночи и бегите из города куда глаза глядят… Ой, я не это имел в виду, — покраснел и торопливо поправился Иванушка, бросив смущенный взгляд на выпученные, без зрачков, жутковатые глаза чешуйчатых чудовищ, способные обозревать окрестности на все триста шестьдесят градусов. — Я имел в виду — подальше…

Подняв торопливо с пола с десяток еще не раздавленных ягод — показать ведьме, если дело до этого дойдет, — Иван махнул Кайсе, и они вышли на улицу.

Иванушка знал, что план — большая вещь.

Полки дворцовой библиотеки в Лукоморье были буквально завалены многокилограммовыми трактатами прославленных стратегов и тактиков прошлого и настоящего. Поэтому порой Ивану приходилось изрядно потрудиться, прежде чем он мог выкопать какой-нибудь свой любимый том «Приключений» и «Путешествий» из-под этой груды, закупленной оптом по сходной цене для заполнения новых шкафов еще его дедом (а пройдоха-коробейник расхвалил их ему как подписное издание захватывающих былин о войне) и теперь интересной лишь мышам и Митрохе-истопнику.

По дороге к дворцу он попытался составить план освобождения невинно осужденной ведьмы. В том, что бедняга была осуждена невинно, он не сомневался. Во всех прочитанных книгах, когда по настоянию первого министра, или визиря, или главного советника кого-то приговаривали к казни, подсудимый оказывался невиновным до неприличия. И когда кто-нибудь решался такого пленника освободить, то у них все и всегда как-то удачно получалось. Юный царевич одно время даже начинал воспринимать это с тихим удивлением как один из законов Вселенной, вроде всемирного тяготения или смены дня и ночи.

Но сейчас было одно небольшое — или большое, как посмотреть, — «но».

У всех, о ком бы он ни читал, был тщательно продуман хитроумный план.

На случай же, если хитроумный план грозил не удаться, готовился не менее хитроумный план под буквой «Б».

И под «В».

И под любыми другими буквами.

У него же хитроумный план ни под под буквой «А», ни под буквой «Б» почему-то не составлялся.

И не только хитроумный.

Но и вообще никакой.

Может быть, ему следовало хоть раз дочитать хоть один скучный стратегический труд хотя бы до второй страницы?

А может, ему просто попалась такая сообщница, после общения с которой пойдет и утопится любой, даже самый умный стратег?

Кайса не знала, где располагалась дворцовая тюрьма, не имела ни малейшего представления, как туда пробраться, не могла даже и предположить, где конкретно держат приговоренных к казни волшебников, не догадывалась, сколько стражников их обычно охраняет и где расположены посты, не говоря уже о том, где находятся ключи от камер.

— Ну хоть как ее звать-то, вы знаете?! — в отчаянии воскликнул наконец Иванушка.

— Настоящего ее имени не знает никто — колдуны, как только приходят в ученичество, сразу меняют его. Ну да что я тебе-то объясняю! Ты небось это лучше меня знаешь. А ее новое имя — Вахуна. Вахуна Змея.

— Змея? — настороженно удивился Иван. — Почему Змея?

— Говорят, что еще совсем маленькой она любила приносить домой ядовитых змей. Потом они подолгу жили у нее. Хотя ее покойные родители были почему-то против. И еще говорят, — Кайса пугливо оглянулась по сторонам, словно опасалась, что какой-нибудь недоброжелатель может ее подслушать и Вахуне рассказать, — что она может превращаться в любую змею, какую захочет. Говорят, что в ту ночь, когда онемел тот парень, который не женился на ее племяннице, у них в доме видели змею!.. А еще говорят, что старый Арах-ростовщик свалился с лестницы и сломал себе ногу не просто так, а потому что увидел под ногами большую змею, которой еще секунду назад там не было. И она человеческим голосом сказала: «Так тебе и надо, старый сквалыга!» А ведь все знают, что накануне Вахуна пыталась занять у него сто алов, но он заломил огромные проценты. А еще я слышала, что семье плотника, который взял с нее деньги за свою работу, пришлось в конце концов уехать из города, и даже не уехать, а убежать среди ночи, потому что каждый раз, когда он брался за инструмент, ему мерещились змеи. А когда полгорода два месяца животами маялось — это ведь не иначе ее рук дело было. Из вредности. Говорят, она тогда ходила на базар, и там ее несколько раз назвали уродиной и чучелом. А еще недавно во всех окрестных деревнях был скотский мор — тоже, поди, она постаралась.

— Так эта ваша Вахуна — настоящая злодейка? — нахмурился лукоморец.

— Так точно, истинный свет — злодейка! Таких злодеек еще поискать надо, и не найдешь ведь. Когда Премьер-Магистр лишил ее своего разрешения, весь город от счастья плакал. А уж когда ее схватили, радости-то было, радости!

— И после всего этого вы хотите, чтобы я ее освободил? — изумленно остановился Иван.

— Так ведь ты сам сказал, что кроме нее никто нам не поможет! Да если подумать, тебя никто и не заставляет ее освобождать, — осенило вдруг трактирщицу. — Если ты уж такой всесильный, ты можешь просто пробраться туда, переговорить с ней, как расколдовать моего мужа и его племянников, — и всё! И сиди она дальше!

Иван недоверчиво пожал плечами. Если эта ведьма действительно была такой, как расписала ее Кайса, то еще вопрос, захочет ли она помогать кому бы то ни было. И тем более за просто так, когда ценой ее помощи могла бы быть ее свобода. И если все эти страшилки действительно правда, а не полет больного коллективного воображения, что тоже не исключено, то и в правоте своего предприятия он начинал сильно сомневаться. Одно дело — спасать невиновных, но другое…

Старуха резко остановилась, тяжело дыша после долгого подъема в гору, и махнула рукой направо.

— Вот мы и пришли! Смотри — за тем углом начинается улица, ведущая прямо к дворцовой площади, где будет казнь. Дальше иди один, в такие дни даже двое вместе привлекают внимание стражи. Нервные они становятся. Везде им мерещатся чары да заговоры колдунов. Хотя я их понимаю. Постой-ка на часах в таком месте в такой день, так еще не то привидится. Иван!.. Иван?.. Ты где?!

— Тссс, — грозно прошипел бабке в самое ухо успевший стать невидимым Иванушка. — Не кричи! Жди меня здесь до полудня и, если в это время казни не будет, еще пару часов. До вечера, — секунду помолчав, на всякий случай добавил он. — Ну я пошел.

И, оставив трактирщицу стоять у стены с открытым ртом и растопыренными в разные стороны ушами, царевич, стараясь не стучать о булыжную мостовую подкованными каблуками, решительно направился навстречу самому сомнительному предприятию в своей короткой, но богатой практике.

Как он и ожидал, проплутав вокруг дворца минут с двадцать, никаких признаков того, что где-то здесь поблизости должна находиться тюрьма для особо опасных преступников, лукоморец не обнаружил. Чувствуя буквально кожей, как из воображаемых песочных часов сыплются и хоронят его здесь, в этом негостеприимном мире, колючие песчинки размером с кирпич, он отчаянно махнул рукой и вбежал в первые попавшиеся двери.

Маневрируя между прислугой и придворными, он быстро проскочил несколько коридоров, обследовал с полсотни поворотов, тупиков и закоулков, о наличии которых не подозревало наверняка и большинство самих обитателей дворца, но безуспешно.

Он разыскал четыре кладовые с продуктами, один (но большой) склад старой мебели, шестнадцать чуланов с ведрами, швабрами и тряпками в количестве, достаточном, чтобы вымыть до блеска не только дворец, но и весь город; двадцать семь хранилищ ржавых доспехов, мечей и алебард; комнаты, забитые до потолка штабелями странных дубинок с шипами и ящиками с камнями, и даже один печальный скелет, замурованный в стене, но никаких следов темниц, казематов или прочих подземелий.

Запыхавшись, Иванушка остановился отдышаться и сориентироваться на местности в одном из бесчисленных, бесконечных и безлюдных коридоров, уставленном боевыми знаменами, пыльным и, судя по вездесущей ржавчине, давно вышедшим из моды оружием и неуклюжими, но пугающего вида доспехами. Раньше он, скорее всего, подумал бы, что это сделано для прославления побед, увековечивания подвигов или воплощения мощи, но теперь, после раздражающе пыльного экскурса по закоулкам дворца, он пришел к выводу, что для этого металлолома в чуланах просто уже не нашлось места.

И едва он успел устало опуститься на большой пузатый барабан, привалившись спиной к ветхому гобелену с грозным рыцарем с двуручным мечом, частично проеденному молью, как вдруг обнаружил, что внезапно оказался на проезжей части улицы с двусторонним движением.

Слева на него надвигался, дружно печатая шаг, отряд суровых гвардейцев в блестящих кирасах, а справа тянулась и жалась к стенке цепочка поварят с грязной посудой в руках — судя по времени и ароматам, остатками господского завтрака.

Иван метнулся в одну сторону, в другую — места случайным прохожим уже почти не оставалось — и в отчаянной попытке выскочить из-под ног солдат запрыгнул на узенький карниз возле героических доспехов с пробитым шлемом. Он сумел уцепиться за древко устрашающего дизайна пики с вычурным вымпелом, укрепленной рядом с ними, поднырнул под «ромашку» из коллекции двуручных мечей и уперся лицом в холодную стену, стараясь не коснуться ничего режуще-колющего.

Отряд, погромыхивая амуницией, кажется, промаршировал к месту предписанной дислокации, слуги, звеня тарелками и блюдами — на кухню, и Иванушка хотел уже с облегчением разжать занемевшие пальцы и спрыгнуть на долгожданный пол, но на всякий случай сначала решил убедиться, что вокруг точно никого нет. Он повернул голову направо, на…

— Ой-й-й!.. Ё-о-у-у-у!.. Моя голова!..

Так царевич обнаружил, что ранее не углядел тяжелого овального щита с позолоченным рельефным кованым гербом, на котором был изображен антипатичный зверь, похожий на рогатого бегемота, стоящий, подбоченившись, на задних, неестественно когтистых лапах.

Непроизвольно взмахнув рукой, желая ухватиться за ушибленное место, Иванушка задел щит и вместе с ним, потеряв последнее равновесие, с грохотом полетел вниз.

К счастью, царевич приземлился сверху.

Моментально вскочив на ноги, он с ужасом завертел головой, стараясь понять, привлек ли чье-либо нездоровое внимание этот оглушительный шум в пустынном коридоре, и внезапно обнаружил, что смотрит в безумные выпученные глаза поваренка лет шестнадцати.

Тот крепко прижимал к себе маленькое серебряное блюдо, с которого на его аккуратненький мундирчик текло что-то аппетитное. Изо рта у него торчала серебряная ложечка, которую он, судорожно пытаясь сглотнуть, уже потихоньку начинал заглатывать.

Впрочем, поваренок смотрел мимо него — на рухнувшие грудой антикварного металлолома боевые доспехи, как будто ожидал, что они вот-вот поднимутся сами и разорвут его железными руками за все нарушения и проступки — настоящие и воображаемые.

И тут на Иванушку нашло вдохновение.

Если сам он не может найти нужного ему места, значит, надо спросить у того, кто знает.

И, может, этот отрок, так кстати тайком отставший от своих приятелей, чтобы доесть нечто недоеденное его хозяевами, даже проводит его туда?

Если его убедительно попросить, конечно.

— У-у-у-у! — замогильным голосом тихонько завыл Иванушка и для пущей вживаемости в роль даже поднял руки, правда стараясь не думать, как он при этом выглядит. — Ахххх!.. Моя голова-а!.. Моя голова-а!..

Поваренок дернулся, икнул и проглотил ложку.

— Где-э-э… моя-а-а… голова-а-а… — простонал царевич, быстро достал из кармана горсть ягод и изо всех сил сдавил их.

На пол перед поваренком упало несколько тяжелых кроваво-красных капель.

— Где-э-э-э-э… голова-а-а-а… Тяж-жко… мне-э-э-э… ох, тяж-жко-о!..

Нелепые длинные уши поваренка прижались к его голове, цвет лица стал из зеленоватого бледно-салатовым, и блюдо мягко выскользнуло из его вдруг ослабевших пальцев.

— П-по-мо-ги-те, — пискнул он. — П-при-ви-де-ни-е…

— Кто-о зде-эсь?.. — душераздирающе проскрипел Иванушка. — А-га-а-а… Ви-и-жу-у-у… Ма-альчик… Ма-альчик… зде-эсь…

— П-п-п-п… — Пересохшие губы отказывались повиноваться поваренку.

— Мальчик… Где… моя… голова…

— Н-н-н-н…

— М-му-уки… Кр-ро-овь… Кр-ро-овь… лье-отся-а… Голова-а моя-а-а… А-ах-х. — И Иван еще раз даванул ягоды.

— Сп-п-п-п… П-п-п-с-с…

— Проводи меня в темницы, мальчик… Моя… голова… Там… Голова… Искать… Надо… Страдания… Муки… Аххх…

Если бы злополучный поваренок наконец-то решился, что ему делать — закатить истерику или хлопнуться в обморок, он бы, безусловно, это уже давно сделал, но пока он просто стоял и бледнел. Еще несколько минут — и он вполне мог бы поспорить с лукоморцем, кто из них больше похож на призрак.

— Проводишь… меня?.. Не трону… Покой… Тишина… Голова моя… Где… Проводи… А то ночью приду — голову твою заберу, — грозным шепотом зашипел прямо в ухо в недобрый час проголодавшемуся отроку разошедшийся царевич.

Бедный поваренок начал сползать вниз по стеночке, тоненько подвывая ему в такт.

— Веди в темницы… Быстрее, — торопил его Иван, но впавший в ступор поваренок не двигался с места.

Иванушке давно уже стало обжигающе стыдно за свое антиобщественное поведение и жалко злосчастного тинейджера, но выбора у него не было.

Оставалось испробовать еще одно средство.

— Торопись. — Опустив мятые ягоды в карман, царевич прикоснулся холодной, мокрой от сока рукой, к руке поваренка, оставляя на ней красные следы.

Это в конце концов возымело желаемое действие, и не помнящий себя с перепугу лопоухий отрок взвизгнул, резво подскочил и сломя голову помчался в том направлении, в котором недавно прошли гвардейцы, безуспешно пытаясь убежать от преследующих его торопливых гулких шагов.

Минута.

Другая.

Третья.

Куда мы бежим?

И когда прибудем?

Вроде откуда-то донеслись голоса и звон металла?

Или показалось?

Нет.

Поваренок тоже что-то услышал.

— Привидение! Привидение! Помогите! Привидение! — завопил он что было мочи.

Испуганный вопль раненой белкой метался по равнодушным коридорам, но, к радости царевича, ответа пока слышно не было.

Не переставая верещать, подросток резко завернул за угол.

Иван — за ним.

И оба чуть не налетели на пару стражников у больших двустворчатых закрытых железных дверей, перегораживающих коридор метрах в пяти от поворота.

— Привидение!.. Привидение!.. Привидение!.. — Перепуганный поваренок, не видя ничего на своем пути, отчаянно старался своротить с места две двухметровые груды мышц и металла и пробить насквозь двери, чтобы мчаться дальше.

Один из солдат ухватил его за плечи обеими руками и не без труда удерживал на месте.

— Что ты мелешь? Какое привидение? — сердито наклонился к нему второй.

— Привидение! Там! Выскочило из старых доспехов!.. Гналось за мной!..

Гвардейцы переглянулись.

— И где оно сейчас?

— Не знаю. Бежало… За мной… От Южной галереи…

— Привидение? Бежало?

— Да! Да! Оно там!

— Где? — уточнил стражник, и глаза его настороженно забегали по пустому коридору.

— Отстало? — предположил поваренок, затравленно оглядываясь по сторонам.

— Карн, возьми малого и сходи, посмотри, что там за привидение ему привиделось, — нахмурившись, распорядился, видимо, старший караула.

— Пойдем, покажешь, где ты его нашел. — Второй стражник взял дрожащего подростка покрепче за руку и потянул вперед.

Иван выдохнул, прижался к стене, и они прошли мимо него, едва не коснувшись.

Наконец-то.

Если ему повезло, то он у цели.

Оставалось всего ничего — попасть за двери, убедиться, что это именно тюрьма, найти камеру, где сидит колдунья, и по-хорошему договориться с ней обо всем.

Усыпить оставшегося гвардейца протяжной песней, навевающей гипнотические грезы о горячем бескрайнем песке, небе, выгоревшем на незнакомом, раскаленном добела солнце, и странных животных верблюдах, было делом техники.

Не уставая благословлять изобретательных старичков-волшебников и их подарок, Иванушка, не переставая наигрывать на сапоге-самогуде, потихонечку приоткрыл одну створку дверей и заглянул внутрь.

Так и есть.

За дверями оказалось небольшое караульное помещение с рядами лавок и стоек с пиками и арбалетами вдоль стен и большим ненакрытым столом посередине, полное спящих солдат в полном обмундировании и вооружении.

За следующей дверью открывался длинный полутемный коридор, освещаемый редкими факелами, с узкими черными провалами дверных проемов в стенах.

Возле одного из таких провалов, почти в самом конце коридора, горело сразу два факела. А на полу мирно почивали на собственных алебардах и мечах четыре бронированных охранника.

Сомнений не было.

Там.

Царевич осторожно прикрыл за собой обе двери, уронил сапог на пол — музыка оборвалась — и торопливо натянул его на ногу.

Через пару минут он уже отпирал снятым с пояса одного из стражников массивным железным ключом тяжелую дверь темницы Вахуны.

— Здравствуйте. Можно войти? — осторожно заглянул внутрь Иванушка.

Даже он понимал, что это, безусловно, не самый лучший вариант приветственного слова в таких обстоятельствах, но ничего лучшего на его измученный, невыспавшийся и голодный ум не приходило.

Внутри было темно и тихо.

Он вынул из крепления один из факелов снаружи и предпринял вторую попытку.

— Есть тут кто-нибудь?

— А тебе кого надо? — раздался в ответ из темноты скрипучий женский голос.

— Вахуну Змею.

— Она дома. Проходи, — усмехнулась невидимая женщина. — А ты кто такой? Гонец с указом о помиловании?

— Что-то вроде этого, — уклончиво согласился Иван и вошел, прикрыв за собой дверь.

Камера была маленькой, не больше двух-трех метров в длину и ширину, и абсолютно темной и вонючей.

К стене напротив двери была прикована за обе руки короткой, в четыре звена, цепью тощая старуха в заляпанном чем-то темным, изорванном балахоне. Запястья под кандалами распухли и кровоточили, а нечесаные свалявшиеся волосы падали ей на грязное лицо. Сделав шаг вперед, Иван увидел, что это была не грязь, а синяки.

Нелицензионных ведьм здесь явно не любили.

Надо сказать, что, пока он носился по переходам дворца, зачатки плана у него вырисовываться все-таки начали.

Например, по совету Кайсы, он решил сначала поговорить со служительницей оккультных наук и, только если она согласится или сможет ему помочь, освободить ее.

Но при виде жалкого положения ведьмы все здравые идеи у него из головы как ветром вынесло, и, повинуясь минутному порыву, он быстро стянул сапог, пробормотал сквозь зубы заклинание огня и описал широкий точный полукруг вокруг и над головой притихшей мгновенно Вахуны.

Струя тягучего вязкого пламени поглотила толстые блестящие цепи, как бумажные, а в стене осталась глубокая темно-малиновая, быстро остывающая арка из расплавленного камня.

— Я вас не задел?

Колдунья осторожно приоткрыла один глаз.

— Что это было?

— Ваши цепи. Это неправильно — так обращаться с людьми.

Вахуна склонила голову на бок, чуть прищурилась, потом испуганно заморгала и стала тереть глаза грязными руками и трясти головой.

— Я ослепла! Я ничего не вижу! — в панике чуть не кричала она.

— Извините, — смущенно пробормотал Иван, прошептал заклинание, и невидимость прошла.

Ведьма вытаращила слезящиеся глаза.

Такой магии она никогда не видела, о ней не слышала и не представляла, что такое возможно.

Колдунов такой силы в тысячелетней истории Агассы можно было пересчитать по пальцам одной руки, и еще четыре осталось бы.

Он не знает пределов.

Он всесилен.

Он добр.

Он опасен.

— Где стража? Где часовые? Как ты сюда попал? — настороженно спросила она, ожидая услышать самое худшее.

И ожидания ее оправдались.

— Стража вся спит, а прошел я сюда невидимкой, — просто ответил гость.

— Спит… Хм. Наверное, притомились. Зачем ты пришел? Рассказывай. Только быстро. У меня в полдень казнь, — резко проговорила Вахуна, стараясь унять начинавшую ее бить нервную дрожь.

— Быстро? Вообще-то это долгая история. Но если быстро… Мне нужна ваша помощь, — выдохнул пришелец, не замечая, кажется, ее переживаний. — Во-первых, мои знакомые поели лунных ягод и превратились в чудовищ. И я хотел бы, чтобы вы помогли им принять прежний облик.

«Ага. Так мы не всесильны…»

— …Вот эти ягоды. — Царевич достал из кармана нераздавленные остатки.

— Так. Интересно. Дай-ка посмотреть. — Рука ведьмы уже почти не дрожала. — Хм. С виду — вполне обычные ягоды, только спелее. Ну так это неудивительно — сейчас осень. Кроме поноса, вряд ли что-то могло быть. Зачем они вообще их собирали? Примета говорит, что после двадцатого дня осени они становятся несъедобными. Сейчас ведь уже день двадцать первый — двадцать второй? — нерешительно предположила она.

— Не знаю. Но это не они их собирали. Их собрал я и принес им на продажу. Я же не знал, что тут есть какие-то приметы, традиции.

— Тут!.. А сам-то ты что, с лун свалился?

— Не знаю. Может быть.

— А ты уверен, что это именно из-за ягод? А не что-нибудь другое… или кто-нибудь другой? — И Вахуна многозначительно взглянула на Ивана.

Но тот был слишком взволнован, чтобы замечать такие тонкости, какие он не заметил бы и в спокойные моменты своей жизни.

— Да. Я сам все видел, — нервно поеживаясь, подтвердил он. — Они съели по одной ягоде и через полминуты… Бр-р-р…

— М-да-а… Где ты их взял?

— Собрал с кустов. Неподалеку от города. Там еще озеро есть. Маленькое…

— А-а, знаю. Хм… Интересно. Оч-чень, оч-чень интересно. А во-вторых?

— Что — во-вторых?

— Ты сказал «во-первых». Значит, должно быть и «во-вторых»?

— Да. Есть «во-вторых». Это также очень долгая история, конечно. Но если рассказывать тоже быстро, то я попал в ваш мир из другого мира и теперь не знаю, как вернуться туда.

— Из другого мира? — Колдунья подозрительно глянула на гостя. — А ты, часом, не пьяный?

— Нет.

— Нет, ты не пьяный. И давно ты попал сюда, как ты говоришь?

— Вчера, ближе к вечеру.

— А как?

— Я упал в фонтан… В том мире…

— В фонтан! — воскликнула Вахуна, и лицо ее просветлело, насколько это было возможно под слоем грязи, копоти и побоев. — В фонтан… А ты знаешь, кстати, как меня должны были казнить? — вдруг спросила она.

— Нет. А что?

— Да нет, ничего… Просто любопытствую…

— Ну так что, вы мне поможете?

— Насчет твоих приятелей надо посмотреть, понаблюдать, провести опыты… Потребуются деньги и время, немало усилий и сообразительности. Но нет ничего невозможного, если постараться. А вот тебе помогу сразу. Сегодня первый день после полнолуния, так?

— Н-не знаю.

— Я тебе говорю. Так вот, тебе исключительно повезло. Должно быть, в своем мире ты родился под счастливым созвездием. Только сегодня открыты ворота между нашими мирами. И ты должен в течение этого дня попасть на площадь перед дворцом и прыгнуть в наш фонтан.

— Зачем? — тупо уточнил Иванушка.

— Это и есть врата, — терпеливо, как любящая бабушка — несообразительному внучонку, разъяснила Вахуна. — Они открываются раз в полгода. Прыгаешь туда и оказываешься у себя дома. Даже промокнуть не успеешь.

— Но… на самом видном месте… Туда же могут попасть… упасть… люди… дети… Да кто угодно!..

— Воспользоваться ими могут только люди с магическим даром. Остальные могут там хоть купаться, хоть топиться — разницы никакой. Понял?

— Но я… Но у меня… — хотел было объяснить Иванушка, но вспомнил про сапоги. — Понял.

— Только сегодня, не забывай! А теперь пошли отсюда скорей. Пока они все спят. Если ты не врешь.

Пошли отсюда?

Но как?

Об этой части плана царевич даже и не начинал еще задумываться.

Выйти самому проблемы не было.

Проблемой, и причем неразрешимой, было вывести колдунью.

Особенно теперь, когда откуда-то издалека начинали доноситься подозрительные крики, бряцание железа и рев трубы.

Иванушка быстро открыл дверь и выглянул в коридор.

От караулки к нему быстро, насколько позволяли тяжелые доспехи, бежали солдаты с мечами и арбалетами наготове.

Он вытащил ключ из скважины, захлопнул за собой дверь, закрыл ее на пол-оборота изнутри и привалился к ней спиной, тяжело дыша, как будто это не стража, а он пронесся в полном вооружении сломя голову через весь дворец.

— Кажется, они проснулись, — только и смог проговорить Иван. — Или вернулся тот второй стражник и поднял тревогу… Конечно, я пройти всегда смогу, но как вывести вас — не знаю. Я не думал, что они так быстро очнутся. Или придет подмога. И, кажется, времени, чтобы подумать, у нас тоже не остается.

Ведьма хихикнула.

— Времени на раздумья у нас больше, чем ты полагаешь. Эта дверь, как и мои цепи, может противостоять любой осаде. Ха! Они наверняка не думали, что когда-нибудь им придется штурмовать свою собственную тюрьму! Я уверена, что наша замечательная дверь даже не заметит магию этих придворных лизоблюдов, называющих себя волшебниками! Им далеко до Того, Кто строил этот дворец и эту тюрьму, да упокоится Он в мире. Его творениям нипочем любая магия. Кроме твоей, конечно. Это какой-то новый особый вид, да? Где ты этому научился? Кто твой наставник? Сколько тебе лет? Сколько лет ты провел в ученичестве? — не удержалась ведьма и закидала лукоморца вопросами, вот уже пятнадцать минут свербевшими у нее на языке.

— Это еще одна долгая история, на которую у нас нет времени, — так вежливо, как только смог, уклонился от ответа Иван. — У вас есть какие-нибудь идеи, как отсюда выйти?

— Почему ты не хочешь усыпить их еще раз?

— Потому что вместе с ними уснете и вы. А пронести вас через все казематы, через первый этаж, через двор, площадь у меня не хватит сил.

— А ты не можешь сделать меня невидимой?

— Нет. Только себя.

— Понятно… А убить огненной струей ты их тоже не хочешь?

— Нет, — твердо отрезал царевич. — Никого и никак я убивать не хочу.

— Что ты еще умеешь, что может нам пригодиться?

— А что вы умеете? — парировал разведывательный ход лукоморец, стараясь не обращать внимания на попытки подоспевших гвардейцев высадить дверь. — Или вас сюда по ошибке заточили?

— Если бы что-то из того, что я умею, могло бы мне здесь помочь… — брюзгливо огрызнулась Вахуна.

Не очень-то приятно было ей признаваться в этом, тем более какому-то ненормальному мальчишке из ниоткуда, но это было так.

Иван задумчиво потер переносицу, помял подбородок, и когда ничего из этого мыслительному процессу и генерации свежих идей не помогло, прибег к старому доброму почесыванию в затылке.

— Мы глубоко под землей? — наконец спросил он.

— А что? — заинтересовалась колдунья.

— Я мог бы попытаться прожечь дыру в потолке, и мы бы могли… Тут не очень высокие потолки, я заметил…

— Постой. — Тут осенило и Вахуну. — Насколько я знаю, весь дворец построен на довольно высокой горе, и эта его часть, где мы сейчас находимся, расположена на южном склоне, который круче и застроен хибарами рыбаков. Династии королей изрыли гору, строя новые подземелья, сокровищницы и тюрьмы. Стена, к которой я была прикована, — не каменная кладка, а настоящая скала, внутренняя часть горы. Если бы ты мог прожечь ее насквозь… Хотя бы небольшой проход… Мы бы выбрались на волю там, где нас никто не ждет, скрылись бы, и никто бы нас не нашел. Особенно тебя, — усмехнулась она.

На то, чтобы проплавить лаз в скале, ушло минут пятнадцать.

Ивану было отчаянно жутко, ведь он не знал, какова толщина стены и сколько еще сможет проработать заклинание огня сапога, прежде чем магия снова устанет и пропадет на полдня или на день. Несмотря на оптимистичные заявления Вахуны, ему совсем не хотелось на себе опытным путем проверять, сколько может продержаться уже начинающая нагреваться и отсвечивать зеленым дверь камеры под натиском солдат и придворных магов. И когда среди раскаленного добела камня вдруг забрезжил не очень яркий, но показавшийся ослепительным дневной свет, он от радости чуть не выронил сапог из рук.

Длина хода оказалась около полутора метров, и в него едва-едва можно было протиснуться по-пластунски, раздирая в клочья об обжигающие каменные сосульки одежду вместе с кожей, но это была свобода, и она того стоила.

Вылезли они на склоне горы с потрясающим видом на фиолетовое море, усеянное белыми запятыми парусов, посреди лениво дотлевавших кустов лунных ягод, которые некому было прийти потушить. Это, как объяснила ведьма, была слобода рыбаков, и с утра до вечера дома никого было не сыскать — мужчины уходили в море, а женщины и дети солили и вялили улов прошедшего дня под навесами на берегу.

Отряхиваясь на ходу, они поспешили оттуда прочь.

— Вот мы и на белом свете снова… — Некрасивое лицо ведьмы непроизвольно расплылось в широчайшей улыбке. — Уж не чаяла я увидеть его вот так, одна, без охраны и зевак. Ну спасибо тебе. Как звать-то хоть тебя, скиталец по мирам?

— Иван, — с достоинством ответил лукоморец, не уточняя, что по мирам он не столько скитался, сколько перемещался в состоянии различной степени бессознательности.

— Послушай, Иван. Как, говоришь, зовут твоих друзей? Которых ты лунными ягодами накормил? Может, я их знаю?

— Это содержатель трактира Пант и его племянники. Как их зовут — я не знаю. Но у него еще жена есть. Кайса.

— Пант? Старый скупердяй Пант и вздорная сплетница Кайса? — хихикнула Вахуна. — Хотя, если поразмыслить, кто еще мог после двадцатого дня осени позариться на лунные ягоды.

— Но ты поможешь им? — услышав ее отзыв о чете работников общепита Агассы, забеспокоился царевич.

— Я же пообещала тебе, что помогу, — значит, помогу, — отмахнулась от него ведьма. — Ты о себе лучше побеспокойся. Поспеши к фонтану; я не уверена, что врата продержатся открытыми до вечера. Осенью никогда не знаешь, сколько они пробудут — час, шесть часов или до следующего утра.

— Как туда поскорее пройти? — заволновался Иванушка.

— Пойдем, я тебя часть пути провожу. Остальную часть пройдешь сам. Не заблудишься. Это все время вверх.

— Извините, можно я задам вам один вопрос? — отважился наконец Иванушка озвучить то, что, несмотря ни на какие чудеса предприимчивости, направленные на вызволение колдуньи из королевской темницы и сочувствие перенесенным ей страданиям, мучило его больную совесть.

Он должен был знать.

— Ну задай, — милостиво разрешила ведьма.

— А вот то, что говорят про вас… То, что вы в змей умеете превращаться, мор насылаете, порчу, сглаз, болезни всякие, — это правда?

— А ты сам-то как думаешь? — спросила Вахуна, пристально глядя ему в глаза.

Иван замялся, смутился и быстро опустил очи долу.

— Ты думаешь, это правда? — настойчиво, но мягко повторила колдунья.

— Нет… Наверное… — наконец проговорил он.

— Вот видишь… Ты сам ответил на свой вопрос, — ласково улыбнулась она.

Проводив Иванушку со словами напутствия и благодарности до очередного поворота, Вахуна остановилась за углом глинобитной развалюшки и мрачно ухмыльнулась.

Никогда и никому так в жизни не везло, совершенно отчетливо теперь поняла она.

Быть спасенной от смерти молодым гением магии из другого мира, с потрясающими возможностями и способностями, всего за пару часов до казни!

Оказаться на свободе тогда, когда она уже попрощалась не только с ней, но и с жизнью!

Получить в руки неожиданную тайну самой простой и неинтересной ягоды на всей Агассе!

И едва ли не самая главная удача, несомненно, была в том, что юный пришелец оказался таким наивным и доверчивым и не успел узнать того, что знают даже младенцы в этой стране: в любое время года, дня и ночи фонтан Истины работал без перебоев. Там казнили магов, не угодивших Премьер-Магистру или королю. И любой чародей, брошенный в чашу этого фонтана, на мгновение исчезал, но тут же снова появлялся и уже в каком-нибудь новом, ужасном обличье.

Премьер-Магистры говорили, что это священные очищающие воды проявляют истинную звериную сущность приговоренного преступного мага, и призывали собиравшихся на казнь зевак забивать чудовищ насмерть. А чтобы у законопослушной толпы не возникло с этим никаких затруднений, из дворцовых хранилищ специально для этого королевскими слугами извлекались и приносились на площадь палки с шипами и тяжелые камни.

Конечно, фонтан был не всесилен, как пояснял Премьер-Магистр, уличающее преобразование через пару минут теряло силу, и приговоренный маг снова принимал человеческое обличье.

Только редкая жертва доживала до этого.

Чаще всего случалось, что нормальный облик пытались принять уже бездыханные неподвижные останки монстра, что неизменно вызывало у зевак бурю веселого негодования.

Вот и сегодня добрые горожане, позабросившие все свои дела и собравшиеся у фонтана поглазеть на казнь, безусловно, заслуживали своей доли развлечения.

И самое главное везение в том, что и фонтан, и собравшиеся на ее казнь помогут избавить навсегда и ее, и Агассу от такого опасного и непредсказуемого конкурента, как этот слабоумный пришелец Иван.

…Со дня этой несостоявшейся казни прошло пятьдесят лет. Что-то с тех пор изменилось. Что-то осталось прежним.

И, возможно, теперь только для историков Агассы представлял интерес небольшой отрывок из путевого журнала путешественника по мирам Железного Роджера: «Сегодня мимоходом побывал в мире, который аборигены называют Агассой. В следующий раз, если придется проходить мимо, надеюсь задержаться подольше. Этот мир населен прекрасными грациозными существами с гладкой красной чешуйчатой кожей, шестью сильными конечностями, гибким длинным хвостом и четырьмя раскосыми глазами цвета белого нефрита. Но самое примечательное и непонятное, что управляет ими отвратительная зеленокожая тварь по имени Змея, морщинистая и с отталкивающей неприятной наружностью, непонятно как попавшая в это завораживающее своей красотой и загадочностью чудесное место…»

Клубы горького зеленоватого дыма вперемешку с кислым красноватым паром моментально заполнили весь подвал, отчего пламя жаровни затрещало, задергалось и исчезло, чернила на пергаментах пошли синими пятнами и разводами, ритуальная посуда и принадлежности покрылись ржавой коростой, а жертвенные существа (приходится применять это нейтральное слово, ибо ни в один известный современной науке класс животных, растений и грибов они не входили ни одним корявым боком), удивленно всхрюкнув, быстренько издохли.

Вышибив крышку люка гудящей и зудящей головой, как межконтинентальная ракета шахтного базирования при запуске, Гагат выскочил наружу, хватая ртом, носом и даже ушами (хоть и безуспешно) чистый воздух.

Почти сразу же рядом с ним на теплую шершавую плитку пола, всхлипывая и раздирая грязными кулаками красные слезящиеся глаза, как лосось из водопада, выскочил Иудав, повалился на пол и застыл в позе жирафа, которому внушили, что он — еж.

— Что… ты… опять… натворил… сын верблюда?.. — минут через пять, едва отдышавшись, сумел выдавить из себя Гагат.

— Ты сам сказал… бросить перья… в каменную кислоту… — умирающим воздушным шаром просипел второй колдун.

— Какие… перья… бросить…

— Птицы Рух…

— Идиот! И этот… репоголовый… мой брат… Дайте… мне… стакан окрошки… Я отравлюсь…

Иудав уже хотел было возмутиться и отреагировать адекватно, но асимметрично, на пассаж о «сыне верблюда», осложненный «идиотом» и «репоголовым», но любопытство пересилило, и демарш оскорбленного достоинства был оставлен на потом.

— Что такое… «окрошка»?..

Блеснуть непонятным, но зловещим словечком Гагат умел и любил ровно настолько же, насколько ненавидел признаваться, что чего-то не знает.

— Сложносоставной… быстродействующий яд… избирательного действия… изобретенный… в незапамятные времена… какими-то дикими… северными… племенами… — авторитетно откашливаясь в процессе, пояснил он. — Поражает все… системы… организма… но только пришельцев… Для местных он безвреден… Они даже сложили… поговорку… «Что местному… хорошо… то пришельцу… полный… распад… телесной оболочки…»

— Откуда… ты это знаешь… — озадаченно прохрипел Иудав.

— Помнишь… в седьмом классе… меня заставили… изображать ковер… на слете магов Сулеймании… и дружественных государств… за то, что я настоящий ковер… нечаянно превратил… в скорпиона… и он убежал… ужалив декана… и растоптав по дороге несколько верблюдов…

Задыхающийся от первых симптомов аллергии на жженые перья Рух Иудав прерывисто хихикнул.

— Он наступил мне на ногу… и я… месяц… не ходил в школу… И подарил… тебе за это… свой… перочинный… йэ-кхэ-кхэ-кхэй!.. Охй…

— Чтоб ты сдох, — автоматически произнес Гагат эквивалент шатт-аль-шейхских черных магов общечеловеческому пожеланию: «Будь здоров».

— Тебе того же… — вежливо прокашлял в ответ его брат.

— Так я тебе сказал… какие перья… положить?.. — вернулся к больной теме Гагат.

— Какие?

— Заморской птицы «вора бей», бестолковый! Они же… в рецептуре нахождения вора… ясно прописаны… Мы же их вместе… утром покупали… Забыл?

— Не забыл… А сколько они… стоят… забыл?.. И я подумал… Перо… оно и есть… перо…

«Болван… он и есть… болван…» — раздраженно прошипел себе под нос Гагат.

А вслух сказал:

— Пока ты приходишь в себя… я спущусь вниз и посмотрю, может, что-нибудь все-таки… получилось. — И, набрав полную, еще саднившую и горевшую от пережитой газовой атаки грудь воздуха, старший брат нырнул в подвал.

Через пять минут из подполья донесся его ворчливый, но довольный голос:

— Кончай чихать! Спускайся! По-моему, результаты есть.

Осадок на дне реторт был, кажется, правильного цвета и консистенции, сама жидкость — приблизительно нужного запаха; кости, камни и пуговицы из пульсирующего сторожевого тридцатисемигранника разлетелись с каким-то значением, пусть пока и не очень понятным; жертвенные существа положили свои жизни на алтарь оккультных наук в почти нужном порядке, что доказали их селезенки. И если пренебречь небольшой погрешностью, встречающейся при каждой магической операции, как вроде бы учили их когда-то преподаватели, не к ночи будет помянуто… Словом, из тех данных, что им удалось получить за сегодняшнее гадание, вполне можно было определить, где находятся и куда движутся кувшин и его похититель.

И братья, шумно примирившись и поклявшись, что следующее гадание они уже будут проводить на внутренностях злосчастного вора, бросились наверх собираться в путь.

Дохнув напоследок ускользающей прохладой, ушло на покой утро, уступив место разгоряченному самодовольному дню, а Фарух все спал и не подозревал, какие пронзительные краски и красоты рассвета он не увидел, какие чистые, радостные и звонкие птичьи голоса не услышал, какие головокружительные, пьянящие запахи моря, горных трав и цветов пропустил и приближение какого большого и хорошо вооруженного конного патруля прозевал.

О последнем уже через несколько минут он будет жалеть больше всего из перечисленного выше.

Хотя птичье пение тоже было очень даже ничего.

А пока шесть всадников остановились в нескольких конских шагах от него и придирчиво, но недоверчиво оглядели.

— Он не наш, — наконец уверенно заявил один из них.

— Это можно исправить, — не менее уверенно выразил свое мнение другой.

— Наверное, его купцы оставили, — предположил третий.

— И что?

— Ничего. Оставили — значит, не нужен.

— Не нужен им — сгодится нам, — подытожил всадник на самой большой лошади, по-видимому, командир конного патруля. — Амбабула, разбуди несчастного юношу.

— Будет сделано, о Секир-баши. — И самый молодой, но самый огромный солдат, прихватив моток веревки, соскочил на землю и, мягко ступая подкованными сапогами по белому песку, вразвалочку подошел к спящему.

Вывернуть ему руки за спину и связать их было для него делом нескольких секунд.

— А-а-а-а!.. Ой… — только и смог сказать по этому поводу начинающий купец.

— С добрым утром тебя, странник, — довольно ухмыляясь, приветствовал его Амбабула. — Не желаешь ли прогуляться с нами?

И он привязал свободный длинный конец веревки к своему седлу.

— Что?.. Как?.. Где?.. Зачем?.. Кто?.. — Одуревший от неожиданной боли и неласкового пробуждения, Фарух, казалось, поставил себе целью перебрать за один прием весь мировой запас вопросительных слов.

— Я — охранник Амбабула. Это — наш великий и мудрый командир Секир-баши. Нам неинтересно, как зовут тебя, но главное, что ты должен запомнить, так это то, что ты теперь — раб его величества калифа шатт-аль-шейхского Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса и будешь работать в его копях и добывать изумруды, пока мы тебя не отпустим.

Несмотря на панику, смущение и страх, за последние слова Фарух ухватился, как утопающий за акулу:

— А когда вы меня отпустите?

— Когда всех будем отпускать, тогда и тебя отпустим, — словно удивляясь непонятливости ребенка при самых очевидных фактах, пожал плечами Секир-баши.

— А когда всех отпустите?

— Не знаем. Пока еще ни разу никого не отпускали, — весело засмеялся собственным словам, как какой-то удачной шутке, тот.

— Но я протестую! Я — свободный человек. Я — купец. Я заплачу вам выкуп за свою свободу.

— Выкуп? — заинтересовались стражники. — Тысячу золотых? Две тысячи? Три?

— Четыре! Каждому! Как только вернусь в Шатт-аль-Шейх! — От ужаса Фарух не соображал, что делает или говорит.

— Договорились, — радостно оскалил зубы Секир-баши. — Только ты сначала напишешь письмо своим родным, и выкуп они должны будут прислать с кораблем сюда. А пока он не прибудет, ты будешь работать в копях. А если окажется, что никаких денег за тебя никто платить не собирается, то там и останешься навсегда, — насмешливо добавил он.

У Фаруха все поплыло перед глазами.

— Ну побежали. — Амбабула вскочил в седло.

— Нет! — вдруг опомнился Фарух. — Мой кувшин! Я должен взять мой кувшин!

— Кувшин? — снова заинтересовались стражники.

— Драгоценный?

— С золотом?

— Нет, просто мой кувшин, обыкновенный. Это память… о моем… отце. Да, отце. О мой бедный отец! Если бы он видел, какая жестокая участь постигла его единственного обожаемого сына, как бы увлажнились его старческие глаза, как бы…

— Короче! — рявкнул, как щелкнул кнутом, Секир-баши.

— Это единственная вещь, которая сохранилась у меня после того, как мой корабль потонул со всей командой и товаром, налетев на скалы! — быстро завершил свой так и не начавшийся трогательный рассказ молодой псевдокупец.

— Ну-ка, что это за вещичка? — вопросительно качнул головой командир, и Амбабула снова спешился и поднял с земли кувшин.

— Ерунда какая-то, — доложил он по уставу, брезгливо вертя посудину в руках. — Выбрасывают лучше. Может, лучше выбросить?

— Да ладно, оставь… Пусть держит в нем воду, — неожиданно милостиво соизволил Секир-баши.

Не обращая внимания на умоляющий взгляд пленника и беспомощно дернувшиеся скрученные руки, Амбабула засунул кувшин в свою седельную сумку и снова вскочил на коня.

— Иди впереди, — указал он кнутовищем в сторону гор. — Будешь отставать или жаловаться — побежишь сзади. Понял?

Фарух молча кивнул.

Так началась его недолгая карьера раба.

Кувшин ему так и не отдали.

Когда они добрались до места назначения, Амбабула, не спешиваясь, бросил свой конец веревки скучающему стражнику у пещеры с толстой железной решеткой, в которой, по-видимому, содержались невольники, крикнул: «Это твой!» — пришпорил коня и умчался догонять отряд.

На первый же робкий вопрос о своем кувшине несостоявшийся купец получил удар кулаком в ухо и совет сесть на землю и поменьше болтать, если не хочет повторения.

Повторения Фарух не хотел, советом воспользовался и стал молча обдумывать план побега.

Но так ни до чего и не додумался, потому что подоспел еще один стражник. Он и повел его к месту работ.

Этот солдат, представившийся младшим охранником Багадулом, сказал, чтобы новичок постоял пока где-нибудь неподалеку, но не путаясь ни у кого под ногами, и подождал, пока не ударят в гонг и не начнется обед — тогда старший надсмотрщик всех пересчитает и определит его в какую-нибудь команду, где не хватает людей.

Пользуясь передышкой после двухчасовой пробежки перед конем Амбабулы, Фарух снова быстренько опустился на землю, но от всех неприятных или крамольных мыслей на этот раз его отвлекало открывшееся перед ним зрелище.

Изумрудные копи калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса представляли собой огромный котлован с отвесными стенами, то ли выдолбленный в скале, то ли созданный природой. Всю поверхность над ним ровными линеечками, как паутина гигантского, но не очень изобретательного паука, исчерчивали натянутые над пропастью канаты. На них держались подвесные мосты. На каждом мосту стояло по нескольку десятков рабов с двумя веревками в руках — человек по десять на одну пару. Свободные концы обеих веревок свисали в пропасть.

Озадачившись поначалу видом этой нелепой рыбалки, Фарух, осторожно приподнявшись и переместившись поближе к краю, скоро разглядел, что к каждой толстой веревке было привязано за хитроумную сбрую по невысокому худенькому человеку с корзиной в руках — сборщику, как пояснил Багадул. Этого сборщика десятка тягачей опускала вниз сквозь дыру в настиле моста и, по-видимому, ждала его сигнала, заинтересованно поглядывая в провал. Как только сборщик наполнял корзину изумрудами, ее вытягивали наверх за веревку потоньше.

«Десять бездельников вытаскивают одну корзину размером со средний арбуз. Надсмотрщикам что, людей некуда девать? Так отпустили бы лучше. Какой тупой и однообразный труд», — только и успел недоуменно подумать Фарух, как вдруг те десять тягачей, что были ближе всех к нему, заволновались, закричали и начали все вместе нервно, рывками тянуть на себя веревку потолще, на другом конце которой где-то глубоко внизу бродил с корзиной сборщик. Было видно, что веревка шла туго, но потом внезапно все тягачи вскрикнули и попадали навзничь, а снизу по инерции вылетела и упала на них веревка.

Раза в два короче, чем была.

И без каких-либо следов сборщика.

Фарух, позабыв про своего конвоира, проворно вскочил на ноги и кинулся к краю провала, чтобы понять, что же вдруг случилось, и только теперь увидел, что все дно его усеяно здоровенными каменными глыбами.

И одна из них, почти прямо под ним, старалась выплюнуть из пасти остатки измочаленной в щепки корзины.

Сборщика, старика в выгоревшей красной рубахе, видно нигде не было.

Фарух почувствовал, что если бы его голова не была бы обрита налысо, волосы на ней сейчас зашевелились бы и встали во весь рост.

— Ч-что… это? — не отводя взгляда от ожившего валуна, с трудом выдавил он из себя.

— Это? Камнееды, — равнодушно пожав плечами, пояснил Багадул. — Они живут там, в пещерах, а сюда, на открытое пространство, вылазят днем погреться на солнышке. Они очень медлительны… когда никуда не торопятся. Да и вообще-то они не злые. Просто иногда почему-то взбрыкивают и хватают всех, кто оказался рядом. Но потом скоро выплевывают. Я имею в виду, они не едят людей. Они питаются камнями. От людей у них то ли изжога, то ли гастрит, господин сотник Секир-баши объяснял… Но у них мозгов — меньше, чем у комара. Не могут запомнить, что людей им есть нельзя, и жрут кого ни попадя почем зря. А у нас — сплошные убытки. Корзина вот была почти полная. Комплект сбруи тоже недешево стоит — шорники совсем совесть потеряли. Веревка опять же…

Фаруха передернуло.

— А старик?

— А что — старик? На его место другой быстро найдется.

— Неужели на такую ужасную работу бывают добровольцы?

Багадул посмотрел на нового раба как на умалишенного, и если бы ему не было так жарко и так лень, то обязательно покрутил бы пальцем у виска.

Фарух истолковал этот взгляд по-своему.

— Но его же… Они же… Их же…

— Ну и что? Какой-то ты изнеженный… Ну да ничего. Я, когда только тут служить начал, тоже такой впечатлительный был. Но после первой дюжины как-то привык.

— А разве нельзя этих чудовищ перебить как-нибудь?

— Перебить?! Да скорее мы всех вас тут перебьем! Ишь, чего придумал — камнеедов перебить! Да знаешь ли ты, что здесь — единственное в мире место, где они выходят на поверхность. И то, что сборщики собирают там, внизу — изумруды, — это их навоз!

— Навоз?.. Изумруды?.. Да не может быть!.. Изумруды же добываются… Добываются… — Фарух растерянно замолк. Как добываются изумруды или, если на то пошло, рубины, топазы и прочие бриллианты, он никогда не задумывался, но в его представлении это было связано с продолжительным копанием темных узких тоннелей или шахт под землей большим количеством немытых бородатых людей с кайлами, масляными лампами и канарейками. Более того, он был почти уверен, что и чалму изобрели именно такие люди, потому что каски в Сулеймании находились еще в единоличном пользовании солдат и делиться ими они не хотели.

Конечно, он читал и слышал не раз, что великий Гарун аль-Марун утверждал, что богатство — это навоз, но начинающему купцу и голову не приходило, что это можно понимать буквально и что компоненты в этом предложении можно поменять местами.

— Но неужели так? Никогда про такое не слышал, — изумленно качая головой, пробормотал Фарух.

— И не ты один, — снисходительно успокоил его охранник.

