ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Красная девица сидит в темнице,

Сама не ест, и другим не дает.

Лукоморская загадка

– …Пусти, окаянный!!! Пусти, кому говорят!!!..

Серафима извернулась и пнула пяткой в чешуйчатый твердый живот Змея-Горыныча.

В любой рукопашной это срабатывало с неизбежностью падающего кирпича. Сейчас же

это привело только к тому, что с нее свалилась и торопливо направилась к земле-матушке

голубая атласная туфелька – подарок царицы Елены. Хоть царевне они никогда особо и не нравились – она предпочитала сапоги, желательно со шпорами – но терять по вине этой мерзкой змеюки, пусть даже и с крыльями, единственную доступную ей сейчас обувь не хотелось нисколечко.

И она забарабанила по сжимавшим ее осторожно, но крепко, как прутья клетки, когтистым лапам с удвоенной энергией, хоть и с целью, отличной от прежней:

– Пусти, дурак! У меня туфля упала! Да остановись же ты!!! Чучело огородное!!!.. У меня нога мерзнет!

С таким же успехом она могла попытаться раздолбить кулаками колонну,

поддерживающую своды Тронного зала лукоморского дворца – холодная жесткая чешуя, покрывающая мускулистое тело чудовища была столь же податлива, как ее малахит.

Убедившись лишний раз на собственном опыте в бесплодности попыток вступить в переговоры, запугать, разжалобить или обмануть Змея, Серафима устроилась поудобнее в клетке когтей, насколько ей позволяло ее положение. Она поджала под себя, замотав в складках платья, босую ногу – не май месяц на улице, хоть и солнышко светит, спрятала лицо в соболью опушку опашня от бьющего упругими волнами встречного ветра, схватилась одной рукой за венец, чтоб не сдуло, и

углубилась в созерцание быстро меняющегося пейзажа внизу и своей нелепой, так же быстро изменившейся судьбы.

От таких поворотов она за месяц супружеской жизни с разлюбезным царевичем Иваном

– младшим сыном старого царя Симеона – успела слегка отвыкнуть. Но не слишком. И поэтому то время, которое иная царевна на ее месте потратила бы на слезы и причитания, Серафима решила употребить на выработку стратегии.

В конце концов, разве не о приключениях она мечтала весь этот месяц замужества, не на путешествия ли подбивала своего супруга чтобы, наконец, покинуть опостылевшую рутину, благолепие и спокойствие царских палат и снова, очертя

голову, врубиться в бестолковую, но радостную карусель событий, открытий и новых мест, которая для нее и была единственно возможной настоящей жизнью?

– Ну, и что? – уперев руки в боки и грозно насупившись, обратилась она к Змею сразу, как только преуспела. – Чего тебе от меня надо?

«Ешкин кот, и какой же ты громаднущий…» – тоскливо добавила она про себя, в первый раз получив возможность толком рассмотреть своего похитителя. – «С крестьянскую избу ведь, не меньше… Причем, с пятистенную… С терраской… И

шеи обхватом с корову… Если не с полторы… Такие не рубить – пилить надо… И не один час… Как же я тебя, родимого, ухайдакаю-то, а?..»

Бесстрастные желтые глаза с черными вертикальными щелями зрачков не дрогнув встретили ее взгляд.

Шея средней головы вдруг изогнулась так, что гребнястая землисто-зеленая башка оказалась вровень с лицом Серафимы и всего в полуметре от нее.

»…А зубы… Ё-муеё… Ну вот зачем вот им такие зубы…»

Змеиные глаза угрожающе вперились в отчаянно-шальные очи царевны.

– Слушай меня внимательно и запоминай, – медленно, с расстановкой заговорила голова, и Серафима непроизвольно содрогнулась от оглушительного злобного рыка. Каждое слово, вырывающееся из глотки Змея, было как удар его когтистой лапы – тяжелое, беспощадное и смертоносное.

– С сегодняшнего дня твое имя не такое, как было прежде. Теперь тебя будут звать

царица Елена Прекрасная. Я украла тебя по приказу царя Костея царства Костей. Он хочет жениться на тебе. Если ты хочешь, чтобы твои родичи были живы, то ты не скажешь царю, что ты – это не она. Ты меня поняла?

Серафима ожидала чего угодно, только не такого.

Глаза ее вытаращились, рот приоткрылся, и даже дар речи запропал куда-то, оставив вместо себя только туповатое:

– Че-во?!..

– Ты гуляла по саду вместе с царицей, – не обращая внимания на ее состояние, очевидно, привыкнув к такому проявлению людской сообразительности в ее

присутствии, продолжала Змея. – Значит, ты достаточно высокого рода, чтобы выйти замуж за царя. Как тебя зовут? Не то, чтобы это имело какое-то значение.

– С-сераф-фима…

– А кто ты?

– Жена царевича Ивана…

– Ты меня поняла, Серафима, жена царевича Ивана? – теперь царевну окружили с трех сторон уже все три головы. – Тебе не нужно повторять дважды? Если ты проговоришься, я сдержу свое обещание, так и знай. А теперь – полетели.

– Но подожди! Постой! – Серафима вскинула ладони к центральной голове, взывая к ее и ее товарок здравому смыслу. – Ведь я не похожа на Елену!

– Он не знает, как она выглядит.

– Но она красавица!

– Ему сойдешь и ты.

– Спасибо!

– Не стоит благодарности.

– Но я все равно убегу!

– Я буду лично тебя караулить. И если ты убежишь, то я тебя поймаю. Все. Полетели.

– Но послушай! Почему ты украл… ла… не саму Елену, а меня? Все ведь было бы гораздо проще! Еще не поздно вернуться и все исправить!.. – увидела царевна в

логике действий Змеи дыру, через которую вполне можно было бы выскочить и унести ноги и все остальное.

Этот простой вопрос неожиданно привел Змею в замешательство. Она моргнула всеми шестью глазами, отвела их и, Серафима могла поклясться, что если бы она была хамелеоном, она бы покраснела.

– Какая разница… – промямлила левая голова.

– Я не обязана тебе ничего говорить, – неуверенно фыркнула средняя голова.

– Хотя, может тебе это поможет пережить твою горькую участь, – вздохнула правая голова. – Я сначала действительно хотела похитить ее…

– …но, видишь ли…

– …она бы этого не перенесла…

– …ей вредно волноваться…

– …потому что она ждет ребенка.

– ЧТО???!!! – это известие вызвало реакцию едва ли не более бурную, чем

сообщение о своем предстоящем браке с каким-то маньяком под чужим именем. – Что, я хотела сказать? То есть, откуда ты знаешь?..

– Мы, Летучие Змеи, знаем такие вещи, – средняя голова снова взглянула царевне в глаза, но на этот раз без угрозы – скорее, сочувственно.

– И я не смогла забрать ее…

– …никогда бы не простила себе этого…

– …а ты шла отдельно от всех…

– …и вид у тебя был такой несчастный…

– …такой подавленный…

– …что я подумала, что хуже тебе уже не будет…

– …и забрала тебя. Вот.

– Ну, ничего себе!!!.. Ну, ничего себе!!!.. – казалось, Серафима не находила других слов. – Ну, ничего себе!!!..

Опять она из-за этой Ленки должна страдать! И кто только мог подумать, что та на сносях!..

Стоп, сказала она сама себе.

Все могли подумать.

Потому что все знали.

В последнее время с этой Еленой все носились, как с вамаяссьской вазой. «Царица, хорошо ли тебе, царица, удобно ли тебе, царица, не замерзла ли, царица, не упарилась ли, не хочешь ли того, не хочешь ли этого, царица то, царица сё…» Все знали. Кроме меня. А мне просто не сочли нужным сказать. Зачем? «Ох, уж эта ужасная Серафима…» Меня никто в семье Иванушки не любил. Что бы они не

говорили. Я всегда была там чужая. Да и самому ему я, такое впечатление, надоела. Вечно он чем-то занят, находит десяток нелепейших отговорок, лишь бы не проводить время вместе… Мне скоро придется в комнате его портрет повесить, чтобы не забыть, как он из себя выглядит! Летопереписи у него… Инвентаризация хроник… Наверное, вздохнул с облегчением, когда узнал, что меня эта гадина утащила. Избавился от лишней головной боли… Да от такой жизни хоть к Костею в жены – и то малиной покажется!..

Где-то в глубине своей смятенной, растерянной души Серафима понимала, что возводит страшную напраслину на Ивана, но ничего не могла с собой поделать – уж больно все оказалось внезапно и очень плохо. И если действительно суждено ей будет провести остатки дней замужем за этим костлявым царьком (конечно, она сильно надеялась, что это будут остатки ЕГО дней, но кто знает), то думать и помнить о том, что Иван и вправду любил ее и теперь места себе не находит, было бы уж совсем невыносимо. Расслабляться нельзя. Надо быть собранной, готовой в любую минуту бить или бежать, что бы ни говорила эта змеюка.

Ну, царишка недокормленный, ты еще двадцать раз пожалеешь, что связался с царским домом Лукоморья.

Ну, держись.

И Серафима упрямо сжала губы, прищурилась, как в поисках цели, и обвела взглядом все три башки, с сострадательным выжиданием наблюдавшие за ее мыслительным процессом, слишком ясно, видно, отражавшимся на ее побледневшем и враз осунувшемся лице.

– Полетели, – кивнула она.

Чудовище взмахнуло крыльями размером с крестьянский огород.

– А послушай, Змея, – вдруг пришел в голову царевне неожиданный вопрос. – У тебя имя какое-нибудь есть? Как тебя звать-то?

Крылья замерли. Головы переглянулись, и одна из них, потупившись, ответила:

– Змиулания… Можно Лана…

– Серафима… Можно Сима, – вымученно улыбнувшись, еще раз представилась она.

Конечно, «Сеня» ей нравилось больше, но так ее никто не называл, кроме Иванушки, и делить воспоминания о нем с первой встречной рептилией ей не хотелось.

Змиулания осторожно подняла ее с земли и взмыла в воздух.

– Да ты не расстраивайся так, – пока одна голова прокладывала курс, две крайние

склонились к ней. – Может, все еще не так плохо. Может, он тебе еще понравится…

Последнее предположение даже в исполнении Змеи звучало фальшиво, как фагот из водопроводной трубы.

– Как он хоть выглядит-то? – вздохнула Серафима.

– Х-хорошо выглядит, – несколько растеряно заверила ее правая голова. – Красивенький. Невысокий такой…

– Старенький, – сообщила левая голова.

– Тощенький… – подсказала правая голова.

– И блондин. Только лысый… – добавила левая голова.

– И одноглазый, – вспомнила правая.

– И, по-твоему, это – красивенький?! – от изумления Серафима чуть не вывихнула

свои собственные глаза, стараясь посмотреть одновременно в две пары змеиных очей, находящиеся по разные стороны от нее. – По-твоему, это – «хорошо выглядит»?!..

– Н-ну, д-да, – нерешительно подтвердила правая голова. – А что тебе конкретно в нем не нравится?

Царевна от такого вопроса даже ненадолго задумалась.

– Ну, во-первых, у него всего один глаз!..

– Зато зуба два, – тут же парировала левая голова.

– Что «во-вторых»? – спросила правая голова.

– Да нет… Какое уж тут «во-вторых»… – разговаривая, скорее, с собой, пожала истерично плечами Серафима. – Все в порядке. Красотулечка. Блондин. Два зуба – глаз один… Лысый, зато тощий…

Змиулания, похоже, обиделась:

– Что ты имеешь против лысых и тощих? Это несправедливо! Человек не может отвечать за то, как он выглядит!

Серафима хотела возразить, что у Змеи несколько устаревшие понятия о справедливости и здоровой пище, но решила сосредоточиться на первом пункте.

– Против просто лысых и тощих я ничего не имею! Ты бы видела моего отца! Но я имею против лысых и тощих, которые приказывают другим воровать для них людей! Кстати, почему ты это делаешь?

– Что – это? – уточнила Змиулания.

– Все это! – обвиняющим тоном объяснила царевна. – Меня украла! Что мы вообще

тебе сделали?! Почему ты его слушаешься? Тебе это нравится? Ты с ним заодно, да?

Змиулания была первым живым существом, продемонстрировавшим миру, что можно одновременно смутиться, возмутиться и разозлиться.

– Твое-то какое дело!!!..

И дохнула огнем.

Вершина горы внизу превратилась в кратер с быстро остывающей каменной жижей.

Но Серафима не испугалась.

Вернее, испугалась не настолько, чтобы прекратить допрос.

– Не мое дело это было, пока ты меня не унесла! А сейчас – чье же еще, как не мое?

Змиулания задумалась всеми тремя головами, вздохнула и неожиданно тихо сказала:

– Не думай об этом, Серафима. У тебя скоро будет по горло своих забот. И не спрашивай меня больше об этом. Пожалуйста.

Царевна хотела что-то возразить, но, услышав от Змеи «пожалуйста», удивилась настолько, что не стала.

Своих забот у нее, судя по рассказу ее похитительницы, действительно будет невпроворот. И до прибытия надо обдумать стратегию.

То, что ей предстояло, обещало быть еще более длительным и бессмысленным, чем игра в преферанс по переписке.

– Генерал Кукуй, – громко представился он, и от его рыка отшатнулась даже Змея.

– Следуйте за мной.

Наверное, он ожидал слез, обмороков, истерик, или, на худой конец, возражений и

пререканий, но все это Серафима берегла для другого зрителя, и поэтому удостоила генерала только колючим, как лезвие стилета, запоминающим взглядом, от которого он даже сбавил громкость на полутон и больше к ней не обращался.

Впрочем, может, это Костей приказал ему не трепаться шибко, подумала Серафима, и

решила больше не делать пока выводов, а просто идти в окружении его безмолвных и бесстрастных, не в пример своему командиру, солдат.

Серые шершавые стены замка медленно надвигались на нее. Замка, который уже знал, что станет ее тюрьмой, и теперь абсолютно безразлично взирал на нее черными пятнами зарешеченных окон, ожидая ее приближения.

Так и надо.

Надо быть холодной, безразличной и непроницаемой, как камень.

Нет, как лед.

…Царь Костей сделал шаг навстречу пленнице и наткнулся не на стену – на многокилометровую толщу ископаемого ледникового льда ее спокойных серых глаз. Полк огнеметчиков, популяция Змеев на пике демографического взрыва, мировой пожар – ничто не смогло бы выжать из них даже самую малую каплю сочувствия или снисхождения.

– Кто бы вы ни были, милейший, я требую, чтобы вы немедленно приказали вашему домашнему животному отнести меня обратно в Лукоморье, к супругу моему царю Василию, – ровным голосом без тени эмоций произнесла Елена.

– Меня зовут Костей. Я – царь царства Костей, и Змея принесла тебя сюда по моему приказу, ты правильно поняла, Елена. Куколка ты моя лукоморская…

– Матрешка, что ли? – брезгливо, сверху вниз не только в буквальном, но и в переносном смысле глянула на него пленница.

Пересилив невесть откуда накатившую на него робость, Костей упрямо сжал тонкие губы, сощурил единственный глаз, не в силах отвести его, и сделал к предмету своей мечты еще один нерешительный шаг.

Надо вспомнить ту речь, которую он заготовил еще неделю назад.

Все вылетело из головы.

Какая она красивая…

– Ты станешь моей женой, хочется тебе этого, или нет. Ты – часть моих грандиозных планов, и твое согласие или несогласие не имеют никакого значения. Все решено. Снежинка упала на вершину горы. Скоро лавина поглотит весь мир, – механически, не отводя глаз от лукоморской царицы, произнес Костей, и сам не узнал собственного голоса – хриплого, срывающегося, неживого.

Так же ее можно напугать!..

Тем лучше.

Какая она неприступная!..

– Меня не интересуют прогнозы погоды, – настал черед Серафимы щурить глаза-бойницы, и Костей с замиранием сердца почувствовал, что обещанная им лавина – всего лишь жалкая кучка снега на детской площадке по сравнению с глобальными катаклизмами, предрекаемые ее ледяным взором. – И я не помню, чтобы мы пили на брудершафт. А, кроме того, у меня есть муж, и я не буду выходить замуж за какого-то сельского

короля хрящей, или как вас там, со способностями к дрессуре. Выступайте в цирке, милейший, если вам не хватает внимания. А я покидаю вас.

И, не дожидаясь реакции со стороны хозяина, Серафима развернулась и величаво поплыла к выходу.

Он не знал, что она начала отсчет.

Раз.

Два…

– Нет, постой!..

Костей едва успел остановить сам себя, чтобы не побежать за ней вслед как

последний смертный, махнул рукой – и двери зала захлопнулись с раскатистым гулом.

– Стой, тебе говорят!..

И невидимая сила развернула своенравную пленницу, подхватила ее и усадила на

грубый деревянный стул с подлокотниками, который все в этом замке гордо называли креслом.

– Нет, ты выслушаешь меня до конца, строптивая женщина!.. – яростно кинулся к ней царь.

– Если вы действительно хотите, чтобы я вас выслушала перед тем, как уйти, возьмите на себя труд запомнить, что ко мне надо обращаться «ваше величество» и говорить «вы», – снизошла презрительно Серафима.

 

МА-А-А-А-МОЧКИ РОДНЫЕ!!!..

ПОМОГИТЕ!!!..

– Ты… вы не уйдете! – начал было и быстро, к собственному смущению, исправился Костей и отступил на несколько шагов. – Этот замок вы покинете или моей женой,

или тру… или не покинете его никогда! Возврата к прошлому нет! Наша женитьба – только первый шаг к моему будущему величию. Я слышал, у те… у вас множество совершенно ненужных родственников – это проблема решаемая. Можете считать, что их уже нет. И это будет последняя преграда между мной и этим вашим Лукоморьем.

Да, я гений вселенского масштаба, и мне мало этого затхлого царства на задворках Белого Света – я хочу обладать всем миром. И обязательно буду. Вы и я будем его единоличными правителями. Моей магии в сочетании с запасами людей и сокровищ Лукоморья никто не сможет противостоять! Я стану всесильным! Под моим натиском падет все Забугорье – Вондерланд, Шантонь, Лотрания – а потом и весь мир! Так что, я предлагаю вам стать женой владыки мира. «Ваше величество» будет звучать для вас унизительно. Мы придумаем новое звание, от которого будут трепетать народы и континенты. Все и всё будет лежать у ваших ног. Власть, слава, богатство – всё! Выбор за вами… Не то, чтобы он у вас был, – после короткой паузы опомнился, устыдился своей пламенной речи и уточнил царь, тут же потупив очи.

Пока Костей говорил, лицо Серафимы медленно превращалось в маску холодного внимания, рядом с которой выражение змеи за секунду перед броском показалось бы рассеянной мечтательной улыбкой.

Как бы ни ойкал вечером Иванушка, что бы не ворчала на примерках Елена, а хороший метательный нож в рукаве никому и никогда еще не помешал.

Костей услышал шаркающий шорох парчи, поднял глаз, но не успел ничего понять, как из руки царицы вылетела стальная молния и ударила его прямо в горло.

И отскочила.

Узкие губы царя растянулись по направлению к ушам. Возможно, он имел в виду улыбку.

– Я забыл сказать вам, Прекрасная Елена. Я бессмертен, а значит неуязвим…

– Что, совсем?!..

– Да, моя царица. И я бы охотно пережил еще несколько покушений на мою жизнь, лишь бы увидеть на вашем прекрасном личике хоть какое-то выражение, отличное от равнодушия и пренебрежения.

– Что, совсем-совсем неуязвим?! – Серафима напрочь позабыла о своей нелегкой роли и судьбе, вскочила со стула и быстро подобрала нож.

Так настоящий герпетолог, укушенный змеей, вместо того, чтобы кричать и бежать за противоядием, хватается одной рукой за змеиный хвост, другой – за свою записную книжку и радостно начинает описывать новый, неизвестный ранее вид, называя его именем своей возлюбленной.

Бессмертие? Да вы просто не с той стороны брались за дело.

– А так? А так? А так?.. – она несколько раз попыталась воткнуть нож в различные части тела Костея – под разным углом и с разным усилием, но с одинаковым неуспехом. – Что, ты совсем ничего не чувствуешь?

– Н-нет… – лицо Костея вытянулось, как вамаяссьский сарафан после стирки, и, казалось, он просто впал в ступор от такого поворота событий.

– Н-ну-к-ка, а так? – и она зашла ему в тыл и попыталась свернуть ему шею.

– Н-нет…

– А так?.. – дубовый стул обрушился на пошедшую кругом голову Костея.

– Н-нет…

– А так? – щипцами был принесен переливающийся жидким пламенем черно-красный уголек из камина и приложен к Костеевой груди рядом с таким же алым камнем на золотой цепи.

Одежда начала тлеть, но Костей даже не дрогнул.

– Н-нет…

– Хм… Тяжелый случай… – поскребла в венце Серафима. – А если в окошко выбросить? Что-нибудь сломается?

Этот вопрос поставил в тупик даже Костея.

– Н-нез-знаю… М-меня никто еще не выбрасывал в окошко…

– Подходи, – царевна решительно ухватила его за рукав и потянула в указанном направлении. – Решетку щас снимем. Какой тут у нас этаж?

– П-пятый… Но Елена!.. Что ты делаешь!.. Я не собираюсь прыгать ни в какое окно! – кажется, царь Костей потихоньку начал возвращаться в себя.

Серафима остановилась.

– Жаль. Хм-м-м… Что у нас остается? Из большого лука стрелять? Травить? Раздавить под прессом? А, во, точно! – и она завертела головой по сторонам. – У тебя тут чана с водой не найдется?

– Зачем?!..

– Попробуем прекратить доступ воздуха в организм, – с видом и авторитетом Великого Магистра на показательных выступлениях в собственной лаборатории пояснила раскрасневшаяся от усилий царевна.

– Но Елена!.. Елена!.. Елена!.. – Костей от растерянности и смятения не находил других слов. – Елена!.. Я теб… вас совсем не такой представлял!..

– Что?

Через пелену экспериментаторского духа до Серафимы, наконец, дошло, что она рискует выдать себя с головой и через это подвергнуть опасности ничего не подозревающих – пока – Ивана, царя, царицу и эту сухую мозоль Елену. Она поспешно отдернула руки от своего пояса, при помощи которого, за неимением под

рукой воды, хотела проверить, не удастся ли прекратить доступ воздуха в организм более простым путем, и сделала вид, что просто хотела его поправить.

Маска снисходительного равнодушия с некоторым усилием согнала с лица испуг и разочарование.

– Извините, милейший, – слегка выпятив нижнюю губу, процедила царевна. – Кажется, я несколько увлеклась.

Ни дать, ни взять – светская львица всех королевских дворов Белого Света. Какие эксперименты? Вам показалось, милейший.

Но царя теперь было не сбить с толку.

– Я думал, что похищаю царицу, а вы… вы… Вы оказались самоуверенная… коварная… безжалостная…

Серафима почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног в неизвестном направлении, не сказав последнего «прости».

Прощай, Иванушка…

Я не хотела…

– Вы не смеете так разговаривать с беззащитной девушкой!..

– Кажется, вы утомились, – Костей тоже попытался казаться безразличным, но продемонстрировал только то, что его не взяли бы даже в сельскую самодеятельность. – Вас проводят в ваши покои. Там вы отдохнете и переоденетесь к ужину.

И он сделал то, чего не делал никогда в жизни.

Он поклонился.

Впрочем, еще одну вещь, которую он тоже не делал никогда в жизни, он совершил еще несколько минут назад.

Костей влюбился.

Повинуясь приказу царя, угрюмые солдаты в черном проводили Серафиму такими же угрюмыми коридорами, только в сером, до места ее заключения – одной из многочисленных башен – кряжистых, массивных, уходящих в небо бастионов, построенных чтобы встретить и пережить не один десяток осад, землетрясений и, как минимум, парочку концов Белого Света в придачу.

По дороге царевна подвела краткие итоги первой встречи и пришла к неутешительному выводу, что ее похитил колдун, который, к тому же, бессмертен, что над Лукоморьем вообще и всеми ее родичами по линии Иванушки – в частности нависла страшная угроза, предотвратить которую она была не в силах, и что ни предупредить их, ни бежать отсюда невозможно.

Оставалось только отдаться на волю судьбы и ждать, что та уготовала для нее далее.

Ну, а раз так, то надо было постараться сделать так, чтобы ее краткое (она все еще надеялась) пребывание здесь запомнилось всем и надолго.

Особенно ее самозваному женишку.

Если это закончится плохо для нее – что ж.

Тем лучше.

В семнадцать лет все в глубине души знают, что они бессмертны, а проводить вечность в компании этого недокормленного царька ей отнюдь не улыбалось.

Поэтому тактику Серафима выбрала простую: помирать – так с музыкой.

Несколько идей на этот предмет у нее уже были, остальные должны были представиться по ходу действий.

Неизвестно, планировал ли Костей запугать свою пленницу, подавить волю к сопротивлению, убить всякую надежду на избавление, или просто не оставить под открытым небом, выбирая для нее эти палаты – серые, холодные и корявые, с закопченным, забывшим что такое огонь, камином, буйством паутинных кружев под высоким, но давящим своей серостью и корявостью потолком, и таким слоем пыли на антресолях единственного шкафа, что его можно было видеть, не вставая на стул.

Добился он только того, что раздражение царевны, и без того решившей идти вразнос, достигло того уровня, когда выбивает клапана, срывает манометры, а сам котел находят на центральной площади.

Причем соседнего города.

Взрыв произошел, когда она узнала, что охранять ее действительно поручено Змее, которая будет жить в смежной светлой комнате наверху с огромным, во всю стену, окном, хоть и незастекленным. И это при том, что на ее уровне – только три жалких, стесняющихся своего существования узеньких окошка-бойницы, и то два из них во двор.

– Я, царица Лукоморья, дочь царя Стеллы… одного из царей Стеллы, но это не важно! – не буду жить в одном помещении с неуправляемым чешуйчатым животным! И мне не нравятся эти каморки! Мне не нравится эта башня! Мне не нравится этот замок! И я требую окон в моих комнатах! Много! И штор на них! И нормальной мебели, а не этих ваших ящиков из-под гвоздей! И шкафов для всего этого вашего тряпья, которое в Лукоморье не стала бы носить даже прачка!..

Ошарашенные таким натиском солдаты вытянулись во фрунт, прижались к стене и молча вытаращились на разошедшуюся Серафиму.

– …Что это, по-вашему, а? – развоевавшаяся царевна ткнула в нечто серо-коричневое, наклеенное на стены, и поэтому имевшее шансы быть обоями. Хотя в прошлой жизни оно наверняка было самой дешевой упаковочной бумагой в мясной лавке. – Что это, я вас спрашиваю, а?

– Не можем знать! – в один голос рявкнули солдаты.

Свои ограниченным умруновским мозгом они понимали, что человек, который способен на них орать с таким самозабвением, не может быть никем иным, как командиром. А на вопросы командиров гвардейцы отвечать были приучены. К тому же, они действительно первый раз в жизни видели обои, которые их правитель, в великодушном порыве обустроить шикарные апартаменты для своей будущей супруги, приказал наклеить в этих комнатах.

Для всего остального замка это было неслыханной, немыслимой роскошью, необъяснимым излишеством, о существовании и назначении которого никто не мог даже начать догадываться.

Для Серафимы это было поводом начать разведку боем.

– Ах, так?! – она воткнула руки в боки, сжала губы, прищурила глаза и поперла грудью на солдат. – Тогда немедленно сдерите ЭТО со стен! Я ни секунды более не буду находиться в одной комнате с ЭТИМ, что бы это ни было!!! Быстро!!!

Приказы командования не обсуждаются.

И через десять минут гвардейцы стояли по колено в рваной, пахнущей вторсырьем и

сыростью бумаге, большей частью и так добровольно отвалившейся с серого гладкого камня.

– Что вы тут накидали?! Свинарник развели! Немедленно выбросьте это!!!

– Куда? – сосредоточенно посмотрел на нее один умрун.

– В окно!!!

Сначала генерал Кукуй обеспокоился долгим отсутствием почетного эскорта, отряженного проводить Елену Прекрасную до ее места заключения. За ним старший советник Зюгма озаботился непонятной кучей отвратительных клочьев бумаги во дворе. Потом оба они застали врасплох и смутили царя, рассуждавшего в уединении в банкетном зале над неразрешимой проблемой этикета – стелить ли на стол скатерть, или просто приказать поставить тарелки на том его конце, частое использование которого было еще не так заметно.

Усилиями совместного логического мышления они скоро пришли к одному выводу, и все трое, сначала степенно, а потом – вприпрыжку, прибыли к месту заключения их лукоморской пленницы.

Едва успев открыть дверь, они были тяжело поражены в самый центр обоняния большой затхлой подушкой.

Вошедшая в раж Серафима не стала дожидаться, пока визитеры представятся – она била на звук, и такое удачное попадание стало приятным сюрпризом.

Маленькое вонючее облачко лысых слежавшихся перьев и испревшего пуха окутало первые лица царства Костей и быстро облепило их, а остатки осели под ногами.

– Ф-фу…

– Чхи!..

– Елена!.. Что все это значит? – несмотря на титаническое усилие Костея этот вопрос прозвучал не угрожающе, а жалобно.

Даже бессмертный гений зла, облепленный перьями, не может выглядеть угрожающе по определению.

– Ах, это вы, милейший! – Серафима моментально сложила черты лица в уже отрепетированную и зарекомендовавшую себя гримасу холодной брезгливости. – Я навожу здесь порядок. Не думаете же вы, что если вы похитили меня из родного

дома при посредстве вашей отвратительной рептилии, то я буду обязана жить в этой убогой конуре, куда вы сочли возможным меня заточить!

– Все похищенные царицы живут там, куда их заточают!.. – возражение Костея прозвучало как оправдание.

– Я – не все! Я – Елена Прекрасная! А в таких свинских условиях у вас не стала бы жить даже крошечка-Хаврошечка!

– Но это – самые лучшие апартаменты! Здесь даже есть… были обои!

– Обои! Ха! Вас обманули, милейший – обои должны быть из шелка, а не из промокашки!

– Что?!..

– А эта пыль, грязь, паутина! Вы, верно, собирали их по всему замку специально к моему прибытию? Хорошо, что тут хоть были тряпки…

– Где мои гвардейцы? – воспользовавшись замешательством своего повелителя, из-за его спины выглянул генерал Кукуй.

– Гвардейцы? Моют пол, сматывают паутину и выгребают пыль. Если вы пришлете еще человек десять, им тоже найдется занятие, генерал.

– Да кто вам…

– И, кстати, вам кто-нибудь говорил, что вы – единственный в мире человек, которому не идет черное? На вашем месте я бы внесла в ваш костюм свежую струю

цвета – вы бы смотрелись тогда более эстетично. Если вы будете хорошо себя вести, я обещаю подумать над этим вопросом и дать вам свои рекомендации.

– Что?!..

– Но тут не было никаких тряпок! – настал черед Зюгмы подхватить выпавшее из рук товарищей знамя. – Я лично готовил эти покои к вашему… появлению! Здесь были только наря… Гром и молния! Наряды! Я лично заказывал их портнихам в городе! Платил… обещал заплатить золотом!.. Они шили их два дня!.. Мои наряды!.. Ваши наряды!..

– Скорее, ваши, чем мои, – елейно улыбнулась советнику Серафима. – Я такое не

ношу. И никто не носит. Уже лет семьдесят. Так что, вы должны быть довольны, что им нашлось хоть какое-то применение, кроме протухания в шкафах и прокормления моли.

– Что?!..

Костей вдруг с ужасом понял, что все идет не так, как должно, что инициатива им была только что потеряна во второй раз, а, вернее, и не находилась с раза прошлого, и что он стал свидетелем невообразимого еще несколько часов назад конфуза двух своих первых помощников.

Конечно, от этого можно было отмахнуться, но самым главным было то, что ОНИ стали свидетелями конфуза ЕГО.

Конечно, он-то это переживет…

Взяв эту мысль на заметку, он взмахнул рукой по направлению к двери:

– Зюгма, генерал – можете идти. И заберите своих… солдат.

Слово «умрунов» чуть привычно не сорвалось с его языка, но он вовремя спохватился – Елене рано еще было знать это. Пока с него было достаточно проверки его бессмертия и превращения в руины самых роскошных покоев замка.

Слово царя, даже сказанное вполголоса, было законом.

Пока.

И оба придворных мужа и умруны, без лишних напоминаний, побросав все дела, быстро, как вода из решета, исчезли.

Костей остался с пленницей наедине.

Несколько секунд ему понадобилось на то, чтобы вспомнить, что это он, а не она хозяин этого замка, этой страны и – очень скоро – станет хозяином Белого Света, сообразить, как такие люди должны разговаривать со всем остальным миром и придумать первую фразу, которая недвусмысленно демонстрировала бы все вышеизложенное.

Наверное, это была очень запоминающаяся и емкая фраза – сейчас мы этого уже не узнаем.

Потому что, воспользовавшись замешательством противника, Серафима решила углубиться на его территорию.

– Смотрите! – трагично вскинув брови домиком, обвела дрожащей рукой она картину разрушения вокруг, медленно начинающую вырисовываться из оседающей пыли. Любой вражеской армии, чтобы добиться такого, пришлось бы поработать в три смены как минимум два дня. – Посмотрите, что вы наделали!

 

– Я???!!!..

– Да, вы! Это произошло по вашей вине! Неужели унижать и оскорблять несчастную

девушку, и без того грубо и внезапно похищенную вами из родного дома, доставляет вам удовольствие?!..

В другое время Костей без раздумья ответил бы утвердительно, но теперь что-то ему нашептывало, что наставала пора пересмотреть систему ценностей.

Но некоторые люди предпочитают до конца отрицать очевидное.

– Да, сударыня, – он твердо сжал губы и вперился единственным оком в переносицу

пленницы, потому что так и не смог решить, в какой именно глаз собеседнику лучше смотреть. Как бык, который видит перед собой матадора, помахивающего красным плащом, и верит, что чтобы сравнять его с землей, надо всего длишь хорошо разбежаться, он был не в силах оставаться на месте. – Это ВЫ устроили тут разгром, и ВЫ будете продолжать здесь оставаться, нравится вам это, или…

– Нет. Меня вполне бы устроили эти покои, если бы не пыль, – матадор, сделав изящный поклон, отступил в сторону. – Видите ли, я не выношу пыли. Я выхожу из

себя. Но если с этим ничего нельзя поделать даже при помощи магии… Извините, я

не хотела вас обидеть, я понимаю, что у каждого чародея – свои ограничения, пара отработанных эффектных трюков, за которыми стоят годы упорного труда…

За спиной у пижона в красном плаще оказалась яма. Но бык, даже провалившись туда со всеми рогами и копытами, так и не понял, что произошло.

– Трюков? – презрительно перекосившись, выплюнул это слово Костей. – Ограничения? У меня нет ограничений! Смотрите, вздорная женщина!

Серафима быстро решила, что за «вздорную женщину» отыграется позже, и стала смотреть.

Костей, победно ухмыляясь, провел рукой, как будто стирая что-то со стекла, на груди его вспыхнул алым огнем камень, и вся пыль и паутина исчезли из комнаты, как будто их там никогда и не было.

– Смотрите!

Стены покоев на глазах оделись в черный шелк.

– Смотрите!

Шелковое черное платье приобрел и потолок.

– Смотрите!

Кровать покрылась таким же шелковым покрывалом, по которому тут же разбрелась отара упитанных подушек в наволочках из – угадайте! – черного шелка.

Серафима перед следующим превращением успела заключить с собой пари, чтО покроется в черный шелк следующим ходом, и сама же себе проиграла, потому что

предположить, что черным шелком можно покрыть пол, не хватило воображения даже у нее.

Камень на груди царя стал медленно меркнуть.

– Трюки! Годы! – высокомерно хмыкнул Костей и торжествующе глянул на пленницу, ожидая увидеть восхищение, благоговение, изумление, но наткнулся на задумчивый оценивающий взор.

– Искусство ваше вельми необычайно есть, – перешла на старолукоморский почему-то Серафима. – Но не кажется ли вам, царь, что черный для жилой комнаты будет несколько мрачноват?

Костей в недоумении уставился на нее. С его точки зрения «мрачновато» было не недостатком, а комплиментом.

– Я бы сказала, цвет морской волны сейчас чрезвычайно модный, – так же медленно продолжала думать вслух царевна. – Но я понимаю, что, наверное, это слишком сложно…

– Сложно? – фыркнул Костей. – Нет ничего проще!

Текучий жест рукой, вспышка камня – и Серафима ощутила себя на дне морском.

– От такого количества этого цвета у меня начинается морская болезнь! – синхронно с комнатой позеленев, простонала она. – Давайте попробуем золотой!..

Снова жест, вспышка…

– Нет, столько золотого – пошло! Пожалуй, лучше светло-синий, с ненавязчивым набивным рисунком… Нет, зачем вы покрывало с подушками сменили – там золотой был вполне к месту!.. Ах, не надо было обратно переделывать, раз уж сменили! Я думаю, белый с голубыми цветами будет самое то… Костей, ну разве, по-вашему, кактус – это цветок? И, тем более, где вы видели голубые кактусы? Когда я говорила «с цветами», я имела ввиду что-то вроде розочек… Ну, и что, что голубых роз не бывает! Их не бывает гораздо чаще, чем голубых кактусов!.. И они должны быть вытканы на шелке, а не нарисованы, фи, это же ширпотреб!.. –

мысленно поблагодарив Елену Прекрасную за столь ненавидимые ей часы, проведенные в лавках с тканями, Серафима сконцентрировалась, обвела проворным взглядом комнату и с новым вдохновением продолжила:

– …Нет, это не все. Если вы не хотите устроить здесь пожар, нужно заменить факелы в кольцах на стенах на люстру под потолком… Нет, не такую! Свечей должно быть больше!.. Нет, еще больше! В три яруса!.. И хрусталя… И золота…

А сами свечи синие… Нет, бежевые… Нет, белые… Или лучше синие?.. Ну, ладно, давайте оставим морскую волну. Ну, и что, что у нас не было морской волны на свечах? Сейчас будет, вы же великий маг!.. А чтобы потолок не загорелся, его нужно поштукатурить и покрыть лепниной… Ой. Что это?.. Лепнина? Как вы ее представляете? Костей, вы не представляете, что такое потолочная лепнина!

Современная потолочная лепнина – это когда в центре располагается художественная группа из цветов, орнамента, животных или листьев растений, а по периметру потолка…

«Спасибо тебе, Елена, и за визит штукатура».

– …А, кстати, у нас еще остались межкомнатные двери, оконные рамы, и сами три

комнаты, и дизайн у них должен быть разный, но гармонирующий… И мебель. Так…

Пожалуй, начнем с портьер. Как насчет зеленого? Нет, еще зеленее… Еще чуть-чуть… Нет, в первый раз было лучше… Или лучше розовый?.. Нет, все-таки, давайте оставим зеленый, который был в третий раз… Нет, лучше в первый… Что с вами, вам плохо?

Лицо самого царя уже можно было использовать в качестве эталона цвета «зеленый номер раз». Он стоял, покачиваясь, бледно-зеленого оттенка, и слабо-розовая искорка нервно мигала где-то далеко в глубине его алого еще несколько часов назад самоцвета.

– Д-да… – едва ворочая языком от усталости, проговорил Костей и навалился на сине-белую шелковую стену. – Н-наверное, съел… что-нибудь… Такое ощущение, будто лично вывернул весь Белый Свет… наизнанку…

– Это ничего, – многообещающе улыбнулась ему Серафима. – Вот поужинаем, и

продолжим с комнатами и коридорами. У нас замечательно получается. Только вот…

– Что? – испуганно встрепенулся царь.

– Да нет, ничего… Просто мне пришло в голову, что в комнате обязательно должны

быть ковры. Только я еще не придумала, какие. Давайте начнем с шатт-аль-шейхских с геометрическим рисунком, что-нибудь этакое, с кистями, ворсистое, но износоустойчивое… Нечто бежево-голубое я себе представляю, только в сиреневых

тонах… Или красно-зеленое… Или желто-белое… Или серо-буро-малиновое… Нет. Что-то не так. Что-то мы не правильно делаем, а что – не могу понять. В голову ничего не идет абсолютно. Я вот все думаю, может мы в самом начале ошиблись? Может, зря мы от золотого отказались?.. Давайте попробуем вернуть все как было после морской волны…

– Нет!!!..

Костей, собрав последние силы, выскочил в коридор и захлопнул за собой дверь.

Ужин на одну персону молчаливый солдат в черном принес Серафиме в покои.

Осторожно понюхав горку склизкой перловки, выглядывающую из-под куска недожаренного мяса – царский ужин – царевна пришла к выводу, что если бы Костей

хотел ее отравить, то специально добавлять что-либо в это меню у него не было бы необходимости. Но и терпеть голод у нее сил больше не было. Поэтому осторожно отъев ровно столько, сколько требовалось, чтобы притупить его и мысленно сделав в списке дел на завтра пометку напротив пункта «Казнить шеф-повара», она решила приступить к подробному осмотру места своего заточения.

Дверь в коридор, запертая снаружи на засов, не открывалась, но этого Серафима от нее и не ждала. Осторожно выглянув из окна, она пришла к выводу, что до земли

тут метров двадцать и что при необходимости она сможет в него протиснуться. Если

сильно выдохнет. И не будет до этого есть недели три. Простукивание стен тоже не принесло ничего утешительного – полное отсутствие потайных лестниц и скрытых переходов. Безобразие. Кто только строит такие замки. Чтоб их вот так же засадили когда-нибудь.

Возможно, тот факт, что проектировщик этого замка провел остаток своих дней – а

конкретней, три тысячи двести четыре – запертый именно в этих покоях и пришедший экспериментальным путем точно к такому же выводу, слегка бы утешил безутешную царевну, но она об этом не знала.

Оставалась неисследованной только лестница наверх.

В покои Змиулании, или в змеюшник, как она их мысленно называла.

Царевна прислушалась: сверху не доносилось ни шороха, ни звука, но она почувствовала, что Змея была там. Слишком настороженной, и даже испуганной была тишина.

Ну, что ж.

Попытаем счастья еще раз.

Змея производила впечатление человека, с которым можно договориться. Одним врагом меньше – также хорошо, как одним союзником больше.

И Серафима решительно ступила на первую ступеньку и сразу поняла, с чего ей надо было начинать испытание Костея на прочность.

С новой пары обуви.

Змея наверху ее уже ждала. Она лежала на голом каменном полу, свернувшись вокруг хода, ведущего вниз, и все три пары желтых, светящихся в темноте глаз буравили полутемный проем.

– Ну, как прошел первый день? – задала она вопрос сразу же, как только голова Серафимы показалась на свет луны.

– Восхитительно, – раздраженно фыркнула царевна. – Все как ты говорила. Только кое-кто меня забыл предупредить о нескольких мелочах, вроде его бессмертия, его магии и его намерении покорить весь мир, начав с Лукоморья. И о его кровожадных планах в отношении моих родственников. А так – просто прекрасно. Замечательно. Чудесно. Я в экстазе.

Змея завозилась, отвела взгляды и хмуро отозвалась:

– Это все равно не имеет значения.

– Как это не имеет?! Что значит – не имеет?! Очень даже имеет!!! Послушай, ты, как там тебя… Змиулания. Ты что – с Луны свалилась? У тебя что, сроду не было никаких родных там всяких, любимых и просто друзей? Ты что, деревянная? А вот тебя бы на мое место – что бы ты тогда говорила и делала, а?!

– Мне и на своем месте хорошо, – насупилась Змея. – А до моих родственников тебе нет никакого дела! Как и мне – до твоих. Мне вообще ни до кого нет дела!

– Если бы тебе вообще ни до кого не было дела, ты бы выкрала Елену, как тебе заказывали, а не морочила головы всем! Змиулания, ну ты же не такая!

– Не какая еще это? – прищурилась Змея.

– Не такая злобная и бесчувственная, какой хочешь зачем-то казаться! Я же вижу! Да, я не могу сказать, что знаю про Змеев-Горынычей все, но то, что я знала, имеет с тобой очень мало общего! Чтобы не сказать, вообще ничего! Вот про кого сказки-то писать надо!

– Какие еще сказки? – даже в темноте по выражению морд Змиулании было видно, что если бы она решила наконец, у виска какой головы покрутить когтем, она бы покрутила.

– Хорошие! Со счастливым концом! Я видела голубей более кровожадных, чем ты! Какие общие дела могут быть у тебя с этим чахлым незадохликом? Скажи мне честно

– ты любишь его, или просто уважаешь?

– Да я его ненавижу!!! – кипящим гейзером вырвалось у Змеи разъяренное трехголосое шипение.

От неожиданности Серафима отпрыгнула и чуть не споткнулась о ее хвост, но вовремя схватилась за змеиный гребень на боку и устояла.

– Смотри: ты не любишь и не уважаешь этого хорька с манией величия, но все же готова для него в лепешку расшибиться, – она цепко оглядела все три морды, на всякий случай пытаясь угадать, какую реакцию ей ждать на этот раз. – Что остается? Змиулания, ты его боишься…

– Я не боюсь его!!! – Змея вскинулась, взвилась, яростно распахнув крылья, огонь вырвался из ее пастей и превратил камень под ее ногами в раскаленную добела лужицу. Царевна, сбитая потоком воздуха от крыльев, кубарем скатилась вниз по лестнице и растянулась на последнем подарке Костея – психеделическом лохматом ковре – полностью пропав в его ворсе.

– Коза трехголовая!.. – ругалась она, вскакивая на ноги, путаясь в подоле и ворсе, падая и снова вскакивая. – Ничего мы не боимся! Только кричим мы об этом шепотом почему-то!

Перепрыгивая через две ступеньки и на ходу давая себе клятву на следующий день

стрясти с Костея или, на худой конец, с его советника целый шкаф туфлей, ботинок, сапог и прочих тапочек, Серафима снова помчалась вверх.

– Извини, я не хотела… – Змиулания ее уже ждала. Опущенные полуприкрытые глаза тускло светились в темноте мягким желтым светом.

– Чего? – уточнила Серафима, хоть и не рассчитывая услышать «Красть тебя, давай я отнесу тебя обратно и все забудем», но кто его знает…

– Сбрасывать тебя вниз. И еще я не знала о всех его планах. Насчет твоей страны. И родных. Правда. Мне очень жаль. Но это ничего не меняет! – угадав следующую реплику Серафимы, вперилась она всеми своими желтыми очами в глаза царевны.

Та взгляд выдержала.

Не узнали одно – попытаемся разузнать другое.

– А что за камень висит у него на груди – ты тоже не хочешь мне сказать? Или не знаешь?

Не уточняя, кого «его» имела в виду царевна, Змея тут же ответила:

– Это Камень Силы. Рассказывают, таких Камней было изготовлено великими людскими магами древности всего несколько штук за все века, а сейчас секрет их изготовления и вовсе утерян. А, может, силы у современных чародеев не хватает – я не знаю. С вами, с людьми, всегда так все сложно… Но одно я могу сказать тебе точно. Это – страшная вещь. Говорят, в руках мага он превращается в

источник неограниченной мощи. Благодаря такому Камню сила Костея беспредельна, и

никто не в силах с ним тягаться – ни среди чародеев, ни на поле боя. Насколько я знаю, обычные чародеи должны выучить заклинание, сотворить его, и только тогда получат то, чего хотели. С Камнем не так. Костей просто обращается к его силе и использует ее… Ну, как вы используете ложку. Или меч. Как инструмент, – нашла

Змиулания подходящее сравнение. – Так что, если он действительно решил завоевать ваш мир – он будет завоеван. Никто не сможет ему помешать.

– «Ваш»… – передразнила ее Серафима. – А ваш? Или у Змеев нет своей земли, и они живут где попало?

– У Змеев есть своя земля. Она не так далеко отсюда, но люди о ней мало что знают – она не для них. Там не добудешь богатства, тайных знаний или славы, поэтому людям и Костею она неинтересна.

– А драконы тоже там живут? – вспомнив их с Иванушкой летнюю встречу с этим представителем рода летающих ящеров, поинтересовалась Серафима.

– Драконы? – удивленно переспросила Змиулания, и Серафиме показалось, что она улыбнулась в темноте. – Нет. Драконов там нет. Это не их земли.

– Вы с ними не дружите?

– Дружить? С ними? – казалось, сама эта мысль рассмешила ее собеседницу окончательно, и царевна почувствовала на своем лице теплое дыхание Змеи. – Это же просто животные. «Тупиковая ветвь эволюции», говорят наши мудрецы. Правда, я так никогда и не смогла понять, что они под этим подразумевают, но они действительно тупые, это верно. Но некоторые Змеи считают, что мы когда-то

давным-давно произошли от них. Но вот это уж слишком, я уверена. Не знаю, может, тебе это не интересно… – потупилась вдруг Змея.

– Что? – покосилась царевна.

– Легенда о происхождении Летающих Змеев. Мне она очень нравится.

– Почему? Очень даже интересно. Расскажи?

– С удовольствием. Однажды, в стародавние времена, юная прекрасная Земля влюбилась в пылкого романтичного Эфира. Он отвечал ей взаимностью, и они хотели пожениться и быть навеки неразлучными, но их родственники были против. Они

считали, что Земля и Эфир – не пара, каждый должен знать свое место, и для их же собственного блага они должны забыть друг о друге как можно скорее. Однажды эти родичи, сговорившись, выследили влюбленных в месте их постоянных встреч и стали окружать их, чтобы схватить и увезти друг от друга навсегда. Земле и Эфиру некуда было бежать, они укрылись в своем убежище, но у них оставалось еще немного времени до того момента, как их безжалостно разлучат навеки, чтобы никогда они больше не виделись. И они поклялись не забывать друг друга и слать друг другу хотя бы весточки, но не могли найти такое существо – ни зверя, ни птицу, ни рыбу, ни гада, чтобы было отважным, верным и в то же время могло быстро и далеко лететь, бежать и плыть. Они не знали, заточат ли их в воде, на суше или в воздухе, и куда придется добираться их вестнику. И тогда Эфир предложил сделать такое существо самим. Он дал ему огромные сильные крылья, чтобы оно без устали летало хоть на край Белого Света и обратно, а также могло плавать и нырять хоть на самое дно самого глубокого океана. Земля же дала ему свой огонь, чтобы могло оно отбиться от любого недруга, что задумает посягнуть на весточку, которую оно будет нести, или на него самого, и чешую, гладкую и прочную, как гранит, чтобы не могли поразить его ни коготь, ни клык. Так появились первые Летающие Змеи. И с нашего языка имя нашего народа переводится как «связывающие Небо и Землю».

– Красивая легенда…

– А как появились первые люди? У вас есть своя легенда об этом?

– Конечно, есть!

Серафима откашлялась.

– Однажды, в стародавние времена, жила-была одна обезьяна… Кхм. Это. Вот. М-да. Нет, у вас интереснее.

Змиулания улыбнулась.

– Ну, вот теперь ты видишь, что между нами, Летающими Змеями, и драконами, обитающими еще кое-где за вашими западными границами, за рекой Бугр, если я ничего не путаю, не может быть ничего общего, потому что они – бессловесные

твари, а мы – существа разумные, со своими мыслями, чувствами, языком… Даже не понимаю, как нас можно сравнивать. Ты когда-нибудь видела дракона, царевна?

– Видела.

– И что ты думаешь?

– Что вас действительно нельзя сравнивать друг с другом, – вдруг снова угрюмо

нахохлилась Серафима. – Они – громадные тупые твари, которые так и норовят кого-нибудь

сожрать безо всяких разговоров. А вы – громадные и разумные, и поэтому перед тем, как кого-нибудь сожрать, подводите под это философское обоснование.

– Ты не можешь так говорить! – снова вскинулась, размахнув крылья, Змиулания, и царевна могла бы поклясться, что возмущение той было искренним. – Я в жизни своей не съела ни одного другого разумного существа! У меня даже мысли такой быть не могло!

– Ты их просто приносишь на растерзание другим! – обвиняющее прищурилась и подалась вперед Серафима, воинственно уперев руки в боки.

– Ну вот, ты опять начинаешь, – устало опустилась на пол и положила головы на крылья Змиулания. – Давай не будем об этом говорить. Иди лучше отдыхать, лукоморская царевна. Неизвестно, что ждет тебя здесь наутро. То, что ты дожила до сегодняшнего дня, совсем не значит, что ты доживешь до дня завтрашнего.

– Умеешь ты успокоить и приободрить, – криво усмехнулась Серафима. – Ну, ладно,

большое и разумное существо, спокойной ночи. Если утром будет рейс на Лукоморск, не забудь меня разбудить.

– Спи спокойно, маленькая неразумная человеческая девушка, – грустно улыбнулась в ответ в темноте Змиулания. – Я должна тебя охранять, а не будить…

Утром, чуть свет, Серафима была уже на ногах. Поплескав в лицо холодной водой из тазика в туалетной комнате – вода сочилась здесь из стены, и за ночь набежало

прилично – причесавшись и одевшись на скорую руку, она стала ждать от жизни чего-нибудь еще.

Хорошо, если это будет завтрак.

Через пять минут за дверью раздался скрежет отодвигаемого засова, дверь

распахнулась с гулким бумом, и в комнату, сопровождаемый солдатами, торжественно вступил первый царский советник Зюгма.

– Его величество царь Костей приказали привести на завтрак царицу Елену, – важно

объявил он, не уточняя, кто чем или кем будет завтракать, и стал ждать обмороков счастья, восторженного визга, истеричных изъявлений благодарности или хотя бы большого человеческого спасиба.

Но дождался лишь высокомерного взгляда в своем направлении.

– Доброе утро, господин… советник. Скажите пожалуйста, вас когда-нибудь учили стучаться перед тем, как войти в комнату дамы? А здороваться?

– Но я… Но у меня… Но вы здесь… Я не обязан… – надув щеки, попытался объяснить он провал в своем воспитании, но, встретившись взглядом с царевной,

моргнул, сглотнул и кивнул головой – то ли кланялся, то ли подтверждая, что все-таки учили. И выговорил:

– Доброе утро. Вы гото…

Но это было еще не все.

– Советник, вы должны знать, скажите мне: где у вас тут обувной шкаф? Я его не нашла, – изящным жестом царевна обвела свои апартаменты, демонстрируя наглядно непростительно-полное отсутствие какой-либо мебели, содержащей такую прозаичную вещь, как обувь.

– Обувной шкаф?.. Обувной шкаф?.. Но тут никогда не было обувного шкафа! – развел руками толстенький человечек.

– Тогда передайте его величеству, что я на завтрак прибыть не могу, потому что я не могу ходить босиком по замку как какая-нибудь прачка. До свидания.

Серафима холодно отвернулась, давая понять, что аудиенция окончена.

– Босиком?.. Босиком?.. – Зюгма представил себе, как он передает слова Елены

царю, ноги его подломились, как уже отрубленные, и он грузно опустился на ковер.

– Но почему вы вчера не сказали… Не попросили…

– Это ВЫ должны были спросить и предложить, милейший. Запомните на будущее: царицы не просят. Царицы получают. А теперь ступайте.

Серафима подошла к окну и стала внимательно разглядывать что-то во дворе, как будто в комнате, кроме пыли, ничего уже не было.

– Нет-нет! – советник, пыхтя и обливаясь потом, несмотря на прохладное утро,

быстро стащил с себя сапоги – коричневые, грубой кожи, до колена, только шпор не хватает – и с неуклюжим кособоким поклоном поставил перед собой. – Пожалейте! Окажите милость! Соизвольте надеть, ваше величество, осчастливьте недостойного! Они почти совсем новые! А к обеду – я клянусь! – у вас будет полный шкаф любой обуви, какой только захотите!..

Если бы это были какие-нибудь ботинки, полусапожки или туфли – они полетели бы в дарителя мигом.

Но это были сапоги. С подкованным каблуком и утяжеленным носком. Прошитые. С многослойной подошвой. В случчего – вещь незаменимая, не в туфлях же бороться с мировым злом!

И царевна решила смилостивиться.

– Хорошо. На первый раз прощаю. Но если вы не сдержите свое обещание, я буду очень недовольна. И свои объяснения вы будете давать уже его величеству.

– Все исполню, – умудряясь угодливо кланяться, не вставая с пола, Зюгма подвинул сапоги поближе к Серафиме. – Извольте-с…

Сапоги оказались немного великоваты, но после целого дня с босой ногой на это можно было и закрыть глаза.

До обеда.

Она демонстративно бросила под ноги Зюгме оставшуюся со вчерашнего дня в

одиночестве левую туфельку – чтоб с размером не промахнулся – и приподняла подол шелкового платья, с удовлетворением оглядев слегка порыжевший кожаный носок трофейного сапога.

– Пойдемте, – милостиво кивнула царевна и сама пошла вперед – задрав нос, полуприкрыв глаза – как пава поплыла, сопровождаемая со всех сторон бесстрастными солдатами Костея, только подковки клацали о камень пола. Увидь ее сейчас настоящая Елена Прекрасная – расплакалась бы от счастья.

Серафима едва заметно ухмыльнулась. Если она не была образцово-показательной царской дочкой, это еще не значило, что она не знала, как ей быть. «Вам была нужна Елена? Ну так спасайся, кто может,» – с мрачным удовлетворением хмыкнула она и добавила про себя же: «Ишь, как советничек-то расстилается-прогибается. Значит, вчерашнее представление Костей проглотил и не поморщился. Ну, что ж. Тогда сегодня его ждет второй акт.»

Обеденный зал замка Костея был огромным, гулким и сводчатым, как пещера, и приблизительно таким же уютным. Узкие бойницы-окна терялись под потолком в

полумраке, не пропуская даже самые энергичные солнечные лучи через свои покрытые пылью веков стекла. Черные – то ли от времени, то ли от копоти – неровные стены были девственно свободны от украшений и картин, обычно наперебой наводнявших такие помещения во всех виденных ей до сих пор замках. Дальний конец длинного темного дубового стола, окруженного стульями, как дохлая гусеница – муравьями, терялся где-то в темноте и пространстве, и если бы не пара канделябров со странными свечами, горевшими неестественно ровным белым светом, мимо ближнего конца тоже можно было бы пройти и не догадаться о его существовании.

Если бы Серафиме сказали, что по ошибке ее привели в морг, она бы не удивилась.

Накрытый то ли новой простыней, то ли старой скатертью освещенный конец стола приютил несколько престарелых тарелок, блюдец и чашек, переживших свои сервизы.

В круге света, скрестив руки на узкой впалой груди, сидел на одном из массивных дубовых стульев царь Костей.

– Вы задержались, Елена, – встретил он ее колючим взглядом и раздраженной репликой.

– Доброе утро, ваше… величество. Скажите пожалуйста, вас когда-нибудь учили вставать, когда входит дама? А здороваться?

От тона царевны среднегодовая температура мгновенно упала на несколько градусов.

Серафима спиной почувствовала, как задохнулся сзади только что бесшумно догнавший их царский советник.

– Но я… Но у меня… Но вы здесь… Я не обязан… – постарался найти нужные слова царь, но пришел к выводу, что, видимо, забыл их где-то дома. И ему ничего не оставалось делать, как приподняться, слегка склонить голову и проговорить:

– Доброе утро.

– Здравствуйте, ваше величество, – Серафима прошествовала на место. – Я рада вашему приглашению разделить с вами завтрак. Это означает, что в ваши планы не входит заморить меня голодом.

– Заморить вас голодом? – брови Костея приподнялись. – Но вам вчера должны были принести ужин в покои. Зюгма?

Он обернулся на советника, и тот согнулся чуть не втрое.

– Все как ваше величество повелели.

Костей вопросительно взглянул на царевну.

– Если то, что мне принесли, действительно было едой для меня, а не для одной из ваших собак, то вашему повару, как честному человеку, придется покончить жизнь самоубийством, съев то, что он приготовил. А для меня вы найдете другого.

– Вам не понравилась еда? – казалось, Костей искренне не понимал причины недовольства своей пленницы.

– Нет.

Царевна двумя пальчиками откинула салфетку с блюд, поджидавших их на столе, и осторожно, как в жерло пушки, заглянула в первую тарелку.

– Смотрите, что это?

Костей прочитал запись на листе пергамента рядом с тарелками – судя по всему, меню: «Салат овощной с зеленью».

– Если это салат, – Серафима брезгливо ткнула мизинчиком в чашку размером с небольшой тазик, – песка в нем видно быть не должно…

– Положите сметану.

– …Потому что песка там не должно БЫТЬ.

Костей провел ладонью над салатом, и объем его уменьшился на четверть.

– И кузнечиков – тоже, – упорствовала в недовольстве царевна.

– Но здесь же написано – это зелень!

– Зелень – это лук и укроп, милейший. Если, конечно, вы родом не из Вамаяси.

– Я родом из Сабрумайского княжества!..

– Тем более. Мясо должно быть прожаренным, с хрустящей корочкой, – методично, не обращая внимания на хозяина, продолжала критиковать местную точку общепита

Серафима. – Картофель полностью почищенный и без ростков. Халва – не заскорузлой по краям…

– Это хлеб, – обиженно прервал ее Костей.

– Хлеб? Вас обманули. Я видела хлеб. Он не такой, – с издевательским удивлением приподняла брови царевна. – Я не капризна. Я не знаю, что такое капризы. Я в жизни своей никогда не была капризной. Никто на свете не может назвать меня капризной, – она бросила вызывающий взгляд на Костея, но тот пожал плечами и

вызова не принял. – Но я требую предоставить мне нормальную еду, соответствующую моему статусу.

– Ваш статус здесь, – прищурился царь, – моя пленница.

– А я думала, что мой статус здесь – ваша будущая жена.

Бастионы пали.

Сбылась мечта идиота.

– Ж-жена? – царь приподнялся со стула и недоверчиво заглянул царевне в лицо. –

Так вы согласны? Вы больше не требуете отпустить вас, отправить домой и чего еще там?..

– А вы меня отпустите? – быстро спросила Серафима.

– Нет.

– У меня есть выбор?

– Нет.

– Тогда давайте, наконец, отравимся вашим завтраком, царь.

– Отравимся? Ну, нет. Если вам это не нравится – хотя меня лично это устраивало на протяжении многих лет – я все исправлю. Дело в том, что повар – мой старый палач в отставке. Что бы вы про меня не думали, но я не могу выбросить на улицу

человека после пятидесяти лет добросовестной работы только потому, что он ослеп, и у него стали трястись руки. Тем более, если его навыки могли пригодиться в другом месте.

– Оказывается, у вас есть сердце, царь?

– У меня есть мозги, – Костей растянул тонкие губы в ответ на то, что он посчитал комплиментом. Может, это была радость. – И моя магия. К вашим услугам, царица.

Он медленно провел костлявой рукой над тарелками, Камень вспыхнул и засиял ровным багровым светом – темнее, чем вчера, когда я его увидела, подумала Серафима – и блюда были приведены в соответствие с пожеланиями будущей супруги.

– А посуда? – перешла она к следующему пункту своего недовольства.

– А что с ней? – настороженным взглядом Костей окинул накрытый стол. – Все на месте, целое, не треснутое – я знаю эту примету.

– А примету, что все на столе должно соответствовать друг другу, составлять гармонию, вы знаете?

– Н-нет?

– Тарелки, блюдца и чашки должны иметь одинаковый рисунок. Это называется «сервиз».

– Что за блажь, – непонимающе пожал плечами царь, но камень на его груди засветился, и все тарелки на глазах окрасились в матовый черный цвет. – Так вас устроит?

– Если у нас не поминки, то нет. Если ваше величество не затруднит, сделайте сервиз ну, хотя бы, голубого цвета. С золотыми каемками.

– Для вашего величества – все, что угодно. Даже золотые каемки, – уголки губ Костея подвинулись к ушам.

Камень засиял, посуда, как бдительный хамелеон, приняла заказанный вид.

– Неплохо, – склонила голову царевна.

– Ну, а теперь, когда все здесь по вашему вкусу – присаживайтесь, моя драгоценная Елена, – жестом пригласил Костей, и губы его растянулись еще шире. Наверное, это было счастье.

Но драгоценная Елена его счастья не разделила.

– Как, вы не хотите отодвинуть мне стул, чтобы я могла сесть? – весь ее вид был нерукотворным монументом Недоумению в самом его дистиллированном виде.

– Вы плохо себя чувствуете? – недоумение царя было еще более искренним – это почувствовала даже Серафима. – Вы не можете сами отодвинуть стул?

– Нет, благодарю вас, насколько это возможно после ночи в неотапливаемых недоотремонтированных покоях под храпение Змея-Горыныча и туалета без помощи

служанок, я чувствую себя нормально. Но отодвинуть стул, чтобы помочь даме сесть

– это требование этикета.

– Да?

Если бы в его присутствии кто-нибудь сейчас произнес «гиперсенситивный

синхрофазотрон на мю-мезонах», вряд ли это вызвало бы у него большее непонимание.

– Да.

Тон женщины его мечты не оставлял пространства для маневра, и он повиновался.

Будущее и настоящее вновь стали светлыми и безоблачными – ровно на три секунды.

– А где у вас салфетки? Где вилка и нож? И что мы будем есть ложкой? – вежливый вопрошающий взгляд царицы снова поставил его в тупик, и он ощутил давно забытые чувства – маленького мальчика, не выучившего уроки.

– Это тоже требования этого вашего… Этикета?

– Да, – ровно сообщила Серафима.

Вспышка Камня – и недостающие предметы появились на столе.

Очень хорошо.

Продолжим.

– Этикет требует, ваше величество, чтобы человек за столом сидел не разваливался на всем сидении стула.

Костей подтянулся.

– И не балансировал на краешке.

Он переместился на середину.

– Сиденье стула нужно занимать полностью, слегка прикасаясь спиной к спинке.

Перемещение продолжилось.

– Салфетка должны быть расстелена на коленях.

– У нас нет салфеток. Они не нужны! – попытался перехватить инициативу царь, но с таким же успехом он мог попытаться перехватить струю из брандспойта.

– Нужны. Это требование этикета. И нельзя класть локти на стол. А вилку надо держать в левой руке. Нет, так едят только в Вамаяси. Переложите нож в правую

руку, если вас это не затруднит. Картофель не принято резать ножом. И хлеб тоже. А насаживать на вилку кусок мяса нельзя. Как раз его-то режут ножом. Но не разрезают сразу.

– Но…

– И не разговаривают с набитым ртом.

– Почему?!

– Так требует этикет.

Последняя капля терпения Костея с коротким жалобным шипением испарилась с

раскаленной печки его раздражения, как сказал бы один Серафимин знакомый шатт-аль-шейхский караван-сарайщик.

– С меня хватит! – крошки шрапнелью полетели во все стороны. – Кто такой этот

ваш Этикет, провалиться бы ему сквозь землю, и почему я, будущий повелитель мира, должен повиноваться его дурацким требованиям?!

Серафима приподняла бровки домиком, совсем слегка, но вполне достаточно для того, чтобы обозначить некоторую степень удивления.

– Как, вы не знаете, кто такой был Этикет? – уточнила она, откладывая нож в сторону, и наткнулась на почти враждебный взгляд Костея.

– Нет.

– Я могу рассказать вам, – сделав вид, что так и должно быть, улыбнулась она. – Легенда гласит, что Этикет Семьдесят Пятый был королем Этики, маленькой страны

далеко на западе от Лукоморья, теперь давно ставшей провинцией страны побольше и повлиятельнее. Но много лет назад это была самая древняя королевская династия всего дикого тогда еще Запада. Ее суверены правили в сороковом колене уже в то время, когда родоначальники остальных династий только еще ходили за своими волами или косили солому…

– Солому не косят, – автоматически поправил царь.

– Ну, силос, – отмахнулась Серафима. – Не будем сейчас обсуждать ботанические подробности. Суть в том, что Этика была чрезвычайно маленькая, бедная и незначительная страна во всем Забугорье. Все торговые пути проходили мимо, из полезных ископаемых были одни бесполезные, земли – сплошные неудобья, а армия состояла из главнокомандующего – короля, генералиссимусов – его братьев, фельдмаршалов – его сыновей и генералов – его внуков. Но, как я сказала, это

была чрезвычайно древняя династия, и правители других стран по одной только этой причине завидовали ей и уважали ее. К чему привела зависть, вы знаете – страны больше нет. Уважение же привело к тому, что все монархи Запада стали стараться им подражать, быть похожими на них манерами и поведением, если не древностью. И именно Этикет Семьдесят Пятый собрал все правила поведения своей семьи на все случаи жизни и записал их, потому что короли, герцоги и эрлы создавали немалую

неразбериху и стеснение при его дворе своими постоянными приездами-отъездами для перенимания опыта.

– Но они нелепы, они не имеют смысла!

– Ну, почему же, – легко пожала плечами царевна, ясно показывая, что смысл-то, безусловно, есть, только не для всех, не будем тыкать пальцем, заметный.

– Ну, например, кто придумал, что нельзя класть локти на стол? – Костей думал подловить Серафиму, но та была наготове.

– Это очень просто, – развела она руками. – Семья у Этикета Семьдесят Пятого была очень большая, а обеденный зал и стол – гораздо меньше. И когда они все вместе садились кушать, то руки им приходилось держать к телу близко-близко, потому что если бы кто-то положил локти на стол, то какому-нибудь фельдмаршалу, или царевне, или инфанту не хватило бы места.

– Ну, хорошо. А как насчет неразговаривания с набитым ртом? – не сдавался Костей.

– Еще проще. Семья у Этикета Семьдесят Пятого была очень большая, а продуктов – гораздо меньше, и если кто-то начинал говорить не прожевав, то к тому времени, когда он свою речь заканчивал, заканчивалась и еда на столе.

– Ладно. Но почему нельзя резать мясо сразу?

– Видите ли, семья у Этикета Семьдесят Пятого была очень большая, а мясо – очень дорогое, и поэтому если кто-то разрезал его сразу на мелкие кусочки, то к концу трапезы оказывалось, что половину растащили соседи слева или справа, а иногда и напротив.

– Так, понятно. Но почему нож нужно держать именно в правой руке, а вилку – в левой?

– Это еще логичнее. Большинство людей – правши.

– Ну, и что? – недоуменно уставился на царевну Костей.

– Видите ли вы, семья у Этикета Семьдесят Пятого была очень большая, а еды – в

разы меньше, и поэтому когда недальновидно разрезавший все мясо сразу, к примеру, генерал ловил своего соседа – генералиссимуса за похищением разрезанного, то ссора иногда перерастала в дуэль, нож использовался вместо меча, а вилка – как кинжал.

– А разве нельзя было выйти из-за стола…

– Зал для трапез был очень маленьким.

– Или на улицу?..

– И страна – тоже. И, к тому же, они ведь хотели, закончив выяснять отношения, застать еще хоть что-то у себя в тарелках.

Костей задумался, нахмурив брови, но вскоре просветлел и высокомерно заявил:

– Елена. Поскольку я вскоре стану владыкой мира, я не буду обязан знать какие-то правила какого-то там Этикета. Поэтому мне это неинтересно.

– Но если вы станете владыкой мира, у вас же будут придворные? Наместники? Советники по национальным вопросам?

– Н-наверное, – осторожно, не понимая, куда клонит его будущая супруга, согласился Костей.

– И они все будут знакомы с этими правилами. А вы – нет.

– Ну, и что? Я буду повелителем! Они будут преклоняться предо мной! Трепетать! Бояться!

– Бояться, ваше величество, должны разбойников с большой дороги, – снисходительно усмехнувшись и кокетливо поправив венец, возразила Серафима. – А владыку мира должны уважать. Они не будут уважать человека, который не знает того, что знают с младенчества все.

– Они не посмеют сказать мне это в лицо!

– Они будут хихикать у вас за спиной.

– У меня будут шпионы и доносчики!

– Тогда они будут ДУМАТЬ, и этого вы им запретить не сможете.

– Я прикажу таких вешать!

– Всех не перевешаете.

Костей изумленно уставился на Серафиму:

– Почему?

– Вы же не хотите быть властелином полей, повелителем рек и королем гор?

– Что вы имеете в виду?

– Властителю нужны подданные, над которыми можно было бы властвовать. Нет?

Царь сдался.

– Хорошо. Если так – я должен изучить эти правила. Елена…

– Я вам в этом помогу, – тонко улыбнулась царевна и склонила голову в знак согласия.

Не она первая это предложила, заметьте.

Четвертый час без перерыва, позабыв о делах государственной важности, кознях и интригах, царь Костей обучался правилам этикета за столом в условиях, максимально приближенных к боевым.

– …Рыбные косточки не выплевывают на скатерть, ваше величество! И не достают изо рта руками! И ножом тоже!

– Что тогда я должен делать, ваше величество? – Костей только что не кипел и не дымился, но слово царское – тверже гороху. Приходилось терпеть.

– Аккуратно положить губами косточку на вилку, и только потом – на край тарелки, я же говорила!

– Мои губы не предназначены для этого! Они так не складываются!

– Они просто обязаны!

– Нет. И я терпеть не могу рыбу. Уже. Давайте потренируемся на чем-нибудь другом. На мясе, к примеру.

– Давайте на мясе, – любезно согласилась Серафима.

Костей материализовал румяный бифштекс, вдохнул под цепким взглядом Серафимы,

как прыгун со стометровой вышки в пустой бассейн, и набросился на невинное блюдо как на личного врага.

– Не трогайте его руками! Только вилка и нож, вилка и нож!.. Не давите так сильно на тарелку – она расколется!.. Я же говорила!.. Не надо поднимать

бифштекс с пола и пытаться отмыть его в супе – наколдуйте новый!.. Руки вытирают

не об скатерть, а о салфетку!.. Гарнир не помогают нагребать на вилку пальцами!.. И ножом тоже!.. И тем более ложкой!.. А если слева и справа от тарелки лежит по

нескольку вилок и ножей, то брать их надо начинать с наружного прибора, а не как попало, ваше величество!

– Да они ничем не отличаются!!!

– Отличаются, ваше величество! Размером! Они разные по величине! Одни больше, другие меньше! И те, которые больше, больше тех, которые меньше! Это видно даже слепому!

– Да ты знаешь, как я потерял глаз, женщина?! – взвился Костей, растеряв последние остатки хладнокровия после нескольких часов пытки этикетом.

– Выкололи ложечкой, оставленной в стакане?

– …По окончании трапезы вилку и нож надо сложить на тарелке параллельно, а не крест-накрест, ваше величество.

Костей молча повиновался. После завтрака, плавно перетекшего в обед, а потом и в ужин, состояние у него было такими, как будто это его самого все это время резали, разделяли на порционные части, лишали костей, сердцевины, кожуры и накалывали на вилку.

Осторожно появлялись и, не добившись ни секунды высочайшего внимания, исчезали то генерал Кукуй, то советник Зюгма, пришли и ушли несколько смен личного караула, солнце вскарабкалось в зенит и, не дождавшись монаршей оценки своего

деяния, скатилось за стену замка, почти догорели волшебные свечи в канделябрах –

царь не покладая приборов трудился и – о чудо! – почти одолел головоломную науку этикет. Но до самого завершения ужина было все же неясно, кто кого.

– Ну, вот теперь-то я знаю все, и никакой мерзкий лотранец или тарабарец не

сможет гнусно хихикать за моей спиной! – торжествующе улыбаясь, объявил Костей с таким видом, как будто он только что единолично завоевал все, что еще сегодня утром не входило в границы царства Костей.

Серафима несколько раз ударила ладонью об ладонь.

– Браво, ваше величество. Браво. Это было великолепно – осталось только повторять каждый день. Теперь у нас остались только правила этикета при знакомстве, при прощании, при приеме гостей, при походе в гости, при посещении общественных мест, при проведении шествий, при приеме послов и парламентеров, при написании писем, при общении по волшебному блюду, при… Что с вами – вам плохо?..

– Нет… Мне хорошо… Мне просто замечательно… – Костей успел опуститься на стул и только поэтому не упал. – С нетерпением ожидаю следующих уроков, прекрасная Елена.

– Я так и подумала, – смиренно склонила голову Серафима, опусти лукавые очи долу.

– Разрешите, я провожу вас до ваших покоев, ваше величество. Заодно и прогуляемся…

К своему и Серафиминому удивлению царь покраснел и смутился.

– Да, очень своевременная идея, ваше величество, – царевна сделала вид, что так и должно быть. – А где мы будем гулять? За городскими стенами, или в вашем городе есть уютные парки или сады?

– Что? – Костей непонимающе нахмурился. – Нет, мы будем гулять по коридору, ваше величество. Пока идем до ваших покоев.

– По коридору?! – У царевны был такой вид, как будто ей предложили прогуляться по потолку. – Ваше величество, по коридору может гулять только сквозняк. Царицы гуляют по саду, парку, лесу или не гуляют вовсе.

– Это опять требование этого вашего Этикета? – хмуро, предчувствуя ответ, спросил Костей, и по лицу его было видно, что Этикет Семьдесят Пятый должен каждую минуту благодарить судьбу, что успел умереть до этого дня.

– Это требование здравого смысла, ваше величество, – сделала неопределенный жест

рукой царевна. – Движение и свежий воздух воздействуют положительно на цвет лица. А где, по-вашему, должны гулять особы царской крови? По улицам города? По крепостным стенам?

– Хм… – помял подбородок Костей. – Я никогда не задумывался над этим вопросом, если честно… Хорошо, я поручу это дело Зюгме, и к утру у вас между внутренней

и наружной стенами замка будет такой сад, по которому не выпадало счастье гулять еще ни одной царской особе.

– К утру? – недоверчиво взглянула Серафима на царя. – К которому?

– К завтрашнему. У вас под окнами будет или его сад, или его могила. Это я вам обещаю.

– Я бы все-таки предпочла гулять по саду.

Через полчаса после того, как Серафима вернулась в свои покои, в двери постучали.

– Не заперто! – крикнула она из дебрей нового шкафа, доверху забитого всевозможной обувью, от модельных сапожек на шпильках до мохнатых тапочек с умильными глазками-пуговками и висячими ушками.

Двери заскрипели, отворяясь, и в комнату вошли.

– Ваше величество! – донесся вкрадчивый голос Зюгмы. – Ваше величество!..

– Да, я вас внимательно слуша… ОЙ!!!

Царевна вынырнула из шкафа, выглянула из-за дверцы, и оказалась лицом к лицу с самым огромным из когда-либо виденных ей на Белом Свете зайцем.

– Ч-что… это?.. – не отводя от громадного животного вытаращенных глаз, спросила Серафима у Зюгмы.

– Подарок его величества вашему, – радостно поклонился тот. – Ее зовут Находка, и она будет жить у вас и прислуживать вам.

– Что?! Жить у меня?! – Серафима уперла руки в боки и возмущенно уставилась на отшатнувшегося от неожиданного отпора советника. – Да вы что, издеваетесь надо мной? Жить!.. А вы у меня спросили? Тут заяц, там Змей!.. Я не могу жить в зоопарке, так и передайте его величеству вместе с этим грызуном! До свидания, милейший господин советник! Закройте дверь с той стороны!

– Но ваше величество!.. – растерянный Зюгма испуганно вскинул ладошки, стараясь умерить пыл возмущения пленницы. – Вы же сегодня утром сами сказали его величеству, что вам трудно обходиться без служанки!

– Я так сказала? – нахмурилась Серафима, припоминая. – Ну, сказала. Да. Так и было. Но я же сказал – «без служанки», а не… – она выразительно покосилась на зайчиху. – Если бы мне было нужно животное в комнате, то я бы скорее попросила кошку.

– Животное?! – радостно воскликнул советник. – Вы думаете, что это – животное? Нет, о великолепнейшая из цариц Белого Света, вы изволили ошибаться! Это не

животное – это человек! Просто его величество придает слугам, работающим в замке, облик животных, чтобы шпионы и соглядатаи не могли незамеченными пробраться к нам! Это его гениальная идея, которая еще ни разу не давала сбоя…

– Человек?!.. Человек?!.. Человек?!.. – потрясенной Серафиме, в кои-то веки, не

приходили на ум никакие иные слова, кроме этого. – Человек?!.. Это – человек?!..

– Да, человек!..

– Н-но… Вы говорите, что все слуги в замке такие, а я до сих пор видела только обычных людей, ваших солдат, пусть не очень разговорчивых, но людей…

Зюгма приятно рассмеялся.

– Как раз эти не очень разговорчивые солдаты, как вы изволили выразиться, и не

люди. Больше. Это умруны. Гвардейцы. Простым солдатам его величество придает вид медведей, волков, леопардов – для устрашения противника. Ну, и лишние несколько

десятков зубов в бою не будут лишними. А слуги в замке все такие. Лакеи – зайцы,

мастеровые – лошади, дворцовая стража – собаки, посыльные – утки, повара – рыбы. Очень удобно. Всегда знаешь, кто есть кто.

– Но я… не видела…

– Пешке незачем знать тайны королей, – самодовольно ухмыльнулся советник, наблюдая за буйством стихийных бедствий эмоций на лице пленницы – просто бурей это было уже не назвать.

Но царевна быстро взяла себя в руки, сдавила, встряхнула, надавала по щекам и привела, наконец, себя в себя.

Ах, так.

Пешка, говоришь.

Ну, хорошо.

Тебе и твоему недокормленному в детстве хозяину еще предстоит узнать, что я – та пешка, которая проходит в дамки.

На Зюгму с бесстрастного, чуть бледного лица снова глянули ледяные серые глаза.

Если бы советник был знаком с царевной чуть дольше, от такого взгляда он бы немедленно, не упаковывая вещей, бросился вон из замка и не останавливался бы, пока не пересек как минимум несколько государственных границ.

– И много еще в вашем обиталище таких… маленьких… секретов… которые вы мне пока не спешите открывать, господин первый советник?

Но Зюгма знал царевну недостаточно долго, и поэтому, ничего не подозревая, просто расплылся в заговорщицкой улыбке.

– Больше, чем вы можете себе представить, ваше величество.

– Хм… Значит, так. Я поняла вашу идею управления персоналом, советник. И не могу сказать, что поддерживаю ее. И зайцам в доме я все-таки предпочитаю кошек, хоть служанка мне и в самом деле…

– Если вам так будет угодно, его величество для вас…

– Нет, я не имею в виду, что вашу бедную горничную теперь надо превращать в кошку, – предугадав предложение, готовое сорваться с языка Зюгмы, поспешила опередить его Серафима. – Не поймите меня неправильно. Что я хотела сказать, пока вы меня не перебили…

– Извините, я не хотел, я подумал…

– Ну, вот. Опять, – Серафима укоризненно взглянула на Зюгму. – Что я хотела сказать, пока вы меня снова не перебили, так это то, что я могу принять подарок его величества…

– Ну, наконец-то!..

– ЧТО Я ХОТЕЛА СКАЗАТЬ, ПОКА ВЫ МЕНЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ДЛЯ ВАС НЕ ПЕРЕБИЛИ, так это то, что я могу принять подарок его величества только в том случае, если он вернет этой женщине ее человеческий вид. Аудиенция окончена. До свидания.

Через час в двери снова постучали – Зюгма привел служанку в человеческом облике

– девушку лет семнадцати в таком же сером платье до пола, какое было чуть раньше на зайчихе, с круглыми то ли от страха, то ли от генетики глазами, пухлыми искусанными губами, лицом, полным конопушек и толстой рыжей косой до пояса, перетянутой серой полоской ткани.

Серафима, сухо поблагодарив советника и выпроводив его прочь, подозрительно

оглядела горничную с ног до головы – не осталось ли в ней что-нибудь заячье, или кошачье – на случай, если советник решил проявить инициативу или чувство юмора. Та ли это была девушка, которая ранее предстала перед ней с заячьей мордой, или

другая, соглядатая ли она обрела, увлекшись утром ролью избалованной царицы, или союзника – предстояло выяснить.

Над другим вопросом, захотел ли Костей иметь при ней шпиона, или просто проявил внимание и заботу, и что бы это в обоих случаях для нее значило, она предпочитала пока не задумываться.

– Как тебя зовут, милочка? – строго спросила она.

Девушка упала на колени, и если бы не лохматый ковер, наверное, убилась бы.

– Находка, ваше царственное величество, – донеслось приглушенно из зарослей ворса.

– Встань.

Девушка вскочила на ноги.

– Давно во дворце служишь, Находка?

– С пятнадцати годов, ваше царственное величество.

– Чем занималась?

– Чем хозяин прикажет, ваше царственное величество. Полы помыть, постирать, прибраться…

– Ты самому царю Костею до этого прислуживала?

Находка вздрогнула, оглянулась, как будто ожидая, что царь Костей выскочит из-под кровати или из-за угла только от упоминания своего имени – но никого не было.

– Нет, ваше царственное величество, у него другие служат, а я раньше у господина советника служила.

– У этого? У Зюгмы?

– Нет, ваше царственное величество, у старого, у господина советника Чернослова.

– А что с ним сейчас?

– Не известно мне то, ваше царственное величество. Несколько дней назад пропал,

как его и не было, а вот вместо него господина Зюгму и назначили его царственное величество. А у него своя служанка убирается, вот я все это время без работы просидела – в казармах подметала, на куфне посуду мыла, в калидоре окна протирала – не знаю, с чего вдруг, потом меня в прачечную послали работать…

– Короче, пробездельничала, – хмыкнула Серафима.

– Истинно верно, ваше царственное величество.

– А сама ты из местных будешь? Из костеев?

– Царства этого, ваше царственное величество, только не из костеев, а из октябричей.

– Из… кого?..

– Из октябричей, ваше царственное величество. Наши края по реке Октябрь

раскинулись, и всех жителей поэтому октябричами прозывают. Дети Октября, то есть.

Это духа-покровителя реки нашей так звать. А сами мы из деревни Октябрьской. Что на Октябре стоит, значит. Большая деревня у нас. Сорок дворов и лавка.

– А есть и маленькие? – удивилась царевна.

– Да сколько угодно, ваше царственное величество. И десять дворов, и тридцать, а чаще – двадцать. Много их по нашим лесам да горам раскидано. Где приток Октября

– там мы и селимся. А край наш ручейным еще кличут. Ручьев в наших лесах – страсть, ваше царственное величество. Есть еще речки в горах, но их поменьше

будет, а вот в лесах… Ручьев там самое раздолье. Иной со среднюю речку шириной будет, когда к батюшке-Октябрю подходит. Красивые у нас края, ваше царственное величество. Душевные…

Серафима окинула взглядом косу Находки и спросила:

– А что, Находка, вы все, октябричи, такие красные?

– Все, ваше царственное величество. По этому нас и отличают. Те, кто на севере, костеи чистокровные, те черненькие. А мы – рыжие, стало быть.

В голову царевне, кажется, вдруг пришла неожиданная мысль, и она задумалась, морща лоб и так и этак поводя головой. Но понятнее эта мысль отнюдь не становилась, и она сдалась.

– А вот скажи, Находка, если мужчина – то его октябричем назовут. А женщину из ваших как правильно называть?

– Октябришна, ваше царственное величество.

– А ребенка?

– Октябренок, конечно. Дитя Октября, значит.

– А почему вообще называется «Царство Костей»? Интересное такое название. Непонятное.

– А потому что резьбой по кости местные прославились, ваше царственное

величество. Тут костей древних чудищ в земле – просто тьма-тьмущая. Старики бают, ваше царственное величество, раньше они тут только и жили, людей не было, и все дрались промеж себя. И выживали у них только самые огромнущие. И с каждым годом

они все больше, и больше становились, пока не остались только такие громаднущие, что их и земля держать перестала. Вот они под землю и провалились, ваше

царственное величество, и все кончились. Копни мужик картоху сажать – кости этих

чудищ из земли и полезут. Вот ихние рога или бивни находят костоломы, отламывают

от остального шкелета, костерезам продают, а те картины всякие из них режут. Или фигурки. Красота получается – неописуемая! Аж как живые, токмо не шевелятся!

– А что, царь Костей долго ли уже вашей страной правит?

– Пятьдесят годов уж как правят. Как старый царь померли, так его царственное величество и правят, ваше царственное величество.

– А старого царя вашего как звали?

– Нафтанаил Третий Злосчастный, ваше царственное величество. Сын Аникана Четвертого Ученого, да будет земля ему пухом.

– Давай присядем, Находка, – Серафима подвинула служанке один стул, на второй села сама. – В ногах правды нет.

– Я постою, ваше…

– Садись, милочка, садись. С царственным величеством спорить нельзя. Особенно с нашим, – царевна ухмыльнулась, хитро глянув на Находку.

Девушка в первый раз робко улыбнулась – правда, одними губами – и села осторожно на краешек стула, словно ожидая подвоха.

– Да ты по-хорошему садись, милочка, – подбодрила ее Серафима, но та только головой закачала:

– Нет, не невольте, ваше царственное величество, тут красота такая невиданная-неслыханная, аж очи слепит, блестит все, сияет, а у меня платье пыльное, руки немытые – неровен час, что запачкаю, – замахала руками она.

– А мое царственное величество приказывает хорошо садиться, – опустила твердо кулак на коленку Серафима.

– Ну, раз ваше царственное величество приказывает… – Находка чуть подвинулась, разгладила складки платья на коленках, положила перед собой руки и выжидательно взглянула на царевну.

– Ну, вот теперь сели рядком, и потолкуем ладком, – развела руками Серафима. – Я

в ваших краях впервые, Находка, многого не знаю, а надо. Поэтому отвечай, не таи ничего. Отчего умер ваш старый царь?..

Допрос-расспрос служанки продолжался почти до четырех часов утра – Серафима поняла это по гулкому четырехкратному «бому», огласившему замок как раз тогда, когда она только начала засыпать в своей кровати. Выдворенная из царства предутренних грез, царевна приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть, не разбудили ли куранты и Находку, и первое, что она увидела при свете одинокого ночника – служанку, стоящую перед зеркалом.

Девушка стояла близко-близко к его холодной гладкой поверхности, улыбалась, как

человек, которому только что вырвали без наркоза давно и усердно болевший зуб, и тихонько гладила свое отражение. На щеках ее блестели слезы.

Серафима едва слышно вздохнула, закрыла глаз, чтобы лучше думалось, и стала

вспоминать, чтО за вычетом «вашего царственного величества» она сегодня услышала от костеи.

Царь Нафтанаил Третий скончался пятьдесят лет назад, не оставив наследника – его жена и сын умерли за год до того от неизвестной болезни, один брат упал с башни Звездочетов, а другого задрал на охоте медведь. Оба они были неженаты. Обычно в таких случаях за власть начинают бороться самые высокородные придворные, подкладывая друг другу на стулья отравленные кнопки или разоряя соседские поместья, но в этот раз все было по-иному. Не успело последнее дыхание покинуть уста усопшего монарха, как о своем праве на трон заявил его первый советник – Костей, взявшийся из ниоткуда несколькими годами ранее, обольстивший царя своей искушенностью в магических науках и за годы придворной службы успевший вусмерть поссорить доверчивого Нафтанаила со всеми мало-мальски реальными наследниками престола не его крови. Правда, никто и не сомневался в таком исходе – последние годы, особенно после потери жены и ребенка, царь был не в себе, и все приказы и так отдавал Костей. Хоть и приписывая скромно их авторство царю.

