Ночью, после того как закончилась вечеринка в «Бруте», Фред Честер сидел дома у Дэвида Гарда и внимательно изучал дневниковые записи своего друга, отражающие события четырех минувших дней. «Заготовки будущего отчета, — пояснил Гард, — который я намерен передать министру Воннелу, а копию — президенту, хотя и понимаю всю тщетность моих усилий». Время от времени, отрываясь от текста. Честер откладывал блокнот и задавал Гарду вопросы, на которые тот отвечал с показным выражением лени на лице и нескрываемым удовольствием в голосе: так маститый художник, признанный талант, дает пояснения к своим полотнам, одновременно презирая публику за не подкрепленный пониманием восторг и мысленно благодаря ее за суету и ажиотаж на вернисаже.

Комиссар был в махровом халате и шлепанцах на босу ногу. Несколько разомлевший после ванной, он полулежал на диване, мелкими глотками блаженно отхлебывая любимый стерфорд прямо из четырехгранной бутылки и поглядывая на экран телевизора, где молодое и нежное создание при выключенном звуке что-то пело, весьма грациозно передвигаясь по сцене и демонстрируя незаурядную пластику. Песня была, судя по бурной реакции зала, шлягерная: молодые люди вскакивали с мест, хлопали в ладоши, свистели, засунув чуть не всю пятерню в рот, и бесновались, но в квартире стояла благопристойная тишина. «Будет тебе издеваться над певицей, — сказал Честер. — Дай звук». — «Ни за что! — возразил Гард. — Так интереснее… Право, содержание этих шлягеров столь убого, что уж лучше не слышать слов вовсе. Я думаю, дорогой Фред, что именно по этой причине иностранные исполнители нравятся нам больше отечественных: они не выглядят такими идиотами, ибо поют на непонятном нам языке. Ты не согласен со мной?» Честер промолчал, внутренне признав правоту друга, и вновь углубился в чтение дневника:

«…По прибытии в Даулинг нам удалось вычленить людей Дорона и сесть им на хвост. К восемнадцати сорока пяти наши группы были задействованы, а одна, состоящая из четырех человек и возглавляемая сержантом Мартенсом, оставлена мной в резерве…»

— Дэвид, что значит «удалось вычленить»? — спросил Честер.

— Вычленить — значит установить. Мы имели их фотографии, сделанные — помнишь? — Таратурой, когда они побывали у Дорона в кабинете. Вспомнил? Ну вот. В городе всего три приличных отеля, я подумал, что генерал поселил их всех вместе, в каком-то одном отеле, чтобы на крайний случай иметь все силы в сборе. И как только мы установили личность одного, по ней вскоре вышли на остальных… Это все, Фред, элементарное дело. Азбука сыскной работы. Читай дальше…

«…К двадцати одному часу мы утратили двоих из шести (?) бывших клиентов „Фирмы Приключений“, а именно Филиппа Леруа и Мишеля Асани. Их трупы удалось идентифицировать с помощью привлеченных к работе людей Гауснера и Фреза…»

— Филипп Леруа?! В Даулинге?! А как же тот, который был обнаружен с отрезанными кистями рук? Ну, записку от которого получил Ивон Фрез?

— Ты прав, записка действительно была от Леруа, он так и подписался. И потом мы обнаружили его в Даулинге. А кто был с отрезанными кистями рук, я до сих пор не знаю…

— Как же погиб Леруа?

— В автомобильной катастрофе, — сказал Гард. — А Мишель Асани повесился у себя дома в ванной комнате. Конечно, со следами насилия: синяки на руках и на теле. Не хотел, наверное. Странгуляционная борозда была не ярко выражена, мы шли по следам этих типов и были на месте через пять минут, вынули Асани из петли, и он умер у нас на руках из-за необратимых изменений в мозгу и в легких, так и не приходя в сознание… И у него и у Леруа пальцы рук оперированы… Очень все глупо получилось.

— Куда уж глупее! — подтвердил Честер. — Идти след в след и опоздать на минуты!

