— Хм-м… Чего-то я сомневаюсь…

Гийом Уллокрафт, ректор Высшей Школы Магии Шантони, повертел в пальцах костяную фигурку пузатенького вамаясьца с зонтиком над головой и рыбешкой в кулаке, и с разочарованным видом поставил ее на стол. Глаза его при этом спрятались под опущенными ресницами, успев всё же предательски блеснуть.

— Не думается мне, Жюльен, что это — настоящий Нибируки Вруки, — грустно покачал он головой. — Чистота линий оставляет желать лучшего. Улыбка кривая какая-то. Не по канону. Проработка деталей — откровенно паршивая. Посмотри на третью от бокового плавника чешуйку рыбы — годовых колец не видно вовсе, а на четвертой и пятой — едва-едва! Не-е-е-е… Не Нибируки это. Только не Нибируки. В лучшем случае — кто-то из его учеников. Жаль, что тебя обманули… Но по-дружески, чтобы компенсировать тебе хоть немного убытка… сколько ты, говоришь, за нее отдал? — я возьму у тебя этого болванчика — исключительно из-за зонтика, с зонтиками у меня еще не было — за…

— Нибируки это настоящий, и не пытайся, старый лис, заморочить мне голову! — сердито прервал его Жюльен Броше, сгребая со стола насупившуюся под критикой фигурку. — Будто я какого-нибудь Ковыряки или Ломомото от Нибируки не отличу! Да анинэцкэ собирал еще мой дед, если ты позабыл! А они с Нибируки знакомы были!

— А я в детстве играл с мастером Мерсье на одной улице, но отличить его булочки от булочек его учеников не в состоянии! — не удержался от ехидства Уллокрафт.

— Это доказывает лишний раз, что у тебя нет никакого вкуса! — не остался в долгу Броше.

— Ах, так?! — оскорбленно прищурился ректор.

— Да, так! — воинственно выпятил нижнюю губу хозяин лавки магических товаров.

— Значит, не продашь?

— Даже за три цены! За четыре! За пять!!!

— А за семь? — как бы между прочим уточнил старший маг ВыШиМыШи.

— И за десять! — гордо вскинул голову мэтр Броше. — Настоящий Нибируки не продается!

— А зачем тогда надо было мне его показывать?! — горестно взвыл Уллокрафт. — Ты же знал!!!..

— Именно потому, что знал, — ухмыльнулся маг с чувством превосходства высотой с Шоколадную гору. — Вспоминай теперь, как ты шесть лет назад помахал перед моим носом девушкой с веслом!

— Но это был всего лишь Поясницу Ломомото!

— Но это была девушка с веслом!

— Да какая разница — с веслом, с мачтой или с куском фальшборта?! Причем тут это?! И зачем тебе толстяк? Ты ведь коллекционируешь только фигурки женщин!

— Вот-вот, — многозначительно закивал хозяин лавки. — Их. Женщин. Фигурки. Коллекционирую.

— Ну хочешь, я тебе поменяю на него свою девушку с веслом? — как утопающий за лунный свет, ухватился за призрачную возможность ректор. — С доплатой!

— Поздно. Купил такую же в прошлом году. Ладно, старик. Забыли. Толстяк с зонтиком мой, а девушка — твоя, и весло тоже, в качестве бонуса, — самодовольно усмехаясь, мэтр Броше похлопал друга по плечу свободной рукой и поставил фигурку на середину стола, любуясь.

Вамаясец перехватил рыбу в правую руку, зонтик — в левую, и засиял в ответ, как восходящее солнышко. Ректор скрипнул зубами.

— Давай лучше выпьем чего-нибудь горячительного. Для успокоения, так сказать. На троих, — миролюбиво, как сытый крокодил, проговорил хозяин лавки.

— Ну уж нет! — яростно дернул плечом Уллокрафт. — Я с тобой буду пить, только обмывая приобретение этого типа с зонтом!

— Ну что ж, никогда так никогда, — улыбаясь под стать своей анинэцкэ, кивнул Броше.

— Ах, так?!.. Ну ты еще об этом пожалеешь! — прорычал сквозь зубы Уллокрафт и метнулся к выходу. Жалобно брякнул колокольчик, отваливаясь, грохнула тяжелая дверь, шаги разъяренного друга детства загрохотали под окнами и стихли за поворотом.

— А вот не надо было дразнить меня той девчонкой! — задиристо выкрикнул ему вслед Жюльен, шлепнув пухлой ладонью по столешнице так, что толстяк испуганно подпрыгнул и даже на секунду перестал улыбаться. — Фанфарон!

— Вы меня звали? — из подсобки в глубине лавки выглянула растрепанная голова Фарона — его ученика.

— Не звал, но… Колокольчик, вон, на место повесь.

Парень молча кинулся исполнять порученное: «Неразворотливый ученик — чужой ученик», — с намеком любил приговаривать мэтр Броше.

— Пожалею… — дивясь нелепости предположения, что старина Гийом мог как-то заставить его, уважаемого владельца самой большой лавки магических товаров в этой части города, пожалеть о чем-то, Жюльен хмыкнул и аккуратно поставил фигурку под хрустальный колпак среди сотни таких же — только женских — в шкаф со стеклянной витриной. — Совсем выжил из ума старый пень.

* * *

Худощавый светловолосый юноша с таким же тощим мешком подмышкой остановился перед вывеской.

«Овощ… овощи… овоще… ствленная… магия… магистра… Броше», — прочитал он и нерешительно потянул ручку двери. Звякнул над головой колокольчик, и полумрак таинственной лавки, пропитанный странными тревожными запахами, принял его в свои объятья.

Прямо перед его носом с низкого потолка свисало чучело какого-то небольшого, но крайне неприятного зверя. Все его восемь ног больше всего напоминали руки с нестриженными ногтями, из ноздрей курился дымок, а глаза из-под опущенных мохнатых век плотоядно сверлили вошедшего. Точно такое же чудище, только размером с теленка, покачивалось на шнурах чуть поодаль. Слева и справа, на полках, подставках, этажерках и в шкафах, расположились бесчисленные вещи и вещицы, назначение которых было то понятно с первого взгляда, то непонятно вообще, что в мире магии не говорило ровным счетом ни о чем. Трости и костыли беспорядочно соседствовали там с изысканным фарфором, кружевные и костяные веера — с фолиантами на грани дефолиации, морские раковины — с раковинами ушными самых разных существ, чугунные, аляповато раскрашенные бабочки — с не менее пестрыми корзинами, серебряные статуэтки — с медными тазами без дна, одежда и обувь всех размеров и фасонов — с поеденными молью сухофруктами и муляжами жареных кур, мячи — с мечами… И на всем этом причудливом изобилии лежал тонкий слой то ли пепла, то ли пыли, что наводило бы на мысли о лавке не волшебника, а ленивого старьевщика… если бы не замысловатый агрегат на подставке в глубине зала. Нечто ядовито-зеленое, пузыристое, с тихим бульканьем и шипением перетекало из колбы в колбу по невообразимому, как траектория полета пьяной мухи, и такому же бесконечному маршруту из трубочек.

Вошедший хотел было хмыкнуть снисходительно, но к удивлению и смущению вдруг обнаружил, что нечем: всё это время он стоял и глазел, затаив дыхание. Быстренько оглянувшись, не видел ли кто конфуза, он набрал полную грудь воздуха, тщательно фыркнул три раза и шагнул вперед.

Словно поджидая этого момента, маленький зверь под потолком качнулся, разворачиваясь к нему мордой, и астматически прохрипел: «Выдирайте ноги!» Большой зверь, отзываясь, пыхнул дымом, закряхтел и пошевелил конечностями.

Посетитель шарахнулся вправо, споткнулся о собственную ногу и налетел на вешалку для шляп. Та покачнулась, грозя рухнуть на шкаф со статуэтками, и парень рефлекторно схватил ее обеими руками, роняя из подмышки мешок. Небольшой, но увесистый, он отразился от взметнувшегося колена и ударил в живот манекен в черном костюме и плаще — отправляя его головой в витрину злополучного шкафа. Стекло разлетелось на куски, и манекен всей тяжестью обрушился на полки головой в ушастом шлеме. Хрустальные колпаки, накрывавшие фигурки, вперемешку со своими подопечными посыпались на пол. Колпаки остались лежать на каменных плитах жалкими кучками осколков. Статуэтки вскочили на ноги и бросились врассыпную.

«В рот компот деревня в баню!..» — только и успел охнуть гость, как из подсобки выбежал, размахивая руками, коренастый пухлый старичок в синем балахоне и кинулся к нему с грозным ревом:

— Прокляну!!!

Гость инстинктивно вскинул руки, и вешалка, оставшись без поддержки, со звоном разбиваемых остатков стекла завершила путь в витрину, доканчивая разгром.

От ярости не слыша и не видя ничего перед собой, старичок взмахнул кистями рук, точно стряхивая капли — но вместо них к посетителю полетели жирные фиолетовые искры.

— Не виноватый я!!! — выкрикнул тот, шарахаясь влево — и цепляясь воротником куртки за коготь чучела.

Рывок — и пара шнуров, удерживавших монстра, лопнули. Зверь, не отделяясь от ворота, повис на оставшихся двух шпагатах, ненароком заслоняя собой юношу. Искры впились в шипастое брюхо чучела, и оно вспыхнуло и рассыпалось, покрывая спину и голову гостя толстым слоем изумрудного пепла. Гость охнул и солдатиком нырнул за ближайшее укрытие, разбрасывая на пути столики с муляжами и посудой.

— Я ж… по делу… пришел!.. — чихая через каждое слово, жалобно выкрикнул визитер из-за колонны красно-сиреневых корзин.

— Пришел… ушел… зашел… перешел… по делу… — шершавым эхом отозвались корзины, и юноша прикусил язык.

— По нему и останешься!!! — скрежетнул зубами старик, выплетая пальцами новую атаку.

— Не останусь! Пчхи! Он меня всего на две недели! Пчхи! Прислал! Пчхи! — не понимая — или не желая понимать многозначительности угрозы, горестно прочихал визитер.

Облако пепла поднялось с его головы и принялось оседать заново, распределяя себя равномерно по всей поверхности лица.