После коронации замок и порядки в нем резко изменились – на смену белому туфу и открытому пространству в одну ночь пришел серый и черный камень и кольцо монументальных стен, стрельчатые арки сменились рублеными проемами и железными

дверями, витражи – решетками, слуги с человеческим обликом – монстрами. А вместо герба государства на золотой цепи на груди правителя теперь красовался зловещий светящийся рубин. Первые недовольные ненадолго пропали, но скоро составили костяк первого лиха. «Беда не приходит одна…»

Изменения в облике коснулись только тех, кто прислуживал в замке – горожане и

крестьяне их поначалу и не заметили. Пока штат прислуги и личный состав армии не потребовали обновления и пополнения. Тогда умруны стали хватать людей прямо на улицах и приводить в замок, где первый советник распределял их на работы – мужчины постарше и женщины попадали в повара, в мастеровые, в прислугу. Молодых мужчин забривали в солдаты – сначала горожан, а потом, когда в городе почти

никого не осталось, рекрутеры добрались и до крестьян из близлежащих деревень, и даже до ничего не подозревающих путников, если они оказывались подходящего

возраста. В охрану, как это ни изумило Серафиму, набирались добровольцы, которые знали, что их ждет, и все же шли на это. В основном, сказала Находка, это были лихие, недобрые люди, которым было нечего терять.

Так, попав среди бела дня на улице в сети отдела кадров Костея, в служанках оказалась и сама Находка. Но она еще благодарила судьбу за то, что попала в горничные, а не в простые слуги, как все остальные. Потому что одну из девушек,

пойманных в один день с ней, сказала она, расширив от ужаса слегка косящие глаза, назначили прислуживать в Проклятой Башне и в Осе, а слугам, работающим там, вырезали языки, чтоб не могли никому рассказать, что они там видят.

Проклятая Башня была как раз по соседству с той башней, куда заточили царевну, отделенная лишь Северо-Западным крылом замка.

Всего замок состоял из восьми крыльев и восьми башен, объяснила служанка, но, в отличие от последних, крылья назывались предельно просто – по сторонам света, к

которым были обращены. Сами башни же именовались Паук, Проклятая, Задира, Солдат, Проходная, Оса, Вдова и Царица, в которой они сейчас и находились. Сам царь всегда днем запирался в Осе, у входа на страже становились умруны, и никто не

мог попасть в нее до вечера – ни генерал Кукуй, ни старый советник Чернослов, не говоря уже о новоиспеченном советнике Зюгме. На ночь Костей уходил в Проклятую Башню – свою ставку, которую лучше всяких гвардейцев охраняла его черная магия.

В башне Паук была резиденция первого советника – на эту должность мог быть

назначен только колдун. Раньше там проводил дни и ночи Чернослов, теперь – Зюгма. Там же хранились все магические предметы, нужные первому советнику и его помощникам для работы и исследований. Находка была там лишь пару раз за все время работы в замке, и вспомнить смогла только то, что все кругом было или

страшно, или непонятно, или то и другое одновременно. Жили первые советники и их помощники в юго-восточном крыле.

Находка заговорщицким шепотом, оглядываясь каждую секунду, разоткровенничавшись, поведала, что по ее и других слуг наблюдениям, Зюгма Чернослову в подметки не

годился, а все остальные колдуны, помогающие Зюгме сейчас, в подметки не годятся ему. Что она много раз слышала, как ее старый хозяин бранил своих помощников и

говорил, что с такими способностями им только на ярмарках в балаганах выступать, прыщи заговаривать. И что самый могучий маг, сильнее даже ее старого хозяина Чернослова – царь Костей.

Генерал Кукуй со штандарт-полковниками Кирдыком, Изломом и Атасом обитал в башне Солдат. Про остальные девушка не смогла сказать ничего определенного – любопытство в замке приравнивалось к воровству и каралось так же.

«Значит, Проклятая Башня…» – перевернулась на другой бок Серафима и еще раз украдкой вздохнула. – «Многообещающее название… Еще более проклятая, чем все здесь вокруг, надо понимать… И никому туда нет ходу… Но если никому туда нельзя, значит, мне надо именно туда. Зачем – не знаю. Пока. А если мне туда надо, значит, я туда попаду. Так… Хорошо… Самое главное решили. Остается ерунда – придумать, как туда проникнуть.»

Утром, после завтрака, Серафиму ожидал обещанный сюрприз, о котором она, честно говоря, за ночь позабыла.

С кислой физиономией в обеденный зал вошел Зюгма и угрюмо объявил, что сад для прогулок царицы Елены Прекрасной готов и ждет ее высочайшего внимания.

Костей покривил губы в улыбке и выразил желание сопровождать свою будущую супругу.

Серафима покривила в улыбке губы свои и сказала, что не мечтала ни о чем другом. Но, прежде чем мы пойдем, хотелось бы обратить в свою очередь не столь высочайшее внимание премногоуважаемого господина советника на то, что все доклады впредь он должен будет производить веселым голосом, бодро и радостно.

– Почему? – мрачно удивился тот.

Царь, почувствовав, откуда ветер дует и в какую сторону рукояткой грабли лежат, снова усмехнулся и снисходительно пояснил:

– По Этикету. Семьдесят Пятому.

– По чему – по чему? – захлопал вытаращившимися непроизвольно глазками Зюгма.

– Его величество абсолютно право. По этикету все доклады должны делаться именно таким образом, – подтвердила Серафима.

– Но почему?..

– Видите ли, советник, это – один из старинных, зарекомендовавших себя обычаев Этики, которые дожили до наших дней. Дело в том, что по закону гостеприимства вестников с добрыми известиями полагалось кормить. Но поскольку Этика было государством небогатым, то, чтобы сэкономить на обедах и проживании курьеров, король Этикет Семьдесят Пятый ввел правило вестников с плохими вестями казнить. Когда все об этом узнали, к нему стали приезжать гонцы только с хорошими новостями, но и их было слишком много. И поэтому, чтобы облегчить непосильное бремя экономике страны, если вестник начинал доклад с мрачным выражением физиономии, то его быстренько хватали и казнили как принесшего дурные новости, не дослушав до конца. А с его величеством мы как раз недавно говорили о необходимости возрождения древних традиций, так что… выбирать вам. Ваше любопытство удовлетворено?

– Угх… – напряженно сглотнул Зюгма. – Д-да.

– Тогда пойдем?

По коридору они прошли до Царицы, спустились на первый этаж и очутились перед аркой в ее стене, которой, насколько царевна понимала, вчера еще быть не могло.

– Прошу, ваши величества, окажите честь, осмотрев, так сказать… посетить… насладиться… почувствовать… – Зюгма разливался как соловей, забывший половину слов своей песни – самозабвенно, но бессвязно.

Вы хотели веселости, бодрости и радости? Нате, получите.

По помятому лицу первого советника, теням под глазами и грязи на сапогах было видно, что то время, которое царевна посвятила сбору разведданных и короткому сну в условиях повышенной комфортности, он, первый советник, посвятил общению с природой, чему был не рад, но за что рассчитывал сейчас получить если не

вознаграждение, то хотя бы похвалу. И без того, что он полагал ему причитающимся, он ни покидать будущую монаршью чету, ни замолкать не собирался.

Щелчком пальцев советник заставил двери распахнуться и эффектно выбросил вперед правую руку:

– Прошу! Все как его величеству нравится – строго, мрачненько и без излишеств. Если бы не эта растительность – как я ни старался, избежать некоторого присутствия растений не удалось, да простится мне эта вольность – получился бы идеальный сад для выгуливания царицы! Зеленые насаждения насаждались мной с вечера до утра, чтобы только порадовать ее будущее царское величество как приказало его величество! Правда, пришлось поработать над уменьшением объема

листвы, чтобы не проигрывало общее цветовое решение, но – обратите внимание – на общем виде моего сада это отнюдь не сказалось! А арка – не проходите мимо! – арка выглядит так, как будто она являлась частью этого замка с момента его Преображения!..

Серафима остановилась у входа в сад, прищурилась и поджала губы.

Ландшафтный дизайн Стеллийского царства мертвых Сабвея по сравнению с этим садом был проектом детского парка.

Но если бы только этим все и ограничивалось…

– Здесь же… воняет! – возмущенно взглянула царевна на колдуна.

– Это цветы, – со сладкой улыбочкой прогнулся Зюгма.

 

– ЧТО-О?!

– Цветы. Вафлезия Альберта. Опыляется мухами, поэтому это ее естественный аромат

– мухи обожают запах протухшего мяса! Растет только в Узамбаре! Здесь их всего пять штук – а какой запах! На весь сад!

– САД???!!! – страшным голосом сказала царевна, переводя вопрошающий взгляд с Зюгмы на Костея. – Это – сад? По-вашему, это сад, ваше величество? Вы считаете, что это сад?

– Это? – Костей нахмурился. – Советник, это сад?

– Д-да… Так точно… Это – сад… – Зюгма на глазах сдулся, как проколотый мячик, побледнел и испуганно вперился заискивающим взглядом в лицо своего повелителя. – А что?..

– Но здесь кругом один сухостой! – пошла в наступление царевна.

– Я же говорил – цветовое решение, и поливать не на…

– И единственное зеленое дерево – это вот это! – отмахнувшись раздраженно от советника как от одной из мух – фанаток Вафлезии Альберта – Серафима обвиняющее ткнула перстом в невысокое, но пузатое деревце бутылкообразной формы с пучком листьев-перьев на самой макушке. – Как оно у вас называется?

– Й-ятрофа… п-подагрическая… – сглотнул советник.

– Что?! – брови царевны поползли на лоб. – Подагрическая?! Ятрофа?! И вы хотите, чтобы я, Елена Прекрасная, находилась в одном саду с растением с таким именем?! Подагрическая!!! Вы бы еще нашли какой-нибудь стрептокактус изъязвленный! Или берискелет окровавленный!

– А такие есть? – оживился Зюгма.

– Мужлан! – фыркнула царевна. – А это что, по-вашему? Свалка старьевщика?

Она указала на кучку коричневых цветков, похожих на корявые кувшины, жавшихся к земле немного поодаль.

– Непейвода Насекомоядный, – гордо отрекомендовал его советник. – Насекомое заползает под верхний лепесток-крышечку попить, думая, что на дне – вода, проваливается по скользким внутренним стенкам в жидкость, которая оказывается пищеварительным соком и не спеша, со смаком переваривается цветком. Крылышки и ножки Непейвода потом выплевывает. А вон там, чуть подальше – клумба с Зубками Филомелы – они охотятся на мелких грызунов. Они раскрывают свои створки, затаиваются и ждут, пока, к примеру, крыса, привлеченная их запахом – запахом

сыра – не ступит на них. И тогда они смыкают свои лепестки как челюсти капкана и пережевывают маленького, аппетитно пищащего грызуна, – Зюгма причмокнул.

– Вы что, советник, не завтракали сегодня? – брезгливо поморщилась царевна.

– А вон там – Слизнячные грибы, – не обратив внимание на колкость, с энтузиазмом продолжил колдун, указывая на то, что Серафима сначала приняла за недостроенную детскую песочницу. – При приближении своей добычи они осыпают ее спорами на ниточках, мгновенно парализуя ее, и начинают высасывать из нее соки. Некоторые грибы могут выстреливать на расстояние до двух ме…

Как будто в подтверждение слов Зюгмы и для демонстрации принципа своего действия ближайший Слизнячный гриб взорвался серым облаком склизких точек на тошнотворно блестящих нитях, которое нежно накрыло колдуна липким чехлом.

Советник, не успев сказать последнего «прости», замолк на полуслове, глаза его закатились, челюсть отвисла, и он повалился на грядку с радостно клацнувшими Зубками.

Пусть колдун сам был помесью слизняка с крысой, решила Серафима, пусть она поклялась вести войну на уничтожение со всеми ними вообще и с этим

отвратительным Зюгмой в частности, пусть свежее еще в памяти «выгуливание царицы» вопило об отмщении, но такой смерти не заслуживал даже ненавистный первый советник.

Не раздумывая более, она кинулась к нему, схватила за ноги – единственную часть тела, не опутанную белыми нитями, и, что было силы, дернула к себе. Гриб вздрогнул, нагнулся, спружинил и потянул советника обратно, плотоядно хлюпнув, будто облизнулся.

– Ну, что вы стоите, помогите мне! – возмущенно обернулась царевна к Костею.

– Зачем? – удивленно вскинул он брови. – Оставьте его в покое. Это ничтожество заслуживает такой платы за свой труд. К тому же, вы ведь его не любите?

– Если всех, кого я не люблю, скармливать этим грибам, то они очень скоро

издохнут от обжорства! – рявкнула Серафима. – А с его светлейшеством, перед тем, как он отдаст концы, я бы хотела обсудить еще один вопрос!

– Какой? – заинтересовался царь.

– Помогите мне!

– Исключительно из любопытства, – склонил голову царь, вытянул руку в сторону грибов и плавно сжал пальцы в кулак.

Одновременно со вспышкой Камня злосчастные грибы навеки исчезли с лица земли в столбе ревущего белого пламени.

Нити, опутывающие Зюгму, почернели и рассыпались в пыль.

Еще один текучий жест – и советник пришел в себя, застонал, открыл глаза и сел.

И тут же подскочил, как укушенный.

Хотя, почему «как»?

Зубки Филомелы вольностей в обращении не прощали.

– Я!.. Вас!.. Посадил!.. А вы!.. Меня!.. За… все!.. Хватать!.. – под яростным натиском стасорокакилограммовой туши советника бедная клумба с редкими тропическими растениями не продержалась и двадцати секунд.

Зажимая свежепрогрызенные Зубками дыры в задней средней части балахона и во всем, что под ним находилось, Зюгма сделал неуклюжую попытку поклониться, понял, что со своей комплекцией он может или держать руки сзади, или кланяться, выбрал первое и пожал плечами.

– Извините, ваши величества, я все через десять минут исправлю.

Костей выжидательно посмотрел на Серафиму.

– Через десять минут? – ласковая улыбка царевны не смогла обмануть насторожившегося Зюгму. – Давайте не будем торопиться. Через полчаса я

предоставлю вам свой проект СВОЕГО сада, и если после обеда я не увижу его здесь

перед собой, то… – Серафима вскинула беззащитный взгляд на Костея и вздохнула.

Советник сжался.

– То придется мне обходиться без места для прогулок, – покорно договорила она.

Не успел Зюгма выдохнуть с облегчением, как Костей добавил:

– А мне – без советника.

– Буду стараться, ваше величество, и заставлю работать как проклятых всех моих помощников. Ваша воля – мне закон, – изобразив лицом счастливую покорность и, похоже, успев позабыть об инциденте на клумбе, склонился в глубоком поклоне колдун.

Раздался натужный треск.

Это разодранный балахон и прочие предметы советничьего туалета, устав бороться с натяжением, сдались и разошлись в разные стороны.

На упитанном лице Зюгмы воцарилось выражение, которое в приличном обществе вслух не говорят.

Серафима неохотно спрятала усмешку, сделала вид, что ничего не произошло и, слегка покосившись на Костея, обратилась к советнику:

– А, кстати, уважаемые господин первый советник, пока не забыла – хотелось бы поблагодарить вас за исполнение моей вчерашней просьбы.

– К-какой… просьбы?

– Насчет новой обуви, – напомнила царевна.

– А… Всегда рад.

– Огромный выбор, прекрасная работа, отборные материалы.

– Это был такой пустяк, – слегка ожил и самодовольно усмехнулся Зюгма.

– Только не могли бы вы намекнуть мне, когда вы предоставите обувь и на правую ногу? – шелковым голоском поинтересовалась Серафима.

– Что?..

– То, что я дала вам только левую туфлю, не значит, что у меня обе ноги одинаковые, ваше светлейшество, – скромно потупившись, проговорила она.

– Что?..

Костей расхохотался.

Зюгма окончательно завял.

Царевна попросила перья, чернила, кисти, краску, бумагу и не беспокоить.

Через обещанные полчаса она выдала на-гора план своего сада, с подписанными деревьями – кружочками, кустарниками-горошинами и травами-вениками и приказание

ничего не менять. Особенно травы, хотелось добавить ей. Никогда не знаешь, что и как может пригодиться.

Передав план поджидавшему под дверью помощнику Зюгмы, она радостно потерла руки и продолжила работу – пока она работала над проектом сада, в голову ей пришла одна презабавнейшая идея.

Исписанные и изрисованные листы толстой шершавой бумаги так и летали по всей комнате – Находка только успевала их подбирать. Ей было дано распоряжение дуть на них, чтобы побыстрее просушить краску и чернила, и складывать в стопочки по тематике.

И когда от Костея пришли приглашать ее на обед, она прихватила с собой горничную, нагрузив ее плодами своего необузданного творческого утра.

– Что это? – увидев Находку с кипой бумаги, пером и чернильницей, царь жестом прервал доклад генерала Кукуя и в предчувствии неприятностей нахмурился.

– Это – план реконструкции дворца, – гордо заявила Серафима и, подвинув широким жестом посуду с обитаемого конца стола, веером раскинула ярко раскрашенные рисунки.

Веер получался толщиной чуть не с «Приключения лукоморских витязей».

– Дворцу не нужна реконструкция, – решительно отверг проект, даже не взглянув на рисунки, Костей.

Ах, не нужна…

Значит, мы готовы выполнять не все мои прихоти.

Ладно, не хотим прихоти – создадим необходимость.

Другого плана выбраться из своей комнаты куда-то, кроме этого дурацкого сада, у меня все равно нет. Как и времени его придумывать.

– Почему, ваше величество? – вкрадчиво склонив голову, перешла в контрнаступление царевна.

– Потому что, когда я стану царем Лукоморья, – при этих словах Костей испытующе впился единственным глазом в лицо Серафимы, – ноги моей больше в этой дыре не будет.

Серафима не дрогнула.

– Вы станете царем Лукоморья, потом правителем Забугорья, потом – всего мира, и люди захотят узнать, где начинал свой путь в величие такой человек, как вы. В

страну Костей, к этому самому замку потянутся толпы паломников, чтобы увидеть то,

что не видел никто, чтобы рассказать всем, чтобы вспоминать всю жизнь. И что они

здесь у вас увидят? – она трагически обвела полутемный затрапезный трапезный зал рукой, свободной от рисунков.

– Света можно будет прибавить, – неохотно согласился царь.

– Я не это имела в виду, но давайте попробуем, – кивнула, соглашаясь, царевна.

Костей вытянул руку в направлении предполагаемого расположения люстры во мраке под потолком и пошевелил пальцами.

Вспыхнули, заливая весь зал неестественно-белым магическим светом, свечи, как будто все звезды ночного небосклона сгребли в одну кучу и заставили гореть ярче

солнца. Вспыхнула вокруг люстры паутина и мгновенно разнесла, как бикфордов шнур, пламя во все концы зала. Запахло паленым. На пол, на стол, на людей посыпалась зловонная черная пыль.

– Мерзость запустения, – окинув взором открывшуюся картину, с чувством

процитировала царевна любимое Иванушкино выражение и брезгливо смахнула с рукава сыпавшуюся с потолка грязь. – Ну не говорила ли я? Никто не приводил это зал в порядок и не ремонтировал лет тридцать, я полагаю?

– Пятьдесят, – уточнил Костей и чихнул.

– И много у вас таких помещений в замке?

Царь задумался.

– Больше половины? У меня никогда не было такой потребности в придворных прихлебателях и челяди, как у прежних хозяев. Простота, без всяких раздражающих излишеств – вот мой вкус сейчас. Ничто не должно отвлекать меня от работы. Да и что может предложить мне эта деревенщина? Свою долю роскоши и славы я возьму, когда буду властелином мира.

– Ваш вкус – это ваш вкус, спорить я с этим не стану…

Костей украдкой с облегчением вздохнул.

– …Но не паломников, – продолжила царевна, не давая противнику перевести дух и собраться с мыслями. – Они захотят увидеть не только величие, но и великолепие!

Если ты повелитель мира, простота без излишеств – вчерашний день по определению!

– Почему? – не понял Костей.

– Потому, что весь мир для одного человека – это уже излишество само по себе, ваше величество.

Костей подумал, и согласился.

– Хорошо. Что вы предлагаете?

– Вот, смотрите. Я не видела всех помещений вашего обиталища, чтобы составить более точный проект, мне нужно будет осмотреть их все, – с умным видом произнесла Серафима и, не дожидаясь, пока Костей станет возражать, ринулась в атаку:

– Но вот это – общая идея, взгляните сюда. Например, коридоры. Я предполагаю,

они будут оштукатурены и выкрашены в различные цвета колера, для каждого крыла – свои. Этот у нас желтый. Под потолком здесь будет лепнина – сцены из жизни повелителя мира, великие деяния, значительные события, грандиозные битвы,

масштабные достижения – у вас ведь все это есть? Или будет? На этом чуть попозже мы обязательно остановимся поподробнее, проведем фактологическое изыскание реалий вашего бытия. Пока же в рамке нашего фокуса – орнамент вокруг окон. Для этого коридора – это тот, по которому я чаще всего хожу – я придумала нечто такое, ненавязчивое, но оригинальное и запоминающееся – розочки и сердечки. Естественно, розовые и, естественно, на розовом фоне…

Серафима на секунду остановилась, чтобы перевести дух, и Костей, напряженно слушавший и пытавшийся уловить смысл хотя бы половины из выпаленного с

пулеметной скоростью ему в ухо, получил первую возможность вставить слово. И это слово было:

– Нет!!!..

– Что – нет? – удивленно-недоверчиво, как ученый через микроскоп на говорящую инфузорию, уставилась она на царя, слегка сдвинув брови.

И Костей не выдержал.

– Розочки – нет… – опустил он глаза. – А вот сердца – это здравая идея. Со своей стороны, я бы еще посоветовал добавить почки, легкие и петли кишечника вокруг.

– А на подоконнике – вставная челюсть! – фыркнула Серафима. – Ваше величество, фи! Мы обсуждаем не учебник анатомии, а мировое наследие человечества!

– Но я не люблю розы!

– Хорошо, давайте сделаем ромашки. Тоже узнаваемый цветок, в меру символичен, в меру харизматичен…

Царь, из всего сказанного понявший только слово «ромашки», затряс головой:

– Я вообще не люблю цветы!

– А что вы любите?

– Власть.

– Это у нас будет на потолке, повторения ни к чему, – решительно замотала пером царевна. – Что еще?

Костей задумался.

– Почести.

– Это у нас в другом крыле. Еще?

– Золото, драгоценные камни, ювелирные изделия…

– В палате Даров Благодарных Народов.

– Где? – вытаращил глаз царь. – У нас нет такой палаты!

– Будет, – со спокойной уверенностью заявила Серафима. – Там будут храниться сокровища народов мира, благодарных за ваше справедливое и мудрое правление, переданные вам в подарок.

– Но мое правление не будет ни справедливым, ни мудрым! И их сокровища я буду просто забирать, а недовольных превращать в рабов!

– Это у нас в палате Свершений, – пожала плечами царевна. – А мы сейчас говорим об орнаменте окон. Ну, ваше величество, ну это же так просто! Что-нибудь занятное и веселенькое по периметру, всего-то!..

– Черепа, – в первый раз подал голос из-за плеча царя генерал Кукуй, все это время молча, но внимательно наблюдавший за дискуссией.

– Веселенькое? – с сомнением уточнила царевна.

– Улыбающиеся, – сурово добавил генерал.

Серафима окинула Кукуя изучающим взглядом.

– Какая свежая идея, – со сдержанным восхищением развела она руками. – Я от вас такого не ожидала, генерал. Храбрость в сражениях, военный гений и необычный взгляд на вещи – это сделает честь любому!

– Ты еще здесь? – ревниво обернулся Костей на своего военачальника, уже сообразившего – правда, слишком поздно – что сказал лишнее. – Кто просил тебя встревать? Я только что сам собирался предложить именно улыбающиеся черепа царице Елене!

– Хороший подчиненный должен читать мысли повелителя, – улыбнулась Серафима. – Какая замечательная, небанальная идея, какое интригующее сочетание, ваше величество – черепа и сердечки!

– Вам нравится? – довольно потупился Костей.

И тут же из уголка рта бросил Кукую:

– Свободен! Пошел вон!

Тот кинулся из зала только что не бегом, звеня шпорами как лукоморская тройка – бубенцами, прижимая к монументальному боку меч и благословляя судьбу, что легко отделался.

– Мне это чрезвычайно нравится, – удовлетворенно кивнула головой царевна. – И,

кстати, хорошо, что вы напомнили мне про вашего полководца. У меня есть проект и для него.

– Для него? – ревность, не успевшая далеко уйти, моментально вернулась на непривычное пока, но, похоже, облюбованное уже место.

– Да. Если вы помните, я обещала подумать над его мундиром.

– Да? – подозрительно прищурился царь.

– Да, – степенно подтвердила Серафима. – И вот – пожалуйста. Так он будет выглядеть в новой форме.

И она, подозвав жестом Находку, вытянула из кипы листов, еще остающихся у той в

руках, один, приметный, с загнутым для быстрого поиска уголком, и с гордым видом сунула его под нос Костею.

Тот испуганно изучал несколько секунд рисунок, потом перевел вопрошающий взгляд на царевну.

– Его придется побрить наголо, пришить ему слоновьи уши, уменьшить до точек глаза, сплюснуть нос, растянуть рот до ушей и оставить всего три тонких, как ветки, пальца?

– Что? – захлопала ресницами Серафима.

– Я хочу сказать, что это не составит труда, если вы действительно думаете, что ему так будет лучше…

Царевна фыркнула – то ли со смеху, то ли от обиды.

– Вообще-то, ваш Кукуй изображен здесь контрацептуально.

– Как?!..

– Кон-тра-цеп-ту-аль-но. Это слово придумали художники, которые очень любят что-то рисовать, но это «что-то» у них никогда не получается. Что касается меня, то я работала над его костюмом, а не над его портретом.

Костей вздохнул с облегчением, в котором, как столовая ложка дегтя в пол-литровой банке меда, просквозило некоторое сожаление.

– М-да… Я бы, вообще-то, с удовольствием это над ним проделал, но его перестали бы узнавать солдаты…

– Нет-нет. Я всего лишь придумала ему новую форму. Как вам нравится?

– Зеленый воротник колесом? Розовые пуговицы?

– С улыбающимися черепами, если он не будет возражать, – дополнила экспромтом царевна.

– А кто его будет спрашивать? – удивился царь. – Завтра утром вы увидите его таким, какой он на вашей картинке.

И он еще раз пристально посмотрел на рисунок, поворачивая его и так, и эдак.

– А вы уверены насчет носа и всего прочего?

– Д-да. Вполне.

– Ну, смотрите. Если ваше величество передумает…

– Я вам сообщу. А пока давайте продолжим с дизайном замка. Значит, сейчас вы щелкаете пальцами, и то крыло, которое мы с вами только что обговорили, примет вид, как на изображении?

Костей опустил глаза, туманно повел плечом и неохотно признался:

– Не совсем. Нет. Не все так сразу. Я отдам распоряжение Зюгме – и завтра над исполнением вашего проекта будет работать целая артель каменщиков, штукатуров и маляров. Десять артелей, если понадобится.

– Ваше величество? – капризно надула губки Серафима и обижено заморгала округлившимися глазками (одному зеркалу в ее комнате было известно, сколько

часов она билась над этим приемом на грани вывиха губ и хронического косоглазия).

– Я правильно вас поняла? Вы, с вашим умопомрачительным магическим даром, отказываете мне в таком пустяке?

– Нет, не отказываю – я же сказал вам, что этим займется Зюгма…

– Моим садом он уже занимался, – сухо напомнила царевна.

– Вы сможете контролировать и рабочих, и его. Лично.

– С вашими этими… мертвяками… за моей спиной?

– Что? – Костей повернулся к ней и нахмурился. – Откуда вы знаете?

– Его светлейшество первый советник был так любезен, что просветил меня на этот счет, – скривила Серафима губы в гримасе отвращения – неизвестно, правда, в чей адрес.

– Мы еще побеседуем с его… светлейшеством… об этом, – мрачно пообещал Костей, и продолжил:

– Видите ли, ваше величество, за последние два-три дня я был настолько поглощен вами и вашими делами, что на свои дела времени вообще не оставалось. И поэтому сейчас для меня проще привлечь к ремонту сотню мастеровых, чем изменять мой

замок при помощи магии. Простите, но я помню, сколько у нас ушло времени на одну вашу комнату…

– А у меня их там еще две, очень мило, что вы об этом напомнили! – оживилась Серафима. – Я подготовлю пару-тройку дюжин проектов, и мы на практике проверим, который…

– Потом? – жалобно взглянул на нее царь. – Можно, мы займемся этим потом? У меня так много дел…

«Если кто-то попал в ловушку один раз, то почему бы ему не свалиться в ту же самую яму повторно?» – решила царевна и закинула наживку:

– Все дела и дела… – разочаровано повела она плечами. – А я только было подумала, что ваша магия всесильна…

– Всесильна, – поспешил подтвердить царь. – Но всему есть пределы. Если вы имеете хоть малейшее представление о том, как магия действует…

– Нет, – заинтересовано встрепенулась Серафима. – Не имею. Не могли бы вы рассказать мне, ваше величество? Я, конечно, всего лишь простая царица, и не пойму и сотой доли того, что вы мне поведаете, но это, наверное, так увлекательно, так захватывающе, так… мужественно – быть магом!

Костей набрал полную грудь (два стакана) воздуха и гордо поднял голову:

– Всегда приятно встретить человека, способного оценить гения по достоинству.

Пойдемте, ваше величество – я покажу вам наши лаборатории. Это должно произвести на вас неизгладимое впечатление.

«Если кто-то попал в ловушку один раз, то второй раз он туда уж точно свалится, если у него мозгов не больше, чем у быка, и думает он о том же», – мысленно ухмыльнулась Серафима и с готовностью поднялась с места.

– Пойдемте, пойдемте скорее. Мне так не хотелось бы отвлекать вас от ваших неотложных магических дел, я понимаю – ноблесс оближ!

– Что?.. – Костей, уже начинавший было приподниматься со стула, завис. – Я не расслышал… Кто что должен облизать?

– Облизать? – изумилась царевна. – Кто что должен…

И тут ее осенило.

Если предоставлялась возможность совместить приятное с полезным, то почему бы ей не воспользоваться?

– Ах, вы об этом! – игриво махнула она ручкой. – Экий вы шутник! Ха-ха! Я сказала – «ноблесс оближ». Это значит «положение обязывает» по-шантоньски.

– А при чем тут Шантонь? – Костей продолжил подъем и перемещение, но вопросов у него меньше не стало.

– Видите ли, ваше величество, требования этикета таковы…

– Это опять он! – злобно блеснул единственный глаз царя.

– Да, – сухо констатировала Серафима. – Это – часть правил. Все благородные люди нашего круга должны употреблять в своей речи иноземные слова.

Костей хотел буйно возразить, пока не поздно – от воспоминаний об уроках этикета за столом он еще не перестал просыпаться ночью в холодном поту, но ссылка на некий «наш круг» избранных остановила его.

И поэтому он просто спросил:

– Зачем?

– Чтобы показать всем, что они благородные. А иначе как другие, неблагородные, об этом узнают? А еще это делается, чтобы другие благородные люди нашего круга видели, что вы тоже к этому кругу принадлежите.

– Это как пароль?

– И отзыв.

– И что… благородные люди нашего круга… должны говорить? Напомните мне, я что-то подзабыл… немного…

– С удовольствием, – расплылась в хитрой улыбке царевна. – Запоминайте. В нашей речи встречается великое множество случаев, когда вместо простого и понятного неинтересного слова родного языка можно с блеском употребить такое заковыристое

иноземное, что сами иноземцы будут десять лет думать, и то не догадаются, что мы хотели сказать…

К тому времени, когда они подошли к Пауку, Костей уже потихоньку начинал жалеть о том, что вообще когда-то захотел стать повелителем мира.

– …Нервюра – это очень нервная женщина. Например, я. В балагане на канате кувыркаются не скоморохи, а экслибристы. На стенах наших залов у нас будет

роспись – по-художественному это называется «стенография». Если вам нездоровится,

то вместо того, чтобы, как простолюдины, вульгарно сказать что вы съели что-нибудь не то, человек нашего круга скажет, что у него кишечное расстройство желудка. А если зашла речь о том, что кто-то утонул, мы скажем, что произошла утопия личности. Также никогда не говорите, что вы что-то забыли – благородный человек произнесет «склероз памяти», а не «забывчивость». И «я наблюдал виртуальные оптические явления», а не «мне показалось»…

На Костея больно было смотреть.

При последнем пассаже он страдальчески сморщился в полной уверенности, что с

минуты на минуту у него произойдет склероз расстройства виртуальной личности, но только и смог произнести, что:

– Какой кошмар…

Лукавая царевна оживилась как костер, в который плеснули керосина.

– А для этого тоже есть замечательное шантоньское выражение, простенькое, но ходовое, советую его запомнить: «кель кошмар». Ну, повторяйте за мной, ваше

величество, посмотрим, как вы усвоили новый активный вокабуляр. «Склероз памяти». «Экслибристы». «Виртуальные оптические явления»…

– Кель кошмар…

От дальнейшей интеллектуальной экзекуции царя спасла только дверь Паука.

Его замученное величество, чтобы избежать новой лекции о старом ханже Этикете, быстро припомнил, что женщину надо пропускать вперед. И Серафима, довольная не столько успехом своего ученика, сколько его ужасом перед последствиями неудачи, гордо двинулась вверх, к высотам современной магии.

Сзади тихо донеслось, непроизвольное и тоскливое, «Ой, ноблесс, ноблесс – не оближь меня…».

Радость ее, однако, была недолгой, как полет Снегурочки над костром, и испарилась она с таким же печальным пшиком при неизменной, но не покидающей ее все эти три дня мысли о том, что за все время, проведенное в плену, ей не удалось сделать ничего полезного. Отравленная жизнь Костея, Зюгмы и, кажется, теперь еще и генерала, в расчет не бралась. Все это было, конечно, забавно, и так им и надо, но к достижению самого главного не было пока сделано ни единого шага.

Если бы сейчас нашелся рядом кто-нибудь дотошный и способный читать мысли, и спросил ее, что она считает самым главным, Серафима, скорее всего, затруднилась бы с ответом.

Для нее сейчас главным было все.

Во-первых, сбежать отсюда. Во-вторых, разузнать подробности плана Костея по захвату Лукоморья. В-третьих, предупредить о нависшей опасности оставшихся в тревожном неведении лукоморских родичей. В-четвертых, выведать, что за такой загадочный камень висит на шее Костея. В-пятых, понять, что связывало с ним Змиуланию. В-шестых…

Но прежде, чем успели кончиться цифры Серафиминого списка безнадежно невыполнимых дел, лестница, упорно игнорировавшая прежде все встречавшиеся на пути двери, уперлась в самую заметную и большую из них.

– Мы пришли туда, – вынырнул из-под ее локтя и проскочил к двери Костей, – где находятся глаза и уши моего замка. Туда, где мои верные… у них нет выбора… слуги-чародеи дни и ночи куют мою будущую победу над всем миром.

– Куют? – захлопала глазами Серафима, поспешно снова входя в роль первой красавицы того самого мира. – Мечи-кладенцы? Топоры-саморубы? Копья-самотыки? Винты-саморезы?

Царь засмеялся тем особым, запоминающимся смехом, от которого лошади спотыкались, молоко скисало прямо в коровах, а богатыри послабонервнее начинали заикаться.

Серафима поморщилась.

– Не думаю, что я сказала что-то веселое, ваше величество.

– Что вы, что вы. Хотя, похоже, вы и читали в детстве слишком много сказок, но сейчас вы довольно близки к истине. Вы когда-нибудь прежде бывали в лаборатории мага? Я имею в виду, не профана-ремесленника, а настоящего, гениального, как я?

– Нет, – все еще недовольно покосилась на царя Серафима.

– Ну, тогда мы туда и не пойдем, – покривил рот в подобии улыбки царь. – Для начала будет достаточно Паука…

Камень в золотой оправе на его груди засветился, и дверь медленно отворилась. В

глаза, успевшие привыкнуть ко мраку и факельному свету лестницы ударил солнечный свет.

Перед Серафимой предстала бескрайняя комната с самыми громадными, какие только она видела в жизни, окнами во все стены. Посредине круговую оборону заняли угрюмые шкафы, окруженные стеллажами, заваленными фолиантами, свитками, глиняными дощечками, сосудами, чучелами отвратительных неопознанных существ и прочими различными известными и неизвестными предметами, инвентаризация которых заняла бы, наверное, половину из этих фолиантов.

К самым окнам были придвинуты массивные дубовые столы. На одних были раскатаны рулоны карт, исчирканных красными и черными стрелами, на которых стояли фигурки солдат, коней и свирепых зверолюдей с дубинами.

Солдат Костея, подумала царевна.

Тех самых, про которых говорила Находка.

На других столах лежали тарелки дальнего видения, как у Ярославны, только раза в три больше – несколько сервизов, если пересчитывать в общечеловеческие единицы

измерения, и по всем каталось без устали что-то круглое и тяжелое. У Серафиминой бабушки это было золотое яблоко. Тут, в соответствии с общей эстетикой замка, вполне могла оказаться медная картошка.

Пространство, не занятое блюдами и картами – пол, редкие простенки между окнами, стулья, табуретки, стремянки – было покрыто книгами. Казалось, они жили здесь своей собственной жизнью, сходились, размножались и расползались где, как и когда хотели, и те два человека в застиранных серых балахонах, которые при звуках открывающейся двери бросили свои занятия и переломились перед Костеем пополам в поклоне, не могли и не хотели им препятствовать.

– …Что бы непосвященные не представляли себе, в мастерской мага нет ничего интересного. Магия – тяжелый, кропотливый, утомительный труд. Я исследовал ее глубины, поднимался на самые головокружительные высоты, и теперь, когда равного мне мага нет во всем Белом Свете, и никогда не будет, я могу заниматься

покорением мира в свое удовольствие, а скучную однообразную работу оставить тем, кто ничего другого свое серостью и заурядностью не заслуживает.

Он кивнул в сторону застывших с головами в районе коленок чародеям.

– Производство ковров-самолетов, тарелок наблюдения и прочих предметов магии и для магии осталось там, за закрытыми дверями, мимо которых мы проходили. Как я уже говорил, не-чародею наблюдать за этим будет скучно и неинтересно, что бы он

себе не представлял. Если рассматривать мою магию как некое живое существо, то я

бы сказал, что там ее руки. А здесь – глаза. Поглядите, ваше величество, – обвел он широким жестом открывающееся перед ними из окон пространство, заполненное до горизонта лесом, сливающимся вдалеке с лысеющими осенними горами. – Эти люди – помощники Зюгмы – день и ночь наблюдают за тем, чтобы ни одно живое существо не приблизилось к замку незамеченным. У такого человека, как я, всегда полно завистников, – горько, как будто не желая примиряться с суровой

действительностью, вздохнул Костей. – Чем могущественнее правитель, тем больше у него врагов, готовых воспользоваться малейшей его оплошностью. Теперь, когда я нахожусь на пороге великих свершений, я не могу допустить этого.

– Но из окон, какими бы большими они ни были, видно только одну сторону замка, – резонно заметила царевна.

– А для этого у меня есть магические тарелки, – удовлетворенно сощурился царь. – Смотрите.

Серафима подошла к одной тарелке, другой, третьей…

Все они показывали незнакомые ей места – поле с марширующими по нему крошечными солдатиками, неизвестный город с неприветливыми каменными домами, какую-то широкую реку, лес с буреломом, большую деревню, пустую дорогу, еще один незнакомый город…

Костей с любопытством наблюдал за выражением ее лица.

Она понимала, чего он от нее ждет, и решила не обманывать его ожиданий.

– А скажите, ваше величество, – уверенно глянула она царю в глаз. – Эти ваши волшебные блюда могут показывать все, что угодно?

– Да, – кивнул он и стал ждать продолжения.

– Могу ли я попросить… показать мне…

Серафима заколебалась.

Больше всего на свете ей хотелось сейчас посмотреть на Иванушку, но из уст Елены Прекрасной эта просьба прозвучала бы странно. Посмотреть на мужа Елены – царя

Василия? Но если Костей позволит воспользоваться тарелкой только один раз, ей бы не хотелось терять этот единственный раз именно таким образом. Да и вспышка необоснованной ревности нам тут ни к чему. Пока. Показать Лукоморск? Но если Костей увидит на изображении Елену и начнет расспрашивать… Или, еще хуже, все поймет? Ведь, что бы ни говорила Змиулания, различие между ней и настоящей

Еленой Прекрасной можно рассмотреть не то что одним глазом, а вовсе закрыв глаза. А корона на Елениной голове тем паче расскажет все в одно мгновение…

Ну, что ж. Из трех зол выберем четвертое.

– Показать мне мою родину. Стеллу.

Костей с удивлением скользнул по ней взглядом, но никак не прокомментировал такое странное решение. Он подошел к ближайшей тарелке, простер над ней руки и забормотал заклинание.

И только тут до Серафимы дошло, что она натворила.

Даже если Костей не знал, как выглядят стеллиандры и стеллийки, то, глянув на изображение, он без труда найдет десять отличий между смуглыми черноглазыми темноволосыми детьми Стеллы и светлокожей сероглазой шатенкой рядом с ним.

Хотя тогда и этих трех отличий будет вполне достаточно.

– …тамам! – закончил он словом-ключом заклинание, и, не успела царевна и слова молвить, как на дне посудины показались голубые горы, сливающиеся с голубым

морем на фоне голубого неба. Чуть ближе белела выгоревшая на щедром южном солнце

земля с клочками пыльной растительности на ней – то ли травой, то ли кустами, то ли деревьями. На желтом каменистом то ли холме, то ли бугорке стоял то ли храм, то ли стилизованная собачья будка.

– А… поближе… не делается?.. – с замиранием сердца поинтересовалась царевна.

Костей забормотал что-то себе под нос, махнул над блюдом рукой – изображение дрогнуло, поплыло и… пропало.

– Гром и пламя!..

Оказывается, он может ругаться…

– Сейчас сделаю, – буркнул царь, снова повел над тарелкой руками и сердито, но неразборчиво зашептал заклинание.

После завершающего «тамам!» на дне снова появилась Стелла, но об этом можно было догадаться только по цвету моря и гор, на которых не то ползали муравьи, не то паслись овцы, не то воевали люди.

При попытке приблизить картинку она снова пропала, как ее и не было.

– Гром!!!.. – снова выругался Костей и снова забормотал заклинание – с тем же результатом.

– Это попалась негодная тарелка! – смущенно-возмущенно объяснил царь и смахнул бедную посудину на пол, где она и окончила свои дни россыпью осколков.

После этого они перешли к другой тарелке, потом к третьей, к четвертой, у пятой, наконец, задержались, и Костей стал пытаться вызвать крупное изображение родины Елены Прекрасной раз за разом, уже не глядя на Серафиму…

Она окинула быстрым взглядом помещение – оба колдуна – помощника Зюгмы, как представил их Костей, так и стояли, согнувшись в три погибели, обратив к миру свои плечи и затылки.

Царю, увлеченному непредвиденной битвой со своим хваленым оборудованием, тоже было не до нее.

И царевна тихонечко, на цыпочках, бочком-бочком переместилась к стеллажам в центре комнаты.

Она оказалась рядом с полками, на которых были навалены затертые временем бумаги, пергаменты, папирусы и прочие непонятные, но явно предназначенные для записи информации носители. Полка за полкой, от пола до потолка, слова, слова, слова, покрытые пылью и тайнами…

А что-нибудь поматериальнее, интересно, у них тут есть?

Серафима сделала несколько осторожных шагов к следующей секции.

Так, посмотрим, что тут у нас… Вернее, у них…

Так… Кривая, гнутая и пузатая стеклопосуда… плошки с отполированными камнями…

связки палочек… пучки перьев… коробки с разноцветными свечами… куча всяких штучек…

Что-то в выражении спины Костея, с которой царевна не спускала один глаз, пока другой обследовал полки в поисках чего-нибудь, на чем будет написано «Надень меня и исчезни», или хотя бы «Съешь меня и проснешься», подсказало ей, что текущая попытка вызвать картинку далекой страны для ностальгирующей царицы Лукоморья будет последней.

– …или штуча всяких кучек?..

Она молниеносно схватила, не глядя, из кучи всяких штучек первое, на чем

сомкнулись пальцы – маленькую берестяную коробочку – сунула ее в карман, и через

мгновение была уже рядом с Костеем, так что, когда он повернул голову, то первое, что он увидел – разочаровано-снисходительное выражение на лице Серафимы.

– Не получается? Жа-аль… – скроила она печальную мину. – А так хотелось увидеть родную Стеллу, оливковые рощи, сиртаки, чемпионат Мирра…

– Нет, мне это надоело! Проклятая стекляшка! – царь нервно дернул головой, сузил глаз и простер над блюдом руки. Камень на впалой груди ожил и забил фонтаном кровавого света, делая наблюдательный пункт Паука похожим на фотолабораторию.

Изображение на тарелке ожило вместе с камнем, засверкало красками юга, засияло солнцем, плеснуло волнами, орошая мелкими солеными брызгами круглую гальку, пахнуло жарким ветром с ароматом молодого вина, оливкового масла и отходов козьей жизнедеятельности… Все стало таким невыносимо-реальным, объемным, пульсирующим, только протяни руку – и дотронешься, покачнись – и окажешься там.

И вдруг тарелка засветилась, задымилась, заскакала по столу…

Серафима едва успела отвернуться, а Костей – закрыться рукой, как вмиг все великолепие 3-D изображения исчезло в облаке фарфоровой пыли.

– Приношу свои извинения, ваше величество, – проговорил царь, стряхивая с себя останки тарелки – мрачнее мрачного – когда все осело и рассеялось. – Но вам придется довольствоваться только тем, что вы видели. Стелла находится слишком далеко, чтобы приблизить ее больше, чем это позволяет изначальное разрешение тарелки.

– Значит, магия не всесильна? – вопросительно вскинула на царя честные серые очи Серафима.

– Н-нет, – неохотно признал тот. – В некоторых случаях. В отношении магии действуют свои правила и свои законы, как в отношении любого природного явления попроще.

– Но вы помните, почему вы привели меня сюда, ваше величество? – продолжила допрос царевна.

– Почему? – рассеяно переспросил Костей.

– Вы обещали рассказать мне, как работает магия.

– Магия? Очень просто. Магия – это природная стихия. Чувствовать и использовать ее могут не все. А из тех, кто может, не все могут быть хорошими магами.

– Почему?

– Это зависит от многого, но, в основном, от способностей мага и от его упорства. Это как у простых людей – чем больше человек тренируется, тем больший вес он сможет поднять.

– А как вы стали магом? По наследству?

Костей усмехнулся.

– Это вам не царская династия, ваше величество. Я – сын простого лесника. И я с детства понял, что хочу добиться в жизни кое-чего поважнее, чем то, что приготовили для меня родители. Я хотел величия, власти, почестей и преклонения. И единственный путь к этому, который был доступен сыну лесника, лежал через магию. Если бы цель преуспеть в магии, стать лучшим из лучших не стала тогда единственной целью в моей жизни, я бы остался прозябать среди этих дурацких елочек-березочек, как мой брат, хоть у него способностей было всего лишь немногим меньше моего. Но он не хотел посвятить свою жизнь пути наверх – его

устраивали его зверюшки, деревяшки и дружба с тупыми вонючими крестьянами. Что ж. Это был его выбор. Он всегда был у нас со странностями. И – смотрите! – где сейчас он – и где я.

– А где сейчас он? – метнула быстрый взгляд царевна на Костея.

– А?.. Он? Он… умер.

– О… Сочувствую… Но я думала – колдуны живут долго?

– Ваше величество, – поморщился Костей. – Колдунами няньки пугают сопливых детишек. Я не люблю это слово. Колдунов нет – есть маги.

– А чародеи есть?

Царь задумался.

– У меня это название отторжения не вызывает.

– А волшебники?

– В сказках, ваше величество. Только в сказках.

– Хорошо, я запомню. Так сколько живут обычные… чародеи?

– Довольно долго. Иногда – несколько сотен лет.

– Так ваш брат умер от старости?

– Нет. С ним что-то случилось. В его же лесу. То ли разбойники, то ли звери… Но какое это имеет значение? Это было давно – лет двадцать назад, и никто его с тех пор и не вспомнил. Забвение – вот судьба таких юродивых, как он. Меня же ждет вечная слава и вечная память.

– Не сомневаюсь в этом, – поспешно, чтобы не прыснуть не к месту, склонила голову Серафима. – Магия, как я вижу, это очень интересно и полезно.

– Можно сказать об этом и так, – усмехнулся царь.

– А вот этот ваш камень – он тоже… магический?

– Камень? – рука Костея тут же непроизвольно схватилась за него, как будто проверяя, тут ли он, ничего ли с ним не случилось. – Да. Это Камень Силы – амулет чистой магии, как называем его мы, профессионалы – самый мощный из всех существовавших когда-либо в мире и из всех, которые только будут еще когда-либо сотворены. Я сам сделал его пятьдесят лет назад. В этом самом замке.

– В этой башне?

– Нет, – снисходительно покривил рот в улыбке царь. – Это – всего лишь руки моей магии. А Камень был сделан в ее сердце.

– Где это?

– В Заклятой башне. Чернь называет ее Проклятой. Но мне приятно.

– Он может все? – изобразив восхищение, граничащее с обожанием, вытаращила глаза Серафима.

Польщенный нежданным интересом своей гордой пленницы Костей позволил себе покровительственную усмешку.

– Все, что вы видите вокруг, все мои слуги со звериными мордами, которые пришлись вам так не по душе, все умруны, все это великолепие – он горделиво обвел костлявой рукой комнату и пейзаж за окном, – было создано магией моего

Камня и держится исключительно на ней. Не будет его – действие магии прекратится, и все примет свой изначальный вид, нелепый, бледный и застиранный, как старая крестьянская рубаха.

– А что – его может… не стать?..

– Не бойтесь, ваше величество. Разрушить его не так просто.

– Но я заметила, что к вечеру он из красного становится почти белым… Это что-то значит? Кроме того, что на улице темнеет?

– Это пустяк. Просто ночью надо покормить его, и утром он снова будет полон силы.

– Покормить? – Серафима непонимающе нахмурилась. – Не знала, что камни тоже хотят есть. Чем вы кормите свой камень?

– Это профессиональный секрет мага, ваше величество, – самодовольно ухмыльнулся Костей.

«Понятно, узнаем,» – отметила на полях карты боевых действий царевна и продолжила разведку боем:

– А если он останется… голодным?.. можно так сказать?

– Ничего не случится. Я не смогу его использовать, пока не напитаю – всего лишь.

Но все, что было создано с его помощью, будет оставаться незыблемым и неизменным. На этот счет вы можете быть спокойны.

– Значит, его невозможно уничтожить? – невинно глядя в потолок на чучело летучей мыши размером с орла, поинтересовалась царевна.

– Уничтожить его может только то, что его породило. Но там он не окажется – уж об этом-то я в состоянии позаботиться, – тонко усмехнулся царь своей шутке.

– Что же это?

– Это еще один секрет моей магии, царица.

– Как много у вас от меня секретов, ваше величество, – мужественно повторила на бис свой смертельный для здоровья трюк с надуванием губок и хлопаньем глазками она.

– Со временем их будет меньше.

«Со временем их вообще не останется,» – прокомментировала мрачно про себя Серафима и тут же добавила: «Только где же его взять – это время?..»

– Вы меня заинтриговали, ваше величество, – продолжила тут же она, не давая царю

опомниться, передумать или сменить тему разговора. – В эту… Треклятую башню… Или как там она… мы туда тоже сейчас пойдем?

– Туда – нет.

– Но почему? Вы же обещали показать мне, как устроена настоящая магия! – возмутилась вполне искренне царевна.

– И держу свое обещание. Смотрите, – Костей обвел рукой комнату – чародейский НП.

– Башня Паук – средоточие испытанной, прирученной, полезной магии. Я ничего от вас не скрываю. Здесь. Но там…. Некоторые вещи и явления для непосвященных могут быть слишком опасны. Люди слепнут, теряют рассудок, кончают жизнь самоубийством… Вам этого мало?

– Мне этого много, – обижено нахмурилась она. – Но если мы не пойдем туда, тогда

покажите мне еще что-нибудь интересное. Желательно – весь замок. Только, конечно, те его части, где мне не грозит сойти с ума или онеметь от ваших ужасов.

При слове «онеметь» Костей пожалел, что Заклятая башня, на самом деле, такого воздействия на людей не оказывает.

Но делать было нечего.

– Извольте, – вздохнул он. – Как вам будет угодно. Думаю, сокровищница вас заинтересует больше, чем какая-то головоломная пыльная магия.

– Сокровищница – это всегда интересно, – уклончиво ответила Серафима и бросила прощальный взгляд вокруг – нельзя ли перед уходом еще чего-нибудь незаметно стянуть. Но все в пределах досягаемости ее маленькой, но ловкой руки было или слишком большим, или слишком немагическим, и она, скрыв разочарованный вздох, пошла за Костеем.

Проходя мимо последней тарелки, она бросила скользящий взгляд на ее картинку, и остановилась, как будто налетела на стеклянную стену.

По тарелке шло сражение.

Конная толпа узкоглазых кочевников в мохнатых малахаях, с кривыми саблями, горбатыми луками и маленькими круглыми щитами налетели на стройное, но малочисленное построение пехоты – судя по вооружению и доспехам – лукоморской. Первые ряды сдерживали натиск, как могли, но под ливнем стрел дружинники стали

падать, трубач в центре, рядом со знаменосцем и командиром, протрубил беззвучный сигнал и, подхватывая раненых и стараясь не разрушить строя, лукоморцы начали отходить.

Всадники восторженно замахали своим вооружением, стегнули лошадей и закружили вокруг лукоморского отряда ощетинившейся железом смертоносной каруселью.

Дружина остановилась – путь к отступлению был отрезан.

Трубач поднес к губам рожок – и солдаты тут же перетащили раненых в середину, сдвинули сплошной стеной щиты и выставили копья, готовясь подороже продать свои жизни. Но против стрел они были беззащитны.

И тут из заросшего густым кустарником оврага справа от них вывалилась орава зверолюдей в черных кожаных латах с короткими тяжелыми мечами и с зазубренными как рыбий скелет кинжалами.

Сердце Серафимы болезненно екнуло, пропустило такт, и, как будто стараясь с лихвой наверстать упущенное, заколотилось, как пойманный зверек.

Она никогда не видела таких воинов раньше, но и без подсказки мигом поняла, что это и есть пресловутые солдаты Костея.

Кочевники тоже увидели их, и царевна, морщась, как от физической боли, порадовалась, что тарелка не доносит звук, иначе от их торжествующего визга разорвались бы не только ее барабанные перепонки, но и без того обливающееся кровью сердце.

Участь отряда была бы решена в несколько минут, и ничего иного царевна и не ждала…

Если бы не кони.

Похоже было, что при заключении этого странного военного союза они были той единственной силой, мнением которой никто не позаботился поинтересоваться.

А зря.

Потому что как только они увидели и – самое важное – унюхали злобных оскалившихся хищников неизвестной породы в непосредственной близости от себя, они не стали раздумывать ни секунды. В один миг ополоумевшее лошадиное племя послало все происходящее коню под хвост, взбрыкнуло и понесло, не разбирая дороги, оставляя за собой своих опешивших от такого поворота сражения седоков и растоптанных и смятых зверолюдей.

Дружинники, не поверив сперва своей удаче, быстро пришли в себя и под дружное, но беззвучное «ура» азартно перешли в контрнаступление.

Костей яростно махнул рукой над тарелкой, и изображение пропало.

Если бы на него кто-нибудь сейчас догадался поставить чайник, тот бы закипел.

– Идиоты!.. Дебилы!.. Жабьи дети!.. – то и дело прорывалось между двух его стиснутых зубов. – Если так все пойдет дальше!.. Я убью этого напыщенного болвана с розовыми пуговицами!.. Своими руками!.. Я превращу его в жабу!.. В крысу!.. В слизняка!..

Серафима, поспешно упрятав торжествующую ухмылку во весь рот подальше от его взбешенного взора, невинно поинтересовалась:

– Что это было?

Царь вспомнил о ее существовании.

– Кхм… Ничего особенного. Часть моего блестящего плана по захвату вашей страны, как я уже говорил.

– Как?! – царевна сделала большие и круглые глаза. – Часть вашего блестящего

плана?! И вы называете это «ничего особенного»?! Как может человек, будучи столь искусен не только в мудреной науке магии, но и в хитроумной военной науке, быть таким… скромным? Таким… самоуничижительным? Таким… несправедливым?..

Костей непонимающе нахмурился.

– …по отношению к себе?

– Что вы имеете в виду, ваше величество? – польщено потупился царь, забыв о замышляемой страшной мести Кукую. Если бы не вечный отблеск Камня на его лице, Серафима могла бы даже поклясться, что он покраснел.

– Как что? Конечно ваш план! Если он действительно такой гениальный, как вы утверждаете, а после нескольких дней, проведенных в ваших владениях я в этом не сомневаюсь, талантливый человек талантлив во всем, то мне хотелось бы узнать о нем побольше!

Царь настороженно взглянул на нее:

– Зачем вам это?

– Здесь начинается новая История. Мы стоим у истока грядущей эры. И я хочу прикоснуться к величию.

Губы Костея разъехались в довольной улыбке, но он не сдался.

– Вы правы – это действительно хитрый, тщательно продуманный план, который просто не может не привести меня к победе. Но пока я бы не хотел раскрывать вам его. Чтобы быть частью величия, необязательно вдаваться в скучные подробности, интересные только мужчинам, ваше величество. Всему свое время. Рано или поздно,

вы все равно все узнаете, и это будет приятный сюрприз. Роман интереснее читать,

когда не знаешь, чем он кончится. А пока – прошу пройти вперед. Наш осмотр замка еще не закончен.

– Ах, да, – легко мазнув пальцами по лбу обозначая забывчивость, улыбнулась Серафима. – Сокровищница. У нас же еще остались сокровища.

– Сокровища… Кхм… Да…

Если быть точным, как раз сокровищ-то в сокровищнице и не осталось.

Там была суровая собаковидная стража у входа, был массивный висячий замок и старинной работы медный ключ на медной цепочке, извлеченный царем из-за пазухи; была традиционная долгая лестница в подземелье с редкими факелами в кольцах на

стенах, было само подземелье с полками, сундуками и коробами – короче, было все.

Кроме сокровищ.

Несколько золотых монет, завалявшихся в одном из сундуков, удивили самого Костея гораздо больше, чем его пленницу; картины, сваленные стопками на полках, были скорее помещены сюда из-за позолоты на рамах, чем по своей художественной ценности, а полуистлевшие украшенные золотым и серебряным шитьем одежды на железных плечиках к сокровищам могли бы быть отнесены теперь разве что после переплавки.

– Как? – разочарованно обвела огорченным взглядом пустые подвалы царевна. – И это – все? Да здесь паутины больше, чем золота!

– Увы… – пристыжено опустил голову царь и пожал плечами. – Это – все. Подготовка великих свершений требует затрат.

– Но если у вас кончились деньги, почему бы вам не наколдовать подвальчик-другой? Ведь вы же всемогущий маг, я ничего не путаю?

– Нет, естественно, я всемогущий, это даже не обсуждается, но дело в том, что созданием одних металлов из других занимается алхимия, а развитием этой области науки как не особо нужной для меня я давно не занимался…

– А ваш камень? Я думала, что все это просто – р-раз! – Серафима небрежно пошевелила пальцами в воздухе, – и готово.

– Иногда да. Иногда – нет. Чем больше плотность материала, тем сложнее с ним

работать – превращать его, материализовывать и даже просто менять форму или цвет. Ткань – это одно дело. Плоть человека или животного – немного сложнее. Металлы, камни – еще тяжелее. Слишком большая часть силы амулета чистой магии уходит на эти процессы и потом – на поддержание результата.

– Но давным-давно вы изменили целый замок!

– Да. И второго такого эксперимента мой амулет не потянет. Нужно или создавать новый, или искать другие способы добиться желаемого.

– Ну, так создайте!

– Я… не могу сейчас… этого сделать… – Костей замялся и отвел глаз.

– Почему? – слово «тактичность» царевна стала бы искать скорее в справочнике юного полководца, чем в словаре по этике.

– Я… слишком занят. А сотворение нового талисмана чистой магии требует большой подготовки, особых условий и… ингредиентов.

– Значит, ваши финансовые проблемы не могут быть разрешены только потому, что не хватает силы Камня? – она недоверчиво прищурилась.

– А почему еще? – взгляд Костея мгновенно стал колючим и подозрительным.

– А я полагаю, дело совсем не в этом, – задумчиво помяв подбородок и еще раз окинув критическим взором окружающую действительность, произнесла Серафима.

– А в чем же? – не отступал царь.

– У вас аквариум где расположен?

– Что??? – вытаращил глаз Костей, как будто его спросили, откуда у него растет хобот.

– Аквариум. Ну, вы же знаете, такой стеклянный ящик с рыбами.

– Рыба? Рыба у нас на кухне…

– Нет, вы не поняли. С живыми рыбами. Которые плавают в воде.

– С какими еще живыми рыбами? – захлопал оком царь. Эта новая идея, не имевшая, казалось, ни малейшей связи с только что обсуждаемым предметом, никак не поддавалась монаршьему осмыслению ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза.

– Желательно с золотыми.

– Ха! – угрюмо воскликнул он. – Если бы у меня была хотя бы одна золотая рыбка, я бы целыми днями только тем и занимался, что придумывал желания!..

– Ваше величество, – мягко, как ребенку или больному, заглянула ему в глаз царевна. – Так кто из нас начитался сказок? Я имею в виду вамаяссьских золотых рыбок. Согласно античному вамаяссьскому учению хуо-ди о том, как правильно расставлять мебель, чтобы водились деньги, аквариум с золотыми рыбками должен стоять в северо-восточном углу комнаты, чтобы течение энергии дзынь отражалось от их чешуек и поворачивало в направлении донг…

Костей, как прилежный ученик на уроке иностранного языка, мог бы сходу задать по

нескольку вопросов к каждому члену только что услышанного им предложения, потому что прозвучи оно по-вамаясськи, оно не стало бы менее понятным для него, но вслух пока смог произнести только одно универсальное вопросительное слово:

– Че-во?..

– …Но поскольку речь у нас идет о целом замке, а не просто о комнате или доме, то и мыслить мы будем масштабней. Значит, так. Запоминайте, ваше величество. В северо-восточном углу двора замка у нас должен быть пруд с зеркальными карпами или любой другой рыбой с отражающей чешуей. Напротив входа – то есть, главных ворот замка, надо повесить большое зеркало, чтобы входящие видели себя и их дурные мысли отражались в пространство и не мешали вашему монетаристскому благополучию. На всех стенах надо будет нарисовать глаза.

– Глаза?!.. Что у стен имеются уши, я такое слышал, но чтобы глаза…

– Да, глаза, – не терпящим возражения тоном подтвердила Серафима. – Чтобы никто не смог сглазить ваше финансовое положение.

– Ну, если вы так думаете…

– Это не я так думаю. Это утверждает хуо-ди. Вопросы есть?

– Э-э-э…

– Замечательно. Тогда продолжим. Куда открываются двери в замке?

– На себя?..

– Плохо. Надо от себя. Чтобы плавному току энергии синь ничего не препятствовало. Придется переделать. Так… В каком направлении стоят кровати?

– Какие… кровати?

– Все кровати в замке.

– Н-не знаю… В разном?

– Плохо. Надо чтобы с запада на восток. И спать на них нужно непременно на спине, по стойке «смирно», головой к восходу Солнца. Чтобы энергия дзяо плавно входила спящему в пятки, выходила через макушку и не застаивалась.

– Но какое отношение это имеет к деньгам?!

– Деньгам не все равно, к кому приходить. И они никогда не появятся у человека, у которого в районе третьего чакраборти произошел застой энергии дзяо. Так учит хуо-ди.

– Да?..

– Да. Так, пойдем дальше. Что у нас в юго-восточном углу замка?

– Кухня?..

– Плохо! Кухня – стихия огня. Она должна быть на противоположной стороне от пруда – стихии воды, чтобы не было конфликта между этими двумя стихиями. Нет, ваше величество. Это из рук вон никуда не годится. Ваши подданные неправильно спят, не там едят, не туда ходят, и с таким отношением к хуо-ди вы еще хотите, чтобы ваша страна была полной чашей?! С сегодняшнего дня в юго-восточном углу замка у нас будет роща денежных деревьев. Надеюсь, это можно поручить советнику Зюгме. Ну, хоть что-то ему ведь можно у вас поручить?

– Выращивать деньги как яблоки? – заморгал царь, и было похоже, что его один глаз старался за двоих. – До этого я бы никогда не додумался…

– Нет, ваше величество, это будут простые деревья, только к веткам нужно

привязать золотые монеты. Подобное притягивается к подобному. Утка летит к уткам.

Волк бежит к волкам. Энергия синь течет к энергии сянь. А деньги идут к деньгам. Так пишут вамаясьцы в трактатах о хуо-ди. И им виднее.

– А что – это самая богатая страна?

– Да, – с твердой как базальт уверенностью отрезала и похерила дальнейшие сомнения Серафима.

– А как они разбогатели?

– Продавая книги об искусстве хуо-ди остальному миру. А теперь – вперед, ваше величество. Нас ждут великие дела.

Только Серафима ступила на порог своих апартаментов заключения, как навстречу ей кинулась Находка.

– Чего ваше царственное величество изволят пожелать?

– Ничего не надо, спасибо.

– Нет, если вашему царственному величеству нужно умыться, кос… прическу расчесать, туфельки помыть, наряды погладить, в стирку чего отдать…

– Нет, я сама, спасибо.

– А, может, почитать чего прикажете на ночь…

– Сказку рассказать, песенку спеть, – ухмыльнулась царевна. – Все еще спасибо, все еще не надо. А что, девица, ты еще и читать умеешь?

– Нет, ваше царственное величество, не умею.

– А чего ж тогда предлагаешь? – удивилась Серафима.

– Так ить я ж не сказала, что почитаю, я токмо спросила, может, прикажете… Приказать-то каждый может, а токмо я грамоте не ученая, я сразу говорю…

– Чудная ты, Находка, – усмехнулась царевна, и вспомнила вдруг: – Кстати, тебе

сегодня есть где спать? А то ведь вчера на ковре, бедная, клубочком свернувшись, уснула.

– Есть, ваше царственное величество, – умудрилась поклониться на ходу горничная.

– Есть. Господин кастелян Ужим приказали сегодня после обеда принести кровать и поставить в соседнюю с вашей комнату.

– Это хорошо, – удовлетворенно кивнула Серафима.– Спасибо тебе за заботу, Находка, и спокойной ночи. Ступай, милочка, – видя, что горничная все еще колеблется или мысленно перелистывает список доступных услуг, изобразила она

снисходительно-покровительственный тон, которым боярыни у нее дома разговаривали с прислугой.

Это сработало, и служанка, еще раз поклонившись и пожелав царице спокойной ночи, удалилась к себе за стенку.

Убедившись, что осталась одна, Серафима плюхнулась в кресло перед камином и вытянула ноги к огню – так удобнее было думать. Надо было спокойно подвести итоги трудового дня. Устраиваясь поудобнее, она почувствовала, как в бок под слоем собольего манто ей впечаталось что-то маленькое и твердое.

Коробочка, которую она сегодня днем позаимствовала у Костея в Пауке и про которую на время напрочь позабыла!

Надо посмотреть, что хоть там, внутри. Может, ерунда какая-нибудь – так прямо сейчас и надо будет сжечь ее. Еще не хватало, чтобы она на глаза кому-нибудь из этой шатии-братии попалась не вовремя.

Серафима не без труда выловила из лабиринта складок манто и платья коробочку и повертела ее для начала в руках, осматривая.

Коробок как коробок. Маленький, берестяной, потемневший от времени, без надписей или знаков, внутри что-то брякает, суда по всему – маленькое.

Царевна подцепила крышку ногтями и не без труда, скрипя берестой и зубами, открыла ее.

Внутри лежало желтое увеличительное стекло размером с пятикопеечную монету и кольцо.

И всего-то?..

Вид что у одного, что у другого был абсолютно не магический. Стекло было тонкое, без оправы, без гравировки – без чего бы то ни было, что отмечало бы его как волшебный талисман.

Она взяла его осторожно пальцами за края и посмотрела на рукав манто.

И увидела свое платье.

Маленький кружочек зеленой парчи выглядывал тропическим островком среди серебристых волн ворсинок.

«Ах, Зюгма, подлец – драное манто подсунул! Ну, я ему устрою завтра сладкую

жизнь,» – прищурилась Серафима, убрала стекло, чтобы рассмотреть дырку получше и уже без помехи подивиться, как она ее раньше не разглядела…

Но та пропала.

Царевна потерла пальцами в том месте, где она только что была, подула, вызвав среди ворсинок бурю местного масштаба, поковыряла – но все напрасно. Манто было вызывающе целое и невредимое.

«Не поняла…» – озадаченно заморгала она. – «А ну-ка еще?»

Стекло у рукава, у подола, у груди – видно платье. Стекло в сторону – блуждающая дырка пропадает.

«Хм… Интересно. Это все, что может магия этой лупы, или от этого может быть какая-то польза? Польза, польза… Какая может быть польза от…» – и вдруг от скепсиса царевны не осталось и следа. Раздумывая о пользе крошечной непонятной стекляшки, она навела ее на ручку кресла и… увидела сквозь дырку размером с пятикопеечную монету пол.

«Ага!!! Ага!!! А нут-ка…»

Она соскочила с кресла, бросилась к камину и приложила лупу к дымоходу.

Через маленькое отверстие замерцали отблески догорающего огня на закопченном фоне противоположной стенки.

«Ага!!! А нут-ка…»

Она на цыпочках подошла к входной двери и приложила стекло к покрытой позолотой железной плите.

Перед ней предстал крошечный фрагмент черной спины часового.

«Хм-м-м… Хорошо, но мало… А если ее держать чуть подальше от поверхности? А еще?.. А еще?..»

Сказано – сделано.

Методом научного тыка было почти сразу установлено, что чем дальше держишь лупу от просматриваемой насквозь поверхности, тем больше и неразборчивее изображение той стороны. На расстоянии пятнадцати сантиметров пятикопеечный кружочек изображения увеличивался рублей на семь, но понять, что оно представляет, без применения фантазии в смертельных дозах было практически невозможно. На еще большем расстоянии контакт просто обрывался.

Серафима почесала в затылке под жемчужным венцом и пожала плечами.

Будь эта лупа хоть с оладушку размером, цены бы ей в таких условиях не было. Но такая малюсенькая?..

Хотя, ладно. В моем положении не до жиру – быть бы живу. Глядишь, и эта на что-нибудь сгодится. А сейчас перейдем к следующему пункту нашего списка артефактов.

К колечку.

Царевна взяла коробочку с кресла и выудила из нее кольцо.

Оно было серебряным и сделано в виде полулежащей кошки, обвивающей изящно загнутым хвостом палец хозяина. Серебряные лапки, серебряные ушки, серебряные глаза, насечки-шерстинки… Серафимино представление о волшебных кольцах сильно

пострадало. Ну, чего можно добиться с кольцом в форме этого домашнего животного? Чтобы не было мышей?

– Эт-то… что?

Костей удивленно окинул окрестности взглядом в поисках необычного предмета, способного вызвать изумление его пленницы, но не нашел, и перевел вопрошающий глаз на Серафиму.

– Что – что?

– Вот это. На что я бы показала пальцем, если бы не мое хорошее воспитание. Нечто. Ихтиологического происхождения.

– Ихтио… чего?

– Вот этот ерш с руками, ваше недогадливое величество! – не выдержала царевна.

– А что с ним? – непонимающе захлопал глазом царь. – Халат чистый, колпак отглаженный, поднос серебряный– я сам лично проверял. Шеф-повар его своими руками выпорол два раза: вчера вечером и сегодня утром, чтобы он ничего не напортачил, поэтому ведет себя он смирно и молчит, как ему положено. В чем проблема, я не понимаю?

«Ах, выпорол. Ах, своими руками,» – угрюмо прищурилась Серафима. – «Ну, хорошо, милейший работник кнута и поварешки. Я это запомню.»

– Ваше величество, – повернулась она к Костею и сделала брови домиком, – проблема в том, что во время завтрака я рыбу только ЕМ. Рыба, ПРИСЛУЖИВАЮЩАЯ за завтраком, для меня полностью и целиком неприемлема.

– А-а, – поморщился царь. – Это опять ваша тонкая натура. Сначала служанка,

потом этот мальчишка… Кажется, я понимаю, чего вы хотите. Но это невозможно. С вашим появлением во дворце количество людей, похожих на обычных, с улицы, стало стремительно увеличиваться.

– Стремительно? – возмутилась Серафима. – Одна горничная!

– А раньше не было никого! А сейчас вы хотите, чтобы их стало двое! Это в два раза больше, чем было!

– Да. Хочу. Пожалуйста?

Услышав от гордой пленницы волшебное слово, противостоять которому иногда не мог даже он, Костей растерялся, покривился, пожал плечами и кивнул:

– Ну, хорошо. Только для вас. Но в последний раз. Потому что такими темпами,

дорогая царица, у меня замок скоро ничем не будет отличаться от проходного двора какой-нибудь трущобы. Для Елены Прекрасной я могу пожертвовать многим, но не системой безопасности, над которой трудился полвека. Везде шпионы, везде заговорщики, везде предатели. Доверять нельзя никому и никогда. Советую и вам

это запомнить, ваше доверчивое величество. Эй, ты, – обратился он к поваренку. – Поставь поднос на стол и подойди ко мне.

Тот кинулся исполнять приказание.

Костей легко щелкнул пальцами, вспыхнул Камень, и поваренок охнул и схватился за голову.

За человеческую голову.

– Сгинь отсюда, уродец, – брезгливо махнул рукой царь, и мальчик бегом, пока его величество не передумало, кинулся туда, откуда появился пару минут назад рыбой.

– Спасибо, – опустив глаза, чтобы царь не прочитал в них ее настоящих чувств, проговорила Серафима. – А теперь приступим к трапезе. Вы, насколько я поняла, больше не используете свою магию, чтобы накрывать и подавать на стол?

– Нет, – сухо подтвердил Костей. – У меня за эти дни накопилось много работы, и я экономлю силы.

Царевна слегка встрепенулась. «Ага. Так мои усилия не пропали даром? И наши силы

теперь нуждаются в экономии? И это радует», – почти оживилась она. – «Но что это

значит? Это значит, что сегодня мне надо постараться еще больше. Вот над этим мы

и будем работать. Так… Что там у нас по списку вредительства на этот день? Хуо-ди.

Ремонт в коридорах. Инспекция сада. И внеплановые мероприятия. Программа-максимум

– поссорить его с советником и генералом, если получится. Или хотя бы заронить недоверие. Или ревность. Для устранения угрозы Лукоморью и всему Белому Свету в моем положении все способы хороши. Конечно, меня саму от них то тошнит, то просто подташнивает, но выбора у меня не остается. Естественно, можно было накинуться на них на всех с мечом, ножом или просто табуреткой и погибнуть, пришибив одного-двух-трех-десяток, как это, наверняка, сделал бы на моем месте Иванушка. Или сделать морду кирпичом, засесть в башне на голодовку, изображая гордость и презрение, как повела бы себя, без сомнения, Елена Прекрасная. Но беда в том, что я не могу себе позволить такую роскошь, когда от меня одной может зависеть будущее всего Белого Света… А, может, у меня просто воспаление мании величия? Ха. Хотелось бы мне, чтобы все было так легко и просто. Повезло Елене Настоящей – сидит себе сейчас, небось, тихонько на терраске, чай пьет с боярынями и вишневым вареньем… Косточки через перила на клумбу выплевывает… Пока я не вижу… Наверное… Невозможно ведь быть такой занудой постоянно – по

себе сейчас сужу – просто невозможно! Этому ж тридцать лет учиться надо, чтобы с непривычки с ума не спятить! А тут все за день осваивать приходится…».

Так, незаметно, под мыслительный процесс, процесс утреннего принятия пищи дошел до своего логического завершения – чаепития и десерта.

Поваренок со смесью счастья и ужаса на лице – так, наверное, себя чувствовала бы Муму, спасенная академиком Павловым – на цыпочках подбежал к столу с подносом с чайным прибором и серебряными тарелками, быстро составил свой груз и умчался,

пока царь не передумал насчет его внешности в частности или существования в этом мире вообще.

– А это что? – сделав большие, но непонимающие глаза, Серафима осторожно, как в клетку с крокодилом, потыкала изящно оттопыренным мизинчиком в направлении тарелки, поставленной поваренком посредине стола.

Судя по ее дислокации, это просто обязано было быть десертом.

– Бутерброды с селедкой с луком? – полный дурных предчувствий, представил любимый десерт Костей.

Десерт был для уроков этикета полем нетоптаным и непаханым до сих пор, потому что все это время к концу третьей перемены блюд ни у учителя, ни у ученика не хватало сил на десерт.

И вот, случилось.

Это сладкое слово «десерт»…

– ЧТО??!!! Селедка? Лук? С чаем? Фи! Ваше величество. Да будет вам известно, что у вас вкусы как у вамаяссьского крестьянина! – Серафима отпрянула от стола, как

будто бы царский бутерброд мог внезапно вскочить с тарелки, наброситься на нее и провонять селедкой.

– Но что вы предлагаете? – беспомощно окинул взглядом стол Костей. – Я есть колбасу с чаем не привык…

– И очень хорошо, – терпеливо, как не особо сообразительному ребенку, заглянула в глаз царю Серафима. – Потому что в лучших домах Лукоморья и Забугорья с чаем на завтрак едят не селедку и не колбасу, а пастилу, эстетически намазанную на тонкий сухой кусочек хлеба.

– Пластилу?! Едят?!

– Да. Пастилу. Едят. Все. И не вижу в этом ничего страшного, – сурово остановила его от дальнейших словоизлияний царевна. – И называется это изящным иноземным словом «тост».

– Тост? – нахмурился Костей, пытаясь осознать, чем же все-таки хочет его накормить лукоморская царица. – Значит, с этой пластилой надо пить вино? Но у нас нет никакого алкоголя. Я никогда в жизни не пил спиртных напитков и свои

помощникам запретил. Более того, маг, хоть раз попробовавший в своей жизни вино, не имеет ни малейшего шанса поступить ко мне на службу. Магия не прощает невнимания. Ни к чему замутнять мозги, когда цель должна быть четкой и ясной – вот моя жизненная позиция, и я ей горжусь.

– Ни к чему? – рассеяно, явно ставя что-то себе на заметку, отозвалась эхом

Серафима. – Нет, ни к чему. И никакого алкоголя пить не надо. А тост – это сухой хлеб с пастилой. Приобщайтесь к мировой культуре, ваше величество. Никогда не знаешь, когда пригодится.

Вообще-то, она презирала тех лукоморских бояр, которые, морщась и отплевываясь, ели эту самую липкую пастилу с сухим хлебом только потому, что так завтракают виконты Шантони или бароны Вондерланда. И лично она предпочла бы умять с чаем

несколько пряников со сгущенным молоком, или с полкило конфет, или тарелку халвы,

или медовый тортик, или то же самое вишневое варенье… Но пастила – это то, что Костей хотел бы поесть сейчас меньше всего, а, значит, единственно возможный вариант десерта. Ее личная военная доктрина на текущий момент «жизнь врагу отравлю, как могу» распространялась даже на такую мелочь, и поэтому работала, как часы.

Костей жалко пожал плечами, пошевелил пальцами, и на столе под красный отблеск Камня появилась тарелочка с разноцветными брусками с волнистыми бороздками.

– Если вы так настаиваете…

– Что это? – недоуменно уставилась на новое блюдо Серафима.

– Пластила? – угрюмо ответил царь.

Царевна осторожно отщипнула кусочек, понюхала, помяла несколько секунд в пальцах и поставила на стол маленькую собачку с хвостиком крючком.

– А вы уверены, ваше величество, что знаете, чем отличается пастила от пластилина? – страдальчески вскинув на царя большие серый очи, уточнила она.

– Что? Пластила? От пастилина? А разве это не одно и то же?..

– Не пластила. Пас-ти-ла. Из вываренных яблок или ягод.

– Какая разница? – угрюмо буркнул царь.

– Практически никакой, – честно призналась царевна.

Новый щелчок пальцами – и содержимое тарелки изменилось на коричнево-красную липкую засахаренную аморфную массу.

Костей мрачно оглядел полученный результат.

– Вы думаете, стало лучше?

– А вы попробуйте!

И, не дожидаясь реакции, Серафима намазала три куска и без специальных приготовлений сухого хлеба и разложила перед царем.

– Кушайте-кушайте, – растянула губы в каучуковой улыбке она. И тут же добавила более сурово: – Ноблесс оближ.

– Кель кошмар… – тоскливо откликнулся отзывом на пароль Костей и с отвращением понес первый бутерброд ко рту. – Смерти моей хотите…

И тут, не забыв предварительно обозначить стук в дверь, еле слышный, но достаточный, чтобы не пасть жертвой очередной лекции царицы об Этикете, вошел Зюгма, лоснясь лысиной, улыбаясь и кланяясь, как вамаяссьский болванчик. Глядя на него, создавалось впечатление, что на сегодня в его жизни не предвиделось ничего более приятного и радостного, чем утренний доклад его величествам.

Серафима едва заметно усмехнулась. Пожалуй, уже можно было писать книгу «Этикет как оружие массового поражения».

– Позвольте доложить вашему величеству, – обратился он к царевне, – что ваш сад

готов в строгом соответствии с вашим планом, что вы изволили нарисовать намедни. Никаких отступлений сделано не было. А еще вас ожидает там небольшой сюрприз.

– Какой? – живо заинтересовалась Серафима.

– Это сюрприз, – расплылся в улыбке, как блин на сковородке, советник.

– Так пойдемте скорее, чего же вы расселись, ваше величество, перестаньте хлюпать чаем и чавкать этой отвратительной пастилой и скорее пойдем, посмотрим на – страшно сказать! – сюрприз от любезнейшего господина Зюгмы!

– Вы идите, а я вас догоню, – махнул было рукой царь, с тоской несбывшихся надежд поглядывая на изгнанный с позором из десертов его любимый бутерброд с селедкой, и оказался прав.

Его ожиданиям не суждено было воплотиться в жизнь.

«Полным соответствием» и «никаких отступлений» в понимании первого советника было то, что там, где на схеме царицы было обозначено дерево, было дерево. Там,

где куст – куст. Где трава – трава. И то, что они бывают разных пород, ничуть не смутило Зюгму при перепланировке. В конечном итоге, сад Серафимы теперь

представлял собой еловый лес с зарослями шиповника, поросший лебедой в свободных от более высокой растительности местах.

– Кто бы сомневался, – скептично окинула она взором свои владения. – А где сюрприз?

– Сюрприз – вот! – и жестом фокусника на детском празднике он сдернул маскировочную сеть с объекта за своей спиной.

– Что это? – ахнула Серафима, отступая на шаг.

– Арфа, – с гордостью отрекомендовал свой сюрприз Зюгма. – Чтобы ваше величество на меня не сердилось за мои пустяковые промашки, я разыскал в подвале одной из башен вот этот инструмент. Я знаю, что все царицы и королевы очень любят играть

в свободное время на арфах. Ну, просто хлебом не корми – дай поиграть. И поэтому я подумал, что эта арфа доставит вам непередаваемое удовольствие. Это так традиционно – царица, сидящая в саду и играющая на арфе.

И он подвинул к ней поближе складную деревянную скамеечку.

– Как это мило с вашей стороны, что вы об этом подумали… – не глядя ни на кого из сопровождавших ее, царевна боком, вытянув шею, как будто ожидая, что в любую

секунду арфа может ожить и напасть на нее, отправилась на обход огромного, почти в человеческий рост, инструмента.

Естественно, Зюгма был прав.

Естественно, все королевы и царицы, которых она знала, играли на арфах. Некоторые даже успешно делали вид, что это доставляет им удовольствие. Можно даже сказать, непередаваемое.

И, естественно, Серафима, будучи царской дочкой, тоже знала, как на ней играть.

Это было очень просто. Игрок садился с одной стороны (с правой? С левой? Или вообще с торца? Но тогда с которого?) и обеими руками подковыривал струны. Раздавались звуки, как волнение на музыкальном море, из которых складывалась мелодия. Вот и все, вся премудрость.

Кроме того, Серафима будучи Серафимой знала, как непередаваемое удовольствие сделать передаваемым.

Конечно же, воздушно-капельным путем.

Оставалось только испытать это на практике.

– Вы не хотите опробовать этот замечательный инструмент? – склонил голову Костей, изучая то ли арфу, то ли Серафиму.

– Не хочу? – вскинула брови царевна. – С чего вы взяли? Очень хочу. Просто горю желанием, я бы сказала.

И она решительно подвинула скамеечку к тому месту, где стояла, придя, в конце концов, к выводу, что для играющего на арфе все равно, где сидеть, а для самой арфы – и подавно.

Усевшись сбоку лицом к струнам и закинув ногу на ногу, царевна, пробуя силы, ущипнула струну потолще в середине, потом другую, третью…

Раздался низкий гул.

Костей и Зюгма выжидающе уставились на нее.

– Х-хороший экземпляр, – одобряюще кивнула она. – Басы в норме. Ну-ка, а середина?..

– Ваше величество, сыграйте нам что-нибудь, сделайте милость, – умильно приложив короткие толстые ручки к груди, попросил советник.

– Сыграйте, – поддержал его Костей, не чувствуя беды.

– Легко, – самоуверенно повела плечом Серафима. – Я как раз вспомнила, как эта система работает. Вот, слушайте.

И над еловым садом поплыли чарующие, спотыкающиеся звуки «Чижика-пыжика».

Иногда она даже попадала в нужные ноты.

Советник и царь (последний, судя по лицу, изобретая новейшие методы чрезвычайно болезненной и продолжительно отправки на тот свет идиотов со своими сюрпризами) стойко высидели «Маленькую елочку», «В лесу родилась елочка» (уж больно обстановка располагала, пояснила Серафима), «Дует ветер озорной» и «Во поле береза стояла», все восемнадцать куплетов.

Время от времени до нее долетали обрывки их переговоров шепотом:

– …зубы заболели…

– …сам виноват…

– …больше не могу…

– …нечего делать…

– …прислать солдат…

– …большие потери…

– …умрунов…

– …жестоко…

– …стражников…

– …откажутся…

– …за увольнительную в город…

– …нет времени…

– …платить…

– …нет денег…

– …что делать…

– …сама Елена… …терпи…

– …горе мне, горе…

И это придавало ей вдохновения.

Но когда ее игра стала сопровождаться пением, они все же не выдержали. На втором куплете «То березки, то рябины» Костей откашлялся и решительно поднялся со скамейки.

– Извините, ваше величество, но я вдруг совершено внезапно вспомнил, что меня ждут неотложные дела…

– И меня тож… – подскочил было и Зюгма, но карающая длань Костея легла ему на плечо.

– …И поэтому я ухожу, но оставляю вместо себя этого… любителя сюрпризов и музыки. Развлекайте его.

– Вам не нравится арфа? – удивленно прервала мучения инструмента царевна, и, кажется, даже умруны из почетного эскорта вздохнули с облегчением.

– Арфа… мне нравится.

– Тогда слушайте еще! Я сейчас еще что-нибудь подберу. Назовите любую песню – и я ее сыграю.

– Зюгма, какая у тебя любимая…

– Нет-нет, – поспешила прервать его Серафима. – Я обучалась игре на арфе

пятнадцать лет у самых знаменитых музыкантов Стеллы, отдала за это кучу денег и, наконец, достигла звания мастера-золотые руки арфической музыки, почтенного концертмейстера филармонии искусств Стеллы, заслуженно народного арфиста Забугорья и прочая, прочая, прочая. И я не буду ублажать ничей иной слух, кроме

вашего величества. Ибо здесь никто другой не в состоянии оценить, прочувствовать

всю полноту эмоций, всю гамму чувств, которую я вкладываю в свою игру. А мне так

нравится играть на арфе! Я так давно не играла! Послушайте меня, ваше величество

– не уходите! Я сыграю и спою что-нибудь специально для вас. Что бы вы хотели? – и она проникновенно заглянула в единственный глаз царя.

И он смалодушничал.

– Н-на ваш… выбор… Только недолго… Я хотел сказать, мне правда нужно идти заняться делами…

Царевна сладко улыбнулась.

Пытка музыкой продолжалась еще полчаса.

Почувствовав, что у нее от струн подушечки пальцев скоро смозолятся до крови, Серафима, не закончив пиесу, быстро поднялась и поклонилась почтенной публике, давая понять, что концерт окончен. Та в ответ разразилась бурными искренними аплодисментами.

Аплодировали и счастливо улыбались даже умруны.

– Благодарю вас, – прочувствовано склонила голову Серафима. – Я уверена, что немного попозже, вечером, мы, настоящие ценители искусства, снова соберемся здесь, чтобы послушать мою игру и пение, а музыкальные вечера станут новой традицией этого замка.

Зюгма схватился за сердце.

– Да-да, я вижу, вы согласны, от всего сердца, – радостно закивала царевна и без паузы на переход к другой теме продолжила:

– Если мне не изменяет память, нас должны где-то ожидать артели мастеровых, готовых немедленно начать ремонт.

Зюгма, не в силах говорить, только кивнул.

– А еще, уважаемый господин первый советник, не будете ли вы так любезны

проводить меня в тот подвал, где вы нашли эту изумительную арфу? Может, там есть еще что-нибудь примечательное, такого рода?

– Нет! – испугано вскинулся Зюгма, и Серафима поняла, что она на верном пути. – Не надо!.. Там нет ничего интересного, я хотел сказать, только старые вещи, мебель…

– Старая мебель. Какая прелесть, – прижала натруженные пальцы к груди царевна. – Антиквариат сейчас как раз в самой моде. И чем антикварнее антиквариат, тем

современнее. Так что, давайте зададим ход ремонту, и – вперед. У меня есть такое предчувствие, что все это будет не напрасно.

