Благие намерения путешественников покинуть гостеприимный Волкоград разбились на следующее утро о первый заблудший караван.

Поохав и поудивлявшись на невесть откуда взявшийся в пустыне город, ушлые купцы быстро приступили к тому, что они умели лучше всего, — торговать, обменивать свой товар на продукцию местных мастеров. Они так преуспели в этом, что если бы не Волк, нечаянно забредший на городской базар во время прощальной прогулки по городу, оставаться бы наивным горожанам без половины своих товаров.

Умильно улыбаясь и распинаясь в намерениях установить долгосрочные взаимовыгодные деловые отношения с купцами из Шатт-аль-Шейха, откуда и был этот караван, он популярно разъяснил им, что цена уникальных предметов ручной работы отнюдь не равна стоимости маленького куска дешевой хлопковой ткани, неизвестно чем и кем аляповато местами крашенной.

Расчувствовавшиеся купчины, кивая в такт словам Серого и проклиная про себя так некстати появившегося иностранца, ловко произвели пересчет цен и вернули продавцам разницу вместе с заверениями в вечной дружбе и верной прибыли.

Едва этих торговых гостей увели на обед и осмотр достопримечательностей, как подоспел второй караван, а сразу за ним и третий. И все бы повторилось, как нелепый припев назойливой песенки, если бы Серый, как божество — покровитель торговли Волкограда, не закрыл на этот день торги и срочно не организовал краткие курсы повышения квалификации будущей местной бизнес-элиты. Из половины же растерявшихся новоиспеченных волкоградских купцов он на ходу быстренько сформировал новую гильдию — гидов и экскурсоводов и отправил людей из этих двух караванов по следам первого.

В бизнес-школе Серого, то ли желая помириться с другом Ивана, то ли просто от безделья, Елена вызвалась читать лекции о мировом рынке тканей, бижутерии, косметики, вин и благовоний, на что Волк скрепя сердце кое-как согласился исключительно в интересах горожан.

Иван же, видя такую активность своих друзей, стал чувствовать себя лишним и не у дел, но недолго. Очень скоро он совершенно неожиданно обнаружил себя во главе аналогичной школы, но для садоводов и земледельцев. Честно говоря, о земледелии он знал только то, что все, что из земли растет, нужно время от времени поливать, пропалывать и иногда удобрять. Еще он мог отличить арбуз от дыни, хоть и со второй попытки. Но подземные крестьяне, оказывается, не знали даже этого. И, сначала по принципу «Сам не знаю, так хоть других научу», а потом со все возрастающим азартом открывая в захламленных чуланах своей памяти все новые и новые сведения о преподаваемом предмете, знания которых он в себе прежде и не предполагал, он с успехом растянул свои курсы на несколько дней.

Джинн же в это время по приказу Серого и по своей инициативе давал уроки владения холодным оружием и строевой подготовки отряду городских стражников в полном составе и остался очень доволен старательностью и способностями учеников.

Так, день за быстротечным днем, незаметно пролетела неделя.

Осознав в конце концов, что если они ждут момента, когда все в городе будет идти гладко и без их участия, то им придется жить и умереть здесь, путешественники на утро восьмого дня назначили свое торжественное отбытие.

Попрощавшись с Виктором и главами гильдий, а потом и с безутешными горожанами, они, смахнув слезу расставания, отдали приказ джинну перенести их так далеко на северо-запад, как только позволяла ему его волшебная сила.

Первый шаг по дороге домой наконец-то был сделан.

Шарад, как и обещал, оставил их у подножия Шоколадных гор — самого дальнего северного предела своей власти. Перед тем как улететь по приказу Ивана обратно в Шатт-аль-Шейх за своей ненаглядной Фатимой, на прощание он сотворил и преподнес Елене Прекрасной свежевыкрашенного златогривого коня с серебряной шкурой — точь-в-точь копия настоящего.

— Как же мы их отличать-то будем? — озадаченно переводя взгляд с одного животного на другое, озадаченно нахмурился Серый.

— Очень просто, — улыбнулся джинн. — На настоящем уздечка золотая с топазами, а на моем — из аль-юминия, с голубыми бриллиантами.

— Из аль… чего? — заинтересовался Иванушка, на время оторвавшись от сравнительного анализа сходства и различия золотых грив и хвостов.

— Из аль-юминия. Очень редкий металл, был открыт недавно сулейманскими горными мастерами и не успел еще попасть за пределы старой империи. Немудрено, что вы о нем не слышали. Стоит он раз в пятнадцать с половиною дороже золота, и только самые богатые калифы и султаны Сулеймании могут позволить себе иметь столовые приборы и украшения из него.

— Надо же… — Елена одним пальчиком погладила гладкую блестящую поверхность металла, теплую от солнца. — Какой матовый благородный блеск! Как оттеняют его красоту голубые алмазы! Шарад, спасибо тебе — пусть эта уздечка будет памятью о тебе. Я буду хранить ее вечно! Прощай!

— Прощай, Шарад. Не поминай лихом, — хлопнул его по загорелому плечу в малиновой парчовой рубахе Волк.

— Прощай, Шарад, — протянул ему руку Иван. — Желаю тебе счастья с твоей любимой.

— Прощайте, друзья мои, и пребудет над вами благословение Сулеймана, и мудрость его — в вас! Прощайте!

И джинн, взмахнув на прощание размотавшейся вдруг чалмой, растаял в теплом утреннем воздухе.

Путешественники остались одни.

— Ну что, — вздохнул Серый, раскатывая недовольно ворчащего Масдая на влажной еще от утренней росы траве. — Вы двое все при лошадях, а я один — пешеход, получается. Ну давайте, по коням — и вперед. Мы с Масдаем повезем провизию и полетим впереди разведывать дорогу. Ну а вы верхами — за нами.

При виде количества корзин, коробов, кувшинов, тазов и блюд с угощениями, собранных им в дорогу благодарными горожанами, пришедший в тихий ужас Масдай тут же выступил с контрпредложением:

— А можно я поеду на коне, а всю эту посудную лавку повезет кто-нибудь другой? Это же несправедливо!

— Можно, если вторую половину пути кони поедут на тебе, — тут же согласился Волк. — Это, кстати, о справедливости.

— Да я же пошутил, — моментально стушевался и покорно принял свое поражение ковер. — Загружайте, чего уж там.

Иван и Серый быстро перетаскали провиант, и маленький отряд тронулся в путь.

На ночь пришлось остановиться на поляне среди живописного старого леса, через который они шли почти весь день, у неширокого прозрачного ручья, хлопотливо спешащего поскорее стать притоком самой настоящей реки. Правда, сверху, незадолго перед тем, как стемнело, Волк углядел вдалеке отблески большой воды и островерхие крыши домов то ли большой деревни, то ли маленького городка на берегу, но это было слишком далеко от их маршрута, и ночевать путники все-таки решили прямо там, где их застигнет темнота. Вряд ли такой лес, как будто проросший со страницы детской сказки или «Приключений лукоморских витязей» (страница триста седьмая, верхняя треть, если быть точными), мог таить в себе большую опасность, чем несвоевременный ежик или муравей не к месту, решили они.

Поэтому, пока Серый разводил костер, а Иван распаковывал дары горожан, Елена Прекрасная отважно решила прогуляться по окрестностям и пособирать полусонные цветы для последующего плетения венка.

Иванушка не стал возражать; в его книгах все странствующие в обществе богатырей красавицы так и поступали, пока их компаньоны разводили костры, готовили ужин, сражались с драконами или великанами — словом, получали удовольствие от чисто мужских развлечений.

Серый тоже не сказал ни слова поперек, но из несколько иных соображений. Он надеялся, что где-нибудь за кустом притаился незамеченный волк или медведь, который и поможет ненавязчиво решить проблему третьего лишнего в их дружной когда-то компании.

Словом, пока стреноженные кони подъедали свой ужин, а люди готовили свой, пока Масдай, уютно свернутый трубочкой, сладко дремал на теплой от дневного солнца траве, про Елену Прекрасную все на время забыли и вспомнили только тогда, когда она не вернулась к накрытому мужчинами столу.

— Где же Елена? — с беспокойством оглядываясь по сторонам, сам себя спросил Иванушка, понимая даже своим почти нефункциональным мозгом влюбленного, что кому-либо еще в его окружении такие вопросы задавать было бесполезно. — Елена! Елена! Елена! — сложив ладони рупором, крикнул он, поворачиваясь в разные стороны, и замер, прислушиваясь.

Ответом ему был протяжный волчий вой.

Он донесся откуда-то справа, со стороны подножия горы, и к нему скоро присоединился еще один волк, потом еще один…

Царевич вздрогнул и побледнел.

— Сергий, я, конечно, понимаю, что ты чувствуешь по отношению к моей жене… — На этом слове он споткнулся, помолчал несколько секунд, как будто сам сомневался, то ли он сказал. — Но сейчас не время для обид. Я знаю, что ты можешь по следам найти, куда она ушла. Пожалуйста.

Серый несколько мгновений помолчал с таким видом, что лучше бы он что-нибудь сказал, но наконец сгреб со скатерти бутерброд с ананасами и колбасой и хмуро кивнул Ивану:

— Я пойду вперед, ты иди за мной метрах в пяти, а то все следы потопчешь. И коней возьми, не то будь они хоть золотые, хоть люминевые, а волки их мигом завалят. Эх, Ленка, Ленка, баба противная, даже ночью от нее покою честному путнику нет.

Молвив с кислой миной таковы слова, отрок Сергий нырнул под чернеющий полог леса и исчез.

Иванушка, подхватив почуявших неладное коней под уздцы, рванулся за ним.

Через полчаса поисков они внезапно уперлись в невысокую скалу. Едва заметная узенькая тропинка, поросшая травой, взбегала вверх по ее не слишком крутому боку.

Даже при свете луны и даже Ивану было видно, что трава примята.

Друзья почти одновременно подняли головы и почти одновременно увидели метрах в двадцати над землей охотничью избушку на краю обрыва.

В одном ее окошке горел свет. Вдруг он мигнул и погас, потом снова загорелся, и, разрезая атлас ночи, над лесом и горами, распугивая волков и заглушая цикад, пронесся ураганом полный ужаса вопль:

— Помогите!.. Помогите!.. Спасите!.. Нет!.. Нет!! НЕ-Э-Э-Э-ЭТ!!!

И не успел Серый глазом моргнуть, как Иван, выхватывая на ходу меч из ножен, не взбежал — взлетел по горной тропинке.

Пьяный от собственной ярости и злости, он то ли распахнул, то ли выбил дверь в избушку богатырским плечом и смерчем ворвался вовнутрь, готовый рвать и метать, колоть и рубить, убивать и калечить за каждый волосок, упавший с головы его возлюбленной Елены.

Но зрелище, представшее его взору, заставило выронить меч даже его.

— Ой!.. — только и мог сказать он, ошеломленно моргая при неярком свете масляной лампы.

У окна, воздев к потолку кривые толстые ножки, развалился большой тяжелый обеденный стол. Вокруг него были разбросаны неказистые, но крепко сбитые табуретки. На крюках в стенах и на низеньких шкафах замысловато расположились причудливые охотничьи трофеи. На полу вперемежку валялись битая и целая посуда, ложки, вилки…

Посреди комнаты в позиции атакующего вамаясского воина стояла Елена Прекрасная со шваброй наперевес и гневным румянцем на щеках.

— Они!.. Они!.. Они!.. — Она задыхалась от негодования и только тыкала шваброй в сторону трофеев. — Как они смели!!!

И только сейчас Иванушка разглядел, что на стенах и шкафах, уцепившись за что пришлось, висели и старались не попадать в радиус поражения Елениной швабры, семеро маленьких человечков, весьма странно одетых.

— Ион! После того что они хотели со мной сделать, ты должен покарать их незамедлительно страшной казнью, — наконец собравшись со словами, выпалила царевна.

— Что? А кто это? — Иванушка чувствовал себя героем чьего-то нелепого сна. — Что они хотели с тобой сделать?

— Мерзость! Низость! Гнусность! Язык не поворачивается сказать! — возмущенно выстреливала обвинениями красавица, тем не менее не опуская швабры с боевого взвода. — Позор и бесславие на весь мой род!

При каждом эпитете коротышки на стенах испуганно вздрагивали, как от удара шваброй, и втягивали головы в плечи, становясь при этом похожими на черепашек, забывших надеть панцири.

— Да что же? Что?.. — Сбитый с толку Иван растерянно переводил взгляд с супруги на человечков и обратно.

— Они хотели… Они хотели, чтобы я прибралась за них в комнате! И приготовила им ужин! И помыла за ними посуду! ЧТО В ЭТОМ СМЕШНОГО?!

