Весна, теплый радостный день, ярко светит солнце. Я иду с мамой за ручку по Киеву 1955 года. И вдруг замечаю, как что-то неуловимо изменилось. Все люди вокруг улыбаются друг другу и несут в руках веточки, усеянные пушистыми почками. Это меня так поразило, что я почти закричал: «Мама, мама! Что это?». И мама мне ответила, тоже улыбаясь: «Это — Вербное Воскресенье!» Эти необычные слова так поразили меня, что я запомнил их на всю жизнь, хотя их смысл мне открылся лет так через тридцать…

Или другой эпизод. По воскресеньям в наш дом, к бабушке приходила тётя Пая, как мы её с братом называли. А на самом деле Прасковья Харьковская, урожденная Ушакова, правнучка легендарного адмирала Ушакова и вдова бабушкиного брата, умершего вскоре после революции. Она всегда приносила бабушке просфорки, и по большому секрету мы знали, что это из церкви. О том, что такое просфорки, я тоже узнал тридцать лет спустя.

А ещё у бабушки в секретном месте хранилась настоящая икона. Вся золотая! В киоте. Правда, стекло киота было разбито в 1943 году, когда наши разбомбили бабушкин дом заодно с переправой, по которой драпали немцы, а позолоту частично стерла мама, когда пыталась почистить икону от пыли. Но все равно. Икона была прекрасна и непохожа ни на что, окружавшее нас в обыденной жизни. Бабушка говорила, что этим образом Божией Матери её благословили родители на брак с дедушкой в 1913 году. Когда всё ещё было хорошо. Бабушка просила похоронить её вместе с этой иконой. Но мама нарушила это завещание, похоронив бабушку с бумажной иконкой. Зато теперь этот образ Казанской Божией Матери пребывает в моем доме, и все мои дети знают, что «наши мама и папа венчались у этой иконы».

Из бабушкиных рассказов я помню, что её дедушка, довольно крупный домо- и землевладелец, уже в преклонных годах пешком совершил паломничество в Иерусалим. Путешествие длилось почти целый год. Прапрадедушка дал обет сходить в Иерусалим и поклониться гробу Господню в благодарность за обретение воли в 1861 году от крепостной зависимости панов Шабельских, имевших имения в Харьковской губернии. Факт паломничества сильно поразил меня тем, что, оказывается, есть абстрактные вещи, которые заставляют почтенных и обеспеченных людей в преклонных годах совершать подобные рискованные предприятия.

Бабушкин дом, в котором я провел свои предшкольные годы, стоял на улице с очень странным для моего детского уха названием: «улица Карла Либкнехта». Никто из моих домашних не мог мне толком объяснить, кто это такой — Карл Либкнехт. Имя было очень иностранное и долгое время, пока я не научился читать, я вообще думал, что это было два человека: Карл (кто-то вроде доброго Папы Карла из любимой книжки «Приключения Буратино») и Либкхнехт (кто-то вроде сурового немецкого солдата времен Александра Невского — ландскнехта). Однако бабушка всегда называла нашу улицу иначе: «Соборная». И действительно, эта длинная, тянувшаяся чуть ли не через весь город улица вела к старой площади и упиралась в православный собор, а, вернее, в то, что от него к тому времени оставалось и использовалось в качестве склада стройматериалов. Бабушка говорила, что в этом соборе она венчалась с дедушкой, а площадь перед собором была самая красивая в городе и по воскресеньям там гулял разнаряженный народ… Потом, во времена Хрущева, собор вообще снесли. На его месте долгое время был пустырь, на котором в летнее время раскидывал шатер передвижной цирк-шапито с мотоциклистами, носившимися по вертикальной стене, или передвижной зверинец с печальными мишками в зловонных клетках. К 50-летию советской власти на пустыре построили универмаг «Юбилейный». Теперь ЭТО cтало центром города.

Вообще надо сказать, что с раннего детства я знал, что с названиями улиц и городов в стране что-то не так. Были официальные названия, а были те, которыми упорно пользовались старые люди. Старые названия мне всегда больше нравились. Они были как-то роднее и понятнее. Например, старое название соседнего большого города Луганска пахло травой и летом, а в его новом названии «Ворошиловград» слышались слова «вор», «шило» и «град», и от этого новое название казалось каким-то неуютным.

Короче говоря, самые необычные для моего детского понимания понятия такие, как церковь, собор, икона, просфорка, я узнал от бабушки и её окружения. Это вписывалось в схему, которой меня учили в школе, а именно, что это — осколки старого мира, существовавшего до того, как пришли новые люди, начавшие строительство нового мира туманности Андромеда. Никаких особых разговоров о вере в моем присутствии в нашей семье я не помню. Да и как сын советского офицера и крещен-то я не был. Однако тот старый мир, где бывало Вербное воскресение, где новобрачных благословляли иконами, по воскресеньям все ходили в церковь, а в центре городов стояли православные храмы, был всегда рядом с нами, в параллельном мире, который проявлялся стоило задаться вопросом, что значит слово «Спасибо» (правильный ответ: Спаси, Бог!), или почему еженедельный выходной день по-русски (и только у русских!) называется «воскресение» (правильный ответ: Воскресение Христово) и с него начиналась неделя в старое время, или почему это раз в году все ставят ёлки и дарят друг другу подарки, а в другой раз все красят яйца, пекут куличи и дружно ходят на кладбище поминать умерших близких.