Чудеса в Решетиловке

Очень странно начинать рассказ с откровенного признания в том, что название рассказа следовало бы изменить. Но в этой необычной истории встретится столько странного, что будет ли здесь одной странностью больше или меньше — никакой роли не играет.

А в названии меня лично смущает слово «чудеса». Во-первых, оно, это слово, открывает лазейку для всякого рода лженаучных измышлений, квазинаучных гипотез и антинаучной мистики. А во-вторых, как мы знаем, никаких чудес не бывает, а бывают загадочные явления, которые рано или поздно получают исчерпывающее научное объяснение. И мы сами потом — через год или через тысячу лет — удивляемся, как можно было такое простое явление принимать за чудо.

Так вот, в Решетиловке произошел необычный, загадочный случай, который другие окрестили бы чудом, а мы попросту назовем феноменальным явлением.

Наивно полагать, будто феноменальные явления случаются только в крупнейших городах мира или столицах союзных и автономных республик. Например, Решетиловка не была даже районным центром. Вернее, во времена одной из административных реконструкций Решетиловка считалась райцентром. Но это продолжалось всего три недели, и едва успели там превратить сельсовет в райсовет и поменять все вывески, как снова слили несколько районов в один, Решетиловка опять стала рядовым селом, и о ее кратковременном возвышении никто не вспоминал.

И вот в этом рядовом селе подряд случилось два феноменальных явления, одно феноменальнее другого.

Первое заключалось в следующем: двадцатипятилетний зоотехник Владимир Вишняков обнаружил у себя странную способность видеть с закрытыми глазами. Заметил он это седьмого мая, как раз в День радио. Накануне ночью разыгралась первая весенняя гроза. Казалось, она собиралась с силами всю зиму… Беспрерывно вспыхивали молнии, и над самой крышей гремел гром. Он взрывался с такой силой, что зоотехник проснулся и, чтобы заглушить раскаты грома, сунул голову под подушку, как привык делать в шумном студенческом общежитии…

И тут произошло первое чу… простите, феноменальное явление. Владимир внезапно обнаружил, что сквозь опущенные веки и толстую пуховую подушку он видит не только яркие мгновенные разветвления молний, но и крестовину окна и стоящие на подоконнике цветы. Вишняков даже не успел удивиться. Он только подумал, что это ему снится. И уснул.

А утром, едва проснувшись, он увидел промытый грозою светлый клочок неба, белые ветки черемухи за окном, воробьев, прыгающих по веткам… И тут же с изумлением убедился, что видит все это сквозь подушку. Зоотехник вскочил с кровати и завязал глаза полотенцем. Результат был тот же: он все видел.

Тогда поверх одного полотенца он намотал второе, да еще приложил к нему подушку. Ничего не помогало! Он видел.

Нет, Володя не испугался. Еще в техникуме ему приходилось читать, как у некоторых людей неожиданно прорезались какие-то невероятные способности. Одни каким-то образом начинали перемножать и делить в уме десятизначные числа. Другие в виде наследственности получали от прапрадеда по материнской линии знание никому не известного языка. Третьи, как Роза Кулешова из Свердловска, умели, закрыв глаза и прикасаясь к предмету, определять его цвет.

Так что Володя не столько испугался, сколько поразился тому, что подобное феноменальное явление произошло именно с ним. С обычным человеком, у которого самым удивительным событием в жизни был выигрыш по билету денежно-вещевой лотереи швейной машины «Тула». Произведя над собой еще несколько несложных опытов, Вишняков побежал в амбулаторию.

Молодой врач Нина Львовна внимательно выслушала пациента и сказала:

— Володька, кончай этот дурацкий розыгрыш, меня больные ждут.

Но зоотехнику, который вообще-то и вправду имел склонность к розыгрышам, сейчас было не до шуток.

— Какой розыгрыш? — закричал обиженный феномен. — Ты сначала проверь, а потом говори. Ну, проверяй!

И начались знаменитые опыты, которые вечером продолжались в районной больнице, а назавтра были перенесены в облздрав.

Да, Владимир Вишняков, в дальнейшем именуемый пациентом, феноменом и знаменитым Вишняковым, видел с закрытыми, завязанными и забинтованными глазами.

Видел сквозь очки, в которые вместо стекол были вставлены стальные, медные, серебряные или свинцовые пластины.

Видел в освещенном помещении, в затемненном и просто темном.

Видел даже в несгораемом шкафу, куда согласился залезть и где был наглухо закрыт во имя науки.

Специалисты осторожно высказали смелое предположение, что их пациент, подобно Розе Кулешовой, видит кончиками пальцев.

И уже на второй день корреспондент областной газеты написал об этом сенсационную заметку «По почину Розы Кулешовой». Но редактор правильно возразил, что загадочные способности никак не могут являться почином, и, назвав заметку о Вишнякове «Удивительно, но факт», напечатал ее на всякий случай в самом безответственном отделе «В часы досуга».

Новость о феномене из Решетиловки облетела всю страну. Вишняковым заинтересовались крупнейшие ученые всего мира, а Оксфордский университет пригласил его выступить с лекцией.

И тут случилось второе феноменальное явление, поразившее ученых еще сильнее, чем первое.

