Итак, место, где оказалась синеглазая красавица Дина Ланн, заслуживает описания не меньшего, чем знаменитая Кааба — недоступная для гяуров святыня мусульманского мира.

Своими размерами помещение напоминало современный заводской цех, кстати сказать, даже без намека на окна. Бестеневые лампы ровно освещали лабиринты столов, кое-где рассеченные стеклянными перегородками. Вид столов заставлял предполагать обильную канцелярскую деятельность, поскольку всюду имелись ее признаки: груды бумаг, ленты скотча, неизменные ножницы и баночки клея с аккуратными пробками-кисточками. Многое, однако, противоречило этому впечатлению, ибо на столах, помимо утопленных в них телефонов, встроенных пишущих машинок и диктофонов, имелись еще дисплеи, обеспечивающие прямое подсоединение к ЭВМ, а в мусорных корзинках валялись не только бумаги, но и перфоленты. Обилие аппаратуры придавало столам вид диспетчерских пунктов, тем более что они имели форму не банальных канцелярских прямоугольников, а полумесяцев, словно люди за ними были по меньшей мере операторами атомных станций.

Сейчас Гард, пожалуй, не узнал бы Дину Ланн. Люди в этом помещении как-то терялись и нивелировались. Все сидели без пиджаков, все были в рубашках с галстуками, у всех были деловые лица — имеются в виду мужчины, разумеется. Но и женщины выглядели так, будто им надлежало заниматься весьма серьезным делом, но как бы дома: вид их был по-домашнему скромен и свободен. Правда, в отдельных клетушках находились люди несколько иного типа: как правило, пожилые и, как правило, в пиджаках. Лица их были столь же условными, только более многозначительными. Стоит добавить, что количество женщин в этом помещении соотносилось с количеством мужчин примерно как один к двадцати. А сам наполненный гулом воздух, казалось, был пропитан ровной мощной энергией, носителями которой как бы являлись присутствующие здесь люди.

Даже глаза Дины Ланн выглядели тут не синими, а скорее серыми. Серо-стальными. Может быть, виноватым было искусственное освещение? Может быть… Но вряд ли оно виновато в том, что платьице сидело теперь на девушке строго, как воинская униформа, а походку Дины Ланн уже никак нельзя было назвать танцующей.

Любезно-механически кивая, когда ее приветствовали, по лабиринту столов теперь двигалась вполне добросовестная рабочая единица. Правда, оставалось не совсем понятным, почему она избрала такой кружной путь, ведь к ее рабочему месту, о котором речь впереди, можно добраться куда короче. Непонятно также, почему ее шаг замедляется, а глаза утрачивают деловое выражение… Впрочем, чем уж нам так интересна Дина Ланн? Девушек, подобных ей, тысячи, а производственная ее функция столь ничтожна, что через нее невозможно понять назначение всего этого секретного комплекса. Она привела нас сюда, но она не прислушивается к разговорам, взгляд ее сужен, а ум вовсе не настроен на обозрение проводимой тут работы. Иди себе, Дина Ланн, мы пока осмотримся.

Итак, помещение походило и на заводской цех, и на канцелярию, и на отдел института. Однако оно не было ни тем, ни другим, ни третьим. Весь этот комплекс людей и машин назывался «секцией расчета», что, впрочем, тоже не проясняло его назначения, потому что рассчитывать, как известно, можно все — от урожая шампиньонов до движения спутников. Неофициально комплекс еще назывался «сценарным». Это тоже было истиной, поскольку тут действительно готовили сценарии, только не фильмов и не пьес… А впрочем, можно сказать, что и пьес, потому что они предопределяли игру многих людей, только не на сцене, а в жизни, ибо здесь моделировали не более и не менее как ход истории — так, по крайней мере, думали создатели этого комплекса.

Сама по себе деятельность отдела не имела ни задачи, ни цели — в этом смысле отдел ничем не отличался от автомобиля или угольного комбайна. Цель задавалась извне, и даже местное руководство не имело ясного представления, кто же именно определяет задачу и формулирует условия. Кто-то там, наверху, но кто? Он был анонимен, как сам Господь Бог, но на эффективности отдела это никак не отражалось.