Даже при самом тщательном разбросе артелей их на весь замок не хватило, и поэтому пришлось ограничиться теми его частями, которые были наиболее посещаемы руководством страны. Они должны были запомнить этот ремонт на всю жизнь.

Раздав артельщикам по нескольку экземпляров своих эскизов – для окон, стен, дверей, потолков, багетов и плинтусов, царевна провела с ними получасовую вступительную беседу. Убедившись, что все рабочие выведены из душевного равновесия, то есть должным образом раздражены, запутаны или просто запуганы, чтобы делать все не так, не то и не тем, готовы ронять, просыпать и проливать все, что попадется им в руки, Серафима, довольно ухмыляясь про себя, обратила высочайшее внимание на маячившего все это время где-то на заднем плане Зюгму.

– А, милейший господин первый советник, – кивнула, наконец, она головой, давая

понять, что его присутствие замечено. – Вы, наверное, меня ждете, чтобы заняться осмотром подвалов.

– Да, – важно кивнул Зюгма. – Я получил разрешение его величества…

– Вообще-то, я не спрашивала. Я утверждала, – приподняла бровь Серафима.

– Да?

– Да. И хотела вам сообщить, что как только мы приведем замок в соответствие с постулатами хуо-ди, мы сразу же, не откладывая, посмотрим, что интересного прячут ваши подземелья.

– Что?.. Чего?.. Что вы опять собрались делать с нашим замком?.. – переход от

тотального благодушия к затравленному испугу не занял у советника и доли секунды.

– Ну, во-первых, это не ваш замок, а его несравненного величества царя Костея, – снисходительно хмыкнула царевна. – Во-вторых, поскольку у него есть на меня определенные планы – вы, наверное, в курсе – теперь это настолько же мой замок, насколько и его. И поэтому его величество сказало, что я могу делать с ним все, что хочу, если пообещаю не разбирать его по камушку до основания.

– Но он ничего мне не сообщил…

– Он положился на меня. Или просто не счел нужным. Или то и другое. Выбирайте.

– Хорошо, – вздохнул украдкой советник. – Что вам для… ЭТОГО… потребуется?

– Рабочие или какие найдутся руки для передвижения мебели, копки пруда, посадки деревьев и прочих операций. Также мы будем переносить кухню, перевешивать двери и перемещать вещи из подвалов в комнаты.

– Старый хлам?!..

– Да выучите же вы, наконец, новое слово, ваше светлейшество, – презрительно фыркнула царевна. – Не старый хлам, а АНТИКВАРИАТ!!!

– Хорошо. Я запомню, – сдался Зюгма. – Если вы объясните мне, чем они отличаются.

– Если это в подвале и бесплатно – это хлам. А если в лавке и за деньги – антиквариат. Предельно тупо.

– Но ведь сейчас-то он в подвале и бесплатно!

– Если хотите, я открою прямо здесь и сейчас лавку и буду брать с вас за него деньги, – снисходительно повела плечом царевна.

Зюгма развел руками, сдаваясь без боя.

– Кроме того, мне понадобится широкое зеркало высотой с внешние ворота, – продолжила загибать пальцы Серафима.

– А это-то зачем?!..

– Советник, ну что вы за человек? – капризно воздела очи горе царевна. – У вас

вопросов больше, чем ответов. Или вы действительно хотите узнать всё о хуо-ди? Я, конечно, могу выкроить денек-другой и устроить вам лекцию…

– Нет-нет, спасибо! – испуганно вскинул пухлые ладошки советник.

– Ну, тогда не задавайте лишних вопросов. Сколько человек прислуги у вас имеется?

– Сто сорок девять, – не задумываясь выпалил советник.

– М-мало, – решительно приговорила царевна. – А сколько солдат и этих ваших… умрунов… в гарнизоне?

– Тысяча сто солдат, сто двадцать стражников – для внутренних караулов – и шестьдесят умрунов. Из них свободны от несения караула тысяча двадцать солдат, восемьдесят стражников и пятьдесят умрунов.

– Хм… Тысяча триста душ тягловой силы… – задумчиво помяла подбородок царевна.

– Надеюсь, хотя бы на первое время должно хватить…

»…Для создания полной, абсолютной и безоговорочной неразберихи,» – про себя договорила она, – «когда никто во всем замке даже под страхом смертной казни не сможет сказать, где у них тут теперь кухня, где кладовые и где он сам.»

– Тысяча двести девяносто девять, с вашего разрешения, – закончив загибать пальцы, хмуро поправил ее Зюгма.

– Тысяча триста, советник, – мило улыбнулась ему Серафима. – Вы забыли посчитать себя.

Результаты совмещения ремонта и претворения в жизнь заветов хуо-ди в одном отдельно взятом замке превзошли все, даже самые смелые ожидания Серафимы.

Каменщики, повара, маляры, умруны, штукатуры, солдаты, прислуга – все, казалось, поставили себе целью уместиться одновременно на одном, ставшем вдруг и сразу

очень маленьким, пространстве, сталкивались, налетали друг на друга, со страшным грохотом и ругательствами роняли вещи, инструменты, кухонную утварь и съестные припасы. Рушились строительные леса под натиском перетаскиваемой мебели. Падали с оползнем тележки с продуктами и поварята в свежевырытый пруд. Скрипели и ломались передвигаемые по компасу кровати и полы под ними. Заблудись и жалобно аукались в посаженой ими же самими роще помощники Зюгмы.

Царь Костей, погрузившись в свои черные дела, которые должны были быть сделаны еще несколько дней назад, не потребовал обеда, и повара – конечно, только те,

которые вообще вспомнили про обед, про царя или про свои обязанности – вздохнули с облегчением. Но неотвратимо, как гроза, надвигалось время ужина, а никто из кухонного персонала и под страхом полного превращения в рыб не мог даже

предположить, в каких концах Белого Света находится сейчас их блудная кухня, еще утром притворявшаяся тихой и ручной домоседкой.

Серафима, почти сорвав голос от выкрикивания команд и распоряжений, половина из которых противоречила и отменяла вторую половину, с чувством хорошо выполненной работы потирала руки: день прожит не зря. Такой беспорядок и путаница сами по себе не возникают.

И, что самое главное, не устраняются.

Кроме того, под шумок ей удалось обойти почти весь замок, кроме Паука и Проклятой Башни, куда ее вежливо, но непреклонно не пустила умруновская стража.

Но и того, что удалось увидеть, казалось достаточно. Теперь она знала, где находятся казармы солдат, умрунов и стражников, квартиры офицеров и колдунов –

помощников Зюгмы, местонахождение источников воды, продуктового склада и запасов оружия, расположение, вооружение и состав караулов… Короче, все, что пригодилось бы при штурме или осаде этого замка.

Теперь дело было за малым.

В радиусе нескольких сотен, а может, и тысячи километров не было никого, кто мог бы этот зловредный замок штурмовать, или хотя бы осаждать.

И поэтому, тайно вздохнув, ей пришлось смириться с неизбежным и жить дальше.

С проезжающих мимо тележек царевне ближе к вечеру удалось незаметно стырить и утолкать в карман кусок сыра и несколько охотничьих колбасок, а потом так же незаметно умять их. И теперь она с картинным высокомерным недоумением поглядывала на Зюгму, когда тот, под аккомпанемент бурчащего живота, под нос себе, не надеясь найти отклика в холодном сердце царицы, жаловался на непереносимый голод.

– Ну же, господин советник, – снисходительно-покровительственно похлопала она его по руке. – Нельзя быть рабом своего желудка. У нас еще не все закончено на сегодня.

– Да? – жалостливо вскинул он на нее слезящиеся от пыли и голода глаза.

– Конечно. Помните, вы обещали мне показать тот подвал, где вы обнаружили мою арфу?

– Я?.. Ах, да… А, может, не сегодня? Завтра? Потом?.. – предложил он, не надеясь на успех.

Серафима пожала плечами.

– Потом, так потом. Тогда сейчас пойдемте в сад, я вам сыграю, пока эти бестолковые повара разберутся, где у них кастрюли – я как раз вспомнила несколько хороших песен…

Она посчитала излишним сообщить, что в кастрюли, предварительно продырявленные, сейчас группа свеженазначенных садовников на противоположной стороне замка сажает «банзай» – самые кривые и недоразвитые из приготовленных для посадки молодых деревьев. Перенаправить оставленную на пару минут без присмотра утварь не составило труда, и теперь, пока кастелян не закупит новые посудины, всему замку придется питаться только тем, что можно приготовить на сковородках.

Если их найдут.

Потому что текущую дислокацию сковородок не знала даже неутомимая Серафима.

При упоминании о музыке и пении бедный господин первый советник забыл про голод.

– Нет, что вы, ваше величество, я совсем не это имел в виду… Если вы хотите посетить его сейчас – милости прошу, это под западным крылом. Но клянусь вам – там нет ничего интересного! У волынки сгнили меха, у контрабаса сломан смычок, клавесин расстроен, потому что у него нет клавиш, саксофон без мундштука… А

кроме музыкальных инструментов там смотреть и не на что – одни бочки с уксусом и полки с бутылками от пола до потолка, несколько тысяч, наверное…

– А в бутылках что? Тоже уксус?

– Скорее всего, – пожал плечами Зюгма. – А что там еще может быть?

Серафима, боясь даже мельком подумать, ЧТО там может быть, чтобы не спугнуть удачу, тоже равнодушно повела плечом.

– Хм. Действительно. Чему там еще быть. Давайте посмотрим.

Они пересекли площадь, огибая холмы выкорчеванного для копки пруда и посадки деревьев булыжника, россыпи мелкой кухонной утвари вперемежку с картошкой, баррикады недошедшего до нового места своей дислокации и развалившегося по дороге старого хла… антиквариата, лопат, ведер, бетономешалок, мешков со штукатуркой и прочих следов дневной жизнедеятельности обновляемого замка, и спустились в подвал западного крыла по темной узкой каменной лестнице, освещаемой всего одним факелом.

Витым железным ключом Зюгма открыл массивную дубовую дверь и щелкнул пальцами.

В воздухе перед ним повисла светящаяся груша.

– Ну, вот, смотрите, я же говорил – ровно ничего интересного, ваше величество. Старые музыкальные инструменты, – он непроизвольно поежился при этих словах, – бочки и бутылки с уксусом. Ума не приложу, честно говоря, зачем старым хозяевам замка было нужно такое количество уксуса? Столько маринадов не съесть всей страной, не то что городом или дворцом!

– М-да… Какая жалость… Такие ценные инструменты – и пропали… – с непередаваемой горечью в голосе объявила царевна после осмотра останков небольшого оркестра, сваленных почти у двери.

Слова эти пролились бальзамом на воспалившиеся было душевные раны советника. В принципе, если подумать, то ведь и с арфой за ночь может что-нибудь случиться – размокнет под дождем, или струны лопнут…

Ободренный этой мыслью, он уже безбоязненно прошел вперед, к ближайшей бочке, и приоткрыл кран.

В нос шибануло кислятиной.

– Ф-фу… – капризно поморщилась царевна. – Закройте немедленно!

Зюгма поспешно выполнить приказ и выжидательно повернулся к Серафиме.

– Пойдем наверх? – предложил он. – Мы проделали сегодня поистине титаническую работу – его величество наверняка будет доволен – и заслужили вечерний отдых.

– Сейчас, сейчас, – рассеянно закивала Серафима и подошла к косым полкам, с которых донышки бутылок калибра ноль-семь торчали вверх как жерла пушек с чрезвычайно хорошо вооруженного пиратского корабля, готового к обстрелу.

Как выяснилось, к абордажу он тоже был готов – штопор лежал на столе у стены, рядом с перевернутыми вверх дном полулитровыми кружками из толстого синего стекла.

– Сейчас, сейчас… – привычным жестом Серафима выдернула пробку и повела носом над горлышком темно-зеленой, шершавой от пыли бутылки. – Ах-х… Кр-расота-а…

– Что там? – покосился советник.

– Плодово-ягодный напиток. Для восстановления потраченной при работе энергии. Наверное, старинный рецепт. Эти старики древние знали, что делали.

– Да? – Зюгма подошел поближе. – Вроде морса?

– Точно. Вроде морса. Только более действенный.

– Да? А он не испортился за столько времени?

– Сейчас проверим, – повела плечом Серафима, быстро протерла подолом одну из кружек и плеснула на донышко.

– Ну, как?.. – Зюгма от нетерпения вытянул шею и причмокнул.

– Восхитительно, – сделала один, но большой глоток царевна и закатила глаза. – Прямо силушка по жилушкам идет – аж чувствую!.. А какое амбре!..

– Что?..

– Пахнет, говорю, вкусно!

– А-а… – понимающе кивнул советник и заискивающе заглянул царевне в глаза. –

Разрешите, ваше величество, попробовать труженику волшебной палочки чуть-чуть?..

Серафима сделала вид, что засомневалась.

– Пожалуйста? – словно в подтверждение своего статуса прибег к магическому слову Зюгма, и ее величество сдалось.

– Ну, хорошо. Только не больше пяти бутылок.

– Сколько? – захлопал глазами колдун. – Так много?

– Что вы, разве это много! Вин… тамины – не водка, много не выпьешь, – обворожительно улыбнулась царевна. – Пять – самое то. Чтоб по-настоящему почувствовать эффект воздействия, так сказать…

– Вин… тамины, вы сказли? – колебания, вызванные мыслительным процессом, достигли лица Зюгмы. – А что это?

– Это-то? – округлила изумленные очи царевна, давая понять, что такой дремучести от первого помощника самого царя не ждала.

– Н-ну, да… Что-то я… подзабыл…

– Витамины, я сказала. Их придумали знахари Забугорья много лет назад, доказали,

что они полезны для здоровья и обязали крестьян добавлять их во все выращиваемые продукты, вплоть до цветов.

– Как они доказали, что витамины полезны для здоровья? – заинтересовался колдун.

– Очень просто. Они объединились и стали превращать в лягушек всех несогласных. И все очень скоро поняли правоту их точки зрения. И, кстати, наконец об эффекте

– почему бы вам не проверить его на личном опыте…

Не дожидаясь реакции советника, Серафима ловко протерла вторую кружку и наполнила ее почти до краев бордово-красной жидкостью.

– Прошу!

– Хм… Попробуем…

Сначала осторожно, потом со все увеличивающейся скоростью, как очистившаяся от

засора мойка, Зюгма втянул в себя напиток, вытер рукавом толстые губы и крякнул.

– Ну, как оно? Бодрит? Заряжает? Освежает? – заботливо заглянула в лицо колдуну царевна.

– З-замеч-чательно! – затряс башкой тот. – Лучше морса! Лучше к-кваса! А все эти

в-вин… тамины, наверняка! В-ваше в-величество – вы з-золотая д-девушка! П-подумать

только, он п-простоял у нас п-под самым носом столько лет, а мы и н-не знали! Н-нут-ка, н-налейте-ка еще!

– Сам налейте, – любезно отозвалась Серафима.

– С удовольствием! – молодецки подмигнул советник и плюхнул себе щедрой рукой остатки. – За в-вас!

– И за вас, и за нас… – задумчиво отозвалась Серафима и помяла подбородок.

Кажется, ей только что пришла в голову еще одна забавная идея.

– А послушайте, советник, – вкрадчивым, ангельским голоском проворковала она, как только Зюгма опустошил и эту кружку.

– Да, мое в-величество, – расплылся в блаженной улыбке колдун.

– Вы были совершенно правы, когда сказали, что все сегодня замечательно поработали. И, сдается мне, нам следовало бы как-нибудь поощрить их честные усилия… – она обвела глазами бесконечные, уходящие в бесконечную темноту подвала ряды полок. – Вот только как?..

– О! – не задумываясь ни на мгновение, воскликнул нежно порозовевший советник. – Меня оз-зарила од-дна ид-дея!

– Какая? – сделал большие глаза царевна, готовая переоформить и перенаправить эту идею в нужное русло, если бы что-то пошло не так.

Но этого не понадобилось.

– П-посмотрите, сколько здесь б-бутылок! Если даже раздать в-всем п-по одной,

тут еще ос-станется их в-видимо-н-невидимо! И – з-заметьте! – все это аб-бсолютно б-бесплатно для к-казны! П-пусть в-восстанавливают свои с-силы – нам они завтра еще п-понадобятся!

– Ой! И верно! – изображая телячий восторг, всплеснула руками Серафима. – Какая превосходная мысль! Но хватит ли по одной-то?..

– Т-тогда… п-по две! – в припадке неслыханной щедрости махнул рукой советник.

Пустая бутылка слетела со стола.

– Какой вы умный, господин первый советник! – сложила на груди руки Серафима и изобразила лицом благоговение. – Вы, должно быть, служите первым советником уже изрядно времени?

– Да-н-нет, – скромно покачал головой Зюгма. – В-всего несколько д-дней.

– Да вы что!? – продемонстрировала теперь уже глубочайшее изумление царевна. – С такими талантами – и прозябать в безвестности? Его величество вас явно недооценивал. Вы заслуживаете большего. Несравнимо большего. Я в этом не сомневаюсь.

– Кхм… – засмущался колдун. – Н-ну что вы… Вы дейс-ствительно так с-считаете?..

Кхм… М-да… Да. Его в-величество и впрямь… иногда… к-как бы… с-свысока… с-смотрят на меня… Н-но я еще д-докажу… ч-чего я… с-стою. В-вот увидите.

И тут же, без перехода, пошевелил пальцами, подзывая к себе еще одну бутылку. По

пути она очень любезно успела открыться, наклониться и, долетев до кружки, сразу

же наполнила ее до краев ароматным, желтовато-прозрачным, и плавно опустилась на стол.

Зюгма пошевелил пальцами другой руки, и кружка поднялась в воздух и направилась

прямиком к его губам. Терпеливо дождавшись, пока советник осушит ее до последней капельки, она опустилась рядом с бутылкой.

Серафима разразилась аплодисментами.

Колдун довольно ухмыльнулся, склонил на секунду голову и рявкнул:

– С-стража!!!

Двое собакоголовых, обгоняя и отталкивая друг друга, влетели в подвал.

– Наша жизнь – твоя жизнь!

– Помню, – отмахнулся Зюгма и важно продолжил: – П-передайте п-приказ моему п-помощнику…

к-как его там… С-самшиту… чтобы он н-немедленно… согнал в-всех… кто с-сегодня работал… с-сюда… для п-получения н-награды. Времени – д-десять… – и он украдкой глянул на царевну, чтобы убедиться, обратила ли она внимание, как

авторитетно он управляется с этими дуботолами, – н-нет, п-пять… минут… Ис-с-сполняйте!

– Но мы должны… – начал было один из них и чуть не подавился собственными словами, когда Зюгма подпрыгнул от злости и проорал:

 

– БЕГОМ!!!

Пятнадцать минут и одну бутылку спустя у входа в подвал взбухла разношерстая толпа.

Организовав живую цепь из умрунов на дежурстве и проинструктировав их больше двух в руки не давать, колдун с наслаждением опустился на стул, вытянул ноги и бережно облапил волосатыми ручищами наполненную кружку.

– Эликс-сир ж-жизни! – полупьяно улыбаясь, отпил он половину одним глотком и звонко икнул. – Н-напиток б-богов!.. Вос-с-с-с… вос-с-станав-в-влив-в-вает жижненные… зизненные… зижненные щилы… жизненные силы… на раз-два…

– Великий человек, великий! – как бы не веря своим глазам, восхищенно качала головой Серафима.

С улицы стали доноситься первые звуки восстановления жизненных сил…

– А скажите мне, пожалуйста, многомудрый господин первый советник, куда

подевался тот человек, который занимал эту должность до вас? – подливая в кружку Зюгмы вина, но не слишком много, чтобы он не потерял дар коммуникации раньше, чем надо, вкрадчиво вопросила царевна, чтобы издалека завязать более интересный для нее разговор.

– Ч-черносл-лов-та? – свалил глаза в кучу тот. – А-а, он… Он сейчас на ответственном задании находится. В тылу в-врага. П-по лич-чному п-поручению самого в-величества.

– А где бы это он мог исполнять такое задание? – не отставала она.

– А-а… Он-та… Он в… в этом… к-как… его… У вас дома… он.

– Где? – нахмурилась непонимающе Серафима и криво пошутила: – Во дворце в Лукоморье, что ли?

– Ага! – обрадовался советник. – В-во дворце. В Л-луко… морье…

Внутри у нее все захолодело, сердце пропустило такт, дыхание сбилось.

– К-как… это?.. Зачем?.. Почему?..

– А-а! – ласково улыбаясь, Зюгма поднял толстый палец-сардельку и покрутил им в воздухе. – А это хитрый п-план… самого ц-царя… К-костея.

– Поняла, – кивнула Серафима непослушной головой. Это я такая пьяная с одного глотка, или пол уходит из-под ног?… Что они такое задумали? Что там делает

Чернослив… или как там его?.. Что-то очень плохое… Что же это такое делается-то, а?!..

– Он послал его извиниться за мое похищение и попросить у моего супруга развода,

чтобы жениться на мне, – как можно равнодушнее произнесла она первое, что пришло ей в голову.

Зюгма пьяненько засмеялся.

– Э-э, нет, д-девица. И вовсе все н-не так… Я, может, и с-самый умный тут…

но только п-после его величества. Т-такой п-план надо пятьдесят лет в-выдумывать…

– Да ну, – пренебрежительно махнула она задрожавшей вдруг рукой. – Что уж там

может такого умного-разумного выдумать ваш царь, что никому больше и в голову не придет?

А чей это такой незнакомый противный фальшивый голосок?

Ой.

Это же я…

– А в-вот чего, – вытянув шею и понизив голос, заговорщицким шепотом прогудел ей прямо в ухо Зюгма. – Вашему м-мужу жить осталось н-недолго… Сейчас на в-ваших южных гарани… аграни… границах… в-война идет… С к-кочевниками… Так он

с войны н-не вернется. И его б-брат… т-тоже… О младшем сыне ц-царя Л-лукомолья…

М-мухомолья… М-мухоморья… Ну, с-страны вашей… царь К-костей тоже… п-позаботится…

А сам ваш царь… он стал… слишком стар… чтобы п-пережить потерю всех… с-сыновей…

за такой… к-короткий… срок. Враги г-государства… т-тем временем… п-перейдут в наступление. И тогда об-бъявляется… он… п-прогоняет в-врагов… к-оторых

он сам же и… это… науськал… натравил… наслал, то есть… спасает ц-царство… и становится м-мужем… вас… то есть… спасенной им… от злобного З-змея… царицы… и повелителем самой большой и б-богатой с-страны.

– Ах, вот как… вот как… вот как… – Серафима не знала, что ей сейчас чувствовать – злость, ненависть, отчаяние, или все их возможные оттенки, и поэтому решила выяснить это позже, а сейчас пойти дальше.

– Д-да. Вот так. И иначе ни-как, – радостно подтвердил колдун и допил вторую половину содержимого кружки. – Ну, как вам н-нарав-вится… п-план?..

– Очень. Очень. Интересно, – подтвердила царевна, сжав кулаки и зубы. – Вот только я не поняла – а где же во всем этом, все-таки, ваш Чернослив?

Зюгма щелкнул пальцами, и бутылка вылетела со своего гнезда на полке вамаяссьской шутихой, брызгаясь белым полусухим на все четыре стороны из отбитого горлышка. Лихо подлетев к столу, едва успев затормозить перед носом колдуна, она, трясясь и отплясывая в воздухе, равномерно распределила остатки содержимого на кружку, балахон Зюгмы и его сапоги, отлетела к стене и звонко лопнула.

– Т-так т-тебе… и н-надо!.. – мстительно потряс кулаком маг в направлении

усопшей посудины и снова повернулся к царевне. – А-а… Чернослов-то… вы имели в-в-в-в-виду?.. А я не с-сказал?.. Вот память… д-дырявая… – и он хлопнул себя по лбу, но промазал. – А он сейчас в этом… как его… ну, у вас. Дома.

Хозяйничает. Захватил п-правление… царс-скую семью… к-казнил их… в-всех… к леш-шему… Это от него в-в п-первую очередь его… в-величество… будут вас ос-свобжод… обсвоб… освожбождать. Вот.

И расхохотался, как будто ничего более веселого в своей жизни он не слышал, и вряд ли теперь уже услышит.

Серафима побледнела.

А вот это конец.

Если Чернослов там, он уже должен был во всем разобраться и сообщить Костею, что произошла ошибка, что она – вовсе не Елена, а настоящая Елена там, дома…

– А послушайте, господин первый советник? – вкрадчиво-ласково постучала Серафима пустой кружкой по пальцам Зюгмы, и он проснулся.

– Ч-во?

– Я говорю, что сегодня я увидела практически весь замок. Но мы не успели осмотреть еще одну башню.

– К-кую?

– Не помню, как она называется. Но это между Царицей и Осой.

– А-а… – приоткрыл один мутный глаз колдун. – В-вам туда… нельзя… в-входить…

– Почему? – недоуменно пожала плечом царевна. – Ведь я же буду не одна, а вместе с вами?

– П-потому что… П-потому что мне тоже н-нельзя… туда в-входить…

– Вам? Самому выдающемуся первому советнику из всех первых советников, когда-либо дававших советы на Белом Свете?! Но почему?! – коварный план рушился на глазах, и Серафиме уже не приходилось разыгрывать удивление и разочарование.

– П-потому что… – Зюгма разлепил второй глаз и быстро просканировал подвал, лестницу и пространство под столом. Слегка успокоенный и ободренный результатом

– каков бы он ни был – он продолжил, конспираторски понизив шепот до едва слышного шипения:

– П-потому что там… ж-живет… наш ц-царь!..

Видя, что иных пояснений за этим откровением не следует, царевна таким же шепотом-шипением спросила:

– Ну, и что? Мы же к нему в гости не пойдем. Мы просто посмотрим, что там есть интересного, и уйдем. Может, там даже ничего интересного и нет.

– Х-ха! Н-нет! Есть! Потому-то в эту… б-башню… б-без его п-приглашения…

никто н-не может… войти… Она – З-заклятая… Потому что т-там у него… – он дико оглянулся, но не увидел ничего угрожающего, и продолжил: – там у него… Пламя!..

– Пожар, что ли? – наморщила лоб Серафима.

– Х-ха! П-пож-жар!.. Ж-женщ-щин-на!.. П-пламя С-сердца З-земли!..

– Ну, и что? – недоуменно заморгала царевна.

– К-как это… что?!..

Советник щелкнул пальцами, и очередная бутылка пошла на взлет, но, едва оторвавшись от полки, изобразила сначала крен, потом тангаж, потом рысканье, после чего, сделав «мертвую петлю», она вошла в пике, и с мокрым дзинем закончила на камнях пола свой недолгий, но богатый впечатлениями полет.

Зюгма, расстроено оглядел место катастрофы.

– Ц-царица…

– Да?

– Т-ты м-меня… у-уважаешь?

– Уважаю, – автоматически отозвалась Серафима.

– Н-налей?.. П-пажа… луста…

– Беспременно.

Колдун отпил полкружки, икнул и, недоуменно глянув на Серафиму, поинтересовался:

– О ч-чем это… я?..

– О Пламени, – мгновенно подсказала та.

– Д-да. П-пламя, – согласно кивнул он головой. – Я г-гов-врю… м-мест в-выхода…

т-такого Пламени… к п-поврех… поврех… порверхности… н-на всем Белом С-свете

– р-раз – и об-бчелся!.. Т-только в одном м-месте… Точка!.. Н-нашел ее – и т-ты

ц-царь!.. Оно исп-пользуется… для самого с-страшного… с-самого крепкого… к-колдовства!.. Н-нич-что не м-может… ему портиво… потриво… протриво… помешать.

«Я сам сделал его пятьдесят лет назад… В этом самом замке… В сердце моей магии… В Заклятой башне. Чернь называет ее Проклятой…» – тут же назойливым утопленником всплыли в памяти Серафимы слова Костея.

Так вот о чем он говорил вчера в Пауке… Камень из Пламени Сердца Земли. Хм… Новости анатомии на мою голову… Обычно-то камни бывают в почках…

– …и ОН… – Зюгма в это время не переставал говорить, и сейчас снова зыркнул по сторонам, не появился ли часом кто незваный, и продолжил еще тише, на грани

слышимости, зажевывая и проглатывая слова: – …и ОН сп-провадил… с-старого… ц-царя… на тот с-свет… от г-горя… он с-сам угас… д-даже т-травить… не

п-пришлось… и стал бес… смертным… п-после того… к-как… к-как это П-пламя… об-бнаруж-жил…

– Да-а?.. – протянула Серафима тоном, явно показывающим даже пьяному в балахон магу, как потрясающе интересно ей все то, что он говорил, говорит и когда-либо еще будет говорить. – Да-а?..

– Д-да, – уронил он голову на залитую вином грудь. – А ещ-ще… а ещ-ще он д-держит там… с-свое… й-яй… цо…

– Что?! – вытаращила глаза царевна.

– Йяйц-цо, – колдун для особо сообразительных изобразил в воздухе обеими руками

упомянутую только что фигуру. – Йяй-ц-цо. Ч-что не п-понят… но?.. К-которое ук-крал…

у З-змеи… В с-сундуке… Н-над П-пламм… Плам-менем… Чтоб в-вылупилось… И

она теперь у н-него… н-на п-побегуш-шках… К-как в с-каз-зке… Йяйц-цо – в с-сундуке…

С-сундук – н-на цепях… Ц-цепи – н-над Плам-менем… Он… х-хитрый… как д-демон… З-заставил ее… себе… себя… себю… любить… себя… Если что… с ним… с-случится… с-сказал он ей… или она его обсп… осп… обс… слушается…

этот с-сундук в Пламя – юх!.. и нету… А это – п-последнее… Остальные он ещ-ще…

раньше… в п-пропасть… юх! – и нету… А Зем… Земеи… несутся раз в ж-жиж… з-зиж… жизни!.. Г-ром-мадного ума… ч-челов-вечищ-ще!.. – поспешно и громко, как будто и через пьяный угар до него дошло, что говорит он слишком много и не то, что надо, добавил Зюгма, пытаясь одновременно оглянуться по всем сторонам и не сползти при этом под стол.

– А что с ним может случиться-то? Он же бессмертный! – нетерпеливо подалась к колдуну Серафима, но тот только захихикал и медленно отвалился на спинку стула.

– С-спроси… с-сама… – посоветовал он. – Мне… н-не г-говорит… Хи-хи-хи… Хи-хи-хи… Хи-хи-хи… Х-х-х… Х-х-хр-р-р-р… Хр-р-р-р…

Царевна критически оглядела советника и пришла к неутешительному выводу, что он

больше абсолютно никому не кабельный. Но оставалось сделать еще одну, последнюю, но самую важную вещь.

Она потрясла, потыкала, постукала Зюгму, но в виду отсутствия видимых результатов, в конце концов пришлось прибегнуть к испытанной кружке.

– Ой, – озадачено потряс колдун отшибленными пальцами и открыл изумленные очи. – К-кто это?.. Ч-чего надо?..

– Это я, царица твоя Елена Прекрасная, – любезно напомнила Серафима.

– Йя… с-слуш-шаю?.. – колдун отважно попытался собрать глаза в кучу и сфокусировать их на собеседнице.

– А как вы думаете, господин советник, какая завтра будет погода? – пристально глядя на Зюгму, поинтересовалась Серафима. – А то все пасмурно да пасмурно. А солнца надо бы хоть чуть-чуть. И ветер слишком прохладный. А дождь ни к чему.

Она с детства знала, что в разговоре запоминается последняя фраза. И теперь, если колдуна спросят, о чем он говорил с пленницей, он ответит «О погоде».

– У-г-гу… – промычал Зюгма. – Прхлдный… Дждь…

И снова поспешил вернуться в царство сна.

Царевна почесала в затылке. В кои то веки ей был предоставлен карт-бланш в смысле перемещения по территории замка. Если удастся выбраться из подвала незаметно. Если там, наверху, еще есть, кому замечать.

– Нам приказано охранять вас, – сделал к ней шаг и почтительно отдал честь один из трех умрунов, сменивших на посту своих предшественников из собачьей стражи – видимо, старший.

– Мы должны проводить вас до вашей башни, – присоединился к нему второй.

– Спасибо, не надо, все свободны, – сделала обреченную на провал попытку Серафима.

– Это приказ, – вступил третий, с факелом.

– Чей?

– Штандарт-полковника Кирдыка.

– А я – ваша царица. И по званию старше вашего штандарт-полковника. Так? – она, уперев руки в боки, сердито уставилась на гвардейцев.

– Так точно! – в голос ответили они.

– И я приказываю вам идти в казармы. Отдыхать. Поняли? Вы мне не нужны.

– Никак нет!

– Почему?

– Мы должны выполнять приказ, если его не отменили.

– Отменили! Я! Только что!

– Приказ штандарт-полковника может отменить только генерал Кукуй или царь Костей.

Мы будем сопровождать вас до вашей башни, – старший умрун оставался невозмутимым.

– Тьфу, солдафоны, – рассержено выразила свое отношение к происходящему Серафима и покорно поплелась к месту постоянного заключения, обходя кучи выползшего за день из своих норок мусора и неподвижных храпящих тел.

Едва дождавшись, пока за провожавшим ее почетным конвоем закроется дверь, Серафима, подхватив на ходу один из ночников, предусмотрительно зажженных Находкой и едва не сбив ее саму с ног, бросилась к лестнице, ведущей к Змее.

Огромный зал без перегородок и мебели был тих и пуст.

Царевна, как капля воды на раскаленной сковородке, метнулась в один угол, в другой, в третий – никого.

Замедлив шаги, она подошла к зияющему черным небом на фоне черного камня окну во всю стену и осторожно выглянула наружу.

И там никого.

– Дурацкая змеюка… – чуть слышно процедила она сквозь зубы, устало опустилась на край и свесила ноги в темноту. – Чтоб ты лопнула… Ну вот где вот можно летать в такую вот позднь, а?!.. Когда ее надо – никогда не найдешь!.. Придется ждать.

Но не прошло и полминуты, как она уже стучала кулаком по камням в бессильном отчаянии:

– Ну вот где она, где, где, где, где?!..

Змиулания была нужна ей срочно. Это было в их обоюдных интересах. От того, как скоро она вернется в башню, могла зависеть не только жизнь самой Серафимы, но и существование того, что Змея так тщательно и так нервно от нее скрывала и чем дорожила настолько, что предпочла пойти в услужение к ненавистному Костею, нежели подвергнуть это опасности.

Ее единственного яйца.

Ее будущего Змейчика.

Или Змеюшки?

Если Костей узнает от Чернослова, что она никакая не Елена, то плохо будет всем и сразу.

– Ваше царственное величество, – раздался приглушенный нерешительный голос. Так говорит человек, которому нужно что-то сказать, но который не хочет, чтобы его слышали. – Ваше царственное величество? Вы где?

– Здесь, – подумала и неохотно отозвалась Серафима.

– Я вам шубу принесла, ваше царственное величество – тут холодно и сыро, вы можете заболеть… – обеспокоенный голос зазвучал ближе.

– Могу заболеть… Могу и не заболеть… – проворчала царевна, нехотя поднимаясь и дуя на закоченевшие руки. – Тебе-то что?

– Жа-алко, – горестно пропела горничная.

Серафима усмехнулась.

– Не надо шубу, Находка. Я уже вниз иду. Хотя, нет. Давай, – и она приняла из несопротивляющихся рук роскошное соболье манто – Зюгма после ее представления в первый день проделал изрядную работу над ошибками. – Чего-то примерзла я тут, и верно.

– Нате, пожалуйста, ваше царственное величество, – Находка помогла накинуть пушистое произведение скорняжного искусства на плечи царевне и пошла вперед, к

лестнице, озабочено приговаривая: – Поздно уже, часы вон два часа надысь пробили, слышали, поди. Завтра опять ни свет, ни заря придут к завтраку приглашать. Не выспитесь ведь, ваше царственное величество.

– Да я и спать-то не хочу, – зевнула Серафима.

– А надо спать-то. Пока этой Змеищи страхолюдистой еще три ночи не будет, надо хоть отоспаться. А то ведь хоть и знаешь, что она к нам вниз не пролезет, а все

одно страшно, как она там наверху, дышит вон, ворочается, когтями скребет – ажно сердце колотится.

– А ты откуда знаешь, что ее еще три ночи не будет? – остановилась как вкопанная Серафима.

– А горничная господина генерала Кукуя, сказывала, что ее хозяину вчера срочно его царственное величество приказало в Турухтанское ханство лететь на Змее, к войску, которое туда месяц назад ушло. Шибко его величество серчало, говорит –

господин генерал прибежали, как скопидаром ошпаренный, в суму вещички покидали – и опять бежать. Сладке – ну, горничной своей, то есть – только успели сказать, что она на четыре дня в распоряжение господина кастеляна Ужима поступает, чтобы не бездельничала тут без него и чего не своровала.

– В Турухтанское, говоришь… – у Серафимы отлегло от сердца.

Но ненадолго.

Ведь даже если Костей услал Змиуланию не в Лукоморье, то это все равно не отменяет той опасности, что нависла над всеми ними.

В смысле, нависла еще больше…

– Ну, спасибо тебе, Находка. Ступай спать. Поздно уже, сама ж говоришь.

– А как же вы? Я должна помочь вам отойти ко сну, вечерний туалет… – начала было служанка, но, перехватив нечаянно взгляд царевны, быстро кивнула:

– Спокойной ночи, ваше царственное величество, – снова поклонилась она, – Тогда если ваше царственное величество позволят, я тоже спать пойду. Хоть все успокоилось вокруг. А то весь вечер во дворе крики, стук, шум, ругань, драки, завалы – как в пьяном муравейнике. Из комнаты носа высунуть боязно: не обзовут, так ноги поломаешь, так что…

– Как… где? – не поняла Серафима.

– Что – где, ваше царственное величество? – потеряла нить мысли Находка, и испуганно уставилась на царевну, пытаясь лихорадочно понять, не обидела ли она, деревня, невзначай чем ее царственное величество, не ляпнула ли лишнего, заговорившись сдуру.

– Ты сравнила замок с чем? С каким муравейником? Я никогда про такой не слышала,

– удивленно моргнула Серафима.

– А-а, это. Это я имела в виду пьяный муравейник, – не усмотрев себе угрозы в монаршьем удивлении, с облегчением затараторила служанка. – Бывают мураши насекомоядные, а бывают – пьяные. Это которые муравьиный спирт делают. И пьют его потом. И поэтому у них в муравейнике вечно разгром, и сам он не на конус, а на кучу мусора похож – так их деревенские наши и отличают.

– И что же? – заинтересовалась царевна.

– А у них с мурашами разговор короткий. Найдут, раскопают, и спирт-то выкачают. Да еще мужики-то смотрят, где муравейник стоит. Если под сосной построен – то, значит, мураши настойку на сосновых иголках делают. Если у кого в огороде – то на чесноке и красном перце. Если в поле – на травах. А лучше всего, когда у

гнезда диких пчел строятся. Для мужиков лучше, конечно, которые такой муравейник находят. Потому что тогда мураши с пчелами договариваются, делают медовуху, и вместе пьют. А вот если не у диких пчел, а у пасеки такие мураши поселятся, то пасечнику полный разор выходит. Его пчелы работать перестают, а все, что накопили, пропивают с мурашами, ночуют вперемежку где попало, а если пасечник рушить пьяный муравейник приходит, то все вместе его кусают, на чем свет стоит.

Серафима невольно расплылась в кривой ухмылке.

– Вот ведь, тоже мне – феномен природы, братья наши меньшие… Ладно, Находка, спасибо тебе – развеселила ты меня хоть на ночь глядя. Иди, отдыхай, дорогая. И верно ведь завтра рано вставать. Пасечник придет. Делов-то будет…

– Елена… ваше величество!!!

Все уроки этикета пошли прахом, ибо это был не стук в дверь, а стук дверью.

 

БАМ-М-М-М!!!

Серафима мгновенно подскочила в кровати, прижимая одеяло к подбородку:

– Что вы делаете! Куда вы прете, ваше величество! Я в неглиже!

– Мне пл… все равно, в глиже вы, или не в глиже, ваше величество!!! – единственное око Костея горело праведным возмущением за копейку преданного. – Как вы могли так со мной поступить!!!..

– Как я могла КАК с вами поступить? – уточнила царевна, начиная догадываться, к чему бы все это.

– Не надо притворяться! ТАК!!! ВОТ ТАК!!! – и он, обернувшись в пол-оборота, окинул пространство за своей спиной – стены, дверной проем и спины часовых, загораживающие вид на изгаженный штукатуркой коридор.

– Что конкретно из указанного вам не по вкусу? – продолжала упорствовать в невинности Серафима.

– ВСЕ!!! Вы видели, что происходит во дворе? В замке? В том проклятом подвале?

– Я не могу видеть сквозь стены, если вы это имеете в виду. И, к тому же, пока

вы не разбудили меня своими зверскими воплями, я спала, как вы могли заметить, – ледяным тоном проинформировала царя Серафима.

Зачем ей надо было это видеть? Ее воображение, не напрягаясь, могло в красках расписать ей все там происходящее. Руины строительных лесов, реки краски, впадающие в моря белил, провал пруда, из которого, наверняка, не все вчерашние гуляки смогли выбраться, вонь отходов жизнедеятельности толпы пьяных людей, битые физиономии, допрос свидетелей на предмет «где я был вчера», штурм подвала с остатками вина под руководством инстинкта и страшной болезни «похмелье»…

Короче, ничего особенного. Посмеяться и начать разгребать.

Было бы из-за чего так волноваться.

Но царевна понимала, что сказать это рассвирепевшему монарху напрямую было, по меньшей мере, недальновидно, и она продолжала гнуть свою линию:

– И соизвольте объяснить немедленно свое грубое вторжение в мой сон и мои покои, ибо я не совершила ничего предосудительного, что могло бы оправдать хотя бы в малейшей мере ваш неадекватный поступок.

Довольная собой и реакцией Костея, она умолкла.

Царь нахмурился и приумолк – то ли начиная осознавать всю низость своего поведения, на что ему было так тонко указано, то ли просто переваривая то, что только что услышал.

– Что вы имеете в виду? – выдал, наконец, он. – Что вы действительно ничего не знаете? Что ни в чем не виноваты?

– Знаю?!.. Виновата?!.. Ваше величество, если вы потрудитесь закрыть за собой дверь с той стороны, то мы имеем неплохие шансы увидеться с вами в трапезной через полчаса. Вот там вы все мне и растолкуете…

– В трапезной?!.. – Царь едва не подскочил, как будто ему в обнаженную рану

только что ткнули вилкой с аджикой. – В трапезной!!! Да будет вам известно, ваше величество, что в трапезной мы сейчас и еще несколько часов, я опасаюсь, сможем только ВИДЕТЬСЯ! Потому что больше там заняться будет нечем!!! По вашей милости при переезде кухни на новое место, туда, где раньше был арсенал, а трапезной,

 

часть утвари, но и поваров!

– В пруду искали? – быстро спросила Серафима.

– Искали! Кроме конюхов и стражников там никого не было! Кони в прачечной! Маляры у шорников! Стража в стойлах! Прачки в курятнике! Кузнецы на кухне! Сколько это кончится, и когда все это будет продолжаться!.. То есть, скоро это будет продолжаться… То есть, я имел в виду наоборот!..

Царь замолк на полуслове, наморщил лоб и проговорил еще несколько раз себе под нос то, что он только что сказал, силясь понять, ЧТО же все-таки он хотел этим сказать.

Наконец, порванная нить мысли была поймана, связана в целое и отмотана назад.

– Что я имел в виду, так это… – начал было объяснять он, но Серафима прервала его.

– Ваше величество, давайте через полчаса все-таки встретимся в трапезной, где бы она сейчас не находилась, вы прибегните к своей магии, чтобы приготовить нам завтрак, и мы в спокойной обстановке обсудим все, что вам непонятно, – успокаивающим тоном, каким говорят с буйнопомешанным, кивая в такт словам взлохмаченной головой, произнесла царевна.

– В спокойной? – Костей истерично рассмеялся. – Обязательно! Если удастся выставить оттуда птичий двор! Хуо-ди!.. Хуо-ди!!!.. Все. Мои планы изменились. Клянусь, Елена, что следующей завоеванной страной после вашего Лукоморья будет Вамаяси. И тогда они мне за все ответят!!!..

Что бы ни говорил Костей, но к приходу Серафимы в трапезной все было готово и сверкало вновьобретенной чистотой.

Правда, с запахом заночевавших здесь кур и гусей ничего сделать не удалось даже при помощи колдовства.

Едва усадив царевну за стол, Костей сразу начал допрос.

– Ваше величество, не надо отрицать очевидное, я все знаю.

Серафима вскинула ладони, как будто желая остановить поток бессвязных обвинений.

– Давайте по порядку, ваше величество. Начнем с того, что я ничего не отрицаю…

– Вот ви…

– …Потому что вы мне пока ни слова не сказали о том, в чем вы меня подозреваете.

 

– Я…

– Во-вторых, откуда вы все можете знать, если вы еще не поговорили со мной?

– Мне рассказал мой… – царь усилием воли справился с желанием придушить

воображаемого информанта, лишь пальцы судорожно скрючились и разжались, – …первый советник.

– В самом деле? – медленно подняла брови царевна. – Все рассказал? И как лез во все мои распоряжения, отменяя и исправляя их, пока я сама перестала понимать,

что и где происходит? И как привел меня в ТОТ подвал – если вы это имеете в виду…

– Да!..

– И как сначала стал пить из тех бутылок, а потом придумал угостить и всех, кто в тот день оказался в замке?

– Он сказал, что это была ваша идея!

– Ха! – однозначно высказала свое отношение к сказанному царевна. – Если бы это была моя идея, как вы утверждаете…

– ОН утверждает, – быстро уточнил Костей.

– …то кто бы меня стал здесь слушаться, исполнять мои приказания, чтобы я

смогла воплотить ее в жизнь? – победоносно, игнорируя поправку, завершила она. – И потом, напоила его до потери пульса тоже я? Насильно, под взглядами стражи, вливая вино ему в горло?

– Так вы хотите сказать, что… – приподнялся со стула Костей, и глаз его искрился и метал молнии.

– Именно это я и пытаюсь втолковать вам, ваше величество, уже целое утро, – хладнокровно пожала плечами царевна и принялась конструировать бутерброд.

– Ах, Зюгма… Ах, подлец…Ну, погоди же… Ты мне за это ответишь… Я тебя… Я тебе… Я тобой… Я от тебя…

В глазу царя засветилась скорая смерть советника, но тут же и погасла, потому что в голову ему, ужасаясь собственной смелости и жестокости, пришла идея получше.

Были вещи и пострашнее смерти.

Он взглянул на уписывающую с аппетитом салатик царевну и задумчиво постучал по скатерти вилкой.

– Кажется, ваше величество, я начинаю припоминать, вчера вы говорили, что знаете и хотели бы сыграть и спеть еще много хороших песен…

Зюгма стойко вынес все два часа лукоморской народной музыки и пения. Откачивать его пришлось всего четыре раза. Менять охрану – три.

Костей исподтишка, но лично наблюдал за экзекуцией из бойницы башни Задира,

заткнув предварительно уши ватой, и вернулся к своим делам с ощущением раскаяния и некоторого сочувствия к похмельному советнику.

Во дворе солдаты дрожащими руками медленно и скорбно заканчивали выливать остававшееся со вчерашнего вечера и сегодняшнего утра вино в ливневую канализацию.

Все шесть бутылок.

Покачиваясь и держась за голову, Зюгма направился к месту постоянного жительства в восточном крыле, чтобы найти там тихий уголок и без помех умереть. Но, видно, не пришел еще его час, потому что там как раз в это время артель не менее похмельных рабочих занималась отдиранием старых железных дверных косяков. И умереть под такой адский грохот и скрежет с непривычки просто не представлялось возможным.

С зеленой тоской впитав глазами красное винное пятно вокруг стока во дворе и

душераздирающе застонав так, что на фоне этого стона померкли стоны раздираемого металла, советник стал составлять план страшной мести коварной царице.

Но дальше первого пункта его горящая, гудящая и изнывающая голова продвинуться ему не позволила, и он решил приступить к исполнению хотя бы того, что удалось придумать.

Горничную царицы он нашел на этаже Змеи – пользуясь ее отсутствием, она, вывесив в огромном окне ковер своей госпожи, вычесывала его зубастым гребешком.

– На колени, ничтожество! – рявкнул он, едва поднявшись по лестнице.

Находка, вздрогнув, выронила свою расческу за окно, рухнула на колени, как приказано, сжалась и закрыла голову руками.

– Моя жизнь – твоя жизнь, – едва слышно пискнула она.

– Что? – угрожающе прорычал советник, широкими нетвердыми шагами приближаясь к бедной служанке. – Громче!

– Моя жизнь – твоя жизнь! – чуть отчетливее донеслось до него.

– Не слышу! Подними голову! Громче! – склонился он к над ней, дыша ненавистью и перегаром.

Она почувствовала, отшатнулась и потеряла равновесие.

– Моя жизнь… твоя… жизнь!.. – прокричала она падая.

– Вот так-то. Помню. И ты запомни, – прорычал он, выпрямляясь. – Ты должна исполнять все, что я тебе прикажу.

– Да, господин, – быстро кивнула она, не поднимаясь.

– Ты должна слушаться меня, и только меня.

– Да, господин.

– А то на твое место, чтобы снова обрести свои человеческие морды, моментально найдется сотня баб.

– Да, господин…

– Так вот. Я приказываю тебе следить с этой минуты за каждым шагом царицы. Куда она ходила, с кем говорила, о чем, как долго. Я хочу понять, чего от нее еще ждать, и что она замышляет. Это страшная женщина. Пока ее не было, все было замечательно. С ее появлением все пошло наперекосяк. Все валится из рук. Что бы я ни сделал, все оказывается не так! Я больше не понимаю, что здесь происходит! Милость государя, того и гляди, окончательно покинет меня, как будто это я во всем виноват! Она настраивает его против меня! Но не на такого напала. Я еще выведу ее на чистую воду. Она еще узнает, кто такой первый советник Зюгма!..

Как будто спохватившись, что наговорил лишнего, чего служанке знать бы вовсе не следовало, колдун замолчал, не закончив фразы, осторожно потряс тоскливо ноющей головой, потер лицо пятерней и снова уставился на Находку.

– Если скажешь хоть кому про нашу встречу, и про то, что я тебе тут говорил, ты не проживешь после этого и часа. И запомни. Начиная с завтрашнего дня, утром, пока ОНА будет завтракать, будешь все докладывать мне персонально. Что. Где. Когда. Не упуская ни одной детали. Ни одного слова. Ты поняла меня, дурища деревенская?

Ответ задержался.

– Ты поняла меня? – снова приблизил он к ней обрюзгшее, опухшее лицо и неуклюже замахнулся, едва не свалившись от этого сам.

– Д-да… господин…

– Вот то-то, – опустил руку Зюгма, кряхтя, принял вертикальное положение и

медленно взялся за свою горячую, тяжело пульсирующую голову, готовую взорваться, развалиться, разметаться по кусочкам, как перебродивший арбуз.

– И смотри мне! – нашел он в себе силы продолжить угрозы через минуту, когда в глазах перестало сыпать фейерверками. – Если ты не уследишь, или что забудешь,

или скроешь, хоть самый пустячок, я покажу тебе, кто у тебя настоящий хозяин! Ты

тогда пожалеешь, что не осталась зайцем на всю жизнь, да поздно будет! И никакая Елена Прекрасная тебя не защитит! Она получит другую горничную, а про тебя и не вспомнит! Без меня ты – никто! Мне ты обязана всем! И пора долги отдавать. А то

быстро отправишься у меня в Проклятую башню служить! А оттуда живым еще никто из вашего брата не возвращался. Так что, от тебя самой теперь зависит твоя ничтожная жизнь. Обманешь меня – никто за нее и ржавого гвоздя не даст. Обхитрить меня вздумаешь – я тебя собственными руками… У-у-ух!!!..

Находка тоненько пискнула и забилась подальше в угол.

– Ты поняла меня, безмозглая зайчиха?

– Да…

– Что-что?

– Да, господин…

– Не слышу!

– Я… поняла…

Вечер трудного дня подкрался незаметно.

Царевна, не на шутку утомленная восемью непрерывными часами подрывной

деятельности и саботажа, вскользь окинув на прощание прочно воцарившиеся в замке под псевдонимом «реконструкция» разруху и хаос, на скорую руку поужинала, рассеяно сделав своему самозваному жениху не больше десяти замечаний, чем удивила его безмерно, и отправилась в свои покои.

Почетный караул или конвоиры – смотря, к чьим формулировкам прибегнуть – остались стоять столбами у дверей до утра. Серафима коротко пожелала непонятно тихой и испуганной Находке спокойной ночи и в очередной раз, опасаясь провала, отвергла ее попытки прислуживать ей при «вечернем туалете». «Вот бы еще знать, что это такое!» – думала она, отправляя тщательно скрывающую свое разочарование горничную спать.

Убедившись, что дверь в комнату служанки плотно прикрыта, царевна торопливо взбежала по лестнице на этаж Змиулании.

Никого.

Неужели действительно придется ждать еще два дня?.. Я же с ума сойду! Конечно, я читала когда-то, что был один такой человек в Лукоморье, который прожил под чужим именем среди врагов двадцать четыре года и еще три и занимался при этом приблизительно тем же, чем я сейчас, но об заклад могу побиться, что его за это

время ни разу не выдавали замуж за одного маньяка-колдуна в то время, как дома у него хозяйничал второй!

– Кыш, кыш! – замахала она на них руками. – Смотреть надо, куды прете! Ишь, расшастались!

Шепот моментально смолк.

– Она нас видит!!! – раздался торжествующий беззвучный визг десяток глоток, как комары на рок-концерте, и бесцветные существа завыли, заверещали, завопили и кинулись со всех сторон то ли на нее, то ли просто навстречу друг другу.

– Я первый пугаю!

– Нет, я!

– Нет, я!

– По записи, по записи выстраиваемся!

– Стой! Стой! Ты куда? Ты откуда?

– Я уже третий день в очереди стою! Мой номер тридцать два!

– А у меня тридцать один! И я тебя не помню!

– Это я тебя не помню!

– Его тут не было!

– Его тут было!

– А вас тут вообще не стояло!

– Хам!

– От хама слышу!

– Меня! Пустите меня! Я второй! Я второй! Первый, ответь второму!

– Р-разойди-и-ись!!!

– Куды прешь?!..

– Между первой и второй перерывчик небольшой…

– Клоун!

– Истеричка!

– Женчину аб-бзывать!

– Нахал! Я не женчина! Я дама!..

В районе ее коленок завязалась драка.

– Кыш! Кыш! Кыш! – только успевала отмахиваться она, но с таким же успехом она могла отмахнуться от воздуха.

– У-у-у-у-у!!! – запищало сзади, как свисток очень маленького паровозика.

– Ох-х-х-х!!! – тоненько завздыхало сбоку.

И тут призраков как прорвало:

– А-а-а-а-а!!!..

– Ух-ух-ух-ух-ух!!!..

– Уо-уо-уо-уо-уо-уо-о-о-о-о!!!..

Белесая туча, презрев, в конце концов, номера, налетела на нее мгновенно, закружилась, облепила и завыла-запричитала на все голоса, пронзительно и

отчаянно перекрикивая сама себя вариациями на все гласные лукоморского алфавита.

– И-и-и-и-и-и!!!..

– О-го-го-го-го-го-го!!!..

– Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!!!..

Казалось, вытаращенный глаза, отверстые рты, вздыбленные руки и растопыренные пальцы занимали вокруг все пространство.

– Ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!..

– Ой! Ой!! Ой!!!..

– Да кыш же вы все! Надоели, сколько можно!!! – в сердцах воскликнула, наконец, Серафима и, осененная внезапной догадкой, сделала движение снять кольцо.

Моментально все замерло.

– Нет!!!.. – метнулся к ней из толпы старичок в одеждах звездочета из ее позавчерашнего сна и умоляюще уставился на нее. – Не снимай кольцо, царица! Пожалуйста…

– Пожалуйста!.. – все белесые человечки, как по команде, опустились, кто где или на ком стоял, на колени. – Не снимай кольцо, царица Елена!..

– Это почему еще? – испытующе вперилась она подозрительным взглядом в Звездочета.

– Тогда ты не сможешь нас видеть, – развел руками тот.

– А зачем мне вас видеть? – не унималась царевна.

Звездочет потупился.

– Чтобы мы могли напугать тебя…

Серафима озадаченно захлопала глазами.

– Напугать? Меня?.. Зачем?

Теперь настала очередь привидений удивляться.

– А разве ты не знаешь?

– Привидения должны пугать живых людей.

– Мы пробовали пугать мышей…

– …куриц…

– …лошадей…

– …но это все не то…

– Они нас не боятся.

– Глупые животные!..

Еще несколько привидений вздохнули.

– Никто нас здесь не боится…

– А вам обязательно надо, чтобы вас боялись? – нахмурилась Серафима.

– Потребность организма, – извиняясь, развел руками Звездочет. – Если привидения никто не боится, оно слабеет, бледнеет, уменьшается в размерах и…

– Болеет? – предположила царевна.

– Исчезает…

– А разве это плохо? – непонимающе нахмурилась она. – Я всегда думала, что вечный покой – цель жизни любого призрака…

– Покой – да, – согласился Звездочет. – Но он наступает только тогда, когда наш

убийца получает по заслугам. А если привидение теряет силу и исчезает до этого…

– …оно попадает в такое место, откуда нет возврата…

– …там нет жизни и нет смерти…

– …и судьба его плачевна.

– Извините, ничем помочь не могу, – сухо пожала плечами царевна. – Я вас не боюсь. Вы не страшные. А, кстати, голос твой мне что-то знаком. Это не ты надо мной издевался, когда и вчера… и сегодня… и свечку сейчас задул?..

– Я, признаюсь… – смутился Звездочет.

– А просто сказать нельзя было? – обиженно выпятила нижнюю губу Серафима.

– Я думал, что ты меня не слышишь…

– Спасибо, – кивнула она. – Значит, когда тебя не слышат, людям можно говорить всякие гадости, по-вашему.

– Нет, но я не думал… – извиняясь, развел крохотными ручками Звездочет, и чуть не стукнул призрачным посохом по голове другому привидению – толстому стражнику

– зависшему под ним, и тот едва успел отбить его своей алебардой.

– Я так и поняла, – хмыкнула она. И тут же, без перехода: – Значит, если я сниму это кольцо, то не смогу ни видеть вас, ни слышать?

– Да, – кивнуло еще одно близко парящее привидение – матроны в пышном туалете, с целым облаком перьев и кружев.

– Только не снимай его, пожалуйста! – умоляюще сжал ручки Толстый Стражник.

– Не снимай!

– Не снимай!..

– И кому нужно было делать такое бесполезное кольцо?

– Вообще-то, это кольцо не так уж и бесполезно, – вмешался усатый высокомерный придворный. – С его помощью ты можешь общаться с нами.

– Вот счастье-то приперло, – кисло хмыкнула Серафима..

– Это кольцо ночного видения, – продолжил объяснение Звездочет. – Видишь, тот, кто его делал, когда был жив, я хочу сказать – его сейчас с нами нет, он где-то в другом крыле замка – выбрал символом своего кольца кошку, как зверя, который

хорошо видит в темноте. Но не учел, что кроме мышей, в темноте кошка видит еще и призраков. И теперь это кольцо помощники царя хотели выбросить вместе с другими бесполезными артефактами – те, кто его пробовал носить, говорят, что мы их отвлекаем и раздражаем.

– Как комары, – угрюмо добавил Толстый Стражник.

– Ха. Брак в работе.

– Тебе смешно, – угрюмо насупившись, вступило в разговор еще одно привидение – офицера в шлеме с конским хвостом. – Не тебя же сравнили с комаром! А, между

прочим, без этого кольца нас уже точно никто и никогда больше не увидит. Огонь в башне царя и его постоянные занятия магией высасывают всю магическую силу в округе, не оставляя ничего для нас! Смотри – ты, даже надев кольцо, смогла разглядеть нас только в почти полной тьме, и то не сразу! А скоро не сможешь и

этого! Мы обречены исчезнуть!.. Растаять!.. Раствориться!.. Превратиться в ничто!.. В пустоту!.. Сгинуть!..

– Офицер, не будьте бабой! – презрительно фыркнула Матрона.

Офицер смущенно смолк, торопливо развернулся и быстро исчез в стене.

– Хм… – задумчиво помяла подбородок Серафима. – А если подойти к проблеме другим путем? Если воздать по заслугам тем, кто вас… так сказать… в такое состояние вверг?

– Не тем, – покачала головой Матрона. – Тому. Это Костей. Мужлан, мерзавец и самозванец, он ни перед чем не останавливался на пути к трону. Мы все этому свидетели. Но он неуязвим, и значит, наш конец очевиден и неизбежен.

– Мы пропали, – обреченно воздохнул Тощий Стражник – сосед Толстого.

– Ах, Костей… Ну, этого вам долго ждать… – мрачно поджала губы царевна.

– Но мы не можем ждать!..

– Мы таем!..

– С каждым днем!..

– Надежды нет…

– Нет…

– Нет…

Призраки замолкли.

Воцарилась угнетающая тишина…

Прерванная внезапно Серафимой.

– Ха… А почему бы и нет… – пробормотала еле слышно она, похоже, отвечая на заданный самой себе же вопрос, и подняла палец, призывая к всеобщему вниманию.

Призраки повиновались.

– По этому поводу мне в голову, кажется, пришла еще одна идея. Только ответьте мне сначала на один крошечный вопросик. Свечу мне затушили вы, или все-таки ветер?

– Мы…

– А кочергу уронили?

– Тоже мы…

– Хм. Уже лучше. А что вы еще можете? Видите ли вы, простое выскакивание из-за предметов и завывание – вчерашний день, – Серафима заходила по комнате взад и вперед, не обращая на попадавшиеся на пути привидения больше никакого внимания. Она то оживленно размахивала руками, то останавливалась и замирала, делая

театральные паузы, как заправский профессор на лекции, и все до единого призраки следили за ней горящими надежной глазами. – Правильно пугать людей – это целая наука. И ее первое правило: у обычного человека есть шесть чувств, и чтобы заставить его лишиться пяти из них, надо воздействовать на шестое. Какое, спросите вы? Хорошо, я отвечу. Воображение.

– Но как?..

– Но что?..

Царевна заговорщицки оглянулась, подмигнула и махнула рукой, призывая заинтригованную аудиторию подлетать поближе.

– Если задуматься, человек боится того, что не видит, гораздо больше того, что видит. Того, что неизвестно, в разы сильнее того, что известно. Того, что

необъяснимо, в десять раз больше того, что он может объяснить. Неожиданный скрип половицы под лапой кошки напутает его больше, чем ожидаемый рык медведя. Слушайтесь меня. Я помогу вам сегодня, чтобы вы помогли мне завтра, и, может

статься, я помогу вам послезавтра, – загадочно завершила она теоретическую часть

импровизированных занятий, окинув привидения шальным взором. – Или через неделю. Вместе мы реальная сила. Доверьтесь мне, ибо хуже уже некуда. Итак, вы меня выслушали. Согласны ли вы выполнять то, что я попрошу?

– Да, – с различной степенью энтузиазма и осмысленности донеслось до нее со всех концов комнаты.

Царевна удовлетворенно кивнула.

– Тогда слухайте сюды, уважаемые духи и призраки…

Стражник Тычок медленной поступью патрулировал длинный узкий коридор пятого этажа южного крыла, уставленный строительными лесами, корытами с раствором и ведрами с побелкой так, что и самый коварный враг не смог бы выдумать коварнее. Он лавировал при свете далеких факелов между препятствиями, каждое из которых было готово уронить его, обрушиться ему на голову или облить его при малейшей оплошности, осторожно маневрируя алебардой. Патрулировать все коридоры замка по ночам было традицией, обросшей бородой, и если патрулю доставался тихий, позабытый-позаброшеный коридор где-нибудь в редко посещаемом крыле, то часы смены протекали не так уж скучно. Можно было поболтать между собой, обменяться

новостями, анекдотами и последними сплетнями, или даже поиграть на ходу в кости, если товарищ попадался азартный… Но, увы, не в эти дни. В связи с подготовкой к войне с каким-то там Тьмутараканьем, или Лукоморьем, что вовсе без разницы, царь перевел половину личного состава стражи замка в действующие войска, и на ночное дежурство стало заступать ровно в два раза меньше солдат. В его случае – он один.

Вот и сейчас Тычок, позевывая изредка во всю собачью пасть, совсем не строевым шагом огибал раздражающие с каждым проходом все больше препятствия и от скуки считал шаги.

До четырех часов – времени окончания его караула – оставалось пять минут.

– Кто там?!..

Скр-рып.

Скр-рып.

Скрып-скрып-скрып.

«Впрочем, если разобраться, что мне в той стороне делать? Я там уже много раз был. Там все в порядке. Мне там ничего не надо. Я могу вернуться…»

Факел в спокойном еще конце коридора внезапно погас, как будто его накрыли ведром.

В гостеприимной еще секунду назад стороне мгновенно воцарились зловещая тишина и угрожающая темнота.

Затравленно озираясь по сторонам и пятясь, стражник стал прокладывать себе путь к спасению. Туда, где горел еще факел. И еще один – далеко впереди. И еще…

Держа алебарду наготове и стиснув зубы так, что челюсти свело, он поднырнул под эти треклятые леса…

И ощутил, что за шиворот ему капает и медленно стекает по спине нечто вязкое и холодное.

Впереди погас ближайший факел.

«СКР-РЫП,» – раздалось совсем рядом с его ухом, и чье-то ледяное дыхание обожгло ему пылающую щеку.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!…

Позабыв об осторожности, Тычок, как раненый лось, ломанулся вперед, круша и

ломая на своем пути все, за что цеплялась его алебарда. Бросить ее ему, во-первых,

не приходило в голову, а во-вторых, если бы даже и захотел, то не смог: судорога свела пальцы так, что отделить его от алебарды можно было бы только оторвав ему обе руки.

Обрушились леса, вылив из тазиков на обезумевшего караульщика всю палитру неиспользованных днем красок.

Разлетелись испуганными цаплями по коридору валики для побелки.

Заполошно грохоча, разбежались из-под ног ведра.

Не успело убраться с дороги и было растоптано корыто с известкой.

Испустив на прощанье облако гипса, пал пронзенный алебардой мешок у стены.

Так и не оказав достойного сопротивления, отлетела с дороги бочка с водой, едва успев окатить недруга.

– А-а-а-а-а!!!.. Бац!!! Хлоп!!! Шмяк!!! Бам!!! Тарар-рах!!! Бумс-бумс-бумс-бумс!!! А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!.. – неслось взбесившимся горным потоком по коридорам, этажам и крыльям дворца, собирая по пути ручейки испуга и речки паники:

– Что случилось?!.. Что происходит?!..

– Тревога!!!..

– На нас напали!!!..

– Пожар!!!..

– Помогите!!!..

– Горим!!!..

– Замок штурмуют!!!..

– Спасайся, кто может!!!..

– Враг наступает!!!..

– Пожа-а-ар!!!..

– Спасите!!!..

– Защищайтесь, кто может!!!..

– Стра-а-а-ажа!!!..

– А-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!..

Никем не услышанные в общем шуме и реве часы пунктуально и равнодушно пробили четыре.

Разбираться, успокаиваться и расходиться по квартирам хватило до шести.

Первое членораздельное слово от караульного добились только к восьми.

И слово это, за несколько минут облетевшее весь замок, было: «П-ПРИЗРАКИ».

Третий помощник первого советника присутствовал при этом.

Вооруженный строгим наказом своего патрона пресекать нелепые слухи и панику, он, как только услышал это слово из трясущихся уст в одночасье поседевшего и сраженного заиканием стражника, совершенно точно понял, что призраки – это нехорошо. Призраки – это страх. Призраки – это паника. Призраки – это нелепые слухи. Которые нужно пресекать.

И поэтому, важно надув впалые щеки и нахмурив брови, он сморщил нос в презрительном: «Вранье».

– Как это – вранье?! – подскочили к нему караульные, находившиеся в эту ночь на страже в одном крыла с потерпевшим, и поэтому имевшие возможность слышать всю гамму охвативших их товарища чувств из первых уст.

– Я сам слышал, как он кричал!..

– Да я теперь неделю не смогу нормально спать!..

– А я – две недели!..

– А я – три!..

– Что ж ты его – трусом считаешь?!..

– Наш товарищ – трус?!..

– Испугался собственной тени, что ли?!..

– И мы, по-твоему, тоже трусы?!..

– Ты не слышал, как он орал!!!..

– Как будто его живого режут на тысячу кусков!!!..

– Снимают кожу!!!..

– Варят в кипящем масле!!!..

– Это ты – трус!!!..

Третий помощник внезапно с запоздалым беспокойством обнаружил, что его зажал в угол отряд взбешенных стражников, чрезвычайно решительно потрясающих с самыми прозрачными намерениями перед его зачесавшимся вдруг носом пудовыми кулаками.

 

– К-КАК ЭТО – В-ВРАНЬЕ?!..

В горло ему одной рукой вцепился враз пришедший в себя и вскочивший со своего предсмертного одра виновник торжества, покрытый неровным слоем успевшего слегка затвердеть разноцветного гипсо-известкового налета.

В другой руке у него был нож.

– Вы меня не поняли!.. Вы меня не так поняли!.. – заверещал неудачливый восстановитель общественного спокойствия.

– Это я-то в-вру?!.. Это я-то т-трус?!.. – рычал Тычок сквозь стиснутые зубы.

– Нет, нет!!!.. Я не хотел сказать, что ты трус!.. Я хотел сказать, что ты не трус!.. Когда я говорил, что это не призраки, я не это имел в виду!..

– А ч-что ты имел в-в-виду, х-хорек б-библиотечный? – облыжно обвиненный во лжи стражник вырвался, наконец, из рук не очень активно пытавшихся угомонить его приятелей, сбил чародея с ног и торжествующе приставил к горлу поверженного противника большущий остро заточенный нож зловещего вида.

– Н-ну-ка, п-повтори, что ты с-сказал! А то я за с-себя н-не отвечаю!..

– Мы за него не отвечаем, – пожав плечами, уточнили его сослуживцы и стали ждать расправы, как дети – балагана.

– Я… Я сказал… Я сказал… что все на самом деле… гораздо… хуже… опасней, я хотел сказать!.. – тщетно пытаясь высвободиться, извивался и верещал под тушей стражника несчастный миротворец, который не думал-не гадал, никак не ожидал такого вот конца своей не предвещающей катастрофы миссии.

– Что?!..

– Что ты сказал?!..

– Ч-что т-ты имеешь в-в-виду?.. – мгновенно побледнев, как будто заново окунувшись в кошмар прошлой ночи, выпустил свою жертву и осел рядом Тычок.

– Я имел в виду… что это… это… это не призраки!.. – чувствуя, что он на

правильном пути, сворачивать с которого желающий еще посуществовать одним куском маг-стажер не должен ни в коем случае, поспешно провозгласил третий помощник первого советника. – Это были не призраки!..

– А… к-кто… т-тогда?..

– Это демоны!.. Да, демоны!.. Конечно, это были демоны!.. Это гораздо ужаснее

призраков!.. Тут кто угодно испугается!.. Даже такой герой, как ты!.. Да-да-да!.. Я точно знаю!.. Отпусти меня, пожалуйста…

И новое слово, облетевшее всех обитателей замка за несколько минут как по волшебству и наследившее у каждого в дальнем маленьком темном уголке души под вывеской «страх», было: «Д-ДЕМОНЫ».

Вечером, когда стемнело и все после праведных или не очень дневных трудов разошлись по комнатам, привидения собрались в покоях пленницы Костея, чтобы отчитаться о последней проделанной работе и получить новое задание.

Отправив бледную испуганную непонятно чем Находку спать и плотно прикрыв за ней дверь, Серафима надела кольцо и скосила глаза на переносицу.

Восторженные, ликующие голоса получили воплощение перед ее взором немедленно.

– Мы сделали это! Сделали! Сделали!!!..

– Он испугался нас!!!..

– Выдела бы ты, царица, как он подпрыгнул, когда мы со Звездочетом загасили второй факел!

– А когда мы заскрипели лесами у него под ухом!!!..

– …Я думал, он умрет тут же, на месте!!!.. Вот умора!!! Офицер, ты это видел? Видел, а?..

– Мы с Матроной и Конюхом в это время дули ему в лицо – кто же и видел, как не мы!

– Герой!!!

– Ха-ха-ха-ха!!!..

– А потом он понесся, вереща, как недорезанный кабан!

– И все ронял своей алебардой!..

– …Сам себя пугая!

– А когда он вляпался в раствор, он стал похож на грязевого!

– Какого еще грязевого?

– Ну, в доме – домовой, в воде – водяной…

– Ха-ха-ха! Грязевой! Штукатурный!..

– Я вижу, если не самочувствие, то настроение у вас уже улучшилось? – пряча ухмылку, прервала рассказ царевна.

– Настроение – да. Еще бы! Давненько мы так не развлекались! – подлетел к ней веселый Звездочет. – И если так дело пойдет, то мы перестанем уменьшаться!

Спасибо тебе, царица Елена! Что бы мы без тебя делали! Хотя, чтобы начать расти, нам еще будет нужно напугать не одну сотню людей.

– Около двух тысяч хватит? – усмехнулась Серафима, которой тоже сегодня утром не дал поспать злосчастный Тычок, и оглядела свою армию. – Весь замок в вашем распоряжении.

– Вперед, бойцы! – азартно выхватил призрачную саблю Офицер. – В атаку!

– Полетим, напугаем опять стражников!

– Нет, лучше полковников!

– Или самих колдунов в Пауке!

– Нет, лучше Зюгму! Мне не терпится увидеть его жирную рожу, перекошенную от страха!

– Жалко, что мы не можем проникнуть в Проклятую башню Костея…

– Почему не можете? – быстро спросила Серафима, задумчиво до сих пор наблюдавшая за планированием операции устрашения.

– Потому что она наложил на нее заклятие, и никто без его приглашения – ни человек, ни зверь, ни призрак – не могут в нее попасть.

– Он просто всех боится, этот заморенный сморчок!

– Ага, ему есть, кого бояться…

– Да кого ж ему бояться – он же бессмертный? – с видом гончей, напавшей на след, напряженно прищурилась царевна.

– То-то и оно… – вздохнул Звездочет. – Это мы так выдаем желаемое за действительное… Мы имели ввиду, что если бы он бессмертным не был, то бояться бы ему было ой сколько народу… И живых, и мертвых…

– А-а… – разочаровано протянула Серафима. – А я было подумала…

– Ну, так что – мы сегодня кого-нибудь пугаем, или мы сегодня никого не пугаем?

– весело воскликнул Офицер.

– Вперед!!! – радостно завопили призраки и хотели было уже сорваться с места, как Серафима их окликнула:

– Эй, ребята, постойте. Пугать-то пугать, но делать это надо с чувством, с толком, с расстановкой, чтобы нанести максимальный ущерб при минимальных затратах усилий.

– Это твое второе правило пугалогии? – заинтересованно остановился Звездочет, извлек из кармана кусок пергамента и грифель и приготовился записывать.

– Чего? – не поняла царевна.

– Ну, ты же сама вчера говорила, что есть такая наука – правильно пугать людей. Значит, по-ученому ее название будет «пугалогия», – охотно объяснил Звездочет.

Остальные духи согласно закивали.

– Н-ну… Если вам так нравится… – пожала плечами Серафима и улыбнулась лукаво,

– то пусть будет «пугалогия». Я не против.

– Ну, так что у нас сегодня в теоретической части семинара? – Звездочет устроился поудобнее на ручке кресла и положил пергамент на колени.

– В теоретической части у нас сегодня очень простая теория, – важно заложив руки

за спину с видом заправского академика, Серафима стала расхаживать по комнате, и все привидения при ее приближении уважительно расступались, образуя коридор. – Наша цель – помешать нормальной жизнедеятельности и работе замка как можно больше. Как вы думаете, каким образом в нашем положении это можно достигнуть?

– Напугать всех до смерти! – поднял руку Придворный.

Комната наполнилась одобрительным гулом.

– Замечательно, – поддержала предложение Серафима. – Но невыполнимо. Пока, по

крайней мере, до тех пор, пока мы не придумаем, как это можно сделать. Еще идеи?

– Напугать Зюгму!

– Напугать стражу!

– Напугать солдат!.. – посыпалось со всех сторон.

– Стоп, стоп, стоп, – успокаивающе вскинула ладони Серафима. – Все это хорошо.

Но сможете ли вы напугать, предположим, ВСЕХ солдат, и если даже да, то повлияет ли это на жизнь замка днем?

– Н-ну-у-у-у-у…

– Вот-вот.

– Но что же нам тогда делать, душечка? – потеряно развела руками Матрона.

– А подумайте сами, – сделала еще одну попытку натолкнуть призраков на правильную мысль царевна. – С чего начинают свой день солдаты?

– Просыпаются, умываются, идут завтракать… – начал рассказывать Офицер.

– Та-ак, – кивнула Серафима. – А стражники?

– Просыпаются, умываются, идут завтракать… – выступил вперед Тощий Стражник и стал загибать пальцы, перечисляя.

– А колдуны?

– Просыпаются, умываются, идут… – начал было пересказывать ту же сказочку в третий раз Звездочет, и вдруг его осенило:

– Кухня!!!.. Они все начинают день с еды, а если кухня рано утром ничего не приготовит, то весь распорядок полетит кувырком!..

– И, значит, если мы наведем на кухне ночью СВОЙ порядок, то днем костеевы прихвостни про свой могут забыть! – восторженно воскликнул Усатый Придворный.

– Две тысячи без завтрака – страшная сила! – восхитилась идеей царевны Матрона.

– Ну, кастрюлькины дети, держитесь! – радостно взревел Толстый Стражник и энергично потряс своей алебардой. – Мы вам устроим сладкую жизнь!..

Светопреставление на кухне затмило вчерашнюю панику на пятом этаже южного крыла.

Выкипевший чай, недоваренная похлебка, беглая опара, битая и недобитая посуда, шкурки, перья, очистки, помои и неначатые еще курицы смешались в невиданном коктейле, заливая и валя с ног все и всех на своем пути, а вопли перепуганных

дежурных поваров были слышны в городе у подножия Замкового Холма. В это недоброе утро к и без того закрытой для посторонних жизни в зловещей резиденции царя Костея невыспавшееся воспаленное воображение горожан добавило новые, не испытанные еще ни одним живым существом ужасы.

Через полчаса после тревоги, стуча зубами и забившись в угол, работники общепита замка уже давали свидетельские показания взбешенному шеф-повару Резаку.

Вернее, пытались дать.

Потому что их свирепый начальник и рта им раскрыть не давал, орал, брызжа слюной, осыпая их проклятьями и обещая все возможные и невозможные кары на их бесталанные головы.

– Демоны!!! Демоны!!! Ха! Демоны! Какие демоны?! Какие демоны, я вас спрашиваю, уроды?! Молчать, когда с вами разговаривают!!! Я знаю, вы меня все ненавидите! Вы на все пойдете, лишь бы подвести меня, опорочить в глазах… в глазу… хозяина! Вы готовы сдохнуть, но лишь бы я за вами пошел! Наслушались сплетней! Придумали! Мало мне было этого переезда! Теперь вы меня хотите в могилу свести!

Ненавижу!!! Всех вас, быдло, ненавижу!!! Всех уничтожу! До единого! Шкуру спущу!!!

Три шкуры!!! Десять шкур!!! На куски изрежу!!! На медленном огне зажарю!!! Всех!.. Всех!.. Всех!..

Договорить ему не дал умрун – посланец Костея.

– Его величество требует, чтобы ты явился перед ним не медля, – бесстрастно проговорил он и стал ждать, пока шеф-повар задавит свой гнев, смирится с тем, что умрунов в этом замке нельзя ни резать, ни жарить, ни утилизировать иным путем, и соблаговолит проследовать за ним.

– Я еще вернусь, – злобно бросил, наконец, шеф-повар ночным дежурным, резко повернулся и выскочил из своей комнаты вперед посланца.

Расшвыряв умрунов на часах у покоев будущей Костеевой жены, Зюгма, подпрыгивая, шипя и брызжа слюной, как забытый на плите чайник, ворвался в комнату и сразу налетел на Находку.

– Говори!!! Немедленно!!! Это она!!! Я знаю!!! – вопил он дурным голосом на всю

башню, гоняясь за перепуганной служанкой по всем комнатам, пока не загнал в угол в самой дальней и не сбил с ног.

– Отвечай!!! Что она сделала!!! Как!!! Живо!!! Говори, скотина!!! Как она выходила из покоев, сказывай!!!..

– Не знаю, не знаю, я ничего не знаю, и ничего не видела, ничего не слышала… –

плакала горничная, закрываясь руками не столько от ударов, которых, к удивлению, не последовало, сколько от одного вида разъяренного царского советника.

– Куда она ходила ночью? – ревел тот и потрясал волосатыми кулаками с

побелевшими костяшками, не слыша, казалось, ее робких объяснений. – Куда?! Как?! Почему никто ничего не знает?!.. Как она это все устроила?! Говори!!!

Находка, несмотря на свое бедственное положение, без труда догадалась, о чем идет речь, и прокричала сквозь слезы:

– Это не она! Это демоны! Демоны! Так все говорят!..

– Демонов не может быть! – забил себя по пухлым бокам кулаками колдун, выбивая, может, недостающие слова или угрозы, которые бы подействовали на упрямую тупую служанку, и кто их только таких идиоток на службу набирает. – Это бред! Бред! Бред! Ерунда!!!..

– Все говорят… демоны… напали… – всхлипывала девушка, размазывая слезы по лицу. – Я ничего не слышала!..

– Дура! Убью! – в последний раз рявкнул Зюгма и внезапно успокоился.

– Я их бою-у-у-усь!.. – чуть не в голос ревела теперь служанка, закрывая лицо руками.

– Заткнись! Тупица деревенская! – прошипел он сквозь сжатые зубы, и Находка, в последний раз икнув и судорожно проглотив не желавшие затыкаться рыдания, лихорадочно закивала головой.

– Да… Да… Да… Но я все равно… ничего… не видела…

– Я не знаю, как она это делает, но я это узнаю, – прищурив и так заплывшие жиром маленькие хомячинные глазки, Зюгма склонился над горничной. – И если завтра ночью в замке опять что-нибудь случится, а тебе будет нечего мне рассказать, я тебя отправлю служить в Проклятую башню. Даю тебе слово. Ты мне надоела.

– Да… Да… Да… – кивала, как помешанная, девушка, боясь остановиться хоть на секунду, чтобы страшный первый советник, которого она боялась в сто раз больше, чем всех демонов вместе взятых, не передумал и не отправил ее в Проклятую башню прямо сейчас.

– Уж не в сговоре ли ты с этой стервой? – присел вдруг на корточки перед ней тот и вкрадчиво заглянул в глаза. – Уж не сочувствуешь ли ты ей? Не покрываешь ли?

– Нет!!! – в ужасе воскликнула Находка.

Если бы Зюгме была охота вдаваться в такие тонкости, он бы наверняка приметил, что слишком быстро отреагировала служанка, и слишком испугано…

Но это было выше его достоинства – разбираться в оттенках эмоций какой-то вонючей прислуги, и он продолжил:

– Если она тебя подкупила или запугала – подумай еще раз. У тебя есть только

один день. Ты знаешь – я не вру. Если ночью что-то произойдет, а ты опять ничего не увидишь и не услышишь, пеняй на себя. Я только что придумал для тебя наказание поинтереснее. По сравнению с ним Проклятая башня тебе покажется родимым домом. Тебе там не работать, ничтожество. Я просто поговорю с его величеством, и в его гвардии появится первый умрун – женщина. Ты меня поняла, дрянь? Ты меня хорошо поняла?

– Да… Да… Да…

– Что? Не слышу! – приблизил еще больше к лицу Находки свою толстую ряшку колдун.

– Да… мой господин… – прошептала дрожащими губами она.

– Вот так-то. Запомни.

И он выпрямился и, яростно топая по гулкому камню пустой комнаты, вышел прочь.

В этот вечер после ужина Костей лично вызвался проводить свою невесту, отпустив охрану из умрунов.

– Надеюсь, ваше величество, эти нелепые ночные паники последних двух дней не мешали вам сильно, – поглаживая непроизвольно свой почти бледно-розовый Камень, говорил он, стараясь примериться к ее быстрому шагу.

– Ночные паники? – презрительно вскинула брови царевна. – Нет, кроме того, что они лишают меня заслуженного отдыха, укорачивают мой сон, портят мое настроение

на весь день, цвет моего лица на всю неделю – видите эти круги под глазами – они

не лгут! – и мое здоровье – может, на всю жизнь! – они вовсе мне не мешают. Если вы именно это имели в виду, ваше величество.

– Кхм…

– И, кстати, хоть один человек в этом замке в состоянии нормально объяснить, что все-таки здесь по ночам стало происходить? Самые нелепые слухи циркулируют по замку – демоны, призраки, духи, черти лысые… я не вас имела в виду. По-моему,

люди сами себя пугают. Форточка от ветра хлопнет – уже у всех готово объяснение:

«Привидения». Создается такое впечатление, что ваш не так уж в последнее время и уважаемый господин первый советник попросту не справляется со своими обязанностями.

– Почему вы так решили? – подозрительно прищурился царь.

– Отвечать за моральный климат в коллективе – его прямая обязанность…

– За… что? – несмотря на все усилия, споткнулся Костей.

– За то, чтобы не было ненужных сплетен и пересудов среди ваших подданных, – разъяснила Серафима, окинув его непонимающе-удивленным взглядом, каким стала бы разглядывать черепаху с кошачьей головой.

– Да-да. Я так и подумал, – коротко кивнул Костей и тут же поспешно добавил, спасая свое реноме. – Ноблесс оближ. Дольче вита – финита ля комедия. Кель кошмар. Продолжайте.

– Так вот. О чем это я.

– О… пересудах, – нашелся Костей.

– Ах, да. Он должен разъяснять всю ошибочность их мировоззрения простым людям вашего замка, а он занят непонятно чем. Когда его надо – его не найти. Вот, например, сегодня после завтрака, мне понадобилось обсудить с ним важную проблему…

– Какую?

– Куда на время реконструкции переселить его. Так вот, ни я, ни один посыльный не смогли его найти! Пришлось без его ведома перетащить его пожитки в комнату

над казармами, рядом со стойлами. Пусть там немного шумно, и амбре с ног сбивает,

но зато он будет держать руку на пульсе реальной жизни, как и положено чиновнику его положения. А то – подумать только! Человек, занимающий такой важный пост, уходит неизвестно куда, не сказав никому ни слова! А если он срочно понадобится не мне, а вам? Вы будете его ждать по полчаса-часу, как я? Ох, не царское это

дело, ваше величество. Сдается мне, он загордился, возомнил себя великим магом и в грош не ставит вообще никого здесь.

Имена названы не были, но Костей намек понял и лицом потемнел чернее ноябрьской ночи. Заронить подозрение в душу царя было проще и быстрее, чем растопить снежинку в вулкане.

– Я… подумаю над вашими словами, Прекрасная Елена, – только и ответил он, поджав тонкие бескровные губы.

Но Серафима поняла, что мишень разбита вдребезги, и мысленно усмехнулась.

Не исключено, что если еще немножко поднажать, то скоро его светлейшеству придется заговаривать бородавки в каком-нибудь балагане на деревенской ярмарке. И, может, одним врагом у Лукоморья будет меньше.

Если что-то не можешь сделать сам, поручи это дело другому.

Ох, если бы все было так просто с генералом… Если верить Находке, самый лучший

полководец вражеской армии – это вам не хухры-мухры. Задвинуть бы и его куда-нибудь

на выселки пограничные столбы караулить, с вышки светлое будущее высматривать…

– Куда вы так торопитесь… ваше величество… – задыхаясь, догнал он ее, наконец.

– Лечь пораньше спать, – остановилась у дверей Серафима. – Пока опять какому-нибудь коновалу не приснилась какая-нибудь чепуха, и он не перебудил всю округу.

– Вы не приглашаете меня зайти?

– Нет. Не приглашаю. У меня от этих ночных концертов, вы не поверите, разразилась страшнейшая мигрень.

– Мигрень? – озадачено нахмурился царь. – А что это такое?

– Это когда болит половина головы, – любезно пояснила царевна.

– И какая половина головы болит у вас?

– Верхняя. Спокойной ночи, ваше величество.

– Спокойной но… – только и успел ответить Костей, как дверь перед его носом захлопнулась, и он остался один на один с двумя часовыми-умрунами.

Царь постоял с минуту, ожидая, не последует ли продолжения, но, судя по всему, это была односерийная мелодрама.

– Ишь, вытаращились… – раздраженно пробурчал он в адрес вытянувшихся в струнку гвардейцев, втянул совсем не по-царски голову в плечи и поплелся восвояси.

Не успела дверь за ее спиной захлопнуться, как Серафима, привычным уже жестом подхватив с подставки приготовленный Находкой ночник, кинулась на лестницу, ведущую вверх, на этаж Змеи.

«Прилетела? Не прилетела? Прилетела? Не прилетела? Прилетела…» – с чувством космического облегчения, как будто ей только что сказали, что последние семь дней были кошмарным сном, царевна налетела на холодный жесткий хвост.

Если бы она смогла допрыгнуть хоть до одной шеи, она бы повисла на ней и расцеловала Змиуланию как родную.

Прилетела.

Наконец-то.

– Здравствуй, Серафима, – прошептала одна голова, на которую сейчас же зашипели три остальные (считая царевнину).

– Змиулания, привет! Ты поосторожнее тут с обращениями – у меня теперь горничная живет, не забывай!

– Хочешь, я ее съем? – обнажила зубы в улыбке одна голова.

Серафима прищурилась, посмотрела внимательно на Змею, пытаясь догадаться, шутит та или нет, и решила, что ей в загадки играть некогда.

– Не хочу, – просто ответила она. – Пока. Послушай, Змиулания, похоже, ты в хорошем настроении, да?

– Да, – кивнули все три головы одновременно. – А что?

– Извини, но я тебе его испорчу. Как Зюгма испортил мне его три дня назад. Как я хотела видеть тебя в тот вечер – я чуть с ума не сошла, пока тебя ждала здесь полночи!

– Я носила генерала Кукуя в Турухтанское ханство. Там у него неприятности по военной части. Впрочем, и здесь, похоже, тоже. Если бы он мог бежать быстрее,

чем я лечу, он бы побежал, лишь бы быть подальше от своего царя. А что случилось у тебя, Сер… Елена?

– У нас, Змиулания. У нас случилось, – Серафима тихо положила руку на лапу Змеи.