— Кто тебя прислал?! — свирепо гаркнул хозяин лавки.

— Ректор! — размазывая по физиономии зеленоватую блестящую массу, отчаянно выкрикнул пришелец.

— Кто?..

— Ректор ВыШиМыШи! Уллокрафт!

— Улло… Что?.. — глаза старика вытаращились — но тут же сузились в страшном подозрении. — Он тебя нанял! Чтобы ты здесь устроил… устроил… специально…

Пальцы его сжались в кулаки, но тут же выпрямились и заплясали в головоломных пассах. В воздухе запахло тяжкими телесными повреждениями с летальным исходом.

— Не нанимал он меня! — испуганно взвыл парень из-за своего хлипкого укрытия. — У меня тут это… Рак… Типа… Тика… П… Практика! Весенняя! Две недели!

— Что?..

Пальцы замерли, не доплетя заклятье, и паутина его повисла грязным мочалом вокруг головы волшебника.

— Я студент! Первого курса! — чуя возможность избавления — по крайней мере, от летального исхода — с удвоенным энтузиазмом вскричал парень. — И я тут это!.. Нечаянно!.. Она первая на меня напала!

— Кто? — выдавил маг, медленно опуская руки.

— Зверюка! Которая сгорела! Они на куски меня разорвать хотели! С тем на пару! Со здоровым!

— Что?..

Заметил старый волшебник или нет, но в последнюю пару минут его вербальная реакция разнообразием явно не страдала.

— Я только вошел, а этот, горелый, как загундосит: «Выдергивай ему ноги!» А второй…

— Фарон!!! — взревел старикан.

Из глубин подсобки, в пыли, путине и еще в чем-то блестящем и липком выскочил рыжий парень.

— Какое заклинание ты наложил на восьмихватов?! — прорычал волшебник.

— Говорить «Вытирайте ноги»! — испуганно выпалил ученик. — Неделю назад! Когда слякоть началась! Как вы меня просили! Только у меня тогда насморк был… поэтому немного нечетко вышло… а переналожить было некогда… но ведь никто никогда не жаловался…

— Кроме меня сегодня, — тихо и зловеще проговорил мэтр Броше, искоса наблюдая, как на полу беглые анинэцкэ играют в пятнашки с мышами.

— Но я же… — расстроенно моргнул ученик.

— Но я же… — сконфуженно промямлил гость.

— А ты вообще иди отсюда! Студент, драть твою через кочерыжку! — спохватился Броше и яростно передразнил: — «Ноги выдергивайте!» Чучела испугался! Ворона! Проваливай отсюда, и чтобы глаза мои тебя тут больше…

Студент через кочерыжку выпрямился во все свои метр восемьдесят пять, рассыпая возмущенно загомонившие корзины по полу, скрестил руки на груди и оскорбленно сообщил:

— Я не чучела испугался, а об вешалку вашу споткнулся! Потому что расставляете где попало у людей под ногами! И хорошо еще, что поймать успел — а то хуже было бы! А еще ректор Уллокрафт сказал, что если вы меня прогоните, то по правилам Мильпардона вам больше не дадут… лить… лицо… Лизать… лицом…

— Не дадут… лизать… лицом?.. — потрясенным эхом повторил мэтр Броше.

— Лей… цену… — сделал новую попытку студент и потерянно смолк.

Волшебник впал в ступор.

— Лицензию? — робко нарушил Фарон из-за его спины затянувшееся молчание.

— Сам знаю! — одновременно зыркнули в его сторону посетитель и хозяин.

И студент воодушевленно продолжил:

— А еще он велел напомнить, что по тем же правилам на время практики я должен быть единственным учеником!

Фарон радостно встрепенулся: отпуска у него за пять лет ученичества не было ни разу — но тут же поспешил согнать улыбку — на всякий случай. Но его учителю, похоже, было сейчас не до него.

— А… можно попросить в Школе другого практиканта? — холодея в предчувствии недоброго и заранее зная ответ, слабо выдавил хозяин лавки.

— Ректор сказал, что вы это непременно будете спрашивать, и чтобы я вам ответил, что все другие уже пристроены, — с мстительным самодовольством проговорил студент и добавил: — Так что давайте знакомиться. Меня Мельников зовут. Агафон. Чего делать надо?

Под тяжелым взглядом хозяина Фарон протараторил: «Увидимся через две недели, магистр Броше», — и выскочил на улицу, на ходу застегивая куртку. Старый волшебник остался с практикантом наедине.

— Порядок наведи… студент, — хмуро выдавил он и кивнул на анинэцке, радостно шнырявшие под ногами.

— А-а… это… — понимающе улыбнулся Агафон. — Это я мигом! Это у меня как раз!..

Не мешкая больше ни мгновения, он вытянул из рукава маленький обрывок пергамента, встал в позицию мага номер один и бойко затараторил слова заклинания.

— Что это за?!.. — только и успел воскликнуть опешивший магистр Жюльен, как воздух ожил у него под ногами и со скоростью смерча на допинге взметнулся вихрем под потолок, прихватив с собой статуэтки, мышей, пыль, мусор, мелочь из карманов, шейный платок хозяина лавки, табуретку, корзины — и оставшегося восьмихвата.

Контрзаклинание магистра захлебнулось пригоршней песка на втором слоге. Впрочем, ударившись несколько раз о балки перекрытия, вихрь рассеялся сам, осыпав его и Агафона беглыми анинэцкэ, обломками табурета, битым хрусталем, изумленными мышами и остальной добычей, что удалось за несколько секунд захватить в радиусе трех метров. Освобожденный от своих шнуров и от поддерживающей силы вихря, восьмихват грохнулся ему на плечи, повергая под ноги исступленно чихавшему и плевавшемуся старику.

— Кабуча!!! — с последней пригоршней пыли изрыгнул страшное магическое ругательство Броше.

Но чувствуя, что не выразил этим и тысячной доли кипевшего у него в возмущенном разуме, маг яростно взмахнул кулаками и проревел дилетантские, но куда более полно демонстрировавшие его отношение:

— Идиот!!! Кретин!!! Дебил!!! Болван!!! Недоумок!!! Какого лешего?!

Не совсем понимая, риторический это был вопрос или экзистенциальный, студиозус горестно воззвал то ли к волшебнику, то ли к справедливости, похоже, тоже, взявшей этим утром отпуск на две недели:

— Но я ж как лучше хотел! Это заклинание мы учили недавно! Оно подходило! Знаменатель…сумма… разность… частное… Произведение! Произведение крайне бережного удаления пыли из замкнутого пространства неопределенного объема! И я его даже сдал! Почти!..

Почти убежденный в том, что «почти» не считается, он покосился на руководителя своей так энергично начавшейся практики — и зажмурился. Весь вид магистра Броше говорил о том, что еще слово — и из замкнутого пространства будет произведено крайне не бережное удаление студента первого курса. Возможно, через окно — без предварительного открывания.

— Неопределенного!.. Неопределенного!!!.. — прорычал сквозь зубы чародей и вскинул руки, выплетая пассы.

Студент панически зажмурился в предчувствии, которое его не обмануло. Что-то огрело его по голове раз — мягко, другой — звонко, и третий — с глухим тяжелым стуком.

— Ай!..

— Так вот! Пока не определишься, — зловеще проговорил Броше, склоняясь как гриф над распростертым подшефным, — твоим орудием труда в моей лавке будет веник, совок и ведро! И если ты за эти две недели еще хотя бы раз применишь здесь магию…

— Но мне не засчитают практику!.. — только теперь до конца осознав, насколько его не обмануло предчувствие, взвыл Агафон.

— Ты не представляешь, как меня это огорчит, — не удержался от плотоядной ухмылки волшебник.

Видя, что Броше на жалость не возьмешь, Агафон прибег к новому-старому аргументу:

— …А вас лишат лица… лицей…

— Лучше быть магом с лавкой, но без лица… лицей… лицензии, тьфу ты, чтоб тебя!.. чем наоборот! — пылко притопнул чародей. — И вообще, я не понял, чего ты тут разлегся! Если ты не передумал оставаться — лови этих вамаясьских финтифлюшек!

Агафон торопливо вскочил, окинул фронт работ с видом профессионального ловца финтифлюшек… и хихикнул. При ближайшем рассмотрении фронтом его можно было назвать лишь условно. По крайней мере, теперь, когда мыши разбежались, а анинэцкэ-женщины поняли, что в кои-то веки в их компании оказался мужчина. И пусть он был старый, толстый, лысый, босой, а из собственности имелась всего одна килька и не очень новый зонт… «На безрыбице — и старый башмак рыба», говаривал Бруно Багинотский, и аниженщины прочувствовали это сейчас в полную силу.

Как и толстяк с зонтом.

Неизвестно, успела ли у него случиться стадия восторга и воспарения от собственной значимости, но в тот момент, когда Агафон увидел его, зонтовладелец пытался спастись от полусотни с лишком костяных девиц всех возрастов, взобравшись по шнуру портьеры на подоконник. Но зонт и рыба, занимавшие обе его руки, цепкости не способствовали, и быстро понявший это толстячок повис в трех десятках сантиметров от пола, отчаянно обхватив шнур руками и ногами и зажмурив и без того неширокие глаза. Под ним, толкаясь и лупя друг друга чем ни попадя, бесновались аниженщины. Пока кумитэ выигрывала девушка с веслом.

— Вот дурак, счастья своего не понимает… — завистливо буркнул Агафон, подобрал с пола возбужденно забормотавшую разноцветную корзину, зачерпнул с пола пригоршню девиц и высыпал на дно.

Вторая пригоршня принесла в корзинный плен еще с десяток анинэцкэ. Третья — столько же. Когда же студент вернулся с четвертой, тихо дивясь неубывающей толпе аниженщин, штурмующих портьеру, то обнаружил, что корзина валялась на боку — абсолютно пустая. Магистр Броше на боку не валялся только потому, что он за него держался обеими руками, хихикая мелким дребезжащим смешком, словно проволочные губки для посуды трясли в котелке.

— Они… ее… перевернули! С разбегу! Три десятка брелоков для ключей оказались умнее Агафоника Великолепного!