— Увы, мы воспользовались твоим предложением, помнишь? Тот шахматист, который хотел обыграть Ласкера, повторяя его ходы. Так вот, ни одной партии он не выиграл, да будет тебе известно. Мы нашли конец заметки, там было сказано почему: потому, что он опаздывал ровно на один ход, которого ему не хватало для выигрыша, но было вполне достаточно для того, чтобы проигрывать. Тебе ясно, Фред? С нами получалось то же самое. Тот, кто отстает на ход, безнадежно проигрывает. Это закон. Надо опережать! И вот их осталось четверо, если не трое…

«…Ночью, опередив людей Дорона, мы вышли на Билла Райта, но вновь потеряли его по собственной оплошности. Райт был убит в аптеке, принадлежащей некоему Жаку Бантье, торговцу наркотиками…»

— Здесь слишком лаконично, — сказал Честер. — Кем убит? Почему? Тем более, если вам удалось обнаружить его раньше Дорона?

— Я недооценил генерала, — ответил Гард. — И переоценил своих временных союзников, людей Фреза и Гауснера. Понимаешь, в группе, работающей против Райта, а если выразиться точнее, то «за» него, были два моих человека и один Гауснера, некий Рафаэль. То ли имя, то ли фамилия, то ли кличка — до сих пор не знаю. Собственно, этот Рафаэль и нашел Райта, и нашел довольно логично: Билл Райт был у них «специалистом» по наркотикам, и Рафаэль предположил, что, даже изменив обличье, он не изменит ремеслу и старым привычкам жить богато и расточительно. Это было попаданием в точку. Рафаэль связался с Христофором Гауснером и получил разрешение выйти на связь с аптекарем Жаком Бантье — он у них, как бы лучше выразится, резидент в Даулинге по наркотикам.

— Они рискнули открыть тебе этого человека?! — воскликнул Честер.

— В том-то и дело, что рискнули, и я поверил! Клюнул на удочку, развесил уши, никак не подстраховав операцию. Мне бы засомневаться! Впрочем, какое-то чутье, потому что внешних причин и оснований у меня решительно не было, все же заставило меня ввести в группу захвата сержанта Мартенса и к тому же самому возглавить операцию. Причем, если бы не Мартенс, эту историю тебе рассказывал бы сегодня инспектор Таратура со слов «очевидцев», а я вместо вечеринки попал бы в тот гроб, о котором говорил во время тоста, и ты бы шел за мной, делая вид, что не переживешь такую потерю.

— Ты перестал реально мыслить, Дэвид, — сказал Фред. — Типичная старческая сентиментальность.

— Ничего себе! Хороши сантименты, когда в тебя целят из пистолета, но выстрел друга звучит на мгновение раньше, чем выстрел врага! Другое дело, я несколько преувеличил твое возможное горе, но и это не сентиментальность, а всего лишь комплимент в адрес старого товарища.

— Хорошо. Извини. Я слушаю. Итак, вы отправились, по-видимому, к аптекарю?

— Да. Это было ночью, уже под утро. Нас было трое: Мартенс, Рафаэль и я.

— А Таратура?

— У него было другое задание, но об этом позже. Там все написано. — Гард кивнул на блокнот с дневниковой записью.

— А что в аптеке?

— Этот Жак Бантье оказался человеком неправдоподобной полноты, причем самое удивительное состояло в том, что он был толст не как все нормальные толстяки, а в… высоту! Ты можешь это представить?

— Имеет отношение к делу?

— Ровно никакого! В отчете Воннелу и президенту Кейсону я об этом, конечно, не помяну ни единым словом, но ведь ты, кажется, литератор… Ладно, черт с тобой, как всем страстным любителям детективов, тебе подавай голый сюжет! На! Мы явились ночью в аптеку, и в ответ на звонок колокольчика при входе Бантье открыл нам дверь. Вид его был, разумеется, недовольный, особенно когда Рафаэль сказал: «Привет от Поля», — по-видимому, их пароль. Короче, аптекарь пропустил нас в небольшую комнату без окон, расположенную позади прилавка, заняв собою чуть ли не одну ее треть, а остальное оставив нам. В глазах его было тем не менее подозрение, но пароль есть пароль. Он сказал: «Груз будет только утром, придется вам подождать до первого завтрака».

