Глава первая

Все будет хорошо

Василий Юрьевич Герман поднялся из мягкого, обитого черным драпом кресла, навстречу посетителю.

В дверь, их с Аллой, квартиры — тюрьмы, вошел начальник секретного отдела по пришельцам, полковник департамента юстиции Мур Ххок — среднего роста шатен, сорокапятилетний, крепкого телосложения мужчина, с невзрачными бесцветными глазами, под густыми черными бровями. Как обычно он был одет в белый мундир с золотыми погонами полковника и с надвинутой до бровей, фуражкой.

Герман только что вернулся из послеобеденной прогулки по «загону», как он называл усадьбу для содержания пришельцев, окруженную по периметру высоким, из красного кирпича забором, перед которым шел еще один — из колючей проволоки. Часовые, стоявшие на пулеметных вышках, за многие годы привыкли к прогулкам «подопечных», и лениво поглядывали сверху на их передвижения внутри периметра.

В такие пасмурные и дождливые дни, как сегодня, экипаж «Странника» обычно отсиживался под крышей большой деревянной веранды. Как всегда играли в шахматы или вели беседы на одни и те же надоевшие темы.

Сегодня Герман проиграл три партии Леониду Семенову и выиграл одну у Кларка Смита.

Полковник Ххок прошел на середину зала и сухо произнес:

— Собирайтесь.

И никакого тебе обычного «здравствуйте».

В глазах главного тюремщика светился холодный огонь.

— Добрый день, полковник, — сказал Герман. — Что-то произошло?

— Узнаете в свое время.

С кухни в белым переднике, одетом поверх красного в белый горошек платья, вошла Алла.

— Здравствуйте, полковник, — сказала она.

Тот коротко ей кивнул и произнес:

— Жду вас за дверью. На сборы даю пять минут.

И вышел.

— Сборы? — Она непонимающе посмотрела на мужа: — Уезжаем?

— У нас пять минут, Алла. Одевайся.

Она пожала плечами и, снимая передник, ответила:

— Я одета.

Герман шагнул к жене и обнял ее.

— Приготовься, что-то будет. Думаю наш отдых закончился. Алла…

С кухни тянуло запахом готовящегося пирога.

* * *

Во дворе администрации — одноэтажного, длинного здания, выстроенного из красного кирпича, справа от которого высокий забор, заканчивался массивными, выкрашенными свежей ярко-красной краской, железными воротами, стоял громоздкий черный автобус, с забранными решеткой окнами. Сами окна были закрашены белой краской.

От квартир-камер до администрации вела узкая, вымощенная шлифованным булыжником дорожка, вокруг которой росли редкие невысокие сосны.

Вся местность, окруженной забором усадьбы, с ухоженными газонами и немногими постройками — кухней, казармой охраны, двумя глухими без окон кирпичными складами и торчавшей на небольшем пригорке верандой, просматривалась хорошо.

Дорожка, еще мокрая от недавно прошедшего дождя, в нескольких местах блестела неглубокими лужами. Из маленького просвета в низких тучах выглянуло яркое солнце.

Рядом с автобусом, разделившись на две неравные группы, стояли офицеры. Человек двадцать. А у самих ворот застыли, заглушив моторы, два зеленых армейских грузовика, с сидевшими в кузовах машин офицерами, и черная легковая машина с офицером-водителем за рулем. Черная машина блестела на солнце лаком и чистыми стеклами салона.

Некоторые офицеры курили.

Вереницу пришельцев вели двое охранников спереди и двое охранников сзади. Полковник Ххок шел впереди всех.

Дойдя до конца дорожки, пришельцев подвели к автобусу и один из офицеров, открыв заднюю дверцу, выдвинул раскладную, железную лестницу под порогом.

— Прошу, — полковник Ххок указал им рукой на дверь автобуса: — Небольшое путешествие.

Пришельцы-арестанты поднялись в салон автобуса, разместились на жестких деревянных скамьях, стоявших вдоль стен, под окнами. Следом за ними поднялись десять офицеров охраны. На скамейке рядом с Германом сели Алла Кофман, и Леонид Семенов, напротив них — Кларк Смит, Сильвия Смит и Виктория Семенова. Одни офицеры расположились на скамейке у самого выхода, другие прошли дальше, в начало салона.

Полковник Ххок молча посмотрел на усевшихся пришельцев и офицеров и, оставшись снаружи, не говоря ни слова, с силой закрыл дверь.

Белая краска на окнах не давала что либо увидеть, кроме мутных теней решеток.

Послышались короткие команды, топот ног и, спустя пару минут, заревели моторы автобуса и машин у ворот.

— Пошел! — раздался чей-то далекий крик.

Что-то со скрежетом зашумело и они медленно поехали.

— Что думаешь? — тихо спросила мужа Алла Кофман.

— Не знаю. Что-то произошло. Посмотрим. Наверное беда. Им нужен корабль. Столько лет нас тут мариновали, а теперь — собирайтесь. У них не было пилота, а теперь, видимо он появился.

— Думаешь они взяли Сергея?

— Всю жизнь не пробегаешь. Поймают.

Он не хотел пугать ее. Не говорил того, что думал об этом внезапном отъезде. Вероятность того, что Сенчина все таки поймали, была крайне высока, в противном случае объяснить происходящее, Герман не мог. Властям нужен пилот, без него корабль бесполезен. И пилота они трогать не будут — это факт. Но есть и другие методы воздействия, особенно, если под рукой имеются люди, дорогие этому, самому пилоту. А вот с ними церемониться не станут.

Он не сомневался, если так, то будут резать на куски. Хотя реальное положение дел он, конечно-же, не знал.

Автобус набрал скорость, сидящих на скамейках качало.

Ехали около часа, молчали.

Наконец автобус замедлил движение, перевалился через какое-то препятствие и, свернув направо и проехав еще около минуты, остановился.

Мотор чихнув, заглох.

До Германа донеслись неразборчивые крики снаружи и спокойный ровный голос водителя автобуса, сидевшего за глухой железной перегородкой.

Дверь открылась.

Снаружи стоял полковник Ххок.

— Выходим, — сухо произнес он и отошел в сторону.

Сначала из автобуса вылезли офицеры охраны, те, что сидели у выхода, следом за ними экипаж «Странника».

Герман огляделся.

Они находились внутри большего помещения, вроде ангара, с высоким железным потолком. Окон в помещении не было. Тусклые электрические лампочки, висевшие вдоль потолка, лили вниз мутный желтый свет. В метрах десяти от стоявшего автобуса, призрачно отсвечивала кирпичная стена с приоткрытой дверью, у которой стояли четверо офицеров.

За дверью горел свет.

— Пошли, — сказал полковник Ххок и направился к приоткрытой двери, остановился у нее, давая пройти сперва трем офицерам, а потом пленникам.

Герман вошел в узкий коридор, где из-за малого пространства, свет тусклых ламп казался ярче. Оштукатуренные стены, потрескавшиеся, местами являли взгляду ровную кирпичную кладку.

Метров тридцать прошли до небольшой комнаты, со стульями вдоль стен.

Полковник жестом руки указал на стулья и пленники, не говоря ни слова, сели на них.

В стене этой комнаты была закрытая деревянная дверь, возле которой встали полковник и трое офицеров, еще четверо офицеров остались стоять у выхода в коридор.

Полковник вынул из нагрудного кармана круглые часы на блестящей цепочке, посмотрел на циферблат и сказал:

— Подождем.

Прошло еще около двадцати минут.

И вот, далеко в коридоре, послышались голоса, и по мере их приближения, Герман начал различать слова говоривших.

— Господин полковник объяснит.

— Вы вырвали меня в самый неподходящий момент. Меня — старшего офицера, как какого-то… Сегодня-же сообщу господину министру!

В проеме двери появился Семен Кисловский — новенький синий мундир полковника от науки был безукоризнен, начищенные до блеска черные ботинки, играли бликами.

Герман узнал его сразу.

Последний раз он видел Кисловского года три назад, когда их, пришельцев, собрали в здании администрации тюрьмы — усадьбы. Кисловский старался тогда выглядеть этаким бодрячком, но получалось это у него плохо. Он целый час мямлил, что-то, о «сотрудничестве» и о «будущих благах».

Герман показно, с равнодушным видом смотрел на вошедшего полковника от науки.

Тот, увидев экипаж, смутился, но быстро взял себя в руки, козырнул перед полковником Ххоком.

— Здравия желаю, господин полковник.

Ххок не потрудился козырнуть в ответ, только сказал:

— И вам не хворать. Долго добирались, полковник.

— Дороги отвратительные, — от недавней строгости Кисловского не осталось и следа: — Потом, колесо прокололи.

Полковник Ххок посмотрел на Германа и сказал:

— Василий Юрьевич, пойдемте, потолкуем немного.

Они вышли в коридор и Ххок подал стоявшим там офицерам знак, оставить их наедине. Офицеры молча козырнули и удалились в самый конец коридора, где остановились, поглядывая на беседующих.

— У меня нет времени, Василий Юрьевич. Но для этого разговора… — полковник Ххок говорил спокойно и даже душевно, с нотками дружеской теплоты в голосе: — Хочу вам сказать, что вы проиграли.

— Не понимаю вас, полковник.

— Скоро поймете. Я никогда не оставался в проигрыше. Ни разу в жизни. Но ваше упорство, под конец, начало действовать мне на нервы. Я уважаю вашу позицию и прекрасно все понимаю, как и вы, собственно. Но и вы поймите меня. Я не зверь и не чудовище. Но обстоятельства сложились таким образом, что у меня не остается выбора, как только то, что я намерен сделать. Видите ли, мое руководство, э-э… решило отправить меня на преждевременную пенсию, — он грустно усмехнулся, но взгляд его оставался холодным, мертвым: — Знаете, что это означает? Пуля в затылок. Кто много знает — плохо спит. Поэтому, так или иначе, но сегодня вы поднимете корабль и отвезете меня и моих людей на ваш звездолет.

— Господин полковник. — Герман устало вздохнул: — Это беспредметный разговор. Я не пилот. Вы это знаете. Вы можете убить нас всех, но без кодов доступа, которые знают лишь пилоты, планетолет не взлетит. Можем у него даже ритуальные танцы исполнить. Хотите?

Ххок улыбнулся и сказал:

— Обойдемся без танцев. Вы еще не знаете. Но немного терпения. Вы моралист, а значит проигравшая сторона. Таких всегда посылают пробивать лбом стены, но послали-то вас умные люди, такие как я. Побеждают всегда, практичные люди. Если-бы не запрет господ министров, то корабль уже давно был-бы наш. Но… Я согласен на сегодня. Хе, я никогда не верил, что ваш покойный капитан, тот еще тертый калач, пошел на высадку, имея в запасе лишь сопляка пилота. Это глупо. А дураком, на сколько мне известно, он не был. Все просто. Вы были с ним друзьями, вы — штурман, и я уверен, что — пилот.

— Вы ошибаетесь.

— Ну, Василий Юрьевич, полно те, ребячиться. Мы взрослые люди. Я предлагаю вам, не доводить дело до крайности, мне это будет неприятно.

Герман молчал.

— Как хотите. Тогда начнем.

Они присоединились ко всем собравшимся в комнате.

Офицеры открыли дверь и за ней оказался еще один коридор.

Пошли.

Метров через двадцать в нос Герману ударил неприятный запах, затхлости и тухлой рыбы. Коридор тянулся на несколько десятков метров. По правую сторону находились закрытые, железные двери и редкие окошки, с опущенными занавесками по ту сторону.

— У вас здесь какой-то склад, господин полковник? — спросил Герман, шагая за ним следом.

— Был. Не так давно хранили рыбу, теперь… Тут хороший ледник. Глубоко.

Коридор повернул налево, и закончился освещенным электролампами большим помещением, в котором стояла охрана — восемь офицеров.

И снова ни одного окна. В стене напротив дверь.

Ни столов, ни стульев.

Герман не заметил, как Ххок подал офицерам знак (если он вообще это сделал), те сразу приблизились к землянам, взяли каждого под руки, по двое.

Крепко.

— Мы не убежим, господин полковник, — сказал Семенов.

— Я знаю, — ответил тот.

Открыли дверь и трое офицеров вместе с полковником Ххоком первыми вошли в нее, потом повели землян.

Освещение в этой комнате — просторной как зал, было ярким, почти слепящим. Под низким потолком горели большие лампы, ярко освещая длинный высокий стол, возле которого собрались трое в белых, врачебных халатах. На головах врачей были надеты белые приплюснутые колпаки-шапочки.

Врачи стояли спиной к вошедшим и о чем-то тихо разговаривали — ждали. Двое из них стояли в изголовье стола, третий, чуть в стороне.

Курил.

Герман глянул на стол.

«— Нет!»

На столе лежала женщина — обнаженная. Ее до пояса укрыли белоснежной простыней, оставив неприкрытыми грудь и живот.

Герман дернулся, но крепкие руки офицеров-охранников не оставляли шансов вырваться.

На столе перед вошедшими лежала Светлана Ланина.

Ее руки и ноги приковали к столу наручниками.

Их взгляды встретились.

Ланина дрожала. Нижняя ее губа была разбита и опухла, правый глаз заплыл и вся правая сторона ее лица приобрела синеватый оттенок, покрытая ссадинами и глубокими царапинами.

За спиной Германа что-то воскликнула Алла.

Он не разобрал, что.

Другие не проронили ни слова.

Полковник Ххок повернулся к вошедшим и, не глядя на Германа, спросил у кого-то за его спиной:

— Не хотите-ли поздороваться? Хотя конечно, ваша теперешняя жена не в пример грудастее прежней. А, господин полковник?

Кисловский вышел вперед. На его растерянном лице, появилась глуповатая извиняющаяся улыбка. И весь он как-то ссутулился, руки сунул в карманы брюк.

— Вы определились с материалом, доктор? — спросил полковник Ххок одного из врачей — высокого широкоплечего, в маленьких блестящий очках.

Тот ответил:

— Так точно, господин полковник. Сначала изымим грудь и…

— Эти объяснения лишние, капитан, — полковник Ххок покачал головой: — Главное, чтобы она была жива, как можно дольше. А потом я отдам вам остальных по-порядку. Что скажете на это, Василий Юрьевич?

И тут Герман услышал голос Кисловского.

— Здравствуй, Света. А я, вот тут, значит…

Она не смотрела на него, словно не слышала. Взгляд Светланы Ланиной был направлен на Германа и тот, под этим взглядом со стола, словно окаменел.

Он смотрел на нее и видел ту, худенькую маленькую девочку, которую им с Аллой привезли в центр подготовки по решению кадровой комиссии, ту, что одернув свое длинное зелено-желтое платьице, и в волнении теребя жидкие светлые косички, спросила тогда:

— Здравствуйте. Вы мои, папа и мама?

— Нет, Света. Я не твой папа. Можешь звать меня дядей Васей, а мою жену тетей Аллой, — он обнял Аллу за плечи.

И тогда Света спросила его серьезно, глядя в глаза:

— Вы будете моим попой? А она мамой?…

Кисловский застыл в трех шагах от операционного стола, молча смотрел в пол.

— Я согласен, полковник, — произнес Герман.

— Шах и мат, Василий Юрьевич. Шах и мат, — полковник Ххок повернулся к нему лицом: — Даже скучно, никогда не проигрывать. А теперь — едем. У нас сегодня есть дела.

За спиной Германа царила гробовая тишина.

* * *

Они уже несколько часов тряслись все в том же шумном автобусе.

Полковник Ххок сделал лишь одну остановку — в лесистой местности, у подножия высокого холма.

Приказав всем выйти из автобуса, он с иронией, сказал:

— Мальчики — направо, девочки — налево.

Автобус сопровождали два армейских грузовика. В кузове каждого грузовика ехали человек тридцать офицеров охраны.

После остановки, автобус долго и мучительно, надрывно гудя мотором, взбирался вверх по крутому подъему, иногда сильно кренясь на поворотах, скрипел и стонал своим железным кузовом.

Герман сидел закрыв глаза и обняв Ланину за плечи. Та, одетая в какую-то засаленную робу и положив голову ему на плечо, казалось, спала.

За все время она не сказала ни одного слова.

За закрашенными окнами стемнело и под потолком салона загорелась одна тусклая лампочка, делая сидевших на скамейках людей похожими на больших кукл.

И вот автобус остановился.

Герман не двигался.

Скрипнув, открылась дверь, и в свете прожекторов, разрезающих густую темноту ночи, показался полковник Ххок. За его спиной выстроилось оцепление охраны.

— Прошу на выход, господа пришельцы. — сказал он.

Герман коснулся подбородка Светланы, произнес:

— Просыпайся, дочка.

Она подняла лицо и непонимающим взглядом посмотрела на него, и потом, спустя несколько мгновений, осознание происходящего вновь вернулись к ней, заполнив ее глаза ужасом и безысходностью.

Герман коснулся ладони Ланиной и сказал, тихо:

— Все будет хорошо.

Все вышли из автобуса на бетонную площадку, около пятидесяти метров в поперечнике, стояли рядом, друг с другом и смотрели на возвышающуюся по близости высокую, освещенную снизу лучами прожекторов, деревянную башню.

Полковник Ххок, стоявший чуть в отдалении, произнес бодро:

— Не робейте, Василий Юрьевич. Корабль вас ждет.

— Не делай этого, Вася, — тихо произнесла рядом Сильвия Смит: — Они все равно нас убьют. Не отдавай им корабль.

Герман посмотрел на нее.

Она стояла высокая и прямая, слабый ветер слегка колыхал ее светлые волнистые волосы — лицо строгое, решительное.

Он не ответил и, обняв Ланину за плечи, пошел вперед рядом с Аллой.

Кисловский шел отдельно, почти вплотную к полковнику.

К башне вела широкая бетонная дорога, огражденная с обеих сторон двойным забором из колючей проволоки, через каждые метров десять стояли часовые — угрюмые офицеры. Справа луч прожектора выхватил из мрака пулеметную вышку.

Стоявшие вдоль дороги офицеры, бодро козыряли перед проходившим мимо полковником Ххоком, провожали равнодушными взглядами идущих пришельцев и офицеров охраны.

Позади возник топот. Герман в пол оборота оглянулся — человек тридцать офицеров в белых мундирах, перетянутых крест на крест черными узкими ремнями, замыкали шествие к башне. Каждый в белых перчатках, вместо фуражек, одеты белые пилотки, у каждого на ремне кобура.

Двое офицеров-охранников распахнули перед полковником Ххоком ворота из колючей проволоки, взяли под козырек.

За воротами идущие, вошли в низкий деревянный пристрой, примыкавший к башне. Здесь все было освещено яркими электрическими лампами и на противоположной стороне коридора, метрах в десяти от входа, стояли еще двое охранников. И вот они оказались внутри башни.

Массивные деревянные фермы уходили до самого верха, держали стены башни и витые лестничные марши, опирались концами в бронированное тело корабля. Планетолет покоился на выдвинутых амортизаторах и их широкие опоры, под его весом, на пол метра погрузились в грунт.

Герман посмотрел снизу вверх на давно безмолвствующие дюзы ходовых двигателей. Корабль освещался яркими лампами, а под ним расположились несколько деревянных строений, видимо, служивших казармами для охраны. Под кораблем росла трава, которую очевидно недавно выкосили-торчали зеленые стебли и в земле повсюду были отметины, не то мотыг, не то лопат. В окнах строений горел тусклый свет.

— Каково? — спросил у Германа полковник Ххок: — Впечатляет?

Тот не ответил.

Подошли к трапу и начали подниматься по стальным рифленым ступеням.

«— Ты дождался, старый друг,» — думал Герман, держась за поручни: — «Уже скоро.»

Ланина поднималась перед ним, сразу за тремя офицерами охраны и полковником.

Герман оглянулся. На трап уже взбирались офицеры в белых пилотках — группа захвата. Когда «Буря» состыкуется со «Странником», они вступят в игру.

Входной люк был открыт и за ним матово светилась, просторная кабина лифта.

В лифт вошла первая партия людей — полковник Ххок, Герман, Ланина, Кисловский и шестеро офицеров. Было похоже на то, что полковник Ххок бывал на «Буре» не раз — он поднял к панели управления лифтом руку и нажал на светящуюся оранжевым огоньком, клавишу с надписью «ИО» — инженерный отсек.

Внутренний люк мягко закрылся и кабина лифта заскользила вверх.

— Наверное, приятно снова оказаться тут? — спросил у Германа полковник Ххок: — Не забыли навыки, Василий Юрьевич?

— У меня хорошая память, полковник.

Тот громко и казалось, искренне, рассмеялся.

Лифт остановился на третьем ярусе «Бури», где располагался инженерный отсек, и его внутренний люк открылся.

Все вышли.

Герман ожидал увидеть ряды аппаратуры и пять противоперегрузочных кресел, но увидел другое. Все пространство инженерного отсека было превращено в пассажирский салон — шесть рядов, громоздких, обтянутых черной кожей кресел, по шесть штук в каждом ряду, практически заняли весь отсек. Оборудование отсутствовало.

На белом гладком потолке ярко горели осветительные панели. Значит энергоустановку уже запустили, возможно сегодня или несколько дней назад.

Герман глянул на Кисловского.

Тот молча ждал приказ полковника.

— Ну, что-же, прошу, — пригласил жестом руки полковник Ххок: — Пора занимать места. А вот дочка ваша, Василий Юрьевич, останется здесь.