Щеки Агафона запылали. Стиснув зубы, он обежал взглядом лавку и приметил несколько посудин непонятного назначения, с виду пригодных для предварительного заключения бунтарок. Но первый же его шаг в том направлении был остановлен окриком:

— Никакой магии! Веник и совок!

— Но вы же!.. Они же!.. — возмущенный запретом, студиозус не смог найти нужных слов, но они и не понадобились:

— Совок и веник, я сказал! — грозно рыкнул Броше.

Кипящий от обиды и несправедливости Мельников исподтишка показал ему язык, подобрал назначенные орудия труда и двинулся к бушующим в любовном пыле аниженщинам.

— Эй, ты! Что ты собрался делать?! — подскочил волшебник.

— Чего велели, — хмуро обернулся студент.

— Я велел? Я велел?! Я велел тебе собирать грязным веником в помойное ведро коллекционные анинэцкэ?! — очи чародея ошалело вытаращились, а борода встопорщилась и заискрила. — Ты что, спятил?! Я велел тебе делать то, на что ты способен лучше всего — пол подмести и разложить всё по местам! Надеюсь, хотя бы это тебе это по силам! А самое главное — ничего больше не трогай! Статуэтками займусь я сам! Сгинь, чудовище!..

Студиозус проглотил вертевшийся на языке вопрос о том, как можно всё сложить, ничего не трогая, и сгинул к противоположному окну. Искоса зыркнув на хозяина лавки, он яростно принялся за борьбу с пылью, осколками, обломками, щепками, дохлыми ползучими мышами, обгорелыми саламандрами, волосатыми тараканами и прочим не понять чем, что с такой легкостью можно обнаружить в любой лавке или мастерской волшебника, стоит лишь отодвинуть шкаф или потревожить портьеру. Время от времени, приблизившись к очередной экспозиции артефактов, он как бы невзначай посматривал на магистра Броше — и каждый раз встречался с ним взглядом. Причем взгляд этот также каждый раз говорил одно и то же: «Только попробуй!..» И Агафон с видом оскорбленной невинности отворачивался и с новым усердием принимался орудовать веником, совком и ведром, поднимая тучи едва успокоившейся пыли.

Минут через десять, когда пыль и мусор были собраны в ведро, падшие этажерки восстановлены в вертикальности и нагружены рассыпавшимся товаром, восьмихват подвешен к потолку, а полки — к стене, студиозус получил первую возможность выпрямиться и открыто полюбоваться на успехи волшебника.

А успехи у него были не слишком успешные, чтобы не сказать наоборот. Какие бы ухищрения ни использовал старик, какие бы заклинания ни применял — анинэцкэ, созданные автономными и неуязвимыми для магии, быстро выбирались из любого сосуда и любого загона. Свидетельством тому лежали у входа раскуроченные корзины, пробитые котлы и расколотые горшки. Памятуя о запрете на вмешательство, Агафон пару минут потоптался на месте, пожал плечами, достал из кармана пригоршню семечек, подвинул дырявый котел у порога так, чтобы было видно весь театр военных действий, и водрузился сверху.

Еще через пару минут он был замечен.

Если студиозус думал, что до этого Броше был в гневе — теперь настала пора пересмотреть суждение.

Поднявшись с пола, студент потер ушибленную спину, отогнал от лица назойливые сиреневые искры, сыпавшиеся из глаз и, хрустя рассыпавшимися семечками и покачиваясь, хмуро побрел к дальнему окну.

— Не имеете права так обращаться… я котел использовал немагическим мент… тодон… том… медом… том… мем… тон… дом… макаром… как и сказано было…

— Макаром!.. — закипая по-новой, закатил очи волшебник. — Ментодонт! Откуда ты только взялся такой, а?!

Агафон доверчиво глянул на мага:

— Из Сабрумайского княжества буду. Из деревни Перевозное. Мельники мы.

Чародей приподнял брови и протяжно выдохнул набранный для филиппики воздух.

— Ах, из деревни… Мельники… Ну, Гийом… Ну, шестиног тебя обними… Встречу я тебя еще…

Впервые за день чувствуя, что гнев руководителя практики сменил вектор, парень осмелел и задал вопрос, мучивший его уже полчаса:

— А как вы этих… своих куколок… раньше-то ловили?

— Никак не ловил, — забыл про ректора и снова помрачнел Броше.

— Почему? — удивился студент.

— Потому что они не сбегали!

— А почему они не сбегали?

— Потому что кое-какие идиоты… — хозяин скрежетнул зубами, но глянул на вытянувшееся лицо практиканта и махнул рукой. — Потому что они стояли под колпаками из стасисного хрусталя. А без этого… Кабуча! Без этого — и без порученных им специальным ритуалом ключей — анинэцкэ не удержишь и в каменном мешке!

Агафон вспомнил кучки битого хрусталя на полу вперемешку с мусором и пристыженно втянул голову в плечи.

— Я думал…

— Думал червяк, что он змея, да куры склевали, — кисло буркнул чародей.

— Но я же нечаянно!..

— За «нечаянно» бьют отчаянно! — магистра, припавшего к источнику фразеологизмов и афоризмов, так просто было уже не оторвать. — Отнесу стоимость шестидесяти семи колпаков на счет ВыШиМыШи. Пусть каналья Уллокрафт поплюется кипятком. Не мне одному… Ладно. Я сейчас пойду до лавки Фужера за новыми. Сиди тут, ничего не трогай. Надеюсь, часа за два больше, чем ты уже натворил, набедокурить тебе не по силам. По-хорошему, тебя бы на улицу выставить надо, пока ходить буду…

— Да я ведь чего! — Агафон, полный раскаяния, прижал руки к груди. — Я ведь ничего!.. Я ведь как лучше хотел, чесслово!

— Страшно подумать, что случается, когда ты хочешь как хуже, — язвительно заметил старик. — Жаль, что специализацию по проклятиям в ВыШиМыШи прикрыли лет полста назад — ты бы им находкой стал.

— Я на боевого мага учиться хочу, — обиженно насупился студент.

— С такими талантами тебе надо не учиться, а учить, — фыркнул магистр. — Потому что ты сам по себе — ходячее оружие.

— Какое это еще? — подозрительно прищурился Агафон.

— Универсальное, — хмыкнул волшебник и шагнул к двери. — Короче. Я скоро приду. Ничего не делай. Ничего не трогай. Если захочешь есть — на кухне что найдешь, то твое. Да. Самое безопасное место — кухня. Иди туда, ешь, пей чай. Приду… Приду — дальше видно будет. Мельников сын…

* * *

Уже целых пять минут Агафон старательно выполнял указания руководителя практики: сидел на кухне, ел и пил чай. И думал. Думал о том, что напрасно он согласился покинуть родную деревню, чтобы учиться на колдуна, напрасно не уехал обратно на следующий же день после того, как узнал, что, как и сколько ему придется учить в этой Школе, напрасно не бросил учебу, когда понял, что все студенты, кроме него, были знакомы с магией чуть не с пеленок и даже умели читать, напрасно дотянул до первой практики, когда позор, едва переносимый ранее в пределах Школы, выплеснулся теперь еще и в город, напрасно не развернулся и не ушел обратно сразу, как только разбил шкаф этой дурацкой вешалкой… Короче, чем дальше, тем острее он понимал, что последние полгода были прожиты в высшей степени зря. А ведь впереди было еще лет семь-восемь этой злосчастной учебы, превращавшей толкового начинающего мельника в не понять кого и, самое главное, не понять, зачем. И даже от снисходительной жалости Броше становилось ему не лучше, а хуже, в сто раз хуже, уж лучше бы ругал как вначале, или осмеивал, или вообще прогнал, наплевав на лицей… лить… лицо… свою бумажку от городских старост.

«Он думает, я деревенщина… лапоть… валенок сабрумайский… — страдальчески кривился Агафон, потягивая горячий сладкий чай из пивной кружки хозяина. — Послали на его голову болвана… А ведь я не болван! Нисколько! Я старательный! Упорный! Сообразительный! А местами так просто умный! Я даже читать теперь умею! Если слова не очень длинные и заковыристые… Но мне просто не везет! Вот не попадись мне под ноги эта вешалка — сейчас бы Броше меня каким-нибудь премудростям колдовским учил, а не по городу за своими стекляшками бегал. А набегается, придет усталый и злой, и тем более учить ничему не захочет. А вот если бы…»

Глоток чая застрял в горле студента.

Это ведь было так очевидно! Это злой Броше учить не будет, а добрый — за милую душу! Значит, всё, что нужно было сделать — задобрить его! А что могло задобрить рассерженного магистра волшебных наук в непонятном шантоньском Мильпардоне?..

Агафон почесал в затылке и улыбнулся.

Конечно, то же, что задабривает рассерженных мельников, крестьян и лодочников в его родной деревне! Как выражались здешние профессора, небольшой сруб… суп… рисовый… Короче, неожиданная помощь!

Энергично отставив кружку, студиозус вскочил и рванулся в торговый зал — искать, чем бы там можно было неожиданно помочь, пока не вернулся хозяин.

Некстати всплывший в памяти запрет на прикосновения к чему-либо остановил его на полпути, но обескуражить сабрумайца, что-то вбившего себе в голову, было не так легко. Проникнутый духом учения и благими намерениями, он сделал серьезное лицо, наморщил лоб и принялся вспоминать школьные уроки логики для подведения идеологической базы.

Если магистр не имел в виду то, что сказал, значит… он имел в виду то, что не сказал.

Или не сказал то, что имел в виду?

Или сказал то, что не имел в виду?

Или сказал не то, что имел в виду, когда не сказал, что имел в виду?..

Физиономия Агафона вытянулась: задачка из разряда «два плюс два» быстро обрастала интегралами и дифференциалами, а это они еще не проходили. Или не проходил он — что в итоге было одно и то же.

Рассерженный и сконфуженный, практикант махнул рукой, вспомнил вместо непокорных логических формул старое бабкино присловье — «Если нельзя, но очень надо — значит, можно» — и вприпрыжку помчался в лавку.

Время, отпущенное на добрые дела, шло.