Тогда Рафаэль ответил, что нас интересует не «груз», а Билл Райт. Тут уж Бантье совсем разозлился, но Рафаэль произнес слова второго пароля, позволяющего, вероятно, перейти на более высокий уровень доверительности. Он сказал: «У хозяина вода в коленке, нужно подлечить». На это Бантье заметил, что ему плевать и на воду в коленке, и на Билла Райта, и на «хозяина», и если угодно, он отдаст все на свете, только чтобы его не будили среди ночи и не мешали спать. С этими словами он вывел нас из комнаты и повел по коридору, что-то ворча себе под нос, пока перед нами не возникла дверь, обитая железными листами, как будто это была дверь в бункер. Бантье постучал условным сигналом, но вместо двери открылся «глазок». «Билл, — сказал аптекарь, — к тебе, по твою душу!» — «Кто и от кого?» — спросил из-за двери мужской голос. Тебя устраивает, как я рассказываю, Фред? Ты этого хотел?

— Продолжай, Дэвид.

— Бантье ответил: «От „хозяина“, а кто — не знаю, хотя „документы“ в порядке. Сам посмотри». Человек за дверью, а это был Райт, у меня уже слюни текли по подбородку, увидел в «глазок», вероятно, Рафаэля, и сказал: «Это ты, Раф?» — «Я», — ответил Рафаэль. «В чем дело?» — «Хозяин передает, что тебе грозит опасность, и если ты хочешь жить, доверься мне и этим людям, которые пришли со мной». — «Какая опасность?» — спросил Райт, и я виню себя, потому что осторожность гангстера не передалась мне, хотя бы частично, ведь он нутром своим ощущал подвох, я же продолжал хлопать ушами. Билл Райт лучше меня знал мир, в котором ему оставалось жить не более минуты. «Ладно, — сказал он после секундного колебания. — Сейчас оденусь». Через минуту послышался лязг отодвигаемых засовов, и дверь отворилась. Я увидел относительно молодого человека, лет тридцати пяти, с лицом, как бы тебе сказать, «чужим». Понимаешь, к его атлетической фигуре, мощным рукам, сильному голосу шло совсем другое лицо, более мужественное, высеченное, как говорят в таких случаях, топором, а не женственное, какое предстало передо мной. Как если бы картину, нарисованную легким и изящным Моне, засадили в тяжелый с золотом багет. Пластическая операция, по-видимому. Итак, дверь открылась, и в ту же секунду, разделенные одним мгновением, прозвучали два выстрела, я ничего не успел сообразить, а только увидел, как рухнул в проеме двери Билл Райт, а среди нас на полу корчился…

— Аптекарь?

— Нет, Фред, не аптекарь, он сам растерялся не хуже моего. Корчился Рафаэль! А стрелял в него Мартенс! Я кричу ему: «Ты в своем уме?! Что ты наделал?!» А он: «Комиссар, вторым выстрелом этот негодяй убил бы вас…»

— Ничего не понимаю! — воскликнул Честер.

— А что тут понимать? В тот момент, правда, я тоже был потрясен до основания, а все же сообразил: Дорон! Он вновь обошел меня на повороте, он прекрасно знал, что я иду по следу, и нашел лучший способ борьбы со мной: перекупил у меня исполнителя! Не знаю только, на что рассчитывал Рафаэль, этот самоубийца, но, вероятно, сумма, полученная от Дорона или обещанная им, избавляла его от комплексов и от страха за свою жизнь. Он рискнул. И проиграл. Но я проиграл тоже! Так мы потеряли не только Билла Райта, третьего из шестерки, но и доверие к людям Гауснера и Фреза. Правда, в то же утро я позвонил из Даулинга обоим главарям мафий. Я сказал им по телефону открытым текстом: если меня продают ваши люди, я не гарантирую вам того, что обещал во время «подписания договора». В самом деле, какого черта я должен мириться с почти легальным существованием перевалочной базы наркотиков под носом у моих коллег в Даулинге? Почему я не могу передать этого квадратного резидента Жака Бантье в руки властей?

— И что они?

— Что! Вроде бы растерялись. Приносим, мол, извинения. Разберемся. Мы тут, мол, не виноваты: эксцесс исполнителя! — есть такой термин в юриспруденции. Грамотные! А Гауснер даже по телефону, как я понял, чувствовал себя недурно: как-никак, а племянница — жена президента!.. Но я что-то слишком разговорился. Читай дальше, Фред, там все написано.

— Хорошо, читаю. Но тут нет ни слова о нашем профессоре, он далек от этих событий, как Сириус от Земли!

— Ну и до Сириуса, быть может, когда-нибудь долетят! А вот избавимся ли мы когда-нибудь от доронов и гангстеров?.. Впрочем, все это философия. Читай дальше.

