На пятом этаже воняло мочой. Коридор казался настолько узким, что вызвал у Ричардса приступ клаустрофобии; а ковер, который был раньше красного цвета, стерся посередине до отдельных редких ниток.

Двери серые, как на фабриках, и на многих свежие следы от ударов чем-то тяжелым, кто-то пытался ворваться в номера. Через каждые двадцать шагов висела табличка, сообщавшая, что «курить в холле запрещено приказом офицера пожарной охраны».

На этаже была общая ванная и туалет, где ужасающий запах становился еще острее. Этот запах ассоциировался в сознании Ричардса с безнадежностью. Люди без устали копошились, что-то делали за этими серыми дверьми, как животные в клетках — животные слишком ужасные, чтобы их разглядывать. Кто-то пел нечто похожее на «Аве Мария» срывающимся пьяным голосом, снова и снова. Странные чавкающие звуки доносились из другой двери. Западные мотивчики в стиле «кантри» — из-за следующей («мне не на что позвонить в другой городок, а я так одинок»…). Ерзанье, шарканье… Одинокий скрип кровати, на которой, вероятно, мужчина был один на один с собой… Смех… Кашель… Истерические нотки пьяного спора. А за следующей дверью — тишина. Снова тишина. Опять тишина. Человек с ввалившейся грудью прошел мимо Ричардса, даже не взглянув на него; в руках он держал кусок мыла и полотенце, на нем были серые пижамные штаны, подвязанные веревочкой. На ногах — тапочки из картона.

Отперев дверь своего номера, Ричардс зашел в комнату. Изнутри дверь запиралась на цепочку, что было очень кстати. Кровать, застеленная почти белыми простынями, была накрыта армейским казенным одеялом. Письменный стол без одного ящика и картина с изображением Христа. Железный стержень между двумя стенами в углу, на котором болтались два крюка для одежды. И все. В комнате больше ничего не было, если не считать окна, да и оно сейчас смотрело в черную пустоту. Время 10:15.

Ричардс повесил плащ, сбросил ботинки и лег на кровать. Он понимал, как одинок, ничтожен и легко уязвим человек в его положении. Мир, казалось, пошатнулся и разлетелся на куски, которые вращаются вокруг него в бездумном движении. Или, скорее, как обвал в горах: все свалится в пропасть, увлекая его за собой. Губы Ричардса задрожали, и он не сдержался: слезы потекли по щекам. Он не записал этот момент, на кассету, а просто лежал и глядел в потолок, испещренный сюрреалистическими узорами трещин. За ним уже охотятся около восьми часов. Он заработал около восьмисот долларов положенных ему денег. Боже, это же так мало! Он даже не окупил расходов.

И не удалось посмотреть на себя вечером по «Свободному вещанию». Представление с мешком на голове.

Где они сейчас? Еще в Хардинге? В Нью-Йорке? Или уже на пути в Бостон? Нет, сюда они еще не добрались. Автобус ведь не проезжал никаких облав и проверок на дорогах. И он, Ричардс, покинул самый огромный город в мире анонимно, да и здесь он тоже под вымышленным именем. Не может быть, что они уже держат его на крючке. Никак не может быть!

В Бостоне будет относительно спокойно минимум два дня. Затем можно отправиться еще севернее, в направлении Нью-Хэмпшира и Вермонта: или южнее — к Хартфорду или Филадельфии. Или даже в Атланту. На востоке — океан, а за ним Англия и Европа. Эта идея, безусловно, заманчива, но, увы! Невыполнима. Чтобы купить билет на самолет, надо предъявить удостоверение личности, во Франции — военное положение; да и пока еще есть возможность скрываться. А если его найдут, то это — конец. Да, запад тоже исключается. На западе охота жарче всего.

Если не выносишь жару, убирайся из кухни. Кто это говорил? Молти, кажется. Ричардс немного похихикал сам с собой, и ему стало легче на душе.

Непонятно откуда ворвавшийся звук радиопередачи ударил в его барабанные перепонки.

Было бы не плохо добыть пистолет прямо сегодня вечером, но он слишком устал. Устал от переездов, устал быть вне закона. А животный инстинкт, отвергая все разумные и рациональные начала, подсказывал ему, что может быть, очень скоро он снова будет спать среди сухих трав под теплым октябрьским солнцем.

Итак, оружие, не позднее, чем завтра.

Он выключил свет и заснул.