Трудно сказать, что этому второму явлению предшествовало, или, вернее, что послужило его причиной. То ли невероятной силы гроза, снова разразившаяся над Решетиловкой. То ли серьезный разговор, который Вишняков имел в райсовете… Он, как зоотехник, требовал у зампреда Пуговкина стройматериалы для новых телятников, а Пуговкин отвечал, что стройматериалов нет. Вишняков настаивал, а Пуговкин, не привыкший, чтобы с ним так разговаривали, намекал на каких-то зазнавшихся феноменов… Потом зампред стукнул кулаком по столу и заявил, что Вишняков зарвался и вообще ничего у него не получит… А Вишняков тоже стукнул по тому же столу и сказал: «Посмотрим!»

Возможно, феномен во время этого разговора погорячился… Возможно, сказалось общее переутомление от бесконечных опытов и славы…

Во всяком случае, когда Вишнякова опять привезли в областной центр и попросили продемонстрировать свой загадочный талант перед врачами-окулистами, оказалось, что его поразительные способности исчезли и демонстрировать, в сущности, нечего…

Бывший феномен краснел, бледнел, старался взять себя в руки… Но увы… Окулисты были разочарованы. И только один из них криво усмехнулся и покачал головой:

— Боже мой, и когда мы перестанем верить в чудеса!

Ему, этому скептику, было даже приятно, что опыт не удался. Ведь любое из ряда вон выходящее явление делает обжитый и привычный мир таким неуютным, ненадежным. И потом, если все научатся видеть пальцами, что же тогда окулистам прикажете делать? На дантистов переучиваться?

Но радость этого унылого скептика длилась недолго. Едва обесславленный Вишняков возвратился в свою Решетиловку, как все его феноменальные способности воскресли и стали проявляться с удвоенной силой.

Оказалось, например, что он может, завязав глаза и не прикасаясь пальцами к бумаге, а только водя ими над страницей, читать газету. Медленно, по складам, но читает.

Снова доставили его в область. И снова — полный провал.

Вот тут-то и выяснилось самое невероятное в этой невероятной истории. Читайте внимательно! Выяснилось, что с недавних пор труднообъяснимые способности Вишнякова могут проявляться только на территории его родной Решетиловки, что было уж совсем необъяснимо!

И этот новый, так называемый географический феномен совершенно потряс передовых ученых на пяти континентах. И со всего мира психиатры, невропатологи, врачи-окулисты, парапсихологи, специалисты по проведению телепатических опытов и специалисты по их разоблачению, йоги и просто любопытные интуристы потянулись в Решетиловку знакомиться с Вишняковым.

Районное начальство всполошилось.

В Решетиловке срочно выстроили многоэтажный фешенебельный Дом колхозника для приезжих светил науки.

Отгрохали ресторан-закусочную с коктейль-холлом и ночным баром для избалованных иностранных туристов.

Завезли в сельпо японские транзисторы, итальянские кофточки, шотландский виски, французские духи и матрешки местного производства.

Для демонстрации научных опытов и проведения международных симпозиумов соорудили новый Дворец культуры на полторы тысячи мест. Делалось все это, разумеется, за счет различных районных и областных организаций.

Также в спешном порядке пришлось прокладывать десятикилометровую бетонную дорогу райцентр — Решетиловка и капитально ремонтировать мост через речку Хлюпку.

Председателю решетиловского колхоза даже не нужно было объяснять районному начальству, что теперь, когда в Решетиловке иностранцев больше, чем в каком-нибудь Монте-Карло, нужно выделить стройматериалы для новых телятников, а заодно и шифер для крыш. Пуговкин сам чувствовал ответственность момента, и самые дефицитные материалы хлынули по новому шоссе в Решетиловку.

А приезжие ученые производили с Вишняковым новые серии опытов и, убедившись в полном отсутствии мистификации, все больше склонялись к тому, что их поразительный пациент действительно видит кончиками пальцев.

А Вишняков с плотно завязанными глазами уже читал не по складам, а бегло. Причем читал не только русский текст, но и английский, хоть, прямо скажем, произношение у феномена было неважным.

Абсолютной загадкой для ученых оставалось то, почему способности подопытного строго ограничены в пространстве и проявляются только в Решетиловке и в радиусе одного километра вокруг нее. Географический феномен был совершенно необъясним.

И вдруг это таинственное пространственное ограничение исчезло. Исчезло так же внезапно и необъяснимо, как и появилось. В один прекрасный день обнаружилось, что Вишняков снова может проявлять свои фантастические способности не только в Решетиловке, но и в районном центре, в областном центре и, по-видимому, в любом другом населенном и ненаселенном пункте земного шара.

И выяснилось это таинственное, но приятное обстоятельство как раз в тот день, когда председатель решетиловского колхоза получил у Пуговкина все, что требовалось, до последнего дефицитного гвоздика. И если близкие друзья спрашивали у феномена, нет ли прямой связи между этими двумя событиями, Вишняков только посмеивался. Как бы там ни было, а в споре с Пуговкиным победил зоотехник…

Так вот, как я уже сказал вначале, чудес не бывает, а бывают загадочные явления, которые рано или поздно получают исчерпывающее научное объяснение.

Загадка пространственного ограничения, как видите, уже полностью разгадана. И то, каким образом Вишняков стал видеть с закрытыми глазами, тоже в свое время будет объяснено с самых передовых научных позиций. Не все сразу товарищи!

 

Мавр

Виктор Микрофанов чувствовал себя самым счастливым человеком, когда ему удавалось узнать какую-нибудь новость хотя бы на полчаса раньше, чем эту новость узнавали другие.