— Она пойдет со мной, — твердо заявил Герман, глядя тому в глаза: — И сядет рядом со мной.

— По-моему, вы выбрали не удачное время для торга, Василий Юрьевич.

— Это мое условие.

Полковник Ххок немного подумал и, мягко улыбнувшись, произнес:

— Хорошо. Пойду вам навстречу. Полковник Кисловский будет по левую руку от вас. Он во многом разбирается и ему даны инструкции на случай, если что-нибудь, э-э, пойдет не так. Стрелять, к сожалению, нельзя…

Герман посмотрел на Семена Кисловского.

— Оружие вам выдали, полковник? — спросил того полковник Ххок.

— Так точно, — и Кисловский мягко похлопал себя по бедру, где пристегнутые к ремню висели узкие кожаные ножны, из которых торчала длинная, украшенная серебристым шариком, рукоять клинка.

Герман первый раз за сегодняшний день увидел у Кисловского оружие.

Даны инструкции.

Учтем.

Вдоль округлой стены отсека наверх вела узкая стальная лестница, по которой Герман, Ланина, полковник Ххок и Кисловский поднялись в отсек управления, где их уже дожидались двое офицеров, стоявшие по правую сторону лестницы.

Отсек управления был меньше ИО и в нем едва уместились два ряда кресел, по три в каждом ряду, длинная приборная панель со штурвалом перед вторым передним креслом и прозрачный шкаф, с шестью легкими скафандрами, класса «Янтарь».

Все расселись по своим местам.

На передние три кресла сели Кисловский, Герман и Ланина, в полутора метрах от них, за узкой приборной панелью — полковник Ххок и двое офицеров.

По лестнице вбежал кто-то из офицеров, и Герман услышал за своей спиной слова:

— Господин полковник, весь личный состав на местах, подопечные размещены, люк закрыт.

— Хорошо, капитан. Займите свое место, мы сейчас отправляемся, — и Герману: — Смелее, Василий Юрьевич — начинайте. А мы тут рядом.

Кисловский угрюмо смотрел перед собой.

— Ты как? — Герман посмотрел на Светлану.

Та не ответила.

— Полковник, — сказал Герман: — прикажите отвести ваших людей, от корабля.

∙ Те люди не мои, — ответил тот: — Начинайте, и без глупостей. И вот что, господа, — он обратился к офицерам, почти по-отечески: — Дело необычное, и хотя вас готовили к этому дню… Одним словом — вы крепкие парни. Уже следующим утром, только мы будем господами на Тверди. Мы спустимся на нее как боги. О нас будут слагать легенды, на нас будут молиться, — послышался их сдержанный смех: — Для каждого из вас найдется свое большее дело. Вперед!

* * *

«Буря» быстро пронзил низкую густую облачность, и в экранах слежения и верхних овальных иллюминаторах, вспыхнули дрожащие звезды — корабль, мелко дрожа, с ревом маршевых двигателей, стремительно набирал скорость.

— Все системы работают нормально, — отчитался ровным мужским голосом, компьютер: — Рысканье и тангаж в норме.

Перегрузки придавили людей к креслам.

Герман смотрел перед собой в экран слежения — звезды больше не принадлежали небу Тверди, они сейчас были его.

— Три минуты — полет нормальный.

Компьютер выводил «Бурю» на орбиту планеты, и там Герман возьмет управление на себя. Он словно слился с планетолетом воедино, с его мощью, с его устремлением ввысь.

Еще несколько минут назад, Герман сомневался в успехе задуманного, ждал реакции, следившего за его действиями, Кисловского, и когда он ввел последние поправки в график полета и услышал, как тот сказал полковнику Ххоку — «все правильно», успокоился.

«— Что-же, Семен,» — подумал Герман: «— лучше сейчас, чем так всю жизнь».

— Все системы работают нормально.

* * *

Смолк грохот маршевых двигателей — корабль вышел на расчетную высоту и скорость, и сразу-же возник ровный низкий гул атомного ускорителя.

Перегрузки, которые при старте, казалось, раздавят людей в их креслах, теперь уменьшились, но все равно оставались сильны.

«Буря» — послушная управлению Германа, вышла на высокую орбиту и, продолжая разбег по невидимой спирали, уходила дальше от планеты. В правом иллюминаторе Твердь теперь была видна полностью, как огромный бело-голубой шар. Белые воронки облачных циклонов покрыли восточную часть большого, черного из-за тени, океана, и выглянувшее на востоке Солнце наполнило тонкую полосу атмосферы прозрачным голубым светом.

На штурманском экране, где синим курсивом обозначился путь «Бури», светилась красная пологая линия, с мигающим кружком, обозначавшем «Странник».

В верхнем левом углу экрана обе линии соприкасались.

«Буря» летела, не догоняя «Странник», а двигалась навстречу ему.

Кисловский молчал.

Герман посмотрел на Ланину.

Планетолет, облетев Твердь, по увеличивающейся спирали, мчался к звездолету.

Герман произнес:

— Компьютер, установить связь со «Странником».

И борясь с перегрузками, с трудом протянул правую руку к приборной панели, нажал на светящуюся красным светом кнопку «блокировка звукового оповещения», и другую, в верхнем ряду кнопок — «блокировка маневровых двигателей».

На экране перед Кисловским загорелась надпись «связь установлена».

— Говорит Герман. «Странник», отвечайте.

Через пару минут Герман снова произнес:

— Вызываю «Странника», отвечайте.

Ничего.

— Все так и должно быть? — громко спросил со своего места полковник Ххок.

— Стандартный запрос, — ответил ему Кисловский: — Все нормально.

Прошло еще пять минут.

Герман следил на экране за медленным передвижением синей отметки к красной.

И тут возник голос.

— Я, я это!

На небольшом экране связи появилось заросшее рыжей бородой, едва знакомое лицо. Светлые волосы говорившего свисали на плечи сальными, слипшимися локонами.

— Здравствуй, Ганс.

Тот помедлил и вдруг произнес — порывисто, взволнованно:

— Я — Ганс Вульф! Я это! Я, я!

— Привет, парень. Как у тебя дела?

Тот непонимающе уставился с экрана на Германа, провел рукой по своим всклокоченным волосам, спросил:

— Василий, э-э-э, Юрьевич?

Герман улыбнулся ему и ответил:

— Узнал? Мы возвращаемся, парень. Что у вас?

— Возвращаетесь?

— Степан далеко?

— А-а-а… Никого нет. Все погибли. Давно. Это было очень давно. А вы… Вы уже летите? Это — вы?

— Ганс, это мы. И мы уже летим.

И Вульф заплакал — истерично, надрывно, размазывая по заросшему лицу слезы, закричал:

— Я так рад! Теперь все будет, как раньше. И я… Я не буду один! Я снова стану человеком. Человеком! — он вдруг рассмеялся сквозь слезы: — Мы их прогоним. Вместе.

Герман молча слушал Вульфа.

О Чужаках, что прячутся в агрегатном, о фальшивой Луне, о погибшей много лет назад команде корабля…

На экране загорелась красная надпись:

«Пилот, внимание.

Смените аварийный курс. Ваш курс на столкновение. Совершите маневр на уклонение или погасите скорость до безопасного значения.»

Безопасного значения уже не получится.

— Ганс, — спокойно заговорил Герман: — Тебе придется, кое, что сделать в одиночку.

— А вы? Вы же уже летите… — он непонимающе таращился на него с экрана.

— Мы не сможем. «Буря» захвачена…

— Заткни ему глотку! — заорал позади полковник Ххок.

Кисловский не шелохнулся, не издал ни одного звука.

— Компьютеру звездолета! — произнес Герман.

— Слушаю вас, штурман Герман, — отозвался спокойный голос бортового компьютера «Странника».

— Кисловский, убей его! — это полковник Ххок.

Герман заговорил, не обращая внимания на крики за своей спиной:

— Подтверждаю смерть капитана Стрижова. На правах старшего офицера передаю командование инженеру корабля — Гансу Вульфу. Код полномочий — Вяз, 200894755.

— Убей ублюдка!..

Перегрузки продолжавшего разгон двигателя заставляли всех людей оставаться на своих местах.

— Падаль! — кричал полковник Ххок: — Трусливая, поганая…

— Я тебе верю, Ганс. — Герман продолжал говорить: — Компьютер тебе поможет. Кончится твое одиночество. На планете остались Сенчин и Горин. Забери их. Слышишь, меня?

Новая надпись на экране:

«Немедленно измените курс!»

«— Ну, что же,» — подумал Герман: «— Я много лет ждал этого дня.»

И тут Кисловский громко и отчетливо воскликнул:

— Простите меня все! Если сможете.

— Уже прощен, — произнес Герман и стало совсем тихо.

Двигатель смолк и вместе с тишиной, появилась невесомость.

Снова сменилась надпись на экране:

«Снимите блокировку автоматического маневрирования корабля.»

Герман расстегнул ремни безопасности и легко повернулся в кресле, посмотрел назад.

Полковник Ххок висел над своим креслом вверх ногами и отчаянно рубил вокруг себя воздух, длинным, сверкающим лезвием ножа. Двое других офицеров также успели выбраться из своих кресел. Один, с удивлением на широком лице, плыл к правой стороне отсека, в сторону большего овального иллюминатора, другой — парил под потолком, спиной вниз.

Герман повернулся к Ланиной.

Она недоверчиво смотрела ему в лицо.

— Все будет хорошо, дочка: — сказал он: — Не надо бояться. Все кончится. Мы обязательно встретимся с тобой. Там.

В глазах Светланы появилось понимание, казалось, что страх действительно отступил от нее.

— Кончится сейчас, — эхом отозвалась она, и Герман увидел на ее губах, неуверенную улыбку.

— У тебя были смешные косички, — произнес он.

Сработала противометеоритная система звездолета — яркий малиновый луч на мгновение соединил оба корабля, и «Гром» ахнул неслышимым взрывом, превратившись в ослепительную большую звезду.

И все кончилось.

Как обещал Герман.

 

Глава вторая

Офицеры

Раннее утро.

Начинающийся рассвет робко осветил полосу пасмурного неба, над низким темным горизонтом. Вокзал Белого Города Блистающей Выси продолжал свою размеренную, расписанную в графиках прибытия и отправки поездов, жизнь.

Пятиэтажное здание вокзала, все еще ярко освещенное снаружи кованными фонарями, горделиво возвышалось над пассажирскими платформами, белым, недавно отремонтированным фасадом. На первой платформе стоял пассажирский поезд и провожающие прощались с отъезжающими.

У дверей каждого вагона собрались группы людей — женщины в дорогих платьях и оригинальных кричащих шляпках, мужчины — важного вида господа в строгих костюмах. Кое-где, между стоявшими взрослыми, бегали их дети — озорничали.

Двое грузчиков в серых комбинезонах с брезентовыми передниками и в растоптанных сапогах, толкали в сторону ближайшего перрона большую тележку до верху груженную чемоданами и сумками.

Выкрашенный в синий цвет с белыми колесами паровоз, уже стоял под парами, распространяя вокруг запах угольного дыма и пар. Последние вагоны состава плавали в размытой мути утреннего тумана.

Проводник пятого вагона — среднего роста, дородный мужчина в зеленом мундире, вынул из нагрудного кармана круглые серебряные часы — посмотрел на циферблат.

— Господа, — учтиво произнес он, обращаясь к трем десятками собравшихся у вагона: — мы отправляемся через десять минут. Прошу войти в вагон. Прошу, господа.

Паровоз издал пронзительный высокий свист.

Из парадных золоченных дверей здания вокзала вышел третий заместитель начальника вокзала. В безукоризненно чистом синем мундире и такой-же синей форменной фуражке. На левом кармане его мундира красовалась позолоченная бляха. Хромовые, начищенные до блеска сапоги, напоминали ему о давно прошедшей молодости, о проведенных в Офицерском Корпусе беззаботных двух годах службы, после чего, его папа — влиятельный тогда человек по торговой части, перевел сына в железнодорожную службу.

В свои шестьдесят два года третий заместитель начальника вокзала, как говорили некоторые выглядел на пятьдесят пять.

Звали его — Илку Мнре.

Маленькие внимательные глаза на широком скуластом лице спокойно разглядывали толпы людей.

Он глянул на грузчиков, неспешно толкавших перед собой груженную тележку и испытав раздражение, отвернулся.

Илку Мнре поежился от несильного ветра, недовольно сморщил нос и поднял воротник. До окончания его рабочей смены осталось полтора часа.

Он подумал о белой, лежавшей у него на столе в кабинете папке, и почувствовал приятное чувство надежды. В папке лежало семь, исписанных его рукой листов «предложения», и которую он намеревался сегодня отправить в департамент Знающих.

Последняя попытка выдвинуться вверх по служебной лестнице, перед скорой уже, пенсией.

Карьера у него не сложилась с самого начала — умер отец, а влиятельных родственников или знакомых, которые могли бы поспособствовать продвижению Илку — не было. Без отца — благодетеля, жизнь его приняла трудный и временами беспросветный характер. За многие годы службы он сумел дослужиться лишь до чина третьего помощника вокзала. И все.

Сколько молодых прохвостов, не имевших ни способностей, ни знаний, стремительно ушли вверх по служебной лестнице! Но у «молодых прохвостов» имелись связи в высших сферах чиновничьего аппарата, чего не имел он — Илку.

И Илку Мнре решил выдвинуться, посредством своих, как ему казалось, идейно продвинутых «предложений», адресованных высшему начальству. Но все его предложения отклонялись, без каких бы то ни было благоприятных для него последствий.

К великому его огорчению.

И вот, предложил он построить дороги исключительно для представителей Белой Касты, чтобы проезжая по ней, люди благородные не оскверняли мыслей своих от вида представителей Черной Касты.

И снова разочарование.

Правда, ему пришел ответ из департамента Знающих, с формулировкой «замечено». А это уже, что-то.

Ход его мыслей прервало появление помощника — Оол Ская.

То был молодой и расторопный парень.

Молодой.

Молодой прохвост.

Господин третий заместитель начальника вокзала не любил молодых. Они раздражали его своей подвижностью, нервировали внезапным громким смехом. Он не любил их потому, что сам уже шагнул в старость, оставив позади и подвижность и громкий смех.

И много, чего еще.

— Господин третий заместитель! — быстро заговорил Оол Скай, и его узкое лицо явило начальнику крайнее беспокойство: — Требуется ваше вмешательство.

— Ну, что там? — Илку Мнре недовольно посмотрел на своего помощника: — В чем дело?

— Грузовики, господин Мнре. На площади.

— Какие еще грузовики?

— С виду — армейские. Их там уже много. Я не считал, но… Мешают проезду машин и автобусов. Пассажиры жалуются.

— Я тебе зачем? Сам разберись с водителями, позови полицейских.

— Так если-бы обычные водители. А то — офицеры!

Илку Мнре непонимающе уставился на помощника, нахмурил кустистые брови.

— Офицеры в грузовиках?

— Именно. Под лейтенанты и лейтенанты. Меня игнорируют, а некоторые и облаяли! Вас то, как офицера, послушают.

Лесть подчиненного всегда приятна.

Илку Мнре действительно происходил из касты офицеров, но по содействию отца, вышел в отставку еще в молодости — под лейтенантом.

— Пойдем, — сказал он и решительно зашагал к вокзалу.

Заместитель Скай шел рядом, говорил приободрившись:

— Еще и нахамили. Совсем порядок соблюдать не желают.

Илку вошел в здание вокзала сам! Открыл тяжелую высокую дверь (молодежь нерасторопная) и, пройдя через заполненный людьми зал ожидания, вышел через парадную.

На широком каменном крыльце вокзала у круглых мраморных колонн собрались несколько мужчин, курили, окутываясь ароматным табачным дымком, тихо говорили, поглядывая на площадь.

По-утреннему немноголюдная площадь с высоким памятником Первому Офицеру (каменная фигура в мундире старинного образца с высоко поднятой в безмолвном призыве, рукой), приятно радовала глаз порядком и строгостью. Нарушали привычную гармонию грузовики.

Ближайшая к вокзалу сторона площади, обычно занятая легковыми машинами и автобусами, сейчас была буквально забита длинными зелеными армейскими грузовиками.

Он посчитал — тридцать два грузовика стояли в два ряда на привокзальной площади и к ним продолжали подъезжать, выползая из ближайшей Семнадцатой улицы, все новые и новые грузовики, выстраиваясь в третий ряд, задом к вокзалу. Ярко светили фары, вырывая из темноты фигуры людей в светлых мундирах.

Илку начал спускаться вниз по пологим мраморным ступеням лестницы, чувствуя некоторую растерянность от увиденного.

Центральный вокзал Блистающей Выси, грузовики какие-то…

А главное — никто не предупредил о них вокзальное начальство, не согласовал. Иначе, Илку об этом бы, знал.

Непонятно так-же зачем эти грузовики здесь, да еще в таком количестве!

Он ступил на тротуар и двинулся к ближайшему грузовику. Его помощник шел рядом — бодро, уверено.

— Хамье, натуральное хамье! — говорил Оол Скай: — А еще — офицеры.

Илку шел в некотором смущении, но без страха.

Несколько лет назад, здесь на вокзале, он крепко поскандалил с одним офицером — капитаном. Дошло до рук, да еще при подчиненных! Илку написал жалобу прямо в департамент Знающих(ходили слухи, что почти все доходы от железнодорожного сообщения идут непосредственно самому господину главному Знающему), и буквально через несколько дней офицер-обидчик униженно просил прощения у Илку. При тех же подчиненных.

Офицер, ты конечно — офицер, но место свое знай!

Случай тогда принял на вокзале широкую огласку, и даже господин начальник вокзала перестал выговаривать Илку Мнре свои замечания.

Илку в сопровождении помощника приблизился к квадратной запыленной кабине грузовика и, взявшись за кривую металлическую ручку, рывком открыл дверцу.

Водитель, действительно, оказался офицером — неслыханно, на его мятом, давно нестираном мундире, маячили в желтом свете ближайшего фонаря, погоны лейтенанта. Офицер, положив руки на «баранку» руля, откинулся на спинку сидения — фуражка заломлена на затылок, лицо худое, небритое. Было ему на вид около тридцати лет.

Илку лениво, как и положено вышестоящему чину (заместитель начальника вокзала приравнивался к майору), козырнул и сказал требовательно:

— Заместитель начальника вокзала. Кто у вас старший?

К удивлению Илку, лейтенант не козырнул в ответ, а лишь с ленцой посмотрел на него — сверху вниз.

— Все вопросы к майору, — произнес лейтенант сухим скрипучим голосом.

— Какому майору?

— Майору Дарку.

— Потрудитесь выйти из машины, лейтенант, и разыскать вашего майора! — Илку повысил голос, но получилось как-то смешно — визгливо.

Офицер усмехнулся и сказал, указав рукой, куда-то влево:

— Вот наш, майор идет, господин заместитель.

Илку раздраженно захлопнул дверцу кабины, посмотрел в указанную лейтенантом, сторону.

— Бардак, господин Мнре, — откликнулся стоявший рядом Скай: — Вопиющий!

К ним уже приближались трое-двое полицейских и офицер.

Глядя на них неодобрительным взглядом, Илку медленно шел в их сторону. За несколько шагов до третьего заместителя начальника вокзала, офицер, шедший слева от полицейских, начал приветливо улыбаться, взялся за козырек своей изломанной фуражки и надвинул ее на затылок.

Он показался Илку пьяным.

Шедшие рядом с офицером полицейские, были лейтенанты — Мир Ун, полноватый, невысокого роста тридцати пяти лет, и Тоуб Су, сухощавый, того-же роста парень, лет двадцати трех.

Подошли.

Полицейские козырнули перед Илку Мнре, почтительно поздоровались, офицер — майор, тоже — по армейски коротко коснулся пальцами правой руки козырька фуражки, произнес с улыбкой:

— Майор Юс Дарк, честь имею, господа, — на его полном лице сияла радостная улыбка, словно он встретил своего старого приятеля.

Улыбка майора, Илку не понравилась, от нее неприятно исходила фамильярность или даже, насмешка.

Илку козырнул, буркнул «здравия желаю» и вопросительно посмотрел на полицейских.

— Документы в порядке, господин третий заместитель, — упредил его вопрос Мир Ун.

— Хотелось-бы лично взглянуть на них, — сказал Илку и стал сдержанно наблюдать за тем, как майор Дарк полез во внутренний карман своего заношенного кителя.

Через несколько секунд перед носом Илку появилась исписанная бумага с двумя красными круглыми печатями в нижних углах. Илку принял из руки офицера лист и внимательно прочитал написанное.

По мере чтения, им завладевал трепет и недоумение.

«…В связи с необходимостью…»

«…принятие вышеуказанного груза, возложить…»

«…Грузовые машины расположить непосредственно на привокзальной площади, для наибольшего удобства погрузки…»

«… Ответственность за соблюдением порядка возложить на майора Юс Дарка, второго полка…»

Прочитав подпись, стоявшую под одной из печатей, Илку Мнре совсем оробел. Подписано лично маршалом Акомой! Расшифровка, подпись, печать штаба Второй Офицерской Армии.

— Прибыли во исполнение, так сказать, господин, э-э-э… — майор Дарк вопросительно и вполне миролюбиво посмотрел в глаза Илку.