* * *

Едва Агафон переступил порог торгового зала, невероятное разнообразие самых причудливых предметов, какие только мог вообразить мозг первокурсника, снова ввергло его в благоговейный ступор. Глаза студиозуса растерянно моргнули и забегали по бесчисленным артефактам, пытаясь найти среди них те, что нуждались в ремонте, протирании или просто в переставлении на более выгодные позиции для привлечения внимания покупателей.

С чего начать?

С пернатого колеса?

С книжек, тихо похрапывающих на ближнем стеллаже?

С коробки красок жутковатой формы?

С сосудов, испещренных вкривь и вкось неведомыми письменами?

С мятых доспехов, сваленных беспорядочно в дальнем углу лавки?

С еще одной попытки вернуть в родной шкаф ани-женщин, всей оравой зачем-то раскачивавшихся теперь на шнуре?

Или…

Взгляд начинающего чародея остановился на единственном предмете — а точнее, приборе — в цели и назначении которого он был уверен на сто пятнадцать с половиной процентов.

В глубине зала на подставке стоял, безмолвно побулькивая тошнотворной зеленой жидкостью в кишочках, самогонный аппарат. Нет, конечно, на языке ученых магов он имел какое-то свое название, малопонятное и еще меньше произносимое нормальными людьми, особенно покинувшими родную мельницу менее полугода назад, но сущности его это не меняло. А сущностью его была перегонка из пустого в порожнее, как метко сформулировал кто-то из старшекурсников, просвещая первогодков. Каждая лавка волшебника должна была иметь что-то вроде этого — абсолютно бесполезное, но загадочное, головоломное и непостижимое, чтобы профаны чувствовали, что магия — это великое таинство, настоянное на знании веков. Ну и платили соответственно.

Агафон подошел поближе, увидел, что уровень зеленой жидкости в большой колбе опустился ниже самой низкой красной отметки, и облегченно выдохнул: вот оно, то, что надо. Нечто безопасное, не волшебное, но требующее его вмешательства. Как долить в банку воды.

Через пару минут студиозус стоял у аппарата с полным кувшином. Оторвать самую толстую трубку, открывая горлышко реторты, было делом трех секунд. Вылить воду в радостно забулькавший раствор — еще полминуты.

Дождавшись, когда последняя капля упадет в реторту, Агафон улыбнулся, приладил трубку на место и с чувством выполненного долга отступил на шаг, любуясь.

И нахмурился.

Жидкость в аппарате, доселе ярко-зеленая, стала полупрозрачной и бледной.

Он хмыкнул неодобрительно, потер подбородок, хлопнул себя по лбу… развернулся и побежал на кухню. Еще через две минуты он вернулся с флаконом зеленки, повторил операцию по отрыванию и выливанию, отступил, рассматривая…

И снова нахмурился.

Бледновато. За такой колер ни один нормальный покупатель и гроша медного не выложит. А зеленка кончилась. Что же…

Воровато оглянувшись и не увидев никого, кроме упорных, но неудачливых аниженщин у окна, студиозус снял с полки коробку красок, отыскал баночку с зеленой и вылил в реторту всю до последней капли.

Жидкость приобрела густой насыщенный оттенок травяной жабы с морской болезнью.

Агафон болезненно скривился: не то. Почесав в затылке, он снова ринулся на кухню — и вернулся с бутылкой абсента. Когда и ее содержимое оказалось в смеси, он слегка потолкал подставку, чтобы жидкости быстрее смешались, отступил, задумчиво прищурился — и кивнул, довольный: на этот раз вышло похоже. И даже, кажется, булькать стало веселее и энергичнее.

Ободренный успехом, студиозус сбегал на кухню, сунул опустевшую посудину в мусорную корзину, и полетел в торговый зал на крыльях радости и желания творить добро.

Чем бы еще помочь старику?..

Студент огляделся, но ничего однозначно немагического, до чего ему можно было дотрагиваться, на глаза не попалось. Кроме…

«Ну что такого особенного может быть в старых книжках!» — сказал сам себе Агафон, и сам себе поверив, направился к книжному шкафу. Может, там надо вытереть пыль или переставить фолианты по алфавиту?

К его разочарованию, первую идею пришлось похоронить очень быстро: в отличие от всей лавки, книги содержались в идеальном порядке. Вторая идея отправилась вслед за первой через минуту: из всех заголовков на понимабельном языке был написан только один. Но зато какой!

«Говорящая Книга»

— Поговори со мною, книга… — благоговейно снимая ее с полки, промычал студиозус на мотив известной песни.

Книга не издала ни звука.

— Эй, ты… Скажи уже чего-нибудь! — Агафон потряс фолиант, словно будил спящего — но тот упрямо молчал.

И тут его посетила мысль, поражающая своей новизной.

«А может, надо ее открыть и прочитать инструкции?»

Сказано — сделано.

На первой странице крупными красивыми буквами и впрямь были выведены инструкции. Вернее, инструкция.

«Открой на любом месте. Читай. Закрой. Повтори».

— Читать я и не говорящие могу, — разочарованно протянул студент, но указанию последовал.

Книжка распахнулась примерно на середине.

«Больнее всего терять то, чего нет, особенно если кроме этого ничего не было».

Кун-фу Цзы.

Физиономия парня вытянулась:

— Ничего не понимаю… Ерунда какая-то!

Вторая попытка принесла сообщение:

«Если ты чего-то не понимаешь, это значит только то, что ты чего-то не понимаешь».

Бруно Багинотский.

— Да я сам таких словесных выкрутасов сколько хочешь могу понавыкрутить! — фыркнул студент, закрыл, открыл… и воззрился на укоризненное:

«Могу» и «Смогу» — не одно и то же».

Генерал Блицкригер.

— Одно, не одно, двадцать одно… тут могу, тут не могу… Сам-то понял, что сказал, умник? А еще генерал! Вот кто у тебя ничего не понимает-то! — попрекнул он книгу, тыкая пальцем в изречение, закрыл том, открыл — и прочел:

«На чужом бревне соломинку видит, а на своем глаз а ́ не замечает.»

Шарлемань Семнадцатый.

— А это вообще дурак какой-то брякнул! — Агафон сердито захлопнул фолиант, но не удержался от соблазна и открыл в последний раз:

«Сам дурак».

Серафима Лесогорская.

— Из таких брех… бреш… брошь… шурок… брошенных…шурок… только кульки под семечки делать! — оскорбленно прорычал практикант, одним движением вколотил фолиант обратно на полку между соседок и, не находя облегчения в душе, мстительно выкрикнул ей в корешок: — Писулька бестолковая!

Книжка ничего не ответила — а зря. Студентом с нереализованным желанием поругаться вновь овладела жажда деятельности.

Что бы такого… что бы такого… что бы такого…

Окинув критическим взором лавку, он удивился, отчего настолько очевидное раньше ускользало от его взора.

Хлам!

Кучи хлама загромождали пятачок перед входной дверью — битое стекло, щепки, осколки, обломки, ошметки, огрызки, обрывки и просто неопознаваемый мусор лежали там, куда он их смёл при уборке полчаса назад. Вокруг, как бешеные мыши, сталкиваясь, спотыкаясь, падая, влетая на ходу в мусорные терриконы и выскакивая с другой стороны, носились анинэцкэ.

«Вот придет какой-нибудь покупатель, весь из себя важный, посмотрит, какой бардак у него под ногами творится, и уйдет, рожу скривив! И не вернется больше! Чистоплюй хренов! У самого-то дома, поди, тараканы по столу пачками ходят и пыль под кроватью толще одеяла, а здесь еще туда же! Мусор наш ему не по вкусу! А вот пень тебе горелый — я сейчас тут марафет-то наведу, позадирай-ка еще нос, попробуй!»

Сердито показав язык воображаемому хреновому чистоплюю, Агафон подхватил с одного из стеллажей огромную корзину, с пола — свои орудия труда, и устремился наводить порядок.

Если бы старик Броше видел, как практикант грязным веником отметает со своего пути коллекционные анинэцкэ, точно рассыпавшийся горох, как, поднимая пыль до потолка, загребает в корзину руками и совком то, что недавно называлось гордым словом «артефакты», как доламывает то, что торчало, и утаптывает то, что не помещалось — он бы прослезился.

Умяв с треском и скрежетом то, что помещаться в корзине отказывалось наотрез, студиозус окинул взором торговый зал: чем бы связать ручки, чтобы дотащить всё за одну ходку?.. Измочаленный шнур от портьеры, сразу не замеченный им под шкафом, на чистом полу моментально бросился в глаза.

Довольный своей наблюдательностью и сообразительностью, Агафон использовал его по новому назначению, взвалил на спину корзину, ставшую размером почти с него самого, и пинком распахнул дверь. Грозно рыкнув на вытаращившихся окрестных ребятишек: «Кто зайдет — в клопа превращу!», он двинулся в сторону ближайшей свалки.

Впрочем, отпугивать сорванцов было излишне: зачем соваться в лавку злобного колдуна, если этот самый колдун прямо перед их носом тащит огромную ношу развлечений, чтобы оставить им на бессрочное растерзание!

Ближайшая свалка, она же — мусорный двор, оказалась в квартале от лавки в заднем глухом дворе у традиционного волшебного столба, почти не видимого под грудой отходов жизнедеятельности нескольких кварталов. Под нетерпеливыми взглядами десятка пострелят Агафон опорожнил корзину у подножия мусорной горы и с чувством выполненного долга зашагал обратно. Восторженная ребятня, выждав, пока колдун скроется за углом, с визгом и криками набросилась на трофеи, призывно заискрившиеся под их пальцами сиреневыми и желтыми огоньками.

* * *

То, что в королевстве овеществленной магии Броше было что-то неладно, студиозус почувствовал сразу, как только вошел. Чего-то не хватало. Чего-то привычного, как пыль на шкафу, как мыши под полом, как муха на оконном стек…

Мыши!

Окно!

Анинэцкэ!!!

Аниженщины, еще полчаса назад остервенело штурмовавшие подоконник, теперь растерянно бродили по полу, заглядывая в щели, за плинтусы и под коврики. В груди у Агафона похолодело, сердце его метнулось в пятки, взгляд — к портьере…

Пятки были на месте и в целости и сохранности, чего нельзя было сказать о занавеси. Сердце практиканта сжалось до размера наконечника стрелы и попробовало пробить каблук сапога.