«…Местонахождение Джона Валонте, Фредерика Греля и Аль Почино, — вернулся к дневнику Честер, — в течение следующих суток установить не удалось, хотя определенно не исключалось, что они в Даулинге: группы генерала Дорона не уезжали и продолжали свою деятельность, что и было главным аргументом для такого вывода. Но в середине второго дня пребывания в городе мы вдруг потеряли людей Дорона. Нам стало известно, что они в полном составе покинули отель…»

— Вернулись домой? — спросил Честер.

— Если бы! Единственное, что мне удалось установить, — что границу они не пересекли. Читай, читай!

«…На блиц-совещании я высказал предположение, что люди Дорона остались в Даулинге, однако по отношению к нам перешли на нелегальное положение, чтобы из преследуемых стать преследующими…»

— Не понял.

— Объясню. Дорон, вероятно, посчитал мои шансы найти оставшуюся троицу большими, нежели свои, и предпочел ссадить меня со своего хвоста, чтобы сесть на хвост мне. Мы поменялись ролями. Если взять твою аналогию, я стал Ласкером, а Дорон — тем шахматистом, который повторял ходы гроссмейстера.

— Стало быть, один ход ты теперь выигрывал?

— В том случае, если бы имел шанс обнаружить цель! Но как?! Признаться, Фред, у меня даже возникла идея вообще прекратить поиск. При этом варианте сохранялись три жизни, если к тому времени их действительно было три. Но, отказавшись от поиска, я тоже ничего не получал! Что бы сделал на моем месте ты, дорогой Шерлок?

— Я скорее доктор Ватсон, — улыбнулся Фред. — Но положение действительно скверное. Однако я не поверю, чтобы ты ничего не придумал.

— Увы, ничего! Помог Его Величество Случай, при условии, конечно, что Случай помогает только тем, кто достоин его помощи.

— Ты, как всегда, весьма скромен относительно своих способностей, Дэвид.

— Не торопись с уничижительными выводами, Фред. Напомню тебе слова моего незабвенного Альфреда-дав-Купера: «Если вас что-то уводит от цели в сторону, прямо противоположную той, куда вы шли, идите как можно быстрее по новому маршруту, ибо это единственная возможность прийти к искомому, но с другой стороны!» Вот так, дорогой, я всего лишь прилежный ученик своего гениального учителя. А теперь читай дальше, а я сварю себе свежий кофе.

Гард прошлепал на кухню, а Фред перевернул новую страницу дневника. Скоро по квартире разнесся вдохновляющий запах поджаренного кофе: комиссар использовал кубинский рецепт приготовления, предусматривающий предварительный подогрев и прокаливание кофейных зерен, после чего шла помолка, уж потом варка самого напитка.

Фред тем временем читал:

«…В течение ближайших после совещания четырех часов мы получили письмо от Джона Валонте. Он сам искал меня, решив, вероятно, что опасность, исходящая от Дорона, больше той, что исходит от полиции и официальных властей. В письме было сказано, что, узнав о моем пребывании в Даулинге, Валонте хотел бы со мной встретиться, но просил гарантий, без которых не намерен отдавать себя в мои руки. И предупреждал, что я сам искать его не должен, все равно дело это, мол, безнадежное. Гарантии он требовал относительно своих старых грехов; я, конечно, без колебаний готов был дать их, но более в письме ничего не было. Кроме одного: адреса, по которому мне надлежало в течение часа дать ответ. Главпочтамт, доска объявлений, третий сектор…»

— Это его и сгубило, — сказал, входя в комнату с двумя чашечками кофе в руках, Гард. — Этот дурацкий «обратный адрес», хотя мы с Мартенсом сделали все, чтобы уберечь Валонте от гибели.

— Как, и его?..

— Увы. Я немедленно поместил ответ в третьем секторе на доске объявлений на Главпочтамте и расставил своих людей в зале, где только возможно. Кроме них, кажется, там вообще никого больше не было: я задействовал даже резерв в полном составе! Мы тщательно следили за каждым, кто подходил к доске объявлений, и узнали Валонте только по тому, что он вдруг рухнул замертво возле злосчастного третьего сектора. Пуля была послана из бесшумного пистолета с расстояния примерно тридцати метров. Кем? Откуда? И как убийца вычленил Джона Валонте? Всего этого я не знаю, и даже не догадываюсь до сих пор. Представляешь, глубокий старик с шаркающей походкой, седой, лысый, с беззубым ртом, — он здорово загримировался для своих тридцати шести лет, этот Валонте! Не помогло. Тот шахматист, отставая на один темп, все же выиграл у Ласкера партию…

— Непостижимо!

