Среди медиков хирурги занимают как бы особое место. Одни считают их жестокими, примитивными, не способными на тонкие душевные переживания, как, скажем, врачи-терапевты — «философы от медицины».
Другие всячески обожествляют, превозносят до небес способности хирургов, называя их руки «золотыми». Что правда и где истина? А истина лежит как раз вне жестокости и черствости душевной, вне золотых рук, а в трех совместившихся истинах, определяющих смысл деятельности человека: разума, одухотворенности, способности руками сделать то, что подсказывает ему разум и совесть.
Вот почему самым тяжелым, пожалуй, самым ответственным и почетным, является труд по обучению, а главное, по формированию мировоззрения хирурга. Это многолетний, многоэтапный, кропотливый процесс, напоминающий процесс обучения и формирования музыканта, художника не только как специалиста, ремесленника, а как личность.
Хирург — это человек сдержанный, со сложной психологией лидера, идущего в бой в неизвестность, но с четко очерченной задачей — спасти жизнь. В любой операции, сколько бы мук, душевных терзаний и труда она ни стоила, цель одна — жизнь!
Хирургия, как никакая специальность, таит в себе необходимость владеть прочными и глубокими знаниями основ медицины, патологии, терапии, и хирургии в частности.
Не случайно, основатель кафедры госпитальной хирургии Ростовского-на-Дону медицинского института, большой экспериментатор, хирург широких возможностей, основоположник многих направлений в хирургии, заслуженный деятель наук, лауреат Государственной премии, человек со сложной судьбой, но с выраженными качествами гражданина, профессор Богораз, в апогее расцвета своей творческой деятельности высказал мысль, что хирург — это терапевт, вооруженный ножом.
Да, это одна из многочисленных возможностей лечения больного, но только не препаратами, а активным иссечением патологического субстрата, не поддающегося консервативной терапии.
Хирург должен постоянно помнить, что его активное внедрение осуществляется через здоровые ткани, не поврежденные и даже не вовлеченные в патологический процесс. Возникающие при этом разрушения напоминают действия пожарного, крушащего на своем пути все, дабы подойти к очагу поражения. После ликвидации поражения с ужасом взирают на все содеянное на поле боя, однако, дело сделано, очаг ликвидирован.
Как-то мне тушивший пожар пожарный показал своего начальника и сказал, что он — чудо, у него золотые руки, при этом здание после этого «чуда» остается полуразрушенным.
Если взглянуть на то, что остается вокруг зоны действия хирурга после проведения блестящей операции в световой микроскоп, увидишь мрак и разрушения даже на клеточном уровне.
Приводить все это в порядок приходится все тому же организму. Настоящее мастерство врача-хирурга заключается в том, чтобы, зная степень нанесенного им разрушения, человеческая совесть, врачебная порядочность пришли на помощь организму больного и помогли справиться с этой бедой.
Видимо, поэтому современный врач-хирург оценивается не только по тому, насколько правильно поставлен диагноз, четко определены показания к оперативному вмешательству, насколько с наименьшей травматизацией ткани произведена операция, но самое главное, как помог он организму восстановить разрушенное им, восстановить работу жизненно важных органов, пришедших в нарушение функционирования не только от развития патологического состояния, но и от той травмы, которую нанес хирург во время самой операции.
Хирург должен быть ответственным за больного, которому провел оперативное вмешательство, активно внедряясь в организм, разрушая здоровые ткани, в послеоперационном периоде, ближайшем и отдаленном.
Разум — величайший дар природы: он не только поднимает нас над нашими страстями и слабостями, но и помогает с пользой распорядиться нашими достоинствами, талантами и добродетелями (Шамфор. XVII век).
Разум — духовная сила, могущая помнить, могущая постигать, познавать, судить и заключать. Разум — смысл, интеллект. Невольно вспоминается латинская мудрость — не вреди!
Хирургия, как особая деятельность человека, требует гармонического развития — духовного и физического, умения владеть своим телом.
Ведь и хирургу приходится испытывать прочность своих мышц, уметь организовать себя, отогнать сон, мобилизовать на работу ночью, днем, стоя многие часы за операционным столом.
Ко всему этому надо готовиться, учиться, а главное — учить кропотливо, скрупулезно, порой передавая тонкости мастерства из рук в руки, от учителя к ученику, от мастера к постигающему мастерство.
* * *
И дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен.Библия.
Следуйте же путем познания, а иначе останешься ты врачом-невеждой.Амирдовлат Амасиаци, XV в.
Врач, выбрав дело своей жизни — хирургию, должен, прежде всего, пройти через запутанные лабиринты дифференциальной диагностики, быстро и точно поставить диагноз, четко сформулировать показания к операции, выработать тактику ее проведения, предположить возможные осложнения как во время операции, так и в послеоперационном периоде, ближайшем и отдаленном. Хирург подобен шахматисту, умеющему видеть не только то, что происходит на шахматной доске, но и минимум на несколько ходов вперед.
В повседневной деятельности нравственный уровень хирурга имеет важное, возможно, и решающее значение. Не рукодействие, каким бы высоким профессионализмом оно отмечено не было, а высокая степень духовности, человеческой морали управляют активными действиями хирурга. Библия нас учит, что врач — угодный Богу человек: «Почитай врача честью по надобности в нем, ибо Господь создал его. Знание врача возвысит его голову и между вельможами он будет в почете».