— Илку Мнре, — произнес Илку, отдавая документ обратно в руку майора, смотрел уже без строгости, спросил: — Но почему на центральный вокзал, майор?

— А-а… — тот нетрезво махнул рукой в сторону: — Вы же знаете, как это у нас бывает? Приказали — поехали.

— Обычно подобные мероприятия проводятся в черном городе на товарной станции, — сказал Илку: — Большое скопление грузовиков парализовало движение транспорта, и это только утренние часы.

— Мы люди подневольные, господин Илку Мре.

— Мнре, — стараясь быть вежливым, поправил он офицера.

— Да, прошу прощения. Но это не на долго. Уверяю вас, что мы не будем занимать вашу площадь весь день, — и офицер весело рассмеялся.

Илку почувствовал крепкий запах алкоголя, исходивший от майора Дарка. Он также обратил внимание на то, что мундир майора, далеко не нов и не свеж — мятый, застиранный, кое-где швы зашиты грубой и неумелой рукой. Белый когда-то воротник кителя, грязен.

Майор понял его взгляд, пожал плечами и сказал:

— Мы только что с передовой. Не было времени прихорашиваться, как на парад.

— А-а-а, — понимающе протянул Илку, впрочем ничего не поняв.

Где фронт и где Блистающая Высь?!

Фронтовой майор в столице, в Блистающей Выси — грязный, пьяный, вид отталкивающий, и смех этот пахабный! А ведь уже далеко не мальчик, да и чин. И грузовики еще эти…

— За порядком слежу лично, господин Мре.

— Мнре, — опять поправил его Илку: — Илку Мнре.

— Да, простите, я так и думал. Конечно, — произнес майор и вдруг рассказал похабный анекдот про девушку, имя которой путали на омерзительный лад.

Все смеялись.

Даже Илку.

На востоке разгоралась заря, становилось светлее.

— И как там у вас на фронте? — спросил майора Илку.

Что-то в лице майора изменилось — на его губах по-прежнему сияла простоватая улыбка, но глаза теперь смотрели зло.

— У нас на фронте, — сказал майор Дарк: — как у вас на вокзале — полный порядок. Наша Вторая Офицерская Армия сидит в окопах, кормит вшей и бережет покой страны.

И майор громко и совершенно развязано, как показалось Илку, заржал. Как какой ни будь сапожник.

Чем-то неприятным для Илку повеяло от этих слов, почудилось опасным, грязным. Он поспешил перевести разговор на другую тему, спросил:

— А что за грузы у вас, господин майор?

— Чепуха, — тот пьяно рассмеялся: — Грузы, как грузы — тряпье разное, обмундирование. То, се…

— Столько грузовиков и за обмундированием?

— Так ведь армия заведение большое, — и майор тут-же рассказал следующий, такой-же омерзительный на взгляд Илку анекдот, про одно заведение, куда не пускали продажных женщин.

Илку анекдот не понял, но смеялся — для приличия.

Небо быстро наполнялось светом восхода солнца, светилось голубым в разрывах между туч. Рокот и мерный гул прибывающих грузовиков, наполнял площадь, пахло выхлопными газами.

Майор Дарк закурил — воздух возле Илку наполнился дешевым вонючим табаком, и принялся рассуждать, долго и утомительно, о столичных дамочках.

Илку опять смеялся, что-то говорил сам, и все никак не решался уйти, чтобы не показаться не вежливым. Простояв так с пол часа, третий заместитель начальника вокзала посмотрел, на стоявшего по близости, своего молодого помощника, все-же сказал:

— Был рад знакомству, господин майор, — он протянул руку майору Дарку и тот крепко ее пожал: — Вынужден откланяться — дела.

— А уж я-то как рад, господин Мре! Такой приятный собеседник.

— Мнре, — улыбнувшись поправил его Илку.

— Да, да, конечно! Простите.

— Всего вам доброго, майор.

— И вам, знаете ли… — майор резко козырнул и они разошлись в разные стороны.

Илку Мнре вернулся на вокзал, где его встретила привычная суета-толкотня. Остановился посреди зала ожидания, бесцельно глядя на свисающие с потолка яркие хрустальные люстры. На душе у третьего заместителя начальника вокзала было как-то гадко и тяжело.

Молодой помощник молча встал рядом, не уходил.

«— Все-таки не понятная какая-то история с этими грузовиками,» — упрямо подумал Илку, вспоминая пьяное лицо майора Дарка.

Плюс ко всему, недавний задор Илку, с которым он шел на площадь и где напоролся на «бумажку» самого маршала, улетучился, оставив после себя чувство досады и унижения. Ему казалось, что его только, что спровадили вон, как какого-нибудь дурачка на побегушках.

Дурачка на побегушках.

От этих тяжелых размышлений, Илку прервало странное смитение пассажиров, у дверей выхода на перрон.

Помощник столбом стоял рядом.

— Иди, разузнай, что там, — раздраженно сказал ему Илку, кивнув на растущую, гомонящую о чем-то, толпу.

Оол Скай живо сорвался с места и устремился вперед.

«— Подсидит меня, змееныш,» — думал Илку смотря в удаляющуюся спину помощника: «— Молодой прохвост. И еще папа его — шишка из департамента транспорта.»

Он полез в нагрудный карман кителя, достал серебряные часы на цепочке и посмотрел на циферблат.

Уже скоро он должен уйти со службы домой.

В здание вокзала проникали паровозные гудки, шум вагонов и голоса. Через высокие окна зала ожидания были видны клубы пара, дыма и тупые рыла паровозов, встающих у двух ближайших перронов.

Там, среди всего этого движения, разгорался рассвет.

— Господин, Мнре!

К нему подбегал помощник Оол Скай — встал рядом, с глупым испуганным лицом.

— Господин Мнре, — выпалил он: — Люстмирский экспресс… Его нет, а вместо него на первый путь, почему-то подали «товарняк». И на втором пути тоже самое! Пассажиры возмущаются. Вон тот господин, так вообще из департамента Знающих — грозит неприятностями, — последние слова Оол Скай произнес задушено, понизив голос, чуть не до шепота.

Илку подошел к столпившимся у дверей пассажирам — человек сорок недовольных, озлобленных господ.

— Безобразие!

— Где начальник вокзала?

— Я же смотрю по расписанию, что вы мне говорите…

— Вот начальник! — высокий статный мужчина средних лет, в дорогом дорожном костюме и остроносых черных ботинках, выступил из толпы вперед, в сторону приблизившегося Илку: — Потрудитесь объяснить, что у вас здесь за цирк! Почему до сих пор нет Западного экспресса?

— Господа, сейчас разберемся. — Илку успокаивающе улыбался лицам собравшихся, продирался через толпу к выходу.

Вышел.

Как раз в этот момент, когда Илку Мнре, озлобленный, не понимая, что происходит на его вокзале, оказался на мощеной булыжником широкой площадке перед первым перроном, пронзительно скрипя тормозными колодками и окутываясь паром, под большей белой вывеской «первый путь», остановился грязный, в ржавых рыжих пятнах, старый паровоз. Еще один такой-же, уже стоял на втором пути.

Оба, вновь прибывших состава, втянули за собой закрытые товарные вагоны, в которых обычно перевозят скот. Вагоны составов — дощатые, не крашенные, с узкими световыми окнами под самыми выгнутыми крышами, выглядели на центральном вокзале Блистающей Выси дико и вызывающе.

Илку даже услышал чей-то смех, комментирующий происходящее.

От «хвоста» состава бежал, что-то выкрикивая, офицер.

И тут Илку Мнре, в высшей степени удивленный, увидел, как у вагонов начали с шумом откатываться в сторону широкие, деревянные двери, и из них на перрон посыпались офицеры в грязных мундирах, с вещевыми мешками за спинами. У многих в руках были винтовки.

За «хвостом» первого состава выкатился другой. На втором перроне, происходило тоже самое.

Растерявшиеся пассажиры все еще продолжали стоять на перронах, и быстро растущие толпы офицеров, уже теснили и толкали их — грубо, бесцеремонно, бежали в сторону вокзала, густо заполняя собой пространство вокруг. Нарастал шум и гвал, топот многих и многих ног, зазвучали громкие, как выстрелы, команды:

— Второй батальон, на площадь!

— Пятый батальон, ко мне!

— Телеграф, взять.

— Живее, живее, ребята.

— Где патроны?

— В первом и втором вагоне, господин майор!

— Стро-о-ойсь!

— Ящики в машины.

— Дорогу — пулеметы. На площадь, на площадь!

— В колонны, становись!

На глазах у остолбеневшего Илку, офицеры разделились на одних, кто строился в узкие не ровные колонны, и тех, кто целеустремленными толпами бежали к вокзалу, сметая на своем пути зазевавшихся пассажиров.

Эти люди в когда-то белых, а сейчас грязно-серых мундирах, приблизились к застывшему на своем месте, третьему заместителю начальника вокзала, вдруг окунули его в невообразимую дикую атмосферу-топот тысяч ног, винтовки в руках, крики на ходу.

— Господа! — Илку зачем-то шагнул к ним навстречу, растерянно поднял правую руку с серебряными часами: — Стойте, господа… Кто старший?…

Ближайший к Илку Мнре офицер, не останавливаясь, поднял засаленный приклад винтовки, взмахнул им и третий заместитель начальника вокзала, автор «посланий» в департамент Знающих, получил сокрушительный, убийственный удар в челюсть, и уже без сознания, как бесчувственная большая кукла, покатился по брусчатке, разбрызгивая густую кровь и слюну.

— Пшел, пес!

 

Глава третья

Фолк Сток

Фолк закурил папиросу, убрал плоскую медную зажигалку в карман брюк и, прислонившись плечом к круглому краю белой колонны, равнодушно посмотрел на ожившую после ночи, улицу.

Он только что вышел из здания департамента дознания. Генерал Еже Сум еще не приезжал (небывалое опоздание со стороны генерала), и Фолк ждал появления начальства.

Утро пришло на улицу в полную силу — пасмурное, в разрывах между туч небо, осветилось взошедшим за домами Солнцем. По тротуарам спешили по своим делам горожане, дымили выхлопными газами дорогие автомобили, проезжали мимо Фолка, сверкая лаком и никелем.

Наступил новый день.

Сегодня Еже Сум должен подписать приказ, о постоянном присутствии Фолка на базе содержания пришельцев. Фолк ждал этого с нетерпением — оттуда недалеко до усадьбы, где жил Горин.

Из-за поворота, в конце улицы, вывернул зеленый автобус. За ним длинный армейский грузовик.

Следом еще один.

До грузовиков было шагов триста. Фолк с ленивым удивлением увидел, что в кузове каждой машины сидят люди.

Его отвлек звук открывающейся двери.

— Майор!

Фолк оглянулся.

Перед ним стоял капитан Чемс Юор — примерно одного роста с Фолком, угрюмый блондин с небольшим шрамом на нижней скуле.

— У нас ЧП, — произнес Чемс в пол голоса: — По нашему отделу.

— Что там?

— Пришла шифровка, — капитан Чемс Юор шагнул к Фолку: — Дело — дрянь. Пришельцы взлетели. Масса погибших. Чью-то голову насадят на кол. Сейчас идут обыски на базе-2. В департаменте юстиции паника, пока тянут время с докладом в кабинет министров. А нашего генерала нет.

— Взлетели? — Фолк чуть не выронил папиросу: — Корабль пришельцев взлетел?

Чемс хотел было что-то ответить, но перевел взгляд за спину Фолка, и произнес:

— А это, еще, что?

Фолк посмотрел на улицу.

Грузовиков было пять. Последний только что вывернул на улицу, а первый подъезжал к департаменту дознания. В кузове сидели плечом к плечу офицеры, качались вздернутые к верху стволы винтовок, блестели на солнце длинные штыки.

— Не понял. — Чемс потянулся было к кобуре, что висела на его ремне — нерешительно, потом опустил руку.

Первый грузовик с ревом выехал на тротуар, едва не сбив двух пешеходов — средних лет мужчину и женщину. Резко затормозил рядом с крыльцом, на котором стояли Фолк и Чемс.

Второй грузовик встал рядом с первым.

Офицеры, открыв задний борт, начали выпрыгивать из кузова и сразу бежали к крыльцу парадного входа в департамент дознания. Вылезший из кабины офицер лет сорока, заросший щетиной, спешил к застывшим Фолку и Чемсу с улыбочкой, типа — «а вот и я.»

— Господа!

Офицеры взбежали на крыльцо, прижали Фолка и Чемса к стене, разоружили.

— Ну, ну. Спокойно, майор, спокойно, — офицер — капитан пехоты, застегнул на их руках наручники: — Без геройства.

Молодой парень, лейтенант, безусый, с маленьким капризным ртом, открыл входную дверь и офицеры хлынули живым потоком во внутрь здания, держа кто винтовки, кто пистолеты. Послышались крики приказов:

— Руки за голову. Всем на пол! На пол, мать вашу!..

Фолк смотрел, как два из пяти грузовиков не останавливаясь, проехали мимо, дальше по улице, а третий, свернув вправо, выехал на противоположный тротуар и встал у осветительного столба.

Офицеры попрыгали на брусчатку, устремились к дверям департамента, а трое, оставшихся в кузове, откинули задний борт и Фолк увидел торчащий между несколькими мешками, задранный к верху раструб пулемета «весельчак».

Утро наполнилось шумом голосов.

— В сторону, — приказал Фолку и Чемсу капитан, и они пошли за ним к кованной ограде на углу здания департамента дознания.

Остановились у мраморного столба с рельефным изображением головы льва.

Где-то на верхних этажах, громко хлопнули два быстрых выстрела, потом еще один.

— Что происходит, капитан? — спросил Чемс.

Капитан пехоты усмехнулся и сказал:

— Арест, господа, что-же еще? Не дергайтесь и все обойдется.

На втором этаже раздался громкий треск и увесистый табурет, выбив окно, весь в блестящем на солнце облаке битого стекла, рухнул вниз на тротуар, чуть не прибив молодого лейтенанта, стоявшего перед грузовиком.

— Вот, сука! — крикнул тот, задрав голову вверх и, глядя в ослепшую без стекла оконную раму, потом повернулся и крикнул лежавшему в кузове грузовика у пулемета, офицеру: — Эй, Мок! Дай-ка им, очередь для ума.

Задранный к небу нос пулемета, немного опустился вниз, и задрожал, оглушительно грохоча, выплевывая огонь и дым.

— Дан, дан, дан…

Осколки стекла, деревянная щепа от оконных рам, посыпались на тротуар, на фасаде здания запрыгали веселые всплески пыли, эхо стрельбы дрожа, убежало вдоль улицы к притихшим нескольким зазевавшимся пешеходам и двум легковым машинам — белой и черной, растерянно застывшим у перекрестка в конце квартала.

Обычно скорая на действия полиция, сейчас не появлялась.

Офицеры оцепили дорогу, выставили перед собой винтовки.

Больше из здания департамента дознания выстрелов слышно не было, только шум голосов.

— Что-то вы, господа, какие-то вялые, — сказал с усмешкой капитан пехоты: — Я думал, будет стрельба, кровища, а вы такие… покладистые.

И он весело и задорно рассмеялся.

* * *

Офицеры департамента дознания выстроились во внутреннем дворе, на небольшой, мощенной булыжником, площадке, между приземистым деревянным сооружением хозяйственного блока и закованными в железо гаражами для машин высших офицеров.

Всего «департаментских» набралось не более пятидесяти человек, некоторые из них были в наручниках, на многие стояли с окровавленными лицами и в перепачканных кровью мундирах.

Пехотные офицеры, с тремя черными косыми полосами на левых рукавах своих кителей, окружили арестованных, выкатили во двор пулемет. Худолицый майор, чернявый, остроносый, изучающе осмотрел строй «департаментских» и громко, с расстановкой, заговорил:

— Господа. Я не хочу лишней, никому ненужной крови. Мы с вами офицеры. Вы арестованы до следующего разбирательства. Думаю, что совсем скоро вы сможете отправиться по домам, к своим женам, — он скупо усмехнулся: — А пока, всех вас проводят в подвал. И прошу запомнить, пока мы с вами по-хорошему, так сказать — келейно, без унижения и прочего, вы будьте любезны соблюдать порядок, безо всяких благо — глупостей. Но если с вашей стороны последуют беспорядки, или кто осмелится предпринять попытку бегства и сопротивления… Мнэ-э… Забросаем гранатами к чертовой бабушке, и привет! Еще раз подчеркну — никаких крайностей с нашей стороны, по отношению к вам, не будет. Посидите и выйдете, может к вечеру.

Он достал из правого кармана брюк, сложенный в четверо лист бумаги, развернул, начал, что-то читать, потом, сказал:

— Кто из вас майор Фолк, майор Скаули, капитаны — Джен и Ааум? Выйти вперед!

Фолк стоял с правой стороны шеренги.

Все четверо названных офицера вышли вперед.

— Вот и славно, — сказал майор: — Поедете со мной к полковнику Юсину. Снимите с них наручники.

К четверке арестованных быстро подошел высокий, крепкого телосложения, лет тридцати лейтенант, по очереди расстегнул наручники на руках «департаментских» и отошел в сторону.

Фолк растер затекшие запястья, спросил майора:

— Могу ли я узнать, чем мы особеннее остальных?

— Узнаете, майор. Арестованных — в подвал!

* * *

На площади Единения с двумя широкими аллеями зеленеющих берез, было людно и шумно. Окруженная с четырех сторон высокими, шестиэтажными зданиями площадь, потеряла присущий ей торжественный и неторопливый порядок.

У искрящегося в лучах солнца фонтана, с широкой каменной чашей в виде цветка, лежало тело полицейского. Чтобы скрыть его голову, кто-то накинул на лицо полицейского холщовый мешок и из-под этого мешка, на блестящие камни брусчатки, натекла и застыла лужица крови.

Удлиненные армейские грузовики стояли рядами у парадных подъездов административных зданий, с заглушенными моторами. В их кузовах, сидя на мешках или лежа на досках, курили пулеметчики. Были слышны команды и смех.

У подъезда министерства каст, рядом с круглой клумбой ярко-красных роз, группа офицеров потешалась над перепуганным чиновником среднего роста, упитанным мужчиной в синем мундире, с зеленой полосой на рукавах. Чиновник был без головного убора и почему-то в одном ботинке, прижимал к груди черную кожаную папку. Офицеры поочередно толкали чиновника и тот метался от одного к другому, громко выкрикивая:

— Господа! Документы, господа!

Вся площадь плыла в жарком мареве, воздух вздрагивал от редких выстрелов.

В нескольких местах площади, внутри березовых аллей, офицеры согнали разношерстных, одетых в синие, белые и зеленые мундиры чиновников, в большие группы, стерегли их, как стада животных, грозя пистолетами и винтовками. Чиновники стояли покорно. К ним катили пулеметы.

По выметенной брусчатке к парадному подъезду министерства Знающих — шестиэтажному зданию с белым, ослепительным в солнечных лучах фасадом, подъехала черная легковая машина и остановилась у высокой мраморной лестницы, под шестью, упирающимися в треугольную крышу, белыми колоннами.

К машине подбежали пятеро офицеров, открыли задние дверцы, из которых на солнечный свет вышли двое полковников. Оба в белых мундирах, примерно одного роста, обоим за пятьдесят лет. Один надевал на абсолютно лысую голову фуражку, был гладко выбрит, лицо полное, с тяжелой нижней челюстью. Другой, худощавый, болезненно бледный, с густыми ухоженными усами, шел слегка прихрамывая на левую ногу.

Офицеры, что их встретили, шли по обе стороны от полковников. По ступенькам мраморной лестницы министерства к ним сбежали еще двое — капитан и майор. Козырнули, не стройно, гаркнули:

— Здрам, жлам, ваш превоство!

— Не на параде, — поморщился лысый полковник, козырнув в ответ: — Что у вас тут?

— Не так скоро, Лэм, — пробурчал хромой полковник, что шел следом за ним: — Успеем — не сбегут.

Один из офицеров — капитан, хотел было взять полковника под локоть, но тот раздраженно заявил:

— Я не баба. Сам дойду.

— Всех арестованных собрали, ваше превосходительство, — доложил высокий майор: — Ждут.

— А этот, главный стряпчий, здесь? — спросил хромой полковник.

— Так точно, ваше превосходительство.

— Давно я этого ждал, — с усмешкой произнес полковник Лэм, приостанавливаясь на лестнице: — Что скажите, Зур?

Полковник Зур поравнялся с полковником Лэмом и они, выйдя под колонны, зашагали к открытым парадным дверям министерства.

Офицеры, стоявшие у дверей, щелкнули каблуками, козырнули.

Полковник Зур сдержанно ответил:

— Морду его хочу пощупать, очень, знаешь ли, не терпится.

В сопровождении офицеров, оба полковника вошли в просторный светлый холл, ярко освещенный большими хрустальными люстрами, висевшими под высоким сводчатым потолком. В конце холла начиналась широкая мраморная лестница, устланная красной ковровой дорожкой, в углах зеленели пышные растения растущие в больших гипсовых горшках. Справа, там, где расположились выстроенные в ряд стеклянные конторки, отделанные снизу красным деревом, собралась толпа служащих министерства — около сотни человек. Десятка два офицеров, вооруженных пистолетами стояли вдоль холла, оградив собой пространство с арестованными чиновниками.

Несколько офицеров спускались и поднимались по лестнице.

