Весенний ветер лезет вон из кожи, Калиткой щелкает, кусты корежит, Сырой забор подталкивает в бок, Сосна, как деревянное проклятье, Железный флюгер, вырезанный ятью (Смотри мой «Папиросный коробок»). А критик эа библейским самоваром, Винтообразным окружен угаром, Глядит на чайник, бровью шевеля. Он тянет с блюдца — в сторону мизинец, Кальсоны хлопают на мезонине, Как вымпел пожилого корабля, И самовар на скатерти бумажной Протодиаконом трубит протяжно. Сосед откушал, обругал жену И благодушествует: — Ах! Погода! Какая подмосковная природа! Сюда бы Фофанова да луну! — Через дорогу, в хвойном окруженья, Я двигаюсь взлохмаченною тенью, Ловлю пером случайные слова, Благословляю кляксами бумагу. Сырые сосны отряхают влагу. И в хвое просыпается сова. Сопит река. Земля раздражена (Смотри стихотворение «Весна»). Слова как ящерицы, — не наступишь; Размеры — выгоднее воду в ступе Толочь; а композиция встает Шестиугольником или квадратом; И каждый образ кажется проклятым, И каждый звук топырится вперед. И с этой бандой символов и знаков Я, как биндюжник, выхожу на драку (Я к зуботычинам привык давно). А критик мой недавно чай откушал. Статью закончил, радио прослушал И на террасу распахнул окно. Меня он видит — он доволен миром — И тенорком, политым легким жиром, Пугает галок на кусте сыром. Он возглашает: — Прорычите басом, Чем кончилась волынка с Опанасом, С бандитом, украинским босяком. Ваш взгляд от несварения неистов. Прошу, скажите за контрабандистов, Чтоб были страсти, чтоб огонь, чтоб гром, Чтоб жеребец, чтоб кровь, чтоб клубы дыма, — Ах, для здоровья мне необходимы Романтика, слабительное, бром! Не в этом ли удача из удач? Я говорю как критик и как врач. Но время движется. И на дороге Гниют доисторические дроги, Булыжником разъедена трава, Электротехник на столбы вылазит, — И вот ползет по укрощенной грязи, Покачивая бедрами, трамвай. (Сосед мой недоволен: — Эт-то проза!) Но плимутрок из ближнего совхоза Орет на солнце, выкатив кадык. — Как мне работать! Голова в тумане. — И бытием прижатое сознанье Упорствует и выжимает крик. Я вижу, как взволнованные воды Зажаты в тесные водопроводы, Как захлестнула молнию струна. Механики, чекисты, рыбоводы, Я ваш товарищ, мы одной породы, — Побоями нас нянчила страна! Приходит время зрелости суровой, Я пух теряю, как петух здоровый. Разносит ветер пестрые клочки. Неумолимо, с болью напряженья, Вылазят кровянистые стручки, Колючие ошметки и крючки, — Начало будущего оперенья. — Ау, сосед! Он стонет и ворчит: — Невыносимо плимутрок кричит, Невыносимо дребезжат трамваи! Да, вы линяете, милейший мой! Вы погибаете, милейший мой! Да, вы в тупик уперлись головой, И как вам выбраться, не понимаю! — Молчи, папаша! Пестрое перо Топорщится, как новая рубаха. Петуший гребень дыбится остро; Я, словно исполинский плимутрок, Закидываю шею. Кличет рог — Крылами раэ! — и на забор с размаха. О, злобное петушье бытие! Я вылинял! Да здравствует победа! И лишь перо погибшее мое Кружится над становищем соседа.