Тогда как же расценивать действия и деятельность хирурга, который со скальпелем в руках активно внедряется в тело, созданное всевышним, разрушает целостность организма? Не противоречит ли это вечной мудрости? Видимо, нет, если это во благо человека, если этому виду человеческой деятельности посвятил свою жизнь Войно-Ясенецкий. Архиепископ Лука — Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий — родился в 1871 году, умер в 1961. Как ученый известен не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Написанная им монография имела несколько изданий и по сей день является библиографической редкостью. «Очерки гнойной хирургии» были награждены Сталинской премией первой степени.
Войно-Ясенецкий был рукоположен в епископы в 1923 году. Через десять дней его арестовали и в ссылках и лагерях провел он 12 лет. Во время войны, когда нужда в хирургах была особенно острой, о нем вспомнили и призвали к работе с ранеными. Он организовывал госпитали, учил врачей, оперировал. Блестящий хирург, как и всегда, совмещал церковное служение с хирургической работой в госпиталях. Входя в операционную, он совершал короткую службу, осеняя крестом помещение, операционный стол и раненого бойца. Об этом мне поведала операционная сестра, дочь настоятеля Новочеркасского собора, которая всю войну работала вместе с ним. Глубокий мыслитель и специалист в области физических болезней человека, архиепископ Лука написал небольшой труд «Дух, Душа и Тело», в котором высказывает свои мысли о загробной жизни: «Между телом и духом существует постоянная связь и взаимодействие! Все то, что происходит в душе человека в течение его жизни, имеет значение и необходимо только потому, что вся жизнь нашего тела и души, все мысли, чувства, волевые акты теснейшим образом связаны с жизнью духа. В нем запечатлеваются, его формируют и в нем сохраняются все акты души и тела. Под их формирующим влиянием развивается жизнь духа и его направленность в сторону добра или зла.
Жизнь мозга и сердца и необходимая для них совокупная, чудно скоординированная жизнь всех органов тела нужны только для формирования духа и прекращаются, когда его формирование закончено или вполне определилось его направление».
Архиепископ Лука указывает нам на то, что дает человеку жизнь на земле: «Жизнь всех органов тела нужна только для формирования духа и прекращается, когда его формирование закончено или вполне определилось его направление».
Но даровать, а не рукодействовать безрассудно. Хирург должен быть постоянно уверен в том, что его действия идут от плода его разума и чистой совести, высокого уровня нравственности. Верша суд над бедой, возникшей в организме, он творит добро во славу жизни.
Беда, когда этим видом деятельности занимается человек нравственно убогий, который руководствуется двумя понятиями — я знаю и смогу это сделать. Выполняя, даже талантливо, оперативное вмешательство, он все же может совершить ошибку, так как руководствуется только одним — сделать операцию. Оперируя человека с большим количеством сопутствующих заболеваний, предлагая пациенту обширное травматическое пособие, объем травмы которой порой не способен вынести подорванный организм в целом, такой хирург может поставить больного перед угрозой смерти.
Формирование хирурга — процесс многоэтапный, многолетний, при этом должна существовать общая схема подготовки и, разумеется, только индивидуальный подход к каждому специалисту в отдельности. Здесь необходимо учитывать все характерологические особенности индивидуума и то, что дано ему природой.
У одних — это выраженная способность осмысления глубинных процессов, происходящих в организме человека, четкость и быстрота представления ими развития патологического процесса на высоком профессиональном уровне, у других — умение быстро и четко сформулировать правильный диагноз; третьи владеют яркой способностью охватывать и выполнять сложные приемы оперативной техники, отличающиеся не только скоростью выполнения манипуляций, но и тонкостью движений, способностью ощущения тканей, и только немногие обладают совокупностью всех этих качеств вместе. В народе о таковых говорят, что это хирург от Бога. В сороковые годы у нас на Дону таким хирургом был Аствацатуров Леон Соломонович.
Мыслитель XVIII века Шамфор писал, что признание ценнее известности, уважение ценнее репутации, даже ценнее славы.
Увидеть все эти задатки в молодом хирурге, найти путь для их совершенствования, сделать его полезным для людей — не это ли великий дар педагога, гражданина, человека и нравственная обязанность каждого опытного врача. Великое благо, когда, на жизненном пути молодого специалиста встречается такая личность.
В моей врачебной судьбе это был Николай Тарасович Назаров. Зрелый хирург, прошедший не одну войну, для которого практически не было секретов в военно-полевой, а также и гражданской хирургии.
Он был главным хирургом города Новочеркасска, заведовал хирургическим отделением больницы, которую построили на деньги, собранные казачеством Дона. В прошлом она считалась одной из современнейших на Юге России и в ней по тем временам было предусмотрено все, даже емкость для хранения питьевой воды.
Заведующий хирургическим отделением пользовался особым вниманием, уважением и авторитетом не только у себя в городе. К нему приезжали на консультацию люди из различных городов Ростовской области. О нем шла молва и слава, как о вдумчивом, умном, рассудительном человеке и враче.