— Но ведь, наверное, можно тогда собирать камни ночью, при свете факелов, когда эти монстры спят…

— Свет ночью их притягивает, бестолковый. А реакция в темноте у них такая, что по сравнению с камнеедом муха покажется черепахой. — И, с минуту помолчав и задумчиво почесав под шлемом, добавил: — М-да-а… Значит, мы лишились одного сборщика. Я так думаю, наверное, ты после обеда встанешь на его место. Посмотри на себя — хоть ты и росту среднего, но весу в тебе наверняка не больше пятидесяти килограммов будет. Вон как скулы выступают. Даже морить голодом специально тебя совсем немного придется.

— Меня?! Но я не хочу!.. Я не могу!.. Я не умею!.. Пожалуйста!..

Фарух в панике попытался вскочить, но тут же наткнулся на острый конец пики Багадула.

— Не хочешь на веревке — сбросим так. Выбирать тебе, — равнодушно пожал тот плечами, и красные кожаные доспехи зловеще заскрипели. — Ну-ка, дай-ка я тебя опять свяжу, что-то больно ты прыткий. — И стражник, вытащив из-за пояса кусок колючей веревки, ловко скрутил ему руки перед собой.

Фарух обмяк, обессиленно опустился на камни и закрыл лицо связанными руками.

Когда солнце, утомленное созерцанием пыльных испуганных людишек, копошащихся зачем-то на самом дне большой ямы, стало опускаться за горизонт, а темнота, потягиваясь, вылезать из различных пещер и расселин, куда она уходила отдыхать на светлое время суток, прозвучали гулкие удары гонга, и тягачи вытащили на поверхность своих сборщиков в последний на сегодня раз.

За все послеобеденное время отчаянно трусивший и чуть ли не подпрыгивающий при каждом подозрительном шорохе и стуке Фарух смог набрать только четверть небольшой корзины, и старшина его десятки, едва заглянув в нее, с уверенностью угрюмо бросил:

— Сегодня оставят без ужина. А если завтра до обеда не наберешь хотя бы две, то и без обеда. И нас с тобой заодно.

Понурившись, Фарух отвязал веревку, закинул корзину за плечи и, осторожно переступая с доски на досочку, зашагал по шаткому мостику на твердую землю.

У самого края сборщиков его моста уже поджидал надсмотрщик с большой, чуть ли не в рост человека корзиной.

Сунув свой толстый короткий нос в корзинку Фаруха, он презрительно скривился и небрежно высыпал ее небогатое содержимое в свою.

— Без ужина, — как и предрекал старшина, небрежно объявил приговор он, поставив какую-то отметку у себя на пергаменте. — Следующий!..

Сзади уже толкали и напирали рабы из другой команды.

Топот копыт возник из ниоткуда — и вот из-за поворота вылетел конный патруль, в недобрый час нашедший юного купца-неудачника сегодня утром на своем пути.

Самый здоровенный всадник, завидев Фаруха, резко остановил коня — только галька из-под копыт полетела в разные стороны.

— Ну как работка? — посмеиваясь в тоненькие, аккуратно подстриженные усики, весело поинтересовался он.

— Это ты! — обрадовался ему Фарух, как родному. — Охранник Амбабула! Это ты! У тебя остался мой кувшин! Ты положил его в седельную сумку, помнишь? Отдай мне его, пожалуйста!

— Кувшин? — делано удивился солдат. — Какой такой кувшин? Не помню никакого кувшина!

— Старый кувшин! Мой! Тебе твой командир велел его вернуть мне!.. Он ведь у тебя еще?.. Ты его не потерял? Не выбросил? — Фарух смотрел на него так, как будто решался вопрос его жизни и смерти.

— Ах этот… Ах командир… Ах вернуть… — ухмыляясь, закивал головой развеселенный такой нелепой настойчивостью Амбабула. — А ты ничего не путаешь?

— Нет-нет!

— А по-моему, он приказал его выбросить.

— Нет! Я умоляю тебя, отдай его мне! Я награжу тебя! Как пожелаешь!

— Когда придет твой корабль с золотом? — расхохотался охранник. — Не-а. Больно долго ждать. Выброшу-ка я его лучше, пожалуй.

Кто-то из остановившегося поодаль отряда позвал Амбабулу, или ему просто надоело играть с юношей, который был явно не в себе, но он вдруг махнул рукой и достал из сумки заветный кувшин Фаруха.

— Поймаешь — будет твой, — подмигнул он и легко и мощно запустил сосудом в сторону назойливого раба.

Фарух, не раздумывая, отбросил пустую корзину и, высоко подпрыгнув, успел мертвой хваткой схватить кувшин, прежде чем он упадет в пропасть. Но когда он приземлялся, под ногу ему попался небольшой, но совершенно тут не нужный камешек. Лодыжка его неловко подвернулась, он болезненно охнул, упал на бок, пересчитав ребрами все другие оказавшиеся под ним камни, перекатился несколько раз и внезапно обнаружил, что земля коварно и без предупреждения кончилась, а вниз теперь уже летит он сам вместе с кувшином.

Его последнее отчаянное «а-а-а-а-а-а…» быстро оборвалось, и до застывших от неожиданности свидетелей этой сцены донесся лишь слабый прощальный звон ударившейся о далекое скалистое дно котлована злосчастной посудины.

Заплатив гостевую подать стражникам у городских ворот, братья-чародеи быстро водрузились обратно на своих утомленных пыльных верблюдов, и караван тронулся дальше.

Коричневым шерстяным ручейком, пахнущим верблюжьим потом, пряностями и дорогой, караван плавно тек по узкому желобу между белесых, выгоревших на солнце глиняных дувалов, пока не влился в другой такой же усталый ручей, источавший амбре свежевыкрашенных тканей и дубленой кожи, а потом в третий, везущий заморские лекарственные травы и чай, в четвертый — с сандаловыми досками, в пятый — с сушеными фруктами и вяленой рыбой, в шестой, седьмой… И вся эта пахучая, ревущая, звенящая криками погонщиков и колокольцами сбруи река неторопливо и неотвратимо вливалась в распахнутые ворота огромного Западного караван-сарая, где их уже поджидали носильщики, повара, водоносы, цирюльники, купцы, воришки, сборщики налогов и прочая разномастная публика, всегда находимая в изобилии в любом городе вокруг таких мест.

Гагата и Иудава не ждал никто.

Поспешно спешившись и торопливо расплатившись с караван-баши, они закинули за плечи тощие дорожные мешки и без остатка растворились в гудящей и источающей ароматы ремесел и товаров толпе.

— Так где, ты говоришь, эта кофейня? — уже, наверное, в сотый раз за утро спросил Иудав брата.

Гагат раздраженно отмахнулся:

— Потерпи. Сейчас дойдем.

— А ты точно уверен, что это именно она?

— Я хорошо запомнил, не волнуйся.

— Ее хозяина точно звать Толстый Мансур?

— Точно.

— А про табличку ты ничего не напутал?

— Нет.

— И что написано на ней, ты помнишь?

— Да! — не выдержал наконец Гагат. — И можешь ты помолчать хоть пять минут, а? У меня от тебя уже голова раскалывается. В следующий раз лучше я буду стоять на страже, пока ты гадаешь.

— Если бы ты выбрал звезды или кости, мне не пришлось бы стоять на страже вообще!

— Если бы я послушал тебя и выбрал звезды или кости, мы бы сейчас были в каком-нибудь Шайтан-Бархане, а не в Аджафе, где мы в конце концов перехватим вора и получим то, что по праву принадлежит нам!

— Это еще неизвестно!

— Мозги не врут!

— Врут толкователи!

— Так что это ты хочешь сказать? Что я не умею… — Гагат остановился, упер руки в боки, набрал полную грудь воздуха и приготовился дохнуть пламенем.

Иудав закрыл голову руками, присел и…

— Что мы, кажется, пришли, брат. — Взгляд его уперся куда-то за спину Гагата. — Вон тот толстяк под навесом этой кофейни, с ведерной джезвой в руках… Его только что кто-то назвал Мансуром, если мне не послышалось. А вон и табличка: «Чисто не там, где метут, а там, где не сорят».

— Ха! Еще бы! Кто бы сомневался!

— Вообще-то лично я бы сформулировал эту надпись немного по-иному. Я бы ска…

— Я ПРО СВОЕ ГАДАНИЕ ГОВОРЮ!.. А не про эту дурацкую писульку!!!

— А-а-а… Ну так бы и объяснил…

— Объясняю. — И длинный кривой указательный палец Гагата с изъеденным зельями ногтем потыкался в грудь Иудава, не оставляя сомнений, в чей адрес эти объяснения предназначались. — Мы нашли ее. Сейчас зайдем туда, сядем и будем ждать хоть до вечера. Сегодня он обязательно должен появиться здесь, и от нас теперь ему так просто не уйти. — Немного успокоившись, Гагат препротивненько захихикал и гадостно потер ручки.

— А кого мы будем там изображать? Нашего брата в Аджафе, кажется, не слишком любят, — заосторожничал вдруг Иудав.

— С чего ты взял?

— Когда мы въезжали в город, я видел, что на городской стене у ворот были на пиках выставлены головы, и под ними надпись: «Смерть злым чародеям». А на нас уже прохожие нехорошо косятся почему-то.

— А разве мы злые? — искренне удивился Гагат. — Они не встречались с Ахурабаном Зловещим, Джамалем Коварным или Кровавым Хамзой! Или деканом Юсуфом Неспящим после контрольной!

Иудав с сомнением покачал головой:

— Я, например, после всей этой истории с вором и почти недельного пути по пустыне, ночевок во всяких клоповниках и костлявых спин этих мерзких верблюдов чувствую себя довольно-таки злым. Или даже, я бы сказал, изрядно злым. А точнее выражаясь, просто убийственно свирепым.

Гагат тут же прислушался к своим собственным ощущениям по этому поводу и обреченно вздохнул.

— Так кого, говоришь, мы будем изображать?

Иудав пожал плечами:

— Давай, дехкан. Дехкане — это самое простое. Любой может изобразить дехканина.

— А что надо делать? — настороженно нахмурился брат. — Только я сразу предупреждаю: я в сельском хозяйстве ничего не понимаю.

— А ничего понимать и не надо. Я один раз видел. Все, что дехкане делают, это говорят о кальянах, одалисках, верблюжьих бегах и играют в кости.

На лице старшего брата отразилось настороженное непонимание.

— А чем они тогда отличаются от нас?

— Кхм… Н-ну… Я думаю… По-моему… Ты знаешь…

— Понятно. О чем они еще могут говорить?

— Н-ну… Э-э-э…

— Соображай быстрее. На нас и впрямь начинают как-то неприятно поглядывать. Еще не хватало, чтобы пришлось устроить здесь шум раньше времени и спугнуть вора.

— Н-ну-у, — наконец решился Иудав. — Давай попробуем так…

Двое дехкан уже три часа сидели на мягких подушках в самой глубокой тени навеса кофейни толстого Мансура. Они потягивали самый лучший кофе из узорчатых серебряных чашек, покуривали ароматный кальян, изящно сплевывая на пол и стараясь попасть во фруктовые косточки, огрызки, мух или пробегающих собак, как это делали другие посетители, и неторопливо вели глубокомысленную беседу:

— …А как ты думаешь, Абу, виды на урожай урюка в этом году, по сравнению с прошлым, хороши будут или не очень?

— Озимые дыни дружно взошли, Али, значит, центнеров по восемь с гектара скосим через год, как пить дать.

— Главное, Абу, чтобы поставки твердых отходов жизнедеятельности крупного и мелкого рогатого скота проходили по согласованному графику.

— Твердых? Каких твер… А, твердых… Не волнуйся, Али, я уже закупил четыре ящика. На первые полгода должно хватить. Если расходовать экономно.

— М-да-а-а… Навоз нынче дорог…

Вокруг них непроизвольно, но быстро образовалось обширное пустое пространство, внутри которого беспрепятственно разгуливал теплый (кто бы сомневался, как сказал бы Гагат) беззаботный ветерок, игриво раздувающий их черные шелковые плащи, расшитые серебряными и золотыми костями и черепами.

Медленно, но неуклонно темнело.

Собрались и разошлись завсегдатаи.

Пришел и ушел посыльный из кофейной лавки.

Слуга многозначительно взбил опустевшие подушки, надраил кальян и погасил все, кроме одной, самой дальней, лампы.

Служанка, усердно не обращая на них внимания и создавая пыльную бурю локального масштаба, подмела пол веранды, сметя весь мусор им под ноги.

Прокрался мимо толстомордый кот на ночную охоту.

Прошумел на прощание и отправился спать знакомый ветерок…

Вора с кувшином не было.

Гагат, взъерошенный и нахмуренный, исподлобья, не отрываясь, смотрел прямо перед собой, как будто взгляд его зацепился за ставни лавки напротив, да так и застрял.

Иудав из чувства самосохранения от комментариев воздерживался.

Толстый Мансур, первым не выдержав в этом противостоянии, предстал перед засидевшимися клиентами.

— Мы закрываемся, — нелюбезно сообщил он, изо всех сил стараясь не смотреть на их плащи, от чего его попытки делались еще более очевидными. — Если вам нужны комнаты — я сдаю их по пять динаров за ночь. Белье отдельно. Еще пять. Веревка из конского волоса — десять.

— Зачем? — Иудав, искоса глянув на брата, поспешил ухватиться за безопасную тему для разговора.

— От тарантулов. И скорпионов.

— У вас есть тарантулы и скорпионы? — изумился он.

— Есть. Для не заплативших за веревку из конского волоса.

— Итого — двадцать? — уточнил Иудав.

— Сорок. С двоих.

— Сколько???!!! — Если бы глаза Иудава вытаращились еще хоть чуть-чуть, они бы упали на заплеванный пол и закатились бы под подушки.

— Если уважаемые гости неплатежеспособны, я позову стражников, и они помогут… — любезно начал Толстый Мансур.

— Нет-нет-нет! Все нормально! — поспешил его заверить Иудав.

— Я так и думал, — резиново улыбнулся хозяин.

— А сколько с нас за кофе? Надеюсь, не так много?

Мансур, не прекращая улыбаться, стал загибать пальцы и быстро шевелить губами.

— У вас же на стене написано, что в вашем заведении чашка кофе идет по цене чашки воды. У вас такой дешевый кофе? — все еще надеясь на благополучное окончание финансового дня, но уже понимая, что старается убедить не столько хозяина, сколько себя, спросил Иудав.

— Нет. Такая дорогая вода. Вы выпили сорок три чашки. Одна чашка стоит два динара. Считайте.

Братья быстро посчитали.

Добавив еще три динара, толстый Мансур мог купить запас кофейных зерен на пять лет.

— Вот этого хватит? — Гагат, мрачнее ночи, не глядя, стащил с пальца и протянул Мансуру тяжелое золотое кольцо с огромным изумрудом.

Младший брат дернулся, хотел перехватить его руку, но перехватил вместо этого взгляд. И впервые пожалел, что прогулял тот урок, когда юных магов учили проваливаться сквозь землю.

Как хозяину ни хотелось избавиться от сомнительных клиентов, тяжелому золотому кольцу с огромным изумрудом он противопоставить ничего не смог.

— Ваши комнаты на втором этаже, — неохотно сообщил он.

— Мы проведем ночь здесь, — угрюмо бросил Гагат. — Еще кофе и свежий кальян.

Пока хозяин ходил за тем и другим, Иудав, чуть придя в себя, привстав, быстро накорябал что-то на табличке у себя над головой и удовлетворено плюхнулся обратно на подушки.

Пришел и пометил двери кофейни толстомордый кот.

Медленно остывал ненавистный кофе.

Нервно взбулькивал во сне позабытый кальян.

Догорела и погасла последняя лампа.

Вышла из-за тучи, посмотрела на них удивленным желтым оком и зашла обратно луна.

А братья сидели и ждали…

— Вот так!.. Мягкая посадка! Где мы?

— В городе… В городе… В каком-то городе. Вы же сами просились хоть раз залечь спать на дневку в городе, а не в пустыне на песке! Так какая разница?

— Город! Так вот он какой — Город, где живут Люди!.. Дворцы!.. Башни!.. Купола!.. Скоро взойдет Солнце!.. А где же Фонтаны?

— Купола!.. Мягкая постель, жирный плов и мазь от ревматизма — вот что главное в жизни! Фонтаны ему подавай…

— Витек, скручивай Масдая, пошли искать мягкую постель и жирный плов! А мазь от ревматизма уже не найти — кажись, мы потеряли ее еще на позапрошлой стоянке. Так что, Анаграмм, бери сумки и не отставай!

— Я не Анаграмм, я Шарад! И у меня полиартрит, подагра, миопатия, сухая мозоль…

— Вот это точно, — пробурчал себе под нос Серый, налегке возглавивший процессию.

— Послушай, Сергий! Что означает большой вытянутый чайник, вырезанный из жести и подвешенный над нашими головами на металлическом выступающем пруте?

— Откуда вытянутый? — недоуменно остановился Волк.

— Это значит, тут расположена кофейня и, может быть, сдаются комнаты для ночлега. Или для дневки, — быстрее его сообразил воодушевившийся мгновенно джинн. — Где ты это увидел?

— Вон там, шагах в двадцати впереди! Зайдем туда?

— Ну веди нас, раз ты такой глазастый.

— Весь подземный народ хорошо видит в темноте, — с гордостью отозвался Огранщик.

— Ну-ка, ну-ка… Посмотрим… — Дойдя до двери предполагаемой кофейни, отрок Сергий зажег спичку и поднес ее к белевшей в темноте табличке. — Хм… Мудрость сия неописуема еси… Значит, есть надежда, что и хозяин — человек резонный и предутренних гостей за порог не выставит… Эй, хозяин!..

И он затарабанил в дверь.

— Постояльцев пускаешь? Три человека. Со своим ковром, — поприветствовал он на удивление скоро появившегося владельца.

— Проходите, — приоткрыл тот пошире дверь, и вся честная компания, предвкушая питательный ужин, плавно переходящий в завтрак и приятный отдых, проследовала за ним.

Закрывая за собой дверь, Виктор на секунду задержался, скользнул глазами по надписи и согласно кивнул.

С народной мудростью не поспоришь.

Надо будет запомнить.

«Чисто не там, где метут, а там, где моют», — поучала обшарпанная табличка.

Из-под груды подушек донесся звук, как будто пустую консервную банку скинули с лестницы.

Постановке настоящего зловещего смеха, от которого и у самых отважных героев мороз пробегает по коже, а кровь сворачивается в гематоген, а менее подготовленные люди вообще впадают в кому, преподаватели школы черных магов посвящали отдельное занятие и семинар. Которые Гагат в свое время пропустил.

«Кто бы сомневался»…

— …Держите его! Держите! Вон он! Он туда побежал!..

Толпа разряженных людей, потрясая различными символами счастья, благополучия, плодовитости и долголетия, как их далекие, но столь же воинственно настроенные предки потрясали орудиями крайне эффективного и болезненного перевода из мира этого в мир иной, гналась за кем-то, кто удирал от них со всех ног по базарной площади их маленького аккуратненького города.

Он ловко перескакивал через повозки, огибал груды товара, переворачивал легкие прилавки, расталкивал изумленных продавцов и покупателей, смыкавшихся за ним сердитой вязкой волной, и уже, казалось, был близок к тому, чтобы затеряться в толпе, как вдруг, пробегая мимо огромного фонтана в центре площади, традиционно изображавшего открытие Арк’х Ц’э второго континента, поскользнулся, потерял равновесие и, изогнувшись и отчаянно взмахнув руками, буквально полетел в его чашу, как будто его туда что-то затянуло.

— Ага! — радостно возопили преследователи, прибавили ходу и уже через минуту вытаскивали присмиревшего и несопротивляющегося пленника из воды.

— Папа! Осторожней! Осторожней! Не бей его! — Вперед вырвалась дебелая девица в подвенечном платье и обеими руками обхватила беглеца вокруг талии. — Теперь не уйдешь!

— Ак’кха, — строго нахмурилась мать. — Быстро поправь накидку и причеши шерсть на затылке — на тебя весь город смотрит. А за твоим любимым присмотрят братья и отец.

— Присмотрим, не просмотрим! — хохотнул парень в красном балахоне, бережно заламывая жениху руки за спину.

— Один раз уже чуть не упустили, — капризно прижав ушки к голове, надула губки невеста.

— Зато сейчас вон прыти-то у него поубавилось, после купания-то. Гляди-ка, как притих! — хихикнул второй крепыш.

— Затеряться хотел; гляди-ка, на бегу костюм успел содрать и куда-то выбросить! — попенял безмолвному пленнику кто-то из гостей, по виду и окрасу — дядюшка со стороны матери невесты.

— Ничего, и без костюма поженим. Будет знать, как девиц портить.

И возмущенные, но веселые гости, оживленные не прописанной в программе свадебной церемонии погоней, окружив плотным кольцом главных героев действа, направились обратно в храм.

Старенький сутулый жрец, украдкой, пока всем не до него, взъерошивающий перед зеркальным экраном седеющую и редеющую шерсть на голове, встрепенулся и оправил желтую блестящую рясу.

— Ну как?.. — обратился он к главе клана Ак.

— Поймали, ваше преподобие. Продолжаем с того же места, — решительно кивнул отец невесты.

— А с ним все в порядке? — вдруг близоруко прищурился жрец на обмякшего и безжизненно повисшего на руках у свидетелей жениха. — Он сможет произнести свою часть ритуала?

— Подскажем, — зловеще ткнул поддерживаемого со всех сторон жениха кулаком в бок кто-то из гостей.

— Хорошо. Продолжаем. — Жрец откашлялся. — Желаешь ли ты, Ак’кха, связать свою жизнь с мужчиной, который стоит здесь и сейчас рядом с тобой, и быть с ним до окончания земного пути, и продолжить с ним вместе странствие к звездам после того, как Великий Кормчий приплывет за вами на своем небесном корабле?

Все притихли, и только приглушенный шум и крики с базарной площади доносились сквозь узкие, закрытые витражами окна храма.

— Да, — глядя влюбленными глазами на жреца, выдохнула Ак’кха, прижимая слегка увядший уже букет ко лбу.

Жрец удовлетворенно кивнул и обратился к не подающему признаков сознания жениху:

— Желаешь ли ты, Но’аар, связать свою жизнь с женщиной, которая стоит здесь и сейчас рядом с тобой, и быть с ней до окончания земного пути, и продолжить с ней вместе странствие к звездам после того, как Великий Кормчий приплывет за вами на своем небесном корабле?

— Он не желает! Руки вверх! Всем оставаться на своих местах!..

Окна-бойницы храма брызнули витражами, хлопнули внезапно распахнувшиеся двери, расплющивая зазевавшихся гостей, и в храм отовсюду посыпались вооруженные до зубов люди в черном.

— Брось свою жалкую шпажонку, Ак’ган! — С ближайшего к алтарю подоконника спрыгнул сухопарый старик с жестким волевым лицом, в блестящей узорчатой кирасе и ослепительно вычурном, но безнадежно вышедшем из моды еще лет тридцать назад шлеме с черными перьями. — Мои лучники целят тебе прямо в глаз! Одно движение — и твоя голова будет похожа на игольницу!..

Глава клана Ак медленно опустил оружие.

— Тебе это так даром не пройдет, Ит’тор, — с бессильной злобой процедил сквозь зубы отец невесты, послушно разжимая рукоять шпаги. Он знал, что ставка тут была слишком высока, поэтому и ни на секунду не усомнился в обещании давнего врага их клана. — Ох, как я тебе это припомню, трусливый подлец! Ох, берегись!

— Взять его, — скомандовал, как выстрелил, Ит’тор, и люди его сорвались с мест и, расталкивая гостей и родичей, перехватили несопротивляющегося жениха у взятых под прицел свидетелей и потащили его к выходу.

Невеста испустила слабый крик и рухнула без чувств на руки обескураженных свидетелей.

— Тешься, тешься пустыми угрозами, дряхлый беззубый кадлак, — презрительно бросил Ак’гану предводитель похитителей чужих женихов. — Что тебе еще остается! Не было еще случая, чтобы клан Ак перешел дорогу клану Ит. И не будет.

На этом торжествующий воинственный старец спрыгнул в окно на улицу прямо на спину поджидающей его сатары, пришпорил ее, и весь кавалерийский отряд с гиканьем и свистом галопом пронесся через базарную площадь, через весь Кент’арк и, вылетев из северных ворот, помчался по дороге к лесу.

Связанный по рукам и ногам, перекинутый через седло, как бурдюк, свисал безвольно их главный и единственный трофей — неудачливый жених Ак’кхи.

— А что, храм готов ли будет к нашему приезду? — выказывая впервые за всю операцию некоторые признаки нервозности, спросил, нахмурившись, предводитель одного из своих адъютантов.

— Готов, ваше превосходительство, — четко отрапортовал тот. — И дочерь ваша наряжена, и жрец протрезвлен, и гости соберутся — супружница ваша просила не беспокоиться. Главное, что Но’аар от нас на этот раз не сбежал! Молодая хозяйка уж как убивалась, как…

— Молчи, дурак, — мрачно бросил ему командир через плечо и вытянул невинную сатарухлыстом по хребту.

Скачущая первой сатара, не успев ничего понять, перелетела через внезапно упавшее на ее пути дерево и подмяла под себя всадника. Следовавшие за ней хоть и пытались остановиться и без команды седоков, но не успели и запутались в густых ветвях еще пары деревьев, свалившихся прямо им под ноги, сбрасывая верховых и наступая на них в панике пятипалыми подкованными копытами. На спины сидящих еще на спинах сатарнаездников как горох посыпались чумазые бородатые люди с кривыми саблями наголо, сбивая их на землю и на ходу срывая с их кирас драгоценные украшения.

— Э-ге-гей!..

— Не робей, робятушки!

— Бей супостатов!

— Грабь награбленное!

— Вот он!..

— Атаман наш, живой!

— Развяжите его!

— Эй, Но’аар. Куда золотой запас подевал?

— Сказывай, говорю!

— А чевой-то он не шевелится?

— Не-э, шевелится.

— Нет, показалось.

— Но’аар, золото где?

— Он в себе ли?

— Хватай сатаруза усы и пошли быстрее — там Ка’ац-лекаришка разберется!

— Н-но, кудлатая! Пошла!

— По итовским сатарам— и уходим! Быстрее, быстрее!..

— Хоп! Хоп! Хоп! Хоп!..

И разбойничий налет кончился так же внезапно, как и начался, оставив на перекрестке в пыли и старых лужах совсем недавно еще гордый и грозный отряд воинов клана Ит вместе с их втоптанным в грязь взбешенным командиром.

— Хок’фар, давай остановимся! Надо у атамана спросить, куда он подевал золотой запас!

— Дотерпи до лагеря, Нен’от!

— Я-то дотерплю, но у него такой вид, что, кажется, он вот-вот помрет. И тогда мы уж точно не узнаем, куда он подевал наше общее золото. А там, между прочим, была и твоя доля, Хок’фар!

— Остановись!

— Остановись, Хок’фар!

— Если он уже не скопытился!..

— Ладно, стоим.

— Эй, остановка!

— Все сюда!

— Куда атаман спрятал наши сокровища?

— Щас узнаем…

Хок’фар осторожно снял казавшееся безжизненным тело атамана с сатары и положил на землю. Остальные разбойники торопливо спешились и сгрудились вокруг.

— Вроде живой.

— Ага, дышит.

— Куда он ранен?

— Крови нет…

— Кровь будет! — прогремел вдруг сзади властный голос, и в унисон лязгнули затворы десятка арбалетов. — Я — герцог К’са! Вы арестованы! Стреляем без предупреждения!

Выслушав это ценное предупреждение, разбойники переглянулись, оглянулись и кинулись врассыпную под прикрытие придорожных кустов. Несколько наименее сообразительных или наиболее исполнительных (впрочем, это, как правило, идет рука об руку в любом мире) солдат герцога выпустили стрелы, но они поразили лишь бестолково столпившихся тут же рядом сатар, только что захваченных разбойниками у клана Ит.

— Стойте! Ни с места! — заорал герцог, и солдаты, соскочившие было с сатар, чтобы преследовать бандитов в лесу, застыли на месте, упуская драгоценные мгновения.

— Да не вы! — взвыл в отчаянии К’са, возводя к небу враз пожелтевшие от ярости руки. — Идиоты!.. Кретины!.. Болваны!.. Они сбежали! В погоню! За ними! Бегом!..

Отряд резво спешился и, раздирая нарядную форму о шипы и колючки кустов, по густоте и жесткости не уступающих зимней шубе сатар, вломился в лес.

Минут через двадцать солдаты вернулись. Все, но с пустыми руками. Их лейтенант готов был разглядывать выдранные лоскуты формы, трупы сатар, деревья, небо, лужи — что угодно, лишь бы не смотреть готовому рвать и метать герцогу в глаза.

И вдруг…

— Ваше сиятельство, разрешите заметить — один злодей, кажется, остался здесь, — робко приложил руку ко лбу лейтенант.

— Где? — рявкнул герцог.

— Вон, под убитыми сатарами. — И он указал на торчащие из-под тяжелой туши сапоги.

— Тоже убит?

— Сержант, посмотрите, убит ли разбойник, — скомандовал лейтенант.

— Нет, господин лейтенант! Дышит!

— Да это сам атаман шайки — Но’аар! — узнал его лейтенант.

— Вот так удача!..

— Но’аар попался!

— Забрать его с собой! — злобно прищурившись, приказал герцог. — Повесим его сегодня при всех на воротах Кент’тура! Возвращаемся!

И, не дожидаясь, пока его воинство снова окажется в седле, пришпорил свою сатаруи помчался по дороге к Кент’туру.

Хмурый сержант закинул, как мешок, несопротивляющегося пленника поперек холки сатары, подождал, пока молодой солдатик соберет всех трофейных сатарна одну веревку, вскочил в седло и поскакал вслед за быстро удаляющимся отрядом.

В лесу свистнуло какое-то животное.

Издалека отозвалось другое…

Через три поворота на их маленький отряд из двух человек и семнадцати сатарнапали.

У старого служивого хватило ума рухнуть на землю и притвориться мертвым.

У солдатика — быстро перерезать веревку и умчаться вперед на своей сатаре, бросив остальных.

У пленника — только тихо застонать, когда Хок’фар объявил его мертвым.

— Живой!

— Быстрее тогда в седло — и сматываемся отсюда!

— Рен’рох, поскачешь последним! Увидишь, что нас догоняют, — свистнешь!

— Уйдем опять в кусты?

— Догада ты наша! — заржал Хок’фар и пришпорил сатару, на которой уже висел его атаман.

Через двадцать минут его отряд влетел на всем скаку в гущу воинов клана Ит.

Мгновенно посчитав, на чьей стороне численное преимущество и едва успев пожать плечами, разбойники снова нырнули в спасительные кусты.

Мгновенно узнав знакомую фигуру поперек седла, предводитель клана Ит расхохотался.

— Это же наш женишок! Глазам своим не верю! Воистину, будет что рассказать гостям и чем оправдаться перед женщинами за задержку и остывший обед. Вперед!

Еще через двадцать минут превосходящие силы воинов клана Ак, воодушевляемые боевыми кличами предков и солидными премиальными, рассеяли воинов клана Ит, и главный приз — стонущий Но’аар — перешел вместе со своей сатаройв собственность Ак’гана и его клана.

Перевязав раненых и погрузив на спины не успевших разбежаться сатартех, кому не так повезло, воины клана Ак медленным шагом направились обратно в Кент’арк.

И благополучно добрались аж до самой базарной площади.

У дверей храма в засаде их поджидали разбойники.

Вслед за ними в Кент’турские ворота въехали все мужчины клана Ит, способные носить оружие.

В ворота Коронации, едва не опередив конкурентов, ворвался отряд герцога К’са.

По каким-то неуловимым признакам горожане Кент’арка поняли, что базар превращается в кино про войну, и моментально заняли места на балконах домов, фасадами выходивших на площадь, согласно уплаченным счастливым домовладельцам суммам.

Отряд клана Ак занял круговую оборону вокруг фонтана.

И действо началось.

— Именем закона — я, герцог К’са, требую выдачи разбойника Но’аара!

— Верните нашего атамана, и вам ничего не будет!

— Но’аар принадлежит клану Ит!

— Папа, не отдавай его!

— Через мой труп!

— Я приказываю!

— …прольется кровь!..

— …месть до могилы!..

— …если ты любишь меня!..

— …не сдаются!..

— …позор…

— …На-ши!.. На-ши!.. На-ши!..

Иванушка, сквозь традиционный туман в голове и слабость во всех остальных частях тела понимая, что задерживаться в этом мире ему в общем-то не стоит, дрожа каждой шерстинкой и чувствуя, что его руки то желтеют, то сереют, то белеют от напряжения, из последних сил перевалился через гребнястую голову этого разноцветного чудовища, так удачно остановившегося попить водички, прямо на бортик центрального городского фонтана.

Раздался короткий всплеск.

— …извините, что не прощаюсь, — мне очень некогда…

Не успел Саид — старый прислужник Толстого Мансура задуть лампу, задвинуть задвижку, защелкнуть защелку, накинуть крючок, повесить замок, вставить шпингалет, опустить засов и приставить к двери швабру, как снаружи снова постучали.

— Ну кто еще там? — позевывая, ворчливо отозвался он. Откровенно говоря, Саид рассчитывал еще поспать пару часиков до того, как неизбежные хлопоты и не менее неизбежный хозяин неласково поднимут его с кучи старых тряпок, которые днем защищали от солнца окна, а по ночам служили ему постелью под лестницей.

— Это мы. Бедные дехкане — сборщики капусты. Утомились сидеть на улице и решили поспать в наших комнатах. За которые мы уже заплатили твоему хозяину, кстати.

— А-а-а чтоб вас, — в сердцах пробормотал старик и убрал швабру, поднял засов, открыл замок, отодвинул задвижку, откинул крючок и отвел защелку.

Завершив все это, он с облегчением вздохнул, вытер со лба выступивший от усердия пот и пригласил нежданных гостей.

— Заходите, что ли…

Дверь дернулась и осталась на месте.

— Закрыто, — сообщил кто-то снаружи.

— Как закрыто? Щас посмотрю… Щас проверю… Что-то не сделал… Наверное… Опять… Шакал укуси этого хозяина вместе с его дверью.

Саид задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Погодите… Сейчас все сделаю по-порядку, — забормотал он себе под нос. — Так… Швабра… Засов… Замок…

Так, походя выдавая незнакомым людям секретные компоненты системы безопасности кофейни, он убрал швабру, поднял засов, открыл замок, отодвинул задвижку, вставил шпингалет, откинул крючок и отвел защелку.

— Всё. Заходите, — гордый и довольный собой выдохнул он.

— Так закрыто же! — раздраженно прозвучало с улицы.

— Как закрыто? Опять? Не может быть! Я же… Все по-порядку… Вот, смотрите. Задвижка… Так… Защелка… Ай!.. Крючок… Ой!.. Ух-х-х-х… Замок…

И Саид снова, защемляя себе пальцы, ломая ногти и сдирая кожу, быстро задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Я же делаю все по инструкции! Швабра… Защелка… Крючок… Задвижка… Замок… Шпингалет… Защелка… Нет, защелка уже была. Или не было? Нет, была. Или это в прошлый раз? Замок… О нет… Засов… Крючок… Или не было?.. Так, начнем все сначала. Кхм… Эй, уважаемые дехкане…

— Н-да? — донеслось зловеще с улицы.

— Не могли бы вы подсказать, открываю я сейчас дверь или закрываю?..

— ОТКРЫВАЕШЬ!

В темном ночном воздухе что-то зашипело, затрещало, черная вспышка ослепила запутанного и сконфуженного Саида даже через дверь, ударил беззвучный гром, и он отлетел под лестницу и приземлился на кучу тряпья, о которой так мечтал еще несколько минут назад.

То, что осталось от двери, накрыло его сверху, и сознание покинуло его на заветные два часа.

— Что ты наделал! Нас же услышат! — шепотом проорал Иудав прямо в ухо едва не дымящемуся от ярости Гагату.

— Мне плевать! — таким же шепотом прорычал Гагат и, оттолкнув брата, кинулся к лестнице и вверх.

— Послушай! Может, это был не он. Вор же должен был прийти один. Может, он появится после.

— Вор должен был прийти! Точка! И он пришел. И пусть шайтан проглотит меня, если мне не все равно — один он или с армией, — сквозь зубы прорычал Гагат и бросился к лестнице.

— Но который из них вор? Ты разглядел его тогда? — на ходу подпрыгивая от возбуждения и едва поспевая за братом, шипел Иудав.

Гагат резко остановился, и Иудав не налетел на него только потому, что мгновение назад наступил на край своего плаща и, стараясь производить как можно меньше шума, свалился вниз.

— Конечно, это тот, который нес ковер! Какие могут быть сомнения? На том были такие же черные штаны! И ковер, видно, тоже где-нибудь спер — это же понятно и слепому погонщику ишаков. Это же вор! Иудав? Эй, Иудав! Ты где? И чего ты там стучишь?

— Ох-х-х-х, — только и смог вымолвить в ответ брат, вытаскивая на ощупь из спины бренные останки того, что еще несколько минут назад было входной дверью кофейни, на которую он, снеся перила, так точно приземлился.

К счастью, Саид под ней все еще был в блаженном беспамятстве и не напомнил лишний раз в недобрый час о себе.

— Эй, где ты там есть? Перестань копаться! А то я пойду к нему без тебя, и ты пропустишь самое интересное, — прошипел Гагат.

— Э нет! Подожди! Как это — без меня? — И Иудав, почему-то полагая, что бег на цыпочках — это то же самое, что хождение на цыпочках, только быстрее, торопливо затопал по ступенькам.

— Чего вы там чехарду устроили — заснуть невозможно!

Дверь ближней к лестнице комнаты распахнулась, и в коридор выглянул Виктор с ярко горевшей лампой в руке.

Откровенно говоря, ему было все равно, кто там топает или стучит, но ведь сделать неуклюжим торопыгам замечание — это еще одна возможность зажечь САМОМУ лампу и САМОМУ, самостоятельно, появиться с ней на людях, чтобы все увидели, что это ЕГО лампа и что ОН запросто делает с ней что хочет. А с того дня, как взбунтовавшийся Огранщик впервые выбрался на поверхность, он не только не упускал ни одной такой возможности, но и всячески старался создавать их сам.

— Это он! — в один голос шепотом воскликнули воодушевленные братья, и не успел ошеломленный Виктор опомниться, как оказался на полу своей комнаты, связанным по рукам и ногам поясом Гагата и с кляпом из куфии Иудава во рту.

Эх, говорил ему Сергий — постирай свои белые штаны.

Иудав осторожно прикрыл за собой дверь и ласково улыбнулся пленнику. Тот истолковал его улыбку совершенно правильно и забился в панике, пытаясь освободиться.

— Если ты сейчас же не замрешь, я отрежу тебе голову и разговаривать потом буду только с ней, — склонился над самым ухом жертвы Гагат.

Жертва по инерции дернулась еще раз и по рекомендации замерла.

Иудав беззвучно щелкнул пальцами, и в воздухе вздулся и повис под потолком иссиня-белый светящийся шар.

— Вот ты и попался, гиеново отродье, — довольно улыбаясь, проговорил Иудав, устраиваясь поудобнее на ногах Огранщика. — Ну что, узнаешь нас? Думал, от нас можно убежать? Ха! Не хотел бы я сейчас оказаться на твоем месте! Ну да ничего. Недолго тебе еще мучиться. Отвечай, где кувшин?

Виктор, вытаращив глаза то ли от ужаса, то ли от попыток дышать ими, так как рот и нос его были наглухо замотаны, осторожно, но отчаянно замотал головой.

— Что ты со мной тут глухонемым притворяешься? — гневно оскалился Иудав, не дождавшись членораздельного ответа.

— Подожди, — прервал его монолог брат. — Послушай, несчастный, — обратился он к пленнику. — Поклянись, что если я вытащу эту тряпку у тебя изо рта, ты не будешь кричать. Кивни один раз, если нет, и два — если клянешься. Если ты нарушишь свою клятву… Ты знаешь, что будет дальше.

Огранщик яростно закивал головой.

Платок был размотан и заброшен в угол.

— А теперь слушай меня внимательно, сын падальщика. Куда ты дел волшебный кувшин, который украл у нас в доме?

— Кувшин?.. Какой кувшин? Да вы что!.. — все еще хватая ртом воздух, просипел злосчастный Огранщик, и оскорбленная невинность сквозила даже не в каждом его слове, а в каждой букве.

Ее почувствовали и ей уже готовы были поверить даже выпускники школы черных магов и злых чародеев Шатт-аль-Шейха.

Братья переглянулись.

«Не врет», — читалось во взгляде одного.

«Придется прирезать просто так и по-быстрому», — проступало сожаление во взгляде другого.

— Какой кувшин? Я не крал никаких кувшинов ни в чьем доме. Вы меня с кем-то… с кем-то… — И тут Огранщику пришла, да там и осталась, чтобы навеки поселиться, одна маленькая, но чрезвычайно крамольная мысль, — …путаете… — беспомощно закончил он.

При первых же признаках дрожи сомнения в голосе пленника братья встрепенулись, как стервятники при виде медленного черного пятнышка на горизонте.

Когда же непрошенное озарение не только устроилось по-домашнему в голове Виктора, но и полностью вступило во владение его лицом, братья, не сговариваясь, шелковыми голосами вопросили:

— С кем?

Огранщик, у которого было, увы, слишком мало опыта в отрицании очевидного и воспитание которого даже не предусматривало возможности такого действия, только набычился и мужественно поджал губы.

— Не скажу.

Воспитание братьев такую возможность предусматривало.

И с ней же имело дело их образование.

— Ах не скажешь? Замечательно, брат. А то уж я думал, ночь пропала зря, — улыбнулся Гагат.

Обычно такая улыбка встречается на лице человека только после того, как его труп пролежит лет двадцать в земле.

— Давай начнем с того, что расскажем этому доблестному человеку, не желающему выдавать своих друзей, почему от его упрямства пострадает только он сам, — поддержал его Иудав.

— И как конкретно пострадает, — подхватил Гагат.

— И как долго будет страдать, — завершил вступительную часть его брат.

— Для начала давай совьем вокруг нас кокон тишины Крустацена, чтобы снаружи нас никто не мог слышать, — предложил Гагат, и в ответ на изумленный взгляд Иудава, напоминающий, что именно на этом они срезались на экзамене на втором году обучения в пятом классе, взмахнул с вывертом рукой, и вокруг них натянулась полусфера из тончайших пересекающихся зеленых лучей.

Иудав сделал большие глаза, похлопал ими, потом беззвучно сказал: «А-а!..» — и понимающе кивнул головой.

Человеку, не отличающему кокон тишины Крустацена от заклинания отталкивания Репеллента, нечего было и объяснять, что теперь, в отличие от звука, ни один комар был не в состоянии ни проникнуть под зеленый овал, ни покинуть его без разрешения чародеев.

— Потом мы приступим к самой волнующей части процедуры — гаданию по внутренностям. Как правило, средний житель Сулеймании и сопредельных государств до самого последнего момента и не подозревает, что в его компактном и небольшом с виду теле может содержаться такое количество самых разнообразных органов самой неожиданной расцветки, консистенции и информативности, — продолжал экскурс в курс гадания Гагат, искоса с удовлетворением поглядывая на вполне ожидаемые перемены в расцветке лица жертвы. — …Вот, например, возьмем кожу. Не каждый знает, что с человека средней комплекции ее можно снять два квадратных метра и весить она при этом будет от двух с половиной до четырех килограммов. Вес зависит от качества работы, остроты инструментов и количества подкожного жира, которое останется на ней. Твоя кожа, например, потянет килограмма на два — уж больно ты тощ, но поскольку она у тебя стала теперь такого редкого изумрудного оттенка, то продать ее можно будет за хорошие деньги. Если точно раскроить, то хватит на небольшую банкетку. Потом, у тебя есть печень. Даже если отрезать от нее девяносто процентов, она все равно будет расти и расти — то есть каждый раз можно отрезать еще и жарить, со сметаной, с луком, с карри, м-м-м… — очень удобно, когда дома… Потом, что в тебе есть еще интересного?.. А, кишки. Восемь метров. Зато кровеносных сосудов, если их все вытянуть, наберется около тридцати шести тысяч километров. И если их связать, то их можно обмотать вокруг нашего мира два раза. И можно устроить так, что ты за всем этим будешь наблюдать. А сколько в твоем теле жидкости! Одного желудочного сока можно за день нацедить до полутора литров. За всю жизнь можно заполнить семьдесят ванн!

— Кажется, он лишился чувств, — остановил разошедшегося брата Гагат.

— Как, уже? — обиженно покосился тот. — А я ведь даже не дошел до самого занимательного. Ну да ладно. Сейчас приведем его в себя, и, может, придется продолжить.

Иудав достал из своего мешка крошечный зеленый пузырек, вытянул пробку и поднес к носу Огранщика.

Тот, вдохнув несколько раз, судорожно дернул головой, всхлипнул, ахнул и открыл глаза.

— …Я говорю, за всю жизнь можно заполнить семьдесят ванн среднего размера, — радостно вступил Иудав, но продолжить ему снова не дали.

— Что это у тебя? — с подозрением покосился на пузырек Гагат.

— Это нашатырь. Купил перед отъездом у Слепого Саляма.

— От этого глохнут, слепнут или сходят с ума?

— Нет. Просто приходят в себя.

— Что за ерунда? — сердито фыркнул старший брат. — А что, простого поджигания пяток уже недостаточно?

— Я тебе потом все объясню, — шикнул на него младший и продолжил: — Ну да опустим детали. Наверное, тебе также будет интересно узнать, что точность этого гадания достигает ста процентов. Мы много раз имели возможность убедиться в этом на опыте других. Сначала мы обычно узнаем имя того человека, которого ищем. Этап этот хоть и длительный, потому что все нужно делать не торопясь и очень тщательно, но зато один из самых увлекательных. Подготовив весь необходимый инструмент — всего наименований двадцать-двадцать пять, не больше, не буду утруждать тебя подробным перечислением всех этих игл, крючков, крюков, ножей, зажимов, щипцов больших и малых, для каждого органа — свои, фитилей и тому подобного, — можно приступать к делу. Чтобы извлечь селезенку у гадального материала и при этом зафиксировать, в каком положении она находилась на момент обнаружения, приходится медленно и осторожно ее разрезать и раздвинуть…

— Стой! — шепнул Гагат. — По-моему, он снова распрощался со своим сознанием. Слабонервный материал попался какой-то. Ну что ты стоишь? Приводи его в себя!

— Как?

— Попробуй снова… этой вашей… тырью…

— Чем? А-а. Один момент!

— Значит… это такое… точное… гадание? — прохрипел Виктор, едва очнувшись и будучи, видимо, не в силах выслушивать краткий курс юного колдуна далее.

Гагат с академическим интересом отметил, что кожа его теперь приобрела интересный оттенок бирюзового, ранее на человеческих существах никем не наблюдавшийся, и это могло бы принести им на черном рынке лишние пять-семь динаров.

— Абсолютно, — с гордостью подтвердил Иудав.

— И вы… все узнаете… если даже я ничего не скажу?..

— Абсолютно.

— И нет… возможности… помешать… моим внутренностям… это сделать?..

— Абсолютно.

— Ну тогда… если все равно не скрыть… — И в голосе у него прозвучал незаданный вопрос.

Оба брата в унисон покачали головами.

— Я скажу. Но после этого вы меня… не убьете?..

Братья переглянулись.

— Может быть, — ответил Гагат.

Он имел в виду: «Может быть, не сразу».

Огранщик понял это по его глазам.

Ни одно живое существо с такими глазами сразу не убивает.

Он отвернулся и уткнулся лбом в стену.

Виктору не хотелось умирать. Особенно теперь, когда цель их путешествия была так близка, если верить старику Шараду. Еще какие-то несколько дней, и его народ будет хоть насильно, хоть под угрозой смерти, но освобожден, извлечен на поверхность земли и получит в дар для начала новой счастливой жизни целый огромный новенький город — «муха не сидела», как выразился бы Сергий Путешественник в свойственной ему цветистой манере — и караван, груженный темными очками в придачу.

Но еще меньше ему хотелось предавать Путешественника на растерзание этим сумасшедшим убийцам. Подумать только — он считал Благодетелей жестокими!.. Вот уж действительно: век живи — век учись.

Дураком помрешь…

Но что ему оставалось делать?! Ведь иначе эти с ним сотворят такое, что Благодетелям бы и в голову не пришло и что, наверное, только кошмарам снится в кошмарах!

Что же делать?

А может, они меня просто пытаются запугать? Люди не могут делать такого с другими людьми!

Или могут?

Но их гадание… Они все равно все узнают.

Сергий обречен.

Из-за меня.

И я никак не могу ему помочь. Он даже не успеет понять, что с ним случится.

Если они нападут внезапно.

А если нет? Если они будут осторожны?

А почему они должны быть осторожны?

Если они будут напуганы.

На прощание я им докажу, что в эту игру могут играть и трое. А там, глядишь, или они себя чем-нибудь выдадут, или он успеет убежать.

А я…

Все равно я должен был умереть еще там, в водопаде.

— Я все скажу, если так. — Набравшись решимости, Виктор повернулся в сторону колдунов. — Этот кувшин… который вы ищете… он у моего спутника… могучего мага из… из… из-за границы…

— У старика?

— Н-н… Да. Он старик, конечно, но выглядит как юноша. Ему уже ст… дв… три… четыреста лет… Он вообще может выглядеть так, как хочет. Если захочет, он может превращаться в любое животное, насекомое или птицу и… и… и принимать облик любого человека. Да-да, все время — только так. Только этим и занимается. Бац! — и он похож на меня, как брат-близнец!.. Бац! — и еще на кого-нибудь. Вот. А еще он может… может… заставить вещи летать! Да! Только рукой махнет — и р-раз — и кувшин полетел. Р-раз — и сам воду в чашку наливает. Раз плюнуть! Да он и сам может летать! Да. Очень легко даже! Вот так вот — как мне пойти пешком, так ему — взять и полететь. Р-раз — и все. И улетел. А потом — р-раз! — и прилетел. А одного его слова слушаются и верблюды, и ящерицы, и собаки. А его взгляда не выдерживают даже змеи. Он как посмотрит на змею — а она рраз! — и в обморок. А он их потом ест. Живыми. С хвоста. И нахваливает. А еще, когда захочет, он может читать мысли вслух на расстоянии у любого человека или внушать кому угодно что угодно. Посмотрит в глаза — и ка-а-ак внушит! Ка-а-ак внушит! У него глаза — как два буравчика! Насквозь тебя видят. Вот, например, однажды одному торговцу, который подсунул ему свиную колбасу, он посмотрел в глаза две секунды и внушил, что он — птица, и у того сразу же выросли перья на руках, и он взлетел на крышу своей лавки и…

Виктора, не страдавшего никогда в своей жизни красноречием, понесло.

