ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ближе к полудню, когда косматое горячее солнце добралось почти до самого зенита, Иван подъехал к развилке двух дорог. Прямо посередине, на обочине, самодовольно развалился на солнцепеке большой валун. Даже не слезая с коня, царевич мог разглядеть, что на поверхности его было что-то высечено. Причем высечено было наверно очень давно, потому что от времени и погоды надпись поистерлась, и кроме того, что она существовала, различить с коня было более ничего невозможно.

— Это он! — воскликнул Иван. — Я читал! Здесь должно быть сказано, куда ехать дальше, и что на каждой из дорог должно случиться! В «Приключениях лукоморских витязей» королевич Елисей встретил как раз такой же в шестнадцатой главе, когда он поскакал в Караканское ханство чтобы спасти королевну Хвалиславу из лап хана Чучума! — и он осторожно сполз с седла чтобы подойти поближе и прочитать надпись, вместе с тем довольный в глубине души, что нашелся наконец более или менее благовидный предлог для того, чтобы хоть на минутку снова почувствовать под ногами твердую землю.

Переступая так, как будто седло все еще оставалось у него между ногами, царевич подошел вплотную к камню, бережно, ладонью, стер колючую придорожную пыль и, прищурившись, постарался прочитать то, что было там написано.

Он был еще слишком молодым и неопытным путешественником, а в книгах и свитках этого, конечно никогда не упоминалось, так что Иван не мог знать всемирного закона, касающегося того, что люди пишут, писали и будут писать во все времена и во всех мирах мелом на заборах, краской на стенах или, при отсутствии таковых, зубилом на булыжниках, и что лишь отдаленно можно было внести в рукописное произведение как указание направления движения и последствия оного. При других обстоятельствах ученый царевич мог бы с удовольствием припомнить словечко «эвфемеизм», но сейчас он смог только густо покраснеть и попятиться назад, часто-часто моргая белесыми ресницами.

«Но это же неправильно!» — недоумевал Иван, тщетно стараясь изгнать из памяти прочитанное и беспомощно чувствуя, что теперь начинают пылать не только щеки, но и уши. Во всех историях о героях и приключениях, которыми он зачитывался при свете лучины под одеялом (его наставник относился к ним неодобрительно и всегда говорил, навивая на палец при этом жиденькие усы, что отроку царской фамилии не пристало читать праздные опусы, мда-с, пустое бумагомарательство, доложу я вам) всегда был большой камень на развилке дорог (с этим было все в порядке), а на камне (и тут начинались расхождения) были указания герою куда двигаться дальше (хотя, в принципе, если абстрагироваться от конкретики — любимое выражение историка и путешественника из Стеллы Геопода, тщательно запомненное царевичем, имевшим слабость до малопонятных иностранных слов — были и они). Может быть, в настоящей жизни не всегда все бывает так, как написано в книгах? Но нет, такая крамольная мысль не могла прийти в голову нашему царевичу. По крайней мере, не сейчас.

Неуклюже и тяжело взгромоздился Иван на равнодушно пожевывавшего удила Бердыша, а в голове его проносились заученные с детства в немом восхищении строки из «Приключений лукоморских витязей»: «… и прочел Елисей-царевич на камне таковы слова: „Направо поедешь — убитому быть, налево поедешь — коня потеряешь…“», а жар смущения заглушил даже боль в, пардон, определенном месте, порожденную четырьмя часами езды в непривычном жестком седле на непривычном тряском коне по непривычной колдобистой дороге. Непривычно было все: слишком горячее солнце, слишком тяжелый меч, слишком широкая спина коня, слишком однообразная дорога, в то время, как у витязей, пустившихся в дальнее опасное странствие приключения начинались сразу с третьей страницы, самое позднее, с первого абзаца четвертой. Ни о боли в перенапряженной спине, ни о мозолях на, пардон, уже упоминавшемся месте, ни о раскаленной кольчуге, немилосердно обжигавшей при малейшем прикосновении щеки и подбородок, ни о забитых густой дорожной пылью легких в «Приключениях» не говорилось, а о том, что делать, если на развилке дорог не окажется указателя, даже и не упоминалось. Казалось, такая возможность просто не приходила в голову автору этих «Приключений», а также в равной степени авторам всех других «приключений», «одиссей», «похождений» и прочих «путешествий», когда-либо побывавших в Ваниных руках.

Иван достал из переметной сумы любимую книгу, нашел нужную главу, и с гравюры на соседней странице на него самодовольно глянул розовощекий здоровяк в блестящей кольчуге и замысловато изукрашенном шеломе — королевич Елисей, о приключениях которого и повествовалось на четырех тысячах страниц этого фолианта.

«Уж он-то бы знал, как поступить,» — безнадежно подумал Иван, бережно закрывая книгу и осматриваясь кругом.

Дорога, ведущая направо, терялась в степи и, насколько хватало глаз, редкие пучки ковыля покрывали все пространство в той стороне от края до края. Другая дорога, попетляв среди холмов, скрывалась в лесу в полуверсте от перепутья. Никакого преимущества одного направления перед другим царевич не находил. Кроме одного. Лес обещал некоторое разнообразие и прохладу по сравнению с выжженной солнцем пыльной степью. Это и оказалось решающим.

Иван сделал попытку выпрямиться, подбоченился и резко пришпорил коня, как Елисей делал это раз по пять на каждой странице.

Флегматичный Бердыш, разморенный жарой и неподвижностью, и не ожидавший столь внезапного пробуждения от своих лошадиных грез, с места взял в карьер. Он понесся стрелой, поднимая за собой тучи пыли, которые долго еще не оседали и после того, как конь и вцепившийся ему смертной хваткой в гриву всадник, явно не предвидевший такой бурной реакции на свое, казалось ему, безобидное телодвижение, скрылись в стене леса.

Через полверсты конь успокоился, природное миролюбие взяло верх, и он снова перешел на размеренную трусцу. Иван выровнял себя в седле, морщась и вздрагивая от боли в натруженных ягодицах. Постепенно ему становилось ясно, что час-полтора в седле при конных прогулках с матушкой вокруг дворца («Нет-нет, мальчики, Ванечка с вами на охоту не поедет, вы просто не понимаете, какой он слабенький, с его здоровьем себя нужно беречь, а вы уезжаете слишком далеко и надолго…») при подготовке к настоящему путешествию просто ни во что не идут. Конечно, он и раньше подозревал об этом, но говорить на эту тему с матушкой у него просто не было никаких сил. Поначалу он, конечно, пытался, и даже настаивал, чтобы ему позволялось скакать на коне, рубить лозу, метать копье и обучаться фехтованию вместе со старшими братьями, но после первых синяков, рассеченной брови и вывихнутой лодыжки (все это случилось в один день и, естественно, самый первый) все разговоры с царицей на эту тему заканчивались одинаково. Она со слезами на прекрасных грустных глазах, заламывая руки, говорила ему, что он не любит свою мать, что он хочет, чтобы она зачахла от горя, если с ним что-нибудь случится, что с ним просто не может ничего не случиться, так как он родился восьмимесячным, всегда в детстве болел, что он гораздо слабее своих братьев, и вообще он все еще ребенок. Конечно, Ванюша не хотел, чтобы его до пятнадцати лет называли ребенком, но еще больше он не хотел, чтобы его прекрасная добрая мама умирала от горя, и так как тайком заниматься ратным делом у него не получилось (нескрываемая шишка на лбу, перелом ребра и материнская истерика в 10 баллов по шкале Цугцвангера), после заступничества отца сошлись на недолгих прогулках верхом на самой смирной лошади в царских конюшнях и на еще более коротких уроках фехтования один раз в месяц. В оставшееся время младший царевич находил себе утешение в библиотеке дворца в обществе летописей, записок путешественников и книг о захватывающих дух приключениях и опасных походах.

С тех пор прошло два года, за которые решимость Ивана испытать себя в настоящем деле росла прямо пропорционально количеству запретов и ограничений, налагаемых на младшенького заботливой царицей Ефросиньей, и когда таинственный супостат повадился портить золотые яблоки (червонное золото, высшая проба, шли прямо на монетный двор) в царском саду, Иван просто не мог не выследить вредителя. И когда царь Симеон решил послать своих сыновей на поиски жар-птицы, Иван решительно и твердо поставил родителей в известность, что в понятие «сыновья» он входит тоже, и что нет, никакого дядьки ему в попутчики не надо, я сам все знаю и умею, я читал. И на следующий день, не ожидая окончания бури материнской истерики, изрядно опасаясь, что выслушивая те ужасные упреки, которые бросала ему пригоршнями безутешная мать, решимость его растает, он с братьями поутру покинул дворец. Распрощавшись с ними на первом перепутье, сопровождаемый братскими последними советами и наставлениями (среди которых был и вернуться, пока не поздно, Ванюша, это не трусость, это здравый смысл, ну сам подумай…), Иванушка вдруг понял, что впервые в жизни оказался совсем один в незнакомом месте, и действительно почувствовал себя маленьким заблудившимся ребенком, и как страшно и одиноко сразу стало ему! И только звеневшее еще в ушах «Вань, ей-богу, вернись, мы сами справимся» не дало ему тут же развернуть коня и помчаться во весь дух обратно во дворец. А потом первый испуг прошел, и, подбоченясь и горделиво озирая разворачивающийся перед ним пейзаж, Иванушка почувствовал себя сразу королевичем Елисеем, Рыцарем в Слоновой Шкуре и путешественником Геоподом в одном лице. И ему сразу стало немного лучше.

«Я ее обязательно найду, — думал Иван. — Третий и младший сын царя обязательно возвращается домой на коне, так сказано везде, а ведь люди, писавшие книги, наверняка в этом кое-что смыслят. Конечно, Дмитрий и Василий сильней, ловчей и опытней меня, но что в этом деле считается, так это удача. Так везде пишут. А повезет обязательно мне. Я это чувствую. Не знаю как, но я ее обязательно разыщу, сколько бы времени и сил у меня это бы ни отняло. Я докажу, что я не ребенок! Деточка!!! Я тоже кой-чего стою!!! Надо придумать какой-нибудь план. Да. Во всех книгах главный герой всегда придумывает какой-нибудь план. Надо начать расспрашивать людей, кто-нибудь, да знает, не может же быть так, чтобы никто и никогда о ней больше не слышал! Наверняка, эта дорога ведет в какой-нибудь город, или даже другое государство. Да, точно, государство, вспомнил, мы его с наставником Олигархием проходили в прошлом году. Господи, как же оно называется, а? Я еще все время забывал его название. На „ланд“ как-то заканчивается, это точно. Тамерланд? Патерланд? Диснейланд? А, вспомнил!!! Вон…»

Если бы поводья не были намотаны на руки царевича, он был бы навзничь сброшен на землю взвившимся вдруг Бердышом. Ошалевший, ничего не понимающий Иван вдруг повис между небом и землей, не успев даже испугаться. Под ногами у скакуна мелькнула и пропала серая тень, Бердыш с места рванулся в карьер, не разбирая дороги, и понесся в сторону, противоположную той, откуда выскочил волк, волоча Ивана за собой.

Словно обезумевший, перескакивал он поваленные деревья, ломился напролом через кусты, давил муравейники и ломал нависавшие сучья, и, казалось, даже не чувствовал веса поверженного всадника. Оглушенный, избитый о коряги Иван не мог даже крикнуть, чтобы остановить коня. Небо, деревья, земля слились перед глазами, закружились в бешенной карусели, замелькали, как будто захотели поменяться местами, но не могли остановиться. В разорванном платье, с разбитой головой и разодранным в кровь лицом, Иван зажмурился и обмяк, даже не пытаясь уже освободить руки. Если собрать в единое целое осколки (вернее, обломки) мыслей и ощущений Ивана в тот момент, то после тщательной и продолжительной судебно-медицинской экспертизы можно было бы с изрядной долей вероятности предположить следующее: «Лучше бы он затоптал меня на дороге.»

Милосердное беспамятство охватило Ванюшу задолго до того, как не выдержали очередного рывка и лопнули поводья, и взбесившийся иноходец унесся в лесную глушь, оставив беспомощного неподвижного хозяина на произвол леса.

* * *

Больно. Как больно! Почему так больно?.. И холод. Где я? Что случилось? Мама! Что со мной? Мама!.. Мама. Мама здесь. Мама! Почему так сыро кругом?! Что это?!

На лоб приложили мокрое полотенце. Мама? Почему оно такое холодное? И скользкое? Мама!..

Тяжелым прыжком компресс переместился со лба на грудь. Царевич с усилием разлепил веки, или ему только показалось, что он это сделал, и обнаружил, что глядит прямо в глаза огромной лягушке. На голове у лягушки что-то блестело.

— Иван? — строго спросила лягушка.

— Иван, — скорее подумал, чем выговорил, царевич.

— Царевич? — продолжила допрос лягушка.

— Царевич, — как завороженный подтвердил он.

— А стрела где? — не отставала лягушка.

— Во дворце Стрела. У меня Бердыш был.

Казалось, лягушка засомневалась.

— Это что еще за новая мода? Стрела должна быть, как испокон веков заведено. Ну, ничего, я еще изменю эти дурацкие порядки в вашем царстве!

Несмотря на всю нелепость положения, Ивану представил лягушку насаждающей свои земноводные правила в Лукоморье наперекор отчаянным протестам папеньки с маменькой, и ему невольно стало смешно. Пересохшие губы сами собой растянулись в ухмылке. Какой дурацкий сон!

Иванова улыбка лягушку рассердила.

— Ишь, лыбится! — недовольно проговорила она. — Под венец пойдем, я посмотрю, как ты лыбиться будешь!

— Под какой венец? — не поняв, переспросил Иван, все еще блаженно улыбаясь.

— Не крути, не крути! Свадьба наша на завтра должна быть назначена, я все знаю!

— Какая свадьба? — улыбка медленно сползла с лица царевича.

— Известно какая. Вставай, женишок, — безапелляционно скомандовала лягушка, и Иван почувствовал, как вопреки его воле руки и ноги его зашевелились, предпринимая попытки оторвать от земли и все остальное, несмотря на мгновенно проснувшуюся снова боль во всем изломанном теле. — Пошли во дворец. Батюшка, поди, нас уж заждался.

— Какая свадьба?! — гудящая голова царевича соображала плохо, но тревожные огоньки где-то в глубине его сознания уже начинали зажигаться. Сон явно выходил из-под контроля. — Лягушки не могут… То есть, у лягушек не бывает… То есть, с лягушками нельзя… — но все это не представлялось Иванушке достаточно увесистым оправданием перед наглой амфибией.

— Несовершеннолетний я! — выпалил он наконец.

— Как — несовершеннолетний? — не поверила лягушка.

— Никак! — радостно доложил Иван. — Совсем никак не совершеннолетний! И поэтому мне замуж… тьфу, то есть жениться на лягушках нельзя!

Лягушка подозрительно прищурилась.

— Что-то ты хитришь, Иван-царевич, — покачала она головой. — Ведь ты точно Иван? — как будто что-то вспомнив, спохватилась она.

— Иван.

— Царевич?

— Царевич. Да ведь ты уже спрашивала.

— А какой державы?

— Лукоморья.

— Как — Лукоморья? А разве не царства Переельского?

— Нет. Мы соседи с ними. Но это не я! — поспешно добавил он.

— Надо же, как вышло, — покачала головой лягушка и, Иван мог бы поклясться, хлопнула себя лапками по бокам. — Ну, извиняй, Иванушка, обознатушки получились, — тон лягушки сразу сменился на смущенный, и она сокрушенно развела лапками. — Эко, сама виновата, не спросила сразу, да и бердыш вместо стрелы тоже… А как тебя потрепало-то, сердешный ты мой… — неожиданно переменила она тему, как бы пытаясь загладить произведенное неблагоприятное впечатление, и жалостиво запричитала:

— Да страдалец ты наш страстотерпный, соколик ты мой разнесчастненький, солнышко красное… Ну ничего, Василиса тебе сейчас поможет, бедненькому, потерпи, миленький, потерпи, сейчас легче будет, — и лягушка начала делать в воздухе замысловатые пассы передними лапками и что-то бормотать еле слышно себе под нос. Черные влажные очи ее, казалось, заглядывали в самое нутро Иванова черепа и еще глубже. Все поплыло перед глазами Иванушки, завертелось, закружилось, он почувствовал, что проваливается в какую-то мягкую, теплую, бездонную пропасть и все вдруг пропало. Пришло забытье.

* * *

Иван проснулся, и еще не открывая глаз, счастливо улыбнулся. Какой хороший был сон! Что же снилось? Вот ведь, е-мое, забыл! Но что-то доброе, веселое, чудесное…

И вдруг воспоминания прошедшего дня как ведро холодной воды выплеснулись на него — и побег из дома, и развилка с камнем, и волк, и сумасшедшая скачка по лесу, и… и… что было потом? Царевич рывком сел. Падение, боль, удар, а потом… потом… На этом воспоминания как топором отрубало. Как Иван ни силился, никакого «потом» в памяти найти не мог. Пусто. Пустое место. Провал.

Пожав плечами, Иван потянулся и осмотрелся. Под ним было ложе из сухого мха. Под головой, вместо подушки — большая куча листьев. Меч и кольчуга лежали рядом, а от всего Иванова платья исходил тонкий аромат чистоты и лаванды. Бегло осмотрев себя, Иван, несмотря на холодящие кровь короткие воспоминания о гонке по лесу на животе (а потом и на боках и спине) не обнаружил на одежде ни единой дырочки, ни одного, пусть даже самого крошечного, пятнышка. Прислушавшись к своим ощущениям, он пришел к выводу, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Это привело его в полнейший тупик. Воспоминания о семи-восьми сломанных ребрах и паре-тройке вывихов у него, несмотря ни на что, сохранились вполне явственно, и если чистоту одежды можно было при изрядной доле выдумки объяснить таинственной лесной прачкой-альтруистом или феей-белошвейкой (эк, какое загнул-то!), то отсутствие тяжких телесных повреждений никаким объяснениям не поддавалось. Точка.

Перестав мучить голову попытками объяснить необъяснимое и нашедши небольшое успокоение в том, что на странице семьсот сорок шесть «Приключений лукоморских витязей» королевич Елисей испытал нечто похожее, попав в чертог русалок-весталок, Иван встал, пристегнул меч, надел кольчугу и осмотрелся по сторонам.

Лесная постель его находилась под густым ореховым кустом. Справа насвистывал, нашептывал и раскатывался барабанной дробью старательных дятлов лес, слева, шагах в пятнадцати от орешины, начиналось болото, довольно уютное и симпатичное, покрытое широкими мясистыми листьями кувшинок и роскошными белыми цветами водяных лилий. Болото как болото, пожал плечами царевич, вот только разве что кроме… Иван быстро подошел к воде и поднял с листа ближайшей кувшинки заинтересовавший его предмет. Стрела. Что-то глубоко скрытое и неясное тихонько дзенькнуло в глубине памяти и тут же пропало, Иван даже не успел уловить его присутствие.

Непонятно.

Еще раз пожав плечами, Иван бросил стрелу обратно на лист и зашагал к лесу.

После трех часов блуждания по овражкам, ручьям, перепрыгивания через поваленные деревья и продирания через колючие кусты походка Ивана стала несколько менее уверенной. Солнце клонилось к закату. В лесу быстро темнело. С каждым шагом сомнения в том, что он заблудился, таяли. Зато сомнения в том, что следовало предпринимать при подобного рода оказиях, росли и крепли. Кричать? Что? Да и не к лицу это витязю Лукоморья — при первых же крошечных затруднениях начинать вопить как малому дитяти. Посмотреть на солнце, чтобы определить где какая сторона света находится? Но солнца видно уже почти не было, да и что с этим знанием было делать, царевич не представлял, даже при условии, что он сможет вспомнить, как эти стороны называются и сколько их всего. Разбить бивуак прямо на том месте, где он сейчас стоял? Но, во-первых, он не был уверен, что почти саженный муравейник был таким уж подходящим местом (заросли крапивы и поросший мухоморами овражек с гнилой водой на дне устраивали его еще меньше), а во-вторых, огниво, плащ, шатер, складная мебель, переносная русская печка и съестные припасы находились в переметных сумах на Бердыше, а Бердыш… Царевич отогнал от себя горькие мысли о своем первом и, вполне возможно, последнем приключении перед тем, как умрет от голода и истощения под ракитовым кустом (все герои делали это исключительно под ракитовыми кустами, и царевич не видел причины, по которой он мог бы быть исключением, оправданием не являлось даже полное отсутствие ракиты как вида в этом отдельно взятом лесу), и печальный ворон разнесет по свету весть о его славной (гм) кончине (вместе с героическими косточками, но об этом в книжках почему-то, как правило, не упоминалось)…

Поразмыслив над этой возможностью, Иван пришел к выводу, что, пожалуй, мысль о крике о помощи была не такой уж и плохой. Но не такой уж и хорошей, понял он через двадцать минут усердного ора.

Другие возможности Иван решил обдумывать на ходу и тронулся дальше в путь, осторожно выбирая дорогу в сгущающихся сумерках и зарослях малины. К королевичу Елисею на странице двести семьдесят один в таком же точно положении явился старичок-лесовичок и проводил его до Соснового Посада, где его уже поджидала душа-Услада, младая княжна, которая потом окажется его сестрой, которую украли и подменили в младенчестве… или подменили и украли?.. или наоборот?.. короче, которая потом попадет в рабство к душегубу Кощею, у которого ее за сто бочонков золота выкупит обманом эмир Тарханский, потому что ему его звездочет, который окажется внучатым племянником свекра двенадцатой лучшей подруги его семьсот шестнадцатой младшей сестры, которого он заточил в каменный мешок на дне самого глубокого ущелья, признался под страхом вивисекции, что он, то есть, она, нет, не она, а эмир, нет, то есть, звездочет…

Огонь! Костер!! Люди!!!

Не разбирая более дороги, спотыкаясь, падая, и снова вставая помчался он по направлению к слабому огоньку, мерцающему впереди среди деревьев. Иван боялся поверить своим глазам, боялся оторвать от огонька взгляд — а вдруг он исчезнет, и больше не появится?

Перелетев через очередную коряжину, Иван обнаружил у себя в голове две чрезвычайно полезные и интересные мысли, хотя и не мог взять в толк, откуда они там появились.

Мысль первая: а не снять ли мне шпоры?

Мысль вторая: а если там разбойники?

Так, со шпорами в руках и мыслью номер два в голове, подкрался он неслышно (если бы в лесу были гроза, пожар и землетрясение одновременно) к тому месту, где должен быть костер. Между ним и огнем оставалась еще пара елок и густой куст шиповника. «Ну почему все, что растет в этом дурацком лесу, должно обязательно быть таким колючим?!» — взмолился безмолвно царевич, отчаянно размахивая в воздухе проколотыми в попытке раздвинуть ветки шиповника пальцами. По очереди приседая и вытягивая шею, привстав на цыпочки, Иван безуспешно старался разглядеть, кто же там был у костра.

Огонь был невелик. Он неровно горел, отбрасывая слишком много теней во все стороны маленькой — шагов в пять — прогалины, а услужливое воображение дорисовывало все подробности, которые глаза отказывались ему предоставить. И уж лучше бы оно взяло себе выходной на этот вечер! В мерцающем свете костра ему мерещились то гигантские угрюмые фигуры с черными плащами на покатых плечах, угрожающе привстающие с земли, то оскаленные пасти готовых к прыжку отвратительных чудовищ, то просто нечто черное, бесформенное, извивающееся, злобное медленно подплывало к тому месту, где царевич укрылся, просачивалось между веток исподтишка, обволакивая, обтекая, заглатывая неподвижную одинокую человеческую фигурку, чтобы…

«Хватит!» — царевич изо всех сил захлопнул себе ладонью рот, чтоб не взвыть от ужаса. — «Или я прямо сейчас выйду туда, к костру, или…»

Отсеченное продолжение этой мысли гласило: «Или я сейчас отсюда ТАК побегу!..» И он одной недрогнувшей рукой раздвинул шиповник, а другой потянулся к рукояти меча. И рука его застыла в воздухе, потому что в эту секунду он осознал, что третьей рукой он все еще зажимает себе рот.

Мгновенно проведя инвентаризацию всех своих частей тела, Иван обнаружил, что рука у рта была не его, и еще в процессе нашлось нечто холодное и острое, уткнувшееся ему прямо в шею, что спокойствия ему отнюдь не добавило.

Предпринять какую-нибудь глупость царевич не успел, потому что в этот же самый момент кто-то (предположительно, хозяин неучтенной руки и холодного оружия) жарко дыхнул ему в ухо:

— Иди вперед и не трепыхайся. Дернешься — отрежу голову.

Неестественно прямо, изо всех сил стараясь не делать лишних движений (он даже глазами повести боялся), Иван попер прямо через кусты на полянку к костру.

— Стой! — скомандовал тот же голос, — Сколько вас здесь, говори!

— Кого? — попытался скосить глаза Иван.

— Дурака не валяй, — с угрозой предупредил голос, и Иван вдруг подумал, что маньяк с кинжалом, кажется, едва ли старше его. Это придало ему некоторой смелости, и он почти не дрожащим и не испуганным голосом вдруг почему-то прошептал:

— Я один. Я заблудился. Я на огонь пошел. Я ничего плохого не сделал. Я только перночевать, то есть, переночевать, хотел попроситься.

Давление кинжала заметно ослабло.

— Да, ты и впрямь не из них, — задумчиво проговорил голос. — Может, ты и вправду заплутал. Тебя как зовут?

— Иван. Царевич. Из Лукоморья я.

Было слышно, как кинжал скользнул в свои ножны.

— Да повернись уже, — буркнул голос.

Иван повиновался. Прямо перед ним стоял то ли юноша, то ли еще мальчик, в неопределенного в темноте цвета холщовой рубахе, подпоясанной ремнем, на котором и висели ножны с устрашающих размеров кинжалом, больше похожим на короткий меч, по всей видимости, тем самым, который еще несколько секунд назад царапал шею царевичу. Темные штаны были заправлены в стоптанные (это было видно даже в темноте) сапоги, из голенищ которых торчало еще по одной рукоятке. Темно-русые, до плеч, волосы были перехвачены узким кожаным ремешком. Ничто не указывало на то, кем бы мог быть Иванов новый знакомец.

— А ты кто? — закончив осмотр, спросил Иван.

— Отрок Сергий, — степенно ответил подросток. — А прозвание мое — Волк. Но меня обычно Серым кличут, так что я привык. Ты тоже можешь меня так звать.

— Серый Волк, — попытался пошутить царевич, и тут же подумал, что, наверное, каждый, кому Сергий представляется, всегда говорит одно и то же, и ему стало немного неловко.

— Ничего, — как будто уловив его мысли, Серый поспешил успокоить Ивана. — Не ты первый, не ты последний. Что само на язык просится, то и сказать не грех. А за прием неласковый ты уж прости меня. Не хотел я никого пугать…

— А я и не испугался! — вскинулся Иван.

— …просто народец тут всякий ходит, — не прерываясь, продолжал Серый, — что не поостережешься — сам без головы останешься. Ну, да ладно, чего там говорить, садись давай, вон, мясо поспело, наверно.

На костре, насаженное на прутики вперемежку с грибами, действительно поджаривалось мясо, нарезанное («Тем самым ножом, наверное», — подумал царевич) большими бесформенными кусками.

— Оленина? — спросил царевич, больше для поддержания разговора, чем из любопытства.

— Конина, — бросил через плечо отрок, протыкая куски одним из засапожных ножей. — Нарежь пока хлеба, вон там, в суме возьми, — и ткнул ножом себе за спину.

Переметная сума лежала рядом с седлом. С трехглавым лукоморским орлом. Под седлом лежало нечто, завернутое в плащ, по форме похожее на большое блюдо. При виде его догадка Ивана переросла в уверенность, и кровь бросилась в лицо. Но только когда на глаза Ивану попался огромный том, раскрытый посередине, обратив к черному беззвездному небу неровные гребешки выдранных страниц (с триста сорок второй по триста сорок седьмую, невольно обратил он внимание), он, не помня себя от ярости, вырвал из ножен меч, размахнулся, и с диким воплем опустил его на спину Волка.

Вернее, на то место где определенно только что находилась спина Волка — паренек перекатился и вскочил на ноги почти мгновенно, и как по волшебству, в руках у него оказался кинжал. И когда царевич сделал второй выпад, сталь зазвенела о сталь, кинжал Волка сделал неуловимое для глаз (царевича) движение, и меч, как живой, вырвался из руки Ивана и отлетел в кусты. Иван, стараясь сохранить равновесие, сделал шаг назад, споткнулся обо что-то, и навзничь упал. Волк тут же прыгнул ему на грудь и приставил кинжал к горлу, прижимая свободной рукой руки царевича к земле.

Иван отвернулся и зажмурился.

— Так это был твой конь, — голос Волка прозвучал неожиданно мягко. — Я должен был сразу догадаться. По шпорам. И по тому, что только у такого витязя, как ты… — Сергий не закончил фразы, но и так было вполне понятно, что он имел ввиду. Иван рванулся было, но Волк крепко держал его.

— Ты зачем его убил? — с гневом выкрикнул царевич, не оставляя попыток освободиться от железного захвата Волка.

— Что не мучился. Когда я его нашел, он бился на боку со сломанной ногой. В нору попал, скорее всего. Я тоже люблю лошадей, но для него больше ничего было сделать нельзя. Ну а поскольку хозяина не было и следа, что нашел — то мое. Ну и не пропадать же такой горе свежего мяса, — пожал плечами Сергий. — Сейчас, если хочешь, я верну тебе кое-что из того, что было с конем, мы переночуем у костра, а утром ты сможешь вернуться в свое Лукоморье, отсюда это не так уж и далеко, пешком за день доберешься. Успокоился?

Иван ничего не ответил, лишь отвернул голову, чтобы не глядеть Волку в глаза.

— Ну, мир, вставай, — и Сергий прыжком очутился на ногах и протянул царевичу руку.

Иван подумал, и неожиданно для самого себя руку принял. Волк рывком поднял его и хлопнул по плечу.

— Не расстраивайся, царевич, супротив меня и не такие бойцы, как ты, устоять не могли. Мои учителя получше твоих, видать, были, — улыбнулся он, снимая мясо с огня. — Да и к чему это тебе? Ты — царевич, тебе надо книжки читать, править учиться, а не палицей махать, — продолжал разглагольствовать он, отрезая толстые ломти от каравая и раскладывая их на ширинке, в которую хлеб был завернут. — Да и вообще, если разобраться, какая нелегкая тебя сюда занесла, из Лукоморья-то, без дядьев, без охраны, без прислуги? Не каждый ведь день в глухом лесу царевичей встречаешь, тем более, таких… — Серый замялся, но уточнения не последовало, — как ты.

Иван на «таких, как ты» хотел обидеться, но подумал, и не стал. Волк говорил правду. Кто упустил коня? Кто заблудился в лесу? Кому два раза за пять минут приставляли нож к горлу? С кем какой-то бродяга разделался одним махом и теперь говорит так, как будто это он, Иван, мальчишка-недоросток?.. И драгоценная книга пошла на разжигание костра… Что сказал бы на это королевич Елисей!.. А предстоящее возвращение домой в объятия торжествующе-заботливой матушки — жалким, побежденным, растрепанным, без коня, без всего — «я же говорила, сыночка…»

Нет, это уже было больше, чем могло вынести разбитое сердце Ивана. И он заплакал.

Серый бросил еду, обхватил Ивана за плечи и стал заглядывать ему в лицо.

— Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? — тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван не выдержал, и в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал все. Всю свою короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице, о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья — все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку. Закончив, Иван почувствовал, что немного успокоился, и ему стало мучительно стыдно за слезы, не приличествующие мужчине и члену царской фамилии, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то незнакомым мальчишкой. Он почувствовал, что краснеет, и отвернулся, злясь на самого себя и на этого разбойника Волка.

— Так значит, ты даже и не знаешь, где тебе эту птичку искать, — полуутвердительно, задумчиво повторил Волк, не обращая внимания на нахохлившегося Ивана. — Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть будет с чего начать, а мне все равно в ту сторону идти. Так что, не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. На-ко, откушай, — и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.

Иван, хоть и был голоден, как волк (не в обиду Серому будет сказано), от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все вином из своей же фляжки, которым Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал в книгах, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым небом. Но, повертевшись с боку на бок и со спины на живот в течение двух часов несмотря на страшную усталость, вдруг навалившуюся на него, он пришел к выводу, что или бессовестным сочинителям надо впредь указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти хотя бы один ровный квадратный вершок на поверхности не представляется возможным и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой практически невозможно, или что господа сочинители сами весьма туманно представляют то, о чем они пишут. Так, размышляя об этом и о неоценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла, а так же о трагизме утраты своего бивуачного снаряжения (по-видимому, еще до того, как Волк нашел Бердыша), Иванушка в конце концов незаметно для себя уснул.

* * *

Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже довольно высоко, и всю их крошечную полянку было видно во всех подробностях. Она была круглой, шагов четыре-пять в поперечнике, и со всех сторон ее обступали толстые разлапистые ели. Посредине догорал костерок. Неподалеку, рядом с двумя кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.

Услышав, что Иванушка пошевелился, он поднял взгляд и широко улыбнулся.

— С добрым утром, царевич, — проговорил он. — Здоров же ты поспать, однако. А я тут тем временем за нас обоих работаю, барахлишко распределяю по справедливости, чтоб никому не обидно было, да и польза нам обоим чтоб была. Что тебе в дорогу надо, то тебе, безо всяку разговору, причитается, — и он ткнул пальцем в кучку поменьше. — Ну а что в пути витязю без надобности, то уж мое будет. Я рухлядь эту опосля продам, а за твое здоровье непременно стаканчик винца доброго пропущу. Все по чести, по совести, можешь сам посмотреть, — и он небрежно ткнул уже в кучку значительно побольше.

Царевич поднялся. Вернее, сделал первую попытку подняться. О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в течение первых десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге написано также не было.

— Послушай, Волк, да ведь это же грабеж среди бела дня! — выпалил он, растирая и разминая затекшие члены, сидя на траве. Говорить такое Волку, памятуя о приключениях прошлой ночью, ему было, прямо скажем, страшновато, но все поколения витязей Лукоморья во главе с королевичем Елисеем возопили об отмщении при виде творящегося произвола, и Иван просто обязан был возразить. — Какое ты вообще имеешь право рыться в моих вещах?! Я запрещаю тебе это! Немедленно сложи все так, как было, и я тебя еще могу простить, — закончил царевич также убедительно, но в глубине души уже слегка сожалея о собственной смелости.

Реальное положение вещей было таково, что это он находился здесь на милости Серого, а не на оборот. И победить в открытом бою разбойника он не мог, и он очень сильно сомневался, что смог бы его перехитрить.

Было видно, что Волк это тоже прекрасно понимал, и что нахальство Ивана он оценил. И одобрил. Ибо он улыбнулся еще шире и сделал шаг по направлению к царевичу.

— Ну сам посуди, Иван-царевич, ну зачем тебе в долгом и опасном пути серебряный прибор из семнадцати предметов? Чашки, ложки и кубка вполне достаточно на все случаи жизни. А пятитомник Геопода? За него дадут хорошую цену, а тебе за глаза хватит «Витязей Лукоморья». А куда тебе пять кафтанов, десять рубах, три пары сапог (тут Иван обратил внимание, что одна из них уже уютно пристроилась на ногах Серого), четверо портков, три рушника, две кольчуги… Ты ведь пешком пойдешь, тебе все это на себе тащить придется, а кольчуга, щит, меч, шелом — они ведь тоже чего-то весят! И продукты. Кстати, все, кроме одного каравая и одной головки сыра я тебе оставил. Ну, теперь видишь, что все по справедливости было сделано? Тебе же лучше и вышло!

Царевич, хоть и понимал, что творится сейчас с ним величайшая несправедливость, был вынужден признать, что в какой-то степени (и степень эта была гораздо больше, чем Ивану хотелось бы допустить) Серый прав. Даже то, что было оставлено, могло утомить царевича, непривычного к пешим переходам (да и к конным тоже, откровенно говоря), и особенно с поклажей, очень быстро. И ему пришлось сдаться.

— Ну, вот и договорились, — довольный Волк отвернулся к своей куче и стал деловито упихивать вещи в одну из переметных сум размером с добрый мешок. — Мяса я тебе не оставил, хлеб с сыром вон там лежат нарезанные, рушником прикрытые, там же лук, огурцы и яйца вареные — я угощаю. Если хочешь умыться — вон там, шагах в пятидесяти, ручей бежит, — и Серый указал трофейным сапогом вправо. — Умоешься, поешь, соберешься — и я тебя к знающему человеку сведу, отсюда недалеко, там про птичку свою и спросишь.

Царевич не знал, что и сказать в ответ. Хотелось и благодарить и ругаться одновременно. Этот мальчишка-грабитель два раза чуть не зарезал его, съел его коня, порвал его любимую книгу, прибрал к рукам его вещи, но в то же время Иван против своей воли чувствовал, что Серый начинает ему нравиться. Это был не человек, а бездна обаяния, простодушного лукавства и расторопности, и царевич с каждой минутой общения с Серым проваливался в эту бездну все быстрее и быстрее.

После краткого раздумья царевич сначала, несмотря на все правила этикета, вколоченные в него дядькой и маменькой, умял завтрак, а уж только потом направился к ручью для совершения утреннего туалета.

— Дорогу примечай! — крикнул ему вдогонку Волк.

Царевич принял совет за чистую монету, и на всем пути старательно запоминал: «Куст шиповника, через восемь шагов — сухая елка, потом через двенадцать шагов береза с развилкой, потом еще через десять — поваленное дерево неизвестной породы, затем через пятнадцать шагов малинник…» Так и добрался до ручейка. По его подсчетам оказалось ровно пятьдесят шагов.

«И откуда он все знает?», — восхищенно-ревниво думал о Сером Иван, плеща себе в лицо холодной прозрачной водой. «И на мечах вон как дерется, и хватка железная, и не задается, как я бы на его месте…

Ну, может, конечно, и нет. Но гордился бы. Да, хорошо бы такого друга иметь. Если бы он со мной пошел… Я бы в первую очередь попросил бы его меня на мечах так биться научить. Так, наверно, даже братовья мои не умеют… Как это он меня — раз-раз — и готово, я и понять ничего не успел! А что барахлишко мое прибрал, так может, у него детство было трудное и жизнь тяжелая. Вот и разбойничает. Да и сам я умник — куда столько понабрал, вправду? А душа у него хорошая. Добрая… Да только как его попросить со мной пойти… Да и не пойдет он. Зачем это ему? Никакого дела ему до меня нет… Кто я ему такой?..»

Волк был всем, чем когда-либо, в тихие часы своих грез, хотел быть Иван. Волк был сильным, смелым, умным, ловким, веселым и слегка (и даже более) нахальным. Он превосходно умел фехтовать, умел разбить лагерь в гуще леса, умел не заблудиться даже в самой чаще, мог выследить и незаметно подкрасться к добыче, и у него не дрогнула рука оборвать жизнь раненного коня, в то время, как царевичу, несмотря на свои воинственные мечты, было до слез жалко даже мышей в мышеловке. Словом, Волк стал его идеалом, явившимся невесть откуда, воплотившимся в поворотливом юнце и потеснившим со сверкающего беломраморного пьедестала даже королевича Елисея. Но, как и всякий идеал, отрок Сергий намеревался исчезнуть из его жизни навсегда гораздо скорее, чем этого хотелось бы. И предотвратить это было абсолютно невозможно. Никак.

Так, в раздумьях о Волке, царевич закончил умывание и, отметив про себя, что рубашку надо было снять до того, как она была промочена насквозь, утерся рушником и пустился в обратный путь, тщательно припоминая заученные приметы — «если я в довершение всего еще и заблужусь в пятидесяти шагах от лагеря, я этого не переживу.»

Дойдя до березы с развилкой, царевич вдруг услышал со стороны полянки звуки борьбы, несвязные выкрики и звон оружия. «Это Волк! На нас напали! А у меня даже ножа с собой нет!» — в отчаянии он захлопал себя по карманам, в то же время лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего на роль оружия, но ничего не нашел и, вспомнив как это делал на странице сто шестьдесят первой королевич Елисей, когда посредством колдовства оказался в диком лесу один, и из одежды на нем была только кольчуга, и тоже вдруг он услышал доносящийся до него… Короче, Иван решил для начала скрытно подобраться к полянке и посмотреть. Может, особо беспокоиться было и не о чем. Или, памятуя ратное искусство Серого, беспокоиться нужно было за его противника.

Звуки сражения, доносящиеся с прогалины, покрывали даже старания царевича подобраться бесшумно. Подкравшись к ставшему уже знакомым кусту шиповника, Иван осторожно выглянул из своего укрытия. Открывшееся ему зрелище превзошло все ожидания. Верткий Волк отчаянно рубился с тремя бородатыми верзилами. Один из нападавших, неестественно изогнувшись, уже растянулся на другом конце поляны. Хоть здоровяки и наседали, шансы у бойцов были приблизительно равные, оценил царевич, обратив внимание на окровавленный рукав одного и голову другого. Но перелом в сражении произошел в одно мгновение, и предотвратить его было невозможно.

При отражении очередного выпада тяжелым мечом неповрежденного пока верзилы длинный кинжал Серого сломался вершках в двух от рукояти, лезвие со свистом улетело в кусты, спина Серого прижалась к березе, и в грудь ему уперся длинный меч его противника. Все разом стихло, и до Ивана доносилось только тяжелое прерывистое дыхание поединщиков. Раненые разбойники, побросав оружие, ринулись к уже упакованным сумам и стали методично выбрасывать из них вещь за вещью, предварительно тщательно перетряхнув и осмотрев каждую. Чем ближе ко дну они были, тем яростнее и дальше выкидывали они содержимое мешков, очевидно, не представлявшее для них никакой ценности (пока?). Вот на ветвях ели повисли рубахи царевича, куст шиповника принакрылся парчовым кафтаном, а под ноги Ивану, страдальчески взмахнув страницами, шлепнулись «Лукоморские витязи».

Все.

Оба мешка были пусты.

Серый, откинув голову на белый гладкий ствол, бесстрастно наблюдал за происходящим.

Разочарованные и разозленные еще больше (если это только было возможно) разбойники угрожающе шагнули к мальчишке.

— Ты, пес смердячий, — злобно выдохнул один из них, тот, что с раненой рукой, — куда золотое яблоко дел, говори!

— Волк.

— Что? — не понял разбойник.

— Волк. Не пес.

— Ах, ты еще над нами издеваться будешь, — кинулся к нему второй и обеими руками вцепился в ворот рубахи. — Немедленно говори, где яблоко, а то на кусочки изрежем, а узнаем!

— Сведем его к атаману, тот с ним по-свойски потолкует!

— Ты нас еще умолять будешь, чтобы мы позволили тебе сказать, где ты его спрятал, — зловеще произнес первый явно подслушанную где-то фразу, поднеся под нос Серого огромный грязный кулак.

— Ты еще пожалеешь, что ватаге Хорька дорожку перебежал!

— Сказывай, где яблоко!

— Сгноим!

— С живого шкуру спустим!

— Говори, пока живой!

Бледный, дрожащий от страха — «это я за Волка!» — царевич затравленно оглянулся, но поблизости не было ничего, кроме смятого кубка, кафтана и многострадальной книги.

Книга.

Через пару секунд все пятнадцать кило боевой славы лукоморского воинства с размаху опустились на голову разбойника с мечом. В районе шеи у него что-то влажно хрустнуло, верзила повалился как подкошеный, и недоумение навечно застыло у него на лице.

Совладав с инерцией, Иван едва успел подставить фолиант под сокрушительный удар шестопером («и откуда он его взял, Господи?!…»), и тут же второй ватажник, дико воя, налетел на него с кулаками, повалил на землю, схватил за горло, сдавил что было мочи и… обмяк, придавив царевича своей огромной немытой тушей. Тут же рядом с ним, мгновение спустя, рухнул кто-то еще. По запаху царевич догадался, что это был последний громила. Оставлять Волка без внимания у себя за спиной было не лучшим решением в их жизни.

В полуобморочном состоянии («это я от вони!») Иван был извлечен, почищен и посажен спиной к дереву. Через некоторое время на ветерке в голове у него прояснилось, и он смог встать, покачиваясь и потирая побаливавшую все-таки шею. Серый молча заканчивал упаковку их багажа. Убитых не было видно, но под знаменитым шиповниковым кустом вырос большой холм из лапника. И не только, догадался царевич.

На шорох Волк обернулся, увидел, что Иван уже на ногах, и физиономия его расплылась в широчайшей улыбке. Он шагнул к царевичу, протянул ему руку, но, не дожидаясь ответной реакции, облапил его и стиснул изо всех сил.

— Спасибо, Иванко, ой, спасибо, — от полноты чувств мял он царевича и хлопал по спине так, что Иван стал серьезно опасаться за целостность своих ребер. — Как это ты его — раз-раз — и готово, я и понять ничего не успел! Ай, силен богатырь! И надо же было додуматься — и чем! — книжицей прибил такого лиходея! Ай, молодец! Ну, просто герой!

Иван насилу вырвался из лап Серого, весь красный, жаркий, то ли от объятий отрока, то ли от похвалы.

— Знал бы ты, как я испугался, — неожиданно для самого себя, потупив взор, признался он: природная честность царевича яростно восстала против распотешившегося самолюбия. Сказал он так, и голову повесил, ожидая от Волка укора или насмешки, на которую он бывал так скор. И ушам своим не поверил, когда в ответ услышал:

— А уж я-то как…

— Что?

— Я говорю, знал бы ты как Я испугался! Думал, ну, все, конец тебе, Волченька, пришел. Допрыгался, милок. Так что, спасибо, тебе, Иван-царевич, выйдет из тебя настоящий лукоморский витязь, — и он, лукаво подмигнув, кивнул на громадный том, оставшийся последним на траве.

Немного помявшись, Иван откашлялся и решился:

— Сергий?

— Что, царевич?

— А про какое яблоко разбойники тебя пытали? — и тут же быстро добавил: — Но если это секрет, ты не говори. Я не обижусь.

— Да никакого секрета теперь уже нет, — пожал плечами Волк. — Вот, смотри, — и он, отступив на пару шагов в лес, тут же вернулся назад с кожаным мешочком, размером с большое яблоко, в руках. Развязав тесемки, он вытряхнул на ладонь большое яблоко. Самое настоящее большущее румяное яблочко.

Или нет? Или не совсем настоящее? Или совсем не настоящее? Настоящим оно только казалось при первом, поверхностном взгляде. Но стоило посмотреть на него более внимательно, как сразу становилось ясно, как поначалу его можно было принять за настоящее. Более искусной работы Иван не видел за всю свою (правда, короткую и бедную событиями и новыми впечатлениями, но зато все-таки царскую) жизнь. Его можно было сравнить разве что с золотыми яблоками со знаменитой батюшкиной яблони, но они были полностью золотыми, а у этого один бочок сверкал рубином, черешок — черненное золото, а листик был изумрудным, тонким, прозрачным, и все прожилочки были видны, как на живом.

— Ах, красота-то какая!.. — восторженно выдохнул царевич и, не сводя с яблочка глаз, медленно, как во сне, протянул к нему руку, но тут же вскинул вопрошающий взгляд на Волка: — Можно?

— Бери, бери, — добродушно кивнул Серый.

Яблоко было холодным и тяжелым. Налюбовавшись вволю, Иван осторожно опустил яблочко обратно в мешочек, затянул тесемки и отдал Сергию.

— Откуда оно у тебя?

— Это не мое. Это Ярославны. Разбойники похитили его у нее, а я вернуть подрядился.

— Те самые?… — царевич не закончил вопроса, но Серый и так понял, о ком шла речь.

— Те самые. И еще атаман, Хорек этот. Только сам-то он в личности не смог за мной прийти, — и Волк хитро ухмыльнулся.

— А-а, — понимающе протянул царевич. — А кто такая эта Ярославна?

— А она и есть тот самый знающий человек, который нам поможет отыскать твою жар-птицу. А приходится она мне сестрой. До ее…

— Нам? — переспросил Иван, боясь поверить в эту оговорку.

— Ну да, нам, — подтвердил, не моргнув глазом, Сергий. — Ведь если я пойду с тобой, ты меня не прогонишь?

— Да что ты! Что ты! Конечно нет! Это очень хорошо, что ты со мной пойдешь! Я наоборот очень хотел, но не знал, как попросить… То есть… Ну, я думал, что ты…

— Ну, вот. А меня, оказалось, и просить не надо. Сам напросился. Видишь, как все ладненько вышло, — и, широко улыбаясь, Сергий хлопнул Ивана по плечу. — Ну, давай, царевич, пакуй свое оружие, — и он снова кивнул на фолиант, — да пойдем. До вечера мы до Ярославны добраться должны, а то не хочется мне по этакой чаще в потемках пробираться, не знаю, как тебе.

В потемках пробираться им все же пришлось, так как с такой поклажей (а Волк не захотел оставлять ничего, собираясь в ближайшем городе или деревне получить за Ивановы вещи неплохой барыш), да через лес, даже по тропе, быстро передвигаться оказалось просто невозможно. Поэтому к избушке Ярославны они прибыли уже далеко затемно. Несколько раз, когда заросли становились еще более густыми и непроходимыми и царевич переставал ощущать тропинку под ногами, ему казалось, что они заблудились, и тогда он предлагал Сергию сделать привал до утра, но каждый раз Волк, молвив что-то вроде «не боись, не пропадем» выводил их маленький отряд на новую дорожку, и Ивану оставалось только стараться держаться к Серому как можно ближе, чтобы не остаться в кромешной тьме совсем одному.

Маленький Ярославнин домик находился на опушке леса и был со всех сторон обнесен плетнем. На штакетинах сушились пузатые корчаги. За домом виднелась какая-то сарайка. Больше при свете луны, выглянувшей на пару минут из своего укрытия в облаках, разобрать ничего не получилось, да и, откровенно говоря, Ивану, уставшему и измученному, было далеко все равно. Теперь, поскольку они добрались до человеческого жилья, задачей номер один перед Иваном стало определение местонахождения какого-нибудь тихого (даже не обязательно теплого и мягкого) уголка, где можно было бы упасть и не вставать до завтра. Желательно, до вечера. Царевич чувствовал, что если такое место не будет срочно найдено, то, несмотря на все свое старание не ударить в грязь лицом перед Волком (это была единственная движущая сила, остававшаяся еще в распоряжении Иванушки), он рухнет и заснет прямо вот здесь, под корчагами.

Ярославна встретила их на пороге, и от неяркого, но неожиданного света из распахнувшейся вдруг двери они на мгновение ослепли. Иван покачнулся, но чьи-то невидимые руки поддержали его и быстро избавили от мешков и оружия, и Ярославна, отпустив слуг, широким жестом пригласила путников войти в дом.

Переступив через низкий порожек, друзья оказались прямо в горнице, лицом к лицу с коренастым столом, плотно уставленным невероятным количеством снеди. В ушате со льдом охлаждалась пятилитровая бутыль кваса. У печки томился антикварный самовар. Из чугунков, сковородок и утятниц исходил умопомрачительный дух, а заморские блюда — салаты — казалось, просто умоляли: «Съешь нас!».

Ничем иным, кроме умопомрачения, царевич не мог объяснить полную потерю памяти на определенном отрезке времени, а когда она вернулась, он обнаружил себя бессильно откинувшимся на спинку стула перед столом, заваленным грудой пустых чашек, тарелок, блюдец, кружек и кубков. Как неприступная ледяная вершина надо всем над этим сверкала при свете… («Господи, да откуда тут свет берется, что-то в толк я не возьму?..»), короче, сверкала пустая бутыль. Рядом, с чувством исполненного долга, расположился самовар. И какая-то неопознанная ребристая бутылка зеленого стекла. Вытянув шею, у противоположного подножия посудной горы он разглядел блаженно улыбавшегося Серого, развалившегося точно в такой же позе. Позади стояла Ярославна, прислонившись спиной к печке и скрестив руки на груди. С лукавой добродушной улыбкой она поглядывала на гостей. Ей на вид было лет двадцать пять — тридцать, и она была красива той спокойной лукоморской красотой, которая не бросается в глаза, но если запоминается — то на всю жизнь. Причем что-то в глазах Ярославны говорило, что жизнь эта будет полна опасностей и непредсказуемо коротка.

Царевичу внезапно стало стыдно, так как он не мог вспомнить, поздоровался ли он, и был ли представлен сестре Сергия. Многолетняя привычка дворцового воспитания требовала отдать дань простым правилам вежливости и этикета, но при этом Иван боялся оказаться в дурацком положении, повторяя то же самое второй раз. Похоже, Ярославна угадывала его душевные муки, но отнюдь не торопилась прийти на помощь. Но пока царевич раздумывал, как ему поступить (хоть и скорость протекания его мыслительных процессов была настолько мала, что ей можно было со спокойной совестью пренебречь), проблема решилась сама собой.

Если бы Иван знал, что заснул, ему было бы стыднее раз в десять. Ну, или в восемь с половиной, это наверняка. Но он не знал об этом, а просто и безмятежно посапывал себе в обе дырки, наплевав в конце концов на воспитание, этикет и даже простые правила вежливости. И во сне к нему пришла Ярославна и сказала, что это — самое верное решение, какое он только мог принять. Но царевич ее не понял — ведь он не знал, что спит…

Проснулся Иван потому, что спать ему больше было не в куда. Сознание его включилось, и на все попытки снова уплыть в блаженное море снов отвечало решительным отказом. Более того, оно в резкой форме потребовало от Ивана немедленно вспомнить все, что произошло с ним накануне, где он находится и почему он чувствует себя так, как будто вчера весь день он занимался тяжелой физической работой. Недолго покопавшись в не проснувшейся еще памяти и окинув одним едва приоткрытым глазом окрестности, Иван пришел к выводу, что находится он в доме сестры отрока Сергия, что лежит он на полу на медвежьей шкуре, а чувствует он себя так, как будто накануне занимался тяжелой физической работой потому, что накануне он занимался тяжелой физической работой. А иначе их марш-бросок по сильно пересеченной местности с тяжеленными мешками на плечах нетренированному, изнеженному (пусть даже и против своей собственной воли) царевичу назвать было нельзя. И пусть Иван всеми фибрами своей семнадцатилетней души ненавидел эту нетренированность и изнеженность и собирался покончить с ними при первом же удобном случае, результат в виде ноющей спины и несгибающихся ног от этого не менялся.

В доме было тихо. Иван с трудом поднялся на ноги, разогнул, растирая кулаком позвоночник, спину, распахнул дверь и, зажмурившись от яркого солнечного света сделал шаг вперед. «Ну, ничего. Вот королевич Елисей на странице тысяча двести тридцать первой…»

И полетел.

Дивное, неповторимое чувство полета продолжалось совсем недолго. Честно говоря, гораздо меньше, чем хотелось бы царевичу.

Оно было прервано внезапно и жестко.

Немного позже царевич обнаружил, что это была единственная ступенька крыльца.

Оказывается, пока он спал, какой-то идиот поднял домик Ярославны на сваи. Причем и расположены они были как-то по-дурацки — не четыре по углам, а две в середине, и по виду они больше всего напоминали…

Птичьи ноги. Сердце царевича пропустило удар. Взгляд рассеяно скользнул по корчагам на заборе… И остановился на елке между двумя столбами.

Чтобы не возвращаться к первой корчаге и не приближаться ко второй.

Потому что глаза Ивана сообщили ему, что уж больно эти горшки похожи на человеческие головы. И причина этого сходства была слишком очевидной.

Чьи-то сильные руки поставили на ноги потрясенного до глубины души царевича и заботливо отряхнули ему платье. Иван обернулся, чтобы поблагодарить, но никого не увидел. Никого и ничего, кроме двух пар кистей мозолистых загорелых человеческих рук. На безымянном пальце одной из них даже было надето кольцо.

«Очевидно, „нехватка рабочих рук“ — это не про сестру Серого», — откуда-то со стороны пришло в голову царевичу. — «А головы, наверное, занимаются приемом посетителей и планированием работ по хозяйству. Каждая для своей пары рук.» Несмотря на ясность мышления, царевич чувствовал, что еще одна, самая маленькая капля в чашу его рассудка — и он за последствия не отвечает. И вряд ли когда-нибудь снова будет.

— Если бы я знала, что у Серого бывают такие впечатлительные друзья, я бы тебя хоть предупредила, — раздался сзади голос. Иван неестественно медленно повернул голову и украдкой выглянул из-за плеча.

Откуда-то появилась Ярославна и легким жестом отослала руки прочь.

Иван обдумал сказанное.

«У моей избушки куринные ноги, на колья в заборе насажены человеческие головы, во дворе работают руки без всего остального, а сама я — Баба-Яга.»

Хм. Может для кого-то это и прозвучало бы успокоительно… На свой счет Иван сильно сомневался.

— Вы — Баба-Яга, — для простого вопроса это прозвучало очень уж обреченно.

— Во-первых, Иванушка, мне и тридцати еще нет, какая ж я тебе «баба»…

— Извините, — смутился Иван.

— …А во-вторых, не Яга, а Ярославна; хоть ты и не помнишь, а Серый нас друг другу представил.

При этих словах царевич смутился еще больше, если только это было возможно.

— Когда-то давно и в самом деле была такая особа — Ядвига Пантелеевна, баба Яга для своих, — не обращая внимания на смущение царевича, или не показывая виду, что обратила, продолжала Ярославна.

— Нраву была вздорного, характера скверного, неуравновешенного, но получилось так, что попала в довольно известные истории, и после этого ее имя стало нарицательным, а все, что она когда-либо делала или говорила, стали приписывать нам всем. И совершенно напрасно, должна я тебе сказать. Это все равно, как если бы всех младших сыновей царей называли Иванами, и говорили, что за чем бы в поход этот Иван не отправился, он обязательно преуспеет только потому, что он — младший. Да, и вот только потому, что эта самая Яга проходящих кормила-поила, парила в бане, укладывала спать, а утром отправляла дальше по своим делам, а те после всем об этом рассказывали, составилось превратное мнение, что наши жилища — это что-то вроде пансиона, скрещенного с банно-прачечным комбинатом, и кто попало в любое время может завалиться туда как к себе домой. И все это только потому, что те, кого после баньки она по ИХ делам НЕ отправляла (или по крайней мере не в том виде и составе, в котором они к ней пришли) никому об этом не рассказывали. И вот, пожалуйста, налицо испорченная необъективной информацией репутация — из-за одного человека страдают все, отбиваясь от толп различного рода авантюристов и искателей приключений на свою… — Ярославна благовоспитанно не закончила предложение.

После довольно продолжительных поисков Иван нашел в себе силы спросить:

— А что обычно делаете ВЫ с теми, кто к вам попадает?

— По-моему, ты уже все видел, — Ярославна пожала плечами. Потом, показалось, какая-то неожиданная мысль пришла ей в голову, и она даже переменилась в лице. — Уж не думаешь ли ты, что я правила для всех распространяю на друзей моего брата? Ей-Богу, царевич, я ведь так и обидеться могу!..

Иван, которому шестое чувство коротко шепнуло, чем Ярославнина обида может выразиться, тут же с бессовестно преувеличенной горячностью заверил хозяйку, что ничего подобного ему и в голову прийти не могло, и Ярославна, удовлетворенно хмыкнув, пригласила его позавтракать в летнюю кухню, где уже поджидал его Серый Волк.

После завтрака они все втроем вернулись в домик, благополучно к тому времени пристроившийся на старом месте, поджав по себя кокетливо куриные ножки. Ярославна провела рукой над столом, и на нем, откуда ни возьмись, появилась массивная зеленая тарелка изрядных размеров, можно даже было сказать, блюдо. Из воздуха Ярославна ловким жестом заправского фокусника выхватила золотое яблочко с рубиновым бочком («То самое!») и, как мастер-крупье единственного, но подпольного казино Лукоморья, куда однажды он увязался тайком за старшими братьями, покатила его по тарелке. К слабому удивлению царевича (после утренней прогулки по двору немало усилий надо было приложить, чтобы удивить его сильно) оно продолжало кататься по краешку блюда и через минуту, и через пять, и дальше… Волк сидел, поглядывая на приготовления с неподдельным равнодушием, из чего царевич заключил, что все это ему видеть далеко не впервой. И тщательно принял такой же скучающе-безразличный вид.

— Ну, рассказывай, Иванушка, что найти ты хочешь, — обратилась к нему Ярославна.

— Жар-птицу, — осторожно ответил царевич.

— Где живет, страна, город и тому подобное — знаешь?

Иван отрицательно покачал головой.

— Ничего, и так найдем, — весело подмигнула Ярославна. — Память хорошая?

— Хорошая, — подтвердил царевич.

— Вот и хорошо. Смотри и запоминай. Второго раза может не быть — вещица это капризная.

И она, поводя руками над зеленой тарелкой, начала приговаривать:

«Солнце садится, день степенится, свет убывает, ночь наступает, а я к окну подойду, занавесь руками разведу. На севере — Урион-звезда, на западе — Скалион-звезда, на юге — Малахит-звезда, на востоке — Сателлит-звезда. Как Сателлит-звезда по небу катится, на землю глядит, так и я в зеленое блюдо гляжу, увижу там все, что скажу. Покажи мне, блюдечко, Жар-птицу. Тамам!» — почти выкрикнула ведьма последнее слово, и в тот же миг дно тарелки просветлело, стало прозрачным, как будто облака рассеялись, и на нем показался глаз. Глаз был круглый, черный, блестящий и смотрел прямо на царевича не мигая. Точно так же, круглыми немигающими глазами, таращился Иван на это явление. Ярославна, кажется, сделала какое-то движение, потому что глаз стал уменьшаться, и тарелка показала, что он принадлежал ослепительно-красивой (и просто ослепительно-ослепительной) птице. По ее золотому оперению то и дело пробегали белые, голубые, рубиновые и зеленые искры, сталкиваясь, смешиваясь и снова разбегаясь, как играет бриллиант на ярком солнце, и от нее исходил свет, как будто были зажжены тысячи свечей (царевич быстро прикинул уровень освещенности, интенсивность свечения, и по формуле вышло — восемнадцать тысяч четыреста девяносто две и семь огарочков).

Изображение все уменьшалось, и теперь можно было хорошо разглядеть и точеную стройную шейку невиданной птицы, и изумрудный хохолок на маленькой головке, и невероятный у такого миниатюрного существа огромный хвост-опахало, каждое перо которого как будто заканчивалось драгоценным камнем чистейшей воды, который переливался и сверкал каждой своей гранью от блеска самой птицы.

— Вот это да-а-а!!! — вырвалось у кого-то, и что-то с грохотом упало, и наверное, даже разбилось, но Иван не повернул головы — настолько невозможно было для него оторвать глаз от открывшегося его взору чуда, и даже бившаяся где-то в глубине мозга мыслишка: «„Приключения лукоморских витязей“, страница три тысячи четыреста девятнадцатая, королевич Елисей и деревья-людоеды…» не смогла в этот раз завладеть его вниманием.

Боковым зрением он снова поймал какое-то движение, и картинка стала уменьшаться еще больше. Теперь стали видны диковинные деревья, каменные стены с причудливой росписью, стрельчатые окна с витыми решетками… И только сейчас Иван осознал, что все это время в избушке довольно громко бубнил чей-то гнусавый бесстрастный голос, и одновременно другой — тихий, но выразительный — нараспев выговаривал непонятные слова.

— …и с тех пор Жар-птица находилась в садах королевской фамилии Мюхенвальд постоянно, под неусыпной охраной, дабы не искушать более похитителей. В самом начале своего правления его королевское величество Шарлемань Семнадцатый приказал вместо старых тесных клеток сделать новую, из чистого золота, и изукрасить ее драгоценными камнями в местах соединения прутьев, чтобы была она достойна той, для кого предназначалась, и куда чудо-птица могла бы укрыться при наступлении ночи или непогоды. На изготовление этой клетки ушло одиннадцать месяцев, пятьдесят килограммов чистого золота, двести девяносто шесть драгоценных камней из фамильной сокровищницы Мюхенвальдов и шестьдесят пять мастеров…

Вдруг дно тарелки засветилось голубоватым светом, голоса резко оборвались, зазвучала и тут же умолкла музыка, и показалось мордастое лицо мужчины неопределенного возраста с приклеенной пеньковой бородой, одетого в костюм лукоморского крестьянина (вернее, в то, что он, наверное, считал костюмом лукоморского крестьянина — красную рубаху навыпуск, подвязанную веревкой, штаны в мелкую красно-зеленую полосочку, красные сапоги и красную же шапку с отворотами. Сразу было видно, что к Лукоморью он никогда не подъезжал и близко, по крайней мере, последние 60 лет — а иначе бы знал, что после того, как лукоморские купцы проложили Великий Муаровый Путь в Вамаяси и Шатт-аль-Шейх, костюмом лукоморского крестьянина стали вышитые туфли без пяток, но с загнутыми носами, черные муаровые кимоно до щиколоток, с золотыми драконами, и конусообразные соломенные шляпы/чалмы — по выбору деревенского старосты. На полевые работы надевались полосатые стеганые ватные халаты, гэта и тюбетейки.).

Ряженый, масляно улыбнувшись и заговорщицки подмигнув, обратился прямо к Ивану: «Наша продукция производится из экологически чистого материала! Это ручная работа!» — руки он при этом демонстративно прятал за спиной. — «Она дешева и удобна в носке! Наши традиции и передаваемые от отца к деду секреты мастерства делают ее единственной в своем роде! Надев ее, вы поймете, что такое истинное удовольствие! Угадайте, что это?» — и, не дав озадаченному Ивану ни единого шанса, сунул ему что-то, что раньше держалось за спиной, чуть ли не под нос.

— «Лапти мягкие, деревенские! В них выросло все Лукоморье!»

Не успел ошарашенный царевич опомниться, как назойливый мужичок пропал. Вместо него на дне тарелки появились две худосочные девицы в сарафанах и кокошниках, густо нарумяненные свеклой и с бровями, подведенными угольком (свекла тушилась тут же, на угольках). У одной девы была сковородка с коричневой ручкой, у другой — с красной. Масло вперемежку со свекольным соком яростно шкворчало и брызгалось в разные стороны, обильно орошая поварих с ног до головы. В следующую секунду сковородки пропали, а красны (уже в буквальном смысле этого слова) девицы с негодованием взирали на свои испорченные наряды и прически. «Опять эти пятна!!! А посмотрите, на что стали похожи мои волосы!!!» — синхронно-патетически начали они срывать с себя уборы. Недоумение Иванушки резко сменилось глубоким интересом, шея вытянулась, глаза округлились, рот приоткрылся.

— Ах, чтоб тебя! — с сердцем выдохнула Ярославна и махнула над тарелкой рукой. Дно погасло. Видения пропали.

Иван почувствовал, что краснеет.

— А-а… это… м-м… когда… Что это было?.. После птицы?

Ярославна пожала плечами.

— Одни говорят, что эта модель несовершенна, и поэтому заданное изображение сбивается на то, что, может, в этот момент запрашивют другие. Василиса утверждает, что это просто помехи. А я считаю, что при определенных условиях тарелка просто ловит отражение других миров. Но ни у кого нет никаких доказательств, и поэтому каждый волен думать, что он хочет. Но в любом случае, эта дребедень зарядила до самого вечера, а может и на всю ночь. Ты успел понять, где находится Жар-птица? И не забыл ли? — ведьма насмешливо стрельнула на царевича глазами.

— Нет, — Иван был занят разглядыванием с попутным выковыриванием чрезвычайно интересного сучка в столешнице, но мог бы почувствовать этот взгляд и на другом конце леса.

Ярославна позаботилась бы об этом.

— Что — «нет»?

— Не усп… То есть, не забыл. Успел. Ну, конечно же я знаю, где это! Абсолютно. Точно. Это в М-м… Нет, в П-п… Нет, в Стр… Нет же!.. Тьфу ты, опять запамятовал… Да как же там его… Тамерланд… Патерланд… Диснейланд… А, вспомнил!!! Вондерланд! Это рядом с нашей западной границей. Если ехать все дальше по той дороге, по которой я ехал сначала, то туда можно добраться через десять дней. Это государство к столице Лукоморья находится ближе всех. То есть, это Лукоморск находится к нему ближе всего. То есть, нет. В смысле, они… это… Мы его в прошлом году с наставником Олигархием проходили. То есть, и его тоже. А еще… — Иванушка вдруг смутился своего неестественного многословия. Вернее будет сказать, смутился еще больше. — Ну, это, наверно, неинтересно вам будет… Это, наверно, все знают… Про язык там… Про правителя… Обычаи… А то, что мы видели — это знаменитые висячие сады Мюхенвальда — первый этаж был построен Шарлеманем Первым, это у них традиция такая — всех кронпринцев называть Шарлеманями, и каждый последующий Шарлемань пристраивает теперь по этажу к уже существующему саду, это тоже традиция, и поэтому там уже накопилось… — Иван наморщил лоб и со страдальческим видом начал шевелить губами, углубляясь в вычисления.

— Семнадцать этажей, — ласково подсказала Ярославна.

«Точно, ведьма», — затряс головой царевич.

— Вот, и еще там собраны семнадцать тысяч четыреста девяносто два вида известных растений со всего мира и шестьсот три неизвестных. Там даже есть… есть… этот, как его… ну, этот… А, опять забыл. Я его все время забываю. Просто когда королевич Елисей на странице две тысячи двести первой попадает в такой сад, занесенный туда ураганом вместе со своим дворцом, и…

— Выходим завтра утром, — подытожил Сергий.

— Вылетаем, — поправила его Ярославна.

— Как, и вы тоже?.. — испугался царевич.

— Я вас только провожу. До первой деревни, где вы сможете купить лошадей.

При слове «лошадь» царевич болезненно вздрогнул и украдкой дотронулся до пониже спины. Несмотря на лесное волшебство, воспоминания о прелестях продолжительной верховой езды были живы в нем как никогда. Но выбора не было, со вздохом вынужден был признать Иванушка. Или они едут верхом, или им до этого Вондерланда…

И тут до озабоченного предстоящей дорогой сознания царевича пробился смысл только что услышанного.

— ВЫЛЕТАЕМ?!…

* * *

Когда царевич проснулся, продрал глаза и очень осмотрительно вышел из избушки (ее ножки были покорно поджаты), проворные Руки уже ловко укладывали их багаж в огромное корыто, а ближайшая пара Голов начальственно на них покрикивала. При появлении Иванушки одна из Рук приветственно ему помахала, а первая слева голова оповестила:

— Ярославна с брательником на куфне вас завтракать ждуть, оне велели вам умыться и тудыть подходить, — и занялась дальше отдачей распоряжений, перекидываясь с первой головой справа грубоватыми шутками.

— П-понял, — не сводя на всякий случай с голов взгляда, подтвердил царевич и боком двинулся к умывальнику, но тут же обо что-то споткнулся и вытянулся на траве во весь рост. Падая, он успел заметить, как под избушку быстро втянулось нечто желтое, морщинистое, бревноподобное.

Подножка!

Отряхиваясь и бормоча что-то не совсем лестное о курицыных детях, царевич, не оборачиваясь более, поспешил на кухню, и не мог видеть реакцию Ярославниных слуг. Да, может, оно и к лучшему.

Когда с завтраком было покончено, грузо-пассажирская эскадрилья Ярославны в полной готовности к отлету была построена на дворе перед избушкой. На правом фланге горделиво красовалась добротная вместительная ступа с прислоненным лохматым помелом. Далее следовали два внушительного вида бочонка, распространявшие вокруг себя неповторимый запах свежеструганного дерева и, наконец, два корыта большой грузоподъемности с накрепко принайтованным имуществом Ивана замыкали построение.

Иван остановился и вопросительно взглянул на Ярославну.

— Твоя бочка вторая от ступы, — неправильно истолковав его заминку, подсказала та.

— Н-нет, я просто хотел… Ну, да, конечно… Нет, то есть, я хотел спросить — это что, все полетит? В смысле, я знаю, что бабки-ежки… То есть, ведьмы, я хотел сказать, извините, летают на помеле. Или в ступах. Про это я читал. И в «Приключениях лукоморских витязей» на странице пятьсот седьмой, когда Елисей… — перехватив выразительный взгляд Серого, Иван осекся и быстро закончил: — … но корыто?!

— А что тебя смущает? — поинтересовалась Ярославна. — Заклинание полета всегда одно, хоть для ступы, хоть для бочки, хоть для стакана. Если вылетает группа, ведомая одним человеком, оно слегка изменяется, вот и все. А что касается нашего обоза, — и она кивнула на выставку домашней утвари на дворе, — У тебя во дворце ведь тоже, наверняка, есть и скакун-иноходец, и ломовой коняга, и кляча водовоза. И все они хороши для своих целей. И, кстати, — вспомнив о чем-то, она выудила из кармана кулек из промасленного пергамента и подала его Ивану, — Вот, держи, не теряй.

— Это еще зачем? — искренне не понял тот.

— Взлетим — может, поймешь, — ухмыльнулся Серый, — А не поймешь — твое счастье.

— Ты не смущай вьюношу, — вмешалась ведьма. — Это если нехорошо тебе будет. На лету до меня ведь не докричишься, остановки только на обед и ужин со сном, так что, не стесняйся. Ты в первый раз летишь, и ничего постыдного здесь нет. В воздухе ведь всякое бывает — вон, по земле ездишь — и то порой приключений не оберешься, а тут…

Иван явно стал на оттенок бледнее.

— Не боись, царевич, — сверкнув белозубой улыбкой, Серый дружелюбно хлопнул Ивана по плечу.

Иванушка взвился, как ужаленный. Так Серый считает, что он испугался!!! Да как он может!!! Я!!! Царевич!!! Лукоморский витязь!!! Чудо-богатырь!!! Испугался!!!

Ну, подумаешь, чуть-чуть.

Ну даже если и не чуть-чуть, если честно-то. Ну и что?!

Неужели это так заметно?…

И совсем не обязательно было об этом говорить вслух.

А Серый уже деловито проверил ремни, которыми вещи были привязаны и ловко запрыгнул в один из бочонков. Царевич демонстративно распрямил плечи, выпятил грудь, выставил подбородок вперед и сделал то же самое.

С пятого захода ему удалось добиться того, что бочка при этом не падала.

С шестнадцатого — чтоб бочка не падала при попытке перевернуться с головы на ноги.

Красный как рак от смущения и злости, потный и растрепанный, мысленно проклиная самыми страшными известными ему словами («гнусные, мерзкие, отвратительные…») все бочки, Ярославну, Серого, Жар-птицу, прадеда, которому пришла в голову идиотская мысль посадить в дворцовом саду эту дурацкую яблоню с золотыми яблоками, а также себя самого, Иван высунулся из бочки чтобы глотнуть немного свежего воздуха и украдкой скосил глаза на Ярославну и Волка. Удивительно, но они так, казалось, были увлечены разговором друг с другом, что даже не обращали не малейшего внимания на его экзерсисы.

Даже слишком увлечены. И в глубине сконфуженной, готовой к яростному отпору при тени малейшей насмешки души царевича шевельнулась робкая признательность. И вместо наглой, глупой, вызывающей фразы, зародившейся в его голове во время позорного кувыркания как возможный ответ на вероятную издевку, у него вырвалось нерешительное:

— Ну, я готов…

Длился второй час полета. Позади осталась полянка с избушкой Ярославны, энергичные руки помахали им вслед и занялись прополкой грядок с морковкой, нахлынула и потихоньку уползла куда-то в район солнечного сплетения тошнота, бесконечные верхушки деревьев, одинаковые сверху (впрочем, и снизу тоже; для Ивана все деревья делились на три породы — елка, береза и ни то, ни другое) успели надоесть в первые десять минут, и теперь царевич сидел, нахохлившись, на дне бочки и страдал от невозможности вытянуть ноги.

«В принципе, если сравнивать с путешествием верхом или даже пешком, полет — не такой уж и плохой способ передвижения, особенно на большие расстояния,» — рассуждал Иван, напрочь забыв, что еще пару часов назад он был также твердо убежден совершенно в обратном, — «Но только теперь мне становится понятным, почему он не получил широкого распространения среди людей. Конечно, нам, лукоморским витязям, не привыкать, мы и не такое видали, мы привыкли смеяться трудностям и опасностям прямо в лицо, но простые люди — это другое дело, хотя для путешествий по Лукоморью или в другие страны, например, для купцов, или послов, или… ну, или там для еще кого, лучше и не придумаешь… Это ж в три раза быстрее получается! Вот если я бы был царем, ну или хотя бы наследником престола, я бы тогда, пожалуй, приказал придумать что-нибудь такое же, но только посовершеннее. Ну, во первых, попросторнее. Значительно. И чтобы летать там могли несколько человек, чтобы было с кем поговорить в дороге. И чтобы на полу подушки лежали. А еще лучше, диваны стояли. Или кресла. И чтобы навес какой-нибудь был, на случай дождя.» — Но потом ему пришло в голову, что дождь может быть и косой, и он мысленно добавил: «А окошки застекленные.» Потом свое мнение высказал желудок, решивший что, пожалуй, съеденного завтрака до обеда не хватит, и Иван продолжал: «А также при пассажирах должен бы был состоять челядинец специальный, который бы их пирожками обносил. В смысле, кормил. И поил тоже.» Но остывшие после долгого пути пирожки и холодный чай царевичу не показались достаточно привлекательной перспективой, и он тут же к мысленному проекту решительно добавил переносную русскую печь и повариху к ней.

Несколько больше сомнений вызвало возможное наличие нужного чуланчика, который все-таки был принят в конце концов с той поправкой, что при перелете над населенными пунктами он будет закрываться челядинцем-разносчиком.

«А все же, если целый день лететь, а то и несколько, то скучновато может быть,» — нашел царевич новый изъян в своем детище. — «Пожалуй, надо там будет держать скоморохов команду, песельников и сказителя с гуслями. И запас продуктов и для них тоже. Тогда клети нужны будут, хоть как крути… И людская. Хм, тогда места еще побольше надо. Да это у меня уже целая изба получается! Хотя, ну и что, что изба.

Очень даже и хорошо это. И назову я ее тогда… Назову я ее… Как бы это ее половчее назвать… Чевой-то не придумывается. Ну, да ладно. Потом придумаю.»

Но тут сомнение закралось в голову Ивана, и он встревожено и озабоченно заскреб в затылке. «А если волшебство откажет в воздухе? Тогда что? Ага! Придумал! Надо управляющему повыше летать приказать, а всем пассажирам метлы выдавать, как у бабок-ежек, перед началом полета, чтобы в случае чего они на них сели — и пошел через дверь по одному!»

Услужливое воображение Ивана нарисовало ему самого себя с помелом промеж ног на пороге стремительно несущегося книзу его неопознанного летающего объекта, а рядом — необъятного как Родина, бледного, с выпученными глазами боярина Бориса, старейшего Думы, с метлой и супругой своей Федосеею в вытянутых трясущихся руках. Нет. Что-то во всем этом было неправильно, и царевич с раздражением вымарал эту картину из мыслей. «Не будем об этом. Подумаем лучше, как же я все-таки ее назову. „Летающий дом“? „Изба летающая“? „Летный дворец“? Во! Есть! Назову-ка я ее „Изба самолетная“! Такое даже королевичу Елисею не снилось, хотя, если быть справедливым, то на странице тысяча четыреста пятнадцатой… А вообще-то, нет. Все равно не то. Вот. А делать такие, окромя как царским казенным заводам, запретить, а за полет золотом платить. Тем, кто согласится,» — и, поразмыслив над этим предложением, честный Иван со вздохом добавил: «Да только какой же дурак по своей воле туда полезет. Ну, разве только мы, витязи Лукоморья…»

* * *

На закате караван приземлился на лесной полянке, заложив предварительно такой вираж, что расслабившийся и ничего не подозревающий царевич едва не вылетел из ненавистной бочкотары головой вниз. Впрочем, сама посадка прошла на удивление мягко, и о том, что они уже сели Иван догадался только тогда, когда через край заглянула слегка взлохмаченная голова Серого и изрекла: «Приехали. Конечная.» Радостного события не смогла испортить даже привычно перевернувшаяся бочка, и Иван с наслаждением растянулся на восхитительно мягкой и душистой траве во весь рост, обняв руками земной шар. «А снится нам трава, трава у до-ома…» — в экстазе зазвучали в голове с детства знакомые строки, внезапно приобревшие совершенно новое, глубокое значение, а блаженная (идиотская) улыбка, расплывшись, заняла все доступное место на измученном угрозами приближения морской болезни лице Ивана.

Идиллическая картина возвращения блудного сына к матери-земле была прозаически нарушена воткнувшимся у самого царского носа топором.

Вслед за топором к царевичу вразвалку приблизились его новые сапоги.

Иван обиженно поднял вопрошающий взгляд.

— Я иду на охоту, Ярославна готовит ужин, а тебе остается хворост, — изложил суть дела Волк. — Возражения, поправки есть?

Было ли это из-за наступающих сумерек, или на самом деле, но Ивану показалось, что цвет лица Волка тоже несколько далек от идеального. Возможно, это объясняло и необычную краткость отрока.

Иван подумал, отрицательно качнул головой и стал медленно и осторожно принимать положение «на четвереньках», и только после этого — «стоя вертикально, плюс-минус десять градусов в любой данный промежуток времени». Минут через пять, после того, как он уже смог твердо занять позицию под углом в девяносто градусов к поверхности земли, он рискнул наклониться, подобрал топор и неестественно твердым шагом направился в лес.

В лесу было тихо и прохладно, пахло грибами и сыростью, а зарождающиеся из ниоткуда молочные клубы тумана придавали всему оттенок нереальности. Понятия пространства и времени теряли здесь свои традиционные значения, растекаясь и перемешиваясь с туманом. «Как во сне,» — подумалось царевичу, — «когда хочешь рассмотреть поподробнее что-нибудь, но стоит приглядеться, как все расплывается перед глазами, ускользает, и видишь, что на самом деле там ничего нет, и не было…»

Что такое хворост, царский сын представлял весьма смутно, но у него создавалось такое впечатление, что это каким-то образом имеет отношение к деревьям, а раз ему был выдан топор, то значит этот хворост или очень большой, и его придется измельчать прежде чем собрать, или это все-таки какая-то часть дерева, и его придется сперва от него отделить. И в том, и в другом случае этот хворост должен был быть чем-то специфическим, а иначе его просто нарубили (насобирали?) бы прямо у полянки. Оставалось только вычислить, что же это именно такое, где его берут, и приступить к выполнению задачи — отошедший от дневных полетных испытаний желудок вежливо, но настойчиво стал напоминать, что вообще-то сейчас уже время ужина.

Иван продолжал двигаться вперед, раздвигая перед собой жиденькую поросль и туман, доходившие ему до пояса, и беспомощно окидывая взглядом окружающий его лес. Ничего такого, при виде чего сразу стало бы понятно, что это именно хворост, и ни что иное, на глаза по-прежнему не попадалось. И несмотря на титанические усилия припомнить что-либо подобное из приключений лукоморских витязей, на ум ничего адекватного не приходило. Каждый раз, когда королевичу Елисею случалось ночевать одному в лесу, ему или попадалась избушка (с разбойниками, с Бабой-Ягой, с красной девицей, с тремя поросятами и так далее), или на весьма удобной (без признаков сырости и тумана) полянке уже горел готовый костер, разожженный предусмотрительными путниками (разбойниками, Бабой-Ягой, красной девицей, тремя поросятами). В принципе, разбойник, Баба-Яга (она же красна девица) и три поросенка (в багаже) были в наличии, но все равно так, как у Елисея, почему-то никак не получалось.

Несколько раз Иван пробовал начинать что-то рубить или на ощупь собирать под ногами, но каждый раз перед ним вставал неразрешимый вопрос — а хворост ли это? и он в растерянности прекращал всякую деятельность.

Так прошло еще полчаса. И царевич наконец решился. Отчаянно размахивая топором, он обрубил все ветки на высоте человеческого роста на первой попавшейся не-елке и не-березе за какие-то сорок минут, сгреб их в охапку, развернулся и направился к лагерю.

Быстро темнело. Туман густел с каждым шагом, становясь все материальнее и по плотности уже напоминая взбитые сливки или воздушный крем. «Откуда же он берется?» — размышлял Иван, безуспешно стараясь отвлечься от мыслей о том, что Ярославна приготовит на ужин. Насколько хорошей была успеваемость юного наследника престола по литературе, истории и географии, настолько жалкими были его познания в естественных науках. Они не казались ему такими же увлекательными, как его любимые дисциплины, а практического применения умению отличать липу от осины или знакомству с анатомией майского жука лукоморский витязь Иван не находил, и поэтому вызубренные по принципу «сдать и забыть» знания не задерживались в монаршей голове надолго.

Вообще-то, Ванюша был никогда не против подпитать свою эрудицию чем-нибудь интересным или полезным, но не такой ценой.

Теперь он понял, откуда берется туман.

Туман берется из реки, которая на данный момент неторопливо просачивалась в его сапоги.

Когда он уходил из лагеря, никакой воды, кроме как в глиняном кувшине в багаже, поблизости не было.

Значит, он заблудился.

Опять.

Сейчас молочно-белые и такие же прозрачные клубы тумана поднялись еще выше и накрыли царевича с головой. Недолго думая, он начал звать на помощь, но с таким же успехом он мог кричать в подушку — звук затухал еще при выходе изо рта, и Ивану начинало казаться, что он попросту оглох.

«Главное — не паниковать,» — приказал он сам себе, нащупывая на всякий случай за поясом рукоятку топора. Хоть он оказался там, где и должен быть. Медленно ступая задом наперед, царевич выбрался из воды на берег и остановился. Немного подумав, он бросил охапку веток на землю, сложил ладони рупором и снова заорал: «А-уууууууууу!». И в этот раз ему почудилось, что откуда-то издалека (или не очень?) до него долетел ответный крик.

Иван не поверил своим ушам, набрал полную грудь воздуха пополам с туманом и взревел: «Сергий!!! Ярославна!!!»

В реке что-то испуганно булькнуло, а справа тут же донесся ровный сильный женский голос. Слов было не разобрать, и из-за тумана было даже похоже, что женщина как будто пела, но Ванюша сразу понял, что это Ярославна его ищет, и не разбирая дороги (не то чтобы эта дорога вообще была, или имелась возможность ее разобрать) он бросился в направлении голоса. Из головы его вылетели все мысли, как будто их там и сроду не было, а осталась одно только непреодолимое желание как можно скорее добраться до источника этого божественного голоса в тумане, туда, где его ждало спасение, блаженство, радость… счастье… забвение… забвение… забвение…

Голова его кружилась, и он уже не понимал, где он находится, где вода, земля, небо, лес, туман — да и какая разница! — он летел на крыльях восторга, в голове у него был такой же туман, и он ощущал себя одним целым с ним, с ночью, с рекой, — он был счастлив, и счастье переполняло его, и ему хотелось срочно поделится им с кем-нибудь, пока оно не разорвало его на кусочки, но и тогда он бы был счастлив как никогда в своей короткой жизни, потому что он слышал этот неземной голос и приближался к нему с каждым взмахом крыльев.

О-го-го-го-го-го-го! Я лечу-у-у-у!!! Смотрите все — я лечу!!! ЛЕЧУ!!! Смотрите! Скорее смотрите — Ярославна, Серый, я л…

Чьи-то сильные руки обхватили его вокруг талии, волшебный голос умолк, очарование мгновенно растаяло, и Иванушка с ужасом обнаружил, что стоит по пояс в холодной воде, а от человека, прижимающего его к себе, исходит мощный запах водорослей и рыбы.

Царевич внезапно почувствовал, что желудок его превратился в огромный комок льда, а сердце, пропустив удар, оторвалось от насиженного места и пребольно ухнуло в правую пятку.

Русалка.

Иван вспомнил все. Русалки — зеленые женщины с рыбьими хвостами, которые пением заманивают по ночам одиноких глупых доверчивых путников в воду и там их топят. Или душат? Или обгладывают заживо? Или все и одновременно?…

Стоп. Я знаю, что делать. На странице девяносто восьмой, где королевич Елисей вот также ночью встретился с кровавой водяницей на проклятом болоте один на один, он смог спастись, орудуя…

Как будто прочитав мысли царевича, или саму книгу, русалка одним плавным скользящим движением вынула топор из-за кушака своей добычи и рассеяно кинула куда-то себе за спину. Звука падения Иван так и не услышал. Или туман поглотил его, или топор улетел так далеко…

Первая версия нравилась ему гораздо больше.

— Милана, плыви сюда, я с поклевкой, — когда русалка не пела, голос ее был властным, низким и с хрипотцой.

Значит, их было двое. Как минимум.

— Кто попался? — донесся откуда-то справа похожий голос, но понежнее.

— Лопух, — русалка пожала плечами. — Добыча моя, значит, тебе разделывать. Как договаривались.

— А я и не спорю, — обладательница второго голоса выступила из тумана по пояс в воде. Смутные очертания женской фигуры проступили лишь когда она приблизилась к ним почти вплотную, и снова в ноздри ударил резкий запах водорослей и рыбы.

Вторая русалка провела холодной рукой Ивану по лицу.

— Какой хорошенький…

Иван тихо порадовался, что сейчас ночь, причем туманная, и не видно, как он дико покраснел.

— Только не проси меня его оставить, — голос первой русалки звучал ворчливо, но непреклонно.

— Ну почему, Русана, пусть немножко поживет у нас, я буду за ним смотреть и…

— Нет-нет, и не упрашивай, — отрезала та, кого называли Русаной. — В прошлый раз ты так же говорила, обещала за ним ухаживать, убираться, а в итоге все пришлось делать мне, и в конце концов он все равно объелся червями и сдох. Только добро переводишь. Поплыли.

Все это время в душе царевича за доминирующую позицию боролись ужас и изумление. И теперь, пока они все еще были заняты, мутузя друг друга, на первый план, откуда ни возьмись, выскользнул здравый смысл и в немногих словах обрисовал Ивану его ближайшее будущее. В соответствии с продолжительностью будущего, многих слов ему просто не понадобилось.

И Иван решил вмешаться.

— Кхм. Извините, пожалуйста. Я не ем червей.

Он почувствовал, как обе головы повернулись к нему, как будто не ожидая, что он вообще может говорить.

— Тебя никто не собирается заставлять их ЕСТЬ, — с неприязнью произнесла одна из них, по голосу — Русана. — Мы собираемся тебя ими ФАРШИРОВАТЬ.

— Ой, Русана, смотри — говорящий человек! А я думала, они только кричать умеют. Наверно, нам какой-нибудь особенный достался.

— И не уговаривай, — упрямо мотнула головой Русана.

— Да нет, я и не думаю, — слишком поспешно ответила Милана. И тут же добавила: — Ну тогда пусть он еще немножко поговорит, мы все равно никуда не спешим, а второй такой когда еще попадется, — и мягко погладила его по голове.

— А завтрак?

— Подумаешь — на пять минут попозже. Ничего страшного. Говори еще, человечек. Ты ведь умеешь говорить?

Иван понял, что это его единственный шанс предпринять что-то, и другого шанса просто не будет, но он не знал, что ему делать. После того, как он лишился своего единственного оружия — топора — действовать так, как королевич Елисей на странице девяносто восемь, стало невозможно. Да и, откровенно говоря, в глубине своей раздираемой самыми различными эмоциями души Ивану казалось, что у него все равно ничего бы не вышло, даже если топор оставался бы при нем: в «Приключениях лукоморских витязей» почему-то ничего не было сказано, что обычная русалка может одной рукой мертвой хваткой удерживать человека, небрежно жестикулируя при этом другой во время разговора. «Потяни время», — успел шепнуть ему Здравый Смысл, уворачиваясь от пинка Отчаяния.

— Умею, — признался царевич. — Вообще-то, люди все говорят. Наверно, у вас просто не было возможности с нами пообщаться. А ведь люди, наоборот, считают, что русалки умеют только петь. И то только когда… Это… Ну…

— Охотятся, — радостно подсказала Милана.

Иван уцепился за это слово.

— А что вы едите, когда люди не… клюют?

— Консервы.

— А-а… мн-н-н… Э-э-э? — осторожно спросил царевич.

— Иногда поклевка бывает такой хорошей, что Русана заготовляет консервы впрок, — охотно разъяснила Милана. — Я тоже как-то пробовала, мы вместе делали, но мои почему-то через два дня испортились. Русана говорит, что крови много осталось и кости слишком крупные, а я вроде все по рецепту делала, да и при ней же. По-моему, я просто неспособная к кулинарии. Зато пою лучше всех.

— Болтаешь ты больше всех, — беззлобно проворчала русалка постарше. — Пошли давай, время идет. Еще начинку и маринад готовить — сегодня я тебе помогать не буду, привыкай к самостоятельности.

— Ну, Русана-а, — гнусаво-капризным голосом избалованной принцессы протянула Милана.

— Пошли, пошли.

Русалка сделала еще один шаг в глубину. Царевич забился, чуя конец.

— Отпустите меня! Вы не имеете права! Это негуманно! Мы — братья… то есть, сестры… то есть… Пустите меня! Пустите!!!

Холодная вода коснулась подбородка. Иван даже не понял, а почувствовал всеми фибрами души, даже при таких обстоятельствах не желавшей покидать давно промокшие пятки, что это — его последнее мгновение на свете, и, не сознавая, что делает, набрав полную грудь воздуха вперемежку с туманом, взревел:

И только допев песню до конца, он понял, что он допел ее до конца.

И от изумления затих.

— А еще знаешь? — по голосу — Русана.

— З-знаю.

— Спой.

— Слав-но-е мо-ре, священный Бас-ка-а-а-ал…

И пока звонкий молодой голос усердно выводил повествование о злосчастном бродяге, голова лихорадочно старалась мыслить, по возможности не сбиваясь с такта и не путая слов.

«Почему они слушают? Что я о них знаю?… мо-лод-цу плыть не-да-ле-е-еч-ко. Так. Русалки. Людоеды.

…в де-е-брях не тро-о-нул… Живут в реке. Поют для привлечения добычи. Поют… ми-но-ва-а-ала… Любят петь. Вода. Мамочки, забыл! Сначала! Надо начать сначала!… слав-ный ко-рабль… Любят воду? Понял!

…слав-ный ко-ра-абль… Ой, что я пою?! Песни о воде! Они любят ПЕСНИ О ВОДЕ!… о-о-му-ле-евая боч-чка… То есть, пока я буду петь им про воду, они меня не тронут! Вероятно.»

— Еще, — потребовали обе в голос как только замолк последний звук.

— Раски-ну-улось мор-ре широ-ко…

И опять до конца. И когда непререкаемым тоном Милана потребовала петь дальше, царевич решил пустить пробный шар.

— С удовольствием. Только мне вода в рот попадает, и дыхание сбивается в таком положении. Может, меня можно вертикально держать? Ну или хотя бы под углом в шестьдесят градусов? А?..

— Умник нашелся, — неласково высказала свое мнение Русана, но из воды его вынесла и с размаху, как тряпичную куклу, усадила на берег. Непроизвольно у Ивана вырвалось порочащее звание лукоморского витязя «Ой!». Потянувшаяся к пострадавшему месту царственная рука тут же была перехвачена русалочьей. Та же участь постигла и неподвижную другую руку.

— Ну что, устроился? Пой дальше, и не вздумай сбежать, — потребовала Русана.

— … — Иванушка открыл рот, и вдруг с ужасом понял, что не помнит больше ни одной песни про воду. А попробовать и спеть что-нибудь другое у него не хватало духа. Если им нравилось слушать про воду, это не значило, что при первых же словах про что-нибудь другое он через секунду не окажется снова в реке, и на этот раз навсегда.

— Ну?

— Спой, рыбка!

И Иван запел.

— Море, лукоморское мо-о-оре…

К счастью, пока он пел, изо всех сил надеясь, что русалки не обратят слишком пристального внимание на наличие в лукоморскос море колосьев и прочих предметов, порядочному морю не приличествующих, ему вспомнилась еще несколько песен про разнообразные реки, пруды, заводи и протоки. Но когда после слов «Здравствуй, лукоморское море, я твой тонкий колосок» царевич сразу же начал «Тихие пруды…», Милана несколько смущенно перебила его:

— Да что ты все о воде, да о воде…

— ?

— А про любовь знаешь?..

— Рано тебе еще такие песни слушать, — сурово, но как-то не очень убедительно возразила старшая русалка.

— Ну, Русаночка, ну пусть споет.

— Ну, пусть, — неожиданно легко дала уговорить себя та.

Про любовь Иван знал. Окна дворцовой библиотеки выходили на лужайку, где по вечерам летом в хорошую погоду собирались на гулянки столичные девки да парни. И поскольку голосистыми певцами Лукоморье славилось исстари, а читать младший наследник престола любил больше всего на свете, то репертуар передовой части городской молодежи накрепко впечатался в его память вместе с текстами древних историков и географов, хоть и помимо его воли.

— Раз-лу-у-ка ты-ы раз-лу-ка… — проникновенно выдохнул Ванюша. К концу песни Милана рыдала в голос, а со стороны Русаны неясно доносились крайне подозрительные всхлипы. Не желая портить произведенный эффект, он сразу же с надрывом выдал про догорающую лучинушку, затем про три счастливых дня, и завершил второе отделение любовью, похожею на сон.

Если бы действие этой истории происходило несколькими сотнями лет позже, то этот момент положил бы начало фан-клубу Иванушки. Его бы носили на руках, тискали в объятиях (что, впрочем, уже было) и разрывали на части экзальтированные девчонки неопределенного возраста (что еще может случиться).

Но дело было здесь и сейчас, и поэтому благодарные слушательницы одной рукой вытирали слезы, а другой надежно держали его за запястья, что несколько угнетало царевича. «Но, с другой стороны, хоть пока не топят,» — попробовал успокоить себя он.

— Дальше! Еще! — стала требовать просморкавшаяся публика, и Иван завел следующую. Голос его начал слегка дрожать. «Так меня надолго не хватит,» — обеспокоено подумал он.

Хватило его на дольше, чем он ожидал. Иногда просто диву даешься, на что тебя может хватить, если альтернативой является фаршировка червяками.

Рассвет подкрался исподволь, пока Ванюша дребезжащим шепотом выводил душераздирающие подробности очередных любовных страданий.

Дослушав до конца, Русана деловито, как ни в чем ни бывало, поднялась на ноги, рывком привела в вертикальное положение Ивана и, не выпуская его руки, сухо скомандовала:

— Милана, собирай вещи, пошли домой.

Сердце царевича и его желудок столкнулись на полпути.

Младшая русалка отошла в сторону на несколько шагов и, судя по всему, начала что-то искать среди травы в тумане. Спустя минуту откуда-то слева донесся ее ворчливый голос:

— Русана, где моя шаль? Ты ее последняя носила. Куда ты ее дела?

— Повесила на куст.

— На какой куст?

— На единственный, Милана. Давай быстрей, еще с ужином столько возни, и ты тут копаешься.

— На какой единственный? Ее тут нет. Я его уже семь раз кругом обошла. Вспомни получше.

— Не надо на меня дуться, я все равно не позволю тебе его оставить, а твою глупую шаль я сейчас найду, и так тебя отругаю!..

В порыве раздражения русалка оттолкнула Ивана и метнулась на голос.

Надо отдать должное Ванюше, он понял, что свободен, и что пришел его единственный Шанс только через несколько минут, когда его затекшие, взывающие о милосердии ноги уже отнесли его от проклятого места настолько, что дьявольские визги, уханья и вопли, от которых кровь стыла в жилах, были еле слышны. Пронеся хозяина еще несколько саженей, взбунтовавшиеся ноги, которым, похоже, и дела не было до остальных частей тела, уже собирались отказать, как вдруг царевичу показалось, что один из жутких выкриков прозвучал ближе других.

Иван никогда на подозревал, что усталое, голодное, невыспавшееся, запуганное до смерти человеческое существо с затекшими до потери чувствительности ногами может мчаться с такой скоростью, перепрыгивая при этом через бурелом не хуже породистой скаковой лошади. Деревья по сторонам слились в один бесконечный забор, а воздух свистел в ушах, заглушая треск ломающихся веток.

Но, в конце концов, физиология взяла свое.

Когда наконец полностью рассвело и его нашел Сергий, Иванушка мог реагировать на все внешние раздражители только слабыми вскриками, в которых, заботливо прислушавшись, его друг смог угадать что-то похожее на «Спасайся, они уже близко.»

После того, как Иван, уже в лагере, оккультными стараниями изумленной Ярославны постепенно пришел в себя, первым делом он рассказал о страшной опасности, угрожавшей ему этой ночью, и как счастливо он избег (из-бежал, точнее) ужасной участи. И, в процессе пересказа, он, со все возрастающей ясностью, начал понимать, что это был его ПЕРВЫЙ ПОДВИГ. Королевич Елисей отдыхает. На авансцену выходит Иван Непобедимый. Иван Великолепный. Иван Завоеватель. Иван Покоритель Русалок.

Уф! Иван задохнулся от переполнявшей его гордости и заканчивал рассказ о победоносном бегстве с высоко поднятой головой и глупой ухмылкой от уха до уха.

По окончании повествования царевич сделал театральную паузу, и счастливая улыбка достигла своего апогея.

Наступившую тишину нарушила Ярославна.

— Иван-царевич, ты — молодец. Ты вел себя мужественно, сохраняя присутствие духа…

Иван почувствовал, что еще одна похвала, и он просто лопнет — раздуваться дальше ему просто было уже некуда. Но Ярославна еще не закончила:

— … в обстоятельствах, угрожающих твоей жизни. Как ты был уверен. Но, видишь ли, Иван-царевич, дело в том, что русалки — существа довольно редкие, живут замкнуто, и поэтому люди о них мало что знают.

Иван насторожился. А Ярославна продолжала:

— В частности, они не знают того, что русалки — создания вегетарианские, что пение они любят больше всего на свете, и что сами не осознают свойства своего пения привлекать помимо воли простых сухопутных. Вроде людей. Они чрезвычайно не любят, когда, несмотря на тщательно выбранное уединенное место вдали от цивилизации, их спевки прерываются грубым вторжением какого-нибудь идиотски оскалившегося пешехода (Иван покраснел), и потому каждый раз они стараются напугать его по первому разряду, чтобы когда они позволят ему уйти, он детям своим и сородичам заказал и близко подходить к русалкам.

Иван почувствовал, что воздух из его выпяченной груди выходит с тихим шипением, и сам он становится похожим на продырявленный мячик.

Герой…

Подбородок его как-то сам собой уперся в холодную пуговицу кафтана. В глазах предательски защипало.

— Иван, — строго произнесла ведьма.

Он нехотя двинул головой.

— Ты плохо меня слушал. Все сказанное мной в конце не отменяет сказанного мной в начале и не умаляет твоей стойкости и воли к жизни. Я сказала, что ты молодец, и я имела ввиду именно это.

Голова поднялась чуточку повыше.

И вдруг Ярославна хитро прищурилась и заговорщицки подмигнула:

— Королевич Елисей отдыхает.

* * *

Через два дня, вечером, после приземления и тщательного инспектирования багажа, от припасенных в дорогу трех поросят не обнаружилось и следа (Иван ясно помнил, что после последнего привала в пакете оставался как минимум один окорок, но, заметив выражение чересчур неподдельного недоумения на физиономии Серого, о судьбе его спрашивать не стал). И тогда, выставив вперед нижнюю челюсть, царевич непререкаемым тоном заявил, что он идет на охоту и точка. К его немалому удивлению, пререкаться с ним никто и не думал. Одобрительно кивнув и буркнув что-то невнятное (Иван мог бы поклясться, что это было «Слова не мальчика, но мужа», если бы не знал, что его друг слово «ирония» будет скорее искать на карте, чем в словаре), Сергий вручил ему лук, колчан с десятком стрел и новое изобретение Ярославны — коробочку с пол-ладони величиной, на дне которой покачивалась стрелочка, заостренным концом всегда указывающая в том направлении, где находился сейчас Волк. Вторая такая коробочка покоилась где-то в бездонном кармане порток Серого, и стрелочка ее всегда указывала на царевича. «Просто так, на всякий случай,» — пояснил тот, и Иванушка, не дрогнув бровью, положил колдовскую приспособу в карман кафтана. И только где-то глубоко, под опущенными ресницами, мелькнуло и пропало шальное «я им докажу!».

— Ну, с Богом, — хлопнул его на прощание по плечу Волк. — Если что — стреляй.

Царевич, молвив «Разводите пока костер, я скоро вернусь» (и как это королевич Елисей может произносить с выпяченным подбородком монологи на десять страниц и при этом оставаться с неприкушенным языком?) мужественно развернулся и шагнул в лес.

О чем-о чем, а уж об охоте Иванушка знал все. Охотиться было так просто, что его всегда удивляло, почему леса не кишат охотниками, увешанными разнообразными трофеями и с толпой слуг за спиной, несущих еще десять раз по столько. Все, что требовалось от охотника, это взять лук и побольше стрел и вступить в лес. Остальное было делом техники. Встречаешь зверя, стреляешь, взваливаешь добычу на плечо (передаешь прислуге), идешь дальше. И так — пока не кончатся носильщики. Королевич Елисей, например, сразу же, как только начинал охотиться, убивал дичь не меньше кабана или оленя, про это везде написано, ну а если нет, тогда начиналось самое интересное. Да и народная мудрость «На ловца и зверь бежит» только подтверждала теорию Ивана. С народом не поспоришь. Как не такой уж далекий потомок далеко не первой династии венценосцев, царевич впитал это с молоком матери вместе с другими сокровищами лукоморского фольклора, как-то: «Яблоня от яблока недалеко падает», «С кем поведешься, с тем и наберешься», или «Мойте руки перед едой».

Впрочем, как бы то ни было, после часа блужданий среди чуждых ему деревьев неизвестной породы Иванушка в который раз уже начал подозревать, что, может быть, как это иногда бывает с народными изречениями, это подразумевало совсем не то, что говорилось открытым текстом, а что-нибудь совсем иное, к охоте отношения абсолютно не имеющее. Например, как он — к королевичу Елисею.

Создавалось впечатление, что в лесу, кроме него, нет и никогда не было ни одной живой души. Ни мышонка, ни лягушки, не говоря уже о какой-нибудь съедобной зверушке. Только круглая как каравай (царевич сглотнул слюну) луна начинала просвечивать сквозь синеющее небо над головой, да тишина, которую не в силах был заглушить даже шум, производимый перемещением незадачливого охотника, пронизывала лес. Царевич опустил лук, присел на поваленную сухостоину, уронил голову на руки и задумался.

Охотника из него явно не получалось, а вернуться в лагерь с пустыми руками после такого помпезного отбытия было просто невозможно. Никак.

«Нет, никто и слова не скажет, и Серый уже наверняка поджаривает на вертеле подстреленного глухаря (при этой мысли желудок Ивана зашелся в конвульсиях), НО НЕ МОГУ Я ВЕРНУТЬСЯ ПРОСТО ТАК — ЭТО СЛИШКОМ! В конце концов, это МОЙ поход, МОЙ единственный в жизни шанс доказать всем, и себе в первую очередь, что я чего-то да стою, что я — царевич, будущий правитель, витязь, которому не страшны никакие преграды! А книжки читать и дьячок может. А пока единственное, что я смог — это заблудиться, потерять все снаряжение, жить на милости Сергия и его сестры и попадать на потеху всем из одной нелепой ситуации в другую, еще более дурацкую. Слюнтяй. Раззява. Неудачник. Королевич Елисей постыдился бы даже признаться бы, что знаком с таким. Ничтожество. И если уж ничего хорошего из меня выйти не может, то…» — Иван невзначай поднял голову и остолбенел.

Согласно лучшим канонам повествования, шагах в десяти от него мирно щипал травку заяц.

Ничего не подозревающий упитанный грызун с завидным аппетитом (желудок заново забился в агонии) объедал какой-то кустик неопознанной травы и не обращал ни малейшего внимания на голодного хищника вида Царевичей, подвида Иваны, плотоядно впившегося в него глазами.

Охотник со всей возможной предосторожностью снова натянул тетиву и стал потихоньку подниматься. По зайцам из положения «сидя» не стрелял ни один из героев.

Хрустнула сухая ветка, невесть откуда взявшаяся под ногой. Ушастый вздрогнул и обернулся. Царевич, презрев условности, навел на него лук и уже был готов пустить стрелу, как вдруг…

Естественно, раз уж на то пошло, это «как вдруг» просто должно было случиться.

— Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!…

Вот оно! Началось!

От неожиданности, что с ним такое вообще когда-нибудь могло произойти, пальцы Иванушки разжались, и лук с глухим стуком упал на траву.

А стрела с глухим стуком пригвоздила заднюю лапу зайца к земле.

— У-у-у-у!!! — взвыл заяц. — Ну я же просил!

— И-из-звините, — только и смог выдавить из себя потрясенный Иван.

— Так помоги же, чего стоишь, больно ведь! — потребовал косой, тихонько подскуливая.

— Я сейчас. Сейчас! — и царевич кинулся к несчастному животному. Из глав с триста сорок пятой по триста пятьдесят шестую «Приключений лукоморских витязей» он знал все о первой помощи при стреляных ранах — Елисей со товарищи и их враги применяли в них луки, арбалеты и прочие дротики через каждые десять строчек — и поэтому оказал ее энергично, эффективно и почти профессионально.

Через некоторое время заяц пришел в сознание. Дико скосив на царевича безумные глаза, неблагодарный длинноухий, не говоря ни слова, отчаянно вывернулся из его объятий, но раненая лапка подломилась, зайчишка жалко пискнул и завалился на бок.

Иван осмелился:

— Может, вас до норки донести?..

Зайца это почему-то рассердило, он презрительно фыркнул, дернул ухом, но потом он смилостивился:

— Ладно, неси уж, что с тобой делать…

— Вы извините, я не хотел в вас попасть, — виновато оправдывался царевич, неловко заворачивая косого в свой кафтан. — Я вообще ни в кого не хотел попадать, просто я растерялся, когда вы заговорили, я не знал, что…

— Ты еще скажи, что никогда оборотней не видел, — раздраженно проворчал заяц.

— А причем здесь… — и тут до Ивана дошло. — Так вы — оборотень?! Но я читал, что оборотень — это человек, который во время полнолуния превращается в волка или медведя…

— Это было бестактно, — сухо заметил длинноухий.

— И-из-з-в-вините, — Иванушка почувствовал, что если он покраснеет еще больше, то его лицо в темноте начнет светиться.

— Ничего. Направо.

— Ага, понял… — и, пытаясь загладить свою нечаянную бестактность, спросил: — А вы к знахарям обращаться пробовали? Или к колдунам? — Иван считал себя человеком просвещенным, поэтому про врачей он даже не упомянул.

— А ты как думаешь? — пробормотал заяц. — Под ноги смотри. Сейчас ручей будет. Конечно, обращались. С самого рождения ведь такой позор, — он обреченно вздохнул. — Все в голос говорят, что дурной глаз на меня был положен, порча третьей степени, ничего поделать нельзя. А недавно жена даже приволокла откуда-то какого-то лекаришку.

— Ну и?…

— Шарлатан, говорил же я ей. Истыкал всего меня иголками, крови выкачал больше, чем сосед Викула…

— Викула?

— Граф Викула, вампир. Вот, о чем это я? Ах, да, а потом три часа нес какую-то чушь про то, что в моем роду был какой-то Гена, который кому-то изменил, и из-за этого… Налево, через полянку… Потом все прямо… Тебе это о чем-нибудь говорит?

Ивану показалось, что он услышал в голосе оборотня слабую тень надежды. Ему было жаль разочаровывать своего нового знакомого, чья ситуация так была похожа на его собственную.

— Нет, ни о чем… Действительно, абракадабра какая-то. Но вы знаете, у одного моего друга сестра — ведьма…

— Хорошая?

— Вообще-то, я не уверен, может ли ведьма быть хорошей по определению, ведь это слово даже стало нарицательным в лукоморском языке и стало обозначать…

— Бестолковый. Я спрашиваю, хорошо ли она владеет своим ремеслом.

На «бестолкового» царевич в конце концов обиделся.

— Если через час меня не будет в лагере, через полтора часа она найдет меня где бы я ни был, и тогда вы лично сможете убедиться, насколько она хороша, — тщательно выговорил он и многозначительно замолчал.

— Так она путешествует с тобой?..

— Со мной и со своим братом, — последовавшее молчание своей многозначностью с легкостью могло посрамить знаменитое лукоморское «елы-палы».

— Ты не волнуйся, я прикажу своей жене проводить тебя назад немедленно, как только мы доберемся до дома, — пострадавший почувствовал, что перегнул палку, и что она вот-вот может распрямиться со всеми вытекающими последствиями. — И, между прочим, если ты думаешь, что когда я говорил, что я тебе пригожусь, я преувеличивал, то это совсем не так. Если хочешь знать… сейчас налево… если бы не я, то тебя бы съели еще полчаса назад. Сегодня ведь полнолуние, а в нашей деревне пятьдесят дворов, и все жители — родственники. Чужих просто не осталось. Понимаешь?

— Если бы не вы, — настал черед Иванушки ворчать, — я бы уже как полчаса сидел бы у костра с моими друзьями и (желудок впал в состояние комы) ел жаркое.

— Жена тебя обязательно угостит ужином, — тут же услужливо предложил косой.

За ужин царевич сейчас был готов простить все, кроме критики «Приключений лукоморских витязей». И простил.

* * *

Жены Евсея (так звали оборотня) дома не оказалось. По его указанию Иванушка закрыл плотно ставни, задернул занавески и зажег толстую оплывшую свечу.

— Полнолуние, — извиняющимся тоном проговорил Евсей. — Видать, вышла на улицу.

Царевич обернулся. Перед ним, ослабляя повязку на увеличившейся ноге, сидел на полу невысокий кряжистый мужичок с жиденькой бородкой пучком и отчаянно косящими глазами. Заметив вопросительный взгляд гостя, он пояснил:

— Если свет полной луны не попадает напрямую на оборотня, он может сам выбирать, какую форму ему принять. А в доме человеку удобнее. А если ужинать ты еще не раздумал, то раздуй угольки в печке, подкинь дров и принеси из ледника утрешнюю кашу и молоко. Мясо не трогай — Варвара голодная вернется, как волк…

Иван поспешил выполнить все указания хозяина. По завершении в список потерь были занесены опаленные брови и ресницы, пара разбитых тарелок и полкорчаги пролитого молока. На поднявшуюся было волну протеста Евсея Иван рассеяно заметил, что могло быть и хуже. Или гораздо хуже. Насколько хуже, тот выяснять почему-то не стал.

— А если ваша Варвара сегодня не вернется, как я до своих добираться буду? — жадно поглощая сухую подгоревшую гречку, сквозь набитый рот поинтересовался Иванушка. И не сразу заметил, что хозяин вдруг почему-то вытянул шею и выпучил глаза, таращась куда-то ему за плечо, на печку. И поэтому, когда за его спиной хорошо знакомый голос посоветовал: «Переночуешь здесь», под стол последовала оставшаяся половина молока вместе с корчагой.

Он обернулся. В пламени печи отчетливо проступали очертания прекрасного женского лица, явно наслаждавшегося произведенным эффектом.

— Ярославна?! Как ты меня нашла?! Как ты это делаешь?! Где ты?!

— Я-то там, где и должна быть, Иванушка, а вот какая нелегкая занесла тебя в единственную в Лукоморье деревню оборотней ночью в полнолуние… Впрочем, я должна была это ожидать. Это же так естественно…

Иван насупился.

— Это ОНА? — заворожено прошептал Евсей, не сводя поочередно своих косых глаз с чудесного явления.

— Ага, я вижу, слава обо мне идет впереди, — приторно-сладко улыбнулась ведьма. — Это хорошо. Не люблю представляться. А теперь слушай, Ванюшенька. Варвара Евсея не придет до утра — она сейчас с племянниками на пикнике в лесу. Там, где раньше, часа полтора назад, была стоянка разбойников. А утром, вернувшись, сразу заляжет спать — набираться сил для новой ночи. Тебя она не тронет. Если не захочет, чтобы в их роду к зайцу прибавилась жаба. А хозяин позаботится ей это разъяснить. Правда, Евсеюшка?

— Тебе меня не запугать, — выпятил вдруг впалую грудь смешной мужичок.

— А я не запугиваю. Я просто объясняю, что надо делать, чтобы все хорошо кончилось, — рассеяно пожала плечами ведьма.

— Для кого? Для него? — снисходительно мотнул головой Евсей в сторону Ивана. — Царевичем больше, царевичем меньше — тебе-то, ведьме, какое до этого дело? Ученые люди и оборотни всегда были ближе друг к другу, чем ко всяким городским хлыщам. А сейчас он в моей власти. Хочу — милую. Хочу — супружнице скормлю. Что ты мне сделаешь? Да ничего. А если он тебе действительно так дорог, то давай поторгуемся. — раскосые глаза оборотня хитро прищурились. — Ты мне — услугу небольшую, я тебе — парнишку живого.

— А ты действительно хочешь знать, что я с тобою сделаю? — вежливо поинтересовалась Ярославна, и, прямо на выпученных от ужаса глазах оборотня, руки его ссохлись, позеленели, ногти выпали и, как листики весной, между пальцами пробились коричневатые пупырчатые перепонки. В избе пахнуло болотом.

Иван был более чем впечатлен. Впечатлен ли был Евсей, выяснить не представлялось возможности по причине бессознательного состояния такового. Да, впрочем, его мнением никто и не интересовался.

Королевич Елисей сейчас бы очертя голову бросился на защиту друга, сраженного злыми чарами неизвестного колдуна. Иван сделал то же самое, и то, что на этот раз незнакомец был сражен чарами его друга, ничего не меняло для пылкого царевича.

— Сделай сейчас же как было и извинись перед ним! Так нельзя обращаться с людьми! Ну и что, что он оборотень! Это еще не значит, что с ним можно так поступать! — Иван еще раз, помимо воли, взглянул на руки-лапы незадачливого зайца: «В Шантони за лягушачьи лапки такого размера, наверное, можно было бы получить если не пол-царства, то город приличных размеров — наверняка». От такой мысли, не приличествующей истинному витязю Лукоморья, он смутился, закашлялся, покраснел, и чтобы скрыть замешательство, прибавил оборотов, целенаправленно глядя исключительно перед собой:

— Думаешь, если ты — ведьма, то тебе все дозволено?! Он был добр ко мне! У него была жизнь тяжелая! И детство трудное! Он страдал от собственного несовершенства! Его психосоматический комплекс неполноценности… — нет, витязи так не говорят. Что же говорил Елисей в таких случаях? А, вспомнил! И, прочистив горло, царевич сосредоточился, вызвал в памяти страницу шестьсот сорок пять и выдал:

— Сгинь, смрадное исчадие преисподней, гнусное порождение омерзительнейшего из… — ой, что это я такое говорю, это же Ярославна, сестра Серого! И, к тому же, с дамами так обращаться некультурно. Но ведь так говорил Елисей!… Как все таки тяжело быть лукоморским витязем…

— Ты хочешь еще что-нибудь сказать перед тем, как…

— Да! Никакой опасности ни для кого не было!!! — выпалил Иванушка, но, потом, подумав, добавил:

— Пока ты не появилась… Он только хотел, чтобы ты ему помогла излечиться, но, наверное, просто не знал, как попросить. За это не наказывают! И в конце концов, я не маленький ребенок, я сам могу о себе позаботиться и выбирать себе друзей!.. — до него внезапно дошло что-то тревожное, зарегистрированное с минуту назад его мозгом, и он осекся.

— Перед тем, как что?

Ярославна устало улыбнулась и провещала:

— Иванушка, свет мой, если бы ты не был другом Сергия, то сейчас Шантони пришлось бы раскошелиться на два города приличных размеров. И это только за передние.

Царевич прикусил язык.

Ярославна продолжала:

— Но если ты хочешь, чтобы мы с Сергием завтра заскочили сюда, чтобы взять твои сапоги и кольчугу для передачи родителям для похорон, я не буду с тобой спорить и все исправлю, как ты требуешь.

— ?

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы слово «оборотень» употребляли в значении «заслуживающий доверия»?

— Н-нет, а что?

— Вот и я — нет. Подумай на досуге об этом. А теперь — спокойной ночи. Позаботься о себе хорошо, немаленький ребенок. Завтра после восхода солнца будь на западной окраине деревни — мы тебя подберем. И привет тебе от моего братца…

Образ ведьмы в огне стал бледнеть.

— Постой! Постой! А как же Евсей?! Он же не может оставаться таким на всю жизнь?! — метнулся к печке царевич.

— Заклинание рассеется к обеду, — донесся слабый голос издалека. — Но при необходимости я всегда смогу найти денек-другой, чтобы восстановить его, на этот раз — навсегда, так и передай своему… другу…

* * *

Первым в зависшее над печной трубой корыто запрыгнул Серый, потом втянул Ивана. Отчаянно щелкнули в воздухе мощные челюсти, и одним сапогом в гардеробе царевича стало меньше.

— Готовы? — обернулась Ярославна.

— Поехали! — махнул рукой отрок.

Иванушка перегнулся через край своего воздушного судна и глянул вниз. В бледнеющем свете полной луны белели клыками ощеренные пасти и горели дьявольским зеленым огнем глаза. Еще один громадный волк, изогнувшись, выпрыгнул из стаи. Иван отшатнулся. Он только сейчас понял, чего избег по счастливой случайности по имени Сергий, и тошнота подступила к горлу. Он закрыл глаза, хотел сглотнуть, но шершавый язык на пару размеров больше обычного поворачивался с трудом, а во рту было сухо, как в пустыне Самум.

Ярославна взяла курс на запад, но не раньше, чем сделала прощальный круг над евсеевой избой, вокруг которой, казалось, собрались все оборотни округи. Тающая под лучами невидимого пока еще солнца темнота буквально кишела серыми спинами и зелеными точками. Ведьма буркнула себе под нос нечто невнятное и жестом сеятеля со знаменитой картины кинула что-то в самую гущу завывающих злобных тварей.

Вой достиг своего пика, прервался, мгновение стояла тишина, и вдруг изо всех нечеловеческих глоток разом вырвался оглушительный рев, тут же сменившийся кровожадными воплями и пронзительными визгами боли.

— Что случилось? — силясь перекричать поднявшуюся какофонию, царевич припал почти к самому уху друга. — Кого это они?…

Тот лишь пожал плечами.

Летающий караван не спеша удалялся с места загадочного побоища.

Задремавший на тюках в грузовом корыте Иванушка проспал до самого привала, но сон его был неровным, со стонами, вскриками, метаниями, и мог он воздушное свое путешествие закончить раньше времени на земле, если бы не верный Серый. Снился усталому витязю Лукоморья бедолага Евсей, так и не пришедший в себя после учиненного ему славной Ярославной нервного потрясения, неожиданное появление отрока Сергия, бой с невесть откуда взявшимися оборотнями, разлетающиеся в щепы ставни, отчаянное бегство на крышу, и Ярославна, с торжествующей усмешкой пролетающая мимо: «Я же тебе говорила!!!» На этом моменте он отчаянно прыгал ей во след, промахивался мимо ступы, и вверх тормашками летел в разверстые пасти волков под декламацию ведьмы: «Сгинь, смрадное исчадие преисподней…»

От толчка при приземлении Иван с облегчением проснулся, и тут же почувствовал себя до крайности разбитым и невыспавшимся. Но засыпать прямо тут же он слегка поостерегся. «Какие сны в том смертном сне приснятся…»

— Сергий, Ярославна, спасибо, что вытащили меня оттуда… — смущенно проговорил царевич. — Наверно, не стоило мне туда с ним ходить, но так все получилось… Я нечаянно подстрелил его, пока он был зайцем, и не мог его бросить на произвол судьбы, одного, беззащитного, в лесу…

— Так это он лишил нас ужина!

— Нет, о том, что я ему помог я не жалею, но мне жаль, что все снова так вышло… нелепо… Ведь если бы ты, Серый, меня не нашел, это была бы последняя ночь в моей жизни… Правда, если бы Ярославна не напугала его так, а пообещала его вылечить, может, он бы и договорился с остальными, и все обошлось бы мирно. Ведь пропустили же они нас, когда я его нес…

— Гадание на кофейной гуще, — фыркнула ведьма.

— Да, конечно… Вот поэтому я и говорю, что с королевичем Елисеем такого случиться не могло, — грустно глядя в землю, снова вздохнул Иван.

— Не кручинься, царевич, утро вечера мудренее, а за битого двух небитых дают, лишь бы урок впрок пошел, — приобнял друга за плечи верный Волк.

— Пошел, — криво улыбнулся Иванушка. — Хоть один, да пошел. Например, я теперь знаю, что такое хворост.

— Ну, тогда Сергий идет на промысел, и через полчаса начинаем готовить завтрак, — подошла к ребятам ведьма.

Иван, уже сделав несколько шагов в чащу, вдруг вспомнил что-то и обернулся:

— Ярославна!

— Что, милый?

— Что ты сделала с оборотнями, когда мы уже улетали?

— Преподнесла небольшой урок, и всего-то. Не ты один в них нуждаешься.

— Почему они там так вопили? Ты их заколдовала?

— Что ты, Иванушка, как я могла!

— А что тогда? Ты же нашептала там что-то?

— Самое безобидное заклинание, какое только можно представить, только слегка усиленное. Ну, или не слегка…

— Какое?

— На хороший аппетит.

— То есть, они друг друга съедят?!

— Нет, что ты, конечно не съедят! Но закусают.

Царевич с огромной охапкой хвороста собирался уже повернуть назад к лагерю, как вдруг услышал, что его кто-то зовет.

— Иван!

— Иван!

— Скорее сюда!

— Мы выступаем!

Голоса были незнакомые. Они то приближались, то отдалялись, звуча со всех сторон одновременно. И хотя угрозы в них не было, Иванушка, еще не успокоившийся после ночных событий, почувствовал себя неуютно.

«Кто бы это мог быть? Я в этих краях никого не знаю, и меня никто… А если это оборотни? Так быстро? Вряд ли они уже успели бы нас догнать. И зачем им меня звать? И куда они выступают? И почему я от этого должен торопиться? Как же, сейчас возьму и приду. Ждите.»

Показалось, что очередной выкрик прозвучал совсем рядом, и Ванюша, во избежание чего бы то ни было, исключительно на всякий случай, быстро юркнул под ближайший малиновый куст, прихватив с собой и свою ношу.

— Ой, — отчетливо произнес куст.

Иван застыл.

— Зачем вы толкаетесь? — выразительно поинтересовался куст.

— У меня кинжал, — осторожно соврал Иван.

— А у меня — армия.

И тут только царевич углядел, что справа от него, на корточках, сидит человек в зеленом кафтане и маленькой зеленой круглой шапочке, и лицо у него тоже зеленоватого оттенка. Большие влажные карие глаза выжидательно смотрели на пришельца.

— Так это вас ищут?

— Меня.

— Вы — Иван? Вы — генерал?

— Да, я Иван. Нет, я не генерал. Скорее наоборот.

— Наоборот генерала — это кто?

— Пленный. Заложник. Проводник. Они пришли ко мне домой и сказали, что если я провожу их до Лукоморья, то они за это мне ничего не сделают. Они хотели пройти тайными тропами и напасть на столицу внезапно. Кто-то сказал им, что никто не знает здешних мест лучше меня. И я действительно их не знаю.

— Так они захватили вас в плен?! — королевич Елисей внутри Ивана встрепенулся, как старый конь при звуке боевой трубы. — Я вас спасу. Мы предупредим царя, и наша армия разобьет их в пух и прах! Следуйте за мной, — и он театральным жестом отшвырнул от себя хворост.

— Спасибо, но я бы этого не хотел.

— Чего не хотели?

— Ничего из предложенного вами, молодой человек. Ни следовать, ни разбивать. Они, в общем-то, неплохие ребята, и за год я к ним почти привык, как к родным.

— Поче… Сколько?

— Да, юноша. Вот уже год, как я вожу их тайными тропами вокруг своей деревни. Как давно это началось!… И я даже уже привык, что они называют меня Иваном… А тут вы напомнили мне снова всю эту историю с начала…

— А разве…

— Нет, юноша, я просто ждал настоящего Ивана у него дома, когда за ним пришли валенцы и спросили, не я ли буду Иван. Я сразу заподозрил, что они затевают что-то нехорошее, и пожалел соседа — у него тогда было девять детей, а я — вдовец, и дети у меня уже взрослые, и я сказал, да, это я, я есть Иван, я сделаю вам хорошо, пойдемте, куда вас отвести…

— Но тогда же вы — герой!

— Иван!

— Где вы, почтенный? — раздалось совсем близко.

— Ну, мне пора, — поднялся мужичок, поддергивая штаны. — Я не хочу, чтобы они вас таки видели, молодой человек. Им еще рано.

— То есть, как? Почему не хотите? Почему рано? Кто вы тогда на самом деле? Из какой вы деревни? — забросал царевич вопросами уходящего проводника. — Как вас зовут? Как вас по-настоящему зовут?…

Уважаемый!… Почтенный!!!… Постойте!… Не слышит…

— Моисей… — вдруг слабо донеслось до него.

* * *

На второй день вечером, абсолютно без приключений прибыв к границе Лукоморья, Ярославна высадила ребят на краю леса, метрах в ста от дороги, и в стольких же — от большого добротного постоялого двора в полукилометре от маленькой деревушки. Подарив на прощанье им обоим амулеты, позволяющие понимать и разговаривать на любом существующем языке, чмокнув брата в макушку, а зардевшегося Ивана — в губы, ведьма вскочила в свою боевую ступу, гикнула, свистнула, и весь порожний теперь караван умчался, дав на прощанье широкий круг над головами наших искателей приключений на определенные части своей анатомии.

На постоялый двор «Козьма Скоробогатый» тяжело груженые друзья ввалились, ловя ноздрями витавшие вокруг ароматы кухни и предвкушая огромный аппетитный ужин.

Результаты превзошли все ожидания. Едва хозяин увидел утомленных и проголодавшихся путешественников, он сорвался с места и мигом подлетел к ним, подхватив из ослабевших рук царевича узлы с багажом.

— Чего изволите, господа хорошие? — изо всех пор его заплывшего жиром лица гостеприимство буквально сочилось, а уголки рта уползли в район ушей, и все еще не остановили свое перемещение. Его более чем округлая фигура не просто говорила, а излагала в мельчайших подробностях фирменное меню заведения, изобилующее жирами, углеводами и пережаренным маслом.

Волк вальяжно ухнул свою часть поклажи на пол, подбоченился, отставив правую ногу, и, прищелкнув пальцами, произнес:

— Все!

— Будет исполнено, — прогнулся хозяин и гаркнул:

— Марьяна! Все, что есть — мечи на стол! Баре ждать не любят!

— Гут, — удовлетворенно кивнул Серый, подмигнул Ивану — мол, учись, как надо. — А теперь веди нас наверх, покажи нам наши комнаты. Самые лучшие!

— Пожалте, господа, пожалте, хорошие, — и хозяин, как мячик, выпущенный из катапульты, помчался вверх по винтовой лестнице, гремя ключами на ходу.

Номера Волка и Ивана были рядом, в самом конце длинного коридора. В обеих комнатах было по большому окну, выходящему во двор, широкой мягкой кровати с балдахином, тумбочке, столу и резному гардеробу необъятных размеров. Стены были оклеены голубыми полосатыми обоями в веселенький желтенький цветочек.

— Гут, — еще раз похвалил Серый, окинув обстановку прищуренным глазом знатока. — А что, хозяин, можно ли купить у тебя коней? Хороших, конечно.

— Можно, можно, господа хорошие, отчего же нельзя, — взмахнул пухлыми ручищам пан Козьма, как он успел представиться. — Есть у меня коники, как специально для вас берегу. Молодые, горячие…

Царевич вздрогнул.

— …звери, а не коники! Всего за ничего уступлю, сущие пустяки. За таких коников — это вообще даром!…

— Ладно, — важно промолвил Серый. — После ужина посмотрим. Или утром. Да смотри, утром нас не буди, как встанем — так встанем. Но завтрак чтобы горячий был. И побольше.

— Как прикажете, господа хорошие. Ваша воля, пане, — снова раскланялся пан Козьма.

Ужин был хорош. Хозяин собственноручно подкладывал гостям все новые и новые блюда, на все лады живописуя их достоинства. Впрочем, друзей не надо было долго уговаривать. Должное восхитительной, хоть и чересчур пряной кухне «Козьмы Скоробогатого», а также его фирменной сливовой наливке они отдали от всей души, и даже не заметили, как разомлели, как усталость и истома разлились по телу, а глаза начали сами собой закрываться.

Тряхнув головой, Волк вскинулся с усилием:

— Все, хозяин, спасибо твоему дому, а хватит нам откушивать, пора на покой. За ужин завтра рассчитаемся, за все вместе.

— Как изволят пане, — склонил толстый загривок пан Козьма. — А вот давайте только на прощание… перед сном, то есть, попробуйте еще наш паприкашик из зайчика с перечным соусом… Марьяна у нас такая мастерица на энти штучки, чудо-девка…

И тут же крикнул:

— Марьяна, господам в нумера водички в кувшинах поставь, а то поди, небось, ночью им попить захочется с твоих перецев-то! Да кружки не забудь, растяпа!

— Почему она у вас все время молчит? — спросил Иван.

— Да немая она от рождения, вот, из милости только взял, душа у меня добрая, от того и страдаю, от доброты своей да доверчивости.

— Взял, да не прогадал, — полупьяно ухмыльнулся Волк. — С такой стряпухой от постояльцев, поди, отбоя нет?

И только тут он заметил, что те немногие крестьяне, что сидели в общем зале с вечера, потягивая наливку, куда-то уже запропали, а за окошками — чернота непроглядная, и только слышно, как где-то во дворе работники задают корм скоту да носят воду.

— Слушай, Сергий, кажется мы немного припозднились, — ткнул Иван его локтем в бок. — Хозяева уже спать хотят, да и нам пора, мне кажется…

— Все, все… Уходим. По коням, Иванушка! Айда за мной, на боковую!

Снилась отроку Сергию пустыня Самум. Палящая жара — снаружи и изнутри. Воды! Воды! Хоть каплю воды! От невыносимого зноя плавился песок и тек по каменному дну золотистыми ручьями. Попробовал Серый отхлебнуть из того ручья — и слезы брызнули из глаз — обжигающий вкус перца опалил ему рот и глотку, и в желудке разгорелся перцовый пожар, мгновенно охвативший все тело…

С душераздирающим стоном Волк сел в кровати.

— Хозяин… Каналья… Чтоб тебя на том свете так потчевали…

И тут он вспомнил про кувшин, который должен находиться где-то тут, в комнате — он ясно помнил, как вчера вечером пан Козьма приказал немой служанке… да, Марьяне… принести и поставить им в комнаты по кувшину с водой. И по кружке. Впрочем, если он доберется до кувшина, то кружка ему не понадобится. В этом он был абсолютно уверен.

Чиркнув спичкой, Серый сразу обнаружил свечку, кувшин и кружку. Все было заботливо расставлено на прикроватной тумбочке — только руку протяни. Подпалив фитилек, Серый с блаженно улыбкой предвкушения ухватил кувшин двумя руками, и вдруг ему почудилось… или нет… что из-за стены, из Ивановой комнаты, доносятся какие-то непонятные звуки. То ли топает кто-то, то ли что-то падает… Кто-то вскрикнул…

Отшвырнув кувшин в угол, одним прыжком очутился он на ногах и, подхватив на ходу свой меч, как был, в одной рубахе, кинулся в коридор. Толкнул дверь номера Ивана — заперто. Изнутри. Как он ему и наказывал.

— Иван! — громким шепотом позвал Волк.

Никто не отозвался. До слуха Серого донеслась какая-то возня, сдавленный хрип, что-то с грохотом упало.

Не раздумывая больше ни секунды, Серый разбежался, и изо всех сил налетел на дверь плечом. И присел.

«Сломал!!! О-у-у-у!!! Больно-то как! Ой-е-е-е!!!»

Дверь даже не дрогнула.

Тогда, перехватив меч в здоровую руку, парнишка сделал то, что надо было делать сразу, подскажи ему это основательно залитые сливянкой мозги.

В считанные секунды дверь и запиравшая ее изнутри щеколда были изрублены в щепы. С мечом наготове, ворвался Серый в комнатку, сделал несколько выпадов, упал, перекатился в угол, вскочил на ноги, выставив меч вперед, и огляделся.

Никого.

Комната была пуста. На полу валялась опрокинутая тумбочка.

При слабо мерцающем огоньке свечи он еще раз внимательно оглядел все вокруг. Ни одной живой души. И ни следа Ивана.

Откуда-то снизу доносился шум и топот — наверно, потревоженный хозяин или работники собирались прибыть на место происшествия. Если тут что-то произошло. Что же здесь произошло? Где царевич?

— Иван! — еще раз позвал Серый, и чуть не взвизгнул.

В голую коленку ему ткнулось что-то холодное и влажное.

— М-ме!

В коридоре послышался топот нескольких пар ног. У комнаты Серого шаги приостановились, как будто люди заглядывали внутрь, потом дверной проем загородила чья-то массивная фигура, потом еще одна, и еще.

— Эй, где вы там? — рявкнул голос пана Козьмы.

— А добавить «господа хорошие»? — не удержался Серый.

И тут же пожалел об этом.

Что-то просвистело в сантиметре от его щеки. Отчаянно звякнуло разбитое стекло у него за спиной.

Арбалеты!

— Целься лучше! Давай следующий!

Вторая стрела вонзилась в подоконник. Если бы Волк еще стоял там, она пригвоздила бы его намертво. Но мгновением раньше, все еще сжимая в левой руке меч, он в сальто вылетел из окна, выбивая спиной остатки стекла, и пропал во тьме.

* * *

С первыми лучами солнца начиналось утро в Леопольдовке. Орали петухи. Хлопали ворота, выпуская скотину на пастбище. Хлопал кнут пастуха. Хлопала глазами тетка Серапея, недоверчиво разглядывая сушившееся на веревке во дворе белье. Или, вернее, то, что от него осталось.

Резкий, ушераздирающий звук, какой обычно издает циркулярная пила при распилке дерева кебрачо, заставил петухов умолкнуть, ворота — распахнуться настежь, а пастуха — подпрыгнуть и выронить кнут.

— Украли-и-и-и-и-и-иииии!!!!!…..

* * *

Немая девка Марьяна, стряпуха и прислужница с постоялого двора «Козьма Скоробогатый», с покупками вышла из деревни. Когда она проходила мимо ореховых кустов, росших как раз на полпути между деревней и двором, кто-то сильный и ловкий заломил ей руку за спину, приставил к горлу что-то острое и затащил в зеленые насаждения. Она обреченно вздохнула и приготовилась к самому лучшему.

— Не оборачивайся, — дохнули ей в ухо перегаром. — Ты родом не из этой деревни? Если «да» — кивни, «нет» — мотни головой.

Марьяна осталась неподвижной.

— Ну, гово… В смысле, кивай! Из этой или… А, понял. Попробуем по другому. Ты родом из другой деревни?

Кивок.

— Родственники там остались?

Качание.

— Ладно, все равно. Слушай меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас ты, никуда не заходя, отправишься в свою родную деревню, где бы она не находилась, или в любую другую, или к черту на кулички, и вернешься сюда, если захочешь, не раньше, чем через неделю. О нашей встрече никому не… А, ну, это и так ясно. Ты меня поняла?

Кивок.

— Ты это сделаешь?

Качание.

В голосе зазвучала сталь.

— Или через минуту ты уходишь из этих мест на все четыре стороны, или через две минуты я отрежу тебе голову. У меня сегодня очень плохое настроение, ей Богу.

Из-под лезвия выступили капельки крови.

— Ты мне веришь?

Энергичный кивок.

— Ты сделаешь, как я тебе сказал?

Два энергичных кивка.

— Гут.

* * *

Пан Козьма оторвался от пересчитывания денег и уставился на робко топтавшуюся в дверях девочку лет четырнадцати-пятнадцати в застиранном сарафане и рубашке, размеров на пять больше, чем их хозяйка. Темно-русые волосы были заплетены в нелепую косичку с мышиный хвостик, перетянутую кожаным ремешком.

— Ну, чего тебе?

В ответ на него глянули широко распахнутые доверчивые серые глаза.

— Вы — пан Козьма?

— Да, я. Что ты хотела?

— Я — четвероюродная сестра вашей прислужницы Марьяны. Я только этим утром пришла в Леопольдовку, чтобы разыскать ее и сообщить одну очень важную новость из дома — ее единственная прабабушка при смерти, и хотела бы повидать свою правнучку перед тем, как навеки закроются ее слепые очи. Я встретила Марьяну, когда она выходила из лавки, и она сразу же, не теряя ни минуты, помчалась в родную деревню.

— Да?

— Да, и очень быстро, она не хотела бы опоздать, чтобы потом навеки корить себя, что была недостаточно тороплива.

— Ну, и?…

— Перед тем, как умчаться прочь, она попросила меня передать вам вот это, — и девочка протянула корзину с товаром толстому трактирщику.

— Попросила?

— Ну, не то, чтобы попросила, а сунула корзину мне в руки и толкнула в направлении вашего хозяйства, — пояснила девочка.

— Я и не знал, что у нее есть родня, — проговорил пан Козьма, перебирая и пристально рассматривая покупки.

— Вот, есть…

— А сдача где?

— Какая сдача? — огромные глаза излучали искренность и непонимание.

Трактирщик внезапно выбросил вперед руку и схватил девочку за запястье.

— Такая сдача. Тридцать копеек. Она ее тебе не передала разве?

— Н-нет…

— Или передала? — изогнувшись всей тушей, пан Козьма впился взглядом в испуганное лицо девчушки.

— Нет, она мне ничего не передавала, честное слово!

— А откуда я знаю, может, ты врешь. Г-гы! Честное слово! — почему-то толстяка это рассмешило.

— Нет, дяденька, я правду говорю. Она отдала мне корзину, сказала… ну, объяснила, что вернется не раньше, чем через две недели, и убежала…

— Вернется, значит, говоришь… А, может, не вернется. А тридцать копеек моих пропадут. И готовить-стирать-убирать кто мне тут будет? Где я еще возьму такую д… такого делового работника, а?

— Не знаю, дяденька…

— Не знаю… — ворчливо передразнил ее трактирщик. — А я вот знаю. Раз ты ей родственница, раз по твоей милости я ее лишился на две недели, и тридцати копеек тоже, вот и будешь ты за нее это время отрабатывать. И тридцать копеек.

— Так ведь, дяденька… — девчонка испуганно рванулась.

— И, к тому же, ты же не хочешь, чтобы я уволил Марьяну, и на ее место взял другую, а, девушка?

— Нет, но я…

— Ты же любишь свою тр… шес… пя… четвероюродную сестру?

— Да…

— Вот и прекрасно. А сейчас ступай, приготовь нам завтрак, а потом накорми скотину, почисти стойла, наноси воды. Приедет мясник с помощником за скотом — проводи их сюда, ко мне. Сразу подай чаю с сахаром. И сама на кухне можешь попить. Я ведь добрый и заботливый хозяин, если все делается по-моему, и не задаются лишние вопросы, — с этими словами пан Козьма с силой стиснул руку девчушки так, что на глазах ее выступили слезы. — Понятно?

— Да…

— И называй меня «хозяин».

— Да… хозяин…

— Хорошая девочка. Кухня вон там, направо.

Она повернулась, чтобы пойти, но он окликнул ее.

— А как звать-то тебя, девица?

Прекрасные серые глаза, полные слез, доверчиво взглянули на него.

— Аленушка…

Коровы были на пастбище. Лошади ели сено. Овцы ели сено. Свиньи сено почему-то не ели. Оставались козы — и все.

Серый бросил в загородку с козами пару охапок сена, потом, подумав, еще одну. Вертлявое настырное стадо бросилось к завтраку, отталкивая друг друга, и он с облегчением вздохнул. Оказывается, что отсутствием аппетита страдали только свиньи. Хоть животные и принадлежали этому гнусному Козьме, Волк, в глубине души был добрым человеком, и не хотел морить голодом ни в чем не повинную скотину.

Он уже хотел уйти, как вдруг его внимание привлек снежно-белый козленок, привязанный в глубине загородки. Он не мог приблизиться к кормушке — веревка была слишком короткой — и не стремился к этому. Он лежал по собачьи, на животе, вытянув передние ножки и положив на них голову, и из выразительных серых глаз медленно катились крупные слезы.

Острая жалость как шилом кольнула сердце Серого, и он одним махом перескочил через заборчик и оказался в загоне.

Первым делом он отвязал с шеи козленка веревку. Животное приподнялось, коротко глянуло на него мутными от слез глазами, и снова безжизненно опустило голову.

— Ну, иди, поешь, бедолага, не расстраивайся, все будет хорошо, — неуклюже-ласково погладил по рогатому лбу животину Волк. И явно не ожидал такой реакции на свои неловкие утешения.

Козленок мгновенно вскочил на ноги, дико оглянулся, затем уставился прямо ему в лицо, мотая башкой, как будто для того, чтобы согнать слезы, а потом внезапно ухватил зубами торчащие концы Сергиева Аленушкиного Серапеиного платка и изо всех сил дернул, да так, что сорвал его с головы своего утешителя.

Из горла козленка вырвалось торжествующе-счастливое «М-ме!!!», и от переполнявшей его маленькую козлинную душу радости перекувыркнулся он через голову три раза, и растянулся среди сена, перепуганных коз и неубранного навоза перед остолбеневшим Серым Иван-царевич собственной человеческой персоной.

— Иван! Иванушка! Чтоб я сдох — Иванушка!!!

Сильные руки подхватили царевича, поставили на ноги и облапили так, что ребра захрустели.

— Иван! Иванко! Ну и напугал же ты меня, черт полосатый! Я же думал, с ума сойду! Был человек — и нет человека!

— Сергий! Как я рад тебя видеть! Я думал, что бросил ты меня, или убили тебя, или заколдовали тоже…

— Что ты такое городишь, царский сын! Как я тебя могу бросить?! Разве не друзья мы? Разве я не обещал, что буду с тобой, пока мы твою птичку не добудем? Разве не говорил, что пойду за тебя в огонь и в воду?

— Вообще-то, нет…

— Но подразумевал.

— А-а…

— А что вообще случилось-то, Иванушка? Одну минуту тут козленок на привязи, другую — ты носом навоз роешь. И куда ты подевался тогда, ночью? Чую я, что змеюка эта трактирщик тут лапу свою нечистую волосатую приложил, а понять, в чем дело — не могу. Я ведь волшебников за версту чую, с закрытыми глазами в толпе узнаю, а тут — ничего. Нет у него дара. И у работников его нет. Не мог он тебя вот просто так заколдовать!

— Не мог бы — не заколдовал, — хмуро возразил Иван. — А как — я и сам толком не понял. Помню, как по комнатам мы с тобой разошлись. Помню, как ночью с Марьяниной стряпни пить захотел — страсть. Зажег свечку, прихлебнул из кувшина, и… — царевича передернуло.

— Что случилось?

— Я даже не понял, как все и произошло. Вот как ты сказал — одну минуту человек, другую — маленький такой, на четвереньках, и слово сказать не могу — как ни силюсь, а все какое-то меканье получается. Хочешь, смейся надо мной, Сергий, а только мне так страшно никогда еще в жизни не было. Сообразил я, что задвижку открыть надо, тебя разбудить, а не могу никак — рук-то нет, копыта… Заметался я тогда…

Волк схватил Иванушку за плечи, заглянул в лицо, и облапил пуще прежнего.

— Это ты, царевич, надо мной, дураком полупьяным, смейся… Ты ведь своими прыжками тогда, может, мне жизнь спас. Может, если бы не ты — неизвестно, что со мной бы было. Я ведь также от жажды проснулся, только попить захотел — да твои скачки услышал…

Серый осекся, Иван вырвался из его объятий, и глаза их встретились.

— Вода! — выдохнули они в один голос.

— Но откуда? Как? — недоуменно взмахнул руками Волк. — Наговорить на воду, конечно, можно, но ведь такое мощное заклинание не каждый волшебник сможет осилить, а тут — трактирщик сиволапый! Ну не мог он этого сделать, не мог, чем хочешь поклянусь!

— Постой, — ухватил его за запястье Иванушка. — Конечно, это ерунда, сказки детские…

— Говори.

— Да нет, глупости конечно… Но я слышал от своей няньки в детстве, что в ее родной деревне жила одна старуха, сестра подруги которой знала одного ямщика, который однажды вез человека, который был знаком с одним… Короче, нечто похожее однажды случилось с одной девочкой оттого, что она попила воды из следа, оставленного то ли свиньей, то ли медведем…

— Из следа?… Воды попила?…

— Ну да… Я же говорю — чепуха какая-то, просто к слову пришлось, вспомнилось… Вот была бы здесь Ярославна — она бы быстро во всем разобралась.

— Если бы сеструха моя была здесь — такого вообще бы не случилось, — угрюмо изрек Волк. — А насчет следа — возможно, в этом что-то и есть… Знаешь, есть у меня одна мыслишка… Посиди-ка ты пока здесь, а я все хозяйство евойное хорошенько обойду. Да смотри, отсюда — ни шагу, — Серый повязал заново платочек и двинулся к загородке.

— Стой! — вдруг ухватил его за сарафан Иван. — Какой же я низкий эгоист!

— Да? — обернулся Волк.

— Да. Самое-то главное я забыл. Ты знаешь, что он так поступает с каждым богатым путником, который у него останавливается?

— Что-о?!

— Все козы, овцы, коровы, свиньи здесь — это все когда-то были люди. Он их всех заколдовал — кого раньше, кого позже. Чем дольше человек находится в зверином обличии, тем больше становится похожим на самое обыкновенное животное, и потом уже сам не может вспомнить, что раньше он был кем-то другим.

— А ты откуда знаешь?

— Видишь — вон там, в загоне напротив, баран на нас смотрит?

Серый оглянулся — действительно, черный баран, приподнявшись на задние ноги, неотрывно следил за ними, беззвучно раскрывая рот и, казалось, хотел что-то сказать.

— Это лукоморский купец, Демьян Епифанов, их торговый дом — один из самых богатых у нас. Его превратили около недели назад. Он и его приказчики ехали домой из Вамаяси с товаром. Их Козьма сделал жеребцами, вон они, буланый и соловой, там, подальше, видишь?

— А хороши…

Царевич метнул на друга гневный взгляд.

— Шучу, — пожал плечами Волк.

— Они уже стали забывать, что еще неделю назад они были людьми, видишь? Они на нас не реагируют. Демьян сказал, что они сразу впали в отчаяние, и полное превращение закончилось быстрее. А он сопротивлялся, поэтому смог пока сохранить в себе человеческое. Был еще возчик, ему показалось, что его превратили в быка, но после той ночи он его больше не видел.

— Ну, трактирщик… Козьма, значит. Скоробогатый, — в голосе отрока Сергия зазвучали нехорошие нотки; нотки, которые обычно слышатся в звоне острой стали и предсмертных хрипах. — Ну, держись, лапик, рассердил ты меня теперь по-настоящему. Я, конечно, и сам не подарок, но тут дело другое. Ты знаешь, что он потом этих людей на мясо продает?

— Не может быть! — Иван задохнулся от ярости. — Ну, подлюга, берегись, — и вихрем, одним прыжком, перемахнул через ограду, сорвав на лету со стены топор.

— Стой, Иванко, не торопись, — ухватила его за плечо железная рука Серого.

Посетителей в трактире не было, и хозяин с двумя шкафоподобными работникам уселись обедать прямо в общем зале. Аленушка с поклоном принесла им похлебку, нарезала горку хлеба на столе.

— Что, мясник еще не приезжал?

— Нет, хозяин, не было…

«И не будет,» — с мрачным удовлетворением договорил про себя Серый. После того, как у мясников, перехваченных метрах в ста от трактирщицкого имения, многозначительно помахали под носом топором, вряд ли они еще когда-нибудь вернутся в эту деревню. И не пожалеют.

— Аленка, вина неси.

— Извольте.

Через секунду девчушка вернулась, неся на подносе два оловянных кубка и один золотой, доверху наполненных крепкой сливовицей.

Козьма Скоробогатый повел над ней носом, зажмурился от удовольствия, прищелкнул языком.

— Эх, хороша, родимая!

— Хороша, — согласно закивали работники.

— Ну, робятушки, будем!

Мужики чокнулись и залпом выпили.

Иванушка едва успел отскочить от двери, в замочную скважину которой он подглядывал — нахлестываемые Серым хворостиной, пулей вылетели на дорогу с сумасшедшим визгом два огромных борова, а следом за ними — нечто невообразимое, что ни в сказке сказать, ни в кошмаре не увидеть: свиная голова с коровьими рогами, овечье туловище на кривых козьих ногах и поджатый конский хвост крючком. Издаваемые при этом существом звуки описанию не поддавались. Да и вряд ли они того стоили.

Серый пронзительно засвистел, вытянул уродца вдоль жирной спины хворостиной, и весь табунок помчался к лесу, поднимая за собой тучи пыли.

— Геть, геть, геть!!! Ату их, ату!!! — заливался Волк на пороге.

Царевич впервые пожалел, что обучение свисту в два пальца не входит в программу подготовки молодого правителя в Лукоморье.

— Иванко, ты — гений! — уже в который раз за день заключил Серый в свои медвежьи объятия царевича.

— След?…

— Да, след, вернее, следы, — и он махнул рукой в сторону убегающего стада. — Сам увидишь. На заднем дворе, в низинке, в отдельном сарайчике — я покажу тебе потом. Там из земли сочится вода — видать, место влажное, да особенное какое-нибудь. Или водичка такая… Ярославна бы разобралась. Оказалось, достаточно всего по одной ложке в питье добавить.

— Не ожидал я, честно говоря, что ты их вот так…

— Пожалел? — хохотнул Сергий.

— Да Господь с тобой! — взмахнул руками Иван. — Просто я бы их с удовольствием в капусту изрубил, глазом не моргнул.

— Да я поначалу так и хотел сделать, — усмехнулся Волк, — а потом подумал — а пусть-ка они на своих шкурах свою придумку испытают. Это для них похуже смерти будет, помяни мое слово.

— Особенно достопочтенному пану Козьме.

— Что посеешь — то и аукнется, — сурово отозвался Волк.

Иванушка и Серый грустно сидели при свете свечи в трактире, без аппетита пережевывая овощное рагу — от всякого мяса в этом проклятом месте они, не сговариваясь, решили воздержаться. От посетителей они отгородились объявлением с загадочными словами «Процедура банкротства» по предложению царевича — в какой-то книге он прочел, что это — волшебные слова, если ты хочешь отпугнуть незваных посетителей. Пока магия, казалось, срабатывала. По крайней мере, время от времени было слышно, как, едва подойдя, клиенты поспешно уходили.

Несмотря на сильный ветер, Серый не боялся, что волшебную бумажку Ивана сорвет — он тщательно ее прикрепил, вогнав в дверь почти по топорище самый большой топор пана Козьмы.

— Не знаю, что еще можно придумать, — вздохнул Иван. — Даже известие о том, что лиходеи наказаны, не сработало. Даже на купце, а ведь он был ближе всех к человеку…

— У тебя это как-то лихо вышло, — согласился Волк. — Я думал, что и с остальными будет где-то так же… Ну, хотя бы с половиной, с самыми свежими хотя бы…

— А Ярославна смогла бы их расколдовать?

— Наверное, смогла бы. Но ты представляешь, как мы с тобой вдвоем погоним к ней это стадо на шестьдесят голов разной животины через весь Медвежий лес? Это же недели две пути, да и Медвежьим он называется не просто так.

— А что ты предлагаешь?

И впервые, за все время их знакомства, Иван услышал, как его друг сказал «Не знаю».

Спать друзья разошлись далеко заполночь, хмурые. Было решено, как только выспятся, начать паковать те сокровища и товары, которые они обнаружили в подвалах постоялого двора, а на следующее утро погрузить и навьючить все это на имеющихся жертв магии (несмотря на решительный протест царевича) и выступить со всем стадом (коллективом) по направлению к жилищу Ярославны. О продолжении пути в Мюхенвальд придется забыть в лучшем случае на месяц, но оба они не сказали ни слова об этом. Волку было все равно, а Ивана, похоже, мучил один вопрос, обсудить который с Серым он постеснялся: а так ли поступил бы королевич Елисей — ведь перегонять скот — и, тем более, бывших людей — дело совсем не богатырское, и во всем пятнадцатикилограммовом томе не упомянывалось даже ничего похожего. С мечом и копьем в руках разить темные силы зла, защищая несчастных зачарованных — сколько угодно. Но вот что с ними делать после того, как они были защищены…

Так, беспорядочно размышляя то об этом, то о возможных методах расколдовывания товарищей по несчастью, Иванушка медленно уплывал в сон, как внезапно, на последней грани бодрствования, за мгновение перед тем, как соскользнуть в сладкие (или как придется) грезы, его осенило. Так просто! Как они не догадались об этом раньше!? Весь сон тут же как рукой сняло и, наспех натянув штаны, царевич помчался в комнату к Сергию.

Тот, похоже, уже давно спал, но как только Иванушка приблизился, острие кинжала уперлось ему в грудь.

— Ткткой? — пробормотал Волк и открыл глаза.

— Я придумал!!!

Неровный свет двух факелов озарял изнутри маленький тесный сарайчик.

— Подержи, пожалуйста, — Иванушка передал свой факел Серому, а сам стал тщательно разравнивать землю граблями, уничтожая все отпечатки копыт животных на земляном полу. В три минуты все было готово.

— Сапоги сними, — заметил Волк.

— А, ну да, — от волнения царевич долго прыгал на одной ноге, стаскивая ставший вдруг сразу слишком тесным сапог. Потом Серый ловко запрыгнул ему на плечи.

— Пошел!

И Иван пошел.

— Готово!

Волк спрыгнул, поднес факелы поближе к земле, и оба друга буквально впились глазами в истоптанную грязь.

На влажной земле четко и ясно отпечатались многочисленные следы босых человеческих ног. И почти сразу же они стали медленно, но верно заполнятся водой.

— Давай, набирай!

— Нет, пусть немножко так побудет, на всякий случай…

Когда взошло солнце, лукоморский витязь и лукоморский разбойник, растирая кулаками затекшие спины, вышли наружу. Красные от бессонницы и дыма глаза слипались. Испачканные и прожженные рубахи липли к потным телам. Догорали остатки факелов, шипя и чадя. Но в руке у все еще босого царевича был большой тяжелый кувшин.

Единогласно, первым, на ком было решено опробовать «лекарство», стал столичный купец первой гильдии Демьян Епифанов. Под морду лица ему была подсунута глубокая тарелка с почти прозрачной водой.

— Тем ложки на рыло хватило, — еще раз повторил Серый, макая недоумевающего парнокопытного мордой в чье-то фамильное серебро.

— Ну, Демьян, пей же! — умоляюще заглянул Иван в карие бараньи глаза.

Баран тяжело вздохнул, мекнул и одним глотком опустошил посудину.

Превращение произошло мгновенно. Одну секунду в стойле был баран, другую — белобрысый мордатый купчина растянулся на соломе во весь рост, уткнувшись физиономией в посудину.

— Получилось!!! — как один взревели друзья и стиснули друг друга в объятьях.

— Батюшки! Благодетели!! Родимые!!! — заголосил Демьян, обхватив Ивановы коленки огромными волосатыми ручищами. — Спасители!!! До смерти не забуду!!! Век буду помнить!… — голос его сорвался, и из горла вырвалось рыдание.

— Ну, что ты, Демьян Ерофеевич, будет тебе, полно… Ведь все хорошо же кончилось, не плачь! — Иванушка, присев на корточки рядом с купцом, обнял его неловко.

Тем временем Серый вытащил за шкирку из стойла второго барана, налил ему из ведра в тарелку воды и добавил ложку из заветного кувшина.

— Пей, морда рогатая, — посоветовал он ему.

Через минуту их человеческого полку прибыло еще на одного купца — из Переельского царства. На этот раз Волк на корню пресек всякие изъявления благодарности, отправив Ивана в трактир за тарелками, а купцов — на колодец за водой.

Спасательная операция продолжалась до обеда. По ее окончании число постояльцев «Козьмы Скоробогатого» составило 60 человек (по внешним признакам). По всем остальным — 10, вместе с Серым и Иваном. Оставшиеся — скорее кони, коровы, овцы и прочая домашняя живность, уже не помнящая, что делать с непонятными отростками на передних копытах.

Иван-царевич этого и боялся, и ожидал.

Посовещавшись с остальными братьями по разуму, решили, что поскольку постоялый двор находится на территории Лукоморского царства, конфисковать его в казну за преступления, совершенные владельцем, и передать в управление купцу Епифанову, при условии, что тот будет кормить, содержать и приводить к образу человеческому тех несчастных, которые пробыли в чужой шкуре слишком долго. Договорились, ударили было по рукам, да тут отозвал Серый Иванушку в сторонку и шепнул:

— Не обессудь, Иванушка, но хитрая морда твоего купчишки доверия мне не внушает.

— Да он же купец первой гильдии, известный человек в столице!

— Известный своей честностью?

— Ну…

— Попроси с него бумажку, пусть распишется.

Сказано — сделано.

Заглянув в бумажку, Серый спросил:

— А если он их хлебом да водой кормить будет?

Так на свет появилась вторая расписка, чуть подлиннее.

— А если он их, до ума не доведя, выпроводит?

Была написана третья, почти на страницу.

— А если деньги кончатся?

Четвертая.

— А если пожар? Или разбойники?

Пятая, уже на две страницы.

— А если скажут, что ты права с ним договариваться вообще не имел?

— А если…

— А если…

К вечеру был при свидетелях подписан уговор на десяти страницах в двух экземплярах, начинающийся словами «От имени и по поручению государя нашего императора милостиво повелеть созволили», и кончающийся «Стороны договариваются о признании юридической силы документов, полученных с голубиной почтой».

— Ну, силен твой советник, батюшка Иван-царевич, — уважительно покачал головой купец, пряча уговор в сумку. — Такой уговор дороже денег. Приказчикам своим покажу дома — пусть учатся. Ежели когда расстаться с ним надумаешь, всегда готов его к себе в общество принять. Так ему и передай с нашим почтением. Вот.

— Да что ты, Демьян Ерофеевич, он и грамоте-то едва учен, не то что в коммерции смыслить. — Иванушка засмеялся, замахал руками. — Он больше по… м-м… военной части проходит.

Купец ему почему-то не поверил.

— Как скажешь, батюшка, наше дело — предложить…

* * *

Через два дня, набив переметные сумы деньгами, и сторговав у сельчан лошадей, Иван и Сергий съехали со злополучного постоялого двора и двинулись по направлению к реке Бугр. Там, за Бугром, начинался Вондерланд, конечная цель их путешествия.

— Ты знаешь, Сергий, чем знаменита эта река? — задал вопрос Иванушка, когда они проезжали по мосту.

— Нет. Чем?

— Раньше в этой реке жило громадное чудовище Овир — многорукий, многоротый, многоглазый, а некоторый даже утверждают, что у него были еще и длинные щупальца с когтями и присосками. И оно пожирало каждого, кто пытался перебраться на другой берег. Ну или почти каждого. Редкому счастливчику удавалось пробраться мимо него живым. Но никогда — невредимым.

— И что с ним стало? Тоже пал жертвой легендарного Елисея?

Иван неодобрительно покосился на друга, но, вовремя вспомнив, что слово «ирония» в лексиконе Серого сроду не обитало, продолжил:

— Нет. Этого подвига среди приключений королевича Елисея не было. Возможно, потому, что он не успел до него добраться.

— А кто успел?

— Никто. Оно издохло само.

— От чего же? — по-настоящему заинтересовался Серый, наверняка не без задней практической мысли.

— Во время последней религиозной войны в Вондерланде целые толпы беженцев устремились во всех направлениях, в том числе, и в Лукоморье…

— Понятно. Оно обожралось.

— Ну, можно назвать это и так.

— А как еще? — хмыкнул Волк. — А из-за чего была война?

— Ну, как всегда — из-за дискуссии по важному теологическому вопросу, способному оказать долгосрочное влияние на всю общественно-политическую…

— А короче?

— Еще короче?

— Если можно.

— Да, конечно… Видишь ли, в Священной Книге Памфамира-Памфалона было сказано, что во время Стодневной проповеди на нем была синяя туника.

— Ну и что? По-моему, все предельно ясно. Не вижу тут повода даже для мало-мальской драки, не говоря уже о войне.

— Это тебе ясно. Но дело в том, что вондерландцы — народ крайне приверженный моде, и вообще всему красивому, яркому, нарядному, и как следствие этого, например, в их языке имеется тридцать два отдельных слова только для обозначения оттенков синего. Понимаешь?

Волк ненадолго задумался, кивнул.

— Теперь понимаю. Если бы оттенков синего в вондерландском было хотя бы двадцать, Овир остался бы жив.

— Ну, в общем-то, да.

— И кто победил?

— Маджента.

— А-а… Э-э-э… М-м-м…

— Да, к синему это имеет весьма отдаленное отношение, но это были еретики, про которых в пылу сражений правоверные забыли, а, по-видимому, когда вспомнили — было уже поздно. Если, конечно, еще было кому вспоминать.

— И какие же далеко идущие последствия имела их победа для Вондерланда?

— Теперь балахон их первосвященника цвета маджента.

— И все?!

— И Овир сдох. В жутких конвульсиях.

— Стоило оно того… — фыркнул Серый. — Я о балахоне.

Царевич пожал плечами.

— Лично мне больше симпатичен подход к проблеме религиозных войн в Вамаяси.

— Какой?

— Ты знаешь, в Вамаяси вот уже пятьсот лет не было ни одной религиозной войны. Но вовсе не из-за похвального единогласия их духовенства в вопросах богослужения. Нет. Просто один вамаясьский правитель когда-то повелел запирать всех дискутирующих богословов в одном монастыре — Бао-Линь, по-моему, без пиши и воды, и не выпускать до тех пор, пока они не придут к консенсусу.

— Они же запертые, как они туда прийти должны? — недопонял Серый.

— В смысле, к единому мнению.

— А-а.

— И твердо следовал своему принятому однажды решению. И поэтому у богословов было несколько вариантов — или умереть от голода и жажды, или найти общий язык, или…

— Перебить противника?

— Именно. Причем голыми руками, или при помощи подручных средств — книг, книжных полок, масляных светильников, циновок, и тому подобного, так как перед заходом их тщательно обыскивали и отбирали все, что могло хоть отдаленно сойти за оружие.

— Почему? — искренне удивился Волк. — Ведь так было бы проще?

— Ну, наверное, потому, что правители всегда надеялись, что вопрос будет все-таки решен мирным путем…

— И решался хоть раз?

— Судя по тому, что теперь любой монах может голыми руками, ну или при помощи мухобойки, уложить на месте за две минуты до двадцати вооруженных человек, в богословии не искушенных…

— М-да… Религия — страшная сила…

Из-за трофейного золота в первый же день после победы над мерзавцем-трактирщиком между друзьями чуть было не вышел разлад. Царевич настаивал, чтобы все, что спасенные купцы не признали за свое, было оставлено еще не пришедшим в себя людям, а остатки розданы бедным (королевич Елисей непременно одобрил бы такое решение), в то время, как Волк, ничтоже сумняшеся и Иванушки не спрошашеся, слупил с каждого каравана по десять процентов золотом за помощь, с прибылью загнал походный багаж Ивана, да еще и присвоил все то, что удалось отстоять у ушлых торговцев. Спор продолжался бы еще долгие недели, если бы разбойник не спросил царевича, задумывался ли тот о том, как он собирается получить свою драгоценную (в прямом смысле слова) птицу.

— Я мог бы ее для тебя украсть, — предложил он, зная, какой услышит ответ. Иногда, чтобы достигнуть своего, надо высказать лишь абсолютно противоположное предложение, и тогда тебя просто заставят поступить по-твоему. Серый это хорошо знал и часто беззастенчиво этим пользовался.

— Никогда! — Иванушка подпрыгнул, как укушенный. — Во-первых, воровать нехорошо, что бы ты не говорил. Во-вторых, это надо мне, и я не позволю тебе из-за меня рисковать жизнью. В смысле, опять. А в-третьих, вообще-то, Шарлемань давно уже ведет войну с Шантонью, и ему наверняка нужны деньги, так что, с одной стороны, может, ты в чем-то и прав. Хотя, с другой стороны, жар-птица — это его фамильная ценность, единственная в мире, и обменять ее на золото… Я бы на его месте не согласился, например.

— От таких денег, какие у нас тут, не сможет отказаться даже такой напыщенный болван, как он, — презрительно хмыкнул Волк.

— Откуда ты знаешь, что он — напыщенный? И к тому же болван?

В ответе Волк ограничился туманным «все они такие», и Иванушке оставалось только пожать плечами на это и согласиться со всем остальным.

О том, как он будет добывать жар-птицу, он, конечно, задумывался неоднократно. Каждый день. Но все способы, предлагаемые «Приключениями Лукоморских витязей» противоречили либо его убеждениям, либо Уголовному кодексу, а чаще и тому, и другому одновременно. И это решение, хоть и основывалось на неправедно нажитом богатстве одного из самых омерзительных преступников Лукоморья, стало первым и единственным вариантом, принятым царевичем к рассмотрению и не отвергнутым сию же секунду.

Видя Ивановы колебания, Серый заверил его, что как только у них появится лучшая идея, они незамедлительно раздадут весь свой золото-валютный запас тем бездельникам и лентяям, которых царевич именует бедными. На том и согласились.

И еще одну проблему пришлось им решать перед отъездом. Пока в маленьком темном сарайчике просачивалась из-под земли колдовская вода, всегда мог найтись второй пан Козьма, и это лишало спокойного сна как царевича, так и разбойника. Второго по причине того, что в силу временной скученности постояльцев «Ивана-царевича и Волка» (да-да, в честь них) им приходилось теперь спать в одной комнате, на одной кровати, и мучительная бессонница одного автоматически приводила к отвратительному настроению по утрам у другого.

Выход, в конце концов предложенный Серым в перерывах между зеваниями, страдал отсутствием стиля и дурно пах, но ничего более изящного друзья придумать так и не смогли.

И когда они отправлялись в путь, новая просторная пятизв… то есть, пятиочковая уборная на заднем дворе в низинке уже использовалась вовсю.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вечером четвертого дня Иван, Сергий, два коня и четыре куля золота торжественно въехали (по крайней мере, шестеро из них) в древний славный город Мюхенвальд, столицу Вондерланда, родину сосисок с капустой, песенки про некоего Августина и блицкрига.

Окруженный со всех сторон многометровыми (в трех измерениях) крепостными стенами, рвом (если бы в Диснеланде его видели, они никогда не назвали бы свое ущелье Великим) и валом, похожим больше на горный хребет, этот город был построен, чтобы выстоять многотысячные штурмы и многомесячные осады многочисленных врагов. Вондерландские короли всегда славились своей воинственностью, склочным нравом и нетерпимостью, что не всегда положительно сказывалось на отношениях с соседями, близкими и дальними родственниками и просто прохожими кочевыми племенами, каковые, выведенные из себя всякие границы переходящим поведением очередного мюхенвальдского монарха, частенько наведывались незваными гостями под самые стены стольного города. Случалось это с настораживающей частотой еще и потому, что когда раздавали дальновидность, полководческий талант и здравый смысл, королевская фамилия, судя по всему, находилась где-то на другом конце света.

Серый исподволь, оценивающе, осмотрел крепостные укрепления и стражу на воротах. На вопросительный взгляд царевича пожал плечами:

— Нет-нет, ничего, просто интересно.

Иван глаз не отвел.

— Ты никогда ничего не делаешь просто так, Сергий.

Волк хитро ухмыльнулся.

— Не перехвали, Иванушка.

Иван невольно ухмыльнулся тоже.

— Сергий, я, конечно, очень ценю и даже восхищаюсь твоей предприимчивостью, отвагой и проворством, НО, КЛЯНУСЬ ТЕБЕ, ЧТО ЭТОТ ГОРОД МЫ БУДЕМ ПОКИДАТЬ СПОКОЙНЫМ ШАГОМ И С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ. По крайней мере, я, так как на счет твоей совести, не в обиду никому-нибудь сказано, я еще к однозначному выводу не пришел.

Это развеселило разбойника еще больше, он что-то хотел ответить, но в этот момент их внимание привлек какой-то шум, доносящийся из боковой улочки из-за угла. Проезжая мимо, они оба, как по команде, повернули в ту сторону головы.

Если по улице, по которой они ехали, еще передвигались аборигены, то в этом переулке не было ни одной живой души. Иногда просто диву даешься, с какой скоростью все неприсоединившиеся стороны могут покинуть маленький переулок, если в нем разгорается потасовка.

— Драка, — лениво махнул рукой Серый, отвернулся и поехал дальше.

На взгляд царевича это, скорее, была не драка, а избиение. Пятеро хорошо одетых молодых людей, судя по пристегнутым мечам, дворян, увлеченно мутузили шестого, который, похоже, уже даже не старался вырваться, а только неловко закрывался от тычков и кряхтел.

— Оставьте его немедленно! — Иван, ударив пятками своего коня, заставил его развернуться и направил в переулок, прямо на дерущихся.

«Пошел вон» через плечо — вот и все, чего он удостоился.

Как среагировал бы на такое обращение королевич Елисей, страшно было даже представить.

— Отпустите его, трусы! — меч Иванушки как будто по собственной воле вырвался из ножен и плашмя опустился на ближайшую спину.

— Впятером! Избивать! Одного! Безоружного! Негодяи! — град ударов обрушился на слегка опешивших от неожиданного заступничества высокородных хулиганов, они выпустили объект своего внимания, и тот, более ничем не поддерживаемый, кулем рухнул на землю.

К несчастью, замешательство мюхенвальдских дворян продолжалось крайне недолго. Запела сталь обнажаемых мечей, и доблестному царевичу пришлось теперь отбиваться от пятерых противников, настроенных, к тому же, почему-то, чрезвычайно серьезно. Если бы не уроки фехтования, преподносимые Волком каждый вечер с единственным перерывом на протяжении всего их знакомства, повествование наше оборвалось бы на этой странице.

От одного, двух, или даже, может быть, трех (хотя, конечно, уже вряд ли) Иван бы еще отбился, но пятеро — для начинающего бойца, пусть даже способного, это было слишком. Даже то, что он уложил ловким ударом меча плашмя по темечку нахала в красном плаще, диспозиции сил не помогло. Скорее наоборот — оставшиеся дворяне накинулись на него как оголтелые.

Его стали окружать.

Мысль спрыгнуть с коня пришла Иванушке слишком поздно. Неудачный — или удачный — выпад юнца в малиновом камзоле — и жеребец, хрипя, рухнул с полуметром стали в груди.

Оказалось, в древнем гостеприимном Мюхенвальде мостят даже маленькие переулки в бедных пригородных кварталах. Век живи — век учись, дураком от такой ерунды и помрешь…

— …откуда тут взялся этот мужлан?…

— …надо преподнести ему хороший урок…

— …ублюдок…

— …давайте отрежем ему уши…

— …пропусти меня, Гейнц…

— …нет, я сам перережу глотку этому быдлу…

О ком это они?.. Они — это кто?.. Непонятно… Единственное, в чем Иван был уверен, это что его голова раскололась на несколько частей. Если бы каким-то чудом он смог поднять руку, он даже показал бы, на какие именно. Перед глазами в алом тумане плавали-кружились золотые искры, и все звуки доносились неизвестно откуда, может быть — из соседнего измерения. Кто-то хочет кого-то зарезать… Зачем… Не надо…

— Зачем? Не надо.

Знакомый голос…

— Если вы заплатите за убитую лошадь и тихо уберетесь отсюда по домам, я дам вам уйти.

Волк?

— А, вообще-то, вы еще должны помочь моему другу и отнести его до ближайшего постоялого двора.

Волк!

Ухмыляясь, как идиот, Иванушка спокойно провалился в беспамятство.

Очнулся он только когда его вытаскивали из-под коня, и сразу схватился за голову. К его бесконечному удивлению она была все еще на плечах, одним куском, хотя и с большущей гулей на затылке.

— Ну, вот, опять живой, — ласково поставил его на ноги Волк и прислонил к стене.

— Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным, — нежно ощупывая шишку, сделал попытку улыбнуться Иван.

— Теперь королевич Елисей был бы доволен? — полюбопытствовал Серый, навьючивая переметные сумы с мертвого коня на свою лошадь.

— Я не просил тебя спасать меня, — насупился царевич.

— А если бы был в состоянии?

Вовремя спохватившись, что слова «ирония» в лексиконе Сергия нет, и никогда не было (не правда ли?), и что, если бы не тот, таинственным незнакомцем, которого хотели зарезать благородные бандиты, наверняка стал бы он, Ивану стало слегка стыдно. Но извиниться он постеснялся, и поэтому решил перевести разговор в другое русло.

Осторожно повернув голову из стороны в сторону, он спросил:

— А где… эти…

— Какие эти? Ах, эти… Убежали. Латать свои шкуры и кафтаны, я полагаю. Я же обещал их отпустить, если они заплатят за коня.

— ?!?!?!

Волк небрежно кивнул на свой потяжелевший на пять кошельков пояс.

— А куда они денутся?

Ивану оставалось только покачать головой, о чем он тут же и пожалел — его свежеприобретенная шишка таких гимнастических номеров не прощала.

Смеркалось. На главной улице зажигали фонари. В переулке все по-прежнему было тихо и пустынно.

— Что, Иванушка, идти сможешь? — Сергий закончил приторачивать к седлу последний трофейный меч.

— Естественно. Это так, ерунда, синяк. К утру пройдет.

«Дней через десять,» — добавил он про себя.

— Вот и славненько. А то ведь нам еще постоялый двор искать сколько придется. Ты тут, нечаянно, раньше не был?

— Я вас п-провожу, — и из темноты, нетвердо ступая, вслед за голосом вышел человек. С первого взгляда царевич узнал в нем беднягу, за которого он заступился.

— Пошли, — пожал плечами Серый, и они двинулись к свету, на центральную улицу.

— Поз-звольте поблагодарить вас… ик… с-сам-м-моутверж… сам-моотревж-ж-ж… с-сам-моотвержд… Великодушных господ, я хочу сказать, за мое сп-пасение из лап… ик… этих п-презренных н-н-негодяйцев и п-представиться. Хотя, м-может, вы уже с-слышали м-мое имя, — незнакомец попытался горделиво вскинуть голову, но, ойкнув, сморщился, снова икнул и схватился за затылок. Царевич невольно почувствовал к нему симпатию.

— Я — Гарри. М-меннизингер, — продолжил он с не меньшим апломбом, но с более ограниченной жестикуляцией. — Ваш покорный с-слуга, — и человек, дохнув на них алкоголем, поклонился. А, может, просто посмотрел на свои коленки.

Волк украдкой наклонился к царевичу и шепотом переспросил:

— Кто-кто он?

И Иванушка также шепотом пояснил:

— Это от вондерландского «мини», что значит «маленький», и «сингер», что значит «певец».

Сергий еще раз покосился на нового знакомого, более внимательно.

— А ты ничего не путаешь?

Минисингер был толст и немыт. Желтые, до плеч, грязные спутанные кудри постоянно лезли ему в глаза, и тогда он смахивал их назад рукой жестом лорда, отгоняющего козявку. Черная с желтыми разводами (или желтая с черными пятнами?) куртка без единой пуговицы расходилась на животе, открывая для обозрения замызганную серую сорочку (была ли она раньше черной или белой, оставалось только догадываться). Половина лица, обращенная к Волку, уже начинала потихоньку синеть и распухать.

Босые, в одних дырявых чулках, ноги мягко шлепали по мостовой, перемещая своего хозяина одновременно в четырех измерениях. По всем признакам, без сомнения, Гарри был человеком творчества.

— Кто это тебя так взъерошил? — для поддержания разговора вежливо поинтересовался Серый.

Минисингер метнул на Волка убийственный взгляд, но того он даже не задел.

— Вы знаете этих мерзавцев? — рука царевич потянулась к мечу, и Серому даже показалось, что назови мини-сингер своих обидчиков, его друг бросится на их поиски, забыв про все на свете. Гарри, по-видимому, это показалось тоже, он решил, что его самолюбие в безопасности, и притушил свой пламенный взор.

— Не знаю, — промолвил он, явно покривив душой, — Их было ч-численное п-преимущество, и они заставили меня в-в-врасплох. Ик. Если бы не это, й-я бы им п-пок-ик-казал! — и он угрожающе взмахнул кулаком, снова ойкнул, но схватился на этот раз за плечо.

— Что? — поинтересовался Серый.

Если бы взглядом можно было ожечь, на месте Серого сейчас лежала бы кучка пепла. Очень маленькая кучка, если быть точным.

— Куда ты нас ведешь?

— К-к одному своему д-другу.

— Он содержатель постоялого двора?

— П-постоялый д-двор! — презрительно фыркнул Гарри, обдав друзей душепробирающим амбре сивушных масел, одновременно стараясь не делать резких движений. — У него — целый ик… д-дом, ик… два ик-тажа… и ик… красильня! И он — меценат. Ик.

— Что это значит? — шепотом спросил Волк.

— Это значит — покровитель искусств.

— И мини-сингеров тоже?

— В первую очередь.

— Понятно. Он сдерет с нас двойную цену за свое гостеприимство, чтобы потом отдать наши деньги этому пьянчужке.

Непонятно, почему, но Иванушку это задело за живое.

— Сергий, ты не прав. Нельзя судить о человеке, особенно о человеке искусства, по первому впечатлению. У них — нежные творческие натуры. Состояние натянутого обнаженного нерва — их каждодневная жизнь, они воспринимают мир не так, как все, а как бы полнее, объемнее, они видят и чувствуют то, что не замечает обычный человек, проходя мимо, погруженный в свои сиюминутные заботы, и не сознавая, что под ногами у него — вечность. Поэты пропускают вселенную через себя, испытывая…

— И ты тоже?

— Что?… — экспресс красноречия Ивана налетел на непрошибаемую бетонную стену с надписью «Отрок Сергий».

— Я хотел сказать — и ты тоже был когда-то… мини-сингером?

Иванушка на мгновение задумался.

— Нет.

Волк сделал вид, что поверил.

— Ну, смотри, как хочешь, — пожал плечами он. — Но я бы на твоем месте не связывался с ним, хоть он и пропускает во всю вселенную… Что бы это ни значило. Или именно поэтому.

Царевич упрямо, но чрезвычайно осторожно мотнул головой.

— Ну посмотри же, Иванушка, этот твой Гарри — законченная пьянь, мини-сингер или нет. А пьяницы хороши только в одном случае — им проще выворачивать карманы.

— Сергий! — буквально взвился Иван.