— Не то слово, Фред! Я чувствовал себя так, словно меня элементарным образом обокрал начинающий мелкий воришка! Словно меня завалили на экзамене по любимому предмету, в котором я разбирался лучше экзаменатора, причем завалили самым примитивным вопросом! Словно у меня увели любимую женщину прямо со свадьбы, в подвенечном наряде, и сделал это урод, бездарь, глупец, не годящийся мне в подметки! И она пошла за ним, потому что каким-то странным образом прозрела и вдруг поняла, что бездарь как раз я!

— Стоит ли так уничижаться? — сказал Честер. — Возьми себя в руки, Дэвид, успокойся, тем более что в конечном итоге на коне оказался все же ты…

— Во-первых, очень дорогой ценой. Во-вторых, еще неизвестно, оказался ли, — горько возразил комиссар. — Да, не забыть: при осмотре трупа мы обнаружили на запястье, вот в этом месте, татуировку, содержащую две буквы, исполненные в виде монограммы: «БР». Знаешь, есть татуировки как бы «штучные», исполняемые ручным образом, а эта — как печать, была поставлена одним нажатием. Две буквы сиреневого цвета, с виньетками и красивостями, как у провинциального пижона. Эта метка мне уже была знакома, она неизменно оказывалась у тех, кто погиб, скажем, в «автомобильной аварии», и кого, соответственно, не могли «подретушировать». Но впервые я увидел ее раньше, гораздо раньше! Именно эти две буквы присутствовали в пасьянсах несчастного Барроу…

— Клеймо?

— Само собой разумеется! Клеймо, каким метят скот… Но смысл этих двух букв ускользал от моего понимания, хотя ответ был так близок и, можно сказать, осязаем.

— Осязаем? Что это значит?

— Тебе никогда не написать приличного детективного романа, Честер. Ты торопишься к результату, а он должен по всем законам жанра, словно горизонт, удаляться по мере приближения к нему — вот так.

Гард замолчал и оглянулся на экран телевизора, где вместо одной красотки в полной тишине пела и двигалась уже целая группа одинаково одетых, одинаково улыбающихся и совершенно одинакового роста девиц, имеющих одинаковое выражение лиц, словно все они были сделаны по одному шаблону одной мамой, одним папой и одним парикмахером. А может быть, просто клонированы генно-инженерным способом…

Кофе определенно получился, Гард умеренно подсолил его по тому же кубинскому рецепту, что придало напитку изыск, хотя Честер и не был гурманом. Сделав глоток, он слегка поморщился и вдруг сказал:

— Дэвид, тебе пора иметь в доме хозяйку.

— Разве пересолил? — улыбнулся Гард. — Нет, уж лучше иметь исправную кофеварку, старина! И вообще, брось эти разговоры, они в пользу бедных. Достаточно твоего примера, чтобы отбить охоту даже не у такого закоренелого женоненавистника, как я, а у молодого, полного сил павлина, жаждущего семейной жизни. Который час? Три? К пяти нам следует быть в подземной тюрьме управления, в девять утра повидаться с Рольфом Бейли. Скоро пресс-конференция, ты не забыл?

— В тюрьму?! Это еще зачем?

— Увидишь. Небольшой сюрприз. Еще одна мистификация, Фред. И не опоздать бы к Ролу, я не хочу, чтобы он ждал, ему сейчас нелегко. Мы пьем кофе, а он дует сигарету за сигаретой и размышляет о смысле жизни. Сегодняшняя ночь у него, бедняги, бессонная. Но главную помощь от тебя я жду на пресс-конференции, она будет во Дворце правосудия, все газеты должны быть оповещены часа за два. И телевидение. Непременно телевидение! Пусть все будет живьем! Если хочешь, Фред, плюнь на дневник, я доскажу тебе своими словами.

— Нет, так интереснее. С комментарием.

— Ты еще ищешь во всем этом «интерес»? Эта история полна печали и человеческой трагедии, а ты…

— Уймись, Дэвид. Ты забываешь, что я не сторонний наблюдатель, а некоторым образом участник событий.