Как неуклюжий серфер, который первый раз в жизни поймал волну и теперь, одурев от счастья и ужаса, несется над пальмами и гостиницами, потому что эта волна оказалась цунами, так и он, начав сочинять что-нибудь такое-этакое для иллюстрации всемогущества мага Сергия, теперь понял, что не может остановиться и что под застывшими взглядами гадкой парочки несет такое… такое… ЭТАКОЕ…

— Врет, — хищно оскалившись, не выдержал первым тот, который помладше, после очередного пассажа о сверхъестественных свойствах каждой волосинки из головы великого иностранного волшебника.

Но в голосе его, где-то далеко-далеко, глубоко-глубоко прозвучала тоненькая крохотная нотка испуга, и у Виктора от непрошеной надежды замерло сердце и пропал голос.

— А если нет? Нет шипения без змеи! — встревоженно заметил старший.

— Да нет… Врет, наверное…

— А если нет?

— Тогда надо осторожно. Чтобы этот Путешественник раньше времени чего не заподозрил… Если он хоть на десятую часть такой сильный колдун, как расписывает это ничтожество, просто украсть кувшин недостаточно.

— Я уже об этом думал. Двухходовка Садреддина.

— Что?

— Двухходовка Садреддина. Второй класс. Третья четверть.

— А-а-а-а!..

— Ага.

— Но он не станет с нами ничего пить.

— С нами — нет. С ним — да. — И Гагат кивнул на замершего в своем грязном углу Огранщика.

— Ты думаешь, он будет нам помогать? — туповато уставился Иудав на их пленника.

— Конечно нет. Он нам вообще не будет нужен. Лично…

— Ты предлагаешь…

— Да. Мы же можем это делать. Мираж Марраша.

— Но он дольше нескольких минут не держится! У нас.

— Мы будем меняться. Один вышел, другой зашел — этот заграничный маг ничего и не заметит. Всего-то тут и потребуется несколько минут.

— Ну ладно. Тогда, если ты не против, я сначала остановлю сердце у этого деревенщины, я как раз тут недавно выучил одно интересное заклинание — точка Яасда — и хочу его испробовать.

— Эй-эй! — ухватил его за плечо Гагат. — А тебе не кажется, что человек, облик которого принимают, должен быть жив?

— Не обязательно.

— Как же — «не обязательно»! А у тебя с мертвого хоть раз за пятнадцать лет получилось?

— А у тебя?

— И у меня.

— Понятно… Ну хорошо. Поставлю свою «Точку» потом. Тогда давай проверим, чтобы этот тип был надежно связан, и подготовим все, что надо.

— Какой яд будем использовать?

— Новый. Цианистый калий. Свежий. Витаминизированный.

— Ты чего, кофе тут перепил? — Гагат яростно покрутил у виска. — Или записался в добрые феи?

— Теперь наши лавочники другого не продают, — смущенно пожал плечами Иудав. — Ты разве не читал решение последнего Всемирного совета чародеев, которое мы получили дней десять назад со змеиной почтой?

— Есть мне когда заниматься всякой чепухой! — фыркнул его брат. — О чем там?

— Чтобы улучшить наш имидж в глазах обывателей — не спрашивай меня, что это такое, это какой-то новый раздел магии, придуманный недавно, — всем нам, простым черным магам, предписано заботиться о тех, с кем мы имеем дело. Жертвы должны мучиться благодаря искусству профессионала, а не тупому ножу. Ремни и веревки не должны быть грубыми, сочетание цветовых эффектов заклинаний должны быть приятны для глаз, а яды — быть полезными для здоровья. Всем ослушникам — медленная смерть под тупым ножом. Подписи. Печати. Там еще много чего понаписано, вернемся домой — прочитаешь.

— Бред какой-то!.. Они там что — спятили?..

— Бред, — охотно согласился Иудав. — Но приходится исполнять, решение Совета — закон. Впрочем, наш алхимик Слепой Салям говорит, что этот новый яд ничем не отличается от старого, кроме быстродействия — теперь оно четыре с половиной минуты. Объясняет это тем, что убить оздоровленный организм несколько сложнее.

— Когда мы будем председателями совета старейшин, мы со всей этой ерундой разберемся, — в предвкушении скорого торжества зловеще ухмыльнулся Гагат. — Они сами будут умолять нас о медленной смерти под тупым ножом.

Серый уже доскребал со дна фарфоровой пиалы остатки плова своей походной деревянной ложкой с росписью «под хохлому», когда дверь комнаты без стука отворилась и вошел Виктор с двумя серебряными чашечками, распространяющими в воздухе аромат кофе и миндаля.

— О, кофей, — сквозь набитый рот удивился Волк. — А на что ты его мне-то притащил? Я же его не пью.

И без того взволнованное лицо мастерового тронула легкая тень испуга.

— Как не пьешь? Но… Я угощаю. Здесь очень хороший кофе, самый лучший во всем городе.

Серый покачал головой.

— Во всей Сулеймании!

— Не-а. Все равно чай лучше.

— Но ты только попробуй!

— Не хочу. Я уже пробовал — бурда бурдой.

— Но этот лучше! Ты должен выпить несколько чашек, чтобы понять его вкус!

— Да не хочу я ничего понимать, я спать хочу! И тебе то же советую.

— Но кофе! Я приготовил его специально для тебя. — В голосе Виктора уже сквозила неприкрытая паника. — Сам!

— Ну ладно. — Видя страдания своего спутника, Серый смягчился. — Давай, садись за стол со своим кофием. Но учти — если и сейчас не понравится, то больше ко мне с этим питьем не приставай. Тебе нравится — вот ты и пей на здоровье.

— На здоровье, на здоровье, — радостно закивал гость, осторожно ставя чашечки на стол.

— Ну давай, попробую, — протянул руку к одной из чашек Волк, но Огранщик быстро отодвинул ее подальше и подвинул другую.

— Лучше вот эту.

— Почему?

— В этой вкуснее.

— Да?

— Клянусь Сулейманом!

— Ладно, вот эту так вот эту. Послушай, а что у тебя с лицом, Вить? — Серый озабоченно потянулся к лампе. — Чевой-то тебя всего перекосило, а? Уж не с кофию ли твоего, часом?

Лже-Виктор ойкнул, схватился руками за щеки и, ни слова не говоря, выбежал из комнаты.

Дверь, возвращенная пружиной, гулко хлопнула, низвергнув с кривых глиняных стен белесые лавины пыли.

В пустынном коридоре по пути к комнате настоящего Виктора, куда бежал Иудав, чтобы снова принять его обличье, его ждал Гагат.

— Ну как? — быстро спросил он, имея в виду, поставил ли Иудав чашку с отравленным кофе Путешественнику.

Иудав на бегу покачал головой: «Нет, он еще не пил из нее».

Гагат моментально сориентировался, коротко кивнул и без дальнейшего промедления ринулся в комнату заграничного конкурента.

Они ему еще покажут, кто в Сулеймании хозяин!

— С тобой все в порядке? — заботливо поинтересовался у него Волк, едва тот появился на пороге.

— Да, конечно. Все в порядке. Лучше и быть не может. Я просто выходил чихнуть. Апчхи. Вот. — И чародей изобразил улыбку.

— Будь здоров, — удивленно покосившись на него, произнес Волк. — Может, ты устал? Переутомился? Может, не будем сегодня этот твой кофий пить, а? Может, ну его? Потом попробую как-нибудь. Все равно ведь пойло пойлом.

— Будем-будем! — встрепенулся вошедший. — Я сварил его специально для тебя.

— Ну тогда давай, — обреченно вздохнув, Серый подвинул к себе поближе блюдечко с чашкой.

— Нет-нет, не эту, — заботливо остановил его лже-Виктор. — Лучше вот эту.

— Почему?

— В этой вкуснее.

— Да?

— Клянусь Сулейманом. — И лже-Виктор проникновенно заглянул ему в глаза.

Честность в них можно было добывать в промышленных масштабах.

— Ну давай эту. Как скажешь… — слегка удивленно пожав плечами, Серый поменял чашки.

— Пробуем, — предложил с нежной улыбкой лже-Виктор и первый поднес чашку к губам.

— Пробуем, — со вздохом подтвердил Серый, и они, одновременно приподняв чашечки, желая здоровья друг другу, отпили по половине.

— Нет, Витя, да что же у тебя сегодня такое с физиономией-то делается? — Снова, на этот раз уже обеспокоенно, Волк попытался рассмотреть начавшее вдруг меняться лицо собеседника.

— Я… сейчас… — Со стуком опустив чашку мимо блюдца и едва не выплеснув остатки ее содержимого на стол, тот вскочил и выбежал в коридор, едва не снеся плечом косяк двери.

В коридоре его уже поджидал Иудав, вновь готовый к работе на территории врага.

— Ну к… — договорить он не успел: Гагат с выпученными глазами промчался мимо него, не задерживаясь, и ему не оставалось ничего другого, как поспешить занять его место в комнате волшебника Сергия.

— Что, опять чихал?

— Ага. Апчхи. Да.

— Будь здоров.

— Спасибо!

— Ну давай, допиваем твое произведение, и на боковую, ладно? Что-то с него еще пуще в сон потянуло, — смачно зевая в кулак, предложил Волк.

— Да-да, конечно.

И одним большущим глотком, обжигая рот и не получая от этого радости, новый лже-Виктор опорожнил всю чашку.

— Тебе понравился? — едва ворочая ошпаренным языком, но счастливо ухмыляясь, поинтересовался он у Серого.

— Ну как тебе сказать… Чтобы не обидеть…

— Как… Неужели… Неужели… Нет!.. Нет!!! Не может быть!!! — Изменившись в лице, лже-Виктор схватился за голову, за грудь, за бок и, едва не перевернув стол, вновь выбежал в коридор.

— Витя… Виктор… — несся ему вслед взволнованный голос Серого. — Да не расстраивайся ты так! Подумаешь, кофий какой-то паршивый не понравился. Ну гадость! Ну и что! Я потом его еще раз попробую, если ты это так близко к сердцу принимаешь.

Но никто на его слова так и не отозвался.

Пожав плечами, Волк снова зевнул, зябко поежился — когда ему хотелось спать, он мерз в любую жару — и, положив рядом с собой меч, завалился на Масдая, давно уже спавшего и в кои-то веки даже не храпевшего, чтобы последовать его примеру. Отдых обещал быть приятным. И в засыпающем сознании лукоморца промелькнула и угасла мысль: «Интересно, когда это Витек успел пристраститься к кофе? Мы же первый раз в городе. Или он у них под землей тоже растет? Где-нибудь за базальтовым полем? Надо будет поинтересоваться. Ну и напиток эти сулеймане придумали, отрава отравой…»

…Где-то недалеко играли дети.

Они гонялись друг за другом, визжали, кричали и, кажется, ссорились.

Иванушка почувствовал, что уже совсем скоро, минут через тридцать, он сможет приоткрыть глаза и попытаться встать.

Теплый деликатный ветерок осторожно взъерошивал его растрепавшиеся волосы.

Над головой шумела густая листва, навевая прохладу.

Совсем рядом, проливая бальзам на душевные раны, успокаивающе журчала вода.

И он изо всех сил надеялся, что это была вода фонтана.

Нет, даже так: Фонтана.

Ибо участие фонтанов в процессе перемещения его по разным мирам уже стало очевидным даже для такого наблюдателя, как он.

И, поскольку его пока никто не трогал, у него зародилась и созрела надежда, что так дальше и будет продолжаться до тех пор, пока он не очнется полностью и не сможет наконец нырнуть в этот Фонтан, чтобы продолжить свой путь по Вселенным в поисках дороги в непроницаемо-загадочный, как вамаясский иероглиф, мир джиннов…

Когда у Иванушки наконец-то накопилось достаточно сил, чтобы приподняться на локтях и слегка разлепить веки, он увидел перед собой нечто такое, от чего у него тут же распахнулись настежь не только глаза, но и рот.

Прямо на него неслось дерево.

Вообще-то царевич читал, что есть такая фигура речи с непонятным, не запоминающимся настоящему витязю Лукоморья филологическим названием и что так говорят, когда кто-то на большой скорости приближается к какому-либо предмету.

Но в его случае это явление было буквально и реально, как падающий кирпич.

Размахивая двумя боковыми ветками, как руками, дерево со всех корней летело вперед, не разбирая дороги, и гнусаво вопило:

— Не догонишь, не догонишь!.. Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе!..

За ним, как удалось разглядеть царевичу прежде, чем оно сбило его с… с… (Тут Иванушка решил, что с его анатомией надо было еще разбираться и разбираться, и удержался от скоропалительных, но устаревших выводов.) Короче, за первым деревом, которое сбило его на землю, отчаянно всхлипывая, бежало второе, поменьше, и выкрикивало:

— Отдай! Это не твое! Отдай же! Отдай! Дурак!..

Маленькое дерево не сумело перепрыгнуть через Ивана, запуталось в его — ногах? корнях? отростках? — упало на траву рядом с ним и заревело.

Хулиган убежал.

Деревце осталось.

Оно лежало и горько плакало, как будто произошло что-то страшное, чего уже нельзя было исправить, и вот-вот должен был наступить конец света не только у них, но и во всех мириадах окружающих их миров.

Короче, оно плакало самозабвенно и взахлеб, как плачут все несправедливо обиженные маленькие дети.

Хотя обижать маленьких детей вообще несправедливо.

Поэтому, превозмогая ощущение, что все его — пять?.. шесть?.. три?.. десять?.. — чувств находятся и работают одновременно, но в разных мирах и измерениях, Иванушка подобрался, не вставая, к девчушке и попытался погладить правой боковой веткой ее по листьям кроны.

Для себя он почему-то решил, что больше всего это деревце похоже на рябинку.

Не то чтобы он мог отличить рябину от клена, но просто ему так показалось.

— Не плачь, девочка. Не плачь. Кто тебя обидел?

— Он… отобрал… Это мамино…

— Что он отобрал?

— Ожерелье… отобра-а-а-а-ал!..

— А он кто?

— Бра-а-а-а-ат… Дура-а-а-к… А-а-а-а-а-а-а!..

— Да он отдаст. Не расстраивайся ты так.

— Не от-да-а-а-а-аст…

— Побегает — и отдаст.

— Не-э-э-эт… Он вре-э-эд-ный. Мама ругаться бу-у-у-у-дет. — И снова в слезы.

Перед детским ревом Иван был бессилен.

Он почувствовал, что еще минута — и он пойдет и бросится в фонтан не для того, чтобы переместиться в другой мир, а просто для того, чтобы утопиться и не слышать его больше.

И тут его посетила идея, простая и незатейливая, за которую кто-нибудь вряд ли когда-нибудь получит Нобелевскую премию, а следовало бы.

— А хочешь, я расскажу тебе сказку?

Рев мгновенно прекратился.

Взлохмаченная маленькая крона кивнула, и под ней из складок коры вырисовались и проявились большие влажные зеленые глаза.

— А какую? — осторожно спросила древесная девочка, вытирая веткой деревянный нос. — Только интересную. И я все сказки уже знаю. И если ты будешь рассказывать какую-нибудь старую или скучную, я опять зареву, — честно предупредила она.

— Такую ты еще не знаешь, — заверил ее царевич, приобнял одной веткой и начал: — Э-э-э… Так вот, значит… Кхм…

— Ты ее забыл! — обвиняюще повернулась к нему лицом Рябинка.

— Нет, что ты! Я ее прекрасно помню.

«Вот только не знаю, какие сказки у вас тут сказки», — мысленно добавил он.

Но времени на размышление не оставалось — девочка уже снова закрыла глазищи, сморщила нос и набрала полный ствол воздуха.

— Ну значит, слушай. Посадил дед… Дуб… Репку. Выросла Репка большая-пребольшая. Стал Дуб Репку из земли тащить…

— Зачем?

— Н-ну… Чтобы она на поверхности жила. Как они…

— А-а…

— Вот. Тянет-потянет, а вытянуть не может. Позвал Дуб Липу. Липа — за дуб, дуб — за Репку, тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала Липа… Малину. Малина — за Липу, Липаза Дуба…

Рябинка с интересом дослушала до того места, когда при решающем усилии Крапивы Репка все-таки увидела белый свет, но, когда Иванушка сделал попытку произнести: «Тут и сказке конец», нижняя губа снова многообещающе оттопырилась.

— А дальше?

— Дальше?..

— Да, дальше. Что было дальше?

Иван задумался.

А в самом деле, что же могло быть дальше?

— А дальше Дуб вымыл Репку и положил на… на… на камушек… сушиться. Полежала-полежала на камушке Репка, да надоело ей. Соскочила она на землю и покатилась. Катится она этак по дороге, катится, а навстречу ей… навстречу ей… — Иван панически оглянулся по сторонам и увидел бабочку. — …А навстречу ей — Бабочка. И говорит: «Репка-Репка, я тебя съем!» А она ей: «Не ешь меня, Бабулечка, я тебе песенку спою». И запела: «Я ядрена Репка, уродилась крепкой, полежала, посушилась и по лесу покатилась. Я от Дуба ушла, и от Липы ушла, и от Малины ушла, и от Шиповника ушла…» — покатилось вместе с шаловливой Репкой повествование Иванушки по более-менее знакомой колее.

Рябинка слушала, восхищенно раскрыв рот.

Последним, как самый опасный противник Репок, был извлечен на свет…

— …Червяк. И только раскрыла Репка рот, как он — а-ам! — и проглотил ее…

— А-а-а-а-а-а-а!!!..

Иванушка даже подскочил.

— Ты чего? Ты чего ревешь опять?

— Ре-э-эпку жа-а-а-алко-о, а-а-а-а-а!!!..

Сердце царевича, непривычное к такому количеству детей и слез, не выдержало, екнуло, пропустило удар и призналось, что Реп… то есть Колобка всегда было жалко и ему. И каждый раз при чтении этой сказки оно упорно надеялось, что уж на этот-то раз конец точно будет счастливым и подлая Лисица понесет наказание за свое коварство или по меньшей мере останется без обеда. И вот теперь Иванушке представился уникальный шанс восстановить попранную безжалостными авторами сказки справедливость, и он понимал, что если не воспользоваться им сейчас, то сотни поколений детей всех галактик ему этого никогда не простят.

— Но это еще не все, — произнес Иванушка таким воодушевленно-заговорщицким голосом, что девчушка моментально плакать перестала, проглотила последние, еще не успевшие найти выход слезы и вытаращила на него огромные круглые глазищи. — В это самое время, не за морем-за горами, а на грядке с сорняками жил-был царь Горох. И было у него три сына: старший — Чеснок Горохович, средний — Укроп Горохович и младший — Лук Горохович. И настало им время жениться. И сказал им царь: «Сыны мои любезные. Сделайте-ка себе из бузины трубочки да выстрелите горошинами на все четыре стороны. Куда ваша горошина упадет, там и ищите себе невесту». Выстрелил первым старший сын Чеснок-царевич — попала его горошина… — Иванушка сделал театральную паузу, не подавая вида, что лихорадочно пытается вспомнить, что же еще растет на грядках. Картофель и моркофель? Нет. Картошка и моркошка? Нет, тоже не так. Морковь и картофь? Да нет же. Да как же ее там?..

Девчушка затаила дыхание и не отрывала от лица царевича завороженно-влюбленного взгляда, и Иван, скорее почувствовав, чем поняв, что сегодня его сельскохозяйственное бескультурье не может стать помехой триумфу всемирной справедливости, вдохновенно продолжил:

— …попала его горошина в темницу, где сидела красная девица — боярышня Моркова! И освободил ее, и привел на двор к отцу. Выстрелил средний сын Укроп-царевич — и попал в высокую башню, где томилась царица полей — Кукуруза, и спас ее оттуда, и привел к отцу. А младший сын попал своей горошиной прямо в лоб отвратительному Червяку. Охнул Червяк и издох. А Лук-царевич распорол ему брюхо, и вышла оттуда жива-здоровехонька, весела-веселехонька Репка. И привел ее Лук на двор к отцу — царю Гороху, и радости-то было, и тут же все веселым пирком да за свадебку. И я там был, водицу пил, по коре текло — в рот не попало.

Девчушка радостно всплеснула своими ручками-веточками, разулыбалась, быстро обняла Ивана, вскочила и побежала от него прочь.

— Эй, постой, ты куда? — оторопел от такой развязки Иванушка.

— Брату сказку рассказыва-а-ать!.. Спаси-и-и-иба-а-а-а!.. — донесся до него удаляющийся деревцын голосок.

Тут царевич разулыбался сам не зная чему, кряхтя поднялся и, покачиваясь и спотыкаясь всеми своими корнями, на двух из которых к тому же нелепо болтались поношенные сапоги из кожи заменителя, направился к горному источнику, высоко выбрасывающему свои хрустальные воды из-под земли посреди широкой и глубокой естественной гранитной чаши метрах в десяти от него.

Интересно, куда попадет он теперь?

Частью какой истории ему предстоит стать?

Снова промелькнуть и, оставив едва заметный след, нестись сквозь пустоту дальше?

Появились ли обитатели в городе джиннов?

Что сталось с кланами обиженных невест?

Вернет ли брат мамино ожерелье Рябинке?

Справилась ли Вахуна со спасением Панта со племянники?

Интересно было бы узнать.

И Иван шагнул в мечущую на солнце искры воду.

— Помогите!.. Помогите!.. Помогите!..

Потерявший всякую надежду развязаться самому и вконец выведенный из себя видом двух скрюченных трупов своих недавних мучителей, Виктор решил попробовать позвать на помощь.

Вообще-то памятуя слова магов о коконе молчания или сфере тишины, или как они там это называли, он не очень-то рассчитывал, что его вопли кто-нибудь услышит, и поэтому топот множества ног по коридору и ворвавшиеся в комнату хозяин и прислуга с разнообразной кухонной и хозяйственной утварью различной степени тяжести явились для него приятным сюрпризом.

— Помогите!.. — еще раз повторил он и для пущей убедительности безуспешно поизвивался на полу и пожал плечами. — Развяжите меня!

Но Толстый Мансур почему-то не торопился.

— Что эти двое делают у тебя в комнате? Вы знакомы? — подозрительно прищурился он и взял лопату на изготовку.

— Нет, что вы, уважаемый хозяин! Я впервые их вижу. Как только я вошел в эту комнату и закрыл за собой дверь, они ворвались в нее, связали меня и стали пытать.

— А где кровь?

— Я имею в виду, допытываться, где их кувшин.

— Так вы все-таки встречались раньше! — с торжеством императора, раскрывающего заговор против своей персоны, воскликнул Мансур.

— Нет, нет, что вы! Не приведи Сулейман! Я впервые увидел их, когда они на меня набросились!

— Ну хорошо. А зачем тогда ты их убил?

— Я не убивал их! Они сами вернулись в мою комнату и умерли. Они отравились, я полагаю. Они хотели отравить моего друга Сергия Путешественника, а вместо этого отравились сами.

— Они идиоты, да? Или ты нас принимаешь за идиотов? — яростно подбоченился хозяин. — Где ты видел черных колдунов, которые даже человека отравить не могут по-человечески, а? Признавайся, кто их убил!

— Н-не знаю. Да развяжите же вы меня! У меня руки затекли и ноги, и вообще — кроме языка я ничего не чувствую, — не выдержал Виктор. — Или позовите Сергия Путешественника.

— Позовите… — передразнил его Мансур. — Позовем, позовем, не бойся! Городскую стражу, вот кого мы позовем. Мехмет, — обратился он к молодому мужчине в фартуке, стоявшему с большущим половником наготове справа от него, — бегом за господином начальником стражи. Скажи, Мансур, хозяин кофейни на улице Жестянщиков, передает ему поклон и почтение и просит прислать отряд солдат — мы задержали убийц, лишивших жизни двоих гостей. Очень опасных. Пусть поторопится. Понял?

— Понял, Мансур-ага, все понял, — поклонился повар. — Только не понял, зачем мы выдаем этих людей страже — ведь покойники, да гореть им в вечном пламени, были черными магами, злодеями, они напали на нашего Саида, выбили нашу дверь, значит, так им и надо?

— Мехмет, — снисходительно объяснил хозяин. — Извини меня, но ты… не очень умный юноша. Да, эти двое были колдунами при жизни. Но теперь-то они трупы! И ты хочешь, чтобы эти уважаемые путешественники уехали и оставили нас с двумя трупами на руках? Что ты стал бы с ними делать, о Мехмет?

— Я… Не знаю… — захлопал пушистыми ресницами повар.

— Зато я знаю. Иди к начальнику стражи Карачун-бабаю и попроси у него солдат. Пусть арестуют этих людей и отведут на правосудие к султану. Тот гораздо умнее и тебя, и меня и сам решит, кто тут прав, а кто преступник. Ну же, ступай. Да бегом!..

Молодой султан Валид аль-Терро слыл среди своих подданных и современников просвещенным, высокообразованным человеком, который читал в подлиннике Цуо Цзя, Демофона, Рави Шаши, Понтикуса Кордосского и Аль де Барана, увлекался философией, поэзией, музыкой, го, геометрией, алгеброй и началом анализа и привечал людей науки и искусства при своем дворе. Человеком широких взглядов и кругозора в триста шестьдесят градусов.

За это подданные восхищались своим султаном, гордились им и хвастались им перед иностранцами.

Все это очень льстило Валиду, и он все как-то не решался рассказать своему народу, что, хотя он и читал в подлиннике Цуо Цзя, Демофона, Рави Шаши, Понтикуса Кордосского и Аль де Барана, но не понял ни одного словечка, потому, что никакого другого языка, кроме сулейманского, не знал. И что его наставники по математике в школе потеряли его в районе таблицы умножения на семь. И что из всех стихов он предпочитал рифмованные боевые кличи наджефских погонщиков боевых верблюдов. И что не было у него ни слуха, ни голоса, а музыкальные экзерсисы пришлых виртуозов дутара и зурны наводили на него или дрему, или желание пойти и поиграть в нарды на щелбаны с визирем. И что единственная наука, которую он попытался освоить, была модная заграничная наука с непонятным труднопроизносимым названием имиджмейкинг, профессора которой по рекомендации заезжего торговца амулетами пригласил он сразу, как только взошел на престол после кончины своего высокочтимого отца, и на беду свою не успел вовремя казнить.

Конечно, спору нет, ему всегда хотелось быть таким, каким его теперь представлял себе народ, и он прилагал всяческие усилия, чтобы таким и стать, но всякий раз, как только казалось, что вся мудрость им изучена, учителя выкладывали на стол второй том, указывая на книжные полки, уходящие в подпространство…

Когда казалось, что точные науки им покорены, открывалось, что есть еще таблица умножения на восемь…

Когда казалось, что играть на инструменте всего с одной струной так легко, этот инструмент давался ему в руки…

Юный Валид всегда имел несгибаемую веру в то, что где-то далеко-глубоко, под той оболочкой, которую ему дали родители и воспитание, он и в самом деле был таким, каким придумал его и в какого заставил поверить его подданных чужеземный ученый с незапоминающимся именем, похожим на крик какой-то птицы, но…

Слишком уж это было глубоко.

Но мимолетное увлечение молодости требовало расплаты, и теперь ему приходилось соответствовать свому имиджу, хоть он точно и не знал, кто или что это такое. Однако он чувствовал, что если когда-нибудь с этим Имиджем встретится, то того постигнет печальная участь иностранного консультанта, все-таки сброшенного в яму со змеями по философскому принципу «лучше поздно, чем никогда».

Потому что в последнее время он стал забывать, которое из его двух «я» настоящее.

Но представшие перед беспристрастным и справедливым судом султана гости Наджефа ничего этого не знали и просто надеялись на мудрость и рассудительность прославленного молодого правителя.

Султан сидел на троне из золота и слоновой кости, меланхолично поджав под себя одну ногу и держа указательный палец левой руки между страницами старинного фолианта, размерами похожего больше на камень, из которых была сложена крепостная стена города. У него был такой вид, будто государственные дела только что оторвали его от чтения сугубо научного трактата. Только Абдулла, верный визирь и товарищ мальчишеских игр его отца, знал, что это настольная книга молодого правителя — «В мире мудрых мыслей».

Палец уже начинал синеть, но увлеченный запутанной проблемой султан этого не замечал.

— …Так вы говорите, что не виновны в смерти двух черных магов, найденных лишенными признаков жизни в кофейне нашего законопослушного горожанина Толстого Мансура, — подытожил он услышанное от обвиняемых.

— Нет, — решительно ответили все трое в один голос.

— «Нет, о могущественный султан, чей лик затмевает полуденное солнце, чья слава…» — начал было, грозно сдвинув брови, суфлировать визирь у него за спиной, но Валид аль-Терро нетерпеливо махнул в его сторону рукой.

— Не надо, Абдулла, не надо. Как пышные одежды скрывают истинную фигуру человека, так пышные слова скрывают суть вещей. Скромность — вот высшая из добродетелей, учит бессмертный Цуо Цзя. Зовите нас просто великим султаном, и этого достаточно.

По нестройным рядам придворных, просителей и стражи пронесся благоговейный шепоток.

— Ну что ж, — продолжил Валид аль-Терро. — Мы выслушали обстоятельства дела и готовы изречь свое решение.

— Слушайте решение могущественного султана, чей лик затмевает полуденное солнце, чья слава… — сурово вступил визирь, но закончить ему вновь было не суждено.

— Не надо, Абдулла, оставь. Голос истины должен прозвучать одиноко в тишине. Так говорил бродячий мудрец Рави Шаши, — ласково улыбнулся султан. — Мы выслушали все обстоятельства, и считаем, что ты, старик, не виновен в смерти двух чародеев, поскольку ты спал в отдельной комнате и ничего не видел и не слышал. Ты, ремесленник Виктор Огранщик, тоже не виновен в смерти этих чародеев, так как лежал связанный и не мог развязаться, пока тебе не помогли, и, следовательно, не мог их умертвить. Ты же, Сергий Путешественник, можешь быть виновным в смерти двух чародеев, потому что разделил с ними напиток дружбы — кофе.

— С кем — с ними? — возмутился Волк. — Пока меня не привели в комнату, где валялся связанный Виктор, я и не подозревал, что их было больше, чем один.

— Молчать!

— Абдулла, не надо, мы просим тебя, — с видом древнего мученика возвел Валид аль-Терро очи горе. — Мы еще не договорили, о непочтительный отрок из дальних стран, — с легким укором обратился он к Серому.

— Да я что… Я ничего… Пожалуйста, договаривайте, — примирительно пожал плечами Серый.

— Да… Значит, само по себе убийство черных магов — деяние похвальное, позволяющее спасти жизни и имущество десяткам наших подданных и подданных других правителей, и наказывать за это мы бы не стали. Но убийство как таковое — проступок отвратительный по своей жестокости и последствиям…

— Я никого не убивал! Здесь…

— Еще одно слово, презренный!..

— Абдулла, пожалуйста… Голос несправедливо обвиняемой невинности должен быть услышан во все времена и при любых обстоятельствах, как говорил знаменитый юрист прошлого Аль де Баран, — мелодичным голосом мягко упрекнул визиря султан.

Обождав, пока шепоток обожания пробежит и угаснет в толпе присутствующих, Валид аль-Терро продолжал:

— Двое пришельцев мертвы и не могут сказать ничего в свою защиту. Лишь ты один остался, чтобы свидетельствовать против них и обелить себя. Где здесь истина? Истина — это поиск черной кошки в темной комнате, утверждал известный философ и поэт Демофон.

Снова шепот восхищения.

— И поэтому мы объявляем тебе, о Сергий Путешественник, следующий приговор. В подземельях нашего дворца — а они поистине огромны — оставили свои следы все поколения наших досточтимых предков. Комнаты пыток, хранилище мебели, сокровищница, лабиринт с сюрпризами для воров, искусственный каток — чего там только не устраивали многочисленные поколения султанов Наджефа. И при всем при том — только один выход и ни лучика света. Твоей задачей будет поймать там за… полчаса… нет, хорошо, за час… черную кошку и принести ее ожидающим тебя за дверью. Если ты сможешь это сделать, значит, ты невиновен, и мы отпускаем тебя с миром. Если нет… Твоя голова украсит городскую стену рядом с головами колдунов, убиенных тобой. Проводите Сергия Путешественника к месту его испытания, — повелевающе взмахнул рукой султан в сторону начальника стражи.

— Как он милостив!

— Как он справедлив!

— Как мудр! — запел в унисон восторженный хор придворных, но один голос выбился из общей гармонии и заставил оборваться все остальные.

— Нет! О могущественный султан… чей лик затмевает… затмевает… чья слава… как солнце… Позволь пройти это испытание мне вместо Сергия!

Это Виктор бросился на колени перед повелителем Наджефа.

— Твоя дружба делает честь тебе, о чужестранец, — покачал головой султан, — но это испытание не твое, а твоего спутника. Истину нельзя подменить. Она или есть, или ее нет, как сказал великий Эпоксид. Выполняйте.

— О многомудрый султан, — с вымученным смирением, которое не обмануло бы даже слепоглухонемого дебила, обратился к Валиду аль-Терро Волк, которому эта комедия с каждой минутой нравилась все меньше и меньше, и во весь голос заявить ему об этом мешал только отряд арбалетчиков, сопровождавший его от самой кофейни и сейчас угрюмо потеющий у него за спиной.

Великий султан не был слепоглухонемым дебилом, и на Волчье смирение клюнул.

— Говори, о Путешественник, — благодушно простер он огруженную перстнями длань к лукоморцу. — Может, у тебя есть последнее желание?

— Да. О великий султан, мне, человеку с Севера, непривычна ваша жара, и я очень страдаю от нее дни и ночи. Мне постоянно хочется пить.

— Ах воды! — с облегчением воскликнул султан. — Дайте испытуемому воды.

— Спасибо. И еще я прошу, чтобы мне налили свежей воды в мой кувшин, чтобы я мог взять его с собой в подземелье и попить, когда захочется.

— Конечно. Мы даже поступим более благородно — я прикажу налить тебе самого лучшего моего вина, — и Валид аль-Терро хитро улыбнулся, — чтобы ты не питал надежд приманить свежей водой кошку, если ее, как тебя сейчас, начнет мучить жажда.

Волк сжал зубы, сделал вид, что стойко снес и этот удар судьбы, и гордо подставил свой кувшин резво подскочившему виночерпию султана.

Хранителем Черной Кошки Истины была принесена позолоченная клетка, содержащая раскормленное тупоносое плоскомордое существо с длинной густой лоснящейся шерстью. За ним следовали два личных кошкиных опахальщика.

— Готова ли наша кошка исполнить свой долг перед правосудием? — приподнимаясь на троне, задал вопрос султан.

Кошка приоткрыла один глаз, презрительно обвела им окружающих и снова закрыла.

— Готова, о повелитель, — склонился ниже клетки кошконосец.

— Тогда пойдем к подземельям, и да поможет Сулейман правому и накажет виноватого, — промолвил султан, и вся группа участников, болельщиков и — не в последнюю очередь — арбалетчиков проследовала на первый этаж, где и находился вход в темную комнату потерянных истин.

Кошка была с почестями отпущена на пол и мягко, но решительно протолкнута в дверь подвала монаршьим сапогом.

Как только она переступила порог, султан захлопал в ладоши, зашикал, и враз забывшая про ожирение и одышку и обретшая давно утраченную прыть кошатина, мявкнув и выгнув хвост дугой, рванула в темноту.

Вслед за ней, так же мягко и решительно, но без применения обуви (правда, по лицам представителей наджефской стороны было видно, что в случае чего об этом долго просить не придется), в подземелье втолкнули обвиняемого и тихонько прикрыли за ним дверь.

Лязгнул несколько раз, поворачиваясь, тяжелый ключ в замке.

Волк остался наедине с кошкой.

Главным отличием темной комнаты для поиска истины было то, что она была чрезвычайно темной.

Действительность превосходила все ожидания. Серый мог выпучить до крайности глаза или вовсе закрыть их — разницы не было бы никакой. Даже если эта закормленная скотина была бы у него в сантиметре от ног, он не мог бы ее увидеть. Ха! Султан напрасно беспокоился насчет воды — Серый был уверен, что налей он в вазу хоть молока, она бы не подошла. «Сливки и сметана» — было написано на ее самодовольной усатой морде.

Шаркая перед собой выставленной вперед ногой на предмет поиска первых ловушек и провалов, Волк сделал несколько шагов, держась за стену, пока не уперся в другую, из чего-то попеременно то железного, то деревянного, занозчатого.

Что бы это могло быть?

Тут Волка осенило: это же и есть пресловутая наджефская универсальная мебель — сундуки.

Значит, начинается…

Двигаясь тем же манером вдоль них, Серый через четыре шага ушиб ногу еще об одну такую стену и, попытавшись пролезть между ней и еще одной такой же, чуть не обвалил себе на голову обе.

Ну понаставили…

Мастера старинного вамаясского искусства хуо-ди — как правильно расставлять мебель, чтобы деньги водились, — при виде такой планировки выбросили бы свои компасы и ушли в монастырь.

Боком-боком Серый извлек себя обратно и на ощупь нашел натуральную, надежную кирпичную стену, на которую можно было теперь со спокойной душой навалиться и перевести дух.

Что дальше?

— Кис-кис-кис, — обратился он к невидимому зверю.

В ответ — презрительная тишина.

— Кис-кис-кис-кис-кис! — попытался еще раз он.

С тем же результатом.

Волк с холодеющим сердцем представил, как в виртуальных песочных часах его жизни последние песчинки с отчаянием цепляются за гладкие покатые стенки и одна за другой проигрывают войну с притяжением.

Что тут можно было сделать?

Потеряться самому и, когда пойдут искать не его, так кошку, незаметно проскочить мимо стражников и улизнуть из дворца?

Но когда это еще будет, и, если пройдет слишком много времени, где он тогда найдет Виктора, Масдая и, самое главное, джинна?

А если эта противная кошатина знает какой-нибудь потайной выход отсюда и вернется к хозяевам сама, то его могут и вовсе не пойти искать. Откроют дверь, увидят, что его нет поблизости, и на этом все и закончится. Ведь не так важно, у живого или у мертвого будет отрублена голова для водружения на всеобщее обозрение и какой она при этом будет свежести…

Но что еще?

Серый по стеночке опустился на пол, поджал под себя ноги, как это делают аборигены, и задумчиво отхлебнул из вазы.

Вино и впрямь было хорошее, только теплое.

Поморщившись, он с усилием проглотил то, что набрал в рот, а остальное вылил на пол подальше от себя.

Надо искать кошку.

Для этого нужен свет. Огонь.

Его можно добыть трением кусочков сухого дерева друг о друга, если бы они только были.

Так… Что можно такое попросить у вазы, чтобы оно было сухое, терлось и горело?

— Хворост, — попробовал Волк.

В воздухе соблазнительно запахло печеньем.

Волк вспомнил, что проголодался.

Вытряхнув горячий «хворост» в сахарной пудре на колени, он принялся уминать его за обе щеки и одновременно раздумывать, что бы заказать еще.

Цветы… Цветы… Цветы… Которые горят… Или светятся… Или такие сухие, что из них можно добывать огонь… Где же сейчас эта проклятая скотина может быть? Не-э-эт… Такая толстомордая кошка никогда не побежит невесть куда искать неизвестно какие подземные лазейки. Она в них просто застрянет. Она небось сейчас сидит где-нибудь в трех шагах от двери и ждет, пока она откроется, чтобы сигануть поскорее обратно в свою клетку и нажраться отбивных или осетрины. Было бы у меня что-нибудь такое вкусненькое, кошкоприманивательное… На печенье она, конечно, не клюнет. Что у нас тогда получалось с джинном? Ириски… Ногти… Глаза… не успели получиться… Табак… Текила… Нет, все не то. На это даже умирающая с голоду гиена не клюнет. Может, есть какие-нибудь растения с мясными или рыбными названиями? Какая-нибудь шашлычная колючка… Или колбасный вьюнок… Или карповый цветень… Или… или… или…

Сердце от нечаянной идеи и нежданной надежды радостно подпрыгнуло в груди, и Серый, пока не потерял мысль, схватил вазу, потер бочок и через набитый рот, брызнув крошками, выдохнул:

— Валерьяна!

Дрожащими руками ощупав выпавшее из перевернутой вазы растение, Волк обнаружил, что самое главное — корень — на месте.

Остальное было делом техники.

Когда дверь была открыта, изумленному взору благородной публики предстал блаженно улыбающийся Волк с самозабвенно мурлычущей, светло-серой от пыли кошкой на руках.

— Чудо!

— Чудо!

— Это чудо!

— Такого еще никогда не было!..

— Чтобы обвиняемый ПОЙМАЛ кошку!

— Невероятно!

— А может, это какое-нибудь колдовство?

— Сулейман помог мне, — лицемерно потупил очи отрок Сергий. — Как договаривались. Вот. Принимайте. Ваша кошка?

— Да…

— Тогда забирайте. А нам пора, на улице темнеет уже поди. — И он, вручив благодушно жмурящуюся кошку изумленному султану, подхватил под руку джинна, хлопнул по плечу Огранщика и быстрым шагом направился по коридору в ту сторону, где, по его представлению, должен был находиться выход из дворца.

Толпа зрителей благоговейно расступалась перед ним.

— А как же… на ужин?.. — нерешительно сделал шаг им вслед все еще не пришедший в себя Валид аль-Терро, но Серый только отмахнулся:

— Спасибо! Потом как-нибудь. А кошечку не обижайте, приглядывайте за ней. Как сказал бы великомудреный Иоанн ибн Семионович, если бы это знал, кошка нос прячет к морозу! Прощайте, ваше султанство!

И, оставив Валида аль-Терро с его инструментом обнаружения истин и кризисом самоидентификации, путешественники заторопились прочь.

Не успел Саид — старый прислужник Толстого Мансура, задуть лампу, задвинуть задвижку, защелкнуть защелку, накинуть крючок, повесить замок, вставить шпингалет, опустить засов и приставить к двери швабру, как снаружи постучали.

— Ну кто еще там? — позевывая, недовольно отозвался он.

Печальные события последнего утра так и не научили его быть поприветливее с неурочными посетителями.

— Это мы. Ваши постояльцы. Пришли забрать свои вещи перед отъездом.

— А-а-а… Чтоб вас… — Часть диалога Саида катилась по наезженной колее. Ворча что-то обидное себе под нос, он убрал швабру, отвел засов, открыл замок, отодвинул задвижку, откинул крючок и отвел защелку.

— Ну заходите, что ли.

Дверь дернулась и осталась на месте.

— Закрыто, — сообщил кто-то снаружи.

— Как закрыто? Да что ты будешь делать… Щас проверю… Никак не могу запомнить, что за чем тут надо убирать… А может, вы в другую кофейню ночевать пойдете? — пришла ему в голову вдруг свежая мысль.

— И не надейся, — мрачно сообщил знакомый голос.

— Хозяин! Я сейчас! Я все сделаю!

И Саид трясущимися руками быстро задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Сейчас я сделал все, как было… Сейчас все сделаю по порядку… Сейчас все получится… — забормотал он себе под нос. — Что же вы не сказали, Мансур-ага, что и вы там стоите. Я же думал, что оне там постоят-постоят да уйдут. Коврик-то ихний уж больно нам приглянулся.

— ЧТО-О?! — грозно прорычал Волк.

— Ничего-ничего… Сейчас-сейчас… Так… Швабра… Засов… Замок…

Старик торопливо убрал швабру, отвел засов, открыл замок, отодвинул задвижку, вставил шпингалет, откинул крючок и отвел защелку.

— Получилось. Все.

— Так закрыто же! — донесся раздраженный голос хозяина.

— Как закрыто? Опять? Не может быть! Я же… Все по порядку… Вот, смотрите… Задвижка… Так… Защелка… Ай!.. Крючок… Ой!.. Ух-х-х-х… Замок…

И Саид снова, защемляя себе пальцы, ломая ногти и сдирая кожу, быстро задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Я же делаю все по инструкции, Мансур-ага! Швабра… Защелка… Крючок… Задвижка… Замок… Шпингалет… Защелка… Нет, защелка уже была. Или не было? Нет, была… Или это в прошлый раз?.. Замок… О нет… Засов… Крючок… Или не было?.. Так, начнем все сначала… Кхм… Хозяин?

— Н-да? — зловеще донеслось с улицы.

— Не могли бы вы подсказать, открываю я сейчас дверь или закрываю?

— ОТКРЫВАЕШЬ!

— А как тогда ее…

— Считаю до трех! Раз!.. Два!..

И дверь, внесенная четырьмя плечами внутрь на счет «три», наверняка снова зашибла бы Саида, не прояви он вовремя чудеса ловкости и прыгучести.

Все-таки хоть часть урока пошла ему впрок.

— За плотником, быстро! — не успев подняться с пола, скомандовал ему Мансур. — И если его не будет, не забудь напомнить его подмастерью, что как постоянному клиенту мне полагается скидка! А вы — добро пожаловать, гости дорогие! Ужин сейчас будет готов, и чай для досточтимого Сергия Путешественника будет заварен самый лучший, а пока счастливое разрешение такой непростой загадки требуется отметить как подобает!.. Пойдем в мою личную комнату и выпьем что-нибудь покрепче! — И толстяк, не переставая подталкивать гостей к лестнице, во все горло гаркнул:

— Эй, Мехмет!.. Двойной кофе!..

Волк, Огранщик и Масдай, оставив Шарада немного в стороне, залегли за большим камнем слева от перевала и единственной дороги, ведущей к глубокой чаше карьера.

Желтые, крошащиеся под ногами скалы окружали ее со всех сторон непроницаемой стеной различной степени непроходимости и зазубренности. Единственным способом попасть внутрь было преодолеть пост охраны из трех измученных жарой солдат, вяло потягивающих шербет в большой, защитного цвета палатке, открытой для обозрения с двух сторон. Естественно, имея такой чудо-ковер, как Масдай, путники могли и не беспокоиться насчет каких бы то ни было постов. Но Серый настоял на приземлении где-нибудь невдалеке от конечной цели их путешествия, чтобы джинн еще раз хорошенько проверил, там ли находится его заветный кувшин, и если там, то где конкретно: перерывать здесь каждую пещеру, переворачивать каждый камень и вытряхивать пожитки всех рабочих и стражников ему абсолютно не улыбалось. И вот сейчас они ждали, пока джинн, трясясь и подпрыгивая от нетерпения, завершит приготовления к последнему, как они все надеялись, хоть и по разным причинам, гаданию и изречет точные, до сантиметра, координаты своего вновь обретаемого дома.

Внизу в долине копошились люди, добыча чего бы то ни было открытым способом шла полным ходом, но с этой каменной галерки подробности различить было практически невозможно. Поэтому, искренне не понимая, что такого сверх-увлекательного там мог обнаружить для себя Виктор, Серый снова принялся оценивающе разглядывать палатку с солдатами, перевал и дорогу.

И скоро убедился, что последний объект обещает предоставить куда больше развлечений, чем он предполагал.

Откуда-то снизу, со стороны невидимого отсюда моря, по дороге вверх к перевалу довольно резво передвигалась черная точка.

Через несколько минут стало видно, что это Черный Всадник.

Черный верблюд под черным седлом, свирепо вращая глазами, несся вперед, поднимая за собой клубы пыли. Кривой меч матово отсвечивал вороненым клинком в черной перчатке всадника. Черный плащ развевался за плечами, затянутыми в черный шелк рубахи. Черные кожаные штаны, заправленные в черные сапоги, казалось, за полкилометра вокруг распространяли сногсшибательный запах кожевенной мастерской. Черная полумаска, закрывая верхнюю часть лица, терялась в складках черной чалмы с черным пером черного павлина.

Общий драматическо-романтический эффект портил только животик, предательски норовящий вывалиться из-за черного — естественно! — широкого ремня и без ведома хозяина не по-геройски расстегнуть рубашку ниже места, определенного неизвестным дизайнером.

Серый в предвкушении интересненькой заварушки радостно потер руки и ткнул локтем в бок все еще изучающего промзону Огранщика.

— Смотри! Спорим на твою долю бананов от обеда — они сейчас будут драться и охрана ему костюмчик подпортит?

— Почему? — несколько неохотно отвлекся Виктор.

— Потому что у этого друга на лбу написано, что он слишком много времени проводит за книжками и слишком мало — на улице.

— Откуда ты знаешь?

— Удачная догадка.

— Никогда не видел никого, кто бы так был одет, как он.

— Вот то-то. При вашей-то жаре ходить в черном — верная смерть. А интересно, откуда он тут взялся? Ведь мы же давали круг над островом и других мест обитания людей здесь не обнаружили.

— Приплыл?

— На верблюде? Кстати, не знал, что бывают черные верблюды.

— Значит, бывают. Я в животных поверхности вообще не разбираюсь. Вон, гляди, гляди! Сейчас начнется! — увлекся предстоящим зрелищем и Огранщик и даже выдернул с корнем пару кустиков какой-то и без него закрючившейся от засухи травы, чтобы было лучше видно. — Шарада позовем?

— Не отвлекай его всякой ерундой, — махнул рукой Волк и тоже подобрался поближе к краю и устроился поудобнее, чтобы не пропустить ни мгновения неожиданного шоу.

Тем временем верблюд домчался до перевала, и действо началось.

Для начала Черный Всадник, яростно подняв своего скакуна на дыбы перед самой палаткой, благополучно свалился на землю.

От немедленного разрубания на части его спасло только то, что верблюд передними ногами зацепил и вырвал растяжки палатки, и доблестная стража мгновенно оказалась накрытой сверху горячим брезентовым полотнищем.

Пока они возились там, отыскивая пути к свободе и свежему воздуху, незнакомец, успевший подняться, отряхнуться и даже найти за камнем чалму, встал рядом в угрожающей позе с мечом наготове.

— Забирай быстрее своего дурацкого верблюда и уходи, ненормальный! — полушепотом выкрикивал ему Волк и стучал кулаком по скале. — Второй раз так не повезет.

— Беги, пока они не выбрались! — взволнованно поддерживал его Виктор.

Но неизвестный герой, похоже, сегодня никуда не торопился.

Изрыгая проклятия и обещая отмщение — слышно было тоже не очень хорошо, но зрители могли догадываться о содержании высказываний трех внезапно и успешно атакованных военных, — стражники наконец вылезли из-под полога, сжимая свои блестящие и отнюдь не бутафорские мечи.

Увидев Черного, они, казалось, на секунду онемели, но тут же встрепенулись и стали набрасываться на нарушителя их спокойствия один за другим, беспорядочно размахивая оружием.

Первого он отправил в нокаут ударом левой, все еще сжимающей тяжелый кнут.

Второго ткнул в грудь острием меча, и охранник тут же повалился наземь, картинно зажимая невидимую рану.