– Ты знаешь конкретный план захвата Лукоморья? Хотя, нет, ты говорила. Так вот, ты знаешь, что Чернослов – прошлый первый советник Костея, внезапно пропавший отсюда за несколько дней до моего похищения, сейчас находится в Лукоморске и правит страной?

– Что?!..

Всю игривость со Змеи как ветром сдуло.

– Да. И я не знаю, почему Костей до сих пор ведет себя так, как будто все у него пошло по плану, и я – это не я, а Сама Знаешь Кто.

– Кто тебе это сказал? Зюгма? А он точно знает?.. Что же делать?.. Что же делать?.. Что нам делать?.. – если бы анатомия Змиулании позволяла, и если бы она смогла быстро выбрать одну из трех, она бы схватилась за голову.

– Может, он не знает? Может, Чернослов ему не сказал? – вдруг глаза Змеи вспыхнули надеждой. – Этот колдун – хитрая бестия, и если бы я была на месте Костея, я бы не доверяла ему ни на секунду. Ему придумать коварство – что тебе

засунуть руку в карман! Что он задумал, как ты думаешь? Что ты предлагаешь, Сер… Елена? Что делать? Скажи, что мне делать?..

– Не буду врать, я об этой проблеме уже думала, – угрюмо покривила губы царевна.

– С того момента, как только узнала про него. Все передумала, что можно, и что нельзя. Чуть не поседела и не сморщинилась. Положение у нас аховое, Змиулания.

Думала я и про то, что худая слава этого колдуна бежит впереди него как скаковой

заяц, и что Елена… в положении… и что в любой момент Костей может узнать про твою подмену, и что он тогда сделает с нами со всеми… И единственное решение,

которое я нашла, это то, что ты должна немедленно, пока ночь, лететь в Лукоморск и разделаться с Чернословом. Как – обдумаешь по дороге или сориентируешься на месте.

Царевна выжидательно уставилась на Змею.

Та опустила глаза и покачала всеми тремя головами.

– Нет.

– Но почему?! – чуть не стукнула ее кулаком по лапе Серафима.

– Если я испепелю его издалека, то когда Костей захватит Лукоморск – извини, С… Елена, он его захватит, я не сомневаюсь – то узнает об этом, и тогда… Короче, это невозможно. А подлететь к нему вплотную, чтобы… унести подальше… – Змея тактично не сказала «сожрать», но это читалось во всех ее шести глазах, – я не

смогу. Он почувствует меня раньше и обратит против меня свою магию. Я этого тоже допустить не могу. Извини… Это был очень хороший план, но неосуществимый… Есть у тебя еще какая-нибудь идея?

Царевна поежилась, впервые почувствовав и усталость, и недосыпание, и ночной промозглый октябрьский холод.

– Ну, есть… Но если и она тебе не понравится, тогда я не знаю…

– Какая?..

Серафима проглотила уже готовые сорваться с языка слова, приложила к губам палец,

и чутко и резко, как сова, повернула голову в одну сторону, в другую, в третью…

Почудилось, или кто-то действительно тихонько поднимался по лестнице?

– У тебя уши есть? – еще больше понизив голос, почти прошептала она.

– Есть, – обиделась вдруг Змея. – Если они не торчат в разные стороны как у некоторых, это не значит, что у меня их нет.

– Тс-с-с-с!.. – прошипела царевна. – По-моему, кто-то крадется шпионить! Наклонись ко мне своим ухом, каким хочешь, и я тебе скажу!

– А, может, я ее все-таки съем? – прогудела угрожающе Змиулания, подмигнув сразу тремя глазами Серафиме.

Та хихикнула, махнула рукой, жестом призывая Змею наклониться.

Когда Змиулания склонила к ней среднюю голову, царевна энергично зашептала ей в то место, где, по ее мнению, у рептилий должно было находиться ухо.

Закончив, она отступила на шаг и вопросительно глянула на сообщницу.

Та медленно кивнула.

«Точно?» – спросила одними губами царевна.

Змиулания кивнула еще раз.

– Хорошо, – прошептала почти беззвучно Серафима. – А теперь давай чуть-чуть пошутим над нашим неуважаемым господином первым советником.

Змея оскалилась и снова кивнула, уже веселей.

Несколько слов шепотом в предполагаемое расположение змеиного уха – и представление началось.

– И все же я считаю, что примат надежды должен доминировать… – громко и тщательно выговаривая слова, начала представление Серафима, едва не давясь от хохота.

Кажется, раньше конфеты такие были.

«А ну-ка, настучи.»

Когда царевна спустилась назад, Находку было не видно, зато слышно: из ее комнаты доносился образцово-показательный, нарочитый храп.

Ню-ню.

Старайся.

– Будем считать, что я поверила, – прошептала она себе под нос и быстро достала кольцо.

– Разрешите поприветствовать ваше драгоценнейшее величество! – не успела она надеть его на палец и скосить глаза, как перед ней мигом проявился весь сонм ее призрачной армии со Звездочетом во главе.

– Тс-с-с-с!!! – торопливо прошептала она, приложив палец к губам. Потом

задумалась и усмехнулась. – Это, скорее, я себе сказала, чем вам. Моя горничная. Она, по-моему, за мной все-таки шпионит, поэтому придется говорить как можно меньше. Мне, по крайней мере.

– А давай, мы ее напугаем! – выскользнул вперед бравый Толстый Стражник. – Будет знать, как наушничать на такую великолепную владычицу, как ты!

Серафима быстро обдумала это предложение и со вздохом отказалась.

– Мне тут еще ее воплей среди ночи не хватало. Нет уж, спасибо. Пусть живет. А то сбежит еще, другую приставят, неизвестно какую, в сто раз хуже. Ну, а у вас как успехи?

– А ты не слышала разве? – с самодовольной ухмылкой подкрутил щегольской ус Усатый Придворный.

– По сравнению со вчерашним днем, бедный стражник позавчера – детские погремушки!

– радостно доложил Офицер.

– Слышала, слышала, – не скрывая улыбку в первый раз за день при упоминании об этом происшествии, закивала царевна. – Обед подали с опозданием на три часа. Слово «завтрак» упоминалось только в сугубо нецензурном контексте. Все были в ярости! А Костей так просто шеф-повара чуть живьем не съел вместо завтрака. Обитатели замка приближения ночи уже ждут, как вражеского нашествия,

землетрясения и моровой язвы вместе взятых. У всех весь день все из рук валилось! Такая прелесть! Замечательно поработали, господа призраки! Молодцы!

– Какие будут предложения на сегодня? – принял не без усилия серьезное выражение лица Звездочет и достал свой дежурный кусок пергамента и грифель.

– Давайте пока продолжим со стражниками. Я слышала, они на эту службу добровольцами записываются?

– Да, – с отвращением кивнул Тощий Стражник. – В годы МОЕЙ службы таким было только две дороги – в тюрьму или на виселицу. А сейчас вот – гляди ж ты… Развелось их тут, как тараканов. Понабежало отребье всякое…

– Вот и займитесь, – посоветовала Серафима и взялась за кольцо. – Чтоб им жизнь бананами в шоколаде не казалась. И если останутся силы и желание, сделайте еще один заход на кухню. Диета замку не повредит. А я с вашего позволения спать поскорее завалюсь. Пока вы свои планы в жизнь не воплотили. А то ведь потом до утра глаз не сомкнешь. Удачи!

Долго поспать царевне, как всегда, не удалось.

Ближе к пяти часам весь замок был поставлен на ноги пронзительной, рвущей уши и души истерикой на первом этаже северо-западного крыла. Узнать, в чем было дело, так и не удалось: когда подоспела подмога, оказалось, что один стражник откусил себе язык, а второй попросту сбежал, перебив караул у ворот и в одиночку подняв стальную решетку, которую в мирное время с трудом поднимали пятеро здоровяков.

Едва успели угомониться, выставить на этом этаже усиленный караул из десяти человек – в меньшем составе доблестная стража оставаться на проклятом месте отказалась даже под страхом немедленной медленной смерти – как новая порция грохота и ора донеслась с кухни.

Начинался еще один обычный день.

Шеф-повар, отставной палач Резак, рвал и метал.

Повара, поварята, посудомойки и посудомойцы, вместо того, чтобы проводить на кухне очистительно-отмывательные работы, сбились в кучу в чулане и с ужасом ждали, когда минет гроза и кончатся под рукой грозного начальника предметы для

метания. В такие минуты им начинало казаться, что Резак даже в самом благодушном настроении заткнет за пояс самого свирепого демона, но стоило оказаться ночью в

полутемной полупустой кухне, когда каждый шаг и каждая упавшая ложка гулким эхом отдавались под сводами черепа и бывшей казармы…

– Ублюдки! Подлецы! Предатели! Изгнания моего хотите! А не дождетесь! Сдохнете все скорее! Я вас всех переживу! Скоты! Трусы!.. – задыхаясь от собственной ярости, хрипел Резак, и каждое слово сопровождалось чем-нибудь увесистым, что летело в затихшую кучу тружеников замкового общепита с пугающей точностью, несмотря на прогрессирующую близорукость их царя и бога кухонного масштаба.

– Мы не трусы!.. – выкрикнул внезапно поваренок с человеческим лицом, тот самый, спасенный Серафимой. То ли то, что он теперь единолично прислуживал за столом самой царице Елене и царю Костею предало ему храбрости, то ли слишком крупная и слишком больно прилетевшая картофелина, но его прорвало.

– Легко обзывать нас трусами, когда сами сидите в безопасности своей квартиры! Если бы вы были там, на нашем месте, мы бы на вас еще посмотрели!

Толпа вокруг него, приглушенно ахнув, мгновенно расступилась, как жирная пленка шарахается от капли мыльного раствора.

Поваренок остался в жалком одиночестве перед лицом великого и ужасного Резака.

– Что?! – взвился Резак. – Что ты сказал?! Повтори, собака!

– Рыба, – автоматически буркнул поваренок, до которого несколько запоздало все же дошло, что он отчебучил, что откусить его треклятый язык надо было не тому бедолаге стражнику, а ему, и что если ему сейчас невероятно повезет, то он отделается тридцатью ударами плетью. Что с ним будет, если ему НЕ повезет, он думать побоялся.

– Ты сказал, что это Я трус? Так? – уперев руки в бока, набычившись и прищурив глаз, как будто целясь, Резак медленно двинулся к бунтовщику.

– Д-да… Н-нет… Н-не зн-наю… – вся отвага моментально испарилась как капля воды на сковородке, и мальчишка, закрывая стриженую под ноль голову трясущимися руками, попятился к стене.

– Сегодня ты не будешь есть весь день, – припер его к стенке ненавидящим взглядом шеф-повар. – Считай, что тебе повезло. Пока. Храбрец ты или дурак – разберемся потом. А вы все, – он повернулся к безмолвствующей толпе, – тоже думаете, что старый Резак – трус?

Молчание было ему ответом.

Но он и не ждал другого.

– Думаете, – со злорадной уверенностью подтвердил он и заскрипел зубами. – Ну, так вот. Сегодня ночью я сам, один – вы слышите, один! – я не хочу, чтобы еще какой-нибудь безмозглый умник из вас стал подстраивать мне тут козью морду!.. Сегодня ночью я останусь один на кухне и пробуду там до самого утра. После же этого каждый, кто при мне хоть еще один раз заикнется о демонах, призраках, домовых или кикиморах болотных, отправится к царю в гвардию. А ты, самый умный, молись каким угодно богам, чтобы завтра для тебя не наступило никогда. Ибо послезавтра ты не увидишь. Все! За работу! Бегом! Пошли прочь, быдло! Быстрее, быстрей, быстрей!..

У дверей, бесстрастно наблюдая разворачивающуюся перед ним сцену, уже стоял умрун, посланец царя Костея.

Как ни рано встала Серафима, как ни быстро произвела свой так называемые «утренний

туалет», который у нормальных цариц занял бы, как минимум, часа на два больше, к докладу генерала Кукуя она опоздала.

Когда она вошла в трапезную, он уже собирался уходить.

Идея родилась налету.

– Доброе утро, ваше превосходительство, – просияла она. – И вам, ваше величество, долгих лет жизни, – кивнула она Костею.

– З-зд-драв-вствуйте, ваше величество, – оба, как заранее отрепетировав, прозаикались они.

– Генерал, рала вас снова здесь у нас видеть. Где вы так долго пропадали?

– Я… Меня призывали дела службы, – склонил голову Кукуй.

– Ах, как это, наверное, романтично – быть военным, командовать солдатами, придумывать планы сражений!..

– Придумываю планы сражений, как вы изволили выразиться, ваше величество, я, –

сухо заметил уязвленный сам пока не понял чем Костей. – И солдатами, в том числе Кукуем, командую тоже я.

– Но он же не солдат! Он генерал!

– Пока, – криво улыбнулся царь. – Он такой же солдат, как и все, что бы вы о нем не думали, ваше величество. Только с зеленым воротником и розовыми пуговицами.

– Ему правда идет, – радостно обернулась к Костею за поддержкой Серафима, оторвав, наконец, глаз от испугано надувшего щеки и сверлящего взглядом пустоту перед собой генерала.

На что бы царевна ни рассчитывала, поддержки она не нашла.

– Отвратительно, – скривился царь и брезгливо махнул рукой: – Пошел вон.

– Есть! – рявкнул Кукуй и с неприличной для высшего комсостава скоростью стрелой вылетел из зала.

– Нет, что бы вы ни говорили, ваше величество, а форма ему явно к лицу. Может,

когда-нибудь он станет маршалом, и я лично подумаю над дальнейшим украшением его мундира. Ох, – легкомысленно вздохнула она. – Люблю военных, красивых,

здоровенных… Не то, что эти ваши заморыши – флаг-полковники… или как там они…

И искоса кинула взгляд на лицо Костея.

И поняла, что перестаралась.

Надо срочно было отрабатывать назад.

– А знаете что, ваше величество, я тут давно уже думала и все некогда было вам

предложить… А что, если мы и вам сошьем какой-нибудь умопомрачительный мундир? С эполетами, аксельбантами, розетками, планками, шнурами, отложным воротничком стоечкой, лифом, борочками по пройме корсажа, с корсетом с перекидной кокеткой, рукавом три четверти фонариком с буфами, фижмами с турнюром, декольте с баской, шлицем с люрексом, манжетами с обшлагами и косой беечкой…

Ох, спасибо Елене Настоящей за долгие мучительные часы в примерочных у лукоморских и заезжих портных… Вот уж никогда не думала, что буду ее за это благодарить. Что буду ее хоть за что-то благодарить, если уж речь об этом зашла и быть честной…

Ненависть и ревность с лица царя были с позором изгнаны тихим ужасом с жутко живым воображением.

– Что?… Кокетка с косым люрексом?.. Пройма с обшлагами?.. Декольте с аксельбантами?.. Турнюр с эполетами?.. Это… Это что?.. Это все – мне?.. На

меня?.. Для меня?.. Ваше величество… Это, безусловно, чрезвычайно лестная идея… Умопомрачительная, я бы сказал… Но я не чувствую себя морально готовым ко

всему к этому… Это несколько… не мой… стиль… я бы сказал… Может, все-таки не надо?.. А?..

– Надо, ваше величество. Надо, – тоном прокурора, требующего смертного приговора, проговорила царевна. – А еще должен быть соответствующий головной убор. А лучше несколько. И шлем на случай сражения. И доспехи. Реглан с вытачками, жабо и накладные карманы из кольчуги – самая мода этого сезона. Я после завтрака лично займусь разработкой дизайн-проекта ваших туалетов на все случаи жизни, и – вот увидите! – когда вы их примерите, вы в зеркале не узнаете сам себя!

– Я в этом не сомневаюсь… – обреченно, понимая, что сопротивление бесполезно,

пробормотал Костей и втянул голову в плечи. – Но, может, мы сначала позавтракаем, ваше величество? Из-за этих дурацких суеверий простолюдинов на кухне сегодня опять полный кавардак, и мне с утра пораньше снова пришлось прибегнуть к моей магии, чтобы мы с вами не остались голодными на полдня. Можно подумать, у меня иных занятий нет, как заменять своего же собственного повара! А куда смотрит этот Зюгма? Сдается мне, засиделся он своим толстым задом в кресле первого советника, ох, засиделся…

– Интересно знать, чем он сейчас занимается? – поддержала Костея, горя праведным негодованием, Серафима. – Спит, наверное, каналья. Не иначе.

Едва дождавшись, пока царица усядется за стол с государем, Зюгма задом-задом отодвинулся от своего наблюдательного пункта у неплотно прикрытых дверей и, подхватив подол балахона обеими руками, кинулся со всех ног в ее покои.

При виде его умруны на часах, не задавая лишних вопросов, расступились, он пинком распахнул дверь и, не сбавляя шагу, помчался в комнатку служанки.

– Говори, тварь! – взревел он с порога, едва увидев, что Находка там. – Что она делала?!

– Ничего!.. Ничего не делала!.. Я ничего не знаю!..

Под градом ударов девушка повалилась на пол, попыталась спрятаться под столом, но колдун ухитрялся доставать ее и там.

– Говори! – орал он, не помня себя от злости. – Я убью тебя сам! Прямо здесь! Говори, что видела, скотина!..

«Он меня убьет», – крошечным далеким уголком мозга, еще не залитым всемирным потопом паники и ужаса, успела понять Находка. «Точно убьет… А если нет, то

пошлет ночью в Проклятую башню!.. Нет, только не это… Нет, нет, я не хочу!.. Я боюсь!.. Но я не могу предать ее царственное величество… Нет, я не могу… Я никогда не скажу ему про ее разговоры с демонами! Но тогда он отправит меня в

умруны!!!.. Нет!.. Нет!.. Нет!.. Что мне делать?!.. Что делать?!.. Что делать?!.. Ох, батюшка-Октябрь, страшно-то как!.. Страсти-то какие!.. Нет, я скажу… Но что он тогда сделает с царицей Еленой?.. А если я не скажу?.. Что он сделает со мной?.. Но я же не могу сказать про демонов, он тогда… А если я промолчу… Тогда он… И я стану умруном!.. Нет! Только не это!.. Но он не верит, что я

ничего не знаю!.. Но я не могу!.. Но умруном!.. Нет!.. Нет!.. Я не могу сказать!… Умруном!.. Нет!!!.. Я не могу!.. Я не могу!!!.. Но умруном!!!.. НЕТ!!!!!!!!.. Батюшка-Октябрь, прости меня… Прости меня, царица Елена, труса окаянного… Я скажу…»

– Я скажу!!!.. Я все скажу!!!..

– Ну, вот видишь, – мгновенно успокоился колдун, склонился над ней и скроил из

своей толстой рожи улыбку. Она выглядела так же естественно и непринужденно, как на крокодиле.

Находка предпочла бы оказаться в комнате, полной самых жутких демонов, чем один на один с ней.

– Вот видишь, деревня голоштанная, – не нарушая однажды созданной конструкции на своем лице из опасения, что не сможет снова ее воссоздать, сквозь сведенные ненавистью зубы проговорил советник. – Стоило тебе пошевелить мозгами, как ты все вспомнила. И теперь расскажешь мне, как эта змея заговаривала демонов, науськивая их на солдат его величества.

«Змея!!!» – от неожиданной мысли Находка чуть не подпрыгнула. «Змей! Я расскажу

ему про Змея! Пускай он разбирается с ним, про что они там говорили. Он охраняет ее царственное величество, и значит, ей, наверное, можно с ним разговаривать. А если и нет, то, поди уж, разговоры с ним – меньшая беда, чем с демонами. И Змею он уж точно ничего не сделает. Пусть-ка попробует поорать на него! Или на ее

царственное величество. Он же ее боится, как мышь кошки! Нет, сказать про Змея – это не предательство. Нет. Я не предатель. Ох, батюшка-Октябрь, помоги мне и ее царственному величеству Елене Прекрасной… Пронеси беду…»

– Да! Змей! Змей! Я слышала! Я все расскажу! – закрывая лицо руками, чтобы советник не мог увидеть, как она сквозь слезы улыбается, закивала головой горничная Серафимы.

– Что? – синтетическая улыбка сползла с лица Зюгмы как плохо приклеенная. – Какой Змей? Ты что это несешь, дура? С ума, что ли, с последнего, совсем спрыгнула?

– Да, господин! Совершенно точно говорю вам! Ее царственное величество сегодня ночью поднималась к Змею и разговаривала с ним! Я сама все слыхала!

– Что?.. – в своей реакции его светлейшество сегодня был не оригинален.

– Да! Она взяла ночник и поднялась к нему!

– И про что они говорили? – тревожно нахмурившись, колдун выпрямился и заложил руки за спину. – Ты слышала?

– Да, все до последнего словечка!

– И о чем говорила царица Зм… Змею?

– Она ему сказала, что у девки Надьки есть обезьяна, которая играет в домино! – не пряча более счастливой улыбки, доложила первому советнику Находка.

– Что-о-о?!.. – вытаращил глаза колдун так, что они вылезли из окружающих их складок жира.

– Истинно верно! – приложила трясущиеся руки к груди та.

– А… А она… то есть, он ей что?

– А он ответил, что это маракуйно.

– Че-го-о-о?!..

– Ой… То есть, ананасно…

 

– ???!!!

– А, вспомнила! Бананально!!!..

 

– Д-У-У-У-У-РА!!!..

Когда завтрак уже приблизился к своему логическому завершению – вытирания губ салфеточкой и отодвиганию тяжелого стула под дамой, дверь с грохотом распахнулась, и в трапезную на коленях вползло нечто белое, постоянно

стукающееся лбом о неровный камень пола и бормочущее «виноват, виноват, виноват, виноват…».

Царевна подобрала подол и попятилась, как настоящая дама при виде мыши.

– Что… это?..

– Виноват, ваше величество, исправлю, кровью смою, ни одной целой шкуры не останется!.. – громче и решительней с каждым метром доносилось от загадочного существа.

– Это-то? – Костей поморщился. – Ну что за человек? Не так, так иначе мне завтрак испортить обязательно должен. Это мой повар Резак. Пришел давать

объяснения. Я его так скоро не ждал, вообще-то, думал, минут через десять. Бежал он, что ли?..

– …Искуплю, ваше величество, сам сегодня один на кухне останусь, всем покажу, всем докажу, потом изо всех дух вышибу, кто еще хоть слово вякнет про демонов, хоть еще раз пасть свою вонючую разинет, хоть заикнется, хоть подумает… – гундосил он, не поднимая головы, и тем не менее ловко, как самонаводящаяся ракета, маневрировал между стульями и безошибочно полз прямо под ноги Костею. – Всех запорю, всех изобью, всех запытаю сам, лично, своими руками, каленым железом выжгу, чтоб неповадно было меня дураком выставлять, уроды, мерзавцы, скоты, подлецы, быдло…

– Мне надо с ним… пообщаться… ваше величество, – оторвав, наконец, взгляд от

своего бывшего любимца, извиняясь, пожал плечами царь. – Мы с вами встретимся за обедом. Который, я надеюсь, уже будет подан этим ничтожеством.

– Ничего не имею против, – склонила голову Серафима и быстро, брезгливо обойдя подальше пресмыкающегося шеф-повара, покинула зал.

Сгорая от нетерпения воплотить в бумаге и карандаше все то, что она полчаса Костею наговорила, царевна ворвалась в свои покои.

Находки видно не было.

– Ладно, отсутствие горничной творчеству не помеха, – пробормотала она облегченно себе под нос. Может, оно и к лучшему, что служанки не будет пока. В

лице другой женщины всегда был риск нарваться на того, кто совершенно точно знал, что такое люрекс, где обычно находится реглан, и чем корсет отличается от корсажа.

Потерев руки в предвкушении очередного черного дела во вред тирану, царевна

принялась за поиски в ящиках письменного стола чистой бумаги и острых карандашей. Краски стояли тут же, сверху, на видном месте, но дело до них должно было дойти не скоро. Создание гардероба для правителя царства Костей не терпело суеты.

Она опустилась на стул, подперла щеку рукой и, прищурив задумчиво глаз и выпятив для гармонии нижнюю губу, принялась водить над листом грифелем. С некоторым умственным усилием она пыталась не то чтобы мысленно расположить все перечисленное во время завтрака на этом эскизе, а хотя бы просто вспомнить, что это вообще такое, и в какой части костюма должно располагаться.

Все-таки, что ни говори, а Елене нужно было запереть меня в мастерской какого-нибудь особо въедливого портного и не выпускать, пока я не выучу не только названия этих штучек, но и что они из себя представляют…

«Там, где брошка, там перёд…» – вспомнила она строчку из старой популярной песенки и усмехнулась.

Ну, да ладно.

Прорвемся.

А, кстати, не очень ли хорошая идея ко мне только что пришла?

Не настоящие ли драгоценные камни и бижутерия из золота и серебра красят настоящего правителя?

А не разорить ли нам нашего дистрофичного царька?

Что это золотой да бриллиантовый запас у него все на войну, да на войну идет? Оприходуем-ка мы его в мирных целях.

Жаль только, что у него рост не под два метра – драгоценностей на него можно было бы навесить в два раза больше…

Ну, да ничего. Компенсируем маленькую площадь высокой плотностью и толстым слоем.

Начнем-ка мы с фигуры.

Так…

Палка, палка, огуречик…

И тут откуда-то донесся вполне явственный всхлип. Всхлип человека, который плакал горько и долго, но недостаточно долго, чтобы выплакать все, а теперь ему что-то мешает доплакать до конца, и он вынужден сдерживаться, но у него это не очень хорошо получается.

Серафима прислушалась.

Всхлип больше не повторялся, но она была готова поставить на кон свое кольцо с кошкой, что он происходил из комнатки горничной.

Сдвинув брови, пытаясь угадать, что бы это могло значить, царевна отложила свое

художество, подошла к закрытой двери, ведущей в комнатку Находки, и без стука (ах, что сказал бы по этому поводу Этикет Семьдесят Пятый!) открыла ее.

Рыжеволосая девушка, скорчившись, сидела на полу под столом, куда ее загнал Зюгма, и беззвучно истекала слезами.

– Находка, что случи…

Служанка подняла голову, закрывая лицо руками. Но и сквозь сжатые пальцы было видно, как на всю левую распухшую щеку у ней расползался, растекался тяжелый бесформенный синяк полуночных тонов.

– Е-муеё! – вырвалось совсем не царственное у Серафимы, и она кинулась обратно в свою комнату.

Вытряхнув из массивного медного цилиндра – подставки – карандаши и перья, она бросилась назад к Находке.

– На, приложи срочно, – не терпящим возражения тоном приказала она.

Горничная отняла от лица руки, и царевна с тихим присвистом поняла, что одной подставкой тут не обойтись.

– Немедленно успокойся, и пойдем, умоемся. Переносица не сломана, а остальное до свадьбы заживет.

Находка покорно встала и пошла за своей госпожой, но слезы литься не перестали.

– Кто это тебя так? – хмуро спросила царевна, наблюдая, как холодная вода, смешиваясь со слезами и кровью, скатывалась по лицу на одежду избитой девушки.

Та изо всех сил затрясла головой: «Никто».

– Никто? – угрюмо переспросила Серафима, играя желваками.

«Никто».

– Или Зюгма? – уточнила она.

– Нет! Нет! Нет! Нет!.. – дар речи вернулся к Находке сию же секунду.

– Значит, да, – кивнула сама себе царевна. – А за что?

Служанка залилась слезами еще больше.

– Он приказал тебе следить за мной?

Едва заметный кивок.

– А ты?

Еще слезы.

– Ты не сказала ему того, что он хотел услышать? Или сказала, но мало?

Находка затрясла головой.

– Я… не сказала ему… про демонов… Только про Змея… Он обещал отправить

меня в Проклятую башню… Убить меня… Превратить… в умруна… Простите меня!..

Ваше царственное величество!.. Простите!.. Я не хотела!.. Прогоните меня!.. Я не хочу шпионить!.. Не хочу!.. Убейте меня!.. Лучше вы меня убейте!..

Слезы полились не потоком – слезопадом.

– Ну, уж нет, Находочка… – медленно покачала головой Серафима, и губы ее сжались. – Лучше мы твоего разлюбезного Зюгму… это… того. Я бы, конечно,

лучше его прямо сейчас, своими руками… тогокнула… но мне тут еще… работать… и работать. А надоел он мне серьезно, люди добрые. Нельзя меня так доводить. Правда. Прости, Иван. Ты бы так не поступил.

За обедом – уже настоящим, немагическим, хоть и запоздавшим на два часа, Серафима между делом, невинно стреляя глазками, задала вопрос Костею, от которого он чуть не подавился, несмотря на свое бессмертие.

– А скажите пожалуйста, ваше величество. Как бы мне это поскорей стать достаточно подготовленной, чтобы сходить посмотреть на яйцо Змеи в вашей личной башне?

– Кх… Кх… Кхто… Кхто это… вам… такое… сказал… кх-х… кх-х… кх-х?..

– Как – кто? – изумилась царевна, театрально поведя плечиком. – Конечно, ваш

первый советник. – Он мне все про это рассказал. И как он вам эту идею предложил. И план разработал. И помогал во всем.

– Что-о-о-о???!!! – царь подскочил. – ОН мне эту идею предложил?! ОН мне помогал?! Да это жирный слизняк годится только на свечки! ОН мне помогал!!!.. ОН!!!..

– Как? – разочаровано протянула царевна. – А разве нет? Вот болтун! Так, наверное, и все остальное, что он мне порассказывал, тоже неправда?

– А что, он вам ЕЩЕ что-то говорил?!

– Да, конечно. И про вашего бывшего первого советника Чернослова, и что он сейчас правит Лукоморьем, и что вы должны нашу страну от него же спасать, и про то, что набеги кочевников с юга вы организовали, только забыли спросить у него совета, и поэтому ваш план идет слегка… наперекосяк…

Подумать только!..

А ведь еще полминуты назад она думала, что больше злиться просто физически невозможно!..

– ОН. ТАК. ГОВОРИЛ, – даже не спрашивая, а утверждая, процедил сквозь зубы Костей, и царевна непроизвольно отшатнулась от него.

– Да. Из слова в слово, – покладисто склонила она голову и опустила очи долу. – Я же не могла знать, что он у вас такой… выдумщик. Но не судите его строго, ваше величество. Может быть, он просто хотел произвести на меня впечатление? Он в последнее время бросал на меня такие загадочные взгляды…

А вот это было последней каплей, прорвавшей плотину.

– Стража!!! Зюгму сюда немедленно!!! – заорал Костей и грохнул кулачком по столу.

Ничего не опрокинулось.

Через десять минут вернулся умрун, посланный разыскать первого советника и доложил, что того в замке нет – уехал в город по делам до вечера.

Царь стиснул зубы, прорычал что-то нечленораздельное, и Серафима отстраненно посочувствовала Зюгме. Лучше бы он стал жертвой монаршьего гнева сейчас, пока тот не настоялся.

Убедившись, что нет ни единого шанса, что до завтра Костей все забудет, царевна холодно откланялась и поспешила к несчастной Находке.

И к своим рисункам.

Вечером несколько поварят во главе с ее протеже доставили Серафиме ужин в покои и передали записку от его величества, в которой говорилось, что он чрезвычайно

занят, что неизвестно, когда они увидятся в следующий раз, но что если ей что-то

срочно понадобится, он всегда будет к ее услугам. Если его не окажется на месте, то ее наверняка не затруднит немного подождать там, где ей будет удобно.

Царевна задумалась ненадолго, пришла к выводу, что кроме срочной поездки в Лукоморье ей ничего от него пока не надо, рассеянно сунула записку в карман и отпустила посыльных.

Не слушая совета старой поговорки, она разделила ужин пополам, быстро умяла свою долю, а оставшееся, прямо на серебряном подносе, поставила перед кроватью Находки.

– Кушать подано, – ухмыльнулась Серафима, увидев неподдельный ужас на и без того жутком теперь лице горничной.

– Нет, нет, ваше царственное величество! – замахала руками служанка, едва приподнявшись на постели. – Что вы! Что вы! Я не могу!.. Это я вам должна

прислуживать!.. Это ваш ужин!.. Я и так как лежебока никчемная весь день на боку провалялась!.. Простите меня!.. Я сейчас пойду…

– Никуда ты не пойдешь, – твердо отрезала царевна. – Ишь, пойдет она. На ногах еле держится, а туда же. Садись и ешь. Я тебе приказываю. Завтра находишься, если получше будет. А пока поешь и отдыхай. Тебе полезно.

– Ваше царственное величество!.. Я не достойна!.. Простите меня, дуру деревенскую!.. Простите!..

Слезы опять полились ручьем.

Что Серафима терпеть не могла ни при каких обстоятельствах, так это слезы.

– Короче, женщина, – скрестила она руки на груди, сдвинула брови и поджала губы, изображая суровую строгость. Или строгую суровость – что получится. – Я через полчаса к тебе захожу за посудой, и она должна быть пустой. Это, между прочим, приказ твоей повелительницы. Все. Исполняйте. Время пошло.

Через час, когда Серафима закончила последний эскиз – парадного обтягивающего черного трико в полный рост с декольте, золотыми эполетами, рукавом фонариком и серебряными костями человеческого скелета на нем – такой не стыдно было бы надеть и Фредди Меркюри – и зашла, чтобы забрать тарелки и кружку, все было идеально пустым, а сама Находка, отвернувшись к стене, тихонько посапывала, изредка всхлипывая во сне.

Осторожно поправив на ней одеяло и задув ночник, царевна унесла на свой стол поднос и достала из кармашка коробочку с кольцом-кошкой.

– Царица Елена! – радостно приветствовали ее привидения сразу же, как только кольцо оказалось на пальце. – Ты только послушай, что вчера у нас было!..

– Нет, ты не поверишь!..

– Так мы еще ни разу не веселились!..

– Значит, так. Эти два собакиных сына ни на шаг не отступали друг от друга…

– …куда один – туда сразу и другой…

– …и мы посовещались…

– …и решили эту их тактику против них же и обратить!..

– Начали у нас, как мы и договорились, Конюх, Матрона и Звездочет…

Просмеявшись шепотом, откашлявшись и вытерев слезы, Серафима могучим усилием воли скроила серьезное выражение лица и обратилась к своей призрачной армии:

– Ну, вы и молодцы, господа призраки! Такого даже я от вас не ожидала!

– А уж они-то и подавно! – хвастливо подкрутил ус Усатый Придворный.

– Ну, ничего, царица Елена, ты только подожди, мы им сегодня такую ярмарку с балаганом устроим! – потер ручки Тощий Стражник.

– Нут-ка, ребята, где мы давно не развлекались? – обернулся к призракам Конюх.

– Кажется, в западном крыле…

– Нет-нет, погодите, – остановила их военный совет Серафима. – Сегодня у вас будет особое поручение и особый клиент.

– Ну-ка, ну-ка…

– Интересно…

Привидения подлетели поближе.

– Сегодня ваша цель – кухня. И не кухня вообще, а один очень мерзкий старикан-живодер в частности.

– Шеф-повар Резак? – догадался Звездочет.

– Он самый.

– Но, душечка! Ночью на кухне он не бывает! – вскинула толстенькие ладошки Матрона.

– Сегодня будет. Так что, он – ваша первая и единственная цель на сегодня. Вы должны напугать его так, чтобы он больше и рта не раскрыл, и руки не поднял на своих поварешек.

– А что делать с теми, кто будет с ним вместе? – обеспокоено поинтересовался Повар. – Откровенно говоря, мне не очень-то по душе вредить своему же брату. Извини, конечно, царица, твой план очень дельный и правильный, но им всегда после наших ночных выходок так достается!.. Так!.. Мне даже стыдно за нас становится… Знаю, что так надо. Но они-то ведь ни в чем не виноваты!..

– А с ним никого сегодня и не будет. Он решил, что он герой и всем утрет нос. Просидит всю ночь один на кухне, а утром расправится со всеми, кто хоть раз упомянул или упомянет вас.

– Ах, так… – зловеще подбоченился Повар. – Ах, он так…

– Ну, раз он будет один… – привидения довольно переглянулись. – Тогда он эту ночь не скоро забудет. Уж это мы тебе, царица Елена, твердо обещаем.

– Я на вас надеюсь, друзья, – сомкнула руки в замок Серафима. – Этот мерзкий слизняк после сегодняшней ночи никого больше не должен и пальцем тронуть. Получится так сделать?

– Не волнуйся, – сжал посох Звездочет. – Если ты говоришь, что он никого не должен трогать – значит, не тронет. Мы уж об этом позаботимся.

Провожаемые пинками, проклятьями и угрозами повара, поварята и иже с ними бегом покинули кухню и помчались в свои комнатушки, чтобы, как приказал им шеф-повар Резак, запереться там до утра и носа наружу не показывать, а то мигом оттяпаю.

Сжимая в одной руке топор для рубки туш, а в другой – лучину, угрюмый старик обошел все громадное пустое гулкое помещение в поисках светильников, свечей и

факелов, которые когда-либо попадали на кухню и терпеливо, один за другим, зажег их.

Произведенный эффект разочаровал его: редкие, нервно дрожащие островки света не освещали бывшую казарму, а лишь подчеркивали глубину и враждебность затаившихся по углам и чуланам теней, делали их более непроницаемыми и зловещими.

Резак подкинул несколько поленьев в камин, подвинул низенькую трехногую табуретку и, кряхтя и опираясь на топор, опустился на нее, спиной к огню.

– Нет!!! Я не боюсь вас!!! Не боюсь!!! Сдохните вы все!!! – заорал отставной палач и, сшибая стулья и переворачивая столы, бросился к единственному пока надежному источнику света – камину.

Взять новую лучину. Зажечь все свечи, светильники и факелы. Это ветер. Это ветер.

Это всего лишь ветер. Это не демоны. Я не боюсь их. Я их не боюсь. Я их ненавижу…

Стоп.

Точно.

Это не демоны.

Это кто-то их поварят или посудомоек ослушался моего приказа, проник на кухню, пока я зажигал свет и теперь прячется где-нибудь в темном углу, пакостит исподтишка и смеется надо мной. Побегай, старый дурак. Подрожи. Это не мы – это демоны!..

– Где вы?!.. – яростно оглядываясь по сторонам близорукими, слезящимися от дыма

глазами, взревел Резак и взмахнул топором. – Выходите!!! Я все равно вас найду!!! И вы пожалеете, что родились на свет!!! Выходите!!! Ну, же! Трусы!!!..

Когда его вопль, отражаясь испуганной белкой от пустых котлов и голых стен,

замер, завязнув в тягучей темноте, снова воцарилась тишина, нарушить которую был не в силах даже одинокий камин.

Надо бы пойти, бросить в него еще несколько поленьев, но за это время эти подонки смогут улизнуть или спрятаться получше!..

Ну, уж нет. Пусть на это и не рассчитывают.

Он их достанет.

Они отсюда живыми не выйдут.

– Не хотите показаться?.. – прохрипел Резак и сжал топор до боли в ладонях. – Тогда я сам вас найду!!! Ублюдки! Скоты! Отбросы!..

Слева звякнул о камень пола упавший с разделочного стола нож.

Резак резко крутанулся в ту сторону, и успел заметить, как из полумрака в темноту метнулась сутулая фигура в плаще и широкополой шляпе, какие носили фуражиры, отправляясь из замка за продуктами.

– Стой!!! – ненависть ослепила старика, и он, не разбирая дороги, бросился туда, где только что видел своего мучителя. – Стой, я тебе говорю!!!..

И, не дожидаясь, пока нарушитель его приказа остановится или скроется вовсе, он размахнулся и метнул топор ему в спину, пригвоздив его к двери чулана.

– Ага!!! – радостно завопил он, подбегая к поверженному неприятелю…

И увидел, что к двери его топором прибит только плащ.

Сперва недоверчиво, потом все более и более лихорадочно, истерично, а потом и просто панически зашарил он руками по обвисшему тряпкой плащу, по треснувшим доскам двери, надеясь раскусить, понять хитрость врага – как тому удалось

исчезнуть из-под лезвия, которое одним ударом разрубало берцовую кость быка, или хотя бы постараться нащупать следы крови, ведь не может же не остаться кровь от удара разделочным топором в спину, пригвоздившим… пригвоздившим… пригвоздившим…

– Кто… здесь?.. – непослушными, как будто занемевшими от холода губами прошептал он и вцепился трясущимися, враз обессилевшими руками в топорище, силясь извлечь его из десятисантиметровой дубовой доски.

Но тщетно.

Из темноты, почти рядом с ним, сантиметр за сантиметром, не спеша извлекла себя еще одна сутулая фигура, закутанная в плащ и в шляпе, надвинутой на глаза, и медленным шагом стала удаляться от него.

– Стой!.. – хриплым шепотом выкрикнул Резак и, оставив попытки освободить топор, на негнущихся ногах, скорее по инерции, что всё удаляющееся надо догнать, чем здраво осмыслив свои действия, спотыкаясь о мебель и утварь, поковылял за

незнакомцем, который даже не ускорил шаги и ни разу не обернулся на одинокий шум преследования. – Стой!.. Стой!.. Стой…

Рука его яростно сомкнулась на плече ночного визитера, но в кулаке снова оказался один только плащ.

Под одеждой была пустота.

– Стой… стой… стой… стой… – уже не понимая собственных слов, Резак принялся судорожно комкать плащ в руках, как будто надеялся выжать из него пропавшего, растаявшего в воздухе человека, и тут к нему повернулась невидимая голова, все еще покрытая шляпой.

В пустоте под полями горели и злобно сверлили его взглядом горящие как угли глаза.

Резак захрипел, заверещал было, но тут же заткнул себе рот руками, когда из тьмы, одна за другой, стали появляться и наступать на него подгоняемые ледяным ветром такие же сутулые фигуры в колышущихся плащах, с горящими угольями глаз в объемной пустоте под шляпами.

Бывший палач застонал, завыл тонко сквозь прикушенную до крови руку, и бросился напролом вон из кухни, прочь от невидимых холодных пальцев, хватающих его за одежду и руки…

Лишенный половины своих углей, лениво догорал огонь в камине.

Как и предполагала Серафима, полноценно поспать этой ночью ей снова не удалось.

Но на это раз по причине несколько отличной от прошлых дней.

– Пожар!.. Пожар!.. Пожар!.. – донеслись сквозь узкие окна-бойницы панические вопли со всех сторон – снизу, справа, слева…

– Библиотека горит!!!..

– Это демоны!!!..

– Проделки демонов!!!..

– Не ходите туда – там демоны!!!

– Кретины! Вперед! Тушить!

– Нет!..

– Они там!..

– Демоны там!..

– Убью-у-у-у-у!!!..

– А-а-а-а-а!!!..

– Помогите!!!..

– Демоны!!!..

 

– НАЗАД!!!..

«Горит библиотека?» – сонно подивилась царевна, переворачиваясь с боку на бок. – «Какая еще библиотека? При чем тут библиотека? Они же должны были наводить

порядок на кухне… Если только шеф-повар не укрылся от них в этой библиотеке?.. Хм… Библиотека горит… Вот бы Иванушка расстроился, если бы знал… По нему, так лучше все арсеналы пусть горят синим пламенем, или даже кухни, чем одна библиотека… Наверное, это самый непутевый, самый бестолковый, самый лучший в

мире царевич из всех, когда-либо живших на Белом Свете… Если бы ты только знал, Ванечка, как мне без тебя сейчас плохо… И вообще мне без тебя плохо… Только ты этого не знаешь, и не догадываешься, наверное… Где-то ты сейчас, витязь ты

мой лукоморский, в каких дальних краях тебя нелегкая носит… И-эх… Вот ведь… Ладно, не будем о грустном. Ну их, паразитов. Человеку в плену поспать спокойно не дадут. Ну что за люди…»

Но не успела она смежить очи и натянуть на себя как одеяло не успевший еще

уплыть далеко сон, как где-то совсем рядом грохнул взрыв. Потом еще один, и еще, и еще… Небо озарилось радостными разноцветными вспышками, будто во время праздничного фейерверка.

«Да что они там, вообще с ума посходили?» – едва разлепляя сонные губы для ворчания, царевна скатилась с кровати и на автопилоте подошла к узкому стрельчатому окну, призванному, скорее, больше скрывать, чем показывать.

Но и того, что оно позволяло увидеть, оказалось достаточно, чтобы напуганное одеяло сна убежало от нее безвозвратно и в неизвестном направлении.

Как раз напротив ее башни, из другой башни, которую полностью заслонял Палец, но она могла бы поклясться, что это был Паук, летели снопы искр, вырывались клочья

обезумевшего пламени и грохали время от времени взрывы – не такие оглушительные, как поначалу, но резкие, хлесткие, разбрасывавшие после себя дождь из разодранного камня и огненных хлопьев.

«Красиво, однако,» – волю полюбовавшись картиной разрушения, признала царевна. «Но

грохать закончит, пойду досыпать. Сдается мне, завтра я узнаю много интересного…»

Но тут идея получше посетила ее взлохмаченную голову.

Она подбежала к куче своей одежды на кресле и, порывшись, выудила из кармана платья коробочку с кольцом.

Надеть его было делом нескольких секунд.

– Что там у них происходит? – выпалила она жегший ей язык вопрос сразу, как только привидения проявились из ничего вокруг нее. – Это ваша работа?

– Нет, царица, не наша, – с сожалением покачал головой Звездочет.

– А хотелось бы, – ревниво нахмурился Усатый Придворный.

– Не ваша? – брови Серафимы поползли на лоб.

– Не наша, – неохотно признал Толстый Стражник.

– И пожар в библиотеке – не ваша? – спохватилась она.

– И пожар – не наша…

– Хм… – почесала она в затылке. – Что же у них там происходит тогда? Ничего не понимаю. Это ведь взрывается Паук?

– Да, душечка, он самый, – подтвердила Матрона. – Только я все равно не знаю, отчего.

– Может, от всей этой магии, что они туда натолкали? – предположил Офицер.

– Никогда раньше ничего не взрывалось, хотя вот уже пятьдесят лет эта магия там живет, – недоуменно пожал плечами Звездочет.

– А послушайте, насчет библиотеки, – ударил себя по лбу Конюх. – Я, когда сегодня вечером мимо пролетал, видел, как там появился какой-то новенький. В человеческом обличье. Может, это он чего-нибудь учудесил?

– А, этот-то? – пренебрежительно махнул рукой Повар. – Этот вряд ли. Я про него от Кукуя слышал. Когда он часовых у дверей библиотеки ставил.

– И что?

– Что он сказал?

– Он сказал им, что это – родственник Костея. Его внук, если быть точным. Тоже колдун. Прибыл сегод… хотя, нет, не сегодня, скорее, уже, получается, вчера, ближе к вечеру.

– Подмога ему подоспела, что ли? – кисло поинтересовался Звездочет. – Один уже людей уродовать не успевает?

– Наверное, – поморщился Тощий Стражник. – Два сапога – пара.

– Хм… – задумчиво помяла подбородок Серафима. – А он никогда ничего ни про каких внуков не упоминал… Кель кошмар! Я не готова стать бабушкой! Вот уж точно – не было печали… Был один Костей, а теперь раздвоился.

– Ладно, поживем – увидим, – махнул рукой Повар. – Ну их, змеиное племя…

Царевна согласно кивнула.

– Это точно. Утро вечера мудренее. Давайте спать лучше. Пока они там еще ничего больше не взорвали и не подожгли. Хм… А забавно получается… Кто-то выполнил нашу работу за нас. Вон они как там орут-суетятся. Любо-дорого посмотреть. Похоже, они ожидали этого еще меньше нашего…

– У меня есть идея, царица, – вылетел вперед Офицер. – Сейчас мы слетаем на разведку и на пожарище библиотеки, и к Пауку, разузнаем, кто там такие военные действия против Костея открыл, а завтра тебе все доложим.

– Замечательная мысль, – одобрительно кивнула Серафима. – Если хоть что-нибудь

разузнаете, хоть самую малость, и то может полезным оказаться. Никогда не знаешь,

что и когда может пригодиться, поэтому знать надо все и всегда. А, кстати, добры молодцы мои и красны-бледны девицы. Как у нас поживает некий господин Резак?

Привидения оторвались от созерцания черно-оранжевого неба и сразу оживились.

– Одно можем сказать, – ухмыльнулся Звездочет в прозрачные длинные усы. – Пока поживает.

– Лежит у себя в комнате под кроватью, забился в угол, зубами стучит да тихонько подвизгивает.

– Уж как он из своей кухни летел, как летел – думал, я за ним вовсе не угонюсь!

– К двум часам мы с ним уже управились!..

– Так что в его распоряжении, чтобы вволю натрястись, весь остаток ночи!

– Это точно…

– Под такую громыхалу он и захочет, да не заснет! У него комната, почитай, почти рядом с Пауком!

– Молодцы! – сцепила руки в замок Серафима, как будто пожимая их маленькие нереальные ручки. – Не просчитались!

– Старались…

– Для самого Резака как не постараться…

– Надолго теперь ночью дорогу на кухню забудет!..

– Кстати, а как бы нам придумать, чтобы кухарский народ утром первый на кухне оказался? А то ведь он, поди, за ночь оклемается, и под шумок тихой сапой шнырь

– и на кухню вперед всех. Вроде, я тут всю ночь просидел. А?.. – забеспокоилась вдруг Серафима.

– Ну, это-то как раз проще простого, – усмехнулся Звездочет. – Мы сейчас полетим в его апартаменты, посмотрим, чем он у нас занимается, не пришел ли в себя, часом. А если захочет вылезти из своего паутинного угла раньше времени, мы его еще припугнем – мало не покажется. И до утра подежурить останемся. На всякий пожарный случай.

– Он у нас там жить останется, кровопийца! – задорно выкрикнул Конюх.

– Будет знать, как кухарских обижать! – воинственно потряс кулачком гордый

успехом карательной операции Повар. – Отлились кошке мышкины слезки! У-у, кат!..

– Ага, точно – гад!.. – радостно поддержал Толстый Стражник.

– Ну, я на вас рассчитываю, – улыбнулась царевна. – Когда наш живодер в таких надежных руках, я могу спокойно пойти досыпать.

– Спокойной ночи, царица Елена!

– Спокойной ночи!..

– Спокойной ночи!..

Никем не разбуженная, Серафима в первый раз за девять дней проспала до обеда, во время него и еще пару часов после.

Приоткрыв в районе трех часов на долю миллиметра левый глаз, она выглянула из этой щелочи на свет белый и удивленно пришла к выводу, что почти выспалась.

Царевна начала было всерьез обдумывать возможность продолжить самое приятное времяпрепровождение за неделю с лишним в том же духе, но вдруг ей пришло в

голову, что пока она тут прохлаждается, обитатели замка и ее суженый-ряженый вот уже несколько часов поспешно, впрок наслаждаются жизнью без ее драгоценного

руководства. Кроме того, перед глазами как по заказу предстала ночная кутерьма с

фейерверками и массовым сжиганием книг, всплыли слова привидений о внуке Костея, и царевна пришла к вполне определенному выводу, что если она немедленно, в течение получаса не выяснит, что же все-таки там произошло, то ее просто разорвет от любопытства.

И что много спать – вредно.

Осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не спровоцировать Находку на очередное

предложение помочь ее царственному величеству в загадочном и непостижимом «утреннем туалете"1, она оделась, поплескала холодной водой в лицо, на ходу причесалась, нахлобучила жемчужный венец и, потерев руки в предвкушении жареных (а местами и пережаренных, и подгорелых) новостей, целеустремленно, как торпеда к линкору, двинулась в люди.

Во дворце воняло гарью, подмоченной магией и было подозрительно тихо.

Подумав, Серафима решила не льстить себе, приписывая временное затишье лишь своему отсутствию, а разыскать хоть того же приторно-мерзкого Зюгму, зажать его в уголке, пригрозить вокально-струнным концертом и все выведать.

Она нашла Зюгму скорее, чем ожидала.

Прямо перед выходом во двор из Царицы стояла виселица, а на ней болтались три тела.

Справа от Зюгмы – Кукуй. Слева – Резак.

– Эй, полковник, – окликнула она спешившего куда-то мимо нее незнакомого офицера с тремя серебряными черепами горкой на левой стороне груди черных кожаных доспехов. – Как вас там. Не будете ли вы так любезны остановиться? Я, ваша будущая повелительница, хочу задать вам несколько вопросов.

Офицер с таким выражением лица, как будто накануне вражеская армия вломилась в замок и разобрала его вместе с его обитателями на части исключительно по его

вине, обреченно остановился, повернулся четко на месте и промаршировал к царевне.

– Генерал Кирдык прибыл по вашему приказанию, – вытянулся он в струнку в трех шагах от нее.

– Генерал? – задумчиво повторила за ним Серафима. – Еще один?

– Никак нет, ваше будущее величество, – отчеканил Кирдык. – Генерал как военачальник в войсках его величества всегда только один.

– Ага-а… – протянула царевна. – А скажите тогда, пожалуйста. За что был… разжалован… ваш предшественник?

– За неудовлетворительную организацию несения караульной службы на вверенном ему объекте, – четко отрапортовал Кирдык, как будто учил слова всю ночь.

– За… что? – сделал круглые глаза Серафима. – Мы, женщины, военному делу не ученые, генерал, и не соблаговолите ли потому изъясняться… на штатском языке?

– Генерал Кукуй необъективно допустил оставление объекта вверенными ему под охрану объектами, – тут же пояснил он.

– Объектами?.. Объекта?.. – захлопала еще боле округлившимися очами царевна. – Это такая военная загадка? Или скороговорка? Что произошло, генерал? Я, между

прочим, ваша почти повелительница, не требую от вас чего-то сверхъестественного! Я всего-то хочу узнать, что за шум и световые эффекты имели место быть… тьфу ты!.. поговоришь с вами… были сегодня ночью!..

-начало сноски-

1 – Который, как она знала совершенно точно, занимал, к примеру, у матери Ивана и Елены Прекрасной не менее полутора часов, а у нее – десять минут, включая еще

пять минут в кровати поваляться. Чем заполнить оставшиеся восемьдесят минут, она не могла предположить и под пытками.

-конец сноски-

– Сегодня ночью очередной переполох устроили демоны, ваше величество, – раздался холодный ровный голос за спиной царевны.

– Ах, это вы, ваше величество, – обернулась она. – Доброе утро.

– Утро?.. Доброе?.. – невозмутимое спокойствие царя мгновенно исчезло, как шестерка в рукаве шулера. – Но уже четвертый час дня!..

– У меня утро наступает тогда, когда я просыпаюсь, – снисходительно проинформировала его Серафима. – Ну, а насчет того, что оно доброе… Это я и пытаюсь выяснить. Что же все-таки произошло? Это, – она указала на место казни,

– тоже проделки демонов?

– Н-нет, – слегка замявшись, ответил царь. – Это было сделано по моему приказу. Не переношу людей, которые не справляются со своими обязанностями.

Под многозначительным взглядом Костея свежепроизведенный генерал вытянулся еще

больше, хлопнул кулаком себя в грудь, ломко повернулся на девяносто градусов как

заводной солдатик, и быстро замаршировал прочь. Серафиме показалось, что если бы он придумал, как можно маршировать на бегу, он помчался бы во весь дух.

– Зюгма? Кукуй? – изобразила растерянность царевна. – Это еще можно понять. Но ваш любимый шеф-повар?!.. Конечно, я не стану утверждать, когда-либо стану скучать по его блюдам, но они были и не настолько плохи, что…

– Не в еде дело, – поморщился как от лимонной дольки размером с арбузную, царь.

– Он, как и эти двое, просто решили, что меня можно ни во что не ставить и не

исполнять моих приказов. Как видите, ваше величество, они ошибались. Кроме того,

я не понимаю вашей реакции, – он, испытующе прищурившись, впился взглядом в лицо Серафимы. – Я помню, что вы испытывали… симпатию… к покойному Кукую. Но сожалеть по поводу смерти моего первого советника… и повара… Я этого от вас не ждал.

– Я не сожалею, – пожала плечами Серафима и отбросила дипломатические изыски. – Я удивляюсь. Что такого могло случиться ночью, что стоило жизни этим троим? Обратите внимание, ваше величество, ваш замок в последнее время превратился в вертеп! Днем и ночью, утром и вечером грязь, пыль, суета, стук, крик, шум, истерика, глупые слухи!..

Костей натянуто улыбнулся.

В его случае это выглядело, скорее, как оскал.

– Ну, вот вы сами и ответили на ваш вопрос, ваше величество, – развел руками он.

– Видите, как я ценю ваш покой.

«Ну, тихушничай, тихушничай,» – ответила кислой улыбкой на корявую любезность царевна. «Все равно вечером я буду знать, что у тебя тут за приключение ночью было. Интересно, стоит спросить про внучка, или как?.. Нет, наверное. Я же, по идее, не должна еще знать… Ладно, подождем, пока представит сам. Чего он еще задумал, змей? Как будто одного вражины нам было мало…»

– А, кстати, царица Елена, – Костей сделал вид, что только что вспомнил. – Я искал вас, чтобы сообщить преприятнейшее известие. Через полторы недели мы с вами вылетаем в Лукоморск. Начинайте упаковывать сундуки.

– Через полторы недели?.. Вылетаем?.. На чем, позвольте поинтересоваться? На этих ваших летающих тряпочках, на которых перемещаются ваши… покойники?..

– Умруны, если вы не против.

– Если вам действительно интересно мое мнение, против. Покойник, как его не назови, должен лежать в земле.

– Покойник – да, – снова растянув бесцветные губы, согласно кивнул царь. – Но бывают покойники, бывают не покойники, а бывают беспокойники. Но лично я предпочитаю слово «умрун».

– И не надо пытаться увести меня от темы нашего разговора, – строго нахмурилась Серафима и скрестила руки на груди. – Вы так и не сказали мне, на чем мы собираемся лететь?

– Не на чем. На ком. На Змее, котор…

– НИ!!! ЗА!!! ЧТО!!! – Серафима топнула ногой и воткнула руки в боки. – Ни за

какие блага мира я больше и близко не подойду к этой зеленой чешуйчатой твари!!!

«Прости, Змиулания. Я так совсем не думаю, но это мой единственный шанс – сбежать по дороге. Прости», – мысленно обратилась к Змее она, и снова быстро переключилась на Костея:

– Моя тонкая душевная организация получила неизгладимую психическую травму, когда это отвратительное существо похитило меня среди бела дня без предупреждения и намека! Вы знаете, что я пережила, что передумала, пока она несла меня в своих жутких когтях!.. Какие терзания, какие мучения раздирали мое сердце, пока я со слезами на глазах взирала на землю с высоты змеиного полета и прощалась с ней навеки!.. Какой апофеоз катарсиса испытало мое бедное сердце!.. Если бы дорога была немного длиннее, вы бы получили к вечеру хладный труп!

– Но ваше величество, – просительно вскинул узкие ладони Костей. – Перелет Змеей

– для вашего же блага!..

– Если уж вы задумали меня куда-либо перемещать, то для моего блага – путешествие верхом! А еще лучше – в карете!

– Но дорога отсюда до Лукоморья по поверхности займет больше недели, может, даже две, а по воздуху…

– Лучше провести семь недель в тряской карете, чем семь часов в лапах этого чудища!

– Но она вас не тронет…

– Еще не хватало, чтобы она меня трогала! Бр-р-р!!! Гадость!

– Но… но… но… – обнаружив, что все аргументы путешествия по воздуху незаметно кончились, Костей со вздохом развел руками. – Ну, если вам уж так хочется трястись в карете, то воля ваша. Но тогда, чтобы мой план не пошел прахом, чтобы действия всех его компонентов были точными и согласованными, вы должны выезжать в дорогу немедленно.

– Прямо сейчас? – и Серафима подарила ему один из своих коронных взглядов на поражение «как-тебе-только-совесть-позволяет».

– Н-нет, что вы. Я совсем не это имел ввиду, – смутился Костей. – У вас есть остаток дня и ночь, чтобы собрать все необходимое в дорогу. И возьмите с собой вашу прислугу – горничную и этого глупого мальчишку с кухни. Насколько я знаю, готовить он умеет хорошо, значит, станет вашим поваром в пути. А больше портить слуг и рушить стройную систему ради вашего каприза я не намерен. Безопасность –

прежде всего. Отправление я назначу на завтра, на десять часов утра. Вас устроит?

– Вы едете со мной? – пропустив все сказанное мимо ушей, как бы невзначай задала она вопрос и замерла в ожидании ответа.

– Вы же отказались от Змеи, – развел руками царь. – А у меня тут еще много дел. Поэтому вы поедете одна…

Царевна не успела толком обрадоваться, как последовало продолжение:

-…в сопровождении штандарт-полковника Атаса и его личной беды.

Серафима скроила скорбную физиономию.

– Ну, не будьте таким бесчувственным, ваше величество. Стоит ли его куда-то посылать, если у вашего Атаса личное горе… неприятности…

– Беда, – деревянно хохотнул Костей. – Это пятнадцать… гвардейцев… и сержант.

– Пятнадцать? – округлила глаза царевна. – Так м…

– Хотя, нет, – перебил ее царь. – Вы правы. Пожалуй, одной беды будет недостаточно для сопровождения моей будущей супруги. А вот две беды – в самый раз. Скромно и достойно.

«Да уж…» – тоскливо подумала царевна. «Беда не приходит одна…»

После обеда, плавно перешедшего в ужин под демонстрацию эскизов моделей нарядов будущего повелителя мира закаменевшему от ужаса Костею, десять зайцеголовых посыльных внесли за ручки в покои царевны пять большущих деревянных сундуков, обитых по углам железом, не проронив ни слова, поклонились до пола и торопливо ушли, оставив свою ношу у порога.

«Пять? Почему пять? Не больше, не меньше?» – походя подивилась Серафима, а вышедшей на шум Находке объявила:

– Завтра мы уезжаем в Лукоморье. Если ты хочешь проститься с кем-нибудь из друзей или родственников…

Горничная медленно покачала головой:

– Нет, ваше царственное величество. У меня здесь друзей нет. И родичи мои все дома. Не с кем мне прощаться в замке.

– Но ты не против, того чтобы поехать со мной?

– Нет, ваше царственное величество, не против я, – поклонилась она. – Куда вы – туда и Находка пойдет. Хоть на край Белого Света. Хоть дальше. Куда надо будет, туда и пойду для вас.

– Ты когда-нибудь дальше вашего царства-то была? – усмехнулась Серафима.

– Не была, ваше царственное величество. Единственный раз меня мать сюда, в город с собой взяла, так меня тут же и заловила замковая стража…

– Ну, ладно. Завтра предпримешь вторую попытку. Может, больше повезет. А сейчас давай паковаться будем, что ли?

Находка посмотрела долгим напряженным взглядом на свою повелительницу, но ничего не сказала и пошла к шкафу.

– Находка, – окликнула ее царевна.

– Слушаю, ваше царственное величество, – она тут же повернулась и покорно склонила голову, прижимая молитвенно руки к груди.

– Ты сейчас хотела меня спросить, чем занимается первый советник Зюгма, так? – Серафима сочувственно заглянула служанке в лицо.

– Н-нет, нет, что вы, совсем нет… – поспешно опустила та глаза, чтобы скрыть прилив слез и страха.

– Я так и подумала, – кивнула царевна. – Так вот. Я его сегодня видела. Он висит между Кукуем и Резаком во дворе, почти прямо напротив входа в эту башню, где мы живем… как она там называется… Если интересно – сходи, погляди. Или ты и сейчас его боишься?

«Нет», – затрясла головой горничная, и, не говоря больше ни слова, стала дрожащими руками доставать из огромного, как комната, шкафа царский гардероб Серафимы.

А сама она, уже не прячась, поспешила наверх попрощаться со Змиуланией.

Когда вещи со множеством колебаний, размышлений и сомнений были, наконец,

уложены1, и Находка отправлена в свою комнатку высыпаться перед дальней дорогой, настало время ее виртуальных союзников и помощников.

– Царица Елена! Наконец-то! – едва она надела кольцо, комната как будто наполнилась туманом от десятков полупрозрачных тел бывших обитателей замка. Увидев кольцо-кошку на ее пальце, они радостно загомонили и бросились к ней, но всех опередил Звездочет, а уж за ним – весь командный состав ее верной призрачной армии. – Мы всё узнали!..

– Почти всё, – тут же уточнила Матрона.

– Что вчера случилось!.. Что случилось!..

– Что?

– Ты помнишь пожар в библиотеке и взрывы, которые уничтожили Паука?

– Ну, так вот! Это сбежали внук Костея и его приятель!

– Мы нашли одного призрака, Слепого Отшельника, которого с нами вчера здесь не было – он не любитель шумных компаний…

– …Ну, так он видел почти все!

– Он заинтересовался вчера этим внуком сразу, как только случайно наткнулся на него, пролетая мимо, и остался наблюдать за ним в библиотеке, куда его поселил Костей…

– В библиотеке? – удивилась царевна. – Поселил? Странное место для проживания… А где был его приятель, что вы его сначала не заметили?

– На крыше Пальца.

– Его там тоже… поселили?

-начало сноски-

– «Так. Шубу я надену. Шаль и шапка идут в сундук. Одно платье – тоже. Или два? Так на что мне такую кучу? Ладно, одно. Что еще? Две подушки… нет, три. Три одеяла. Хотя, лучше шесть. Не май месяц на улице. А еще лучше – двенадцать. Под себя нам подстелить тоже чего-нибудь надо будет. Не знаю, с какой целью бывший первый советник навалил мне тут столько одеял, но хоть за это ему спасибо. Так, что еще? Сапог пару. Не знаю, зачем. На всякий случай, наверное. Или две пары? Или еще туфли взять? Или лучше платье? Так куда мне столько платьев? А столько туфлей куда? И – самый главный вопрос. Что складывать в остальные три с половиной сундука?..»

-конец сноски-

– Нет, его там приковали. Но Агафон…

– Агафон?

– Да, внук Костея…

– …Он перебил стражу, сбросил с крыши капитана гвардии и освободил его!

– Хм… – с невольным уважением и завистью к человеку, осуществившему ее мечту, покачала головой Серафима. – А как они сбежали из замка? Ведь они сбежали, вы сказали?..

– Да, утекли, как вода сквозь пальцы!

– Как ветер из дырявой трубы!

– Как рыбки из аквариума!

 

– ???!!!..

– Кхм… Это у нас дома, когда я был маленьким, был такой обычай, – смутился под общими взглядами Звездочет. – На праздник схода снега, как один из символов освобождения – земли из-под сугробов, реки ото льда, весны от зимы – у нас было

принято покупать рыбок в аквариумах и выпускать их на волю… А что тут такого?..

– А по-моему, ты что-то путаешь, Астролог, – постучал пальцем по лбу Конюх. – Потому что, например, у нашего народа была традиция по этому же поводу покупать птичек в клетках и выпускать их в небо.

– Какая нелепая традиция, – снисходительно пожал плечами Звездочет. – Странные же все-таки люди еще попадаются…

– А мне прабабушка рассказывала, что у моего народа был обычай на этот же

праздник покупать медведей, волков, кабанов, снежных барсов, тигров в клетках…

– вступил Толстый Стражник.

Все заинтересованно повернулись к нему.

– …только все боялись их выпускать, – растеряно закончил тот. – Так появился первый зоопарк.

С некоторым усилием Серафима вспомнила, о чем у них тут вообще шла речь и деликатно свернула поток фольклора в нужное русло:

– Так что с этим Агафоном и его другом? Вы думаете, что они поссорились с Костеем после того, как приехали к нему…

– Это не они приехали, – поправил ее Тощий Стражник.

– Их привезли умруны, связанными по рукам и ногам, на ковре-самолете! Так сказал Слепой Отшельник! – закончил Повар.

– И приятеля внука сразу затащили на Палец, а его самого сначала отвели в библиотеку, потом за ним пришел Костей и забрал его к себе в Проклятую башню, а потом его без памяти умруны притащили обратно!

– А потом он нашел потайной ход в стене, и через кухню выбрался во двор!

– И изрубил весь караул в Пальце!

– А потом улетел вместе с другом, которого освободил!

– Как – улетел? – снова не поняла царевна.

– Как птица улетел, говорит Отшельник. Он же колдун. Внук самого Костея. Ему это раз плюнуть, – пожал плечами Конюх. – Взял того под руку, и улетел.

– А по дороге еще разгромили Паука….

– …И сожгли там все запасы магических предметов, которые Костей складывал туда, копил к началу войны!

– Сапоги-скороходы, мечи-саморубы, ковры-самолеты, тарелки, луки-самострелы…

– ЧТО?! – сердце Серафимы подпрыгнуло и радостно заплясало джигу. – И все всевидящие тарелки тоже?

– Да, душечка!

– Всё-всё-всё!

– Мы же тебе говорим!

– Ну, может, у него в Проклятой башне только что осталось…

– А ковры – только те, которые сейчас у умрунов. Запаса больше нет!!!

– А новых наделать?..

– Ну, царица Елена! – развел руками Звездочет. – Ну, как так можно! Это ж тебе не веников навязать! На это ведь время надо, оборудование, компоненты, нужные фазы Луны, расположение звезд…

– Короче, завтра постараюсь у него все выведать, – азартно хлопнула кулаком об ладонь царевна. – И если действительно все, непосильной эксплуатацией ближнего своего нажитое в небо с дымом улетело…

И тут же спохватилась.

– А, кстати, друзья мои… Мы тут про посторонних заговорились, а про себя-то забыли! Дело в том, что я хотела вам сказать, что завтра уезжаю в Лукоморск…

Разочарованные восклицания волной поднялись со всех концов комнаты.

– …и хочу попрощаться. Больше мы с вами не увидимся, если все пойдет, как я задумала…

– Ты задумала бежать по дороге? – подлетел поближе Офицер.

– Да.

– Это очень мужественно с твоей стороны, – крепко взял он ее за палец обеими ручками. – Удачи тебе, царица Елена.

– Пусть тебе повезет, – подлетел к ней и Повар.

– А за нас не беспокойся, душечка, – присоединилась к ним Матрона.

– Беспокойся лучше за них, – с плутовской улыбкой Толстый Стражник ткнул пальцем себе за плечо в направлении казарм.

– Мы их не оставим в покое.

– А тебе, душечка, счастливого пути и хороших друзей, – погладила ее по волосам Матрона и отвернулась, чтобы украдкой смахнуть набежавшую слезу.

– Счастливого пути, царица Елена!

– Удачного побега!

– И спасибо тебе.

– Да, спасибо от всех нас!

– Теперь мы верим, что все кончится хорошо.

– Спасибо вам, ребята! – если бы могла, Серафима обняла бы крепко-накрепко всю свою отважную привиденческую армию, но только лишь сжала у груди руки, пока костяшки пальцев не побелели, подозрительно швыркнула носом и заморгала. – И прощайте!..

Прощание с Костеем было недолгим.

Надувая чахлую грудь, он стал вещать что-то пафосное о мировом владычестве, бессмертии, величии и власти, пересыпая свои слова, как рачительная хозяйка – нафталином, заморскими выражениями, видимо, стараясь угодить своей избраннице, но все тщетно. Царевна, изобразив лицом в самом начале острый приступ внимания, слушала его даже не в пол – в одну десятую уха, обдумывая, прокручивая и рассортировывая все возможные варианты побега по дороге. Может быть, за весь путь будет только один мимолетный шанс распрощаться навеки со своим сопровождением, и она не хотела, чтобы он застал ее врасплох или прошел мимо неузнанным.

– …Мне будет не хватать вашего присутствия и облагораживающего воздействия на

мое скромное жилище, но я перенесу это скрепя сердце. Ведь мы прощаемся на время…

Заметив, наконец, что их диалог, кажется, без предъявления декларации о намерениях коварно трансформировался в монолог, Костей замолк и испытующе заглянул царевне в глаза.

– А, да-да, ну да, на время, – закивала та оживленно головой, и вдруг недоуменно замерла: – Это кто быстрей, что ли?

– Ваше величество, вы меня слушаете? – обиделся царь.

– Извините, ваше величество, я просто сплю на ходу. Сегодня ваши демоны опять устроили среди ночи такой тарарам… А я ведь девушка слабая, впечатлительная,

душевная организация у меня тоньше паутинки. Если меня разбудить часа в три-четыре, я до семи не могу потом заснуть. Все лежу потом и страдаю, страдаю, страдаю…

– Ох, простите… – смутился Костей и огляделся по сторонам в поисках кого-то. Но, судя по всему, к этого кого-та счастью его тут не случилось, и царь, угрюмо нахмурившись, продолжил уже снова обращаясь к Серафиме. – Я, вообще-то, еще вчера поручил заняться этим первому советнику Маслёнку, и если он будет относиться к своим обязанностям так, как его предшественник…

– Хорошо, что это теперь будет портить его, а не мой сон, – отстраненно улыбнулась царевна и повернулась к карете. – А, кстати, на случай, если в пути случится что-нибудь непредвиденное, вы обещаете следить за моим передвижением при помощи ваших удивительных тарелок? Я могу на вас рассчитывать?

Если бы это было возможно, Костей бы помрачнел еще больше.

– Увы, вам придется целиком положиться на штандарт-полковника Атаса и его отряд.

После недавнего пожара тарелок в замке не осталось ни одной. Проклятые… демоны. Но если что, он сможет сообщить мне любую новость. Главное Зоркое Зеркало в тот злосчастный вечер Кирдык забрал себе в башню. Хоть какая-то от него на последок вышла польза…

– И там, в этом зорком зеркале, можно увидеть любого человека по вашему желанию?

– невинно поинтересовалась Серафима.

– Нет, только того, у кого есть Малое Зоркое Зеркало. И кто знает магический пароль. Волшебное слово, если вам будет угодно.

– Не прибегайте к профанации для просвещения дилетантов, ваше величество, – очаровательно улыбнулась царевна. – Вы меня и так порадовали. Теперь я чувствую

себя гораздо спокойнее и увереннее. До свидания, ваше величество. Что-то я и так здесь подзадержалась. Мне пора.

Если Костей рассчитывал на поцелуй, на дружеское объятие, или хотя бы на формальное «спасибо» за хлеб – за соль, то он жестоко просчитался.

Небрежно махнув на прощанье ручкой, а, может, просто отгоняя туповатую осеннюю

муху, Серафима легко запрыгнула в карету, где ее уже ожидала Находка, захлопнула дверцу и звонко, на весь двор крикнула кучеру-умруну: «Тр-рогай!..»

Щелкнул в воздухе кнут, и карета, отягощенная двумя сундуками с предметами первой необходимости, грузно переваливаясь и перестукиваясь колесами на мокрых от утреннего дождя булыжниках, покатилась к воротам. За ней, как будто спохватившись, поспешили с грохотом и звоном телега с припасами, еще тремя сундуками, палатками и поваренком, пеший отряд умрунов – две беды, два конных сержанта и сам закованный в черные латы и мучимый после недавней казни своего военачальника дурными предчувствиями1 штандарт-полковник на лихом коне.

Как и описала Змиулания, дорога из замка в горы была одна, зато извилистая и колдобистая, а чтобы раскиснуть, ей и в лучшие-то времена не требовался дождь – было достаточно его предвкушения.

Весь день тридцати умрунам находилась работа – толкать телегу, тянуть карету, тянуть телегу, толкать карету, нести на руках телегу, нести на руках карету, нести на закорках сержантов и полковника, тащить лошадей, от усталости позабывших свое отвращение и недоверие к «беспокойникам» Костея, и иногда у Серафимы создавалось впечатление, что запряги они изначально в карету не четверку лошадей, а четверку умрунов, к вечеру они бы продвинулись гораздо дальше.

В трудах и заботах вечер подкрался незаметно, и оказалось, что справа от них стена, покрытая редким лесом, слева – обрыв, и что если кто-то хочет разбивать лагерь прямо сейчас, пока не наступил и вовсе непроницаемый мрак, то это придется делать прямо посреди камней и грязи.

-начало сноски-

– После внезапной опалы и падения Кукуя откуда ни возьмись появился слух, что старый генерал пал жертвой бешеной страсти к Елене Прекрасной, ослепительной красоте которой противостоять не может ни один смертный. Атас же иммунизированным против женского пола себя никогда не считал, но и завершить военную карьеру в рядах своей гвардии отнюдь не стремился. Эх, напиться бы по этому поводу…

-конец сноски-

Поваренок Саёк развел костер и стал готовить ужин для своей повелительницы, ее горничной и господ офицеров, четверо умрунов заняли посты по четырем углам кареты (к облегчению царевны, наружным), а Серафима и Находка смогли, наконец, отдохнуть и прийти в себя после дневной тряски и качки – ходить в ногу по осенней распутице не получалось даже у не знающих усталости гвардейцев.

– Ничего, ваше царственное величество, потерпите еще денек, – приговаривала Находка, расстилая белую салфетку на откидном столике на стенке кареты. – Послезавтра, батюшка-Октябрь поможет, начнется спуск, дорога будет поровнее да посуше.

– А ты откуда знаешь? – устало удивилась царевна, зажигая светильник.

– Так ведь наши-то края начнутся, октябрьские, – в первый раз за несколько дней улыбнулась служанка.

– Да нет, я не о краях. Я о том, что сухо там будет. Ты ж там уж сколько лет, как не была? Откуда тебе знать, был там дождь, или не было?

– Так там уж ручьи да речушки начнутся – притоки Октября, а уж где его вода, там наш Октябрь-батюшка хозяин, – блаженно улыбаясь, заговорила Находка, и глаза ее впервые за долгое время по-настоящему ожили. – А он осенью спать собирается, лишнюю воду не любит, вот тучи дождевые от своих-то притоков и отводит. Сухая у

нас осень бывает. Зато зимы снежные. Потому что по весне он как просыпается, как потягивается – все низиночки позаливает, все овражки позатапливает! А уж как вода сойдет, травы расти начинают – ох, благодать!..

В крышу кареты деликатно постучали первые капли зарождающегося дождя.

– Благодать, благодать, только суха не видать, – пробурчала Серафима и тайком, пока Находка не видит, достала из коробочки кольцо с кошкой.

Наступила пора проверить расположение диспозиции на предмет необъективного оставления объекта, как, наверное, выразился бы по этому поводу генерал Кирдык.

Через десять минут Серафима под причитания Находки вернулась в карету слегка

промокшая, изрядно грязная и серьезно сердитая. Диспозиция к оставлению объекта, увы, не располагала: ни вскарабкаться наверх, ни спуститься вниз по склону, не сломав себе при этом в лучшем случае шею, было невозможно.

В худшем случае сломано могло быть все, кроме шеи.

К тому же, четверка умрунов, неотступно, на расстоянии пяти шагов следующая за ней как нитка за иголкой, к таким упражнениям отнеслась бы, что-то подсказывало царевне, не очень положительно.

Если завтра в пейзаже ничего не изменится, то о побеге нечего и думать.

И она, скрипя зубами, смирилась и стала ждать послезавтра.

На обещанное послезавтра к обеду, к удивлению всех, кроме Находки, дорога пошла вниз более полого, грязь на ней незаметно превратилась в серую пыль и камни, а тучи, несмотря на порывистый попутный ветер, остались недовольно, но покорно висеть за спиной, как воспитанные дворовые псы, не решаясь пересечь некую невидимую границу, за которой начинаются хозяйские хоромы.

У первой же речушки, торопливо лавирующего между разнокалиберных валунов чтобы как можно скорее попасть вниз, в свою реку, Серафима, демонстративно игнорируя

постную физиономию штандарт-полковника, только сегодня утром получившего строгое внушение от царя за слишком медленный темп продвижения, дала команду остановиться на обед.

Атас отослал умрунов в воду стирать и отмываться одновременно, и те, похожие более на терракотовое воинство вамаяссьского мандарина, чем на людей, хотя и бывших, угрюмым чумазым строем зашли в стремительный поток, мгновенно замутив прозрачную ледяную воду.

Первых купальщиков в мундирах, достигших стремнины, вода подхватила и понесла, мочаля, как старательная прачка – грязное белье обо все встречные камни. И пока сержанты спохватились и стали выкрикивать команды, перебивая и противореча друг другу, бедолаг успело отнести на несколько сотен метров вниз по течению, как невесомые бумажные кораблики, и спустить вверх тормашками по водопаду.

Подгоняемые проклятиями командиров, оставшиеся гвардейцы выскочили на берег и понеслись вниз вылавливать товарищей.

Пока военные были таким образом заняты, Серафима снова жадным взором окинула окрестности – не пора ли делать ноги, и снова раздраженно пришла к выводу, что не пора. Склон вокруг был хоть и пологий, но почти идеально ровный, как на зло, без единой горки, а единственное углубление было уже занято – горной речкой. Ни спрятаться, ни скрыться.

«Ну, что ж. Еще полдня пропало даром», – вздохнула она и, оглядев коротко своих придворных – Сайка и Находку – сделала широкий царский жест над расстеленной у самой воды скатертью и провозгласила:

– Приятного аппетита, что ли…

– Нет, постойте! – горничная быстро накрыла руками тарелку с хлебом, к которой

потянулись одновременно ее хозяйка и поваренок, и умоляюще взглянула на Серафиму:

– Простите, пожалуйста, за дерзость дуру деревенскую, ваше царственное величество, не велите казнить, велите слово молвить!..

Царевна удивленно повела плечом:

– Валяй, – и поспешно исправилась: – То есть, говори, дитя мое, не бойся, я имела в виду.

– Ваше царственное величество, – Находка сложила руки на груди и неуклюже опустилась на колени. – Послушайте меня, сделайте милость великую, не браните, не гоните…

– А можно, пока ты будешь говорить, мы с Сайком чего-нибудь пожуем?

– Нет, ваше царственное величество, – упрямо замотала рыжей головой служанка. –

Никак то нельзя. Помните, я вам говорила, что мы вошли во владения Октября-батюшки, в его земли?

– А я думала, они ваши…

– Нет, его. Мы у него в гостях, его дети.

– Н-ну, помню, – непонимающе подтвердила Серафима.

– Так вот у нас, у октябричей, обычай, что ежели кто рядом с водой трапезовать собирается, то первый кусок и первый глоток надобно Октябрю-батюшке отдать, почтить его, чтобы и он к тебе ласков был, случись нужда, чтобы покровительствовал, помогал, на твоей стороне стоял.

– Вы в это действительно верите? – снова пожала плечом царевна и хотела уже

продолжить обед, но взглянула Находке в лицо, и рука ее снова повисла в воздухе.

Люди с такими лицами шли за свою веру на каторгу, на костер и в реку с камнем на шее как на пикник.

– Истинный свет, верим! – прижала руки к груди служанка, и глаза ее светились.

– Н-ну… – царевна отвернулась, чтобы скрыть улыбку, украдкой показала кулак скептически усмехающемуся Сайку – горожанину до мозга костей – и снова повернулась к ней. – И что нужно делать?

– Смотрите, ваше царственное величество. Я все как надо покажу-расскажу.

Она взяла с тарелки ломоть хлеба, отломила половину, подошла к ручью и торжественно, с поклоном опустила кусок в воду.

– Откушай с нами, батюшка-Октябрь. Ты набольший, тебе первый кусок.

Потом взяла кружку кваса, также поклонилась и щедро плеснула в волну:

– Попей кваску с нами, батюшка-Октябрь. Ты набольший, тебе первый глоток.

И выжидательно-просительно вскинула глаза на царевну.

Серафима изобразила серьезность (торжественность у нее не выходила, хоть в речке топи) и точь-в-точь повторила слова и движения горничной. За ней, простимулированный строгим взглядом царевны, последовал поваренок.

– А теперь можно и откушивать, ваше царственное величество, – с явным

облегчением поклонилась Находка и первая подвинула ей хлеб. – Простите, если что не так, дуру деревенскую. А только так все предки наши делали, и нам завещали. Нужно это. Без этого нам, октябричам, жить никак нельзя.

– Ну, нельзя, так нельзя, – без лишних споров смирилась Серафима и тут же перевела разговор на другую тему:

– А что, Находка, эта дорога тебе знакома?

– Знакома, ваше царственное величество, – подтвердила та.

– И она, значит, так и будет все по голому склону идти?

– Нет, ваше царственное величество, скоро эта плешина кончится, и она снова почнет по склону да меж горок петлять, да все ниже и ниже так спускаться.

– А склон-то да горки эти все пыль да камень, как здесь?

– Нет, ваше царственное величество, там все лесом поросло да травой, а камня меньше, земля все больше идет. А через три дня эта дорога и вовсе на ровное место выйдет. Там Октябрь-батюшка свои речки все соберет, и самая ширина у него там начнется. Редкая птица долетит до середины.

– Устанет крыльями махать, что ли? – не удержался от сарказма Саёк, все еще сожалеющий о почти полной кружке квасу, выплеснутой в речку за просто так.

– А при чем тут крылья? – обиделась Находка. – Октябрь наш батюшка просто шибко не любит, когда в его воду гадят. Выхлестнет волна – и поминай, птичка, как звали.

– Суров он у вас, как я вижу, – улыбнулась Серафима.

– Зато справедливый, – заступилась за реку, как за родного человека, Находка.

На ночлег в этот вечер опять пришлось остановиться на дороге, хоть Атас почти до полной темноты не давал приказа разбить лагерь – то ли спешил, памятуя утреннее недовольство царя, то ли надеялся найти – безуспешно – во всей местной однообразной географии что-нибудь отличное от узкой извилистой дороги.

И снова, когда ее вольные и невольные спутники занялись приготовлением ужина и ночлега, царевна первым делом надела украдкой волшебное кольцо, и успевший уже окраситься ночью мир залил серый свет.

Распахнув решительно дверку кареты, она чуть не разбила ее в щепки о камень, с

удобством расположившийся на обочине и без того узкой дороги, обложившись-укутавшись чуть не до макушки, как старый обрюзгший боярин одеялами, безнадежно желтеющей травой. За его толстой спиной виднелся склон, сплошь поросший низкими корявыми кустиками и ручей на дне. За ручьем – лес.

Справа от кареты почти такой же неровный щетинистый склон поднимался вверх, и макушка горы топорщилась растрепанными елками.

Неторопливо, как если бы наслаждаясь тихой теплой ночью (на случай, если бы кто-нибудь наблюдал за ней), Серафима цепким взглядом оценила обстановку.

Ее четверка телохранителей-тюремщиков уже стоит на прежних местах с шестоперами наготове и равнодушно таращится в ее сторону.

Саёк поодаль обложился продуктами и торопливо разводит огонь, чтобы приготовить ужин для живых.

Еще дальше, но в другой стороне, один сержант трудится-пыхтит, раздувая свой костер, маленькое пламя которого хулиган-ветер так и норовит задуть, а второй увлеченно командует умрунами, воздвигающими для них палатку.

Неподалеку от них штандарт-полковник с мрачным видом достает из сумки маленькое круглое зеркало в черной раме. То самое. Зоркое. Малое.

Если спуститься по этому склону вниз, пройти по воде и затеряться в лесу, то к утру, когда ее хватятся, и следа никто не отыщет.

Но, с другой стороны, это направление, этот склон, этот ручей – первое, что придет в голову преследователям…

А вот если подняться по тому склону, перевалить за вершину, которая от дороги где-то метрах в двадцати и затеряться в лесу, пока ее следы ищут внизу…

К тому же там и кустов поменьше, и трава пониже…

Над этим, безусловно, стоило бы подумать.

Если бы не было рядом умрунов.

Вздохнув и поморщившись, царевна повернулась и хотела уже забраться обратно в карету, как вдруг…

Позже, она дала себе слово выяснить, не прописаны ли в стране Великого Октября также и какие-нибудь духи огня, ветра или еще чего-нибудь, и при первом же удобном случае поблагодарить их от всей души.

– Помогите!!!.. Помогите!!!..

– Да чего же вы стоите, дебилы, помогите быстро все!!!..

Сержант, который разводил костер, наконец, раздул пламя в полную силу.

Сержант, который руководил установкой палатки, наконец, запутал своих солдат так, что они уронили эту палатку рядом с костром.

И тут вмешались легкомысленные духи огня или ветра или еще чего там, и первый же

высокий язык пламени костра склонился к павшей в неравном бою с царской гвардией палатке и смачно лизнул ее.

Хорошо просохшая за день ткань пришлась непривередливому огню по вкусу, и не успело Костеево воинство и глазом моргнуть, как палатка сержантов, палатка штандарт-полковника и их вещи, сваленные тут же рядом в кучу, занялись веселым яростным пламенем.

 

– ПОМОГИТЕ!!!!!..

– Горим!!!..

– Все!!!..

– Все сюда!!!..

– Где ее величество? – набросился он на вжавшуюся в угол кареты под его напором служанку.

– Н-не з-знаю… Н-на улицу вышли… Н-не в-возвращались еще, как пожар начался…

– Не возвращалась?..

Атас стрелой вылетел наружу, шмякнув ни в чем не повинной дверцей о бок кареты так, что с нее сорвался и раскололся о дорогу череп с тазовыми костями – герб Костея – и закрутил во все стороны головой.

– Охрана!!!.. – рявкнул он, пытаясь во тьме разглядеть хотя бы одного умруна,

приставленного караулить карету и пленницу, но безуспешно. – Охрана, проклятье!!!..

С места пожарища уже бежали четыре умруна, назначенные сторожить будущую супругу Костея этой ночью.

– Где царица? – кинулся к ним Атас.

– У костра нет, – четко отрапортовал один из них, по-видимому, назначенный старшим.

– Идиот!!! Я спрашиваю, где она есть, а не где ее нет!!!..

– Не можем знать.

– Вас поставили караулить ее!!!

– После этого был приказ сержанта Юркого и сержанта Щура всем тушить пожар. Мы повиновались приказу, – так же бесстрастно доложил умрун.

– Болваны!!!.. – взвыл сквозь сведенные злостью зубы Атас и кинулся к сержантам.

– Щур! Юркий! Зажигайте факелы! Командуйте тревогу! Царица сбежала!..

На то, чтобы зажечь факелы, ушло еще чуть не двадцать минут – получив задачу тушить все, что горит, нерассуждающие гвардейцы вместе с пожарищем затоптали и только что разведенный костер Сайка, и теперь под напором шкодливого ветра весь процесс приходилось начинать сначала.

Разъяренный и напуганный штандарт-полковник первым обнаружил след, ведущий прямо от дверцы кареты вниз. Примятая трава и обломанные ветки кустов недвусмысленно указывали, что вниз кто-то торопливо спускался, не разбирая дороги.

– Ага, вон она куда побежала! – торжествующе взревел Атас и, не дожидаясь, пока подбегут остальные, ринулся вниз по следу. – Она думала, что сможет перехитрить самого штандарт-полковника Атаса! Ну, уж это дудки! Ну, царица, держись! Если Атас взял след, остановить его может только смерть!..

Но с этим утверждением он поторопился.