И если бы его спросили, каким on хочет быть: талантливым, красивым, удачливым, — он бы не задумываясь ответил: «Информированным».

И в тот день, когда инженер-экономист Микрофанов стал обладателем уникальных часов, принесших ему большую популярность и еще большие неприятности, — в тот день никто не предполагал, что все кончится приказом за номером 2508/70…

Виктор сидел за своим рабочим столом и никак не мог наглядеться на свои новые часы. А часы и вправду были очень красивыми и кроме времени точно показывали день, число, месяц, погоду и сколько дней осталось до зарплаты. И уже в сотый раз за утро Микрофанов отворачивал рукав пиджака и, взглянув на циферблат, убеждался, что сегодня среда, 15 июля, сейчас 10 часов 12 минут, погода ясная, а до зарплаты далеко.

Что говорить, часы были замечательные, и купил он их вчера в комиссионном магазине буквально задаром. Продавец объяснил, что часы оценены так дешево только потому, что они выпущены никому не известной фирмой «Мавр». А если бы на их циферблате было написано не Мавр, а Омега или Третий часовой завод имени Павла Буре, то стоили бы они значительно дороже. И так как Микрофанов принадлежал к той категории людей, которые покупают не то, что им действительно нужно, а то, что дешево стоит, — он, не раздумывая, заплатил 10 рублей и вступил во владение часами неизвестной фирмы «Мавр».

И теперь он то и дело подносил часы к уху и с удовольствием слушал чистое, частое тиканье.

«Хороши маврики, — думал он, — хороши! А любопытно, в какое время меняется на циферблате название дня? Наверное, ровно в 12 ночи. Не скоро. А что, если это проверить сейчас?»

И, сняв часы, Виктор стал медленно переводить стрелки вперед.

И действительно, ровно в 12 часы стали показывать, что сегодня уже 16 июня, четверг, до зарплаты по-прежнему далеко, а погода… в том окошечке на циферблате, где прежде было слово «ясно», теперь появилось слово «дождь». Инженер-экономист удивился: почему именно дождь? Откуда часы могли знать, какая погода будет в ночь со среды на четверг?

Но тут Микрофанов случайно взглянул в окно и от неожиданности так вздрогнул, что чуть не выронил свои удивительные часы. За окном, где еще три минуты назад светило солнце, теперь стояла ночь, и проливной дождь шумно барабанил по стеклу. В комнате, в которой только что скрежетали арифмометры, трещала пишущая машинка и громко переговаривались сослуживцы, теперь было пусто и большие часы на стене показывали ноль часов пять минут, то есть точно то время, какое сейчас было на часах Микрофанова.

Виктор неизвестно зачем передвинул стрелки Мавров еще на полчаса вперед, и стенные часы тоже стали показывать тридцать пять минут первого.

Тогда Микрофанов начал торопливо крутить стрелки своих часов в обратном направлении, и сразу исчез, не оставив никаких следов, дождь, ночь сменил вечер, на смену которому тут же пришел день, и засияло стремительно взошедшее с запада солнце.

Сослуживцы, наяривая на арифмометрах, сидели за своими столами, часы фирмы «Мавр» утверждали, что сегодня опять среда, 15 июня, а приятель Виктора — Борис Фрявольский сообщил:

— Тут, когда ты выходил, тебе звонила особа противоположного пола.

Все снова было будничным и обычным.

Но не зря Микрофанов во всех анкетах в графе «образование» со сдержанной гордостью писал: «Высшее». Он действительно был образованным человеком и поэтому сразу понял, что судьба через посредство комиссионного магазина вручила ему необычнейший аппарат, в существование которого он раньше ни за что не поверил бы.

Слово «Мавр» означало не фирму, а название аппарата: «Машина времени». Машина времени — вот чем обладал теперь инженер-экономист Виктор Микрофанов. Конечно, машина времени имела весьма ограниченный радиус действий, а именно плюс-минус сутки. Но ведь он заплатил за нее всего 10 рублей. И смешно было бы требовать, чтобы тебя за десятку перенесли прямо в светлое будущее или, наоборот, в мрачное средневековье. А возможность заглянуть в завтрашний день — это тоже кой-чего стоит.

И Виктор, бережно храня свою тайну, стал творить маленькие чудеса.

Представьте себе: футбольный матч. Болельщики напряженно следят за упорной схваткой любимых команд, какого-нибудь прославленного «Нефтяника» с достославным «Пахтакором». Идет десятая минута игры, а счет по-прежнему ноль — ноль. И вот тут появляется Микрофанов и, бросив на поле рассеянный взгляд, громко говорит:

— Все ясно, три — два.

— В каком смысле три — два? — интересуются болельщики.

— Три — два, таков будет итог этого матча.

— В чью пользу?

— Выиграет «Пахтакор». Первый мяч забьет Мамякин с подачи Бабакина. Первый тайм закончится со счетом один — один. А Бузуева удалят с поля за грубость. Кто сомневается — могу держать пари на бутылку коньяка.

Желающие держать пари всегда находились (ведь никто не мог предположить, что Микрофанов еще вчера прослушал по радио репортаж о сегодняшнем матче), и с футбола владелец машины времени стал возвращаться в таком виде, что о случаях злоупотребления алкогольными напитками начали поговаривать даже у Микрофанова на работе.