Одетые в строгие черные костюмы, служащие министерства Знающих молча смотрели на происходящее.

Полковник Зур вдруг остановился посреди холла, поморщился, поглаживая левое колено. Полковник Лэм и шедшие рядом офицеры, встали в ожидании.

— Где-бы тут… — полковник Зур огляделся, слеповато щурясь водянистыми глазами, увидел справа у стены ряд мягких кожаных кресел, и двинулся в их сторону, сказав: — Лэм, дружище, сядем там. Проклятая погода, с ночи нога ноет, чтоб ее. Майор, давайте нам этого, господина Эшэ. Вон к тому столу.

Через минуту полковники уселись в креслах у небольшого полированного столика. Пятеро старших офицеров встали рядом.

Лэм снял фуражку, оголив блестящую лысину, и произнес:

— Жарко.

— Угу, — полковник Зур отстегнул от ремня планшет, небрежно бросил его на столик.

— Я бы хотел лично от него услышать то, о чем мы знаем и так, — полковник Лэм вытер свою лысину не свежим платком: — Дайте мне с ним поговорить, не спугните. Дело серьезное, ошибка недопустима.

Полковник Зур раздраженно фыркнул, сказал с усмешкой:

— Пустая трата времени. Все ответы лежат в вашем кармане, Лэм. Впрочем, как хотите. Подожду.

Через холл, трое офицеров уже вели к ним среднего роста щуплого, с большой поседевшей головой, господина, одетого, как и все служащие этого заведения, в строгий черный костюм и такие-же черные туфли. На вид ему было около шестидесяти лет, шел он легкой пружинистой походкой, и в свете ламп его большие, в золотой оправе очки, блестели и сверкали.

Подошли.

Молодой парень — под лейтенант, со скуластым худым лицом, доложил:

— Господин, главный Знающий — Эше Фум, ваши превосходительства!

Под лейтенант козырнул.

Полковник Зур поморщился, сказал:

— Вижу, вижу.

У маленького рта главного Знающего глубокие морщины стали еще глубже — он улыбнулся и спокойным голосом произнес:

— Добрый день, господа. Не затруднит ли вас объяснить то, что здесь происходит?

— Вы арестованы, — ответил, не вставая с кресла, полковник Лэм.

Маленькие сморщенные губы Эше Фума улыбнулись еще шире, еще приветливее:

— А маршал Камай в курсе происходящего? — спросил он.

— Нет, господин главный Знающий, не в курсе, — ответил полковник Лэм.

— Маршал задерживается, — полковник Зур гладил свое левое колено: — Мы тут сами. Н-да.

Эше Фум стоял недвижимо, как изваяние.

— План сегодняшнего мероприятия, этого не предусматривает, господа полковники, — сказал он, все также спокойно: — Как ваши имена, господа? Вы не представились.

— Разве? — полковник Зур широко зевнул.

— Вторая офицерская армия, полковник Лэм Юсин, а этот господин, полковник Зур Вхай. Честь имею.

Лэм Юсин закинул ногу на ногу, смотрел на главного Знающего снизу вверх с каким-то любопытством.

— Так. — Эше Фум склонил свою большую седую голову набок, сказал все с той-же улыбкой: — Тогда я совсем ничего не понимаю. Вас должны были ознакомить с деталями плана переворота, и в нем ясно сказано — арест министерства Знающих не предусмотрен. Мы — ваше истинное начальство, господа. Должны бы знать. Так, и где-же все таки маршал Камай? Маршал Хлем?

— Они будут позже. Я уже говорил, — ответил полковник Зур.

Полковник Лэм дополнил его слова, сказав:

— Пока высшего командования в городе нет, мы исполняем руководство полками, введенными в Блистающую Высь, господин Фум. К вечеру маршалы будут в городе.

— Тогда позже и поговорим, — произнес Эше Фум, развернулся и бросил через плечо: — Буду у себя в кабинете, и поторопите маршала…

— Стоять! — в бешенстве заорал Зур Вхай, выпучив глаза и краснея лицом: — Ко мне!

Он тяжело поднялся из кресла и шагнул вперед.

Главный Знающий остановился и повернулся к полковнику, с выражением удивления на своем стареющем лице.

Полковник Лэм тоже встал на ноги, подошел к Эше Фуму и спокойно, с расстановкой сказал, словно обращался к малолетнему недоумку:

— Господин Фум, вас никто не отпускал. Вы ведь арестованы, не так ли?

Выражение удивления на лице главного Знающего сменилось на прежнюю улыбку.

— Я дам вам один шанс, господа, — сказал он: — И эта глупая выходка останется мной незамеченной. Воспользуйтесь им.

— Он мне — грозит! — Зур Вхай задохнулся от гнева, но увидев глаза полковника Лэма, умолк.

— Вы не правильно оцениваете сложившуюся обстановку, господин Фум. — Лэм Юсин мягко улыбнулся: — Видите ли, маршалы Камай и Хлем не смогут с вами поговорить.

Очки в золотой оправе сверкнули.

— Почему-же?

— Они, видите ли, умерли. Такая вот, утрата, ай, яй, яй.

— Когда?

— Вчера утром, — ответил полковник Лэм и провел рукой по своей лысине: — Оба.

— Оба?

Полковник Зур Вхай хлопнул себя по ляжке и воскликнул:

— И эти люди нами правят! — и уже, глядя в глаза главного Знающего, заорал багровея лицом: — Мы их повесили! Обоих маршалов и всех генералов штаба вместе с адьютантами и доносителями. Разом прихлопнули всю эту сволочь к такой-то матери! Теперь вам все ясно, господин Фум? Или надо рассказать, как обмочился маршал Хлем, когда его тащили к березе?

Кто-то из стоявших поблизости офицеров коротко хохотнул и тут-же осекся.

Главный Знающий молча переводил взгляд с одного полковника на другого. Его сморщенное лицо не выдавало никаких эмоций.

Лэм Юсин продолжил спокойно говорить:

— Дело в том, что маршалы и генералы сидят в штабах или устраивают попойки в гостях друг у друга, а непосредственно с людьми, в окопах, находимся мы — полковники и майоры. Нам надоело годами гнить в грязи, пока вы, господин главный Знающий, играете в войнушку. Вы до блевотины закормили одну элиту и теперь решили сменить ее на другую. Нашими руками. Это я понимаю. Но и вы поймите нас, зачем нам это? Защищать вашу жадность? Какой прок во всей этой возне для нас — офицеров? Снова в окопы? Так, что… Вы подготовили переворот, а мы воспользовались подготовленным. Глупо было-бы не воспользоваться. Вы не находите? Такой случай больше не представится. Вы же не можете не видеть, что все катится к катастрофе. Нас не устраивают существующие порядки, которые в конце концов выльются в большей бунт, а уж он то, сметет с лица Тверди и нас, и вас, и всю эту, прогнившую насквозь, страну.

Эше Фум молчал. В ярком свете люстр, его лицо казалось неестественно желтым.

— Я вас понял, господа, — сказал он, подумав: — Значит, маршалов нет. Это даже хорошо. Собственно это мало что меняет, обойдемся без них. Новой, как вы выразились — элитой, станете вы. Ваши штыки, наши деньги. Новые люди, новый взгляд. Прежние господа министры нас совсем замучили.

— А чем, господин Фум, если не секрет? — спросил полковник Лэм.

Он достал жестяной портсигар, вынул из него папиросу и закурил от вонючей бензиновой зажигалки.

Главный Знающий не выразительно пожал костлявыми плечами и ответил:

— Им постоянно было мало. Мало домов, мало земель. Взяли моду, дарить своим любовницам самые дорогие побрякушки. К примеру, состояние министра финансов таково, что он вполне мог бы, при желании, построить пару, тройку городов. Родственники их — бесконечные. Это мы еще терпели. Но когда, господа министры начали лезть в наши дела… Казна не бездонный колодец. Мы с вами, господа, в одной лодке. Я то уже стал беспокоится. Положение в стране сложилось таким образом, что потребовались крайние меры. Срочные. Иначе всех нас ждет Большей Бунт.

Зур Вхай неотрывно смотрел в лицо главного Знающего злыми, налитыми кровью глазами.

Полковник Лэм попыхивал папиросой, рассматривая Эшэ Фума с интересом ботаника, изучающего какой-нибудь цветок. Разогнав клубы табачного дыма, окутавшие его голову в неподвижном жарком воздухе холла, он спросил главного Знающего:

— Вы имеете ввиду переворот?

— Переворот — начало, — ответил тот: — Мы хотим полностью изменить устои общества. И в этом деле вы, господа, необходимы. Каста офицеров вновь, как когда-то приобретет блеск и величие. Это не фигура речи.

— Господин Фум, — произнес полковник Лэм: — Мы пошли поперек ваших планов, рискнули всем, влезли в это дело по самые…э, э… Для нас назад дороги нет. Разговор о наших штыках и ваших деньгах звучит, конечно, неплохо. И я поверил бы вам на слово, если бы был молод и наивен. Где гарантии, что со временем вы и нас, офицеров, не пустите в расход? А величие, блеск… С чего?

— Понимаю. — Эшэ Фум поправил свои золотые очки и улыбнулся так, как улыбаются любимым детям: — Ждал, когда вы это скажите, господин полковник. Все очень просто. Вы необходимы нам, а мы — вам. Каста офицеров примет на себя обязанности поддержания нового порядка, при котором слово «господин» перестанет быть пустой формальностью в разговоре, и обретет свой первоначальный смысл от слова — «господствующий». Войны прекратятся. Это я вам гарантирую. Мы — войны. У вас будет другое дело, — по мере того, как главный Знающий говорил, слова его приобретали оттенок вдохновения, взгляд разгорался: — По всем расчетам, Большей Бунт должен был уже начаться, низкий уровень жизни черных каст давно прошел черту относительного спокойствия. Реалии таковы. Черные касты должны жить в постоянной нужде и зависимости от нас. В противном случае, уровень их жизни сравняется с нашим и мы попросту не сможем диктовать им нашу волю. Вы хотите, чтобы они жили в таких-же домах как и вы? Ездили в машинах, как у вас? Что вы сможете тогда приказать им, или станут ли они, в обращении к вам, употреблять слово «господин»? Вы готовы делиться с черными кастами теми благами, которые есть у вас, сейчас и будут потом?

— У меня небольшая квартирка в уездном городишке, господин Фум, — произнес с улыбкой полковник Лэм: — И вообще, я не думаю, что многим отличаюсь от какого-нибудь водителя.

— А будет еще хуже, — успокоил его главный Знающий: — При замедлении развития уровня жизни, следует недовольство. А если увеличить этот самый уровень жизни, то в нас, а точнее в распределении доходов нами — отпадет надобность. Они — черные касты, сами станут господами. Вы хотите этого? Подумайте о последствиях, господа. Все финансовые ресурсы, которыми мы располагаем, произведены именно черной кастой. Мы с вами потребители. К примеру, в моем министерстве, только одних писарей в семь раз больше, чем необходимо, а ведь людям тоже надо на что-то жить и жить достойно. А каста офицеров, что производит? А распорядители прочие? Положение дел таково, что мы вынужденны черпать на содержание ненужных категорий черных каст средства, которые предназначались для содержания белой касты. И численность черной касты сильно выросла. Здесь только два пути. Либо мы берем из того, что взяли себе и на эти средства строим им заводы, фабрики и прочее, что-бы они производили и увеличивали свои доходы, либо сокращаем… поголовье черной касты. И даже это не все, так как никто из них добровольно не ляжет под нож. А было бы неплохо. — главный Знающий засмеялся молодым звонким смехом.

— Это все понятно, господин Фум, — произнес полковник Лэм: — А, что вы сами предлагаете со всем этим делать? Получается тупик.

— Ну, что вы! Нет никакого тупика. Надо просто оптимизировать расходную часть, вот и все.

— И каким интересно образом? — спросил его, молчавший до этого, полковник Зур.

— Все очень просто, господа, — ответил, улыбаясь главный Знающий: — Надо утилизировать лишних и взять под контроль остальных. Все категории населения, так или иначе не приносящие доход, должны быть уничтожены.

Лэм Юсин полез в карман и вытащил, сложенный в четверо лист белой бумаги, развернул его и подал главному Знающему, со словами:

— Вы об этом, господин Фум?

Эшэ Фум принял бумагу, посмотрел.

— Это попало нам в руки случайно, — между тем говорил полковник Лэм: — Приказ подразделению департамента дознания об уничтожении упомянутых в нем категорий из черной касты. Там и ваша подпись, господин главный Знающий.

— Да, моя, — ответил тот, возвращая бумагу полковнику Лэму: — Все, кто не задействован в увеличении доходной части, должны быть утилизированы. Уголовники, пенсионеры, инвалиды и конечно же, неприкасаемые. С последними, думаю, вам все ясно — бунтари, несогласные, моралисты… Мы, к примеру, у себя в касте Знающих, давно таких выкорчевываем. И неважно, что из одной касты, неважно, что они наши родственники или друзья. Для денег нет родственников, нет друзей. Для денег есть только деньги, господа. Это всего лишь математика. Мы строим подземные города-заводы и прочие заводы-тюрьмы, где будут работать черные касты под контролем господ офицеров, сократить их численность до необходимого, ограничить возраст жизни до сорока лет, отбирать детей и воспитывать их в закрытых учреждениях с одной целью они должны вырасти в послушных рабов, чье существование определенно желанием угодить своим господам. Мы поставим каждому из них клеймо с инвентарным номером на лоб или на руку, неважно. Рабам не нужны имена, только номер. Раб — это не человек, это вещь. И они должны думать о себе как, о вещи! Никаких пенсий и пособий, никаких расходов на лечение и прочее. Больных сразу можно утилизировать и на их место поставить здоровых. Вы еще увидите, как они будут предавать друг друга на смерть, кто за миску похлебки, а кто за возможность припасть к хозяйской длани! Мы будем для них богами! Кстати, возле одного такого подземного города и высадились пришельцы! Представляете? Я смеялся, когда об этом узнал. Их взяла охрана. Один из пришельцев, молодой еще, стоял у входа на корабль с разинутым ртом, пока хватали его товарищей. Даже люк не закрыл — растерялся. Он сейчас работает на нас. Смешная история, я вам ее потом расскажу, — он говорил все больше и больше воодушевляясь, произносил слова как молитву: — Это будет новый порядок, который окончательно и надолго обеспечит нам сказочную жизнь и гарантированное спокойствие. Сколько угодно рабов, нескончаемые финансовые ресурсы. Вы не поверите, господа, но уровень вашей жизни станет таким, что вы не сможете истратить все деньги, полученные вами! Перспективы небывалые! Вы будете жить как боги и черные касты будут по праву считать вас богами!

— Простите, господин Фум, — учтиво и мягко перебил его полковник Лэм: — А что с прежними господами министрами?

— Ах, это…, — лицо главного Знающего стало грустным: — Эти зажравшиеся свиньи вдруг заартачились. Им видите ли претит в этом участвовать. Пришлось действовать тайно, и поверьте, нам на это потребовались о-о-очень большие ресурсы. Но другого пути нет. Министров пришлось убрать.

— Значит вы предлагаете нам сделать всю грязную работу? — спросил его Лэм Юсин.

— Ваши штыки, наши деньги, — ответил Эшэ Фум, пожав плечами: — Зато потом перспективы — сказочные, и никакой угрозы Большего Бунта. Навсегда! А так… Большей Бунт, абсолютная катастрофа, как двести лет назад, со всеми вытекающими последствиями.

— У вас масштабы серьезные, — задумчиво произнес полковник Лэм.

Он бросил окурок папиросы на сверкающий розовый кафель, посмотрел в глубину холла, где у конторок столпились служащие министерства Знающих и охраняющие их офицеры. Открылись высокие двери парадного входа и четверо офицеров внесли два громоздких пулемета.

— Куда ставить? — услышал Лэм Юсин голос одного из них.

— Страшный масштаб, — сказал он главному Знающему: — Да и люди, все таки… Вам их не жаль?

— Господин полковник, — Эшэ Фум выглядел добрым воспитателем в детском саду, успокаивающий зареванного малыша: — а что делать? Самим ложиться под нож? Отнеситесь ко всему, как к необходимости. Думаете мне это нравится? Мы тоже люди, у нас свои слабости. Мы же не звери.

— Да, да, — сказал Лэм Юсин: — Не звери, — он посмотрел в лицо полковника Зур Вхая: — Я закончил, старина. Даже не верится. Все подтвердилось.

— Ну и славно. — Зур Вхай не отводил глаз от главного Знающего, говорил жестко: — Вот, что я скажу вам, господин главный стряпчий, вы начали такое дело, которое похоронит всех нас. Вас будут убивать, как бешеных собак, а вместе с вами и нас, как ваших пособников. Мы думаем, что лучший выход — это пустить вас всех в расход и явиться завтра как спасители и друзья народа. Думаю этого хватит еще лет на двести, а дальше… Это дела будущего, — он расстегнул, висевшую у него на поясе кобуру, и достал тяжелый армейский двенадцати зарядный «гвардеец»: — Мы подоспели, как нельзя к стати. Могу обещать вам только одно, господин людоед, мы дадим испить вам из чаши, которую вы приготовили другим. Ваши малютки уже не будут прыгать по этим улицам. Вы не оставляете нам выбора.

И он поднял пистолет, направив его в лоб Эшэ Фума, и тот, словно очнувшись от приятного сна, испуганно и зло закричал полковнику в лицо:

— Мы застраховались на такой случай, подождите, можно все обсудить и…

Грохнул выстрел.

Из затылка главного Знающего вылетели красные брызги и ошметки, и он прямой, как палка, рухнул плашмя на розовый кафель, быстро заливая его кровью.

— Надо срочно телеграфировать в штабы армий, чтобы двигались к Белым Городам, — произнес Зур Вхай, Лэму Юсину: — Армейские штабы блокировать немедленно, — и уже офицерам, стоявшим, рядом: — Вы все слышали, господа. Времени у нас нет. Попытаемся спасти эту страну и себя. Превратите их кварталы в кладбища, не щадить никого, придать все огню. К вечеру все должно быть кончено. Выполнять!

Через несколько секунд, пространство холла министерства Знающих, наполнилось шумом криков умирающих и оглушительным грохотом стрельбы.

 

Глава четвертая

Ясная Гавань

Долго молчали.

Мишка Горин, приехал с полчаса назад.

Они втроем, сидели за столом в комнате Тосии Вак-Сенчин, Горин и сама хозяйка. На обклеенных желтыми обоями стенах комнаты, висели две картины рисованные маслом. Одинакового размера — около метра в высоту и полметра в ширину. На той, что находилась почти в углу у окна, была изображена молодая пара — мужчина лет двадцать восьми, в белом мундире и золотыми нашивками на правом рукаве кителя, улыбался открытой жизнерадостной улыбкой, и женщина, того же возраста, что и он, преклонив голову на его лечо, спокойно смотрела с картины большими черными глазами. Ее черные волосы отсвечивали в лучах невидимого солнца, а нарядное, бежевое платье с кружевным белым воротником, казалось легким и воздушным.

На второй картине, рядом с первой, художник изобразил худощавого мальчика лет десяти, в парадном зеленом мундирчике гимназиста Белого Города. Мальчик был черноволосый. Улыбался простой доверчивой улыбкой ребенка.

Мишка безо всякого выражения в глазах, смотрел перед собой на скатерть стола, сидел скрестив пальцы рук. Его мешковатая темно-зеленая рубаха с короткими рукавами, намокла на груди от пота. Тосия Вак, одетая в белое в розовый горошек платье, сидела напротив него и в ее глазах стояли слезы.

— Может он не совсем в своем…, — произнес Сергей охрипшим голосом, но Горин его перебил.

— В своем он уме. Я с ним говорил.

— Ганс точно не свихнулся? — спросил безо всякой надежды в голосе, Сергей: — Светка… Как-же так?…

Он растер руками свое небритое лицо.

— Их больше нет. — Мишка откинулся на спинку стула, расстегнул рубаху, вытер ладонью, взмокшую от пота шею: — Никого. Света была с ними. Это точно. Я думаю, что старт корабля был следствием ее появления. Кроме Германа, пилотировать было некому. А сопли будем распускать потом, если выберемся отсюда.

— Герман не пилот, — сказал Сенчин.

Он встал из-за стола и подойдя к окну, посмотрел на редкие белые облака, плывущие по небу.

— А кто пилот? Мы этого не знаем, да и неважно теперь, — сказал Мишка: — Собирай всех. Завтра утром уходим. Я говорил с Гансом, сообщил ему координаты для посадки планетолета. Он получил коды доступа к «Буре» и вылетит сразу как я с ним свяжусь. С Фолком договорились в прошлый раз — если нас здесь нет, то он едет ко мне в усадьбу. Все. Нечего больше ждать.

— Собирать некого, — отозвался Сергей: — Вчера в участке была какая-то стрельба. Склим в больнице. Эвол лететь отказался, а тетя Тося и не собиралась.

Мишка изменился в лице, подался вперед, выпучил глаза и спросил, стараясь сохранить спокойствие в голосе:

— Какая стрельба?

— Задержали каких-то бандюг, плохо обыскали и вот — двое убитых и один ранен, наш Склим.

— Откуда знаешь?