— Но ведь так оно и есть! Я же не придумываю! Если бы срезать кошельки было бы удобней у трезвых, я бы ведь так и сказал, что мне за интерес врать?

— Я не о том! Воровать — дурно!

— Дурно воровать — дурно. А хорошо…

— Сергий! Воровать — это гнусно! Брать чужое — преступление, и нет ему оправдания!

— Оправдание всему можно найти.

— Это силлогизм!

— Так силлогизм или преступление?

— Нет, я не это имел ввиду…

— Так зачем говорить то, что не имеешь ввиду? Это называется «врать». А разве врать — это не дурно?

Иванушка остановил на друге выразительный взгляд и промолвил:

— Дурно врать — дурно. А хорошо…

Вечерние улицы Мюхенвальда огласило громовое лукоморское ржание. Мини-сингер подпрыгнул, ойкнул, схватился за наболевшие места и с укоризной в нетрезвом взоре обернулся к своим спасителям.

— Вы, наверное, издалек-ик-а?

— Да, издалека, и у вас тут на краю света впервые. А что? — весьма определенное выражение лица Волка заставило совершить обратное путешествие слова Гарри, уже готовые вырваться наружу.

— Ах, да, мы же не представились, — спохватился царевич. — Прошу простить нас великодушно, но несколько нестандартные обстоятельства нашего знакомства не позволили сделать это сразу же, но я полагаю, это можно исправить прямо сейчас. Это — мой друг, Сергий Волк, рейнджер, а я — царевич Иван. И мы прибыли из Лукоморья. Только сегодня вечером, несколько часов назад, если быть точными. И намереваемся пробыть в вашем великолепном городе некоторое время, уладить свои дела, и, конечно же, осмотреть достопримечательности, так сказать, исторические и архитектурные памятники, знаменитый дворцовый комплекс и прочие интересные места.

— Очень приятно, — рот Гарри растянулся в натужной улыбке.

— Да, и мы тоже очень рады встрече с вами, — даже при свете масляных фонарей искренность царевича была видна невооруженным глазом.

— Ты за себя, за себя говори, — из уголка губ пробормотал Серый. — И кто тут из нас ренжер, мы тоже потом разберемся. А сейчас я в толк взять не могу — чего ты так радуешься что мы его встретили? Подумаешь, шшастье какое!

— Если он действительно мини-сингер, ты не представляешь, как нам повезло! В нашем современном практичном и чересчур реальном мире их же осталось один на миллион! Это несказанная удача! Королевич Елисей за все время своих странствий — и то повстречал их меньше десятка — на страницах девяносто пять, сто двадцать, четыреста пятьдесят девять, пятьсот шестьдесят семь, семьсот сорок один, тысяча двести девяносто девять и три тысячи девятьсот девяносто пятой, в самой последней главе! Ты подумай только! Живой мини-сингер! Ты вообрази, что если это правда, и нам действительно так несказанно посчастливилось, то, статься, мы услышим настоящие баллады, может быть только что сочиненные, еще животрепещущие, пронизанные духом приключений, прикоснемся к романтическому миру отважных героев, славных подвигов, доблестных походов, прекрасных дам, вдохнем полной грудью пьянящий ветер дальних странствий…

Серый вдохнул полной грудью, мысленно поклялся никогда и ни за что больше в жизни не давать повода Ивану говорить о мини-сингерах и балладах, а королевичу Елисею при встрече вообще устроить веселенькую жизнь, и погрузился в рассматривание неторопливо проплывающего мимо городского пейзажа — прелестей и чудес большого города.

* * *

Примерно через полчаса знаменитые красильни предстали перед взором героев. Это подтверждала вывеска над дверью. «Красильня „Веселая Радуга“» — вопреки невзрачной цветовой гамме гордо провозглашала она.

На первом этаже, в маленькой комнатке, судя по всему — приемной, их встретил невысокий белобрысый парнишка со стрижкой «под горшок», с виду немногим старше Ивана.

— Санчес, — с картинным полупоклоном, отставив ногу и помахав рукой в области коленок, представил его Гарри. — Наш редактор, ценитель и кормилец.

Санчес смущенно улыбнулся и покраснел.

— А это — приезжие иностранцы, принц Джон и странствующий рыцарь сэр Вульф из Лукоморья. Мы имели счастье, или несчастье, или, так сказать, не было бы счастья, да несчастье помогло — познакомиться сегодня в переулке Башмачников. Они пришли мне на помощь в некой весьма щекотливой ситуации, незваные, но желанные, я бы сказал. И они будут жить у нас.

— Друзья Гарри — мои друзья! — не прекращая улыбаться, молвил красильщик. — Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты! Правда, у нас тут немножко не прибрано, богемная жизнь, понимаете сами, но зато все свои. У вас багаж?

— Да, с вашего позволения. Не могли бы вы помочь донести? Но если вам тяжело, мы сами… — царевич двинулся на улицу, Серый и Санчес — за ним.

— Ого, — крякнул хозяин, взвалив на плечо мешок. — Что у вас там — чугун?

— Золото, — отозвался Иван из-под другого мешка.

Рыцарь Вульф скривился, как от зубной боли.

Санчес споткнулся на ровном месте.

— Шутка, гы-гы, — сказал Серый, делая царевичу страшные глаза.

— Гы-гы, — старательно выговорил Иванушка.

— Гы-гы, — задумчиво повторил Гарри с крыльца.

Красильщик оказался словоохотлив, и пока мешки несли до второго этажа до гостевых комнат, успел поведать новым знакомым, что красильня раньше принадлежала его отцу, что когда тот умер и завещал предприятие ему, он, Санчес, учился в гуманитарной гимназии, каковую ему и пришлось покинуть в связи со вступлением в наследство, тем более, что не покинь он ее, его бы все равно, скорее всего, к весне бы выгнали за хроническую неуспеваемость, нарушение режима и непочтение к преподавателям, несмотря на все неплохие отцовские денежки, которые тот платил за образование своего единственного отпрыска. Рассказал он, но скорее, не как о факте, а как о забавном недоразумении, что дела в красильне со смерти отца идут неважно, что сколько бы он ни старался (а не старался он нисколько) — клиенты и работники разбегаются, и оставленные родителем капиталы тают не по дням, а по часам.

— И что ты будешь делать, если разоришься?

Санчес ухмыльнулся и скинул мешок на пол в одной из комнат.

— Не ЕСЛИ разорюсь, а КОГДА разорюсь. Это вопрос времени, чувствую я… Не выходит из меня красильщика. Что делать буду? Стану трубадуром, буду бродить по свету с Гарри, играть на тамбурине, петь его песни…

— А он действительно мини-сингер? — глаза Иванушки вспыхнули с новой силой.

— Да, конечно! Самый лучший, какой только есть на свете — а мне их немало приходилось повстречать на своем веку — в гимназии, и за время знакомства с Гарри. Вы слышали, наверное, баллады «Король и шут», «Рыцарь и чудовище», «Чиль Ойленшпигель»?

— Нет, — как завороженный, царевич покачал головой.

— А «Птица и костер»?

— Нет.

— А «Королева тепла»? «Малиновый король»? «Когда окончен будет бал, и вновь взойдет луна…» — вывел Санчес, дирижируя себе рукой.

— Нет…

— Ну, да ничего страшного. Мы это быстро исправим. Скоро должен начать народ собираться — Эндрю, Джек Перкин, Юджин, Непогода, Малыш… Даже этот урод Кит придет. Не люблю я его, но он — друг Гарри… Кстати, вот это — ваша комната. Замок на дверях есть, но это не проблема — к нему любой ключ подходит. Живите, сколько надо. Постельного белья, правда, нет. Туалет на первом этаже, рядом с конторой, где приемная…

— В смысле, туалет в доме, что ли? — не понял Волк.

— Ну да. Не как у нас, в Лукоморье. Я читал — это из-за гигиены, — авторитетно пояснил царевич.

— А я и не знал, что она заходит так далеко на восток.

Теперь настал черед удивляться Иванушки.

— Так она… это… везде действует… вроде…

— Разве? Тогда надо быть осторожней.

— ?!

— С гигиеной шутки плохи. Когда она одна — еще можно справиться, а вот несколько — это, говорят, хуже медведя.

В голову Ивану закралось определенное подозрение.

— Сергий, извини, конечно, но ты уверен, что ничего не… э… не путаешь? Гигиена — это когда руки моют каждый день… или тараканов морят до того, как они начинают объединяться с клопами… или подметание пола, пока его еще видно… А гиена — это такой веселый компанейский зверек. Еще устойчивое словосочетание есть — смех гиены. И они собираются вместе, когда кому-то плохо.

Рыцарь Вульф застыл, как громом пораженный.

— Каждый день?!.. Тараканов?!.. Подметать?!.. М-да… Пожалуй, лучше встретиться с ги… гиеной…

Санчес с интересом стоял и наблюдал за рождением истины, с уважением глядя на Ивана.

— Приятно встретить образованного человека, — от души пожал он царственную руку. — Если что потребуется — говорите, не стесняйтесь. Всегда к вашим услугам. А сейчас пойдем в столовую — народ там собирается.

— Сколько с нас за комнаты? — спросил Иван.

Санчес обиделся.

— Друзья Гарри — мои друзья. Не говорите глупостей.

«Народ» на кухне уже собрался. Вокруг коренастого дубового стола, в окружении закопченных стен и давно не чищенных котлов сидела разношерстная компания: каждый второй — мини-сингер, каждый первый — поэт, определил уже наметанным глазом Серый, скользнув по живописным одеяниям и целой коллекции лютней, глиняных кувшинов с вином и девушек на коленях. Из еды на столе стояло маленькое блюдце с орехами.

Серый деликатно ткнул локтем Санчеса под ребра:

— Одни орехи на ужин — это тоже ваш варварский обычай, типа ги… гигиены, или я чего-то не понял?

Хозяин смущенно улыбнулся в ответ:

— Это в трактире дают бесплатно к вину…

— А-а… — удовлетворенно кивнул Волк. — А трактир отсюда далеко?

— Да нет, минутах в пяти.

— Пойдем, прогуляемся, пока они тут глотки дерут.

Через полчаса Санчес, Волк, трое слуг трактирщика и пять большущих корзин со всевозможной снедью вернулись в «Веселую Радугу» под одобрительные возгласы собравшихся.

— Налетай! — по-барски взмахнул рукой отрок.

Гости и хозяин не заставили себя долго уговаривать.

— Санчес, где можно взять кружку? — спросил Волк, проглатывая подвернувшуюся под руку сосиску.

— Вон там, не разделочном столе посмотри.

— Ага, гут.

— Что ты берешь?!

— Кружку.

— Так это же кружка из-под мусора!

— Ну, тогда возьму эту.

— Эта — из-под бульона!

— А эта?

— Ну-ка, дай посмотреть… Эта — из-под молока.

Сэр Вульф бессильно опустил руки.

— Слушай, хозяин, у тебя есть не кружка из-под чего-нибудь, а просто кружка?

Санчес озадаченно почесал в затылке.

— Ты знаешь — нет… Но я сейчас помою… — он схватил, не глядя, одну из посудин и быстро побулькал ее в огромном глиняном чане, черная матовая вода которого если и не была колыбелью жизни на Земле, то имела все шансы стать таковой после ближайшей глобальной катастрофы.

Серый плюхнулся на скамью рядом с царевичем. Пение, если оно и начиналось в его отсутствие, на время, по вполне понятным причинам, прекратилось, и друзья воспользовались недолгим перерывом, чтобы тоже перекусить.

Волк выудил из кучи угощений нечто гладкое, продолговатое и коричневое, с недоумением повертел в руках, но попробовать не решился.

— Что это? — осторожно осведомился он у Ивана.

— Где? — повернулся царевич. — А, это… Это — банан в шоколаде.

— Чего? — подозрительно переспросил Сергий.

— Фрукт такой, в… э… ну, короче, это вкусно. Попробуй. Тебе должно понравиться.

Серый с видом патриция над чашей цикуты откусил крошечный кусочек и со страдальческим видом принялся жевать. Проглотил. Потом еще. И еще…

— Надо же!.. Банан в шоколаде… — блаженная улыбка заняла все доступное пространство на лице странствующего рыцаря. — Ешеньки-моешеньки!… Чтоб я так жил!… Банан в шоколаде!… А ну, давай еще, — и он с решительным видом принялся ворошить ближнюю к нему груду продуктов.

Внезапно все вокруг смолкло. Это Гарри взял лютню.

— Ну-с, начнем, — полупьяно поблескивая раскосыми зелеными глазами, молвил он, и все разом вдруг загомонили, стараясь перекричать друг друга:

— «Ты мой родник»!

— «Я выпью вина»!

— «Маятник»!

— «Рыцаря и менестреля»!

— «Шарманщика», Гарри, «Шарманщика»!

Полные губы минисингера удовлетворенно покривились.

— Все споем, не спешите, наше время впереди, — мягко проговорил он. — Но начать я хочу с песни, которую я сегодня бы посвятил моим друзьям, принцу Джону и сэру Вульфу.

И в полной тишине поплыли первые аккорды.

Когда певец закончил, царевич рыдал — то ли от счастья, то ли от полноты чувств, то ли от выпитого вина.

— Сергий, ты понимаешь, это — гениально! Он — гений! Гений!.. — только и повторял он.

А тем временем Гарри вновь ударил по струнам.

Некоторые музыканты стали перебирать струны своих инструментов, и их голоса бархатной нитью вплетались в песню Гарриной лютни. Девушки, закрыв глаза, покачиваясь, как в экстазе, безмолвно шевелили губами, повторяя слова, навечно врезанные в скрижали их душ огненными буквами истинной любви. Иван, раскрыв рот, вытянул шею по направлению к минисингеру и забыл дышать. Даже Серый перестал жевать и склонил по-собачьи голову набок, серьезно вслушиваясь в колдовские звуки баллады. Гениально или пошло — он в этом мало разбирался. Знал он только одно — совершенно неожиданно ему это нравилось.

Песни и разговоры продолжались далеко за полночь. Когда гости расходились по домам, гостевым комнатам и просто тюфякам на полу, часы на городской башне пробили четыре.

Царевич и Волк неровным шагом, в обнимку прошествовали в свою комнату. Серый в отуманенном усталостью и вином мозгу лелеял перспективу поспать завтра (в смысле, сегодня) подольше (в смысле, до завтра). В широко раскрытых же очах Иванушки горела одна, но пламенная страсть — увидеть завтра (в смысле, опять сегодня) в два часа дня своими глазами настоящий рыцарский турнир, проводимый Шарлеманем, о котором ему весьма опрометчиво, по мнению Серого, в недобрый час брякнул Санчес. Победитель турнира получит в супруги прекрасную Валькирию — единственную дочь короля.

— Ну-ну, посмотрим, чья возьмет, — грозно бормотал Волк, заваливаясь на свою кровать, хотя в глубине души что-то маленькое, гнусно хихикающее, подсказывало ему чья же все-таки возьмет.

* * *

Злой, не выспавшийся Серый вот уже полчаса пытался найти в толпе разряженных зевак Ивана. Санчеса и Гарри они потеряли почти сразу, оттертые беспорядочно двигавшимися горожанами, солдатами, минисингерами и продавцами сосисок, пирожков и бананов в шоколаде. Потом они купили Иванушке зеленую бархатную тунику и оранжевую атласную рубашку — отчасти потому, что такие же были на рисунке на странице четыреста восемь «Приключений Лукоморских витязей» на королевиче Елисее, побеждающем на турнире в Шленниберге Безумного Кабальеро, а главным образом потому, что Серому надоело, что на его друга (а, точнее, на его белый кафтан, скроенный по последнему всхлипу лукоморской моды) все вондерландцы показывали пальцами.

Отпустив вульгарным невежам десяток-другой затрещин, на третьем десятке Серый сдался и затащил царевича в ближайшую лавку готового платья, невесть откуда взявшуюся за городскими стенами, где и приобрел Ивану, презрев его отчаянные протесты, то, что ближе к выходу висело. Царевич поклялся, что скорее умрет, чем наденет на себя ЭТО, но Волк прошептал волшебные слова «Пока ты тут рядишься, мы там на турнир опоздаем», и тот обреченно согласился. Воспоминания о том, что нечто похожее он уже видел раньше в Книге, слабо утешили его. Что хорошо смотрится на королевиче Елисее…

Оставлять свой кафтан в лавке, равно как и таскать его везде за собой в руках, Иванушка не захотел, и тогда, не мудрствуя лукаво, Волк натянул покупку прямо поверх его лукоморской одежки. Возражения царевича были успешно пресечены быстрым замечанием продавца, что в таком виде благородный дворянин похож на настоящего рыцаря, и кто не знает — ни за что не догадается, что под туникой у него не гора мышц. Комплимент был сомнительного рода, но сэр Вульф не дал царевичу задуматься, а невежливо дернул его за атласный рукав и снова сказал, что они опаздывают. Это спасло положение.

И вот теперь, покупая парочку бананов, Волк упустил из виду своего друга, который, как ненормальный, бросался то туда, то сюда, стараясь увидеть, понять и впитать все то, о чем раньше ему приходилось только читать и мечтать — огромное огороженное ристалище, высокие трибуны для знати, богатые шатры рыцарей-участников турнира, безумное буйство цвета на вымпелах и штандартах, грозные гербы, ржание исполинских боевых коней, звон смертоносного металла, пронзительные вскрики фанфар, объявляющих о появлении очередной великородной фамилии и пьянящие запахи лошадей, оружия, тысяч человеческих тел и рыцарской славы.

Серый, яростно крутя больной головой по сторонам и изредка подпрыгивая, без особой, впрочем, пользы, вскоре обнаружил, что толпа вокруг значительно поредела, а сам он оказался в роще, среди каких-то пестрых островерхих палаток, вокруг которых деловито сновали слуги и стояли большущие лошади. Продолжая внимательно вглядываться в лица прохожих, он двинулся дальше.

У самой дальней палатки, черной, не как остальные, он и обнаружил своего друга. Иван стоял зеленой бархатной спиной к нему и затягивал подпругу чьего-то коня.

Серый вдруг разозлился. Ты тут встаешь в двенадцать часов утра, прешься пешком через целый город, натыкаешься на каждом шагу на толстых вонючих бургеров (или бюргеров, как там они называются?), а он не может подождать, пока его бедный страдающий друг не купит себе на завтрак (он еще и голодный вышел!) пару бананчиков в шоколаде!

— Ну и свинья же ты, царевич! — с сердцем произнес он в затылок Ивану.

Тот недоуменно повернулся, ненароком задев Волка локтем. И только тут он понял, что говорил не с затылком, а с лопатками…

— В смысле? — удивился незнакомец.

Если бы этой фразой он и ограничился, может быть, все кончилось бы для него хорошо. Но он имел неосторожность презрительно посмотреть на Серого сверху вниз. Или просто посмотреть сверху вниз — вариантов у него не было. Все остальное дорисовало раздраженное воображение Волка.

За ноги затащил Серый бесчувственное тело подальше в кусты около черной палатки, поправил примятую траву и, пожав плечами и заложив руки в карманы, вразвалочку направился дальше, чувствуя себя все лучше и лучше с каждым шагом.

— Он меня толкнул, — сообщил он спешащему куда-то шуту.

— Он меня толкнул, — пожаловался встречному дворянину.

— Он меня толкнул! — воззвал он к справедливости гончей под кустом.

И довольно улыбнулся.

Солнце вновь светило ярко и приятно припекало.

Небо снова обрело синеву.

Люди вокруг опять стали дружелюбными и милыми.

Нет, все-таки, пока на свете есть наглые жлобы, которые считают, что они могут смотреть на тебя сверху вниз только потому, что они выше ростом, и которым можно надрать задницу — жизнь не такая уж и мрачная штука.

Иван потерялся почти сразу же, и то, что он некоторое время находился недалеко от Серого, вплоть до того момента, когда тот остановился у лотка разносчика чтобы купить себе завтрак, было чистой случайностью — царевич был уже потерян для этого мира, всерьез и надолго. Окружающий его мир мальчишеских грез, мир, оживающий на страницах по желтевших фолиантов и в песнях бродячих менестрелей и трубадуров, романтический мир доблести, чести и отваги, мир, где прекрасные дамы томились в темницах у драконов, а рыцари без страха и упрека, презирая смерть, шли на все ради шелеста тонкой вуали, этот блистающий ослепительный головокружительный мир был рядом с ним! Могло ли быть счастье большее, чем прикоснуться к нему, вдохнуть пыль его дорог, услышать рев турнирных рогов, призывающих лучших из лучших на ратные подвиги!..

Как броуновская молекула, отталкивался он от одних и перелетал к другим, стараясь уловить ненасытными ушами малейший подробности, не пропустить самой незначительной детали.

— Вы слышали, говорят, сегодня опять появится Черный Рыцарь!

— Не может быть!!!

— Да! И он будет сражаться за руку и сердце принцессы!

— Генри, не отставай, потеряешься…

— А вы знаете, я слышала, будто он — сын Лотранского короля…

— Кевин Франк?!..

— Да нет же! Это невозможно, милый!

— Сосиски! Горячие сосиски!

— Еще как возможно, Люсиль!

— Шарлемань его ненавидит!

— Что булочник может понимать в политике!..

— От сапожника слышу!

— Но он-то любит принцессу Валькирию и жить без нее не может!

— Я тебе потом объясню, сынок…

— Ах, как это романтично, друг мой!..

— Да-да, в этом-то все и дело!

— Парочку сюда, мальчик…

— Я совершенно точно знаю, что именно поэтому король боится, что к вечеру он получит Кевина Франка в зятья.

— Сам-то он хочет выдать ее за генерала Айса!..

— Горячие сосиски!

— Так вот почему тот остался здесь, в то время, как вся армия ушла на запад сражаться с Шантоньцами!

— Конечно! А вы как считали, любезнейший!

— Генри, Генри, иди сюда, проказник!..

— Ну уж против Айса ему не выстоять, будь ты хоть сам Карл Великий!

— Да… Боюсь, ты прав, Эгон…

— Но есть еще Георг фон Ривин, и сэр Ганн…

— Эй, ты, с сосисками!..

— А Алекс де Жадан и…

— Да сэр Вильям Фрей…

— Ах, как это романтично, друг мой!..

— Сосиски! Сосиски!!!

— Черный Рыцарь…

— Генри! Вот вернемся только домой!..

Обрывки разговоров на одну и ту же тему доносились со всех сторон до Ивана — принцесса Валькирия, Айс, Черный Рыцарь, Шантонь, Шарлемань… И сосиски.

Ошалевшего царевича толпа вынесла на край леса, туда, где раскинулись шатры участников турнира — претендентов на руку благородной Валькирии. Там и тут, среди деревьев расхаживали оруженосцы, герольды, слуги, а иногда через откинутый полог шатра удавалось поймать краем глаза священнодействие — облачения рыцаря в боевые доспехи.

Иванушка сам не заметил, как оказался у самого крайнего шатра, черного, наполовину скрытого в густых кустах. Боевой конь стоял рядом, полог был отогнут, и ни вокруг, ни внутри никого не было.

В голове взялась из ниоткуда и угнездилась прочно шальная безумная мысль.

С рассеяно-безразличным видом царевич прошелся пару раз мимо — никто не обращал на него абсолютно никакого внимания. Никого просто не было вокруг. И тогда он набрался смелости, севшим от волнения голосом пискнул: «Можно войти» и, не дождавшись ответа, бочком просочился внутрь.

Там, на богатом пушистом ковре, лежали разложенные доспехи. Черные, как безлунная полночь, они матово поблескивали под случайным лучом солнца, упавшим сквозь откинутый полог и, казалось, жили своей, отдельной жизнью. Иванушка буквально мог слышать властный тихий зов вороненого металла, приказ, повеление, противиться которому он более был не в силах. И он поднял с земли остроклювый шлем с черным пером и дрожащими руками опустил себе на голову…

Ничего не случилось. Не разразилась гроза среди ясного неба, и мстительный удар молнии не покарал святотатца. Едва слыша гомон толпы вдалеке из-за шума крови в ушах, он взялся за панцирь…

— Ваше высочество!!!

— Мы нашли вас!!!

В шатер ворвались двое слуг, и мгновенно набросились на пойманного на месте преступления Ивана, парализованного смущением и стыдом.

Но что такое? Вместо того, чтобы вырвать у него из рук чужие доспехи и вытолкать его взашей на посмешище всему честному народу, они принялись надевать на него все оставшееся! Что происходит? Как это понимать? Они — сумасшедшие? Или они над ним издеваются? Или…

Иванушку бросило в холодный пот, потом — в горячий, потом вогнало в ступор.

Они приняли его за Черного Рыцаря — этого лотранского принца Кевина Франка!

Нервная болтовня слуг подтвердила худшие опасения.

— Где же вы пропадали, ваше высочество!

— Мы уж вас по всему лесу обыскались!

— Думали — происки Шарлеманя…

— Или сыночка его мерзкого — Сержио…

— На счастье принцессы Валькирии им наплевать, злыдням!..

Они приняли его за Черного Рыцаря. Кевина Франка, принца Лотранского. И теперь они снаряжают его, чтобы он принял участие в турнире и победил. Победил этого Ганна, Ривина, Фрея, и кого там еще, сколько их… И получил руку и сердце принцессы Валькирии, которую он ни разу в жизни и видеть не видел. Хотя, нет. Не он. Принц Кевин. Пропавший принц Кевин. Что случилось с ним — одному Всемогущему ведомо. Пал ли он жертвой коварства и злобы Шарлеманя, заплутал ли в лесу, или приключилось с ним еще что-нибудь столь же ужасное и плачевное — кто знает. И если он сейчас скажет, что он вовсе не принц Кевин, несчастная Валькирия должна будет выйти замуж за немилого, постылого. Принц, если он жив, когда найдется, иссохнет от сердечной тоски, потому что будет уже поздно. А его самого выставят на всеобщее посмеяние с позором, как вора и самозванца.

Последний аргумент, к бесчестию, а, может, и к чести царевича, оказался решающим, и воздух, уже набранный в легкие для отчаянного крика: «Не виноватый я, я просто так зашел!» с тихим шипением вышел сквозь стиснутые зубы.

Водруженный на коня, царевич впервые в новом качестве получил возможность прислушаться к своим ощущениям.

Если бы эти доспехи были гостиничным номером, они были бы президентским «люксом».

Они были огромны, и если бы сначала не слуги, а теперь — не конь, новоиспеченный рыцарь лотранский лежал бы на земле бесформенной грудой металлолома, не в силах устоять на ногах под их весом. Когда ему в одну руку дали щит, он думал, что еще пара минут — и он рухнет с левого бока прямо под ноги своему скакуну. Но потом в правую руку ему дали копье, по весу равное, и вопрос, с какого же все-таки бока ему падать, стал не таким легким, как казался в начале, и Иванушка был вынужден временно оставаться в седле и получил возможность задуматься над тем, что же его ждет через несколько минут. Будет просто чудо, если он не свалится с коня когда тот тронется с места. И будет чудо вдвойне, если он вообще останется в живых после того, как падет под ударом первого же соперника. И тогда прекрасной Валькирии придется оплакивать уже двоих. А, может, пока не поздно… Нет. Королевич Елисей никогда бы так не поступил!

И Иванушка гордо вскинул голову, не в последнюю очередь потому, что это была одна из немногих частей тела, которой он еще мог пошевелить.

Вчерашняя шишка, полученная на поприще защиты униженных и оскорбленных, все еще была на месте.

Перед глазами все поплыло, и трубный глас — как в железной бочке — возвестил прочувствованно: «У-у-у-у!!!..».

Иван не сразу понял, что это был он сам, а понявши, тут же закусил губу — привлекать к себе внимание раньше времени не хотелось. Он осторожно покрутил головой, чтобы увидеть, не смотрит ли кто на него, но все, что он разглядел, была внутренняя стенка шлема.

И тут кто-то осторожно к нему постучал.

— Войдите, — рассеяно проговорил царевич.

— Да нет, я лучше здесь постою.

— Сергий!!! Милый!!! Как ты меня нашел?! А я тут в такое влип… — вырвался против ивановой воли крик сконфуженной и напуганной души.

— Лешего с два я бы тебя нашел, в такой личине-то, если бы не Ярославнина волшебная приспособа, — проворчал Волк. — А что касаемо «влип», то извини, конешно, но…

— Ладно, потом об этом поговорим, — быстро вставил царевич.

— Что ты там вообще делаешь? — Серый был заинтересован всерьез.

— Долгая история, я тебе это тоже расскажу потом. А сейчас мне надо будет сразиться с целой толпой рыцарей, чтобы получить руку и сердце принцессы Валькирии.

— Когда ты успел с ней познакомиться?

— Я не знаком с ней. Но так получилось, что мне приходится…

— Иван-царевич!!! Ты гений!!! Я бы ни за что до этого не додумался!!! Молодчина!!!

— Чево? — недопонял Иванушка.

— Я говорю, что я бы ни за что не додумался жениться на этой Вальке, чтобы жар-птицу за просто так получить, и кучу золота сэкономить! Ну, ты дока!!! Не ожидал я от тебя такой прыти! И доспех чей-то успел спереть! Ай, да царский сын!

— Сергий!!! — взвыл в бессильном отчаянии Иванушка. — Я не хочу замуж ни за каких принцесс! Я — смертник!!! Первый же противник прошьет меня копьем насквозь — они занимаются этим всю жизнь, а я сейчас-то с трудом в седле держусь!

— Ну так пошли отсюда, они еще минут через тридцать только начнут — у них еще пока будет это… Ну, как его… Ну, с лошадями связано…

— Скачки?

— Да нет…

— Выездка?

— Да нет же!

— Бега?..

— Какие бега, царевич! Ты что, издеваешься? Это что-то про кобыл…

— ?

— Или про жеребцов….

— ???

— А, вспомнил! Жеребьевка!

Иван тихонько заржал.

— Это с жеребцами не имеет ни малейшей связи, Сергий. Это значит — они будут узнавать, кто с кем сражается. Ну, чтобы не все со всеми, а время сэкономить…

— Игра на вылет?

— Вот, точно! Только мне-то от этого…

— Так мы идем или нет? — уточнил Волк.

Иван вздохнул, сглотнул непрошенную слезу от жалости к себе, и твердо сказал:

— Нет.

— Ты с ума сошел? — заботливо поинтересовался Сергий.

— Нет, Серый, понимаешь, дело не в этом. Я не сошел с ума. И мне очень страшно. Но дело в том, что Черный Рыцарь пропал, а он должен был во что бы то ни стало получить в жены принцессу Валькирию, они любят друг друга больше жизни, а он пропал, и… Короче, ее отец и брат хотят выдать Валькирию за генерала Айса. А если Кевин Франк жив… Влюбленные этого не переживут.

— Как и ты, — заметил Волк.

— Это не важно. Важно то, что я погибну, сражаясь за самое прекрасное и возвышенное, что есть в мире, за то, что минисингеры воспевали…

— Понятно, — быстро обрубил Волк. — Короче, придется опять тебя из чего-то вытаскивать.

— Это не сможешь сделать даже ты… Знать бы, куда подевался сам Кевин Франк — Черный Рыцарь… — вздохнул царевич.

— Черный, говоришь… — задумчиво молвил Волк.

— Ну, да!

— Из черной палатки у самого леса?

— Да, да!!! Ты его видел?!

— Нет. Не припоминаю, — более чем искренне пожал плечами Серый. — Убей, не помню.

— Ну, ладно… — меланхолично произнес Иванушка. — Значит, когда я… То есть, когда меня… Ты родителям…

— Ваше высочество! Ваше высочество! — к царевичу бежал запыхавшийся оруженосец. — Жеребьевка! Подъезжайте скорей к королевской ложе!

Иван по мере возможности оглянулся, успел ли отрок Сергий отойти и не попасться на глаза слуге лотранского принца, но никого вокруг него уже не было и близко. Царевич вздохнул, преисполнился сурового мужества, и скорбно тронул коня.

Хроника столь знаменательного и судьбоносного для четырех держав дня сохранилась в мюхенвальдских летописях, и теперь историки, студенты и просто любопытствующие могут с разрешения главного архивариуса заглянуть в них и прикоснуться к событиям того славного турнира.

«… Первый поединок Черного Рыцаря прошел с сэром Ингваром, графом Корринским. Тот разогнал коня как ураган, и копье его было нацелено прямо в сердце противнику, но за мгновение до того, как поразить Черного Рыцаря насмерть, он отвернулся, чтобы посмотреть неизвестно куда, взмахнул рукой со щитом — и удар сэра Кевина, принца Лотранского (ибо кто же еще это мог быть, сражаясь как лев за руку и сердце прекрасной Валькирии, обещанные победителю отцом ее, королем Шарлеманем) выбил его из седла, едва не проткнув сэра Ингвара вместе с доспехами его и конем его…

… Второй поединок Черный Рыцарь провел с сэром Якобом, эрлом Эстрандии. От могучего удара сэра Кевина противник его вылетел из седла, не успев опомниться…

… Третий поединок Черный Рыцарь должен был иметь с сэром Джулсом, бароном Шварценвальдским, но едва взяв разбег, скакун сэра Джулса взбесился и понес, и поймать его смогли лишь через четыре часа, на границе с Лотранией…

… После этого на ристалище вышли менестрели и воспели во многих балладах благородство и мужество отважных рыцарей, мудрость и величие короля, храбрость и ум кронпринца Сержио и очарование и скромность принцессы Валькирии…

… Последний, решающий поединок должен был состояться с непобедимым генералом Айсом, опорой и надеждой обороны королевства, доблестным всесокрушающим воителем, равных который не знал себе с отроческих лет… Но едва прозвучал сигнал боевого рога, дающий начало завершающему поединку, как генерал пришпорил что было силы коня своего, и все подумали, что не замедлит он обрушиться всей мощью оружия своего на злосчастного противника, чья недобрая звезда привела его сегодня на этот турнир на верную погибель. Но случилось невероятное, объяснения чему нет и не будет никогда — генерал Айс, герцог Стефанбергский, быстрее пущенной стрелы пронесся мимо Черного Рыцаря, даже не сделав попытки поразить его, и в мгновение ока скрылся из виду. Это оставило счастливым победителем и женихом принцессы Валькирии сэра Кевина, принца Лотранского…

… Король сделал ему знак подъехать к монаршей ложе и спешиться, но едва сэр Кевин сделал попытку соскочить с коня, как покачнулся и упал, с силой ударившись оземь. Видно, он был ранен во время одной из схваток, хотя какой — того не ведаем мы…

… И тогда добросердечная принцесса, вне себя от горя, кинулась на ристалище, сжала суженного своего в объятиях, подняла на руки и понесла на окраину леса, к его шатру…»

— Нет, ваше высочество, просто бинтов, за которыми ушел оруженосец, не достаточно. Ему нужен самый лучший лекарь, а кто может быть лучше придворного лейб-медика!

— Нет, я не отойду от него, пока не увижу, что жизнь его вне опасности! — сквозь рыдания воскликнула Валькирия, заламывая руки.

— Если вы не отойдете от него, вы можете увидеть его преждевременную кончину в страшных муках! Поверьте мне, раны, что не сразу видны — самые ужасные!

— О, нет!

— О, да!

— Тогда я бегу, но вы должны мне поклясться, что не покинете этого доблестного рыцаря ни на секунду!

— Его? Да ни за что! Клянусь! Ну, быстрее же!!!

Раскрасневшаяся зареванная принцесса пулей вылетела из шатра.

Пара десятков точных ударов острым ножом — и доспехи, больше не удерживаемые кожаными ремнями, как яичная скорлупа слезли с героя.

— Быстро на ноги и дуй отсюда, пока опять кто-нибудь не приперся! — сквозь зубы прошипел Волк. — Жди меня у городских ворот!

— Сергий!!! Я не знаю, как ты это сделал, но я у тебя в долгу по гроб жизни!!! Ты невероятен!!! Ты — чудо!!!

— Снимай с головы этот чугунок! Благодарности потом!!! — и он выскочил наружу.

Через минуту он вернулся, волоча за ноги бесчувственное тело.

— Ты еще здесь?!

Иван к тому времени уже смог подняться на колени.

— Кто это?

— Конь в пальто! — сострил Серый. Царевич не обратил внимания.

— Это — Черный Рыцарь? Где ты его нашел?! Что с ним?!

Серый почему-то предпочел не отвечать на такие простые вопросы, а сразу заявил:

— Щас примчатся прислужники, лекари, прынцессы — они его быстро в чуйства приведут. А что было — до свадьбы заживет. Все. Сматываемся. Или ты хочешь, чтобы тебя тут застукали?

— Нет, конечно, но ведь…

Не дожидаясь конца тирады, Серый дернул нетвердо еще стоящего на ногах Иванушку за рукав и выволок его на свет божий.

— Пошли. Бодрым шагом. Головой не крути. Вон, уже кто-то бежит, башками вертит, со львами на пузах — спальничьи-постельничьи королевские, наверное, прынца твоего обихаживать. Дорогу уступи, витязь.

Объяснения Серого, к великому отчаянию Ивана, были кратки.

— Исчезновение принца Кевина — твоя работа?

— Он меня толкнул.

— А турнир?

— Пришлось поломать голову…

— А что ты сделал с сэром Ингваром?

— Солнечный зайчик.

— А сэр Якоб?

— Ты бы знал, сколько масла ему на седло пришлось вылить…

— А третий?

— На него ушло всего пол-банки горчицы.

— То есть? Он ее всю съел?

— Не он, а его кобыла. И не то, чтобы съела…

— Ну а генерал Айс? Тоже горчица?

— Хм. Тут все немножко сложнее. Когда ты сказал, что в последнем поединке тебе наверняка придется сразиться с Айсом, я подумал, что в конце так близко к нему подобраться не удастся, и поэтому, не теряя времени даром, быстренько нашел в ихнем лесочке одну хорошую травку, благо она тут растет, заварил, и под видом торговца освежительными напитками споил ее ему. Правда, на то, чтобы она сработала, было нужно время, и пришлось уговорить Гарри и Санчеса, чтобы они его немножко потянули… Чтобы в самый раз пришлось.

— Ну, и?..

— Ну и получилось. Сам же видел.

— Но что за травка?

— Хорошая травка. Слабительная. Только, боюсь, перестарался я, тройную дозу ему втюхал… Зато дней пять у него будет на одну проблему меньше. Или больше. Как посмотреть.

Первой реакцией царевича было сказать, что на рыцарских турнирах все должно быть честно — и победа, и поражение, и жизнь, и смерть — этим, вроде, и знамениты они, и королевич Елисей, например, отвернулся бы от него на всю оставшуюся жизнь за такие штучки, но тут кто-то внутри него, язвительный и ворчливый, шепнул, почему-то голосом Серого, что поражение и смерть честны тогда, когда они чужие, а некоторым молодым идиотам надо завести привычку хоть иногда думать перед тем, как куда-нибудь влазить, а Волк только спасал его никчемную шкуру, за что ему в очередной раз большой спасиб и низкий поклон, а не твои душеспасительные беседы. Иван слегка оторопел, потом почему-то решил, что это — голос его совести, и не стал возражать. И только потом пришло ему в голову, что, может быть, совесть, выговорившись раньше, молчала, а к микрофону прорвался ее заклятый друг — здравый смысл. Но кто из них прав — Иванушка так и понял. Ведь не может же быть так, что правы двое? Или не прав никто?

* * *

Этим вечером дружеские посиделки в «Веселой Радуге» повторились один-в-один, лишь с той разницей, что все угощение было за счет Гарри, а вина — раза в два больше. Никто не задавал ему вопрос, откуда у минисингера деньги — все и так поняли, что выступление перед королевской семьей и придворными совсем неплохо оплачивается.

Когда гости насытились и зазвучали первые аккорды, Гарри, выдержав театральную паузу, осчастливил всех известием, что, возвращаясь с турнира, он сочинил новую песню о дамах, менестрелях и рыцарях, каковую и не замедлил исполнить под шквал всеобщих восторгов.

Среди собравшихся легкомысленных певцов и веселых музыкантов, как черный каравай на подносе с пирожными, выделялся человек в кирасе и с мечом на перевязи из дорогой кожи. Его не было в прошлый раз, но поскольку никто не тыкал в него пальцем и не спрашивал, что господин офицер делает в этом вертепе муз, Иван решил последовать всеобщему примеру, и обращать на странного незнакомца не больше внимания, чем он того заслуживал. Хотя, наверное, в этом была какая-то тайна, и уж королевич-то Елисей ни за что не прошел бы мимо…

Гарри нетрезво подмигнул Иванушке раскосым зеленым глазом, кивнув кудрявой головой в сторону загадочного гостя.

— Это — майор Мур. И он — начальник городской стражи. Вы не поверите, но у него голубые глаза, он играет на мандолине и пишет стихи. И он вам посоветует, как можно получить аудиенцию у Шарлеманя. Вам повезло, что сегодня майор смог посетить нас. Лучше него никто из нас не смог бы рассказать о дворцовых порядках, об этикете двора, о привычках короля… Эй, Мур, будь так любезен, пересядь, пожалуйста, к нам — наши гости хотели бы с тобой переговорить…

— Ну, так как, Сергий — ты со мной? — задал невинный с виду вопрос царевич на следующее утро.

— Разумеется, — отрок метнул на Ивана настороженный взгляд — похоже было, что его почти звериное чутье шепнуло ему о чум-то нехорошем.

— А ты помнишь, что говорил вчера Мур?

— Это ты на что намекаешь? — на всякий случай обиделся Волк.

— Да нет, ты что, я вовсе не об этом… — смутился Иванушка от этой малости. Да и, честно говоря, чтобы его смутить, многого и не требовалось.

Волк смягчился, но напряжение его не покинуло.

— Так о чем это ты?

— Ты, кажется, очень привязан к этой бесформенной рубахе?

— Это — элегантная мешковатость, — парировал Серый.

— К этим стоптанным сапогам?

— Они почти новые. Ты же сам мне их пожаловал в день нашей встречи.

— К этому нелепому ремешку на голове?

— Санчес сказал, что это называется хайратник, и что у них в школе это было очень модно.

— Сергий, Мур сказал, что аудиенцию у Шарлеманя могут получить только высокородные дворяне, а чтобы сойти за такого, тебя нужно разодеть по последней мюхенвальдской моде, — мстительно напомнил Иван, с особым смаком выговорив «разодеть».

Он все еще не мог простить Волку своего вчерашнего переодевания.

Во время турнира Серый сполна навидался моделей придворного платья летнего сезона, и поэтому предложение друга произвело на него такой предсказуемый эффект.

— Ты хочешь, чтобы я выглядел как какое-нибудь вондерландское чучело?!

— Почему — «чучело»?

— Ты что, не видел, что они носят?!

— Видел. Вполне приличные наряды.

— Приличные?! Ты что — издеваешься?!

— Нет, что ты, что ты, я же как лучше стараюсь…

— Лучше?! Терпеть не могу всякие дурацкие тряпки!

— Это не дурацкие тряпки. Это — образец тонкого вкуса.

— Я не собираюсь их есть! А наряжаться вообще ненавижу! Ты можешь представить меня в этом?!.. Да я лучше свою рубашку лишний раз выстираю! Ты видел, какого цвета у них поддевки?!

— Что?

— Ну, это… — разбойник беспомощно взмахнул руками около своей персоны. Иван, кажется, понял, что имелось ввиду.

— Это не поддевки…

— Тем более! Это уже даже не поддевки! А что они носят вместо нормальных штанов?! А что у них на шее? Я на себя ЭТО не надену!!! За кого ты меня принимаешь?! Только слепые идиоты могут носить такое!!!

Иванушка слушал негодующие вопли Волка и торжествующе ухмылялся, чувствуя себя наконец-то отомщенным.

— Хотя, ладно, — поток негодования Серого вдруг иссяк, и он хитро прищурился на Ивана. — Надену, если и ты в таком пойдешь.

Тут и наступил звездный час царевича.

— А мне зачем, — демонстративно-недоумевающе хмыкнул он. — У меня мое лукоморское платье вполне ко двору пригодное. А ты вот на…

Не успел он договорить, как Серого будто ветром сдуло — только по лестнице дробно затопотали подкованные каблуки.

Иванушка непонимающе оглянулся, пожал плечами, и решил вернуться в свою комнату, чтобы закончить умывание.

Коварство Сергия он раскусил лишь тогда, когда тот на его глазах со сладкой улыбкой вылил на кафтан Ивана полную кружку чего-то, что по виду вполне могло быть минуту назад частью содержимого одного из самых зловонных красильных баков Санчеса. Или, не приведи Господь, чана для мытья посуды.

— !!!!!!!!!!! — набрал царевич полную грудь воздуха.

— Ну, так я не понял — мы идем за вондерландскими костюмами, или нет? — недоумевающе захлопал невинными глазами разбойник.

— Как прикажете доложить о вас королю?

— Иван, царевич Лукоморский, и… Сергий, князь Ярославский. По важному делу.

— Слушаюсь-с, — и главный церемониймейстер с поклоном растворился.

Теперь оставалось только ждать, и Иван мог не торопясь рассмотреть огромный зал с витражами в длинных стрельчатых окнах и сводчатым потолком, исчезающим где-то в полумраке высоко над головой — знаменитый Конвент-Холл, о котором рассказывал им Мур.

Потолок был расписной, говорил он, и эта роспись была одной из величайших тайн королевского дворца Шарлеманей. Каждый, кто смотрел на нее, видел что-то свое, и объяснение этому искали лучшие умы королевства вот уже двести пятьдесят лет — и не находили.

Легенда гласила, что дворец был сооружен прославленным зодчим Куллиганом в период увлечения его экзотическими травами, что отразилось на проекте — говорили, что Конвент-Холл был построен в форме листа одной из них. После, великий Коло дель Градо — друг и последователь Куллигана — провел под этим потолком, не спускаясь, десять лет своей жизни, украшая каждый миллиметр каменной поверхности тончайшей росписью, по его словам, не имевшей равных во всем свете.

По его словам — потому, что никто после того, как сам гениальный живописец спустился с лесов и сжег их за собой, так и не смог больше подняться туда, а снизу разглядеть что-либо было практически невозможно, кроме того, что сам потолок, скорее всего, существует. Но, поскольку весть о том, что сам Маэстро расписывал эту деталь архитектуры, разнеслась по городам и весям, благороднейшие из рыцарей и прекраснейшие из дам проделывали немалый путь, чтобы хоть одним глазком взглянуть на его бессмертное творение, и рассказывать потом об этом свои детям, внукам и менее удачливым соотечественникам. И, конечно же, по возвращении домой, когда дети, внуки и вышеупомянутые соотечественники начинали расспрашивать паломников, что же те видели, они получали описание в полном объеме — вплоть до последнего когтя, кирпичика, травинки, складочки, буковки и наконечника стрелы.

И все шло замечательно, когда вдруг совершенно случайно выяснилось, что двух одинаковых свидетельств очевидцев не было — как не бывает двух одинаковых снежинок. И все поняли, что это или магия, или чудо, и это породило четыре религиозные войны, девять университетов, пятнадцать школ предсказателей будущего и двадцать династий толкователей Вещих Картин Конвент-Холла. Один человек, предложивший соорудить длинную лестницу, избежал публичного сожжения на площади только потому, что был растоптан толпой до этого.

И вот теперь Иванушка, задрав голову и прижав к макушке берет, во все глаза пялился ввысь, вспоминая повествование Мура. Удивительно, что профессиональный солдат мог так любить свой город — в его рассказах он волшебным образом оживал, превращаясь из нагромождения серых каменных стен, каким привыкли его воспринимать люди, в увлекательнейшую книжку с яркими картинками, и царевич, мысленно составляя список, что бы он хотел увидеть в Мюхенвальде, пришел к выводу, что проще будет выписать на маленький клочок бумаги то, что он увидеть здесь не захочет.

Серого же предания старины глубокой, похоже, ничуть не задели, и он с высокомерно-скучающим видом, приличествующим своему костюму, разглядывал придворных равнодушно. Как голодный волк овечье стадо. И не один обрывок разговора не пролетал мимо его чисто вымытых ушей.

— Кристина, милая, вы не знаете — принц Сержио будет сегодня участвовать в аудиенциях вместе с его величеством?

— Боюсь, что нет, Жизель — говорят, что он еще не оправился от раны, полученной им от этих бандитов.

— Ах, он такой отважный, такой безрассудный — броситься на защиту какого-то бедного незнакомца против целой шайки грабителей!

«Еще один ненормальный, вроде нашего Ивана. Не дай Бог, встретятся — тогда хоть стой, хоть вешайся будет», — про себя хмыкнул Волк, и стал прислушиваться дальше.

— …пятеро!

— Нет, восемь!

— Да нет же, я совершенно точно знаю, что их было четырнадцать человек!

— Ах!

— И он успел уложить семерых, перед тем, как ему нанесли этот предательский удар сзади!

— Ах!

— Нет, десятерых!

— Нет, пятнадцать!..

— Ах, принц Сержио!

— Его усы сводят Катарину с ума, ха-ха.

— Не одну меня, Гретхен, не одну меня, если ты знаешь, что я имею ввиду…

Едва заметный поворот головы…

— Риана, ты обратила внимание на платье принцессы, которая была на ней во время турнира? Клянусь, это была настоящая шатт-аль-шейхская парча! А рельеф передней полочки выходил из проймы!

— Генриетт, у меня будет такое же сегодня к вечеру.

— Как и у меня, Рианна. Не думай, что ты одна такая быстрая.

— С начала шантоньской войны это только второе изменение фасона…

— А ведь уже третий месяц идет…

— Поражение Айса в битве при Шлессе не прошло бесследно.

— Совершенно верно — эти купцы дерут теперь за парчу втридорога!

— Они говорят, что эти чертовы шантоньцы перекрыли наши торговые пути и берут теперь с них свою пошлину.

— Чем-то еще закончится сражение при Гранте…

— М-да… Если Шарлеманю придется снаряжать еще одно войско, он останется голым.

— А что, у меня на примете как раз есть пара подходящих портных!..

Еще поворот…

— …оплатить снаряжение армии Айса.

— Не может быть!

— Да, и теперь клетка не золотая, а просто позолоченная, и вместо драгоценных камней — цветные стекла!

— Тс-с-с! Если кто-нибудь услышит!..

— Ладно, на балу вечером поговорим…

Небрежно поправим перо на берете и повернемся еще в пол-оборота…

— …должно было состояться дней пять назад. Со дня на день должен прибыть гонец — надеюсь, с вестью о победе.

— А Айс как раз вчера вечером отправился к своей армии. В карете. Говорят, верхом ему не позволила ехать рана, полученная на турнире… — фраза завершилась взрывом хохота.

Серый не сдержал ухмылки и поспешно отвернулся. Он почти не сомневался, что пара-другая зорких глаз следит за ними из укромного местечка, и вовсе не хотел, чтобы вдумчивый наблюдатель пришел вдруг к каким-нибудь неожиданным выводам.

Но порассматривать витражи ему не удалось.

— Великий король Шарлемань Семнадцатый примет принца Лукоморского Ивана и князя Ярославского Сергия! — прокатилось под сводами Конвент-Холла.

— Когда зайдем — молчи. Говорить буду я. У тебя нет дипломатического таланта, — шепнул Иванушка последнее напутствие другу, и шагнул вперед.

— О, это и есть принц Иван Лукоморский? — поднялся с трона король, не успели они переступить порог тронного зала. — Как же, как же! Знакомы с твоим батюшкой! Воевали лет пятнадцать тому назад! Ха-ха-ха! Славная была кампания! Если бы не зима — ни за что бы не помирились! Да хватит вам кланяться — свои же люди, можно сказать, почти родня. Ха-ха!

Повинуясь монаршему слову, Волк поднял глаза и впервые получил возможность разглядеть Шарлеманя. Услышать он его уже наслушался.

Король был довольно высокого роста, дородный, с маленькой круглой краснолицей головой на широких плечах. За выдающимся носом прятались крошечные подвижные глазки неопределенного цвета и выражения. Массивная золотая корона была надвинута на низкий лоб подобно берету придворного щеголя, а невероятное количество золотых цепей, подвесок и кулонов всех размеров, форм и цветов на алой атласной груди и зеленых шелковых рукавах скептично настроенного наблюдателя заставило бы сомневаться в их подлинности.

— Да вы, молодые люди, проходите, садитесь, — сделал шаг монарх им навстречу. — Раньше сядешь — раньше выйдешь, — и раскаты громоподобного смеха сотрясли пыль на портьерах и знаменах.

— Разрешите с вами не согласиться, ваше величество — мы не достойны сидеть в присутствии такого великого правителя, — поклонился царевич — дипломат с дипломом.

— Ну, что ж ты — в чужой монастырь со своим самоваром! Как говорится — не плюй в колодец — вылетит, не поймаешь! Что у трезвого на уме, то не вырубишь топором! Ха-ха! Лукоморская народная мудрость! — и Шарлемань метнул цепкий взгляд из-под кустистых бровей, чтобы проверить, какое впечатление на иностранных гостей произвела его эрудиция. Впечатление было нормальное — в открытый рот Ивана воробей залететь-то уж мог бы точно. В широко распахнутых глазах князя отразилось и застыло страдальческое удивление. Увиденное короля, судя по всему, удовлетворило, и он продолжил:

— Как видите, не только вы хорошо говорите по-вондерландски. Я тоже большой любитель лукоморской культуры! Я даже прочел книгу вашего известного писателей, правда, я уже не помню, как его звали, и какую. Но это замечательная книга! Все говорят. А в молодости я изучал вашу великую страну. Ваши пословицы и поговорки — это кладезь мудрости! Я заучивал их наизусть ночами! Мои предки всегда говорили — язык врага надо знать! Ха-ха! Волков бояться — ни одного не поймаешь! Лукоморская народная мудрость!

Тут к Иванушке вернулся утраченный было дар речи.

— Извините, ваше величество, но эта пословица… ооууй! — несколько преждевременно и неожиданно закончил царевич фразу. И зачем-то запрыгал на одной ноге.

— Что-что? — недопонял король.

— Его высочество хотели сказать, что эта пословица заставила вспомнить его о цели нашего визита.

— А что же он сам это не сказал? — в искреннем непонимании наморщил Шарлемань узкий лоб.

— О, ваше величество, вы знаете, царевич Иван такой стеснительный, он так легко смущается, теряет нить разговора, так сказать, и даже нервный тик с ним от волнения приключается. Эпиплексия. Особенно в присутствии такого харезматичного финтралопа, немцената и орниптолога, как ваше непревзойденное величество. И он перед тем, как войти сюда, попросил меня об одном одолжении — чтоб я сам, как его доверенное лицо, корпус реликта, так сказать, донес до вашего величества нашу нижайшую просьбу. Как говорится, одна голова хорошо, да жестко спать. Лукоморская народная мудрость, — И Серый расшаркался и сделал паузу, чтобы убедиться, что до Шарлеманя все дошло, впиталось и осело.

Казалось, было слышно, как скрипят королевские мозги. Орниптолог и финтралоп явно запали правителю в душу.

С Иваном, похоже, тоже случился один из приступов, про которые князь так предусмотрительно упомянул.

Прошла минута.

— Да-да, конечно, — наконец обрадовано закивал король. — В тихом омуте не без урода.

Сергий Ярославский Волк ободряюще улыбнулся.

— Так вот, видите ли, дело в том, что скоро у царицы-матушки, да преумножатся ее годы, случится день рождения, юбилейная дата, так сказать, восемнадцать — баба ягодка опять. Ха-ха.

— Ха-ха, — заговорщицки подмигнул вондерландец.

— И ваш покорный слуга, юный царевич Иван, будучи примерным сыном и благородным витязем, решил подарить матушке в этот знаменательный день нечто такое, что запомнилось бы не только ей на всю жизнь, но и о чем говорили бы десять поколений после него, что-то обычное для зарубежных стран, но диковинное для Лукоморья.

— Та-ак? — заинтересовано склонил голову Шарлемань.

— И его выбор пал на позолоченного павлина, что, как говорят, живет в чудесном саду Мюхенвальда, — и видя, как начинает багроветь лицо короля, и как в легкие уже набирается воздух для решительного отказа, Волк быстро договорил:

— …И предлагает вашему величеству за него полмешка золота.

Король на секунду замер — сработал арифмометр в его лысеющей голове. Дебет-кредит, победа-поражение, войско-свадьба… двор-развлечения… турниры-фасоны… Щелк-щелк, щелк-щелк, щелк-щелк… Щелк.

Решение созрело.

— Нет, на это я согласиться не могу, — как и ожидал Серый, Шарлемань замотал головой, но далеко не так решительно, как собирался в начале — в ней уже накрепко засело видение большой кучи такого необходимого ему сейчас металла пятьсот восемьдесят пятой пробы.

Иван тоже почувствовал это, и решил внести свою лепту в разговор.

— Князь хотел сказать — ч…ауууй!

— Что? — не расслышал Шарлемань.

— Его высочество великодушно соглашаются на мешок, — разъяснил князь.

— А почему он опять прыгает на одной ноге?

— Это он от смущения, — расплылся в умильной улыбке поверенный царевича.

— Какая прелесть! — заулыбался король. — Семь мешков.

— Чрезвычайно милый мальчик, — согласился с ним князь. — Полтора.

— Зол… Жар-птица — это символ нации. Шесть с половиной.

— Символ нации — это ее монарх, — глубокий поклон. — Два.

— Другой такой вы не найдете нигде. Шесть.

— А если найдем? Два с половиной.

— Пожалуйста, ищите. Это ведь не я к вам пришел, требуя продать семейную реликвию. Пять с половиной.

— Продать — не подарить. Три.

— Если бы вы знали, как она смотрится вечером в верхнем саду! Пять.

— Может, еще узнаем. Три с половиной.

— Нет, я просто обязан рассказать, как она нам досталась! Сколько благородных рыцарей сложило свои удалые головы! Четыре с половиной!

— Это ваши проблемы, как она вам досталась. Мы предчувствуем, как она достанется нам. Четыре.

— …

— И это наше последнее слово. Смотрите, ваше величество, мы ведь можем и в другом месте поискать. А ведь что с возу упало — на то напоролись! Лукоморская народная мудрость.

Король согласно кивнул.

— По рукам, золотые вы мои мальчики!

— Но ваше величество!..

И только тут в первый раз наши герои заметили, что они с Шарлеманем в зале аудиенций были не одни. За троном, сливаясь с бордовыми портьерами, все это время стоял невысокий бледный человечек в бордовом балахоне и круглой серой шапочке. И теперь он выступил из тени и яростно зашептал в монаршье ухо что-то неприятное, судя по тому, как опять налилась кровью физиономия Шарлеманя и насупились мохнатые брови.

— Кто это? — украдкой спросил Серый.

— Я думаю, Кардинал Маджента — ну, помнишь, когда границу переезжали, мы их историю вспоминали? Интересно, что он может ему говорить? Не нравится мне все это…

— И мне тоже. Слишком легко все прошло. А говорит он ему, чтобы тот не давал окончательного ответа, пока не получит известий об исходе сражения.

— Ну и слух у тебя…

— И слух тоже.

— Серый, ты молодец, только можно я выскажу пожелание, пока не забыл? Хотя, такое не забывается.

— Валяй, — милостиво согласился князь.

— В следующий раз, когда будешь говорить про… ну, про немцената и харезматичного финтралопа… ты меня заранее предупреждай, пожалуйста, ладно? А то ведь тут действительно заикой остаться можно…

— Я должен больше читать?

— Или наоборот, меньше. Третьего лучше не надо.

* * *

Припекало июньское солнышко. Теплую кожистую листву дуба нехотя шевелил слабый ветерок. Внизу, под холмом, на сколько хватало глаз, во все стороны простирались поля — зеленая равнина. И петляла-вилась дорога.

На дубу сидел Серый и от скуки свистел. Иногда он слезал и останавливал проезжих и прохожих, чтобы узнать у них новости с линии фронта. А заодно помочь им расстаться с продуктами, если таковые случайно оказывались при них.

Скучно же ему было потому, что сидел он тут уже третий день, а прохожих и даже проезжих, по сравнению с первым днем, почему-то стало гораздо меньше. Может, сказывалась всеобщая международная напряженность. А, может, добрая (или недобрая) слава Волка слишком быстро разбежалась по окрестностям.

Как он и ожидал, проклятый кардинал уговорил короля подождать, пока не будут получены известия об исходе сражения с шантоньцами — ведь в случае победы необходимость срочно собирать новое войско отпадала, и Вондерланду можно было не продавать жар-птицу. Конечно, если бы Иван не был таким щепетильным и омерзительно честным, можно было бы уже давно как-нибудь ночью пробраться во дворец и свистнуть это чудо природы. Конечно, выбраться потом с ней из города было бы сложно, но не невозможно, и дней через двадцать героический царевич взирал бы свысока на своих менее удачливых братовьев, но…

На горизонте наконец-то показалось пыльное облако. А не слишком ли оно быстро движется для какой-нибудь груженой телеги? А не тот ли это, кого мы ждем? А не надо ли нам начать собираться?

Волк быстро натянул длинную кольчугу, черные сапоги с заклепками, нахлобучил блестящий в некоторых местах шлем, перекинул через плечо перевязь с коротким мечом — и стал неотличим от первого встречного городского стражника. Оставшаяся после похода к королю половина дня была не напрасно потрачена на раскопки в лавках старьевщиков по всему городу.

Разбойник оглядел себя с ног до головы в маленькое круглое зеркальце и самодовольно ухмыльнулся. Хорош. Теперь — вперед.

— Именем короля я приказываю тебе остановиться!

Серый постарался, чтобы его было видно и слышно издалека. Он не хотел несчастных случаев в самый неподходящий момент. Гонец — если это был он — должен был еще сказать, чья армия заняла первое место.

Всадник поднял коня на дыбы, яростно выругался, но остановился.

— Ты — из армии Айса? — кинулся к нему Волк.

— Нет, из бардака на Красной!

— Кто победил?

— Мы, черт тебя раздери! Неужели эти жабьи дети шантоньцы! — и он гордо двинул могучим кулаком себя в грудь. Зазвенели медали.

Разбойник мысленно вздохнул. Самые худшие его опасения оправдывались. И бравого вояку было жалко. Почему-то и вдруг. Видать, общение с гуманитарием Иваном (или гуманистом? или гуманоидом? каких ведь только словей не нахватаешься от интеллигенции, вот уж действительно — с кем поведешься…) влияло на него не лучшим образом… Но времени на удивление не было. Он привык действовать, как Бог на душу положит, и идти поперек этого правила не собирался и сейчас.

— Как тебя зовут? — с подозрительным прищуром он сделал вид, что внимательно вглядывается в лицо гонца.

— Капрал Шрам!

— А не был ли ты в известном заведении на Красной перед выходом полка в поход? — пустил пробный шар Серый.

— В «Черной Лилии»? Был, приходил к Кокетте, как всегда — непонимающе сдвинул брови капрал. — Слушай, а какое твое собачье дело?

— Ага! Я так и знал! Десять золотых крон — мои! Хо-хо!

— Что за чушь ты несешь, крыса тыловая?

Капрал не понял, каким образом он вдруг очутился на земле, и откуда на груди у него, с обнаженным клинком у глотки, оказался нахальный молокосос-стражник.

Из какой-то подслушанной где-то и когда-то ученой беседы Серый почерпнул, что если человеку нажать на горле острым лезвием все равно чего в определенной зоне, то он резко теряет всякую сообразительность и способность к логическому мышлению. Сумели ли в конце концов умные люди дать на это хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение, он не помнил, но от данного феномена зависела сейчас жизнь злополучного Шрама.

— За твою голову майор Мур объявил награду в десять золотых! Это ты убил Кокетту из «Черной Лилии»! — выкрикнул Серый и чуть-чуть надавил.

— Я никогда никого не убивал! — совершенно искренне прохрипел вояка.

«Ага, правильная зона!» — тихо порадовался Волк.

— Тебя там видели!

— Я не виноват!

— Все улики против!

— Клянусь тебе, я не убивал!

— Я тебе не верю.

— Чем угодно поклянусь — меня даже рядом там не было!

— Майор Мур обещал…

— Я сам дам тебе десять золотых! Отпусти меня!

— Есть свидетели.

— Двенадцать! Это все, что у меня с собой есть!

— Хм, а может, ты и не врешь… Но если ты вернешься в город, тебя задержит первый же…

— Я не вернусь в город!

— Ну, хорошо. Снимай доспехи, давай деньги и дуй отсюда. Пока я добрый.

Задумчиво поглядев вслед удирающему со всех ног капралу, Серый уронил кирасу, поножи и наручи на дорогу, пару минут попрыгал на них, попытался разрубить шлем мечом — не получилось. Все равно довольный результатом, он быстро облачился во все это, порезал в нескольких местах рубаху и штаны, бросил в лицо несколько горстей пыли. Под дубом, в сумке, у него оставалось еще немного томатного соуса — в ход пошел и он. Закончив переодевание и макияж, Волк снова заглянул в зеркальце.

Из маленького кружка посеребренного с одной стороны стекла на него глянуло изможденное, покрытое коркой грязи, пыли и засохшей крови, лицо воина, узнавшего недавно и не понаслышке, что такое поражение, унижение и смерть.

— Гут, — удовлетворенно кивнул он сам себе, состроил скорбно-мужественную рожу зеркалу и подозвал коня.

Его харезматичное величество Шарлемань Семнадцатый прогуливались по саду, любуясь жар-птицей в лучах заходящего солнца, когда из-под куста папайи, раздавив ананас, несмело выступил капитан городского гарнизона. Его испуганный бледный вид говорил яснее всяких слов о том, что случилось то, для доклада которого королю предполагаемые вестники тянут спички, и что этот гонец вытянул короткую.

Все благодушие, если оно когда-либо и посещало Шарлеманя, улетучилось с пшиком, как Снегурочка над костром.

— Ну, что опять случилось? — задал он ненужный вопрос.

— Прибыл солдат из войска Айса, ваше величество, — выдавил из сухого шершавого горла капитан.

— Ну, и? — цвет лица короля медленно побагровел.

— Они сражались, как ль…

Тяжелый, как плита фамильного склепа, взгляд монарха парализовал речевые навыки офицера.

— Ну, и? — недобро повторил король.

— Полный разгром, — пискнул посланник и зажмурился, моля всемогущего Памфамира-Памфалона только об одной милости — провалиться сквозь землю прежде, чем разразится над его головой (и головами еще многих и многих, в то время как тела их будут находиться неподалеку) монархическая гроза.

— Гонца повесили? — прогремел первый раскат. Закат окрасился кровью.

— Так точно, ваше величество, — соврал офицер своему королю. Конечно, врать нехорошо, это внушали ему с детства, но ложь во спасение — это как бы и не ложь, а суровая необходимость, и к тому же они ведь действительно хотели повесить этого злосчастного солдатика, но он куда-то необъяснимым образом подевался в самый ответственный момент, а занять его место раньше времени капитану вовсе не желалось, и поэтому как-то само собой добавилось:

— С особой жестокостью. Отрубив предварительно голову.

— Хорошо. А вы что здесь делаете, рядовой? Позовите сюда кардинала Мадженту, быстро! По дороге к дворцовому палачу.

Набирающее силу утреннее солнышко пронзило своими лучами старые ставни, легкий сквознячок доносил до гостевых комнат неповторимый букет из красильни, а чисто вымытый, разомлевший со сна князь Ярославский лениво внимал из-под одеяла отчету Иванушки о том, как он провел три дня в его отсутствие.

— …ей-Богу, Сергий, вместо своей прогулки верхом тебе надо было остаться с нами и посмотреть город. Ты столько потерял! Даже я, уж на что много чего читал о Мюхенвальде… Да и вечерами тут ого-го чего бывало — Гарри швырялся деньгами направо и налево! Я предлагал заплатить — но он ни в какую! Говорит, что мы спасли ему жизнь, что мы — его гости… Даже неудобно… Надо будет его как-нибудь отблагодарить… А еще он вчера сводил меня в музей одной картины. Ты представляешь, огромный зал, а на стене висит загрунтованный холст в золоченой раме. Я сначала ничего не понял, а это оказалось самое знаменитое произведение Теодоруса — «Белый Квадрат»! Чуть не выставил себя посмешищем перед всей публикой — а ты же знаешь, что когда на тебе еще и эти вондерландские костюмы, то кажется, что все смотрят только на тебя… Ну, вот — этот шедевр — абсолютно белый квадрат на абсолютно белом фоне, и непросвещенному дилетанту кажется, что на полотне вообще ничего нет, но истинные ценители говорят, что если вы смотрите на картину Теодоруса и видите только белое полотно — вы смотрите не на картину Теодоруса. Во всем мире существуют только две авторские копии…

— А ты видел?

— Что?

— Ну, квадрат-то сам, что же еще.

— Да, естественно, хотя с первого раза редко кому это удается. Когда на нее смотришь под определенным, постепенно меняющимся углом, при определенном освещении, закрыв один глаз и прищурив другой, и быстро приближаясь-отдаляясь…

— …ты налетаешь на эту картину с размаху…

— …и тогда тебе начина… А ты откуда знаешь?! — ухватился за лоб Иван.

— Я что-то угадал?

— Д-да нет… — смущенно пожал плечами царевич. — Гм. Так о чем это я?

— Об угле.

— А, ну да. Так вот. Вондерланд — страна, углем небогатая, и поэтому все запасы этого топлива ей приходится закупать в Лотрании. Но, благо, зимы здесь короткие и не слишком холодные…

За окном из общего шума большого города — грохота копыт и колес по булыжной мостовой, окриков возниц, мерного топота городской стражи, зазывного речитатива бродячих торговцев, певцов и проповедников — выделился один — подъехавшей и остановившейся большой повозки, запряженной как минимум парой лошадей. Открылась дверца, откинулась лестница, вышел человек — один — и зашел в контору красильни.

— …башня была построена самим Джеронимо Куллиганом, она необычна даже для архитектуры нашего времени, а уж тогда и впрямь была чудом — злые языки говорят, что во время ее открытия, когда покрывало было сдернуто, вся она обрушилась, а остались лишь не убранные еще строительные леса, но архитектор сумел убедить тогдашнего Шарлеманя, что это леса были из камня, а сама башня так и была задумана — из металлических конструкций, и король подумал, и решил, что каменных башен в любом городе мира в изобилии, а…

Краеведческо-следопытческий доклад Иванушки был прерван нетерпеливым стуком в дверь, перемежающимся прерывистым дыханием.

— Войдите! — сразу же отозвался Волк.

— Это я, — влетел в апартаменты Санчес. — Там из дворца приехал барон фон Свиттер и хочет вас срочно видеть! По делу государственной важности! Срочно!

— Царевич, сходи, спустись к нему — я сейчас оденусь и тоже приду. Чтобы не заставлять его баронскую светлость ждать. Ладно?

Глаза Иванушки загорелись сумасшедшей надеждой.

— А если он получил известия от армии? Я имею ввиду — если армия разгромлена… То есть, я совсем не хочу сказать, что я рад этому, напротив, но, с другой стороны, и шантоньцы мне ничего не сделали плохого, то есть, я и им поражения не желаю, просто…

— Просто спустись к этому Фуфайкину и заговори ему зубы, пока я не приду, а?

— Иду! — и Иван, чуть не сбив хозяина с ног, бросился бежать. Едва отдышавшийся Санчес последовал за ним.

Через пять минут князь Ярославский при полном параде вальяжно вплыл в контору Санчеса, где он в лучшие для красильни времена принимал клиентов, и куда, за неимением более пригодного для обозрения посторонним человеком помещения, был препровожден барон фон Свиттер.

Отвесив куртуазный поклон — и где только успел научиться, пройдоха! — он поприветствовал вельможу.

— О, доброе утро, сэр Вульф, — с широкой улыбкой и крепким рукопожатием высокий сухопарый старичок-барон подошел к Волку. — Рад познакомиться с другом такого выдающегося человека, как принц Джон Лукомольский!

— Лукоморский, вы хотели сказать, — покраснев, вежливо поправил его принц Джон.

— Да-да, Лукомольский, я это и имел ввиду, — ослепительно улыбнулся им фон Свиттер из-под седых усов.

— Лукоморский будет правильнее, — предпринял вторую попытку Иван.

— Ах, да, извините, Мукомольский, прошу меня простить, эти иностранные слова так трудно всегда запоминаются…

— Не Мукомольский, а Лукоморский!

— Я и говорю — Мухоморский.

— Не…

— Не суть важно. — поклонился друг принца Мухоморского Иванушке с ухмылкой от уха до уха. — Ну, вот мы все и в сборе, и теперь можем выслушать посланца его величества, — отвесил еще один поклон сэр Вульф. Было похоже, что эта вондерландская гимнастика его просто забавляла.

— Да, конечно же, — изящно вернул поклон старик.

Иван нехотя и неуклюже сделал то же самое. Он кланяться не любил. И не в последнюю очередь потому, что считал это дело не достойным истинного мух… то есть, лукоморского витязя.

— Речь пойдет, как, наверное, уже догадалось его высочество принц Мухоловский, о продаже Жар-Птицы…

Пока друзья поднимались к своим комнатам, Иванушка болтал без умолку, не закрывая ни на мгновение рта — если королевич Елисей услышал бы его хоть краем уха, он бы пришел в отчаяние.

— Просто удивительно, Сергий, как быстро и просто все кончилось. Нет, не так уж быстро, вернее, да и приключений у нас… у меня, вернее, тебе-то это, наверное, так, пустяки, повседневная рутина, а мне хватало, еще долго будет что вспомнить, и, может быть, даже найдутся такие, о которых и перед братьями похвастаться не стыдно будет, только на ум сейчас что-то ничего не приходит, но ничего, должно же хоть что-нибудь быть, как говорится, переход количества в качество, нет, просто я имею ввиду, вот как забавно — во всех книгах успеха добивается именно третий и младший сын царя, и я еще об этом подумал, когда только отправился в путь, нет, конечно, я хочу сказать, что, если бы, к примеру, у старшего или среднего сына царя был такой попутчик, как ты, то у хоть какого распоследнего и премладшего не было бы ни единого шанса — как классно, Волк, что я тебя встретил!!! Вот подожди — только приедем домой — ведь ты поедешь ко мне в гости — а если захочешь — ты и жить у нас остаться сможешь, правда-правда… Только, Сергий, знаешь что? Одно меня смущает — ни в одной книге, которую я прочитал, или о которой хотя бы слышал, ты знаешь, «достать» и «купить» ни разу не были эквивалентны, то есть, «достать» — это означало все, что угодно — украсть, выиграть в азартные игры, выманить, выменять, отобрать… Только не «честно купить за свои деньги». Нет, я, безусловно, помню, что ты предлагал, и, как вот сейчас думаю, я все равно никогда бы не смог пойти ни на что такое даже ради Жар-Птицы… Наверное, из меня, в конце концов, витязь никудышный…

Серый, ковырнув зубочисткой в санчесовском универсальном замке, открыл их дверь и нырнул под свою кровать за мешками. Два — под его, два — под Ивановой.

— …То есть, я хочу сказать, что все кончилось хорошо, и я рад этому, честное слово, но как-то не очень героично. Ну, наверное, каков витязь, таковы и приключения — уж с королевичем Елисеем случилось бы такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ты же знаешь, какой он…

— Урод!!!

— Что?!?!?!

— Я убью его!!!

— Елисея?! Но он же…

— Какого, к лешему драному, Елисея, черти его гоняй по сковородке!!! Гарри!!! Где этот змеиный ублюдок?! Я ему!.. Я его!.. А потом!.. — Волк выхватил из ножен меч.

— Что? Что случилось, Серый?! — наконец, вышел из розового блаженства и обеспокоился Иван.

— Деньги! — с плеча рубанул он постель.

— Что — деньги? Какие?

— Твои деньги, турист несчастный! Твои! Птичьи! Деньги! Которые! Он! Спер! У тебя! Из-под носа! На баб! И вино! И теперь ты честно сможешь украсть, выиграть в азартные игры, выманить, выменять или отобрать свою золотую ворону — потому что у тебя осталось только три мешка!

— Пустых?

— Полных. Но три. И где ты возьмешь здесь еще один — я не знаю. Я знаю, где бы взял я, но так ты же честненький! А-а-а-а, скотина!!! — и Волк, зарычав, пулей вылетел из комнаты.

После него в пыльном воздухе остались плавать пух, перья, клочки ваты и ниток. И почему-то царевичем овладела уверенность, что через пять, самое позднее, через семь минут, одним мини-сингером в мире станет меньше.

— Нет! Серый! Не надо! Не трогай его! Это же ГАРРИ!!! — Иван выскочил в коридор, пинком прикрыл дверь (зачем?) и попытался по звуку понять, куда побежал Волк.

Очень скоро снизу, со стороны красилен, до второго этажа долетели душераздирающие вопли отчаяния, смешивавшиеся с проклятиями и грохотом разрушаемой мебели и роняемых инструментов.

«Кричит,» — облегченно вздохнул царевич и взял низкий старт. — «Значит, жив.»

На чей счет это «жив» относилось, думаю, сомнений не возникало.

Когда царевич появился на пороге мастерской, глазам его предстала безрадостная картина разрухи и опустошения. Краска, высыпавшаяся из прорезанных мешков, ровным разноцветным ковром устилала пол. На полках не осталось ни одной целой реторты, бутылки или пробирки по той простой причине, что целых полок не осталось тоже. В дальнем темном углу испуганной кучкой жались мастеровые. Отрезанные от спасительного угла делали успешные попытки выскочить через разбитое окно. Судя по всему, страшное самосудилище приближалось к развязке. Мини-сингер был загнан на кучу тюков неокрашенной ткани в ближнем углу и прижат к стене. Тюки, и так сваленные как попало, под весом ваганта норовили вообще раскатиться, и тот балансировал на них как акробат, стараясь удержаться наверху. В значительной степени этой задаче мешала лютня, надетая на шею подобно щегольскому воротнику «от кутюр». На ушах подрагивали струны.

— Иди сюда, гад, я тебе нос отрежу, — уворачиваясь от катившейся ему под ноги ткани, уговаривал мини-сингера спуститься Волк.

— Уберите от меня этого психа! — выделывал вслепую кренделя ногами куртуазный певец, стараясь сохранить равновесие.

— Сергий, прошу тебя, не трогай его! — Иван кинулся к другу.

Гарри увидел, что идет его спасение.

— Принц Джон, пожалуйста! Я раскаиваюсь! Моя душа рыдает и терзается! — простер он руки к мягкосердечному Иванушке. — Я не хотел!

Серый, видя, что его законная добыча вот-вот от него ускользнет, решил форсировать события, и кинулся на штурм высоты.

Нечистый на руку менестрель, напуганный (если можно было напутать его еще больше) таким ходом событий, шарахнулся к стене, покачнулся, из-под ног его, подобно горной лавине, заскользили тюки, и он беспомощно и неумолимо покатился вместе с ними вниз.

Тюки наткнулись на край ближайшего чана и неохотно остановились.

Гарри остановился бы очень охотно.

Раздался короткий вскрик, в воздухе мелькнули ноги в дырявых носках сомнительного цвета, и темные воды (или химикалии?) чана с плотоядным плеском сомкнулись над многострадальной головой лукавого трубадура.

Как говорил в таком случае автор «Приключений лукоморских витязей», если в начале повести на заднем плане есть чан с краской, то в конце он должен обязательно булькнуть.

Потрясенный происшедшим, Иван долго бы стоял и смотрел на место последнего упокоения гениального поэта, если бы с другого конца мастерской опять не донеслись недобрые крики.

Царевич зыркнул вокруг.

— Это не я, — пожал плечами князь Ярославский.

— Это голос Санчеса! С ним что-то неладно! — и, не дожидаясь реакции Серого, Иванушка бросился бежать по направлению к шуму. Разбойник последовал за ним.

— Верни мне мои деньги! — потрясая маленького красильщика за грудки, орал разряженный толстомордый усатый бургер (или, все таки, бюргер?), по одежде и манерам похожий на купца или лавочника, не в обиду никому из представителей этих достойнейших профессий будет сказано. — Я знать не хочу, что у тебя их нет! Я подам на тебя в суд самому королю! Халтурщик! Бездельник! Шарлатан!

Серый, молча наблюдавший эту сцену неподалеку, криво ухмыльнулся Ивану.

— Тебе это ничего не напоминает?

Иван нахмурился и шагнул вперед.

— Извините, уважаемый господин. Я — Лукоморский царевич Иван, и являюсь на данный момент гостем этого благородного мастерового. Могу ли я узнать, чем вызван ваш гнев, ибо наблюдаемая картина заставляет меня тревожиться за здоровье и самочувствие нашего доброго хозяина.

Человек, застигнутый врасплох, выпустил из рук Санчеса и удивленно повернулся к Иванушке.

— Весьма удивлен, ваше высочество, что при вашем титуле и положении вы не нашли в нашем городе более достойного места для проживания. Меня зовут Александер Иогансен, и я имею несчастье быть клиентом этого жалкого тряпкомарателя. Я имею ввиду, что на протяжении долгих лет работал с его почтенным отцом, да будет земля ему пухом, и всегда наша компания была удовлетворена качеством работы «Веселой Радуги», но это ничтожество… — и он снова от души тряхнул белобрысого парнишку так, что у того зубы застучали. — Это ничтожество уже который раз подряд умудряется испортить целые партии дорогой ткани, и если раньше я пытался усовестить его по-хорошему, то сейчас мое терпение лопнуло и, слава Памфамир-Памфалону, срок нашего контракта истекает через две недели — иначе я или разорился бы, или убил бы это чудовище.

— А в чем его вина? — полюбопытствовал Серый. Легкомысленный красильщик всегда нравился ему, и несмотря на то, что он был другом и собутыльником усопшего менестреля, он бы не желал Санчесу никаких неприятностей.

— Мои покупатели — портные — угрожают мне судом и разрывом контрактов! — отчаянно возопил Иоганнес. — Мало того, что из-за этой дурацкой войны фасоны и так меняются чуть ли не раз в месяц — они еще и получают претензии от своих клиентов, что вещи, сшитые из тканей, окрашенных этим дармоедом, то быстро рвутся, то пачкают владельцев краской, то линяют уже после второй стирки и их приходится отдавать прислуге! — обреченно взмахнул руками несчастный купец, позабыв при этом выпустить из огромного мохнатого кулака Санчеса. — Они требуют от меня возмещения убытков, а я всего лишь хочу получить свои деньги за последнюю партию с этого позорища славного ремесла красильщиков!

— Хм, видите ли, многоуважаемый господин Иоганнес, — зацепившись большими пальцами за проймы жилета, мягко проговорил Сергий. — Ваше сообщение о том, что вещи линяют после второй стирки меня чрезвычайно обрадовало.

Изумление, отразившееся на лице купца, по экспрессии могло соперничать только с выражением физиономии Санчеса.

— Дело в том, что я являюсь представителем Ярославского товарищества, и привез в этот раз господину Санчесу новую партию особых химикатов. Он поведал нам о существующей проблеме сбыта, и мы, получив от его мастерской хорошую предоплату, разработали этой проблеме решение.

Кулак Иоганнеса разжался, и господин Санчес в изнеможении брякнулся на пол.

— Какое решение? — недоверчиво склонил голову купец.

— Простое, как все гениальное. Поскольку вещи после второй стирки становятся непригодными для носки, их владельцам ничего не остается, как идти к портному и заказывать новые. А те их к этому времени будут ждать с новыми фасонами, и таким образом, если все красильни города будут использовать нашу находку…

На купца снизошло озарение.

— Батюшки! Так ведь это же — золотое дно!!! — выпучив глаза, выдохнул он.

На разбойника снизошло озарение тоже.

— Вот именно, золотое, и, поскольку наш опыт прошел успешно и послужит решением такой крупной проблемы, я предлагаю возместить нашему хозяину часть стоимости технологии в золото-валютном эквиваленте.

Иоганнес безоговорочно отвязал от пояса кошелек и вложил его в несопротивляющуюся руку ошарашенного красильщика, откуда его очень быстро извлекла и спрятала подальше другая ловкая рука, пальцы которой мимоходом успели сложиться в выразительную фигу.

С поклонами и заверениями в вечной дружбе и сотрудничестве купца выпроводили.

— Сергий! Как ты сейчас говорил!!! — только и сумел вымолвить Иванушка, все переговоры простоявший с неприлично открытым ртом. — Когда ты успел научиться так?!..

Серый в кои-то веки выглядел растерянным.

— Ты знаешь, царевич, это очень долго надо объяснять, но, короче говоря, как сказала Ярославна, это — что-то вроде магии, хоть и не магия в чистом виде. Когда я говорю — именно говорю — с каким-нибудь человеком, я могу улавливать… как бы это сказать… — он замялся, — ну, вроде очертаний его мыслей, или отпечаток разума… Я его чувствую, я на него настраиваюсь, или подстраиваюсь под него… Короче, это все довольно сложно растолковать… Тем более, что я и сам не совсем понимаю, что это и как происходит… Или, точнее, совсем не понимаю.

— Н-ну, я вижу… В общем…

— Короче, если захочу, я могу говорить с любым человеком на одном с ним языке. В переносном смысле, конечно. Как только разговор прерван — если я не знал таких слов до этого — я могу вспомнить лишь общую мысль беседы. И все. Такой вот чудной дар… — смущенно улыбнулся Волк. — Теперь ты знаешь мой маленький секрет… Вот.

— А…

— Нет, мысли я читать не умею.

— Ну, Сергий… — обалдело покачал головой царевич. — С тобой век живи — век учись… Дураком и помрешь.

* * *

Вернувшись из дворца, они снова оставили лошадей на соседнем постоялом дворе и пошли по городу, куда глаза глядят. Говорить ни тому, ни другому не хотелось. Шарлемань со скрипом согласился дать отсрочку максимум на неделю, и откуда через неделю они возьмут еще мешок золота, его не волновало. «Красная девица сидит в темнице, сама не ест, и другим не дает,» — сказал он им на прощание загадочную фразу, и обедать не пригласил. «Без труда ворон ворону глаз не выклюет,» — сообщил ему в ответ Иванушка, вдруг проникнувшись духом беседы, и они откланялись.

И сейчас они мерно шагали по булыжной мостовой Мюхенвальда, и подкованные каблуки обреченно выбивали один из шедевров покойного Гарри:

Таким печальным Серый не видел царевича со дня их знакомства. Чудеса и красоты незнакомого города не трогали его боле — мимо проплывали широкие площади с вычурными фонтанами, высоченные дома с лепными фронтонами, колоннами и башенками, золоченые кареты, праздношатающаяся толпа в нарядах, по сравнению с которыми меркли тесты Роршаха, а он шел, низко опустив голову на кружевную лимонную грудь своего камзола, ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы фиолетово-розовых штанов неописуемого фасона.

Дома, в Лукоморье, человек в таких штанах собирал бы на ярмарках полные балаганы. Здесь они притягивали восхищенные взоры половины прохожих. Вторая половина завидовала, не подавая вида — это было видно по их лицам. У самого Волка были такие же, только малиновые, в мелкую зеленую клеточку, и выбросить их ему не позволяла только сумма, уплаченная за них хозяину лавки мод. Но все равно — даже если продать их, и полностью их придворные костюмы, и даже лошадей — мешок не наберется. Далеко. Конечно, всегда можно попозже вечером завернуть в пару приличных домов, и вежливо попросить хозяев одолжить им с полмешка денег, а если их дома не окажется, так им же проще, но Иван… Да в конце концов, что она, ему нужна, что ли, эта ворона крашеная, пусть у царевича про то голова болит, если он такой… приц… принпи… прицни… приципни… правильный. Он, Серый, и так уже сделал немало, и если бы не ротозейство друга, они бы уже были на пути к дому… Как говорится, в гостях хорошо, даже если у них тут жар-птицы всякие, дома в три этажа, телеги с крышами и… «И бананы в шоколаде,» — вдруг ненавязчиво вклинился во внутренний монолог желудок, намекая, что, как сказал бы Шарлемань, голод не тетка, не вырубишь топором, и вообще мы со вчерашнего дня еще не жрамши…

Это свое соображение князь Ярославский высказал вслух.

— И правда, — рассеяно отозвался Иванушка и снова умолк.

— Естественно, правда, — буркнул Серый, окидывая голодным взором улицу. — Вон там, впереди, какая-то забегаловка. Пойдем, отравимся.

— Пойдем, — откуда-то из прострации донесся голос царевича. — Только я ничего не хочу, а ты поешь…

— Посмотрим, — пообещал Волк и, подцепив Иванушку под несопротивляющуюся руку, зарулил в двери трактира. Заходя, он машинально поднял голову и прочитал название. «Березка» — гласила обшарпанная деревянная вывеска над входом.

«Гы-гы,» — подумал отрок.

Внутреннее содержание полностью соответствовало названию. На стенах висели балалайки, лапти, мягковские подносы и оренбрукские платки. Полки бара украшали разнокалиберные бутылки с любовно выведенной корявой надписью «Hte Votka». Стойку оккупировал промышленных размеров самовар, взятый в окружение матрешками. В углу стояла чахлая береза в кадушке. На столах красовались скатерти с петухами.

— Блин!!! — выразил свое искреннее изумление Волк.

— С икрой, с грибами, с бужениной? — из-за стойки недоверчиво выглянул мужик. Именно мужик, не бургер, не бюргер, и уж тем более не фон и не сэр, потому что ни один сэр не надел бы косоворотку такого застиранного цвета.

— Чево? — недопонял Иванушка, очнувшись от самосозерцания, самоосознания и самобичевания.

Мужик поник.

— Звиняйте, господа хорошие, я обшибся видать, подумал…

— У тебя есть БЛИНЫ?! — округлил глаза и вытянул шею князь Ярославский.

— Блины… — эхом повторил царевич. — БЛИНЫ!!!

Теперь настал черед трактирщика удивляться.

— Ну не хамбургеры же!

Судя по тому отвращению, с которым он произнес название любимого блюда вондерландцев, ожидать тут чизбургеров, кукурузных хлопьев и грейпфрутового сока тоже не приходилось.

И слава Богу!

— Браток, ты не наш ли часом будешь, не из Лукоморья ли?

— А вы… Батюшки-светы… Земляки! Наши! Наши пришли!!! Груша, мечи все на стол — наши в городе!

— А пироги…

— Есть!

— А пельмени…

— Есть!

— А окрошка…

— Есть!

— А…

— Все, все есть, родные вы мои! Дождался, наконец-то!!! Груня, шевелись давай, клуша вондерландская! К столу милости прошу, гости дорогие!

В зал вплыла с подносом, прогибавшимся от шедевров лукоморской кухни необъятная, как Родина, Груша, хотя ее наряд и внешность наводили на подозрение, уж не Гретхен ли она на самом деле.

Пока Иванушка и Сергий сметали со стола грушину стряпню, хозяин — его звали Ерминок — поведал свою немудрящую историю.

Был ратником его царского величества, во время последней войны попал в плен. К тому времени, как остальные разбежались, он успел жениться на Груше-Грете и получить в наследство от ее родителей трактир. Дома его никто не ждал, поэтому он и согласился осесть здесь, в чужой непонятной стране. Поначалу дела шли неплохо, но потом, когда тоска по Лукоморью стала мужичка заедать, а Груня наотрез отказывалась уезжать, он и завел все эти шкатулки-матрешки, самовары-березки и пельмени-пирожки. На сердце полегче стало — как дома побывал. А дела наперекосяк пошли. Не жрет проклятый бюргер (или бургер?) холодец, а от окрошки его и вовсе выворачивает. Захирело заведение, денег только что разве на собственный прокорм хватать стало, а все по-старому Ерминок делать ни в какую не хочет — загадочная лукоморская душа, значит. Вот так и живут — ни шатко, ни валко. В харчевне напротив скатерти от пятен отстирывают, а у него — от пыли…

— М-да… — зачесал в затылке царевич. — А как же пельмени, блины, расстегаи?.. Ведь это же объективно вкусно, лукоморец ты или вондерландец!

— Так ить штоб попробывать-то, зайтить надоть, а их после грибов моих маринованых сюдыть на варкане не затянешь, только наши купцы и приходють, когда в Мухенвальде бывають.

«Один-один,» — злорадно отметил Иванушка «Мухенвальд», а в слух сказал:

— А что с грибами-то вышло?

— Да ничего особенного… — пожал плечами мужичок. — Поперву послал я Груню одну грибы собирать, потом научил, как солить-мариновать их — да сам-то и не посмотрел — неколды было — ремонт тут делал как раз… Хто ж знал, что она все мухоморы в округе соберет, да еще и в деревне прикупит… Ну, померло их тут потом человек тридцать-сорок, так ить это ж мухомор, не рыжик же, они чего хотели?

— М-да, в самом деле… А заманить сюда как-нибудь потом вы их не пробовали? — царевич неожиданно для себя принял близко к сердцу злоключения несчастного Ерминка — лукоморской диаспоры Вондерланда.

— Дак как их ить заманишь… Не овечки ить… За руки на схватишь…

И тут Ивана осенило — овечки, заманить, плутовство Сергия в красильне, «Hte Vodka» — все смешалось в голове его на мгновение, и в следующую секунду родилась уже идея.

— Я знаю. Я знаю, как их можно заманить. Доставай заначку, начинай готовить. Посетители тебе будут, — решительно хлопнул он ладонями по столу. Глаза его заблестели. — Слухай сюды, хозяин.

Весть о том, что в трактире «Березка» каждый пятый стакан лукоморского сидра дается бесплатно, а каждому, заказавшему какой-то расстегай — чизбургер в придачу, распространилась среди публики Конторского района как пожар в лесу — непонятно откуда взялась и моментально расползлась во все стороны, побуждая затронутых горожан к неотложным действиям. Мало помалу, к «Березке» начал стекаться народ. Нет, не для того, чтобы попробовать — хватит, напробовались поганок под маринадом — а просто для того, чтобы убедиться, правда ли это — ведь невиданно-неслыханно такое чудо в цивилизованном мире — чтоб трактирщики в здравом уме и твердой памяти свой товар за просто так всем желающим раздавали. А раз уж зашли, то почему бы ни пропустить стаканчик-другой… третий-четвертый… пятый… Просто так, без задней мысли… А хозяин и в самом деле оказался душа-человек — пятый бесплатно наливает, никого не обижает, да еще и рассказывает, как эту «Hte Votku» пить правильно надо — с огурчиком солененьким — не бойтесь, не отравитесь! — с пирогами, с осетринкой — ничего, что по серебряному талеру за порцию — она того стоит, с пельмешками — ух, хорошо пошла, вернуться не обещала!.. А с заливным-то как оно понеслось!.. Только дух захватывает! А грибочки-то маринованные да соленые с картошечкой жаренной — они ведь и вправду вполне ничего! Наливай, хозяин, десятый за счет заведения!.. Под такое и помереть не жалко!..

Сиротливо засыхали на стойке три подсадных гамбургера.

Всеобщее веселье бальзамом проливалось на душевные раны Ерминка и его жены и золотом — на финансовые.

В лексику вондерландцев ненавязчиво вошло, да там и осталось «Еще», «Чуть-чуть» и «До дна».

А «Березка», как выяснилось, оказывала посетителям еще одну услугу — выпивших пятнадцать рюмок водки домой отвозили бесплатно. Только до заветной цифры редкий мюхенвальдец дотягивал. Что ведь лукоморцу хорошо…

Сбились с ног два молодых официанта — принеси-унеси-налей-проводи — голова кругом пойдет.

И окрестным мальчишкам работа нашлась — загружать подгулявших гостей в тачки и развозить по домам. «Развезло — развезем!» — выкрикивали они, описывая круги вокруг и без того нетвердо стоящего на ногах бюргера, пока у того не начиналась морская болезнь. «До дому — медяк, в кутузку — за так!»

В окне безлюдного трактира напротив маячила завистливая физиономия конкурента.

Закрылась «Березка» далеко за полночь. Отгрузив последних, самых стойких или позже всех пришедших клиентов, Иван, Серый и Груша в изнеможении опустились на скамью. Ерминок за стойкой с подкашивающимися от усталости и волнения ногами и чувством глубокого удовлетворения подсчитывал прибыль.

— Ну, как оно, хозяин? — крикнул Иванушка.

— За последние пять лет я меньше выручил! Благодетели вы мои! — вывалившись из-за стойки, трактирщик брякнулся Ивану в ноги. — Скажите, как звать вас — величать, кого в молитвах мне поминать?

Иванушка хотел что-то ответить, но Серый его опередил.

— Я — Сергий, князь Ярославский, а это — Иван, царевич Лукоморский.

— Батюшка! Кормилец! — Ерминок с размаху бухнулся лбом об иванов сапог.

— Ой! — прочувствованно выговорил Иван.

— А ты, Аграфена, чево расселась, как король на именинах — кланяйся милостивцу нашему, царевичу — ясну солнышку! — дернул трактирщик жену за подол.

— Да что вы, не надо, и Сергию не надо было вообще говорить про титул мой — я же просто так это сделал, из сочувствия, от души, как лукоморец — лукоморцу… — смущенный покрасневший Иванушка не знал, куда девать ноги, руки и горящие щеки цвета перезрелого помидора.

— Просто, просто, — подтвердил Волк. — Абсолютно бесплатно. Через неделю. А пока изволь, хозяин, каждый день нам две трети прибыли откладывать — на важное государственное дело. Мы тебя выручили, теперь ты нам помоги. А через неделю — вольному воля.

— Да хоть все забирайте! — Ерминок рванул на груди рубаху. — Я за батюшку Ивана-царевича — в огонь и в воду пойду!

— В огонь не надо, а две трети — вынь и положь. Прямо сейчас.

— Сергий, ну зачем ты это сделал, — выговаривал другу Иванушка по дороге в красильню. — Что у нас, денег нет? Все равно ведь за неделю там мешка не наберется, а меньше — все равно, что ничего. Нет, Сергий, проиграл я тут, невезучий я, что здесь и говорить, королевич Елисей на моем месте… — затянул было старую литанию царевич, но Волк рывком остановил его и схватил за плечи.

— Царский ты сын! Ты хоть понимаешь, что ты придумал?! Ты хоть сам-то понял, что ты придумал, принц ты Мухоморский?

— Что? — испугался Иван.

— А то! Я не знаю пока, как это можно назвать, но если мы к концу недели не наберем мешка золота, я буду не я, а дохлая кошка!

— Да ты что, бредишь, Сергий, или с ума сошел? Что я придумал? Какая кошка? Какое золото? Кто его тебе даст?

— Все. Еще будут в очередь стоять. Вот увидишь. А сейчас пошли быстрее — добраться надо до дому да спать завалиться — утро вечера мудренее.

— А что утром?..

— А утром, принц, нас ждут великие дела.

Иван долго не мог заснуть — переживал дневные события — столько всего и сразу давненько на него уже не обрушивалось. Дня три. Согласие Шарлеманя, пропажа денег, гибель мини-сингера, встреча с соотечественником и прочая, прочая, прочая — все это роилось в мозгу, крутилось перед глазами и не давало усталому телу отключиться для заслуженного отдыха.

Было слышно, как в соседней комнате их апартаментов за перегородкой ворочался на полу Волк, кряхтя и бормоча что-то себе под нос — то ли во сне, то ли наяву замышляя что-то удивительное и непредсказуемое, каким он и его идеи были всегда. Ах, Серый, Серый, что бы я без тебя делал — хоть и приключения, и опасности, и весь мир предо мной раскинулся, а только за тобой — как за каменной стеной, и все беды — как понарошку — все равно в глубине души знаю, что все закончится хорошо, пока ты со мной… Вот только ладно ли это? Ведь сбежал-то из дому, жаждая взрослости, самостоятельности, а тут получается — как у маменьки в садочке… Что-то в этом не так… Вот королевич Елисей, например, всегда сам служил защитником и советчиком другим, как на странице сто четыре, когда на Слоновье королевство напали орды бодуинов, и никто ничего не мог поделать с ними, и тогда королева Мбанга Манга объявила, что тот, кто победит дикарей и спасет страну, получит… получит ее… в жены ее получит…

Спать…

Утром, едва забрезжил свет в окошке, Иванушку разбудил уже полностью одетый и умытый Серый.

— Кто рано встает, тому Бог дает, — пояснил он недоумевающему взгляду царевича.

— Ты что-нибудь придумал?

— Ну, кое-что, — уклончиво повел плечом Волк. — Спускайся вниз, во двор — я там буду, с Санчесом пока пообщаюсь.

Когда Иван был готов, во дворе своих друзей он не нашел. Не нашел он их и на кухне, и в гостиной… Долго бы он еще ломал голову над тем, куда бы они могли с утра пораньше запропаститься, если бы, проходя мимо конторы, не услышал доносящиеся оттуда незнакомые голоса. Пока он стоял под дверью и думал, будет прилично заглянуть внутрь, или нет, его чуть не пришибли дверью выходящие от Санчеса посетители. Их было трое, все они с виду были похожи на торговцев, и причем торговцев очень довольных.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Доброе утро, ваше высочество, — дружно закланялись они. — Рады видеть вас самолично, очень рады. Спасибо вам большое, ваше высочество, вы просто спасли нас, это чудо, наша искренняя благодарность не будет знать границ в известных пределах.

— Пожалуйста, — ошарашено выдавил царевич, но выяснить ничего не успел, так как следом за ними из конторы вышли Волк и Санчес.

По части отвисшей челюсти и вытаращенных глаз хозяин мог с легкостью поспорить со своим гостем.

— Они?! Завалили?! Меня?! Заказами?! — кажется, более он не был в силах сказать ничего.

— И ты их принял?

— Ну конечно!

— Но ведь ты же не хотел быть красильщиком, ты же хотел уйти с бродячими музыкантами?

— Ну, это было раньше, а теперь, когда все вот так обернулось благодаря Вульфу, я, пожалуй, подожду уходить, — ухмыльнулся он.

— Да ладно, не стоит благодарности, — хлопнул Волк его по плечу. — Две трети, как договорились, в течении недели — и мы в расчете. А кто будет жульничать, тот получит по белобрысой репе. Сомнения есть?

— Да, ну что ты… — вдруг засмущался красильщик.

— Гут, — подытожил Серый. И — Иванушке: — Пошли, царевич. На завтрак — и вперед.

Завтракали они как всегда, на соседнем постоялом дворе, где оставляли своих лошадей. Правда, блинов-разносолов Ерминка тут ожидать не приходилось, зато на свинину с капустой и бананы в шоколаде рассчитывать было можно всегда.

Взглядом профессионала окинув помещение, Серый убедился, что народу и тут было не густо.

— А что, хозяин, как у тебя идут дела? — отодвигая пустую тарелку, поинтересовался он.

Мастер Варас неохотно обвел рукой зал. Четверо стражников завтракали за столом в углу. У стойки с кружкой пива сидел человек помятой наружности — то ли рано встал, то ли еще не ложился. Больше не было никого.

— Наверху так же.

— А что так? — подключился Иван.

— Да много нас тут развелось, кажется. Да и от ворот далековато — приезжим на пути до меня встречаются двора три-четыре, да и с войной с этой народу стало в столицу меньше ездить, не как раньше… Хотя, какое там раньше — постоянно то с одними воюем, то с другими… Только от трактира какой-никакой доход и имею. Хотя, скорее никакой, чем какой…

— А если поможем мы тебе, постояльцев обеспечим, что скажешь ты нам на это?

— А сколько хотите? — хозяин оказался не из тех, кто ходит вокруг да около.

— Две трети ежедневного дохода. Золотом. В течение недели.

Мастер Варас недоверчиво поглядел на Волка, потом перевел взгляд на Ивана, потом пожал плечами:

— Ну, если сможете такое провернуть — тогда по рукам.

Серый выскользнул из-за стола, подошел к уже собиравшимся уходить стражникам, о чем-то недолго с ними посовещался, и с довольным видом вернулся назад.

— Грамотный есть в доме, хозяин?

— Все сыны грамоте ученые.

— Неси тогда бумагу, да зови их. Сейчас Иван диктовать будет, а они пусть записывают, да без ошибок. А ты пока готовься. Через неделю сочтемся, — и, ласково заглянув в глаза хозяина, добавил: — И, кстати, я забыл сказать, что верю в твою честность.

В этих серых очах было что-то такое, что мастер Варас, неожиданно для самого себя, сам поверил в нее.

Караул у Лотранских ворот сменился — на дежурство заступили уже знакомые нам трое рядовых и сержант. Тот, кто привык к тому, что стража сидит в своей будке и режется в карты, не обращая на прохожих и проезжих ровно никакого внимания, пока их настойчиво не позовут, увидев их сейчас, был бы бесконечно удивлен.

Тактически грамотно выбрав наиболее выгодные позиции, охрана с новым, хищным интересом стала буквально ощупывать взглядом каждого стремящегося приобщиться к столичным радостям.

— Господин будет гостем столицы? — ржавая пика преградила путь какому-то дворянину.

— Да, а в чем дело?

Сержант, с мукой в глазах выпалил, как «Здравжелаю!» на параде, свежезаученные слова:

— Толькосегоднятолькодлявасупостоялогодворабезумныйвепрьестьспециальноепредложение! — и вручил напуганному всаднику исписанный листок желтоватой бумаги.

— Изысканный стол… Стилная опстановка ретро… Нинавящщивый сервиз… Астанавившымся у нас гарантированно придаставляецца чистое билье, на катором до вас спало не более пяти челавек… Хм… — забормотал дворянин. — Чиска адежды и обуви — безсплатно… Хм… Интересно… Улицца Красильная, дом сто… А далеко это отсюда? — явно заинтересовался он.

— Совсем рядом. Шесть кварталов прямо, один направо, сэр.

— Благодарю вас, господа! — пришпорил он коня.

За его спиной охрана переглянулась, ухмыльнулась и дала друг другу по игривому тумаку.

— Два медяка есть!

— Раскошеливайся, хозяин!

— Хо-хо!

— Как же мы сами раньше не догадались!

— Тихо, вон еще идут!

— Товьсь!

Ржавые пики опустились.

— Господин…

— Господин будет…

— Господин будет гостем… Тьфу, какой ты господин! Вот тебе бумажка — по этому адресу ты будешь жить. Вечером приду — проверю. Понял? Все. Вали.

— Господин будет гостем столицы?…

Конвейер пошел.

Мастер Варас был в смятении. Он не успевал принимать постояльцев. Сначала один, другой, а потом и вовсе потоком потянулись посетители со знакомыми листочками в руках в поисках «стилной ретро-опстановки» и «нинавящщивого сервиза мирового уровня». Особенно пристальное внимание почему-то все вошедшие оказывали столам. Что бы это значило, мастер Варас не знал, но всем приходящим предлагал комнаты и еду, и этого, как правило, оказывалось достаточно. Листовки, как и договаривались, он накалывал на бивни кабаньей голове, висевшей над камином, для расчета вечером со стражниками. Справа — конный — два медяка. Слева — пеший — один. Ребята справлялись со своей работой выше всяких похвал. Но когда пару перепуганных, не смеющих проронить ни слова крестьян они пригнали в трактир, подталкивая пиками, дар речи временно пропал и у него.

— Вот, принимай, хозяин. Хотели уйти к «Золотому Трубадуру».

— Да мы всего-то на полдня в город пришли! — слабо пискнула жена фермера.

— Кто вас спрашивать будет. Сказано — остановитесь здесь — значит, здесь! У-у, вот мы вам! — и они, погрозив беднягам железными кулаками, с нескрываемым удовольствием лично насадили два листка на жуткие бивни.

После того, как был заселен чердак, голубятня, каморка конюха во дворе, большая часть конюшни и три стола в зале*, а под деньги пришлось принести второй котел, мастер Варас, с трудом улучив свободную минутку, с большим кошелем и старшим сыном сбегал до «Золотого Трубадура». Вернулся он владельцем еще одного постоялого двора. По дороге трактирщик заскочил к своему соседу — старику-художнику — и заказал у него еще одну вывеску с названием «Безумный вепрь» — было проще переписать одну вывеску, чем сотню листовок. Пока же придется перевесить на бывшего «Трубадура» свою.

Вечером, перед уходом на ужин, Серый и Иван встретились в своей штаб-квартире. Как заправский клерк, расстелив перед собой чистый лист бумаги, князь Ярославский вписал под цифрой раз «Березку», под цифрой два — «Безумного вепря», под три — «Веселую радугу», и деловито уставился на друга.

— Ну-с, подобьем бабки, — промолвил он. — Что у тебя за день?

Иван стушевался, потупился и пробормотал:

— Два сапожника в разных районах и один трактир.

— Молодец! Что за трактир?

— «Мышеловка». Я предложил объявление: «Вы знаете, где бывает бесплатный сыр».

Серый хохотнул.

— Ну и как?

— Вроде, сработало. Никогда не думал, что в одном городе может оказаться столько любителей сыра.

— На халяву уксус сладкий, — фыркнул Волк. — Запишем. А с сапожниками что?

— Я посоветовал им всем мужчинам, купившим или заказавшим у него сапоги давать банку крема бесплатно. А женщинам — вышитый батистовый платочек. Давай, запишу, где это, — Иванушка подвинул к себе листок. — А у тебя как дела?

Он, конечно, понимал, что список Волка будет не в пример длиннее его собственного, и в глубине души даже был готов к этому, но такого отчета он не ожидал.

— Во-первых, проделал то же самое, что с «Вепрем», на всех оставшихся воротах — пиши: «Усталый путник», «Жар-птица» и «Королевская охота». Во-вторых, лавки портного Кугенталя «Счастливая семерка» и мастера Хайнца «Шик-блеск-красота» — сшивший шесть костюмов седьмой теперь там получает бесплатно. В-третьих, птичьи дворы у Чизбургских ворот и на Выселках. В двух птицах — по золотому. В десяти — по серебряному талеру. В тридцати — по медяку. Когда объявления были прочитаны, ты бы видел, какая там началась давка среди баб! Курам на смех. Кстати, вот, держи, — Серый достал из-за пазухи кожаный кошель размером с хороший грейпфрут, — это мужики бились об заклад, кто победит.

— Ну, и кто?

— Не поверишь. Маркиза МакГрегор. Другие, например, не поверили.

— Я верю. Кому другому не поверил бы, а с тобой я уже ничему не удивлюсь.

— А еще некий добросердечный стекольщик папа Альберт раздает бесплатно детям со всей округи рогатки.

— А причем тут рогатки?

— А при том, — улыбнулся Волк во всю свою волчью морду, — что у его подмастерьев, например, времени раздавать рогатки детям нет — работой они теперь завалены выше крыши.

До Ивана дошло, он ухмыльнулся и смутился.

— Так же нечестно…

Серый сделал большие глаза и что-то хотел ответить, как вдруг в дверь постучали.

— Войдите! — в один голос отозвались они.

Это был начальник городской стражи майор Мур, с голубыми глазами, но без мандолины. Иванушка, при виде его официальной кирасы, почему-то в первую очередь вспомнил об усопшем, вернее, утопшем, мини-сингере, о стражниках, под конвоем приводящих людей в гостиницы, о детях с рогатками и подумал, что чтение стихов в программу тоже вряд ли будет входить. Но как только он понял, что больше всего на свете ему хочется сейчас спрятаться за спину Серого, он тряхнул кудрями, задрал подбородок, сделал большой шаг вперед и чересчур твердым голосом спросил:

— Чем обязаны визитом, Юджин?

Неожиданно, майор застеснялся.

— Мне, право, неловко вас беспокоить по такому поводу, даже не знаю, как начать…

— Начни с того, что сядь, — и Волк подвинул стул царевича майору.

— Знаете ли, друзья мои, я по роду своей службы, должен признаться, в курсе всей вашей деятельности за этот день, и эти ваши лукоморские штучки новы и неожиданны для нашего города, но идея, конечно, просто замечательная…

— Мы высоко ценим ваше признание, — галантно склонил голову Иван.

— Ладно. Я не буду переливать из пустого в порожнее, — вздохнул Мур. — Я человек прямой, и скажу вам прямо. Кто утихомиривает драчунов на улицах? Городская стража. Кто ловит воров и убийц в городе? Городская стража. Кто следит за порядком во время королевских шествий и праздников? Опять мы. Кто отводит домой потерявшихся собак и детей? Снова мы. И что мы получаем взамен? Кто-нибудь ценит наши усилия, кто-нибудь помогает нам в расследованиях, кто-нибудь хоть доброе слово когда сказал нам за нашу опасную работу?

— Мы ценим, и готовы сказать немало добрых слов, — осторожно промолвил Серый.

— Да, я знаю, вы славные ребята, и понимаете меня. Но горожане! Ни капли благодарности! Нет, не подумайте, что я работаю за благодарность — я работаю, потому что знаю, что так должно быть, и кто-то это все равно должен делать — закон и порядок в городе прежде всего. Но все равно обидно! — и раскрасневшийся от переполнявших его чувств, Мур беспомощно развел руками.

— Да, это несправедливо, люди должны понять, какие вы честные, отважные, благородные и бескорыстные, и мы от всей души хотели бы помочь вам, если бы только знали, как!..

— Да, конечно, я знаю, что это сложно…

— Мы не боимся трудностей! — выпятил грудь колесом Иванушка. Колесо, надо сказать, получилось так себе, как от тачки, не больше, но порыв замечен и одобрен был.

— Я верил в вас, друзья мои, — огромная мощная лапа ухватила и сжала руку Иванушки в порыве благодарности. — Я знал, что там, где никто не в силах помочь, на вас можно рассчитывать. И я скажу прямо, потому, что я человек прямой, — тяжелый кулак впечатался в стол. — Я хочу, чтобы вы сделали так, чтобы городская стража в Мюхенвальде была популярна.

— Ну и как, придумал?

Пробуждение было безрадостным.

— Нет.

— Я, конечно, не буду говорить, что кое-кому не надо обещать, если не знаешь, как ты это собираешься выполнять, тем более, если тот, кому ты обещаешь — начальник городской стражи, — голосом Серого можно было заправлять аккумуляторы.

— А я, конечно, не буду говорить, что если тот, кто просит — начальник городской стражи, то отказывать ему было, по крайней мере, глупо, — почти превзошел его Иван.

— Сам дурак.

За перегородкой произошло легкое смятение.

— Я не хотел… Я не это имел ввиду!

— Да знаю я… Но можно же было сказать, что подумаю, дескать, через недельку приходите, а лучше — через две.

— Это обман.

— А обещать и не выполнять — лучше?

— Ну, может, что-нибудь придумаем…

— Ну и как, придумал?

— Нет…

— И не придумаешь! Иванушка, пойми, мы же в реальном мире живем, а честные, отважные, благородные и бескорыстные стражники бывают только в сказках! Они же как звери лесные — медведи там всякие, лисы, волки… Ну вот, например, ты бы волка полюбить смог?

— Ну так полюбил же…

За перегородкой произошло непредвиденное смущение, но минуты через две перепалка была продолжена.

— Да не про себя я!.. Я про настоящего. Смог?

— Не думаю…

— Ну вот и другие не смогут! Потому что хищники они. Даже когда сытые. Их бояться можно. А любить — это дудки. Даже если вожак стаи — с голубыми глазами, сочиняет стихи и играет на мандолине. Так что, зря ты в это впутался.

— За что ты его так не любишь? Тебе что, он что-то плохое сделал?

— А что, надо обязательно ждать, пока сделает, чтобы не любить? Он — стражник, и этим все сказано. Я ему не верю.

— Нет, Сергий, ты не прав. Он хороший человек.

— Еще один?

— Да, — голос царевича прозвучал непреклонно, и Серый решил зайти с другой стороны.

— Все равно ничего у нас не выйдет, — заявил он. — Чем ты их пупо… попо… пупу… пупалярными сделаешь? Разве только показательное ограбление устроить. Или украсть чего. А они потом вроде как раскроют.

— Никого мы грабить не будем. Мы — витязи, а не бандиты.

— Ты, пожалуйста, за себя говори.

— Не наговаривай на себя, Сергий. Я знаю, что ты добрый, честный и хороший.

— Я злой, лживый и вредный.

— Полезный. И ты мой друг. Это-то ты не станешь отрицать?

— Стану-не стану… Чего привязался…

— Ой, ты обиделся?.. — смутился царевич. — Прости, пожалуйста, я не должен был…

— Обиделся-не обиделся… Должен-не должен… — пробурчал Серый, — Подъем, давай. Нас ждут великие дела.

— И бананы в шоколаде.

— Не подлизывайся.

Завтрак у «Бешеного вепря» подходил к своему логическому концу, а настроение друзей оставалось ниже среднего. Молчаливая задумчивость не покидала их ни на мгновение. Даже фирменные шатт-аль-шейхские бананы, фаршированные абрикосами, апельсинами и хурмой в шоколаде с цукатами и кокосовой стружкой а-ля мастер Варас не смогли произвести существенных изменений в предгрозовой атмосфере. А это что-то значило. Аналогичные явления в более стандартных обстоятельствах принято обозначать табличкой с надписью: «Вы стоите в центре минного поля. Всего вам доброго».

Они уже допили сок и собирались уходить, когда к их изысканному столу подплыл сам хозяин и, улыбаясь во весь рот (с некоторых пор это была его естественная реакция на лукоморскую парочку), сообщил:

— Вас тут хочет видеть один старикан.

— Какой еще старикан?

— Не знаю. Говорит, что в «Веселой радуге» он вас не застал, и мастер Санчес направил его сюда.

— Ну так пусть смотрит скорее, да уходит. Нам сегодня некогда.

— Эй, любезный, иди сюда! — призывно махнул толстой рукой трактирщик.

Откуда-то из-за стойки появился высокий худой чисто выбритый старик с добрыми глазами и большой лысиной, и легким шагом направился к друзьям.

— Мастер Варас, пожалуйста, тарелку рагу, хлеба и вина для нашего гостя, — попросил Иванушка. Он издалека заметил, что глаза у дедка не только добрые, но и голодные. — За наш счет.

— С нашим удовольствием, — тут же откланялся хозяин.

— Нет, спасибо, не надо, — слабо попытался сопротивляться старик. — Я уже завтракал.

«Пару дней назад,» — мысленно добавил царевич.

— Ну еще раз, с нами за компанию, — улыбнулся он и подвинул старику стул. — Садитесь, пожалуйста. Я — Иван, а это — мой друг Сергий.

— Меня зовут Карло Гарджуло. Мои друзья называют меня просто папа Карло. И я — директор театра «Молния», — он умолк, по-видимому, ожидая от них какой-то реакции.

Лукоморцы переглянулись, пожали плечами и опять воззрились на Карло.

— Извините, мы здесь недавно, и еще не совсем знакомы с местной культурной жизнью, — проговорил царевич.

— Да, я должен был это ожидать, это была старая история, и где ее знали, там она забылась, а где не знали — там и не знают… — безрадостно вздохнул старик. — Тем более, что сами мы не местные… Разрешите, я вкратце расскажу вам о нас.

— Да, конечно.

— Мы родом из Тарабарской страны, — начал папа Карло. — Пятнадцать лет назад мой приемный сын Буратино и его друзья — маленькие артисты театра Карабаса — алчного и жестокого человека — при помощи волшебного талисмана получили в наше распоряжение чудесный театр под названием «Молния». Мы были просто на седьмом небе — ведь это была мечта все нашей жизни! Мы давали веселые представления с песнями и танцами для больших и малышей — о, каким горячим успехом пользовались они, позвольте мне сказать! — и думали, что счастье навсегда поселилось в нашем доме, ибо чего большего может желать артист, когда он несет радость людям, и его обожает вся публика!..

— Чего? — полюбопытствовал Волк.

— Вы, конечно, удивитесь, но денег.

— Мы удивлены, — подтвердил он.

— Сначала мы давали бесплатные спектакли, но нужны были новые костюмы, декорации, еда, одежда, наконец — ребятишки быстро росли — и… — старик с горечью взмахнул рукой.

— Кончилось тем, что этот ваш Карабас купил ваш театр за долги, а вас вышвырнул на улицу?

— А вы откуда знаете? — испугался старый Карло.

Серый пожал плечами:

— Подобные истории обычно кончаются именно так, — и пристально взглянул на Иванушку. Тот смутился.

— Да, благородные сеньоры, мы стали странствующим театром, но дела наши от этого лучше не пошли. Не знаю, почему. Я давно бы уже впал в отчаяние, но мои ребятишки — те, кто остался, не давали мне совсем потерять надежду, хотя это я должен был ободрять их. «Подожди, папа Карло,» — говорили мне они, — «Перевернется и на нашей улице повозка с пряниками». Да только у нас и улицы-то никакой и в помине нет, и никакая повозка, кроме нашей, на моей памяти давно уже не переворачивалась… Хотя, наверное, это они так шутят…

— Наверняка, — подтвердил Иван.

— Но катастрофа настала в этом городе, — продолжал свое горестное повествование старик. — Наша прима, наша куколка, как мы ее все ласково называли, наша Мальвина однажды проснулась утром и обнаружила, что за ночь те заплатки, которые она поставила на свой самый лучший сценический костюм, прогрызли крысы, и… Нет, что вы, что вы, не подумайте — я ее не виню, она долго держалась, и я бы никогда не подумал… Меньше всего я хотел бы, чтобы вы… чтобы она… они… Короче, через два дня она сбежала с торговцем рыбой откуда-то из Лотрании или Шантони… Бедная девочка!.. Как я хочу, чтобы она была счастлива!.. Маленькая, мужественная Мальвина!.. — прослезился Карло.

— Не плачьте, пожалуйста, не надо, мы вам поможем, если сможем, вы только скажите, как вам помочь, сеньор Гарджуло!

Если бы взглядом можно было убить, Ивану бы сейчас не помогло даже чудо. Но способ убийства взглядами изобретен не был, и поэтому Серому пришлось ограничиться яростным пинком под столом.

— А-у-у!!! — взвыл Иван-царевич. — Сергий, ты наступил мне на ногу!

— Не может быть, — удивился Волк. — Наверное, я оступился.

И, обращаясь к артисту:

— Так что, вы говорили, вы хотели от нас?

— Я говорил?.. Я еще… Ах, да. Извините, Бога ради, что задерживаю вас. Мне осталось рассказать совсем немного. Дело в том, что все постановки были построены на нашей маленькой примадонне, и после того, как она исчезла, рассыпались, как карточный домик. Остались одни мальчики, а ни одну пьесу о любви невозможно сыграть в таком составе. Пьеро попробовал заменить ее, но его освистали в первый же вечер, и теперь на наши представления никто не приходит, а хозяин постоялого двора, того, что на улице Слесарей, говорит, что если мы не заплатим ему за все время, что мы у него живем, он позовет стражу, и они бросят нас всех в тюрьму… Я знаю, вы многим подали добрые советы, и люди не устают благословлять вас за это, Памфамир-Памфалон свидетель. Прошу вас, заклинаю именем моих голодных малышей — помогите и нам, посоветуйте, что нам делать… Правда, у нас нет денег, но как только мы хоть что-то заработаем, мы вам обязательно заплатим, даю честное слово!..

— Да, положение ваше очень сложное. И мы, конечно, понимаем, сочувствуем, но ничем…

— Нет, нет, мы вам непременн… А-у-у!!!

— Подожди, Иван! Сеньор Карло сейчас пока перекусит, а мы с другом отойдем и немножко… посоветуемся, хорошо?

— Да, конечно, конечно, как благородным сеньорам будет удобно!.. — и бедный старик, смущаясь и краснея, аккуратно принялся за еду.

Лукоморцы отошли к окошку.

— Иван-царевич!!! — возопил князь Ярославский, воздев руки горе. — Ну ведь утром же сегодня говорили! Одним ты уже наобещал, давай, еще этих ребят обнадежим! Время-то идет! Пока ты будешь думать…

Торжествующе улыбающийся Иван — зрелище само по себе настолько непривычное, что Волк осекся на полуслове — крепко ухватил его за руки и бережно опустил их вниз.

— Сергий, ты не понял. Я придумал. У меня уже есть план, понимаешь? Я знаю, что надо делать. Ты прав, сначала я сказал, не размысливши…

«Удивительно,» — кисло подумал Волк.

— … Но потом меня осенило, когда папа Карло говорил о том, что без Мальвины они не могут сыграть ни одну пьесу про любовь. И тогда я подумал, а что, если… И тогда мы сядем между двух табуреток… Убьем двух зайцев, я хотел сказать.

Волк убежал в город нести озарение в мюхенвальдский бизнес. Они с папой Карло остались в гостевой комнате на втором этаже «Веселой радуги» одни.

— Так кто, вы говорите, в вашей труппе? — спросил Иванушка, и в ответ на недоуменный взгляд старика, уточнил: — Я имею ввиду их амплуа.

— Ах, амплуа, конечно. Это мой Буратино — герой-любовник, Артемон — отважен и верен, как пес, Пьеро — сентиментальный неудачник, Арлекино — веселый грубоватый малый, Панталоне — добродушный простоватый толстяк, и Кривелло и Кастелло — злодеи, хотя не подумайте, на самом деле они замечательные мальчишки, добрые, заботливые…

— Мальчишкам, наверное, лет по двадцать?

— Кому по двадцать три, кому побольше… Но для меня они все равно как дети, мои родные сыночки…

— Да, я понимаю вас, сеньор Гарджуло, и восхищаюсь вами.

— О, что вы, сеньор Джованни, я не стою того!..

— А как скоро они смогут…

— Не беспокойтесь, сеньор Джованни, завтра же к вечеру у них все будет готово!

Улыбнувшись, Иванушка задвинул за собой тяжелый дубовый стул, расположил поудобнее стопку белой бумаги и задумался на мгновение.

— А всем ли хватит? — старика вдруг охватило беспокойство.

— Всем.

— А Буратино? У него один небольшой недостаток лица — нос длинноват…

— Ничего. Я уже придумал — он будет Козоновым, а их брату длинные носы только на пользу.

— Кому «им»?

— Можно, я пока ничего не буду говорить? Вы скоро все и так узнаете. А теперь, прошу вас, дайте мне всего часа два времени. Можете сходить пока по делам. Или прогуляться.

— Я лучше посмотрю на благородного сеньора, — умилился папа Карло.

— На кого? — не понял Иван.

— На вас? — не понял Карло.

— А-а. Ну, как хотите, — и Иванушка, старательно помогая себе языком, вывел на первом листе заголовок:

СЕРИЯ ОДНОАКТНЫХ ПИЕС

С ПРОЛОГОМ И ЭПИЛОГОМ

автора Ивана Неиз… (зачеркнуто) Елисе… (зачеркнуто) Лукоморского

УЛИЦА

ПОБИТЫХ

СЛЕСАРЕЙ

Написанная Им Самим

Акт Первый

«День Рожденья Козонова,

или

Убей меня нежно»

Когда папа Карло уже убежал к своим ребятишкам с готовыми двумя актами чтобы начать репетицию, Иванушке в голову пришла еще одна дельная мысль, и он спросил у Санчеса адрес ближайшего писца.

Писец — молодой длинноволосый человек в белых лосинах и розовой тунике — был занят. Он держал двумя пальцами за уголки большой лист исписанной бумаги и, как будто пытаясь вытрясти из него пыль, махал им в воздухе.

— Здравствуйте. Извините, я не помешал? Мне нужен Иоганн Гугенберг.

— Я — Иоганн Гугенберг, — человек, не переставая трясти листом, взглянул на вошедшего. — Что вы хотели? Я переписываю документы и книги красивым почерком, пишу и читаю письма, составляю прошения…

— А вы не могли бы минутку отдохнуть?

— Спасибо, я не устал, — удивился сначала писец, но потом понял: — А-а, вы про это! Я так сушу чернила на этом завещании — я буквально секунду назад закончил его переписывать, а сейчас за ним должны прийти. Но если вас это отвлекает, я могу его… положить… положить… куда-нибудь… нибудь… куда… — Гугенберг беспомощно завертел головой. Стол был завален кипами старой пожелтевшей бумаги, чернильницами, перьями, банками, книжками, остатками завтрака (а, может, ужина или обеда — при наличии плесени такой густоты и пушистости определить с точностью это было затруднительно), грязным носками и Памфамир-Памфалон знает, чем еще, и места завещанию на нем явно не было. — Я положу его на стул! — радостно воскликнул настигнутый озарением писец. Смахнув со стула подсвечник, он нежно пристроил на нем бумагу буквами вверх, и только потом повернулся к царевичу.

— Так что вы хотели заказать?

— Объявления для театра. Штук тридцать. Самого большого формата, какой у вас есть.

— Без проблем. Давайте текст, — протянул руку Гугенберг. — К какому дню?

— Часа через три-четыре они мне будут нужны.

— Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю.

— Это невозможно, — пожал он плечами.

— Даже за три золотых?

Половины этой суммы не стоила и вся каморка писца, включая его самого.

— СКОЛЬКО? — ухватившись за сердце, Гугенберг медленно опустился на стул. Вернее, в первую очередь, на недосохшее завещание.

— Вы на свою бумажку сели, — подсказал Иван.

Хозяина как пружиной подбросило. Он изогнулся так, что бхайпурские йоги удавились бы от зависти.

— Мои лосины!!! Мои лосины!!! Мои лосины!!! Мои лосины. Мои лосины? Мои лосины… Мои лосины… Мои лосины!!!

Искаженные мукой черты Гугенберга просветлели.

— Будет вам тридцать копий, — уверенно молвил он.

Так родилось книгопечатание.

* * *

Серый с размаху двинул царевича кулаком в плечо.

— Иванко!!! У нас получилось!!!

Иванушка, не ожидая такого подвоха, взмахнул руками и хлопнулся на мешок.

С золотом.

Четвертый.

Завтра утром их будет ждать Шарлемань.

И птица.

Наконец-то.

Серый подал руку во весь рот ухмыляющемуся Ивану, помогая встать.

— Пошли, Иванко! Забираем Санчеса — и к Ерминку — водку пьянствовать, безобразия хулиганить. Завтра в это время уже в пути будем, прощаться некогда будет!

— Пошли!

— Санчес!

— Санчес!

— Санчес!!!

Маленького красильщика на втором этаже не было.

— Может, он в конторе?

— Айда в контору!

— По задней лестнице спустимся.

— Пошли!

— Санчес! — гулко прокатилось по всему дому.

Краем глаза Серый заметил, как через коридор метнулась под лестницу и затаилась там какая-то тень.

— Эй, ты, вылезай! Чего прячешься? — ткнул мечом в темноту Волк.

— Кого ты там загнал? — подоспел и Иван.

— Ща посмотрим, — и, громче: — Вылазь, говорю! Руки вверх!

Темнота ожила, зашевелилась, от нее отделилась черная фигура и, задрав как можно выше руки, отворачиваясь, вылезла на свет Божий.

— Иванко, гляди-тко, негра!!!

— Да откуда ему тут в… И верно, негр! Тебе Санчес что-нибудь про каких-нибудь негров говорил?

— Нет.

— И мне — нет.

— Может, он тут сам завелся?

— Не выдумывай. Сами только тараканы заводятся.

— Ты кто, и что ты тут у нашего Санчеса под лестницей делаешь? — ухватил Серый сына черного континента за шиворот черной рубашки, заправленной в черные же штаны.

— Я не есть понимайт, — недружелюбно сверкнул белками глаз негр.

— Чего он не ест? — переспросил Иван.

Серый же при первых звуках голоса таинственного незнакомца насторожился.

— Ну-ка, поворотись-ка, сынку, к свету передом, — потянул он мавра за шкворник.

— Сергий! Не трогайте его, пожалуйста! — по коридору бежал, размахивая руками, Санчес.

— Кого «его»? — подозрительно прищурившись, уточнил Волк.

— Гарри…

— Мини-сингера?! — ошарашено оглядываясь, воскликнул Иванушка. — Где?

— ГАРРИ?! — и Серый согнулся пополам, ухватившись за живот, задыхаясь от смеха. — Гарри!.. Ой, не могу!.. Ой, держите!.. Гарри!..

— Не вижу в это ничего смешного, — решив, что ему пока больше ничто не угрожает, позволил себе обидеться негр.

— А отмыть… — озабоченно начал было Иван, но Санчес покачал головой.

— А отбелить?.. — бился в истерике Серый. — А перекрасить?.. А штукатуркой?… А наждачкой?..

— Ваш пароксизм ненатуральной веселости оставляет меня индифферентным, — выпятив нижнюю губу, процедил мини-сингер.

— Сам дурак, — мгновенно среагировал Волк.

— Не в обиду Санчесу будь сказано, но мы же знаем, какого качества у него краска, — снова деликатно вмешался Иванушка. — Очень скоро она смоется, и все будет по-прежнему.

— Может, и смоется, — вздохнул красильщик. — Но пока нет ни малейших признаков. А пробовали уже всем. Кроме наждака.

— Зачем? — поинтересовался Волк. — Черный цвет ему к лицу, — и, едва успев увернуться от яростно взревевшего мини-сингера и подставить ему подножку, злорадно добавил:

— И синяков не видно.

В «Березке» в этот вечер были наглажены все скатерти, отполированы все самовары, настроены все балалайки и начищены все лапти, а на двери красовалось объявление — «Закрыто на спецобслуживание».

Сегодня здесь собрались все друзья — новые и старые — как захотел Иван, чтобы проститься перед отъездом, ибо завтра, после покупки жар-птицы, он планировал, не задерживаясь ни минуты, сразу же выехать домой.

Пришел папа Карло со своей труппой, пришел владелец сети постоялых дворов «Бешеный вепорь» мастер Варас, пришел первопечатник Иоганн Гугенберг, конечно же, явились Санчес с Гарри, демонстративно игнорирующим князя Ярославского, и, когда все уже потеряли надежду и уселись за стол, в трактир ввалился Мур. Друзья не видели его с того самого вечера, когда тот попросил их о помощи в таком необычном деле. Он и оставался единственным, кому они так и не придумали, как помочь.

Иванушка сконфуженно шагнул навстречу стражнику, мучительно придумывая, что бы такого сказать в свое оправдание, и не находил ничего подходящего. «Повинную голову и меч не сечет,» — решил он отбросить все уловки.

— Юджин, я очень рад вас видеть, — вздохнул он, — но, видите ли, дело в том, что я…

— Ваше высочество, — кулак Мура глухо громыхнул о бронированную грудь. — от своего покорного слуги примите глубочайшую благодарность. Я потрясен. Я поражен. Я польщен. Я не ожидал такого. Никто не ожидал. Я ваш должник. Хозяин, всем пива за мой счет!

— Пива не держим, — гордо отозвался Ерминок.

— А что есть? — озадаченно нахмурился Мур.

— Водочка-с!

— Это что — вроде пива?

— Лучше.

— Тогда всем по кружке этой… водочки!

— А, может, рюмки хватит? — осторожно поинтересовался трактирщик.

— Ты что думаешь, у меня заплатить нечем? По две кружки! Каждому! По три!

— Как прикажете, ваше майорство, — ухмыляясь, как ненормальный, Ерминок кинулся выполнять заказ. За ним устремился Волк.

— Но, Юджин, я хотел сказать… — снова начал Иван, но начальник стражи снова не дал ему договорить.

— Ваше высочество…

— Пожалуйста, не называйте меня этим дурацким высочеством, мне начинает казаться, что вы разговариваете с кем-то другим.

— Хорошо, ваше высочество.

— Юджин! Мы же друзья!

— Да, Иван, конечно. Ты знаешь, Иван, что ты — великий человек?

Царевич на всякий случай оглянулся — но других Иванов в трактире не было.

— Я?

— Да. Ты сделал то, что никому за триста лет существования городской стражи Мюхенвальда не удавалось — теперь преступники требуют, чтобы их арестовывала только городская стража, а не дворцовая, не военные патрули и даже не королевская гвардия! А знаешь ли ты, что только мне лично пришлось разнимать семнадцать драк среди стражников, споривших, кто из них больше похож на Козонова? А что слесари на своей улице теперь действительно побитые — токари, пекари и лекари решили, что тем слава досталась незаслуженно?

— А при чем тут пекари? — только и смог спросить ошарашенный Иван.

— Достопочтенный сеньор стражник прав, — присоединился к ним директор театра. — Мы с моими ребятками играли «Рамона и Кольетту», «Хотелло», «Король Йен», десятки других шедевров мировой драматургии — и никогда не приходило к нам столько народу — каждый вечер, я подчеркиваю! — как сейчас, чтоб посмотреть очередной акт «Улицы»!

Иван зарделся так, что если бы свет выключили, он светился бы и в темноте.

— А ведь большей ерунды я в жизни своей не читал! — продолжал воодушевившийся мэтр Гарджуло, обращаясь к майору.

Со стороны царевича донесся такой звук, как будто бы наступили на лягушку.

Атмосферу разрядил Ерминок.

— Прошу к столу, гости дорогие! Господин майор, ваш заказ выполнен, извольте откушать!

— А, этой вашей… как ее… водички?

— В кружках, как заказывали.

— Предлагаю выпить за нашего отзывчивого, искреннего, неутомимого Ивана-царевича! — вскочил Волк со своей кружкой наперевес, — И за лукоморско-вондерландскую дружбу! — и одним махом вылил в себя содержимое всей посудины.

— За Ивана! — дружно взревели гости, перекрывая слабый возглас царевича «Постойте!», и все, как один, последовали примеру князя Ярославского.

После этого произошло много чего. Некоторое этого можно было даже, в принципе, написать. Но с твердостью можно было сказать только одно — разницу между водой и водкой они усвоили на всю оставшуюся жизнь.

Их уважение к Серому не знало бы пределов, если бы Буратино случайно не обнаружил, что в кружке князя во время тоста была простая вода. И кабы не Иванушка, быть бы в тот вечер князю Ярославскому битым.

Прощальный пир продолжался далеко за полночь, и когда громовое «Ой, мороз-мороз» возвращавшихся лукоморцев огласило опустевшие улицы Мюхенвальда, гулко отражаясь от булыжных мостовых и каменных стен, город, в большинстве своем (не считая стражи, воров и гостей Ивана), уже спал.

Иванушка, Серый, Санчес, Гарри, мастер Варас и вызвавшийся их провожать Мур направлялись к «Веселой Радуге», отражаясь вслед за песней от стен и, иногда, от мостовых.

— Какой замечательный у вас город! — признавался в любви царевич между куплетами. — Какие гостеприимные люди! Какие все добрые, благожелательные, отзывчивые! Мне будет не хватать вас всех, Санчес, Юджин, Гарри! Гарри! Это талант! Я приглашаю тебя к нам в Лукоморье — ты сможешь жить у нас сколько захочешь! Василий с Дмитрием умрут от зависти, когда узнают, что я познакомился с настоящим мини-сингером! Гарри, обещай, что приедешь! У тебя там будет ан-шланг!

— Обещаю! Иван! Мне не нужен шланг! Но ты — мой друг. И я за тебя… все, что хочешь, отдам. Если не очень много. Серый. Я тебя прощаю. Но я тебе это еще припомню.

— Гарри. Ты не поверишь. Но мне глубоко по… все равно твое прощение. Ты сам виноват. Хоть и песни твои хорошие. Иван вон тебе скажет — чужое брать нехорошо. Скажи, Ваня!..

— Друзья мои! Не ссорьтесь в такой день! Вечер. Ночь…

— Напила-а-ся я пья-я-а-на!..

— Не напилася, а напился.

— Напи-и-лся я… Нет, нехорошо. На-пи-пи-лся я пья-а-а-ным!..

— А все-таки, чего мне жаль больше всего, что я уезжаю, так это что я не останусь на свадьбу.

— Какую свадьбу?

— У кого свадьба?

— Санчес, ты что от нас скрываешь?

— А при чем тут я?

— Да, при чем тут Санчес? Я говорю о свадьбе в королевской семье — вот, наверное, торжества-то будут — парады, шествия, турниры… кхм. Балы там, наверное, всякие, всенародное, так сказать, ликование…

— В королевской?!

— В королевской?

— А я и не знал, что принц Сержио женится!

— Юджин!

— Да, Юджин, почему все придворные новости мы стали узнавать последними?

— Да причем тут принц Сержио!!! Да что у вас всех, склероз, что ли?! Я говорю про принцессу Валькирию и Чер… принца Кевина Франка! Он же победил на турнире, и теперь король Шарлемань должен будет отдать за него замуж свою дочь, вот про что я говорю! А вы чего!..

— А ты разве ничего не знаешь?

— Что не знаю?

— Что мы не знаем?

— Что Шарлемань ничего никому не должен.

— Что он бросил лотранского принца в подземелье дворца, а Валькирию заточил в самую высокую башню.

— И что он не выпустит ее оттуда, пока она не согласится выйти замуж за герцога Айса.

— Нет, ребята. Вы что-то путаете.

— Король не мог так поступить с…

— …с девушкой, которая может пронести рыцаря в полном снаряжении полкилометра.

— …с собственной дочерью!

— Мог. Вы просто плохо знаете нашего монарха.

— Да и дочь она ему не родная.

— Как так?

— А вот мы и пришли.

— Давайте зайдем к нам! Санчес, где ключ? Гарри, у тебя, что ли?

— Вы что, и этого не знали?

— Пошли на кухню, Юджин. Там все и расскажешь.

На кухне зажгли свечу, поставили на середину стола кувшин дешевого вина и тарелку фисташек, как в старые добрые времена, расположились кому где удобно (в случае Гарри — под столом), и Юджин поведал друзьям давно перевернутую, но не ставшую от этого менее печальной, страницу вондерландской истории.

Семнадцать лет назад, во время очередной войны с Лотранией, страной правил молодой король Шарлемань Шестнадцатый. Правитель он был, как и все в его династии, посредственный, но человек добрый, незлопамятный, и, по-своему, справедливый. Народ его уважал, а когда уважать не мог — просто любил, в отличии от его брата — кронпринца Томаса, человека недалекого, вздорного и жестокого.

Решающая битва этой войны состоялась под небольшой деревенькой Карлсвуд — предметом давнего спора двух держав. Вообще-то, говорили, что на нее претендовала еще и Вамаяси, но по причине удаленности на последнее сражение ее войско не явилось, и им автоматически было засчитано поражение.

Со своей армией, королевой, годовалым наследником престола Шарлеманем и братом Томасом уверенный в победе король прибыл на место предстоящей схватки.

Под охраной отряда своей личной гвардии остался Шарлемань Шестнадцатый с женой и сыном у деревни — наблюдать за ходом сражения, а брат его со своим полком выдвинулся на запланированную позицию — высокий холм справа.

Поначалу бой был равный, и было непонятно, на чьей же стороне окажется сегодня перевес. Со всех сторон приезжали, прибегали и приползали гонцы с одинаковыми известиями — схватка идет жаркая, но мы держимся. Но вот прискакал посланец от принца Томаса — молодой солдатик; до того, как завербоваться в армию, он был водовозом. Он сообщил, что полк Томаса смят, что самому ему угрожает неминуемая гибель, и что он заклинает своего брата всем святым немедленно помочь ему хоть чем-нибудь. И тогда король отдал приказ своим гвардейцам немедленно скакать на подмогу кронпринцу. При нем осталось только десять солдат под командованием герцога Эндрюса.

Но, по несчастному стечению обстоятельств, вскоре после того, как отряд ускакал, враг прорвал оборону вондерландцев и обрушился всей своей мощью на злополучную деревню. Гвардейцы под командованием герцога, защищая королевскую семью, сражались отважно, но что могла поделать горстка храбрецов против отряда тяжелой кавалерии? Перебив всех, вставших у них на пути, и подпалив деревню, оставшиеся в живых лотранцы отступили.

Была тяжело ранена, но чудом спаслась, королева. Среди обугленных трупов солдат и не успевших убежать крестьян опознать короля и юного наследника престола так и не смогли. Сражение было проиграно.

Зато кронпринц Томас вышел из боя целым и невредимым — когда подмога прибыла, вражеская атака оказалась уже отбитой, и помощь не понадобилась — даже наоборот — полк брата короля перешел в контратаку, в результате которой почти полностью был уничтожен.

Вскоре, женившись на безутешной вдове, Томас короновался под именем Шарлеманя Семнадцатого. Так его сын — маленький принц Сержио — стал наследником престола.

У герцога Эндрюса оставалась сиротой крохотная дочка Валькирия — матери она лишилась еще раньше — и королева Гортензия удочерила малышку. Впрочем, недолго она дарила двоим детишкам материнские ласки — так и не оправившись полностью от пережитого, она вскоре после свадьбы заболела и умерла.

Карлсвуд заново отстроен не был, и конфликт исчерпался сам собой.

Так удручающе закончилась история двухлетней войны за деревушку в семь домов. Но в истории всякое бывает, это вам не сказка какая-нибудь, и люди покорно приняли случившееся.

Злые языки, болтавшие, что с высокого холма, наверное, было хорошо видно, в какую сторону рвется лотранская конница, быстро подрезали — вместе с головами.

А сын водовоза Айс стал герцогом.

Рано утром, умывшись, принарядившись, но с тяжелым сердцем (вернее, и сердцем тоже, если придерживаться истины), погрузили на повозку мастера Санчеса лукоморцы свои мешки, взгромоздились на коней и направились в королевский дворец, где их, согласно уговору, по истечении недели, должен был ждать Шарлемань.

— Скорее бы все это закончилось, и — домой.

— М-да… Что-то мне эта вчерашняя история нисколько не понравилась.

— Какая — вчерашняя?

— Да про то, как Томас Шарлеманем стал.

— Так какая же она вчерашняя — семнадцать лет уже прошло…

— Как — семнадцать?!?!?! Это как в Диснеланде было, что ли — когда один придурок уснул на пригорке под бататом, а проснулся через сорок лет?!

— Да нет…

— …Чего ж ты мне сразу не сказал?! Во дворец-то мы тогда по кой едем?! Там же, наверное, уж и король не тот, и жар-птица сдохла, и…

— Я не это имел ввиду!

— …а Санчес все как новый, странно… А, может, это уже его сын?..

— Да ты меня не понял!

— Не понял? — остановился Серый. — Так говори понятней! И без твоих умствований башка раскалывается — а еще ты тут — вчера-позавчера-в прошлом годе…

— Извини, я не хотел, я как точнее хотел…

— Ой, Иванушка, сделай милость — помолчи, а?..

— Ну, как хочешь… — обиделся царевич, приотстал и поехал рядом с Санчесом, который, при ближайшем рассмотрении, имел вид все-таки далеко не новый. И даже не во всякий сэконд-хэнд его бы взяли, откровенно говоря.

Во дворце их уже ждали. Старый знакомый — фон Свиттер — жизнерадостно поприветствовал лукоморцев, сообщил, что его величество готовы их принять, и пригласил следовать за ним. Молчаливые слуги подхватили мешки и понесли за гостями в Бирюзовый зал аудиенций.

— Это очень хорошее предзнаменование, — разглагольствовал виконт. — Это означает, что наш драгоценнейший монарх находится в прекрасном настроении, что в немалой степени и ваша заслуга, и результат того, что его высочество принц Сержио наконец полностью выздоровели после тяжелейшего ранения, полученного с полторы недели назад — на него, как вы, наверное, знаете, напали какие-то негодяи. Ох и гневался наш король!.. Перевернули вверх дном весь город, но так никого и не нашли… Так, к чему это я?.. Ах, да. Я хотел вам рассказать о Бирюзовом зале! Бирюзовый зал, господа — это почти самое лучшее, что можно желать.

— А что, есть и другие? — вежливо поинтересовался царевич.

— Конечно, — кивнул придворный. — Лучше Бирюзового может быть только Серебряный зал — там всегда проходят приемы в честь военных побед. Правда, сейчас там ремонт… Уже довольно давно продолжается… Несколько лет… Лет пять, наверное… Его величество говорит, что все равно серебро давно уже вышло из моды, и что неплохо было бы серебряные панели заменить ну, хотя бы, медными. Правда, на медь у нас денег пока тоже… Э-э-э… Кхм… Ну, это не интересно. А еще во дворце есть Янтарная комната — там король принимает своих военачальников, когда дает им напутствия в военные походы, потому что эта комната — единственный трофей, который ему удалось вывезти из… Во время кампании против… Э-э-э… Кхм… Ах, да. Есть еще Гранитный зал — там приемы идут, когда его величество не в лучшем из настроений. И мы гордимся, что в нашей стране родился обычай, распространившийся по всему свету, устанавливать на кладбищах памятники именно из гранита. Символически, так сказать… Да, Вондерланд — страна великих традиций, гениальных свершений и ошеломляющих перспектив. Существуют также апартаменты с панелями из дуба — его король использует, когда у него задумчивое настроение, умозрительно-рассуждательное, и он, принимая подданных или послов, читает бессмертные творения древних авторов. «Мартышка и очки» — его любимое произведение. Есть еще комната из бамбука, кабинет, обитый мехом планирующей белки, и маленький удобный будуарчик из розового шелка. Но это к вам не относится.

— А, такую белку я знаю! — неожиданно вступил в разговор Сергий. — У нас в лесу их полно — с елки на елку свищут — хоть палкой сшибай. Но мех у них дрянной, между нами. Не ноский. И у нас их летягами называют.

— Нет, не летяги, а планирующие белки, — поправил его фон Свиттер.

— Да какая разница?

— Планирующая белка, Сергий — очень редкий зверек. Почти вымерший, — охотно пустился в объяснения Иван. — И получила она свое название от того, что все всегда планировала заранее. А высоты она вообще боялась.

— А чего же она тогда вымершая, раз она такая предусмотрительная?

— Геопод считает, что этот вид погубил разрыв сердца.

— ?!

— Да, абсолютно правильно, мои юные друзья — мир полон неожиданностей, и маленькое сердечко нежного зверька, рассчитавшего все заранее, не выдерживало, когда что-то нарушало его планы, — подтвердил виконт и, остановившись, указал на двери красного дерева, инкрустированные бирюзой:

— Вот мы и пришли. Его величество Шарлемань Семнадцатый изволит вас принять в бирюзовом зале сию же минуту. Прошу ваше высочество и вашу светлость пожаловать, — и лакеи распахнули тяжелые створки.

— Страна дальтоников, — пробормотал князь Ярославский, переступая порог.

Малиново-бирюзовое многообразие дерева, камня, ткани, ковров, витражей и канделябров било по глазам. С особой изощренностью. Иногда даже ногами.

У противоположной стены небольшого зала (если бы мини-футбол уже изобрели, лукоморцам было бы с чем сравнивать) на троне угадайте какого цвета восседал Шарлемань. По правую руку от него стоял кардинал Маджента, елейно улыбаясь и пряча руки в рукава балахона одноименного цвета. По левую демонстративно чистил ногти загорелый молодой человек с щегольскими черными усиками, одетый с такой потрясающей безвкусицей, что вполне мог бы быть самим кронпринцем. В нишах за гобеленами охранники с пиками делали вид, что их там нет.

Серый безукоризненно исполнил па придворного приветствия. Изобразил смесь камаринской с лезгинкой и Иван.

— Дозвольте приветствовать ваше королевское величество, пожелать вам доброго утра и сообщить, что свою часть нашего уговора мы выполнили, и четыре мешка золота прибыли ко двору вместе с нами, — церемонно проговорил царевич, одновременно пытаясь незаметно помассировать сведенную судорогой от непривычного упражнения ногу.

Шарлемань сделал знак рукой, и слуги развязали мешки, один за другим, и высыпали деньги прямо на ковер. Матово-желтое пятно явилось приятным разнообразием в общем цветовом решении помещения.

Кардинал охотно вынул руки из рукавов, быстро подошел к желтой горе и загреб несколько пригоршней монет.

— Чистое золото, ваше величество, — развел он руками. При этом несколько крон нечаянно провалились прямо в его широченные рукава, но Маджента, будучи, наверное, человеком всецело посвященным религии и поэтому рассеянным, по-видимому, даже этого не заметил.

— Юные друзья мои, — пророкотал король. — Вы пришли в назначенный день и, видит Памфамир-Памфалон, ваши деньги пойдут на благое дело — защиту мирной страны от вероломного агрессора. Хороша ложка к обедне, как гласит ваша поговорка. Ха-ха-ха. Вы свое обещание выполнили. Что ж, свою часть уговора я также не премину исполнить. Сержио, — обратился он к смазливому юноше, — принеси сюда жар-птицу.

Кронпринц оторвался от своего увлекательного занятия, небрежно сунул пилочку в карман и вяло щелкнул пальцами:

— Эй!

Мгновенно подскочили два лакея и застыли в поклонах. Не обращая более на них никакого внимания, Сержио подошел к одной из огромных панелей за спиной у отца и нажал сверху вниз на голову хищно оскалившегося бирюзового льва с глазами из красного дерева. Панель со вздохом отъехала в сторону, и в бордово-бирюзовую пыльную муть ворвался ослепительный солнечный свет, запах листвы и земли после дождя и голоса птиц.

Это были знаменитые висячие сады Мюхенвальда.

Предводительствуемые принцем, лакеи скрылись из глаз, но ненадолго. Через минуту они вернулись, неся вдвоем просторную золотую (забудем злые языки) клетку, изукрашеную драгоценными (мы же договорились — забудем!) камнями. А в клетке…

Через несколько минут лукоморцы пришли в себя, но отсвет неземной красоты* все еще играл в их расширившихся восторженных глазах.

— Ты-то чего пялишься, ты же до этого ее уже видел, — украдкой сердито шепнул смущенный Волк царевичу.

— Красота-то какая… — блажено улыбаясь во весь рот, отозвался Иван.

— Красота. У кота, — сочинил стихотворение Серый. — Давай, откланиваться пора. Дома мамка с пирогами ждет.

— Она не любит пироги, она любит пель… Кхм, — замотал головой покрасневший Иванушка и стушевался.

— Приятно было с вами познакомиться, — раскланялся перед Шарлеманем Волк. — Ваша замечательная страна произвела на нас неизгладимое впечатление. Мы провели здесь незабываемое время, увидев и узнав так много нового, интересного и необычного, что принцу Ивану-царевичу, наверное, на целые мумеары хватит. Мы надеемся, что когда-нибудь мы вернемся сюда. Не смеем больше задерживать ваше величество и отвлекать вас от важных государственных дел.

— Империя зла — полюбишь и козла, — чуть не прослезился от речи князя Ярославского король. — Мальчики мои, Иван, Сержио — подойдите друг к другу — пожмите друг другу руки в знак вечной дружбы. Вот на таком уровне и завязываются в зародыше прочные международные контакты интернациональной дипломатии. Сержио — кронпринц, и принц Иван — старший…

— Младший, — подсказал кардинал.

— А. Кхм. Да. Ну все равно — пожмите друг другу руки — и нам действительно пора.

Не отрываясь от подпиливания своих ухоженных ногтей, кронпринц походя проигнорировал Волка и снисходительно протянул руку только помрачневшему Ивану.

— Прощайте, — выдавил набычившийся царевич.

— Прощайте, — издевательски повторил Сержио, и с высокомерной ухмылкой впервые соблаговолил поднять на лукоморца глаза.

Их взгляды встретились — и вся гамма эмоций от узнавания до изумления, негодования, гнева и неприкрытой мстительной радости промелькнула на лицах обоих принцев в одно короткое мгновение.

— Так это был ты!!! — выдохнули они в один голос.

— Что случилось? — вторил им дуэт Шарлемань-Серый.

— Отец — это тот самый мерзавец, который напал на меня и моих друзей полторы недели назад! Он не принц! Он — подлый разбойник и грабитель! Стража!!!

— Но сын мой! Это еще ни о чем не значит! Может, ты оши… — не подумавши, начал было король, но внезапно его посетило озарение в лице кардинала и шепнуло, что если бы эти гости оказались и в самом деле преступниками, подлежащими аресту, а еще лучше — смертной казни, то можно было бы, как любит выражаться его величество, и рыбку съесть, и между двух стульев сесть, то есть…

— Схватить их!!! — самостоятельно нашел правильное решение Шарлемань.

— Немедленно арестовать!!!

— За покушение на жизнь наследника короны!!!

— В кандалы!!!

— В казематы!!!

— Хватайте их!!!..

— Держите их!!!

— Не упустите!!!

— Бей их, бей их, бей их!!!

— И незачем так орать.

Негромкий голос князя Ярославского в сочетании с остриями двух мечей у горл монаршей семьи произвел эффект разорвавшейся бомбы с холодной водой.

На ковре, на куче золота, корчился один гвардеец. Остальные трое уже не могли делать и этого.

— Извините, ваше величество, мы этого не хотели, — попросил прощения Иванушка, извлекая себя из-под груды неподвижных тел.

— Ей-Богу, не хотели.

— Да как ты… — захрипел Шарлемань.

В это время Маджента, решив, что если ему не уделяют внимания, значит, он этого не заслужил, что он человек не гордый, и что вообще тут в последнее время что-то стало очень шумно, бочком попятился к выходу в сад.

— Если поп убежит, я перережу глотку принцу, — между прочим сообщил Серый.

— Стоять! — взревел Шарлемань.

На лице первосвященника ясно отразилась мысль, что попытаться бежать стоит хотя бы только ради этого, но, еще раз кинув взгляд на малиновое лицо своего монарха, Маджента благоразумно передумал.

— Ты, быдло, ты не смеешь…

— А за «быдла» ответишь, — многозначительно произнес Волк, чуть усиливая нажим клинка. Возражения сразу иссякли.

— Ваше величество, — снова обратился Иван к королю. — Тогда я напал на этого… принца и его прихв… друзей, — ох и тяжелая наука — дипломатия! — защищая жизнь простого человека, которого они избивали вечером в переулке. И я не знал, что этот нег… дворянин — ваш сын. Но если бы даже и знал — это бы ничего не изменило… И я очень сожалею о том, что тут сейчас случилось, но у нас не было другого выхода… И я правда не знаю, что нам теперь делать, когда такое вот теперь произошло… — пафос благородного негодования Ивана пришел к своему традиционному завершению.

— Иван, кончай трепаться. Свяжи этих троих, если не хочешь, чтобы за нами гналась вся королевская рать. Вон, шнуры со штор отдери. Хоть какая-то от них польза будет. И не стесняйся. Как говорит его величество, кто с чем к нам придет, на то и напорется. Ха-ха.

Минут через пятнадцать Иванушка справился с заданием. Все это время его мучили страшные сомнения: достойно ли это лукоморского витязя — так поступать с монархом независимой страны и его законным наследником престола? Правда, прецедент был — королевич Елисей на странице двести тридцать первой, освобождая из плена султана Секир-баши двадцать сестер-прорицательниц богини Тидреды, чтобы султан не поднял тревогу и не позвал на помощь своих кунаков, привязал его за шею к потолочной балке, но так ведь только за шею, а он связывает их по рукам и ногам… Но, с другой стороны, он привязывал их к трону, а Елисей, когда одной из сестер — Белисии — стало дурно, наоборот вынул из-под ног Секир-баши единственный в зале стул и предложил его бедной девице… Он даже в такую минуту мог быть галантным!.. А он, Иван…

Еще через пять минут Серый переделал всю Иванову работу, засунул в рот каждому из троих по куску шторы размером с банное полотенце, закрыл глаза последнему из гвардейцев и тщательно вытер об него свой меч.

— Ну вот, теперь мы готовы, — очаровательно улыбнулся он. — Засовывай свою ворону крашеную в мешок, и пошли. Пельмени остывают.

— Какие пельмени? — испугался Иван.

— Мамкины, — осклабился князь.

— Да ну тебя…

— Еще меня же и ну.

— А птицу я в клетке повезу.

— Зачем?

— Да какая же она жар-птица без клетки-то?! — подивился царевич непонятливости друга.

— Иванушка, — ласково, как говорят с упрямым бестолковым карапузом непедагогичные родители, молвил Волк. — Мы же сейчас во весь опор поскачем. Ты хочешь, чтобы на твоей лошади было полсотни лишних килограмм во время погони? Которые ты не сможешь толком закрепить? Или ты сомневаешься, что за тобой будут гнаться? Так, давай, спросим у Мюхенвальдов, — кивнул он в сторону королевской фамилии.

Оттуда донеслось такое яростное мычание и рычание, что двух мнений на этот счет остаться не могло даже у Ивана.

Но осталось.

Перед внутренним взором его моментально промелькнули две картины: Иван-царевич — герой и пышущая светом Жар-Птица в золотой клетке в его мужественной руке, и Иван-царевич — куриный вор с залатанным мешком за плечами, в котором трепыхается нечто неясной этимологии.

При виде последней он содрогнулся.

— Нет, — твердо заявил Иванушка. — Птица — моя. И клетка моя. И я не хочу оставлять то, что принадлежит мне по праву.

— И чего я такой добрый? — вздохнул Сергий. — Другой бы на моем месте уже сделал с тобой то же самое, что ты сотворил с их величествами, засунул птицу в мешок, погрузил вас обоих на коня, и был таков. А я тебя тут уговариваю…

И тут Ивана осенило.

— Сергий, ты, конечно, во всем прав, как всегда, — хитро улыбнулся царевич, — но, видишь ли, если мы по дворцу понесем птицу в мешке, а не в клетке, всем будет интересно, почему…

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — проворчал Серый, еще раз вздохнул, но спорить больше не стал. — Пошли. Один-то поднимешь? Хотя, чего я спрашиваю? Птица — твоя. И клетка твоя. А мешок я все-таки на всякий случай прихвачу.

Пройдя метров тридцать по коридору, царевич начал жалеть о принятом под влиянием гордынюшки решении. Еще метров через двадцать — начал жалеть очень сильно. Еще десять метров — и он был готов бросить все — и клетку, и птицу, и меч, и шляпу, и даже сапоги — ему стало казаться, что каждый его шаг глубоко впечатывается в каменный пол дворца, а руки скоро вытянутся до колен, а потом просто оторвутся.

— Не тяжело? — через плечо поинтересовался Волк.

— Нчгостршного, — предсмертным хрипом вырвалось между сведенных судорогой зубов Ивана.

— Эй, человек, — подобно гипнотизеру, Серый щелкнул пальцами перед носом проходящего мимо слуги.

— Чего изволите? — склонился тот.

— Его высочество хочет поправить перевязь. Подержи пока клетку, будь любезен.

— Будет исполнено.

— А теперь неси ее за нами вниз, к коновязи.

«Как все просто», — с завистью подумал медленно приходящий в себя Иванушка. — «Почему у меня так не получается? Я же столько книг прочитал, это ведь я должен всякие штуки первым придумывать. Ну, или вспоминать из книжек. У меня же опыт! Правда, чужой. Но ведь говорят, что дураки учатся на своих ошибках, а умные на чужих. Ну и с опытом — то же самое, я полагаю. Ведь на самом деле все просто. Надо просто целенаправленно попытаться применить накопленные знания на практике. Вот, например, сейчас. Ведь наверняка можно вспомнить что-нибудь такое, из сокровищницы мировой тактики, до чего Сергий бы сам не додумался. Ну, или не сразу. Или ему просто бы в голову такое не пришло.»

Кто-то противный и циничный глубоко внутри Ивана гнусно хихикнул: «Вот-вот. Ему бы не пришло.»

Но Иванушка, воодушевленный новой идеей, не обратил на незваного насмешника ровно никакого внимания, а погрузился в раздумья. Или воспоминания. И к тому времени, как они выехали из ворот королевского дворца, просветление нашло.

— Сергий, куда мы сейчас направляемся?

— Известно куда, — пришпорил Волк коня. — По Главному проспекту, потом налево, а в конечном итоге — к Лукоморским воротам и домой.

— У меня есть идея получше.

— Какая?

— Если за нами будет погоня, они ведь в первую очередь, естественно, к Лукоморским воротам поскачут, и по Лукоморской дороге.

— Не «если», а «когда», — поправил его друг.

— Ну да, когда.

— Ну и что?

— А то, что нам надо применить военную хитрость.

— Чево-о? — уточнил Серый.

— Военная хитрость — это когда на войне обманывают.

Подобное пояснение вряд ли когда-нибудь вошло бы в учебник военной тактики. И даже в толковый словарь. Но до Волка все равно дошло. Дошло то, что он ничего не путает, и что слова «военная хитрость» он услышал именно от Иванушки.

Услышь он их от одного из их коней, или даже от птицы, он не так удивился бы.

— …В свете всего вышеизложенного, — продолжал свою лекцию по стратегии и тактике царевич, — как советовал древнестеллинский историк и архистратиг Эпоксид, надо поступать так, чтобы враг, если ты находишься далеко, думал, что ты близко, а если…

— Извини, Иван-царевич, что прерываю столь познавательную твою историю, но за тем поворотом уже будут наши ворота. Какую… военную хитрость… хотел ты предложить?

— В свете всего вышеизложенного я предлагаю выехать из города по другой дороге, где нас ожидать и искать не будут. Например, по Шантоньской.

— Хитрость твоя, спору нет, вельми премудрая, Иванушка, но так мы потеряем кучу времени! А если нас уже хватились?

— Они не будут искать нас ТАМ! Сергий! Это проверенный временем тактический ход, впервые примененный три тысячи лет назад самим великим…

— А ты уверен, что Шарлемань не читал этой книжки?

— Сергий, да какой же ты скептик! Ну хоть раз доверь мне сделать так, как я считаю нужным! Ты увидишь! Поворачиваем!

И он, не дожидаясь ответа друга, развернул коня так, что тот сшиб крупом торговку яблоками вместе с ее лотком, извинился, сделал попытку объехать рассыпавшиеся фрукты, передавил половину, еще раз извинился, своротил пару ярко раскрашенных киосков, и, не дожидаясь, пока проклятия их владельцев, заглушаемые пока звоном разбивающегося стекла, долетят до его ушей, пришпорил наконец своего скакуна и галопом вылетел на знаменитую улицу Слесарей.

Еще через полчаса бешеной скачки по городу наши всадники вылетели на Шантоньскую улицу, длинную, прямую и узкую, как исполинское копье. Стража у ворот, похоже, заметила их и узнала.

— Это они!

— Точно!

— Сам вижу!

— Счастливого пути, сэр Сергий!

— Приезжайте к нам еще!

— Э-ге-гей!!!

Но вдруг что-то случилось.

Как часто и всегда не к месту случается это «что-то», и почему-то постоянно именно вдруг! Вдумчивый человек, склонный к умозаключениям, наверняка вывел бы какое-нибудь новое правило, или открыл бы всемирный закон, который бы наверняка стал основополагающим законом во всей Вселенной, и который бы гласил, что когда не надо, что-то и вдруг может произойти даже с законом всемирного тяготения.

Но, по-видимому, стражник на сторожевой башне таким человеком не был. Поэтому он просто свесился через стену, рискуя оказаться внизу скорее, чем ему того хотелось бы, и заорал во все свои прокуренные легкие:

— Пыль на горизонте!!!!!

— Это шантоньцы приближаются!!!

— Шантоньцы!!!

— Которые разбили нашу армию!!!

— Враг идет!!!

— Сержант!

— Понять мост!

— Закрыть ворота!

— Опустить решетку!

Городская стража умела это делать также хорошо, как выворачивать карманы подвыпивших верноподданных его величества. И также по причине обширной практики.

И не успели друзья что-либо предпринять или крикнуть, как оказались отрезанными от внешнего мира кубометрами теплой грязной воды и холодного чистого камня.

— ……….!!!!! — сказал Волк.

— Не бойтесь, сэр Сергий — сейчас мы дадим сигнал, и все городские ворота закроются! Мюхенвальд и не такие осады выдерживал — по пять-десять лет! — и ничего!

— Десять лет!!! — Иван был сражен в самое сердце. Угодливое воображение, не откладывая дела в долгий ящик, быстренько принялось живописать их жизнь в течении десяти лет в стенах осажденного города, ежесекундно преследуемыми всеми более или менее сознательными гражданами столицы.

Царевич закрыл глаза и душераздирающе застонал.

— Послушайте, ребята, — обратился Серый к стражникам. — Ваш враг приближается только с одного направления. А нам надо срочно отбыть в Лукоморье. Во имя нашей старой дружбы, не могли бы вы подать сигнал остальным воротам, скажем, на полчаса попозже? А еще лучше — минут на сорок? По причине того, что вы были в трактире — пили за здоровье принца Джона Лукоморского?

В руках у солдат как по мановению волшебной палочки оказалось по золотому.

— Предупреждать о появлении врага — наш долг.

— Но чего не сделаешь…

— Во имя старой доброй дружбы!

— И принца Джона!

— Виват!

— Время пошло!

— Иван, пришпоривай!!!

Люди, окна, дома, переулки, улицы, боль в отбитом заду, боль в исклеванных пальцах, боль в немеющей руке, сжимающей прут злополучной клетки — говорил ведь Сергий — брось ее, говорил — поедем по Лукоморской дороге, на горшке таких стратегов душить надо… Только бы успеть… Нет, только бы не упасть, не уронить эту проклятую клетку… Только бы до вечера дожить… — все сливалось в одну бесконечную круговерть, от которой темнеет в глазах и в голове мозги превращаются в кашу. Хоть польза от них какая-то будет, наверняка сказал бы Волк… Только бы не отстать от него… Не потерять из виду… Волк! Подожди меня!.. Я больше не могу!.. Я не могу!.. У меня ничего…

— Вон они!

— Держи их!!

— Хватай!!!

«Где-то это я сегодня уже слышал…»

— Иван!

— Сергий!

— Скачи к воротам! Я их задержу!!!

— Нет!

— Скачи быстрее!!!

— Нет!!!

— Проваливай отсюда!!!

— Нет!!!

— НЕ МЕШАЙ МНЕ, ИДИОТ!!!

— НЕТ!!!!!

Может быть, на препирательства были потеряны и без того скудные драгоценные секунды. Может, их у друзей не было и вовсе. Этого им было уже никогда не узнать, потому что волной цунами накатила на них толпа королевских гвардейцев, и океан стали и ненависти с торжествующим ревом сомкнулся над их головами.

* * *

Иван открыл глаза и понял, что ослеп. Вокруг было темно, хотя он ясно помнил, что буквально несколько минут назад…

И тут воспоминания о событиях этого дня, нелепых, сумбурных, дня, начинавшегося так хорошо, и заканчивающегося… закончившегося… продолжающегося…

Какое сейчас время суток?

Какой сейчас день?

Где я?

Где Жар-Птица?

Где Сергий?

— Сергий! — в панике выкрикнул он.

— Сергий!!! — острой болью вспыхнуло и эхом прогрохотало то ли во всей Вселенной, то ли в его голове.

И тишина.

Иван попробовал пошевелить рукой. Рука послушалась, поскребла пальцами по чему-то тепло-холодному, похожему на толстые мягкие иглы.

Солома? А под соломой? Камень…

Тюрьма. Знаменитые казематы Шарлеманей. «Не та достопримечательность, которую я хотел бы когда-нибудь осмотреть. Таким вот образом. Хотя дорого бы я дал, чтобы ее ОСМОТРЕТЬ».

Иванушка, кряхтя и морщась от боли в различных помятых частях тела — по крайней мере, болит все — значит, все на месте — опираясь на локти и колени, попробовал встать. «Странно,» — думал он, — «единственное, что у меня не болит — это глаза. И, тем не менее, я ничего не вижу. По идее, ведь в любой тюрьме в любой камере должно быть окошко? Или не должно? Или сейчас просто ночь?.. И где Сергий? Он встретил их первым, лицом к лицу, с мечом в руке… Но их было, казалось, несколько сотен… А потом они смяли его и набросились на меня.»

— Сергий!!! — в этот раз он услышал себя. Но только потому, что прислушивался. Из шершавого пересохшего горла с тихим свистом вырвался шершавый шепот.

И снова тишина.

Где он? Погиб? Или в другой камере? Или… убежал?.. Нет, это было невозможно. Я же видел, как над ним занесли десятки мечей… И он упал замертво… Погиб, пытаясь защитить меня… Это я виноват… Если бы я не предложил этот дурацкий маневр!.. Идиот!!! Господи Боже, ну почему я такой идиот!.. Но тогда идея казалась такой умной… Такой хитрой… А он был против… А я сказал, что хоть раз он должен позволить мне… А он… А я… А потом…

И тут Иванушка почувствовал такое вселенское горе, такую внезапно разверзшуюся вокруг него пустоту, где — плоское и нереальное — было все, но больше не существовало его единственного верного друга, что ткнувшись лицом в прелую солому, горько заплакал.

Когда слезы, наконец, иссякли, и он, опустошенный, ничком растянулся на полу, ему вдруг послышалось, что его кто-то негромко зовет.

— Сергий!!! — не веря себе, задохнулся от счастья Иван.

— Где ты? — выкрикнул он. — Ты где?

— Ползи по полу, — донеслось до него откуда-то снизу. — Тут у стены есть желоб с водой. Он идет через все камеры.

И только теперь Иванушка услышал, как тихонько даже не журчит — а шелестит — вода где-то совсем рядом.

Он послушно опустился на колени и пополз на звук, ощупывая все перед собой руками.

А вот и тот желоб. И, судя по запаху, в нем была не только вода.

Пожалуй, искать туалет в этой камере будет бесполезно.

— Сюда, сюда! — опять донеслось до него.

Ага, справа.

— Я здесь! Я иду!!!

И, тщательно стараясь не задевать ни желоб, ни его содержимое, царевич быстро пополз на голос.

Путешествие его окончилось через два шага.

Как от посыпавшихся искр не загорелась солома, Иван так и не понял.

Держась одной рукой за пострадавшую макушку, царевич снова позвал:

— Сергий! Ты где? Там?

За стеной сначала раздалось короткое молчание, а потом ответ:

— Меня звать не Сергий.

Мир, только-только начинавший воскресать для Иванушки, снова обрушился на него, как карточный домик. Сложенный из карт, каждая из которых весила как бетонная плита.

— Эй, сосед, ты кто? — обеспокоенный затянувшейся паузой, встревожено спросил голос из-за стены. — Почему ты умолк?

— Какая разница… — с трудом выдавил Иван.

— Ты думал, что это — твой друг? Ты расстроился?

— Да…

— Его тут нет. Я один. Но он найдется. Ты не переживай.

— Значит, его убили… Из-за меня…

— Слушай, как там тебя…

— Иван.

— Иван. Не раскисай. Даже если его убили — ты-то живой. И ты можешь вырваться отсюда, и отомстить за него.

— Как?! — вскинулся царевич.

— Слушай. У меня есть план.

— А как тебя зовут?

— Франк Кевин.

* * *

А город торжествовал. Город веселился, буйствовал карнавалами, выплескивался фейерверками, пил вино из бочек на площадях, ссорился, дрался, мирился и снова пил — исступленно-истерично, стараясь забыть о недавнем испуге — солдаты у стен оказались не захватчиками, а своей родной армией-победительницей — предыдущие известия о поражении оказались ложными, и, как выяснилось, все произошло с точностью наоборот — вондерландцы разгромили шантоньцев, и победоносное войско, не мешкая, направилось прямо домой.

Народ прославлял отважных вояк за победу над старым врагом, герцога Айса — за его военный гений, короля Шарлеманя — за то, что он король, и принца Сержио — просто так, на всякий случай.

Радости горожанам прибавило быстро облетевшее весь театральный мир известие, что вернулась беглянка Мальвина, и в полюбившихся спектаклях про стражу появилась новая героиня.

Всеобщее ликование не могла испортить даже безуспешная, ни на минуту не прекращающаяся охота — при которой весь город вверх дном переворачивался, вместе с фейерверками, маскарадами и бочками — за вором, убийцей, предателем и просто государственным преступником князем Ярославским из Лукоморья, который как в воду канул, назло королевским гвардейцам, дворцовой страже, городской страже и просто регулярным войскам.

Поговаривали также о предстоящей помолвке победоносного Айса и принцессы Валькирии — без особого апломба, правда — бедняжку в народе очень любили — но лишь в контексте очередных выкатываемых на площади бочек. Потому что любовь — любовью, а в королевские дела вмешиваться — себе дороже. Да и халявное вино оставалось халявным вином, за чье здоровье оно бы не выпивалось.

И чем огромней и бесшабашней был загул, тем внезапнее и горше стало похмелье: за день до предварительного принятия великого Айса в состав королевской семьи, одним далеко не прекрасным утром город проснулся и обнаружил, что вондерландская армия за ночь была вся перебита, а у стен появились лотранцы с требованием вернуть им принца Кевина Франка, злодейски удерживаемого против его воли в Мюхенвальде, и шантоньцы — с идеей реванша вообще, и жаждой получить кой-какие национальные сокровища, похищенные вондерландцами во время прошлой войны три года назад, в частности.

На все требования корона заносчиво ответила «Приди и возьми», но помолвку принцессы и полководца без армии отменила до лучших времен.

Началась осада.

* * *

— Браво!!!

— Бис!!!

— Мальвина, Мальвина!!!

— Буратино!!!

— Артемон!!!

— Браво!!!

Поклонившись уважаемой публике в последний, пятый раз, труппа старого сеньора Гарджуло наконец-то скрылась за занавесом.

Зрители стали неохотно расходиться по домам, актеры — вполне охотно — по гримерным. Мальчики налево, девочки — вернее, одна девочка — направо.

Устало опустившись перед зеркалом, девушка с голубыми волосами опытной рукой профессионала стерла помаду, тени, румяна, сняла накладные ресницы, закручивавшиеся чуть не до самого лба, вынула из прически заколки и шпильки. Через мгновение на туалетный столик рядом с гребнями упала шикарная копна бледно-голубых волос.

Дверь без стука отворилась, и в комнатку вошел Мур с громадным букетом в руках.

— Ты бы еще колечко принес.

— И принесу.

— Ах, не смейтесь над бедной девицей, ваше майорство!..

— Отдайся — озолочу.

В начальника стражи полетела туфля. Потом, после секундного раздумья — вторая.

— Горшок вон там. Вода в кувшине. Воткни. Завянут — жалко будет.

— А парик-то снимать лучше б не надо. Поклонники не поймут.

— Так ведь в нем — как в шапке, вся башка упрела, сил моих дамских никаких больше нет!!! — и Серый с ожесточением, обеими руками, взлохматил себя. — Издохну я скоро от этой жары, если раньше ноги на каблуках не переломаю.

— Зато и в голову никому не приходит, что государственный преступник и изменник и актриса Мальвина Барабас — на данный момент, по крайней мере — одно и то же лицо.

— Мне бы в голову такое тоже не пришло. Чья дурацкая идея это была?

— Угадай с трех раз.

— …..!!! Я этого черномазого, ей-Богу, когда-нибудь…

— Но ты бы все равно не смог выбраться из Мюхенвальда, — пожал бронированными плечами Мур.

— Я мог бы занять его место у Санчеса под лестницей. Или у Ерминка на чердаке. Или у мастера Вараса в винном погребе. И закрыться там.

Стражник покачал головой.

— Ты не представляешь, что делается в городе. Нет ни одной канавы, собачьей будки или бочки, куда бы не сунули свой нос гвардейцы в поисках тебя.

— Ну и как?

— Пока не нашли.

— За мою голову уже назначена награда?

— И за голову тоже.

— Гхм. М-да.

— Так что, если бы не идея Гарри, ты еще неделю назад переселился бы к Ивану-царевичу в подземелья дворца. В лучшем случае.

При упоминании об Иванушке Волк приуныл.

— Как он там? Ты его видел?

Мур покачал головой.

— Во дворец сейчас никого не допускают, тем более — нас, городскую стражу. Но мне удалось узнать, что он сидит в одиночной камере, что в соседней камере содержат лотранского принца, и что они между собой часто общаются.

— Как? Ходят в гости? — удивился Сергий.

Мур невесело хохотнул.

— Отнюдь. Ты, наверное, не знаешь, но через все камеры пробегает по маленькому желобу ручеек…

— Надеюсь, что и не узнаю, — хмуро заметил Волк.

— …и, наклонившись достаточно низко над ним у стены соседней камеры, можно переговариваться с соседом. Или передать ему свой кусок хлеба перед казнью, чтоб не достался крысам. Или получить от него.

— Бр-р-р. Терпеть не могу крыс, — передернуло Серого. — Но хоть что-то у него там есть, кроме них? Стол, например, стул, кровать, свечка, наконец?

— Нет, — покачал гоолвой Мур. — Только гнилая солома на полу. И окошко с ладонь величиной под потолком. Но света от него немного — окна казематов выходят на двор, где тренируется в фехтовании стража, и они почти вровень с землей.

— Черти его задери, этого Шарлеманя. Надо что-то придумать!

— Попасть туда невозможно, — на корню пресек поползновения в эту сторону майор. — И тем более, вывести оттуда кого бы то ни было. Я уже об этом думал. Во дворце сейчас гвардейцев в десять раз больше, чем у меня ребят, и еще личная охрана герцога.

— Черт, черт, черт, черт!!! — Волк долбанул кулаком по столу. Пудра, помада и духи испуганно подпрыгнули.

«Если бы на моем месте был Иван, он бы обязательно попал по помаде,» — подумалось вдруг ему, и стало так горько, так тоскливо…

— …Нет, солому мы поджечь не сможем. Во-первых, потому что у нас нет огня, а во-вторых, потому что она сырая.

— М-да. Действительно. А план был хорош.

— Который? Когда мы хотели притвориться мертвыми, чтобы стражники вошли сюда, а потом вскочить и перебить их, или когда осколками кувшина мы планировали сделать подкоп?

— Нет, их мы отбросили еще в прошлый раз. А это тот план, когда ты предложил запрудить ручей, чтобы началось наводнение, и когда тюремщики спустятся сюда и откроют окошечко, их сбило бы с ног потоком воды, а я как раз вспомнил, как Роланд-завоеватель, когда оказался в казематах Черного Генриха, из подстилки сделал веревочную лестницу…

Военный совет собрался в полночь, на новой квартире мастера Гугенберга. Санчес и Гарри принесли с собой лютню и тамбурин, суровый майор — мандолину, папа Карло и Мальвина Серый — большой оплетенный кувшин тарабарского красного, мастер Варас — пакет с фруктами, а Ерминок — корзину пирожков с капустой — мясо во внезапно осажденном городе уже становилось роскошью.

Вино разлили по стабильно немытым стаканам Джека Гугенберга, музыканты ударили по струнам, Серый — по пирожкам, и совещание началось.

Но началось оно как-то само собой не с изложения планов спасения, или хотя бы установления связи с узником королевских казематов, а с жалоб старого трактирщика на трудные времена, постоянные войны, осады и просто неподъемные налоги.

— Разве так было при прежнем Шарлемане, да упокоит его Памфамир-Памфалон с миром в своем лоне! — ностальгически вздохнул он и опрокинул в себя стакан каберне. — Нет, конечно, так, кто же спорит, да все равно не так.

— Что-то все равно было по другому, — поддержал его Мур.

— Если он каждый выходной объявлял соседям войну, скажем, или приказывал отрубить кому-нибудь что-нибудь, или вводил налоги на количество шагов по земле, превышающее в месяц сто двадцать пять — это, конечно, ничем не лучше, но все-таки была большая разница, — подтвердил Гарри.

— Какая разница? — не понял папа Карло.

— Большая разница, — пояснил Санчес.

— Да, — продолжил мастер Варас. — Он это делал с душой. Сразу было видно, что он любил свой народ, и казнил и миловал не потому, что он должен был это делать, а исключительно по велению сердца.

— Но почему же он не воспитал своего сына в таком же духе, сеньор Варас? — полюбопытствовал старик.