— А… зачем же… надо было… так… кричать?

Елена Прекрасная презрительно фыркнула:

— А это не я кричала.

Иванушка согнулся пополам от хохота и выронил меч, что тут же чуть не стоило ему удара возмездия шваброй.

— Как ты смеешь?! Надо мной?! Смеяться?! — возмущенно уперла руки в боки Елена, отбросив наконец швабру и постаравшись при этом попасть в одного из коротышек на стене. — Ты клялся лелеять и оберегать меня, и вот, когда в кои-то веки мне понадобилась твоя защита, ты, вместо того чтобы действовать, смеешься! Надо мной же! Вот цена твоим обещаниям, лукоморский царевич! Вот как ты любишь меня!

Веселость царевича как волной смыло.

Он растерянно выпрямился и просительно поглядел на супругу.

— Но Елена! Это же всего лишь смешные коротышки, а никакие не злодеи. Ты же сама с ними справилась.

— Ха! Не злодеи! Они выследили и похитили меня, пока вы там со своим драгоценным приятелем развлекались. Это могли бы быть настоящие разбойники. Моя жизнь подвергалась опасности! Так-то ты ценишь ее! Да тебе до меня и дела нет, теперь я это поняла!

— Прошу тебя! Клянусь!.. Клянусь!.. — Бедный Иванушка хотел уже броситься на колени перед стеллийкой и молить о прощении, но тут входная дверь издала своими петлями прощальный скрежет и с грохотом замертво свалилась на пол.

— Что за шум, а драки нет?

В проеме появился отрок Сергий с обоими конями под уздцы.

— Ха, вот и зазнобушка твоя отыскалась, Иванко. А ты говорил — волки съели, — насмешливо ухмыльнулся он.

Если бы взгляды равнялись ударам, то этот был бы коротким нокаутирующим хуком в челюсть Ивану.

— Не говорил я такого! — умоляюще глядя на царевну, попытался тем не менее защититься тот.

— Какая разница — говорил, не говорил, — удовлетворенно отмахнулся, сделав свое черное дело, Серый. — Лучше объясни мне, царевич, что тут происходит. Кто мебель попереворачивал, кукол каких-то дурацких по стенкам разве…сил.

На этом взгляд Волка остановился и пригвоздил к стене одного из коротышек, который ухватился за вешалку для шляп.

— Послушай, Иванушка, — задумчиво подошел он к нелепой скрюченной фигурке над комодом и потыкал ее в бок кнутом.

Человечек от этого дернулся, вешалка наконец оторвалась, и он оказался распростертым на полу прямо под ногами Серого.

— А ничего эта команда тебе не напоминает, а, наследник лукоморского престола?

Иванушка нахмурился.

— Нет, ни… Не может быть!..

— Вот-вот, — довольно кивнул Волк. — Нут-ка, давай-ка спросим у нашего ночного похитителя девиц. Вы, ребята, случайно не Попечители? Или как вас там? Радетели?.. Избавители?..

— Благодетели, — почти беззвучным шепотом подсказал человечек, испуганно таращась подбитым глазом на нависшего над ним Серого.

— Вот-вот, — подтвердил Волк. — Благодетели. Это вас изгнали недавно из ваших катакомб за издевательства над честными людьми?

Не понимая толком, что такое «катакомбы» и о каких честных людях идет речь, коротышка закивал.

— Да. Девять дней назад весь наш народ, все две тысячи Благодетелей в один жуткий миг очутились в незнакомых пещерах, без рабов, без оружия, лишь с жалкой кучкой еды и инструментами, принадлежавшими раньше рабам. Это была катастрофа!.. Конец!.. Страшный сон наяву!..

— Да встань ты, чего разлегся, — неприязненно буркнул Волк, и коротышка поспешил выполнить приказ.

— А вы чего там пристроились? — обратился он к человечкам на стенах, и те восприняли это как указание спускаться.

Горохом посыпались они со стен, собрались кучкой вокруг коротышки, приземлившегося первым, и, не проронив ни слова, затравленно уставились на Волка.

— Ну ты, как тебя, — кивнул тот первому.

— Помпоза, — назвался карлик.

— Помпоза, — повторил Серый. — Рассказывай, где остальные тысяча девятьсот девяносто три.

Помпоза вздохнул, опустил глаза и начал свое печальное повествование:

— Когда мы обнаружили себя в незнакомом месте, все растерялись, кроме нашего короля. Он сказал, что это происки восставших Недостойных и что мы всем должны показать, кто в королевстве хозяин. Поэтому, обнаружив место, где через потолок галереи был слышен шум воды, он приказал нам всем взяться за кирки и лопаты и долбить дыру, чтобы снова, как наши хитроумные предки, отвести воду у Недостойных и заставить их вернуться под землю и работать на нас. Мы уже предвкушали, как они, изнемогающие от жажды, снова приползут к нам на коленях проситься обратно и что мы сделаем с каждым из них за такое вопиющее неповиновение, чтобы они до смерти запомнили и детям и внукам своим передали… Но потолок провалился раньше, чем мы успели закончить. Вода — холодная, горькая, соленая — хлынула прямо на нас, подхватила и поволокла по галереям и переходам. Она все никак не кончалась, хотя, казалось, на нас излилось уже полсотни рек. Мы стали тонуть. Дальше никто толком ничего не помнит.

Потом, когда мы очнулись, глаза наши запылали и мы все ослепли — все вокруг горело белым неестественным светом, и все оставшиеся в живых упали лицом в песок и пролежали так, пока не стемнело. Когда наступила блаженная темнота, мы увидели, что оказались на берегу какой-то бескрайней реки. Там лежали лодки. Много больших лодок. И висели сети. Его величество повелел пересчитать народ. Нас оказалась половина от первоначального числа. Он сказал, что мы должны переплыть реку, и приказал всем садиться в эти лодки. Но все не поместились. Тогда он обещал за нами вернутся и приказал грести от берега. Они отплыли уже совсем далеко и, наверное, уже увидели другой берег, как вдруг поднялся сильный ветер. Из-за волн лодок стало не видно. Нам пришлось отойти от берега подальше — те, кто не успел, были смыты волнами. Жуткая ночь… Мы прождали, пока снова не начало светлеть, но никто за нами не вернулся. И тогда Эмпрендидор отвел нас всех в неглубокую пещеру, которую обнаружил неподалеку, и сказал, что он теперь будет первым министром, потому что его величества пока нет, а старого первого министра так больше никто и не видел после того, как мы оказались на этом берегу. И еще сказал, что мы должны найти себе новых рабов и пещеры, а иначе этот злобный свет нас всех убьет. Нас оставалось не больше сотни. Мы прятались, пока снова не стемнело, и тогда мы пошли вдоль берега искать новых рабов. Мы нашли их очень скоро — около сорока Недостойных шли навстречу нам с факелами в руках и о чем-то говорили на непонятном языке. Мы приказали им остановиться и окружили их. Они стояли и смеялись.

Тогда Торпе крикнул нам, что знает, как с этими животными надо правильно обращаться, подошел к самому высокому из них и кинул ему в лицо большой камень. Тот упал, а остальные набросились на нас. Некоторые Благодетели стали сражаться с ними. Остальные побежали к горе и полезли вверх. Выше было много пещер с маленькими входами, но ни один из тех, кто туда полез, не вернулся. Мы со страху вскарабкались на какое-то дерево и просидели там всю ночь. Утром снова вернулся ослепительный свет, но среди деревьев он так уже не резал глаза, и Эмпрендидор приказал нам слезать и искать пропитание. Там на земле лежали и росли какие-то плоды различной формы. Мы их ели… Некоторые отравились… Потом умер первый министр Эмпрендидор…

— От чего он умер? — полюбопытствовал Серый.

— От скепсиса, — вздохнул Помпоза.

— Ты имеешь в виду от сепсиса? — поправил его Иван.

— Нет, я имею в виду — от скепсиса. Он не поверил мне, что толстый аппетитный зверь на коротких ножках с кривыми зубами и хвостом пружинкой может быть опасен. Он пытался заколоть его вилкой. Пара пуговиц — вот все, что мы от него нашли, когда слезли через три часа с деревьев. После его смерти все пали духом и разбрелись кто куда. Мы остались всемером и больше никого из Благодетелей не видели… Так мы проблуждали еще несколько дней среди ужасов и опасностей враждебного мира, пока мы не нашли это жилище. Здесь есть продукты, и мы подумали, что если бы еще удалось найти хоть одного Недостойного, чтобы работал на нас, то мы могли бы остаться тут насовсем. Прекавидо, — тут Помпоза кивнул на другого коротышку, — предложил поймать женщину, потому что местные Недостойные попались слишком свирепые, и мы решили, что с женщиной… будет легко… справиться…

И он осторожно заплывшим оком покосился на сурово надувшую губки Елену.

Та в ответ погрозила ему шваброй.

Помпоза втянул голову в плечи и замолчал.

Иван и Серый обменялись долгими взглядами.

— Я же говорила, надо было их сразу там утопить, — мстительно напомнила Елена Прекрасная.

Серый хмыкнул:

— Лучше поздно, чем никогда.

Необъяснимое чувство вины не покидало Иванушку все эти полчаса, пока Помпоза излагал свою невеселую историю. Он догадывался, что скажут по этому поводу его друзья, и поэтому не стал ждать, пока они разовьют свои мысли во что-нибудь более кровожадное, а торопливо сделал шаг вперед и с укоризной обратился к коротышкам:

— Как вам не стыдно! Если бы вместо того, чтобы пытаться подчинить себе всех, кто попадался на вашем пути, вы остановились и подумали, то уже догадались бы, что оказались тут не просто так.

Те переглянулись, озадаченно нахмурившись, — такая мысль им и вправду в голову не приходила.

— Это было наказание вашему народу за то, что вы превратили в рабов целый город, — сурово продолжал Иванушка. — Но Царский Совет, состоящий из тех, кого вы раньше называли Недостойными, а теперь — из свободных людей, проявил снисходительность и дал вам возможность начать честно трудиться и жить как все…

За его спиной Волк медленно и бесшумно начал вынимать меч из ножен.

Человечки расширили глаза и забыли их прикрыть.

— …Вам дали инструменты, богатые ископаемыми горы — живи себе и трудись! Но вы захотели оставить все по-прежнему. Получать все, не делая ничего. Найти новых рабов. За это вы снова поплатились…

Меч извлекся на свет и тускло блеснул в свете неяркой лампы.

Человечки сдавленно охнули, как один.

— …Здесь на поверхности вам пришлось тяжело, а будет еще тяжелее…

Подброшенный Волком платок опустился на лезвие и продолжил свой путь вниз уже в виде двух половинок.

— …И сейчас я хочу в последний раз спросить вас: готовы ли вы работать, как ваши честные трудолюбивые предки триста лет назад, добывая под землей ее сокровища, и жить в мире с людьми или…

Не дожидаясь озвучивания альтернативы, человечки наперегонки закивали.

— Да, да!

— Согласны!

— Благодетели больше не должны иметь рабов!

— Недос… То есть люди должны жить в своем мире, а Благодетели — в своем. Так будет лучше для нас.

— И для них.

Серый, ласково улыбаясь коротышкам, взвесил меч в руке и искусно выписал им в воздухе замысловатую фигуру, что вызвало мгновенный прилив энтузиазма в покаянии:

— Мы все поняли.

— Мы были неправы.

— Мы поступили нехорошо.

— Может, они смогут простить нас!

— Прости нас, женщина Елена!

— Прости!.. Мы не должны были так делать!

— Благодетели должны трудиться сами!

— Мы ведь были самые лучшие горные мастера во всем мире, пока наши предки не отвели воду у предков людей.

— Мы гордились этим…

— Лучше нас никто не мог найти нужную руду или обработать камни.

— А сейчас…

— Что же мы с собой сделали, друзья…

— Мы были лучшими мастерами, а теперь…

И вдруг, неожиданно, наверное, даже для самих себя, человечки стали раскаиваться по-настоящему.

— Стыдно…

— Простите нас…

Серый удовлетворенно ухмыляясь, кивнул и так же бесшумно вложил меч обратно в ножны.

Кто бы сомневался, что доброе слово и меч действуют убедительней, чем одно доброе слово.

А Иванушка, не скрываясь, лучился от осознания действенности своего красноречия.

Женщина Елена обвела недоверчивым взглядом всех собравшихся, словно ожидая насмешки или подвоха, но, не найдя ни того, ни другого, криво улыбнулась и махнула рукой.

— Надеюсь, никто из моих царственных родичей об этом никогда не узнает. Живите, как хотите.