Как обычно, некоторое время назад отдел получил срочное задание, которым и был теперь преимущественно и даже сверхурочно занят. Вот как оно было сформулировано.

Исходная ситуация. Президент страны (шло ее название) стал проводить политику, идущую вразрез с нашими интересами (односторонний отказ от секретных статей договора, национализация собственности «Газолин компани» и планы еще более широкой национализации). Точка.

Цель задания. Рассчитать оптимальный вариант замены правительства, гарантирующий полную лояльность нового руководства.

Граничные условия. Операцию требуется осуществить быстро (оптимально — в течение нескольких часов) и по возможности бескровно, внутренними силами.

Срок исполнения — 5 дней.

Эта директива была подобна повороту ключа зажигания. Дальнейшее шло уже автоматически.

Более пристальный, чем у Дины Ланн, взгляд мог бы обнаружить, что лабиринт столов в помещении имеет некую структуру, внешне, правда, не очень заметную, потому что ее предопределяло не место стола в пространстве, а место этой производственной ячейки в незримой системе «программа — машина — человек». Чтобы описать эту систему, ее структуру, то, как она функционирует, потребуется книга, густо нафаршированная математикой. Мы не берем на себя столь непосильной задачи. Однако и невооруженным глазом можно заметить, что столы как-то группируются в своего рода блоки.

Это действительно были блоки, чьи связи и функции отдаленно и грубо напоминали работу головного мозга. С получением задания прежде всего включался информативно-аналитический центр. Сам отдел не собирал никакой информации — он ею пользовался: она хранилась тут же, в ячейках компьютеров. По стране, о которой шла речь, информация имелась в изобилии, поскольку эта страна была соседом, поскольку там говорили на том же языке, но главным образом потому, что она имела исключительно важное значение — оборонное, политическое, экономическое, какое угодно. О ней знали все. И то, что ее нынешний президент носит ортопедическую обувь, потому что страдает плоскостопием, и то, какую губную помаду предпочитают женщины этой страны в этом сезоне. И уж конечно то, как относятся к нынешнему правительству те или иные генералы.

Сама по себе эта гигантская информация, в сборе которой участвовали как электронные системы спутников, так и случайные коммивояжеры, была, однако, не более чем сырьем. Она требовала переработки. Во-первых, надо было отсечь лишнее и, во-вторых, вывести «коэффициент неосведомленности». Если оказывалось, что для решения данной конкретной задачи «коэффициент неосведомленности» недопустимо велик, то службам разведки немедленно давалось задание восполнить те или иные пробелы (уточнение их само по себе было сложной задачей).

Конечно, отсечь лишнюю информацию тоже было непросто, хотя бы потому, что работа с ней не прекращалась до самой последней минуты. Например, была известна жгучая страсть населения к бейсболу. Сама по себе эта крохотная и вроде бы невинная информация, казалось, не могла иметь никакого отношения к плану переворота. И она действительно не имела особого значения, пока не определялась «вилка времени», то есть час «икс» — момент переворота. А уж тут указанная информация обретала значение, поскольку анализ показывал, что в день розыгрыша кубка по бейсболу или в день встречи национальной сборной со сборной какого-нибудь Уругвая проведение быстрого и бескровного переворота облегчается на двенадцать процентов: внимание всех, от министра безопасности до рабочего автозаправочной станции, отвлечено матчем. Значит, имело смысл просчитать такой вариант, когда день и час «икс» совпадают с днем и часом ответственной игры. Впрочем, и этот вариант раскладывался на подварианты: а) переворот происходит во время матча; б) перед началом матча; в) сразу после матча. При этом каждый подвариант имел еще свои подподварианты: если, например, выгоднее начать, скажем, сразу после матча, то какое настроение лучше способствует цели — упоение победой или горечь поражения? Иначе говоря: надо ли подкупать игроков, а если надо, то в каком смысле?