— Нынешний Шарлемань — не сын ему, а двоюродный брат.

— Он никогда и не должен был править, он не был рожден для этого.

— Но как же тогда случилось, что он оказался на троне, сеньор Мур? Извините, наша труппа первый раз в вашей стране, и мы не знаем ее благородной истории…

— Я эту историю слышал, — вмешался Волк. — Ничего благородного в ней нет. Кроме происхождения ее участников. Если хотите — я ее расскажу.

По окончании повествования Серого, густо приправленного его собственными комментариями и рассуждениями, директор театра закивал головой.

— О, это очень печальная история, и она напомнила мне одну пьесу — она называлась «Сердце змеи», и была написана по событиям, произошедшим в Ардоре двести лет назад — мы уже давно не играли ее, к сожалению…

— «Сердце змеи»? — встрепенулся Гугенберг. — Альфонсо Кабучо? Я читал ее. Теперь, когда вы упомянули об этом, я вижу, что эти истории действительно в чем-то похожи. Но только там в конце выясняется, что наследник остался в живых, и все эти двадцать лет его воспитывала семья герцога Какего, главного врага его семьи, и он потом убивает свою мать и сестру…

— Нет, нет, нет. Боюсь, что вы ошибаетесь, сеньор Джейкоб, — погрозил ему костлявым пальцем Карло. — Я понял, что вы имеете ввиду — это не «Сердце змеи», а «Крест и стрела» — тоже пера непревзойденного кавалера Кабучо. В «Сердце змеи» инфанта узнает его старая нянюшка по медальону, и тогда весь народ поднимается в восстании и возводит настоящего принца на престол. А какой там монолог Сесилии! — тарабарец вскочил, поставил одну ногу на табурет и, схватив нож со стола и размахивая им над головой, как мечом, продекламировал: «Изменник низкий! Проклят будешь ты! Проклятие падет на кровь детей твоих, и предки в царстве снов забудут покоенье…» — сеньора Гарджуло понесло.

— Он что, серьезно? — толкнул тихонько в бок стражника Сергий.

— Что — серьезно?

— Ну, про все это. Про потерянных наследников престола там, про нянек, медальоны, восстания… Или это типа «Лукоморских витязей»?

— Чего?

— «Приключений лукоморских витязей» — любимой книжки нашего Иванушки. Со сказками.

— Да нет, — подумав, ответил Мур. — Если припомнить, поскольку уж зашла речь, то в истории любого государства кронпринц, или, на худой конец, пропавшая принцесса, объявляющиеся из ниоткуда и узнаваемые по родимому пятну, медальону, привычке закладывать руку за борт камзола или декольте платья — самое обычное дело. Скорее, если исчезнувший без следа при таинственных и опасных обстоятельствах царственный младенец НЕ объявляется по достижении им совершеннолетия — именно это считается странным. А почему ты спрашиваешь? Если ты имеешь в виду ту битву, когда погибли наш король и юный Шарлемань — то это явно не тот случай.

— Но ведь тела их так и не нашли.

— После пожаров это бывает — иногда труп может сгореть так, что от него остается только кучка золы.

— Или не сгореть. Потому что не труп, — загадочно изрек Сергий.

— Что ты хочешь сказать? — тут заинтересовался и первопечатник.

— И как это может помочь батюшке Ивану-царевичу?

— Не предлагаешь ли ты объявить его чудом выжившим кронпринцем? — снисходительно хмыкнул Гарри. — Это же полная чушь!

— Сам дурак, — любезно улыбнулся ему Волк, а остальным торжественно провозгласил:

— Есть тут у меня одна идейка…

— Итак, любезнейший полковник Ольсен, вы говорите, что до сих пор не нашли этого мерзкого ярославского князя? — прервав доклад начальника королевских гвардейцев, принц Сержио, покручивая черный ус, поднялся с трона.

Король-отец чувствовал себя немножко нездоровым сегодня вечером после целого дня, проведенного в душных задымленных подвалах, а от воплей пытаемых у него, ко всему прочему, еще и разболелась голова, и поэтому принять ежедневный доклад высших офицеров королевства он поручил своему сыну и наследнику. Пусть мальчик приучается, почувствует себя взрослым, не все ему по кабакам шляться и с прохожими задираться.

И мальчик, почувствовав себя взрослым, не только приучался, но и приучал других. Например, все давно уже запомнили, что если юный принц говорит кому-то «любезнейший», то он имеет ввиду далеко не «милый сердцу». Хуже могло быть только «милейший», потому что, как правило, очень скоро про «милейшего» говорили или хорошо, или ничего.

— Ваше высочество, мы ненадолго прекратили поиски этого преступника, так как людей у нас осталось немного, а в городе зреет недовольство правителем после вчерашнего обстрела южной части Мюхенвальда из катапульт, и мы считаем своим долгом…

— Мне плевать, что вы считаете своим долгом. Вы должны делать то, что я считаю вашим долгом, вы поняли меня?

— Так точно…

— И где ваши люди, позвольте узнать, полковник?

— Его величество по просьбе герцога Айса передал половину моих гв…

— Моих, полковник, моих.

— Да, конечно, ваших гвардейцев ему для укрепления обороноспособности гарнизона, и поэтому…

— Поэтому вы взяли на себя смелость ослушаться моих приказаний, и полное безделье было вашей реакцией на них…

— Никак нет, ваше высочество! — глаза полковника Ольсена встретились с глазам принца, и в них офицер прочел: «милейший». — Мы старались! Мы узнали адрес того красильщика, у которого лукоморцы проживали все это время, и завтра я самолично хотел пойти и арестовать его, чтобы ваше высочество могли собственноручно… собственнолично допросить его!..

— Так чего же ты молчал, болван?! — кронпринц вскочил с места и выхватил меч. — Едем к нему! Немедленно! Остальные все свободны!

— Коня!

— Коня!

— Коня кронпринцу!

— Первый караул — по коням!

— Факелы!

— Факелы!

— Ворота открывай!

— Открыть ворота его высочеству!

— Факелы зажигай!

— Пошел!!!

— Смотри, Гарри, там впереди что-то горит!

— Горит вос-сход во тьме кр-ромешной… Ик.

Вдали от главных улиц фонари не горели, и в ночи черного человека в черной туника, черной рубашке и черных лосинах видно не было, и только по голосу и сивушному амбре Санчес узнавал, что менестрель еще пока рядом.

— Какой восход, ты чего, времени сейчас от силы часа три.

— Ранний восход. Или п-поздний закат.

— Нет, Гарри, я серьезно тебе говорю! Там пожар, и это недалеко от нашей «Радуги», по-моему буквально через дом от нас! Похоже, что это гончарная мастерская кума Тойе. Или ателье матушки Лесли?

— Утром я напишу об этом песню. Ик. Может быть.

— Прибавим шагу. Может, им там нужна помощь.

— Сплясать вокруг к-костра? Фи, Санчес, это же й-язычество.

— Гарри!

— Я имел вв-вв-ввиду — посмотри, какой столб огня — там уже н-ничем н-не…

— Гарри!!!

— Ну ч-чт…

— Это «Радуга»!!!..

— Да нет…

— Да!!!

Ослепленный светом ревущего пламени, Санчес почти налетел на что-то большое, твердое и железное.

Рыцарь!

В свете пожарища колыхнулась отблескивающая металлом масса в черно-красно-желтых плащах.

Королевские гвардейцы…

Огромная рука в перчатке схватила его за плечо и развернула лицом к огню.

— А это кто еще такой?

Повинуясь скорее инстинкту, чем какой-то осознанной мысли, маленький красильщик рванулся, вывернулся из куртки и побежал.

— Это он!!!

— Вон он!!!

— Держи его!!!

— Кто упустит — разрежу на куски!!!

— По коням!!!

— Хватай!!!

С ревом, гиканьем и грохотом отряд понесся в погоню за ставшим в одну минуту бездомным и безработным Санчесом. Вот и сбылась его мечта.

Залаяли собаки. Захлопали ставни. Загудел набат на башне храма — то ли поднимая добровольцев на тушение пожара, то ли возвещая о штурме города, смене династий и конце света вместе взятых.

— Горим!

— Лотранцы!

— Шантоньцы!!!

— Спасайся!!!

— Бей!!!

— С дороги!

— Наводнение!!!

— Грабят!

— Вон он!!!

— Помогите!..

— Воды!!! Воды!!!

Санчес привалился к какой-то стене, не смог устоять на ногах и сполз по ней на землю.

За что-то зацепилась и звучно разорвалась туника на спине.

За сучок?..

Деревянная стена… Это Собачник. Склады и хранилища. Господи Боже наш, Памфамир-Памфалон непорочный… Это куда же меня занесло…

Казалось, что легкие он потерял где-то по дороге. Воздух попадал в трахею и, не находя дальнейшего пути, с раздраженным свистом вырывался обратно. Убивать будут — с места не сойду… Сам сейчас сдохну… Все…

А где же ОНИ? Неужели оторва…

— Кто-то юркнул куда-то туда!

— Кто?

— Кто-то!

— Он где-то здесь!

……………………!

— Где — здесь?

— Где-то!

— Идиот! Я ничего не вижу!

— Так ведь ночь, ваше высочество!

— Кретин!

— Я видел — он свернул куда-то сюда!

— Куда — сюда?! И тот, кто ответит «куда-то» — покойник!

— Надо посветить…

— Все равно не видно…

— Еще факел…

Красильщик попытался вжаться в стену, пополз вдоль нее, мысленно благословляя все святое на свете, за то, что в городе поднялся такой бедлам, что его рваного дыхания и хрипов не слышно уже в пяти метрах.

— Ну, что?

— Ничего не видно, ваше высочество…

— А-а, болваны!..

Послышалась короткая возня — похоже, факел поменял владельца, резкий выдох — и ночное небо прочертила огненная дуга, закончившаяся на крыше ближайшего здания.

— Сейчас разглядим! Готовьтесь!

Санчес просочился сквозь дыру в заборе, через которую в мирное время не всякая кошка пролезла бы, и где вприпрыжку, где на четвереньках, раздирая о камни штаны и ладони, галопом бросился прочь.

Сухой просмоленный тес на крыше занялся в одно мгновение, как спичка. Новое зарево подпрыгнуло, озарило окрестности, метнулось направо, налево, вперед…

— Проклятье!

— Уходим!

— Всех сгною!

— Склады!

— Склады!!!

— Склады горят!!!

— СКЛАДЫ ГОРЯТ!!!!!

* * *

— Больше одной в руки не давать!

— Проходите, не задерживайтесь!

— Куды прешь!

— Я с утра тут за этим мальцом занимала!

— Не помню я тебя!

— Вас тут не стояло, гражданочка!

— Не надо ля-ля! Я свои права знаю!

— Ты свои права мужу на кухне качай!

— Убери руки! Руки убери, кому говорят!..

— Не трогай меня, мужланка!!!

Конечно, всякий мало-мальски цивилизованный человек уже понял, что эти звуки издает не кто иной, как многорукое, многоногое, многоголовое и, самое главное, многоротое существо, которое заводится в любом населенным пункте после того, как известие о том, что продовольственные склады намедни сгорели дотла, становится общественным достоянием — очередь за хлебом.

— Кто же поджег склады, не знаете? — тихий интеллигентный голос.

— Нет, не знаю. Но говорят…

— Тс-с-с!

— Говорят, что кронпринц Сержио имеет к этому отношение…

— Куда смотрит его величество!.. Он бы такого никогда себе не позволил!.. Наверное.

— Молод ты еще, сынок. Не помнишь его, пока он еще просто братом короля был… А я во как помню! — присоединился тщедушный дедок с всклокоченными седыми волосенками на затылке. — Еще вот таким я его помню.

— И что?

— А-а, — махнул сухонькой ручной старичок. — Яблоня от яблока недалеко падает.

— Тс-с-с!

— Шарлемань Шестнадцатый, упокой его душу Памфамир-Памфалон, небось своему сынку такую бы взбучку задал!..

— Целых полчаса, наверно, выговаривал бы!

— Упокой его душу Памфамир-Памфалон…

— Чью?

— Сыночка маленького его, инфанта Шарлеманя, дитятко безвинное…

— Царствие ему небесное…

— Будет пухом земля…

— А я вот слышал…

— Тс-с-с!

— А я вот слышал, что не погиб его высочество тогда.

— Да не могет такого быть!

— А если может?

— А если правда?

— Тела-то тогда не нашли, сынки, помню я…

— А могилка чья в склепе?

— Пустая. Старого короля меч, вроде, говорят, нашли, а от наследника — ничего…

— Страх-то какой, боженька…

— Нынешний король, рассказывают, приказал буквально просеять весь пепел сгоревшей деревни, каждый камушек перевернул.

— Вон он как своего брата с племянником жалел! А вы говорите!..

— Ага, жалел.

— Пожалел волк кобылу…

— Тс-с-с!

— Заживо сгорели ведь, говорят…

— Ох, не приведи Господь!

— А кто говорит-то? Наш король и говорит!

— М-да…

— А что ж ему еще-то говорить-то? Что жив где-то маленький принц?

— Ага, жди, скажет…

— Тс-с-с!

— А чего ж он маленький-то? Сейчас-то ему, наверное, годков восемнадцать исполнилось бы…

— А то ведь поди и исполнилось…

— Кабы жив-то он был, не страдали бы мы так, поди, от семени крапивного…

— Тс-с-с!

— Тс-с-с!!

— Тс-с-с!!!

— А, может, и найдется еще. Памфамир-Памфалон поможет.

— Помоги ему всемогущий Памфамир-Памфалон!

— А, может, и взаправду…

— Да-а, всякое ведь бывает…

— Не задерживайтесь!

— Один каравай в руки!

— Проходи, проходи, красавчик, не тормози народ!

Заворачивая хлеб в платок, Иоганн Гугенберг быстро оглянулся и зашагал прочь. Надо было занести по дороге хлеб деду и встать в другую очередь.

Через пару кварталов, проходя мимо хвоста своей старой очереди, он украдкой кивнул заспанному Ерминку. Тот, не прерывая разговора, подмигнул ему в ответ.

План подпольного комитета по освобождению Ивана-царевича начинал действовать.

Вечером комитетчики собрались на втором этаже одного из трактиров мастера Вараса. На этот раз собирались тайно, говорили тихо, пили мало — Серый объявил сухой закон до окончания операции. Возражений не было. Гарри не в счет.

— Все идет как по писанному, — докладывал сеньор Гарджуло. — В общей сложности наша труппа побывала сегодня в сорока очередях. И только в одной Кастелло за его слова чуть не побили. Порвали костюм.

— Сторонники Шарлеманя-Томаса?

— Что он такого сказал?

— Он сказал, что при Шарлемане Шестнадцатом было ничуть не лучше, а даже хуже, и что он любит теперешнего короля, и особенно благородного кронпринца Сержио.

— Ха!

— Гут. Чем хуже, тем лучше, — приговорил Волк, уписывая любимые бананы в шоколаде.

— В моей очереди он бы камзолом не отделался, — самодовольно заявил Ерминок.

— Да, ночной поджог, кажется, вывел народ из себя.

— И теперь от нас будет зависеть, куда мы его приведем, — если бы у князя Ярославского был жилет, он, наверное, заложил бы за проймы большие пальцы и добавил: «Социалистическая революция неизбежна, батенька». И сам удивился бы. Но, ко всеобщему облегчению, жилеты на тот период только вышли из моды, и Вондерланд — несостоявшаяся колыбель — мог спать спокойно, хоть опасный момент и историческая месть были так близки…

— Я постоял в семи очередях, — начал свой доклад мастер Варас, — и…

На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, ударившись о загрустившего Гарри, что оптимизма ему не добавило, и в комнату влетел первопечатник.

— Друзья, — едва перевел он дыхание, — Я хочу сообщить вам принепре… пренипре… при-непри… плохую новость. Помните, мы говорили тогда, что у потерянных кронпринцев всегда есть талисман, по которым их опознают старые няньки?

— Не талисманы, а привычки.

— Не привычки, а родинки.

— Не няньки, а пастухи.

— Какие пастухи? Какие родинки? Я говорю про пропавшего кронпринца Шарлеманя!

— И садовники тоже.

— Какие садовники?!

— Ну, и?

— Ну, так вот. Сегодня, когда я относил своему деду девятый каравай, я слегка задержался у него, присел передохнуть, так сказать, и мы с ним немножко поговорили.

— Ну, и?

— Мой дед служит архивариусом в королевской библиотеке. Поэтому он знает. Он сам это видел. Своими глазами. А кроме него про это знают только члены королевской семьи. Так что, я не знаю, что мы будем делать, — отчаянно взмахнув руками, закончил свои отчет Гугенберг.

— Что знает?

— Что видел?

— Что делать?

— Про талисман. То есть, медальон. Он был. Этот медальон был сделан в незапамятные времена, когда еще первый Шарлемань взошел на престол.

— Во время Второго Пришествия?!

— Да. И с тех пор передавался от короля к кронпринцу в день его рождения. Как символ какой-то, или тайный знак, или что-то вроде этого — дедушка не помнит, а может, и не написано это было.

— Сколько ему лет-то, твоему деду?

— С головой у него все в порядке, если ты это имел ввиду, арап, — обиделся юноша.

— Презренный бледнолицый, — пробормотал мини-сингер, но от дальнейших комментариев при виде красноречивого кулака Сергия воздержался.

— В феврале ему исполнилось восемьдесят восемь, и с тех пор этого манускрипта никто не видел.

— Так ты ж, вроде, только что говорил, что сегодня отнес ему девять буханок? — озадачился Волк.

— Этого пергамента с изображением медальона, я имел ввиду. Дед говорит, что тот эскиз набросал сам Шарлемань Первый. И что сам медальон могут узнать кроме членов королевской семьи только высшие служители церкви — первосвященник, второсвященник, третьесвященник там… И никто из простых смертных его никогда не видел. И что на том месте, куда он был положен, его там нет. А еще там было написано, говорит дед, что его ни с чем не перепутаешь, и что второго такого не существует…

— Чего не существует? Маму… Наму… Муна… Пергамента?

— Медальона…

Повисла растерянная тишина.

— А, может, принцесса Валькирия нам могла бы помочь? — наконец проговорил Серый. — Она же, какой ни какой, а член королевской семьи, и должна была быть посвящена в тайну этого медальона? Может, с ней можно как-нибудь поговорить?

— Нельзя, — покачал головой Мур. — Она заточена в самую высокую и неприступную башню королевства — Черную Вдову — как когда-то, по преданию, колдунья Миазма заточила благородную Рапунцель. Только у Валькирии нет таких длинных кос.

— А при чем тут косы? — не понял Серый.

— Легенда гласит, что она опускала из окна свои косы, по которым принц Альберт забирался к ней в темницу. Так он и помог ей бежать.

— А просто залезть с коня он не мог?

— Сергий, это была ВЫСОКАЯ башня, — уточнил Санчес.

— Метров пять? — снова переспросил Волк.

— Выше.

— Шесть?

— Не смешно, — обиделся за национальный фольклор Гарри.

— Я серьезно. Я понять пытаюсь.

— Я думаю, метров пятьдесят, — высказал свое предположение мастер Варас.

— А что тебе тут не ясно? — поинтересовался Мур.

— Мне не ясно, зачем он ее освобождал, — пожал плечами Волк.

— Как — зачем? — настал черед вондерладцев удивляться. — Она была знатного происхождения, молода и красива, ее злодейски похитила и заточила в башню злая ведьма, а он полюбил ее с первого взгляда… Как обычно. А что, у вас, в Лукоморье, это как-то по-другому бывает?

— Молода?! По-вашему, триста тридцать три года — это молодость?! — Серый едва не подавился бананом.

— Какие триста тридцать три?! Ты что?!

— Ей было лет восемнадцать от силы! Я знаю эту легенду с детства — у нас ее каждый ребенок знает — и всем известно, что Рапунцель была…

— Смотри, Санчес, я сам не понимаю, — и князь Ярославский развел руками. — Посчитай-ка. Человеческий волос вырастает на тринадцать сантиметров в год. Предположим, что ее не стригли с самого рождения и что у нее волосы вырастали на пятнадцать сантиметров в год — так считать удобнее. Башня — пятьдесят метров. Делим, получаем триста тридцать три года. С копейками.

— Может, башня была не такая высокая? — тут засомневался и первопечатник. — Ну, метров двадцать…

— Сто тридцать три года?

— Или десять?..

— Шестьдесят?

— Или пять…

— Тридцать три года — уже лучше.

— Только какая же это неприступная башня — высотой в пять метров? — почесал в затылке Мур.

— А, может, она мыла голову народными средствами? — попытался спасти историческое наследие мастер Варас. — Например, моя бабушка по материнской линии в деревне мыла голову исключительно… э-э… исключительно… как же это… Ну, этим!.. А, вспомнил! Медом с дегтем! И волосы у ней отрастали очень быстро, так все говорили.

— После того, как ее остригали наголо? — фыркнул Гарри.

Хорошо, что под рукой у трактирщика не оказалось ничего тяжелого, большого или горячего.

— Друзья мои, не ссорьтесь! — воздел к противоборствующим сторонам худые руки сеньор Гарджуло. — Мы удалились от предмета! Мы так и не решили, что нам теперь делать, когда стало известно об этом загадочном талисмане!..

— Я знаю, что делать, — нахмурившись, положил широкую ладонь на плечо Гугенберга Мур. — Я помогу тебе пройти в королевский архив, а вы со своим дедом будете должны найти этот наму… маму… пергамент с изображением медальона.

— И поскорее, Иоганн, ладно? Пожалуйста… — умоляюще взглянул на первопечатника Волк. — Я очень беспокоюсь за Ивана…

* * *

— …Не беспокойся, все кончится хорошо. Принц Роланд, протрубив в рог, выхватил из ножен свой верный Эскалибур и один бросился на врага. И язычники подумали, что если один человек, ничтоже сумняшеся, атакует целую армию, то, должно быть, за ним стоит страшная и могучая магия, которая испепелит на месте каждого, осмелься они противостоять отважному рыцарю, и смешались их ряды, и бежали они, побросав оружие, доспехи и коней. Так была одержана знаменитая победа в Холодном ущелье, ставшая переломным моментом во всей лотранско-салихской войне.

Иванушка лежал на пузе на затхлой соломе у самой стены соседней камеры и с открытым ртом слушал рассказ Кевина-Франка о дивных и великолепных странствиях и приключениях прославленного в веках принца Лотранского Безумного Роланда, давно взяв себе на заметку, если выберется из этого мерзкого подвала, в первую очередь достать где-нибудь книгу «Приключения лотранских рыцарей». Правда, надо отдать нашему царевичу должное, рот у него был главным образом открыт потому, что носом дышать поблизости от их единственного источника воды было просто невозможно. По крайней мере, долго.

— Здорово! — выдохнул Иван, когда повествование было окончено. — А этот принц Роланд — твой предок?

— Да. Он — основатель нашей династии. А это Холодное ущелье — вообще место беспокойное. Вот, например, буквально год назад во время охоты я там встретил дикого великана, и мы бились с ним два дня и три ночи. Вот это была заварушка!

— И кто победил?

— Ну, я, вроде… По крайней мере, над камином в спальне сестер прибита его голова.

— Какой ты молодец!

— А ты когда-нибудь встречался с великанами?

— Нет.

— А с драконами?

— Нет.

— А с троллями?

— Нет… Только с русалками, ведьмами и оборотнями.

— Класс! Расскажи!

Иванушка внутренне вздохнул, вспомнив, как все это происходило, набрал в грудь воздуха, и…

Теперь с раскрытым по непонятным причинам ртом слушал лотранец.

— …и тут они окружили избушку — их были сотни! Глаза их горели, как злобные бешеные уголья, а из оскаленных пастей сочилась ядовитая огненная слюна. Я приказал своим друзьям спрятаться в подполье, а сам с мечом в одной руке и луком со стрелами — в другой выступил вперед. «Ну, что, тошнотворные твари,» — обратился я к ним, и они взвыли в тысячу глоток от всепоглощающей ярости. — «Подходи по одному навстречу собственной погибели, презренные псы!» И они бросились на меня, как один…

* * *

Гарри-минисингер, слегка для виду поломавшись, получил от князя Ярославского спецзадание, выполнить которое не мог никто, кроме него, и вообще, на него, затаив дыхание, смотрит весь прогрессивный Вондерланд, и ты просто не имеешь права наплевать на судьбы своей Родины, когда враг стоит у ворот столицы и отечество в опасности.

Короче, бард должен был сочинить песни («Баллады!» — снисходительно поправил Серого Гарри) про предательство некоего короля кое-какого государства, исчезновение одного законного наследника престола и его появление в недобрый для него час в одной древней столице, где коварный и злобный король этого некоторого государства заточил его в подземелье, чтобы не мог он объявиться и спасти свою неуказанную многострадальную страну от заклятого врага… врагов, не называя пока имен, но весьма прозрачно намекая на них. И, заодно, посмотреть, как народ будет на все это реагировать.

И вот теперь он сидел, подсунув под себя ноги и пуфик, на мостовой у музея, положив для прикрытия и материальной пользы перед собой широкополую черную шляпу, выпрошенную неделю назад у Гугенберга, и под перезвон лютни выводил:

С утра это было уже десятое место. Люди, только заслышав звон менестрелевой лютни, сбегались со всей округи, собирались толпами и глазели на арапа-минисингера. А, заодно, и слушали его песни (баллады) и пополняли бардовский бюджет.

И реагировали.

Внезапно упавшая на Гарри тень, содержащая слишком много острых углов и перьев для его душевного спокойствия, заставила слова канцоны застрять в горле.

Вокруг сразу посветлело — народ испарился как по мановению волшебной палочки, как будто его никогда тут и не было.

— Я ничего, — широчайше улыбнулся минисингер, не поднимая глаз, и быстро сгреб шляпу, пуфик и себя с земли. — Я просто так. Я уже ухожу. Все. Меня нет. Пока!

— Постой-постой! Куда это ты? — незнакомец ухватил его за куртку. — Ты откуда? Из Бганы? Нванги? Мсиваи?

Гарри оглянулся — и замер.

За шиворот его держал такой же черный человек, как и он сам. Только с кольцом в носу. И в доспехах королевского гвардейца.

— Ага, — голова барда кивнула, не спросившись мозгов. — Оттуда.

— Я так и думал!!! — взревел негр и заключил его в объятия. — Мсиваи! У них у всех такие нелепые шнобели! Это же в сорока километрах от нас! Я же из Манмавы! Земеля!!!

Менестрель почувствовал, что еще чуть-чуть — и его кости затрещат, последуя примеру лютни.

— Псти… — прошипел он последним воздухом в легких.

— Ох, извини, братишка, чуть не задавил тебя — но я уже десять лет земляков не встречал! Я уж, было, подумывал, что я со всего Узамбара на этом севере один! Ну, браток, как же я рад, как я рад! Просто счастлив!!! Пойдем, выпьем, бвана! Поболтаем хоть на родном языке — я уж его забывать тут, в этой дыре, стал!!! — и лейтенант, обхватив нового знакомого за плечи, поволок его в сторону одного из «Бешеных вепрей».

— Я не говорю по-вашему, — промямлил мини-сингер. — Меня похитили белые и увезли в Вондерланд, когда я был еще совсем маленьким ребенком.

Лейтенант, кажется, сильно расстроился, но быстро пришел в себя.

— Ну, ничего. Самое главное, что мы встретились. Кто бы мог подумать! В такой дали от дома! Во, блин! Тебя как зовут?

— Местные называют меня Гарри, — уклончиво отозвался певец, что есть силы стреляя глазами по сторонам в поисках хоть кого-нибудь, кто мог бы прийти ему на выручку. Но желающих вмешаться в воссоединение узамбарского землячества почему-то не было, и ему не оставалось ничего другого, как покорно тащиться за гвардейцем в кабак.

— А, это, наверно, от нашего «Нгар», — проявил чудеса догадливости лейтенант. — Они наши имена вечно коверкают, эти белые! А меня зовут Майк. Но ты можешь называть меня Мкаи. Ха! Я уже и имя собственное чуть не забыл! Ха-ха-ха!

— Ха-ха, — согласился менестрель.

— Ну, что ты такой скучный, Нгар, — тряхнул его легонько новообретенный земляк. — Заруливай сюда — я угощаю! — затащил он мини-сингера в «Вепря».

— Эй! Бвана! Вина нам самого лучшего и рагу из оленины! Чоп-чоп!

— Оленины нет, лейтенант.

— Ну, тогда говядины!

— Говядины нет, лейтенант.

— Ладно, и курятина сойдет!

— Курятины нет, лейтенант.

— Карамба! Что у вас есть?!

— Голубятина, воробьятина, кошатина к вашим услугам, господа. С крапивным соусом.

— Ты чего, бвана, сбрендил?! Или у вас тут вамаяссьская кухня?

— Кухня у нас самая обыкновенная, кирпичная, — обиделся трактирщик, — но мы, вообще-то, в осажденном городе находимся, а принц Сержио, да продлит Памфамир-Памфалон его драгоценнейшие годы, намедни пожег все склады. Так что, соглашайтесь на кошатину. В «Осином гнезде» и этого сейчас нет. У нас — эксклюзивные провайдеры.

Мкаи издал губами неприличный звук и снова сгреб Гарри в охапку.

— Пошли отсюда, земеля. Я тебя в солдатскую кухню при дворце проведу. Уж там-то тебе не скоро крысятинки отведать приведется, это я тебе обещаю. Да и пойло там, наверняка, получше этого будет!

Еда с офицерской кухни, и впрямь, оказалась не чета маринованной лягушатине, подаваемой с некоторых пор в городе, вино еще лучше, и после седьмой бутылки мини-сингер и лейтенант стали закадычными, не-разлей-вода друзьями.

Мкаи рассказывал, как попал он на службу к вондерландскому королю, о доме и родителях в далекой Нгоро, о смазливенькой девчонке Дрездемоне, с которой познакомился недавно тут, в городе, и на которой обязательно женится, если останется жив после того, как сообщит об этом своем намерении Сильвии, Бланке и Марго — другим смазливеньким девчонкам, с которыми познакомился немного пораньше, о том, какой напыщенный индюк этот ваш герцог Айс, и о том, что зато их капитан Кросс, хоть и суров, но, кажется, настоящий мужик, и что при распределении квартир мастер-сержант Фиттинг загреб себе лучшую комнату только потому, что это маленький урод возомнил себя доверенным лицом кронпринца, и чего ему это потом стоило, и как…

Что было дальше, что он сам рассказывал Мкаи, и рассказывал ли что-нибудь вообще, Гарри помнил плохо. А после этого ничего не помнил вовсе.

Очнулся он только утром, в подсобке кухни первого «Вепря» от осторожного, но настойчивого похлопывания по опухшей физиономии.

Усилием воли, которого Ури Геллеру было бы достаточно для завязывания рельса морским узлом, он заставил себя разлепить один глаз на десятую долю миллиметра и выглянуть в окружающий мир.

Кто-то толстый, белый, с кудрявыми черными волосами склонился над ним. И еще один, блондин. Выражений лиц было не разобрать, но это и к лучшему.

— …Гарри… — донеслось до него сквозь похмельный туман. — …ри…

— …м-м-м… — ответил он.

— …принесли сюда вчера вечером…

— …м-м-м…

— …как спасся…

— …м-м-м…

— …бедняга…

— …м-м-м…

— …его пытали…

— СТО?! — мини-сингер подскочил, как Ванька-встанька, едва не опрокинув склонившегося над ним человека. — Кого?!

— Тебя? — осторожно уточнил тот.

— Нет!

— А почему тогда у тебя кольца в носу и в губе?.. И в ухе тоже! Что они с тобой сделали?!

Со мной? У меня? А что со мной сделали?.. Что со мной сделали?!

Кто это спросил?

Кажется, Санчес.

Верный Санчес…

— Это сесяс модно, — снисходительно дохнул перегаром Гарри. — Насываеса… Пир Сингх. По имени бхайпурского пророка. Последний писк в определенных кругах. Не для ссех, конесно. Я удивляюсь, как ты эсого до сих пор не снал.

— Да нет, я слышал, конечно… Где-то уже. Только не помню, где. Конечно, я знаю, что это такое. И сам хотел сделать. Естественно. Если тебя не пытали, ты не подскажешь, где это тебе делали, я схожу на досуге… Когда все утрясется, я хотел сказать.

— Нес проблем. Эсо делает один мой семляк.

— Из Голденмюнде?

— Из Уз… Голденмюнде.

— Ну, если с нашим соловьем все в порядке, я пошел к посетителям, — проворчал мастер Варас.

— Я принесу тебе чего-нибудь попить! — выскочил за ним Санчес.

Как только они оба вышли, Гарри каким-то образом принял вертикальное положение и сумел без посторонней помощи подобраться к маленькому зеркальцу на стене у двери.

На него глянула небритая черная морда с золотыми кольцами в распухшем носу, нижней губе и левом ухе, к которым было невозможно прикоснуться. Теперь он понял, чем объяснялся его таинственный акцент.

Минисингер чуть не заплакал от жалости к себе.

— Сертов Мк… Мак… ниггер!.. Это он! Больсе некому! Насколько я помню… Помню… Или не помню… Стоп его серную дусу не принял Памфамир-Памфалон, стоп его…

— И верно, Гарри!

В полумраке подвала появилось нечто белое, воздушное, с бледно-голубым ореолом вокруг хорошенькой головки.

— Допрое утро, благородный княсь, — склонил голову менестрель. Может, хоть Серый ЭТО не заметит…

— А мы ведь все эти три дня беспокоились за тебя…

— СКОЛЬКО?!?!?!

— Три. Сейчас идет четвертый. А что?

— Если это одна ис твоих… суток, то…

— Да ты что, Гарри, какие шутки, мы Муру всю плешь проели, чтобы он узнал, в какую тюрьму тебя бросили, а ты говоришь — шутки! А, кстати, что это у тебя с лицом? Тебя пытали? Кошмар какой-то…

— А мне нрависса! Это сейсяс самый писк. Для мусественных и благородных.

— Хи-хи. Бесса ме мачо.

— Гарри, я принес тебе пива! Как ты себя чувствуешь? — с небес первого этажа по скрипучей лестнице спустился его ангел-хранитель с большим глиняным кувшином.

— Спасибо, Сансес, осень плохо.

— Попей, тебе будет лучше!

— Ты хосесь сказать, я наконес умру? — с трагическим видом певец припал к широкому горлышку посудины.

— Может, ты кушать хочешь? — заботливо поинтересовался Санчес.

Минисингер поперхнулся.

— Нес!

— Ну, смотри, — пожал плечами Волк, достал из кармана банан в шоколаде и смачно облизнул его. — Тогда допивай, и пойдем.

Пиво полилось на грудь.

— Кх-кх-кх-кхуда?

— К мастеру Иоганну домой.

— В первый же день они с дедом нашли тот пергамент с изображением медальона, и мы уже отдали его ювелиру — моему двоюродному дяде Гензелю — он совершенно точно сказал, что через три дня сможет изготовить такой же, и его останется только передать новому хозяину, — рассказывал Санчес, бережно лупя мини-сингера по широкой спине.

— А у мастера Иоганна мы будем писать пьесу для театра «Молния». Это же была твоя идея, помнишь, — продолжил Серый. — Про Шарлеманей, про принцев и про возмездие. В стихах и четырех актах с прологом и эпилогом. Мастер Варас уже послал поварят к нему, к папе Карло и к Муру. А заодно расскажешь, где ты пропадал все это время, и кто тебя так изукрасил.

— И где его можно найти, — присоединился Санчес. — Кольцо я куплю по дороге.

Творческий процесс продолжался третий час подряд.

— …Нет, она сама бы не потопрала бы сиросу на дороке. А если потопрала бы, то не усыновила! — убеждал всех протрезвевший в первом приближении мини-сингер.

— А как тогда быть? — яростно вопрошал Волк. — На этом же строится вся наша пьеса! Надо убедить зрителей, что так оно действительно было, а не иначе!

— Тут нужен какой-то знак, — решил Гугенберг. — Даже знамение.

— В смысле? С кистями и золотыми единорогами на черном фоне?

— В смысле, предзнаменование. Ну, удар грома там среди ясного неба, например, или вещий сон, или слепой старец, выходящий из темного леса — я читал, так всегда бывает, перед тем, как случиться чему-нибудь важному.

— Какой вессий старес, Гуген, ты сево, это же средневековье, это уже лет двести, как не в моде! — замахал на него руками Гарри.

— А что вы предлагаете в таком случае? — вопросил сеньор Гарджуло, перечеркивая и выбрасывая в корзину очередную страницу.

— Сень сьево-нибудь отса — самый писк. Словессе, эффектно, и дохоссиво. Пьесы без сеней отсов, или, на хутой конес, дедусек, обресены ныне на провал. Я в эсом ассолютно уверен.

— Ну, ладно, будет тень отца инфанта. Она явится к королеве за день до сражения и предречет… Что они там обычно предрекают, Юджин?

— Голод, мор, язву желудка, повышение налогов, засуху, потоп… — начал перечислять офицер.

— Хватит. Пишите, папа Карло.

— Что писать?

— Все. Ненужное потом вычеркнем.

— Сергий, а как он к ней явится за день до сражения, если он тогда он был еще жив? — вдруг засомневался Санчес. — Давай, он на следующий день придет, а?

— Не. На следующий день поздно будет.

— Серес сяс — самое луссее.

— Ладно, через час — так через час.

— Пишите ремарку, сеньор Гарджуло — перед королевой появляется призрак отца инфанта.

— О, горе мне, поверсен я коварссвом, пригрел я анаконту на грути… — продолжил диктовать Гарри, старательно оттопыривая при каждом слоге пронзенную золотым кольцом с серебряным сердечком нижнюю губу. Больше всего на свете ему хотелось забросить эту мерзкую побрякушку с проклятьями, призывающими голод, мор, язву желудка, повышение налогов, засуху, потоп и прочие вселенские катаклизмы на голову его самозваного земляка, но, как говаривал Шарлемань — слово — не воробей, не вырубишь топором, и перед горящими восхищенно-завистливыми глазами Санчеса назад ходу не было. И он стоически продолжал:

— …ево улыпка — слесы крокотильи, а поселуй — тарантула укус…

— «Поселуй» пишется с одной «с», или с двумя? — прервал полет вдохновения директор театра.

— Сево? — не понял Гарри.

— А это что такое? — вытаращил глаза Мур, заглянув в рукопись.

— Тарабарщина, — с виноватой улыбкой пояснил старик. — Я по-вондерландски не очень хорошо умею писать, и поэтому пишу ваши слова, но на нашем языке. Чтоб и ребяткам моим было понятно сразу, когда читать будут.

— Пишите тогда с тремя, — махнул рукой Гугенберг.

День догорал. Кабинет первопечатника был завален грязными стаканами, недоеденными бутербродами с… впрочем, происхождением их верхних компонентов было лучше не интересоваться, и исписанными, местами мятыми, местами рваными, местами с отметинами от чая, бутербродов и бананов в шоколаде листами бумаги. Где-то там, в глубине, была погребена корзина для мусора, пара стульев и не выдержавший напряжения мини-сингер. Но отряд не заметил потери бойца, и к закату «правдивая драма в четырех частях с прологом, эпилогом и хэппи-эндом» была готова.

В ней было все — коварство, любовь, сражения, предательство, неугомонный призрак и таинственный найденыш, кризис самоосознания и зов предков, и опять интриги, страдания и метания, но самое главное — там был рецепт к действию для тех, кто эту пьесу посмотрит — то есть, для горожан. Народа. Толпы.

Город и так уже гудел, как улей. Агитация против существующей династии в продуктовых очередях, эффективность которой была прямо пропорциональна их длине, туманные песни Гарри, которые в его отсутствие подхватили его коллеги по цеху — уличные певцы и бродячие артисты, тонкие намеки управляющих «Бешеными вепрями» на возможные скорые интересные события — не пропустите, будет о чем внукам рассказать (если живы останетесь), которые расходились по столице как круги на воде — все это будоражило общественность, придавало форму новым легендам и извлекало из шкафов и подвалов старые, несколько подзабытые, но еще дышащие и кровоточащие. Парады, наряды, балы, маскарады ушли в прошлое. Людям доходчиво объяснили, как плохо им живется, и они в это поверили.

Королевские гвардейцы, дворцовая стража, и даже солдаты регулярной армии рыскали по городу, хватая всех, кто, с их точки зрения, походил на заговорщиков (то есть, хорошо одет, с большим кошельком и не способный оказать сопротивление), что было подобно выступлению духового оркестра в горах в период обвалов. Из дворца доносились слухи о пытках и тайных казнях, со стен — о неудачных вылазках и потерях.

Люди ждали спасителя и были готовы принять его, но пока внешне все было спокойно — так покрытой бездонными снегами горной вершине не хватает всего лишь одной снежинки, чтобы вниз сорвалась лавина, погребая под собой королевства и династии.

Через два дня, после вечернего спектакля, в гримерку Мальвины-Серого вбежал запыхавшийся Мур.

Волк уже хотел кокетливо поинтересоваться, а где же розы, но увидел выражение лица стражника, и сердце пропустило удар.

— Назначена казнь?

— На воскресенье. После дневной службы в храме. На Дворцовой площади. Король напуган слухами о восставшем из мертвых инфанте, и приказал казнить обоих принцев. На всякий случай.

— А сегодня среда?

— Пятница.

— …………..!!!!! Мы ничего не успеваем!!!

— Как идут репетиции?

— Еще до середины даже не дошли! Ты хоть представляешь, Юджин, — что такое выучить пьесу наизусть? Вам, людям, далеким от искусства, этого не понять!

— И что будем делать?

— Медальон когда будет готов?

— Завтра, как старик и обещал.

— А пораньше попасть во дворец ты не сможешь?

— Нет. Нам обычно туда вход закрыт, ты же знаешь. Я же рассчитывал, что во вторник состоится общее собрание, и будет возможность… — Мур прервался на полуслове.

— Что, ты что-нибудь придумал? — встрепенулся Волк.

— Придумал. Надо поговорить с Гарри. Пусть завтра вечером как-нибудь навестит своего… земляка. Они же вечерами как раз в том дворе костры жгут, куда окошко нашего Ивана выходит! Это же моментом — ему и сказать-то всего пару слов царевичу — чтобы тот всегда говорил, что этот медальон у него с детства на шее! И ты, помнится, говорил, что у тебя какой-то магический амулет есть, при помощи которого ты в любом месте можешь Ивана найти — так мы дадим его Гарри, чтобы уж все наверняка было.

— А он справится? — усомнился Волк. Несмотря ни на что, а, может, именно как раз по этой причине, к заносчивому менестрелю у него было весьма специфическое отношение.

— Сергий, ты не справедлив, — мягко упрекнул его стражник. — Гарри — замечательный человек. Он талантлив, а у всех талантливых творческих людей свои… странности.

Серый поморщился, и после недолгой внутренней борьбы, в которой был самим собой повержен, вздохнул:

— Ну, ладно. Если ты за него ручаешься… пусть это будет Гарри. Но если что — это будет последняя странность в его недолгой жизни.

— Не надо угроз, — укоризненно покачал головой Мур.

— Это не угроза. Это констатация факта.

Иоганн Гугенберг с большим рулоном в одной руке и ведерком клея — в другой, выбрал подходящую поверхность и приступил к работе. Взмах кистью, ловкое движение руки — и очередная афиша заняла свое место в интерьере города и его истории.

ТЕАТР «МОЛНИЯ»!!!

ТОЛЬКО ОДИН РАЗ!!!

ОТ АВТОРОВ «УЛИЦЫ ПОБИТЫХ СЛЕСАРЕЙ»!!!!!

ОСТРОСЮЖЕТНЫЙ МЕЛОДРАМАТИЧЕСКИЙ БОЕВИК

«БРАТ»

Этот спектакль совершит переворот!!!

И внизу — шрифтом поменьше: «Вход бесплатный. Начало представления — в девять часов утра в воскресенье. Все собранные от спектакля средства пойдут на гуманитарные цели.»

Щелкнул кнут — и бочка водовоза, запряженная парой лошадей, резво покатилась прочь. Правый бок ее теперь украшал намертво приклеенный лист бумаги.

А первопечатник, удовлетворенно хмыкнув, подхватил свое имущество и бодро зашагал к стене ближайшего трактира, и через минуту рядом с надписями «Мы работаем до восьми часов», «Даешь свет» и «Франсуа Генрих Манер — не очень умный человек» укрепился очередной плакат.

После десяти часов вечера быстро стемнело, во дворце зажгли светильники, канделябры и фонари, и он засиял, осыпанный огнями, как королевский именинный пирог на стопятидесятилетнем юбилее, хотя, как говорят, короли столько не живут — работа у них больно уж вредная.

В городских окнах засветились редкие свечки. После того, как выяснилось, что склад с ворванью сгорел тоже, в городе высочайшим указом была введена днем и ночью светомаскировка — «с целью введения противника в заблуждение». Наиболее любопытные горожане сразу же захотели узнать, с какой целью, кроме того, была введена также и голодовка, и сухой закон, но их вопросы часто просто отфутболивались от гвардейца к гвардейцу. Как правило, вместе с головами спрашивающих. После этого вопросы прекратились, но не исчезли. Они, как пружина в кресле, просто притаились до лучших времен.

Теперь после темноты улицы становились безлюдными, и недобрая тишина нарушалась только мерным спотыкающимся шагом патрулей.

Часы на храмовой башне пробили четверть одиннадцатого.

У заднего хода дворца раздалось вопросительное «Стук-стук-стук».

— Кто т… Что за шутки! — открылось и захлопнулось окошко калитки привратника.

Стук-стук-стук.

— Я сказал — что за дурацкие шутки!

Стук-стук-стук.

— Если ты, гадкий мальчишка, еще раз постучишь и убежишь — я вызову солдат, и они тебя…

И тут темнота заговорила.

— Мне нусен лейсенант Майк Атолло. Скасите, сто к нему присол ево семляк.

— Земляк? — проворчал пришедший в себя через пару минут привратник. — А я думал, что вас на разных фабриках красят.

— Я ессе меньсе месяса негр, а как узе вас, белых, ненавизу! — процедил сквозь зубы минисингер, презрительно прошествовав мимо в сопровождении предвкушающего веселый вечер молодого офицера.

— Ха, Нгар, это просто классно, что ты пришел — мы тут как раз в кости игру затеяли!

— Я не играю в косси, Мкаи, — снисходительно ответствовал мини-сингер.

— И картишки разложили!

— И в карсы тозе, — менестрель остался равнодушен.

— И девчонки подошли. Вернее, проснулись!

— Продазные зенсины — это посло, приясель.

— И пятилетнего красного бочонок только что открыли!

— Где?!

— Ну, вот — другое дело! — радостно засмеялся гвардеец. — И, я надеюсь, что ты немного попоешь нам, земеля, а? Лютня твоя у нас осталась — правда, помятая маленько — так ведь ты на нее сам сел, помнишь?

— У меня новая, — отмахнулся Гарри.

— В прошлый раз ребятам знаешь, как понравилось! Особенно песенки про восемь покойников и жестянки-банки-склянки! Ты настоящий талант! Да мы, в Узамбаре, вообще все такие! Вон, в том дворике сидит наша теплая компашка, заруливай! Эгей, бваны, смотрите, кто к нам пришел!

— Гарри! — завизжали девицы.

— Гарри! — взревели господа офицеры.

— Кружку нашему барду!

— Скамейку нашему барду!

— Подходи!

— Наливай!

— Хо-хо!!!..

Проклятое солнце резануло по закрытым векам как ножом.

Гарри застонал, попробовал отвернуться, напоролся щекой на что-то острое, застонал еще громче и сделал попытку поднять руку, чтобы закрыться от лучей всепроникающего наглого светила.

Голова — как фабрика фейерверков после взрыва. Во рту гадостно. Язык — как собачья подстилка. На теле — как будто кордебалет плясал. Хотя, возможно, так оно и было.

При мысли об этом мини-сингер улыбнулся — девчонки оказались хоть куда — как на подбор красавицы, умницы, просто обворожительны, а с начала-то показались — перезрелые туповатые дурнушки. Вот и доверяй первому впечатлению… А если бы не… не… как там ее… Айрина?.. Карина?.. ладно, не важно — то он бы в пух и прах в «девятку» продулся — а так хоть лосины и туника на нем, и…

Медальон!

Как кирпич… нет, как целый поддон кирпичей, рухнувший с пятого этажа, ударило это слово похмельного поэта по голове.

Медальон. Который он должен был передать принцу Джону. И что-то при этом сказать. Что? Что он… что у него… что ему… Нет. Не то. Да и какая теперь разница… Где медальон?

Гарри поднялся, попутно обнаружив, что спал в казарме, подложив под щеку разбитую новую лютню — подарок Мура, и принялся нервно себя обыскивать. Впрочем, это не заняло много времени. Карманов на остававшейся на нем одежде отродясь не было, а на шее висел только волшебный прибор — «иваноискатель» — переданный ему накануне князем Ярославским.

Князь.

Это была бочка с раствором, приземлившаяся поверх груды битого кирпича, и зацементировавшая унылую могилку злосчастного трубадура на веки вечные.

Сергий ему ничего не говорил, а Юджин — ничего не передавал, но и без этого минисингер знал, что пропажи медальона ему не пережить.

Чертов Мкаи! Он споил меня! Он, и эти его вонючие солдафоны со шлюхами! Будь они все лишены покаяния, будь они низвергнуты в самые бездонные глубины геены огненной, чтоб сгнили они заживо, чтоб крысы выели им селезенку, чтоб им марабу глаза выклевали, чтоб в мозгах у них поселились змеи, скорпионы и тарантулы, чтоб… — но ни одно проклятие не казалось ему достаточно сильным.

— Чтоб им князя Сергия встретить на своем пути! — вырвалось из измученной души менестреля и тогда, наконец, удовлетворенный, он обреченно замолк.

Теперь можно было и подумать.

Куда девался медальон? Ведь если он его передал бедному принцу, он должен это помнить! Хоть смутно, но помнить! Или нет?.. Какие волшебные слова сказать, чтобы его вымоченная в красном полусладком память заработала?! Как там, в сказке — дум-дум, откройся?

Не помогало. После седьмой кружки, пятой песни, второй игры и четвертой девчонки — провал.

Бедный принц Джон.

Что я скажу князю?

Бедный я…

Стоп. Что скажу? Скажу, что все сделал, как надо. Что передал. Что рассказал. Что он все понял и принял.

А там видно будет.

Бедный, бедный принц Джон. Доверчивый, простодушный, бескорыстный, добрый принц Джон… Никакого худа, кроме добра, от него я не видел. Открытый романтик, которого рок связал с подлым прохиндеем… Я князя Сергия имею ввиду. Гм. Так, о чем это я? Ах, да. За что этому светлому юноше выпали такие испытания?.. Как все обернется, когда обнаружится, что никакого медальона у него нет, и что он слыхом ни о чем таком не слыхивал?.. Шарлемань с Сержио живым разрежут его на куски… Если ему повезет. Не любят они таких шуток. А если я во всем признаюсь, то живым на куски разрежут меня. Найдутся моральные уроды. А хороших менестрелей в наше время гораздо меньше, чем плохих рыцарей. Так что, я думаю, тут выбор ясен. Извини, Джон. Мне искренне жаль. Я сделал все, что мог. Значит, судьба твоя такая. Или судьбец. Что скорее. А ведь неплохо было задумано. Как я о нем, горемычном, буду скорбеть… Я даже напишу о нем балладу.

И да простит меня, грешного, Памфамир-Памфалон.

Публика на улице Слесарей стала собираться еще с семи часов: заядлые театралы, которые считали себя самыми хитрыми, рассчитывали, придя пораньше, занять места поближе к сцене, а так как за последнюю пару недель заядлыми театралами сделались все уважающие себя мюхенвальдцы, от мусорщиков до судей, от конюхов до художников и от кузнецов до стражников, а хитрецами вондерландская земля была исстари богата и, иссякни все запасы и товары страны, могла бы с успехом экспортировать их, то к половине восьмого к «Молнии» уже было невозможно подобраться, а народ все прибывал и прибывал.

И тогда папа Карло принял решение, пока есть еще время, перенести сцену на соседний пустырь. Чем больше народу увидит их «мелодраматический боевик» (откуда ведь только этот Гарри таких слов понабрался? Боевик — понятно, это потому, что там будет изображаться бой. Драма — тоже понятно. Но «мелодраматический»… При чем тут мел?…), тем лучше.

Сказано — сделано. И к девяти часам их зрительный зал, как и задумывалось, разросся до размеров небольшой площади, благо добровольных помощников было хоть отбавляй.

И с последним ударом часов на храмовой башне представление началось.

Сквозь щелочку в занавесе старик Гарджуло не отрываясь следил за реакцией публики. Интерес, догадка, узнавание, шок, негодование, ярость — все эмоции сменяли друг друга с многообещающей быстротой, и когда, спустя два часа, спектакль подошел к концу, совместный возмущенный разум уже кипел, и вместо обычных «браво» и «бис» из толпы полетело:

— Смерть предателю!

— Все на площадь!

— Казни не будет!

— А почему актеры так смешно пришепетывали?

— Изменника Томаса — на казнь!!!

— На казнь!!!

— Все на казнь!!!

— Где Гарри?

— Не знаю… Не возвращался.

— А, может, его уже того…

— Кого?

— Ну, этого…

— Юджин бы знал…

— Инфанта — на престол!

— Дурить нас вздумали!

— Мы им покажем!!!

Неподалеку совершенно случайно застряла в трехсантиметровой грязи повозка с оружием, каковое наиболее горячие головы, не задумываясь, и реквизировали.

Идея Мура имела успех.

Толпа, подобно мутному потоку с гор, неслась вперед, вбирая в себя все и всех на своем пути — так очень скоро помимо своей воли к ней присоединились отряд городской стражи, фургон и лошадь пекаря, сам пекарь, тачка и лестница каменщика (сам каменщик так и остался метаться на втором этаже недостроенного дома), дрессированный слон из королевского зверинца (у остальных животных и смотрителей хватило сообразительности залезть на близстоящие деревья. Те, которые еще не присоединились.), памятник Шарлеманю Первому, шесть лотков с овощами и торговцами и свадебный поезд, и уже невозможно было ее остановить, а только нестись вместе с ней, и кричать:

— Руки прочь от инфанта!!!

— Предателей — к ответу!!!

— Отодвиньте слона!!!

— Шарлеманя — на престол!!!

— Он же памятник!..

— Настоящего!

— Горько!.. Горько!..

— Гарри не видели?

Служба в храме Просветления закончилась, и его величество с его же высочеством в сопровождении кардинала Мадженты, приятно улыбаясь и изредка помахивая руками в оранжевых перчатках собравшимся вокруг верноподданным, по белой ковровой дорожке, окруженной королевскими гвардейцами, прошествовали через всю площадь к воздвигнутому за ночь огромному помосту, вокруг которого уже собиралась своя публика, свои завсегдатаи и любители, хоть и не такие многочисленные, как на представления труппы «Молнии».

С двенадцатым ударом часов на храмовой башне ворота дворца распахнулись и, как в параде-алле, перед зеваками прошли все участники предстоящего действа — отряд дворцовой стражи, десять герольдов, два глашатая, шесть палачей и одноконная повозка — черный ящик без окон, в которой традиционно перевозили к месту казни государственных преступников.

Король удобно расположился на походном троне, поглаживая нервными пальцами золотой скипетр, на вершине которого горел, переливался всеми лучами солнца и слепил глаза огромный красный камень — сокровище династии Шарлеманей — Камень Власти.

Кронпринц со скучающим видом остановился на полшага сзади, снял перчатки и занялся традиционным маникюром — стал обкусывать ногти.

Кардинал осенил собравшихся благословляющими взмахами рук, деревянно улыбнулся и склонился к монаршему уху:

— Ваше величество приняло мудрое решение, отдав приказ о казни.

— Я знаю, — скромно отозвался король.

— В этом глупом народе предатели и изменники распускали слухи, не имеющие под собой никаких оснований, естественно разумеется…

— Я знаю, — повторил король.

— Они говорили, и я сам это слышал через своих подслуш… послушников, я хотел сказать, что будто бы…

— Я знаю, — раздраженно рыкнул Шарлемань, и фонтан красноречия Мадженты иссяк.

— Надеюсь, папа, все пройдет без всяких сюрпризов? — проронил кронпринц, отвлекшись от ухода за ногтями.

— Я приказал Айсу расставить на крышах лучших лучников, — буркнул король. — Мыши на бегу в глаз попадут. А почему ты спрашиваешь?

— Посмотри туда, налево — там по улице в сторону площади катится нечто, похожее на человеческую волну — всякий сброд, я уверен, но что-то их слишком много.

— Ерунда, — фыркнул король. — Если бы произошло что-то нехорошее, мои шпионы сообщили бы мне.

За плечом его кто-то вежливо покашлял.

— Пора начинать, ваше величество?

— Преступников привезли?

— Так точно, уже поднимаются, ваше величество.

Король посмотрел направо — над помостом едва показалась чья-то голова, одетая в черный мешок, как предписывал Кодекс Казней Вондерланда.

— Начинайте, — и в предвкушении удовольствия Шарлемань откинулся на спинку походного трона.

Главный герольд взмахнул шляпой.

И шум большого города перекрыли фанфары.

— Быстрее, быстрее!!!

— Свободу принцу!!!

— Они уже начинают!

— В трубы дудят!

— Навались!

— Поднажми!

— Слона уберите, кому говорят!!!

— Даешь!!!

— Вперед!!!

— Капуста! Картошка!

— Ура!!!

— Где Гарри?!

— Не знаю!!!

— Горько!!!

И на площадь, сминая все, ввалилась толпа освободителей-революционеров. А впереди всех, на лихом слоне, гарцевал отрок Сергий, скинувший наконец-то ненавистный голубой парик и розовое платье.

— Вот он!!!

— Стойте!

— Узурпаторы!!!

— Палачи!!!

— Который?

— Что — который?

— Который из них — настоящий Шарлемань?

— Который в цепях, конечно же, дубина стоеросовая!

— Сам дубина! Их там двое!

— Что-о?

— Двое!

— И что — оба принца?

— Нет, звездочета!

— Один — Лукомольский, другой — Лотранский, чудило!

— От чудилы слышу!

— Который же наш-то, а?

— Да вон тот!

— Нет, вон тот!

— Этот, этот!

— В сирен… в тунике, которая посветлее!

— Ваше величество — произошло что-то нехорошее…

Трубачи завертели головами, сбились с ритма, фанфары издали предсмертный хрип, визг и хрюк и умолкли.

И сквозь заскочившую на секундочку тишину донесся до каждого гневный голос Шарлеманя:

— Что все это значит? Это что — бунт?! На колени, чернь! Я — ваш король!

— А король-то ненастоящий!!! — донесся злорадный голос с ближайшего слона.

— Взять его!!! — подскочил на месте Сержио. — Это он!!! Ярославский Волк!!! Стража!!!

— Накось, выкуси! — сделал неприличный жест князь. — Инфанта — на престол!

— У-у-у!!! — поддержала его толпа.

— Узурпаторов — долой!

— У-у-у!!!

— Вон он — настоящий! — не унимался князь, тыча перстом в Иванушку. — Смотрите, как на невинно предательски убиенного папеньку похож!

— Гвардейцы, огонь!

— Нет, живым брать!

— Народ!!! Бей подлецов! Грабь награбленное!

— У-у-у!!! — затрубил вдруг слон.

От неожиданности все замолчали и, воспользовавшись моментом, обтекаемый, как все кардиналы мира, приторно улыбаясь, вперед на помосте выскочил Маджента.

— Добрые горожане, — поклонился он застывшему людскому морю. — Богом данный нам монарх и его законный наследник, — последовал поклон в сторону особ королевской крови и многозначительная пауза. — Я, как служитель церкви Памфамир-Памфалона, Господа нашего единого и неделимого, миролюбивого, мудрого и заботливого, не могу допустить, чтобы здесь и сейчас пролилась невинная кровь из-за подстрекательства горстки презренных бунтовщиков, с которыми мы еще будем иметь дело позже, и пожалеют они, что родились на свет.

— Короче!

— По делу говори!

— Инфанта — на трон!!!

— Смерть предателям!!!

— Смерть бунтовщикам!!!

— Да здравствует Шарлемань!!!

— Ананасы!.. Петрушка!..

— Да, дети мои, я знаю, как совершенно доподлинно узнать, есть ли среди осужденных кто-нибудь, могущий претендовать на святое звание правителя Вондерланда. Сейчас я поведаю вам древнее предание…

— Сказку! — выкрикнул Волк, подскакивая на своем ушастом скакуне.

— Тихо!

— Пусть говорит!

— …предание, бывшее тайной династии Шарлеманей вот уже более четырехсот лет.

Толпа почтительно зашепталась.

— Все вы знаете, что родоначальник наших королей, Шарлемань Первый был возведен на престол самим Памфамир-Памфалоном во время его второго пришествия.

Площадь благоговейно притихла.

— Среди священных предметов, которыми одарил его Всевышний, как вам всем известно, был и золотой скипетр — символ власти Шарлеманей над этой страной — с его главным украшением — Камнем Власти. Пока он цел — наш богом нам данный монарх будет властвовать над державой безраздельно. И это вы знаете.

— Да, — выдохнули все, как один.

— Но теперь я перехожу к тому, что было до сих пор известно только членам венценосной семьи и высшему духовенству, — мягко, нараспев, заговорил Маджента. — В предпоследний день своего пребывания на земле всемогущий наш бог Памфамир-Памфалон на прощание уединился с Шарлеманем Первым в келье монастыря Второго Пришествия, дабы поговорить о вечном, а скипетр остался на попечении королевы во дворце. И случилось так, что маленький кронпринц, будущий Шарлемань Второй, уронил его на каменный пол, и от Камня Власти откололся крошечный кусочек. Увидев это и вспомнив пророчество, наследник ужаснулся, потом пришел в отчаяние и, заламывая руки, сбежал из дворца прочь.

Толпа ахнула.

— Да, да, дорогие мои братья. Маленький принц, подумав, что он совершил непоправимое, убежал в отчаянии в ночь. Городских стен тогда еще не было, и лес подступал так близко к городу, что в темноте в город иногда заходили волки, медведи, грифоны, мантикоры и химеры. И мальчик наверняка пал бы жертвой какого-нибудь чудовища, если бы в розысках его не помог сам благой и просветленный Памфамир-Памфалон. Он, не раздумывая, привел безутешного отца и его рыцарей к лесному оврагу, где, устав от слез, бедный инфант забылся в горячечном сне, и где к нему уже подбирался мерзкий монстр с головой крокодила, туловищем змеи и лапами осьминога.

По площади прокатился всхлип ужаса.

— Да-да. Осьминога, — повторил, довольный произведенным эффектом Маджента. — Но Памфамир-Памфалон озарил весь лес божественным светом, и в его лучах отвратительное порождение тьмы рассыпалось на части, вспыхнуло и сгорело, непристойно чадя и испуская зловонный смрад, который тут же превращался в благоухание утренней розы.

— Хвала Памфамиру-Памфалону!

— Да славится его имя в веках!

— Ура!!!

Повстанцы и приверженцы Шарлеманя Семнадцатого размазывали слезы и обнимались, побросав оружие.

Даже слон звучно высморкался.

У Серого на душе стало очень нехорошо. Он почувствовал, к чему клонится рассказ первосвященника, но поделать ничего не мог — он понимал, что скажи он сейчас хоть слово против — и фанатики разорвут его на части вместе с этим лопоухим. Конечно, можно было попытаться прорваться к помосту и умыкнуть Ивана, но лучники на крышах заставляли даже его усомниться в успешности этой попытки. Свалить бы самому живым… Но Иванушку казнят… Черти их всех задери со своими посказульками!!! А если спрятаться за боком этой скотинки, погнать ее на гвардейцев, прорвать оцепление, а там будь что будет — Бог не выдаст — свинья не съест…

— …И тогда, по возвращении во дворец, Памфамир-Памфалон из отбившегося кусочка камня и отломленного от скипетра своей рукой золотого украшения, на глазах благоговеющих придворных сотворил сей медальон, наложил на него заклятие, что никакой другой человек, кроме отца, не сможет снять его с шеи наследника, и отдал эту чудесную реликвию маленькому кронпринцу, и повелел, чтобы впредь талисман этот передавался от отца к сыну в момент его рождения, и предрек, что пока инфант носит на шее этот медальон, наследование престола будет идти своей чередой, без братоу… междоусобных войн и смертоносных интриг. А чтобы избежать подделок, коварства и лжи, проверить подлинность этой чудесной реликвии очень просто. Если поднести этот медальон к камню Власти на скипетре — оба они засветятся неземным светом, что и будет доказательством подлинности — как камня, так и наследника.

— Велик Памфамир-Памфалон! — выдохнула, как один, ритуальные слова толпа.

— И все вы знаете, что этот талисман был утерян во время той роковой битвы, которая унесла жизни моего брата и племянника, — присоединился к священнику король, вытирая батистовым платочком красное нахмуренной лицо. — И кто бы не говорил, что он — пропавший инфант, будет он только клятвопреступником и низким подлецом, эксплуатирующим светлое имя моих драгоценных родичей, да будет земля им пухом.

Серый понял, что даже если Гарри и сумел передать Иванушке их побрякушку, все равно — это конец. Если этот святоша не врет, проверки она не выдержит. А если врет — тем более… Ну, что ж, слончик, давай, поскакали. Помирать — так с музыкой… Хотя, если взять в заложники короля — мы еще…

— Так посмотрите у него на шее — и дело с концом!

Черт бы его побрал, этого Санчеса! Дурак! Мало того, что он перед моей зверюшкой встал…

— Посмотрите!!! — дружно взревела толпа.

— Ваше первосвященство! Проверьте!

— Молчать, чернь!!! — зычно гаркнул Шарлемань. — Никакого медальона и него быть не может! Только что вам объяснили!

— Эй, палач! — крикнул Сержио.

— Пусть убедятся, — ласково улыбнулся, потупив взор, Маджента. — Больше не будут распускать нелепые слухи, — прибавил он потише.

Король на мгновение заколебался, потом решительно шагнул к осужденным, повернулся к толпе и раздраженно рявкнул:

— Ну, который?

— Санчес, отойди! — звучно зашипел Волк, сползая, чтобы укрыться за левым боком слона. — Отойди, болван!!!

— Который справа! — выкрикнул кто-то.

Шарлемань подошел к Ивану, рванул тунику у него на груди — и взорам толпы предстал какой-то медальон. Странный… Деревянный, что ли?..

— Ну? — торжествующе вопросил монарх, дергая за шнурок. — Этот?

По толпе прокатилось разочарованное «у-у-у».

— Палач!.. — снова вступил Сержио.

— А лотранец? — не унимался кто-то.

— Отойди, Санчес! Последний раз говорю! Потом — извини…

— Что?..

— Лотранец еще остался!

В толпе близ оцепления поднялась какая-то возня, но никто, даже лучники на крышах, ничего не видели — люди, затаив дыхание, не сводили глаз со второго принца.

— Ха! Этот лотранский мерзавец! Уж его-то мать нашла на помойке, тут и сомневаться нечего!!! Ха-ха-ха! Смотрите! — и король одним движением волосатой руки разодрал тунику на втором узнике. — Смотри… те…

На мускулистой немытой груди юноши блестнуло золотом.

— Украл, наверное, — процедил Шарлемань и с ненавистью дернул за цепочку.

Потом еще раз. И еще. И еще.

И каждый раз рука его проходила сквозь нее, как будто сотканная из воздуха.

И где-то в глубине маленького сморщенного мозга разъяренного монарха начало зарождаться страшное понимание того, что бы это могло значить.

— Казнить их!!! — взвизгнул Шарлемань. — Палач!!! Нет, я сам… ой!

Ошеломленный монарх повалился на помост, а из-за спины его выскочил Серый со скипетром в одной руке, и мечом в другой. Одним молниеносным движением, не давая никому опомниться, он прикоснулся Камнем Власти к амулету на груди Кевина Франка, и маленькая алая искорка на золотом диске вспыхнула, как новорожденная сверхновая.

Но затмевая ее блеск, могучим багровым светом засиял сам Камень.

— Чудо!!! — взревела толпа.

— Чудо!!!

— Чудо!!!

— Инфант жив!!!

— Инфант!!!

— Долой узурпаторов!!!

— Хвала Памфамиру-Памфалону!!! — и, смяв гвардейцев, герольдов и придворных, люди ломанулись к помосту.

— Измена! — возопил кронпринц. — Быдло! Все назад!!!

— От быдла слышу, — неприятно улыбаясь, двинулся к нему Волк.

Его высочество отшатнулось, споткнулось, покачнулось, стало падать, но ухватилось за все еще связанного по рукам и ногам Кевина Франка (или инфанта Шарлеманя?) — и тут в его руке сверкнул кинжал.

— Еще шаг — и я перережу этому ничтожеству глотку!

Толпа замерла на месте.

— Брось меч, ты, вор!

— Если ты имеешь ввиду меня… — начал было маневрировать Волк, но Сержио нажал чуть посильнее, и из-под клинка заструилась кровь.

— Назад!!! Я не шучу — я убью этого ублюдка, если кто-то хоть поше…

Кронпринц так и не понял, откуда прилетела стрела.

И это было последнее, что он не понял в своей жизни.

— Смерть предателям!!! — донесся восторженный вопль откуда-то сверху.

«Памфамир-Памфалон?» — пришло почему-то на ум Серому. — «А он у них не церемонится с неугодными…»

— Да здравствуют королевские стрелки!!! — донеслось все также сверху, но откуда-то левее… правее… и сзади… И этот клич подхватила вся ликующая толпа:

— Да здравствуют королевские стрелки!!!

— Да здравствует инфант Шарлемань Семна… Восемнадцатый!!!

— Не инфант!

— Король!

— Горько!.. Горько!..

* * *

В комнате, обитой мехом планирующей белки, было довольно комфортно. Солнечные лучи, проходя через пестрые витражи, разноцветными веселыми заплатками ложились на местами поеденные молью стены и покрывала шатт-аль-шейхских диванов. Инкрустированный драгоценными породами деревьев низкорослый коренастый столик буквально ломился от всяческих яств — уже пару раз приходилось вместо хрупнувшей ножки подкладывать стопку-другую инкунабул. Толстая, разморенная полуденной жарой муха, брюзгливо жужжа, лениво постукивалась о стекло. Было радостно, уютно и пыльно.

Полулежа на импортном диване и поглощая очередной банан в шоколаде с кокосовой стружкой и апельсинговым сиропом, развалился князь Ярославский.

Скрестив по-тамамски ноги, на ковре за столиком сидели Иван-царевич и Шарлемань.

На соседнем диване, не сводя влюбленных глаз с короля, примостилась с рукодельем королева Вондерландская.

— …Я не могу принять твоего предложения, — говорил король. — Ты — мой друг. Но, даже если бы ты им не был, после всего, что вы сделали для нас… — долгий, полный обожания, взгляд в сторону Валькирии, — …и для наших королевств, я никогда не возьму с тебя никаких денег. Ты должен забрать их обратно. Птица и так твоя. Это — мой подарок тебе и твоей державе.

— Но Фр… К… Шарль, — протестующе воздел к потолку руки Иванушка. — Во-первых, это Сергия ты должен за все благодарить — если бы не он — наши головы сегодня украшали бы дворцовую ограду. Я тут не при чем. А во-вторых, если ты не хочешь принять деньги за птицу — прими их как свадебный подарок. От этого-то ты не сможешь отказаться!

— Хитрый ты, царевич, — вздохнув, улыбнулся Шарлемань Восемнадцатый. — От этого — не смогу. А про князя будет отдельный разговор. Не думай, что я забыл о твоей роли во всей этой истории.

Волк постарался и изобразил смущение, которое при выключенном свете ночью даже сошло бы за настоящее.

— Для князя у нас с Валькирией особый подарок.

— Какой? — впервые Волк проявил интерес к чему-то, помимо десерта.

— При помощи него вы сможете покинуть Мюхенвальд, не дожидаясь, пока осада будет снята.

— Но разве…

— Нет, — грустно покачал головой молодой король. — Ушли только лотранцы, отдав нам все свои припасы. Герцог Вольдемар расскажет все, что произошло здесь, моим родителям… приемным. Как странно… Как вы догадались, что все было именно так… Я, честно говоря, и раньше подозревал, что не все ясно с моим рождением, но мне никогда никто ничего не говорил, и я своими сомнениями ни с кем не делился… А тут у меня как будто пелена с глаз спала! Сэр Сергий, вы просто кудесник!..

— Это не совсем я… — скромно отрекся от славы Волк. — Вернее, совсем не я. Это тут у нас был один… кудесник… не на ту букву…

— А на какую? — удивилась королева.

Серый подавился бананом.

— На «Ч», — быстро вставил Иван, показав исподтишка князю кулак.

— А где же он? Почему его не было на свадьбе?

— Он, скорее всего, попозже объявится. После моего отъезда, — предположил Волк.

— А, кстати, — вспомнил Иван, — ты, насколько я помню, предлагал шантоньцам мир, выплату репараций и контрибуций…

— Они не согласны.

— Но почему?! Ведь эту войну развязал узурпатор, и теперь, когда он сидит в подземелье вместе со своим драгоценным Айсом… А, понял! Они требуют их выдачи!

— Да не их… — неохотно проговорил Шарлемань.

— А кого?

— Ты знаешь, из-за чего начались шантоньские войны? Самая первая?

— Да, конечно. Шарлемань Шестнадцатый — твой отец — напал на своих соседей, чтобы отнять у них одно из чудес света — златогривого коня. И отнял. Правда, я не уверен, что с ним случилось потом…

— Шантоньцы не принимают предложений о мире и деньгах потому, что им нужно не это. Они хотят получить своего коня назад. А коня нет — Томас обменял его у шатт-аль-шейхского халифа на жар-птицу.

— А вы не пытались предложить им обратиться к этому халифу? — поинтересовался Волк.

— Думаешь, поможет?

— Думаю, что нет.

— Вот видишь… — вздохнул король. — Силой отогнать мы их не сможем, а сами они не уйдут, пока не получат назад своего коня, или… Ладно, не будем об этом, — хлопнул он по столу ладонью.

Как и следовало ожидать, биография столика на этом и кончилась.

— А коврик-то выбросить придется, — окинул масштаб разрушений критическим оком Серый.

— Пойдем, я покажу тебе твой подарок, князь.

Торжественность момента была несколько подмочена стекающей с лосин короля окрошкой (поставщик королевского двора Ерминок и компания).

Но Иванушка почувствовал, что его друг что-то недоговаривает, и решил это так не оставлять.

— Извини, Шарль, что перебиваю, но что они требуют вместо коня? Ты не сказал, а ведь это тревожит тебя, я же вижу. Я могу помочь?

Шарлемань на секунду задумался, покачал головой.

— Нет. Тут помочь не сможет никто. А коня им заменит только жар-птица. Но это исключено. И не будем больше об этом, Иван, хорошо?

— Хорошо, пойдем смотреть подарок Сергия.

Низкие сводчатые потолки, затянутые паутиной, залежи пыли в углах, пустые полки, сундуки, коробки, мешки, крюки на стенах…

— Это — королевская сокровищница, — обвела рукой всю мерзость запустения королева.

— А я думал — «сокровищница» — это от слова «сокровища», — засомневался на ухо Иванушке Серый.

— Это все, что досталось нам от узурпатора, — продолжала она. — Как видите — немного. Он со своим сынком спустили все деньги и драгоценности казны, но оставили главное.

С этими словами она наклонилась и поднесла факел к чему-то, по форме напоминающему небольшое бревно.

— Небольшое бревно?

— Лучше, — улыбнулась Валькирия. — Ковер-самолет. И его мы с Шарлем решили подарить тебе, князь Ярославский. Лучшего хозяина ему не найти.

— И на нем вы перелетите через стены Мюхенвальда и, не пройдет и недели, как вы будете дома.

— Вот это да!!!

Торжественный вылет рейса Мюхенвальд-Лукоморск происходил с верхнего яруса висячих садов Шарлеманей. Вокруг столпились провожающие и почетный караул — генерал герцог Мур, владелец салона «Пир Сингх» Санчес со свежераспухшей от многочисленных проколов, но счастливой физиономией, первопечатник Иоганн Гугенберг, директор королевского театра папа Карло со своей труппой в полном составе, Ерминок с Грушей, мастер Варас с сыновьями и, несмотря на объявленную Серым амнистию, прятался на всякий случай в зарослях цветущих кактусов мини-сингер, прикрываясь новой лютней.

Но, конечно, впереди всех стояли Шарлемань и Валькирия с золотой клеткой, в которой надсаживала горло взволнованная жар-птица.

Серый тоже был весел и болтлив. Царевич же — тих и задумчив.

Ковер был развернут и бережно расстелен на мягкой траве. При дневном свете, конечно, вид у него был не такой солидный и таинственный, как в полумраке комнат, но на век Серого должно было хватить. Если при столь напряженном ритме жизни тот столько проживет.

Лукоморцы, в…цатый раз обнявшись со всеми, кроме Гарри (по причине недоступности), встали на ковер, потом подумали, и сели.

— Прощайте, друзья!

— Прощайте!

— Прилетайте еще!

— В любое время!

— Счастливого пути!!!

— Ну, попробуем, как это чудо летает, — проговорил Волк, потирая руки в предвкушении новых впечатлений. — Что надо говорить?

— Вверх-вниз? — предположила Валькирия.

— Так… вверх… или вниз?.. — прошуршал вдруг глухой шерстяной голос откуда-то снизу.

— Вверх, конечно! — воскликнул Серый.

— Под… каким… углом?..

— Да не под углом, а над деревьями! — нетерпеливо топнул ногой Волк.

— Ногами… в сапогах… попрошу… не топать… И вообще… обувь снимайте… Кто вас таких… только… воспитывал…

— Слушай, Гарри, тебе что — мое воспитание не нравится? — многозначительно прищурившись в сторону кактуса, поинтересовался князь.

— Я вообще молчу, — решил обидеться мини-сингер, чувствуя себя в безопасности.

— Это твои…

— Нет, Сергий, это не Гарри, — тихо проговорил царевич, и в изумлении уставился себе под ноги.

— А кто тогда?

— Ковер.

— Да ну тебя!..

— Сергий, это действительно говорил ковер — я тоже слышал! — поддержал Иванушку сеньор Гарджуло.

— И я!

— И я!

— И мы слышали!

— Он сказал, чтобы вы сняли обувь!

— Сам слышал…

— Не понимаю… что… тут… удивительного… — прошелестел тот же голос. — Никто… не удивляется… когда ковер… летает… но все… почему-то удивляются… когда он… говорит…

— Ковры должны летать, а не пререкаться, — проворчал Волк. — По крайней мере, мои.

— Это мы… обсудим… потом… когда взлетим… — не стал упорствовать ковер.

Нельзя сказать, чтобы эта мысль понравилась отроку Сергию.

— Снимай сапоги, — скомандовал он царевичу, и сам поспешил подать пример.

Публика осмотрительно от комментариев воздержалась.

— Ну что, пробуете? — предложил мастер Варас.

— Пробуем, — вызывающе вздернул подбородок князь.

— Поехали, — молвил традиционное напутствие воздушных пассажиров Иванущка.

— Ковер, вверх, — скомандовал Волк. — Медленно и осторожжж… — и земля медленно и осторожно ушла у них из-под ног.

— Вправо.

— Влево.

— Вниз.

— Хорошо, — со слишком явным облегчением выдохнул Волк, оказавшись снова на твердой поверхности.

— Орлы! — восхитился Ерминок.

Вондерландцы разразились аплодисментами.

— Да ладно, чего там, — скромно потупил очи князь Ярославский. — Ерунда. Раз плюнуть. Загружайся, Иванушка.

Царевич принял на борт от Мура корзины со снедью, плащи и походный котелок, в последний раз пожав сильную руку бывшего стражника.

— Держи, Иван, — выступил вперед Шарлемань с тяжелой клеткой. — Вспоминай нас иногда.

Валькирия растрогано смахнула слезу.

— Ковер, вверх! — внезапно выкрикнул Иванушка. — До свиданья, Шарль! До свиданья, друзья!!! Мы вернемся со злотогривым конем, и тогда заберем нашу птицу!!! Берегите ее!!! Ждите нас!!!.. Мы обязательно вернемся!.. Счастли…

Маленькая темная точка быстро исчезла в белых облаках. Немногим дольше доносился до мюхенвальдцев голос царевича, но и тот скоро затих.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

— …Иван, ты дурак! — в который раз за долгий жаркий июньский день разнеслось по ясному небу.

В ответ раздавалось обиженное молчание.

— Она же была у тебя в руках! Ну какое тебе дело, кто что когда у них там отвоевал, украл, обменял и так далее! Тебе-то ее абсолютно добровольно давали! Как ты и хотел! А сейчас вместо того, чтобы с чувством глубокого удовлетворения лететь домой, тебя несет в какие-то Дарессалями!

— Шатт-Аль-Шейхи.

— Какая разница!..

— Дарессалями находится на семьсот километров южнее, и климат там…

— Чево?

— Климат. Комбинация…

— Какая комбинация! Ты чего, перегрелся?

— Но ты же сам спросил, какая разница между Дарессалями и Шатт-Аль-Шейхом, — мстительно заметил царевич.

Серый отреагировал немедленно:

— Сам дурак.

Царевич привычно воздел очи к небу, простонал что-то нечленораздельное, но нашел в себе силы дискуссию продолжить.

— Сергий! Ну ведь он — мой друг!!! И пусть даже он сам отдавал мне ее, я не мог ее принять, не мог, ну как ты не поймешь!!! Это было бы… Неправильно. Нечестно по отношению к нему. Я ни за что получал все, а он оставался без птицы, без коня и в осажденном городе без надежды прогнать шантоньцев! Это…

— Это — здравый смысл.

Иван вздохнул.

— Ну, хорошо. Попробуем с другой стороны. Послушай, Сергий, я не понимаю, почему ты — бродяга, авантюрист и бретер…

— Сам такой, — на всякий случай осторожно отозвался Волк.

— …почему ТЫ жалуешься, что мы летим не домой, а вперед, навстречу новым приключениям, друзьям, славе, жизни, полной восторга и неизвестности! Отчего ты не хочешь вдохнуть полной грудью хмельной воздух свободы и счастья* Я не знаю, как ты, сорви-голова и рубаха-парень, можешь…

Сергий вдохнул. Вернее, вздохнул. Он-то знал. Он знал, почему, отчего и как он может. Просто не хотел говорить. Чтобы не обидеть. Чего не сделаешь для друга. И поэтому, хоть и считал в глубине души, что он еще слишком молод, чтобы быть нянькой-телохранителем так долго, пусть даже и для такого чуда, как Иванушка, вслух он только вздохнул. Обреченно.

— Ну и… Ну и ладно. Вперед, так вперед.

Вечерело.

Задремавший на солнцепеке по-стариковски ковер встрепенулся, пошевелил затекшими кистями и спросил:

— Садиться куда будем?

Серый походя свесил голову вниз:

— Без разницы. Ну, давай, хоть туда, — и он ткнул пальцем в опушку проплывающего под ними леса.

— Куда ведь скажете… — пробормотал ковер и начал снижение.

— Смотри, смотри!!!

Волк едва успел ухватить исчезающие за бортом ноги Иванушки и втянуть их и все остальное обратно.

Причем все остальное этого даже не заметило.

— Смотри! Смотри, Сергий!!! Там человек!!! Он ранен!!! Ковер, туда, к нему!!! Скорее!

— То туда, то сюда… Сами не знают, чего хотят… — проворчало их воздушное судно, но, тем не менее, послушалось и мягко приземлилось среди молодых кленов около неподвижно истекающего кровью незнакомца.

— Сергий, гляди… Он весь в крови… Похоже, его изодрали дикие звери… Что нам делать?..

— Перелететь, пока не поздно, на другое место, где нет диких зверей! — в который раз подивился несообразительности друга Волк.

— Что нам с НИМ делать?..

Разбойник задумчиво почесал подбородок.

— Прирезать, чтоб не мучился?

— Как ты можешь!!!..

— С большим сожалением, — нехотя признался Серый.

— СЕРГИЙ!!!

— Ну, или попробуй его для начала привести в себя и умыть. Может, все не так страшно. Я как раз тут неподалеку видел один ручеек…

Разбуженный и умытый раненый оказался принцем Соланы Орландо, который и поведал друзьям удивительную историю, похожую на сказку.

На первый день рождения единственной и долгожданной дочки короля Крисаны — страны, в которой они сейчас находились — были приглашены двенадцать добрых фей, каждая из которых приготовила волшебный подарок-пожелание для малышки — красоту, грацию, умение станцевать любой танец и спеть любую песню в мире, играть на всех музыкальных инструментах, вышивать крестиком, и прочие жизненно-важные для любой принцессы качества, а еще, по исполнении шестнадцати лет, ей было обещано, что самый прекрасный принц в округе влюбится в нее. И все бы было гладко, но откуда ни возьмись, появилась тринадцатая фея — злодейка с сердцем черным, как уголь, и предрекла, что принцесса в день своего шестнадцатилетия уколет палец веретеном и заснет вечным сном. Но бедная девушка была спасена оставшимся пожеланием последней доброй феи, обещающим ее пробуждение от поцелуя доблестного принца. В положенный срок скорбное пророчество сбылось — принцесса заснула, весь замок погрузился в беспробудную дрему вместе с нею, а покой несладким сном уснувших крисанцев стали охранять непроходимые дебри самых колючих трав, кустарников и деревьев, какие только бывают на белом свете — ученые-ботаники из соседних стран немало пополнили свои гербарии, не уставая благословлять добрую фею.

Конечно, только те, которые возвращались из этих джунглей.

И вот, не вынеся нечеловеческих страданий, презрев увещевания всех, кто любил его, Орландо решил бросить на весы удачи все, включая свою опостылевшую без любимой жизнь, и с огнем и мечом отправиться в эти богомерзкие джунгли.

Ему удалось пробиться вглубь метров на пятнадцать. Потом чудовищный лес, как бы вдруг опомнившись, набросился на него и стал терзать шипами и колючками сталь доспехов как беззащитную плоть. До последнего прорываясь только вперед, принц споткнулся обо что-то и упал…

После этого Орландо ничего вспомнить не сумел. И как оказался он здесь, в тени и прохладе настоящего мирного леса, живой — объяснить не мог…

А принц действительно был прекрасен, с неожиданной завистью подметил Иванушка. Даже глубокие кровоточащие царапины от шипов колдовской флоры не могли испортить совершенной красоты его бледного благородного лица со следами перенесенных физических и нравственных мучений. И он так убивался по этой Оливии! Вот это пророчество! Вот это любовь!.. Как в «Приключениях лукоморских витязей», страницы с 456 по 789, где королевич Елисей…

Утром, едва встало солнце, кряхтя и охая под тяжестью трех человек, ковер-самолет поднялся в воздух и направился к замку королей Крисаны, который сверху теперь был похож всего-навсего на одну из живописных рощ, в изобилии окружавших его прежде. За год, прошедший со времени печального события, колючки времени зря не теряли.

— Вон, вон — видите, из кроны этого чудовищного репейника торчит башенка? Там была спальня принцессы Оливии. Садимся на балкон! — уже через десять минут заводил ковер на посадку Орландо.

— На балкон! — возопил ковер. — Да вы видите этот так называемый балкон?! Его носовым платком прикрыть можно! Куда, по вашему мнению, тут опускаться мне?!

— Ковер, милый, придумай что-нибудь!!! — взмолился принц. — Я должен попасть туда! Я обязан увидеть ее! Хотя бы раз — обнять прекрасную Оливию — и умереть!.. Жизнь без нее пуста, как высохший колодец, как сердце палача, как…

Серого передернуло. Еще один поэт! Надо срочно что-то делать.

— Слушай, ковер, а, может, ты в воздухе повисишь, не опускаясь, пока мы на балкон спрыгнем, и подождешь нас?

— Подожду. Если кто-то один на мне останется. Иначе не могу. Так устроен. Извиняйте.

— Ладушки, — согласился Серый. — Тогда я…

Но поймав на себе умоляющий взгляд Иванушки, закончил:

— …останусь. Целуйтесь там без меня.

— О, Иван, Сергий — я до гроба буду вашим должником — вы возвращаете мне жизнь! — воспрянул Орландо, и надежда с новой силой вспыхнула в его взоре. — Любовь моя, я иду к тебе! Оливия!

И наследники престолов исчезли в дверях.

Сергий остался один, растянулся на ковре, подложив под голову мешок с продуктами, закинул ногу на ногу и стал ждать.

«Минут десять-двадцать… нет, пусть тридцать, у них уйдет на поиски принцессы. Минут пять на целование. Часа полтора — на восторги и объятия по случаю счастливого пробуждения. Надеюсь, что кто-то при этом не забудет отдать приказ вырубить весь это чертополох внизу и начать готовить праздничный пир. А то придется вмешаться. За год скоропортящиеся припасы, скорее всего, уже приказали долго жить, но, принимая во внимание, что птица и всякая прочая живность засыпала вместе со всеми, все равно есть шанс неплохо подкрепиться перед дальней дорогой. С Ивановой кухни ноги протянешь, если прежде не загнешься от его проповедей… Тоже мне… Ум, честь и совесть… Нашелся на мою голову… Принципиальный… А хорошо бы, умей тут готовить расстегаи рыбные… Или гуся с гречневой кашей… Так ведь гречки у них здесь днем с огнем не сыскать. Что поделаешь — дикие люди… А пирожки с капустой и грибами тоже бы сейчас лишними не оказались. Или, например, бананы в шоколаде…» — захлебнулся слюной Волк и полез в мешок за хлебом — утром, едва продрав глаза, спасательная команда вылетела к замку, даже воды не испив — Иван так горел энтузиазмом, что и думать больше не о чем не хотел, а самому Серому стенания безутешного Орландо отбивали весь аппетит, и он уже почти не сомневался, что влюбленный принц не по своей воле покинул родные пенаты, а домочадцы, вылив ему на голову переполнившуюся чашу терпения, выставили его за ворота, заявив, что или они — или эта злополучная принцесса…

Умяв полбуханки и пожалев, что воды у них оставалось так мало — придет царевич, захочет попить, а ему не хватит — отрок Сергий перевернулся на левый бок и постарался уснуть — ведь предыдущей ночью вздохи соланского принца лишили его не только аппетита, но и сна.

Но ему не удалось даже задремать.

— Блямс! — осыпалось где-то совсем рядом стекло.

И то ли послышалось, то ли почудилось:

— Сергий…

То ли шепот, то ли стон…

Волка как пружиной подбросило:

— Иван?.. Иван!.. Иван…

Там, внизу, на балконе, на куче битого стекла, лежал, вздрагивая, Иванушка, и глаза его были закрыты.

Как он вытащил царевича с балкона, умудрившись не покинуть полностью ковер, Серый так потом понять и не смог, хотя в тихие часы перед сном иногда и пытался восстановить эти события в своей памяти. Сумел он вспомнить только, как крикнул ковру — «Погнали отсюда!», свист солнечного ветра в ушах, да недвижимое тело царевича на руках.

Картина пронзительной трагичности, если бы не храп.

— Чтоб тебе пусто было, Иван-царевич! Проснись! Проснись же! А ну, проснись, тебе говорят!!! — Волк изо всех сил мял, тряс и тормошил Ивана, но тот и глазом не моргнул.

— Ты что, разыгрывать меня вздумал? Да, Иванушка? Ха-ха, я попался. Иван, вставай! Я тебе поверил! Да вставай же!.. Что же это с ним… Что у них там случилось?!.. Иван! Дурацкие твои шутки! Ну, сейчас ты у меня вскочишь… Королевич Елисей — болван, придурок, валенок лукоморский!.. Иван!.. Спит… Ах, чтоб провалился этот Орландо со своей зазнобой… Не хотел ведь я тебя туда пускать… Как чуял ведь…

— Куда летим-то, достопочтенный? — не выдержал ковер. — Определитесь сразу, а то потом ведь порешите, что не туда летели, а кому в такую даль везти вас обратно, а? Мне ведь уже не триста лет, не половичок уж поди.

— Чево? — недопонял Серый, некстати отвлеченный от своих горестных мыслей.

— Садиться где будем, говорю!

— Там, — раздраженно ткнул пальцем себе под ноги Волк. — Хоть где. Найди ровное место и сядь. Привязался на мою голову!

— Ах, привязался… Ну, хорошо, — пробормотал ковер и сделал все, как ему было сказано — быстро нашел превосходно ровную поляну и сел.

Не остановило его даже присутствие на месте посадки маленькой избушки.

Хлоп. Бух. Шмяк.

— Хррр…

— Ах ты, тряпкин сын!!!

Серый вскочил, яростно вращая глазами и потирая отбитый бок.

С двускатной крыши, откуда они только что двое и скатились, как черкасское седло со спины тощей коровы свисал их ковер. И если бы Серый мог поверить в это, он бы сказал, что тот удовлетворенно ухмылялся.

— Ну, я тебе еще покажу, одеяло лоскутное! — и, взмахнув многообещающе кулаком и перепрыгнув через поверженную трубу, помчался на храп искать царевича.

Долго разыскивать того не пришлось — он лежал у противоположной стены домика, под крошечным окошком, на маленькой аккуратненькой клумбочке, аккурат посредине, подложив ладошки под щеку, и чему-то счастливо улыбался во сне.

Не долго думая, Волк стукнул в стекло.

— Эй, дома есть кто?

Молчание было ему ответом.

— Эй, хозяева! Не бойтесь! Это мы тут нечаянно!

От второго стука стекло, глухо хрупнув, сломалось.

— Еще лучше… — мрачно пробурчал Серый, осторожно вынимая осколки из рамы. — Теперь только стену повалить осталось — и… и…

Пальцы стали липкими.

Озадаченный разбойник оглядел их со всех сторон — крови, вроде, нет — и, на всякий случай, лизнул.

Барбарис? Дюшес?

Мятная!

Он лизнул еще. На этот раз — стекло.

Так и есть. Леденец. В мармеладной раме. С карамельным наличником. И стены — из пряников «Белочка» с паклей из сахарной ваты между коврижками. Траля — ляля — ляля. А я сошла с ума. Какая досада.

Серый изо всех сил зажмурился, потряс головой, снова растопырил глаза — ничего, и даже хуже. Теперь на краю опушки показалась еще и маленькая старушка в черном.

«Шоколадная, наверно. С апельсиновой начинкой,» — истерично хохотнул про себя Волк, последним отчаянным усилием протирая рукавами очи.

Не помогло.

— А, вот и гости ко мне пожаловали, как с неба свалились, — улыбнулась старушка, и удивительно легко для ее возраста ступая, уверенно зашагала к путешественникам.

— Извините, пожалуйста, — беспомощно развел руками Серый. — Мы тут на ваш торт маленько упали…

— На мое… что?

«Старческая тугоухость», — мгновенно поставил диагноз Волк и проорал:

— МЫ ТУТ НА ВАШ ТОРТИК ПРИЗЕМЛИЛИСЬ НЕЧАЯННО!

— И незачем так кричать, молодой человек, — обиженно заявила бабулька. — Во-первых, я не глухая, а во-вторых, это не мой тортик…

— А чей?

— ЭТО НЕ МОЙ ТОРТИК, ЭТО МОЙ ДОМ, К ВАШЕМУ СВЕДЕНИЮ!

— Ну все равно, по-моему, ничего серьезного тут не сломано, чего нельзя было бы поправить за месяц-два ремонта, — вежливо выразил надежду отрок Сергий.

— А что это такое там на крыше? Очень веселенькая расцветочка, конечно, но…

— Не волнуйтесь, сейчас все исправим! — засуетился Серый и дернул ковер за свисающие почти до окошка кисти.

Раздалось шершавое «Ой!», и ковер с грохотом и остатком трубы обрушился на землю, прикрыв собой Ивана.

— Ой, — повторил за ковром Волк и развел руками. — Но не волнуйтесь, сейчас все исправим!..

— Не надо! — испуганно пискнула старушка. — Не надо. Я сама. Потом. Когда вас провожу.

— Уже уходим, — поспешил ее успокоить Серый. — Ну, Иванушка, раз-два-взяли! — и он, подхватив царевича под мышки, поволок его с клумбы, сея среди цукатных фиалок и желатиновой травы смерть и разрушение.

— Мои цветы! — отчаянно всплеснула руками бабулька. — Мои узамбарские фиалки! Из самого Узамбара!.. А что это с вашим другом, молодой человек? Он умер?

— Умер?! — Серый в панике заглянул Иванушке в лицо. — Да нет же… Почему вы так решили?

— Да потому, что с больными и ранеными так не обращаются, а спящий… спящий…

— Что — «спящий»? — впился глазами в лицо старушки Волк. — Что — «спящий»? Что вы хотели сказать? Вы что-то знаете?

— Извините, что я вмешиваюсь, конечно, молодой человек, но ваш друг, случайно, не принц?

— Ну, вроде того… Он царевич. А что?

— Тогда все понятно. Он хотел поцеловать принцессу Оливию, не так ли?

Мысль о том, чтобы Иван захотел кого-либо поцеловать, кроме своего коня, Волка изрядно развеселила.

— Нет. Он не хотел ее поцеловать. Точнее, это не он хотел ее поцеловать. Он про нее только вчера вечером первый раз услышал.

— Значит, это вы хотели? — не прекращала расспросы хозяйка.

— Не было печали! — сплюнул Серый.

— Молодой человек, в обществе незнакомых пожилых дам воспитанные молодые люди не должны плеваться, — осуждающе покачала головой старушка.

— Так в чем же дело! Давайте познакомимся! — встрепенулся Волк. — Меня зовут Сергий, прозвание мое Волк, а призвание — бродяга. Но друзья называют меня просто сэр Вульф. А это — царевич Иван Лукоморский, и этим все сказано, — и он сделал что-то среднее между реверансом и книксеном в лучших традициях мюхенвальдского двора.

Старушка то ли неодобрительно поджала губы, то ли попыталась скрыть улыбку.

— Меня зовут мадам Баунти, друзья называют меня тетушкой, а по призванию я — фея.

В мозгу Серого при этом слове тут же звякнул тревожный колокольчик, и разбойник подозрительно покосился на новую знакомую.

— Это какая фея? Одна из тех, поди, еще?

— Одна из каких? — так же подозрительно прищурила левый глаз тетушка Баунти.

— Из тех. Которые эти. Да, поди, еще, та, — пояснил Волк.

— Из тех, которые эти, какие те? — уточнила фея.

— Не те, которые те, а те, которые эти, — любезно разъяснил Сергий.

— Те, которые эти, не могут быть этими, особенно из тех.

— Из тех эти как раз те.

— Как вы могли такое подумать!

— А что? — смутился Волк. — Когда тут такое рассказывают…

— От кого вы вообще услышали эту историю?

— От пострадавшего, конечно. От принца Орландо.

— Орландо?.. Бедняжка… Я надеюсь, ему уже лучше.

— По-моему, ему уже никак.

— То есть как — никак? — снова недопоняла фея.

— То есть никак никак. Последний раз я его видел, когда он пытался добраться до своей принцессы.

— Ну, после этого я его вынесла из заколдованного леса живого, хотя и не совсем здорового — никогда бы не подумала, что он зайдет так далеко. Очень настойчивый молодой человек, этот Орландо.

— Из леса? Как он там оказался? Они же с Иваном залезли на самый верхний балкон самой высокой башни. Что он делал в лесу-то?

— С Иваном? Балкон? Башня? Юноша, что вы говорите — какой Иван, какой балкон — это было вчера — у меня не склероз еще — и он был один и полез в заколдованный лес, чтобы попасть в замок, а не наоборот!

— Бабушка…

— Тетушка, с вашего позволения, молодой человек.

— Да, тетушка. Я помню. Ну, так вот, бабушка. Не далее, как вчера мы нашли его в лесу. В простом. И не далее, как сегодня утром они с Иваном-царевичем с ковра-самолета спустились на балкон спальни принцессы. Вернулся один Иван, который с тех пор не может проснуться. Орланду я больше не видел. И если вы к этому…

— Он был внутри?! — подпрыгнула тетушка Баунти как ужаленная. — Скорее в дом!

Быстрей! Если еще не поздно!!!

Иванушке снилось, что пахло ванилью и корицей. Что лежал он на матрасе из бисквита с прослойкой из вишневого варенья и укрывался огромными блинами, а над головой его, под низким потолком из горчичных сухарей, висела большая груша, которую почему-то нельзя было скушать, а вокруг нее вились изюмрудные козявки. Над ним то и дело склонялась старушка из черного и белого шоколада с апельсиновой начинкой и поила и обрызгивала его чем-то, что по вкусу и запаху напоминало Ивану глубокое детство, осеннюю ярмарку и заморских гостей с их сладкими улыбками, речами и яствами, название каждого из которых — сказка странствий… При этом шоколадная бабушка приговаривала шепотом, делая певучее ударение на каждом загадочном слове: «Кориндер! Фенугрик! Турмерик! Кумин! Блепепер! Репепер! Бейлиз! Целери! Нутмег! Кловес! Онион! Гингери!..» А потом еще раз… и еще… и еще… и еще… И вот уже царевич невольно повторяет за ней: «Целери! Нутмег! Кловес! Онион! Гингери!..»

А вот и без Серого тут не обошлось… Интересно, а он в этом сне из чего сделан? Судя по цвету лица — наверное, из халвы… Он как-то непонятно смотрит на Иванушку и сосредоточенно повторяет за смешной старушкой: Гингери… Кориндер…Фенугрек… Финугрик… Фингурик…

Ну, вот… Всю песню сбил…

— Фенугрик, — нетерпеливо подсказывает ему Иван. — Турмерик.

И тут отрок Сергй окончательно испортил песню.

— ПРОСНУЛСЯ!!! — взревел он как медведь, проглотивший вместе с медом пчелу. — ОН ПРОСНУЛСЯ!!!

— Ну естественно, так орать — мертвый проснется, — недовольно, сонным еще голосом пробурчал царевич, все же стараясь поймать невесомую паутинку ускользающего волшебного сновидения.

Взгляд Серого стал странным:

— Не проснется.

— Это троп такой. Фигура речи, — поспешил пояснить Иван, ругая себя, что забыл о том, что стилистические приемы для отрока Сергия — территория нетоптаная.

— Фигура у нас тут одна, Иван-царевич. И это — ты, — Волк заботливо поправил под спиной царевича подушку, пахнущую малиновым желе. — Садись, давай, да речь сказывай — что у вас там с Орландой в этом замке случилось. Нашли вы эту… как ее… Ну, принцессу, то есть, как ее там…

— Оливию, — подсказала тетушка Баунти.

— Оливию… — повторил, как завороженый, Иван, и только теперь понял, что по-настоящему проснулся.

— Оливию…

— Да, Оливию, Оливию! Так нашли, или нет? Что там произошло-то? Где Орландо? Где принцесса? Сказывай, не тяни!

— Нашли мы ее быстро, — озадаченно пожал плечами Иван. — Но что произошло дальше — я не понял… Принцесса Оливия лежала в большом зале на помосте, в руках ее было зажато то самое веретено, которым она укололась, то есть, мне так кажется, что это должно быть оно, а вокруг ее ложа, на коврах, спали король, королева, придворные и стража… Все так, как я себе и представлял. Увидев свою возлюбленную, Орландо обрадовался до безумия…

«То есть, остался равнодушным,» — проворчал Волк.

— …и, вихрем взлетев на помост, преклонил перед ней колени. Как он был счастлив в эту минуту!.. На вершине блаженства! Он долго шептал ей нежные слова, робко взяв принцессу за руку, а потом трепетно склонился над ней, и их уста соприкоснулись.

«Поэт!» — грязно выругался Серый.

— Но что произошло потом, осталось для меня загадкой, и даже сейчас тщусь я понять скудным разумом значение сцены, предо мной развернувшейся, — Иван нервно отхлебнул какао со сгущенкой из любезно подсунутой ему под руку заботливой тетушкой Баунти кружки. — Как только Орландо поцеловал принцессу Оливию, она очнулась ото сна, обняла его, но, открыв глаза и увидев его лицо, изо всей силы оттолкнула его от себя, как если бы это был прокаженный, или призрак.

«Прокаженный призрак,» — пробурчал себе под нос Волк.

Иван проигнорировал предложенную поправку.

— «Ты когда-нибудь оставишь меня в покое?!» — гневно воскликнула она и, схватив с покрывала своего то самое веретено, ткнула им себе в палец. Орландо рухнул, как подкошенный, на пол, среди зашевелившихся было крисанцев, и зарыдал, как ребенок. Я же почувствовал, как у меня все поплыло перед глазами, как веки мои стали тяжелеть с каждой секундой, и я почувствовал недоброе и бросился обратно в башню, к тому балкону, где ждал меня ты, Сергий, только не помню — дошел я, или нет… И вот я здесь… Если, конечно, все еще не сплю, и это все мне не снится — отщипнул он кусочек матраса, положил в рот и стал задумчиво жевать, запивая какао.

— А вот этого я предвидеть не могла, — вздохнула тетушка Баунти.

— ??????!!!!!!! — в один голос воскликнули друзья. — !!!!!!!!??????

— Да, молодые люди. Именно ваше вмешательство с наиблагимейшими намерениями — я не сомневаюсь в этом ни секунды — все испортило, и теперь Орландо обречен. Если бы вы не помогли ему пробраться в заколдованный замок, тяготеющее на нем проклятие рассеялось бы вскоре, и он мог бы стать прекрасным монархом, жениться со всеми вытекающими отсюда последствиями и жить долго и счастливо, не вспоминая об Оливии никогда. Теперь же…

— Проклятие? На нем? А разве злая ведьма прокляла не принцессу Оливию? — перестал жевать Иванушка.

— Злая ведьма?.. Принцессу?.. Молодые люди, вы хоть знаете, ЧТО случилось семнадцать лет назад во время того злополучного праздника? Я имею ввиду, на самом деле. Хотя, откуда же… Вы же узнали эту историю от бедняги Орландо…

Серый, полный вдруг дурных предчувствий, искоса скользнул взглядом по лицу царевича и тяжело вздохнул. Кажется, худшие из его предположений собирались оправдаться. Но попробовать стоило.

Улыбаясь изо всех сил, как камикадзе в последнем пике, он поднялся, поклонился фее и одернул свой мюхенвальдский камзол.

— Ну, спасибо за помощь, бабушка, но, кажется, мы у вас засиделись. Пора, как говорится, и честь знать. Спасибо, значит, этому…

— Сергий, подожди, — в голосе Иванушки звучала непоколебимая решимость. — Тетушка Баунти, что же все-таки случилось тогда в замке семнадцать лет назад? И неужели мы совсем ничем не можем помочь Орландо и Оливии? Вы же фея! Не может быть, чтобы все было потеряно! Сергий, посиди еще немножко, пожалуйста. Не так уж мы и спешим.

Страшное случилось. Камикадзе врезался в землю, не успев сказать последнего «банзай». Конечно, можно было спорить. Можно было возразить, что все уже давно, еще до него, было потеряно, что он, отрок Сергий, уже достаточно насиделся, и что мы спешим именно ТАК, но зачем?.. Этот ненормальный царевич уже вбил себе в голову, что здесь и сейчас родилась та самая ситуация, которая нуждается именно в его неотложной помощи, и переубедить его, скорее всего, не смог бы даже королевич Елисей, явись он специально сюда с этой целью каким-нибудь магическим образом. И вот уже в который раз Серый убеждался, что его друг — абсолютно невозможный человек. И если бы он не был его другом, он бы его когда-нибудь убил, наверное. Может, даже сейчас. И что только он рядом с этим авантюристом все еще делает?..

— …как я уже упомянула, погода в тот вечер была по-настоящему ненастная — дождь лил, как из ведра, ветер ломал ветки деревьев, а гром гремел, ну буквально не переставая. Так что с незнакомки вода стекала не то, что ручьями — водопадами. Но добрые король и королева приказали выдать ей новое платье, она обсохла и согрелась у камина и подкрепилась, перестала дрожать, и как раз, тогда, когда крестные матери стали преподносить новорожденной дары, выяснилось, что она все-таки не немая. Когда оставалось сказать свое пожелание только мне, она подошла к колыбельке и промолвила, и зловещий грозовой раскат подчеркнул ее слова:

— Когда тебе исполнится шестнадцать лет, в тебя влюбится самый прекрасный принц в округе!

Увы, только тогда мы обратили на нее внимание по-настоящему. Ей самой было едва ли больше этих шестнадцати лет — и она была феей. Да-да, молодые люди, феи тоже бывают молодыми, и даже маленькими, и не надо на меня так смотреть, хотя, честно-то говоря, в свои шестьсот сорок я уж сама стала об этом забывать, — и тетушка Баунти смущенно хихикнула.

— А вам больше трехсот пятидесяти не дашь, — подоспел с комплиментом Волк.

— Но пока я не вижу ничего плохого, и даже эта пришелица оказалась совсем не злой колдуньей, как говорил Орландо, а такой же доброй феей, как и вы, — в недоумении взглянул на волшебницу царевич. — Как же случилось, что все закончилось вот так — столетним сном и колючками?

Фея откинулась на спинку вафельного кресла и улыбнулась — снисходительно и грустно:

— Ах, молодость, молодость… Когда она вообще видит что-нибудь плохое?.. Ну, а если я скажу, что приблизительно за год до шестнадцатилетия Оливии Орландо — ему тогда было семнадцать лет — уже начал чувствовать действие заклинания? И что отказался жениться на девушке, которая считалась до этого его невестой, и в которую он был влюблен самым немагическим манером? И что бедняжка — единственная наследница престола Зиккуры — ушла после этого в монастырь? И что влюбленный в Оливию Орландо убил на дуэли другого принца, которого Оливия полюбила в пятнадцать лет, и который предложил ей руку и сердце за три дня до ее шестнадцатого дня рождения?

Иван стыдливо потупился.

— Я же не знал, что все так обернулось… Я думал, что любовь презирает все преграды и препятствия… Что возвышеннее и чище чувства не может быть…

— Амалия, бедная девочка, юная фея, тоже так думала. И я с вами с обоими согласна. Настоящая любовь — да. Но не наведенная колдовством. Колдовство и любовь — две вещи несовместные. И этот печальный пример — лишний раз тому подтверждение, — безнадежно развела руками старая фея.

— Ну а где же во всем в этом колючки и всеобщая спячка? — прервал реминисценции тетушки Баунти Волк, заинтригованный рассказом помимо воли.

— Но ведь оставалось еще одно, последнее пожелание — мое, — продолжила волшебница, слегка нахмурившись от подобной бесцеремонности. — Я предвидела, что возможно, случится что-либо подобное, и, поскольку чужое пожелание я ни отменить, ни исправить не могла, я предложила этот выход. Десятка за два лет, которые бы прошли со дня маленького магического происшествия с веретеном, в то время, как Оливия бы спала, действие заклинания на бедного Орландо, смягченное волшебным лесом, ослабло бы настолько, что он смог бы успокоиться и завести нормальную королевскую семью — он ведь тоже единственный наследник короны — и проявлялось бы, скорее всего, только иногда в тревожных снах. А через сто лет, к тому времени, когда его жизненный путь уже прервался бы, появился бы новый принц, который и смог бы пройти через лес в замок и разбудить Оливию поцелуем — это просто ключ к заклинанию, — и, перехватив непонимающий взгляд отрока Сергия, старушка поспешно добавила: — Нет-нет. Любовь тут не предусмотрена.

Любые чувства между ними были бы сугубо на их совести, — и лукаво улыбнулась.

— Но тут пришли мы, и все испортили, — угрюмо подытожил царевич.

— Увы, — улетучилась улыбка. — Теперь, даже если вынести Орландо из замка, он не проснется, пока не разбудят Оливию.

— И — «опять — двадцать пять», — подытожил Серый.

— Если не учитывать того, что два престола уже сейчас остались без наследников, — уточнила фея. — А это — смена династий, гражданская война, голод, мор… Ну, вы же образованные мальчики, должны знать…

— Что мы наделали… — схватился за голову царевич. — Что мы натворили…

Серый пару секунд раздумывал о том, не стоит ли напомнить Иванушке о том, что это, вообще-то ОН наделал, и ОН натворил, но пожалел его, и не стал.

— Если бы мы только могли догадываться… — продолжал убиваться Иван. — Это только я виноват. И ничего нельзя теперь поделать… Или можно?

Он кинулся на колени перед старой феей, схватил ее пухлую морщинистую ручку и умоляюще заглянул ей в глаза.

— Или можно? Тетушка Баунти, молю вас, откройте нам всю правду. Есть ли на свете средство, что могло бы все исправить? Чтобы помочь если не Оливии, то Орландо? Я по глазам вашим вижу — есть. Вы только скажите нам — мы из-под земли его достанем, весь свет обойдем, мы жизни не пожалеем…

— Ну, что ж… Если вы настаиваете… Только нелегкое это дело… И даже если завершится все у вас успешно, но вернетесь вы позднее, чем через три месяца, от сегодняшнего дня считая…

— …Иван, ты дурак! — в который раз за долгий жаркий июньский день разнеслось по ясному небу.

В ответ раздавалось обиженное молчание.

— Нет, я не против этих злосчастных престолонаследников, у которых неразборчивый подход к выбору гостей вылился в государственную трагедию. Я им сочувствую. С каждым могло случиться. Но я тебя просто не понимаю. Буквально еще день назад кто мне все уши прожужжал, что у него лучший друг в осаде? Кто торопился в этот Дарессалями…

— Шатт-Аль-Шейх.

— …какая разница…

— В географическом положении, во-пер…

— Я ГОВОРЮ — КАКАЯ РАЗНИЦА, потому, что конь, без которого судьба Кевина Фрэнка и его супружницы, возьми шантоньцы город, тоже будет не из завидных — в этом Шаль-От-Шейхе, а твое яблоко — в Стелле! Ну-ка, что ты теперь расскажешь про географическое положение, а? Как ты думаешь, сколько они смогут продержаться на одних воронах и собаках? Ты сам пообещал им, что вернешься скоро, никто тебя за язык не тянул.

На покрасневшей физиономии Иванушки отразились следы внутренней борьбы. Без правил. С применением всех видов оружия. Массового поражения.

— Сергий, ну помню я все это, и не думай, что это решение далось мне так просто. Но если бы Кевин Франк был на моем месте, он бы поступил точно так же, и когда я расскажу ему, он все поймет. Ну пойми и ты, Сергий, ну не могли же мы бросить Оливию и Орландо на произвол судьбы в таком безвыходном положении, тем более, что от них — а теперь и от нас — зависят и судьбы их королевств…

— За этим яблоком могли бы отправиться какие-нибудь их родственники, или приятели, или рыцари двора, или как там они называются, у которых нет осажденных друзей и которым не надо спешить в Шахт-Альт-Шейх за этим дурацким конем, которого, к тому же, никто там пока не собирается никому отдавать. Ну ведь скажи, что я прав, а, Иван? По совести-то?

Иванушка вздохнул.

— С одной стороны, прав. А с другой…

— И с другой прав.

— А с другой мы должны им помочь, — твердо завершил царевич. — Мы быстренько. А потом тоже раз — и в Шатт-Аль-Шейх. А на обратном пути к тетушке Баунти заскочим, яблоко отдадим…

— …и к обеду поспеем, — закончил за него Серый. — Иванушка, скоро только сказка сказывается. Хотя, в принципе, кроме ворон и собак, в Мюхенвальде есть еще и крысы…

— Сергий! Я все понимаю! Но Орландо…

— Ну так что, господа пассажиры, куда лететь-то прикажете? — прервал на корню оправдательную речь Ивана недовольный шерстяной голос. — Отсюда налево — Шатт-Аль-Шейх, направо — Стелла. Решайте, давайте.

Царевич замолчал, опустил глаза.

Серый, поджав губы, расковыривал дырку на коленке.

— Если ты считаешь, что мы не должны были в это ввязываться… Что я напрасно пообещал фее… Что это было неумно и нелепо… И твой здравый смысл говорит — а я научился ему доверять… иногда… в большинстве случаев… все время…

— Говорил же я, что его прирезать надо было, — с выражением «нет пророка в своем отечестве» на хитрой морде припомнил Волк.

— Ну зачем ты так говоришь, Сергий? Ты ведь все равно никогда не сделал бы этого!

— Спорим?

Иван угрюмо покачал головой.

— Не будем мы спорить. В Шатт-Аль-Шейх, ковер. Мы летим в…

— Мы летим в Стеллу!

— А конкретнее? — буркнул ковер.

— Куда конкретнее-то? — удивился Волк. — Откуда мы знаем, где там золотые яблоки выдают? Для начала — куда там ближе, а там видно будет. Если Иван-царевич не передумал, конечно…

Выражение лица Иванушки трудно было не понять. Для особо же сообразительных оно было даже озвучено.

— Сергий. Конечно, ты мне друг. Но если бы ты не был моим другом, я бы тебя когда-нибудь убил, наверное. Может, даже сейчас. Ты абсолютно невозможный человек. И от твоей последовательности я просто в восторге.

— Ну так что — в Стеллу, значит? — ухмыльнулся Серый.

— А, может, в Шатт-Аль-Шейх? — ответил ему Иван.

— Теперь понятно, — если бы у ковра было бы хоть одно плечо, он бы демонстративно пожал им. — Как ведь скажете. Скажете в Стеллу-в Стеллу полетим, скажете в Шатт-Аль-Шейх — в Шатт-Аль-Шейх полетим, скажете в Вамаяси — полетим в Вамаяси, скажете в Нгоро — полетим в…

— Да нет, спасибо, пока только в Стеллу, а вот если там опять какие-нибудь принцы, мамзели или города загибаться будут, и Иванушка наш об этом узнает, то полетим мы тогда и в Вамаяси, и в Нгоро, и к Макару на кулички, куда черт телят не гонял, как выразился бы предпоследний Шарлемань, и еще там куда…

— Куда ведь скажете, туда и полетим, мое дело маленькое.

— Слушай, ковер, а у тебя имя есть? — поинтересовался вдруг Серый. — А то давай, придумаем.

— Есть у меня имя, — довольно прошелестело их транспортное средство. — А вам зачем? Прежние хозяева никогда не спрашивали.

— А нам интересно.

— Ну раз интересно… Зовут меня Саид Ибрагим Рахим Абдрахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай.

— Ну ничего себе фамилия!

— А можно, мы будем звать тебя просто Масдаем?

— Я бы предпочел, конечно, свое полное имя…

— Которое из них? Сабит Бибраим…

— Хаким… Рахмин…

— Да нет, Рахмет Минамин… Мин… Мин…

— Но Масдай — тоже хорошо, — все понял и поспешил согласиться ковер.

— Так вот, Масдай, — если бы у ковра было бы хоть одно плечо, Серый его бы по-товарищески сочувственно похлопал. — Сдается мне, что нас опять ждут великие дела.

* * *

После обеда над лесом, как и два дня назад, опустился туман, и впитавший предательскую влагу Масдай тщетно пытался подняться над верхушками сосен больше, чем на полметра.

— Ишь, низко летим…

— К дождю, наверно…

— Посушиться бы, хозяева… — просительно проговорил ковер. — Так ведь и грибок завестись может.

— Так где ж мы тебя сушить будем? — взмолился Иванушка. — Над костром ты же не хочешь, а жилье человеческое нам уже два дня не попадалось.

— А вон, на горизонте, виднеется что-то.

— Где?

— Да вон же, прямо по курсу.

Друзья присмотрелись.

И действительно, среди островерхих макушек бесконечных хвойных проглянула одна, не менее островерхая, но, скорее всего, рукотворного происхождения. Это было понятно с первого взгляда на флюгер. По крайней мере, оставалось лишь надеяться, что это флюгер. Под несуществующим ветром задумчиво поворачивалось из стороны в сторону нечто, сильно смахивающее на василиска, как бы вынюхивая, откуда ждать гостей. Выглядывать в таком тумане оно все равно ничего не смогло бы.

— Похоже на замок.

— Летим туда?

— Но если он из шоколада, или там кто-нибудь спит…

— …мы займемся этим на обратном пути.

— И это радует. Запрашивай посадку, Масдай. Пришло твое счастье. Там наверняка тебя уже ждет сушилка, выбивалка и гвоздичное масло.

— Я предпочитаю мятное.

— Ну так вперед!

И лес, расступившись, как по мановению волшебной палочки, образовал аккуратненькую кругленькую маленькую полянку, посредине которой, как единственная стрелка солнечных часов, если бы кому-нибудь пришло в голову соорудить солнечные часы в самой чаще непроходимого леса, возвышалась башня из зеленого камня. Как раз с той стороны, с которой они прилетели, Иван неожиданно для себя (и для всех остальных тоже) разглядел дверь, которой, он мог поклясться, там не было еще мгновение назад.

Масдай, содрогнувшись всей площадью, совершил мягкую посадку на влажную холодную траву прямо перед дверью.

Серый огляделся. Дверного молоточка, к которым он успел привыкнуть за время отсутствия дома, здесь нигде видно не было, и тогда он, размахнувшись посильнее, ударил кулаком в…

— Я же говорил вам, коллега Криббль, что надо в программу материализации включить молоток!

…в лоб маленькому старичку. Отчего тот почему-то упал. Увлекая за собой обалдевшего Волка.

— Каменный! — отозвался брызжущий благородным сарказмом, но слегка придушенный голос откуда-то из-под отрока Сергия. — Надо просто уменьшить дельту по темпере сегментов дематериализации, коллега Краббле, а это минутное дело!

— Ой! Извините пожалуйста! — вскочил на ноги Волк и быстро протянул руку своей жертве.

— Магистр Криббль, — энергично пожал ее старичок. — Приятно познакомиться.

— Сергий. Волк.

— А меня зовут Иван, — быстро спешился и царевич, заинтригованный происходящим. — А вы магистр каких наук?

Магистр Криббль сурово посмотрел на гостя.

— Магистры могут быть только одной науки.

— Какой? — проявил чудеса недогадливости Иванушка.

— А как вы считаете, юный принц Иван, от какого слова произошло «магистр»?

— Ну же, коллега Криббль, усталые путники постучались в наши двери… ПОСТУЧАЛИСЬ БЫ В НАШИ ДВЕРИ, ЕСЛИ БЫ НЕ КОЕ-ЧЬЕ УПРЯМСТВО И НЕЖЕЛАНИЕ ПРИЗНАВАТЬ ОЧЕВИДНОЕ, а вы читаете им лекции по филологии.

— Далеко не очевидное, коллега Краббле, при условии, что триангуляция…

— Ну же, ну же, коллеги, отложим наши разговоры о работе до соответствующего времени. Приглашайте же наших гостей в дом, не держите их на мокрой улице — там начался дождь! А от сырости потом бывает такой ревматизм — вам, молодым, не понять.

— Коллега Круббле прав — проходите же! И заносите этот чудный артефакт, — тот, кто, по-видимости, был коллегой Краббле, щелкнул пальцами, и из полумрака бескрайней прихожей материализовались сушилка, выбивалка и литровый пузырек с надписью «Мятное Масло». — Вешайте его сюда — о нем позаботятся. Нельзя обойти вниманием такой великолепный экземпляр!

— Всегда приятно встретить настоящего знатока, — влажно прошелестел мохеровый голос.

— Ну, что вы, — смутился магистр Краббле. — Всегда к вашим услугам.

— Дорогие гости, Серджиу, Айвен, проходите сюда, — тем временем магистр Круббле исполнял роль радушного хозяина. — Я надеюсь, вы у нас заночуете — дело уже к вечеру близится, и погода портится, а трем одиноким старикам из уединенного замка всегда приятно провести вечерок у камина, слушая о приключениях и событиях в мире, хе-хе.

— Вообще-то…

— Мы согласны, — опередил друга Волк.

— Коллеги, вы слышали — юноши согласились остаться у нас на ночь! Ужинаем сегодня в большом зале у камина!

— Торжественную иллюминацию! — воскликнул магистр Криббль, и ослепительно-яркий свет осветил прихожую, в которой могло бы поместиться, правда, совсем впритык друг к другу, пара замков типа крисанского. — Музыку! — и приглушенные тягучие обволакивающие, как потока, звуки полились со всех сторон.

— Вы очень проголодались, молодые люди?

Иван и Серый, на ум которым практически одновременно пришли пряники, бисквиты и карамель — сухой паек от тетушки Баунти, которым они питались уже три дня подряд, закрыли рты и выдохнули в один голос:

— Очень!

— Замечательно! — потер сухонькие ручки магистр Круббле. — Тогда давайте сейчас мы поднимемся в восточную башню — я покажу вам ваши комнаты — и через час мы вас будем ждать к столу в каминном зале.

— Восточную? — переспросил Иванушка. — А почему она именно восточная?

— Конечно, мне бы не хотелось комментировать ничью крайнюю недогадливость, юноши, но в наших краях башни восточными называются потому, что они находятся в восточной стороне чего-либо.

Иван покраснел, но не сдался.

— Я все понимаю, в нашей стране поступают точно так же, но дело в том, что когда мы подлетали, мы обратили внимание, что башня всего одна, то есть, единственная и, следовательно, быть в восточной стороне чего-либо она просто не может, По определению.

— А на размеры башни вы внимания, часом, не обратили, когда подлетали? — отчего-то развеселился магистр.

— Кстати, да, насчет размеров — снаружи она не показалась нам такой… вместительной, Это, наверное, не спроста, — призадумался царевич.

— Кстати, вот мы и пришли — восточная башня, специально для гостей. Сами мы живем в северной. Или, если быть точнее, мы там иногда бываем, если у нас остается немного времени от исследований и опытов, хе-хе. Их мы проводим в южной и западной башнях и в подвале — коллега Криббль. Потому, что его изысканий никакая башня долго не выдержит. Мы иногда называем его безбашенным. Хе-хе-хе. Сюда, прошу, — и магистр указал на ровную круглую площадку в углу, огороженную высокими перилами.

Серый ступил на нее первым, огляделся и задрал голову.

— Это колодец какой-то! А где же лестница?

— На случай осады лестницы иногда скрывают в стене, и чтобы на нее выйти, надо нажать потайной камень у входа, — предположил Иван, но был поставлен в тупик следующим вопросом:

— А где тут вход?

— Хе-хе-хе, молодые люди. — похлопал их по плечам старичок. — Держитесь крепче.

Вверх, на третий!

И площадка беззвучно устремилась вверх.

— Вот это да!!!

— Ничего себе!!!

— Ну, теперь вы поняли, от какого слова произошло «магистр»? — хихикнул волшебник.

После обильного сытного ужина, о котором со дня своего отбытия из Мюхенвальда лукоморцам приходилось только мечтать, слегка осоловев и устав от чудес, они расположились у громадного камина, в котором на вертеле, если бы у кого-нибудь разыгрался такой аппетит, можно было бы зажарить стадо слонов и, попивая глинтвейн и (в случае Серого), пожевывая бананы в шоколаде у жаркого бездымного огня без дров, друзья до первых петухов развлекали хозяев рассказами о своих приключениях.

Слушатели были идеально благодарными — они не перебивали, когда надо было молчать, в нужных местах ахали и охали, а когда хохотали, то хлопали себя по тощим коленкам и вытирали рукавами шитых звездами балахонов выступавшие от смеха слезы. Словом, обе стороны безмерно наслаждались обществом друг друга, и разошлись крайне неохотно лишь с первыми лучами солнца.

Но только сейчас, когда сладкий сон уже склеивал утомленные очи царевича, а бескрайняя кровать, нежно покачиваясь, отправлялась в плавание в страну сладких грез, откуда-то в подсознании вспыхнула черной искрой, но тут же растворилась в блаженном забытье фраза, сказанная одним из магов другому шепотом за их спиной, когда они поднимались после ужина в свои покои: «Я же говорил — это то, что нам надо. Хе-хе-хе-хе-хе…»

Растворилась, чтобы отравить остатки ночи тошнотворным зельем кошмаров.

Царевич спал беспокойно и, как ему показалось, недолго, но когда он проснулся, мучимый неясными дурными предчувствиями и последствиями переедания на ночь, в окошке солнца уже не было и в помине, а в двери вежливо, но настойчиво кто-то барабанил.

— Иван! Ты уснул там, что ли? — поинтересовался голос Волка. — Вставай, обед пропустим!

— Разбуди меня к ужину, — буркнув, нырнул головой под подушку Иван, но черное дело было сделано — сон пропал без следа, и через десять минут лукоморцы уже спускались вниз.

После обеда, отличавшегося от исполинского ужина только отсутствием свечей, магистр Круббле, взмахом руки отослав мыться посуду со стола, проводил лукоморцев в северную башню в библиотеку, где их уже ждали Криббль и Краббле.

— Вот это да!.. — восхищенно выдохнул Иван, едва переступив порог сего книжного святилища. — «Черный парус на горизонте» — первое издание! «Щит смерти»! «Красный дракон на кровавом поле»! Сергий, смотри, смотри!!! «Приключения лукоморских витязей»! А вот «Последний поход гвардии скелетов»! А эти я не читал!.. А там что?.. Да это же…

— Хе-хе-хе, — мелкий дребезжащий смешок привел царевича в чувства как ушат нашатыря.

— Кхм, извините, — засмущался он. — Я просто читать очень люблю… То есть, я хотел сказать…

— Ничего зазорного в этом нет, принц Айвен, — лукаво улыбнулся из тощенькой бородки магистр Краббле. — не ты один тут читатель.

— Просто я не думал здесь увидеть ТАКИЕ книги, — не переставал оправдываться Иванушка, прилюдно уличенный в постыдной, недостойной настоящего витязя страсти — книголюбии. — Я скорее ожидал что-нибудь вроде «Практического курса высшей магии», или «Регистра заклинаний», или…

— И «Практический курс» есть, и «Регистр», — выступил вперед магистр Криббль, — Но на дальних полках.

— Там нет ничего такого, чего мы бы не знали, — самодовольно подтвердил магистр Круббле. — Тем более, что половину из них мы написали сами.

— Но это все работа, — поднял палец Краббле. — А увлечение — увлечением. У нас с коллегами оно одно, — и он, взмахнув рукой, указал на бесчисленные «Скитания», «Похождения» и «Походы».

— Нет ничего лучше, чем после рутинной возни с кровью девственниц, рогами драконов, перьями единорогов и лунным сиянием в таблетках прийти в старую добрую библиотеку, погрузиться в удобное кресло и окунуться в мир приключений.

— Кто из нас не мечтал на жесткой скамье школы магов оказаться на их месте…

— Бродить по свету с мечом, щитом и верным другом, совершать подвиги, открывать неведомые земли…

— И однажды нам с коллегами пришла в голову такая идея…

— Да, мы решили, что если нам не суждено отправиться в дальние странствия самим, то мы все равно можем кое-что для отважных героев сделать.

— Вот ты, например, Серджиу, какие артефакты знаешь?

— Арто… что?

— Артефакты. Магические предметы, за которыми героям приходится идти за тридевять земель, рискуя жизнью.

— А-а. Так бы сразу и сказали. Ковер-самолет, — стал загибать пальцы Волк. — Меч-кладенец. Шапка-невидимка. Хорошо бы такую иметь, кстати, — воспользовавшись случаем, прозрачно намекнул он.

— Сапоги-скороходы, — подсказал царевич.

— Скатерть-самобранка. Тоже вещь ценная. Или поваренная книга для Ивана. С большими картинками.

— Тебе что — не нравится, как я готовлю? — удивился Иванушка.

— Да нет, что ты, как ты только мог такое подумать! Но скатерть была бы лучше — хуже бы все равно не было.

— Вот-вот. Видите? Целая куча вещей, которые, как правило, бывают разбросаны по всему миру, и в поисках которых герои проводят большую часть времени, вместо того, чтобы сражаться со злодеями и чудовищами и защищать слабых и сирых.

— И тогда мы решили провести магический эксперимент. Доставайте, коллега Криббль!

И по этой команде из-под стола на белый свет была извлечена пара сапог.

— Ну, как? — с гордостью скрестил на груди руки Краббле.

Друзья подошли поближе.

— Сорок первый размер, подошва толстая, подковки, гвозди стальные, носок усиленный — пинаться хорошо — хорошая обувь, — с видом знатока одобрил Волк. — А кожа какая?

— Это из кожи заменителя.

— Кого-о?

— Заменителя. Огромное животное — с каждого получается по два квадратных километра кожи. Очень практично и недорого. За ним будущее, я считаю.

— Это сапоги-скороходы? — уточнил Иван.

— Это шапка-невидимка, скатерть-самобранка, и кое-что еще, — с видом отца вундеркинда на родительском собрании пояснил Криббль.

— Да я серьезно спросил, — обиделся Иванушка.

— А мы серьезно ответили, — заулыбались волшебники. — Как мы уже упоминали, наша идея — совместить свойства нескольких артефактов в одном. Подумав, мы взяли за основу сапоги-скороходы, в силу своей функциональности — подумав недолго, вы тоже придете к этому очевидному решению — и после пяти лет работы это теперь и скатерть-самобранка, и шапка-невидимка, и сумка-все-вместимка, и меч-кладенец, и гусли-самогуды, и трансформатор.

— Гусли?!

— Меч?!

— Ну, не совсем, чтобы гусли, конечно — в силу определенных законов магии звук получается, скорее, как у саксофона, чем как у струнных, но мы над этим будем еще работать, и надеемся в следующем выпуске предложить выбор, как минимум, из пятнадцати инструментов.

— А что касается меча, то главное здесь — идея. Идея меча — оружие. Но поскольку, как вы совершенно справедливо заметили, наш артефакт на меч похож очень слабо…

— Чтобы не сказать, что не похож вовсе…

— То мы решили немного изменить принцип действия, и в результате получился совсем неплохой огнемет — результаты испытаний вполне обнадеживают.

— Пожар в подвале пришлось тушить три часа, — хихикнул магистр Краббле.

— Потому, что от вашего самогудения у нас у всех голова разболелась, и вместо заклинаний мы были вынуждены использовать ведра и воду, как какие-нибудь крестьяне, уважаемый коллега, — не остался в долгу магистр Криббль.

— Ну же, коллеги, полно вам спорить, — приобнял за плечи надувшихся друг на друга волшебников магистр Круббле. — Мы же до сих пор не сказали молодым людям, о какой помощи мы бы хотели их попросить.

— Нас?! — в один голос воскликнули Иван и Сергий.

— Да, отважные наши герои, именно вас. Мы создали этот невиданный в истории магии артефакт, и сейчас, когда наша работа завершена, он должен попасть в руки, или, вернее, в ноги тех, для кого он был предназначен — бродячим рыцарям, искателям приключений, вроде вас. Чудо-сапоги должны быть испытаны в дорогах и сражениях, стихиях и пирах… Теперь они должны получить свою, самостоятельную жизнь, — глаза старика увлажнились непрошенной слезой. — И мы бы хотели попросить не отказать нам в любезности и взять на испытания наше детище, плод многолетнего труда…

— А что такое тр… трын… тарс…

* * *

— …ешеньки-матрешеньки, ну ничегошеньки себе! — обалдело выдохнул Серый, не в силах оторвать глаз от широкой обугленной полосы в зеленой шапке леса под ними. — А ну-ка, дай я!..

Иван передал ему сапог, и Волк, инстинктивно приняв позу Рэмбо на афише — потому, что никакую иную позу человеческое существо с ТАКИМ орудием подмышкой, принять не может по определению, выплюнул слова заклинания:

— Криббль! Краббле! Круббле! — и из голенища мгновенно вырвался на свободу ревущий столб огня, поразивший притихший лес в самое сердце.

— Это невероятно! — как завороженный, покачал головой царевич. — Это поразительно!

— Криббль! К…

— Хватит, не надо больше — деревья же жалко! — немедленно ухватил Серого за руку Иван. — Давай лучше еще что-нибудь опробуем!

— Ага! А сам сколько раз-то стрелял!

— Сколько? Всего раза два… три…

— Как же! Три! Двадцать три! А мне так и разика жалко!

— Да не жалко мне, мне лес…

— Ладно, рассказывай, лес, лес! Тогда я сейчас первый невидимость опробовать буду! Дай-ка сюда это руководство — что там сказать надо… Ну-ка… Сейчас… Ага, вот, нашел… «Надеть сапоги…» Отдавай, Иван, второй. В одном сапоге стоять — примета плохая.

— Почему плохая?

— Не отдашь — узнаешь. Так, дальше… Сказать: «Криббль, Круббле, Краббле…» Сказал. А сейчас я еще постреляю. Бе-бе-бе!

А в это время в дверь дома старого Ханса раздался нерешительный стук.

Мудрец, несмотря на то, что ожидал его и боялся вот уже целый день, вздрогнул, ссутулился еще больше, и медленно закрыв огромный полуистлевший том, лежавший перед ним на столе, обреченно кивнул седой косматой головой.

* * *

— Войдите.

Со скрипом тяжелая дверь растворилась, и на пороге показались мэр Ингота и главы гильдий.

— Мудрейший… — дрожащим от слез голосом начал было мастер Холл, но, взглянув на Ханса, понял, что тот уже все знает, и тоненько взвыв, выбежал на улицу.

— Это были его сыновья, — угрюмо проговорил высокий темноволосый меняла. — Они бросились отомстить за гибель сестры, и…

— Я знаю… — скорее почувствовалось, чем прошелестело в воздухе.

— Мудрейший, доколе!!!.. — бросился к нему и сжал своими мясистыми лапами его тонкую, как птичья лапка, руку пекарь. — Ты же волшебник!!! Сделай же что-нибудь!!!.. Помоги!!!

Тонкие, почти нереальные черты лица старого Ханса исказились знакомой болью.

— Я не могу… Мой дар — дар предсказания… Он не может повредить Вертизелю. Я могу только предсказывать новые смерти, — горько прошептал старец. — Зачем вы снова пришли ко мне…

— Мы знаем, знаем это, о мудрый Ханс, — выступил вперед молодой каретник. — Но сделай милость, погадай нам опять… Может, на этот раз высшие силы откроют, кто сможет избавить нас от этого богомерзкого колдуна.

— Или кто умрет следующим… — прошептал старик.

— Погадай нам, пожалуйста, о мудрый Ханс, — склонил лысеющую голову портной.

— Не отнимай у нас надежду…

— Но я гадаю каждый день, и вижу только кровь… Кровь наших родных и друзей…

— Но ты же сам говорил, что когда-нибудь ты сможешь увидеть наше избавление от проклятого колдуна!

— И что если мы пропустим его, другого шанса у нас не будет! А вдруг это будет скоро? Сегодня или завтра?..

— Хорошо, — согласился старец. — Садитесь у стены…

Танцующие, переплетающиеся змеи синего и красного дыма заполнили комнату, повторяя в воздухе символы и руны, начертанные углем на полу. В ноздри ударил пронзительный запах чего-то серого, шевелящегося, что курилось в треножнике в середине декаграммы. Старик вынул из медной шкатулки на столе белый кожаный мешочек, достал из него крошечную щепотку какого-то порошка, и бросил по одной крупинке на каждую из трех свечей вокруг Печати Прозрачности. Тут же вверх, до выжженного до черноты потолка, выметнулось темное пламя, в ноздри ударило серой и корицей, и старик, осторожно, но твердо, положил на Печать обе руки, правую поверх левой, и уставился в неведомые миры незрячими глазами.

Поначалу выражение лица его не менялось, но вдруг, содрогнувшись всем телом, как будто от удара молнии, волшебник прохрипел: «Чужестранец!.. Серый!.. Кот!.. Избавление!..», и упал замертво.

— Мудрый Ханс!

— Старейший!

— Силы небесные, он умер!

— Нет, он дышит!

— Откройте окно — ему нужен свежий воздух!

— Я отнесу его на кровать…

— Что с ним?

— Он что-то Видел!

— Что-то, что поможет нам!

— Он сказал «чужестранец» — наверно, это будет кто-то издалека.

— А что означает «серый»?

— И «кот»?

— Вы тоже это слышали? А то я подумал было, что, может быть, ослышался…

— Ничего, наберитесь терпения — он очнется и сам нам все объяснит.

— Ну, что, мастер Керли, как он?

— Ему лучше?

— Пока нет, мастер Силл. Но, может быть, через полчаса…

Но старец не пришел в сознание ни через полчаса, ни через час, и тогда, оставив с ним мастера Хупса — главу гильдии цирюльников — горожане невеселой толпой направились в трактир.

* * *

— Иванушка, смотри, там вон, слева, город, кажется, какой-то.

— Где?.. А, ну да, город. Городишко, вообще-то, я бы сказал. А что ты предлагаешь?

— Я предлагаю там заночевать, — пожал плечами, удивляясь несообразительности друга, Волк. — Тем более, дождь, вон, опять собирается…

Царевич повернул голову в том направлении, в котором указывал Серый, и присвистнул. — Ничего себе — дождь! Там целая гроза идет!

— В этом я с вами сейчас целиком и полностью согласен, — быстро подтвердил снизу шершавый голос. — Заночевать в городе — прекрасная мысль.

— А куда мы тебя денем, если в город пойдем? — почесал в затылке отрок Сергий. — На нас же вся деревня будет пялиться, если мы потащим тебя на себе!

— Должна же быть в жизни справедливость, — как бы между прочим многозначительно заметил ковер.

— Что-то расхотелось мне в этом городе ночевать, — как бы между прочим многозначительно заметил Иван.

— Вы могли бы положить меня в сумку — все-вместимку, — все осознал, и сразу выступил с конструктивным предложением Масдай.

— В сапог, то есть.

— А ведь и верно шерстяная душа говорит! — хмыкнул Серый. — Давай и в самом деле попробуем — только подожди, пока спустимся!

Высмотрев ровное местечко у городских ворот, пока стража то ли спала, то ли гуляла где-то, лукоморцы приземлились, быстро скатали своего тканого друга, после краткого «Краббле, Криббль, Круббле» оказались с абсолютно пустыми руками, и уже налегке вошли в незнакомый городок.

— Да куда же они тут все подевались-то! — в который раз громко возмутился отрок Сергий. — Времени, наверное, одиннадцати нет, а у них кругом все как повымерло! И ставни на окнах закрыты! И фонаря ни одного! Даже собаки молчат! Ну и городишко. Не удивлюсь, если тут и постоялого двора никакого не окажется, и ночевать нам придется в фонтане.

— Причем тут фонтан?

— Притом, что вон он — на площади впереди. По-моему, единственное не запертое строение в этой большой деревне.

— Если там площадь, значит, поблизости должен быть и трактир. Я читал. Во всех книгах так говорится.

— Ну, если в книгах говорится… — неодобрительно пробурчал Волк, но шаг, тем не менее, ускорил.

— Смотри, вон, видишь — сквозь ставни вон того серого дома пробивается свет, а над входом какая-то доска — наверно, это он и есть.

— Ща проверим.

Серый дом, при ближайшем рассмотрении, действительно оказался трактиром, доска над дверью — вывеской, и друзья не преминули воспользоваться гостеприимством этого заведения, или, точнее говоря, тем, что здесь за гостеприимство сходило.

Едва они ступили на порог, головы всех посетителей мгновенно повернулись к ним, а разговор прервался. Если вообще он был в этот вечер. Один из угрюмых мужчин тут же вскочил с места и захлопнул за ними дверь. Лукоморцы почувствовали себя в ловушке.

«Будь дипломатичен», — шепнул царевич. Серый кивнул и дипломатично положил руку на рукоять меча.

«Не нагнетай напряженность,» — уголками губ посоветовал ему Иван. — «Может, они против нас ничего не имеют. Может, у них просто траур какой-нибудь. Улыбайся. Пойдем, сядем за стол у камина».

Не успели они занять места, как один из молчаливой компании поднялся и подошел к ним.

— Чего подать?

— А вы хозяин? — проявил чудеса сообразительности царевич. — А что у вас есть?

— Картошка с тушеным в белом вине мясом с трюфелями и пряностями, эль, портер, красное вино.

— Мне картошку, мясо и эль.

— А мне мясо, картошку с пряностями… и молоко, — сделал заказ Серый, покривившийся, почему-то, при слове «пряности».

Трактирщик, не сказав ни слова, ушел. В зале воцарилась спугнутая было тишина.

— Сидим как на поминках, — процедил Волк. — Может, спросим у этих, что тут у них за праздник?

— Мда-уж. Я, кажется, на кладбище компании повеселее встречал, — покачал головой озабоченный Иванушка. — Может, у них беда какая? Может, им наша помощь нужна? Только это надо как-то поненавязчивей разузнать.

И, не обращая внимания на вытаращенные в безмолвном «Не смей!» глаза Серого, царевич повернулся в пол-оборота к горожанам. Приготовленная дипломатическая речь при одном взгляде на их лица засохла в мозгу, и тогда Иван, не придумав ничего более ненавязчивого, наклонился к ногам одного из соседей и поднял на колени пушистую серую кошку.

— Киси-киси-киси-кысь, — почесал он ей под горлышком.

По трактиру пронесся всеобщий вздох. Обиженно звякнула разбитая тарелка. Перевернутая кружка, плеснув на прощание элем, отправилась незамеченной под стол.

Выстрелило, осыпав Ивана фейерверком искр, полено в камине.

Кошатина вывернулась, и лениво оставив на запястье руки, ласкающей ее, четыре красные ниточки, утекла в темный угол.

— Чужестранец.

— Серый.

— Кот.

— Избавление!

В мгновение ока лукоморцев окружила толпа взволнованных бюргеров.

— Это он!

— Это они!

— Кошка! Это кот!

— Серый! Серый кошка!

— Это знак!

— Избавление! Старик обещал!

— Скорее! Пока нет двенадцати!

— Это было предсказание дня!

Анонимные, не терпящие возражения руки ухватили царевича и поволокли к выходу.

— Э-эй, вы чего? Вы куда? Поставьте его на место! — Серый рванулся на помощь другу, но, получив по затылку чем-то мягким, но увесистым, тяжело опустился на пол.

Ивана уже несли мимо фонтана.

— Что случилось? Кто вы такие? Куда вы меня тащите? — тщетно пытался он вырваться. — Где мой друг? Где Сергий? Вы что — с ума ошалели? Отпустите меня немедленно!

— Не волнуйся за своего друга, чужестранец — его задержали для его же блага. Это предсказание касалось только тебя.

— Мы должны успеть до полуночи!

— Только ты сможешь победить Вертизеля, да будет проклят тот день, когда он родился!

«Предсказание? До полуночи? Победить?» — военным маршем прозвучали для Иванушки эти слова. Где-то вдалеке королевич Елисей приосанился, подбоченился, и, подкрутив молодецкий ус, устремил взор, полный одобрения и поддержки, на другого лукоморского витязя — Ивана-царевича. «То-то славной будет сеча!» — ухмыльнулся он и смачно сжал свой пудовый кулак.

— Ведите меня! — решительно и мужественно повел плечами Иванушка. — Я готов!

Где-то в глубине сознания, кто-то, притиснутый к стенке черепа и расплющиваемый бронированной спиной королевича Елисея, знакомым голосом придушенно пискнул: «Иван, ты ду…», но за победными литаврами и фанфарами, приветствующими идущего на смерть, личность и содержание сообщения так и остались неизвестными.

Скорее, чем ожидалось, Иван обнаружил себя лицом к лицу с воротами небольшого замка.

При ярком солнечном свете в двенадцать часов дня опытный лицемер при изрядной доле снисходительности и попустительства мог бы назвать их неприветливыми.

Ближе к полуночи, при нервном свете одинокого факела и дистрофичной луны за грядами туч они произвели на юного витязя Лукоморья вполне определенный эффект. Человек, который нежным утром спускает с кровати босые ноги на пушистый персидский ковер и чувствует, что они по щиколотку погрузились в тазик с цементом, сможет описать это чувство в полной мере. Если успеет.

Королевич Елисей, смущенно пробормотав что-то типа «Ну я попозже загляну», растворился в дебрях подсознания, и кто-то маленький и полупридавленный, астматично отдуваясь, сумел закончить свою мысль: «…рак!».

Толпа радостно возбужденных горожан, как будто они только что сплясали очередную джигу на могилке вышеуказанного Вертизеля, оставив Ивана у ворот, отхлынула в веселом ожидании.

Пока царевич размышлял, а не следует ли ему, пока не поздно, поступить точно также, стало поздно.

Неприятные ворота с неожиданной легкостью распахнулись, и неведомая сила втянула Иванушка внутрь, протащила по всему двору и пинками погнала через черный ход вверх по лестнице в маленький зал приемов. Или большую камеру пыток. В данном конкретном случае разница была скорее академической. По мере прохождения Иваном коридоров и лестниц вспыхивали и гасли багровые огоньки в глазницах черепов, в грудных клетках и за тазовыми костями, творчески развешанных там и тут по стенам и потолкам, но их света было вполне достаточно, чтобы несчастный безрассудный витязь мог получить полное представление, что его может ожидать в ближайшем будущем. И, увы, в отдаленном тоже.

Нормальный человек в таких обстоятельствах начал бы стенать, рвать на себе волосы, громко обещать, что он больше не будет и выглядывать запасной выход.

Иван выхватил меч.

— Мерзкое порождение тьмы! Колдовское отродье! Покажись — пришел твой смертный час!

— Так, что мы тут имеем… — раздался брезгливый холодный голос откуда-то сверху у него за спиной.

Иван подскочил, обернулся — никого.

— Ага, опять герой… Ну что ж, придется довольствоваться героем, — снова донеслось из-за спины.

Царевич крутанулся на месте — и снова поздно.

— Трус! — дрожащим (естественно, от ярости, а вы от чего подумали?) голосом — выкрикнул он. — Подонок! Ты где?

— Здесь я, здесь, — с издевкой хихикнул колдун. — Ты не первый, кто так торопится меня увидеть, хотя, честно говоря, ума не приложу, почему — потом очень скоро они все начинают сожалеть… что вообще пришли… в этот мир, — и перед царевичем в столбе зеленого огня и дыма появился хозяин замка — черные глаза на бледном худом лице, черные распущенные волосы, черные струящиеся одежды.

Точно такой же был нарисован у него в книжке на последней странице. Над могильным камнем с надписью…

Иван, не раздумывая ни секунды, сделал выпад, при виде которого отрок Сергий умильно прослезился бы, и с неприкрытой гордостью за своего ученика, может быть, даже произнес бы: «Ну, ва-аще!».

— Герой, герой!.. — захохотало справа, а черный призрак перед ним рассеялся, как сернистый газ. — Ну, а теперь мой черед!

Страшный удар впечатал Ивана в стену. Из глаз полетели черные искры, и он почувствовал, что сзади у него что-то хрустнуло — то ли его позвоночник, то ли одного из его предшественников. А, вероятнее всего, судя по ощущениям, и то, и другое вместе.

— Герой!.. — и обжигающий ветер обвил его руку с мечом. Тот в одно мгновение раскалился, вспыхнул и стек жалкой лужицей огненного металла, прожигая камни под ногами Ивана, Пальцы его разжались, и бесполезная рукоять с глухим стуком упала на пол.

— Герой, ох, герой!.. — и еще один удар, ослепляющий болью, зашвырнул царевича подо что-то, напоминающее плод нечистой любви пилорамы и игольницы. Оставляя на бесчисленных шипах и лезвиях клочки одежды вместе с кожей, он попытался выбраться.

— Ну, где же ты, наш воитель? — истерично загоготал колдун. — Ты все еще жаждешь меня увидеть? Смотри же! Пока есть, чем.

Посреди зала снова вспыхнул огонь — но синий на это раз — и из-под какого-то металлического бруса со слишком большим количеством острых выступов и цепей Иван оставшимся не заплывшим глазом узрел медленно шагающие к нему черные лакированные сапоги.

Сапоги!!!

Идиот!!!

Иванушка изогнулся ужом, взвыв от боли в распоротом плече, и одним отчаянным движением содрал с правой ноги сапог.

— Краббле, Круббле, Криббль!!! — выпалил сквозь стиснутые зубы он, как другие люди при других обстоятельствах, выкрикивали: «Получи, фашист, гранату!»

— Ааааааааааааооооооооооууууууууууууууииииииииииииииии!!! — нечеловеческий вопль к концу перешел в душераздирающий стон и утонул во всхлипах и бульканье.

Иван почувствовал, что волосы встали у него дыбом, и невольное сочувствие к злополучному колдуну робко шевельнулось где-то в бездонных глубинах его души. Собравшись с моральными силами и настроившись на самое худшее зрелище, которое могло предстать перед ним, Иванушка быстро, но осторожно выглянул из-под своей дыбы.

Зрелище действительно было не для слабонервных.

Особенно впечатляюще смотрелась ведерная фарфоровая супница, временно исполняющая обязанности головы, и традиционный торт с кремом во всю грудь, медленно смываемый остатками огнедышащего борща, ручейками вытекающими из района ушей. Кроме того, на ужин у них была бы яичница с помидорами и колбасой, кетчуп, сметана, фруктовый салат и чай со сгущенкой. Все, как минимум, на пять персон.

И расшатанные нервы Ивана не выдержали.

— Я убью тебя, недоносок, я разрежу тебя на кусочки!!! — загробный голос из глубины супницы вряд ли помог положению.

Но пока царевич, икая и давясь от смеха, пытался вспомнить правильное заклинание огня, Вертизель, к сожалению, вспомнил свое первым, и пузатая посудина с голубыми цветочками разлетелась в мелкую пыль.

— Я выжгу твои поганые кишки!!! — проревел колдун, и кипящий огненный шар вылетел у него из ладони.

Если бы царевич был бы менее разворотлив, на этом бы наша история и закончилась бы, и на ее последней странице можно было бы разместить точно такую же картинку, как и в «Приключениях Аники-воина». Но Иван успел увернуться, и пыточная машина справа брызнула во все стороны раскаленными клинками.

— Криббль, Краббле, Круббле!!! — и только многовековая практика левитации спасла колдуна от участи «железной девы» за его спиной, более точным названием которой стало «железный лом».

— Ах, ты так!!! Ах, ты, гаденыш!!! — изумление, унижение, ярость — такой коктейль не сулил ничего безболезненного и хотя бы относительно быстрого самозваному чародею.

Иванушка кинулся на пол, и там, где только что был его живот, в стене появилась оплавленная по краям сквозная дыра.

— Криббль, Краббле, Круббле!!!..

— Я сниму шкуру с тебя живого!!!..

Огненные струи и шары, шипя, летали по залу, как по вамаяссьскому новогоднему небу, и очень скоро пол, стены, и потолок замка стали напоминать исполинский дуршлаг, а при каждом новом ударе где-то что-то подозрительно стучало, скрежетало и звенело.

Вот эстакада, на которую только что перелетел Вертизель, с грохотом рухнула и занялась, но уже с противоположного балкона вместе с очередным огненным шаром донеслось:

— Подохни, щенок!!!

Опалив лицо и волосы царевичу, сгусток пламени проделал еще одно окно интересной формы с видом на звезды.

— Криббль, Краббле, Круббле!!!

Балкон в вихре горящих опилок обрушился, балахон колдуна вспыхнул, и стараясь погасить огонь, тот потерял драгоценные секунды.

Иван первый раз успел прицелиться.

— Криббль, Краббле, Круббле!!! — прозвучало смертным приговором Вертизелю.

— Шшшш-хлюп… — прозвучало смертным приговором Ивану.

— Криббль, Краббле, Круббле?..

Из голенища вылетела парочка влажных искр и пошел белый дымок.

— Криббль, Краббле, Круббле!!! Криббль, Краббле, Круббле!!! Криббль, Краббле, Круббле!!!..

Огнемет молчал.

«Так нечестно!!! Они не предупредили, что эта штука может кончиться!!!»

— Криббль, Краббле, Круббле!!! Криббль, Краббле, Круббле!!!

— Ага, ублюдок… Наша игрушка, кажется, сломалась.. — голосом Вертизеля можно было отравить гадюку. — А СЕЙЧАС ПОИГРАЮ Я, — и невидимый кулак смачным апперкотом отшвырнул царевича на груду камней, пять минут назад еще бывших колоннами.

Из-за могильного холода, разливающегося из области желудка, и заставляющего цепенеть тело, мысли и душу, он не чувствовал больше даже ожогов и ран.

«Невидимость! Сделайся невидимкой!» — истерично пискнул здравый смысл перед тем, как ледяная волна ужаса захлестнула и утопила и его.

Пока Иванушка, скрипя зубами от проснувшейся некстати боли, засовывал ногу в сапог, колдун уже подошел вплотную, склонился над ним и ухватил костлявой рукой с выросшими вдруг острыми когтями за обгоревшие остатки волос. Иван почувствовал, что цепенеет, что чужая злая воля сковывает его по рукам и ногам, и что через секунду он и пальцем не сможет пошевелить, даже если Вертизель будет резать его живого на порции.

— Для начала я вырву тебе…

— Круббле… Криббль… Краббле… — зашевелил немеющими губами Иван, уже не пытаясь вывернуться из мертвой хватки колдуна. — Поздно…

— Чтто-о-о?!.. Что-о-о-у-у-х-х?!.. Аггхх!!!.. Агхххх!!!.. Агххххх!.. Агххххххх… — Вертизель захрипел, страшно выпучив глаза, схватился руками за грудь, потом за горло, как будто его кто-то душил, и ему не хватало воздуха, лицо (вернее, та его часть, которую все еще можно было разглядеть из-под копоти и борща) пошло пурпурными пятнами, и слезы, вперемежку с соплями, хлынули на подбородок.

— Кошххххх… Кошшшшш… Откуда… Уберите кошшшшшкккккккхкхкхкхкх…

Согнувшись пополам, как омерзительное морское чудовище, вытащенное из воды, хватал он воздух широко разинутым ртом, хрипя и задыхаясь.

И пока оглушенный и ошарашенный царевич старался понять, что происходит, милый, родной, дорогой голос проорал:

— Ага, вон он этот ваш Вертикозел! Загибается! Щас мы его уконтропупим! — и в мгновение ока многострадальная голова колдуна отделилась от его же не менее многострадального туловища и, облегченно вздохнув, со звуком неспелого арбуза упала на пол.

Восторженный рев десятка глоток заглушил стук падающего тела.

— Убит!!!

— Убит!!!

— Он мертв!!!

— Проклятый колдун мертв!!!

— Да здравствует рыцарь Серхио!!!

— Да здравствует принц Йохан!!!

— Принц…

— Принц!..

— Иван?..

— Где же принц?

— И откуда здесь этот кот?

— А разве Вертизель держал кошек?

— Ха-ха! Кот в сапогах!

— Ха-ха-ха!!!

— Победа!!!..

И счастливая толпа рассыпалась по ненавистному им замку искать доблестного принца Йохана, который почти победил злобного мага, но сам при этом куда-то пропал.

При слове «сапоги» рыцарь Серхио вздрогнул, наклонился и вгляделся в большущего облезлого и взъерошенного (там, где не облезлого) серого кота, неподвижно лежавшего рядом с приказавшим долго жить колдуном. В сапогах из кожи заменителя.

— Иванушка?.. Иванчик?.. Ванюшка?.. Это ты?.. Иванушка, это я, Серый. Ты узнал меня? Узнал?..

Кот с трудом приоткрыл один глаз и слабо мявкнул.

— Иванушка. Скажи «Бумс». Ты слышишь меня, скажи «Бумс» — ты должен. Ну, все прошло, мы победили, превращайся назад. Скажи «Бумс». Ну, же…

— Бумс. Под твою ответственность, — тихо, но внятно выговорил кот.

И обернулся Иванушкой.

* * *

…белый потолок, дубовые панели и запах чистого крахмального белья…

— …где я?..

— Очнулся! Живой! — и в поле зрения появилось ухмыляющееся во весь свой набитый бананами в шоколаде рот лицо отрока Сергия. — Это мы в доме мэра Ингота — так называется эта дыра. Ты знаешь, что ты проспал четыре дня подряд? Мы уж тут все думали, что это колдун тебя успел чем-то приложить, особенно горожане, когда увидели кота…

Заноза беспокойства, как иголка из подушки, вылезла наружу.

— Вертизель мертв?

— Мертвее всех мертвых! Сожгли вместе со своим уродским замком. Но не раньше, чем из подвалов вывели двадцать семь горожан из тех, кого считали погибшими. Среди них дети мэра, бабушка кузнеца, лесник с лесничихой, сборщик налогов… Радости-то было!.. Так что, ты у нас тут герой. Готовься.

— А… Сергий…

— Что?

— Что было в конце?

— В смысле?

— Ну, когда вы ворвались… На помощь… Я это плохо помню. В голове все как в тумане было… Это, по-моему, я об стену приложился. Там, на затылке, наверное, должна большущая дыра быть… Думал, глаза выскочат. Хотя, вроде, не болит. Странно. Так что случилось с колдуном? Он хотел… И вдруг начал вопить. Хотя он и раньше не молчал, конечно… Но тогда ему как будто стало очень плохо. И он что-то кричал про кошку. Это что — чары какие-то были? Или пророчество? Как ты догадался захватить с собой кошку? Только я никаких кошек не видел, вроде… И как ты меня нашел — я же успел сказать заклинание невидимости?.. Или оно не сработало?.. Или…

— Ой, ой, ой, — с фальшивым ужасом замахал на него остатком банана Волк. — Наговорил-то, наговорил! Давай уж по-порядку, раз не помнишь. Во-первых, никаких кошек мы с собой не приносили. Во-вторых, увидел я тебя потому, что ты был не невидимкой, а котом, причем в сапогах. А, в-третьих, что ты с колдуном такого сделал, что он у тебя чуть копыта не откинул на ровном месте — это я у тебя хотел спросить. Сидел, понимаешь, похоже, человек, тихонько жрал свой омлет с клубникой, никого не трогал, и тут заявился принц Йохан — истребитель чародеев…

— Котом?!

— Чего? — поезд красноречия Серого со скрежетом загремел под откос. — Каким котом? А, ну, да. Котом. Здоровенным таким, общипанным котярой. Сначала я побоялся, что это он тебя заколдовал, но потом посмотрел на сапоги, и на всякий случай решил проверить одну идейку. Так что, сдается мне, это просто ты перепутал заклинания чуток. Но зато мы теперь знаем, что на их языке тарн… трын… тарс… короче, эта штука, которую магистры упомянули последней — это кот. Так бы и сказали, мозги бы не морочили.

— Кот?!

— Ну да. Кот. До тебя что — сегодня плохо доходит? Не выспался?

Иван мотнул головой, моргнул и уткнулся в подушку, зашедшись беззвучным смехом.

— Ты чего? — не понял Серый. — Что тут смешного-то? Или я чего-то не понял?..

Царевич повернул раскрасневшуюся физиономию к другу.

— Так это была аллергия!

— Кто?

— Аллергия. На кошек. Это вроде сглаза, только хуже. Происходит реакция флюидов тела на внешний раздражитель, выраженная насморком, головной болью, отечностью, и так далее. Понимаешь?

Серый на мгновение задумался, потом лицо его просветлело озарением:

— Ага! Понимаю! У меня, значит, тоже есть арлергия! На зиму! А я-то думал…

Иван озадачился подобным умозаключением, но спорить не стал — риторическая составляющая его оккультного образования не простиралось настолько далеко. И, подозревал он с изрядной долей вероятности, вряд ли чьи-либо полемические изыски выдержали бы таран простой логики отрока Сергия.

— Так вот, — откашлялся он. — Вертизель стоял ко мне совсем близко, и как раз собирался мне что-то то ли выцарапать, то ли выковырять, когда я сказал заклинание невидимости, но, по видимости, опять…

— Принц Йохан! Вы уже проснулись! — дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щелочку просунулся длинный счастливый нос.

— Входите, он уже принимает! — приглашающе взмахнул последним бананом Волк, и в дверях показались счастливый лоб, счастливые пальцы, счастливые плечи, а за ними и все остальные счастливые части счастливого мэра счастливого Ингота.

— Доблестный принц Йохан и отважный рыцарь Серхио приглашаются на праздничный банкет на городской площади! Гости ждут!

За окном грянул салют.

— Значит, ты точно не хочешь этот перстень? — Иванушка щедрым, но не очень, жестом протянул кольцо Волку.

Тот с явной досадой взял его, покрутил еще раз в руках, и крайне неохотно вернул царевичу.

— Нет. Вернее, конечно, очень хочу, но он же мне размера на три велик. Потеряется — вот досада-то будет. Ладно уж, носи. Пока. Может, у меня когда-нибудь пальцы растолстеют, и тогда я у тебя его заберу. Договорились?

— Ну, договорились, конечно, но ты же его можешь на шнурке носить вместе с амулетом-переводчиком, на шее…

— Да ну… — пожал плечом Волк. — Зачем нужно кольцо, если его все равно никто не видит? Носи уж. Пока.

— Ну, смотри. Передумаешь — оно твое.

— Оно и так мое. Только я тебе его напрокат дал, — уточнил ситуацию отрок Сергий.

— Конечно-конечно, — поспешил подтвердить царевич, надевая чудо-перстень на средний палец правой руки, как было предписано.

Их прежде хилый запас магических артефактов в последнее время пополнялся с завидной постоянностью все новыми сокровищами. Ковер, сапоги, а теперь вот и исцелительный перстень, подаренный благодарными инготцами при расставании. Это именно им за несколько часов вылечили Ивана, пострадавшего в схватке с Вертизелем. Правда, как сказал прорицатель Ханс, перстень был уже старый, несколько тысяч лет отроду, и магия его стала слабеть и не всегда срабатывала, но все же это было самое ценное в городе, и горожане сочтут за большую честь, если два благородных героя согласятся принять его от них в дар. Два благородных героя согласились (вернее, согласился один благородный герой, а второй в это время, получив каблуком по любимой мозоли, говорил «ой!»), и теперь, когда договор лизинга был официально оформлен, можно было устроиться поудобней на старом Масдае и заняться обозреванием окрестностей и перевариванием прощального завтрака.

На следующее утро, после первой дегустации меню из сапогов-самобранок («Самозванок», — кисло заметил Серый, откусив и тут же выплюнув сыр с нежным тонким запахом немытых портянок. На что Иван сказал ему, что это привкус не портянок, а плесени, что, почему-то, не вызвало предполагаемого энтузиазма у отрока Сергия, а скорее, наоборот. На сообщение же о том, что за такой сыр настоящие гурманы готовы платить по золотому за двести грамм, Волк отреагировал предложением платить по два золотых за каждые двести грамм, которые он больше никогда не увидит. На том и порешили.), герои полетели дальше.

Вальяжно развалившись, подложив руки под головы, лукоморцы сыто созерцали облака.

— А послушай, Иванушка, — вдруг, повернув голову, спросил Волк. — А ты про этих стеллажей что-нибудь знаешь?

— Про кого-о?

— Ну, про стелльцев. Стеллян. Или как они там называются. Куда мы летим, короче.

— Стеллиандров?

— Вот-вот. Про них.

— Ну, знаю, конечно. Мы их как раз в прошлом году проходили. Своеобразный народ, надо сказать.

— А что в них такого?

— Во-первых, они говорят смешно. Стихами, только которые не совсем стихи. Ритмически организованными высказываниями. Вот. Я читал.

— Это как?

— Ну, например, если бы ты был в Стелле, ты бы сейчас должен был спросить не «это как», а что-то вроде «что означают сии проявления речи, царевич».

— Что означает… чего?

— Ну, то есть, что это такое. А я бы тебе должен был ответить: «Если бы в Стелле ты был, то сейчас бы спросил бы».

— Бы если бы был бы… Слушай, это ведь еще полчаса сочинять надо, чтобы так получилось. Как это у тебя так складно вышло?

— Я их книжки читал. В это дело, главное, вникнуть, а потом само получаться начнет, — скромно опустил очи долу Иван.

— У кого ведь начнет, а у кого ведь… — с сомнением поджал нижнюю губу Серый. — Ну, ладно. Общаться там тогда тебе предоставим. А выглядят они как? В смысле, носят там у них что?

— Солдаты у них, например, как будто в большие полотенца завернуты ходят. Или в маленькие простыни. Подпоясаны ремнем. На ремне короткие мечи в ножнах, а в руках небольшие круглые щиты с разными рисунками — звери там всякие, небесные светила, стихийные бедствия… На шлемах у них гребень типа швабры из конского волоса. На ногах — подметки от сапог, прикрученные онучами. А на задах написано «5 копеек».

— Чево-о? — чуть не свалился с ковра Волк. — Зачем?

— Сам сколько гадал, — задумчиво наморщив лоб, признался Иванушка.

— А знаешь откуда?

— У меня игрушечные такие были…

К вечеру предметы для разговора иссякли, диапазон развлечений не увеличился, и поэтому, когда Волк заявил, что «вон, там, справа, видит каких-то придурков, которые палят из луков в белый свет, как в копеечку», Иванушка тоже быстренько переместился на правый край Масдая, не взирая на его мрачные предостережения о возможности нарушения баланса (что бы это ни было) и переворачивания («Хоть какое-то разнообразие,» — отреагировал царевич).

— Где?

— Да вон, там! — ткнул немытым перстом с заусенцами куда-то вдаль Серый.

— Ага, вижу, — подтвердил Иван.

— Интересно, чего это они? Охотятся, что ли?

— Точно! Вспомнил! Охотятся! На аистов охотятся.

— На аистов?! Зачем?!

— Зачем, говоришь? А ты знаешь, откуда берутся дети?

— Ну, знаю.

— Откуда?

— Не знаю, откуда у вас, а у нас их в капусте находят. Известный факт.

— А в капусте они откуда берутся?

— Ну, их туда аисты приносят. Тоже известный факт. А что?

— А зачем они их туда приносят? И откуда берут?

— Н-ну-у… Не знаю. Берут откуда-то. Раз приносят.

— Вот! А детей они воруют. А в капусте прячут, чтобы съесть потом. И съедают. А кого не успевают — тех мы и находим. Известный факт.

— Ешеньки-моешеньки… — с ужасом выдохнул Волк. — Так это, значит, у меня могло быть не двадцать старших братьев, а, как минимум, двадцать один!!!.. Так, может, их зазря убивают-то? Эй, Масдай, давай, поближе подлетим, посмотрим!

— Сейчас, поближе, — заворчал шершавый голос. — Я вам, можно подумать, стрелонепробиваемый. Вам же хуже будет, если в меня попадут. От дыр знаете, как аэродинамика нарушается! Штопать вы будете, а? Дождешься от вас… Как чай с сахаром на кого-нибудь пролить надо, так Масдай тут как тут. А как…

— Поближе давай, говорят тебе, дорожка ты ковровая! — шлепнул ладонью, выбив облачко пыли, Волк, и ковер, не переставая бурчать себе под кисти что-то нечленораздельное, повернул, куда было приказано.

— Вроде, не видно никого. — крутил любопытной головой Волк. — Может, они уже улетели? Или кончились?

— Не похоже. Вон, смотри, они куда-то направо смотрят — наверное, они сейчас оттуда должны налететь.

— Так они не только прилетают, они еще и налетают?!

Царевич задумался.

— Ну, вообще-то, не часто. Даже редко, я бы сказал. Я про такое даже никогда не читал, честно говоря. И не слышал, по-правде-то. Но ведь стреляли же они в кого-то. И сейчас смотрят вверх. А кроме нас, по-моему, в небе никого нет…

— А, по-моему, есть, — медленно и чересчур тихо проговорил Серый.

— Где? Что? Кого?.. Ничего себе… — также медленно и тихо охнул Иван. — Ничего себе…

— Япона матрена… — полностью согласился с ним Волк.

Из-за ближайшей горы, вершина которой, поросшая лесом, уже скрывалась в предзакатных тучах, как еще одна туча-индивидуалистка, отбившаяся от стада, прямо на столпившихся внизу людей, не спеша пикировал дракон. Лучники заволновались, забегали, сорвались и полетели в сторону гигантского змея крошечные, по сравнению с ним, стрелы, но, не причинив своей мишени ни малейшего вреда, упали среди камней.

Дракон, по-видимому, решив, что настала его очередь, тоже вытянул шею, прищурился, и выстрелил. Струя желтого пламени оплавила каменистый пятачок там, где только что стояли двое из стрелков. В вечернее небо взвилось легкое облачко пара — то ли испаряющийся гранит, то ли бессмертные души злополучных героев.

Остальные посыпались с горы как горох, побросав луки, стрелы, щиты и мечи.

И оставив у скалы стоять… девушку.

— Беги!!! — заорал царевич. — Беги, девица!!!

— Беги, дура!!! — поддержал его Волк во всю силу молодых легких. — Дуй отсюда!!!

В неярких лучах заходящего солнца на ее теле тускло блеснул металл.

— Она прикована!

— Зачем?!

— Это традиция! Они хотят отдать ее дракону!

— Ни фига себе традиция!!!

— Масдай, в атаку!!! Мы должны успеть к ней!!!

— Ни фига себе в атаку… — высказал свое мнение и ковер.

— Бегом, не разговаривай!!! — охваченный благородным гневом, Иванушка уже стаскивал одной рукой с ноги сапог, другой лихорадочно перелистывая руководство пользователя к нему.

— Ага, я так и думал, — захлопнул он томик и сунул в карман. — Масдай, на змея — целься!!! Держись, свиноящер, мы идем!!!

Дракон, как будто услышав вызов незапланированных рыцарей, повернул на лету и впрямь похожую на свиную голову морду и прищурил недобро правый глаз.

— Криббль, Краббле, Круббле!!! — дал залп царевич, но слегка промахнулся, и огненная струя ударила в скалу метрах в двух над златокудрой головой несчастной жертвы.

— Потише, ты, спаситель! — дернул его за рукав Волк. — Поближе подпусти! Масдай, заходи сзади!!!

Ковер сделал резкий маневр, чуть не скинувший седоков вниз, но спасший им (и себе) жизни — ответный огонь змея чуть не накрыл их с головой.

— Ешкин кот! Когда он успел развернуться?!..

— Криббль, Крабле, Круббле!!!..

Но снова мимо.

— У-У-Ух!!! — пронесся с ревом над головой столб янтарного огня.

И снова маневр ковра, который Нестерова заставил бы, рыдая, удалиться на покой, спасает всех троих.

— Криббль, Краббле, Круббле!!!..

— Мазила!!! Дай, я!!!

— У-У-Ух!!!..

— Отдай, дальтоник!!!

— От дальтоника слышу!!! — вцепился Иван в свое оружие мертвой хваткой. — Сейчас снизу зайдем!!! Масдай, под брюхо ему поднырнуть попробуй!!!

— И связался же я с вами, ненормальными-и-эх!..

Крылатая рептилия возникла вдруг откуда-то слева, и чтобы избежать столкновения, ковер, сделав обманный бросок вверх, заложил крутой вираж вправо и вниз, как и хотел царевич.

— Криббль, Краббле, Круббле!!!

Огненная струя ударила дракона прямо в желтоватое брюхо.

Серый прикрыл голову руками, ожидая града обугленных внутренностей, опаленной шкуры и горелой чешуи…

Но ничего этого не было.

Справедливости ради надо сказать — не было вообще ничего. С таким же успехом они могли попасть в него струей из шланга. Или велосипедного насоса. Импортный Змей Горыныч оказался несгораемым. Но зато с очень хорошей реакцией.

— Как ты думаешь, — не отрывая глаз от разъяренной рептилии, спросил побледневший Иванушка. — У него от кошек аллергия есть?

— Скорее, несварение.

— Обнадеживает…

— У-У-Ух!!!..

— Иван, берегись!!!..

На очередном вираже царевич не удержался на шершавой поверхности Масдая, и, выпустив сапог из рук, полетел было наземь, но сумел ухватиться за длинные кисти ковра и повис, как причудливый хвост какого-нибудь стратегического межконтинентального вамаяссьского бумажного змея.

Отрок Сергий успел ухватить сапог.

Зажав его под мышкой, он уже хотел поползти к Ивану, чтобы втянуть того на борт, как внезапно осознал, что встречным курсом прямо на них несется ухмыляющийся — он мог бы поклясться в этом! (ну, или по крайней мере, сказать «Чтоб я сдох!») — свиноящер. Масдай, из боязни окончательно стряхнуть Иванушку в зияющие высоты, от маневров отказался, и столкновение через несколько секунд стало неизбежным, как хэппи-энд в голливудском боевике.

Серый в панике рефлекторно выставил перед собой оружие — сапог-кладенец — и выкрикнул первое, что почему-то пришло на ум:

— Огонь, батарея, пли!!! То, есть, Краббле, Криббль, Круббле!!!

Во-первых, он, несмотря на печальный бесплодный опыт, надеялся, что струя пламени, влепленная дракону прямо в лоб, а повезет — так и в глаз, хотя бы замедлит его, и ковер успеет сманеврировать.

Потому, что «во-вторых» попросту не было. В подобных ситуациях будущее, виновато пожав плечами, тихо разворачивается и уходит.

Но в этот раз далеко уйти ему не удалось.

Потому что дракон исчез.

Одно мгновение — вот он, громадная крылатая туша, оскалив давно не чищеные зубы, со скоростью электрички несется на тебя, закрывая все небо — только для того, чтобы в следующее мгновение бесследно пропасть.

Лишь сапог в сведенных судорогой руках Волка как-то странно дернулся.

Разогнавшийся до полной скорости Масдай, наверняка, зажмурившись — если бы ковры умели зажмуриваться — со свистом пролетел сквозь то место, где еще секунду назад разевал бездонную пасть дракон, готовясь сделать контрольный во все сразу.

Серый, не веря своим глазам, ушам и прочим пяти чувствам завертелся на месте, оглядываясь, не выскочит ли откуда кровожадный свиноящер, чтобы закончить свое гнусное дело.

Но все было до неприличия спокойно.

— Масдай! Ты его видишь?

— Нет. И ничуть о том не жалею. Два малолетних самоубийцы — вот что я о вас думаю, если вам угодно знать.

— Не угодно. Садись лучше побыстрее. Пока Иван не отвалился.

— Не отвалится, — пробурчал ковер, плавно снижаясь. — Если только мне кисти не откусит.

Масдай приземлился на краю обрыва, с которого всего десять минут назад попрыгали неудачливые драконоборцы, смачно шмякнув царевичем о сухую землю.

— Иванушка, ты живой? — сразу кинулся к нему Серый.

— М-м-м.

— С тобой все в порядке?

— Н-н-н.

— Отпусти его уже. Выплюнь. Тьфу, бяка.

— Н-н-н-м-м.

— Ну, давай же, разожми пальцы. Мы сели. Можно вставать.

— Н-н-н-м-м-у.

Иван лежал, распростершись неподвижно, оскалив стиснутые зубы и вытаращив немигающие глаза, как шкура белого медведя у камина мюхенвальдского лорда. И сдвинуть его с места, или хотя бы заставить пошевелить хоть чем-нибудь, сегодня, по-видимому, не представлялось никакой возможности.

Но тут Волк, изобразив беспредельный ужас на лице (воспоминания были еще слишком свежи), вперил взгляд куда-то за спиной Иванушки и пролепетал:

— Вернулся…

Не дай он царевичу вовремя подножку, тот перелетел бы через край провала. Хотя, судя по той скорости, с какой был взят старт с места, не исключено, что он допрыгнул бы до противоположной скалы, до которой было всего-то метров пятьдесят.

— Отбой воздушной тревоги! — захохотал разбойник.

Красноречивость взгляда Ивана трудно было переоценить. Но все сводилось к одной главной мысли: «И сам ты дурак. И шутки у тебя…»

— Да, ладно, Иванко, не сердись, — ухмылялся Серый. — Зато вон, как я тебя быстро в чувства привел.

— Я не сержусь. Я спокоен. Я абсолютно спокоен… — на лице Ивана ясно читалось, что это далеко не те чувства, в которые его можно безбоязненно приводить после подобного сражения.

— Вон, смотри… — не обращая на пограничное состояние приятеля внимания, Сергий ткнул пальцем тому за плечо.

— Это уже не смешно, — угрюмо буркнул царевич, не сводя прищуренных глаз с переносицы Серого.

— Точно. Это не смешно. Это делегация.

— Где? — крутнулся Иван, позабыв про обиду на бесчувственного сотоварища.

— Вон там. Кажется, отвязывают свою сопливую девчонку, и скоро пойдут сюда. Благодарить будут. Может, подарят чего-нибудь. Карты-факты какие-нибудь. Как ты их называешь. Ну, банкет, само собой, в честь истребителей драконов, фейерверк, бананы в шоколаде…

Царевич, кажется, только сейчас вспомнил о том, ради чего, вернее, ради кого они вообще здесь оказались, и почему-то смутился.

— Полетели отсюда, пока они действительно до нас не добрались, — решительно молвил он. И добавил, не без тайного удовольствия, видя опешившую физиономию Волка. — Я тебе потом все объясню. Масдай, вперед, на Стелу! Нам некогда мешкать!

Ковер взмыл ввысь.

— А как же благодарные горожане? А салют? А бананы?.. Тебе что, ничего этого не надо?

Что-то ты темнишь, витязь. Смотри, вон они как нам машут — уговаривают вернуться! И король среди них.

— Король? — содрогнулся Иван.

— Ну, да, король. А что? Ты что-то знаешь, а мне не говоришь, да? Ну-ка, друг любезный, давай, колись-ка. А то ведь Масдаем и я командовать могу. А бананов от твоих самозванов не допросишься.

Убежденный, а, может, припугнутый таким аргументом Иванушка, вздохнув, сдался.

— Ну, слушай. Причин тут несколько. Во-первых, мы не истребители драконом. И даже не победители. Он сам исчез в никуда. Правда, в очень подходящий момент, но ведь мы не знаем, почему. А если он неизвестно куда исчез, то где гарантия, что он неизвестно откуда не появится в любой момент? Так что, принимать все эти почести-подарки, вселяя в этих бедных людей фальшивую надежду, я считаю, было бы нечестно. Поэтому, улететь сейчас было проще, чем объяснять им все про волшебные сапоги и исчезающих драконов. Конечно, мы бы могли остаться и ждать, пока дракон не появится снова, чтобы опять вступить с ним в бой, но у нас нет времени… — похоже, мысль об этом причинила Иванушке гораздо более мучительную боль, чем все драконы и колдуны вместе взятые.

— И слава Богу, — украдкой пробормотал Серый. А вслух сказал:

— На, держи свой огнемет-самобранку, — и протянул Ивану сапог, который все еще держал подмышкой.

— Спасибо.

Царевич наклонился, чтобы обуться, и из кармана его выпало «Руководство».

— Хорошо, что не раньше, — прихлопнул книжицу ладонью Волк прежде, чем ее сдуло встречным ветром. — Убрал бы ты ее в сумку… с позволения сказать.

— Да, пожалуй, — согласился Иванушка, и тут его как молнией ударило.

— Сергий!!! — схватил он друга за руку. — Ты какое заклинание сказал, когда дракон пропал?

— То же самое, что и ты. Заклинание огня, — подозрительно покосившись на Ивана, ненавязчиво высвободил руку Волк. — А что?

— А… А огонь был?

Серый задумался, наморщив лоб.