Шнур.

Шнур, на котором висел, спасаясь, анимужичок.

Исчез.

— Дурында! — вскинул руки студент и изо всех сил хлопнул себя ладонями по лбу. — Чурбан сучковатый!!!..

Куда пропал шнур — гадать было не нужно: перетертый обрывок, выуженный из-под шкафа десять минут назад, покоился на дне пустой корзины. А вот куда пропал мужичок с зонтиком, болтавшийся на нем…

Если бы аниженщины могли понимать происходящее, они бы безмерно удивились внезапному увеличению своей поисковой группы. Агафон метался из угла в угол, от тумбочек к шкафам, от стеллажей к завалам, сначала терпеливо отодвигая и раскладывая, потом — пиная и раскидывая. Через двадцать минут ни одной полки, ни одного шкафа, ни одного темного закоулка в торговом зале не осталось не осмотренными — и всё тщетно. Костяной обладатель зонтика словно в воду канул.

Или…

Только не это!!!

Студент страдальчески взвыл: «Меня Броше теперь точно убьет!!!..», быстро выбрался задним ходом из-под стола и бросился к выходу, с кряхтеньем и оханьем растирая поясницу, заклинившуюся ревматической буквой «Г».

Больше этой треклятущей игрушке быть негде.

Появление на помойке студента ВыШиМыШи — скрюченного, покрытого пылью и паутиной, с дико вытаращенными глазами, что-то яростно бормочущего — не иначе, проклятия — напугало кумушек с мусорными корзинами и ведрами и разогнало по забору ребятишек, как дворовых воробьев.

Главное отличие воробьев от уличной детворы, как очень скоро выяснил Агафон, было в неспособности птиц комментировать происходящее.

После первых комментариев студент прикусил губу. При следующих — заскрипел зубами. От продолжения руки его сами по себе принялись искать не выброшенные обломки артефактов, а чего-нибудь потяжелее… И тут вступила тяжелая артиллерия в виде кумушек.

Этого несчастный студиозус вынести уже не смог. Красный, как перезрелый помидор, он вскочил и со страшным криком: «С мест никому не сходить, ничего не трогать, так взорвется, что клочки по переулочкам полетят — и я не виноват!» побежал в мастерскую.

«Только бы Броше не узнал, только бы не узнал, только бы не узнал!..» — твердил он всю дорогу туда и обратно, как заклятье. А когда вернулся с корзиной, то к ужасу своему обнаружил, что к мусорному двору нельзя было подойти: толпа горожан окружила все подходы и, возбужденно гомоня, крутила по сторонам головами.

— Что… там? — предчувствуя недоброе, вопросил Агафон у крайнего зеваки.

— Колдуна ждем. Обещал помойку взорвать, чтобы в соседний переулок всё улетело и за вывоз не платить, — охотно сообщил старикан. — Ты не видал его, часом?

Студиозус нервно хихикнул: «И Броше-е не-е у-у-узна-ае-ет… где моги-илка мо-оя…», втянул голову в плечи, отчаянно жалея, что невидимость в Школе пока не проходили, и стал проталкиваться к свалке.

Гомон при его появлении в районе предполагаемого эпицентра мусорного взрыва мгновенно стих.

— Ваше премудрие? Нам… это… отойтить? — крайне неохотно предложила толстощекая тетка в клетчатом платье, опасаясь, что будет не видно самого интересного.

— Зачем? — не поднимая очей, буркнул студент.

— Чтоб не забрызгало?

— Потом, — мрачно выдавил он и опустился на колени перед кучей мусора.

— А поздно не будет? — озабоченно подхватила молодуха в сине-красном переднике.

— Лучше поздно… чем слишком поздно… — болезненно скривился Агафон и скинул со спины корзину.

— А это с какой целью вы делаете? — с любопытством склонилась над ним чернявая коротышка, и тут же с десяток женщин присоединилось к ней.

— Образцы собираю, — угрюмо процедил он.

— Чего?

— Отчего?

— Для чего?

— Для… Эск… икс… иск-перемент проводить! — одолел малознакомое слово практикант и многозначительно нахмурился, полагая допрос оконченным.

— Иск…перемен?.. — недоуменно расширились глаза горожанок, уловивших только одно значение из сказанного и несказанного. — Так ить нетути их тут, перемен-то, ищи — не ищи. Мусорщикам-кровопийцам уже неделю не плочено, вот ничего и не вывозют они.

— Чего они не вывозят — я вынесу.

— А зачем? — не унимались соседки.

— Дома взорву!

Толпа благоговейно ахнула.

— А у нас когда взрывать будете? — толстуха воззрилась на студиозуса. — Я ить чего антиресуюсь… Нам мусорщикам-то платить за вывоз, али как?

Агафон окинул взором гору хлама и помоев высотой с ближайший дом, снова скривился от вони, и мстительно приговорил:

— Или как. И вообще…

Женщины намек поняли и отступили, и студиозус наконец-то принялся выискивать свое выброшенное полчаса назад добро.

Как ни странно, выбрасывание пошло добру на пользу: за время пребывания на помойке добро раздобрело, увеличилось в объеме, местами изменилось в цвете и фактуре, не говоря уже о запахе, и чтобы донести его обратно до лавки, понадобилась аренда еще двух корзин вместе с их владелицами.

Женщины вывалили свою ношу у порога, отказались от оплаты натурой и выскочили на улицу — только их и видели.

Дверь захлопнулась за ними с колокольным звоном, и Агафон, стиснув зубы, взялся за раскопки. Стараясь не дышать, не смотреть и не думать, он яростно принялся перетряхивать одну кучу за другой. Сине-зеленые искры вились над ними вместе с розово-желтыми шестикрылыми мухами, увеличиваясь и жирея на глазах. Запах, решив, что он тоже часть магии и должен соответствовать вывеске, начал овеществляться и настырно лезть в нос, глаза и даже уши так, что слезы лились градом. Картофельные очистки и банановая кожура зашевелились, силясь уползти куда-нибудь в темный уголок, чтобы слиться там в экстазе. Осколки домашней утвари надумали склеиться, но никак не могли договориться, во что — каждый настаивал на своей посудине, получая в результате то кружку с носиком и ручкой чайника, то тарелку, размером и формой напоминавшую кувшин. Единственным утешением для практиканта был зеленобулькающий прибор: теперь он не просто булькал и зеленел, а бурчал и гудел, деловито сотрясая подставку с тихим дребезжанием стеклянных частей. Доверчивые простаки, не посвященные в таинства магии и магов, увидев его, точно теперь выложат за любой товар на пару серебряных больше. Хоть за что-то Броше его похвалит…

Пока Агафон перетряхивал каждый черепок и осколок в поисках беглого нэцкэ, дверь лавки несколько раз открывалась, на порог ступали незнакомые люди — но все, как один, странно изменившись лицом, тут же выскакивали обратно на улицу. И с каждым разом, ревниво подметил практикант, все быстрее и быстрее. Наверное, это были покупатели, ожидали встретить его внимание — а он тут копается, как крот… Надо было проворнее заканчивать изыскания. И он принимался с утроенной скоростью доламывать, разглядывать и выковыривать.

Когда из принесенных трофеев не осталось осколков крупнее лесного ореха, а анимужичка так и не нашлось, студиозус сдался. Шмыгнув подтекающим носом и порадовавшись, что запах, наконец-то, улетучился, он вооружился совком и веником и принялся упихивать мусор в корзины. Те изгибались и корчились, шипели и подвывали, но против сердитого практиканта поделать ничего не могли.

«Куда же мог подеваться этот треклятый брелок, если его здесь нет? Может, его на помойке кто-то нашел — те мальчишки? Тогда точно концов не найдешь теперь… В рот компот деревня…»

Не додумав любимое ругательство, студент уныло швыркнул носом, решившим в знак солидарности, не иначе, поддержать слезящиеся глаза, опустил страдальчески хлюпнувшую корзину, сунул руку в карман в поисках платка… и ойкнул, уколовшись обо что-то — не больно, но неожиданно.

— …в баню! — выскочило разом недоговоренное. — Какого…

Осторожно оттопырив карман одной рукой, он снова сунул туда руку, лихорадочно вспоминая, что бы там у него могло быть такого травмоопасного, ожидая найти то ли обломок пера, то ли поплавок, то ли сухарь, то ли заныканный во время монстрологии для ближайшего рассмотрения фрагмент скелета выкусня…

Анимужичок не входил в его списке даже в шестую сотню.

Оказавшись на ладони студента, он смущенно пожал плечами, раскрыл зонтик, о вершину которого тот укололся, и развел руками.

— Ах, ты ж!.. — не зная, ругаться ему от накатившего облегчения или хохотать, Агафон сомкнул над ним пальцы, замахнулся шутливо, словно хотел швырнуть… и вдруг что-то с силой ударило его в спину, словно камнем.

И он полетел.

Правда, недалеко и недолго. До ближайшего стеллажа.

Затормозив макушкой — хорошо, что был уже на излете — практикант замер, дождался, пока разнообразная посуда закончит сыпаться, подумал, надо ли ждать, пока упадет и сам стеллаж, но решив, что ни один зачет этого не стоит — вскочил. Возмущенно тряся головой и стискивая кулаки в поисках коварного врага, оглянулся по сторонам — и растерянно моргнул.

Врага не было. И друга не было. Не было даже магистра Броше, который, как мелькнула паническая мысль, мог бы телепортироваться прямиком в лавку для внезапной инспекции. Не было во всем торговом зале вообще никого — если не считать аниженщин на полу, как-то странно сбившихся в одну кучу так, что было не различить отдельные фигурки.

— Э-э-эй… это вы чего? — безошибочным инстинктом волшебника Агафон определил угрозу — бывшую, настоящую и будущую — и попятился, нащупывая руками отставленный где-то рядом веник, а задом — на всякий случай — дверь.

Ответа не последовало — как и дальнейшей атаки, к настороженному удивлению студиозуса. Аниженщины постояли в кучке, переминаясь с ноги на ногу — и стали медленно расходиться.

— Дуры костяные, — полушепотом, чтобы они не услышали, пробормотал студиозус и тоскливо окинул взглядом новый разгром. Может, если успеть прибраться до прихода Броше, он не заметит, что половина его товара упала все-таки не на практиканта, а на пол?..

