Ричардс был в восторге от полета. Его заинтересовало даже кресло перед ним. Он обшарил карман и обнаружил там руководство при аварии или катастрофе. В случае повышения турбулентности следовало застегнуть ремни. Если падало давление в кабине, было необходимо вытянуть кислородную маску из отделения над головой. При обнаружении неполадок с двигателем стюардесса должны была объяснить пассажирам, как себя вести. А в случае катастрофы и взрыва хорошо бы иметь достаточно запломбированных зубов, чтобы вас смогли опознать.

В спинку переднего кресла на уровне глаз был вмонтирован маленький экран «Свободного вещания». Металлическая табличка под ним напоминала зрителям, что каналы будут меняться достаточно быстро, но для нетерпеливых был продуман селектор для самостоятельного переключения.

Внизу, справа от экрана, находилась стопка бумаги и ручка на цепочке с буквами «Дж. А.» Ричардс вытянул один листочек, положил его на колени и коряво написал: «Шансы 99 к 100, что у тебя где-то спрятан микрофон — в туфле, волосах, или даже в рукаве. Держу пари, что Маккоун слушает и ждет, когда ты проболтаешься. Через минуту устрой истерику. Проси меня не взрывать пакет. Это наверняка поможет. Согласна?»

Она кивнула. Ричардс с сомнением посмотрел на нее, потом написал:

«Почему ты все-таки согласилась соврать?»

Она выхватила у него ручку и, задержав ее на мгновение над его коленом, написала:

«Не знаю. Ты заставил меня подумать, что я — убийца. А ты казался таким… — Она задержала ручку в воздухе, как бы раздумывая, затем нацарапала: — Несчастным».

Ричардс поднял брови и слегка ухмыльнулся, хотя это было и обидно. Протянул ей ручку, но она замотала головой. Тогда он написал: «Начинай представление через пять минут».

Она кивнула. Ричардс скомкал бумагу, сунул ее в пепельницу, вмонтированную в ручку кресла, и поджег. Бумага моментально занялась и полыхнула на минуту ярким пламенем, отразившись в темном окне. А потом превратилась в пепел, который Ричардс предусмотрительно растолок.

Пять минут спустя Амелия Уильямс начала стонать, да так естественно, что Ричардс на мгновение застыл. Потом поймал себя на мысли, что может быть, она стонет взаправду.

— Пожалуйста, пожалуйста, не заставляй этого человека испытывать тебя. Я тебе ничего не сделала. Я хочу домой к мужу. У нас есть дочка, ей шесть лет. Она волнуется, где ее мамочка.

Брови Ричардса дважды взлетали вверх. Он не ожидал, что она так естественно сыграет. Просто на удивление!

— Он тупой, конечно, но не настолько, — Ричардс пытался не играть на невидимого слушателя. — Все будет в порядке, миссис Уильямс.

— Легко сказать! Вам-то терять нечего.

Он ничего не ответил. Она была абсолютно права: нечего. Нечего из того, что еще осталось.

— Покажи ему это! — умоляла она. — Ради Бога, почему ты ему не покажешь? Тогда он поверит тебе… и отменит приказ, который получили те люди на земле. Они собьют нас ракетой. Я слышала, он так сказал.

— Я не могу показать ему бомбу, — сказал Ричардс, — чтобы вынуть ее из кармана, я должен буду поставить взрыватель на предохранитель, но случайно могу дернуть за кольцо… и мы все взлетим на воздух. И вообще, — продолжал он, добавив издевку в голос, — я не стал бы ему показывать бомбу, даже если бы и смог. Он — трусливый подонок! Пусть себе попотеет!

— Боюсь, я не выдержу, — сказала она мрачно. — Мне даже кажется, что я бы уж лучше тряхнула тебя и покончила с этим. Все равно, так все и закончится, правда?

— Неужели ты… — начал он, но вдруг дверь распахнулась и Маккоун стремительно вбежал в салон первого класса. Его лицо казалось спокойным, но в этом спокойствии Ричардс моментально разглядел нечто фальшивое. Там был страх, неподдельный липкий страх.

— Миссис Уильямс, пожалуйста, приготовьте кофе на семь человек. Боюсь, вам придется выполнять здесь роль стюардессы.

Она поднялась с кресла, не глядя ни на одного из мужчин.

— Где мне его приготовить?

— Идите вперед на запах, нос вас выведет, — спокойно произнес Маккоун. Он был чертовски мягок, но готов броситься на Амелию, если бы она посмела сделать шаг назад к Ричардсу.

Она не оглядываясь прошла вперед между кресел.

Маккоун уставился на Ричардса, потом спросил:

— Ну что, парень, ты готов отказаться от своей затеи, если я обещаю, что тебя помилуют?

— «Парень?!» У тебя это звучит как-то приторно, — растягивая слова, сказал Ричардс. Он вытянул свободную руку и посмотрел на нее. На ней были полоски запекшейся крови, царапины и порезы, после его путешествия на попутных машинах со сломанной ногой через леса южной части штата Мэн. — Так приторно, как будто ешь огромный жирный гамбургер, пожаренный на сковороде. Такой именно подают в общественных столовых в Кооп-сити.

Он посмотрел на Маккоуна, пытаясь понять, какова его высшая ставка.

— Ну, а сейчас это уже больше похоже на бифштекс. Из вырезки. На таком — никакого жира, только тоненькая полоска вокруг, точно?

— А как для тебя звучит слово «помиловать»? — повторил свой вопрос Маккоун.

— Как вранье! — ответил Ричардс с улыбкой. — Как вонючее, дерьмовое вранье. Думаешь, я не понимаю, что тебя подослали?

Маккоун покраснел. Но это был не просто легкий румянец. Он стал красным как кирпич.

— Ну, что ж. Я буду судить тебя собственным судом. У нас есть разрывные пули, от которых твоя голова станет похожей на тыкву, свалившуюся на асфальт с верхушки небоскреба. Пули эти — газовые. Взрываются при прикосновении. Но, с другой стороны, если попасть в живот…

И тут Ричардс закричал:

— Ну все! Я дергаю кольцо!

Маккоун взвизгнул и, отскочив на два шага назад, стукнулся о ручку кресла номер 95, пошатнулся, и не удержавшись, плюхнулся в него, словно отбивался от невидимого противника.

Потом его руки замерли над головой, похожие на застывших птиц, и в этом обрамлении его лицо казалось гипсовой посмертной маской, на которую кто-то в шутку нацепил очки в золотой оправе.

Ричардс захохотал. Этот звук показался непривычным даже для его собственных ушей. Столько времени прошло с тех пор, когда он смеялся по-настоящему? Когда смех выходит из тебя естественно и свободно, из самой глубины живота… Кажется, ему никогда и не приходилось так смеяться за всю свою серую, суровую, скучную жизнь.

Но сейчас он смеялся именно так.

— Подонок, — попытался сказать Маккоун, но не смог выдавить из себя ни звука, а только пошевелил губами. Его лицо было искажено, перекошено, как у старого, потрепанного игрушечного медведя.

А Ричардс все смеялся. Он держался свободной рукой за подлокотник и смеялся.