А еще любил Виктор в кругу своих коллег этак небрежно заметить:

— А в Центральной Америке опять неспокойно. Боюсь, что еще сегодня Гондурас и Никарагуа обменяются нотами по поводу нарушения первым границ последнего…

И каково бывало удивление его собеседников, когда назавтра они узнавали, что Гондурас и Никарагуа действительно обменялись и действительно по поводу, указанному Микрофановым.

— А как ты это угадываешь? — спрашивали потрясенные коллеги.

— Я не угадываю, а предвижу, — уточнял инженер-экономист.

— Ну, хорошо — предвидишь. Но как, каким образом?

— Очень просто. Я сопоставляю отдельные факты и прихожу к определенным выводам. Диалектика! — скромно и невразумительно отвечал Микрофанов.

Когда же он сумел предсказать падение акций на нью-йоркской бирже, небывалые морозы в Африке и провал очередного заморского вояжа мистера Роджерса, — слава о Микрофанове перешагнула границы ведомства. И дело дошло до того, что общественный совет жильцов дома, в котором проживал Микрофанов, поручил ему руководить кружком юных международников. Виктор попытался было не оправдать оказанного ему доверия и отказаться от руководства кружком, но общественники настояли на своем: умеешь предвидеть — умей руководить.

А случались и курьезы.

Однажды Микрофанов не заметил, как то колесико, которым переводят стрелки часов, нечаянно зацепившись за рукав, само начало вращаться и Виктор, ничего не подозревая, очутился во вчерашнем дне. Он вторично проделал работу, выполненную им вчера, второй раз имел неприятный разговор с шефом за повторно допущенные в этой работе ошибки и подумал, что происходит что-то странное только тогда, когда вторично отдал долг Борису Фрявольскому.

Роль информированного человека, человека, который всегда в курсе, была по душе самолюбивому инженеру-экономисту. И он позволял себе даже в рабочее время на минутку забегать в завтра. Там он прочитывал вывешенные на доске объявлений новые приказы и быстренько возвращался в сегодня, чтобы сделать два-три предсказания. А поскольку в бурную эпоху реорганизаций и перестановок всегда имелись доводы для самых сенсационных предсказаний, то вокруг Микрофанова не смолкали ахи и охи потрясенных слушателей.

Но ведь в своем учреждении пророки не очень-то нужны. И поэтому директор учреждения Иван Петрович Сидоров стал не то чтобы косо, но как-то и не слишком влюбленно поглядывать на инженера-экономиста. Правда, будучи справедливым и добрым человеком, Иван Петрович не сделал бы Микрофанову ничего плохого, если бы тот буквально силой не заставил его, Сидорова, причинить ему, Микрофанову, неприятности.

Дело в том, что избалованному славой инженеру-экономисту стало казаться, будто он может не только предсказывать события, но даже как-то влиять на них. И тут он жестоко заблуждался. И в самом скором времени ему пришлось в этом убедиться.

В один прекрасный день он вышел в коридор, привычно перешел из четверга в пятницу и поспешил к доске объявлений. То, что он увидел, его потрясло и возмутило. Новый, еще тепленький приказ директора возвещал о том, что инженер-экономист Микрофанов В. С. за недостойное поведение и появление на работе в нетрезвом виде подлежит немедленному увольнению и дело о нем передается в товарищеский суд.

Микрофанов не поверил своим глазам, однако приказ, под которым стояло обидное слово «верно» и подпись секретарши, висел на доске объявлений и был реальной действительностью.

И самым несправедливым было то, что Микрофанов ни разу не являлся на работу в нетрезвом виде и не позволял себе ничего такого, что можно было бы назвать недостойным поведением. Весь приказ был наглой ложью зарвавшегося самодура.

— Это зависть! — решил возмущенный Микрофанов. — Сидоров завидует моему авторитету и хочет учинить надо мной расправу. Но я не допущу этого. Хорошо, что я заранее узнал о приказе. Теперь я знаю, что мне надо делать!

С этими словами он немедленно вернулся из пятницы в четверг, ворвался к директору и поднял скандал.

Ни о чем не подозревавший Иван Петрович никак не мог понять, чего от него хочет этот инженер-экономист и о каком приказе он так надсадно кричит.

Он пробовал его успокоить, но Микрофанов, обозвав Сидорова притворщиком, интриганом, самодуром и лжецом, стал надрываться с удвоенной силой.

В порыве праведного возмущения Микрофанов упустил из виду, что директор совершенно ничего не знает о своем завтрашнем приказе, и любую попытку директора успокоить его воспринимал как жалкое притворство и распалялся еще сильней.

А столпившиеся перед кабинетом работники учреждения не находили объяснения происходящему и выдвигали всевозможные гипотезы. Выдвигали они их до тех пор, пока главный бухгалтер (который отличался странной памятью, фиксирующей лишь то, что другие хотели бы забыть) не припомнил разговоры о послефутбольных возлияниях Микрофанова.

— Вот она — молодежь! — сказал главный бухгалтер, — И когда только они закусывать научатся как следует!

А конфликт в кабинете приобретал все более острый характер. Микрофанов резко требовал, чтобы Сидоров отменил свой приказ, а Сидоров при всем желании не мог отменить то, чего еще не было… Потеряв терпение, Иван Петрович тоже стал кричать и, убедившись, что Микрофанова все равно не перекричишь, потребовал, чтобы дебошира убрали вон из кабинета.

Однако Микрофанов занял круговую оборону и поклялся сопротивляться до конца.

Тогда Иван Петрович Сидоров сам ушел из кабинета. А на следующий день появился тот самый приказ за № 2508/70, с упоминания о котором мы и начали этот рассказ.