— Ты имеешь в виду покупку «приключения» с гарантией? Детский лепет в сравнении с тем, что выпало на долю бывших гангстеров, ставших клиентами фирмы не по своей воле. Неужели не понимаешь?

— Нет, Дэвид, понимаю, но… Я еще не убежден до конца в твоей правоте, если иметь в виду возможную правоту Рольфа, которого еще нужно выслушать!

— Тогда ты такой же мерзавец, как он!

— Я?! Благодарю. Удружил, ничего не скажешь… И как просто ты выносишь приговор! Достаточно с тобой не согласиться — и получай: подонок! Как будто в жизни все однозначно! Но ты не утруждаешь себя размышлениями. Не хочешь утруждать. Для тебя черное — черное, а белое — белое. Увы, Дэвид, даже у тех людей, которые поступают вопреки нашему с тобой желанию и нашим с тобой принципам, есть своя правда. Есть, есть, есть, ты не можешь этого не признавать, как и того, что отсюда и происходят все истинные сложности в жизни! Вспомни Коран: «Все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот!» Наоборот, Дэвид! — это еще не значит, что «плохо», а значит, что — не так, вопреки, по другим законам, выведенным из других условий жизни и других «правд»! Не зря мудрецы говорили, что истину надо искать не у разума, а у абсурда!

— Посмотрите-ка на этого доморощенного философа — всепрощенца, готового даже преступление оправдать какими-то эфемерными «правдами» жизни! Ты их видел, эти «правды»? Щупал? Нюхал? Или они существуют лишь в твоем воспаленном воображении? Ты меня Кораном, а я тебя — Ларошфуко: «С великими страстями обстоит так же, как с привидениями: все о них говорят, никто их не видел». Твои «правды» тоже!

Они помолчали, надувшись и громко сопя. Первым взял себя в руки Гард:

— Ладно, — сказал он, — черт с тобой, мы не на предвыборном митинге и не на философском диспуте, посвященном социально-психологическим причинам преступности. Пей кофе, смотри телевизор и читай дневник. Возможно, твои мозги устроены иначе, чем мои, но мы ведь не зря с тобой дружим так много лет. Какое-то общее представление о добре и зле у нас, надеюсь, должно быть?

Гард повалился на диван так, что тот застонал, и мрачно уставился в потолок. Честер хотел было оторвать друга от тяжких, как ему казалось, размышлений, но передумал и повернул очередную страницу блокнота:

«…После смерти Валонте мы находились в ожидании неизбежного: гибели оставшихся Фредерика Греля и Аль Почино. Их конец был как бы запрограммирован самим ходом событий и казался мне напрямую зависящим от моей активности: чем более я активничал, тем меньше шансов у них было. На новом совещании с моими сотрудниками я предложил резко изменить тактику…»

— Что значит «изменить тактику»? — спросил Честер.

— Там написано, — вяло ответил Гард. — Я решил: все! Хватит! Никаких погонь и преследований! Я и все мои люди должны выключиться из работы, лечь на дно и замереть. Иначе мы потеряем последнее, что пока имеем: двух клиентов «Фирмы Приключений».

— Ну?

— Что «ну»? Это же не означало отказа от борьбы… На новые рельсы!

— Подкуп? Шантаж? Телепатия? Звонок Господу Богу?

— Я бы и на это пошел, если бы знал телефон небесной канцелярии… Увы, Фред, мне было известно только, что я не должен делать, а что должен — кромешная тьма! И тут, представь себе, ко мне является в отель некий господин весьма подозрительного вида и говорит, что прислан Гауснером. На ловца и зверь бежит! «Мне, — сказал он, — доподлинно известно, что вы — комиссар Гард, а для того, чтобы вы не сомневались, что я от Христофора Гауснера, прошу вас, _введите меня в курс дела_». Ты знаешь, как я люблю все эти игры в пароли и отзывы, но я ответил в точном соответствии с ранее достигнутым соглашением, чтобы у него действительно не было сомнений в том, что я — это я: «_Много будете знать, скоро состаритесь_». После этого он вручил мне клочок бумаги. Там были какие-то цифры, вероятно, закодированное письмо и чей-то адрес. Я спросил, что это? Посланец ответил: записка от Гауснера, но не вам, а человеку, которого можно найти, пользуясь адресом. Кого же? Аль Почино! Где? Да здесь, в Даулинге! У меня даже потемнело в глазах… Впрочем, подумал я, логика тут есть. Гауснер наверняка ощутил себя виноватым, поскольку его человек меня предал, погубив Филиппа Леруа. Исправляя ошибку, Гауснер как-то добыл сведения об Аль Почино, как — не знаю, это белое пятно в моем рассказе, тем более что Гауснера я еще не видел, а если бы и увидел, он, уверен, не станет посвящать меня в свои тайны. Дал ниточку к Аль Почино — и на том спасибо. И тут я понял, что пора включать в дело Таратуру!