— Ишь ты, — с наиискреннейшим удивлением хмыкнул Серый, выступая из-за Ивановой спины. — Как это они у тебя так ловко перевоспитались…

Шестое чувство Ивана встревоженно завозилось, но царевич расстроенно от него отмахнулся — все его снова панически заметавшиеся мысли были о том, простила ли Елена Прекрасная ЕГО, как бы об этом поделикатнее вызнать, и если не простила, то что ему теперь делать, когда весь мир ополчился против него, стараясь разрушить то хрупкое согласие, в существовании которого и в лучшие-то времена Иванушка в глубине души сомневался.

— Всего-то и надо было, что поговорить с ними по-хорошему, — рассеянно ответил он отроку Сергию. — Насилием ничего не добьешься. Я всегда это говорил.

— Ну что ж, гномики, — развел руками Волк. — Ступайте, ведите себя хорошо и на глаза нам больше не попадайтесь.

— Как ты их назвал? — вывело незнакомое слово из состояния ступора страдающего хронической безответной любовью царевича.

— Гномики. А что?

— А кто такие гномики? — все еще недоумевал Иван.

— А просто что-то Мюхенвальд на память пришел, — пожал плечами Серый. — Помнишь, неподалеку от «Веселой радуги» Санчеса была мастерская? Там работал старик, который делал украшения для лужаек и газонов: деревянных аистов, зайчиков там всяких, человечков забавных. Так вот, их местные называли гномиками. В честь мастера — Йохана Гномме. Ну вот и мне вдруг подумалось, что они чем-то на тех гномиков похожи.

— Забавностью, — ядовито предположила Елена.

— Именно, — согласился Серый, показал ей язык и, задрав нос, отвернулся.

— Гномики… — повторил за Волком тот, кого звали Помпоза. — Мы не люди. И не Благодетели… больше. Мы — гномики.

— Гномики — это значит гномы, — медленно проговорил другой человечек.

— По-моему, неплохо. Гномы. Гномы. Почему бы и нет, — задумчиво почесал в затылке третий.

— Звучит солидно. Основательно, я бы сказал, — вынес суждение четвертый.

— Да. Гномы. На гномов можно надеяться. Гномам можно доверять, — попробовал, как звучит новое имя, пятый.

— Новое имя — новая жизнь, — согласился шестой.

— Гномы, — склонив голову набок, как бы прислушиваясь к какому-то далекому отзвуку, выговорил седьмой. — Короткое и упрямое слово. Гном. Похоже на нас. Мы — гномы.

— А мы — люди, — улыбнулся Серый. — И давайте это дело отметим. За столом переговоров, так сказать. И переночуем здесь — вон там еще несколько комнат есть, я вижу. Места всем хватит. Иван, переворачивай пока стол, а я схожу за угощениями и Масдаем. Гномики пусть сходят хвороста наберут — в темноте лучше них это никто не сделает. А еще ты посуду с пола собери, помой и черепки вымети — больше здесь некому это поручить. — И он на прощание кинул через плечо ехидную улыбочку стеллийской царевне.

Та показала его удаляющейся спине язык.

Еще при приближении Серого ковер с мрачным удовольствием поспешил сообщить ему, что всю их оставленную так неосмотрительно еду съели лесные звери и забирать ему, Серому, отсюда нечего, кроме него, Масдая, с чем следовало поторопиться, ибо, хотя лесные звери ковры и не едят, вряд ли захочется уважаемым людям, чтобы в их ковре-самолете устроила гнездо белка или мышь.

Волк, не вслушиваясь особенно в разглагольствования ковра, со все возрастающей тревогой осматривал перевернутые блюда, раздавленные корзины, растерзанные узлы, надеясь найти в них хоть что-нибудь пригодное в пищу, но тщетно.

Похоже, множество лесных обитателей ушли спать сегодня ночью с чувством сильного переедания.

Чего нельзя будет сказать о людях и гномах, понял Волк, взвалил на плечо Масдая и грустно поплелся к заброшенному домику.

Пир в честь примирения людей и гномов пришлось готовить из того, что гномы насобирали в лесу за день.

Еда получилась невкусная, но зато ее было мало.

На этой мажорной ноте все распрощались и отправились спать до утра.

Утро, день и вечер следующего дня были посвящены обучению гномов (а заодно и неизвестно зачем увязавшегося за ними Ивана) поиску пропитания в лесу с его последующим приготовлением.

Елена Прекрасная демонстративно проигнорировала как курсы лесных домохозяев, так и их преподавателя и слушателя из людей и занялась украшением жилища гномиков композициями из цветов, веток, неосторожных бабочек и сучков интересной формы — единственным полезным занятием, приличествующим женщине царских кровей в этом убогом лесном прибежище. Причем занятие это приносило и еще одну пользу — показывало свалившемуся на ее голову муженьку, как она на него обиделась и что восстановление гармонии и спокойствия в их подобии семьи — процесс, требующий определенных усилий с его стороны.

К вечеру все вернулись, и гномы под руководством Серого занялись приготовлением пищи. На плите уже вовсю что-то горело и чадило, когда Иван, вышел (а точнее, вывалился, жадно хватая кислород ртом) подышать свежим воздухом.

И как бы абсолютно нечаянно направился именно к тому месту, где сидела на травке, созерцая облака и закат, Прекрасная Елена.

По ее расчету, юный лукоморец уже должен был себя не помнить от беспокойства, что их вчерашняя размолвка — навсегда, и поэтому, видя, что он возвращается, красавица поправила прическу, подкрасила губки, воткнула в волосы самый яркий и свежий цветок и засела в засаде.

Слыша, что нерешительные шаги остановились за самой ее спиной, она томно повернулась вполоборота и, загадочно поглядывая из-под полуопущенных ресниц, обратилась к нему с вопросом:

— Послушай, Ион…

— Да, Елена?.. — встрепенулся он от нежданной радости.

С ним говорят!

Его помнят!

Может быть, на него даже не сердятся!..

Хотя на это надеяться было бы уже чересчур…

— Ты… не откажешься выполнить одну мою маленькую просьбу, Ион? — Елена вынула цветок из прически и приложила его к своим губам.

— Нет, что ты! Что угодно! Для тебя я готов на все! Только скажи, чего тебе хочется, — и я…

— Ты знаешь, я тут, пока одна скучала, подумала вдруг… Почему-то… Насчет коня… — потупив очи, проговорила хитрая царевна, вынашивавшая этот план еще со времен Шатт-аль-Шейха.

— Да, Елена?..

Стеллийка в последний раз насладилась сладким ароматом цветка и осторожно вложила его в несопротивляющиеся пальцы Иванушки.

Те тут же судорожно сжались, и, не веря своему счастью, царевич прижал слегка увядшее от всех этих манипуляций растение к своей богатырской груди.

— Ты ведь должен отдать златогривого коня своему другу — королю Вондерланда — только для того, чтобы он передал его своим неприятелям, так? — вкрадчиво продолжила она.

— Да, Елена…

Неземным запахом сказочного цветка — первого ее подарка — казалось, наполнился весь мир.

Что бы она ни сказала!

Чего бы ни попросила!

Он ответит ей «да»!

Все сокровища мира не стоили даже крошечной искорки надежды на то, что сердце гордой красавицы может оттаять!..

— То есть он этого коня себе не оставляет, так?

— Да, Елена…

Неужели я дождался?..

Неужели сбылось?..

Она еще никогда не была так внимательна ко мне!

Никогда!

И это после того, как я так задел ее гордость перед всеми, посмеявшись над ней!

Бесчувственный лопух!

Пенек бестолковый!

Чего же она захочет?

Что из того, что я имею, может привлечь ее непостоянное летучее внимание?

Какой пустяк она попросит за бесценное сокровище первого шага навстречу мне?

Что угодно.

За ее любовь я отдам все.

— …Ну так вот, я подумала, что раз твой друг этого коня все равно отдаст, и тем более своим врагам, то, может, стоит оставить настоящего златогривого коня себе, а им отвести… — она на секунду задумалась, избегая слов «поддельного» и «ненастоящего», — простого?

Коня?!

Но…

— Но я не могу обмануть его! Он — мой друг! Елена, любовь моя, попроси чего-нибудь другого. — В панике бедный Иванушка стиснул цветок чуть сильнее, чем следовало, и оранжевые лепестки испуганно разлетелись по всей лужайке, оставив в его руке влажный зеленый комок.

— Любовь, — презрительно фыркнула царевна. — Вот она — твоя любовь! На словах ты готов горы для меня перевернуть, а стоит только мне попросить даже о самой малости, вся твоя любовь тут же куда-то пропадает.

— Но Елена!..

— Ты можешь только насмехаться надо мной!..

— Елена!..

— Тебе не придется обманывать его, Ион! Пойми это! Он отдаст его своим недругам и больше не увидит его!

— Но обман раскроется! Под дождями краска рано или поздно смоется!.. Джинн говорил!..

— Ион, это не тот конь, которого заставляют мокнуть под дождем. Он будет жить в теплой сухой конюшне, пока благополучно не скончается от старости. И какое тебе дело до этих людей, если речь идет о наших отношениях!.. Что тебе дороже — конь или я? Выбирай сейчас! — сердито сжав кулачки, топнула красавица ногой.

Сердце Иванушки сжалось в смертельной муке, душа его застонала, и сам он, не понимая почему, готов был отвернуться с отвращением и отречься от самого себя.

Но он выбрал.

Провожая своих новых человеческих друзей на следующее утро, гномы долго махали им вслед, утирая глаза носовыми платками и колпаками.

— Этот Иван такой добрый!

— Этот Сергий такой умный!

— Эта Елена такая Прекрасная!

— А хорошо бы нам, все-таки, ребята, завести когда-нибудь такую горничную, красивую, веселую, покладистую, чтобы убиралась у нас, готовила, мыла посуду…

— Неплохо бы…

На первой же ночевке, пока Серый ходил на охоту, Иванушка, сгорая от стыда и презрения к самому себе, под внимательным взглядом Елены Прекрасной, поменял у коней уздечки.

Через два дня они были в Крисане.

Пока они раздумывали, как им разыскать сладкую резиденцию тетушки Баунти, она откуда ни возьмись появилась сама, сказала, что ждет их вот уже полдня и что они опоздали на сорок минут, и проводила до спящего под одеялом негостеприимной растительности замка. Он весьма кстати оказался не очень далеко, даже если учесть, что всю Крисану можно было проскакать из конца в конец за десять часов.

Втроем — фея, царевич и Волк — они невредимыми прошли через поспешно расступающиеся перед старушкой колючки, беспрепятственно вынесли на сооруженных на месте из портьер и алебард носилках Орландо и на Масдае переправили его в домик тетушки Баунти. Там его уже ждали, лениво побулькивая в маленьком котелке на огне, все необходимые ингредиенты снадобья. Серый торжественно извлек из широких штанин золотое яблоко из сада Десперад, и оно было тщательно помыто, мелко порезано и добавлено в общую массу.

Потом фея приказала всем выйти на улицу и с полчаса подождать.

Самые голодные могли погрызть вафельный сруб колодца.

Но не прошло и двадцати минут, как из домика донесся радостный крик тетушки, и все трое, не дожидаясь приглашения и бросив недоеденным последний венец, отталкивая друг друга, поспешили узнать его причину.

На знаменитой кровати, отбросив толстые блины-одеяла, сидел и непонимающе оглядывался по сторонам принц Орландо.

Быстрый перекрестный опрос показал, что он не помнил ничего с того момента, как заклинание самой юной феи обрело силу. При упоминании имени принцессы Оливии он лишь пожал плечами, но зато спросил, где сейчас его невеста Розанна. Услышав, что она в монастыре, он тут же вскочил, выбежал из домика и хотел было вскочить на одного из златогривых коней, чтобы немедленно мчаться туда, но Серый профессиональной подножкой намекнул ему, что не его, не лапай, но в качестве жеста доброй воли предложил лучше подбросить его на Масдае, если это не очень далеко.

Оставив позади обиженного, что его не взяли, Иванушку и обиженную, что на нее не обратили внимания, Елену, ковер взвился в небо и обернулся туда-обратно за четыре часа.

Успокоив всех, кого это интересовало, что все сложилось хорошо, что Орландо со слезами и пощечинами простили и даже в конце поцеловали, Серый тут же напомнил, что Кевин Франк в осажденном городе, поди, ждет своего златогривого коня, как из печки пирога, и не дал отдохнуть от дороги своим спутникам. Так и не воспользовавшись гостеприимством феи, лишь прихватив с накрытого стола несколько бананов в шоколаде и торт с клубникой и взбитыми сливками, путешественники тронулись в путь.

Надо ли говорить, что когда остановились на привал, то ни бананов, ни торта среди припасов на Масдае уже не было.