Правда, вскоре коллектив взял Микрофанова на поруки, а часы его испортились и никто не смог их починить. Да этого и следовало ждать, потому что хороших часов за 10 рублей не купишь — чудес на свете не бывает!

 

Симпатии в аэрозольной упаковке

(Страшная история)

В пятницу, когда рабочий день уже приближался к концу, председатель Городского Комитета по Использованию Великих Открытий и Изобретений Иван Спиридонович Розов срочно вызвал начальников отделов. Приветливо улыбаясь, он познакомил их с молодым человеком в роговых очках.

— Это товарищ Фигуркин! — радостно сообщил председатель. — Он предлагает нам свой невероятно интересный препарат. И я собрал вас для того, чтобы мы, не откладывая, сегодня же решили вопрос о его массовом производстве. Поверьте, мы имеем дело с очень важным открытием!

Работники комитета, не привыкшие к такой оперативности, даже опешили. Но Иван Спиридонович улыбался так ласково, а Фигуркин казался почему-то таким симпатичным, что начальники отделов вскоре несколько приободрились, и в кабинете воцарилась атмосфера благожелательности и взаимопонимания.

— Прошу вас, товарищ Фигуркин, изложите моим коллегам все, что вы рассказывали мне, — предложил председатель. — Вы очень хорошо рассказываете!

Польщенный Фигуркин слегка покраснел и от этого стал еще более симпатичен присутствующим. Скромность все-таки очень украшает!

— Видите ли, — начал молодой ученый, — я разработал препарат, который действует на любого человека так, что он, человек, проникается симпатией ко всем окружающим и начинает испытывать сильнейшую потребность совершать какие-нибудь благородные поступки. Препарат, который я назвал «симпатином», прост и не требует для производства никакой специальной аппаратуры.

— Поразительно! — воскликнули присутствующие. — Невероятно!

— Для того чтобы почувствовать в сердце непреодолимую любовь к ближнему, — продолжал Фигуркин, — достаточно крохотной капли или даже одного только запаха симпатина. Поэтому я считал бы наиболее целесообразным выпускать мой препарат примерно вот в такой аэрозольной упаковке, — и молодой человек достал из кармана небольшой пластмассовый флакон с никелированным колпачком. — При легком нажатии на эту кнопку симпатии распыляется, издавая тонкий запах черного тюльпана. Действие распыленной жидкости начинает сказываться через семь-восемь секунд и продолжается полтора-два часа. Вот, пожалуй, и все…

— Грандиозно! А не могли бы вы испробовать ваш препарат ну хотя бы на ком-нибудь из нас?

— Видите ли, вы все уже некоторое время находитесь под воздействием симпатина: я распылил его здесь еще до вашего прихода, когда показывал мой препарат Ивану Спиридоновичу…

Председатель комитета весело захохотал, а начальники отделов припомнили, что когда они вошли в кабинет, им действительно послышался какой-то странный запах.

«Ага, так вот почему так необычайно приветлив был председатель, — думали они, — так вот почему молодой человек казался таким симпатичным! А впрочем, погодите: раз симпатин подействовал на всех таким образом, значит, он действительно способен творить чудеса!»

— Великолепный препарат!

— И очень своевременный! Сколько радости принесет он людям!

— А как остроумно придумана аэрозольная упаковка! Заходишь в магазин или в троллейбус в часы пик, когда нервы напряжены до предела, вынимаешь флакон, незаметно распыляешь — и все: страсти утихают, скандалы прекращаются — благодать!

Работники Городского Комитета по Использованию Великих Открытий и Изобретений были единодушны, как никогда. Флакон с симпатином переходил из рук в руки, каждому хотелось нажать на кнопку, запах черного тюльпана в кабинете все усиливался, а вместе с ним усиливалась любовь заседающих друг к другу.

Здесь, правда, следовало бы отметить, что у начальника бытового отдела Трубникова раэыгрался в тот день сильный насморк, поэтому симпатии действовал на товарища Трубникова слабей, чем на остальных присутствующих. Нет, нет, начальник бытового отдела тоже ощущал пылкую любовь к товарищам по работе, и ему, конечно, тоже хотелось совершить какой-нибудь благородный поступок… Но при всем том он благодаря случайной простуде сумел и в этот день сохранить присущую ему осмотрительность. И когда Иван Спиридонович предложил безотлагательно начать выпуск симпатина в аэрозольной упаковке, Трубников мягко заметил, что прежде следовало бы все-таки провести экспериментальные испытания симпатина в более широком масштабе. Чисто формально, в кратчайшие сроки, но все же провести…

Председатель любовно, по-отечески пожурил начальника бытового отдела за пристрастие к никому не нужным формальностям. Но поскольку Ивану Спиридоновичу под действием симпатина хотелось сделать приятное и простуженному Трубникову, то против предварительных испытаний препарата возражать он не стал, распорядившись провернуть их в ближайший понедельник.