Примерно так выглядела всего одна, отнюдь не самая главная, строка расчета. Но даже на этом уровне возникали самые неожиданные проблемы. Как-то: следует или нет учитывать активность Солнца в час «икс»? Ведь активность Солнца, как это было установлено (не отделом расчета, конечно, и даже не суммой нескольких соседних отделов), влияет на психофизиологическое состояние людей, а характер такого состояния — фактор немаловажный.

Когда Дина Ланн после всех проверок и оформлений впервые прикоснулась к металлической пластинке на двери и впервые попала в «ангар» (так служащие именовали между собой помещение), ей вспомнились и «Сезам, откройся!», и пещера Аладдина. Сердце ее сладко дрогнуло, но длилось это, понятно, всего мгновение.

Дальше начались будни. Работа оказалась не хуже любой другой, зато платили несравненно лучше. Вокруг было много приятных мужчин, Ланн же… Нет, она вовсе не была легкомысленной. Но поставьте себя на ее место. Какая может быть перспектива у девушки, достаточно миловидной, умеренно любящей кино, бар, танцы и прочие развлечения, усердной, но не блещущей особыми талантами, засыпающей над книгой чуть более серьезной, чем «Неустрашимый Билл»? Какая? Хорошо выйти замуж. Что значит «хорошо»? Ну, чтобы была любовь и были деньги, и чтобы жилось получше, в своем домике, своей семьей.

Ланн приблизилась тем временем к столу, где, уткнувшись в бумаги, сидел белобрысый, лет двадцати пяти, джентльмен с удивленно поднятой левой бровью. И по мере того, как она к нему подходила, вокруг для нее замирали звуки.

— Киф… — тихо позвала она.

Джентльмен встрепенулся, левая бровь его переломилась, лицо полыхнуло румянцем, и на душе у Дины Ланн вдруг стало тревожно и радостно.

Любовь? Здесь?! А почему бы и нет? Пробивается же травинка среди асфальта!

Накануне оба поссорились, банально, нелепо: на вечеринке кто-то стал ухаживать за Ланн, она принялась кокетничать, что вызвало у Кифа Бакеро черную ярость, ну, они и сказали друг другу лишнюю пару слов. Это событие не помешало Кифу с блеском завершить один расчетик, а Дине Ланн мимолетно улыбнуться комиссару Гарду в двух шагах от «ангара», хотя делать этого ей не следовало, и ее счастье, что в этот момент ее не видели чужие глаза, а то немедленно пошел бы наверх рапорт, начались бы объяснения и проверки, и кто знает, не завершилась бы после этого карьера девушки, а вместе с ней, как говорится, и вся любовь? Но словно что-то кольнуло в сердце Ланн, когда она сегодня увидела издали Кифа, а Киф, подняв глаза на смущенную девушку, внезапно понял, каким он был на той вечеринке дураком. Смешно, конечно, в наш электронный век верить в Амура с его примитивной стрелой, но что делать, если одна случайная, внешне ничем не примечательная минута может решить судьбу двоих?! Для Дины и Кифа эта минута была подобна удару молнии, меж тем в «ангаре» все катилось своим чередом, и сам короткий разговор молодых людей у стола потонул в гуле реплик:

— Где расчет минимизации президента?

— Опять тупиковая вилка!

— Не задерживайте макс-вариант обратной игры!

Вы, должно быть, и без слов догадываетесь, о чем говорят одними глазами влюбленные, а вот реплики служащих поставили вас, вероятно, в тупик. Ничего удивительного. Здесь, в «ангаре», по ходу работы имели дело не с живыми людьми, их амбициями и поступками, а с символами, которые выражали все это. А как иначе? Прежде чем возникнет «сценарий», где будут даны все мыслимые варианты осложнений, описаны все представимые контршаги противника и наилучшие ответы на них, задолго до того, как все это будет сделано и отпечатано, люди и машины создадут математическую модель того, что должно произойти в жизни.