— Сдуло нечаянно, — не очень убедительно соврал Серый и, сыто икнув, отказался от ужина.

Еще через два дня к вечеру большая их часть перешла, а меньшая — перелетела границу Вондерланда.

До Мюхенвальда оставалось полдня пути.

На этом привале, у костра, когда они уже почти улеглись спать, наконец собравшись с мужеством, но не настолько, чтобы взглянуть Волку в глаза, Иван и попросил его остаться завтра здесь караулить второго коня.

— А что же ты его с собой не берешь? — удивился Серый. — Такое диво дивное — вот бы народ-то поглазел!

— Н-нет… Не надо… лучше… Еще подумают… чего… не того…

— В смысле? — наморщил лоб Серый. — Чего «не того»? Насчет чего «не того»?

— Ну… Там… Всякое…

— Не понял. А чего «не того» тут можно подумать?

— Н-ну, люди всякое болтают… Хоть это и не так… А неприятно… Ну покажется кому там что… Или еще чего… случится… там… так… Кхм. Значит.

Серый внимательно посмотрел на друга, завозившегося под его взглядом как уж на сковородке, недоуменно повел плечом и оставил попытки что-либо выяснить.

— А что же ты мадаму свою оставить с ним не хочешь? — вдруг пришло ему в голову.

Иванушка укоризненно посмотрел на него:

— Елене Прекрасной очень хочется посмотреть Мюхенвальд: архитектуру, музеи, что там в моде, что носят… Музыка, танцы какие…

Волк саркастично скривил губы:

— Ага. Музыка. Танцы. Ну-ну. Ладно, я вас буду ждать на Лукоморском тракте, в лесу, в сторожке в сорока километрах от Мюхенвальда, где мы останавливались, когда туда ехали. Если помнишь.

— Помню, — с облегчением, понимая, что допрос окончен, кивнул Иван.

Но его понимание в эту ночь, кажется, дало сбой.

— А вот Кевин Франк-то как обрадуется!.. — мечтательно глядя на звезды, улыбнулся Волк. — Вот, скажет, мой настоящий верный друг приехал, не надул и коня самого натурального златогривого привел — на, супостат, подавись.

— Ну приехал, что ж тут такого… Радость, подумаешь… — зябко передернув плечами, буркнул Иванушка, пристально глядя себе под ноги.

— Как это — «радость, подумаешь»? — искренне удивился Серый. — Да еще какая радость! Он от счастья прыгать до потолка Конвент-холла будет! Он, наверное, сколько лет прожил, а не встречал такого честного до идиотизма человека, как ты! Иной бы забрал птичку и упорхнул. Или вон перекрашенного коня подсунул бы, и хоть бы хны. А ты — нет. Ты не такой…

— Перестань!

Серый испуганно замолк, Елена Прекрасная во сне всхлипнула и перевернулась на другой бок.

— Ты чего орешь? Разбудишь вон кралю свою — опять стонать начнет: «Ой-ой-ой, земля жесткая, похлебка дымом воняет, дым — похлебкой, комары кусачие, муравьи ползучие, и что я тут вообще с вами делаю», — гнусавя и кривляясь, передразнил стеллийку Волк.

— Не надо, не говори так…

— Как — «так»?

— Так… — повторил, не поднимая глаз, Иван. — Вот так вот… Не надо…

— Понятно объясняешь.

— Послушай, Сергий, — встрепенулся вдруг царевич, как будто вспомнив что-то важное. — У тебя ведь амулет на понимание всех языков цел еще?

— Цел, цел, — закивал головой Волк. — Хочешь, я угадаю, что ты сейчас попросишь?

— Ну пожалуйста… Она же там в городе будет, а ты в лесу останешься. Тебе он там без надобности. А мы, когда вернемся, вернем его тебе, а? Пожалуйста! Ей так хотелось…

Серый махнул рукой и полез под рубаху за амулетом-переводчиком.

— Забирай.

— Спасибо.

— На здоровье, — хмуро буркнул он. — Езжайте, развлекайтесь. Но если она тебе действительно нужна, не выпускай ее из виду.

— На что это ты намекаешь? — вскинулся царевич.

— Так, ни на что. Спи давай, — кинул ему под ноги амулет хмурый Волк и отвернулся.

Царевич обнял колени руками и опустил голову.

Их возвращение в Мюхенвальд Гарри в своих одах назовет звонким и ярким, как взрыв колокола, триумфальным и победоносным, как третье пришествие Памфамир-Памфалона, посрамляющим скулящих в грязи недругов и вдыхающим радость жизни в воспаривших друзей.

Прямо перед воротами Шарлемань Восемнадцатый вручил не верящим своим глазам шантоньцам их долгожданного коня, после чего им было указано на дверь страны.

Потом состоялось торжественное шествие по улицам и площадям, плавно перетекающее в народные гуляния с фейерверками и бочками бесплатного пива из королевских подвалов.

Несмотря на все старания Кевина Франка, Валькирии и, самое главное, Елены уговорить Ивана погостить в Мюхенвальде еще пару-тройку недель, тот проявил твердость характера и через двенадцать дней уже вновь собрался в путь.

Им с Еленой подарили огромную позолоченную карету с четверкой лошадей и загрузили в нее кучу подарков, новых нарядов Елены, в которых она была поистине Прекрасной, сувениров, открыток и магнитиков для доспехов, провизии на дорогу, которой должно было хватить до самого Лукоморья, если прежде она не испортится на жаре, и самое главное — клетку с заветной Жар-птицей.

Решительно отказавшись от кучера и форейторов, Иванушка сам уселся на козлы и, присвистнув, залихватски защелкал кнутом.

Надо было торопиться. Серый его наверняка уже заждался.

Радостно возбужденный царевич, привстав на козлах, весело погонял лошадей, представляя, как расскажет Сергию о том, как их встретили, как обрадовались Шарлемань Восемнадцатый и его королева. О том, что первой, кто вошел в город после них, была Мальвина, сбежавшая от своего рыботорговца обратно к родной труппе. Что Гарри-минисингер отмылся и теперь стал приятного сиреневого цвета, что Санчес на волне всеобщего патриотизма во время осады записался добровольцем в армию и теперь не знает, как из нее выписаться. О том, что Ерминок стал сочинять продолжение к его серии пьес «Улица побитых слесарей» для театра папы Карло и насочинял уже сто семнадцать штук, и они до неприличия похожи на первые семьдесят, написанные еще им, но этого никто, кроме него, не заметил, так как, пока зрители досматривают всю серию до конца, они успевают забыть, о чем там говорилось в начале, и что…

А вот и тот самый поворот!

Вот и сторожка, а рядом со входом привязан златогривый конь с бесценной уздечкой из аль-юминия…

Просто камень с души свалился.

Как хорошо!

Верный друг.

Приветливая хотя бы иногда Елена.

Заветная Жар-птица.

Златогривый конь.

Что еще человеку для счастья надо?!

Если не вспоминать один вечер в Шоколадных горах…

Не надо его вспоминать.

Разве не говорится во всех книгах, что ради любви нужно идти на любые жертвы?

Елена Прекрасная права.

Любовь надо доказывать не на словах, а на деле.

Она стоит целого табуна златогривых коней.

Я ни о чем не жалею.

Ни о чем.

Абсолютно.

Нисколечко.

Ну вот ни на воробьиный коготок!!!

…Только почему же мне все равно так плохо-то, а?..

— Сергий, эй, Сергий, ты где?

Голос царевича вдруг сорвался и прозвучал не так радостно, как тому хотелось бы. Но он надеялся, что Серый его призыв толком не расслышал и не станет докапываться до причин его душевных мук.

Он соскочил с козел и зашагал к избушке, крутя по сторонам головой.

— Сергий! Мы вернулись!

Конь оторвался от сена и тихо заржал.

Других звуков не было.

Сознание Иванушки еще не успело ничего понять, а душа уже заныла, предчувствуя нехорошее…

— Смотри, Ион, смотри! — закричала Елена из окошка кареты.

Его вдруг накрыла и быстро пропала какая-то тень.

— Что там было? — обернулся к ней Иван.

— Не знаю, — пожала плечами царевна. — Но, по-моему, что-то большое, прямоугольное и с кистями. Похоже на ваш ковер.

— Сергий?.. Сергий!.. — Иванушка бросился бежать по дороге, но куда там. Недоопознанный летающий объект, похожий на Масдая, давно пропал за верхушками деревьев.

Только теперь Иванушка разглядел в ручке двери свернутую рулоном записку.

«Прощай. Не ищи меня. Будь счастлив, если сможешь».

Подписи не было.

Волк…

Эфемерный, сияющий всеми цветами радуги замок гармонии и совершенства, так тщательно возводимый последние несколько дней Иванушкой, рухнул на своего создателя и вдавил в землю не хуже любого его собрата из камня и цемента.

Волк…

На Ивана снова упала тень.

Он радостно вскинул голову, но это была всего лишь маленькая тучка, спешившая навстречу другой маленькой тучке, догонявшей третью маленькую тучку…

— Наверное, дождь будет, — прикрыв глаза рукой и глядя на небо, предположила Елена.

— Наверное… дождь…

Через полчаса у неба уже был такой вид, будто оно вот-вот расплачется.

…В тот день ночь кончилась, а день так и не начался.

Серый свет незаметно, но неотвратимо опутывал все вокруг угрюмой сонной пеленой, лишая мир красок и объема. Неба не было — вместо него тускнел серый провал с черными рваными краями из сжавшихся и приготовившихся к неизбежному деревьев.

В детстве Иванушку пытались научить народным приметам, что-то вроде того, что перед хорошей погодой паук плетет свою паутину, а перед дождем сматывает ее обратно.

Сейчас не было никакой необходимости слезать с козел, лезть в кусты и искать какого-то глупого паука.

И вот — без подготовки, без нерешительных первых капель, эквивалентных в дождевом мире вежливому стуку в дверь, вода упала с неба сразу и мощно, как будто из гигантской ванны вытащили пробку, да еще и открыли до упора холодный кран.

Черные силуэты деревьев начал размывать дождь…

Это было утром, но и сейчас, ближе к полудню, ничего не изменилось. Вода лилась с мокрого неба на мокрых коров на мокрых полях, и мокрые птицы спасались от нелетной погоды под мокрыми кустами.

Волк сказал бы, что это был просто дождь.

Елена — что первые отзвуки шагов приближающейся осени.

Иванушка же знал точно: это были слезы его души.

До Лукоморья, по его подсчетам, оставалось не больше двух дней пути по раскисшей склизкой глине, выложенной широкой полосой в одном направлении и именуемой почему-то невежественными аборигенами «дорогой».

Весь день Елена Прекрасная носу не высовывала из кареты, и время от времени до царевича даже сквозь шелест дождя доносились призывы к стеллийским богам ответить ей, что она потеряла в этом ужасном мокром холодном краю.

Но боги молчали.

Наверное, все это нравилось им не больше, чем ей, и они предпочитали нежиться на пляжах теплой ласковой Стеллы, предоставив свою далекую поклонницу самой себе.

А дождь все лил и лил, и Иванушка просто диву давался, как всегда, впрочем, в таких случаях, как такое количество воды может уместиться где-то на небе, которое само по себе — огромное пустое пространство, где абсолютно не за что зацепиться перышку, не то что тоннам и тоннам воды.

А еще он думал, что если и правда то, что тело человека на девяносто процентов состоит из воды, то истина эта устарела, так как теперь он был совершенно убежден, что на данный момент его тело состоит из воды на все сто процентов и расплескаться ему не давал лишь тонкий слой такой же стопроцентно мокрой одежды, давно уже прилипший к его телу, как вторая кожа.

Серый бы сказал, что самое подлое во всей этой ситуации то, что где-то там, за невидимыми из-за дождя тучами, наверняка вовсю светило солнце…

Опять Серый!

Да сколько можно его вспоминать!

Он же бросил меня, даже не попрощавшись!

Оставлять записки — это… это… это… банально!

Естественно, я буду счастлив!..

Если смогу.

К вечеру они въехали в лес.

Тот самый, в котором они целую вечность назад познакомились с Волком, снова подумалось Ивану.

Ну и что.

Ну и пускай.

Не очень-то я по нему и скучаю.

И — да, да, да!!! — я буду счастлив!

Даже если только назло ему.

И он яростно щелкнул мокрым кнутом над головой задремавших и остановившихся было усталых коней.

На разных существ неожиданное пробуждение от грез оказывает различное воздействие.

Некоторые, робкие, смущаются и краснеют. Некоторые, самоуверенные, делают вид, что ничего и не произошло. Некоторые, поагрессивнее, набрасываются на пробудившего с обвинениями и криками.