Первый эксперимент был проведен в 8.20 в автобусе № 3 (маршрут вокзал — парк — вокзал). Через пятнадцать секунд после распыления симпатина сидевшие пассажиры вдруг вскочили и начали уступать свои места тем пассажирам, которые стояли в проходе. Однако стоявшие вежливо, но твердо садиться отказывались, мягко прося вскочивших занять свои места снова. Вскочившие деликатно, но настойчиво продолжали уговаривать стоявших, и в результате все сидячие места оказались пустыми, а в салоне автобуса возникла страшная давка. Дружелюбно улыбаясь, пассажиры безуспешно пытались продраться к выходу, и от этого давка только усиливалась. Пришлось вторично распылить симпатии, после чего стоявшие, желая сделать приятное вскочившим, заняли их места. Давка прекратилась. Обмениваясь приветливыми улыбками, попутчики стали знакомиться друг с другом. И вскоре выяснилось, что ни один из пассажиров не хочет выходить, желая как можно дольше пробыть в замечательной дружелюбной атмосфере автобуса № 3.

— Здесь как на курорте. Прямо душа отдыхает! — сказала пожилая женщина, смахнув радостную слезу авоськой.

И пассажиры единой дружной семьей продолжали колесить по маршруту вокзал — парк — вокзал, не забывая на конечных остановках аккуратно платить за билеты. А когда наступил обеденный час, водитель автобуса остановил машину у гастронома, сбегал в магазин и угостил своих пассажиров бутербродами с плавленым сыром.

Но следует учесть, что на каждой остановке в автобус втискивались все новые и новые люди, а выходить по-прежнему никто не хотел. И в конце концов транспорт оказался перегруженным втрое против нормы, рессоры не выдержали и все едва не кончилось аварией.

Еще более отрицательно сказалось действие симпатина в гастрономе № 5. Продавцы с таким вниманием обслуживали покупателей, так тщательно взвешивали продукты и столько времени тратили на каждого человека, что в результате у магазина выросли такие очереди, каких не упомнят и старожилы. Покупатели, вынужденные толпиться на улице, оказались вне зоны действия симпатина и гневно требовали жалобную книгу.

Директор гастронома за плохое обслуживание получил выговор, а продавцы лишились премии и долго еще вспоминали в своем кругу тот день, когда они неизвестно зачем старались обслуживать покупателей. И воспоминание вызывало в них ужас.

В ателье индпошива мастер после примерки старательно упаковал заказчику новый костюм и трогательно распрощался. Но едва заказчик подошел к двери, портной внезапно догнал его и вырвал у него из рук пакет. Заказчик, естественно, опешил, но мастер заявил, что он не может отдать костюм в таком виде, потому что он, костюм, имеет скрытые недостатки. Заказчик, естественно, не поверил и стал свой костюм отнимать. Однако мастер не отдавал его. Так они, дружелюбно улыбаясь, все более проникаясь чувством взаимной симпатии, вырывали друг у друга костюм до тех пор, пока новенький пиджак не лопнул по швам.

Но самые неприглядные сцены происходили на колхозном рынке. Там под воздействием симпатина торгующие лица пытались продать свои продукты вдвое дешевле государственных, а покупатели изо всех сил старались уплатить как можно дороже. Ни та, ни другая сторона не уступали, и нормальная работа рынка была сорвана.

Город лихорадило весь понедельник. А во вторник в Городском Комитете по Использованию Великих Изобретений снова было совещание. И Иван Спиридонович сразу же самокритично признал, что, приняв решение о массовом производстве симпатина, они явно погорячились. Правда, решение это они принимали в нездоровой, загрязненной парами симпатина атмосфере. Однако это обстоятельство ответственности с них не снимает.

Короче говоря, выпуск нового препарата временно отложили.

…С тех пор прошло пять лет. Но поскольку невероятные события, имевшие место в тот страшный понедельник, больше не повторялись, я думаю, что симпатии пока еще, слава богу, не выпускают.

 

Удивительное — рядом …

1

Ранним вечером по оживленной городской улице задумчиво брел молодой человек.

Есть люди, которым не в состоянии помочь ни расческа, ни парикмахер. Отдай их, этих людей, в руки самых выдающихся мастеров стрижки и бритья хоть на целый день — все равно они выйдут из парикмахерской такими же взъерошенными. Остриги их наголо — все равно они будут выглядеть непричесанными.

Вот таким был герой нашего рассказа Константин Фигуркин.

Дойдя до перекрестка, он в нерешительности остановился и рассеянно посмотрел по сторонам.

Он мог бы свернуть сейчас направо и сесть в троллейбус номер семь. В троллейбусе он случайно бы встретил своего сослуживца Евсикова, у которого случайно оказался бы лишний билет на футбол. Таким образом Фигуркин очутился бы на стадионе, откуда шел прямой, как стрела, путь в шашлычную «Казбек».

Равным образом Константин мог бы повернуть не направо, а налево. В таком случае он непременно бы дошел до нового кинотеатра «Космос» и неизбежно попал бы на девятую серию «Фантомаса» (начало сеанса в 19.30).

Еще он мог пойти прямо. При этом варианте, пройдя два квартала, он заметил бы автомат, торгующий пирожками с капустой. Остановившись у газетного стенда, Фигуркин съел бы пирожки, а заодно прочитал бы в местной газете те самые последние известия, которые он еще вчера читал в центральной печати, а позавчера слышал по радио…

Вот какие разнообразные и совершенно безобидные варианты имелись в распоряжении Фигуркина. Но он не знал об этом. И, нерешительно потоптавшись на перекрестке, он не пошел ни направо, ни налево, ни прямо. Нет, он просто повернул обратно, по собственной инициативе выбрав самый неприятный из всех вариантов будущего.

Он повернул обратно и сразу же увидел не замеченную им прежде вывеску магазина уцененных товаров.