Третий, только скрестив с ним клинки, тут же развернулся и попробовал убежать, но был сражен ударом сзади в шею и тоже упал, покатился и вскоре затих.

Грозно оглядевшись по сторонам и не найдя более себе соперников, незнакомец подозвал своего верблюда и вытер ладонями вспотевшее под маской лицо. На нем остались черные разводы и полосы, от которых побледнела бы от зависти даже самая изукрашенная маска любого узамбарского колдуна.

— Ха! — ткнул в него пальцем свысока Волк. — Теперь я знаю, откуда берутся черные верблюды!

— Откуда? — все еще не догадывался Огранщик.

— Он его покрасил. Специально. Под цвет лица, наверное. Ну, ёшки-матрёшки, и чудак.

— А что он будет делать дальше?

— Давай посмотрим!

— Как?

— Сядем на Масдая и тихонько за ним проследим.

— Но нас же заметят!

— Нет. Если сейчас там внизу начнется то, что я думаю, им будет не до нас. Сбегай, посмотри, Чайнворд там со своим гаданием управился или нет, и если да — зови его с нами. Даже он не заслуживает пропустить такое представление.

Но, как скоро выяснил Виктор, джинн еще даже и не начинал, и, памятуя о его просьбе не мешать ему во время гадания, спутники вдвоем залегли на Масдая и полетели досматривать спектакль.

Сообразительный ковер решил на всякий случай держаться вплотную к скале, чтобы его было не так заметно, и они осторожно, по стеночке, стали прокрадываться к месту предстоящего действия.

Они успели как раз к началу второго акта.

К этому времени Черный как раз спустился с перевала, и его увидели первые стражники у пещер.

Боевые кличи, звон металла о металл, крики раненых и стоны умирающих быстро огласили весь карьер. От каждого удара Черного Героя — мечом ли, кнутом или просто ногой — валились с ног и выходили из сражения все новые и новые стражники, выбегавшие из всех пещер и закоулков.

— Так его, так!.. — со своей ложи задорно подбадривал борца за свободный вход на объекты добывающей промышленности Серый, лупя между делом кулаком Масдая и выбивая из него при этом тучи пыли. — Справа ему давай, справа!.. По репе!..

— Сзади!.. Сзади бежит!.. — не на шутку переживал за Черного Виктор, сжимая обеими руками края ковра.

— Нет, справа уже хватит, теперь чуть поближе к центру, — блаженно поводя кистями, корректировал удары Волка Масдай.

И вот настал момент, когда орава охранников дрогнула, подхватила своих убитых и раненых и со всех здоровых еще ног припустила к единственной дороге, ведущей к перевалу, к спасению от черного маньяка, единственной потерей которого стала полуразмотавшаяся и съехавшая набекрень чалма.

Черный их не преследовал.

Он тяжело опустил руку, все еще сжимавшую меч, неуклюже сполз с верблюда, наспех перемотал чалму и подошел к краю провала, затянутого веревочными мостами с веревочными перилами, веревочными лестницами с веревочными ступеньками и просто веревками, как витрина затоваренной лавки трудолюбивого веревочных дел мастера.

Троица спустилась пониже, чтобы увидеть и услышать третий акт.

— …Вы свободны!.. — донеслось до них снизу. — Жестокие надсмотрщики и стражники сбежали и больше не вернутся! Собирайтесь все и идите по дороге к морю! Там, у северного берега, вас ожидает корабль! Он отвезет вас далеко отсюда и от Шатт-аль-Шейха, куда вам возврата больше нет! К новой, счастливой жизни без рабства!

Ответом ему было всеобщее «ура».

Рабы, стоящие на мостках, стали вытягивать других рабов из провала, и очень скоро вокруг скромно потупившегося неизвестного героя собралась толпа человек из двухсот, изможденных, оборванных и обгоревших на солнце.

— Вперед, к свободе! — взмахнул рукой с мечом Черный Всадник. — Все идите по этой дороге, а я пока осмотрю тут все закоулки — не прячутся ли где уцелевшие солдаты. Мы же не хотим получить удар в спину!..

— Мы тебе поможем!

— Мне не нужна помощь, — горделиво запахнул на вывалившемся все-таки бесстыжем кругленьком животике плащ неизвестный. — Спешите, скоро отлив, корабль может не дождаться!

— Бежим!

— Слава нашему освободителю!

— Как тебя зовут, спаситель?

— Да, как твое имя, за кого благодарить Сулеймана?

— Зороастр, — скромно потупился незваный герой.

— Качай Зороастра!

— Ура!

— Корабль ждать не будет!

— Подождет!

— Ура!

Подкинув все же благодетеля несколько раз, осторожная толпа больше не стала рисковать остаться в рабстве на второй срок из-за какого-то глупого отлива, пришедшего не вовремя, и поспешила распрощаться с негостеприимными рудниками навеки.

Герой с мечом наготове и с верным верблюдом на поводу пошел обходить пещеры, где совсем еще недавно содержали рабов и где жили стражники.

— Э-э-э!.. — забеспокоился тут же Волк. — Это что еще за новости? Еще один конкурент? Чего ему там надо? Чего расползался? Ну-ка, Масдай, давай-ка приземлимся рядком да потолкуем ладком.

Ковер, повинуясь приказу, заложил крутой вираж, и они на несколько мгновений потеряли Черного из виду.

А тот, не видя надвигающихся неприятностей, быстро дошел до первой же гладкой стены, на которой, похоже, что-то раньше было написано, но потом закрашено черной краской, и, стыдливо оглянувшись, достал из седельной сумки верблюда кувшинчик и кисточку и крупно и размашисто написал на стене огненно-красной краской «З».

Потом отошел, подумал, вернулся и добавил: «Здесь был».

Отошел снова на несколько шагов, но опять вернулся и дописал третьей строчкой: «Смерть эксплуататорам!»

— И что это тут еще за народное творчество? — услышал вдруг он у себя за спиной и чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Кто вы и что тут делаете? — стараясь не выказать того, что уже и так рассказали его заалевшие щеки, грозно обнажил он меч.

— Ты лучше расскажи, что ТЫ тут делаешь, — подозрительно прищурившись и скрестив руки на груди, посоветовал ему Волк. — Может, ищешь чего? Чистосердечное признание облегчит твою карму в следующей жизни.

— Ах так! — И Гаран взмахнул мечом в направлении нежданных пришельцев.

К его большому, но короткому удивлению, меч его продолжил свой путь в одну сторону, а сам он — в другую, и, тяжело шмякнувшись о свежерасписанную скалу, он съехал на землю и остался на ней сидеть.

— Вот это да! — восхищенно выдохнул Виктор. — Он же один разогнал всех солдат… Это же… сверхгерой! А ты его — одним махом!

— Разогнал, — презрительно фыркнул Серый. — Вот именно что разогнал. Ты когда-нибудь видел поле боя с ранеными и убитыми и без единой капли крови?

Лицо Огранщика вытянулось, глаза захлопали, голова завертелась.

— А ведь правда. Скольких он поразил — и нигде ни кровинки. И как это я сразу не заметил? А разве такое возможно?

— А вот сейчас и выясним. Эй, благодетель-освободитель, подъем! Пришла беда, откуда не ждали. Вить, у тебя во фляжке водичка осталась? Может, у него удар тепловой случился?

Огранщик, быстро набрав полный рот воды, брызнул в лицо Зороастра, и черная краска потекла по его щекам.

Очнувшись, он слабо помотал головой, размазал остатки краски и воды по лицу и разлепил глаза.

— Кто вы, стервятники, налетевшие, как шакалы?

— Путешественники, — представился за всех Волк. — А ты кто и что здесь делаешь?

— Не вашего скудного ума дело, — высокопарно ответил герой.

— Нашего, нашего, — убедительно возразил ему Волк, демонстративно поигрывая кинжалом. — Мы тебе не эти клоуны-стражники. Мы знаем, за какой конец меча надо держаться, чтобы не порезаться. Так что с тебя история.

— Можете меня убить, гиенье племя, но я ничего не скажу, — гордо отвернулся Черный.

Серый, то ли обидевшись на «гиенье племя», то ли осуществляя ранее намеченный план, бережно приставил к шее Черного кинжал.

— Сергий, но ты же не станешь…

— Стану. Он мне разрешил, — заулыбался Серый и стянул с поверженного чалму. За ней последовала маска. — Хм… Или мне кажется, или… Ну-ка, ну-ка… Вить, у тебя вода еще осталась?

— Да! Держи! — И Огранщик с внезапной надеждой на возможность мирного исхода сунул ему в руку фляжку.

Волк обильно смочил водой край чалмы и старательно протер лицо скривившемуся, но не сопротивляющемуся Черному Герою.

— А ведь я тебя где-то видел… Где-то видел… Где-то… В Шатт-аль-Шейхе! На свадьбе Елены! Ты… ты… Ты — визирь?! — с изумлением вспомнил Волк и развел руками. — Вот это да-а!

— Да, — потупился великий визирь Фаттах аль-Манах. — Это я. И теперь я в вашей власти. Делайте со мной что хотите. Вы можете меня заколоть, бросить на съедение скорпионам… Но лучше смерть, чем позор. Я знал… Это не могло продолжаться вечно… Я так и думал…

— Да не расстраивайся ты так, твое превосходительство, — опустился рядом с ним Волк и сочувственно похлопал его по руке. — Если ты не хочешь — мы никому не расскажем. Ни гу-гу, понимаешь? Ты только нам расскажи, что все это значит, а? Страх ведь как интересно. Скажи, Вить?

— Да, — охотно закивал Огранщик, пристраиваясь с другой стороны от визиря. — Расскажите, пожалуйста. Клянусь Солнцем, я унесу вашу тайну в могилу.

— Честное слово, — подтвердил Волк.

Визирь вздохнул и, стирая капли воды и пота, смазал остатки краски с рук обратно на лицо.

— Началось это давно, когда я был еще маленьким мальчиком, — начал он свой рассказ.

Должность великого визиря перешла к нему по наследству от отца — человека хитрого, безжалостного и расчетливого, неоднократно употреблявшего таковые качества для того, чтобы обеспечить сей высокий пост своему сыну. Но, занимаясь дворцовыми кознями и казнями, как это слишком часто бывает, наводящий на всех включая самого калифа ужас, Осама ибн Газават упустил из виду воспитание своего единственного наследника. В наказание за отсутствие склонности к коварству или за дружбу с детьми прислуги маленького Фаттаха часто запирали в старой библиотеке на целый день, что и оказалось самым серьезным педагогическим просчетом родителя. Именно там мальчик заразился любовью к приключениям героев на различного цвета и вида скакунах, носящихся по свету в поисках обиженных и униженных, требующих защиты. Правда, вовремя уловив первые симптомы этого недуга, выразившиеся в поисках во дворце свободного коня, меча и оруженосца, отец сумел довольно скоро ремнем и нотациями вылечить отпрыска. Но, как любая детская болезнь, это прошло, оставив после себя нечто непонятное, затаившееся глубоко в крови, примолкшее лишь до поры до времени.

Строгий родитель всегда внушал подрастающему наследнику, что государству не нужны герои, ему нужны искусные правители и царедворцы, на которых правители могут положиться, и в конце концов Фаттах поверил в это. И когда на взбалмошного, но доброго калифа Ахмета Гийядина напали на улице, молодой визирь ни минуты не сомневался, что он должен делать для безопасности правителя. Он же и придумал использовать невольников для добычи драгоценных камней на острове Изумрудов — секретном источнике богатства страны, где стало катастрофически не хватать рабочих. Но в первый раз побывав в копях и посмотрев, какая жизнь и смерть ожидает несчастных рабов, он ужаснулся, дремлющий в его крови «герой» проснулся и призвал к действию. Но то, что мог позволить себе безрассудный герой, не мог позволить великий визирь. И что не мог позволить себе великий визирь, мог безрассудный герой. Итак, раз в полгода к берегу острова Изумрудов приставал безымянный корабль, с которого высаживался Черный Всадник и, побеждая в бескомпромиссном и бескровном бою обо всем предупрежденных ранее великим визирем стражников, освобождал рабов. Тот же корабль в этот же день увозил их в такие дальние страны, откуда они не могли попасть обратно в Шатт-аль-Шейх и рассказать там об острове и его сокровищах. На следующий день из Шатт-аль-Шейха приходил другой корабль с грузом новых невольников на борту. Семьи же отбывших в дальнее плавание освобожденных рабов под Новый год находили во дворе маленький изумруд…

— Ну а черный верблюд? Маска? Имя? — переведя дыхание, спросил Волк. — Этот, как его… Зороастр? — И он кивнул на букву на скале.

— Когда я был маленьким, я однажды читал такую книгу… — смущенно потупился визирь.

— Понятно, — помимо желания, ухмыльнулся Серый, видно, что-то или кого-то вспомнив. — Ну что ж, твое превосходительство, спасибо за историю, премного интересная она у тебя. Не будем задерживать — тебя, поди, уж на корабле ждут.

— Нет, я уплываю завтра.

— А-а, — понял Волк. — Ну все равно. У нас тут сейчас будут дела секретные. Ну ты же понимаешь. Поэтому если ты не уйдешь сам, нам придется тебя связать и посадить за решетку в какую-нибудь пещеру. До завтра. Извини. Выбирай.

— А не могу ли я узнать…

— Не можешь.

Визирь бросил взгляд на Серого и поспешил подняться.

— Ну я пойду, прогуляюсь… пока…

— Иди-иди. И до вечера не возвращайся, — напутствовал его Серый. — И не вздумай разыскивать своих солдат. Нас они все равно не поймают, а хуже себе сделаете.

Фаттах аль-Манах пожал плечами и с видом, по которому можно было догадаться, что он остался при своем мнении, направился прочь, прихватив по дороге меч и своего верного скакуна.

Виктор долго смотрел ему вслед:

— Сергий, я хочу тебя спросить…

— Спрашивай, в чем проблема.

— Ты и в самом деле убил бы его, если бы он отказался говорить?

Волк скроил разбойничью рожу:

— Да уж до смерти любопытно было!

Поднявшись к тому месту, где они оставили джинна, Виктор и Волк обнаружили, что Шарад все еще колдует над своими камешками, веточками и диаграммами в пыли, и им пришлось подождать еще немного.

Они проводили взглядами поспешающего на своем черном верблюде Зороастра-Фаттаха и сообща навалили на дорогу столько камней, что от приложенных усилий даже проголодались, но есть без Шарада не стали, решили подождать, пока он закончит, подкрепиться по-быстрому и приступить к последней стадии своей операции.

Пока они обсуждали, что из оставшегося в дорожном мешке они съедят сейчас, а что — вечером, подошел джинн и объявил, что он знает точное место и не желает ждать ни одной лишней секунды до долгожданного возвращения домой.

Волк, прикинув, что чем быстрее джин вернется восвояси, тем скорее он снова увидит Иванушку и его чудесные сапоги, тут же согласился, и Огранщик, не желая оставаться в меньшинстве, волей-неволей присоединился к ним.

— Ну и где будем искать твой родной кувшин? — спросил он у джинна, пока они спускались вниз. — Где-нибудь в пещере, наверное, среди солдатских вещей?

— Нет, — с довольным видом ответил Шарад. — Он на самом виду, в этой глубокой яме, что в самой середине долины. Я полагаю, найти его будет не сложно.

— Масдай, покружи-ка тихонько над ямой, — попросил у ковра Серый.

Обнаружить кувшин и впрямь было легко.

Он лежал, тускло поблескивая мутным боком, почти у самой стены, рядом с огромным корявым валуном. Оставалось лишь спуститься и поднять его.

Только…

— Клянусь светофором!.. — Виктор чуть не перевалился через край ковра. — Не может быть! Не может быть!

— Что? Что случилось?

— Чего не может быть?

— Не может быть! Они никогда на вырастали такими… громадными! Никогда!

— Да кто не вырастал?

— Камнеежки! И у нас они зеленые, а тут…

Настал черед и джинна перегнуться через край и посмотреть.

— Да. Верно. Ах, как некстати…

— Но почему они такие большие?

— Это еще не большие, Огранщик. Самые большие вообще никогда не появляются на поверхности. Это — молодые особи. А у вас развиваются их детеныши. Дорастая до размера «двух пар сапог», как ты когда-то изволил выразиться, они уходят по подземным ходам в удаленные места, такие, как это, чтобы впитывать солнечные лучи и достигать зрелости.

— Но это же остров!

— По подземным ходам под морем.

— Послушайте, ребята, урок естествознания — это очень хорошо, но может мне сейчас кто-нибудь сказать, как мы будем доставать кувшин из-под носа этого чудища? Кстати, я надеюсь, оно не кусается? — прервал обсуждение забеспокоившийся вдруг Волк.

— Вообще-то оно людей не ест…

— Гут.

— …Оно их выплевывает.

— Еще лучше. Так, а если Масдай повисит над ним, а кто-нибудь из нас быстренько…

Джинн покачал головой:

— Если мы его побеспокоим, то и глазом моргнуть не успеем, как оно проглотит…

— Так вы не знаете, как с ними обращаться? — удивленно воскликнул Огранщик. — Серьезно? У нас в Подземном Королевстве их ловят дети! Это же очень просто! Чтобы не спугнуть, к ним надо подходить прямо в лоб — у них глаза расставлены так, что они не видят того, что приближается к ним спереди. А когда подойдешь вплотную, нужно камнем или кулаком ударить его промеж глаз, и он впадает в ступор.

— Надолго?

— Достаточно, чтобы мальчишки могли прикончить его. А нам этого и не понадобится — достаточно, чтобы он не мешал мне взять кувшин!

— Так ты решил пойти?

— Ну да. Я буду рад помочь и тебе, и Шараду, как вы поможете моему народу.

— Ну смотри, Виктор, если не рассчитаешь силу удара…

— Не бойся. Его так просто не убьешь, — простодушно успокоил их Огранщик. — Масдай, снижайся, пожалуйста, метрах в полутора от головы этого камнееж… камнееда.

— А где у него голова?

— С той стороны, где лежат кости.

Пока Серый и джинн обнимали и хлопали по спине блаженно улыбающегося Виктора так, что у него кувшин чуть не вывалился из рук и опять не свалился в карьер, Масдай не спеша поднялся вверх и приземлился невдалеке от провала.

— Ну, Загад, сколько тебе потребуется, чтобы поменяться местами с моим Иванушкой? — радостно потер руки Волк.

— Я не Загад, я… — по привычке ворчливо начал было джинн, но махнул рукой и улыбнулся. — Я готов прямо сейчас.

— Нам отойти подальше? Отвернуться? — заботливо склонился над коленопреклоненным Шарадом Волк.

— Нет, не надо. Отойдите на пару шагов, чтобы было лучше видно. Все равно, что бы ни случилось после того, как я попал в ваш мир, меня поддерживала всегда мысль, что ни один джинн в мире никогда не мог сделать этого. — Шарад гордо выпрямился, и мягкий ветерок нежно раздул его жиденькую бороденку и длинные белые волосы. — Я — первый. Правда, думаю, что и последний, но все же… Я единственный, потому что лучший!

— И скромный, — подсказал ему Серый.

— Да!.. Кхм. Итак, начнем!

Огранщик и Волк отступили немного назад и присели на землю. Виктор — готовый бежать, если эксперимент выйдет из-под контроля. Серый — готовый бежать в другую сторону — обниматься и приветствовать своего незадачливого друга. Вот удивится и позавидует Иванушка, когда он расскажет ему о своих приключениях, о том, что он повидал, пока тот прохлаждался там, в чужой квартире.

Шарад откашлялся в последний раз, уселся перед кувшином, поджав ноги, и забормотал слова заклинаний и заводил руками вокруг своего драгоценнейшего кувшина.

Поначалу ничего не происходило, и Серый с Виктором уже начали было обеспокоенно переглядываться, как вдруг из горлышка кувшина повалил сиреневый дым, моментально окутавший и джинна, и его дом, и сладкий запах ванили и корицы ударил в нос, как будто внезапно обрушилась стена склада специй.

От неожиданности оба заморгали, а когда дым и аромат рассеялись, у кувшина остался лежать неподвижно человек.

И это был не джинн.

— Ванька! Ванюха! Иван! Чтоб тебя мухи съели! — Волка как пружиной подбросило с места, и он налетел на распростертого человека и ну его обнимать и колотить по спине и бокам и мять, да так, что тот едва от него вырвался.

— Пусти меня! Пусти! Отстань!

Волк закаменел.

Не веря своим глазам, смотрел он на только что появившегося из кувшина — а откуда же еще! — человека.

И это был не Иванушка.

— Ты кто? — непослушными губами только и смог выговорить он.

— Я — Фарух. Купец. Начинающий…

— А где Иван?

— Заместитель джинна? Не знаю. Он там был, но, когда я туда попал, его там не было, — исчерпывающе объяснил он.

— А ты сам-то как туда попал? — сердито потребовал ответа Волк, уперев руки в боки.

— Не знаю, — честно признался начинающий купец. — Я падал в пропасть и вдруг… очутился там. В комнате.

И тут страшное подозрение закралось ему в голову.

— Это мой кувшин! — быстро протянул он руку, чтобы вожделенный сосуд никуда от него нечаянно не ушел, но пальцы его сомкнулись на пустоте.

— Это мой кувшин, — мрачно объяснил ему Серый, сжимая до боли в пальцах рукоять меча.

Его взгляд даже не говорил, а кричал о том, что разница между начинающим купцом и заканчивающим купцом может быть всего в одном точном ударе.

— Так бы сразу и сказали, — все схватив на лету, сильно побледнел и инстинктивно сделал шаг назад Фарух.

— Где ты видел Ивана в последний раз?

— Н-на корабле. Я вызывал его, чтобы он спас нас от птицы Рух. Потом Семьбаб-мореход бросил меня на этом острове… пока я спал… и меня захватили в рабство. А потом, когда я попытался получить свой… то есть я хотел сказать — ваш кувшин назад… я оступился и рухнул в этот провал. А дальше я уже рассказывал. — Фарух растерянно замолк, но тут же спохватился — Но мы с вашим другом договаривались, что, когда он поменяется местами с джинном, я смогу получить этот кувшин.

— А насчет того, если ТЫ поменяешься местами с джинном, вы не договаривались? — недружелюбно поинтересовался Волк.

— П-по-моему, нет…

— Ну и все. Отойди и не мешайся. Купец…

— Но я же… Но как же… А как тогда… — Фарух был готов расплакаться.

Этого и следовало ожидать… Размечтался, дурень… А когда с ним еще было как-то по-другому? Под какой же несчастливой звездой и в какой такой злосчастный день родила его горемычная матушка, что он мается теперь всю свою ничтожную жизнь?

Огранщик, все это время с безмолвным участием поглядывавший на него, подошел поближе к Серому и что-то зашептал ему на ухо.

Отрок Сергий состроил кислую мину, но выслушал, вздохнул и, пробурчав что-то типа: «Ходят тут всякие, под ногами путаются», потер кувшин.

В клубах разноцветного дыма и снопах фейерверков перед ним предстал Шарад во всей своей стометровой красе — в перьях, стразах, пайетках, парче и кружевах, как Филипп Киркоров на бенефисе, и довольный, словно слон после купания.

— Слушаю и повинуюсь, — сложив ладони вместе, с достоинством поклонился он.

— Иди-ка сюда, уважаемый, — поманил его к себе Волк, и джинн быстро уменьшился до человеческих размеров и присел на край своего кувшина.

— Так чего тебе надо, коммерсант? — кивнул головой в сторону Фаруха Серый. — Только покороче — нам некогда.

— Я?.. Мне?.. — растерялся Фарух, но тут же собрался с мыслями, понимая, что, как правило, Фарухам такие предложения два раза не делаются. И, если быть точным, такие предложения ему не делались еще вообще ни одного раза. Он набрал полную грудь воздуха и начал пункт за пунктом озвучивать свою мечту: — Хочу самую большую и самую богатую лавку на всем шатт-аль-шейхском базаре, склад, полный товаров, самый большой, красивый и богатый дом в городе, стойла с десятком белых лошадей и верблюдов, прислугу, чтобы моей матушке больше никогда не приходилось работать, и… и… и…

— Ну что еще?

Фарух смутился и покраснел до самой тюбетейки.

— А можно, я джинну на ушко скажу?

— Валяй, — махнул рукой Волк.

Фарух робко оглянулся по сторонам — не подслушивает ли кто — и быстро шепнул Шараду несколько слов.

— Все? — сощурился Волк.

— Все! — счастливо кивнул начинающий купец, и если бы он улыбнулся еще шире, уголки его рта встретились бы на затылке.

— Шарад, исполни, будь другом, — ухмыляясь, отдал команду непроизвольно заразившийся такой улыбчивостью Серый.

— Слушаюсь и повинуюсь, — тоже улыбаясь в усы, склонил голову джинн.

И в тот же самый миг, непостижимым образом не привлекая внимания сотен и тысяч людей на улицах Шатт-аль-Шейха, на базаре, вежливо, но настойчиво потеснив соседей, разукрашенная, как рисунок ребенка, впервые в жизни дорвавшегося до фломастеров, появилась новая лавка.

Недалеко от пристаней вырос, как гриб-крепыш, вместительный глинобитный амбар, у дверей которого, закрытых на тяжелый висячий замок, на бочонке дремал на жаре суровый сторож с большущей палкой.

На самой широкой и чистой улице, ведущей прямо к самому калифскому дворцу, вдруг возник огромный дом с садом, стойлами с верблюдами и скаковыми жеребцами — все, как заказывали!

А посреди двора, ошарашенно оглядываясь и прижимая к мыльной груди стиральную доску, очутилась Саида-апа, мать молодого Фаруха, который пропал… пропал… Да нет же!.. Вот же он — в богатых одеждах, с кошельком, полным золота, на серебряном поясе, обнимает ее, целует и щекочет…

— Премудрый Сулейман! — ахнула матушка начинающего, но уже подающего большие надежды купца и уронила доску в пыль.

…И щекочет ее длинной, окладистой, выкрашенной огненной хной, бородой.

…Джинн прихватил с собой молодого купца, исчез на мгновение и тут же вернулся.

— Все устроили? — по инерции не переставая улыбаться, спросил его Сергий.

— Как договаривались, — кивнул Шарад.

— А теперь расскажи мне, многоуважаемый джинн Шарад, где нам искать нашего наследника лукоморского престола, — скрестил руки на груди Волк, и без того слишком долго задержавшаяся на его лице улыбка медленно сползла и пропала.

Нахмурился и джинн.

— Можешь снова обозвать меня старым саксаулом, о отрок Сергий, но я не знаю, куда мог подеваться твой друг. Он не мог выйти из моего дома. Никак не мог. Это просто невозможно. Только существа с сильным магическим даром могут преодолеть стену Молчания. Он случайно не волшебник? — наперед зная ответ, но все же на всякий случай уточнил джинн.

— Да нет, ты что… Из него волшебник как из… — И тут Волк прикусил язык. — Постой! А если бы у него был магический предмет большой силы, тогда он бы смог выйти из твоего дома?

— Магический предмет? — напряженно подался вперед Шарад. — А у него был магический предмет большой силы? К стыду своему должен признаться, что тогда, в караван-сарае, я был слишком занят своей персоной и не уделил твоему другу должного внимания, но мне и впрямь показалось, что наш обмен прошел что-то чрезвычайно легко. Но тогда я подумал, что это от моей гениальности, помноженной на мои выдающиеся способности. Так у него был магический предмет большой силы?

— Думаю, да.

— Тогда все понятно. Значит, он должен быть где-нибудь в городе. Или его окрестностях. Если только… О нет!.. Только не это!.. — И джинн схватился за чалму.

— Что? Что — не это? — вскинулся Волк.

— Я сейчас вернусь, — на лету прокричал Шарад и снова пропал в кувшине.

— Как ты думаешь, что могло случиться? — встревоженно поинтересовался Виктор, стоявший до сих пор в удалении, с интересом ожидая появления иноземного царевича — друга самого Сергия Путешественника.

— Принимая во внимание, что речь идет об Иване, — все что угодно, — мрачно отозвался Волк.

И все же заключение, к которому пришел вернувшийся через пять минут джинн, застало врасплох даже его.

— Царевича Ивана в нашем мире нет, — виновато склонил перед Серым бритую голову Шарад, комкая свой новый блестящий тюрбан в смуглых до черноты руках.

— А где же он?

— В любом из других миров. Он прошел через врата. — Шарад в озадаченном удивлении воздел руки к небу. — Как он их нашел — не могу даже представить, потому что и коренному джинну нашего мира приходится иной раз изрядно побегать и попотеть, пока он их найдет, а тут — чужак, не знакомый с городом, обычаями, порядками. Невероятно! Но его магический предмет позволил ему пройти. Это объясняет и присутствие этого Фаруха в кувшине — в тот момент, когда Иван проходил Врата, того втянуло в мой мир. Это закон природы — когда кто-то с магическими способностями уходит в другой мир, кто-то из этого мира должен оказаться на его месте…

— И где же он? — упрямо не желая осознавать обрушившуюся на их поисково-спасательный отряд катастрофу, повторил Серый.

— Он может быть где угодно. Знаешь ли ты, сколько капель в океане? Сколько песчинок в Перечной пустыне? Сколько травинок в лугах? Сколько снежинок на севере? Ну так столько же существует и различных миров.

— Начало звучит обнадеживающе, — угрюмо поджал губы Волк. — И что это значит? Сколько времени у тебя может уйти на поиски?

— Если мне повезет… — отвел глаза Шарад.

— Сколько?

— Будет лучше, если вы настроитесь на… продолжительное ожидание.

Волк умел принимать удары судьбы.

— Тогда перенеси нас всех обратно в Шатт-аль-Шейх, на тот постоялый двор. Будем ждать с комфортом.

— Слушаю и…

— А что же будет со всем этим? — снова вмешался заботливый Огранщик и обвел широким взмахом руки негостеприимный пейзаж вокруг. — Неужели визирь снова будет привозить сюда рабов?

— Хм… И вправду… Ну давай тогда, Шарад, мы эту яму засыплем? — предложил Волк.

— А камнееды? — возразил Виктор. — Это же милые, безобидные зверюшки! Чем они заслужили такое обращение? Этот провал был их местом задолго до того, как сюда пришли люди! Если его засыпать, неизвестно, найдут ли они другое такое же удобное место.

— Мне бы их проблемы… Пусть поищут!

— А я думаю… Шарад, ты сможешь оградить эту пропасть неприступными скалами из самого твердого материала, чтобы ни преодолеть их, ни пробить в них проход люди больше не смогли?

— С легкостью, Огранщик, — снисходительно повел плечом джинн.

— А сделать так, чтобы корабль с рабами, который должен приплыть завтра, вместо этого оказался снова в Шатт-аль-Шейхе и все стражники и визирь на нем?

— Это еще проще, о Огранщик.

— А лучше, Шарад, сделай так, чтобы все рабы оказались у себя дома, а уж солдаты и наш благородный визирь несолоно хлебавши пусть добираются до Сулеймании отсюда на этом своем корабле. Все равно ведь они не успокоятся, пока лично не убедятся, что сюда больше подступа нет, — усовершенствовал план Волк.

— Слушаюсь и повинуюсь, — поклонился джинн.

— Ну а ты, Витя, наверное, хотел бы тоже вернуться домой, достать своих из подземелья, поквитаться с карликами?

Огранщик задумался, поскреб щетинистый подбородок, покрытый старыми шрамами, и покачал головой:

— Конечно, освободить мой народ из подземной неволи — самая заветная моя мечта. Но и увидеть царевича Ивана, о котором столь наслышан, тоже очень хочется. Такие люди, как он, встречаются, наверное, раз в жизни. Лучше я еще немного подожду; может, джинн сумеет отыскать и вернуть его в наш мир быстро? Ну а если нет, я надеюсь, Сергий Путешественник, ты не откажешься ненадолго прервать поиски и разрешить джинну помочь моим людям?

— Конечно, Витя, о чем речь, — тепло, с благодарностью взял его за руку лукоморец. — А ты, Шарад, давай, исполняй. Раньше начнешь — раньше закончишь. Сколько там, говоришь, песчинок в океане?..

Если быть точным, количество миров равнялось количеству снежинок на лугах, умноженному на четыре целых тридцать восемь сотых и возведенному в степень n, где n — любое положительное число больше ноля.

И, подсчитав все это, любой великий ученый-математик мог рано или поздно, наверное, ответить на вопрос, какова вероятность того, что невольный путешественник по мирам окажется снова в уже когда-то пройденном мире, особенно если еще принимать во внимание разницу в скорости и направлении потоков времени во многих из них.

Серый не был великим ученым, а математика была одной из тех наук, любовь к которой была без взаимности, но тем не менее он мог, не задумываясь, мгновенно дать ответ на этот вопрос.

Вероятность была ровно пятьдесят процентов.

Или попадет, или не попадет.

Это и предстояло сейчас подтвердить опытным путем царевичу лукоморскому Ивану.

Снова до боли, до тошноты, до уверенности, что мозги и глазные яблоки со скоростью волчка вращаются в разных направлениях, знакомые ощущения, впечатление, что он одновременно и тонет, и взмывает куда-то в космос, и проваливается одновременно, и тело его и мысли ему не принадлежат, и растворился он полностью во Вселенной, размазался тонкой пленкой по всем звездам и кометам, и пропал из мира живых до скончания веков…

Неровная булыжная мостовая неласково встретила его появление.

— Держи его! Вон он — за фонтаном прячется!

— Он без оружия!

— Выбросить где-то успел.

— Хватайте его!

— Не сбежит!

Иванушка почувствовал, как ему заломили руки за спину, связали их и куда-то торопливо поволокли его бренное несопротивляющееся тело.

Он чувствовал, как носки его сапог недолго волочились по мостовой, потом — по гладкой поверхности. Потом его потащили вниз, в затхлую прохладу, открыли перед ним дверь, и со всех сторон внезапно обрушились на него крики, проклятия, стоны, скрежет и звон железа, от которого мурашки панически заметались по коже и холодный пот проступил на лбу.

— Что, еще одного отловили? — остановил их усталый, но довольный голос.

— Так точно, ваше великолепие!

— И где же?

— На самой площади. У этого идиота не хватило ума даже спрятаться хорошо — поперся прямо нам в руки.

— И не сопротивлялся. Наверное, ему днем по башке хорошо попало, вот и до сих пор не соображает, что делает.

— Может быть. Гвардейцы ее императорского величества не зря едят свой хлеб. Ну хорошо. Тащите его… Тащите его… Куда же его разместить?.. Все занято — до последней ржавой цепи. Хоть уголовных выпускай. Хм… Ну ладно. Тащите его в старое крыло — казематы в самом конце пятого коридора первого уровня еще не должны быть забиты до отказа. Мы в одном коридоре с этимстарались не сажать… много… Но теперь, после сегодняшней заварушки, у меня просто нет выбора. Как его зовут, не спрашивали еще?

— Нет. Я же говорю — он вообще не в себе.

— Ладно. Запишем как молодого неизвестного лет сорока в голубой рубахе, серых штанах и стоптанных красных сапогах. Тащите.

— Приковать его?

— Лучше да. А то это — прыткая братия. Только вроде смирно лежал, смотришь — уже вскочил и на всех кидается. Так что лучше приковать, пока помалкивает.

И Ивана понесли — долго, бесконечно долго; ему даже начало казаться, что эти уровни и коридоры, куда его должны были приволочь, находились где-то в другом мире, причем даже не в соседнем.

И он снова впал в беспамятство.

Очнулся он оттого, что на его руки надевали кандалы и приковывали к стене.

Одна.

Другая.

Третья.

Четвертая.

Ноги теперь болтались в воздухе, не доставая до пола сантиметров десять.

Четвертая?

Четыре?

Как будто… Как будто…

Не может быть… Просто похоже… Да они и не такие ведь были — это только кабатчик и его сородичи стали такими. И то Вахуна должна была им уже помочь. Смешно… Попасть два раза в один и тот же мир невозможно. Сколько их существует всего там? Столько, сколько жителей в Вамаяси? Хотя это я хватил. Поменьше, наверное.

Тогда где же я сейчас?

Определенно, чужие миры к гостям неприветливы. В одном я заблудился, в другом меня ограбили, в третьем связали и хотели попеременно то женить, то повесить, в четвертом чуть не втоптали в землю, а сейчас не мудрствуя лукаво просто бросили в подземную тюрьму и приковали к стене. С кем меня перепутали на этот раз? И что у них тут случилось?

И Иван опять провалился в беспамятство.

Пришел он снова в себя потому, что ему приснилось, как какие-то голоса настойчиво спрашивают его, кто он и как его звать, а он силится и никак не может ответить.

— …Эй, ты слышишь нас? Как тебя зовут? — было первое, что услышал он и после пробуждения.

Значит, это был не сон.

— За что тебя схватили?

«За руки… И за ноги…»

— Что там, на свободе?

«Свобода? А где это? И где я?»

Иванушка, придя наконец к выводу, что его самочувствие позволяет ему совершать подвиги, несколько раз открыл и закрыл глаза для пробы, разлепил ссохшиеся губы и шепотом прохрипел:

— Где… я…

— Не знаю, на что ты рассчитывал, но это подземная тюрьма дворца Вахуны Змеи. Добро пожаловать, — донесся до него из темноты насмешливый голос.

На царевича это имя оказало воздействие даже не ушата — танкера ледяной воды в морозный день.

Внутри, в районе желудка, у него зародился ледяной комочек, который мгновенно разросся до средних размеров айсберга и сковал его мысли, чувства и движения ужасом происшедшего непоправимого.

— Вахуны… Вахуны… Старой ведьмы с косящим глазом? Но этого не может быть! Она же… Она не могла. Где я?

— Ты что, с луны свалился, приятель? Или проспал все эти шестьдесят лет? Она, конечно, ведьма, и змея, и кривая, кто же спорит, но она является императрицей всей Агассы, и никто с этим ничего не может поделать, — проговорил кто-то еще, прикованный напротив него.

— Шестьдесят лет? С того момента, когда она бежала из тюрьмы, прошло шестьдесят лет?!

— Нет, парень, ты точно чокнулся, — недоверчиво усмехнулся голос слева.

— И к тому же, что бы эта Змеюка ни говорила, но всем давно известно, что она не сама сбежала, а ей помогли. Какой-то такой же ненормальный вроде тебя, у которого вместо мозгов — вата. Освободил ее, а за это она его сбросила в фонтан Смерти.

— Фонтан Смерти? Но она сказала — фонтан Истины…

— Ага, Истины. Так называл его Премьер-Магистр, но от этого он не переставал быть фонтаном Смерти. Уж кому-кому, а ему-то это хорошо известно. Сколько колдунов и ведьм сбрасывал он туда — не перечесть. А одну, с которой и надо было начинать, не успел.

— Завтра он сам проследует туда.

— Последний маг…

— Почему последний?

— Вахуна постаралась, чтобы у нее на Агассе не осталось конкурентов.

— Говорят, что она нашла способ забирать всю силу убиваемого мага себе.

— Траор, наверное, самый последний могучий маг во всем мире. Остальные, которых Змея еще не уничтожила, — так, мелочь, шептуны или шарлатаны. Ему надо было поднимать народ раньше, пока она была еще равна ему по силе.

— Я думаю, он просто боялся.

— Чего ему бояться?

— Чего-чего… Тебя-то она только убьет, а что будет с ним, теперь, когда она нашла способ…

— Послушайте! — Иван снова попытался привлечь к себе внимание. — Но, если я ничего не путаю, шестьдесят лет назад люди Агассы выглядели по-другому?

Кто-то слева от него невесело гоготнул.

— Да ты точно проспал все эти годы, парень!

— Я… Я был далеко. На необитаемом острове. И только сегодня вечером вернулся.

— Лучше бы ты не возвращался. Стоило просидеть шестьдесят лет где-то посреди океана и вернуться только для того, чтобы тебя вздернули, распилили или сожгли.

— Но если он не принимал участия ни в восстании, ни в попытке освободить Траора…

— Кто будет в этом разбираться, Нанг!.. Да его даже как звать не спросят! Кстати, как тебя звать?

— Иваном.

— Странное имя.

— Я сам из… из этого… Из Кнейфа.

— А-а… Домой направлялся.

— Да там у вас сейчас не лучше — всем заправляет наместник Пант со своей мегерой.

— Пант? Хозяин трактира?

— Это раньше он был трактирщиком, а теперь — правая рука Змеи.

— Но если это твой знакомый, то тебе повезло. Завтра он должен приехать сюда на казнь Премьер-Магистра. Подфартит — словечком-другим перемолвиться успеешь. Пока голова на месте. Может, и отпустят.

— Не смеши меня, Есн. Отпустят они… С этого света на тот.

— А где ваш король? Ведь тогда был король? Или кто-то вроде него? — вдруг вспомнил Иван.

— Был… И король, и королева, и принцессы… Все были… Всех… «отпустили». Когда началось это сумасшествие со сменой тел, Змея обвинила во всем Траора и королевскую семью. Премьер-Магистр тогда только чудом скрылся, а бедняга король не переставал думать, что монаршая шкура неприкосновенна даже тогда, когда его… когда его… — Узника напротив передернуло. — Бр-р-р… Нет уж… Лучше не вспоминать.

— Н-да… Дураки же мы все тогда были… Если бы не народ — сидела бы она сейчас в какой-нибудь дыре и сушила свои травки-корешки да наводила порчу на соседок. Если бы жива была…

— Но она обещала! Она не могла! Она не должна была так делать!

— Что обещала? Что не должна?

— По-моему, наш Иван, или как там его, от всех этих новостей окончательно спятил, — мрачно пошутил кто-то справа от него.

Лукоморец повернул голову, чтобы разглядеть говорящего, но при мерцающем свете факела, проникающем из коридора через решетку-дверь, ничего, кроме черного силуэта на чуть менее темном фоне, он не увидел.

— Я не сошел с ума, — медленно, но громко ответил силуэту собеседника Иван. — Если она действительно сделала то, что сделала, она должна за это ответить.

— Уж не перед тобой ли, блаженный?

— И передо мной тоже, — едва слышно проговорил Иванушка. — Это я во всем виноват. Я хотел помочь пятерым, а обрек на Вахуну всех. Скажите, пожалуйста, вы знаете, где держат вашего Премьер-Магистра? — добавил он уже громче.

— Он рядом с тобой, Ин-Ван из Кнейфа. В соседней камере на той стороне. Единственной в этом коридоре, где вместо решетки — дверь, непроницаемая для магии.

— Что ты собираешься делать, дурачок? Разорвать цепи, выломать решетки, перебить стражников, победить Змею, освободить Траора и возвести его на трон? Или сам стать королем? Тогда сделайте меня министром по кабакам, ваше будущее величество! А Есна — архибиблиотекарем! И не перепутайте, пожалуйста!

Заключенные захохотали.

Иванушка на минуту задумался.

— Неплохой план, — наконец признал он.

Три слова, тихо сказанные под нос, — и в оковах уже болталось не четырехрукое агасское существо, а самый обычный кот в самых обычных красных стоптанных сапогах из кожи заменителя. Но толщина и количество передних кошачьих конечностей конечно же не шла ни в какое сравнение с агасскими, и котище, неуклюже извернувшись, приземлился на каменный пол на все четыре лапы.

Пройдя сквозь решетку, как через дверь, под оглушительно испуганное молчание, Иванушка оглянулся по сторонам, увидел одиноко стоящих в длинном темном коридоре часовых и стянул с одной лапы сапог.

И тюрьма под тягучие звуки мелодии, смутно напоминающей эллингтоновский «Караван», медленно погрузилась в липкий тревожный сон.

Спали измученные страхом, ранами и пытками заключенные; спали стражники, навалившись на стену и сжав огромными кулаками древки алебард; спали желтоватые голокожие зверюшки с куцыми хвостами, по-видимому заменяющие на Агассе крыс, населяющих казематы родного мира Ивана…

Ночь наконец вступила в свои права и в этом подземелье, мягко погасила и без того редкие светильники и расползлась по всем щелям и закоулкам, щедрой прохладной рукой даруя достойным и недостойным свой короткий покой и забвение.

Иван принял человеческую, насколько это было возможно на Агассе, форму и, неслышно ступая одной ногой, осторожно приблизился к стражникам, спящим возле камеры с закрытой дверью.

При его приближении солдаты завозились, шумно завздыхали во сне, со звоном выронили алебарды, но не проснулись.

Царевич тогда снял ключи с крюка, вынул один из двух оставшихся в коридоре горящих факелов из кольца и открыл дверь, отодвинув ею заскрежетавшего броней о камни одного из охранников.

Вообще-то он не слишком хотел встречаться и разговаривать с бывшим Премьер-Магистром, памятуя о его отношении к колдунам, пока тот еще был у власти. Но другое воспоминание, слишком еще живое и яркое, чтобы его игнорировать, приходило ему на память — о безумном и бестолковом беге по коридорам и переходам дворца в поисках тюрьмы в свой первый визит в этот мир, о проглоченной напуганным поваренком ложке, о десятке ненужных ему дворцовых секретов и тайн, походя открытых и забытых им. И самое ужасное — о паническом, почти физическом ощущении истекающего времени…

Иванушка прикрыл за собой дверь и осветил камеру.

Траор находился там, где лукоморец и предполагал.

Он подошел к стене и посветил Премьер-Магистру в лицо.

Они вздрогнули одновременно.

Иванушка отвел глаза, а Траор открыл их.

— К-к-к… х-х-х… х-к-кто… — попытался выговорить он свой вопрос разбитыми губами, но не смог и закашлялся.

— Тихо, тихо, — быстро приложил ладонь к его рту Иван. — Вам не надо говорить. Пока. Я сам все скажу. Я пришел, чтобы узнать, где сейчас можно найти Вахуну. Мне надо срочно ее видеть. Дело в том, что шестьдесят лет назад я допустил одну громадную ошибку и теперь должен ее исправить. Сейчас я освобожу вас, а вы нарисуйте мне план, как пройти в ее покои. Хорошо? Погодите. Сейчас…

Струя пламени из сапога впилась в камень, даже не заметив мгновенно побелевшего и испарившегося железа противоколдовских оков на своем пути.

Траор рухнул на пол и остался лежать неподвижно.

Взгляд Иванушки в панике метнулся по камере в поисках воды или чего-нибудь, что могло бы привести бесчувственного мага в себя, но тщетно. Нигде не было даже сухой корки или пустой плошки.

Делать было нечего.

Четыре волшебных слова — «Краббле», «Круббле», «Криббль» и «пожалуйста» — и перед Иваном появился роскошный ужин на две персоны: жареное мясо с картошкой, салаты, бананы в шоколаде на десерт (Серый, Серый, где же ты сейчас? Увидимся ли мы когда-нибудь снова?), компот и, самое главное, запотевший кувшин с чистой холодной водой.

Царевич хотел было набрать в рот воды и попрыскать на Траора, но желудок его мучительно сжался, возопил яростное «Нет!» и с этого момента перехватил управление всеми руками, ногами и рефлексами своего хозяина.

Минут через пять на скатерти ничего не осталось, кроме чисто вылизанной посуды и воды в кувшине, которую Иван наконец и смог использовать по назначению.

Траор со стоном, скорее напоминающим вздох, очнулся и настороженно взглянул на лукоморца.

— Мне нужно знать, где сейчас можно найти Вахуну, — на всякий случай напомнил ему тот.

— Пить…

— Да, конечно, сейчас…

Узник опустошил кувшин и приподнялся на одном локте.

— Кто ты?

— Это неважно, — нетерпеливо отмахнулся от этого вопроса Иван. — Где она может сейчас быть?

Премьер-Магистр закрыл глаза и едва заметно кивнул:

— Да… Неважно… Она сейчас в спальне короля, которую теперь считает своею. Восточное крыло. На третьем этаже. Там всего четыре двери. Самая последняя… Или в Малом Зале Совещаний… Если не спит… Центральная часть. Второй этаж. Самая большая дверь… позолоченная… со знаменами…

И он медленно, как фарфоровая кукла, которая боится разбиться от любого резкого движения, опустил голову на пол.

— Не ходи туда, — прошептал он еле слышно. — Беги. Ее невозможно победить. Простите меня… Простите…

— Это мы еще посмотрим, — угрюмо поджав губы, процедил сквозь зубы лукоморец. — Никуда отсюда не выходите. Я скоро вернусь.

— Беги… Беги… Беги… — преследовал его надрывный мучительный шепот, пока он тихонько прикрывал за собой дверь.

Прихватив последний оставшийся в коридоре факел, обувшись и произнеся заклинание невидимости, Иванушка поспешил по указанным адресам.

Что-то подсказывало ему, что Вахуна сейчас спит.

Что бы это ни было, оно ошиблось.

Охраны у дверей монаршей спальни не было, и сами покои были пусты и покойны, и свет не горел нигде.

Ко второму месту, где могла быть императрица, Иван приближался с удвоенной осторожностью.

Это значило, что он в конце концов догадался оставить в свободном кольце свой факел, вынесенный еще из подземелий, и старался так не топать.

У входа в предполагаемый Малый Зал Совещаний стоял полусонный караульный, устало опираясь на два зловещего вида двуручных меча, но дверь была полуоткрыта, и царевич, бесшумно ступая на самых цыпочках, как солист лукоморского царского балета, с замирающим сердцем и праведным гневом на невидимом челе, смог просочиться внутрь.

Бескрайний зал с потолками, теряющимися во мраке, весь был погружен в полутьму, кроме головного стола с одним, но очень ярким светильником на самом краю. Вокруг стола, заваленного бумагами и картами, почти касаясь головами друг друга, склонились два человека. Подобравшись поближе, царевич разглядел, что это были пожилой мужчина, такой, как все, и отвратительная старуха, разодетая в пух и прах. Своим видом она напоминала скорее сенсационный результат археологических раскопок, чем живого человека: с безволосым черепом, туго обтянутым сухой зеленой кожей, длинными, тонкими, торчащими вверх подвижными ушами и морщинистым, изогнутым в нескольких местах тонким хоботком.

— …О ослепительная Вахуна, — убедительно мурлыкал ей на хрящеватое ушко мужчина. — Смею вас заверить, что в моей провинции восстание было подавлено самым решительным образом и все смутьяны сейчас или сидят в тюрьме, или кормят рыб в океане. У вас нет причин волноваться: я привел своих солдат вовремя, и завтра будет последний день для беспорядков и их разжигателей. Вы покончите с этим надоедливым Премьер-Магистром, и весь ваш народ заживет в довольстве и благоденствии, как вы, без сомнения, и желаете.