— Признаться, я уже забыл о его существовании.

— И Дорон, я надеялся, тоже! Помнишь, с того момента, как инспектор наклеил рыжую бороду и сел в кресло второго пилота, чтобы лететь в Даулинг вместе с Диной Ланн, о нем никто больше не говорил ни слова и он сам не подавал признаков жизни. Мы все были как бы осыпаны мечеными атомами, а он — он чист, как стеклышко! И вот пришла пора вводить его в дело, тем более что, оказавшись вне нашего пекла, он попал в свое, а потому не утратил боевой формы: ему приходилось стеречь Дину Ланн от Дорона — тоже фронт, но, как говорят, другой участок…

— Ты уже рассуждаешь как Наполеон.

— Мне бы его треуголку! — Гард вскочил с дивана. — Фред, теперь только начинается самое главное! Хотя тоже не до конца объяснимое… Что я знал? Я знал, что Дорон глаз не спускает с этой синеглазой красавицы Дины Ланн и с ее помощью хочет взять под контроль президента Бакеро, ее будущего супруга. Пока еще, правда, жениха, но это дела не меняет. Теперь представь себе Кифа. Молодой, умный, честолюбивый, дорвавшийся до диктаторской власти, причем совершенно для себя неожиданно и необъяснимо, то есть без моральной к тому подготовленности, — это ли не драматургия?

— Шекспира бы сюда! — улыбнулся Честер.

— Ты напрасно иронизируешь, — продолжал Гард. — Киф Бакеро получил волшебный подарок, не представляя себе и даже не догадываясь, кто его «добрый волшебник». Легко ли в этих условиях справиться с собой, чтобы разумно управлять вдруг открывшимися возможностями, по сути дела безграничными?

— Вариант современной «золушки»?

— Да! В истории Кифа Бакеро воплотилась в реальность извечная мечта маленького человека вдруг проснуться сильным, не имеющего власти — могущественным, бездарного — гениальным, безвестного — знаменитым, несчастного — счастливым, и так далее и тому подобное. Это тяжесть в несколько тысяч нравственных атмосфер, которая ложится на плечи человека!

— Пожалуй, ты прав.

— И тут, представь, возникает рядом Дина Ланн и в ближайшие полчаса после прилета раскрывает жениху все карты, не скрывая от него даже то, что она сама грубо завербована генералом Дороном! Обвал! Все рушится в глазах Кифа Бакеро — ты понимаешь его состояние?

— Могу попробовать.

— Он — глава государства и в то же время не глава государства: Фишка! Марионетка! Компьютерная описка! Сон кончился… И вот я, разложив в уме весь этот психологический пасьянс, стал думать: что делать, как использовать ситуацию? С одной стороны, зверское убийство О'Чики, истинного кандидата в президенты, и вознесение Кифа Бакеро в президентское кресло в прямой связи с «варфоломеевской ночью», устроенной генералом Дороном, вроде бы не было. С другой стороны, однако, в моей воле и в моих возможностях их накрепко связать, потому что все это было работой Института перспективных проблем, возглавляемого тем же Дороном: политика — как бы основная продукция ИПП, возня с гангстерами на «Фирме Приключений» — как бы ширпотреб. Если так, в борьбе против Дорона я должен делать Дину Ланн и Кифа Бакеро не просто своими союзниками, а козырями, причем очень сильными, — так? Скажи, Фред, так или не так?

— Не знаю, Дэвид. Откровенно говоря, попахивает шантажом, а на кой нам черт высокие цели, достигаемые низменными способами?

— Ах вот как ты заговорил! Ты хочешь, чтобы я одолел убийцу и бандита, подонка и безнравственного мерзавца, надев белые перчатки и боясь испачкать их его соплями? Предварительно сделав маникюр и покрасив ноготочки лаком?