А некоторые просто пугаются.

Такие, как кони, например.

Вздрогнув всем телом и безумно пряднув ушами, четверка встала на дыбы, заржала и понесла.

И напрасно Иванушка натягивал вожжи, кричал страшным голосом «тпру» и «стой» и клялся, что выбросит кнут, — все было зря.

Непонятно, откуда и бралась сила у измученных многодневной распутицей коней, чтобы с такой быстротой тащить по жидкой грязи тяжелую карету, но они мчались, казалось, все быстрее и быстрее.

На повороте карета подпрыгнула на невидимой кочке, которая, по всем теориям вероятности, должна была бы давно раствориться под непрекращающимся натиском воды. Сундуки и коробки посыпались с крыши кареты, как перезревшие яблоки с яблони, а ничего не успевший понять Иванушка слетел в корявые придорожные кусты с мокрых козел, сжимая обрывок вожжей в замерзших, сведенных судорогой кулаках.

Карета с привязанным к ней златогривым конем, взывающей о спасении Еленой и панически верещащей птицей, увлекаемая четверкой сдуревших вмиг лошадей, пронеслась дальше.

Едва придя в себя, Иванушка вскочил на ноги, выдрался из кустов и бросился за ней, с ужасом ожидая каждую секунду увидеть перевернутую карету.

Почти задыхаясь от быстрого бега и вдохнутой в легкие воды, гадая каким-то дальним закоулком мозга, до которого еще не докатилась паника, может ли человек утонуть на лесной дороге, он завернул за следующий поворот и чуть не налетел на серебряный круп, мерно помахивающий мокрым золотым хвостом.

Карета!..

…стояла на всех четырех колесах, как всем приличным каретам и полагается, и смирная четверка, не глядя друг другу в глаза, переминалась с ноги на ногу впереди. Если бы могли (Иванушка мог бы поклясться), они бы пожимали плечами и нервно откашливались.

Она остановилась!

Нет, кто-то остановил ее!

И этот кто-то…

Дверца кареты с другой стороны протяжно скрипнула, и знакомый до боли, до приступа ретроградной амнезии голос вежливо поинтересовался в ее темные внутренности:

— Эй, есть тут кто живой?

Изнутри раздались сдавленный клекот и женский стон.

— Елена!.. Елена!..

Иванушку как подбросило — он дернул на себя дверцу со своей стороны, но она не поддалась, и он, метнувшись вправо-влево, заполошно выбрал самый длинный обходной путь — вокруг коней.

— Эй, боярышня, что с вами? — забеспокоился неведомый остановщик взбесившихся карет, спрыгнул со своего коня и осторожно извлек из дебрей картонок, чемоданов и корзин полубесчувственную от пережитого страха Елену.

— Елена!.. Ты жива!.. — подлетел к такому знакомому незнакомцу Иванушка, но тот не обратил на него никакого внимания.

Его горящие глаза были прикованы к бледному мокрому испуганному лицу стеллийки.

Она судорожно вздохнула, провела по лицу рукой, смахивая воду, и открыла глаза.

Взгляды их встретились…

— Елена!.. Елена!.. С тобой все в порядке?.. — Леденящие кровь предчувствия нахлынули на царевича, как осенняя трехмесячная норма осадков Лукоморья, он схватил стеллийку за руку и сжал ее, чего не решался позволить себе ни разу за все время их знакомства, но было уже поздно, слишком поздно…

— Кто… ты… — не сводя завороженных глаз с лица своего спасителя, беззвучно прошептала Елена.

— Это?.. Это Василий, мой брат, познакомься, — не помня себя от ужаса возможной потери того, чего у него никогда и не было, затарахтел Иван, все еще наивно надеясь отвлечь Елену Прекрасную, заставить ее забыть, не смотреть, не осязать его, того, другого… — Он мой старший брат… первый… Есть еще Дмитрий, средний… Они тоже были далеко… в чужих краях… За птицей… Искали тоже… Мы расстались недалеко отсюда… Вася, Вася, послушай, я так рад тебя видеть! Познакомься — моя жена Елена Прекрасная…

Но находись бедный Иванушка на другой планете или где-нибудь в параллельном мире, его слова могли произвести на спасителя и спасенную точно такой же эффект.

Никем не слышимый и не замечаемый, Иван разговаривал сам с собой еще несколько минут, пока холодный дождь не привел в чувство влюбленных и они не вернулись с седьмого, или на каком небе они там находились, на мокрую Землю.

— Иванко?! — бросил полный изумления взгляд Василий на мокрое грязное существо, покрытое листьями и сучками, прыгающее перед ним, бормочущее что-то нечленораздельное и размахивающее руками вот уже десять минут. — Ты?! Не верю очам своим! Иванко!!! Здесь!!! Живой!!!

И царевич Василий, бережно поставив Елену на траву, облапил Иванушку обеими руками, прижал его к себе так, что кольчуга затрещала, и боднул любовно мокрым шеломом его в лоб.

— Иванко! Ай да молодец! Ай да брательник! Ай да витязь вымахал! Это все твое добро, поди?

— Мое, — неестественно улыбнулся непослушными губами Иванушка. — Все мое. И Жар-птица, и…

— Жар-птица?! — удивленно взмыли вверх брови Василия. — Как, и ты ее нашел?! Ха-ха-ха!.. Вот так история! Вот это да! То ни одной, а то…

— Что? — не понял Иван. — Что значит «и ты тоже»? А кто еще?

— Иванко, сейчас я тебе расскажу историю — смеяться будешь, — хохотнул старший брат. — Еду я сегодня по дороге домой — тоже, чай, там не был с того самого дня, как мы расстались, и вдруг вижу — на перекрестке трех дорог шатер стоит. Дело к вечеру, думаю, погодка — врагу не пожелаешь, жилья человеческого еще дня два не увижу, дай-ка попрошусь переночевать. Авось люди добрые не откажут. Заглядываю внутрь, глядь — а там наш Митенька перед костерком сушится, зайца на вертеле жарит, а в углу клетка стоит. Глянул я — и обомлел. С Жар-птицей! Настоящей! А я-то думал, что я один ее разыскал и добыл!

— Как, и ты тоже?.. — Сердце Иванушки пропустило удар, и что-то тоскливое заворочалось под ложечкой.

Значит, его птица — не единственная?..

И, выходит, ничего такого особенного он не совершил?..

— Да, Ванятко, да. И я тоже, — весело продолжил, не замечая расстройства брата, Василий. — Почему мне смешно-то и кажется — не было за душой ни гроша, да вдруг алтын! Знать, домой царю-батюшке привезем не одну, а трех птиц, да всех в один день! Эк удивится-то! И сам подумай-ка — поверит нам кто-нибудь, что мы не вместе ездили, да что не сговорились, а!.. Хотя нет. Это мы, деревенщины, все по одной привезем, а ты — двух. Вон какую жар-птицу раздобыл в далеких краях-то. — И взгляд его нежно остановился на Елене. — Как звать-величать нашу боярышню дорогую?

— Это…

— Спасибо, Ион, я сама могу представиться воину Базилю. Меня зовут Елена Прекрасная. Я дочь стеллийского царя. И я хочу поблагодарить тебя за спасение мое от страшной смерти или увечья. — И вдруг, отбросив высокий штиль, Елена уткнулась в металлическое плечо Василия и разрыдалась. — Я так испугалась… Так испугалась… Думала — не быть мне живой… Спасибо… Спасибо, царевич Базиль… Если бы не ты… Мне так страшно… Я думала — с ума сойду… Такой ужас…

— Ну что ты, царевна, чего там, — осторожно погладил он громадной ручищей ее по мокрым растрепавшимся волосам. — Все ведь кончилось хорошо, все живы-здоровы… А звать меня не Базиль — это кошачье какое-то имя, не обессудь, царевна, а Ва-си-лий. Ва-ся. Можно Ва-си-лек.

— Ва-си-лий, — старательно-послушно повторила Елена Прекрасная по слогам чужое имя, не сводя влюбленных глаз с Иванова брата. — Ва-си-лек… Ва-ся…

— Ну вот видишь… А ты у нас, стало быть, Еленушка. Леночка. Лена.

— Лена, — улыбнулась она и согласно кивнула.

Иванушка ради одной такой улыбки был готов убивать и быть убитым сто раз на дню.

И вот дождался…

— Вася, ты не понял, это… — сделал он еще раз попытку прояснить гражданское состояние вещей, но снова неудачно.

— Да помолчи ты, Ванек, хоть минутку, — отмахнулся от него брат. — Мы тут с Еленой Прекрасной еще не договорили самого важного. Ты скажи мне, царевна, да если отказать захочешь — так лучше ничего не говори, еще подумай…

— Да, говори, Ва-си-лий.

— Вася, послушай, это моя…

— Ион, милый, помолчи, пожалуйста, хорошо? И забудь этот сулейманский фарс. Прости, но я не могла даже подумать, что ты примешь его всерьез.

«Это единственный раз, когда она назвала меня «милым»…»

— Но ты обещала!..

— Нет. Я ничего тебе не обещала. И ты помнишь это. Не надо обманываться, Ион. Я только сказала, что доеду с тобой до твоей страны, до Лукоморья.

— Но я из-за тебя… Ради тебя… Для тебя…

— Забери его себе.

— О чем вы это говорите? — непонимающе переводил взгляд с Ивана на Елену Василий. — Кто что кому обещал?

— Ничего серьезного, Ва-си-лий. Я просто пытаюсь объяснить царевичу Иону, что он заблуждался все это время. Извини, Ион. Наверное, мне нужно было сказать тебе это раньше. Но я думала, ты сам все поймешь. Это же так очевидно. Извини меня.

— Но Елена!!! — Землю выбили у Иванушки из-под ног, и все вокруг закружилось, завертелось, понеслось куда-то вверх тормашками. — Я… Ты… Я…

— Ты что-то хотел сказать… Ва-ся?.. — Стеллийка снова повернулась к Василию-царевичу, нерешительно прикоснулась к рукаву его рубахи, но тут же виновато отвела руку и нервно сжала ее пальцами другой руки.

— Да. Сказать. Предложить даже. Кхм. Кхм. Это. Значит. Ну… То есть спросить. Вот. — И наконец, собравшись с духом, Василий выпалил: — А пойдешь ли ты за меня замуж, Елена Прекрасная?

Сняв шелом, склонил взъерошенную белокурую голову перед стеллийкой Василий-царевич в ожидании судьбоносного решения, и голос его дрогнул. Такой дрожи, Иванушка мог побиться об заклад на птицу, коня и золотую карету, не мог вызвать у его брата на поле брани ни один, даже самый ужасный, враг. Даже тысяча их. Даже миллионы.

— …Я люблю тебя, царевна Елена, ненаглядная моя, и хочу быть мужем твоим навеки, пока смерть не разлучит нас.

Счастливая улыбка осветила лицо царевны, как солнышко в ненастье, и она, не задумываясь ни на мгновение, прошептала:

— Да!

Убитый горем Иванушка молча отвернулся, чтобы не видеть поцелуя, ради которого он не только был готов на то, чтобы убивать и быть убитым, но и на самое страшное — обманывать друзей.

Не проронив более ни слова, он взял под уздцы правую переднюю лошадь и повел в том направлении, в котором, по объяснению Василия, находился шатер Дмитрия.

У него не было больше Елены.

И птица оказалась отнюдь не уникальной.

Но у него оставался златогривый конь.

Конь, добытый такою ценой.

Пока он распрягал и стреноживал лошадей, вернулись промокшие до нитки и счастливые до неприличия Василий с Еленой Прекрасной и скрылись в шатре, даже не взглянув на него.

Через час, когда все кони были оттерты и почищены не по одному разу, а попоны на них уложены и переуложены как минимум десятком разнообразных способов, когда больше не было причин оставаться под дождем и Иванушка решил оставаться там просто так, из шатра высунулась веселая голова Дмитрия и позвала его не маяться больше дурью и идти ужинать.

Иван постоял с минуту, потом угрюмо пожал плечами и откинул полог.

— Что с тобой? — Все трое, как один, уставились на него с недоумением.

— Со мной? А что со мной? — натужно улыбаясь, недоуменно обвел он их взглядом.

— С твоим лицом, — уточнил Дмитрий. — И с одеждой. И с руками, если присмотреться. Краска какая-то, что ли?

— Краска?..

— Ну да. Краска. Где ты успел вляпаться в лесу-то, во время дождя? — расхохотался средний брат. — Ну Иванушка, друг любезный, ты ничуть не изменился.

— Краска?..

— Да краска же, краска. Выйди на улицу — там в котелке вода осталась и мыло. Умойся хоть, что ли. Серебряный ты наш мальчик.