Ах, Фигуркин, Фигуркин! Зачем ты остановился у этой витрины? Каким образом среди магнитофонов, пылесосов, телевизоров, баянов, радиол и кухонных комбайнов ты разглядел давным-давно устаревшую модель портативного вычислительного кибернетического устройства, сокращенно именуемого ВКУС? И почему ты, обычно такой нерешительный, сразу же твердо решил приобрести ВКУС и с этим намерением вошел в магазин? Ах, Фигуркин!..

Просторное помещение магазина было заставлено громоздкими мебельными оборотнями: комодами, легко превращающимися в кровати; кроватями, по совместительству служащими еще и книжными полками; столами, становящимися в итоге распада стульями; тахто-раскладушками, кресло-люльками, дивано-колясками и уж совсем загадочными предметами, которые неизвестно чем являлись и тем более неизвестно во что могли превратиться.

На стенах в пышных позолоченных рамах висели пышные уцененные картины. С потолка свисали могучие бронзовые люстры. А под ними, в самом центре магазина, стоял продолговатый зеленый стол, на котором два юных продавца азартно играли в настольный теннис.

— Я хотел бы купить ВКУС, — сказал Фигуркин.

— Покупайте, — охотно согласились продавцы, не прекращая игры.

— А эта машина в исправном состоянии?

— Вроде бы да… — ответил один из играющих, сильным ударом направляя шарик в угол.

— А может, и нет… — предположил второй, ловким взмахом ракетки отражая нападение.

— Это почему же? — удивился первый, в виртуозном прыжке перехватывая шарик.

— А потому что старая она! — пояснил второй и, молниеносно перебросив ракетку из правой руки в левую, уложил шарик точно у сетки.

Покупатель понимал, что своим присутствием мешает продавцам сосредоточиться. Поэтому, не вдаваясь в подробности и лишь бегло осмотрев ВКУС, Фигуркин сказал:

— Да, да. Я возьму это. Заверните, пожалуйста. А впрочем, не отвлекайтесь, я сам заверну. Большое спасибо!

Нетрудно понять человека, которому хочется иметь дома хотя бы небольшую электронно-вычислительную машину. Тем паче если человек знает, зачем ему такая машина нужна и что, собственно, он собирается с ней делать. А Фигуркин знал…

С давних пор он вынашивал мечту о Вычислителе Оптимального Варианта, ласково названного им ВОВом. Ах, каким умницей был этот ВОВ! Получив нужные данные, ВОВ мог, например, дать безошибочный совет, куда лучше всего поехать летом. ВОВ мог рассчитать, стоит совершать какой-нибудь поступок или нет. Пользуясь необходимой информацией, ВОВ мог предложить множество вариантов перестановки сотрудников внутри учреждения (разумеется, в полном соответствии со штатным расписанием) и выбрать вариант оптимальный.

И еще одной замечательной особенностью отличался ВОВ: его не надо было заново делать! Стоило подсоединить небольшую, изобретенную Фигуркиным приставку к любому счетному устройству — и оно превращалось в Вычислитель Оптимального Варианта.

Вот для чего понадобился Фигуркину уцененный ВКУС. Мечта о ВОВе, к несчастью для изобретателя, начинала сбываться!

2

Долговязый гражданин, украшенный модной шкиперской бородкой, внимательно разглядывал висящую у входа в учреждение вывеску:

«ГОРНАЗ. Городская контора по составлению и утверждению названий».

Прочитав вывеску, молодой человек открыл массивную дверь.

— Я из газеты! — небрежно сказал он вахтеру, который у него ничего не спрашивал. — Как пройти к вашему директору?

Вахтер неопределенным жестом указал ориентировочно направление, и корреспондент, помахивая папкой с тисненной золотом надписью «Делегату восьмой областной конференции работников печати», пошел по длинному коридору.

Учреждение работало четко и бесперебойно, как хорошо отрегулированный механизм. Четкость и слаженность можно было заметить даже в том, как двигались по коридорам сотрудники. Они переходили из комнаты в комнату и с этажа на этаж так деловито и стремительно, словно их маршруты были расписаны и определены раз и навсегда. Они то встречались, то расходились, плавно огибая друг друга. Они не шли, а скользили, и движения их напоминали танец.

Впрочем, это и был танец. Только не какой-нибудь краковяк или, скажем, молодежная кадриль. Нет, это был своеобразный Танец Хлопотливой Учрежденческой Деятельности.

Пройдя коридор, корреспондент поднялся на второй этаж, прошел по другому коридору, сошел вниз, сел в лифт, поднялся наверх, спустился этажом ниже и шел до тех пор, пока не остановился у дверей с табличкой «Директор конторы 3. В. Примерова».

Молодой человек придал лицу сугубо официальное выражение и откашлялся.

Створки дверей сами собой разошлись в стороны, и посетитель очутился в просторном кабинете, скромно обставленном современной учрежденческой мебелью, строго выдержанной в стиле канцелярского модерна.

— Здравствуйте. Слушаю вас, — приветливо сказала, отрываясь от бумаг, Примерова.

— Я корреспондент городской газеты. Моя фамилия Мартушкин.

— Слушаю вас, товарищ Мартушкин, — повторила Примерова. — Садитесь, пожалуйста.

— Товарищ Примерова, к нам в редакцию поступают тревожные сигналы. Авторы писем указывают на то, что в вашей конторе недопустимо долго решаются вопросы, которые… как бы поточнее выразиться…

— …которые должны решаться значительно быстрее, — охотно и серьезно подсказала Примерова.