Но не успел он вдоволь насладиться этой надеждой, как колокольчик под притолокой звякнул, хрюкнул, брякнул, отрываясь и падая, дверь распахнулась, грохнув ручкой о стену, и на пороге предстал… предстала… предстало…

— Ети́… ети́… ети́… - ошарашенно заморгал студент и, наконец-то справившись с юрким ударением, поймал верный вариант: — Йе́ти?..

Чудовище нагнулось, протискиваясь в дверной проем, выпрямилось, обвело медленным взором внутренности лавки и ткнуло пальцам в комплект доспехов рядом с поверженным шкафом, дыхнув таким перегаром, что вонь, стоявшая в зале, испуганно шарахнулась:

— Эти. Да. Сколько?

Агафон с трудом оторвал взгляд от фигуры ростом в два с лишним метра и поперек себя едва не шире, от заросшей рыжим диким волосом физиономии с неоднократно перебитым носом и покрытой шрамами, как арбуз — полосками, от торса с грудью выпуклой, как бочка водовоза, и затянутой в видавший виды кожаный нагрудник, от рук толщиной с иные ноги, и ног толщиной с гиппопотамовые и, самое главное, от коллекции ножей у пояса и грозного меча.

Но чего-то у бравого вояки не хватало.

Чего-то важного.

Для человека, пришедшего в лавку.

Например, кошелька у пояса.

«Наемник, — понял студиозус, успевший за полгода в Мильпардоне повидать всякого люда. — Безработный, а значит, безденежный».

— Не продаются, — взяв себя в руки так, что кости захрустели, проговорил он и, чуть подумав, добавил: — Пока.

Гигант набычился, стиснул кулаки, зыркнул по сторонам… и неожиданно спросил, осторожно выговаривая каждое слово, точно боясь подавиться:

— А… хозяин… где?

— Н-нету, — попятившись на всякий случай, так же осторожно отозвался школяр. — И не будет. До вечера. До следующего. Приходите через месяц.

«И пусть Броше мне спасибо говорит, что я без него такому пугалу от ворот поворот дал!», — мысленно добавил он еще одну строчку в графу «От этого Агафона очень большая польза».

— А ты кто такой будешь? Рассыльный, что ли? — вошедший перестал озираться и прищурился уже в адрес собеседника, словно прикидывая, в какое место тощей студенческой анатомии будет сподручней воткнуть один из своих ножей.

— Практикант я! Из ВыШиМыШи! — немало испуганный, но обиженный — больше, гордо выпятил грудь Агафон, одновременно отступая.

— Который год учишься? — странно насторожился громила.

Студент подумал, не накинуть ли пару курсов для важности — и не стал.

— Шестой! — гордо выпятил он нижнюю губу.

Накидывать — так накидывать! «Коль пошла такая пьянка…» — как говаривал его приемный отец…

Брови наемника изумленно поползли к линии волос — благо, путь им пришлось проделать недолгий. Студиозус замер в ожидании разоблачения — но не дождался. Вместо этого громила, неожиданно потеряв интерес к доспехам и их продавцу, глянул налево:

— Ух ты, какая штукуёвина там под нижней полкой лежит!

— Где? — доверчиво вытянул шею Агафон, спохватился, шарахнулся вбок…

Но было поздно.

Наемник оттолкнул его, сделал несколько шагов в сторону заинтересовавшего его предмета, пригнулся и указал пальцем в дальний — самый темный — угол стеллажа:

— Вот там. Слепой, что ли? Что это?

Агафон подбежал, едва не вприпрыжку, наклонился, силясь рассмотреть — но безуспешно. Конечно, заинтересовавшую наемника чугунную конструкцию, похожую на купальник для слоновой сороконожки, можно было вытащить, но самым первым, что бросалось в глаза, была надпись на ободке: «Пальцы лишние — трогай». Лишних пальцев у студиозуса не нашлось, равно как и желания проверять истинность сказанного.

— Не знаю, — сдался он через несколько секунд и, предупреждая следующее пожелание, быстро добавил: — И доставать не буду!

— А я поглядеть хочу, — капризно, словно ребенок, лишаемый обещанной игрушки, насупился громила. — Может, именно этого мне всю жизнь недоставало! Куплю и умру спокойно.

— Про умереть там ничего не написано было, — косясь на загадочную штуку, осторожно развел руками студент.

Наемник одарил его странным взглядом и буркнул:

— Ну посвети тогда хоть, что ли…

— Я… э-э-э… Все свечки на кухне, кажется, лежат… и фонари… Идти надо искать, — неохотно выдавил школяр, разрываясь между желанием угодить клиенту Броше, хоть и неплатежеспособному, и опасением оставить его одного в зале.

— Свечки? Фонари?!..

Брови гиганта скрылись под линией волос и, не исключено, что направились к затылку. Зато на физиономии его шрамы расплылись от носа к ушам, повинуясь внезапной улыбке:

— Ладно, наплевать. Передумал. Когда у меня деньги появятся, я лучше всё-таки вон то железо прикуплю у вас. Эта муниция… чтоб ее рукоеды драли… мне уже неделю покоя не дает! Я не шучу, семирук меня схарчи! — кулак, размером с голову ребенка, грохнул в кожаный нагрудник, оставив в нем вмятину. — За сердце зацепилась!

Студиозус снова окинул взором тусклые доспехи почти детского размера на уродливой крестовине, висящий в воздухе под левой подмышкой нагрудника несоразмерно массивный и короткий меч, нелепый шлем с медным рыбьим хвостом вместо пера… и неуверенно кивнул, входя в непривычную для себя роль продавца-консультанта:

— Ну… да. Это понятно. Что зацепилась. Такая за что угодно зацепится. Дрына с два потом отцепишь. То есть… в смысле… Хорошая вещь потому что, во! Очень! И в хозяйстве очень полезная. В хорошем. И железо на нее пошло… очень… хорошее. И качество тоже. Хорошее. Очень. Да.

Не зная, что еще можно сказать о груде фигурно гнутого металла, Агафон беспомощно смолк, но клиента не надо было агитировать: улыбаясь, как волк в овчарне, он приобнял студента за плечи и повлек к предмету своего вожделения.

— Слушай, маг. Можно я их поближе рассмотрю? — ласково дышал он на ходу перегаром ему в макушку. — Спать не могу, есть не могу, карты из рук валятся, пиво в глотке колом встает — только про них и мыслю! Хочу такие — хоть ты сдохни!

— Но они же… того… этого… немножко… не вашего размерчика, — практикант, не до конца еще осознавший обязанность продавца — втюхать клиенту любой товар любой ценой. — И даже… как бы это сказать… не моего!

— Но посмотреть-то можно? — ухмыльнулся наемник и бережно поставил практиканта перед костюмом своей мечты.

«Было бы на что…» — брюзгливо косясь на странного покупателя, подумал студент.

Громила же, как ребенок, дорвавшийся до новогодней елки, сделал вокруг доспехов несколько кругов, то приседая, то вставая на цыпочки, то склоняя голову направо-налево, прицокивая при этом языком, прихлопывая руками и приматывая головой, заглянул круге на пятом внутрь, радостно ухнул… и выудил из железной утробы кусок пергамента непергаментного синего цвета.

— Ишь, ты! Бумажка! — восторг на физиономии наемника уступил место удивлению. — И буквы на ней какие-то… непонятные. Палками. Хотя понятные тоже есть. Только я и их не все знаю… Вот эту помню, вот эту… и последнюю.

— Это одна и та же, — язвительно заметил Агафон, но посетитель на издевку не среагировал.

— Чего написано-то, маг? — нетерпеливо спросил он.

— «Урни…версальное… оружие», — гордый своей грамотностью, прочитал студиозус.

— И всё? — недоверчиво сощурился громила.

— Ну… почти, — поморщился Агафон: третье слово, длинное и неудобочитаемое, было на руническом древнегвентянском. Всего одно слово, вроде, но…

— Почти — это чего?

— Да тут… растудыть ее… какая-то… ничего не… — школяр вдруг понял, что говорит, прикусил язык, гордо выпрямился и сделал вторую попытку: — Я не имею права перетруждать себя. Даже чтением. Потому что у меня экзамены. Важные. Завтра. Утром. В три часа. Без сорока минут. Силы надо беречь. Ректор сам лично сказал. Всем.

— Так ты ж не колдовать, ты ж языком ворочать будешь! Какой же это труд? Если бы это был труд, никого бы и рта раскрыть заставить нельзя было! Или… — рыжий гигант насмешливо прищурился, — ты не по-нашему читать не умеешь? А может, и про шестой курс соврал?

— Всё я умею! — задетый за живое, взвился студент, дипломатично обойдя второй вопрос. — Чего тут не уметь! Козе всё понятно! Одно слово прочитать! Уметь-то тут!.. Ха!

— Так скажи, чего написано. Что у тебя, язык отвалится?

Агафон нахмурился. Конечно, он зубрил эти руны целых две недели перед зачетом — едва глаза не занозил, язык не вывихнул и мозги не сломал. И хоть пересдача осенью, а в голове из запомненного вокабуляра уже остался только счет до пяти, но читать-то он по-древнегвентянски всё-таки выучился! Худо-бедно, правда, с одной стороны… И произношение то еще — позориться только… Но с другой, наемник-то, прочитай он ему это слово хоть задом наперед, хоть с южноузамбарским акцентом, все равно не поймет ничего! А с третьей стороны, для чего эти руны изучались, спрашивается, в смысле, на кой пень? Должна же быть в жизни справедливость и применяемость полученных знаний на практике, даже если эта практика — услаждение слуха похмельного головореза!

— Ну, так что там пишут древние гвентяне? — наемник подошел к доспехам, приложил к нагруднику ладонь правой руки, а левой неожиданно коснулся груди Агафона. — Читай, маг! Покажи дубине медноголовой, чему вас в школах учат!

Удивленный школяр моргнул — и выпалил давно уже сложенное на язык позабытое слово:

— Онсизефитсал!