— Мне плевать на народ, Пант, и ты знаешь это, старый лицемер. Народ существует для того, чтобы монарх мог ощущать себя настоящим правителем. Но самое высокое блаженство и наслаждение — иметь возможность прикончить врага своими собственными руками, и завтра это мое желание, уж будь спокоен, сбудется. Сколько я мечтала об этом, сколько моих шпионов сгинуло, чтобы разыскать его и вытащить из той вонючей дыры, в которой он прятался под охраной своих приверженцев. Сколько труда мне стоило подвигнуть его на активные действия, убедив, что я старею и у меня есть слабости, которые он мог бы использовать, чтобы победить меня. Ха! Завтра его принесут в мою маленькую уютную подземную комнатку, и я вытяну из него его дар, его душу, его соки и брошу пустую оболочку на потеху толпе, быдлу, которому все равно — приветствовать ли Траора или проклинать его, лишь бы было на что поглазеть.

— Вытянете все соки? Всю его магическую силу? Всю душу? Так это правда, прекрасная Вахуна? Я, безусловно, слышал об этом…

— Но не верил, да?

— Нет, что вы, что вы, как я могу не верить в более чем безграничную…

— Не верил, — с самодовольным удовлетворением оборвала россыпь его красноречия Змея. — Так узнай же, что это правда. О, я потратила на поиски много лет, пролила лужи крови и воздвигла горы напрасных жертв, но в конце концов я разыскала в этой затхлой пыльной библиотеке самого презренного из монархов то, что мне было надо, и — подумать только! — они подкладывали ее под сломанную ножку стола! Ничтожества! Тупые хранители старых бумажек! Конечно, я приказала их казнить на следующее же утро. И теперь этот способ — мое самое секретное и мощное оружие против любого мага.

— Ослепительная Вахуна изволит быть довольной, — расплывшись в невидимой в полумраке угодливой улыбке, Пант склонился к ее коленям.

— О да! Я изволю быть довольной. — И изо рта ее вырвался смех, похожий на шипение. — Ты, естественно, старый хитрец, хочешь узнать, что это за способ?

— Если несравненной императрице будет так угодно, что она милостиво соизволит посвятить меня в…

— Изволит, изволит. Ты этим способом все равно воспользоваться не сможешь.

— Я же не имею дара…

— Ты не имеешь храбрости, наместник, — презрительно фыркнула Змея и продолжала: — На самом деле все оказалось очень просто. Найденный мною фолиант содержал, среди прочего, описание ритуала и заклинания перехода в невидимый мир демонов самого жадного и любопытного племени Пожирателей Душ. Если бы ты увидел хотя бы их тени, тебя бы парализовало от ужаса на горе твоей кривоногой склочнице! Но они послушны призыву, если все сделано по правилам, и дверь между мирами открывается без промедления. Не знаю, известно ли тебе, что жизненная сущность мага состоит из души и магии, перемешанных в некой оболочке, которая до смерти не дает душе упорхнуть. Ну так в этом чужом мире демоны могут перекачать всю магию из оболочки моей жертвы в мою оболочку, когда я попрошу их об этом. Но за это я должна отдать демонам частичку моей души, точно такую же по величине, как полученный магический дар. Без этого я не смогу выйти назад. Но это ерунда. Главное — новый дар становится моим! Ну а в освободившееся пространство в оболочке жертвы вселяется какой-нибудь демон. Или несколько, если дар был большой. И с этого мгновения человек больше не принадлежит сам себе — они управляют им, как хотят. А поскольку у них нет никакого опыта в существовании в человеческом мире… Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему те, у кого был дар, перед казнью ведут себя так… забавно. Со смертью человека оболочка разрушается, и демоны уходят обратно в свой мир, унося с собою его душу, и ждут, когда я приведу им новую игрушку. А я с каждым побежденным становлюсь все сильнее и сильнее. С одной целью: когда-нибудь снова встретить ЕГО. И это будет мой счастливейший день, мой звездный час, мое совершенство. А ты говоришь — народ…

— Но позвольте мне напомнить обворожительной императрице, что в начале вашего правления вы сами говорили о народном благе и высшем предназначении вашего восшествия на престол…

— Да? Не помню. И ты забудь. И не старайся казаться глупее, чем ты есть, старый интриган, иначе я могу ведь и разочароваться в тебе. — И Вахуна холодными насмешливыми глазами, в которых не было смеха, посмотрела на Панта, а потом в сторону громоздкого кресла, за которым, несмотря на свою невидимость, на всякий случай прятался Иванушка.

Пант поежился под этим взглядом, и даже лукоморцу стало не по себе.

— Не хотел бы я оказаться завтра в шкуре нашего Премьер-Магистра, — боязливо оглядываясь по затянутым непроницаемыми тенями сторонам, почтительно пробормотал Пант.

Змея шумно втянула хоботком воздух, прижала уши, подняла плечи и вдруг резко поднялась с места. Целый поток бумаг обрушился на ковер с ее коленей.

Иван в этот момент мог поклясться, что если бы ее ревматизм позволил ей, то она бы подпрыгнула.

— Пойдем со мной, о мой мудрый наместник, — ухмыльнулась она во все оставшиеся четыре зуба, которые, давно не чувствуя более конкуренции и притеснений от соседей, вольготно расположились в ее рту в шахматном порядке. — Я покажу тебе кое-что интересненькое.

— Куда? — забеспокоился тот. — Уже поздно, все спят…

— Это близко, — успокаивающе похлопала Вахуна зеленой клешней негнущихся пальцев по рукаву камзола старика. — Премьер-Магистр… — захихикала она. — Премьер-Магистр…

Держа прихваченную со стола свечу в одной руке и все еще не брызжущего энтузиазмом бывшего трактирщика в другой, ведьма подошла к стене, хрипло выкрикнула три коротких гортанных слога и ногой надавила на что-то, не видное при тусклом свете.

Иван вытянул шею, чтобы разглядеть, что произойдет дальше.

А дальше произошла самая обычная в таких случаях вещь — что-то заскрипело, заскрежетало, и часть стены отъехала назад, открыв самый банальный потайной ход.

— Заходи же! — воскликнула Вахуна и потянула Панта за собой вниз по лестнице, о существовании которой в условиях скудного освещения приходилось только догадываться, бормоча по дороге: «Премьер-Магистр… Ха!.. Премьер-Магистр!..»

Царевич принял приглашение и на свой счет тоже и, мимоходом сожалея об оставленном в коридоре факеле, поспешил следом за ушедшими.

Впрочем, долго страдать от темноты ему не пришлось.

Потому что через минуту он уже страдал совершенно от другого.

Не успел он спуститься вниз до потайного подземелья, куда Вахуна организовала экскурсию Панту, как на последних ступеньках его подхватила неведанная сила, сжала, сдавила что есть мочи, вышибла из груди дыхание и обволокла все тело, как скафандр сорок второго размера — космонавта пятьдесят шестого. Руки и ноги его свело судорогой, глаза обожгло огнем, всепроникающая боль скрутила его, повалила на пол и стала валять по всему каземату, молотить о стены, исторгая из сдавленной груди такие же стоны. Потом так же неожиданно все прекратилось, и на короткое время Иванушка с удивлением вдруг почувствовал себя ежом с иголками, растущими вовнутрь, а потом наконец потерял сознание.

— …Смотри и запоминай, милый Пант, — вполз струйкой яда в его уши тихий восторженный шепот. — Будет тебе потом что рассказать твоей милейшей супруге. Глупый Пант. Наивный Пант. Премьер-Магистр!.. Как ты только мог подумать, что меня могло серьезно интересовать это ничтожество! Не-эт. Конечно, человеку в отсутствие хорошего вина приходится радоваться и кружке воды… Но теперь я оказалась не просто за столом — я в винном погребе короля! С того самого дня, Пант, когда я впервые увидела этого восхитительного юношу, я думала только о нем. Все, что я делала, было только ради него. Хоть я и послала его на смерть и клочья его тела разнесла вслед за сапогами озверевшая толпа, я знала, я чувствовала, что это еще не конец. Что он вернется. Спросить с меня за мои дела. И вот тогда мне нужно быть во всеоружии. Вся эта беспорядочная охота на местных магов — только подготовка к встрече с НИМ. С сумасшедшим гением. С одним на миллионы и столетия. Как я ругала себя тогда, что послала его в фонтан! Как проклинала! Но я испугалась. Подумала, что, если он осознает свою силу, ни меня, ни вашего убогого Траора, ни королевской семьи тут рядом не будет. Он с его даром мог за несколько дней стать повелителем мира! И все эти демоны, мертвецы, эксперименты, бессонные ночи, бессилие, отчаяние — только из-за него. Получить его дар — вот моя трепещущая, как только что вырванное сердце, мечта, мои предутренние грезы… И сейчас они станут явью. Когда десять минут назад я почуяла, что он стоит где-то рядом, я чуть не сошла с ума от счастья, трактирщик!.. Я хотела кричать, прыгать на одной ножке и хохотать, как девчонка. И вот мой час настал. Ритуал пройден. Остались последние слова. Вот они, Пант, без них все это — дешевая бутафория и пошлые декорации. Семь слов, которые стоили жизни семистам, а может, и семи тысячам в этом самом подвале, на этом же самом месте… Слушай же их. И дрожи. «О! Эс! Тэ! Мусс! Тис! Эн! Тэ!» — выкрикнула колдунья, и мир перед едва разлепившимися затуманенными и непонимающими очами лукоморца закружился, помутился, померк и пропал, и осталось только чувство непереносимого холода и одиночества.

И голоса.

— Добро пожаловать, Вахуна, — шептали они, перебивая друг друга, но каким-то образом все равно было слышно все, что они произносили, до последнего тишайшего слова. Их звук проникал прямо в мозг, минуя такой будничный путь, как слуховой аппарат, и бился там, как эхо в узком ущелье, то затухая, то снова усиливаясь. — Ты позвала нас… Пришла к нам в гости… Пришла к нам… Рады видеть тебя снова… Рады… Рады… Говори… Кто это?.. Кто это с тобой сегодня?.. Сегодня… Кто?..

— Это он! — гордо отвечала ведьма, и Иван безразлично отметил, что ее голос дрожал от нетерпения. Безразлично, потому что после определенного, самого высокого уровня ужаса, когда у организма просто уже не остается более сил бояться, в ход идет именно безразличие. Чтобы ужас маленько подкопил сил и мог быстренько вернуться к исполнению своих обязанностей. — Это он, он, он! Тот, чей дар я желала заполучить все это проклятое время! Наконец-то это он! Он вернулся. И я привела его к вам, как и обещала. Помогите мне скорее, а остальное — ваше. Развлекайтесь, как хотите. Приятного времяпрепровождения.

— Это он?.. Он?.. Он?.. Он?.. Это шутка?.. Шутка?.. Ты шутишь, Вахуна?.. Шутишь?.. Это он, Вахуна?..

— Да, это он! Ну делайте же что-нибудь! На освободившемся пространстве вы, наверное, все поместитесь в этот раз. Разве вам не хочется поскорее начать развлекаться? Чего же вы медлите?

— Вахуна, ты ошиблась. Это не он… Не он… Не он… Ошибка… Ты ошиблась…

— Что значит — «не он»? — вскинулась колдунья, и голос ее зазвенел от ярости. — Он, и это верно, как то, что я — Вахуна Великая, императрица всей Агассы!

— Не он… Не он… У него нет дара… Нет… Нет дара… Он пустой… Совсем пустой… Как что-то совершенно пустое… Совсем… Нет… Нет…

— Это что еще за ерунда? — прорычала угрожающе Змея, но Ивану то ли показалось, то ли нет, что в ее рыке прозвучала нотка безумной паники. — Со мной такие выходки не пройдут, вы это знаете! Начинайте же! Я вас заклинаю! У меня есть над вами власть! Я приказываю вам! Начинайте!

— Нет… Мы не можем… Не можем… Он пустой… Он должен уйти… Мы не можем забрать то, чего нет… Пусть уходит… Мы не можем распоряжаться его душой без дара… Зачем он нам… Зачем… Он ничего не имеет… Прогони его…

— Но его способности!.. Его магическая сила!..

— Их нет… Нет… Тебя обманули… Обманули… Уходи, пришелец без магии… Мы тебя не звали… Зачем ты пришел?.. Ты нам не нужен… Неинтересно… Уходи…

— Нет! Нет! Вы не можете!.. — Вахуна уже не говорила, а визжала. — Возьмите его!!!..

— Мы не можем… Его оставить… Оставить не можем… Останешься ты… Ты нас призвала… И не дала ничего… Обида… Обман… Хитрость… Ты знаешь цену… Знаешь… Останься… Останься с нами… Интересно… Твоя душа… Мало… Хватит… Останься… Навсегда…

— НЕ-Э-Э-Э-ЭТ!!!..

Яркий свет вдруг вспыхнул перед закрытыми глазами Иванушки, пробившись даже сквозь веки, и он снова ощутил тяжесть своего тела, висящего в кандалах, жар от угасающей жаровни у его ног, запах магических зелий и субстанций Агассы, хриплое, прерывистое дыхание… дыхание… Панта?.. Или…

Лукоморец с усилием разлепил глаза, склеившиеся то ли от слез, то ли от крови, и уже почти автоматически пробормотал заклинание, превращающее его в кота — в последнее время эту методику ему приходилось использовать чаще, чем хотелось.

Серый полосатый земной котище выпал из оков, на лету увернувшись от огня, и приземлился почти у ног Панта, мстительно пнув его при этом сапогом под косточку на ноге.

Тот ойкнул, шарахнулся от него, схватился за живот (кто знает, где у этих агассцев находится сердце и есть ли оно вообще как анатомический факт) и повалился на пол, изрисованный Вахуной невысохшими еще разноцветными красками, как асфальт после конкурса рисунка среди детей-дальтоников. Жизнерадостные яркие линии, сливавшиеся, разбегавшиеся в разные стороны и пересекавшиеся без видимой логики и смысла, тут же отпечатались на его черно-серебряном мундире с золотыми эполетами.

Самой Вахуны нигде не было видно.

Значило ли это, что она действительно осталась в мире демонов?

Или это все ему просто привиделось, пока он находился без сознания?

А может, это просто кошмар, и стоит ему помотать головой и по-настоящему открыть глаза, и он окажется в своей комнате в лукоморском дворце, и солнце уже три часа как светит в его южное окошко, и никуда он сроду не уезжал.

Нет.

Скорее Лукоморье — это сон, страна, где он ни разу не был, а всю свою жизнь он скитается по ближним и дальним мирам, и даже смерть, похоже, не оторвет его от этого привычного занятия.

Что я такое несу?

Где Вахуна?

Она ждала меня.

Чтобы убить во второй раз.

Как она могла?.. Что я ей сделал?.. За что?!

Где же она?..

Иванушка встревоженно оглянулся по сторонам.

Сказать, что он не опознал ни одного окружающего его предмета, кроме жаровни и кандалов, значит не сказать ничего. Он просто почувствовал невыразимое облегчение и радость, граничащую с примитивным счастьем, от того, что не знал ни названия, ни назначения ни одной вещи из этого подземелья.

Бежать отсюда немедля!

Но как он может уйти и не осмотреть все? Здесь все такое интересное, загадочное, восхитительное! Вот, например, та золотистая штуковина, похожая на вывернутый наизнанку огурец. Ее колдунья держала в руках, когда призывала своих демонов. Для чего она? Что бы это могло быть? Может, это оккультный символ чего-нибудь, настоящее сокровище для тех, кто понимает? А может, магический артефакт этого удивительного мира? Или просто местная расческа «от местного же кутюр»? Интересно было бы подержать ее, ощутить ее тяжесть в руках, ее силу…

И царевич быстро принял агасскую форму, наклонился и поднял штуковину с пола правой нижней рукой. Пальцы сами легли нужным манером в предназначенные именно для них выемки и сжались сами по себе.

И тут же мгновенно свет в его глазах начал меркнуть, и он услышал тихий, тоненький, как комариный писк, почти беззвучный крик, который все это время, оказывается, зудел на грани слышимости в закоулках сознания и теперь просто усилился и приобрел больше реальности в этом мире.

«Иван, Иван, Иван!.. Помоги мне!.. Помоги!.. Вызволи меня отсюда! Ты меня слышишь? О наконец-то! Иван, я не виновата! Я искала мудрости и просветления, чтобы стать хорошей правительницей после того, как эпидемия унесла королевскую семью и народ выбрал меня. Они меня обманывали. Я думала, что смогу их контролировать. И поначалу действительно могла. Но они надо мной издевались. Они хотели меня заманить подальше, чтобы я увязла и не могла освободиться от их влияния. Они медленно убивали меня. О Иван! Они жестокие и коварные, не верь им! Никому не верь! Они хотят моей погибели! Они все наговаривают на меня! Все! Они ненавидят меня! А я всего лишь хотела помочь людям! Помоги мне выбраться отсюда, Иван!.. Ты великодушный! Ты добрый! Только ты можешь понять меня, о Иван. Ты же знаешь — я не могла этого сделать, не могла. Пощади меня, наш герой!.. Пожалей меня!.. Возьми ахелотдвумя руками и приложи к центру малого круга на стене…»

Лукоморец почувствовал, как вторая его рука потянулась к артефакту и бережно коснулась его. Ноги сами сделали шаг к ближайшей стене. Надо помочь Вахуне. Она не виновата. Это все клевета. Она раскаивается. Она исправилась. Она не могла сделать того, что ей приписывают. Тысячи демонских орд могли теперь вырывать у него из рук ахелот, но он не выпустит его, не отдаст никому на всем свете, пока не выполнит своей миссии.

Я — герой.

Я должен.

Держись, Вахуна.

Я иду.

Все четыре глаза царевича лихорадочно шарили по стенам подземелья, выискивая на них нужный круг.

И только позднее Иванушка понял, что именно глаза и спасли его от неизвестной, но ужасной участи, которую даже представить он был не в силах.

Они, чересчур увлекшись колдовской геометрией, не заметили ног экс-трактирщика, внезапно появившихся на пути, и тем оплошно допустили совершенно не героическое падение всего остального тела, с традиционным взмахиванием руками, взбрыкиванием ногами и смачным стуком головы о камень.

Падая в сплетении рук и ног, Иванушка заехал правой верхней рукой прямо в горящую жаровню.

Взвыв, как целая армия демонов, царевич отбросил ахелот и всеми оставшимися руками ухватился за обожженное место.

Наваждение пропало.

Что я делаю на полу?

Меня кто-то звал?

И где эта штука? Как ее… Эхолот?..

Она же чуть не утянула меня ТУДА!..

Надо отсюда скорее бежать.

Когда эта закорюка у меня в руках, я не могу ей сопротивляться.

А давай проверим. Может, смогу. По-моему, я понял, что надо делать. Надо просто взять ахелотсначала в правую нижнюю руку…

Нет! Что я делаю! Это не мои мысли! Она снова хочет заманить меня в ту преисподнюю, в которой оказалась сама.

Но только взять ахелоти рассмотреть его — и все. В этом нет ничего опасного. Немного найдется людей, видевших его… Дважды…

Ноги его снова сделали шаг по направлению к артефакту.

По смазанным падением Панта линиям на полу бежал и растекался разноцветный огонь. От него не было ни жара, ни холода, он всего лишь обегал замысловатый чертеж-рисунок Вахуны линию за линией, и везде, где он проходил, краска высыхала, сворачивалась и крошилась, но пестрое пламя оставалось гореть, как приклеенное.

Вот огонь добежал до бездыханного Панта, но вместо того, чтобы охватить его целиком или погаснуть, как это сделал бы любой другой огонь, этот пробежал по невидимым под грузной тушей линиям и помчался дальше, не замедлив своего бега ни на мгновение.

Яркие языки мощно пробивались сквозь абсолютно не тронутое тело наместника, как будто его тут не было вовсе, и мерцающие искры взлетали заполошными стаями под потолок, но не растворялись в темноте, а радужными светлячками вились там, сталкиваясь и гоняясь друг за другом, как живые.

Запахло паленым, и взгляд Иванушки нечаянно упал на его ноги.

Оказывается, он сам все это время стоял по колено в волшебном пламени, не чувствуя того!

Ощущали его, по-видимому, только его сапоги. Там, где огонь соприкасался с ними, кожа заменителя медленно, но неотвратимо темнела и коробилась.

Но царевичу было все равно.

В мозгу его неотвязно, как голодный комар в лесу, звенел и зудел тот же тревожный голосок, и под его гипнотическим действием он не мог больше думать ни о чем другом, кроме ахелота.

Он совсем рядом. Как я мог так швырнуть его, глупый? Я же мог повредить его! Какой он красивый. Как благородно отливает желтым. А сколько сил и времени ушло на то, чтобы создать его таким! Повторить такое в наше время невозможно — секрет его изготовления утерян тысячи лет назад. Он так и просится в руки. Это самое прекрасное, что я когда-либо видел в своей жизни. Он должен стать моим. Моим… Моим… Моим…

Тут царевич понял, что не может больше сопротивляться; более того — не видит в этом смысла, ведь это такой пустяк — поднять ахелот с пола и найти нужный круг на стене. И он, как под гипнозом, медленно наклонился и протянул руку к артефакту. И услышал как наяву торжествующее шипение Вахуны. Рука его чуть дрогнула, но этого оказалось достаточно, чтобы вместо проклятого жезла он подхватил с пола развеселый, переливающийся то черным, то красным уголек, настоящий уголек, выпавший из перевернутой им жаровни и закатившийся так далеко, и что было силы стиснул его в кулаке.

«НЕТ! НЕТ! НЕТ!» — орал он, почти ослепнув от боли, и размахивал прогорающей, казалось, насквозь рукой, пока пятился, шатаясь, по направлению к выходу, будучи все же не в состоянии отвести глаз от проклятой демонской штуковины, которая так и манила, так и притягивала, так и засасывала его в себя.

Но в измученном сознании засела и осталась, как ржавый шуруп, одна мысль: бежать.

Бежать.

Бежать.

Туда, где зиял чернотой дверной проем.

Туда, куда не заходили линии колдуньиных зловещих символов.

Туда, где не было магического огня, неторопливо, со смаком, как гурман — изысканное блюдо, пожиравшего подарок трех волшебников — его единственную надежду на продолжение поисков родного мира.

Не в силах пробиться через рвущую, всепоглощающую боль, голос колдуньи теперь не шептал, а орал, выл и визжал, но слов было уже не разобрать, и лишь безумная, истерическая нота разрываемой струной билась, металась и агонизировала в мозгу Иванушки, казалось, плавящемся от последней отчаянной атаки Вахуны.

НЕТ!

НЕТ!!

НЕТ!!!

У подножия восхитительно темной лестницы, там, где, похоже, кончалась граница колдовских покоев Змеи, он наконец ощутил долгожданную тишину в собственной голове, яростно отшвырнул уголек прочь и, перескакивая через три ступеньки, помчался наверх.

Точнее, хотел помчаться.

Его ноги, жалобно ссылаясь на все пережитое, тоже заявили свое решительное и окончательное «нет», и пришлось ему, с трудом поднявшись с запыленных осадками веков ступенек и отряхнувшись от чего-то, что, он надеялся, было всего лишь чересчур липкой паутиной, потихоньку прокладывать себе путь наверх шаг за шагом, держась для верности одной рукой за стену, а остальными — за дергающиеся от нестерпимой боли ожога ладонь и пальцы правой нижней руки.

Добравшись до Малого Зала Совещаний, лукоморец первым делом приложил все усилия, чтобы закрыть потайной ход, и добился этого, потратив три часа времени и испинав всю стену по периметру на высоте до полутора метров.

Как оказалось, ход закрывался, когда человек наступал на маленькую, слегка выпуклую паркетную звездочку в центре замысловатого узора на полу в самой середине зала.

Пожав плечами и убедившись, что стена действительно встала на свое законное место и ничем теперь не отличается от своих товарок, Иван засунул под мышку обожженную руку и решительно направился освобождать плененных повстанцев.

Впрочем, его благородному порыву чуть не суждено было оборваться в самом начале, когда он налетел на одного из стражников у дверей Малого Зала Совещаний и по расширившимся глазам того понял, что про невидимость он забыл.

«Криббль-Круббле-Краббле!» — пробормотав эту абракадабру, неизвестный исчез прямо на глазах у ошарашенных охранников.

Неизвестный исчез, а нехорошие чувства остались. Ими солдаты захотели поделиться с остальными, и уже через две минуты дворец буквально кишел агассцами в доспехах и без, но всеми без исключения с одинаково остро отточенными колюще-режущими предметами во всех четырех руках. Будь царевич лучше знаком с сельской жизнью, у него непременно возникло бы ощущение, что он бежит сквозь сенокосилку. Но страшно далек он был от деревни и поэтому бежал по коридорам и переходам просто так, не утруждая себя сельскохозяйственными сравнениями, с единственным ощущением слишком быстро уходящего времени, и вскоре только утренние лучи солнца из высоких стрельчатых окон-арок в коридорах преграждали ему путь.

Когда наконец он, задыхаясь и хрипя, домчался до казематов, там, к счастью, было еще тихо.

Убаюканные тягучими сулейманскими напевами, спали охранники, спали заключенные, и через толщу стен до них доносился лишь слабый гул поднимающейся во дворце суматохи. Похоже, что, кроме присутствия лишнего человека, было уже замечено и отсутствие тех, кто там должен был быть.

Иванушка растерянно остановился.

Что делать после того, как Вахуна будет побеждена, он пока еще не задумывался, полагая, что у него будет на это время.

И, как всегда, он не ошибся. Время у него на это было.

Приблизительно две минуты.

И царевич с тоской вдруг понял, что за это время выработать хороший план ему не удастся.

И даже план так себе.

И совсем никудышный план — тоже, потому что более или менее здравые мысли, то ли испугавшись недавних событий в Ивановой голове, то ли опасаясь их продолжения, приходить в нее отказывались наотрез.

А что сделал бы в такой ситуации Сергий, когда у него нет времени, нет плана и почти не осталось сил?

Пожалуй, он поступил бы так…

И Иванушка, во избежание сюрпризов, слегка оплавил замок могучей входной двери, чтобы непрошеные визитеры не могли помешать ему, пока все не будет готово, и на цыпочках, стараясь не разбудить безмятежно похрапывающих стражников, поспешил к повстанцам. Даже если справедливость была на их стороне, немножко своевременной помощи еще никому не помешало.

Через двадцать минут титанических усилий все солдаты, попавшиеся ему в поле зрения, сначала осторожно, а потом просто быстро были разоружены, перетащены в одну, специально освобожденную для этой цели камеру и закрыты на ключ. Теперь можно было приступать к освобождению сторонников Траора.

Откуда-то издалека, из-за закрытой двери, донеслись тревожный стук и невнятные голоса.

Царевич удвоил усилия.

Как огненный ураган, носился он по коридорам, пережигая оковы и решетки, пока не добрался до самой последней камеры пятого коридора первого уровня.

— М-м-м… В-в-в… Ваше… Ваша… Ваш… — пришла помеха, откуда не ждали.

Как положено по агасскому этикету обращаться к Премьер-Магистрам?

Но Траор избавил его от этой проблемы:

— Ты вернулся? Зачем? Что за суматоха в тюрьме?

Он уже затащил своих спящих стражников внутрь и теперь сидел на корточках рядом с одним из них, опираясь всеми четырьмя руками на его меч, чтобы не упасть от слабости.

— Это не суматоха. Это я, — вздохнув, признался царевич. — Но и наверху шуму я, не подумавши, наделал слишком много. Все переполошились, весь дворец кишит солдатами. Ищут меня, Вахуну и Панта. Но входная дверь закрыта и пока держится. Охранники под замком. А что делать дальше, я не знаю. Вот если бы мы могли выбраться наружу незаметно…

— Ищут Вахуну? — настороженно вскинув голову, оборвал его Траор. — Панта? А что с ними случилось?

— Они… умерли, — зябко, как от холода, поежился Иванушка при воспоминании о тайной комнате Змеи.

— Умерли? — недоверчиво переспросил Премьер-Магистр, подавшись теперь всем тощим телом вперед и вывернув шею. — Как? Откуда? КТО? ТЫ?

— Это неважно, — отмахнулся от последних его вопросов Иван. — Надо бежать, пока есть возможность. Если бы мы были близко к поверхности, я бы мог прожечь дыру наружу и все бы смогли выбраться, пока солдаты не сообразили, что происходит.

— Прожечь? Дыру? В камне? — Траор, сделав усилие, поднялся и выпрямился в полный рост, лишь слегка пошатнувшись. Белесые глаза его, казалось, засветились в полумраке. — Ты это действительно можешь?

Теперь это был уже не жалкий скрюченный забитый пленник, а полководец разбитой армии, которому только что сообщили, что подоспело подкрепление, в десять раз сильнее радостно мародерствующего на поле боя противника.

— Мы находимся как раз под старой оружейной комнатой дворца. Хотя я бы скорее ее назвал оружейным залом. В свое время, после одного случая, я начинал было соотносить план казематов с расположением дворца и окрестностей. Но успел закончить только первый уровень. Как забавно, — кривовато усмехнулся он каким-то давним воспоминаниям, которые, судя по его лицу, можно было охарактеризовать как угодно, но слова «забавно» среди них не могло быть по определению.

Помолчав, Премьер-Магистр продолжил:

— Если ты действительно сделаешь то, что предложил, то из решеток мы сможем соорудить лестницу и выбраться по ней. Только в этом коридоре номер пять должно быть не меньше ста человек. Если, конечно, тебе можно верить и Змея действительно мертва. — И он вопросительно взглянул на Ивана.

Тот кивнул, стянул с себя сапог и, решительно поджав губы, спросил:

— Так где проделываем проход?

Траор вышел в коридор, быстро повертел головой и решительно ткнул пальцем в точку метрах в пяти от его камеры:

— Здесь.

Пока лукоморец работал над дырой, Траор, снова бессильно опустившись на пол и угрюмо уставившись себе под ноги, громко говорил то ли с ним, то ли сам с собой:

— …Я был величайшим из всех Премьер-Магистров, когда-либо занимавших эту должность в королевстве. Я был лучшим, а это нелегко… Короли развлекались приемами и балами, а настоящее управление Саузой ложилось на мои плечи, и я без ложной скромности даже сейчас могу признаться, что справлялся и с этим. До того проклятого дня. Это было помешательство… Остановить людей было невозможно… Даже сейчас я не верю, что маг, какой бы он ни был силы, может превратить всех людей нашего мира в… в… — Траор с изумлением, как первый раз, недоверчиво покачивая головой, оглядел свое тело. — Хотя многим уже начинает нравиться. И, конечно, могло быть гораздо хуже. Теперь, когда Змея мертва, мы уже никогда не узнаем, что же тогда произошло на самом деле. Гнев демонов ночи… Чушь какая. Только идиоты могли поверить в это. Но она унесла истину в могилу. Если она у нее есть, — и он искоса, оценивающе, глянул на своего освободителя, покрасневшего еще больше от жары и от усилия. — Подумать только, Вахуны больше нет! Я и мои сторонники свободны. Ха, свободны… Мы должны будем пробираться по дворцу, как воры, с надежде, что нас не заметит охрана. Даже вооруженные этим антиквариатом, что находится сейчас в зале над нами, они не выстоят против полусотни настоящих гвардейцев и десяти минут. И об этом болит голова у меня, Премьер-Магистра, который в случае смерти бездетного короля мог унаследовать Саузу.

И тут Иванушка прервался, чтобы вытереть пот со лба, размять затекшие руки, которых он уже почти и не чувствовал, и стряхнуть застывшие капли камня со второго сапога босой чумазой ногой.

— Ну так наследуйте! — бросил он через плечо тоном, ясно говорившим: «Мне бы ваши проблемы…»

Появление у себя в тылу вооруженного, хоть несколько старомодно, но очень качественно, отряда повстанцев во главе с Премьер-Магистром дворцовые гвардейцы императрицы восприняли с удивлением. Ибо только удивлением можно объяснить то, что под древними сводами мгновенно воцарилась тишина и процарствовала достаточно, чтобы Траор смог выступить вперед и обратиться к солдатам с речью.

— Среди вас нет ни одного человека, который бы не знал меня, — властно провозгласил он.

— Это Траор!

— Он на свободе!

— Это Премьер-Магистр!

— Как он тут оказался?!

— Согласно закону Саузы о наследовании престола, после смерти правителя, если он не оставляет после себя прямого наследника, на престол восходит Премьер-Магистр и кладет начало новой династии! Вахуна погибла! — не обращая внимания на редкие возгласы, продолжил он своим завораживающим звучным властным голосом, так хорошо знакомым его соратникам и еще не забытым его врагами. — Теперь Саузой и всей Агассой буду править я!

— Она не погибла!

— Мы ее ищем!

— И мы ее найдем!

— Похвальное стремление, которое я буду всячески поощрять, — одобрительно склонил голову Траор. — Но согласно тому же закону Саузы о наследовании престола, если правитель пропадает бесследно, регентом страны объявляется Премьер-Магистр. Если в течение года правитель не находится, Премьер-Магистр становится законным правителем Саузы.

На поле несостоявшегося боя снова опустилась озадаченная тишина.

Траор был прав.

Это был один из самых старинных законов Саузы. Он существует. Он не был отменен после смерти старого короля — Вахуна просто не стала себя этим утруждать, — значит, он работает.

Никто не может идти против закона.

Значит, Премьер-Магистр — регент.

Более быстрого, более бескровного и более неожиданного дворцового переворота история не только этого мира, но и многих других еще не знала. И если учесть, что количество миров равнялось количеству снежинок на лугах, умноженному на четыре целых тридцать восемь сотых и возведенному в степень n, где n — любое положительное число больше ноля, то «многих» означало действительно много.

Гвардейцы стояли и молча переглядывались, смутно понимая в глубине своих бронированных голов, что их как-то ловко обвели вокруг пальца, что они должны сейчас не бездействовать, а наброситься на мятежников, смять их, раздавить, разгромить…

Но как — в толк взять не могли.

Все получалось верно.

Императрица Вахуна пропала.

Наследников у нее нет.

Зато есть Премьер-Магистр, которого тоже никто не отменял, не разжаловал и не лишал званий. И он здесь.

Значит, теперь править будет он…

— Привилегии императорских гвардейцев, дарованные Вахуной, сохранятся, — подкинул на свою чашу весов стопудовую гирьку Траор. — Более того, моим первым указом будет указ о награждении ветеранов, отслуживших в гвардии не меньше ста сорока лет, дворянским званием и пожаловании им поместий в провинции по их выбору!

…И если подумать еще немножко, то какая им разница, кто будет сидеть на троне? Это не их трон, а императрицы. Если она появится снова — она сумеет забрать его себе. Если нет — должен же кто-то править страной. А Траор Первый звучит ничуть не хуже, чем Вахуна Великая…

Решение созрело одновременно у всех.

— Да здравствует регент!..

— Многие лета регенту!..

— Ура!..

— Слава Траору Первому!

Вооруженные люди в блестящих доспехах и в лохмотьях, еще несколько минут назад готовые изрубить друг друга на порционные кусочки, смешались в кучу, подхватили Премьер-Магистра на руки и с восторженными криками, должным образом соответствующими случившейся оказии, понесли его в Тронный зал дворца.

Смена власти состоялась.

Не дожидаясь начала формальностей, благодарностей и почестей, если таковые последовали бы, Иванушка быстро натянул сапог и, ловко лавируя между солдатами, побежал на улицу, на площадь, к фонтану.

Справедливость, насколько это было возможно, восстановлена, и больше ему здесь было делать нечего.

Вскочив на скользкий от влаги бортик, он почувствовал, что через дыры в подметках его пальцы неожиданно соприкоснулись с холодным гладким мокрым камнем. Он вздрогнул, но, чтобы не отвлекаться от исполнения задуманного, зажмурился, даже сжал кулаки для верности и представил себе свой родной мир-восьмерку, карта которого впечаталась ему навечно в память еще со школьных уроков географии, милягу отрока Сергия, Елену Прекрасную, которая от долгой разлуки стала еще милее и еще желаннее, Шатт-аль-Шейх, в котором они расстались невесть сколько времени назад и который он так и не успел посмотреть, и даже не прыгнул — бросился вниз…

— Земля-а-а-а-а-а-а-а!!!..

Крик, встретившись с водой, замолк, и лишь крутая лиловая волна шумно выхлестнула из чаши на пыльную мостовую, смывая следы вчерашнего побоища…

— …О великолепный отрок Сергий, брат любимой жены нашего драгоценного калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, чье величие превосходит всех иных правителей Сулеймании, чей…

Серый нехотя оторвался от приятной процедуры чистки златогривого коня платиновой щеткой и сморщился, как от кружки лимонного сока.

Местный подход к такой простой части речи, как обращение, заставлял его кидаться попеременно то на стены, то на обращающегося, но все без толку. Постепенно он на собственном печальном опыте пришел к выводу, что лучший способ преодолеть проблему сулейманских обращений — это до конца выслушать их.

— …затмевает солнце!..

— Да, это я. Я слушаю, — со стоическим спокойствием кивнул он хозяину, разрешая продолжать.

— Как ваше бесценное здоровье? Хорошо ли вам спалось сегодня в нашей презренной лачуге, поселившись в которой вы обессмертили ее имя навеки? Достаточно ли покушал на завтрак овсяных хлопьев ваш благородный конь? Все ли подковы целы на его стройных, как молодая черешня, ногах?..

Волк стиснул зубы.

Сегодня они с хозяином караван-сарая виделись в первый раз, а это значило, что уж лучше бы ему было выслушать еще с десяток шатт-аль-шейхских обращений…

— Да, все нормально, спасибо, — сдержанно кивнул он, памятуя, что стоит ему проявить хоть каплю дружелюбия, как Маджид рассыплется в таких благодарностях, что его до вечера будет не собрать. Все-таки присутствие шурина калифа на его территории оказало странное воздействие или на его психику, или на его понятие о речевых оборотах высшего света. — Говори, чего надо.

— Ваше приказание выполнено, — склонился, излучая счастье и космическую гармонию, Маджид, и по его виду было ясно, что большей радости в жизни он себе представить не сможет и на смертном одре.

Волк захлопал очами.

— Какое приказание?

— Которое ваше светлейшество изволили дать недостойному вашему вечному слуге.

— Кому-кому?..

Маджид закатил глаза под лоб и обреченно вздохнул. Подход юного калифского родственника к сулейманскому речевому этикету был предметом его головной боли и страданий в тихие предутренние часы, когда все остальные слуги, измученные этим, уже впадали в неспокойный сон.

— Мне, — грустно выдохнул он.

Хорошо, что он не решился опробовать на практике пришедшее ему сегодня утром в голову изящное «ничтожный погонщик верблюдов обыденности перед сияющим дворцом вашего великолепия».

— Какое приказание ты конкретно имеешь в виду? — осторожно, на всякий случай внутренне готовясь к очередному словесному завороту, поинтересовался Волк.

К его удовольствию, на это раз хозяин, выбитый, наверное, из колеи патологической непонятливостью своего высокородного (или высокопороднившегося?) постояльца, отвечал просто:

— Которое вы изволили отдать перед вашим путешествием.

— Не помню…

— Вы сказали, что если обнаружится в ваше отсутствие ваш друг, то я должен проводить его в вашу комнату, предоставить ему все удобства, запереть его на большой замок, а ключ выбросить. Я все сделал, как вы приказывали, но боюсь, что замок скоро не выдержит нежелания вашего друга оставаться запертым…

Договаривал свою фразу Маджид уже одному коню.

Отрока Сергия как ветром сдуло — он промчался мимо него, чуть не сбив с ног, зацепил плечом косяк ворот и, даже не остановившись, чтобы пнуть их или выругаться, просвистел дальше, поднимая за собой по двору белесые клубы пыли.

Как и предсказывал хозяин, хлипкая дверь, не рассчитанная на богатырский лукоморский натиск, не выдержала и была вынесена молодецким плечом навстречу едва успевшему увернуться отроку Сергию.

— Иван!

— Сергий!

Лукоморцы заключили друг друга в объятия.

— Где ты был?

— Где я был!!!

— Ванюха!!!

— Серый!!!

— Нашелся!!!

Счастью и радости не было никакого разумного предела…

И тут царевичу удалось вырваться из объятий друга, и он, ухмыляясь во весь рот, как тыква на Хэллоуин, как бы в предвкушении чего-то хорошего, и убирая спутанные светлые волосы со вспотевшего лба, оглянулся по сторонам и, не видя кого-то, кого надеялся увидеть, обратился к Волку:

— А где… Елена Прекрасная?

Волк вдруг почувствовал, что у него внутри все оборвалось, а что не успело оборваться, то опустилось.

Пахнуло ледяным ветерком.

— Она… Вышла…

— Прогуляться? — все еще весело улыбаясь, спросил ничего не подозревающий Иванушка.

— Нет… Дальше. Замуж, — сказал как отрезал Серый и отвел глаза.

— Как… Что?.. Когда?!

— Да давненько уже…

— За кого? — И, помимо воли, Иван подозрительно вперился хищным взглядом в Серого.

Тот сначала не понял, но, когда до него дошло, он чуть не подавился собственным негодованием:

— Ну не за меня же!

Царевич слегка расслабился, но взора огненного с Волка не спускал.

— А за кого?

— За царя местного. Калифом называется. Но не это главное, Иванушка. — Серый ухватил друга за плечи и нежно потряс, доверительно заглядывая в глаза. — Самое главное, что калиф в выкуп за нее дал златогривого коня, того самого, и мы практически завтра можем отправляться домой, понимаешь?

Но, вопреки его ожиданиям (или, скорее, надеждам), Иван торжеством момента не проникся.

— Как. Она. Могла. Это. Сделать… — с трудом, останавливаясь на каждом слове, выговорил он.

На Иванушку больно было смотреть.

— Н-ну… Они познакомились и понравились друг другу… И на следующий же день поженились. Иван, ты не переживай так. Может, это любовь. Может, они счастливы.

— Может?! Что значит — «может»?! Ты хочешь сказать, что даже не знаешь, счастлива ли она с этим нахальным захолустным царьком? Ты даже не посетил ее ни разу?

Тут настала очередь возмутиться Серого.

— Что ты себе воображаешь — что я целыми днями теперь буду держать ее за руку? — воткнул он руки в боки и перешел в контрнаступление. — К твоему сведению, я на следующий день после свадьбы… через день… отправился тебя, дурня, искать Сулейман знает куда, а он: «посетил — не посетил», «счастлива — несчастлива»… Да кому это интересно! Это теперь ее личное дело, и не вмешивайся в семейную жизнь малознакомого тебе человека.

— Что-о-о? Малознакомого?.. Да мы собирались пожениться, если тебе угодно знать, — выпалил Иванушка и покраснел.

Врать он толком так и не научился.

— Ты за себя говоришь или за обоих? — беспощадно уточнил Волк, понимая, что наносит другу такой удар, даже сама мысль о котором еще десять минут назад ему бы и в голову не пришла.

Иван вздрогнул, как от боли, но ничего не ответил.

— Как она могла с ним познакомиться здесь, в Сулеймании? — натужно шевеля ставшими враз непослушными губами, неуклюже перевел он разговор в другое, более безопасное, как он думал, русло, рассчитывая какое-то время отделываться бездумными стандартными фразами, пока внутри все рушилось и пылало. — …Я нигде не читал, что в обычаях местных правителей устраивать приемы и приглашать на них неизвестных людей и приезжих, — растерянно взмахнул руками Иванушка, освобождаясь от ослабевшего захвата Серого.

И тут царевича посетила удачная (или неудачная, как посмотреть) догадка.

Он замер.

— Это… ты… все… устроил?..

Обманутый Иванушка страдал от ревности и жажды мести, но если бы Волк сейчас честно взглянул ему в глаза, как он это умеет вне зависимости от того, по какую сторону от правды он на данный момент находится, и соврал бы, что никакого отношения к этому не имеет, он бы от души поверил.

Но тот вспыхнул, отвел свои серые очи и не сказал ничего.

Для Ивана это было равносильно признанию вины.

Он набрал полную грудь воздуха, сжал губы, побагровел и с шумом медленно выдохнул через нос.

— Где она сейчас? — холодно спросил царевич сразу, как только ощутил, что сможет говорить, не пытаясь придушить своего друга.

— У любимого мужа во дворце, — не отказав себе в чувстве глубокого удовлетворения, произвел контрольный в голову Волк.

— Летим туда, — бросил Иванушка и, не дожидаясь ответа, развернулся на месте и зашагал к Масдаю, все это время молча наблюдавшему за сценой долгожданной встречи земляков.

— Но тебя не пустят! Ты не знаешь, где это! Она не захочет тебя видеть!

Беспомощные потуги Серого остановить друга отлетали от стальной решительности того, как горох от танка.

— Пусть она сама мне это скажет, — тихо произнес Иван и опустился на ковер. — Масдай, во дворец калифа, пожалуйста.

— Погоди, я с тобой, — вскочил на взлетающий ковер Волк, ненавидя всех и вся: себя, Ивана, Масдая, Ахмета Гийядина, но в первую очередь и сильнее всех Елену. — Без меня тебя собьют!

— И очень хорошо, — угрюмо бросил через плечо Иванушка.

Если бы Серый не знал, что витязи Лукоморья не плачут, он мог бы подумать что-нибудь не то.

Первыми, кто заметил явление Непонятно зачем Летающего Объекта, чуть не накрывшего их, были несколько придворных во внутреннем дворе Главного Дворца.

Зависнув в нескольких сантиметрах над островерхими чалмами, Объект замогильным голосом задал вопрос:

— Где я могу сейчас найти калифа?

Быстро придя к выводу, что в силу полнейшего презрения к придворному речевому этикету Объект мог быть только порождением или демонского мира, или иностранных цивилизаций, советники решили, что в обоих случаях с ним связываться не стоит, и самый старший из них за всех ответил:

— Великий калиф благородного Шатт-аль-Шейха, самого прекрасного и процветающего города всей бескрайней Сулеймании, да будет простираться над ней благословение премудрого Сулеймана бесконечно в веках, калиф, бескрайнее море чьей милости выходит из берегов…

— ГДЕ?!

— В серале.

Некоторые люди просто не умеют нормально разговаривать.

— Ой, — сконфуженно прозвучал с объекта другой голос. — Ну если он животом мается, может, мы попозже зайдем?

— Нет, — твердо возразил ему первый. — Мы подождем.

— Сераль — это место размещения жен и наложниц повелителя, — ворчливо пояснил двум первым голосам третий — шершавый, как будто шерстяной.

— Что, они все…

— Нет, это не то, что ты думаешь, — сердито оборвал третий.

— Где ваш сераль? — угрюмо спросил первый.

Старый советник прозорливо понял, что этот вопрос адресовался ему, и махнул рукой в сторону фруктового сада:

— Там.

И Объект полетел туда.

Высокие резные беломраморные стены отгораживали дворик сераля от остального мира. Внутрь вела красного дерева дверь, в данный момент готовая с минуты на минуту сложить с себя эти почетные полномочия и отправиться на покой в роли древесины для растопки дворцовой кухонной печи.

Ибо, хотя и общепризнано, что закрепощенная женщина Востока — существо слабое и безобидное, но если их много и они объединили свои усилия общей идеей, то против них не смогут выстоять даже десятисантиметровой толщины доски, сколоченные вместе.

Дверь, сознавая, что доживает свои последние минуты, содрогалась скорее уже не от напора, а от ужаса.

По другую сторону, подперев ее спинами, укрывались Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс и Елена Прекрасная.

— …ты не должен потакать капризам своих бывших компаньонок, милый, — тоном сурового университетского ректора инструктировала она его, умудряясь перекрикивать шум и грохот за стеной.

— Но они не компаньонки, птичка наша! И не бывшие!

— С момента нашей свадьбы, как я тебя и предупреждала, все твои старые увлечения должны были отойти в прошлое.

— Но некоторые из них совсем не старые, наш розовый тушканчик! Им нет еще и шестнад…

— И не называй меня этим прыгучим крысоподобным!

— Елена, привет! Ахмет, как поживаешь? — донесся с неба полный искусственной веселости глас.

Супруги подняли глаза.

Брови Елены приподнялись.

Очи калифа увлажнились.

Он упал на колени перед медленно снижающимся ковром и протянул к Серому короткие пухлые ручки, казавшиеся еще короче и еще пухлее от килограммов драгоценных украшений, нанизанных на них.

— О как мы счастливы снова видеть тебя, шурин наш! Мы приказали послать за тобой, но нам сказали, что тебя не было в твоих апартаментах, хоть и выкуп за сестру твою Елену и вещи твои находились там.

— Д-да. Я путешествовал. Искал своего друга. Вот этого. — И Волк, которого в предвидении реакции Ивана передернуло при слове «сестра», вяло ткнул большим пальцем себе за спину — в сторону начинавшего уже приподниматься, не дожидаясь приземления, царевича, мрачного и готового метать громы и молнии, как грозовая туча.

— Хвала Сулейману, наконец-то ты здесь, — сложил ручки на груди Ахмет Гийядин. — И теперь мы с чистой совестью можем сказать, что, несмотря на всю нашу любовь и обожание твоей несравненной сестры, мы с ней разводимся.

— Что-о-о?! — разом вырвалось из трех глоток.

— Мы, калиф Шатт-аль-Шейха Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, разводимся, разводимся, разводимся с твоей сестрой, о юный чужеземец из далекой северной Стеллы. Нет-нет, не возражай — коня и вазу, ее приданое, можешь оставить себе, мы не претендуем на них ни в малейшей степени, — прочитав на лице шурина испуг, поспешил устранить его причину, насколько он ее понимал, калиф. — Просто пока ты здесь и твой друг, который наверняка не откажется взять в жены такую великолепную женщину, как Елена, мы это сделаем, и в нашем дворце наконец-то воцарятся мир и спокойствие.

— Что ты имеешь в виду, Ахмет? — воскликнула стеллийка.

— Помолчи, Елена, хоть сейчас, на прощание, помолчи, пожалуйста, — умоляюще склонил набок голову в растерзанном тюрбане калиф. — Ты знаешь, Сергий, очень долго объяснять, чем мы не сошлись с твоей восхитительной сестрой, поэтому я просто скажу, что мы не сошлись характерами. Не знаю, какой шайтан ее надоумил, но на второй же день нашей совместной жизни она купила нам сапоги на двадцатисантиметровой платформе, и мы вывихнули обе ноги вот уже четыре раза.

— Я считаю, что мужчина должен быть выше женщины как минимум на пятнадцать…

— А еще она не дает нам кушать ничего, кроме капусты и арбузов! Капуста и арбузы, арбузы и капуста! Капуста, маринованная в арбузном соке!.. Арбузы, эстетично разложенные на капустных листьях!.. Салат из арбуза с капустой!.. Капустно-арбузный суп!.. Сушеные арбузы!.. Моченая капуста!.. Ты не подумай чего, отрок Сергий, — из таких волшебных ручек, как у твоей сестры, мы готовы принять хоть яд, но ведь чашечка яда — питье одноразовое, а капузы и арбусту… то есть арпузы и кабусту… Тьфу, прости, Сулейман, даже слов этих произносить больше не можем. И пойми нас, уважаемый брат моей жены, мы долго терпели, хоть от этого нам постоянно хочется то есть, то… — калиф смущенно махнул рукой. — То одновременно…

— Но это хорошо для твоей фигуры, и ты за это время уже сбросил пятнадцать килограммов!