— Так, э-э… — Сергей перевел взгляд на Тосию Вак: — Тетя Тося ходила сегодня после обеда в полицейский участок…

— Что-о-о? — Мишка даже приподнялся со стула: — Ходила в участок?

— Успокойся. Она пошла туда якобы из-за того, что ее обокрали, написала заявление, ну и порасспрашивала насчет вчерашней стрельбы. Полицейский ей все рассказал. Так, что надо ждать Склима…

— Ты — и-иди-ио-от! — заорал Горин, встав изо стола и беспомощно разведя руки в стороны: — Законченный кретин! Склима уже нет. Понятно? За ним пришли и он, зная, что ему, а значит и всем нам конец, дал бой! Когда ты успел так поглупеть? У вас, что часто случаются перестрелки в полицейском участке? Что полицейские так плохо обыскивают задержанных, что могут пропустить пистолет? А Склима увезли в больницу? Не дальше морга его увезли. Вы хоть по больницам не звонили, не спрашивали о раненном полицейском? — последние слова он сказал, глядя на Тосию Вак.

— Вообще-то я позвонила… У меня хорошая знакомая в городской больнице… — Тосия Вак оборвала свою речь.

— Надо немедленно уходить, — сказал Мишка решительно: — Сейчас же. Вам хватит десяти минут на сборы?

Тосия Вак кивнула головой, ответила:

— Хватит.

— Тебя не спрашиваю, — сказал Горин в сторону, стоявшего у окна, Сенчина: — Возми только документы и все.

В прихожей брякнул звонок.

— Тосия, вы кого-нибудь ждете? — Мишка смотрел на Тосию Вак.

— Нет.

Сергей отошел от окна и направился к выходу из комнаты, сказав:

— Я открою.

Сенчин вышел в прихожую и открыл входную дверь. Постарался придать своему лицу выражение невозмутимости.

На площадке у лестницы, освещаемый лишь светом из открытой подъездной двери, стоял высокий, крепкого телосложения мужчина средних лет, в серой рубашке с засученными рукавами, черных мятых брюках и растоптанных рабочих ботинках.

— Добрый день, хозяин, — сказал незнакомец с виноватой улыбкой.

— Добрый.

— Я из котельной. У нас где-то утечка, не можем найти где. С ног сбились. Ходим проверяем… У вас с трубами все в порядке?

Сергей пожал плечами, его беспокойство начало быстро уходить.

— Да, вроде все нормально.

— Во всех комнатах?

— Не знаю, что у соседей, их нет.

— А вы, извиняюсь, жилец? — спросил, улыбаясь незнакомец.

— Я со второго этажа. У нас тоже все нормально.

— Да? Это хорошо. — мужчина улыбнулся еще шире: — Значит и у вас сможем проверить, а то стучим, стучим, а никто не открывает. Сейчас половина домов пустые стоят. Бегаем, как собаки, а некоторые еще и облаять норовят. Можно посмотреть квартиру? Может течет где.

С лестничной площадки тянуло в прихожую запахом мочи и табачного дыма.

Сергей шагнул назад.

— Смотрите, — сказал он.

Переступая порог, мужчина поинтересовался:

— А вы случайно не из пятой квартиры?

— Из пятой.

Незнакомец широко и радушно улыбался, улыбнуться еще шире он не смог-бы, даже сильно захотев.

— Вот и славно.

Сенчин успел увидеть две темные фигуры, возникшие в дверном проеме за спиной незнакомца, когда сокрушительный удар в подбородок выбил из него сознание.

Падая, Сергей налетел на стоявший у стены табурет, и опрокинув его, с шумом рухнул, уткнувшись лицом в дощатый пол.

 

Глава пятая

Пожар безумия

Фолк стоял в числе десятка арестованных офицеров.

Их выстроили напротив главного входа в министерство Знающих, справа от каменного фонтана, где наваленные друг на друга, лежали тела только что расстрелянных чиновников — мужчин и женщин в синих мундирах. Брусчатка у кучи тел окрасилась темно-красным, поднявшийся ветер гонял по дорожкам аллеи синие фуражки и листы белой бумаги. Большая группа офицеров, человек пятьдесят, в белых мундирах, грузилась в два грузовика, стоявших у края площади, возле больших, круглых клумб, засаженными красными цветами и с табличкой «не ходить.»

Слышались короткие команды.

Вереница из десятка грузовиков, в кузовах которых качались сидевшие офицеры, медленно разворачиваясь на площади, потянулась прочь, на Седьмую улицу, мимо шестиэтажного здания министерства путей сообщения, c высокой, двухскатной крышей, из верхних разбитых окон которого, валил густой, маслянистый черный дым.

Со всех сторон раздавались выстрелы.

— Я доходчиво объяснил, господа? — полковник Лэм Юсин оглядел арестованных спокойным взглядом внимательных глаз, поправил на своей голове фуражку: — Так что, если бы не расстрельные списки генерала Еже Сума, мы пустили бы вас в расход со всеми прочими. А так, вам повезло. У вас есть возможность остановить разгорающийся в стране пожар, о котором я вам уже говорил, господа. Либо мы сегодня вырубим их всех под корень, либо завтра за наши головы не дадут и медяка. Не мы начали это безумие, но нам предстоит поставить в нем жирную точку.

Вокруг арестованных «департаментских», стояли вооруженные пистолетами и винтовками, офицеры — ждали решения полковника.

— И так — вы все согласны перейти на нашу сторону, — полковник Лэм оглянулся назад, к дороге, где его ожидала черная легковая машина с водителем-капитаном и двумя рослыми майорами: — Поступаете в распоряжение майоров — Нума Краса и Тежес Ясмала. Все, за дело, господа.

И полковник Лэм Юсин, козырнув, резко развернулся, и быстрым шагом направился к ожидавшей его машине.

— Ну что-же, господа, — произнес из группы офицеров высокий, крепкого телосложения, с вытянутым лицом и черными короткими усами, майор: — Рад, что для вас все закончилось благополучно. Меня зовут Нум Крас. Майор Ясмал сейчас подойдет, — он показал на нескольких офицеров, в числе которых был и Фолк, сказал: — Вы идете со мной, остальных заберет Ясмал, — он обратился к офицерам за своей спиной: — Уходим. Четвертый и восьмой батальоны — по машинам. И верните им оружие, — он кивнул в сторону бывших арестованных.

«— Началось,» — подумал Фолк: «— Надо это пережить».

Почти очистившееся от облаков высокое небо, сияло в лучах восходящего к зениту весеннего солнца. День разгорался. Но с севера, набухая и наливаясь темнотой, росла где-то у горизонта, тяжелая грозовая туча.

* * *

На улице гремела гроза, и раскаты грома — ухающие, с долгим недовольным эхом, громыхали за цветными стеклами, мраморные лестницы потускнели от внезапно потемневшего неба, и пятна крови на них уже не казались такими яркими, вызывающими. Грозовая, пропитанная свинцом туча, скрыла полуденное солнце.

Который это дом? Какая по счету квартира за сегодня?

Фолк никогда не знал этих людей и не будет знать.

Смена лиц, однообразное, неотвратимое действие — ствол пистолета в его руке, резко поворачивается и стреляет, и гром грозы, вторит ему.

Уже не надо никуда спешить, уже не будет никаких Мирных Берегов, уши глохнут от криков и пальбы.

Мирные Берега…

На лестничной площадке пахнет женскими духами и цветная кафельная плитка, до блеска вычищенная чьими-то руками, встретила офицеров торжественно. Фолк, поднявшийся по мраморной лестнице на этот этаж, первым приблизился к высокой деревянной двери, моренной под красное дерево и с золотой табличкой «господин Мав и семейство», и уже привычно, без раздумий, ударом ноги сломал замок — дверь распахнулась. Перед ним стоял среднего роста толстяк в вельветовом светло — зеленом халате, на его круглом холеном лице, застыла маска ужаса — дикого, животного, а в вытянутой вперед дрожащей руке скачет из стороны в сторону короткоствольный пистолет. Глаза толстяка — широко раскрытые, округлились, рот искривлен, как у паралитика.

Мирные Берега…

Фолк сразу же нацелил на толстяка свой пистолет, но не открыл огонь, медлил, смотрел в полное лицо хозяина квартиры, которое словно желтый призрак плавало в полутьме прихожей. Позади Фолка подходят другие офицеры, и топот их сапогов вязнет, где-то под высоким потолком лестничной площадки.

Секунда, еще одна.

Фолк увидел, как мелькнуло в глубине квартиры пестрое женское платье и услышал сдавленный, приглушенный возглас, скорее детский, чем взрослого человека.

«— Стреляй.» — Фолк спокойно смотрит толстяку в глаза.

Толстяк нажимает на курок, раздается громкий щелчок, но выстрела нет, и тот снова и снова жмет на курок, глядя на стоявшего напротив Фолка обезумевшими глазами.

Щелк, щелк, щелк…

Фолк нажал на спусковой крючок, грохнул выстрел, пистолет в его руке привычно дернулся, и толстяка с его ужасом в глазах, отбросило в глубину прихожей, он тяжело рухнул на спину, его зеленый халат задрался, показав по бабьи гладкие упитанные ляжки. Правая нога толстяка задергалась, черный тапок с нее слетел.

Фолк вошел в прихожую. Офицеры, толкая его, кинулись вглубь квартиры.

«— Я мог плюнуть в лицо полковника. Еще тогда.» — Фолк убрал пистолет в кобуру и полез в карман своих форменных брюк за пачкой папирос: — «Жить хочу. Все просто.»

Где-то из дальней комнаты, откуда с улицы проникал мутный свет, донеслись визг и вопль, грохнули два выстрела, один за другим.

Фолк раскурил папиросу — прихожая быстро наполнилась табачным терпким дымком, и достал пистолет.

Даже сейчас он мог повернуть ствол вправо, и топчущийся возле стеклянной комнатной двери лейтенант, с рассеченной левой бровью, покатится по полу, вправо, и выходящий из коридора в прихожую чернявый капитан, с сухим вытянутым лицом, сползет по стене, марая бело-полосатые обои своей кровью.

Капитан приближался к Фолку, держа что-то блестящее в левой руке. Фолк посмотрел на его руку — золотая цепочка и увесистый кулон с синим камнем. Капитан затолкал золотое украшение в карман кителя и, усмехнувшись, глядя Фолку в лицо, сказал:

— Рисковый вы парень, майор.

Фолк промолчал, курил.

— Он мог вас запросто пристрелить.

— Все умрем.

— Это, да, — капитан приблизился, без всякого выражения посмотрел на лежавшего в темной луже, толстяка: — Дурак, не убрал предохранитель. Я думал, вы — департаментские, тряпки…

От капитана крепко несло вином.

Из боковой комнаты вышли два лейтенанта — один совсем еще сопляк, белобрысый, высокий, с узкими худыми плечами, другой — лет тридцати пяти, коренастый, широколицый, с короткими густыми усами под носом «картошкой».

— Что там? — спросил их капитан.

— Чисто, — ответил молодой.

Ничего больше не говоря, офицеры неторопливо вышли из квартиры, оставив Фолка одного.

С верхних этажей слышались редкие выстрелы и ругань, доносился топот сапог.

«— Не дрожат.» — Фолк смотрел на свою руку с дымящейся папиросой и вдруг вспомнил себя, когда был на фронте — много, много лет назад, почти вечность. Вспомнил, как бежал, рассекая грудью утренний сырой воздух, ко вражескому окопу впереди, вспомнил плюющийся огнем пулемет, лупивший по наступающим в упор. Как подумал тогда, что теперь точно — смерть. И потом, после боя, сидя в отбитом у неприятеля окопе, среди трупов своих и чужих, слыша смех уцелевших и стоны раненных, Фолк пытался прикурить папиросу и все никак не мог — губы тряслись, горящая спичка в дрожащей руке не могла найти кончик папиросы.

Сейчас его руки не тряслись.

Мирные берега.

Докурив папиросу, Фолк щелчком выбросил ее в угол прихожей, посмотрел на мертвого толстяка и, перешагнув порог квартиры, вышел на лестничную площадку.

Мертвый день застыл, как скованная льдом река, и в этой реке не осталось живых.

* * *

Фолк вышел из подъезда многоквартирного дома под высокий каменный навес, привалился спиной к шершавой стене, в его опущенной вниз руке, пистолет.

Перед глазами Фолка плескалась противная муть — краски, неестественно яркие расплывчатые, звуки, то глухие и, казалось далекие, то резкие и четкие. Все в нем стало каким-то деревянным — чувства, мысли. Он смотрел на зеленый, откинутый борт, стоявшего по ту сторону дороги армейского грузовика, но казалось не видел его, перед ним снова и снова мелькали лица, дым и шум криков и пальбы, и вспоминался вид собственной руки с зажатым в ней пистолетом, и вырывающийся из него огонь и дым.

Время перевалило далеко за полдень, тени от застывших на дороге машин, удлинились. У соседнего подъезда, уткнувшись в стену дома, замер рейсовый автобус — бледно-голубой, с чистыми сверкающими стеклами салона, и в них Фолк мог видеть изогнутые поручни кресел и горбатые тени неподвижных фигур, сидевшие в этих креслах, когда-то бывшие пассажирами. Водитель автобуса, закинув голову назад, смотрел открытыми глазами в потолок кабины.

Вблизи армейского грузовика собралась толпа офицеров — человек двадцать, курили, громко смеялись. В кузове грузовика, сидя на толстых холщовых мешках, курил пулеметчик — конопатый, средних лет, лейтенант. Сам пулемет «гвардеец» уныло смотрел своим раструбом вдоль безлюдной улицы.

Много неподвижных тел лежало на тротуарах по обе стороны дороги, до самого перекрестка, где все терялось из-за серого дыма, выползающего из окон первого этажа дальнего дома, и разносимого по улице слабым ветром.

Пахло гарью и бензином.

Шагах в пяти от Фолка, сунув руки в карманы брюк, стоял и курил майор Нум Крас. Его перепачканная чем-то черным фуражка, была низко надвинута на глаза. Он повернулся к Фолку, долго смотрел на него, ничего не выражающим взглядом, потом сказал:

— Плохо выглядите, майор, — он медленно подошел к Фолку и встал рядом, глядя на улицу: — Что здесь?

— Здесь все. Зачистили. — ответил Фолк, сухо.

— Поганый денек, но он кончится. Не вздумайте выкинуть какую-нибудь глупость. Вы, департаментские, слишком… — он замолчал, подбирая нужное слово, потом сплюнул на ступеньку, спросил: — На фронте были?

— Под Пероной, — ответил Фолк: — Давно.

— А-а. Дали там нашим — просраться. У нас сейчас на фронте все идет вяло.

Фолк сунул пистолет в кобуру, полез в карман за папиросами.

— Сами-то, как думаете, зачем генерал хотел от вас избавиться?

— Пес его знает, — ответил Фолк, закуривая папиросу.

— Успел генерал сбежать от нас, успел, — майор Нум Крас досадливо хмыкнул: — Найдется. Все равно, дальше березового сука не убежит. К вечеру управимся здесь, а в ночь наш батальон отправится в черный город, к вокзалу. Там сейчас третий батальон второго полка, филонит.

Из открытой рядом с Фолком двери вышли четверо офицеров, и один из них — капитан, низкорослый блондин, лет сорока, с обветренным широким лицом, остановился рядом с майором Красом, вяло козырнул и произнес устало:

— Этот запалили. Наши уже закончили, спускаются.

— Этот квартал мертвый, — майор Крас выбросил окурок папиросы на тротуар: — Сейчас двинемся…

Он не успел закончить фразу, как из дома напротив, резко открыв подъездную дверь, шатаясь, вышел молодой под лейтенант с пистолетом в одной руке и открытой зеленой бутылкой, в другой. Без фуражки. Он был пьян и на его узком лице сияла идиотская улыбка. Увидев стоявших рядом офицеров, под лейтенант этот, закинул лицо кверху и начал поливать его содержимым бутылки, мотая головой из стороны в сторону.

Разговоры между офицерами смолкли, все посмотрели на молодого офицера.

— Рац, — сказал ему кто-то из толпы: — иди проспись.

Тот что-то пробормотал в ответ, низко опустив голову и глядя себе под ноги. Блестящие струйки стекали с его волос. Он поднял голову и засмеялся, выкрикнув высоким голосом:

— Я — герой, господа!

— Рац…

— Я — герой…

С этими словами под лейтенант поднял руку с пистолетом, приставил ствол к своему подбородку и спустил курок. Грохнул выстрел. Его тело, уже мертвое, закинуло голову назад и мешком повалилось на тротуар.

— Во, дурак-то! Во, дура-а-ак! — прокричал с третьего этажа какой-то офицер, без фуражки, широколицый брюнет, глядя на происходящее в разбитое окно.

— Щенок, — сказал кто-то из толпы: — Тряпка.

— Счастливчик, — произнес майор Крас: — Я вам, майор, вот об этом говорил.

— У меня еще есть дела, — ответил Фолк глядя на мертвого под лейтенанта у соседнего дома.

К застрелившемуся никто не подходил.

— Дела — это хорошо. Какие, если не секрет?

— Друзья.

— Вы еще рассчитываете… Знаете что, майор? Не говорите своим друзьям о сегодняшнем дне, это ни к чему.

Помолчали.

Справа на улицу вывернула легковушка — серая, рычащая, она ехала быстро, словно уходя от погони — виляла из стороны в сторону.

Через короткое время машина резко затормозила у стоявшего грузовика, из-под ее плоского капота валил пар. Пассажир-офицер сидел уткнувшись лицом перед собой, водитель-офицер, полноватый лейтенант, быстро вылез из машины и бегом направился к майору Красу.

Фолк увидел, что лобовое стекло машины разбито, а вдоль левого борта идут маленькие круглые отверстия.

Лейтенант приблизился, быстро козырнул и выпалил, обращаясь к майору Красу:

— Армейские в черных кварталах, господин майор! Капитан Ушог, мертв, не доехал. Наших почти полностью перебили, едва вырвались.

И он быстро рассказал о том, что армейские полки выдвинулись неожиданно с северной части черных кварталов, а на второй вокзал прибывают эшелоны с солдатами и орудиями.

— Они нас зажали у моста через реку, — продолжал лейтенант: — Те, кто успели вырваться, идут к белому городу. Остальные рассеялись по кварталам. Видел бронемашины — четыре. Орудия. Взяли «языка», говорит, что прибыла седьмая дивизия четвертой смешанной армии генерала Фабуса.

— Дивизия, — произнес майор.

— Так точно, господин майор. Вторую дивизию ждут с востока, идут по Каменной трассе. В черных кварталах раздают оружие.

— Это плохо.

Появившийся нарастающий шум прервал разговор. Со стороны задымленного перекрестка начали выбегать фигурки людей — гражданские, мужчины, женщины, некоторые бежали в сторону офицеров, прижимая к груди маленьких детей.

Толпа бегущих стремительно росла — сотни и сотни выворачивали из-за охваченного огнем и дымом трехэтажного длинного здания, бежали, словно, повинуясь паническому чувству животных, спасающихся от хищников.

— Это еще что? — произнес кто-то из стоявших на дороге офицеров.

— Прорвались, — сказал другой: — Из квартала, где второй батальон.

В массе бегущих мелькали женские разноцветные сорочки, синие мундиры чиновников, выходные костюмы.

Пулеметчик, сидевший на мешках в кузове грузовика, глядя на бегущих, спокойно выбросил окурок папиросы и так-же спокойно лег у пулемета, направляя его черный, длинный ствол на растущую толпу.

— Жорч! — крикнул пулеметчику майор Крас: — Подпусти поближе, чтобы не гоняться за ними, потом.

Тот, понимающе кивнул.

— Надо выдвигаться к черным кварталам, — сказал майор Крас лейтенанту, приехавшему только что: — Дивизия… Полковник будет удивлен. Майор, — это уже Фолку: — веселье продолжается, — и пулеметчику в грузовике: — Чего смотришь? Огонь!

* * *

Смолкли последние выстрелы, потянуло терпким пороховым газом и над заброшенным полем, где повсюду торчали кусты полыни и репейника, наступила нервозная тишина.

Батальон залег — кто, где. Со всех сторон слышались команды командиров, стоны раненных и умирающих. Мокрая после дождя трава быстро намочила одежду, блестела на появившемся из-за белых облаков, солнце.

Впереди, за полем, начиналась длинная лесополоса. Там, за ветвистыми, густо растущими деревьями, затихли пулеметы.

— Полное дерьмо, — сказал лежавший слева, рядом с Фолком, худощавый капитан: — Майор, — обратился он к Фолку: — Вы случайно не знаете, какого рожна нам здесь надо? Могли укрепиться в городе, чем лезть под пулеметы.

Ответил майор Крас. Он лежал справа от Фолка, рядом с убитым капитаном, которому пулей разворотило лицо.

— Капитан, приказы не обсуждают.

Майор Нум Крас уже снял со своей шеи тяжелый армейский бинокль и, приставив его к глазам, настраивал фокус.

— Не успели, не успели… — пробормотал он: — У них отличная позиция, а мы как на ладони. Теперь в черные кварталы путь отрезан. А могли там орудиями разжиться, могли. Приехали сюда налегке, как на танцы…

Солнце давно перевалило через зенит, светило в лица офицеров, слепило.

— Плохо вижу, — майор выругался: — Опоздали. Хуже не бывает.

— Шагов триста, — сказал Фолк.