И едва последний звук слетел с губ практиканта, как доспехи вспыхнули голубоватым светом… и потекли. Ошарашенный Агафон наблюдал с разинутым ртом, как сначала железные поножи и наколенники, а потом и остальные части «костюма мечты» стали укорачиваться, втягиваясь к нагруднику, словно вода в яму, но вместо того, чтобы собираться в каплю, металл, светясь холодной синевой, ручьем потек по протянутой руке наемника, миновал грудь, дополз до запястья руки, приложенной к груди школяра — и остановился. Точно налитая в форму, сталь успокаивалась, твердела и застывала, формируя один за другим наруч, налокотник, наплечник, кирасу…

Растерянный и испуганный, дрожащий, как осина в землетрясение, практикант хотел отпрянуть, но не смог не то, что тронуться с места — даже пошевелиться. Единственным подвижным органом из всего Агафона оставались глаза: дико вытаращенные, отчаянно мигающие.

Пара минут — и доспехи в полном составе, включая шлем с нелепым рыбьим хвостом, оказались на новом хозяине. Последним к нему перекочевал меч. Медленно переплыл он из опустевшего пространства вокруг крестовины-подставки к своим доспехам, прицепился к ремню, и васильковое сияние тотчас пропало.

— И что это ты, по-твоему…

— Ну вот теперь с товаром порядочек, — словно не слыша, расплылся в недоброй ухмылке громила. — Можно и продавцом… заняться.

Агафон подавился возмущением и почувствовал, как волосы его обретают такую живость и объем, какие не снились ни одной покупательнице чудесных снадобий. Перехватывай управление у впавшего в ступор мозга, ноги его шагнули назад — но рука гиганта выметнулась и схватила студента за горло. Он захрипел что-то несвязное, то ли «пусти», то ли слова заклинания — и тут же получил сокрушительный удар в скулу. Перед глазами залетали серебристые мухи и поплыл нежно-алый туман в сопровождении ансамбля звонарей.

— Хотя можно было и не бить благодетеля, — не разжимая хватки, сам себе заметил наемник. — Магией это железо не прошибешь, тем более… такой. В них хоть в Веселый лес гулять идти можно… Да хоть самому Гавару ежа в задницу засунуть!

Он хохотнул и потряс практиканта.

— Эй, ты живой? Я ведь еще не сказал тебе спасибо, великий маг… с шестого курса. И не попрощался. Очень приятно было познакомиться, — ухмыльнулся гигант, сжал правую руку в кулак и быстро разжал.

Меч, оставив ножны, прыгнул ему в ладонь.

Наемник сомкнул на нем пальцы, осмотрел придирчиво, и покачал головой:

— Нет. Шестопер.

Меч послушно трансформировался…

— Топор.

…и еще раз…

— Булава.

…и еще… И еще несколько раз, пока счастливый обладатель новых доспехов и слишком богатого познания в области вооружения перебирал всё пришедшие на ум оружие — от стилета до копья и лука с колчаном, полным стрел.

Последний вариант — кривой короткий нож — в кулаке громилы задержался.

— Этого тебе хватит, — деловито кивнул он, будто студиозус спрашивал его, достаточно для него будет ножа, или стоит вернуться к чему повнушительней. — Извини, парень, но свидетели мне не нужны. И я бы еще с тобой поболтал, но надо валить, пока Гавар кого-нибудь не принес.

Агафон, с ужасом разглядев, как сквозь плавающую перед глазами розовую муть начал вырисовываться конец его жизни, заполошно рванулся, сжимая кулаки — и вдруг ладонь пронзила резкая боль.

— Что за?!.. Это…

И моментально, словно введенная уколом подкожно, в мозгу его вспыхнула идея.

— С-стой… — прохрипел он, протягивая гиганту руку. — Д…держи… на п-память…

И разжал кулак.

Наемник недоуменно прищурился, взял двумя пальцами неожиданный подарок — фигурку толстяка с рыбой и зонтиком… и тут практикант взмахнул руками, скроил жуткую рожу и взвыл дурным голосом:

— Проклятус посмертус навечнус!..

Рука громилы панически дернулась, отшвыривая фигурку — и в это же мгновение из мусора на полу материализовался камень, молнией взметнулся и ударил его в висок. Не успев издать даже хрипа, гигант закатил глаза и повалился, увлекая за собой Агафона. Голова студента встретилась с полом, и ансамбль звонарей с новой силой взялся за свои инструменты. Напуганные звоном, ввысь взвились серебристые мухи, пронзая пунцовый туман с тяжелым многоголосым криком:

— Что… тут… происходит?!..

* * *

Когда Агафон пришел в себя, звонари выступление заканчивали и играли уже только на маленьких колокольчиках меццо-пиано. Мухи улетели — наверное, им нравилось жить только в багряном тумане, который по большей части рассеялся тоже. Спохватившись, что хозяин проснулся, а они еще нет, за работу принялись и прочие чувства, и после короткой проверки доложили, что сидит он на твердом гладком холодном предмете, прислонившись спиной к другому твердому гладкому холодному предмету, что в воздухе пахнет мусорной кучей недельной давности, что правый глаз не открывается, левая ладонь болит в двух местах, зато голова являет собой символ равноправия и консенсуса, то есть разламывается без дискриминации на правых и левых.

Разлепив оставшийся в повиновении глаз, студиозус увидел мутные маленькие доспехи на подставке и висящий у них подмышкой меч — как ни в чем не бывало. Похмельного мордоворота не было нигде и следа.

А может, его никогда и не было? Может, он приснился? И не было ни странной магии доспехов, ни жуткой ухмылки, ни…

— Очухался? — голос магистра Броше не хуже любой дубины опустился на тонкую душевную организацию школяра.

— М-м-м-нет?.. — страдальчески скривился Агафон и сделал попытку провалиться обратно в спасительное небытие, как черепаха засовывается в панцирь, делая вид, что никого нет дома.

— Тем хуже для тебя, — загробным голосом проговорил Броше — и студент ему обреченно поверил.

— Я как лучше хотел! — взвыл он, испуганно крутя головой в поисках хозяина лавки. — Я магией не пользовался! Я помогал! Я всё при… брал… тут…

Взор его, ищущий магистра, пробежал несколько раз по торговому залу — по рассыпанному, раскиданному, растоптанному товару, по лопнувшим корзинам, разбросавшим в радиусе трех метров содержимое половины помойки квартала, по не понять откуда взявшемуся громадному рыжему хомяку в ржавой маленькой клетке рядом с доспехами, остановился на второй такой же клетке с призывно открытой дверцей — но пустой…

— Я приказывал тебе шагу с кухни не ступать, когда уходил, да или нет? — сквозь стиснутые зубы прошипел Броше, и с кончиков его нервно дернувшихся пальцев потекли фиолетовые искры.

— Я и не ступал! Только на одну минутку выглянул! Честное слово! — отчаянно хватаясь за рвущуюся ниточку надежды, которая вполне могла оказаться ниточкой его жизни, возопил Агафон. — Я вам уборку сделал!..

— Где?!

— …и в зеленый обпарат жидкости булькательной долил!

— Где?!

— И мужика игрушечного нашёл!

— Так ты его терял?!

— Но я же нашел! Сам! Сам потерял — сам нашел! И рыжего гада завалил! Тоже сам! Он доспехи ваши спернуть хотел, харя бесстыжая, а я его уделал! — заметив тень интереса на лице чародея, жарко затараторил студент. — Одной левой! Без магии, причем!

— Это как? — еще больше заинтересовался Броше. — Я, если по правде, так и не понял, как ты его — в таком-то снаряжении…

— Уври… несальное… оружие открыл, во как! — чуя, что помещение в свободную клетку откладывается, гордо приосанился студиозус. — Я…

Договорить он не успел: дверь лавки распахнулась, и на пороге предстала пара разъяренных матрон и старик. В руках он держал собачонку. Вернее, то, что от нее осталось, после того, как хвост ее выгнулся дугой и покрылся разноцветными перьями, уши заменились на крылья из чешуи, а бока обросли то ли корой, то ли крокодиловой шкурой. Глянув на разинувшего рот чародея, собака помахала петушиным хвостом, раззявила пасть и мяукнула.

Матрона потолще всхлипнула:

— Кусик, миленький!.. На помойке что-то съел… и вот… Твоя работа, изверг! Гаварово отродье! Руки оборвать!..

— Немедленно сделай, как было! А не то мы пожалуемся в мэрию… — потрясла кулаком вторая матрона.

— …и тебе не дадут лизать… лицом… лицей… — грозно прорычал старик.

— Что… — потрясенно моргнул Броше.

Дверь распахнулась снова и, вталкивая в лавку жалобщиков, на пороге предстала новая тройка горожан.

— Ну так мы не поняли — сколько ждать-то еще будем? — не утруждая себя приветствиями, недовольно спросила молодая краснолицая тетка.

— Говорил, что скоро взрывать будет, а сам тут расселся! — поддержала вторая — по виду мать первой.

— Так нам платить мусорщикам, али как? — боевито скрестил на груди руки костлявый мужик. — А то мы пожалуемся в мэрию, и тебе не дадут лизать… лицом… лицей…

— Что?..

— Как это — не платить?! — дверь распахнулась, и в лавку ввалился глава гильдии мусорщиков в сопровождении группы поддержки из трех грузчиков. Судя по телосложению, каждый из них мог быть братом-близнецом утрамбованного в клетку вояки. — Кто вообще позволил тебе, магу, вмешиваться в дела другой гильдии?! Да еще с нанесением ей значительного финансового ущерба?! Мы пожалуемся в мэрию…

— …и тебе не дадут лизать…

— …лицом…

— …лицей…

— Что?!

Дверь распахнулась, и последнюю делегацию яростно отодвинула новая:

— Мы не позволим перекидывать ихние помои к нам!

— Это нахальство!

— Это неслыханно!

— Это нечестно!

— Вот если бы наши к ним…

— Мы пожалуемся в мэрию, и тебе не дадут лизать…

— …лицом… лицей…

— Что?..

Дверь распахнулась…

— Расступись перед помощником мэра Мюрье!

— Дай дорогу!

— Не толпись!

— Не воняй!

— Где обвиняемый? Кто позволил?