— Не помню… По-моему, нет… Да, точно не было. Я еще тогда подумал, что они опять устали, как тогда, в замке Вертизеля, как ты рассказывал, и еще подумал, что очень кстати это страшилище испарилось, а не то бы… А что?

— А какое именно заклинание ты сказал, не вспомнишь? — вкрадчиво продолжал допрос Иванушка.

— Так какое ты говорил, такое и я. Разве я его сейчас вспомню — они как братья-близнецы — все одинаковые. Пока сообразишь, какое из них про что — мозги на узел завяжутся. Да что ты привязался-то? Ну, сказал. Ну, не выпалило. Так ведь отдохнут, и снова стрелять будут, чего тут переживать-то.

— Сергий, — снова взял его за руку Иван. — Кажется, я понял, куда подевался дракон.

— Где???!!!

Став свидетелем «двойного тулупа» из положения «сидя» в исполнении отрока Сергия, Иван, наконец-то, к стыду своему, почувствовал странное умиротворение и душевное спокойствие.

— В сапоге, — с видом Шерлока Холмса, произносящего «Это элементарно, Ватсон», изрек царевич.

Красноречивость взгляда Волка трудно было переоценить. Но все сводилось к одной главной мысли: «И сам ты дурак. И шутки у тебя…»

— Я серьезно, — торопливо заговорил Иванушка. — Не обижайся, но ты перепутал заклинания, к счастью, и вместо заклинания огнемета сказал заклинание сумки-всевместимки. Обрати внимание — ВСЕвместимки. ВСЕ.

— И ты думаешь…

— У тебя есть другие объяснения нашему чудесному спасению?

Волк ненадолго задумался.

— И впрямь, чудеса… Значит, когда старички делали сумку-всесместимку, они не мелочились… Не привыкли путешествовать налегке… Ну ничего себе…

Тем временем царевич все-таки решился натянуть ставший сразу таким необыкновенным (в смысле, еще более) сапог, и теперь осторожно притопывал об ковер.

— Ну, как? — участливо, как мать у больного ребенка, поинтересовался Серый. — Не трет? Не жжёт?

— Да, вроде, нет… Хотя, мизинец, по-моему, жмет маленько… Или носок съехал… Да нет, все нормально. Показалось…

— А послушай, Иванушка, — вкрадчиво обратился Серый. — А может, нам теперь к благодарным горожанам-то вернуться, а? Поскольку с местонахождением змея мы определились… Неприятных сюрпризов не будет… Если ты ничего не путаешь. Как ты на это смотришь?

— Да мы уже далеко улетели… — неубедительно попытался соврать царевич, слегка порозовев.

— Не так уж и далеко, — обличил его Масдай, которому, судя по всему, все эти притопывания-прихлопывания не пришлись по вкусу.

— Или будут неприятные сюрпризы? — не унимался Волк. — Или возвращаемся? Или ты что-то от меня скрываешь?

Иван покраснел, как помидор, помялся, вздохнул и произнес:

— Ну, как тебе сказать… Ты короля там, говоришь, видел?

— Видел.

— А я знал, что он появится, еще до этого. Потому, что всегда, когда герои появляются при попытке змея съесть прикованную красавицу и побеждают его, она оказывается принцессой. Я читал. Из этого следует, что когда герои не появляются, и змей девушку съедает, то она оказывается обязательно не принцессой.

— Почему? — спросил озадаченный Волк.

— Ну, может, потому, что всяких ткачих, купчих и графинь много, а принцесса одна, и она обязательно должна дотянуть до появления героя, который змея победит? — с сомнением предположил Иванушка. — Потому, что где ты читал, чтобы герой спас прикованную к скале девицу от дракона, а она оказалась, предположим, учительницей?

Серый пожал плечами.

— Ну, не читал… Но что тут плохого, что она — принцесса?

— Да ничего плохого тут нет, я это и не говорю совсем… Просто, понимаешь… Ну, у тебя-то таких проблем нет… Пока… Ну, как тебе сказать… Ты все-таки младше… А я — старше… Ну, понимаешь, что я имею ввиду?

Волк честно попытался понять.

— Нет.

— Ты же помнишь, чем все спасения всегда заканчиваются?

— Чем?

— Свадьбой…

И только теперь Серый обратил внимание, что не только щеки, но и уши, лоб, шея и даже нос царевича полыхают всеми оттенками алого.

— Ну и что? — удивился разбойник. — Она же принцесса, ты же сам сказал, так что все в порядке, хотя если бы она оказалась торговкой — тоже ничего страшного, я полагаю… Очень полезная профессия. Могло бы быть и хуже…

— Ну, как ты не понимаешь!!! Мы же не знакомы!!! — с мукой вырвалось из груди царевича. Так человек, спасаясь от пожара, прыгает в реку с пираньями.

— Так познакомились бы!

— КАК Я С НЕЙ БУДУ ЗНАКОМИТЬСЯ?! Я ЖЕ ЕЕ НЕ ЗНАЮ!!!

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Море! Под ними, на сколько глаз хватало, простиралось бесконечное, как лукоморская тайга, море. Иванушка сказал, что это еще не самое маленькое, что бывают и побольше, и даже совсем большие, которые называются океанами, но Серый заявил, что для него и этого хватит, поскольку берега не видно уже с полчаса, а на эти волны смотреть — тошнить начинает, и что спасибо, больше ему не надо, а про океаны не забудьте напомнить ему еще, чтобы не запамятовать, чего он видеть не хочет ни при каких обстоятельствах, и вообще, если бы он знал, что это ваше море такое большое, мокрое и колыхающееся, он бы настоял на Шартр-аль-Шетхе, или как он там. Но царевич поспешил его успокоить, пообещав в скором будущем огромное количество самых разнообразных островов, которые, практически находятся в виду друг друга, и что, если постараться, от одного до другого можно добросить что-нибудь тяжелое. На этом Волк немного утешился, улегся на спину, скрестил руки на груди и закрыл глаза. И поэтому не увидел того момента, когда на них свалился человек.

Иван глаз не закрывал, но тот факт, что он стал этому свидетелем, ясности в вопрос далеко не внес. Скорее, совсем наоборот. Просто совершенно внезапно в чистом солнечном небе стала расти и увеличиваться в громкости точка, пока не превратилась в полураздетое человеческое существо, запутавшееся в своих собственных руках и ногах в попытке то ли взлететь, то ли уцепиться за что-то.

Для старого Масдая это тоже стало неприятным сюрпризом.

— Это обязательно надо было уронить мне на спину с такой силой? — недовольно прошуршал он. — Непонятно, чем вы там только занимаетесь, пока… Третий?! Он что — с солнца упал? Всегда знал, что в этой Стелле приличным коврам-самолетам делать нечего!

Незнакомец, спружинив на Масдае, как на батуте, шлепнулся рядом с Серым и остался лежать с закрытыми глазами. Лицо его приняло торжественно-скорбное выражение.

Зато подскочил застигнутый врасплох Волк.

— Дай ты умереть мне спокой… Но.

Взгляд на Иванушку. Взгляд на незваного гостя.

— Это кто? — почему-то прошептал он.

— Не представился, — также шепотом ответил царевич.

— А что он тут делает?

— Лежит?

— Спроси его, чего ему тут надо.

Иванушка на мгновение сосредоточился, потом откашлялся и нараспев торжественно произнес:

— Юноша бледный, поведай, зачем ты явился; в небе парил ты зачем, облака попирая ногами?

Самозваный пассажир открыл один глаз — второй распахнулся сам при виде лукоморской парочки, и на лице его отразилось непонятное сомнение, смятение чувств в комплекте с легким испугом. Он поморгал, хотел что-то сказать, но, почему-то передумав, сначала беззвучно пошевелил губами минут с пяток, и, наконец, осторожно ответил:

— О, лучезарные боги, чей лик затмевает солнца сиянье и звезд многочисленный рой. Имя не знаю я вашего, горе мне, горе — смертного жалкого просьба в сердцах не винить. Звать меня — скромный Ирак, сын Удала, внук Мирта. Дед мой прославлен в веках был…

— Короче, стеллянин, — нетерпеливо махнул рукой Серый. — Давай про себя.

Стеллиандр замолк на полуслове и с потяжелевшим в момент испугом глянул на Волка.

— В час развлеченья, досуга, за пенною чашей с радостью слушать мы будем исторью твою, — почти тут же поддержал его Иван, гордый своим экспромтом.

— Боги мои, пожалейте… Мой отец… Отец мой — архит… зодч… строитель известный. Строил он лабиринт… запутан… строенье одно… на острове Мине… — и в сторону, отчаянно: «Боги милосердные, помогите попасть в размер… Пять минут, как мертв — и уже такое позорище… Эх, говорила мне матушка — учи литературу…»

— Как ты сказал? — недоверчиво склонился над ним Иван.

— Что? — уточнил Ирак.

— Все! Ты говорил не… ритмически организованными высказываниями! — обвиняюще прищурился царевич.

— У меня в школе любимым предметом была физкультура! — оправдывался Ирак. — А когда проходили Эпоксида, я болел! А из Демофона я вообще смог запомнить только «Си вис пацем — смит-и-вессон»!

— Парабеллум, — машинально поправил его Иванушка. — Так вы, стеллиандры, не говорите этими дурацкими стихами без рифмы?

— Нет. А вы?

— Что мы — похожи на этих… Домофонов? — покрутил пальцем у виска Волк с явным облегчением.

— Не похожи, — не очень уверенно согласился Ирак. — Но вы же боги! А боги должны разговаривать, как писал Эпоксид. Я же читал!..

Непонятно почему, Серый хрюкнул, быстро отвернулся и, закрыв лицо руками, стал издавать загадочные звуки.

Иван же, наверное, понял, потому что покраснел, снова откашлялся, и только тогда обратился к новому знакомому:

— Извини, но, по-моему, ты нас с кем-то путаешь.

— Путаю?

— Да. Путаешь. Мы не боги.

— Не боги?

— Нет.

— То есть, вы хотите сказать, что по небу, кроме нас с отцом, каждый день летает полно народу, которому просто надоело ходить по земле?

— Ну, не совсем…

— И эти летающие люди чудесным образом спасают… Я ведь не мертвый? — с опаской быстро ощупал себя Ирак и, успокоившись, продолжил: —… спасают злосчастных стеллиандров от верной гибели через расплющивание в очень тонкую лепешку о поверхность моря?

— Ну…

— И носят такие загадочные одежды, какие простому смертному и не придумать во век?

— Я же говорил тебе, что эта штучка с кружевами должна надеваться не поверх этой ерундовины с перьями! — прошипел Волк.

— Ну…

— Ах!.. — воскликнул вдруг стеллиандр и захлопнул себе рот обеими руками. — Простите меня!.. Простите, простого смертного, ибо не догадался я, что вы — боги превращенные! Простите меня за дерзость!!! — хлопнулся он на колени. — Если бог не признается, что он — бог, значит, он путешествует инкогнито! Так Ванада превращалась в ткачиху, Филомея — в пастушку, Меркаптан — в купца, а Дифенбахий… Впрочем, проще сказать, в какое стихийное бедствие он еще не превращался, да умножатся его молнии до бесконечности!..

— Да ты чего, парень, на солнышке перегрелся? — попытался поднять его на ноги Волк. — Ну ты посмотри, какие мы боги?

— Неузнанные, — настаивал на своем Ирак.

— Да мы же эти… простые смертные… как ты!

— Они, когда превращаются, всегда так говорят. Зачем богу, который превратился в смертного, чтобы его не узнали, признаваться в том, что он — бог? И если вы не боги, — сын архитектора хитро взглянул на лукоморцев, — то как летит по воздуху эта чудесная портьера, а?

Это была капля, переполнившая чрезвычайно маленькое и мелкое блюдечко терпения ковра.

— Сам ты — занавеска! — обиженно огрызнулся Масдай, повергнув бедного юношу в шок и на колени. — Сперва валится с неба, как мешок с кокосами, чуть не пробивает дыру — про грузоподъемность меня здесь кто-нибудь спросил? — а теперь еще и обзывается!

— Сильномогучие боги Мирра… простите неразумного… смертный… не дано… — Ирак — образец раскаяния — попытался постучать загорелым лбом о Масдая, чем вызвал новый приступ громко озвученного недовольства.

Друзья переглянулись. После такой «ковровой бомбардировки» надежды убедить стеллиандра оставить свою бредовую идею насчет их сверхъестественного происхождения не было.

— Ну, бог с тобой, — устало махнул рукой Волк. — Боги мы, боги. Только не скажем, какие, потому, что переодетые. А теперь ты не мог бы встать, и рассказать, что ТЫ тут делаешь?

Ирак горячо замотал головой:

— Не встану. Рассказывать я и так могу. Отец мой — знаменитый зодчий Удал. Были мы с ним на острове Мин — он возводил лабиринт для чудовища царя Миноса, а я ему помогал. Но после окончания…

— Не гуди мне в ухо, — глухо пробурчал ковер.

Парнишка мгновенно выпрямился, но без запинки продолжил:

— …работы царь отказался нас отпускать, и продержал пленниками на Мине десять лет. Тогда мой отец — гениальный изобретатель — придумал сделать крылья из перьев больших птиц, и сегодня мы вылетели с постылого острова, чтобы снова обрести свободу. Но, кажется, я что-то прослушал, когда отец объяснял мне устройство этих крыльев, и, набрав высоту, я не сумел остановиться и лететь вдоль поверхности моря, как учил меня папа — у меня получалось только подниматься вверх. А вперед меня нес ветер. И я поднимался, пока солнце не расплавило воск в моих крыльях и они не развалились по перышку… Бедный, бедный папа — он, наверное, подумал, что я погиб… Он и предположить не мог, что вмешаются миррские боги, могучие боги, — Ирак украдкой покосился на лукоморцев, — явятся во всей своей славе и сиянии, и белый свет померкнет перед их величием и великолепием, и они снизойдут до меня — недостойного…

— Ну, опять зарядил… — простонал Волк.

— А почему ты назвал царя Миноса чудищем? — полюбопытствовал Иванушка, отчасти надеясь перевести мысли стеллиандра на что-нибудь другое.

— Чудищем? Я не назы… Ах, это… Ха-ха… — он натужно растянул губы в чем-то, что должно было изобразить, по-видимости, улыбку. — Всеведущие боги изволят шутить…

— Слушай, смертный, — ласково обратился к нему Волк, нежно заглядывая в глаза, и Ирак понял, что с этого момента слово «смертный» могло приобрести очень много совершенно ненужных наречий, таких, как «определенно», «внезапно» или «чрезвычайно болезненно».

— Угх… — наконец сморгнул он.

— Если ты еще раз назовешь нас богами, или хотя бы намекнешь об этом… Что тут у вас случается с…

Неизвестно, откуда взявшийся сильный порыв ветра сбил Серого с ног. Падая, он уронил царевича, который, в свою очередь, с прирожденной ловкостью повалил на Масдая стеллиандра.

— Ешь…

— Ой…

— Боги…

Что сказал по этому поводу Масдай, осталось неизвестным, так как небо взорвалось и разлетелось молниями на мельчайшие кусочки. Воздух посерел, из глубин его вскипели черные тучи, перемешиваемые ураганом, и ударил дождь.

Волк ухватился за передний край ковра что было сил и проорал:

— Масдай! Ищи землю!

— Сергий!.. Ты здесь?.. — донеслось до него с попутным торнадо.

— Здесь!.. Держись!.. — он попробовал оглянуться через плечо, но, получив с ушат воды прямо в лицо, быстро отвернулся.

— …усь!..

— Ирак! Ты здесь? — выкрикнул снова Иван.

— Помогите!!! Я не могу удержаться!!! Тут скользко от воды!.. Я сейчас упаду!..

— Держись, я помогу!.. — и царевич, выпустив из рук спасительный край Масдая, пополз к теряющему силы Ираку, в кромешной тьме пытаясь нащупать его и отплевываясь от неожиданно холодного дождя, потоками низвергавшегося, казалось, исключительно на него.

— О, боги! Я больше не могу!.. Спасите меня!..

Ковер тряхнуло, он накренился вправо, влево, вперед, стал падать, но снова выправился, и снова завалился налево…

— Помогите!!!..

— Держи руку!.. — и тут при последнем маневре Иванушку швырнуло прямо на голову Ираку.

— Держу! Спасиба-а-а-а-а-а-а-а!!!..

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!..

Но Серый так и не услышал два отчаянных удаляющихся крика за краем ковра среди ревущей стихии.

* * *

Гора мышц, слегка прикрытая небольшим клочком белой материи, пошевелилась — это Трисей оторвался от точения меча, провел по краю лезвия ногтем, и оно запело, почуяв руку хозяина.

— А скажи, капитан, всегда ли так быстро меняется погода в этих местах? — проговорил он, в который раз с детским удивлением окидывая взглядом лазурный небосвод и зеленую воду моря.

— Честно говоря, такое я видел в первый раз, — покачал головой капитан Геофоб. — Бури на море не в диковину, это понятно, но чтобы одно мгновение был штиль, а через секунду — ураган — такого я не припомню.

— Злосчастные Каллофос и Никомед… — вздохнул Трисей. — Как некстати забрали их к себе нереиды…

— За бортом ничто не могло выжить в этом хаосе, — согласился с ним капитан. — Но зато теперь они, благородные юноши из богатых семей Иолка, несомненно вкушают нектар и амброзию из рук изумрудноволосых дочерей Нерея, а это значит…

— А это значит, — угрюмо договорил за него Трисей, — что мы привезем на Мин не семерых юношей, а только пять, и имя нашей славной родины навеки покроется позором бесчестия.

— Капитан, — подбежал запыхавшийся, бледный матрос. — У нас больше нет парусов.

— Как нет? — нахмурился Геофоб. — А вторая пара, которую мы всегда храним в ящике из-под канатов? Или его тоже смыло…

— Нет, капитан, но они же черные — помните, мы специально их взяли, чтобы оповестить царя Эгегея о том, что чудовище сожрет его сына, царевича Трисея, да приумножат боги его годы!..

— Болван!

— Можно, я ему отрежу уши, капитан?

— Ай!

— Можно.

— Ай-ай-ай!

— Человек за бортом!!!

— Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!

— Два человека за бортом!!!

— Ой! Это наши земляки! — и бедолага матрос, ловко вывернувшись из туники, зажатой в пудовом кулаке Трисея, проявил чудо героизма, бросившись в воду и быстро-быстро поплыв навстречу двум головам, то появляющимся, то исчезающим в легких волнах метрах в сорока от корабля. Хотя, при нынешнем состоянии дел, он проявил бы чудо героизма, оставшись на борту триеры рядом с царевичем.

Через полчаса две бледные, изнемогающие фигуры с трудом перевалившись через борт корабля, оказались на палубе. Один-единственный взгляд на них начисто опровергал новомодную теорию чернокнижников Шантони о том, что тело на девяносто процентов состоит из воды. Они были прямым доказательством стопроцентного содержания Н2О в теле человека. Причем она там долго не задерживалась, а бурными потоками изливалась с волос, лиц и одежды на палубу, очень быстро формируя небольшой заливчик, в котором уже даже плескалась веселая рыбка, выпавшая, очевидно, из рукава камзола Ивана.

Вокруг них тотчас же собралась, побросав весла, вся команда.

— Это не Каллофос!..

— И не Никомед!..

— Определенно не Никомед…

— Он бы уже орал во все горло, спрашивая вина и мяса…

— Хотя вон тот на Каллофоса очень похож…

— Но если этот не Никомед, значит, тот — не Каллофос. Этот логика.

— Ага, умный нашелся!..

— А если этот — Каллофос?

— Что, ты меня запутать хочешь?

— Нет, что ты… Просто спрашиваю…

— Какие забавные педилы…

При этой фразе Иванушка пришел в себя. И тут же из него вышел.

— Это кто тут педила? — утирая мокрым рукавом с лица остатки моря неприветливо поинтересовался он. — От педилы слышу!

— Он еще бредит…

— Дайте им воды!..

— Не надо!!! — тут пришел в чувства и Ирак.

— Кто вы, незнакомцы? — раздвинув толпу, как ледокол, вперед выступил темноволосый юноша размером с трех. — Как оказались вдали от берега? И не встречали ли там, в морской пучине, наших товарищей — Никомеда и Каллофоса?

Пока царевич задумался над этой чередой вопросов и честно попытался припомнить в бушующей воде что-то такое же мокрое, напуганное и отчаянно бултыхающееся, как они с Ираком, молодой стеллиандр, у которого, казалось, мозги с языком были связаны напрямую, уже пустился в пространные разъяснения, снова начав с дедушки Мирта. Впрочем, его история, кажется, вызывала неподдельный интерес всех собравшихся.

Всех, кроме одного.

Молодой мускулистый здоровяк, первым спросивший, кто они, стоял, в мучительном раздумье наморщив лоб, к таким упражнениям, явно непривычный. Когда Ирак, минут через сорок, дошел до раннего детства своего отца, мыслитель, тоже, наконец-то, пришел к какому-то выводу и тихонько вытащил из круга стеллиандров, как всегда, падких до историй с продолжением, пожилого моряка в сиреневой тунике.

— Послушай, Геофоб, — обратился он к нему. — Я знаю, как спасти честь Иолка.

И что-то забубнил ему прямо в ухо.

До Ивана лишь обрывками доносилось:

— …не тех…. бросить обратно…. вернет наших…

— …нет, Трисей, этот план…

— …почему это…

— …воля богов…. предназначение…

— …предлагаешь…

— …получше…

— …не захотят?..

— …синий пузырек…. в вино…

— …не похож…

— …все равно…

— …спешить…

— …через час…

— …быстрее…

— …педилы…

Минут через десять, когда Ирак уже описывал второе замужество своей матушки, толпа матросов снова расступилась, и к потерпевшим коврокрушение подошли те, кого называли Геофобом и Трисеем. В руках они несли ворох сухой одежды и полотенец, блюдо с хлебом и мясом и амфору.

Парой быстрых фраз капитан отослал матросов на весла, а Трисей пассажиров — на нос.

С удовольствием переодевшись в новые хитоны (царевич не без облегчения скинул свой замысловатый мюхенвальдский придворный костюм, оставив, естественно, лишь чудесным образом оставшиеся сухими волшебные сапоги), собратья по несчастью моментально умяли принесенную заботливыми иолкцами еду, запив сильно разведенным, с горчинкой, вином из маленькой черной амфоры. И как раз вовремя.

— Земля! — закричал самый зоркий из моряков. — Через час мы будем там!

— Через час мы будем где? — поинтересовался царевич у Геофоба.

— Там, — кратко махнул он рукой.

— Где — там? — забеспокоился почему-то Ирак. — Где — там?

— На Мине, — нахмурился Трисей. — А как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо, — удивленно отозвался Иванушка. — А что?

— И голова у вас не кружится?

— Трисей! — украдкой Геопод попытался наступить герою на ногу, но с таким же успехом он мог пытаться попинать слона.

— Нет. Мы выпили не так уж и много. А с какой целью ваше судно идет на Мин, капитан Геофоб?

— В гости.

— По делу, — хором ответили иолкцы.

— Откуда вы, мореплаватели? — вдруг отчего-то встревожился Ирак.

— Из Иолка, — нехотя ответил Трисей, настороженно вглядываясь в лицо любопытного пассажира. — А что?

Лицо любопытного пассажира посерело, потом побледнело, затем позеленело, да таким и решило, видимо, пока остаться.

— Из Иолка!!! Если вы действительно из Иолка, то на Мине у вас может быть только одно дело…

— Какое? — заинтересовался Иванушка.

— И боги забрали у вас двух человек…

— Какое дело?

— И тут появились мы…

— Да какое же дело, Ирак?!

— Минозавр!!! — выкрикнул юноша, и, если бы Иван не ухватил его за ноги, в мгновение ока перемахнул бы за борт.

— Ирак, ты куда? Кто такой Минозавр? Кто это? — тряс нового знакомого за тунику Иванушка, стараясь добиться от него ответа. — Что происходит? Да скажи же ты!

Но Ирак не отзывался.

Глаза его остановились, лицо приняло довольно-туповатое выражение, и с блуждающей полуулыбкой он лениво опустился на палубу.

— Ирак, что с тобой? Ему плохо? — испуганно взглянул на Геофоба царевич.

И тут у него закружилась голова.

Остальное происходило как во сне.

Вместе с остальными иолкцами — девушками и юношами в черных хитонах, общим числом четырнадцать — Ивана и Ирака вывели на берег, где их встретили суровые бородатые люди в доспехах. Они забрали у Трисея меч, чему Иванушка вяло удивился — ему казалось, что проще у предводителя иолкцев было отобрать его руку или ногу… Потом по живому коридору из странно одетых молчаливых людей под звуки странной музыки их повели куда-то, где перед каменной статуей сурового мужчины долго окуривали фимиамом и обрызгивали чем-то красным и теплым, что взяли из только что убитого быка… Наверное, это была кровь… Иолкцы, все, кроме Трисея, отчего-то плакали и причитали… И кроме Ирака… Наверное, потому, что он не иолкец… Потом статуя ожила, подошла к ним и что-то начала говорить… А может, это просто был похожий на нее человек… Смешно… Человек, похожий на свою статую… Или статуя, похожая на своего человека?.. Трисей, набычившись и скрестив руки на груди, стоял и слушал человека-статую, хотя Иванушке было чрезвычайно удивительно, почему он его не ударит, ведь ему этого так хотелось, это же было видно разоруженным… безоружным… нет, невооруженным глазом… Потом, когда все это царевичу уже слегка поднадоело, всех их, подталкивая остриями копий, бородатые солдаты в шлемах со щетками — совсем, как солдатики в детстве — интересно, а что у них на задах написано? — погнали куда-то дальше… Куда — какая разница… Ему и тут было неплохо… И там будет тоже хорошо… И чего только эти слезоточивые иолкские парни и девчата так расстраиваются?.. Смешно… Вот, например, когда они с Трисеем проходили мимо одной очень красивой местной девушки в розовом балахоне, она совсем не плакала… А даже украдкой сунула герою большой клубок, шепнув: «Привяжи конец в лабиринте — он тебя выведет!»… Значит, они идут в лабиринт… Смешно… Как конец, если его привязать, может вывести?.. И конец чего?.. А у них в Лукоморье на ярмарку тоже приезжал лабиринт… Вместе с комнатой смеха… У нее перед входом было написано что-то вроде: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива»… А еще там наездник разгонялся и скакал по верхней половинке громадного деревянного шара… И не падал… Хотя так все этого ждали… Смешно… А еще приезжали…

Вдруг раздался страшный рев — как будто прайд голодных львов наткнулся на стадо бешеных буйволов — перекрываемый визгом и воплями обезумевших иолкцев и боевым кличем Трисея, который тоже не всякое тренированное ухо выдержит. Эта какофония вырвала Иванушку из плена воспоминаний и пинком швырнула прямо в объятия мрачной действительности. Мрачной в прямом смысле этого слова — за то время, пока царевич предавался ностальгии, их группа успела попасть из душного светлого храма в душное темное подземелье. Редкие факелы в подставках в виде зубастых пастей на стенах скорее делали тьму более густой, чем разгоняли ее. И очень жаль, подумал царевич, когда прямо на них из-за угла выскочило какое-то страшилище, и Трисей начал с ним бороться. Потому, что плохо видно. Бестолковые иолкцы разбежались, кто куда, и только они с Ираком остались, чтобы поболеть за наших. Не известно, за кого болел Ирак, но Иван меланхоличным мычанием подбадривал Минозавра. Как явно проигрывающую сторону. И когда Трисей, поведя могучими плечами, со смачным хрустом крутанул вокруг своей оси ушасто-рогатую голову незадачливого чудовища, в недобрый для себя час оказавшегося в темных закоулках этого затхлого погреба, Иванушка, как триллиарды болельщиков побежденных команд, махнул рукой, плюнул, и повернул домой, сожалея что есть силы о потраченном впустую времени.

— Эй, постой! — кто-то окликнул его, а когда он не посчитал нужным отозваться — ухватил за плечо. — Стой, чужестранец! Ты, ванадец, иди сюда — стой рядом с ним!

Обернувшись, Иван увидел рядом с собою глупо улыбающегося Ирака. Наверное, его команда выиграла… И пускай… Наверное, если они тут еще постоят, появится еще какое-нибудь уродище, вроде этого, и тогда мы еще посмотрим, кто кого…

А вот и остальные иолкцы начали собираться… И все смеются… Те, которые не плачут… И что сейчас?.. Ага, это же аттракцион такой, вспомнил… Лабиринт называется… И сейчас Трисей будет нас отсюда выводить… А после этого мы, наверное, пойдем на качели… Что это он такое говорит?.. Хм, никогда бы не подумал… Хитер… До такого, наверное, даже сам Волк бы не додумался… Волк… Волк. Волк? Волк! Волк!!! Волк… Волк… Кстати, а где Волк?.. Жалко — пропустил самое интересное… И кто бы мог подумать, что если конец нити, свернутой в клубок, привязать к поясу туники где-то в дебрях лабиринта — эге, это ведь лабиринт — я про него сегодня уже где-то слышал!.. — так вот, тогда остальной клубок сможет вывести заблудившихся на улицу… Это, наверное, волшебный клубок, как у королевича Елисея на странице восемьсот шестнадцатой, когда он заплутал в расколдованном замке… или в заколдованном?.. Нет, в расколдованном — я помню, что он оказался в прекрасном замке с садом с ручейками, деревьями, бабочками, похожими на цветы и цветами, похожими на бабочек, с белыми и розовыми стенами… И птичками… Тоже похожими на что-то… Может, на рыбок… И узнал он, что этот замок давным-давно заколдовал какой-то маг… И сумел расколдовать его… И встал перед ним черный город ужаса с подземельями пыток и казней… И заблудился он там, и погиб бы от голода… Интересно, почему от голода, там же народу всякого полно было… А-а… Так, наверное, стенания истязаемых отбивали ему аппетит… Но дала ему молодая ведьма молоток… Нет, колобок… Или клубок… О чем это я?.. Смешно… Кажется, мы мимо туши этого Ментозавра уже в четвертый раз проходим… Или я что-то пропустил, и эти Мегазавры разные? Значит, счет — четыре-ноль?.. А эти иолкцы снова льют слезы… Значит, они потеряли несколько Трисеев тоже?.. Остался один… Вон он… Играет в футбол своим клубком… Смешно… Все его ждут, пока он поведет их на карусели, или хотя бы в беспроигрышный тир, а он тут играет… И ругается… Наверное, потому, что больше никто с ним поиграть на хочет… Наверное, если бы со мной никто играть не хотел, я бы тоже стал ругаться… Только не так, как он… Я не все слова такие знаю… Ну, ладно… Если никто не хочет — придется мне… Эй!.. Трисей!.. Трисей, пас давай, пас!!!..

Иванушка, покачиваясь из стороны в сторону, как лунатик, подбежал к клубку, брошенному разгневанным героем на пол, и попытался пнуть его. Но почему-то промахнулся, покачнулся, взмахнул беспомощно руками и шлепнулся сам, ударившись при этом головой об стену.

Перед глазами все поплыло, закрутилось, желудок моментально изверг свое содержимое кому-то на ноги, а сознание, вероятно смущенное таким поворотом событий, поспешило тут же покинуть его до лучших времен, сделав вид, что они не знакомы.

Может быть, лучшие времена наконец-то настали, потому что ивановы глаза медленно приоткрылись.

Одновременно с тусклой картинкой включили и звук. И запах.

— ГДЕ Я?!

Как будто плотная отупляющая пелена спала с головы Иванушки. Мгновенно все события, обрушившиеся на него с утра, ворвались, вспыхнули у него в мозгу, опалив испуганно отшатнувшееся сознание, тут же пожалевшее о своем преждевременном возвращении. Как кусочки разрезной картинки встали осколки происшедшего на место, и увиденное ошарашило и шокировало слегка запоздавшего на свидание с реальностью царевича.

«Ешеньки-моешеньки, как сказал бы Сергий», — медленно схватился Иван за звенящую голову. — «Где же я теперь его найду…»

К чести его сказать, сомнений в том, что его земляк остался в живых, у него даже не возникало. Отрок Сергий стал для Иванушки действующим лицом самой первой и самой нерушимой аксиомы. Даже если погибнет мир, говорилось в ней, то, рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, из-под его обломков выберется ухмыляющийся Волк и спросит бананов в шоколаде.

А искать унесенного ветром Волка надо было незамедлительно — ведь на то, чтобы найти и доставить золотое яблоко Филомеи у них было совсем немного времени! А чтобы покинуть Стеллу без друга, хоть с целой корзиной этих яблок, речи и не шло. Пусть даже если все королевства в мире и все их престолонаследники провалятся сквозь землю.

— …выбраться?

— Похоже, мы окончательно заблудились!

— Наверное, попался неисправный клубок…

— Неисправные мозги…

— Если ты такой умный…

— Не надо драться, юноши!..

— Ум… мник… на!.. шел!.. ся!!!..

— А-а-а!..

— Трисей, разними же их!..

— Так что ты там говорил про мои мозги, а?..

— Трисей!!!

— А-а-а-а-а-а-а!!!..

Даже Иванушке стало понятно, что в пяти шагах от него происходит что-то не то.

Он попытался подняться, и со второго захода преуспел. Голова, правда, еще слегка кружилась, но уже не от зелья, которым их опоили на корабле.

— Что случилось? — обратился он в никуда, не надеясь получить ответ, просто для того, чтобы снова услышать звук своего голоса. — Что мы тут делаем?

— Я… учу… этого… пижона… Геноцида… обращаться… ко мне… с уважением!.. — неожиданно для царевича отозвался Трисей, не отрываясь от заявленной деятельности.

— Уй!.. Ай!.. Ой!.. — подтвердил тот.

— Мы заблудились… — в несколько голосов обреченно вздохнули остальные.

— Совсем?

— …нет, наполовину!.. Ауй!..

Иван на мгновение задумался, и тут же лицо его просветлело. Настолько, что если бы просветление это выражалось в киловаттах, то его хватило бы для освещения пары вечерних игр на самом большом стадионе.

Здесь он был как у себя дома. Этот способ выбраться из любого места самого непроходимого и запутанного лабиринта описывался на странице тысяча шестьсот тридцать восемь «Приключений лукоморских витязей», когда королевич Елисей черной магией маниакального карлика — владельца бриллиантовых копей — забрасывается в самый центр подземного огненного лабиринта на летающем острове Коморро. И, самое важное, этот способ уже был однажды опробован Иванушкой на практике — в том самом ярмарочном лабиринте, куда они с матушкой зашли, не дождавшись сопровождающего, и благополучно умудрились потеряться уже через три минуты. Тогда спасение царицы Ефросиньи заработало ему дополнительный урок стрельбы из лука в неделю, но, увы ненадолго — до первой занозы в пальце…

Иван мотнул головой, отгоняя невесть откуда взявшуюся ностальгию, и заявил:

— Я выведу вас отсюда. Следуйте за мной.

— Что, еще один умник? — оторвался от лупцевания Геноцида и ревниво прищурился Трисей.

— А ты откуда знаешь дорогу?

— Даже Трисей не смог найти обратный путь!

— Даже волшебный клубок не помог!

— Ты что — был тут раньше, что ли, а?

— Еще за тобой будем семь часов сейчас ходить!

— Нет уж!

— И так с ног валимся!..

— Повезло Минозавру — раз, и все!

— Что ты сказал?..

— А-а-а-а-а!!!..

Царевич вздохнул и закатил глаза. Кажется, полноценно общаться с этими людьми, не вызывая лавины дурацких вопросов, можно было только одним методом. Интересно, что бы сделал на его месте Волк?.. Конечно, без сомнения, использовал бы этот метод.

— Боги Мирра меня поведут! — сурово изрек он. — Кто сомневается в воле богов, поднимите руки!

Двенадцать пар рук синхронно спрятались за спины. Только Ирак остался стоять, покачиваясь и блаженно улыбаясь.

— Вперед! — воззвал царевич. — И да ведут нас боги Мирра!

И все дружною толпою устремились за ним.

Часа через четыре уставшие иолкцы уже во всю ставили под сомнение не только его компетенцию как проводника воли богов, но и существование самих богов, божественного провидения и Мирра вообще, и всего остального окружавшего их когда-то мира — в частности. Некий Платос выдвинул философскую теорию, нашедшую горячую поддержку в массах, о том, что окружающая реальность субъективна, и является лишь отражением нашего представления о ней, то есть, пока мы думаем, что мы в лабиринте — мы будем в лабиринте, но стоит нам прилечь отдохнуть, и к нам придет иной сон, более приятный, и мы окажемся где-нибудь на берегу моря, или во фруктовом саду, или в тенистом лесу.

Откровенно говоря, Иван-царевич с удовольствием и сам стал бы приверженцем этой теории, потому что ноги под ним заплетались и подкашивались, тонко намекая, что день был у них сегодня трудный, но не успел.

В лицо ему пахнул соленый ночной ветер.

Еще несколько десятков торопливых шагов — и вместо пропитанного клаустрофобией склепа лабиринта восторженных иолкцев (а так же торжествующего лукоморца и отрешенно-счастливого ванадца) встретила бесконечным звездным объятием ласковая старушка-ночь.

— Трисей!..

На могучую грудь слегка смущенного героя откуда ни возьмись упала девица. При свете факела царевич узнал ту девушку из храма, которая украдкой передала Трисею клубок.

Нижняя челюсть Иванушки с грохотом упала на песок, — «Вот это красавица!!!»

— Ты жив, Трисей! И мой клубок с тобой! Он все-таки помог тебе выбраться! О, Боги Мирра, слава вам, слава! Но почему ты привязал нить так далеко от входа? Я уже начинала беспокоиться — уж не случилось ли с тобой чего… А что с Минозавром? Ты победил его? Пойдем скорее на корабль — а не то мой отец хватится меня, и если он узнает, что я помогла тебе выбраться из этого ужасного лабиринта, то он меня просто убьет на месте! Хвала богам, что сейчас ночь!..

— Так значит… Так нитку… Значит, надо было…

И Трисей в свою очередь возблагодарил богов, что сейчас ночь, и что не видно ни цвета, ни выражения его лица.

— Так значит, ты хотела спасти нас, о незнакомая дева? — только и смог произнести сконфуженный герой.

— Да, конечно, Трисей, спасти тебя — как только я тебя увидела — сразу поняла, что если ты умрешь — то я тоже умру!.. А зовут меня Адриана, и я дочь царя Мина. Ну, что же ты молчишь? Я из-за тебя так рисковала!..

Трисей, мучительно нахмурясь, совершил умственное усилие, достойное героя, и через минуту выдал:

— Царевна?

— Да!..

— Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой?

— Ну, право же, я не знаю… Твое предложение так неожиданно… Так внезапно… Мне надо подумать…

Могучие плечи Трисея колыхнулись.

— Ну, если ты не хочешь…

— Я уже подумала! Я согласна! Пойдем скорее на твой корабль!

— Скорее, друзья! — обняв тонкий стан царевны Адрианы, взмахнул рукой Трисей. — Капитан Геофоб ждет нас!

И Иван, закрыв, наконец, рот, устремился вслед за веселой гомонящей толпой стеллиандров, не переставая повторять: «Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой… Согласишься ли ты войти в дом моего отца моей молодой невестой… Согласишься ли ты… Надо запомнить… Надо запомнить… Надо запомнить… Как все просто… Как все легко… У других. Если бы царевна Адриана не то, чтобы дотронулась до меня, а просто обратила бы внимание… или просто посмотрела бы… или невзначай задела краем своего балахона… Я бы ведь на месте тут же умер от смущения!.. Или еще того хуже — стоял бы, краснел и молчал, как язык проглотил… Как последний дурак… А Трисей… Как он так может?.. Не согласитесь ли вы войти… моей невестой… КАК ВООБЩЕ ОНИ ВСЕ ТАК МОГУТ?! И почему этого не могу я?.. Наверное, все девушки как-то чувствуют, что я такой… такой вот… вот такой… И поэтому не обращают на меня внимания… А какие простые слова и нужны-то, чтобы полноценно общаться с противоположным полом… Только где же их взять… Не согласитесь ли вы войти в мой дом отца… моей невестой… Надо не забыть!..»

Черные паруса весьма пригодились.

Подняв их сразу же, как только спасенные поднялись на борт, и возблагодарив миррских богов за попутный ветер, корабль тайком вышел из спящего порта Мина и взял курс на Иолк.

Усталые, но счастливые молодые иолкцы быстро соорудили трапезу из мяса, козьего сыра и хлеба, и, энергично запивая все это неразбавленным вином, шепотом возносили хвалу непобедимому Трисею. С каждой новой амфорой шепот становился все громче, а тосты все замысловатей, и иногда и тамада, и слушатели забывали к концу, о чем говорилось в начале. Но это не мешало всеобщему веселью, скорее, даже, наоборот.

Под конец вечеринки, когда уже добрая половина пассажиров была повержена алкоголем на еще теплую после жаркого дня палубу, просветление опустилось, наконец-то, и на Ирака, и он с живостью стал поддерживать все тосты, и даже предложил парочку от себя. Один из них был за Ивана.

— Хочу выпить за человека… или не человека… или не совсем человека… смертного, так сказать… только я этого не говорил… потому, что кто-кто, а я-то точно смертный… предлагаю, значит… за Иона — что значит «идущий»… Что он пришел к нам ко всем, когда… когда это было угодно бессмертным богам… Только я этого не говорил… Это, то есть, когда было угодно ему… До дна!

— До дна! — шепотом взревели гуляки. — За Иона!..

Глубоко за полночь во вменяемо-вертикальном состоянии оставались только Трисей и Иванушка. Первый в силу своей массы, которую надо было измерять, скорее, не в килограммах, а в центнерах, а второй — по причине незаметного выплескивания большей части доставшегося ему вина за борт. Потому, что если бы это выплескивание стало бы заметным, то долгосрочная горизонтальность положения была бы ему обеспечена разошедшейся к тому времени публикой досрочно.

К тому времени улеглись спать и матросы, и капитан Геофоб, и дежурный, который спать не должен был по определению, и царевичи остались стоять на корме в одиночестве. Казалось, с каждым дуновением ветра хмель выветривался из Трисея, как дым.

— А теперь поведай-ка мне, Ион, кто ты такой, откуда прибыл ты в Стеллу, и чего ищешь.

— Откуда ты знаешь, что я что-то ищу?

— Люди, которые ничего не ищут, сидят у своих очагов, — двинул плечом Трисей.

— Изволь, расскажу. Зовут меня Иван. Ну, Ион по-вашему. А приехал я в Стеллу в поисках золотого яблока Филомеи. Я и мой друг Сергий по прозванью Волк. Только во время сегодняшней бури мы потеряли друг друга. Я вот очутился здесь, а его даже и представить невозможно, куда могло унести… Теперь кроме этого яблока придется искать еще и его. Кстати, если ты знаешь, что это за яблоко, и где его можно найти, наша благодарность не знала бы границ в известных пределах, что значит, что я бы был глубоко признателен за твою помощь, — заученной когда-то давно фразой из похищенного на ночь учебника старшего брата по дипломатии завершил свою недолгую представительскую речь Иванушка.

Впитывая и переваривая сокровища дипломатической мысли Лукоморья, стеллиандр ненадолго задумался.

— Ах, яблоко! Ну, конечно, знаю. Кто же этого не знает!.. Это яблоко присудил Филомее трилионский царевич Париж как самой красивой из всех богинь, и теперь его город вот уже десять лет, как в осаде.

— И кто его осадил?

— Естественно, союз женихов!

— Женихов?! — надпись на солдатиках из детства стала приобретать новый, неизведанный ранее, но уже пугающий смысл.

— Ну, да. Ведь перед тем, как выдать Елену замуж, ее отец взял слово с остальных юношей, добивавшихся ее руки, что в случае чего, они поддержат выбранного его дочерью жениха.

— Елену?..

— Ну, конечно. Ведь в знак благодарности Филомея помогла Парижу украсть у законного мужа Елену — самую красивую из смертных.

— Красивее Адрианы?

— Ну, Ион, не будь ребенком…

— Да я ведь ничего… Я ведь просто спросил…

— Ну, так вот. Говорят, что это яблоко Филомея подарила Елене в качестве приданого. Значит, оно сейчас у нее.

— А она в осаде.

— Уже одиннадцатый год. А теперь скажи мне, Ион, почему, чтобы вывести нас из лабиринта, боги выбрали тебя?

— Н-ну, как тебе сказать… — первым порывом царевича было объяснить Трисею, что никакие боги, вообще-то, его никуда не выбирали, а надо было всего лишь набраться терпения и, придерживаясь одной из стен, идти вперед, пока внезапно не наткнешься на выход, как это с ними и случилось, но, уловив при свете факела чересчур серьезное выражение на мускулистом лице иолкского царевича, почему-то передумал. — Со мной это иногда бывает. Но ничего страшного. Потом это проходит.

— А-а… — с некоторым облегчением протянул Трисей. — Ну, тогда ладно… А то тут твой приятель, когда говорил за тебя тост, что-то наплел непонятное…

— Он был пьян, — твердо оборвал его Иванушка. — И от вашей отравы еще не отошел. Кстати, зачем понадобилось нам подливать в вино эту гадость? Если бы вы попросили, мы бы и сами пошли с вами сражаться с этим Минозавром… Ну, или поддерживать тебя ободряющими криками… — поправил он себя, представив на незамутненную голову монстра, побежденного стеллиандром.

Трисей посмотрел на него как-то по-новому.

— Зная, что тебя должны через два часа разорвать на кусочки, ты бы добровольно пошел в лабиринт?

Иван вспомнил про волшебные сапоги, и с твердостью ответил:

— Да.

— Значит, ты тоже герой?

На этот вопрос такого быстрого ответа у царевича не нашлось. Но Трисей его и не дожидался.

— А этих трусов пришлось силой вылавливать по всему Иолку, когда пришла пора отправлять ежегодную дань царю Мина, — с презрением махнул он рукой в сторону спящих. — За это я тебя уважаю, Ион. Если ты, конечно, говоришь правду, и ты действительно не… не…

— Не кто?

— Не тот, на кого намекал этот твой болтун Ирак, — выпалил Трисей.

— Нет, я — это не он, — не понял Иван, о чем идет речь, но на всякий случай твердо решил отмежеваться от чего бы то ни было, способного подмочить его новую героическую репутацию.

— Ну, тогда ладно. А твоего друга, с которым ты сюда прибыл, мы попробуем найти, после того, как в Иолк вернемся.

— Думаешь, он там? — с сомнением проговорил Иванушка.

— Может, там. А если нет — то мы обратимся к оракулу Ванады, принесем ей за него достойные жертвы, и, если снизойдет, богиня подскажет, где твоего Ликандра отыскать.

— Почему Ликандра?

— Но ты же сам сказал, что его прозвание — Волк. На нашем языке — Лик. Получается — человек-волк. Ликандр. Нормальное имя, которое, по крайней мере, без затруднений сможет выговорить даже ребенок. Не то, что это его иностранное. И кто только вам такие имена придумывает… Не встречал еще ни одного чужестранца с нормальным стеллийским именем…

Царевич хотел прокомментировать эту сентенцию, приведя примеры из своей недолгой, но богатой практики загранпоездок, но вовремя воздержался, а вместо этого попросил:

— Только можно побыстрее к этому оракулу сходить, когда приедем, a? Мы просто торопимся очень…

— Обязательно, — пообещал Трисей, и дружески похлопал Ивана по плечу. — Я сам выберу самого лучшего быка, которого ты предложишь Ванаде в жертву. А сейчас давай спать. Вон, все уже храпят — заливаются.

— Не все, — прислушался Иванушка.

Среди всеобщего торжества Опиума — бога сна и сновидений Стеллы — то и дело раздавались тихие не то поскуливания, не то повизгивания.

— Ты это о чем? — тоже прислушался Трисей. — А, об этом… Это этот стиляга Геноцид. Страдает. Хорошо я ему сегодня вломил. Не обращай внимания, Ион. Пошли спать.

— Но ему же больно!

— Ну, и что? Поболит, и перестанет. Ничего ведь не сломано… К сожалению. Через недельку как новенький будет. Нужен он тебе…

Но Иван его уже не слушал. Он пробирался между распластанными телами спящих, вслушиваясь и вглядываясь, и скоро нашел.

— Тебе очень больно? — склонился он над Геноцидом.

Тот сразу перестал стонать.

— Тебе-то что?

— Подожди, я тебе помогу.

— Как это ты мне поможешь? Ты что, чародей, что ли?

— Нет… Но я попробую… — и он осторожно положил на голову иолкца руки — сверху ту, что с кольцом — и попытался сосредоточиться, как учил их старый Ханс.

— Если ты чародей, то должен говорить волшебные целительные слова, — не унимался Геноцид. — Потому, что без волшебных целительных слов лечат только безродные проходимцы и шарлатаны. А ты и сам по себе-то совсем на чародея не похож, так, может, на лекаришку какого-нибудь, которого в приличном обществе и к лошади не подпустят, если лошадь чистых кровей, как, например, в конюшне моего отца, а их там знаешь, сколько? Несколько десятков! Вот понаехали тут всякие, ни снадобий, ни зелий, ни волшебных целительных слов не знают — полная темнота и отсталость, а туда же лезут…

Лукоморец почувствовал, как помимо его воли руки спускаются с макушки Геноцида к горлу, а пальцы начинают медленно сжиматься.

Откуда-то из темноты донеслось тихое ржание иолкского царевича.

Услышав это, Иванушка взял в руки вместо этого себя и попытался придумать какие-нибудь волшебные целительные слова, но вместо них на ум шло только одно. Что после недолгого умственного сопротивления и было произнесено над больным:

— У киски боли, у собачки боли, у Геноцида заживи…

* * *

К тому времени, как Серый и Масдай наконец просохли на жгучем стеллийском солнце, прошло два дня.

Сказать, что настроение у двоих было чернее той тучи, которая разразилась ураганом, забросившим их сюда — значит, не сказать ничего.

Во-первых, где находилось это «сюда», оставалось тайной за семью печатями, девятью пломбами и крупной надписью красными чернилами «Строго секретно». Причем, похоже, не только для них двоих, но и для стеллиандров тоже, потому, что за все это время, кроме вызывающе-непуганых перепелок, которых Серый сбивал камнями себе на пропитание, в этих дурацких горах на них не натыкалась ни одна живая душа.

Во-вторых, пропал Иван. Волк не видел момента, когда он пропал и ничего не слышал из-за грохота бури, но он готов был побиться об заклад, если бы знал такие слова, что его неповторимый царевич улетел за борт ковра при попытке кого-нибудь спасти.

И, в третьих, этим «кем-то» (второе пари!) наверняка был этот болтливый Иран. Или Бутан. Или как его там. Впрочем, он тоже пропал, и это был единственный крошечный плюсик во всей этой гнусной истории с исчезновениями.

Утром третьего дня, позавтракав опостылевшей перепелкой без соли, Серый мысленно подвинул с первой позиции списка под заглавием «Чтоб я еще раз это съел!» пикантный сыр с запахом ископаемых носков, внес туда эту злополучную птицу, затоптал старательно остатки костра, взгромоздился на Масдая и сказал волшебное слово «Поехали!».

И, естественно, ответом на него было не менее традиционное «А куда?».

— Ну, если ты часом знаешь, где наш Иванушка…

— Не знаю. Но, кажется, кто-то когда-то упоминал о каком-то волшебном устройстве, при помощи которого…

— Дохлый номер, — вздохнул Волк. — Пробовал. Не берет.

— Что «не берет»?

— След. Наверно, сломался, пока плавал у меня в кармане. Или слишком далеко нас друг от друга занесло. И, поэтому, если у тебя есть какие-нибудь идеи на предмет нахождения пропавших царевичей…

— Нет.

— А ты вообще раньше в этой Стелле был?

— Нет. И ничуть о том не жалею, — сухо ответил ковер.

— Понятно. Ну, тогда давай полетели просто вперед, над верхушками деревьев, а я буду смотреть вниз — может, дорога какая-нибудь попадется, или тропинка там…

— А если это — необитаемый остров?

Серый на мгновение задумался.

— Тогда мы будем облетать его по кругу, вдоль, поперек и по диагонали, пока такая тропинка не ПОЯВИТСЯ, потому, что над морем я больше НЕ ЛЕТЕЦ.

Тропинка обнаружилась довольно скоро — часа через два полета по прямой.

— Следуй вдоль нее! — приказал Волк.

— А куда? Направо или налево?

— Какая разница! Все равно куда-нибудь, да попадем!

— И все-таки?

— Масдай, какой ты нудный! Ты почти заставляешь меня пожалеть, что я оказался в твоей компании, а не с Ираком.

— Почему «почти»?

— Потому, что на тебе путешествовать все-таки немного удобнее!

— Спасибо!

— На здоровье! Поехали направо.

— Ну, направо, так направо. Хотя, откровенно говоря, я было подумал, что ты захочешь спросить, где мы находимся у того старика, — пожал кистями ковер и заложил вираж.

— Постой! У какого старика?

— У того. Который отдыхал там под оливой. Ну, да хозяин — барин, и вообще, какое мое дело, и так куда-нибудь да попадем…

— МАСДАЙ! — страшным голосом проговорил Волк.

— Понял, — без задержки изменил курс ковер на сто восемьдесят градусов.

При ближайшем рассмотрении старик казался скорее мертвым, чем отдыхающим. Запавшие глубоко глаза, ввалившиеся щеки и тощие руки и ноги, выставляющиеся из-под длинного балахона, а также отсутствие сумки, наводили на мысль о том, что собирается умереть он от голода.

Волк, назвав тихонько себя болваном стоеросовым за то, что выбросил остатки перепелки, снова поднял в воздух Масдая и нарвал неподалеку с самой верхушки дерева полый плащ желтых бархатистых слив.

«Жердель,» — всплыло откуда-то нелукоморское слово. «Это — жердель. Что бы это ни было. А растет она на жердях. Поэтому так и называется. Значит, тут земля плодородная. Воткни жердь — вырастет жердель.»

— Давай вниз, ищи дедка.

— А чего его искать… Убежит он, что ли… Если и убежит, то только туда, где его уж никто не догонит…

— Вон он. Кажется, от твоего ворчания проснулся. Эй, дедушка! — крикнул Серый, мягко спрыгивая на землю. — Айда жерделей есть!

— Нет!!!

Реакция старичка была такой, как будто отрок Сергий предложил ему отведать не ягоду, а живых гадюк.

— Да ты не бойся — она съедобная! Даже вкусная! Вот, смотри, — и Волк отправил себе в рот одновременно парочку и сочно ими зачавкал.

— Не подходи ко мне!!! — заломил старик руки. — Умоляю, не подходи!

— Да ты чего, дедуль, — озадаченно выплюнул косточки Волк, сбив на лету овода.

— И не дедуль я тебе! — гордо выпрямился ходячий скелет с бородой.

— Да я знаю… Мой дед — абсолютно нормальный человек. Я же просто так тебя назвал… Из уважения… А чего к тебе подходить-то, кстати, нельзя? Ты что — заразный?

— Я не заразный, о дерзкий юноша. Я проклятый, — опустился старик бессильно на камни.

— Проклятый? Кем?

— Златострелым Полидором — бессмертным богом Мирра, да наполнится его чаша нектаром…

— За что? — спросил Серый — «Мистер Тактичность».

— О, горька моя судьба, — всхлипнул старик. — Пожаловал как-то раз ко мне в гости овцекудрый Полидор. Принял я его как самого почетного гостя, какой когда-либо являлся ко мне во дворец. И так понравилось ему мое обхождение и гостеприимство, что попросил он меня пожелать, чего душе угодно — любое мое желание пообещал он выполнить. И я, презренный скупец, в гордыне своей попросил его, чтобы все, к чему я только не прикоснусь, превращалось в чистое золото.

— Класс!!! — ахнул Волк. — И что, он исполнил это желание?

— Исполнил, о горе мне, горе!!!

— Горе? Почему горе? — не понял Серый. — Или мы говорим о разных желаниях? Что ж тут плохого, когда у тебя во дворце золото — кучами! Золотые столы, золотые шкафы, золотые хрустальные вазы, золотые свечи, золотые… золотые… Ну, короче, все золотое!..

— Вот-вот, неразумный юноша, я тоже так думал. Но только оказалось, что свечи, как ты изволил выразиться, они или свечи, или золотые. И с хрустальным вазами — то же самое, между прочим.

— Ну, это-то можно и пережить!..

— Это — можно. А золотые яблоки, золотая рыба, золотые слуги…

— Тоже нормально. У моего друга золотые яблоки дома растут. А хорошую прислугу в наше время не так просто на…

— Болван!!! — в гневе взвизгнул старикан. — В золото стало превращаться все, к чему бы я ни прикасался!!! ВСЕ!!! Еда, животные, люди…

— Ешки-моешки! — как будто невидимая рука отбросила отрока на три метра назад. — Вот это да… Вот это ты налетел… Как сказал бы один мой знакомый король, что с возу упало — на то напоролись…

— Не слыхал я никогда такой поговорки, о прыгучий юноша, но отражает она мое печальное положение очень точно…

Тут Волку пришла в голову одна мысль.

— А ты не пробовал поговорить с этим Полидором, чтобы он свой подарок забрал назад? Или как-то обговорить исключения…

— Как не пробовал!.. Я принес ему в жертву гекатомбу, и он оказал мне еще одну милость — посоветовал мне пойти к священной реке Икс, в водах которой я и смогу смыть этот опасный дар.

— Ну, может, если бы ты принес ему не тумбу, а что-нибудь более стоящее, например, курицу, он был бы более сговорчивым?

— Гекатомба, о невежественный юноша, это сотня быков, — презрительно пояснил старикан. — А боги, к твоему сведению, не торгуются. И поэтому теперь я иду к священной реке Икс, как повелел мне ясноликий Полидор, но, кажется, уже не дойду… — сглотнув голодную слюну, погрустнел старик. — Силы мои на исходе, и от голода темнеет в глазах, и жизнь покидает меня, как вода — треснувшую амфору… Чувствую я — недолго мне осталось ждать, пока чернокрылый Эвтаназий прилетит за мной, чтобы забрать меня в подземное царство мертвых… — и поникший царь со стоном осел на траву, упершись в землю руками, и трава под ними мгновенно застыла и зазолотилась.

— Ну, ни чижа себе… — задумчиво удивился Волк. — Тут и Ярославна бы спасовала, наверное… Ну и шуточки у ваших богов… Цветочек-то у тебя под левой рукой, ей-Богу, как от самого искусного ювелира… И не скажешь, что вот секунду назад настоящим был… М-да… Сколько добра-то пропадает… — теперь он слегка оттопырил нижнюю губу, помял подбородок и повторил еще раз:

— М-да… Ну и дела… Ну, что я могу тебе сказать, царь…

— Ардос.

— …царь Ардос. Желаю тебе добраться до этой твоей священной реки Игрек в целости и невредимости. А нам пора. До свидания. Мы спешим.

— Прощай…

— А на прощанье разреши-ка тут у тебя травки нарвать, — проговорил Волк, и пока царь еще ничего не успел ответить, проворно подскочил и виртуозно выполол всю золотую траву у того вокруг рук. Потом зачем-то зашел ему в тыл, нагнулся, пошарил руками по земле и попытался заглянуть старичку под зад.

Удивление, разочарование и просветление быстрой чередой проскочили по лицу лукоморца. Он почесал в затылке, потом бросился под дерево, под которым Ардос спал совсем недавно, потом обратно…

— Эй, юноша, что это ты там делаешь, скажи мне на милость? Что ты бегаешь вокруг меня кругами? Что ты там под меня заглядываешь — у меня что — на заду что-то написано? Или ты меня ограбить хочешь? Так у меня нечего красть, я бедный… И вообще — дай ты мне умереть спокойно!.. — царь попробовал поворачиваться, чтобы уследить за энергичными перемещениями незнакомца, но от беготни того у него закружилась голова, и он повалился наземь, успев, впрочем, ухватиться за ветку кустарника. Та тут же превратилась в золотую, обломилась, и царь скатился с пригорка прямо на дорогу.

Отрок Сергий снова подскочил к тому месту, где только что лежал Ардос и стал что-то высматривать и выщупывать.

Потом гордо выпрямился, отряхнул пыль со штанов и, склонив голову чуть на бок, спросил слабо барахтающегося в придорожной пыли тощего старика:

— А что бы ты сказал, царь Ардос, если бы дар твой остался как есть, а жить ты бы смог по-прежнему?

— Не гневи богов, юноша. Ступай себе, откуда пришел. Не смейся над умирающим…

— Да нет, дед, я серьезно. Что ты мне дашь, если я помогу тебе сохранить дар?

— Ну, если бы был на белом свете смертный, который смог бы это сделать… Я бы дал ему сколько угодно золота, столько, сколько он бы смог унести!

— Так «сколько угодно», или «унести»?

— Сколько угодно унести.

— Хорошо. Только увезти.

— Увезти?

— Да. Увезти. Не унести.

— Хм. Смотря на чем.

— Какая разница?!

— Большая. Или он повезет золото в тачке, или в телеге, запряженной одной лошадью, или двумя, или в двух те…

— Царь. Тебе бы следовало родиться ростовщиком, а не царем.

— Спасибо за комплимент. Но этим ты меня не смягчишь. Царское слово тверже гороху. Сказал — «унести», значит…

— Ну, как хочешь. Унести — так унести. До свидания, — Волк сделал вид, что собрался уйти. — Счастливо добраться до своего этого Эпсилона. Пока.

— Эй-эй-эй!!! Постой!!! — до Ардоса, наконец, что-то дошло. — Я согласен! Согласен!.. Только не уходи!.. Не уходи!.. Я согласен!.. Увезти!.. Только увезти на одной лошади!.. Которую ты купишь сам!..

— Ну и жлоб ты, царь, — умилился лукоморец. — Если бы не особые обстоятельства, бросил бы я тебя тут к твоей стеллийской родительнице и не пожалел…

«А Иван пожалел бы,» — почему-то пришло ему в голову. — «И ни копейки бы не взял. Еще бы на дорогу денег дал. И до дворца бы довез. Ну, не дурак ли? Рыцарь, блин, лукоморский… Где я его искать теперь буду — ума не приложу… Да и жив ли?..»

Волк вздохнул.

— Ладно, — махнул он рукой. — Вон, видишь эти камни? Сделай их золотыми — и мы квиты. Не поеду я к тебе в гости.

— А ты меня не обманешь? — подозрительно зыркнул царь на Серого.

— Обману, обману, — пообещал Волк. — Давай, бегом, пока я не передумал.

— Что, всю кучу? — попытался было поторговаться Ардос, но, увидев выражение лица незнакомца, без лишних слов подскочил к осыпи и провел по ней руками.

Груда бесформенного булыжника засверкала под лучами солнца.

Отрок прищурился.

— Еще вон тот.

И еще одной искоркой килограмм на пять стало больше.

— Гут. А теперь слушай и запоминай. Два раза повторять не буду. Я тут за тобой посмотрел, и увидел, что там, где ты руками тронешь, там действительно все золотеет. Но и все. То бишь, на другие части тела твое чудо не распространяется. Поэтому есть ты спокойно сможешь, если тебя кто-нибудь другой кормить станет. Слуга там, или жена, или еще кто — это уж не мое дело.

— О!!!..

— Да. А ежели ты сам поесть захочешь, или подушку, скажем, поправить, или обнять кого — так ты тонкие перчатки надень.

— Что?..

— Перчатки, говорю.

— Что-что?..

— Пер… Стой. У вас что — перчаток не знают?

— Чего?

— Ну, темнота… Перчаток, говорю. Это такие носки на руки. Они же рукавички. Они же варежки. Ну?..

— Нет… В толк не возьму, о чем ты говоришь, чужестранец… — поник разочарованный царь.

— Да, ладно, не расстраивайся, — посочувствовал Волк, в очередной раз сам себе подивившись. — У меня, вон, пара вондерландских сохранилась. Щас в багаже посмотрю. Только они больно толстые. Тебе потоньше сшить надо будет.

— И как они мне помогут?

— Ты их оденешь — и они превратятся в золотые. Так?

— Так!

— Но чистое золото — металл мягкий, гибкий. Особенно если очень тонкий лист. И поэтому они будут хорошо гнуться. Конечно, не как шелковые или кожаные. Или, тем более, живая рука. Но, зато, через них ты ничего превратить больше не сможешь, пока обратно не снимешь. Сечешь?

— Секу! — восхищенно подтвердил царь. — Секу!!!

— Ну, вот и вся хитрость, — и Волк, выхватив меч, одним махом срубил тонкое деревце. Оно рухнуло наземь, накрыв Ардоса кроной, красной от спелой черешни.

— Руками не трогай! — успел крикнуть Волк, и царь, для верности сунув руки под зад, стал ртом срывать ягоды.

— Да погоди ты лопать-то!…

Но кто его слушал.

И пока Волк шарил по многочисленным карманам своего головоломного наряда в поисках лайковых перчаток, обязательно причитавшихся к лайковым же штанам по мюхенвальдской моде месячной давности, ягод успело значительно поубавиться.

— На, держи! — кинул он их царю. — Попробуй надеть.

Тот поймал их, прижал к груди, как самое бесценное сокровище своей жизни (впрочем, так оно и было), и через пять минут перчатки, отливавшие уже желтым металлическим блеском, были натянуты на монаршьи руки.

С явным трудом сгибая пальцы, Ардос несмело дотронулся до черешни и зажмурился…

Потом открыл глаз.

Потом другой.

— Она настоящая! — воскликнул он. — Она живая!!! Она не обратилась в золото!!! О, чужестранец, прости меня!!! Прости старого, глупого, жадного Ардоса! Проси, чего хочешь! Полцарства, царство — все отдам! Сыном назову! Ни в чем не откажу — проси!!!..

— Да ладно… Ничего мне не надо. Ты уже со мной расплатился — вон, самородки в куче лежат. Мне хватит. На первое время. И в сыновья, извини, к тебе не пойду — хотя спасибо, конечно, за предложение. Торопиться мне надо, видишь ли. Друга искать, с которым мы вместе к вам сюда прибыли. Пропал он. Даже не знаю, живой ли остался, или в море сгинул… Не обессудь, царь. Не до тебя.

— Друга искать? Пропал, говоришь?

— Ну, да. Во время урагана два дня назад. До ваших мест, может, тоже долетал он, может, помнишь.

— Как не помнить. Помню. И даже как найти твоего друга, подскажу.

— Как? — недоверчиво поинтересовался Волк.

— Иди к ванадскому оракулу. Он все знает. Он скажет.

— Куда идти? К какому?.. Где это? — Волка как шилом ткнули в одно место. Он подскочил к Ардосу, ухватил его за грудки и, несмотря на то, что был на полторы головы ниже, затряс его, как грушу. — Как туда добраться, говори! Говори скорее, быстрее давай!!!

— На восток отсюда, неделя пути пешком, три дня верхом по этой дороге… — слегка опешил от такой прыти царь. — И к твоему сведению, я являюсь правителем Ардилании, и поэтому попрошу…

— Строго на восток? — и, не выслушав ответ, Серый сорвался с места, но тут же вернулся к удивлению старика, и к своему собственному тоже — причем трудно было сказать, чье было больше.

— Строго…

— Да нет, я не про это… — отмахнулся он. — Тебе, говорю, до города-то твоего далеко?

— Д-да н-не очень… День пешком…

— Подвезти?

По глазам царя было видно, как боролись усталость, унижение («не царское это дело — пешком по горам лазать»), здравый смысл и желание поскорей попасть домой и зажить сказочной жизнью, о какой прочие цари и не мечтали против шестого чувства, на все лады убеждавшего их всех, что чем скорее они расстанутся с этим ненормальным иностранцем, отправив его искать этого своего потерявшегося друга, наверняка такого же сумасшедшего грубияна и выжигу, тем больше вероятность, что эта сказочная жизнь вообще когда-нибудь наступит.

Может быть, к счастью для Ардоса, вопреки «Теории военной науки побеждать» Шарлеманя Четырнадцатого — его настольной книге — в кои-то веки поле брани оказалось за меньшинством.

— Нет-нет, спасибо, — озвучил позицию победившей стороны рот стеллиандра. — Я уж сам как-нибудь. Мне тут недалеко…

— Ну, как хочешь!.. — и светловолосый юноша, как оголтелый, бросился в кусты.

— Будешь проходить мимо — проходи, — пригласил его удаляющуюся спину в гости царь.

— Забираем вон те камушки — и на восток!.. — донеслось до него из-за дуба, и через несколько мгновений оттуда вылетел и приземлился у золотых булыжников огромный гобелен с распущенными по краям нитями. А не нем восседал…

— Счастливого пути! Рот закрой — муха залетит! — скоро донесся до него откуда-то с неба веселый голос взбалмошного незнакомца.

— Боги бессмертные!..

* * *

— Ме! Ме!

— Спасайтесь! Бегите!

— Она там!!!

— Кто?..

— Мих… Них… Химера!

— Химера?..

— Химера!

— Химера!!!

— Ме!.. Ме!..

— Она сожрет наших коз!!!

— Быстрее!!!

— Да шевелитесь, вы, холеры!..

— Ме!..

— Химера!

— Ме!!!..

Давно отрок Сергий не знал такого грубого шумного пробуждения от сладких ночных грез.

Химеры, холеры…

Что случилось?

— Что случилось? Эй!.. — глянул он вниз с поросшего травой карниза на отвесной скале, и пастухи вперемежку с козами шарахнулись от него в разные стороны.

— Спасайся, незнакомец! — крикнул ему один из пастухов. — Там, за четвертым поворотом, объявилась химера!

— Она сожрала трех…

— Четырех!

— Шесть!!!

— …коз и Аквафора!..

— Здесь я!

— Тогда Салипода! И гонится за нами!..

— Да кто такая химера?..

— Это страшное чудовище!

— Это полу-змея, полу-коза и полу-лев!!!

— Кровожадная тварь!!!

— Он там!

— Она там!

— Кто там?

— Салипод!

— Химера!

— Если тебе дорога твоя жизнь, мальчик, беги, что есть силы!!!

— От мальчика слышу… — пробурчала взлохмаченная голова и скрылась обратно в траве.

Пастухи, не дожидаясь продолжения беседы и считая, по-видимому, что их предупредительная миссия уже выполнена, наперегонки с козами ломанулись вниз по горной тропинке, вопя и блея, что есть мочи.

— Дурдом, — пробормотал Серый, растирая ладошками заспанную морду лица с отпечатавшимися на ней фальшивыми бриллиантами с вондерландского жабо. — Какая может быть химера в пять часов утра? Они что там — с ума посходили? Или «Лукоморских витязей» начитались? Придумать же такое надо… Полу-змея! Полу-лев! Сами они полу…

— М-ме?.. — напротив физиономии Волка трава раздвинулась, и просунулась симпатичная белая козья мордочка. Она сорвала травинку у уха Серого, со знающим видом дегустатора сжевала ее, удовлетворенно кивнула головой и повторила:

— М-ме.

— Вот, бегают, орут с утра пораньше, а сами всю скотину порастеряли, — проворчал Волк, почесывая заблудшему козленку за теплым ушком. — И как ты только сюда забрался, козья твоя морда… Ну, да ладно. Не бойся, козюлька. Щас мы с дядей Масдаем тебя отсюда снимем, подожди… — и он застучал кулаком по ковру.

— Эй, подъем! Много спать — вредно! Кто рано встает — тому Бог дает! Ранняя пташка… все склюет! Масдай, полетели!

— Если тебе не хочется спать, то это не значит, что никому другому здесь тоже спать не хочется… — донесся из-под Серого угрюмый шерстяной голос.

— Я вообще не понимаю, как ковры могут хотеть спать!

— А как ковры могут летать и разговаривать, ты понимаешь?

Серый наморщил лоб и честно ответил:

— Нет. Поэтому не болтай, а полетели. И для начала спустим на тропинку этого козелика, а потом поищем какой-нибудь ручей и там позавтракаем, а, может, и умоемся, — уселся он, скрестив ноги, на Масдае и поманил козленка. — Иди сюда — мека, мека, мека…

Козленок, радостно мекнув, потянулся к нему… и потянулся… и потянулся… и потянулся… и все тянулся… и тянулся… и тянулся… пока из травы не показался конец змеиного туловища, весело помахивающего львиным хвостом.

И долго еще потом начинающие альпинисты и незадачливые пастухи, попадающие на этот карниз, будут качать головами и, удивляясь, придумывать легенды и мифы о том, откуда тут в голой твердой скале появился такой глубокий отпечаток задней части небольшой человеческой фигуры…

— Ну, ни х-х… Ну, и х-х… Х-х-х… химера!.. — только и смог произнести Волк, отталкивая рукой дружелюбную головку с едва пробивающимися рожками, пытающуюся сжевать его волосы. — Предупреждать надо!..

— Так предупредили же тебя, — кисло заметил Масдай. — И незачем было так орать.

— Я… Я звал пастухов, чтобы сказать, что никакой опасности нет!

— Если они после такого зова вернутся сюда хотя бы через месяц, я удивлюсь, — выразил свое отношение к правдивости этого высказывания ковер.

— Ладно, полетели, — буркнул Серый, плюхаясь рядом с трехметровым химериным телом.

— Куда теперь?

— За четвертый поворот. Надо же это чудо домой вернуть.

— Ме, — согласилось чудо.

— Полетели, — согласился Масдай, крякнул и кряхтя поднялся в воздух.

Серый тщательно считал повороты, чтобы не сбиться. Но этого можно было и не делать.

Потому, что четвертый был отмечен шестью свежими раздробленными козьими черепами.

Волк присвистнул.

— Это твоя работа? — строго глянул он на химерика.

— М-ме? — переспросил тот.

— Понятно…

И тут из небольшой дыры в земле показался лев.

«Точнее, львиная голова,» — тут же поправил себя Волк, не желая дважды наступать на одни и те же грабли.

И был прав.

Львиная голова, издав оглушительный рев, стала подниматься на толстом змеином туловище вверх, нехорошо поглядывая на только что прибывший воздушный десант.

— Это твой ребенок? — спросил у новой химеры Волк, пытаясь нащупать химерика не глядя. — Так мы его нашли и тебе привезли. Не сердись. За детьми смотреть надо лучше, — посоветовал он, продолжая безуспешные поиски вслепую. — Масдай, поднимись-ка еще метров на… пять, — попросил тогда он. — И куда этот стрекозел запропастился?..

— Залез под груду золотых валунов, — опровергая постулат, что на риторические вопросы ответов не бывает, подсказал ковер. — И сейчас там ползает и щекочется.

— Мека-мека-мека-мека!.. — позвал Волк, но был это глас вопиющего в пустыне.

— Где он сейчас? — спросил он у ковра, исходящего мелкой дрожью от щекотки.

— В районе правого дальнего угла, хи-хи-хи…

— Ну-ка… Иди-ка сюда… — нырнул Серый в груду золота и ловко ухватил химерика за шею. — Пошли, давай. К мамке приехали. Или к папке. Вылезай. Конечная.

Но у химерика, кажется, были другие планы. Он попытался вывернуться и улизнуть от отрока Сергия, не зная, что от того еще никто не уходил, что и было ему сообщено с чувством глубокого удовлетворения, когда, в конце концов, он был выловлен в очередной и последний раз, намотан на руку, как бельевая веревка, завязан — на всякий случай — узлом и приготовлен к сдаче на поруки сородичу.

Но сородич добровольной сдачи дожидаться почему-то не стал.

И над краем ковра показалась лохматая львиная голова с маленькими, горящими бешенством и тупой злобой красными глазками.

Мека, увидав ее, издал пронзительный жалобный крик, и рванул опять под камни, повалив Серого к подножию кучи.

Жаркие челюсти, напоминающие, скорее, открытый чемодан специалиста сетевого маркетинга, распространяющего короткие мечи, чем простую пасть безобидного льва, звонко клацнули в том месте, где только что стоял Волк.

— Ах, ты так… Ты так… — взбешенный Серый махнул левой рукой, отбрасывая химерика, и тот с благодарным меком стрелой бросился под золото. В правой руке у лукоморца уже был меч.

— Ах, ты так… Будить… Меня… В пять… Утра… Да еще… На меня… Рычать… Кусаться… Задумал… Ах, ты… Мегера… Холера… Химера… Гад!

Вместе со словом «гад» на землю рухнула изрядная куча смешанного змеино-львиного фарша.

— Гавкать он на меня еще будет! — с презрением плюнул сверху Волк, вытер о штаны меч и кинул его обратно в ножны.

— Эй, ты, холерик, вылазь, ухайдакали мы твоего родственника. Дорога свободна. Масдай, спускайся. Высадить этого пассажира надо, — и, не дожидаясь ответной реакции, Серый снова нырнул под свои самородки.

Ковер мягко опустился рядом с норой. Через пять минут Волк с плененным, но не смирившимся химериком в руках уже выбирался наружу.

Где его уже с нетерпением поджидали.

Протяжный вой огласил застывшие в ужасе окрестные горы.

Это химера своей змеиной головой размером с маленький гроб с размаху налетела на валуны, под которые долей секунды раньше, соревнуясь в скорости с Мекой, успел юркнуть Волк.

— У-у-у-у!!!.. — стала жаловаться она, медленно размахивая тяжелой башкой, и огромные кривые когти львиного тела заскребли землю.

— Эх, и развелось вас тут!.. — разнеслось веселым эхом над скалами.

Это на вершину своей золотой горы выскочил Серый, готовый к бою. — Иди-ка сюда, скотинка!

Химера замолчала и задрала голову, пробуя воздух раздвоенным змеиным языком.

— Я здесь, чучело! — помахал ей рукой Волк.

Обиженно взревев, чудовище, оттолкнувшись от земли мощными львиными лапами, одним прыжком взлетело на вершину самого дорогого холма в мире, но тут же, прикусив ядовитыми зубами черный язык, кубарем покатилось вниз.

Причиной его смерти, однако, послужило не это.

Из груди, из самого сердца, у него торчала рукоятка лукоморского меча.

С ним оно и скрылось, перевалившись через край тропинки в пропасть.

— Э-э-эй!!! Меч отдай!!! — у Серого всю радость от победы как рукой сдуло, как сказал бы почетный филолог Мюхенвальдского университета Шарлемань Семнадцатый. — Меч отдай, холера!.. Химера!..

Возмущенный Волк с риском для жизни перегнулся через край обрыва и попытался разглядеть, куда упал его меч. Но на дне казавшегося бездонным ущелья клубился непроницаемый утренний туман.

— Чтоб тебя кошки съели! — в сердцах выругался отрок Сергий. Без меча он чувствовал себя раздетым. — Урод!

И застыл.

Потому что из зловещих глубин темной норы за его спиной послышался не то шум проходящего поезда, не то низкий рокочущий рев какого-то зверя.

Какого — Серый выяснять не захотел.

Что на его месте сделал бы сейчас Иван?

Ноги, безусловно.

К лешему, в таком случае, Ивана.

Я от этой твари бегать не буду.

Или тварей?…

Или буду?..

Идея пришла простая и ясная, как удар кирпичом по голове.

Серый метнулся вправо, влево, лихорадочно огляделся — нет… Кругом были или отвесные гладкие стены неприветливых скал, или мелкая осыпь, не крупней жердели…

Из норы снова донесся рев, и, казалось, он был уже значительно ближе к поверхности, чем того хотелось бы.

— А, провались земля и небо!.. — отчаянно махнул рукой Волк и скомандовал:

— Масдай, быстро к дыре и наклонись — высыпаем каменюки туда!

В кои-то веки, ковру дважды повторять не пришлось. В мгновение ока он приподнялся, и сложившись желобком, как дорожка в боулинге, выгрузил сергиев клад прямо в приближающееся рычание.

Маленький химерик едва успел шмыгнуть на землю.

Тяжелые камни с грохотом покатились по узкому проходу вниз, и рев невидимого пока монстра перешел в вой, а потом и в визг, становившийся с каждой минутой все глуше, что наводило на мысль о том, что увидеть его нам так будет и не суждено.

Когда все стихло, Серый прислушался. Ничего. Полная тишина.

Хорошо-то как…

Теперь можно и подумать, что ж такое я натворил.

После недолгих калькуляций он обнаружил у себя в активе как минимум три дохлых чудища и безмерную благодарность местного человечества, а в пассиве — меч и несколько центнеров золота. Причем одно из чудовищ и благодарность были весьма абстрактными, а материальные потери — чересчур конкретными.

Ну где вот теперь в этой тьмутаракани найдешь ТАКОЙ клинок!..

Скисший заметно Волк еще раз, на всякий случай, подошел к краю ущелья, но тумана за прошедшее время там почему-то не убавилось.

Вздохнув и понурив голову, уселся он на ковер и дал команду на взлет.

— Туда же летим? — уточнил Масдай.

— Туда же. И побыстрее.

— Как скажешь, хозяин.

И, поднявшись на высоту метров в десять, снова взял курс на восток, стараясь при этом не упустить из вида петляющую, как пьяный заяц, горную тропинку.

— А пассажира-то мне когда ссаживать? — часа через два вдруг невзначай поинтересовался он.

— Какого пассажира? — не понял спросонья Серый.

— М-ме…

* * *

Закидав Масдая ветками какого-то дерева с черными противными на вкус ягодами в укромном местечке подальше от дороги, Серый решительно пресек попытку Меки последовать за ним, строго погрозив ему пальцем и сказав волшебное слово «сидеть», а сам отправился в город искать пресловутого ванадского оракула, кем бы тот ни оказался, чтобы во что бы то ни стало выяснить, где сейчас находится его друг Иван-царевич, а также, заодно уж, и где искать это глупое золотое яблоко, если на то дело пошло.

С высоты поросшей лесом горки открывался роскошный вид на Ванадий.

В детстве у него был строительный набор под названием «Построй Лукоморск» в большой синей коробке, и в тихие, хоть и не многочисленные, часы досуга Серый любил высыпать эти кубики, призмы, трапеции, арки и бруски на пол и произвести действия, к которым название этого конструктора призывало. Правда, то, что в подавляющем большинстве случаев у него получалось, особенно, после вмешательства старших братьев, могло, скорее, носить название «Восстанови Лукоморск после ядерной войны», но если бы хоть раз он довел однажды начатое до конца, а детали игрушки были бы сделаны из гладкого белого или розового камня и имели по периметру всего неимоверное множество колонн, а также если бы в комплект входило огромное количество черных, белых, коричневых, красных и розовых статуй всех размеров и телосложений, при этом около половины из них — человекообразных, которые надо было натыкать по городу с последовательностью генератора случайных чисел, то представление о Ванадии получилось бы весьма полным и законченным.

На пологих двускатных крышах (наверное, чтобы снег не задерживался) домов-дворцов-храмов или чего там это у них такое — гнездились несметные полчища голубей. С их количеством, наверное, могли сравниться только толпы людей, кипевшие внизу. Людские ручейки, зарождавшиеся в узких переулочках, впадали в человеческие речки, бурлившие в бело-розовых берегах улиц для того, чтобы минуты спустя оказаться в безбрежных многоголосых морях площадей и базаров. И горе тому разине, которого человеческая стихия выбрасывала в водовороты задних дворов или омуты тупиков — двуногие щуки не оставляли глупому карасю ни единого шанса.

«Ишь ты — все ведь, как везде,» — философски покачал головой Волк, поглаживая пустые ножны. «Только где же у них тут этот оракул? И какая-нибудь кузница?..»

— Эй, чужестранец! — окликнули его сзади. — Уж не к оракулу ли ты идешь?

— Ну? — покосился он через плечо.

— Ага, я так и думал, что к нему! — обрадовался маленький сухощавый старичок в телеге, уставленной корзинами с яблоками и виноградом. — Садись, подвезу до города! А то я всю дорогу от нашей деревни вот так — молчком — еду! Скоро говорить разучусь! И угощайся яблочками — они у нас сладкие в этом году получились!

— Спасибо, дедуль! — Волк не заставил себя упрашивать. — А вот скажи, дедушка, далеко ли отсюда до этого самого оракула?

— Это на том конце города, у берега моря, в роще Сифона. Если ты издалека, то, стало быть, ты не знаешь этой истории?

— Которой из них?

— Конечно, о том, как сребролукий Полидор хитростью сразил в честном бою омерзительное чудовище Сифона! Все жители Ванадия были, безусловно, премного благодарны Полидору, так как этот дракон буквально жить не давал честным горожанам, но от огромной мертвой туши исходил ТАКОЙ смрад, так СИФОНИЛО, что некоторые нечестивцы стали поговаривать, что живой дракон-то был гораздо лучше, потому, что его присутствие ощущалось хотя бы раз в два дня, в то время, как… Короче, ясноликий Полидор внял роптанию ванадийцев, снова явился и, поразив молнией всех болтунов, собственноручно закопал злосчастное страшилище в Сифонной роще, как она стала после того называться. Но и это не очень помогло — вонять, конечно, стало меньше, но если несведущий человек невзначай забредал в эту рощу, то лишался чувств сразу и напрочь. В лучшем случае — только одного чувства — обоняния. Но навсегда.

— М-да, действительно, чем-то даже здесь попахивает, — помахал ладонью перед сморщившимся носом Серый.

— Нет-нет, это не то, — замахал руками веселый старичок. — Это естественный запах города — скотобойни, дубильни, отбросы… Хороший, здоровый запах. Чем он сильнее, тем меньше духов болезней осмелятся прилететь сюда. Современной медициной доказано!

— Зачем тогда надо было поднимать столько шума из-за трупа Сифона?

— Ты еще скажи, что нет разницы между одним ночным горшком и общественной уборной!

— Ешеньки-моешеньки!.. — ужаснулся Серый.

— Вот-вот! Ну, так вот. Об оракуле. Однажды одна городская сумасшедшая нечаянно забрела в Сифонную рощу и потеряла сознание. Когда ее на следующий день нашли родственники, зловония как не бывало, а женщина эта стала говорить пророчествами. Только их никто не понимал.

— А откуда же тогда узнали, что это — пророчества?

— А по тому и узнали. Потому, что какие же это пророчества, если их все понимают? И к тому же ее брат стал нам их растолковывать, и его за это назначили верховным жрецом в новом храме Полидора, который мы на свои средства построили в этой роще. И чтобы получить ответ на свой вопрос, проситель должен принести в жертву Полидору какое-нибудь животное. Это я к тому, что если ты хочешь идти к Сифии, то сначала не забудь заглянуть на рынок.

— К Сифии?

— Это предсказательница — а сменилось их уже с тех пор пять поколений — так называется — Сифия. А самых лучших баранов продает на этом базаре Поллюкс — племянник жреца. Вон там, справа, его загон. А я уже приехал. Если будет нужно — спроси здесь деда Полимера — меня тут все знают! Счастливо тебе, чужестранец! Да, кстати, как тебя зовут?

— Волк.

— Ага. Значит, по-нашему, Ликандром будешь. Ну, удачи тебе, Ликандр!

— Да не Лександр я, а Сергий!.. — крикнул было вслед удаляющейся повозке отрок, но людская волна захлестнула ее и смыла из виду в считанные мгновения.

Ожидание в очереди желающих узнать свою судьбу растянулось на два часа. Серый со своим бараном оказались притиснутыми к молодому человеку по имени Язон и его овце, поначалу хотел подраться, во-первых, из-за принципиального для каждого лукоморца вопроса «Вас здесь не стояло», а во-вторых, из-за немилосердно теревших ноги новых сандалий («Вот как, оказывается, называются эти дурацкие „подметки на онучах“», — думал Волк, искренне, но, увы, запоздало жалея о выменянных жарких, но таких удобных сапогах). Но из-за отсутствия свободного пространства и испепеляющей жары просто пролез вперед и после этого с соседом помирился, и теперь они стояли перед входными воротами храма и дожидались, пока их пригласят внутрь.

— …Это ведь смотря еще к какой сифии попадешь, — с видом завсегдатая просвещал нового знакомого Язон. — Говорят, у них там есть такая, которую не понимает даже первый жрец. Вот у нее предсказания самые точные. Только к ней еще попасть надо. А еще была одна — Инкассандра, вроде, слова которой жрецам надо было еще запутывать, потому что говорила ну как вот мы с тобой. Естественно — какое же это пророчество, если оно понятно без истолкования! Поэтому ее, говорят, сейчас вернули домой, ее отцу — царю Меганемнону. Пусть лучше рукоделием занимается! А всего у них…

— Следующие пятнадцать человек! — распахнулись ворота.

— Пошли! — дернул его за рукав Волк.

— Ты дождись меня, ладно? Не уходи! — напомнил ему Язон и свернул направо, вслед за служкой.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Серый, и поддав пинка для предания энергичности вдруг заупиравшемуся бяшке, пошел за своим провожатым.

Весь процесс получения пророчества показался Серому, приготовившемуся морально к древним ритуалам и мистическим обрядам, до неприличия обыденным и скучным. Жертвенное животное отдавалось другому работнику, встречавшему их у входа в комнату. После этого на восковой дощечке жрец записывал вопрос просителя и, оставив его стоять в одиночестве, уходил в отдельные покои, где была сифия. Проситель в это время стоял и разглядывал фрески, из которых узнавал следующее. Получив от жреца дощечку, сифия читала задаваемый вопрос, что-то выпивала, потом занюхивала каким-то белым порошком и впадала в священный транс, сопровождавшийся иногда священными конвульсиями, священным бредом и священными же галлюцинациями. По выходе из него — минут через пять-десять — она бормотала что-то короткое и несвязное, что торжественно интерпретировалось толстым пожилым жрецом благоговеющему клиенту. Правда, в его случае жрец был молодым и тощим, а клиент — скорее скептичным, но через десять минут ответ сиифии был донесен до Серого с надлежащей долей торжественности.

— Я выслушал предсказание сифии и истолковал его. Слушай, что она сказала. «Только принеся в наш храм голову Медузы Горгоны, ты сможешь отыскать своего друга!» — надувая щеки и округляя глаза, сообщил жрец.

— Голову ЧЕГО?

— Кого. Медузы Горгоны. Таково пророчество, — пожал костлявыми плечами служитель культа. — До свидания.

— Э-э-эй! — вскинул ладони Волк. — Подожди!.. Какую голову!? Какой Медузы!? А ты не мог, часом, что-нибудь перепутать, а?

Жрец с видом оскорбленной невинности вскинул голову.

— Таково предсказание сифии! — громко повторил он. — Да не усомнятся невежды! Следующий!..

— …Нет, ты представляешь, Ликандр, — возбужденно жестикулируя, вот уже десять минут рассказывал Язон, встретившись опять с новым знакомым у выхода, как они договаривались, вернее, как он договаривался, а Серый не успел увильнуть, — И тогда жрец оповестил меня, что сифия предсказала, что мой поход обязательно увенчается успехом! Ты слышишь — обязательно! Это значит, что я вернусь в свой родной Пасифий с золотым руном, и узурпатор отдаст мне трон моего отца! Я так рад, Ликандр, так рад! Как будто уже жезл власти в моих руках! Забыты годы скитаний и лишений! Я стану царем. Сифии никогда не ошибаются! А как обрадуется моя сестра!.. А моя мать! Она будет просто счастлива, узнав о таком благоприятном предсказании!.. Постой, что ж это я — все о себе, да о себе… Какой я эгоист! Каков же был ответ на твой вопрос? У тебя ведь, по-моему, пропал друг? Что тебе сказала сифия?

— Кто такая… Медуза… Гордона? — с трудом припомнил отрок Сергий причудливое имя.

— Горгона? — переспросил Язон.

— Отойдите, не стойте на дороге, — из выходных ворот выкатилась очередная волна удовлетворенных просителей и, обтекая собеседников с обеих сторон, покатилась дальше.

— Ну, может, и Горгона… Не запомнил я, чья она. А кто такой, этот Горгон?

— А что случилось? — встревожился стеллиандр. — Она похитила твоего друга?

— Нет. Хотя, наверное, было бы лучше, если бы да. Я хоть бы знал, где его искать…

— Что ты, что ты!.. Не говори так! Ты сам не знаешь, что сказал! — испуганно замахал руками царевич. — Если бы Медуза Горгона похитила бы его — ему бы уже ничего не помогло! Ты знаешь, кто такая эта Медуза?

— Так поэтому я тебя и спрашиваю! — не выдержал Волк.

— А, ну да… Медуза Горгона — отвратительное, мерзкое чудовище. У нее медное тело, железные крылья, а вместо волос на голове — ядовитые змеи! Один ее взгляд превращает все живое в камень! Их три сестры — три Горгоны. Старшая — Голотурия, средняя — Актиния, и Медуза — младшая сестра. Старшие сестры бессмертные, смертная одна Медуза.

— Ну, и что? — недоуменно нахмурился Волк. — Зачем сифии медузина голова?

— Да как ты не поймешь! — воскликнул Язон. — Это же так просто! Голова Горгоны — мечта любого! С такой вещью ты становишься непобедимым — ведь, говорят, и мертвая голова Горгоны сохраняет все свойства живой, а это значит, что все твои враги превратятся в камень, не успев и глазом моргнуть!

— И это обнадеживает, — кисло поджал губы Волк. — Значит, я принесу эту башку сюда только для того, чтобы одни стеллиандры превращали в камень других… Ну, что ж… Если ты говоришь, что предсказания этих ваших сифий действительно верны, и что без этого мне приятеля моего не сыскать…

— Абсолютно верны!.. — горячо подтвердил Язон.

— Тогда подскажи мне, пожалуйста, где мне эту Медузу найти, — подытожил Серый, погладив нежно рукоять нового меча.

— Не знаю, — коротко ответил тот.

— А кто знает? — терпеливо вздохнул Волк.

— Грайи.

— Кто-о?

— Грайи. Горгоньи тетки. Говорят, они живут на самой высокой вершине Северных гор. И туда редко кто добирался. А обратно — еще реже.

«Слишком много „говорят“ во всем этом», — угрюмо подумал Волк, но, опасаясь новой лекции о том, как верны все предсказания, точны все слухи и аккуратны все сплетни, вслух спросил:

— Северные горы — где это?

— На севере, — пояснил Язон, но увидев выражение лица собеседника, поспешил добавить: — Днях в пяти отсюда, если идти пешком. От Северных ворот Ванадия в ту сторону идет дорога, но потом сворачивает. Туда дороги нет.

— Ну, на «нет» и суда нет, — хлопнул по плечу стеллиандра Волк. — Спасибо за совет. Желаю успеха в твоем походе, а мне тоже пора.

— Как, ты уже пошел? А разве мы не посидим в харчевне, не…

— Пропустите, не загораживайте… — выплеснулась из выходных ворот еще одна волна искателей предсказаний.

— Нет. Не обессудь, Язон — тороплюсь я. Раньше сядешь — раньше выйдешь! Счастливо! — и, махнув на прощанье рукой, Серый скрылся за поворотом.

— А как же… — в беспомощном недоумении протянул ему вслед руки юноша. — Я же думал, что мы вместе пойдем…

— Извините, но с вами вместе пойду я, — раздался у него за спиной незнакомый голос.

— Кто ты? — с недоумением оглядел Язон незнакомца с ног до головы.

— Это царевич Ион, — рядом с первым неизвестным появился второй.

«Какие педилы…» — усмехнулся про себя Язон.

— Мне сифия сказала идти с первым встречным, — набычив голову и глядя исподлобья, не терпящим возражения тоном заявил царевич Ион. — Это — мое предсказание, как найти потерянного друга, и я буду за вами ходить, чего бы это мне не стоило.

* * *

Когда вечером Волк дохромал до своего тайника, ковер исчез.

Не веря своим глазам, Серый переворошил все кусты, заглянул под все ветки, камни и чуть ли не под все травинки, потом вышел обратно на дорогу, чтобы проверить, не ошибся ли он местом, хотя и без того знал, что не ошибся, что ветки, набросанные им поверх Масдая, раскиданы во все стороны, и что ковер бесследно пропал.

Бросив на траву мешок с котелком, ложкой, овощами и солью, которыми он по пути затарился во встречных лавках — базар так поздно уже не работал — он устало опустился на землю и стал развязывать злосчастные сандалии, выменянные им, видно, в недобрый час. Под ремешками уже виднелись красные потертости и кровавые пузыри мозолей.

«Зато не жарко,» — слабо попробовал он найти ложку меда в бочке дегтя, но подобное утешение звучало неубедительно даже для него. Или в первую очередь для него.

«Эх, ножки мои ножки, ножки-хорошки, и за что же это вас так… Ведь правду говорят — дурная голова ногам покоя не дает… Сапоги менять голова додумалась, а досталось ногам… Нет в жизни справедливости. А интересно, подорожник у них тут растет? Надо посмотреть. А потом из плаща портянки нарежу. Вот и пригодился такой тонкий — а я еще брать не хотел — а так бы тоже сперли, как и ковер… Раз сперли — значит, скорее всего, горожанин какой-нибудь. Раз ворует — значит бедный. Был бы богатый — прислугу бы послал. Раз бедный — значит продавать понесет. Раз продавать — значит самому богатому, потому, что таких диковин у них тут, видать, не водится — вон, эти двое — Ирак с царем, как там его… неважно… как увидели Масдая — так все изохались. А раз диковина — значит, хорошую цену за него получить можно. Значит, богатею понесет… Ладно, ладно… А подорожника тут у них нет… Очень жалко. Придется так наматывать. А ведь ноги-то у меня не казенные. Ну, перекупщик — берегись. На натертых ногах теперь тебя еще искать сколько… И чем дольше — тем берегись.»

Закончив переобувание, Волк потянулся не глядя за мешком с утварью и замер — пальцы его натолкнулись на гладкое холодное чешуйчатое что-то.

— Ах, ты дармоед! — с несправедливым упреком повернулся он к Меке. — Я тебе доверил, охранять оставил — а ты!.. Опять за бабочками гонялся! Стрекозел!

Химерик (ибо это был именно он) виновато понурил белобрысую голову с подросшими явно за эти несколько дней рожками и попытался поджать хвост.

— Эх, ты… Холера… Химера…

— М-ме…

— Вот тебе и «ме»… — со вздохом поднялся он, подхватив мешок. — Ну, я пошел, к ужину не жди.

Непонятно, почему химерик привязался к Серому с первого взгляда.

Признал ли он в его чумазом лице родителя, вожака или хозяина — оставалось загадкой, но следовал он за ним с того самого утра их первой встречи неотступно, уползая ненадолго погулять, пощипать травку, подрать кору с оливок при приземлении, но быстро возвращаясь и находясь неотступно при персоне в оставшееся время. Перед отлетом он забирался Волку на колени, сворачивался клубком и всем своим видом показывал, что здесь им, великим путешественникам, больше делать нечего.

Вот и сейчас, когда Волк направился обратно к городу по безлюдной пыльной дороге, Мека без раздумья последовал за ним.

— Кыш, — предложил ему Волк. — Халява кончилась. Летать больше не на чем пока. Живи тут в свое удовольствие — чего ты ко мне прицепился-то!

— Ме-а! — упрямо мотнул мордой химерик и, прибавив ходу, обогнал остановившегося Серого на несколько шагов. — М-ме-е-е! — рогатая голова приподнялась на полметра от земли на черном матовым туловище и стала поворачиваться из стороны в сторону, шмыгая бархатистым розовым носиком. Желтый хвост с кисточкой задумчиво подметал дорогу, поднимая облако пыли.

— Ты что — принюхиваешься, что ли? — удивился Волк. — Думаешь, ты собака?

— Ме!

— Понятно. Ну, и как? Получается? Где Масдай? Ищи Масдая, ищи, хороший козелик!.. Масдая ищем!..

Мека втянул в широко распахнувшиеся ноздри новую порцию прохладного вечернего воздуха, потом, не выдыхая, еще и еще…

Раздалось победное «М-ме-е!!!», и химерик стрелой помчался вниз под уклон, по направлению к Ванадию.

— Э-э-эй! Постой! Погоди! Погоди!!! Мека!!! Остановись!!! — Серый припустил за ним, и едва смог догнать. — Ты что — с ума сошел? Ты что — в город собрался в таком виде заявиться? Чтоб тебя или прибили, или украли? Где твои мозги-то козлиные?

— М-ме?..

— Ну, я не знаю, что с тобой делать, но, по-моему, к появлению служебно-розыскных химер эта страна еще не готова. Впрочем, как и всякая другая, сдается мне…

Отрок Сергий почесал в затылке — самое лучшее народное средство для ускорения мыслительных процессов и вывода их на качественно новый уровень. Не подвело оно и на этот раз.

— Ага! Придумал! — поднял он к стремительно синеющему небу палец и потянул завязки у мешка. — Щас мы с тобой всех перехитрим. Полезай-ка сюда! Будешь из засады мне дорогу показывать.

Мека заполз вовнутрь и высунул наружу голову. Вокруг его шеи, так, чтобы было видно только ее шерстистую часть, Волк тихонько обвязал веревку и взял мешок на руки. Идиллическая картина, тысячелетиями заставляющая художников хвататься за кисти, туристов — за фотоаппараты, а родителей — за ремень: мальчик с любимым козленком очень поздним вечером возвращается домой.

— Ме.

— Ого, а ты, кажется, за это время-то потяжелел, приятель! — крякнул Серый, пристраивая ношу поудобнее. — Ну, что — все? Готов? Поехали!

К конечной цели — как оказалось, это была роскошная загородная усадьба, обнесенная мраморной оградой с черными чугунными решетками, с большим домом, садом и двором — они прибыли после нескольких часов блужданий по городу по следам похитителя, когда было уже скорее ближе к рассвету, чем к закату. Но, несмотря на это, судя по устало фальшивящим взвизгам и хрипам каких-то туземных музыкальных инструментов, веселье за забором было в полном разгаре.

В воротах стояли два солдата с большими круглыми щитами и длинными копьями.

— А ты уверен, что это здесь? — шепотом спросил у Меки Волк, нырнув в кусты на всякий случай.

— Ме, — так же шепотом ответил химерик.

— Ну, смотри, — покачал головой Серый.

Через две минуты они уже были на территории поместья и пробирались на свет и звуки агонизирующей музыки, оставив позади суровых молчаливых (а, может, просто спящих стоя) стражей.

Стояла чудесная теплая летняя ночь, похожая на все остальные чудесные теплые летние ночи в Стелле, конечно, кроме чудесных теплых осенних, зимних и весенних ночей, и, возможно, поэтому участники вечеринки решили предаться чревоугодию, пьянству и другим порокам под открытым небом. По крайней мере, те из них, которые еще подавали признаки разумной жизни. Или вообще хоть какой-нибудь жизни как таковой.

Полуголые толстомордые стеллиандры возлежали за пиршественными столами в круге света, расставленными большим четырехугольником, а полуголые тощие слуги сновали туда-сюда с подносами и блюдами между этим пикником и кухней в доме как муравьи. Немного в стороне сидели измотанной кучкой семеро музыкантов, из последних сил дудя, звеня и стуча в свои инструменты — главное не перепутать! — но, судя по доносящимся до слушателей звукам, все-таки уже иногда путали.

По краям площадки, у столов, в быстром танце медленно кружились не менее утомленные девушки с давно увядшими цветами в скорее растрепанных, чем распущенных, волосах.

А в самом центре были свалены в кучу диковинные фрукты, золотая и серебряная посуда, вычурные доспехи и оружие, пересыпанные мечущими даже при свете факелов искры драгоценностями и просторная клетка с тремя павлинами.

И все это лежало на Масдае.

Так просто!

Но артистическая натура Серого просилась в полет не только на ковре, и, к тому же, тут, похоже, справляли какой-то праздник, может быть, даже чей-нибудь день рождения, а день рождения — дело святое. И сделать так, чтобы местные бояре запомнили эту ночь надолго, было делом чести и отваги, делом доблести и геройства, как сказал однажды Иван, если только он этот лозунг не у кого не сплагиатил.

Стырить дудку, выпавшую из обмякшей руки заснувшего на полу-аккорде музыканта, было делом одной минуты.

И как только оставшиеся его товарищи доиграли свою измученную мелодию до конца, и обессиленные танцовщицы, спотыкаясь и посылая воздушные поцелуи (правда, даже они не долетали до адресатов), удалились на отдых, на арену вышел Серый.

— Ув-ва-джаем-мые там-мы и кос-спода! — обратился он к почтеннейшей публике с каким-то ужасным космополитским акцентом, с которым, по его мнению, должны были разговаривать все ведущие артисты международной эстрады. — Сейчас-с пер-ред фами фыступит снам-менитый фок-кусник, ил-люсиони-ист и прести-дижитатор из Мюх-хенвальт-та Вольфк-ганг Мессен-джер! Толь-лько один раз! Пас-смат-трит-те на эту дудку! Эт-то есть простой стеллийский дудк-ка! Никакой подвох! — и он, опустив на ковер свой мешок, обошел ряды стеллиандров, демонстрируя трофейный инструмент и так, и эдак. Около тридцати пар глаз оторвались от кубков и тарелок и стали заинтересованно изучали невесть откуда взявшегося заморского гостя. Похоже, искусство, требующее быстроты и ловкости рук и немного мошенничества, еще не проникло так далеко на юг белого света.

— Смотрите! Я зажимаю дудку в кулаке, разжимаю его — и она падает!

Послышалось недоуменное хи-хи.

— А теперь смотрите — я все-таки заставлю ее висеть в воздухе! — Волк обхватил запястье руки с дудой свободной рукой. — Для это я сожму здесь мою руку покрепче, чтобы сила из правой руки влилась в левую, и скажу волшебные слова. Елки-моталки, валенки-мочалки — кыш!

Кулак разжался. Дудка осталась неподвижна.

Публика охнула и как будто слегка протрезвела.

Серый сжал пальцы, театральным жестом отвел правую руку в сторону и открыл ладонь левой — кроме дудки, на ней не было ничего.

— Это совпадение! — выкрикнул с места самый недоверчивый зритель. — А, ну-ка, давай еще раз!

Волк выступил на «бис».

И на «трис».

И на «четырес».

— Подумаешь, я тоже так могу! — полез из-за стола самый сообразительный, а, может, самый глупый стеллиандр.

— Конечно! — не стал разубеждать его Волк. — Так могу все! Надо просто иметь большую силу воли. У вас большая сила воли?

— Во! — показал здоровяк волосатый кулак размером с голову Волка.

— Замечательно! Как вас зовут?

— Гастрократ.

— Весь секрет фокуса, Гастрократ, в том, чтобы покрепче зажать свою руку и правильно произнести волшебные слова!

— Сейчас я вам покажу, как надо!

Результат был неизбежен, как гравитация. Даже (или тем более?) после пяти попыток. Единственным чудом было то, что его рука еще держалась на Богом отведенном ей месте, хотя даже при свете факелов было видно, как на левом запястье начинает расцветать знатный синяк.

Под гогот сотоварищей неудавшийся артист, сокрушенно размахивая руками, удалился на место.

Со все нарастающим успехом Волк выступал с этим фокусом еще шесть раз. Пока ему самому не надоело.

— А сейчас — новый штюк! — провозгласил он.

— У-у-у-у!!! — отозвалась публика разочарованно-радостно.

Фокусы с исчезновением большого пальца и отрыванием указательного прошли с не меньшим успехом.

Гастрократу с вывихнутыми пальцами (теми, которые еще не были сломаны), для утешения пришлось принести дополнительную амфору вина.

— А теперь давайте немного отдохнем и поугадываем числа! Какое бы число вы не загадали, мое будет всегда больше!

— Не верим!

— Ну, этого-то не может быть!

— Попробуем! Загадайте любое число! Вот вы, пожалуйста!

— Сорок пять!

— Сорок шесть! Я выиграл! Теперь играем с вами! Ваше число?

— Сто девяносто!

— Двести!

— Ну-у…

— Играем с вами!

— Шестьсот?..

— Семьсот! Я же говорил!

— Тут какое-то жульничество…

— Что вы предлагаете, мусье Гастрократ?

— А ну-ка, ты первым говори!

— Пожалуйста! Загадали? Тысяча!

— Девятьсот шестьдесят пять…

— Ишь, ты!..

— И как у него это получается?..

— Колдун, однако…

— Прохиндей…

— Да… Талант!..

— И еще один фок-кус — пок-кус! — разошедшийся Волк скинул плащ.

— У-у-у-у!!!

Он подхватил с ближайшего стола серебряный поднос, похожий, скорее, на щит и стряхнул с него финики кому-то в остывшее жаркое.

— У вас есть при себе драгоценности?

— Есть!!!

— Кидайте их сюда!

Золото и серебро дождем посыпались Волку в посудину.

— А теперь — внимание! — он поставил поднос на ковер и накрыл его скинутым плащом. — Сейчас я скажу волшебные слова… А, кстати, что у нас тут сегодня за праздник?

— День рождения!

— День рождения!!!

— Я так и думал! У кого?

— У меня!

— У него!

— У добродетельного Гастрократа!

— Гут! — Волк взял клетку с павлинами, многозначительно поставил ее перед хозяином и вернулся к подносу. — Значит, этот фокус посвящается ему!

Гости притихли.

— Вам нравятся эти птички?

— Д-да… — осторожно ответил Гастрократ и зачем-то спрятал руки за спину.

— Тогда они остаются здесь! Желание именинника — закон. Я бы не хотел никому испортить день рождения. Я на такое не способен. Скажите мне откровенно, похож я на человека, который может испортить кому-либо его день рожденья?

— Не-ет! — дружным ревом ответила аудитория.

— Спасибо… Спасибо!.. — Волк украдкой смахнул набежавшую слезу. Чертовы сандалии терли немилосердно. — Тем более я павлинов терпеть не могу — привкус у них отвратный. Гм. Ну вот. О чем это мы? Ах, да. Продолжаем наш фокус! Смотрите внимательно — по-прежнему никакого жульства с мошенством. Все шито-крыто. Вот сейчас я скажу волшебные слова… Елки. Моталки. Валенки. Мочалки. Масдай, вверх!!!

* * *

Вторая неделя плавания на «Космо» подходила к концу. Позади оставались сражения с телебоями, приключения на плавучей скале эдонов, гостеприимство бебриков и пятидневная задержка на безымянном острове посреди бездонного моря, где правила обольстительноокая волшебница Паллитра.

С первого взгляда прекрасная колдунья влюбилась в бесшабашного Язона и не хотела его отпускать от себя до скончания веков, и ни силой, ни хитростью команда «Космо» не могла вырвать своего предводителя из сладкого плена, и только сказав, что он ее разлюбил, не любил и никогда больше вообще не сможет полюбить, Язон смог покинуть чертоги убитой горем Паллитры и продолжить свой далекий нелегкий путь в чужие неизведанные края.

Иван был взволнован до глубины души. «Такая любовь, такая любовь… Ну просто как у королевича Елисея и княжны Русланы на странице семьсот шестьдесят четыре, когда он был вынужден покинуть ее розовый терем, чтобы уйти на войну с руколапыми костоломами, потому, что пророчество глухонемого юродивого Пырки, после того, как у него внезапно открылся первый глаз через неделю после стычки с целовальником Люшкой в переулке Всех Скелетов, где до них на этом же самом месте, потому что оно проклятое, из-за того, что пятьсот лет назад, когда Луна была проглочена Чмадаресеем, который…»

Но, если быть кратким, все страдания его опять сводились к тому, что еще одна красна девица прошла мимо него так, как будто он был пустым местом. Причем настолько пустым, что любой, самый разреженный участок вакуума из дальнего космоса по сравнению с ним показался бы восточным базаром в выходной день. «Тенденция, однако…» — невесело думал Иванушка, ворочаясь бессонными ночами на смятом покрывале, и от жалости к себе, несчастному, щипало в носу и чесалось в глазах, и жизнь казалась, хоть и наполненной приключениями и друзьями, но, в то же время, как-то иезуитски лишенной смысла.

Ну почему Язона, худого юношу с горящими глазами и именем как что-то, что дома, в Лукоморье, алкоголики пьют в канаве, девушки не в силах обойти стороной?

Ну почему у него всегда и все не как у людей!?..

Вечером четырнадцатого дня, когда ослепительно-розовое светило уже почти целиком окунулось в свою холодную ванну из расплавленного золота, впередсмотрящий радостно прокричал:

— Земля! Я вижу землю!

— Это должна быть Гаттерия — цель нашего путешествия! — воскликнул царевич Ион.

— Акефал! Где карты? — поискал глазами земляка Трисей.

— Какая от них польза? — сквозь набитый вареными креветками рот прочамкал тот, выбрасывая выпотрошенные панцири за борт. — Вчера ведь сдуло девятку и короля, забыл?

— Корабельные карты! — воздел в изнеможении руки к небу Пахидерм.

— А я про что говорю? — обиделся герой.

— По которым плавают!..

— А от них-то какая польза? Я утром уже пробовал смотреть — на том месте, где должна быть эта область, большое пятно то ли от крови, то ли от кетчупа. Так что, лучше пусть Автомант погадает.

— Это Гаттерия! — прервал препирательства матрос на мачте.

— А ты-то откуда знаешь? — раздраженно отмахнулся от него Барохир.

— Вижу! Я вижу их причал! А у причала на нескольких языках огромными светящимися буквами написано «Добро пожаловать в Гаттерию!»

— Ну, слава вам, всемогущие боги Мирра! — опустился на колени порозовевший Язон. — Мы добрались до нее! Наконец-то!.. Наконец-то!

— Надо будет первым делом принести им хорошие жертвы, когда высадимся.

— Диффенбахию — громовержцу, златокудрому Полидору, искуснице — Ванаде… — начал перечислять Акефал, старательно загибая пальцы Сейсмохтона, чтоб никого ненароком не забыть.

— Царевич Ион, — воровато оглядываясь по сторонам, боком-боком подобрался к Иванушке Ирак и зашептал: — Я догадался. Ты — бог попутного ветра Анемон! Знаешь, старинная легенда говорит, что Диффенбахий повстречал однажды у берега моря юную наяду Акрихину и влюбился в нее с первого поцелуя, и через два дня родился у них…

— Ты на что это намекаешь? — нахмурился царевич.

— Ну, я все вот думал, думал, а потом я обратил внимание, что на всем пути мы ни разу не попали в штиль, и вдруг мне пришла в голову мысль…

Иванушка устало закатил глаза.

— Нет. Я не бог. И не ветра. И тем более, не попутного. И ну сколько раз я тебя уже просил прекратить эту нелепую игру, Ирак!.. Что про нас люди подумают, а? В частности, про меня?

— Извини, Ион… — смущенно попятился стеллиандр. — Кажется, я опять не угадал, да?.. Прости меня, невежественного смертного…

— Тс-с-с-с! — сделал страшные глаза Иван. — Молчи, несчастный!

— Умолкаю!

— Что это вы там все секретничаете? — глянул на них недовольно Какофон. «Всю дорогу они что-то шепчутся, и шепчутся… Замышляют, поди, что-то. Пусть говорят спасибо, что их вообще на борт „Космо“ взяли, клоуны… И эти ненормальные педилы еще…»

— Все одеваем доспехи! — скомандовал Язон. — Приготовились к высадке на берег! Надо с первой минуты показать им, что намерения у нас самые серьезные!

— Через полчаса будем в порту! — пробасил капитан Криптофор, отрываясь от своего универсального прибора кораблевождения — подзорной трубы. — Нас уже заметили и ждут!

Через сорок минут космонавты ступили на землю Гаттерии.

Точнее, в случае Ивана, сначала на ногу начальника портовой стражи, потом на доски причала, потом на пятку сандалии Какофона, и только после этого — на собственно землю.

— Добро пожаловать в Гаттерию и ее столицу Мзиури. Кто вы такие, и зачем прибыли в нашу маленькую, но гордую страну? — важно вопросил упитанный чиновник, ловко выплывший из-за спин стражников.

— Мы сопровождаем сына царя Патокела знаменитого героя Язона! — представился за всех Акефал и с силой ударил кулаком в щит.

Стража мгновенно ощетинилась копьями.

— Мы — посланники далекой Стеллы, и прибыли сюда, чтобы увезти золотое руно на родину наших предков! — поспешно выступил вперед Язон.

— Ах, посланники… — понимающе ухмыльнулся толстяк.

Он махнул рукой, и копья быстро опустились.

— Тогда я прикажу начальнику караула проводить вас во дворец. Там вы найдете кров и еду. А утром попросите царя Ксенофоба принять вас и изложите ему ваше дело. Спокойной ночи. Диплогам, проводи посланников к черному ходу.

Диплогам оказался разговорчивым малым, и за тот час, который ушел у них на дорогу до дворца, они были ознакомлены со всеми подробностями бесчисленных покушений на национальную реликвию гаттерийцев — шкуру золотого барана, триста лет назад привезшего на своей спине через все море родоначальника царской династии Гаттерии Протострата из неведомой тогда Стеллы.

Претендентам на драгоценную овчину никогда не отказывали.

Напротив. Их принимали по высшему разряду гостеприимства. Кормили, поили и развлекали, пока царь не соизволит принять и выслушать их. Но все знали, что ступившему на землю Гаттерии претенденту обратной дороги не было.

После приема у царя назначали три испытания, хотя на первом все, как правило, и заканчивалось. Тех же, кто пытался бежать, прознав о печальной участи своих предшественников, ловили и скармливали дракону, который это сокровище стережет, объясняя тем, что все равно это было бы четвертым испытанием для успешно прошедших все первых три. Призовая игра, так сказать.

Тех, кто на первое испытание соглашался, ловить не приходилось.

Скорее, собирать.

Тряпкой в ведро.

Причем, в очень маленькое.

Свиту же их отпускали на все четыре стороны. Но пешком. И, судя по тому, что никто в Стелле не имел ни малейшего представления о местных веселых традициях и обрядах, в горах Гаттерии всегда были в изобилии обвалы, уже не такие гостеприимные аборигены и дикие звери, питавшиеся путниками, чудом спасшимися от первых двух напастей.

А если на первую (и, как правило, последнюю) аудиенцию не приходил предводитель делегации, дракону скармливали не только его, но и всех остальных. И уже без объяснений.

Воодушевленные таким образом космонавты и были переданы с рук на руки начальнику дворцовой прислуги для прокормления и расселения.

Извести о том, что царь Ксенофоб примет их в гранитном зале дворца как только дорогие гости закончат завтракать, пришло рано утром следующего дня.

Естественно, ни о каком завтраке для Иванушки и речи быть не могло. От возбуждения, в предвкушении близких подвигов и свершений, достойных любых «Приключений» и «Походов», свидетелем которых он вот-вот собирался стать, даже сама мысль о еде казалась ему кощунственной, и он с изумлением и благоговением взирал на немногословных могучих стеллийских героев, старательно подчищавших все, что было щедро навалено у них на блюдах.

Язон встал из-за стола первым, вытерев, как и полагалось воспитанному стеллиандру, не понаслышке знакомому с придворным этикетом, руки об скатерть. За ним молча последовали остальные.

— Язон, ты готов? — прилаживая меч, поинтересовался Мелолит.

— Конечно, — презрительно усмехнулся наследник ванадского престола. — Гаттерийцы думают, что к ним явился еще один олух — любитель легкой наживы. Наверное, толпы их уже собрались, чтобы потешиться над тем, как от очередного наивного стеллиандра останется мокрое место! Клянусь Диффенбахием, этих варваров ожидает небольшой сюрприз!

— Ты что-то знаешь?

— Кто тебе рассказал?

— Что они заготовили?

— Что ты придумал?

— Сейчас увидите, — загадочно проговорил он и полез в сумку. — Вот!

И гордо продемонстрировал выловленный в дебрях запасных туник, плащей, сандалий, благовоний и притираний маленький пузырек алого стекла, оплетенный тонкой золотой нитью.

— Это — прощальный дар Паллитры, — грустно улыбнувшись, пояснил он недоумевающим героям. — При расставании она дала мне этот флакон и рассказала, что меня ожидает. И сказала, чтобы я выпил то, что она в него налила, перед первой встречей с Ксенофобом. Она приготовила это специально для меня, зная, что меня ждет, и сказала, что мне будут не страшны любые их козни…

— Все-таки, дуры эти бабы, — пробасил Сейсмохтон. — Ты им в лицо говоришь, что тебя от нее тошнит, а они тебе — зелье волшебное в помощь!

Язон хотел что-то сказать, но передумал; зубами вытащил пробку, выплюнул ее в окно и, запрокинув голову, вылил в одно мгновение все содержимое себе в глотку.

— Вот у меня как-то в прошлом году тоже был похожий случай… — начал было Какофон.

Но узнать, что случилось с Какофоном, было в тот день не суждено.

Потому, что изящная вещица выпал из руки Язона и вдребезги разбилась о бездонно-черные мраморные плиты. А рядом с блестящими, как красная ртуть, осколками стекла рухнул и сам стеллиандр.

— Язон!!!.. — вырвался вопль отчаяния из десятка богатырских (и не очень) грудей.

— Он отравлен!!!..

— Проклятая Паллитра!!!

— Мерзкая колдунья!

— Он умер!..

— Умер…

— Пропустите меня!

Расталкивая покрытые медью туши, к недвижимому Язону прорвался Иван. Пощупать пульс было делом одной секунды.

— Он жив! Сердце еще бьется!

Трисей бережно поднял товарища с пола и перенес на кровать.

— Ты… Сможешь ему помочь?.. — нерешительно спросил он Иванушку.

— Не знаю… Попробую…

Царевич положил руки на голову побледневшего уже Язона и изо всех сил сосредоточился.

Ничего.

Ответного импульса кольца не было.

Ну, давай же, давай, колечко, милое!..

— Ха-ха-ха-ха-ха!!! — раскатистый женский смех прокатился под сводами комнаты. — Зря теряешь время, юный Ион!

Герои подскочили, как ужаленные во время чрезвычайно синхронной атаки чрезвычайно кусачих змей и обернулись.

На том месте, куда упал злосчастный флакон, алые кусочки стекла устремились друг к другу, влекомые одной неведомой силой, и в то мгновение, когда они встретились, вспыхнуло яркое черное пламя, обдав всех могильным холодом. Взметнувшись до самого потолка, оно приняло форму знакомой им всем женщины.

— Паллитра!!!

— Да, это я! Глупцы, мужланы! Вы думали, что посмеявшись над моею любовью, ваш жалкий Язон сможет и дальше наслаждаться своей никчемной жизнью, хвастаясь победами над девушками, за неимением побед над мужами?! Ну уж, нет! То не флакон подарила я ему на прощание — а сердце свое, полное горечи и отчаяния! То не колдовское зелье испил он — испил он до дна чашу моих страданий! И опустев, мое разбитое сердце исцелилось, и снова я буду весела и счастлива, как и была, пока не встретила его! Будь ты проклят, Язон, будь ты проклят, бессердечный! Смотри — я свободна от тебя, я летаю и смеюсь! Да только ты этого не увидишь — потому, что будешь спать вечно — не просыпаясь, и не умирая! И сниться тебе будет всегда один и тот же сон — раз за разом ты будешь переживать те мучения, что разрывали бедное сердце мое по твоей вине, жестокий эгоист!

— Прощай! — голос волшебницы сорвался, и она, закрыв лицо руками, красной молнией вылетела в окно и исчезла у всех на глазах, как будто ее и не было.

И только искатели приключений остались стоять с раскрытыми ртами, не зная, жертвы ли они массовой галлюцинации или часть драконьего меню.

Первым тишину осмелился нарушить Акефал.

— Язон не предстанет перед Ксенофобом. Мы все тут покойники.

— Но еще не поздно бежать! — воскликнул Ирак.

Герои посмотрели на него, как на слабоумного.

Иван-царевич выглянул в окно.

Дворец был похож на остров, омываемый веселой толпой разряженных гаттерийцев — то ли у них сегодня был базарный день, то ли какой-то праздник — с каруселями, хороводами и цирком.

«И не исключено, что цирк — это мы.»

— Язон предстанет перед Ксенофобом, — твердо сказал Трисей. — Никто не знает его в лицо, и поэтому любой из нас смог бы назваться его именем.

— Вот и назовись, — поддержал его Какофон.

— Вот и назовусь.

— Но Трисей! Ты не можешь…

— Царь Гаттерии Ксенофоб ожидает в тронном зале посланников Стеллы во главе с Язоном, царевичем Ванадским! — двери их зала распахнулись, и отряд стражи, вооруженной до зубов (в них были зажаты традиционные двуручные мечи), выстроился, образуя живой коридор.

— Мы идем, — решительно расправил могучие плечи, стряхнув ненароком с них Ирака, Трисей.

— Ага. Вот и они — герои далекой Стеллы, приплывшие, презрев препятствия и опасности, чтобы забрать то, что мы считаем своим по праву, — такими словами встретил их гаттерийский правитель.

Трисей уже хотел выйти вперед и заговорить от имени всех, но Ксенофоб сделал нетерпеливо жест рукой, призывающий его помолчать, если не спрашивают, и продолжил:

— Ну, доченька моя, что ты скажешь о них?

Воздух рядом с троном загустел, зашевелился — Иванушка мог бы поклясться, что еще мгновение назад там никого не было! — и навстречу им сделала шаг женщина в черном.

Любой бхайпурец, если бы какая-нибудь мистическая сила позаботилась перенести его сюда ради этого момента, без сомнения сразу же сказал бы, что в предыдущем своем рождении она была Черной Вдовой. В последующем, скорее всего, будет черной мамбой. А в этом должна была стать пантерой, но боги то ли проспали, то ли просто решили пошутить.

И был бы, скорее всего, прав.

Но все подходящие мистические силы на данный момент были заняты, а неподходящие, в силу отсутствия нужной квалификации, просто собрались вокруг в качестве зрителей, и теперь глазели, лузгали семечки и пересмеивались в предвкушении забавного зрелища не хуже коренных гаттерийцев.

Женщина, холодно улыбаясь смуглым бесстрастным лицом, подошла к толпе стеллиандров и не очень, взяла крайнего из них за правую руку и закрыла глаза.

— Давай познакомимся сначала с тобой, доблестный искатель приключений, отважный воин Стеллы. Я вижу, ты родился в городе Периное. Любитель охот и пиров. Ты глуп и тщеславен, и поэтому безрассуден. Недалекие принимают это за храбрость. Твое имя… Акефал. Естественно.

Из среды придворных раздался смех. Царевна перешла к другому герою.

— Ты — с острова Традос. Если бы ты родился женщиной, то был бы первой сплетницей в стране… В бою с тобой лучше встретиться лицом к лицу, чем оставлять за спиной… А еще ты не умеешь петь… Какофон…

Взрыв оскорбительного хохота сопровождал каждую характеристику, выдаваемую царевной стеллиандрам. Вмешаться и прекратить такую процедуру знакомства посланникам мешала только врожденная галантность по отношению к дамам, до определенной степени усиленная большим отрядом лучников в полной боевой готовности, да желание послушать, что царевна скажет про их сотоварищей, раз уж все успели услышать их собственные характеристики. И поэтому, скрипя зубами, герои изображали презрительное молчание.

Иван с содроганием ожидал приближения своей очереди, и не знал, что будет лучше — броситься на мечи стражи сейчас, или умереть от стыда чуть попозже. Еще одна колдунья… И все на их голову. Везет, как утопленникам…

А интересно, видят ли остальные, как тяжело даются эти откровения дочери Ксенофоба? Это же так бросается в глаза… Она стала еще бледнее, дыхание поверхностное, прерывистое… Даже постарела прямо на глазах — ей уже можно тридцать дать!.. Да ей же плохо! Она просто устала!..

Не может быть, чтобы она по собственной воле могла так измываться над собой и над гостями. Наверное, ее заставил отец. Вон он — сидит, ухмыляется, рогоносец, лысиной поблескивает… Или это шлем такой?.. Не хотелось бы мне оказаться на месте Трисея… А если она разгадает наш план, разоблачит могучего иолкца… Хватит ли у меня духу применить всю магическую силу сапог, чтобы защитить стеллиандров?

И погубить гаттерийцев?

К которым мы незваными гостями пришли за тем, что те по праву считают своим, а мы — своим?..

Но иначе нас ожидает смерть, жестокости которой не может быть оправдания…

Но, может, если с ними поговорить, чтобы они поняли свою неправоту, что нельзя так поступать с людьми, которые им, в общем-то, не сделали ничего плохого…

Не успели, по крайней мере…

Как поступил бы на моем месте королевич Елисей?.. А Сергий?.. Сергий… Сколько времени я тут потерял, вместо того, чтобы искать тебя, Волк…

Ой, не нравится мне все это… Чем бы ни кончилось — все не слава Богу… И что я тут делаю?..

Душевные метания Ивана были в самом разгаре. Делегация подходила к концу.

— … А ты, кажется, ванадец… Да. Это так… Ты импульсивен, легкомысленен и влюблен. Имя ее… Адриана. А твое… Бутан… Иран… Нет, Ирак.

Трисей зарычал, огромная его ручища ухватила ошарашенного пунцового сына архитектора за шкирку, да там и была перехвачена тонкими сильными пальцами ясновидящей.

— А ты — герой… — уже не говорила, а шептала женщина в черном, но даже шепот ее разносился гулким эхом по притихшему залу. — Тебе проще выдернуть дерево с корнем… чем обойти его… Ты честен, отважен… но слишком прямолинеен и прост… Ты вполне мог бы быть предводителем… этого славного отряда… Но тебя… зовут… Трисей…

— Нет!..

Но его никто не слушал.

Шок.

Акефал прав.

Мы покойники.

На запястье правой руки царевич почувствовал холодные пальцы гаттерийки.

— Ты… У тебя из всех, собравшихся здесь… самая сильная… заинтересованность… в успехе… вашего предприятия… — синеватые веки на осунувшемся лице вздрогнули, глаза чуть не приоткрылись, но усилием воли колдунья сумела удержаться в ускользающем трансе. — Розовый мрамор… дым… Смрад!.. Ты был у оракула!.. Тебе был… обещан… успех… добрый… отзывчивый… мальчик…

Теперь всем стало видно, что силы покидали ее.

— Твое… имя… имя… короткое… из четырех букв… Гласная… Согласная… Гласная… Согласная… имя… Язон!!!

Если бы Иванушка не подхватил провидицу, она бы упала на пол.

Если бы она упала, он не сумел бы ее рассмотреть так близко.

Если бы он не сумел ее рассмотреть так близко, до него еще не скоро бы дошло, что колдуньи могут одновременно быть и первыми красавицами королевства.

Если бы до него дошло это не скоро, возможно, руки его бы не дрогнули, и он не уронил бы ее на пол.

Неизбежность, однако…

Последовавшая за сим конфузом суматоха скомкала вторую часть приема — оглашение задания на завтра, но и из пары злобно брошенных Ксенофобом фраз Иван понял, что его ждет.

Бешеные медные быки, пышущие огнем, которых надо запрячь в плуг и вспахать на них поле.

«Это катастрофа. Я погиб,» — захолодело все внутри у Иванушки. — «Я же не умею пахать!..»

Если бы Иванушка не уронил бы Монстеру на пол, она бы назначила ему свидание и рассказала, как справиться с первым испытанием.

Или подарила бы книжку «Триста вопросов про фермерство, которые вы хотели задать, но не решались.»

Ивану не спалось.

Атмосфера, царившая в среде космонавтов после аудиенции и до самого отхода ко сну, напоминала Иванушке, скорее, о сне вечном, и к простому просмотру цветных широкоформатных грез не располагала.

Провертевшись часа полтора на жестком ложе, он тихонько встал, натянул сапоги из кожи заменителя и прошептал заклинание невидимости — у него было нехорошее предчувствие, что за их залом могут следить.

Как часто это бывает, предчувствия его не оправдались. За их квартирами не следили. Они просто были заперты снаружи. Единственной связью с внешним миром было окно, в которое смогла пролезть бы разве только кошка. Или кот.

В образе усатого-полосатого запрыгнуть на подоконник шириной с лезвие его меча и на высоте двух метров от пола для Ивана было делом одной секунды. Еще мгновение — и он уже снаружи.

Он уже собирался снова превратиться в человека и произнести заклинание невидимости, как в его ушастую кошачью голову вместе с тяжелым запахом дыма и раскаленного металла пришла одна мысль и осталась там.

Найти быков, не рыская человеком-невидимкой по городу, а в образе кота — по запаху! Ксенофоб сказал, что быки медные и раскаленные. Значит, запах должен быть как раз такой, какой принесло сейчас откуда-то ветром! Откуда?.. Сейчас посмотрим… Ага, оттуда! Вперед!

Первая попытка привела его к пожарищу в мастерской медника. Вторая — к кузнице. Третья — еще к одной. Равно как и четвертая, и пятая, и шестая, и седьмая…

Иван уже собирался начать сомневаться в гениальности своей идеи, как у источника очередного смрада — похоже, где-то уже почти за городом — оказался нос к носу с закрытыми воротами.

Обитым железом.

Защищающими проход в каменной — не в глинобитной! — стене.

У которых, опершись на копье, в угрожающей позе всех охранников мира, работающих в ночную смену и стерегущих что-то, на что не позарится ни один здравомыслящий человек, спал стражник.

А из-за ограды доносилось пыхтение и вздохи, как будто работали мехами в кузнице десяток кузнецов.

Снова прыжок — и с верхушки забора в каменном стойле с новыми прожженными воротцами царевич увидел быков.

Быки были как быки. Полностью соответствовали ожиданиям. Медные, огнедышащие, бешеные.

Быки увидели Ивана.

При известной доле фантазии и снисходительности рев, который они издали, можно было сравнить с мычанием. Потому, что теплоходные гудки в то время еще не были изобретены.

Заклинание невидимости сорвалось с губ Иванушки без тени раздумья.

Минут через двадцать, когда злонравная скотина успокоилась, царевич осмелился спуститься во двор и осмотреться.

На противоположном конце двора располагался склад с дровами. «Корм их, наверное,» — догадался Иванушка. Рядом — колодец. Ближе к коровнику — или быковнику? — еще один. На деревянном щите, обитом железом — красное ведро, топор, багор и лом. Под щитом — ящик с песком. У стены стойла, недалеко от входа — небольшая поленница.

«На завтрашнее утро приготовили…» — обреченно подумал Иван. «Покормят спозаранку — и вперед. Глаза горят, из ноздрей дым валит, медные бока раскалились докрасна, копытами землю роют — раздавят, и не заметят, как эти… как их…» — нужное сравнение Иванушка подобрать так и не смог, потому, что паровозов тоже еще не придумали.

Смутное подозрение подсказывало ему, что использование магии популярности ни ему, ни его товарищам на гористой гаттерийской земле не прибавит, да и в присутствии Монстеры, совершенно справедливо опасался он, вряд ли у него получится это сделать. Больше одного, очень короткого, раза, во всяком случае.

Что не оставляло ему никакого выбора.

Как поступил бы королевич Елисей?

А отрок Сергий?

Уж они-то что-нибудь сходу придумали, это факт… Вот так вот, просто: раз-раз — и пешка в дамках. А король в дураках.

Но так ведь это они!

А что делать ему, Ивану?..

Царевич вздохнул, превратился в человека, почесал невидимой рукой в невидимом затылке и снял с ржавого крюка красное ведро.

Через минуту в душной темноте заскрипел разбуженный колодезный журавль.

Усталый невидимый кот вернулся в зал, где спали гости-пленники, только под утро, уже отчаявшись было найти в кромешной тьме и грязи незнакомого города этот проклятый дворец. Тяжело спрыгнув на так и не успевший остыть за ночь после горячего летнего дня каменный пол, Иванушка быстро добрался до своей лежанки, очеловечился и повалился на пыльные мягкие шкуры делать вид, что спит. Он был уверен, что после всех впечатлений и треволнений этой ночи и вчерашнего дня уснуть он не сможет.

Проснулся он от того, что знакомые голоса со всех сторон выкликали его имя.

— Ион!

— Тс-с-с! Дурак! Язон, надо говорить!

— Язон!.. Какой Язон? Язон спит! Сам дурак!

— Иона мы называем пока Язоном!

— Пока не кончатся испытания…

— Или пока он жив…

— А ты орешь: «Ион»!..

— Ты хочешь, чтобы услышала эта змея Монстера?

— Думаешь, она стоит под дверью?

— Идиот!!! Она же колдунья!

— Колдуньям незачем стоять под дверью, чтобы услышать что-либо, Акефал!

— Точно-точно! Вот моя двоюродная тетушка Амфибрахия однажды рассказывала, взяв с меня обет молчания, что когда она была маленькой, однажды к ним в дом темной дождливой ночью постучалась незнакомая одноглазая старуха, которую…

— Ирак!!!..

— Язон!..

— ИОН!..

Ах, чтоб тебя!!!

Идиот!!!

Хорошо, хоть сапоги не снял!

«Бумс,» — торопливо шепнул Иван и натянул на себя побольше успевшее куда-то отползти шкурное одеяло.

— Язон!..

— Язон!..

— Я…

— Ну чего раскричались, как на пожаре? — лицемерно потягиваясь, выглянул из-под своего укрытия царевич. — Здесь я, куда денусь?

— ЗДЕСЬ?!

Все стеллиандры, как один, повернулись к Иванушке и уставились.

— ЗДЕСЬ!?

— Ну, да…

— Но мы посмотрели — твоей обуви нет, и мы решили…

— Ну, естественно, ее не было… Я… Я в ней спал.

— Спал?!

— Спал?..

— Ну, да… А что тут такого? Ночью у меня замерзли ноги… и я решил… я решил… Что это вы на меня так смотрите? Ночи в этих местах могут быть очень прохладными, между прочим… Несмотря на высокую дневную температуру… Да что случилось?

— Пять минут назад я сам заглядывал под это одеяло — там никого не было! — обвиняюще затряс толстым пальцем Акефал.

— Было! — пошел в наступление прижатый к стенке царевич. — Просто, когда сплю, я сворачиваюсь клубочком! И меня становится не так заметно с первого взгляда! Особенно, когда я мерзну!

— Чего?! — не сразу дошло до стеллиандра.

В нахмуренную голову Трисея, кажется, пришла какая-то мысль, от которой он нахмурился еще больше. Перекинувшись парой быстрых слов с Ираком, он сделал шаг вперед.

— Послушай, приятель, — переставил он озадаченного сотоварища за шкирку туники на другое место, подальше от лукоморца. — Если Ион… Язон говорит, что он так спит, то значит не приставай.

— А чего?..

— Так. Надо. Понял?

— Нет.

— Вот и хорошо.

— Не по…

— За нами пришли!

— Эй, веселого утра вам, чужестранцы! Завтрак готов!

— И быки накормлены!

— Ха-ха-ха!!!

— А козлы?

— Что?

— Что ты сказал?

— Он говорит, что мы уже идем!

— А-а…

— Бе-е…

— Ион! То есть, Язон!..

От громкого шепота за спиной лукоморец вздрогнул, сбился с шага, налетел на Сейсмохтона и обернулся.

— Язон! — вытаращив возбужденно глаза, Ирак чуть не тыкался губами ему в самое ухо. — Язон! Я, кажется, знаю! Я догадался! Теперь наверняка!

— Что? — не сразу вернулся царевич в реальность из своего частного маленького мирка недобрых предчувствий, тяжелых ожиданий и просто тихого ужаса, где он отрешенно прощался с жизнью на тот случай, если его наивная маленькая хитрость не сработает, и позже он это сделать не успеет.

Иванушка был человеком воспитанным.

— Я понял! Ты — бог теней Дендрогам! Я помню, нам в гимнасии рассказывали — однажды богиня облаков Нефекла повстречала на высокой-превысокой горе молодого пастуха…

— Ирак!..

— Я понял! Но и Трисей тоже со мной согласился! Ну, вот смотри, как мы догадались…

— Ирак… Ну я же тебе говорил… — обреченно вздохнул Иван. — Перестань… — лукоморца так и подмывало продолжить «маяться дурью», но в силу своей непозволительной для героя, и, тем более, для стеллиандрского бога вежливости, он усилием воли вымучил:

— …выдавать желаемое за действительное. И без тебя… плохо…

— Плохо?!.. — ошеломленный Ирак тоже сбился с шага и налетел на Сейсмохтона. — Тебе — плохо?!..

Казалось, даже сама мысль о том, что его кумиру, анонимному божеству, сошедшему на неустроенную, не достойную касания его ног землю, может быть иначе, кроме как очень хорошо, была святотатством. Но та же самая мысль, высказанная вслух самим божеством, уже подрывала устои его незыблемого еще мгновение назад мироздания. Кит нырнул, бегемоты разбежались, земной блин, кувыркаясь, полетел в крынку с Млечным Путем.

— Тебе?.. Плохо?.. — совершенно убитым голосом только и смог вымолвить стеллиандр, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, а на смену ей приходят пальцы ног Пахидерма.

— Ой, — сообщил Пахидерм.

— Ой… — поддержал его Ирак.

— Отвратительно, — мрачно продолжал Иван, в личной вселенной которого творились похожие катаклизмы. — Во-первых, я не представляю, как надо запрягать быков…

— И все?! — поспешил прервать его Ирак, пока не произошло что-нибудь еще более непоправимое. — И только поэтому?..

— Я же сказал, во-… — попытался договорить царевич, но счастливый Ирак заткнул ему рот.

— Естественно! — восторженно воскликнул он. — Знать, как запрягают каких-то быков — ниже достоинства настоящего бога!..

— ИРАК!!!

— …Но зато Я знаю, как их запрягать! Я тебе расскажу! Я видел! Ты берешь быка, и тем концом, на котором рога, вставляешь его в эту рамку, которая называется ярмо! А к бокам этого ярма бывают привязаны две длинные палки — дышла вроде оглоблей. А к ним как-то цепляют саму пахалку! Все очень просто!

— Чего цепляют? — недопонял царевич.

— Пахалку! То, чем пашут! И все!

— Что бы я без тебя делал, — только и смог вымолвить на это Иван.

— Я тебе помог? — радостный Ирак прослезился. — Помог? Правда?..

— Что это вы там перешептываетесь? — подозрительно прищурившись, направил к ним поближе своего коня Ксенофоб.

— А о чем это вы только что говорили с принцессой Монстерой? — не растерялся воодушевленный Ирак.

Царь презрительно расхохотался, запрокинув лысую голову в рогатом шлеме.

— Если хочешь знать, мы поспорили, останется ли хоть одна целая кость у вашего милейшего Язона через пять минут! Ха-ха-ха!!!

— Ха-ха-ха-ха! — поддержали его гаттерийцы вокруг.

Угрюмое молчание героев было им ответом. С их точки зрения, тут, к сожалению, не о чем было даже и спорить.

— А вот и поле! Вы пришли!

То, что Иванушка издалека принял за новомодную стеллиандрскую штучку — стадион — экспортированную на гаттерийскую землю, при ближайшем рассмотрении оказалось заросшим бурьяном обширным пустырем, со всех сторон окруженным каменными трибунами для зрителей. Искатели златошерстного счастья наводняли раньше Гаттерию в таких количествах, что после пары инцидентов, когда медные быки потоптали заодно с пришельцам и половину зрителей, правивший тогда царь приказал сколотить трибуны из дерева, а затем, после десятка пожаров и введения платы за посещения любимого народного аттракциона, заменил его на более несгораемый материал.

Апидром — как гордо назвал один из предшественников Ксенофоба получившееся сооружение — был полон.

При появлении иноземцев размеренный гул тысяч голосов превратился в рев.

Стража древками копий преградила дорогу стеллиандрам, предоставив Иванушке почетное право в одиночку шагнуть на роковое поле.

Ворота за его спиной захлопнулись.

Публика взвыла.

Сердце Ивана екнуло. Он стиснул зубы и сурово попытался убедить себя с целью моральной поддержки в том, что это дружелюбно настроенные зрители приветствуют его, а не толпа иностранных кровожадных маньяков жаждет увидеть его тело распростертым в пыли этого ристалища, распластанным в луже собственной крови, растоптанным бездушным медным зверем с горящими безумными глазами, раздавленным в лепешку…

Хм-м…

Сказать, что первая моральная помощь была им себе оказана, значит покривить душой.

Позади хохотнул Ксенофоб.

А что молвил бы сейчас Сергий?..

— Я не понял, царь, а где скотина-то? — недоуменно повел плечом Иванушка. — Я что — целый день тут торчать теперь буду?

Восхищенные взоры стеллиандров буравили ему затылок.

Царь заерзал.

— Где быки? — раздраженно спросил он у разряженного гаттерийца — наверное, начальника апидрома.

— Должны были быть здесь пять минут назад, ваше величество… — скукожился под его тяжелым взглядом здоровяк.

— Иди и проверь, несчастный.

— Будет сделано, ваше величество! — железные ворота снова распахнулись, и придворный, придерживая обеими руками болтающийся у бедра меч, резво потрусил к таким же воротам на противоположной стороне поля.

Но не успел он пробежать и половины, как с верхних рядов трибун раздались крики, тут же подхваченные нижними:

— Ведут! Ведут!

Обратный путь начальник апидрома проделал со скоростью, достойной мирового рекорда.

— Вон они! Вон там! — не унимались верхние ряды, и за ними вторили низы:

— Там! Там!

— Уже близко! Близко! Близко…

Верхних внезапно охватило необъяснимое молчание, как инфлюэнца через пару минут распространившееся и на первые ряды.

Над апидромом повисла неловкая тишина.

— Что случилось? — грозно нахмурился Ксенофоб. — Где быки?

— Ведут… — растеряно развел руками начальник апидрома.

— Смотри! — охнул у Ивана за спиной кто-то из стеллиандров.

Ворота на противоположном конце поля распахнулись, и знаменитых быков увидели теперь уже все.

Они стояли на месте и нерешительно покачивались из стороны в сторону. Тонкие струйки пара поднимались из их покрывшихся копотью ноздрей, а пресловутые безумные глаза вместо огненных были цвета догорающих углей.

Бросятся?.. Не бросятся?.. Растопчут?.. Не растопчут?..

Сработало?.. Не сработало?.. Смогу?.. Не смогу?.. Бросятся?..

Не бросятся.

Остатки ромашки выпали из холодных пальцев Ивана, и с отчаянной улыбкой на лице он сделал первый решительный шаг в сторону медной смерти.

Иванушка и не предполагал, что самым трудным во всей этой задаче будет не дать быкам упасть до того, как они закончат хотя бы один ряд.

Под гробовое молчание зрителей покидал он апидром через два часа, и единственная корявая борозда пьяной змеей пересекала вековую целину пустыря с севера на северо-восток.

Перед трибуной для знати грудой металлолома лежали, слабо дыша, медные чудовища.

Измученный, но чрезвычайно довольный собой Иван проделал весь путь до дворца Ксенофоба вальяжно развалившись на руках вопящих от восторга и обманутых ожиданий стеллиандров.

Ночная уловка удалась.

Сырые дрова не пошли скотине из цветмета впрок.

Королевич Елисей мог бы гордиться им. И даже отрок Сергий, скорее всего, сказал бы, наверняка, что-нибудь хорошее…

Праздничное настроение космонавтов не проходило долго. До обеда. Пока злобствующий правитель Гаттерии не пригласил их на вторую аудиенцию.

Зал, как и в прошлый раз, был набит до отказа любопытствующими придворными, знатными горожанами, стражниками и просто разношерстым уличным людом, смогшим просочиться через кордоны охраны.

Уже с нескрываемой неприязнью Ксенофоб окинул стеллиандров медленным взглядом и заявил:

— Хоть моя дочь и говорит, что никакого колдовства, кроме нашего, тут не было, я думаю по-другому. За несколько веков такого не было ни разу! Чтобы наши быки не смогли справиться!

— А раньше вы на них пахали? — заботливо поинтересовался Иван. — Может, это они просто от непривычного им труда…

Монстера остановила на нем свой бархатный взгляд.

Царевич потерял дар речи.

Но зато его вновь обрел царь.

— Ты издеваешься надо мной!? — взревел он. — За несколько веков не было еще ни разу, чтобы они не разнесли в клочья всякого, кто посягнет на нашу святыню! Всех! На клочки! На кусочки!..

— Ваше величество, — принцесса положила ему на плечо свою тонкую смуглую руку и быстро зашептала что-то.

— Жулики! Мошенники! Колдуны!.. — не унимался Ксенофоб.

— Чево-о?!

— Мы не позволим…

— Самозванцы!

— Ваше величество…

— То, что стеллиандры в честном поединке…

— Мне сразу вы все не понравились! Особенно ты! Жди от вас…

— ПАПА.

— … мы не мошенники!..

— … неприятностей!

— Его величество Ксенофоб Первый пригласил благородных юношей из Стеллы, чтобы огласить следующее задание, — властный голос Монстеры прозвенел в зале, как брошенный на каменный пол меч, и все препирательства мгновенно прекратились.

— Завтра, о изворотливый сын Стеллы, — обратился царь к растерявшемуся Иванушке, — ты должен будешь засеять зубами дракона вспаханное тобой сегодня поле… делянку… полоску… рядок… и сразиться в одиночку с воинам, которые вырастут из этого грозного семени! Трепещи…

— Гм, извините, можно вопрос?

— …недостойный… Что?

— У меня есть вопрос. Как часто их надо будет поливать? И когда они прорастут? Видите ли, мы тут несколько торопимся…

— Ха-ха-ха-ха-ха!!!…

На конкурсе на самый зловещий смех царь, без сомнения, находился бы в жюри.

— Не расстраивайся! Ты все увидишь завтра! И завтра это будет последнее, что ты увидишь!

— И это обнадеживает… — пробормотал Иванушка.

Ксенофоб был бы чрезвычайно разочарован, если бы узнал, что шедевр его иезуитского красноречия действительно обнадежил Ивана, вместо того, чтобы напугать. Сразу было видно, что в Гаттерии никогда не издавалась любимая книга лукоморского царевича, в которой каждый раз, когда злодеи говорили нечто подобное королевичу Елисею, неприятное разочарование, как правило, в конце концов, настигало все-таки их самих.

— Ступайте, самонадеянные сыны Стеллы, — презрительно махнул рукой по направлению к дверям зала царь. — Отдыхай, веселись, Язон, и готовься…

* * *

Иванушка в пятый раз перечитывал и пытался разгадать тайный смысл короткой фразы на клочке пергамента, найденного на своей постели по возвращении в апартаменты: «Сегодня в двенадцать часов будь у входа в Черную башню.»

Кто?

Зачем?

А, может, ошиблись кроватью?..

Как всегда в затруднительных случаях, то есть, просто всегда, Иван решил прибегнуть к испытанному средству — «Приключениям лукоморских витязей». Мысленно бегло перелистав роман, он нашел огромное количество примеров, когда кто-либо неизвестный, желая сообщить кому-нибудь кое-что секретное, писал подобную записку, незаметно подкидывал ее нужному человеку, призраку или чудовищу, а потом под глухой бой часов, омерзительный скрип кладбищенских ворот или зловещие раскаты грома шептал тому на ухо (или на то, что под этим названием было известно) ужасные тайны.

Хотя вспомнились, конечно, и пара курьезных случаев, к делу не относящихся.

В первом королевич Елисей также неожиданно нашел похожую записку у себя в золотой шкатулке, которую он только что вытащил из-за пазухи убитого им в поединке Гугуна Одноглазого, и когда пришел в назначенный час в заветное место, его поджидала Энзима Трехполосная со своими братовьями, и если бы не быстро он бегал, то быть бы ему безвременно женатым.

Но зато во второй раз, когда не пошел королевич Елисей на назначенное свиданье, потому как от воспоминаний об Энзиме Трехполосной у него разыгралась жестокая мигрень, а отдал он надушенный кусок бересты своему тайному злейшему врагу, принцу Остравскому, с нехорошим намерением, пошел туда принц со своими братовьями и встретился с красной девицей — Харлампией Златоручкой — и оженился безвременно. А королевич Елисей, увидав потом ту боярыню, стал принцу Остравскому тайным злейшим врагом.

Так или иначе, опыт героев показывал, что ждет его какая-то загадка.

Что же этому скрытному незнакомцу от меня надо?

А, может, незнакомке?..

Иванушка тоскливо вздохнул. Если бы записка находилась на подушке Трисея, Акефала или даже Ирака, какие-то сомнения еще могли оставаться.

Но на его подушке такое послание мог оставить только незнакомец.

Так зачем же?..

Может, он хочет сообщить что-нибудь важное? Что нельзя было открыто сказать днем?

Но что бы это такое могло быть?..

Что-то было тут нечисто, какого-то подвоха ждать придется, как пить дать. Ох, не к добру это!..

Но настоящие витязи Лукоморья не привыкли отступать.

А, может, пока никто не заметил, подкинуть эту записку Трисею? Пусть он ему сообщит, а тот мне потом расскажет…

Нет. Я не вправе подвергать его такому риску. Если что-то случится, то пусть со мной.

Ночью все башни черны.

Это, а еще то, что гаттерийские архитекторы дальше статьи на букву «Б» свои учебники не читают, Иванушка понял через тридцать минут после оголтелого метания по дворцовому комплексу туземных монархов.

Эта?.. Эта?.. Эта?.. А, может, эта?.. Нет, вроде, та, пятая по счету, чернее была… Или седьмая?.. А вон там, направо, еще две, и их я, вроде, пока не видел… Может, там?.. А, может, она черная в переносном смысле, и это просто как фигура речи троп, когда неприятным предметам или явлениям…

Ой, ешеньки-матрешеньки…

Бом-м-м-м… Бом-м-м-м… Бом-м-м-м…

Двенадцать!.. Опоздал!.. Не нашел!.. Идиот!..

Иван устало привалился спиной к теплому каменному боку неизвестно какой по счету башни и в бессильном отчаянии в сердцах стукнулся затылком об гладкий камень. К его великому вестибулярному изумлению стена от удара подалась, поехала куда-то вправо и вниз, и царевич начал падать, но не успел — какая-то невиданная сила ласково подхватила его и понесла наверх.

— О, как ты точен, мой герой… А твоя нетерпеливость меня просто пугает… — промурлыкал совсем рядом бархатный голос.

Иван осторожно выглянул из-под обрушившейся на него груды подушек и вдруг оказался нос к носу с хозяйкой голоса и башни.

— Ой… — слабо пискнул он и попытался провалиться сквозь пол.

Даже при мерцающем свете потухающих углей в медной жаровне в дальнем углу будуара не узнать Монстеру было невозможно.

— Извините, пожалуйста, ваше высочество… Я тут все развалил… Я нечаянно… Я просто падал и оказался здесь наверху… Я сейчас все приберу…

И царевич, пока ему не успели помешать, бросился сгребать охапками подушки с ковра и метать их на низкое ложе под черным балдахином, мысленно честя себя на все корки. Мало того, что он не нашел ни Черной башни, ни своего немногословного корреспондента, так он еще умудрился непонятным образом попасть в опочивальню дочери царя! Если бы кто-то об этом проведал, его вполне могли приговорить бы к смерти! Хорошо еще, что Монстера, кажется, в сумраке принимает его за кого-то другого, и не подняла тревогу. Надо будет как-то побыстрей отсюда улизнуть… Или, если узнает его, постараться объяснить, что произошла какая-то странная ошибка…

— Ну, что же ты, воин, не смущайся так, присядь…

— Нет, спасибо, я уже пошел… Я тут случайно оказался… Я не хотел вас отвлекать от ночного отдыха… Я просто искал Черную башню и, кажется, немного ошибся дверью…

— Но…

— Я не нарочно… Извините… До свиданья… — и Иван, не замечая, что как щит прижимает к груди последнюю подушку, попятился в том направлении, в котором, он надеялся, была лестница вниз.

— Но я ждала тебя, Язон!.. — капризно вскинув брови, воскликнула царевна.

«Узнала!!!» — пропустило удар сердце Иванушки, а потом, как только общий смысл фразы дошел до него полностью, и вообще чуть не остановилось.

— Что-о?! — задохнулся он.

— Я ждала тебя! И не понимаю, почему это тебя так удивляет, поскольку ты уж ко мне пришел, — слегка раздраженно повела плечом Монстера.

— Вы… Так это… Так значит… Эта записка…

— Да, это написала я. Слава о твоей отваге и искусстве долетела и до наших диких краев, Язон… Поэтому не торопи время, мой воин… Нас ожидает жаркая ночь… Какая прелесть! Ты краснеешь! Ой, что с тобой? Тебе нехорошо? Открыть окно?

И снова неведомая сила подняла Иванушку и бережно опустила на только что собранную им гору подушек. По всей комнате захлопали створки распахивающихся окон.

Царевна, изогнув крутое бедро, присела с краю, щелкнула пальцами, и со стола прямо к ней подплыло и зависло в метре от пола огромное золотое блюдо с фруктами.

— Хочешь персик? — коснулась она румяного плода изящным пальчиком с трехсантиметровым, покрытым черным лаком, ногтем.

— Н-нет… — Иван слегка отодвинулся.

— Грушу?

— Н-нет… — Иван отодвинулся еще подальше.

— Тогда хурму?

Тоскливый взгляд Иванушки скользнул по бескрайнему блюду и непроизвольно остановился на бананах. «Эх, Сергий, Сергий… Пошто ж ты меня оставил…» — запершило в горле.

— Ага! — довольная собственной прозорливостью, неверно истолковала паузу Монстера и взяла с кучи фруктов один банан.

Кожура под ее пальцами лопнула, распавшись на четыре желтых полосы, и полные чувственные губы искусительницы плотоядно сомкнулись на беззащитной белой сердцевине.

Иван вздрогнул и инстинктивно забился в угол.

Колдунья недоуменно нахмурилась. Что-то здесь было явно не так.

— Вы мне, кажется, что-то сказать хотели… — нерешительно набрался смелости царевич. — Когда записку писали…

— Я? — грудным голосом удивилась Монстера. — Какую записку? Ах, да. Записку… Да, я хотела посоветовать тебе, как справиться с завтрашним испытанием…

— Спасибо!

— …Но ты должен мою подсказку заработать… — мягко коснулась она коленки Ивана.

— Что я должен буду для вас сделать?

Тут непрошибаемая невинность ее ночного гостя начала беспокоить хозяйку Черной башни.

— Послушай, Язон, у тебя никогда не было брата с таким же именем?.. Или другого родственника?..

— Н-нет… Насколько я знаю… — нерешительно проговорил Иван, не понимая, к чему клонит волшебница.

— М-мда… — разочарованно откусила она банан и стала задумчиво жевать. — Или я что-то перепутала, или слухи могут быть НАСТОЛЬКО обманчивыми…

— В-ваше высочество… Если требуется сразиться с великаном… Или скакать за тридевять земель… Или… Я готов… Вы только скажите…

— Нет, Язон. Ничего такого мне от тебя не надо, — проникновенно заглянула она ему в очи в последней отчаянной попытке. — Мне всего лишь хотелось, чтобы ты своими губами, своими руками, своим телом поведал мне о вселенной безумной любви…

Так бы сразу она и говорила. Об этом царевича дважды просить было не нужно. Уж это-то он знал, как делается — и читал, и сам видел на примере старших братьев неоднократно.

Иванушка неуклюже, но быстро соскочил на пол, встал на одно колено перед царевной и прижал обе руки к груди (своей).

Иван декламировал, как с кровью отдирал от горячего сердца истекающие любовью куски, и обнажались предсердия и желудочки, кипящей страстью брызжа на неосторожных.

Монстера закрыла лицо подушкой, и плечи ее, одетые в черный газ, мелко вздрагивали.

закончил царевич взрывом эмоций и рухнул на ковер лицом вниз, замерев у бархатных туфелек колдуньи.

Монстера была не в силах говорить, и только изредка всхлипывала, вытирая самой маленькой из подушек расплывшуюся тушь.

— Язон… Язон… Милый мой… Сколько мужчин побывало в этих стенах… Но ты один… Один… Такой… Никто… Я не забуду… Никогда раньше… Поднимись… Я все тебе расскажу… И помогу… И еще погадаю… Какой ты… Это невероятно… КАК ТЫ МЕНЯ РАССМЕШИЛ!!!..

* * *

Возбужденный гаданием Монстеры Иван убежал в свою комнату во дворце, суровые часовые, пробурчав нечто невнятное себе под нос, заснули на своих постах, и даже исходящий злостью и желчью Ксенофоб забылся за точильным камнем, выронив из рук свои любимый боевой топор.

И никто-никто не слышал и не видел, как в святая-святых сокровищницы — внутреннее хранилище — легкой тенью просочилась таинственная фигура в черном плаще и из зачерненного сажей медного кувшина вылила до капли в чашу с зубами дракона какую-то тягучую мутноватую жидкость, подозрительно похожую на сахарный сироп.

Это и был тот единственный способ пройти через смертельно опасное испытание и остаться живым, о котором Монстера поведала царевичу.

Ведь даже малые дети в Гаттерии знают, что ночью начинается и властвует безраздельно страшная болезнь кариес.

* * *

Из пораженных за ночь кариесом зубов дракона выросли хилые, уродливые, еле стоящие на ногах воины — кариозные монстры.

Что творилось на апидроме — ни в сказке сказать, ни в мифе описать.

Возмущенная толпа стала кидать на арену косточки от фруктов, куски подсолнухов, огрызки яблок…

Один из таких огрызков и решил исход так и не начавшегося сражения, попав в плечо командиру. Тот повалился, увлекая за собой одного, другого, третьего…

«Принцип домино,» — покачал головой Иванушка, с жалостью и сочувствием наблюдая, как беспомощная и бестолковая куча-мала делала безуспешные попытки распутаться и приподняться.

Монстера, медленно смакуя цифры, досчитала до десяти и объявила победу стеллиандра за неявкой соперника.

Если бы Ивану сказали раньше, он никогда бы не поверил, что десять стеллиандров могут перекричать многотысячный апидром, да еще с большим запасом. С восторженным ревом земляки Язона подхватили царевича на руки и стали его качать, так, что дух захватывало, а завтрак настойчиво просился наружу.

И быть бы ему на вершине счастья, да только не давали покоя вчерашние слова Монстеры: «С этим испытанием я тебе помогу, а вот против дракона не подействуют ни моя хитрость, ни моя магия. Только говорят мне карты, что место твоей смерти не здесь, и время твое не пришло еще, и только поэтому знаю я, что пройдешь ты и это испытание, хоть и не ведомо мне, как и какой ценой. Но помни, Язон-царевич, что карты и ошибаться могут, даже у меня. Так что, берегись…»

На следующее утро гомонящая, жадная до зрелищ толпа окружила у стен дворца стеллиандров, царя и гвардейцев и повлекла их вверх по пыльным улицам Мзиури, к голой желтой скале, нависающей над морем.

Впрочем, по мере приближения к ее подножию голоса гаттерийцев как-то сами собой становились все глуше и тише, пока совсем не смолкли, и тогда Иванушка понял, что они пришли.

По лицу Ксенофоба было ясно, что он считает, что это путешествие для выскочки-стеллиандра было без обратного билета.

— Ты знаешь, Язон, почему еще задолго до приближения к драконьей скале замолкла толпа? А почему среди дворцовой челяди нет палача? — голос Ксенофоба источал кипящую ненависть и приторный яд. — А почему вот уже несколько сотен лет мы даже не утруждаем себя тем, чтобы получше перепрятать нашу национальную реликвию, ты тоже не знаешь?..

— Потому, что сами не можете забрать ее оттуда? — рассеяно предположил Иван, тревожным взглядом окидывая негостеприимную гору цвета золотого самородка.

Ксенофоб зашелся от ярости, и Иван понял, что угадал. И почему во дворце не существовало должности придворного палача, он понял тоже.

Потому что, как старая картина — мушиным навозом, гора была усеяна человеческими черепами. Костей видно не было — может, для этого нужно было подойти поближе. Хотя царевич охотно принес бы в жертву свое любопытство, лишь бы быть от этого зловещего места как можно подальше.

И как можно быстрее.

Потому, что на самой верхушке скалы часть крутого уступа зашевелилась, заворочалась и расправила золотистые крылья.

Толпа ахнула и подалась назад, едва не утащив за собой и героя, и злодея дня.

— Там, на самой вершине скалы, есть пещера. В пещере — золотое руно. Иди. Желаю тебе оставить твои кости где-нибудь неподалеку, чтобы их можно было потом забрать и закопать под порогом дворца, чтобы всякий проходящий топтал их, а твоя душа не знала покоя под их ногами, — огласил напутственное слово царь и, неприятно осклабившись, шепотом добавил:

— Но если даже ты сумеешь добыть руно, не думай, что ты с ним далеко уйдешь. Клянусь, оно рано или поздно займет свое место на моих плечах.

Иван поморщился от такого вероломства, закусил губу и решительно шагнул вперед.

— Удачи тебе, Язон! — выкрикнул, перекрывая рокот толпы Ирак. — Мы все равно будем ждать твоего возвращения! Проклятый дракон подавится!

Иван, как будто налетев на невидимую стену, остановился, повернулся и пошел назад. Гаттерийцы завыли, заулюлюкали, засвистели. Тут же, как из-под земли, появился торговец тухлыми яйцами и гнилыми помидорами.

— Я хочу попрощаться со своими друзьями, — твердо заявил царевич.

— Мудрое решение, — издевательски склонил голову Ксенофоб.

Лукоморец быстро подошел к стеллиандрам и, обхватив за плечи Трисея и Ирака, тихо заговорил:

— Сейчас же уходите на корабль и забирайте с собой Язона — если у меня что-нибудь получится, боюсь, отплывать придется без прощального банкета. Ждите меня там. Если я не вернусь…

— Ион!..

— …найдите, пожалуйста, моего друга Сергия и все ему расскажите… Как я хотел его найти… И как… погиб… — от жалости к себе у Иванушки перехватило горло. — И передайте, что было очень приятно с ним познакомиться… И с вами тоже… И страна мне ваша успела понравиться… Особенно финики…

С этими словами, чувствуя, что по рейтингу прощальных слов уходящего на верную смерть героя его сентенции не попадают и в первую сотню, он развернулся и побежал в гору, с хрустом давя хрупкие от времени и солнца кости прочными подметками сапог.

Если бы Трисей не ухватил Ирака за тунику, юноша последовал бы за своим кумиром.

«Ну, и педилы…» — в который раз подивился иолкец, мимоходом оттаскивая Ирака к кучке стеллиандров, одиноко стоящих на опушке у небольшого леска, где уже укрылись все местные зрители, и теперь трудно было сказать, больше ли в лесу деревьев или людей.

Первые ряды занимала царская семья, знать и главный передатчик. Поскольку оттесненным простолюдинам не было видно ничего, кроме спин впередистоящих, главный передатчик громко описывал, что он наблюдает, а его подручные и ученики, рассыпавшись среди народа, как по цепочке передавали его слова стоявшим позади, и каждый приукрашивал свое повествование как только мог, потому, что самый красноречивый после смерти главного передатчика, занимал его почетное и очень доходное место. Главного передатчика холили и лелеяли, и поэтому, как правило, доживал он до очень глубокой старости, зачастую уже практически слепым и глухим, но с воображением и словарным запасом, усиленными годами.

Так рождались на гаттерийской земле самые невероятные легенды.

Утреннее солнце, хоть и молодое, нещадно слепило глаза, и Ивану приходилось карабкаться по камням, одновременно глядя вверх, прикрывая глаза рукой, как козырьком.

Дракона не было видно.

«Может, весь этот курултай его не разбудил?» — отдуваясь и обливаясь потом, думал царевич, прокладывая чуть не на четвереньках курс среди поросших короткой жесткой травой глыб размером со слона и изо всех сил стараясь не наступать на черепа. — «Может, удастся подойти тихонько, забрать золотую овчинку и — бегом вниз?.. Хочется надеяться, что невидимок драконы не видят, как и полагается… Хотя интересно, а нюх у них хороший?.. А слух?.. Что же я помню про них?.. А, у них размах крыльев около сорока метров… У молодых… А еще… Еще… у них ушей нет… Зато есть когти, и ими он может зацепиться даже за вертикальную скалу… А еще у них период спаривания летом… И зрачок вертикальный… А чешуйки шестиугольные. Или это у пчел соты? Ах, да. Еще круг кровообращения у драконов открытый… что бы это ни значило… Да зачем мне все это! Я должен вспомнить про нюх и слух!!! Нюх… Нюх… Эх, говорила мне мама — учи зоологию… Так кто ж его знал… Они же вымирающий вид… К несчастью… Пока не вымерший…

Ох, да когда же, наконец, эта вер… ши… на…»

Ой.

Вот она.

А вон и пещера. И не пещера даже, а просто неглубокая ниша в стене с уступом, похожим на сиденье, на котором и лежала — руку протяни — зо…

Струя жидкого пламени ударила в камень над головой Иванушки, и огненный капли разлетелись, поджигая сухую редкую траву.

Он успел кинуться за одного из «слонов», и только это спасло его от погибели, а царя Ксенофоба — от преждевременного разочарования, потому, что при прямом попадании даже костей бы от незваного гостя не осталось.

Над головой скрючившегося в тени глыбы Ивана, низко-низко, медленно-медленно, поворачивая башкой цвета нечищеного медного самовара и раздувая ноздри, как бы принюхиваясь, проплыло золотисто-зеленое чудовище. На мгновение царевичу показалось, что один огромный желтый глаз остановился на нем, и сердце, просвистев мимо озадаченного желудка, ухнуло прямо в правую пятку.

Дракон, медленно ухмыльнувшись, стал заходить на второй круг.

«Гадская ящерица,» — выругался сквозь зубы Иванушка, пытаясь одной трясущейся рукой развернуть бумажку, на которую еще вечером выписал заклинания трех волшебников, а другой стянуть сапог, — «Могла бы и не заметить… Ну ведь зачем нужна ей эта дурацкая шкура, а?! Ладно, план „А“ провалился. План „Б“… Криббль, Краббле, Круббле!»

Прицельный залп из сапога-огнемета, кроме видимого удивления на лице кровожадного ящера, других результатов не принес и, не выскочи царевич вовремя из своего укрытия, у дракона появился бы слегка пережаренный, но вполне съедобный завтрак.

Третий, четвертый, пятый и шестой заходы последовали до отчаяния быстро один за другим, и оглушенный, ошарашенный Иван метался с места на место среди всплесков огня, лавы и горящей земли, не соображая больше, что делать и куда бежать.

Перед последним заходом дракон, похоже, решил сделать круг побольше, и у Ивана появились бесценные секунды, чтобы прийти в себя.

Поднявшись с трудом на непослушные ноги, он к ужасу своему увидел, что коварный ящер выгнал его на самую вершину скалы — ровную лысую площадку, на которой не было ни одного укрытия крупнее и прочнее человеческого черепа.

Где он?.. Где он?.. Где…

Проклятая рептилия появилась слева.

У царевича оставался последний вариант, и последняя надежда. Тем более, что однажды это уже сработало.

Краббле! Криббль! Круббле!

«Внутренний объем подпространства хранения переполнен,» — приятно перекрывая торжествующий рев дракона, прозвучал из голенища слегка гнусавый женский голос. — «Приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто без сохранения всех размещенных объектов.»

И не успел Иванушка опомниться, или хотя бы спросить «Чо-о?», как сапог в его руках судорожно дернулся, и из него выпала «Инструкция пользователя» к волшебным сапогам, полбуханки черного хлеба, флакон средства для чистки ковров и дракон.

Новый, вернее, хорошо забытый старый дракон растянулся на брюхе, растопырив все четыре лапы, и по обалделости взгляда смело мог бы посоревноваться с самим Иваном.

Или с золотистым зверем наверху, если уж на то пошло.

Атакующая злорадствующая бестия поперхнулась собственным пламенем и, от неожиданности икнув, просвистела мимо и снова взмыла ввысь.

Заходя на восьмой круг.

Дракон из сапога зашевелился и, хотя Иванушка все еще оставался невидимкой, обернулся, набрал полную грудь воздуха и безошибочно злобным янтарным оком зафиксировал своего недавнего тюремщика.

А вот это был конец.

Это понял даже Иван.

Он бессильно опустился на колени, закрыл голову руками и стал смотреть короткометражный документальный фильм под названием «Моя жизнь».

А гаттерийский дракон, круживший заполошно в безоблачном небе, вдруг пронзительно затрубил.

Услыхав голос своего золотистого собрата, сине-фиолетовый сморгнул, закрутил головой, мгновенно позабыв про Иванушку и, не дожидаясь, пока найдется источник этих раздирающих барабанные перепонки звуков, подпрыгнул, мощно взмахнув громадными крыльями, и взлетел.

Волной воздуха Иванушку отшвырнуло далеко в сторону, пребольно шмякнуло о скалу, а сверху на него свалилось и полностью прикрыло что-то горячее, жесткое и тяжелое, вроде ворсистого кольчужного одеяла.

Он вытер рукой с лица холодный пот, смешанный с гарью и желтой пылью и осторожно выглянул из-за обгоревших ресниц.

В глаза ему сразу же ударил ослепительный золотой блеск фамильной реликвии царских семей двух стран.

Вот оно.

То, ради чего десять отважных приплыли сюда, рискуя свободой и жизнью.

От чего по всей правой стороне тела через несколько минут будет такой незабываемый обширный синяк.

Золотая шкура священного барана…

Или священная шкура золотого барана?

Ладно, оставим религиозные вопросы теософам. Пока эти мерзкие твари были заняты пожиранием друг друга, надо было бежать отсюда со всех ног.

Но где же они? Еще не хватало, чтобы они объединились, решив, что одного маленького тощенького лукоморца им вполне может хватить на двоих!

Иванушка с тревогой высунулся из-под шкуры и замер.

Целующиеся голубки на приглашениях на свадьбу мгновенно канули бы в Лету, если бы хоть один художник хоть один раз увидел бы целующихся драконов.

Золотистое и синее чудовища парили в небесах, бережно переплетя длинные чешуйчатые шеи и, задыхаясь, от нежности и безумной страсти, протяжно трубили, оповещая весь мир о зарождающейся любви.

«Вымирающий вид», — вспомнил царевич. — «Может, последние в своем роду…»

Встретились два одиночества. И теперь было им глубоко наплевать и на жалкую золотую шкуру, и на беспомощного скорчившегося под ней человечка, и на эту странную страну, и на эти пыльные горы…

Были только он, она и бескрайнее синее небо.

Уходи, Иван. Они не заметят.

— …И превратился стеллийский царевич в дракона…

— …И, завывая, превратился заморский царевич в отвратительного дракона…

— …И, завывая как тысяча демонов, обернулся заморский колдун в омерзительную драконоподобную тварь…

— …И схватился со старым драконом…

— …И не на жизнь, а на смерть стал биться с нашим драконом…

— …И небеса отпрянули в испуге при виде кровавой битвы, что завязалась между Добром и Злом… Ой…

— Извините, — машинально пробормотал Иван, уходя с ноги третьего передатчика на ногу жены крестьянина, стоящей тут же рядом, потому, что большого выбора у него не было, и, пройдя уже почти через весь лесок, на землю он наступал не больше пяти раз, и то случайно.

Там, где он прошел, зрители охали и ойкали, кое-где завязывались и тут же стихали вялые потасовки, но старички-волшебники постарались на славу, и никто так и не увидел ни Ивана, ни сокровище национального масштаба на его плечах, неторопливо, но решительно удалявшихся в сторону порта.

Проходя мимо Черной башни — при свете дня было ясно и несведущему в топографии Мзиури, что хоть черных башен в городе и много, но Черная башня была одна — Иван поднял глаза к единственному окошку под самой крышей, открытому настежь.

Монстера помахала ему рукой, а по губам ее скользнуло что-то, очень похожее на улыбку.

Он смутился, покраснел, вспотел, споткнулся и не помахал в ответ.

Когда, пройдя метров пятьдесят, он все же набрался решимости и оглянулся, рука полуподнята, все окна в башне были уже плотно прикрыты.

«Показалось,» — с облегчением соврал себе царевич, вытер пот со лба и прибавил шагу.

А в порту шел бой.

Раненые и убитые валялись повсюду, и к своему ужасу Иванушка узнал среди них некоторых членов команды «Космо» и героев.

Гаттерия не отпускала.

Заклинание сапогов-самогудов вспомнилось само собой и, сбросив сковывающую движения овчину на причал, Иванушка ставшим уже привычным жестом содрал с ноги сапог и выпалил: «Круббле-Краббле-Криббль!»

И тот час же из голенища полилась тягучая обволакивающая восточная мелодия, под которую, наверно, засыпали, засыпают и будут засыпать погонщики верблюдов в душных темных караван-сараях под огромными звездами Шатт-Аль-Шейха еще долго после того, как когда-нибудь и где-нибудь у остальных людей наступит конец света.

Палило на поражение вездесущее солнце, раскаляя песок до температуры огня и воду до температуры песка, обливала бледным светом равнодушная луна, завлекали оазисы и приглашали миражи, а караван шел, покачиваясь, как флотилия на море, и горбоносые усталые верблюды терпеливо переставляли ногу за ногой, не глядя вперед, зная, что перед ними — вечность…

Вечность…

Покой…

Сон…

Прах…

Трах!

Сапог выпал из ослабевших пальцев Иванушки.

Музыка умолкла.

Царевич сконфужено затряс головой, пытаясь понять, что он делает в этом незнакомом месте, и куда подевались верблюды.

Вокруг него плескалось море и лежали груды окровавленных тел. Более окровавленные лежали тихо, менее окровавленные — глубоко дышали и умиротворенно стонали во сне.

«Ешеньки-матрешеньки,» — изумленно присвистнул Иванушка, если бы умел. — «Это я их всех усыпил! Ну, ничего себе мелодия! Сколько же я тут продудел-то!? Надо наших скорее будить, да бежать, пока туземцы не проснулись!»

Иван успел перетаскать всех стеллиандров на борт «Космо», сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт золотую шкуру, сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт Язона, сбросить в воду сходни и попытаться без особого успеха поставить паруса, уронить мачту, оттолкнуть корабль мачтой от причала, уронить мачту в воду, упасть в воду самому, выловить себя и мачту, уронить в воду паруса, выловить паруса, и только после этого вспомнил, что как из каждого заклинания, из этого выход был простой — «Бумс».

«Бумс,» — прошептал он еле слышно на ухо капитану, но надеждам его не суждено было сбыться — проснулись все.

Но пока озадаченные гаттерийцы пытались понять, что в нормальной пустыне делает такое неприличное количество воды, отчего караван-сараи, дувалы и минареты в мгновение ока превратились в непонятные строения неизвестной архитектуры, и не следует ли подождать, пока самум сдует этот лукавый мираж, матросы «Космо», подгоняемые самыми страшными лукоморскими проклятиями Ивана, быстро поставили мокрые паруса и поймали попутный ветер.

И только когда «Нам от берега плыть, пенек бестолковый!.. Мачта — вот она!!! А это — весло!!! Это ж козе понятно!.. Чтобы паруса пошли вверх, веревку надо тянуть ВНИЗ!!! Быстрее!!!.. Возитесь, как улитки черепаховые!.. От берега нам надо плыть, от берега! Ну, сколько раз вам повторять, что берег — это там, где кончается вода!!!.. Тысяча морских чертей!!!..» уже приближалось к горизонту, с пристани донесся одинокий вопль отчаяния, тут же потонувший в тысячеголосом реве ярости.

Это под ногами нахлынувшей толпы окончательно проснулся командир отряда, посланного перебить стеллиандров, если они захотят сесть на корабль.

* * *

Она вздохнула, поплевала на тряпку и тщательно оттерла пятнышко, оставленное бесстыжей мухой на светлом образе ее героя. Отполировав после этого до блеска все блюдо, она трепетно установила его в специальную подставку, сделанную своими руками, и оно заняло полноправное место в обширной экспозиции разнообразных тарелок, кубков, фресок, кувшинов, амфор, пифосов, гобеленов, салфеток и прочих предметов, обладающих минимумом ровной поверхности, на которую могло бы быть нанесено известными, малоизвестными и просто неизвестными ремесленниками изображение Нектарина.

Сюжеты сих картин разнообразием не грешили. Их единственным мотивом был Нектарин, совершающий разнообразные подвиги.

Вот миниатюра на пряжке — Нектарин, побеждающий Политаза. Там чеканка на умывальнике — Нектарин, выигрывающий чемпионат Мирра по гонкам на колесницах. Здесь вышивка крестиком на пододеяльнике — Нектарин, сражающийся со стоголовымим сторукими стоногими великанами. Трилогия сканью на жаровнях — Нектарин, усмиряющий бешеного вола из Эритреи…

Куда ни кинь взгляд — все или бестактно напоминало о сем доблестном муже, или в открытую кричало о нем.

Что бы ни говорила родня.

Что бы ни твердили знакомые.

Что бы ни доносили сплетни.

Ведь это была Любовь.

Бескрайняя, как океан.

Чистая, как весеннее небо.

Безумная, как Канатчикова дача и Кащенко вместе взятые.

Любовь с первой кружки.

* * *

Он вздохнул и машинально почесал обожженную крапивой щеку.

Уже вторую неделю, как ходил, крался и ползал он кругами вокруг дома сестер-грайий, и все без толку. Коварный план, предложенный оракулом за очень нехилую плату — захватить единственное на троих око грайий при передачи от одной сестры к другой и угрозами выведать, как найти их родственниц — горгон никак не срабатывал. Проклятые бабки просто не желали передавать свой дурацкий глаз — им постоянно пользовалась одна и та же старуха! Попытка же организовать антиграйийские волнения в деревне привели лишь к тому, что теперь ему приходилось скрываться не только от самих грайий, но и от всех поселян и питаться тем, что тайком утаскивал из их подношений грайям.

Поставленные перед выбором — пойти против родственниц богов или против назойливого пришельца — крестьяне и пастухи долго не колебались.

Тупое быдло!..

А ведь время-то подпирало! Времечко-то ведь шло!.. Так ведь можно было и мимо женитьбы пролететь! Не до старости ведь за чудовищами охотиться и в походах пропадать! Да и такие глупые и богатые царевны на дороге не валяются… И если бы не ее сквалыга-отец и завистливые старые девы-сестры, в дремучести своей не желающие иметь такого выдающегося зятя… Голову Горгоны им, видите ли, подавай!.. Только после этого они рассмотрят кандидатуру… Ха… Да если у меня будет голова Горгоны, я сам буду кандидатуры рассматривать!.. Устрою уж я им маленький сюрпризик… Будут они еще у меня в ногах валяться, упрашивать, чтобы я эту…

Чу!.. Что это? Какой-то шум у ворот?..

Ну-ка-ся, ну-ка-ся…

Выдающимся героем Нектарин стал не в последнюю очередь потому, что не упускал шансы, которые упускать было нельзя.

* * *

— Ожерелья! Ожерелья! А кому ожерелья! Блестят-переливаются, на шейку надеваются! Ожерелья кто купил — верно денежку вложил! А кольца кому — колечки! Размеры для всякого человечка!

Снайперский пинок — и калитка, не успев охнуть, отлетела к забору.

— Девушкам-красавицам украшенья нравятся! Подходи, торгуйся, душка — уступлю, поди, полушку!..

Зыркнув по сторонам и не приметив ни одной живой души ни в цветнике, ни во дворе, отрок Сергий разухабистой походкой завзятого коммивояжера направился в дом, размахивая на ходу сверкающими связками трофейных драгоценностей.

— Гребни-серьги-кольца! Хочется — не колется!..