— Серебряный???!!!

Иванушка, не веря своим глазам, рассматривал свои руки, живот, грудь… И верно — все было покрыто толстым слоем серебряной краски с проблесками золота.

Не может быть!

Так вот почему калиф так охотно расстался со своим бесценным серебряным конем!

Он отдал Сергию подделку!

Такую же подделку, как…

Иван закрыл лицо руками и стрелой вылетел из шатра.

Когда он вернулся, еще мокрее мокрого, но чистый, отмытый до последней серебринки и золотинки, все уже спали. Шатер был перегорожен большим гобеленом на две половины. В передней спали его братья и лежала куча одеял для него. Царевны видно не было — наверное, отдыхала во второй половине, поменьше. Посреди мужской половины, как глаза неведомого чудища-юдища, переливались красным угольки. Над ними висел котелок с каким-то невероятно вкусно пахнущим варевом.

— Ешь, это тебе оставили, — сонно приподнялся на локте Василий, ткнул в сторону котелка большим пальцем и снова скрылся под одеялом.

Иванушка хотел с презрением отказаться, но растущий организм одержал победу над эмоциями, и судьба содержимого котелка была решена в пять минут.

Утром Ивана ожидали чудеса.

Во-первых, тучи бесследно исчезли, и во все бескрайнее умытое небо развалилось довольное желтое солнце.

Но это было не главное.

Главное было то, что он увидел, как Елена Прекрасная своими собственными руками нарезает овощи и мясо для приготовления завтрака.

Он увидел, как она, собрав всю кухонную утварь в котелок, ушла мыть ее к ручью.

Он узнал, что вчерашний ужин был не чем иным, как старинным стеллийским рецептом охотничьего рагу, и приготовила его от начала до конца сама Елена, не подпустив мужчин даже близко к своей импровизированной кухне.

Он увидел, как перед отправлением она вытрясла все одеяла.

Он услышал, как на неоднократные попытки Василия и Дмитрия помочь ей она решительно заявляла, что не мужское это дело.

И только тогда он поверил, что потерял ее навсегда.

Он был потрясен, унижен, разбит.

Она никогда пальцем о палец не ударила ради них с Серым.

Сейчас же она с радостью выполняла любую работу ради его брата.

Кажется, когда-то давно я считал себя ничтожным неудачником.

Интересно, какая блажь заставила меня забыть об этом?

До Лукоморска оставалось не больше половины дня пути, как вдруг слева со стороны деревни, которую они как раз проезжали, донесся заполошный вопль:

— Спасайтесь! Деназар вернулся!

И тут же десяток глоток отчаянно подхватили этот клич:

— Деназар!

— Деназар!

— Бегите!

— Деназар вернулся!

Иванушка встрепенулся, кубарем скатился с козел, отсек мечом поводья бывшего златогривого коня, привязанного за каретой, и не успели озадаченные братья и слова сказать, как уже его скакун, выбрасывая из-под копыт комья грязи, во весь опор летел к деревне.

Деназар.

Динозавр.

Огромное кровожадное тупое чудовище из далеких времен.

Чудом оказавшееся здесь.

Прекрасный способ погибнуть, чтобы ОНА наконец осознала, кого отвергла, пожалела, ДА ПОЗДНО!!!

Навстречу ему из-за крайних домов, прямо по лужам, по грязи, не разбирая дороги от ужаса, неслась стайка детишек.

Взрослые следовали за ними, подбадривая себя и малышню криками:

— Щас догонит!..

— Ох и злой севодни!

— До леса успеть бы добежать!..

— Успеть должны!..

— Пока на площади задержится!..

— Только что Ерему-кузнеца завалил!..

— И Савку Кулему!..

— Ай, жалко мужиков!..

— Быстрей, сердешные!..

— Наддай жару!..

И степенная в иные времена крестьянская община, успев бросить на скачущего им навстречу витязя с обнаженным мечом сочувственно-жалостивые взгляды, пронеслась мимо.

На площади.

Двоих убил.

Не уйдет далеко.

Она еще поплачет.

Скорей!!!

Когда Иванушка прискакал на предполагаемое место дислокации чудовища и огляделся, динозавра уже и след простыл, равно как и мужиков.

Сожрал и ушел, понял Иван.

Единственным живым существом на площади был кряжистый мощный старик со спутанными седыми волосами, закрывающими ему глаза, босой, в рваной холщовой рубахе и с оглоблей в руках.

Наверное, местный дружинник.

— Н-не п-пдхади!!! — свирепо рычал он в пространство, кружась по площади и размахивая своим оружием со всей дури. — У-у-бью!!!

— Дедушка, где он? — кинулся к нему Иван с мечом на изготовку и едва успел поднять коня на дыбы, чтобы оглобля не снесла ему полголовы.

— Ф-фсех поубив-ваю!!! — взревел вошедший в раж старик, развернулся и снова кинулся на Ивана.

— Вы чего, с ума сошли? — Конь в последнюю секунду отпрыгнул, и Иванушка возмущенно полусоскочил-полусвалился на землю. — Я вам помочь пришел! Где динозавр?

— П-помош-шничек приперся! Х-хлыщ-щ-щ г-гарадской! С-сап-пляк! Ф-ф пер-р-чатках… б-белых!.. Ф-ф ш-шапке… кр-расной!.. В-вали… от-тцюд-да! П-пиж-жон! — Спятивший, казалось, старикан, вместо того чтобы организовывать совместное сопротивление мерзкому страшилищу или, на худой конец, просто указать направление, в котором оно скрылось, опять попер на Ивана, и убийство проблесковым маячком вспыхивало в его мутных, налитых кровью глазах. — Й-я… Т-тя… У-у-у-у!!!..

— А-а, да ну тебя! — И Иванушка, хлопнув красную шапку оземь, поднырнул под надвигающуюся неумолимо, как асфальтовый каток, оглоблю и ударом рукояти меча в висок лишил воинственного старикашку остатков сознания.

Злонравный старикан забыл, что человек в белых перчатках иногда может оказаться Костей Цзю, а Красная Шапочка — Краповым Беретом.

Он изумленно скрестил глаза, выронил себе на босую ногу оглоблю, взмахнул руками и брякнулся в грязь во весь рост.

Из-за палисадника с кустами малины раздались бурные непрекращающиеся аплодисменты двух пар рук.

Иванушка непонимающе огляделся.

— Кто здесь?

— Это мы, батюшка дружинник, — с поклоном выглянули из своего укрытия двое сильно побитых мужиков.

Наконец-то! Хоть кто-то вменяемый!

— Где динозавр? Говорите скорее, он не мог уйти далеко! — кинулся к ним царевич.

— Деназар? — озадаченно нахмурился один. — Так ить вон лежит. Только кости сбрякали.

И он указал на неподвижную фигуру старика.

— Ты ж его только что сам уложил, — поддержал его второй, со свежим синяком на пол-лица и свежей кровью под носом.

— Это?.. — осторожно переспросил Иванушка, начиная подозревать подвох.

— Этот, этот, — дружно закивали мужики. — Дед Назар. У старухи своей самогонку в схроне нашел, всю выхлестал и почал всех гонять.

— Вредный и когда трезвый…

— …а когда пьяный — и вовсе дурной становится.

— Сладу с ним нету никакого.

— Теперь пообломали ему рога-то!

— Первый раз!

— Надолго запомнит!

— Ай спасибо тебе, добрый молодец, утихомирил супостата, — поклонились мужики.

Дед Назар?!

Так они кричали «дед Назар»?..

Ай да витязь лукоморский…

Победитель динозавров…

И, не знающий куда от стыда деваться Иванушка, не слыша более изъявлений вечной благодарности от лица всей деревни, вскочил на коня и поскакал обратно к развилке.

Там стояли и ждали его братья, Елена в карете и все крестьяне, улыбаясь и размахивая руками.

Этого позорища Иванушка был перенесть не в силах и, отвернувшись и пришпорив коня, проскакал мимо, прямо по дороге домой.

Дома братьев ждала триумфальная встреча.

Переполошенный ворвавшимся в город так, как будто его преследовало стадо динозавров, Иваном народ в полном составе высыпал на улицы как раз к прибытию арьергарда.

Царевичи в заморских платьях, золотая карета, Жар-птицы, блеском и великолепием конкурирующие со своими клетками и проигрывающие им, и, самое главное, нечто таинственное, незнакомое, но манящее и притягивающее в глубине кареты, за кисейными занавесками, поблескивающее бриллиантами и глазами, — все это взволновало падких до сенсаций лукоморцев и заставило их собраться у дворца в ожидании продолжения зрелища.

И их терпение было вознаграждено.

Все три птицы в тот же день были выставлены на всеобщее обозрение на помосте у дворцовой стены, откуда обычно в будние дни глашатай выкрикивал городские и международные новости и прогноз погоды, и люд нескончаемым потоком потянулся поглазеть на чудо чудное, диво дивное. Многие после того так и норовили пройти мимо дворца, причем несколько раз, даже те, кому было идти совсем в другую сторону, — исключительно потому, что рассчитывали хоть краем глаза увидать невесту царевича Василия, про ослепительную красу которой уже в первые минуты ее пребывания в столице начали слагать были, а иногда и небылицы.

Царь с царицей были на седьмом небе от счастья и уже начинали перебираться на восьмое от того, что, во-первых, вернулись их кровиночки живыми-здоровыми, во-вторых, что все справились с задачей, неосмотрительно поставленной Симеоном, о чем он имел неоднократную возможность пожалеть (царица Ефросинья позаботилась об этом), особенно после того, как обнаружился побег младшенького, и, в-третьих, что их старшенький, Васенька, наконец-то женится, на что бедные родители уже давно и надежду потеряли, решив, что и впрямь ни одна девушка в мире не может в его глазах сравниться с охотами, войнами да маневрами.

Одним словом, все были рады, веселы и просто счастливы, кроме…

Да-да.

Надежда Иванушки на то, что Елена Прекрасная каким-то волшебным образом передумает и предложит ему выйти за него замуж, теплилась, то чахло вспыхивая, то затухая, до самой ее с Василием свадьбы.

Он делал все, чтобы она изменила свое решение.

С предлогом и без предлога попадался ей на глаза, куда бы она ни пошла и ни посмотрела, — до тех пор, пока у нее не создалось впечатление, что или все жители Лукоморска похожи как две капли воды на младшего царевича, или у нее начинаются зрительные галлюцинации.

Во время совместных трапез он демонстративно отказывался от пищи и питья, опустив голову на сплетенные в замок руки.

Он не уступал ей дорогу в коридорах и на лестницах, а старался резво проскочить мимо, показывая всем видом, как ему радостно и весело и без нее.

Когда она попадалась ему на пути вместе с Василием, он демонстративно-увлеченно заводил разговор с ним, полностью игнорируя ее, и краем глаза наблюдал за ее реакцией.

Он втыкал за правое ухо цветок хризантемы под углом строго в пятьдесят пять градусов стебельком на север, что на языке цветов должно было означать: «Жду тебя в полшестого за планетарием», закладывал за обшлаг левого рукава гладиолус, чтобы спросить: «А не прокатиться ли нам сегодня вечером на гондоле по центральному каналу», но она не понимала его — то ли потому, что никогда ничего не слышала о языке цветов, то ли потому, что знала, что до ближайших гондол и каналов надо скакать три месяца, а из планетариев имеется в наличии только трактир «Месяц без денег».

Придумал ли он эти методики сам или пал жертвой какого-нибудь заморского, за золото купленного фолианта типа «1001 способ привлечь внимание девушки, если сами вы в этом отношении полный идиот», которых в последнее время в дворцовой библиотеке появилось несметное количество, было неизвестно.

Но единственное, что он так и не решился сделать, — просто поговорить с ней.

Не то чтобы результат от этого изменился…

…Высидев на свадьбе, уткнувшись в руки, не больше того, что позволял минимум приличий, Иванушка, так ничего не съев и не выпив (и в этот день он не был оригинален), незаметно удалился из зала, где пир валил горой, даже не дождавшись момента, когда под всеобщее ликование все еще закутанную в плотное покрывало невесту и пьяного в зюзю жениха закроют на большущий амбарный замок в ритуальной царской опочивальне.

Традиция не показывать жениху лицо невесты до того, как они окажутся наедине, и не забыть запереть спальню снаружи (ради этого один из служек специально должен был оставаться трезвым весь праздник) родилась после нескольких скандальных прецедентов в истории лукоморской царской семьи, о которых никто не упоминал, но все знали. И однажды совет одного из царей решил, что голодная невеста и невменяемый жених — достойная альтернатива спорадическим международным конфликтам и непредсказуемым войнам, возникающим из-за того, что лицезрение суженой произошло раньше, чем нужно, или на слишком вменяемую еще голову.