— Вы слышали? Пятнадцать килограммов! И теперь выглядим, как конь водовоза, — у нас стали прощупываться ребра!

— Не стали!

— Но скоро будут! Но мы все это готовы были терпеть ради нее, очаровательной Елены, но это стало последней каплей. — И бедный калиф указал рукой по направлению к закрытой пока двери, за которой неожиданно и незаметно воцарилась подозрительная тишина.

Если можно совместить перемирие, перегруппировку и подслушивание у щелей в одно, почему бы этим было не воспользоваться, похоже, абсолютно справедливо решили революционно настроенные женщины калифа.

— Наши жены и наложницы! — горестно возопил Ахмет Гийядин. — Твоя сестра приказала нам избавиться от них, сказав, что у человека может быть только одна жена и не больше трех наложниц! Но, во-первых, у нас их триста одна, а во-вторых, после той пытки, которую она называет «диетой», сил стало хватать только на то, чтобы на четвереньках добраться до кровати, и даже те три наложницы, которых она готова была позволить, нам стали ни к чему. И мы не можем этого перенести. Прости нас, о милостивый юноша, но мы отдаем твою сестру обратно в полное распоряжение твое и друга, который теперь, как честный человек, по нашим законам, просто обязан на ней жениться!

— Я?!

— На нем?!

— Ну вот и хорошо. Мы видим, вы прекрасно поладите.

— Но я не хочу…

— Но я не могу…

— Тихо, тихо, тихо, о брильянты наших очей, — примирительно вскинул ручки калиф. — Милая наша бывшая женушка. Ты не забыла, что мы с тобой здесь делаем?

Губы Елены кисло поджались.

— И если ты думаешь, что они хотят растерзать нас, калифа славного Шатт-аль-Шейха, то подумай, о роза нашего сада, еще раз.

Женщины за дверью, как будто для того, чтобы придать убедительность словам их ненаглядного супруга, угрожающе взвыли.

— Но, по нашим обычаям, мужчина не может развестись с женой, не обеспечив ей достойного существования. То есть мужа, как всегда трактовали этот закон мы. Этот же интеллигентный юноша, похоже, из хорошей семьи, может, даже торговой, он недурен собою… наверное… если его отмыть, одеть и накормить… И если бы мы с тобой не развелись, то за то, как он смотрит на тебя, нам, как порядочному человеку, пришлось бы его казнить.

— Но Ахмет!.. Ты должен спросить сперва мое мнение, согласна ли я…

— Зачем? — искренне удивился Ахмет Гийядин. — Мы калиф. Мы решили. Твой брат тоже не против.

— Я про…

— Подойди сюда, юноша, — поманил калиф пальцем Ивана, не обращая внимания на попытки бывшего родственника высказаться.

Иванушка, не понимая до конца, что происходит, и не зная, радоваться этому или сопротивляться, сделал два нерешительных шага вперед.

— Объявляем вас мужем и женой, — поспешил закончить торжественную церемонию Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс. — А чтобы вы ни в чем не нуждались, примите от нас этот скромный подарок — приданое Прекрасной Елене.

И калиф снял с правой руки все шестнадцать перстней и ссыпал их в карман Серому, обалдело и безмолвно взирающему последние десять минут на происходящее.

— Живите дружно, — посоветовал он молодым.

Наверное, близость долгожданной развязки придала близкому к голодной смерти калифу сил, и он легко подхватил свою недавнюю супругу — усладу дней его и ночей — и перенес ее на Масдая.

— До свидания, друзья наши, — сделал он шаг назад и помахал им рукой. — Будете через несколько лет проездом в нашем калифате — милости прошу пожаловать в гости, всегда вам будем рады, как родным, если окажемся дома. Прощайте!

И Масдай, не дожидаясь команды, плавно поднялся вверх, обогнул три лохматые пальмы и взял курс на караван-сарай.

— Бумеранг, — только и смог вымолвить Серый, уныло опустясь на бортик фонтана во дворе караван-сарая.

— Что? — не понял Виктор, остановившись рядом.

— Бумеранг, — повторил Волк. — Это такая штука, с которой охотятся дикари Оссии. Ее бросаешь, а она возвращается назад. Если по дороге не прибьет никого.

— Это ты о чем? — все еще то ли недоумевал, то ли притворялся Огранщик, и Сергий сердито мотнул головой:

— Да так просто…

— А-а… Ну если просто… Ты уже сказал джинну, что царевич Иван нашелся?

— Сказал. Завтра после завтрака — или сегодня после ужина? — отправляемся наводить порядок у тебя дома. Главное — мы должны их достать оттуда, пока наверху еще темно.

— Да-да, конечно, — с энтузиазмом поддержал Виктор. — Я вспоминаю свое первое утро — и до сих пор вздрагиваю. Ослепительное великолепие Солнца не должно застать их врасплох.

— Тебе б не царем быть, а стихоплетом, — пробурчал себе под нос недовольный в силу паршивого настроения всем и вся Волк. — Кстати, я что-то так и не понял — как называется твоя страна? Ну я имею в виду, та, которую когда-то лишили воды карлики.

Огранщик задумался.

— Не знаю, — с удивлением признался он через пару минут. — Ее название никогда вслух не упоминалось людьми. Старики, наверное, еще помнили, а до нас уже и не дошло. Когда мы говорили о ней, мы всегда называли ее просто: «Там, наверху»… Или «Мертвый Город». Как же давно я не был дома. О Сергий, Сергий, если бы ты только знал, как я скучаю по прохладе переходов и галерей, по уютному, домашнему мраку коридоров, по камню вокруг, с которым так хорошо и свободно дышится…

Огранщик осекся и виновато покосился на Серого.

— Я все еще считаю Подземное Королевство своей родиной, — смущенно пожал он плечами. — Как глупо… Наверное, все-таки требуется время, Сергий Путешественник, чтобы по-настоящему свыкнуться с мыслью, что мы теперь будем жить на поверхности, под Солнцем, как все остальные люди, как жили наши предки…

— Свыкнетесь, — невесело усмехнулся Волк. — У вас выбора не будет.

— Ты уже придумал, как освободить мой народ?

— Не так чтобы очень, — нехотя сознался тот. — Прилетим туда, вытащим всех на свет белый, а там уж суп от мух отделим.

— А кстати, почему ты назвал меня царем, Сергий Путешественник? Ты что-то перепутал — я не царь, я огранщик. Правда, говорят, очень хороший, — скромно похвастался заодно Виктор.

— А свои правители среди вас, людей, там, внизу, есть?

— Н-нет. Шахтеры есть. Крестьяне есть. Гончары есть. Сапожники есть. А правителей нет. Нами всегда карлики правили, ты же помнишь.

— Ну вот. Вы же не хотите, чтобы карлики вами и наверху правили?

— Нет, конечно! — чуть не выкрикнул Огранщик, не успел Серый и договорить.

— Значит, народу нужен царь. Вот тебя и назначим. Ты не против?

— Я не знаю. Я никогда никем не командовал. И тем более не правил.

— Заодно и попробуешь. Не обещаю, что понравится, но должен же кто-то делать и тяжелую работу, — повел плечом Волк. — Не всем же ткать-ковать-пахать.

— Ну если ты так считаешь… Я постараюсь, — все еще сомневаясь в правильности принятого решения, неуверенно проговорил Виктор.

— Вот и договорились, — хлопнул Серый его по коленке.

Тут он хотел было встать, считая, что разговор окончен, пора бы и спать, но Виктор, секунду помявшись, набрался смелости и легонько придержал его за рукав.

— Сергий… Дозволь мне такую дерзость… Задать вопрос… Но я хочу понять…

— Валяй, — вяло махнул рукой Волк и отвернулся, догадываясь, о чем может пойти речь.

— Почему ты не кажешься веселым? Ведь твой друг, которого мы уже и не чаяли видеть, нашелся, вернулся целым и невредимым, перенеся такие опасные приключения и путешествия, которые в моей голове и не укладываются. Ты так долго искал его, так хотел увидеть, и вот теперь ты не рад. Почему? Из-за своей сестры?

— Если бы у меня была такая сестра, как эта выдра, я бы попросил Шарада забрать меня к себе, — покривился Серый и сплюнул. — Не нужен он этой Ленке, что тут неясного. И Ленка ему не нужна. Только он этого понимать не хочет, в отличие от тебя, и даже не пытается. И не слушает, когда ему умные люди советы дают. Пожалеет, да поздно будет, — мрачно предрек смутные беды грядущего Волк и рывком поднялся на ноги. — Пошли спать, ваше будущее величество. Уже вставать через три часа, а у нас еще ни в одном глазу. Это пусть царский сын наш с балкона под звездами стишки бубнит сам себе под нос — а у нормальных людей есть занятия и поважнее.

И, поежившись от ночного холодка, Серый поднял воротник куртки, засунул руки в карманы штанов и побрел, не оглядываясь, к дому.

Разбуженный дружеским пинком в дверь своей комнатки, Иванушка, не открывая глаз, приподнялся на лежанке, поежился от утренней прохлады, на ощупь нашел на полу сапоги и снова обрушился на подушку, придавленный то ли подзадержавшейся усталостью, то ли тяжелыми мыслями.

Прошло уже почти пятнадцать часов с момента их памятного визита к калифу, а он все еще не пришел к окончательному выводу — радоваться ему надо или огорчаться.

С одной стороны, он теперь оказался женат на своем идеале, к своему и идеала изумлению. С другой стороны, его новоявленная супруга назвала все это экспресс-обручение ничтожным фарсом и отложила все важные решения до их совместного возвращения в Лукоморск, правда не сказав и однозначного «нет». Но оставила за собой право передумать в любую минуту. И наконец, с третьей стороны, с самой нехорошей, его друг, его единственный, верный надежный и преданный друг, на которого он положился, как на самого себя, и верил, как самому себе, и даже больше, его бесшабашный бродяга, сорвиголова Сергий предал его. Он знал, как Иван любит Елену Прекрасную, и все же выдал ее замуж за этого нелепого Ахмета при первой же возможности. Он утверждает, что для него же старался, что получил за нее коня, ради которого все это путешествие и затевалось. Но как он мог! Обменять человека на животное, пусть и с золотым хвостом! Обменять его Елену! Да хоть на десять коней! Хоть на сто! Хоть на тысячу!!! Хоть на всех коней Земли!!! Ну, Сергий… Ну зачем ты это сделал? Зачем? Что же ты сотворил с нашей дружбой?! Что же мне теперь делать?..

Горестные его размышления прервал тихий стук в дверь, и в комнату легким шагом вошла девушка-служанка, неся поднос с горячими лепешками, чашкой, кофейником и тазиком с водой для умывания и бритья.

— Если господин разрешит, — тихо проговорила она, опустила поднос на низенький колченогий столик у лежанки, не дожидаясь разрешения, и осталась стоять рядом, ожидая приказаний.

Иван почти сразу вспомнил ее. Это она прислуживала им вчера за ужином, в том же черном платье и черном платке, что и сейчас, несмотря на вечернюю липкую жару, такая же безмолвная и печальная.

— Спасибо, — смущенно вскочил он и быстро натянул сапоги. — Вы идите, отдыхайте, я сам тут со всем разберусь.

— Как господину будет угодно, — поклонилась служанка и быстро вышла.

Окон в комнате не было, но откуда-то Иванову организму было известно, что на улице еще темно, что времени не больше трех часов утра, что все нормальные и даже не совсем нормальные люди еще вовсю спят и что ничего из предложенного ему абсолютно не хотелось.

Но тут сам Иванушка подумал о том, что, скорее всего, этой девушке пришлось вставать еще раньше (если она вообще ложилась), печь специально для них лепешки, варить кофе и греть воду, и тяжкий выбор был сделан.

Через пятнадцать минут сытый до тошноты и побритый до ужаса Иванушка с Масдаем через плечо присоединился к уже поджидавшим его в конюшне Серому, Елене Прекрасной и Виктору.

Причем первые два усиленно делали вид, что друг с другом не знакомы: Серый лениво метал ножи в столб с упряжью посреди конюшни, а Елена гладила и обнимала златогривого коня, скармливая ему с руки кубики дыни и нашептывала при этом на ушко что-то такое нежное и задушевное, что Иванушка даже приревновал.

— Я пришел, — растерянно сообщил Иван единственному человеку, который поднял на него глаза. — Виктору Огранщику.

— Ну тогда поехали, что ли, — предложил собравшимся Волк, не глядя на Ивана, и легонько потер помятый, зеленый от влаги и времени медный кувшин.

Шарад на этот раз появился без дыма и спецэффектов, чтобы не напугать лошадей.

— Чего изволите? — услужливо склонил он голову чуть набок.

— Перенеси нас всех в заброшенный город, ну, туда, где мы от бури скрывались, — попросил его Волк.

— И коня тоже?

— И его. Сюда возвращаться не будем, оттуда сразу дальше полетим, — кивнул Серый.

— Будет исполнено.

И все четверо (пятеро, если считать коня, и шестеро — если считать Масдая) мгновенно очутились под такими же звездами, между таких же облупленных желтых стен, с таким же белым песком под ногами, только в нескольких сотнях километров от Шатт-аль-Шейха.

Сверху на них так же глядела та же самая серебристая луна, только око ее стало как будто чуть-чуть круглее — от удивления, наверное, подумал Иванушка, но тотчас же об этом и забыл.

— Ну что ж, приступим, — в радостном предвкушении потер руки джинн. — Какие будут приказания?

— Начнем, пожалуй, с царских хором, — решил Волк. — Я представляю себе нечто просторное, вместительное, но вместе с тем функциональное. Побольше мрамора, малахита, золота, ковров там всяких, драгоценных камней, карельской березы — царя встречают по палатам. Сможешь?

И не успел он договорить, как вокруг них из ничего, как фотоотпечаток в проявителе, проявился, оброс деталями и принял реальный материальный вид невиданной красоты и роскоши дворец, всего блеска и великолепия которого не дозволяло увидеть лишь неяркое факельное освещение.

— Хм… Неплохо, неплохо, — одобрительно закрутил и закивал головой Серый, изо всех сил не подавая виду, как приличествовало бывалому лукоморскому разбойнику, что на самом деле он до неприличия восхищен, поражен и просто ошарашен. — Ну как тебе, Вить, новое место работы?

Никакого кодекса поведения бывалых подземных огранщиков не существовало и в помине, поэтому изумленный Виктор восторгов своих не сдерживал.

— Ах, какая красота! Какое величие! Какие размеры! Это же просто произведение искусства! Но ты уверен, Сергий, что мы все здесь поместимся?

— Все? — озадаченно нахмурился Волк. — Кто это — все? У тебя в семье вообще сколько человек народу?

— В семье — пять, кроме меня.

— Ну у тебя и запросики, ваше будущее царское величество.

— Но ведь все население-то — тысяч десять. Нам, по-моему, тут тесновато будет… чуть-чуть… немного…

Волк расхохотался.

— Так вот это, Вить, жилище для твоих пяти. А о твоих десяти тысячах мы еще позаботимся. Правда, Шарадушка?

— Что-о? Это все — мне?

— Тебе, тебе. Кто у нас в доме царь, в конце концов? А нам работать пока дальше надо — скоро рассветет.

— Да, да! Скорее! — заволновался Виктор, тут же выбросив из головы свой новый дворец. — Если мои люди будут жить не здесь, то им нужны такие же просторные дома, мастерские для ремесленников, поля для крестьян, рудники с полезными ископаемыми для шахтеров, пастбища и скот для пастухов, лавки, верблюды и караван-сараи для купцов, кофейни для отдыха, казармы для солдат, школы для учителей…

— Ха! Ты, кажись, все продумал, а, твое величество?

Огранщик скромно потупился:

— Я думал об этом с того самого Утра, как встретил на поверхности свое первое Солнце. Каждый день…

— А купцов и солдат у вас ведь и нет вовсе, — деликатно напомнил Серый приятелю настоящее положение вещей в Подземном Королевстве.

— Они будут. Они обязательно будут.

— Ну если будут, тогда конечно. Ну и насчет таких же домов, как у тебя, ты, конечно, погорячился, но остальное сделаем в лучшем виде, — успокаивающе похлопал его по плечу Серый. — Шарад, слышал? — обратился он к довольно наблюдавшему тут же за произведенным эффектом джинну.

— Слышал, о отрок Сергий, — ухмыляясь в усы, ответил тот с полупоклоном.

— Тогда исполняй, — взмахнул рукой Волк.

И дело закипело.

Не успели первые гости обновленного города спуститься с башни дворца и выйти на улицу, как город был готов — новенький, как игрушка, как сверкающий макет под стеклом музея. Со всех сторон, освещенные щедрым светом любопытной луны, их обступали дома из разноцветного мрамора, кованые ограды, просторные площади, широкие улицы, хрустальные фонтаны и затейливые сооружения колодцев, зелень садов и полей на окраинах. Все пахло ночной прохладой, свежей краской и особым, непередаваемым духом новизны, как подарок в праздничной упаковке, который так и хочешь поскорее достать и в то же время боишься разрушить эфемерное состояние блаженной неизвестности и ожидания сюрприза.

И, самое главное, рассекая город ровно посредине, как клинок шатт-аль-шейхской стали, блистала под лунными лучами река. Та самая украденная некогда река, теперь освобожденная поразительной силой Шарада из векового подземного плена.

Иванушка тихо ахнул, Елена всплеснула руками, Волк художественно присвистнул, и только Виктор молча блаженно улыбался во весь рот — живое воплощение счастья на Земле.

— Ну как вам моя работа? — в полной мере насладившись невербальными проявлениями произведенного эффекта, решил перейти к приему устного изъявления восторгов джинн.

— Ни в сказке сказать, ни пером описать! — только и нашелся что сказать Иванушка.

— Такого я не видела даже в Стелле! — прошептала Елена Прекрасная.

— Нормально, — одобрительно кивнул Волк. — Самое главное, улицы все мощеные — после дождя грязюки не будет.

— После… чего? — не дошло до Виктора.

— После… э-э-э… — сразу понял свою ошибку Серый, но было уже поздно. — Ну как тебе объяснить… это когда вода… сверху… падает…

— Как водопад?

— Н-нет, не совсем. Водопад падает в одно место, а дождь льется на всех: на людей, на дома, на поля…

— Это как в прошлом году, когда водоносный слой над шестым уровнем прорвало?

— Н-не совсем… Ну ты представляешь, что такое сито?

— Да.

— Ну так вот, если бы это сито сделать таким огромным, размером с весь город, и поля, и шахты, и пастбища, и в него налить воды…

— Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем кому-то делать такое большое сито?

— Ну это сравнение такое! — нетерпеливо махнул на Огранщика рукой Волк, призывая помолчать и не мешать полету его творческой мысли, но черное дело было уже сделано. Творческая мысль подбитым жаворонком, кувыркаясь, полетела с небосвода на мощеную мостовую суровых сулейманских реалий. — Значит, размером с поля, город, сады, все пастбища…

— С чем сравнение? — упрямо поставил себе задачу уяснить все до мельчайшей детали Виктор.

— С ситом!

— А что ты сравниваешь?

Серый обреченно вздохнул и снова махнул рукой.

— Ладно, потом как-нибудь дообъясняю. Все равно у вас этого не бывает. Приступаем ко второй части нашего плана. Шарад, сможешь теперь достать всех людей из-под земли и перенести на самую большую площадь города?

— Нет ничего легче, — поклонился джин.

— Э-э-эй, Шарад, Шарад, Шарад… — встрепенулся Огранщик.

— Что прикажете? — обернулся уже начавший было таять в воздухе джинн.

— Мне нужно, чтобы все до единого хорошо слышали то, что мы будем говорить!

— Будет устроено. Они вас услышат, — пообещал Шарад и растворился.

И через мгновение Иван, конь и Елена Прекрасная обнаружили себя на втором этаже царского дворца Виктора Первого, а сам царь и его друг и сподвижник Сергий Путешественник — на гранитном пьедестале посреди площади, под брюхом громадного янтарного коня и чьих-то пяток со шпорами, размером с тележное колесо.

Со всех сторон от монумента (ибо язык не поворачивался назвать этот объект просто памятником) вся площадь на глазах стала покрываться оборванными, худыми, бледными людьми в разной стадии пробуждения. По краям площади из гигантских медных чаш на треножниках выбилось столбами в ночное небо пламя, и вокруг враз стало светло.

— А они нас все хорошо видят? — обеспокоенно спросил Виктор Шарада, расположившегося за их спинами в ожидании дальнейших распоряжений.

Мгновенно вся площадь приняла слегка воронкообразную форму.

— А им удобно?

Полусонные и без того ничего не понимающие люди с изумлением почувствовали под собой еще и теплое дерево скамеек.

— А слышно?

— Скажи волшебные слова — «раз, раз», — и тебя будет слышать даже самый глухой старик в самом дальнем ряду.

— А…

Волк все понял.

Похоже, волшебные слова сказать придется ему.

— Раз, раз, — громом раскатилось над площадью, и все зарождающиеся шепотки и ропот моментально смолкли. Серый почувствовал на себе испуганный взгляд десяти тысяч пар глаз (плюс-минус), представил себя на их месте и начал говорить совсем не то, что планировал.

— Жители подземного города! — торжественно обратился он к людям, и все внизу замерло в ожидании. — Это не сон! Это не всеобщее помешательство! Вы были перенесены при помощи древней магии на поверхность, о которой вы все так много слышали и где ваш дом! Посмотрите вокруг! — повел он торжественно рукой, и все как один послушно повернули головы туда, куда он показывал. — Здесь вы теперь будете жить! Это место больше не Мертвый Город! Он — живой, потому что вы вернулись сюда! Ваше освобождение из подземного плена кровожадных карликов, о котором вы даже не мечтали, свершилось! Теперь вами будет править царь Виктор Первый, все это время живший среди вас под личиной простого ремесленника! Но настоящее величие не спрячешь, и вот он принес вам свободу, солнце, чистый воздух и воду, чтобы вы снова стали жить и работать только для самих себя, в настоящем городе, на поверхности, как и ваши далекие предки! Вы больше не рабы злобных коротышек! Вы — свободные люди! Этот город — ваш! Каждая семья получит дом! Крестьяне — землю! Шахтеры — недра! Ремесленники — мастерские! Учителя — детей! Рабовладельцы — по заслугам! Сотни лет они убивали вас, лгали вам, унижали вас! Но сейчас все кончено! Для них.

— Жизнь на поверхности возможна! Они нас обманывали! Они украли у нас воду! — Виктор Первый пришел в себя, собрался с теми мыслями, которые не успели разбежаться слишком далеко, и бросился в общение со своими верноподданными, как с крыши вниз головой. — Вы все знаете меня. Я — Виктор… Резец Огранщик! Но я сделал шаг к свободе и Солнцу. Вы все сегодня увидите Солнце первый раз в жизни. Солнце — это такая же Луна, только в миллион раз ярче. Посмотрите вверх, на Небо — видите, оно уже не такое черное, как даже еще несколько минут назад. На востоке оно посветлело. Это близится восход Солнца! А еще на поверхности есть вода!

Толпа впервые как будто очнулась от оцепенения и загудела.

— Вода… Вода… Вода… — перекатывалось магическое слово, как волна, над головами людей.

— Шарад, быстренько небольшой дождичек сможешь организовать? — шепнул на ухо джинну Волк в припадке просветления.

— Да хоть большой. Хоть ливень. Хоть грозу. Хоть град. Хоть…

— Нет. Просто дождик, — обрубил его инициативу на корню Серый.

— Слушаю и повинуюсь, — слегка разочарованно согласился Шарад и легонько щелкнул пальцами — скорее для эффекта, чем для вызывания осадков.

— Смотрите! Это называется «дождь», — снова выступил вперед Волк и поднял ладони к набежавшим невесть откуда тучкам.

Люди, все еще не совсем понимая, что происходит, недоуменно задрали головы кверху и стали ждать с небес то ли знамения, то ли камнепада.

И с неба упали сначала большие, тяжелые, медленные теплые капли дождя, а потом откуда ни возьмись посыпались наперегонки бойкие веселые маленькие капельки. Изможденные люди с загорающимися надеждой и радостью глазами поднимались со скамей, подставляли падающей с неба волшебной воде лица, головы, руки, плечи и, улыбаясь, повторяли друг другу новое слово в их языке, как данное свыше откровение, обещание спасения.

— Дождь!..

— Дождь!..

— Это дождь!..

— Вы слышали — это называется «дождь»!..

— Это настоящая вода падает с неба!

— Дождепад!

А звезды незаметно делались все бледнее и бледнее, и вдруг, едва Волк сообразил скомандовать Шараду: «Всем темные очки быстрее, да чтоб не поснимали!..» как истончившийся под лучами невидимого пока светила край ночного неба прорвался, и из прорехи, как шило из пресловутого мешка, все-таки высвободились, вырвались, вылетели золотые лучи робкого пока, но уверенно набирающего силу утреннего солнца.

Легкий дождик скоро незаметно превратился в невесомую водяную пыль, и из конца в конец стремительно голубеющее небо перегородила веселая разноцветная радуга.

Выдох восхищения, вырвавшийся одновременно из тысяч уст, пронесся над площадью, как порыв ураганного ветра. Люди обнимались, плакали, смеялись, пытались танцевать, спотыкаясь и переворачивая скамейки.

— Это радуга! — выкрикнул со своего пьедестала Волк.

— Радуга!.. Радуга!.. Радуга!.. — подхватили подземные жители на все лады.

Впервые за последние триста лет своей истории они были счастливы.

Так возродился Мертвый Город.

Когда волна восторженных Свободных, как окрестили себя немедленно бывшие Недостойные, вынесла Виктора и Волка к ступеням дворца и бережно поставила их там на ноги, Серый почувствовал, как его кто-то деликатно тянет за рукав.

Он обернулся и увидел прямо перед собой молодого здоровяка лет двадцати. Он переминался с ноги на ногу, жалостно мигал и натужно откашливался, как легочный больной в последней стадии, но слова, так и вертевшиеся у него на языке, явно не осмеливались проследовать дальше.

— Я тебя слушаю, — важно обратился лукоморец к нему. — Только очки надень, а то ослепнешь с непривычки.

Парень быстро водрузил стильные черные очки обратно на переносицу, еще раз кашлянул и решился:

— Кхм-м-м… Я… думал… Неудобно… Но ребята… И я… это… значит… Кх-кхм… Короче… Можно мне спросить, уважаемый Сергий Путешественник?.. — все же чувствуя себя крайне неловко, обратился он к Волку и, как будто в поисках поддержки, кинул быстрый взгляд назад.

Сзади топталась, толкалась и подбадривающее кивала головами большая группа болельщиков из таких же работяг, как он.

— Спрашивай, — милостиво повелеть соизволил Серый.

— Мы знаем Резца Огранщика много лет, — набравшись решимости, начал он. — «Резец» было его именем с рождения. Мой отец — Молоток Медник — может подтвердить. — И он снова быстро глянул назад, на сухонького сутулого старичка в таких же лохмотьях неопределенного цвета, как и у него самого. Тот утвердительно кивнул. — Его так назвали мать и отец — Мотыга Крестьянка и Лупа Огранщик, — немного успокоившись, продолжил парень. — А теперь он говорит, что его имя совсем не такое… Как он назвал себя? — снова обернулся он в поисках подсказки.

Его приятели и отец только плечами пожали.

— Виктор, — горделиво прозвучал голос за спиной у Волка, и его новоиспеченное величество протиснулось к Серому и его собеседникам. — Приветствую тебя, Колодка Сапожник! И тебя, Уголек Пекарь! О Вагонетка Рудокоп! И ты тут! Молоток Медник! Как твой ревматизм? По-прежнему? Ничего, тут, наверху, все быстренько пройдет! Как я рад видеть вас всех, ребята!

— Резец, так ты говоришь, что тебя теперь зовут Виктор?

— Да. Виктор. Витя. Витек, — с нескрываемым удовольствием перечислил Огранщик все варианты его любимого имени, когда-либо слышанные им от Серого.

— Но что это значит?

— Раньше у тебя было хорошее имя, которое говорило всем, кто ты и чем занимаешься, а теперь?

— Раньше это было не имя, а название предмета, — презрительно фыркнул монарх. — Рабская кличка. А я не вещь. Я — человек. Свободный. И поэтому имя у меня теперь тоже как у свободного человека. И значит оно — «победитель». И теперь я царь Виктор, что значит — «правитель-победитель». Мне так объяснил мой друг Сергий, что означает «путешественник». Это все в переводе с его родного языка, на котором говорят далеко-далеко на севере, откуда он родом.

Рабочие сгрудились поближе и с любопытством заново оглядели Серого.

— А как даются у вас на севере свободные имена? — наконец выразил мучившую всех проблему тот же самый парень, Колодка Сапожник, что завел с ним разговор.

— Н-ну, по-разному бывает. Обычно они образуются от названия чего-нибудь хорошего, достойного. Вот, например, Виктор — победитель, Владислав — владеющий славой, Ростислав — растущая слава, Вячеслав — вечная слава… — Под пытливыми взорами аудитории, впитывающей, как промокашка, каждое его слово, Серый растерялся и теперь хватался за то, что первое приходило на ум. — …Мстислав — мстительный Слава…

Поток его сознания, жалко булькнув в последний раз, иссяк.

«Во загнул, — тоскливо присвистнул про себя Волк, беспомощно оглядываясь по сторонам. — Где этот Иван-книгоман, когда он нужен, а? Откуда я знаю, от чего эти имена образуются? Ну чего они все ко мне прицепились?»

— А еще как свободные имена получаются? — абсолютно не удовлетворенный представленным выбором, не унимался тот, кого Виктор идентифицировал как Уголька.

— Ну еще от каких-нибудь особенностей характера человека, — ухватился утопающий в ономастическом море за соломинку. — Скажем, Добрыня — значит, добрый…

— Прошу вашего внимания, о добрые жители города, — вдруг прогудел над площадью голос Шарада, усиленный его магией.

Движение и разговоры враз прекратились, все завертели головами, безуспешно пытаясь понять, где спрятался обращающийся к ним великан.

Спасенный Волк облегченно вздохнул и поспешил юркнуть в толпу, подальше от любопытных выходцев из подземелья.

— Посмотрите все сейчас себе под ноги, — продолжал джинн. — Вы увидите золотой мяч, который, кроме вас, не видит никто. Идите туда, куда он покатится, и он приведет вас к вашему новому дому! Там вас ожидают еда, постель и новая одежда. Идите отдыхать, трудолюбивые жители нового города, вы это заслужили. Здесь вы в безопасности.

— Да здравствует наш царь!

— Да здравствует Резец Огранщик!

— Слава царю!

— А обувь там будет?

— Виктору Победителю — ура!!!

— Ура!!!..

И довольный народ, склонив головы, как будто стараясь не упустить из виду что-то незримое, но очень важное, наконец-то потянулся вереницами с площади по влажной еще мостовой широких улиц, больше похожих на проспекты.

— Здорово ты придумал, Шарад! — похвалил его Волк, несказанно довольный, что осада с него наконец была снята. — И главное, вовремя.

— Это не я. Это жена твоего друга, луноподобная Елена, чья красота не может превзойти доброты ее сердца, — честно кивнул головой в сторону скромно потупившейся Елены Прекрасной джинн. — Это заботливая супруга сына северного царя, да будет благословен родитель, воспитавший такую дочь, обеспокоилась, что люди могут потратить неделю на то, чтобы разобраться, где кто будет жить, и предложила так развести всех по домам.

— Неплохая идейка, — не поднимая глаз, словно и у него под ногами должен был вот-вот покатиться невидимый мячик, буркнул Серый и поспешил мимо Ивана с Еленой во дворец.

Главы гильдий сидели за длинным, покрытым серебристой парчовой скатертью столом, на котором были расставлены царские угощения на золотых блюдах, любезно предоставленные джинном.

Во главе ковра восседали сам царь, его личный друг на все времена Сергий Путешественник-Волк и Шарад. В самом конце — на расстоянии полуметра друг от друга — Иван и Елена Прекрасная.

Первое заседание Царского Совета было в самом разгаре.

Все головы были повернуты в сторону Иванушки.

— …все кончилось хорошо, людям достался прекрасный город, Шарад говорит, что с пути сбились и уже идут сюда тридцать торговых караванов, так что с другими городами и странами вы установите связи уже через несколько дней, если не через несколько часов! Зачем же мстить? Тем более целому народу? Вспомните, как вы были несчастливы в рабстве! Для чего же вы хотите подвергнуть таким же страданиям других?

Глава гильдии сапожников и кожевенников упрямо покачал головой.

— Царевич Иван, ты не понимаешь. Это не ты и не твой народ гнили в подземельях сотни лет и были бессловеснее и бесправнее скотины. Они могли убить нас на месте, сбросить в пропасть или замуровать в стене живьем в любой момент, никому ничего не объясняя! Только потому, что им не понравился твой вид! Мы были ничто! Они заставили нас самих поверить в то, что мы — ничто. Такое не прощается.

— Не может быть! — испуганно ахнула Елена Прекрасная.

— Может, может, — мрачно подтвердил глава новой гильдии караван-сарайщиков.

— Они жестоки, мстительны, беспощадны, они не оставят нас в покое, даже если мы решим позабыть о них, — поддержал его глава гильдии огранщиков и ювелиров.

— Твое величество, — с удовольствием выговорил новый титул старого товарища начальник стражи, бывший забойщик, и ударил себя в бронированную грудь громадным кулаком. — Дай только приказ, и мы разыщем вход в их катакомбы и пройдем с огнем и мечом через их вонючие обиталища быстрее, чем свекольный салат проходит сквозь больного дизентерией.

— Приятного аппетита, — прыснул в свою тарелку Волк.

— Уважаемый… — обратился Иванушка к начальнику стражи.

— Добрыня, — подсказал тот. — Это мое свободное имя — Добрыня. Вчера Сергий Путешественник все нам про имена разъяснил. Оказывается, это очень просто — свободное имя. Каждый может иметь теперь свободное имя. Меня, например, зовут теперь Добрыня Солдат. А? Как вам?..

— По-моему, замечательное имя, — вежливо отозвался Иван. — А как ваше новое имя? — обратился он к своему соседу слева — главе гильдии целителей.

Род занятий присутствующих он научился различать по маленькому медному нагрудному значку с символами ремесла. Так, у солдат был щит и меч, у портных — катушка с иголкой, У уборщиков — метла… У этого головы на груди красовался череп с костями.

— Умныня Костоправ, — с радостной улыбкой сообщил медик.

— Как?!

— Умныня. А это — Сильныня Кузнец, а его сосед слева — Честныня Купец. А справа от твоей жены — Веселыня Сапожник…

Иванушка осторожно, тщательно сохраняя нейтральное выражение лица, поднял взгляд на Серого. Тот сидел весь красный, с надутыми щеками и выпученными глазами и тряс изо всех сил головой.

Когда же Костоправ дошел до Хитрыни Носильщика и Вредныни Ткачихи, запасы прочности у Волка наконец иссякли, и он, кашляя и захлебываясь чаем, соскочил со своего места и выбежал из зала.

— Что с ним? — с удивлением прервал представление Умныня.

— Не знаю, — сделав честные глаза, пожал плечами Иванушка. — Наверное, вспомнил еще какие-нибудь имена и побежал записать, пока не забыл.

Прошло полдня.

Мнения на предмет того, что делать с бывшими Благодетелями, разделились примерно поровну.

Одна половина, во главе с начальником стражи и Волком, настаивала на военной операции, призывая огнем и железом покарать злодеев.

Вторая склонялась к предложению царя, поддерживаемого Еленой Прекрасной, затопить все уровни до последней щели при небольшом содействии джинна под лозунгом «Вам была нужна наша вода? Получите!».

Один Иванушка сидел невесел и отмалчивался в ответ на все вопросы, пока его не оставили в покое и не забыли.

— Тебе что-то не нравится, сын северного царя? — как-то незаметно переместился на его конец стола джинн.

— Да, — нехотя кивнул Иван.

— Что же, если это не тайна для непосвященных?

— Да нет, вовсе не тайна, — пожал одним плечом царевич. — Просто мне непонятно, отчего они даже не пытаются разобраться в причинах поступка этого подземного народца? Я имею в виду, они жили под этим городом много лет и до того, и вдруг…

— Наверное, в силу природной испорченности, — предположил джинн. — Это новая теория нашего великого философа Мантана Миттала. Объясняет все. Очень удобно. А что касается решения проблемы, по-моему, это очень просто: надо затопить маленьких злодеев жидким огнем и расплавленным железом. Должно удовлетворить обе стороны. Как ты думаешь, выступить мне сейчас с моим предложением или дать им еще немного поспорить — они получают от этого столько удовольствия!

— Н-нет, не надо. Пока…

И тут Ивану в голову пришла одна идея.

Он склонился к уху Шарада, так как не надеялся перекричать увлеченный дискуссией Совет, и что-то страстно зашептал.

Джинн сначала нахмурился, потом покачал головой, потом пожал плечами и наконец вздохнул и прищелкнул пальцами.

За столом воцарилась ошарашенная тишина.

Прямо посредине стола, аккуратно раздвинув угощения и посуду в стороны, возникла клетка с толстыми витыми прутьями.

А в ней…

— Это… Это… Это же подземный король! — ахнул кто-то, чудом знакомый с придворной жизнью своей подземной тюрьмы.

— Подземный король? Не может быть!

— Сам король?

— Ага, попался!

— Откуда он… — начал было возмущенно Виктор и осекся. Взгляд его безошибочно остановился на Иванушке. — Это ты его сюда приказал доставить, Иван-царевич?

— Я, — упрямо набычившись, поднялся со своего места Иванушка. — Я хотел бы поговорить с ним. Я знаю, что не смогу отговорить вас от мести, но я хочу услышать, что он скажет в свое оправдание.

— Отпустите меня! Я король! Я вас всех сотру в порошок! В пыль!

— Им не может быть никакого оп…

— …В грязь втопчу! Стража! Стража! Изрубить их! На куски!!! На куски!!! На куски!!! — Его подземное величество уже не говорило, а визжало и хрипело, брызгая слюной и подпрыгивая, вцепившись обеими руками в прутья решетки.

Виктор и его сограждане с кривыми ухмылками «ну я ведь тебе говорил» наблюдали за этой сценой, бросая многозначительные взгляды на Иванушку.

Но он снова шепнул что-то джинну, и тот подошел к клетке и сделал перед носом короля пару замысловатых пассов руками.

Истерика прекратилась.

Король медленно опустился на пол клетки, смиренно уселся, поджав под себя ноги, и, глядя перед собой остекленевшими глазами, проговорил бесцветным, но успевшим охрипнуть от ора голосом:

— Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Веки мои наливаются тяжестью. Я буду говорить только правду и ничего, кроме правды. Спрашивайте — отвечаю.

— Почему подземный народец три века назад так поступил с жителями Мертвого Города? — задал так долго мучивший его вопрос Иван.

История, рассказанная королем, ошеломила всех.

Давным-давно, когда еще только умер великий Сулейман и Сулеймания распалась на города-государства, «маленькие люди», как они сами называли себя, жили на поверхности вместе с «большими людьми». Но они всегда были объектом насмешек и издевок со стороны более рослых собратьев и поэтому, освоив ремесло рудокопов, старались как можно меньше показываться на поверхности, а со временем и вовсе остались жить под землей. Они веками торговали с «большими людьми» добытыми металлами и драгоценными камнями, пока однажды одному скупому правителю города не показалось, что маленькие человечки чересчур дорого просят за свои товары. Люди отказались платить, а подземный народец отказался отдавать товар за бесценок. Тогда под землю была снаряжена военная экспедиция, вернувшаяся с богатыми трофеями и головами зачинщиков неповиновения. Торговля как будто возобновилась, но рудокопы затаили обиду. Столетия оскорблений требовали отмщения…

Окончание этой истории было слишком хорошо знакомо каждому из присутствующих, чтобы повторять его.

Джинн резко взмахнул рукой, и король послушно умолк.

Молчали и люди.

— М-да… Нехорошо получилось, — первым нарушил тишину Волк и поскреб подбородок. — Справедливость-то о двух концах, оказывается, бывает.

— Какая разница, — без особого энтузиазма, скорее по привычке, возразил заметно поскучневший Веселыня.

— Разница? Вся разница в том, что теперь нам снова хорошо, а им — опять плохо, — развел руками Виктор Первый.

— Плохо, — эхом отозвался подземный король. — Недостойные ушли… Некому работать, некому убирать, некому прислуживать… Подземный народ умрет… Ничего не умеют делать… Снова отведем воду, чтобы Недостойные вернулись…

Последняя реплика всколыхнула ряды притихших было Свободных, как ведро керосина — потухающий костер.

— Ага, вот они вам, страдальцы.

— Я же говорил!

— Только и ждут…

— Огнем и железом!..

— Затопить!..

— Все они такие!

И тут поднялся Волк:

— Стойте! Тихо! Я придумал!

Все замолчали и выжидательно уставились на лучшего друга своего царя.

— Мое предложение будет такое, — с достоинством начал он речь. — То, что они с вами делали, забыть нельзя, это правда. Но и ваши предки с ними нехорошо поступили, и это правда. А когда у нас в Лукоморье между двумя соседями мир не складывается, то им лучше разъехаться. Вот я и предлагаю с помощью джинна перебросить их всем племенем куда-нибудь подальше, за пределы вашей Сулеймании, в какие-нибудь пещеры, где они, даже если и захотят, да не смогут больше никому навредить. Дать им инструмент, еды на первое время, мелочей всяких — того, что на новом месте может понадобиться, но не очень много, а то разбалуются, — и прочь отседова. Люди за свою жадность уже изрядно наказаны были. А коротышки сами себя наказали — своими руками делать все разучились. Но на новом месте жить захотят — научатся. А не научатся — никто не виноват. Ну что скажете, Свободные? Согласны ли с таким приговором?

Царский совет переглянулся, помялся, покусал губы, пожал плечами, но говорить тут было нечего — согласился.

Приказ Шараду — и через мгновение не стало в зале ни клетки, ни короля, ни джинна.

Еще через минуту последний вернулся с мрачной, но довольной улыбкой на лице.

— Ваше повеление выполнено, господин мой, — склонился он перед Серым. — Более угрюмых, холодных и богатых гор в радиусе двадцати дней пути никто не смог бы сыскать. Теперь все в их руках.

— Ну и хорошо, что хорошо кончается, — потер руки Волк. — Тогда пора уже и ужин горячий подавать, а, Шарадушка? Такое дело надо отметить. А завтра с утречка проститься можно будет — и дальше в путь.

Серый с Виктором вышли на балкон подышать вечерним воздухом и полюбоваться на закат над новым старым городом. Минуту спустя к ним присоединился Иван, а за ним — Елена Прекрасная.

И только оттуда Волк разглядел, что позолоченная конная статуя неизвестному герою посреди дворцовой площади — это вовсе не позолоченная конная статуя неизвестному герою, а золотая верблюдная статуя ему, Волку. В одной руке его изваяние держало кувшин, а другой, с обнаженным мечом, указывало на закат, и отблески уходящего солнца лениво играли на его суровом волевом челе и отражались от куполообразной чалмы.

— Ё-мое, — только и сумел вымолвить Серый при виде этого шедевра монументального искусства.

— Благодарные жители нашего города никогда не забудут, что ты для нас сделал, — торжественно и строго произнес Виктор, и голос его дрогнул.

Серый сначала хотел спросить, не лучше ли это просто где-нибудь записать, но сочувствие к настрадавшимся горожанам и его патологическое чувство юмора вступили в конфликт, и поэтому он просто смутился, но, чтобы скрыть неловкость, придумал другой вопрос:

— А кстати, я так и не понял, как ваш город теперь называется-то?

— Город? — Царь на секунду задумался. — Я слышал, тебя твой друг еще Волком прозывает?

— Ну да. А что?

— Мы тут уже посовещались с Царским Советом на закрытом заседании, и я решил, что город мы в честь тебя назовем Волкоградом.

— Что-о?! — подскочил Серый. — Ну уж нет!

— Почему? — не собирался отступать от своей идеи Виктор.

— Потому что! Я скромный!

— Очень хорошо. Значит, я так и передам Царскому Совету, что ты согласен. — И довольный собой правитель заспешил к советникам с доброй вестью.

— Нет, постой! — Волк проворно ухватил царя за рукав. — Подожди. Чего вы ко мне привязались? Не сошелся на мне клином белый свет! Ведь можно же найти для вашего города название и покрасивее, и подостойнее!

— Какое? — поинтересовался Виктор.

— Ну например… Город Мастеров. Чем плохо? Сразу видно, кто в нем живет.

— Сергий Путешественник, — торжественно обратился к нему бывший Огранщик. — Ты придумал замечательное название…

Волк с самодовольной ухмылкой кивнул.

— Но дело в том, — продолжил Виктор, — что, не провались ты в тот благословенный день в дыру в потолке моей тюрьмы, то не было бы ни города, ни мастеров. Были бы старые, занесенные пустыней развалины и рабы под землей. Поэтому я считаю, что наше название все-таки лучше.

И, торжествующе улыбаясь, царь гордой поступью ушел с балкона в зал.

Отрок Сергий так и остался стоять с открытым ртом, и по его лицу было видно, что к сочувствию и юмору теперь дружно присоединились все остающиеся у него на этот момент чувства и разразилась настоящая война.

Елена бросила на него косой взгляд и еле заметно усмехнулась.

Иванушка вздохнул и вместо того, чтобы обнять предмет своей страсти, как это обычно делают все влюбленные на предзакатных балконах с видом хоть на что-нибудь, осторожно спрятал руки за спину.

— Ну вот и все мы здесь завершили, — изрек куда-то в пространство он.

— Нет, не все, — тут же возразила ему Елена, как будто ожидавшая этой фразы.

— А что еще? — непонимающе глянул на нее супруг.

— Осталось кое-что, о чем вы, мужчины, никогда и не подумали бы.

— Что же? — усилием воли установив душевный мир и спокойствие, вмешался в разговор супругов Волк.

— Вы помните, почему царевич Ион попал в кувшин?

— Естественно. Джинн позвал его, пока он мог его слышать и не мог сопротивляться, и…

— Нет, не «как», а «почему»?

— Из-за какой-то…

— Нет, не из-за какой-то. Она очень скромная и очень несчастная девушка. Вы должны были видеть ее — она прислуживала нам в караван-сарае вечером и утром.

Иван сразу вспомнил бледное печальное лицо, обрамленное черным платком.

— Так это была она?

— Да. И она любит Шарада. И не знает, что с ним случилось. Она считает, что на нее было наложено какое-то злое заклятие, потому что ее жених превратился в старика и пропал. И очень переживает, плачет целыми днями и ничего не ест.

— Ну теперь-то ты разубедила ее?

— Нет. Я сказала, что мы ей поможем.

— Что?.. И каким же образом? Мало мы тут задержались из-за этого джинна, так мы еще должны объявлять конкурс «Кто развеселит красавицу»?

— Подожди, Сергий, — прервал возмущенную тираду друга Иванушка. — Как ты предлагаешь помочь ей, Прекрасная Елена? Ведь она здесь, а Шарад — в другом мире, и он не может оставаться здесь, а она — попасть туда!

— При помощи сапог ты, не будучи магом, мог путешествовать из мира в мир. Если бы у нее были такие сапоги, она могла бы попасть в мир Шарада и они стали бы счастливо жить вместе.

— Но у нее нет таких сапог, — издевательски развел руками Волк. — И поэтому не майтесь ерундой, молодожены, а ступайте на ужин и спать. Завтра рано встаем.

— Да погоди ты, Сергий! — махнул на него рукой Иван. — Если она действительно так любит Шарада, и если он все еще любит ее…

— Вот-вот, «если»!.. — не удержался Серый.

— Ну так я говорю, что если они хотят быть вместе, то я мог бы отдать ей эти сапоги.

— ЧТО?!

— И не надо из этого делать трагедию, Сергий. Они после волшебного огня в подвале Вахуны все равно скоро развалятся, а так от них хоть какая-то польза будет. Они нам славно послужили, пусть теперь в последний раз послужат и другим.

— Ты чего, Иванко, совсем с ума спятил? Отдать сапоги! Наши сапоги! Подарок чокнутых волшебников! Это же додуматься надо! Не для того они нам их дарили, чтобы ты ими разбрасывался направо и налево. Если ты так хочешь их отдать, отдай мне.

— Зачем они тебе такие?

— Низачем! Я их дома на стенку на Масдая повешу! Как память о нашем путешествии.

— А просто где-нибудь записать это ты не можешь?

Серый от неожиданности захлопнул уже открывшийся для возражений рот, и Иванушка поспешил воспользоваться этим окном в переговорах.

— Сергий, ну пойми ты, что от них скоро пользы не будет никакой, а людям мы счастье всей жизни составим.

— Ты захотел их отдать только потому, что ОНА это предложила, так? — Серый, хищно прищурившись, обвиняющее уставился на Елену.

Только зачатки или остатки хорошего воспитания не позволили ему ткнуть в нее пальцем, но эффект от его пантомимы был тот же самый.

— Н-нет, — замялся Иванушка, — не поэтому. Вовсе. Совсем. Абсолютно. Просто я считаю, что это хорошая идея и что это было бы правильно.

— Ну Иван!.. Ну их же можно отремонтировать, и они еще двести лет нам прослужат, ты что, не понимаешь?

— Сергий, ну перестань же, ей же ей. Ты ведь не такой жадный, черствый и бесчувственный, каким хочешь казаться!..

— Что?.. Кто?.. Я жадный? Я бесчувственный? Я черствый? Ну спасибо, друг. Теперь я знаю, что ты обо мне думаешь. Забери свои сапоги и…

Не договорив, Волк развернулся на сто восемьдесят градусов и, чуть не выбив хрустальную дверь, ураганом скрылся в полумраке Зала Совещаний.

Джинн едва успел отпрыгнуть с его пути.

— Ты все слышал, Шарад? — подавленным голосом задал ему вопрос царевич, заранее зная ответ.

— Да, все.

— Ты… любишь свою Фатиму?

— Да, — после секундной паузы кивнул бритой головой он.

— И если она попадет в другой мир…

— Я последую за ней и приведу ее в свой.

— Ты будешь с ней хорошо обращаться? — вступила в разговор Елена.

— Я люблю ее. Со мной она обретет долгую жизнь и счастье.

— Тогда — забирай. — И Иванушка сбросил так долго и так плодотворно служившие ему волшебные сапоги на пол.