— Извини, Дэвид, я, вероятно, что-то не то сказал?

— То! Именно то! — закричал Гард. — А потом мы ломаем голову, не умея понять, почему зло так часто побеждает добро. Да потому, что оно с кулаками, а добро — с маникюром!

— Но другого добра не нужно, — упрямо сказал Честер. — Оно перестает быть добром, если надевает боксерские перчатки.

— Врешь! Это старый спор, и решается он не философствованием за чашечкой кофе, а дракой на открытом ринге! Решается в борьбе, цена которой — жизнь или смерть! Пойми, слабый ты человек, что любыми способами я должен был, борясь с Дороном, получить Кифа Бакеро в качестве своего верного союзника, способного заговорить, когда будет нужно, и заговорить громко!

— Таким же союзником ты рассчитываешь сделать Рольфа Бейли?

— Он мой враг! — резко сказал комиссар. — И твой враг! Не союзник! Но не торопись, Фред, дойдет дело и до него. Пока вернусь к Таратуре. Сегодня они прилетают с Диной Ланн из Даулинга, за полчаса до начала пресс-конференции, я просто не хочу ею напрасно рисковать. Так вот, я не знаю пока, каким образом сделал Таратура то, что от него требовалось, но знаю другое. Киф Бакеро на нашей стороне, о Дине Ланн я уже не говорю.

— Чудеса, да и только! Особенно вознесение Бакеро. Как в кино.

— Кому-кому, Фред, но тебе должно быть известно: даже в плохих детективах авторы тратят весь свой талант, пусть даже измеряемый микронами, на то, чтобы связать концы с концами и все объяснить. Но в реальной жизни факты как раз часто не увязываются и не объясняются. Полно нелогичностей, «белых пятен». Так что ты ошибаешься. В кино чудес не бывает, они бывают в жизни!

— Переходи к Рольфу, — сказал Честер.

— Погоди, разве Аль Почино тебя не интересует? По адресу, так счастливо мною полученному, направился, как ты понимаешь, инспектор Таратура, причем один, даже без подстраховки, чтобы вообще никто ничего не мог заподозрить. И представь себе…

— Увидел Аль Почино? — без энтузиазма, словно ему рассказывали сказки, произнес Честер. — Так, что ли?

— Не совсем так, но в конечном итоге — да! Увидел! Аль Почино! И передал ему записку Гауснера. И матерый гангстер, представь себе, как бычок на заклание, покорно последовал за Таратурой. И инспектор привез его в обусловленное место. И я переговорил с Аль Почино накоротке, отложив большой разговор на потом. И, переодев его, тщательно загримировав, привез сюда! И теперь берегу как зеницу собственного ока! Вот где теперь у меня генерал Дорон! — Гард поднял вверх кулак со сжатыми до побеления пальцами.

— Невероятно!

— Перехожу к Бейли, — успокаиваясь, сказал комиссар. — Когда я увидел у Аль Почино ту же татуировку из двух букв, я спросил, что они означают. Увы, к этому времени я уже догадывался, каким будет ответ… Аль Почино был со мной откровенен, как забеременевшая дочка со своими родителями, когда факт беременности уже не скроешь. Девочка называет соблазнителя, а Аль Почино назвал имя человека, который изменил не только его внешность, но всю его жизнь: Рольф Бейли! Наш тщеславный «друг», ученый профессор, как великий художник на великих творениях, оставлял на людях, побывавших в его руках, факсимиле, две буквы: «БР» — Бейли Рольф! Он гордился своими «произведениями», он запечатлевал свое имя, представь себе, не для суда, а для истории, думая, что в историю можно войти и через Дворец правосудия! Именно так оно и выйдет, Фред, я это твердо обещаю: он станет так же печально известен, как Герострат!

— Рольф твой друг, Дэвид, — тихо сказал Честер.

— Извини, но истина мне дороже.

— Объясни, по крайней мере. У меня все плывет в голове. Я готов смириться со всеми твоими «белыми пятнами», но Рольф! — при чем он тут? Какое отношение он имеет к бывшим гангстерам?!

— Вот! — воскликнул Гард. — Мы наконец подошли к тому, что называется «сведением концов с концами»! Который час? Четыре? Одевайся. Поехали. Нас ждут…