С тех пор под крики «Горько!» жених молодецки опрокидывал в себя чарку за чаркой, пока невеста, сложив на коленях руки, смирно сидела и ждала своего часа. Правда, в тех случаях, когда они с невестой были знакомы и до свадьбы (да, были и такие случаи авангардного мышления, хотя и редко, и родителями не поощрялись), в графине жениха была сильно разведенная колодезная вода.

Существовало в древнем граде Лукоморске и много еще разных прочих интересных, забавных и поучительных матримониальных традиций, но на свадьбе Елены и Василия Иван твердо поклялся, что если он что-то и узнает о них, то исключительно из книжек.

Жизнь его была закончена.

Его возлюбленная вышла замуж за другого.

Один друг оставил его.

Другого он обманул.

И хотя теперь выяснилось, что оба коня оказались фальшивыми, Иванушка страдал от этого ничуть не меньше.

Он обманул друга, и оправдания этому быть не могло.

Никто и ничто не могло вытянуть его из мрачной бездны угрюмости — ни балы-маскарады в Осеннем саду с катаниями на лодках и фейерверками, ни пиры во дворце и у всех бояр по очереди, со скоморохами, ряжеными и медвежьими потехами, ни охота на волков (особенно на волков!), ни даже ходоки из той деревни, где он сразился с «деназаром», с возом подарков и угощений — уж шибко общество было благодарно Иванушке за то, что после его удара буйный и склочный старикан присмирел, как ягненок, стал соседям по хозяйству помогать и увлекся вышиванием.

И тогда в дело вступила тяжелая артиллерия — царица и любящая заботливая мать Ефросинья.

Всего парой фраз она легко вывела его из ямы депрессии только затем, чтобы ввергнуть в пропасть тихого ужаса.

Царица с самого возвращения сыночка, подхватившего где-то страшную болезнь под названием «самостоятельность», сначала с растущей тревогой, а потом и просто с неприкрытой паникой наблюдала, как он изводит себя из-за невесты брата. И наконец, застав несчастного младшенького на любимом подоконнике в библиотеке, с раскрытой на пустых страницах книгой на коленях, глядящего невидящим взором в какие-то нереальные дали, которые простым смертным неподвластны (взгляд простого смертного быстро уперся бы в скучную серую стену напротив), она поняла: надо действовать.

Спустя минуту Ефросинья уже приступила к осаде измученного бессонницей, страданиями и голоданием чада со всей тщательностью, целеустремленностью и упорством раненого буйвола, валящего пальму с засевшим на ней обидчиком. Она не отступала со своими уговорами до тех пор, пока Иван не сказал «да», не очень ясно понимая, на что он вообще сейчас согласился, и только для того, чтобы матушка отвязалась и не мешала ему думать про его пропащую жизнь, презирать себя и душевно мучиться.

Но добрая матушка понимала, что ее солнышко сейчас не в себе, и вместо того, чтобы коварно воспользоваться полученным согласием, решила подступить к сыночку, когда он будет в состоянии воспринимать человеческую речь.

Когда с третьей попытки до Иванушки дошло, чего от него хотят, он страшным голосом возопил «нет!!!» и бежал от нее в смятении.

Но от любящей матери просто так не отделаться, и ему предстояло в этом убедиться лишний раз.

Крепость пала через неделю, когда к уговорам взволнованной царицы присоединился сам батюшка-царь — уже не артиллерия, а целые РВСН — и, озабоченно хмуря брови, сообщил сыну, что он — единственный человек в Лукоморье, который может помочь родной стране и народу разрешить старый приграничный конфликт.

И когда Иванушка, рассеянно удивившись, дрожащей рукой рассеянно потянулся к тому месту, где должен был висеть давно забытый им неизвестно где меч, Симеон опередил его и сказал, что все гораздо проще, что силой тут не поможешь и единственное, что может сработать, — его женитьба на царевне Лесогорья, пусть не красавице, если, конечно, сравнивать с женой Василия, но зато девушке доброй, скромной, хозяйственной, ученой арифметике, природоведению, хореографии, астрономии и даже лженауке экономике, и что на него с надеждой и волнением, затаив дыхание, смотрит все просвещенное и не очень человечество.

Иван хотел поначалу, как всегда, возразить, но потом подумал о стране, о человечестве и согласился.

«Какая мне теперь разница… Если от этого будет хоть кому-то хоть какая-то польза…» — только и выговорил он, вяло пожал плечами и равнодушно отвернулся.

Свадьбу назначили через месяц, приурочив к большой осенней ярмарке, на которую съезжались купцы со всех краев, где когда-либо слышали о Лукоморье.

Царица вообще-то хотела пораньше, чтобы сыночка не свел себя в могилу душевными терзаниями, но лесогорские послы ей сообщили, что царевна Серафима отдыхает сейчас в летнем дворце своей троюродной бабушки, и жениху, судя по рассказам сватов, сгорающему от нетерпения связать свою жизнь с единственной дочерью царя Евстигнея, придется немножко подождать.

И вот назначенный день почти настал, и Иванушка из раскрытого окна своей комнаты с беспокойством наблюдал за тем, как во двор один за другим втягивались возы с приданым лесогорской царевны.

Непосвященный мог бы принять их за самый огромный купеческий караван на этой ярмарке.

Сундуки, тюки, мешки, ковры, посуда, мебель, штуки ткани, бочки вина, туши лесных и домашних животных и птиц, клетки с перепелами и курами редких пород, пуховыми кроликами, племенными свиноматками, винторогими козами, охотничьими собаками, коробки с чучелами диковинных зверей и рыб — можно было подумать, что вместе с царевной Серафимой в Лукоморье переезжает и все Лесогорье и что вот-вот из-за поворота покажется обоз с их разобранными по бревнышку и готовыми к сборке на новом месте избами, банями и кабаками…

И зачем только он дал согласие на этот брак?

Ведь он не знает эту царевну со смешным именем Серафима и совсем не хочет узнать, несмотря на то что она добрая, скромная, хозяйственная и, может быть, даже умеет умножать столбиком.

Или, скорее, именно поэтому.

Мне ведь нет до нее никакого дела.

Я не люблю ее.

Сколько бы мы ни прожили вместе — мы будем чужими людьми.

Так кому все это надо?

Фима-Фима-Серафима… Какая ты?.. Зачем ты согласилась на эту нелепую свадьбу? Зачем я согласился? Почему я не сбежал куда-нибудь, где о Лукоморье отродясь не слышали, чтобы забыть обо всем и сгинуть навеки?..

Хотя тебя, наверное, никто и не спрашивал — бедная маленькая испуганная девочка. Приграничный конфликт, благо родной страны… Зато десяток крестьян теперь точно будут знать, чьи эти два гектара неудобий.

Что я делаю?

Что я ТУТ делаю?

И Иванушка, пока не поздно, пока не передумал, кинулся к двери.

Заперто.

— Откройте!.. — затарабанил он в дверь. — Эй, кто там!.. Откройте!!!..

— Это мы — дружинники Денис Пчела да Семен Полушапка, ваше высочество, — отозвался из-за двери почтительный голос одного из дворцовых охранников. — Вас ваша матушка запереть изволили, сказали, что на всякий случай, и ключ с собой унесли, а нас караулить приставили. Не извольте серчать, мы люди подневольные, ваше высочество.

— Ну ладно, — пробормотал царевич, бросился к окну и быстро глянул вниз — не стоит ли там кто, можно ли прыгнуть.

Внизу стояли.

Четверо дружинников с алебардами из дружины самого Дмитрия.

Заметив выставившуюся из окошка белобрысую голову охраняемого объекта, старший из них помахал ей рукой и прокричал наверх:

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество! Пока мы здесь — муха не пролетит незамеченной!

— И это радует, — упавшим голосом похвалила их голова и спряталась.

Бежать было поздно.

Мимо окна Ивана проехал отряд всадников в иностранных доспехах, а за ними — золоченая карета с царским гербом Лесогорья.

Свадебные церемонии и обряды Иванушка прошел, как в полусне.

…Хоровод лиц — знакомых и незнакомых, под конец сливающихся в одно лыбящееся бородатое лицо в кокошнике…

…Гул голосов, как шум водопада…

…Мышцы лица, сведенные от напряженной улыбки, которая могла обмануть разве что слепого — каждый раз, как только ему удавалось расслабиться, тут же под бок его тыкала матушка и суфлировала: «Улыбайся!.. Улыбайся!..»

…Запах нафталина и столь ненавистного гвоздичного масла от традиционных свадебных облачений лукоморских наследников престола, пошитых еще чуть не основателем их династии…

…Нечто тихое, покорное, дрожащее, закутанное в непроницаемое расшитое золотыми цветами покрывало, так безмолвно следующее за ним, что временами в его голову закрадывались сомнения, а есть ли там, под всей этой парчой, бархатом и шелком, человек…

ОНА в числе прочих подошла его поздравить.

ОНА поцеловала его по-сестрински в щечку и пожелала долгих и счастливых лет в браке.

ОНА подарила ему рубаху, которую она собственноручно вышила лукоморскими красными петухами и желтыми стеллийскими квадратными волнами.

И единственным, о чем он теперь мечтал, была та часть свадебного пира, где гости кричат «Горько!», а жених напивается так, как будто не будет завтрашнего дня…

И вот наконец-то свадебное застолье.

Неизвестный доброжелатель подсунул царевичу вместо горькой водки сладкую наливку, и поэтому неопытный Иванушка только тогда понял, что перебрал, когда, в очередной раз продрав глаза и потряся какой-то чужой и непослушной головой, обнаружил себя в незнакомой, сильно натопленной полутемной комнате с бескрайней кроватью с горой разнокалиберных подушек посредине и охапками цветов на полу.

Могильной плитой склепа захлопнулась за спиной дверь.

От этого жуткого звука он чуть не протрезвел, обернулся и оказался лицом к… к тому месту, где под слоем всей этой не менее пыльной, чем его фамильные одеяния, роскоши должно было быть лицо, кажется, какой-то лесогорской царевны.

Его жены.

Неверной левой рукой Иванушка попытался найти край покрывала, чтобы выпустить все еще боящуюся проронить хотя бы слово девушку на волю, но, не найдя, стал тянуть его в одну сторону, в другую, вперед, назад, пока наконец случайно не задел золотую диадему на макушке неподвижной, как испуганное изваяние, фигуры.

Покрывало спало, и перед его пьяными очами предстала ухмыляющаяся Волчья морда.

Дало ли о себе знать длительное нервное истощение, была ли это поздняя стадия безумия или ранняя — белой горячки, Иванушка так и не понял.

Не издав более ни звука, он медленно закатил очи, выронил из правой руки едва початый штоф с наливкой и кулем обрушился на пол.

Когда через несколько минут Иван осторожно пришел в себя, он уже лежал на кровати без сапог, а на него с издевательской улыбочкой поглядывал сидящий рядом с невидимыми под сарафаном, поджатыми по-сулеймански ногами Волк.

— Т-ты… что тут делаешь? — сделал попытку приподняться Иванушка. — Как ты тут оказался? И где моя нев… жена? Что ты с ней сделал?

— Что-что, — пожал плечами Волк. — Убил по дороге и закопал в лесу. Что же еще-то?

— ЧТО???!!! — Царевича словно катапультой подбросило. — Да что ты такое!.. Да как ты!.. Да…

— Да дурак ты, Иванушка, — снисходительно махнул рукой Волк, невзначай сбивая уже почти поднявшегося было на локте Ивана обратно.

— Это почему это я дурак? — нетрезво нахмурился царевич. — Хотя да… Ты это уже говорил… И, скорее всего, ты прав… Ты знаешь, что со мной произошло, после того как мы расстались? Хочешь, расскажу? Вот, слушай…

И тут какая-то мысль заскочила невесть откуда в его голову, и Иванушка осекся, помолчал, обдумывая ее, и наконец задумчиво проговорил:

— Извини, я тут немножко перебрал… кажется… чуть-чуть… на свадьбе… Слушай, у меня же сегодня свадьба была с какой-то этой… как ее… не помню… А, вспомнил! Царевной. Так вот, ты случайно не моя галлюцинация?

— Не твоя, — хмыкнул Волк.

— А чья? — не унимался Иван.

— Сама по себе.