Вдоль лесополосы тянулась разбитая грунтовая дорога и, поворачивая, уходила вглубь деревьев, за которыми притаился невидимый пока враг, и там, в этой зеленой неизвестности, что-то рычало и гудело, нудно и протяжно.

— Орудие выкатывают, — проговорил майор Крас: — А, вот и второе. Здрасте вам.

Офицеры осматривали себя и оружие, целились из длинноствольных винтовок. Некоторые прилаживали, сверкающие на солнце, штыки.

— Третье, — говорил майор Крас, медленно ведя бинокль: — Четвертое… Нас тут ждали.

— Господин майор!

Пригибаясь к земле, подбежал и упал рядом капитан — лет тридцати пяти, курчавый, с рассеченной кровоточащей нижней губой.

— Господин майор!

— Слушаю. Угу, еще орудие.

— Майора Даса убило.

— Очень жаль, — равнодушно произнес майор Крас, продолжая вести наблюдение за тем, что происходило в лесополосе: — Возможно нас всех тут положат.

— Что прикажите?

— Что тут прикажешь? — майор Крас на несколько секунд оторвался от бинокля, посмотрел в лицо капитана и снова уставился в окуляры: — В черные кварталы уже не попадем, господа хорошие. Даже до деревьев не добежим — положат. Орудия молчат… Ну это ясно — снаряды ждут. Дело недолгое. Потом начнут раскатывать нас, как блин на сковородке.

— Господин майор, по-моему пора отходить в город, — сказал капитан, тот, что лежал слева от Фолка: — Пока можем.

— Можем, можем, — майор Крас присвистнул и произнес с расстановкой: — А вот это сюрприз. Нет, два сюрприза.

Урча моторами и дымя выхлопными газами, на дорогу из-за деревьев, выкатились две бронемашины — одна за другой. Их цилиндрические пулеметные башни в тени деревьев казались серо-зелеными. Бронемашина, двигавшееся впереди, перевалилась через бугор у дороги, натужно заревела мотором, съехала в грязь, и немного проехав вперед, увязла передними колесами — заглохла.

Вторая встала у края дороги, продолжая гудеть мотором. Пулеметы из башен грозно уставились в сторону офицеров.

— Так, так, так, — майор Крас усмехнулся: — Сюрприз завяз. Превосходно.

Спустя несколько минут, на дороге из лесополосы появилась черная легковая машина, с задранной вверх на длинной палке, белой тряпкой. Обогнув бронемашину, легковушка свернула с дороги, и урча и переваливаясь на кочках, словно утка, медленно поехала в сторону офицеров. Преодолев половину пути, машина остановилась и из открывшейся передней дверцы вылез армейский офицер, в светло-зеленом мундире. В относительной тишине послышался его кричащий высокий голос:

— Его высокопревосходительство, генерал Боу, дает вам полчаса на то, чтобы сложить оружие и сдаться в плен! Жизнь — гарантируем. В противном случае перебьем всех. Мы даем вам возможность устроиться в новом обществе без каст, где все равны перед законом. Время пошло!

Переговорщик залез обратно в машину и та, развернувшись, уехала назад к дороге, и вскоре скрылась из виду за деревьями.

Майор Крас усмехнулся и опустив бинокль, сказал:

— Армейский полковник.

— Город палить поспешили, — произнес Фолк, посмотрев назад, на белые кварталы.

— Генерал Боу, большой любитель пленных резать, — саркастически сказал капитан, лежавший слева: — Интересно, куда подевался их маршал Цакрен. Наверное, туда же, куда и наш славный Хлем.

Несильный ветер нес пепел и запах гари.

До ближайших домов белого города было не менее тысячи шагов.

Город горел.

Из многих домов рвалось желто-оранжевое пламя и, вылизывая некогда белоснежные, украшенные гипсовой лепниной фасады, переходило в черный жирный дым. Некоторые крыши обрушились, и такие здания представляли из себя, огороженные каменной коробкой, костры. Кварталы горели и дым, смешиваясь с пеплом, вихрем взлетал вверх к голубому, с редкими рваными облаками, небу.

Позади, залегших в грязи офицеров, лежали неподвижно убитые, будто лениво шевелились раненные.

— Здесь не удержимся, — сказал Фолк майору Нуму Красу: — Пристреляются и конец.

— И дураку ясно, — ответил тот.

Справа, в неровной цепи офицеров, раздались пачки выстрелов, винтовки окутались сизыми дымками.

— Кто там палит? — майор Крас посмотрел на капитана с рассеченной губой, приказал раздраженно: — Прикажите прекратить огонь, берегите патроны.

Капитан поднялся на ноги и побежал сгорбившись к стреляющим, на бегу крича «отставить».

Майор Крас посмотрел назад на охваченный пожарами город, произнес:

— В городе они об нас зубы обломали бы, а теперь и укрыться-то толком негде. Даже дивизия. Не позднее завтрашнего вечера здесь будет наша армия. Надо выстоять, — майор приподнялся и закричал: — Всем отходить к городу и занять оборону!

И побежали.

По грязи, по колдобинам.

Фолк бежал не оглядываясь, выдергивая обутые в сапоги ноги из раскисшей земли, держал винтовку в правой руке, энергично махая левой. Пригнул голову.

Белобрысый капитан бежал впереди него, шагах в двадцати, смешно скользя по грязи.

Вокруг Фолка слышался шум от бегущих ног офицеров, тяжелое дыхание. Ни криков, ни команд.

Фолк бежал изо всех сил, изредка поглядывая на горящие за полем кварталы. Казалось, что происходит бег на месте — горящие дома качались перед глазами из стороны в сторону, не приближаясь, будто дразня.

Где-то далеко позади, застрекотали пулеметы.

Бухнуло в спину первое орудие и с захлебывающимся свистом полетел снаряд, ухнул взрывом справа — тяжело, гулко. Дрогнула земля. Второй выстрел орудия, третий…

Громыхнули взрывы сзади.

Не задело — жив!

Боковым зрением Фолк увидел, как слева упали двое офицеров — с размаху, навзничь.

Пули выбивали грязные фонтанчики из земли, свистели совсем рядом.

Белобрысый капитан бежал уже без винтовки.

Бросил.

Взрыв прямо за спиной «белобрысого», брызнул огнем, дымом и комьями земли, упруго толкнуло воздухом в грудь Фолка. Продолжая бежать, он рассек грудью дымное облако, перепрыгнул через упавшего капитана, мельком увидел что-то желтое, сверкающее на солнце, выпавшее из карманов «белобрысого» кольца, цепочки какие-то.

От порохового дыма запершило в горле.

Золото.

И впервые за этот день, Фолк засмеялся — отрывисто, до кашля, до слез.

— Та, та, та, та…, — говорили ему в спину пулеметы: — Вернись, вернись, твое благородие.

Фолк смеялся.

Ему стало смешно.

* * *

Фолк стоял у светло-зеленой легковой машины с разбитым задним стеклом, и его левая рука неподвижно застыла на дверной ручке. Разогревшись от пожара, она жгла ладонь.

Из окна первого этажа, ближайшего к нему пятиэтажного дома, рвался оранжевый огонь. Запах гари был нестерпимым.

— Вы куда-то собрались, майор? — повторил свой вопрос, неожиданно возникший рядом майор Крас, с добродушной улыбкой на закопченном лице.

Майор Крас стоял в трех шагах и держал в руке армейский девятизарядный «толстяк», направив его длинный ствол в левый бок Фолка. На его покатые плечи с темного неба падали черные хлопья пепла.

Правая рука Фолка машинально потянулась к кобуре.

— С двух-то шагов, майор? — Нум Крас покачал головой: — Не стоит.

Где-то в глубине объятого огнем квартала, гремели орудийные выстрелы. Пулеметные очереди затухающим эхом убегали в глубину улиц.

— Городу — конец, — спокойно сказал Фолк: — Я ухожу. Собрались стрелять — стреляйте.

Майор Крас усмехнулся, произнес:

— Не по-товарищески, не находите? — он закашлялся от дыма: — Решили все бросить, майор? И конец комедии?

— Тут нечего бросать. Хотите сдохнуть в этом дерьме, извольте.

— Не хочу. Я город знаю плохо, а вы человек местный.

За ближайшими домами рявкнул взрыв, дрогнул воздух. Наступающая ночь огласилась далекими криками.

— Смотрите, что я сейчас сделаю. — Нум Крас медленно опустил пистолет: — Попутчика возьмете? Вдвоем больше шансов.

От бушевавшего в доме напротив огня, жар раскалил изорванный мундир Фолка, жег лицо.

— Садитесь в машину. Может заведем. — Фолк рывком открыл водительское сидение и тут услышал окрик.

— Господа!

По улице, огибая сгоревший остов автобуса, бежал в темноте какой-то молодой офицер с пулеметом в руках. За его спиной трясся от бега ранец для патронов.

— Господа! По… подождите.

Фолк и Крас молча ждали.

Подбежал.

Лейтенант, худое лицо перепачкано сажей, один погон оторван. На вид ему было не больше двадцати пяти лет.

— Можно с вами, господа? — запросился он, отрывисто дыша.

— Садись сзади, лейтенант, — бросил ему майор Крас.

Лейтенант освободил левую руку и взялся за ручку задней дверцы, воскликнул:

— Горячая! — открыл дверцу: — А она не взорвется, машина-то?

Нум Крас и Фолк уже уселись в жарком салоне и майор Крас сказал со смехом:

— Говно, вроде нас, не горит!

Лейтенант бросил пулемет на заднее сидение, полез сам.

Фолк повернул, оставленный кем-то в замке зажигания ключ и мотор, послушно взревел.

Машина тронулась с места, вильнула, объезжая лежавшее поперек почерневшее тело, начала быстро набирать скорость.

— Куда мы сейчас, майор? — спросил Фолка Нум Крас.

— Мой дом недалеко, — ответил тот, не поворачивая головы: — На этой колымаге не уедем. У меня есть своя машина.

— А вы умный парень, майор. — Нум Крас хохотнул, пистолет он держал в руке: — Не зря Еже Сум хотел вас расстрелять!

Они мчались по вымершим улицам города. Некоторые дома, почерневшие, со слепыми окнами, дымили, как большое костерище, в других бушевало пламя пожара, и отсветы огня весело плясали на стенах и брусчатке дороги, выхватывали на тротуарах темные кули неподвижных тел и, оставленные своими владельцами машины. Кое-где оборванные провода свисали со столбов, черными змеями лежали поперек дороги, а на самих столбах в полном безветрии неподвижно висели мертвецы.

Машина, не сбавляя скорость, резко свернула влево. На перекрестке несколько офицеров, стоявших толпой у кучи мешков и ящиков, бросились врассыпную. Раздались их крики, хлопки одиночных выстрелов.

— Мародерствуют, сукины дети, — оскаблился майор Крас.

Толпа офицеров осталась далеко позади.

Из пробитой пулей круглого отверстия в задней стенке кабины, светился моргающий свет внешнего огня. Лейтенант, сжав руками ствол пулемета, уткнулся лбом в спинку водительского сидения, и смотрел в сторону мертвыми, широко открытыми глазами. Из его рта стекала струйка темной крови и капала на грязный рукав кителя.

Майор Крас повернулся, посмотрел на лейтенанта.

— Готов? — спросил Фолк.

— Прямо в десятку, — ответил тот: — Теперь он никуда не спешит.

В сгустившихся сумерках все вокруг приобрело черно-серые тона. В квартале, по которому они сейчас ехали, кое, где еще выбивался из окон домов огонь, блестел яркими языками, отчего на дороге плясали призрачные, светлые блики.

— Долго еще?

— Подъезжаем.

Кварталы многоэтажных домов кончились — машина, свернув налево, выехала на широкую дорогу, по обе стороны которой росли высокие пушистые ели. Справа потянулись темные, двухэтажные особняки, с торчащими черными крышами, на фоне синей полосы потухшего заката. Где-то вдали полыхало огнем пожара. Ни в одном доме не горел свет, окна черные, мертвые.

Сумерки вползли на эту улицу и застыли мрачными размытыми тенями вдоль глухих высоких заборов и редких ухоженных кустов, разлились под стволами, мелькающих за окнами машины, елей.

Фолк вел машину, не включая фары, прижавшись грудью к колесу руля, всматривался в дорогу впереди.

— Приехали, — сказал он.

Машина сбавила скорость и, свернув вправо, выехала на короткую площадку, перед темным двухэтажным особняком, с низкой двухскатной крышей.

Остановились — мотор заглох.

— Вроде спокойно, но… — майор Крас открыл дверцу и, одновременно с Фолком, вылез из машины.

Достав из кобуры пистолет, Фолк двинулся к дому.

Легкий вечерний ветер дул с севера от далекого леса и в воздухе, прохладном и свежем, почти не было запаха гари.

Оба, и Фолк и Крас, приблизились к закрытым воротам кирпичного гаража, встали плечом к плечу.

— Ждите здесь, — Фолк говорил тихо, едва слышно.

Майор Крас остался стоять у гаража, прислонившись спиной к железным воротам.

Кованная калитка была открыта. Фолк бесшумно, тенью скользнул в нее, прошел по гравийной дорожке к низкому крыльцу и, поднявшись по ступенькам, помедлив минуту, вошел в распахнутую входную дверь.

В доме темно и тихо, и только с улицы проникают в него далекие звуки гулких взрывов.

Фолк в темноте быстро обследовал первый этаж — зал, три большие комнаты и кухню. Двигался уверено, зная каждую деталь в обстановке. Потом поднялся по крутой каменной лестнице, на верх.

Никого. Его везде встречала безжизненность пустующих комнат и коридоров. Он быстро спустился вниз и вышел из дома, спустился по крыльцу и, свернув налево к гаражу, достал из кармана брюк ключ.

Дверь в гараж была приоткрыта.

Готовый стрелять на малейший шорох, Фолк оказался в гараже.

Никого.

Справа на стене, над низким и длинным стеллажом, висел керосиновый фонарь. Наощупь, найдя и сняв его с крючка, не зажигая фонарь, он прошел вдоль слившейся с темнотой машины к запертым воротам и, убрав засовы, впустил ожидавшего майора Краса.

— Чего так долго?

Фолк не ответил. Он закрыл створку ворот и только после этого произнес:

— Хотите получить пулю в затылок?

Зажег фонарь.

От возникшего света — желтого и дрожащего, майор Крас отвернулся. Пистолет он по-прежнему держал в руке.

Помещение длинного гаража осветилось и, на гладко отштукатуренных стенах, заплясали тени. Посреди гаража стояла большая черная машина. Фолк поднял фонарь повыше, посветил на капот.

Кто-то старательно, на всю длину капота, нацарапал чем-то острым похабное слово.

— Майор, подержите фонарь. Светите.

Подняв капот, Фолк осмотрел моторное отделение, проверил мотор.

— Вы разбираетесь в моторах? — спросил его майор Крас.

— Хобби.

— И вот это все…, — он посмотрел на инструменты на стеллаже: — Все делаете сами, собственными руками?

— Ногами, майор, ногами. Светите лучше, ничего не видно!

Через минуту Фолк выпрямился и, как можно тише, закрыл капот.

— Пошли, — сказал он.

У задней стены гаража они остановились, Фолк надавил на что-то в углу, и в стене открылась скрытая дверца.

Майор Крас присвистнул.

Из потайной ниши Фолк начал извлекать оружие — два армейских двенадцатизарядных пистолета «штурм-45», небольшие картонные коробочки с патронами. Потом вытащил оттуда, одну за другой, три канистры, и наконец — длинный сверток в промасленной светлой тряпке, из конца которого торчал раструб пулемета. Последним, что достал Фолк из ниши, был увесистый темно-зеленый ящик.

— Здесь кассеты к пулемету, — сказал он.

Все это они сложили на заднее сидение машины. В багажник отправились три большие, тяжелые канистры с бензином.

Со второй полки стеллажа Фолк достал походный рюкзак.

— С голоду не подохнем.

Следом за рюкзаком, на крышу машины полетели грязные свитера, рабочие брюки и ботинки.

— Умно, — хмыкнул майор Крас.

Через несколько минут оба стояли переодетые в грязную штатскую одежду, бросив на пол гаража свою — офицерскую.

Погасив фонарь, Фолк поставил его на стеллаж и, пройдя в полной темноте к воротам, широко открыл их, после чего сел на водительское сидение.

Майор Крас сел рядом.

Пистолета в его руке уже не было.

* * *

За городом они свернули в лес и машина затряслась по отвратительной грунтовой дороге.

Лучи фар, дрожа, то взлетали вверх, то падали вниз, освещая ямы и кочки, торчащие корни деревьев и ворох прошлогодней листвы. Машина подпрыгивала, скрипя рессорами, кренилась, падая колесами в ямы.

— Я высажу вас, не доезжая до поселка. Думаю, за час доберемся. — Фолк неотрывно смотрел перед собой на дорогу: — Там есть небольшая станция, на сколько знаю, поезда останавливаются регулярно.

— А вы, майор?

— У меня дела.

— Бросьте вы свои дела. Давайте со мной, до второй офицерской армии, а там…

— В этом мире у меня есть последнее дело, которое я хочу закончить. Остальное не в счет.

— Женщина?

— Друзья, — помедлив, ответил Фолк.

— Да, вы говорили.

Майор Крас долго молчал, потом заговорил — задумчиво:

— То, что мы сегодня сделали…

Фолк промолчал.

— Да, сделали. У меня старушка мать. Ждет меня годами. Всегда называет меня, сыночка. Представляете? Сыночка. Целыми днями возится перед домом со своими цветами. Н-да. Сыночка. Я давно у нее не был, знаете ли. Отпуск раз в году, и все как-то… не мог. Сколько сегодня было таких матерей, отцов… Не утомляю, майор?

— Нет.

— Я как думал? Ну не сложилась жизнь, как хотелось когда-то, пусть. По крайней мере, думал я, умру с честью. Мой дед был полковником, отец — майором. Дед всегда говорил, что очень важно умереть с честью. И я надеялся умереть с честью. Похоже, что просто сдохну. В отличии от вас, у меня в этом мире, после этого дня, вообще не осталось никаких дел.

Он замолчал и дальше ехал, не говоря ни слова.

Лес закончился.

Дорога пошла через большое, потонувшее во мраке ночи, поле, виляла как пьяная, но зато хорошо укатанная, без ям. Фолк прибавил скорость. На одном участке дороги они чуть было не столкнулись с брошенной кем-то разбитой телегой, без задних колес.

Черное звездное небо висело над полем, бездонное.

Спустя полчаса, Фолк вывел машину, на выложенную плоским камнем, дорогу. Недалеко впереди горели огни захолустного поселка и оттуда изредка доносились протяжные паровозные гудки.

Фолк остановил машину, повернулся к майору и сказал:

— До поселка не повезу, майор. В таком наряде на машинах не разъезжают.

— Это, да, — он не торопился вылазить в ночь, словно чего-то ждал: — Может все, таки со мной, а?

Фолк не ответил.

— Чтож. Тогда прощайте, майор, — они пожали друг другу руки: — Желаю вам найти своих друзей, и еще. Постарайтесь не пустить себе пулю в лоб. Это за вас другие сделают.

Он открыл дверцу и вышел в темноту.

Фолк смотрел в спину уходящего майора Краса, пока тот не вышел из света фар и окончательно не растворился во мраке ночи, после чего, развернул машину и погнал ее, в обратном поселку направлении, по каменной хорошей дороге.

До Ясной Гавани оставалось не более трех часов пути.

 

Глава шестая

Ясная Гавань

До рассвета оставалось часа полтора.

Фолк стоял у барака, где жил Сенчин, в нескольких шагах от первого подъезда, через узкую брешь в зелени кустарника, смотрел на одинокую тень под окном Тосии Вак.

Человек стоял, прислонившись к стене.

Не сводя глаз с человека под окном, Фолк достал из кармана своего черного пиджака, длинный охотничий нож. Он наблюдал за часовым уже минут тридцать, выжидая удобный момент.

Не в одном окне, выходящем во двор, не горел свет. Со стороны улицы, из-за угла, слабо светит фонарь на высоком столбе, создавая широкую бледную полосу света, иссеченную кривыми тенями, растущего у тротуара, ветвистого тополя.

Вот человек повернулся к окну и трижды тихо стукнул в стекло, потом еще два раза. Звякнув стеклом, окно над человеком открылось, и негромкий, раздраженный, мужской голос, спросил:

— Чего тебе?

— Джок, дай зажигалку, а то моя сдохла.

— Чтоб ты… На, держи, и оставь себе.

— Скажи Грисму пусть сменит меня.

— Грисм занят.

— Ну, конечно, занят. Пусть сменит.

— Скажу.

Окно закрылось.

Ветер усилился, качал ветки деревьев, шуршал листьями и где-то на крыше гремел оторвавшейся жестянкой.

Фолк, глядя на фигуру у окна, вышел из-за кустарника и, оставаясь в густой тени, начал приближаться к часовому. Тот пытался зажечь зажигалку — искристые вспышки высвечивали из темноты его нос и папиросу, зажатую в зубах. Когда огонек, ослепительный в темноте, вспыхнул, человек поднес его к лицу, раскуривая папиросу, окутался табачным дымом и увидел прямо перед собой лицо Фолка.

В то же мгновение, длинное лезвие ножа с хрустом пробило часовому горло, и вышло из затылка.