— Благодарю вас, — склонился перед ними Шарад и опустился на колени. — Я сделаю для вас все, что могу. Я доставлю вас до Шоколадных гор — дальше моя сила не простирается, и вам придется добираться самим…

— Ты не волнуйся, мы доберемся, там до Крисаны недалеко, — поспешил успокоить его Иванушка.

— Хорошо. Только, когда мы будем прощаться, вы должны будете приказать мне, чтобы я вернулся со своим кувшином в Шатт-аль-Шейх, отдал сапоги Фатиме и бросил кувшин в те врата-фонтан, куда она войдет, — ведь в вашем мире я могу сделать что-то, только получив приказание.

— Сделаем.

— И… джинн? — снова выступила вперед Елена.

— Слушаю тебя, моя повелительница.

— Мне очень полюбился конь Ивана с золотой гривой — более совершенного и прекрасного животного я не встречала за всю свою жизнь. Но его хотят отдать в обмен на какую-то очень важную птицу.

— Да, моя повелительница?..

— Так вот, не мог бы ты сделать второго такого же?

— Второго? Извини, моя госпожа, но создать из ничего магическое существо, даже такое незначительное, как ваш конь, мне не под силу, — понуро опустив затянутые в огненную парчу плечи, вздохнул джинн. — Я вынужден отказать тебе.

— А… А выкрасить простого коня точно в такие же цвета? — пришла Елене новая идея.

— Выкрасить простого коня? Это я могу. В любой цвет, в какой пожелаете. В зеленый. В розовый. В малиновый. И даже в серебряный и золотой. Это очень легко.

— Правда? Как здорово! Ты сделаешь это, милый Шарадик, да?

— Завтра утром во дворе дворца вас будет ждать точно такой же конь — не отличите. Правда, под дождем его краска со временем смоется…

— Это ничего! Пускай! Спасибо тебе, Шарад! Ты настоящий друг! — И Елена от всей души поднесла джинну ручку для поцелуя.

Иван, побледнев, ревниво пожирал ее горящими очами.

Из окна третьего этажа бокового крыла невидящими глазами смотрел на них Волк…

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Благие намерения путешественников покинуть гостеприимный Волкоград разбились на следующее утро о первый заблудший караван.

Поохав и поудивлявшись на невесть откуда взявшийся в пустыне город, ушлые купцы быстро приступили к тому, что они умели лучше всего, — торговать, обменивать свой товар на продукцию местных мастеров. Они так преуспели в этом, что если бы не Волк, нечаянно забредший на городской базар во время прощальной прогулки по городу, оставаться бы наивным горожанам без половины своих товаров.

Умильно улыбаясь и распинаясь в намерениях установить долгосрочные взаимовыгодные деловые отношения с купцами из Шатт-аль-Шейха, откуда и был этот караван, он популярно разъяснил им, что цена уникальных предметов ручной работы отнюдь не равна стоимости маленького куска дешевой хлопковой ткани, неизвестно чем и кем аляповато местами крашенной.

Расчувствовавшиеся купчины, кивая в такт словам Серого и проклиная про себя так некстати появившегося иностранца, ловко произвели пересчет цен и вернули продавцам разницу вместе с заверениями в вечной дружбе и верной прибыли.

Едва этих торговых гостей увели на обед и осмотр достопримечательностей, как подоспел второй караван, а сразу за ним и третий. И все бы повторилось, как нелепый припев назойливой песенки, если бы Серый, как божество — покровитель торговли Волкограда, не закрыл на этот день торги и срочно не организовал краткие курсы повышения квалификации будущей местной бизнес-элиты. Из половины же растерявшихся новоиспеченных волкоградских купцов он на ходу быстренько сформировал новую гильдию — гидов и экскурсоводов и отправил людей из этих двух караванов по следам первого.

В бизнес-школе Серого, то ли желая помириться с другом Ивана, то ли просто от безделья, Елена вызвалась читать лекции о мировом рынке тканей, бижутерии, косметики, вин и благовоний, на что Волк скрепя сердце кое-как согласился исключительно в интересах горожан.

Иван же, видя такую активность своих друзей, стал чувствовать себя лишним и не у дел, но недолго. Очень скоро он совершенно неожиданно обнаружил себя во главе аналогичной школы, но для садоводов и земледельцев. Честно говоря, о земледелии он знал только то, что все, что из земли растет, нужно время от времени поливать, пропалывать и иногда удобрять. Еще он мог отличить арбуз от дыни, хоть и со второй попытки. Но подземные крестьяне, оказывается, не знали даже этого. И, сначала по принципу «Сам не знаю, так хоть других научу», а потом со все возрастающим азартом открывая в захламленных чуланах своей памяти все новые и новые сведения о преподаваемом предмете, знания которых он в себе прежде и не предполагал, он с успехом растянул свои курсы на несколько дней.

Джинн же в это время по приказу Серого и по своей инициативе давал уроки владения холодным оружием и строевой подготовки отряду городских стражников в полном составе и остался очень доволен старательностью и способностями учеников.

Так, день за быстротечным днем, незаметно пролетела неделя.

Осознав в конце концов, что если они ждут момента, когда все в городе будет идти гладко и без их участия, то им придется жить и умереть здесь, путешественники на утро восьмого дня назначили свое торжественное отбытие.

Попрощавшись с Виктором и главами гильдий, а потом и с безутешными горожанами, они, смахнув слезу расставания, отдали приказ джинну перенести их так далеко на северо-запад, как только позволяла ему его волшебная сила.

Первый шаг по дороге домой наконец-то был сделан.

Шарад, как и обещал, оставил их у подножия Шоколадных гор — самого дальнего северного предела своей власти. Перед тем как улететь по приказу Ивана обратно в Шатт-аль-Шейх за своей ненаглядной Фатимой, на прощание он сотворил и преподнес Елене Прекрасной свежевыкрашенного златогривого коня с серебряной шкурой — точь-в-точь копия настоящего.

— Как же мы их отличать-то будем? — озадаченно переводя взгляд с одного животного на другое, озадаченно нахмурился Серый.

— Очень просто, — улыбнулся джинн. — На настоящем уздечка золотая с топазами, а на моем — из аль-юминия, с голубыми бриллиантами.

— Из аль… чего? — заинтересовался Иванушка, на время оторвавшись от сравнительного анализа сходства и различия золотых грив и хвостов.

— Из аль-юминия. Очень редкий металл, был открыт недавно сулейманскими горными мастерами и не успел еще попасть за пределы старой империи. Немудрено, что вы о нем не слышали. Стоит он раз в пятнадцать с половиною дороже золота, и только самые богатые калифы и султаны Сулеймании могут позволить себе иметь столовые приборы и украшения из него.

— Надо же… — Елена одним пальчиком погладила гладкую блестящую поверхность металла, теплую от солнца. — Какой матовый благородный блеск! Как оттеняют его красоту голубые алмазы! Шарад, спасибо тебе — пусть эта уздечка будет памятью о тебе. Я буду хранить ее вечно! Прощай!

— Прощай, Шарад. Не поминай лихом, — хлопнул его по загорелому плечу в малиновой парчовой рубахе Волк.

— Прощай, Шарад, — протянул ему руку Иван. — Желаю тебе счастья с твоей любимой.

— Прощайте, друзья мои, и пребудет над вами благословение Сулеймана, и мудрость его — в вас! Прощайте!

И джинн, взмахнув на прощание размотавшейся вдруг чалмой, растаял в теплом утреннем воздухе.

Путешественники остались одни.

— Ну что, — вздохнул Серый, раскатывая недовольно ворчащего Масдая на влажной еще от утренней росы траве. — Вы двое все при лошадях, а я один — пешеход, получается. Ну давайте, по коням — и вперед. Мы с Масдаем повезем провизию и полетим впереди разведывать дорогу. Ну а вы верхами — за нами.

При виде количества корзин, коробов, кувшинов, тазов и блюд с угощениями, собранных им в дорогу благодарными горожанами, пришедший в тихий ужас Масдай тут же выступил с контрпредложением:

— А можно я поеду на коне, а всю эту посудную лавку повезет кто-нибудь другой? Это же несправедливо!

— Можно, если вторую половину пути кони поедут на тебе, — тут же согласился Волк. — Это, кстати, о справедливости.

— Да я же пошутил, — моментально стушевался и покорно принял свое поражение ковер. — Загружайте, чего уж там.

Иван и Серый быстро перетаскали провиант, и маленький отряд тронулся в путь.

На ночь пришлось остановиться на поляне среди живописного старого леса, через который они шли почти весь день, у неширокого прозрачного ручья, хлопотливо спешащего поскорее стать притоком самой настоящей реки. Правда, сверху, незадолго перед тем, как стемнело, Волк углядел вдалеке отблески большой воды и островерхие крыши домов то ли большой деревни, то ли маленького городка на берегу, но это было слишком далеко от их маршрута, и ночевать путники все-таки решили прямо там, где их застигнет темнота. Вряд ли такой лес, как будто проросший со страницы детской сказки или «Приключений лукоморских витязей» (страница триста седьмая, верхняя треть, если быть точными), мог таить в себе большую опасность, чем несвоевременный ежик или муравей не к месту, решили они.

Поэтому, пока Серый разводил костер, а Иван распаковывал дары горожан, Елена Прекрасная отважно решила прогуляться по окрестностям и пособирать полусонные цветы для последующего плетения венка.

Иванушка не стал возражать; в его книгах все странствующие в обществе богатырей красавицы так и поступали, пока их компаньоны разводили костры, готовили ужин, сражались с драконами или великанами — словом, получали удовольствие от чисто мужских развлечений.

Серый тоже не сказал ни слова поперек, но из несколько иных соображений. Он надеялся, что где-нибудь за кустом притаился незамеченный волк или медведь, который и поможет ненавязчиво решить проблему третьего лишнего в их дружной когда-то компании.

Словом, пока стреноженные кони подъедали свой ужин, а люди готовили свой, пока Масдай, уютно свернутый трубочкой, сладко дремал на теплой от дневного солнца траве, про Елену Прекрасную все на время забыли и вспомнили только тогда, когда она не вернулась к накрытому мужчинами столу.

— Где же Елена? — с беспокойством оглядываясь по сторонам, сам себя спросил Иванушка, понимая даже своим почти нефункциональным мозгом влюбленного, что кому-либо еще в его окружении такие вопросы задавать было бесполезно. — Елена! Елена! Елена! — сложив ладони рупором, крикнул он, поворачиваясь в разные стороны, и замер, прислушиваясь.

Ответом ему был протяжный волчий вой.

Он донесся откуда-то справа, со стороны подножия горы, и к нему скоро присоединился еще один волк, потом еще один…

Царевич вздрогнул и побледнел.

— Сергий, я, конечно, понимаю, что ты чувствуешь по отношению к моей жене… — На этом слове он споткнулся, помолчал несколько секунд, как будто сам сомневался, то ли он сказал. — Но сейчас не время для обид. Я знаю, что ты можешь по следам найти, куда она ушла. Пожалуйста.

Серый несколько мгновений помолчал с таким видом, что лучше бы он что-нибудь сказал, но наконец сгреб со скатерти бутерброд с ананасами и колбасой и хмуро кивнул Ивану:

— Я пойду вперед, ты иди за мной метрах в пяти, а то все следы потопчешь. И коней возьми, не то будь они хоть золотые, хоть люминевые, а волки их мигом завалят. Эх, Ленка, Ленка, баба противная, даже ночью от нее покою честному путнику нет.

Молвив с кислой миной таковы слова, отрок Сергий нырнул под чернеющий полог леса и исчез.

Иванушка, подхватив почуявших неладное коней под уздцы, рванулся за ним.

Через полчаса поисков они внезапно уперлись в невысокую скалу. Едва заметная узенькая тропинка, поросшая травой, взбегала вверх по ее не слишком крутому боку.

Даже при свете луны и даже Ивану было видно, что трава примята.

Друзья почти одновременно подняли головы и почти одновременно увидели метрах в двадцати над землей охотничью избушку на краю обрыва.

В одном ее окошке горел свет. Вдруг он мигнул и погас, потом снова загорелся, и, разрезая атлас ночи, над лесом и горами, распугивая волков и заглушая цикад, пронесся ураганом полный ужаса вопль:

— Помогите!.. Помогите!.. Спасите!.. Нет!.. Нет!! НЕ-Э-Э-Э-ЭТ!!!

И не успел Серый глазом моргнуть, как Иван, выхватывая на ходу меч из ножен, не взбежал — взлетел по горной тропинке.

Пьяный от собственной ярости и злости, он то ли распахнул, то ли выбил дверь в избушку богатырским плечом и смерчем ворвался вовнутрь, готовый рвать и метать, колоть и рубить, убивать и калечить за каждый волосок, упавший с головы его возлюбленной Елены.

Но зрелище, представшее его взору, заставило выронить меч даже его.

— Ой!.. — только и мог сказать он, ошеломленно моргая при неярком свете масляной лампы.

У окна, воздев к потолку кривые толстые ножки, развалился большой тяжелый обеденный стол. Вокруг него были разбросаны неказистые, но крепко сбитые табуретки. На крюках в стенах и на низеньких шкафах замысловато расположились причудливые охотничьи трофеи. На полу вперемежку валялись битая и целая посуда, ложки, вилки…

Посреди комнаты в позиции атакующего вамаясского воина стояла Елена Прекрасная со шваброй наперевес и гневным румянцем на щеках.

— Они!.. Они!.. Они!.. — Она задыхалась от негодования и только тыкала шваброй в сторону трофеев. — Как они смели!!!

И только сейчас Иванушка разглядел, что на стенах и шкафах, уцепившись за что пришлось, висели и старались не попадать в радиус поражения Елениной швабры, семеро маленьких человечков, весьма странно одетых.

— Ион! После того что они хотели со мной сделать, ты должен покарать их незамедлительно страшной казнью, — наконец собравшись со словами, выпалила царевна.

— Что? А кто это? — Иванушка чувствовал себя героем чьего-то нелепого сна. — Что они хотели с тобой сделать?

— Мерзость! Низость! Гнусность! Язык не поворачивается сказать! — возмущенно выстреливала обвинениями красавица, тем не менее не опуская швабры с боевого взвода. — Позор и бесславие на весь мой род!

При каждом эпитете коротышки на стенах испуганно вздрагивали, как от удара шваброй, и втягивали головы в плечи, становясь при этом похожими на черепашек, забывших надеть панцири.

— Да что же? Что?.. — Сбитый с толку Иван растерянно переводил взгляд с супруги на человечков и обратно.

— Они хотели… Они хотели, чтобы я прибралась за них в комнате! И приготовила им ужин! И помыла за ними посуду! ЧТО В ЭТОМ СМЕШНОГО?!

— А… зачем же… надо было… так… кричать?

Елена Прекрасная презрительно фыркнула:

— А это не я кричала.

Иванушка согнулся пополам от хохота и выронил меч, что тут же чуть не стоило ему удара возмездия шваброй.

— Как ты смеешь?! Надо мной?! Смеяться?! — возмущенно уперла руки в боки Елена, отбросив наконец швабру и постаравшись при этом попасть в одного из коротышек на стене. — Ты клялся лелеять и оберегать меня, и вот, когда в кои-то веки мне понадобилась твоя защита, ты, вместо того чтобы действовать, смеешься! Надо мной же! Вот цена твоим обещаниям, лукоморский царевич! Вот как ты любишь меня!

Веселость царевича как волной смыло.

Он растерянно выпрямился и просительно поглядел на супругу.

— Но Елена! Это же всего лишь смешные коротышки, а никакие не злодеи. Ты же сама с ними справилась.

— Ха! Не злодеи! Они выследили и похитили меня, пока вы там со своим драгоценным приятелем развлекались. Это могли бы быть настоящие разбойники. Моя жизнь подвергалась опасности! Так-то ты ценишь ее! Да тебе до меня и дела нет, теперь я это поняла!

— Прошу тебя! Клянусь!.. Клянусь!.. — Бедный Иванушка хотел уже броситься на колени перед стеллийкой и молить о прощении, но тут входная дверь издала своими петлями прощальный скрежет и с грохотом замертво свалилась на пол.

— Что за шум, а драки нет?

В проеме появился отрок Сергий с обоими конями под уздцы.

— Ха, вот и зазнобушка твоя отыскалась, Иванко. А ты говорил — волки съели, — насмешливо ухмыльнулся он.

Если бы взгляды равнялись ударам, то этот был бы коротким нокаутирующим хуком в челюсть Ивану.

— Не говорил я такого! — умоляюще глядя на царевну, попытался тем не менее защититься тот.

— Какая разница — говорил, не говорил, — удовлетворенно отмахнулся, сделав свое черное дело, Серый. — Лучше объясни мне, царевич, что тут происходит. Кто мебель попереворачивал, кукол каких-то дурацких по стенкам разве…сил.

На этом взгляд Волка остановился и пригвоздил к стене одного из коротышек, который ухватился за вешалку для шляп.

— Послушай, Иванушка, — задумчиво подошел он к нелепой скрюченной фигурке над комодом и потыкал ее в бок кнутом.

Человечек от этого дернулся, вешалка наконец оторвалась, и он оказался распростертым на полу прямо под ногами Серого.

— А ничего эта команда тебе не напоминает, а, наследник лукоморского престола?

Иванушка нахмурился.

— Нет, ни… Не может быть!..

— Вот-вот, — довольно кивнул Волк. — Нут-ка, давай-ка спросим у нашего ночного похитителя девиц. Вы, ребята, случайно не Попечители? Или как вас там? Радетели?.. Избавители?..

— Благодетели, — почти беззвучным шепотом подсказал человечек, испуганно таращась подбитым глазом на нависшего над ним Серого.

— Вот-вот, — подтвердил Волк. — Благодетели. Это вас изгнали недавно из ваших катакомб за издевательства над честными людьми?

Не понимая толком, что такое «катакомбы» и о каких честных людях идет речь, коротышка закивал.

— Да. Девять дней назад весь наш народ, все две тысячи Благодетелей в один жуткий миг очутились в незнакомых пещерах, без рабов, без оружия, лишь с жалкой кучкой еды и инструментами, принадлежавшими раньше рабам. Это была катастрофа!.. Конец!.. Страшный сон наяву!..

— Да встань ты, чего разлегся, — неприязненно буркнул Волк, и коротышка поспешил выполнить приказ.

— А вы чего там пристроились? — обратился он к человечкам на стенах, и те восприняли это как указание спускаться.

Горохом посыпались они со стен, собрались кучкой вокруг коротышки, приземлившегося первым, и, не проронив ни слова, затравленно уставились на Волка.

— Ну ты, как тебя, — кивнул тот первому.

— Помпоза, — назвался карлик.

— Помпоза, — повторил Серый. — Рассказывай, где остальные тысяча девятьсот девяносто три.

Помпоза вздохнул, опустил глаза и начал свое печальное повествование:

— Когда мы обнаружили себя в незнакомом месте, все растерялись, кроме нашего короля. Он сказал, что это происки восставших Недостойных и что мы всем должны показать, кто в королевстве хозяин. Поэтому, обнаружив место, где через потолок галереи был слышен шум воды, он приказал нам всем взяться за кирки и лопаты и долбить дыру, чтобы снова, как наши хитроумные предки, отвести воду у Недостойных и заставить их вернуться под землю и работать на нас. Мы уже предвкушали, как они, изнемогающие от жажды, снова приползут к нам на коленях проситься обратно и что мы сделаем с каждым из них за такое вопиющее неповиновение, чтобы они до смерти запомнили и детям и внукам своим передали… Но потолок провалился раньше, чем мы успели закончить. Вода — холодная, горькая, соленая — хлынула прямо на нас, подхватила и поволокла по галереям и переходам. Она все никак не кончалась, хотя, казалось, на нас излилось уже полсотни рек. Мы стали тонуть. Дальше никто толком ничего не помнит.

Потом, когда мы очнулись, глаза наши запылали и мы все ослепли — все вокруг горело белым неестественным светом, и все оставшиеся в живых упали лицом в песок и пролежали так, пока не стемнело. Когда наступила блаженная темнота, мы увидели, что оказались на берегу какой-то бескрайней реки. Там лежали лодки. Много больших лодок. И висели сети. Его величество повелел пересчитать народ. Нас оказалась половина от первоначального числа. Он сказал, что мы должны переплыть реку, и приказал всем садиться в эти лодки. Но все не поместились. Тогда он обещал за нами вернутся и приказал грести от берега. Они отплыли уже совсем далеко и, наверное, уже увидели другой берег, как вдруг поднялся сильный ветер. Из-за волн лодок стало не видно. Нам пришлось отойти от берега подальше — те, кто не успел, были смыты волнами. Жуткая ночь… Мы прождали, пока снова не начало светлеть, но никто за нами не вернулся. И тогда Эмпрендидор отвел нас всех в неглубокую пещеру, которую обнаружил неподалеку, и сказал, что он теперь будет первым министром, потому что его величества пока нет, а старого первого министра так больше никто и не видел после того, как мы оказались на этом берегу. И еще сказал, что мы должны найти себе новых рабов и пещеры, а иначе этот злобный свет нас всех убьет. Нас оставалось не больше сотни. Мы прятались, пока снова не стемнело, и тогда мы пошли вдоль берега искать новых рабов. Мы нашли их очень скоро — около сорока Недостойных шли навстречу нам с факелами в руках и о чем-то говорили на непонятном языке. Мы приказали им остановиться и окружили их. Они стояли и смеялись.

Тогда Торпе крикнул нам, что знает, как с этими животными надо правильно обращаться, подошел к самому высокому из них и кинул ему в лицо большой камень. Тот упал, а остальные набросились на нас. Некоторые Благодетели стали сражаться с ними. Остальные побежали к горе и полезли вверх. Выше было много пещер с маленькими входами, но ни один из тех, кто туда полез, не вернулся. Мы со страху вскарабкались на какое-то дерево и просидели там всю ночь. Утром снова вернулся ослепительный свет, но среди деревьев он так уже не резал глаза, и Эмпрендидор приказал нам слезать и искать пропитание. Там на земле лежали и росли какие-то плоды различной формы. Мы их ели… Некоторые отравились… Потом умер первый министр Эмпрендидор…

— От чего он умер? — полюбопытствовал Серый.

— От скепсиса, — вздохнул Помпоза.

— Ты имеешь в виду от сепсиса? — поправил его Иван.

— Нет, я имею в виду — от скепсиса. Он не поверил мне, что толстый аппетитный зверь на коротких ножках с кривыми зубами и хвостом пружинкой может быть опасен. Он пытался заколоть его вилкой. Пара пуговиц — вот все, что мы от него нашли, когда слезли через три часа с деревьев. После его смерти все пали духом и разбрелись кто куда. Мы остались всемером и больше никого из Благодетелей не видели… Так мы проблуждали еще несколько дней среди ужасов и опасностей враждебного мира, пока мы не нашли это жилище. Здесь есть продукты, и мы подумали, что если бы еще удалось найти хоть одного Недостойного, чтобы работал на нас, то мы могли бы остаться тут насовсем. Прекавидо, — тут Помпоза кивнул на другого коротышку, — предложил поймать женщину, потому что местные Недостойные попались слишком свирепые, и мы решили, что с женщиной… будет легко… справиться…

И он осторожно заплывшим оком покосился на сурово надувшую губки Елену.

Та в ответ погрозила ему шваброй.

Помпоза втянул голову в плечи и замолчал.

Иван и Серый обменялись долгими взглядами.

— Я же говорила, надо было их сразу там утопить, — мстительно напомнила Елена Прекрасная.

Серый хмыкнул:

— Лучше поздно, чем никогда.

Необъяснимое чувство вины не покидало Иванушку все эти полчаса, пока Помпоза излагал свою невеселую историю. Он догадывался, что скажут по этому поводу его друзья, и поэтому не стал ждать, пока они разовьют свои мысли во что-нибудь более кровожадное, а торопливо сделал шаг вперед и с укоризной обратился к коротышкам:

— Как вам не стыдно! Если бы вместо того, чтобы пытаться подчинить себе всех, кто попадался на вашем пути, вы остановились и подумали, то уже догадались бы, что оказались тут не просто так.

Те переглянулись, озадаченно нахмурившись, — такая мысль им и вправду в голову не приходила.

— Это было наказание вашему народу за то, что вы превратили в рабов целый город, — сурово продолжал Иванушка. — Но Царский Совет, состоящий из тех, кого вы раньше называли Недостойными, а теперь — из свободных людей, проявил снисходительность и дал вам возможность начать честно трудиться и жить как все…

За его спиной Волк медленно и бесшумно начал вынимать меч из ножен.

Человечки расширили глаза и забыли их прикрыть.

— …Вам дали инструменты, богатые ископаемыми горы — живи себе и трудись! Но вы захотели оставить все по-прежнему. Получать все, не делая ничего. Найти новых рабов. За это вы снова поплатились…

Меч извлекся на свет и тускло блеснул в свете неяркой лампы.

Человечки сдавленно охнули, как один.

— …Здесь на поверхности вам пришлось тяжело, а будет еще тяжелее…

Подброшенный Волком платок опустился на лезвие и продолжил свой путь вниз уже в виде двух половинок.

— …И сейчас я хочу в последний раз спросить вас: готовы ли вы работать, как ваши честные трудолюбивые предки триста лет назад, добывая под землей ее сокровища, и жить в мире с людьми или…

Не дожидаясь озвучивания альтернативы, человечки наперегонки закивали.

— Да, да!

— Согласны!

— Благодетели больше не должны иметь рабов!

— Недос… То есть люди должны жить в своем мире, а Благодетели — в своем. Так будет лучше для нас.

— И для них.

Серый, ласково улыбаясь коротышкам, взвесил меч в руке и искусно выписал им в воздухе замысловатую фигуру, что вызвало мгновенный прилив энтузиазма в покаянии:

— Мы все поняли.

— Мы были неправы.

— Мы поступили нехорошо.

— Может, они смогут простить нас!

— Прости нас, женщина Елена!

— Прости!.. Мы не должны были так делать!

— Благодетели должны трудиться сами!

— Мы ведь были самые лучшие горные мастера во всем мире, пока наши предки не отвели воду у предков людей.

— Мы гордились этим…

— Лучше нас никто не мог найти нужную руду или обработать камни.

— А сейчас…

— Что же мы с собой сделали, друзья…

— Мы были лучшими мастерами, а теперь…

И вдруг, неожиданно, наверное, даже для самих себя, человечки стали раскаиваться по-настоящему.

— Стыдно…

— Простите нас…

Серый удовлетворенно ухмыляясь, кивнул и так же бесшумно вложил меч обратно в ножны.

Кто бы сомневался, что доброе слово и меч действуют убедительней, чем одно доброе слово.

А Иванушка, не скрываясь, лучился от осознания действенности своего красноречия.

Женщина Елена обвела недоверчивым взглядом всех собравшихся, словно ожидая насмешки или подвоха, но, не найдя ни того, ни другого, криво улыбнулась и махнула рукой.

— Надеюсь, никто из моих царственных родичей об этом никогда не узнает. Живите, как хотите.

— Ишь ты, — с наиискреннейшим удивлением хмыкнул Серый, выступая из-за Ивановой спины. — Как это они у тебя так ловко перевоспитались…

Шестое чувство Ивана встревоженно завозилось, но царевич расстроенно от него отмахнулся — все его снова панически заметавшиеся мысли были о том, простила ли Елена Прекрасная ЕГО, как бы об этом поделикатнее вызнать, и если не простила, то что ему теперь делать, когда весь мир ополчился против него, стараясь разрушить то хрупкое согласие, в существовании которого и в лучшие-то времена Иванушка в глубине души сомневался.

— Всего-то и надо было, что поговорить с ними по-хорошему, — рассеянно ответил он отроку Сергию. — Насилием ничего не добьешься. Я всегда это говорил.

— Ну что ж, гномики, — развел руками Волк. — Ступайте, ведите себя хорошо и на глаза нам больше не попадайтесь.

— Как ты их назвал? — вывело незнакомое слово из состояния ступора страдающего хронической безответной любовью царевича.

— Гномики. А что?

— А кто такие гномики? — все еще недоумевал Иван.

— А просто что-то Мюхенвальд на память пришел, — пожал плечами Серый. — Помнишь, неподалеку от «Веселой радуги» Санчеса была мастерская? Там работал старик, который делал украшения для лужаек и газонов: деревянных аистов, зайчиков там всяких, человечков забавных. Так вот, их местные называли гномиками. В честь мастера — Йохана Гномме. Ну вот и мне вдруг подумалось, что они чем-то на тех гномиков похожи.

— Забавностью, — ядовито предположила Елена.

— Именно, — согласился Серый, показал ей язык и, задрав нос, отвернулся.

— Гномики… — повторил за Волком тот, кого звали Помпоза. — Мы не люди. И не Благодетели… больше. Мы — гномики.

— Гномики — это значит гномы, — медленно проговорил другой человечек.

— По-моему, неплохо. Гномы. Гномы. Почему бы и нет, — задумчиво почесал в затылке третий.

— Звучит солидно. Основательно, я бы сказал, — вынес суждение четвертый.

— Да. Гномы. На гномов можно надеяться. Гномам можно доверять, — попробовал, как звучит новое имя, пятый.

— Новое имя — новая жизнь, — согласился шестой.

— Гномы, — склонив голову набок, как бы прислушиваясь к какому-то далекому отзвуку, выговорил седьмой. — Короткое и упрямое слово. Гном. Похоже на нас. Мы — гномы.

— А мы — люди, — улыбнулся Серый. — И давайте это дело отметим. За столом переговоров, так сказать. И переночуем здесь — вон там еще несколько комнат есть, я вижу. Места всем хватит. Иван, переворачивай пока стол, а я схожу за угощениями и Масдаем. Гномики пусть сходят хвороста наберут — в темноте лучше них это никто не сделает. А еще ты посуду с пола собери, помой и черепки вымети — больше здесь некому это поручить. — И он на прощание кинул через плечо ехидную улыбочку стеллийской царевне.

Та показала его удаляющейся спине язык.

Еще при приближении Серого ковер с мрачным удовольствием поспешил сообщить ему, что всю их оставленную так неосмотрительно еду съели лесные звери и забирать ему, Серому, отсюда нечего, кроме него, Масдая, с чем следовало поторопиться, ибо, хотя лесные звери ковры и не едят, вряд ли захочется уважаемым людям, чтобы в их ковре-самолете устроила гнездо белка или мышь.

Волк, не вслушиваясь особенно в разглагольствования ковра, со все возрастающей тревогой осматривал перевернутые блюда, раздавленные корзины, растерзанные узлы, надеясь найти в них хоть что-нибудь пригодное в пищу, но тщетно.

Похоже, множество лесных обитателей ушли спать сегодня ночью с чувством сильного переедания.

Чего нельзя будет сказать о людях и гномах, понял Волк, взвалил на плечо Масдая и грустно поплелся к заброшенному домику.

Пир в честь примирения людей и гномов пришлось готовить из того, что гномы насобирали в лесу за день.

Еда получилась невкусная, но зато ее было мало.

На этой мажорной ноте все распрощались и отправились спать до утра.

Утро, день и вечер следующего дня были посвящены обучению гномов (а заодно и неизвестно зачем увязавшегося за ними Ивана) поиску пропитания в лесу с его последующим приготовлением.

Елена Прекрасная демонстративно проигнорировала как курсы лесных домохозяев, так и их преподавателя и слушателя из людей и занялась украшением жилища гномиков композициями из цветов, веток, неосторожных бабочек и сучков интересной формы — единственным полезным занятием, приличествующим женщине царских кровей в этом убогом лесном прибежище. Причем занятие это приносило и еще одну пользу — показывало свалившемуся на ее голову муженьку, как она на него обиделась и что восстановление гармонии и спокойствия в их подобии семьи — процесс, требующий определенных усилий с его стороны.

К вечеру все вернулись, и гномы под руководством Серого занялись приготовлением пищи. На плите уже вовсю что-то горело и чадило, когда Иван, вышел (а точнее, вывалился, жадно хватая кислород ртом) подышать свежим воздухом.

И как бы абсолютно нечаянно направился именно к тому месту, где сидела на травке, созерцая облака и закат, Прекрасная Елена.

По ее расчету, юный лукоморец уже должен был себя не помнить от беспокойства, что их вчерашняя размолвка — навсегда, и поэтому, видя, что он возвращается, красавица поправила прическу, подкрасила губки, воткнула в волосы самый яркий и свежий цветок и засела в засаде.

Слыша, что нерешительные шаги остановились за самой ее спиной, она томно повернулась вполоборота и, загадочно поглядывая из-под полуопущенных ресниц, обратилась к нему с вопросом:

— Послушай, Ион…

— Да, Елена?.. — встрепенулся он от нежданной радости.

С ним говорят!

Его помнят!

Может быть, на него даже не сердятся!..

Хотя на это надеяться было бы уже чересчур…

— Ты… не откажешься выполнить одну мою маленькую просьбу, Ион? — Елена вынула цветок из прически и приложила его к своим губам.

— Нет, что ты! Что угодно! Для тебя я готов на все! Только скажи, чего тебе хочется, — и я…

— Ты знаешь, я тут, пока одна скучала, подумала вдруг… Почему-то… Насчет коня… — потупив очи, проговорила хитрая царевна, вынашивавшая этот план еще со времен Шатт-аль-Шейха.

— Да, Елена?..

Стеллийка в последний раз насладилась сладким ароматом цветка и осторожно вложила его в несопротивляющиеся пальцы Иванушки.

Те тут же судорожно сжались, и, не веря своему счастью, царевич прижал слегка увядшее от всех этих манипуляций растение к своей богатырской груди.

— Ты ведь должен отдать златогривого коня своему другу — королю Вондерланда — только для того, чтобы он передал его своим неприятелям, так? — вкрадчиво продолжила она.

— Да, Елена…

Неземным запахом сказочного цветка — первого ее подарка — казалось, наполнился весь мир.

Что бы она ни сказала!

Чего бы ни попросила!

Он ответит ей «да»!

Все сокровища мира не стоили даже крошечной искорки надежды на то, что сердце гордой красавицы может оттаять!..

— То есть он этого коня себе не оставляет, так?

— Да, Елена…

Неужели я дождался?..

Неужели сбылось?..

Она еще никогда не была так внимательна ко мне!

Никогда!

И это после того, как я так задел ее гордость перед всеми, посмеявшись над ней!

Бесчувственный лопух!

Пенек бестолковый!

Чего же она захочет?

Что из того, что я имею, может привлечь ее непостоянное летучее внимание?

Какой пустяк она попросит за бесценное сокровище первого шага навстречу мне?

Что угодно.

За ее любовь я отдам все.

— …Ну так вот, я подумала, что раз твой друг этого коня все равно отдаст, и тем более своим врагам, то, может, стоит оставить настоящего златогривого коня себе, а им отвести… — она на секунду задумалась, избегая слов «поддельного» и «ненастоящего», — простого?

Коня?!

Но…

— Но я не могу обмануть его! Он — мой друг! Елена, любовь моя, попроси чего-нибудь другого. — В панике бедный Иванушка стиснул цветок чуть сильнее, чем следовало, и оранжевые лепестки испуганно разлетелись по всей лужайке, оставив в его руке влажный зеленый комок.

— Любовь, — презрительно фыркнула царевна. — Вот она — твоя любовь! На словах ты готов горы для меня перевернуть, а стоит только мне попросить даже о самой малости, вся твоя любовь тут же куда-то пропадает.

— Но Елена!..

— Ты можешь только насмехаться надо мной!..

— Елена!..

— Тебе не придется обманывать его, Ион! Пойми это! Он отдаст его своим недругам и больше не увидит его!

— Но обман раскроется! Под дождями краска рано или поздно смоется!.. Джинн говорил!..

— Ион, это не тот конь, которого заставляют мокнуть под дождем. Он будет жить в теплой сухой конюшне, пока благополучно не скончается от старости. И какое тебе дело до этих людей, если речь идет о наших отношениях!.. Что тебе дороже — конь или я? Выбирай сейчас! — сердито сжав кулачки, топнула красавица ногой.

Сердце Иванушки сжалось в смертельной муке, душа его застонала, и сам он, не понимая почему, готов был отвернуться с отвращением и отречься от самого себя.

Но он выбрал.

Провожая своих новых человеческих друзей на следующее утро, гномы долго махали им вслед, утирая глаза носовыми платками и колпаками.

— Этот Иван такой добрый!

— Этот Сергий такой умный!

— Эта Елена такая Прекрасная!

— А хорошо бы нам, все-таки, ребята, завести когда-нибудь такую горничную, красивую, веселую, покладистую, чтобы убиралась у нас, готовила, мыла посуду…

— Неплохо бы…

На первой же ночевке, пока Серый ходил на охоту, Иванушка, сгорая от стыда и презрения к самому себе, под внимательным взглядом Елены Прекрасной, поменял у коней уздечки.

Через два дня они были в Крисане.

Пока они раздумывали, как им разыскать сладкую резиденцию тетушки Баунти, она откуда ни возьмись появилась сама, сказала, что ждет их вот уже полдня и что они опоздали на сорок минут, и проводила до спящего под одеялом негостеприимной растительности замка. Он весьма кстати оказался не очень далеко, даже если учесть, что всю Крисану можно было проскакать из конца в конец за десять часов.

Втроем — фея, царевич и Волк — они невредимыми прошли через поспешно расступающиеся перед старушкой колючки, беспрепятственно вынесли на сооруженных на месте из портьер и алебард носилках Орландо и на Масдае переправили его в домик тетушки Баунти. Там его уже ждали, лениво побулькивая в маленьком котелке на огне, все необходимые ингредиенты снадобья. Серый торжественно извлек из широких штанин золотое яблоко из сада Десперад, и оно было тщательно помыто, мелко порезано и добавлено в общую массу.

Потом фея приказала всем выйти на улицу и с полчаса подождать.

Самые голодные могли погрызть вафельный сруб колодца.

Но не прошло и двадцати минут, как из домика донесся радостный крик тетушки, и все трое, не дожидаясь приглашения и бросив недоеденным последний венец, отталкивая друг друга, поспешили узнать его причину.

На знаменитой кровати, отбросив толстые блины-одеяла, сидел и непонимающе оглядывался по сторонам принц Орландо.

Быстрый перекрестный опрос показал, что он не помнил ничего с того момента, как заклинание самой юной феи обрело силу. При упоминании имени принцессы Оливии он лишь пожал плечами, но зато спросил, где сейчас его невеста Розанна. Услышав, что она в монастыре, он тут же вскочил, выбежал из домика и хотел было вскочить на одного из златогривых коней, чтобы немедленно мчаться туда, но Серый профессиональной подножкой намекнул ему, что не его, не лапай, но в качестве жеста доброй воли предложил лучше подбросить его на Масдае, если это не очень далеко.

Оставив позади обиженного, что его не взяли, Иванушку и обиженную, что на нее не обратили внимания, Елену, ковер взвился в небо и обернулся туда-обратно за четыре часа.

Успокоив всех, кого это интересовало, что все сложилось хорошо, что Орландо со слезами и пощечинами простили и даже в конце поцеловали, Серый тут же напомнил, что Кевин Франк в осажденном городе, поди, ждет своего златогривого коня, как из печки пирога, и не дал отдохнуть от дороги своим спутникам. Так и не воспользовавшись гостеприимством феи, лишь прихватив с накрытого стола несколько бананов в шоколаде и торт с клубникой и взбитыми сливками, путешественники тронулись в путь.

Надо ли говорить, что когда остановились на привал, то ни бананов, ни торта среди припасов на Масдае уже не было.

— Сдуло нечаянно, — не очень убедительно соврал Серый и, сыто икнув, отказался от ужина.

Еще через два дня к вечеру большая их часть перешла, а меньшая — перелетела границу Вондерланда.

До Мюхенвальда оставалось полдня пути.

На этом привале, у костра, когда они уже почти улеглись спать, наконец собравшись с мужеством, но не настолько, чтобы взглянуть Волку в глаза, Иван и попросил его остаться завтра здесь караулить второго коня.

— А что же ты его с собой не берешь? — удивился Серый. — Такое диво дивное — вот бы народ-то поглазел!

— Н-нет… Не надо… лучше… Еще подумают… чего… не того…

— В смысле? — наморщил лоб Серый. — Чего «не того»? Насчет чего «не того»?

— Ну… Там… Всякое…

— Не понял. А чего «не того» тут можно подумать?

— Н-ну, люди всякое болтают… Хоть это и не так… А неприятно… Ну покажется кому там что… Или еще чего… случится… там… так… Кхм. Значит.

Серый внимательно посмотрел на друга, завозившегося под его взглядом как уж на сковородке, недоуменно повел плечом и оставил попытки что-либо выяснить.

— А что же ты мадаму свою оставить с ним не хочешь? — вдруг пришло ему в голову.

Иванушка укоризненно посмотрел на него:

— Елене Прекрасной очень хочется посмотреть Мюхенвальд: архитектуру, музеи, что там в моде, что носят… Музыка, танцы какие…

Волк саркастично скривил губы:

— Ага. Музыка. Танцы. Ну-ну. Ладно, я вас буду ждать на Лукоморском тракте, в лесу, в сторожке в сорока километрах от Мюхенвальда, где мы останавливались, когда туда ехали. Если помнишь.

— Помню, — с облегчением, понимая, что допрос окончен, кивнул Иван.

Но его понимание в эту ночь, кажется, дало сбой.

— А вот Кевин Франк-то как обрадуется!.. — мечтательно глядя на звезды, улыбнулся Волк. — Вот, скажет, мой настоящий верный друг приехал, не надул и коня самого натурального златогривого привел — на, супостат, подавись.

— Ну приехал, что ж тут такого… Радость, подумаешь… — зябко передернув плечами, буркнул Иванушка, пристально глядя себе под ноги.

— Как это — «радость, подумаешь»? — искренне удивился Серый. — Да еще какая радость! Он от счастья прыгать до потолка Конвент-холла будет! Он, наверное, сколько лет прожил, а не встречал такого честного до идиотизма человека, как ты! Иной бы забрал птичку и упорхнул. Или вон перекрашенного коня подсунул бы, и хоть бы хны. А ты — нет. Ты не такой…

— Перестань!

Серый испуганно замолк, Елена Прекрасная во сне всхлипнула и перевернулась на другой бок.

— Ты чего орешь? Разбудишь вон кралю свою — опять стонать начнет: «Ой-ой-ой, земля жесткая, похлебка дымом воняет, дым — похлебкой, комары кусачие, муравьи ползучие, и что я тут вообще с вами делаю», — гнусавя и кривляясь, передразнил стеллийку Волк.

— Не надо, не говори так…

— Как — «так»?

— Так… — повторил, не поднимая глаз, Иван. — Вот так вот… Не надо…

— Понятно объясняешь.

— Послушай, Сергий, — встрепенулся вдруг царевич, как будто вспомнив что-то важное. — У тебя ведь амулет на понимание всех языков цел еще?

— Цел, цел, — закивал головой Волк. — Хочешь, я угадаю, что ты сейчас попросишь?

— Ну пожалуйста… Она же там в городе будет, а ты в лесу останешься. Тебе он там без надобности. А мы, когда вернемся, вернем его тебе, а? Пожалуйста! Ей так хотелось…

Серый махнул рукой и полез под рубаху за амулетом-переводчиком.

— Забирай.

— Спасибо.

— На здоровье, — хмуро буркнул он. — Езжайте, развлекайтесь. Но если она тебе действительно нужна, не выпускай ее из виду.

— На что это ты намекаешь? — вскинулся царевич.

— Так, ни на что. Спи давай, — кинул ему под ноги амулет хмурый Волк и отвернулся.

Царевич обнял колени руками и опустил голову.

Их возвращение в Мюхенвальд Гарри в своих одах назовет звонким и ярким, как взрыв колокола, триумфальным и победоносным, как третье пришествие Памфамир-Памфалона, посрамляющим скулящих в грязи недругов и вдыхающим радость жизни в воспаривших друзей.

Прямо перед воротами Шарлемань Восемнадцатый вручил не верящим своим глазам шантоньцам их долгожданного коня, после чего им было указано на дверь страны.

Потом состоялось торжественное шествие по улицам и площадям, плавно перетекающее в народные гуляния с фейерверками и бочками бесплатного пива из королевских подвалов.

Несмотря на все старания Кевина Франка, Валькирии и, самое главное, Елены уговорить Ивана погостить в Мюхенвальде еще пару-тройку недель, тот проявил твердость характера и через двенадцать дней уже вновь собрался в путь.

Им с Еленой подарили огромную позолоченную карету с четверкой лошадей и загрузили в нее кучу подарков, новых нарядов Елены, в которых она была поистине Прекрасной, сувениров, открыток и магнитиков для доспехов, провизии на дорогу, которой должно было хватить до самого Лукоморья, если прежде она не испортится на жаре, и самое главное — клетку с заветной Жар-птицей.

Решительно отказавшись от кучера и форейторов, Иванушка сам уселся на козлы и, присвистнув, залихватски защелкал кнутом.

Надо было торопиться. Серый его наверняка уже заждался.

Радостно возбужденный царевич, привстав на козлах, весело погонял лошадей, представляя, как расскажет Сергию о том, как их встретили, как обрадовались Шарлемань Восемнадцатый и его королева. О том, что первой, кто вошел в город после них, была Мальвина, сбежавшая от своего рыботорговца обратно к родной труппе. Что Гарри-минисингер отмылся и теперь стал приятного сиреневого цвета, что Санчес на волне всеобщего патриотизма во время осады записался добровольцем в армию и теперь не знает, как из нее выписаться. О том, что Ерминок стал сочинять продолжение к его серии пьес «Улица побитых слесарей» для театра папы Карло и насочинял уже сто семнадцать штук, и они до неприличия похожи на первые семьдесят, написанные еще им, но этого никто, кроме него, не заметил, так как, пока зрители досматривают всю серию до конца, они успевают забыть, о чем там говорилось в начале, и что…

А вот и тот самый поворот!

Вот и сторожка, а рядом со входом привязан златогривый конь с бесценной уздечкой из аль-юминия…

Просто камень с души свалился.

Как хорошо!

Верный друг.

Приветливая хотя бы иногда Елена.

Заветная Жар-птица.

Златогривый конь.

Что еще человеку для счастья надо?!

Если не вспоминать один вечер в Шоколадных горах…

Не надо его вспоминать.

Разве не говорится во всех книгах, что ради любви нужно идти на любые жертвы?

Елена Прекрасная права.

Любовь надо доказывать не на словах, а на деле.

Она стоит целого табуна златогривых коней.

Я ни о чем не жалею.

Ни о чем.

Абсолютно.

Нисколечко.

Ну вот ни на воробьиный коготок!!!

…Только почему же мне все равно так плохо-то, а?..

— Сергий, эй, Сергий, ты где?

Голос царевича вдруг сорвался и прозвучал не так радостно, как тому хотелось бы. Но он надеялся, что Серый его призыв толком не расслышал и не станет докапываться до причин его душевных мук.

Он соскочил с козел и зашагал к избушке, крутя по сторонам головой.

— Сергий! Мы вернулись!

Конь оторвался от сена и тихо заржал.

Других звуков не было.

Сознание Иванушки еще не успело ничего понять, а душа уже заныла, предчувствуя нехорошее…

— Смотри, Ион, смотри! — закричала Елена из окошка кареты.

Его вдруг накрыла и быстро пропала какая-то тень.

— Что там было? — обернулся к ней Иван.

— Не знаю, — пожала плечами царевна. — Но, по-моему, что-то большое, прямоугольное и с кистями. Похоже на ваш ковер.

— Сергий?.. Сергий!.. — Иванушка бросился бежать по дороге, но куда там. Недоопознанный летающий объект, похожий на Масдая, давно пропал за верхушками деревьев.

Только теперь Иванушка разглядел в ручке двери свернутую рулоном записку.

«Прощай. Не ищи меня. Будь счастлив, если сможешь».

Подписи не было.

Волк…

Эфемерный, сияющий всеми цветами радуги замок гармонии и совершенства, так тщательно возводимый последние несколько дней Иванушкой, рухнул на своего создателя и вдавил в землю не хуже любого его собрата из камня и цемента.

Волк…

На Ивана снова упала тень.

Он радостно вскинул голову, но это была всего лишь маленькая тучка, спешившая навстречу другой маленькой тучке, догонявшей третью маленькую тучку…

— Наверное, дождь будет, — прикрыв глаза рукой и глядя на небо, предположила Елена.

— Наверное… дождь…

Через полчаса у неба уже был такой вид, будто оно вот-вот расплачется.

…В тот день ночь кончилась, а день так и не начался.

Серый свет незаметно, но неотвратимо опутывал все вокруг угрюмой сонной пеленой, лишая мир красок и объема. Неба не было — вместо него тускнел серый провал с черными рваными краями из сжавшихся и приготовившихся к неизбежному деревьев.

В детстве Иванушку пытались научить народным приметам, что-то вроде того, что перед хорошей погодой паук плетет свою паутину, а перед дождем сматывает ее обратно.

Сейчас не было никакой необходимости слезать с козел, лезть в кусты и искать какого-то глупого паука.

И вот — без подготовки, без нерешительных первых капель, эквивалентных в дождевом мире вежливому стуку в дверь, вода упала с неба сразу и мощно, как будто из гигантской ванны вытащили пробку, да еще и открыли до упора холодный кран.

Черные силуэты деревьев начал размывать дождь…

Это было утром, но и сейчас, ближе к полудню, ничего не изменилось. Вода лилась с мокрого неба на мокрых коров на мокрых полях, и мокрые птицы спасались от нелетной погоды под мокрыми кустами.

Волк сказал бы, что это был просто дождь.

Елена — что первые отзвуки шагов приближающейся осени.

Иванушка же знал точно: это были слезы его души.

До Лукоморья, по его подсчетам, оставалось не больше двух дней пути по раскисшей склизкой глине, выложенной широкой полосой в одном направлении и именуемой почему-то невежественными аборигенами «дорогой».

Весь день Елена Прекрасная носу не высовывала из кареты, и время от времени до царевича даже сквозь шелест дождя доносились призывы к стеллийским богам ответить ей, что она потеряла в этом ужасном мокром холодном краю.

Но боги молчали.

Наверное, все это нравилось им не больше, чем ей, и они предпочитали нежиться на пляжах теплой ласковой Стеллы, предоставив свою далекую поклонницу самой себе.

А дождь все лил и лил, и Иванушка просто диву давался, как всегда, впрочем, в таких случаях, как такое количество воды может уместиться где-то на небе, которое само по себе — огромное пустое пространство, где абсолютно не за что зацепиться перышку, не то что тоннам и тоннам воды.

А еще он думал, что если и правда то, что тело человека на девяносто процентов состоит из воды, то истина эта устарела, так как теперь он был совершенно убежден, что на данный момент его тело состоит из воды на все сто процентов и расплескаться ему не давал лишь тонкий слой такой же стопроцентно мокрой одежды, давно уже прилипший к его телу, как вторая кожа.