— Что…

— Кто позволил ему заниматься мусороперемещательной деятельностью без разрешения, я говорю?! За такие штучки он должен будет выплатить штраф, а не то город больше не даст ему лизать… лицом… лицей…

— Недоумок… болван… твою… тебя… тебе!.. — обернулся к Агафону магистр, обретший, наконец, дар связной речи, хотя и состоявшей пока исключительно из слов-связок и инвектив.

— Ну, я это… на кухню пойду… да?.. — втянув голову в плечи, практикант поднялся и медленно, словно от этого становился невидимым, по стеночке начал путь к задней двери…

И тут пыхнуло зеленым и раздался оглушительный взрыв.

* * *

Уллокрафт отвел взгляд от только что закрывшейся двери, поморщился, глядя на зеленые отпечатки ног на ковре, и помахал рукой перед носом, бормоча заклинание. Изумрудный туман с ароматом мусорной кучи недельной давности, оставшийся после визитера, пронзили белые лучи, коснулись ручки окна — и оно распахнулось, впуская в кабинет прохладный ветер. Ректор с наслаждением вдохнул свежий воздух и откинулся на спинку кресла. Пальцы его с умиротворенным блаженством поигрывали какой-то безделушкой величиной со сливу — но странно-зеленоватого оттенка.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул дежурный студент:

— Ваше премудрие, к вам травник магистр Гербион, говорит, что вы его приглашали.

— Зови, — моментально поскучнев, выдохнул Уллокрафт.

Удовольствие — удовольствием, а неприятные разговоры еще никто не отменял…

— Привет, Гийом, — с перестуком трости и деревянной ноги в кабинет ввалился сутулый высокий старик, пересек ковер и хлопнулся на стул для посетителей перед монументальным ректорским столом. — Зачем звал? Решился?

— Привет, Юбе́р, старина, — с вымученным дружелюбием улыбнулся главный маг ВыШиМыШи. — Не буду ходить вокруг да около, ты всё равно знаешь, зачем я тебя пригласил… Помнишь, ты обещал подумать… посчитать… Ведь мы ж с тобой друзьями были! Учились вместе! Троица — не разлей вода! Броше, Гербион и Уллокрафт, попойки, проказы, девчонки с факультета феечек…

— Ну, помню. Ну и что? И не надо меня на сентиментальщину брать: лет на двести опоздал, старик, — пренебрежительно хмыкнул гость. — А про цену я тебе еще в прошлый раз сказал, что не снижу, и не уговаривай.

— Но ты же обещал подумать!

— Чтобы ты тогда отвязался и успокоился. Не свои ж денежки тратишь, казенные.

— Денежки?! Деньжищи, ты хотел сказать! На какую-то… лебеду!

Посетитель презрительно фыркнул:

— Сам ты — лебеда. Трава — это только кажется, что она сама по себе растет, сорняк, да и всё… А ведь ее еще найти надо! В нужный срок собрать! Обработать! До Шантони довезти!.. Думаешь, это тебе хухры-мухры?

— Но не на вес же золота она от этого становится! — взмолился Уллокрафт. — Нам же на год всю Школу надо обеспечить, и не только импортными травами, заметь! На твой товар мы весь годовой бюджет на расходные материалы потратим! А нам ведь, как минимум, еще студентов кормить надо — и не одуванчиками!

— Рыбачить пусть ходят. Или на заработки, — безучастно пожал плечами торговец. — Моё-то предприятие с чего из-за этого страдать должно?

— Но в прошлом году было дешевле в разы!

— В прошлом году у меня конкуренты были — пока зимой в Веселый лес по утиные глазки не ушли, — усмехнулся Юбер. — А в этом появились объективные причины для наценки. В Уладе засуха была, Вамаяси дожди залили, в Лукоморье местные ведьмы всё повыдрали, в Веселом лесу чудовища активизировались, до Узамбара просто далеко… А это всё на конечной стоимости отражается!

— Значит, не уступишь? — понурился Уллокрафт. — Ни на десятку?

— И не уговаривай, — мотнул головой Гербион, поднимаясь. — Благотворительностью не занимаюсь, нищим не подаю.

— Да что ты такое говоришь?! — оскорбленно подскочил волшебник.

— А что слышал, старик. Дружба — дружбой, а дело прежде всего. Надумаешь — сообщишь, да не мешкай, тебе же лучше будет. Время пошло.

— Ну ты и… — ректор рассерженно прикусил губу, стукнул кулаком по столу — и ойкнул, разжимая.

На ладони его, укоризненно хмурясь и закрывая зонтик, стоял костяной толстяк с рыбой.

— Извини, — жалобно пробормотал чародей. — Забыл про тебя из-за этого…

И тут лицо его озарилось.

— Нет, погоди, Юбер! — вскочил он. — Я еще не всё!

— Да ну, — насмешливо обернулся травник.

— Я вот тут вспомнил… — физиономия ректора дернулась и расплылась в неконтролируемой улыбке. — А ведь давненько мы к тебе студентов на практику не присылали!

— Так присылайте, мне-то что, — снисходительно фыркнул торговец. — Или это должно было меня растрогать? Школьные годы чудесные, ля-ля-тополя?

— Растрогать?!..

Уллокрафт — абсолютно неожиданно не только для визитера, но и для себя — загоготал так, что стукнулся лбом о чернильницу.

— Через часик… к тебе придет… первокурсник… на две недели, — кое-как отсмеявшись, пропыхтел он, рукавом вытирая слезы и синее пятно между глаз.

— Пусть приходит, — подозрительно оглядывая приятеля, насупился Юбер.

— Ну так ты это… запомни. Каждый оставшийся от его практики день будет стоить тебе двадцать золотых с запрошенной цены твоей партии.

— Что?!

— А что слышал, старик, — Уллокрафт усмехнулся и заговорщицки подмигнул костяному толстяку. Тот энергично замигал в ответ. Хотя не исключено, что это был нервный тик.

— Дружба — дружбой, а дело прежде всего, — весело ухмыльнулся в усы чародей. — Надумаешь — сообщишь, да не мешкай, тебе же лучше будет. Время пошло!

Называемой отдельными безответственными личностями ВыШиМыШи.

По крайней мере он очень на это надеялся.

При мысли о том, насколько хуже всё могло бы быть, хозяин лавки содрогнулся.

Единственное, о чем не сказал Гийом Уллокрафт — это про свое пари с самим же собой, на какой минуте знакомства с Агафоном Броше заговорит о замене.

Корпус развернут правым плечом к объекту, левая нога отведена назад и полусогнута, пергамент в левой руке напротив глаз, правая рука с зловеще скрюченными пальцами направлена вперед для фокусировки заклинания с параллельной предварительной деморализацией объекта.

К своему ужасу внезапно выяснившими, что значит быть летучими.

Вспоминая собственные попытки завлечь на сеновал хоть кого-нибудь из своенравного девичьего батальона родной деревни.

Не успевшие убежать и спрятаться — в лавке волшебных товаров тоже дело вполне обычное.

Попеременно напоминавший то цирк, то гастроли самодеятельности сумасшедшего дома.

Не в последнюю очередь потому, что прилип к гортани — ничто с таким содержанием сахара не могло перемещаться беспрепятственно даже по человеческому организму.

Или чаще не мог.

Агафон не знал, что как названия настольной игры произошло от имени и титула сулейманского шаха Мата аль-Фиряза, так и это воинское звание вошло в армейский обиход после того, как некий вондерландский вундеркинд Г. Блицкригер дошел до высшей ступени командования в пятнадцать лет и пробыл на ней в четыре раза дольше.

Не исключено, что над хладным трупом Агафона.

Иногда настойчиво протестуя словом и делом.

Власти Мильпардона всегда страдали от того, что безответственные жители вываливали мусор как попало и куда попало, и муниципальные мусорщики и старьевщики постоянно жаловались, что собирать мусор, расстеленный ровным слоем по всем улицам, невозможно, и грозили то массовым увольнением и уходом в разбойники, то забастовками. Не зная, что еще предпринять, тогдашний мэр города обратился за помощью и советом к профессуре ВыШиМыШи, а те, не мудрствуя лукаво, к страноведческому отделу школьной библиотеки. Ибо профессиональный маг отличается тем, что знает, когда за решением проблемы нужно лезть в книжку, а когда — в соседнее измерение. На полках книгохранилища были отысканы свидетельства путешественников о том, что в Лукоморье открыт и работает неведомый в Шантони закон Вселенной: стоит на улице вкопать столб, как жители соседних домов натащат под него через полчаса кучу мусора. Не понимая и удивляясь, профессора эксперимент всё же провели. Первый, по инструкции Школы удаленный от города на километр из соображений безопасности, результатов не дал. Второй же, риск проведения которого ректор, поддавшись мольбам (и не только) магистрата, взял на себя, был максимально приближен к жилым кварталам — и превзошел все ожидания. Как оказалось, закон Вселенной на то и закон Вселенной, чтобы работать повсеместно, а в Мильпардоне — еще и с поправкой: патент на «волшебные столбы», как быстро прозвал их народ, оплатил постройку Школе новой библиотеки. Овеществленные же мольбы магистрата о риске еще раньше отремонтировали ректору загородный дом.

Нет, не груды искореженных артефактов, стоимостью в еще большую груду денег. Хотя и их тоже. Особенно хозяину.

Почти успешно.

В тысячи раз — если судить по весу и объему.

Почти угадали.

Так же стремительно и недалеко: а вдруг пропустишь что-то интересное?

«Спасибочки. Я сейчас чаю вскипячу, будете?» — с рассеянным указанием в сторону булькающего зеленью агрегата вместо кухни.

«Погребальным», — подумал студент, пытаясь опознать обломок артефакта Броше в непонятной склизкой штуковине с торчащими из нее апельсиновыми корками на вершине кучи.

Хотя предпочел бы зажать обеими руками нос и рот.

«Хорошо, что на меня, а не на пол! И хорошо, что посуда, а не утюги-самоглады и молотки-самостуки…»

Ибо у наемников денег сегодня нет, а завтра есть, а лишать руководителя практики прибыли, даже вероятной, для практикующегося было дурной приметой.

«Ворон на огороде пугать», — не договорил он.

Хорошего. Очень.

И чем выше цена товара, тем любее цена втюхивания.

Никакой магией такое не выведешь, придется уборщиц звать.