Он был выше среднего роста, плотного телосложения, всегда опрятно одетый, неторопливый и скупой в движениях, задумчивый, мало улыбающийся, с красивой седеющей головой. Голос, вернее тембр, чуть с хрипотцой. Создавалось впечатление, что он не способен кричать, раздражаться.
С особым вниманием относился он к молодым хирургам, давая им возможность осмотреться и найти себя, осмыслить, что хорошо, а что плохо.
Молодые начинающие хирурги напоминали своим поведением детей, которых не допускали в дела взрослых, а они как бы носились в беззаботном вихре, не ведая, что жизнь предстоит им нелегкая, полная тревог и испытаний.
Под стать Николаю Тарасовичу был им сформирован и основной штат хирургического отделения. Это были многоопытные, грамотные, образованные врачи, блестяще оперирующие, верные его помощники. Они-то и привлекали нас своим примером и образцовой работой к такому же труду.
Николай Тарасович деликатно приглашал молодых врачей к себе, смеясь, предлагал не бегать по квартирам, а оставаться жить у него в кабинете, пользоваться его личной библиотекой и бесплатной больничной кухней.
Все это постепенно притягивало молодого специалиста к непосредственным заботам хирургического отделения, его вызывали ночью дежурные врачи на консилиум, операции и, таким образом, он набирался опыта и приобретал хирургические навыки.
Спустя год после такой практики молодой врач из несмышленыша превращался в человека, переживающего за жизнь своего пациента, умеющего «проходить» весь послеоперационный этап вместе с коллегами, больным и родственниками.
Отвлекая от этого повседневного и изнурительного труда, Николай Тарасович приглашал пройтись с ним по вечернему городу, при этом много и интересно рассказывал о его истории, архитектуре, людях. Чувствовал себя неотъемлемой частью того места, где работал и жил, был достойным гражданином, в чем мне пришлось убеждаться не раз в последующем.
После таких вечерних прогулок приглашал к себе домой на вечерний ужин или же обед, а по воскресеньям и на завтрак. Он старался обогреть нас теплом домашнего очага, уюта и показать жизнь хирурга как бы изнутри. Все это сближало и создавало в сознании молодого человека доминанту того, что есть вторая составляющая жизни — личная, которую следует создавать и вести за нее ответственность так же, как и за жизнь больного.
На работе это был строгий, требовательный заведующий — старший по должности врач. Он был поклонником школы российских хирургов. Все брал на себя: от постановки диагноза до укладки больного на операционном столе, обезболивания, разреза, самой операции, вплоть до наложения последнего шва на кожу. После того, как больного привозили в палату, он непременно со своими ассистентами подходил к нему, убеждался, что все в порядке, вселял уверенность пациента в успех. После этого все немедленно шли в ординаторскую писать под его диктовку ход операции, при этом он писал в операционном журнале не торопясь, читаемым почерком, с рисунками по ходу операции и только первый ассистент в истории болезни имел право записывать ход операции, второму ассистенту надо было еще заслужить это право, но присутствовать при этом он был обязан.
Операционных сестер подбирал очень тщательно, воспитывал — в результате они были истинными хранительницами хирургических порядков. В операционной всегда царил культ операционной сестры, но зато хирург чувствовал себя совершенно уверенно и спокойно во время операции, думая о том, как ему выйти из создавшейся ситуации, а какими инструментами — это была уже задача операционной сестры, она знала даже, какой именно инструмент для этой цели вложить в руку хирурга, и что при этом ему будет угодно и по душе.
От взгляда операционных сестер не ускользало ничего из того, что происходило в операционном зале. Мы, молодые хирурги, прекрасно осознавали, что работали с операционной сестрой высокой культуры и блестяще образованным человеком. Она была строга, требовательна, предупредительна и высоко порядочна.
Все эти качества невольно обращали на себя внимание, дисциплинировали молодых врачей, дежуривших с ней в ночное время.
Однажды она поведала мне, что ей довелось во время войны быть личной операционной сестрой Войно-Ясенецкого. В то время, когда она мне все это рассказывала, знали мы о нем лишь то, что он был лауреатом Сталинской премии за изданную им монографию по гнойной хирургии. Но о том, что он уже тогда имел высокий церковный сан, перед операцией осенял крестом операционный стол и бойцов, ложившихся на него, конечно, даже представления не имели.
Она была ему преданным и верным человеком и, по-видимому, он относился к ней доверительно. Она, кроме всего, была дочерью его приятеля, настоятеля Новочеркасского войскового храма.
Спустя два года, нам, начинающим хирургам, показалось, что мы настолько выросли в практической хирургии, что Николай Тарасович нас сдерживает. Стали высказывать свое недовольство. Еженедельные сдачи ему теоретических зачетов продолжались, но однажды он нас вызвал и предложил на выбор выполнить каждому ту операцию, о которой тот мечтает, с условием, что теоретическую часть мы ему обязательно сдадим…
В назначенный день и час мы с блеском это сделали и ждали приговора. Еще одним условием нашего учителя было то, что больной должен быть нашим родственником или же близким нам человеком.
Вскоре все мы трое получили от него рекомендации на учебу для поступления в клиническую ординатуру.