— А-а. — Больше Иван не нашелся, что сказать, но другу не поверил. Несмотря на его уверение, он молчаливо пришел к выводу, что незаметно спятил на почве всего, чего можно было и нельзя, и сейчас разговаривает сам с собой. — А послушай, Сергий, ты ведь тогда прав был. Она меня действительно не любила. Они с моим братом поженились недавно. Такой счастливой я ее никогда не видел. Даже когда коня подменил, как она хотела. Понимаешь, Сергий, я ради нее сделал то, на что считал себя неспособным. Я обманул Кевина Франка. Но, впрочем, это оказалось все напрасно. Калиф Шатт-аль-Шейха тоже жулик и обманщик еще тот. Как я. И с этого коня краска смылась за несколько дождливых дней. А потом…

— Ахмет не обманщик, — вдруг нарушила молчание галлюцинация. — Это я обратно поменял коней. В ночь перед тем, как вы поскакали в Мюхенвальд. Кевин Франк получил настоящего коня.

— ЧТО?! — Иванушка снова почти вскочил с кровати. — ЭТО ПРАВДА?! Какой ты молодец! Спасибо!

И, на мгновение позабыв, что перед ним плод его залитой алкоголем фантазии, кинулся обнять старого друга.

К безграничному изумлению царевича, руки его сомкнулись на живом теплом теле.

И тут же от неожиданности разжались.

— Так ты… ты… настоящий?

— Иванко. Твоя сообразительность и быстрота реакции когда-нибудь сведут меня в могилу, — с мрачной уверенностью сообщил ошеломленному царевичу Волк.

— Так значит… значит… ты действительно… ты на самом деле… убил… ее… царевну… ЗАЧЕМ???!!!

— Иванушка, милый, ну нельзя быть таким… сам знаешь кем, — устало и сочувственно улыбаясь, произнес Волк, демонстративно кокетливо оглаживая парчовый, шитый золотой и серебряной нитью и жемчугом, фамильный сарафан лесогорской царской семьи. — Ну как ты не можешь понять, что царевна Серафима — ЭТО Я?

— ЧТО??!!!

— Да, Иванко. Я — не Серый на самом деле. Я — Серафима Лесогорская. А Ярославна — моя троюродная бабушка, а не сестра, как я представляла ее тебе вначале. Ты же сам видел, как молодо она выглядит, и все равно не поверил бы… Наверное. Я у нее в гостях была. Меня к ней отец отправил, чтобы от вредного влияния братьев хоть на лето избавить, чтобы я хоть на девушку была похожа. Хоть с первого взгляда. А Волк — это прозванье отца Ярославны. И мне оно всегда нравилось. То есть я не самозванка какая. А потом я и… Это… Отдохнула у нее… Так получилось… Пока отец не видит… А то бы он мне устроил… Что я столько времени опять… Ну что ты на это скажешь? Что ты молчишь? Ну скажи же что-нибудь!.. — Голос Серафимы неожиданно зазвенел и сорвался, как растянутая на разрыв струна.

— Я… Ты… Ты хочешь сказать, что ты… все это время… и я не знал… и не догадывался… а ты… ты надо мной смеялся… смеялась… наверное… вот, скажет, простофиля… Ты это специально… Чтобы издеваться… И что я женился… а ты все это время знал, что ты… знала… что я… И сейчас… Ты специально согласилась выйти за меня, чтобы лишний раз поиздеваться? Это твоя шутка такая, да? Ха-ха. Посмейтесь над Иваном — он дурак!..

Замолчав вдруг, Иванушка обнаружил, что царевна лежит, уткнувшись лицом в подушки, и если бы он не знал, что Серафима еще и Серый, он бы мог подумать, что она плачет.

И тут выступивший из алкогольного тумана, как скала во время отлива, мозг царевича начал работать, вспоминать, анализировать, понимать, понимать, понимать…

Иванушка молча сидел на кровати, обняв колени, рядом с тихо вздрагивающей Серафимой, пока она не затихла и, похоже, не заснула, и не знал, что делать.

Во-первых, в его короткой, но богатой книге жизненного опыта не было ни одной страницы, посвященной девушкам, плачущим в его комнате на кровати, и как в таких случаях надо поступать, было для него тайной не то что за семью печатями, а закрытой в сейф, помещенный в банковское хранилище, закопанное, забетонированное и забытое потомками на века.

Во-вторых, если он понял правильно, а он чувствовал, что он понял правильно, то самое гадкое, что он мог сделать, это сидеть молча на кровати, обняв колени, рядом с тихо вздрагивающей Серафимой, пока она не затихнет и не заснет.

Но в настоящий момент именно этим он и занимался, потому что, как непреодолимая вамаясская стена для кирдыцкого кочевника, перед ним вырастало и уходило, насколько хватало глаз, неумолимое «во-первых», отягощенное тем, что на его кровати плакала не какая-то абстрактная царевна, а вполне конкретный Серый, хоть и не отрок теперь, а отроковица…

Но наконец Иванушка решился и, откашлявшись для храбрости и рассеянно пожалев и забыв об упавшем штофе и разлившейся по полу наливке, тихо прошептал:

— Сер… рафима?.. Ты чего?.. С тобою… что?.. Я… тебя… обидел?..

Посапывание, перемежаемое сонными всхлипами, было ему ответом.

И тогда, абсолютно без предупреждения, в еще наполненную алкогольным туманом взлохмаченную голову Ивана откуда ни возьмись пришла и поселилась одна идея.

Все просто.

Если он оказался не готов ко встрече со своей женой сейчас, то ему надо быть готовым к тому моменту, когда она проснется.

И царевич, осторожно ступая босыми ногами по живому ковру из цветов на полу спальни и попутно экспериментальным путем обнаружив, что розы в лукоморских оранжереях еще не совсем отцвели, подошел к окну, распахнул створки и глянул вниз.

Второй этаж.

Охрана внизу спит сном славно погулявшего на свадьбе богатыря.

Очень хорошо.

И он зажмурился и сиганул вниз.

Предусмотрительно оставив на столе самый страшный предмет для библиотеки — свечу, — Иванушка беспорядочно, но усердно начал перерывать все, что скопилось на уходящих под потолок полках за двадцать поколений лукоморской династии.

Она определенно должна быть где-то здесь.

Я точно видел ее, случайно, еще до отъезда, когда искал что-нибудь новенькое, еще не читанное.

Еще подумал — как странно, кому это может быть интересно… Там же нет ни одного сражения или чудовища.

Она была даже с картинками.

Там так все подробно расписывалось, что за чем делается.

И зачем.

И подробно перечислялось, что для этого может понадобиться.

Я и слов-то таких раньше не слыхал.

И называлась она как-то чудно — то ли «Ритуалы и таинства», то ли «Секреты мастерства»… Что-то такое загадочное.

Никогда бы не подумал, что она может мне пригодиться. Я, помнится, еще специально ее куда-то подальше с глаз долой забросил, думал, что витязям Лукоморья такие занятия не пристали.

А теперь вот ройся.

Второпях.

В темноте.

В пыли.

АПЧХИ!!!..

Ой-ой-ой-ой-ой-ой!!! Прямо на ногу ведь свалилась!!! Ах-х-х-х!!! Чтоб тебя!!!

Стоп.

Да это же она!!!

Серафима еще раз всхлипнула, вздрогнула и проснулась.

В комнате было тихо.

Чересчур тихо.

Не поднимая головы и не открывая глаз, она поняла, что Ивана здесь нет.

А значит, больше и не будет.

Она сама во всем виновата. Она должна была ему признаться как-нибудь, пока они еще мотались по белому свету вместе. Но сначала было забавно, потом привыкла, потом не до того, потом неловко, потом просто глупо, а сейчас уже поздно.

Он подумал, что это она специально.

Подумаешь, какие мы нежные!

Он обиделся и не вернется…

И мне пора уходить.

Куда мне до этой противной Ленки, если вот так, по правде-то…

Тем более что она стала еще красивее, когда за его брата замуж вышла…

Чтоб у ней веснушки повылазили!

Нужна я ему двадцать раз…

Убегу куда-нибудь, где про это Лукоморье никто и слыхом не слыхивал, и пусть папочка любимый сам эту кашу расхлебывает. Я же говорила, что ничего из этой затеи не получится, так нет — «добрососедские отношения, родственные народы, приличная партия, ля-ля-тополя…».

Ну что ж…

Уходить — так сразу.

И, не раздумывая больше, Серафима шмыгнула последний раз носом, утерла глаза колючим парчовым рукавом, спрыгнула с кровати и неслышным шагом решительно подошла к раскрытому окну.

Из него, едва выставляясь, торчали рога лестницы.

По которой кто-то тяжело поднимался.

Царевна прижалась к стене, стараясь слиться с ней, в то время как рука ее автоматически нащупала и подняла над головой в замахе первый попавшийся увесистый предмет — резную дубовую табуретку.

Одинокая беззащитная девушка темной ночью в незнакомом месте без меча, ножа и кистеня должна держать ухо востро.

Кто бы там ни был, решила Серафима, делать ему здесь нечего. Начнут расспрашивать, уговаривать, отговаривать…

И-эх!..

— АЙ!!!

— ОЙ!!!

— Это ты?!

— Это ты?!

— Ой, извини, пожалуйста… Я не хотела… Я думала, там кто-нибудь другой, — и, не удержавшись: — Знала бы, что ты, — убила бы…

— Ах, так? Ну спасибо. Я, конечно, догадывался, что ты обо мне думаешь, но…

— Я пошутила.

— Да из-за твоих шуток у меня теперь…

— Ну я же сказала, что нечаянно.

— Нет, не сказала! Ты сказала… — возмущенно начал было Иванушка, но прикусил язык, почувствовав надвигающуюся никому не нужную нелепую перепалку, способную привести к неизвестно каким непредсказуемо-катастрофическим последствиям, возможно, даже с летальным исходом, и, пока не поздно, быстро нащупал на полу небольшой плетеный берестяной короб, который был у него в руках, пока на его голову не обрушилась оперативно-тактическая табуретка наступательного действия.

Он с некоторым усилием откинул крышку и протянул короб на вытянутых руках Серафиме.

— Это тебе.

— Что это? — подозрительно прищурилась царевна.

— Я сам сделал.

— Да что это?..

— Пробуй.

Серафима поставила наконец табуретку на место, наклонилась над коробом, потянула носом и ахнула:

— Не может быть!!! Где ты это достал?!

— Я же сказал — сам сделал. Для тебя, — скромно потупя взор, с особым удовольствием повторил Иванушка.

— Для меня?! Сам?! Ванечка! Ты настоящий герой! — всплеснула руками царевна.

— Пробуй-пробуй! — Ивана просто распирало от гордости.

Серафима осторожно взяла из короба с чистого рушника один банан в шоколаде и, предвкушая неземное удовольствие, откусила.

Не гамма — целая симфония чувств отразилась на ее лице, и они моментально передались на встревоженную, замершую было в ожидании физиономию Иванушки.

— Ну как? — с замиранием сердца наконец сумел проговорить он. — Как?.. А?..

Серафима дожевала откушенный кусок, потом взглянула на Иванушку и откусила еще.

Хоть у него и отлегло от сердца, но все же он напряженным взглядом провожал каждый кусок, исчезающий во рту его жены.

Когда был доеден последний, он, нерешительно улыбнувшись, снова спросил:

— Ну как?..

Глаза их встретились, и лик Серафимы расплылся в лукавой улыбке.

— Замечательно. Никогда не едала ничего подобного.

— Правда?.. — Наконец улыбка переползла и на физиономию Иванушки.

— Чистая правда, — подтвердила царевна. — Только в следующий раз не забудь их сначала почистить, пожалуйста…

P.S.

Бананы в шоколаде

Рецепт от Иванушки

3 ст. ложки воды

2 ч. ложки лимонного сока или разведенной лимонной кислоты

4 больших очищенных банана, порезанных поперек на 3 части

12 деревянных палочек для мороженого

1/2 чашки кокосовой стружки

1/2 чашки вафельной крошки

180 гр. шоколадной крошки

2 ст. ложки салатного масла

1. В большой чашке размешать воду с лимонным соком; осторожно обмакнуть бананы в получившуюся смесь до полного покрытия. Вставить палочку для мороженого на 2,5 см в торец каждого банана. Разложить на пергаменте; заморозить до затвердения (ок. 45 мин.).

2. Высыпать кокосовую стружку и вафельную крошку на тарелки. Любители экспериментировать могут их смешать. На паровой бане над горячей, но не кипящей водой растопить шоколадную крошку с салатным маслом, временами помешивая. Вылить в тарелку.

3. Достать бананы из холодильника и быстро обмакнуть каждый в шоколад. Далее часть бананов обвалять в кокосовой стружке, а часть — в вафельной крошке или в смеси, если ранее они были смешаны.

4. Положить бананы обратно на пергамент и замораживать в течение 30 мин. как минимум перед употреблением по назначению.

Приятного аппетита!