Фолк аккуратно положил, бьющееся в конвульсиях тело на землю, наступил ногой на упавшую в траву, и продолжавшую гореть зажигалку. Постоял, дав своим глазам снова привыкнуть к темноте, после чего, встав на покойника и, подогнув колени, постучал в окно — три и два раза.

Теперь окно распахнули рывком.

— Ос, ты болван!..

Фолк молниеносно распрямился, одной рукой схватив говорившего за плечо, а другой ударив ножом под нижнюю челюсть высунувшегося.

Через несколько секунд, ухватившись за низ оконной рамы, Фолк рывком подтянулся на руках и, опираясь на убитого и стараясь не шуметь, быстро забрался в темноту комнаты Тосии Вак.

Прислушался.

Из дальнего конца квартиры, слева, доносилось до него, слабое бормотание, а из щели под дверью, проникал в комнату слабый свет. Он убрал нож в боковой карман пиджака и достал, из висевшей под ним на поясе кобуры, пистолет. Вытер мокрые липкие пальцы, о занавеску, выглянул на улицу и, убедившись, что там по прежнему тихо, решил уже двигаться к двери, когда услышал слева тихое мычание — стон.

Звук повторился.

Держа пистолет перед собой, Фолк левой рукой нащупал мычавшего, выдернул изо рта того тряпку-кляп и тихо спросил:

— Тосия?

— Я, — ответила та: — Фолк… Они на кухне. Сережа, Михаил и третий офицер.

Руки Тосии Вак были связанны у нее за спиной толстой веревкой. Минуту Фолк потратил на то, чтобы ее освободить и после направился к из комнаты к двери. Помедлив немного, приоткрыл ее, прислушиваясь к разговору на кухне. Оттуда, в конце коридора, лился свет электрической лампы и монотонный, вкрадчивый голос, с интонацией учителя, говорил:

— Понимаете? Нет? Запытают! Хотите сохранить честь? Это зря. Честь вам не оставят, потому что у нас нет чести. Не в нашем департаменте. Ха-ха…

Фолк уже беззвучно шел по коридору через открытую дверь, смотрел в глубину залитой светом кухни на крепкого, невысокого мужчину в клетчатом черно-коричневом костюме, который стоял широко расставив ноги и сунув руки в карманы своего клетчатого серого пиджака. На ногах говорившего были одеты черные лакированные ботинки.

Человек в клетчатом костюме стоял спиной к Фолку. Перед ним, сидя на полу у стены, с заведенными за спину руками, сидели двое — Горин и Сенчин. Лицо Горина мешал разглядеть локоть стоявшего, но зато лицо Сенчина он увидел во всей красе — нос распух, нижняя часть лица в крови, правый глаз заплыл.

— С вами цацкаться не будут. Ребята, вы себе не представляете, нет, не представляете. Сколько я служу, не видел ни одного молчуна, наоборот! Такие забавные, поют песни! И вы споете…

Доска под ногой Фолка громко скрипнула.

— Что, Ос опять разнылся? — спросил, не оборачиваясь назад, говоривший.

Фолк не ответил. Он спокойно сделал последний шаг и, приставив ствол пистолета к затылку мужчины, произнес бесцветно:

— Мозги вышибу. На колени, руки за голову.

Тот медленно опустился на колени, скрестив пальцы рук на своей макушке.

Сенчин с Гориным с вытянутыми от удивления лицами, смотрели на появившегося Фолка.

— Наручники или веревка? — спросил Фолк.

— Наручники, — ответил офицер.

— Ключи.

— В верхнем левом кармане.

— Достань их левой рукой, не спеша.

Тот повиновался.

— Теперь освободи их.

Фолк не отрывал ствол пистолета от его затылка.

Когда Сенчин и Горин поднялись на ноги, а офицер — круглолицый, веснушчатый парень, с голубыми, как небо глазами, уже закованный в наручники, сидел на полу под окном, прислонившись спиной к батарее отопления, Фолк убрал пистолет и спросил землян-пришельцев:

— Все в порядке?

— Привет, Фолк, — произнес Сенчин.

— В порядке, — сказал Мишка, растирая запястья рук: — Они мне чуть руки не сломали.

За спиной Фолка появилась Тосия Вак, одетая в белое, в красный горошек, платье. Молчала.

Фолк присел рядом с пленником-офицером, холодно спросил:

— Кто такие?

Канапатое лицо того приобрело бледный синюшный оттенок. На вид ему было лет тридцать, с небольшим.

— Капитан Грисм Ро, — быстро ответил он: — Департамент юстиции.

— Здравствуй, коллега. — Фолк смотрел ему прямо в глаза, пистолет держал стволом в пол: — Как вышли на пришельцев? На дверь не смотри. Твои товарищи не придут.

У капитана в голубых глазах метнулся страх.

— Вы — офицер, — сказал капитан: — Прошу вас, как офицер офицера, дайте слово чести, что не убьете меня и я вам все расскажу. У меня маленький сын и жена. Я здесь по службе… Выполнял приказ.

— Даю слово чести, — произнес Фолк, уже с каким-то непонятным интересом, глядя в глаза капитана: — Выкладывай.

И тот рассказал — охотно и быстро. Пришла сдаваться баба-пришелец, но говорить отказалась. Пока тянулась вся эта волокита с запросом в министерство, департамент юстиции выслал группы следователей. А эта баба-пришелец, дура редкостная, даже от билета на поезд не избавилась! Сразу вышли на Ясную Гавань. Дальше по опросам свидетелей вышли на полицейского — Склима Ярка, но взять его живым не получилось. Его убили в участке, а он успел застрелить двоих следователей-сыскарей. Дело немного забуксовало, но в квартире полицейского нашли, спрятанный в вентиляционной отдушине служебный блокнот, а в нем адрес и имя пришельца. И вот они здесь.

Фолк слушал внимательно, не перебивал. Потом спросил:

— Почему не забрали пришельцев?

— Первоначальный приказ господина главного прокурора — при обнаружении пришельцев, нейтрализовать их, держать в изоляции от посторонних, послать телеграмму в департамент и ждать специальную машину и конвой. С властями белого города Ясной Гавани в контакт не вступать. Держать все в секрете. Телеграмму отправили, но ни подтверждения, ни машины, нет.

— Молчат, — произнес Фолк: — Долго будут молчать, — и оглянувшись назад, сказал: — Уходим, сейчас.

— Я остаюсь, — произнесла Тосия Вак.

Обхватив себя руками и спрятав ладони под мышки, женщина смотрела на Фолка, ее веки воспалились и покраснели, седые волосы спутались, лезли в глаза.

— Потом расскажите. Все. Оделись — вышли.

Тосия Вак и Мишка Горин вышли из кухни, но Сенчин задержался — не уходил.

— А ты — чего? — спросил он Фолка: — Пошли.

— Иди, я вас догоню.

Сергей вышел.

Фолк повернулся к сидевшему на грязном полу капитану, поднялся на ноги и молча чего-то ждал.

— Вы — обещали! — обеспокоенно сказал тот.

— Я помню.

— Слово чести.

— Я знаю.

Фолк продолжал смотреть на Грисма Ро равнодушно — выжидательно.

Раздался щелчок открываемого замка, скрипнула входная дверь, ведущая на лестничную площадку, и тогда Фолк, как-бы в задумчивости, поднял свой пистолет, направив его ствол в лицо капитана.

— Вы обещали! У меня сын! Слово чести… — он задрыгал скованными наручниками ногами, пытаясь уползти прочь: — Я никому не скажу! Я… Слово чести…

— У меня нет чести, — сухо сказал Фолк и нажал на курок.

 

Глава седьмая

Долина Грез

Фолк гнал машину почти сутки. Несколько раз останавливались — заправляли бензином топливный бак, пару раз Фолк копался с двигателем. Иногда он сворачивал с главной дороги в лес и вел машину в безлюдной глухомани, иногда ехали вообще безо всякой дороги — полями, объезжая глубокие быстрые ручьи.

Миновав какой-то заштатный городок, машина выехала на разбитую грунтовую дорогу, оставив позади себя плоскую как стол, равнину, с заброшенными, поросшими молодыми березами, полями, и чихая и рыча, поползла вверх, на пологий подъем низкого холма.

Иногда Фолк останавливался, чтобы изучить припасенную им карту.

Вечерело.

Добрались до вершины холма, где дорога вильнула влево, и дальше вниз к небольшой речушке, со старым деревянным мостом. По ту сторону моста начиналось предгорье — покрытые высокой травой холмы, один выше другого, уходили к горизонту, туда, где высились, увенчанные белыми шапками ледников, пики гор.

Дорога превратилась в извивающуюся змею, серпантином окаймляла холмы, терялась за ними.

Быстро темнело.

Тосию Вак высадили еще утром возле маленького городка.

Простились.

— У меня здесь знакомые живут, — говорила она с виноватой улыбкой, едва сдерживая слезы: — Не пропаду…

Через час стало совсем темно. На небе безоблачном, прозрачном, высыпали искорки звезд. Всходила полная Луна. По обе стороны дороги тянулся лес из высоких елок.

Фолк вел машину уверенно, так, словно родился в этой местности.

— По-моему, скоро приедем, — сказал Мишка: — Ну точно, вот и указатель!

Миновали указатель — белую широкую вывеску на деревянном столбе, с надписью крупными черными буквами — «Долина Грез».

— До усадьбы с такой скоростью ехать минут двадцать, — оживился Мишка, вглядывался в темноту: — Талья с ума сойдет от радости! Очень волновалась, когда я уезжал, пришлось долго успокаивать.

— К усадьбе есть другая дорога? — спросил его Фолк.

— Зачем?

— Она есть или ее нет?

— Есть, — ответил ему Горин: — Мы ее минут пять назад проехали. Да и не дорога там — тропинка через лес…

Машина резко затормозила, Фолк что-то пробурчал себе под нос, начал разворот.

— Зачем тебе? — не понимал Мишка.

Фолк молчал.

Несколько минут ехали вниз под уклон, пока не заметили развилку — глухая, почти заросшая травой, узкая дорога уходила вправо, теряясь в лесу.

Свернули.

Машина с шуршанием рассекала высокую траву, переваливаясь на кочках. Спустя еще несколько минут Фолк, свернув в сторону, загнал машину в глубину леса и заглушил мотор. Они остановились перед сплошной стеной густо растущих деревьев, свет фар погас.

Фолк в темноте повернулся к сидевшему рядом с ним Горину и спросил:

— Дорога идет до усадьбы?

— До самого дома. Почти.

— Теперь так. Сейчас выходим и идем, стараясь не шуметь, — говорил Фолк: — Недоходя до усадьбы остановитесь и будете ждать меня. Я проверю, что там и как, потом вернусь за вами. Никуда не уходите, ждите. Никакой болтовни и шума. Говорю здесь, чтобы не объясняться возле усадьбы.

— К чему такие меры? — Мишка нервно завозился на своем сидении.

— Если вас нашли в Ясной Гавани, то могли выйти и сюда.

— Я иду вместе с тобой! — заявил Мишка.

— Ты там никому не поможешь, только будешь мешать. Я сам осмотрюсь. Это не обсуждается. Впрочем думаю, переживать не о чем, проверим.

Вылезли из машины, в ночь.

Сверху, из-за высоких крон деревьев, пробивался призрачный свет Луны, которая матовым пятном маячила между ветвей деревьев.

Отводя от лица колючие ветки кустарника, выбрались на заросшую травой дорогу.

Пошли.

Впереди Фолк, за ним Сенчин. Горин шел последним.

Ветер гулял в верхушках деревьев, изредка вспархивала невидимая птица, потревоженная ночными гостями, оглашала ночь одиноким печальным криком.

Мишка начал было говорить что-то Сергею, но Фолк резко его оборвал, сказав:

— Заткнись.

До усадьбы шли около часа. И вот увидели за деревьями одинокий огонек окна.

Фолк приблизился к Мишке, почти в плотную, спросил тихо:

— Как устроен дом?

Мишка объяснил.

— Передатчик где?

— На заднем дворе, в кирпичном сарайчике. В подвале. Подожди. Я понимаю — меры предосторожности и прочее, но…

— Если не вернусь — уходите. Все ясно? Уходите без машины.

Фолк направился в сторону огня и скоро растворился в темноте.

* * *

Сергей хотел курить.

Они с Мишкой укрылись в кустах, в двух сотнях метров от большего хозяйского дома, сидели на траве.

— Что-то долго он там, — обеспокоенно произнес Мишка.

— Минут сорок уже. Думаю, что…

— Про себя думай, — отрезал Горин.

— Послушай…

— Я без нее не полечу. Точка.

— Значит вместе, пойдем. — Сергей погладил тяжелый пистолет, который ему вручил Фолк.

Стрелять Сенчин не умел.

Фолк его, конечно-же учил, объяснял, как пользоваться оружием, но Сергей понимал, что вряд ли сможет сделать все, как надо.

— Если усадьба захвачена… — Мишка осекся, продолжил более уверенно: — Нет, не посмеют тронуть. Она для них зацепка.

Сергей посмотрел на сидевшего рядом с ним Мишку — нечеткое бледное пятно вместо лица, на фоне горбатой тени тела.

Сенчин поднялся, ноги у него затекли.

Пахло цветами и елками.

— Мишаня, ты…

Со стороны дома до них донеслись два быстрых хлопка. Потом еще два.

Мишка вскочил, толкнув Сенчина, полез напрямки через ветки кустов, ломясь сквозь бурелом сушняка, но Сергей ухватил его за руку, захрипел:

— Стой!

Мишка рывком дернулся вперед.

Сенчин полез за ним. Ветки били по лицу, под ногами чтото сухо хрустело и трещало.

Выбрались.

Дальше до большого одноэтажного дома с высокой, острой крышей, ни кустов, ни заборов. Бежали рядом.

Сергей, держа перед собой пистолет, пытался разглядеть в темноте ожидаемого врага. Когда до дома оставалось метров двадцать, парадная дверь открылась и на широкое крыльцо под новесом вышла темная фигура.

Фолк.

— Я вам сказал ждать, — спокойно произнес он, когда Сенчин и Горин влетели по ступенькам к нему.

Мишка рванулся было в дверной проем, но Фолк загородил ему путь, начал теснить его в сторону, сказал:

— Не ходи.

Горин схватил Фолка за отвороты пиджака, прошипел:

— С дороги!

И Фолк дал ему пройти. Глядя Сергею в лицо, он сказал:

— Надо торопиться. Могут явиться гости.

Только теперь Сенчин увидел торчащие из-за двери ноги в тяжелых ботинках. Глянул за дверь — темная фигура человека лежала у самой стены, завалившись на бок. Офицерский белый мундир почернел на груди, вывернутая назад темноволосая голова, без фуражки.

Они с Фолком вошли в ярко освещенную электрическими светильниками прихожую, перешагнули через еще одного мертвого офицера с прострелянной головой и по коридору, стены которого обклеенные дорогими золотистыми обоями, украшали картины в тяжелых рамках, прошли в открытые стеклянные двери большего зала.

У самого входа в зал лежали два трупа — мужчины крепкого телосложения, одетые в серые строгие костюмы. У одного из них в руке был зажат пистолет. На паркетном полу, кровь.

Вошли.

В просторном зале валялся кверху ножками полированный круглый стол, белая скатерть комком приютилась рядом, у стен — дорогая мебель сверкала стеклом и полировкой, на полу, застеленном толстым цветным ковром, лежал офицер в изорванном мундире, с заведенными за спину, руками.

Офицер молча наблюдал за вошедшими. Из его разбитого носа, обильно текла на белый китель, кровь.

Офицеру было около сорока лет, лицо круглое плоское, маленькие глазки смотрят холодно и жестко. Судя по погонам — майор.

Офицер попытался сесть, но подошедший Фолк с силой пнул его в бок.

— Лежать.

Горели три яркие лампы в хрустальной люстре под высоким потолком.

Мишки в зале не было.

Фолк присел рядом с майором и спросил, не повышая голос:

— Сколько вас было?

Сергей стоял рядом, глядя на рассеченное правое ухо Фолка.

— Пошел ты в жопу, — рассмеялся майор.

— Сколько вас было? — повторил свой вопрос Фолк и вдруг, быстрым движением руки с пистолетом, нанес майору удар в челюсть.

Хрустнули зубы.

Сергей отвернулся, слышал, как офицер закашлялся, сплевывал что-то.

— Могу повторить.

— Если ты здесь, — проговорил, шамкая майор: — значит, положил всех. Подготовочка, н-да… Железная гвардия?

— Майор, времени на треп нет. Ты все равно все выложишь. У тебя есть выбор — либо умрешь быстро, либо…

— А не пошел бы ты на хер, мил человек. Я тебе не сопляк.

Сенчин посмотрел на офицера. Тот спокойно улыбался, глядя в глаза Фолка.

Фолк взял его за отвороты окровавленного кителя, притянул к себе, сказав:

— Разделаю, как свинью… Зачем убили хозяйку?

— Это вышло случайно. Пес ее знает, откуда она пистолет вытащила. Капитан ее пристрелил. Так вышло.

— Прислугу зачем убили?

— Тебе ли надо объяснять — зачем? Свидетели…

— Как вышли на пришельца и кого еще нам тут ждать?

Офицер плюнул ему в лицо, улыбнулся и произнес:

— А если так?

Фолк бил его, коротко взмахивая рукой с пистолетом, пока не забил насмерть, потом поднялся и сказал Сенчину, вытирая с лица кровавые брызги:

— Пошли!

Потрясенный происшедшим, Сенчин вышел за Фолком из затихшего зала в коридор.

— С передатчиком сам справишься?

— Думаю, да, — ответил Сергей.

Они покинули дом, спустились с крыльца и по мощенной булыжником дорожке, пройдя мимо невысокой ограды, за которой находилось громоздкое темное строение амбара, оказались во внутреннем дворе. Приблизились к кирпичному домику, без окон.

На двери висел замок.

Полная Луна выглядывая из-за редких туманных облаков, освещала двор призрачным серебряным светом.

Фолк, нагнувшись искал что-то под ногами, а когда распрямился, Сергей увидел в его руке увесистый булыжник.

С третьего удара замок отлетел в сторону и, открыв дверь, Фолк вошел в домик.

Сенчин за ним. Закрыл за собою дверь.

Дважды в руке Фолка чиркнула, искрясь, зажигалка, загорелся ее дрожащий язычок пламени. Найдя на стене выпуклый круглый выключатель, Фолк включил свет — под низким дощатым потолком, загорелась мутная лампа.

Вдоль стены справа расположился садовый инвентарь — лопаты, грабли, мотыги, на самой стене лежали на деревянных полках гвозди, насыпанные горкой, садовые ножницы, молоток, какие-то тряпки и цветные платки. Пахло краской.

В углу стоял, собственно и сам бочонок из-под краски с зелеными свежими потеками.

Фолк взял лопату и начал поддевать ею, некрашенные половые доски. Через пару минут ему удалось найти и открыть дощатый люк в подвал, за которым виднелась, уходившая вниз, лестница.

— Свет! — сказал Фолк Сергею, указав на выключатель на стене.

Сенчин поспешно выключил свет.

Спустились в пахнущий землей, темный подвал.

Светя себе зажигалкой, Фолк быстро нашел и включил выключатель, в подвале стало светло, две электрические лампочки болтались под потолком, свисая на черных проводах.

Прямо у стены, на низком длинном верстаке, застеленном досками, с одной стороны были прикручены здоровенные чугунные тиски, а с другой находилось то, что по-видимому и являлось передатчиком.

Сенчин навис над верстаком, рассматривая Мишкино детище.

Открытая схема расположилась за железной пластиной приборной панели, и являла собой хаотическое нагромождение проводов и проволочных катушек, всякого рода пластин с жестяными цилиндрами и нелепо торчащими швейными иголками, с прикрученными к ним проводами. Там уже сплел свою паутину, трудяга паук.

На всем, лежала пыль.

Всю эту электротехническую мешанину загораживала пластина приборной панели — жестяная, с замятым верхним правым углом, и на ней были установлены переключатели, пара маленьких лампочек, выкрашенные краской — синяя и красная, и две круглые металлических ручки с белыми нарезками. По окружности ручек на панели были нарисованы арабские цифры.

Рядом валялись брошенные — короткий грифельный карандаш и небольшой блокнот в картонной засаленной обложке и черные наушники, от которых в кучу проводов уходил черный двужильный провод.

Сергей посмотрел на стену, где висела большая карта, разлинованная грифельным карандашом, разбитая на квадраты, с цифрами.

— Это будет работать? — с недоверием спросил, стоявший рядом с Сергеем, Фолк.

Тот неопределенно пожал плечами и уселся на стоявший тут же, шаткий табурет.

Взял в руки блокнот и открыл его.

Первые страницы были кое-как исписаны Мишкиными каракулями, дальше шли непонятные Сергею схемы, некоторые из которых Горин перечеркнул, что-то написав на полях.

Наконец, на одной из страниц, Сергей увидел выведенную крупными печатными буквами надпись — «руководство», где внизу шел столбец слов и цифр.

Фолк молчал.

Раздалось чирканье зажигалки, потянуло табачным дымком и, толкнув Сергея в плечо, Фолк протянул ему зажженную папиросу.

— Что? Ага…

— Основательно он здесь устроился, — произнес Фолк, задумчиво обведя рукой с папиросой над передатчиком: — На свалку похоже. Дерьмо, по-моему барахло.