* * *
Наше неординарное время как бы взывает людей осмотреться, взглянуть в прошлое, мысленно пройти по дорогам детства, юности, сопоставить, пересмотреть, проложить ориентиры будущей дороги, прокладываемой в новых условиях бытия.
Видимо, все начинается в жизни не только со святости родительского очага, его патриархальности, ауры благоденствия и трудолюбия, но и тех поводырей-преподавателей, которым Богом было суждено встретиться на твоем жизненном пути, и как бы проложить вехи будущего твоего мироощущения.
Впервые пришлось задуматься мне об этом, читая строки небольшого письма, написанного в двадцатые годы моим дедом Минасом своей единственной дочери. Меня, юношу, поразил каллиграфический почерк и бережное, взвешенное, любовное отношение к каждой букве, каждому слову и мысли письма. Красивый, четкий почерк достался ему большим трудом и прилежанием. Этому научил моего предка преподаватель чистописания и каллиграфии. Эти, уже мало кому известные преподаватели, создали целый пласт последующего поколения грамотных жителей нашего города, свято относящихся к содержанию и форме слова.
Однако изумило меня и то, с каким вниманием относились отцы города к личностям преподавателей.
Последние имели возможность построить себе дом, воспитывать многочисленную детвору, дать им не только среднее, но и высшее образование. Преподавательским трудом они могли обеспечить свою независимость, получить возможность стать личностями, сеять добро, создавая разумное и вечное.
От этого ушедшего от нас навсегда патриархального времени все же осталось то немногое, та толика святого в лице воспитанного ими поколения, некоторые представители которого посвятили свою жизнь тоже педагогической деятельности.
Поколению ребят довоенного и послевоенного времени несказанно повезло, они явились как бы эстафетой передачи знаний от тех, кто в юности изучал закон Божий, унаследовал святое отношение к высшим идеалам человеческой морали, в сознании которых сама жизнь и деятельность преподавателя были Богу угодным делом. У многих из них ко времени государственного переворота 1917 года были уже выработаны и закреплены педагогические навыки.
Мне довелось учиться в школе с казалось бы несчастливым числом 13, да и создавался коллектив преподавателей в военное время на 13-й линии, но оказалась эта школа счастливой для тех детей, кому повезло в ней учиться.
Первое впечатление о школе у учеников, даже в то военное время, когда в помещении было холодно, а в желудке голодно, — что тебя ждут, встречают учителя во главе с директором школы, ты нужен. На большой перемене, в буфете, каждому ученику выдавали кусочек черного хлеба с конфетой красного или зеленого цвета..
Войти в помещение школы можно было только под взглядом грозного, но полюбившегося ученикам директора Дирибина А. П. В этом большом, нам так казалось, надежном и добром с громоподобным голосом человеке чувствовался заботливый хозяин, отец. Встречая детей у входа в школу, он как бы приглашал каждого зайти и приобщиться к знаниям.
Этот удивительный человек-профессионал мог собрать вокруг себя целое созвездие прекрасных педагогов, каждый из которых являлся поистине уникальным явлением, личностью.
Русский язык преподавала Прасковья Васильевна — немолодая женщина, явно нуждающаяся, порой полуголодная, но бесконечно преданная своему делу; знания, которыми она одаривала каждого, оставались в душах ее учеников благодарной памятью.
Весьма неординарно вела литературу Чараева Елизавета Петровна. Обладая глубокими знаниями предмета, эрудицией, великолепным пониманием советской и русской классической, а также зарубежной литературы, тонко и взвешенно разбирая произведения, с неоднозначным творческим подходом, она снискала к себе и к своему предмету любовь и уважение, а для многих определила и выбор будущей профессии. Ее дом всегда был полон творческой молодежи. Только у нее в доме можно было поговорить о творчестве тех писателей и поэтов, кто не был включен в обязательную программу — Есенине, Блоке, Достоевском, Гете, Беранже.
Как преподаватель она имела необычную манеру общения в классе с ребятами. Будучи близорукой настолько, что текст подносила буквально к линзам очков, она обычно располагалась в самой гуще класса и начинала обвораживать ребят прекрасной русской речью и логикой повествования. Уроки ее проходили в полной тишине и пролетали незаметно, только звонок напоминал ребятам, что время счастья окончено.
Во время своих рассуждений она незаметно подключала учеников к работе, исправляла их неточности в рассуждениях. В журнале появлялись оценки, которые практически никто не оспаривал. Дружили с ней практически все ее выпускники до самой ее кончины.
Не менее одаренной личностью была Елизавета Ивановна Воскобойникова — русист и литератор. Она не только знала русскую литературу, но и очень любила, могла наизусть читать целые страницы из произведений Островского, Грибоедова, причем она не читала, а играла, как бы проигрывала образы. Порой она давала трактовку того или иного слона, указывала на его происхождение и силу звучания именно в этом тексте, как бы подчеркивающего особенность характера произведения.
Елизавета Ивановна была поистине русской интеллигенткой, поклоняющейся всему русскому, российскому.
Живя в окружении армянских семей, Елизавета Ивановна широко открывала двери своего дома ребятам всей округи. На летних каникулах принимала нас как своих детей, порой показывая, что все лучшее в жизни воспето в стихах, литературе. Непременно угощала чаем, а порой со своей сестрой в четыре руки играла классические произведения на старом пианино. Впервые у нее в доме я услышал многие романсы Вертинского.