Оказалось, что кроме смерти его может остановить еще и очень большой камень. И ему даже не будет нужно прилагать к этому никаких усилий – просто спокойно лежать на бережку ручья и ждать своего часа.

– Камень?.. – заметался, затоптался вокруг валуна штандарт-полковник как какой-нибудь

языческий шаман в ритуальном танце, размахивая факелом и мечом, приминая высокую

сухую траву и растеряно озираясь по сторонам. – Камень?.. Так это был след камня?.. Она сбросила вниз камень, чтобы мы подумали, что… А сама… Сама… Сама… Сама побежала вверх!!! – озарило его. – Ах, коварная баба!!!.. Но не на того

напала! Она думала, что сможет перехитрить самого штандарт-полковника Атаса! Ну, уж это дудки! Ну, царица, держись! Если Атас взял след, остановить его может только смерть!.. Солдаты, на месте стой!!! Кругом!!! Все наверх!!! Она побежала наверх!!! Ловите ее!!! Хватайте!!! Ищите!!!..

И вся толпа живых и мертвых ломанулась по своим следам обратно на дорогу и вверх,

к леску на вершине и дальше, пока не догонят, не поймают, не скрутят злосчастную правительницу обреченного Лукоморья, не доставят к карете и не заточат в ней навечно до приезда на условленное место…

Ах, печальна, печальна судьба девушки, попавшей в лапы гвардии царя Костея…

Судьба девушки, не попавшей в лапы гвардии царя Костея, такой печальной не была.

Дождавшись, пока шум и крики погони перевалят за дорогу и поднимутся к вершине горы, Серафима ловко выскочила из сундука на запятках кареты и, не забыв снова закрыть крышку (зачем раскрывать профессиональные секреты?) метнулась под гору по следу, впервые проложенному камнем, но теперь больше напоминавшему самый широкий лукоморский проспект.

Если господину штандарт-полковнику так хочется побегать среди ночи, зачем ему мешать? Ведь человеку так приятно чувствовать себя самым хитрым, самым смелым, самым сообразительным, кричать, махать руками, командовать другими… Особенно зная, что скоро предстоит доклад о событиях дня царю.

Добежав до ручья, Серафима остановилась и быстро сориентировалась.

Замок Костея остался на западе, значит, нам на восток.

Она сняла сапоги и, сделав страшное лицо, вступила босыми ногами в обжигающе-ледяную воду. «Ох, разреши, батюшка-Октябрь, потоптаться маленько по твоей водичке», – вспомнив лекции Находки, мысленно улыбнулась она.

Программа-минимум была простой. Пройти сколько получится по воде, чтобы не оставить следов, потом выйти (а, скорее всего, выскочить) на берег и двинуться вдоль ручья до первого попавшегося человеческого поселения, или как получится.

Программа-максимум?

Найти дорогу, столбик с указателем «Лукоморск» и привязанного к нему резвого коня.

«Хи-хи», – сказала себе царевна, задрала подол тяжелого парчового платья и весело помчалась вперед, рассыпая тучи невидимых во тьме брызг.

Небо над верхушками елок начало медленно сереть.

Однако, утро. Надо останавливаться на завтрак и быстрое поспать. Без отдыха по лесам носиться могут только костейские умруны.

Мысль об умрунах смогла подстегнуть ее, но ненадолго.

Она отошла от путеводного ручья на пару десятков метров, выбрала елку попышнее и, быстро оглядевшись, нырнула под нижние лапы, свисавшие пологом до самой земли.

«Как под каждым ей листом…»

Серафима выудила из кармана заначенные вчера за обедом ломоть хлеба и кусок копченой колбасы, недолго подумала и отломила от того и от другого третью часть для немедленного использования по прямому назначению. Остальное придется растянуть до первого человеческого жилья. Если таковое в ближайшие дни вообще попадется.

Запив скромный завтрак водой из ручья, она уже хотела было вернуться под гостеприимную елочку, как вдруг до нее донесся самый страшный звук – шорох по сухой траве и гальке торопливых шагов.

Она юркнула за кусты и прислушалась. Шел один человек, как раз оттуда, откуда только что пришла она сама.

Не отрывая взгляда от того места, откуда должен был появиться нежданный гость,

царевна пошарила по земле и сомкнула пальцы на круглом гладком камне величиной с большое яблоко.

На первое время должно хватить.

Хотя, если это умрун…

Как вообще люди убивают умрунов? Пропускают через мясорубку?..

Выдвинуть новые версии Серафима не успела. Прибрежные кусты раздвинулись, и, панически озираясь по сторонам, на прогалину выступила Находка.

– Ваше царственное величество? – шепотом позвала она. – Ваше царственное величество?.. Вы где?..

Ответа не последовало.

Серафима молча сидела в своей засаде и ждала развития событий.

Рыжеволосая девушка, даже не пытаясь разглядеть, есть ли какие-нибудь следы на земле и куда они ведут, устало вздохнула и опустилась на траву, где стояла.

– Ну, где же она, Октябрь-батюшка ей помоги?.. Далеко же она, однако, сердешная, убежать успела… Ну, ничего. Вот отдохну немножко, и дальше пойду. Все равно нагоню. Ведь пропадет она в лесу без меня, как пить дать, пропадет…

Из-за шепота Находки царевна не смогла услышать приближение нового действующего лица сразу.

Кусты зашуршали.

Находка попыталась вскочить, но наступила на подол платья и повалилась на землю. Серафима взяла на изготовку свое оружие…

Сыпля желтыми и бурыми листьями, из кустов показалась испуганная физиономия Сайка.

– Находка… Это ты… Как ты меня напугала!..

– Это Я тебя напугала?!.. Это ты меня напугал – я вон чуть в воду не свалилась,

как твое шебуршание в кустах услыхала!.. Ты чего за мной увязался? Шпионишь, что ли?

– Да ты чего, Находка, с ума сошла? Шпионишь! Это ж придумать надо! Да я как увидел, что ты к ручью вниз побежала, так сразу решил, что ты ее величество искать пошла. И сразу за тобой.

– Зачем?

– Как зачем? – Саёк гордо выпрямился во все свои метр пятьдесят и выкатил колесом узкую грудь. – Я же – единственный мужчина среди нас! Ежели ты ее величество найдешь, кто же вас защищать-то без меня будет?

Находка фыркнула:

– Тоже мне – защита и оборона. Ощипанная ворона! Меня-то испугался! А если на тебя умрун с шестопером попрет? Или сам штандарт-полковник, а?

Поваренок насупился.

– Ничего не боятся только дураки. А ежели надо будет, то я через «боюсь» все что надо, сделаю. Так что, Находочка, не отвяжешься ты теперь от меня. Будем вместе ее величество искать.

– А коли не найдем? – хитро прищурилась служанка.

– А ты опять с хозяином ручья пошепчись, он тебе и подскажет дорожку, – заговорщицки улыбнулся паренек.

– Ах, так ты все видел! – обвиняющее уставилась на него Находка.

– Видел, – подтвердил он. – Но ежели ты не хочешь, я никому не скажу. Могила! Ну, что? Берешь меня с собой ее величество искать?

Серафима театральным жестом раздвинула ветки и, наслаждаясь произведенным эффектом, сделала шаг вперед.

– Ладно… Будем считать, что уже нашли. Куда дальше?

Находка просияла и бросилась царевне в ноги.

Саёк – за ней.

– Эй, эй, вы чего? – попятилась та. – А ну-ка, кончайте это дело быстро!…

– Нет, – упрямо помотала головой Находка. – Вы же ваше царственное величество, так положено!

Серафима скроила конспираторскую мину и прошипела:

– С этого дня никто не должен знать, что я – величество! Тем более, мое! Это – тайна! Поняли?

– Поняли, – дружно кивнул ее двор.

– И поэтому теперь называйте меня каким-нибудь другим именем. Ну, например, Серафима. Чтоб никто не догадался. Тоже поняли?

– Тоже поняли, – причащенные тайной, Находка и Саёк торжественно кивнули в унисон.

– А с Серафимами так себя не ведут, – закончила инструктаж царевна. – Поэтому быстренько поднялись, отряхнулись и сказали, куда теперь дальше, где люди у вас живут. Ну, кто у нас тут проводник?

– Я, ваше царст… С-серафима, – Находка неохотно поднялась на ноги. – Дальше идти по течению еще километров семь-десять, до того места, где этот ручей впадает в Октябрь-батюшку. Там, на другом берегу, и будет Черемшур – деревня октябричей. Тридцать дворов. Там отдохнуть можно будет и переночевать.

– Ну, как, народ? – Серафима оглядела свою команду. – Еще на семь-десять километров без передыху нас хватит?

– Хватит, – твердо заявил Саёк.

– Тогда вперед. И, кстати, если кто-то вдруг проголодался, у меня есть хлеб и колбаса.

– Да здравствует царица Е… Серафима!!!

– Вперед!

 

– Нас не догонят!..

И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ-ПОЖИВАТЬ

 

Часть третья

Что с воза упало, на то напоролись.

Шарлемань Семнадцатый

К ужину Елена Прекрасная спустилась только потому, что положение обязывало.

После налета Змея-Горыныча, пропажи царевны Серафимы и исчезновения в неизвестном направлении царевича Ивана старая царица Ефросинья, сопровождаемая горничными и приживалками, горестно охая, удалилась в свои покои и пила весь день валерьянку стаканами, занюхивая пустырником.

Царь Симеон, обуреваемый дурными предчувствиями и сердцебиением, позабросив

планирование южной кампании, бродил как призрак самого себя по дворцу, от окна к окну, тревожно прищуриваясь на каждую пролетающую мимо птицу и отвечая на все вопросы невпопад.

Бояре и дворяне с чадами и домочадцами подавленной, приглушенно перешептывающейся толпой слонялись из одного крыла дворца в другое и со двора в сад, не в состоянии прийти к единогласному решению – разъехаться по домам и оставить царскую семью в покое, или поддержать их своим ненавязчивым присутствием в тяжкую минуту ужасной утраты, а заодно быть первыми, если появятся какие-нибудь новости.

Слуги растеряно сгрудились в людской, выспрашивая друг друга, не видал ли кто, что там у царя-батюшки стряслось, и какие им от этого будут последствия.

Стражники отводили глаза от беспричинного чувства вины и на всякий случай перестали пускать во дворец всех без исключения, как будто их могли обвинить в том, что это они пропустили в воздушное пространство дворца летучую гадину и дали умчаться в неизвестность без сопровождения юному царевичу…

Над всем дворцом висела серая атмосфера всеобщего уныния и неловкости, исправить которую едва ли смог незаметно подступивший теплый тихий вечер.

Новостей не было, но подошло время вечерней трапезы, и Елена приказала пересчитать гостей и накрывать в Зале пиров на всех, хоть и не до пира ей самой

было сейчас – подташнивало с самого утра, и голова гудела как похоронный набат (тьфу-тьфу-тьфу!) и безо всяких напастей.

Ой, ноблесс, ноблесс…

Когда она прошла на свое место по правую руку от старого царя, согласившегося временно подержать бразды правления страной на время отсутствия старшего сына Василия, и поэтому снова сидевшего во главе стола, ужин был уже накрыт, весь двор в сборе – сидели со скорбными лицами, обливаясь слюнями (несчастье несчастьем, а кушать с обеда не ели), и ждали ее.

Увидев, что Симеон и Ефросинья собрались с силами и спустились тоже, она с

облегчением вздохнула: значит, можно будет посидеть минут пять-семь для приличия,

и тихонько уйти. От запаха паштетов, дичи и расстегаев ее снова начало мутить, а постные лица придворных и их вымученные попытки подбодрить безутешных родителей дежурными сочувственно-бодренькими фразами, в которые, подозревала она, они и сами-то не верили, могли ситуацию только усугубить.

Вяло поковыряв салат из привезенных специально для нее из самой Стеллы оливок и креветок и пригубив из кубка клюквенный морс, через пять минут после начала ужина Елена встала, ласково попрощалась с родителями мужа, и плавной походкой будущей матери наследника престола вышла из зала.

– Чего изволите хотеть, ваше величество? – заботливо поправив шаль на ее плече,

заглянула ей в лицо горничная Матрена. – Совсем ить не покушамши ушли, может, на ночь опять чего-нибудь припасти – голубцов там, пельмешков, бульончика, аль еще там чего?..

Царица честно задумалась над предложением.

При одной мысли о еде ее стало мутить еще пуще прежнего.

– Нет, спасибо, Матрена, ничего не надо.

– Ну, как знаете, ваше величество. Не хочется сейчас – захочется потом, –

утешающее махнула рукой Матрена. – Не извольте беспокоиться. Если чего пожелаете

– я мигом на куфню слетаю – Терентьевна-повариха быстренько обернется – приготовит.

– Да, спасибо… – рассеяно отозвалась Елена.

После сегодняшних переживаний, казалось ей, есть ей захочется едва ли раньше, чем через неделю.

Бедная, бедная Серафима… Как это ужасно – быть схваченной и унесенной на верную погибель каким-то мерзким чудовищем в своем собственном саду, в кругу подруг, когда не ожидаешь ничего подобного!.. Буквально на ее глазах!.. Если бы это случилось с ней… страшно подумать… Она бы этого не пережила. Бедный, бедный Ион… Если бы от нее что-то зависело, она бы, не раздумывая, бросилась на помощь им обоим – только помочь им было не в ее силах… Да если бы и была

такая возможность – какая польза может быть от нее, робкой, беспомощной, слабой, даже оружия-то в руках никогда не державшей?.. Оставалось только вздыхать и сочувствовать – да только кому от этого легче?.. И за что только боги Мирра посылают такое испытание Серафимочке и Иону?..

Матрена распахнула перед ней дверь ее покоев, и в лицо сразу ударила приятная обволакивающая волна тепла от натопленной печки и… паров алкоголя.

Тошнота, тут как тут, как на колесиках подкатила к горлу.

Горничная уловила запретный запах тоже и кинулась открывать окно.

– Митроха!.. Граненыч!.. Опять приложился!.. Ну, морда бесстыжая!.. Говорили же ему, приказывали даже!.. Ну, все – терпение мое кончилось всё! Завтра утром расчет ему дадим, питуху несчастному!.. – возмущенно запричитала она. – Сколько

раз ведь говорено было – и не сосчитать! Вы, ваше величество, присядьте, а лучше

– прилягте – я сейчас полотенчиком-то помахаю, все и выветрится…

– Спасибо, Матрена, мне уже лучше… – Елена подошла к распахнутому окошку, встала с ней рядом и вдохнула полной грудью последний, наверное, теплый вечер

октября. – Ох, боги Мирра, воздух-то какой… Сладкий… Хоть на торт намазывай…

С наступлением беременности царица стала реагировать на винные пары крайне болезненно, и по сей важной причине во всем дворце на девять месяцев был введен сухой закон, распространяющийся одинаково на бояр и на прислугу.

Ему с разной степенью удовольствия или отсутствия оного подчинились все… кроме

одного человека – истопника Митрофана Гаврилыча, за свое пристрастие прозванного однажды незнамо кем Граненычем, каковое прозвище к нему и приклеилось и вытеснило из памяти народной его настоящее отчество. Но Митрофан не обижался – услышав его, он лишь хитро ухмылялся, произносил что-то вроде «хоть горшком

назови – только в печку не ставь» и многозначительно поднимал вверх указательный

палец. Пьяным он бывал, как и все нормальные люди, только по большим праздникам,

но для поддержания тонуса – и где только слов таких нахватался! – «по чуть-чутьку» принимал каждый вечер вне зависимости от времени года, погоды, занятости и политической обстановки в стране.

Увольнять старика Граненыча из уважения к его не видным на светло-мышиного цвета

волосенках сединам Елене хотелось меньше всего, но и каждый раз, после посещения

им ее комнат, или наткнувшись невзначай в коридоре на шлейф его привычки, бежать к туалету или к открытому окошку – что оказывалось ближе – ей уже изрядно претило.

Надо будет поговорить с боярыней Федосьей, чтобы та взяла Граненыча к себе –

Конева-Тыгыдычная сегодня как раз жаловалась, что их истопник снова ушел в запой. Он тоже был нормальным человеком, заверила ее боярыня Федосья, но календари всегда покупал в кабаке – а там у них что ни день, то праздник, что ни другой – то праздник большой, а других способов отмечать их Селиван не изучил… День кузнеца, День шмелевода, Трехсотлетие освобождения Узамбара от Сулейманского гнета, Стасемидесятидевятилетие освобождения Сулеймании от Узамбарского гнета, День ложкаря и балалаечника, День сбора цвета папоротника… По выражению возмущенной боярыни, все праздники у него слились в один – двухсотлетие

граненого стакана, и стакан этот, в который все слилось, был размером со среднее море и с каждым годом увеличивался.

Ох, дела, дела хозяйственные…

– Ф-фу, проветрилось, вроде, – вздохнув с облечением, Матрена поспешно захлопнула рамы, чтобы не выпустить с сивушным амбре и остатки тепла. – А вот сейчас почивать ваше величество уложим, и полегчает вам во сне-то, поди…

Елена прислушалась к своим ощущениям.

Спать, есть, пить и слушать болтовню славной, но чересчур разговорчивой Матрены ей не хотелось.

И отослав в горничную в людскую ужинать, царица направилась в библиотеку.

Было ли это явление результатом влияния брата Васеньки Иона, или еще одной странной прихотью беременной женщины, но в последний месяц она с удивлением обнаружила, что ее стало тянуть на книги.

Пустые без ненаглядного Василечка вечера тянулись долго, и она сначала от скуки, а потом и со все возрастающим интересом взялась за чтение подаренной ей на свадьбу Ионом подписки любовных романов. К тому времени на дальнем стеллаже, на специально отведенной для них полке, с которой были изгнаны и свалены рядом в углу приключения и путешествия, уже скопилось несколько десятков массивных фолиантов с золотым обрезом, в обложках, разрисованных доблестными рыцарями в парадно-выходных доспехах и прекрасными дамами с неестественно-алыми губами в розовых платьях.

До прибытия очередного романа оставалось еще несколько дней, а последний был

прочитан еще на той неделе и уже отправлен во время субботней генеральной уборки горничной Матреной на родную полку в библиотеку.

Ах, какие безумные страсти, какая роковая любовь, какие бездны отчаяния и Пиренеи – или эмпиреи?.. счастья открывались перед читателем! Над их описанием они с Матреной все вечера напролет обливались слезами!.. Чего ведь только на свете не бывает!.. Вот, и вправду говорят, что интересно там, где нас нет…

Какой бы роман лучше взять перечитать?

Вот этот? Или этот? Или тот?

Ах, нет – как я могла забыть! – вот он, их любимый, написанный благородной синьорой Лючиндой Карамелли «Роковой поцелуй» – на верхней полке. Они прочитали его самым первым, но такие страсти, такие переживания забыть невозможно.

Такую душераздирающую историю несчастной любви не грех и еще раз перечесть. Ох,

и навидалась, видно, в своей жизни синьора Лючинда!.. Шесть романов только у них на полке, а сколько еще не прочитанных?.. А выбрать время среди головокружительных балов, охот, похищений, побегов с пиратами, украшения новых дворцов и замков, подаренных ей влюбленными королями, сесть, сосредоточиться и записать такое, чтоб это еще и весь белый свет прочел… Мужественная все-таки женщина, эта синьора.

Елена покрутила головой, откашливаясь и нетерпеливо указывая пальчиком на стремянку, но в библиотеке весьма некстати кроме нее никого не оказалось. И тогда царица, решив не дожидаться прихода с ужина Матрены, махнула рукой на тяжелую лестницу, приставленную кем-то как назло к самому дальнему шкафу, взяла колченогую скрипучую табуретку у окна, поднесла ее к своему стеллажу и, держась

одной рукой за стойку, осторожно поднялась на нее. Вот она, только руку протя…

Вдруг внутри у табуретки что-то противно скрипнуло, хрустнуло и треснуло, ножка ее предательски подломилась, царица ахнула, покачнулась, ухватилась было свободной рукой за полку, но, не удержавшись, на перекошенной, как карга – ревматизмом, табуретине, сделанной еще, видно, при прадеде прабабки ее мужа, заскользила и повалилась на пол.

Сверху ее закрыл книжный обвал.

 

* * *

Чернослов прислушался под дверью: ужин шел своим чередом – звенели кубки, ножи и вилки, ровным гулом доносились голоса, перекрывая переливы гуслей.

Лейтенант Ништяк его Черной Сотни, как придумали они называться, вопросительно глянул на него, но колдун, торжествующе усмехнувшись, покачал головой.

Грубая сила, лобовая атака…

Фи.

Ему пришло в голову кое-что получше.

Чернослов был любителем театральных эффектов. Причем провинциальный ли это был театр, существующий исключительно молитвами актеров, или столичный баловень меценатов – безразлично. Чем эффектнее, чем театральнее – тем лучше.

Ну, какое впечатление могут произвести ворвавшиеся в сердце – или желудок? – замка посреди мирной трапезы солдаты в чужих доспехах?

Максимум – пара подавившихся, да и то не насмерть.

А какое впечатление произведет вот это?

И Чернослов, самодовольно ухмыльнувшись в жиденькую, как суп бедняка, бороденку, щелкнул пальцами, и обе створки дверей, со скрежетом и визгом выдрав десятисантиметровые кованые гвозди петель из косяков, грохнули об пол.

Еще щелчок – и центральная люстра обрушилась с потолка на стол, давя и калеча гостей и хозяев…

Если бы была.

Заклинание колдуна, направленное на моментальный разрыв цепи предполагаемой люстры, не найдя назначенной цели, закрутилось радужным колесом, засвиристело, пробило дыру в самой серединке расписанного под гжель потолка, и, ухая и рассыпая розовые и желтые искры, ушло в ночное небо.

Огоньки сотен свечей в зеркальных подсвечниках на стенах на мгновение нервно заколебались и снова выпрямились как стойкие солдатики.

Два человека за столом натужно закашлялись.

Кто-то одиноко захлопал в ладони и выкрикнул: «Браво!..»

Через секунду его поддержали другие.

– Бис!..

– Бис!..

– Молодца, старикан!

– А кролика теперича из шапки достань, ловкач!..

– Не, пусть с веревками теперь хвокус покажет!..

– Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?.. – натужно закричала в ухо соседке старуха в жемчугах и синей парче.

– Хвокус, говорят, бабушка, с веревками надо показать!

– Ащь?..

– Хвокус!!!.. С веревками!!!..

– Какие такие веревки!!! Кролика давай доставай!!!

И под ноги колдуну полетела пригоршня медяков.

– А я говорю – с веревками! – и еще одна пригоршня мелочи, пущенная мощной рукой,

осыпала его с ног до головы, оставив попутно на лице несколько маленьких круглых синячков с трехглавым орлом.

– Да кому твои узлы-веревки интересны, боярин Никодим!

– А твои кролики, боярин Порфирий? Не наелся ты, что ли?

– Чего они говорят, Ларишка, ащь?..

– Хвокус!!! Какой!!! Показать!!!

– Пушть лучше ш платками, ш платками чего-нибудь ижображит!.. – посоветовала старуха.

– С кроликами!

– Нет, с веревками!

– Лучше ш платками, ш платками, милок!..

– А кто вообще хвокусника пригласил на ужин? – перекрывая разрастающуюся ссору, раздался возмущенный голос царицы. – Что у нас тут – праздник какой?

– И верно, – сбавил тон сторонник веревок. – Чего это вы тут… Тут такое горе, беда практически, а вы как дети бестолковые… Что вам тут – праздник?

– И потолок зачем-то испоганил… – недовольно пробурчал второй спорщик.

– Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?

– Несчастье, говорят!!! Гнать надо хвокусника!!!

– А-а… Это-то да… Это надо… Ладно, пошмотрели – и будет, – прошамкала смущенно любительница платков. – Штупай шебе, мил человек. Попожже приходи. Жавтра.

– А двери на место поставь, ловкач, – почти сердито указал царь.

– А то на кухне не накормят, пока двери назад не вернешь, я распоряжусь. Ну, не

стой же на месте как болванчик. Наведи порядок и ступай, кому говорят, – махнула на самозваного фокусника как на муху рукой Ефросинья.

Чернослов стоял перед столами, там, где обычно выступали во время пиров скоморохи и престидижитаторы, и от растерянности не находил нужных волшебных слов.

Уж на ТАКОЙ эффект он точно не рассчитывал.

С паническим гневом сообразил он, наконец, что теряет инициативу, и снова взмахнул рукой, яростно бормоча под нос отрывистые неразборчивые фразы – то ли заклинания, то ли ругательства.

За подсвечниками со звонким хрустом полопались зеркала, срезая и гася толстые белые свечи, и сразу стало темнее и страшнее.

– Я пришел… – грозно начал было он, но голос его утонул в раскатистом реве:

– Каков нахал, а! Пришел он тут! Воевода, Букаха, ты чего сидишь, смотришь? Выволоки-ка подлеца, да всыпь ему на конюшне, как ты умеешь!

– А вот я ему! – из-за стола, сурово насупив брови и поджав губы, начал подниматься военный, некрасивый, но здоровенный. – Пусть на себя теперь пеняет, скоморох! Ох, полетят сейчас клочки по закоулочкам! Ух, как я зол!..

– Вот-вот, покажи ему!

– Ишь, приперся!

– Хвокусник, тудыть твою за парапет!

– Попрошу в приличном обществе не лаяться, граф Рассобачинский!..

– Собака лается!..

Кажется, где-то кто-то говорил что-то про какую-то инициативу?..

– Вы не поняли! – протестующее протянул чародей руки к аудитории. – Меня зовут Чернослов…

– Да хоть Чернослив!..

– Покажи ему, покажи!..

– Хвокусник, раскуси тебя кобыла!

– Я же попросил в приличном обществе…

– Сам собака!..

– Ух, как я зол!..

– МЕНЯ ЗОВУТ ЧЕРНОСЛОВ УЖАСНЫЙ И Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВАМ ВСЕМ ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!

– Ларишка, Ларишка, чего он говорит, ащь?

– Приглашает нас!!! На речку!!! На пикник!!!

– А-а, на речку… На речке я давно не была. Ш лета ужо поди. Во школько выежжаем? Не прошпать бы, Ларишка! Шпроши, Ларишка, шпроши!..

В коридоре, перекрывая гогот лейтенанта, мерзко хихикали солдаты.

– МОЛЧАТЬ!!! – взревел отчаянно колдун, стиснув кулаки и подняв к продырявленному потолку выпученные глаза. – Идиоты!!! Неужели не понятно!!! Это переворот!!!

– Я тебе дам – переворот… Я тебе сейчас покажу – переворот… Ух, как я…

Воевода Букаха вылез, наконец, из-за стола, обогнул его и, недобро покачивая

головой, вышел на финишную прямую, ведущую к виновному в нарушении спокойствия и пищеварения честных людей.

Чернослов взглянул на него почти нежно: «Вот тебя-то мне и нужно…»

И, не произнося больше ни слова, ткнул кулаком в направлении настроенного на легкую победу воеводы и выкрикнул страшное слово.

Воздух перед ним лопнул, грохнул, взорвался каплями раскаленного свинца, и сбитый с ног ошеломленный, обожженный Букаха толстым гузном хлопнулся об пол и опрокинулся на спину, дрыгнув ногами.

– Убиваю-у-у-у-ут!!!.. – хрипло затянул было он, но, перехватив взгляд колдуна, тут же захлопнул рот и на всякий случай зажал его руками.

– Я!!! Не позволю!!! Издеваться!!! Над собой!!! – свирепо выкрикивал Чернослов, и с каждым словом со скамьи, сбитый ударом невидимого кулака, падал на пол или

на стол кто-то из гостей. – Когда!!! Я!!! Говорю!!! Все!!! Должны!!! Молчать!!!..

– Стража! Стража! Ко мне! – привстал с места и тут же на всякий случай пригнулся царь Симеон. – Стража!!!..

– Ори, ори, – осклабился колдун. – Я с ними уже повстречался, и теперь они мне служат, а не тебе. А ты тут больше никто, старый дурак.

Моментально рассмотрев и тут же отбросив вариант ответа «сам дурак», Симеон гордо выпрямился и поправил съехавшую в переполохе набекрень корону.

– Я царь!!!..

– Был царь, да весь вышел.

Чернослов ткнул в его сторону пальцем, прошипел несколько слов, и головной убор

лукоморских монархов приподнялся с головы Симеона сантиметров на десять, повисел несколько секунд в воздухе, словно оглядываясь, и быстро поплыл прямо в раскрытую ладонь колдуна.

– Эй, эй, постой, ты куда?!.. – кинулся было за ней царь, но непреодолимой преградой лег на его пути необъятный боярин Никодим, все еще барахтающийся, запутавшись в полах двух шуб, на полу.

– Царь теперь я, – демонстративно-медленно опустил Чернослов золотой венец на свою желтую лысину и презрительно вскинул голову. – А ты – плесень тюремная.

– Да я тебя!!!..

– Симеонушка, Симеонушка, не надо!..

– Отпусти, женщина!..

– Не пущу!!!..

И тут то ли по непонятному сигналу, то ли просто соскучившись стоять просто так

в коридоре, когда тут, в зале шло без них такое веселье, его солдаты ворвались и встали за спиной у колдуна угрюмой ощетинившейся железом стеной.

– Осмотритесь по сторонам, – злобно-издевательски обвел рукой стены зала

Чернослов, обращаясь к жмущимся в ужасе и отчаянии к царю – единственному центру сопротивления – боярам. – Это все вы видите в последний раз. Я брошу вас в

казематы, подземелья, тюрьму или что тут есть у вас для гноения непокорных, и вы сдохнете там, если я не решу казнить вас до того. Кстати, – пришла ему в голову

неожиданная мысль. – Кто-нибудь знает, где у вас тут тюрьма? Желательно в уютном мокром холодном подземелье, полном крыс, плесени, гнили и мокриц?

В толпе охнули сразу несколько женщин.

– Я знаю! – забыв даже стонать, вскочил с пола Букаха. – Я покажу! Я давно говорил, что государству нужна железная рука! Что попало делается! Хватит!

Развели тут… вертеп!..1 Вот таким должен быть истинный правитель Лукоморья! Не подумайте, что я подхалимничаю! Ненавижу подхалимов! Я ведь человек военный, простой – что думаю, то и говорю!

-начало сноски-

1 – Если бы Букаха знал такие слова, как «демократия», «либерализм» или хотя бы «конституционная монархия», он бы их, не задумываясь, использовал.

-конец сноски-

– Вот за это я военных и люблю, – ядовито ухмыльнулся в бороденку колдун и бросил командиру своего отряда:

– Тебе, Ништяк, кажется, денщика было надо? Вот, дарю. А остальных – в каталажку. Кончилось их время. Веди… как тебя? Козява?

– Букаха, – угодливо подсказал свежепожалованный денщик. – Но если вашему

величеству угодно звать меня Козявой… Ха-ха… Очень остроумно… Я не против… Козява… Мне даже нравится… Большого ума человек… Государственного…

– Ты не против? – высоко подняв тонкие седые брови, расхохотался Чернослов. – Он не против! Ну, вот и хорошо, Козявка. Веди, да не споткнись. А то… как это ты тогда сказал? «Полетят клочки по закоулочкам?»

– Не извольте сомневаться, ваше величество – Бу… Козявка свое дело твердо знает. С младых ногтей в армии. Тут без дисциплины никуда. Без дисциплины в армии бардак. Я приказы выполнять…

– Заткнись, – поморщился Чернослов, щелкнул перед его лицом пальцами, пробормотал три непонятных слова, и Букахин рот мигом захлопнулся, как дверь на пружине, успев, тем не менее, прикусить язык.

– Болтаешь ты слишком много. Для денщика. Лейтенант ведь может и решить, что такой денщик ему не нужен, и отправить тебя к этим… в казематы…

Букаха в немом ужасе затряс головой, завращал глазами, замахал руками…

– Отныне ты будешь нем, как рыба. Пока я не передумаю. Понял? – холодно отмеряя

слова как капли яда, покривил губы в брезгливой улыбке Чернослов. – А теперь иди отсюда.

Тем временем, солдаты пинками, тычками или просто волоком вытащили из-за разгромленного стола бывшее руководство страны, согнали в тесную кучу и, предводительствуемые трясущимся не то от страха, не то от радости, что все пока обошлось для него так удачно, Букахой, погнали всех по коридору к выходу.

Но тут Чернослову пришла в голову еще одна забавная мысль.

– Стоять! – приказал он, и толпа пленников, налетев на бронированную стену солдат, в испуге остановилась.

– Я думаю, не будем откладывать тело в долгий ящик, – осторожно, как будто в предвкушении чего-то долгожданного и радостного, потер Чернослов костлявые желтые руки и обвел цепким взглядом толпу лукоморской знати. – Ты, – он ткнул пальцем в царицу, – Ты – Ефросинья.

– Попрошу мне не тыкать, – гордо вскинула та голову.

– Ты – Симеон, – не обращая внимания на ее тираду, указал он на царя.

– Я не боюсь тебя, злодей!

Колдун удовлетворенно кивнул.

– Очень хорошо. А ты, – он кивнул на краснощекую девушку лет семнадцати, испуганно жавшуюся к Ефросинье, – Серафима.

– С-сераф-фима, – не сводя глаз с колдуна, как кролик с удава, кивнула та.

– От меня не скроешься, – удовлетворенно кивнул он. – Вы трое будете содержаться отдельно. В башне. Потому что вас ждет особая участь.

– Серафимушка!.. Доченька моя!.. Пустите ее!.. – рванулась Конева-Тыгыдычная к девушке, но стража отшвырнула ее.

– Старается защитить чужую девчонку… – деревянно улыбнулся колдун. – Как благородно… Как мило… Гоните их дальше, чего встали! Крысы в подвале проголодались! А этих троих – в самую высокую башню дворца! И глаз с них не спускать!

Убедившись, что коридор опустел, и лишь тройка зверского вида солдат осталась стоять у дверей на часах, Чернослов решил, что пришла пора перейти к третьей части своего плана.

Из глубин своего серо-зеленого балахона он бережно извлек заморскую выдумку в виде книжицы, отнятую им по дороге в Лукоморье у какого-то купца. Была она обтянута лакированной крокодильей кожей, с золотыми уголками и таким же золотым обрезом. Все страницы книжицы были чистыми, белее снега, лишь разлинованы

простым карандашом на колонки, подписанные емкими заголовками: «Что сделать», «Когда сделать», «Зачем сделать», «Можно ли не делать», «Именины» и «Адрес голубиной

почты». В верхней части каждой страницы золотыми буквами витиеватым шрифтом было начертано изречение дня. Сегодняшнее гласило: «Лучше записать и не забыть, чем

не записать и забыть». К книжице прилагалось покрытое позолотой перо, золотая же чернильница-непроливайка и миниатюрное, но увесистое пресс-папье, естественно, тоже из золота.

Называлась такая штучка непонятно, но солидно: устроитель.

Сейчас первые страницы этого устроителя были исписаны красивым ровным почерком колдуна (вот прослезился бы его школьный учитель чистописания, убивший на исправление скачущих каракулей своего ученика большую часть своей жизни и нервных клеток).

Чернослов с почти осязаемым удовольствием открепил от корешка золотое перо, отвинтил колпачок непроливайки, аккуратно обмакнул острие в чернила, полученные из вымирающего вида океанской каракатицы, как гласила надпись на сосуде, и ровной линией зачеркнул верхнюю строку: «2 октября. 18:00. Развязать кровавый террор».

На очереди было: «2 октября. 18:30. Обеспечить верность дворцовой прислуги».

– Эй, Надысь, – повернулся он к одному из оставшихся солдат. – Кольца у тебя?

– Так точно! – указал тот на черный мешок в углу.

– Будь готов.

– Всегда готов!..

Как все было просто… Хорошо, что он не послушал царя Костея и не взял с собой

тысячу, как тот настаивал. Сотня хорошо обученных солдат и полмешка золота – всё, что потребовалось, чтобы пройти насквозь и подчинить эту непонятную, нелепую страну. Меньше затрат, меньше сил – больше чести. Царь обещал учесть его искусство и изобретательность при раздаче завоеванных провинций. Надо будет придумать, что ему выбрать – Шантонь и Лотранию, или Сулейманию. А, может, Вамаяси?..

Ладно, приятные планы оставим на потом. Сейчас надо еще немного поработать.

Не удержавшись от искушения, он еще раз обмакнул кончик пера в чернила и, едва дыша от усердия, помогая себе языком, вычеркнул и вторую строчку в устроителе.

Ведь обеспечить верность – раз плюнуть. Все равно, что уже сделано. А как приятно смотреть и оставлять пометки на белой рисовой бумаге!..

Тщательно промокнув черную линию пресс-папье, он убрал весь роскошный комплект обратно и вернулся в окружающую его действительность.

Верность, верность… Никуда от тебя не денешься…

Из обломков мебели он развел на каменном полу костер. Из заплечного мешка достал с десяток полотняных мешочков с порошками и травами, затем – небольшой закопченный котелок. Не без труда отыскав в груде павшей посуды все еще целый и

вертикальный кувшин с водой, колдун наполнил из него котелок и, дождавшись, пока вода закипит, сел перед ним, скрестив ноги по-сулеймански и стал по очереди высыпать в нее содержимое мешочков, читая нараспев монотонное заклинание.

Когда фиолетовые опилки, покрытые желтой плесенью из последнего мешочка оказались в кипятке, из котелка шершавыми клубами повалил серовато-белесый пар, и в нос ударил запах гнили и сырости.

– Готово, – самодовольно ухмыльнулся узурпатор, кряхтя, поднялся на ноги и стал размахивать руками, выгоняя послушные мерзкие испарения в коридор, потом в разбитые окна, не прекращая читать заклятье.

Прошло две минуты, три, пять, десять – а мутные клубы продолжали валить из котелка, который по всем законам физики должен был уже давно выкипеть и

расплавиться. Казалось, они заполнили собой весь зал, коридор, комнаты, комнатки и просто чуланы и продолжали выливаться по лестницам в подвалы и во двор, заполоняя погреба, конюшни, амбары, кухню, сараи и даже собачьи будки. Через двадцать минут во всем дворце не осталось и клочка чистого, не отравленного зловонием воздуха, и тогда миазмы на мгновение остановились, повисли, а затем развернулись и заструились обратно туда, откуда вышли, сделав свое дело.

С собой они приносили всех обитателей дворца, не посаженных еще под замок и не зачарованных колдуном по прибытию.

Один за другим, бледные, с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками, тыча в спины и наступая на ноги себе подобным и тихо подвывая загробным голосом в ритм своих шагов, в зале пиров стали появляться слуги.

Магический, никак не догоравший костерок на полу нашел свою смерть под ногами ничего не ощущающих и не понимающих людей.

Был растоптан и раздавлен никак не ожидавший такого вот конца котелок.

Оставшиеся на посту солдаты были притиснуты к стенке и могли сопротивляться не более, чем черепахи под катком.

Чернослов залез на стул, потом на стол, с него – на подоконник, и уже перебирал уме два варианта – перепрыгнуть ему на головы вошедших, или сразу выскочить в окно, а горничные, кухарки, конюхи, шорники, кузнецы, плотники, садовники, лудильщики, бондари и прочий рабочий люд дворца все прибывал и прибывал…

Наконец, когда колдуну стало казаться, что он переборщил с дозировкой

ингредиентов, и теперь в крошечном зале пиров царского дворца пытается собраться вся столица Лукоморья, толпа перестала расти, остановилась и стала меланхолично раскачиваться в такт одним им слышимой музыке.

– Все ли собрались? – подпрыгивая и пытаясь разглядеть, где кончается толпа, выкрикнул Чернослов.

Толпа перестала раскачиваться и насторожилась. Неподвижные лица открыли пустые глаза и повернулись в его сторону.

– Все, – удовлетворенно кивнул он. – А теперь слушайте меня и запоминайте…

 

* * *

Елена Прекрасная тихонько застонала, пошевелилась, открыла глаза, и первое, что она увидела перед собой – чьи-то огромные круглые выпуклые очи, неотрывно следящие за ее пробуждением.

 

– ОЙ!!!

– Тс-с-с-с!!!

В поле ее испуганного зрения появился маленький морщинистый палец и обнаружились бледные губы за ним.

– Тс-с-с-с!!! – повторили губы для вящей убедительности, а громадные глаза два раза моргнули. – Быстрее вставай, время не ждет!

– ВставайТЕ, ты имел в виду, – строго предположила Елена. – Кто бы ты ни был, ты разговариваешь с царицей Лукоморья.

Она быстро села, тут же вызвав вокруг себя книгопад средних размеров, и подозрительно оглядела стоящего рядом с ней человечка.

На то, что это был именно человечек, прозрачно намекал его рост – едва ли полметра с беретом. Огромные глаза при ближайшем рассмотрении оказались вполне нормальными голубыми глазами за самыми толстыми стеклами самых большущих из когда-либо ей виденных очков. Светлые спутанные волнистые волосы спускались ему до самых плеч и странно контрастировали с черными завитыми усами и бородкой клинышком.

– Нет, ты ошибаешься, царица, – покачал головой человечек. – Я имел в виду, что ты должна быстрее встать и следовать за мной без разговоров. Заклинаю тебя – последуй моему совету как можно скорее!

– Следовать куда? – оставила на время уроки придворного этикета царица. – Почему я вообще должна куда-то за тобой следовать? Кто ты? Я сейчас позову Матрену, слуг…

– Позвать ты их, безусловно, сможешь, – сухо кивнул головой человек, – но они не

явятся на твой зов. Глас вопиющего в пустыне привлечет больше внимания, чем твой призыв.

– Почему? Что случилось? – видя, как смертельно серьезен незнакомец, Елене стало не по себе.

– Вставай же, царица Елена, и иди за мной, пока не поздно, – угрюмо нахмурившись, человечек протянул ей руку.

– Я, между прочим, нахожусь в своем собственном дворце, если не ошибаюсь, и я никуда не собираюсь…

– Увы и ах, но ты ошибаешься, царица Елена. Дворец уже не твой. Его захватил злой колдун, и он убьет тебя, если найдет, или продаст в рабство. Я же хочу

помочь тебе – спрятать тебя от этого негодяя и его жестоких солдат, способных на любое зверство. Пойдем скорей же, царица, пока они не обнаружили тебя, –

торжественным тоном чтеца-декламатора со стажем проговорил человечек и выжидающе взглянул на Елену.

– Колдун? Солдаты? Захватили дворец? Это… шутка?..

– Никогда не думал, что на самом деле это все так сложно, – воздев очи горе, пробормотал человечек, помолчал, и вслух задал себе вопрос: – А, может, это потому, что я не представился?

– Да, хорошая мысль, ты все-таки кто? – опираясь на руины табуретки, Елена, наконец, встала.

– Меня зовут Дионисий. И я – библиотечный.

– Библиотечный кто? – непонимающе нахмурилась царица.

– Библиотечный библиотечный. Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я

– библиотечный.

– Да?!.. – изумилась Елена. – Я никогда не слышала, что бывают…

– Царица, ты должна поторопиться, время утекает, как вода сквозь пальцы! Чу!.. Я слышу шаги в коридоре!.. Это идут наши недруги!

– Шаги?.. Недруги?.. – заметалась Елена по рассыпавшимся книгам под неодобрительным взглядом библиотечного. – Ты это серьезно? Так это правда? О, Боже!.. Что мне делать!.. Где ты хотел укрыть меня, Дионисий?

– В своем скромном обиталище, – усилием воли Дионисий заставил себя не смотреть на попираемые царицыными туфельками книги и театральным жестом указал на самый большой и старый книжный шкаф, прямо перед ними, – приюте спокойствия и тишины, далеком от суеты и злобы окружающего мира.

 

– В ШКАФУ???!!!

– Держи мою руку, царица.

Елена, изрядная часть мозга которой молчаливо удивлялась тому, какой чуднОй сон ей снится, без дальнейших пререканий, удивив Дионисий, крепко взялась за его

сухонькую ручку. Тот поспешно открыл дверку шкафа, сделал решительный шаг вперед, невзирая на плотные ряды золоченых корешков перед собой и с неожиданной для такого маленького существа силой потянул за собой Елену.

Не успев ни охнуть, ни ойкнуть, она оказалась в миниатюрной прихожей, которую – она могла поклясться – ни одному столяру в жизни не пришло бы в голову устраивать в шкафу – с вешалками для шляп, верхней одежды и подставками для обуви и слегка мутноватым зеркалом в чугунной витой раме. Стены, мебель и даже шторы на невидимых окнах и коврики на полу были устроены из брошюр, книг, томов и фолиантов самого разного размера.

Или раскрашены под самые различные виды печатной продукции, присмотревшись подумала Елена.

– Вытирай ноги, – предупредил чистоплотный библиотечный и подал личный пример, быстро пошоркав крошечными сапожками по веселенькой разноцветной дерюжке, полустертые буквы на которой складывались в слова, предлагающие то ли что-то купить, то ли куда-то сходить. – Прошу быть дорогой гостьей в моем холостяцком жилище. Это – гостиная. Направо – моя комната. Налево – ваши покои. Здесь ты в безопасности, прекрасная Елена, и я – к твоим услугам.

 

* * *

Солдаты вывели троих, предназначенных для особой участи, людей во двор, остановились и закрутили головами по сторонам.

Башня была справа, у самых ворот. Высокая, каменная, с бойницами и решетками, как специально построенная для такой оказии.

Но слева, и тоже и ворот, была еще одна. Такая же каменная, и ничуть не ниже.

А чуть впереди – еще.

И еще.

И еще за ней целых две.

А почти не видная из-за сумерек левее от них возвышалась еще одна – по высоте, поди, тем фору даст, хоть и деревянная.

Или не даст?..

А за ней – снова башня, но из чего построена и какой высоты – уже не различить…

Ишь, какой умный, как у него все легко и просто: «заточить их в самую высокую башню»! А они что, должны с линейкой по ним теперь лазить? Какая из них – самая высокая? Эта? Эта? Или та? Или тут у них еще есть, в темноте скрывшиеся, еще повыше? А ведь поди-ка, не выполни приказ – первым сам лично шкуру спустит!

Что тут бедному солдату делать?..

И тут капралу – самому сообразительному из всего отряда – пришла в голову здравая мысль.

– Эй ты, царь, – ткнул он древком пики старика в спину. – Какая тут у вас башня выше всех?

– Башня-то? – переспросил Симеон, выгадывая время.

– Да, башня, что же еще, тупая твоя башка!

– Башня… вон та самая высокая. Деревянная.

– Деревянная? Хм-м… А не врешь?

– Не веришь – измерь, – презрительно пресек все сомнения царь.

Капрал фыркнул себе под нос: «Еще один умник нашелся…»

А вслух продолжил допрос:

– А в самой верхней комнате у вас что раньше было?

– Почему – «было»? – не понял царь.

– Потому что теперь будет тюрьма, – заржал капрал.

– Склад там, – сурово сообщила Ефросинья.

– Чего склад?

– Мягкой рухляди.

– А-а, рухляди… Тогда вам там самое и место!

Царица благоразумно не стала вдаваться в экскурс по страноведению и разъяснять, что под мягкой рухлядью в Лукоморье подразумевают меха, и лишь гордо фыркнула.

– А решетки там на окнах есть?

– Решеток нет.

– Ну, дикари… – покрутил у виска грязным пальцем капрал. – Какой же это склад без решеток! Не удивляюсь, что у вас там одна рухлядь осталась!.. Какой высоты, говоришь, ваша эта башня?

– Тридцать метров, – холодно процедил царь.

– Хм-м… Тридцать метров… Тридцать метров – это хорошо… С тридцати метров и без решеток не убежишь… Ладно, кончай болтать, пошли на склад!

 

* * *

Вечером, перед закатом, как всегда, собрался на дворцовой площади перед помостом, чтобы послушать известия и прогноз погоды на день грядущий. Но вместо глашатая со свитком и его ассистента со стаканом прозрачной жидкости, не исключено, что воды, на деревянный скрипучий настил вышел в полном составе государственный академический оркестр – все сто тридцать восемь ложкарей, рожечников, балалаечников, трещоточников, гармонистов и заслуженный гусляр-виртуоз, да еще девки-плясуньи в черных и белых сарафанах со своим хахалем в красной поддевке, по-иноземному, солистом.

Музыканты степенно расселись по принесенным ими же многоэтажным скамьям чуть сзади и долго и тщательно настраивали инструменты.

После того, как стих последний перестук, перезвон и перегуд, плясуны вышли вперед, и седовласый слепой гусляр гулким басом объявил со своей банкетки:

– Музыка народная. Слов нет. Хоровод «Лебединое озеро».

 

* * *

В домике хозяина библиотеки было тепло, но Елена зябко куталась в толстый зеленый плед и пила нервными глотками обжигающий чай с мятой. Ее била – не сильно, но методично – нервная дрожь.

– Так что происходит во дворце, Дионисий? – начала она допрос библиотечного, только что вернувшегося из разведки.

– Все в порядке, царица, как никогда. Все идет хорошо и гладко, чинно и благопристойно, нет ни малейшего повода для беспокойства, – скосив глаза на дно своей чашки, неумело попытался соврать библиотечный. – Ничего особенного. Не думай про это. Самое главное, что тебе нельзя сейчас волноваться.

– Если я не буду знать, что там происходит, я буду волноваться еще больше, а потом пойду и разузнаю все сама, – строго пригрозила Елена, зная, что у нее ни за что в жизни не хватит духу выйти за пределы безопасного шкафа Дионисия, пока колдун находится в пределах территории Лукоморья.

Но Дионисий этого не знал.

Он потупился, поерзал на своей табуретке, как будто на нее кто-то подложил коврик не из лоскутков, а из ёжиков, вздохнул глубоко и признался:

– На самом деле дела наши плохи, царица. Плохи, как никогда. Может, конечно, бывает и хуже, но прямо сейчас я не могу придумать, каким образом. Чернослов со своими солдатами захватил дворец и весь город…

– Но как такая большая армия могла незаметно пройти через все Лукоморье и войти в столицу?!.. – вскинула в отчаянии ладони к небу царица.

– Армия у него была небольшая, – нахмурился Дионисий. – Даже, я бы сказал, маленькая. Или, точнее, у него вообще не было армии. Всего отряд в сто человек.

– Ты хочешь сказать, что отважные воины Лукоморья разбежались перед этой мерзкой крошечной сотней как мыши при виде кота?! – возмутилась Елена.

– Нет, что ты, царица, я вовсе не это хотел сказать! – протестующее вскинул ладошки Дионисий. – Как ты вообще могла подумать что-то такое о войске нашей великой, могучей страны! Сверхдержавы, мне даже приходит на ум слово…

– Извини… – с некоторым облегчением слабо улыбнулась Елена, но испуг не покинул ее глаз ни на мгновение. – Я совсем не это имела виду…

– Я просто хотел сказать тебе, что это отродье геенны огненной накинуло свои

отвратительные чары на всю прислугу и всех дружинников. Наверное, именно поэтому никто не оказал ему ни малейшего сопротивления, как подобало бы воинам славного Лукоморья. И теперь они ходят кругом с пустыми мертвыми глазами, как заводные куклы, и все делают только по приказу его самого или его солдат. Они запугали весь город. Солдаты в черном наводят ужас даже на заколдованных людей, я уже не говорю о пока свободных от его злых чар. Зачарованные дружинники под командованием его вояк забрали всех молодых мужчин Лукоморска на работы в рудники…

– Но рядом с Лукоморском нет рудников! Насколько я понимаю, рудники должны быть

в горах, а ближайшие холмы, называемые местными почему-то Кудыкиными горами, где помидорные плантации, находятся в тринадцати километрах отсюда!

– Нет, это захватчики называют это место рудниками. Но подневольные работники копают чуть ли не у ворот города. И я бы, скорее, поименовал этот вид земляных работ «карьером».

– Карьером? – недоуменно нахмурившись, переспросила Елена. – И что они у ворот Лукоморска могут добывать?

– Думаю, в данной ситуации вопрос не в добыче чего-либо, а в том, чтобы согнать

в одно место и посадить под охрану всех, кто мог бы оказать ему сопротивление. И, заодно, запугать всех остальных. И они этого достигли, истинный свет, они этого добились!.. В городе бичи и топоры орудуют во всю: не нужно быть преступником или бунтовщиком – достаточно просто не понравиться одному из Черной Сотни, как его солдаты называют себя. Или тем подлецам и предателям, кто к ним присоединился из лукоморцев. Палачи настолько заняты, что им приходится брать работу на дом!..

– О, боги!.. Не может быть… Не может быть… Этого просто не может быть… А царь с царицей? Ты про них ничего не сказал! Что с ними? Они спаслись? – встрепенулась с надеждой Елена.

– О, нет… Приготовься к худым вестям, Елена Прекрасная.

– Еще более… худым?.. – обреченно переспросила она.

Дионисий честно задумался над вопросом и, в конце концов, вынужден был признать:

– Пока нет. Но, боюсь, это вопрос самого ближайшего времени, которое даже не бежит – летит испуганной ланью.

– Хорошо, я готова, – кивнула она. – Рассказывай.

– Царя Симеона, царицу Ефросинью и еще одну юную боярышню – не сумел разузнать ее имени – заточили в самую высокую башню дворца. А остальных бояр со детьми их и с женами – тех, кто присутствовал вчера вечером на той злополучной трапезе – бросили в подземелье.

– Как?!.. За что?!.. Зачем?!.. – отчаянно всплеснула руками Елена.

– Да, царица… В самое глубокое и мокрое подземелье, которое только смогли найти… И предчувствия у меня самые ужасные. Видишь, я не зря не хотел тебе рассказывать печальные новости дня, – подавлено развел он руками. – Остается одна надежда – что вернется твой муж или его брат с дружиной, а лучше будет, если воротятся оба, и скорее, и дадут бой этому исчадию зла.

– Но они ничего не знают! У них война! Они вернутся не скоро! А к тому времени,

когда они все же возвратятся, Чернослов сможет заколдовать себе в подчинение уже всё Лукоморье и пойдет дальше! Их надо предупредить!.. Поторопить!..

– Да, это, нет ни малейшего сомнения, золотая идея, царица. Но как это сделать?..

Взгляд Елены быстро остановился на хозяине библиотеки.

– Нет, только не я! Я не могу! Я не могу покинуть пределы моих владений! Я всего лишь маленький слабый библиотечный!.. Я связан со своей библиотекой, как банный со своей баней! Как рыба со своей рекой! Как собака со своей будкой!.. Библиотечный физически не может существовать без своей библиотеки, без своих книг!..

– Но что тогда делать, Дионисий? Что?!.. – Елена уронила голову на руки и замерла.

– Ждать… Надеяться… Верить…

– Сидя здесь, в четырех стенах? – вскинулась она. – Чего ждать, Дионисий? На что надеяться? Верить – во что?! Что вот-вот распахнется дверь, и войдет отважный воин в сияющих доспехах и с волшебным мечом, который победит колдуна, разгонит его Черную Сотню и освободит нас всех?!

– Н-н-д-да. Именно так…

Библиотечный не успел договорить, потому что дверь распахнулась.

Но не их уютного убежища – а дверь библиотеки. Но так как одна стена жилища Дионисия была с его стороны прозрачная, чтобы он мог в любое время, не покидая своей квартирки, видеть, слышать и обонять1, что делается в его вотчине, то внезапно ожившая и шарахнувшаяся от входящего дверь заставила хозяина прикусить язык, а и без того нервную и расстроенную Елену – подскочить на своем стульчике и пролить чай на стол.

Из коридора потянул сквозняк, тревожно отдающий дымком и легким ароматом анисовой настойки

А вслед за запахами, тяжело и неспешно ступая, в библиотеку вошел истопник

Граненыч. Его неподвижные глаза глядели прямо перед собой. На плече висела щетка на цепочке для прочистки вьюшек, в руках безвольно болталась большая тяжелая сумка – наверное, с какими-нибудь инструментами.

– Что ему здесь надо? – тревожно прошептала царица.

– Не знаю, – обеспокоенный Дионисий соскочил с табуреточки, на цыпочках подошел к самой двери и остановился на дерюжке в прихожей. – Может, ему приказали тут что-нибудь сделать? Взять? Почистить? Печи ведь здесь нет!..

Скованными деревянными движениями, в несколько приемов, Митроха развернулся к двери и медленно прикрыл ее.

Он осторожно и постепенно, как плохо смазанный механизм, повернул голову направо, налево, убедился, что кроме него здесь никого нет, и…

На первый взгляд, ничего не изменилось, но незаметно произошло чудо.

Глаза его из мертвых превратились в осоловелые, а неестественные движения дерева, которое учат ходить, стали разболтанными, раскоординированными движениями человека, который выпил на одну рюмку анисовой настойки больше, чем следовало.

Или чарку.

А, может, бокал.

Хотя, не исключено, что и стакан.

Не удерживаясь более от естественного в его положении пошатывания, Граненыч шумно вздохнул, как будто только что избегнул страшной опасности, и торопливо, зигзагами, как водный мотоцикл под обстрелом, направился к дальним стеллажам.

Елену от его вздоха замутило.

– Что с тобой, царица? – быстро обернулся Дионисий. – Тебе нехорошо?

– Ф-фу… – попятилась та в направлении своей комнатки, размахивая ладонью под

сморщившимся непроизвольно носом. – Напился-то!.. Напился!.. Вот, правду говорят

– горбатого могила исправит. Сейчас, при новом-то хозяине, что угодно, видно, можно делать. Никто слова не скажет на его пьянство на рабочем месте. Какая

досада, что я не успела приказать его рассчитать вчера!.. Меня сейчас стошнит!..

И тонкая фанерная дверь поспешно захлопнулась за Еленой.

– Царица, царица, тебе чего-нибудь нужно? – заботливо кинулся вслед за ней Дионисий, но услышал из-за двери лишь нечто невнятное, похожее на: «Помойное ведро».

Но, наверное, ему просто послышалось.

Когда библиотечный снова вернулся к порогу, чтобы понаблюдать за вторгнувшимся в его владения незваным гостем, тот уже стоял у входной двери и прятал в сумку книгу.

Навалив сверху нее нечто позвякивающее и побрякивающее, он выпрямился, покачнувшись, собрался с духом2, осторожно отворил дверь и высунул голову в коридор.

Каковы бы ни были результат осмотра местности, они, по-видимому, истопника устроили, потому что он размашисто, со второй попытки, подхватил сумку за обвисшую длинную ручку и с гибким пьяным проворством выскользнул наружу.

Дверь за ним тихо закрылась.

-начало сноски-

1 – В эпоху факелов, свечей и лучин – не последняя забота любого хозяина библиотеки, не желающего остаться без своего хозяйства.

 

2 – Дионисий порадовался, что Елена успела укрыться.

-конец сноски-

Когда Дионисий приоткрыл дверь и осторожно заглянул в комнатку, отведенную им царице, та сидела на низкой кровати, бледная, с измученным видом и страдальческим взглядом, и зажимала рот рукой.

– Всё в порядке, он ушел, – сообщил библиотечный.

– Наконец-то, – с облегчением вздохнув, произнесла Елена. – Что ему тут было надо?

– Он взял книгу.

– Книгу? – забыв про тошноту, нахмурилась царица. – Какую книгу?

– Я могу узнать – я помню их все наперечет. Сейчас я схожу и взгляну…

– Но зачем заколдованному книга? Ему приказали?

– Заколдованному? – не понял библиотечный. – Но он не был похож на заколдованного. На пьяного – да. На заколдованного – нет. Я готов поставить на это все свои владения!

– Но разве ты десять минут назад не говорил мне, что Чернослов заколдовал всех моих слуг? – недоуменно уточнила Елена.

– Всех? – захлопал пушистыми длинными ресницами Дионисий. – Да, говорил… Пока

я не увидел его, я был уверен, что всех! Пока я обходил дворец, я не встретил ни одного человека, не считая его солдат, в здравом уме и твердой памяти!.. И теперь, когда ты обратила на этот факт мое внимание, Елена, я и сам начал

различать в этом некую аномалию… Это как-то странно… Непонятно, я бы сказал… Но у меня есть идея. Я могу пройти к Граненычу в его комнатку в пристрое у дровяника и посмотреть, правда ли это, или мне всего лишь померещилось…

– Погоди, – прервала его мысли вслух царица, положив ему на плечо свою смуглую

гибкую руку. – Извини, что я тебя прерываю, но, кажется, я тоже обнаружила кое-что странное и непонятное.

– Что?

– Если я не ошибаюсь, ты десять минут назад говорил, что не можешь покинуть своей библиотеки, что ты привязан к ней, как коза к колышку…

– Как собака к будке, – поправил Дионисий.

– Да, и как собака тоже, – быстро согласилась она. – Но ты же только что мне в мрачнейших красках описывал, какие беды принесло нашествие колдуна и его войска Лукоморску! Как ты это все мог знать, если…

– Ах, это… – библиотечный понял и вопрос, и недоверие еще до того, как они сорвались с губ царицы. – Я не вводил тебя в заблуждение – я действительно не могу покинуть стены моей библиотеки. Для меня это весь мир. Дальше – царство

домовых, а они народ незатейливый, кондовый, и меня… не то, что недолюбливают… Скорее, не понимают. И в своих владениях не приветствуют. Но если из моего

царства ушла книга, я могу последовать за ней, куда угодно. Но не покидая дворца. Всему есть свои пределы. А за долгие годы, как бы это не сердило, не раздражало и не доводило меня неоднократно до нервного срыва – кому здесь есть дело до маленького, незаметного Дионисия! – из библиотеки было взято и оставлено навеки валяться где попало немало книг.

– Да, я видела их, – слегка недоуменно подтвердила Елена, – но я бы не сказала, что они именно валялись. Они аккуратно стояли на полках и в шкафах, и…

– Если они не у меня, они ВАЛЯЮТСЯ, – не терпящим возражений тоном отрезал библиотечный. – Книга должна находиться там, где ей предназначено находиться природой – в библиотеке. Конечно, я допускаю, что ее иногда забирают, чтобы

читать, от этого никуда не деться, но если она не возвращается через две недели…

Скорее всего, она не вернется больше никогда. Я вывел этот закон из собственного печального опыта.

– Извини, что снова перебиваю, – с тенью полунамека-полуупрека проговорила царица, – но, кажется, мы говорили о Граненыче. Разве тебя не беспокоит, что ИСТОПНИК взял КНИГУ?

– Кхм… Да… Прости меня, Елена, великодушно – я был неправ как сто левых ботинок… Мне стыдно… я разгорячился… Больная тема, царица Елена, больная

тема для каждого библиотечного… Но, возвращаясь к Граненычу – я не вижу причин для беспокойства. Он, пока никто не видит, постоянно берет книги. И всегда их возвращает через две недели. Поэтому…

– Он берет книги и возвращает?!.. Но зачем тогда он их?!..

Завсегдатаи библиотеки, безусловно, знали, что истопник Митроха потаскивает книги из обширнейшей царской коллекции сочинений стратегов и тактиков всех времен и народов, которую никто и никогда даже не пролистывал и вряд ли соберется. Но никто и под страхом долгой и мучительной смерти не догадался бы, что он с ними делает.

А он их читал.

Читал долгими зимними вечерами и короткими летними ночами, читал, аккуратно поплевывая на палец и бережно переворачивая страницы, читал, делая пометки на листах пергамента, специально купленного для этого на свое невеликое жалованье, и проговаривая вслух наиболее понравившиеся мысли. Читал, рисуя на пыльной столешнице схемы и планы, перечеркивал их, сдувая пыль с места на место, пока снова не ложилась она идеально-ровным слоем, и тогда перерисовывал эти загадочные диаграммы вновь, уже по-другому, по-своему, удовлетворенно кивая и прихлебывая из заветной чекушки…

Неизвестно, как отнеслись бы к этому сами полководцы и флотоводцы – авторы этих трудов, узнай они, что их единственный читатель и почитатель в Лукоморске

зарабатывает на жизнь топкой печей и не просыхает большую часть этой самой жизни, но факт оставался фактом.

Под носом у генералов царя Симеона, а потом и Василия, пропадал величайший гений военного дела современности.

 

* * *

…Набранная из жителей близлежащей слободы артель землекопов, покачивая головами и прицокивая языками, как будто даже несколько кругов по размеченной территории не могли заставить их поверить собственным глазам, окружила капрала Надыся.

– Такую большую яму? И такой глубины? И за два дня? – изумленно вытаращивая глаза с началом каждой фразы, как бы подчеркивая невероятность того, что только что услышал и теперь должен повторить, проговорил назначенный самовыдвижением артельщик, шорник в свободное от копки ям время, наваливаясь на выданный ему шанцевый инструмент лопату.

– Да, а что? – непонимающе уставился на них капрал.

– Да ты что, боярин, это ж работы на неделю!..

– Если не больше!..

– На две, скорее!..

– Во-во, – потыкал большим пальцем в группу поддержки артельщик. – Слышал, что народ говорит? На три недели! Не меньше!

– Да ты чего, мужик, с ума сошел?! На три недели?! – капрал покрутил пальцем у виска под шлемом для наглядности и полного донесения до адресата своей мысли. –

Да его величество приказало за два дня это сделать! На какой такой ляд вас иначе столько сюда понагнали, а?

– На какой? – заинтересованно взглянул на него артельщик.

– Что работали, а не языками мели!!! – рявкнул капрал. – А ну, быстро взяли лопаты в руки и стали копать!!! А то я вас всех!!!..

– Поняли, – пожал плечами артельщик. – Уже взяли. Уже копаем.

Он обернулся на копарей, воткнул лопату в землю и обратился к ним:

– Ну, что, мужики. Боярин говорит – копать надо. А раз боярин говорит – значит, так оно и есть.

– Ну, раз надо…

– Говорит, что надо…

– Дык мы разве ж против, копать-то…

– Это мы всегда готовы…

– А коль готовы, сердешные, то айда, на раз-два-взяли.

– Айда, Данила!..

– Перекур!

Мужики торжественно кивнули, положили лопаты и стали доставать кисеты с самосадом.

– Э-э-эй!!! Вы чего!!! Вы чего это делаете!!! Я вам приказал работать!!! – от удивления и возмущения капрал захлопал по бокам руками, как актер, изображающий курицу, и разве что не подпрыгивал.

– Как – чего, боярин? – с недоумением окинул его взглядом артельщик Данила. – Ты ж сам сказал, что работать надоть. А какая ж это работа, ежели ее с перекура не начать? Скажите, мужики!..

– Никакой, – обреченно покачал мужичонка с рыжей бородой справа от него.

– Удачи не будет, – охотно пояснил длинный жилистый землекоп рядом с ним.

– Не пойдет работа, боярин, хоть ты плачь, – предсказал его сосед, уже с дымящейся самокруткой в прокуренных усах.

– Фольклорный традиций такой, – пожал плечами начитанный Данила. – Что по-лукоморски значит «народный обычай».

– Проверено, – подтвердила вся артель в голос.

– Ну, раз проверено, – с сомнением протянул капрал и обвел своих поднадзорных настороженным взглядом. – Тогда курите. Только быстро.

– Само знамо, боярин, – оживились артельщики, и со всех сторон защелкали кресала.

Перекур через двадцать минут быстро закончился, и артель, поплевав на мозолистые ладони и покряхтев еще раз насчет огромности предполагаемой ямины, принялась за работу и проработала целых пятнадцать минут.

– Чего встали? – грозно встрепенулся задремавший было под помостом Надысь. – Работать, работать!..

– Ага, работать, боярин! – жалобно проблеял мужичок с рыжей бородой.

– А сам-то ты пробовал тупым струментом работать, а? – поддержал его мужик в синей рубахе.

Капрал в своей жизни не работал тупым инструментом, равно как и острым, и гордился этим.

– Ну, так наточите! – раздраженно фыркнул он.

– Эй, честной народ, слыхали – боярин велел струмент наточить! – громовым фальцетом крикнул синерубашечный.

– Шабашь работу! Айда точила искать! – авторитетно приказал Данила и, подавая личный пример, бросил лопату на землю.

– Айда! – мужики, как чрезвычайно степенные, но целеустремленные тараканы, побросав лопаты, потянулись в разные стороны.

– Эй, эй, эй!!!.. Стойте!!! Вы куда?!..

– Точила искать, – вежливо пояснил ему артельщик. – Лопата ить – струмент тонкий, ее чем попало точить – только портить.

– Ее точить – особые точила нужны, – авторитетно подняв к небу желтый от табака указательный палец, заявил жилистый.

– Или у тебя лопат – целая лавка? – ехидно поинтересовался рыжебородый.

– Н-нет… – растеряно признался Надысь. – А сколько вам времени надо, чтобы нужные точила найти?

– Н-ну… не так много…

– Хорошо.

– …не больше часа.

 

– ЧТО???!!!

– Так ить не каждое подойдет, – извиняясь, развел руками Данила. – Тут ить от металла зависит…

– И от зерна…

– И от закалки…

– И от отпуска…

– И от допуска…

– И от посадки…

– И от сортности…

– И от балльности…

У капрала голова пошла кругом.

– Ну, если так…

– Да, боярин. Только так. Что мы, врать, что ли, будем, – обиженно надулся артельщик.

– НУ ТАК ЧЕГО ВЫ ТОГДА СТОИТЕ???!!! Ищите свои точила БЫСТРО!!! И НЕ ПЕРЕПУТАЙТЕ!!!..

Мужиков как ветром сдуло.

Через два часа, повозив, пока не надоело, кто бруском, кто напильником, а кто наждачной шкуркой по своей лопате, с довольным видом резво принялись они за работу, радостно приговаривая, как славно им работается остро наточенным инструментом.

Убаюканный их речитативом, капрал присел под помостом, навалился на опору и закрыл глаза.

Он еще не догадывался, что остро наточенным инструментом мужикам будет славно работаться еще ровно десять минут.

В начале одиннадцатой Данила, с сожалением прищелкнув языком, опустил лопату и позвал Надыся:

– Эй, боярин!

– Чего еще? – обуреваемый тревожными предчувствиями, подскочил капрал, пребольно ударившись спросонья о настил.

Предчувствия его не обманули.

– Грунт твердый пошел, – ткнул артельщик лопатой себе под ноги.

– И что?

– Лопата плохо входит.

– И что? – упорствовал в непонимании капрал.

– Дык… Это… Смазать бы надо…

– Лопату?.. Смазать?..

– Обязательно, – озабочено кивнул Данила.

– Без этого – никак! – поддержала его артель.

– Грунт, понимаешь, твердый…

– Глинистый…

– Каменистый…

– Ой, угробим струмент, боярин!..

– Угробим – как пить дать!..

– Винтом пойдет!

– Выбросишь!..

– Десять минут!!! – прорычал Надысь и яростно зыркнул на шарахнувшихся от него артельщиков.

– Полчаса, не меньше… – виновато пожимая плечами, попросил Данила.

– Пять минут!!!

– Так ить не идет струмент…

– Земля – как камень…

– Сам попробуй, боярин, покопай-ка!

– Так ить опять скоро точить придется…

– Сэкономишь минуту – потеряешь полдня!..

 

– СМАЗЫВАЙТЕ!!!

Через пятнадцать минут после начала работы смазанными лопатами мужики ушли на обед.

После обеда – на перекур, чтоб лопаты прогрелись.

Через двадцать минут после перекура – шлифовать черенки.

Через десять минут после шлифовки черенков – шкурить плечики лопат, чтоб ноги не соскальзывали от смазки.

После ошкуривания – снова на перекур, чтоб почва осела.

Через двадцать три с половиной минуты после перекура – менять расшатавшиеся гвозди.

Через пять минут…

Несчастному, запутанному капралу начало казаться, что ничего в мире более сложного, чем выкопать лопатой яму, нет, не было, и вряд ли когда-нибудь еще будет придумано.

Через пять минут, без предупреждения, мягко ступая синими с серебряным шитьем яловыми сапожками по раскуроченной брусчатке, к нему подошел Чернослов.

– Это что? – раздалось над головой Надыся знакомое злобное шипение, чуть не

отправившее его без пересадки из сна простого в сон вечный. – Что это, по-твоему, я спрашиваю?

– Так точно! Никак нет! Не могу знать! – оттарабанил капрал, вскакивая и раздирая на ходу измученные очи.

– Не могу знать? – сладким ядом сочился ему в уши шепот колдуна. – Не могу знать? А чем ты тогда тут занимаешься, а?

– Работы идут полным ходом!

– И это ты называешь «полным ходом»?!.. – шепот сорвался на визг. – Это ты называешь – «идут»?!..

– Так точно! Никак нет! Не могу…

– Идиот!!!.. Кретин!!!.. Дебил!!!..

Град ударов обрушился на застывшего по стойке «смирно» Надыся.

Мужики, привлеченные нежданным развлечением, прекратили работу и как бы невзначай всей артелью подтянулись к месту разбора полетов.

– Да ты у меня сам сейчас лопату в руки возьмешь, мерзавец! Пошел прочь! Ты разжалован!!!..

– Это вы, боярин, зря так, – степенно выступил вперед Данила. – Он за нами хорошо присматривал, всё работать заставлял, ни спуску не давал, ни роздыху.

– Эт верно, – подтвердил белобрысый парень. – Чистый зверь, ваш солдатик.

– Ох, суро-ов, – закивали мужики.

– Работать?! – Чернослов снова перешел на шипение, как испаряющий последнюю эмаль чайник. – Это вы называете – «работать»?!..

– Так ить тяжелые работы-то, боярин, – развел руками мужик в синей рубахе.

– А еще крепеж надо будет делать!

– Тоже ить не три минуты!

– И материал нонче дорогущий!

– За такую непосильную работы прибавить бы надо, хозяин, – с прозрачным, как слеза артельщика, намеком пошуршал пальцами о палец Данила.

– Ах, вот оно что?.. – глаза колдуна склеились в две едва различимые щелочки. – Так выслушайте теперь меня. К лешему крепеж! Или к завтрашнему дню здесь будет яма, какую мне надо, или ваши могилы! ПОНЯТНО???!!!

Землекопы шарахнулись, но не отступили.

– Так ить, ежели как попало копать, без крепежа, стенки потом осыпаться могут! – протянул к Чернослову руку Данила в попытке образумить недалекого заказчика.

– Осыпаться?.. – по бескровному перекошенному злобой лицу колдуна скользнула змеей улыбка, и он едва слышно пробормотал себе под нос: – Хм… Осыпаться… А что… Это даже забавно…

И снова повысил голос:

– Не вашего ума дело! Вы меня слышали?

– Слышали, боярин, – склонились мужики.

– Вы меня поняли? – угрожающе склонил он голову набок.

– Поняли, боярин…

– Приступайте, – удовлетворенно кивнул он. – Надысь, будешь ворон считать – шкуру спущу!

– Так точно!.. Никак нет! Не могу…

– Дурак… – презрительно скривился колдун, повернулся и быстро зашагал прочь.

Капрал, проводив взглядом спину удаляющегося начальства, обернулся на мужиков и оглядел их с озадачившей даже его самого смесью ненависти, удивления и благодарности.

– Ну, чего вылупились! – замахнулся он на них пикой. – Работайте, работайте! Слышали, что сказало его величество? Вам что, жить надоело? Так это он мигом!..

– Ну, если вы вопрос ставите таким образом… – развели руками мужики. – Тогда, пожалуй, можно и начать работать.

К вечеру была вырыта яма десять на десять метров и глубиной семь.

Капрал заглянул в нее, посветив себе факелом, и удовлетворенно кивнул головой:

– На сегодня хватит. Вылазьте.

– Сейчас, сейчас, боярин, – отозвался Данила. – Только земельку притопчем…

– …чтоб не слежалась…

– Ну, давайте…

Голова капрала скрылась из виду.

Артельщики переглянулись, не сговариваясь, положили лопаты и быстро присыпали их сверху толстым слоем рыхлой земли.

«Ночью вернемся и заберем, чего добру пропадать», – была одна, ровно пришедшая под гипнозом мысль, – «А завтра хоть трава не расти. Шибко надо им будет – еще выдадут».

– Ну, мужички, пошабашили – и по домам, – степенно и громко, чтобы было слышно наверху, объявил артельщик.

– И то дело…

И народ с чувством выполненного долга потянулся к лестницам, а капрал – докладывать Чернослову лично, как тот и велел.

Выслушав доклад, колдун отпустил Надыся, не сказав ни слова, и сразу после этого кликнул Ништяка.

– Яма практически готова, – странно улыбаясь, сообщил он лейтенанту. – Переводите пленных.

– Разрешить им закончить ужин, или…

– Пусть поужинают, – отстраненно улыбаясь, разрешил колдун. – В последний раз.

– Мы что, их в этой яме?.. – Ништяк живописно захрипел и чиркнул себя большим пальцем по горлу.

– Нет… Да… Не сразу… – похлопал его по руке Чернослов. – Пока просто перестаньте кормить. Посетителям тоже не разрешайте. Вокруг выставьте охрану.

– Чтоб не сбежали? – уточнил лейтенант.

– Чтоб никто не провалился, – фыркнул маг.

Лейтенант откозырял и ушел, а Чернослов достал свой устроитель, снова

полюбовался благородным блеском и оригинальной фактурой крокодильей кожи обложки, золотом пера и тонкой работой чернильницы, и бережно вычеркнул еще один пункт

плана: «3 октября. 17:45. Начало ужасного и показательного конца местной элиты (кроме царской семьи, оставить на попозже)».

Естественно, глубокие мрачные подземелья были проверены временем и надежны, как бабкина печь, но где в этом артистизм, где полет фантазии, где урок мирному населению? Какое от них удовольствие, наконец? Конечно, Костей с ним бы не согласился и, попадись он его недоброму величеству в споре под горячую руку, он

сам бы рисковал закончить свои дни в каком-нибудь глубоком и мрачном подземелье, но здесь и сейчас Костея не было. Он сам был царем, хоть и на несколько дней, и в кои-то веки мог делать что хотел, и как хотел. В конце концов, что толку от власти, если ты не можешь поступать так, как вдруг захочется твоей левой пятке?

К тому же, погребение заживо – это так забавно…

Не успели узники подчистить последним куском хлеба из деревянных тарелок мутно-серую баланду – то ли от ужина недельной давности осталась, то ли поросята не доели – как отряд своих же родных лукоморских дружинников, но с неподвижными, отстраненными лицами и пустыми глазами, аж мурашки по коже – под командованием пришлого офицера в чужих доспехах пришли за ними и приказали собираться в путь.

Путь их, впрочем, оказался недолгим и закончился, не успев толком начаться, на краю глубокой черной свежевырытой ямы, с огромной горой рыхлой земли с одной стороны и шаткими лестницами до самого дна – с другой.

По приказу офицера дружинники окружили пленников, деревянно подняли пики и стали медленно надвигаться на испуганных людей.

Выбор их был очевиден: или спуститься в яму по лестнице самим, или быть туда сброшенным.

Через пять минут по такой же отрывистой односложной команде дружинники ухватились за рога лестниц, быстро вытянули их наверх и зашвырнули на отвал.

– А мы?.. – закричал кто-то снизу. – А как же мы? А нам-то что тут делать?..

– Вы-то? – заржал лейтенант Ништяк. – Вы тут жить теперь будете.

– Зачем?!..

– Его величество царь Чернослов Ужасный сказал, что для примера. Что народец местный будет сюда приходить, и на вас смотреть, как на зверей.

– Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?..

– Зверинец, говорит, сюда приедет!..

– А мы тут шидим…

– Наглецы!..

– Сами звери!..

– Вы за это ответите!..

– Да как вы смеете, мужланы!..

– Вопите, вопите, – раздраженно плюнул в яму лейтенант. – Недолго вам вопить осталось, помяните мое слово.

– Вам это так просто с рук не сойдет!..

– Выпустите нас!!!..

– Мы требуем условий!..

– Условия тут царь Чернослов ставит.

– Условий проживания!!!..

Однако ответом их никто не удостоил.

Отдав короткий приказ пятерым караульным никого не впускать, никого не выпускать, довольный собой лейтенант уже ушел отдыхать и забрал остальных дружинников с собой.

Стих вдалеке топот сапог по уцелевшей брусчатке, и воцарилась нервная тишина.

– Ну, что, бояре и боярыни… Вот и всё… – проговорил, наконец, кто-то

замогильным голосом. – Пришла наша смертушка, и даже могилку-то рыть не придется, земелькой сверху присыплють – и всё тебе тут…

– Тьфу, типун тебе на язык, боярин Демьян!

– А ты чего думала, боярыня Варвара, что тебя сюда для острастки посадили, чтобы ты вдругорядь сплетни по городу не разносила?..

– Это кто сплетни разносит, глаза твои бесстыжие? Да ты на женушку свою

разлюбезную погляди! Это не их ли с боярыней Серапеей за глаза сороками называют? А за какие бы это такие добродетели-то, а? Да я по сравнению с ними…

– Да ты на мою жену шибко-то не наговаривай!..

– Ты на себя погляди, боярыня Варвара, чего ты на нас-то…

– Это я-то на себя глядеть должна…

– Любопытной Варваре…

– Ларишка, Ларишка, што они говорят, ашь?..

– Боярыне Варваре, говорят, нос оторвали!

– Это Антипкиной-то Варваре оторвали?!

– Нет, боярина Абросима жене!

– Ашь?.. Какого боярина жена брошила?..

– Не бросила! А Абросима!!!

– Што ты орешь, глухая я, што ли? Ты шама определишь, што говоришь – то брошила, то не брошила, а потом ори на бабушку-то!..

– Да что ли я на вас, бабушка, ору – я же ору оттого, что вы глухая, как пень, аж перед людями неудобно!

– Я не глухая, Ларишка! Я прошто плохо шлышу!

– Зато болтаешь хорошо, матушка!

– А вы, боярин Никодим, на мою бабушку-то не кричите, на свою кричите!

– А ты, девка, мала еще мне указывать!..

– Зато наш род от самого Синеуса идет!

– А наш – от Трувора!

– Да кто такой ваш Трувор – конюхом у Синеуса служил, кобылам хвосты крутил!

– Ах, так!.. Ах, так!… А ваш Синеус вообще…

– Да тихо вы!!! Завелись, языки без костей, мелют что попало, закрути тебя в

полено! Аж в ушах звенит! Тут и без вашей ругани тошно! Спать лучше ложитесь все, а утро вечера мудренее…

– Так холодно же, на голой земле-то спать…

– И дождь, вон, пошел…

– Это тебе, граф Рассобачинский, на земле спать привычно – у тебя отец углежогом был, в землянке на болотах жил, там и сверху, и снизу текло. И фамилия твоя

настоящая – Собакин. А нам, истинно родовитым боярам, чей род от Синеуса ведется…

– А ты своим высоким родом в морду-то мне не тычь, боярыня Варвара! У самого распоследнего свинопаса предков ничуть не меньше, чем у тебя, только пока твои дармоеды записывались, наши работали! И титул моему отцу за заслуги перед короной даден, а Синеус твой – конокрад!

– Ах, Боже мой, он карбонарий!..

– Мужлан!

– Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..

– От дармоеда слышу!

– От трудов праведных, что ли, ряху-то такую отрастил, а?..

– Пролетарий!..

– И фамилие его – Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..

– А, да ну вас всех! – лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. – По мне, так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.

И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.

– Надумаете ложиться – валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные,

– прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.

Но ненадолго.

Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что-то нечленораздельное.

– А всё-таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, – громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева-Тыгыдычная.

– Это почему, Наташа? – удивилась боярыня.

– А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.

– А при чем тут наш граф, Наташа?

Девушка смутилась.

– Ну, у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел… По его лицу-то не скажешь… И по манерам… Ну и, когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула…

– Карандаш?!.. Карандаш?!.. – возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. – Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..

– Вот видишь, я же говорила, настоящий! – обрадовано зашептала боярышня. – Вот и та принцесса тоже…

– Карандаш?!.. Карандаш?!.. По-вашему, это – карандаш?!..

– Ай!!!..

– Ой!!!..

– Мамочки!!!..

По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из-под массивного тыла графа.

– Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?.. – сердито прозвучало со всех сторон во тьме.

– Ты чего дерешься?!..

– Это… не я… Это… было у меня… под спиной…

– Ну, что еще у тебя там было?

– Оглобля?

– Дубина?

– У меня… Это… это… Это лопата!!! – восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. – Клянусь жизнью – это лопата!!!

– Ну, не дорого же твоя клятва стоит… – кисло проворчал кто-то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:

– Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!

– Уже выспался?

– Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!

– Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? – мрачно уточнил боярин Никодим.

– Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!

– Верно, Наташенька! – обрадовался граф неожиданной поддержке. – Мы сделаем подкоп!

– Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? – снисходительно хохотнул боярин Никодим. – Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?

– Десять! – быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.

– Ну-ну!..

– Вот видишь, десять!..

– Ларишка, Ларишка, што она говорит, ашь?..

– Она говорит, десять лет!!!

– Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!

– А вот и не тридцать, боярыня Серапея! – обиделась Арина. – А двадцать пять с половиною!

– Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?

– Не встретила пока героя своего романа, вот и сижу, – надулась Арина – не столько на вопрос, сколько на то, что в последние восемь лет слишком часто приходилось на него отвечать. – А за немилого-постылого я ни ногой не пойду, и не уговаривайте.

– Тебя не я уговаривать должна… – начала было объяснять положение вещей старая сплетница, но, к облегчению запунцовевшей боярышни, ее прервали.

– А я еще что-то нашла, смотрите! – раздался радостный шепот Наташи почти от самой земли.

– И я, кажись, на чем-то таком стою… – поддержал ее боярин Порфирий. – Нука-ся, нука-ся… Ну-ка, матушка, отойди-ка в сторонку!

– И у меня, кажется, под ногами что-то перекатывается…

Быстрые раскопки на дне их тюрьмы принесли узникам двадцать лопат и три ломика.

– Вот это дело, – довольно взвесил в руках заступ боярин Порфирий. – Ну, Рассобачинский, коли ты такой умный, говори, куда копаем.

– А че это я-то? – надулся граф, как мышь на крупу.

– Ну, это же у тебя отец углежогом был… А мы-то уж и забыли, которым концом лопата в землю-то втыкается… – не преминул громко напомнить боярин Никодим, чтобы все слышали и никто не забывал.

Граф грязной рукой поскреб в лысеющем затылке, раздумывая, уесть супостата или просто обидеться, но мужицкая закваска взяла свое. В такое время не ссориться надо, как какой-нибудь там аристократ, у которого предков больше, чем тараканов на кухне, а делом заниматься, подумал он, и решил мелкое сведение счетов оставить на потом.

– Отвал они там сделали, – ткнул он рукой в невидимую в темноте сторону – скорее, для себя, чем для своей артели. – Значит, народ, как этот супостат говорил, с

той стороны ходить не будет, и никто не будет. А ходить они будут здесь. Значит, подкоп надо с этой стороны и рыть, чтобы сверху его не видать было. А теперь, у

кого заступы – сюда подходи, у кого совки – землю после нас отбрасывать будут, а баб… женщины должны ее ровным слоем по дну разносить, чтобы, когда рассветет, сверху не заметно было, что мы копали.

– Ну, что, за работу?

– Нет, погодите еще…

Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

– Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

Ответа не было.

– Часовой – дурак!..

Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, «сам дурак», Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

Тишина…

– Ты чего расшумелся, граф? – испуганным шепотом спросила его Конева-Тыгыдычная.

– Услышат ведь!..

– Лучше пусть сейчас услышат, чем когда копать начнем, – уверенно пояснил Рассобачинский.

– Думаешь, они еще там? – приглушив, на всякий случай, голос, шепнул боярин Порфирий.

– Там… Куда они денутся, долдоны, – брезгливо поморщился граф. – Эх, ну и гадина же, это Чернослов… Таких дружинников испортил… Им сказано стоять и никого не выпускать – они от приказа ни на шаг не отступят, хоть ты тут песни пой, хоть танцы пляши, только наружу мимо них не лезь. Хотя сейчас нам это только на руку. Правду бают, нет, видать, худа без добра. Пока они стоят, истуканы истуканами, нам и за работу приняться можно.

– Ну, ты прям стратег, – благоговейно покачал головой боярин Никодим.

– А то… – довольно расплылся в улыбке граф и «отца-углежога» ему простил.

Поплевав на ладошки, Рассобачинский закатал рукава своей собольей шубы, крытой

шатт-аль-шейхской парчой стоимостью в одну крестьянскую усадьбу за метр, сдвинул на затылок высокую горлатную шапку, и со смачным кряхтением вонзил заступ в стену.

И, наплевав на старую, надоевшую до судорог игру «кто благороднее», вырвалось у него еще не забытое, мужицкое:

– Эх, робятушки, понеслась!..

 

* * *

Библиотечный, решительно нахмурясь и закрутив усы, отправился в разведку – шпионить за Митрохой – а Елена Прекрасная снова осталась в его квартирке одна. Когда за дверкой шкафа мелькнула в последний раз и растворилась щупленькая фигурка Дионисия, Елене пришло в голову, что напрасно она не попросила его принести ей почитать какой-нибудь интересный роман, но было уже поздно. Она попыталась выйти в привычный ей мир сама, но не смогла – дверь не открывалась, словно нарисованная, и она была вынуждена смириться с положением затворницы. Невесело вздохнув, она хотела вернуться в свою комнатку, но через распахнутую дверь в кабинет хозяина увидела на полках стройные ряды книг.

«Ничего страшного не случится,» – быстро сказала она себе, – «если я на минутку зайду в комнату Дионисия и одолжу у него какую-нибудь книжку. Я же не собираюсь

рыться в его личных вещах, поэтому в моем поступке нет ничего предосудительного. И, к тому же, ему следовало быть немного внимательней ко мне, и оставить хоть немного книг. Должна же я чем-то заниматься здесь в его отсутствие! Хотя, не исключено, что он, всегда такой внимательный и предупредительный, специально не оставил дверь открытой, рассчитывая, что я зайду в его кабинет и сама выберу, что мне пожелается. Пожалуй, так оно и есть.»

После таких размышлений, ничтоже сумняшеся, царица, осторожно ступая, как будто опасаясь разбудить спящего, неторопливо двинулась к намеченной цели – полкам.

Подойдя поближе, она радостно всплеснула руками и заулыбалась: вся полка была уставлена романами синьоры Лючинды Карамелли – новыми, прочитанными ей от корки до корки, и старыми, и потому еще не известными ей.

«Остров снов и желаний»… «Подари мне свое счастье»… «Шипы и розы проклятого сада»…» – взахлеб читала названия романов на разноцветных корешках Елена. – Этих я не знаю… А вот «Рамон и Малафея»… Какая трагичная история любви двух юных сердец! И как бессердечно было со стороны любезной синьоры оборвать роман на самом захватывающем месте! Скорее бы вышло продолжение – жду – не дождусь!..

Но тут царица спохватилась, тяжелые мысли о беспросветном настоящем снова нахлынули на нее как цунами, и ей стало стыдно за свой ребяческий энтузиазм.

