Не чаще, но и не реже чем раз в полгода Гард, захватив с собой Таратуру, садился в «ягуар» и, влекомый воспоминаниями, катил на юг, к морю. В прекрасном отеле «Покой» для них всегда были два пятикомнатных номера, в которые они обычно заходили не более чем на пятнадцать минут: принять после дороги душ и сменить сорочки. Затем они спускались в ресторан «Кто прошлое помянет», бывший главной целью их приезда. В дверях ресторана стоял швейцар роскошного вида, с необычайно благородным лицом, седыми висками и усиками, подстриженными скобкой. Он обменивался с приезжими рукопожатием, как со старыми и добрыми знакомыми, а навстречу Гарду уже спешил хозяин ресторана, старик лет шестидесяти.

— Рад видеть вас, дорогой комиссар! — говорил он, почтительно склонив голову. — Ваш столик готов.

В нескольких безобидных с виду фразах, которыми они обменивались, пока проходили к столику, никто из посторонних не обнаружил бы ничего, кроме элементарной светскости, тем более что они произносились с неизменной улыбкой, не сходившей с уст говорящих.

— Сегодня у вас не будет конференции или съезда, дорогой Стив? — спрашивал комиссар Гард.

— Мы ждали вас, дорогой комиссар, — отвечал хозяин ресторана, — а когда вы приезжаете, все прочие мероприятия идут кувырком.

— Очень жаль, — улыбался Таратура, — а то у нас не так уж много работы.

— Не сокрушайтесь, — отвечал радушно хозяин, — и берегите здоровье.

— Стив, — говорил Гард, — вы хорошо помните съезд, который проходил здесь лет пять назад под руководством Эрнеста Фойта?

— Кто прошлое помянет, дорогой комиссар…

— Вы хотите сказать, нам лучше бы пообедать в соседнем ресторане?

И все трое разражались добрым и громким смехом, в котором был и тайный смысл, поскольку соседний ресторан, конкурирующий с «Кто прошлое помянет», назывался «Око за око».

Заказ у гостей принимал сам хозяин. Перед тем как отдать распоряжение кухне, он говорил, опережая вопрос приезжих:

— За Остина не беспокойтесь, он процветает.

— Как я понимаю, — говорил Гард, — еще немного, и он станет вашим компаньоном?

— Увы, — отвечал Стив, — боюсь, конкурентом, потому что он задумал перекупить «Око за око». А как поживает Эрни, комиссар?

— Вам лучше знать, Стив.

— Клянусь богом, — восклицал хозяин, — вот уже год, как я не видел Фойта!

— Во сне? — с улыбкой спрашивал Таратура.

И вновь ресторан оглашался добрым смехом, даже не привлекающим внимание посторонних.

А их было немало. С некоторого времени — точнее говоря, с тех пор, как в ресторане появился новый швейцар, — сюда зачастили разные влиятельные люди. Они приезжали в «Кто прошлое помянет» и в гордом одиночестве, и во главе шумных компаний, оставляя хозяину изрядные суммы денег и расплачиваясь со швейцаром так, как будто отдавали ему громадный и неиссякаемый долг. Во всей стране, пожалуй, больше никто не получал таких чаевых, но швейцар привык к ним, принимая деньги с достоинством императора, обложившего данью покоренные им государства. Любовь влиятельных людей к ресторану была, как правило, недолгой, но крепкой. Проходил месяц, второй, и какой-нибудь министр здравоохранения, регулярно навещающий ресторан, словно передавал эстафету какому-нибудь королю стали, который, в свою очередь, через определенный промежуток времени уступал свою привязанность известному дипломату.

Прослышав о том, что «Кто прошлое помянет» пользуется успехом у известных людей, сюда зачастили и представители кругов, стоящих рангом ниже. Отдохнуть в «Покое» и поужинать в ресторане, проведя сутки-двое у моря, — это стало признаком хорошего тона, своеобразным приобщением к высшему свету: «Поедем, милый, в „Кто прошлое помянет“, там нынче бывает имярек!»

Стив процветал, прекрасно понимая, что обязан процветанием своему швейцару, которого, в свою очередь, к нему устроил комиссар Гард. Вот почему чувство благодарности к комиссару полиции вот уже пять лет не выветривалось из сознания бывшего гангстера.

В крепком подпитии сильные мира сего иногда чудили. Нет, они не заказывали Стиву ни цыган, ни стриптизов, ни даже танцевальной мелодии. Они просто поднимали уставшие лица и в течение нескольких минут безотрывно смотрели на швейцара немигающим взором, смотрели грустно и тоскливо, съедаемые изнутри печалью, как смотрят люди на свое собственное изображение в зеркале, досадуя на быстротекущее время или на свое прошлое, вдруг явившееся перед очами.

Гард отлично понимал смысл этих взглядов, часто ловил их, присматривался к людям, «заболевающим» любовью к ресторану, не без оснований подозревая в них оборотня. Да, это каждый раз мог быть профессор Грейчер, без конца меняющий шкуры и фамилии, должности и капиталы, но Гард ничего не мог с ним поделать, поскольку не мог преодолеть броню, защищающую высшее общество.

Грейчер приезжал в «Кто прошлое помянет», чтобы посмотреть на себя — на швейцара. Когда, применив аппарат. Гард дал событиям обратный ход, вернув несчастным обитателям виллы «Красные листья» их собственные тела, лишь один бродяга Остин остался без оболочки, и ему пришлось взять себе внешность профессора Грейчера. Сначала он переживал, хотя, собственно, что было ему переживать, если он почти никогда не видел себя, не говоря уже о том, что весь был искусственным: то хромал на нехромающую ногу, то слеп на зрячий глаз, то подкладывал себе горб, то укорачивал себе руки. Он всегда носил чужое тело; не менее чужим было и тело профессора Грейчера. Остин довольно быстро утешился, получив место швейцара в ресторане, тем более что чаевые полились к нему рекой.

Иногда его одаривала своим вниманием госпожа Грейчер, бывшая жена профессора, ныне вдова, поскольку официально было объявлено, что Грейчер исчез бесследно, — стало быть, погиб. Она прослышала о некоем швейцаре, как две капли воды похожем на ее мужа, и зачастила в ресторан. Со временем она купила себе столик в самом углу, с великолепным обзором, за который в ее отсутствие никто не мог садиться, и оттуда часами смотрела на Остина.

Бывало, при каком-то странном совпадении, они собирались все вместе в милом ресторане: какой-нибудь финансовый воротила или министр, бросающий странные взгляды на жену, то есть вдову Грейчера; швейцар Остин, облаченный в тело профессора; инспектор Таратура, переживший все ужасы перевоплощения, и комиссар Гард — единственный почти до конца разбирающийся во всем человек. Все они в разной степени узнавали друг друга, но все молчали, что было самым красноречивым подтверждением главной философии современного общества: «Молчи, даже если хочешь говорить, и будь слеп, даже если хочешь видеть».

И все же есть какие-то поры, через которые просачивается молва. Откуда это началось, неизвестно, но будто из воздуха родилось прозвище, которым наградили швейцара Остина — Профессор. И, бывало, собираясь в ресторан, какая-нибудь парочка, обсуждая планы, никогда не говорила: «Поехали в „Кто прошлое помянет“», а говорила: «Давно мы не видели Профессора… Заглянуть, что ли, к нему на ужин?»