В школе, где царила атмосфера некоторой дистанции между учениками и учителями, Елизавета Ивановна, пожалуй, была единственным человеком, к которому можно было обратиться и рассказать все как на духу. Она могла не только бескорыстно дать дополнительные уроки, но и искренне обрадоваться хорошему ответу ученика, пусть и не успевающего ранее. Ее большой умный лоб расправлялся от множества морщин, а в глазах появлялась одобрительная смешинка.
Математика в старших классах держалась на Ольге Адамовне Кечекьян и Поляковой.
Эти старые девы посвятили свою жизнь педагогике, были образцовыми преподавателями, блестяще владели методикой преподавания этого сложнейшего предмета, выделяя в качестве приоритета индивидуальность ученика, личностные качества. Многие выпускники выбрали свою специальность с математическим уклоном и стали впоследствии крупными специалистами, учеными, профессорами, среди которых был и член-корреспондент Академии наук.
В школе работали педагоги, преподававшие предметы, которые не считались основными, но их любили, почитали, уважали, а предмет знали и полученное от них помогло практически всем в нелегкой жизни.
Физической культурой занимались все учащиеся, при этом не формально, а добиваясь спортивных разрядов по различным видам спорта, особенно гимнастике. Всем этим целое поколение ребят было обязано великолепному человеку, всегда подтянутому, опрятному и увлеченному — Русанову Владимиру Филипповичу.
В памяти на всю жизнь осталась очаровательная, всегда красиво и модно одетая преподавательница английского языка Погуляева Мария Георгиевна. Многие из ее учеников стали профессионалами, переводчиками, работающими на международном уровне, полученные знания помогли многим сдать кандидатский минимум, читать, переводить тексты с английского языка.
Особое место в школе занимал фронтовик — боевой летчик Ковалев Петр Георгиевич. Преподавал он физику, был великолепным методистом, защитил кандидатскую диссертацию по методике преподавания физики в школе. Будучи зрелым человеком, написал великолепный задачник по физике, впоследствии известный всей стране.
Его любовь и преданность детям и школе были общеизвестны: он не прекращал связи с детворой даже тогда, когда работал в качестве доцента педагогического института.
Удивительно, что заложенные им знания выживали у его учеников даже спустя 30–40 лет. Он умел с особым, только ему присущим педагогическим приемом довести до сознания ученика основу, стержень каждого положения физики.
На всех этапах своего жизненного пути приходилось мне с благодарностью вспоминать Петра Георгиевича и тогда, когда готовил экспериментальную часть диссертации, и когда участвовал в организации первой на Юге России лазерной лаборатории в хирургии, и когда будучи уже доцентом, изучал основы компьютеризации, создавал программы и учил использовать их в педагогических целях.
Особую любовь и уважение в нашей школе и далеко за ее пределами испытывали к математику Яковенко Стефе Васильевне. Она не только блестяще вела этот сложный предмет, но и была великолепным методистом, а главное — воспитателем.
Уже в зрелые, предпенсионные годы мы, ее выпускники, задаемся вопросом, какими приемами эта красивая, всегда опрятно одетая женщина смогла держать дистанцию с учениками, умела заложить полувековую дружбу между ребятами руководимого ею класса.
Ее ученики стали видными учеными, профессорами, академиками, просто порядочными, полезными обществу людьми.
Более тридцати лет работая в высшей школе, постоянно вставали передо мной педагоги моей юности и те приемы общения с обучающимися, которыми они пользовались.
В молодые годы казалось, что детство и юность забудутся, а средняя школа останется в памяти как перенесенная детская болезнь. Но с годами именно они становились яркими воспоминаниями, наивностью, первозданностью, порой и комизмом, как родимые несмывающие пятна — навечно о тех, навсегда улетевших годах.
В городе как-то произошло неординарное событие — режиссер Калугин Юрий Георгиевич создал свое очередное эпохальное полотно «Камешки нашего детства». Эта работа о нашем детстве, юности, возможно, и старости, об эпохе ребят сороковых годов. Она напомнила мне работу Карла Брюллова «Гибель Помпеи», где остается одна надежда, что в этой губительной неразберихе возможно спасется художник, который оставит потомкам память о тех, кто некогда жил нормальной и размеренной жизнью, и которым все человеческое и нравственно чистое было не чуждо.
Юрий Георгиевич как бы вновь заставил нас перенестись в годы нашей юности, школьные годы, когда не испорченных жизненными передрягами обучали нравственно чистому, разумному и вечному. Радостно не только талантливому режиссеру, но и зрителям, что некогда заложенные в сознание детей честность, порядочность, милосердие проросли великолепными всходами.
Отсутствие критического отношения к собственным способностям зачастую приводит людей на руководящие должности. Став над людьми по должности, таковые начинают проявлять «чудеса» на своем поприще. Прежде всего такого руководителя не устраивают способные, умные люди, особенно те, кто хорошо знает дело и может видеть невежество своего начальника. В коллективе начинают процветать подхалимство, угодничество и показуха. Дело стоит, а порой катится назад. Уместно вспомнить Честерфильда, который предупреждал своего сына о том, что может случиться с ним, когда он окажется перед взором своих подчиненных. «Помни Иисуса Христа, распятого на кресте, когда каждый изъян его тела был виден людьми и обсуждаем».