И эта модель будет проигрываться так и эдак бессчетное число раз, и будут вноситься бессчетные поправки, уточнения, дополнения, выводиться различные коэффициенты, и «блок аналогов» прогонит модель через сверку с уже осуществленными событиями того же типа, и «блок контроля» все это проконтролирует, и много чего еще произойдет. И пусть какой-нибудь излишне образованный сотрудник с гипертрофированным скепсисом на каком-то этапе даже прошепчет: «Уф, как мне надоела эта работа, не приносящая ни уму, ни сердцу ни минуты удовлетворения, не требующая от меня не только азарта и вдохновения, но даже элементарного желания сделать что-то лучше и качественнее!» — все это не имеет никакого значения, о чем свидетельствует опыт предыдущих расчетов. Их не могла омрачить неудача, потому что наука, увы, не всесильна, но не пользоваться ею — значит, уж точно сесть в лужу.

Одним из главных факторов, который выверялся особо тщательно, потому что, как правило, именно он приводил к срыву, был, как тут выражались, «фактор народа».

Это опасение, кстати, владело и заказчиком, именно оно диктовало требование кончать все быстро, внутренними силами, поскольку любая задержка, как это бывало неоднократно, позволяла выйти на сцену народным массам. Просчитывалось, конечно, не столько поведение народа как такового и уж конечно не поведение «случайного человека с улицы», а реакция тех или иных классов и общественных групп. Ирония заключалась в том, что расчет этот производился на основе марксистской, а не какой-нибудь другой идеологии, потому что опыт показал, что эта теория научная, следовательно, ею и надо пользоваться как средством анализа, а зачем и ради чего она создана — это уж дело десятое.

Стоит отметить, что среди всех многочисленных сотрудников не было ни одного, кто бы мыслил дальше своей конкретной задачи, знал бы весь процесс в совокупности и в деталях, не говоря уже о его философском осмыслении. Нет, самый дух философии отсюда был изгнан, и хотя тут пользовались философией, но только как инструментом. Четкой специализации требовал сам характер работы — не осмысляет же отдельная клетка мозга саму мысль, которую она же и вырабатывает!

И это был единственно возможный стиль работы; человек, думающий и действующий иначе, вылетел бы из «сценарного отдела» немедленно — кому нужен автомобиль, решающий, правильно или нет водитель повернул руль, и поступающий соответственно своему выводу? Да что там! Думающий или скорее задумывающийся человек и не мог попасть в это святая святых государственной машины! По этой причине и можно было спокойно закладывать в мозг людей необходимые фрагменты какой угодно теории: они учитывали их так же эффективно, бесстрастно и толково, как любовные отлучки президента из дворца — ведь и то и другое было символом, нужным для построения математической модели события.

Час спустя после мимолетного и столь важного для Дины Ланн и Кифа Бакеро свидания работа над очередным «сценарием» была как раз закончена, выверена до последней запятой и «подана наверх». Если вы думаете, что непредусмотренная регламентом вспышка чувств этих двоих как-то отразилась на результате, внесла в «сценарий» погрешность, которая хоть на йоту изменила запрограммированную последовательность событий, то вы жестоко ошибаетесь. Ничего этого не было и, добавим, быть не могло. Любой сотрудник мог ошибиться, оказаться рассеянным, любая машина способна была дать сбой, — все это заранее учитывалось системой контроля и перепроверки и влияло на ход дела не более, чем травинка среди шпал на бег локомотива.

Представленный на утверждение «сценарий» не содержал никакой неточности.

Наконец пришло время сказать, что вышеописанное не столь далеко отстоит, как это может показаться на первый взгляд, от волнующего нас события: убийства на улице Возрождения. Более того, мы как никогда близко подошли к человеку — или, точнее выразиться, к людям, заставившим Гарда метаться в поисках неизвестно чего. Однако не грех и добавить, что жизнь есть жизнь, и наивен тот, кто думает, что она подчиняется даже компьютером выверенным схемам…