Она наугад сняла с полки книгу с незнакомым названием и положила ее на стол полистать. Чтобы не смять разбросанные по всему столу листы желтоватой бумаги тяжелым фолиантом, исписанные и исчирканные ровным убористым почерком Дионисия, она аккуратно сложила их стопочкой и отодвинула на край.

Знакомое имя бросилось ей в глаза с верхнего листка, потом еще одно…

Не веря сама себе, она наклонилась над листком, потом взяла его в руки и стала читать:

«Рамон и Малафея». Книга вторая. «Яд твой любви». Состоит из семидесяти глав, с прологом и эпилогом. План. Пролог: начать с напоминания о кратком содержании

первого тома – юноша (Рамон) и девушка (Малафея) из двух враждующих семейств (Бойли

и Мариотты) из Тарабарской страны полюбили друг друга без памяти, но родители их были, разумеется, против, и заперли девушку в высокой башне. В подробности не вдаваться, а то опять пролог получится длиной с первую книгу. Глава первая: находчивая Малафея, чтобы сбежать из отчего дома, решила притвориться мертвой и выпила снотворного, купленного у продажного аптекаря (придумать какое-нибудь тарабарское имя, вызывающее негативные ассоциации у лукоморского читателя). Глава вторая: ее относят в семейный склеп, где ее находит влюбленный Рамон. Глава третья: Рамон думает, что Малафея и вправду умерла, и выпивает остатки жидкости из склянки, которую сжимала в кулачке его суженая, решив, что это яд.

Глава четвертая: когда Малафея проснулась, она увидела неподвижного жениха рядом и подумала, что он мертв. Глава пятая: она берет его меч и хочет пронзить себе сердце, но при виде первых же капель крови теряет сознание. Глава шестая:

очнувшись от сна, жених видит, что невеста лежит окровавленная на полу, взбегает на башню и кидается вниз. Глава седьмая: тем временем Малафея приходит в себя, но только затем, чтобы увидеть, как ее возлюбленный летит вниз головой с самой высокой башни. От горя она снова падает в обморок. Глава восьмая: Рамон, пробивший соломенную крышу сарая и приземлившийся на сеновале, невредимым скатывается на землю, и перед тем, как предпринять вторую попытку, желает взглянуть на угасший предмет своей страсти еще раз. Глава девятая: подойдя к склепу, он видит Малафею лежащей уже на клумбе, и черную змею, со злобным шипением выползающую из-под ее бока (падающие в обморок вообще редко смотрят, куда падают, и не занято ли это место уже кем-нибудь другим). Глава десятая:

решив, что предмет его страсти укусила ядовитая змея, Рамон хватает ее за хвост, и та кусает его. Он, в последний раз вскрикнув, падает рядом с Малафеей. Глава одиннадцатая: от крика Малафея приходит в себя, видит неподвижное тело Рамона,

змею, извивающуюся в его кулаке, и бежит на пруд топиться. Глава двенадцатая: от укуса ужа, кроме как от сердечного приступа, еще никто не умирал, и Рамон, упавший в обморок от переживаний, быстро приходит в себя и видит вдалеке спину быстро удаляющейся невесты. Он вскакивает, бежит за ней, но не догоняет – и та на его глазах бросается в темные воды, сомкнувшиеся мрачно над ее телом. Глава тринадцатая: Рамон решает повеситься на своем поясе тут же, на берегу пруда.

Поэтому первое, что видит вынырнувшая Малафея, забывшая в приступе отчаяния, что она – чемпионка страны по подводному плаванию – висящего на суку Рамона. Глава четырнадцатая: издав истошный крик, Малафея бросается прочь к конюшне, чтобы,

оседлав самого необъезженного и свирепого жеребца, скакать, пока не сломает себе

шею. Глава пятнадцатая: от крика не успевший толком задохнуться Рамон дергается, ветка ломается, и он летит на землю, мутным взором наблюдая, как любимая спина снова исчезает среди дерев…»

Елена, ошеломленно моргая, опустилась на стул.

Первое, что пришло ей в голову: «Какая трагическое стечение обстоятельств, какие неземные страсти, какая всепоглощающая любовь!..»

И тут же – второе: «Не может этого быть. Благородная синьора Лючинда Карамелли – Дионисий?!..»

 

* * *

Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно-негаданно перед самым рассветом.

Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что-то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку, и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих.

И еще троих.

И еще…

Ломики всегда были гораздо выносливее тех, кто ими орудует.

Особенно если эти те до сих пор тяжелее кошелька в руках ничего не держали.

Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу как лосось на нерест, сдался, и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.

Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще, скорее, по инерции, преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба.

Радостная весть летним ветерком пробежала по подкопу, вырвалась наружу и взорвалась едва слышным, но дружным «ура».

– Ну, что, – потер стертые в кровь руки Рассобачинский и повернулся в сторону соседней, гордо пыхтящей и отдувающейся фигуры, – Синеусовичи и Труворовичи… Привел вас таки к свободе Собакина сын! Не будете больше морды воротить, а?

– Да мы ж так…

– Не со зла…

– Кто ж еще может высокородных из ямы вытащить, как не человек из простого народа!..

– Не попомни старых обид, граф Петр Семенович…

– Прости…

– Да ладно, я уж и забыл… – скромно повел толстым плечом удовлетворенный Рассобачинский. – Добро пожаловать! Прошу!

– А куда просишь-то хоть? – вытянул шею боярин Никодим.

– Сейчас главное – не куда, а откуда, – мудро заметил граф. – Скорей. Надо торопиться. Женщин и девиц пропустите вперед!

– Их вперед, говоришь, а сам-то куда? – безуспешно попытался ухватить его за край кафтана боярин Абросим.

– Должен же им кто-то руку подавать? – невозмутимо соврал Рассобачинский и, тяжело кряхтя, стал протискивать свою графскую фигуру в ставший вмиг отчего-то узкий пролом.

Когда совсем почти рассвело, и в яме оставалось человека два-три, черных и грязных, как очень большие кроты в собольих шубах, поспешно втягивающихся в подкоп, пришла смена караула.

Капралу Надысю, перебравшему накануне черносмородинной настойки, найденной в одном из чуланов, отчаянно не хотелось вставать в такую рань, когда само солнце еще толком не проснулось, тем боле, что на посту стояли не его солдаты, а заколдованные из аборигенов, но службист-лейтенант объяснил ему доходчивым языком пинков и зуботычин, что на его место покомандовать много желающих найдется, только свистни, и капрал встал.

Бормоча проклятия в адрес лейтенанта, бояр, их жен, детей и прочих потомков до

седьмого колена, местных солдат, называемых почему-то дружинниками, хотя, был он абсолютно уверен, встреть они его во вменяемом состоянии, дружить они ему вряд ли предложили бы, капрал пошел в караулку. Так же пинками поднял он десять черносотенцев – лейтенант сказал, в первый день поставить своих – и двинулся с ними к яме-тюрьме, поеживаясь от утреннего холодка, подергиваясь от не менее утреннего похмелья, и с возрастающим с каждым шагом раздражением думая про тех, кто в яме.

Так им и надо, этим аристократам. Пусть мерзнут. Пусть мокнут. Пусть голодают. Честные люди из-за них вынуждены подниматься в такую рань и переться аж через

весь двор и всю площадь, только для того, чтобы убедиться, что они все еще живы, а они там…

Их там не было.

Дружинники стояли с каменными неподвижными лицами на тех самых местах, куда он вечером сам их поставил и смотрели в разные стороны, чтобы никто не приблизился незамеченным, а за спиной у них было пусто.

Лишь грязная тень мелькнула на дне ямы и пропала – то ли девушка, а то ли виденье.

– Где?!.. Куда?!.. Почему?!.. – метался по краю ямы в панике Надысь, а за ним наблюдали пятнадцать пар глаз – пять бесстрастных, и десять – все более тревожных, понимающих, чем им может грозить исчезновение пленников в первую же ночь.

– По-моему, там подкоп! – наклонился, выгнул шею и прищурился один из солдат.

– Откуда там подкоп! Это эти, – его товарищ кивнул в сторону дружинников, – их отпустили!

– Они не могут их отпустить! Они не могут сделать ничего, что мы им не приказали!

– Я говорю тебе, что там подкоп!

– Капрал, там, на куче земли, лестницы! Давай их спустим и осмотрим!

– Спускаем! Лестницы! Живо!!!.. – заорал Надысь, и кинулся выполнять свое же распоряжение во главе со своей десяткой.

Солдаты чуть не на четвереньках моментально взлетели на отвал, схватили лестницы и потащили было их к свободным краям ямы, но капрал впал в истерику.

– Стойте! Спускайте прямо тут! Мы их упустим! Спускайте!!! Спускайтесь!!!

Паника передалась и его десятке и, едва упору лестниц коснулись дна, солдаты как муравьи прытко поползли вниз.

Замыкал группу преследования Надысь.

Разгребая перед собой землю отвала, он вскарабкался на самый верх и, чтобы не терять время, решил съехать до верхних рогов лестницы на спине.

Он не учел, что поднятая им же самим суматоха передалась не только его солдатам,

но и отвалу. И тот, очевидно, тоже решил, не теряя времени, съехать до лестницы.

До самой ее нижней части.

Мягкая гора еще рыхлой, но не ставшей от этого менее тяжелой земли нежно снесла капрала на самое дно, сняла с лестницы не успевших добраться до конца солдат и бережно накрыла их своим холодным бурым одеялом толщиной в несколько человеческих ростов.

Занавес сырой земли опустился за беглыми боярами, и они оказались в полной темноте.

Вернее, оказались бы в полной темноте, если бы не голубоватая склизкая плесень на влажных каменных стенах обнаруженного ими подземного хода. Она светилась тошнотворным призрачным светом, придавая всем лицам нездоровый оттенок трехнедельного покойника. Что оптимизма тоже не добавляло.

Влажный воздух, пропитанный за невесть какие столетия ядовитым светом, слизью и миазмами, казалось, жил своей самостоятельной жизнью, перемещаясь удушливыми клубами по коридору и липко ощупывая все на своем пути.

Под ногами хлюпала с некультурным причавкиванием жидкая грязь, неохотно отпуская из своих глинистых объятий сапоги и ботинки появившихся вдруг из ниоткуда давно забытых ей человеческих существ.

Голоса бояр приглушенно перекатывались от стены к стене длинного коридора, такого угнетающе темного и враждебного в своей неизвестности, что их прошлая темница начинала казаться им почти родной и приятной.

– Ну, и кто знает, где мы теперь оказались? – посмотрев налево, потом направо, как примерный пешеход при переходе дороги, поглядел затем почему-то на графа Рассобачинского боярин Абросим.

– В каком-нибудь подземном коридоре, – авторитетно пояснил для особо сообразительных граф. – Под землей.

Его ответ привлек к нему внимание общественности и автоматически подкрепил его славу эксперта по чрезвычайным ситуациям.

– И куда нам теперь двигаться? – поинтересовался боярин Порфирий с полной уверенностью, что услышит сейчас ответ.

И он был прав.

– Направо, – не колеблясь, заявил Рассобачинский. – За мной!

– А почему это за тобой? – раздался из темноты недовольный голос боярыни

Настасьи, решившей раз и навсегда положить конец возникшей не к месту нездоровой графомании. – Мы – Синеусовичи, нашему роду семьсот лет, и должны высокородные все за нами идти…

– Нет, за нами, если уж на то дело пошло! Мы – Труворовичи, и наш-то уж род подревнее и познатнее вашего будет!..

Теперь, когда дальнейшие действия были предельно ясны, почему бы не восстановить статус-кво?

– Да кто такой этот ваш Трувор? Вор и разбойник с большой дороги!

– На своего Синеуса, лакея подагричного, посмотрели бы лучше!..

– Да предка нашего Синеуса на царство звать приходили три раза!..

– Да только Трувора Одноглазого выбрали царем-то, не вашего неудачника!..

– Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?

– Что Трувора царем выбрали поперед нашего предка Синеуса, бабушка!

– Што?!.. Трувора – тшарем?! Не тшарем – княжишкой удельным в лешу медвежьем, и то он дольше пяти недель на троне не продержалшя – в карты его продул!..

– Да ты ничего про наш род не знаешь, боярыня Серапея – так помалкивала бы, не

позорилась перед родовитыми-то! Не в карты, а в домино, и не пять недель, а семь с половиною, и медведей там отродясь…

– Это не мы, это ты ишторию не жнаешь, Труворович…

Не дожидаясь окончания благородной дискуссии граф во втором поколении Рассобачинский, он же известный в Драконьей слободе еще сорок лет назад как просто Собакин, он же Петька Зануда, он же Собакин сын, он же песья кровь, демонстративно поддернул полы своей измазанной грязью и глиной шубы ценой в эту самую слободу и невозмутимым ледоколом двинулся сквозь ожидающую исхода вечного спора толпу направо.

Далеко уйти в одиночестве ему не удалось: махнув руками на ссорящихся, бояре – родовитые и не очень – двинулись за ним.

Спорщики, приглушенно переругиваясь, присоединились к остальным метров через двадцать.

А метров через тридцать беглецы наткнулись на кирпичную кладку, перегораживающую коридор.

– Что будем делать? – запаниковали самые нервные.

– Развернемся и пойдем в другую сторону, – уверенно заявил Рассобачинский и снова, со спокойствием ледокола рассекая волну последователей, подал личный пример.

Отойдя от проделанного ими с час назад провала, зияющего свежей на скользкой стене чернотой, на пару сотен метров, бояре снова уперлись в кирпичную стену.

– Замуровали!.. – заголосила Варвара.

– Похоронили!.. – поддержал ее Абросим.

– Ой, страшно, страшно, не могу!.. – всхлипнула Конева-Тыгыдычная. – Доченьки родные, давайте прощаться – не выбраться нам отседова боле!.. Ой, бедная наша Серафима – не увидим ее больше никогда!..

– Ой, мамонька!..

– Цыц, бабы!

– Сам цыц!

– Сам баба!

– Я же говорил – за Синеусовичами надо было идти!..

– За Труворовичами!..

– Тихо!!! – трубно воззвал к массам граф. – Все очень просто. Сейчас мы возвращаемся к нашему лазу, подбираем инструмент…

– Да мы, Синеусовичи!..

– И Труворовичи!..

– Кто хочет остаться здесь жить – не подбирает, – щедро задавил возмущение на корню Рассобачинский. – А остальные пробивают стену и идут вперед. За мной!

 

* * *

Библиотечный кристаллизовался из ничего и сразу же бросился на поиски царицы.

– Елена!.. Елена!.. Мы были правы в наших догадках!.. Он был вовсе не зачарован

– он был просто в состоянии алкогольного опьянения! И он взял книгу не по приказу, а по собственной инициативе! И читает ее сам! И это книга про пломбирского засланца!

– Что?.. – заморгала царица и выпустила из рук тяжелый роман.

– Я говорю, про лазутчика одного из племен, проживающих на Крайнем Севере!

– Почему ты так решил? – недоумение ее ничуть не рассеивалось.

Чтобы не сказать наоборот.

– Потому что она называется «Шпион, пришедший с холода»! Лежит одетый-обутый на лавке, прихлебывает самогонку, и читает!..

– Кто? Шпион?

– Нет, Граненыч!

– И что это значит?

– Н-ну… Не могу сказать точно, – пожал плечами библиотечный. – Но у меня создалось впечатление, что он пьет от страха, что его заколдует Чернослов…

– Нет, я имею ввиду, почему он выбрал именно эту книгу?

– Не знаю, – снова пожал плечами недовольный тем, что его прервали, Дионисий. – Может, хотел почитать что-нибудь легкое? По сравнению с тем, что читает всегда?

– Послушай, Дионисий. Ты ведь сегодня обошел чуть не весь дворец. Ты видел

других людей – слуг, или дружинников, или бояр, которые… не поддались заклятью?

– Нет, царица, – не раздумывая, покачал головой хозяин библиотеки. – Все – как неживые, посмотреть – оторопь берет и дрожь колотит.

– То есть, чарам не поддался только он… – мысля вслух, Елена подняла с пола фолиант, положила его на кровать и встала. – В моем понимании, это может произойти только по двум причинам.

– Каким?

– Или он сам колдун, могущественнее Чернослова. Или это получилось потому, что он был… нетрезв. Ведь он был единственным человеком во всем дворце, кто осмелился ослушаться моего приказа…

– Я бы остановился на втором, – быстро решил библиотечный, которого передернуло

от одного воспоминания от пропитавшего всю комнатушку истопника сивушного амбре.

– И я тоже, – согласилась царица.

И на лице ее в этот момент было написано, что в голове ее только что созрел гениальный план.

– А это значит, милый мой спаситель, что у нас появился гонец, который домчится до моего мужа и расскажет, что произошло в злосчастном Лукоморске.

– Но кто его отправит, кто ему прикажет, кто даст наставления?..

– Я. Я прокрадусь к нему сегодня ночью и дам ему поручение найти Василия или Дмитрия как можно скорее и привести их с дружиной сюда.

– Но это опасно!

– Я знаю… – блеклым голосом подтвердила царица. – Но кроме них сразиться с колдуном некому. А если они воротятся нежданно-негаданно, то могут попасть в засаду и сгинут все!..

– Нет, я имел ввиду, опасно для тебя! Пройти ночью через весь дворец, кишащий завоевателями и жуткими существами, которые раньше были людьми! Это невозможно! Тебя увидят и схватят! И тогда все будет кончено!.. И, кроме того, что, если чары колдуна все еще действуют на трезвого человека? Твои слуги и воины до сих пор ходят как деревянные – в глазах ни тени смысла! Это ужасно!..

– Тогда к нему должен сходить и все передать от моего имени ты. Ты покажешься ему и заговоришь с ним спокойным голосом, чтобы не невзначай не напугать…

– Видишь ли, царица… – виновато развел ручками библиотечный. – Я, конечно, не хочу наговаривать на достойного человека… Но если он увидит меня… В том состоянии, в котором он находится сейчас, он просто подумает, что у него началась белая горячка.

– Но что ты тогда предлагаешь?! – в отчаянии от того, что несколько минут назад казавшийся таким совершенным и хитроумным план разваливается на глазах, сжала кулаки Елена. – Что нам делать?!..

Дионисий опустил очи долу, нервно подергивая напомаженную бородку и покусывая губы.

– Я никогда этого не делал… И не знаю, получится ли… Но я полагаю, что это возможно…

– Что?.. – с новой надеждой кинулась к нему царица. – Что ты придумал?

– Я могу попытаться провести тебя теми коридорами, которыми хожу сам.

– Ты… попробуешь?

– Да. Я не могу отпустить тебя в пасть погибели. Завтра вечером, когда все лягут спать…

– Нет, – твердо взяла за ручку библиотечного царица. – Сегодня. Сейчас. Мы не можем терять ни минуты. Пожалуйста?.. – добавила она просительно, заглядывая Дионисию в расширившиеся от волнения глаза.

– Х-хорошо… – не выдержал он ее взгляда и кивнул. – Сейчас. Но учти, Елена – в каморке этого верноподданного короны стоит такой дух… Такой… Слова в испуге покидают мой мозг, когда я пытаюсь найти подходящее сравнение той ядовитой атмосфере…

– Я подумала и об этом, – кивнула та. – Я сложу все носовые платки, которые только у нас найдутся, в несколько слоев и пропитаю их мятным маслом. У тебя ведь есть мятное масло?..

– Да, есть, царица…

– Очень хорошо. А когда мы окажемся там, то засунем ему в рот веточку мяты. Я видела у тебя на кухне. Ты окажешь мне любезность и одолжишь одну веточку?

– А если не поможет?

– Ну, что у тебя есть тогда еще?..

Через двадцать минут Дионисий с Еленой Прекрасной в одно руке и с сумкой, набитой мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками и, как крайнее средство, луком, чесноком и вяленой воблой сделал первый осторожный шаг по одному ему видимому коридору, ведущему из его библиотеки к книге, находящейся сейчас в дрожащих руках истопника Митрохи.

Елена зажмурилась, набрала полную грудь воздуха (не в последнюю очередь потому, что в жилище Граненыча таковой ко времени их прибытия мог быть уже полностью вытеснен сивушными парами) и шагнула за ним.

Под ногами ее мягко спружинило, как будто ступала она по туго натянутому батуту. Набравшись смелости и открыв очи, царица увидела вокруг себя матовую, почти непрозрачную стену, такую же упругую на ощупь, как и пол.

Метров через десять перед ней вдруг возникло нечто серое, плотное и

непроницаемое, но не успела она испугаться, как преграда пропала, как будто ее и не было, а ее саму обволокло холодом и сыростью.

– Что… это?.. – сквозь стучащие зубы едва прошептала Елена, даже не надеясь, что ее вопрос будет услышан.

– Это мы из здания библиотеки вышли и сейчас идем по двору. Вечером был дождь, отсюда эта пробирающая до костей влажность. Неприятно, согласен… Наверное, ты спросишь, почему мы не прошли весь путь по дворцу, и я тебе отвечу – это

невозможно. Пути Книги – только прямые. И, к тому же, в этой нашей прогулке есть и свои положительные стороны.

– Да? – слабо удивилась царица. – И какие же?

– Во-первых, так быстрее.

– Так есть еще и «во-вторых»?..

– Да, естественно! Вдохни полной грудью эту ночь, этот свежий воздух – это не что иное, как глоток природы, с которой мы, городские люди, засевшие в своих четырех стенах, так редко видимся! Скоро придем, наберись еще немного терпения, царица! Совсем чуть-чуть осталось…

– Так это мы сквозь стену так прошли?!.. – изумленно воскликнула Елена, только теперь до конца сообразившая, что этот глоток природы должен означать.

– А-а… Это… Да. Видишь ли, я к этому привык. Когда следуешь Путем Книги, препятствий не замечаешь. Так, например, сейчас мы идем на высоте десяти метров от земли… Ой!!!.. Не надо, наверное, было тебе этого говорить… – пришел к чуть запоздалому выводу Дионисий, невольно сморщившись от боли в нервно стиснутой царицей руке.

Но все его муки могли показаться стороннему наблюдателю лишь легким дискомфортом по сравнению с реакцией бедного Граненыча, когда на его глазах из голой стены появился вдруг маленький франтоватый человечек, за ним – царица Елена, и оба, скроив ужасные мины, набросились на него, вырвали из рук стакан с самогоном и бутылку, выбросили их в форточку, и наперебой стали засовывать ему в рот мяту, сушеную малину, яблоки, цукаты, корицу, укроп, лаванду, розовые лепестки, лук, чеснок и вяленую воблу.

 

* * *

На то, чтобы проломить старую кирпичную кладку, столь неосмотрительно и самонадеянно преградившую им дорогу, понадобилось десять минут.

Под презрительные выкрики в адрес хлипкого препятствия несколько бояр во главе с графом Рассобачинским навалились могутными плечами на расшатавшиеся кирпичи и поднапряглись. Стена натужно затрещала, закряхтела, и пала под молодецким натиском высокородных и не очень бояр, начинавших смутно, спинным мозгом

сознавать, что в каждом боярине спрятался и ждет своего часа освобождения мужик.

Женская половина их отряда разразилась аплодисментами.

– Вот ужо ты, батюшка Артамон, ждоров, как бык, – восхищенно качала головой боярыня Серапея, разглядывая недоверчиво оказавшегося ближе к ней боярина Амбросия.

– Как навалился, как навалился, боярин Артамон Савельевич – поди, один стенку-то своротил, остальные ровно просто так рядом стояли! – кокетливо поправляя венец, похожий после стольких приключений, скорее, на старый цветочный горшок, вывернутый наизнанку, поддержала ее Арина Конева-Тыгыдычная.

– Есть еще стрелы в колчане, – горделиво усмехнулся тот, демонстративным широким

жестом утирая трудовой пот со лба, как это делали сотни его предков до той поры, пока один из них не решил, что честный труд – не его призвание, просто на большую дорогу идти – боязно, и записался в благородные.

– А вот боярин Никодим в шторонке проштоял, ровно хворый, – осуждающе прищурившись, повернулась она к тому.

– Да нам, Труворовичам, не пристало… – без особого убеждения начал было он, но завял на половине фразы под бескомпромиссным взглядом дам.

Рафинированные изнеженные члены высшего общества на глазах выходили из придворной (или подземной?) моды.

Галантно посодействовав боярыням и боярышням в переходе на ту сторону, мужчины окружили их, чтобы во тьме подземной на них невзначай не напало какое-нибудь

мрачное невыспавшееся чудовище, доблестно выпятили и без того не впалые груди и, сжимая лопаты и ломы как фамильное боевое оружие, двинулись вперед боевым построением «свинья» с графом Рассобачинским в качестве пятачка.

Пройдя метров с двадцать, они оказались перед закрытой дверью.

К разочарованию разошедшихся бояр, она оказалась заперта изнутри на хлипкую щеколду, и сдалась почти без боя, лишь слегка, для проформы, поскрипев ржавыми петлями, громко, но недолго жалуясь на жизнь.

Хмыкнув полупрезрительно-полуразочарованно по поводу такого малодушия, граф взял заступ наизготовку, как копье, и шагнул в открывшееся пространство.

Там было темно и сухо.

– Эх, разнеси тебя кобыла!.. – донеслось до общества из непроглядной тьмы. – Глаз выколи – ничегошеньки не видать!.. Ну вот хоть бы све…

Трах! Тарарах! Бах! Бам!

– …чечку малую, закрути тебя в дугу!.. Ой!..

Трах! Тарарах! Бах! Бам!

– Что там, граф, что случилось? – обеспокоенный отряд Рассобачинского ломанулся вслед за ним с оружием наперевес.

 

ТРАХ!!! ТАРАРАХ!!! БАХ!!! БАМ!!!

– ОЙ!!!..

– Что здесь?

– Думаешь, я знаю, боярин Амбросий? Ох-х-х… Кажется, мы только что на себя что-то уронили…

– Что это? – еще один голос донесся откуда-то от пола – видно, говорящий пытался нащупать, что-то, что минуту назад огрело его по спине.

– Похоже, полки какие-то… – донесся недоверчивый голос кого-то, кому это удалось раньше.

– Полки? – оживился еще один голос, ближе к двери. – Может, это склад? Продуктовый?

– Вам, Труворовичам, только бы пожрать, – брезгливо донеслось из группы женщин, столпившихся у входа.

– А ты, боярыня Настасья…

Но договорить Никодим не успел.

Из глубины комнаты раздался восторженный вопль Рассобачинского, звуки кресала и вспыхнул крошечный огонек, показавшийся ослепительным после нескольких часов в почти полной темноте.

– Свечи!!! Я нашел свечи!!! Целую коробку!!!

И тут же бояре, отталкивая друг друга, потянулись к его огоньку, как очень большие, толстые нелетающие мотыльки.

– Мне!..

– Дай мне одну свечку!..

– И мне одну!..

– И мне тоже!..

– Стойте! – строго вскинул ладонь граф, преграждая дорогу жаждущим освещения. –

Свечей мало, и на всех все равно не хватит. Будем экономить – зажигать по одной, только чтобы освещать дорогу впереди идущим!

Поворчав и повздыхав, бояре с разумностью такого решения все же согласились, и стали ждать результатов обхода помещения человеком со свечой.

– Тут нигде ничего нет! – провозгласил, наконец, граф. – Пустые полки, шкафы и стеллажи! А на них одна пыль!.. Хотя, нет… Поглядите… Это книга! Единственная на весь этот мебельный склад!..

– Книга?

– Одна?

– И всё? – донеслись недоверчивые вопросы из женской группки, сгрудившейся у входа.

– Да!.. Кроме нее – только кресало и коробка свечей!..

– Што он говорит, Ларишка, ащь?..

– Говорит, что нашел комнату, а в ней много полок и всего одна книга!!!

– Так это, наверное, библиотека, – высказала предположение боярыня Серапея и оглядела всех, довольная своей проницательностью.

– Бабушка, да что ты говоришь-то, а?! Ты когда-нибудь в библиотеке-то была?

Знаешь, что это такое? – стыдливо оглядываясь по сторонам – не слышал ли, часом, кто Серапеиной сентенции – прокричала как можно тише в ухо старухе Лариска.

Но надежда была напрасной.

Услышали ее все.

– А што вы на меня так шмотрите? – возмутилась старая боярыня. – Што шмотрите? Думаете, ешли темно, так я не вижу, как вы на меня шмотрите?

– Да ты что, бабушка, как это мы так на тебя смотрим?..

– Шами жнаете, как! А про библиотеку тшаря Епифана Швирепого никогда не шлыхали, што ли?

– Так ведь то – библиотека, боярыня Серапея! Самая богатая в мире, говорят!

Даром ее, что ли, столько веков уже ищут! А то – пустая комната с одной книжкой!

– разве что не покрутил боярин Никодим пальцем у виска, припоминая Синеусовичам в лице боярыни Настасьи, старухи Серапеи и молодой Лариски нанесенные ранее обиды1.

– Ты думаешь, я ш ума шошла? – голос Серапеи мог смело посоперничать по теплоте с жидким азотом. – Я же говорю, што это не мы, Щинеушовичи, это ты ишторию не жнаешь! Ты думаешь, Швирепый тшарь вщегда так проживался? Нет, боярин Никодим. По молодошти его Епифаном Книгочеем жвали. Епифаном Добрым. И шобрал он полную огромную комнату вщяких книжек. И штал вщем давать читать. Да только нишего ему не вернули, кому он давал. Кто говорил, што не брал. Кто – што отдавал уже. Кто

– што потерял. А кто и вовще жа гранитшу бежал, лишь бы книжку не вожвращать.

Хорошая книжка тогда редкошть была, понимаешь… И ошталащь, говорят предания, у Епифана Доброго вщего одна книжка, шамая неинтерешная, которую никто тшитать не

хотел. И пошмотрел он на нее, и жаплакал. И проплакал тшелый день и тшелую ночь.

А потом жакрыл швою библиотеку на ключ, и ключ выброщил. А череж мещац стали его проживать Епифаном Швирепым. Те, кто жа гранитшу убежал.

– А кто не убежал, как его называли? – с замиранием сердца спросила самая младшая Конева-Тыгыдычная.

– А кто не убежал, Наташа, те никак не наживали. Тем уже вще равно было2…

Тем временем, разведгруппа под командованием Рассобачинского вернулась в ожидавшим вестей с переднего края женщинам и расстроено доложила:

– Обошли всю комнату…

– Нашли люк в потолке – не открывается.

– Простукивание показало – заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше3.

– Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену…

– А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.

– Голодными?.. Холодными?.. – горестно задали пространству риторический вопрос женщины.

Граф Рассобачинский фыркнул в усы:

– Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.

Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.

-начало сноски-

1 – Причем, нанесенные как несколько минут, так и несколько веков назад – припоминать, так уж по-крупному.

2 – Мораль шей иштории… то есть, сей истории, такова: всегда возвращайте книги не позже указанного срока. Не будите в библиотекаре зверя.

 

3 – На стене, окружающей Лукоморск, могли разъехаться два конных экипажа.

-конец сноски-

– Все бы тебе шутки шутить, граф, – разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева-Тыгыдычная. – А мысль дельная. Чай не дети мы – целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем,

бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок-другой. Третий-четвертый. Не больше десяти.

– А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?..

– Забыли уж, какой он есть-то, свет, – вздохнула Лариска.

– А на растопку что? – задала резонный вопрос боярыня Варвара.

Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.

Можно было бы сказать, что идея Коневой-Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско1

– если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы"2. Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя.

Под аккомпанемент недоуменных вопросов, он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.

На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом.

Но внимание глазастого графа привлекло не это.

На очерченном черными чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.

А в противоположной стене – еще один.

 

* * *

– Нет, я не белочка, – в третий раз терпеливо, сквозь несколько слоев Митрохиного полотенца, проложенных мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками, луком, чесноком и вяленой воблой терпеливо повторяла Елена ошалело хлопающему жиденькими бесцветными ресницами Граненычу. – Не белочка, не зайчик и не мышка и никакой иной грызун – не пойму, отчего это тебе так непонятно. Я – царица твоя Елена. И ты должен мне повиноваться.

Граненыч упрямо покачал головой:

– Т… т-тсарицы сквозь д-двери… х-ходят… Это д-даже я… з-знаю… А т-ты –

или моя б-белочка… или п-порождение к-клад… к-кадл… к-колдовства… этого…

– и он, несмотря на плохо вменяемое состояние, опасливо оглянулся по сторонам – не притаился ли «этот» за табуреткой или под столом3.

– Гр… Митрофан. Послушай меня внимательно и поверь мне. Я тоже хожу сквозь

двери. Обычно. Но сейчас сквозь двери по дворцу ходить опасно, и Дионисий, – для иллюстрации достоверности, она указала на миниатюрного человечка,

заинтересованно наблюдавшего за выяснением отношений правителя и верноподданного,

– помог мне пройти по Пути Книги.

– А эт… та еще… к-кто?.. – с трудом сфокусировал разъезжающийся взгляд на маленькой франтоватой фигурке Митроха.

– Я библиотечный, – со скромным достоинством представился Дионисий.

– Б-библиотечный… к-кто?.. – с еще большим непониманием нахмурился истопник.

– Библиотечный библиотечный. Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я

– библиотечный, – кротко вздохнув, привычно объяснил человечек.

– Да?!.. – изумился Граненыч. – Я н-никогда… не с-слышал… что б-бывают…

– Не в этом дело, – устало отмахнулась от его сомнений Елена. – Сейчас дело совсем не в этом, Митрофан.

-начало сноски-

1 – Дым даже от их крошечного пробного костерка завис плотным вонючим комом в воздухе и долго не желал никуда уходить, поэтому выскочить в мокрый, скользкий от грязи и слизи коридор пришлось все-таки боярам.

2 – Кто сомневается, может узнать ее полное название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы государем всея Лукоморья Епифаном Добрым, сыном Иринария Богатого, внуком Аристарха Смешливого, для общего пользования, развлечения и

просвещения люда мужска и женска пола высокого рода, любознательного, политесу и грамоте обученного, приличия соблюдающего и руки регулярно моющего».

3 – Больше из мебели в комнатушке истопника ничего не было, а под лавку даже с целью безопасности он заглянуть не рискнул из опасения кувыркнуться с нее вверх тормашками да там и остаться.

-конец сноски-

– К-как – не в эт…том? Я с-сорок лет… брал к-книги… в бил… билбл… в билбил… там, где они хранятся…и не п-подзревал, что…

– Дело в том, Митрофан, – царица пошла на риск и приблизила свое измученное, но все еще прекрасное лицо к его слегка опухшей физиономии со впалыми небритыми щеками и положила руки ему на плечи, – что все наше царство попало в страшную беду, и кроме тебя, его спасти больше некому.

И тут Граненыч окончательно уверился в том, что количество выпитого спиртного в

его случае перешло в качество. Потому что до сих пор только во сне, и то нечасто, к нему являлся представитель царской фамилии и говорил что-нибудь подобное. И каждый раз в своих снах он, Митроха, в ответ лишь испуганно махал руками и отказывался, или убегал, очертя голову, или прятался так, что сам себя потом не мог найти, а потом, проснувшись, горько жалел об этом – ну хоть вот бы раз, дурню, хоть бы и во сне, совершить то, о чем мечталось с детства…

И вот сейчас – опять…

Но теперь-то уж он будет умнее.

Ну, сон – держись.

– Я… г-готов, – решительно мотнул он головой так, что она чуть не оторвалась

от тощей шеи, а подбородок ударился о грудь. – Г-где… в-враг? Н-неси… его… с-сюда…

Елена перевела дух и со смесью облегчения и раздражения взглянула на Дионисия: хоть Митроха и поверил, наконец, в ее реальность, толковать о чем-либо с их единственной надеждой, пока она, то бишь, он, был в таком состоянии, было бесполезно.

Но ответного взгляда она не дождалась.

Маленький библиотечный больше не наблюдал за ними – не замеченный никем, он беззвучным кошачьим шагом пересек комнатушку, прильнул ухом к двери и теперь с напряжением, передаваемым даже его спиной, вслушивался в что-то, что, похоже, происходило в коридоре.

– Елена, бежим! – вдруг резко обернулся он и схватил царицу за руку. – Сюда кто-то крадется!

– Кто?.. – побледнела под полотенцем та.

– Не знаю!!! – шепотом прокричал он и, не медля более ни секунды, втянул несопротивляющуюся царицу в стену.

– Н-ну, в-вот… Т-теперь уже они… с-спрятались… – расстройство и

разочарование Граненыча можно было черпать ведрами. – А я т-толко… сол… солг… солгал…. солгалсился… К-куда же вы?.. А?..

Елена остановилась, едва они скрылись в трубе Пути, и заставила остановиться своего провожатого.

– Что случилось, Дионисий? Что за паника? – едва переводя дыхание, строго спросила она. – Ты меня так напугал! Ничего ведь не было слышно! А Митроха как раз только начинал понимать…

– По коридору кто-то подкрадывался! – горячо зашептал библиотечный, не дожидаясь, пока Елена договорит. – Я точно слышал, и я абсолютно уверен в этом! Он топал и пыхтел, как бегемот на скачках!.. Представь, что было бы, если бы этот «кто-то»

вошел к Граненычу и увидел тебя? Не забывай, царица – теперь во дворце у нас нет друзей!..

– О, нет… – всплеснула руками царица. – Только не это…

– Вот видишь, – торжествуя, проговорил библиотечный. – Как было неосмотрительно с твоей стороны забыть обо всем, кроме…

– Я имею ввиду, что если этот «кто-то» войдет сейчас в комнату Граненыча и увидит его пьяным, да еще и с книжкой… – не слушая его, продолжила Елена, – а заколдованные слуги не пьют и книжек уж точно не читают…

– О, нет… – теперь всплеснул руками и Дионисий и, обронив на ходу берет, бросился обратно в клетушку Митрохи. – Только не это…

– Митрофан, быстро, твоя повелительница ждет тебя! – скомандовал грозным шепотом он, сжав в своей крошечной ладошке узкую мозолистую ладонь истопника, и ноги того, не дожидаясь команды от всё еще погруженного в алкоголь и обиды мозга, сами понесли все остальное к стене и через нее. Туда, где ломая руки от нетерпения и страха, ждала их Елена Прекрасная.

И не успела спина Граненыча исчезнуть за бревнами, как дверь его комнатки распахнулась, едва не впечатав ручку в стенку, и внутрь, грозный в своем безмолвии, ввалился Букаха.

– …Ч-что ж вы не дали мне с ним встретиться-то, а? – потягивая из вамаяссьской фарфоровой чашки огуречный рассол, не переставал сокрушаться Граненыч. – Я ж бы его, г-гада, с-своими руками бы п-придушил!.. Г-герой, едрена кочерыжка…

– Вы с ним в разных весовых категориях, – просто объяснил Дионисий, даже не

утруждая себя лишним взглядом на костлявую фигуру истопника, словно составленную из палочек.

– Отожрал на царских-то харчах п-пузу, п-паук… – не унимался Граненыч, хмуро поджимая обветренные губы и морща лоб. – Не разглядели мы змею за пазухой, вот это п-плохо…

– Плохо сейчас то, Митроха, – мягко вмешалась Елена, приглушенно выговаривая слова из-за своей многослойной защиты и стараясь дышать не очень глубоко, – что во всем Лукоморске не осталось ни одного человека, способного противостоять колдуну. Кого он не заколдовал, того запугал. И если в самое ближайшее время не придет нам на помощь мой муж с войском, то кто знает, что этот негодяй еще придумает, чтобы задурманить головы и тем, кто еще в своем уме. И тогда, когда Василий и Дмитрий вернутся, они попадут в ловушку.

Граненыч оторвался от своей чашки и неожиданно внимательным и умным взором полупьяных прозрачно-серых глаз вперился в лицо Елене.

– Ты, ваше величество, должно быть, хочешь, чтобы я предупредил их?

– Ты сможешь это сделать, Митрофан? – умоляюще прижала она руки к груди. – Я приказываю тебе… Нет, я прошу тебя… Выберись из дворца… Купи, укради, выпроси, выменяй коня… Скачи к ним… Предупреди их, расскажи им…

– Так где у нас сейчас военный театр-то?

– На гастролях в Лотрании, – недоуменно нахмурилась Елена. – А что?

– Да не ваши плясуны, – покривился в улыбке Митроха. – Боевые действия где сейчас ведутся, говорю?

– А-а… Где-то на южной границе, – пожала плечами Елена. – С Караканским ханством, если ничего не путаю?..

– Ханство Караканское, – выудил откуда-то из-под своего стула маленький справочник купца Дионисий. – На букву «Кы»… Так, так, так… Ага. Есть.

Площадь… Население… Политическая система… Валюта… Климатические условия… Ага, вот. «Удаленность от столицы Лукоморья – три недели пути с обозом, конному гонцу – две недели, по распутице – плюс четыре дня».

– Две недели!.. – ахнула царица.

– С половиною, – угрюмо уточнил Дионисий. – Осень на дворе, как-никак.

– Хм… Диспозиция далекая… – почесал взъерошенный затылок Митроха. – В оба конца-то пять недель вынь да положь… М-да-а-а… Пожалуй, как сказал бы генерал Манювринг, мы пойдем другим путем. Пожалуй, ваше величество, я к царю Василию не поскачу…

– Как?!..

– Я к родичам царевны нашей Серафимы в Лесогорье поеду от вашего лица военным атташом, подмоги просить. В два раза быстрее выйдет. Недели в полторы уложусь, поди, в самом худшем случае. Они же сродственники ваши теперь – отказать не должны, если сами ни с кем не воюют.

– А ведь и вправду… – уважительно покачал головой библиотечный, быстро обдумав и оценив предложение Граненыча.

– Стратегически мыслить надо! – поучающее поднял к потолку указательный палец довольный одобрением истопник.

– Митроха!!!.. – счастливая Елена едва не бросилась истопнику на шею, но вовремя

спохватилась и удержала у лица уже начинающее потихоньку то ли выдыхаться, то ли уступать перед напором сивушных масел полотенце. – Ты… гений! Ты… настоящий герой! На, возьми мои украшения – на них в пути ты купишь все, что тебе надо!

И она принялась одной рукой неловко снимать с себя бриллиантовое колье.

– Да ты что, царица! – замахал руками Граненыч. – Чтоб меня с этим ожерельем за

вора поймали по дороге? Или ограбили? Или, спаси-сохрани, убили? Нет, не надо, и не думай. Я лучше к куму шорнику в городе мимоходом загляну – у него одолжусь. Живы будем – рассчитаемся.

– Митроха… Митрофан… Если жив останешься – ничего не пожалею… Проси, чего хочешь… Все твое…

– Вот жив останусь – тогда и поговорим, – неопределенно качнул взлохмаченной головой, похожей на лошадиную, Граненыч. – А пока выбираться отсюда надо. Загостился я чегой-то у вас.

– Я тебя провожу, – поднялся со стульчика Дионисий и водрузил на переносицу очки.

– Путем Книги. Когда выступаешь в поход?

– Как вот отсюда выйду – так и выступаю, – пожал плечами истопник.

– Но тебе же надо собраться?..

– А чего мне собираться? Голому одеться – подпоясаться. Вот вернусь к себе в комнату, сто грамм на дорожку приму – и пошел.

– Зачем… сто? – тревожно вскинула глаза Елена.

– Для профилактики, ваше величество. Чтоб колдовство не приставало, – авторитетно пояснил Граненыч.

– А… книгу ты… мою… с собой не берешь?.. – голосом, полным настолько равнодушного равнодушия, что оно не могло быть и на пятьдесят процентов искренним, поинтересовался вдруг библиотечный. – А то ты бы заодно ее забрал бы и мне сюда принес быстренько… Сколько ты в пути пробудешь – неизвестно, а книга на месте своем законном должна обретаться.

– Эта книга твоя? – вопросительно взглянул на него Митроха.

– Если из моей библиотеки – значит, моя, – непреклонно ответил тот.

– Интересная у тебя книга, – уважительно качнул головой Граненыч. – А в нашем положении – так просто полезная. Жаль только, что до конца я ее не успел дочитать…

– Вернешься – дочитаешь, – дипломатично предложил Дионисий.

– Вернусь – она мне не понадобится, – хмыкнул Митроха, допил одним могучим

глотком рассол из своей чашки, крякнул, утерся замызганным рукавом и поднялся. – Ну, ваше величество, не поминай лихом. Пошли, Дионисий.

Старательно обездвижив лицо и сфокусировав глаза на невидимой точке сантиметрах в двадцати от переносицы, Граненыч деревянным шагом брел вдоль дворцовой стены уже в третий раз.

Как и в первые два раза, ни случайно приставленными лестницами, ни неожиданно

упавшими деревьями, ни непонятно откуда взявшимися веревками стена похвастать не могла. Даже теперь, при третьем круге, она оставалась такой же высокой, неприступной и непреодолимой, как и два часа, и двести лет назад.

Вариант с парадными воротами ему пришлось отбросить сразу, как только закончил первый круг: на обоих стоял суровый караул из одного черносотенца-новобранца из местных предателей и пятерки пустоглазых дружинников. С какой целью – было не очень понятно, поскольку все они все равно были закрыты на засовы, и никто не горел желанием ни посетить захваченные чужаками дворец, ни покинуть его.

Ну, да ладно. Мы люди не гордые, через царское парадное ходить все одно неприученные. Нам бы чего попроще. Хозяйственные ворота само то бы подошли, но так и на них ведь не девки с коромыслами стоят…

Боится, видать, окаянный, раз такие посты выставляет. Знает кошка, чье мясо съела…

Не столько поймав, сколько почувствовав на себе чужой заинтересованный взгляд, Граненыч, осторожно сделал еще несколько шагов, остановился, наклонился и

медленно, как во сне, стал собирать с земли упавшие после вчерашнего ветра сухие ветки.

– М-му-у? М-м-м-му-у-у-у!..

– Тьфу, зараза, напугал!..

Впереди находился зверинец царя Симеона – шесть просторных загонов с экзотическими животными – подарками послов из заморских стран.

Белый медведь Снежок, страдающий от хронического теплового удара и ностальгии, присланный одним из северных племен этим летом с обозом песцовых шкурок, резной рыбьей кости и вяленой рыбы. Полосатый как шмель толстый ленивый тигр Пуфик откуда-то из восточной тайги. Обманчиво флегматичный желтый одногорбый Огненный Ветер Пустыни – беговой снайпер-верблюд1 из Шатт-аль-Шейха – мимо не ходи.

Вольера с крикливым, лохматым, плохо воспитанным безымянным обезьяним семейством из Вамаяси. Близорукий злой носорог Бамбук, похожий на маленькое стенобитное орудие. И – рядом с ним и почти напротив хозяйственных ворот, которыми он

пользовался все время, пока работал во дворце, но сейчас недоступными, как Луна, как самые дальние созвездия – территория огромного иссиня-черного узамбарского буйвола Герасима с щегольски закрученными, как усы гвардейского офицера, рогами и жены его, нервной и раздражительной буйволицы Му-Му. Его любимцев, неизменных объектов кормления сладкими морковками и репками, почесывания за ушами и поглаживания больших теплых тяжелых морд. Вообще-то, их имена были Самум и Саванна, но Граненыч их и сам не признал за имена, и буйволов отучил на них

отзываться, с самого первого дня единолично переименовав их в честь героев давно прочитанной книжки.

-начало сноски-

 

1 – Так биатлон пришел в Сулейманию.

-конец сноски-

Но сейчас было не до них, его узамбарских коровушек, как он ласково про себя иногда называл рогатую чету. Сейчас они помочь ему ничем не могли.

Вот если бы одно из посольств догадалось в свое время преподнести царю Симеону

жирафенка маленького, да кабы тот вырос, да если бы он, Граненыч, его воспитал и

приучил катать на себе, то теперь можно было бы попытаться вывести его из загона, подогнать к стене и подняться по евойной шее наверх…

– М-м-м-у-у-у-у-у… – печально проводил своего занятого друга Герасим.

Ворота конюшни были слегка приоткрыты. Оттуда веяло теплом, навозом и успокаивающе-знакомым конским духом.

Поддавшись на последок искушению оглянуться и не обнаружив ничего тревожного, Митроха боком просочился вовнутрь.

Просторные, уютные стойла царской конюшни длинными рядами уходили в сухой полумрак, туда, где, в самом конце, стояли и ждали своей доли работы ломовые, старые и просто беспородные неказистые кони – рабочий класс лошадиного племени.

Граненыч уже знал, кого он возьмет – соловую Елку, одноухую покладистую кобылку,

которую чаще всего посыльные из кухни и подсобного хозяйства брали для выездов в город. Хотя, откуда этим басурманам и это знать?..

Митроха свернул к столбу посреди широкого прохода, потянулся, чтобы снять лампу и замер.

Сердце пропустило такт, решившись сначала выскочить через горло, но, когда не удалось, ухнуло и пребольно ударило в левую пятку…

Граненыч нос к носу столкнулся с Букахой.

Бывший воевода тоже вздрогнул и отпрянул, едва не споткнувшись о полы своей длинной, крытой алой парчой, шубы.

Истопник мог поспорить на коня и телегу, что красная надменная физиономия того, и так гораздо менее красная и далеко не такая надменная в последние дни, стала такой же бледной, вытянутой и испуганной, как у него.

Граненыч пришел в себя и начал лихорадочно соображать первым.

Одно из двух.

Если он сейчас побежит, Букаха его догонит или – в том маловероятном случае, если боярские ноги окажутся не такими быстрыми, как у шестидесятипятилетнего старика – поднимет тревогу на весь дворец.

Если нет…

Усилием воли собрав разбежавшиеся было в панике черты лица в тупую равнодушную маску, хоть и несколько перекошенную, Митроха продолжил начатое движение и медленно снял лампу со столба.

Не глядя на выпученные глаза и беззвучно шевелящиеся губы боярина, он так же медленно повернулся, опустил руку и механической походкой зашагал вдоль по коридору к своей цели.

– Эй, ты, куды прешь, как по прошпекту? – начальственным голосом окликнул возчика черносотенец.

– В город, – кратко и бесстрастно доложил Митроха, твердо придерживаясь линии, что зачарованным не пристало быть чересчур болтливыми.

– Зачем?

– За водкой.

– За водкой? – оживился свежеиспеченный черносотенец, пропустил следующий вопрос «по чьему приказу» и сразу перешел к делу.

– А куда конкретно?

– Винокурня Жилина.

– Хм-м-м… Винокурня Жилина – это хорошо… Жилин – он градус держит… –

задумчиво поскреб подбородок черносотенец, перебирая одну заманчивую возможность

за другой и, наконец, остановившись на одном из вариантов, безусловно, приятном, судя по тому, как непроизвольно расплылась в блаженной улыбке его хитрая физиономия. – А когда возвращаться будешь?

– Груз заберу – и вернусь, – бесстрастно ответил Митроха, старательно не сводя неподвижного взгляда с засова за спиной черносотенца.

– За… три часа вернешься? – хищно прищурившись, выстрелил вопросом начальник караула, прикинув, когда его должны сменить.

– Вернусь, – не задумываясь, подтвердил Митроха. Сейчас он бы подтвердил, что вернется из винокурни Жилина, расположенной в двух часах езды от дворца, и за двадцать минут.

Только бы пропустили, только бы пропустили, только бы выпустили…

Облачко сомнения пробежало было по лицу караульного, но открывшиеся вдруг в такой нежаркий день солнечные перспективы рассеяли его без особого труда.

За полдня с лишком, что он стоит на часах на этих разнесчастных воротах, мимо него не прошел ни один солдат из отряда колдуна. Будто они все заняты своими делами и забыли, что он вообще существует на белом свете. Брезгуют они нашим

братом, видите ли вы. Морды воротят. А на воротах этих дурацких стоять не ихнее,

понимаете ли вы, дело. А торчать-то тут, между прочим, еще до вечера. А на улице не май месяц. И даже не сентябрь. И что такого страшного может случиться, если он потихонечку выпустит эту телегу, а потом абсолютно справедливо воспользуется плодами своей доброты? Подумаешь, приказ… Легко им, инородцам, раздавать приказы, сидя перед печкой в помещении!.. Думают, пришли невесть откуда, сунули десять рублей жалованья в зубы, и всё, господа? Можно над лукоморским человеком глумиться? И, если здраво поразмыслить, зачем тогда человеку власть, если он не может ей воспользоваться в личных целях? А-а-а… провались земля и небо!..

– Открывайте, – повелевающее махнул заколдованным дружинникам рукой в черной кожаной перчатке начальник караула. – Да поживее шевелитесь, проклятые!..

Такой же ломкой походкой, какую с разной степенью достоверности старался изображать до сих пор Митроха, оба дружинника без единого слова потащились из караульной будки снимать засов.

– Ну, слава тебе!.. – одними губами прошептал Граненыч и понял, что последнюю минуту он забыл дышать.

Укрывшись за неподвижной маской зачарованного, он тихохонько перевел дух и торжествующе улыбнулся – одними глазами.

Получилось.

Прорвались.

– М-м-м-мум!.. М-мумум-м-м!.. М-м-му-ум-м-му-у-у-у!!!.. – донесся сзади знакомый звук.

«И тебе всего хорошего, Герасим», – подумал в ответ буйволу Митроха и украдкой оглянулся на прощанье.

По направлению к ним, откуда ни возьмись, полоща на бегу полами шубы, к ним неуклюже бежал, размахивал руками как ветряная мельница и что-то отчаянно мычал Букаха.

Хотел ли он схватить беглеца или присоединиться к нему, Граненычу разбираться было недосуг.

Сердце его отчаянно метнулось в грудной клетке, руки непроизвольно дернулись, и он хлестнул вожжами по спине Елку. Та, не ожидая от старого знакомого такого вероломного коварства, встала на дыбы, ударила перед собой копытами и угодила прямо в грудь одного из дружинников, поднимающих засов. Тот охнул1, отлетая к воротам, и тяжелый брус, не чувствуя больше поддержки с одного конца, ухнулся обратно на место.

– Эй, ты чего, ты чего?.. – отскочил начальник караула от взбунтовавшихся вдруг кобылы и мужика и выхватил меч. – А ну, слезай!..

– М-мум-м!!! М-м-му-умуму!..

Страшно выпучив глаза и указывая пальцем одной руки на Митроху, другой рукой Букаха делал непонятные знаки черносотенцу.

– Слезай, кому говорят! – замахнулся тот на Граненыча и нервно дернул головой в направлении экс-воеводы: – А это еще кто?

– Царский шут. Юродивый. Немой и бесноватый. Может покусать, – мстительно сорвалось с языка Митрохи прежде, чем он успел подумать, что говорит. – Это заразно.

– Э-э-эй, стой! – черносотенец на секунду забыл о подозрительном вознице и выставил меч навстречу несущемуся галопом грузному боярину и его роскошной, покрытой алой шатт-аль-шейхской парчой шубе. – Стой, кому говорят!..

– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – снова донеслось до ворот – это нахмурился в загоне чем-то

недовольный буйвол, но теперь до него не было дела даже его покровителю Митрохе.

Букаха несся вперед, как будто до последнего не верил, что начальник караула и вправду пустит в ход меч. Но когда его острие уперлось в широкую грудь, затянутую малиновым бархатом, он остановился и, гневно мыча и размахивая кулаками, стал метаться вправо-влево, стараясь обойти караульного и самолично схватить утеклеца, чтоб потом предъявить его новому царю как доказательство своей верности, бдительности и наблюдательности.

Но куда бы не кинулся толстый боярин, везде его встречал с мечом наголо испуганный черносотенец.

– Уйди!.. Уйди отсюда!.. Убью дурака!.. – тыкал он клинком перед собой, и Букаха

едва успевал уворачиваться, не выпуская все же Митроху из виду. – Чего ты ко мне привязался, убогий?! Иди, лечись!..

– М-м-мумум?!..

– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – Герасим сквозь редкий забор прищурился на подпрыгивающую вместе с хозяином боярскую шубу и нехорошо склонил голову, но кого сейчас волновало мнение заморской коровы?

-начало сноски-

 

1 – Первое за несколько дней, что он сделал без приказа.

-конец сноски-

От неожиданности и простоты пришедшей в боярскую голову идеи Букаха остановился,

отступил на шаг для душевного спокойствия караульного и, старательно мыча, ткнул толстым пальцем сначала себе в грудь, потом в Граненыча, прижатого к воротам и

напряженно замершего на своей телеге, потом полоснул себя ребром ладони по горлу.

– М-м-у-у-у-у!.. – хрипло выдохнул Герасим, почувствовав рядом с собой тепло и

поддержку своей подруги, подошедшей выяснить, что там происходит. – М-м-м-у-у-у-у-у!..

– М-мумуммум!.. – ожесточенно проревел экс-воевода. – Муммумму!!!

– Его надо? – впервые перестал тыкать мечом и нахмурился черносотенец.

– М-муммум!!!.. – закивал обрадованный понятливостью того Букаха. – М-мум-му!

– Ну, хватай, – осторожно отступив в сторону, разрешил караульный. – Потом я его к капралу Шухеру отведу. А лучше, вас обоих…

Не расслышав последней фразы, Букаха неприятно ухмыльнулся, растопырил руки и стал обходить телегу слева, так, чтобы караульный оказался у лже-возчика за спиной.

– Мм-мумуммум!.. – торжествующе проревел он.

– М-м-м-у-у-у-у-у!.. – с ненавистью склонил голову Герасим.

– М-м-у-у-у-у?.. – недоверчиво переспросила Му-Му.

– М-м-м-у-у-у-у-у!!!..

– Солдат! Не дай им убежать в ту сторону! – приказал начальник караула и приготовился признать, что несение караула на хозяйственных воротах – не такая уж скучная обязанность, как ему показалось сначала.

Оставшийся на ногах дружинник двинулся на место новой дислокации, а Граненыч соскочил с телеги и нырнул под лошадь.

Букаха за ним.

Митроха шарахнулся от занявшего стратегическую позицию в первых рядах неожиданного театра черносотенца и вскочил обратно на телегу.

Еще не похудевшее от бед и забот последних дней пузо боярина не дало ему

согнуться как следует, чтобы проскочить под низкорослой лошадкой, и он с разбегу боднул ее головой в живот.

Не ожидавшая такого поворота событий Елка покачнулась, молниеносно обернулась и тяпнула длинными желтыми зубами экс-воеводу за плечо.

– Муммум-мму!!!.. – взревел тот и набросился с кулаками на бедную животину.

Истопнику, в первую же вылазку в тыл врага познавшему на своем опыте горечь провала, не надо было ничего подсказывать.

Ловко, как кошка, спрыгнул он с другого края телеги, увернулся от только что прибывшего на указанное ему командиром место медлительного дружинника и кинулся бежать со всех ног очертя голову.

– Хватай его!!! – азартно, как будто не нарушителя ловил, а на стадионе болел, запрыгал на месте и закричал черносотенец, и Букаха послушно оставил в покое лошадь и кинулся вдогонку за своим пропуском в лучшую жизнь.

Конец этого эпизода был бы печален в своей предсказуемости, но в каждом «наверняка» всегда есть свое «если».

Если узамбарский буйвол недоволен, он постарается сделать всё, чтобы как можно большее число окружающих было своевременно проинформировано о его недовольстве.

Доведенный сначала до красного, а потом и до белого каления хаотично перемещающейся алой шубой, Герасим отступил на несколько буйволиных шагов, разбежался и с треском высадил мощными рогами калитку загона вместе с изрядным куском забора.

Половина которого отгораживала от остального мира носорога.

Пока живая осадная машина с миопией разглядывала образовавшуюся пробоину и

соображала, что бы это могло значить, Герасим с благоверной времени зря не терял…

И какому идиоту вообще могло прийти в голову, что несение караульной службы на хозяйственных воротах – это скучно?

Когда до тощей спины в коричневом армяке оставалось не больше метра, Букаха протянул руку и изо всех сил толкнул убегающего мужичка. Тот повалился на сухую траву, перекатился несколько раз и замер.

Довольный Букаха остановился, пыхтя и отдуваясь, и вдруг услышал за своей

толстой алой спиной звучное, полное радостного предвкушения: «М-м-м-у-у-у-у-у?..».

Позабыв на мгновение про Граненыча, боярин резко остановился и злобно оглянулся,

рассчитывая дать отповедь наглецу-черносотенцу, посмевшему его передразнивать…

И оказался нос к носу с огромным иссиня-черным буйволом. В глазах его кровавым огнем горела боярская шуба.

– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – из-за широкого плеча узамбарского быка выступила его рогатая супружница, и на черной капризной морде ее было написано «хлеба или зрелищ».

Хлеба у экс-воеводы не было.

И злонравная скотина об этом знала.

– М-ммумум!!!.. – выкрикнул боярин, что должно было означать «Стража!!!», но у стражи в это время уже нашлось свое занятие…

 

* * *

Елена Прекрасная открыла и закрыла роман, лежавший у нее на коленях, нервно сжала кулаки и, не выдержав, снова поднялась и сделала шаг по направлению к

кабинету Дионисия. Тяжелая книга с глухим стуком упала на ковер в виде плаката с надписью: «Книга – лучший подарок».

– Ой, извините… – рассеяно проговорила она, подняла фолиант и положила на прикроватную тумбочку, смахнув при этом на пол зеркальце в серебряной оправе.

– Да что ж это такое-то, а?.. – Елена нетерпеливо вернула вещицу на место и, не заметив повторившего путь зеркальца гребня, мягко ступая по теплому ворсу, продолжила путь к своей цели.

– Д-дионисий?.. – мягким полушепотом спросила она, нерешительно остановившись рядом со столом, усеянным старинными пергаментами, более современной бумагой и затупившимися и свежезаточенными перьями всех размеров и мастей.

– Да, царица? – отложив свои заметки, поднял он на нее слегка покрасневшие после бессонной ночи глаза, огромные за толстыми стеклами очков в роговой оправе. – Тебе беспокойно? Ты не находишь себе места? Тебе здесь душно и тесно? Душа твоя болит и плачет, раненой птицей стремясь кинуться вслед за доблестным Граненычем или на поиски родителей Василия?

– Ты все сказал лучше меня, Дионисий… – устало опустилась на стул рядом со столом Елена. – Я так переживаю за Митроху… А еще больше я боюсь за Симеона и Ефросинью. Почему о них ничего не известно? Где они? Что с ними? И что будет, если Граненыч не сумеет выбраться из дворца? Если с ним что-нибудь случится по

дороге? Ведь тогда Васенька не узнает… и когда он вернется… ничто не поможет…

– Успокойся и отодвинь свои заботы в дальний угол самого дальнего чулана, царица,

– маленькая морщинистая ручка библиотечного легла на смуглую, нервно подрагивающую руку Елены. – Своим беспокойством ты не поможешь никому, а себе и малышу можешь повредить. Все кончится хорошо, вот увидишь. На своем веку я перевидал… то есть, перечитал… немало историй, похожих на эту. Добро всегда

торжествует. Это закон Вселенной. А законы Вселенной, в отличие от законов людей, выполняются безукоснительно.

– Но Вселенная такая огромная… и медлительная… А нам некогда ждать, пока добро восторжествует само по себе, ведь промедление смерти подобно! Ему надо помочь, а мы не в силах!..

– Ну-ну… Успокойся, царица… Хочешь чаю? С мятой, смородиновым листом, лимоном, молоком…

– Нет, спасибо, Дионисий… – рассеяно покачала она головой. – Мне ничего не хочется, правда. Ты такой добрый… Внимательный… Заботливый… Что бы я

делала без тебя? Страшно подумать… Если бы я не ушла в тот вечер из зала пиров, если бы не упала и не потеряла сознание, пока Чернослов накладывал свои порабощающие чары на всех, на кого еще не наложил свою грязную лапу… Как хорошо, что на свете бывают библиотечные. Хотя, может, они существуют только в

Лукоморье? Про домовых, дворовых, и даже банных я слышала и в Стелле, только там они называются «термальные», но про твоих сородичей – никогда и нигде… Наверное, это потому, что вы так хорошо прячетесь от людей? Но зачем? Люди вас чем-то обидели?

Хозяин библиотеки отчего-то смутился, опустил глаза – теперь огромные линзы

увеличивали его пушистые ресницы – и стало накручивать на палец напомаженный ус.

– Видишь ли, царица… – наконец заговорил он, и стекла очков снова наполнились голубым. – Люди в Лукоморье, Стелле, да и в других странах Белого Света ничего не слышали о библиотечных потому, что их нет.

– Нет? – не поняла Елена. – Как – нет? А как же ты?..

– Я – исключение. Я – единственный, – скромно объяснил он. – Ты, конечно, не знаешь этого… Но я ведь тоже не всегда был библиотечным.

– А… кем же ты тогда был? – удивленно вскинула брови царица, и тут же поспешно

добавила: – Ну, если это не твоя тайна, которую ты не хочешь никому рассказывать…

Дионисий задумался, но потом качнул головой и поправил сползшие на лицо длинные волосы.

– Нет. Теперь, когда ты знаешь о моем существовании, делать тайну из моего происхождения – нелепо. И если тебе интересна ностальгическая болтовня старого любителя фолиантов и книжной пыли…

– Естественно, интересна! – горячо воскликнула Елена. – И, если интересно тебе, ты совсем не старый!

Дионисий рассмеялся мелким смешком.

– Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Пятьдесят… Пятьдесят пять… – предположила царица.

– Если ты умножишь последнюю названную тобой цифру на десять, ты будешь довольно близка к истине, – улыбнулся он, наблюдая за тем, как удивление и недоверие сошлись в нешуточной схватке за господство на ее лице.

– Ты не выглядишь на полтысячелетия, – наконец проговорила она.

Дионисий усмехнулся и повторил за ней:

– Полтысячелетия… Это звучит как цитата из подписи под экспонатом археологического музея…

Елена смутилась.

– Извини, но ты же сам сказал…

– Сказал, сказал, – шутливо проворчал в ответ библиотечный. – Но когда я это говорил, я не думал, что это действительно так много.

– Так откуда же берутся библиотечные? – царица дипломатично перевела разговор со скользкой темы возраста на старые рельсы.

– А, ты об этом… Это древняя… как ты можешь догадываться… и неинтересная, в общем-то, история. Давным-давно я родился в семье дворового и овинницы и по рождению был обречен жить во дворе, прятать человеческие вещи, оставленные на улице на ночь без присмотра и склочничать с домовыми. Но я чувствовал, что это не мое, душа не лежала, как сказали бы вы, люди, а чего мне было действительно

нужно – я тогда понять не мог. Но однажды летом учитель маленькой царевны – пра-пра-пра-бабушки пра-пра-пра-бабушки нашего Симеона – стал проводить уроки грамоты в беседке в саду, где я любил проводить время в тени яблонь и ловить кузнечиков. После занятий сей старательный педагог читал ей книги вслух. Про приключения, про любовь, про дальние страны – любопытная Агафьюшка слушала, раскрыв рот, все

подряд… И она была не одинока. Я тоже в такие минуты забывал обо всем на свете.

Я был всецело захвачен, увлечен, поражен, потрясен, потерял голову, покой и сон… И когда я узнал, что есть во дворце такое невероятное сказочное место – библиотека, рай на Земле – то сразу понял, где буду жить и окончу свои дни. Долго рассказывать, как я пробивался сюда, в одно из самых древних крыльев дворца, ставшее моим домом. Скажу только, что это было не так легко, как казалось мне поначалу… Но, приобретя вожделенное прибежище – мою дорогую библиотеку – я потерял все остальное. Друзей, приятелей, родню… Они не поняли меня. Стали презирать, осуждать, насмехаться… Я стал позором своего рода,

изгоем, страшной сказкой для маленьких. Не могу сказать, что это меня не трогало… Что я не хотел бросить все и вернуться… Снова стать, как все…

Пока неторопливо и печально тек рассказ старого хозяина библиотеки, Елена, позабыв переживать за Граненыча, царя, царицу, мужа и все остальное Лукоморье, не раз замирала, охала и смахивала нежданную слезу, как будто слушала новый, самый потрясающий и трогательный роман пера благородной синьоры.

Чужие беды часто окружены ореолом романтики и заставляют позабыть о своих…

– …Но вовремя понял, дважды в одну воду войти нельзя, а то, что когда-то было, никогда не вернется на круги своя. Я стал другим, и те, с кем я был знаком, знают это и будут помнить всегда. И я смирился. Научился не замечать их. Не вспоминать. И со временем они отстали, но не забыли. Вот поэтому единственное

место во всем дворце, где я могу чувствовать себя свободно – моя библиотека. Моя жизнь. И мои единственные друзья и собеседники с тех пор – книги, – через два часа закончил свое повествование Дионисий и прихлебнул из чашки свой давно остывший травяной чай.

– Ох, расстроил я, гляжу, тебя, старый дурень, – смущенно поднял он глаза на царицу, уже жалея о своей внезапной откровенности. – Ты и без того в последнее время аппетитом не страдаешь, а так и вовсе перестанешь кушать… Может, тебе моя стряпня не нравится? Может, тебе чего-нибудь особенного хочется? Я читал, в твоем состоянии это часто случается…

Елена, которой и впрямь приходилось последние несколько дне питаться только тем, что Дионисий приносил для нее из своих походов по оккупированному дворцу – самому-то ему требовался только чай, и то, скорее, в качестве ритуала, нежели продукта – затрясла головой:

– Нет, что ты, что ты, все просто замечательно!

– Ну, чего бы тебе хотелось, царица? Не скрывай, пожалуйста. Чем могу – помогу.

Она пожала плечами.

– Ну… Этим летом, когда мы с Ионом гостили в Мюхенвальде, нам однажды подавали вамаяссьскую кухню… Там были какие-то то ли суси, то ли суши… Тогда я это

разок откусила и больше не смогла. А теперь у меня такое странное желание… Как будто я эти суси целый день все ела бы и ела.

– Я сделаю все от меня зависящее, – деловито кивнул Дионисий. – Сейчас я пойду, возьму кулинарную книгу и посмотрю, как их готовят.

Он встал и сделал шаг по направлению к залу библиотеки, с облегчением приветствовав завершение разговора о прошлом.

Это ощутила и Елена. Также она почувствовала то, что если не задаст свой давно жегший ей язык вопрос сейчас, то уже не задаст его никогда.

– Тебе было очень одиноко, и потому ты стал писателем? – зажмурив глаза, что как будто придало ей решимости, выпалила она.

– Ты… знаешь?.. – испугано обернулся и вскинул на нее свои неправдоподобно голубые глаза Дионисий.

– Ой… Извини… Прости меня… Пожалуйста… Я не хотела подглядывать… Но я нечаянно увидела на столе рукопись… Невзначай прочитала несколько строк… и поняла, что она – это ты… – Елена неуклюже оправдывалась, и щеки ее горели от смущения и стыда. – Извини меня… Но если ты не хочешь – я никому не скажу… Клянусь…

Маленький библиотечный покраснел и поник не меньше ее.

– Теперь и ты будешь смеяться и презирать меня… – едва слышно проговорил он одними губами.

Слова оправданий и извинений застряли у царицы в горле.

– П-почему? – непонимающе уставилась она на него. – П-почему я должна смеяться? И презирать?

– Потому что я посмел захотеть стать высшим существом на свете – писателем… –

не поднимая глаз, произнес безжизненно хозяин библиотеки. – Потому что она – это на самом деле я… Я читал, что была одна дама, писавшая романы под мужским псевдонимом, чтоб никто не догадался, наверняка, и я подумал… Чтоб никто не

догадался, что я – это я… Я решил… Но сейчас, когда ты затронула эту тему… Кто я такой, чтобы… Зачем только я стал писать свои истории? Надо было послушаться голоса разума и выбросить их или сжечь! Я столько мучался, столько думал и передумывал, перед тем, как отправить свою первую рукопись в издательство – едва ли не дольше, чем создавал ее!.. Ах, отчего, почему я не смог передумать еще один – последний! – раз…

– Дионисий, – осторожно прикоснулась к ручке библиотечного Елена.

Она дрогнула, но не отдернулась.

– Дионисий, – повторила она. – Ты не понял. Если ты мне не запретишь, то при первой же встрече с моими боярынями я расскажу им всем, что познакомилась с самРй благородной синьорой Лючиндой Карамелли! И они позеленеют и умрут от

зависти! В страшных муках! Все до единой! А я при этом буду горда так, как будто это не ты, а я лично написала все эти головокружительные романы, которыми зачитывается весь… всё… вся…

Дверь библиотеки тихонько заскрипела и стала медленно отворяться.

 

* * *

Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и

огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.

– Я так больше не могу, Арина, – трагическим шепотом жаловалась младшая Конева-Тыгыдычная сестре. – Мне все время кажется, что из темноты на нас кто-то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…

– Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, – снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. – Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода – ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.

– Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?

– А чего тут бояться? – гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.

Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.

Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.

– Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ашь?

– Наташа говорит, что страшно тут, а Арина – что нечего бояться, стены одни кругом голые.

– Нешего, говоришь? – негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. – А ты про белого шеловека шлышала?

– Про кого? – замирая от возможности по-настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.

– Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет – иж одной штены выйдет, в другую войдет – и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.

– Отчего помирает, бабушка? – расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.

– А ни отшего. Придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на

литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел, – убежденно сказала старушка.

Наташа ахнула, Артамон шагнул к ней и сурово сказал:

– Не бойтесь. Я вас защищу, если что. У меня лопата.

– Не придумывай, боярыня Серапея! – донесся из авангарда веселый голос графа. – Какой тебе в наш просвещенный век белый человек! Страшилки это все детские!

– А вот и нет, граф Петр, не жнаешь – не…

– Ай!!! – взвизгнула вдруг Арина, словно ошпаренная кипятком, и метнулась в руки первого попавшегося человека1. – Я видела!.. Видела!..

– Что?

– Что ты видела?

– Ариша, что с тобой?..

– Я… там что-то белое… в тени… промелькнуло… мне плохо…

И повалилась в обморок прямо в поспешно подставленные ручищи Артамона.

– Девочка моя!..

– Арина!..

Бояре остановились и сгрудились вокруг бесчувственной боярышни.

– Это она белого шеловека видела, – с мрачным удовлетворением сообщила Серапея.

– Она теперь умрет?..

– Не бойтесь, не умрет, – прогудел откуда-то сбоку Никодим. – боярыня Серапея

говорит, что чтобы после этого умереть, надо прийти домой и лечь в свою постель. Если дело упирается только в это, мы бессмертны. Белые человеки могут ходить туда-сюда толпами.

– Бесчувственный ты человек, боярин Никодим! – хмуро буркнул Артамон и помахал перед носом девушки лопатой, создавая ветерок.

Арина мужественно выдержала два прямых попадания лопатой по кончику носа и кучу засохшей земли, просыпавшейся ей в лицо, и открыла глаза только когда Серапея предложила собственнолично сделать ей искусственное дыхание.

– Ах… Где он… – прошептала она, не сводя испуганных очей с лица Артамона.

– Я здесь! – важно нахмурился он, всем своим видом показывая, что появись здесь хоть толпа белых людей, как предположил боярин Никодим, он со своей верной лопатой горой встанет на защиту.

– А… белый человек?..

– Ушел. Пропал. Его не было. Тебе показалось, – быстро посыпались со всех сторон объяснения.

– Ариша, деточка моя, тебе плохо? – чуть не плача, склонилась над ней мать.

– Нет… да… ноги не слушаются…

– Это у ней паралич нашинаетшя, – со знанием дела объявила боярыня Серапея. – Потом горячка навалится – и…

– Я тебя понесу, – потупив очи, предложил могучий Артамон. – Если ты не возражаешь…

– Нет… да… пожалуйста… Мне уже все равно… – слабо простонала она и нашла в себе, очевидно, самые распоследние силы слегка приподняться, чтобы Артамону было удобнее подхватить ее на руки.

– А вот ешше такую ишторию рашкаживают, – продолжила Серапея, едва группа снова

тронулась в путь. – Иногда под жемлей штоны шлышатьшя нашинают. И штонет кто-то, штонет, и жалобно так… И непонятно откуда донощится – то ли шправа, то ли

шверху, то ли шнижу… Так душу и раждирает… А потом как жамолкнет – так шражу и обвал.

-начало сноски-

 

1 – Естественно, совершенно случайно этим первым попавшимся оказался Артамон.

-конец сноски-

– А отчего это, бабушка?

– Это дух поджемный живых оплакивает.

– И насмерть обвал-то?

– Нет, не нашмерть. Выбратьшя можно. Выберетшя шеловек, придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

– Ох, страсти-то какие…

– Да сказки это всё!..

– А ежели не сказки?

– И ты туда же, боярин Порфирий!..

– А еще иштория ешть, шама шлышала…

– …ах!..

– …ну, нашла, матушка, место и время!..

– …и что дальше?..

– …придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

– Да ну вас, с историями вашими!..

– Нет, мы должны знать, чего боять… то есть, к чему быть готовыми!..

– А я не верю во всё это, и не поверю, пока сам не увижу!..

– Сам увидишь – поздно будет, милейший!..

– А ешше рашкаживают…

– Да ты нас специально пугаешь, что ли, боярыня?..

– Тихо, Амбросий!..

– Кому тебя пугать надо!..

– …придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

– …ужас, ужас!..

– …сказки!..

– …под ноги глядите, тут камни попадаются…

– …а вот ешше я шлышала…

– …да откуда тут столько камней…

– …как колобки по маслу раскатились…

– …типун тебе на язык, боярин Демьян…

– …договаривались же – про еду ни слова!..

– …а о чем тогда говорить-то?…

– …вроде платошек белый лежит на жемле. А хто подберет его или наштупит…

– …страх-то какой!..

– …ерунду болтаешь!..

– …шам болтаешь! Али штрашно штало?..

– …ах, чтоб тебя!..

– …под ноги глядите лучше!..

– …а ешшо шкаживают, ешть под жемлей ожеро голубой воды, а штены черные…

– …а в нем платочек беленький плавает!

– …ха-ха-ха!..

– …а в нем шудо-юдо живет! И кто его увидит…

– …а какое оно из себя, чудо-юдо-то?..

– …да какое еще такое чудо-юдо, чего опять выдумываете?..

– …придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел…

– …ах!..

– …ох!..

– …сказки!..

Так, за веселой беседой, беглецы не заметили, как уперлись в завал.

– Ну, бояре высокородные, что делать будем? – скорее для проформы, чем из реального интереса к мнению товарищей по несчастью спросил Рассобачинский, закатывая рукава шубы.

– Известно что, – зло буркнул боярин Никодим.

– Долбить будем. Не назад же возвращаться, – не менее дружелюбно процедил сквозь сведенные от голодухи зубы боярин Амбросий.

– Это завал, – объяснил очевидное граф. – Его сверху раскапывать надо. А то всё это каменное хозяйство на головы нам посыплется – и хоронить не надо.

– Умеешь ты успокоить и подбодрить, граф Петр, – кисло усмехнулся кто-то в темноте.

– Стараюсь, боярин Ефим…

Кряхтя и проклиная тот день и час, когда они решили остаться во дворце на ужин, бояре потянулись в забой.

Но не успел Рассобачинский добраться до самого верха, как в темном коридоре раскатился его радостный крик:

– Тут дыра!!!

– И что там? Что видно? Свет видно?

– Ничего не видно! Свечу подайте, родовитые!

Свеча была ему поспешно подана, и через несколько секунд графом был предоставлен новый отчет об увиденном:

– Да тут места немеряно! Вроде галереи тропинка идет, и вниз спускается!

– И что? – насторожено поинтересовались снизу.

– Сейчас посмотрю!

И не успели бояре и слова сказать, как Рассобачинский, шурша осыпающимися камушками, вскарабкался по завалу вверх и исчез, оставив благородное общество в полной темноте.

Отсутствовал он недолго – бояре даже не успели договориться, следует ли зажечь еще одну свечу, или стоит подождать, пока граф вернет эту.

– Там вода! Там вода! – донеслось из черного провала в потолке, и почти сразу одинокой суперновой вспыхнул огонек свечи. – Поднимайтесь все сюда! Там внизу озеро!

Озеро!!!

И, бояре, позабыв моментально о необходимости растягивать запас свечей, стали наперебой чиркать кресалом, зажигая фитильки, как будто граф только что прокричал им о том, что пришел конец их блужданиям под землей.

Как маленький, но очень медленный и шумный метеоритный дождь, бояре со

счастливым гомоном спустились по неровному широкому карнизу к каменистому пляжу, воткнули свои свечи меж камней и кинулись к воде – плескаться, брызгаться, умываться и пить, пить, пить…

…В этот раз рыба в этом озере была увертливее и мельче, и было ее намного меньше, чем в прошлый раз…

 

– МЯСО!!!!!!!!!!..

У чуда-юда не было ни единого шанса.

В едином порыве боярское сословие, не взирая на пол, возраст и кустистость

фамильного древа, набросилось на вымирающее животное, за одно свидание с которым археологи всего Белого Света отдали бы полжизни, и завершило процесс.

Полностью вымерший реликт был радостно вытащен на берег, лишен шкуры и разрублен наточенными о камни лопатами на порционные кусочки – филейчики, ребрышки, шейку (ну о-о-оч-чень длинную!), грудинку и тому подобные вкусности.

Что с ним надо было делать дальше, бояре не знали.

– Потушить бы его сейчас?.. – нерешительно предложил боярин Порфирий.

– В чем? – мрачно поинтересовался боярин Никодим.

– И на чем? – уточнила боярыня Варвара.

Окинув пытливым взглядом при свете догорающего недельного запаса свечей пляж и

берег озера, усеянные черными и серыми камнями, бояре не нашли ничего более, что могло бы гореть, или хотя бы коптить.

– А вы тут лес увидеть ожидали? – хмыкнул Никодим.

– Может, его сырым съесть? – нерешительно предложил Рассобачинский.

– Сырым?!..

– Ну, уж нет – помирать буду, а сырое мясо есть не стану!..

– Никто сырое мясо не ест!..

– Ты что, граф – дикарь какой?..

– …Али собака?

– Ты на мое фамилие намеков не делай, боярин Никодим, а то ведь я лопатой-то не только чуду-юду вдарить могу!

– Конечно, ты только лопатой орудовать и можешь, чем еще-то!..

– Ну, ты меня довел, Труворович трепливый!..

– Босяк худородный!..

– Не шшорьтешь, не шшорьтешь у воды – примета плохая!

– Что за примета?

– А вот штарые люди говорят, што ешли у воды шшоритьшя…

– Что, опять со страшной рожей помрешь?

– Нет. Шай невкушный будет.

– Чай… – мечтательно проговорил кто-то из женщин, и над озером снова повисло задумчивое молчание.

– Я тут недавно одну книжку читала, – несмело нарушила тишину Наташа Конева-Тыгыдычная,

– про Вамаяси. Записки купца…

– И что твой купец пишет про добычу огня из камней? – кисло поинтересовался боярин Селиверст.

– Нет, про это он ничего не пишет… – Наташа засмущалась еще больше.

– А что он пишет, деточка? – поддержала ее Конева-Тыгыдычная. – Расскажи нам всем, не стесняйся.

– Ну… Он пишет, что вамаясьцы рыбу, к примеру, вообще не жарят. Они ее сырой кушают. И я тут подумала: чудо-юдо ведь в воде жило, и плавники у него есть, значит, его можно рыбой считать… А если оно – рыба, и вамаясьцы ее сырой, как мы – морковку, едят, то и нам ее сырой есть не зазорно…

– Хм…

– Вамаясьцы – дикий народ, – набычившись, покачал головой боярин Никодим.

– С чего ты взял, что дикий?

– Ну, раз они рыбу сырую едят.

– Они бумагу изобрели.

– И фарфор…

– И воздушных змеев…

– И мандарины…

– Не мандарины, а мандаринов…

– Сам дурак…

– Лучше бы они изобрели спички, – не столь решительно, но все еще упрямо возразил потомок Трувора.

Бояре снова замолчали и неуверенно зачесали в затылках.

Голод-голодом, но есть сырую чудо-юдину…

– А вот я, когда мы отсюда выберемся, намерен отправиться в путешествие и посетить Вамаяси, – объявил ранее молчавший боярин Демьян. – И готовиться к этому намерен прямо сейчас. Чего откладывать.

– Это как?

– А когда в чужой дом приходишь, свои правила не диктуешь. Вот и мне придется рыбу сырую там есть. А я вот сейчас и потренируюсь. Чтоб там гримасой невзначай хозяев не обидеть, честь лукоморскую не уронить.

И, пока не передумал, Демьян решительно выбрал кусок поменьше и впился в него зубами.

Бояре замерли, как в цирке при исполнении смертельного номера.

– Ну, как?.. – шепотом произнесла боярышня Арина.

– Объедение! – радуясь, что поблизости нет свечей и не видно нецензурного выражения его лица, соврал Демьян.

Но, хоть все всё и без свечей поняли, на третий день скитаний под землей сырая чудо-юдина все же лучше, чем никакой чудо-юдины, и это тоже понимали все…

– Честно говоря, я тоже уже давно о такой поездке подумываю… – почти незаметно скривившись, потянулась к мясу боярыня Варвара.

– Куда это ты без меня-то собралась? – опередил ее супруг.

– Говорят, любопытная страна – Вамаяси…

– Надо съездить, надо…

– Всегда мне было интересно, как это они фарфор делают…

– И прикупить воз-другой не помешало бы…

– К тому же, раз тут дело чести…

Кусок за куском, реликтовый деликатес начинал расходиться.

 

* * *

– …Ты жуй, жуй, не забывай, – напомнил Митрохе библиотечный, и тот с удвоенной частотой заработал челюстями, перемалывая в кашу пригоршню листьев мяты, поспешно принесенных Дионисием с кухонки сразу, как только истопник показался в дверном проеме его квартирки.

– Помогает хоть? – озабоченно поинтересовался Граненыч у Дионисия сквозь набитый рот, не переставая жевать.

– Не очень, – честно признался тот.

– Ничего, у меня в полотенце мелисса и смородиновый лист, – нетерпеливо махнула

рукой Елена Прекрасная и впилась глазами в лицо Граненыча. – Рассказывай дальше. Что было дальше?

И истопник, большим глотком отправив в желудок всю зеленую, отчаянно пахнущую массу, не торопясь, со смаком продолжил описывать события уходящего дня:

– А дальше Бамбук – он от нежданной свободы, похоже, совсем к тому времени сдурел – загнал солдат на деревья, а Му-Му Букаху – на ограду вольеры с Ветром. Я вам доложу, Ветерок так не развлекался ни разу с того дня, как к нему полез с палкой и застрял между штакетинами пьяный Пашка-полотер!.. А между тем, черносотенец, который из лукоморских, из предателей, спасаясь от Герасима, перескочил через забор и обнаружил себя нос к носу с Пуфиком. Конечно, он уже старый, лодырь, и ягненка новорожденного не обидит, но ведь предатель-то гадюка этого не знал! А я не знал, ваше величество, что люди умеют так орать… Как он тут рванул… Как со всей дури перемахнул через другую ограду… Как на Снежка приземлился … Вот тут самая потеха и началась… медведюшке-то нашему…

– Он… его съел? – с замиранием сердца от ужаса и алкогольно-ментоловых паров,

неотступно витающих и выискивающих брешь в ее ароматизированной защите, спросила Елена.

– Съесть – не съел, но заразил, – серьезно ответил Граненыч.

– Чем? – непонимающе наморщил лоб Дионисий.

– Болезнью своей. Медвежьей.

– Ай, да ну тебя, – махнула с облегчением свободной рукой царица.

– Да живым выскочил, гамадрил… мадригал… маргинал твой, ваше величество, – вспоминая виденное и невольно ухмыляясь, успокоил ее Митроха. – А напрасно. Он же предатель, шкура. Чего его жалеть? Он бы нас не пожалел. А казна могла бы на свинине для мишки день-другой сэкономить…

– А что произошло потом? – нетерпеливо прервал кровожадные рассуждения Граненыча библиотечный.

– А потом прибежала подмога и загнала зверей в загоны, – пожал плечами тот. – Не сразу, конечно… Побегать пришлось, не без этого… После нагнали плотников –

ограду ремонтировать. До вечера молотками стучали. Да все под охраной. Даром что заколдованные, а как охрана прочь – так и их как магнитом за ними тут же тянет.

– Ну, а ты? – снова вспомнила главного героя повествования царица. – Где все это время был ты? Тоже на дереве?

– Да, – поддержал ее хозяин библиотеки. – Как тебя не заметили, когда вокруг было столько людей? Как ты спасся?

– А я это время с обезьянами просидел, – снова усмехнулся, хоть и невесело теперь, Граненыч. – Армячишко наизнанку вывернул, мехом наружу, и шапку тоже, в угол сарайки ихней забился, к печке поближе, и отсиделся. Вот такой маневр. Там

щелка была – в нее шибко все хорошо видать было, а меня – никому. А большего мне и не надо. Я не гордый. Зачем мне их внимание? А потом стемнело, и я сюда передислоцировался… Так что, извини, царица-матушка. Не смог я твоего наказа выполнить. Не выбраться в город отсюда никак.

Елена медленно кивнула и опустила глаза.

– Значит, всё пропало… И когда Василий вернется, он попадет в засаду… И это все по моей вине… Я не смогла помочь ему… Предупредить… Никак… Я бесполезная, беспомощная, бестолковая женщина, которая не может сберечь свое счастье! Зачем я тогда еще живу?.. Для чего, если он погибнет?..

Слезы на полотенце, ставшее сразу по совместительству и носовым платком, полились ручьем.

– Что ты, что ты, царица!.. – заохал и замахал ручками при таких словах библиотечный. – Да что ты такое говоришь!.. Да как ты можешь!.. Все еще непременно направится!

– Не убивайся ты так, голубушка. Еще не все потеряно. Время есть – может, что-нибудь придумаем, – попытался утешить ее и Митроха. – Как говорил известный

вондерландский фельдмаршал Цугундер, нет безвыходных ситуаций, есть глупые люди.

– Он так говорил?.. – всхлипнула Елена сквозь полотенце.

– Говорил, – подтвердил Граненыч.

– Митроха прав, – горячо поддержал истопника Дионисий. – Все обязательно будет хорошо! Вот увидишь! Спасение придет, откуда не ждали, провидение не оставляет тех, кто несправедливо обижен и нуждается в защите!

– А у меня еще и хорошая новость есть, – поспешно, пока царица снова не разрыдалась, доложил Граненыч.

– Какая? – недоверчиво взглянула на него сквозь пелену слез Елена.

– Когда я в той обезьяньей сарайке сидел, рядом с моей щелью остановились два черносотенца из пришлых, офицеры, судя по форме. Так вот, из их разговора я понял, где царя нашего с супругою держат супостаты.

– Где? – в один голос выдохнули Дионисий и царица.

– В Меховой фортеции, сиречь башне.