Особое место в медицине, и в хирургии в частности, занимает умение найти контакт с больным. Известно, что врач должен быть хорошим психологом, то есть сразу определить интеллектуальный и нравственный уровень собеседника. Здесь важно все: и национальность, и вероисповедание, место жительства, среда, окружающая больного.
Важным инструментом общения между врачом и больным является слово. Случались и такие ситуации, когда, казалось, природа одарила человека умом, способностями глубоко осмысливать теоретические основы своей профессии, он становился хорошим специалистом и желанным консультантом, но такие пороки, как жадность, стяжательство, низкий уровень нравственных устоев опрокидывали данное природой и завоеванное собственным трудом. Люди летели на свет его таланта, но вдруг, опалившись огнем его низкой натуры, уходили в сторону. Вокруг со временем образовывался вакуум порядочных людей, который заполнялся людьми недостойными. Такой человек перестает замечать, что с ним происходит, и, в конечном счете, перестает расти, оказывается в состоянии деградации. «Наш разум приносит подчас не меньше горя, чем наши страсти; в таких случаях можно сказать: «Вот больной, отравленный своим врачом», — писал еще в XVII веке Шамор.
Хирург должен постоянно помнить, что профессия его связана с насилием, активным внедрением в организм и кровью, а привыкнуть к насилию, как впрочем, и к смерти, невозможно.
«Опыт всегда индивидуален, каждый должен создавать его для себя сам, — писал великий французский хирург Рене Лериш, — операция спасает жизнь больного путями, которые могут убить». Защитой для борьбы с этим становятся глубокие знания, умения, стопроцентная уверенность в том, что больному делается добро во имя ело жизни…
С юных лет я был очарован профессором-хирургом Б. З. Гутниковым, у которого было все необычно и красиво. Он рисовал, знал иностранные языки, доходчиво читал лекции студентам, увлекался техникой, блестяще играл на фортепиано, исполнял Шопена в Петербурге, в Мариинском театре. В этом человеке было все прекрасно, просто и поучительно. Высокого роста, открытое умное лицо с крутым лбом, добрые улыбающиеся глаза, резонирующий, как у профессионального певца, тембр голоса. Он производил впечатление профессора-белоручки, однако с юных лет он был своим парнем у слесарей, технарей на толкучке, где продавались запчасти к мотоциклам и машинам. В 30-х годах он считался признанным в городе автолюбителем, одним из первых в городе имел мотоцикл, а затем автомобиль. Это было не только его хобби, но и практически вторая жизнь. Сотрудники знали увлеченность профессора техникой и старались порадовать его изобретениями новых инструментов, созданием новых аппаратов. Так, еще до войны ассистентом Садовеко была модифицирована маска для наркоза, практически изобретен новый принцип работы.
Искусство, войдя в жизнь человека, сопутствует профессиональному успеху. Хирургу же помогает оно не только в освоении нелегкой специальности, но и в тяжелые минуты, часы и дни жизни, врачуя целителю душу.
Я знал и такие случаи, когда, вкусив радость подмостков, успеха и признания на сцене, врачи бросали свою специальность и шли в театр на самые третьестепенные, малооплачиваемые роли, распрощавшись с блестящей карьерой ученого.
Мой друг Виталий Нартов, с которым мы, мечтая о карьере хирурга, не одну ночь дежурили в студенческие годы в больнице скорой помощи, имел бархатный баритон, брал уроки пения у Донцовой, певшей вместе с Ф. И. Шаляпиным, участвовал в драмкружке. После окончания медицинского института вдруг резко изменил свою судьбу — поехал в Москву, стал работать терапевтом, получив прописку и комнату в лифтерской, но зато мог учиться в консерватории по классу вокала. Его заметили на выпускном спектакле и неожиданно пригласили работать в Большой театр в качестве солиста. С медициной было покончено, но зато она дала ему неоценимо много. Зная психологию людей, умея понимать характеры, быть психологом, он хорошо чувствовал партнера, видел сцену, легко вживался в образ, создавая незабываемые характеры.
Теперь, спустя тридцать лет, я понимаю, что в студенческий период времени мне пришлось увидеть замечательных людей, настоящую интеллигенцию, способную замечательно проводить свой досуг. В институте работал симфонический оркестр, руководимый профессиональным дирижером, эстрадный оркестр, драмкружок, руководимый заслуженным артистом РСФСР Ненашевым.
Тесная творческая связь молодежи и преподавателей дала замечательные плоды. В симфоническом оркестре наряду со студентами играли преподаватели, доценты, профессора, некоторые стали видными: Цинколовский — виолончелист, профессор Соколов В. В. — скрипка, Ю. Н. Бардюшков — доктор наук — скрипач. Из драмкружка института «вышли» проф. А. И. Поляк, доцент Чиченин, асс. Ваниев, заслуженный врач РСФСР Богдасаров.
Практически все, кто прошел студенческую школу приобщения к высокому искусству, пронесли любовь к нему через всю жизнь.