Прихожая… Никого. А туда ли я попал-то вообще?.. Как-то это подозрительно не так… Честно говоря, я что-то вроде пещеры ожидал… Или там развалин каких… Ну, да ладно. Пришел — все посмотрю. Авось, глядишь — у хозяев спрошу, где этих замшелых старушенций искать. Где-то поблизости должны уж совсем быть… Как их там?.. Ага. Энохла, Мания и Агапао.

Куда теперь? Налево? Направо? Прямо? А, может, дома нет никого? По грибы ушли? Ладно, пошли направо — начало осмотра…

Судя по жестким, прибитым к полу стульям и дырявой над ними крышей это была комната для приема гостей. Пустая. А вон еще куда-то дверь. Может, хозяева там…

— …Убит!

— Е-4!

— Ранен!

— Е-5!

— Ранен!

— Е-6!

— Мания!!!

— Убит?

— Так не честно!!!

— Ну так убит, или нет?

— Ты жульничаешь!

— Кто? Я?! Как бы это, интересно мне знать?!

— Не знаю! Но как-то!

— Ха!

— Ты подглядываешь!

— Сама ты подглядываешь! Глаз у Энохлы!

— Все равно! Почему ты тогда в семнадцатый раз подряд выигрываешь?!

— Это не я подглядываю, это ты играть не умеешь!

— Ха! Ну, давай тогда в шахматы.

— Не хочу.

— Ну, в шашки.

— Тошнит.

— А когда тошнить перестанет?

— Не скоро! Уже от одного этого слова — «шашки» — тошнит! Бе-е-е!..

— Ну, тогда давай в города.

— При существующем уровне урбанизации это игра на пять минут!

— И в деревни.

— На шесть!

— Тогда в го.

— Опять!.. Фу-у-у!..

— Ну, тогда сходи, возьми у Энохлы глаз и поработай в свинарнике!

— Нет, давай лучше в шахматы.

— Конь g-1 на f-3!

— Ты играешь этот дебют уже в семьдесят четвертый раз!

— А он мне нравится!

— Пешка на а-6!

— А сама-то!..

«Это они?!» — Волк осторожно просунул голову в слегка приоткрытую дверь.

Сказать, что увиденное жилище и его обитательницы абсолютно не соответствовали составленному им мысленному образу — значит, не сказать ничего. Где отвратительные старухи с грязными спутанными космами? Где ветхая избушка с затхлыми, заплесневелыми рушащимися стенами?..

В уютной светлой комнате, густо заселенной скульптурами мускулистых воинов из белого и розового мрамора, на двух соседних диванчиках в обществе бескрайних подносов со всевозможными фруктами, печеньем, булочками и лепешками с вареньем развалились две пухленькие старушки лет под восемьсот-девятьсот, с сиреневыми кудрявыми волосами и в розовых гиматиях. Рядом, на кругленьком кривоногом столике, стояло блюдо с финиками в меду и амфора с лимонадом. Пол был усеян бесчисленным множеством желтых и голубых подушек всех возможных форм и размеров — наверное, на тот случай, если хозяйкам комнаты надоест лежать на диванах и они захотят сменить обстановку. Из огромного распахнутого в сад окна доносилось пение птичек, запах цветущих магнолий и навоза и чье-то отдаленное, но действующее на нервы ворчание. Серый не удивился бы, если бы узнал, что это была та самая Энохла, наверное, такая же розовенькая и жизнерадостная.

Но что-то было не так.

Чего-то не хватало.

Чего-то такого, что обязательно должно было здесь присутствовать.

И он понял, чего.

Пергамента, чернильницы, перьев, шахмат, шашек и го.

Все партии игрались грайями в уме. Чтобы не сказать, «вслепую».

Во дают, старые вешалки!.. Интеллектуалки!.. Таким мои бусики-браслетики и даром не нужны, поди… Юхнулся мой планчик-то…

Единственно верное решение пришло мгновенно.

— А почему вы не играете в марьяж? Или в покер? Или, наконец, в «дурака»?

Старушки, как по команде, повернули головы в его сторону.

«Во что, во что?» и «А что это такое?» прозвучали почти одновременно.

— Это — известные карточные игры. Хотите, научу? — и, не дожидаясь ответа, Серый небрежно бросил на пол содержимое ювелирного магазина среднего достатка, и из потайного кармана штанов извлек любимую колоду весьма кстати крапленых карт.

— Я — коробейник Ликандр. Хожу по миру, продаю всякие безделушки — золотишко-серебришко, камешки разные самоцветные… Но самое главное мое сокровище вот. Называется «карты», — ловким жестом разделив колоду пополам, протянул он пощупать картонные прямоугольники грайям. — С их помощью можно развеселиться, если скучен, завести друзей, если одинок, разбогатеть, если беден… Ну, или наоборот… Впрочем, это уже не интересно.

— Ты что думаешь? Что мы не знаем, что такое карты?

— Может ты считаешь, что мы и гадать-то не умеем?

— А при чем тут гадать? — несмотря на отсутствие зрителей, картинно пожал плечами Волк. — В них играть надо, а гадать можно и на апельсинах!

— В карты?

— Играть?

— Ясен день! А вы что думали? Ну так научить, или как?

— Учи, коли не шутишь!

— Бери печенье, Ликандр! Наливай лимонад!

— Садись поближе, гостенек!

— Ну-с, — важно произнес Серый, пристроившись на самом большом пуфике и протирая о рукав банан в шоколаде. — Начнем с «дурака»…

Через час под его чутким руководством Мания выигрывала у Агапао уже пятую партию подряд. К обоюдному восторгу проигравшая старушка залазила под рахитичный столик и кукарекала, с грохотом переворачивая при этом все, что находилось в пределах досягаемости ее коротких ручек и ножек.

Одной из первых пала жертвой расписная амфора.

Хоть Серый и успел перехватить ее в последний момент, но все равно было уже слишком поздно. От удара об единственные в комнате десять квадратных сантиметров пола, не занятых подушками, она треснула, и остатки липкой сладкой жидкости веселым ручейком закапали на руки лукоморца.

— Тьфу ты, зараза, — громко выразил он свое отношение к происшедшему и поскорее выбросил негодную посудину за окошко в крапиву. Там, похоже, она приземлилась на что-то мягкое, что издало звук, странно похожий на «Ой».

— Кажется, я поросенка вашего пришиб…

Предположение Серого вызвало новый приступ хохота.

— Нашего!..

— Они у нее по три раза в день разбегаются!

— Опять, наверное, Энохла сама с собой в нарды играет!

— А почему она не играет с вами?

— Потому, что третий — лишний!

— И бурак выдергивать кто-то должен!

— Не бурак, а бурьян!

— Еще одна юная натуралистка на мою голову!..

— Горожанка изнеженная!

— И вообще — свиньи, куры, сад, цветник — это была ее идея.

— Цветы хорошо пахнут.

— Она думала, что мы тоже будем там работать!

— Она точно не думала, что ТЫ будешь там работать.

— Она же из ума выжила! Грайии — копаться в земле! Она бы еще коз пасти пошла! Или на кифаре на виноградниках играть!..

— Ну, Мания, не будь такой жестокой. На кифаре она играет не так уж и плохо…

— Да, неплохо. Если бы у нас было одно ухо на троих! Ее понятие о сельской жизни меня убивает! Жимолость!.. Цыплята!.. Еще немного — и крестьяне вообразят, что здесь поселилась Фертила и начнут паломничество!

— Хоть какое-то будет разнообразие… — неожиданно вздохнула Агапао.

— Тебе очень хочется с ней поссориться?

— Мне очень хочется найти наше предназначение… — неожиданно посерьезнела Агапао.

— О-о-о!.. Начинается!.. — в картинном отчаянии хватаясь за голову, простонала ее сестра. — Хочется-перехочется!

Тут волчье любопытство не выдержало.

— Извините, конечно, бабушки, что лезу не в свое дело… Но о чем это вы все толкуете? Какая кефира? Какие цыплята? Какое предназначение? И почему все-таки ваша Энохла с вами не играет?

— Я же сказала: третий — лишний!

— Ладно, не обращай внимания, вьюноша, — махнула рукой Агапао.

— В самом деле! Давай-ка лучше показывай следующую игру!

— Да-да, как ее!..

— Покер. Только понадобится бумажка. Или пергамент. Или папирус. Что там у вас изобрели, чтобы вести запись…

Вдруг Волк растерянно замолк.

— Вон, возьми пергамент в ореховом шкафчике в углу.

— Чего молчишь-то? — первой забеспокоилась Мания.

— Ты что, забыл, как в него, этот покер, играть? — встревожилась Агапао.

— Да нет… Просто я вспомнил, что с записью могут возникнуть некоторые проблемы…

— Не волнуйся, мы обе грамотные!

Серый хотел было уточнить, что не в грамоте дело, но внутренний голос отсоветовал ему делать это, и он продолжил:

— И, к тому же, тут, и в марьяже, кроме этого, понадобится третий человек…

— ???!!!

— Ну, втроем надо в него играть, то есть.

— Что?!

— Три человека, говорю, надо.

— ЭНОХЛА!!! — в один голос взревели старушки. — Энохла! Бегом сюда! Ликандр, кричи!!!

— А-а-а-а-а!!!..

— Да не так кричи!..

— А как?

— Кричи «Энохла»!

— Зови ее!..

— Давайте все вместе!

— Три-пятнадцать!

— Э-НОХ-ЛА!!! Э-НОХ-ЛА!!! Э-НОХ-ЛА!!! Э…

— А не проще ее сбегать позвать?

— Сама придет.

— Три-пятнадцать!

— Э-НОХ-ЛА!..

Где-то в глубине дома хлопнула дверь, потом другая, и, чуть не вынеся третью, в комнату влетела еще одна старушка, как две (или три?) капли похожая на двух первых.

— Вы что тут — с ума посходили? У меня аж куб… грабли из рук выпали! Я уж думала, что у вас, бездельниц, пожар случился! Или крыша обвалилась! Хотя почему она все-таки не обвалилась от вашего ора — я не по…

И тут ее единственный глаз цвета пламени узрел гостя.

— А это еще кто у вас тут?

— Энохла! Смотри!..

— Это — бродячий торговец драгоценностями Ликандр! Он сейчас научит нас игре для троих!

— Что?..

— Что слышала, сестра! Игре для троих!

— В кости, что ли?

— В карты!

— Но на картах ведь гадают…

— В карты играют!

— А гадать и на апельсинах можно!

— Но если так… То… Предназначение…

— Да, сестричка. Да.

— Боги Мирра!..

Поросенок под окном вздохнул и грузно наступил на что-то керамическое.

Через пять часов три сестры уже умели играть во все карточные игры, какие только Серый смог припомнить. В ход пошли даже «шантоньский дурак», «Акулина» и «верю-не верю».

До испуганных случайных прохожих полдня доносились таинственные фразы, принимаемые ими за отрывки новейших гимнов:

— …хода нет — ходи с бубей!..

— …она просто перезаложилась на третью даму…

— …ага! Без лапки!..

— …шесть пик — сталинград!..

— …за полвиста выходи!..

— …привет, валет!…

— …кукареку!!!..

— …ха-ха-ха!..

— …по старшей!..

— …простая…

— …три туза…

— …не верю!..

— …Ага!!!..

Грайи все схватывали буквально на лету. К концу мастер-класса Волка не покидала уверенность, что через пару дней практики садиться с ними играть на деньги будет вершиной глупости. Даже краплеными картами. Или, скорее, «тем более, краплеными».

У него так и чесался язык снова спросить у бабок про их загадочное предназначение, и каким образом оно могло быть связано с колодой потертых вондерландских карт, по случаю прихваченной им из заведения мастера Вараса за день до отъезда.

Но, не получив ответа в первый раз, он не думал, что получит его во второй, а настраивать против себя шубутных старушек ему не хотелось — у него еще была важная задача, ради которой он не мог рисковать их расположением даже из-за непонятной тайны.

— Что-то засиделся я у вас, — проглотив последний банан в шоколаде, отрок Сергий сделал вид, что засобирался.

— Постой, Ликандр!

— Ты куда?

— Ну, как куда? Волка и продавца ноги кормят. А что-то в последнее время мой товар и так неважно расходиться стал… Говорят — мещанство… А вот приятель мой торговец скульптурой Литотрипс наоборот только успевает новые кошели под деньги покупать… Мода, что поделаешь…

— Ха! Мода! Я бы, например, лучше украшения носила!

— А я — статуи покупала!

— Тебе еще этих бесплатных мало!

— Послушай, Ликандр! — вдруг схватила его за руку Энохла. — Ты помог нам, мы поможем тебе.

— А и верно, сестрички!

— И правда что, Энохла! Надо отблагодарить такого уникального молодого человека!

— Ты говоришь, у вас там, в долине, статуями торговать выгоднее, чем драгоценностями?

— И выгоднее, и воруют меньше, и в случае чего от разбойников есть чем отбиться, — глубокомысленно подтвердил Волк.

— Ну так вот. Мы порекомендуем тебя…

— Тебе…

— …одних наших родственниц. Может, ты слышал про них. Они наши троюродные внучатые племянницы.

— Они занимаются скульптурой? — с туповатой невинностью спросил Серый.

— Да.

— Они горгоны.

— ЧТО?!

— Ликандр, не бойся.

— Это не должно тебя беспокоить.

— Мы напишем тебе рекомендательное письмо.

— Главное — предъявить его до того, как они увидят тебя.

— И не смотри им в глаза.

— У них этой скульптуры — просто штабелями лежит.

— Некуда складывать.

— А выбрасывать жалко. Некоторые — просто шедевры.

— Да-да. Вот, посмотри вокруг — разве тебе не нравится?

— Правда, живут они далековато…

— На Барбосских островах.

— Ты, наверное, и не слышал про такие никогда?

— Конечно, не на всех сразу…

— На одном из них — на Каносе.

— Мы тебе нарисуем карту…

— И дадим крылатые сандалии…

При слове «сандалии» Серый страдальчески поморщился.

А поросенок под окном прихрюкнул.

Или закряхтел.

— Ты не помнишь, Мания, где они?

— В красном сундуке на чердаке.

— Крылатые? — умудрился, наконец, вставить слово в разговор и Волк.

— Да. Но ими очень просто управлять.

— Просто говори им «вверх», «вниз», «вправо», «влево»…

— И так далее…

— Пока они не привыкнут к тебе.

— Потом они будут просто тебя чувствовать.

— И они отнесут тебя, куда угодно.

— Они волшебные?

— Волшебные?.. Они крылатые.

— Очень редкая порода.

— Гнездятся только на вершине Мирра.

Похоже, поросенку под окном надоело валяться на одном месте, и он, шумно ломая стебли травы, решительно направился куда-то прочь.

Волк тоже заторопился.

— Не спеши, Ликандр! — придержала его за рукав Агапао.

— Поужинай с нами!

— И можешь остаться ночевать, а наутро пустишься в путь.

— Туда лететь дня полтора — два.

— Поэтому мы уже не летаем так часто к нашим девчонкам в гости, как раньше.

— Далековато для нас уже кажется, хе-хе…

— Хе-хе…

— Да нет, мне бы поскорее надо. Еще светло во всю. Спасибо вам за предложение, за помощь…

— Ну хоть лимонаду попей…

— Там селяне, кажется, должны были принести дары.

— Опять, наверно, одни бананы в шоколаде…

— М-да. Ну, ладно. Пожалуй, лимонадику с бананчиками я еще чуть-чуть попью, — с фальшивым вздохом сразу сдался Серый.

Затолкав в переметную суму собранные с пола драгоценности (те, которые не слишком далеко закатились), карту и сухой паек, упакованный на дорожку ему благодарными грайями, отрок Сергий на прощание обнялся со старушками.

— Ликандр! Тебя, наверное, нам боги Мирра послали за все наши переживания!.. — прослезилась Агапао.

— Заходи к нам в гости… в любое время… когда будешь в нашей стороне… — подозрительно засморкалась Мания.

— Спасибо тебе… Ты сам не знаешь, как это для нас было важно…

— Ну, что вы… — смутился Волк, чувствуя почему-то себя последним мерзавцем. Ох, слава Богу, Иванушки нет рядом… — Ну не надо плакать… Буду в ваших краях — обязательно загляну. А чтоб повеселее вам маленько было — хотите, анекдот расскажу?

И, не дожидаясь ответа:

— Ну, вот. Играют в марьяж двое приятелей против еще одного мужика. И в решающей партии один не знает, с чего ему зайти, чтобы другу подмастить. И смотрит на него. А друг понял, что тот от него хочет, и руку к сердцу прикладывает. Ну, тот, первый, думает: «Раз сердце — значит, черви.» И пошел в черву. И мимо!!! И продули они. И после игры тот, второй, у первого спрашивает: «Что ж ты мне червы подсказывал, если у тебя одни пики были!!!» А тот отвечает: «Причем тут червы? Я руку к сердцу прикладывал! А сердце как делает? Пик-пик!!!..»

Старушки сквозь слезы захихикали, а Серый, пока не захлюпал носом сам и не признался во всех своих злокозненных намерениях, подхватил сумку и, помахав рукой, заспешил к выходу.

Энохла, семеня рядом с ним, показывала путь на чердак, где хранились чудесные сандалии.

— А как же я верну их вам? — вдруг озадачился Волк. — Когда ведь еще сюда соберусь-доберусь — не ближний свет-то…

— Да проще простого! — воскликнула грайя. — Только скажи им «домой» — и они мигом умчатся сюда сами. Это — самая быстрая пара за много лет! Чистопородные!

— А не потеряются? — засомневался отрок Сергий.

— Да ты что! Боги Мирра специально…

Энохла поднялась почти до конца лестницы и вдруг замерла. Серый с ходу уткнулся ей в спину.

— Что там?

— Кто это сделал?!

— Что?

— Это!!!

Волк выглянул из-за ее плеча.

Красный сундук был открыт, и при ярком солнечном свете, беспрепятственно вливающемся в огромную дыру в соломенной крыше дома, были ясно видны разбросанные вокруг него вещи.

Никаких сандалий среди них не было.

Старушка издала яростный вопль.

— Проклятье!!! О, Боги!.. Будь ты проклят, негодяй!!!..

— Кто?

— Я должна была догадаться!

— Что?

— Это этот подлый Нектарин! Он подслушивал! О, исчадие Сабвея!..

— Кто такой Нектарин? — Лукоморец начал понимать, что произошло что-то нехорошее.

— Подлая змея, называющая себя героем! Отвратительный слизняк с отвагой зайца! Теперь я поняла, что ему в действительности было надо! Не старые глупые грайи! Нет… О, как же мы могли быть так слепы и беспечны…

— Да что случилось-то?..

— Наши внученьки, наши маленькие горгоночки в опасности! Ох, деточки!..

От такого подхода к вопросу отрок Сергий чуть с лестницы не свалился, но вовремя ухватился за грайю.

— Но они же бессмертные?.. — смог даже выговорить он вместо «ничего себе, деточки.»

— Голотурия и Актиния — да, но не Медуза! Я чувствую, ему тоже нужна ее голова!

— Тоже? А кому еще?

— Ну, как кому? Ты же не думаешь, что они сами высекают все эти статуи из какого-то дурацкого мрамора?

— Но до сих пор ведь обходилось?..

— Да, конечно. Всегда обходится. Но все равно — я каждый раз так волнуюсь, так волнуюсь!.. Эти герои могут быть такими навязчивыми!.. А этот Нектарин так просто чокнутый какой-то! Все нормальные герои всегда приходят прямо к нам и спрашивают, как найти Горгон. И не то, чтобы мы от кого-то это утаивали…

Со стороны гостя донесся какой-то странный звук, как лягушку раздавили.

— Что ты говоришь? — прервала причитания на полуслове Энохла.

— Нет, ничего… — невнятно пробормотал тот, необъяснимо краснея.

— Ну, так вот — а про этого слава нехорошая идет, что он победил…

Ах, победил. Герой, типа. Конкурент, значит.

Ну, этого я не потерплю. Пусть пеняет на себя.

— Ничего, не волнуйтесь, бабушки, я с ним разберусь.

И Серый, сиганув сквозь дыру на землю, стрелой понесся от гостеприимного дома туда, где Мека караулил Масдая.

* * *

Она смахнула с пергаментного листа романа непрошеную слезу, грозящую размазать как минимум шесть строчек страницы триста три в «Гегемоне и Изоглоссе». Она всегда плакала, когда читала эту сцену. И следующую. И ту, которая следовала за ней. И после нее. И потом еще одну. И так — до конца. Редкий носовой платок дотягивал до середины поэмы.

Она в изнеможении откинулась на каменную стену своей маленькой потайной пещерки.

Какая страсть!.. Какая любовь!.. Какие муки претерпевала несчастная Изоглосса ради того, чтобы встретиться с возлюбленным на краю могилы и вместе принять смерть от мстительной руки ревнивого царя Анакретона!..

Вот это жизнь!

Вот это настоящая любовь.

Какая могла бы быть у них с Нектарином…

Она захлопнула фолиант, прижала его к груди и, зажмурив глаза, представила: это не Изоглосса, а она сама, переодетая мальчиком, пробирается в темницу, и не к Гегемону, а к Нектарину, и говорит ему: «…Боги послали мне знак — зяблик запел у колодца. Вестник он добрых вестей — план мой побега удастся…». А Нектарин ей в ответ: «Слово я дал умереть — боги свидетели были, клятва моя нерушима, должен я завтра принять смерти простое объятье…»

Нет.

Так не хорошо.

Только встретились наконец-то — и сразу умирать. Да еще вместе. Нет. Лучше представить, как в «Хлориде, дочери Аммония». Он как будто приезжает свататься к старшей сестре — ну он же не знал, как будто, что она такая мымра, но в день помолвки встречает меня в саду под оливой и говорит: «Спала с очей пелена… Только Светило узрев, чары Луны забываешь…» А я ему…

– Вон она!!!

– Ах ты, бездельница!!!

– Книжки опять свои читает!

– Ишь ты, куда спряталась!

– Думала, мы ее здесь не найдем!

О, боги Мирра!..

Только не это!!!

Сестры!!!..

Она быстро сунула книжку в куст ананасов и как ни в чем ни бывало помахала мгновенно вспотевшей ладошкой несущимся прямо к ее потайному месту сестричкам-змеюкам.

— А я тут сижу, на море смотрю…

— Ага… На море…

— А там что?!

— Где?

— Там!!!

— Где — там?

— За спиной!

— Ананасы?

— Не прикидывайся дурочкой! За виноградом в скале что?

— Ничего!..

— Щаз! — Рия, наконец, добралась до пятачка, на котором еще минуту назад так безмятежно предавалась мечтам влюбленная девочка, и, отбросив театральным жестом толстую портьеру из виноградных листьев в сторону, открыла всем на обозрение вход в ее потайное убежище.

— Ты не имеешь права! Уходи отсюда! — Она бросилась к сестре, но было поздно.

И она, и подоспевшая весьма кстати Ния уже разглядывали, хихикая, ее сокровища.

Святилище ее героя, ее кумира, ее бога было осквернено.

Жизнь, такая прекрасная и волнующая еще минуту назад, была окончена.

— Мими, деточка, — скорчив назидательную физиономию, обратилась к ней Ния. — Ну, ты сама понимаешь, что ты такое делаешь, а? Ну, ты понимаешь, кто ты, и кто он, а? Такие, как он…

— И посмотри на свою прическу! Это же стыдобушка! Узамбарские косички! Это же додуматься надо! Тоже, поди, в своих… книжках… вычитала?

И что это у тебя там за склад?

— Выбрось эту гадость немедленно! Ты бесчестишь всю нашу семью, бестолковая девчонка! — Рия решительно двинулась вперед, и разрушение было у нее в глазах. — Откуда только она все это натащила!..

— Не тронь! Уходите!!!.. — и снова слезы хлынули из ее глаз, но в это раз это были слезы бессильной злости и отчаяния.

— Ты на кого кричишь!..

— Что вы понимаете вообще в жизни!.. Дуры!.. Старые девы!.. Шпионки!.. Ненавижу!.. Видеть вас больше не хочу!!!..

После такого позора оставалось только умереть.

И она, не разбирая под ногами дороги, бросилась вниз, захлебываясь от рыданий.

* * *

Усталое, но довольное солнце не спеша приближалось к горизонту, когда голодный и чрезвычайно злой Серый увидел прямо по курсу еще один остров.

Теперь, угрюмо подумал он, он, кажется, стал понимать, почему острова назвали Барбосскими. Потому, что их тут как собак нерезаных, и никто не знает, как который из них называется.

Дело было в том, что карта, нарисованная заботливыми грайями, отправилась в самостоятельный полет с первым порывом ветра над морем, а аборигены, считающие каждый остров, на котором могло поместиться более десяти избушек — государством, а архипелаг — супердержавой, давали своим родным странам сугубо индивидуальные названия, забывая при этом сообщить их остальным. Как-то раз, опросив жителей каждого из трех островов на предмет названий двух соседних клочков суши, расположенных поблизости, запутанный вконец Волк получил шесть различных имен. Держа в памяти школьные уроки математики, продолжать эксперимент он не решился.

Конечно, он пробовал и просто спрашивать, где тут, мол, у вас живут Горгоны, но, так как каждый раз ответ состоял из взмаха руки в неопределенном направлении и нового названия, такую практику он тоже вскоре прекратил, и теперь, кроме «Где тут у вас можно купить пожрать?» и «Горгоны здесь живут?», глупых вопросов не задавал.

Желудок, с утра не видавший ни крошки съестного, с укоризной напомнил хозяину, что сапоги-самобранки достались Ивану, а ему — только сварливый и, судя по всему, очень невкусный ковер, и далее потребовал срочно и в ультимативной форме хотя бы хлеба, сыра и копченой колбасы с помидорами.

С его стороны острова никаких поселений видно не было, и Сергий, решив отложить поиски местной столицы в дальних кустах или в каком-нибудь корявом овраге на следующий день, приказал Масдаю приземляться.

Для лагеря Масдай выбрал самый просторный карниз крутого берега, с отвесной стеной — с одной стороны, и потрясающим видом на закат — с другой. Единственный недостаток — отсутствие сухого топлива для костра — легко исправлялся прогулкой к широкой береговой полосе, на которой в изобилии, как кости доисторических монстров, белели разнокалиберные трупы деревьев, выброшенных когда-то штормами.

Набрав полную охапку елок-палок, Серый уже собирался подниматься по крутой тропинке обратно, как вдруг услышал доносящиеся из-за большого камня метрах в ста от него непонятные звуки. Как будто какая-то зверюшка то ли скулила, то ли повизгивала.

Мека, в восторге от долгожданной встречи с твердой землей выписывавший радостно круги на песке, тут же насторожился, махнул пушистой львиной кисточкой и стрелой (если только бывают пятиметровые чешуйчатые стрелы толщиной с двадцатилетнюю березку) помчался на шум.

— Стой! Ты куда! Ты же его до смерти напугаешь!!! — наученный горьким опытом, возопил отрок, но химерик даже не оглянулся.

— Мека!.. Ах ты, козелище!..

И Сергий, побросав свои ветки, сколько хватало сил, побежал за ним.

Но было уже поздно.

Любопытный, восторженный Мека, юный друг природы вообще и всего живого — в частности, несмотря на прошлые случаи все также не понимающий, как можно не любить такого замечательного, такого веселого и дружелюбного зверя, как он, уже скрылся за валуном, чтобы скорее подружиться с кем-нибудь, пока еще о таком счастье и не мечтающем.

Подбегая поближе, Волк с замиранием сердца обратил внимание, что звуки прекратились.

Но, с другой стороны, и химерик пока еще не возвращался.

Значит, есть надежда на простой обморок.

Оббежав валун, Серый остановился, как вкопанный, и мгновение даже раздумывал, не упасть ли в обморок ему самому.

Потому, что за этим самым камнем сидела девчонка лет пятнадцати, в голубой тунике и синем плаще, и самозабвенно наглаживала лучившегося от счастья Меку по рогатой голове, другой рукой прижимая его к себе, как величайшее сокровище рода человеческого и шептала ему на ухо что-то очень приятное.

Услышав хруст гальки под ногами Серого, девочка подняла глаза и доверчиво посмотрела на него.

— Это твой?..

— Д-да…

— А можно я его поглажу?

— М-можно…

— Спасибо! А как его зовут?

— Мека.

— Мека!.. Какая прелесть! Мека-Мека-Мекушка!..

Химерик тыкался улыбающейся мордой девочке в ее узамбарские косички и от удовольствия разве что не мурлыкал.

При виде него не визжали, не бежали и не получали сразу всех трех инфарктов.

Ему обрадовались.

Его погладили и почесали ему за ушком.

Его назвали Мекушкой и прелестью.

Разобраться в своих несложных чувствах ему не составило труда.

К Сергию он был просто привязан.

Свою новую знакомую он полюбил.

Пришедший немного в себя Волк закрыл, наконец, рот и стал придумывать, что бы спросить ему.

«Ты его не боишься?» прозвучало бы глупо. «Горгоны здесь живут?» — не к месту. Поесть у него тоже было, и он решил остановиться на нейтральном:

— Как тебя зовут?

— Мими. А тебя?

— Вообще-то, Сергий, по прозванью Волк, но ваши стеллиандры называют меня Ликандр.

Мими задумалась.

Мне «Ликандр» тоже больше нравится.

— Я, честно говоря, испугался, когда этот козелик сюда побежал — тут кто-то попискивал, а у нас уже было несколько случаев, когда…

Мими покраснела, и только сейчас Волк обратил внимание, что глаза у ней красные и припухшие, а с десяток скомканных и насквозь промокших носовых платков с какой-то замысловатой вышивкой валяется тут же, рядом.

— Это я… — шепотом призналась девочка.

— Извини, конечно, если это не мое дело, — нахмурился Серый, — но тебя кто-то обидел?

— Да нет… — слегка нервно пожала плечами Мими. — Ничего особенного… Просто опять с сестрами поссорились… Как всегда… Подумаешь… И Я ИМ ТАКОГО НАГОВОРИЛА!.. ТАКОГО!.. И я теперь не знаю, как я вернусь домой… — и, без объявления войны, слезы хлынули из ее глаз даже не ручьями — реками, и она, уткнувшись в теплую шею химерика, отчаянно зарыдала.

— Я люблю его!.. Люблю!.. Больше всего на свете!.. Больше жизни!.. А они смеются!.. Издеваются!.. — то и дело прорывалось через безутешные всхлипывания.

— Если бы он пришел… Мы бы могли… Я бы ему… Он бы… А они… Они… Я не хочу… быть такой… как они… Я никогда… не вернусь!.. Пусть… забудут… Как мне плохо!.. Как плохо!.. Я такая несчастная-а-а!..

— М-ме-е-е-е!.. М-ме-е-е! — горестно присоединился растроенный Мека.

И бедняга Серый, в полной растерянности и сам чуть не плача, присел рядом на песок, обнял обоих, и стал утешать, как мог, сочувственно приговаривая:

— Да наплюй ты на них на всех!.. И не реви!.. Все наладится!.. Мека, у Мими, кажется, сморкаться больше некуда — принеси от Масдая полотенце бегом…

* * *

А Нектарин времени зря не терял.

Если человеку везет, то ему везет со всем, еще раз самодовольно пришел он к выводу.

Так удачно подслушать такой важный разговор! Так ловко похитить такие полезные сандалии! Так быстро добраться до Барбосских островов! И так скоро найти нужный! Воистину, боги Мирра покровительствуют ему в его опасном предприятии!

Оставались пустяки — найти Горгону Медузу и отрубить ей голову. Герой проверил, легко ли вынимается из ножен меч, хорошо ли натянута тетива лука и не запылился ли зеркальный щит — еще один предмет, порекомендованный оракулом для отражения смертоносного взгляда чудовища и стоивший как десять быков.

Ну, да ничего! Когда он при помощи головы Горгоны завоюет мир, такие траты будут вспоминаться как милые пустяки! Он будет богат… Сказочно богат!.. И по одному его капризу, по легчайшему мановению руки десятки… нет, сотни рабов будут бросаться, чтобы…

Ага! Вот и остров! И влюбленная парочка на песке… Хм, вообще-то это не совсем то, что нормальный человек ожидал бы увидеть в таком месте…

Может, он ошибся?..

Сейчас спросим.

Заодно и напугаю! Ха-ха-ха!..

Нектарин выставил вперед блистающий щит и достал меч.

— Эй, вы, там, внизу! Где мне найти Горгону Медузу?

* * *

Мими всхлипнула, пошарила вокруг дрожащей рукой в поисках более или менее сухого платка, но почему-то все они оказались скорее менее сухими, чем более, и ей снова пришлось вытирать слезы полой плаща.

Серый сокрушенно покачал головой:

- Послушай, Мими…

И тут, как гром с ясного неба, раздалось грозное:

— Эй, вы, там, внизу! Где мне найти Горгону Медузу?

Девочка вздрогнула, в последней отчаянной попытке осушить наводнение на своем лице размазала слезы по щекам и подняла голову.

— Боги Мирра!.. — слабо ахнула она и прижала руки к груди. — Боги Мирра!.. Боги Мирра!..

— Ну, что вы там — оглохли?

— Нектарин… О, Боги!.. Нектарин!.. Это Нектарин!!!.. Это я, Нектарин, Это я!!!

— Я вижу, что это ты, — сурово нахмурилось небесное явление. — Я спрашиваю тебя, здесь ли живет Горгона Медуза!

— Это я, Нектарин! Это я!!! Я — Горгона Медуза!!! Я!.. Ты пришел ко мне, я знала, я мечтала…

Герой подозрительно покосился на девушку и подумал, не спросить ли у ее приятеля, в своем ли уме его подружка, но повнимательнее посмотрел на его туповатое лицо, отвисшую челюсть и выкаченные глаза, и передумал. Скорее всего, они из одного сумасшедшего дома.

Но девчонка не унималась.

— Нектарин!.. Не улетай!.. Я — Горгона!.. Ты мне не веришь? Вот, смотри!!!

И на глазах у обоих охотников за головами кожа ее потемнела, заблестела медью, плащ за спиной превратился в мощные перепончатые крылья, а узамбарские косички зашевелились, зашипели и заиграли воронеными чешуйками.

— Это я! Любимый мой… Милый!.. Спустись же ко мне!.. Я тебя так ждала!.. — Мими вскочила и умоляюще протянула к своему кумиру руки.

— Дождалась, — торжествующе улыбнулся герой и взмахнул мечом.

Если бы не прыжок Волка, отбросившего ее прямо в набегавший прибой, быть бы, скорее всего, Нектарину повелителем мира.

Потеряв равновесие, стеллиандр перекувыркнулся в воздухе, но мгновенно сманеврировал и снова кинулся на беспомощно барахтающуюся в воде Мими. Но на этот раз сталь зазвенела о сталь — Сергий был уже на ногах и очень рассержен.

— Уйди… убогий… — сталкиваясь с соперником, превосходящим его по мастерству, Нектарин был склонен к благородству.

— Сам… придурок…

Особенно удачный выпад Серого оставил на девственно-гладкой поверхности щита глубокую вмятину.

— Ах… ты так… Ну, погоди… же…

Заставив Волка кинуться на сырой песок, чтобы не потерять скальп, Нектарин бросил меч в ножны, молниеносно закинул щит на спину и наложил стрелу на тетиву.

— Мими!.. Беги!.. — отчаянно вопя, рванул Серый к затихшей в воде девочке.

Первая стрела ударила в то место, где он только что стоял.

Вторую он разрубил на лету.

Третья пригвоздила плащ неподвижной Медузы к песку.

— Спасайся, дура!.. — подхватив на бегу гальку размером с куриное яйцо, Серый, почти не целясь, запулил ей в Нектарина.

Тот с легкостью увернулся и послал еще одну стрелу — тоже мимо.

— Мими! Преврати его! — выдернув стрелу, удерживающую плащ-крылья Горгоны, Волк рывком поднял ее на ноги. — Он тебя сейчас убьет!..

Справедливость его слов тут же была подтверждена еще одной стрелой, пробившей навылет складки плаща.

Медуза стояла, не шелохнувшись.

— Нет…

— Ты же Горгона!.. — Серый едва успел перерубить еще одну стрелу. — Превращай!!!..

— Нет!!! Пусть лучше он меня убьет…

— Дура!.. — потащил он упирающуюся девчонку за собой.

Следующая стрела с тяжелым звоном ударила в меч, и тот, описав пологую дугу, плюхнулся куда-то в море.

— А, чтоб тебя!.. — дернулся вслед за ним Волк.

— Куда торопишься, ничтожный?

Прямо перед ним, красиво подсвечиваемая закатом, зависла могучая фигура Нектарина, и самая быстрая пара сандалий лениво хлопала своими белыми крыльями, с легкостью удерживая героя метрах в полутора от прибоя.

Стрела с натянутого лука смотрела Волку прямо между глаз.

— Кто ты такой, и что тебе здесь надо? — стал отчаянно выгадывать время Серый.

— Я — тот, кто убьет вас обоих, — презрительно повел крутыми плечами стеллиандр. — Ее — потому, что я хочу править всем миром, а тебя — потому…

Под бездушным взглядом Нектарина отрок Сергий почти физически ощущал, как трехгранный наконечник стрелы входит ему в лоб.

И лбу это резко не нравилось.

От этого в нем начинали роиться всякие мысли и воспоминания…

Воспоминания и идеи…

Идеи…

— …когда предлагали. А теперь — про…

Серый набрал полную грудь воздуха.

— ДОМОЙ!!! ДОМОЙ!!!

— Что…

Договорить Нектарин не успел.

Как правило, уносясь вперед и ввысь вверх ногами, без должных навыков говорить вообще очень сложно.

Самая быстрая пара Стеллы, похоже, была и самой соскучившейся по дому, и поэтому, великолепный еще мгновение назад герой, не сказав последнего «прости», с нечленораздельными выкриками, подобно призраку заката скоро растаял за горизонтом.

Когда подоспел Мека с полотенцем, вытирать им уже пришлось не пригоршню слез, а двух промокших людей, один из которых при этом постоянно стремился еще больше промокнуть, бросившись в море и утопившись.

Общими усилиями химерика и Серого безутешную Мими все-таки удалось извлечь из воды, вытереть и препроводить до того места, где Масдай решил устроить ночлег.

— Сейчас мы разведем костер, посушим тебя, а утром пойдешь домой и все наладится, — не особенно рассчитывая быть услышанным, приговаривал отрок Сергий, затаскивая маленькую горгону на крутой карниз.

— Я домой не пойду, — вдруг перестав всхлипывать, твердо и внятно заявила Медуза.

— Почему? У тебя дома кто есть?

— Сестры. Голотурия и Актиния.

— Ну, вот видишь, — слегка нервно пожал плечами Волк. — Они же за тебя беспокоиться будут. Искать тебя. Может, даже сейчас ищут.

— Не будут они меня искать. Никому я не нужна.

«Мне нужна,» — подумал Волк.

А Мими продолжала говорить, не останавливаясь.

Поскольку при этом она перестала плакать, Серый ей не препятствовал, а потихоньку развел костерок, прицыкнул на Масдая, чтобы не комментировал, нарезал бутербродов и сел ужинать и слушать исповедь несчастной горгоны.

— …я с рождения не такая, как они. Да, у меня вместо волос — змеи, как у них. Да, у меня есть крылья, и я могу превращать все живое в камень и во всякое такое прочее. Ну и что!?.. Нет, сначала я честно старалась стать похожей на них. Я часами просто лежала рядом на солнце, а когда им это надоедало, я летала с ними в разные страны… И в гости к тетушкам… Они такие забавные… Или к деду… Но ведь Ния с Рией совершенно невыносимы! С ними невозможно путешествовать! Они сварливые и вздорные, и в обществе мне за них иногда даже неудобно бывало… часто… практически, всегда… перед людьми… А если люди на них кричали, то они превращали их!.. Как будто это забавно…

«Естественный отбор, благо для человечества,» — мысленно пожал плечами Серый. — «Люди, у которых хватает ума, чтобы накричать на горгону, не должны оставлять после себя потомства.»

— …а мне это не нравилось. Я не хотела, чтобы люди меня боялись!.. Я хотела завести друзей, ходить в театры, в библиотеки, на чемпионаты Мирра… — Мими смутилась, взяла с рушника помидор, вытерла его о край туники и положила обратно.

— Это, наверное, потому, что я — смертная, а они — нет… И мы по-разному смотрим на жизнь. И потом, когда у нас на острове стали появляться герои, чтобы отомстить за их вольности, милые сестрички превратили это в соревнования!.. Они говорят, что никто их сюда не приглашал, и они получают, что хотели… И что я — ненормальная… Позор всего рода… Посмешище… Наверняка они будут только рады, если со мной что-нибудь случится. Зачем ты не дал Нектарину убить меня!.. Уж если даже ему я не нужна…

При воспоминании о своем недавнем кумире слезы снова потекли по ее щекам.

— Ну, Мими, ну перестань же ты реветь, ну как маленькая!.. — стал уговаривать ее Волк, стараясь не вспоминать о том, с какой целью он сам ее разыскивал, и что теперь будет делать, когда стал абсолютно уверен, что отрубить голову такой вот Горгоне-Несмеяне не сможет никогда.

— Ты вообще знаешь, что этому твоему Апельсину была нужна не ты, а твоя голова, чтобы править миром и превращать в камень других людей? И остальным, с позволения сказать, героям — тоже? Они ничем не лучше тебя, и, тем более, твоих сестер! И уж если разговор зашел об этом фрукте, то я уверен, что человек, который в ответ на признание в любви от такой симпатичной, доброй и искренней горгоночки, как ты, хочет отрезать ей голову, просто не достоин ее!

— Чего?

— Кого. Тебя. И что в мире, наверняка, есть десятки других героев, или просто нормальных людей, просто мечтающих встретить такую девушку!

— Нет, — поникла головой воспрянувшая было Мими. — Только не меня. Я никому не нужна. Я несчастливая. Невезучая…

— Да тебе еще не раз повезет!..

— Нет… Только не мне… Что бы я ни делала… Никогда…

— Послушай, Мими. Вот если бы всех людей в мире усадить попарно играть в кости, то один из каждой пары непременно проиграет. А потом если всех этих проигравших заставить играть между собой, то половина из них проиграет еще раз. А потом уже этих проигравших усадить играть. И так далее. То, в конце концов, останутся два человека, которые проиграли все предыдущие игры, так?

— Ну, так… — неуверенно подтвердила Медуза.

— И ВОТ ЕСЛИ ЭТИХ ДВУХ СВЕРХНЕУДАЧНИКОВ ПОСАДИТЬ ИГРАТЬ МЕЖДУ СОБОЙ, ТО ОДНОМУ ИЗ НИХ НАКОНЕЦ-ТО ПОВЕЗЕТ!

— Но второй-то проиграет! И этим неудачником буду я!..

Серый задумался, но моментально просветлел.

— Но ведь всегда можно будет сыграть еще раз! Или просто смухлевать. И, к тому же, неужели ты думаешь, что неудачливей тебя в мире уж и человека-то нет?

— Конечно, нет!..

— Нет, есть. Съешь-ка давай бутербродик… без помидорки, правда… уже… Погладь Меку. Накинь Масдая на плечи. И слушай. Жил-был царь. И было у царя три сына. И росла у него в саду яблоня с золотыми яблоками…

Когда наутро Серый проснулся, первое, что он увидел — серьезное лицо маленькой горгоны, склонившейся над ним.

Накануне она уснула у огня, устав от слез и не дослушав сказку, а Волк под сопение химерика и похрапывание ковра крутился с боку на бок чуть не до самого рассвета, стараясь придумать, что ему теперь делать, чтобы найти Ивана, и не подойдет ли нечаянно для этой цели какая-нибудь другая голова, предпочтительно того жреца, который выдал ему такое толкование пророчества. Но, так и не найдя ответа, он забылся тяжелым сном с первыми лучами солнца.

— Ликандр, — серьезно произнесла Медуза сразу же, как только заметила, что он больше не спит. — Возьми меня с собой.

Волк уже набрал в грудь воздуха, чтобы отказать, сказать что-нибудь вроде «Что я с тобой буду делать», или «Что ты со мной будешь делать», или просто «Тебе что — делать нечего», как его осенило.

Они велели ему принести голову Медузы Горгоны.

Но никто не сказал, что при этом голова не должна быть прикреплена к самой Медузе.

И пусть всем им будет хуже.

— Собирайся.

Перед отправлением Мими, попросив Серого подождать внизу, вернулась в свое потайное сестроубежище и нектариносвятилище, в глубине души рассчитывая найти его разгромленным. Но все было цело, и даже плети дикого винограда были аккуратно повешены на место, прикрывая вход.

Тогда она поняла, что весь разгром ей придется производить своими силами, не ожидая помощи извне, и постаралась, как могла.

С обрыва в воду закувыркались амфоры, котлы, подушки, прялки, а к дальним островам понеслась, да не долетела, дружная стая расписных летающих тарелок. Издав прощальное «бум-бум-бум», были проглочены морем знаменитые жаровни. Парашютом несостоявшегося камикадзе запутался в ветках чахлых абрикосов расшитый пододеяльник, и, сбив на лету неосторожную чайку, укоризненно булькнув, упала в волны пряжка.

Удовлетворенно окинув безжалостным взором опустевшую и осиротевшую вмиг пещеру, Медуза опустила живую занавесь на вход и, не оглядываясь, зашагала вниз.

Первый восторг от захватывающего дух полета на Масдае прошел, и горгона теперь лежала на животе, подложив сложенные замочком руки под подбородок, и смотрела вниз. Рядом, не взирая на причитания ковра о вопиющем нарушении центровки, пристроился Волк. Мека, свернувшись кольцами вокруг остававшихся еще трофейных сокровищ, дремал посредине.

— Ты хорошо знаешь эти места? — заговорил, наконец, Серый.

— В общем-то, да…

— Где тут можно нормально поесть, чего-нибудь горяченького, вкусненького?..

— Ну, если я ничего не путаю, то вон там, впереди и справа, должен быть длинный остров, а на нем большая деревня, которую местные жители почему-то называют мегаполисом. Там, по-моему, должна быть какая-то харчевня… Только я там никогда не была…

— Масдай, ты все слышал?

— Слышал, слышал…

— А ты все понял?

— Понял, понял…

— А что ты понял?

— Что пока одни пойдут сибаритствовать, другим придется валяться в пыли и паутине в обществе подозрительных мутантов…

— Чего мы пойдем? — недобро прищурился Волк.

— М-ме-е? — нехорошо осклабился мгновенно пробудившийся Мека.

— Это он про кого? — нахмурилась Мими, и косички ее зашевелились.

— Да чего вы, чего? — пошел на попятную ковер. — Я ведь ничего такого не хотел сказать…

— А чего какого хотел? Где ты вообще таких словей-то набрался, покрытие ты половое?

— В библиотеке…

Волк прыснул.

— Что ковры летают, я знал. Что они болтают, я понял. Но что они еще и по библиотекам ходят!..

— Читать я не умею. И этим горжусь. — твердо заявил Масдай. — От книг — все зло. Посмотрите, например, на вашего царевича!.. А в библиотеке меня однажды забыли лет на тридцать, в обществе каких-то затхлых книжонок, считающих, что они тоже волшебные. Как они любили об этом распространяться!.. И обо всем остальном — тоже… Только промеж себя и разглагольствовали, как будто вокруг больше никого и не было!..

— Масдай… Все это, конечно, безумно интересно, но мы уже до этого острова долетели, и, может, ты уже выберешь себе какие-нибудь непыльные кусты без паутины… Посибаритствовать уж очень хочется — аж в животе урчит…

Ковер фыркнул, пробормотал что-то невнятное, и через пару минут они уже приземлялись в самом центре небольшой оливковой рощицы на пригорке.

— Деревня вон там, — махнула рукой на восток Медуза и тихо добавила: — Иди без меня…

— Почему это? — удивился Серый.

— Мне не хочется…

— Не выдумывай! Как может не хотеться есть?

— Не хочется туда идти…

— Тем более не выдумывай! Ты же со мной! Пусть только посмеют тебя обидеть — уши отрежу! Пошли! — и, не обращая больше внимания на слабые протесты горгоны, Волк ухватил ее за руку и потянул вниз.

На улицах деревни было почти пустынно. Погода была ясная, с небольшим, но постоянным ветром, и весь флот страны — все десять лодок — вышли в море за рыбой. Женщины занимались хозяйством во дворах, а ребятишки играли в тени.

— Эй, народ, как пройти в вашу харчевню? — окликнул одну из компаний Волк.

— Вперед, вперед и налево! — замахала руками детвора.

— Спасибо!

— А вы не местные?

— А откуда вы?

— Гляди, какой меч!

— Они путешественники!

— Ха, смотри, какие толстые волосы!

— Дурак, это у нее косички!

— Ха, тоже мне — косички!

— Как змеи у горгон!

— Ш-ш-ш-ш… Ам!!!

— Ха-ха-ха!!!

Медуза покраснела, обернулась на детей, остановилась, что-то хотела сказать, но сдержалась, и вприпрыжку побежала за быстро удаляющимся Волком.

Квартала через четыре, когда в пределах видимости все еще не было никаких точек общественного питания, странники остановились еще раз и задали тот же вопрос кучке девушек у колодца.

— Пройдите один квартал вперед и два налево!

— Там будет одноэтажный домик…

— …А на нем вывеска — «Голова Горгоны»!..

— Это и будет харчевня!..

— Спасибо!

— Не за что!..

Уже удаляясь, Мими услышала за спиной громкий шепот и хихиканье:

— …наш Гастроном вывеску свою, наверное, с нее писал!..

— …дурацкие косички…

— …никакого вкуса…

Медуза сжала кулачки, прикусила губу и глубоко вдохнула, и смогла выдохнуть только когда они ужи были в харчевне.

Внутри было пусто.

Усевшись за один из четырех столов, который был поближе к выходу, Серый позвал хозяина, и только тут обратил внимание на состояние бедной горгоны.

— Ты чего? — участливо поинтересовался он. — Тебе нехорошо?

— Мне — хорошо. Мне — очень хорошо, — тихо, но очень четко ответила Мими. — Но если еще хоть кто-нибудь что-нибудь скажет про мои волосы, то нехорошо будет ему.

— Ты про что это? — забеспокоился Волк.

— Просто не переношу, когда…

— А, гости пожаловали! — откуда-то из глубины кухни, отделенной белой глиняной стеной от зала, выплыл улыбающийся толстяк с большим ножом в покрытой чем-то вонючим и склизким руке. — Чего заказывать будем?

— А что есть?

— Суп рыбный, рыба жареная, рыба отварная, рыба под маринадом, салат рыбный, рыбные котлеты, рыба соленая с уксусом и луком, рыба соленая без уксуса и лука, рыба горячего копчения, рыба холодного копчения, рыбное заливное, рыба фаршированная рыбой, бутерброды с рыбой, печенье «Рыбка»…

— Компот с рыбой… — пробормотал Серый, а погромче добавил:

— Мне суп рыбный, рыбу под маринадом и бутерброды.

— А девушка что будет? Видно, вы издалека приплыли — какие у ней странные…

Договорить хозяин не успел — Волк молнией перемахнул через стол, зажал рот опешившего стеллиандра рукой и быстро затолкал его за перегородку на кухню.

— Не говорите при ней этого слова! — прошипел он ему на ухо.

— Кокоуова?!

Серый догадался и убрал ладонь.

— Какого слова?!

— Этого! Которого вы собирались сказать!

— А что я собирался сказать?

— Что у ней странные…

— Странные браслеты? А что тут такого? — возмущенный хозяин вытер губы и сплюнул.

— Браслеты?..

— Да, браслеты! Если они ей не нравятся, пусть она их выбросит! Сумасшедший! Попрошу покинуть мою кухню! И мое заведение тоже!..

Из зала донеслись тяжелые шаги входящего человека и тявканье собаки.

— Эй, ты! Девочка с мышиными хвостиками! Тут не захо…

— О, нет!!!.. — бросив хозяина, Волк выскочил в соседнюю комнату, но было поздно.

Вход в харчевню уже украшала обсидиановая статуя крайне изумленного стеллийского моряка.

Тогда он метнулся хотя бы задержать трактирщика, но и этот маневр запоздал. Злополучный кулинар, воинственно размахивая ножом, уже устремился в зал.

Последнее, что он увидел, была чрезвычайно раздраженная горгона с распростертыми крыльями, встающая из-за стола ему навстречу.

Надо сказать, на фоне белой глиняной стены белый гипсовый повар смотрелся не очень оригинально.

Ополоумевшая собачонка, захлебываясь и подпрыгивая, с пулеметной частотой заверещала на Медузу.

Одного неприязненного взгляда было достаточно, чтобы наступила испуганная тишина.

Кажется, то, что получилось, в Вамаяси называется «оригами».

— Мими!!! — в отчаянии заломив руки, возопил Сергий.

Медуза опомнилась, сморгнула, страшно смутилась и растеряно приняла человеческое обличие.

— Ликандр… Я не сдержалась… Как мне стыдно… — уронила она голову на руки и закрыла лицо. — Как я могла!.. Мне так жаль!..

— А уж им-то как жаль… — меланхолично предположил Волк, опускаясь на скамью рядом с ней.

— Я не хотела!.. Честно!.. Но они… Я просто из себя выхожу, когда кто-то так говорит о моих волосах!.. После этого я за себя вообще не отвечаю!.. Ох, Ликандр!.. Что теперь делать?.. Как я могла!..

Над этим вопросом Серый задумался.

— А, кстати, как ты могла? Я имею в виду, почему они все разные? Камень, гипс, бумага…

Убитая раскаянием Медуза еле слышно проговорила:

— Чем больше я на них злюсь, тем тверже материал… Один кентавр, который вылил мне на голову амфору меда, превратился не то в железо, не то в камень… И в темноте светился… Но так ему и надо… Но все равно мне их так жалко… Так жалко… Так могли бы поступить Ния или Рия!.. Такой кошмар…

— А если тебе их действительно так жалко, ты их обратно превращать не пробовала? — вдруг загорелся идеей Волк.

Медуза вскинула на него свои большие влажные глаза.

— Н-нет… А разве можно?

— Ну, не знаю… Но ты хотя бы пыталась?

— Н-нет… А что надо делать?

— Ну, откуда же я знаю! Может, если они у тебя превращаются, если ты на них злишься… Может, чтобы наоборот, тогда их пожалеть надо?

— Да я их все время жалею… Когда успокоюсь… Просто до слез жалко!..

— М-да… А, может, простить?

— Простить?

— Ну, да. Простить. Ты ведь превращаешь тех, кто тебя обижают? А ты их прости. Ну, ты ведь знаешь, как прощают? — забеспокоился при виде озадаченной физиономии Медузы Серый.

— Не-ет… — недоуменно покачала она головой.

— Хм… Ну, как тебе объяснить… Ты просто представляешь себе, что произошло, представляешь того, кто это сделал, и говоришь сама себе про него: «Ай, да фиг с тобой!»… Понятно?.. — неуверенно спросил Волк.

— Понятно… — неуверенно отозвалась Мими. — Я попробую… Кхм… Представила… Так… «Ай, да фиг с тобой.» Так. Но «мышиные хвостики» — так их еще никто не называл… И какое он право имел!.. На свои патлы нечесаные посмотрел бы!!!.. Да что он вообще понимает!..

Мими беспомощно умолкла.

Кажется, прощать было несколько труднее, чем описал этот процесс Ликандр.

Волк тоже об этом подумал.

— А ты знаешь, попробуй, начни с собачки. Она же ничего про твои косички не говорила?

Медуза насупилась.

— По-моему, у нее был такой вид, что если бы она могла…

— Нет, — решительно оборвал ход мыслей в этом направлении Серый. — Если бы и могла, то не стала бы. Собакам вообще безразличны человеческие прически. Научно доказанная гипотенуза! — важно поднял палец Волк.

— О!?.. — впечатлилась помимо воли Мими.

— Доказано знахарем Павловым! — авторитетно разъяснил Волк. — После недели опытов какую бы прическу он не делал, все собаки Лукоморска узнавали его за триста метров и мгновенно разбегались в разные стороны!

Медуза взяла дополнительную минуту на размышление.

— Отвернись, пожалуйста, — попросила она, сэкономив секунд двадцать. — Я хочу сосредоточиться.

Лукоморец пожал плечами и повернулся разглядывать повара.

Из-за спины у него раздавались вздохи, покашливания, многозначительные молчания и несколько «Ай, да фиг с тобой».

И когда Серый уже потерял терпение и надежду, волна прохладного воздуха, поднятая мощными крыльями, окатила его, и истеричное тявканье заметалось по залу.

— Получилось!!! — в один голос завопили они оба, повернулись друг к другу и яростно обнялись.

Попытки с десятой найдя выход, ополоумевшая псина бросила один прощальный взгляд на визжащую и скачущую непонятно от чего девчонку.

«Правильно я говорила — с такими веревками вместо волос вообще в страну пускать не надо,» — подытожила она, и ну оттуда чесать.

К сожалению, с поваром и моряком, несмотря на заверения Серого о том, что злосчастный Гастроном не имел в виду ее косички, ничего не получилось. Как Медуза не старалась, оба островитянина оставались неподвижны и холодны. Единственным успехом, если это можно назвать так, было изменение обсидиана на черный мрамор.

Мими обреченно вздохнула и обессилено опустилась на скамейку.

— Больше ничего не получается…

— Ну, и ладно, — утешающе махнул рукой Серый. — Если что — на обратном пути заглянешь и потренируешься. Или, может, еще по дороге придется…

— Нет!..

— Нет, так нет, — пожал он плечами. — Как скажешь.

И тут же, потянув носом, добавил:

— А есть все равно хочется.

— Но мы же… Я же…

— Ну и что? Сейчас сходим на кухню, проверим, что у них там на вынос сегодня дают, — и, не долго раздумывая, исчез за тонкой перегородкой.

С кухни донеслись разнообразные побрякивания, позвякивания и понюхивания — это Серый методично и пристрастно составлял меню на ближайшие два дня.

Набив мешок, он на мгновение задумался, не оставить ли на плите деньги, и не оставил.

Вместо этого, когда вышел, накинул на шею хозяину толстую золотую цепь, похожую на якорную, подхватил под руку Медузу и шагнул на улицу.

Масдай встретил их дежурным ворчанием, а Мека кувыркался и выписывал в траве уморительные кренделя.

От заливного и рыбы в кляре отказались оба, и Мими с Волком, быстренько уписав половину содержимого мешка, кинули остальное на ковер и снова поднялись в воздух под протестующее:

— Крошки сначала стряхните, маргиналы некультурные!..

Мека помахал хвостом, и чистота и порядок на воздушном судне были восстановлены.

— Я же говорила — не надо мне было ходить… — все вздыхала Мими.

— Не расстраивайся, — обнадеживающе похлопал ее по руке Серый. — Ты ведь не хотела?

— Нет, конечно!..

— Тебе ведь их жалко?

— Еще как!

— Ну и все! Потренируешься… Мысленно… И потом прилетишь сюда и расколдуешь их обоих. У тебя же с собакой получилось?

— Получилось…

— Вот и с людьми получится. Это я тебе как специалист говорю. Слушайся старших.

— Старших!.. — неожиданно хихикнула Мими. — Это еще надо разобраться, кто тут из нас старше.

— А, по-моему, и так понятно, — пожал плечами Серый.

— Как ты думаешь, сколько мне лет?

— Н-ну… Четырнадцать? Пятнадцать?

— Ха-ха. Пятнадцать!.. Больше восьмисот!

— ???!!!

— Это просто, когда мне действительно было пятнадцать лет, сестры с подсказки богов сводили… ну, слетали, то есть… Короче, мы были в саду Десперад и я сорвала золотое яблоко вечной юности. Они очень редки в нашем смертном мире, потому, что растут за высокими неприступными стенами, гладкими, как стекло, а единственный вход охраняет свирепый безжалостный великан с во-от такенной дубинкой!.. Как же его там звать?.. Забыла… Да это и неважно. Кстати, именно такое яблоко, если ты слышал, хитрый Париж присудил Филомее как самой прекрасной богине Мирра. Сколько в свое время было об этом разговоров!.. А сколько обид со стороны обойденных богинь!.. Между нами говоря, Филомея была не настолько уж и красивее своих соперниц, чтобы присудить яблоко именно ей, но зато она оказалась хитрее самого Парижа, и, недолго думая, пообещала ему в жены…

И тут до Серого дошло.

— Стой!!!

Мими испуганно захлопнула рот, а Масдай остановился на лету.

— Это я не тебе, ты лети себе давай, — раздраженно махнул ковру рукой Волк. — Извини, что прерываю тебя так, но только я сейчас вспомнил, когда ты упомянула золотое яблоко и Филомелу…

— Филомею.

— Ну, да, ее… Так вот, я вспомнил, что чтобы спасти одного бестолкового принца, мы с моим другом для того и прилетели в Стеллу, чтобы найти это яблоко! Ты случайно не знаешь, где оно сейчас?

— Спасти? Принца? — глаза Медузы загорелись. — Ой, расскажи мне! Расскажи, пожалуйста!.. Ты просто обязан мне об этом рассказать!.. Это связано, конечно, с несчастной любовью? С роковыми обстоятельствами?..

— Ну, если тебе это так интересно, расскажу, конечно… Но ты мне сначала скажи, где это яблоко!

— Именно это? Не знаю… Может, его Филомела съела… Для профилактики…

— Съела?!

— Ну, да… А что тут такого? Яблоки для того и существуют, чтобы их есть!

— Так что же мы, по-твоему, зазря в такую даль летели, что ли?! — донесся возмущенный шерстяной голос снизу.

— Зазря? — недоуменно переспросила горгона. — Почему зазря? Я же говорю — там, в саду Десперад, этих яблок — ну просто видимо-невидимо!.. Они ведь яблоки. Они каждый год созревают, по два урожая собирают, бывало, если не лень…

— По два урожая!.. — ахнул Серый. — И что же они с ними делают? И, кстати, кто — «они»?

— Они — это боги, конечно. Только не все, а младшие. И то, если Фертила про это вовремя вспомнит, выгонит молодых богов на уборку, и урожай не съедят земле гусеницы. Кстати, бабочек там не бывает… — слегка разочаровано заметила горгона, и продолжила:

— А когда соберут, то делают яблочный сидр — напиток вечной молодости. Стеллиандры почему-то называют его то нектаром, то амброзией…

— Значит, ты думаешь, что для приготовления своего зелья фее не обязательно нужно именно то яблоко, которое…

— Да нет, конечно! Я в этом уверена! А теперь, Ликандр, ты обещал…

— Обещал — расскажу, — бережно взял горгону за руки Волк. — Только ты мне сначала скажи, Мими: мы можем туда по-быстрому слетать и этих яблочек маленько натырить? Вот сюрприз Ваньке будет, когда мы его найдем!.. И фее хватит, и сами натрескаемся, и с собой домашним отвезем!.. Бабулька варенье сварит!..

— Маленько на… что? — не поняла Мими.

— Ну, нарвать, я имел ввиду…

Медуза задумалась.

— Мне кажется, что первый урожай как раз поспел… И отсюда, в общем-то, до сада не так уж и далеко… Дня два лету…

— Так полетели скорей! В какую сторону? Масдай!

Снизу раздался шершавый душераздирающий стон.

— Это туда, строго на юг, — махнула рукой горгона. — Только имей в виду: больше одного яблока за свою жизнь смертный сорвать не может.

— Да? — несколько разочарованно выпятил нижнюю губу Серый.

— Да.

— Ну и ладно. Нам и одного хватит. Не очень-то и хотелось. А, кстати! — вдруг спохватился он. — Так значит, если ты съела такое яблоко, значит, ты стала бессмертной?

— Я? Почему ты так решил?

— Ну, ты же живешь уже сколько там сотен лет, и конца-края этому не видно. Значит, ты бессмертная, как твои сестры! Так?

— Нет, совсем не так! — замахала руками Мими. — Они бессмертные, потому что их нельзя убить. А я, хоть и смогу жить вечно, но если что-нибудь случится, то… тогда… как тогда… как там… — она повела плечом и замолчала.

Серый уже хотел было испугаться, что она опять расплачется, но, к счастью, дальше меланхоличных вздохов дело не пошло.

Масдай держал курс на юг.

Как Медуза и предлагала, через стену, ограждающую сад Десперад, они перелетели когда уже стемнело. Сторож-великан плохо видел в темноте, и это давало похитителям фруктов шанс сделать свое нелегальное дело и сбежать незамеченными.

Подгоняемый энергичным попутным ветром, временами переходящим в первые порывы урагана, Масдай ласточкой перемахнул через преграду и приземлился где-то посредине сада, как его и попросили.

Вся проблема была в том, что посреди сада стояла самая высокая и старая яблоня, а ковер от хронического авитаминоза страдал куриной слепотой, в чем и поспешил признаться рассыпавшимся как горох пассажирам, покорно свисая с самой верхушки.

Если бы не поспешное предупреждение горгоны о том, что великан, наряду с плохим зрением, к несчастью, пониженным слухом отнюдь не страдал, то Масдай мог бы услышать о себе и своей генеалогии много нового и интересного.

Даже добродушный Мека не поленился на этот раз подняться на высоту зависания ковра и боднуть его, правда, не сильно.

— Ну, давай, Мими, потянули! Раз-два — взяли! — шепотом скомандовал Серый.

— Нет!!! Мы так сломаем ветки! — ухватила его за руки Медуза.

— Ну, и что? — не понял проблемы Волк.

— Слепота — не слепота, а сторож мгновенно будет здесь!

— Ну, и что?

— Но он убьет нас!

— Нет. Это мы убьем его.

— Я никого убивать не собираюсь!

— Я про себя говорю.

— Ты его не убьешь. Поверь мне.

Волк презрительно фыркнул.

— Если бы от него было так легко избавиться, думаешь, в саду еще оставалось бы хоть одно яблоко?

Волк ничего не ответил, но всем своим видом показал, что если бы за дело взялся он, то уж ни одного яблока к концу сезона тут не осталось бы точно.

Но было темно, и его пантомима осталась не оцененной.

— Ну, и как меня снимать будем? — прошелестел Масдай.

— Никак. Оставим тут висеть, пока сторож не придет, — раздраженно фыркнул Волк и полез на дерево.

Найти на ощупь яблоко побольше и сорвать его было делом одной минуты.

Сунув его в карман, и воровато оглянувшись, Серый нащупал и попробовал сорвать еще одно.

С таким же успехом он мог попытаться оторвать свой собственный нос.

Пробормотав, несколько разочаровано, что-то вроде «Так и помрем без витаминов», Волк осторожно спрыгнул на землю.

— Мими, — потянул он Медузу за рукав. — А ты бы не могла взлететь и снять оттуда эту ковровую дорожку?

— Извини, Ликандр, нет, — шепотом, в самое волчье ухо отозвалась она. — Он… Нектарин… пробил мне крыло, и пока оно не заживет, я не смогу летать…

— А говорили, что оно железное!..

— Это выдумки малообразованных людей! — зашептала горгона. — Как бы мы, по-твоему, летали с железными крыльями?

— С грохотом? — предположил Волк.

На соседних яблонях лениво зашелестела от бродячего ветерка не накрытая Масдаем листва.

— А смотри-ка, — вслух заметил Серый. — Ураган-то как быстро кончился! А, казалось, такая же буря разразится, как тогда, когда нас и Иваном разделило!..

— А она и разразилась, — подтвердила Мими. — Там, за стенами сада. Тут мы ее не ощущаем, но если бы попробовали вылететь сейчас назад, то почувствовали бы всю ее ярость!..

— А отчего у вас такие ураганы бывают? Внезапные, я имел ввиду?

— Дедушка нам рассказывал один красивый древний миф о вечной борьбе циклона и антициклона, и как они целыми фронтами без устали сражаются друг с другом, пока один из них не одолеет другого… Но это суеверие, сказка для маленьких. На самом деле все знают, что это гневается Дифенбахий, верховный бог Мирра, и стучит своим посохом о твердь небесную.

На этом Мими задумалась на секунду, как будто вспоминая что-то, и добавила:

— Научно доказанная гипотенуза!

— О.

— Ме.

— А вот ты сейчас сказала — дедушка… — заинтересовался Серый.

— Да. Наш дедушка — морской старец Нелей. Он нас очень любит. И мы его тоже, — подтвердила Медуза.

— А родители ваши кто? — продолжил вопрос Волк.

— Родители? У нас нет родителей. У нас только дедушка.

— Как так? — озадачился он. — Так не бывает!..

— Почему это не бывает? — удивилась Мими. — А вот я читала, что в одной далекой северной стране, уже не помню ее названия, у старого бога Суровой Прохлады есть внучка… внучка… Замороженный Дождь?.. А родителей у ней тоже отродясь не было! Так что, и вовсе это не неслыханное дело!..

— Да? — удивленно покачал головой Серый. — Вот чудеса… Никогда про таких не знал… Надо же… Вот ведь, правильно говорят: век живи — век учись… Дураком помрешь…

Первые лучи солнца застали похитителей фруктов приложившими уши к стене и напряженно прислушивающимися, не кончился ли шторм за пределами сада.

— По-моему, стихает, — высказал предположение Волк.

— А по-моему, еще не очень, — усомнилась Медуза.

— И что ты предлагаешь? — ядовито поинтересовался Волк. — Сидеть и ждать, пока придет этот твой непобедимый мордоворот со своей дубинкой?

— Может, не придет, — пожала плечами Мими. — Может, он снаружи у ворот стоять будет.

— Снаружи? В такой-то ураган?

— Но ты же сам сказал, что он уже стихает!..

— Тогда полетели?

Откуда-то из глубины сада донеслось невнятное ворчание-рычание и звук медленных тяжелых шагов, как будто сваи заколачивали: «Бум. Бум. Бум.»

— Побежали!..

— В какую сторону?

— Туда!..

— Быстрей!

Найти старую яблоню и печальным шатром на ней обвисшего Масдая было делом более чем несложным. Даже при зарождающемся свете дня их обоих было прекрасно видно с этого конца сада.

И, как подсказывала неуступчивая наука логика, со всех остальных концов — тоже.

Когда они, задыхаясь и хватая ртами воздух, добежали, наконец, до злополучного ковра, с противоположной стороны сада сотрясающие землю шаги уже спешили сюда же.

— Тянем!!! Раз! Два! Взяли!!! — Волк ухватился за один угол, горгона — за другой, и под заполошный треск ломающихся веток Масдай волной обрушился на землю, накрыв собой их обоих, а заодно и крутившегося под ногами химерика.

— Ах, чтоб тебя моль съела!

Серый откинул край ковра и помог взъерошенной Медузе выбраться на свет Божий. Мека, недовольно чихая и отфыркиваясь, вылез с противоположного конца сам и недовольно затряс рогатой головой. Гигантские шаги уже не топали, а гудели по жесткой засохшей земле.

— Быстрее садитесь!..

Мими не надо было уговаривать.

Расправив Масдая, она бросилась на него, перекатилась до противоположного края и, ухватив сконфуженного Меку за хвост, дернула, что было сил.

Химерик намек понял быстро.

— Масдай, вверх! — моментально убедившись, что весь экипаж в сборе, выкрикнул Волк.

БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ.

— Стойте! Воры!

Давя опавшие яблоки вперемежку с рассыпавшимися остатками трофейных драгоценностей, из-за деревьев, как электричка из тоннеля, вырвался страж сада Десперад.

— Масдай!..

— Именем Дифенбахия!..

— МАСДАЙ!!!..

— Раздавлю!!!..

— А-а-а-а-а!!!..

Чудом вылавировав в последний момент среди так некстати близко растущих деревьев, ковер успел взмыть в воздух, но великан в отчаянной попытке остановить похитителей отбросил свою дубину, подпрыгнул и ухватился громадными лапищами за его углы.

Масдай судорожно дернулся, передний край его рванулся вверх, пассажиры покатились было вниз, но все-таки он сумел выровняться и упрямо продолжил набирать высоту.

Но команда так и не успела облегченно вздохнуть.

— Если… вы… его… не отцепите… скоро… я встану… вертикально… Центровка… нарушена… совсем…

Если бы у ковра была анатомия побогаче, Волк мог бы поклясться, что тот говорил сейчас сквозь стиснутые зубы.

— Держись, Масдаюшка!..

И Волк почему-то ползком, как по тонкому льду, сжимая в правой руке меч, позмеился к тому концу, за который кряхтел, но держался упрямый великан.

— И-и… Эх!.. — наотмашь рубанул он по грубым пальцам, каждый толщиной с батон копченой колбасы. — Эх!.. Эх!.. Ах, ты!..

На морщинистой серой коже не оставалось даже царапины.

— Не уйдете!!!

— Мими!.. Я не могу ничего с ним сделать!..

— Я же…

— Говорила, говорила!.. Какая теперь разница!.. Иди, срочно помогай!..

— Как?!..

— Преврати его!.. Немедленно!.. Пока мы все не скатились вниз!..

— Но если он…

— Ну и что, что он ничего не говорил про твою прическу!.. Если бы он ее разглядел, я на сто процентов уверен, он бы…

— При чем тут это!.. Я хочу сказать, что если он превратится в камень, то и руки его навсегда закаменеют на Масдае!..

— А вот этого… не надо…

— Но, может, ты превратишь его в бумажного? Или еще какого-нибудь — полегче?.. Чтоб сам отвалился?..

— Я не умею так… на заказ… Я никогда не знаю, что получится!..

— Я… не могу… больше… — треском разрывающихся сухожилий-ниток прохрипел Масдай.

— Потерпи, Масдаенька!.. Мы что-нибудь сейчас придумаем!..

— Что?!.. Сталь его не берет! Превратить ты его боишься! Если бы был лук, выстрелили бы ему в глаз!..

— Думай, Ликандр!.. Думай же!..

Внезапно Серый почувствовал, как по ногам, спине и плечам его быстро протащили мягкое бревно средней тяжести.

— Мека!.. Мека!..

— Ты куда?..

— Сделайте… что… нибудь!.. — передний край ковра снова начал опасно задираться вверх.

— Мека!..

— Стой! Упадешь!..

— Держи!..

Химерик вороненым ручейком скользнул по Масдаю и стал исчезать за краем, на котором повис великан.

— Стой!!! — Волк ухватил его за исчезающий змеиный хвост, а Медуза заскользившего в бездну Волка — за щиколотки.

Скольжение замедлилось, но не остановилось.

— Масдай, вниз!!! — заверещала она, что было духу.

Того долго упрашивать не пришлось.

Подбитым «Мессершмитом» из другого времени и другой реальности под какофонию из криков, визга и рева Масдай вошел в пике.

Но один вопль, перекрывающий все звуки, внезапно ударил по барабанным перепонкам и понесся, удаляясь, вниз.

Ковер подбросило, он, не веря себе, выровнялся, заложил вираж, другой… Теперь вверх…

Смертельная тяжесть в хвостовом отсеке исчезла!.. Великан пропал!

— Где он?.. — только и смог выговорить бедный Масдай.

— Ликандр! Что у вас там случилось?.. — вторила ему изумленная Медуза.

— Вот бы знать! — пыхтя и отдуваясь, Волк втащил на борт Масдая присмиревшего Меку.

— Так ты не знаешь?!.. — в один голос воскликнули горгона и ковер.

— Естественно нет!.. — раздраженно взмахнул руками Серый. — Вы же тут что попало вытворяли! Один вниз, другой вверх, потом опять вниз!.. Карусели, прямо, какие-то!.. Постойте. А, может, мы его стряхнули?

— С такой-то хваткой?

— Может, у него морская болезнь началась!..

— От морской болезни еще никто не умирал, — твердо отвергла эту версию Мими.

— Может, он испугался!..

— Чего?

— Кого?

— Кого?..

И нахмурившийся от напряженного мышления Серый вспомнил неожиданный бросок Меки, его извивающийся черный чешуйчатый хвост, переходящий в ль… переходящий в… переходящий…

Переходящий в маленький задорный козий хвостик.

— Мека!

— Ме-е?

— А, ну-ка, повернись!..

— М-ме?

Но Серый и так уже видел между кольцами хорошо знакомую желтую львиную кисточку.

Наваждение какое-то…

Отчего же так жутко взревел великан перед тем, как упасть?

И великан ли?..

А, кстати, что стало с великаном?

Вдруг Серый поймал себя на мысли, что такой вопрос мог бы задать Иванушка, если бы ему рассказывали эту историю. И поинтересовался, нельзя ли было ему чем-нибудь помочь. А заодно, наверняка, прочел бы и лекцию на тему «Воровать — дурно»…

Неожиданно Волк вздохнул и почувствовал, что, пожалуй, для того, чтобы снова и поскорее встретиться с его лукоморским высочеством, он готов прослушать даже, ну, если не лекцию, то какую-нибудь небольшую душеспасительную беседу — совершенно точно…

Он перегнулся через край Масдая и свесил голову вниз.

Под ними, на сколько хватало глаз, медлительно покачивались теплые бирюзовые воды. И, удаляясь к горизонту и изрыгая проклятия, заблудившимся бакеном плыла круглая голова злополучного стража сада Десперад.

Первое, что сделал Серый, ступив на территорию Ванадия — украл у ротозея-лоточника большой расписной платок для горгоны.

Ярко-зеленое полотно с аляповатыми цветами, павлинами и бабочками привело ее в состояние тихого ступора. А после того, как Волк еще и собственноручно повязал его на голову Мими в стиле «В полном разгаре страда деревенская», и она увидела свое отражение в мутном медном карманном зеркальце, и ее воображение в красках сообщило ей, как она должно быть выглядит в широкоформатном цветном варианте, она охнула и схватилась за сердце.

На ее вполне резонное замечание, что внимание, которое она будет привлекать без этого платка ничто по сравнению с тем вниманием, которое она привлечет в нем, Серый тоже вполне резонно возразил, что ему лучше знать, что лучше пусть стеллиандры пялятся на ее платок, чем на ее волосы, и что если кто-то хочет остаться вместе с Мекой в лесу караулить Масдая, и совсем не хочет посмотреть знаменитый город, потолкаться на многонациональном базаре и посетить легендарный оракул в роще Сифона, то, в таком случае, он ни на чем не настаивает.

И Медуза сдалась.

Путешествовать, и не побывать в Ванадии!.. Побывать в Ванадии, и не зайти на базар!.. Пройтись по базару, и не посмотреть на оракул в храме Полидора!..

Ради такого стоило примириться даже с психиделическим платком.

Первые же шаги по центральным улицам города полностью заставили Мими позабыть обо всем, и она плыла по течению людской реки, крутя головой на все триста шестьдесят градусов, разинув рот и широко распахнув изумленные глаза, ошеломленная и восхищенная вихрем красок, звуков и запахов, обрушившихся вдруг и сразу на робкую провинциальную горгону.

— Смотри, Ликандр!.. — то и дело доносилось до Волка сквозь шум и гам мегаполиса. — Вот это дом!.. Это же целый домище!.. Сколько там этажей!.. А какие окна!.. И колонны!..

— Это, наверное, дворец какой-нибудь, — любезно пояснил Волк.

— А смотри — вон, балконы у них окаменевшие великаны держат!.. Как тот, из сада Десперад!.. Неужто это сестричкина работа? Никогда от них о таком не слышала… Не мудрено тогда, что великаны теперь так редко попадаются! А рядом лошади каменные! И химеры!

— Это скульпторов работа, — махнул рукой Серый.

— Скульпторов? — переспросила Мими. — Это такие существа, вроде нас?

— Ну, можно сказать и так… — рассеяно отозвался Волк.

— Как было бы интересно посмотреть на них! А где они водятся? А хвосты у них есть? А копыта? А там что за толпа такая? Смотри, Ликандр, там просто столпотворение какой-то!..

— А-а, это базар, наверно…

— Базар!.. Скорее туда!.. Гляди, вон ларьки с одеждой… А вон еще… А там, похоже, только ткани продают… А тут — украшения и амулеты!.. А здесь посуда из глины… А за ней — мебель!.. И не лень же это продавцу тащить сюда все эти мраморные столы, скамьи, фонтаны…

— Это забегаловка, она все время тут, — снисходительно прояснил вопрос Серый, и тут же предложил:

— Давай, пожуем чего-нибудь?

— Дав… Ай!.. Что там?!..

— Где?

— Там! Смотри! Я вижу акробатов! И жонглеров! И человек пляшет на натянутой веревке!.. Я узнала!!! Это бродячие артисты!!! Пойдем, скорее пойдем посмотрим!..

— А гляди — вон еще осел ученый!

— И обезьянка!

— Ха, вот умора!

— Вот дают!

— Вот это да!..

— Браво!

— Молодцы!

— Ликандр, погляди! Артистам все деньги кидают!.. А у нас, случайно, нет ничего?..

— Ну, как это нет, — возмущенно отозвался Волк, вынимая из широких штанин только что стыренный кошель и отсыпая в дрожащую от возбуждения ладошку Мими несколько медяков.

— Браво!!!

— Еще!!!

— Мими, пойдем, нам еще на оракул посмотреть надо успеть до вечера, — потянул он за край туники Медузу.

— Ой, конечно пойдем!.. А пожевать?..

Пожевать продавали тут же, разносчики с лотков, и если бы страшный зверь гигиена забрел бы сюда и съел хотя бы одну сосиску, то, скорее всего, скончался бы, не задумываясь, в страшных мучениях. Но, поскольку кроме баранов из животного мира поблизости никого не было (а недавно была отпразднована знаменательная дата — две тысячи лет до открытия микроорганизмов), то пожевать наши туристы смогли вполне спокойно и безопасно.

И, в случае Серого (в уникальном случае!), без аппетита.

Как рассказать Медузе про оракул и предсказание — это был его большой больной вопрос, который, надеялся Серый поначалу, по ходу дела прояснится, рассосется и решится сам. Но сейчас до визита к безумным пророчицам и их горгононенавистническим жрецам оставалось не больше часа, а деликатная проблема разрешаться отнюдь не собиралась, а, скорее, наоборот, все усложнялась и запутывалась, делая правду невозможной, а ложь — бессмысленной.

И Волку оставалось только одно — ждать и тянуть до самого последнего, и верить в то, что его печальная фигура из гранита или керамики не начнет новую коллекцию удивленных сифий.

— Мими, эй, Мими, да иди же ты сюда! — вытащил он за руку восторженную Медузу из очередной палатки с туниками, гиматиями, плащами и прочим трикотажем, названия которому он не мог и предположить.

— Что? — крайне неохотно позволила она извлечь себя из самого сердца женского рая.

— Я говорю, если ты хочешь посмотреть оракул, мы должны торопиться — там всегда толпа народу, и, кроме того, нам надо еще украс… купить жертвенного барана.

— Конечно хочу! — встрепенулась горгона. — Что же ты молчал! Пошли быстрее!

— Идем вон туда, к навесам направо — жертвенной скотиной торгуют только там.

Скученность искателей предсказаний вокруг оракула превзошла все ожидания Волка. Если бы он не был здесь раньше, он не сумел бы найти даже ворота в ограде.

— Мими, держись, потеряешься! — предупредил он горгону и заработал локтями изо всех сил. — Пропустите! Пропустите, говорю! Позвольте пройти, дедуля!.. Дамочка, осторожней — у вас кошелек упал вон там!.. Пропустите женщину с ребенком!.. Как где — посмотрите на нас! Какая разница, кто из нас кто!.. Какое место — ваше? Ничего, сейчас мы пройдем дальше и освободим ваше место, ничего с ним не случится!.. Пропустите!.. Да подвиньтесь же вы, бараны!.. Причем тут вы, я вон им говорю… Но вы тоже подвиньтесь. О, Господи! Да откуда же вас тут столько набежало-то!.. Праздник у вас тут какой, что ли?!..

— Лучше! — обернулось к нему простодушное загорелое лицо стеллийской национальности со щербатой улыбкой. — Сегодня весь народ собрался поглядеть, как молодой царь Пасифия…

— Едет!!!..

— Едут!!!..

— Посторонись!.. — завопили откуда-то сзади, и вся толпа колыхнулась как тяжелая океанская волна, пытаясь одновременно не попасть под колеса парадной колесницы черного и красного дерева и рассмотреть как можно ближе того, кого они ждали здесь чуть не самого утра.

— Ура!!!..

— Да здравствует!!!..

— Будет славен!!!..

— А-а-а-а!!!..

— Ой-й-й!!!..

— Поберегись!!!..

— Славься!!!..

— С дороги!!!..

— Помогите!..

Серый закрутил головой, стараясь засечь, откуда исходит угроза быть перееханым, и, на всякий случай, покрепче схватил горгону за запястье.

— Баран!.. Ликандр!.. Они задавят бедного барашка!!!..

— А-а, да чтоб его мухи съели!.. — раздраженный Волк быстро намотал веревку на кулак и ухватил свободной рукой барана за шкворник.

Слева от него прошло какое-то движение. Зеваки, стиснутые как беломорины в коробке, тем не менее ломанулись направо и налево, роняя и давя менее поворотливых, спеша дать дорогу царскому кортежу.

Медуза бросилась направо.

Баран — налево.

И Серый вдруг понял, что стоит нарастопырку прямо посредине очистившейся дороги и как раз перед монаршей колесницей.

— С дороги!!! — заорал на него возница, и лошади встали на дыбы. — Зашибу!!!..

— Щаз!.. — печально констатировал факт Волк.

— Ликандр!!! — осознав, что с ее приятелем происходит что-то неладное, бросилась к нему Медуза.

— Что это вы себе позволяете?! — гневно подбоченясь, обратилась она к вознице, и узамбарские косички на ее голове слегка зашевелились. — Вы что — не видите, что тут люди ходят?!..

— Вон, быдло! Заткнись! — и ретивый возница махнул на горгону кнутом.

Он так и не понял, что в последние мгновения своего существования в виде белкового тела человеку лучше всего было бы найти более смиренное занятие.

Толпа ахнула.

Им было глубоко все равно, что таким образом на их глазах создавались бессмертные произведения искусства, по которым о них будут судить и восхищаться бесчисленные поколения потомков.

Им стало страшно здесь и сейчас.

— Что происходит?! — перекрывая разбегающуюся кругами по людскому морю панику прозвучал сильный мужской голос. — Эй, кто там стоит на пути?

— Нет, это ты скажи, кто тут народ лошадьми давит! — внахалку попер на седока Волк, чувствуя за собой каменную стену поддержки Мими. — А, ну-ка, иди сюда!.. Царь тут нашелся!.. Вырядился!..

Если бы не баран, все еще привязанный к левой руке Серого, его атака выглядела бы весьма эффектно.

— Это что еще за наглец? — выглянула из-за плеча юного монарха в золотом плаще суровая женщина.

— Ликандр!..

— Что?..

— Ликандр!!! Ты меня не узнаешь?!.. — царь всплеснул руками.

— Нет?..

— Мы же с тобой вместе были у оракула!.. Ты наступил мне тогда на ногу! Помнишь? Это же я, Язон!!!..

— Язон?.. Язон… Язон!!!..

Не дожидаясь, пока царь слезет вниз брататься, Волк, стряхнув, наконец, злополучного барана, заскочил в колесницу, и давние знакомые радостно облапили друг друга.

— Язон!.. Я вижу, ты успел с тех пор жениться!

— Да, — широчайшая улыбка расплылась по всему лицу царя, и даже залезла слегка на уши. — Это моя любимая жена Паллитра. Я привез ее из нашего похода за золотым руном! И она сама стоит своего веса в золоте! Но если бы ты знал, какие испытания мы пережили, прежде чем я смог попросить ее стать моей царицей!.. Если бы не наш златоуст Ион, на ее острове сложили бы головы все герои Стеллы!.. В гневе она страшна!..

— Наверное, только люди с крайнего севера знают, что женщин надо убеждать не мечом, а лаской, — игриво улыбнулась мужу Паллитра.

— А кто эта девушка с тобою рядом, Ликандр? Неужели и ты тоже…

— Нет! — не дал ему договорить Серый. — Это моя приятельница Мими. Мы вместе путешествуем. Знакомьтесь.

— А, кстати, что случилось с нашим возницей и лошадьми? — осознал вдруг Язон.

— А что случилось с толпой? — отсутствие движения и звука вокруг при присутствии нескольких перепуганных тысяч человек обратило на себя внимание Серого.

Женщины поймали взгляд друг друга, брат по оружию признал брата, несмотря на то, что оба они оказались сестрами, и идентичные лукавые улыбки скользнули по их губам.

— Ступор после несчастного случая, — ответила за себя и за горгону молодая волшебница. — С полной последующей потерей памяти.

— Я уверена, что с лошадьми не случилось ничего необратимого, — добавила от себя Мими.

Озадаченный Язон постучал согнутым пальцем по спине изваяния.

— Хм-м… Когда его товарищи сегодня утром сказали, что у него каменное сердце, я не думал, что это распространится по всему организму так быстро… Как горгона над ним пролетела…

Медуза захотела было что-то сказать, но Серый быстро подал ей тайный знак молчания (наступил ей на ногу и исподтишка показал кулак).

— А, кстати, Ликандр, смотри, как забавно — еще месяц назад я никогда не слыхал такого имени, как твое, а сегодня знаю уже о двух людях с таким именем!

— Да? — вежливо поинтересовался Волк.

— Да. Это, во-первых, ты, а во-вторых, наш чудесный царевич Ион, который согласно полученному от одной колдуньи предсказанию уплыл сейчас с друзьями на осаду Трилиона, ищет человека с таким именем!

— ИОН?!

— Ну, да. А…

— Такой мечтательный, культурный, с большим старинным серебряным кольцом с нефритом на правой руке?

— Ну, да. А откуда ты его знаешь?

— ГДЕ НАХОДИТСЯ ЭТОТ МИЛЛИОН?

* * *

— Корабли приближаются! Корабли приближаются!

— Видим, не слепые.

— Сколько их?

— Пять… Шесть… Шесть!

— Клянусь Дифенбахием, это наши доски!

— Да уж пора бы! Чем раньше начнем, тем теплее будет зимой!

— Десятый год подряд в палатках на ветру продуваться! Дудки!

— А ты доспехи не снимай!

— Умный какой нашелся! Сам не снимай! Даром что всего пятый год тут воюешь — а уже в доспехах, небось, только малину собирать ходишь!

— Да сам-то!.. Сам-то!..

— Ну, хватит вам! Приготовились разгружать!

— … да и где она, малина-то… Три года назад последнюю вытоптали… Хоть какое-то развлечение было… А сейчас одна радость — если Семафор с Одесситом подерутся — ставки делать…

— Трилионцы ведут себя нечестно!

— Если ты украл чужую жену — поступай как порядочный человек! Защищайся! Делай вылазки, карательные экспедиции, назначай сражения, поливай осаждающих кипятком, бросай в них гнезда диких пчел, горящие бочки со смолой!.. Делай же что-нибудь!..

— Правильно! Они нас ни во что не ставят! — Три тысячи человек ожидают их уже десять лет — а им хоть бы что!..

— Пользуются тем, что мы не можем достать их там!..

— Трусы! Спрятались за стенами — и думают, что им это сойдет с рук!

— Так сходит ведь…

— Но есть справедливые боги! Рано или поздно наша все равно возьмет!

— Возьмет, возьмет… Возьмет и уйдет… Посидев тут еще лет сорок…

— Брюзга!

— Дурак!

— Сам дурак!

— От дурака слышу!

— Эх, досочки наши хорошенькие!.. Такие дома отгрохаем — хоть еще десять лет под этим треклятым Трилионом сиди, хоть пятьдесят!..

— Типун тебе на язык!..

— Дома!.. Бабские нежности!

— Никогда бы не поверил, что чтобы отрубить голову одной неверной жене надо десять лет времени и три тысячи войска!

— И еще не все…

— И еще не все. Если уж ему так приспичило — Меганемнон мог бы уже тридцать раз жениться, обзавестись рогами и тридцать раз спокойно избавиться от изменщиц! А тут сидит, одну столько времени караулит…

— Любовь… Что поделаешь…

— Кончай трепаться! Как бабы!.. Цепочкой строй-ся!

— Эй, на судне! Давай концы!

— Отдашь тут концы…

— Хлорософ, в ухо получишь!

— Молчу, молчу…

— Ребята, не зевай!..

Набежала и отступила тяжелая волна, оставив на широкой полосе прибрежной гальки тяжелые туши шести сухогрузов. Солдаты, сразу бросив пререкаться, хрустя сандалиями по камешкам, не спеша, потрусили помогать выгружать долгожданный стройматериал.

Если уж упрямству их предводителей не было никакого разумного предела, и они желали, во что бы то ни стало, продолжать осаду Триллиона до победного конца, то второй десяток лет рядовые воины хоть разменяют в удобных деревянных казармах. А через год, глядишь, еще один бунт — и им разрешат привезти их жен, детей, собак, коз; разведут виноградники, посадят пшеницу и оливковые деревья взамен сожженных сгоряча в первый день осады десять лет назад… Жены потребуют построить библиотеку, театр, стадион, бани, ипподром… Будут приезжать на гастроли самые известные трагики Стеллы. Проводить чемпионаты Мирра. Да мало ли еще чего!.. И отчего бы тогда не поосаждать в таких условиях?.. И вот тогда эти трилионцы сами попросят разрешения открыть ворота и выйти к ним, да только кому они тогда будут интересны!.. Ну, разве только обманутому Мегамемнону…

Командир сотни Криофил Твердолобый решительно направил свои стопы к самому большому кораблю, на носу которого стояли и, судя по всему, готовились к высадке какие-то люди.

— Эй, вы, там, на корабле!.. Кто такие? Чего тут надо? Здесь идет война, и посторонним тут не место!..

Но, не обращая ни малейшего внимания на грозную тираду Криофила, на камни мягко спрыгнул плечистый молодой воин. На руках у него, нервно ухватившись за кряжистую шею, примостился маленький старичок.

Шагнув на сухую гальку, воин бережно опустил свою тщедушную ношу.

— А, Термостат, рад видеть тебя, бродяга, рад видеть! Ты не забыл, что только ради тебя я проделал весь этот путь в душной каюте на двоих с самой страшной морской болезнью, когда-либо испытываемой простым смертным!.. Дай-ка я обниму тебя, мальчик мой… Как ты вырос… Как изменился… Твой прадед гордился бы тобой сейчас, клянусь Меркаптаном!

И дедок, украдкой смахнув набежавшую слезу в взъерошенную бороду, нежно обхватил Криофила в районе бронированной талии.

Праздный наблюдатель, каковых поблизости было в изобилии, мог бы лицезреть в этот момент на лице сержанта целый калейдоскоп самого обширного ассортимента чувств с тех пор, как человеческие чувства вообще были изобретены.

Отвращение, высокомерие, гнев, непонимание, изумление, озарение, восторг, восхищение, благоговение, смущение, раскаяние, стыд… Пожалуй, список можно было бы продолжать и продолжать, и закончить как раз к предполагаемому завершению осады, лет, эдак, через…цать, или даже…сят, но тут вмешался Хлорософ.

Он подбежал, брызжа мелкими камушками и осколками ракушек, и со всего размаху, не заботясь о тормозном пути, хлопнулся на колени перед старичком.

— Демофон! О, милостивые боги Мирра!!! Это же сам Демофон!!! Этого не может быть!!! Ребята, бросайте все — скорее сюда!!! К нам приехал Демофон!!!.. Великий Демофон!!! Непревзойденный Демофон!!! Сюда!!! Бегом!!! Смотрите!!!..

Как железные опилки к магниту на листе бумаги в известном опыте, со всех сторон, куда долетал трубный глас Хлорософа, к месту высадки странного пассажира устремился стеллийский народ. Солдаты спешили и толкались, стремясь увидеть самого живого Демофона, если останемся сами живыми, то есть, осада закончится раньше, чем истечет человеческий век, будет что рассказать дома родне и что вспоминать всю жизнь…

Самые горячие головы стали стрелять в воздух.

Стрелы падали на другие горячие головы, после чего им приходилось немного охладиться в холодке и прийти в сознание. Но никто не жаловался.

Сойди сейчас, кажется, на землю Дифенбахий — никто бы на него и не отвлекся, даже если бы тот поразил все войско своими огненными стрелами-молниями, солдата за солдатом…

В случившейся толчее и суматохе никто не обратил внимания, как с того же корабля, подальше от возбужденных почитателей Демофона, в самые волны, спрыгнули еще два человека, и их встретил тот самый воин, высадивший знаменитого старика на трилионскую землю.

Вода захлестнула сапоги Иванушки, и внутри сразу что-то плотоядно причмокнуло и аппетитно захлюпало, но царевич даже не среагировал.

Как завороженный, наблюдал он за феерическим зрелищем встречи.

— Кто это? — отчего-то шепотом спросил он у Трисея.

— Это — Демофон.

— Кто такой Демофон? — не унимался озадаченный Иван.

— Демофон — это наше все, — торжественно объявил тот.

— Демофон… Демофон… — наморщив лоб, забормотал Иванушка. — Демофон…

И встрепенулся, сконфуженно переводя взгляд с Ирака на Трисея и обратно.

— Уж не хотите ли вы сказать, что это тот самый Демофон, который…

— Именно тот самый.

— Не может быть!!!..

— Может.

— Но он же… Ему же… Его же…

— Да.

— И вы всю дорогу молчали об этом!!! То есть, я все это время находился на одном корабле с самим Демофоном, и вы говорите мне об этом только сейчас?!..

— Н-ну…

— О, милостивые боги Мирра!!! Это же сам Демофон!!! Великий Демофон!!!

И Иванушка, сунув переметную суму в руки Трисею, не разбирая дороги, очертя голову кинулся в гущу солдат. С каждым его шагом истерично хлюпали полузатопленные волшебные сапоги, извергая изо всех своих отверстий яростные разноцветные фонтаны и фонтанчики соленой воды.

— Ион, постой, куда ты!.. — растерянно взмахнув руками, последовал за ним Ирак.

Трисей проводил удаляющуюся фигуру взглядом. «Ну, и педилы…» — тихо покачал он головой.

— …извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат, — виновато оправдывался Твердолобый, когда Иванушка все-таки смог пробиться сквозь армию любителей стеллийской литературы. — Вы меня не за того принимаете…

— Ох, прости старика! — энергично взмахнул тоненькой иссушенной ручкой, похожей на куричью лапку, Демофон и, напряженно сощурившись, обратился к лукоморцу:

— Термостат!.. Ну как же я не признал тебя сразу!.. Ну, веди же меня, веди, я так и горю от нетерпения наконец увидеть…

— Извините, многоуважаемый Демофон, но я тоже не Термостат, — смущенно проговорил Иван.

— Не Термостат?.. — знаменитый поэт озадаченно перевел взгляд близоруких бесцветных глаз с одного человека на другого, нахмурил кустистые брови и вдруг тоненько засмеялся, грозя обоим пальцем-прутиком:

— Не Термостат!.. Ха-ха-ха!.. Ах, вы, шалуны! Как были мальчишками, так и остались!.. А ведь по шестьдесят лет уже обоим!.. А похожи друг на друга по-прежнему — как две оливки в салате!

Белобрысый долговязый царевич и коренастый чернобородый сержант непроизвольно, на всякий случай, быстро оглядели друг друга, потом себя, потом выжидательно посмотрели на Демофона.

— Ну, Гидролит, а теперь расскажи мне, кто все эти хорошенькие девушки. Они, наверное, собрались специально в честь этого торжественного события? Ты меня с ними познакомишь? — обвел широким жестом собравшихся вокруг старичок.

Толпа закованной в броню солдатни охнула и слегка откачнулась назад. Кто-то растерянно хихикнул. Большинство сочувственно закачало головами и понимающе вздохнуло.

Иван решил, что настал черед того, ради чего он пожертвовал парой золотых пряжек, куском туники и плащом, протискиваясь сквозь строй неуступчивых и вооруженных до зубов читателей.

— Уважаемый Демофон! — трепетно взял он за худенькую ручку литератора. — Я так счастлив видеть вас воочию! Я — самый восторженный поклонник вашего уникального таланта и прочел по много раз все ваши книги, какие только у нас издавались! Не будете ли вы так любезны не отказать мне в любезности… Могу ли я попросить у вас автограф?..

— Проси! — великодушно разрешил уважаемый Демофон.

— Прошу! Вы — практически живой классик! Ваши произведения переживут века!

— Ага, ты читал их! — встрепенулся старичок. — А как тебе понравилась моя последняя поэма — «Покорение Гликозиды?» — Я ее как раз недавно купил и читаю! Это настоящий эпический шедевр!.. Подпишите мне ее, пожалуйста!

И Иванушка выудил из-за пазухи томик размером с три силикатных кирпича, ловко распахнув его на форзаце, а из кармана — перо и походную чернильницу, и услужливо подсунул их Демофону.

Старик вытянул шею, захлопал глазками и, наконец, дрожащая ручка неуклюже ухватила перо, попытки с пятой обмакнула его в несмываемые чернила — последнее вондерландское изобретение — и он стал старательно что-то выводить на чистом участке пергамента.

Все следили за движением пера, затаив дыхание.

Наконец надпись была завершена, и, горделиво улыбаясь в редкую бороду, поэт вернул книгу царевичу.

Тот благоговейно повернул ее к себе и посмотрел на текст.

Потом еще раз посмотрел.

Потом еще раз повернул и снова посмотрел.

Потом повернул ее боком.

И снова посмотрел.

Надпись от этого ничуть не изменилась.

Четыре полных строчки корявых крестиков и еще три креста, побольше и покорявее, внизу, справа, рядом с чернильным отпечатком большого пальца.

— Что… Что здесь написано?.. — нерешительно потыкал пальцем в крестики Иванушка, не оставляя самостоятельных попыток постичь смысл сих знаков.

— Дорогому внучатому племяннику по сестре первой жены, да будет земля ей пухом, блаженной памяти Миопии, Термостату на долгую память и развлечение, и пусть светлые боги Мирра покровительствуют тебе во всех твоих свершениях.

— А большие крестики внизу?

— Мои имя, фамилия и ученая степень.

И тут солдат как прорвало.

— Мне!..

— Мне!..

— Подпиши автограф мне, великий Демофон!..

— Вся наша рота тебя обожает!

— Напиши мне в стихах, пожалуйста!

— И мне!..

— Нет, я первый попросил!..

— Хлорософ, в ухо получишь!

— Молчу, молчу…

И абсолютно счастливый от фейерверка народного признания, великий Демофон, пыхтя и помогая себе высунутым от усердия языком, выводил крестики на туниках, плащах, щитах, ремнях и просто голых спинах, вслух читая написанное:

— …на долгую память…. с пожеланиями успехов…. счастливых лет жизни…. почаще мыться…

И тут откуда-то из-за стены почитателей таланта живого классика раздались и стали быстро приближаться сердитые крики:

— Расступись!.. Расступись!.. Почему никто не работает?..

Сержант!.. Что за базар?.. Доски ваши разгружать я буду, или позовем Меганемнона?.. Разойдись, бездельники!.. А ну, пошли отсюда, пошли!.. А это что тут еще за… Великий Демофон!!!.. Милостивые боги Мирра!.. Сам непревзойденный Демофон почтил своим присутствием ваш сброд!.. И хоть бы кто-нибудь догадался сообщить мне или Меганемнону!.. Или принести патриарху стул и навес от солнца!.. Дикари!.. Истинные дикари!.. Мне стыдно за вас, о несообразительные сыны Стеллы!..

Даже не повинуясь, а, предугадывая, нетерпеливый жест руки, воины отпрянули назад, освобождая пространство вокруг гордого гения стеллийской письменности.

— Сержант Криофил! Бегом в лагерь — приготовьте отдельную, самую лучшую палатку для патриарха, и поставьте ее рядом с нашими с царем!

— Слушаюсь!!!

— Остальные — прочь работать! Бездельники, ротозеи, а не войско!..

Отвлеченный столь громким вторжением, старичок с трудом разогнул костлявую спину, вытер пот со лба, оставив по всему лицу широкие чернильные полосы и, напряженно прищурившись, стал вглядываться в гостя.

— А, Термостат! Вот ты куда подевался! А где моя поэма, которую я тебе только что подписал? И, кажется, ты что-то говорил про стул и навес?..

— Термостат?.. — начальственный вид вновь прибывшего сменился растерянным. — Извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат…

— А, я так и знал… Значит, ты все-таки Гидролит! Ну, веди же меня к своему брату — ведь я проделал весь этот долгий путь — а ведь мне уже не сто лет! — только ради него! На какой день у вас намечено открытие статуи? Только не говори мне, что я опоздал!..

— Открытие какой статуи? — только и смог вымолвить пришелец.

— А сколько их у вас тут? Гидролит, малыш, к чему эта игра в загадки! Твой брат…

— Но у меня нет брата!..

— …сообщил мне, что он спроектировал и соорудил самую высокую в мире статую и пригласил меня на открытие, чтобы я описал ее в своей новой поэме и донес его деяние до восхищенных потомков! Но, по-моему, между нами говоря, не так уж она и велика — когда мы подплывали к Колоссу, я все глаза проглядел, и не смог увидеть даже намека на какое бы то ни было изваяние вообще, не говоре уже о его Родосе!

— К Колоссу?..

— Кстати, как сейчас помню, в детстве у него был ручной хомячок, и звали его, кажется, тоже Родос, и он…

И только теперь военачальник стеллиандров, проделав, по-видимости, гораздо более дальний путь, чем живая легенда Стеллы, сумел, наконец-то, прийти в себя.

— Но уважаемый Демофон! — смуглые мускулистые ручищи осторожно обхватили птичьи лапки поэта, и тот на мгновение примолк.

— УВАЖАЕМЫЙ ДЕМОФОН! ЭТО НЕ КОЛОСС! ЭТО ЗЕМЛИ ТРИЛИОНА! И МЫ ТУТ ОСАЖДАЕМ ГОРОД, А НЕ ОТКРЫВАЕМ СТАТУИ! СУДЯ ПО ВСЕМУ, ВЫ ОШИБЛИСЬ КОРАБЛЕМ ПРИ ПОСАДКЕ! И Я НЕ ТЕРМОСТАТ — Я ОДЕССИТ!

Старичок озабоченно наморщил лоб, обдумывая услышанное, но вскоре, просветлев, ласково похлопал Одессита по руке, оставляя в изобилии с каждым прикосновением смазанные чернильные отпечатки.

— Очень хорошо, любезный Одиссей! Приятно с тобой познакомиться! А теперь проводи меня к Термостату — мальчик, наверное, уже заждался! Он тебе даст хорошие чаевые… Да, и все хотел сказать — какие тут у вас, на Колоссе, кудрявые девчонки! — и он проникновенно ущипнул за пятую точку Хлорософа.

Хлорософ сделал большие глаза и тоненько ойкнул.

Старичок захихикал.

Одессит открыл рот, собираясь что-то сказать, потом закрыл его, потом снова открыл и закрыл. И, наконец, кажется, неплохая идея посетила его на предмет того, на чью голову можно было бы переложить заботу о впадающем в старческий маразм символе нации, потому что он удовлетворенно улыбнулся и повернулся к Демофону.

— Достопочтенный Демофон, — и бережно, но настойчиво Одессит подхватил старичка под локоток и повернул лицом в сторону лагеря стеллиандров. — Пойдемте со мной — я уверен, что царь Меганемнон будет просто счастлив познакомиться с вами и принять вас в нашем скромном обиталище.

— Меганемнон? Это который воевал тридцать лет со своим двоюродным братом за остров Перлос?

— Его внук.

— Ах, как летит время… Кто бы мог подумать… А где же мой писец? — вдруг встрепенулся поэт. — Я только сейчас вспомнил, что в Пасифии приказал ему садиться на корабль вперед меня и всю дорогу с тех пор его не видел… Наверное, он тоже мучался от качки… Ах, да вот же он! — ткнул дрожащим сухоньким пальцем Демофон в сторону Ивана. — Ну, где же ты запропал? Помоги мне идти… хм… все время забываю, как тебя звать… Тазепам?.. Моногам?..

— Я Ион, и я вовсе не…

— Ах, да, извини, Яион… Пошли скорей. Видишь, мы заставляем нашего дорогого хозяина Одиссея нас ждать!

Царевич мгновенно осознал всю радужность открывающейся для личного секретаря самого Демофона перспективы и подхватил старика под свободный локоток.

— Идем, достопочтенный. Сейчас я только позову вашу личную охрану. Эй, Ирак, Трисей — хозяин уходит! Поспешите!

— Но у меня никогда не было охраны!.. Зачем мне охрана?.. От кого?!.. — От… от… От поклонников!.. Чтобы не докучали! Вы наняли их в Пасифии, помните?

Демофон замялся, наморщил лоб, захлопал глазами…

— Помните, — настаивал Иван.

— Ну, естественно, помню, — пожал наконец плечами поэт. — Что ж у меня, склероз, по-твоему, Ярион?

— Ну, теперь все в сборе? — кривовато улыбнулся Одессит.

— Конечно. Ребята, пойдем!

По дороге до Иванушки окончательно дошло, что он сделал. Он украдкой оглянулся на безропотно марширующих позади друзей, и ему стало слегка стыдно. Столько хороших людей в такой короткий промежуток времени он еще никогда не обманывал. Как это только могло прийти ему в голову!.. Писарь!.. Охрана!.. Как они только не подняли меня на смех!.. А бедный Демофон… Он, должно быть, подумал, что совсем выжил из ума… И что это на меня нашло?.. Конечно, королевич Елисей назвал бы это военной хитростью, но ведь я ни с кем тут не воюю и даже в обозримом будущем не собираюсь!.. Значит, это все-таки как-то по-другому называется… Так мог бы Серый поступить… М-да… Как говорил Шарлемань — с кем поведешься, с тем и наберешься… А что?.. Посмотрим, что из этого выйдет. Если не очень боком…

Весть о прибытии под стены Триллиона корифея стеллийской литературы, похоже, успела оббежать лагерь и подняла на ноги все войско побыстрее приглашения на обед.

К палаткам военачальников Одессит, Демофон и его самозваная свита шли по живому коридору из восхищенных солдат, многие из которых размахивали собраниями сочинений почетного гостя, и приветственные крики радостно звенели в раскаленном дневном воздухе.

Сотни рук тянулись к нему, чтобы прикоснуться, потрогать, пощупать, подергать, оторвать на память кусочек легенды, и если бы не Трисей с Ираком, сначала деликатно, а затем и со всей дури по этим шаловливым ручкам лупившие, всего старичка разобрали бы на сувениры еще на полпути к штабному шатру.

В конце коридора их уже поджидал Меганемнон при полном параде.

Сделав три шага навстречу, он простер к именитому посетителю украшенные тяжелыми боевыми наручами руки и промолвил:

— Добро пожаловать на землю Трилиона, великий Демофон! Это честь для нас — принимать…

— Трилиона?.. — переспросил вдруг поэт.

— Да, да. Трилиона! — радостно подтвердил Одессит. — Именно Трилиона!

— А разве это не Колосс?..

— Нет, ни в коем случае!..

— А мне казалось, что это должен быть Колосс…

— Нет, нет! Это — Трилион! Место, где творится история, где быль смешивается с мифом! Именно здесь наши… героические… — Одессит закашлялся, — воины… ведут осаду этого бесчестного, ничтожного города уже десять лет подряд.

— Хм… Значит, не Колосс…

— Нет, нет!

— А вы уверены?

— Да, конечно!..

— Ну, тогда ладно, — примирительно махнул рукой Демофон. — Трилион, так Трилион… Вы мне лучше скажите самое главное.

— Что?

— На открытие статуи я не опоздал?

Поспешно перетащив шатер Семафора на самый край лагеря по приказу хитромудрого Одессита, солдаты живо установили на этом месте новый красно-белый шатер специально для Демофона и его сопровождающих. После расторопно и весьма к месту поданной трапезы из холодной говядины, сыра с плесенью («Редчайший сорт,» — заверил Одессит и покраснел) и подогретого (а, может, просто разведенного теплой водой) вина почетных гостей повели на экскурсию по лагерю.

На пятнадцатой минуте случилось страшное.

То, чего никто не предполагал.

Меганемнону удалось заинтересовать поэта.

— Десять лет, говоришь?.. — покачал головой Демофон, как будто очнувшись ото сна. — И были ли под стенами сего славного города достойные его битвы?

Меганемнон замешкался, и ему на помощь отважно пришел радостный Хлорософ:

— Да, еще бы! Шесть лет назад Стратостат взял одеяло Нематода, как он потом утверждал, по ошибке. И когда Нематод обнаружил пропажу и подумал на Калланхоя — вот это была битва-ай!!!..

Одессит яростно втоптал босые пальцы правой ноги простодушного солдата в песок и захохотал.

— Наш Хлорософ — большой шутник!

— Ха-ха-ха, — натужно поддержал его Меганемнон, стараясь отдавить злополучному адъютанту вторую ногу. — Умрешь со смеху.

— На самом деле, о достопочтенный Демофон, под стенами этого злосчастного города разворачивались самые кровавые сражения, самые трагические драмы, самые драматические трагедии, которые только может вообразить бессильный человеческий разум…

По знаку Меганемнона Трисей и Ирак бережно зарулили старичка к нему в шатер.

— Например? — заинтригованно спросил поэт. — Ребятки, посадите-ка меня поудобнее на этот топчан — я хочу послушать бравого Одиссея… Сдается мне, что сюжет следующей моей книги ходит поблизости! Такое нельзя упускать. А то, не ровен час, заявится сюда эта бездарность Эпоксид и переврет всю историю!..

— Смерть и горе преследовали нас как ужасные тени все время, начиная с мгновения высадки на этот враждебный угрюмый брег… — встав в позу чтеца-декламатора на сцене сельского Дома Культуры, начал Одессит свое поспешно выдумываемое повествование. — Ярион, записывай!..

— Записывай, Ярион! — энергично потер сухонькие ручки окончательно заинтересовавшийся Демофон.

Через пятнадцать минут в шатер Меганемнона набились все предводители стеллийского войска и слушали вдохновенное вещание Одессита с раскрытыми ртами. Через полчаса до них дошло, что кроме своих подвигов и, изредка, свершений верховного главнокомандующего, рассказчик ни о чем больше врать не собирается. И решили, что настала пора действовать. Принять бразды правления в свои руки, так сказать.

— Одессит, — громким шепотом прошипел воин в черном панцире. — Расскажи про меня, и серебряный таз для омовений — твой!..

— …и тут, как комета в беззвездном небе, появляется неутомимый Сопромат, а в руке его — тяжелое копье, что сковал ему ученик самого Династаза!..

— Ярион, записывай!..

— Одессит! Пятнадцать баранов!.. — встрял толстяк в шлеме с желтыми перьями.

— …Сопромат метался от врага к врагу, и всех поражало его не знающее промаха…

— И рог из слоновой кости с серебром!

— …копье. А во след ему неумолимо двигался грозный Дихлофос, и от одного вида его даже в самые отважные сердца противников вселялся страх…

— Одессит! Золотая цепь с топазом! — отчаянный шепот из дальнего конца шатра.

— …А что за неистовый воин рубится там, на правом фланге? Это юный, но очень богатый Тетравит, у которого в Иолке живет тетушка — хозяйка сорока домов мимолетной любви, двоюродный дядя разводит чистокровных коней для скачек, муж сестры…

— И узамбарская танцовщица!.. Две!..

— …как бешеный лев налетел на врага, рубя мечом направо и налево…

Иван яростно скрипел пером по листам пергамента, которые только успевал подтаскивать почему-то примолкший и захромавший на обе ноги Хлорософ.

Так рождались герои.

Так создавалась история.

НЕУЖЕЛИ ВСЕ КНИГИ О ПОДВИГАХ СТЕЛЛИЙСКИХ ГЕРОЕВ ПИШУТСЯ ТАК?!…

К вечеру четвертого дня, когда в восьми новых дополнительных палатках Одессита уже некуда стало складывать дары, закончилось и зажигательное повествование о десятилетней осаде Трилиона.

Усталый Иванушка разминал сведенные судорогой пальцы правой руки. Демофон радостно улыбался и бормотал себе под нос, дирижируя пером, что-то ритмичное и длинное — очевидно, будущий шедевр. Хлорософ, набрав в рот воды на всякий случай, пыхтя упихивал исписанный за день пергамент в большой кожаный мешок.

Довольный Меганемнон подошел к старику и почтительно спросил:

— Нашел ли занимательной нашу эпопею многоуважаемый Демофон?

— Конечно, нашел, Одессит! — сухонькая ручка благодарно сжала мускулистую лапу старого царя. — Вот посмотришь — через месяца два-три после возвращения домой я издам в свет новую книгу, и самые лучшие писцы Стеллы почтут за честь переписать ее, а сказители — присвоить себе ее авторство! Такого эпического полотна не писал еще ни один стеллийский литератор! Родную историю надо беречь и лелеять, популяризировать и прославлять! Правда, про вмешательство богов вы мне так, почему-то, ничего и не поведали… Ну, да ничего! Вписать это — дело нескольких дней, не переживайте. А в остальном — замечательно, просто замечательно! Богатейший материал!

Главнокомандующий хотел было уточнить, что он не Одессит, но передумал, и просто приложил руку поэта к своему сердцу, или, по крайней мере, к тому месту, где оно, по идее, должно было располагаться под всеми изолирующими слоями брони, кожи и ткани.

— Я счастлив, — проникновенно промолвил он. — Ни я, ни мои воины никогда не забудут встречи с таким прославленным, гениальным творцом, любимцем муз, как вы, досточтимый Демофон. Увидеть вас, общаться с вами — все равно, что припасть к живительному источнику вечной мудрости!.. Приезжайте к нам еще… лет через десять… и клянусь, вы не узнаете этого места!

— Обязательно приеду! Только через десять лет у меня запланировано извержение вулкана в Гармонии, нашествие гарпий в Каллисте и небольшой, но очень интересный приграничный конфликт в Батакии, если оракул не ошибается, а вот через год я буду абсолютно свободен и, не исключено, что загляну и сюда.

— Когда бессмертному классику нашей литературы будет угодно готовиться к отплытию домой?

— Домой? — хитро переспросил старичок и игриво погрозил царю пальцем.

— Э, нет! Уж не думаешь ли ты, доблестный Одессит, что я уеду отсюда, так и не увидев открытия статуи Родоса? Или ты, о лукавый воин, хочешь лишить меня веселого праздника — народных гуляний, песен, танцев, цветов и вина рекой? Не для того мой внук Термостат три года работал над этим изваянием, чтобы я уехал, даже не взглянув на него! Хорошо, твой этот… царь… с постоянно постной физиономией… как его там…

Агамемнон?.. сказал, что внучок уже уехал на Мин, не дождавшись меня. Но открытие все равно состоится! Назначай день!

Меганемнон обреченно вздохнул, бессильно покачал головой и опустился на колени перед упрямым стариком.

— Но достославный Демофон! Я уже объяснял вам, что открытие статуи…

— Состоится завтра, ближе к вечеру, — уверенно закончил за него откуда ни возьмись появившийся Одессит и подмигнул Иванушке.

— …И откуда ты собираешься брать такое количество мрамора, меди или, на худой конец, той же глины, а, скажи-ка мне, умник? — доносился через десять минут из штабной палатки голос Семафора. — Ты опозоришь нас не только перед Демофоном — через него ты ославишь нас на весь мир! Да и если бы у тебя все это было — кто сможет воздвигнуть гигантскую статую этого… этого… кого там? хомячка? меньше, чем за день, а? Или ты собираешься попросить о помощи бога оптического обмана, от которого ваши островные царьки, по их уверению, ведут свой род?

— Спокойно, Семафор, спокойно! Не надо так нервничать. Не беспокойся за нашу репутацию. А твою, ты знаешь, уже ничто не в силах испортить.

Из-за тонкой стены палатки раздалось взбешенное молчание человека, который не очень понял, осмеяли ли его перед всем военным советом, или сказали комплимент. Хотя, принимая во внимание, что прозвучало это из уст его давнего неприятеля Одессита…

— В самом деле, Одессит, — присоединился к нему голос Меганемнона. — Как ты собираешься сдержать обещание, столь неосмотрительно, на мой взгляд, данное нашему именитому гостю?

— Очень просто, царь. Мы рекрутируем всех плотников лагеря, и за полдня они нам сколотят из досок, прибывших сегодня утром с грузом, что угодно и кого угодно — морскую свинку, кролика, кошку — тем более, что наш уважаемый поэт не разберет различия и с трех шагов, даже если это будет, извините, шестиногий и трехголовый жираф.

— О, Одессит, как ты циничен!..

— О, Семафор, как ты глуп.

— Мы еще посмотрим, кто из нас глупее, — пробормотал тихо, но злобно невидимый голос за тонкой полотняной стенкой палатки.

— Земляки мои, не ссорьтесь же!..

— Квадрупед, миротворец ты наш, кто ссорится!.. Это всего лишь дружеская перебранка!..

— Ванадский шакал тебе друг, — прошипел тот же истекающий ядом голос.

— И после славной ночи доброго празднования мы отправим нашего Демофона и его доблестных писцов и телохранителей домой с добавочной порцией впечатлений, и через три — максимум, четыре месяца мы прогремим на всю Стеллу. Хлорософ! — гаркнул голос Одессита.

— Я здесь! — чуть не растоптав пристроившегося в укромном темном уголке за палаткой Иванушку, примчался адъютант командующего. — Сегодня обойди весь лагерь, отбери всех людей, владеющих топором и пилой, и пусть завтра, с самого раннего утра, они начнут сколачивать из всех имеющихся у нас досок статую… Чего там? Муравьеда?

— Белой мыши.

— Крота?..

— Лемминга?..

— Хомячка!

— Да, конечно, хомячка. А за ночь пусть перенесут весь стройматериал подальше от лагеря, километра за два, чтобы не слышно было стука. Поручи это сотне Семафора.

— Почему это именно моей сотне?

— Потому, что их очередь таскать доски из лагеря!

— Какая очередь?! Раньше мы никогда не таскали доски из лагеря!!!

— Тем более. Надо же когда-то и с кого-то начинать.

— Ты испытываешь мое терпение, о изворотливый Одессит.

— Спокойной ночи, о неспокойный Семафор…

Иван не стал слушать дальше и, стараясь не шуметь, направил свои стопы к следующему костру, вокруг которого сидели еще с десяток солдат.

К утру он надеялся обойти, наконец, всех, и окончательно выяснить, не появлялся ли здесь, как нагадала ему Монстера, его так давно унесенный ветром отрок Ликандр.

Семафор злобно глянул на фамильные серебряные песочные часы, погнутые в кармане тяжелой сороковкой.

Час ночи.

Все проклятые доски были уже перетащены, и теперь стеллийские виртуозы пилы и топора взялись за дело при свете факелов и костров.

На ходу вытаскивая обломанными ногтями из ладоней занозки величиной с шорную иголку, Семафор чувствовал, как бессильная ярость, в который раз уже за несколько часов, вскипает у него в груди.

— Достопочтенному Семафору не спится? — откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. — Бессонница? Вот, купи мое зелье — одна чайная ложка на стакан…

— Да отстань ты!.. — отмахнулся от него раздраженный воин.

— Очень хорошо действует! — не унимался Фармакопей. — Выпей пару глотков на сытый или голодный желудок — и через пять минут громом не разбудишь! А если две ложки на стакан — проспишь до обеда!..

— Слушай, дед, уйди от греха подальше, — угрожающе прорычал Семафор. — Без тебя тошно!..

— Ну, как знаешь… — разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась.

И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея.

— Эй, Фармакопей! — мощная рука, как выстрелив, ухватила старика за плечо. — Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям…

Одессит довольный стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Еще только время приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них все-таки получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел, предшествуемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита рядовой Хлорософ и разрешил все споры сказав, что это — коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение. Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревяное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои, и со временем даже непосредственные участники этой нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому, что в книге будет написано совсем по-другому, и гораздо лучше, чем в жизни.

Со стороны лагеря донеслась божественная музыка — частые удары меча о медный щит — сигнал к обеду.

Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним.

— Эй, царь Ипекаки! — снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор — любимчик войска.

— Ну, что тебе еще? — слегка поморщился Одессит.

— Просто день сегодня замечательный! — широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой.

Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.

— Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.

— Ты уже стучался в ворота Трилиона? — кисло поинтересовался Одессит.

— Нет, я имею в виду тебя, — смущенно покраснел Семафор. — Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!

— «Бойтесь батакийцев и дары приносящих», — с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.

— Да уж не боишься ли ты меня? — изумленно расширил глаза Семафор.

— Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?

— У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! — ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.

— За наше здоровье, стеллиандры!

— За наше здоровье, — согласился Одессит и пригубил вино.

— Не перекисшее, и сахар в норме, — с важным видом знатока похвалил Хлорософ.

— Стоит двух золотых, — согласился Одессит, и одним глотком допил остаток.

Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам.

— Как, однако, жарко сегодня, — опустился расслабленно рядом со своим начальником Хлорософ. — Аж разморило чевой-то…

— Так бы и прилег… — с удовольствием растянулся на травке и Одессит.

— И поспал…

— И поспал бы… Да…

«Погодите немного,» — украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти.

Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну.

Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения.

В девятом часу деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, предусмотрительно поставленное на колеса, пятьдесят солдат приволокли в лагерь и украсили гирляндами цветов.

Можно было его открывать, но нигде не могли найти Одессита.

Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил не ждать, пока его пропавший товарищ по оружию соблаговолит отыскаться, и произнести приветственную речь самому, логично рассудив, что заслышав звуки музыки и пения Одессит, если он жив, прибежит сам. А если нет — то, тем более, ждать его не имеет смысла.

И праздник начался.

Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, был предложен внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку.

Старичок был в восторге.

— Прелестно, замечательно, просто восхитительно! — не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. — Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров… Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос — это лошадь!..

— Я бы сказал, что он больше похож на корову, — осторожно высказал свое мнение Иван.

— Не святотатствуй, — сурово оборвал его Демофон. — Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.

— Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!

— Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести, говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку тостов я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?

— Не знаю, — нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. — Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте, лучше, с ним выпьем.

— Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!

— За нашего великого скульптора Термостата! — провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.

— За наших гостеприимных хозяев! — пили следующий тост все вместе.

— За гений Демофона!

— За Меганемнона!

— За Одессита!

— Да где же Одессит?..

— За взятие Трилиона!..

— За Родоса!..

— За искусство!..

Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.

— За славу стеллийского оружия!..

— За будущую книгу!..

— За тех, кого с нами нет!..

— За прекрасных дам!..

После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.

На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а, может, первыми подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников армии, и, под приветственные крики и грохот мечей о щиты, лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то еще куда-то — вперед, направо и на север.

Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.

— Сейчас провалится, — упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.

— Не провалится, — отмахнулся Меганемнон. — Доска крепка, и кони наши быстры!..

И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно. — А я… говорю… провалится… — поддержал Иванушку Сопромат, и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.

— А я говорю — не… про… ва… лит… ся!.. — стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.

— А, по-моему, провалится, — пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака.

— Не провалится, клянусь Дифенбахием! — грузно подскочил на месте Тетравит.

Это и решило спор.

Доска смачно хрустнула, и весь триумвират в мгновение ока кучей-малой оказался внутри деревянного брюха Родоса.

Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение.

— Ну, вот теперь точно не провалится, — стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон.

— А я говорю, провалится, — не унимался Сопромат.

— А у меня спички есть, — вдруг вступил с разговор сам Демофон.

Спички были недавно изобретенной роскошью, по цене доступной только царям. Или тем, кому цари их жаловали.

— А что это такое? — не понял Тетравит.

— Смотри, — самодовольно заявил старичок и чиркнул чем-то о подошву сандалии.

Вспыхнул яркий желтый огонек на конце тонкой деревянной палочки.

— Ого! — вырвалось невольное восклицание у Трисея. — Хорошо устроились!

— А мы там их ищем…

— С ног сбились…

В двух шагах от них, безмятежно улыбаясь и слегка похрапывая, спали в обнимку Одессит и Хлорософ.

Рядом с ними стоял заткнутый кукурузным початком большой медный кувшин.

Спичка погасла, поэт не пожалел — зажег еще одну, и Меганемнон, сидевший ближе всех, взял кувшин в руки и побулькал.

— Почти полный, — с удовлетворением сообщил он обществу.

— Не осилили, — хихикнул Сопромат.

— Ну, так мы поможем! — вышел с предложением Гетеродин.

— Агамемнон, не задерживай!..

Обойдя по кругу всю компанию, сосуд, наконец, опустел.

С приглушенным звоном выпал он из разжавшихся пальцев Иванушки на деревянное брюхо Родоса, но этого уже никто не слышал.

Всех коснулся своим прозрачным крылом нежный Опиум — бог сна.

Когда Иван проснулся, через длинную и довольно узкую щель высоко над головой просвечивало звездное небо. Звезд было немного, но были они выпуклыми и блестящими, как начищенные пуговицы лукоморских гвардейцев.

Где-то слева угадывалась кособокая луна.

«Где я?» — задумался Иванушка.

И тут же все вспомнил.

«Ну, ничего себе, чуть не до утра проспать!» — охнул он. — «Нас же потеряли уже, подумали, верно, что нас трилионцы захватили, или в море под пьяную лавочку упали и утонули! Войско без командиров осталось!»

— Вставайте! Вставайте срочно! — принялся он расталкивать кого-то, лежащего ближе к нему.

Это оказался Меганемнон.

Он быстро успокоил царевича, сказав, что раньше десяти часов утра все равно никто не проснется, а, значит, и их не хватится, и хотел перевернуться на другой бок, но Иван ему не позволил.

Он растолкал Гетеродина и Тетравита, и те принялись вздыхать и сиплыми голосами жаловаться, что если они прямо сейчас не получат хоть капли алкоголя, то умрут ужасной смертью. И тогда Меганемнон, заявив, что с ними невозможно заснуть, а раз ему поспать не дают, то и он тоже никому не даст, стал будить всех остальных, кроме поэта.

Горше всего пробуждение оказалось для Одессита и Хлорософа. И горечь эта заключалась в том, что поблизости не было Семафора.

Впрочем, когда они объяснили его роль в их текущем положении, расстройство их уже стала разделять вся компания.

Пока стеллиандры, мучимые бессильной злостью и похмельем призывали гнев всех известных и неизвестных богов на голову подлеца Семафора, Иванушка обошел по периметру все лошадиное чрево, ощупывая стены и пол. Ни дверцы, ни люка, ни просто лаза нигде не оказалось.

Только вверху, на высоте трех человеческих ростов, ровно горели крупные звезды.

— Давайте будем кричать и звать на помощь! — предложил Гетеродин.

— Чтобы сбежался весь лагерь? И, угадай с трех раз, над кем тут будут потешаться ближайшие десять лет? — кисло возразил Одессит.

Гетеродин посмотрел вверх.

— М-да, — так же, как и Иванушка, сразу отверг он этот путь побега. — Ну, тогда оторвем доску в брюхе или ноге и выберемся сами.

— Бесшумно, — уточнил Одессит. — Я все-таки собираюсь наведаться в гости к этому остряку-самоучке Семафору сегодня ночью, и не хочу гоняться за ним по всему лагерю. Посмотрим, кто будет смеяться последним!..

Через час подрастерявшие свой задор триумфаторы, осторожно кантуя обвязанного портупеями сонного Демофона, спустились по левой задней лапе Родоса на твердую землю.

Только не чересчур ли твердая стала земля за время их отсутствия?..

Нагнувшись, Ирак пошарил под ногами рукой.

— Друзья мои, — тихо и внятно произнес он. — Я, конечно, не хочу вас пугать, но наклонитесь и потрогайте то, что у вас под ногами, сами.

Меганемнон хотел отпустить комментарий насчет тяжелых последствий длительного запоя, но что-то в тоне телохранителя Демофона насторожило его, и он молча сделал, как его просили.

Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое.

— Это булыжная мостовая, — проговорил Одессит. — Или за вечер солдаты выложили булыжником дорожки между палатками, или…

— Мы в Трилионе, — оборвал поток его красноречия Сопромат. — Не знаю, как, но мы оказались в Трилионе.

— Сбылась мечта идиота, — захихикал Хлорософ.

— Хлорософ, в ухо получишь!

— А при чем тут я — это цитата из Эпоксида…

— ХЛОРОСОФ! — страшным шепотом сказал Одессит.

— Молчу, молчу…

— Кто-нибудь знает, где мы? — спросил Меганемнон.

— В принципе, я тут был до войны… — задумчиво проговорил Трисей. — Но это было давно… И я был еще маленьким…

— Короче, — нетерпеливо оборвал его Тетравит.

В другое время и при других обстоятельствах он бы тут же лег любоваться звездами со сломанной челюстью, но сейчас Трисей только скрипнул зубами и продолжал:

— Я, конечно, не уверен, но, по-моему… Видите, вон там, высоко, факелов целый ряд? Это солярий дворца. А там, справа, что-то вроде сарая? Это суд. А слева несет конским навозом? Это сад при храме Фертилы.

— Ну?..

— Так что, по-моему, мы на центральной площади.

— Разбудите меня, пожалуйста, — потеряно попросил Сопромат. — Мне такой дурацкий сон снится… Ерунда какая-то… Так не бывает…

— А что тут у нас происходит? — откуда-то снизу раздался веселый дребезжащий голос.

Иван тут же бросился на старика и зажал ему рот рукой.

— Тише! Мы в Трилионе!

— В Трилионе?! — так и взвился Демофон. — Как в Трилионе?! Почему меня не разбудили перед штурмом?!..

— Штурма не было, — успокаивающе зашептал ему на ухо царевич.

— Значит, они сдались? — все еще недоумевал поэт.

— Нет… Мы сами не знаем, как мы могли тут оказаться…

— Ага! Воля богов! То, чего не хватало моей будущей поэме! — радостно подскочил Демофон. — Рассказывайте! Ярион, записывай!..

— Темно… — отказался Иванушка.

— Ну, тогда давайте посмотрим город, раз уж мы тут оказались, — весело предложил старичок. — Так сказать, проведем экскурсию.

— Давайте! — тут же согласился Одессит.

— Одессит, ты куда? — ухватил его за плечо Тетравит.

— Почему я? Мы все. Трисей, раз он тут когда-то был, поведет нас к воротам. Пока ночь, мы имеем шанс выбраться. Я не знаю, что мы будем делать здесь днем.

— Я не пойду, — глухо сказал Меганемнон.

— Почему? — не понял Одессит.

— Я должен видеть Елену.

— Но это самоубийство! — воскликнул Гетеродин.

— Нет. Это убийство.

— Вы хотите убить женщину? — ужаснулся царевич.

— Я хотел убить эту женщину на протяжении десяти лет. Она опозорила меня. Она исковеркала мне жизнь.

— Но это неправильно!.. — было все, что смог вымолвить Иван.

— Это не имеет значения. Союз женихов поклялся, что…

— Мы не можем на это согласиться, Меганемнон, — решительно заявил Одессит. — Мне не жалко своей жизни, в этом не может быть никаких сомнений, ты это, естественно, знаешь, но когда нас с тобой обнаружат, подумай только, что они сделают с нашим гениальным поэтом! Сокровище, достояние нашей нации в смертельной опасности! И мы не можем им рисковать! Так что, ты — как хочешь, а я просто чувствую себя обязанным сопроводить нашего достопочтенного гостя в целости и сохранности в лагерь.

— Одессит прав, — поддержал его Сопромат. — Но этот путь к воротам слишком опасен, и мы не можем отпустить их одних. Я тоже должен охранять великого Демофона, чего бы мне это не стоило!

— И я! — в один голос шепнули Гетеродин и Тетравит.

— А я иду туда, куда пойдет мой командир, — быстро заявил Хлорософ.

Меганемнон помолчал.

Может, если бы было посветлее, его соратники отвели бы взгляды и пожали плечами. Но было темно, как зимой в Сабвее, и они не стали утруждать себя такими мелочами.

— Я пойду с тобой, царь, — неожиданно встал рядом с Меганемноном Иван.

— И я! — присоединился к Ивану Ирак.

— И я, — хмуро заявил Трисей.

— Но ты не можешь!.. — испуганно воскликнул Тетравит.

— Почему это? — недобро усмехнулся Трисей.

— Без тебя мы не выберемся из города!..

— Трисей, они правы, — с благодарностью взял его за руку Иванушка. — Демофона действительно надо вывести отсюда. И, к тому же, если группа и в самом деле натолкнется на врага, и придется сражаться, ты же не думаешь, что от них будет какая-то польза?

Польщенный Трисей неопределенно хмыкнул.

— Тогда пойдем с ними вместе, Ион! — горячо зашептал ему в ухо Ирак. — Зачем тебе этот сумасшедший женоубийца? Пусть идет навстречу своей погибели! Скорее закончится осада!.. И вообще — ты же не за этим сюда приехал!

— Нет, Ирак. Убивать женщин — неправильно. И я надеюсь его в этом убедить.

Ирак подумал, что единственный способ убедить Меганемнона не убивать и жену, и себя — это тюкнуть его сейчас по голове, взвалить на плечо Трисею и вынести из города как мешок с зерном, но решил, что, скорее всего, его скрытный бог сам лучше всех все знал, и вмешиваться в божественное провидение все равно, что прыгать с вышки в осушенный бассейн, и промолчал.

Не прощаясь, две группы быстро разошлись в противоположных направлениях.

Царь, Иванушка и Ирак решили спрятаться в солярии на крыше дворца, куда, по обычаю, днем часто приходили женщины царского рода и под полотняными навесами пили прохладительные напитки и глазели сверху на городскую жизнь.

Пробраться незамеченными им удалось быстрее и легче, чем они ожидали — охрана или отсутствовала, или бессовестно спала.

Они тоже прилегли за громадными глиняными кадками с разлапистыми пальмами, оплетенными толстыми лианами, и стали ждать утра.

— …Послушайте, ваше величество, — не терял надежды вразумить царя Иван. — Ну ведь уже десять лет прошло. Не вы ведь один такой. Сплошь и рядом все… почти… наверное… жены убегают от своих постылых… ой, простите… мужей. Я читал. И что теперь — всех убивать?

— Да. Она этого заслуживает. Она исковеркала мне жизнь, — угрюмо повторял Меганемнон. — А ты, Ярион, мальчишка и слюнтяй, которого жена бросит не через год — через месяц!

— Да вы сами себе свою жизнь исковеркали! — не выдержав, вспылил царевич. — Вместо того, чтобы забыть ее, жениться и жить десять лет счастливо дома, вы все это время ненавидели ее под стенами этого несговорчивого города! С тремя тысячами ни в чем не повинных людей! Солдаты смеются над вами!..

— Она исковеркала мне жизнь, — прорычал он. — Поначалу, сгоряча, я призвал союз женихов, собрал армию и приплыл сюда. Тогда это казалось единственно верным решением, и я не отступал. Теперь, когда я просидел у этого треклятого города десять лет, у меня осталось только два выхода — убить ее или погибнуть самому.

— Но ведь можно уйти…

— Можно. Если я захочу, чтобы, кроме солдат, надо мной смеялась и вся остальная Стелла, а имя мое осталось в веках синонимом жалкого рогоносца. Но я убью ее. И если вы не согласны, то можете убираться отсюда на все четыре стороны.

— Очень любезное и своевременное предложение… — пробормотал Ирак под звон оружия остановившегося внизу отряда.

Восток посветлел.

Скоро утро.

Спать не хотелось.

— Париж, скорее, скорее — смотри, сейчас взойдет солнце!

— Солнца я не видел, Елена… Стоило вытаскивать меня ради какого-то солнца в пять утра из постели!..

— Париж! Ну как ты не поймешь! Сегодня я проснулась среди ночи с таким предчувствием… Чего-то необыкновенного… Что-то хорошее должно произойти. А чтобы день прошел славно, человек должен встретить появление на небосводе огненной колесницы Люкса — так учила меня моя бабушка!..

— Что необыкновенного с тобой может случиться? — брюзжал Париж. — Встретишься со своим неугомонным царьком?

— Неостроумно! Я же сказала, хорошего!..

Вздрогнув, Иванушка очнулся от дремы и осторожно выглянул из своей засады.

Метрах в десяти от их зеленого уголка, у парапета, стояли спиной к ним длинноволосый кудрявый мужчина в короткой сиреневой тунике и темноволосая босоногая женщина в розовом гиматии, или как там у них еще назывались эти крашеные простыни для тела.

— Какая-то блажь на тебя накатывает, милая, в последнее время. Вот уж не думал, что появление этого деревянного носорога вчера вечером так тебя разволнует…

Вчера???!!!

— …Если бы твой родной народ стоял под стенами города и жаждал твоей смерти, а приемный — им сочувствовал и бормотал проклятья в спину, я бы еще посмотрела, какая блажь накатила на тебя, милый!

Иванушка повернул голову направо — Меганемнона рядом с ним не было.

Наверное, потому, что он был уже на полпути к беззаботно ссорящейся парочке, и медный меч в его напряженно сжавшемся кулаке ловил слабые отблески первых лучей солнца.

— Стой! — отчаянно выкрикнул Иван, и с присущей ему врожденной грацией, перепрыгивая кадки, ринулся на выручку ничего не подозревающим пока супругам, пока не случилось трагедии.

Когда Ирак откопал большую его часть из-под куч земли, зелени и черепков, трагедии случиться пока не успело, но драма была уже в полном разгаре.

Вырывающегося Меганемнона, заломив ему руки за спину, держали двое дюжих молодцов, а третий, скрестив руки на груди, стоял перед Парижем, который, делая вид, что пытается обогнуть своего охранника, подскакивал на месте и выкрикивал несвязные угрозы в адрес соперника.

Остальные двадцать солдат стояли полукругом вокруг места катастрофы и с интересом наблюдали за раскопками Ирака.

Увидев, что на свет Божий, помимо прочего, появились Иванушкины руки, они без лишних слов ухватили его и вытянули как легендарную репу-рекордсмена лукоморского ведуна Мичурина.

Царевич попытался было дернуться, но двадцать против одного — силы неравные.

Еще двое теперь держали Ирака, хотя тот и не пытался убегать.

— Сбросьте их с крыши! — скомандовал Париж, но Елена взмахом руки остановила выполнение приказа.

— Нет!..

Какая она красивая!..

Мир застыл вокруг Иванушки, недоумевая, как это можно заниматься глупыми, скучными, обыденными делами, когда рядом находится такая неземная, волшебная, ослепительная красота.

Откуда-то из соседней вселенной доносились какие-то грубые голоса, которые что-то доказывали друг другу, о чем-то спорили, а в сказочном маленьком персональном мирке царевича было светло и радостно, и хотелось смеяться, петь, танцевать и любить всех на свете.

— …Я хочу поговорить с моим мужем.

— Я твой муж! — огрызнулся Париж.

— Мне не о чем с тобой разговаривать! Я ненавижу тебя! — опять рванулся к ней Меганемнон.

— Выполняйте! — рявкнул трилионский царевич.

— Постойте! Что за шум? — раздвигая стену воинов взглядом, в круг вошел высокий статный старик в длинной белой тоге.

— Ничего особенного, отец. Поймали стеллийских шпионов, и я приказал сбросить их с крыши.

— Это не простые шпионы, ваше величество, — вмешалась Елена. — Этот человек — мой бывший муж. Мы можем получить за него хороший выкуп или договориться о снятии осады. Объясните это вашему сыну, пожалуйста!

Царь Трилиона пожал плечами.

— Нам не нужны их вонючие стеллийские деньги. И если мы убьем Меганемнона, то осада исчезнет сама собой. Сбросьте их с крыши.

— Ты такой же мерзавец, как твой сынок, Антипод! — плюнул ему в лицо Меганемнон.

Тонкие губы царя исказились в неприятной улыбке.

— Париж, ты говоришь, что это стеллийские шпионы. А вы уверены, что их было только трое? И как они попали в город? И не проберутся ли по их стопам еще? Пытайте этого человека и выясните у него все, что сможете. А остальных сбросьте с крыши.

Стеллиандра подняли под руки и уволокли, невзирая на протесты Елены, вниз по узкой лестнице.

— Ну, вперед же! — нетерпеливо махнул рукой Париж стражникам.

Тяжелый удар в грудь выбил из нее дыхание и привел Ивана в себя.

Что бы ни творилось в его частной вселенной, а в их общем мире его и Ирака собирались быстренько скинуть через парапет и пойти завтракать, и с этим приходилось считаться.

Иванушка изо всех сил стал упираться ногами, а мысли его в агонии заметались внутри черепной коробки, налетая заполошно на стенки, сталкиваясь и давя друг друга.

Иметь самое ужасное оружие во всей Стелле и ее окрестностях и быть не в состоянии использовать его!.. Ни королевич Елисей, ни отрок Сергий в такой нелепой ситуации не оказались бы, если бы даже специально старались!.. Но что он мог сделать, если руки, заломленные торжествующими солдатами за спину, уже хрустели в суставах, грозя вот-вот покинуть природой предназначенные для них места, а все заклинания работали только с снятым сапогом!..

Все.

Кроме тр… кота и невидимости.

Но что от них сейчас толку!.. Только трилионцев удивлять…

Удивлять.

«Криббле, Краббле, Круббль!..»

Толкавшие его к парапету стражники ахнули, сразу и безоглядно поверив одному, не самому надежному, но самому настырному чувству — зрению.

Человек, которого они буквально мгновение назад держали в руках, исчез! Без следа! Прямо у всех на глазах!..

Боги Мирра!..

Пальцы, державшие пленника, непроизвольно разжались, и тут трилионцев поджидал второй шок.

У одного из них меч сам по себе вынырнул из ножен и воткнулся в плечо одного из солдат, державшего второго лазутчика, после чего сам же выдернулся и, скользнув по панцирю, ранил в шею другого солдата.

— Боги Мирра!..

— Это боги вмешались!

— Боги защищают их!..

— Чудо!.. Чудо!..

— Ирак, бежим!!!..

— Дураки! Это не боги — это черное колдовство! — первым опомнился рассвирепевший Париж. Он выхватил меч у ближайшего к нему стражника и сделал мастерский выпад в сторону Иванушки. — Смотрите, он просто невидим! Его можно убить!

И впрямь — меч царевича Трилионского окрасился кровью.

— Бейте под меч! — кричал Париж. — Он там! Не уй…

И вдруг, со стрелой в горле, он повалился под ноги солдатам.

— Мими, сажай Масдая в сторонке и не сходи — мы сейчас же сматываемся! — раздался сверху божественный голос.

С эффектом, который он произвел на Иванушку, не мог бы сравниться даже сводный хор старших и малых богов Стеллы под руководством Дифенбахия, выбери они это место и время для своего выступления.

Над головой ошарашенных трилионцев просвистело нечто, огромное, прямоугольное, сыплющее стрелами и унеслось в район бассейна. А с неба на них свалился сгусток стали и ярости.

— Иван, сделайся видимым — я тебя порежу по ошибке! Иран — отступаем к ковру!

Деморализованный, сконфуженный, оставшийся без командира отряд оказывал чисто символическое сопротивление, и наши авантюристы были уже в шаге от спасения…

— Щиты сомкнуть! — проревел сзади голос Антипода. — Взять их!..

С царем на помощь своим растерянным друзьям подоспел свежий отряд раза в два больше, не видевший никаких чудесных исчезновений и появлений, а только трех вооруженных чужаков, которых надо было захватить или уничтожить.

Иванушка быстро огляделся, оружие наготове — на них со всех сторон медленно, но неумолимо надвигалась монолитная стена из бронзы и меди. Не меньше шестидесяти человек!.. Откуда их тут… так… так…

От резкого движения головой поплыли пурпурные круги перед глазами, все закружилось, трофейный меч со звоном упал на каменный пол, и он едва успел ухватиться за Ирака, чтобы не потерять равновесие.

— Ион ранен! — обхватил его испуганно стеллиандр. — Из груди кровь так и хлещет!.. Ликандр!.. Что делать?!..

Иван ранен!.. Ах, чтоб тебя…

Волк дернулся было к другу, но вовремя вспомнил, что, повернись он лицом к Ивану, за спиной у него окажутся несколько десятков чрезвычайно недружелюбно настроенных аборигенов. Единственным средством, позволившим бы им убить двух зайцев и гораздо большее количество стражников было бы пламя из иванова сапога, но и ради спасения собственной души Серый не смог бы вспомнить сейчас нужного заклинания, не говоря уже об именах тех чудаков-волшебников.

Оставалось одно.

— Мими!!!.. — завопил он, что есть мочи.

Он хотел добавить, чтобы она скорее подгоняла ковер прямо сюда, пока сужающийся круг был еще достаточно велик, но не успел.

Стена солдат взорвалась щитами, копьями и шлемами (иногда вместе с головами), летящими в разные стороны, и сквозь пролом в центр сужающегося круга ворвалось с низким злобным шипением отвратительное чудовище с головой гигантской змеи, телом льва и… нежным козьим хвостиком. Издав хриплое рычание, страшилище, выпустив серпы-когти, бросилось на откачнувшийся в ужасе строй дворцовой стражи, и враг дрогнул.

— Убейте ее!!!.. Убейте ее!!!.. Убейте ее!!!.. — уже не кричал, а визжал Антипод. — Всех запытаю!!!..

Солдаты остановились, нервно переглянулись, быстро взвесили, кого они боятся больше — огромной свирепой химеры или своего царя, срочно перестроились, и, снова сомкнув щиты, осторожно, бочком, по-крабьи, пошли в атаку. Несколько, наиболее предприимчивых, метнули в химерика копья. Одно из них оцарапало его, и он, разъяренный, снова бросился на мечи.

— Мими! Зачем ты его отпустила!!! Они же его убьют!!! — не помня себя, заорал Волк.

— Как убьют?! Не дам!!!..

И в разорванный строй пронырнула Медуза, очень взъерошенная и взволнованная.

Само несоответствие жестокости кровавого противостояния и невесть откуда взявшейся пигалицы-подростка в голубой тунике и с полусотней тощих косичек поразило стражников, и оружие немного опустилось.

— Дева, уйди! — бросился к ней Ирак и, прикрывая собой, стал оттеснять ее от строя. — Что ты тут делаешь?! Тебя же сейчас убьют!.. Беги, спасайся!.. Беги отсюда!..

— Убейте их всех!!! Убейте!!! Немедленно!!!.. — выкрикнул еще раз приказ Антипод, и медно-бронзовая волна опять пришла в движение, смыкая ряды над павшими.

— Мими! На Масдае надо было прилететь!.. Теперь мы все — покойники!.. Сделай же что-нибудь!.. — отчаянно взмахнул руками Волк.

— Нет… Я не могу их превратить… — испуганно, но упрямо затрясла лохматой головой горгона. — Столько человек!.. Столько… столько много… Я не могу!.. Нет!..

Копье ударилось и отскочило от каменной плиты рядом с Ираком. Еще одно, пролетев над головой Меки, пробило насквозь щит чересчур вырвавшегося вперед трилионца.

— Изрубить!.. В куски!.. В клочья!.. — заходился где-то за спинами солдат криком царь. — Всех!!!..

Строй ускорил шаг.

Ирак подтащил неподвижного Иванушку поближе к Волку, стараясь в то же время, на всякий случай, быть подальше от Меки, настолько, насколько это было возможно, не перебегая на сторону противника.

— Скорее!!!.. — отчаянно затряс Серый за плечо бледную, на грани нервного срыва, Медузу.

— Я сейчас… Сейчас… Нет… — беспомощно шептала она, и слезы стояли в синих глазах.

Волк и Ирак приготовились к последнему сражению, образовав с химериком треугольник вокруг истекающего кровью царевича и испуганной Медузы.

— В атаку!!! Трусы!!! — надрывался Антипод.

Строй перешел на бег.

— А кто тут обижает нашу Мимочку?! — уже второй раз за утро с небес донесся трубный глас.

— Это что еще за сброд мужланов, а, я вас спрашиваю? — поддержал его другой, не менее трубный, но еще более неприятный.

Ни один дворец в мире не мог до того, и вряд ли когда-нибудь после сможет похвастать такой большой, так мастерски исполненной скульптурной композицией воинов в полном вооружении, смотрящих с ужасом в небо, из белого и розового мрамора.

— Ниечка! Риечка! — буквально взвилась от счастья мгновенно вышедшая из ступора Мими. — Как я рада видеть вас!.. Вы не поверите!..

— Не поверим, — усмехнулась одна из горгон.

— Так, кто у нас тут еще есть? — незамедлительно перешла к делу другая.

Среди недвижимых изваяний мелькнула тень.

— Это он!

Один мощный взмах крыльев — и Медуза перемахнула через выставку военной скульптуры и оказалась прямо перед Антиподом.

— Вы — очень нехороший человек, — сурово нахмурившись, сказала она ему.

Он ничего не ответил.

Чугунные истуканы вообще очень редко говорят.

Одним ударом тяжелой лапы Мека отбросил его на лестницу, и болванчик, с грохотом пересчитывая ступени, покатился вниз.

В это время бледный, как смерть, Волк упал на колени перед царевичем.

На груди, почти там, где сердце, медленно расплывалось и блестело ярко-красное пятно.

Не пытаясь нащупать пульс, он нервно дрожащей рукой быстро стащил со среднего пальца Иванушки серебряное кольцо старого Ханса, не сразу попав, надел его себе на такой же палец, возложил обе руки на голову друга, как показывал им когда-то старик, и сосредоточился.

Ничего.

Ответного импульса не было.

«Ну, давай же, давай, милое, работай!..» — напрягался Серый изо всех сил.

Но все напрасно.

Кольцо было немо.

— Может, он умер? — раздался над ним мягкий незнакомый голос.

— Нет!!! — ни не секунду не задумываясь, яростно выкрикнул Волк.

— Тогда я, может, смогу помочь? Я знаю, где живет знаменитый лекарь Апокалепсий, и если вы полетите на этом вашем волшебном гобелене, вы там будете через несколько часов. Но нельзя терять ни минуты! — несколько нервно добавил говорящий.

Только теперь Волк поднял глаза.

Перед ним стояла молодая женщина в розовом гиматии, и на прекраснейшем лице ее было написано неподдельное сочувствие, жалость и… и… страх?..

Впрочем, в присутствии Меки эта эмоция являлась преобладающей у подавляющего большинства людей.

— Где живет твой лекарь? — решительно поднялся на ноги Волк.

— На острове Фобос, — быстро ответила женщина. — Я покажу. Возьмите меня с собой…

Ловко лавируя между статуями, лукоморец помчался к Масдаю.

— Ну что, кто победил? — прошелестел ковер, поднимаясь в воздух.

— Мы. Иван ранен. Сейчас погрузим его и быстро — ты понял, БЫСТРО — полетим на какой-то остров недалеко отсюда, к знахарю. Дорогу нам покажут.

Откуда-то с улицы донеслись шум, крики и звон меди.

«На нас идут,» — мелькнула мысль у Серого.

— Мека, Мими, Ирак! Быстрее сюда! — закричал он сверху, пикируя в центр каменного круга.

Втроем они бережно перенесли раненого на Масдая, женщина в розовом поспешно уселась рядом, стараясь расположиться как можно дальше от умильно поглядывающего на нее химерика, и ковер ласточкой взвился вверх, сопровождаемый, как президентский самолет — истребителями, почетным эскортом из двух ухмыляющихся горгон.

Снизу, с лестницы, перекрывая звон меди и стоны умирающих, донесся яростный рев:

— Где ты, проклятая?.. Я убью тебя!..

Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками.

Пролетая над городом, Волк рассеяно глянул вниз.

На улицах кипело настоящее сражение.

Одни стеллиандры старательно рубились с другими, а женщины и дети стояли на крышах и бросали всем подряд на головы цветочные горшки и черепицу. Словом, все развлекались, как могли.

«Однако, шуму мы тут понаделали,» — слабо подивился Волк, и тот час забыл бы об этом, если бы Ирак не бросился к краю ковра и не замахал кому-то внизу руками.

— Эй, Трисей, Трисей, мы здесь!.. Смотри наверх!.. Трисей!..

— С края уйди, дурак! — рявкнул Масдай, но было поздно.

С последним, нелепым взмахом рук Ирак подстреленным лебедем закувыркался вниз.

Правильно заметил классик: «Рожденный падать, летать не может.»

Но, видно, в Книге Судеб для него была уже зарезервирована какая-то иная смерть, потому что, вместо объятий мостовой, сына Удала приняли в воздухе сильные руки быстрой Медузы.

Глаза их встретились…

И героини километров и килотонн прочитанных романов в один голос возопили от восторга, а вокруг стали распускаться метафизические розы и запели аллегорические соловьи.

— С тобой все в порядке, о доблестный юноша?.. — автоматически прошептали дрогнувшие губы Мими прочитанные где-то и когда-то строки.

— Благодарю тебя, о прекраснейшая из дев, — срывающимся голосом ответил стеллиандр, — за мое спасение…

— Для меня великая честь — спасти такого мужественного воина, как ты…

— Для меня честь — быть спасенным такой красавицей, как ты… — кажется, он тоже это где-то читал, но никогда не думал, что это может где-нибудь и когда-нибудь пригодиться…

— Твои слова для меня, безусловно, лестны, — зарделась она и потупила взор.

— Это не лесть… Ты действительно… Такая… Необыкновенная… — в поисках нужных слов молодой человек, у которого в школе любимым предметом была физкультура, экстренно перетряхивал мозги, но ничего больше не выпадало подходящего, кроме:

— Но твои косички… косички… они так похожи на змей… иногда…

— Что?!

Соловьи испуганно замолкли, а розы попытались забиться обратно в клумбу.

— Я говорю, твои косички, — продолжал ничего не подозревающий Ирак. — По-моему, они просто замечательные! Я никогда таких раньше не видел! Это ты сама придумала?

— Сама, — от удивления и неожиданности соврала Медуза.

Иногда, если хорошо потрясти, из старого ридикюля на чердаке может выпасть бриллиант.

— Кхм, — отважно откашлялся Ирак. — Дева…

— Мими…

— Да, Мими… Какое ласковое имя… О, волоокая Мими, чей стан стройнее кипариса… не старше тридцати лет… а губы… губы… как вишня… две вишни… только без косточек… и черешков… и листиков… а руки твои, словно… словно… у лебедя… крылья… без перьев… а плечи… плечи… тоже есть… как… как… у лебедя…

Волоокая Мими расширила свои большие очи и с открытым ртом слушала признания своего героя. Ни Изоглоссе, ни Хлориде, ни Полифонии — никому из героинь ее романов поклонники никогда не говорили ничего подобного!.. Вот это да!..

Что-то подсказывало Ираку, что над его комплиментами надо бы еще поработать (лет двадцать), и он решил взять быка за рога, пока предмет его внезапного обожания не понял, что ему, собственно говоря, сказали.

— Не согласишься ли ты стать моей женой и войти в дом моего отца… если он когда-нибудь построит дом для себя? — отважно выпалил он.

Пораженная горгона чуть не разжала объятий, но вовремя спохватилась, сконфузилась, покраснела еще больше, вспомнила, что во всех книжках девушки берут тайм-аут на обдумывание этого вопроса, и едва слышно пролепетала: «Да».

— О, как я счастлив!..

— Ах, как я рада!..

И пусть кто-нибудь после этого скажет, что браки совершаются не на небесах.

— А, кстати, почему мы летим по воздуху, как птицы, и не падаем?..

* * *

Доктор Апокалепсий выпрямился, вытер пот со лба тыльной стороной широкой ладони и пошел мыть руки.

— Дедушка, лечите же его скорей! — ухватил его за рукав Волк, стараясь заглянуть старику в глаза.

— Я мертвых не лечу, юноша. Его земной путь кончился еще часа два назад. Мне очень жаль, но теперь о нем сможет позаботиться только Эвтаназий, бережно донеся его до царства мертвых — Сабвея. Лекарства смертных тут бессильны.

— Но нет… Нет… Нет… Вы не поняли… — отчаянно замотал головой Серый. — Этого не может быть!.. Этого не может никак быть!.. Вы не поняли!.. Он не может умереть!.. Это… Это… Это неправда!.. Не верю, нет!.. Нет!.. Иван!.. Иванушка!.. Миленький!.. Что ж они сделали с тобой, уроды окаянные!.. Ванечка!..

И Серый упал на тело друга, обнял его, как будто надеясь так передать ему кусочек своей жизни, и зарыдал.

— Как убивается-то… — сочувственно покачал головой Апокалепсий. — Наверное, это был его ближайший друг?

Ирак только молча кивнул.

— Похоже, они оба чужестранцы? — не унимался лекарь.

Ирак снова кивнул.

— Я так и подумал, — удовлетворенно хмыкнул Апокалепсий. — Такие нелепые педилы могут быть только за границей…

Серого как палкой по голове ударили.

Он вскочил.

— Что?.. — с ненавистью прищурился он и угрожающе двинулся по направлению к опешившему доктору. — Что ты сказал, повтори! Ах, ты!.. Да я тебя за такие слова… Да я…

— А что я сказал? Что я сказал? — в панике отступал старичок к своей хибаре. — Что я такого сказал?..

— Как ты нас обозвал?..

— Вас? Кого — вас? — не понял Апокалепсий.

— Нас с Иваном! А?! Каким словом?..

— Вас с усопшим?! — изумился лекарь. — Да что ж я — дикарь какой!..

— А кто сказал — «педилы»?! — обвиняюще уперся руками в бока Волк.

— Педилы? Я сказал, — недоуменно пожал плечами старик. — А что тут такого?

— Может, это у вас ничего такого, а у нас знаешь, что это значит?…

— Может это у вас Дифенбахий знает что значит, а у нас это значит — «грубо сделанные сандалии»!..

Как воина, отважно сражавшегося и погибшего в бою, Иванушку решено было сжечь на следующий день на большом погребальном костре из священных пород деревьев, посвященных богам Мирра.

Теперь только оставалось сообщить об этом решении Ликандру.

После истерического всплеска эмоций утром Сергий замкнулся в себе, и ни сочувствующий Мека, ни заботливая Мими, ни грустная Елена не могли пробить Вамаяссьскую стену отчуждения Волка, чтобы предложить разделить и облегчить его горе.

Он молча сидел рядом с телом друга, медленно раскачиваясь и уперев голову в колени, и не хотел ни есть, ни пить, ни замечать что-либо или кого-либо вокруг себя.

Удрученно покачав головой, Медуза отошла к своим сестрам после десяти минут безуспешных стараний покормить своего приятеля.

Последнюю попытку утешить знакомого, примирить его с печальной действительностью, сделал Ирак.

— Послушай, Ликандр, — сочувственно начал он, осторожно присев рядом. — Ион был не только твоим другом — он был дорог нам всем. И теперь, когда он погиб, мы все плачем о нем. Но с этим ничего нельзя поделать. Мы все когда-нибудь умрем, и чернокрылый Эвтаназий унесет наши души в царство Хтона и Хризоморфы, откуда нет пути назад. И никому не по силам обратить необратимое, примирись с этим… Для живых жизнь продолжается, а мертвые обрели вечное существование в подземном мире. Ведь лишь однажды, как гласит античное предание, безумный певец Арфей, играя на кифаре, разжалобил сурового бога мрачного Сабвея и его жену и вывел из царства смерти тень невесты своей — Эврики, но и то, возвращаясь на землю, огля…

— Что? — вдруг четко выговорил Волк, поднимая голову.

— Я говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он вывел ее, — не спросил, а констатировал факт Волк, и глаза его прояснились и заблестели.

— Нет, я же говорю, что возвращаясь на землю, огля…

— Он ее вывел, значит, — задумчиво ударил кулаком по ладони Серый. — А раз так, то и я Ивана выведу. Нечего ему в чужой покойницкой делать. А ну-ка, рассказывай, где ворота этого вашего подземного царства. И пусть им всем будет хуже.

— Но, Ликандр!.. Это же невозможно!.. Это же всего-навсего древний миф!.. Это опасно!.. Ты можешь остаться там сам на всю жи… сме…

* * *

Один из бесчисленных входов в Сабвей, как подсказали заинтригованные горгоны, находился на соседнем острове — Деймосе, в двух часах лету от Фобоса.

Заросший полынью и бессмертниками, Деймос был едва ли больше полукилометра в длину, и приблизительно столько же в ширину. Посредине его возвышалась невысокая голая скала с маленькой и ничем не примечательной с виду пещерой у ее подножия, вход в которую неумело закрывал ядовитый плющ. Вокруг нее неохотно росли с десяток чахлых кипарисов.

Даже когда во всем мире ярко светило солнце, на Деймосе стоял серый промозглый безнадежный вечер, и низкое бесцветное картонное небо могильной плитой давило на психику смертных, навевая мысли о тщете всяческого существования и неизбежности встречи с бездонным и безграничным Сабвеем…

— …Не надо!

— Но, Ликандр, ты сейчас вне себя от горя, и не можешь реально оценивать…

— Не надо меня отговаривать, я уже все решил!

— Но это опасно!

— Ну, и что?

— Ты можешь не вернуться!

— А могу и вернуться.

— Но никто еще не возвращался!

— Арфей вернулся.

— Это легенда!

— То есть, это неправда?

— Нет, это правда… Наверное…

— Тогда я иду. Все.

— Ну, хорошо. А ты решил, на чем ты будешь играть?

— Играть?..

— Да, играть. Аккомпанировать себе. Ведь Арфей из легенды играл на арфе…

— Кифаре.

— Свирели!

— Синтезаторе!..

— …а у тебя ничего нет! Даже расчески!

Возбужденные голоса спорщиков разносились по всему острову, вспугивая заспанных летучих мышей и легкомысленных кукушек.

— У меня есть… У меня есть… У меня есть ковшик!

— ЧТО?!

— Ковшик.

— И что ты будешь с ним делать?!..

Потратив полчаса времени, три мотка тетивы, лист пергамента и медный ковш для умывания, Серый смастерил нечто, по форме напоминающее домру, а по звучанию — старую электрогитару.

По кусочкам выбрасываемую с девятого этажа в пустой мусорный бак, подвешенный на столбе.

По конструкторскому замыслу это должна была быть балалайка.

— И ты умеешь на этом играть? — с подозрением спросила Рия, оглядев получившийся инструмент.

— Нет, — честно ответил Волк. — Но это и не важно. Ирак говорил, что главное — это умение петь. А уж петь-то я умею, будьте спокойны.

Отрок Сергий вообще не понимал, как можно не уметь петь. Это же было так просто! Сам он гордился своей способностью спеть одну и ту же песню десять раз подряд, и ни разу одинаково. Несмотря на поношения завистников.

И теперь настал его звездный час.

Он им всем покажет, что может настоящее искусство.

Если вернется.

— Ладно, пока. Без меня не уходите, — махнул на прощание рукой Волк и, отведя своим балаковшиком (или ковшелайкой?) в сторону бессильно истекающий ядом плющ, решительно шагнул в полумрак спуска.

После долгого и колдобистого пути вниз перед ним, наконец, открылась черная река Винт — граница мира мертвых и мира живых, перейти которую можно было только в одном направлении.

Спрятавшись за кустом остролиста, Серый внимательно осмотрел поле предстоящего боя.

У хлипких мостков стояла, приткнувшись носом в зеленоватую сваю, большая плоскодонка, а в ней, закутавшись в залатанный плащ, развалился толстый мрачный лодочник.

Перевозчик душ.

Хаврон.

На берегу стояла и громко ссорилась толпа полупрозрачных белесых людей.

— Я первый умер — значит, мне первому и переправляться! — расталкивал локтями тени в воинских доспеха юноша в короткой сиреневой тунике, казавшейся в тусклом свете подземного царства нестиранной со дня изобретения туник как таковых.

— Все, кончилось твое первенство, Париж! — отталкивал его от пристани воин в трилионских доспехах.

— Ты самый первый погиб, еще утром! — поддержал его товарищ.

— Вот именно! И где ты все это время ходил, а?

— Я искал свою мать!

— Маменькин сынок!

— Моя мать — богиня, и она могла похлопотать перед Дифен…

— Жулик! — обрушился на него солдат в стеллийском панцире. — Даже тут обойти честных людей старается!

— Умереть достойно — и то не может!..

— Трилионцы — трусы! Дорогу стеллиандрам! — стали напирать тени сзади.

— Трилион — держаться! — раздался зычный голос откуда-то из середины.

— Хаврон! Лодку царю Трилиона и его…

— Ага, еще один жулик полдня по богиням бегал, умирать не хотел, пока мы проливали свою кровь за него!..

— Подыхать-то никому не хочется!..

— Только других на смерть посылать спешил!..

— Это ты там был царь — а тут ты…

— Ах, так вы дерзить!.. Ну, я вам сейчас покажу!..

Среди теней началась свалка.

В общей куче с быстротой ножей миксера мелькали руки, ноги, шлемы, сандалии, и то и дело бесплотный кулак одного пролетал насквозь бесплотный подбородок другого, чтобы встретиться с бесплотной пяткой третьего…

Хаврон равнодушно обозрел бескровное побоище.

— Я сказал — десять теней за раз. Разберетесь — разбудите, — ворчливо бросил он, завернулся в плащ и мгновенно заснул.

Пробуждение его было ужасным.

Вой и стенания истязаемых демонов, вопли и рев терзаемых вечными муками душ, визг листов меди, раздираемых великанами на полоски показались бы по сравнению с раскатывающимися по водной глади Винта и усиливаемыми пещерными сводами звуками сладчайшей музыкой небесных сфер.

А Хаврон был существом старым, больным, от стрессов отвыкшим…

Тихо охнув, перевозчик закатил глаза, схватился за сердце и обмяк.

Обеспокоенный отрок Сергий, оборвав песню на полуслове и полу-аккорде, бросился бегом к старику, проносясь сквозь испуганно притихшие тени как сквозь туман.

Он быстро пощупал своей жертве пульс — жилка на виске слабо, но билась. Жив. Но в сознание приходить и исполнять свои прямые обязанности упорно отказывался.

Серый на минуту задумался, пожал плечами, кряхтя, вытащил грузного лодочника на песок и, оставив его на попечение обескураженных теней, сам сел за весла, не забыв положить на дно Инструмент, как он гордо теперь его стал называть.

Первая преграда на пути к спасению души Ивана была преодолена, хоть и немного не так, как он полагал.

Оставалась сущая ерунда — обойти трехголового сторожевого пса Гербера и уговорить, разжалобить или обхитрить чету богов подземного царства — Хтона и Хризоморфу.

Как бы то ни было, оставлять за собой груду бездыханных тел в чужом монастыре Серому не хотелось, и он дал себе слово впредь подходить к выбору репертуара более осмотрительно, «Разлуку» больше не петь, а остановиться, пожалуй, на чем-нибудь повеселее. Например, на частушках.

Решив так, он с удвоенный энергией налег на весла, и через полчаса плоскодонка уже ткнулась носом в противоположный берег.

Метрах в десяти-пятнадцати от берега, прямо из черного холодного песка поднималась и уходила в небо стена из сероватого клубящегося тумана. По прочности и прозрачности она не уступала любой уважающей себя каменной, как быстро убедился разочарованный Волк.

Пришлось искать ворота.

Они находились тут же, неподалеку, метрах в ста вверх по течению напротив скрипучей щелястой пристани — видно, течением его снесло немножко сильнее, чем он предполагал.

Из калитки выглядывали три любопытных слюнявых морды знаменитого стража.

Серый передернул плечами, откашлялся — атмосфера здесь явно была не самая здоровая: сырость и липкая прохлада так и пробирали до костей — и ударил по струнам.

Не дожидаясь вокальной части, Гербер умоляюще заскулил в три глотки, замотал башками и быстро попятился в будку.

«Второй есть,» — довольный Волк щелкнул мысленно костяшками счет. — «Остались еще двое. А если считать их за одно препятствие, то осталось одно. Это радует. И-и-эх!!!..»

И, распахнув калитку, он решительно ступил на дорогу из черного кирпича, обсаженную кипарисами и пирамидальными тополями. «Во дворец», — гласила надпись на стрелке на полосатом столбике, и Сергий удовлетворенно кивнул головой.

Во дворец, так во дворец.

Будем брать быка за рога, как выразился однажды царевич.

В то время Серый подумал, что более глупого выражения он еще не слыхал, и всем известно, что быка надо брать не за рога, а на прицел, если уж дело дошло до того, что хорошую племенную скотину приходится пускать на мясо. Если ты хочешь, конечно, чтобы на мясо ушел все-таки бык. Но было в этой дурацкой поговорке что-то такое, заразительное, и запала она в память, и теперь вот вынырнула ни к селу, ни к городу, напомнив лишний раз о том, кого он и так не забывал.

Ну, что ж — держись, подземка!..

И Серый ударил по струнам.

Так для потрясенной усопшей и не очень стеллийской общественности Сабвея открылись тридцать восемь минут сорок четыре секунды лукоморской культуры.

Потому, что на тридцать восьмой минуте и сорок пятой секунде в затянутом фиолетовыми тучами низком небе прогремел гром, яростно сверкнула черная молния, ударившая почти под самые ноги отроку Сергию, и раздался гневный глас на грани нервного срыва:

— Кто из живых набрался столько наглости, что посмел потревожить покой мертвых?!..

Серый быстро затушил дымящиеся носки сандалий в клумбе с бессмертниками и вопросил:

— А с кем я, собственно, разговариваю?

— С тобой, о ничтожный смертный, говорит бог царства мертвых Хтон!

— Меня зовут Ликандр, и я пришел, чтобы забрать в мир живых тень моего друга Ивана!

— Ха. Ха. Ха, — было ему ответом.

«Ах, хахаха,» — мстительно подумал Волк и выдал на «бис» хит сезона — «Разлуку».

— Перестань!!!.. Перестань немедленно!!!.. — неблагодарная аудитория и здесь не дала ему закончить.

— Хулиган! Убирайся отсюда!

— Я сейчас поражу тебя молнией прямо в сердце!

— Не страшно! — бледнея от собственного нахальства, выкрикнул в ответ Серый. — Вы не можете убить меня здесь! К вам приходят души уже умерших, и над ними вы имеете власть! А пока я живой — я могу находиться здесь сколько угодно и делать что угодно!..

Громовой глас сконфуженно замолчал.

Инструктаж, проведенный Мими, не пропал даром.

Волк лихорадочно ухмыльнулся.

— Ну, так что скажете, уважаемые? — снова выкрикнул он. — Отпустите его. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Он попал сюда по недоразумению. Ему очень некогда, ей-Богу!..

Снова тишина.

— Ну тогда, пока вы думаете, я спою вам еще одну свою любимую, — дружелюбно сообщил Серый. — Музыка народная. Слова народные. «Во субботу день ненастный». В Стелле исполняется впервые, — торжественно, как конферансье на правительственном юбилее, объявил он и, не откладывая дело в долгий ящик, вступил:

Где-то недалеко, у ворот, завыл в ритм песни на три душераздирающих голоса Гербер, и вся вселенская тоска, безнадежность и отчаяние слились в этом пронзительном четырехголосье человека и его друга.

Потревоженные души, мучимые неведомой доселе печалью, застенали, заплакали и заметались по всему подземному царству.

Казалось, еще чуть-чуть, и сама твердь земная и гладь небесная расколются от необъятного горя, и прольются слезами мира наводнения и потопы.

— НЕТ!!!

— Стой!!! Перестань!!! — завизжал с неба истеричный женский голос.

— Ну, хорошо. Давай, поговорим, — согласился раздраженный мужской, и перед отроком Сергием из ниоткуда материализовались две одетые в черное фигуры. И что-то во всем их виде намекало на то, что они были чрезвычайно недовольны.

Может, это были языки пламени, вырывавшиеся у супругов из ушей.

Может, молнии, плясавшие вокруг сжатых кулаков.

А может, просто такое выражение лиц, увидев которое в другое время даже Серый, недолго думая, перешел бы на другую сторону улицы, а еще лучше — города.

Но сейчас на карту было поставлено все, и времени на сантименты не было.

— Давайте, поговорим, — примирительно согласился он.

— Что тебе надо? — злобно бросил Хтон.

— Тень моего друга Ивана из Лукоморья. Был по недоразумению убит сегодня утром, — без запинки отрапортовал Волк.

Хризоморфа с неприязнью оглядела непрошенного гастролера, тяжело вздохнула и произнесла:

— Ладно. Только у меня есть одно условие. Ты должен узнать его среди других. Ты будешь ходить по Сабвею, пока сам не найдешь…

— Музыка народная. Слова народные, — провозгласил Серый и взялся за Инструмент.

— Хорошо, хорошо! — поспешно замахала руками царица. — Я приглашу сюда тени всех, кто умер за последние два… нет, три дня. Узнаешь его — считай, условие мое выполнено. Согласен?

— Да.

— А если не найдешь — останешься здесь на всю жизнь!

— «Лучинушка». В Стелле исполняется впер…

— Хорошо! Уберешься отсюда как можно скорее!..

Царица хлопнула в ладоши, и туман вокруг них сгустился до невозможности, а когда через минуту рассеялся, то Сергий понял, что окружен со всех сторон сонмами печальных полупрозрачных людей, чьих бледных лиц было не различить, безжизненно колышущихся на ветру.

И все они в этих своих стеллийских балахонах были похожи друг на друга как два привидения!..

— Ну, что стоишь? — ехидно поинтересовалась Хризоморфа. — Ищи!

Сначала Серый старался лавировать между тенями, но их было так много, что минут через пятнадцать он забросил почтение к мертвым подальше и стал проходить прямо через осмотренные уже призраки, чтобы увидеть новые, незнакомые и знакомые в одно и то же время — все на одно скорбное бестелесное лицо, черты которого невозможно было ни отличить, ни запомнить.

Еще через полчаса Волк остановился с поникшей головой, сжимая зубы и кулаки в бессильной ярости.

Даже не оборачиваясь, он мог чувствовать на затылке издевательский взгляд подземной парочки.

А так все хорошо начиналось!..

Проклятые подлые боги Сабвея!..

Ну, ничего, пока я его не найду, будут слушать у меня весь сборник «Песни лукоморской души», пока не выучат наизусть!..

И тут взгляд злого, как собака, Волка упал на чьи-то бесплотные ноги, обутые в стеллийские сандалии.

Рядом с ними стояли еще одни.

И еще — но уже босые…

САПОГИ!!!

На Иване в момент смерти были сапоги!!!

Расталкивая тени, Серый заметался от одного призрака к другому, но глядел уже исключительно себе и им под ноги.

Сандалии, сандалии, босиком, сандалии, тапочки, босиком, сандалии, сандалии, еще тапочки, еще босиком…

Сапоги.

Вот они.

Сорок первый размер.

Усиленный носок.

Кожа заменителя.

А в них — Иван.

Нашел.

Слава тебе, Господи!..

— Вот он! — гордо заявил Волк, пытаясь взять за несуществующую руку безучастного царевича.

Лицо Хризоморфы слегка перекосило, как будто разжевала лимон, она щелкнула пальцами, и тут же все тени, кроме Иванушки, исчезли.

— Спасибо большое, — приложив руку к сердцу, поклонился супругам с пояс Сергий. — Ну, мы пошли. Прощайте.

— Постой! — преградил ему дорогу Хтон. — Вы это куда?

Нехорошее чувство предчувствие холодным пауком шевельнулось в душе Серого.

— Как куда? — с деланным удивлением переспросил Волк, выгадывая время и пытаясь сообразить, что еще может от него потребоваться. — Наверх, конечно же. Разве очаровательная Хризоморфа не сказала, что если я узнаю своего друга, то смогу его отсюда увести? Я выполнил ее условие.

— Да, — чересчур добрым голосом, как птичница, подманивающая курицу, предназначенную в суп, не замедлила согласиться богиня. — Ты и вправду выполнил МОЕ условие. Но мы правим Сабвеем вдвоем с мужем, и поэтому, естественно, у него тоже может быть свое условие. И даже, почти наверняка, есть. Не правда ли, дорогой?

— Правда, милая.

— Мы так не договаривались!..

— Но ты же хочешь увести отсюда своего друга, не так ли? — насмешливо поинтересовался рокочущим басом Хтон. — И если ты выполнил условие моей жены, почему ты боишься, что не сможешь выполнить мое?

— А если после этого еще будут условия ваших братьев, сестер, племянников, бабушек, шуринов, деверей, золовок…

— Клянусь Дифенбахием, это — последнее, — презрительно хмыкнул Хтон.

— Хорошо, — набычился Серый. — Давай свою задачу.

— Недавно на Мирре и по всей Стелле стало распространяться новое заграничное увлечение, — начал Хтон. — Называется оно «преферанс». Это карточная игра. Мы с женой неплохо научились в него играть. Так что, мое условие таково: если ты у нас с женой выиграешь в заграничную игру «преферанс», тень твоего друга уйдет с тобой. Нет — останется здесь. Честно?

— Абсолютно нечестно!

— Почему это?

— Играть в карты с богами!!! Да у вас же все козыри на руках будут дневать и ночевать!!!..

— Ты думаешь, что мы будем жульничать в карты? — обиженно спросила Хризоморфа.

— Да.

Богиня смутилась, но потом просветлела лицом.

— Тогда я предлагаю позвать судей, которые бы следили за тем, чтобы игра велась честно!

— А судьи кто? — подозрительно поинтересовался Волк.

— Это богини карточных игр, — снисходительно пояснил Хтон.

— Значит, вместо двух богов меня в карты будут обжуливать четыре или пять?

— Пять, — спокойно подтвердила Хризоморфа. — И они не могут жульничать в карты. Они — богини карточных игр, молодой человек, и ваши подозрения в их адрес оскорбительны и беспочвенны.

— У меня есть выбор?

— Есть. Уйти отсюда одному, — любезно склонил голову Хтон.

— Хорошо, — решился Волк. — Я буду играть. Зовите ваших секундантов.

Стол для игры был накрыт на веранде дома правителей Сабвея. Нераспечатанные колоды карт и черная дощечка, разлинованная белым мелом, аккуратно разложены с краю. На сервировочном столике рядом хозяева любезно предоставили бутерброды и бордовое виноградное вино, которые голодный, как волк, Серый, памятуя предостережение Медузы, есть вежливо, но настойчиво отказался.

Обещанные богини карточных игр появились неожиданно, в тройной вспышке белого, синего и красного цвета, тепло поприветствовали Хтона и Хризоморфу, распаковали колоду карт, разукрашенную изображениями богов и героев, внимательно осмотрели ее и торжественно вручили ее хозяину для первой раздачи.

На Сергия же они даже ни разу не взглянули.

Может, это объяснялось тем, что у них был только один глаз на троих.

Радость, надежда, обида, отчаяние — все эти чувства промелькнули быстрой чередой в смятенной душе Волка, когда они сели играть, а ни малейшего признака внимания, или даже просто узнавания, от бывших грайий не поступало.

Серый вздохнул и смирился.

«Лишь бы не подыгрывали они этим диггерам, а уж выиграть-то, поди, у новичков я сумею,» — угрюмо размышлял он, тасуя колоду для своей раздачи. «М-да… Вот и делай после этого людям доброе дело… Как будто и не знакомы мы вовсе… Хоть бы кивнули, или улыбнулись… Все-таки играть-то их я научил… Могли бы хоть спасибо сказать… Вот, значит, о каком предназначении они говорили… Повысили их, стало быть, в звании… Богинями стали… Ну, да ладно… Боги ихние с ними… Славные старушки, все равно… Хоть и знать в упор теперь не хотят, козы старые…»

Бесцветная, безжизненная тень Ивана апатично стояла у Волка за спиной, покачиваясь от ветра, и не проявляла абсолютно никакого интереса к происходящему.