– Где?.. – недопоняла Елена, не настолько подробно еще знакомая с географией хозпостроек дворца.

– В башне, где хранятся меха, шубы, шапки, валенки и прочее добро царской семьи. Она деревянная, проветривается хорошо, и сухо там…

– Да где же эта башня-то, Митрофан?!..

– Да вон же она, напротив тех окон, – ткнул тонким пальцем в восточную стену библиотеки Митроха. – Метрах в тридцати от нас дислоцируется.

– Что делает?..

– Стоит, говорю, – обиженно покосился не нее Граненыч, в тайне гордившийся своим военным сленгом.

– Н-ну… Я так и подумала… – виновато опустила глаза Елена Прекрасная. – Но почему их держат отдельно от остальных?

– От остальных?.. – вопросительно взглянул на нее Митроха.

– Ну, да. От других бояр и их домашних, которых схватили тогда, вечером…

– А-а, – сочувственно протянул Граненыч и кивнул взъерошенной головой. – Ты же ничего не знаешь…

– Что я не знаю? – насторожилась Елена.

Дионисий, уже узнавший откуда-то о печальной судьбе бояр, исподтишка показал Граненычу кулачок – женщина в положении, попрошу не волновать, но тот, расстроенный, не обратил внимания, а если и обратил, то не понял, на какой предмет ему был подан сей тайный знак, и продолжил:

– Так ведь бояре твои да дворяне, голубушка, на следующий день в яму были посажены и засыпаны там живь… Ё-моё, старый я дурак!.. – вытаращил он глаза и захлопнул себе рот ладонью, но было уже поздно…

Елена покачнулась, схватилась за сердце и стала оседать на пол.

– Твое величество, тебе плохо? Водички принести? – захлопотал Граненыч, но царица только качнула головой и застонала.

Когда ее притираниями на виски и нюхательными солями под нос привели в себя1,

первое, что она произнесла, едва раскрыв глаза и нашарив спасительное полотенце, было:

– Надо помочь им бежать.

– Но они… как бы это сказать… умерли… – осторожно заглянул ей в глаза Дионисий, держа наготове флакончик с солью.

-начало сноски-

1 – Успех в оказании первой помощи приписал целиком и полностью себе хозяин библиотеки – и совершенно безосновательно. На самом деле Елена окончательно очнулась от того, что Митроха склонился над ней и встревожено выдохнул: «Ничего не помогает…»

-конец сноски-

– Я имею в виду, царя Симеона, царицу Ефросинью и боярышню Серафиму, – села на кровати и сурово взглянула на них Елена Прекрасная.

– Конечно, – тут же поддержал ее библиотечный, – Целиком и полностью согласен. Это – единственно верное решение, царица. И сразу, как только царь Василий, его братья или витязи вернутся, они немедленно освободят…

– Как ты можешь так говорить, Дионисий! А если он прикажет их казнить уже завтра?! Или сегодня?!.. – обвиняющее уставилась она на него.

– Но спасать пленных, помогать им бежать и бороться со злом должны витязи в

сияющих доспехах, царица Елена! Ты когда-нибудь читала книгу, или слышала былину, в которой со злым колдуном сражались и – самое главное! – победили слабая женщина, низкий истопник и хозяин библиотеки?..

Библиотечный энергично отмахнулся от попытки Митрохи внести коррективы в изложение фактов вроде «Это ты низкий, а я – метро восемьдесят пять!..» и воодушевленно продолжил:

– «Ай то не из-за леса, из-за гор выезжает на добром коне силен-могуч Вертогор-богатырь, то из библиотеки с кочергой наперевес выбегает старик Митрофан-истопник…»

Хорошо сказание? Нет? И я думаю, что нет! И знаешь, почему? Потому что такого не могло и не может быть! Потому, что мы – те, кого защищают, а не защитники!

Потому что каждый должен заниматься своим делом! Потому что если богатыри начнут топить печи, прекрасные девицы – сражаться с колдунами, а кухарки – управлять государством, то мир рухнет!..

– То есть, будет еще хуже, чем сейчас? – невинно округлив глаза, уточнил Граненыч, все еще обиженный, что его вынудили дослушать пламенную тираду библиотечного, игнорируя его поправки и комментарии.

– Да, – с непоколебимой уверенностью немедленно ответил тот. – И не спрашивайте меня – я даже не хочу представлять, каким именно образом!

Елена поникла головой.

– Но он… может убить их… мучить… издеваться… заколдовывать…

– А если мы попадемся, то мучить и заколдовывать он будет уже нас! – горячо напомнил Дионисий.

Лицо царицы стало жалким, страдальческим – как будто она вот-вот расплачется, и библиотечный понял, что победил.

– Ну, не надо так убиваться, царица Елена, – мягко взял он ее за руку. – Безвыходных положений не бывает! Надо надеяться, наверняка скоро подоспеет подмога – наши витязи или странствующие рыцари – в каждой второй книге, сразу, как только положение становится невыносимым, появляется странствующий рыцарь и все налаживается!.. Сколько раз я сам прибегал к этому приему, чтобы спасти невинных мучеников! И всегда срабатывало!

– Да, – кивнула она. – Конечно… Рыцарь… Силен-могуч богатырь… Или Василий…

Или Дмитрий… Или Ион… Или еще кто-нибудь… Хорошо. Я поняла. Все наладится. Обязательно. Да.

– Я так и…

– Ну, так вот. Я все это обдумала и приняла решение, – чуть повысив голос, на властной, хоть и несколько приглушенной полотенцем нотке закончила она, и Митроха вопросительно склонил голову набок.

– Я здесь царица. И вы обязаны меня слушаться. Так вот. Я приказываю. Мы. Немедленно. Начнем. Планировать. Побег. Пленников.

– Но Елена!!!.. Мы не умеем!.. Мы не можем!..

– Это, может, вы не умеете, – строго нахмурил брови Граненыч. – А мы так очень даже. Учения всех стратегов мира будут работать на нас! А ежели вы, Дионисий Батькович, боитесь, так мы и сами смогём.

– Только без тебя нам будет очень трудно, Дионисий, – ласково заглянула Елена библиотечному в глаза. – И я не приказываю – я прошу тебя помочь.

Дионисий стоял, скрестив ручки на груди и обиженно выпятив нижнюю губу.

– Подумай только, какой получится сюжет для твоей следующей книги! Как ты сможешь все правдиво приукрасить! И главным героем будет не какой-то там рыцарь на непонятного цвета коне, а ты сам! Разве тебе никогда не хотелось хоть на минуточку побывать на месте твоих героев, Дионисий?

– Царица Елена, неужели ты ничего не понимаешь?!.. Хочу я побывать на чьем-либо месте, или не хочу – это не играет ни малейшего значения! Описывать подвиги – это одно дело, а совершать их самому – совершенно другое! Подвиги не может совершать кто попало! Для того, чтобы совершить настоящий подвиг, который вдохновит поэтов на бессмертный вирши, а прекрасных дам – на любовь до гроба, нужно бесчисленное множество свойств и вещей, которых у меня нет!.. Благородное

происхождение, отвага, сила, богатырский рост, нужны сверкающие латы, нужен конь, лучше белый, как пролитое молоко – символ правого дела, нужен меч-кладенец…

– Но Дионисий!.. Как можешь говорить такое ты, который в своей жизни уже совершил немало подвигов?! – вскинула к нему ладони Елена.

– Я?!.. – мгновенно потерял нить мысли хозяин библиотеки. – Я?!.. Я?!..

– Конечно, ты!

– Но я не совершал никаких…

– Ты совершил! Первый твой подвиг был, когда ты ушел из дворовых в библиотечные. Помнишь? Над тобой смеялись, тебя осуждали, задирали, презирали, неоднократно даже подвергали… этому… когда все вместе… одного… а, обструкции!.. а ты все равно выполнил то, что решил, ты же мне сам рассказывал?

– Д-да…

– И для тебя это был подвиг. Второй твой подвиг – когда ты в первый раз написал книгу и отослал ее в издательство, преодолев неверие в себя и дурные мысли. Помнишь? И ты стал знаменитым, твои книги знают, любят и ждут все женщины мира! Твое имя они повторяют чаще, чем имена своих возлюбленных, поверь мне!

– Да…

– А третий ты совершил, когда укрыл меня. Ты ведь мог оставить меня на полу, и потом пришли бы солдаты или мои же бедные слуги, схватили бы меня и передали в лапы колдуну! Но ты не побоялся его гнева! Ты помог мне!

– Ну, это-то смог бы любой…

– Нет, не любой. Потому что в мире есть маленькие отважные Дионисии, а есть Букахи. Богатырского роста, благородного происхождения и в сверкающих латах.

Этому аргументу хозяин библиотеки противопоставить не смог ничего.

Прошло два часа.

Были рассмотрены и отвергнуты несколько планов побега пленников из фортеции-башни, но единственно верный план все никак не приходил.

– Вот если бы там была книга из моей библиотеки, – в отчаянии стукнул кулачком по столу Дионисий, – у нас не возникло бы никаких затруднений!

Граненыч помял в кулаке небритый подбородок.

– Как писал генералиссимус Карто-Бито, если из десяти дорог тебе не нравится ни одна, выбери одиннадцатую, – глубокомысленно проговорил он и обвел взглядом застывшую в уважительном непонимании аудиторию.

– И… что это значит? – спросил, наконец, Дионисий и снял очки.

– Это значит, что сейчас надо думать не как вызволить старого царя и остальных из фортификационного укрепления башни, а как передать им в каземат книгу, – глубокомысленно изрек он, наконец.

– Что?.. – не веря своим ушам, библиотечный вытянул шею и прищурил на Митроху близорукие глаза.

– Ну конечно! – захлопала в ладоши Елена. – Конечно! Граненыч, ты гений! Ведь тогда Дионисий сможет вывести их из башни и укрыть здесь!..

Но тут же погрустнела.

– Но как мы ее туда передадим?..

И ту настало время торжествовать Дионисия.

– Я знаю, как, – гордо заявил он. – Есть одно старое испытанное средство. Простое и безотказное, как удар стилетом. Если не получится так – не получится никак. Во всех книгах оно описано как самый верный способ передачи заключенным

запретных вещей. И мы этим способом тоже воспользуемся, – уверенно закончил он и победно оглядел друзей.

– Каким?.. Как?.. – получил он порцию недоумения вместо минуты славы.

– А разве я не сказал?..

– Нет.

– Ой. Ну, это очень простой способ…

Чуть позже Граненыч припомнил еще одно изречение генералиссимуса Карто-Бито: «Если что-то с первого взгляда кажется очень простым, приготовьтесь к тому, что оно окажется невыполнимым».

Способ, предложенный библиотечным, и в самом деле казался незамысловатым: запечь

в каравай какую-нибудь маленькую книжицу и подкинуть его в корзину с продуктами, которую, наверняка, кто-то из заколдованных слуг носил в Меховую башню…

Пока заговорщики не уткнулись в вопрос, как именно эту книжицу в этот каравай запечь.

Кухня во дворце была одна. В ней готовились кушанья и для царской семьи и ее высокородных гостей, и для обслуживающих их слуг.

Ночью это было бы сделать проще всего, но после последнего мытья посуды все огни тщательно гасились, а продукты убирались по местам. И, если незамеченным на

кухню пробраться еще было можно, то как незаметно развести огонь в огромной печи, незаметно замесить квашню и незаметно испечь хлеб – не смогли изобрести даже Дионисий с Граненычем вместе взятые.

Казалось, решение этой проблемы было очень простым – пройти на кухню днем, но Дионисий этого сделать не мог из-за своей приметности, Граненыч – потому, что мужики обычно допускались на кухню лишь в роли подносящих дрова к печам и в дровяные чуланчики, а Елена – потому что это было слишком опасно.

На этом кандидатуры в пекари заканчивались.

– Хорошо, не надо спорить, милые мои, – царица решительно поднялась со своей табуреточки и откинула косу назад. – Пойду я.

– Нет!!! – в один голос воскликнули мужчины.

– Но у нас нет выбора, мы же обдумывали это всю ночь! – воскликнула Елена. –

Дионисий раздобудет мне какую-нибудь простую одежду, я измажу лицо сажей, повяжу на голову платок, и меня никто не узнает!

– Я, конечно, могу… – нерешительно начал библиотечный, но был перебит Митрохой:

– Нет, голубушка царица. Тут ты не права. Это мне Дионисий раздобудет простую одежду, я побреюсь, измажу лицо сажей, повяжу на голову…

 

– ТЫ?!..

– Да, а что тут такого, – спокойно пожал щуплыми плечиками истопник. – Я на кухню дорогу знаю. Знаком с ихними порядками более-менее – летом я туда все время дрова таскаю, когда палаты топить не надо. Замотаю личико платком – мол, зубы болят – на меня никто и внимания не обратит. Полная конспирация.

– Полная… что?

– Конспирация. Сиречь тайна и отвод глаз.

– Но… но…

– Что хотите говорите, – сурово сдвинул он брови, – а я царицу в это осиное гнездо не пущу. Не за тем ты ее спасал, Дионисий.

– Я – тоже нет. Ни за что, – деловито поправляя очки на переносице, встал и обошел кабинет библиотечный. – Я убежден, что у Граненыча все получится.

– Ты одежку-то мне сможешь достать? – напомнил ему Митроха.

– Это не должно представить трудности, – горделиво улыбнулся тот. – Знаю я одну каморку под лестницей – Варвары-ключницы – где уже несколько месяцев лежат «Сто рецептов домашней водки» из моей библиотеки. Вот ее наряды мы и позаимствуем. В следующий раз будет книгу вовремя возвращать…

И теперь Граненыч в зеленом ситцевом сарафане, едва закрывающем ему острые коленки, в желтой бязевой рубахе и в синем цветастом платке, с тряпицей, закрывающей половину лица и с книжкой в полотенце под мышкой ступал преувеличенно твердым шагом зачарованного по коридорам и переходам дворца, направляясь на кухню.

Черносотенцы на постах, подавившись утренней зевотой, звонко клацали зубами и провожали недоверчиво-оценивающими взглядами его тощие ноги в мешковатых полосатых чулках и лаптях-босоножках1. Некоторые неприлично гоготали и свистели ему вслед. Наверное, потому, что слов ни у кого не было.

Один солдат как завороженный подошел к нему и ущипнул за тощий зад.

– Уходи, противный, не для тебя цвела, – хрипло пискнул, не поворачивая головы, истопник и продолжил свой путь.

Вот тебе и конспирация…

Тайна и полный отвод глаз…

Но Митроха иногда, когда не было другого выбора, умел быть оптимистом. И теперь, подумав, что после его дефиле в дерзком мини-сарафане, враги и при всем желании не смогут вспомнить его лица, и без того прикрытого тряпицей, бодро прибавил шагу и завернул за угол.

В пять часов вставали стряпухи, чтобы завести квашню, растопить печи и начать чистить овощи и резать мясо и рыбу к утреннему столу населения дворца. Не

изменился распорядок и в этот день, но не слышно было ни перекликающихся голосов,

ни шуток, ни даже перебранок, вполне естественных в обществе, все члены которого встали на несколько часов раньше других, а некоторые и вовсе не ложились.

Гнетущая, удушающая, почти физически ощутимая тишина висела на кухне, и если бы не звяканье посуды и не треск поленьев в печах, можно было бы подумать, что это не люди, а призраки пришли и заняли места живых, но без вести пропавших кухарок и поварят…

Не теряя времени, Митроха проскочил в дровяной чуланчик и забросил к самой дальней стене книжку вместе с маскировавшим ее до сих пор полотенцем. Теперь библиотечный сможет прийти сюда и вывести его отсюда сразу, как только хлеб будет готов, чтобы не терять время на петляние по дворцу.

Деловито подвязав фартук, Граненыч уверенно присоединился к плотно сбитой молодухе с отсутствующим выражением лица и стал, подражая ей, доставать из квашни куски серого теста, месить его и лепить караваи.

-начало сноски-

1 – Ключница Варвара оказалась не только маленького роста, но и размер обуви у

нее был не больше тридцать шестого, а женщина в сапогах или женщина босиком (чай,

не май месяц) привлекла бы еще больше нездорового внимания, чем женщина в лаптях с обрезанными носами.

-конец сноски-

– Рис… Хм… А что, в Лукоморье бывает рис? Ладно, посмотрю. Дальше… Красная

рыба…красная рыба… Так… Вот, чтоб тебе… одна осетрина в буфете… Ладно, она тоже благородная. Уксус… Ну, этого-то добра хватает… Хватает… Что ж

они не написали, какой уксус? Тут его вон в три ряда – и яблочный, и виноградный,

и вишневый, и грушевый, и апельсиновый… картошечного разве что нет… Какой из них надо-то? Нет, тут надо рассуждать логически. Вамаяси. Там правит мандарин.

Мандарин – это такой маленький апельсин. Значит, апельсиновый – то, что нам надо. Так, дальше… Линема… Лимона… Ланема… Ламинария?.. А это еще кто?.. Ага,

тут Дионисий что-то в скобках приписал… Нут-ка… «Водоросль»… ВОДОРОСЛЬ?!..

Сам он… водоросль!.. Нашел время шутить, книжкин сын! Наверное, зелень какая-нибудь?.. Зелень, зелень… Ага, вот у них где зелень. Укроп, щавель, зеленый лук…Не

густо, конечно, ну, да ладно. Всё возьму. Лишнее не будет. Так… приготовление… Рис отварить… отварим. Украсить… украсим. Полить соусом… ага, крынка с кетчупом вон на той полке… Подавать с рыбой…

Граненыч перевернул бумажку в поисках последнего шага приготовления заморского кушанья, но она была девственно чиста.

Он хмыкнул и пожал плечами.

Естественно.

Это же было так очевидно, что библиотечный и писать об этом не счел нужным.

Если только не забыл.

Ну, что ж…

Приступим.

Покушает наша голубушка-царица сегодня суш вамаяссьских на славу – сам мандарин таких, поди, на приемах не отведывал.

Закончив готовить, подуставший с непривычки истопник присел на пол рядом с теплым печкиным боком – так, чтобы молодуха не могла подойти к печке доставать хлеб, не наступив на него, обнял колени руками и положил сверху подбородок.

Наблюдая, как суетятся стряпухи, слушая, как стучат по разделочным доскам ножи и шаркают ноги в лаптях по каменному полу, Митроха не заметил, как задремал…

Пробуждение его было скорым, но неласковым: кто-то в подкованных сапогах ткнул его этой самой подковкой под ребра и свирепо процедил:

– М-ммумму!

– Что?.. – мгновенно подскочил истопник и тут же обнаружил, что смотрит прямо в глаза Букахе.

– А… э… я…

– М-муму! – злобно бросил экс-воевода и сунул ему в руки пустой кувшин.

– Чего надоть? – быстро войдя в роль зачарованной кухарки, тупо уставился на него Граненыч.

Боярин прищурился и брезгливо оглядел его с головы до ног, и чем ниже опускался его взгляд, тем уже становился прищур и сильнее презрение. Когда его тяжелый взор достигну красно-зеленых чулок в гармошку и доживающих последние минуты лаптей Граненыча, презрение можно было черпать ложкой и мазать на ворота.

Почувствовав это, Митроха несколько успокоился. Если бы Букаха его узнал, на его широкой ряхе уже разгулялись бы другие эмоции. Но конспирация – прежде всего, и

он начал как бы невзначай натягивать съехавшую маскировочную тряпочку так, чтобы она закрывала как можно большую часть лица. Остановился он только тогда, когда на белый свет остался смотреть один красный от водки и бессонницы глаз и половина лба.

Но Букаха на его превентивные действия не обратил внимания.

Обращать внимание на каких-то замурзанных кухарок было ниже достоинства родовитого боярина, пусть даже и разжалованного самозванцем в вестовые.

– М-мумммум!!! – лицо боярина побагровело, рот перекосился, глаза выпучились – страх-то какой, Боженька! – совсем по-бабьи подумал Митроха, схватил обеими руками кувшин и бросился к полке, где недавно, в процессе поиска ингредиентов для иноземного деликатеса, видел корчаги с молоком.

– Мумумумму!!! – рыкнул Букаха и дернул его за шиворот, едва он приготовился наполнить его кувшин. – М-муму!!!

– Молока не надоть? – глупо наморщил лоб Митроха, в то же время лихорадочно соображая, чего тогда злодею требуется.

Квасу?

– Ага, дошло, – радостно кивнул истопник и зашагал к жбану.

Как только боярин понял, чего хочет налить ему бестолковая баба, он словно взбесился и яростными тычками и оплеухами погнал его прочь.

– Да ты толком скажи, чего тебе надоть, немтырь проклятый! – не выдержал Граненыч, когда Букаха заехал ему кулаком в ухо, но тот час же до боли прикусил язык и кинул панический взгляд на надзирателя.

– М-мумум! – рявкнул Букаха, хватая одной лапищей Митроху за шкирку, а второй

тыкая сначала в чан с водой, потом на горячую плиту – один раз, другой, третий…

– Понял, не дурак, – обнажил оставшиеся зубы в пародии на улыбку истопник, но тут же поспешно добавил: – Поняла, не дура.

Черносотенный командир послал его принести горячую воду для бритья.

Так бы сразу и сказал, долдон…

Граненыч зачерпнул литровым закопченным ковшом воду, поставил на плиту, а сам встал рядом, спиной к кипящему и разве что не плюющемуся кипятком боярину.

Сам-то не мог набрать да поставить…

Не боярское это дело, видите ли…

За спиной его вдруг раздался звук, который он мог бы узнать, даже если бы кухня

работала на полную громкость – бряканье убираемой с устья хлебной печи заслонки.

Резко повернувшись, он успел увидеть, как молодуха, вооружившаяся хлебной лопатой, бросает в корзину первый каравай, который сидел поближе.

Его каравай.

– Ты покарауль, – ткнул он не глядя пальцем в ковшик с закипающей водой, – а я сейчас приду.

И, не дожидаясь, пока боярин среагирует, кинулся скорым шагом к хлебной корзине, куда уже успел перекочевать его каравай с сюрпризом.

На пол за его спиной упала тряпица, скрывавшая до этого лицо, но он и не заметил.

– М-ммум? – нахмурился Букаха, как будто смущенный неожиданным воспоминанием. – М-ммумму?..

Граненыч почти подбежал к корзине, склонился над ней и с облегчением увидел на дне большое, кривое, уродливое нечто – его каравай.

Получилось.

– Я этот забираю, – буркнул едва слышно он молодухе, только для того, чтобы что-то сказать, сунул хлеб под мышку, кинул осторожный взгляд на экс-воеводу, и глаза их на мгновение встретились.

Ощутив на обнажившемся вдруг лице теплый воздух кухни, и осознав, что бы это могло значить, Митроха резко отвернулся, схватил со стола горшочек с суши и торопливо пошел, едва не срываясь на бег, в дровяной чуланчик, где в конце Пути Книги его уже должен был ждать библиотечный.

Сзади раздалось недоверчивое мычание, переходящее в рев, и истопник, не дожидаясь последствий и наплевав на конспирацию, кинулся бежать очертя голову.

За ним по каменному полу зазвенели стальные подковки боярских сапог.

Заскочив со всех ног в дровяничок, Граненыч захлопнул за собой дверь и сразу же почувствовал, как в темноте кто-то схватил его шершавую от муки руку, прижимавшую к боку хлеб.

– Дионисий?..

– Да! Пойдем быстрей!..

Дверь чуланчика распахнулась, и на всех парах в него влетел экс-воевода со сжатыми в кувалды кулаками и перекошенной от злости физиономией…

Но слишком поздно.

Прямо у него на глазах фальшивая кухарка, не дрогнув и не пригнувшись, вошла прямо в поленницу дров и пропала.

Нормальный человек на этом бы остановился, тихо пожал плечами, убедился, что его никто не видит, боком-боком покинул бы загадочный чулан и постарался бы больше не вспоминать об этом, чтобы кто-нибудь, или он сам себя, не счел, в конце концов, сумасшедшим.

Но мы здесь имеем дело с Букахой, и поэтому сценарий развития событий был несколько иной.

С ревом разрезаемого заживо быка он набросился на дрова и стал их расшвыривать, и остановился только тогда, когда добрался до задней стены и проверил ее на

целостность ударами пудовых кулаков, подкованных сапог а местами и разгоряченной головы.

После чего, под насмешки и оскорбления собравшихся на грохот черносотенцев, мыча под нос что-то обиженное и нечленораздельное, он побрел назад к плите, где с бульканьем и шипением из закопченного ковшика выкипала последняя вода.

И все то время, пока он снова – на это раз уже собственноручно – набирал воду и ждал, пока она закипит, перед глазами у него стояла обнаруженная им под кучей дров книжка. В розовой кожаной обложке с серебряным тиснением и с золотым обрезом. Названия ее он не успел, да и не захотел тогда прочитать, но был готов поставить все свои владения против этого мятого ковшика, что внутри были не рецепты разносолов местных мастеров ножа и поварешки.

Такая книга и эта кухня в реальной жизни, скорее, были антонимами, и встретиться не могли даже теоретически.

Что бы это могло значить?..

Едва Граненыч, источая амбре вишневой наливки, цукатов и сушеной малины1, ступил в апартаменты библиотечного, Елена кинулась к нему:

– Ну, как? Испек?

– А то… – снисходительно усмехнувшись, победно протянул он ей каравай.

– Молодец! – едва не захлопала в ладоши она. – Теперь у нас точно все получится!

– А вот это – тебе лично, ваше величество. От нас с Дионисием, – проговорил истопник и протянул царице горшочек, накрытый белой глиняной тарелкой.

– Что это? – удивленно вскинула брови Елена.

– Суши! – гордо отрекомендовал блюдо библиотечный. – Как подают на стол самому вамаяссьскому мандарину по большим праздникам, и то не всегда!

Митроха осторожно снял тарелку, и из горшка вырвался на свободу неповторимый аромат гречки с уксусом, хреном, зеленью, и осетрины.

Царица, моментально ослабев, опустилась на стульчик и уронила слезу.

– Какие вы… Как я вас… Именно об этом я всё это время и мечтала!..

И пока Елена, с каждой новой ложкой влюбляясь заново в вамаяссьскую кухню, уписывала любовно приготовленное истопником кушанье, тот шепотом пенял библиотечному:

– Что ж ты мне рецепт не полностью переписал-то, а?

– Что ты имеешь в виду – не полностью? – так же шепотом возмущался тот.

– Да ты самую последнюю строчку-то позабыл! Хорошо, что я сообразил, что рыбу пожарить надо, а если б другой на моем месте был, болван какой-нибудь – так сырой бы, поди, царицу накормил!..

-начало сноски-

 

1 – Экскурсия по шкафам и полкам дворцовой кухни не прошла бесследно.

-конец сноски-

Тощая чумазая повариха тетка Маланья с равнодушным лицом и пустыми неподвижными глазами, медленно несла привычным маршрутом корзину с едой, которую приказал ей собрать надзиратель.

Из кухни – во двор, по двору – до старого, деревянного крыла, там – по коридору, потом налево, затем…

Затем поперек коридора, на высоте сантиметров в десять от пола была натянута крепкая бечевка, которой тут раньше никогда не было.

Не издав ни звука, не поинтересовавшись происхождением неожиданной преграды и родословной того, кто ее тут установил, так же равнодушно поднялась она на ноги и, даже не отряхнувшись и не собрав с пола кинувшиеся врассыпную воспользовавшиеся случаем продукты, она, как заводная игрушка, продолжила свой обычный путь.

Господин надзиратель приказал принести корзину в башню и отдать ее стражникам. Приказа собирать продукты, если она вдруг упадет и те рассыплются, не было. И тот факт, что корзина теперь весила ровно столько, сколько лыко, на нее потраченное, ее нисколько не волновал.

Она должна делать только то, что ей прикажет господин надзиратель.

Если бы появившийся откуда ни возьмись Граненыч не сунул ей в корзину новый каравай, вместо потерянного, пришлось бы тетке Маланье проделать тот же путь дважды…

Дождавшись, пока повариха повернется и пойдет обратно, стражники с шутками-прибаутками сняли засов, открыли дверь и швырнули в комнату, ставшую камерой, корзину.

– Кушать подано!

– Ананасы и шампанское, как всегда!

– Жрите, жрите! Может, в последний раз!

– Гы-гы-гы!!!..

Дверь с грохотом захлопнулась.

– Серафимушка, Симеонушка, трапезничать пожалуйста… – ровным голосом, как

будто только что кухонный служка подал им серебряную супницу на золотом подносе, пригласила чуть не плачущую боярышню и мужа царица.

– Негодяи… Подлецы… – кипятился царь. – Вот были бы здесь сыны мои – небось,

и трех минут эти супостаты здесь бы не остались!.. В капусту бы их порубили!.. В порошок!.. В бараний рог!.. Букаха – предатель!..

– Не кричи, Симеонушка, – Ефросинья – остров спокойствия и твердости в море слез, умиротворяюще погладила мужа по руке. – Помоги-ка вот лучше на стол накрыть. Хлеб наломай, пока я скатерть расстелю.

Белая наволочка заняла свое место на сундуке, назначенном столом, и Симеон, не

переставая тихонечко – чтобы не нервировать супругу – ругаться, разломил каравай.

– ОНИ ИЗДЕВАЮТСЯ!!! ОНИ ЕЩЕ И ИЗДЕВАЮТСЯ!!! – резко увеличились вдруг в громкости проклятия.

– Что?..

– Что случилось?..

– Смотрите!!! Они запекли в хлеб книжку!!!

– Где?

– Может, она сама нечаянно в квашню упала?

– Серафимушка, ты когда-нибудь видела, как хлеб пекут, деточка? – заботливо поинтересовалась царица.

– Н-нет…

– Значит, сама она не могла туда упасть… – смущенно поскреб в бороде Симеон и тут же продолжил с новой энергией:

– Нет, ну тогда они точно издеваются!!! А хлеб! Вы посмотрите, какой это хлеб – снизу горелый, сверху сырой1, а внутри опилки!

– Симеонушка, а ты когда-нибудь на кухне был?

– А ты откуда знаешь?..

– Потому что это не опилки – это отруби.

– Какая разница! Все равно дерево!

– А какая книжка-то хоть, ваше величество?

– Какая?.. – царь поскреб обложку, почти безуспешно пытаясь освободить ее от налипшего намертво клейкого серого корявого теста. – «Страшные… рожи… зеленые… облез…»… По медицине, что ли, что-то? Или про вурдалаков? Могли бы лучше про охоту чего-нибудь положить…

-начало сноски-

 

1 – Граненыч до этого не видел, как хлеб пекут, тоже.

-конец сноски-

– Ну-ка… – Ефросинья пристроилась сбоку и, вывернув шею, несколько раз про себя проговорила заголовок. – А-а, это «Страстные розы, соленые от слез»! Я ее уже читала.

– Я тоже, – присоединилась Серафима. – И, к тому же, страницы, кажется, слиплись…

– И чернила потекли…

– И от обложки чем-то… дурно пахнет…

– Ну, так пусть забирают свою дурацкую книжонку! – и Симеон, презрительно и гордо задрав седую бороду, швырнул то, что осталось от любовного романа, в открытое окно, как в физиономию противника.

– …Я не могу поверить!… Я не могу поверить собственным глазам!.. Они выбросили книгу в окно! МОЮ книгу!!!.. Да как они смогли! Как у них рука поднялась!..

– Спокойно, Дионисий, спокойно, не надо так нервничать, – Елена ласково сжала ручку библиотечного в своей руке в попытке утешить его, хотя у самой слезы едва не лились из глаз, хоть и по другой причине. Так тщательно спланированный и подготовленный с таким риском план провалился так тупо и бездарно!.. Второй раз у них, наверняка, этот номер не пройдет – на кухне после вчерашнего погрома, скорее всего, теперь смотрят в оба…

– А что, наша книга далеко ли от окошка упала? – близоруко прищуриваясь, спросил зачем-то Граненыч.

– А что? – перестал на мгновение причитать хозяин библиотеки и оглянулся на него.

– А как бы кто ее под окном-то не нашел, да чего не того не подумал, – мрачно пояснил свою озабоченность истопник.

Елена высунулась подальше из окошка, стараясь разглядеть место, куда приземлилась книга, и вдруг в ужасе отпрянула, словно столкнулась нос к носу с ядовитой змеей.

– Бежим!.. Прячемся!.. – метнулась она к спасительному шкафу.

– Что?

– Что случилось?

– Букаха!.. – задыхаясь, как от быстрого бега, едва шевеля губами, произнесла она. – Он меня видел!.. Он вышел из-за угла, и мы встретились с ним глазами!.. Он меня узнал!.. Мы пропали!..

Не говоря больше ни слова, все трое поспешили вернуться в безопасность жилища Дионисия, увеличившегося теперь еще на одну комнатку – каморку для Митрохи – и затаились.

Ждать пришлось не долго – через пять минут дверь библиотеки заскрипела, тихонько приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась голова экс-воеводы.

Повращав глазами и покрутив носом, голова пришла к выводу, что и всему остальному дорога открыта, и в зал библиотеки осторожно протиснулась грузная туша боярина.

В одной руке она держала моток крепкой веревки, в другой – полено.

Похоже, какая-то еще мысль пришла ему в голову, и он, не выпуская из рук своих орудий захвата и нападения, придавил дверь, с довольным кряхтением передвинув рядом стоящую конторку.

Теперь он мог быть уверенным, что никто потихоньку не выскользнет, пока он производит осмотр помещения, и не спеша двинулся вдоль первого прохода.

– Ах ты… ничтожество… – рассерженно прошипел себе под нос Дионисий. – Тащит

со двора – в библиотеку! – В МОЮ БИБЛИОТЕКУ!!! – всякий хлам, да еще командовать тут у меня будет!..

– Тс-с-с! – приложила палец к губам Елена. – Он нас может услышать!

– Нет, – походя отмахнулся от ее страхов библиотечный. – Мы его – можем, а он нас – нет.

– А отчего ты тогда шепчешь?

– От нервов.

– А-а…

– Ничего, голубчик, не кипятись. Сейчас он походит, убедится, что никого тут нет, и ретируется, – успокаивающе проговорил Граненыч.

– Что он сделает?.. – опасливо покосилась на него царица.

– Уберется туда, откуда пришел, говорю.

– А, может, нам его напугать? – засветился вдруг от удачной идеи Дионисий. – Чтоб неповадно было? Что вы об этом думаете?

– А ты действительно можешь? – моментально заинтересовалась Елена.

– Я тут у себя полный хозяин. Хочу – казню, хочу – милую, – самодовольно усмехнулся библиотечный.

– Хорошо бы, конечно, было… – задумчиво произнес Митроха. – Но лучше пока не надо.

– Это почему? – разочаровано нахмурилась Елена, готовая яростно спорить и защищать идею Дионисия, если доводы Митрохи покажутся ей не слишком убедительными.

– Возможна полная демаскировка с последующей зачисткой, – важно поднял к потолку палец Граненыч и, не дожидаясь на этот раз наводящих вопросов, тут же перевел все на лукоморский: – То есть, шуму наделаем, всех супостатов сюда соберем, и колдуна тоже. Вверх дном все перевернут…

– Нас не найдут! – горделиво усмехнулся Дионисий.

– И даже колдун?

– Ну, ладно… – с неохотой признал поражение библиотечный. – Уговорил… Пока… Пусть ходит.

– Вот и ладно, – кивнул Митроха. – А между тем, пока мы на него смотрели, мне в голову новый план кампании пришел, как плеников из башни вызволить.

– Так что же ты молчишь!!! – вскричали они в один голос, позабыв даже поинтересоваться, какой конкретно компании план пришел истопнику в голову.

– Я не молчу, я говорю, – пожал плечами Граненыч и откашлялся в рукав, смущенно

обдав всех свежими парами анисовки. – План мой самый простой, не магический. Для

этого нам потребуется лук, кошка, и по тридцать, или чуть больше, метров бечевки, шнура и веревки.

– Лук есть на кухне…

– …а кошку можно приманить на что-нибудь!

– Да нет, я не про тот лук говорю, и не про ту кошку, – нетерпеливо отмахнулся истопник.

– А про какие?

– Из лука мы пустим стрелу им в окошко…

– Ты так кого-нибудь убьешь!..

– Нет, – твердо отмел Митроха опасение, в душе немало донимавшее и его самого. – Это в мой план не входит. К этой стреле будет привязана наша записка с инструкциями для них и бечевка. Они будут должны тянуть за бечевку, пока не покажется шнур, а потом вытянуть за шнур веревку с кошкой. Кошкой они зацепятся за подоконник, а мы закрепим веревку здесь, за вот ту колонну, что как раз

напротив окна. Их окошко намного выше нашего, а это значит, что они легко смогут съехать по веревке прямо к нам. И, как любил говаривать генерал Манювринг, паранджа!

 

– ?

– Хиджаб…

 

– ???

– Вуаль?..

 

– ???!!!

– А, вуаля!..

– А-а… – с облегчением и радостью за свое и Граненыча умственное здоровье протянул хозяин библиотеки.

– Но царь Симеон – уже давно пожилой человек, а царица Ефросинья… – протестующее начала было Елена, но Митроха уже увидел, куда она клонит.

– Хорошо, – заранее согласился он. – Тогда нам еще понадобится кой-какая упряжь. Для люльки. Её-то как раз не проблема соорудить, был бы материал подходящий.

– Хм… – с сомнением почесал бородку библиотечный. – И это всё?

– Всё, – кивнул Граненыч. – И если ты сможешь сотворить еще пару комнаток для новых беженцев…

– Это не составит ни малейшей проблемы, – кивнул Дионисий.

– То остается самое простое, – закончила за них Елена. – Собрать по дворцу все

перечисленные тобой предметы. Включая три веревки по тридцать метров. Или больше.

– Как говорил великий вамаяссьский полководец Кунг-фу-цзы, дорога в тысячу километров начинается с первого шага, – глубокомысленно изрек Граненыч и, вспомнив кое о чем, осторожно выглянул наружу.

Конторка уже стояла почти на своем прежнем месте. Подле нее валялись полено и моток веревки. Похоже было, что обескураженный и раздосадованный Букаха опять ушел не солоно хлебавши.

И, похихикав и позлорадствовав по этому поводу, можно было начать планировать первый шаг.

 

* * *

– …На тебе, получи, получи, получи!!!…

Хрусь.

Дзынь…

– Ах, забодай тебя комар!!!.. Лопату сломал!..

– Ну, пусти меня теперь, граф Петр, – пробасил боярин Артамон, и Рассобачинский с готовностью сделал несколько шагов назад, обходя боярина Ефима со свечкой и пропуская молодого боярина к неуступчивой чугунной двери с замочной скважиной, похожей на скривившийся в насмешке рот.

Тот уперся ногами в полузатоптанный коврик, размахнулся во всю свою оставшуюся силу и стал со звоном лупить в непробиваемый уже двадцать минут замок.

– А, может, ну его?.. – донеслось сквозь гул и грохот нерешительное предложение боярыни Настасьи. – Дальше пойдем?..

Расположившиеся кучкой на земле бояре встрепенулись.

– Да ты что, милочка! Это ж наша надежда – первая дверь за два дня!

– Да, но за предыдущей был склад шахтерских инструментов, а мы сломали об нее лом и две лопаты!

– Зато у нас теперь есть масляная лампа и три кайла!

– Зачем нам масляная лампа, если у нас нет масла?..

– …И сыра, и колбасы, и булочек…

 

– БОЯРИН ДЕМЬЯН!!!

– Но ведь мы же договаривались не говорить о еде, а не о ее отсутствии, – смущенно попытался вывернуться Демьян.

– Считай, что эта договоренность распространяется на ВСЮ еду, отсутствующую и присут… – перед мысленным взором боярина Порфирия встала ненавистная сырая чудо-юдина, и он, мучительно скривившись, решительно договорил: – Особенно присутствующую.

Бом, бом, бом, бздынь…

– Шего они там колотятся, Ларишка, ашь?

– Дверь нашли, даже с замком настоящим, вот и стучат в нее.

– И никто не открывает?

– Бабушка, так некому открывать, это же подземелье!

– Ешли не открывают, знашит, дома никого нет.

– Шутница ты, боярыня Серапея… – остановился передохнуть Артамон и обессилено навалился на боковую стенку узкого коридорчика, заканчивавшегося лопатонепробиваемой и ломонепокореживаемой дверью.

– Ешли я куда ухожу, я всегда клюш под ковриком оштавляю, – не моргнув глазом, продолжила старушка. – Там ешть коврик?

– Еш… то есть, есть.

– Вот и пошмотри, вьюноша, шем двери-то шужие ломать, – строго проговорила старая боярыня.

Артамон прикинул, на что уйдет больше и так не бесконечных сил – на пререкания с занудной старушенцией или на то, чтобы разыскать в грязи и перевернуть почти втоптанный коврик, и выбрал последнее.

– Надо же… Ключ… – изумленно проговорил он, вертя в руках замысловатый кусок железа. – А я, кажется, замок помял…

– А ты попробуй, попробуй! – боярин Ефим со свечой нетерпеливо придвинулся поближе.

– Что там, что там? – подоспел и граф.

– Ключ нашел, – хмуро буркнул Артамон и, налегая всем телом на затейливо изогнутую штуковину чтобы превозмочь ржавчину, повернул ее в замочной скважине.

Замок заскрежетал, заскрипел, щелкнул несколько раз и открылся.

– Что там? Что там? – бояре повскакивали с земли и устремились к открывшейся двери.

Коллективный вздох разочарования вырвался из всех грудей и загасил огонек свечи.

– Опять клад… – кисло выразил всеобщее настроение боярин Никодим.

Это был уже седьмой клад, обнаруженный за время их подземных скитаний.

Первый они нашли на берегу подземного озера, где в недобрый для себя час напало на них чудо-юдо.

Побросав мясо, они стали рассовывать золото и серебро по карманам, шапкам и кошелям, сооруженным из шуб, пока не начали рваться подкладки и трещать швы.

Довольные и разбогатевшие, обошли они с шутками-прибаутками весь небольшой выступ-берег и вернулись к провалу, через который сюда попали, чтобы разобрать завал и двинуться дальше по оставленному ими так поспешно коридору.

Там степень их довольства начала медленно снижаться: оказывается, разбивать кучу камней с карманами, полными золотых самородков, было чрезвычайно неудобно. Без

шуб было холодно. Нести в одной руке тяжелую, так и норовящую порваться шапку, а в другой – лопату было неудобно. Но все бы было ничего и терпимо, но через несколько часов почему-то снова захотелось есть.

И казавшийся несколько часов назад нелепым выбор был сделан, не задумываясь.

Высыпав в грязь драгметаллы, бояре, не упоминая о них более ни словом, вернулись на берег озера и набили связанные из легких кафтанов кошели (прочные и теплые шубы снова заняли место на их плечах) мясом.

Это было шесть кладов назад.

– Смотрите, смотрите, радость-то какая!!! – ахнула боярышня Арина, как только боярин Ефим снова зажег свою свечу.

– Ну и что?

– Ты что – бриллиантов не видела? – с отвращением скользнул хмурым взглядом боярин Амбросий по грудам золотых и серебряных кубков, кувшинов, слитков, ожерелий, статуэток и прочей несъедобной и негорючей дребедени.

– Вот я и говорю – не везет, так не везет… – поддержала его боярыня Варвара.

– Да при чем тут бриллианты, дядя Амбросий! Я про сундуки говорю! Деревянные!

Боярство на мгновение смолкло, но тут же радостно загомонило:

– И верно!!!

– Сокровища!!!

– Радость!!!

– Вот везет, так везет!!!

В один миг цвет лукоморского высшего общества вывалил драгоценности, за которые они там, в далекой нереальной прошлой жизни отдали бы все, что у них было, и принялся разделывать на порционные досочки четыре никак не ожидавших такого вот конца сундука.

Скоро в тоннеле загорелся маленький, отчаянной дымящий костерок эконом-класса.

Боярыня Конева-Тыгыдычная извлекла из тайника медное шлифованное зеркало размером с тележное колесо и провозгласила:

– А вот кому сковородку!..

И был в тот вечер (день? утро? ночь?) пир на весь подземный мир.

Расчистив пространство тайной сокровищницы – чуть более сухое, чем тоннель – от бесполезных, но чрезвычайно богатых острыми углами предметов роскоши, бояре уже готовились отойти ко сну, когда дверь отворилась, и в воздухе резко запахло.

– Ф-фу…

– Кто это?

– Что такое?

Бояре у входа схватились за орудия труда, готовые в любую секунду превратить их в орудия обороны.

– Не бойтешь, это я пришла…

– Ф-фу, боярыня Серапея… Что ж ты с собой такое амбре принесла?

– А што, пахнет? – смущенно спросила старуха.

– Да нет, и не пахнет совсем… – донесся из темноты ворчливый голос боярина Никодима.

И не успела она с облегчением вздохнуть, как тот продолжил:

– …а просто смердит.

– Это я жа поворот в коридор отошла… прогулятьша перед шном… и пошкользнулашь на какой-то гадошти. Там ее тшелая лужа. Перемажалашь вщя, как порощенок…

Сердобольный боярин Ефим зажег огарочек.

– Утрись хоть, матушка, – сочувственно проговорил он.

– Ой, и шпашибо тебе, батюшка, – затараторила боярыня Серапея, быстро – экономя свечку – обтираясь платком. – Вот я не только шама, а и брошь фамильную

ижгваждала, вщя в этой жиже проклятой… Дай-ка я ее над твоей швещещкой прошушу шкоренько да оботру… От прапрапрабабушки она в нашем роду, от шамой Синеуша внучки…

И старушка поднесла к пламени свечи вымазанную чем-то черным, маслянистым брошку.

Та в ее руках вдруг вспыхнула, как береста и запылала.

– Ай-яй-яй-яй!!!.. – взвизгнула в ужасе старушка и отшвырнула от себя в дальний угол коварное украшение, словно проснувшееся осиное гнездо.

– Что?..

– Что это было?..

– Что горело?..

– Что это?..

– Да жаража эта черная жагорелащь, как ш ума шошла… – испуганно оправдывалась Серапея. – Не виноватая я!..

– Загорелась, говоришь? – граф Рассобачинский – глаза горят, как две масляные лампы – вскочил на ноги и ласково, но крепко ухватил старую боярыню за плечо. – Где ты ее нашла, благодетельница ты наша? Показывай, матушка…

Так в истории человечества обнаружению нефти не радовался еще никто.

 

* * *

Первым шагом к осуществлению плана Граненыча было назначено приобретение лука и стрел.

Поскольку ни дружинники, ни черносотенцы с ними по дворцу не ходили, оставались два варианта – украсть их из караулки, где они хранились, пронумерованные, в специальных шкафчиках, за которыми постоянно приглядывал дневальный, или из

оружейного хранилища, гордо названного Дионисием непонятным иностранным словом «арсенал».

После недолгого совещания коллегия заговорщиков избрала второй вариант, и теперь Граненыч самой своей лучшей лунной походкой1 шаг за шагом, не взирая на

встречных солдат и дворцовый люд с деревянными глазами, продвигался по коридорам ко входу в подвал.

Это знаменитое многоярусное бесконечное2 сооружение Лукоморского дворца было предметом гордости царского управделами – разместить в них можно было всегда и все, и еще оставалось место на всякий непредвиденный случай. Нашел там свое временное пристанище – между одним из продуктовых погребов и хранилищем старой мебели3 – и закрытый этим летом на ремонт оружейный склад. И теперь, в любое время дня и ночи, к кухаркам, спускавшимся в подвалы за продуктами, приставали, выпрашивая лакомые кусочки – чтобы службу нести было веселее – хронически замерзшие и дуреющие от скуки часовые.

По крайней мере, так было, пока все не перевернулось с ног на голову с появлением Чернослова и его рати.

Граненыч осторожно, одним глазом, ухом и клочком светлых взъерошенных волосенок выглянул из-за угла, не дойдя до второго подземного этажа несколько ступенек.

Все верно.

Метрах в тридцати от него черным провалом на серой мрачной стене зиял стальной прямоугольник двери арсенала. И рядом с ним, бездумно уставившись в стену напротив, стоял неподвижно, как гипсовый статуй, вооруженный пикой и мечом дружинник. На поясе у него висел массивный бронзовый ключ.

Митроха знал этого солдата. Это был старший прапор-сержант Панас Семиручко, толстый веселый хитрован родом из Малого Лукоморья. Двадцать лет назад он ненадолго пришел в Лукоморск в поисках лучшей жизни, нечаянно попал на царскую службу, да так здесь и остался.

Лучшего заведующего арсеналом, по словам самого Панаса, не было в истории Лукоморья за всю его историю. Хозяйственный малолукоморец влюбился во вверенный ему военный склад с первого взгляда, и то, что было простым местом хранения опасных для жизни железок и деревяшек, стало вдруг его вторым домом, его страстью, его почти единственной заботой. Любовно полировал он древки копий, стирал пыль с упругих изгибы луков мягкой тряпочкой, а ржавчина, неосторожно пожелавшая поселиться на топорах, наконечниках стрел или лезвиях мечей,

мгновенно приобретала в его лице смертельного врага. «Ничего из дома – всё в дом,»

– было его бессменным лозунгом, и ни один дружинник попортил себе не один литр крови, пытаясь получить со склада Панаса лишний туес с наконечниками стрел для внеочередного похода отряда на стрельбище или новый меч взамен сломанного. «У тебя зимой снега не выпросишь!!!» – на грани истерики орали они, наскакивая с обнаженными мечами на Семиручко, а тот лишь отмахивался секирой и довольно ухмылялся в хитрые усы.

И даже теперь, в абсолютно бессознательном и безответственном состоянии старший

прапор-сержант Семиручко умудрялся оказываться на посту у своего любимого детища в пятидесяти процентах из ста4.

-начало сноски-

 

1 – Походкой лунатика.

2 – Как утверждали те, кто из них не возвращался, заплутав и сгинув без следа. Но, естественно, кроме них самих этого никто не слышал, и поэтому о бесконечности загадочных подземных подсобных сооружений, вполне заслуживших звание катакомб, знали не многие.

 

3 – Перед гостями уже неудобно, отдать некому, а выбросить жалко.

4 – Стоять на часах круглые сутки не позволяли ему даже черносотенцы.

-конец сноски-

Митроха тихо положил книжку – второй конец нового Пути Книги для экстренной эвакуации – рядом с собой на ступеньку, покрепче ухватил выброшенное ранее Букахой полено, тихонько присвистнул, распластался по стене и стал ждать.

Ждать пришлось долго. Настолько долго, что надоело, и он снова украдкой выглянул из-за угла.

Прапор-сержант стоял на месте без малейшего признака движения, как прикованный.

«У него приказа реагировать на свист не было,» – осенила угрюмая догадка истопника. – «Так я до утра тут простою… Как бы его сюда выманить?..»

И тут ему вдруг вспомнилась другая слабость малолукоморца, над которой немало подшучивали, посмеивались и даже слагали анекдоты.

– Дионисий…– едва слышным шепотом позвал он. – Ты тут?

– Да, – так же на грани слышимости донеслось до него откуда-то из толщи стены справа от него.

– Мне нужно срочно на кухню, – решительно проговорил Граненыч и сразу же почувствовал, как его руку схватила маленькая, высунувшаяся из камня стены, ручка хозяина библиотеки. – Книжка там с прошлого раза осталась?

– Осталась… Пойдем…

Через десять минут Граненыч уже снова стоял в своей засаде.

Он тихонько выглянул из-за угла: прапор-сержант всё так же являл собой воплощение неподвижности и бесстрастия.

Закончив возиться с узлом, он размахнулся и бросил на пол, так, чтобы оно упало примерно в метре от часового, кусок копченого сала размером со средний любовный роман1, с чесночком и заморскими специями.

От всколыхнувшейся волны запаха истек и чуть не захлебнулся слюной даже он…

Семиручко при звуке падения продукта, красовавшегося на национальном гербе его государства, вздрогнул, как будто очнувшись ото сна, судорожно втянув расширившимися ноздрями убийственный аромат, моргнул, облизнулся…

И снова застыл.

– Ну, понюхай же ты, понюхай хорошенько, чурбан!.. – отчаянно зашептал не столько ему, сколько себе истопник и дернул за веревочку. Сало поехало по полу, но прапор-сержант в этот раз был равнодушен к его благоуханию.

– Ах, чтоб тебя… Насморк у него, что ли?.. Болванчик бесчувственный… Что же теперь делать-то?.. – Граненыч быстро втянул потерпевший фиаско продукт к себе за угол и бросил рядом с собой на лесенку. – Что же делать-то, а?..

Снова отложив полено, он машинально сомкнул пальцы на рукоятке кухонного ножа,

второпях прихваченного им с темной безлюдной кухни после того, как из нескольких кусков обычного сала и мотка бечевки он сделал большую национальную мечту малолукоморца.

Что остается делать? Отложить на потом, когда на часах окажется более сговорчивый часовой, или броситься на этого, а там – будь, что будет?

Но после сегодняшнего эксперимента надеяться на податливость зачарованных не приходилось, ну, а насчет будь что будет…

Что будет, если тощий старый истопник кинется с ножом на здоровенного, одетого в кольчугу часового, сомнений оставаться ни у кого не могло. И в первую очередь у самого Граненыча.

-начало сноски-

 

1 – То есть, с три силикатных кирпича.

-конец сноски-

Можно, конечно, было подумать и придумать потом новый план, где взять лук и стрелы…

– Ну, что?.. – донесся шепот из стены. – Не поддается?

– Нет… – мрачно мотнул головой Митроха.

– Уходим?

– Д-да… Н-нет… С-сейчас…

– Но если не получается…

– Нет! Постой! Я придумал!!!

– Что?

– Сейчас увидишь! Но если и это не поможет… – Граненыч беспомощно развел руками, – вот тогда точно уходим.

Митроха быстро, насколько это ему позволяли дрожащие от хронического перепоя и волнения пальцы, развязал веревочку вокруг кусков сала и привязал к ней за рукоятку нож.

– Сейчас попробуем!..

Нож со звоном приземлился на каменные плиты метрах в двух от Семиручко.

…зимой снега не выпросишь…

…лучшего заведующего арсеналом не было в истории Лукоморья за всю его историю…

 

ББП.

Большим Березовым Поленом.

– Есть!.. Молодец!.. Скорее бери ключ!!!.. – Митроха не мог видеть сквозь стены, но и без этого мог бы поспорить на этот вожделенный бронзовый ключ на поясе прапор-сержанта, что библиотечный сейчас прыгает и хлопает в ладоши как мальчишка.

Торопливо выхватив факел из настенной скобы, Граненыч решительно шагнул на территорию арсенала и от неожиданности замер.

Теперь он понял, чем склад отличается от арсенала.

Склад велик.

А арсенал огромен.

Без проводника, компаса или карты здесь можно было блуждать до самого утра без малейшей надежды найти что-либо нужное.

Было похоже, что пройдоха Панас специально планировал размещение вверенного ему вооружения так, чтобы кроме него никто и никогда не смог здесь найти ни единого

самого маленького кинжала, ни завалящего наконечника для стрелы, ни пустых ножен.

Подвал, перегороженный в самых неожиданных местах стеллажами с кольчугами, частоколами копий и алебард, завалами щитов и почти живыми изгородями мечей и топоров, с насаженными на них подобно отрубленным головам шлемами, случайного посетителя обычно наводил на мысль о легендарном лабиринте на стеллийском острове Миносе с чудовищем Минозавром – старшим прапор-сержантом Семиручко – рыскающим где-то в его дебрях.

Но сейчас у истопника, взирающего с ужасом и отчаянием на открывшуюся перед ним картину ощетинившихся коридоров, не было времени на подобные сравнения. У него было лишь три часа до того момента, когда придут менять часового.

Или пока сюда не забредет шальной патруль.

Решительно сжав зубы, Граненыч шагнул вперед – словно нырнул в ледяную реку, вместо воды в которой была хорошо отточенная и заостренная сталь.

– Вот!!! Вот они!!!..

– Ты чего, Митроха, совсем сдурел – так орать?! – не успел упрекнуть себя Граненыч, любовно сомкнув пальцы на отполированном до блеска изгибе

долгожданного лука, как до него дошло, что предыдущее высказывание было проорано совсем другим голосом.

– Они где-то там!!! Ищите их!!!

Кто это?..

Меня нашли?

Так быстро?!..

Митроха молниеносным движением руки засунул факел в красивый позолоченный шлем – не иначе, княжеский – и глубины арсенала погрузились в полную, непроглядную

темноту, рассеять которую пара-тройка факелов в руках у его преследователей была не в состоянии.

«Поди, найди теперь меня,» – злорадно хмыкнул Митроха, когда до него донеслись звуки рушащегося на человеческие конечности большого количества острого железа.

Проклятия огласили металлическую тьму, а за ними посыпались приказы:

– Вы двое туда! Вы трое сюда! Вы двое – по этому проходу! Вы трое – обходите с краю! Вы двое – с другого! Вы трое – по центру! Загоните – немедленно доложить! Брать живыми! Без нас не начинать!

Сопровождаемые звоном, грохотом, лязгом и неуставными вскриками, отряды медленно продвигались в глубь захваченной неизвестным противником территории.

Учитывая, что факелов хватило далеко не на все группы захвата, а передвигаться по складу холодного оружия на ощупь – не самая благоприятная для здоровья идея,

преследование грозило перерасти из захватывающего триллера в бесконечный сериал…

Но тут из темноты деревянной походкой вышел один из отряженных на поиск дружинников и плоским бесцветным голосом доложил паре хищно вглядывающихся во мрак и нетерпеливо сжимающих рукояти мечей черносотенцев:

– Господин лейтенант, злоумышленники загнаны в угол между северо-западной и юго-восточной стенами, два поворота направо, один налево, два направо, три налево.

– Попались!!! – дружно взревели они и, не дожидаясь, пока посланец развернется и присоединится к ним, рванули в черные закоулки указанным маршрутом за славой и премиальными.

Ну, не дождались – и не дождались…

И дружинник, пожав тощими плечами, почти незаметными под обвисшей на них, как

шкура на шарпее, кольчугой, и поправив в колчане лук, проворно шмыгнул в коридор.

Чужой славы нам не надо, и не в премиальных счастье…

– Мму-у-ум?

Из-за косяка наперерез выходящему дружиннику выступила огромная грузная фигура, наряженная в богатые, но порядком истасканные, испачканные и изорванные одежды.

Сердце в груди Митрохи испуганно ёкнуло и пропустило такт, но шагу он не замедлил. По-прежнему ломко ступая подобно заводной игрушке, он старательно, по уставу, выполнил поворот направо и вполне приемлемым, хоть и несколько торопливым строевым шагом направился к лестнице.

Туда, где лежала книга.

Где в невидимом проходе ждал его верный Дионисий, кусая, как всегда, от волнения ногти.

– Мму-у, мму-у-ум, мму-му-мум! – рявкнул Букаха и хотел было сцапать за плечо

дезертира, но то пространство, которое он занимал еще мгновение назад, оказалось вдруг свободным.

А по коридору, скидывая на ходу тяжелый шелом и отстегивая меч, нахально путающийся в ногах, бежал Граненыч.

– ММУ-У-УМ!!! – проревел экс-воевода и рванул за ним. – Мму-у-ум!!! М-муму!!!

Что в его исполнении означало: «Стой!!! Убью!!!»

С точки зрения банальной логики предложенный вариант вряд ли послужил бы для кого-либо хорошей мотивацией к остановке, но впавший в неконтролируемую ярость многократно униженный, побитый, оплеванный, покусанный и едва не забоданный

боярин вряд ли это осознавал. Единственное, что сейчас доходило до центров мозга, контролировавших на данный момент его высшую нервную деятельность, это то, что его пропуск в лучшую жизнь, к почестям, благосклонности колдуна и чинам лежит

через труп – а лучше живое еще тело – этого мерзкого простолюдина, этого жалкого, отвратительного человечишки, который посмел перейти ему, высокородному боярину, украшенному наградами воеводе, дорогу и теперь должен быть наказан за это по

возможности большее количество раз. Его величество колдун об этом позаботится. А его, Букахи, дело – передать подлеца в руки правосудия.

– Мму-у-ум ум му мум!!!.. – задыхаясь от непривычного вида перемещения просипел Букаха и из последних сил прибавил ходу, радостно видя, как расстояние между

ними уменьшается на глазах. Еще несколько шагов – и смерду смерти не миновать. А ему – отважному, догадливому и удачливому – почета и монарших милостей. Как всегда.

Беглец споткнулся, перепрыгивая через завозившегося вдруг некстати Семиручко,

вскочил на ноги, рванул вперед, но тут же сбавил шаг, чтобы завернуть за угол на ведущую вверх лестницу…

Букаха издал утробный смешок, выбросил вперед руку, чтобы схватить его и… почувствовал, что пол под его ногами куда-то поехал, и он вместе с ним.

– Мму-у-у-у-у… УЙ!!! – вырвалось у экс-воеводы, когда он приземлился толстым

гузном на неприветливый жесткий камень. – Мму-у-ум! Мму-у-ум, мму-у-ум, мму-у-ум!!!..

Он неуклюже перевернулся, попробовал вскочить, снова куда-то поехал и встретился с полом уже толстым носом и лбом, опять сделал попытку встать, и вновь рухнул, распластавшись на камнях как очень большая матерная медуза, преданный своими собственными ногами и полом под ними …

Когда, наконец, он все же ухитрился принять вертикальное положение, каждым квадратным сантиметром своей одежды и кожи источая аромат копченого сала с чесноком и заморскими специями, когда подбежали к нему черносотенцы,

сопровождаемые неторопливыми дружинниками, таинственного злоумышленника пропал и след.

Лишь тоненькая книжонка на лестнице, презрительно смеясь в перекошенное от бессильного гнева боярское лицо перелистываемыми подземными сквозняками страницами, напоминала и намекала ему на какую-то тайну…

Когда Митроха и Дионисий, вооруженные, с победой вернулись домой, то увидели, что Елена Прекрасная, как всегда, сидит на кровати в тесной комнатушке-спальне хозяина библиотеки, переданной в ее безраздельное пользование с первого дня ее пребывания здесь. Она свила себе уютное гнездышко из выводка разномастных подушек, толстого пестрого пледа с вытканными на нем изречениями великих писателей и цветастой шали с ажурными кистями, принесенной Дионисием несколько дней назад из ее разоренной горницы, и погрузилась в чтение, морща лоб, водя пальцем по строчкам и старательно шевеля губами. Похоже, толстенный роман в розовом, украшенном поющими птичками, звездочками и незабудками переплете, был так увлекателен, что она не сразу заметила возвратившихся с трофеями героев – усталых, запыхавшихся, но гордых своей удачей и представившейся возможностью насолить еще раз зловредному воеводе-ренегату.

– Какое изысканное произведение имело счастье привлечь высочайшее внимание нашей просвещенной повелительницы?

Дионисий был в ударе после успешно завершившейся операции, и поэтому выражался чуть более высоким штилем, нежели обычно.

Царица, не переставая напряженно-болезненно хмуриться, как будто только что ее

попросили перемножить в уме семьсот восемьдесят три на девятьсот тридцать четыре и извлечь из результата корень шестой степени, оторвалась от своего чтения и, как будто только что очнувшись ото сна, не без труда сфокусировала утомленный взгляд на вошедших.

Ответ поверг мужчин в настоящий ступор.

– «Прикладная конспирология в условиях пониженной благоприятности, для особо сообразительных, за сто десять уроков, с прологом и эпилогом». Сочинение господина Ю. С. Шапкина-Невидимкина.

– А кто это?

– Здесь, на форзаце, написано, что Ю. С. Шапкин-Невидимкин – доктор конспирологических наук, профессор, заслуженный конспиролог академии конспирологии повышенной законспирированности.

– Никогда о такой не слышал, – пожал плечами Митроха.

– Так она же законспирированная! – как малому дитяте пояснила Елена.

– Но это же книга не для прекрасных дам, ваше величество!.. – как будто невзначай, библиотечный попытался взять ее из рук царицы, но та не поддалась на провокацию.

– Я знаю, – страдальчески сощурившись, словно сама не до конца могла поверить, что ОНА читает ТАКУЮ книгу, кивнула Елена Прекрасная и зашуршала страницами в поисках чего-то. – Но, понимаете… Появление Букахи меня напугало, а сидеть здесь и ничего не предпринимать, в то время как вы подвергаетесь страшной опасности… рискуете жизнями… а я ничем не могу помочь… Я больше ни о чем думать не могла. Правда. И вот… Короче говоря, я решила узнать, как надо бороться с превосходящими силами противника на захваченной территории по всем правилам военного искусства… Я подумала, что раз оно называется искусством, а

я люблю живопись, музыку, литературу, то и это должно быть не так уж и непонятно и сложно, как кажется… наверное…

Дионисий насторожился уже при «превосходящих силах противника» и «захваченной территории», исходящих из прекрасных уст ее величества.

Граненыч же, привыкший к такой лексике, почувствовал неладное только когда она

сказала «по всем правилам» о событиях, когда любые правила были противопоказаны. Но, тем не менее, с надеждой на благоприятный исход, он осторожно задал ей вопрос:

– И что же надо делать, голубушка царица? Что твоя книга говорит?

– А разве ты ее не читал? – удивилась Елена.

– Эту – нет. Не пришлось как-то. О чем это?

– О конспирации и секретном превосходстве… нет, противодейственой секретности… нет-нет, секретном противодействии… превосходных… нет, превосходящих… то

есть, превосходящим… силам… противника…– медленно, как во сне, проговорила Елена, словно пробуя на вкус новые, доселе неизвестные слова.

Глаза мужчин округлились.

– А какое отношение имеют птички и цветы к противодействию превосходным… то

есть, превосходящим силам противника?.. – библиотечный озадаченно перевел взгляд с обложки на Елену и обратно.

– Это для конспирации, – неуверенно пояснила она. – Так поясняет Шапкин-Невидимкин.

– А, ну да…

– Так вот, послушайте. Вот что я вычитала. Правило первое. Сначала нам нужно придумать себе название.

– Себе? – недоуменно наморщил лоб библиотечный.

– Нам, – пояснила царица. – Всем.

– Зачем? – не понял истопник.

– А как иначе мы будем подписывать листовки? – просто задала убийственный вопрос Елена.

– Подписывать… что?

– Такие кусочки пергамента. С сообщениями о наших успехах.

– О ЧЕМ?! – в голос воскликнули мужчины.

– Чтобы колдун об этом прознал? – была первая мысль Граненыча.

– Сообщать надо о неудачах, – резонно заметил библиотечный. – Если успехи по-настоящему успешные, все о них и так узнают.

– Но в уроке первом так написано! – защищаясь, Елена выставила на всеобщее обозрение соответствующую страницу.

– Мы верим, верим, – успокаивающе вскинул ладони библиотечный.

– И… как мы должны называться, голубушка? По этим правилам? – Граненыч, предчувствуя долгий и трудный разговор, опустился на табуретку рядом с бывшей кроватью Дионисия.

– Я тут подумала-подумала, но в голову почему-то ничего героического не приходит…

– смущенно пожала плечами царица. – Вот сам Шапкин-Невидимкин предлагает «неуловимые

мстители», но, насчет «неуловимых», я боюсь сглазить… А еще – «молодая гвардия», но в нашем случае… – она украдкой перевела взгляд с одного предполагаемого гвардейца на другого, – по-моему, это… не отражает… как-то… реальность действительности… То есть, я имею в виду, что для гвардии нас маловато… Конечно, есть еще «красные бригады», «львы сопротивления», «железный кулак

возмездия», но они мне как-то тоже… не очень…– быстро добавила она, украдкой кинув взгляд на выражение лиц несостоявшихся гвардейцев. – Но вот тут он приводит еще одно…

– Какое? – обреченно вздохнул Митроха.

– Подпольный обком, – заглянула в книжку и, старательно выговаривая непонятное название, произнесла Елена.

– Что?

– А что это?

– Я объяснения пока не нашла… Наверное, оно дается в комментариях. Но, я

полагаю, это «оборонное командование» сокращенно, – неуверенно предположила она.

– «Подпольный», по-моему, можно опустить, как не относящееся к нам. Мы же не в подполье, а в библиотеке находимся… Ну, как? Вам… нравится? – робко поинтересовалась она. – Потому что остальные еще хуже…

Мужчины переглянулись.

Елена поникла.

– Я просто хотела быть полезной…

– Замечательно, – тоном, каким обычно говорят с людьми, стоящими на подоконнике последнего этажа небоскреба, наконец, произнес Граненыч. – Просто гениально. Оборонное командование – это мы.

– Да. Вполне. Отражает полную сущность нашего секретного бытия, – поспешно подтвердил Дионисий. – С зеркальной точностью.

– А насчет листовок, тут в уроке втором сказано…

– Многие из простого народа неграмотные, ваше величество, – напомнил царице истопник. – Как же они узнают, что в этих бумажках написано?

Елена задумалась.

– В уроке втором ничего об этом не говорится… Но у нас в Стелле в таких случаях рядом с каждым указом ставят глашатого с трубой, чтобы он время от времени трубил, а когда народ соберется, громко и с выражением его зачитывал.

– Нам сейчас только глашатого и не хватало, – кивнул Дионисий.

– С трубой, – уточнил Митроха.

– Но как же тогда быть?.. – на глазах теряя боевой дух, и без того давно

чувствовавший себя неуютно в непривычном обиталище, уже почти робко предположила Елена. – Ведь Шапкин-Невидимкин пишет, что листовки – это очень…

– Замечательная идея, – быстро закончил за царицу истопник и предупреждающе покосился на хозяина библиотеки, готового возразить и без утайки высказать, что он про этого заслуженного конспиратора думает. – Только давай, мы будем их развешивать после нашей победы.

– Или сейчас, но только там, где их никто не сможет увидеть, – заметив расстроенный вид Елены, добросердечно уточнил хозяин библиотеки. – Пока нам достаточно, что о наших успехах знаем мы сами. И – иногда – Букаха.

– Д-да, по-моему, вы правы. Я согласна, – поразмыслив самостоятельно, с

облегчением кивнула царица. – Мне и самой эта идея с листовками казалась какой-то… непонятной. А от звуков трубы, если честно, у меня голова болит.

– Вот и славно, голубушка, – с улыбкой облегченно выдохнул истопник. – И если это всё, то сейчас подпольный обком…

– Оборонное командование, – уточнил Дионисий.

– …идет спать.

– Нет, еще не всё! – почти умоляюще царица открыла книгу на заложенной ранее странице и снова протянула для всеобщего обозрения.

– Здесь, в самом начале третьего урока, написано, что всем конспираторам, перво-наперво, надо придумать заветные слова.

– Что?..

– Зачем?..

Мужчины снова озадаченно переглянулись.

– Чтобы друг друга узнавать, – с готовностью пояснила Елена.

– Да мы друг друга и так узнаём, – рассмеялся Дионисий мелким приятным смешком.

– Если только Граненыч не выходит за пределы необходимой и достаточной обороны против магии Чернослова.

– Никуда я уже пять дней не выхожу, – слегка обижено буркнул Митроха. – У меня всего полштофа осталось, беречь зелье надо.

– Нет, вы не поняли! – замотала головой царица. – А вдруг, к примеру, вы вернетесь, а я под чарами колдуна буду? Или он вместо меня кого другого посадит и глаза вам отведет, что вы и не подумаете, что это не я? Или вдруг Граненыч

вернется к тебе, Дионисий, когда вы где-нибудь во дворце промышляете, а это и не он вовсе? Как ты узнаешь, что он – это он?

– Если я – это не ты… Ты – не она… Он – не он… Или это я – не он?.. – наморщив лоб в мучительной потуге воспроизвести только что услышанное, мутным взором уставился на Елену истопник.

Библиотечный не стал пытаться делать даже этого.

– Это всё… – уже почти с осязаемой неприязнью кивнул он на розовый фолиант, – там написано?

Елена с несчастным видом кивнула.

– Ну, хорошо. Какие заветные слова нам нужны? – украдкой вздохнул и терпеливо заглянул царице в глаза хозяин библиотеки.

Елена снова лихорадочно залистала пухлый том.

– Сейчас… сейчас… сейчас… Ага!.. вот. Приложение шесть. Нашла. Шапкин-Невидимкин пишет, что если один конспиратор пришел к другому, то первым делом он должен спросить, продается ли у того лукоморский шкаф.

– Но у меня нет… – развел было руками хозяин библиотеки.

– Это неважно, – нетерпеливо прервала его царица. – А вы должны ответить: «Шкаф уже продан, но осталась двуспальная кровать с балдахином».

– Но у меня нет!..

– А я должна сказать, – уже не обращая на протесты, настойчиво продолжила она, – что кровать мне не надо, мне ее ставить некуда.

– И уйдешь? – недоуменно захлопал глазами Дионисий.

– А шкаф есть куда? – не для публики, себе под нос ворчливо пробормотал истопник, чувствуя, что начинает тихо ненавидеть Ю.С. Шапкина-Невидимкина.

– И войду, – упрямо закончила царица, не расслышав или не пожелав расслышать ремарки Митрохи.

– Но если тебе не надо двуспальную кровать… – непонимающе нахмурился библиотечный.

– Честно говоря, я и сама это не очень понимаю… Но, может, это объясняется в пятом уроке… Только у меня уже никаких сил нет его читать, – извиняющимся тоном призналась царица и вздохнула. – Голова – как деревянная…

И тут же испуганно спохватилась:

– Как ты думаешь, я ничего не перепутала?

– Да нет, все хорошо, все правильно, – взял ее нежно, как больного ребенка, за ручку библиотечный. – Ты молодец – такую полезную книжку отыскала. А сейчас я тебе заварю чай со смородиновым листом и мятой, ты отвлечешься, попьешь, и ляжешь почивать.

– Наверное, я неправильно объяснила…

– Мы все поняли, все чрезвычайно интересно, спасибо, голубушка, – торопливо поддержал его Граненыч. – Ты поспи, отдохни, не волнуйся, все будет хорошо. Потом слова нам перепишешь, учить будем с Дионисием.

– Я рада, что хоть чем-то нам помогла… – с облегчением улыбнулась Елена и

утомленно откинулась на подушки. Глаза ее сами собой незаметно сомкнулись, и она тут же провалилась в неспокойный сон, полный бородатых Шапкиных с невидимками, скачущих на двуспальных кроватях с развевающимися балдахинами, спасаясь от неуловимых, но мстительных железных орлов сопротивления.

Дионисий тихонько вынул из разжавшихся пальцев царицы розовый том, как берут

неразорвавшуюся гранату, и спрятал ее в самом дальнем, самом пыльном шкафу своей библиотеки.

Часть конской упряжи для люльки Граненычу и Дионисию удалось добыть без особых происшествий.

На то, чтобы найти склад, в котором хранились веревки, веревочки, бечевки и канаты ушло немного больше времени, чем они предполагали, но и с этим лихая парочка, начинавшая уже понимать друг друга с полуслова, справилась.

И вот – книжка в коридор на этом уровне была заложена, ключ из запасной связки, хранившейся под половицей у Варвары-ключницы, украден, и процесс пошел полным ходом. Бечевки, шнуры и веревки перекочевали в тайные апартаменты оборонного командования в библиотеке, были самым тщательным образом измерены, и Граненыч, никому не доверяя, принялся сплетать их в одну большую, длинную, прочную змею.

Когда работа была окончена, оставалась одна, последняя деталь их плана – кошка.

Набег на кузницу планировался оборонным командованием по обычному сценарию.

Пройдя Путем Книги почти до черного хода – в нескольких метрах от него, в чулане с совками, ведрами и вениками на полочке пылилась позабытая пачка лубков –

Граненыч под прикрытием рано спустившихся осенних сумерек неторопливо направился через большой двор к кузне.

Как он и предполагал, работа там уже закончилась, а марионетки-кузнецы и их

подручные организованной толпой ушли по квартирам. Дверь кузницы была заперта на тяжелый дубовый засов.

Митроха, мгновенно оценив на глаз его вес и свои возможности по подъему таких тяжестей1, решил для начала совершить обход всей кузни.

Удача не отвернулась от него и на этот раз.

Пятое от входа окно было не заперто – просто прикрыто, и он смог почти без труда пролезть внутрь.

Как-то летом он заглядывал сюда навестить внука своего приятеля, Гриньку. И тот,

гордясь первым рабочим местом, провел упиравшегося тогда истопника по всем углам и закоулкам огромной древней кузни, показывая без остановки и исключения все чуланчики, шкафчики, полочки и ниши, куда поколения запасливых кузнецов и их подмастерий сваливали, складывали и собирали все, что могло еще когда-нибудь и кому-нибудь, хоть теоретически, пригодиться.

И вот, звездный час одной такой вещицы настал.

Недолго поблуждав на ощупь по кузнице – хоть и разошлись все по квартирам, и тишина стояла мертвая кругом, а все же лампу или свечу палить было боязно – Митроха нашел то, что хотел: чулан. А в самом переднем углу – закорюку на три крюка с зазубринами, скованную, по преданию, восторженно выпаленному чумазым Гринькой, их мастером в пятилетнем возрасте. Вот она, лежит, милая, пылью припорошенная, ржавыми островками покрытая, но крепкая, надежная.

Годная к царской службе.

«Кис-кис-кис», – прошептал он, пряча ее в мешок, и улыбнулся, вспомнив первую реакцию царицы на слово «кошка».

Вот и все.

Сегодня, где-нибудь после полуночи, когда всё, наконец, будет готово, и дворцовый люд после трудов праведных (или не очень – кто как) успокоится, можно будет и начинать.

А дальше…

«Как будет дальше – так и будет. Все равно хоть как-нибудь, да будет. Ведь еще ни разу не было, чтобы не было никак», – вспомнил Граненыч любимое изречение из Кунг-фу-цзы, подивился в который раз такой неописуемой мудрости и, бесшумно ступая по земляному полу, побрел искать приоткрытое окно, через которое пробрался сюда.

Он выбрался на улицу тем же путем, каким залез, оглянулся, прислушался, и торопливо, едва не переходя на бег, зашагал к казавшемуся сейчас вратами в безопасность черному ходу, стараясь как можно скорее преодолеть холодное и враждебное открытое пространство между кузницей и дворцом.

Осторожно прикрыв за собой дверь, он снова огляделся. Тусклый свет редких масляных ламп давал больше теней и вони, чем освещения, и при желании в темных, лишенных света провалах между двумя светильниками мог спрятаться и остаться незамеченным человек, или даже несколько…

«И даже с оружием, если будут тихонько сидеть и не брякать…» – отчего-то вдруг пришло в голову Граненычу, и во рту сразу стало сухо.

«Да что это я все сегодня о дурном, да о дурном», – сердито сплюнул он, отогнал тревожные мысли, набежавшие невесть откуда и невесть зачем, и на цыпочках подкрался к заветному чулану.

-начало сноски-

 

1 – Вернее, их отсутствие.

-конец сноски-

В темноте за дверью кто-то еле слышно вздохнул и переступил с ноги на ногу.

«Дионисий уже заждался, бедолага… Которую ночь почти без сна, и сегодня выспаться будет не судьба», – пожалел хозяина библиотеки истопник и решил над ним подшутить для поднятия духа.

– У вас продается лукоморский шкаф? – басовитым шепотом прогудел он, приложив губы почти к скважине давно неработающего замка, ключ от которого так и остался ржаветь в его глазке.

Возня прекратилась.

– Чего молчишь? Отзыв говори! – с шутливой сердитостью прикрикнул на библиотечного Митроха.

Молчание в чулане стало почти осязаемым, и готовый сорваться смешок примерз к Митрохиным губам.

Брякнула дужка ведра, затрещал ломающимися ветками веник, что-то упало, как будто сразу несколько человек сдвинулись с места…

Когда дверь распахнулась, и из нее, звонко ударившись медной ручкой о каменный

пол, выпал совок, Граненыч уже – откуда только силы взялись! – уносился прочь по темному коридору, только пятки сверкали.

Погони слышно не было.

Пробежав весь первый этаж западного крыла и промчавшись по переходу в южное, Митроха, а, точнее, его организм наконец-то вспомнил, сколько ему лет, сколько за последние годы вообще и за последние дни – в частности было выпито огненной воды, и когда в последний раз он бегал, и объявил перерыв.

Сумасшедший стук сердца и рваное дыхание заглушали в его ушах все остальные звуки, и начнись сейчас хоть штурм дворца, хоть буря с грозой, хоть внеплановый конец света – их звуковое сопровождение не достигло бы слуха загнанного истопника.

Выпустив из рук мешок с кошкой и согнувшись пополам, он хватал ртом ускользающий куда-то воздух и старался не обращать внимания, как кто-то злорадный и усердный распиливает ему бок изнутри, а в глазах сверкают не то, что фейерверки – лазерное шоу.

«Вот дурак… Ведра испугался…» – в периоды просветления сознания успевал ругать себя истопник. – «Дионисий-то там, поди, сам не рад – думает-гадает, с какой такой радости и куда это я так от него понесся… Стыдобушка… сам себя

запугал… сам себя заморочил… как девица красная… предчувствия его одолели… словно романов начитался… Полдворца, старый дурень, пробежал, как двадцать метров… Как только не помер… Нет, еще лучше… Как только ни на кого не налетел… ведь пёр, как лось, дороги не разбирая… салюты-то в глазах так и

сыплются… так и мельтешат… в честь бестолковости моей… Ох, сейчас не помру, так жив останусь…»

Чуток отдышавшись и придя в себя, Митроха снова затаил дыхание и прислушался – но все напрасно. Кроме шума в его же собственных ушах и стука сердца, как будто бригада торопливых кузнецов взялась выполнить пятилетний план за неделю, других звуков как не было, так и не было.

И тогда на подгибающихся от непривычной нагрузки злопамятных ногах, не упускающих ни одного шанса напомнить хозяину о его глупом пробеге, Граненыч, прижимаясь к стене и проползая под окнами, двинулся в библиотеку.

Едва он закрыл за собой дверь и просунул в ручку швабру, из-за стеллажей выскочили взволнованные Дионисий и Елена.

– Что случилось? Как ты добрался? Куда ты подевался? – набросились они с вопросами, как будто он вернулся не из дворцовой кузницы, а из пешего похода в Вамаяси.

– Все в порядке, – едва не валясь с ног от усталости, отмахнулся и нашел в себе силы ухмыльнуться он. – Ты видел, Дионисий, как я от тебя улепетывал? Видел? Если б это было на царских бегах, я бы первый приз взял…

– От меня? – остановился библиотечный и на мгновение позабыл про свои треволнения. – Это ты от меня так убегал?!.. Но зачем?!

Граненыч покраснел и стыдливо скосил мутные очи куда-то вниз и налево.

– Да когда ты в чулане ведром брякнул, мне в голову всякая ерунда полезла… Будто там засада устроена… и всякое такое прочее… Ты ж на заветные слова-то не отозвался, вот я и подумал…

– Так если бы ты предупредил, что заветные слова говорить будешь, я бы их хоть выучил! А то ты говоришь – а я ответ-то запамятовал, хоть плачь! – не менее смущенно принялся оправдываться маленький хозяин библиотеки. – Они у меня на бумажке написанные в кармане лежали – царица написала, спасибо ей… Так вот я их доставать-то полез, да бумажку-то и уронил. Начал ее на полу нашаривать, да все там и порушил… веники, швабры, ведра, совки… удивляюсь, как весь дворец не перебудил только…

– Эх, мы… Подпольный обком… – как будто извиняясь перед кем-то, протянул Граненыч, стараясь не смотреть на Елену. – В трех словах запутались и швабры испугались…

– Ничего страшного, – Елена Прекрасная ласково взяла подпольщиков за руки. – Мы будем тренироваться, и у нас все получится. Шапкин-Невидимкин писал, что с первого раза редко кто все правильно делает, и советовал настойчиво практиковаться. Сейчас я пойду, еще что-нибудь полезное вычитаю…

– НЕТ!!! – в один голос выкрикнуло оборонное командование.

– П-почему? – испуганная такой бурной реакцией на свое безобидное предложение, царица захлопала глазами.

– А-а… Э-э… Н-не сейчас, мы имели ввиду… – поправился Дионисий.

– Да, не сейчас, голубушка, – поддержал его Митроха. – Лучше потом. Когда-нибудь.

– Но почему? – не переставала удивляться Елена.

– Потому что сейчас нам будет некогда, ваше величество. Теперь у нас есть всё

для побега пленников из Меховой башни, и откладывать наше предприятие смысла нет,

– торжественно произнес библиотечный.

– Ты хочешь сказать, что сегодня?.. – всплеснула руками царица.

– Ага, – довольно подтвердил Митроха. – Сейчас кошку приспособим – и всё. Записка написана?

– Написана, – подтвердил Дионисий.

– Тогда ждем часов до двух, пока все угомонятся – и вперед!

– …Все готово? – мятным шепотом сурово пробасил Граненыч.

– Все, – подтвердил Дионисий. – Записка примотана к стреле самой толстой ниткой, какую я только смог отыскать – не оторвется. Внутри кусок коробка и несколько спичек.

– Бечевка?..

– Крепко привязана. На бантик.

– На бантик! – фыркнул истопник. – На два узла перевяжи!

– Сейчас…– торопливо завозился библиотечный.

– Шнур? Веревка? Все смотано, как полагается? Не придется распутывать? – продолжил Митроха проверку перед запуском.

– Нет, все лежит аккуратно, – доложила дрожащая не то от холода, изливающегося из открытого окна, не то от волнения Елена.

– Тогда – стреляю!

Взволнованная царица хотела было еще раз спросить его, не убьют ли они кого-нибудь нечаянно своим выстрелом, если вообще попадут в окно, но подумала, что ни уверенности, ни меткости напоминание о возможном летальном исходе их стратегу вряд ли добавит, и не стала.

Граненыч, решительно нахмурившись и поджав губы, вскарабкался на подставленный к подоконнику стол, наложил стрелу на лук, моментально прицелился и отпустил тетиву.

В любом соревновании даже самых косоглазых лучников у него не было бы ни единого

шанса поразить мишень, и даже тот факт, что большое окно зияло темнотой на сером фоне всего в тридцати метрах от его позиции, не повышало процент успеха ни на йоту. Но вмешался нечастый в последнее время гость Лукоморска – везение – и, ко всеобщему изумлению, с первой попытки стрела разбила истерично дзенькнувшее стекло и влетела в чулан, ставший тюрьмой родителям ее мужа и бедной, ни в чем не повинной девице боярышне Серафиме.

Облегченно переведя дух, что первый этап их плана прошел гладко, оборонное командование сосредоточилось на ожидании.

Бечевка была крепко зажата в ручках библиотечного, ничего больше пока поделать было нельзя, и им оставалось только набраться терпения, но как раз именно это и было выше его оккультных сил. Он не мог спокойно простоять на месте и секунды –

то и дело он переминался с ноги на ногу, привставал на цыпочки, вытягивая по-гусиному шею и вглядываясь во тьму, из боязни пропустить условное подергивание, если оно вдруг будет недостаточно сильным.

Елена готова была к нему присоединиться, если бы не сознание того, что она здесь все-таки царица, а царицы так себя не ведут.

По крайней мере, когда их видят.

Граненыч наугад вытянул со стеллажа за спиной толстенную книгу, открыл ее

посредине и стал в полной темноте невозмутимо рассматривать картинки. Или просто пытаться определить их наличие в данной книжке.

Ждать пришлось недолго.

Через несколько минут после выстрела в глубине чулана как будто засветился и погас крошечный огонек, а еще через несколько минут, показавшимся заговорщикам часами, Дионисий подпрыгнул, как будто веревочка была привязана к его рукам и ногам, а он был марионеткой:

– Они дернули!.. Они дернули!.. Три раза!.. Как условились!.. Они согласны!..

– Елена? – обернулся истопник к царице как генерал на поле боя к своему капитану, зажав книгу в подмышке.

– Все готово! – срывающимся шепотом тут же отозвалась она. – Дионисий, дергай!..

Библиотечный изо всех сил дернул ответные три раза свой конец бечевки и моментально почувствовал, как она поползла у него из рук.

– Шнур потянулся! – отрапортовала Елена Прекрасная через минуту, и Граненыч удовлетворенно кивнул головой.

Еще минута – и она доложила, что пошла веревка, а с ней – кошка и подвесная люлька – хитроумная конструкция из ремней и веревок, в которой пленники должны были в целости и невредимости достичь библиотеки.

Спустя еще несколько минут веревка остановилась.

Не говоря больше ни слова, Граненыч стал быстро наматывать ее вокруг колонны.

Елена, нервно прикусив губу и сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, до рези в глазах вглядывалась в темное окно напротив.

Какой нелепый, какой ненадежный план – почти каждый его шаг висел на каком-нибудь «если», «вдруг» или «наверное», но это все, что они смогли придумать и подготовить за несколько дней. Если кто-нибудь еще восемь дней назад сказал бы ей, что она в компании истопника Митрохи и неизвестного науке домашнего духа – некоего библиотечного – будет спасать жизнь родителям своего мужа и юной боярышне от злобного колдуна, захватившего власть, она бы не рассмеялась тому в лицо исключительно из-за хорошего воспитания…

Ну почему на ее месте должна была оказаться именно она?!.. Ведь если бы здесь

сейчас была бы бедовая супруга Иона Серафима, то уж она-то изобрела бы что-нибудь

такое невероятное, сногсшибательное, что никому другому и в голову бы не пришло! Но где она теперь – кто его знает… Может, ей сейчас еще хуже, чем им всем,

вместе взятым…Хотя вряд ли Серафиме сейчас могло быть хуже чем ей, Елене. Ведь если что-нибудь пойдет не так – оборвется веревка, застрянет люлька, лопнут ремни, развяжется какой-нибудь узел, увидит враг – даже не задумываясь, она могла привести с десяток причин, по которым их план мог рухнуть и погубить всех

– то виновата в этом будет только она.

Она царица.

Она решила.

Ей отвечать.

Из облака переживаний и дурных предчувствий ее вывел восторженный шепот Дионисия:

– Веревка натянулась!.. Кто-то сел в люльку!.. Кто-то скользит!.. У нас получилось! Получилось!..

– Кто? Кто спускается первый?

– Кто там в авангарде?

– То есть, в люльке?..

– То есть, впереди!

– Непонятно… – библиотечный, натужно прищурившись, попытался разобрать хотя бы намек на то, кто будет их первым спасенным. – Но, по-моему, это не царь… И

человек, насколько я могу разобрать в такую тьму, стройнее, чем царица Ефросинья…

– Это Серафима Конева-Тыгыдычная! – радостно всплеснула руками Елена. – Но как

это благородно со стороны царя и царицы… Они пустили ее первой – вдруг второго рейса не будет…

– Да что это ты говоришь, твое величество! – сердито прицыкнул на нее Граненыч.

– Куда он денется-то? Если в первый раз получилось, то дальше пойдет как по маслу!..