Серый бы сказал, что самое подлое во всей этой ситуации то, что где-то там, за невидимыми из-за дождя тучами, наверняка вовсю светило солнце…

Опять Серый!

Да сколько можно его вспоминать!

Он же бросил меня, даже не попрощавшись!

Оставлять записки — это… это… это… банально!

Естественно, я буду счастлив!..

Если смогу.

К вечеру они въехали в лес.

Тот самый, в котором они целую вечность назад познакомились с Волком, снова подумалось Ивану.

Ну и что.

Ну и пускай.

Не очень-то я по нему и скучаю.

И — да, да, да!!! — я буду счастлив!

Даже если только назло ему.

И он яростно щелкнул мокрым кнутом над головой задремавших и остановившихся было усталых коней.

На разных существ неожиданное пробуждение от грез оказывает различное воздействие.

Некоторые, робкие, смущаются и краснеют. Некоторые, самоуверенные, делают вид, что ничего и не произошло. Некоторые, поагрессивнее, набрасываются на пробудившего с обвинениями и криками.

А некоторые просто пугаются.

Такие, как кони, например.

Вздрогнув всем телом и безумно пряднув ушами, четверка встала на дыбы, заржала и понесла.

И напрасно Иванушка натягивал вожжи, кричал страшным голосом «тпру» и «стой» и клялся, что выбросит кнут, — все было зря.

Непонятно, откуда и бралась сила у измученных многодневной распутицей коней, чтобы с такой быстротой тащить по жидкой грязи тяжелую карету, но они мчались, казалось, все быстрее и быстрее.

На повороте карета подпрыгнула на невидимой кочке, которая, по всем теориям вероятности, должна была бы давно раствориться под непрекращающимся натиском воды. Сундуки и коробки посыпались с крыши кареты, как перезревшие яблоки с яблони, а ничего не успевший понять Иванушка слетел в корявые придорожные кусты с мокрых козел, сжимая обрывок вожжей в замерзших, сведенных судорогой кулаках.

Карета с привязанным к ней златогривым конем, взывающей о спасении Еленой и панически верещащей птицей, увлекаемая четверкой сдуревших вмиг лошадей, пронеслась дальше.

Едва придя в себя, Иванушка вскочил на ноги, выдрался из кустов и бросился за ней, с ужасом ожидая каждую секунду увидеть перевернутую карету.

Почти задыхаясь от быстрого бега и вдохнутой в легкие воды, гадая каким-то дальним закоулком мозга, до которого еще не докатилась паника, может ли человек утонуть на лесной дороге, он завернул за следующий поворот и чуть не налетел на серебряный круп, мерно помахивающий мокрым золотым хвостом.

Карета!..

…стояла на всех четырех колесах, как всем приличным каретам и полагается, и смирная четверка, не глядя друг другу в глаза, переминалась с ноги на ногу впереди. Если бы могли (Иванушка мог бы поклясться), они бы пожимали плечами и нервно откашливались.

Она остановилась!

Нет, кто-то остановил ее!

И этот кто-то…

Дверца кареты с другой стороны протяжно скрипнула, и знакомый до боли, до приступа ретроградной амнезии голос вежливо поинтересовался в ее темные внутренности:

— Эй, есть тут кто живой?

Изнутри раздались сдавленный клекот и женский стон.

— Елена!.. Елена!..

Иванушку как подбросило — он дернул на себя дверцу со своей стороны, но она не поддалась, и он, метнувшись вправо-влево, заполошно выбрал самый длинный обходной путь — вокруг коней.

— Эй, боярышня, что с вами? — забеспокоился неведомый остановщик взбесившихся карет, спрыгнул со своего коня и осторожно извлек из дебрей картонок, чемоданов и корзин полубесчувственную от пережитого страха Елену.

— Елена!.. Ты жива!.. — подлетел к такому знакомому незнакомцу Иванушка, но тот не обратил на него никакого внимания.

Его горящие глаза были прикованы к бледному мокрому испуганному лицу стеллийки.

Она судорожно вздохнула, провела по лицу рукой, смахивая воду, и открыла глаза.

Взгляды их встретились…

— Елена!.. Елена!.. С тобой все в порядке?.. — Леденящие кровь предчувствия нахлынули на царевича, как осенняя трехмесячная норма осадков Лукоморья, он схватил стеллийку за руку и сжал ее, чего не решался позволить себе ни разу за все время их знакомства, но было уже поздно, слишком поздно…

— Кто… ты… — не сводя завороженных глаз с лица своего спасителя, беззвучно прошептала Елена.

— Это?.. Это Василий, мой брат, познакомься, — не помня себя от ужаса возможной потери того, чего у него никогда и не было, затарахтел Иван, все еще наивно надеясь отвлечь Елену Прекрасную, заставить ее забыть, не смотреть, не осязать его, того, другого… — Он мой старший брат… первый… Есть еще Дмитрий, средний… Они тоже были далеко… в чужих краях… За птицей… Искали тоже… Мы расстались недалеко отсюда… Вася, Вася, послушай, я так рад тебя видеть! Познакомься — моя жена Елена Прекрасная…

Но находись бедный Иванушка на другой планете или где-нибудь в параллельном мире, его слова могли произвести на спасителя и спасенную точно такой же эффект.

Никем не слышимый и не замечаемый, Иван разговаривал сам с собой еще несколько минут, пока холодный дождь не привел в чувство влюбленных и они не вернулись с седьмого, или на каком небе они там находились, на мокрую Землю.

— Иванко?! — бросил полный изумления взгляд Василий на мокрое грязное существо, покрытое листьями и сучками, прыгающее перед ним, бормочущее что-то нечленораздельное и размахивающее руками вот уже десять минут. — Ты?! Не верю очам своим! Иванко!!! Здесь!!! Живой!!!

И царевич Василий, бережно поставив Елену на траву, облапил Иванушку обеими руками, прижал его к себе так, что кольчуга затрещала, и боднул любовно мокрым шеломом его в лоб.

— Иванко! Ай да молодец! Ай да брательник! Ай да витязь вымахал! Это все твое добро, поди?

— Мое, — неестественно улыбнулся непослушными губами Иванушка. — Все мое. И Жар-птица, и…

— Жар-птица?! — удивленно взмыли вверх брови Василия. — Как, и ты ее нашел?! Ха-ха-ха!.. Вот так история! Вот это да! То ни одной, а то…

— Что? — не понял Иван. — Что значит «и ты тоже»? А кто еще?

— Иванко, сейчас я тебе расскажу историю — смеяться будешь, — хохотнул старший брат. — Еду я сегодня по дороге домой — тоже, чай, там не был с того самого дня, как мы расстались, и вдруг вижу — на перекрестке трех дорог шатер стоит. Дело к вечеру, думаю, погодка — врагу не пожелаешь, жилья человеческого еще дня два не увижу, дай-ка попрошусь переночевать. Авось люди добрые не откажут. Заглядываю внутрь, глядь — а там наш Митенька перед костерком сушится, зайца на вертеле жарит, а в углу клетка стоит. Глянул я — и обомлел. С Жар-птицей! Настоящей! А я-то думал, что я один ее разыскал и добыл!

— Как, и ты тоже?.. — Сердце Иванушки пропустило удар, и что-то тоскливое заворочалось под ложечкой.

Значит, его птица — не единственная?..

И, выходит, ничего такого особенного он не совершил?..

— Да, Ванятко, да. И я тоже, — весело продолжил, не замечая расстройства брата, Василий. — Почему мне смешно-то и кажется — не было за душой ни гроша, да вдруг алтын! Знать, домой царю-батюшке привезем не одну, а трех птиц, да всех в один день! Эк удивится-то! И сам подумай-ка — поверит нам кто-нибудь, что мы не вместе ездили, да что не сговорились, а!.. Хотя нет. Это мы, деревенщины, все по одной привезем, а ты — двух. Вон какую жар-птицу раздобыл в далеких краях-то. — И взгляд его нежно остановился на Елене. — Как звать-величать нашу боярышню дорогую?

— Это…

— Спасибо, Ион, я сама могу представиться воину Базилю. Меня зовут Елена Прекрасная. Я дочь стеллийского царя. И я хочу поблагодарить тебя за спасение мое от страшной смерти или увечья. — И вдруг, отбросив высокий штиль, Елена уткнулась в металлическое плечо Василия и разрыдалась. — Я так испугалась… Так испугалась… Думала — не быть мне живой… Спасибо… Спасибо, царевич Базиль… Если бы не ты… Мне так страшно… Я думала — с ума сойду… Такой ужас…

— Ну что ты, царевна, чего там, — осторожно погладил он громадной ручищей ее по мокрым растрепавшимся волосам. — Все ведь кончилось хорошо, все живы-здоровы… А звать меня не Базиль — это кошачье какое-то имя, не обессудь, царевна, а Ва-си-лий. Ва-ся. Можно Ва-си-лек.

— Ва-си-лий, — старательно-послушно повторила Елена Прекрасная по слогам чужое имя, не сводя влюбленных глаз с Иванова брата. — Ва-си-лек… Ва-ся…

— Ну вот видишь… А ты у нас, стало быть, Еленушка. Леночка. Лена.

— Лена, — улыбнулась она и согласно кивнула.

Иванушка ради одной такой улыбки был готов убивать и быть убитым сто раз на дню.

И вот дождался…

— Вася, ты не понял, это… — сделал он еще раз попытку прояснить гражданское состояние вещей, но снова неудачно.

— Да помолчи ты, Ванек, хоть минутку, — отмахнулся от него брат. — Мы тут с Еленой Прекрасной еще не договорили самого важного. Ты скажи мне, царевна, да если отказать захочешь — так лучше ничего не говори, еще подумай…

— Да, говори, Ва-си-лий.

— Вася, послушай, это моя…

— Ион, милый, помолчи, пожалуйста, хорошо? И забудь этот сулейманский фарс. Прости, но я не могла даже подумать, что ты примешь его всерьез.

«Это единственный раз, когда она назвала меня «милым»…»

— Но ты обещала!..

— Нет. Я ничего тебе не обещала. И ты помнишь это. Не надо обманываться, Ион. Я только сказала, что доеду с тобой до твоей страны, до Лукоморья.

— Но я из-за тебя… Ради тебя… Для тебя…

— Забери его себе.

— О чем вы это говорите? — непонимающе переводил взгляд с Ивана на Елену Василий. — Кто что кому обещал?

— Ничего серьезного, Ва-си-лий. Я просто пытаюсь объяснить царевичу Иону, что он заблуждался все это время. Извини, Ион. Наверное, мне нужно было сказать тебе это раньше. Но я думала, ты сам все поймешь. Это же так очевидно. Извини меня.

— Но Елена!!! — Землю выбили у Иванушки из-под ног, и все вокруг закружилось, завертелось, понеслось куда-то вверх тормашками. — Я… Ты… Я…

— Ты что-то хотел сказать… Ва-ся?.. — Стеллийка снова повернулась к Василию-царевичу, нерешительно прикоснулась к рукаву его рубахи, но тут же виновато отвела руку и нервно сжала ее пальцами другой руки.

— Да. Сказать. Предложить даже. Кхм. Кхм. Это. Значит. Ну… То есть спросить. Вот. — И наконец, собравшись с духом, Василий выпалил: — А пойдешь ли ты за меня замуж, Елена Прекрасная?

Сняв шелом, склонил взъерошенную белокурую голову перед стеллийкой Василий-царевич в ожидании судьбоносного решения, и голос его дрогнул. Такой дрожи, Иванушка мог побиться об заклад на птицу, коня и золотую карету, не мог вызвать у его брата на поле брани ни один, даже самый ужасный, враг. Даже тысяча их. Даже миллионы.

— …Я люблю тебя, царевна Елена, ненаглядная моя, и хочу быть мужем твоим навеки, пока смерть не разлучит нас.

Счастливая улыбка осветила лицо царевны, как солнышко в ненастье, и она, не задумываясь ни на мгновение, прошептала:

— Да!

Убитый горем Иванушка молча отвернулся, чтобы не видеть поцелуя, ради которого он не только был готов на то, чтобы убивать и быть убитым, но и на самое страшное — обманывать друзей.

Не проронив более ни слова, он взял под уздцы правую переднюю лошадь и повел в том направлении, в котором, по объяснению Василия, находился шатер Дмитрия.

У него не было больше Елены.

И птица оказалась отнюдь не уникальной.

Но у него оставался златогривый конь.

Конь, добытый такою ценой.

Пока он распрягал и стреноживал лошадей, вернулись промокшие до нитки и счастливые до неприличия Василий с Еленой Прекрасной и скрылись в шатре, даже не взглянув на него.

Через час, когда все кони были оттерты и почищены не по одному разу, а попоны на них уложены и переуложены как минимум десятком разнообразных способов, когда больше не было причин оставаться под дождем и Иванушка решил оставаться там просто так, из шатра высунулась веселая голова Дмитрия и позвала его не маяться больше дурью и идти ужинать.

Иван постоял с минуту, потом угрюмо пожал плечами и откинул полог.

— Что с тобой? — Все трое, как один, уставились на него с недоумением.

— Со мной? А что со мной? — натужно улыбаясь, недоуменно обвел он их взглядом.

— С твоим лицом, — уточнил Дмитрий. — И с одеждой. И с руками, если присмотреться. Краска какая-то, что ли?

— Краска?..

— Ну да. Краска. Где ты успел вляпаться в лесу-то, во время дождя? — расхохотался средний брат. — Ну Иванушка, друг любезный, ты ничуть не изменился.

— Краска?..

— Да краска же, краска. Выйди на улицу — там в котелке вода осталась и мыло. Умойся хоть, что ли. Серебряный ты наш мальчик.

— Серебряный???!!!

Иванушка, не веря своим глазам, рассматривал свои руки, живот, грудь… И верно — все было покрыто толстым слоем серебряной краски с проблесками золота.

Не может быть!

Так вот почему калиф так охотно расстался со своим бесценным серебряным конем!

Он отдал Сергию подделку!

Такую же подделку, как…

Иван закрыл лицо руками и стрелой вылетел из шатра.

Когда он вернулся, еще мокрее мокрого, но чистый, отмытый до последней серебринки и золотинки, все уже спали. Шатер был перегорожен большим гобеленом на две половины. В передней спали его братья и лежала куча одеял для него. Царевны видно не было — наверное, отдыхала во второй половине, поменьше. Посреди мужской половины, как глаза неведомого чудища-юдища, переливались красным угольки. Над ними висел котелок с каким-то невероятно вкусно пахнущим варевом.

— Ешь, это тебе оставили, — сонно приподнялся на локте Василий, ткнул в сторону котелка большим пальцем и снова скрылся под одеялом.

Иванушка хотел с презрением отказаться, но растущий организм одержал победу над эмоциями, и судьба содержимого котелка была решена в пять минут.

Утром Ивана ожидали чудеса.

Во-первых, тучи бесследно исчезли, и во все бескрайнее умытое небо развалилось довольное желтое солнце.

Но это было не главное.

Главное было то, что он увидел, как Елена Прекрасная своими собственными руками нарезает овощи и мясо для приготовления завтрака.

Он увидел, как она, собрав всю кухонную утварь в котелок, ушла мыть ее к ручью.

Он узнал, что вчерашний ужин был не чем иным, как старинным стеллийским рецептом охотничьего рагу, и приготовила его от начала до конца сама Елена, не подпустив мужчин даже близко к своей импровизированной кухне.

Он увидел, как перед отправлением она вытрясла все одеяла.

Он услышал, как на неоднократные попытки Василия и Дмитрия помочь ей она решительно заявляла, что не мужское это дело.

И только тогда он поверил, что потерял ее навсегда.

Он был потрясен, унижен, разбит.

Она никогда пальцем о палец не ударила ради них с Серым.

Сейчас же она с радостью выполняла любую работу ради его брата.

Кажется, когда-то давно я считал себя ничтожным неудачником.

Интересно, какая блажь заставила меня забыть об этом?

До Лукоморска оставалось не больше половины дня пути, как вдруг слева со стороны деревни, которую они как раз проезжали, донесся заполошный вопль:

— Спасайтесь! Деназар вернулся!

И тут же десяток глоток отчаянно подхватили этот клич:

— Деназар!

— Деназар!

— Бегите!

— Деназар вернулся!

Иванушка встрепенулся, кубарем скатился с козел, отсек мечом поводья бывшего златогривого коня, привязанного за каретой, и не успели озадаченные братья и слова сказать, как уже его скакун, выбрасывая из-под копыт комья грязи, во весь опор летел к деревне.

Деназар.

Динозавр.

Огромное кровожадное тупое чудовище из далеких времен.

Чудом оказавшееся здесь.

Прекрасный способ погибнуть, чтобы ОНА наконец осознала, кого отвергла, пожалела, ДА ПОЗДНО!!!

Навстречу ему из-за крайних домов, прямо по лужам, по грязи, не разбирая дороги от ужаса, неслась стайка детишек.

Взрослые следовали за ними, подбадривая себя и малышню криками:

— Щас догонит!..

— Ох и злой севодни!

— До леса успеть бы добежать!..

— Успеть должны!..

— Пока на площади задержится!..

— Только что Ерему-кузнеца завалил!..

— И Савку Кулему!..

— Ай, жалко мужиков!..

— Быстрей, сердешные!..

— Наддай жару!..

И степенная в иные времена крестьянская община, успев бросить на скачущего им навстречу витязя с обнаженным мечом сочувственно-жалостивые взгляды, пронеслась мимо.

На площади.

Двоих убил.

Не уйдет далеко.

Она еще поплачет.

Скорей!!!

Когда Иванушка прискакал на предполагаемое место дислокации чудовища и огляделся, динозавра уже и след простыл, равно как и мужиков.

Сожрал и ушел, понял Иван.

Единственным живым существом на площади был кряжистый мощный старик со спутанными седыми волосами, закрывающими ему глаза, босой, в рваной холщовой рубахе и с оглоблей в руках.

Наверное, местный дружинник.

— Н-не п-пдхади!!! — свирепо рычал он в пространство, кружась по площади и размахивая своим оружием со всей дури. — У-у-бью!!!

— Дедушка, где он? — кинулся к нему Иван с мечом на изготовку и едва успел поднять коня на дыбы, чтобы оглобля не снесла ему полголовы.

— Ф-фсех поубив-ваю!!! — взревел вошедший в раж старик, развернулся и снова кинулся на Ивана.

— Вы чего, с ума сошли? — Конь в последнюю секунду отпрыгнул, и Иванушка возмущенно полусоскочил-полусвалился на землю. — Я вам помочь пришел! Где динозавр?

— П-помош-шничек приперся! Х-хлыщ-щ-щ г-гарадской! С-сап-пляк! Ф-ф пер-р-чатках… б-белых!.. Ф-ф ш-шапке… кр-расной!.. В-вали… от-тцюд-да! П-пиж-жон! — Спятивший, казалось, старикан, вместо того чтобы организовывать совместное сопротивление мерзкому страшилищу или, на худой конец, просто указать направление, в котором оно скрылось, опять попер на Ивана, и убийство проблесковым маячком вспыхивало в его мутных, налитых кровью глазах. — Й-я… Т-тя… У-у-у-у!!!..

— А-а, да ну тебя! — И Иванушка, хлопнув красную шапку оземь, поднырнул под надвигающуюся неумолимо, как асфальтовый каток, оглоблю и ударом рукояти меча в висок лишил воинственного старикашку остатков сознания.

Злонравный старикан забыл, что человек в белых перчатках иногда может оказаться Костей Цзю, а Красная Шапочка — Краповым Беретом.

Он изумленно скрестил глаза, выронил себе на босую ногу оглоблю, взмахнул руками и брякнулся в грязь во весь рост.

Из-за палисадника с кустами малины раздались бурные непрекращающиеся аплодисменты двух пар рук.

Иванушка непонимающе огляделся.

— Кто здесь?

— Это мы, батюшка дружинник, — с поклоном выглянули из своего укрытия двое сильно побитых мужиков.

Наконец-то! Хоть кто-то вменяемый!

— Где динозавр? Говорите скорее, он не мог уйти далеко! — кинулся к ним царевич.

— Деназар? — озадаченно нахмурился один. — Так ить вон лежит. Только кости сбрякали.

И он указал на неподвижную фигуру старика.

— Ты ж его только что сам уложил, — поддержал его второй, со свежим синяком на пол-лица и свежей кровью под носом.

— Это?.. — осторожно переспросил Иванушка, начиная подозревать подвох.

— Этот, этот, — дружно закивали мужики. — Дед Назар. У старухи своей самогонку в схроне нашел, всю выхлестал и почал всех гонять.

— Вредный и когда трезвый…

— …а когда пьяный — и вовсе дурной становится.

— Сладу с ним нету никакого.

— Теперь пообломали ему рога-то!

— Первый раз!

— Надолго запомнит!

— Ай спасибо тебе, добрый молодец, утихомирил супостата, — поклонились мужики.

Дед Назар?!

Так они кричали «дед Назар»?..

Ай да витязь лукоморский…

Победитель динозавров…

И, не знающий куда от стыда деваться Иванушка, не слыша более изъявлений вечной благодарности от лица всей деревни, вскочил на коня и поскакал обратно к развилке.

Там стояли и ждали его братья, Елена в карете и все крестьяне, улыбаясь и размахивая руками.

Этого позорища Иванушка был перенесть не в силах и, отвернувшись и пришпорив коня, проскакал мимо, прямо по дороге домой.

Дома братьев ждала триумфальная встреча.

Переполошенный ворвавшимся в город так, как будто его преследовало стадо динозавров, Иваном народ в полном составе высыпал на улицы как раз к прибытию арьергарда.

Царевичи в заморских платьях, золотая карета, Жар-птицы, блеском и великолепием конкурирующие со своими клетками и проигрывающие им, и, самое главное, нечто таинственное, незнакомое, но манящее и притягивающее в глубине кареты, за кисейными занавесками, поблескивающее бриллиантами и глазами, — все это взволновало падких до сенсаций лукоморцев и заставило их собраться у дворца в ожидании продолжения зрелища.

И их терпение было вознаграждено.

Все три птицы в тот же день были выставлены на всеобщее обозрение на помосте у дворцовой стены, откуда обычно в будние дни глашатай выкрикивал городские и международные новости и прогноз погоды, и люд нескончаемым потоком потянулся поглазеть на чудо чудное, диво дивное. Многие после того так и норовили пройти мимо дворца, причем несколько раз, даже те, кому было идти совсем в другую сторону, — исключительно потому, что рассчитывали хоть краем глаза увидать невесту царевича Василия, про ослепительную красу которой уже в первые минуты ее пребывания в столице начали слагать были, а иногда и небылицы.

Царь с царицей были на седьмом небе от счастья и уже начинали перебираться на восьмое от того, что, во-первых, вернулись их кровиночки живыми-здоровыми, во-вторых, что все справились с задачей, неосмотрительно поставленной Симеоном, о чем он имел неоднократную возможность пожалеть (царица Ефросинья позаботилась об этом), особенно после того, как обнаружился побег младшенького, и, в-третьих, что их старшенький, Васенька, наконец-то женится, на что бедные родители уже давно и надежду потеряли, решив, что и впрямь ни одна девушка в мире не может в его глазах сравниться с охотами, войнами да маневрами.

Одним словом, все были рады, веселы и просто счастливы, кроме…

Да-да.

Надежда Иванушки на то, что Елена Прекрасная каким-то волшебным образом передумает и предложит ему выйти за него замуж, теплилась, то чахло вспыхивая, то затухая, до самой ее с Василием свадьбы.

Он делал все, чтобы она изменила свое решение.

С предлогом и без предлога попадался ей на глаза, куда бы она ни пошла и ни посмотрела, — до тех пор, пока у нее не создалось впечатление, что или все жители Лукоморска похожи как две капли воды на младшего царевича, или у нее начинаются зрительные галлюцинации.

Во время совместных трапез он демонстративно отказывался от пищи и питья, опустив голову на сплетенные в замок руки.

Он не уступал ей дорогу в коридорах и на лестницах, а старался резво проскочить мимо, показывая всем видом, как ему радостно и весело и без нее.

Когда она попадалась ему на пути вместе с Василием, он демонстративно-увлеченно заводил разговор с ним, полностью игнорируя ее, и краем глаза наблюдал за ее реакцией.

Он втыкал за правое ухо цветок хризантемы под углом строго в пятьдесят пять градусов стебельком на север, что на языке цветов должно было означать: «Жду тебя в полшестого за планетарием», закладывал за обшлаг левого рукава гладиолус, чтобы спросить: «А не прокатиться ли нам сегодня вечером на гондоле по центральному каналу», но она не понимала его — то ли потому, что никогда ничего не слышала о языке цветов, то ли потому, что знала, что до ближайших гондол и каналов надо скакать три месяца, а из планетариев имеется в наличии только трактир «Месяц без денег».

Придумал ли он эти методики сам или пал жертвой какого-нибудь заморского, за золото купленного фолианта типа «1001 способ привлечь внимание девушки, если сами вы в этом отношении полный идиот», которых в последнее время в дворцовой библиотеке появилось несметное количество, было неизвестно.

Но единственное, что он так и не решился сделать, — просто поговорить с ней.

Не то чтобы результат от этого изменился…

…Высидев на свадьбе, уткнувшись в руки, не больше того, что позволял минимум приличий, Иванушка, так ничего не съев и не выпив (и в этот день он не был оригинален), незаметно удалился из зала, где пир валил горой, даже не дождавшись момента, когда под всеобщее ликование все еще закутанную в плотное покрывало невесту и пьяного в зюзю жениха закроют на большущий амбарный замок в ритуальной царской опочивальне.

Традиция не показывать жениху лицо невесты до того, как они окажутся наедине, и не забыть запереть спальню снаружи (ради этого один из служек специально должен был оставаться трезвым весь праздник) родилась после нескольких скандальных прецедентов в истории лукоморской царской семьи, о которых никто не упоминал, но все знали. И однажды совет одного из царей решил, что голодная невеста и невменяемый жених — достойная альтернатива спорадическим международным конфликтам и непредсказуемым войнам, возникающим из-за того, что лицезрение суженой произошло раньше, чем нужно, или на слишком вменяемую еще голову.

С тех пор под крики «Горько!» жених молодецки опрокидывал в себя чарку за чаркой, пока невеста, сложив на коленях руки, смирно сидела и ждала своего часа. Правда, в тех случаях, когда они с невестой были знакомы и до свадьбы (да, были и такие случаи авангардного мышления, хотя и редко, и родителями не поощрялись), в графине жениха была сильно разведенная колодезная вода.

Существовало в древнем граде Лукоморске и много еще разных прочих интересных, забавных и поучительных матримониальных традиций, но на свадьбе Елены и Василия Иван твердо поклялся, что если он что-то и узнает о них, то исключительно из книжек.

Жизнь его была закончена.

Его возлюбленная вышла замуж за другого.

Один друг оставил его.

Другого он обманул.

И хотя теперь выяснилось, что оба коня оказались фальшивыми, Иванушка страдал от этого ничуть не меньше.

Он обманул друга, и оправдания этому быть не могло.

Никто и ничто не могло вытянуть его из мрачной бездны угрюмости — ни балы-маскарады в Осеннем саду с катаниями на лодках и фейерверками, ни пиры во дворце и у всех бояр по очереди, со скоморохами, ряжеными и медвежьими потехами, ни охота на волков (особенно на волков!), ни даже ходоки из той деревни, где он сразился с «деназаром», с возом подарков и угощений — уж шибко общество было благодарно Иванушке за то, что после его удара буйный и склочный старикан присмирел, как ягненок, стал соседям по хозяйству помогать и увлекся вышиванием.

И тогда в дело вступила тяжелая артиллерия — царица и любящая заботливая мать Ефросинья.

Всего парой фраз она легко вывела его из ямы депрессии только затем, чтобы ввергнуть в пропасть тихого ужаса.

Царица с самого возвращения сыночка, подхватившего где-то страшную болезнь под названием «самостоятельность», сначала с растущей тревогой, а потом и просто с неприкрытой паникой наблюдала, как он изводит себя из-за невесты брата. И наконец, застав несчастного младшенького на любимом подоконнике в библиотеке, с раскрытой на пустых страницах книгой на коленях, глядящего невидящим взором в какие-то нереальные дали, которые простым смертным неподвластны (взгляд простого смертного быстро уперся бы в скучную серую стену напротив), она поняла: надо действовать.

Спустя минуту Ефросинья уже приступила к осаде измученного бессонницей, страданиями и голоданием чада со всей тщательностью, целеустремленностью и упорством раненого буйвола, валящего пальму с засевшим на ней обидчиком. Она не отступала со своими уговорами до тех пор, пока Иван не сказал «да», не очень ясно понимая, на что он вообще сейчас согласился, и только для того, чтобы матушка отвязалась и не мешала ему думать про его пропащую жизнь, презирать себя и душевно мучиться.

Но добрая матушка понимала, что ее солнышко сейчас не в себе, и вместо того, чтобы коварно воспользоваться полученным согласием, решила подступить к сыночку, когда он будет в состоянии воспринимать человеческую речь.

Когда с третьей попытки до Иванушки дошло, чего от него хотят, он страшным голосом возопил «нет!!!» и бежал от нее в смятении.

Но от любящей матери просто так не отделаться, и ему предстояло в этом убедиться лишний раз.

Крепость пала через неделю, когда к уговорам взволнованной царицы присоединился сам батюшка-царь — уже не артиллерия, а целые РВСН — и, озабоченно хмуря брови, сообщил сыну, что он — единственный человек в Лукоморье, который может помочь родной стране и народу разрешить старый приграничный конфликт.

И когда Иванушка, рассеянно удивившись, дрожащей рукой рассеянно потянулся к тому месту, где должен был висеть давно забытый им неизвестно где меч, Симеон опередил его и сказал, что все гораздо проще, что силой тут не поможешь и единственное, что может сработать, — его женитьба на царевне Лесогорья, пусть не красавице, если, конечно, сравнивать с женой Василия, но зато девушке доброй, скромной, хозяйственной, ученой арифметике, природоведению, хореографии, астрономии и даже лженауке экономике, и что на него с надеждой и волнением, затаив дыхание, смотрит все просвещенное и не очень человечество.

Иван хотел поначалу, как всегда, возразить, но потом подумал о стране, о человечестве и согласился.

«Какая мне теперь разница… Если от этого будет хоть кому-то хоть какая-то польза…» — только и выговорил он, вяло пожал плечами и равнодушно отвернулся.

Свадьбу назначили через месяц, приурочив к большой осенней ярмарке, на которую съезжались купцы со всех краев, где когда-либо слышали о Лукоморье.

Царица вообще-то хотела пораньше, чтобы сыночка не свел себя в могилу душевными терзаниями, но лесогорские послы ей сообщили, что царевна Серафима отдыхает сейчас в летнем дворце своей троюродной бабушки, и жениху, судя по рассказам сватов, сгорающему от нетерпения связать свою жизнь с единственной дочерью царя Евстигнея, придется немножко подождать.

И вот назначенный день почти настал, и Иванушка из раскрытого окна своей комнаты с беспокойством наблюдал за тем, как во двор один за другим втягивались возы с приданым лесогорской царевны.

Непосвященный мог бы принять их за самый огромный купеческий караван на этой ярмарке.

Сундуки, тюки, мешки, ковры, посуда, мебель, штуки ткани, бочки вина, туши лесных и домашних животных и птиц, клетки с перепелами и курами редких пород, пуховыми кроликами, племенными свиноматками, винторогими козами, охотничьими собаками, коробки с чучелами диковинных зверей и рыб — можно было подумать, что вместе с царевной Серафимой в Лукоморье переезжает и все Лесогорье и что вот-вот из-за поворота покажется обоз с их разобранными по бревнышку и готовыми к сборке на новом месте избами, банями и кабаками…

И зачем только он дал согласие на этот брак?

Ведь он не знает эту царевну со смешным именем Серафима и совсем не хочет узнать, несмотря на то что она добрая, скромная, хозяйственная и, может быть, даже умеет умножать столбиком.

Или, скорее, именно поэтому.

Мне ведь нет до нее никакого дела.

Я не люблю ее.

Сколько бы мы ни прожили вместе — мы будем чужими людьми.

Так кому все это надо?

Фима-Фима-Серафима… Какая ты?.. Зачем ты согласилась на эту нелепую свадьбу? Зачем я согласился? Почему я не сбежал куда-нибудь, где о Лукоморье отродясь не слышали, чтобы забыть обо всем и сгинуть навеки?..

Хотя тебя, наверное, никто и не спрашивал — бедная маленькая испуганная девочка. Приграничный конфликт, благо родной страны… Зато десяток крестьян теперь точно будут знать, чьи эти два гектара неудобий.

Что я делаю?

Что я ТУТ делаю?

И Иванушка, пока не поздно, пока не передумал, кинулся к двери.

Заперто.

— Откройте!.. — затарабанил он в дверь. — Эй, кто там!.. Откройте!!!..

— Это мы — дружинники Денис Пчела да Семен Полушапка, ваше высочество, — отозвался из-за двери почтительный голос одного из дворцовых охранников. — Вас ваша матушка запереть изволили, сказали, что на всякий случай, и ключ с собой унесли, а нас караулить приставили. Не извольте серчать, мы люди подневольные, ваше высочество.

— Ну ладно, — пробормотал царевич, бросился к окну и быстро глянул вниз — не стоит ли там кто, можно ли прыгнуть.

Внизу стояли.

Четверо дружинников с алебардами из дружины самого Дмитрия.

Заметив выставившуюся из окошка белобрысую голову охраняемого объекта, старший из них помахал ей рукой и прокричал наверх:

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество! Пока мы здесь — муха не пролетит незамеченной!

— И это радует, — упавшим голосом похвалила их голова и спряталась.

Бежать было поздно.

Мимо окна Ивана проехал отряд всадников в иностранных доспехах, а за ними — золоченая карета с царским гербом Лесогорья.

Свадебные церемонии и обряды Иванушка прошел, как в полусне.

…Хоровод лиц — знакомых и незнакомых, под конец сливающихся в одно лыбящееся бородатое лицо в кокошнике…

…Гул голосов, как шум водопада…

…Мышцы лица, сведенные от напряженной улыбки, которая могла обмануть разве что слепого — каждый раз, как только ему удавалось расслабиться, тут же под бок его тыкала матушка и суфлировала: «Улыбайся!.. Улыбайся!..»

…Запах нафталина и столь ненавистного гвоздичного масла от традиционных свадебных облачений лукоморских наследников престола, пошитых еще чуть не основателем их династии…

…Нечто тихое, покорное, дрожащее, закутанное в непроницаемое расшитое золотыми цветами покрывало, так безмолвно следующее за ним, что временами в его голову закрадывались сомнения, а есть ли там, под всей этой парчой, бархатом и шелком, человек…

ОНА в числе прочих подошла его поздравить.

ОНА поцеловала его по-сестрински в щечку и пожелала долгих и счастливых лет в браке.

ОНА подарила ему рубаху, которую она собственноручно вышила лукоморскими красными петухами и желтыми стеллийскими квадратными волнами.

И единственным, о чем он теперь мечтал, была та часть свадебного пира, где гости кричат «Горько!», а жених напивается так, как будто не будет завтрашнего дня…

И вот наконец-то свадебное застолье.

Неизвестный доброжелатель подсунул царевичу вместо горькой водки сладкую наливку, и поэтому неопытный Иванушка только тогда понял, что перебрал, когда, в очередной раз продрав глаза и потряся какой-то чужой и непослушной головой, обнаружил себя в незнакомой, сильно натопленной полутемной комнате с бескрайней кроватью с горой разнокалиберных подушек посредине и охапками цветов на полу.

Могильной плитой склепа захлопнулась за спиной дверь.

От этого жуткого звука он чуть не протрезвел, обернулся и оказался лицом к… к тому месту, где под слоем всей этой не менее пыльной, чем его фамильные одеяния, роскоши должно было быть лицо, кажется, какой-то лесогорской царевны.

Его жены.

Неверной левой рукой Иванушка попытался найти край покрывала, чтобы выпустить все еще боящуюся проронить хотя бы слово девушку на волю, но, не найдя, стал тянуть его в одну сторону, в другую, вперед, назад, пока наконец случайно не задел золотую диадему на макушке неподвижной, как испуганное изваяние, фигуры.

Покрывало спало, и перед его пьяными очами предстала ухмыляющаяся Волчья морда.

Дало ли о себе знать длительное нервное истощение, была ли это поздняя стадия безумия или ранняя — белой горячки, Иванушка так и не понял.

Не издав более ни звука, он медленно закатил очи, выронил из правой руки едва початый штоф с наливкой и кулем обрушился на пол.

Когда через несколько минут Иван осторожно пришел в себя, он уже лежал на кровати без сапог, а на него с издевательской улыбочкой поглядывал сидящий рядом с невидимыми под сарафаном, поджатыми по-сулеймански ногами Волк.

— Т-ты… что тут делаешь? — сделал попытку приподняться Иванушка. — Как ты тут оказался? И где моя нев… жена? Что ты с ней сделал?

— Что-что, — пожал плечами Волк. — Убил по дороге и закопал в лесу. Что же еще-то?

— ЧТО???!!! — Царевича словно катапультой подбросило. — Да что ты такое!.. Да как ты!.. Да…

— Да дурак ты, Иванушка, — снисходительно махнул рукой Волк, невзначай сбивая уже почти поднявшегося было на локте Ивана обратно.

— Это почему это я дурак? — нетрезво нахмурился царевич. — Хотя да… Ты это уже говорил… И, скорее всего, ты прав… Ты знаешь, что со мной произошло, после того как мы расстались? Хочешь, расскажу? Вот, слушай…

И тут какая-то мысль заскочила невесть откуда в его голову, и Иванушка осекся, помолчал, обдумывая ее, и наконец задумчиво проговорил:

— Извини, я тут немножко перебрал… кажется… чуть-чуть… на свадьбе… Слушай, у меня же сегодня свадьба была с какой-то этой… как ее… не помню… А, вспомнил! Царевной. Так вот, ты случайно не моя галлюцинация?

— Не твоя, — хмыкнул Волк.

— А чья? — не унимался Иван.

— Сама по себе.

— А-а. — Больше Иван не нашелся, что сказать, но другу не поверил. Несмотря на его уверение, он молчаливо пришел к выводу, что незаметно спятил на почве всего, чего можно было и нельзя, и сейчас разговаривает сам с собой. — А послушай, Сергий, ты ведь тогда прав был. Она меня действительно не любила. Они с моим братом поженились недавно. Такой счастливой я ее никогда не видел. Даже когда коня подменил, как она хотела. Понимаешь, Сергий, я ради нее сделал то, на что считал себя неспособным. Я обманул Кевина Франка. Но, впрочем, это оказалось все напрасно. Калиф Шатт-аль-Шейха тоже жулик и обманщик еще тот. Как я. И с этого коня краска смылась за несколько дождливых дней. А потом…

— Ахмет не обманщик, — вдруг нарушила молчание галлюцинация. — Это я обратно поменял коней. В ночь перед тем, как вы поскакали в Мюхенвальд. Кевин Франк получил настоящего коня.

— ЧТО?! — Иванушка снова почти вскочил с кровати. — ЭТО ПРАВДА?! Какой ты молодец! Спасибо!

И, на мгновение позабыв, что перед ним плод его залитой алкоголем фантазии, кинулся обнять старого друга.

К безграничному изумлению царевича, руки его сомкнулись на живом теплом теле.

И тут же от неожиданности разжались.

— Так ты… ты… настоящий?

— Иванко. Твоя сообразительность и быстрота реакции когда-нибудь сведут меня в могилу, — с мрачной уверенностью сообщил ошеломленному царевичу Волк.

— Так значит… значит… ты действительно… ты на самом деле… убил… ее… царевну… ЗАЧЕМ???!!!

— Иванушка, милый, ну нельзя быть таким… сам знаешь кем, — устало и сочувственно улыбаясь, произнес Волк, демонстративно кокетливо оглаживая парчовый, шитый золотой и серебряной нитью и жемчугом, фамильный сарафан лесогорской царской семьи. — Ну как ты не можешь понять, что царевна Серафима — ЭТО Я?

— ЧТО??!!!

— Да, Иванко. Я — не Серый на самом деле. Я — Серафима Лесогорская. А Ярославна — моя троюродная бабушка, а не сестра, как я представляла ее тебе вначале. Ты же сам видел, как молодо она выглядит, и все равно не поверил бы… Наверное. Я у нее в гостях была. Меня к ней отец отправил, чтобы от вредного влияния братьев хоть на лето избавить, чтобы я хоть на девушку была похожа. Хоть с первого взгляда. А Волк — это прозванье отца Ярославны. И мне оно всегда нравилось. То есть я не самозванка какая. А потом я и… Это… Отдохнула у нее… Так получилось… Пока отец не видит… А то бы он мне устроил… Что я столько времени опять… Ну что ты на это скажешь? Что ты молчишь? Ну скажи же что-нибудь!.. — Голос Серафимы неожиданно зазвенел и сорвался, как растянутая на разрыв струна.

— Я… Ты… Ты хочешь сказать, что ты… все это время… и я не знал… и не догадывался… а ты… ты надо мной смеялся… смеялась… наверное… вот, скажет, простофиля… Ты это специально… Чтобы издеваться… И что я женился… а ты все это время знал, что ты… знала… что я… И сейчас… Ты специально согласилась выйти за меня, чтобы лишний раз поиздеваться? Это твоя шутка такая, да? Ха-ха. Посмейтесь над Иваном — он дурак!..

Замолчав вдруг, Иванушка обнаружил, что царевна лежит, уткнувшись лицом в подушки, и если бы он не знал, что Серафима еще и Серый, он бы мог подумать, что она плачет.

И тут выступивший из алкогольного тумана, как скала во время отлива, мозг царевича начал работать, вспоминать, анализировать, понимать, понимать, понимать…

Иванушка молча сидел на кровати, обняв колени, рядом с тихо вздрагивающей Серафимой, пока она не затихла и, похоже, не заснула, и не знал, что делать.

Во-первых, в его короткой, но богатой книге жизненного опыта не было ни одной страницы, посвященной девушкам, плачущим в его комнате на кровати, и как в таких случаях надо поступать, было для него тайной не то что за семью печатями, а закрытой в сейф, помещенный в банковское хранилище, закопанное, забетонированное и забытое потомками на века.

Во-вторых, если он понял правильно, а он чувствовал, что он понял правильно, то самое гадкое, что он мог сделать, это сидеть молча на кровати, обняв колени, рядом с тихо вздрагивающей Серафимой, пока она не затихнет и не заснет.

Но в настоящий момент именно этим он и занимался, потому что, как непреодолимая вамаясская стена для кирдыцкого кочевника, перед ним вырастало и уходило, насколько хватало глаз, неумолимое «во-первых», отягощенное тем, что на его кровати плакала не какая-то абстрактная царевна, а вполне конкретный Серый, хоть и не отрок теперь, а отроковица…

Но наконец Иванушка решился и, откашлявшись для храбрости и рассеянно пожалев и забыв об упавшем штофе и разлившейся по полу наливке, тихо прошептал:

— Сер… рафима?.. Ты чего?.. С тобою… что?.. Я… тебя… обидел?..

Посапывание, перемежаемое сонными всхлипами, было ему ответом.

И тогда, абсолютно без предупреждения, в еще наполненную алкогольным туманом взлохмаченную голову Ивана откуда ни возьмись пришла и поселилась одна идея.

Все просто.

Если он оказался не готов ко встрече со своей женой сейчас, то ему надо быть готовым к тому моменту, когда она проснется.

И царевич, осторожно ступая босыми ногами по живому ковру из цветов на полу спальни и попутно экспериментальным путем обнаружив, что розы в лукоморских оранжереях еще не совсем отцвели, подошел к окну, распахнул створки и глянул вниз.

Второй этаж.

Охрана внизу спит сном славно погулявшего на свадьбе богатыря.

Очень хорошо.

И он зажмурился и сиганул вниз.

Предусмотрительно оставив на столе самый страшный предмет для библиотеки — свечу, — Иванушка беспорядочно, но усердно начал перерывать все, что скопилось на уходящих под потолок полках за двадцать поколений лукоморской династии.

Она определенно должна быть где-то здесь.

Я точно видел ее, случайно, еще до отъезда, когда искал что-нибудь новенькое, еще не читанное.

Еще подумал — как странно, кому это может быть интересно… Там же нет ни одного сражения или чудовища.

Она была даже с картинками.

Там так все подробно расписывалось, что за чем делается.

И зачем.

И подробно перечислялось, что для этого может понадобиться.

Я и слов-то таких раньше не слыхал.

И называлась она как-то чудно — то ли «Ритуалы и таинства», то ли «Секреты мастерства»… Что-то такое загадочное.

Никогда бы не подумал, что она может мне пригодиться. Я, помнится, еще специально ее куда-то подальше с глаз долой забросил, думал, что витязям Лукоморья такие занятия не пристали.

А теперь вот ройся.

Второпях.

В темноте.

В пыли.

АПЧХИ!!!..

Ой-ой-ой-ой-ой-ой!!! Прямо на ногу ведь свалилась!!! Ах-х-х-х!!! Чтоб тебя!!!

Стоп.

Да это же она!!!

Серафима еще раз всхлипнула, вздрогнула и проснулась.

В комнате было тихо.

Чересчур тихо.

Не поднимая головы и не открывая глаз, она поняла, что Ивана здесь нет.

А значит, больше и не будет.

Она сама во всем виновата. Она должна была ему признаться как-нибудь, пока они еще мотались по белому свету вместе. Но сначала было забавно, потом привыкла, потом не до того, потом неловко, потом просто глупо, а сейчас уже поздно.

Он подумал, что это она специально.

Подумаешь, какие мы нежные!

Он обиделся и не вернется…

И мне пора уходить.

Куда мне до этой противной Ленки, если вот так, по правде-то…

Тем более что она стала еще красивее, когда за его брата замуж вышла…

Чтоб у ней веснушки повылазили!

Нужна я ему двадцать раз…

Убегу куда-нибудь, где про это Лукоморье никто и слыхом не слыхивал, и пусть папочка любимый сам эту кашу расхлебывает. Я же говорила, что ничего из этой затеи не получится, так нет — «добрососедские отношения, родственные народы, приличная партия, ля-ля-тополя…».

Ну что ж…

Уходить — так сразу.

И, не раздумывая больше, Серафима шмыгнула последний раз носом, утерла глаза колючим парчовым рукавом, спрыгнула с кровати и неслышным шагом решительно подошла к раскрытому окну.

Из него, едва выставляясь, торчали рога лестницы.

По которой кто-то тяжело поднимался.

Царевна прижалась к стене, стараясь слиться с ней, в то время как рука ее автоматически нащупала и подняла над головой в замахе первый попавшийся увесистый предмет — резную дубовую табуретку.

Одинокая беззащитная девушка темной ночью в незнакомом месте без меча, ножа и кистеня должна держать ухо востро.

Кто бы там ни был, решила Серафима, делать ему здесь нечего. Начнут расспрашивать, уговаривать, отговаривать…

И-эх!..

— АЙ!!!

— ОЙ!!!

— Это ты?!

— Это ты?!

— Ой, извини, пожалуйста… Я не хотела… Я думала, там кто-нибудь другой, — и, не удержавшись: — Знала бы, что ты, — убила бы…

— Ах, так? Ну спасибо. Я, конечно, догадывался, что ты обо мне думаешь, но…

— Я пошутила.

— Да из-за твоих шуток у меня теперь…

— Ну я же сказала, что нечаянно.

— Нет, не сказала! Ты сказала… — возмущенно начал было Иванушка, но прикусил язык, почувствовав надвигающуюся никому не нужную нелепую перепалку, способную привести к неизвестно каким непредсказуемо-катастрофическим последствиям, возможно, даже с летальным исходом, и, пока не поздно, быстро нащупал на полу небольшой плетеный берестяной короб, который был у него в руках, пока на его голову не обрушилась оперативно-тактическая табуретка наступательного действия.

Он с некоторым усилием откинул крышку и протянул короб на вытянутых руках Серафиме.

— Это тебе.

— Что это? — подозрительно прищурилась царевна.

— Я сам сделал.

— Да что это?..

— Пробуй.

Серафима поставила наконец табуретку на место, наклонилась над коробом, потянула носом и ахнула:

— Не может быть!!! Где ты это достал?!

— Я же сказал — сам сделал. Для тебя, — скромно потупя взор, с особым удовольствием повторил Иванушка.

— Для меня?! Сам?! Ванечка! Ты настоящий герой! — всплеснула руками царевна.

— Пробуй-пробуй! — Ивана просто распирало от гордости.

Серафима осторожно взяла из короба с чистого рушника один банан в шоколаде и, предвкушая неземное удовольствие, откусила.

Не гамма — целая симфония чувств отразилась на ее лице, и они моментально передались на встревоженную, замершую было в ожидании физиономию Иванушки.

— Ну как? — с замиранием сердца наконец сумел проговорить он. — Как?.. А?..

Серафима дожевала откушенный кусок, потом взглянула на Иванушку и откусила еще.

Хоть у него и отлегло от сердца, но все же он напряженным взглядом провожал каждый кусок, исчезающий во рту его жены.

Когда был доеден последний, он, нерешительно улыбнувшись, снова спросил:

— Ну как?..

Глаза их встретились, и лик Серафимы расплылся в лукавой улыбке.

— Замечательно. Никогда не едала ничего подобного.

— Правда?.. — Наконец улыбка переползла и на физиономию Иванушки.

— Чистая правда, — подтвердила царевна. — Только в следующий раз не забудь их сначала почистить, пожалуйста…

P.S.

Бананы в шоколаде

Рецепт от Иванушки

3 ст. ложки воды

2 ч. ложки лимонного сока или разведенной лимонной кислоты

4 больших очищенных банана, порезанных поперек на 3 части

12 деревянных палочек для мороженого

1/2 чашки кокосовой стружки

1/2 чашки вафельной крошки

180 гр. шоколадной крошки

2 ст. ложки салатного масла

1. В большой чашке размешать воду с лимонным соком; осторожно обмакнуть бананы в получившуюся смесь до полного покрытия. Вставить палочку для мороженого на 2,5 см в торец каждого банана. Разложить на пергаменте; заморозить до затвердения (ок. 45 мин.).

2. Высыпать кокосовую стружку и вафельную крошку на тарелки. Любители экспериментировать могут их смешать. На паровой бане над горячей, но не кипящей водой растопить шоколадную крошку с салатным маслом, временами помешивая. Вылить в тарелку.

3. Достать бананы из холодильника и быстро обмакнуть каждый в шоколад. Далее часть бананов обвалять в кокосовой стружке, а часть — в вафельной крошке или в смеси, если ранее они были смешаны.

4. Положить бананы обратно на пергамент и замораживать в течение 30 мин. как минимум перед употреблением по назначению.

Приятного аппетита!