«М-да… Вот еще один человек, которому не мешало бы узнать меня… Может, я так сильно за эти последние недели изменился?» — невесело хмыкнул Волк, и заполучил семь взяток на распасах.

«Гора» у него угрожающе подросла.

Для начинающих боги играли совсем неплохо.

С козырями, тщательно избегающими руки одного из игроков, и телепатией между двумя остальными это было не так уж и мудрено.

Но, к счастью, играли двадцатерную пулю, и ближе к закрытию мастерство ветерана начало давать о себе знать. Раза четыре вспотевший в промозглой прохладе Волк ухитрился взять шесть взяток там, где было только пять, пару раз оставил хозяев «без лапки» на девятерной игре — и «гора» у игроков потихоньку выровнялась.

Хтон быстро окинул взглядом запись и сказал:

— Если заканчиваем в ноль, играем еще партию. И так — до победы.

Богиня раздала.

Серый заглянул себе в карты, и сердце его подпрыгнуло.

— Семь бубей! — объявил он.

— Пас, — сказала Хризоморфа.

— Мизер, — улыбаясь во весь рот заказал Хтон.

Перебить мизер можно было только девятерной игрой.

Девяти взяток у Волка не было, хоть плачь.

— Пас, — непослушными губами едва выговорил он, и внутри все захолодело. Неужели все?..

Открыли прикуп.

Король пик и король червей.

Застывшее было в груди сердце наверстало один удар.

Надежда была.

Повелитель царства теней снес две карты.

— Пас, — снова сказала его жена.

— Вист, — поставил все на карту Серый, как сиганул из самолета, не зная, что за спиной — рюкзак или парашют.

Если бы сторонний наблюдатель захотел бы сейчас сравнить по части румяности двух друзей — живого и мертвого, то еще неизвестно, кто победил бы.

Хризоморфа раскрыла карты.

Быстро, на глаз, прикинув расклад, Сергий увидел, что у Хтона одна «дыра». Или на пикях, или на червах. Зайди неправильно — и он снесет короля, и тогда…

Надо хорошенько подумать… Что он мог выбросить в сносе?.. Пику или черву?.. Пику или черву?…

Отчаянный взгляд Серого скользнул по непроницаемому лицу Хтона, по веселому — Хризоморфы, налетел, как «Ока» — на Великую Китайскую стену, и остановился на Агапао.

Глаз ее, не мигая, смотрел скучающе куда-то над головой Серого, а левая рука была приложена к сердцу.

«Анекдот,» — как молнией ударило Волка, и пальцы его дрогнула, чуть не выронив на стол карты. — «Сердце мое — пик-пик… Или нет? Или просто совпадение?..»

Как утопающий хватается за акулу, Сергий отчаянно старался привлечь внимание Агапао, не привлекая ничьего больше внимания и, как пресловутому утопающему, было ему от этого приблизительно столько же пользы.

— Ходи же, смертный, — со снисходительной усмешкой проговорила Хризоморфа.

— Испытай свою удачу, — поддержал ее Хтон.

И Серый, разве что не завопив «А-а-а-а-а-а-а!!!!!..», хлопнул на стол пику, другую, третью, четвертую…

Вдруг все вокруг затихло.

Мир остановился на своих направляющих.

На даму пик Хтон скинул пикового короля.

За ним последовали кучей все остальные карты.

— Ты выиграл, — неприязненно проговорил он, грузно поднимаясь из-за стола. — Тебе и твоему приятелю сегодня повезло. Забирай его, и проваливайте отсюда, пока мы не передумали.

Где-то поблизости грохнул гром, и лиловое небо осветила (или омрачила?) черная молния.

Богини-грайи закончили запись и подсчитали очки.

— Претендент — пять очков, Хтон — минус четыре очка, Хризоморфа — минус одно очко. Победил смертный, — огласила результат Энохла.

— Мы подтверждаем, что игра велась относительно честно, и выигрыш претендента — закономерен, — провозгласила Мания.

— Переигровке партия не подлежит, — подытожила Агапао.

«Кто бы сомневался,» — пробормотал себе под нос Волк, закидывая Инструмент на плечо и пытаясь взять меланхоличного Ивана за бестелесную руку.

— До встречи, чужестранец, — склонила голову Хризоморфа.

— Не дождетесь, — учтиво ответил ей Волк. — А, кстати, почему он такой бледный? — недоверчивый лукоморец ткнул пальцем в тень Иванушки. — Мы отдавали его вам куда в более лучшем состоянии!

Хризоморфа хмыкнула:

— Когда душа его сольется с телом, ему полегчает, не беспокойся.

— Но для этого ты еще должен вывести его отсюда, — подхватил Хтон. — Ты должен всю дорогу идти впереди него и не оглядываться, что бы тебе не мерещилось, не слышалось и не приходило в голову. А если оглянешься хоть раз — останется твой друг здесь на веки вечные.

— Но мы можем предложить сделку, — вступила его жена.

— Какую еще сделку? — настороженно прищурился Серый.

— Выгодную. Мы переносим вас обоих прямо к тому месту, где лежит тело твоего товарища…

— А я за это?..

— А ты за это оставишь тут твой инструмент и пообещаешь торжественно больше никогда на территории Стеллы не петь.

— Боитесь?

— Не боимся. Людей жалко.

«И тут завистники,» — удрученно вздохнул Серый. А вслух сказал: — Идет.

И оказались они на свете белом.

И шевельнулся Иванушка, руки его потянулись к груди, голове, глазам, потом снова к груди, туда, где была смертельная рана…

Глаза его медленно раскрылись, и первое, что он увидел…

— А-а-а-а-а-а-а-а!!!!!..

…Была счастливая, улыбающаяся змеиная мордочка Меки, размером с маленький гроб.

Радуясь, достигший зрелости химерик теперь всегда превращался в козу со змеиной головой и львиным хвостом, потому, что для прыганья всего удобнее было козье тело, а для махания — львиный хвост.

А какой более подходящий повод для радости мог еще быть, чем возвращение дорогого хозяина и его друга!..

— Спокойно, Ванюша, спокойно, — нежно взял его за руку Волк. — Если ты сейчас умрешь от инфаркта, мне, ей-Богу, перед богами неудобно будет опять туда возвращаться…

И тут Иван все вспомнил.

— Так это… Это был не сон?..

— Не сон, не сон, — ворчливо отозвался Серый. — Ты с этих дров-то слезь, так я тебе все и расскажу.

Разметав заботливо приготовленные стеллиандрами дрова для погребального костра, царевич поднялся, оглядывая знакомые и незнакомые лица вокруг себя…

— Сергий! Как я счастлив, что я тебя, наконец…

Взгляд его, как «Титаник» на айсберге, остановился на женском лице неземной красоты, и царевич с блаженным самозабвением почувствовал, что тонет в прозрачных голубых глазах сказочной стеллийской царевны, и ни одно МЧС не в силах будет его спасти.

Волк почувствовал неладное и нахмурился.

— Вы знакомы?

— Нет… Да… Не знаю…

— Это Елена по кличке «Прекрасная», из Трилиона. Вдова. Наполовину.

Нелепость подобного заявления вытащила из состояния блаженства даже Ивана.

— Это как? — не понял он.

— То есть, из двух ее мужей один умер.

— А второй?.. — с надеждой спросил он.

— Я ушла от него, — быстро сказала Елена.

— Надолго ли? — с сомнением покачал головой Ирак.

— Я так боюсь его… Я знаю — он все равно, рано или поздно, найдет меня и убьет… Он сумасшедший…

— Елена Прекрасная, — неожиданно даже для самого себя, Иванушка шагнул к ней и взял за руку. — Мы скоро покинем вашу страну. Если ты не против… И тебе некуда больше идти… Конечно, я не настаиваю… Я не могу настаивать… Не имею права тебя просить… — неожиданно найденная храбрость не так уж неожиданно куда-то быстро запропала. — Я хотел сказать… Если ты, опять же, не против… Полетим с нами, а?..

— Да, я согласна, — очаровательно потупила взор царевна и покраснела.

— Только сначала нам надо найти золотое яблоко, — вдруг спохватился Иван. — Оно у тебя, часом, не завалялось?.. Говорили, что Париж…

— Нет… Его Филомея забрала… Сразу же…

— Оно у меня завалялось, — бесцеремонно вмешался в разговор Волк. — Так что, отбываем мы немедленно. Как только со всеми попрощаемся.

— У тебя?! Откуда?!..

— Потом расскажу.

— Как?! Вы уже улетаете?! И не останетесь на нашу свадьбу?! — Мими обеспокоено всплеснула руками.

— Свадьбу? — тут же насторожилась Ния.

— Какую свадьбу? С кем? — всполошилась Рия.

— Вот с ним, — Медуза ласково взяла под ручку Ирака.

— Мими!.. Ну мы же говорили по этому поводу не один раз!..

— В нашем доме — никаких героев!

— А он не герой, — хитро заявила маленькая горгона. — Он — один из нас.

— Как это?..

— Он — скульптор…

— Ах, скульптор.

— Ах, свадьба.

— Ах, гости.

— А почему нас никто на свадьбу не приглашает?

И в бело-красно-синей вспышке перед собравшимися предстали новоиспеченные богини карточных игр.

— Тетушки!!! — восторженно взвизгнула Мими и очертя голову кинулась обниматься.

— Мимочка!!!..

— Тетушки!..

Накал чувств при воссоединении семьи, при переводе в градусы Парацельсия, мог бы свободно растопить ледники и существенно повысить среднегодовую температуру на всей планете.

— …Конечно, мы приглашаем вас на нашу свадьбу! — радостно тарахтела Мими. — А еще приглашаем всех присутствующих — Ликандра, Иона, Елену…

— Трисея обязательно, — вставил свое веское слово будущий глава семьи.

— Кто такой Трисей? — спросила Рия.

— Наш друг, — пояснил Ирак, и тут же, предвидя следующий вопрос, поспешно добавил:

— Очень приличный человек, хоть и герой…

В это время Волк подошел к бывшим грайям и, приложив руку к сердцу, благодарно склонил голову.

— Спасибо. Я у вас в долгу.

Агапао на время отвлеклась от раскрасневшейся Медузы с ее матримониальными планами и тепло улыбнулась ему.

— Это мы должны благодарить тебя, Ликандр. Это не ты у нас, а мы у тебя в долгу. Ты со своими играми помог найти нам наше предназначение.

— Да что за предназначение такое, о котором вы все толкуете?.. — не выдержало Волчье любопытство.

— Все просто, — присоединилась к ним Энохла. — Когда тысячелетия назад старшие боги распределяли младшим круг их обязанностей, все явились на встречу вовремя, кроме нас и богини удачи. Мы опоздали на целых пять часов.

— И когда Дифенбахий спросил нас, в чем причина, мы ответили правду…

— Ему не соврешь!..

— Да, что мы втроем играли в кости на деньги, и вовлекли в игру еще и Фортуну…

— И тогда он рассердился и наложил на нас троих заклятье, — продолжила Мания.

— Естественно, ведь сердиться на удачу — себе дороже…

— Он сказал, что, раз мы уж так любим играть на деньги, то пока мы не найдем игру себе поумнее, в которую можно было бы играть как минимум втроем, не отвлекая при этом слишком Фортуну…

— В ней и так потребность у всех большая — и у людей, и у богов!..

— Быть нам грайями — нелепыми, бесполезными старухами.

— А теперь нам будут строить храмы по всей Стелле, и курить благовония, и приносить жертвы, как остальным богам…

— И нас уже начали почитать!..

— Так что, это мы тебя, Ликандр, должны благодарить за твое появление в нашем жилище…

— Каковы бы ни были твои мотивы, — лукаво завершила Агапао.

Волк запунцовел, смутился и слегка втянул голову в плечи. Но чтобы как-то разрядить ситуацию, он выпалил первый пришедший ему в голову вопрос:

— Кстати, о жилище… Насколько я помню, у вас там были клумбы, огород, поросята… Кто за этим присматривает в ваше отсутствие? Пастухи?

— Пастухи? — засмеялась Мания. — Конечно же нет! Сейчас там у нас сеет картофель и пропалывает компост некий Нектарин, если ты его помнишь…

— И считает, что ему крупно повезло…

— Ликандр, Ликандр, Ликандр!!!.. — подскочила и закружила Волка в сумасшедшем танце Медуза. — Что ты подаришь нам на свадьбу?

— А что бы ты хотела? — безуспешно попытался остановиться Серый.

— Подари нам Меку, а?.. Пожалуйста!.. Он такая лапочка!.. Я к нему так привыкла!.. И так его люблю!.. Так люблю!..

— Больше Ирака? — не удержался Серый.

Мими задумалась.

— Нет. Но очень близко!

— Ну, если он не против…

— Он за!.. За!..

— Оставляйте его тогда себе, и будьте счастливы! — щедрым жестом распорядился Сергий и, только сказав это, понял, что озорного плута-химерика ему будет очень и очень не хватать. Потому что он-то его успел полюбить гораздо больше Ирака…

Через пять дней, после окончания первой части свадебных торжеств, Иван-царевич, отрок Сергий, Елена по кличке «Прекрасная» и Масдай, простившись с друзьями, на что ушел еще едва ли не целый день, пустились в дальнейший путь.

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Иванушка несколько раз подпрыгнул на месте, размахивая руками, словно собираясь взлететь.

— Сергий, как ты думаешь, Елене Прекрасной холодно?

Со всех сторон их обступали флегматичные горы, как гигантские черствые ромовые бабы в снежной глазури, а ледяной ветерок нежно взъерошивал растрепавшиеся волосы Ивана.

Серый равнодушно пожал плечами, поплотнее закутываясь в бурку.

— Не знаю. Спроси сходи.

— Я уже спрашивал, — многозначительно отозвался царевич.

Волк не уловил — или не пожелал улавливать — ни одно из этих значений.

— Ну, и что?

— Она сказала, что холодно, что она наверняка простудится, обморозится и, скорее всего, у нее даже пропадет голос, — укоризненно отрапортовал Иван.

— Ну, и что? — упорствовал в непонятливости отрок Сергий.

— Может, ты отдашь ей свою бурку? — бросил дипломатические игры продрогший до самой мельчайшей косточки, хрящика и жилки Иванушка.

— С какой радости? — искренне удивился Волк. — Ты хочешь, чтобы Я наверняка простудился, обморозился, и У МЕНЯ пропал голос?

— Совсем нет! Дело абсолютно в другом!.. Ну, как ты не понимаешь?!..

— Никак.

— Она же женщина! Единственная среди нас! И мы должны ей…

— МЫ должны ей? — не выдержал Серый. — Мы ДОЛЖНЫ ей? Мы должны ЕЙ? Говори за себя, пожалуйста, Иван-царевич. Я никому здесь ничего не должен. И меньше всего — этой фифе. Чего ей еще надо? Ты же отдал ей уже свое одеяло, свою подушку, свою шапку, свою бурку!.. Скажи ей, что если у нее будет еще одна, она рискует вспотеть и провонять, как лошадь, а ее туника покроется пятнами — для нее это будет похуже любой пневмонии!

— Не смей о ней так говорить! — взвился царевич. — Она — чистейшее благородное создание, самое доброе, самое нежное, самое прекрасное, что может быть на Земле!.. Она оказала нам честь, согласившись присоединиться к нам…

— Нет уж, это мы… ты… ладно, мы оказали ей услугу, зачем-то потащив с собой, пока ее не нашел и не прирезал от ревности еейный чокнутый муженек — который там по счету?..

— Сергий!.. Ты ведешь себя… Ты ведешь себя… как ребенок!..

— А ты — как дурак!..

Елена Прекрасная закрыла глаза и устало вздохнула, изо всех сил желая, чтобы и со слухом можно было бы справиться так же легко.

Целыми днями, с того самого дня, что они вылетели из Стеллы, Ион ругался из-за нее с Ликандром. Когда, конечно, у него оставалось время, свободное от вздохов, робких, но, к счастью, коротких попыток начать с ней, краснея и бледнея, какой-нибудь невнятный сбивчивый разговор непонятно о чем, чтения заикаясь вслух нелепых стихов, глядя при этом томительно вдаль, и прочей бестолковой деятельности, входящей в программу влюбленных юношей в семнадцать лет.

Естественно, поначалу ей это льстило.

Приблизительно первые двадцать минут.

Потом стало надоедать.

Потом раздражать.

И к концу первого дня путешествия она стала уже серьезно жалеть, что вообще согласилась на его предложение покинуть родину.

Но ей, стеллийке, чью судьбу всегда определял кто-то другой — отец, Меганемнон, Филомея, Париж, Антипод, и чья жизнь проходила в неге, роскоши и комфорте — всегда казалось, что настоящее счастье — это приключения, путешествия и свобода. И когда, наконец, представился шанс воплотить свои грезы в реальность, Елена не колебалась ни минуты, зная, что находись рядом кто-нибудь из тех, кто всегда принимал за нее решения, они бы не одобрили ее поступок ни при каких обстоятельствах. И это принесло ей огромное удовольствие.

Насколько она понимала теперь — это было, пожалуй, единственное удовольствие за шесть дней пути.

Все оказалось совсем не таким, как она себе это представляла.

Приключения были опасными, путешествие — утомительным, еда — непривычной, компания — скучной. Невозможно было не только принять ванну, сделать маникюр или погладить наряды, но и просто нормально причесаться, потому, что свой гребень она потеряла где-то в лесу, а купить новый, настоящий, черепаховый, было негде — где бы они ни пролетали, не было ни одной приличной лавки!.. И погода была то слишком жаркая, то слишком ветреная, то слишком мокрая, а вот сейчас — так и вовсе мороз… Кто же мог подумать, что в горах может быть так холодно!.. Если бы не самоотверженный Ион, так любезно отдавший ей все более или менее теплые вещи, которые были в его распоряжении, можно было бы и насморк подхватить. Страшилище-смешилище — Елена Прекрасная с красным распухшим носом, обветренными губами и обмороженными щеками!.. Хоть людям на глаза не показывайся… Впрочем, вряд ли это было так уж самоотверженно со стороны Иона. Он ведь откуда-то с севера, а всем известно, что северяне на морозе не мерзнут…

«Что там у нас оставалось?» — думала она невесело. — «Свобода в принятии решений? Замечательно. Париж надо мной бы посмеялся… Ха! Елена Прекрасная! Как же!.. Елена Сопливая!.. Елена Лохматая!.. Елена Немытая!.. С меня хватит!!! И я абсолютно свободно принимаю решение, что не надо мне больше никакой свободы! Я люблю, чтобы мне было тепло, мягко, удобно, вкусно и уютно!.. Чтобы моя ванна пахла кипарисовым маслом, а волосы — розовыми лепестками!.. Чтобы меня не донимали своим прилипчивым вниманием юнцы, потерявшие голову вместе с мозгами!.. Чтобы, просыпаясь утром, я знала, где буду ложиться спать вечером!.. Я хочу жить во дворце!.. И чтобы у меня были служанки!.. И кухарки!.. Я хочу замуж за богатого царя!.. А если кто-нибудь еще при мне скажет слово „приключение“ или „путешествие“, то я велю отрубить голову этому человеку!.. Тупым топором!.. О, боги Мирра, что я тут делаю?.. И когда это все кончится?!..»

И Елена тихонько заплакала от жалости к себе.

В очередной раз, разругавшись вдрызг из-за стеллийки, друзья разбежались в разные стороны.

Иван пошел бродить по окрестностям, а Серый, за неимением достаточного количества окрестностей для брожения, до которых можно дойти пешком, на этом плато размером со стол для пиров в Веселом зале мюхенвальдского королевского дворца, и не желая сталкиваться с Иванушкой до того, как оба они поостынут, вынужден был вернуться к лагерю, где их ждал Масдай и не ждала Елена.

Каждый раз после такой размолвки Серого мучила совесть. «Нет, все-таки так дальше нельзя, это не выход — так вот грызться друг с другом из-за какой-то капризной тридцатилетней тетки. Возомнила о себе, что попало… Ах-ах, я красавица… Не пылите… Коза кривоногая. И что в ней Иван нашел? И все остальные?.. Может, когда она всем представляется: „Я — Елена Прекрасная“, они чувствуют себя обязанными восхищаться ею? Из боязни, что если они скажут, что в ней нет ничего особенного, то над ними смеяться начнут, как над невеждами?.. Другого логического объяснения данному феномену, как выразился бы Иван, придумать трудно… М-да… Иван… Чудушко в перышках… А, может, я к ней напрасно так нехорошо отношусь?.. Может, можно еще что-нибудь исправить? Может, с ней поговорить как-нибудь?.. По-человечески так… За жизнь… Поинтересоваться чем… А то ведь вон какая ерунда с Иваном получается… Не нравится мне все это…»

И сейчас, движимый раскаянием, Волк решил осуществить свои давние намерения.

Он подошел вразвалочку к костру, у которого, завернувшись в Масдая, сидела, уткнувшись носом в коленки, невеселая и не такая уже прекрасная Елена, и приземлился рядом — но не очень, чтобы чего не подумала — и задал вопрос, который, по его мнению, должен был помочь разрешить возникшее недопонимание.

— И долго ты еще с нами кататься будешь?

— До первого встречного приличного царя! — выпалила зареванная красавица.

— Чево-ково? — не понял Волк.

Елена смутилась.

— Не подумай, что твое общество мне нравится больше, чем мое — тебе, — немного спокойнее, но намного высокопарнее стала она объяснять свой порыв. — Я жалею о том, что согласилась на великодушное предложение царевича Иона разделить с вами компанию, и я намереваюсь распрощаться с вами сразу же, как только встречу достойного претендента на мою руку и сердце. Я не создана для бродячей жизни, как вы, меня привлекают тихие радости семейной жизни — балы, охоты, пиры, и я не желаю…

— Что… Ты это серьезно?.. Это правда?..

— Да, это правда! Твой белобр… белокурый царевич, безусловно, очень мил, внимателен и красноречив, и я ему многим обязана, но если ты думаешь, что это мой идеал мужчины — ты ошибаешься. Его среди вас нет.

— Ах, нет… — Волк сосредоточенно прищурился и поджал губы. — Значит, даже так…

— Да. Исключительно.

— А знаешь ли ты, боярыня Елена, что слова твои натолкнули меня на одну мысль… В смысле, идею… Правда, она у меня и раньше была… Но сейчас, кажется, из этого может получиться целый план… Только это — секрет!..

— Идею?.. План?.. Секрет?..

— Вот именно. Слушай сюда…

* * *

К вечеру следующего дня путешественники уже изнывали от жары.

Открывающийся взорам разморенной компании пейзаж безапелляционно наводил на мысль, что мир — это не блин, не шар и не тарелка, как считали некоторые лишенные воображения географы и астрономы, а большой желто-белый бутерброд: снизу — раскаленный янтарный песок, сверху — выбеленное беспощадным солнцем небо, и ничего более во всем мире.

— Это был первый теплый день? — задумчиво сбрасывая бурку за буркой с Масдая и меланхолично наблюдая за тем, как они планируют на стаю диких верблюдов, спросил Волк.

— Нет. Последний холодный, — удовлетворенно отозвался ковер.

Но, так или иначе, перемена в погоде пришла слишком поздно.

Иванушка успел заболеть.

Он упорно не хотел признаваться в этом и мужественно терпел и бодрился, но когда в сорокаградусное пекло вечером он рассеянно пожаловался на холод, Серый заподозрил неладное. Утром же, когда ночная прохлада не успела еще раствориться под напором обжигающих лучей раскаленного шатт-аль-шейхского солнца, а царевич уже вяло удивлялся, откуда в такую рань такая жара, худшие опасения Волка подтвердились.

Он осторожно приложился губами к огнедышащему лбу друга и констатировал факт:

— В горах ты простудился, обморозился и, скорее всего, у тебя даже пропадет голос.

— Это был твой прощальный поцелуй? — слабо попытался пошутить Иванушка.

— Не говори глупости. Сейчас мы применим мое кольцо, и через пятнадцать минут ты про свою болячку и думать забудешь. А температуру все нормальные люди меряют только губами. Рука обманет, а губы — самое то. Народная мудрость. Куда там, говоришь, нужно руки приложить?..

Но кольцо не помогало.

Сколько Серый ни старался, ни концентрировался, пыхтя и прищуриваясь — ответного импульса от инготского артефакта он не ощущал.

— Тьфу ты, чтоб тебя… — после пятнадцатой попытки со злостью стряхнул он бессильное кольцо с пальца и стал снова привязывать на кожаный шнурок.

— А что это у тебя такое оригинальное? — заинтересованно протянула руку Елена. — Можно посмотреть? Это старинной работы?..

— Это мое, — хмуро буркнул Волк, надевая шнурок себе на шею, как будто это объясняло все. — Ты людей лечить умеешь?

— Вообще-то, я царевна, — презрительно фыркнула Елена, пряча руку за спину.

— Понятно, — кивнул Серый. — Значит, никакой пользы от тебя быть не может.

— Сергий!.. — укоризненно вздохнул Иванушка и закашлялся, — Твой утилитарный подход… предпосылка твоей концепции…

— Чего это он? — испуганным шепотом спросила стеллийка, на всякий случай отодвигаясь от больного подальше.

— Бредить начал, — озабоченно отозвался Волк, забыв на время их распри. — Скорее бы лекаря найти какого-нибудь… Да где же его тут, в пустыне, возьмешь…

— До Шатт-аль-Шейха полтора дня полета осталось, — вмешался примолкший было Масдай. — А быстрого лету — день. Если погода не испортится, ночью там будем. Остановимся в караван-сарае…

— Чево-о?.. В каком еще таком сарае?!.. Че уж сразу не в коровнике-то? — возмутился Волк.

— Это у сулейманов так постоялые дворы называются, — прокашлял со своего ложа царевич.

— А ничего ты не путаешь? — с подозрением переспросил Сергий.

— Я по географии и страноведению в школе одни пятерки получал, — не преминул скромно заметить тот.

— Хотя, лучше было бы, конечно, днем отдыхать, а ночью лететь, — продолжил развивать свою мысль ковер. — Мне-то все равно, а вам, людям, легче было бы…

— Так-то оно так, конечно, — вздохнул Серый, — Да только пораньше надо в город-то попасть. Плохо ведь Иванушке-то нашему!

— Мне не плохо, мне вполне хо… нор… в смысле, бывает и хуже…

— Молчи, тебя не спрашивают.

Если бы у Масдая была голова, он бы ей решительно покачал.

— Раньше — никак. Если только по дороге бедуины попадутся, у них может быть знахарь какой-нибудь, и если…

— Какие бабуины? — опять не понял Сергий.

— Бедуины, я говорю!.. И если…

— Я буду смотреть вниз, — робко вызвалась добровольцем Елена, чувствовавшая себя каким-то непонятным образом виноватой в нездоровье царевича. — И если увижу каких-нибудь обезьян — сразу крикну. Хотя как они будут лечить царевича Иона, я…

— Бедуины!.. — раздраженно повторил Масдай.

— Я и говорю, обе…

— Кочевники, невежи! Кочевники! Люди такие!..

— А откуда ты-то все это знаешь? — подивился Иван.

— Ну, это же моя родина… — снисходительно хмыкнул ковер. — Я тут все барханы как свои три тысячи кистей когда-то знал. Даже если триста лет пролетаешь по заграницам — дом не забудешь никогда… Помнится, однажды, когда я был еще маленьким ковриком, попали мы с моим хозяином в самый свирепый самум — только саксаул с тамариском, выдранные с корнем, над барханами вились, как тысяча шайтанов… — углубился он в ностальгические воспоминания, плавно набирая высоту.

— Кто-кто-куда? — переспросил у Иванушки настороженным шепотом, не желая выдавать свое дальнейшее невежество перед Масдаем и, что самое главное, перед Еленой Прекрасной, Волк.

— Самум — это кирпич такой из навоза с соломой, саксаул — старожил, значит; тамариск — это такое мифическое животное, превращающее взглядом в камень, а шайтан — это местный трактир… Полностью называется — «кафе-шайтан»… В нем аборигены кофе пьют… Это такой чай, только противный… — прерывистым хриплым шепотом, но от этого не менее авторитетно пояснил Иванушка — скромный знаток всемирной географии и страноведения.

Серый замолчал, переваривая и переводя на простой лукоморский услышанное, сосредоточенно поджав губы, потом почесал в затылке и пробормотал:

— Ну и чудные у них тут творились дела триста лет назад…

Следующие три дня пролетели для Серого как одно, большое, как глоток рыбьего жира, мгновение. Поиск среди ночи постоялого двора в славной столице сулейманского государства, розыск самого лучшего лекаря для слегшего пластом в беспамятстве Ивана, поход с Еленой Прекрасной по базарам и лавкам (это потом долго снилось ему отдельным кошмаром в самых страшных снах), работа над деталями своего хитрого плана…

Впрочем, начнем по порядку.

По дороге в Сулейманию, после того важного разговора с Еленой, Волк не одну ночь провел, ворочаясь с боку на бок и думая думу одну — как встретиться с калифом Сулеймании Ахметом Гийядином Амн-аль-Хасом. На этом строились все его измышления. На это была направлена вся сила его изворотливого и изобретательного ума.

Прийти во дворец на аудиенцию?

Проникнуть в сад во время прогулки?

Просочиться к нему на улице через охрану?

Пробраться ночью тайно в спальню?

Назваться купцом?

Предсказателем?

Послом?

Певцом?..

Рассказать правду?

Что я, Иван, что ли?..

Окончательный вариант плана, сам не ведая того, подсказал лекарь, которого караван-сарайщик, убежденный золотой монетой и красноречивым поглаживанием рукоятки меча, привел для Ивана той же ночью, когда они прибыли в Шатт-Аль-Шейх.

Лекарь был стар, тощ, заспан и слегка нетрезв, что, частично, возможно, объяснялось его именем — Абдухасан Абурахман аль-Кохоль.

В ответ на подозрительное принюхивание Серого ученый муж поспешно объяснил, что целыми днями, каждую минуту, свободную от приема больных и смешивания снадобий, занимается изобретением лекарства века — средства, которое избавило бы благодарное человечество от всех болезней. И, естественно, как настоящий профессионал, все, что выходит из перегонного куба, должен сначала испробовать на себе.

И, по ехидному мнению отрока Сергия, по меньшей мере, от одного лекарство будущего уже помогало точно.

От краткосрочной памяти.

Потому что достопочтенный Абдухасан Абурахман во время осмотра Иванушки несколько раз засыпал, а будучи разбуженным сердитым тычком в бок, долго не мог вспомнить, где он находится, и чего от него хотят.

И, только закончив составлять крайне вонючую микстуру из компонентов странных и пугающих на вид, даже названия которых Сергию знать не захотелось, и, споив ее до капли так и не пришедшему в сознание, и поэтому не оказавшему достойного сопротивления, Иванушке, Абдухасан Абурахман, кажется, проснулся окончательно.

— Как договаривались, теперь вы должны заплатить караван-сарайщику за комнату, где я буду спать остаток ночи, — напомнил он, убирая баночки, мешочки, пузырьки и коробочки с тщательно выведенной на них тушью надписью «Смертельно для жизни» в сумку и доставая оттуда пергамент и перо. — Сейчас я еще выпишу вам один рецепт… Это средство будет бороться с лихорадкой… — перо быстро заскрипело по пергаменту, энергично брызгая чернилами на всех присутствующих в комнате, включая Масдая. — Сейчас у меня нет с собой всего необходимого, поэтому завтра обратишься к любому знахарю — хозяин подскажет, куда пойти — тот тебе все смешает и приготовит… Но не вздумай идти искать его среди ночи, юноша — твой товарищ проживет до утра, хуже ему уже не будет, а вот ты можешь стать добычей наших грабителей! Или еще того хуже — встретить калифа, да прославится его благородное имя в веках!.. — поспешил предостеречь клиента Абдухасан Абурахман, увидев, что Волк, вскочив на ноги, уже протянул руку за рецептом.

— Калифа? — озадаченно переспросил Серый. — Ночью? На улице? Он что у вас — призрак, или привидение какое?

— Что ты, что ты! — испуганно замахал руками старичок. — Да как ты можешь такое говорить про повелителя Сулеймании, самого блестящего правителя наших дней! Он жив-здоров, да продлятся его благословенные годы до бесконечности!

— А что же тогда?

— Да будет тебе известно, любопытный юноша, что далекий предок нашего достославного калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса — да даруют ему боги крепкого здоровья! — знаменитый калиф — основатель этой династии — Гарун аль-Марун был прославлен далеко за пределами нашей страны и сопредельных держав. О нем слагались легенды и предания…

— И чем же он был так знаменит?

— Наберись же терпения, о беспокойный отрок! — протестующе вскинул ладони уже приготовившийся переквалифицироваться в сказители лекарь. — Я как раз собирался поведать тебе эту старинную историю, которая тянется от древних времен до наших дней, пока ты не прервал меня в самом начале, между прочим!

— Ах, тянется… — пробормотал Серый, начинавший жалеть, что вообще завел разговор на эту тему.

Любителем историй у них был Иванушка.

Он сам был любителем поспать.

Нет, если история, конечно, того заслуживала, то есть, была очень занимательная и не очень длинная, то послушать, безусловно, можно было бы… Но СТАРИННУЮ историю… Которая, к тому же, еще и ТЯНЕТСЯ… После недели изнурительного пути, ссор и переживаний… А, может, лучше потом как-нибудь?..

— Да. Кхм. Ну, так вот, — снова сосредоточился Абурахман. — Было это лет двести пятьдесят семь назад. Калиф Гарун аль-Марун был правителем богатым, добрым и справедливым, да пребудет его душа в самом прекрасном райском саду. Больше всего на свете он пекся о благосостоянии своего народа, всегда интересовался, как живется простому труженику Шатт-аль-Шейха — лекарю, гадальщику, меднику, каменщику, водоносу… Он всегда говорил, что его государство не может быть богаче и счастливее, чем самый его ничтожный подданный — вот какой великой души человек был этот Гарун аль-Марун. Какая еще страна может похвастать, что у нее есть такой правитель!.. Но, как у всякого калифа, у него был визирь, были министры, советники, евнухи, звездочеты, судьи, мудрецы и разные прочие придворные, которые, как всегда это бывает, лучше самого калифа знали, что ему следует делать, как себя вести и что кому говорить. И на все его вопросы, как живется его народу, они, естественно, отвечали, что все довольны, и все хорошо… Но великий аль-Марун был человеком не только большого сердца, но и не меньшего ума. Рассказывают, он подозревал, что, может так статься, что иногда визирь и министры говорят ему не всю правду. И однажды он решил, что должен сам помогать своим самым нуждающимся горожанам, в первую очередь тем, которые сами не могли или не смели попросить за себя, но только тем, кто действительно был достоин помощи. И тогда он, когда наступала ночь, стал выходить в город, оставляя позади безопасные и привычные стены дворца, и бродить по улицам в одежде нищего — в засаленной тюбетейке, дырявых сапогах и залатанном плаще, заходя в кофейни и чайханы. Там он…

— Он же был калифом! — сонно удивился Серый. — Откуда у него драная тюбетейка — что бы это ни было, старый плащ и развалившиеся сапоги?

— Вот-вот, правильно! Как ты абсолютно верно изволил заметить, о наблюдательный отрок, он был калифом, и поэтому приказал своим портным и сапожникам сшить себе самый лучший костюм нищего.

— А разве нищие шьют себе костюмы?

— Конечно, нет! Но ты же сам все правильно сказал — откуда у него было взяться изношенному тряпью — он же был калифом!

— М-да… Похоже, в этой стране быть правителем нелегко… — зевнул Волк во всю пасть.

— Да. И когда его лучшие придворные портные шили аль-Маруну его заказ, они пришили к внутренней стороне плаща целые россыпи бриллиантов, рубинов и изумрудов.

— Зачем?

— Они никак не могли взять в толк, как может калиф показаться на людях в простом плаще! А когда он запретил им строго-настрого, под страхом медленной смерти на колу, пришивать даже малую бисеринку снаружи, они все равно поступили по-своему и изукрасили плащ изнутри.

— И он посадил их на кол? — заинтересованно очнулся от полусна Волк.

— Нет. Калиф остался доволен. Находя нуждающегося в его помощи человека, он просто отрывал от подкладки драгоценный камень и отдавал его бедняку!

— Очень мило… — снова зевнул Волк и приготовился дремать дальше.

— А при дворе залатанные сверху плащи с драгоценными подкладками, равно как и эффект благородной засаленности для головных уборов и ажурная аппликация на сапогах, изображающая умеренную дырявость, надолго вошли в моду, — воодушевленно продолжил лекарь. — А имя его, не в последнюю очередь благодаря этой истории, сохранилось в веках как имя монарха, заботившегося о благе простых смертных, будто о своем собственном. О нем складывали легенды и сочиняли сказки…

— Хм… Все это, конечно, очень любопытно, но что-то я так и не понял — при чем тут ваш сейчашний калиф? Ведь это не он, а его предок был любитель походить ночью в народ? — не открывая глаз, поинтересовался Серый.

— Загони верблюдов своих вопросов в караван-сарай ожидания, о нетерпеливый отрок, — снова по-отечески пожурил Серого Абдухасан Абурахман. — Ибо теперь мое повествование дошло и до наших дней, до калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, да умножатся его года до бесконечности! С младых ногтей он старался узнать, что значит быть хорошим правителем для своего народа. Он беседовал об этом со многими мудрецами и прочел несметное множество книг на эту тему! Некоторые говорят, что целых шесть!.. И вот, однажды он, как и приличествует достойному отпрыску древнего рода, изучал в библиотеке многовековую историю своей семьи…

«Зевал и ловил мух, пока какой-нибудь высушенный, как пергамент, на которых эта история записана, писец скучным голосом зачитывал ему эти байки вслух. Или просто не мог уснуть после обеда, и приказал почитать ему что-нибудь такое-этакое… Для пищеварения», — мысленно расшифровал для себя снова начинавший потихоньку засыпать Волк.

А старичок вдохновенно продолжал:

— …Он понял, что это была не сказка! И тогда замечательнейшая идея пришла его величеству в его наипросвещеннейшую голову. «Надо начинать возрождать былое величие семьи с древних традиций», — решил он, и приказал своим портным сшить точно такой же наряд, какой, по преданию, носил сам Гарун аль-Марун, когда тайно выходил в город, чтобы, как и его великий предок, выходить по ночам за стены дворца и узнать, как живет его народ. Через неделю все было пошито придворными портными и сапожниками в лучшем виде — говорят, на тюбетейку не позарился бы даже самый отчаянный старьевщик, а сапоги не взял бы в руки и настоящий нищий, не говоря уже о самой важной детали — плаще…

Серый, небрежно прикрываясь рукой, зевнул во весь рот и подумал: «Я бы на месте портных просто взял то, что выбросили бы старьевщик с нищим, и дурью не маялся… И вообще, что-то дедок разговорился под утро-то… Может, и спать бы уже пора как-нибудь?.. Ленка, поди, уже часа три как дрыхнет… И Иванко, вон, притих… Намучался…»

— … а на отделку подкладки пошли самые отборные самоцветы!.. Все было сделано точно, как рассказывалось в летописи. Все предвещало успех. И вот, однажды ночью, несмотря на уговоры озабоченных визиря и советников, калиф отважно вышел на улицы Шатт-аль-Шейха.

Абдухасан Абурахман сделал театральную паузу и отхлебнул из одного из своих пузырьков.

— И что? — то ли охнул, то ли зевнул отрок Сергий.

— И его той же ночью ограбили и едва оставили в живых, — с удовлетворением проглотив мутную жидкость с сивушным запахом, покачал головой тот. — Мудрый великий визирь сейчас же провозгласил это ни чем иным, как государственной изменой! Вся городская стража, все осведомители были подняты на ноги!.. У-у!.. Были тут дела!.. Немало крови утекло и голов укатилось в тот месяц, но нападавших так и не нашли.

— Но калиф не сдался, — предположил заинтригованный Волк.

— Нет! О, нет! Едва оправившись от того злоключения, он заявил, что такая мелочь не испугала бы великого Гаруна аль-Маруна на праведном пути ко всеобщему благоденствию, приказал пошить второй костюм дервиша, и снова стал выходить по ночам на улицы!

— Мало побили, — резюмировал Серый с видом человека, твердо знающего, для чего существуют ночи.

Абдухасан Абурахман зыркнул на него из-под кустистых седых бровей, но ничего не сказав, осуждающе вздохнул и продолжил:

— Но урок пошел впрок. И теперь наш добрый калиф тайно выходит в город не один — за ним в отдалении — метрах в трех — следует отряд бдительных стражников. И по строжайшему приказу великого визиря Фаттаха аль-Манаха они хватают всех и каждого, и не только тех, к кому подойдет его величество, но и того, кто всего лишь поимеет неосторожность повнимательнее взглянуть на него!

— И что они с ними делают?

Лекарь приложил палец к губам, испуганно оглянулся по темным углам комнаты и сказал:

— Тс-с-с!.. Никто этого не знает… Они просто исчезают и больше не появляются. Великий визирь говорит, что они все — государственные преступники, замышляющие новое покушение на драгоценную жизнь нашего беззаветно-самоотверженного монарха!.. Значит, наверное, так оно и есть… Не нам, простым смертным, обсуждать правильность решений самого великого визиря.

В немытой взлохмаченной голове Волка, в мозгу, засыпающем от усталости и не спадающей даже ночью жары, зашевелилась-заворочалась, раздирая толстые покровы сна и стараясь привлечь внимание, какая-то идея.

Серый сосредоточенно нахмурился, поджал губы и помял левой рукой подбородок. Потом приподнял брови и, склонив голову набок, медленно потер шею — признак того, что глас вопиющего был услышан, принят к рассмотрению и одобрен.

— И что, часто он выходит благодетельствовать в народ, этот ваш заботливый правитель? — задумчиво поинтересовался он.

— Практически каждую ночь, — шепотом отозвался Абдухасан Абурахман, на всякий случай попытавшись заглянуть под дверь.. — Поэтому я и попросил комнату в караван-сарае на эти несколько оставшихся ночных часов. Я-то знаю, что я не государственный изменник, но великому визирю, да будет его мудрость всегда глубока и неисчерпаема, как прохладный колодец в зеленом оазисе, это доказать невозможно!.. Особенно, без головы…

* * *

Предотвратив по недоразумению четыре ограбления, две кражи и одно самоубийство, Серый уже начинал серьезно сомневаться в гениальности своей идеи (Еленины ядовитые замечания облегчения тоже не приносили), как в переулке напротив он заметил подозрительно-неестественную сцену.

Точь-в-точь такой он себе ее и представлял.

Упитанный нищий, в бесформенной тюбетейке и рваном плаще «от кутюр», загадочно улыбаясь, пытался ласково взять за руку долговязого водоноса.

На перекошенном лице бедолаги с застывшей гримасой почтительного ужаса было написано желание вырваться и убежать, но что-то удерживало его.

Может, предательски отказавший опорно-двигательный аппарат.

Может, стальная хватка дервиша, не полагающегося на случай.

А, может, пики, сабли и арбалеты, направленные на него невозмутимыми людьми в штатском с ясно просматривающимися кирасами под бурнусами, окружившими их с показным безразличием кошки, дежурящей у мышиной норки.

— Это он! — восторженно прошипел Серый на ухо напрягшейся вдруг стеллийке. — Чтоб я сдох, он!.. Не уйдешь теперь, паразит!.. Вперед, пока он не улизнул!

— Но я представляла его себе более… стройным, что ли?.. — осторожно проговорила Елена.

— Посадишь его на диету!

— И повыше?..

— Купишь сапоги на платформе! — яростно прошипел Волк и потащил заробевшую вдруг Елену за угол.

Проскользнуть в непроницаемой тени дувалов, не обратив на себя внимания калифа, стражи и их добычи, не представило никакого труда.

Отойдя метров на сорок от перекрестка, где Ахмет Гийядин вдумчиво расспрашивал о жизни перепуганного вусмерть водоноса, они остановились, глубоко вдохнули, переглянулись, и тщательно срежиссированная отроком Сергием пьеса началась.

— Стойте, несчастные! — отвратительно скрипуче-визгливым голосом заорал Волк, звучно ударяя мечом о меч. — Жизнь или кошелек!

Елена затопала, изображая быстро удаляющиеся шаги убегающего человека, и испуганно закричала:

— Остановись!.. Вернись!.. Куда ты?!..

— Ха-ха!.. Он бросил тебя!.. — злорадно завыл Серый и ударил несколько раз кулаком в ладонь.

— Не бейте меня! Пощадите!..

— Замолчи, дура!..

— Помогите!!!..

— Отдавай деньги и драгоценности! Быстро!!!

— Спасите!!!.. Убивают!!!..

Из-за угла раздался лязг железа, топот десятка ног и отчаянный крик:

— Сдавайтесь, мерзавцы!!!.. Держись, госпожа, мы ид… бежим!!!..

Волк, приняв низкий старт, дождался, пока отряд телохранителей калифа, возглавляемый своим подопечным, не покажется в поле зрения, бросил на землю купленный накануне специально для этого меч и, припустил со всех ног — только черный плащ развевался за плечами.

— Стой, подлец!.. Не уйдешь!.. — несмотря на свое не слишком атлетическое телосложение и отсутствие оружия, Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс намного опередил свою тяжеловесную бронированную свиту и первым домчался до Елены.

Увлекшись погоней и распаленный благородным гневом, он пробежал бы и дальше, если бы ее ловкая подножка не уложила его рядом с ней в теплую пыль.

— О, спаситель мой, не оставляй меня — мне так страшно, так страшно! — очень натурально всхлипнула Елена, ухватив его за край знаменитого плаща. Калиф вскочил на ноги и торопливо помог подняться ей, и тут она, медленно приложила ладонь ко лбу и, простонав «Ах, мне дурно…» стала падать в обморок.

Но, памятуя совет Серого, не слишком быстро, чтобы Амн-аль-Хасс успел среагировать так, как надо.

И калиф не осрамился.

Неровный свет факелов подоспевшей стражи упал на лицо спасенной им девушки, беспомощно обмякшей в его задрожавших в одно мгновение руках… Ресницы ее затрепетали… Губы приоткрылись… Румянец залил бледные щеки…

Плащ распахнулся и соскользнул с ее плеч, и в атаку вступила тяжелая артиллерия легких полупрозрачных одеяний… А местами — их отсутствия…

Через незаметную щелочку прикрытых глаз, из-под пушистых ресниц, лукавая стеллийка внимательно наблюдала за лицом халифа и так хорошо знакомой ей экзотермической реакцией, на нем происходящей и, когда, по ее мнению, «клиент до кондиции дошел», она не торопясь «пришла в себя» и стыдливо отпрянула:

— О, какой позор!.. Мой избавитель, отважный воин, предо мной — и хороша же моя благодарность!..

Это был знак Волку.

К этому времени он успел обогнуть квартал, выбросить через забор плащ, подобрать и зажечь оставленный на исходной позиции факел и начать второй акт их пьесы.

— Прекрасная гурия… Ослепительная пери… Таинственная чужестранка… Какому богу мы обязаны никчемной жизнью нашею встрече с тобой…

— Елена!.. Елена!.. Сестра моя!.. — донесся откуда-то слева обеспокоенный голос.

— Поистине, благословенна будет эта ясноглазая ночь в веках и тысячелетиях…

— Елена!.. Ты где?.. Елена!..

— Это мой брат! — встрепенулась стеллийка. — После маленькой размолвки я ушла одна, только со своим слугой… Но на нас напали… Он сбежал… Трус… Я думала, это конец!.. О, если бы не вы… — она уткнулась в ладони и сделала вид, что плачет.

— Гурия!..

— Елена!..

— Ликандр!.. Я здесь!.. Здесь!.. — нерешительно повернулась она на голос.

— Елена! — выскочил из-за поворота Волк и, не сбавляя скорости, вынимая из ножен меч, понесся прямо к ней. — Оставьте мою сестру, негодяи!

— Ликандр! Я в безопасности! На меня напали грабители, но этот отважный человек и его друзья спасли меня! Спрячь свой меч, брат мой!..

— Напали на тебя? Грабители? Боги Мирра, Елена! Зачем ты не дождалась меня! Беспечная девчонка!.. — голос Волка прервался, как от волнения. — Диффенбахий знает, как это могло все кончиться!.. — нервно воздел он руки к чернильно-черному небу. — Ну, что же ты стоишь? Благодари же своих спасителей, беззаботная! А я дам им денег — эти смелые дервиши заслужили все, что есть у меня с собою!

— Нам не нужны твои деньги, о чужестранец. Если бы ты не был братом несравненной Елены, красавицы, каких не часто встретит грешный странник по земной дороге жизни, мы приказали бы отрубить тебе голову за то, что ты осмелился отпустить ночью одну такую единственную в своем роде девушку, как она! Но ты — ее родственник, и твоя бесславная кончина вызвала бы ее скорбь — и только поэтому мы тебя прощаем, — милостиво взмахнул рукой наследник аль-Маруна.

— Что?!

— Но есть у нас и еще одна, недостойная нашего положения корыстная причина даровать тебе, ничтожному, жизнь.

— Что??!!

— Сколько ты хочешь за свою сестру?

— Что???!!! Ах, ты, наглый нищеброд!.. Безродный побирушка!!!.. За такую дерзость я проучу тебя!!!.. — страшно возопил Волк, тем не менее, не слишком торопясь вынимать меч из ножен.

И тут настал черед торжества калифа.

Он величественным жестом распахнул свой легендарный плащ — жалкое рванье и заплаты снаружи, и бархат и бесценные алмазы — внутри, и горделиво вскинул голову.

— Да будет тебе известно, о чужестранец, что нас зовут Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, и мы являемся правителем Сулеймании — калифом Шатт-аль-Шейха, — высокомерно объявил он.

Может, Амн-аль-Хасс ожидал, что нахальный иностранец смешается, оробеет, будет просить прощения, пощады или еще чего-нибудь, раз уж подвернулся такой уникальный шанс, но тут он ошибался.

— Моя сестра не продается! — не менее высокомерно оттопырив нижнюю губу и уперев руки в бока, тут же отозвался Волк.

— Ах, так?!.. Тогда мы прикажем… Мы заставим… Мы… Мы…

Но тут калиф перехватил нечаянно взгляд Елены Прекрасной и почувствовал, как вся его спесь тает и уходит в песок, как мороженое на пляже.

— Мы… Мы… Мы полюбили твою сестру — да расцветает ее красота вечно, подобно нежной розе в прохладном саду! — с первого взгляда… И мы готовы жениться на ней хоть сию же минуту — ибо сама жизнь наша теряет свою прелесть, если рядом не будет этой горной газели с глазами, подобными двум черным бриллиантам!.. Но если тебе не надо денег, алмазов, рубинов, изумрудов, янтаря… — и калиф украдкой, с вопросом и надеждой глянул на отрока Сергия. — …золотых изделий, богато изукрашенных драгоценными каменьями и серебряной сканью, парчи, бархата, шелка, пряностей, караванов верблюдов, груженых различными товарами…

— Нет, — упрямо мотнул головой Серый.

— Невольниц и невольников, белых из стран северных, холодных, где птицы замерзают на лету, и железо крошится, как глина, и черных, из стран южных, жарких, где вода в реках кипит, а песок под ногами плавится?..

— Нет.

— И роскошных дворцов, садов с редкими растениями и ручьями, приносящими прохладу в летний зной, и чинов, званий, почестей и славы…

— Нет.

— Но чего же ты тогда хочешь?!.. — чуть не плача, возопил монарх, хватаясь за сердце.

— Слышал я, что есть у тебя конь заморский, златогривый… — как бы задумчиво начал Волк, и испарина мгновенно выступила у него на лбу.

Начиналось то, ради чего весь этот спектакль и был затеян.

То, от чего зависело все.

— Согласен! — тут же выпалил калиф. — Еще что?

«Еще?!..» — в первый раз за долгое и долгое время Серый лишился дара речи. Он был похож на человека, который изо всех сил с разбегу налетает плечом на закрытую дверь, приготовившись ее выломать, но оказывается, что дверь мало того, что была не заперта, но и открывалась от себя.

Но трагикомичность его положения заключалась еще и в том, что потерявший голову от внезапного приступа любви калиф перечислил уже все, что только можно было пожелать, и от всего Волк, не задумываясь, пренебрежительно отказался, и теперь, когда его спрашивали, что еще, кроме коня, он хочет получить за Елену, его воображение, смущенно пожав плечами, отводило глаза.

— Еще…

— Да, еще? — бедный калиф, глазами, полными новой надежды, робко заглянул ему в глаза. — Ведь конь — это слишком мало за богиню красоты — прекрасную Елену, я сам понимаю, я не могу просить тебя уступить твою божественную сестру всего лишь за какое-то непарнокопытное!..

— Еще…

Что же еще можно попросить?.. Калиф уже предлагал все — драгоценности, рабов, верблюдов, недвижимость, звания… Что осталось?..

Серый по недавно приобретенной привычке задумчиво пощупал через рубаху волшебное кольцо старого Ханса на груди — грубый рельеф, тяжесть серебра, выпуклость камня…

Магия.

— А нет ли у тебя, о состоятельнейший из правителей, каких-нибудь магических безделушек? — заинтересованно спросил он.

Амн-аль-Хасс нахмурился, то ли стараясь вспомнить, есть ли у него вообще что-нибудь волшебное, то ли перебирая в памяти залежи своих артефактов, как почему-то называл такие вещи царевич, выбирая среди них наиболее бесполезный.

— Есть, о благороднейший из юношей! — просветлел, наконец, он лицом. — Мы бы, конечно, предпочли подарить ее своей невесте в день свадьбы, но если ты так хочешь — она твоя.

— Она?..

— Это старая волшебная медная ваза — любимая игрушка еще нашей пра-пра-прабабушки. Стоит ее потереть и прошептать над ней название любого цветка, как он тут же в ней появится! Правда, забавно?.. Нашему пра-пра-прадедушке она стоила целое состояние!..

— И все?

— Клянемся бородой аль-Маруна — больше ничего нет! В наши дни магия не так хорошо распространена в Сулеймании, как раньше!.. Обладатель даже самого крошечного пустяка считает себя счастливчиком!.. А что?.. Почему ты спрашиваешь?.. Этого мало?.. — с содроганием спросил влюбленный калиф.

— Нет, напротив! Замечательно! — просиял лукавый отрок в ответ. — На том и сговоримся!

— Как мы счастливы! Как мы рады! — всплеснул короткими ручками вдохновленный калиф. — Звезда удачи сияла над нами сегодня, когда мы выходили из нашего дворца делать добрые дела, и великий Сулейман вознаградил своего ничтожного слугу!.. Добро пожаловать в наше скромное жилище, мои дорогие гости! Проведете остаток ночи в малом дворце, утром начнем приготовления к свадьбе, а вечером справим торжества!

— Но…

— Нет-нет!.. Даже не думайте отказываться! Мы и секунды не сможем прожить без нашей несравненной Елены — сердце наше разорвется от мук разлуки, если вы откажетесь принять наше гостеприимство!..

— Но я…

— Все наши рабы и слуги, танцовщицы и музыканты будут в вашем распоряжении!..

— Но мы…

— Поющие фонтаны, прохладные заросли у ручья, тенистые беседки, беломраморные террасы, изысканные украшения в комнатах гостевого дворца — равных им нет в целом мире!..

— Ликандр, пожалуйста!.. — не выдержала Елена, но Волка ничто не могло поколебать в его решимости вернуться в караван-сарай и быть рядом со медленно выздоравливающим Иванушкой, на случай, если больному что-нибудь понадобится.

— Нет.

Ничто, кроме…

— А еще сегодня наш повар приготовил заморский деликатес — бананы в шоколаде. Мы уверены, вы такого никогда не едали?..

И тут Серый сдался.

* * *

…Сегодня он снова наблюдал из своего укрытия, как девушка со станом, гибким, как ветка молодой ивы и глазами огромными и бездонными, как горные озера, пришла с простым медным кувшином к фонтану за водой, но в чувствах его уже не было горечи безнадежности, как раньше. Напротив! Он оглядывал ее стройную фигурку, точеное личико и черные косы с ревнивой гордостью владельца. Еще немного — и она будет принадлежать ему, и ее лучистое имя — Фатима — он прошепчет жарко в ее маленькое ушко. Какая красавица!.. Как слепы те, кто считает, что красота, как толстый золотой браслет, может принадлежать исключительно богатым холеным матронам!.. Пусть пребывают ослепленными богатством и знатностью глупые люди. А он сорвет этот пустынный цветок не с клумбы — с бархана, и осыплет его всеми благами и роскошью, о которых любая девушка может только мечтать. Все сокровища мира он бросит к ее ногам. Все чудеса света. Все свое бесконечное одиночество, всю нерастраченную любовь и нежность превратит он для нее самозабвенно в невообразимые радости и наслаждения, наполнив ими каждое драгоценное мгновение ее жизни. И тогда у него на глазах случится истинное чудо — маленькая песчаная фиалка превратится в благоуханную розу, и эта роза будет принадлежать только ему, и цвести только для него. И вся жизнь ее превратится в блаженство, в счастливый рай на земле, и как дурной сон будет прекрасная Фатима вспоминать свои годы в услужении в вонючем старом караван-сарае, с кувшином и тряпкой…

Он уже почувствовал близость нужного человека.

Подожди, моя белая розочка…

Осталось совсем чуть-чуть.

* * *

Отрок Сергий возвращался в караван-сарай, где оставил два дня назад Ивана, с чувством малыша, который только что поймал первую в своей жизни рыбу — большущего карася — но вместо невода использовал любимый мамин плащ…

Серебристый конь с золотыми гривой и хвостом послушно шагал за ним, позвякивая при каждом шаге едва ли менее драгоценной, чем он сам, уздечкой, а в замшевой сумке за плечами одиноко болталась волшебная ваза, с виду похожая больше на нечищеный кувшин нерадивой хозяйки. Но калиф сказал, что это не грязь, а благородная патина, и что именно это показывает, какая она старинная, чтобы не сказать — древняя, что придает ей дополнительную ценность, и что лет через четыреста, если ее и далее не чистить, ей просто цены не будет, но для родного брата его ненаглядной Прекрасной Елены ему ничего не жалко, давай еще выпьем этого искристого шербета и раскурим кальян дружбы…

Но Серый с детства помнил предупреждения старого знахаря Минздрава, что курение опасно для нашего здоровья, и предоставил пыхтеть и булькать мутным зельем захмелевшему от свалившегося на него в лице своенравной стеллийки счастью Ахмету Гийядину и его гостям. Сам же, ни на секунду не забывая о простуженном Иване, брошенном ими в какой-то пыльной вонючей дыре, именуемой то ли колонна-амбаром, то ли пелотон-чуланом, на милость прислуги, при первой же возможности, прихватив выторгованные призы, помчался к своему недееспособному другу.

Но шаги его с приближением к сулейманскому постоялому двору — как его там? — все замедлялись и замедлялись, и вся заготовленная заранее и казавшаяся чрезвычайно правдоподобной еще полчаса назад ложь об исчезновении Елены Прекрасной начинала представляться беспомощной и нелепой выдумкой, не способной обмануть даже Ивана.

Оставалось только надеяться, что царевич еще не пришел в себя, и тогда его можно будет погрузить на Масдая, завести на него же коня — ох и ругани-то будет, но не в сапог же его совать!.. — и быстренько лечь на обратный курс. А там, когда оклемается сердешный, уже поздно будет. И забудется эта спесивая взбалмошная Ленка как страшный сон.

Хозяин встретился ему у ворот — он провожал старьевщика с повозкой, наваленной дополна всяким хламом, и, прижимая к груди выменянный на копившуюся месяцами рухлядь медный котелок, одновременно пытался выглядеть, не прихватил ли проныра-коммерсант чего ценного со двора.

Увидав драгоценного коня и одежду его владельца, лопающуюся от золотого шитья и самоцветов, хозяин выкатил глаза, вытянул шею и выронил из рук котел.

— Что ты на меня так таращишься? — свысока удивился Волк. — Лошадей, что ли, никогда не видел, или меня не узнал? Я теперь — деверь калифа Амн-аль-Хасса. Или шурин? Или свояк… Короче, я обменял свою любимую сестру на его любимого коня, которого и вверяю пока в твои дырявые руки. Заботься о нем до нашего отъезда как о себе самом — и мы вознаградим тебя по-цар… по-калифски. Но если хоть волосок упадет с его гривы — ты свою беспутную башку не найдешь больше и с атласом. Понял?

— Все понял, ваше высочество, — поклонился до земли хозяин, а, может, просто наклонился подобрать потерю.

— Исполняйте, — не стал вдаваться в тонкости местного придворного этикета лукоморец, а просто бросил ему поводья, а сам быстрым шагом, чуть не бегом, направился в их с Иваном комнату, на всякий случай морально готовясь к самому худшему — крикам, ссоре, драке, лекции…

Но к тому, что комната окажется пуста, он готов не был.

— Масдай, где Иван? — тревожно озираясь, спросил он.

— Не знаю, — недоумевающе прошелестел ковер с лежанки. — Вчера днем, ближе к вечеру, внезапно очнулся, встал, вышел и больше не возвращался. — Может, пошел вас с Еленой искать?

— Еще этого только не хватало, — состроил страшную мину Волк, развернулся и галопом вылетел во двор.

Хозяина он нагнал около конюшни.

— Эй, хозяин, слышь, как там тебя…

— Маджид, ваше высочество…

— Сергий, между прочим, — неловко сунул руку, свежеукрашенную разнообразными перстнями — подарком «зятя» — для пожатия Волк и чуть не отскочил, когда Маджид попытался облобызать ее.

— Ты че, с ума спрыгнул? — испугано покрутил он у виска. — А ну, прекрати!

— Как прикажет ваше высочество, — с готовностью согласился хозяин.

— Прикажу, — ворчливо буркнул Волк, но тут же добавил, вспомнив, зачем он тут:

— Ты друга моего не видал здесь нигде?

— Больного?

— Да хоть больного, хоть здорового — не видал?

— Нет, не видел, виноват… Я не знал, что за ним… что он встает… Я бы…

— Ну, ладно, не видел, так не видел…

И Серый твердым шагом направился к собирающимся в дорогу купцам.

— Эй, торговый люд, вы тут чужеземца в стеллийской одежде не видали вчера или сегодня?..

Но ни торговцы, ни слуги, ни ремесленники Ивана не видали.

Но тут в голову Серого пришла гениальная, как все простое, мысль, и он быстренько выудил из карманов штанов Ярославнин «иваноискатель».

Ну-ка-ся, ну-ка-ся…

Но приборчик был мертв.

«Может, я его просто придавил сильно где-нибудь? Или он перемерз? Или магия выветрилась? И ничего страшного с царевичем вовсе и не случилось?» — думал, не веря сам себе Волк, устало опустившись на низкую каменную скамеечку у фонтана, откуда был хорошо виден единственный вход в караван-сарай. Он сидел, повернувшись разгоряченным обгоревшим местами, лицом к прохладным струйкам воды и задумчиво подбрасывал случайно завалявшуюся в кармане золотую монетку. — «Может, он пошел погулять в город и немного подзадержался? Или нашел себе приятеля и пошел к нему в гости… Или… Или… Ну, почему, когда его лукоморского высочества нет на месте каких-нибудь полдня, я обязательно должен подозревать самое страшное?.. Может же быть десяток… нет, сотня каких-нибудь совершенно безобидных причин, по которой я не застал его в нашей комнате, когда вернулся! Только почему же это я не могу назвать хотя бы одну?..»

Денежка выскользнула из дрогнувших пальцев Сергия и с едва слышным плюхом упала в фонтан.

«Да еще и вот это!..» — сердито подумал Волк и уже собрался было засучивать парчовые рукава, чтобы достать ее со дна, как услышал за спиной издевательский смешок.

— Рученьки-закорюченьки, да, северянин?

Волк медленно обернулся.

Рядом стоял смуглый до черноты долговязый юнец в чистой дорожной одежде — видно, собирался уходить с караваном.

Серый смерил его взглядом и презрительно хмыкнул.

И этот хмык ясно сообщал всем заинтересованным и не очень лицам, что на его личной шкале таких мелких делений еще не было нанесено.

— Ты, я вижу, тут впервые? — свысока спросил он.

— Да, — вызывающе ответил юноша. — Я из Амальгамы.

— А-а, — снисходительно махнул рукой Волк. — Значит, ты не знаешь.

И отвернулся.

— Чего не знаю?

— Этого поверья.

— Какого поверья? — не унимался тот.

— Старинного. О фонтане.

— О фонтане?..

— Да. Хотя, по-моему, это знают все… В этот фонтан надо бросить золотую монету, если ты хочешь вернуться в Шатт-аль-Шейх еще раз.

— Да?.. — озадачился амальгамец. — А если еще два раза?

— Две золотых монеты.

— А если бы я хотел здесь поселиться?

— Прикинь, сколько лет ты бы хотел тут прожить, и за каждый год — по одной серебряной монете. Ну, и за возвращение — золотой.

— Хм… — юноша хотел сделать вид, что не поверил, но у него не очень получилось.

Серый со скучающим видом снова отвернулся и стал демонстративно заинтересованно разглядывать замысловатой формы трещину в заборе.

Меньше, чем через полминуты он услышал мягкое позвякивание отсчитываемых монет, а затем веселый всплеск.

— Что это ты такое делаешь, Абу? — к их компании присоединился караванщик.

— Ты когда-нибудь слышал о старинном поверье, о мудрый Хасан, что чтобы вернуться еще раз в Шатт-аль-Шейх, надо бросить золотую монетку в этот фонтан?

— Да, естественно. Каждый раз так делаю.

И в фонтан полетела еще одна монета.

Чего не сделаешь, чтобы поддержать авторитет всеведения перед молодежью!..

— Абу, Хасан-баба, что там у вас интересного? — окликнули их из одного из караванов.

— Исполняем древний ритуал перед отправлением, — важно отозвался юнец.

— Какой ритуал? — заинтересовались в другом.

— А разве вы никогда о нем не слышали?..

* * *

Ворота с визгливым скрипом захлопнулись, старый чинар у забора содрогнулся и посыпал листьями. Старьевщик, вытерев рукавом засаленного халата пот со лба, оглянулся по сторонам.

— Ну, как? — коршуном бросился к нему человек в синем бурнусе, перепрыгивая через три ступеньки крыльца большого дома.

— Он в наших руках, брат! — изрезанное морщинами, как скомканный лист бумаги, загорелое лицо старьевщика озарилось торжествующей улыбкой, — Все, как мы и рассчитали! Надуть караван-сарайщика было парой пустяков. Хотя, почему надуть? Кувшин за котелок — все честно! — и братья расхохотались.

— Ну, где же он? — подпрыгивая от нетерпения, младший брат — Иудав, дипломированный черный маг третьей степени, нырнул в кучу хлама на телеге.

— Здесь, — откинув борт, одним движением руки старший брат, не менее дипломированный черный маг четвертой степени по имени Гагат, сбросил верхние слои, и на самом дне, среди дырявых тазов и гнутых стремян, во всей своей зеленобокой красе, пред ними предстал помятый кувшин.

— О, как он красив! В жизни ничего не видал прекраснее! — протянул к нему дрожащие руки Иудав. — Вот оно — наше могущество, наше богатство, наша власть над всем миром!.. Мы им всем еще покажем!.. Они у нас еще поплачут!.. Они у нас попляшут!..

* * *

Зашло солнце, и слуги зажгли факелы во дворе.

Серый безрадостно выловил из воды небольшое состояние, достаточное для покупки всего караван-сарая и его окрестностей в радиусе километра.

Иван так и не появился.

Вздохнув, в который раз отчаянно-безуспешно пытаясь придумать хоть какой-нибудь план поисков пропавшего друга, он натянул сапоги и направился к зданию.

И натолкнулся на старика.

Вернее, если быть точным, это старик налетел на него, выскочив внезапно из не успевшей еще прочно приклеиться к земле темноты и, обогнув его и даже не извинившись, прихрамывая и держась за поясницу, под скрип суставов, спешно заковылял дальше.

Впрочем, его «дальше» было не так уж и далеко.

Доскакав до мусорной кучи неподалеку от фонтана, старик коршуном набросился на нее и стал яростно расшвыривать, кряхтя, охая и горестно причитая, как будто в поиске случайно выброшенного семейного бюджета на тридцать лет вперед.

— Дедуль, — обратился к нему Волк, посочувствовав незадачливому пенсионеру. — Чего ищем-то? Может, помочь чего? Может, факел принести? Или лампу?

— Принеси, — бросил через дрожащее плечо старик, и снова чуть не с головой зарылся в хлам.

Когда лукоморец вернулся, кучи как таковой уже не было.

Повсюду — даже в фонтане — валялись и плавали ее бывшие составляющие.

А на ее месте лежал, скорчившись, растрепанный старик и плакал.

Волку стало не по себе.

— Послушай, дед, эй, дедуль! Ты там потерял чего, что ли? — осторожно тронул он за тощее плечо старика. — Деньги, что ли? Так дам я тебе денег, не убивайся ты так из-за ерунды какой-то! Сколько тебе надо?

— Уйди, отрок!.. Дай мне умереть в одиночестве!.. Мне теперь ничто не поможет!..

— Да что случилось-то?

— Его нет здесь… Нет!.. Его украли… Он пропал… Я погиб… Я погиб… — всхлипывал он, не слыша ни единого слова, обращенного к нему.

— Да перестань ты стонать, дед! — не выдержал Волк. — Не будь бабой! Можешь ты мне толком рассказать, что у тебя пропало, или нет?! Подумаешь, потерял! Найдется завтра! Утро вечера мудренее.

— Я могу не дожить до утра, о громогласный отрок, — прервав на секунду свои стоны и утерев грязным рукавом глаза, мрачно сообщил старик. — Насколько я знаю, без него я могу умереть с минуты на минуту. И это будет достойным наказанием за мою глупость и гордыню, да будет проклят тот час, когда пришла в мою бесталанную голову эта дурацкая идея!..

— Да без чего — «без него»-то?!..

— Без моего кувшина!..

Первым порывом Серого было расхохотаться, но он заметил при свете факела выражение лица старика, и смех костью застрял у него в горле.

— Какого кувшина?

— Моего кувшина. Я там живу. Я джин.

— Джин?.. Это такая вонючая водка?.. — уточнил лукоморец.

Мгновенно позабыв про свое бедственное положение, старик то ли с ужасом, то ли с надеждой уставился на него.

За много столетий ему первый раз приходилось объяснять одно и тоже очевидное явление два раза за два дня.

— Нет, о, гость из далекой страны, — медленно покачал он головой — то ли из-за дежа вю, то ли из-за остеохондроза. — Джин — это я. И мне никогда еще никому не приходилось растолковывать… вот уже целый день… и даже больше… кто такие джины.

Взведенная до предела нервная система Серого выстрелила.

— КОМУ ЕЩЕ?! — яростно ухватил он за грудки старика. — НЕМЕДЛЕННО ГОВОРИ, КОМУ ЕЩЕ!!!

— Вчера… Тоже чужеземцу… Его звали… Звали… Такое трудное иностранное имя… На «Н» начинается… Или на «В»… Нет, на «А»…

— Где он?!

— Кто, чужестранец?..

— Да!!!

— В кувшине…

— Чево?.. — хватка Серого от изумления ослабла, и старик смог, ойкая, опуститься на землю.

— Кхм… Извини… Я не хотел… так вот… Погорячился. Но у меня друг пропал. Иваном звать, — опустился рядом и Волк.

— Вот-вот! Кажется, это он. Иван. Как я и говорил.

— Что ты с ним сделал, старый пень?!.. — снова подскочил Серый.

— Я не хотел… Я хотел вернуться… Вскоре… Когда-нибудь… Может быть… Эта куча лежала тут сорок лет!.. И никто ее не трогал!.. Я погиб…

— Вот что, как тебя там…

— Шарад.

— Да. Шарад. Пойдем сейчас ко мне в комнату, и все по-порядку расскажешь, пока я тебя не убил.

* * *

Настал великий день и звездный час братьев, о котором они мечтали с самых младых ногтей, со школьной скамьи, как о манне небесной.

Возможно, не в последнюю очередь из-за своей мечтательности они и оставались на этой скамье гораздо дольше положенного остальным ученикам — сначала на дополнительные занятия, а, когда и этого оказывалось мало — на второй год.

Не то, чтобы они испытывали какую-нибудь склонность к творению зла вообще и к черной магии — в частности, но это была их семейная традиция, длинная династия знаменитых колдунов и чародеев, и, поэтому перед их отцом никогда не стояло выбора, какому ремеслу отдать учиться своих отпрысков. Хотя, на пятнадцатый год посещения родительских собраний, каждый раз с чувством невинно осужденного, ведомого на публичную казнь, он уже искренне жалел, что их семейная профессия — не погонщик верблюдов или подметальщик улиц.

Единственное, что удалось привить Гагату и Иудаву за время обучения — жажду отомстить одноклассникам и учителям за долгие годы насмешек и присвоенные по окончании школы прозвища.

Вообще-то, их присваивали всем магам. Например, среди тех, кто выпускался в один год с ними, были Ахурабан Зловещий, Джамаль Коварный и Кровавый Хамза.

У них же в дипломах, которые они затолкали в старое ведро и закопали в огороде в выпускной вечер, было кровью по белому записано: «Косорукий Гагат» и «Лопоухий Иудав». Хотя втайне все эти годы старший брат гордился своей более высокой степенью — ее принесла ему настоящая находчивость. Когда экзаменаторы хотели написать ему, как и брату, третью степень, он нахмурился и сказал: «Нет, не надо третью. Я лучше еще на один год останусь.» Четвертая степень была ему вписана в мгновение ока.

Но если принимать во внимание, что остальные ученики, на пять лет их младше, издевательски-самодовольно ухмыляясь в их адрес, выпускались с девятой и десятой…

Нет, вы как хотите, а такое отношение требовало соответствующего отмщения.

Над чем братья и начали работать, не покладая рук, в выпускную ночь:

«Я бы разорвал их живыми на мелкие кусочки, начиная с ног…»

«А я бы поджарил их на медленном огне…»

«А я бы…»

С тех пор прошло тридцать лет.

На смену подростковым грезам пришло понимание того, что если ты сам не можешь чего-то сделать, то надо найти того, кто сможет сделать это за тебя.

Наемные убийцы, после пятой попытки и дурной славы, распространившейся в их профессиональной среде о заказах братовей, отпали почти сразу.

Нужен был кто-то другой — огромный, сильный, всемогущий и послушный твоему приказу…

Как джин, например.

Вычислить местонахождение одного из оставшихся представителей этой древней расы, порабощенной еще самим калифом Сулейманом, им помог перед смертью отец.

«Жаль, что старик не дожил до этого светлого момента,» — почти одновременно мелькнула мысль у обоих братьев, и на их суровых глазах выступили непрошеные слезы. — «Надо было для сеанса гадания на внутренностях найти кого-нибудь другого…»

Иудав бережно, обеими руками, поднял с телеги кувшин и медленно и осторожно, как сапер — мину с прошедшей войны, понес его в дом.

Тяжелая дубовая дверь с гулким ударом захлопнулась за ними.

Со стен, как всегда, полетела пыль, клочья штукатурки и кусочки глины.

Человек на чинаре чихнул.

Потом ойкнул.

Кувшин был торжественно водружен на стол в центре маленькой тесной комнатки, заваленной старой мебелью, чучелами рептилий, комплектующими к перегонному кубу, коробочками и мешочками с редкими компонентами к причудливым и опасным заклинаниям и тому подобными вещами, присутствие коих в любом жилище волшебника просто обязательно.

Колдуны быстро задернули плотные шторы с изящным узором из костей и черепов, зажгли по углам стола четыре черные свечи из жира четырех повешенных в пятницу тринадцатого и палочки благовоний (судя по распространившемуся запаху, доминирующей являлась вторая половина этого слова) и встали напротив.

— Ну, что ж, начнем, — выдохнул Иудав и братья, как договаривались раньше, одновременно протянули руки и потерли бок кувшина.

Сначала ничего не произошло.

* * *

Но после второй попытки, Иван, очнувшийся от отупляющего оцепенения и не в силах более противостоять неведомым и странным ощущениям, потянулся вверх, вверх и ввысь, пока не ударился головой о прогибающийся, как сетка кровати в общежитии, потолок в старых потеках, и, удивленно, не остановился.

Опять какая-то незнакомая комната…

И смрад такой, что хоть из окошка не выпрыгивай.

Наверное, тут или что-то давно сдохло, или только что сожгли с десяток подушек.

И не исключено, что оно на этих подушках и испустило свой последний вздох…

Не мог уж Сергий найти что-нибудь поприличнее. Или хотя бы проветрить…

Сергий!

Где он?

Где Елена?

Где Я?!

Смутные воспоминания о вчерашнем дне, как паспорт, пропущенный через стиральную машину, стали медленно, по кусочкам возвращаться к царевичу…

Иван приподнялся на своей лежанке, спустил ноги на пол и открыл глаза.

Кто-то позвал его?

Или почудилось?

Где я?

Желтые стены, желтый луч солнца, пробивающийся через окошко и освещающий столб желтой танцующей пыли…

Жара…

Знакомое похрапывание, дрожью отдающееся во всем теле…

Масдай.

А где Сергий?

И Елена Прекрасная?

И где я?

Может, это и есть тот самый постоялый сарай?.. Или двор-караван?… Про который говорили?..

Наверное… Но, по-моему, это как-то по-другому должно называться… Сейчас вспомню… Только вот голова перестанет кружиться…

Голова… Огромная, пустая, как из меди сделанная: только тронь — и загудит, как колокол… Как чужая… Котел медный, а не голова…

Ах, да…

Я же болел.

Сколько времени прошло?..

И снова показалось, что кто-то позвал его.

И тут царевич понял, что он не может ни мгновения противостоять этому слабому, но притягивающему зову; быстро, непослушными руками, натянул сапоги. И подкашивающиеся, протестующие ноги против своей и его воли осторожно, чтобы не уронить, понесли его из комнаты по коридору, и во двор — где толпились, переругивались и потели под человеконенавистническим светилом люди, ишаки, собаки, верблюды и лошади, и дальше — в самый конец огромного, как площадь, двора — к навесу, где фонтан с низким каменным бортиком, кузница, тележная, шорная и Бог еще знает какие мастерские, куча мусора у самого забора — как же у них тут заборы-то называются?.. диваны?.. поддувалы?.. как-то так… — и, без единой остановки, прямо к этой куче.

Несмотря на суету и толчею в середине двора, тут было безлюдно. Даже мастера все разом разошлись куда-то, прикрыв свои пахнущие ремеслами лавки.

Вокруг не было ни единой живой души.

Но Иван почувствовал, что пришел, куда был должен.

Его бросило в холод.

— Кто здесь? — дрожащим от слабости и (совсем чуть-чуть) от нехорошего предчувствия голосом просипел он.

— Удачного дня тебе, о добрый чужестранец, — прозвучал прямо в его больной голове, а, может, просто послышался, тихий почтительный голос.

Может, у него опять начался бред? Или галлюцинации? Или солнечный удар? А, может, он просто сошел с ума?.. Никогда не думал, что это будет так просто…

— Кто здесь? — хриплым шепотом повторил он, бессильно опускаясь на кучу переживших свою полезность вещей, изо всех сил надеясь, что ему все это всего лишь померещилось, и что через пару минут, отдохнув, он поднимется, возьмет вон ту оглоблю, чтобы опираться на нее, и потихоньку пойдет обратно в свою душную и пыльную, но кажущуюся сейчас такой уютной и безопасной, комнатушку.

— Прости меня, ничтожного, о, чужестранец, что взял я на себя смелость нарушить твой сон и отдых, но очень скоро ты бы пошел на поправку, и я не смог бы поговорить с тобой. Я должен был успеть сделать это сейчас, пока ты все еще слаб, и способен слышать меня. Для меня это очень важно. Вопрос жизни и смерти твоего недостойного раба…

— Значит, я не брежу? — пробормотал Иванушка, спрашивая, скорее, себя самого, чем какие-то голоса в голове, но тут же получил ответ:

— Нет, о, благородный путешественник. Ты в ясном уме, и я не плод твоего воображения.

Что-то кисло подсказывало Иванушке, что то, что сейчас с ним произойдет, даже его воображение наплодить было не в состоянии. Но все равно, вместо того, чтобы развернуться и убежать, уплестись или просто уползти, если на большее и скорейшее сил не хватит, пока есть время, он, как зачарованный, оставался сидеть на обломках большущего тележного колеса и не спеша беседовать сам с собой.

Хотя, почему «как»?..

— Меня зовут Шарад, — представился голос.

— Иван, — автоматически кивнул в ответ царевич.

— Умоляю тебя, о, отзывчивый сын далекого Севера Иван, выслушай мою печальную историю любви — она отнимет немного времени — ибо, кроме тебя, помочь мне никто не в состоянии. А если я не встречусь с предметом страсти моей и желаний моих, я наложу на себя руки, клянусь куфией Сулеймана, и пусть вечное проклятие и беспросветный мрак тяготеют над моею безутешной душой в загробном мире. Лучше уж это, чем быть разлученным с нею навсегда…

— Шарад? Ты где? Почему ты прячешься? — потеряно повел глазами Иванушка. — Может, ты выйдешь, чтобы мы могли поговорить?

— Я не могу выйти, о сердобольный странник Иван, и об этом будет моя короткая, но печальная история.

— Тебе нужна моя помощь? И ты влюблен? — свои собственные мучения безответной любви, слегка подзабытые за время болезни, с новой болью всколыхнулись в сердце царевича, и из уст его вырвалось тоскливое:

— Она тебя тоже не любит?..

— Она даже не знает о моем существовании, чужеземец Иван… Каждый день я наблюдаю, как приходит она за водой к этому фонтану, и душа моя поет от счастья, что могу я лицезреть ее, и заходится от горя, что никогда не смогу я подойти к ней, взять ее за руку и открыть свое огромное и жгучее, как праматерь всех пустынь, чувство. Когда она подолгу отсутствует, я схожу с ума от горя, думая, что она ушла из этого караван-сарая, и больше никогда я не увижу я ее… Жизнь моя впервые наполнилась смыслом и радостью в тот миг, когда я впервые увидал Фатиму…

— Но почему… — в который раз попытался выяснить Иванушка не слишком послушным голосом. — Почему ты не выйдешь к ней?

И в ответ услышал безысходное:

— Потому, что я — джин.

— Джин?.. Это такая вонючая водка?.. — недоуменно наморщив лоб, переспросил он.

— О, нет же, странник Иван. Джин — это… Это… Это я, — растеряно произнес голос. — Знаешь, мне никогда еще никому не приходилось объяснять, кто такие джины. Здесь, в Сулеймании и в сопредельных странах, каждый младенец знает, кто такой джин… Джин — это одно из магических существ, таких, как пэри…

Лукоморец нерешительно пожал плечами.

— Дэвы, например, или гурии… Ну, в общем, это и не важно, — закончил Шарад, видя, что его примеры не достигают цели. — Джины живут в кольцах, лампах, кувшинах, вазах и прочих предметах из металла и могут быть вызванными своими хозяевами, чтобы исполнить любые их желания. Джины почти всемогущи, когда выполняют приказ. Но у них нет и не может быть своей воли и своих желаний. То есть, я хочу сказать, что, конечно же, желания у нас есть, но какому человеческому существу будут интересны желания какого-то джина, когда у них своих хватает… — в голосе Шарада зазвучала обида и горечь. — Джины для них — всего лишь предмет, такой, как стол, кровать, арба — они служат только для удовлетворения собственных потребностей… То, что мы обречены на одиночество, даже если полюбим, хозяина джина никогда не волнует. Всесильные изгои — вот кто мы… — проникновенный голос джина обволакивал и завораживал, заставляя Иванушку нервно впитывать малейшую смену интонаций. Хотелось сопереживать, страдать и плакать вместе с ним, дружить с ним, сделать для него все, что он ни попросит — ведь он так несчастен, так одинок, так зависим от тебя, и это не он, а ты всесилен…

— Нет, Шарад, ты не прав! — горячо воскликнул Иванушка, уже не заботясь о том, что вид одиноко сидящего на куче мусора и дискутирующего самого с собой человека способен привлечь множество скептически настроенной аудитории. — Не все люди одинаковы! Не все мы — бездушные эгоисты! Я тронут до глубины души твоими глубокими чувствами и твоими страданиями, и если есть что-нибудь, что я могу сделать, чтобы помочь тебе соединиться с любимой — только скажи мне! Правда, я пока сам едва держусь на ногах после болезни, и, кажется, не очень хорошо соображаю… Голова… Что-то не то с головой… Как будто все время кружится… И набита ватой… Как будто это не моя… И не голова… Ох, что я такое несу!.. Но это ничего. Я все равно клянусь сделать все, что в моих силах, джин. Доверься мне.

— О, я догадывался, что ты, чужеземец Иван, добросердечный и отзывчивый человек, но так боялся в это поверить… По-настоящему добрый человек так же редок, как дождь в пустыне…

— Что я могу для тебя сделать? — мерзнувшего доселе Иванушку мгновенно бросило в жар и краску.

— Я не знаю, пойдешь ли ты на такое ради какого-то незнакомого джина, даже не человека…

— Рассказывай!

— Я занимался исследованиями многие десятки, и даже сотни лет, прочел тысячи древних манускриптов и редчайших фолиантов по теории и практике магии — одиночество располагает к занятиям — и пришел к открытию, которое еще нуждается в подтверждении, но если мой вывод верен — это перевернет нашу привычную безрадостную жизнь. Он прост, как все гениальное. Я понял, что могу привести жену из людей к себе в кувшин…

— ???!!!

— Не пугайся, это всего лишь внешняя оболочка моего мира в вашем мире. Он ничуть не хуже вашего — я могу сделать его таким, каким хочу. Я могу сделать его лучше!.. И если кто-то согласится занять там мое место на время, пока я буду находиться в мире людей, а после того, как мы с моей возлюбленной вернемся, согласится его покинуть… Но я знаю — никто не снизойдет до желаний какого-то там…

— Я готов, — твердо, насколько позволяло ему здоровье, заявил царевич. — Говори, что надо делать.

Кто-то недоверчивый и осторожный, испуганный донельзя, глубоко в подсознании отчаянно бился о неприступные стены благих намерений Иванушки, которые вот-вот должны будут быть разобраны на мощение известной всем дороги, истерично выкрикивая при этом предупреждения вперемежку с неприличными эпитетами, адресованными ближайшему соседу — сознанию, но тщетно.

У него не было бы ни малейшего шанса быть услышанным и в лучшие-то времена…

— Благодарю тебя, о милостивейший из смертных… Я никогда не забуду твоего величайшего дара… — вкрадчивый голос джина обтекал и расстилался. — Вытащи из этой кучи мусора мятый позеленевший кувшин — он лежит под сломанным верблюжьим седлом… Нет, это шлем караван-баши — седло правее… Так… Теперь потри его… Сильнее… Еще… Есть!..

Из горлышка потянулся легкий бледный дымок, и из него безо всякого предупреждения материализовалась человеческая фигура размером с куклу. Одета она была в синюю чалму с павлиньим пером и нечто, напоминающее разгрузку спецназовца, из бесчисленных кармашков и отделений которой торчали горлышки пузырьков, корешки книг, веточки трав, шнурки, неидентифицированные костные останки, перья, свитки, огарки, клочки меха и прочие загадочные предметы, сделавшие бы честь мастерской любого алхимика, алфизика и албиолога современности.

— Приветствую тебя, о великодушнейший из великодушных, — молитвенно сложив руки, склонилось перед Иваном явление.

— Честно говоря, я представлял тебя себе… себя тебе… себю тебю… короче, слегка повыше, что ли… — вяло подивился Иванушка.

— Я могу быть любого роста, какого только пожелаю, — сурово нахмурился джин. — Сейчас я не хочу, чтобы на нас обратили внимание, о наблюдательный юноша. Итак, на чем я остановился?

— На приветствии?

— Хм. Да. Так, о чем это я? Ах, да. Во истину, божественное провидение свело нас в этом убогом караван-сарае в этот счастливый для меня месяц. Такого человека, как ты, найти практически невозможно. Ты готов, о милосерднейший из милосердных, чье имя я не устану благословлять в веках? Ты еще можешь отказаться от своей затеи.

— Нет, — ответил царевич и почувствовал, что отказаться поменяться местами с Шарадом он может не больше, чем добровольно отказаться дышать.

«Нет!!!..» — отчаянно донеслось откуда-то из глубины подсознания, но тоскливый безгласный вопль сей бесследно затерялся в закоулках бессознательного.

— Тогда приступим, — нервно потер ручки джин. — СМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА И ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ…

* * *

Иванушка огляделся вокруг еще раз, и ему показалось, что он спит, и снится ему, что вырос он большой-пребольшой, как иногда мечтал в детстве, аж под самый потолок, а внизу стоят люди и удивляются…

— …Почему он молчит?

— Откуда я знаю?!

— Ну, у тебя же четвертая степень, ты тут у нас самый умный, все должен знать… — маленькое липкое чувство зависть за тридцать лет тоже времени зря не теряло.

— Сам лучше помолчи, тупица. Да подожди. Он же на воле не был, считай, тысячу лет, сейчас посмотрит, придет в себя, и спросит.

— Это тебе не каменщик после гашиша! Это не так работает! Он же магическое существо, он должен быть готовым исполнять желания в любой момент, ученый болван! Так написано!

— Так ты еще и читать умеешь? — не удержался Гагат, и пока Иудав, готовый лопнуть от возмущения приходил в себя, решил взять инициативу в свои руки и торжественно произнес:

— Если гора не идет к Сулейману, то Сулейман идет к горе. Готов ли ты выполнить любое наше приказание, о порождение ночи? Отвечай немедленно!

Сказать, что Иван появился на свет белый в лучшем из своих настроений, значит было покривить душой.

— С какой стати? — мрачно сложил он руки на груди.

— Что-о-о?!.. — протянули маги хором — по такому случаю, дар речи вернулся и к Иудаву.

— И вообще — кто вы такие? Это вы унесли этот кувшин из… от… с… откуда вы его унесли, а? Кто вам разрешил? — возмущенно выговаривал им царевич. — А ну-ка, быстро верните его на место! Вам лучше меня не злить!

— Но ты должен выполнять наши приказания!.. — беспомощно попытался убедить его Гагат.

Впервые в жизни Иван пожалел, что получил хорошее воспитание.

— Ваше общество вызывает у меня начальные симптомы идиосинкразии, — недолго подумав, наконец, выдал он литературный аналог того, что Сергий, без сомнения, сказал бы по этому поводу. — И вы слышали, что я сказал.

Фигура лукоморца налилась мощью и угрозой и аварийным балконом нависла над незадачливыми колдунами. Тени сгустились, испуганно забившись в угол. Черные свечи вспыхнули как факелы и вмиг погасли, шипя и брызгаясь, превращая простую вонь в зловоние.

— Считаю до трех: раз… два…

Неизвестно, что сделал бы Иван, досчитай он до трех — а у него было ощущение, что сделать он мог все, что угодно — хоть построить дворец, хоть разрушить город — но начитанный — как ни за что, ни про что обозвал его брат — Иудав в панике вскинул руки, и с перепугу вспомнил самое короткое заклинание изгнания джинов, за незнание которого в свое время ему и прилипла кличка «Лопоухий» — на экзамене он перепутал его с заговором на увеличение ушных раковин у слонов.

— КаталА-кутилА-катилА!!!..

Иванушка едва успел удивиться и исчез.

— Если гора не идет к Сулейману, то гора идет подальше! — торжествующе, дрожащим голосом объявил Иудав и пошел к окну раздергивать шторы, по дороге, как бы невзначай в темноте, наступив упавшему Гагату на пальцы.

— Что это было? — чуть ли не в один голос спросили братья друг друга, когда подобие порядка в комнате было восстановлено.

Оба, покосившись подозрительно друг на друга в поисках следов подвоха, задумались было над этим вопросом, но Гагат, как самый старший и образованный из двух, первый важно покачал головой:

— Никаких сомнений быть не может. Это был джин. Потому, что он откликнулся на призыв и сгинул, когда его изгоняли — кстати, блестяще проделано, братец.

Иудав покраснел.

— Мое предложение — пойти купить ящериц…

— Опять ящериц!.. Ящерицы, змеи, жабы — когда это кончится!.. Это профанация нашего ремесла!..

— …и погадать, — не обращая внимания на ворчание брата, продолжал Гагат. — Сегодня вечером будет полная луна и крупные, качественные звезды. В конце концов, даже если ящерицы не сработают, у нас всегда есть кофейная гуща, кости, красные камни пустыни Перемен, перья птицы Рух, жала летающих скорпионов и задние глаза чешуйчатых летучих мышей — это нас еще никогда не подводило! Мы обязательно разберемся с этой загадкой! А пока давай, уберем этот треклятый кувшин в футляр, который мы для него приготовили и поставим куда-нибудь подальше на полку. Он — джин. А раз так, то никуда он от нас не денется.

* * *

Не успела калитка захлопнуться за братовьями, как с чинара сполз, а, может, свалился, молодой человек лет двадцати, а за ним еще один, помладше.

Воровато оглядываясь и прислушиваясь (профессия обязывала), старший юноша, мягко ступая по белому песку двора, быстро приблизился к входной двери и припал к замку.

Касим и Фарух караулили этот дом целый день. Касим специально с самого утра выбрал место на другом конце Шатт-аль-Шейха, где он был еще не так узнаваем, и присмотрел это загадочное жилище.

Дом был старинным, большим, с тенистым садиком, стойлом на пять верблюдов и летней кухней. Не беда, что выглядел он запущено и неопрятно — если владельцы до сих пор не продали его, значит, у них найдется, что украсть. Ну, а чем неопрятней, тем сложнее будет им понять, что именно было украдено.

Хотя, если быть точным, то караулил один Касим, а Фарух то и дело пытался улизнуть, пока Касим не прибил его и не пообещал в следующий раз зарезать его абсолютно бесплатно, если Фарух не желает отрабатывать занятые и до сих пор не возвращенные им деньги.

После этого Фарух прижался к стволу дерева и замер, и не проронил ни слова до тех пор, пока хозяева — два не то алхимика, не то звездочета — не ушли по своим делам.

Они даже не позаботились запереть дверь, изумился Касим.

Работать надо было быстро — неприятности ни с хозяевами, ни со стражей им были ни к чему.

Что можно было украсть у алхимиков?

Касим давно слышал рассказы о том, что один купец слышал в каком-то караван-сарае, как погонщик верблюдов из другого каравана рассказывал кузнецу, как брат его жены своими глазами видел человека, который говорил с дервишем, который как-то подслушал разговор водоноса и гадальщика о том, что младший брат чайханщика в безлунную полночь видел, как из дома какого-то алхимика выбрасывали оплавленные и покореженные остатки разных металлов.

Почему оплавленные и покореженные?

Потому, что они получали из них золото, почему же еще!

И эти двое сегодня завезли полную повозку всяких ненужных железяк. Кого обмануть хотели! Для чего они им нужны, было понятно любому ребенку.

Ждать, пока они сделают из них золото, Касим не стал, решив, что за ним можно будет наведаться в незваные гости и второй, и третий (если понадобится) раз, и решил пока довольствоваться тем золотом, которое, наверняка, осталось у них с прошлого раза.

Быстрый проход по первому этажу с перерыванием сундуков, шкафов и полок, забитых странными и непонятными предметами, с периодическим подпиныванием совсем впавшего в ступор Фаруха не дал ничего, кроме уверенности в профессии владельцев дома. «Наверное, они прячут свое золото в подвале,» — решил сообразительный воришка, но, поскольку люк, ведущий в подземную часть дома, был заперт на большой негостеприимный замок, Касим решил сначала пройти по второму и третьему этажам в поисках чего-нибудь легко собираемого и столь же легко продаваемого на рынке.

Тщательный осмотр принес ему несколько золотых блюд, черненого серебра кубков, заморской школы больших медных тазов, декоративных старинных ножей с рукоятками из слоновой кости (все почему-то с какими-то странными бурыми пятнами), пары браслетов с рубинами, четырех тяжелых медных подсвечников с вонючими черными свечами, которые он, не задумываясь, тут же выбросил («Ага, я же говорил, что они — алхимики!») и ящичка сандалового дерева, обитого сафьяном с золотым тиснением, закрытого на маленький медный, тонкой работы, замочек.

К неудовольствию Касима, ящичек в их небольшой мешок уже не влез, и он сунул его в руки своему подельнику, который до сего момента больше стоял столбом или мешался под ногами, чем помогал.

— На, понесешь, — не терпящим возражения шепотом приказал Касим и быстро, но бесшумно побежал по лестнице вниз.

И на первом этаже столкнулся нос к носу с Гагатом.

— Ты кто? Что ты тут… Стой!!!

Касим мгновенно развернулся и побежал наверх, рассчитывая выпрыгнуть на улицу из окошка второго этажа.

Если бы он обкрадывал дом алхимиков, или даже звездочетов, ему бы это удалось.

Когда черная вспышка, ослепившая всех, погасла, под ноги окаменевшего от ужаса Фаруха упало то, что еще несколько секунд назад называлось Касимом.

Печально звякая о каждую ступеньку, докатилось до первого этажа и окончило свои дни покореженное и оплавленное золотое блюдо.

— Это воры!!!..

— Вон еще один! — злобно ткнул пальцем в сторону стоящего пролетом выше Фаруха Гагат, нарушив пелену молчания.

— Дай мне убить его!!! — оттолкнул брата Иудав, и из пальцев его вылетел черный шар.

— У него кувшин!!!.. — дуга ядовито-зеленого света другого заклинания ударила по глазам. Соприкоснувшись с черным шаром, дуга покраснела, во все стороны полетели жгучие белые искры, и весь этот фейерверк с шипением и треском вгрызся туда, где только что стоял потрясенный воришка.

Но его там уже не было.

— Где он? — в который раз обежав все три этажа и выглянув на улицу, спросили братья друг друга, встретившись у останков вора, обнаруженного первым.

И в который раз ответили друг другу:

— Не нашел…

— Может, его так ударило, что и мокрого места не осталось?

— А кувшин?!.. Кувшин — предмет магический!!! От него хоть что-то должно было остаться даже при прямом попадании!!!

— Чего ты орешь?! Я что, глухой?!..

— Послушай. Ты какое заклинание использовал? — пришло вдруг что-то в голову Гагату.

— Жгучую Смерть Андипала. А что?

— А я — Отклонитель Гупты.

— Ну, и что из этого? — все еще недоумевал младший брат.

— Ты помнишь, что нам говорили в школе по поводу возможных эффектов комбинированного применения этих заклинаний?

— Нет, — с гордостью тут же отозвался Иудав.

— И я — нет…

— Ну, и зачем спрашивать?

— А затем, что подозреваю я, что отклонилась у нас не твоя Жгучая Смерть, а вор. Вместе с кувшином.

— Куда?.. — словно боясь поверить в сказанное, медленно, шепотом едва выговорил Иудав.

— Не знаю…

* * *

— …И ты ЧТО?!

— И я, получив свободу, побежал искать Фатиму. Я думал, что, попав в мир смертных, что еще не удавалось ни одному джину за всю историю существования нашего племени после порабощения калифом Сулейманом, по-прежнему смогу владеть своей магией…

— Ты не собирался возвращаться, — бесцветно констатировал факт Волк, сжимая рукоять меча так, что костяшки побелели. — Ты, старый саксаул, не собирался возвращаться в свой вонючий кувшин, даже когда нашел бы эту Потьму.

— Фатиму…

— Какая разница!!!

— Я нашел ее… Она поддалась моим уговорам, и мы… Но, через насколько часов я почувствовал… Я превратился в больного немощного старца!.. Моя магия утекает из моей разбитой смертной оболочки вместе с жизнью, как вода из дырявого ведра. Нет, все-таки джины не предназначены для жизни в мире смертных… И я убедился в этом ценой своей жизни. Попасть обратно в кувшин — моя единственная надежда. Помоги мне найти его, о справедливый юноша!.. Твой гнев оправдан, я виноват перед твоим другом и тобой… Но сейчас… Если ты мне не поможешь, ты никогда больше не увидишь его… Даже если ты найдешь кувшин после моей смерти, никто другой, ни один даже самый великий маг на свете не сможет помочь ему вернуться в ваш мир.

— Ну почему, почему ты, из всех людей вокруг, выбрал именно моего Ивана?!

— Потому, что он был больной, его естественная защита ослаблена, и он мог слышать мой призыв. Но это не главное. Главное то, что из всех людей, которых я видел или чувствовал с тех пор, как совершил свое открытие, он был единственным, кто согласился бы заменить меня на время, даже если бы был абсолютно здоров…

— Ах, ты ж, саксаул недобитый… — начал угрожающе подниматься с ковра Волк.

— Поставь себя на мое место, о, Сергий!.. — взмолился джин.

— Ты эту тактику на Иване пробуй!..

Но, несмотря на кипящую и выплескивающуюся через края возмущенного разума ярость, Волк последовал совету старика.

— Ты абсолютно уверен, что твой кувшин находился именно в той куче? — угрюмо поджав губы, спросил он через несколько минут.

— Абсолютно! Она сорок лет лежала на этом месте, и никто ее не убирал — она только росла и покрывалась пылью со временем!..

— Может, это были тимуровцы?

— Кто-о?!

— Тимуровцы. Люди из войска хана Тимура. Один мой друг рассказывал, был такой в ваших землях не так давно. А, может, до сих пор жив. Его гвардейцы так пошутить любили. Например, у трактирщика, бывало, спросят, любые ли он деньги берет. Тот, естественно, и рад. А они расплачиваются за обед ракушками вместо нормальных денег. Тот начинает возмущаться, а они ему — что на эти ракушки где-нибудь в Узамбаре слона купить можно… Или придут под вечер к рыбаку и спросят: «Сети нужны?» А у того есть, он и ответит, что нет. А утром смотрит — сетей и нету…

— Никогда про таких не слышал, — ворчливо отозвался Шарад. — Соврал, наверное, твой друг…

— Иван-то?.. — мысль о том, что Иван может соврать, Серому была так же чужда, как ракушечные деньги — порядочному сулейманскому трактирщику.

— Иван? — переспросил джин. — Твой благородный, доверчивый друг Иван? Нет… Но, все равно, я не думаю, что…

— Постой! — вдруг хлопнул себя по лбу Серый. — Я же сегодня, когда в ваш этот постоялый двор заходил…

— Караван-сарай, — подсказал Масдай.

— Ну, да, вот… Так я же видел, как из ворот выходил старьевщик с тележкой. А на ней, естественно, куча всякого хлама!.. Мы можем спросить у хозяина — может, он его знает?..

Через пять минут удрученный Сергий вернулся в комнату. Караван-сарайщик Маджид не знал этого старьевщика, и вообще видел его в первый раз.

Единственная ниточка, связывающая его с Иваном, не успев размотаться, оборвалась.

Это был конец.

— Я не знаю, где его искать, — угрюмо опустился на Масдая Волк. — Конечно, можно обойти всех старьевщиков и мусорщиков Шатт-аль-Шейха и все городские свалки, но что-то мне подсказывает, что пользы от этого не будет… А ты… Послушай, Кроссворд…

— Шарад.

— …Ты же обладаешь еще какими-то остатками магии. Почему ты не можешь воспользоваться ими, чтобы найти свой драгоценный кувшин?

— Потому, что это усилие убьет меня, о прозорливый отрок, — вздохнул джин.

— А, может, нам тогда надо обратиться к каким-нибудь предсказателям там… Или гадальщикам…

— Предсказателям!.. Гадальщикам!.. Шарлатаны!!!.. — презрительно фыркнул Шарад. — Да я с закрытыми глазами гадаю и предсказываю лучше самого прославленного из них!..

— Вот и погадай!!! — взорвался Серый, и, если бы не опасение вытрясти невзначай дух из старика, ухватил бы его за грудки, как давно чесались у него руки. — Раз не можешь придумать ничего получше — погадай!..

— Погадать?.. Погадать?.. Погадать МНЕ?!… Отрок Сергий, ты самый гениальный юноша, когда-либо встречавшийся на моем пути!!!

* * *

Фарух обессилено опустился на песок на самом берегу моря и обнял руками колени, потом голову, потом — снова колени. Абсурдность ситуации от этого не менялась.

Краденый ящичек все еще лежал неподалеку, слегка омываемый прибоем, там, где он его бросил, когда, взмахнув руками, попытался удержаться на ногах и не удержался, увидев, где очутился.

Остров оказался маленьким и необитаемым до безобразия. В середине его возвышалась невысокая гора, поросшая редким корявым лесом с куполообразной голой вершиной. Склоны ее были усеяны костями крупного рогатого и не очень скота, что оптимизма тоже не добавляло.

Что он тут делает? Как он тут оказался?

И, самый важный вопрос — во сколько ближайший рейс до Шатт-аль-Шейха?

Ни на один из этих вопросов ответов с самозабвением предававшийся греху уныния Фарух дать не мог.

Впрочем, чего еще можно было ожидать от его судьбы-злодейки, угрюмо размышлял он…

Сейчас он начинал понимать, что все его злоключения начались с того самого далекого дня в детстве, когда верблюд из какого-то каравана чуть не наступил на него. Веселый караванщик с крашеной хной бородой поднял его на руки, и, чтобы он не ревел, прокатил на своем верблюде два раза мимо дома. И тогда маленький Фарух понял, кем хочет быть, когда вырастет.

Сын портного, он не захотел учиться ремеслу отца и всячески увиливал от уроков и работы в мастерской, пока это было возможно. Скучная тесная лавка, пыльные ткани, тупые иголки и заказчики — все это было не для него.

Фарух мечтал быть купцом, и никем иным.

Отец же мечтал вправить сыну мозги, чем и занимался часто и подолгу, с применением холодного оружия ремня.

Потом однажды ночью отец пропал, попавшись, по слухам, в недобрый час добрейшему калифу; портновскую лавку вместе со скудными припасами мать продала за долги, есть в доме стало нечего, и откладывать исполнение заветного желания не было больше никакой возможности.

И Фарух пошел на поклон к соседу Касиму — приятелю по мальчишеским играм, у которого всегда необъяснимым образом водились деньжата. Он занял тридцать золотых, закупил товар, взял в аренду лавку на базаре и стал торговать.

В первую же ночь лавку его обокрали.

На следующий день Касим потребовал возврата долга.

Естественно, ни денег, ни товара у него не было, и тогда Касим, припугнув ножом, заставил его отрабатывать должок — идти с ним воровать.

Он мог выбрать дом какого-нибудь судьи или менялы.

Он выбрал дом колдунов…

Касиму повезло — он умер сразу.

Сколько Фарух теперь проведет на этом проклятом острове перед тем, как его сожрет анонимный любитель коров и лошадей с вершины горы — оставалось только догадываться…

Если, конечно, сначала он сам не умрет от голода.

При мысли о голодной смерти голова Фаруха сама по себе повернулась в сторону медленно смываемого прибоем обитого сафьяном ящичка.

Может, там есть еда?

Ну, не мясо, конечно, но хотя бы халва, или рахат-лукум…

Или головка сахара…

Или — предел мечтаний — сухари?..

Замок не открывался.

«На базаре я бы мог выручить за него, наверное, полдинара,» — со вздохом доломал красивый ящичек неудавшийся купец и заглянул вовнутрь.

«И это все?!..» — разочарование Фаруха не знало предела.

Пожалуйста — лишний раз довлеющий над ним рок состроил ему обидную рожу. Если бы такой же ящик открыл сейчас кто-нибудь из его друзей, наверняка, там оказались бы если и не сласти, то хотя бы какие-нибудь украшения или деньги, и он умер бы голодным, но богатым.

Ему же попался всего лишь какой-то жалкий зеленый мятый кувшин!..

Ну, скажите, пожалуйста, какой дурак прячет в ТАКОЙ футляр ТАКОЙ кувшин?!..

Зачем его вообще туда надо было запирать, как какую-нибудь фамильную ценность?!..

Ему место на мусорной куче!

Фарух со злостью размахнулся, собираясь зашвырнуть свой трофей подальше в море, но вдруг рука его остановилась.

До него только что дошло, что он сейчас подумал.

Кто-то кладет мятый позеленевший кувшин, который не на всякую свалку возьмут, в футляр ценой в полдинара и вешает на него замок ценой в динар?

Нет…

Так не бывает…

Фарух замер, задержал дыхание, закрыл глаза, и, если бы смог, остановил бы и чехарду мыслей в голове, из опасения, что, даже подумав ОБ ЭТОМ, он может спугнуть тот самый шанс, который дается смертному раз в жизни, да и то исключительно в старых преданиях.

Дрожащими, мгновенно вспотевшими не от жары, а от волнения, ладонями он, как бы невзначай, провел несколько раз по тусклому шершавому боку кувшина.

Ничего не случилось.

Ругая себя, презирая, стыдя и насмехаясь над собой, Фарух хотел уже было закончить начатую утилизацию отслужившей свой срок кухонной утвари посредством затопления, но тут, откуда ни возьмись, перед ним возник недовольный беловолосый человек в диковинной заморской одежде.

— Ты кто? — неприветливо спросил он.

Кувшин с глухим стуком упал на мокрый песок.

— А т-т-ты?..

— Я первый спросил.

— Я Фарух. Купец. Начинающий…

— Иван. Царевич. Приятно познакомиться.

— Ты откуда тут взялся?

— Ты же сам меня позвал, забыл?

— Я?!.. Я никого не…

И тут начинающего бизнесмена осенило.

— Ты — джин?!.. Ты правда джин?! Не может быть!!!.. А я тебя не таким представлял! Я читал, и там картинка была! Джины — они большие, смуглые до черноты, голова их упирается в небо, а ноги похожи на два столба… На голове у них рог… У тебя есть рог?.. А голос у них подобен грому среди ясного неба… И они исполняют все желания хозяина!.. Послушай, джин, я хочу, чтобы ты перенес меня с этого острова обратно в Шатт-аль-Шейх сию же…

— Послушай, купец, — кисло прервал его Иван. — Начинающий. Я, по-моему, только что тебе ясным языком сказал, что я не джин. Я — человек. И требую, чтобы ТЫ немедленно вернул МЕНЯ вместе с кувшином в Шатт-аль-Шейх.

— Я?.. Тебя?.. Ты шутишь? — осторожно спросил Фарух с видом человека, обнаружившего, что у его лотерейного билета с сорвавшим джек-пот номером не сошлась серия.

— Какие тут шутки!!! — взорвался Иванушка, и, яростно взмахнув руками, уперся головой в небо.

Где-то внизу, упав на колени и закрыв руками голову, валялся молодой купец Фарух.

— Ой… — ужасно сконфузился царевич и смущенно сдулся до своих нормальных размеров, украдкой потрогав лоб.

Температура спала.

Других изменений, к счастью, пока не было.

Пока…

— Фарух… Эй, Фарух… — виновато потрогал за плечо купца Иванушка. — Извини, я не хотел тебя так пугать… В смысле, я вообще тебя никак не хотел пугать. Я сам не знал, что так умею… Я ведь вправду не джин. Я его замещаю. Он должен скоро вернуться, туда, в караван-сарай, в Шатт-аль-Шейхе, и когда не найдет своего кувшина, ужасно расстроится. Я просто занял его место на время! Но я не хотел!.. Я болел, лежал без сознания, и вдруг услышал… как бы внутри головы… что меня как будто кто-то зовет…

Фарух осторожно принял сидячее положение, поджал под себя ноги, подпер щеку рукой, и теперь с изумлением внимал сбивчивому рассказу и.о. джина.

— …Теперь ты понимаешь, почему я обязан там быть как можно скорее, — с отчаянием в голосе закончил Иванушка.

Фарух задумался.

Оказывается, если на лотерейном билете слегка карандашиком подправить одну маленькую циферку…

— Тогда, когда вы снова поменяетесь местами, я смогу получить настоящего джина?

— Н-ну да… Наверное… Я не знаю, какие у него планы на будущее…

Фарух посмотрел на Ивана как на слабоумного или на иностранца.

— Джины не могут иметь планов на будущее. Они существуют, только для того, чтобы выполнять желания хозяев. Это все равно, как если… если бы… если бы устрица за ужином заявила, что у нее другие планы на вечер!.. Никто и никогда не читал и не слышал предания, в котором бы джин не явился на зов потому, что ему было некогда!

— Ну, если у них работа такая… — пожал плечами Иванушка. — Я не знаю…

— Естественно! Это так здорово — иметь своего собственного…

Но, вспомнив кое-что, Фарух снова помрачнел.

— Все равно нам отсюда не выбраться…

— А, может, нас возьмет вон тот корабль?..

— Какой ко… Люди!!! Люди!!! Сюда!!! Помогите!!!.. — запрыгал и завопил начинающий купец, что было мочи.

— Ну, ладно, я пошел, — похлопал его по руке Иван перед тем, как исчезнуть обратно в кувшин. — Если что — зови. Я буду дома.

— …Конечно, мы возьмем тебя с собой, о, незнакомый отрок, — развел ухоженными руками самый важно-выглядящий пассажир корабля в ответ на горячую мольбу Фаруха. — Как же мы можем оставить земляка в беде! Но скажи мне…

— Фарух, — подсказал юноша.

— Семьбаб — мореход, — представился в ответ пассажир, слегка поклонился, и снова сложил на толстом, обтянутом парчой животе короткие ручки. — Купец. Так скажи мне, уважаемый Фарух, как оказался ты на этом затерянном в просторах моря необитаемом острове?

— Я — тоже купец. Мой корабль потерпел кораблекрушение в этих водах, и шторм выбросил меня на сей дикий берег, — скроив печальную мину, соврал Фарух, понимая всей своей предпринимательской сущностью, что правда в его положении — товар неходовой.

— Ай-яй-яй… — сочувственно покачал головой купец. — И давно это случилось?

— Я потерял счет дням, — осторожно ответил Фарух.

— Ай-яй-яй… — снова покачал головой Семьбаб. — А этот кувшин?

— Это единственное, что осталось от моего судна, — жалобно заглядывая купцу в глаза, ответил Фарух.

— Все потонуло, кроме медного кувшина? — сочувственно-подозрительно продолжал свой допрос Семьбаб, и не известно, чем бы все это закончилось, если бы с корабля кто-то не закричал:

— Безумцы!!! Перестаньте!!! Что вы делаете!!!..

— А что мы делаем? — озадачено нахмурился купец, но быстро понял, что полный ужаса вопль адресовался не ему.

А кому тогда? — завертел он головой, и сразу увидел: На самой вершине горы моряки, отчаявшиеся, суда по всему, найти что-нибудь более интересное на долгожданной, но такой негостеприимной земле, баграми колотили по гладкому безлесному, похожему на яйцо куполу.

— А что они делают? — заинтересовался Семьбаб, но капитан корабля — похоже, это именно его довели до предынфарктного состояния действия команды — не удостоил их ни малейшего внимания.

— Все назад!!! Возвращаемся на корабль!!! Отплываем немедленно!!!.. — как оглашенный, орал он.

— Да что случилось?.. — напуганный, помимо воли, Семьбаб развернулся и грузно затопал по трапу вверх. Фарух, нервно оглядываясь на неприветливую ранее, и ставшую открыто враждебной сейчас, гору, без промедления последовал за ним, едва не подталкивая купца в спину для увеличения скорости.

Раздробленные кости волов и прочих верблюдов весьма кстати пришли ему на память.

— Что случилось, капитан Махмуд? — воздев руки к небу, вопрошал запыхавшийся Семьбаб.

— Все на корабль!!! Это гнездо!!! Это яйцо птицы Рух!!! Она сейчас вернется, и мы все погибнем!!! — хватался за бритую голову старый моряк.

Те члены команды, которые услышали последний вопль своего капитана, побросав багры, что было духу, припустили вниз по склону.

Откуда-то издалека донеслись звуки, как будто кто-то с балкона вытрясал гигантское одеяло.

— Птица Рух летит!!!

У моряков у самих как будто выросли крылья, и вся команда мгновенно оказалась на борту.

Капитан сбросил сходни, матросы побежали на реи ставить паруса, гребцы налегли на весла, и корабль испуганным верблюдом (присутствие на острове костей которых теперь так легко объяснялось) рванулся прочь.

Но было слишком поздно.

Огромная тень, закрывающая полнеба, легла на остров, и мамаша, (или папаша?) Рух увидели ущерб, причиненный людьми их гнезду.

Со злобным криком подхватила она в когти камень величиной с маленький дом и нашла круглым птичьим оком поспешно удаляющийся корабль.

Пара взмахов бескрайних крыльев — и она уже заходит в пике.

А-а-а-ах!!!…

Плюх!

Кр-ра-а?!

Не торопясь развернувшись, Рух улетела за вторым камнем.

Он упал совсем рядом, и поднявшаяся волна накренила корабль так, что с мачты сорвалось несколько матросов.

— Она полетела за третьим!..

— Мы погибли!..

— Какому сыну шакала, обиженному разумом, пришла в его булавочную головку мысль разбить яйцо?!..

— Откуда я знал, что это яйцо?! Оно было просто похоже на яйцо, и я подумал…

— Оно было похоже на яйцо, потому, что это и было яйцо!…

— Тебя-то никто не заставлял его бить!

— Я посмотрел на тебя, придурка…

— Сам придурок! И сын шакала тоже!..

В пылу перепалки, когда проявилось самое примечательное из человеческих качеств — в беде искать виноватого, вместо того, чтобы искать выход — даже любопытный Семьбаб забыл про Фаруха и его странную непотопляемую кухонную утварь.

Скрючившись, присев на корточки и убедившись, что его не видно из-за пузатых тюков с товаром, Фарух быстро потер свой кувшин и зашипел:

— Джин, выходи!

Иван, как и в прошлый раз, появился без предупреждения, встал в полный человеческий рост и недовольно скрестил руки на груди.

— Что, уже приплыли?

— Приплывем сейчас!.. На дно!.. На нас нападает птица Рух!!!

— Птицерук? — переспросил царевич.

— Птица Рух!!! Это гигантская птица!!! Она сбросит на нас камень, и все потонут!..

— А при чем тут я?

— Ну, ты же джин! Сделай же что-нибудь!!!

— Сколько раз тебе можно повторять, что никакой я не… Батюшки-светы!.. — Иван увидел стремительно приближающуюся птицу. — Ёже-моёже, как сказал бы отрок Сергий!..

— Видишь?.. — теперь уже чуть не подвывал от ужаса Фарух. — Сделай же что-нибудь!!! Сделай!!! Семью премудростями Сулеймана заклинаю тебя!!!..

— Что сделать?.. — Иванушка запаниковал и сам. Провести века и тысячелетия на дне морском, пока его не выловит какой-нибудь глубоководный тральщик или ныряльщик-пионер, в его планы далеко не входило.

— Хоть что!.. Прогони ее!!! Прогони!!!.. Джин!..

Такого птица Рух — ужас прибрежных сел и городов, кошмар морей, напасть горных деревень — не видела никогда.

К ней обращались с мольбами, проклятьями и просто с очень короткими нечленораздельными вскриками, но ТАКОГО ей никто и никогда еще не говорил.

— Кыш!!! Кыш!!! Кыш!!! — сердито загудело в поднебесье.

Из уст человека в ее адрес это звучало бы смешно, не будь этот человек нескольких сотен метров высотой, и не размахивай он перед собой курткой размером с арбузное поле.

Надменная Рух, безжалостная Рух, мстительная Рух первый раз в жизни почувствовала себя вамаяссьским воробьем.

Выпустив из когтей небольшую скалу и едва увернувшись от рукава исполинской куртки, она, нарушая все законы аэродинамики и анатомии, поджала хвост, втянула голову в плечи, развернулась и, едва удерживаясь, чтобы не зачирикать, во все лопатки припустила домой.

— Что это было? — уперев руки в боки, затребовал объяснений Семьбаб почему-то именно у Фаруха.

— Что — это? — слабо попытался удивиться Фарух.

— ЭТО, — выговорил купец с таким видом, что Фарух понял, что уловки его не пройдут. Но, тем не менее, сделал еще попытку.

— Массовая галлюцинация?

— Не старайся казаться умнее, чем ты есть! ЭТО! ЯВЛЕНИЕ!

— Джин-хранитель, семейный талисман. Он не продается, — быстро добавил он еще до того, как Семьбаб успел открыть рот.

— Ах, не продается… — оценивающе прищурился купец. — А как насчет оплаты проезда?

— Когда мы прибудем в Шатт-аль-Шейх, моя семья заплатит тебе столько, сколько ты запросишь, — снисходительно соврал Фарух, стараясь не думать о матери, перебивающейся с купленных в долг бобов на принесенную в соседском ведре воду.

— Я без предоплаты не вожу, — любезно сообщил Семьбаб.

— Тогда… Я отработаю.

— Все вакансии заняты.

— Но те матросы, которые упали с мачты в море…

— Было проведено сокращение штатов.

— А если я не продам кувшин? — шаг за шагом во время разговора, под напором большого живота Семьбаба, Фарух отступал к корме корабля, пряча драгоценный сосуд за спиной.

— Я прикажу выбросить тебя за борт. Без кувшина, — любезно разъяснил купец.

— Но это грабеж среди бела дня! — Фарух, прижатый к фальшборту, украдкой за спиной потер холодный медный бок.

— Нет. Сейчас уже вечер, — вполне резонно возразил купец. — И достань руки из-за спины. Что ты там делаешь?

Но было уже поздно.

— Здравствуйте, — как всегда, сразу и из ниоткуда появился Иван, и в который раз за день подпрыгнув от неожиданности, Фарух подумал, что он начал понимать, почему нормальные джины перед своим появлением пускают клубы разноцветного дыма.

— Этот человек хочет отобрать у меня кувшин! — обвиняющее направил Фарух указующий перст на остановившегося, как вкопанного, купчину.

— Это его кувшин? — строго спросил царевич.

— Нет! Ты же знаешь! Этот купец грозится выбросить меня за борт и оставить твой кувшин себе! Убей его! Убей немедленно!

— О, Фарух!.. Пощади меня, непутевого!.. Я отдам тебе все свои товары!.. — хлопнулся на колени Семьбаб.

— Убить его? За что? — пожал плечами заместитель нормального джина. — Я уверен, что он просто хотел припугнуть тебя, чтобы незаконно завладеть собственностью, принадлежащей тебе. И если ему объяснить, что он поступает дурно, честному коммерсанту с его состоянием и опытом неподобающе, то он, безусловно, осознает свою ошибку и раскается.

В этих словах был скрыт огромный потенциал.

Они могли прозвучать весьма многозначительно.

Или зловеще.

Или угрожающе.

Или издевательски.

Но они прозвучали искренне.

Иванушка всегда верил в то, что говорил.

— А тебе, Фарух, не к лицу быть таким беспочвенно-кровожадным, — упрекнул он юношу. — В людях надо всегда уметь разглядеть что-нибудь хорошее, светлое — ведь совершенно плохих людей не бывает. Надо ценить человека, принимать его таким, какой он есть, и тогда конфликты иссякнут, и наступит всеобщее согласие и взаимопонимание. Ты должен поступать с людьми так же, как хотел бы, чтобы они поступили с тобой.

— Хотеть поступать так же, как они поступили со мной? — стараясь осознать эту новую для него истину, Фарух пробормотал ее себе под нос. — То есть, я должен хотеть выбросить ЕГО…

Но Иван уже исчез, бросив на лету «Спокойной ночи».

— Что это было?..

Кажется, Семьбаб был потрясен еще больше, чем после чудесного изгнания птицы Рух.

— Мой джин, — криво попытался улыбнуться Фарух.

— И он всегда так… слушается приказаний?..

— Насколько я помню — всегда… Твое предложение еще в силе?

— Какое?

— Отдать мне все товары, если я тебя пощажу?

— А то что?

— Н-ну…

— Забудь.

— Я так и думал, — вздохнул Фарух и опустился на тюк.

Корабль бросил якорь и остановился. В полутьме недалеко от них маячил пустынный берег и то ли холмы, то ли лес на горизонте.

— Иди, помогай сейчас разводить костры, — буркнул Семьбаб, проходя мимо Фаруха к носу судна. — А завтра днем начнешь отрабатывать проезд.

Рано утром корабль снялся с якоря и поплыл своей дорогой.

Фарух не слышал этого — он крепко спал на холодном песке, подложив под голову волшебный кувшин.

* * *

Саман (или самум?) визжал и разрывался от надсады; аксакалы и василиски, а, может, саксаулы и тамариски, выдранные с корнем, метались во взбесившемся, забитом песком воздухе, а отрок Сергий и Шарад уже второй день сидели на горячем песчаном полу одного из дворцов заброшенного города-призрака пустыни и слушали, как Масдай живописует свои полеты четырехсотлетней давности в этих воздушных коридорах.

Ураган старался вовсю, увеличивая и без того немалые груды песка под узкими стрельчатыми окнами, и ажурные пятиметровые кованые ворота зала хлопали под его порывами как незакрытая форточка.

Ковер чувствовал, что в этот раз пассажиры не станут прерывать его воспоминания, хотя бы из чувства благодарности, что он в последний момент перед песчаной бурей сумел вспомнить и разыскать давно забытый людьми город, и пользовался этим откровенно и беззастенчиво.

Но даже благодарное внимание имеет свои пределы.

Это как раз и собирался вежливо продемонстрировать отрок Сергий.

Но не смог.

— Кх… Х-х… Х-м-м… Х-к-ка.. — сказал он. Потом потряс бурдюк, второй, третий и добавил:

— К-х-х х-х-та, — что на этот раз означало: «Где вода?»

И вопрос этот был адресован не Масдаю.

Джин стушевался, опустил глаза и пожал плечами:

— Кончилась…

— Как — кончилась?! — от возмущения у Серого прорезался голос.

— Я — старый, больной человек, — дребезжащим тенорком принялся оправдываться Шарад, нервно пощипывая реденькую седую бороденку. — Я должен заботиться о своем здоровье, иначе ты никогда не увидишь своего друга в этом мире, если даже…

— Ты можешь наколдовать воду, Кроссворд? — набычившись, и, глядя неприязненно на бездомного джина, поставил вопрос ребром Волк, неохотно придя к выводу, что бить старых больных людей, к сожалению, нехорошо.

— Я не Кроссворд, я Шарад… И если бы у меня был мой кувшин, то это было бы парой пустяков, хоть целое море, хоть океан…

— Я имею в виду, пресную воду. Хоть стакан. И сейчас.

— Увы, нет…

— И ТЫ ВЫДУЛ ВСЕ, ЧТО У НАС БЫЛО ЗАПАСЕНО НА НЕДЕЛЮ ПУТИ?!

— О, прости меня, ничтожного, великодушный отрок, чье милосердие бескрайне, как Вселенная, а мудрость…

— Замолкни, а?.. — процедил сквозь зубы Сергий и принялся скатывать меха, чтобы хоть таким способом выжать из них хоть насколько капель в пустую кружку.

Цель была достигнута — несколько капель выжаты были, но еще до того, как кружка была поднесена к спекшимся губам, они поспешно перешли в газообразное состояние и без следа растворились в раскаленном воздухе комнаты.

Если бы не присутствие джина, а особенно, Масдая, Волк бы расплакался.

— Но у нас есть лимоны, — робко напомнил о содержимом продуктовой корзины Шарад.

— Эта кислятина горькая?! Умирать буду, а есть это не стану!!!.. Кто их вообще с собой взял!..

Ковер прервал свое повествование и с интересом прислушивался и — кто знает! — может, и приглядывался, — к происходящему.

И теперь настал его черед вмешаться.

— В растениях довольно много воды, как показывает опыт, и, если они не ядовитые, то на содержащейся в них жидкости можно прожить, пока не кончится самум и мы не найдем колодец.

— Большое спасибо за интересное наблюдение, — издевательски поклонился ему Серый и, не выдерживая более, взорвался:

— Где я возьму тебе в этой лукоморской печке с песком хоть какую-нибудь сухую травинку, а?!.. Об этом ты подумал, умник мохеровый?..

Ковер, кажется, обиделся, решил сначала промолчать, но потом ответил:

— Если кто-то считает себя тут самым умным, то, наверное, ему нет нужды подсказывать, что у него в мешке лежит волшебная ваза, подаренная калифом.

— Что?.. — Волк растеряно оглянулся, собрал воедино иссохшиеся мысли и просиял:

— Масдаюшка!!!.. Прости дурака!.. — хотел поцеловать его, но передумал, и вместо этого одним движением подтянул к себе замшевый мешочек, в котором Ахмед Гийядин Амн-чего-то-там и преподнес ему в день свадьбы вторую часть выкупа за Елену.

Ваза была торжественно извлечена на свет божий и установлена на Масдая.

— Так в чем, говоришь, там больше всего воды? — энергично потер руки Волк в ожидании чуда.

— А вот это уж вам, людям, виднее, — пожал виртуальными плечами и развел виртуальными руками ковер.

— Нам, людям?.. — представитель рода человеческого поскреб в затылке и покосился на старика. — Ты за человека-то считаешься, Кроссворд? Особенно после того, что ты тут вычудил? — не преминул напомнить Волк.

— Я не Кроссворд, я Шарад, — снова поправил тот. — А джины — не люди. Это древний народ, история которого восходит к эпохе…

— Понятно, — подытожил Серый. — От тебя помощи не дождаться. Ну, что ж… Попробуем начать с овощей. Они ведь тоже растения, как и цветы!..

Он потер бок вазы и предложил:

— Арбуз?

В то же мгновение в вазе зазеленела мясистая плеть с широченными листьями и крупным желтым цветком.

— Это что?

— Цветок арбуза? — высказал предположение джин.

Сергий откусил стебель, пожевал его, задумчиво сплюнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Дрянь. Много не съешь. Если только от смерти…

— Роза? — решил помочь советом и делом Шарад.

— Сам ешь, — отбросил Волк ароматный, но мгновенно сморщившийся в атмосфере доменной печи цветок.

— Из него варенье варят, — стал оправдываться джин и даже отщипнул несколько лепестков.

Серый напряг воображение, стараясь придумать какой-нибудь цветок, лопающийся от содержащейся в нем воды, но кроме водяной лилии на вяленый ум ничего идти не хотело.

Водяная лилия была не такой уж и водянистой, и отдавала болотиной.

— Арбузный стебель вкуснее, — с видом знатока изрек Волк, изящно сплевывая в угол.

— Пеон!..

— Магнолия!..

— Тюльпан!..

— Молочай!..

Джин осторожно вытряхнул подальше сухой древовидный стебель с зловещими трехсантиметровыми колючками, убедился в отсутствии молока на дне вазы, и они продолжили:

— Нарцисс!..

— Гладиолус!..

— Петуния!..

— Герань!..

— Водяная лилия вкуснее…

— Фиалка!..

— Анемон!..

— Дельфиниум!..

— Ирис!..

— Ирис?..

— Ирис!.. Где ирис?

Серый заглянул в вазу, перевернул ее, и на Масдая высыпалась маленькая горка липких коричневых кубиков.

— Уберите эту гадость! — возмутился ковер.

— Что это? — не понял Шарад.

Волк взял один кубик и осторожно лизнул.

— Ирис.

— Но ирис — это цветок!

— И ириска — тоже ирис. Попробуй, Кроссворд!

— Я не Кроссворд, я Шарад!..

Джин с подозрением покрутил в моментально ставших липкими пальцах другой коричневый кубик и с опаской лизнул, в ожидании подвоха.

Потом еще раз, и еще, и, наконец, затолкав конфету в рот, со счастливым удивлением признался:

— Никогда не слышал о такой сладости! Я знал, что есть цветок ирис, но что существует… — Шарад замолчал, как будто какая-то важная идея посетила его лысую голову, потом поднял вверх указательный палец и усиленно зачмокал конфеткой.

— Я понял! — провозгласил он, проделав все это еще пару раз. — Я понял!

— Что ты понял?

— Почему ирис. Я не знал, что существует такая сладость. А ваза могла не знать, что существует такой цветок! Или как он выглядит! Или на что похож! Или…

— Или что?

Джин хитро улыбнулся.

— Или это была небольшая шутка того, кто эту вазу создавал.

— Хм-м?.. — Волк на мгновение задумался, произнес «Ноготки!» и потер уже начинающий блестеть бочок вазы.

Снова как будто ничего не случилось, но, перевернув сосуд вверх дном, он получил на ковре изрядную кучку стриженых ногтей.

— Уберите с меня вашу пакость! — чуть не передернуло Масдая. — Я уже начинаю жалеть, что подсказал вам эту дурацкую идею!..

Брезгливо смахнув на песок пустым бурдюком полученный результат, воодушевленный Серый посверлил взглядом потолок, в поисках вдохновения, и продолжил:

— Золотой шар!

Прикарманив полученное, он обратился к джину:

— Ну, придумал что-нибудь?

— Анютины глазки!..

По гроб жизни Волк был благодарен сам себе, что успел выдернуть из-под рук Шарада вазу до того, как он потер ее.

Вторая попытка джина принесла путешественникам фунт табака, который и был ровным слоем рассыпан по Масдаю по его же просьбе — «От моли хорошо».

Более, даже совместно, ничего они придумать не смогли, кроме калов, и то — держа при этом руки за спиной — на всякий случай.

К вечеру буря все еще не утихла. Перетащив Масдая в соседний зал от всепроникающего и всёзабивающего песка, путники расположились в дальнем углу и зажгли лампу.

Волк посолил лимон, отхлебнул из кружки и выплюнул.

— Г-х-ха!.. Ну и гадость!!!..

— Конечно! Ведь ты опять все п-перепутал!

— Что я опять перепутал? Врешь ты все, Кроссворд…

— Я не К-кроссворд, я Ш… Шарад!!!..

— …ЭТО как ни пей, все равно гадостью была, гадостью и останется!

— Ну, я п-признаюсь, вкус несколько сиписи… писифи… сипсифичен… — не слишком послушным языком пробормотал джин, — но от этого еще никто… не умирал. Если, к-конечно, в напиток не подмешивали ккой-нибудь… хроший… яд.

— Судя по запаху…

— Это ее есесьтвенный аромат… Пей, пей.

Серый бросил в рот щепоть соли, лизнул лимон и еще раз глотнул из кружки.

— Тьфу-у!!!.. Все равно дрянь!!!.. Ты уверен на счет яда?

— Н-ну, я же пил это вмес-се с тобой, о н-недоверчивый отрок, — обиделся джин. — И ты с-снова нрушил… послед… последно… послед-довательность принятия этого н-напитка, и поэтому не с-смог во всем б-богатстве ощутить его гамму вкусов и послес… поскле… послевкусий. В-вот, с-смотри, как я это делаю!.. — и он, несмотря на несколько неустойчивое состояние, ловко лизнул тыльную часть ладони, посыпал ее солью, отпил чуть не половину кружки, слизнул соль и откусил лимон.

— Ну, давай т-теперь ты. К-кстати, к-кактусовый сок, приготовленный таким образом, оч-чень полезен для зд-доровья.

И старик осушил кружку до дна.

Волк, старательно наморщив лоб и мучительно вспоминая, что следует за чем в этом нелепом ритуале, откусил лимон, посолил напиток, понюхал его и вылил.

— По-моему, этот твой сок следует пить именно так, — подытожил он кисло.

Подумав немного, он затолкал остатки лимона в рот.

— И теперь я понял, зачем эти кацеки морочат людям головы с солью и лимонами. Потому, что после их текилы соль кажется просто сладкой, а лимон — приторным!

— М-мог б-бы и не вылив-вать… А мне от-дать… — Шарад укоризненно погрозил Серому дрожащим от усердной дегустации особого кактусового сока, полученного по весьма кстати вспомненному старинному кацтекскому рецепту, пальцем. — Ес-сли учесть, что это была п-пследняя вода в радиусе трехсот к-километров…

— Уж лучше стебли арбуза, — отрезал хмуро Волк.

— Ах, вода, вода… — вздохнул под ними Масдай. — А ведь не всегда это было таким больным вопросом в этом славном городе, если б я еще смог припомнить его название… Полноводная река текла под землей через пустыню четыре сотни лет тому назад, и это место было настоящим оазисом!.. Вода из местных колодцев славилась на много десятков километров вокруг… Впрочем, как любая вода в пустыне, наверное… А на каждой городской площади — а, поверьте мне, здесь их было не менее тридцати! — стоял большой фонтан, где в хорошую погоду купались дети…

— Ты имеешь в виду, когда было жарко?

— Я имею в виду, когда было прохладно. В жару заботливые родители носу не давали высунуть своим детишкам на улицу из тени дома. А во дворце правителя города, вот как раз в этом зале — он тогда относился к внутренним покоям, и в него было не попасть так просто, через провал в крыше, как сейчас — был потайной ход в подземный край родников, питающих…

— ЧТО-О-О?! — взревели в один голос лукоморец и джин. — И ты молчал?!..

— Ну, во-первых, это было столетия назад, еще до того, как вода ушла из города, — смущенно стал оправдываться ковер. — Во-вторых, сейчас пол весь засыпан песком, а я точно не помню, где находился этот люк…

— Вспомни неточно!

— Неточно… Неточно… Не помню. Но, кажется, посредине зала. Круглый такой люк с большим медным кольцом…

После часа раскопок, интенсивности которых могли бы позавидовать и самые торопливые археологи, вооруженные экскаваторами и динамитом, круглый люк с большим медным кольцом обнаружился в дальнем углу зала, в небольшом закутке, сооруженном когда-то из шелковых ширм, лежавших теперь неопрятной грудой рваной ткани, рассыпавшейся при первом прикосновении, и бамбуковых палок.

— «В центре зала, в центре зала…», — ворчливо передразнил Масдая Волк. — Следопыт…

— Ну, я же говорил, что помню не совсем точно, — слегка сконфуженно напомнил ковер. — Да и было это более четырехсот лет назад… А мы ведь моложе не становимся… Сырость и моль делают свое разрушительное дело…

— Да, ладно, уж… — великодушно взмахнул рукой Серый. — Главное, что нашли. Вот, сейчас и посмотрим, что там осталось от знаменитых родников за четыреста лет… Может, хоть болотце какое-нибудь… Хоть лужи… Ну, Ребус, давай — раз-два — взяли!..

— Я не Ребус, я Кросс… То есть, Шарад!..

И джин, ухватившись за зеленое от времени кольцо, сделал вид, что напряг все свои старческие силы.

Крышка люка подалась на удивление легко, и они едва успели отскочить, когда она с мягким стуком откинулась на теплый песок.

В лицо им пахнуло спертым воздухом.

И, похоже было, что сперли его откуда-то из склепа.

Джин, ухватившись за сердце и поясницу одновременно и сославшись на внезапный приступ головокружения и тошноты («Пить меньше надо», — грубо прокомментировал Волк), спускаться отказался, а вместо этого завалился на Масдая и тут же захрапел, и лукоморец, как самый страждущий и физически подготовленный одновременно, вынужден был, прихватив бурдюк, вазу и лампу, начать долгий спуск по высеченным в камне стоптанным ступеням винтовой лестницы.

После первого поворота и тот неяркий свет, что просачивался через распахнутый люк, пропал, и Серый зажег лампу. Она чадила, коптила и освещала не дорогу, а свой носик и ручку. В общем и целом, засветив ее, Волк почувствовал, что вокруг стало гораздо темнее.

А лестница все не кончалась и не кончалась.

Извиваясь каменной змеею, вела она неизвестно куда, и если бы не изношенные ступеньки, можно было бы подумать, что нога человека отродясь не ступала по ней.

Минут через десять, вроде бы, стало немного прохладнее.

Но ни реки, ни ручейка, ни даже высохшей четыреста лет назад грязи видно все еще не было, и Волк уже стал опасаться, что с этой лестницы был прокопан какой-нибудь боковой ход к воде, который он в темноте, увлеченный перечислением всей родословной лестницы, лампы, джина, дворца и прочих объектов живой и неживой природы на пять дней полета вокруг, просто пропустил.

Еще через десять минут Волк плюнул бы, если было бы чем, и решил, что если он сейчас пройдет еще сто ступенек и никакой другой архитектуры, кроме злосчастной лестницы, вокруг него не окажется, то он возвращается назад, пока в этом затхлом подземелье окончательно не спятил, и помнит еще дорогу обратно.

Через восемьдесят три ступеньки земля под его ногами без предупреждения разверзлась, и после непродолжительного, но богатого мыслями и чувствами полета, он упал на что-то твердое и теплое.

Уже на следующее мгновение Волк держал это что-то за горло.

— Ты что тут делаешь? — грозно прохрипел он, усиливая давление коленом в чью-то грудь.

Прижатый к полу человек поколебался, видимо, раздумывая, закричать ему или не стоит, и, придя к определенному выводу, наконец, ответил:

— Сижу…

— И чего ты тут расселся?

— Так ведь это ж тюрьма…

— Какая еще тюрьма? Чего ты городишь?

— Государственная тюрьма Подземного Королевства.

— А ты кто?..

— А я — государственный преступник… — как будто объясняя малому ребенку очевидную истину, отрекомендовался невидимый сиделец.

— Послушай, мне все равно, тюрьма — не тюрьма, преступник — не преступник… Вода у тебя есть?

— Была… где-то… Если не пролилась, когда ты появился…

— Я тебе дам — пролилась!.. А ну, ищи!

— Так ты же меня держишь… — философски заметил невидимка.

— Ну, отпущу…

— Не отпускай меня… Пожалуйста…

— Это почему?

— Тогда ты тоже исчезнешь, как и другие галлюцинации, и я опять останусь совсем один… А мне страшно… Скоро за мной должны прийти, чтобы отвести на казнь. Да, я знаю, я действительно преступник, я очень виноват перед Благодетелями, и я заслуживаю самой ужасной смерти, после того, что я про них сказал… Но я все равно боюсь…

— Галлюцинация? Кто? Я? Сам такой, — обиженно отозвался Серый и встал с поверженного арестанта.

— Не пропадай!!!..

— И не рассчитывай. Где твоя вода?

— В кувшине. Рядом с хлебом. В правом углу камеры.

— Хорошо. Поставим вопрос по-другому. Где правый угол камеры?

— А-а, ты заблудился… Я сейчас принесу, не уходи только никуда… — и невидимый человек, тяжело поднявшись на ноги, быстро зашагал по темноте.

Серый тоже решил времени зря не терять, и довольно скоро нащупал на полу сначала вазу, потом развернувшийся бурдюк, и только в конце, едва успев выхватить из-под ног обитателя камеры, лампу.

— На, держи… — и он почувствовал, как в руку ему осторожно вложили теплый тяжелый сосуд.

Серый осушил его мгновенно, даже не успев почувствовать вкуса предложенной ему воды.

— Уф-ф-ф… — довольно выдохнул он и вытер рот тыльной стороной ладони. Теплая жидкость удовлетворенно булькнула у него в животе. — Гут. Спасибо большое.

— На здоровье, — вежливо ответили из темноты и забрали кувшин.

— Ты меня видишь, что ли? — только сейчас до Волка дошло, что это значит.

— Н-ну, да-а… А ты разве должен быть невидимым? — слегка озадачено поинтересовался арестант.

Лукоморец зажег лампу, и слабый огонек резанул по глазам сильнее прожектора.

— Свет!!!.. — в ужасе отшатнулся человек, закрыв лицо обеими руками. — Благодетель!!!.. Пощади меня!!!.. — и упал на колени.

— Мужик, ты чего? — тревожно склонился над ним Волк, не выпуская лампу из рук. — Что с тобой? Глазам больно? Так это с непривычки, пройдет…

— Виноват… Я виноват… — безостановочно твердил человек, не поднимаясь и не меняя позы.

— Да перестань ты ерунду-то молоть… — не выдержал, наконец, Волк. — Благодетеля нашел… Ты глазами-то своими посмотри — какой я тебе благодетель? Скорее, последнее отберу… — неуклюже попытался пошутить он.

— Забирай, Благодетель, у меня нет ничего, что не принадлежало бы тебе… Моя благодарность беспредельна… Моя вина непростима… Моя жизнь — в твоих руках…

— Послушай, человече. Как тебя зовут-то хоть? — оставив на время попытки привести хозяина камеры в вертикальной положение, опустился рядом Сергий.

— Мое ничтожное имя недостойно того, чтобы коснуться слуха Благодетеля, — быстро и испуганно выпалил тот.

— Ну, а почему ты не спросишь, как меня зовут? — попробовал сменить подход Волк.

— Твое благородное имя не может быть загрязнено касанием слуха Недостойного!..

— М-да-а-а… — озадаченно протянул Серый и заскреб в затылке. Кажется, ситуация зашла в пат, как выразился когда-то Иванушка…

Иванушка… Высочество лукоморское… Где же ты теперь, когда твои дипломатические приемы общения с униженными и оскорбленными так необходимы?.. В каком кувшине тебя искать… В каком краю… Благодетель…

— Ну, хорошо, — вздохнул Волк. — Как тебя звать — не говоришь, как меня звать — знать не хочешь. Твое право, как сказал бы один мой знакомый правозащитник. А как я очутился в твоей камере — тебе тоже не интересно? Или на тебя каждый час сверху падают люди?

Эта сентенция смогла если не разговорить Недостойного, то, по крайней мере, запрудить несвязный поток его слов.

Он замер, и даже по спине его было видно, что задумался.

— Недостойный не имеет права подвергать сомнению действия Благодетеля, — наконец изрек он.

— Опять — двадцать пять, — фыркнул Волк. — Не хочешь разговаривать по-человечески — не надо. Сиди тут дальше. У меня тут, кажется, и без тебя проблем хватает.

И он встал, отряхнулся от мелкой сухой пыли и поднял лампу вверх на вытянутой руке, желая разглядеть, откуда это он так удачно слетел. Но все, что он увидел — черная непроницаемая тьма.

— Неуважаемый, — задумчиво позвал он. — У тебя тут лестница есть? Ну, или ящики какие-нибудь? Или мебель?

— Ничего нет, Благодетель…

— Кто бы мог подумать… — мрачно пробормотал Волк и опустил руку.

Осторожно, мелкими шагами добрался он до стены — она оказалась холодной и неровной на ощупь — и, держась за нее правой рукой, медленно обошел камеру, наступив при этом несколько раз на что-то мягкое и склизкое. Изо всех сил он надеялся, что это был разбросанный завтрак неаккуратного смертника, а не то, что он подумал.

Так он нашел дверной проем. Двери как таковой не было — был тяжелый плоский камень, приваленный снаружи, без отверстий и выступов. Попробовав толкнуть его, он почувствовал, что камень слегка дрогнул, но не более.

Но и это обнадеживало.

— Эй ты, неприкасаемый! Иди сюда, — скомандовал Волк.

Заключенный подошел и безвольно становился.

Точечный свет лампы выхватил из мрака высокую сутулую фигуру, осунувшееся лицо с клочьями свалявшейся бороды и большие глаза, чуть навыкате.

— Толкай дверь, — распорядился Волк.

— Но она же откроется! — в ужасе отшатнулся арестованный.

— Ну? — не понял Волк. — И в чем проблема?

— Но стражник приказал мне сидеть тут и ждать, пока за мной не придут!

— А когда придут, тогда что?

— Поведут на казнь, как и приговорил меня милосердный судья.

— И что с тобой сделают? — продолжал допытываться Серый, которого последние двадцать минут не покидало ощущение, что или он сошел с ума, или под влиянием кактусового сока Шарада ему видится какой-то нелепый, сумбурный сон, который вот-вот должен кончиться, но почему-то никак не кончается…

— Мне свяжут руки и ноги и сбросят в водопад.

— Водопа-ад… — помимо воли умильно вырвалось у Волка, и блаженная улыбка растеклась по его лицу при этом волшебном мокром слове. — Ну, и что? Ты погибнешь?

— Да, — сурово сказал заключенный. — Так мне и надо.

— Да что ты такого сделал?! — не выдержал Серый и взмахнул руками.

Мгновенно человек обрушился бесформенной кучей на пол, закрыл руками голову и запричитал:

— Не бей меня, о Благодетель! Я признаю свою вину! Я заслуживаю смерти! Не бей меня!..

— Мужик, ты чего? — кинулся к нему перепуганный не меньше него Серый. — Да что с тобой такое-то, а? Чего ж ты такой запуганный-то, а? Что у вас тут в подземном королевстве делается? Что за ерунда?

— Не бей меня…

— Да никто не собирается тебя бить, — мягко тронул его за плечо лукоморец. — Ты послушай меня, чудак ты человек. Я никакой не Благодетель, и не Неприкаянный, я вообще у вас тут впервые. Я искал подземную речку, спускался по старой лестнице, спускался, спускался, и вдруг провалился к тебе сюда. И теперь я хочу выбраться обратно, понял? Вернее, хотел, еще недавно, — зловеще пробормотал он себе под нос.

— Спускался? По лестнице? Но мы на верхнем ярусе, выше нас нет галерей, — робко прошептал Недостойный.

— Выше вас есть земля и солнце. И ветер, — добавил Волк после секундного раздумья. — И песок. Очень много песка. И старый заброшенный город.

— Да, я знаю, так гласит предание, — согласно кивнул арестант. — Солнце и песок, и нет больше на земле воды, и нет жизни… Постой! — вдруг встрепенулся он. — Если там, на поверхности нет воды и нет жизни, то ТЫ откуда взялся?

— Так это я и пытаюсь рассказать тебе уже полчаса!!! — горячо воскликнул Серый, но от экспрессивных жестов воздержался. — Нет воды только в этой пустыне, а километрах в трехстах отсюда есть оазис с колодцами, а еще дальше — другие города, и вода там течет рекой, и можно пить, сколько хочешь, или даже купаться…

— Но на поверхности не может быть воды! Она вся здесь!.. А оттуда она ушла еще во времена наших предков — так боги прогневались за их неблагодарность… И с тех пор… С тех пор… Но этого не может быть!!!.. Я — Недостойный!!! Я — преступник!!! Я оскорбил Благодетеля!!!.. Я должен умереть!!!.. — осужденный снова впал в беспокойство, но на этот раз его слова самобичевания звучали так, как будто он пытался убедить в их правильности уже самого себя.

— Да подожди ты, как там тебя… Ну, имя-то у тебя есть, а?

— Резец Огранщик…

— Я говорю, имя твое как?

— Так я же только что сказал тебе, — удивился арестант. — Резец Огранщик мое имя.

— Имя? — недоверчиво переспросил Серый. — Которое это из них — имя?

— Резец, конечно, — недоуменно пожал плечами Резец. — А Огранщик — ремесло. Имена всех Недостойных Подземного Царства состоят из имени и фамилии. А у вас, что, как-то по-другому?..

— Имя?! И ты это называешь именем?! Это же название какого-то инструмента!

— Почему — «какого-то»? Это название инструмента, которым я работаю. Не вижу тут ничего непонятного.

— То есть, ты хочешь сказать, что, например, вашу портниху могут звать Игла? Или Нитка? Или Тряпочка? А врача, к примеру, Пипетка? А крестьянина — Лопата?

— Ну, да. Это и есть хорошие имена многих Недостойных, передающиеся из поколения в поколение. Среди моих знакомых есть портниха Нитка. И что тут такого?

— Ну, может, для вас и ничего… Но в моей стране, и вообще, в мире, откуда я к вам попал, принято, чтобы человека называли в честь чего-нибудь хорошего, достойного, славного.

— Да?.. Какая странная традиция… А тебя тогда, к примеру, как зовут?

— Сергий.

— Сергий… — медленно повторил Резец, как будто пробуя на вкус это имя. — А что оно значит?

Лицо Серого вытянулось. Провалиться ему на этом месте (в смысле, еще глубже), если этот вопрос хоть когда-нибудь приходил ему в голову!.. Иван, скорее всего, знал бы, что значит его имя, и много других имен, но где его сейчас взять!..

Что же оно может значить-то, а?..

Вот ведь, мужичонка въедливый!.. Прицепился!..

— Путешественник, — после секундного тайм-аута решился на импровизацию Волк. — Конечно же, путешественник. Что же еще?

— Путешественник? А кто это?

— Человек, который ездит по разным местам, по странам там всяким, городам, лесам, горам, морям…

— Но, кроме Подземного Королевства, нет… нет… не было… не может быть…

— Есть, было, и, надеюсь, будет и дальше. Но это не важно. Мы об этом потом потолкуем.

— А еще, какие у вас бывают имена? — загорелся лихорадочным любопытством Резец.

— Н-ну… Владислав, например. Владеющий славой.

— А еще?..

— Ярополк. Ярый полк, значит. Ну, то есть, свирепый отряд, — пояснил Серый, чувствуя озадаченное молчание собеседника.

— Ух, ты!.. А еще?

— Властимил. Милый власти.

— Это как послушный Недостостойный?

Серый пожал плечами:

— Ну, наверное…

— А еще?

— Да много всяких разных, все и не перечислишь!.. Вот, Виктор, например — победитель. Андрей — побеждающий мужчин. Иннокентий — невинный… Да всякие, какие хочешь. Ты же, лучше, расскажи мне, Резец Огранщик, что тут у вас происходит. Кто такие эти ваши Благодетели, и почему тебя приговорили к смерти из-за какого-то дурацкого оскорбления.

— Нет, что ты, Сергий Путешественник!.. Это было не какое-то оскорбление! Хотя, конечно, весьма дурацкое… Я сказал — да отсохнет мой гнусный язык! — что Благодетелям на самом деле наплевать на то, как живут Недостойные! Не знаю, что нашло на меня… Но это слова, которые по нашим законам можно искупить только смертью…

У Серого на лице было написано, что у него есть свое представление о том, что такое оскорбление, которое можно искупить только смертью, и даже, если вчитаться как следует, можно было узнать, какой смертью и чьей именно, но он пока промолчал.

— …На самом деле, Благодетели — самый благородный, самый честный и бескорыстный народ на свете; народ, который сумел простить страшное оскорбление, вот так же нанесенное когда-то им нашими беззаботными предками, пока они еще жили наверху в старом городе. Благодетели всегда жили под землей, мирно трудились, добывая руду и драгоценные камни, и обменивали их на товары, которые могли им предложить обитатели поверхности. Благодетели пришли нам на помощь, когда подземная река внезапно ушла из своего русла, и настала страшная засуха. В пару дней пересохли все фонтаны, колодцы и источники города, и Недостойные погибли бы, если бы Благодетели не позволили спуститься нашему народу к себе, под землю. Они отобрали у Недостойных все оружие, чтобы не было больше среди нас войн и смертоубийства, и разрешили нам жить в своем подземном городе и заниматься ремеслами, как и раньше. Конечно, народу под землей стало сразу гораздо больше, а еды и жилых помещений не прибавилось… И непривычные к голоду и тяжелой жизни подземного народа изнеженные люди с поверхности, особенно старики, женщины и дети стали умирать, несмотря на усилия наших добрых хозяев. Их скорбь не знала предела!.. Но неблагодарный правитель старого города на поверхности и его приближенные бесстыдно обвинили в этих смертях сердобольный Подземный Народ и попытались поднять бунт против народа Подземного Королевства! Из-за своего эгоизма и алчности они поставили тем самым под угрозу существование всех людей, пришедших с обжигающей поверхности в ласковую прохладу подземелий! Они хотели вывести Недостойных обратно на поверхность, чтобы они там все погибли без воды. Это был верх бесстыдства и вероломства, вспоминая о котором Недостойные до сих пор посыпают себе головы пылью… Но благородные хозяева ограничились справедливым истреблением зарвавшейся верхушки, и простили простых людей. С тех пор они стали зваться «Благодетелями», а мы — «Недостойными», в память об этих событиях, и о том, что ради нас, чьи предки столько раз наносили обиды этому терпеливейшему и милосерднейшему из народов, они все равно с радостью шли на лишения и муки.

— А стражники — они Благодетели, или Недостойные?

— Конечно, Благодетели! — удивился такому несуразному вопросу Резец. — Недостойные не имеют права прикасаться к оружию — они из-за своей дурной наследственности могут использовать его во вред себе, — с убежденностью школяра, рассказывающего вызубренную накануне таблицу умножения, пояснил он.

— А судьи?

— Тоже Благодетели! И только Благодетели имеют право носить лампы. Недостойные должны привыкать видеть в темноте.

— А кем тогда Недостойные быть могут?

— Ремесленниками, земледельцами, каменщиками, ткачами, забойщиками, сапожниками, промывщиками руды, плавильщиками, огранщиками, ювелирами, медниками…

— Понятно. А школы у вас есть?

— Естественно! — с гордостью подтвердил Резец. — Благодетели заботятся о Недостойных с самых ранних лет, хоть мы этого и не заслуживаем!

— И учителя в них…

— Благодетели. «Знание — сила», — говорят они, и делают все, чтобы ребенок из Недостойных вырос образованным, полезным членом общества, знающим свою историю и помнящим, кому он обязан своим счастливым детством.

— А ты, что же получается, в школе был двоечником? — усмехнулся угрюмо Волк.

— Нет… Двоечники в Подземном Королевстве долго не живут…

— Слушай, Резец, ты случайно не знаешь, высоки ли здесь потолки? Там, где-то вверху, есть дыра, через которую я к вам сюда провалился… И если бы мы нашли лестницу…

— Это одна из самых старых пещер королевства, потолок у ней очень высок. А лестницу такую ты не найдешь во всей стране…

— Ну, или ее же можно сделать!

— Из чего?

— Из… Из… Хм-м… Ты прав… У вас же тут нет деревьев, наверное…

— Нет.

— А откуда у вас тогда хлеб? — вдруг дошло до Серого.

— Зерно выращивают наши земледельцы под светом панелей из особого камня — светофора. Днем он дает свет, а ночью гаснет, набираясь сил. Он очень редкий, и им выложены потолки только центральных улиц города и своды над полями. Иметь дома хоть кусочек такого камня — недостижимая мечта каждого Недостойного, — стыдливо признался Резец. — Но владеть им могут только Благодетели. Я это уже, по-моему, говорил…

— И хорошие у вас тут урожаи? — деловито поинтересовался Волк.

— Наверное, нет. Потому, что хлеба, выращенного на таких полях, очень мало, всем Недостойным его не хватает, и поэтому в муку добавляют лишайники, грибы, питательную плесень… И еще что-нибудь, наверное, но это уже секреты пекарей. Они говорят, что нам их лучше не знать. Тайны ремесла… Но от этого хлеб делается таким вкусным, ароматным… Да вот, можешь сам попробовать! — и огранщик, пошарив вокруг себя, извлек из темноты кусок чего-то, что по всем внешним (и, как быстро обнаружил Серый, и по органолептическим) признакам напоминал старую губку, только что выловленную из выгребной ямы.

Он сплюнул раз пять, приблизительно столько же раз пожелал, чтобы в тот вечер, когда они с Еленой Прекрасной ушли охотиться на калифа, он перепутал свои сапоги с Ивановыми, и вежливо вернул хлеб владельцу.

— Ну и гадость.

Резец слегка обиделся.

— А, кстати, Благодетелям-то зерна хватает? — зачем-то, догадываясь уже об ответе, все-таки спросил Волк.

— Да, конечно! — встрепенулся заключенный.

— И ты считаешь это справедливым?

— Конечно. Ведь это их страна, а мы здесь — всего лишь гости. Гость не лишает хозяев последнего, он довольствуется тем, что ему предлагают.

— Гости? После того, как прожили здесь триста или сколько там лет?! — возмутился Волк. — После того, как вы на них пашете, спины не разгибая, день и ночь, вы же еще и гости?!

— Да, — оправдываясь, подтвердил Резец. — Так они говорят, а, значит, это правда. Благодетели никогда не лгут. А что касается труда, то они тоже много работают — кто же, кроме них, будет судить нас, охранять, собирать налоги, управлять мастерскими, шахтами…

И тут Волку в голову пришла одна оригинальная идея.

— Значит, если вы после всего этого тут все еще гости, вы можете в любой момент встать и уйти домой?

— Домой?.. Д-да… Наверное… Не знаю… — задумался Резец. — Но у нас нет дома! В том-то и все дело, что нам некуда идти! Старый город на поверхности наверняка занесен песком, жилища наших предков давно разрушены…

— Так вы же ремесленники! Вы расчистите и отстроитесь в два счета!

— Да, но там нет воды…

— Но тогда вы могли бы уйти в какой-нибудь другой город — такой толпе мастеров будет рад любой правитель!

— По пустыне? Пешком? Ты сам говоришь, что вокруг на триста километров нет ни капли влаги!.. Ведь так?.. — Отвергавший по инерции изо всех своих сил идею переселения Резец вдруг понял, что в глубине души он с замиранием ждет, что его нежданный гость легко отметет все препятствия и докажет, что Недостойные и в самом деле могут уйти из-под земли когда и куда захотят.

— Да, это так, но у меня есть ковер-самолет, и на него я бы смог посадить человек двадцать… очень плотно… и мы бы взяли воды на полтора дня пути, а вы бы еще прихватили это… чего вы там граните… И в Шатт-аль-Шейхе вы бы это продали, и снарядили на эти деньги караван и вывезли бы еще человек сто — сто пятьдесят, тоже с драгоценными камнями… И уже на эти деньги они бы снарядили еще один караван. Или не один. И так далее, пока не выедут все. Не вижу ничего невозможного.

Огранщик упал на колени, схватил своими цепкими сильными пальцами руку Серого и отчаянно заглянул ему в глаза.

— Ты… Ты правда думаешь, что это осуществимо?..

Наверно, с меньшим напряжением он ждал приговора суда Благодетелей.

— Не вопрос, — повел плечом Волк. — Вопрос в том, как мы теперь выберемся отсюда. Надеюсь, тебя приговорили не к уморению голодом?.. Хотя, нет…

— Нет. Меня сброс… должны были сбросить в водопад. Но теперь, когда я сообщу через стражников королю, что Недостойные могут, наконец, уйти и не обременять их больше своим назойливым присутствием, казнь, может, и перенесут… или даже отменят…

Волк искоса, но пристально взглянул на огранщика, покачал головой, но ничего не сказал.

— Прислушайся, Сергий! За мной, кажется, идут!!! Слышишь — стали откатывать дверь?..

Волк тоже услышал скрежет камня о камень, быстро погасил лампу, не забыв перед этим зажмуриться, и растворился в темноте.

Не дожидаясь, пока камень откатится полностью, Резец быстро вскочил на ноги и с протянутыми руками бросился к кому-то, кто стоял, по-видимому, во главе отряда.

— Повелитель начальник стражи! Мы придумали, как Благодетелям избавиться от Недостойных! Мы придумали!!! Надо, чтобы Недостойные ушли на поверхность, а там отправились в другие города, из которых четыреста лет назад вода не ушла, как ушла из нашего города!.. И тогда…

Что будет тогда, начальник стражи почему-то не дослушал.

— Мерзавец!!! Мало того, что ты сквернослов, так ты еще и бунтовщик!!!

Послышался звук удара, падающего тела, и еще одного удара, и еще, как будто застоявшаяся рьяная футбольная команда вышла на долгожданную тренировку с большой сеткой мячей.

— Ой!.. Ах-х… А-ау!.. Уй… А-а-а!..

И вдруг все стихло.

— Они че у вас, все коротышки, что ли? — несколько озадаченно спросил Волк, бережно вытирая лезвие меча об одежду одного из убитых стражников. — Я ведь чуть не промахнулся. Они же мне чуть выше пояса будут, а в темноте-то не видно ничего… Ишь, гниды бородатые… Они ведь так тебя насмерть уходить могли!..

Потом наклонился и поднял с земли светящийся тусклым белым светом шар на серой каменной ножке.

— Это этот, что ли, камень-светофор? Гляди-ка, штука какая интересная…

Откуда-то с уровня пола раздался страдальческий стон.

— Ну, что, получил свою отсрочку от казни? — мрачно усмехнулся Волк.

— Ты… Ты убил их?..

— Да. Пока они не убили тебя. Ты ведь должен еще вывести меня отсюда, тебе нельзя умирать.

— Ты убил Благодетеля? — как будто не расслышав, или не доверяя своим ушам, переспросил огранщик.

— Нет. Четырех, — уточнил Серый.

— Но… Но… Но это же… Но так ведь… Но этого…

— Я убил четырех маленьких вооруженных уродов, которые били и собирались убить одного безоружного человека, вся вина которого лишь в том, что он родился в этой крысиной дыре. Что не понятно? Или тебе не хочется жить?

Но Резец, похоже, все еще находился в шоке, но не от побоев, а от происшедшего на его ночного видения глазах убийства.

— Но это же Благодетели!.. Они неприкосновенны!..

— Они это заслужили. Привыкай, — пожал плечами Волк. — Потому что я намереваюсь выйти отсюда сам и вытащить на свет Божий ваш забитый, запуганный и замороченный народишко, хотите вы этого или нет!!! — и протянул лежащему руку. — Вставай! Мы уходим!

— Забитый… Запуганный… Замороченный… Запуганный… Забитый… Замороченный… — как под гипнозом, повторял Резец, и по лицу его было видно, что в голове у него происходили глобальные процессы, сродни тектоническим.

Они были сдерживаемы всю его сознательную жизнь, и теперь разум человека, чьи десять с лишним поколений предков провели в дурмане и рабстве, рванулся наверстывать упущенное.

Плиты материков-мыслей с грохотом и скрежетом сдвигались и раздвигались, образуя новую береговую линию молодых континентов мировоззрений. Извергались вулканы предрассудков. Реки стереотипов выходили из берегов и устремлялись в новые русла. Разящие стены цунами-убеждений зарождались в глубинах подсознания и прокатывались от моря до моря по беспомощной суше логики.

— Заслужили… Они это заслужили… Они заслужили… — ухватившись за предложенную руку, огранщик резко вскочил на ноги, и вид у него был угрожающим, с легкой сумасшедшинкой в глазах. — На свет!..

Он побежал было направо, но тут же развернулся, чуть не сбив с ног не ожидавшего такого маневра Волка, и снял с одного из Благодетелей перевязь с мечом в ножнах.

— На свет, — решительно повторил он и исчез во тьме.

* * *

— …нельзя им верить!!! Благодетели обманывали нас!!! Там, наверху, есть вода!!! Только далеко!!!.. Но мы ее найдем!!! Недостойные больше не гости!!! Мы должны вернуться домой!!! И наши имена должны быть славными!!! Я больше не Резец!!! Резец — это инструмент с режущей кромкой и твердосплавной наплавкой!!! Я — не инструмент!!! Я — человек!!! Ничуть не хуже Благодетелей!!! Они никакие нам не Благодетели!!! Меня зовут Виктор!!! Это значит «Победитель»!!! И у меня теперь есть меч!!! И лампа из светофора!!! Вот, смотрите!!!.. Мы — такие же, как они!.. И мы поднимемся наверх!!!.. Там все разрушено и занесено песком, и невозможно жить… Там нечего есть!.. И вода далеко-далеко!.. Но там мы будем свободны!!!.. Долой!!!..

Серый стоял на том же валуне, но чуть в отдалении, и с ужасом вслушивался в не связанную никакой логикой, как прыжки пьяного кенгуру, речь нового властителя местных народных дум и вожака подземных рабочих масс.

Самой разумной идеей, конечно, было бы зажать ему рот, завернуть за спину руки и протащить куда-нибудь подальше при первом же виде хмурой толпы людей, но особенностью этой хорошей мыслИ, как и всех ее подруг, было то, что пришла она уж слишком опосля…

Ну кто же мог знать, что этот вчерашний смертник, еще несколько минут назад голову боящийся поднять без разрешения, запрыгнет на эту каменюку — кто только такие махины посреди улицы оставляет! — и начнет агитацию за светлое будущее!..

«Они нас побьют,» — пришла откуда-то, да так и осталась в мозгу Волка зловещая уверенность.

Толпа внимала словам оратора с недоверчивым ужасом.

— Я тебя знаю! Ты — Резец Огранщик! — прервал, наконец, монолог пропагандиста недоверчивый мужской голос.

— Я — Виктор!!!..

— И ты говоришь, наверху есть вода?.. — вмешалась женщина.

— Да! Только далеко! Но там живут люди!!! Вот, посмотрите — со мной человек оттуда!!!

— …и что Благодетели — обманщики?..

— Они вруны и злоумышленники!!! Они не хотят, чтобы мы обрели волю!!! Все Недостойные должны вернуться домой!!! — выкрикивал изо всех сил Резец-Виктор, размахивая мечом в ножнах.

— И там нечего есть и негде жить?

— Да!.. Но мы все преодолеем, когда будем свободны!!! Мы — мастера!..

— И у тебя в руках оружие?!..

— Да!!! Это значит, что мы пробьем путь к свободе, если понадобится!!!

— ЭТО ИЗМЕННИКИ!!!

— БЕЙ ИХ!!!..

— А-А-А-А!!!..

Толпа взвыла, отшатнулась, собираясь с мощью, и качнулась вперед, чтобы смыть, стянуть, подмять и растоптать безумных святотатцев и богохульников…

Но их уже не было на месте.

В таких гонках тридцать-сорок метров форы никогда не будут лишними.

Лишь бы они не сокращались.

— Быстрей перебирай ногами!.. — злобно шипел в ухо ошарашенному огранщику Серый, наугад выбирая поворот за поворотом в бесконечном каменном лабиринте стен и вырубленных в них темных пещер и переходов, как два камня похожих друг на друга. Иногда ему начинало казаться, что они все эти двадцать минут бегают по одному и тому же кругу.

— Где мы?..

Но новоявленный пророк мыслями был явно не здесь.

— Они слушали меня!!!.. Они слушали меня!!!.. Они меня слушали!!!..

— И еще бегут послушать!!!

— Я их почти… убедил…

— Идиот…

Пещер вокруг становилось все меньше и меньше, а поворотов все больше…

— А я им еще не сказал… что ты убил… четверых Благодетелей… — судорожно давясь воздухом от непривычно быстрого бега, радостно прохрипел Виктор.

— Вернись и скажи!.. — голос Волка истекал ядом. — Куда теперь?..

— А где мы?..

От такой постановки вопроса Серый остановился.

Огранщику, налетевшему на него, тоже пришлось затормозить.

— Что значит — «где мы»? Это твоя страна! Ты должен знать, где мы! — возмущенно воскликнул Волк.

— Я должен?.. — удивленно переспросил Виктор, даже прекратив на мгновение задыхаться. — Да… Я должен знать… Но я не знаю!.. Я никогда не был… здесь… раньше!..

— Хотя бы приблизительно! Нам надо сориентироваться, пока толпа приотстала. Слышишь, их вопли не так хорошо слышны. Тоже, поди, повыдохлись, как и ты, — снисходительно усмехнулся лукоморец.

— Да… — прислушался рассеяно огранщик. — Почти не слышно… Зато что-то… где-то… постукивает… Как камень о камень… Странное это место какое-то… я говорю…

— Странное? — насторожился Волк.

Теперь, когда Виктор об этом упомянул, Серый тоже смог различить тяжелый стук — как будто где-то неподалеку по каменному руслу текла каменная река.

— Да… Заброшенное… Тут вокруг довольно мягкая порода… аргиллиты, даже… похоже… а нигде нет ни пещер… ни мастерских…

— Ну, и что?

— И на полу — пыль… Здесь… не часто ходят…

— И что?

— И следы инструмента… на стенах… очень старые…

— Рез… Виктор! Слышишь — толпа опять заголосила? Это они отдохнули и отправились за нами! Тут нигде нет ни одного бокового хода! И если ты ничего умнее не придумал, то надо бежать туда, куда ведет этот проход! Быстрее!!!..

Волк рванулся, но, едва завернув за угол, остановился как вкопанный.

Едва волочивший явно отказывающие ему в услуге перемещения ноги огранщик наткнулся на него, и с облегчением на нем повис.

— Кто это? — встревоженным шепотом потребовал у него ответа Серый.

— Где?..

— Там, — и он ткнул пальцем за угол.

Виктор выглянул было беззаботно из-за плеча пришельца, но тут же бросился на пол и прижался к серому шершавому камню, закрывая голову руками.

Когда он через секунду повернул голову к Волку, цвет его лица, не слишком румяный и в лучшие-то времена, мог с легкостью с этим камнем посоперничать.

— Мы погибли, — едва слышно прошептал он. — Мы в запретном коридоре. А это Страж.

— Кто он такой?

— Каменный великан, стерегущий коридор.

— Великан?! Да это целая каменная стена!!!.. — не выдержал Серый. — Одна дубина больше меня!..

— А у него их две…

— Как его можно миновать?

— Никак, — обреченно покачал головой Виктор. — Мимо него могут пройти только Благодетели…

— Куда ведет коридор?

— Не знаю… Это запретная зона… Никто не возвращается… Никогда не возвращался…

Серый занервничал: гул голосов слышался все ближе и ближе. Но слишком быстро приближаться они что-то не спешили…

Наверное, в отличие от временно потерявшего рассудок, рассудительность и ориентацию в пространстве огранщика, они знали, куда ведет этот коридор.

— И что ты предлагаешь? — сердито спросил Волк.

— Почему — я?

— Это твоя территория!

— Я здесь ни разу не был! Потому, что первое, что узнает ребенок Недостойного, едва научившись ходить, это про Запретные Зоны.

— И что он про них узнает?

— Что ходить туда запрещено.

— Весьма ценная информация…

— И что если ты нечаянно туда… то есть, сюда попал, то нужно бежать со всех ног обратно.

— Обратно? Они нас разорвут!..

— Властимилы… — презрительно хмыкнул Виктор.

— В смысле? — недопонял Волк.

— Милые власти. Покорные. Рабы, — пояснил тот.

— Но разорвут?

— Разорвут… — нехотя подтвердил Виктор.

Голоса, сопровождаемые теперь уже звоном металла, звучали все ближе.

— А ты говоришь, Благодетели ваши мимо этого урода пройти могут? — задумчиво поджал губы Серый.

— Могут. Только они и могут… — печально втянул голову в плечи абориген.

— Значит, он отличает этих карликов от вас, так?

— Наверное, отличает…

— А как?

— Да откуда я знаю!.. Наверное, он видит, Благодетель это, или Недостойный, вот и отличает…

— А чем вы отличаетесь от них? — спросил уже более сам себя, чем своего нового знакомого, Серый и почесал в затылке. — Ростом, чем же еще, — ответил он тут же сам себе, поведя плечом.

— Делай, как я, — решительно скомандовал он Виктору.

Волк присел на корточки, натянул поверх коленок куртку и вразвалочку, переваливаясь с боку на бок по-утиному, обогнул угол и направился прямо к великану.

Заметив в первый раз, что он тут не один, каменный монстр перестал переминаться с ноги на ногу, повернулся к приближающейся фигуре лицом — не лицом, но передней и верхней своей частью — точно, и несколько близоруко попытался разглядеть, кто там к его ногам пожаловал, взяв наизготовку, на всякий случай, обе обсидиановые дубины.

Результат осмотра великана удовлетворил, потому что он поднял то, что за неимением лучшей кандидатуры, Волк про себя называл головою, и посторонился, открывая проход за своей спиной.

Стиснув зубы, Серый изо всех сил сдерживался, чтобы не рвануть в открывшийся тоннель со всех ног.

— Делай, как я, Огранщик! — повернув на ходу голову, яростно рявкнул он. — Быстрей!

И с достоинством заковылял дальше, пока не скрылся за ближайшим поворотом.

Через несколько секунд, умудряясь бежать вприпрыжку даже в таком скрюченном положении, за этот же поворот, заполошно, как вспугнутая курица, размахивая руками, влетел Виктор, но тут же споткнулся, наступив на свою же ногу и неуклюже завалился на бок.

Еще через несколько мгновений за ним последовали несколько бородатых коротышек с мечами наголо.

Впрочем, судьба их была печальна в своей предсказуемости.

— Никудышные они бойцы, — снисходительно хмыкнул Серый, вытирая клинок меча о рубаху последнего. — Привыкли, видать, наводить тут шороху одним своим видом, да мечами перед вами трясти…

— Клянусь, что в один прекрасный день я буду так же владеть мечом, как ты, о хитроумный Сергий Путешественник! — едва отдышавшись, торжественно пообещал сам себе потрясенный огранщик, выбираясь из-под маленького холмика маленьких тел.

— Будешь, будешь… Если выберемся… — вздохнул Волк. — Ну, Виктор-Победитель, пошли. Дорогу я у тебя, естественно, не спрашиваю…

Тоннель, в котором они оказались, при ближайшем рассмотрении оказался и не тоннелем вовсе, а чем-то вроде естественной расселины, причудливо изгибающейся в разных направлениях во всех трех измерениях, и поэтому через десять минут пути товарищи по несчастью уже решительно не могли сказать, спустились ли они вниз, или, наоборот, поднимаются кверху.

Стены коридора то нависали над самыми головами и грозили вот-вот встретиться, как давно не видевшиеся родственники, и тогда беглецам приходилось сгибаться в три погибели, вставать на колени, а то и вовсе продвигаться ползком, зарабатывая хроническую клаустрофобию на всю оставшуюся жизнь, а то убегали вверх и терялись во мраке, не пробиваемом ни лампой Серого, ни светильником Виктора, и эхо их шагов и голосов гулко разносилось под невидимыми сводами. В далеких стенах угадывались притаившиеся пещеры, и холодное паническое чувство потерянной на берегу океана бусинки охватывало людей, заставляя с тоской вспоминать уютные, гостеприимные тесные лазы, оставшиеся позади. В такие моменты Волк думал, о том, что он так и не спросил у огранщика, из чего, или вернее, из кого они делают сапоги. Да, может, оно и к лучшему…

Так шли они, потеряв счет времени, пока лукоморец не обратил внимания, что пол под ними перестал изображать из себя американскую горку, а ведет себя так, как нормальному полу и прилично — строго горизонтально следует в каком-то одном направлении, и стал больше похож на большую дорогу, противоположную обочину которой, правда, было не разглядеть.

Но куда эта дорога может вести?

Только он решил спросить у своего спутника, что тот думает по этому поводу, как обо что-то споткнулся и упал, больно прикусив язык. Лампа выпала из его руки и погасла.

Неясное очертание фигуры Виктора остановилось впереди.

— Что-то случилось, Сергий?..

— Нет, все нормально, запнулся об булыжник…

Не поднимаясь, Волк попытался нащупать, куда упала лампа — по звуку он слышал, что где-то совсем рядом. Но первым ему под руку попал большой камень — скорее всего, тот, о который он и запнулся.

Серый провел по нему рукой и подумал про орехи.

Орехи?

Какие орехи?

При чем тут орехи?

Ведь камень не шершавый, и даже не ребристый…

Гладкий.

Серый знал, что надо делать в таких случаях.

Он отключил сознание и отдался на волю чувств.

Что ему хочется сделать сейчас с этим камнем?

Найти еще один, плоский, и расколоть орех.

Так они всегда делали в Стелле, когда останавливались на ночевки на берегу моря и, конечно, когда у них были орехи…

Море.

Гладкие камни, отполированные водой…

Здесь?!

И тут он вспомнил.

Где-то здесь когда-то, наверное, протекала исчезнувшая река.

Волк вдохнул полной грудью несколько раз, и ему показалось, что воздух стал чуть влажнее, чем был до этого.

— Сергий, — огранщик озабоченно повернулся и пошел обратно. — Ты нашел свою лампу?

— Нет… Посвети… Послушай, Витя, тебе не кажется, что где-то близко есть вода? Много воды?

— Что?

— Воздух, по-моему, влажный…

— Воздух?.. Да! Да! Это должна быть река!..

— Ты знаешь, что такое река? — на всякий случай уточнил Волк.

— Да, конечно. У нас по нескольким уровням протекает река. В один из ее водопадов — в самый высокий — меня и должны были сбросить.

— А ты представляешь, откуда она берет свое начало?

— Нет, — не задумываясь, ответил Виктор. — Там, откуда она течет, тоже Запретная Зона. И там стоит такой же Страж. Туда никто из Недостойных никогда не ходит.

— Может, это та самая река?..

— Какая? Наша?

— Та самая…

Приблизительно часа через полтора пути товарищи уперлись в стену.

Приходилось прийти к выводу, что это стена, потому, что подножие горы не могло состоять из бесчисленного множества камней, величиной с коровью голову.

Стена перегораживала русло от одной стороны до другой и с первого взгляда уверенно заявляла о своей солидности и надежности, и о намерении простоять еще три раза по столько, сколько она здесь уже простояла.

Насыпана она была из кусков пустой породы, вырубленной в забое много лет назад инструментом, похожим на тот, что использовали люди в Подземном Королевстве, авторитетно заявил Огранщик.

Если по откосу постараться забраться на самый верх, то можно будет попытаться разобрать проход — или пролаз — как получится — и перебраться на ту сторону, авторитетно заявил Волк.

Что и было сделано за ближайшие четыре часа.

Путники съехали на спинах по крутому откосу вниз, и свет светильника Виктора сразу отразился в черной, лениво перемещающейся воде тихой заводи. Ближе к берегу из воды показывала свои лысые макушки гладкотелая речная галька. Но чем дальше от берега, тем было глубже, и тем быстрее и сильнее было течение, и тем явственнее и отчетливее слышался глухой гул водопада.

Сняв сапоги и стараясь не терять из виду ближнюю стену пещеры, подняв как можно выше над головой свои источники света, они, осторожно ощупывая ногами дно перед каждым шагом, двинулись вперед.

Но идти им пришлось недолго — когда вода стала доходить им до колен, течение заметно усилилось.

В паре десятков метров от них в нижней части стены зияла огромная, в несколько метров, дыра — туда и уходила вода, с ревом и грохотом низвергаясь куда-то вниз.

Потоки воды вокруг их ног бестолково кружились, как потерявшие след борзые, как будто никак не могли решить — вернуться ли им назад и броситься в черный провал, или поискать после долгого пути спокойной жизни у тихого берега.

Исследователи постояли в ледяной воде еще несколько секунд, потом, не сговариваясь, развернулись и пошли обратно.

— По-моему, я что-то начинаю понимать, — медленно проговорил Волк, натягивая на мокрую ногу заупрямившийся сапог.

— Что?

— Куда делась река у горожан сверху четыреста лет назад. Она ушла глубоко под землю. Нашла там себе новое русло.

— Но откуда взялась эта дыра? — возбужденно взмахнул не надетым еще сапогом Виктор. — Это ведь не простая промоина — поверь мне, Путешественник, я хоть и не шахтер, но знаю, о чем говорю! Это дело рук чело…

И вдруг Виктор как будто подавился своими словами. Он вытаращил глаза, разинул рот, и как окунь на пляже, стал втягивать в себя не нужный ему воздух.

— Что? Что случилось? — забеспокоился Волк.

И, наконец, того прорвало:

— Ах, негодяи!.. Мерзавцы!.. Подлецы!.. Подонки!.. Я убью их!.. Клянусь, я вернусь и убью их всех, до единого!!!.. — взвыл он.