В его голосе прозвучало уныние.

Сергей не ответил.

Он щелкнул переключателем в верхнем левом углу панели, и зеленая лампочка тут же зажглась веселым мутным огоньком.

Фолк хмыкнул.

Сергей надел наушники и услышал шумы радио помех, поднес к губам эбонитовую трубку микрофона и медленно, крутя ручку настройки, начал вслушиваться в треск и шум. Он ожидал услышать радио маяк «Странника», но в какофонии звуков, его слух, не улавливал долгожданный сигнал.

Спустя некоторое время он услышал, прорвавшийся через посторонние шумы, маяк звездолета.

— Есть! — воскликнул он громко.

Сергей щелкнул переключателем, и тогда зажглась красная лампочка с написанным под ней словом «передача», заговорил громко, взволнованно, по-русски: — Вызываю «Странник». Вызываю «Странник». Ответьте, прием.

Переключил переключатель на «прием», ждал.

И вот голос компьютера корабля, четко и разборчиво, спросил:

— Сообщите ваш код.

Снова переключатель на «передачу».

— Говорит пилот экипажа «Странника» Сергей Сенчин. Мой код доступа — 7793159605…

 

Глава восьмая

Дым, гром, огонь

Они похоронили в неглубокой могиле три, завернутые в простыни, тела — Талью Зерх, девушку-служанку и старика-сторожа.

Быстро вернувшись через лес к машине Фолка, выехали на дорогу.

Мишка сидел сзади, Сергей на пассажирском сиденьи, рядом с Фолком.

— Мишаня, — позвал того Сенчин.

Мишка молчал.

Сергею казалось, что там, где сидел сейчас Горин сгустилось, подобно студню, тяжелое удушливое горе.

Свет фар освещал дорогу. Машина натужно и нудно гудя, взбиралась вверх.

На повороте Сенчин, посмотрев в окно назад, увидел далеко внизу две пары дрожащих огоньков.

— Фолк!

— Видел. От нас далеко, — ответил Фолк, глядя на дорогу: — Они тоже едут в гору — шансы равны.

Миновали поворот в усадьбу «Долина грез» и скоро подъем прекратился. Фолк прибавил скорость — затряслись на кочках и ямах. Сергей иногда поглядывал в окно, но огни преследователей видны не были.

— Отстали, вроде.

— Едут в усадьбу, — ответил Фолк: — Думаю, скоро за нами наладятся. Они не могли не заметить свет нашей машины.

Спустя около часа, когда машина, поворачивая, огибала отвесную стену скалы, далеко позади них, блеснули фары.

— Теперь не отвяжутся, — сказал Фолк.

Близился рассвет.

Вскоре дорога, виляя изгибами серпантина, вышла на плоскую, каменистую местность, подъем перешел в плавный спуск и машина резво побежала мимо призрачного предрассветного пейзажа.

Говорить, о чем бы то ни было, Сергей не хотел — происшедшее в Долине Грез вселило в него страх и омерзение.

— А он точно высадится там, где условились? — спросил Сенчина Фолк.

— Я дал Гансу координаты — не промахнется.

Небо на востоке быстро окрашивалось в голубое, заблестели белые пики на вершинах далеких гор, которых уже коснулись лучи, невидимого пока, солнца.

Фолк притормозил, вывел машину на каменистую обочину, и они остановились.

— Надо заправиться, — сказал он, вылезая.

Сергей, помедлив, тоже вылез из машины следом за ним, глубоко вздохнул полной грудью, утренний холодный воздух, пахнувший полевой травой.

Стоя рядом с машиной, Сергей вглядывался в сумрачную дорогу позади, прислушивался к звукам.

— Тебе помочь? — спросил он Фолка.

— Нет.

Достав из багажного отделения тяжелую канистру, Фолк открыл горловину бензобака, начал аккуратно вливать в нее горючее. Воздух рядом с ним сразу наполнился запахом бензина.

— Последняя, — сказал он.

Сенчин заглянул в заднее, боковое окно машины, увидел сидящего на сидении Мишку. Горин откинулся на спинку сидения, закрыл глаза.

— Значит говоришь — дым, гром и огонь, — спросил Сергея Фолк.

— Да, не пропустим. Шуму будет много.

Оглянулся и увидел далеко на изгибе дороги, вынырнувшие из-за далекого холма, блестящие светом, автомобильные фары.

— Едут, — сказал он Фолку: — Несколько километров от нас.

Фолк отбросил пустую канистру, и она гулко ахая, покатилась по крутому склону, вниз.

— Поехали.

Сели в машину.

Фолк повернул серебристую ручку под рулевой колонкой — тихо, быстро вылез из салона, открыл багажник, загремел железками и, обойдя машину, наклонился над капотом, начал резко поворачивать стартер.

Через минуту он открыл капот и скрылся из вида.

Шли минуты.

Сергей выбрался из машины и подошел к нему.

— Фолк, это серьезно?

— Отстань. Сейчас поедем.

Фолк подошел и открыл дверцу, за которой сидел Горин, и со словами «выходи», бесцеремонно вытащил того из салона и усадил на переднее сидение.

— Пойдем, объясню, — сказал он Сенчину и достал лежавший до этого под ногами Мишки, пулемет: — Повторять не буду, времени нет. Все просто…

И он, отбросив промасленную тряпку, в которую был завернут пулемет, начал быстро, кратко объяснять Сергею, как заряжать и стрелять. После, вставив квадратную жестяную кассету в пулемет, передернул затвор, полез на заднее сидение, и сунул раструбом в разбитое окно.

— Садись. Помни — задирает вверх, жги короткими очередями. Все — едем.

Сергей отчетливо услышал, доносившееся до них, отраженное от скалы эхо, тихого, пока еще, рева автомобильного мотора.

* * *

— Не лупи длинными, дурак! — кричал ему Фолк: — Короткими жги!

В ушах у Сергея звенело от оглушительных пулеметных очередей, салон наполнился ядовитым сизым дымом, першило в горле.

Темно-зеленая легковая машина, прыгала в разбитом окне из стороны в сторону, уходя то вверх, то вниз, мелькала в круглом прицеле озорным чертенком, сверкала никелем фар.

— Веди ровнее! — закричал Сенчин: — Не могу…

Они неслись по отвратительной дороге, под колесами стучало и било, ветер свистел, смешиваясь с ревом мотора.

Зеленая машина преследователей, блестела на солнце никелированными фарами и плоским лобовым стеклом. Из ее правого переднего окна, высунулся по грудь человек, выставил руку с пистолетом, из которого вылетали сизые дымки.

Что-то зыкнуло рядом с Сергеем.

Фолк съехал ближе к обочине дороги — колеса замолотили по мелкому гравию. Машина преследователей отставала метров на тридцать-сорок. Ясное голубое небо плыло, дергаясь.

Страх пропал, уступив место азарту — бесшабашному, безоглядному и Сергей, целясь в зеленую машину, улыбался.

— Сейчас…

Что-то ужалило его в левую руку — почти не больно, и он недоуменно посмотрел туда, откуда пришла боль. Рукав его пиджака, чуть ниже плеча, оттопырился, в нем виднелось маленькое рваное отверстие.

— Ты чего, мать твою, любуешься?! — крикнул Фолк: — Стреляй, не жди.

Сергей прицелился, держа пулемет за две железные скобы. Зеленая машина встала в прицел, и он нажал на курок.

— Та, та, та, та, та…

Пулемет бешено бился в его руках, задирая к верху свой толстый железный нос, изрыгая дым, гром и огонь.

— Та, та, та.

Зеленая машина резко вильнула, нырнула вправо в овраг и, слетев с дороги, переворачиваясь и раскидывая камни и комья земли, покатилась вниз.

Далеко, километрах в двух, на дороге, из-за поворота появился армейский грузовик.

— Есть, Фолк, есть. Сбил!

— Долго копался. Скоро будем на месте.

— Там еще грузовик тащится.

Сергей просунул правую руку за пазуху, нащупал руку — мокрая, липкая.

Вынув руку, посмотрел на кровь на пальцах, вытер о сидение.

— Меня задели.

— Сильно?

— Ерунда.

— Где же ваш, летун? Самое время.

Сергей, спустив на сидение горячий пулемет, повернулся к Фолку, сказал:

— Прилетит.

Машина весело катилась по дороге, под небольшим уклоном, к мелкому ручью. Дорога, огибая ручей, уходила влево.

— Ты сам-то с местом встречи ничего не напутал? — Фолк чуть повернул к Сергею голову, смотрел хмуро: — Может…

— Не может. — Сенчин поморщился — боль в руке усиливалась: — Не может, — и Мишке: — Мишаня, ты как?

Мишка молча смотрел в окно.

И тут слух Сенчина различил, пока еще неясный, посторонний звук. Это был гул — низкий, как отдаленные раскаты грома, он усиливался и через минуту стал громким, перекрывающим шум мотора.

— Он!

Машина, не сбавляя скорости, вписалась в поворот налево и помчалась вдоль ручья, мимо редких кривых деревьев.

За ручьем, словно разбросанные великаном, лежали большие валуны — черные, вросшие в землю.

Впереди, километрах в двух, начинался высокий, распластанный по долине, холм и дорога, вместе с ручьем, поворачивала влево, огибая его.

Поднявшееся солнце, взбиралось к зениту, заливало окружающий мир ярким своим светом, от которого склоны холма изрезали неровные полосы тени.

Корабль шел на посадку.

Низкий грохот и гул уже сотрясали землю, передаваясь через колеса машине. Наклонясь вперед, Сергей увидел через лобовое стекло спускающийся с неба, на почти плоскую вершину холма, гигантский, устремленный вниз факел огня, весь в клубах белого бушующего дыма.

Из огненно — дымного вихря выглядывала сверкающая острая макушка планетолета. Корабль спускался, расставив в стороны длинные колонны амортизаторов.

— Это… — Фолк запнулся, продолжил с восхищением: — Немыслимо. Я его вижу!

Корабль, зависнув на секунды над вершиной холма, сел. Стих грохот двигателей. Ветер отгонял дым на север, очищая пространство для солнечного света.

— И все? — Фолк счастливо рассмеялся, покачал головой: — Я это видел! Видел!

Сергей возбужденно произнес:

— Это что? Вот «Странник»! Ты еще многое увидишь, Фолк.

Машина скатилась с дороги и, подпрыгивая на ухабах, врезалась в гладь ручья, зарылась корпусом в воду, подняв впереди себя водопад из искрящихся струй и брызг.

Мотор заглох.

Машина остановилась и стало тихо.

— Выходим, скорее! — приказал Фолк.

Мишка выбрался из машины, встал, щурясь от солнца, смотрел на возвышающийся над холмом корабль.

Вода хлынула в салон — ледяная, прозрачная.

Фолк подскочил к двери, из которой вылазил Сергей, крикнул:

— Пулемет!

Сергей отдал ему его.

— Кассеты давай! Не копайся.

Он вылез из машины, побрел по колено в воде за Фолком и Гориным.

Выйдя из ручья первым, Фолк приставил пулемет к заросшему мхом боку черного валуна, ждал пришельцев, поглядывая туда, откуда доносился усиливающийся звук приближающейся машины.

— Ну, будем прощаться, — просто сказал Фолк и улыбнулся.

Он уже успел закурить папиросу, стоял облокотившись о валун.

— Даже не думай. — Сергей схватил его за рукав грязного пиджака, потянул: — На корабль! Скорее.

Гудящая где-то машина еще не появилась.

Фолк спокойно оттолкнул руку Сенчина, сказал:

— Идите. Мне с вами нельзя, это ничего для меня не изменит. Надо остаться.

— Ты понял, — сказал Мишка, глядя в лицо Фолка.

— Я буду помнить о вас…, друзья.

— Нет, Фолк, брось это. — Сергей не уходил…

* * *

Они бежали вверх по склону, спотыкаясь, падая.

Сергей оглядывался назад к ручью, где коротко гремел пулемет.

До корабля оставалось метров двести, когда пулемет Фолка смолк и, Сергей невольно оглянувшись, остановился.

Там, у блестящего на солнце ручья, бежали в воде люди в коричневых мундирах и черных фуражках, держа в руках длинные винтовки. Темно-зеленый армейский грузовик с большой квадратной кабиной застыл у дороги. А рядом с валуном стояла одинокая фигура и, воздев к небу руки, человек, стоявший рядом с валяющимся пулеметом, кричал что-то в бездонную голубизну, не обращая внимания на приближение людей с винтовками.

Сергей видел, как люди в коричневых мундирах набежали на эту фигуру, повалили на землю, смяли. Били прикладами винтовок, остервенело. Часть из них, не останавливаясь, продолжила свой бег к холму, целились из винтовок, окутываясь серым дымом.

Трупов у ручья Сенчин не видел.

Пули врезались в землю совсем рядом с беглецами.

— Шевелись! — крикнул Мишке Сергей.

Вот он — корабль.

Подобно остроконечной стальной башне, планетолет возвышался над окружающим миром, отбрасывая длинную густую тень на обгоревший склон, стоял величественный, сверкающий.

Длинный белый трап уже коснулся земли, сиял поручнями.

С земли поднимался дым.

Пахло гарью.

Перед трапом Мишка вдруг осел, упал и застонал.

Сергей рывком, поставил его на ноги, потянул наверх к кораблю.

— Уже дошли!

Хватались за горячие поручни, лезли по трапу к маячившему на полированном боку планетолета, закрытому входному люку. Пули зыкали по металлу трапа, свистели над головами.

Гладкая поверхность обшивки корабля в конце трапа расступилась и, обозначившийся черной щелью входной люк, открылся, уйдя в сторону, и Сергей увидел Ганса Вульфа.

Тот улыбался.

Бородатое его лицо раздвинулось в улыбке, ветер шевелил длинные, давно не стриженные космы светлых волос.

В солнечном свете белый комбинезон сиял, как одеяние ангела.

Еще три, четыре метра!

Ганс Вульф торжественно поднял правую руку, помахал Сенчину и Горину.

— Я здесь, чтобы… — пространно начал говорить он, но Сергей уже кричал ему, задыхаясь:

— Назад, уйди!

Лицо Вульфа, излучающее благодушие ненормального, омрачилось на короткое мгновение, и в следующую секунду винтовочная пуля, ударив его в грудь, отбросила Ганса, как тряпичную куклу в глубину шлюзовой камеры.

Уже вваливаясь в проем люка, держа Горина под руку, Сергей почувствовал, как Мишка дернулся вперед и, упав на колени, искривил от боли лицо.

Сенчин грубо затащил Горина в шлюзовой отсек и, подскочив к люку, ударил рукой по зеленой квадратной клавише. С негромким жужжанием люк плавно встал на свое место, надежно разделив два мира.

Щелкнули стопора.

Все.

Ганс Вульф лежал на спине, раскинув в стороны руки, и его мертвые голубые глаза с удивлением смотрели куда-то мимо Сергея. Кровь уже растекалась под Гансом на рифленом металлическом полу, матово блестя в свете осветительной панели под потолком.

Сенчин присел рядом с Гориным, попытался его приподнять.

— Ос…. оставь. — Мишка закашлялся — мучительно, со стоном, кровь тонкой струйкой потекла из угла его рта, на покрытый щетиной, подбородок: — Все.

Пуля пробила Горина навылет, ударив в спину, вышла под правой грудью, кровь быстро намочила его рубашку, окрасила в красное, обильно текла на живот.

Сергей зажал его рану рукой, обхватил другой за плечи и замер потрясенный, еще не веря до конца в то, что произошло.

Он сидел рядом с Мишкой, в Мишкиной крови, и ему казалось, что нечто чудовищное подошло и встало над ними, чтобы не уйти никогда.

Мишка опять закашлялся.

— Мишаня…

— Я хотел, ч….чтобы так. Хотел…

— Я убью их всех.

— Д…. дурак. Не надо делать необратимых п…. поступков. Не простишь… себя потом. — Мишка смотрел перед собой в белый пластик обшивки отсека: — Тебе хуже, ты один. Эт, это плохо… С тобой тоже — все. Тупик. Но ты прими это. Может Вяземский прав… Ищи и надейся. Что тебе еще остается? И помни вот, что…

И не договорив, Мишка затих, расслабился, голова его упала на окровавленную грудь.

А Сергей, продолжая сидеть рядом с ним и, наполняясь гневом и отчаянием, тихо повторял одно и тоже:

— Всех убью. Всех!

 

Глава девятая

Путь в бездне

Сергей решил похоронить тела Мишки и Ганса подальше от звезды, от проклятой Тверди.

Он шагал по пустым коридорам «Странника» и его отражение в глянцевых перламутровых стенах — искаженное, призрачное, шагало рядом. Он проходил мимо открытых дверей отсеков, и световые панели встречали его унылым сиянием. Здесь все было по-прежнему. Но теперь он один.

Навсегда.

«Инженерный отсек», «Штурманская», «Связь»…

Стены коридора уходили дальше, к лифтовой площадке.

Сергей приблизился к выпуклой бронированной двери с табличкой «Командный отсек», и дверь перед ним бесшумно ушла в стену, освобождая проход.

Он оказался в просторном командном отсеке, где у дальней стены выстроился ряд пультов управления. Сев в кресло оператора, в секции «боевые системы», скомандовал:

— Бортовому компьютеру. Приготовить корабль к бою. Ударные системы в боевую готовность номер один. Обозначить цели. Характер целей — массовый.

На большом экране перед ним появились разбитые на квадраты картинки городов и заводов. Некоторые из них изображали, плывущие в спокойном океане, корабли. На нескольких кадрах застыли изображения окопов, ряды орудий.

Сергей касался пальцами правой руки каждого снимка, и на них тут-же загорались красным слова и цифры — «цель один», «цель два»…. «цель двадцать семь»…

Кадры менялись.

— Докладывает боевой терминал, — произнес невыразительный голос компьютера: — Спутники-лазеры с ядерной накачкой выведены на стартовую площадку. Шахты ракет открыты. Координаты целей введены. Характер ударов-тотальный.

Сенчина душил гнев.

— Напоследок, я оставлю вам память о нас. О каждом. Сдохните.

Звездолет, как гигантское чудовище, вдруг вспомнившее о своей мощи, приготовился нести смерть, разглядел свои жертвы.

Те, кто выживут в атомных пожарах, будут рассказывать потомкам об этом дне. Память о нем не сотрется и через тысячи лет.

Компьютер доложил:

— Боевые системы к нанесению удара готовы, капитан.

Сергей медлил.

Что будет дальше?

Дальше будет смерть. Он знал, что уже погиб. Знал, что шансов у него нет и потому, как смертельно раненное животное, хотел отчаянно, злобно, отомстить, выплеснуть из своей груди, мучившую его ярость и отчаяние, освободиться от них.

В его душе, сквозь гнев и страх, пробивались образы и слова, которые он не мог забыть. Не должен забывать.

Его сознания коснулось другое чувство — образы прошлого, то, что останется с ним до конца. Они не умерли, не ушли в небытие, как сон, каждый из них — дорогих и близких ему людей, продолжали жить в его памяти.

И на той поляне, сидя на покрытом мхом бревне, Мишка глядя в наполненный красным вином стакан, задумчиво и пьяно говорит:

— Наш путь в бездне.

И вот он же на полу в своей крови, кашляя, пытается оградить его от чего-то:

— Не надо делать необратимых поступков, не простишь…

Голос Ланиной из темноты его комнаты отчетливо произносит, несет в себе горечь и боль:

— Сожги их города, их солдат… Ради меня. — и добавляет: — Мы никогда, не станем прежними. Никогда…

И тени, качающихся в ночи веток, будто говорят ему — «молчи, молчи.»

И Фолк грустно улыбается, прислонившись к черному валуну:

— Это ничего для меня не изменит…

Что он там кричал в небо?

И Вяземская смотрит на него поверх белой фарфоровой чашки — ласково, по-матерински, и Василий Вяземский смеется, говоря:

— У тебя еще вся жизнь впереди, увидишь.

Когда это было?

Было.

Очень давно.

Он стоит с Тосией Вак у окна и она говорит о своем — драгоценном, единственном, что у нее осталось:

— Есть надежда, понимаешь, Сережа?

Глаза Эвола Кюмо, смотрят прямо, честно:

— Ведь она верит мне…

И Склим Ярк, громко смеясь и обливая брюки вином, говорит с недоверием:

— И я, это увижу?

И не увидел ничего из обещанного ему Сергеем, умер там, в полицейском участке, в котором прослужил столько лет.

Его жена Галя Романова, которая умерла за год до высадки на Твердь, гладит его руку, говорит успокаивающе в ночи отсека, когда Сергей проснулся от собственного вопля и, проснувшись, все еще был в своем кошмаре:

— Все будет хорошо, Сержик… Это сон.

И Ганс Вульф, молодой мальчишка, еще до старта, смеется над шуткой Мишки:

— Вот увидите! — говорит он: — Вселенная нас примет, как своих.

Голос компьютера произнес, разгоняя слова и образы ушедших:

— Жду команду.

Сергей неподвижно сидел в кресле, глядя перед собой, ничего не видящим взглядом.

— Прости, Света…

«Странник» трижды облетел Твердь, прежде чем Сенчин дал отбой боевым системам звездолета.

А через четверо суток корабль засверкал огнем ходовых двигателей, и по расширяющейся, невидимой спирали, ушел от Тверди, ложась на новый непройденный курс.