– Сглазил!!! – прижал вдруг ручку к сердцу хозяин библиотеки. – Люлька остановилась!..

– Что случилось? – кинулась к окну Елена.

– Не видно… Ничего не разгляжу… Но, вроде, все в порядке… – библиотечный изгибался и извивался, как кобра в танце, стараясь углядеть, что там вдруг произошло, но не успел. Немного повисев, покачиваясь на осеннем ветру, как

забытая на ветке груша, люлька снова пришла в движение и медленно поползла к ним.

– Устала, наверное, ваша дивчина с непривычки-то, – сочувственно предположил истопник, и снова подхватил с полки книжку, чтобы чем-нибудь занять дрожащие

теперь уже от волнения руки. – Чай, боярская дочка-то, не прачки какой. А сейчас отдохнула и дальше веревку-то перебирает. Не волнуйся, царица. И минуты не пройдет, как она здесь будет.

Ровно через пять минут люлька, рывками передвигаясь по провисшей, но крепко держащейся веревке, замерла у их окна.

– Серафима, девочка моя бедная, хорошая наша, милая, – бросилась к прибывшей счастливая царица. Уже не сдерживая слез радости, она крепко обняла ее, прижала к сердцу и горячо поцеловала в лоб.

 

– АЙ!!!..

– ХА! ХА! ХА! ХА! ХА!

Перекрывая дребезжащий деревянный смех, сухо щелкнули пальцы, и темнота в библиотеке вспыхнула голубым светом.

Граненыч и Дионисий отпрянули.

Елена с перекошенным от отвращения и ужаса лицом, как будто только что поцеловала плод любви слизня и паука, силилась и не могла вырваться из объятий Чернослова.

 

* * *

…Чернослов капнул несколько капель своего заморочного зелья на стол, с удовлетворением понаблюдал, как задымилось дорогое дерево, и усмехнулся.

Всё удается. Всё предсказуемо, скучно и однообразно, но всё удается, и это не

отбросишь просто так. Восемь дней подряд, с той самой минуты, как он заклинанием вышиб двери дворцовой трапезной, удача днюет и ночует с ним. И даже теперь, не успел он мысленно пожаловаться на заедающую рутину, как заявляется это мычащее толстомордое ничтожество, ставшее после своих идиотских злоключений посмешищем всей Черной Сотни – и преподносит ему такой подарок, такое развлечение…

Вот уж не ожидал от него.

Колдун покривил уголки губ в усмешке и довольно прищурился.

Ну, наконец-то что-то интересное.

Хотя пьяницу-служку, спятившего домового и неизвестного происхождения бабу, которую тупой Букаха почему-то принял за царицу Елену, ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать противниками, достойными его, но это все же лучше, чем ничего.

И уж, во всяком случае, неплохой предлог, чтобы оторваться от необходимой, но нудной и кропотливой работы над зельем, которое позволит одному его солдату управлять уже не двадцатью, а пятидесятью местными болванчиками.

Финальное противостояние армии царя Костея должно быть поистине кровавым, чтобы коснулось каждой семьи, чтобы содрогнулись самые кровожадные боги, каких только исторгало человеческое сознание, а туземцы запомнили его как кошмар, равному

которому не было и не будет в веках, и приветствовали Костея как отца-освободителя.

Мясорубка!

Кровавая баня!

Конец света!

Если через сто лет их потомки будут рассказывать об этой резне без дрожи и в полный голос – я потерял эти несколько недель зря.

И это еще не упоминая расправы над старым царем со царицею и их этой… как ее? Золовки? Снохи? Свояченицы? Какая разница…

Погребение заживо их бояр уже вызвало в городе хороший резонанс. Хоть и прошло

без стечения публики и как-то скомкано и не по плану. Но, может, с одной стороны, оно и лучше. Чего не знаешь – страшишься больше. А с каждым днем будут еще

добавляться поражающие воображение подробности, клянущиеся в честности очевидцы…

Через пару недель они сделают всю работу за меня.

Нет… Если эти бедняги лукоморцы смогут рассказывать об этом детям до шестнадцати, мне определенно пора в отставку, заговаривать прыщи на ярмарках в балаганах…

Но что-то мне подсказывает, что балаганам придется подождать.

Чернослов удовлетворенно улыбнулся приятным мыслям, отогнал их (правда, не далеко, чтоб могли вернуться в любой момент) и брезгливо скосил глаза на Букаху

– живое воплощение абстрактного понятия «верноподданичество» – коленопреклоненного, скрюченного, умильно пожирающего его глазами, как дворняга

– окорок за стеклом витрины лавки.

– Так когда, ты говоришь, они должны попытаться освободить обреченных монархов данного непочтенного государства? – уточнил он у предателя, все еще не глядя на него в упор.

– Сегодня, ваше величество, насколько я понял, сегодня ночью, – угодливо

прогнулся он еще сильнее, и рот его растянулся в масляной улыбочке. – После двух.

– Очень хорошо, – кивнул колдун. – Я этим займусь.

Щелчком пальцев он загасил огонь под котелком с составом и повернулся к полке, чтобы расставить пробирки.

Порядок на рабочем месте – прежде всего.

Как там говорят аборигены? «Кончил дело – гуляй смело»?

Умная мысль проникает иногда и в такие головы, как у них…

– А я?.. А мне?.. А меня?.. – если бы у Букахи был хвост, он бы им сейчас вилял.

Чернослов с искренним недоумением обернулся и смерил его взглядом.

Чего он ждет?

Милости?

Он что, дурак?

– Ты? – переспросил он, усмехнулся и продолжил свое дело. – А что – ты? Ты ступай обратно к Ништяку. Он любит хорошо начищенные сапоги.

– Но… – у бывшего доблестного военачальника бывшей доблестной армии Лукоморья были глаза побитой собаки. – Я ведь ночи не спал… сапоги износил, по дворцу бегаючи, врагов вашего величества выискиваючи… А этот мерзавец меня чуть насмерть не сбил, когда мимо пробегал – я уж думал, у меня инфаркт сердца случится, ваше величество… Мне ж показалось, что это он меня выследил и наскочить хотел, чтобы жизни слугу вашего верного лишить… вас без защиты и информации оставить… А если бы они меня обнаружили, когда я под дверями

подслушивал, мне ж живым не быть, как пить дать… казнили бы, мерзавцы, ужасной смертию…не дрогнувшей рукой… Звери они, звери!.. вот я какие страсти

перетерпел… Только чтобы вашему величеству всё как есть про всех донести…ничего не утаить… Так разве усердие мое не заслужило…

Колдун поставил пробирку, которую только что взял в руки, обратно на стол, снова медленно повернулся к Букахе и холодно уперся взглядом ему в переносицу.

– Нет. А что?

– Н-нич-чег-го… – ходатайство экс-воеводы о лучшей доле застряло у него в

горле, а в голове появилась и осталась на ПМЖ мысль, что, если разобраться, то и сейчас ему живется совсем неплохо. – Спасибо… Вам показалось… Извините… Я пойду… Если вы не думаете, что моя помощь вам может пона…

– Твоя помощь? – расхохотался от всей своей черной зловонной формации, известной у него под названием души, колдун. – ТВОЯ ПОМОЩЬ?! МНЕ?! ЧЕРНОСЛОВУ УЖАСНОМУ?! Ты должен быть благодарен, что я вернул тебе речь, ничтожество! Ненавижу предателей. Пошел вон, и скажи лейтенанту, чтобы он тебя хорошенько выпорол. За болтовню.

– Да… Конечно… Конечно… – пластмассово улыбаясь и кланяясь, попятился задом и не попал с первой попытки в дверь Букаха.

– Правильно я говорю?

– Правильно, ваше величество, истинный свет, правильно!.. Даже гораздо правильнее, чем есть на самом деле!..

– Что-о?!.. – вытаращил глаза Чернослов и расхохотался. – Ну, дурак…Подхалим и дурак. И как тебя ваш бывший царь такого терпел…

– И, кстати – поговорка «язык мой – враг мой» это точно про тебя, – окликнул уже

скрывающегося в коридоре Букаху колдун. – И голос у тебя противный… И сам ты… Так что – молчи-ка ты опять. Тебе же лучше будет.

– За что?!..

– Если ты перед всеми расстилаешься, не удивляйся, если об тебя вытирают ноги, – презрительно ухмыляясь, процитировал Чернослов изречение дня из своего устроителя крокодиловой кожи.

Не дожидаясь ответа, он щелкнул пальцами – и боярин-ренегат снова чуть не подавился собственным языком.

– Вот так-то лучше, – криво усмехнулся колдун и махнул рукой – дверь, яростно скрипнув петлями, захлопнулась, с глухим стуком треснув экс-полководца по лбу.

Тот не смог даже охнуть.

Когда дверь за гостем закрылась, колдун заложил руки за спину и, едва не подпрыгивая от возбуждения, прошелся по палатам.

Заурядный человек на его месте сейчас бы вызвал Черную Сотню, и они быстро и методично перевернули бы дворец вверх дном и разыскали бы всех злоумышленников, а если бы не нашли, то назначили бы. Но это же всё плоско, приземленно и банально, как лист фанеры, упавший с крыши. Где в этом была интрига, где здоровый авантюризм, где полет фантазии?

Нет.

Это было не для него.

Он поступит иначе.

Со сладостным предвкушением удовольствия, он достал из ящика стола любимый устроитель, открыл на сегодняшней дате и в самом конце страницы – где еще

оставалось свободное место – каллиграфическим почерком вписал, и сразу вычеркнул как исполненное: «Медленно и со вкусом утопить в крови мятеж, чтобы было о чем вспомнить».

 

* * *

Елена, онемев от ужаса, не в силах даже кричать и звать на помощь друзей-сообщников, молча ожесточенно вырывалась из стальных объятий колдуна, с издевательской улыбочкой наблюдающим за ее паникой.

Дионисий и Граненыч застыли на своих местах, не смея помочь ей и не желая бежать.

Да и что толку в бегстве? Коридор, наверняка, забит черносотенцами и их марионетками…

Но уже через полминуты улыбка его из мучительской превратилась в вымученную, что вполне могло означать, что ее пинки и тычки стали достигать цели, чаще, чем он признался бы, и он с силой швырнул ее на пол.

– Стоять! – ткнул он в сторону рванувшихся было к ней сообщников растопыренной пятерней, и их отбросило метров на пять, притиснуло к стеллажам – как будто бабочек прикололи, и они замерли – но не оттого, что повиновались.

Заклинание сковало их по рукам и ногам не хуже цепи.

– Итак, – немного отдышавшись и время от времени украдкой потирая пострадавшие от отпора Елены Прекрасной места, скривился колдун.

Фирменная издевательская усмешка что-то все еще никак не получалась.

– Что это за героев я вижу перед собой, когда уже начал было думать, что героизм этой нации не свойственен как явление? Кто вы, неизвестные защитники оскорбленных и похитители монархов? О ком будут слагаться былины? Чью доблесть, отвагу и безумие воспоют когда-нибудь полупьяные мини-сингеры? Чьи имена мне приказать высечь на надгробном камне? Ах, если б вы знали, какие памятники вам когда-нибудь поставит благодарный народ… Вы станете живой легендой… Хотя,

почему живой? Нет, живой не получится. Определенно не получится. Особенно у этой ретивой девицы, – он злопамятно ткнул перстом в начинающую шевелиться на полу царицу. – Но памятники – это забавная идея. Вот ты, коротыш… Ты кто? Домовой? Коридорный? Чуланный? Лестничный?

Библиотечный гордо выпрямился во весь рост и – большего пока не позволяло сковывающее его заклинание – и презрительно выпятил нижнюю губу:

– Я – хозяин этой библиотеки. И я считаю ниже своего достоинства разговаривать с таким, как ты.

Чернослов, казалось, только порадовался брошенному вызову.

– Очень хорошее начало, – одобрительно кивнул он и с отвратительной улыбкой продолжил, как ни в чем не бывало: – Я позабочусь – тебе поставят гранитный обелиск по всем канонам: со сломанным мечом или разбитой вазой… Но что это я! Ты ведь живешь в библиотеке! Значит, не с мечом, а с порванной книжкой! Или книжкой, горящей, как факел! Он отдал свое бумажное сердце людям! Ха-ха-ха!..

Отсмеявшись над одному ему понятной шуткой, он живо повернулся к Граненычу.

– А ты? Кто ты, неизвестный герой?

– Истопники мы будем, – угрюмо буркнул Митроха и стал сверлить колдуна убийственным взором исподлобья.

– Истопник! – мелким, дребезжащим смешком расхохотался Чернослов. – Какая

прелесть! Рыцарь полена и кочерги! Ты тоже презираешь меня, истопник? Ненавидишь? Жаждешь мести?

– Так вот… Ты же сам все сказал… – слегка развел непослушными руками тот.

– Ты уже придумал свое последнее желание? – осклабился колдун.

Митроха наморщил лоб, склонил голову на бок, серьезно задумался над вопросом и сообщил:

– Хочу увидеть твою голову на пике у городских ворот. Если можно.

– А если нельзя?

– Ну… Тогда на площади.

Чернослов снова расхохотался.

– Учись, Букаха! Простой истопник, работник вьюшки и поддувала, а ведет себя, как герцог! Я уже представляю: на твоем черном как сажа обелиске будет изображена сломанная кочерга на фоне рыдающей печи! Ха-ха-ха!..

Митроха промолчал, лишь задергал плечами.

– Ну, а здесь? Что мы имеем здесь? – повернулся колдун к еще не успевшей подняться на ноги Елене. – Букаха сказал, что ты похожа на вашу царицу, которую унес Змей.

Если бы Елена успела подняться, она бы упала.

– Что?!..

– Хм… Я так и думал… Этот ваш дурень воевода пытался набить себе цену. Разве может такая замухрышка, как ты, даже укравшая господское платье, быть похожа на

свою хозяйку – самую прекрасную женщину мира, если не врут? Хотел бы я когда-нибудь взглянуть на нее… Поскорей… Наверняка ведь брешут длинные языки. Кстати, а ты-то кем тут будешь? Кто ты, храбрая замарашка? Признайся. Горничная? Посудомойка? Кухарка? Белошвейка?

– Я царица, – презрительно вырвалось из уст мгновенно захлопнувшей рот обеими руками Елены, но было поздно.

Чернослов поверил не словам – ее реакции на них.

Глаза его моментально вспыхнули хищным огнем, и он отступил на шаг назад, как будто хотел получше разглядеть жертву перед последним броском.

– Царица?.. Царица?.. Ты – царица? – недоверчиво, но, скорее, уже по инерции,

нежели от реального чувства, прищурился он – как в оптический прицел заглянул. – Не может быть… Она не могла ошибиться… Ушам… глазам своим не верю! Ты – царица… Елена Прекрасная… Надо же… Так значит, не врал подлец Букаха, а?

Самая настоящая царица… – снова повторил он и расхохотался. – Ну и ну… А кто же тогда…

Занятый размышлениями и измышлениями, Чернослов упустил из виду, что его небрежно брошенное заклинание неподвижности быстро теряло силу.

На цыпочках Дионисий, обнаруживший вдруг, что он свободен, в несколько секунд преодолел расстояние, отделявшее его от Митрохи, вцепился ему в руку и едва слышно прошептал: «Надо забрать Елену и мы все вместе исчезнем Путями Книги!»

Тот попробовал сдвинуться с места – и не смог.

– Ну, давай, давай, попробуй еще!..

– Нет, не могу… Ноги не идут… Беги к царице, забирай ее, а я тебя прикрою.

Граненыч наклонился – хоть это ему заклинание сделать уже позволяло, пошарил вокруг руками, подобрал с пола выроненную ранее книгу и с мрачным удовлетворением взвесил ее тяжесть в руках.

– Ну же, беги скорее, чего стоишь!.. – почти беззвучно прикрикнул он на не спускавшего с него глаз библиотечного.

Тот скривился, как от боли, замотал головой, но терять больше время на споры не

стал. Сразу, с места в карьер, рванул он вперед, чтобы схватить Елену Прекрасную за руку и исчезнуть с ней на Пути Книги, первом попавшемся – сейчас не важно было «куда», важно было «откуда».

И, как только он сорвался с места, Граненыч изо всех сил и от всей души запустил фолиантом в Чернослова.

Чтобы преодолеть с полдесятка метров между ними и царицей, нормальному человеку потребовалось бы около десяти шагов. Человечку с ростом в пятьдесят сантиметров с беретом – в три с половиной раза больше.

Дальше все происходило почти одновременно и очень быстро, как счет «раз-два-три».

 

РАЗ.

Чернослов услышал отчаянное дробное «топ-топ-топ-топ-топ» за спиной и недоуменно оглянулся.

 

ДВА.

Он успел увидеть запуск оперативно-тактического фолианта и отшатнуться к окну, и десятикилограммовый источник знаний пролетел в нескольких сантиметрах от его носа, едва не задев Елену Прекрасную.

 

ТРИ.

В окно тараном влетело безмолвное НЕЧТО, ударило колдуна прямо в затылок и повалилось на него сверху.

Синий призрачный свет разом погас.

Дионисий, не успев затормозить, с разбегу налетел на кучу малу, перекувыркнулся через нее и сбил на пол Елену.

Та вскрикнула и совершила первый за восемь дней поступок, достойный идеальной красавицы – лишилась чувств.

Граненыч от приложенного усилия и нарушенного равновесия покачнулся, запутался в непослушных ногах и смачно растянулся во всю длину.

Жизнь в библиотеке на полминуты замерла, но, переведя дыхание и набрав полную грудь воздуха, очень скоро возобновилась.

– Где злодей?.. – огласил пространство, забитое испугано замершими книгами и их

гостями дребезжащий, но очень решительно настроенный голос. – Выходи на смертный бой!..

Фигура, оказавшаяся на спине у Чернослова завозилась, пытаясь высвободиться из нелепого подобия смирительной рубашки и, наконец, ей это удалось.

Как мощная распрямляющаяся пружина спускового механизма1, человек стремительно вскочил на ноги, сжимая в руках меч, горестно взвыл, согнулся пополам2 и отчаянно замахал своим смертоносным оружием вокруг себя, на уровне коленок, не

встречая, тем не менее, препятствий и сопротивления. Было с первого взгляда ясно, что он явился сюда, чтобы сражаться и умереть, и не собирался теперь сбить себя с цели такому пустяку, как отсутствие врага или незапланированная атака радикулита.

– Выходи сам, хуже будет! – не прекращая тыкать своим оружием в беззащитную темноту, человек стал осторожно нащупывать перед собой дорогу носком сапога и наткнулся на что-то мягкое.

Он на мгновение застыл, как будто раздумывая, стоит ли ему броситься бежать или попытаться лишить свою находку жизни, пока она не сделала это первой, но решил временно воздержаться от того и от другого.

Поразмыслив еще мгновение, он на всякий случай, замахнулся.

– Ты кто? – сурово обратился он к находке. – Колдун? Признавайся!

– Н-нет… Я не колдун… Я – Дионисий… Библиотечный…

– Библиотечный кто? – не понял неизвестный.

– Библиотечный библиотечный, – несколько ворчливо отозвался невидимый собеседник.

– Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я – библиотечный.

– Да?!.. – изумился незнакомец. – Сколько живу – никогда не слышал, что бывают…Тьфу ты!.. Ты мне что, специально зубы заговариваешь? Ты что – с ним заодно? Отвечай немедленно, где колдун!

– Где колдун? – раздражение в голосе библиотечного сменилось неприкрытой паникой.

– Я не знаю!.. Он тут был!.. Только что!.. У окна!.. Где он?!..

– У окна?..

Человек зашарил по полу ногами с удвоенной энергией, пока не наткнулся на еще одно большое и мягкое.

Оно застонало.

– Ага!!!..

Женским голосом.

– Кхм…

Поиски ногами были продолжены в другом направлении.

И вот – еще одна находка, на нечаянный пинок никак не отозвавшаяся.

-начало сноски-

 

1 – Минус ревматизм, полиартрит и радикулит.

2 – Плюс ревматизм, полиартрит и радикулит.

-конец сноски-

– А ты кто? – быстро и грозно взял наизготовку свое оружие человек.

Тело продолжало молчать.

Но зато метрах в пяти от него раздались шаркающие, спотыкающиеся шаги, направляющиеся куда-то вбок.

– Стой! Ты кто?! Ты куда?! – угрожающе шагнул в том направлении человек.

– А сам-то ты кто? – подозрительно отозвался невидимый ходок вопросом на вопрос.

– А то пришел тут, руками машет, командует, а сам, поди…

– Я – царь, – гордо прозвучало в ответ из-под подоконника.

– Какой царь?

– А сколько их у тебя?

– Прошу извинить, ваше величество… Не признал… Не ожидал увидеть при таких обстоятельствах, так сказать… Застигнут в полный расплох.

Царь смягчился.

– Ладно, чего там… Это ты нам побег устроить хотел?

– И я тоже. А звать меня Митроха, я истопник ваш… – донеслось уже откуда-то из-за шкафа.

– А куда это ты…

– Я где-то тут днем спички видел и свечку…

Как в подтверждение его слов ослепительной точкой на черном фоне вспыхнул огонек спички, поджегший фитилек свечи.

Истопник зашаркал к государю неровной ковыляющей походкой, нервно поводя кругом свечой, но, несмотря на его (и не только его) страхи, колдун ниоткуда не выпрыгивал, и на помощь не призывал.

Симеон быстро, но осторожно попробовал выпрямиться, пока его подданные не застали его в таком виде, но охнул сквозь зубы и отказался от этой авантюры.

– Посвети-ка сюда, истопник Митроха… – его не менее величественное от неудобного положения величество ткнуло мечом1 себе под ноги. – Тут, кажется, плохо кому-то.

Граненыч послушно подошел поближе к указанному объекту и наклонился над ним.

– А, по-моему, ему не плохо… – после непродолжительного осмотра проговорил он и выпрямился. – По-моему, ему уже хорошо.

– То есть, как? – не понял царь.

– То есть, никак, – разъяснил истопник. – Помер он. Холодеет, вон, уже.

– А кто это…

– Так это он и есть. Колдун наш. Покойный.

– А что с ним…

– Так, сдается мне, ваше величество, это вы его своей собственной рукой… или ногой – чем вы там в него заехали, когда в окошко влетели – уходили. Насмерть.

– А ты уверен, Митроха?.. – тут, оставив на минуту все еще бесчувственную царицу, повернулся к ним Дионисий.

– Сам посмотри.

– М-да… Похоже, что узурпатор действительно скончался самым бесславным образом…

– покачал головой библиотечный и надвинул на лоб берет. – Что теперь делать будем?

– Во-первых, надо подать сигнал Ефросиньюшке и Симе, чтобы они перебирались сюда,

– твердо заявил царь.

– А, кстати, ваше величество, как же вы сюда попали? – впервые задался вопросом Митроха. – Люлька-то ведь здесь осталась?..

-начало сноски-

1 – Который при ближайшем рассмотрении оказался доской, отодранной от крышки большого ларя. Разукрашенного розочками.

-конец сноски-

– Связал рукава какой-то шубы, – явно гордый своей смекалкой, ухмыльнулся в

всклокоченную седую бороду царь. – Там этого добра – завались. Вот тебе и люлька.

Сегодня вечером без предупреждения этот разбойник явился к нам и стал по комнате расхаживать. Ходит и молчит. Ну, и мы молчим. А потом вдруг прилетела ваша

стрела с запиской. Он обрадовался – как будто полцарства в наследство получил… Кхм… Даже нам ее вслух зачитал. Над каждым словом издевался. Ух-х-х…

Мерзавец… – Симеона передернуло. – Так и хотелось плюнуть и раздавить его, как таракана помойного… Потом, когда наизгалялся всласть, вытянул веревку, сел в люльку, похихикал на прощанье, и поехал сюда. Ну, я оставаться там не мог, подумал – помирать – так с музыкой, связали мы с моими женчинами шубу рукавами, и – к вам… Она парчой крытая, скользкая, вот так сам стрелой сюда и влетел… Спасибо вам, мужички, что придумали все это. Век не забуду. Царской милостью

своею не обойду. Сразу, как только супостата прогоним… Кстати, я, кажется, тут на барышню какую наступил нечаянно?.. С вами она была, что ли? Помощница ваша? Чего ей надобно – всё получит девка.

– Это я была, ваше величество… – донесся из-за спины Дионисия слабый, но уже спокойный голос.

– Я?.. Кто – «я»?.. Не может быть… Елена… Доченька наша… Елена… – царь распереживался и захлопал себя по бокам как нервная курица перед полетом. – Не

может быть!.. Ты жива!!!.. А мы-то уж тебя… Не может быть!.. Прости дураков…А что с ребеночком? Все хорошо? А уж мы-то боялись, мы-то боялись… Ой, дела… Вот дела…

Объятьям и слезам не было бы конца, если бы не прибытие «меховым экспрессом» не дождавшихся ни сигнала, ни новостей царицы Ефросиньи, и Серафимы за ней, с остатками крышки ларя в судорожно сжатых кулаках.

И все началось по новой.

– Милости всех прошу в мою скромную обитель, – отвесил изящный поклон и распахнул дверце шкафа, маскирующего вход в его жилище Дионисий, когда женщины, наконец, всласть наобнимались, наплакались и насмеялись. – Места здесь немного, но над этим можно поработать. Дам попрошу пригнуться – притолока низкая.

Корешки книг растворились в воздухе, и новые постояльцы увидели маленькую, уютную прихожую.

– Матушка Ефросинья, Серафима! – не успев переступить порога тесного мирка Дионисия, ставшего теперь убежищем еще для трех человек, самым заговорщицким из заговорщицких тонов произнесла Елена. И по голосу и виду ее было ясно, что сейчас она скажет им такое, что распирало, буквально разрывало ее уже много бесконечных дней, и от чего они ахнут и восхитятся. – А попробуйте угадать, с кем я познакомилась, пока пряталась здесь?..

Пока женщины обменивались свежей порцией восторгов и восклицаний – откуда только брать успевали! – Симеон, наученный горьким опытом, больше не пытаясь распрямиться, подковылял к Граненычу, перерезавшему веревку, тянущейся к месту их недавнего заточения, и брезгливо ткнул пальцем в мертвого колдуна у окна:

– А с этим что будем делать? Если его найдут его головорезы, ты представляешь, что тут начнется?

Истопник честно поразмышлял с полминуты и покачал головой:

– Нет, не представляю.

– Я знаю, что нужно делать, – библиотечный проводил дам в дом и тут же вернулся.

– Граненыч, ты знаешь во дворце какое-нибудь укромное место, где его еще сто лет не догадаются искать?

Митроха пожал щупленькими птичьими плечиками:

– Да полно таких мест во дворце. Подвалы. Кладовые. Дровяники. Выгребные ямы, наконец…

– Нет, только не это, – моментально отрезал Дионисий.

– Почему? – удивился царь. – По-моему, там ему, мерзавцу, самое место.

– Потому что мой план заключается в том, чтобы Граненыч отнес в такое тихое

место книгу из моей библиотеки, а потом мы Путем Книги перетащили туда колдуна и спрятали, а я не потерплю, чтобы моя книга оказалась…

– Чем-чем перетащили? – наморщил вопросительно лоб царь.

– Путем Книги, – нетерпеливо объяснил Дионисий. – В пределах дворца я могу попасть невидимой дорогой в любое место, где лежит моя книга и провести с собой еще кого-нибудь.

– Книги… книги… книги… – Симеон захлопал глазами, начиная кое-что вспоминать и понимать. – Книги… Так эта книга в тесте… тогда… это была ваша затея?..

– Наша, – сухо кивнул библиотечный, все еще не в состоянии примириться с потерей одной из своих питомиц.

– То есть, вы хотели вывести нас…

– Да.

– Ох, не догадались мы… – виновато всплеснул руками царь. – Так кто ж мог знать… Вы б хоть записку положили…

– А записка там у нас была, – вмешался Митроха. – Между страницами вложена.

– Так ведь мы ее не раскрывали – страницы-то все слиплись, – развел руками

Симеон. – Кирпич-кирпичом. Но все равно – спасибо вам, братцы. Просите у меня за свою помощь чего душе угодно.

– Да ничего нам не надо, – отмахнулся скромно истопник.

– Хорошо, я подумаю, – задумчиво согласился библиотечный.

– Только потом, – поправил его Граненыч. – А пока, любезный, лучше подумай, какую книгу ты мне отдашь, чтобы унести, – оторвал он от приятных размышлений Митроху.

– А чего тут долго думать, – глаза Дионисия прищурились и вспыхнули огнем застарелой мести. – Шапкин-Невидимкин тебе подойдет?

– Замечательная книга, – согласно кивнул Митроха. – Для этих целей. Только поторопись. За ночь мы должны успеть с этим фруктом управиться. Утром, чует сердце мое, начнется тут такое…

Предчувствие его не обмануло.

Утром, нервно прождав два часа у покоев бывшего царя, а теперь – кабинете-лаборатории-спальне его ужасного величества Чернослова, лейтенант Ништяк выдохнул резко, как будто собирался нырнуть в холодную воду, и вопросительно постучал в дверь.

Как уже догадался читатель, и как начинал подозревать командир Черной Сотни, никто не отозвался ни на этот стук, ни на следующий, ни на еще три. И тогда, презрев строжайший наказ царя не беспокоить его во время работы, лейтенант еще раз вздохнул и осторожно, как шпион, приоткрыл дверь на несколько миллиметров.

Открывшееся поле обзора не проясняло ничего, и поэтому через полминуты дверь была приоткрыта еще на несколько миллиметров, и еще, и еще, пока в образовавшуюся щель не смогла просунуться и повертеться по сторонам голова замирающего от страха и любопытства Ништяка.

В комнате было пусто. Кровать стояла не расправленной, свечи – не зажженными, ужин – не съеденным.

Колдуна не было.

Через десять минут дворец напоминал растревоженный муравейник, если бы в мире существовал муравейник с муравьями-зомби, бестолково шарахающимися из конца в конец своего обиталища, сталкиваясь друг с другом, роняя вещи, непонятно как и зачем оказавшиеся у них в руках, налетая на косяки и стены и не замечая этого, поглощенные одним стремлением – зачем-то найти какого-то Чернослова.

Когда пришло известие о том, что из окна темницы царской семьи болтается веревка, а самих их там и след простыл, Ништяк пришел к вполне логичному выводу, что они

сбежали, захватив с собой его величество в заложники, и отдал приказ перевернуть

вверх дном не только весь дворец, но и весь город, если понадобится, и сам лично возглавил поиск1.

День с утра обещался быть хорошим, ясным, хоть и слегка прохладным – ну, так что тут возьмешь – осень…

Гости на свадьбу Аленки – дочери шорника Данилы стали прибывать загодя. Все знали, что у хозяина характер щедрый, особенно когда дело касалось выпить так, чтобы супружница его Саломея не могла придраться. А как тут придерешься, коли такой день стоит на улице – день свадьбы единственной дочери, и не абы за кого выходит, а за кузнеца Семена, парня справного, работящего и малопьющего. За такое дело сам Бог велел перед началом пира пропустить по чарочке по маленькой, да не по одной. Супротив такого повода даже ревнительница трезвости женка его повитуха Саломея не сможет ничего возразить и при всем желании.

Узурпатор – узурпатором, а жениться-то ведь все равно надо!..

Столы спозаранку вытащили во двор и накрыли белеными скатертями – хоть и к бабке не ходи, усвинячат их гости дорогие так, что только выбросить после пиршества останется, а положение обязывает2. Скамеек не хватало, поэтому просто ставили две тюльки и клали на них гладко струганные доски – ни сучка, ни занозки – присаживайтесь, гостеньки.

И гости не заставили себя ждать.

За полчаса до срока пришел сосед напротив бондарь дед Афоня со старухой своей, принесли набор кадушек для солений. Кадушечки – загляденье, картинка, свежим деревом пахнут за версту, обручами блестят, как царские дружинники кольчугой на параде – как за такие не выпить?

Выпили.

Почти сразу за ними явились соседи справа Заковыкины, все десять человек, привели на веревочке телушку. Если не обмыть – не ко двору придется, это все знают, даже Саломея.

Выпили.

Через пять минут прибыли Саломеины родичи – брат с семьей и три сестры – старые девы, все с подарочками – кухонной утварью: котлы, сковородки, миски, тазы медные – варенье варить. Как тут не обмыть? Тут и сама Саломея присоединится.

Выпили.

Еще через минуту – стук да звон у ворот – подъехали дальние Данилины родственники из деревни – дед Назар с бабой Любой, привезли бочку огурцов соленых, бочку капусты квашеной с яблоками и клюквой, бочонок груздей, жбан браги – какой лукоморец откажется сходу продегустировать и бражку, и закуску?

Выпили…

К началу праздничного пира гости уже сидели за столом веселые, раскрасневшиеся, перезнакомившиеся и перебратавшиеся, распевая от всей лукоморской широкой души песни под гармошку, балалайку и ложки приглашенных соседями справа в качестве подарка молодым артистов из самого государственного академического оркестра.

Гулять – так гулять.

С продолжением пира на музыку и песни начали сходиться все соседи, кто и не был приглашен, и скоро новых гостей без своих скамеек и столов пускать на двор перестали – угощения и вина всем хватит, а садиться, извиняйте, некуда – не дворец, чай.

Поэтому когда ворота в очередной раз без стука распахнулись, все, не оглядываясь, дружно и весело закричали:

– Скамью с собой несите! Некуда садиться!

Ответом им было злобное:

– Ишь, распелись! Что за сборище? Кто разрешил?

-начало сноски-

1 – Но не раньше, чем прибил за издевательство над короной денщика Букаху,

который, отчаянно мыча, оторвал его от раздачи распоряжений и притащил за руку в дворцовую библиотеку, где стал отодвигать все подряд шкафы, заглядывать под стеллажи и пытаться оторвать доски пола.

 

2 – Ой, ноблесс, ноблесс…

-конец сноски-

Гости и хозяева обернулись и подавились песней: в ворота вваливалась вооруженная до зубов, хмурая и воинственно настроенная толпа – трое черносотенцев и два десятка пустоглазых дружинников, возглавляемых лейтенантом Ништяком.

Кулаки и зубы сжались сами собой, но благоразумие в этот раз пересилило. Против лома нет приема.

– Так ить свадьба у нас, боярин! – с чаркой в одной руке и с соленым огурцом – в другой поднялся с лавки Данила, пряча недовольную гримасу в бороде. Коли

принесла уж их нелегкая в такой-то день, то, хошь – ни хошь, а придется угощать.

Хоть и оккупанты, и мерзавцы, и негодяи, а все одно ведь живые люди. Ежели к ним без уважения, рожу воротить, то по роже-то и получить недолго…

– Что еще за свадьба? – фыркнул Ништяк.

– Дочерь моя замуж выходит, а жених не парень – золото! – ткнул огурцом в раскрасневшегося от вина и похвалы Семена хозяин. – Кузнец – молодец! Потомственный! Проходите, служивые, гостями будете! Саломея, тащи еще от Заковыкиных посуду, гостеньки дорогие – двигайтесь, не сидите, как прилепленные

– солдатиков посадить надо!..

– Мои солдаты со всяким сбродом не едят, – высокомерно окинув разношерстную

компанию холодным взглядом, кинул небрежно лейтенант. – Обыщите этот дом и двор. Осмотрите всё! Не пахнет ли тут заговором…

– Да ты чего, боярин, какой заговор?!.. – с искренним удивлением загомонили мужики1.

– Свадьба тут у нас!..

– А мы все гости будем!..

– Вот тебе невеста…

– А вот и жених, все как есть!..

– Жених? – задумчиво прищурился Ништяк. – А почему не в руднике? Разве вы не знаете, что указ царский был – всем здоровым мужикам отправляться на работы в рудник? И вон тот тоже не хилый. И тот тоже. И этот – харя кирпича просит… А вон ты? В синей куртке? Морду наел шире плеч, а указ царский тебе не указ?

– Так это наш жених и есть!

– И что? – не понял логики Ништяк.

– Да какой же он здоровый? – встрепенулся Данила под взглядом затихших в

ожидании исхода гостей и встал на защиту зятя. – Он самый что ни на есть больной. Вот, смотри! Семен, доставай!

И, вырвав из рук зятя испещренный какими-то каракулями кусок бересты, он победоносно сунул его под нос лейтенанту.

– Что это? – брезгливо сморщившись, отшатнулся тот.

– Филькина грамота, – радостно объявил Данила. – От самого знахаря Филимона Костыля. Что Семен шибко болен, и на тяжелые работы ему ни в коем разе нельзя. Мы ее вашему рекрутеру показывали – он нашего Семена и не взял.

– А что с ним такое? – помимо воли заинтересовался Ништяк, удивлено оглядывая

мощную, кряжистую, в буграх мускулов, которые не смог скрыть и праздничный армяк в петухах, фигуру кузнеца – как будто его мать с отцом не родили, а выковали в фамильной кузне.

– Вот, Костыль признал… – Данила близоруко вгляделся в пляшущих человечков на бересте и довольно выдал: – …признал усугубленный вывих пищевода!

– Ага. Вывих пищевода, значит, – непроницаемо кивнул Ништяк и ткнул пальцем в мужика поближе к нему. – Усугубленный. А у этого что? Тоже?..

-начало сноски-

1 – В их среде так сроду не делалось. Если довели – так получи от всей души дрыном по башке. Или оглоблей в ухо. А заговоры… Не мужское это дело.

-конец сноски-

– Нет, у шурина Степана молоток опал… топор рубин… ножовка жадеит… а, пила нефрит печени! Или в печени?.. Степка, где у тебя пила-то?

– В сарае пила… – пробасил Степка и махнул рукой – наверно, в сторону предполагаемого нахождения того сарая.

– Да дурак ты, я про болесть твою говорю… – скроил ему заговорщицкую мину Данила.

– Да это только Филька написал, что я больной, а на самом-то деле…

– А-а, не слушайте его, боярин, дурак он, когда выпьет… – размашисто отмахнулся хозяин от потерявшего нить разговора шурина, пока тот не наболтал лишнее. – От болести заговаривается. Вот ить… Мудреная у его болесть больно, нормальному человеку и не запомнить…

– Да ты сам-то зато не больно мудреный… – обиженно забасил шурин, – Филька не всякому такую болезню напишет – целую курицу отдать пришлось за такую болезню! Вон, Федот Петров с тремя яйцами к Фильке сунулся – тот ему кишечное расстройство желудка и написал… А это по-простому значит знаешь что?… – Степан полупьяно подмигнул лейтенанту и гулко расхохотался. – Вот ты ахвицер, а ты знаешь, что это значит?..

– Да сиди уже!.. – строго прицыкнула на него тощая баба – его жена.

– Да ты сама сиди! А я с людями разговариваю! Саломея, Данила, знаете что это на самом деле?

– Да все знают, сиди ты…

– Нет, не все, наверное… Ляксеич, знаешь, что это за болезня? Это значит… Не за столом будь сказано…

– Фу, ты, прилип!..

– Дед Назар, знаешь?..

– А у этого? – ткнул кривым пальцем в мужика напротив лейтенант, не дожидаясь исхода опроса и недобро скривив губы.

– У меня колит грудной клети, – убежденно заявил тот и полез в карман штанов за своей грамотой. – Как тяжелое подниму – так в груди как заколет, как заколет!..

– Вишь, боярин, какие у нас тут недуги, – как бы извиняясь, развел руками Данила. В одной из них как по волшебству снова оказалась чарка. Он протянул ее лейтенанту. – Поэтому уважь обчество – выпей с нами за здоровье молодых, да пирожков покушай, да картошечки с рыбкой, да…

Никто не ожидал такого злого удара от Ништяка.

Махнув пудовым кулаком, тот выбил из отлетевшей чуть не за спину руки хозяина чарку, а второй сгреб его за грудки и швырнул на стол.

– Скоты!.. Да у вас тут что попало делается! У меня в руднике на сто охранников двести пятьдесят работников со всего города нашлось только здоровых, а тут лбы здоровенные водку пьют, да сидят за просто так!.. С Филькиными грамотами!.. Взять этих придурков, всыпать по сто плетей, а если живы останутся – в рудник,

пока не сдохнут! – проревел он команду своим солдатам и зачарованным дружинникам.

– И баб тоже! Всех!!!..

Те двинулись ее выполнять.

Два десятка хорошо обученных, экипированных и вооруженных солдата, готовых не останавливаться ни перед чем и не перед кем. Если все прикинуть и посчитать – у толпы безоружных, разряженных по случаю праздника мужиков не было ни единого шанса.

В любой другой день.

Но не в этот.

Современной лукоморской наукой к тому времени уже было доказано, что потребляемая спиртосодержащая жидкость в первую очередь пагубно воздействует на левое полушарие мозга, отвечающее за логику и расчет. Правому же полушарию, отвечающему за творчество, фантазию и свободный полет мысли, это же количество точно такой же жидкости идет только на пользу и развитие.

Что и предстояло сейчас продемонстрировать гостям свадьбы кузнеца с шорниковой дочкой.

Если бы мужики были в состоянии раздумывать и анализировать, они бы безропотно подчинились грубой силе, но сейчас, вырвавшись из-под спуда подвыпившего и завалившегося спать левого полушария, у них просилась в полет душа.

– Да что же это деется-то, а?!.. – разнесся над праздничным столом, так неожиданно ставшим местом побоища, горестный женский голос.

– Выхоть, они нас СОВСЕМ не уважают?.. – недоуменно, но уже подозревая что-то важное, вторил ей мужской.

– Мы к имям как к людям, а они к нам…

– Даже свадьбу догулять не дают!..

– Баб наших забижають!..

– Ишь – раскомандовались – «в рудник!» «в железа!» «в кнуты!»…

– Паразиты на теле обчества!..

– Дед Назар, бабка Люда, а вы знаете, кто такие паразиты?

– Степан, отстань!..

– Распояс… сались!.. Бусс… сер…мане!..

– Кто их сюда звал?!..

– Басс… сор… мяне!..

– Да кто они вообще такие?!..

– Босс… сур… мяне!..

– Васька, Вась, а ты знаешь, кто такие паразиты на теле, не за столом будь сказано?..

 

– СТЕПАН!!!..

– Думают, им тут все можно!..

– Нахальё!..

– Понаехали тут!..

И, наконец, над разогретыми и уже должным образом взвинченными гостями пронесся исконный лукоморский боевой клич-пароль:

– Наших бьют!!!..

И тут же прогремел отзыв:

– Ах, ты ж, заломай тебя медведь!..

И мужики, похватав, что под руки попало – со стола ли, из кучи ли подарков, или просто, не мудрствуя лукаво, выдернув скамью или доску из-под своего или соседского зада, встречной радостной волной налетели на едва успевших продвинуться на несколько шагов солдат узурпатора.

– Ах, растудыть твою в дуду!..

– Так ты еще драться!..

– Ох, ты ж морда чужеродная!..

– В душу плюнули!..

– Ук… копанты!..

– Прочь!..

– Скоты!..

– Хватайте их!..

– На!.. Моей!.. Свадьбе!.. Не позволю!..

– Бесс… сюр… Ак… кунпанты!..

– Руки убери, пока не оторвали с башкой!..

– Ах ты, мужик сиволапый! Да я с тебя шкуру спущ…

 

БУМ-М-М-М…

Медный таз для варенья, пущенный рукой невесты, звучно встретился со шлемом накинувшегося было на жениха лейтенанта, и это прозвучало сигналом к вводу в действие засадного полка.

– Не тронь мово Семена, злыдень!!!.. – завизжала как циркулярная пила, наткнувшаяся на гвоздь, Аленка – шорникова дочь.

– Что ж это они деют-то, а?!.. – мгновенно получила она поддержку от товарок.

– Ах они, окаянные!..

– Давай, бабоньки, вперед!..

– Зададим им жару!..

– Бей супостатов!!!..

– Спасай мужиков!!!..

И женская половина свадьбы, не усидев на месте, похватала на дворе и в сараях то, чем побрезговали или до чего не добрались мужики, и ринулась в бой.

В ход пошли штуки полотна, которыми орудовали как палицами, моченые яблоки – ручные гранаты, лопаты – копья, поленья – мечи, прялки – бумеранги, веретена – дротики, подушки и перины – дымовые (перьевые) завесы, упряжь – лассо, помои – газовая атака…

Павших дружинников, не знавших слова «отступать», разошедшиеся женщины связывали ремнями или засовывали в бочки и катили в сарай.

Черносотенцы, прикрывая лейтенанта а, может, просто толкая его, чтобы скорее проходил в ворота, чтобы и они успели ноги унести, прикрывая головы от картошки в мундире и банок с вареньем, нервно рвались на улицу.

– Черная Сотня!.. На помощь!.. Бунт в городе!!!.. – вопили они, захлопывая за собой ворота. – Все сюда!!!.. В городе восстание!!!..

И клич их был услышан.

– В городе восстание!..

– В городе бунт!..

– А мы тогда тут чего сидим?!..

 

– НАШИХ БЬЮТ!!!

И со всех концов стольного града Лукоморска, сметая заметавшихся в панике угнетателей-оккупантов, как весенний паводок очищает от зимней грязи все на своем пути, к дворцу понеслась-потекла веселая и злая толпа. Все, что могло наносить колюще-режущие ранения или, на худой конец, послужить причиной смерти от удара тупым тяжелым предметом, как по волшебству находило свой путь в руки разошедшимся и не знающим больше удержу горожанам.

– Бей их!..

– Не жалей!..

– Как они нас не жалели!..

– Как бояр наших живьем в землю закопали ночью!..

– Думали, не узнаем!..

– Как царя-батюшку в темницу посадили!..

– Как мужиков наших в карьер угнали под плетками!..

– Да они ж алкаши безродные!.. Нормальные-то откупились у лекаря!

– А алкаш что – не человек?..

– Человек алкаш!..

– За алкашей!..

– За человеков!..

– У-у, супостаты!..

– Врешь – не уйдешь!!!..

Против лома нет приема только пока нет другого лома, неспроста гласит народная мудрость…

Заколдованных дружинников, двигавшихся без внятных команд отступающих оккупантов как механические солдатики, у которых кончается завод, старались просто валить на землю и связывать, зато Черная Сотня – пришлые захватчики и присоединившиеся к ним местные коллаборационисты – милости не знала и не ждала.

Но что могли поделать несколько десятков вояк против половины города, решившей,

что именно сегодня праздник, не отмеченный пока ни в одном календаре – последний день оккупации?

Тяжела и беспощадна дубина народной войны, как тонко подметил в другом времени и

в другом пространстве классик. И злосчастные пришлецы, не сказав последнего «скоты!», теперь скоротечно убеждались в этом на собственном печальном, зато коротком опыте.

На спинах беспорядочно отступающих, чтобы не сказать «панически бегущих», черносотенцев толпа ворвалась во дворец, смяв, даже толком не заметив, не

успевшую сбежать охрану на воротах, и растеклась яростно бушующей рекой по двору, коридорам, подвалам и покоям, выискивая и творя долгожданное правосудие, такое, какое им виделось, над чужаками – пришлыми и добровольными.

Лейтенант Ништяк, сжимая в одной руке меч, а в другой – палицу, расталкивая и расшвыривая всё и всех на своем пути, очертя голову несся по малознакомым переходам и помещениям. Кухня, людская, дровяная, еще какие-то комнаты с равнодушными тупыми слугами – все мелькало и сливалось в одно враждебное, затаившееся окружение перед его глазами, пока он мчался, подгоняемый торжествующими воплями горожан и отчаянными – своих бывших подчиненных.

Долг перед пропавшим или попавшим в западню Чернословом, перед его величеством царем Костеем велел ему остановиться и драться. Инстинкт же гнал его вперед в

поисках хода в дворцовые подземелья. Спрятаться, затаиться, отсидеться, а потом, когда побоище прекратится, может, через день или два, может, через неделю,

тайком выбраться и бежать из этого сумасшедшего города, из этой чокнутой страны, и пропади они пропадом, все те, кто заставил его во главе сотни прийти сюда.

О чем они думали – сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч – вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили – расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей.

Бежать, бежать – но не к Костею – царь не прощает ТАКИХ провалов – а куда-нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за

хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас – найти убежище, пока его никто не видит – зачарованная прислуга не в счет – и переждать.

С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно

потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким-то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.

Он по-воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей – той, что поближе, и посветил себе.

Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову – только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

Но это ничего.

Это пройдет.

Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе – огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

Натюрморт, да и только…

То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

 

* * *

Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

– А я уж думала, щель где-то дует, – нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

– Нет, Серапеюшка, – угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. – Мы тут,

видно, помирать останемся. Сколько уж обошли – поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…

– Надо было, батюшка, надо, поди… – завздыхала Серапея. – А и щего теперь думать про это… Шмерть – так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…

– Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…

– Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…

– А и ляжем да помрем скоро, – пробурчал боярин Порфирий. – Еды у нас осталось на раз, если понемногу – на два…

– На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! – взмолилась Конева-Тыгыдычная. – Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

– Эх, котенка бы сейчас сюда… – облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. – Или щенка…

– Зачем, дядя? – недопоняла Наташа.

– Кхм… – смутился тот. – Животных уж я больно люблю, племяшенька…

– Особенно с гарниром, – фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

– Экие вы, мужечины, озорники, – вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

– Хватит уже про еду, – сурово прицыкнул на подопечных граф. – Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть – солныш… ой!

– Что?

– Что случилось, граф Петр?

– Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! – в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие

эмоции, сумасшедшая нотка. – За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

– Стена?

– Какая стена?

– Кирпичная?

– Каменная?

– Деревянная? – с обреченной надеждой предположил кто-то.

– Штеклянная! – фыркнула старуха.

– Сейчас погляжу… – граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. – Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

– Не крепче!

– Все равно, что стекло!

– Пыль!

– Мусор!

– А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

– За две минуты расколошматим!

– Налетай, родовитые!

– Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

– Раз-два!..

Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином

кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

Где стена – там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

Ну, стенка – берегись.

Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.

По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах – дух молодой квашеной капусты.

 

– КАПУСТА!!!..

У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.

Растоптав в впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.

Что с лампой, что без нее – не было видно ровным счетом ничего – но запах!.. Этот запах!..

Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни

единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира1.

Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.

– Мед!

– Капуста квашенная!

– Грибы маринованные!

– Помидоры соленые!

– Меняю мед на помидоры!

– А у меня сыр!!! Целая головка сыру!!!

– Меняю…

– Меняю…

– Ай!!!..

Счастливое чавканье и причмокивание замерло.

– Рассобачинский? Что опять случилось?

– Т-только не б-бойтесь… В-все в п-порядке…

-начало сноски-

 

1 – Если бы они не включали, конечно, обед из сорока блюд, баню и чистую постель.

-конец сноски-

– Да что у тебя там, граф?

– Т-тут п-повешенный… Х-холодный… Г-голый…

 

– ЧТО?!

– С п-потолка с-свисает… П-прямо на н-него н-налетел… А из г-груди – н-нож…

– Ларишка, Ларишка, ашь? Што он говорит?

– Покойник, говорит, висит… – страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. – Чуть его не схватил…

– Так живой, што ли?

– Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!

– К-какой… й-еще… п-повешенный, Р-рас-с… с-собачинский?

– Г-где?.. – дрогнул голос и у бояр.

– З-зд… Ах, чтоб ты сдох!..

 

– ЧТО?!..

– Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!

 

– ГДЕ???!!!

– Вот!!! Налетай, честной народ!..

Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет «честного народа» и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.

– Сейчас… Сейчас… Всем хватит… – Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. – Держите… Держите… И ты держи… А это тебе…

И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканье, раздался едва слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая, и на фоне дальней черной невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник. Освещаемый факелом.

Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.

Человек с факелом в руках осмотрелся нерешительно, но, кажется, остался доволен результатом осмотра.

Он воткнул факел в кольцо на стене и мягко прикрыл за собой дверь.

Он был один.

Разлепив едва сносящие такой непривычно-яркий свет слезящиеся очи, бояре сначала с ужасом, медленно, но верно сменяющимся сначала сомнением, потом интересом, а потом и радостью вглядывались в фигуру и лицо их непрошенного компаньона.

Руки сами выпустили еду и потянулись к лопатам и ломам.

Рассобачинский ухватил покрепче правой рукой нож, а левой – только что обглоданную берцовую кость кабана, и оглянулся на свое чумазое измученное воинство.

Звякнула о каменный пол неуклюжая лопата.

– Кто здесь? – незваный гость моментально выхватил из ножен спрятанный было меч, но мрак отозвался лишь крадущимися шагами.

– Кто, я спрашиваю? – в другой руке появилась палица, а в голосе – паника. – Я шутить не люблю!..

– И мы тоже, вражина, – темнота вдруг ожила, и из нее в круг мерцающего света, отбрасываемого факелом, не спеша, но решительно вышли подземные демоны – порождения ночи и подземелий.

С черными, покрытыми бугристой блестящей кожей и клочковатой шерстью мордами, в

черном вонючем тряпье, с оружием и обглоданными костями прошлых жертв наготове в когтистых черных лапах, ощеряясь и рыча, надвигались они на бессчастного лейтенанта, еще минуту назад уверенного в том, что нашел в этой подземной кладовой и стол, и дом…

 

– ДЕМОНЫ!!!..

Сердце вояки отчаянно заколотилось, как будто желало выскочить из грудной клетки и помчаться обратно в безопасный коридор, но, не находя выхода, быстро обессилело, метнулось в последний раз в направлении пяток и взорвалось.

Издав слабый стон, Ништяк покачнулся и упал замертво.

– Чего это с ним? – грозно спросил мужской голос из тьмы.

– Притворяется, – тоном эксперта международного класса отозвалась женщина.

– Ничего, у нас этот номер не пройдет, – пообещал мужчина и сделал вперед еще один шаг.

– Он у нас за все ответит, – поддержал его другой.

– И за неделю под землей, и за чуду-юду, и…

– Стойте… – Рассобачинский склонился над неподвижным телом. – Кажется, он уже за все ответил…

– Сбёг!.. – с досадой плюнул боярин Артамон и с оглушительным звоном бросил на пол ломик. – Трус!

И тут снаружи затопали, дверь снова распахнулась, и на пороге замерли люди – то ли разбойники, то ли партизаны.

 

– НЕЧИСТЫЕ!!!..

Нечистые были, после допроса с безопасного расстояния, признаны за бесследно канувших в смертоносной яме бояр, извлечены под слезное оханье и причитанье баб на свет белый и отправлены в баню.

Тела лейтенанта и других оккупантов и их приспешников мужики перетащили на двор под стену конюшни для последующего погребения на пустыре за кладбищем.

Не оставлявших попытки освободиться и продолжить бой дружинников заперли в амбаре, осторожно, но несколько раздраженно свалив их в кучу, а бестолково

топтавшихся на месте слуг выпроводили в людскую – смотреть без слез на их пустые лица и застывшие деревянные глаза повстанцы не могли.

Мужики и бабы, вдоволь набродившись по дворцу – когда еще такая оказия представится!1 – набились в зал приемов иностранных делегаций – самый большой и богато изукрашенный – и стали держать совет, попутно разглядывая и украдкой

ощупывая пышное убранство, вычурную мебель и огромные картины в золотых рамах на отполированных малахитовых стенах.

Басурман победили. Что дальше?

– Надо батюшку царя искать, и супружницу его Ефросинью, и молодую царицу Елену!

– пораскинув мозгами, выкрикнул шорник Данила с помоста, на котором стоял царский трон из полупрозрачного янтаря. – Айда, снова разбежимся по дворцу – авось, в этот раз найдем!..

– А, может, лучше у прислуги спросить? – с сомнением вопросил чернявый мужичок с веслом в руках. – Дворец-то большущий, тут кита-рыбу спрятать можно, а тут три человека…

– Да чего они, долдоны, знают!.. – отмахнулся шорник.

– Только талдычат «да», да «нет», и то невпопад! – поддержал его длинный рыжебородый мужик с озорной улыбкой и расквашенным носом.

– Ох, что ить с ними проклятущий колдун сотворил, с сердешными!.. – утерла

невидимую слезу толстуха рядом с ним. – Глаза-то у них так и стоят, так и стоят, как стеклянные!.. Ровно не в себе люди!..

– А мы вот, тетка Палаша, у этого хитрована сейчас спросим – он, кажись, в своем уме, и глаза у него не стоят, а бегают! – прокатилось над головами и, раздвигая толпу мощным плечом, к тестю стал пробиваться кузнец Семен с темной, отчаянно вырывающейся личностью, влекомой по полу за шкирку.

-начало сноски-

1 – Не дай Бог, еще когда такая оказия представится, уточнила жена Данилы Саломея.

-конец сноски-

– А это еще кто? – расступились и уставились на него мужики.

– В конюшне споймал. Удрать хотел, вражья сила.

– Да такой помятый он бы и на лошадь-то бы не залез! – недоверчиво заметил кто-то.

– Дак когда я его углядел, он еще почти как новый был, – оправдался кузнец. – Еще и меня хотел прибить.

– Тоже заколдованный, видно, – хмыкнул кто-то.

– С чего это? – удивился Семен.

– Так ежели бы он в здравом уме бы был, рази ж он на тебя бы покусился? – покрутил пальцем у виска улыбчивый рыжебородый мужичок.

– Гончар верно говорит, – загудела толпа. – Тащи и его в людскую, не мучай бедолагу!

– Как это – «не мучай»? – обиделся кузнец. – Я его ловил, он мне новый армяк

ножиком прорезал, а вы – «не мучай»? Ну, уж нет! Я сейчас с ним сам поговорю. По-свойски. Вот, глядите.

И он согнул правую руку в локте. Ноги пойманного при этом оторвались на десять сантиметров от пола, а испуганные выпученные глаза оказались вровень с осуждающими глазами шорникова зятя.

– Ты? Меня? Слышишь? – громко и медленно, как иностранцу, проговорил кузнец и вопросительно пошевелил бровями.

Пойманный злобно замычал и отвернулся.

– Ага, слышит! – обрадовался Семен и тут же продолжил: – Ты знаешь, где супостаты держали царскую фамилию?

Уклончивое мычание было ему ответом.

– Ха! Нашел с кем разговаривать! – весело выкрикнули из толпы, с интересом наблюдавшей за процессом допроса свидетеля. – Он, кажись, немтой!

Немой обрадовано закивал и сделал попытку вывернуться из зипуна и удрать.

Семен, грозно нахмурясь, поднес двухпудовый кулак к его носу, и всякие поползновения к побегу засохли на корню.

– Немтой – не глухой, – сурово продиагностировал он. – Не может сказать – пусть покажет. А то я ему память-то прочищу.

Немой забился, застонал отчаянно и закрыл голову руками.

«Интересно, какова вероятность того, что меня побьют два раза в день за одно и

то же, если я отведу их сейчас в библиотеку?» – возможно, подумал бы он, если бы был в состоянии в этот момент спокойно рассуждать.

– Говор…То есть, веди, злыдня! – решительно настроенный кузнец, не собиравшийся спускать ему испорченную обновку, для убедительности легонько стукнул пленника в лоб.

Тот горестно охнул и задрыгал ногами – то ли давал знать, что он готов все

показать, то ли наивно пытался вырваться. Недовольный кузнец в сердцах встряхнул захваченного за шиворот – у того только голова дернулась и зубы сомкнулись на и без того бесполезном языке.

– Веди, гад, пока я добрый!

– Да как же он тебя поведет, ежели у него ноги до пола не достают! – справедливо заметил шорник.

– Захочет – и так пойдет, – сурово отрезал Семен, но кулак все же разжал, и не

ожидавший такого послабления режима немой обрушился на пол как куль с картошкой, болезненно ойкнув.

Впрочем, мучениям его не суждено было продолжаться, потому что в этот момент

прямо на глазах у изумленного народа из малахитовой стены рядом с книжным шкафом, держа за руку нелукоморского вида коротышку в огромных очках, в зал вышел царь Симеон.

Народ отпрянул, передние ряды придавили задние, передавая им свой испуг:

– Чур меня, чур!..

– Нешто покойник пришел?..

– Из самой стены вышел – так стало быть, дух евойный…

– Ой, спаси-сохрани…

– Уходили все-таки царя нашего, гады…

Люди страдальчески заахали и подались назад еще больше, освобождая вокруг неизъяснимым образом явившегося то ли живого, то ли мертвого монарха полянку в несколько метров.

– Ну, здравствуй, честной народ, – приложил Симеон руку к сердцу и поклонился. – Не пугайтесь вы, и не думайте чего плохого – я живой, и мы с вами еще всех врагов наших переживем! Благодарю вас, люди добрые, что в тяжелый час не пожелали жить под гнетом коварного супостата и, взяв оружие в руки, растоптали проклятых пришельцев как добрый конь давит змею!

– Ура!!!.. – грянула толпа, и в воздух полетели шапки, кички, венцы, картузы,

колпаки и (в случае с кузнецом Семеном) предатель Букаха1. – Слава батюшке-царю!

– Слава…

– А где царица-матушка?

– Что с ней сталось?

– Жива ли? – забеспокоился вдруг народ.

– Жива, жива, люди добрые, – успокаивающе махнул рукой царь. – И царица Елена жива-здорова. И все это благодаря нашему маленькому герою, нашему… Да где же он? – царь заоглядывался по сторонам, потом под ноги – но все напрасно.

– Вы малыша вашего ищете? – выкрикнули из толпы.

– Так он, царь-батюшка, как вы отвернулись, обратно в стену ушел!

– А-а… Ну, это он от скромности, наверное. Деликатной души чел… домо… библиотечный.

– А колдун куда подевался? – выкрикнул долговязый чернявый парень в желтой поддевке.

– Колдун покинул сей лучший из миров, то есть помер, – торжественно объявил Симеон и тут же зажал уши, чтобы не оглохнуть от сумасшедшего «УРА!!!», мгновенно взорвавшего толпу.

– А как у нас в городе дела обстоят, люди добрые? Кто мне расскажет, что у нас в славном Лукоморске сейчас деется? – едва дождавшись, пока народное ликование возьмет тайм-аут, спросил царь.

– Ну, я могу, – выступил вперед шорник Данила, с усилием согнав улыбку от уха до уха и приняв серьезно-торжественный вид, подобающий для разговоров с царями. – Звать меня Данила Гвоздев, а ремесло мое шорное. Живу я с семейством в Соловьевке, в доме с синими наличниками…

– Да ты мне расскажи, что в городе деется, Данила! – нетерпеливо прервал его Симеон. – Про наличники потом!..

– Сейчас все поведаю, батюшка царь. Я про себя говорю, чтоб не подумали вы, что

я какой пьяница безродный, али смутьян пустоголовый. Я горожанин законопослушный и верноподданный, и думаю, что говорю.

– Это хорошо…

– Ну, так слушайте. А что я пропущу – меня мир поправит… – и он обвел

замотанной тряпицей рукой притихший с уважением люд. Ишь ты – шорник – шорник, а сказанул так, что и не всякий боярин повторит…

Закончив изложение событий последних трех часов, Данила почтительно замолк.

Заговорил царь.

– Спасибо вам, люди добрые, еще раз за отвагу вашу, за верность и за сердца ваши горячие, – молвил он. – Я всегда знал, что государи других держав локти кусать должны, что не у них, а у меня в стране такой народище проживает! За ним, то бишь, за вами – как за каменной стеной! Любого колдуна, али супостата голыми руками на корню удушите! Молодцы! Сбросили мы чародейское иго! И на радости такой объявляю я народные гуляния на три дня! Будут на всех площадях бочки стоять с пивом, с вином, да туши жариться – подходи, честной народ, ешь-пей, сколько душе угодно, за Лукоморье родимое! А всем, кто с оружием в руках во дворец пришел, жалую по золотому червонцу!

В ответ снова грянуло дружное «ура».

-начало сноски-

 

1 – Руки перепутал, ну с кем не бывает.

-конец сноски-

– Шорник Гвоздев! – выкликнул царь, едва ликование чуть спало.

– Тут я!

– Ты сумел оккупанта извести, сумей теперь это дело отпраздновать. Назначаю тебя распорядителем царских подвалов. А пока давай пройдем до нашей сокровищницы, поможешь мне с казной. Обещания выполнять надо.

 

– УРА!!!..

Но едва Симеон повернулся, чтобы уйти, его окликнул из толпы молодой нетерпеливый голос:

– Ваше величество! А с этим-то что нам делать?..

Царь остановился, оглянулся, вытянул шею, чтобы разглядеть, кто кричал, но в этом не было нужды – позвавший его молодой парень возвышался над толпою как ладья над пешками. Но в глаза он бросился не только и не столько из-за своей фигуры, а главным образом потому, что привлекая внимание государя, помахивал в воздухе зажатым в кулаке Букахой.

– Вы не смотрите, что он смирный сейчас – он сбежать хотел, и ножиком мне новый армяк попортил!..

– Воевода?.. – мрачно, как в оптический прицел, прищурился царь, и сцена унижения и предательства обласканного военачальника в тот злосчастный вечер в трапезной снова воскресла в памяти.

Букаха завертелся в руках кузнеца, как будто под его ногами развели костер, дико замычал, но Семен был начеку.

– Веди изменника Букаху ко мне в хоромы. А вместо своего армяка, за то, что поймал его, получишь шубу с моего пле…

Царь умолк на полуслове, мысленно сравнив свою фигуру и фигуру молодого гиганта. Их плечи явно были разного размера.

– Кхм… – задумчиво пощипал бороду царь. – Вместо испорченного армяка получишь штуку первосортного сукна и соболей на опушку. А сейчас давай, не медли. Уж больно давно мы с воеводой не виделись…

Царь первым вошел в свой кабинет и остановился на пороге, словно налетев на невидимую преграду – уж не ошибся ли он этажом или крылом?..

Кабинет за время его отсутствия радикально сменил сферу интересов.

Там, где при нем, Симеоне, висели карты, портреты предков, боевые знамена отличившихся дружин и охотничьи и военные трофеи, напоминавшие о славной юности не только его самого, но и всей лукоморской династии, выросли шкафы и полки, набитые ретортами, склянками, бутылями, горелками, перегонными кубами и прочими вещами странными и отталкивающими, чему нормальный человек и названия знать не может, и не дай Бог, когда-нибудь вообще узнает. Нечистые атрибуты колдовства расползлись по его столу красного дерева, залив его, проев и местами перекрасив во все цвета радуги, если бы, конечно, на каком-либо небосводе нашлась радуга,

сияющая всеми оттенками черного, коричневого, грязно-фиолетового и ядовито-зеленого. Они забрались на подоконники, повисли на крюках, изгнав оружие и штандарты,

взлетели под потолок и усеяли отвратительным ковром весь пол, поджидая, как мины магического действия, неосторожного неприятеля.

Было похоже, что колдун занимал не только его трон, но и его рабочие палаты.

– Какая гадость… – сморщился царь и брезгливо подвинул ногой почти пустой мешок у порога. В мешке что-то тоненько и жалобно звякнуло на разные металлические голоса.

Симеон попытался представить, что бы там могло быть, но кроме большой кучи стальных колец ему в голову ничего не шло, и он рассердился.

Пинком отшвырнул он черный мешок – тот отлетел на средину кабинета, печально дзенькнув (да что там у него такое?!), сделал шаг…

И споткнулся о коробку.

– Да чтоб тебя!.. – откинул он и ее в сторону и сделал еще один, сперва осторожный, шаг вперед, но потом плюнул, фыркнул, и зашагал решительно, с раздражением расшвыривая направо и налево оборудование осиротевшей магической

лаборатории, как будто жалея, что на месте этих коробов, тюков, мешков и пакетов не было самого Чернослова.

Так, то ли пританцовывая, то ли тренируясь перед воображаемым футбольным матчем,

царь прошествовал к столу, подтащил к нему такой же пятнистый стул, хотел сесть, но передумал, и встретил влекомого не знающей пощады рукою кузнеца Букаху стоя, гневно подперев тощие бока кулаками.

– Что ж ты это, подлец, так меня подвел, а? – сердито заговорил он, не дожидаясь,

пока Семен отпустит пленника. – Я тебя жаловал, награждал, уважал, ублажал, а ты…

Букаха рухнул на колени, ткнулся физиономией в пол и жалобно замычал.

– Да когда ты к нему переметнулся, я подумал – сплю! Колдун – наяву. Солдаты его

– наяву. Разгром в трапезной – наяву. А измена твоя – поверить не мог!..

Бывший воевода застонал еще жалобней, с подвыванием, что должно было выражать по его замыслу полнейшее раскаяние.

– И ты ж не только тогда струсил – это я еще могу понять. Ну, дал слабину человек, ну, с кем не бывает. Но ты ж еще потом за невесткой моей соглядатайствовал, колдуну проклятому на нее доносил! По своей воле, не по принуждению! Она через тебя чуть в лапы его гнусные не попала!..

Изменник закатил очи и начал биться лбом об пол – быстро, но не сильно.

– Да ты чего ж молчишь-то? – сурово прикрикнул на него царь. – Стыдно, а?

– Да немтой он, ваше величество, – деликатно откашлявшись, решился кузнец привлечь к себе высочайшее внимание. – Допрашивали мы его уже, так он и тогда ничего не говорил – всё «му», да «му»… Может, язык проглотил? Или отрезали?

– Отрезали?.. – забеспокоился почему-то за Букаху царь. – Ну-ка, злыдень, покажь язык!

Тот с готовностью перестал пытаться пробить пол головой и его продемонстрировал.

– Нет, целый… – с непонятным облегчением вздохнул царь. – Наверное, это его Бог наказал за измену…

Букаха, решив, что его простили1, на четвереньках бросился к царю и попытался обнять его коленки.

Симеон покривился, как будто к нему полез ласкаться слизняк, и поспешно отодвинулся на шаг.

– Не приставай ко мне. Кыш, кыш, – замахал он на готового предпринять вторую попытку воеводу как на прилипчивую муху. – Убери его от меня, кузнец. Смотреть противно. Молодец… среди овец.

Семен с радостью подхватил предателя за шкирку и отнес на пару метров от сурово насупившегося царя.

Букаха отчаянно замычал, заломил руки и стал рвать на себе волосы.

– Ишь, кается… – ворчливо заметил Симеон. – Грешить не надо было – каяться бы не пришлось.

– Извиняйте, вашвеличество… Что с ним делать-то теперь прикажете? – спросил кузнец, встряхивая своего подопечного, чтобы тот успокоился.

Подействовало плохо.

– С ним-то? – царь задумчиво почесал в затылке. – По традиции его, как военного,

после всего, что случилось, надо бы запереть в комнате с луком и одной стрелой…

Предатель горестно взвыл.

-начало сноски-

1 – «Два раза за одну гадость не наказывают» было постулатом и Лукоморского права.

-конец сноски-

– …Но в честь такого радостного дня объявляю ему амнистию, – махнул на него

рукой Симеон. – Если разобраться, он уже сам себя наказал. Немым остался. Звания, положения, имущества лишился. Позором имя свое покрыл. И наказание ему я объявляю такое. Коли ты, горе-воевода, державу свою предал, то и ты ей не нужен больше. Вечер тебе на сборы, а завтра твоей ноги в Лукоморске чтоб не было. А ежели тебя через неделю кто в Лукоморье встретит, на севере, на западе, на юге, на востоке ли – то не сносить тебе головы. Нет тебе в моей державе для тебя больше места. Убирайся, куда глаза глядят. Вот тебе мой приговор.

Букаха, с напряжением вслушивавшийся в каждое слово царя, отчаянно замычал, заметался и снова сделал попытку разбить толстые доски пола лбом.

– Вопи – не вопи, а слово мое тверже гороху, – шагнул вперед и непреклонно ткнул в его сторону пальцем Симеон. – Потому что веры тебе моей уже нет.

Под ногой его снова что-то зазвенело.

Изменник умоляюще заскулил и начал бить себя в грудь.

– Дурацкий мешок!!! – сердито топнул раздраженный навязчивостью то ли мешка, то ли бывшего полководца царь.

Половицы заходили.

Мешок тихонько брякнул.

– Да что же у него там такое?.. – любопытство Симеона одержало трудную победу над нежеланием прикасаться к вещам колдуна, и он поднял настойчивый мешок, развязал его и высыпал содержимое на пол.

По темным от времени доскам запрыгали, зазвенели и покатились по щелям – по укромным уголкам, как это делают все их собратья по всему миру в подобных случаях, кольца.

Простые железные и медные кольца.

– Что это? – удивленно склонился над единственным не успевшим убежать украшением сомнительной декоративности царь.

Семен понял, что вопрос его величества относился не к наименованию предмета, а к тому, что бы это могло значить, почесал свободной рукой в затылке, довольный своей проницательностью, и медленно пожал плечами:

– Не знаю… Сам весь день про это думаю.

– Весь день? – удивленно глянул на него царь. – Почему – весь день? Ты их здесь уже видел?

– Нет, не здесь, – покачал головой кузнец. – Но такие же надеты на пальцы всех ваших слуг, которые не в себе. Только я не помню, у все или не у всех… И у

дружинников замороченных, вроде, тоже такие же были… Или похожие… В кольцах-то

я не большой специалист. Аленку мою спросить бы лучше надо. Ну, вот, значит, я и думал, что удивительно это. Люди разные, а кольца носят вроде как одинаковые… Но, может, их им вы, царь-батюшка, пожаловали, за службу там, или как приметный знак…

– Н-нет… Не я… – Симеон присел на корточки и стал разглядывать оставшееся кольцо, как если бы это был отвратительный, но диковинный зверек или насекомое.

– У всех, говоришь… А если…

Симеона осенило, и он резко вскочил на ноги, позабыв про радикулит.

 

– ОЙ!!!..

– Что случилось, ваше величество? – забеспокоился Семен.

– Ой!.. В спину вступило!..

– Так вам полежать надо…

– Нет! Не сейчас! Я понял! Я понял! Я только сейчас понял!!!..

– Что? Что вы поняли, вашвеличество?

– Я понял! Эти кольца на них Чернослов надел! Чтобы они его приказов слушались! Колдовские они! Черные!

– Тогда их снять надо? – нерешительно предположил кузнец и наморщил лоб от непривычного мыслительного усилия.

– Именно! Именно снять!!! – радостно взвился и снова ойкнул царь. – Немедленно неси меня туда, куда согнали мою дворню!

– Да, ваше… – быстро кивнул Семен, но тут же остановился. – А как же этот?..

– Этот? – царь повернул голову и ухитрился из своего согнутого положения оглядеть здоровяка-воеводу, хоть и сдувшегося за последнюю неделю, сверху вниз.

– Этот дорогу из дворца знает.

Кузнец согласно усмехнулся и выпустил опального Букаху из своей мертвой хватки.

– Па-ад-нимай! – скомандовал ему готовый подскакивать от нетерпения проверить свою догадку Симеон.

– Не беспокойтесь, ваше величество… – нежно и осторожно, как мать – больное дитя, сгреб своей могучей дланью его величество с пола кузнец и сделал шаг к выходу.

Но для царя, похоже, это был день блестящих идей.

– Стой! – остановил он Семена и снова повернулся к загоревшемуся было надеждой на смягчение приговора Букахе. – Перед тем, как уйти, убери-ка, любезный, всю эту дрянь отсюда, чтоб глаза мои ее больше не видели. Когда еще слуги к работе приступить смогут.

Тот вопросительно-недоверчиво посмотрел него, но царь истолковал его взгляд по-своему.

– Ну и что, что ты бывший воевода да боярин! Бывший ведь! Да и какой ты воевода, Букаха – ни одного сражения не выиграл, только на парадах красовался… Дурак я

был, что тебя выдвинул. Так пусть от тебя напоследок хоть какая-то польза будет. Всю эту гадость собери подчистую и выбрось в выгребную яму. И смотри – чтоб ни скляночки, ни травинки, ни камешка не осталось! Семен, быстрее, чего встал! Побежали, люди ждут!..

И, не удостоив больше разжалованного, униженного изменника ни единым взглядом, царь гордо выехал из кабинета на руках своего нового адъютанта.

 

* * *

Под гром фейерверков, выкрики с пожеланиями долгих лет жизни всей царской фамилии, народившейся и еще только собирающейся появиться на свет и застольные, плавно переходящие у кого в подстольные, у кого – в уличные, а у кого – и в площадные песни царица Елена Прекрасная уже несколько часов пыталась заснуть и не могла. Со счастливой улыбкой лежала она на привычной, пахнущей лавандой перине в своей горнице, тщательно укрытая пуховым одеялом заботливой, но еще слегка рассеянной и хронически удивленной Матреной.

Как все славно обернулось!

Врагов разгромили, Букаху изгнали (хотя, если бы суд над ним был передан в ее руки, он так легко бы не отделался), зачарованных расколдовали, посдирав с них, преодолевая нешуточное сопротивление, колдовские кольца; рабов из карьера освободили, и чуть по инерции не приказали послать к Василию гонцов, да вовремя спохватились, посмеялись и решили преподнести эту историю молодому царю по возвращении в качестве забавного анекдота.

Как, оказывается, мало надо человеку для счастья!

Кровать, на которой можно вытянуться в полный рост, живые-здоровые домашние, да

чтобы не было войны. И тогда можно, если постараться, заснуть даже под радостный ор верноподданных…

Царица блаженно закрыла глаза, чувствуя, что наконец-то засыпает и повернулась на бок.

В окошко тихо постучали.

«Вот и сон-дрема в окно стучит, нашей деточке спать велит», – проплыли в сознании слышанные от кого-то строчки старинной лукоморской колыбельной.

– Кто там? – стараясь придать своему задрожавшему внезапно голосу максимальную твердость с большим процентным содержанием суровости и ощутимой примесью властности, крикнула Елена.

Стоит ли говорить, что рецептура была перепутана полностью, и на выходе получилось испуганно-жалобное «Кто?..»

– Ты – царица Лукоморья Елена, известная под прозваньем Прекрасная? – басовитым шепотом спросили с улицы.

– Да, – пискнула царица, отчаянно стараясь отогнать от себя воспоминания о когда-либо слышанных поверьях о призраках, духах умерших не своей смертью и демонах загробного мира, слетавшихся на свежую кровь, которые воспользовались моментом, вырвались из тайников памяти и налетели на нее, подобно этим самым демонам.

– Не бойся, – пробасил другой шепот. – Я тебя спасу. Подойди к окну.

– Вот еще! С чего это я к окну пойду? После того, как оно было кое-кем разбито, из него теперь дует, как из трубы! И спасать меня совсем не надо. Мне и так хорошо, – поплотнее завернулась она в одеяло от уже нащупавшего дыру в окне пронырливого сквознячка.

– Но ты в опасности! – не уступал голос. – Чернослов может лишить тебя жизни в любую минуту!

– А я унесу тебя, куда пожелаешь!

– И тебя никто не найдет!

– Не далее, как вчера, ваш Чернослов сам лишился жизни, – снисходительно сообщила неизвестным за окном Елена. – Вместе со своими головорезами. Тем не менее, спасибо за спасение. Даже если оно несколько запоздало.

– Что?!.. Как?!.. Не может быть!!!..

Если бы эта смесь удивления, недоверия и радости была чуть более вещественной, она бы взорвалась разноцветными звездочками и искрами не хуже любого салюта.

– Да, мы победили и его, и его прихвостней, – чуть более дружелюбно проговорила царица, почувствовав некоторую симпатию к незваным спасателям. – И теперь они – всего лишь наш страшный сон.

– Елена Прекрасная! Елена Прекрасная! Ты где? – голос снаружи не унимался.

– Я – здесь, – сонным голосом отозвалась царица и снова улыбнулась.

– Ты уверена, что Чернослов мертв?

– Как это могло случиться?

– Ведь равного ему колдуна… не скоро найдешь…

Елена приподнялась на локте, утопая в бездонной перине.

– Я сама видела, как он… как его… короче, я уверена. Это был несчастный случай. Царь Симеон… победил его. В рукопашной. А почему это вас так интересует? Умер – да и всё. Идите, пируйте со всеми на улицы! Корона угощает!

– Мы?..

– Нас?..

– Почему ты говоришь обо мне во множественном числе?

– Посмотрите друг на друга и пересчитайтесь, – фыркнула от смеха Елена. – Или вы уже отпраздновали победу? И, кстати. Если вы действительно уже отпраздновали, я бы на вашем месте слезла с крыши, пока не упала и не разбилась и не испортила тем себе и другим праздник.

 

– НО Я ОДНА!!!

– Ты?..

– Да. Я одна. Я не могу упасть с крыши, потому что у меня крылья, и меня прислала Серафима.

Вот теперь Елена абсолютно точно убедилась, что спит, потому что в реальном мире не могло быть такой женщины, у которой были бы крылья и которая говорила бы басом на три разных голоса. И уж конечно, если бы она даже и была такая, то боярышня Серафима сама испугалась бы до смерти, если бы ее увидала, не говоря уже о том, чтобы ее куда-нибудь посылать…

– Спокойной ночи, летучая женщина, – пробормотала царица и снова опустилась на подушку. – Маши своими крыльями, лети на площадь, пей вино и ешь жаркое…

Спать…

Спать…

Спать…

– …ты меня слышишь? У меня мало времени! И если даже Чернослов убит, остается царь Костей!..

Тут Елена не смогла не рассмеяться даже во сне.

Надо же такое придумать – царь костей! Она бы еще сказала, король хрящей! Герцог сухожилий!..

– …и царевна Серафима прислала меня предупредить тебя о том, что его армия скоро нападет на Лукоморье!

 

ЧТО???!!!

Серафима?!

Царевна?!

Если бы в реальном мире существовала такая женщины, у которой были бы крылья и которая говорила бы басом на три разных голоса, ЦАРЕВНА Серафима могла бы ее прислать сюда на раз-два-три.

И тут, как запоздалый толчок землетрясения, разрушившего полгорода, до царицы дошла и вторая половина фразы.

 

НА ЛУКОМОРЬЕ СКОРО НАПАДЕТ АРМИЯ.

Нападет армия?!

– Какая армия? Где ты видела царевну? КТО ТЫ?!..

Елену Прекрасную подбросило с кровати как катапультой. В следующую секунду она уже была у окна.

– Не открывай окно. Замерзнешь, – заботливо посоветовал ей толстый шепот.

– Я требую, чтобы ты рассказала мне ВСЁ!!!

– У меня мало времени, – тут же отозвался другой голос. – Мне нужно успеть

вернуться до рассвета. Но запомни и расскажи царю одно: самое позднее, через две-три недели исполинская армия царя из царства Костей нападет на Лукоморье. Чернослов был его слугой и с ним заодно. Теперь его нет, но лучше от этого не станет.

Царевна Серафима в плену у Костея. Он… принимает ее за тебя. Он колдун, причем

такой силы, что рядом с ним Чернослов – базарный фокусник. Он всемогущ. И у него… служат разные существа… очень опасные… Поэтому, пока есть время, бегите, спасайтесь. Вы никогда не сможете победить Костея. Я-то это точно знаю…

– Да постой же ты! – нетерпеливо воскликнула Елена и распахнула разбитое окно. – Кто ты? Где ты? Немедленно покажись!

Мощная волна воздуха обдала ее, чуть не сбив с ног.

– Тебе меня лучше не видеть!.. – донесся угасающий шепот откуда-то с беззвездного неба. – Расскажи всем!.. Ничего не забудь!.. Армия в пятьдесят тысяч!.. Бегите, спасайтесь!.. Прощай!..

Царя не оказалось в зале пиров, в кабинете, в опочивальне, и вдруг, когда Елена решила уже было, что государь ушел в город праздновать с народом, ее осенила мысль, и царица подивилась, как эта мысль не догадалась осенить ее раньше.

– Дионисий, Дионисий, открой! Царь-батюшка у тебя? – застучала она в дверцу знакомого шкафа, ставшего на неделю ей вторым домом.

И – тут же:

– Ф-фу-у!!!..

– Ну, извини, невестушка, мы же не знали, что ты к нам придешь присоединиться, – смущенно прикрывая рот полотенцем, встретил ее в крошечной прихожей Симеон. – У нас тут чисто мужская компания и разговоры – о политике, скачках, стратегии…

– О женщинах, – непроизвольно улыбнувшись под срочно выданным ей хозяином полотенцем с ароматической прокладкой договорила за него царица, но вспомнила, зачем искала свекра, и улыбка ее сошла, как снег под солнцем.

– Ваше величество, – начала она. – Пожалуйста, отнеситесь серьезно к тому, что я

сейчас скажу. Только что, пока я пыталась заснуть, ко мне прилетала одна женщина с растроением личности – по приказу царевны Серафимы – и сказала, что на нас идет с пятидесятитысячным войском царь Костей.

Со странной смесью ужаса и осуждения Симеон уставился на невестку.

– Елена, деточка моя, иди, отдохни, утром расскажешь…

– Вы что думаете, что это мне приснилось? – вытаращила глаза царица.

– Нет, деточка, но…

– Я сама в это не поверила! Думала, что с ума схожу! Особенно когда услышала про этого костяного царя…

– Царь Костей, царство Костей, население три миллиона четыреста две тысячи триста семьдесят пять человек, площадь сорок две тысячи квадратных километров, местность на юге гористая, на севере – лес… – начал громко и с выражением декламировать библиотечный.

– Что это? Опять справочник купца? – повернулся к нему Граненыч.

– Абсолютно, – кивнул тот.

– Значит, это был не сон?..

– Не знаю, – пожал плечиками, затянутыми в новый изумрудный бархатный камзольчик заморского кроя – подарок царицы Ефросиньи – Дионисий. – Продолжай, Елена. А лучше, начни с самого начала.

– Ты, кажется, что-то говорила про Иванушкину Серафиму? – вспомнил и встрепенулся царь.

– Да. Я сейчас все расскажу, – несчастным голосом проговорила Елена Прекрасная.

– Просто поверьте мне, что я не пьяная, не сумасшедшая, и мне это не приснилось. Вот, послушайте…

Поутру в Оружейной палате собрался военный совет. Ни свет, ни заря посыльные из дворца перебудили в городе всех, кто мало-мальски имел отношение к военным действиям, включая шорника Данилу Гвоздева из дома с синими наличниками, и передали приглашение прибыть к восьми часам во дворец.

Приглашения были с розочками и розовыми голубками на розовом же фоне – остались еще со свадьбы Ивана и Серафимы – поэтому некоторые бояре, не пришедшие в себя

со вчерашних празднований, на всякий случай прихватили конфеты, шампанское1 и не позавтракали.

Первые же слова царя в один миг согнали с пришедших (а, точнее, притащившихся) всю благодушную дрему.

– …Только мы одну беду извели – вторая подступает, – заложив руки за спину, медленно говорил Симеон, расхаживая по помосту, где стоял, так и не дождавшись хозяина, трон. – Так вышло, что на случай войны стольный град и страна без охраны остались и без войска. А враг не дремлет. По данным разведки из царства Костей…

– Королевства хрящей!..

– Княжества вырезки!..

– Герцогства требухи!..

– Республика субпродуктов!..

Симеон зыркнул на развеселившихся бояр, так, что те притихли, как застуканные учителем школяры, и остатки вчерашних возлияний мгновенно выветрились из замоченных в алкоголе мозгов.

– …я говорю, по данным разведки из царства Костей, – и он испытующе покосился на бояр, но те не поддались на провокацию и скорбно промолчали, – на нас движется армия в пятьдесят тысяч человек. Под командованием еще одного колдуна. И будет здесь недели через две-три.

Лица бояр тревожно вытянулись.

– Гонец к войскам моих сынов – на границе с Караканским ханством у нас десять тысяч – уже отправлен, но туда пути – две недели, да ежели они сразу снимутся и маршем пойдут – еще две, хоть как крути. А ежели не смогут? Ведь не чаи там

гоняют, поди. Боевые действия – это вам не фунт гороху. О возможных потерях я не говорю. В смысле, сколько там от десяти-то осталось, тьфу-тьфу-тьфу… – царь истово постучал по деревянной стенке подвернувшегося шкафа. – Значит, вся надежда на наши внутренние резервы. По моим подсчетам, за две недели обученных солдат мы сможем собрать не больше двадцати тысяч. Поэтому предлагаю объявить набор в добровольную дружину – ополчение, и срочно начать их обучение военному делу.

– А если добровольцев не найдется?

– Назначим, – отмахнулся царь и продолжил: – Командующим сей дружиной назначен будет князь Митрофан Гаврилыч Грановитый…

Бояре запереглядывались, зашарили вопрошающими взглядами по своим рядам при звуке незнакомой фамилии и быстро выцепили худое, похожее на лошадиное лицо,

высокий лоб с жидкими взъерошенными волосенками мышиного цвета и уши, торчащие в разные стороны как ручки дизайнерской сахарницы над новой, сногсшибательно пахнущей нафталином собольей шубой.

– А-а… это я буду, здравствовать вам, бояре, – не сразу дошло до благородного князя Митрофана, что говорят про него.

Он приподнялся с места и неловко поклонился.

Боярин Никодим презрительно сощурил глаза под кустистыми бровями:

– Это что – шут?.. – но, перехватив взгляд царя, поспешно добавил: – …ка…

– Я вчера вечером даровал ему княжеский титул за особые заслуги перед короной и страной. Кто против моей царской воли – поднимите руки2.

-начало сноски-

1 – Из гроссбуха ключницы Варвары, раздел «поступления»: «…Боярин Конев-Тыгыдычный

– шесть коробок трюфелей по пять килограмм, шампанское полусладкое – три воза; боярин Расстегай – три коробки ассорти по десять килограмм, шампанское – четыре воза, но брют; граф Прижималов – воз карамели, бочка плодово-ягодного вина и баллон с углекислым газом…»

 

2 – Так в Лукоморье пришла демократия.

-конец сноски-

Больше комментариев не последовало.

– Прошу любить и жаловать, – удовлетворенно кивнул царь. – А помощником его также волею своею царскою назначаю шорника Данилу Гвоздева и произвожу его в полковничье звание. А уж командиров надежных они подберут себе сами.

– Премного благодарствую, царь-батюшка, да человек-то я мирный, происхождения простого, военному делу не ученый… – развел было растеряно руками свежеиспеченный замглавкома, но тут же добавил: – Но ежели держава без меня обойтись не может, то я завсегда готов. Воля ваша, царь-батюшка. Будет вам добровольная дружина. Мы с кумом Митрофаном для Лукоморья родного порадеем, не извольте волноваться. Только нам ведь, кроме солдат, еще и снаряжение, и оружие будет надобно…

Царь удовлетворенно кивнул.

– Ты, полковник Гвоздев, знай себе набирай добровольцев. А снаряжение и оружие вам будет.

И продолжил:

– С целью отражения нападения врага, приказываю сформировать… сформировать…

– он поскреб в затылке, сдвинув корону на лоб, как будто вспоминая что-то, –

сформировать… оборонное командование. Под моим командованием. Первое заседание объявляется открытым…