— Кого?

— Благоде… Этих блошиных детей!!! Этих самодовольных уродов!.. Этих недоношенных коротышек!.. Ненавижу!!!.. Только они могли пробить в стене дыру, только они могли подготовить реке новое русло, только они могли загнать в подземное рабство мой народ и назвать после этого себя Благодетелями!.. Сергий, мы идем назад. Сегодня вечером прольется море крови. Нет, как они посмели!!!.. Как могли!!!.. Всех!.. Всех!.. Всех!..

— Постой, Огранщик, — мягко, но уверенно Волк взял распаляющегося миг от мига спутника за руку. — У меня тут тоже появилась одна идея. Пойдем назад, но только вдоль той стены.

— А что там?

— Если я не ошибаюсь — увидишь. Ну, а если ошибаюсь, вернемся в твое Подземное Королевство и устроим там ба-аль-шой тарарам, — произнес Серый, а про себя подумал: «Если, конечно, найдем туда дорогу…»

Серый не ошибся.

Не прошли они назад от стены и километра, держась правой стороны пещеры, как уперлись в черные широкие ступени, ведущие вверх. Остатки роскошных мраморных резных перил грудами причудливо изогнутого каменного кружева лежали по обеим сторонам этой лестницы.

Поднявшись метра на три вверх, Огранщик заметил, что ступени побелели.

— Это, наверное, внизу водоросли были. Лестница вела до самого дна реки, чтобы люди могли поплавать, понырять, и спокойно выбраться на берег, — предположил Волк. — А там, наверху, должен быть большой зал, в середине которого ход, ведущий сюда. Масдай был почти прав…

Когда они поднялись наверх, было уже темно.

Буря улеглась.

По-видимому, спать.

— Так здесь точно так же, как и у нас в Подземном Королевстве… — разочарованно протянул Виктор, задрав голову и разглядывая бездонное небо черного бархата, черное на черном фоне провалов купола дворца и слепых окон. — И светофора нет — только где-то высоко крошечные вкрапления… От них даже не светло ничуть… А своды пещеры — так у нас в Холле Собраний любого Уровня они повыше будут…

Серый обиделся за поверхность.

— Сам ты — светофор! Это же звезды! Они к небу прибиты специально, чтобы ночью светить. А что темно — так ты не расстраивайся. Ты еще нашего утра не видел. И дня. Ты лучше понюхай, какой у нас тут воздух! В вашем погребе такой и коротышкам исподтишка не дают! Его же ложкой черпать можно и на хлеб мазать вместо масла!

Виктор недоверчиво несколько раз потянул носом, но от комментариев воздержался.

— А что — Утром будет еще светлее? — только поинтересовался он.

— Хо-хо! Увидишь!.. Но вот что меня беспокоит сейчас больше всего, так это где у меня Палиндром с Масдаем… Они оставались в каком-то другом зале, но я прекрасно помню, что все двери там были заметены песком… Значит, напрямую до них не добраться… Если это вообще в этом дворце было дело, а не в каком-нибудь другом…

— Эти… двое… твои друзья?

— Ну, что-то вроде… По крайней мере, половина из них…

— Попробуй, позови их.

— Мысль поражающая своей новизной… — и, набрав полную грудь живого ночного воздуха, Волк проревел:

— Масдай!!! Палин… Реб… Кросс… Шарад!!! Вы где?!..

— Зде-е-есь!!!.. — донесся в ответ издалека, на грани слышимости, шершавый шерстяной голос.

— Где — здесь?

— Там же, где и бы-ыли!!!..

— А где старик?

— На мне-е спи-ит!!!..

— Лети сюда!!! Сможешь меня по голосу найти?..

— Лечу-у-у!!!..

— На ком он спит? — испуганным шепотом быстро спросил огранщик. — Кого ты позвал? Кто должен прилететь? Демон Ночи?

— Какой демон ночи, ты чего, Витек? Сказок начитался? — устало отмахнулся от него Серый. — Это Масдай, ковер-самолет говорящий. Болтающий, я бы даже сказал. Помнишь, я тебе про него говорил? Сейчас он будет здесь, и мы поужинаем и ляжем спать. А завтра все обсудим — утро вечера мудренее. А, вот и он, король воздуха!..

Через провал в куполе зала, ловко сманеврировав, под аккомпанемент заливистого храпа, спланировал Масдай и приземлился прямо рядом с попутчиками.

— А где вода? — не успел ковер опустить кисти, как джин сел, кружка наготове в сухонькой костлявой ручке.

— Вниз и направо, — любезно подсказал лукоморец.

* * *

Проснулся Волк оттого, что кто-то тряс его за плечо и панически причитал:

— Я ослеп… Я ослеп… Я ничего не вижу… Глаза… Мои глаза горят… Огонь… Огонь…

Мгновенно стряхнув с себя остатки сна, он вскочил, и увидел около себя Огранщика. Он лежал на песке, скрючившись и закрывая лицо руками, как будто надеялся вдавить его в затылок.

— Мои глаза… — стонал он.

— Что слу… — начал и не закончил Серый.

Он все понял.

Утро.

Солнце встало.

— Ты смотрел на солнце?

— Солнце? Это и есть Солнце?.. Да… Я смотрел на Солнце! Но недолго, всего минуты три… А потом у меня пошли круги перед глазами, и я ослеп!.. Это мне наказание за то, что я сбежал из Подземного Королевства!.. Теперь я умру!..

— Ничего страшного, — поспешил успокоить его Волк, ругая себя на чем свет стоит, что не подумал вчера предупредить человека из темноты об опасностях дневного света. Но кто мог подумать, что у того хватит ума смотреть на солнце! Целых три минуты! Но вчера просто все так устали… если не иметь в виду Ребуса… и Масдая… А потом им пришлось еще раз спускаться к старому руслу с бурдюками и идти к реке за водой… А затем последовал незабываемый ужин, когда Огранщик сначала заявил, что никогда не будет есть ничего с таким отвратительным вкусом и отталкивающим запахом, даже если наверху это и называется хлебом, а потом, «через не могу», умял столько продуктов, что полночи не мог заснуть, а все ворочался и постанывал, заглушая иногда даже храп джина… И предстоящее утро поэтому совершенно вылетело из головы… А, откровенно говоря, и отродясь не залетало…

Вспоминая все это, он быстро смочил кусок ткани, оторванный от подола бурнуса Шарада, успевшей когда-то уже нагреться водой из бурдюка, и приложил его к покрасневшим и истекавшим слезами глазам Виктора.

— Подержи так, не убирай. Скоро будет получше. И на будущее — урок тебе: не пялься, куда не надо. Понял?

— Но оно было такое… прекрасное… невероятное… ослепительное…

— Вот и ослеп… — проворчал Сергий, прикладываясь к бурдюку перед тем, как его завязать.

— Так ты точно знаешь, что это пройдет? — тревожно спросил Огранщик.

— Пройдет, пройдет. Не успеешь оглянуться — пройдет, — успокоил его Волк.

— Как я счастлив, что первым из моего народа увидел Солнце!.. — Огранщик, облегченно улыбаясь, откинулся на теплый песок и прижал повязку к глазам. — Когда они выйдут на поверхность, это будет обязательно Ночью, и мы не будем спать всю Ночь, а будем смотреть на Звезды, а Утром все вместе встретим Солнце!.. Но я предупрежу, чтобы они не смотрели на него в упор… Как они будут счастливы тоже… Как рады… Если человек не видел Солнца — жизнь его прожита зря… Кстати, Путешественник, ты имел возможность подумать над тем, как помочь моему народу выбраться наверх?

— Ты хочешь сказать, как сломить их сопротивление и вытащить их наверх? — кисло поправил его Волк. — Или после вчерашнего выступления у тебя еще остались какие-то сомнения по этому поводу?

Улыбка медленно сползла с лица Виктора.

— Что я мог сделать… Глупые люди… Их загнали под землю, как камнеежек, обратили в рабство, а они счастливы!..

— Как кого? — недопонял Серый.

— Ну, ты в детстве приятелям загадку загадывал? — проснулся Шарад.

— Какую загадку?

— «Кто это — маленький, зеленый, камни ест?».

— Н-нет… А кто это?

— Маленький зеленый камнеежка, кто же еще.

— Преглупое животное, но хорошая шкура для сапог, — добавил Виктор. — Из крупного может выйти даже две пары. Хотя такими большими они вырастают редко.

— А-а… А из чего у вас одежду шьют, раз уж про это речь зашла?

— Базальтовое волокно.

— Я так и думал, — с видом знатока кивнул Серый, взяв на заметку при случае спросить у Ивана, где растет базальт.

— Значит, нет никакой надежды возродить наш город?.. — тоскливо проговорил Огранщик, возвращаясь к больной для него теме. — И мои люди так и останутся рабами?.. Я не понимаю, как так можно — предпочесть остаться сытым рабом с крышей над головой, и отказаться от голодной, бездомной, безводной, но свободы!.. Мне стыдно за них, Путешественник…

— В принципе, можно вернуть реку обратно в старое русло, — пожав плечами, стал рассуждать вслух Волк. — Можно спустить вниз те металлические ворота, которые мы видели в том зале, привалить их к дыре, а сверху присыпать камнями и песком. Масдай нам в этом поможет. Тогда колодцы наполнятся, и в городе снова можно будет жить. После капитального ремонта, конечно… И завоза продовольствия… Можно пробраться в ваше Королевство и поодиночке перебить стражу и запугать всех остальных недомерков, чтобы они не мешали нам. Но как заставить людей вылезти из-под земли, если они этого не хотят… Я не знаю.

— Конечно, я всегда могу вернуться… — угрюмо заговорил Огранщик. — И еще раз попробовать поговорить с ними… Сначала с родней и друзьями… Потом… если они не передадут меня стражникам… с остальными, кому можно доверять… Наверное… И тогда, может быть, мы соберемся и вырвемся на волю…

— Ты сам веришь в то, что говоришь? — вмешался в разговор Шарад.

Виктор вздохнул и отвернулся.

— Вот видишь, — удовлетворено продолжил джин. — Даже ты понимаешь, что заставить их оттуда выбраться может только чудо. Поэтому давайте не терять времени и…

— Или волшебство, — вдруг проговорил Волк.

— Что?..

— Ребус. Когда мы найдем твой кувшин, и ты поменяешься местами с Иваном, мы сможем вернуться сюда и все исправить?

— Я не Ребус, я Шарад!.. И — да, я один из самых могущественных джинов в нашем мире. Я могу построить дворец или разрушить город…

— А можно, чтобы и дворец построить, и город? — загорелся идеей Огранщик и даже вскочил на ноги.

— Легко, — снисходительно повел сутулым плечом Шарад.

— И вытащить мой народ на землю?

— Не проблема.

— И наказать угнетателей?

— С удовольствием! — энергично потер ладошки джин. — Что мы с ними будем делать? В этом веке самое модное наказание угнетателям подземных народов — это…

— Потом, потом, — замахал на них руками Волк. — По дороге обсудите. А сейчас, джин, погадай лучше, там ли еще твой сосуд. Нам надо спешить.

— Слушаюсь и повинуюсь…

* * *

Иван отложил фолиант в сторону, отодвинул чернильницу с пером и стопку пергаментов, на которых он выписывал основные даты и события «Истории Третьей Великой Войны джинов и людей» автора, пожелавшего остаться неизвестным.

Если бы не события, сопутствующие его появлению здесь, он мог бы подумать, что попал в рай. Все полки, стеллажи, этажерки, шкафы, тумбочки, корзины и даже тазы под кроватью были забиты книгами. Научными трудами, магическими трактатами, описаниями самых невообразимых стран и земель, приключений и путешествий, которые бедному королевичу Елисею, наверняка, даже и не снились. Самые старые из них были написаны еще на папирусах, грубо выделанных шкурах и глиняных дощечках, а новейшие, если как следует принюхаться, еще распространяли запах свежей краски — наверняка, и месяца не прошло, как вышли они из-под пера переписчика.

Свободной от беспорядочной экспансии вещей оставалась только одна стена.

Она была ровна и гладка, как бывает ровной и гладкой поверхность воды. Как вода, она отражала в себе все, что размещалось и происходило в кабинете джина. В движение, подобно потревоженной брошенным камнем поверхности озера, она приходила только тогда, когда его вызывал из их мира Фарух. И тогда царевич мог противостоять этому призыву не больше, чем лосось перед нерестом — зову реки, в которой он когда-то появился на свет. Что бы он ни делал — все мгновенно выпадывало у него из рук, и он, не разбирая пути, бросался в это безводное озеро, поднимая волну, выплескивавшую его на той стороне реальности…

Вспомнив о Елисее, Иванушка почувствовал себя виноватым. Ведь, если посчитать, он не вспоминал про него уже несколько недель!.. Раньше о таком святотатстве и помыслить было немыслимо, и скажи ему кто-нибудь такое дома, он не только поднял бы его на смех, но и посчитал бы за ненормального.

А вот, гляди-ка же…

Не вспоминал…

Надо же…

Кряхтя и ойкая, он кое-как поднялся с ковра. Ноги, шея, спина, руки и даже уши затекли от долгого полусидения-полулежания в разнообразных позах — одна неудобнее другой. Судя по всему, стулья, диваны и кресла в стране джинов или не были еще изобретены, или были уже запрещены, как предмет излишней роскоши. И лукоморская анатомия царевича после полуночи физических мучений за увлекательными книжками взбунтовалась.

И Иван чувствовал, что подавить эту смуту могла только энергичная прогулка.

Но прогулка где?

Ходить по кабинету Шарада было хоть и интересно, но опасно для окружающих объектов — свидетелями тому уже стали три пробирки, две колбы, большая реторта, какой-то замысловатый, но очень хрупкий приборчик и чучело неизвестного страхолюдного зверя — размером при жизни он был с буйвола, морда и все восемь лап как у крокодила, а хвост загнут колесом кверху и с жалом длиной с меч — как у скорпиона.

Ходить по чужому дому и чувствовать себя то ли вором, то ли шпионом, царевичу ужасно не нравилось, хоть и проделал он это уже пару раз — тоже по настоянию природы.

Выйти на улицу? Но что ждало его там? Ведь это был не просто чужой город — это была чужая волшебная страна, и без особого приглашения в гости к ней заваливаться побаивался даже Иванушка. И, к тому же он опасался, что если вдруг джин его найдет и начнет ритуал обратного обмена, то вне дома он может его и не услышать… Ведь кто его знает, как там у них, джинов и магов, все устроено… Если ты с этим не рожден, то, наверное, двадцать лет учиться надо…

Но теперь, когда про него, наконец, вспомнили, королевич Елисей не собирался покидать память Иванушки так просто. Он подбоченился, подкрутил молодецкий ус, повел богатырским плечом и сказал: «Послушай, Иван-царевич, выйди на улицу! Чего тут бояться? Пока этот молодой сулейманин доберется до Шатт-аль-Шейха, пройдет, может, неделя! И что, ты все это время собираешься просидеть в четырех пыльных затхлых стенах? И когда ты будешь рассказывать Сергию, да и всем остальным, что побывал в стране джинов, ты не постыдишься добавить, что не знаешь, как она выглядит и на что похожа, потому, что наружу высунуться побоялся? И не будешь жалеть, что ты, единственный, может, на свете сейчас живущий человек, побывал в таинственной стране из древних сказок и ничего, кроме книжного шкафа, не увидел? Никто ведь не заставляет тебя пускаться в далекое и опасное путешествие — ты всего лишь должен выйти на улицу и погулять по городу!.. Ты же видел этого Шарада — внешне он ничем не отличается от нормального человека, что бы Фарух не говорил — ни рогов, ни дыма из ноздрей, ни пламени из ушей, ни прочей ерунды, а, значит, и на тебя на улице никто не обратит внимания. Настоящие витязи Лукоморья отвернулись бы от тебя и никогда не подали бы тебе руки и вслух не произнесли бы твоего имени, если бы знали, что ты струсишь выйти на какую-то жалкую улицу какого-то захолустья!.. Ну, решайся!.. Витязь ты или не витязь?!..»

Иван подумал, и решил, что он витязь.

После ошеломляющей четырехчасовой прогулки по сказочному городу из грез и сновидений, во время которой, как он и надеялся, он не привлек ничьего внимания — возможно, не в последнюю очередь, потому, что улицы были пусты и безлюдны, как в Лукоморске в полдень первого января — Иванушка, кроме того, еще решил, что он не просто витязь, а витязь потерявшийся.

Понимая всю серьезность предпринимаемого шага, царевич чрезвычайно ответственно отнесся к вопросу ориентации на незнакомой местности. Он не забывал отсчитывать кварталы, запоминать повороты, отмечать про себя вывески, фонтаны и прочие достопримечательности, от которых разбегались глаза и захватывало дух, обращать внимание на форму и цвет булыжников на мостовой под ногами, но вот поди-ка же! — когда пришла пора поворачивать обратно, этого самого «обратно» он и не нашел.

Были на месте и арки, и колонны, и великое разнообразие иных моментально западающих в память ориентиров, но это были ДРУГИЕ арки и ДРУГИЕ колонны, которых — Иван «Приключениями лукоморских витязей» поклясться мог бы! — еще минуту назад на этом самом месте не было!.. ДРУГИЕ повороты вели на ДРУГИЕ улицы, и ДРУГИЕ вывески зазывали-заманивали невидимых клиентов в загадочные лавки и непонятные мастерские…

Несколько раз Иван, набравшись смелости, наугад открывал незапертые двери, и изумленному взору его открывались то сыплющая искрами драгоценных камней ледяная пещера, то прохладный сад с белыми мраморными скамьями у журчащих ручьев, то зловонный каземат, в котором что-то кишело и скреблось в промозглом мраке, то безжизненный стальной лабиринт с раскаленными решетками над бездной вместо пола…

В принципе, хотя бы в сад можно было бы и заглянуть для подробного осмотра, но задумчиво извивающиеся черные листья невиданных растений (ой, растений ли?.. и листья ли?..) на фоне ядовито-лимонного неподвижного неба как-то быстро отбили у царевича желание встретиться с такой матерью-природой наедине.

Осторожно прикрыв очередную дверь, за которой остались сиреневые волны неведомого океана и розовые птицы на фоне бирюзового не то заката, не то восхода, Иванушка почувствовал, что в районе желудка у него медленно зарождается холодная пустота ужаса.

Или он сошел с ума, или заблудился.

В безгранично-волшебном городе.

В равнодушном, изменчивом, издевательски-безлюдном… или безджинном? чужом городе.

Интересно, что лучше?..

Зато теперь ему будет, что рассказать Сергию.

И всем остальным тоже.

Ха-ха.

Что бы сделал сейчас королевич Елисей?

А Волк?

Иванушка безнадежно вздохнул.

Он готов был спорить с кем угодно и на что угодно, хоть на свое спасение из этого безумного города, что такой ерунды с отроком Сергием-то уж никогда и ни при каких обстоятельствах бы не приключилось.

Он не заблудился бы на постоянно меняющихся улицах просто потому, что он не вышел бы из дома джина.

А не вышел бы из дома джина он потому, что он туда просто бы и не попал.

Он никогда бы не согласился поменяться местами с Шарадом, он не поддался бы на сентиментальную историю о безответной любви, он не свалился бы от лихорадки просто потому, что с ним не могло это произойти по определению!

Только с недотепой и растяпой Иваном, царевичем Лукоморским…

Как хорошо быть отроком Сергием!..

И как ужасно — Иваном-дураком…

Сколько раз называл он меня так… И, наверное, в этом есть изрядная доля истины…

И даже, ох, боюсь, не доля…

Удрученный царевич снова расстроено вздохнул, и на этот раз ему показалось, что весь город горестно охнул, содрогнувшись всеми своими фантастическими переулками, домами и парками, сочувствуя ему.

Впрочем, виновато оглядевшись, Иванушка убедился, что все вокруг осталось, как было — то есть, как не было — еще три минуты назад.

Какая блажь…

Да и жалобами беде не поможешь.

Уж Волк-то ни за что не стал бы посреди незнакомого города жаловаться перекресткам на превратности судьбы.

И Иван, сердитым взмахом головы отогнав праздные мысли, решил вернуться к стеле, которую он минуту назад видел на площади в квартале отсюда, и под ней все обдумать.

С чего он взял, что под стелами лучше думается, или что он найдет ее на той же площади, когда вернется, или что эта площадь вообще окажется на том же самом месте, что и была минуту назад, он объяснить вряд ли смог бы.

Но его никто и не спрашивал.

С чувством глубокого удовлетворения обнаружил царевич, что ни площади, ни стелы на старом месте уже нет, но зато за его спиной появился сквер с нефритовым фонтаном и глыбами грубо ограненного горного хрусталя вокруг него — наверное, специально для сидения.

Он быстрым шагом, почти бегом подошел к фонтану, пока тот не передумал, и, игнорируя хрустальные банкетки, торопливо бухнулся прямо на бортик — пойди теперь, и исчезни вместе со мной, мрачно подумал он и ухватился покрепче за край.

Но зловредный фонтан исчезать не торопился.

Он старательно делал вид, что ничего более стабильного во всей этой стране, да и в десятке соседних, нет и быть не может, и что просиди Иван-царевич тут хоть до старости — его полупрозрачная изумрудная чаша с места не сдвинется ни на миллиметр.

Но Иванушка был настроен на продолжительную осаду.

Он уже привык к тому, что не то, что дома — целые улицы и кварталы, дождавшись, пока он отвернется на мгновение, исчезают или меняются местами с другими частями городской географии, играя, похоже, в какие-то безумные архитектурные прятки или догонялки друг с другом.

Он не удивился бы, если бы вдруг оказался на карнизе последнего этажа какого-нибудь легкомысленного здания, или на спине каменной химеры на крыше полупрозрачного дворца, как раз собирающегося слетать на пару часиков в соседний город навестить знакомых.

Но он никак не мог свыкнуться с тем, что сквер вокруг него и фонтан под ним остаются неизменными.

Такое постоянство требовало изучения, чувствовал царевич.

Держась на всякий случай одной рукой за бортик, он обошел фонтан кругом.

Центральная фигура, обратил он теперь внимание, была похожа не то на распустившийся цветок, не то на извержение вулкана, не то на осьминога со сковородкой на голове, танцующего брейк-данс. И, совсем рядом с тем местом, где он просидел битых полчаса, и где спускался к воде листик, или вытекала лава, или проступал клюв — в зависимости от направления работы воображения наблюдателя — Иванушка вдруг заметил какую-то надпись. Он начиналась почти над самой водой и уходила столбиком причудливо переплетавшихся символов вниз, в блистающую зеленоватую глубину чаши.

Он попытался ее разобрать, но значки были довольно мелкими, а бликующая под солнцем вода почти полностью скрывала даже сам факт наличия каких-то знаков, и поэтому, прочитав первые несколько слов — «Радость воды ощути перед» — он встал на бортик коленями, на всякий случай крепко ухватился за край руками и наклонился чуть вперед, желая узнать, перед чем же все-таки надо было ощутить радость воды предполагаемому читателю.

Но пальцы его соскользнули с мокрого камня, он покачнулся, окончательно растеряв остатки равновесия, и неуклюже, боком, полетел в воду.

Мир завертелся у него перед глазами, громадная прозрачная волна накрыла его, и он увидел звезды.

Чьи-то руки подхватили Иванушку, приподняли его и потащили в неизвестном направлении.

Он попытался открыть глаза, но то ли ресницы слиплись от воды, то ли веки свело от отчаянного зажмуривания, но это ему не удалось.

Он хотел остановить своих переносчиков, спросить, кто они, где он и что с ним произошло, но язык не слушался его, а мысли, хоть и подмокшие и отяжелевшие, все же умудрялись разбегаться в разные стороны как ошпаренные тараканы каждый раз, как он пытался собрать их воедино для составления простейшего вопросительного предложения.

Он подумал о том, чтобы постараться высвободиться, но сконфуженный и дезориентированный организм, так до сих пор и не понявший, тонул он только что, летал или был пропущен через соковыжималку, решительно отсоветовал ему это делать, сославшись на головокружение, тошноту, сердцебиение и прочее тотальное ухудшение самочувствия на грани с полным его отсутствием. Одним словом, бедный Иванушка испытывал на себе сейчас явление никому из его современников не знакомое — глубокий шок человека, еще несколько минут назад не подозревавшего, что слово «мир» имеет множественное число.

И тогда он расслабился и стал ждать, когда же его доставят туда, куда его собираются доставить, приведут в чувство, накормят-напоят (при одной мысли о еде желудок его энергично потер стенку о стенку) и начнут расспрашивать. Тогда уж и он своего не упустит…

— Эй, вы, голодранцы, куда это вы его несете?

Надменный, слегка гнусавый голос прервал блаженное Иваново полузабытье.

Несущие его остановились.

— Это наш брат. Он опять напился. Мы его несем домой, к матери — пусть проспится.

Брат?!.. Кто — брат? Какой брат? Голос отвечавшего не был похож на голоса ни Дмитрия, ни Василия. А о существовании других братьев ему до сих пор известно не было…

— А-а… Ну, проваливайте. Не задерживайтесь здесь, среди благородной публики.

— Уже идем… Уже бежим…

Голоса раскланивались и заискивали.

— М-м-м… Ах-х-х…

— В себя приходит… Быстрее давай!.. — тревожно прошептал один из людей (Иван уже понял, что их было двое. Кроме того, он очень надеялся, что они были люди).

Парочка действительно побежала — путешествие стало более тряским и неудобным. Правда, вскоре оно завершилось.

Как куль с мукой, Ивана с размаха бросили на землю, и встретившись с пренеприятно твердым и острым камнем, неизвестно зачем в этом месте находившимся, его голова непроизвольно сказала «Ой».

— Смотрим бегом, может, он за нами увяжется! — опасливо пробормотал тот же голос, и две пары рук нервно зашарили по карманам Иванушки.

— Нет ничего…

— По-хорошему смотри!..

— Сам смотри.

— И верно — нет…

Иван почувствовал, как в голове его туман начинает медленно рассеиваться — наверное, от удара. Нет худа без добра…

— Такого добра на дороге как навоза! — разочарованно протянул второй, и выпустил из пальцев его амулет-переводчик.

— От… от… отстань… те… — с усилием приподняв голову, пробормотал Иванушка.

— Ничего нет… А с виду — приличный человек… Тьфу…

— Да ладно, Охр. Нет, и нет. Снимаем с него сапоги — и дуем отсюда. На бутыль кайшлыка у старого жмота как раз хватит.

— Пожалуй, больше нам ничего не остается… Хе-хе…

— Н-не… н-не…

— Р-раз-два!..

Иван ощутил, как его ноги взметнулись в воздух и тут же пребольно стукнулись босыми пятками о жесткую землю.

— Ах-х… — снова вырвалось у него мучительно, и от этого усилия вдруг даже приоткрылись глаза.

Замутненному взору его предстали два слоника.

Или зайчика?..

Или он все-таки, наконец, сошел с ума?

— Гляди, глядит.

— Пусть глядит. Если он попытается получить обратно свою обувку у старины Панта, это я бы на него хотел посмотреть.

— Пока, модник! — один из грабителей незлобно пнул его в бок, и оба они не торопясь перешли через дорогу и скрылись за дверями какого-то заведения. На то, что это было именно заведение, и ни что иное, указывали веселые вопли, хохот и громкая музыка, доносившиеся из окон без стекол и рам, завешенных шторами из чего-то, похожего на раскрашенную акварелью мешковину. Впрочем, музыкой вылетавшие из окон звуки Иванушка назвал весьма условно, и только потому, что это сопровождало смех и веселье в заведении с кружкой и бутылкой на вывеске. Для его же измученной головы это звучало так, как будто кто-то долго и мучительно спускался с потемкинской лестнице на копчике, а по окончании спуска ему же надели на голову медный котелок, поверх него — деревянную шайку, и начали затаскивать обратно за ноги.

«Вот это да…» — впервые за сознательный период мысли царевича хоть и неохотно и с оговорками, но начали собираться в привычном месте. «Ничего себе… Сходил погулять, называется… Розовые слоники… Зеленые человечки… Интересно, можно заболеть белой горячкой на трезвую голову?.. Или это осложнения после старой простуды?..»

В это время дверь трактира открылась, и из него вышли те же двое, но с большущей и, судя по виду, тяжелой бутылью в руках.

Иван понял, что они те же, потому, что они приветливо помахали ему и улыбнулись, как старому знакомому.

Он как-то читал, что белым все люди с черной и желтой кожей кажутся на одно лицо, но все как-то не имел возможности в этом лично убедиться.

Зато теперь к этому списку он своею рукою мог бы приписать людей с кожей зеленоватого цвета, с заячьими ушами и носом-хоботом, свисающим до подбородка.

Людей, бесстыже пропивающих чужие сапоги.

Он сделал попытку встать.

Минут через десять эта попытка увенчалась бесспорным успехом, и он, раскачиваясь и балансируя, как моряк, впервые сошедший на берег после трехлетнего кругосветного плавания, галсами пересек узкую улочку и вошел в трактир.

Трактирщик, бросив опытный взгляд на его босые ноги, встретил его холодно.

— Пошел вон, бродяга, — посоветовал он.

— Я не бродяга, — сосредоточенно, стараясь не смотреть на еду, безвозвратно исчезающую в бездонных ртах посетителей за столами, ответил Иван. — Только что… Недавно… сюда приходили двое и приносили вам сапоги.

— Да? — приподнял бровь хозяин.

— Да. Это мои. Отдайте их мне, пожалуйста.

— Кайса, — обратился он к тощей старухе в ужасно-фиолетовом платье, протирающей кружки у противоположного конца стойки. — Нам какие-нибудь двое приносили сегодня какие-нибудь сапоги?

— Не так давно, — подсказал Иванушка.

— Что у нас тут, базар? — неприязненно отозвалась хозяйка, не поворачивая головы. — Нет у нас никаких чужих вещей.

— Ты слышал — нет, — любезно продублировал трактирщик.

— Но я видел, как…

— Слушай, парень, тебе же сказано — нет, — из-за ближайшего стола, угрожающе шевеля ушами, стали подниматься четверо громил. — Давай, или делай заказ, или проваливай отсюда, не приставай к честным предпринимателям.

Пант (судя по всему, это был тот самый пресловутый скупердяй, которого упомянули в разговоре грабители) недоуменно повел хоботком — видимо, до него не сразу дошло, что под «честным предпринимателем» подразумевают именно его.

— Ты слышал, что тебе сказали? — поддержал, наконец, он своих незваных защитников. — Если у тебя нет денег, чтобы заплатить за обед или выкупить свои шмотки — вали, пока тебя не вышвырнули.

Иван недобро прищурился и схватился за меч.

Вернее, за то место, где меч обычно был.

Если бы царевич воспитывался в легендарном монастыре Бао-Лине, о чем он долго мечтал и бесплодно намекал своим родителям, он бы сейчас схватил со стойки крышку от кастрюли, и через три минуты в этом заведении вертикально остались стоять бы только стены.

Но он вырос во дворце лукоморского царя, вернее, в его библиотеке, и этот прискорбный для уличного бойца факт любого делал полностью непригодным к рукопашной с четырьмя зелеными верзилами из неизвестного мира.

Поэтому единственное, что оставалось побежденному в так и не начавшемся сражении лукоморскому витязю, это гордо развернуться, презрительно пожать плечами и, не теряя чувства собственного достоинства, покинуть помещение.

Когда он проходил мимо окна, оттуда на него дерзко и высокомерно глянул какой-то растрепанный, бледно-зеленый и длинноносый до отвращения, абориген.

Иван раздраженно замахнулся, и абориген в ответ агрессивно взмахнул рукой.

Царевич, рефлекторно пытаясь предотвратить удар, выкинул кулак вперед, раздался веселый звон разбитого стекла…

— Зеркало!!! Он разбил мое зеркало!!! — завопил за спиной хозяин.

— Голодранец!!! — подхватила его жена.

— Попался!!! — взревела где-то за его спиной криминальная четверка.

— Бей его, бей его! — вступил хор веселых голосов из-за других столов, и Иванушка, не дожидаясь окончания спевки и наплевав на приличия и традиции лукоморских витязей, распахнув дверь плечом, вылетел на улицу и помчался, не разбирая дороги, подальше от столь негостеприимной точки общественного питания.

Мощная пружина вернула тяжелую дверь на место как раз в тот момент, когда в проеме показались двое из громил. Еще двое и все остальные, пожелавшие принять участие в неожиданном развлечении, были отброшены ими назад и друг на друга, образовалась изрядная куча-мала, в которой, поняв, что босоногого хулигана им уже не догнать, раззадоренные посетители решили подраться хотя бы между собой, чтобы не пропадать куражу зазря, и были в тот день биты многие окна, блюда и зеленые носатые лица.

А бедный Иванушка, потрясенный, разбитый и голодный, несся очертя ушастую голову, расталкивая встречных прохожих, проезжих и просто неповоротливые деревья, пока не понял, что за ним никто не гонится, что он уже не в городе, а в лесу, и что он безнадежно заблудился.

Опять.

И теперь, наконец, у него есть время, чтобы спокойно присесть под каким-нибудь деревом или кустиком, отдышаться и обдумать создавшееся положение.

Хотя, обдумывать тут было не слишком много.

Во-первых, после падения в фонтан в мире джина он неизвестно как оказался в совершенно ином мире.

Во-вторых, он не имел ни малейшего представления, как отсюда выбраться, а если это ему и удастся, то неизвестно, куда он после этого попадет, и не будет ли это новое место таким, что уж лучше бы ему оставаться здесь.

В-третьих, он навсегда потерял человеческий облик и стал похож на обитателей этой негостеприимной страны.

И, последнее и самое главное, он потерял сапоги и их надо вернуть любой ценой. Сергий, если узнает, убьет.

Хотя, честно говоря, он с удовольствием предпочел бы быть убитым отроком Сергием в своем родном и знакомом, как старый диван, мире тоскливому существованию здесь, среди слоников, которые решили стать зайчиками, забыв о том, что вообще-то они зеленые человечки…

Иванушка устало опустился на землю, покрытую опавшими розовыми листьями, и глянул на свое отражение в неподвижной темно-лиловой воде (откуда-то он точно знал, что это именно вода, а не последствия глобальной экологической катастрофы) маленького лесного озерка.

Отражение грустно подтвердило самые худшие его опасения.

Расстроено швыркнув хоботом, царевич оторвал от подола рубахи полосу и принялся перевязывать порезанную предательским зеркалом руку. Через тонкую ткань медленно проступали красные пятна крови.

«Хоть это осталось, как у людей», — невесело усмехнулся царевич. — «А то, я уж думал, будет какая-нибудь синяя жижица… Или бесцветный газ…»

Светило в неуклонно сереющем небе утомленно проваливалось в горизонт.

Приближалась ночь.

Хотелось есть и пить.

В существовании в лесу специально для заблудившихся путников и беглецов удобных пятизвездочных избушек с гостеприимными, полными полезной информации и добрых советов хозяевами Иванушка разуверился давным-давно, месяца полтора назад, и поэтому теперь сразу решил полагаться только на себя.

И чтобы не вспоминать лишний раз о том, что он оказался один-одинешенек где-то на выселках Вселенной без обратного билета, он решил занять себя чем-нибудь нужным и важным, например, поиском под ногами или над головой чего-нибудь съедобного и, если повезет, тропинки хоть куда-нибудь.

Со съедобным проблем не возникло — шагах в пятидесяти от озерца рос большой, в меру колючий куст, весь покрытый крупными круглыми ягодами с прозрачной кожурой, через которую просвечивала сочная красная мякоть. Они оказались ароматными и приятными на вкус (особенно для человека, несколько дней толком вообще не евшего — три стакана лимонада, выпитые в доме джина, даже самый строгий диетолог питанием назвать бы не мог. У него от голода просто язык бы не повернулся.).

И царевич, не раздумывая, и не обращая внимания на то, что по кислоте они уступали разве что аккумулятору, быстро и жадно объел половину урожая.

К тому времени, когда он запил свою вегетарианскую трапезу холодной лиловой водичкой из озера, предусмотрительно сперва сдув с ее поверхности нахальных голенастых насекомых, уже почти полностью стемнело.

Он решил отложить поиски выхода до завтра, забрался на кривое дерево с желтой корявой корой и попытался устроиться поудобнее на толстой развилке метрах в трех от земли. Когда это ему все же не удалось — как Иванушка и предполагал, развилка дерева, даже очень толстая, заметно отличалась не в лучшую сторону от даже самой неудобной кровати — он походя пожалел, что он слоник, а не птичка, недолго полюбовался двумя большими лунами на небосводе — красной и белой, чтобы не сказать — прозрачной, зависшими рядом, почти касаясь друг друга, и незаметно забылся тревожным неровным сном. Сон снился ему только один, короткий, но зато повторяющийся — как он во сне ворочается, свешивается с ветки и летит с трехметровой высоты на землю головой вниз. Каждый раз он вздрагивал, невнятно вскрикивал, но проснуться сил не хватало, и двухминутный кошмар, чуя свою безнаказанность, приходил к нему снова и снова.

Так они втроем — Иванушка, дерево и навязчивое сновидение — провели всю короткую летнюю ночь и не видели самого интересного.

Того, что случается раз в семьсот лет.

Чуда природы.

Медленного слияния двух лун — яркой красной и белой, прозрачной.

Когда красная луна полностью скрылась за прозрачной, из недр ее вырвался луч алого света и, сконцентрированный и усиленный прозрачной луной, как лупой, упал на лес, где мучительно коротал ночь Иванушка.

Он стремительно пробегал по деревьям и кустам, как будто второпях разыскивая что-то, и тут и там то и дело вспыхивали и гасли гроздья маленьких огоньков.

А, между тем, луны степенно продолжали свое движение, и через несколько минут диски их сместились, и луч, коротко скользнув по дрожащей листве в последний раз, пропал, чтобы появиться снова только через семьсот долгих лет.

И лишь лунная ягода — круглая, с прозрачной кожурой, через которую просвечивает сочная красная мякоть — слабо светилась в темноте призрачным космическим светом далеких лун.

Но пришло неяркое заспанное утро, и пропал и он, и ничто более не напоминало нелюбопытным жителям этого мира о таинственном ночном событии.

Иван проснулся в препротивнейшем настроении.

Болела затекшая спина. Болели бока. Болели плечи. Шея вывернулась на сорок пять градусов и упорно не желала вставать в природой предназначенное ей положение. И, что самое обидное, вокруг не было ни единого следа хищных зверей, спасаясь от общества которых он и забрался на ночь на это несчастное дерево, как делали все витязи Лукоморья всю сознательную жизнь.

Несмотря на все вчерашние усилия, сегодня есть хотелось снова, и едва ли не в десять раз сильнее.

Но при одном взгляде на прозрачно-красные ягоды Иван как-то сам по себе вспомнил, что человек, даже непонятно как и неизвестно на сколько оказавшийся в таком нелепом обличье, как он, все равно остается существом, любящим на завтрак зажевать кусочек свинины с хрустящей поджаренной корочкой, или говядины в грибном соусе, или баранины с черносливом, или котлетку, желательно отбивную, или пельменей с уксусом и перцем тазик побольше, или хотя бы сковородочку грибочков жареных с картошечкой и лучком…

Дальше Иванушка думать не смог, потому что захлебнулся слюной.

Так дальше продолжаться не могло.

Что бы сейчас на его месте сделал Сергий?

Пошел и ограбил бы кого-нибудь, а на вырученные деньги накупил в городе разносолов.

Такой вариант царевича не устраивал — во-первых, по этическим соображениям, во-вторых, по причине отсутствия на данный момент города.

Но найти город, наверное, будет не так уж и сложно, в то время как с деньгами, или что у них там вместо них придумали…

И тут Ивана осенило.

Он сейчас соорудит из куртки сумку, наберет в нее этих ягод, отнесет в город и продаст. Или сразу поменяет на еду.

На настоящую еду.

С хрустящей поджаристой корочкой.

Город найти оказалось гораздо проще, чем думал Иван поначалу.

Когда импровизированная его сумка была еще полна только наполовину, со стороны восходящего солнца донеслись тяжелые медленные удары, как будто били в огромный медный колокол. Звук был приглушенный — видать, и звонарь, и его инструмент находились далеко от Иванушки — но ясно различимый. Были ли это городские часы, или храмовый набат, или призыв к всеобщему сбору — значения не имело никакого.

Зато он был на сто процентов уверен, что с момента создания этого устройства массового оповещения ни одно живое существо не внимало его звону с большей радостью, чем он.

Запомнив направление, откуда слышался звон, воодушевленный царевич с удвоенной энергией принялся за сбор даров леса, на время позабыв даже о бунтующем желудке, и скоро котомка его была полна.

Интерес, с которым первый же встречный проводил взглядом его суму, обнадежил Иванушку, и через пару кварталов он набрался смелости и подошел к толстушке, деловито выливавшей ведро помоев на дорогу.

— Доброе утро, — осторожно улыбнулся он.

— Доброе, — выжидающе подтвердила тетушка.

— Вы не купите у меня эти ягоды?

— Лунные ягоды? Зачем? Мы кайшлык не делаем, — она двумя пальцами взяла самую крупную ягоду сверху и, помяв, понюхала ее. — А-а-ах… Хорошо пахнет… Самый сок. Отнеси ее и продай какому-нибудь трактирщику — за такой мешок алов пять выручишь без проблем, хоть по приметам после двадцатого дня осени ее, вообще-то, никто не собирает, — посоветовала она, кинув ягоду обратно.

Иван хотел было сказать «Спасибо» и распрощаться, но тут еще одна мысль пришла ему в голову.

— А что я смогу купить на эти пять алов в вашем городе? Видите ли, я не местный…

— Вижу, вижу, — закивала толстушка. — Разговор больно чудной у тебя. Наши так не говорят. Из Кнейфа ты пришел, что ли?

— Н-ну, да. Оттуда.

— Ага. Так и думала. Там вы, в Кнейфе, все чудные, — и она задорно захохотала. Отсмеявшись, она потерла указательным пальцем переносицу.

— Что купить сможешь?.. Ну, целый окорок, к примеру, только что ты с ним будешь делать… или снять комнату у меня на две недели, или… — она весело посмотрела на босые ноги Иванушки, — …или пару сапог.

— Сапог?!..

— Нет, ну если ты что-то имеешь против сапог, или обиделся…

— Нет-нет! Что вы! Что вы! Я вовсе не обиделся! Наоборот — это просто замечательная идея! Спасибо! Спасибо огромное! Вы даже не знаете, как вы мне помогли!!! До свидания!.. Я пошел!!!..

Толстушка, помотав хоботком с таким видом, как будто если раньше у нее и были какие-то сомнения насчет умственного здоровья жителей Кнейфа, то теперь они окончательно рассеялись, подхватив пустое ведро, зашла в дом, а Иван быстро, почти вприпрыжку, зашагал дальше, крутя во все стороны нечесаной взлохмаченной головой.

Поистине, сегодняшнее утро было на редкость удачным, на сколько это могло быть в его положении, решил для себя царевич. И теперь, чтобы закрепить успех, оставалось найти какого-нибудь трактирщика и продать ему подороже весь товар и, если потребуется, сходить за ягодами еще раз или два — дорогу он приблизительно приметил — но набрать нужную сумму и выкупить у сквалыги Панта свои сапоги. А тогда уже и жить повеселее будет.

А вот и трактир.

Иванушка знал, что если он сейчас остановится, чтобы собраться с мыслями и морально приготовиться к предстоящей торговле с трактирщиком, то он простоит тут, пока не умрет от голода, и поэтому, еще на улице набрав полную грудь воздуха, он сходу влетел в раскрытую дверь.

— Здравствуйте, хозяин!.. Купите ягоды! Всего пять алов!..

— А за зеркало кто мне заплатит?..

Иван поперхнулся остатками запасенного воздуха.

— Вы?!..

— Мы, мы, — вынырнули откуда-то из глубины зала четверо мордоворотов. Иванушка не узнал их, но почему-то был глубоко убежден, что вчера они уже встречались.

Вот оно, везение…

— Ну-ка, дай посмотреть, что у тебя там такое — протянул волосатую руку к суме Пант.

— Лунные ягоды, — смело повторил царевич услышанное от женщины название. — Самый сок.

— Сам разберусь — сок — не сок… — пробормотал он, выбрал ягодку побольше и стал осторожно наминать ее. Подоспевшие здоровяки сделали то же самое.

— Хм-м… — наконец вымолвил трактирщик, понюхав то ли ягоду, то ли грязные пальцы, вымазанные соком. — Хороша ягодка. Хотя, конечно, по народным приметам сейчас ее уже не собирают… Ну, да ладно. Предрассудки все это. Бабкины сказки. Никогда не мог понять, к чему этот дурацкий запрет. Ягода — первый сорт, даже еще лучше, чем неделю назад. Уговорил. Иди отсюда с миром. Будем считать, что за зеркало ты заплатил.

— За зеркало?! Да эта ягода стоит пять алов! И я хочу получить за нее мои сапоги!

— Сапоги? Какие сапоги? — недоуменно поводя ушами, оглядел свою группу поддержки Пант. — Этот чокнутый разбил мне вчера зеркало?

— Разбил, — дружно подтвердили они.

— Сколько стоит такое зеркало на базаре?

— Пять алов.

— И чего он еще хочет? Какие сапоги? Может, ему еще мой трактир в придачу отдать?

Верзилы натужно заржали.

— Проваливай отсюда, убогий, — и хозяин, кинув ягоду в рот, махнул рукой своим друзьям. — Помогите ему найти дверь.

— Отдайте мою куртку! — возмущенно шагнул вперед Иван.

Трактирщик захихикал.

— Я же говорил — сначала ему подай сапоги, потом куртку, потом шубу, потом карету и дворец…

Громилы, смачно разжевывая на ходу размятые ягоды, не торопясь направились к царевичу.

Иван сделал пару шагов назад и ощутил, что его пятка ударилась обо что-то холодное.

Звук падения этого предмета сопровождался веселым «дзинь-ля-ля».

— Мое зеркало!!!.. Новое зеркало!!!.. Мне принесли его всего пять минут назад!!!.. Нет, я убью его!!!.. — возопил, потрясая кулаками, возмущенный трактирщик.

Иванушка быстро попятился к выходу, но спина уперлась в закрытую дверь.

— В этот раз не убежишь!..

Он быстро оглянулся и увидел рядом злорадно ухмыляющуюся жену Панта — Кайсу.

— Немедленно откройте дверь, — потребовал Иван и, не дожидаясь ответа, отодвинул тщедушную старушонку плечом и принялся убирать засов, но вредное создание обеими руками вцепилось в сучковатую деревяшку и повисло на ней.

— Не трогай своими граблями эту женщину!..

И Иванушка краем глаза увидел, как на плечо ему легла и вцепилась в рубаху чешуйчатая когтистая рука цвета перезрелого помидора.

— А-а-а-а!!!.. — обернулся он.

— А-а-а-а!!!.. — обернулась Кайса.

— А-а-а-а!!!.. — обернулись хозяин и его приятели друг на друга.

Пятеро покрытых плотной чешуей, похожих на большущих кошек в костюме Спайдермена существа с тремя парами конечностей, четырьмя миндалевидными белыми глазами без зрачков и гибкими сильными хвостами бестолково махали лапами друг на друга, как будто пытаясь отогнать дурное видение.

Задетая чьей-то рукой, со стола слетела куртка, и пронзительно-красные ягоды в прозрачной кожуре раскатились по всему трактиру.

Царевич услышал слева стон и звук падающего тела.

«Кайса», — не оборачиваясь, понял он и до крови и боли впился ногтями в ладони, чтобы ненароком не составить ей компанию.

— Это колдун!.. — выговорило, наконец, чудовище в одежде трактирщика. — Он колдун!.. Мы обидели колдуна!.. Прости нас, о могущественный из могущественных!!!.. Мы не знали!!!.. Прости нашу глупость!!!.. Помилуй нас!!!.. Пожалей!!!.. Мы отдадим тебе все, что хочешь — только преврати нас обратно в нормальных людей!!!..

И он распластался на полу перед Иванушкой ниц.

Его примеру тут же последовали остальные четверо.

— Пожалей!..

— Пощади!..

— Смилуйся!..

— Но я ничего не делал!.. Я не виноват!.. Я не знаю!.. — трясущимися руками Иван все пытался вынуть засов из его скоб.

— Все отдадим, все!!!.. — тихо подвывал Пант.

— Проси, сколько хочешь!.. — отчаянно вторили ему громилы. — Сто алов!.. Двести!.. Пятьсот!..

— Но это не я!..

Они ему не поверили и, то и дело стукаясь об пол лбами в знак глубочайшего раскаяния и давя спелые ягоды, поползли на коленях к нему.

Ягоды.

Царевич замер.

Да, приметы.

Да, предрассудки.

Да, бабкины сказки.

Но у нации, равнодушной к астрономии, это, наверное, единственный способ предостеречь своих потомков через века от возможных последствий сбора лунных ягод после дня слияния двух лун в двадцатый день осени.

— По-ща-ди-и-и-и!..

Иванушке было до спазмов, до боли жалко несчастных жуликов, но он понимал, что здесь, наверное, даже магия бессильна.

Засов, наконец, упал.

Уйти, убежать, забыть сюда дорогу, забыть весь этот кошмар… Я не трус, но тут кто угодно запаникует!.. Хотел бы я послушать, что сказал бы об этом Сергий!..

А сапоги?..

Ну, какие в таком положении могут быть сапоги!..

Из кожи заменителя?

Но это бездушно!..

Им уже ничем не поможешь. А сапоги пригодятся.

— Если вы вернете мне мои сапоги, которые купили у воров вчера, я подумаю о вашей просьбе, — услышал Иван чей-то знакомый голос — возмутительно-невозмутимый.

Несколько секунд у него ушло на то, чтобы понять, что это был его голос.

— Да!.. Да!.. Да!..

Монстр в одежде трактирщика вскочил и куда-то умчался. Через минуту он вернулся с Ивановыми сапогами в руках, снова упал на колени и протянул их царевичу.

— Пожалуйста, возьми!

В двух других руках у него были зажаты мешки с монетами. Их он тоже протянул Ивану.

— Бери! Только преврати меня обратно!.. Умоляю!.. Прости меня!.. Я никогда больше не буду покупать краденое!.. Клянусь жизнью жены!..

«Она тебе так надоела?» — не удержался от внутренней усмешки Иванушка, натягивая сапоги.

— Извините, пожалуйста. Я ничем не могу вам помочь. Я думаю, вам лучше не выходить на улицу, — извиняясь, пожал он плечами и взялся за ручку двери.

И… не смог уйти.

По его вине, хоть и невольной, эти пятеро превратились в чудовищ, противных на вид даже самим себе. Пусть это были далеко не самые добрые, отзывчивые и честные люди, или слоники, или зайчики, или кем они там себя называют — в этом мире. Может, они тут натворили немало мелких и крупных пакостей ближним своим и заслуживали наказания. Но не такого же!.. Конечно, в памяти еще был свеж случай с другим трактирщиком — паном Козьмой Скоробогатым, но тогда ему и его приспешникам только воздалось по справедливости за их преступления, и Ивана отнюдь не мучила ни совесть, ни болезненные воспоминания. Но украденные сапоги или помятая физиономия, безусловно, такого не стоили!.. Как эти бедолаги себя при этом чувствовали — представить ему — новоиспеченному зеленому слонозайцу — не составляло ни малейшего труда. Жизни с остальными слониками им теперь не будет — это к бабке не ходи. В лучшем случае, их изгонят из города. Про зоопарки, лаборатории обалдевших от нежданного счастья знахарей, казематы извращенных правителей и разнообразные народные волнения с факельными шествиями, дубинами и топорами думать даже не хотелось…

И, к тому же, ему самому понадобится помощь в поисках пути отсюда обратно в мир джинов…

Перекрикивая жалобные вопли безутешных монстров, царевич снова повернулся к ним.

— Видите ли, я так хорошо заколдовал вас со зла, что теперь сам никак не смогу расколдовать. Есть ли в вашем городе какой-нибудь сильный колдун или ведьма, чтобы я мог с ними посоветоваться?

— Ведьма, — не задумываясь, в один голос быстро ответили все пятеро. — У нас есть…

— Была… — проскрипела сзади Кайса.

— О, нет!.. Только не это!.. — в ужасе схватился за голову один из громил.

— Что? Что с ней случилось? — встревожился царевич.

— Ты слышал сегодня утром колокол на площади?

— Д-да… Это был он?

— Это был он — колокол, оповещающий о казни государственных преступников…

— Ваша ведьма — государственный преступник? — слегка озадаченно переспросил Иванушка.

— Да. Ее обвиняют в колдовстве.

— Но это все равно, что обвинить рыбу в том, что она умеет плавать!..

— Колдовство без Разрешения от Премьер-Магистра — государственное преступление. Он прекратил действие ее Разрешения, а она не перестала колдовать, и оказалась вне закона. И сегодня ее должны казнить.

— А разве ее еще…

— Нет. Колокол сообщает о начале приготовлений к пыткам и казни на площади — самое интересное начнется в полдень…

— Мы пропали…

— Но еще только утро!

— Ну, и что? Ты думаешь, тебя пустят поболтать с ней, пока не началась казнь?

— Нет. Но я могу попытаться освободить ее.

— Освободить?!.. Да ты точно чокнутый!..

— Ее же держат в цепях, защищенных от действия любых заклинаний в дворцовой темнице!..

— Там же стражи — как листьев в лесу!..

— И не какие-нибудь олухи-взяточники с базара, а королевская гвардия!..

— И сам Премьер-Магистр неподалеку — уж будь уверен! Он от своего праздника секундочки не пропустит, не волнуйся!..

— Да туда и пылинка не пролетит незамеченной! А ты говоришь…

— Гут, — вспомнил любимое словечко Волка Иванушка. — Значит, до моего прихода она никуда не денется.

Мгновенно в трактире воцарилось благоговейное молчание.

— Кайса сможет пойти со мной — показать, где держат вашу ведьму?

— Да, господин колдун… — старуха, боязливо не сводя с него глаз, почтительно поклонилась.

— Не называйте меня так. У меня нет разрешения от вашего Магистр-Министра, — кривовато усмехнулся лукоморец. — Зовите меня просто Иваном.

— Ты не здешний? — осторожно поинтересовался один из монстров.

— Нет. Я из… из… Да какая разница, откуда я, — так и не решившись сказать правду, отмахнулся царевич. — Сколько сейчас времени?

— Два с половиной часа до полудня, — угодливо подсказал Пант.

— Тогда мы с Кайсой пойдем. Закройте все двери и окна, никого не впускайте и никуда не выходите.

— Почему?

— Потому, что если вас кто-то еще увидит, то в лучшем случае, вы рискуете головой.

— А в худшем?..

— И головой тоже. Если Кайса не вернется, или мой план не удастся — дождитесь ночи и бегите из города, куда глаза глядят… Ой… Я не это имел ввиду… — покраснел и торопливо поправился Иванушка, бросив смущенный взгляд на обзирающие окрестности на все триста шестьдесят градусов жутковатые белесые глаза без зрачков на красных чешуйчатых головах. — Я имел в виду — подальше…

Подняв торопливо с пола с десяток еще не раздавленных ягод — показать ведьме, если дело до этого дойдет — Иван махнул Кайсе, и они вышли на улицу.

Иванушка знал, что план — большая вещь.

Полки дворцовой библиотеки были буквально завалены многокилограммовыми трактатами прославленных стратегов и тактиков прошлого и настоящего, и порой, добираясь до своих любимых «Приключений» и «Путешествий», Ивану приходилось изрядно потрудиться, прежде чем он мог выкопать любимый фолиант из-под этой груды, закупленной оптом по сходной цене для заполнения новых шкафов еще его дедом (пройдоха-коробейник расписал их как подписное издание захватывающих былин о войне), и теперь интересной лишь мышам и Митрохе-истопнику.

По дороге к дворцу он попытался составить план освобождения невинно осужденной ведьмы. В том, что бедная ведьма была осуждена на лютую смерть невинно, у него сомнений не возникало. Его богатый опыт это подсказывал весьма недвусмысленно. Во всех прочитанных книгах, когда по настоянию первого министра, или визиря, или главного советника кого-то приговаривали к казни, подсудимый оказывался невиновным до неприличия. И когда кто-нибудь решался такого пленника освободить, то у них все и всегда как-то удачно получалось. Юный царевич одно время даже начинал воспринимать это с тихим удивлением как один из законов Вселенной, вроде всемирного тяготения, или смены дня и ночи.

Но сейчас было одно небольшое — или большое, как посмотреть — «но».

У всех, о ком бы он не читал, был тщательно продуман хитроумный план.

На случай же, если хитроумный план грозил не удаться, был готов не менее хитроумный план под буквой «Б».

И под «В».

И так далее, пока не кончались буквы, цифры, и все возможные шестизначные буквенно-цифровые комбинации.

У него же хитроумный план под буквой «Б» почему-то не составлялся.

Наверное, потому, что не было плана под буквой «А».

И не только хитроумного.

Но и вообще никакого.

Может быть, ему надо было хоть раз дочитать хоть один скучный стратегический труд хотя бы до второй страницы?..

А, может, ему просто попалась такая сообщница, после общения с которой пойдет и утопится любой, даже самый умный, стратег?..

Кайса не знала, где располагалась дворцовая тюрьма, не имела ни малейшего представления, как туда пробраться, не могла даже и предположить, где конкретно держат приговоренных к казни волшебников, не представляла, сколько стражников их обычно охраняет и где расположены посты, не говоря уже о том, где находятся ключи от камер!..

— Ну, хоть как ее звать-то, вы знаете?.. — в отчаянии воскликнул, наконец, Иванушка.

— Настоящее ее имя никто не знает — колдуны, как только приходят в ученичество, сразу меняют его… Ну, да что я тебе-то объясняю!.. Ты, небось, это лучше меня знаешь… А ее новое имя — Вахуна. Вахуна Змея.

— Змея? — настороженно удивился Иван. — Почему «Змея»?

— Говорят, что когда она была еще маленькой, она любила приносить домой ядовитых змей. Потом они подолгу жили у нее. Хотя ее покойные родители были почему-то против. И еще говорят, — Кайса пугливо оглянулась по сторонам, как будто опасаясь, что какой-нибудь недоброжелатель может ее подслушать и Вахуне рассказать, — что она может превращаться в любую змею, какую захочет. Говорят, что в ту ночь, когда онемел тот парень, который не женился на ее племяннице, у них в доме видели змею!.. А еще говорят, что старый Арах-ростовщик свалился с лестницы и сломал себе ногу не просто так — он увидел под ногами большую змею, которой еще секунду назад там не было!.. И она человеческим голосом сказала: «Так тебе и надо, старый сквалыга!»… А ведь все знают, что накануне Вахуна пыталась занять у него сто алов, но он заломил такие проценты!.. А еще я слышала, что семье плотника, который взял с нее деньги за свою работу, пришлось, в конце концов, уехать из города, и даже не уехать, а убежать среди ночи, потому что каждый раз, когда он брался за инструмент, ему мерещились змеи. А когда полгорода два месяца животами маялось — это ведь, не иначе, ее рук дело было! Из вредности!.. Говорят, она тогда ходила на базар, и там ее несколько раз назвали уродиной и чучелом!.. А еще недавно во всех окрестных деревнях был скотский мор — тоже, поди, она постаралась…

— Так эта ваша Вахуна — настоящая злодейка? — нахмурился лукоморец.

— Так точно, истинный свет — злодейка! Таких злодеек еще поискать надо — и не найдешь ведь! Когда Премьер-Магистр лишил ее своего Разрешения, весь город от счастья плакал!.. А уж когда ее схватили… Радости-то было!.. Радости!..

— И после всего этого вы хотите, чтобы я ее освободил?! — изумленно остановился Иван.

— Так ведь ты сам сказал, что кроме нее никто нам не поможет!.. Да, если подумать, тебя никто и не заставляет ее освобождать! — осенило вдруг трактирщицу. — Если ты уж такой всесильный, ты можешь просто пробраться туда, переговорить с ней, как расколдовать моего мужа и его племянников — и всё! И сиди она дальше!..

Иван недоверчиво пожал плечами. Если эта ведьма действительно была такая ведьма, как расписала ее Кайса, то еще вопрос, захочет ли она помогать кому бы то ни было. И, тем более, за просто так, когда ценой ее помощи могла бы быть ее свобода. И если все эти страшилки — действительно правда, а не полет больного коллективного воображения, что тоже не исключено, то и в правоте своего предприятия он начинал сильно сомневаться. Одно дело — спасать невиновных, но другое…

Старуха резко остановилась, тяжело дыша после долгого подъема в гору, и махнула рукой направо.

— Вот мы и пришли! Смотри — за тем углом начинается улица, ведущая прямо к дворцовой площади, где будет казнь. Дальше иди один — в такие дни даже двое вместе привлекают внимание стражи. Нервные они становятся. Везде им мерещатся чары да заговоры колдунов!.. Хотя я их понимаю… Постой-ка на часах в таком месте в такой день — так еще не то привидится… Иван!.. Иван?.. Ты где?!..

— Тс-с-с!!!.. — грозно прошипел бабке в самое ухо успевший стать невидимым Иванушка. — Не кричи!.. Жди меня здесь до полудня, и, если в это время казни не будет — еще пару часов. До вечера, — секунду помолчав, на всякий случай добавил он. — Ну, я пошел!..

И, оставив трактирщицу стоять у стены с открытым ртом и растопыренными в разные стороны ушами, царевич, стараясь не стучать о булыжную мостовую подкованными каблуками, решительно направился навстречу самому сомнительному предприятию в своей короткой, но богатой практике.

Как он и ожидал, проплутав вокруг дворца минут с двадцать, никаких признаков того, что где-то здесь поблизости должна находиться тюрьма для особо опасных преступников, лукоморец не обнаружил. Чувствуя буквально кожей, как из воображаемых песочных часов сыплются и хоронят его здесь, в этом негостеприимном мире, колючие песчинки размером с кирпич, он отчаянно махнул рукой и вбежал в первые попавшиеся двери.

Маневрируя между прислугой и придворными, он быстро проскочил несколько коридоров, обследовал с полсотни поворотов, тупиков и закоулков, о наличии которых не подозревало, наверняка, и большинство самих обитателей дворца, но безуспешно…

Он разыскал четыре кладовые с продуктами, один (но большой) склад старой мебели, шестнадцать чуланов с ведрами, швабрами и тряпками в количестве, достаточном, чтобы вымыть до блеска не только дворец, но и весь город; двадцать семь хранилищ ржавых доспехов, мечей и алебард; комнаты, забитые до потолка штабелями странных дубинок с шипами и ящиками с камнями, и даже один печальный скелет, замурованный в стене, но никаких следов темниц, казематов или прочих подземелий…

Запыхавшись, Иванушка остановился отдышаться и сориентироваться на местности в одном из бесчисленных, бесконечных и безлюдных коридоров, уставленном боевыми знаменами, пыльным и, судя по вездесущей ржавчине, давно вышедшим из моды оружием и неуклюжими, но пугающего вида доспехами. Раньше он, скорее всего, подумал бы, что это сделано для прославления побед, увековечивания подвигов или воплощения мощи, но теперь, после раздражающе-пыльного экскурса по закоулкам дворца, первое, что пришло ему в голову, это то, что для этого металлолома места в чуланах просто уже не нашлось.

И едва он успел устало опуститься на большой пузатый барабан, привалившись спиной к ветхому гобелену с суровым рыцарем с изрядно поеденным молью двуручным мечом, как вдруг обнаружил, что внезапно оказался на проезжей части улицы с двусторонним движением.

Слева на него надвигался, дружно печатая шаг, отряд суровых гвардейцев в блестящих кирасах, а справа тянулась и жалась к стенке цепочка поварят с грязной посудой в руках — судя по времени и ароматам, остатками господского завтрака.

Иван метнулся в одну сторону, в другую — места случайным прохожим уже почти не оставалось — и в отчаянной попытке выскочить из-под ног солдат запрыгнул на узенький карниз, рядом с героическими доспехами с пробитым шлемом, сумел уцепиться за древко устрашающего дизайна пики с вычурным вымпелом, укрепленной рядом с ними, поднырнул под «ромашку» из коллекции двуручных мечей и уперся лицом в холодную стену, стараясь не коснуться ничего режуще-колющего.

Отряд, погромыхивая амуницией, кажется, промаршировал к месту предписанной дислокации, слуги, звеня тарелками и блюдами — на кухню, и Иванушка хотел уже с облегчением разжать занемевшие пальцы и спрыгнуть на долгожданный пол, но, на всякий случай, сначала решил убедиться, что вокруг точно никого нет. Он повернул голову направо, на…

— Ой-й-й!!!.. Ё-о-у-у-у!!!.. Моя голова!!!..

Так царевич обнаружил, что не углядел ранее тяжелый овальный щит с позолоченным рельефным кованым гербом — антипатичным зверем, похожим на рогатого бегемота, стоявшим, подбоченившись, на задних, неестественно когтистых, лапах.

Непроизвольно взмахнув рукой, желая ухватиться за ушибленное место, Иванушка задел доспехи, и оба они, потеряв последнее равновесие, с грохотом полетели вниз.

К счастью, царевич приземлился сверху.

Моментально вскочив на ноги, он с ужасом завертел головой, стараясь понять, привлек ли чье-либо нездоровое внимание этот оглушительный шум в пустынном коридоре, и внезапно обнаружил, что смотрит в безумные выпученные глаза поваренка лет шестнадцати.

Тот крепко прижимал к себе маленькое серебряное блюдо, с которого текло по его аккуратненькому мундирчику что-то аппетитное, а изо рта бедняги торчала серебряная ложечка, которую он, судорожно пытаясь сглотнуть, уже потихоньку начинал заглатывать.

Впрочем, поваренок смотрел мимо него — на рухнувшие грудой антикварного металлолома боевые доспехи, как будто ожидал, что они вот-вот поднимутся сами и разорвут его железными руками за все нарушения и проступки — настоящие и воображаемые.

И тут на Иванушку нашло вдохновение.

Если сам он не может найти нужного ему места, значит, надо спросить у того, кто знает.

И, может, этот отрок, так кстати тайком отставший от своих приятелей, чтобы доесть нечто, недоеденное его хозяевами, даже проводит его туда?..

Если его убедительно попросить, конечно.

— У-у-у-у!.. — замогильным голосом тихонько завыл Иванушка, и для пущей вживаемости в роль даже поднял руки, правда, стараясь не думать, как он при этом выглядит. — Ах-х-х-х!.. Моя голова-а!.. Моя голова-а!..

Поваренок дернулся, икнул, и проглотил ложку.

— Где-е-е… моя-а-а… голова-а-а… — простонал царевич, быстро достал из кармана горсть ягод и изо всех сил сдавил их.

На пол перед поваренком упало несколько тяжелых кроваво-красных капель.

— Где-е-е… голова-а-а… Тяж-жко… мне-е-е… ох, тяж-жко-о!..

Нелепые длинные уши поваренка прижались к его голове, цвет лица стал из зеленоватого бледно-салатовым, и блюдо мягко выскользнуло из его вдруг ослабевших пальцев.

— П-по-мо-ги-те… пискнул он. — П-при-ви-де-ни-е…

— Кто-о зде-есь?.. — душераздирающе проскрипел Иванушка. — А-га-а-а… Ви-и-жу-у-у… Ма-альчик… Ма-альчик… зде-есь…

— П-п-п-п… — пересохшие губы отказывались повиноваться поваренку.

— Мальчик… Где… Моя… Голова…

— Н-н-н-н…

— М-му-уки… Кр-ро-овь… кр-ро-овь… лье-ется-а… Голова-а моя-а-а… А-ах-х… — И Иван еще раз даванул ягоды.

— Сп-п-п-п… П-п-п-с-с…

— Проводи меня в темницы… мальчик… Моя… голова… Там… Голова… Искать… Надо… Страдания… Муки… Ах-х-х…

Если бы злополучный поваренок наконец-то решился, что ему делать — закатить истерику или хлопнуться в обморок, он бы, безусловно, это уже давно сделал, но пока он просто стоял и бледнел. Еще несколько минут — и он вполне мог бы поспорить с лукоморцем, кто из них больше похож на призрак.

— Проводишь… меня?.. Не трону… Покой… Тишина… Голова моя… Где… Проводи… А то ночью приду — голову твою заберу… — грозным шепотом зашипел прямо в ухо в недобрый час проголодавшемуся отроку разошедшийся царевич.

Бедный поваренок начал сползать вниз по стеночке, тоненько подвывая ему в такт.

— Веди… в темницы… быстрее… — торопил его Иван, но впавший в ступор поваренок не двигался с места.

Иванушке давно уже стало обжигающе стыдно за свое антиобщественное поведение и жалко злосчастного тинейджера, но выбора у него не было.

Оставалось испробовать еще одно средство.

— Торопись… — опустив мятые ягоды в карман, царевич прикоснулся холодной, мокрой от сока рукой, к руке поваренка, оставляя на ней красные следы.

Это, в конце концов, возымело желательное действие, и не помнящий себя с перепугу лопоухий отрок резво подскочил, взвизгнув, и сломя голову помчался в том направлении, в котором недавно прошли гвардейцы, безуспешно пытаясь убежать от преследующих его торопливых гулких шагов.

Минута…

Другая…

Третья…

Куда мы бежим?..

И когда прибудем?..

Вроде, откуда-то донеслись голоса и звон металла?..

Или показалось?..

Нет.

Поваренок тоже что-то услышал.

— Привидение!!!.. Привидение!!!.. Помогите!!!.. Привидение!!!.. — завопил он, что было мочи.

Испуганный вопль, звеня, метался раненой белкой по равнодушным коридорам, но, к радости царевича, ответа пока слышно не было.

Не переставая верещать, подросток резко завернул за угол.

Иван — за ним.

И оба чуть не налетели на пару стражников у больших двустворчатых закрытых железных дверей, перегораживающих коридор метрах в пяти от поворота.

— Привидение!.. Привидение!.. Привидение!.. — перепуганный поваренок, не видя ничего на своем пути, отчаянно старался своротить с места две двухметровые груды мышц и металла и пробить насквозь двери, чтобы мчаться дальше.

Один из солдат ухватил его за плечи обеими руками и не без труда удерживал на месте.

— Что ты мелешь? Какое привидение? — сердито наклонился к нему второй.

— Привидение!.. Там!.. Выскочило из старых доспехов!.. Гналось за мной!..

Гвардейцы переглянулись.

— И где оно сейчас?

— Не знаю… Бежало… За мной… От Южной галереи…

— Привидение? Бежало?

— Да!.. Да!.. Оно там!..

— Где? — уточнил стражник, и глаза его настороженно забегали по пустому коридору.

— Отстало? — предположил поваренок, затравленно оглядываясь по сторонам.

— Карн, возьми малого и сходи, посмотри, что там за привидение ему привиделось, — нахмурившись, распорядился, видимо, старший караула.

— Пойдем, покажешь, где ты его нашел, — второй стражник взял дрожащего подростка покрепче за руку и потянул вперед.

Иван выдохнул, прижался к стене, и они прошли мимо него, едва не коснувшись.

Наконец-то.

Если ему повезло, то он у цели.

Оставалось всего ничего — попасть за двери, убедиться, что это именно тюрьма, найти камеру, где сидит колдунья и по-хорошему договориться с ней обо всем.

Усыпить оставшегося гвардейца протяжной, навевающей гипнотические грезы о горячем бескрайнем песке, небе, выгоревшем на незнакомом, раскаленном добела солнце, и странных животных верблюдах было делом техники.

Не уставая благословлять изобретательных старичков-волшебников и их подарок, Иванушка, не переставая наигрывать на сапоге-самогуде, потихонечку приоткрыл одну створку дверей и заглянул вовнутрь.

Так и есть.

За дверями оказалось небольшое караульное помещение с рядами лавок и стоек с пиками и арбалетами вдоль стен и большим ненакрытым столом посредине, полное спящих солдат в полном обмундировании и вооружении.

За следующей дверью открывался длинный полутемный коридор, освещаемый редкими факелами, с узкими черными провалами дверных проемов в стенах.

Возле одного из таких провалов, почти в самом конце коридора, горело сразу два факела.

А на полу мирно почивали на собственных алебардах и мечах четыре бронированных охранника.

Сомнений не было.

Там.

Царевич осторожно прикрыл за собой обе двери, уронил сапог на пол — музыка оборвалась — и торопливо натянул его на ногу.

Через пару минут он уже отпирал снятым с пояса одного из стражников массивным железным ключом тяжелую дверь темницы Вахуны.

— Здравствуйте. Можно войти? — осторожно заглянул внутрь Иванушка.

Даже он понимал, что это, безусловно, не самый лучший вариант приветственного слова в таких обстоятельствах, но ничего лучшего на его измученный, не выспавшийся и голодный ум не приходило.

Внутри было темно и тихо.

Он вынул из крепления один из факелов снаружи и предпринял вторую попытку.

— Есть тут кто-нибудь?

— А тебе кого надо? — раздался в ответ из темноты скрипучий женский голос.

— Вахуну Змею.

— Она дома. Проходи, — усмехнулась невидимая женщина. — А ты кто такой? Гонец с указом о помиловании?

— Что-то вроде этого, — уклончиво согласился Иван и вошел, прикрыв за собой дверь.

Камера была маленькой, не больше двух-трех метров в длину и ширину, и абсолютно темной и вонючей.

К стене напротив двери была прикована за обе руки короткой, в четыре звена, цепью тощая старуха в заляпанном чем-то темным, изорванном балахоне. Запястья под кандалами распухли и кровоточили, а нечесаные свалявшиеся волосы падали ей на грязное лицо. Сделав шаг вперед, Иван увидел, что это была не грязь, а синяки.

Нелицензионных ведьм здесь явно не любили.

Надо сказать, что, пока он носился по переходам дворца, зачатки плана у него вырисовываться все-таки начали.

Например, по совету Кайсы, он решил сначала поговорить со служительницей оккультных наук, и только если она согласится или сможет ему помочь, освободить ее.

Но при виде жалкого положения ведьмы все здравые идеи у него из головы как ветром вынесло, и, повинуясь минутному порыву, он быстро стянул сапог, пробормотал сквозь зубы заклинание огня и описал широкий точный полукруг вокруг и над головой притихшей мгновенно Вахуны.

Струя тягучего вязкого пламени поглотила толстые блестящие цепи, как бумажные, а в стене осталась глубокая темно-малиновая, быстро остывающая арка из расплавленного камня.

— Я вас не задел?..

Колдунья осторожно приоткрыла один глаз.

— Что это было?

— Ваши цепи. Это неправильно — так обращаться с людьми.

Вахуна склонила голову на бок, чуть прищурилась, потом испуганно заморгала и стала тереть глаза грязными руками и трясти головой.

— Я ослепла! Я ничего не вижу!.. — в панике чуть не кричала она.

— Извините, — смущенно пробормотал Иван, прошептал заклинание, и невидимость прошла.

Ведьма вытаращила слезящиеся глаза.

Такой магии она никогда не видела, о ней не слышала, и не представляла, что такое возможно.

Колдунов такой силы в тысячелетней истории Агассы можно было пересчитать по пальцам.

Одной руки.

И еще четыре осталось бы.

Он не знает пределов.

Он всесилен.

Он добр.

Он опасен.

— Где стража? Где часовые? Как ты сюда попал?.. — настороженно спросила она, ожидая услышать самое худшее.

И ожидания ее оправдались.

— Стража вся спит, а прошел я сюда невидимкой, — просто ответил гость.

— Спит… Хм… Наверное, притомились… Зачем ты пришел? Рассказывай. Только быстро. У меня в полдень казнь, — резко проговорила Вахуна, стараясь унять и не показать пришельцу начинавшую ее бить нервную дрожь.

— Быстро?.. Вообще-то, это долгая история… Но, если быстро… Мне нужна ваша помощь, — выдохнул пришелец, не замечая, кажется, ее переживаний. — Во-первых, мои знакомые поели лунных ягод и превратились в чудовищ. И я хотел бы, чтобы вы помогли им принять прежний облик…

«Ага… Так мы не всесильны…»

— …Вот эти ягоды, — царевич достал из кармана не раздавленные остатки.

— Так… Интересно… Дай-ка посмотреть… — рука ведьмы уже почти не дрожала. — Хм… С виду — вполне обычные ягоды… Только спелее… Ну, так это не удивительно — сейчас осень… Кроме поноса вряд ли что-то могло быть… Зачем они вообще их собирали? Примета говорит, что после двадцатого дня осени они становятся несъедобными… Сейчас ведь уже день двадцать первый — двадцать второй?.. — нерешительно предположила она.

— Не знаю… Но это не они их собирали. Их собрал я и принес им на продажу. Я же не знал, что тут есть какие-то приметы, традиции…

— Тут!.. А сам-то ты что, с лун свалился?

— Не знаю… Может быть.

— А ты уверен, что это именно из-за ягод? А не что-нибудь другое… Или кто-нибудь другой, — и Вахуна многозначительно взглянула на Ивана.

Но Иванушка был слишком взволнован, чтобы замечать такие тонкости, какие он не заметил бы и спокойные моменты своей жизни.

— Да. Я сам все видел, — нервно поеживаясь, подтвердил он. — Они съели по одной ягоде и через полминуты… Бр-р-р…

— М-да-а… Где ты их взял?

— Собрал с кустов. Неподалеку от города. Там еще озеро есть. Маленькое…

— А-а… Знаю… Хм-м… Интересно… Оч-чень, оч-чень интересно… А во-вторых?

— Что — во-вторых?

— Ты сказал «во-первых». Значит, должно быть и «во-вторых»?

— Да. Есть «во-вторых». Это также очень долгая история, конечно… Но если рассказывать тоже быстро, то я попал в ваш мир из другого мира, и теперь не знаю, как вернуться туда.

— Из другого мира? — Колдунья подозрительно глянула на гостя. — А ты, часом, не пьяный?..

— Нет.

— Нет… Ты не пьяный… И давно ты попал сюда, как ты говоришь?

— Вчера. Ближе к вечеру…

— А как?

— Я… упал в фонтан… В том мире…

— В фонтан!.. — воскликнула Вахуна, и лицо ее просветлело, насколько это было возможно под слоем грязи, копоти и побоев. — В фонтан… А ты знаешь, кстати, как меня должны были казнить? — вдруг спросила она.

— Нет… А что?

— Да нет, ничего… Просто любопытствую…

— Ну, так что, вы мне поможете?..

— Насчет твоих приятелей надо посмотреть, понаблюдать, провести опыты… Потребуются деньги и время, немало усилий и сообразительности… Но нет ничего невозможного, если постараться… А вот тебе помогу сразу. Сегодня первый день после полнолуния, так?

— Н-незнаю…

— Я тебе говорю. Так вот, тебе исключительно повезло. Должно быть, в своем мире ты родился под счастливым созвездием. Только сегодня открыты ворота между нашими мирами. И ты должен в течение этого дня попасть на площадь перед дворцом и прыгнуть в наш фонтан.

— Зачем? — тупо уточнил Иванушка.

— Это и есть врата, — терпеливо, как любящая бабушка — несообразительному внучонку разъяснила Вахуна. — Они открываются раз в полгода. Прыгаешь туда — и оказываешься у себя дома. Даже промокнуть не успеешь.

— Но… на самом видном месте… Туда же могут попасть… упасть… люди… дети… Да кто угодно!..

— Воспользоваться ими могут только люди с магическим даром. Остальные могут там хоть купаться, хоть топиться — разницы никакой. Понял?

— Но я… Но у меня… — хотел было объяснить Иванушка, но вспомнил про сапоги. — Понял.

— Только сегодня, не забывай!.. А теперь пошли отсюда скорей. Пока они все спят. Если ты не врешь.

Пошли отсюда?..

Но как?

Об этой части плана царевич даже и не начинал еще задумываться.

Выйти самому было не проблема.

Проблемой, и причем неразрешимой, было, как вывести колдунью.

Особенно теперь, когда откуда-то издалека начинали доноситься подозрительные крики, бряцание железа и рев трубы.

Иванушка быстро открыл дверь и выглянул в коридор.

От караулки к нему быстро — насколько позволяли тяжелые доспехи — бежали солдаты с мечами и арбалетами наготове.

Он вытащил ключ из скважины, захлопнул за собой дверь и закрыл ее на пол-оборота изнутри и привалился к ней спиной, тяжело дыша, как будто это не стража, а он пронесся в полном вооружении сломя голову через весь дворец.

— Кажется, они проснулись, — только и смог проговорить Иван. — Или вернулся тот второй стражник и поднял тревогу… Конечно, я пройти всегда смогу, но как вывести вас… Я не знаю… Я не думал, что они так быстро очнутся… Или придет подмога… И, кажется, времени, чтобы подумать, у нас тоже не остается…

Ведьма хихикнула.

— Времени на раздумья у нас больше, чем ты полагаешь. Эта дверь, как и мои цепи, может противостоять любой осаде. Ха! Они наверняка не думали, что когда-нибудь им придется штурмовать свою собственную тюрьму! Я даже уверена, что наша замечательная дверь даже не заметит магию этих придворных лизоблюдов, называющих себя волшебниками! Им далеко до Того, Кто строил этот дворец и эту тюрьму, да упокоится Он в мире. Его творениям нипочем любая магия!… Кроме твоей, конечно… Это какой-то новый особый вид, да? Где ты этому научился? Кто твой наставник? Сколько тебе лет? Сколько лет ты провел в ученичестве? — не удержалась ведьма и закидала лукоморца вопросами, вот уже пятнадцать минут так и свербевшими у нее на языке.

— Это еще одна долгая история, на которую у нас нет времени, — так вежливо, как только смог, уклонился от ответа Иван. — У вас есть какие-нибудь идеи, как отсюда выйти?

— Почему ты не хочешь усыпить их еще раз?

— Потому, что вместе с ними уснете и вы. А пронести вас через все казематы, через первый этаж, через двор, площадь… Если даже у меня хватит сил…

— А ты не можешь сделать меня невидимой?

— Нет. Только себя.

— Понятно… А убить огненной струей ты их тоже не хочешь?

— Нет, — твердо отрезал царевич. — Никого и никак я убивать не хочу.

— Что ты еще умеешь, что может нам пригодиться?

— А что вы умеете? — парировал разведывательный ход лукоморец, стараясь не обращать внимания на попытки подоспевших гвардейцев высадить дверь. — Или вас сюда по ошибке заточили?

— Если бы что-то из того, что я умею, могло бы мне здесь помочь… — брюзгливо огрызнулась Вахуна. Не очень-то приятно было ей признаваться в этом, тем более какому-то ненормальному мальчишке из ниоткуда, но это было так.

Иван задумчиво потер переносицу, помял подбородок, и когда ничего из этого мыслительному процессу и генерации свежих идей не помогло, прибег к старому доброму почесыванию в затылке.

— Мы глубоко под землей? — наконец спросил он.

— А что? — заинтересовалась колдунья.

— Я мог бы попытаться прожечь дыру в потолке, и мы бы могли… Тут не очень высокие потолки, я заметил…

— Постой, — тут осенило и Вахуну. — Насколько я знаю, весь дворец построен на довольно высокой горе, и эта его часть, где мы сейчас находимся, расположена на южном склоне, который покруче, и застроен хибарами рыбаков. Династии королей изрыли гору, строя новые подземелья, сокровищницы и тюрьмы… Стена, к которой я была прикована — не камень кладки, а настоящая скала, внутренняя часть горы… Если бы ты мог прожечь ее насквозь… Хотя бы небольшой проход… Мы бы выбрались на волю там, где нас никто не ждет, скрылись бы, и никто нас бы не нашел. Особенно тебя, — усмехнулась она.

На то, чтобы проплавить лаз в скале, ушло минут пятнадцать.

Ивану было отчаянно жутко, ведь он не знал, какова толщина стены, и сколько еще сможет проработать заклинание огня сапога, прежде, чем магия снова устанет и пропадет на полдня или на день. Несмотря на оптимистичные заявления Вахуны, ему совсем не хотелось на себе опытным путем проверять, сколько может продержаться уже начинающая нагреваться и отсвечивать зеленым дверь камеры под натиском солдат и придворных магов. И когда среди раскаленного добела камня вдруг забрезжил не очень яркий, но показавшийся ослепительным дневной свет, он от радости чуть не выронил сапог из рук.

Длина хода оказалась около полутора метров, и в него едва-едва можно было протиснуться по-пластунски, раздирая в клочья об обжигающие каменные сосульки одежду вместе с кожей, но это была свобода, и она того стоила.

Вылезли они на склоне горы с потрясающим видом на фиолетовое море, усеянное белыми запятыми парусов, посреди лениво дотлевавших кустов лунных ягод, которые некому было прийти потушить. Это, как объяснила ведьма, была слобода рыбаков, и с утра до вечера дома никого было не сыскать — мужчины уходили в море, а женщины и дети солили и вялили улов прошедшего дня под навесами на берегу.

Отряхиваясь на ходу, они поспешили оттуда прочь.

— Вот мы и на белом свете снова… — некрасивое лицо ведьмы непроизвольно расплылось в широчайшей улыбке. — Уж не чаяла я увидеть его вот так… Одна… Без охраны и зевак… Ну, спасибо тебе. Как звать-то хоть тебя, скиталец по мирам?

— Иван, — с достоинством ответил лукоморец, не уточняя, что по мирам он не столько скитался, сколько перемещался в состоянии различной степени бессознательности.

— Послушай, Иван. Как, говоришь, зовут твоих друзей? Которых ты лунными ягодами накормил? Может, я их знаю?

— Это содержатель трактира Пант и его племянники. Как их зовут — я не знаю. Но у него еще жена есть. Кайса.

— Пант? Старый скупердяй Пант и вздорная сплетница Кайса? — хихикнула Вахуна. — Хотя, если поразмыслить, кто еще мог после двадцатого дня осени позариться на лунные ягоды…

— Но ты поможешь им? — услышав о ее отзыв о чете работников общепита Агассы, забеспокоился царевич.

— Я же пообещала тебе, что помогу — значит, помогу, — отмахнулась от него ведьма. — Ты о себе лучше побеспокойся. Поспеши к фонтану — я не уверена, что врата продержатся открытыми до вечера. Осенью никогда не знаешь, сколько они пробудут — час, шесть часов, или до следующего утра.

— Как туда поскорее пройти? — заволновался Иванушка.

— Пойдем, я тебя часть пути провожу. Остальную часть пройдешь сам. Не заблудишься. Это все время вверх.

— Извините, можно я задам вам один вопрос? — отважился наконец Иванушка озвучить то, что, несмотря ни на какие чудеса предприимчивости, направленные на вызволение колдуньи из королевской темницы и сочувствие перенесенным ей страданиям мучило его больную совесть.

Он должен был знать.

— Ну, задай, — милостиво разрешила ведьма.

— А вот… То, что говорят про вас… То, что вы в змей умеете превращаться… Мор насылаете… Порчу… Сглаз… Болезни всякие… Это правда?

— А ты сам-то как думаешь? — спросила Вахуна, пристально глядя ему в глаза.

Иван замялся, смутился, и быстро опустил очи долу.

— Ты думаешь, это правда? — настойчиво, но мягко повторила колдунья.

— Нет… Наверное… — наконец проговорил он.

— Вот видишь… Ты сам ответил на свой вопрос, — ласково улыбнулась она.

Проводив Иванушку со словами напутствия и благодарности до очередного поворота, Вахуна остановилась за углом глинобитной развалюшки и мрачно ухмыльнулась.

Никогда и никому так в жизни не везло, совершенно отчетливо теперь поняла она.

Быть спасенной от смерти молодым гением магии из другого мира, с потрясающими возможностями и способностями, всего за пару часов до казни!..

Оказаться на свободе тогда, когда она уже попрощалась не только с ней, но и с жизнью!..

Получить в руки неожиданную тайну самой простой и неинтересной ягоды на всей Агассе!..

И едва ли не самая главная удача, несомненно, была в том, что юный пришелец оказался таким наивным и доверчивым и не успел узнать того, что знают даже младенцы в этой стране.

В любое время года, дня и ночи фонтан Истины работал без перебоев.

Там казнили магов, не угодивших Премьер-Магистру или королю.

И любой чародей, брошенный в чашу этого фонтана на мгновение исчезал, но тут же снова появлялся, и уже в каком-нибудь новом, ужасном обличии.

Премьер-Магистры говорили, что это священные очищающие воды проявляют истинную звериную сущность приговоренного преступного мага и призывали собиравшихся на казнь зевак забивать чудовищ насмерть. А чтобы у законопослушной толпы не возникло с этим никаких затруднений, из дворцовых хранилищ специально для этого королевскими слугами извлекались и приносились на площадь палки с шипами и тяжелые камни.

Конечно, фонтан был не всесилен, как пояснял Премьер-Магистр, уличающее преобразование через пару минут теряло силу, и приговоренный маг снова принимал человеческое обличие…

Только редкая жертва доживала до этого.

Чаще всего случалось, что нормальный облик пытались принять уже бездыханные неподвижные останки монстра, что неизменно вызывало у зевак бурю веселого негодования.

Вот и сегодня добрые горожане, позабросившие все свои дела и собравшиеся у фонтана поглазеть на казнь, безусловно, заслуживали своей доли развлечения.

И, тем более — вот и оно, самое главное везение — если при этом они еще и помогут избавить навсегда и ее, и Агассу от такого опасного и непредсказуемого конкурента, как этот слабоумный пришелец Иван…

* * *

…Со дня этой несостоявшейся казни прошло пятьдесят лет.

Что-то с тех пор изменилось.

Что-то осталось прежним.

И, возможно, только для историков Агассы теперь будет представлять интерес этот небольшой отрывок из путевого журнала путешественника по мирам Железного Роджера: «Сегодня мимоходом побывал в мире Агасса, как называют его аборигены. В следующий раз, если придется проходить мимо, надеюсь задержаться подольше. Этот мир населен прекрасными грациозными существами с гладкой красной чешуйчатой кожей, шестью сильными конечностями, гибким длинным хвостом и четырьмя раскосыми глазами цвета белого нефрита. Но самое примечательное и непонятное, что управляет ими отвратительная зеленокожая тварь по имени Змея, морщинистая и с отталкивающей неприятной наружностью, непонятно как попавшая в это завораживающее своей красотой и загадочностью чудесное место…»

* * *

Клубы горького зеленоватого дыма вперемешку с кислым красноватым паром моментально заполнили весь подвал, отчего пламя жаровни затрещало, задергалось и исчезло, чернила на пергаментах пошли синими пятнами и разводами, ритуальная посуда и принадлежности покрылись ржавой коростой, а жертвенные существа (приходится применять это нейтральное слово, ибо ни в один известный современной науке класс животных, растений и грибов они не входили ни одним корявым боком), удивленно всхрюкнув, быстренько издохли.

Вышибив крышку люка гудящей и зудящей головой, как межконтинентальная ракета шахтного базирования при запуске, Гагат выскочил наружу, хватая ртом, носом и даже ушами (хоть и безуспешно) чистый воздух.

Почти сразу же рядом с ним на теплую шершавую плитку пола, всхлипывая и раздирая грязными кулаками красные слезящиеся глаза, как лосось из водопада, выскочил Иудав, повалился на пол и застыл в позе жирафа, которому внушили, что он — ёж.

— Что… ты… опять… натворил… сын… верблюда?!.. — через пяток минут нашел, наконец, в себе силы и кислород Гагат.

— Тысамсказал… броситьперья… вкаменнуюкислоту… — умирающим воздушным шаром просипел второй колдун.

— Какие… перья… бросить…

— ПтицыРух…

— Идиот!.. И этот… репоголовый… мой брат… Дайте… мне… стакан окрошки… Я отравлюсь…

Иудав уже хотел, было, возмутиться и отреагировать адекватно, но ассиметрично, на пассаж о «сыне верблюда», осложненный «идиотом» и «репоголовым», но любопытство пересилило, и демарш оскорбленного достоинства был оставлен на потом.

— Чтотакое… «окрошка»?..

Блеснуть непонятным, но зловещим словечком Гагат умел и любил ровно настолько же, насколько ненавидел признаваться, что чего-то не знает.

— Сложносоставный… быстродействующий яд… избирательного действия… изобретенный… в незапамятные времена… какими-то дикими… северными… племенами… — авторитетно откашливаясь в процессе, пояснил он. — Поражает все… системы… организма… но только пришельцев… Для местных он безвреден… Они даже сложили… поговорку… «Что местному… хорошо… то пришельцу… полный… распад… телесной оболочки…»

— Откуда… тыэтознаешь… — озадаченно прохрипел Иудав.

— Помнишь… в седьмом классе… меня заставили… изображать ковер… на слете магов Сулеймании… и дружественных государств… за то, что я настоящий ковер… нечаянно превратил… в скорпиона… и он убежал… ужалив декана… и растоптав по дороге несколько верблюдов…

Задыхающийся от первых симптомов аллергии на жженые перья Рух Иудав прерывисто хихикнул.

— Оннаступилмненаногу… и я… месяц… неходилвшколу… Иподарил… тебезаэто… свой… перочинный… йэ-кхэ-кхэ-кхэй!.. Охй…

— Чтоб ты сдох… — автоматически произнес Гагат эквивалент Шатт-аль-Шейхских черных магов общечеловеческому «Будь здоров».

— Тебетогоже… — вежливо прокашлял в ответ его брат.

— Так я тебе сказал… какие перья… положить… — вернулся к больной теме Гагат.

— Какие?..

— Заморской птицы «вора бей», бестолковый!.. Они же… в рецептуре… нахождения вора… ясно прописаны… Мы же их вместе… утром покупали… Забыл?..

— Незабыл… Асколькоони… стоят… забыл?.. Ияподумал… Перо… оноиесть… перо…

— Болван… он и есть… болван… — раздраженно прошипел себе под нос Гагат.

А вслух сказал:

— Пока ты приходишь в себя… я спущусь вниз и посмотрю… может, что-нибудь все-таки… получилось… — и, набрав полную, еще саднившую и горевшую от пережитой газовой атаки, грудь воздуха, старший брат нырнул в подвал.

Через пять минут из подполья донесся его ворчливый, но довольный голос:

— Кончай чихать! Спускайся! По-моему, результаты есть!..

Осадок на дне реторт был, кажется, правильного цвета и консистенции, сама жидкость — приблизительно нужного запаха; кости, камни и пуговицы из пульсирующего сторожевого тридцатисемигранника разлетелись с каким-то значением, пусть пока и не очень понятным; жертвенные существа положили свои жизни на алтарь оккультных наук в почти нужном порядке, что доказали их селезенки… И если пренебречь небольшой погрешностью, встречающейся при каждой магической операции, как, вроде бы, учили их когда-то преподаватели, не к ночи будет помянуто… Словом, из тех данных, что им удалось получить за сегодняшнее гадание, вполне можно было определить, где находятся и куда движутся и кувшин, и похититель кувшина.

И братья, шумно примирившись, и поклявшись, что следующее гадание они уже будут проводить на внутренностях злосчастного вора, бросились наверх собираться в путь.

* * *

Вздохнув в последний раз ускользающей прохладой, ушло на покой утро, уступив место разгоряченному самодовольному дню, а Фарух все спал, и не подозревал, какие пронзительные краски и красоты рассвета он не увидел, какие чистые, радостные и звонкие птичьи голоса не услышал, какие головокружительные, пьянящие запахи моря, горных трав и цветов он пропустил, и приближение какого большого и хорошо вооруженного конного патруля он прозевал.

О последнем, вот уже через несколько минут, он будет жалеть больше всего из перечисленного выше.

Хотя птичье пение тоже было очень даже ничего.

А пока шесть всадников остановились в нескольких конских шагах от него и придирчиво, но недоверчиво оглядели.

— Это не наш, — наконец, уверенно заявил один из них.

— Это можно исправить, — не менее уверенно выразил свое мнение другой.

— Наверное, его купцы оставили, — предположил третий.

— И что?

— Ничего. Оставили — значит, не нужен.

— Не нужен им — сгодится нам, — подытожил всадник на самой большой лошади, по-видимому, командир конного патруля. — Амбабула, разбуди несчастного юношу.

— Будет сделано, о Секир-баши, — и самый молодой, но самый огромный солдат, прихватив моток веревки, соскочил на землю и, мягко ступая подкованными сапогами по белому песку, вразвалочку подошел к спящему.

Вывернуть ему руки за спину и связать их было для него делом нескольких секунд.

— А-а-а-а!!!.. Ой… — только и смог сказать по этому поводу начинающий купец.

— С добрым утром тебя, странник, — довольно ухмыляясь, приветствовал его Амбабула. — Не желаешь ли прогуляться с нами?

И он привязал свободный длинный конец веревки к своему седлу.

— Что?.. Как?.. Где?.. Зачем?.. Кто?.. — одуревший от неожиданной боли и неласкового пробуждения, Фарух, казалось, поставил себе целью перебрать за один прием весь мировой запас вопросительных слов.

— Я — охранник Амбабула. Это — наш великий и мудрый командир Секир-баши. Нам не интересно, как зовут тебя, но, главное, что ты должен запомнить, так это то, что ты теперь — раб его величества калифа Шатт-аль-Шейхского Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, и будешь работать в его копях и добывать изумруды, пока мы тебя не отпустим.

Несмотря на панику, смущение и страх, за последние слова Фарух ухватился, как утопающий — за акулу:

— А когда вы меня отпустите?

— Как всех отпускаем, так и тебя отпустим, — словно удивляясь непонятливости ребенка при самых очевидных фактах, пожал плечами Секир-баши.

— А как всех отпускаете?

— Не знаем. Пока еще ни разу никого не отпускали, — весело засмеялся собственным словам как какой-то удачной шутке тот.

— Но я протестую!.. Я — свободный человек!.. Я — купец!.. Я заплачу вам выкуп за свою свободу!

— Выкуп? — заинтересовались стражники. — Тысячу золотых? Две тысячи? Три?

— Четыре! Каждому! Как только вернусь в Шатт-аль-Шейх! — от ужаса Фарух не соображал, что делает или говорит.

— Договорились, — радостно оскалил зубы Секир-баши. — Только ты сначала напишешь письмо своим родным, и выкуп они должны будут прислать с кораблем сюда. А пока он не прибудет, ты будешь работать в копях. А если окажется, что никаких денег за тебя никто платить не собирается, то там и останешься навсегда, — насмешливо добавил он.

У Фаруха все поплыло перед глазами.

— Ну, побежали, — Амбабула вскочил в седло.

— Нет! — вдруг опомнился Фарух. — Мой кувшин!.. Я должен взять мой кувшин!..

— Кувшин? — снова заинтересовались стражники.

— Драгоценный?

— С золотом?

— Нет!.. Просто мой кувшин… обыкновенный… Это память… о моем… отце. Да, отце. О, мой бедный отец!.. Если бы он видел, какая жестокая участь постигла его единственного обожаемого сына, как бы увлажнились его старческие глаза, как бы…

— Короче, — рявкнул, как щелкнул кнутом, Секир-баши.

— Это единственная вещь, которая сохранилась у меня после того, как мой корабль потонул со всей командой и товаром, налетев на скалы! — быстро завершил свой так и не начавшийся трогательный рассказ молодой псевдокупец.

— Ну-ка, что это за вещичка? — вопросительно качнул головой командир, и Амбабула снова спешился и поднял с земли кувшин.

— Ерунда какая-то, — доложил он по уставу, брезгливо вертя посудину в руках. — Выбрасывают лучше. Может, лучше выбросить?

— Да ладно, оставь… Пусть держит в нем воду, — неожиданно милостиво соизволил Секир-баши.

Не обращая внимания на умоляющий взгляд пленника и беспомощно дернувшиеся скрученные руки, Амбабула засунул кувшин в свою седельную сумку и снова вскочил на коня.

— Иди впереди, — указал он кнутовищем в сторону гор. — Будешь отставать или жаловаться — побежишь сзади. Понял?

Фарух молча кивнул.

Так началась его недолгая карьера раба.

Кувшин ему так и не отдали.

Когда они добрались до места назначения, Амбабула, не спешиваясь, бросил свой конец веревки скучающему стражнику у пещеры с толстой железной решеткой, в которой, по-видимому, содержались невольники, крикнул: «Это твой», пришпорил коня и умчался догонять отряд.

На первый же робкий вопрос о своем кувшине несостоявшийся купец получил удар кулаком в ухо и совет сесть на землю и поменьше болтать, если не хочет повторения.

Повторения Фарух не хотел, советом воспользовался, и стал сугубо молча обдумывать план побега.

Но далеко додумать не успел, потому что подоспел еще один стражник. Он и повел его к месту работ.

Этот солдат, представившийся младшим охранником Багадулом, сказал, чтобы новичок постоял пока где-нибудь неподалеку, но не путаясь ни у кого под ногами, и подождал, пока не ударят в гонг и не начнется обед — тогда старший надсмотрщик всех пересчитает и определит его в какую-нибудь команду, где не хватает людей.

Пользуясь передышкой после двухчасовой пробежки перед конем Амбабулы, Фарух снова быстренько опустился на землю, но от всех неприятных или крамольных мыслей на этот раз его отвлекало открывшееся перед ним зрелище.

Изумрудные копи калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса представляли собой огромный котлован с отвесными стенами, то ли выдолбленный в скале, то ли естественного происхождения. Всю поверхность над ним ровными линеечками, как паутина гигантского, но не очень изобретательного паука, исчерчивали натянутые над пропастью канаты. На них держались подвесные мосты. На каждом мосту стояло по нескольку десятков рабов с двумя веревками в руках — человек по десять на одну пару. Свободные концы обеих веревок свисали в пропасть.

Озадачившись поначалу видом этой нелепой рыбалки, Фарух, осторожно приподнявшись и переместившись поближе к краю, скоро разглядел, что к каждой толстой веревке было привязано за хитроумную сбрую по невысокому худенькому человеку с корзиной в руках — сборщику, как пояснил Багадул. Этого сборщика десятка тягачей опускала вниз сквозь дыру в настиле моста и, по-видимому, ждала его сигнала, заинтересованно поглядывая в провал. Как только сборщик наполнял корзину изумрудами, ее вытягивали наверх за веревку потоньше.

«Десять бездельников вытаскивает одну корзину размером со средний арбуз… Надсмотрщикам что — людей некуда девать? Так отпустили бы лучше… Какой тупой и однообразный труд,» — только и успел недоуменно подумать Фарух, как вдруг те десять тягачей, что были ближе всех к нему, заволновались, закричали, и начали все вместе нервно, рывками тянуть на себя веревку потолще, на другом конце которой где-то там, внизу, бродил с корзиной их сборщик. Было видно, что веревка шла туго, но потом внезапно все тягачи вскрикнули и попадали навзничь, а снизу, по инерции, вылетела и упала на них их веревка.

Раза в два короче, чем была.

И без каких-либо следов сборщика.

Фарух, позабыв про своего конвоира, проворно вскочил на ноги и кинулся к краю провала, чтобы понять, что же вдруг случилось, и только теперь увидел, что все дно его усеяно здоровенными каменными глыбами.

И одна из них, почти прямо под ним, старалась выплюнуть из пасти остатки измочаленной в щепки корзины.

Сборщика, старика в выгоревшей красной рубахе, видно нигде не было.

Фарух почувствовал, что если бы его голова не была бы обрита на лысо, волосы на ней сейчас зашевелились бы и встали во весь рост.

— Ч-то… это… — не отводя взгляда от ожившего валуна, с трудом выдавил он из себя.

— Это? Камнееды, — равнодушно пожав плечами, пояснил Багадул. — Они живут там, в пещерах, а сюда, на открытое пространство вылазят днем погреться на солнышке. Они очень медлительны… Когда никуда не торопятся. Да и, вообще-то, они не злые. Просто иногда почему-то взбрыкивают и хватают всех, кто есть рядом… Но потом скоро выплевывают. Я имею в виду, они не едят людей. Они питаются камнями. От людей у них то ли изжога, то ли гастрит, господин сотник Секир-баши объяснял… Но у них мозгов — меньше, чем у комара. Не могут запомнить, что людей им есть нельзя, и жрут кого ни попадя почем зря. А у нас — сплошные убытки. Корзина вот была почти полная. Комплект сбруи тоже не дешево стоит — шорники совсем совесть потеряли. Веревка, опять же…

Фаруха передернуло.

— А старик?!..

— А что — старик?.. На его место другой быстро найдется.

— Неужели на такую ужасную работу бывают добровольцы?!

Багадул посмотрел на нового раба как на умалишенного, и если бы ему не было так жарко и так лень, то обязательно покрутил бы пальцем у виска.

Фарух истолковал этот взгляд по-своему.

— Но его же… Они же… Их же…

— Ну, и что? Какой-то ты изнеженный… Ну, да ничего. Я, когда только тут служить начал, тоже такой впечатлительный был. Но после первой дюжины как-то привык.

— А разве нельзя этих чудовищ перебить как-нибудь?

— Перебить?!.. Да скорее мы всех вас тут перебьем! Ишь, чего придумал!.. Камнеедов перебить!.. Да знаешь ли ты, что здесь — единственное в мире место, где они выходят на поверхность! И то, что сборщики собирают там, внизу — изумруды — это их навоз!

— Навоз?.. Изумруды?.. Да не может быть!.. Изумруды же добываются… Добываются… — Фарух растеряно замолк. Как добываются изумруды или, если на то пошло, рубины, топазы и прочие бриллианты, он никогда не задумывался, но в его представлении это было связано с продолжительным копанием темных узких тоннелей или шахт под землей большим количеством немытых бородатых людей с кайлами, масляными лампами и канарейками. Более того, он был почти уверен, что и чалму изобрели именно такие люди, потому что каски в Сулеймании находились еще в единоличном пользовании солдат, и делиться ими они не хотели.

Конечно, он читал и слышал не раз, что великий Гарун аль-Марун утверждал, что богатство — это навоз, но начинающему купцу и голову не приходило, что это можно понимать буквально, и что компоненты в этом предложении можно поменять местами!..

— Но неужели так?.. Никогда про такое не слышал… — изумленно качая головой, пробормотал Фарух.

— И не ты один, — снисходительно успокоил его охранник.

— Но ведь, наверное, можно тогда собирать камни ночью, при свете факелов, когда эти монстры спят…

— Свет ночью их притягивает, бестолковый. А реакция в темноте у них такая, что по сравнению с камнеедом муха покажется черепахой!.. — и, с минуту помолчав и задумчиво почесав под шлемом, добавил:

— М-да-а… Значит, мы лишились одного сборщика… Я так думаю, наверное, ты после обеда встанешь на его место. Посмотри на себя — хоть ты и росту среднего, но весу в тебе, наверняка, не больше пятидесяти килограммов будет. Вон, как скулы выступают. Даже морить голодом специально тебя совсем немного придется.

— Меня?!.. Но я не хочу!.. Я не могу!.. Я не умею!.. Пожалуйста!..

Фарух в панике попытался вскочить, но тут же наткнулся на острый конец пики Багадула.

— Не хочешь на веревке — сбросим так. Выбирать тебе, — равнодушно пожал тот плечами, и красные кожаные доспехи зловеще заскрипели. — Ну-ка, дай-ка я тебя опять свяжу — что-то больно ты прыткий… — и стражник, вытащив из-за пояса кусок колючей веревки, ловко скрутил ему руки перед собой.

Фарух обмяк, обессилено опустился на камни и закрыл лицо связанными руками…

Когда солнце, утомленное созерцанием пыльных испуганных людишек, копошащихся зачем-то на самом дне большой ямы, стало опускаться за горизонт, а темнота, потягиваясь, вылезать из различных пещер и расселин, куда она уходила отдыхать на светлое время суток, прозвучали гулкие удары гонга, и тягачи вытащили на поверхность своих сборщиков в последний на сегодня раз.

За все послеобеденное время отчаянно трусивший и чуть ли не подпрыгивающий при каждом подозрительном шорохе и стуке Фарух смог набрать только четверть небольшой корзины, и старшина его десятки, едва заглянув в нее, с уверенностью угрюмо бросил:

— Сегодня оставят без ужина. А если завтра до обеда не наберешь хотя бы две — то и без обеда. И нас с тобой заодно.

Понурившись, Фарух отвязал веревку, закинул корзину за плечи и, осторожно переступая с доски на досочку, зашагал по шаткому мостику на твердую землю.

У самого края сборщиков его моста уже поджидал надсмотрщик с большой, чуть ли не в рост человека, корзиной.

Сунув свой толстый короткий нос в корзинку Фаруха, он презрительно скривился и небрежно высыпал ее небогатое содержимое в свою.

— Без ужина, — как и предрекал старшина, небрежно объявил приговор он, поставив какую-то отметку у себя на пергаменте. — Следующий!..

Сзади уже толкали и напирали рабы из другой команды.

Топот копыт возник из ниоткуда — и вот из-за поворота вылетел конный патруль, в недобрый час нашедший юного купца-неудачника сегодня утром на своем пути.

Самый здоровенный всадник, завидев Фаруха, резко остановил коня — только галька из-под копыт полетела в разные стороны.

— Ну, как работка? — посмеиваясь в тоненькие, аккуратно подстриженные усики, весело поинтересовался он.

— Это ты! — обрадовался ему Фарух, как родному. — Охранник Амбабула! Это ты!.. У тебя остался мой кувшин! Ты положил его в седельную сумку, помнишь?.. Отдай мне его, пожалуйста!..

— Кувшин? — деланно удивился солдат. — Какой такой кувшин? Не помню никакого кувшина!

— Старый кувшин! Мой! Тебе твой командир велел его вернуть мне!.. Он ведь у тебя еще?.. Ты его не потерял? Не выбросил? — Фарух смотрел на него так, как будто решался вопрос его жизни и смерти.

— Ах, этот… Ах, командир… Ах, вернуть… — ухмыляясь, закивал головой развеселенный такой нелепой настойчивостью Амбабула. — А ты ничего не путаешь?

— Нет-нет!..

— А, по-моему, он приказал его выбросить…

— Нет!.. Я умоляю тебя — отдай его мне!.. Я награжу тебя!.. Что пожелаешь!..

— Когда придет твой корабль с золотом? — расхохотался охранник. — Не-а. Больно долго ждать. Выброшу-ка я его лучше, пожалуй…

Кто-то из остановившегося поодаль отряда позвал Амбабулу, или ему просто надоело играть с юношей, который был явно не себе, но он вдруг махнул рукой, и достал из сумки заветный кувшин Фаруха.

— Поймаешь — будет твой, — подмигнул он и легко и мощно запустил сосудом в сторону назойливого раба.

Фарух, не раздумывая, отбросил пустую корзину и, высоко подпрыгнув, успел мертвой хваткой схватить кувшин прежде, чем он упадет в пропасть.

Но когда он приземлялся, под ногу ему попался небольшой, но совершенно тут не нужный камушек.

Лодыжка его неловко подломилась, он болезненно охнул, упал на бок, пересчитав ребрами все другие оказавшиеся под ним камни, перекатился несколько раз и внезапно обнаружил, что земля коварно и без предупреждения кончилась, а вниз теперь уже летит он сам, вместе с кувшином…

Его последнее отчаянное «а-а-а-а-а-а…» быстро оборвалось, и до застывших от неожиданности свидетелей этой сцены донесся лишь слабый прощальный звон ударившейся о далекое скалистое дно котлована злосчастной посудины.

* * *

Заплатив гостевую подать стражникам у городских ворот, братья быстро водрузились обратно на своих утомленных пыльных верблюдов, и караван тронулся дальше.

Коричневым шерстяным, пахнущим верблюжьим потом, пряностями и дорогой ручейком караван плавно тек по узкому желобу белесых, выгоревших на солнце глиняных дувалов, пока не влился в другой такой же усталый ручей, источавший амбре свежевыкрашенных тканей и дубленой кожи, а потом в третий, везущий заморские лекарственные травы и чай, четвертый — с сандаловыми досками, пятый — с сушеными фруктами и вяленой рыбой, шестой, седьмой… И вся эта пахучая, ревущая, звенящая криками погонщиков и колокольцами сбруи река неторопливо и неотвратимо вливалась в распахнутые ворота огромного Западного караван-сарая, где их уже поджидали носильщики, повара, водоносы, цирюльники, купцы, воришки, сборщики налогов и прочая разномастная публика, всегда находимая в изобилии в любом городе вокруг таких мест.

Гагата и Иудава не ждал никто.

Поспешно спешившись в последний раз и торопливо расплатившись с караван-баши, они закинули за плечи тощие дорожные мешки и без остатка растворились в гудящей и источающей ароматы ремесел и товаров толпе.

— Так где, ты говоришь, эта кофейня? — уже, наверное, в сотый раз за утро спросил Иудав брата.

Гагат раздраженно отмахнулся:

— Потерпи. Сейчас дойдем.

— А ты точно уверен, что это именно она?

— Я хорошо запомнил, не волнуйся.

— Ее хозяина точно звать Толстый Мансур?

— Точно.

— А про табличку ты ничего не напутал?

— Нет.

— И что написано на ней, ты помнишь?

— Да!!! — не выдержал, наконец, Гагат. — И можешь ты помолчать хоть пять минут, а?! У меня от тебя уже голова раскалывается! В следующий раз лучше я буду стоять на страже, пока ты гадаешь!

— Если бы ты выбрал звезды или кости, мне не пришлось бы стоять на страже вообще!!!

— Если бы я послушал тебя и выбрал звезды или кости, мы бы сейчас были в каком-нибудь Шайтан-Бархане, а не в Аджафе, где мы, в конце концов, перехватим вора и получим то, что по праву принадлежит нам!

— Это еще не известно!

— Мозги не врут!

— Врут толкователи!

— Так что это ты хочешь сказать?! Что я не умею… — Гагат остановился, упер руки в боки, набрал полную грудь воздуха и приготовился дохнуть пламенем.

Иудав закрыл голову руками, присел и…

— Что мы, кажется, пришли, брат, — взгляд его уперся куда-то за спину Гагата. — Вон, тот толстяк под навесом этой кофейни, с ведерной джезвой в руках… Его только что кто-то назвал Мансуром, если мне не послышалось. А вон и табличка: «Чисто не там, где метут, а там, где не сорят».

— Ха!.. Еще бы! Кто бы сомневался!..

— Вообще-то, лично я бы сформулировал эту надпись немного по-иному. Я бы ска…

— Я ПРО СВОЕ ГАДАНИЕ ГОВОРЮ!!!.. А не про эту дурацкую писульку!!!..

— А-а-а… Ну, так бы и объяснил…

— Объясняю, — и длинный кривой указательный палец Гагата с изъеденным зельями ногтем потыкался в грудь Иудава, не оставляя сомнений, в чей адрес эти объяснения предназначались. — Мы нашли ее. Сейчас зайдем туда, сядем, и будем ждать хоть до вечера. Сегодня он обязательно должен появиться здесь, и от нас теперь ему так просто не уйти, — немного успокоившись, Гагат препротивненько захихикал и гадостно потер ручки.

— А кого мы будем там изображать? Нашего брата в Аджафе, кажется, не слишком любят, — заосторожничал вдруг Иудав.

— С чего ты взял?

— Когда мы въезжали в город, я видел, что на городской стене у ворот были на пиках выставлены головы, и под ними надпись — «Смерть злым чародеям». А на нас уже прохожие нехорошо косятся почему-то.

— А разве мы злые? — искренне удивился Гагат. — Они не встречались с Ахурабаном Зловещим, Джамалем Коварным или Кровавым Хамзой! Или деканом Юсуфом Неспящим после контрольной!..

Иудав с сомнением покачал головой:

— Я, например, после всей этой истории с вором и почти недельного пути по пустыне, ночевок во всяких клоповниках и костлявых спин этих мерзких верблюдов чувствую себя довольно-таки злым. Или даже, я бы сказал, изрядно злым. А, точнее выражаясь, просто убийственно-свирепым.

Гагат тут же прислушался к своим собственным ощущениям по этому поводу и обреченно вздохнул.

— Так кого, говоришь, мы будем изображать?

Иудав пожал плечами:

— Давай, декхан. Декхане — это самое простое. Любой может изобразить декханина.

— А что надо делать? — настороженно нахмурился брат. — Только я сразу предупреждаю — я в сельском хозяйстве ничего не понимаю!..

— А ничего понимать и не надо! Я один раз видел! Все, что декхане делают — это говорят о кальянах, одалисках, верблюжьих бегах и играют в кости!

На лице старшего брата отразилось настороженное непонимание.

— А чем они тогда отличаются от нас?

— Кхм… Н-ну… Я думаю… По-моему… Ты знаешь…

— Понятно. О чем они еще могут говорить?..

— Н-ну… Э-э-э…

— Соображай быстрее!.. На нас и впрямь начинают как-то неприятно поглядывать! Еще не хватало, чтобы пришлось устроить здесь шум раньше времени и спугнуть вора!..

— Н-ну-у… — наконец, решился Иудав. — Давай попробуем так…

Двое декхан уже три часа сидели на мягких подушках в самой глубокой тени навеса кофейни толстого Мансура. Они потягивали самый лучший кофе из узорчатых серебряных чашек, покуривали ароматный кальян, изящно сплевывая на пол и стараясь попасть во фруктовые косточки, огрызки, мух или пробегающих собак, как это делали другие посетители, и неторопливо вели глубокомысленную беседу:

— …А как ты думаешь, Абу, виды на урожай урюка в этом году, по сравнению с прошлым, хороши будут, или не очень?

— Озимые дыни дружно взошли, Али, значит, центнеров по восемь с гектара скосим через год, как пить дать.

— Главное, Абу, чтобы поставки твердых отходов жизнедеятельности крупного и мелкого рогатого скота проходили по согласованному графику.

— Твердых?.. Каких твер… А, твердых… Не волнуйся, Али — я уже закупил четыре ящика. На первые полгода должно хватить. Если расходовать экономно.

— М-да-а-а… Навоз нынче дорог…

Вокруг них непроизвольно, но быстро образовалось широкое пустое пространство, внутри которого беспрепятственно разгуливал теплый (кто бы сомневался, как сказал бы Гагат) беззаботный ветерок, игриво раздувающий их черные шелковые плащи, вышитые серебряными и золотыми костями и черепами…

Медленно, но неуклонно темнело.

Собрались и разошлись завсегдатаи.

Пришел и ушел посыльный из кофейной лавки.

Слуга многозначительно взбил опустевшие подушки, надраил кальян и погасил все, кроме одной, самой дальней, лампы.

Служанка, усердно не обращая на них внимания и создавая пыльную бурю локального масштаба, подмела пол веранды, сметя весь мусор им под ноги.

Прокрался мимо толстомордый кот на ночную охоту.

Прошумел на прощание и отправился спать знакомый ветерок…

Вора с кувшином не было.

Гагат, взъерошенный и нахмуренный, исподлобья, не отрываясь, смотрел прямо перед собой, как будто взгляд его зацепился за ставни лавки напротив, да так и застрял.

Иудав из чувства самосохранения от комментариев воздерживался.

Толстый Мансур, первым не выдержав в этом противостоянии, предстал перед засидевшимися клиентами.

— Мы закрываемся, — нелюбезно сообщил он, изо всех сил стараясь не смотреть на их плащи, от чего его попытки делались еще более очевидными. — Если вам нужны комнаты — я сдаю их по пять динаров за ночь. Белье отдельно. Еще пять. Веревка из конского волоса — десять.

— Зачем? — Иудав, искоса глянув на брата, поспешил ухватиться за безопасную тему для разговора.

— От тарантулов. И скорпионов.

— У вас есть тарантулы и скорпионы? — изумился он.

— Есть. Для не заплативших за веревку из конского волоса.

— Итого — двадцать? — уточнил Иудав.

— Сорок. С двоих.

— Сколько???!!! — если бы глаза Иудава вытаращились еще хоть чуть-чуть, они бы упали на заплеванный пол и закатились бы под подушки.

— Если уважаемые гости неплатежеспособны, я позову стражников, и они помогут… — любезно начал Толстый Мансур.

— Нет-нет-нет! Все нормально! — поспешил его заверить Иудав.

— Я так и думал, — резиново улыбнулся хозяин.

— А сколько с нас за кофе? Надеюсь, не так много?

Мансур, не прекращая улыбаться, стал загибать пальцы и быстро шевелить губами.

— У вас же на стене написано, что в вашем заведении чашка кофе идет по цене чашки воды. У вас такой дешевый кофе? — все еще надеясь на благополучное окончание финансового дня, но уже понимая, что старается убедить не столько хозяина, сколько себя, спросил Иудав.

— Нет. Такая дорогая вода. Вы выпили сорок три чашки. Одна чашка стоит два динара. Считайте.

Братья быстро посчитали.

Добавив еще три динара, толстый Мансур мог купить запас кофейных зерен на пять лет.

— Вот этого хватит? — Гагат, мрачнее ночи, не глядя, стащил с пальца и протянул Мансуру тяжелое золотое кольцо с огромным изумрудом.

Младший брат дернулся, хотел перехватить его руку, но перехватил вместо этого взгляд.

И впервые пожалел, что прогулял тот урок, когда юных магов учили проваливаться сквозь землю.

Как хозяину ни хотелось избавиться от сомнительных клиентов, тяжелому золотому кольцу с огромным изумрудом он противопоставить ничего не смог.

— Ваши комнаты на втором этаже, — неохотно сообщил он.

— Мы проведем ночь здесь, — угрюмо бросил Гагат. — Еще кофе и свежий кальян.

Пока хозяин ходил за тем и другим, Иудав, чуть придя в себя, привстав, быстро накарябал что-то на табличке у себя над головой и удовлетворено плюхнулся обратно на подушки.

Пришел и пометил двери кофейни толстомордый кот.

Медленно остывал ненавистный кофе.

Нервно взбулькивал во сне позабытый кальян.

Догорела и погасла последняя лампа.

Вышла из-за тучи, посмотрела на них удивленным желтым оком и зашла обратно луна.

А братья сидели и ждали…

— Вот так!.. Мягкая посадка!.. Где мы?

— В городе… В городе… В каком-то городе. Вы же сами просились хоть раз залечь спать на дневку в городе, а не в пустыне на песке! Так какая разница?

— Город!!!.. Так вот он какой — Город, где живут Люди!!!.. Дворцы!.. Башни!.. Купола!.. Скоро взойдет Солнце!.. А где же Фонтаны?..

— Купола!.. Мягкая постель, жирный плов и мазь от ревматизма — вот что главное в жизни! Фонтаны ему подавай…

— Витек, скручивай Масдая — пошли искать мягкую постель и жирный плов! А мазь от ревматизма уже не найти — кажись, мы потеряли ее еще на позапрошлой стоянке. Так что, Анаграмм, бери сумки и не отставай!

— Я не Анаграмм — я Шарад!.. И у меня полиартрит, подагра, миопатия, сухая мозоль…

— Вот это вот точно, — пробурчал себе под нос Серый, налегке возглавивший процессию.

— Послушай, Сергий! Что значит большой вытянутый чайник, вырезанный из жести и подвешенный над нашими головами на металлическом выступающем пруте?

— Откуда вытянутый? — недоуменно остановился Волк.

— Это значит, тут расположена кофейня и, может быть, сдаются комнаты для ночлега. Или для дневки, — быстрее его сообразил воодушевившийся мгновенно джин. — Где ты это увидел?

— Вон там, шагах в двадцати впереди! Зайдем туда?

— Ну, веди нас, раз ты такой глазастый.

— Весь Подземный Народ хорошо видит в темноте, — с гордостью отозвался Огранщик.

— Ну-ка, ну-ка… Посмотрим… — дойдя до двери предполагаемой кофейни, отрок Сергий зажег спичку и поднес ее к белевшей в темноте табличке. — Хм… Мудрость сия неописуема еси… Значит, есть надежда, что и хозяин — человек резонный, и предутренних гостей за порог не выставит… Эй, хозяин!..

И он затарабанил в дверь.

— Постояльцев пускаешь? Три человека. Со своим ковром! — поприветствовал он на удивление скоро появившегося владельца.

— Проходите, — приоткрыл тот пошире дверь, и вся честная компания, предвкушая питательный ужин, плавно переходящий в завтрак и приятный отдых, проследовала за ним.

Закрывая за собой дверь, Виктор на секунду задержался, скользнул глазами по надписи и согласно кивнул.

С народной мудростью не поспоришь.

Надо будет запомнить.

«Чисто не там, где метут, а там, где моют», — поучала обшарпанная табличка.

Из-под груды подушек донесся звук, как будто пустую консервную банку скинули с лестницы.

Постановке настоящего зловещего смеха, от которого и у самых отважных героев мороз пробегает по коже, а кровь сворачивается в гематоген, а менее подготовленные люди вообще впадают в кому, преподаватели школы черных магов посвящали отдельное занятие и семинар.

Которые Гагат в свое время пропустил.

«Кто бы сомневался»…

* * *

— …Держите его!.. Держите!.. Вон он!.. Он туда побежал!..

Толпа разряженных людей, потрясая различными символами счастья, благополучия, плодовитости и долголетия (как их далекие, но столь же воинственно настроенные предки потрясали орудиями крайне эффективного и болезненного перевода из мира этого в мир иной), гналась за кем-то, кто удирал от них со всех ног по базарной площади их маленького аккуратненького города.

Он ловко перескакивал через повозки, огибал груды товара, переворачивал легкие прилавки, расталкивал изумленных продавцов и покупателей, смыкавшихся за ним сердитой вязкой волной, и уже, казалось, был близок к тому, чтобы затеряться в толпе, как вдруг, пробегая мимо огромного фонтана в центре площади, традиционно изображавшего открытие Арк'х Ц'э второго континента, поскользнулся, потерял равновесие, и, изогнувшись и отчаянно взмахнув руками, буквально полетел в его чашу, как будто его туда что-то затянуло.

— Ага!!!.. — радостно возопили преследователи, прибавили ходу, и уже через минуту вытаскивали присмиревшего и несопротивляющегося пленника из воды.

— Папа!.. Осторожней!.. Осторожней!.. Не бей его!.. — вперед вырвалась дебелая девица в подвенечном платье и обеими руками обхватила беглеца вокруг талии. — Теперь не уйдешь!..

— Ак'кха, — строго нахмурилась мать. — Быстро поправь накидку и причеши шерсть на затылке — на тебя весь город смотрит. А за твоим любимым присмотрят братья и отец.

— Присмотрим, не просмотрим! — хохотнул парень в красном балахоне, бережно заламывая жениху руки за спину.

— Один раз уже чуть не упустили, — капризно прижав ушки к голове, надула губки невеста.

— Зато сейчас, вон, прыти-то у него поубавилось, после купания-то. Гляди-ка, как притих! — хихикнул второй крепыш.

— Затеряться хотел, гляди-ка, на бегу костюм успел содрать и куда-то выбросить! — попенял безмолвному пленнику кто-то из гостей — по виду и окрасу — дядюшка со стороны матери невесты.

— Ничего, и без костюма поженим!.. Будет знать, как девиц портить!..

И возмущенные, но веселые гости, оживленные не прописанной в программе свадебной церемонии погоней, окружив плотным кольцом главных героев действа, направились обратно в храм.

Старенький сутулый жрец, украдкой, пока всем не до него, взъерошивающий перед зеркальным экраном седеющую и редеющую шерсть на голове, встрепенулся и оправил желтую блестящую рясу.

— Ну, как?.. — обратился он к главе клана Ак.

— Поймали, ваше преподобие. Продолжаем с того же места, — решительно кивнул отец невесты.

— А с ним все в порядке? — прищурился вдруг близоруко жрец на обмякшего и безжизненно повисшего на руках у свидетелей жениха. — Он сможет произнести свою часть ритуала?

— Подскажем, — зловеще ткнул поддерживаемого со всех сторон жениха кулаком в бок кто-то из гостей.

— Хорошо. Продолжаем, — жрец откашлялся. — Желаешь ли ты, Ак'кха, связать свою жизнь с мужчиной, который стоит здесь и сейчас рядом с тобой, и быть с ним до окончания земного пути, и продолжить с ним вместе странствие к звездам после того, как Великий Кормчий приплывет за вами на своем небесном корабле?..

Все в зале притихли, и только приглушенный шум и крики с базарной площади доносились сквозь узкие, закрытые витражами, окна храма.

— Да, — глядя влюбленными глазами на жреца, выдохнула Ак'кха, прижимая слегка увядший уже букет ко лбу.

Жрец удовлетворенно кивнул и обратился к не подающему признаков сознания жениху:

— Желаешь ли ты, Но'аар, связать свою жизнь с женщиной, которая стоит здесь и сейчас рядом с тобой, и быть с ней до окончания земного пути, и продолжить с ней вместе странствие к звездам после того, как Великий Кормчий приплывет за вами на своем небесном корабле?..

— Он не желает! Руки вверх! Всем оставаться на своих местах!..

Окна-бойницы храма брызнули витражами, хлопнули внезапно распахнувшиеся двери, расплющивая зазевавшихся гостей, и в храм отовсюду посыпались вооруженные до зубов люди в черном.

— Брось свою жалкую шпажонку, Ак'ган! — с подоконника окна, ближайшего к алтарю, спрыгнул сухопарый старик с жестоким волевым лицом, в блестящей узорчатой кирасе и ослепительно-вычурном, но безнадежно вышедшем из моды еще лет тридцать назад, шлеме с черными перьями. — Мои лучники целят тебе прямо в глаз! Одно движение — и твоя голова будет похожа на игольницу!..

Глава клана Ак медленно опустил оружие.

— Тебе это так даром не пройдет, Ит'тор, — с бессильной злобой процедил сквозь зубы отец невесты, послушно разжимая рукоять шпаги. Он знал, что ставка тут была слишком высока, поэтому и ни на секунду не усомнился в обещании давнего врага их клана. — Ох, как я тебе это припомню, трусливый подлец!.. Ох, берегись!..

— Взять его, — скомандовал, как выстрелил, Ит'тор, и люди его сорвались с мест и, расталкивая гостей и родичей, перехватили несопротивляющегося жениха у взятых под прицел свидетелей и потащили его к выходу.

Невеста испустила слабый крик и рухнула без чувств на руки обескураженных свидетелей.

— Тешься, тешься пустыми угрозами, дряхлый беззубый кадлак, — презрительно бросил Ак'гану предводитель похитителей чужих женихов. — Что тебе еще остается! Не было еще случая, чтобы клан Ак перешел дорогу клану Ит! И не будет!

На этом торжествующий воинственный старец спрыгнул в окно на улицу прямо на спину поджидающей его сатары, пришпорил ее, и весь кавалерийский отряд с гиканьем и свистом галопом пронесся через базарную площадь, через весь Кент'арк и, вылетев из северных ворот, помчался по дороге к лесу.

Связанный по рукам и ногам, перекинутый через седло, как бурдюк, свисал безвольно их главный и единственный трофей — неудачливый жених Ак'кхи.

— А что, храм готов ли будет к нашему приезду? — выказывая впервые за всю операцию некоторые признаки нервозности, спросил, нахмурившись, предводитель одного из своих адъютантов.

— Готов, ваше превосходительство, — четко отрапортовал тот. — И дочерь ваша наряжена, и жрец протрезвлен, и гости соберутся — супружница ваша просила не беспокоиться. Главное, что Но'аар от нас на этот раз не сбежал! Молодая хозяйка уж как убивалась, как…

— Молчи, дурак, — мрачно бросил ему командир через плечо и вытянул невинную сатару хлыстом по хребту.

Скачущая первой сатара, не успев ничего понять, перелетела через внезапно упавшее на ее пути дерево и подмяла под себя всадника. Следовавшие за ней, хоть и пытались остановиться и без команды седоков, но не успели, и запутались в густых ветвях еще пары деревьев, свалившихся прямо им под ноги, сбрасывая верховых и наступая на них в панике пятипалыми подкованными копытами. На спины остававшихся еще на спинах сатар наездников, как грибы после дождя, посыпались бородатые чумазые люди с кривыми саблями наголо, сбивая из на землю, срывая на ходу с их кирас драгоценные украшения.

— Э-ге-гей!..

— Не робей, робятушки!..

— Бей супостатов!..

— Грабь награбленное!..

— Вот он!..

— Атаман наш, живой!..

— Развяжите его!

— Эй, Но'аар!.. Куда золотой запас подевал?

— Сказывай, говорю!..

— А чевой-то он не шевелится?..

— Не-е, шевелится!..

— Нет, показалось…

— Но'аар, золото где?..

— Он в себе ли?..

— Хватай сатару за усы и пошли быстрее — там Ка'ац-лекаришка разберется!

— Н-но, кудлатая!.. Пошла!..

— По итовским сатарам — и уходим! Быстрее, быстрее!..

— Хоп! Хоп! Хоп! Хоп!..

И разбойничий налет кончился так же внезапно, как и начался, оставив на перекрестке в пыли и старых лужах гордый и грозный так совсем еще недавно отряд воинов клана Ит вместе с их втоптанным в грязь взбешенным командиром.

— Хок'фар, давай остановимся! Надо у атамана спросить, куда он подевал золотой запас!

— Дотерпи до лагеря, Нен'от!

— Я-то дотерплю, но у него такой вид, что, кажется, он вот-вот помрет! И тогда мы уж точно не узнаем, куда он подевал наше общее золото — а там, между прочим, была и твоя доля, Хок'фар!

— Остановись!

— Остановись, Хок'фар!

— Если он уже не скопытился!..

— Ладно, стоим!..

— Эй, остановка!..

— Все сюда!..

— Куда атаман спрятал наши сокровища?

— Щас узнаем…

Хок'фар осторожно снял казавшееся безжизненным тело атамана с сатары и положил на землю, и все разбойники торопливо спешились и сгрудились вокруг.

— Вроде живой.

— Ага, дышит…

— Куда он ранен?

— Крови нет…

— Кровь будет! — прогремел вдруг сзади властный голос, и в унисон лязгнули затворы десятка арбалетов. — Я — герцог К'са! Вы арестованы! Стреляем без предупреждения!

Выслушав это ценное предупреждение, разбойники переглянулись, оглянулись и кинулись врассыпную под прикрытие придорожных кустов. Несколько наименее сообразительных или наиболее исполнительных (впрочем, это, как правило, идет рука об руку в любом мире) солдат герцога выпустили стрелы, но они поразили только бестолково столпившихся тут же рядом сатар, только что захваченных разбойниками у клана Ит.

— Стойте!.. Ни с места!.. — заорал герцог, и солдаты, соскочившие было с сатар, чтобы преследовать бандитов в лесу, застыли на месте, упуская драгоценные мгновения.

— Да не вы!.. — взвыл в отчаянии К'са, возводя к небу пожелтевшие враз от ярости руки. — Идиоты!.. Кретины!.. Болваны!.. Они сбежали!.. В погоню! За ними! Бегом!..

Отряд резво спешился и, раздирая нарядные униформы о шипы и колючки кустов, по густоте и жесткости не уступающих зимней шубе сатар, заломился в лес.

Минут через двадцать солдаты вернулись. Все, но с пустыми руками. Их лейтенант готов был разглядывать выдранные лоскуты униформы, трупы сатар, деревья, небо, лужи — что угодно, лишь бы не смотреть готовому рвать и метать герцогу в глаза.

И вдруг…

— Ваше сиятельство, разрешите заметить — один злодей, кажется, остался здесь, — робко приложил руку ко лбу лейтенант.

— Где? — рявкнул герцог.

— Вон, под убитыми сатарами, — и он указал на торчащие из-под тяжелой туши сапоги.

— Тоже убит?

— Сержант, посмотрите, убит ли разбойник! — скомандовал лейтенант.

— Нет, господин лейтенант! Дышит!

— Да это сам атаман шайки — Но'аар! — узнал его лейтенант.

— Вот так удача!..

— Но'аар попался!..

— Забрать его с собой! — злобно прищурившись, приказал герцог. — Повесим его сегодня при всех на воротах Кент'тура! Возвращаемся!

И, не дожидаясь, пока его воинство снова окажется в седле, пришпорил свою сатару и помчался по дороге к Кент'туру.

Хмурый сержант закинул, как мешок, несопротивляющегося пленника поперек холки сатары, подождал, пока молодой солдатик соберет всех трофейных сатар на одну веревку, вскочил в седло и поскакал вслед за быстро удаляющимся отрядом.

В лесу свистнуло какое-то насекомое.

Издалека отозвалось другое…

Через три поворота на их маленький отряд из двух человек и семнадцати сатар напали.

У старого служивого хватило ума рухнуть на землю и притвориться мертвым.

У солдатика — быстро перерезать веревку и умчаться вперед на своей сатаре, бросив остальных.

У пленника — только тихо застонать, когда Хок'фар объявил его мертвым.

— Живой!..

— Быстрее тогда в седло — и сматывается отсюда!

— Рен'рох — поскачешь последним! Увидишь, что нас догоняют — свистнешь!

— Уйдем опять в кусты?

— Догада ты наша! — заржал Хок'фар и пришпорил сатару, на которой уже висел его атаман.

Через двадцать минут его отряд влетел на всем скаку в гущу воинов клана Ит.

Мгновенно посчитав, на чьей стороне численное преимущество и едва успев пожать плечами, разбойники снова нырнули в спасительные кусты.

Мгновенно узнав знакомую фигуру поперек седла, предводитель клана Ит расхохотался.

— Это же наш женишок!.. Глазам своим не верю!.. Воистину, будет что рассказать гостям и чем оправдаться перед женщинами за задержку и остывший обед! Вперед!..

Еще через двадцать минут превосходящие силы воинов клана Ак, воодушевляемые боевыми кличами предков и солидными премиальными, рассеяли воинов клана Ит, и главный приз — стонущий Но'аар — перешел вместе со своей сатарой в собственность Ак'гана и его клана.

Перевязав раненых и погрузив на спины не успевших разбежаться сатар тех, кому не так повезло, воины клана Ак медленным шагом направились обратно в Кент'арк.

И благополучно добрались аж до самой базарной площади.

У дверей храма в засаде их поджидали разбойники.

Вслед за ними в Кент'турнские ворота въехали все мужчины клана Ит, способные носить оружие.

В ворота Коронации, едва не опередив конкурентов, ворвался отряд герцога К'са.

По каким-то неуловимым признакам горожане Кент'арка поняли, что базар превращается в кино про войну, и моментально заняли места на балконах домов, фасадами выходившими на площадь, согласно уплаченным счастливым домовладельцам суммам.

Отряд клана Ак занял круговую оборону вокруг фонтана.

И действо началось.

— Именем закона — я, герцог К'са, требую выдачи разбойника Но'аара!

— Верните нашего атамана, и вам ничего не будет!

— Но'аар принадлежит клану Ит!

— Папа, не отдавай его!..

— Через мой труп!..

— Я приказываю!..

— …прольется кровь!..

— …месть до могилы!..

— …если ты любишь меня!..

— …не сдаются!..

— …позор…

— …На-ши!.. На-ши!.. На-ши!..

Иванушка, сквозь традиционный в голове туман и слабость во всех остальных частях тела понимая, что задерживаться в этом мире ему, в общем-то, не стоит, дрожа каждой шерстинкой, и чувствуя, что его руки то желтеют, то сереют, то белеют от напряжения, изо всех своих бессильных пока сил перевалился через гребнястую голову этого разноцветного чудовища, так удачно остановившегося попить водички, прямо на бортик центрального городского фонтана.

Раздался короткий всплеск.

— …извините, что не прощаюсь — мне очень некогда…

* * *

Не успел Саид — старый прислужник Толстого Мансура задуть лампу, задвинуть задвижку, защелкнуть защелку, накинуть крючок, повесить замок, вставить шпингалет, опустить засов и приставить к двери швабру, как снаружи снова постучали.

— Ну, кто еще там? — позевывая, ворчливо отозвался он. Откровенно говоря, Саид рассчитывал еще поспать пару часиков до того, как неизбежные хлопоты и не менее неизбежный хозяин поднимут его неласково с кучи старых тряпок, которые днем защищали от солнца окна, а по ночам служили ему постелью под лестницей.

— Это мы. Бедные декхане — сборщики капусты. Утомились сидеть на улице и решили поспать в наших комнатах. За которые мы уже заплатили твоему хозяину, кстати.

— А-а-а… Чтоб вас… — в сердцах пробормотал старик и убрал швабру, достал засов, открыл замок, отодвинул задвижку, откинул крючок и отвел защелку.

Завершив все это, он с облегчением вздохнул, вытер пот со лба, выступивший от усердия и пригласил нежданных гостей.

— Заходите, что ли…

Дверь дернулась и осталась на месте.

— Закрыто, — сообщил кто-то снаружи.

— Как закрыто?.. Щас посмотрю… Щас проверю… Что-то не сделал… Наверное… Опять… Шакал укуси этого хозяина вместе с его дверью…

Саид задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Так… Погодите… Сейчас все сделаю по-порядку… — забормотал он себе под нос. — Так… Швабра… Засов… Замок…

Так, походя выдавая незнакомым людям секретные компоненты системы безопасности кофейни, он убрал швабру, достал засов, открыл замок, отодвинул задвижку, вставил шпингалет, откинул крючок и отвел защелку.

— Всё. Заходите, — горд и доволен собой, выдохнул он.

— Так закрыто же!.. — раздраженно прозвучало с улицы.

— Как закрыто?!.. Опять?!.. Не может быть!.. Я же… Все по-порядку… Вот, смотрите… Задвижка… Так…Защелка… Ай!.. Крючок… Ой!.. Ух-х-х-х… Замок…

И Саид снова, защемляя себе пальцы, ломая ногти и сдирая кожу, быстро задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Я же делаю все по инструкции!!!… Швабра… Защелка… Крючок… Задвижка… Замок… Шпингалет… Защелка… Нет, защелка уже была. Или не было? Нет, была… Или это в прошлый раз?.. Замок… О, нет… Засов… Крючок… Или не было?.. Так, начнем все сначала… Кхм… Эй, уважаемые декхане…

— Н-да? — донеслось зловеще с улицы.

— Не могли бы вы подсказать, открываю я сейчас дверь, или закрываю?..

— ОТКРЫВАЕШЬ!!!

В темном ночном воздухе что-то зашипело, затрещало, черная вспышка ослепила запутанного и сконфуженного Саида даже через дверь, ударил беззвучный гром, и он отлетел под лестницу и приземлился на кучу тряпья, о которой он так мечтал еще несколько минут назад.

То, что осталось от двери, накрыло его сверху, и сознание покинуло его на заветные два часа.

— Что ты наделал!!!.. Нас же услышат!!!.. — шепотом проорал Иудав прямо в ухо едва не дымящемуся от ярости Гагату.

— Мне плевать!!!.. — таким же шепотом прорычал Гагат и, оттолкнув брата, кинулся к лестнице и вверх.

— Послушай!.. Может, это был не он! Вор же должен был прийти один!.. Может, он появится после!..

— Вор должен был прийти! Точка! И он пришел — и пусть шайтан проглотит меня, если мне не все равно — один он, или с армией!.. — сквозь зубы прорычал Гагат и бросился к лестнице.

— Но который из них вор? Ты разглядел его тогда? — подпрыгивая от возбуждения на ходу и едва поспевая за братом, шипел Иудав.

Гагат резко остановился, и Иудав не налетел на него только потому, что мгновение назад наступил на край своего плаща и, стараясь производить как можно меньше шуму, свалился вниз.

— Конечно, это тот, который нес ковер! Какие могут быть сомнения? На том были такие же черные штаны! И ковер, видно, тоже где-нибудь спер — это же понятно и слепому погонщику ишаков!.. Это же вор!.. Иудав?.. Эй, Иудав!.. Ты где?.. И чего ты там стучишь?..

— Ох-х-х-х… — только и смог вымолвить в ответ брат, вытаскивая на ощупь из спины бренные останки того, что еще несколько минут назад было входной дверью кофейни, на которую он, снеся перила, так точно приземлился.

К счастью, Саид под ней все еще был в блаженном беспамятстве и не напомнил лишний раз в недобрый час о себе.

— Эй, где ты там есть!.. Перестань копаться! А то я пойду к нему без тебя, и ты пропустишь самое интересное! — прошипел Гагат.

— Э, нет!.. Подожди!.. Как это — без меня?!.. — и Иудав, почему-то полагая, что бег на цыпочках — это то же самое, что хождение на цыпочках, только быстрее, торопливо затопал по ступенькам.

— Чего вы там чехарду устроили — заснуть невозможно!..

Дверь самой ближней к лестнице комнаты распахнулась, и в коридор выглянул Виктор с ярко горевшей лампой в руке.

Откровенно говоря, ему было все равно, кто там топает или стучит, но ведь возможность сделать неуклюжим торопыгам замечание — это еще одна возможность зажечь САМОМУ лампу и САМОМУ, самостоятельно, появиться с ней на людях, чтобы все увидели, что это ЕГО лампа, и что ОН запросто делает с ней что хочет — а с того дня, как взбунтовавшийся Огранщик впервые выбрался на поверхность, он не только не упускал ни одной такой возможности, но и всячески старался создавать их сам!

— Это он!!! — в один голос шепотом воскликнули воодушевленные братья, и не успел ошеломленный Виктор опомниться, как оказался на полу своей комнаты, связанным по рукам и ногам поясом Гагата и с кляпом из куфии Иудава во рту.

Эх, говорил ему Сергий — постирай свои белые штаны…

Иудав осторожно прикрыл за собой дверь и ласково улыбнулся пленнику.

Тот истолковал его улыбку совершенно правильно, и забился в панике, пытаясь освободиться.

— Если ты сейчас же не замрешь, я отрежу тебе голову, и разговаривать потом буду только с ней, — склонился над самым ухом жертвы Гагат.

Жертва по инерции дернулась еще раз, и по рекомендации замерла.

Иудав беззвучно щелкнул пальцами, и в воздухе вздулся и повис под потолком иссиня-белый светящийся шар.

— Вот ты и попался, гиеново отродье, — довольно улыбаясь, проговорил Иудав, устраиваясь поудобнее на ногах Огранщика. — Ну, что, узнаешь нас? Думал, от нас можно убежать? Ха! Не хотел бы я сейчас оказаться на твоем месте! Ну, да ничего. Не долго тебе еще мучиться. Отвечай, где кувшин?

Виктор, вытаращив глаза то ли от ужаса, то ли от попыток дышать ими, так как рот и нос его были наглухо замотаны, осторожно, но отчаянно замотал головой.

— Что ты со мной тут глухонемым притворяешься? — гневно оскалился Иудав, не дождавшись членораздельного ответа.

— Подожди, — прервал его монолог брат. — Послушай, несчастный, — обратился он к пленнику. — Поклянись, что если я вытащу эту тряпку у тебя изо рта, ты не будешь кричать. Кивни один раз, если нет, и два — если клянешься. Если ты нарушишь свою клятву… Ты знаешь, что будет дальше.

Огранщик яростно закивал головой.

Платок был размотан и заброшен в угол.

— А теперь слушай меня внимательно, сын падальщика. Куда ты дел волшебный кувшин, который украл у нас в доме?

— Кувшин?.. Кувшин?.. Кувшин?!.. Да вы что!.. — все еще хватая ртом воздух, просипел злосчастный Огранщик, и убеждение в своей правоте и оскорбленная невинность сквозила даже не в каждом его слове, а в каждой букве. Ее почувствовали и ей уже готовы были поверить даже выпускники школы черных магов и злых чародеев Шатт-аль-Шейха.

Братья переглянулись.

«Не врет», — читалось во взгляде одного.

«Придется прирезать просто так и по-быстрому», — проступало сожаление во взгляде другого.

— Какой кувшин?.. Я не крал никаких кувшинов ни в чьем доме!.. Вы меня с кем-то… с кем-то… — и тут Огранщику пришла, да там и осталась, чтобы навеки поселиться, одна маленькая, но чрезвычайно крамольная мысль.

— …путаете… — беспомощно закончил он.

При первых же признаках дрожи сомнения в голосе пленника братья встрепенулись, как стервятники при виде медленного черного пятнышка на горизонте.

Когда же непрошенное озарение не только устроилось по-домашнему в голове Виктора, но и полностью вступило во владение его лицом, братья, не сговариваясь, шелковыми голосами вопросили:

— С кем?

Огранщик, у которого было, увы, слишком мало опыта в отрицании очевидного, и воспитание которого даже не предусматривало возможность такого действия, только набычился и мужественно поджал губы.

— Не скажу.

Воспитание братьев такую возможность предусматривало.

И с ней же имело дело их образование.

— Ах, не скажешь? Замечательно, брат. А то уж, я думал, ночь пропала зря, — улыбнулся Гагат.

Обычно такая улыбка встречается на лице человека только после того, как его труп пролежит лет двадцать в земле.

— Давай, начнем с того, что расскажем этому доблестному человеку, не желающему выдавать своих друзей, почему от его упрямства пострадает только он сам, — поддержал его Иудав.

— И как конкретно пострадает, — подхватил Гагат.

— И сколько долго, — завершил вступительную часть его брат.

— Для начала, давай совьем вокруг нас кокон тишины Крустацена, чтобы снаружи нас никто не мог слышать, — предложил Гагат, и в ответ на изумленный взгляд Иудава, напоминающий, что именно на этом они срезались на экзамене на втором году обучения в пятом классе, взмахнул с вывертом рукой, и вокруг них натянулась полусфера из тончайших пересекающихся зеленых лучей.

Иудав сделал большие глаза, похлопал ими, потом беззвучно сказал: «А-а!..» и понимающе кивнул головой.

Человеку, не отличающему кокон тишины Крустацена от заклинания отталкивания Репеллента, нечего было и объяснять, что теперь, в отличие от звука, ни один комар ни проникнуть, ни покинуть зеленый овал без разрешения чародеев был не в состоянии.

— Потом мы приступим к самой волнующей части процедуры — гаданию по внутренностям. Как правило, средний житель Сулеймании и сопредельных государств до самого последнего момента и не подозревает, что в его компактном и небольшом с виду теле может содержаться такое количество самых разнообразных органов самой неожиданной расцветки, консистенции и информативности, — продолжал экскурс в курс гадания Гагат, искоса с удовлетворением поглядывая на вполне ожидаемые перемены в расцветке лица жертвы.

— …Вот, например, возьмем кожу. Не каждый знает, что с человека средней комплекции её можно снять два квадратных метра, и весить она при этом будет от двух с половиной до четырех килограмм. Вес зависит от качества работы, остроты инструментов и какое количество подкожного жира останется на ней. Твоя кожа, например, потянет килограмма на два — уж больно ты тощ, но поскольку она у тебя стала теперь такого редкого изумрудного оттенка, то продать ее можно будет за хорошие деньги. Если точно раскроить, то хватит на небольшую банкетку. Потом, у тебя есть печень. Даже если отрезать от нее девяносто процентов, она все равно будет расти и расти — то есть, каждый раз можно отрезать еще и жарить — со сметаной, с луком, с карри — м-м-м… — очень удобно, когда дома… Потом, что в тебе есть еще интересного?.. А, кишки. Восемь метров. Зато кровеносных сосудов, если их все вытянуть, наберется около тридцати шести тысяч километров. И если их связать, то их можно обмотать вокруг нашего мира два раза. И можно устроить так, что ты за всем этим будешь наблюдать. А сколько в твоем теле жидкости!.. Одного желудочного сока можно за день нацедить до полутора литров. За всю жизнь можно заполнить семьдесят ванн!..

— Кажется, он лишился чувств, — остановил разошедшегося брата Гагат.

— Как, уже?.. — обиженно покосился тот. — А я ведь даже не дошел до самого занимательного!.. Ну, да ладно. Сейчас приведем его в себя, и, может, придется продолжить.

Иудав достал из своего мешка крошечный зеленый пузырек, вытянул пробку и поднес к носу Огранщика.

Тот, вдохнув несколько раз, судорожно дернул головой, всхлипнул, ахнул и открыл глаза.

— …Я говорю, за всю жизнь можно заполнить семьдесят ванн среднего размера… — радостно вступил Иудав, но продолжить ему снова не дали.

— Что это у тебя? — с подозрением покосился на пузырек Гагат.

— Это — нашатырь. Купил перед отъездом у слепого Саляма.

— От этого глохнут, слепнут или сходят с ума?

— Нет. Просто приходят в себя.

— Что за ерунда? — сердито фыркнул старший брат. — А что — простого поджигания пяток уже недостаточно?

— Я тебе потом всё объясню, — шикнул на него младший и продолжил:

— Ну, да опустим детали. Наверное, тебе также будет интересно узнать, что точность этого гадания достигает ста процентов. Мы много раз имели возможность убедиться в этом на опыте других. Сначала мы обычно узнаем имя того человека, которого мы ищем. Этап этот хоть и длительный, потому, что все нужно делать не торопясь и очень тщательно, но зато один из самых увлекательных. Подготовив весь необходимый инструмент — всего наименований двадцать-двадцать пять, не больше, не буду утруждать тебя подробным перечислением всех этих игл, крючков, крюков, ножей, зажимов, щипцов больших и малых — для каждого органа — свои, фитилей и тому подобного — можно приступать к делу. Чтобы извлечь селезенку у гадального материала, и при этом зафиксировать, в каком положении она находилась на момент обнаружения, приходится медленно и осторожно разрезать и раздвинуть…

— Стой! — шепнул Гагат. — По-моему, он снова распрощался со своим сознанием. Слабонервный материал попался какой-то… Ну, что ты стоишь? Приводи его в себя!

— Как?

— Попробуй снова… этой… вашей… тырью…

— Чем?!.. А-а!.. Один момент!..

— Значит… это такое… точное… гадание?.. — прохрипел Виктор, едва очнувшись, и будучи, видимо, не в силах выслушивать краткий курс юного колдуна далее. Гагат с академическим интересом отметил, что кожа его теперь приобрела интересный оттенок бирюзового, ранее на человеческих существах никем не наблюдавшийся, и это могло бы принести им на черном рынке лишние пять-семь динаров.

— Абсолютно, — с гордостью подтвердил Иудав.

— И вы… все узнаете… если даже я… ничего не скажу?..

— Абсолютно.

— И нет… возможности… помешать… моим внутренностям… это сделать?..

— Абсолютно.

— Ну, тогда… если все равно… не скрыть… — и в голосе у него прозвучал незаданный вопрос.

Оба брата в унисон покачали головами.

— Я скажу… Но после этого… вы меня… не убьете?..

Братья переглянулись.

— Может быть, — ответил Гагат.

Он имел в виду «Может быть, не сразу».

Огранщик понял это по его глазам.

Ни одно живое существо с такими глазами сразу не убивает.

Он отвернулся и уткнулся лбом в стену.

Виктору не хотелось умирать. Особенно теперь, когда цель их путешествия была так близка (если верить старику Шараду). Еще какие-то несколько дней — и его народ будет хоть насильно, хоть под угрозой смерти, но освобожден, извлечен на поверхность земли и получит в дар для начала новой счастливой жизни целый огромный новенький город — «муха не сидела», как выразился бы Сергий Путешественник в свойственной ему цветистой манере — и караван, груженый темными очками в придачу.

Но еще меньше ему хотелось предавать Путешественника на растерзание этим сумасшедшим убийцам. Подумать только — он считал Благодетелей жестокими!.. Вот уж, действительно: век живи — век учись.

Дураком помрешь…

Но что ему оставалось делать?!..

Ведь иначе эти с ним сотворят такое, что Благодетелям бы и в голову не пришло, и что, наверное, только кошмарам снится в кошмарах!..

Что же делать?..

Что делать…

А, может, они меня просто пытаются запугать?.. Люди не могут делать такого с другими людьми!..

Или могут?

Но их гадание… Они всё равно всё узнают…

Сергий обречен.

Из-за меня.

И я никак не могу ему помочь. Он даже не успеет понять, что с ним случится!..

Если они нападут внезапно.

А если нет?.. Если они будут осторожны?

А почему они должны быть осторожны?

Если они будут напуганы.

На прощание я им докажу, что в эту игру могут играть и трое.

А там, глядишь, или они себя чем-нибудь выдадут, или он успеет убежать…

А я…

Всё равно я должен был умереть еще там, в водопаде.

— Я… все скажу… если так… — набравшись решимости, Виктор повернулся в сторону колдунов. — Этот кувшин… который вы ищете… он у моего спутника… могучего мага из… из… из-за границы….

— У старика?

— Н-н… Да. Он старик, конечно, но выглядит как юноша. Ему уже ст… дв… три… четыреста лет… Он вообще может выглядеть так, как хочет!.. Если захочет, он может превращаться в любое животное, насекомое или птицу и… и… и принимать облик любого человека!.. Да-да, все время — только так! Только этим и занимается!.. Бац! — и он похож на меня как брат-близнец!.. Бац! — и на еще кого-нибудь!.. Вот… А еще он может… может… заставить вещи летать!.. Да!.. Только рукой махнет — и — р-раз — и кувшин полетел!.. Р-раз — и сам воду в чашку наливает!.. Раз плюнуть!.. Да он и сам может летать!.. Да. Очень легко даже!.. Вот так вот — как мне пойти пешком, так ему — взять и полететь!.. Р-раз — и все!.. И улетел!.. А потом — р-раз! — и прилетел! А одного его слова слушаются и верблюды, и ящерицы, и собаки!.. А его взгляда не выдерживают даже змеи!.. Он как посмотрит на змею — а она р-раз! — и в обморок!.. А он их потом ест. Живыми. С хвоста. И нахваливает. А еще — когда захочет, он может читать мысли вслух на расстоянии у любого человека, или внушать кому угодно что угодно!.. Посмотрит в глаза — и ка-а-к внушит!.. Ка-а-к внушит!.. У него глаза — как два буравчика! Насквозь тебя видят!.. Вот, например, однажды одному торговцу, который подсунул ему свиную колбасу, он посмотрел в глаза две секунды и внушил, что он — птица, и у того сразу же выросли перья на руках, и он взлетел на крышу своей лавки и…

Виктора, не страдавшего никогда в своей жизни красноречием, понесло.

Как неуклюжий серфер, который первый раз в жизни поймал волну и теперь, одурев от счастья и ужаса, несется над пальмами и гостиницами, потому что это волна оказалась цунами, так и он, начав сочинять всемогущему магу Сергию что-нибудь такое этакое для иллюстрации его всемогучести, теперь понял, что не может остановиться, и что под застывшими взглядами гадкой парочки несет такое… такое… ЭТАКОЕ…

— Врет, — хищно оскалившись, не выдержал первым тот, который помладше, после очередного пассажа о сверхъестественных свойствах каждой волосинки из головы великого иностранного волшебника.

Но в голосе его, где-то далеко-далеко, глубоко-глубоко прозвучала тоненькая крохотная нотка испуга, и у Виктора от непрошенной надежды замерло сердце и пропал голос.

— А если нет? Нет шипения без змеи! — встревожено заметил старший.

— Да нет… Врет… наверное…

— А если нет!

— Тогда надо осторожно… Чтобы этот Путешественник раньше времени чего не заподозрил… Если он хоть в десятую часть такой сильный колдун, как расписывает это ничтожество, просто украсть кувшин недостаточно…

— Я уже об этом думал. Двухходовка Садреддина.

— Что?..

— Двухходовка Садреддина. Второй класс. Третья четверть.

— А-а-а-а!..

— Ага.

— Но он не станет с нами ничего пить.

— С нами — нет. С ним — да, — и Гагат кивнул на замершего в своем грязном углу Огранщика.

— Ты думаешь, он будет нам помогать? — туповато уставился Иудав на их пленника.

— Конечно нет!.. Он нам вообще не будет нужен!.. Лично…

— Ты предлагаешь…

— Да. Мы же можем это делать. «Мираж Марраша». Каждый может сделать это!

— Но он дольше нескольких минут не держится! У нас.

— Мы будем меняться. Один вышел, другой зашел — этот заграничный маг ничего и не заметит!.. Всего-то тут и потребуется несколько минут!

— Н-ну, ладно… Тогда, если ты не против, я сначала остановлю сердце у этого деревенщины — я как раз тут недавно выучил одно интересное заклинание — «Точка Яасда» — и хочу его испробовать.

— Эй-эй!.. — ухватил его за плечо Гагат. — А тебе не кажется, что человек, облик которого принимают, должен быть жив?

— Не обязательно.

— Как же — «не обязательно»! А у тебя с мертвого хоть раз за пятнадцать лет получилось?

— А у тебя?

— И у меня.

— Понятно… Ну, хорошо. Поставлю свою «Точку» потом. Тогда давай, проверим, чтобы этот тип был надежно связан, и подготовим все, что надо.

— Какой яд будем использовать?

— Новый. Цианистый калий. Свежий. Витаминизированный.

— Ты чего, кофе тут перепил? — Гагат яростно покрутил у виска. — Или записался в добрые феи?

— Теперь наши лавочники другого не продают, — смущенно пожал плечами Иудав. — Ты разве не читал решение последнего всемирного Совета чародеев — оно же прибыло нам дней десять назад со змеиной почтой?

— Есть мне когда заниматься всякой чепухой! — фыркнул его брат. — О чем там?

— Чтобы улучшить наш имидж в глазах обывателей — не спрашивай меня, что это такое, это какой-то новый раздел магии, придуманный недавно — всем нам, простым черным магам, предписано заботиться о тех, с кем мы имеем дело. Жертвы должны мучаться благодаря искусству профессионала, а не тупому ножу. Ремни и веревки не должны быть грубыми, сочетание цветовых эффектов заклинаний должны быть приятны для глаз, а яды — быть полезными для здоровья. Всем ослушникам — медленная смерть под тупым ножом. Подписи. Печати. Там еще много чего понаписано, вернемся домой — прочитаешь.

— Бред какой-то!.. Они там что — спятили?..

— Бред, — охотно согласился Иудав. — Но приходится исполнять — решение Совета — закон. Впрочем, наш алхимик Слепой Салям говорит, что этот новый яд ничем не отличается от старого, кроме быстродействия — теперь оно четыре с половиной минуты. Объясняет это тем, что убить оздоровленный организм несколько сложнее.

— Когда мы будем председателями совета старейшин, мы со всей этой ерундой разберемся, — в предвкушении скорого торжества зловеще ухмыльнулся Гагат. — Они сами будут умолять нас о медленной смерти под тупым ножом.

Серый уже доскребал со дна фарфоровой пиалы остатки плова своей походной деревянной ложкой с росписью «под хохлому», когда дверь комнаты без стука отворилась, и вошел Виктор с двумя серебряными чашечками, распространяющими в воздухе аромат кофе и миндаля.

— О, кофей, — сквозь набитый рот удивился Волк. — А на что ты его мне-то притащил? Я же его не пью.

По и без того взволнованному лицу мастерового пробежала легкая тень испуга.

— Как не пьешь?.. Но… Я угощаю!.. Здесь очень хороший кофе — самый лучший во всем городе!..

Серый покачал головой.

— Во всей Сулеймании!..

— Не-а. Все равно чай лучше.

— Но ты только попробуй!..

— Не хочу. Я же уже пробовал — бурда бурдой.

— Но этот лучше! Ты должен выпить несколько чашек, чтобы понять его вкус!

— Да не хочу я ничего понимать — я спать хочу! И тебе того же советую.

— Но кофе!.. Я приготовил его специально для тебя!.. — в голосе Виктора уже сквозила неприкрытая паника. — Сам!..

— Ну, ладно, — видя страдания своего спутника, Серый смягчился. — Давай, садись за стол со своим кофиём. Но учти — если и сейчас не понравится, то больше ко мне с этим питьем не приставай. Тебе нравится — вот ты и пей на здоровье.

— На здоровье, на здоровье, — радостно закивал гость, осторожно ставя чашечки на стол.

— Ну, давай, попробую, — протянул руку к одной из чашек Волк, но Огранщик быстро отодвинул ее подальше и подвинул другую.

— Лучше вот эту.

— Почему?

— В этой вкуснее.

— Да?

— Клянусь Сулейманом!..

— Ладно, вот эту, так вот эту… Послушай, а что у тебя с лицом, Вить? — Серый озабоченно потянулся к лампе. — Чевой-то тебя всего перекосило, а? Уж не с кофию ли твоего, часом?

Лже-Виктор ойкнул, схватился руками за щеки и, не слова не говоря, выбежал из комнаты.

Дверь, возвращенная пружиной, гулко хлопнула, низвергнув с кривых глиняных стен белесые лавины пыли.

В безмолвном и пустынном коридоре на пути к комнате настоящего Виктора, чтобы снова принять его обличье, Иудав пробегал мимо Гагата.

— Ну, как? — быстро спросил тот, имея в виду, поставил ли он чашку с отравленным кофе Путешественнику.

Иудав на бегу покачал головой: «Нет, он еще не пил из нее».

Гагат моментально сориентировался, коротко кивнул, и без дальнейшего промедления ринулся в комнату заграничного конкурента.

Они ему еще покажут, кто в Сулеймании хозяин!..

— С тобой все в порядке? — заботливо поинтересовался у него Волк, едва тот появился на пороге.

— Да, конечно. Все в порядке. Лучше и быть не может. Я просто выходил чихнуть. Апчхи. Вот, — и чародей изобразил улыбку.

— Будь здоров, — удивленно покосившись на него, пожелал ему Волк. — Может, ты устал? Переутомился? Может, не будем сегодня этот твой кофий пить, а? Может, ну его? Потом попробую? Как-нибудь?.. Все равно ведь пойло-пойлом?..

— Будем-будем!.. — встрепенулся вошедший. — Я сварил его специально для тебя!..

— Ну, тогда давай, — обреченно вздохнув, Серый подтянул к себе поближе блюдечко с чашкой.

— Нет-нет, не эту, — заботливо остановил его лже-Виктор. — Лучше вот эту.

— Почему?

— В этой вкуснее.

— Да?

— Клянусь Сулейманом, — и лже-Виктор заглянул ему проникновенно в глаза.

Честность в них можно было добывать в промышленных масштабах.

— Ну, давай эту. Как ведь скажешь… — слегка удивленно пожав плечами, Серый поменял чашки.

— Пробуем, — предложил с нежной улыбкой лже-Виктор, и первый поднес чашку к губам.

— Пробуем, — со вздохом подтвердил Серый, и они, одновременно приподняв чашечки, желая здоровья друг другу, отпили по половине.

— Нет, Витя, да что же у тебя сегодня такое с физиономией-то делается? — снова, на этот раз уже обеспокоено, Волк попытался рассмотреть начавшее вдруг меняться лицо собеседника.

— Я… сейчас… — со стуком опустив чашку мимо блюдца и едва не выплеснув остатки ее содержимого на стол, тот вскочил и выбежал в коридор, едва не снеся по дороге плечом косяк двери.

В коридоре его уже поджидал Иудав, вновь готовый к работе на территории врага.

— Ну, к… — договорить он не успел: Гагат с выпученными глазами промчался мимо него, не задерживаясь, и ему не оставалось ничего другого, как поспешить занять его место в комнате волшебника Сергия.

— Что, опять чихал?

— Ага. Апчхи. Да.

— Будь здоров.

— Спасибо!

— Ну, давай, допиваем твое произведение, и на боковую, ладно? Что-то с него еще пуще в сон потянуло, — смачно зевая в кулак, предложил Волк.

— Да-да!.. Конечно!..

И одним большущим глотком, обжигая рот и не замечая этого от радости, новый лже-Виктор опорожнил всю чашку.

— Тебе понравился? — едва ворочая ошпаренным языком, но счастливо ухмыляясь, поинтересовался он у Серого.

— Ну, как тебе сказать… Чтобы не обидеть…

— Как… Неужели… Неужели… Нет!.. Нет!!!.. Не может быть!!!.. — изменившись в лице, лже-Виктор схватился за голову, за грудь, за бок и, едва не перевернув стол, вновь выбежал в коридор.

— Витя… Виктор… — несся ему вслед взволнованный голос Серго. — Да не расстраивайся ты так!.. Подумаешь, кофий какой-то паршивый не понравился!.. Ну, гадость! Ну, и что! Я потом его еще раз попробую, если ты это так близко к сердцу принимаешь!..

Но никто на его слова так и не отозвался.

Пожав плечами, Волк снова зевнул, зябко поежился — когда ему хотелось спать, он мерз в любую жару — и, положив рядом с собой меч, завалился на Масдая, давно уже спавшего и — в кои-то веки! — даже не храпевшего — чтобы последовать его примеру.

Ночь, не смотря на то, что это день, кажется, обещала быть приятной…

И в засыпающем сознании лукоморца промелькнула и угасла мысль: «Интересно, когда это Витек успел пристраститься к кофе?.. Мы же первый раз в городе… Или он у них под землей тоже растет?.. Где-нибудь за базальтовым полем?.. Надо будет поинтересоваться… Ну, и напиток эти сулеймане придумали, конечно… Отрава отравой…»

* * *

…Где-то недалеко играли дети.

Они гонялись друг за другом, визжали, кричали и, кажется, ссорились.

Иванушка почувствовал, что уже совсем скоро, минут через тридцать, он уже сможет приоткрыть глаза и попытаться встать.

Теплый деликатный ветерок осторожно взъерошивал его растрепавшиеся волосы.

Над головой шумела густая листва, навевая прохладу.

Совсем рядом, проливая бальзам на душевные раны, журчала успокаивающе вода.

И он изо всех сил надеялся, что это была вода фонтана.

Нет, даже так: Фонтана.

Ибо участие фонтанов в процессе перемещения его по разным мирам уже стала очевидной даже для такого наблюдателя, как он.

И, поскольку его пока никто не трогал, у него зародилась и созрела надежда, что так дальше и будет продолжаться до тех пор, пока он не очнется полностью и не сможет, наконец, нырнуть в этот Фонтан, чтобы продолжить свой путь по Вселенным в поисках дороги в непроницаемо-загадочный, как вамаяссьский иероглиф, мир джинов…

Когда у Иванушки наконец-то накопилось достаточно сил, чтобы приподняться на локтях и слегка разлепить веки, он увидел перед собой нечто такое, от чего у него тут же распахнулись настежь не только глаза, но и рот.

Прямо на него неслось дерево.

Вообще-то, царевич читал, это есть такая фигура речи с непонятным незапоминающимся настоящему витязю Лукоморья филологическим названием, и что так говорят, когда кто-то на большой скорости приближается к какому-либо предмету.

Но в его случае это явление было буквально и реально, как падающий кирпич.

Размахивая двумя боковыми ветками, как руками, дерево со всех корней летело вперед, не разбирая дороги, и гнусаво вопило:

— Не догонишь, не догонишь!.. Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе!!!..

За ним, как удалось разглядеть царевичу прежде, чем оно сбило его с… с… (тут Иванушка решил, что с его анатомией надо было еще разбираться и разбираться и удержался от скоропалительных, но устаревших выводов) короче, уронило его на землю, отчаянно всхлипывая, бежало второе, поменьше, и выкрикивало:

— Отдай!.. Это не твое!.. Отдай же!.. Отдай!.. Дурак!..

Маленькое дерево не сумело перепрыгнуть через Ивана, запуталось в его… ногах?.. корнях?.. отростках?… упало на траву рядом с ним и заревело.

Хулиган убежал.

Деревце осталось.

Оно лежало и горько плакало, плакало, как будто произошло что-то страшное, как будто ничего уже нельзя было поделать и исправить, и вот-вот должен был наступить конец света не только у них, но и во всех мириадах окружающих их миров.

Короче, самозабвенно и взахлеб, как плачут все несправедливо обиженные маленькие дети.

Хотя, обижать маленьких детей вообще несправедливо…

Поэтому, превозмогая ощущение, что все его пять?.. шесть?.. три?.. десять?.. чувств находятся и работают одновременно, но в разных мирах и измерениях, Иванушка подобрался, не вставая, к девчушке и попытался погладить правой боковой веткой ее по листьям кроны.

Для себя он почему-то решил, что больше всего это деревце похоже на рябинку.

Не то, чтобы он мог отличить рябину от клена, но просто ему так показалось.

— Не плачь, девочка… Не плачь… Кто тебя обидел?

— Он… Отобрал… Это мамино…

— Что он отобрал?

— Ожерелье… отобра-а-а-а-ал!..

— А он кто?

— Бра-а-а-а-ат!.. Дура-а-а-к!.. А-а-а-а-а-а-а!..

— Да он отдаст. Не расстраивайся ты так.

— Не от-да-а-а-а-аст!..

— Побегает — и отдаст.

— Не-е-е-ет… Он вре-е-ед-ный!.. Мама ругаться бу-у-у-у-дет!.. — и снова в слезы.

Перед детским ревом Иван был бессилен.

Он почувствовал, что еще минута — и он пойдет и бросится в фонтан не для того, чтобы переместиться в другой мир, а просто для того, чтобы утопиться и не слышать его больше.

И тут его посетила идея, простая и незатейливая, за которую кто-нибудь вряд ли когда-нибудь получит Нобелевскую премию, а следовало бы.

— А хочешь, я расскажу тебе сказку?

Рев мгновенно прекратился.

Взлохмаченная маленькая крона кивнула, и под ней из складок коры вырисовались и проявились большие влажные зеленые глаза.

— А какую? — осторожно спросила древесная девочка, вытирая веткой деревянный нос. — Только интересную. И я все сказки уже знаю. И если ты будешь рассказывать какую-нибудь старую или скучную, я опять зареву, — честно предупредила она.

— Такую ты еще не знаешь, — заверил ее царевич, приобнял одной веткой, и начал:

— Э-э-э… Так вот, значит… Кхм…

— Ты ее забыл! — обвиняющее повернулась к нему лицом Рябинка.

— Нет, что ты! Я ее прекрасно помню.

«Вот только не знаю, какие сказки у вас тут сказки», — мысленно добавил он.

Но времени на размышление не оставалось — девочка уже снова закрыла глазища, сморщила нос и набрала полный ствол воздуха.

— Ну, значит, слушай. Посадил дед… Дуб… репку. Выросла репка большая — пребольшая. Стал Дуб репку из земли тащить…

— Зачем?

— Н-ну… Чтобы она на поверхности жила… Как они…

— А-а…

— Вот… Тянет-потянет — а вытянуть не может. Позвал Дуб Липу. Липа — за Дуб, Дуб — за Репку — тянут-потянут — вытянуть не могут. Позвала Липа… Малину. Малина — за Липу, Липа — за Дуба…

Рябинка с интересом дослушала до того места, когда при решающем усилии Крапивы Репка все-таки увидела белый свет, но когда Иванушка сделал попытку произнести «Тут и сказке конец», нижняя губа снова многообещающе оттопырилась.

— А дальше?

— Дальше?..

— Да, дальше. Что было дальше?

Иван задумался.

А, в самом деле, что же могло быть дальше?..

— А дальше Дуб вымыл Репку и положил на… на… на камушек… сушиться. Полежала-полежала на камушке Репка, да надоело ей. Соскочила она на землю и покатилась. Катится она этак по дороге — катится, а навстречу ей… навстречу ей… — Иван панически оглянулся по сторонам и увидел бабочку.

— …А навстречу ей — бабочка. И говорит Бабочка: «Репка-Репка, я тебя съем!» А она ей: «Не ешь меня, бабулечка, я тебе песенку спою». И запела: «Я ядрена Репка, уродилась крепкой, полежала, посушилась, и по лесу покатилась. Я от Дуба ушла, и от Липы ушла, и от Малины ушла, и от Шиповника ушла…» — покатилось вместе с шаловливой репкой повествование Иванушки по более-менее знакомой колее.

Рябинка слушала, восхищенно раскрыв рот.

Последним, как самый опасный противник Репок, был извлечен на свет…

— …червяк. И только раскрыла Репка рот, как он — а-ам! — и проглотил ее…

— А-а-а-а-а-а-а!!!..

Иванушка даже подскочил.

— Ты чего? Ты чего ревешь опять?!..

— Ре-е-епку жа-а-а-алко-о-а-а-а-а-а!!!..

Сердце царевича, непривычное к такому количеству детей и слез, не выдержало, екнуло, пропустило удар, и призналось, что реп… то есть, Колобка, всегда было жалко и ему, и каждый раз, когда он читал эту сказку, оно упорно надеялось, что уж в этот-то раз конец точно будет счастливым, и подлая Лисица понесет наказание за свое коварство или, по меньшей мере, останется без обеда. И вот теперь Иванушке представился уникальный шанс восстановить попранную безжалостными авторами сказки справедливость, и он понимал, что если не воспользоваться им сейчас, то сотни поколений детей всех галактик ему этого никогда не простят.

— Но это еще не все, — произнес Иванушка таким воодушевленно-заговорщицким голосом, что девчушка моментально плакать перестала, проглотила последние, еще не успевшие найти выход слезы, и вытаращила на него огромные круглые глазища.

— В это самое время, не за морем — за горами, а на грядке с сорняками жил-был царь Горох. И было у него три сына — старший — Чеснок Горохович, средний — Укроп Горохович, и младший — Лук Горохович. И настало им время жениться. И сказал им царь: «Сыны мои любезные. Сделайте-ка себе из бузины трубочки, да выстрелите горошинами на все четыре стороны. Куда ваша горошина упадет — там и ищите себе невесту». Выстрелил первым старший сын Чеснок-царевич — попала его горошина… — Иванушка сделал театральную паузу, не подавая вида, что лихорадочно пытается вспомнить, что же еще растет на грядках. Картофель и моркофель?.. Нет. Картошка и моркошка!.. Нет, тоже не так… Морковь и картовь?.. Да нет же!.. Да как же ее там!!!..

Девчушка затаила дыхание, и не отрывала от лица царевича заворожено-влюбленного взгляда, и Иван, скорее почувствовав, чем поняв, что сегодня его сельскохозяйственное бескультурье не может стать помехой триумфу всемирной справедливости, вдохновенно продолжил:

— …попала его горошина в темницу, где сидела красная девица — боярышня Моркова! И освободил ее, и привел на двор к отцу. Выстрелил средний сын Укроп-царевич — и попал в высокую башню, где томилась царица полей — Кукуруза, и спас ее оттуда, и привел к отцу. А младший сын попал своей горошиной прямо в лоб отвратительному Червяку. Охнул Червяк, и издох. А Лук-царевич распорол ему брюхо, и вышла оттуда жива-здоровехонька, весела-веселехонька, Репка. И привел ее Лук на двор отцу — царю Гороху, и радости тут-то было, и тут же все веселым пирком — да за свадебку. И я там был, водицу пил, по коре текло — в рот не попало.

Девчушка радостно всплеснула своими ручками-веточками, разулыбалась, быстро обняла Ивана, вскочила и побежала от него прочь.

— Эй, постой, ты куда? — оторопел от такой развязки Иванушка.

— Брату сказку рассказыва-а-ать!.. Спаси-и-и-иба-а-а-а!.. — донесся до него удаляющийся деревцын голосок.

Тут царевич разулыбался сам, не зная чему, кряхтя поднялся и, покачиваясь и спотыкаясь всеми своими корнями, на двух из которых, к тому же, нелепо болтались поношенные сапоги из кожи заменителя, направился к горному источнику, высоко выбрасывающему свои хрустальные воды из-под земли посредине широкой и глубокой естественной гранитной чаше метрах в десяти от него.

Интересно, куда попадет он теперь?..

Частью какой истории ему предстоит стать?..

Снова промелькнуть, и оставив едва заметный след, нестись сквозь пустоту дальше?..

Появились ли обитатели в городе джинов?..

Что сталось с кланами обиженных невест?..

Вернет ли брат мамино ожерелье Рябинке?..

Справилась ли Вахуна со спасением Панта со племянники?..

Интересно было бы узнать…

И Иван шагнул в мечущую на солнце искры воду.

* * *

— Помогите!.. Помогите!.. Помогите!..

Потеряв всякую надежду развязаться самому и в конец выведенный из себя видом двух скрюченных трупов своих недавних мучителей, Виктор решил попробовать позвать на помощь.

Вообще-то, памятуя слова магов о коконе молчания, или сфере тишины, или как они там его называли, он не очень-то рассчитывал, что его вопли кто-нибудь услышит, и поэтому топот множества ног по коридору и ворвавшиеся в комнату хозяин и прислуга с разнообразной кухонной и хозяйственной утварью различной степени тяжести явились для него приятным сюрпризом.

— Помогите!.. — еще раз повторил он, и для пущей убедительности безуспешно поизвивался на полу и пожал плечами. — Развяжите меня!..

Но Толстый Мансур почему-то не торопился.

— Что эти двое делают у тебя в комнате? Вы знакомы? — подозрительно прищурился он и взял лопату наизготовку.

— Нет! Что вы, уважаемый хозяин!.. Я впервые их вижу!.. Как только я вошел в эту комнату и закрыл за собой дверь, они ворвались в нее, связали меня, и стали пытать!..

— А где кровь?

— Я имею в виду, допытываться, где их кувшин!..

— Так вы все-таки встречались раньше! — с торжеством императора, раскрывающего заговор против своей персоны, воскликнул Мансур.

— Нет, нет!.. Что вы!.. Не приведи Сулейман!.. Я впервые увидел их, когда они на меня набросились!

— Ну, хорошо. А зачем тогда ты их убил?

— Я не убивал их! Они сами вернулись в мою комнату и умерли. Они отравились, я полагаю. Они хотели отравить моего друга Сергия Путешественника, а вместо этого отравились сами!..

— Они идиоты, да?.. Или ты нас принимаешь за идиотов? — яростно подбоченился хозяин. — Где ты видел черных колдунов, которые даже человека отравить не могут по-человечески, а? Признавайся, кто их убил!

— Н-не знаю… Да развяжите же вы меня!.. У меня руки затекли, и ноги, и вообще — кроме языка я ничего не чувствую!.. — не выдержал Виктор. — Или позовите Сергия Путешественника!

— Позовите… — передразнил его Мансур. — Позовем, позовем, не бойся! Городскую стражу — вот кого мы позовем. Мехмет, — обратился он к молодому мужчине в фартуке, стоявшем с большущим половником наготове справа от него, — бегом за господином начальником стражи, скажи, Мансур, хозяин кофейни на улице Жестянщиков, передает ему поклон и почтение и просит прислать отряд солдат — мы задержали убийц, лишивших жизни двоих гостей. Очень опасных. Пусть поторопится. Понял?

— Понял, Мансур-ага, все понял, — поклонился повар. — Только не понял, зачем мы выдаем этих людей страже — ведь покойники, да гореть им в вечном пламени, были черными магами, злодеями, они напали на нашего Саида, выбили нашу дверь, значит, так им и надо?..

— Мехмет, — снисходительно объяснил хозяин. — Извини меня, но ты… не очень умный юноша. Да, эти двое были колдунами при жизни. Но теперь-то они трупы! И ты хочешь, чтобы эти уважаемые путешественники уехали, и оставили нас с двумя трупами на руках? Что ты стал бы с ними делать, о Мехмет?

— Я… Не знаю… — захлопал пушистыми ресницами повар.

— Зато я знаю. Иди к начальнику стражи Карачун-бабаю и попроси у него солдат. Пусть арестуют этих людей и отведут на правосудие к султану. Тот гораздо умнее и тебя, и меня, и сам решит, кто тут прав, а кто преступник. Ну же, ступай. Да бегом!..

Да.