* * *
Весьма колоритной фигурой в нашем городе был Рубен Иванович Тараев. Интересы его деятельности всегда распространялись на вопросы культуры и искусства. От штампа начальника того времени он резко отличался не только внешне, но самое невероятное, так это внутренним содержанием.
Внешне это был человек среднего роста, коренастый, с грубыми чертами лица, темнокожий, но с необыкновенно выразительными, излучающими добро глазами, лицо же его было освещено интеллектом и неповторимой улыбкой, сменяющейся добротой и сарказмом.
При близком знакомстве поражала его разносторонняя образованность, а эрудицией и коммуникабельностью он буквально поражал каждого.
Общение с ним было делом не только интересным, но и в большей степени полезным, а советы, которые он давал, точные и жизненно реальные.
С ним всегда состоялся диалог, что резко отличало его от начальников того времени. В беседе им сразу же намечалась система общения, выстраивалась единая канва, объединяющая собеседников, не взирая на то, с кем ему пришлось встретиться, с человеком какого интеллектуального уровня, всегда находился снимающий напряжение скетч, анекдот или же интересный смешной случай, но главное — без пошлости.
Первая встреча с этой незаурядной, запоминающейся личностью у меня произошла в доме моего учителя на одном из юбилейных торжеств. Присутствовали коллеги профессора, казалось, интеллектуальный цвет медицинского института, однако Рубен Иванович незаметно стал центром внимания банкетного стола, и взоры присутствующих были обращены к нему, к его непредсказуемым по остроте и изяществу репликам, и по случаю и к месту прочитанному отрывку из стихотворения.
Меня, молодого человека и врача, практически завершившего работу над кандидатской диссертацией, которому впервые было дозволено присутствовать на таком званом обеде, поразило обилие знаний, умение ими пользоваться к месту и полезностью для всех.
Изумило и то, что Рубен Иванович совершенно свободно и к месту пересыпал свои выступления ненавязчиво кусками от поэтических произведений неизвестных нам авторов античности до эпиграмм современных поэтов, каламбурами, чем не только поражал присутствующих, но и, по-видимому, заставлял задуматься каждого, опытных и интересных лекторов о пользе и значении искусства, литературы для понимания и общения с людьми.
Для меня же этот вечер стал какой-то точкой отсчета, сигналом к немедленному гуманитарному самообразованию, основой и потребностью в духовной жизни, окружения себя людьми интересными, нестандартно мыслящими, понимающими в искусстве, литературе, науке.
Со стороны пришлось наблюдать, как он возглавлял отдел культуры города в то неоднозначное, тяжелое время, где само слово культура выглядело однобоким, смешноватым в его изначальной трактовке.
Теперь уже стало понятным, что основным стержнем его многолетней деятельности на этом поприще было не позволить разрушить налаженные между людьми системы общения, что давало возможность самобытным руководителям отделов, таким, как Луковский, возглавлявший областную филармонию, Алиев — цирковое искусство, многим другим быть по-настоящему полезными людям и обществу.
Позже и он стал директором цирка, что не замедлило сказаться на особенности развития этого неповторимого дела.
Именно здесь во всем блеске раскрылся его талант не только тонкого ценителя возможностей человеческого мастерства, но и интеллигента, понимающего, что искусство принадлежит человечеству.
В своей деятельности Рубен Иванович как бы увидел наши дни и проложил путь в будущее.
Им впервые в СССР при Ростовском цирке было создано училище для подготовки программ на заграничного зрителя.
По тем временам это был смелый, рискованный шаг, но прообраз того, что только в наши дни стало возможным создавать.
Интеллигентность этого на вид громадного человека для меня ярко проявилась в его бережном отношении к четвероногим артистам — цирковым животным. Им в вольерах были созданы оптимальные комфортные условия. Он лично проверял, каков рацион питания, какова профилактика и лечение больных, неформально заботился об их здоровье.
Помнится, как-то во второй половине субботнего дня на кафедру позвонил Рубен Иванович с просьбой сделать рентгеновское исследование тигрице дрессировщика Вальтера Запашного.
Было известно, что Запашный был не только выдающимся дрессировщиком, акробатом, но и ветеринарным врачом, его способность к непредсказуемым эксцентрическим выпадам была весьма известна. Что на этот раз? Но главное — звонил Рубен Иванович. Рентгеновская установка для экспериментальных животных была разобрана и вместе со мной и рентгенлаборантом отправлена в цирк.
Встретив нас, дрессировщик объяснил, что у него имеются подозрения на то, что его прима-львица страдает воспалением легких, а посему необходимо рентгенологическое исследование органов грудной клетки. Задача до предела проста, но как ее реализовать практически? Ему-то просто, он на ты с животным, а нам каково! Установили аппарат, положили на пол кассету с рентгеновской пленкой под аппарат, а напротив клетку для львов, туда-то и поместили нас. Дрессировщик львицу вывел на поводке, подвел к аппарату и та свободно, гордо улеглась на пленку. Все было просто, естественно и казалось, что это мирное животное уже с нами на ты. Перед самым снимком лаборант решила, что львицу необходимо подвинуть сантиметров на пять, спокойно вышла из клетки и, стоя рядом с Запашным, стала носком ботинка сдвигать животное. Снимок выполнили, воспаления легких у львицы не оказалось.