Молодой султан Валид аль-Терро слыл среди своих подданных и современников просвещенным, высоко образованным человеком, который читал в подлиннике Цуо Цзя, Демофона, Рави Шаши, Понтикуса Кордосского и Аль де Барана. Человеком, увлекающимся философией, поэзией, музыкой, го, геометрией, алгеброй и началом анализа и привечающим людей науки и искусства при своем дворе. Человеком широких взглядов и кругозора в триста шестьдесят градусов.

За это подданные восхищались своим султаном, гордились им и хвастались им перед иностранцами.

Все это очень льстило Валиду, и он все как-то не решался рассказать своему народу, что, хотя он и читал в подлиннике Цуо Цзя, Демофона, Рави Шаши, Понтикуса Кордосского и Аль де Барана, но не понял ни одного словечка, потому, что никакого другого языка, кроме сулейманского, не знал. И что его наставники по математике в школе потеряли его в районе таблицы умножения на семь. И что из всех стихов он предпочитал рифмованные боевые кличи наджефских погонщиков боевых верблюдов. И что не было у него ни слуха, ни голоса, а музыкальные экзерцисы пришлых виртуозов дутара и зурны наводили на него или дрему, или желание пойти и поиграть в нарды на щелбаны с визирем. И что единственная наука, которую он попытался освоить, была модная заграничная наука с непонятным труднопроизносимым названием имиджмейкинг, профессора которой по рекомендации заезжего торговца амулетами пригласил он сразу, как только взошел на престол после кончины своего высокочтимого отца, и на беду свою не успел вовремя казнить.

Конечно, спору нет, ему всегда ХОТЕЛОСЬ быть таким, каким его теперь представлял себе народ, и он прилагал всяческие усилия, чтобы таким и стать, но всегда, как только казалось, что вся мудрость им изучена, учителя выкладывали на стол второй том, указывая на книжные полки, уходящие в подпространство…

Когда казалось, что точные науки им покорены, открывалось, что есть еще таблица умножения на восемь…

Когда казалось, что играть на инструменте всего с одной струной так легко, этот инструмент давался ему в руки…

Юный Валид всегда имел несгибаемую веру в то, что где-то далеко-глубоко, под той оболочкой, которую ему дали родители и воспитание, он и в самом деле был таким, каким придумал его и в какого заставил поверить его подданных чужеземный ученый с незапоминающимся именем, похожим на крик какой-то птицы, но…

Слишком уж это было глубоко.

Но мимолетное увлечение молодости требовало расплаты, и теперь ему приходилось соответствовать свому имиджу, хоть он точно и не знал, кто или что это такое. Но иногда он чувствовал, что если он когда-нибудь с этим Имиджем встретится, то того постигнет печальная участь иностранного консультанта, все-таки сброшенного в яму со змеями по философскому принципу «лучше поздно, чем никогда».

Потому что в последнее время он стал забывать, которое из его двух «я» — настоящее.

Но представшие перед беспристрастным и справедливым судом султана гости Наджефа ничего этого не знали, и просто надеялись на мудрость и рассудительность прославленного молодого правителя.

Султан сидел на троне из золота и слоновой кости, меланхолично поджав под себя одну ногу и держа указательный палец левой руки между страницами старинного фолианта, размерами похожего больше на камень, из которых была сложена крепостная стена города, как будто государственные дела только что оторвали его от чтения сугубо научного трактата. Только Абдулла — верный визирь и товарищ мальчишеских игр его отца — знал, что это настольная книга молодого правителя — «В мире мудрых мыслей».

Палец уже начинал синеть, но увлеченный запутанной проблемой султан этого не замечал.

— …Так вы говорите, что не виновны в смерти двух черных магов, найденных лишенными признаков жизни в кофейне нашего законопослушного горожанина Толстого Мансура, — подытожил он услышанное от обвиняемых.

— Нет, — решительно ответили все трое в один голос.

— «Нет, о могущественный султан, чей лик затмевает полуденное солнце, чья слава…» — начал было, грозно сдвинув брови, суфлировать визирь у него за спиной, но Валид аль-Терро нетерпеливо махнул в его сторону рукой.

— Не надо, Абдулла, не надо. Как пышные одежды скрывают истинную фигуру человека, так пышные слова скрывают суть вещей. Скромность — вот высшая из добродетелей, учит бессмертный Цуо Цзя. Зовите нас просто великим султаном — и этого достаточно.

По рядам нестройным придворных, просителей и стражи пронесся благоговейный шепоток.

— Ну, что ж, — продолжил Валид аль-Терро. — Мы выслушали обстоятельства дела, и готовы изречь свое решение.

— Слушайте решение могущественного султана, чей лик затмевает полуденное солнце, чья слава… — сурово вступил визирь, но закончить ему вновь было не суждено.

— Не надо, Абдулла, оставь. Голос истины должен прозвучать одиноко в тишине — так говорил бродячий мудрец Рави Шаши, — султан ласково улыбнулся. — Мы выслушали все обстоятельства, и считаем, что ты, старик, не виновен в смерти двух чародеев, поскольку ты спал в отдельной комнате и ничего не видел и не слышал. Ты, ремесленник Виктор Огранщик, тоже не виновен в смерти этих чародеев, так как лежал связанный и не мог развязаться, пока тебе не помогли и, следовательно, не мог их умертвить. Ты же, Сергий Путешественник, можешь быть виновным в смерти двух чародеев, потому что разделил с ними напиток дружбы — кофе…

— С кем — с ними?! — возмутился Волк. — Пока меня не привели в комнату, где валялся связанный Виктор, я и не подозревал, что их было больше, чем один!..

— Молчать!!!..

— Абдулла, не надо, мы просим тебя… — с видом древнего мученика возвел Валид ибн-Терро очи горе. — Мы еще не договорили, о непочтительный отрок из дальних стран, — с легким укором обратился он к Серому.

— Да я что… Я ничего… Пожалуйста, договаривайте… — примирительно пожал плечами Серый.

— Да… Значит, само по себе убийство черных магов — деяние похвальное, позволяющее спасти жизни и имущество десяткам наших подданных и подданных других правителей, и наказывать за это мы бы не стали. Но убийство как таковое — проступок отвратительный по своей жестокости и последствиям…

— Я никого не убивал!.. Здесь…

— Еще одно слово, презренный!..

— Абдулла, пожалуйста… Голос несправедливо обвиняемой невинности должен быть услышан во все времена и при любых обстоятельствах, как говорил знаменитый юрист прошлого Аль де Баран, — мелодичным голосом мягко упрекнул визиря султан.

Обождав, пока шепоток обожания пробежит и угаснет по толпе присутствующих, Валид аль-Терро продолжал:

— Двое пришельцев мертвы, и не могут сказать ничего в свою защиту. Лишь ты один остался, чтобы свидетельствовать против них и обелить себя. Где здесь истина? Истина — это поиск черной кошки в темной комнате, утверждал известный философ и поэт Демофон…

Снова шепот восхищения.

— И поэтому мы объявляем тебе, о Сергий Путешественник, следующий приговор. В подземельях нашего дворца — а они поистине огромны — оставили свои следы все поколения наших досточтимых предков. Комнаты пыток, хранилище мебели, сокровищница, лабиринт с сюрпризами для воров, искусственный каток — чего там только не устраивали многочисленные поколения султанов благородного Наджефа. И при всем при том — только один выход, и ни лучика света. Твоей задачей будет поймать там за… полчаса… нет, хорошо, за час… черную кошку и принести ее ожидающим тебя за дверью. Если ты сможешь это сделать, значит, ты невиновен, и мы отпускаем тебя с миром. Если нет… Твоя голова украсит городскую стену рядом с головами колдунов, убиенных тобой. Проводите Сергия Путешественника к месту его испытания, — повелевающе взмахнул рукой султан в сторону начальника стражи.

— Как он милостив!..

— Как он справедлив!..

— Как мудр!.. — запел в унисон восторженный хор придворных, но один голос выбился из общей гармонии и заставил оборваться все остальные.

— Нет!.. О, могущественный султан… чей лик затмевает… затмевает… чья слава… как солнце… Позволь пройти это испытание мне вместо Сергия!

Это Виктор бросился на колени перед повелителем Наджефа.

— Твоя дружба делает честь тебе, о чужестранец, — покачал головой султан, — но это испытание не твое, а твоего спутника. Истину нельзя подменить. Она или есть, или ее нет, как сказал великий Эпоксид. Выполняйте.

— О многомудрый султан, — с вымученным смирением, которое не обмануло бы даже слепоглухонемого дебила, обратился к Валиду аль-Терро Волк, которому эта комедия с каждой минутой нравилась все меньше и меньше, и во весь голос заявить ему об этом мешал только отряд арбалетчиков, сопровождавший его от самой кофейни, и сейчас угрюмо потеющий у него за спиной.

Великий султан не был слепоглухонемым дебилом, и на Волчье смирение клюнул.

— Говори, о Путешественник, — благодушно простер он огруженную перстнями длань к лукоморцу. — Может, у тебя есть последнее желание?

— Да. О великий султан. Мне, человеку с Севера, непривычна ваша жара, и я очень страдаю от нее дни и ночи. Мне постоянно хочется пить…

— Ах, воды!.. — с облегчением воскликнул султан. — Дайте испытуемому воды.

— Спасибо. И еще я прошу, чтобы мне налили свежей воды в мой кувшин, чтобы я мог взять его с собой в подземелье и попить, когда захочется.

— Конечно. Мы даже поступим более благородно — я прикажу налить тебе самого лучшего моего вина, — и Валид аль-Терро хитро улыбнулся. — Чтобы ты не питал надежд приманить свежей водой кошку, если ее, как тебя сейчас, начнет мучить жажда.

Волк сжал зубы, сделал вид, что стойко снес и этот удар судьбы, и гордо подставил свой кувшин резво подскочившему виночерпию султана.

Хранителем Черной Кошки Истины была принесена позолоченная клетка, содержащая раскормленное тупоносое плоскомордое существо с длинной густой лоснящейся шерстью. За ним следовали два личных кошкиных опахальщика.

— Готова ли наша кошка исполнить свой долг перед правосудием? — приподнимаясь на троне, задал вопрос султан.

Кошка приоткрыла один глаз, презрительно обвела им окружающих, и снова закрыла.

— Готова, о повелитель, — склонился ниже клетки кошконосец.

— Тогда пойдем к подземельям, и да поможет Сулейман правому и накажет виноватого, — промолвил султан, и вся группа участников, болельщиков и не в последнюю очередь — арбалетчиков проследовала на первый этаж, где и находился вход в темную комнату потерянных истин.

Кошка была с почестями отпущена на пол и мягко, но решительно протолкнута в дверь подвала монаршим сапогом.

Как только она переступила порог, султан захлопал в ладоши, зашикал, и враз забывшая про ожирение и одышку и обретшая давно утраченную прыть кошатина, мявкнув и выгнув хвост дугой, рванула в темноту.

Вслед за ней, также мягко и решительно, но без применения обуви (правда, по лицам представителей Наджефской стороны было видно, что в случае чего об этом долго просить не придется), в подземелье втолкнули обвиняемого и тихонько прикрыли за ним дверь.

Лязгнул несколько раз, поворачиваясь, тяжелый ключ в замке.

Волк остался наедине с кошкой.

Главным отличием темной комнаты для поиска истины было то, что она была чрезвычайно темной.

Действительность превосходила все ожидания. Серый мог передвигаться по ней с выпученными до крайности глазами, или вовсе закрыть их — разницы не было бы никакой. Даже если эта закормленная скотина была бы у него в сантиметре от ног, он не мог бы ее увидеть. Ха! Султан напрасно беспокоился насчет воды — Серый был уверен, что налей он в вазу хоть молока, она бы не подошла. «Сливки и сметана» было написано на ее самодовольной усатой роже.

Шаркая перед собой выставленной вперед ногой на предмет поиска первых ловушек и провалов, Волк сделал несколько шагов, держась за стену, пока не уперся в стену из чего-то по переменности то железного, то деревянного, занозчатого.

Что бы это могло быть?..

Тут Волка осенило: это же и есть пресловутая наджефская универсальная мебель — сундуки.

Значит, начинается…

Двигаясь тем же манером вдоль них, Серый через четыре шага ушиб ногу еще об одну такую стену, и, попытавшись пролезть между ней и еще одной такой, чуть не обвалил себе на голову обе.

Ну, понаставили…

Мастера старинного вамаяссьского искусства хуо-ди — как правильно расставлять мебель, чтобы деньги водились — при виде такой планировки выбросили бы свои компасы и ушли в монастырь.

Боком-боком Серый извлек себя обратно и на ощупь нашел натуральную, надежную кирпичную стену, на которую можно было теперь со спокойной душой навалиться и перевести дух.

Что дальше?

— Кис-кис-кис, — обратился он к невидимому зверю.

В ответ — презрительная тишина.

— Кис-кис-кис-кис-кис! — попытался еще раз он.

С тем же результатом.

Волк с холодеющим сердцем представил, как в виртуальных песочных часах его жизни последние песчинки с отчаянием цепляются за гладкие покатые стенки и одна за другой проигрывают войну с притяжением.

Что тут можно было сделать?

Потеряться самому, и когда пойдут искать не его, так кошку, незаметно проскочить мимо стражников и улизнуть из дворца?

Но когда это еще будет, и если пройдет слишком много времени, где он тогда найдет Виктора, Масдая и, самое главное, джина?..

А если эта противная кошатина знает какой-нибудь потайной выход отсюда и вернется сама, то искать его могут не пойти и вовсе… Откроют дверь, увидят, что его нет поблизости, и на этом всё и закончится. Ведь не так важно, у живого или у мертвого будет отрублена голова для водружения на всеобщее обозрение, и какой она при этом будет свежести…

Но что еще?!..

Серый по стеночке опустился на пол, поджал под себя ноги, как это делают аборигены, и задумчиво отхлебнул из вазы.

Вино и впрямь было хорошее, только теплое.

Поморщившись, он с усилием проглотил то, что набрал в рот, а остальное вылили на пол подальше от себя.

Надо искать кошку.

Для этого нужен свет. Огонь.

Его можно добыть трением кусочков сухого дерева друг о друга, если бы они только были.

Так… Что там у нас можно такое попросить у вазы, чтобы оно было сухое, терлось и горело?..

— Хворост, — попробовал Волк.

В воздухе соблазнительно запахло печеньем.

Волк вспомнил, что проголодался.

Вытряхнув горячий «хворост» в сахарной пудре на колени, он принялся уминать его за обе щеки и одновременно раздумывать, что бы заказать еще.

Цветы… Цветы… Цветы… Которые горят… Или светятся… Или такие сухие, что из них можно добывать огонь… Где же сейчас эта проклятая скотина может быть?.. Не-е-ет… Такая толстомордая кошка никогда не побежит невесть куда искать неизвестно какие подземные лазейки… Она в них просто застрянет… Она, небось, сейчас где-нибудь неподалеку, сидит в трех шагах от двери и ждет, пока она откроется, чтобы сигануть поскорее обратно в свою клетку и нажраться отбивных или осетрины… Было бы у меня что-нибудь такое… вкусненькое… кошкоприманивательное… На печенье она, конечно, не клюнет… Что у нас тогда получалось с джином?.. Ириски… Ногти… Глаза… не успели получиться… Табак… Текила… Нет, все не то… На это даже умирающая с голоду гиена не клюнет… Может, есть какие-нибудь растения с мясными или рыбными названиями?.. Какая-нибудь шашлычная колючка… Или колбасный вьюнок… Или карповый цветень… Или… или… или…

Сердце от нечаянной идеи и нежданной надежды подпрыгнуло радостно в груди, и Серый, пока не потерял мысль, схватил вазу, потер бочок и через набитый рот, брызнув крошками, выдохнул:

— Валерьяна!!!

Дрожащими руками ощупав выпавшее из перевернутой вазы растение, Волк обнаружил, что самое главное — корень — на месте.

Остальное было делом техники.

Когда дверь была открыта, изумленному взору благородной публики предстал блаженно улыбающийся Волк с самозабвенно мурлычущей светло-серой от пыли кошкой на руках.

— Чудо!..

— Чудо!..

— Это чудо!..

— Такого еще никогда не было!..

— Чтобы обвиняемый ПОЙМАЛ кошку!..

— Невероятно!..

— А, может, это какое-нибудь колдовство?..

— Сулейман помог мне, — лицемерно потупил очи отрок Сергий. — Как договаривались. Вот. Принимайте. Ваша кошка?

— Да…

— Тогда забирайте. А нам пора, на улице темнеет уже, поди, — и он, вручив благодушно жмурящуюся кошу изумленному султану, подхватил под руку джина, хлопнул по плечу Огранщика, и быстрым шагом направился по коридору в ту сторону, где, по его представлению, должен был находиться выход из дворца.

Толпа зрителей благоговейно расступалась перед ним.

— А как же… На ужин?.. — нерешительно сделал шаг им вслед все еще не пришедший в себя Валид аль-Терро, но Серый только отмахнулся:

— Спасибо! Потом… Как-нибудь… А кошечку не обижайте, приглядывайте за ней!.. Как сказал бы великомудреный Иоанн ибн Семионович, если б это знал, кошка нос прячет к морозу! Прощайте, ваше султанство!..

И оставив Валида аль-Терро с его инструментом обнаружения истин и кризисом самоидентификации, путешественники заторопились прочь.

Не успел Саид — старый прислужник Толстого Мансура задуть лампу, задвинуть задвижку, защелкнуть защелку, накинуть крючок, повесить замок, вставить шпингалет, опустить засов и приставить к двери швабру, как снаружи постучали.

— Ну, кто еще там? — позевывая, недовольно отозвался он. Печальные события последнего утра так и не научили его быть поприветливее с неурочными посетителями.

— Это мы. Ваши постояльцы. Пришли забрать свои вещи перед отъездом.

— А-а-а… Чтоб вас… — часть диалога Саида катилась по наезженной колее. Ворча что-то обидное себе под нос, он убрал швабру, достал засов, открыл замок, отодвинул задвижку, откинул крючок и отвел защелку.

— Ну, заходите, что ли…

Дверь дернулась и осталась на месте.

— Закрыто, — сообщил кто-то снаружи.

— Как закрыто?.. Да что ты будешь делать… Щас проверю… Никак не могу запомнить, что за чем тут надо убирать… А, может, вы в другую кофейню ночевать пойдете? — пришла ему в голову вдруг свежая мысль.

— И не надейся, — мрачно сообщил знакомый голос.

— Хозяин!.. Я сейчас!.. Я все сделаю!..

И Саид трясущимися руками быстро задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Сейчас я сделал все как было… Сейчас все сделаю по порядку… Сейчас все получится… — забормотал он себе под нос. — Что же вы не сказали, Мансур-ага, что и вы там стоите… Я же думал, что оне там постоят-постоят, да уйдут… Коврик-то ихний уж больно нам приглянулся…

— ЧТО-О?!.. — грозно прорычал Волк.

— Ничего-ничего… Сейчас-сейчас… Так… Швабра… Засов… Замок…

Старик торопливо убрал швабру, достал засов, открыл замок, отодвинул задвижку, вставил шпингалет, откинул крючок и отвел защелку.

— Получилось. Всё.

— Так закрыто же!.. — донесся раздраженный голос хозяина.

— Как закрыто?!.. Опять?!.. Не может быть!.. Я же… Все по-порядку… Вот, смотрите… Задвижка… Так…Защелка… Ай!.. Крючок… Ой!.. Ух-х-х-х… Замок…

И Саид снова, снова защемляя себе пальцы, ломая ногти и сдирая кожу, быстро задвинул задвижку, защелкнул защелку, накинул крючок, повесил замок, открыл шпингалет, опустил засов и приставил к двери швабру.

— Я же делаю всё по инструкции, Мансур-ага!!!… Швабра… Защелка… Крючок… Задвижка… Замок… Шпингалет… Защелка… Нет, защелка уже была. Или не было? Нет, была… Или это в прошлый раз?.. Замок… О, нет… Засов… Крючок… Или не было?.. Так, начнем все сначала… Кхм… Хозяин?…

— Н-да? — донеслось зловеще с улицы.

— Не могли бы вы подсказать, открываю я сейчас дверь, или закрываю?..

— ОТКРЫВАЕШЬ!!!..

— А как тогда её…

— Считаю до трех! Раз!.. Два!..

И дверь, внесенная четырьмя плечами вовнутрь на счет «три», наверняка снова зашибла бы Саида, не прояви он вовремя чудеса ловкости и прыгучести.

Все-таки, хоть часть урока пошла ему впрок.

— За плотником, быстро! — не успев подняться с пола, скомандовал ему Мансур. — И если его не будет, не забудь напомнить его подмастерью, что как постоянному клиенту мне полагается скидка! А вы — добро пожаловать, гости дорогие! Ужин сейчас будет готов, и чай для досточтимого Сергия Путешественника будет заварен самый лучший, а пока счастливое разрешение такой непростой загадки требуется отметить, как подобает!.. Пойдем в мою личную комнату и выпьем что-нибудь покрепче! — и толстяк, не переставая подталкивать гостей к лестнице, во все горло гаркнул:

— Эй, Мехмет!.. Двойной кофе!..

* * *

Волк, Огранщик и Масдай, оставив Шарада немного в стороне, залегли за большим камнем слева от перевала и единственной дороги, ведущей к глубокой чаше карьера.

Желтые крошащиеся под ногами скалы окружали ее со всех сторон непроницаемой стеной различной степени непроходимости и зазубренности, и единственным способом попасть вовнутрь было преодолеть пост охраны из трех измученных жарой солдат, вяло потягивающих шербет в большой защитного цвета палатке, открытой для обозрения с двух сторон. Естественно, имея такой чудо-ковер, как Масдай, путники могли и не беспокоиться наличием где бы то ни было каких бы то ни было постов, но Серый настоял на приземлении где-нибудь невдалеке от конечной цели их путешествия, чтобы джин еще раз хорошенько проверил, там ли находится его заветный кувшин, и если там, то где конкретно — перерывать здесь каждую пещеру, переворачивать каждый камень и вытряхивать пожитки всех рабочих и стражников ему абсолютно не улыбалось. И вот сейчас они ждали, пока джин, трясясь и подпрыгивая от нетерпения, завершит приготовления к последнему, как они все надеялись, хоть и по разным причинам, гаданию, и изречет точные — до сантиметра — координаты своего вновь обретаемого дома.

Внизу в долине копошились люди, добыча чего бы то ни было открытым способом шла полным ходом, но с этой каменой галерки подробности было различить практические невозможно. Поэтому, искренне не понимая, что такого сверхувлекательного там мог обнаружить для себя Виктор, Серый снова принялся оценивающе разглядывать палатку с солдатами, перевал и дорогу.

И скоро убедился, что последний объект обещает предоставить куда больше развлечений, чем он предполагал.

Откуда-то снизу, со стороны невидимого отсюда моря, по дороге вверх к перевалу довольно резво передвигалась черная точка.

Через несколько минут стало видно, что это — Черный Всадник.

Черный верблюд под черным седлом, свирепо вращая глазами, несся вперед, поднимая за собой клубы пыли. Кривой меч матово отсвечивал вороненым клинком в черной перчатке всадника. Черный плащ развевался за плечами, затянутыми в черный шелк рубахи. Черные кожаные штаны, заправленные в черные сапоги, казалось, за полкилометра вокруг распространяли сногсшибательный запах кожевенной мастерской. Черная полумаска, закрывая верхнюю часть лица, терялась в складках черной чалмы с черным пером черного павлина.

Общий драматическо-романтический эффект портил только животик, предательски норовящий вывалиться из-за черного — естественно! — широкого ремня и без ведома хозяина не по-геройски расстегнуть рубашку ниже места, определенного неизвестным дизайнером.

Серый в предвкушении интересненькой заварушки радостно потер руки и ткнул локтем в бок всё ещё изучающего промзону Огранщика.

— Смотри!.. Спорим на твою долю бананов от обеда — они сейчас будут драться, и охрана ему костюмчик подпортит?..

— Почему? — несколько неохотно отвлекся Виктор.

— Потому что у этого друга на лбу написано, что он слишком много времени проводит за книжками, и слишком мало — на улице.

— Откуда ты знаешь?

— Удачная догадка…

— Никогда не видел никого, кто бы был одет так, как он.

— Вот то-то… При вашей-то жаре ходить в черном — верная смерть… А интересно, откуда он тут взялся?.. Ведь мы же давали круг над островом, и других мест обитания людей здесь не обнаружили…

— Приплыл?

— На верблюде? Кстати, не знал, что бывают черные верблюды…

— Значит, бывают, наверное… Я в животных поверхности вообще не разбираюсь. Вон, гляди, гляди!.. Сейчас начнется!.. — увлекся предстоящим зрелищем и Огранщик, и даже выдернул с корнем пару кустиков какой-то и без него закрючившейся от засухи травы, чтобы было лучше видно. — Шарада позовем?

— Не отвлекай его всякой ерундой, — махнул рукой Волк и тоже подобрался поближе к краю и устроился поудобнее, чтобы не пропустить ни мгновения неожиданного шоу.

Тем временем верблюд домчался до перевала, и действо началось.

Для начала Черный Всадник, яростно подняв своего скакуна на дыбы перед самой палаткой, благополучно свалился на землю.

От немедленного разрубания на части его спасло только то, что верблюд передними ногами зацепил и вырвал растяжки палатки, и доблестная стража мгновенно оказалась накрытой сверху горячим брезентовым полотнищем.

Пока они возились там, отыскивая пути к свободе и свежему воздуху, незнакомец, успевший подняться, отряхнуться и даже найти за камнем чалму, встал рядом в угрожающей позе с мечом наготове.

— Забирай быстрее своего дурацкого верблюда и уходи, ненормальный!.. — полушепотом выкрикивал ему Волк и стучал кулаком по скале. — Второй раз так не повезет!..

— Беги, пока они не выбрались!.. — взволнованно поддерживал его Виктор.

Но неизвестный герой, похоже, сегодня никуда не торопился.

Изрыгая проклятия и обещая отмщение — слышно было тоже не очень хорошо, но зрители могли догадываться о содержании высказываний трех внезапно и успешно атакованных военных — стражники, наконец, вылезли из-под полога, сжимая свои блестящие и отнюдь не бутафорские мечи.

Увидев Черного, они, казалось, на секунду онемели, но тут же встрепенулись и стали набрасываться на нарушителя их спокойствия один за другим, беспорядочно размахивая оружием.

Первого он отправил в нокаут ударом левой, все еще сжимающей тяжелый кнут.

Второго ткнул в грудь острием меча, и охранник тут же повалился наземь, картинно зажимая невидимую рану.

Третий, только скрестив с ним клинки, тут же развернулся и попробовал убежать, но был сражен ударом сзади в шею и тоже упал, покатился и вскоре затих.

Грозно оглядевшись по сторонам, и не найдя более себе соперников, незнакомец подозвал своего верблюда и вытер ладонями вспотевшее под маской лицо. На нем остались черные разводы и полосы, заставившие бы побледнеть от зависти даже самую изукрашенную маску любого узамбарского колдуна.

— Ха!.. — ткнул в него пальцем свысока Волк. — Теперь я знаю, откуда берутся черные верблюды!

— Откуда? — все еще не догадывался Огранщик.

— Он его покрасил!.. Специально! Под цвет лица, наверное! Ну, ёшки-матрёшки, и чудак…

— А что он будет делать дальше?

— Давай, посмотрим!

— Как?

— Сядем на Масдая, и тихонько за ним проследим.

— Но нас же заметят!..

— Нет. Если сейчас там внизу начнется то, что я думаю, им будет не до нас. Сбегай, посмотри, Чайнворд там со своим гаданием управился, или нет, и если да — зови его с нами! Даже он не заслуживает пропустить такое представление!..

Но, как скоро выяснил Виктор, джин еще даже и не начинал и, памятуя о его просьбе не мешать ему во время гадания, спутники вдвоем залегли на Масдая и полетели досматривать спектакль.

Сообразительный ковер решил, на всякий случай, держаться вплотную к скале, чтобы его было не так заметно, и они осторожно, по стеночке, стали прокрадываться к месту предстоящего действия.

Они успели как раз к началу второго акта.

К этому времени Черный как раз спустился с перевала и его увидели первые стражники у пещер.

Боевые кличи, звон металла о металл, крики раненых и стоны умирающих быстро огласили весь карьер. От каждого удара Черного Героя — мечом ли, кнутом ли, или просто ногой валились с ног и выходили из сражения все новые и новые стражники, выбегавшие из всех пещер и закоулков.

— Так его, так!.. — задорно подбадривал борца за свободный вход на объекты добывающей промышленности со своей ложи Серый, лупя между делом кулаком Масдая и выбивая из него при этом тучи пыли. — Справа ему давай, справа!.. По репе!..

— Сзади!.. Сзади бежит!.. — переживал не на шутку за Черного Виктор, сжимая обеими руками края ковра.

— Нет, справа уже хватит, теперь чуть поближе к центру, — блаженно поводя кистями, корректировал удары Волка Масдай…

И вот настал момент, когда орава охранников дрогнула, подхватила своих убитых и раненых и со всех здоровых еще ног припустила к единственной дороге, ведущей к перевалу, к спасению от черного маньяка, единственной потерей которого стала полуразмотавшаяся и съехавшая набекрень чалма.

Черный их не преследовал.

Он тяжело опустил руку, все еще сжимающую меч, неуклюже сполз с верблюда, наспех перемотал чалму и подошел к краю провала, затянутого веревочными мостами с веревочными перилами, веревочными лестницами с веревочными ступеньками и просто веревками, как витрина затоваренной лавки трудолюбивого веревочных дел мастера.

Троица спустилась пониже, чтобы увидеть и услышать третий акт.

— …Вы свободны!.. — донеслось до них снизу. — Жестокие надсмотрщики и стражники сбежали и больше не вернутся! Собирайтесь все и идите по дороге к морю! Там, у северного берега, вас ожидает корабль! Он отвезет вас далеко отсюда и от Шатт-аль-Шейха, куда вам возврата больше нет! К новой, счастливой жизни без рабства!..

Ответом ему было всеобщее «ура».

Рабы, стоящие на мостках, стали вытягивать других рабов из провала, и очень скоро вокруг скромно потупившегося неизвестного героя собралась толпа человек из двухсот, изможденных, оборванных и обгоревших на солнце.

— Вперед, к свободе! — взмахнул рукой с мечом Черный Всадник. — Все идите по этой дороге, а я пока осмотрю тут все закоулки — не прячутся ли где уцелевшие солдаты! Мы же не хотим получить удар в спину!..

— Мы тебе поможем!..

— Мне не нужна помощь, — горделиво запахнул на вывалившемся все-таки бесстыжем кругленьком животике плащ неизвестный. — Спешите — скоро отлив, корабль может не дождаться!

— Бежим!..

— Слава нашему освободителю!..

— Как тебя зовут, спаситель?..

— Да, как твое имя, за кого благодарить Сулеймана?..

— Зороастр, — скромно потупился незваный герой.

— Качай Зороастра!

— Ура!..

— Корабль ждать не будет!..

— Подождет!..

— Ура!..

Подкинув все же благодетеля несколько раз, осторожная толпа больше не стала рисковать остаться в рабстве на второй срок из-за какого-то глупого отлива, пришедшего не вовремя, и поспешила распрощаться с негостеприимными рудниками навеки.

Герой с мечом наготове и с верным верблюдом в поводу пошел обходить пещеры, где совсем еще недавно содержали рабов и где жили стражники.

— Э-э-э!.. — забеспокоился тут же Волк. — Это что еще за новости? Еще один конкурент? Чего ему там надо? Чего расползался? Ну-ка, Масдай, давай-ка приземлимся рядком, да потолкуем ладком!..

Ковер, повинуясь приказу, заложил крутой вираж, и они на несколько мгновений потеряли Черного из виду.

А тот, не видя надвигающихся неприятностей, быстро дошел до первой же гладкой стены, на которой, похоже, что-то раньше было написано, но потом закрашено черной краской, и, стыдливо оглянувшись, достал из седельной сумки верблюда кувшинчик и кисточку и крупно и размашисто написал на стене огненно-красной краской «З».

Потом отошел, подумал, вернулся и добавил: «Здесь был».

Отошел снова на несколько шагов, но опять вернулся и дописал третьей строчкой: «Смерть эксплуататорам!!!».

— И что это тут еще за народное творчество? — услышал вдруг он у себя за спиной и чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Кто вы и что тут делаете? — выкрикнул Черный и, стараясь не выказать того, что уже и так рассказали его заалевшие щеки, грозно обнажил меч.

— Ты лучше расскажи, что ТЫ тут делаешь, — подозрительно прищурившись и скрестив руки на груди, посоветовал ему Волк. — Может, ищешь чего? Чистосердечное признание облегчит твою карму в следующей жизни.

— Ах, так! — и он взмахнул мечом в направлении нежданных пришельцев.

К его большому, но короткому удивлению меч его продолжил свой путь в одну сторону, а сам он — в другую, и, тяжело шмякнувшись о свежерасписанную скалу, он съехал на землю и остался на ней сидеть.

— Вот это да!.. — восхищенно выдохнул Виктор. — Он же один разогнал всех солдат!.. Это же… сверх… герой!.. А ты его — одним махом!..

— Разогнал, — презрительно фыркнул Серый. — Вот именно что. Разогнал. Ты когда-нибудь видел поле боя с ранеными и убитыми и без единой капли крови?

Лицо Огранщика вытянулось, глаза захлопали, голова завертелась…

— А ведь правда… Скольких он поразил — и нигде ни кровинки!.. И как это я сразу не заметил?.. А разве такое возможно?

— А вот сейчас и выясним… Эй, благодетель-освободитель, подъем! Пришла беда, откуда не ждали!.. Вить, у тебя во фляжке водичка осталась? Может, у него удар тепловой случился?

Огранщик, быстро набрав полный рот воды, фукнул в лицо Зороастра, и черная краска потекла по его щекам.

Очнувшись, он слабо помотал головой, размазал остатки краски и воды по лицу и разлепил глаза.

— Кто вы, стервятники, налетевшие как шакалы?

— Путешественники, — представился за всех Волк. — А ты кто и что здесь делаешь?

— Не вашего скудного ума дело, — высокопарно ответил герой.

— Наше, наше, — убедительно возразил ему Волк, демонстративно поигрывая кинжалом. — Мы тебе не эти клоуны-стражники. Мы знаем, за какой конец меча надо держаться, чтобы не порезаться. Так что, с тебя история.

— Можете меня убить, гиенье племя — я ничего не скажу, — гордо отвернулся Черный.

Серый, то ли обидевшись на «гиенье племя», то ли осуществляя ранее намеченный план, бережно приставил к шее Черного кинжал.

— Сергий, но ты же не станешь…

— Стану. Он мне разрешил, — заулыбался Серый и стянул с поверженного чалму. За ней последовала маска. — Хм… Или мне кажется… Или… Ну-ка… Ну-ка… Вить, у тебя вода еще осталась?

— Да! Держи! — и Огранщик с внезапной надеждой на возможность мирного исхода сунул ему в руку фляжку.

Волк обильно смочил водой край чалмы и старательно протер лицо скривившемуся, но несопротивляющемуся Черному Герою.

— А ведь я тебя где-то видел… Где-то видел… Где-то… Шатт-аль-Шейх! На свадьбе Елены! Ты… ты… Ты — визирь?!.. — с изумлением вспомнил Волк и развел руками. — Вот это да-а!!!..

— Да, — потупился великий визирь Фаттах аль-Манах. — Это я… И теперь я — в вашей власти… Делайте со мной, что хотите… Вы можете меня заколоть… Бросить на съедение скорпионам… Но лучше смерть, чем позор… Я знал… Это не могло продолжаться вечно… Я так и думал…

— Да не расстраивайся ты так, твое превосходительство, — опустился рядом с ним Волк и сочувственно похлопал его по руке. — Если ты не хочешь — мы никому не расскажем. Ни гу-гу, понимаешь? Ты только нам расскажи, что все это значит, а? Страх ведь, как интересно!.. Скажи, Вить?..

— Да, — охотно закивал Огранщик, пристраиваясь с другой стороны от визиря. — Расскажите, пожалуйста. Клянусь Солнцем, я унесу вашу тайну в могилу!..

— Честное слово, — подтвердил Волк.

Визирь вздохнул и, стирая капли воды и пота, смазал остатки краски с рук обратно на лицо.

— Началось это давно, когда я был еще маленьким мальчиком… — начал он свой рассказ.

Должность великого визиря перешла к нему по наследству от отца — человека хитрого, безжалостного и расчетливого, неоднократно употреблявшего эти качества для того, чтобы обеспечить этот пост своему сыну. Но, занимаясь дворцовыми кознями и казнями, как это слишком часто бывает, наводящий на всех, включая самого калифа, ужас, Осама ибн Газават упустил из вида воспитание своего единственного наследника. В наказание за отсутствие склонности к коварству или дружбу с детьми прислуги маленького Фаттаха часто запирали в старой библиотеке на целый день, что и оказалось самым серьезным педагогическим просчетом родителя. Именно там мальчик заразился любовью к приключениям героев на различного цвета и вида скакунах, носящихся по свету в поисках обиженных и униженных, требующих защиты. Правда, вовремя уловив первые симптомы этого недуга — поиски во дворце свободного коня, меча и оруженосца, отец сумел довольно скоро ремнем и нотациями вылечить отпрыска, но как любая детская болезнь эта прошла, оставив после себя нечто непонятное глубоко в крови, затаившееся, не напоминая о себе лишь до поры-до времени. Строгий родитель всегда внушал подрастающему наследнику, что государству не нужны герои, ему нужны искусные правители и царедворцы, на которых правители могут положиться, и в конце концов, Фаттах поверил в это, и когда на взбалмошного, но доброго калифа Ахмета Гийядина напали на улице, молодой визирь ни минуты не сомневался, что он должен делать для безопасности правителя. И когда с секретного источника богатства страны — острова Изумрудов — пришла челобитная о том, что рабочих катастрофически не хватает, он, не колеблясь, решил, откуда брать свежие силы для добычи драгоценных камней. Но когда он в первый раз с первым кораблем с невольниками побывал в копях и посмотрел, какая жизнь и какая смерть их ожидает, это дремлющее «что-то» в крови проснулось и призвало к действию. Но что мог позволить себе безрассудный герой, не мог позволить великий визирь. И что не мог позволить себе великий визирь, мог безрассудный герой. И так, раз в полгода, к берегу острова Изумрудов приставал безымянный корабль, с которого высаживался Черный Всадник и, побеждая в бескомпромиссном и бескровном бою обо всем предупрежденных ранее великим визирем стражников, освобождал рабов. Тот же корабль в этот же день увозил их в такие дальние страны, откуда они не могли попасть обратно в Шатт-аль-Шейх и рассказать там об острове и его сокровищах. На следующий день из Шатт-аль-Шейха приходил другой корабль с грузом новых невольников на борту. Семьи же отбывших в дальнее плавание освобожденных рабов под Новый Год находили во дворе маленький изумруд…

— Ну, а черный верблюд? Маска? Имя? — переведя дыхание, спросил Волк. — Это, как его… Заратустр? — и он кивнул на букву на скале.

— Когда я был маленьким, я однажды читал такую книгу… — смущенно потупился визирь.

— Понятно, — помимо желания, ухмыльнулся Серый, видно, чего-то или кого-то вспомнив. — Ну, что ж, твое превосходительство, спасибо за историю — премного интересная она у тебя. Не будем задерживать — тебя, поди, уж на корабле ждут.

— Нет, я уплываю завтра…

— А-а… — понял Волк. — Ну, все равно. У нас тут сейчас будут дела секретные… Ну, ты же понимаешь… Поэтому если ты не уйдешь сам, нам придется тебя связать и посадить за решетку в какую-нибудь пещеру. До завтра. Извини. Выбирай.

— А не могу ли я узнать…

— Не можешь.

Визирь бросил взгляд на Серого и поспешил подняться.

— Ну, я пойду, прогуляюсь… пока…

— Иди-иди. И до вечера не возвращайся, — напутствовал его Серый. — И не вздумай разыскивать своих солдат. Нас они все равно не поймают, а хуже себе сделаете.

Фаттах аль-Манах пожал плечами и с видом, из которого можно было догадаться, что, несмотря ни на что он остался при своем мнении, направился прочь, прихватив по дороге меч и своего верного скакуна.

Виктор долго смотрел ему вслед.

— Сергий… Я хочу тебя спросить…

— Спрашивай, в чем проблема.

— Ты… и в самом деле убил бы его… если бы он отказался говорить?..

Волк скроил разбойничью рожу:

— Да уж до смерти любопытно было!

Поднявшись к тому месту, где они оставили джина, Виктор и Волк обнаружили, что Шарад все еще колдует над своими камешками, веточками и диаграммами в пыли, и им пришлось подождать еще немного.

Они проводили взглядами поспешающего на своем черном верблюде Зороастра-Фаттаха и сообща навалили на дорогу столько камней, что от приложенных усилий даже проголодались, но есть без Шарада не стали, решили подождать, пока он закончит, подкрепиться по-быстрому и приступить к последней стадии своей операции.

Пока они обсуждали, что из того, что у них в дорожном мешке еще оставалось, они съедят сейчас, и что — вечером, подошел джин и объявил, что он знает точное место и не желает ждать ни одной лишней секунды до долгожданного возвращения домой.

Волк, прикинув, что чем быстрее джин вернется домой, тем скорее он снова увидит Иванушку и его чудесные сапоги, тут же согласился, и Огранщик, не желая оставаться в меньшинстве, волей-неволей присоединился к ним.

— Ну, и где будем искать твой родной кувшин? — спросил он у джина, пока они спускались вниз. — Где-нибудь в пещере, наверное, среди вещей солдат?

— Нет, — с довольным видом ответил Шарад. — Он на самом виду — в этой глубокой яме, что в самой середине этой долины. Я полагаю, найти его будет не сложно.

— Масдай, покружи-ка тихонько над ямой, — попросил ковер Серый.

Обнаружить кувшин и впрямь было легко.

Он лежал, тускло поблескивая мутным боком почти у самой стены, рядом с огромным корявым валуном. Оставалось лишь спуститься и поднять его.

Только…

— Клянусь светофором!.. — Виктор чуть не перевалился через край ковра. — Не может быть!.. Не может быть!..

— Что? Что случилось?

— Что не может быть?

— Не может быть! Они никогда на вырастали такими… громадными!.. Никогда!..

— Да кто не вырастал?!..

— Камнеежки!.. И у нас они зеленые, а тут…

Настал черед и джина перегнуться через край и посмотреть.

— Да… Верно… Ах, как некстати…

— Но почему они такие большие?!

— Это еще не большие, Огранщик. Самые большие на поверхности не появляются вообще никогда. Это — молодые особи. А у вас развиваются их детеныши. Дорастая до размера «двух пар сапог», как ты когда-то изволил выразиться, они уходят по подземным ходам в удаленные места, такие, как это, чтобы впитывать солнечные лучи и достигать зрелости.

— Но это же остров!..

— По подземным ходам под морем.

— Послушайте, ребята, урок ботаники — это очень хорошо, но может мне сейчас кто-нибудь сказать, как мы будем доставать кувшин из-под носа у этого чудища? Кстати, я надеюсь, оно не кусается? — прервал обсуждение забеспокоившийся вдруг Волк.

— Вообще-то, оно людей не ест…

— Гут.

— …Оно их выплевывает.

— Еще лучше… Так, а если Масдай повисит над ним, а кто-нибудь из нас быстренько…

Джин покачал головой:

— Если мы его побеспокоим, мы и глазом моргнуть не успеем, как оно проглотит…

— Так вы не знаете, как с ними обращаться? — удивленно воскликнул Огранщик. — Серьезно? У нас в Подземном Королевстве их ловят дети! Это же очень просто! Чтобы не спугнуть, к ним надо подходить прямо в лоб — у них глаза расставлены так, что они не видят того, что приближается к ним спереди. А когда подойдешь вплотную, нужно камнем или кулаком ударить его промеж глаз, и он впадает в ступор.

— Надолго?

— Достаточно, чтобы мальчишки могли прикончить его. А нам этого и не понадобится — достаточно, чтобы он не мешал мне взять кувшин!

— Так ты решил пойти?

— Ну, да. Я буду рад помочь и тебе, и Шараду, как вы поможете моему народу.

— Ну, смотри, Виктор… Если не рассчитаешь силу удара…

— Не бойся. Его так просто не убьешь, — простодушно успокоил их Огранщик. — Масдай, снижайся, пожалуйста, метрах в полутора от головы этого камнееж… камнееда.

— А где у него голова?

— С той стороны, где лежат кости…

Пока Серый и джин обнимали и хлопали по спине блаженно улыбающегося Виктора так, что у него кувшин чуть не вывалился из рук и опять не свалился в карьер, Масдай не спеша поднялся вверх и приземлился невдалеке от провала.

— Ну, Загад, сколько тебе потребуется, чтобы поменяться местами с моим Иванушкой? — радостно потер руки Волк.

— Я не Загад, я… — по привычке ворчливо начал было джин, но махнул рукой и улыбнулся. — Я готов прямо сейчас.

— Нам отойти подальше? Отвернуться? — заботливо склонился над коленопреклоненным Шарадом Волк.

— Нет, не надо. Отойдите на пару шагов — чтобы было лучше видно. Всё равно, что бы ни случилось после того, как я попал в ваш мир, меня поддерживала всегда мысль, что ни один джин в мире никогда не мог сделать этого, — Шарад гордо выпрямился, и мягкий ветерок нежно раздул его жиденькую бороденку и длинные белые волосы. — Я — первый. Правда, думаю, что и последний, но все же!.. Я единственный, потому что лучший!..

— И скромный!.. — подсказал ему Серый.

— Да!.. Кхм. И так, начнем!

Огранщик и Волк отступили немного назад и присели на землю. Виктор — готовый бежать, если эксперимент выйдет из-под контроля. Серый — готовый бежать в другую сторону — обниматься и приветствовать своего незадачливого друга. Вот удивится и позавидует Иванушка, когда он расскажет ему, какие приключения у него были, что он повидал, пока он прохлаждался там в чужой квартире!..

Шарад откашлялся в последний раз, уселся перед кувшином, поджав ноги и забормотал слова заклинаний и заводил руками вокруг своего драгоценнейшего кувшина.

Поначалу ничего не происходило, и Серый с Виктором уже начали было обеспокоено переглядываться, как вдруг из горлышка кувшина повалил сиреневый дым, моментально окутавший и джина, и его дом, и сладкий запах ванили и корицы ударил в нос, как будто внезапно обрушилась стена склада специй.

От неожиданности оба они заморгали, а когда дым и аромат рассеялись, у кувшина остался лежать неподвижно ничком человек.

И это был не джин.

— Ванька!!! Ванюха!!! Иван!!! Чтоб тебя мухи съели!!! — Волка как пружиной подбросило с места, и он налетел на распростертого человека и ну его обнимать и колотить по спине и бокам, и мять, да так, что тот едва от него вырвался.

— Пусти меня! Пусти!!! Отстань!!!

Волк закаменел.

Не веря своим глазам, смотрел он на только что появившегося из кувшина — а откуда же еще! — человека.

И это был не Иванушка.

— Ты кто? — непослушными губами только и смог выговорить он.

— Я — Фарух. Купец. Начинающий…

— А где Иван?

— Заместитель джина? Не знаю… Он там был, но когда я туда попал, его там не было, — исчерпывающе объяснил он.

— А ты сам-то как туда попал? — сердито потребовал ответа Волк, уперев руки в боки.

— Не знаю, — честно признался начинающий купец. — Я падал в пропасть, и вдруг… очутился там. В комнате.

И тут страшное подозрение закралось ему в голову.

— Это мой кувшин! — быстро протянул он руку, чтобы вожделенный сосуд никуда от него нечаянно не ушел, но пальцы его сомкнулись на пустоте.

— Это мой кувшин, — мрачно объяснил ему Серый, сжимая до боли в пальцах рукоять меча. Его взгляд даже не говорил, а кричал о том, что разница между начинающим купцом и заканчивающим купцом может быть всего в одном точном ударе.

— Так бы сразу и сказали… — все схватив на лету, сильно побледнел и сделал инстинктивно шаг назад Фарух.

— Где ты видел Ивана в последний раз?

— Н-на корабле… Я вызывал его… чтобы он спас нас от птицы Рух… Потом Семьбаб-мореход бросил меня на этом острове… пока я спал… и меня захватили в рабство… А потом… когда я попытался получить свой… то есть, ваш… я хотел сказать… кувшин… назад… я оступился и повалился в этот провал… А дальше я уже рассказывал… — Фарух растеряно замолк, но тут же спохватился:

— Но мы с вашим другом договаривались, что когда он поменяется местами с джином, я смогу получить этот кувшин!..

— А насчет того, если ТЫ поменяешься местами с джином, вы не договаривались? — недружелюбно поинтересовался Волк.

— П-по-моему, нет…

— Ну, и всё. Отойди, и не мешайся. Купец…

— Но я же… Но как же… А как тогда… — Фарух был готов расплакаться. Этого и следовало ожидать… Размечтался, дурень… А когда с ним ещё было как-то по-другому?.. Под какой же несчастливой звездой, и в какой такой злосчастный день родила его горемычная матушка, что он мается теперь всю свою ничтожную жизнь?..

Огранщик, всё это время с безмолвным участием поглядывавший на него, подошел поближе к Серому и что-то зашептал ему на ухо.

Отрок Сергий состроил кислую мину, но выслушал, вздохнул, и, пробурчав что-то типа «Ходят тут всякие, под ногами путаются», потёр кувшин.

В клубах разноцветного дыма и снопах фейерверков перед ним предстал Шарад во всей своей стометровой красе — в перьях, стразах, пайетках, парче и кружевах, как Филипп Киркоров на бенефисе, и довольный, словно слон после купания.

— Слушаю и повинуюсь, — сложив ладони вместе, с достоинством поклонился он.

— Иди-ка сюда, уважаемый, — поманил его к себе Волк, и джин быстро уменьшился до человеческих размеров и присел на край своего кувшина.

— Так чего тебе надо, коммерсант? — кивнул головой в сторону Фаруха Серый. — Только покороче — нам некогда.

— Я?.. Мне?.. — растерялся Фарух, но тут же собрался с мыслями, понимая, что, как правило, Фарухам такие предложения два раза не делаются. И, если быть точным, такие предложения ему не делались ещё вообще ни одного раза. Он набрал полную грудь воздуха и начал, пункт за пунктом, озвучивать свою мечту:

— Хочу самую большую и самую богатую лавку на всем Шатт-аль-Шейхском базаре, склад, полный товаров, самый большой, красивый и богатый дом в городе, стойла с десятком белых лошадей и верблюдов, прислугу, чтобы моей матушке больше никогда не приходилось работать, и… И… И…

— Ну, что ещё?

Фарух смутился и покраснел до самой тюбетейки.

— А можно, я джину на ушко скажу?..

— Валяй, — щедро махнул рукой Волк.

Фарух робко оглянулся по сторонам — не подслушивает ли кто — и быстро шепнул Шараду несколько слов.

— Всё? — сощурился Волк.

— Всё! — счастливо кивнул начинающий купец, и если бы он улыбнулся еще шире, уголки его рта встретились бы на затылке.

— Шарад, исполни, будь другом, — ухмыляясь, отдал команду непроизвольно заразившийся такой улыбчивостью Серый.

— Слушаюсь и повинуюсь, — тоже улыбаясь в усы, склонил голову джин.

И в тот же самый миг, непостижимым образом не привлекая внимания сотен и тысяч людей на улицах Шатт-аль-Шейха, на базаре, вежливо, но настойчиво потеснив соседей, разукрашенная, как рисунок ребенка, впервые в жизни дорвавшегося до фломастеров, появилась новая лавка.

Недалеко от пристаней вырос, как гриб-крепыш, вместительный глинобитный амбар, у дверей которого, закрытых на тяжелый висячий замок, на бочонке дремал на жаре суровый сторож с большущей палкой.

На самой широкой и чистой улице, ведущей прямо к самому калифскому дворцу, вдруг возник огромный дом с садом, стойлами с верблюдами и скаковыми жеребцами — все как заказывали!

А посреди двора, оглядываясь ошарашено и прижимая к мыльной груди стиральную доску, очутилась Саида-апа, мать молодого Фаруха, который пропал… пропал… Да нет же!.. Вот же он — в богатых одеждах, с кошельком, полным золота, на серебряном поясе, обнимает её, целует и щекочет…

— Премудрый Сулейман!.. — ахнула матушка начинающего, но уже подающего большие надежды купца, и уронила доску в пыль.

…И щекочет её длинной, окладистой, выкрашенной огненной хной, бородой.

…Джин прихватил с собой молодого купца, исчез на мгновение и тут же вернулся.

— Всё устроили? — по инерции не переставая улыбаться, спросил его Сергий.

— Как договаривались, — кивнул Шарад.

— А теперь расскажи мне, многоуважаемый джин Шарад, где нам искать нашего наследника лукоморского престола, — скрестил руки на груди Волк, и без того слишком долго задержавшаяся на его лице улыбка медленно сползла и пропала.

Нахмурился и джин.

— Можешь снова обозвать меня старым саксаулом, о отрок Сергий, но я не знаю, куда мог подеваться твой друг. Он не мог выйти из моего дома! Никак не мог! Это просто невозможно! Только существа с сильным магическим даром могут преодолеть стену Молчания!.. Он, случайно, не волшебник? — наперед зная ответ, но всё же, на всякий случай, уточнил джин.

— Да нет, ты что… Из него волшебник как из… — и тут Волк прикусил язык. — Постой! А если бы у него был магический предмет большой силы — тогда он бы смог выйти из твоего дома?

— Магический предмет? — напряженно подался вперед Шарад. — А у него был магический предмет большой силы? К стыду своему должен признаться, что тогда, в караван-сарае, я был слишком занят своей персоной, и не уделил твоему другу должного внимания, но мне и впрямь показалось, что наш обмен прошел что-то чрезвычайно легко… Но тогда я подумал, что это от моей гениальности, помноженной на мои выдающиеся способности… Так у него был магический предмет большой силы?

— Думаю, да.

— Тогда всё понятно. Значит, он должен быть где-нибудь в городе. Или его окрестностях. Если только… О, нет!.. Только не это!.. — и джин схватился за чалму.

— Что? Что — не это? — вскинулся Волк.

— Я сейчас вернусь! — на лету прокричал Шарад и снова пропал в кувшине.

— Как ты думаешь, что могло случиться? — встревожено поинтересовался Виктор, стоявший до сих пор в удалении, с интересом ожидая появления иноземного царевича — друга самого Сергия Путешественника.

— Принимая во внимание, что речь идет об Иване… Всё, что угодно, — мрачно отозвался Волк.

И всё же заключение, к которому пришел вернувшийся через пять минут джин, застало врасплох даже его.

— Царевича Ивана в нашем мире нет, — виновато склонил перед Серым бритую голову Шарад, комкая свой новый блестящий тюрбан в смуглых до черноты руках.

— А где же он?..

— В любом из других миров. Он прошел через Врата! — Шарад в озадаченном удивлении воздел руки к небу. — Как он их нашел — не могу даже представить, потому, что и коренному джину нашего мира приходится иной раз изрядно побегать и попотеть, пока он их найдет, а тут — чужак, не знакомый с городом, обычаями, порядками!.. Невероятно! Но его магический предмет позволил ему пройти. Это объясняет и присутствие этого Фаруха в кувшине — в тот момент, когда Иван проходил Врата, того втянуло в мой мир. Это закон природы — когда кто-то с магическими способностями уходит в другой мир, кто-то из этого мира должен оказаться на его месте…

— И где же он? — упрямо не желая осознавать обрушившуюся на их поисково-спасательный отряд катастрофу, повторил Серый.

— Он может быть где угодно. Знаешь ли ты, сколько капель в океане? Сколько песчинок в Перечной Пустыне? Сколько травинок в лугах? Сколько снежинок на севере?.. Ну, так столько же существует и различных миров.

— Начало звучит обнадеживающе… — угрюмо поджал губы Волк. — И что это значит? Сколько времени у тебя может уйти на поиски?

— Если мне повезет… — отвел глаза Шарад.

— Сколько?

— Будет лучше, если вы настроитесь на… продолжительное… ожидание…

Волк умел принимать удары судьбы.

— Тогда перенеси нас всех обратно в Шатт-аль-Шейх, на тот постоялый двор. Будем ждать с комфортом.

— Слушаю и…

— А что же будет со всем этим?.. — снова вмешался заботливый Огранщик и обвел широким взмахом руки негостеприимный пейзаж вокруг. — Неужели визирь снова будет привозить сюда рабов?

— Хм… И вправду… Ну, давай тогда, Шарад, мы эту яму засыплем? — предложил Волк.

— А камнееды? — возразил Виктор. — Это же милые, безобидные зверюшки! Чем они заслужили такое обращение? Этот провал был их местом задолго до того, как сюда пришли люди! Если его засыпать, неизвестно, найдут ли они другое такое же удобное место?

— Мне бы их проблемы… Пусть поищут!

— А я думаю… Шарад, ты сможешь оградить эту пропасть неприступными скалами из самого твердого материала, чтобы ни преодолеть их, ни пробить в них проход люди больше не смогли?

— С легкостью, Огранщик, — снисходительно повел плечом джин.

— А сделать так, чтобы корабль с рабами, который должен приплыть завтра, вместо этого оказался снова в Шатт-аль-Шейхе, и все стражники и визирь на нём?

— Это ещё проще, о Огранщик.

— А лучше, Шарад, сделай так, чтобы все рабы оказались у себя дома, а уж солдаты и наш благородный визирь, несолоно хлебавши, пусть добираются до Сулеймании отсюда на этом своем корабле. Всё равно ведь они не успокоятся, пока лично не убедятся, что сюда больше подступа нет, — усовершенствовал план Волк.

— Слушаюсь и повинуюсь, — поклонился джин.

— Ну, а ты, Витя, наверное, хотел бы тоже вернуться домой, достать своих из подземелья, поквитаться с карликами?..

Огранщик задумался, поскреб щетинистый подбородок, покрытый старыми шрамами, и покачал головой:

— Конечно, освободить мой народ из подземной неволи — самая заветная моя мечта, но и увидеть царевича Ивана, о котором столько от вас наслышан, тоже очень хочется. Такие люди, как он, встречаются, наверное, раз в жизни… Может, я ещё немного подожду, может, джин сумеет отыскать и вернуть его в наш мир быстро? Ну, а если нет, я надеюсь, Сергий Путешественник, ты не откажешься ненадолго прервать поиски и разрешить джину помочь моим людям?..

— Конечно, Витя, о чем речь… — тепло, с благодарностью взял его за руку лукоморец. — А ты, Шарад, давай, сполняй. Раньше начнёшь — раньше закончишь. Сколько там, говоришь, песчинок в океане?..

* * *

Если быть точным, количество миров равнялось количеству снежинок на лугах, умноженное на четыре целых тридцать восемь сотых и возведенное в степень n, где n — любое положительное число больше ноля.

И, подсчитав все это, любой великий ученый математик мог, рано или поздно, наверное, ответить на вопрос, какова вероятность того, что невольный путешественник по мирам окажется снова в уже когда-то пройденном мире, особенно, если ещё принимать во внимание разницу в скорости и направлении потоков времени во многих из них.

Серый не был великим ученым, а математика была одной из тех наук, любовь к которой была без взаимности, но, тем не менее, он мог, не задумываясь, мгновенно дать ответ на этот вопрос.

Вероятность была ровно пятьдесят процентов.

Или попадет, или не попадет.

Это и предстояло сейчас подтвердить опытным путем царевичу лукоморскому Ивану.

* * *

Снова до боли, до тошноты, до уверенности, что мозги и глазные яблоки со скоростью волчка вращаются в разных направлениях, знакомые ощущения, впечатление, что он одновременно и тонет, и взмывает куда-то в космос, и проваливается одновременно, и тело его и мысли ему не принадлежат, и растворился он полностью во Вселенной, размазался тонкой пленкой по всем звездам и кометам, и пропал из мира живых до скончания веков…

Неровная булыжная мостовая неласково встретила его появление.

— Держи его!.. Вон он — за фонтаном прячется!..

— Он без оружия!..

— Выбросил где-то успел!..

— Хватайте его!..

— Не сбежит!..

Иванушка почувствовал, как ему заломили руки за спину, связали их, и куда-то торопливо поволокли его бренное несопротивляющееся тело.

Он чувствовал, как носки его сапог недолго волочились по мостовой, потом — по гладкой поверхности, потом его потащили вниз, в затхлую прохладу, открыли перед ним дверь, и со всех сторон внезапно обрушились на него крики, проклятия, стоны и скрежет и звон железа, от которого мурашки панически заметались по коже, и холодный пот проступил на лбу.

— Что, ещё одного отловили? — остановил их усталый, но довольный голос.

— Так точно, ваше великолепие!

— И где же?

— На самой площади. У этого идиота не хватило ума даже спрятаться хорошо — попёрся прямо нам в руки!..

— И не сопротивлялся. Наверно, ему днем по башке хорошо попало — вот и до сих пор не соображает, что делает.

— Может быть. Гвардейцы её императорского величества не зря едят свой хлеб. Ну, хорошо. Тащите его… Тащите его… Куда же его разместить?.. Всё занято — до последней ржавой цепи… Хоть уголовных не выпускай… Хм… Ну, ладно. Тащите его в старое крыло — казематы в самом конце пятого коридора первого уровня ещё не должны быть забиты до отказа. Мы в одном коридоре с этим старались не сажать… много… но теперь, после сегодняшней заварушки, у меня просто нет выбора… Как его зовут — не спрашивали ещё?

— Нет. Я же говорю — он вообще не в себе.

— Ладно. Запишем как молодого неизвестного лет сорока в голубой рубахе, серых штанах и стоптанных красных сапогах. Тащите.

— Приковать его?

— Лучше да. А то это — прыткая братия. Только, вроде, смирно лежал, смотришь — уже вскочил и на всех кидается. Так что, лучше приковать, пока помалкивает.

И Ивана понесли — долго, бесконечно долго, так долго, что ему начало казаться, что эти уровни и коридоры, куда его должны были приволочь, находились где-то в другом мире, причем, даже не в соседнем…

И он снова впал в беспамятство.

Очнулся он оттого, что на его руки надевали кандалы и приковывали к стене.

Одна…

Другая…

Третья…

Четвертая.

Ноги теперь болтались в воздухе, не доставая до пола сантиметров десять…

Четвертая?!..

Четыре?!..

Как будто… Как будто…

Не может быть… Просто похоже… Да они и не такие ведь были — это только кабатчик и его сородичи стали такими… И то Вахуна должна была им уже помочь… Смешно… Попасть два раза в один и тот же мир невозможно… Сколько их существует всего там… Столько, сколько жителей в Вамаяси?.. Хотя, это я хватил… Поменьше, наверное.

Тогда где же я сейчас?

Определенно, чужие миры к гостям неприветливы… Сначала я заблудился, на другом меня ограбили, на третьем связали и хотели попеременно то женить, то повесить, на четвертом чуть не втоптали в землю, а сейчас, не мудрствуя лукаво, просто бросили в подземную тюрьму и приковали к стене… С кем меня перепутали на этот раз?.. И что у них тут случилось?..

И Иван снова провалился в беспамятство.

Пришел он снова в себя потому, что ему приснилось, как какие-то голоса настойчиво спрашивают его, кто он и как его звать, а он силится, и никак не может ответить.

— …Эй, ты слышишь нас?.. Как тебя зовут?.. — было первое, что услышал он и после пробуждения.

Значит, это был не сон.

— За что тебя схватили?..

«За руки… И за ноги…»

— Что там, на свободе?..

«Свобода?.. А где это?.. И где я?..»

Иванушка, придя, наконец, к выводу, что его самочувствие позволяет ему совершать подвиги, несколько раз открыл и закрыл глаза для пробы, разлепил ссохшиеся губы и шепотом прохрипел:

— Где… я…

— Не знаю, на что ты рассчитывал, но это подземная тюрьма дворца Вахуны Змеи. Добро пожаловать, — донесся до него из темноты насмешливый голос.

На царевича это имя оказало воздействие даже не ушата — танкера ледяной воды в морозный день.

Внутри, в районе желудка, у него зародился ледяной комочек, который мгновенно разросся до средних размеров айсберга и сковал его мысли, чувства и движения ужасом происшедшего непоправимого.

— Вахуны… Вахуны… Старой ведьмы с косящим глазом?!.. Но этого не может быть!.. Она же… Она не могла… Где я?..

— Ты что — с луны свалился, приятель? Или проспал все эти шестьдесят лет? Она, конечно, ведьма, и змея, и кривая, кто же спорит, но она является императрицей всей Агассы, и никто с этим ничего не может поделать! — проговорил кто-то ещё, прикованный прямо напротив него.

— Шестьдесят лет?.. С того момента, когда она бежала из тюрьмы, прошло шестьдесят лет?!..

— Нет, парень, ты точно чокнулся, — недоверчиво усмехнулся голос слева.

— И, к тому же, всем давно известно, что бы эта Змеюка ни говорила, что это не она сама сбежала, а ей помогли. Какой-то такой же ненормальный, вроде тебя, у которого вместо мозгов — вата. Освободил её, а за это она его сбросила в фонтан Смерти.

— Фонтан Смерти?.. Но она сказала… Фонтан Истины…

— Ага, Истины. Так называл его Премьер-Магистр, но от этого он не переставал быть фонтаном Смерти. Уж кому-кому, а ему-то это хорошо известно. Сколько колдунов и ведьм сбрасывал он туда — не перечесть. А одну, с которой и надо было начинать — не успел.

— Завтра он сам проследует туда.

— Последний маг…

— Почему последний?

— Вахуна постаралась, чтобы у ней на Агассе не осталось конкурентов.

— Говорят, что она нашла способ забирать всю силу убиваемого мага себе.

— Траор, наверное, самый последний могучий маг во всем мире… Остальные, которых Змея еще не изничтожила — так, мелочь, шептуны, или шарлатаны. Ему надо было поднимать народ раньше, пока она была ещё равна ему по силе.

— Я думаю, он просто боялся.

— Чего ему бояться?

— Чего-чего… Тебя-то она только убьет, а что будет с ним, теперь, когда она нашла способ…

— Послушайте! — Иван снова попытался привлечь к себе внимание. — Но, если я ничего не путаю, шестьдесят лет назад люди Агассы выглядели по-другому?..

Кто-то слева от него невесело гоготнул.

— Да ты точно проспал все эти годы, парень!

— Я… Я был далеко. На необитаемом острове. И только сегодня вечером вернулся.

— Лучше бы ты не возвращался. Стоило просидеть шестьдесят лет где-то в океане и вернуться только для того, чтобы тебя вздернули или распилили или сожгли.

— Но если он не принимал участия ни в восстании, ни в попытке освободить Траора…

— Кто будет в этом разбираться, Нанг!.. Да его даже как звать не спросят! Кстати, как тебя звать?

— Иваном.

— Странное имя.

— Я сам из… из этого… Из Кнейфе.

— А-а… Домой направлялся…

— Да там у вас сейчас не лучше — всем заправляет наместник Пант со своей мегерой.

— Пант?.. Хозяин трактира?

— Это раньше он был трактирщиком, а теперь — правая рука Змеи.

— Но если это твой знакомый, то тебе повезло. Завтра он должен приехать сюда на казнь Премьер-Магистра. Подфартит — словечком-другим перемолвиться успеешь. Пока голова на месте. Может, и отпустят.

— Не смеши меня, Есн. Отпустят они… С этого света на тот.

— А где ваш король? Ведь тогда был король? Или кто-то вроде него? — вдруг вспомнил Иван.

— Был… И король, и королева, и принцессы… Все были… Всех… «отпустили»… Когда началось это сумасшествие со сменой тел, Змея обвинила во всем Траора и королевскую семью. Премьер-Магистр тогда только чудом скрылся, а бедняга король не переставал думать, что монаршая шкура неприкосновенна даже тогда, когда его… когда его… — узника напротив передернуло. — Бр-р-р… Нет уж… Лучше не вспоминать.

— Н-да… Дураки же мы все тогда были… Если бы не народ — сидела бы она сейчас в какой-нибудь дыре и сушила свои травки-корешки да наводила порчу на соседок… Если бы жива была…

— Но она обещала!.. Она не могла!.. Она не должна была так делать!..

— Что обещала? Что не должна?

— По-моему, наш Иван, или как там его, от всех этих новостей окончательно спятил, — мрачно пошутил кто-то справа от него.

Лукоморец повернул голову, чтобы разглядеть говорящего, но в мерцающем свете факела в коридоре, проникающем через решетку-дверь, ничего кроме черного силуэта на чуть менее темном фоне он не увидел.

— Я не сошел с ума, — медленно, но громко ответил силуэту собеседника Иван. — Если она действительно сделала то, что сделала, она должна за это ответить.

— Уж не перед тобой ли, блаженный?

— И передо мной тоже, — едва слышно проговорил Иванушка. — Это я во всем виноват. Я хотел помочь пятерым, а обрёк на Вахуну всех… Скажите, пожалуйста, вы знаете, где держат вашего Премьер-Магистра? — добавил он уже громче.

— Он рядом с тобой, Ин-Ван из Кнейфе. В соседней камере на той стороне. Единственной в этом коридоре, где вместо решетки — дверь, непроницаемая для магии.

— Что ты собираешься делать, дурачок? Разорвать цепи, выломать решетки, перебить стражников, победить Змею, освободить Траора и возвести его на трон? Или сам стать королем? Тогда сделайте меня министром по кабакам, ваше будущее величество! А Есна — архибиблиотекарем! И не перепутайте, пожалуйста!

Заключенные захохотали.

Иванушка на минуту задумался.

— Неплохой план, — наконец признал он.

Три слова, тихо сказанные под нос — и в оковах уже болталось не четырехрукое существо, а самый обычный кот в самых обычных красных стоптанных сапогах из кожи заменителя. Но толщина и количество передних кошачьих конечностей, конечно же, не шла ни в какое сравнение с агасскими, и котище, неуклюже извернувшись, приземлился на каменный пол на все четыре лапы.

Пройдя сквозь решетку как через дверь под оглушительное испуганное молчание, Иванушка оглянулся по сторонам, увидел одиноко стоящих в длинном темном коридоре часовых и стянул с одной лапы сапог.

И тюрьма под тягучие звуки мелодии, смутно напоминающей эллингтоновский «Караван», медленно погрузилась в липкий тревожный сон.

Спали измученные страхом, ранами и пытками заключенные, спали стражники, навалившись на стену и сжав огромными кулаками древка алебард, спали желтоватые голокожие зверюшки с куцыми хвостами, по-видимому, заменяющие на Агассе крыс, населяющих казематы его родного мира…

Ночь, наконец, вступила в свои права и в этом подземелье, мягко погасила и без того редкие светильники и расползлась по всем щелям и закоулкам, щедрой прохладной рукой даруя достойным и недостойным свой короткий покой и забвение…

Иван принял человеческую (насколько это было возможно на Агассе) форму и, неслышно ступая одной ногой, осторожно приблизился к стражникам и камере с закрытой дверью.

При звуках его приближения солдаты завозились, шумно завздыхали во сне, со звоном выронили алебарды, но не проснулись.

Царевич тогда снял ключи с крюка, вынул один из двух оставшихся в коридоре горящих факелов из кольца и открыл дверь, отодвинув ею заскрежетавшего бронёю о камни одного из охранников.

Вообще-то, он не слишком хотел встречаться и разговаривать с бывшим Премьер-Магистром, памятуя его отношение к колдунам, пока тот ещё был у власти, но другое воспоминание — слишком ещё живое и яркое, чтобы его игнорировать — приходило ему на память — о безумном и бестолковом беге по коридорам и переходам дворца в поисках тюрьмы в свой первый визит в это мир, о проглоченной напуганным поваренком ложке, о десятке ненужных ему дворцовых секретов и тайн, походя открытых и забытых им и, самое ужасное — о паническом, почти физическом ощущении истекающего времени…

Иванушка прикрыл за собой дверь и осветил камеру.

Траор находился там, где лукоморец и предполагал.

Он подошел к стене и посветил Премьер-Магистру в лицо.

Они вздрогнули одновременно.

Иванушка отвел глаза, а Траор открыл их.

— К-к-к… х-х-х… х-к-кто… — попытался выговорить он свой вопрос разбитыми губами, но не смог и закашлялся.

— Тихо, тихо, — быстро приложил ладонь к его рту Иван. — Вам не надо говорить. Пока. Я сам все скажу. Я пришел, чтобы узнать, где сейчас можно найти Вахуну. Мне надо срочно ее видеть. Дело в том, что шестьдесят лет назад я допустил одну громадную ошибку, и теперь должен её исправить. Сейчас я освобожу вас, а вы нарисуйте мне план, как пройти в её покои. Хорошо? Погодите. Сейчас…

Струя пламени из сапога впилась в камень, даже не заметив мгновенно побелевшего и испарившегося железа противоколдовских оков на своем пути.

Траор рухнул на пол и остался неподвижно лежать.

Взгляд Иванушки в панике метнулся по камере в поисках воды или чего-нибудь, что могло бы привести бесчувственного мага в себя, но тщетно. Нигде не было даже сухой корки или пустой плошки.

Делать было нечего.

Четыре волшебных слова — «Краббле», «Круббле», «Криббль» и «пожалуйста» — и перед Иваном появился роскошный ужин на две персоны — жареное мясо с картошкой, салаты, бананы в шоколаде на десерт (Серый, Серый!.. Где же ты сейчас?.. Увидимся ли мы когда-нибудь снова?..), компот и — самое главное — запотевший кувшин с чистой холодной водой.

Царевич хотел было набрать воды в рот и попрыскать на Траора, но желудок его мучительно сжался, возопил яростное «Нет!!!», и с этого момента перехватил управление всеми руками, ногами и рефлексами своего хозяина.

Минут через пять на скатерти ничего не осталось, кроме чисто вылизанной посуды и воды в кувшине.

Которую, наконец, Иван и смог использовать по назначению.

Траор со стоном, скорее напоминающим вздох, очнулся и настороженно взглянул на лукоморца.

— Мне нужно знать, где сейчас можно найти Вахуну, — на всякий случай, напомнил ему тот.

— Пить…

— Да, конечно, сейчас…

Узник опустошил кувшин и приподнялся на одном локте.

— Кто ты?..

— Это неважно, — нетерпеливо отмахнулся от этого вопроса Иван. — Где она может сейчас быть?

Премьер-Магистр закрыл глаза и едва заметно кивнул:

— Да… Неважно… Она сейчас в спальне короля… которую она теперь считает своею… На третьем этаже… Восточное крыло… Там всего четыре двери… Самая последняя… Или в Малом Зале Совещаний… Если не спит… Второй этаж… Центральная часть… самая большая дверь… позолоченная… со знамёнами…

И он медленно, как фарфоровая кукла, которая боится разбиться от любого резкого движения, опустил голову на пол.

— Не ходи туда… — прошептал он еле слышно. — Беги… Её невозможно победить… Простите меня… Простите…

— Это мы ещё посмотрим, — угрюмо поджав губы, процедил сквозь зубы лукоморец. — Никуда отсюда не выходите. Я скоро вернусь.

— Беги… Беги… Беги… — преследовал его надрывный мучительный шепот, пока он тихонько прикрывал за собой дверь.

Прихватив последний оставшийся в коридоре факел, обувшись и произнеся заклинание невидимости, Иванушка поспешил по указанным адресам.

Что-то подсказывало ему, что Вахуна сейчас спит.

Что бы это ни было, оно ошиблось.

Охраны у дверей монаршей спальни не было, и сами покои были пусты и покойны, и свет не горел нигде.

Ко второму месту, где могла быть императрица, Иван приближался с удвоенной осторожностью.

Это значило, что он, в конце концов, догадался оставить в свободном кольце свой факел, вынесенный ещё из подземелий, и старался так не топать.

У входа в предполагаемый Малый Зал Совещаний стоял полусонный караульный, устало опираясь на два зловещего вида двуручных меча, но дверь была полуоткрыта, и царевич, бесшумно ступая на самых цыпочках, как солист лукоморского царского балета, с замирающим сердцем и праведным гневом на невидимом челе, смог просочиться вовнутрь.

Бескрайний зал с потолками, теряющимися во мраке, был погружен в полутьму — кроме головного стола, с одним, но очень ярким светильником на самом краю. Вокруг стола, заваленного бумагами и картами, почти касаясь голов друг друга, склонились два человека. Подобравшись поближе, царевич разглядел, что один из них был пожилой мужчина, такой как все, а другой — отвратительного вида старуха, разодетая в пух и прах, но напоминающая, благодаря этому, скорее сенсационный результат археологических раскопок, чем живого человека: с безволосым черепом, туго обтянутым сухой зеленой кожей, длинными тонкими торчащими вверх подвижными ушами и морщинистым изогнутым в нескольких местах тонким хоботком.

— …О, ослепительная Вахуна, — убедительно мурлыкал ей на хрящеватое ушко мужчина. — Смею вас заверить, что в моей провинции восстание было подавлено самым решительным образом, и все смутьяны сейчас или сидят в тюрьме, или кормят рыб в океане. У вас нет причин волноваться — я привел своих солдат во время, и завтра будет последний день для беспорядков и их разжигателей. Вы покончите с этим надоедливым Премьер-Магистром, и весь ваш народ заживет в довольстве и благоденствии, как вы, без сомненья, и желаете…

— Мне плевать на народ, Пант, и ты знаешь это, старый лицемер. Народ — это что-то, что должно быть, чтобы правитель мог ощущать себя настоящим правителем. Но настоящее блаженство и наслаждение — это иметь возможность прикончить своего врага своими же собственными руками, и завтра это-то моё желание, уж будь спокоен, сбудется. Сколько я мечтала об этом, сколько моих шпионов сгинуло, чтобы разыскать его, и вытащить из той вонючей дыры, в которой он прятался под охраной своих приверженцев и подвигнуть на активные действия, убедив, что я старею, и у меня есть слабости, которые он мог бы использовать против меня, чтобы победить меня. Ха! Завтра его принесут ко мне в мою маленькую уютную подземную комнатку, и я вытяну из него его дар, его душу, его соки, и брошу пустую оболочку на потеху толпе, быдлу, которому всё равно — приветствовать ли Траора, или проклинать его, лишь бы было на что поглазеть.

— Вытянете все соки? Всю его магическую силу? Всю душу? Так это правда, прекрасная Вахуна? Я, безусловно, слышал об этом…

— Но не верил, да?

— Нет, что вы, что вы… Как я могу не верить в более, чем безграничную…

— Не верил, — с самодовольным удовлетворением оборвала россыпь его красноречия Змея. — Так узнай же, что это правда. О, на это ушло много лет поисков, попыток и неудач, лужи крови и горы напрасных жертв, но, в конце концов, я сделала это! Я нашла, я разыскала в этой затхлой пыльной библиотеке самого презренного из монархов то, что мне было надо, и — подумать только! — они подкладывали её под сломанную ножку стола! Эти ничтожества! Тупые хранители старых бумажек! Конечно, я приказала их казнить на следующее же утро. И теперь этот способ — моё самое секретное и мощное оружие против любого мага.

— Ослепительная Вахуна изволит быть довольна, — расплывшись в невидимой в полумраке угодливой улыбке, Пант склонился к её коленям.

— О, да! Я изволю быть довольна, — и изо рта её вырвался смех, похожий на шипение. — Ты, естественно, старый хитрец, хочешь узнать, что это за способ?

— Если несравненной императрице будет так угодно, что она милостиво соизволит посвятить меня в…

— Изволит, изволит. Ты этим способом все равно воспользоваться не сможешь.

— Я же не имею дара…

— Ты не имеешь храбрости, наместник, — презрительно фыркнула Змея и продолжала:

— На самом деле это оказалось очень просто. Найденный мной фолиант содержал, среди прочего, описание ритуала и заклинания перехода в невидимый мир демонов самого жадного и любопытного племени Пожирателей Душ. Если бы ты увидел хотя бы их тени, тебя бы парализовало от ужаса на горе твоей кривоногой склочнице! Но они послушны призыву, если всё сделано по правилам, и дверь между мирами открывается без промедления. Не знаю, знаешь ли ты, что жизненная сущность мага состоит из души и магии, перемешанных в некой оболочке, которая до смерти не дает душе упорхнуть. Ну, так в этом чужом мире демоны могут выкачать из оболочки моей жертвы всю магию в мою оболочку, когда я попрошу их об этом. Но за это я должна отдать демонам частичку моей души — точно такую же по величине, как полученный магический дар. Без этого я не смогу выйти назад. Но это ерунда. Главное — новый дар становится моим! Ну, а в освободившееся пространство в оболочке жертвы вселяется какой-нибудь демон. Или несколько, если дар был большой. И с этого мгновения человек больше не принадлежит сам себе — они управляют им, как хотят. А поскольку у них нет никакого опыта в существовании в человеческом мире… Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему те, у кого был дар, перед казнью ведут себя так… забавно. Со смертью человека оболочка разрушается, и демоны уходят обратно в свой мир, унося с собою его душу, и ждут, когда я приведу им новую игрушку. А я с каждым побежденным становлюсь все сильнее и сильнее. С одной целью. Когда-нибудь снова встретить ЕГО. И это будет мой счастливейший день, мой звездный час, моё совершенство. А ты говоришь — народ…

— Но позвольте мне напомнить обворожительной императрице, что в начале вашего правления вы сами говорили о народном благе и высшем предназначении вашего восшествия на престол…

— Да? Не помню. И ты забудь. И не старайся казаться глупее, чем ты есть, старый интриган, а иначе я могу ведь и разочароваться в тебе, — и Вахуна умолкла и холодными насмешливыми глазами, в которых не было смеха, посмотрела на Панта, а потом куда-то в сторону, туда, где, несмотря на свою невидимость, так, на всякий случай, за громоздким креслом прятался Иванушка.

Пант поёжился под этим взглядом, и даже лукоморцу стало не по себе.

— Не хотел бы я оказаться завтра в шкуре нашего Премьер-Магистра, — боязливо оглядываясь по затянутым непроницаемыми тенями сторонам, почтительно пробормотал он.

Змея шумно втянула хоботком воздух, прижала уши, подняла плечи и вдруг резко поднялась с места. Целый поток бумаг обрушился на ковер с её коленей.

Иван в этот момент мог поклясться, что если бы ее ревматизм позволил ей, то она бы подпрыгнула.

— Пойдем со мной, о мой мудрый наместник, — ухмыльнулась она во все оставшиеся четыре зуба, которые, давно не чувствуя более конкуренции и притеснений от соседей, вольготно расположились в её рту в шахматном порядке. — Я покажу тебе кое-что интересненькое.

— Куда? — забеспокоился тот. — Уже поздно, все спят…

— Это близко, — успокаивающе похлопала Вахуна зелёной клешней негнущихся пальцев по рукаву камзола старика.

— Премьер-Магистр… — захихикала она. — Премьер-Магистр…

Прихватив со стола свечу в одну руку, и все ещё не брызжущего энтузиазмом бывшего трактирщика в другую, ведьма подошла к стене, хрипло выкрикнула три коротких гортанных слога и ногой надавила на что-то, не видное при маленьком дрожащем огоньке свечи.

Иван вытянул шею, чтобы разглядеть, что произойдет дальше.

А дальше произошла самая обычная в таких случаях вещь — что-то заскрипело за стеной, заскрежетало, и часть стены отъехала назад, открыв самый банальный потайной ход.

— Заходи же! — воскликнула Вахуна и потянула Панта за собой вниз по лестнице, о существовании которой в условиях скудного освещения приходилось только догадываться, бормоча по дороге: «Премьер-Магистр… Ха!.. Премьер-Магистр!..».

Царевич принял приглашение и на свой счет тоже, и мимоходом сожалея об оставленном где-то в коридоре факеле, поспешил по следам ушедших.

Впрочем, долго страдать от темноты ему не пришлось.

Потому что через минуту он уже страдал совершенно от другого.

Не успел он спуститься вниз до потайного подземелья, экскурсию куда Вахуна решила организовать Панту, как на последних ступеньках его подхватила неведомая сила, сжала, сдавила, что есть мочи, вышибла из груди дыхание и обволокла все тело, как скафандр сорок второго размера — космонавта пятьдесят шестого. Руки и ноги его свело судорогой, глаза обожгло огнём, всепроникающая боль скрутила его, повалила на пол, и стала валять по всему каземату, молотить об стены, исторгая из сдавленной груди такие же стоны. Потом так же неожиданно всё прекратилось, и на короткое время Иванушка с удивлением вдруг почувствовал себя ежом, быстро растущими иголками вовнутрь, а потом, наконец-то, потерял сознание.

— …Смотри и запоминай, милый Пант, — вполз струйкой яда в его уши тихий восторженный шепот. — Будет тебе потом, что рассказать твоей милейшей супруге. Глупый Пант. Наивный Пант. Премьер-Магистр!.. Как ты только мог подумать, что меня могло серьёзно интересовать это ничтожество! Не-ет. Конечно, человеку в отсутствии хорошего вина приходится радоваться и кружке воды… Но теперь я оказалась не просто за столом — я в винном погребе короля! С того самого дня, Пант, когда я впервые увидела этого восхитительного юношу, я думала только о нём. Всё, что я делала, было только ради него. Хоть я и послала его на смерть, и клочья его тела разнесла за сапогами озверевшая толпа, я знала, я чувствовала, что это ещё не конец. Что он вернётся. Спросить с меня за мои дела. И вот тогда я должна буду быть во всеоружии. Вся эта беспорядочная охота на местных магов — только подготовка к встрече с НИМ. С сумасшедшим гением. С одним на миллионы и столетия. Как я ругала себя тогда, что послала его в фонтан!.. Как проклинала!.. Но я испугалась… Подумала, что если он осознает свою силу… Ни меня, ни вашего убогого Траора, ни королевской семью тут рядом не будет!.. Он с его даром мог стать повелителем мира за несколько дней! И все эти демоны, мертвецы, эксперименты, бессонные ночи, бессилие, отчаяние — только из-за него. Получить его дар — вот моя трепещущая, как только что вырванное сердце, мечта, мои предутренние грёзы… И сейчас они станут явью. Когда десять минут назад я почуяла, что он стоит где-то рядом, я чуть не сошла с ума от счастья, трактирщик!.. Я хотела кричать, прыгать на одной ножке и хохотать, как девчонка!.. И вот мой час настал. Ритуал пройден. Остались последние слова. Вот они, Пант, без них всё это — дешёвая бутафория и пошлые декорации! Семь слов, которые стоили жизни семистам, а, может, и семи тысячам в этом самом подвале, на этом же самом месте… Слушай же их!.. И дрожи!.. «О! Эс! Тэ! Мусс! Тис! Эн! Тэ!» — выкрикнула колдунья, и мир перед едва разлепившимися затуманенными и непонимающими очами лукоморца закружился, помутился, померк и пропал, и осталось только чувство непереносимого холода и одиночества.

И голосА.

— Добро пожаловать, Вахуна, — шептали голоса, перебивая друг друга, но каким-то образом всё равно было слышно всё, что они произносили, до последнего тишайшего слова. Их звук проникал прямо в мозг, минуя такой будничный путь, как слуховой аппарат, и бился там, как эхо в узком ущелье, то затухая, то снова усиливаясь. — Ты позвала нас… Пришла к нам в гости… Пришла к нам… Рады видеть тебя снова… Рады… Рады… Говори… Кто это?.. Кто это с тобой сегодня?.. Сегодня… Кто…

— Это он! — гордо отвечала ведьма, и Иван безразлично отметил, что её голос дрожал от нетерпения. Безразлично, потому что после определенного, самого высокого уровня ужаса, когда у организма просто уже не остается более сил бояться, в ход идет именно безразличие. Чтобы ужас маленько подкопил сил и мог быстренько вернуться к исполнению своих обязанностей.

— Это он, он, он!.. Тот, чей дар я желала заполучить всё это проклятое время!.. Наконец-то, это он!.. Он вернулся. И я привела его к вам, как и обещала… Помогите мне скорее, а остальное — ваше. Развлекайтесь, как хотите. Приятного времяпрепровождения.

— Это он?.. Он?.. Он?.. Он?.. Это шутка?.. Шутка?.. Ты шутишь, Вахуна?.. Шутишь?.. Это он, Вахуна?..

— Да, это он! Ну, делайте же что-нибудь! На освободившемся пространстве вы, наверное, все поместитесь в этот раз. Разве вам не хочется поскорее начать развлекаться? Чего же вы медлите?

— Вахуна, ты ошиблась… Это не он… Не он… Не он… Ошибка… Ты ошиблась…

— Что значит — «не он»? — яростно вскинулась колдунья, и голос её звенел от ярости. — Это он, это верно как то, что я — Вахуна Великая, императрица всей Агассы!

— Не он… Не он… У него нет дара… Нет… Нет дара… Он пустой… Совсем пустой… Как что-то очень и совершенно пустое… Совсем… Нет… Нет…

— Это что ещё за ерунда? — прорычала угрожающе Змея, но Ивану то ли показалось, то ли нет, что в её рыке прозвучала нотка безумной паники. — Со мной такие выходки не пройдут — вы это знаете! Начинайте же!.. Я вас заклинаю!.. У меня есть над вами власть!.. Я приказываю вам!!!.. Начинайте!!!..

— Нет… Мы не можем… Не можем… Он пустой… Он должен уйти… Мы не можем забрать то, чего нет… Пусть уходит… Мы не можем распоряжаться его душой без дара… Зачем он нам… Зачем… Он ничего не имеет… Прогони его…

— Но его способности!.. Его магическая сила!..

— Их нет… Нет… Тебя обманули… Обманули… Уходи, пришелец без магии… Мы тебя не звали… Зачем ты пришёл?.. Ты нам не нужен… Не интересно… Уходи…

— Нет!!!.. Нет!!!.. Вы не можете!!!.. — Вахуна уже не говорила, а визжала. — Возьмите его!!!..

— Мы не можем… Его оставить… Оставить не можем… Останешься ты… Ты нас призвала… И не дала ничего… Обида… Обман… Хитрость… Ты знаешь цену… Знаешь… Останься… Останься с нами… Интересно… Твоя душа… Мало… Хватит… Останься… Навсегда…

— НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!!..

Яркий свет вдруг вспыхнул перед закрытыми глазами Иванушки, пробившись даже сквозь веки, и он снова ощутил тяжесть своего тела, висящего в кандалах, жар от угасающей жаровни у его ног, запах магических зелий и субстанций Агассы, хриплое, прерывистое дыхание… дыхание… Панта?.. Или…

Лукоморец с усилием разлепил глаза, склеившиеся то ли от слёз, то ли от крови, и уже почти автоматически пробормотал заклинание, превращающее его в кота — в последнее время эта методика была им отработана и проверена чаще, чем ему того хотелось бы.

Серый полосатый земной котище выпал из оков, на лету увернувшись от огня, и приземлился почти у ног Панта, мстительно пнув его при этом сапогом под косточку на ноге.

Тот ойкнул, шарахнулся от него, схватился за живот (кто их знает, этих агассцев, где у них находится сердце, и есть ли оно вообще как анатомический факт) и повалился на пол, изрисованный Вахуной не высохшими ещё разноцветными красками, как асфальт после конкурса детского рисунка среди детей-дальтоников. Жизнерадостные яркие линии, сливавшиеся, разбегавшиеся в разные стороны и пересекавшиеся без видимой логики и смысла здесь и там, тут же отпечатались на его черно-серебряном мундире с золотыми эполетами.

Самой Вахуны нигде не было видно.

Значило ли это, что она действительно осталась в мире демонов?

Или это всё ему просто привиделось, пока он находился без сознания?

А, может, это просто кошмар, и стоит ему помотать головой и по-настоящему открыть глаза, и он окажется в своей комнате в лукоморском дворце, и солнце уже три часа как светит в его южное окошко, и никуда он сроду не уезжал…

Нет.

Скорее Лукоморье — это сон, страна, где он ни разу не был, а всю свою жизнь он скитается по ближним и дальним мирам, и даже смерть, похоже, не оторвёт его от этого привычного занятия…

Что я такое несу?!

Где Вахуна?!

Она ждала меня.

Чтобы убить во второй раз.

Как она могла?.. Что я ей сделал?.. За что?!..

Где же она?..

Иванушка встревожено оглянулся по сторонам.

Сказать, что он не опознал ни одного предмета, окружающего его, кроме жаровни и кандалов, значит не сказать ничего.

Он просто почувствовал несказанное облегчение и радость, граничащую с примитивным счастьем от того, что не знал ни название, ни назначение ни одной вещи из этого подземелья.

Бежать отсюда немедля!..

Но как он может уйти и не осмотреть всё? Здесь всё такое интересное, загадочное, восхитительное!..

Вот, например, вон та золотистая штуковина, похожая на вывернутый наизнанку огурец. Её колдунья держала в руках, когда призывала своих демонов… Для чего она такая?.. Что бы это могло быть? Может, это оккультный символ чего-нибудь какого-то древнего утраченного культа, настоящее сокровище для тех, кто понимает? А может, магический артефакт этого удивительного мира? Или просто местная расческа «от местного же кутюр»?.. Интересно было бы подержать её, ощутить её тяжесть в руках, её силу…

И царевич быстро принял агасскую форму, наклонился и поднял её с пола правой нижней рукой.

Пальцы сами легли нужным манером в предназначенные именно для них выемки и сжались само по себе.

И тут же мгновенно свет в его глазах начал меркнуть, и он услышал тихонько, тоненько, как комариный писк, почти беззвучный крик, который всё это время, оказывается, зудил на грани слышимости в закоулках сознания, и теперь просто усилился и приобрел больше реальности в этом мире.

«Иван, Иван, Иван!.. Помоги мне!.. Помоги!.. Вызволи меня отсюда!.. Ты меня слышишь!.. О, наконец-то!.. Иван, я не виновата!.. Я искала мудрости и просветления, чтобы стать хорошей правительницей после того, как эпидемия унесла королевскую семью и народ выбрал меня!.. Они меня обманывали!.. Я думала, что смогу их контролировать!.. И поначалу действительно могла!.. Но они надо мной издевались!.. Они хотели меня заманить подальше, чтобы я увязла и не могла освободиться от их влияния!.. Они медленно убивали меня!.. О, Иван!.. Они жестокие и коварные, не верь им!.. Никому не верь!.. Они хотят моей погибели!.. Они все наговаривают на меня!.. Все!.. Они ненавидят меня!.. А я всего лишь хотела помочь людям!.. Помоги мне выбраться отсюда, Иван!.. Ты великодушный!.. Ты добрый!.. Только ты можешь понять меня, о Иван!.. Ты же знаешь — я не могла этого сделать, не могла!.. Пощади меня, наш герой!.. Пожалей меня!.. Возьми ахелот двумя руками и приложи к центру малого круга на стене!..»

Лукоморец почувствовал, как вторая его рука потянулась к артефакту и бережно коснулась его. Ноги сами сделали шаг к ближайшей стене. Надо помочь Вахуне. Она не виновата. Это всё клевета. Она раскаивается. Она исправилась. Она не могла сделать того, что ей приписывают. Тысячи демонских орд могли теперь вырывать у него из рук ахелот, но он не выпустит его, не отдаст никому на всём свете, пока не выполнит своей миссии.

Я — герой.

Я должен.

Держись, Вахуна.

Я иду.

Все четыре глаза царевича лихорадочно шарили по всем стенам подземелья, выискивая на них нужный круг…

И только позднее Иванушка понял, что именно глаза и спасли его от неизвестной, но ужасной участи, даже представить которую он был не в силах.

Они, чересчур увлёкшись колдовской геометрией, не заметили ног экс-трактирщика, внезапно появившихся на пути, и тем оплошно допустили совершено негероическое падение всего остального тела, с традиционным взмахиванием руками, взбрыкиванием ногами и смачным стуком головы о камень.

Падая в сплетении рук и ног, Иванушка заехал правой верхней рукой прямо в горящую жаровню.

Взвыв, как целая армия демонов, царевич, отбросив ахелот, всеми оставшимися руками ухватился за обожженное место.

Наваждение пропало.

Что я делаю на полу?

Меня кто-то звал?

И где эта штука… Как её… Эхолот?..

Она же чуть не утянула меня ТУДА!!!..

Надо отсюда скорее бежать!..

Когда эта закорюка у меня в руках, я не могу ей сопротивляться.

А давай проверим. Может, смогу. По-моему, я понял, что надо делать. Надо просто взять ахелот сначала в правую нижнюю руку…

Нет!!! Что я делаю!!! Это не мои мысли! Она снова хочет заманить меня в ту преисподнюю, в которой оказалась сама!!!..

Но только взять ахелот и рассмотреть его — и всё… В этом нет ничего опасного… Немного найдется людей, видевших его… Дважды…

Ноги его снова сделали шаг по направлению к артефакту.

По полу бежал и растекался по смазанным падением Панта линиям разноцветный огонь. От него не было ни жара, ни холода, он всего лишь оббегал замысловатый чертёж-рисунок Вахуны линию за линией, и везде, где он проходил, краска высыхала, сворачивалась и крошилась, но пестрое пламя оставалось гореть, как приклеенное.

Вот огонь добежал до распростёртого бездыханного Панта, но вместо того, чтобы охватить его целиком или погаснуть, как это сделал бы любой другой огонь, этот пробежал по невидимым под грузной тушей линиям и помчался дальше, не замедлив свой бег ни на мгновение.

Яркие языки мощно пробивались сквозь абсолютно нетронутое тело наместника, как будто его не было тут вовсе, отражаясь в его помутневших немигающих очах, и мерцающие искры взлетали заполошными стаями под потолок, но не растворялись в темноте, а радужными светлячками вились там, сталкиваясь и гоняясь друг за другом, как живые.

Запахло паленым, и взгляд Иванушки нечаянно упал на свою обувь.

Оказывается, он сам всё это время стоял по колено в волшебном пламени, не чувствуя того!

Ощущали его, по-видимому, только его сапоги.

Там, где огонь соприкасался с ними, кожа заменителя медленно, но неотвратимо темнела и коробилась.

Но царевичу было всё равно.

В мозгу его неотвязно, как голодный комар в лесу, звенел и зудил тот же тревожный голосок, и под его гипнотическим действием он не мог больше думать или заботиться ни о чём ином, как о своём бесценном ахелоте.

Он совсем рядом… Как я мог так швырнуть его, глупый?.. Я же мог повредить его!.. Какой он красивый… Как благородно отливает желтым… А сколько сил и времени ушло на то, чтобы создать его таким!.. Повторить такое в наше время невозможно — секрет его изготовления утерян тысячи лет назад!.. Он так и просится в руки… Это — самое прекрасное, что я когда-либо видел в своей жизни… Он должен стать моим… Моим… Моим… Моим…

Тут царевич понял, что не может больше сопротивляться, и более того — не видит в этом смысла, ведь это такой пустяк — поднять ахелот с пола и найти нужный круг на стене, и он, как под гипнозом, медленно наклонился и протянул руку к артефакту… И услышал как наяву торжествующее шипение Вахуны. Рука его чуть дрогнула, но этого оказалось достаточно, чтобы вместо проклятого жезла он подхватил с пола развеселый, переливающийся то черным, то красным, уголёк, настоящий уголёк, выпавший из перевернутой им жаровни и закатившийся так далеко и, что было силы, стиснул его в кулаке.

«НЕТ!!! НЕТ!!! НЕТ!!!» — орал он, почти ослепнув от боли, и размахивал прогорающей, казалось, насквозь рукой, пока пятился, шатаясь, по направлению к выходу, будучи всё же не в состоянии отвести глаз от проклятой демонской штуковины, которая так и манила, так и притягивала, так и засасывала его в себя…

Но в измученном сознании засела и осталась, как ржавый шуруп, одна мысль.

Бежать.

Бежать.

Бежать.

Туда, где зиял чернотой дверной проём.

Туда, куда не заходили линии колдуньиных зловещих символов.

Туда, где не было магического огня, не торопясь, смакуя каждый кусочек, как гурман — изысканное блюдо, пожиравшего подарок трёх волшебников — его единственную надежду на продолжение поисков его родного мира.

Не в силах пробиться через рвущую, всепоглощающую боль, голос колдуньи теперь не шептал, а орал, выл и визжал, но слов было уже не разобрать, и лишь безумная, истерическая нота разрываемой струной билась, металась и агонизировала в горящем и, казалось, плавящемся от последней отчаянной атаки Вахуны мозгу Иванушки.

НЕТ!

НЕТ!!

НЕТ!!!..

У подножия восхитительно тёмной лестницы, там, где, похоже, кончалась граница колдовских покоев Змеи, он, наконец, ощутил долгожданную тишину в собственной голове, яростно отшвырнул уголёк прочь и, перескакивая через три ступеньки, помчался наверх.

Точнее, хотел помчаться.

Его ноги, жалобно ссылаясь на всё пережитое недавно, тоже заявили своё решительное и окончательное «нет», и пришлось ему, с трудом поднявшись с запылённых осадками веков лесенок и отряхнувшись от чего-то, что, он надеялся, было всего лишь чересчур липкой паутиной, потихоньку прокладывать себе путь наверх шаг за шагом, держась для верности одной рукой за стену, а остальными — за дергающиеся от непереносимой боли ожога ладонь и пальцы правой нижней руки.

Добравшись до Зала Совещаний, лукоморец первым делом приложил все усилия, чтобы закрыть потайной ход, и добился этого, потратив три часа времени и испинав всю стену по периметру на высоте до полутора метров.

Как оказалось, ход закрывался, когда человек наступал на маленькую, слегка выпуклую паркетную звездочку в центре замысловатого узора на полу в самой середине зала.

Пожав плечами и убедившись, что стена действительно встала на свое законное место и ничем теперь не отличается от своих товарок, он засунул в подмышку обожженную руку и решительно направился освобождать пленённых повстанцев.

Впрочем, его благородному порыву чуть не суждено было оборваться в самом начале, когда он налетел на одного из стражников у дверей Малого Зала Совещаний, и по расширившимся глазам того понял, что про невидимость он забыл.

«Криббль-Круббле-Краббле!» — пробормотав эту абракадабру, неизвестный исчез прямо на глазах у ошарашенных охранников.

Неизвестный исчез, а нехорошие чувства остались. Ими солдаты захотели поделиться с остальными, и уже через две минуты дворец буквально кишел агассцами в доспехах и без, но все без исключения с одинаково остро отточенными колюще-режущими предметами во всех четырех руках. Будь царевич более знаком с сельской жизнью, у него непременно возникло бы ощущение, что он бежит сквозь сенокосилку, но страшно далек он был он деревни, и поэтому бежал по коридорам и переходам он просто так, не утруждая себя сельскохозяйственными сравнениями, с единственным ощущением слишком быстро уходящего времени, и вскоре только утренние лучи солнца из высоких стрельчатых окон-арок коридоров преграждали ему путь.

Когда, наконец, он, задыхаясь и хрипя, домчался до казематов, там, к счастью, было ещё тихо.

Убаюканные тягучими сулейманскими напевами, спали охранники, спали заключенные, и через толщу стен до них доносился лишь слабый гул поднимающейся суматохи во дворце. Было похоже, что кроме присутствия лишнего человека было уже замечено и отсутствие тех, кто там должен был быть.

Иванушка растеряно остановился.

Что делать после того, как Вахуна будет побеждена, он пока ещё не задумывался, полагая, что у него будет на это время.

И, как всегда, он не ошибся. Время у него на это было.

Приблизительно две минуты.

И царевич с тоской вдруг понял, что за это время выработать хороший план ему не удастся.

И даже план так себе.

И совсем никудышный план — тоже, потому что более или менее здравые мысли, то ли испугавшись недавних событий в Ивановой голове, то ли опасаясь их продолжения, приходить в неё отказывались наотрез.

А что сделал бы в такой ситуации Сергий, когда у него нет времени, нет плана и почти не осталось сил?

Пожалуй, он поступил бы так…

И Иванушка, во избежание сюрпризов, слегка оплавил замок могучей входной двери, чтобы непрошенные визитеры не могли помешать ему, пока всё не будет готово, и на цыпочках, стараясь не разбудить безмятежно похрапывающих стражников, поспешил к повстанцам. Даже если справедливость была на их стороне, немножко своевременной помощи ещё никому не помешало.

Через двадцать минут титанических усилий все солдаты, попавшиеся ему в поле зрения, сначала осторожно, а потом просто быстро были разоружены, перетащены в одну, специально освобожденную для этой цели камеру и закрыты на ключ. Теперь можно было приступать к освобождению сторонников Траора.

Откуда-то издалека, из-за закрытой двери, донёсся тревожный стук и невнятные голоса.

Царевич удвоил усилия.

Как огненный ураган носился он по коридорам, пережигая оковы и решетки, пока не добрался до самой последней камеры пятого коридора первого уровня.

— М-м-м… В-в-в… Ваше… Ваша… Ваш… — пришла помеха, откуда не ждали.

Как положено по агасскому этикету обращаться к Премьер-Магистрам?

Но Траор избавил его от этой проблемы.

— Ты вернулся? Зачем? Что за суматоха в тюрьме?

Он уже затащил своих спящих стражников вовнутрь, и теперь сидел на корточках рядом с одним из них, опираясь всеми четырьмя руками на его меч, чтобы не упасть от слабости.

— Это не суматоха. Это я, — вздохнул и признался царевич. — Но и наверху шуму я, не подумавши, наделал слишком много. Все переполошились, весь дворец кишит солдатами… Ищут меня, Вахуну и Панта. Но входная дверь закрыта и пока держится. Охранники под замком. А что делать дальше, я не знаю… Вот если бы мы могли выбраться наружу незаметно…

— Ищут Вахуну? — настороженно вскинув голову, оборвал его Траор. — Панта? А что с ними случилось?

— Они… умерли, — зябко, как от несуществующего холода, поёжился Иванушка при воспоминании о тайной комнате Змеи.

— Умерли? — недоверчиво переспросил Премьер-Магистр, подавшись теперь всем тощим телом вперед и вывернув шею. — Как?.. Откуда?.. КТО? ТЫ?

— Это неважно, — снова отмахнулся от этого вопроса Иван. — Надо бежать, пока есть возможность. Если бы мы были близко к поверхности, я бы мог прожечь дыру наружу, и все бы смогли выбраться, пока солдаты не сообразили, что и где происходит…

— Прожечь? Дыру? В камне? — Траор, сделав усилие, поднялся и выпрямился в полный рост, лишь слегка пошатнувшись. Белесые глаза его, казалось, засветились в полумраке. — Ты это действительно можешь?

Теперь это был уже не жалкий скрюченный забитый пленник, а полководец разбитой армии, которому только что сообщили, что подоспело подкрепление в десять раз сильнее уже радостно мародерствующего на поле боя противника.

— Мы находимся как раз под старой оружейной комнатой дворца. Хотя я бы скорее её назвал оружейным залом. В своё время, после одного случая, я начинал было соотносить план казематов с расположением дворца и окрестностей… Но успел закончить только первый уровень. Как забавно… — кривовато усмехнулся он каким-то давним воспоминаниям, которые, судя по его лицу, можно было охарактеризовать каким угодно словом, но «забавно» среди них не могло быть по определению.

— Если ты действительно сделаешь то, что предложил, то из решеток мы сможем сделать лестницу и выбраться по ней. Только в этом коридоре номер пять должно быть не меньше ста человек. И, к тому же, если тебе верить, и Змея действительно мертва… — и он вопросительно взглянул на Ивана.

Тот кивнул, стянул с себя сапог и, решительно поджав губы, спросил:

— Так где проделываем проход?

Траор вышел в коридор, повертел быстро головой и решительно ткнул пальцем в точку метрах в пяти от его камеры:

— Здесь.

Пока лукоморец работал над дырой, Траор, снова бессильно опустившись на пол и угрюмо уставившись себе под ноги, громко говорил то ли с ним, то ли сам с собой:

— …Я был величайшим из всех Премьер-Магистров, когда-либо исполнявших эту обязанность в королевстве. Я был лучшим, а это нелегко… Короли были заняты приёмами и балами, а настоящее управление Саузой ложилось на мои плечи, и я без стыда даже сейчас могу признаться, что я справлялся и с этим… До того проклятого дня… Это было помешательство… Остановить людей было невозможно… Даже сейчас я не верю, что маг, какой бы он ни был силы, может превратить всех людей нашего мира в… в… — Траор с изумлением, как первый раз, недоверчиво покачивая головой, оглядел своё тело. — Хотя, многим уже начинает нравиться. И, конечно, могло быть гораздо хуже… И теперь, когда Змея мертва, мы уже никогда не узнаем, что же тогда произошло на самом деле… Гнев демонов ночи… Чушь какая… Только идиоты могли поверить в это… Но она унесла истину в могилу… Если она у неё есть, — и он искоса, оценивающе, глянул на своего освободителя, покрасневшего ещё больше от жары и от усилия. — Подумать только… Вахуны больше нет… Я и мои сторонники свободны… Ха, свободны… Мы должны будем пробираться по дворцу, как воры, в надежде, что нас не заметит охрана!.. Даже вооруженные этим антиквариатом, что находится сейчас в зале над нами, они не выстоят против полусотни настоящих гвардейцев и десяти минут!.. И об этом болит голова у меня, у Премьер-Магистра, который в случае смерти бездетного короля мог унаследовать Саузу!..

И тут Иванушка прервался, чтобы вытереть пот со лба, размять затекшие руки, которых он уже почти и не чувствовал и стряхнуть застывшие капли камня со второго сапога босой чумазой ногой.

— Ну, так наследуйте! — бросил он через плечо тоном, ясно говорившим: «Мне бы ваши проблемы…».

Появление вооружённого хоть несколько старомодно, но очень качественно, отряда повстанцев во главе с Премьер-Магистром, у себя в тылу дворцовые гвардейцы императрицы восприняли с удивлением.

Потому что только удивлением можно объяснить то, что под древними сводами мгновенно воцарилась тишина и процарствовала достаточно, чтобы Траор смог выступить вперёд и обратиться к солдатам с речью.

— Среди вас нет ни одного человека, который бы не знал меня, — властно провозгласил он.

— Это Траор!..

— Он на свободе!..

— Это Премьер-Магистр!..

— Как он тут оказался?!..

— Согласно закону Саузы о наследовании престола, после смерти правителя, если он не оставляет после себя прямого наследника, на престол восходит Премьер-Магистр и кладет начало новой династии! Вахуна погибла! — не обращая внимания на редкие возгласы, продолжил он своим завораживающим звучным властным голосом, так хорошо знакомым его соратникам и ещё не забытым его врагами. — Теперь Саузой и всей Агассой буду править я!..

— Она не погибла!..

— Мы её ищем!..

— И мы её найдём!..

— Похвальное стремление, которое я буду всячески поощрять, — одобрительно склонил голову Траор. — Но согласно тому же закону Саузы о наследовании престола, если правитель пропадает бесследно, регентом страны объявляется Премьер-Магистр! Если в течение года правитель не находится, Премьер-Магистр становится законным правителем Саузы!

На поле несостоявшегося боя снова опустилась озадаченная тишина.

Траор был прав.

Это был один из самых старинных законов Саузы. Он существует. Он не был отменен после смерти старого короля — Вахуна просто не стала себя этим утруждать — значит, он работает.

Никто не может идти против закона.

Значит, Премьер-Магистр — регент.

Более быстрого, более бескровного и более неожиданного дворцового переворота история не только этого мира, но и многих других ещё не знала. И если учесть, что количество миров равнялось количеству снежинок на лугах, умноженное на четыре целых тридцать восемь сотых и возведенное в степень n, где n — любое положительное число больше ноля, то «многих» означало действительно много.

Гвардейцы стояли и молча переглядывались, смутно понимая в глубине своих бронированных голов, что их как-то ловко обвели вокруг пальца, что они должны сейчас на бездействовать, а наброситься на мятежников, смять их, раздавить, разгромить…

Но как — в толк взять не могли.

Все получалось верно.

Императрица Вахуна пропала.

Наследников у ней нет.

Зато есть Премьер-Магистр, которого тоже никто не отменял, не разжаловал и не лишал званий. И он здесь.

Значит, теперь править будет он…

— Привилегии императорских гвардейцев, дарованные Вахуной, сохранятся, — подкинул на свою чашу весов стопудовую гирьку Траор. — Более того, моим первым указом будет указ о награждении ветеранов, отслуживших в гвардии не меньше ста сорока лет, дворянским званием и пожаловании им поместий в провинции по их выбору!

…И если подумать ещё, немножко подольше, то какая им разница, кто будет сидеть на троне? Это не их трон, а императрицы. Если она появится снова — она сумеет забрать его себе. Если нет — должен же кто-то править страной. А Траор Первый звучит ничуть не хуже, чем Вахуна Великая…

Решение созрело одновременно у всех.

— Да здравствует регент!..

— Многие лета регенту!..

— Ура!..

— Слава Траору Первому!!!..

Вооруженные люди в блестящих доспехах и в лохмотьях, ещё несколько минут назад готовые изрубить друг друга на порционные кусочки, смешались в кучу, подхватили Премьер-Магистра на руки и с восторженными криками, должным образом соответствующими случившейся оказии, понесли его в Тронный Зал дворца.

Смена власти состоялась.

Не дожидаясь начала формальностей, благодарностей и почестей, если таковые последовали бы, Иванушка быстро натянул сапог и, ловко лавируя между солдатами, побежал на улицу, на площадь, к фонтану.

Справедливость, на сколько это было возможно, восстановлена, и больше ему здесь было делать нечего.

Вскочив на скользкий от влаги бортик, он почувствовал, что через дыры в подметках его пальцы неожиданно соприкоснулись с холодным гладким мокрым камнем, вздрогнул, но, чтобы не отвлекаться от исполнения задуманного, зажмурился, даже сжал кулаки для верности и представил себе свой родной мир-восьмерку, карта которого впечаталась ему навечно в память ещё со школьных уроков географии, милягу отрока Сергия, Елену Прекрасную, которая от долгой разлуки стала ещё милее и ещё желаннее, Шатт-аль-Шейх, где они расстались кто знает сколько времени назад, и который он так и не успел посмотреть, и даже не прыгнул — бросился вниз…

— Земля-а-а-а-а-а-а-а!!!..

Крик, встретившись с водой, замолк, и лишь крутая лиловая волна шумно выхлестнула из чаши на пыльную мостовую, смывая следы вчерашнего побоища…

* * *

— …О, великолепный отрок Сергий, брат любимой жены нашего драгоценного калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, чьё величие превосходит всех иных правителей Сулеймании, чей…

Серый нехотя оторвался от приятной процедуры чистки златогривого коня платиновой щёткой и сморщился, как от кружки лимонного сока.

Местный подход к такой простой части речи, как обращение, заставлял его кидаться попеременно то на стены, то на обращающегося, но всё без толку, и он постепенно на собственном печальном опыте пришел к выводу, что лучший способ преодолеть проблему сулейманских обращений — это до конца выслушать их.

— …затмевает солнце!..

— Да, это я. Я слушаю, — со стоическим спокойствием кивнул он хозяину, разрешая продолжать.

— Как ваше бесценное здоровье? Хорошо ли вам спалось сегодня в нашей презренной лачуге, поселившись в которой вы обессмертили её имя навеки? Достаточно ли покушал на завтрак овсяных хлопьев ваш благородный конь? Все ли подковы целы на его стройных, как молодая черешня, ногах?..

Волк стиснул зубы.

Сегодня они с хозяином караван-сарая виделись в первый раз, а это значило, что уж лучше бы ему было выслушать ещё с десяток шатт-аль-шейхских обращений…

— Да, всё нормально, спасибо, — сдержано кивнул он, памятуя, что стоит ему проявить хоть каплю дружелюбия, как Маджид рассыплется в таких благодарностях, что его до вечера будет не собрать. Всё-таки присутствие калифского зятя на его территории оказало странное воздействие или на его психику, или на его понятие о речевых оборотах высшего света. — Говори, чего надо.

— Ваше указание выполнено, — склонился, излучая счастье и космическую гармонию, Маджид, и было ясно по одному его виду, что большей радости в жизни он себе представить не сможет и на смертном одре.

Волк захлопал очами.

— Какое приказание?

— Которое ваше светлейшество изволили дать недостойному вашему вечному слуге.

— Кому-кому?..

Маджид бессильно закатил под лоб глаза и обреченно вздохнул. Подход юного калифского родственника к сулейманскому речевому этикету был предметом его головной боли и страданий в тихие предутренние часы, когда все остальные слуги, измученные этим, уже впадали в неспокойный сон.

— Мне, — грустно выдохнул он. Хорошо, что он не решился опробовать на практике пришедшее ему сегодня утром в голову изящное «ничтожный погонщик верблюдов обыденности перед сияющим дворцом вашего великолепия».

— Какое приказание ты конкретно имеешь в виду? — осторожно, на всякий случай внутренне готовясь к очередному словесному завороту, поинтересовался Волк.

К его удовольствию, на это раз хозяин, выбитый, наверное, из колеи патологической непонятливостью своего высокородного (или высокопороднившегося?) постояльца отвечал просто:

— Которое вы изволили отдать перед вашим путешествием.

— Не помню?..

— Вы сказали, что если обнаружится в ваше отсутствие ваш друг, то я должен проводить его в вашу комнату, предоставить ему все удобства, запереть его на большой замок, а ключ выбросить. Я всё сделал, как вы приказывали, но, боюсь, что замок скоро не выдержит нежелания вашего друга оставаться запертым…

Договаривал свою фразу Маджид уже одному коню.

Отрока Сергия как ветром сдуло — он промчался мимо него, чуть не сбив с ног, зацепил плечом косяк ворот, и, даже не остановившись, чтобы пнуть их или выругаться, просвистел дальше, поднимая за собой по двору белесые клубы пыли.

Как и предсказывал хозяин, хлипкая дверь, не рассчитанная на богатырский лукоморский натиск, не выдержала, и была вынесена молодецким плечом навстречу едва успевшему увернуться отроку Сергию.

— Иван!!!

— Сергий!!!

Лукоморцы заключили друг друга в объятья.

— Где ты был?!..

— Где я был!!!..

— Ванюха!!!..

— Серый!!!..

— Нашелся!!!..

Счастью и радости не было никакого разумного предела…

И тут царевичу удалось вырваться из объятий друга, и он, ухмыляясь во весь рот, как тыква на Хэллоуин — наверное, в предвкушении чего-то хорошего, и убирая спутанные светлые волосы со вспотевшего лба, оглянулся по сторонам и, не видя кого-то, кого надеялся увидеть, поделился своим любопытством с Волком:

— А где… Елена Прекрасная?

Волк вдруг почувствовал, что у него внутри всё оборвалось, а что не успело оборваться, то опустилось.

Пахнуло ледяным ветерком.

— Она… Вышла…

— Прогуляться? — всё ещё весело улыбаясь, спросил ничего не подозревающий Иванушка.

— Нет… Дальше. Замуж, — сказал, как отрезал, Серый и отвёл глаза.

— Как… Что?!.. Когда?!..

— Да давненько уже…

— За кого? — и, помимо воли, Иван подозрительно вперился хищным взглядом в Серого.

Тот сначала не понял, но когда до него дошло, он чуть не подавился собственным негодованием:

— Ну не за меня же!!!..

Царевич слегка расслабился, но взора огненного с Волка не спускал.

— А за кого?

— За царя местного. Калифом называется. Но не это главное, Иванушка, — Серый ухватил друга за плечи и нежно потряс, доверительно заглядывая в глаза. — Самое главное, что калиф в выкуп за неё дал златогривого коня, того самого, и мы практически завтра можем отправляться домой, понимаешь?

Но, вопреки его ожиданиям (или, скорее, надеждам) Иван торжеством момента не проникся.

— Как. Она. Могла. Это. Сделать…

На Иванушку больно было смотреть.

— Н-ну… Они познакомились и понравились друг другу… И на следующий же день поженились… Иван, ты не переживай так!.. Может, это любовь. Может, они счастливы.

— Может???!!! Что значит — «может»?! Ты хочешь сказать, что даже не знаешь, счастлива ли она с этим нахальным захолустным царьком?! Ты даже не посетил её ни разу?!..

Тут настала очередь возмутиться Серого.

— Что ты себе воображаешь — что я целыми днями теперь буду держать её за руку? — воткнул он руки в боки и перешёл в контрнаступление. — К твоему сведению, я на следующий день после свадьбы… через день… отправился тебя, дурня, искать Сулейман знает куда — а он «посетил — не посетил», «счастлива — несчастлива»!.. Да кому это интересно! Это теперь её личное дело, и не вмешивайся в семейную жизнь малознакомого тебе человека!

— Что-о-о?! Малознакомого?!.. Да мы собирались пожениться, если тебе угодно знать!.. — выпалил Иванушка, и покраснел.

Врать он так толком и не научился.

— Ты за себя говоришь, или за обоих? — беспощадно уточнил Волк, понимая, что наносит другу такой удар, даже сама мысль о котором ещё десять минут назад ему бы и в голову не пришла.

Иван вздрогнул, как от боли, но больше виду не подал.

— Как она могла с ним познакомиться, здесь, в Сулеймании?.. — натужно шевеля ставшими враз непослушными губами, неуклюже перевел он разговор в другое, более безопасное, как он думал, русло, рассчитывая какое-то время отделываться бездумными стандартными фразами, пока внутри всё рушилось и пылало.

— …Я нигде не читал, что в обычаях местных правителей устраивать приёмы и приглашать на них неизвестных людей и приезжих! — растеряно взмахнул руками Иванушка, освобождаясь от ослабевшего захвата Серого.

И тут царевича посетила удачная (или неудачная, как посмотреть) догадка.

Он замер.

— Это… ты… всё… устроил?..

Обманутый Иванушка страдал от ревности и жажды мести, но если бы Волк сейчас честно взглянул ему в глаза, как он это умеет вне зависимости от того, по какую сторону от правды он на данный момент находится, и соврал бы, что никакого отношения к этому не имеет, он бы жадно поверил…

Но тот вспыхнул, отвел свои серые очи и не сказал ничего.

Для Ивана это было равносильно признанию вины.

Он набрал полную грудь воздуха, сжал губы, побагровел и с шумом медленно выдохнул через нос.

— Где она сейчас? — холодно спросил царевич сразу, как только ощутил, что сможет говорить, не пытаясь придушить своего друга.

— У любимого мужа во дворце, — не отказав себе в чувстве глубокого удовлетворения, произвел контрольный в голову Волк.

— Летим туда, — бросил Иванушка, и, не дожидаясь ответа, развернулся на месте и зашагал к Масдаю, всё это время молча наблюдавшему за сценой долгожданной встречи земляков.

— Но тебя не пустят!.. Ты не знаешь, где это!.. Она не захочет тебя видеть!..

Беспомощные потуги Серого остановить друга отлетали от стальной решительности того, как горох от танка.

— Пусть она сама мне это скажет, — тихо произнес Иван и опустился на ковер. — Масдай, во дворец калифа, пожалуйста.

— Погоди, я с тобой!.. — вскочил на взлетающий ковёр Волк, ненавидя всех и вся — себя, Ивана, Масдая, Ахмета Гийядина, но в первую очередь и сильнее всех — Елену. — Без меня тебя собьют!

— И очень хорошо, — угрюмо бросил через плечо Иванушка.

Если бы Серый не знал, что витязи Лукоморья не плачут, он мог бы подумать чего-нибудь не того.

Первыми явление в виде Непонятно зачем Летающего Объекта чуть не накрыло кучку придворных во внутреннем дворе Главного Дворца.

Зависнув в нескольких сантиметрах над островерхими чалмами, Объект замогильным голосом задал вопрос:

— Где я могу сейчас найти калифа?

Быстро придя к выводу, что в силу полнейшего презрения к придворному речевому этикету Объект мог быть только или порождением демонского мира, или иностранных цивилизаций, советники решили, что в обоих случаях с ним связываться не стоит, и самый старший из них за всех ответил:

— Великий калиф благородного Шатт-аль-Шейха, самого прекрасного и процветающего города всей бескрайней Сулеймании, да будет простираться над ней благословение премудрого Сулеймана бесконечно в веках, калиф, бескрайнее море чьей милости выходит из берегов…

— ГДЕ???!!!..

— В серале.

Некоторые люди просто не умеют нормально разговаривать.

— Ой… — сконфуженно прозвучал с объекта другой голос. — Ну, если он животом мается, может мы попозже зайдём?..

— Нет, — твёрдо возразил ему первый. — Мы подождём.

— Сераль — это место размещения жён и наложниц повелителя, — ворчливо пояснил двум первым голосам третий — шершавый, как будто шерстяной.

— Что, они все…

— Нет, это не то, что ты думаешь, — сердито оборвал третий.

— Где ваш сераль? — угрюмо спросил первый.

Старый советник прозорливо понял, что этот вопрос адресовался ему, и махнул в сторону фруктового сада рукой:

— Там.

И Объект полетел туда.

Высокие резные беломраморные стены отгораживали дворик сераля от остального мира.

Защищала сераль от остального мира красного дерева дверь, в данный момент готовая с минуты на минуту сложить с себя эти почётные полномочия и отправиться на покой в роли древесины для растопки дворцовой кухонной печи.

Потому что, что хотя и общепризнано, что закрепощенная женщина Востока — существо слабое и безобидное, но если их много, и если они объединили свои усилия общей идеей, то против них не смогут выстоять даже десятисантиметровые доски, сколоченные вместе.

Дверь, сознавая, что доживает свои последние минуты, содрогалась, скорее, уже не от напора, а от ужаса.

По другую её сторону, подперев её спинами, укрывались Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс и Елена Прекрасная.

— …ты не должен потакать капризам своих бывших компаньонок, милый, — тоном сурового университетского ректора инструктировала она его, умудряясь перекрикивать шум и грохот за стеной.

— Но они не компаньонки, птичка наша!.. И не бывшие!..

— С момента нашей свадьбы, как я тебя и предупреждала, все твои старые увлечения должны были отойти в прошлое…

— Но некоторые из них совсем не старые, наш розовый тушканчик!.. Им нет ещё и шестнад…

— И не называй меня этим прыгучим крысоподобным!..

— Елена, привет! Ахмет, как поживаешь? — донесся с неба полный искусственной весёлости глас.

Супруги подняли глаза.

Брови Елены приподнялись.

Очи калифа увлажнились.

Он упал на колени перед медленно снижающимся ковром и протянул к Серому короткие пухлые ручки, казавшиеся ещё короче и ещё пухлее от килограммов драгоценных украшений, нанизанных на них.

— О, как мы счастливы снова видеть тебя, зять наш! Мы приказали послать за тобой, но нам сказали, что тебя не было в твоих апартаментах, хоть и выкуп за сестру твою Елену и вещи твои находились там…

— Д-да… Я путешествовал. Искал своего друга. Вот этого, — и Волк, которого в предвидении реакции Ивана передернуло при слове «сестра», вяло ткнул большим пальцем себе за спину — в сторону начинавшего уже приподниматься, не дожидаясь приземления, царевича, мрачного и готового метать громы и молнии, как грозовая туча.

— Хвала Сулейману, наконец-то ты здесь, — сложил ручки на груди Ахмет Гийядин. — И теперь мы с чистой совестью можем сказать, что, несмотря на всю нашу любовь и обожание твоей несравненной сестры мы с ней разводимся.

— Что-о-о?! — разом вырвалось из трех глоток.

— Мы, калиф Шатт-аль-Шейха Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, разводимся, разводимся, разводимся с твоей сестрой, о юный чужеземец из далекой северной Стеллы. Нет-нет, не возражай — коня и вазу, её приданое, можешь оставить себе — мы не претендуем на них ни в малейшей степени, — прочитав на лице зятя испуг, поспешил устранить его причину, насколько её понимал, калиф. — Просто пока ты здесь, и твой друг, который, наверняка, не откажется взять в жены такую великолепную женщину, как Елена, мы это сделаем, и в нашем дворце, наконец-то, воцарится мир и спокойствие.

— Что ты имеешь ввиду, Ахмет? — воскликнула стеллийка.

— Помолчи, Елена, хоть сейчас, на прощание, помолчи, пожалуйста, — умоляюще склонил набок голову в растерзанном тюрбане калиф. — Ты знаешь, Сергий, очень долго объяснять, чем мы не сошлись с твоей восхитительной сестрой, поэтому я просто скажу, что мы не сошлись характерами.

Не знаю, какой шайтан её надоумил, но на второй же день нашей совместной жизни она купила нам сапоги на двадцатисантиметровой платформе, и мы вывихнули обе ноги вот уже четыре раза!..

— Я считаю, что мужчина должен быть выше женщины как минимум на пятнадцать…

— А ещё она не даёт нам кушать ничего, кроме капусты и арбузов!.. Капуста и арбузы, арбузы и капуста!.. Капуста, маринованная в арбузном соке!.. Арбузы, эстетично разложенные на капустных листьях!.. Салат из арбуза с капустой!.. Капустно-арбузный суп!.. Сушеные арбузы!.. Моченая капуста!.. Ты не подумай чего, отрок Сергий — из таких волшебных ручек, какие у твоей сестры, мы готовы принять хоть яд, но ведь чашечка яда — питьё одноразовое, а капузы и арбусту… то есть, арпузы и кабусту… Тьфу, прости Сулейман, даже слов этих произносить больше не можем!.. И пойми нас, уважаемый зять, мы долго терпели, хоть от этого нам постоянно хочется то есть, то… — калиф смущенно махнул рукой. — То одновременно…

— Но это хорошо для твоей фигуры, и ты за это время уже сбросил пятнадцать килограмм!..

— Вы слышали!.. Пятнадцать килограмм!.. И теперь выглядим как конь водовоза — у нас стали прощупываться рёбра!!!..

— Не стали!..

— Но скоро будут!!! Но мы всё это готовы были терпеть ради неё, очаровательной Елены, но это стало последней каплей! — и бедный калиф указал рукой по направлению к закрытой пока двери, за которой неожиданно и незаметно воцарилась подозрительная тишина.

Если можно совместить перемирие, перегруппировку и подслушивание у щелей в одно, почему бы этим было не воспользоваться? Похоже, абсолютно справедливо решили революционно настроенные женщины калифа.

— Наши жены и наложницы!!!.. — горестно возопил Ахмет Гийядин. — Твоя сестра приказала нам избавиться от них, сказав, что у человека может быть только одна жена и не больше трёх наложниц! Но, во-первых, у нас их триста одна, а, во-вторых, после той пытки, которой она называет «диетой», сил стало хватать только на то, чтобы на четвереньках добраться до кровати, и даже те три наложницы, которые она готова была позволить, нам стали ни к чему!.. И мы не можем этого перенести… Прости нас, о милостивый юноша, но мы отдаём тебе твою сестру обратно в полное распоряжение твоё и друга, который теперь, как честный человек, по нашим законам, просто обязан на ней жениться!..

— Я?!..

— На нём?!..

— Ну, вот и прекрасно. Мы видим, вы прекрасно поладите.

— Но я не хочу…

— Но я не могу…

— Тихо, тихо, тихо, о брильянты наших очей, — примирительно вскинул ручки калиф. — Милая наша бывшая женушка. Ты не забыла, что мы с тобой здесь делаем?

Губы Елены кисло поджались.

— И если ты думаешь, что они хотят растерзать нас, калифа славного Шатт-аль-Шейха, то подумай, о роза нашего сада, ещё раз.

Женщины за дверью, как будто для того, чтобы придать убедительность словам их ненаглядного супруга, угрожающе взвыли.

— Но, по нашим обычаям, мужчина не может развестись с женой, не обеспечив ей достойного существования. То есть, мужа, как всегда трактовали этот закон мы. Этот же интеллигентный юноша, похоже, из хорошей семьи, может даже торговой, он недурён собою… наверное… если его отмыть… одеть… и накормить… и если бы мы с тобой не развелись, то за то, как он смотрит на тебя, нам, как порядочному человеку, пришлось бы его казнить.

— Но Ахмет!.. Ты должен спросить сперва моё мнение, согласна ли Я…

— Зачем? — искренне удивился Ахмет Гийядин. — Мы калиф. Мы решили. Твой брат тоже не против.

— Я про…

— Подойди сюда, юноша, — поманил он пальцем Ивана, не обращая внимания на попытки бывшего родственника высказаться.

Иванушка, не понимая до конца, что происходит, и, не зная, радоваться этому или сопротивляться, сделал два нерешительных шага вперёд.

— Объявляем вас мужем и женой, — поспешил закончить торжественную церемонию Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс. — А чтоб вы ни в чём не нуждались, примите от нас этот скромный подарок — приданное Прекрасной Елене.

И калиф снял с правой руки все шестнадцать перстней и ссыпал их в карман Серому, обалдело и безмолвно взирающему последние десять минут на происходящее.

— Живите дружно, — посоветовал он молодым.

Наверное, близость долгожданной развязки предала близкому к голодной смерти калифу сил, и он легко подхватил свою недавнюю супругу — усладу дней его и ночей — и перенёс и опустил её на Масдая.

— До свидания, друзья наши, — сделал он шаг назад и помахал им рукой. — Будете через несколько лет проездом в нашем калифате — милости прошу пожаловать в гости, всегда вам будем рады, как родным, если окажемся дома!.. Прощайте!..

И Масдай, не дожидаясь команды, плавно поднялся вверх, обогнул три лохматых пальмы и взял курс на караван-сарай.

* * *

— Бумеранг, — только и смог вымолвить Серый, уныло опустившись на бортик фонтана во дворе караван-сарая.

— Что? — не понял Виктор, остановившись рядом.

— Бумеранг, — повторил Волк. — Это такая штука, с которой охотятся дикари Оссии. Её бросаешь, а она возвращается назад. Если по дороге не прибьёт никого.

— Это ты о чём? — всё ещё то ли недоумевал, то ли притворился Огранщик, и Сергий сердито мотнул головой:

— Да… Так… Просто…

— А-а… Ну, если просто… Ты уже сказал джину, что царевич Иван нашёлся?

— Сказал… Завтра после завтрака… или сегодня после ужина?.. отправляемся наводить порядок у тебя дома. Главное, мы должны их достать оттуда, пока наверху ещё темно.

— Да-да, конечно!.. — с энтузиазмом поддержал Виктор. — Я вспоминаю своё первое Утро — и до сих пор вздрагиваю!.. Ослепительное великолепие Солнца не должно застать их врасплох!..

— Тебе б не царем быть, а стихоплётом… — пробурчал себе под нос недовольный в силу паршивого настроения всем и вся Волк. — Кстати, я что-то так и не понял — как называется твоя страна? Ну, я имею в виду, та, которую когда-то лишили воды карлики.

Огранщик задумался.

— Не знаю… — с удивлением признался он через пару минут. — Ты знаешь, её название никогда вслух не упоминалось людьми. Старики, наверное, ещё знали, а до нас уже и не дошло… Когда мы говорили о ней, мы всегда называли её просто: «Там, наверху»… Или «Мёртвый Город»… О, Сергий, Сергий… Ты не можешь представить, как давно я не был дома… Если бы ты только знал, как я скучаю по прохладе переходов и галерей, по уютному, домашнему мраку коридоров, по камню вокруг тебя, с которым так хорошо и свободно дышится…

Огранщик осёкся и виновато покосился на Серого.

— Я всё ещё считаю Подземное Королевство своей родиной… — смущенно пожал он плечами. — Как глупо… Наверное, требуется всё-таки время, Сергий Путешественник, чтобы по-настоящему свыкнуться с мыслью, что мы теперь будем жить на поверхности, под Солнцем, как все остальные люди, как жили наши предки…

— Свыкнетесь… — невесело усмехнулся Волк. — У вас выбора не будет.

— Ты уже придумал, как освободить мой народ?

— Не так, чтобы очень… — нехотя сознался тот. — Прилетим туда, вытащим всех на свет белый, а там уж суп от мух отделим…

— А, кстати, почему ты назвал меня царём, Сергий Путешественник? Ты что-то перепутал — я не царь, я огранщик. Правда, говорят, очень хороший, — скромно похвастался заодно Виктор.

— А свои правители среди вас, людей, там, внизу, есть?

— Н-нет… Шахтёры есть… Крестьяне есть… Гончары есть… Сапожники есть… А правителей нет. Нами всегда карлики правили, ты же помнишь…

— Ну, вот. Вы же не хотите, чтобы карлики вами и наверху правили?

— Нет, конечно! — чуть не выкрикнул Огранщик, не успел Серый и договорить.

— Ну, вот видишь. А царь народу нужен. Вот тебя и назначим. Ты не против?

— Я не знаю… Я никогда никем не командовал… И, тем более, не правил…

— Заодно и попробуешь. Не обещаю, что понравится, но должен же кто-то делать и тяжелую работу, — повел плечом Волк. — Не всем же ткать-ковать-пахать.

— Ну, если ты так считаешь… Я постараюсь… — всё ещё сомневаясь в правильности принятого решения, неуверенно проговорил Виктор.

— Ну, вот и договорились, — хлопнул Серый его по коленке.

Тут он хотел было встать, считая, что разговор окончен и что время настолько позднее, что уже раннее, но Виктор, секунду помявшись, набрался смелости и легонько придержал его за рукав.

— Сергий… Дозволь мне такую дерзость… Задать вопрос… Но я хочу понять…

— Валяй, — вяло махнул рукой Волк и отвернулся, догадываясь, о чём может пойти речь.

— Почему ты не кажешься весёлым? Ведь твой друг, которого мы уже не чаяли и видеть, нашелся, вернулся целым и невредимым, перенеся такие опасные приключения и путешествия, которые в моей голове и не укладываются… Ты так долго искал его, так хотел увидеть, и вот теперь… Ты не рад. Почему? Из-за своей сестры?

— Если бы у меня была такая сестра, как эта выдра, я бы попросил Шарада забрать меня к себе… — покривился Серый и сплюнул. — Не нужен он этой Ленке, что тут неясного. И Ленка ему не нужна. Только он этого понимать не хочет, в отличие от тебя, и даже не пытается. И не слушает, когда ему умные люди советы дают. Пожалеет, да поздно будет, — мрачно предрёк смутные беды грядущего Волк и рывком поднялся на ноги.

— Пошли спать, ваше будущее величество. Уже вставать через три часа, а у нас ещё ни в одном глазу… Это пусть царский сын наш с балкона на звёзды стишки бубнит сам себе под нос — а у нормальных людей есть занятия и поважнее.

И, поёжившись от ночного холодка, Серый поднял воротник куртки, засунул руки в карманы штанов, и побрёл, не оглядываясь, к дому.

Разбуженный дружеским пинком в дверь своей комнатки, Иванушка, не открывая глаз, приподнялся на лежанке, поёжился от утренней прохлады, на ощупь нашёл на полу сапоги и снова обрушился на подушку, придавленный то ли подзадержавшейся усталостью, то ли тяжелыми мыслями.

Прошло уже почти пятнадцать часов с момента их памятного визита к калифу, а он всё ещё не пришёл к окончательному выводу — радоваться ему надо, или огорчаться.

С одной стороны, он теперь оказался женат на своем идеале, к своему и идеала изумлению. С другой стороны, его новоявленная супруга назвала всё это экспресс-обручение ничтожным фарсом и отложила все важные решения до их совместного возвращения в Лукоморск, правда, не сказав и однозначного «нет». Но оставила за собой право передумать в любую минуту. И, наконец, с третьей стороны, с самой нехорошей, его друг, его единственный, верный надёжный и преданный друг, на которого он положился, как на самого себя и верил, как самому себе и даже больше, его бесшабашный бродяга сорвиголова Сергий предал его!.. Он знал, как он любит Елену Прекрасную, и всё же выдал её замуж за этого нелепого Ахмета при первой же возможности!.. Он утверждает, что для него же старался, что получил за неё коня, ради которого всё это путешествие и затевалось… Но как он мог!.. Обменять человека ни животное, пусть и с золотым хвостом!.. Обменять его Елену!.. Да хоть на десять коней!.. Хоть на сто!.. Хоть на тысячу!!!.. Хоть на всех коней Земли!!!.. Ну, Сергий… Ну, зачем ты это сделал… Зачем… Что же ты сотворил с нашей дружбой… Что же мне теперь делать?..

Горестные его размышления прервал тихий стук в дверь, и в комнату лёгким шагом вошла девушка-служанка с подносом с горячими лепешками, чашкой, кофейником и тазиком с водой для умывания и бритья.

— Если господин разрешит, — тихо проговорила она, опустила поднос на низенький колченогий столик у лежанки, не дожидаясь разрешения, и осталась стоять рядом, ожидая приказаний.

Иван почти сразу вспомнил её. Это она прислуживала им вчера за ужином — в том же черном платье и черном платке, что и сейчас, несмотря на вечернюю липкую жару, такая же безмолвная и печальная.

— Спасибо, — смущенно вскочил он и быстро натянул сапоги. — Вы идите, отдыхайте, я сам тут со всем разберусь…

— Как господину будет угодно, — поклонилась служанка, и быстро вышла.

Окон в комнате не было, но откуда-то Иванову организму было известно, что на улице ещё темно, что времени не больше трёх часов утра, что все нормальные и даже не совсем нормальные люди ещё во всю спят, и что ничего из предложенного ему абсолютно не хотелось.

Но тут сам Иванушка подумал о том, что, скорее всего, этой девушке пришлось вставать ещё раньше (если она вообще ложилась), печь лепёшки, варить специально для них кофе и греть воду, и тяжкий выбор был сделан.

Через пятнадцать минут сытый до тошноты и побритый до ужаса Иванушка с Масдаем через плечо присоединился к уже поджидавшим его в конюшне Серому, Елене Прекрасной и Виктору.

Причём первые два усилено делали вид, что друг с другом не знакомы: Серый лениво метал ножи в столб с упряжью посреди конюшни, а Елена гладила и обнимала златогривого коня, скармливая ему с руки кубики дыни, и нашептывала при этом на ушко что-то такое нежное и задушевное, что Иванушка даже приревновал.

— Я пришёл, — растеряно сообщил Иван единственному человеку, который поднял на него глаза — Виктору Огранщику.

— Ну, тогда поехали, что ли, — предложил собравшимся Волк, не глядя на Ивана, и легонько потёр помятый зелёный от погоды и времени медный кувшин.

Шарад в это раз появился без дыма и спецэффектов, чтобы не напугать лошадей.

— Чего изволите? — услужливо склонил он голову чуть на бок.

— Перенеси нас всех в заброшенный город, ну, там, где мы от бури скрывались, — попросил его Волк.

— И коня тоже?

— И его. Сюда возвращаться не будем — оттуда сразу дальше полетим, — кивнул Серый.

— Будет исполнено.

И все четверо (пятеро, если считать коня, и шестеро — если считать Масдая) мгновенно очутились под такими же звёздами, между таких же облупленных желтых стен, с таким же белым песком под ногами, только в нескольких сотнях километров от Шатт-аль-Шейха.

Сверху на них так же глядела та же самая серебристая луна, только око её стало как будто чуть-чуть круглее — от удивления, наверное, подумал Иванушка, но тот час же об этом и забыл.

— Ну, что ж, приступим, — в радостном предвкушении потер руки джин. — Какие будут приказания?

— Начнем, пожалуй, с царских хором, — решил Волк. — Я представляю себе нечто просторное, вместительное, но, вместе с тем, функциональное. Побольше мрамора, малахита, золота, ковров там всяких, драгоценных камней, карельской берёзы — царя встречают по палатам. Сможешь?..

И не успел он договорить, как вокруг них из ничего, как фотоотпечаток в проявителе, проявился, оброс деталями и принял реальный материальный вид невиданной красоты и роскоши дворец, всего блеска и великолепия которого не дозволяло увидеть лишь неяркое факельное освещение.

— Хм… Неплохо, неплохо, — одобрительно закрутил и закивал головой Серый, изо всех сил не подавая виду, как приличествовало бывалому лукоморскому разбойнику, что на самом деле он до неприличия восхищен, поражен и просто ошарашен. — Ну, как тебе, Вить, новое место работы?

Никакого кодекса поведения бывалых подземных огранщиков не существовало и в помине, поэтому изумлённый Виктор восторгов своих не сдерживал.

— Ах, какая красота!.. Какое величие!.. Какие размеры!.. Это же просто произведение искусства! Но, ты уверен, Сергий, что мы все здесь поместимся?

— Все? — озадаченно нахмурился Волк. — Кто это — все? У тебя в семье вообще сколько человек народу?

— В семье — пять, кроме меня…

— Ну, у тебя и запросики, ваше будущее царское величество!..

— …но ведь всё население-то — тысяч десять!.. Нам, по-моему, тут тесновато будет… чуть-чуть… немного…

Волк расхохотался.

— Так вот это, Вить — жилище для твоих пяти. А о твоих десяти тысячах мы ещё позаботимся. Правда, Шарадушка?

— Что-о?!.. Это всё — мне?!..

— Тебе, тебе. Кто у нас в доме царь, в конце концов? А нам работать пока дальше надо — скоро рассветёт.

— Да, да!.. Скорее!.. — заволновался Виктор, тут же выбросив из головы свой новый дворец. — Если мои люди будет жить не здесь, то им нужны такие же просторные дома, мастерские для ремесленников, поля для крестьян, рудники с полезными ископаемыми для шахтеров, пастбища и скот для пастухов, лавки, верблюды и караван-сараи для купцов, кофейни для отдыха, казармы для солдат, школы для учителей…

— Ха! Ты, кажись, всё продумал, а, твоё величество?

Огранщик скромно потупился.

— Я думал об этом с того самого утра, как встретил на поверхности своё первое Солнце… Каждый день…

— А купцов и солдат у вас ведь и нету вовсе, — деликатно напомнил Серый приятелю настоящее положение вещей в Подземном Королевстве.

— Они будут. Они обязательно будут.

— Ну, если будут, тогда конечно… Ну, и насчёт таких же домов, как у тебя, ты, конечно, погорячился, но остальное сделаем в лучшем виде, — успокаивающе похлопал его по плечу Серый. — Шарад, слышал? — обратился он к довольно наблюдавшему тут же за произведенным эффектом джину.

— Слышал, о отрок Сергий, — ухмыляясь в усы, ответил тот с полупоклоном.

— Тогда сполняй, — взмахнул рукой Волк.

И дело закипело.

Не успели первые гости обновлённого города спуститься с башни дворца и выйти на улицу, как город был готов — новенький, как игрушка, как сверкающий макет под стеклом музея. Со всех сторон, освещенные щедрым светом любопытной луны, их обступали дома из разноцветного мрамора, кованые ограды, бескрайние площади, широкие улицы, хрустальные фонтаны и затейливые сооружения колодцев, зелень садов и полей на окраинах — всё пахнущее ночной прохладой, свежей краской и особым, непередаваемым духом новизны, как подарок в праздничной упаковке, который так и хочется поскорее достать, и в то же время боишься разрушить эфемерное состояние блаженной неизвестности и ожидания сюрприза.

И, самое главное, рассекая город ровно посредине, как клинок Шатт-аль-Шейхской стали, блистала под лунными лучами река. Та самая река, освобожденная головокружительной силой Шарада из векового подземного плена.

Иванушка тихо ахнул, Елена всплеснула руками, Волк художественно присвистнул, и только Виктор молча блаженно улыбался во весь рот — живое воплощение счастья на Земле.

— Ну, как вам моя работа? — в полной мере насладившись невербальными проявлениями произведенного эффекта, решил перейти к приёму устного изъявления восторгов джин.

— Ни в сказке сказать, ни пером описать! — только и нашёлся, что сказать, Иванушка.

— Такого я не видела даже в Стелле! — прошептала Елена Прекрасная.

— Нормально, — одобрительно кивнул Волк. — Самое главное, улицы все мощёные — после дождя грязюки не будет.

— После… чего? — не дошло до Виктора.

— После… э-э-э… — сразу понял свою ошибку Серый, но было уже поздно. — Ну, как тебе объяснить… это когда вода… сверху… падает…

— Как водопад?

— Н-нет… Не совсем… Водопад падает в одно место, а дождь — он льётся на всех: на людей, на дома, на поля…

— Это как когда в прошлом году водоносный слой над шестым уровнем прорвало?

— Н-не совсем… Ну, ты представляешь, что такое сито?

— Да.

— Ну, так вот, если бы это сито сделать таким огромным, размером с весь город, и поля, и шахты, и пастбища, и в него налить воды…

— Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем кому-то делать такое большое сито?

— Ну, это сравнение такое! — нетерпеливо махнул на Огранщика рукой Волк, призывая помолчать и не мешать полету его творческой мысли, но чёрное дело было уже сделано. Творческая мысль подбитым жаворонком, кувыркаясь, полетела с небосвода на мощеную мостовую суровых сулейманских реалий. — Значит, размером с поля, город, сады, все пастбища…

— С чем сравнение? — упрямо поставил себе задачу уяснить всё до мельчайшей детали Виктор.

— С ситом!

— А что ты сравниваешь?

Серый обречённо вздохнул и снова махнул рукой.

— Ладно, потом как-нибудь дообъясняю. Всё равно у вас этого не бывает. Приступаем ко второй части нашего плана. Шарад, сможешь теперь достать всех людей из-под земли и перенести на самую большую площадь города?

— Нет ничего легче, — поклонился джин.

— Э-э-эй, Шарад, Шарад, Шарад… — встрепенулся Огранщик.

— Что прикажете? — обернулся уже начавший было растаивать в воздухе джин.

— Мне нужно, чтобы все до единого хорошо слышали то, что мы будем говорить!

— Будет устроено. Они вас услышат, — пообещал Шарад и растворился.

И через мгновение Иван, конь и Елена Прекрасная обнаружили себя на втором этаже царского дворца Виктора Первого, а сам царь и друг и сподвижник его Путешественник Сергий — на гранитном пьедестале посреди площади, под брюхом громадного янтарного коня и чьих-то пяток со шпорами, размером с тележное колесо.

Со всех сторон от монумента (ибо язык не поворачивался назвать этот объект просто памятником) вся площадь на глазах стала покрываться оборванными, худыми, бледными людьми в разной стадии пробуждения. По краям площади из гигантских медных чаш на треножниках выбилось столбами в ночное небо пламя, и вокруг враз стало светло.

— А они нас все хорошо видят? — обеспокоено задал вопрос расположившемуся за их спинами в ожидании дальнейших распоряжений Шараду Виктор.

Мгновенно вся площадь приняла слегка воронкообразную форму.

— А им удобно?..

Полусонные и без того ничего не понимающие люди с изумлением почувствовали под собой ещё и теплое дерево скамеек.

— А слышно?..

— Скажи волшебные слова — «раз, раз» — и тебя будет слышать даже самый глухой старик в самом дальнем ряду.

— А…

Волк все понял.

Похоже, волшебные слова сказать придется ему.

— Раз, раз… — громом раскатилось над площадью, и все зарождающиеся шепотки и ропот моментально смолкли. Серый почувствовал на себе испуганный взгляд десяти тысяч пар глаз (плюс-минус), представил себя на их месте и начал говорить совсем не то, что планировал.

— Жители подземного города! — торжественно обратился он к людям, и всё внизу замерло в ожидании. — Это не сон! Это не всеобщее помешательство! Вы были перенесены при помощи древней магии на поверхность, о которой вы все так много слышали и где ваш дом! Посмотрите вокруг! — повел он торжественно рукой, и все, как один, послушно повернули головы туда, куда он показывал. — Здесь вы теперь будете жить! Это место больше не Мёртвый Город! Он — живой, потому что вы вернулись сюда! Ваше освобождение из подземного ига кровожадных карликов, о котором вы даже не мечтали, свершилось! Теперь вами будет править царь Виктор Первый, всё это время живший среди вас под личиной простого ремесленника! Но настоящее величие не спрячешь, и вот он принёс вам свободу, солнце, чистый воздух и воду, чтобы вы снова стали жить и работать только для самих себя, в настоящем городе, на поверхности, как и ваши далёкие предки! Вы больше не рабы злобных коротышек! Вы — свободные люди! Этот город — ваш! Каждая семья получит дом! Крестьяне — землю! Шахтёры — недра! Ремесленники — мастерские! Учителя — детей! Рабовладельцы — по заслугам! Сотни лет они убивали вас, лгали вам, унижали вас! Но сейчас всё кончено! Для них.

— Жизнь на поверхности возможна!!! Они нас обманывали!!! Они украли у нас воду!!! — Виктор Первый пришёл в себя, собрался с теми мыслями, которые не успели разбежаться слишком далеко от перспективы выступления перед такой аудиторией и бросился в общение со своими верноподданными, как с крыши вниз головой.

— Вы все знаете меня!!! Я — Виктор… Резец Огранщик!!! Но я сделал шаг к свободе и Солнцу!!! Вы все сегодня увидите Солнце первый раз в жизни!!! Солнце — это такая же Луна, только в миллион раз ярче!!! Посмотрите вверх, на небо — видите, оно уже не такое черное, как даже ещё несколько минут назад!!! На востоке оно посветлело!!! Это близится Восход Солнца!!! А ещё на поверхности есть вода!!!

Толпа впервые как будто очнулась от оцепенения и загудела.

— Вода… Вода… Вода… — перекатывалось магическое слово как волна над головами людей.

— Шарад, быстренько небольшой дождичек сможешь организовать? — шепнул на ухо джину Волк в припадке просветления.

— Да хоть большой. Хоть ливень. Хоть грозу. Хоть град. Хоть…

— Нет. Просто дождик, — обрубил его инициативу на корню Серый.

— Слушаю и повинуюсь, — слегка разочарованно согласился Шарад и легонько щелкнул пальцами — скорее, для эффекта, чем для вызывания осадков.

— Смотрите!!! Это называется «дождь»!!! — снова выступил вперёд Волк и поднял ладони к набежавшим невесть откуда тучкам.

Люди, всё ещё не совсем понимая, что происходит, недоуменно задрали головы кверху и стали ждать с небес то ли знамения, то ли камнепада.

И с неба упали сначала большие, тяжелые, медленные теплые капли дождя, а потом, откуда ни возьмись, посыпались наперегонки бойкие веселые маленькие капельки, и измождённые люди с загорающимися надеждой и радостью глазами поднимались со скамей и подставляли падающей с неба волшебной воде лица, головы, руки, плечи, и, улыбаясь, повторяли друг другу новое слово в их языке как данное свыше откровение, обещание спасения.

— Дождь!..

— Дождь!..

— Это дождь!..

— Вы слышали — это называется «дождь»!..

— Это настоящая вода падает с неба!..

— Дождепад!..

А звёзды незаметно делались всё бледнее и бледнее, и вдруг, едва Волк сообразил скомандовать Шараду: «Всем тёмные очки быстрее, да чтоб не поснимали!..», как истончившийся под лучами невидимого пока светила край ночного неба прорвался, и из прорехи, как шило из пресловутого мешка, всё-таки высвободились, вырвались, вылетели золотые лучи робко пока, но уверенно набирающего силу утреннего Солнца.

Легкий дождик скоро незаметно превратился в невесомую водяную пыль, и из конца в конец стремительно голубеющее небо перегородила веселая разноцветная радуга.

Выдох восхищения, вырвавшийся одновременно из тысяч уст, пронёсся над площадью как порыв ураганного ветра. Люди обнимались, плакали, смеялись, пытались танцевать, спотыкаясь и переворачивая скамейки…

— Это радуга!!! — выкрикнул со своего пьедестала Волк.

— Радуга!.. Радуга!.. Радуга!.. — подхватили подземные жители на все лады.

Впервые за последние триста лет своей истории они были счастливы.

Так возродился Мёртвый Город.

Когда волна восторженных Свободных, как окрестили себя немедленно бывшие Недостойные, вынесла Виктора и Волка к ступеням дворца и бережно поставила их там на ноги, Серый почувствовал, как его кто-то деликатно тянет за рукав.

Он обернулся и увидел прямо перед собой молодого здоровяка лет двадцати. Он переминался с ноги на ногу, жалостно мигал и натужно откашливался, как лёгочный больной в последней стадии, но слова, так и вертевшиеся у него на языке, явно не осмеливались проследовать дальше.

— Я тебя слушаю, — важно обратился лукоморец к нему. — Только очки одень, а то ослепнешь с непривычки.

Парень быстро воткнул пару стильных черных очков обратно на переносицу, еще раз кашлянул и решился:

— Кхм-м-м… Я… думал… Неудобно… Но ребята… И я… это… значит… Кх-кхм… Короче… Можно мне спросить, уважаемый Сергий Путешественник?.. — всё же чувствуя себя крайне неловко, обратился он к Волку и, как будто в поисках поддержки, кинул быстрый взгляд назад.

Сзади топталась, толкалась и подбадривающее кивала головами большая группа болельщиков из таких же работяг, как он.

— Спрашивай, — милостиво повелеть соизволил Серый.

— Мы знаем Резца Огранщика много лет, — набравшись от товарищей решимости, начал он. — «Резец» было его именем с рождения. Мой отец — Молоток Медник — может подтвердить, — и он снова быстро глянул назад, на сухонького сутулого старичка в таких же лохмотьях неопределенного цвета, как и у него самого. Тот утвердительно кивнул.

— Его так назвали мать и отец — Мотыга Крестьянка и Лупа Огранщик, — немного успокоившись, продолжил парень. — А теперь он говорит, что его имя совсем не такое… Как он назвал себя?.. — снова обернулся он в поисках совета.

Его приятели и отец только плечами пожали.

— Виктор, — горделиво прозвучал голос за спиной у Волка, и его новоиспечённое величество протиснулось к Серому и его собеседникам.

— Приветствую тебя, Колодка Сапожник! И тебя, Уголёк Пекарь! О, Вагонетка Рудокоп! И ты тут! Молоток Медник! Как твой ревматизм? Всё так же? Ничего, тут, наверху, всё быстренько пройдёт! Как я рад видеть вас всех, ребята!..

— Резец, так ты говоришь, что тебя теперь зовут Виктор?

— Да. Виктор. Витя. Витёк, — с нескрываемым удовольствием перечислил Огранщик все варианты его любимого имени, когда-либо слышанные им от Серого.

— Но что это значит?

— Раньше у тебя было хорошее имя, которое говорило всем, кто ты и чем занимаешься, а теперь?

— Раньше это было не имя, а название какого-то предмета, — презрительно фыркнул монарх. — Рабская кличка. А я не вещь. Я — человек. Свободный. И поэтому имя у меня теперь тоже как у свободного человека. И значит оно — «победитель». И теперь я Царь Виктор, что значит — «Правитель-победитель». Мне так объяснил мой друг Сергий, что означает «путешественник». Это всё в переводе с его родного языка, на котором говорят далеко-далеко на севере, откуда он родом.

Рабочие сгрудились поближе и с любопытством заново оглядели Серого.

— А как даются у вас на севере Свободные имена? — наконец, выразил мучавшую всех проблему тот же самый парень, Колодка Сапожник, что завел с ним разговор.

— Н-ну, по-разному бывает. Обычно они образуются от названия чего-нибудь хорошего, достойного. Вот, например, Виктор — победитель… Владислав — владеющий славой… Ростислав — растущая слава… Вячеслав — вечная слава… — под пытливыми взорами аудитории, впитывающей как промокашка каждое его слово, Серый растерялся и теперь хватался за то, что первое приходило на ум, как падающая муха — за паутину.

— …Мстислав — мстительный Слава…

Поток его сознания, жалко булькнув в последний раз, иссяк.

«Во, загнул…» — тоскливо присвистнул про себя Волк, беспомощно оглядываясь по сторонам. — «Где вот этот Иван-книгоман, когда его надо, а? Откуда я знаю, от чего эти имена образовываются?.. Ну, чего они все ко мне прицепились?..»

— А еще как Свободные имена получаются? — абсолютно не удовлетворённый представленным выбором, не унимался тот, кого Виктор идентифицировал как «Уголька».

— Ну, ещё от каких-нибудь особенностей характера человека… — ухватился утопающий в ономастическом море за соломинку. — Скажем, Добрыня — значит, добрый…

— Прошу вашего внимания, о добрые жители города, — вдруг прогудел над площадью голос Шарада, усиленный его магией.

Все замерли и завертели головами, безуспешно пытаясь понять, где спрятался обращающийся к ним великан.

Спасённый Волк облегчённо вздохнул и поспешил юркнуть в толпу, подальше от любопытных выходцев из подземелья.

— …Посмотрите все сейчас себе под ноги, — продолжал джин. — Вы увидите золотой мяч, который кроме вас не видит никто. Идите туда, куда он покатится, и он приведёт вас к вашему новому дому! Там вас ожидает еда и постель и новая одежда. Идите отдыхать, трудолюбивые жители нового города — вы это заслужили! Здесь вы в безопасности!

— Да здравствует наш царь!..

— Да здравствует Резец Огранщик!..

— Слава царю!..

— А обувь там будет?..

— Виктору Победителю — ура!!!..

— Ура!!!..

И довольный народ, склонив головы, как будто стараясь не упустить из вида что-то незримое, но очень важное, наконец-то потянулся вереницами с площади по влажной ещё мостовой широких улиц, больше похожих на проспекты.

— Здорово ты придумал, Шарад! — похвалил его Волк, несказанно довольный, что осада с него, наконец, была снята. — И главное, вовремя.

— Это не я. Это жена твоего друга, луноподобная Елена, чья красота не может превзойти доброты в её сердце, — честно кивнул головой в сторону скромно потупившейся Елены Прекрасной джин. — Это заботливая супруга сына северного царя, да будет благословен родитель, воспитавший такую дочь, забеспокоилась, что люди могут потратить неделю на то, чтобы разобраться, где кто будет жить, и предложила так развести всех по домам.

— Неплохая идейка, — не поднимая глаз, словно и у него под ногами должен был вот-вот покатиться невидимый мячик, буркнул Серый и поспешил мимо Ивана с Еленой во дворец.

Главы Гильдий сидели за длинным, покрытым серебристой парчовой скатертью столом, на котором были расставлены царские угощения на золотых блюдах, любезно предоставленные джином.

Во главе ковра восседали сам царь, его личный друг на все времена Сергий Путешественник-Волк и Шарад. В самом конце — на расстоянии полуметра друг от друга — Иван и Елена Прекрасная.

Первое заседание Царского Совета было в самом разгаре.

Все головы были повернуты в сторону Иванушки.

— …всё кончилось хорошо, людям достался прекрасный город, Шарад говорит, что с пути сбилось и уже идёт сюда тридцать торговых караванов, так что с другими городами и странами вы установите связи уже через несколько дней, если не через несколько часов! Зачем же мстить? Тем более, целому народу? Вспомните, как вы были несчастливы в рабстве! Для чего же вы хотите подвергнуть таким же страданиям других?

Голова гильдии сапожников и кожевенников упрямо покачал головой.

— Царевич Иван, ты не понимаешь ничего. Это не ты и не твой народ гнили в подземельях сотни лет и были бессловеснее и бесправнее скотины. Они могли убить нас на месте, сбросить в пропасть или замуровать в стене живьём в любой момент, никому ничего не объясняя! Только потому, что им не понравился твой вид! Мы были ничто! Они заставили нас самих поверить в то, что мы — ничто. Такое не прощается.

— Не может быть!.. — испуганно ахнула Елена Прекрасная.

— Может, может, — мрачно подтвердил голова новой гильдии караван-сарайщиков.

— Они жестоки, они мстительны, они беспощадны — они не оставят нас в покое, даже если мы решим позабыть о них, — поддержал его голова гильдии огранщиков и ювелиров.

— Твое величество, — с удовольствием выговорил новый титул старого товарища начальник стражи, бывший забойщик, и ударил себя в бронированную грудь громадным кулаком. — Дай только приказ, и мы разыщем вход в их катакомбы и пройдём с огнём и мечом через их вонючие обиталища быстрее, чем свекольный салат проходит сквозь больного дизентерией!

— Приятного аппетита, — прыснул в свою тарелку Волк.

— Уважаемый… — обратился Иванушка к начальнику стражи.

— Добрыня, — подсказал тот. — Это мое Свободное имя — Добрыня. Вчера Сергий Путешественник всё нам про имена разъяснил. Оказывается, это очень просто — Свободное имя. Каждый может иметь теперь Свободное имя. Меня, например, зовут теперь Добрыня Солдат. А? Как вам?..

— По-моему, замечательное имя, — вежливо отозвался Иван. — А как ваше новое имя? — обратился он к своему соседу слева — главе гильдии целителей. Род занятий присутствующих он научился различать по маленькому медному нагрудному значку с символами ремесла. Так, у солдат был щит и меч, у портных — катушка с иголкой, у уборщиков — метла… У этого Головы на груди красовался череп с костями.

— Умныня Костоправ, — с радостной улыбкой сообщил медик.

— Как?!..

— Умныня. А это — Сильныня Кузнец, а его сосед слева — Честныня Купец. А справа от твоей жены — Веселыня Сапожник…

Иванушка осторожно, тщательно соблюдая нейтральное выражение лица, поднял взгляд на Серого. Тот сидел весь красный, с надутыми щеками и выпученными глазами и тряс изо всех сил головой.

Когда же Костоправ дошел до «Хитрыни Носильщика и Вредныни Ткачихи», запасы его прочности, наконец, иссякли, и он, кашляя и захлёбываясь чаем, соскочил со своего места и выбежал из зала.

— Что с ним? — с удивлением прервал представление Умныня.

— Не знаю, — сделав честные глаза, пожал плечами Иванушка. — Наверное, вспомнил ещё какие-нибудь имена и побежал записать, пока не забыл?..

Прошло полдня.

Мнения на предмет того, что делать с бывшими «благодетелями» разделились примерно поровну.

Одна половина, во главе с начальником стражи и Волком, настаивала на военной операции, призывая огнём и железом покарать злодеев.

Вторая склонялась к предложению царя, поддерживаемого Еленой Прекрасной, затопить все уровни до последней щели при небольшом содействии джина под лозунгом «Вам была нужна наша вода? Получите!».

Один Иванушка сидел невесел и отмалчивался в ответ на все вопросы, пока его не оставили в покое и не забыли.

— Тебе что-то не нравится, сын северного царя, — как-то незаметно переместился на его конец стола джин.

— Да, — нехотя кивнул Иван.

— Что же, если это не тайна для непосвященных?

— Да нет, и не тайна вовсе… — пожал одним плечом царевич. — Просто мне непонятно — отчего они даже не пытаются разобраться, почему этот подземный народец так поступил? Я имею ввиду, они жили под этим городом много лет и до того… И вдруг…

— Наверное, в силу природной испорченности, — предположил джин. — Это новая теория нашего великого философа Мантана Миттала. Объясняет всё. Очень удобно. А что касается решения проблемы, по-моему, это очень просто — надо затопить маленьких злодеев жидким огнём и расплавленным железом. Должно удовлетворить обе стороны. Как ты думаешь, выступить мне сейчас с моим предложением, или дать им ещё немного поспорить — они получают от этого столько удовольствия!..

— Н-нет, не надо… Пока…

И тут в не занятую пока больше ни чем голову Ивана пришла одна идея.

Он склонился к уху Шарада, так как не надеялся перекричать увлеченный дискуссией Совет и что-то страстно зашептал.

Джин сначала нахмурился, потом покачал головой, потом пожал плечами и, наконец, вздохнул и прищелкнул пальцами.

За столом воцарилась ошарашенная тишина.

Прямо посредине стола, аккуратно раздвинув угощенья и посуду в стороны, возникла клетка с толстыми витыми прутьями.

А в ней…

— Это… Это… Это же Подземный Король!.. — ахнул кто-то, чудом знакомый с придворной жизнью своей подземной тюрьмы.

— Подземный Король?.. Не может быть!..

— Сам король?..

— Ага, попался!!!..

— Откуда он… — начал было возмущенно Виктор и осекся. Взгляд его безошибочно остановился на Иванушке. — Это ты его сюда приказал, Иван Царевич?

— Я, — упрямо набычившись, поднялся со своего места Иванушка. — Я хотел бы поговорить с ним. Я знаю, что не смогу отговорить вас от мести, но я хочу услышать, что он скажет в своё оправдание.

— Отпустите меня! Я король! Я вас всех сотру в порошок! В пыль!..

— Им не может быть никакого оп…

— …В грязь втопчу!!! Стража!!! Стража!!! Изрубить их!!!.. На куски!!!.. На куски!!!.. На куски!!!.. — его подземное величество уже не говорило, а визжало и хрипело, брызгая слюной и подпрыгивая, вцепившись обеими руками в прутья решетки.

Виктор и его сограждане с кривыми ухмылками «ну, я ведь тебе говорил» наблюдали за этой сценой, бросая многозначительные взгляды на Иванушку.

Но он снова шепнул что-то джину, и тот подошёл к клетке и сделал перед носом короля пару замысловатых пассов руками.

Истерика прекратилась.

Король медленно опустился на пол клетки, смиренно уселся, поджав под себя ноги, и, глядя перед собой остекленевшими глазами, проговорил бесцветным, но успевшим охрипнуть от ора голосом:

— Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Веки мои наливаются тяжестью. Я буду говорить только правду и ничего, кроме правды. Спрашивайте — отвечаю…

— Почему подземный народец три века назад так поступил с жителями Мёртвого Города? — задал так долго мучивший его вопрос Иван.

История, рассказанная королём, ошеломила всех.

Давным-давно, когда ещё только умер великий Сулейман и Сулеймания распалась на города-государства, «маленькие люди», как они сами называли себя, жили на поверхности вместе с «большими людьми». Но они всегда были объектом насмешек и издёвок со стороны более рослых собратьев, и поэтому, освоив ремесло рудокопов, старались как можно меньше показываться на поверхности, а со временем и вовсе остались жить под землёй. Они веками торговали с «большими людьми» добытыми металлами и драгоценными камнями, пока однажды одному скупому правителю города не показалось, что маленькие человечки чересчур дорого просят за свои товары. Люди отказались платить, а подземный народец отказался отдавать товар за бесценок. Тогда под землю была снаряжена военная экспедиция, вернувшаяся с богатыми трофеями и головами зачинщиков неповиновения. Торговля как будто возобновилась, но рудокопы затаили обиду. Столетия оскорблений требовали отмщения…

Окончание этой истории было слишком хорошо знакомо каждому из присутствующих, чтобы повторять его.

Джин резко взмахнул рукой, и король послушно умолк.

Молчали и люди.

— М-да… Нехорошо получилось… — первым нарушил тишину Волк и поскрёб подбородок. — Справедливость-то о двух концах, оказывается, бывает…

— Какая разница… — без особого энтузиазма, скорее по привычке, возразил заметно поскучневший Веселыня.

— Разница… Вот вся разница в том, что теперь нам снова хорошо, а им — опять плохо, — развёл руками Виктор Первый.

— Плохо… — эхом отозвался подземный король. — Недостойные ушли… Некому работать… Некому убирать… Некому прислуживать… Подземный народ умрёт… Ничего не умеют делать… Снова отведём воду, чтобы Недостойные вернулись…

Последняя реплика всколыхнула ряды притихших было Свободных как ведро керосина — потухающий костёр.

— Ага, вот они вам, страдальцы!..

— Я же говорил!..

— Только и ждут!..

— Огнём и железом!..

— Затопить!..

— Все они такие!..

И тут поднялся Волк.

— Стойте! Тихо! Я придумал!

Все замолчали и выжидательно уставились на лучшего друга своего царя.

— Моё предложение будет такое, — с достоинством начал он речь. — То, что они с вами делали, забыть нельзя, это правда. Но и ваши предки с ними нехорошо поступили, и это правда. А когда у нас в Лукоморье двоих соседей мир не берет, то им лучше разъехаться. Вот я и предлагаю, чтобы джин перебросил их всем племенем куда подальше, даже за пределы вашей Сулеймании, в какие-нибудь пещеры, где они и захотят, да навредить никому больше не смогут. Дать им инструмент, еды на первое время, мелочей всяких, чего на новом месте может понадобиться, но не очень много, а то разбалуются — и прочь отседова. Люди за свою жадность уже изрядно наказаны были. А коротышки сами себя наказали — своими руками делать всё разучились. Но на новом месте жить захотят — научатся. А не научатся — никто не виноват. Ну, что скажете, Свободные? Согласны ли с таким приговором?

Царский Совет переглянулся, помялся, покусал губы, пожал плечами, но говорить тут было нечего — согласился.

Приказ Шараду — и через мгновение не стало в зале ни клетки, ни короля, ни джина.

Еще через минуту последний вернулся с мрачной, но довольной улыбкой на лице.

— Ваше повеление выполнено, господин мой, — склонился он перед Серым. — Более угрюмых, холодных и богатых гор в радиусе двадцати дней пути никто не смог бы сыскать. Теперь всё в их руках.

— Ну, и хорошо, что хорошо кончается, — потёр руки Волк. — Тогда пора уже и ужин горячий подавать, а, Шарадушка? Такое дело надо отметить. А завтра с утречка проститься можно будет — и дальше в путь.

Серый с Виктором вышли на балкон — подышать вечерним воздухом и полюбоваться на закат над новым старым городом. Минуту спустя к нему присоединился Иван, а за ним — Елена Прекрасная.

И только оттуда Волк разглядел, что позолоченная конная статуя неизвестному герою посреди дворцовой площади это вовсе не позолоченная конная статуя неизвестному герою, а золотая верблюдная статуя ему, Волку. С кувшином в одной руке, другой рукой с обнаженным мечом он указывал на закат, и отблески уходящего солнца лениво играли на его суровом волевом челе и отражались от куполообразной чалмы.

— Ё-муеё, — только и сумел вымолвить Серый при виде этого шедевра монументального искусства.

— Благодарные жители нашего города никогда не забудут, что ты для нас сделал, — торжественно и строго произнёс Виктор, и голос его дрожал.

Серый сначала хотел спросить: «а, может, им лучше это где-нибудь записать?», но сочувствие к настрадавшимся горожанам и его патологическое чувство юмора вступили в конфликт, и поэтому он просто смутился, но чтобы скрыть неловкость, придумал другой вопрос:

— А, кстати, я так и не понял — как ваш город теперь называется-то?..

— Город?.. — царь на секунду задумался. — Я слышал, тебя твой друг ещё Волком прозывает?

— Ну, да… А что?

— Мы тут уже посовещались, с Царским Советом, на закрытом заседании, и я решил, что город мы в честь тебя назовём Волкоградом.

— Что-о?!.. — подскочил Серый, — Ну, уж нет!.

— Почему? — не собирался отступать от своей идеи Виктор.

— Потому что!.. Я скромный!

— Очень хорошо. Значит, я так и передам Царскому Совету, что ты согласен, — и довольный собой правитель заспешил к советникам с доброй вестью.

— Нет, постой! — Волк проворно ухватил царя за рукав. — Подожди. Чего вы ко мне привязались? Не сошёлся на мне клином белый свет! Ведь можно же найти для вашего города название и покрасивее, и подостойнее!..

— Какое? — поинтересовался Виктор.

— Ну… Например… Город Мастеров. Чем плохо? Сразу видно, кто в нём живет…

— Сергий Путешественник, — торжественно обратился к нему бывший Огранщик. — Ты придумал замечательное название…

Волк с самодовольной ухмылкой кивнул.

— Но дело в том, — продолжил Виктор, — что не провались ты в тот благословенный день в дыру в потолке моей тюрьмы, то не было бы ни города, ни мастеров. Были бы старые, занесённые пустыней, развалины и рабы под землей. Поэтому, я считаю, что наше название всё-таки лучше.

И, торжествующе улыбаясь, царь гордой поступью ушёл с балкона в зал.

Отрок Сергий так и остался стоять с открытым ртом, и по его лицу было теперь видно, что к сочувствию и юмору дружно присоединились и все остающиеся у него на этот момент чувства, и разразилась настоящая война.

Елена бросила на него косой взгляд и еле заметно усмехнулась.

Иванушка вздохнул, и вместо того, чтобы обнять предмет своей страсти, как это обычно делают все влюблённые на предзакатных балконах с видом хоть на что-нибудь, он осторожно спрятал руки за спину.

— Ну, вот и всё мы здесь завершили, — изрёк в никуда, в пространство, он.

— Нет, не всё, — тут же возразила ему Елена, как будто ожидавшая этой фразы.

— А что ещё? — непонимающе глянул на неё супруг.

— Осталось ещё кое-что, о чём вы, мужчины, никогда и не подумали бы.

— Что ещё? — усилием воли установив душевный мир и спокойствие, вмешался в разговор супругов Волк.

— Вы помните, почему царевич Ион попал в кувшин?

— Естественно. Джин позвал его, пока он мог его слышать и не мог сопротивляться, и…

— Нет, не «как», а «почему».

— Из-за какой-то…

— Нет, не из-за какой-то. Она очень скромная и очень несчастная девушка. Вы должны были видеть её — она прислуживала нам в караван-сарае вечером и утром.

Иван сразу вспомнил бледное печальное лицо, обрамленное черным платком.

— Так это была она?

— Да. И она любит Шарада. И не знает, что с ним случилось. Она считает, что на неё было наложено какое-то злое заклятие, потому что её жених превратился в старика и пропал. И очень переживает, плачет целыми днями и ничего не ест.

— Ну, теперь-то ты разубедила её?

— Нет. Я сказала, что мы ей поможем.

— Что?!.. Это ещё каким образом? Мало мы тут задержались из-за этого джина, так мы ещё должны объявлять конкурс, кто развеселит красавицу?

— Подожди, Сергий, — прервал возмущенную тираду друга Иванушка. — Как ты предлагаешь помочь ей, Прекрасная Елена? Ведь она здесь, а её Шарад — в другом мире, и он не может оставаться здесь, а она — попасть туда!

— При помощи сапог ты, не будучи магом, мог путешествовать из мира в мир. Если бы у ней были такие сапоги, она могла бы попасть в мир Шарада, и они стали бы счастливо жить вместе.

— Но у ней нет таких сапог, — издевательски развёл руками Волк. — И поэтому не майтесь ерундой, молодожёны, а ступайте на ужин и спать. Завтра рано встаём.

— Да погоди ты, Сергий! — махнул на него рукой Иван. — Если она действительно так любит Шарада, и если он всё ещё любит её…

— Вот-вот, если!.. — не удержался Серый.

— Ну, так я говорю, что если они хотят быть вместе, то я мог бы отдать ей эти сапоги.

— ЧТО???!!!..

— И не надо из этого делать трагедию, Сергий. Они после волшебного огня в подвале Вахуны всё равно скоро развалятся, а так от них хоть какая-то польза будет. Они нам славно послужили, пусть теперь в последний раз послужат и другим.

— Ты чего, Иванко, совсем с ума спятил?!.. Отдать сапоги!.. Наши сапоги!.. Подарок чокнутых волшебников! Это же додуматься надо!!!.. Не для того они нам их дарили, чтобы ты ими разбрасывался направо и налево!.. Если ты так хочешь их отдать, отдай их мне!

— Зачем они тебе такие?

— Низачем! Я их дома на стенку на Масдая повешу! Как память о нашем путешествии!

— А просто где-нибудь записать это ты не можешь?

Серый от неожиданности захлопнул уже открывшийся для возражений рот, и Иванушка поспешил воспользоваться этим окном в переговорах.

— Сергий, ну пойми ты, что от них скоро пользы не будет никакой, а людям мы счастье всей жизни составим!..

— Ты захотел их отдать только потому, что ОНА это предложила, так? — Серый, хищно прищурившись, обвиняющее уставился на Елену. Только зачатки или остатки хорошего воспитания не позволили ему ткнуть в неё пальцем, но эффект от его пантомимы был тот же самый.

— Н-нет… — замялся Иванушка. — Не поэтому. Вовсе. Совсем. Абсолютно. Просто я считаю, что это хорошая идея, и что это было бы правильно.

— Ну, Иван!.. Ну, их же можно отремонтировать, и они ещё двести лет нам прослужат, ты что, не понимаешь?..

— Сергий, ну перестань же, ей-же ей. Ты ведь не такой жадный, чёрствый и бесчувственный, каким хочешь казаться, Сергий!..

— Что?.. Кто?.. Я жадный? Я бесчувственный? Я чёрствый? Ну, спасибо, друг. Теперь я знаю, что ты обо мне думаешь. Забери свои сапоги и…

Не договорив, Волк развернулся на сто восемьдесят градусов и, чуть не выбив хрустальную дверь, ураганом скрылся в полумраке зала Совещаний.

Джин едва успел отпрыгнуть с его пути.

— Ты всё слышал, Шарад? — подавленным голосом задал ему вопрос царевич, заранее зная ответ.

— Да, всё.

— Ты… любишь свою Фатьму?

— Да, — после секундной паузы кивнул бритой головой он.

— И если она попадет в другой мир…

— Я последую за ней и приведу её в свой.

— Ты будешь с ней хорошо обращаться? — вступила в разговор Елена.

— Я люблю её. Со мной она обретёт долгую жизнь и счастье.

— Тогда — забирай, — и Иванушка стряхнул так долго и так плодотворно служившие ему волшебные сапоги на пол.

— Благодарю вас, — склонился перед ними Шарад и опустился на колени. — Я сделаю для вас всё, что могу. Я доставлю вас до Шоколадных гор — дальше моя сила не простирается, дальше вам придётся добираться самим…

— Ты не волнуйся, мы доберёмся, там до Соланы недалеко, — поспешил успокоить его Иванушка.

— Хорошо. Только, когда мы будем прощаться, вы должны будете приказать мне, чтобы я вернулся со своим кувшином в Шатт-аль-Шейх, отдал сапоги Фатьме и бросил кувшин в те врата-фонтан, куда она войдёт — ведь в вашем мире я могу сделать что-то только получив приказание…

— Сделаем.

— И… джин? — снова выступила вперёд Елена.

— Слушаю тебя, моя повелительница?..

— Мне очень полюбился конь Ивана с золотой гривой — более совершенного и прекрасного животного я не встречала за всю свою жизнь. Но его хотят отдать в обмен на какую-то очень важную птицу.

— Да, моя повелительница?..

— Так вот, не мог бы ты сделать второго такого же?

— Второго? Извини, моя госпожа, но создать из ничего магическое существо, даже такое незначительное, как ваш конь, мне не под силу, — понуро опустив затянутые в огненную парчу плечи, вздохнул джин. — Я вынужден отказать тебе.

— А… А выкрасить простого коня точно в такие же цвета? — пришла Елене новая идея.

— Выкрасить простого коня?.. Это я могу. В любой цвет, в какой пожелаете. В зелёный. В розовый. В малиновый. И даже в серебряный и золотой. Это очень легко.

— Правда? Как здорово!.. Ты сделаешь это, милый Шарадик, да?

— Завтра утром во дворе дворца вас будет ждать точно такой же конь — не отличите. Правда, под дождём его краска со временем смоется…

— Это ничего! Пускай! Спасибо тебе, Шарад! Ты настоящий друг! — и Елена от всей души поднесла джину ручку для поцелуя.

Иван, побледнев, ревниво пожирал её горящими очами.

Из окна третьего этажа бокового крыла невидящими глазами смотрел на них Волк…