Вальтер Запашный показал нам, как содержатся четвероногие артисты, какие великолепные условия им были созданы, показал детский сад, где резвились народившиеся львята, а те, что были слабее, жили у него дома в гостинице.
Особую заботу руководству цирка составляла реализация программы питания животных свежими продуктами. Скажем, пума на завтрак должна была съесть живого кролика, а обезьянка — только свежие фрукты.
Все же главной заботой Рубена Ивановича были люди с их своеобразным образом жизни, вечно на колесах, вечно в дороге. Их следовало встретить, обогреть, создать уют быта домашнего, детей устроить учиться в школу, заболевших лечить. Попутно вдохнуть в талант культуру, сделать номер ярким, привлекательным, а самого исполнителя значимым.
И, по-видимому, самое главное — это умение скомпоновать программу, сделать ее выигрышной не только внешне, но и по содержанию, полезной для горожан, чтобы они могли приобщиться к лучшим образцам мировой исполнительской культуры.
Когда сейчас показывают представителей циркового искусства прошлого, называя при этом их классиками, лично я с благодарностью вспоминаю имена тех, кто дал возможность в различные периоды моей жизни видеть этих классиков, пережить как зрителю чудеса цирка. Все это стало какой-то значительной частицей нашей жизни, жизни нашего города и за все это мы должны быть благодарны талантливому человеку, интеллектуальной личности — Рубену Ивановичу Тараеву.
* * *
Дерзновенная мечта людей подняться в небо оставалась несбыточной до сравнительно недавнего времени, сверстниками которого явилось практически наше поколение.
Живы еще немолодые люди, рожденные в 30-е годы, мечту о полете воспринимающие как недалекое будущее, а что говорить о тех, кто родился в начале нашего века?
На них, видевших и переживших развитие и становление самолетостроения от планерных до реактивных, возможности покорения космического пространства до победной поступи человека по Луне, все же лежал оттенок какой-то романтики, победы преодоления невозможного.
Люди этого поколения практически так и не смогли оторваться от сознания их детской мечты, сказок полета человека на ковре-самолете.
Они еще жили грезами своего детства, в сказочном мире, видимо, поэтому первопроходчик Ю. Гагарин и выход человека в космическое пространство были встречены ими с восторгом победителей.
Долгие годы в нашем городе жил необычный человек, который сам был летчиком, сказочником, любил детей, создавая для них замечательные произведения, понятные и полюбившиеся целому поколению ребят. Он открывал для них мир прекрасного, таинственного, доброго и благородного, на его книгах воспитывались те, кто уже стал бабушками и дедушками, их дети и внуки, живущие в это недоброе извращенное время.
А было время, когда по улицам нашего города шел гордо и спокойно небольшого роста, чуть полноватый человек с седеющими волосами, всегда в летной форме и радовался, глядя на детвору, державшую полюбившуюся им написанную книгу-сказку.
Фамилия его также была какой-то сказочной, необычно звучащей, как будто из другого мира — Аматуни, уходящая своими корнями далеко в седую древность истории.
Он был из тех людей, в крови которых сохранились чистые гены, с кого в прошлые века зарождалась армянская нация. Казалось бы, какое дело современному летчику до сказочного мира детворы? Однако душевная чистота, романтизм, радость полета, желание быть не запачканным грязью бытовщины, постоянная забота о нравственной душевной чистоте хрупкого мира детства, ответственность перед чистотой их грез и мечтаний побудили этого на вид серьезного человека позаботиться о душах молодого поколения.
Для меня это был наш донской, российский Антуан де Сент-Экзюпери.
Встреча с этим необычным человеком-сказочником произошла у меня в совершенно неординарной обстановке — знойным летним днем в пионерском лагере на побережье Черного моря.
Нас, взрослых, поразила внезапно наступившая тишина, какая бывает в детском учреждении в час дневного сна. Выйдя на территорию пионерского парка, я увидел ребят, сидящих вокруг неизвестного мне человека, который спокойно, неторопливо рассказывал что-то и отвечал на их вопросы.
В жаркое время дня он был по-военному одет в летную форму и только форменную фуражку держал в руке, постоянно вытирая пот со лба платком.
Подойдя ближе, я узнал от ребят, что к ним в гости заехал детский писатель-сказочник Аматуни.
Любительской фотокамерой запечатлел я эту встречу и уже совсем перед его уходом из лагеря мы с ним познакомились, обменялись адресами, выяснили общих знакомых.
Прошли годы после его кончины, и судьба свела меня с его невесткой, редактором одного из издательств, в семью которой отдал я фотографии и негативы той случайной встречи. Альбом с фотографиями оформил художник, который оказался большим приятелем и поклонником таланта Аматуни, более того оформителем некоторых его произведений.
Здесь-то раскрылись передо мной человеческие качества писателя, как собеседника, гражданина, и, конечно, все в превосходной форме.
Крайне обидно, что прожитая яркая жизнь самобытного, талантливого человека, отдавшего будущему столько тепла и радости, нашего земляка, осталась неотмеченной в воспоминаниях современников, перестали переиздаваться его книги. И все же он живет в памяти и душах поколения ребят, зачитывавшихся его сказками.