— Вот именно, — согласился журналист, удивленно взглянув на собеседницу. — И нашу газету интересуют причины этого неприятного явления. Если, конечно, факты, указанные в письмах, соответствуют действительности.

— Соответствуют. Еще как соответствуют! — ободряюще сказала Зинаида Васильевна.

— Как же так? — растерялся Мартушкин. Он готовился к встрече с мрачным многоопытным бюрократом. Он готовился к длительной журналистской осаде. Собирался хитро и ловко поставленными вопросами заставить упирающегося собеседника признать правильность фактов, изложенных в письмах трудящихся. И вдруг победа оказалась такой легкой, что победителю стало даже обидно.

— Но, может быть, в письмах есть неточности? — с надеждой спросил он.

— Это не меняет дела! — жестко ответила Примерова. — Мы не успеваем оформлять поступающие к нам заявки, и это — самое главное.

— Но возможно, вам кто-нибудь мешает?

— Нет! — решительно пресекла его попытку собеседница. — Нам все помогают.

— Так почему же вы не справляетесь?

— Потому что до последнего времени у нас отсутствовала научная организация труда и механизация трудоемких процессов. Вы знаете, чем занимается наша контора? Вот взгляните, — и Примерова подвела журналиста к окну. — Видите: улица.

Мартушкин действительно увидел хорошо знакомую улицу областного города Шумиловска.

Улица была застроена новыми домами и хранила следы всех веяний и ураганов, пронесшихся над архитектурой за последние двадцать лет.

А Примерова продолжала:

— Вы знаете, сколько на одной такой улице магазинов, кафе, кинотеатров? А сколько таких улиц в городе? Так вот, когда у нас в Шумиловске собираются открыть новое кафе или кино, сюда, в «Городскую контору по составлению названий», присылают заявку. Согласно этой заявке наша контора должна придумать для нового объекта название. И не любое название, а такое, которое соответствовало бы духу времени. Это очень не просто, но мы стараемся. Смотрите, — и Примерова указала в окно. — Ресторан «Звездный». Современно?

— Современно, — согласился Мартушкин.

— Кинотеатр «Космический». Современно? Гастроном «Спутник». Диетическая столовая «Млечный Путь». Все современно. И все придумано в нашей конторе.

— Здорово! — сказал Мартушкин.

— Но название для кафе и кино — это наименее сложная часть нашей работы. Этими названиями ведает у нас один лишь отдел общественного питания и зрелищ. А мы даем названия всей выпускаемой в Шумиловске продукции — от тракторов до конфет.

— Вот, кстати, и с кондитерской фабрики было письмо. Они не могут выпускать новые сорта конфет, потому что вы не даете им утвержденных названий.

— Да, да, мы в большом долгу перед кондитерскими изделиями, — прочувствованно сказала Примерова. — Но знаете ли вы, что работники отдела кондизделий каждый день допоздна сверхурочно засиживаются на работе и все равно не успевают. А почему?

— Да, почему?

— А потому, что растет покупательная способность трудящихся. И соответственно этому все больше расширяется ассортимент кондизделий. Вот посмотрите, как напряженно работает наш кондитерский отдел, и вы убедитесь, что они не бездельничают.

С этими словами Примерова нажала кнопку, и на огромном экране телевизора появилась комната, в которой, судя по плотности папиросного дыма, уже не первый час происходила летучка сотрудников кондитерского отдела. На стене этой комнаты тоже находился экран, на котором в свою очередь появилось изображение Примеровой и Мартушкина.

— Здравствуйте, товарищи, — сказала она с экрана. — По какому вопросу совещаетесь, товарищ Сидорова?

— Мы, Зинаида Васильевна, работаем над названием нового сорта конфет-тянучек, — ответила заведующая отделом Сидорова, с любопытством взглянув на Мартушкина.

— Ну работайте, работайте. Не обращайте на нас внимания.

— Продолжаем, товарищи! — сказала Сидорова. — Какие еще есть варианты?

— Послушайте, есть такие тянучки «Коровка». Почему бы нам не назвать новый сорт «Бычок» или «Козлик»? — радостно оглядывая всех, предложила самая молодая сотрудница отдела Зоя.

— Уважаемая Зоечка, — возразил тощий желчный человек, заведующий мармеладным подотделом, — как известно, одним из основных ингредиентов тянучек является молоко. При чем же здесь козлик?

— Можно назвать нейтрально: «Лошадка», — не унималась Зоечка.

— Можно. Но будут думать, что тянучки сделаны из кумыса, — тут же нашелся тощий.

— Вам все не нравится, Сергей Афанасьевич, — обиделась Зоя. — А какие у вас есть конструктивные предложения?

До Горназа Сергей Афанасьевич много лет работал в Горрекламе. Возглавлял и даже писал стихи. Это ему принадлежали знаменитые противопожарные строки:

Когда огнем охвачен дом,

Опасно находиться в нем!

Или:

Помни, пожар обнаружив в квартире:

Наши пожарные — лучшие в мире.

Три дня стихи Сергея Афанасьевича горели неоновым светом над Шумиловском. А на четвертый день сгорел сам автор. С тех пор он и стал таким желчным, считая, что талант стихотворца погубил его карьеру, как уже неоднократно случалось в истории мировой литературы.

— Я полагаю, что тянучки следовало бы назвать так: «Тянучка», — проговорил наконец бывший поэт.

— А что? — встрепенулась измученная ответственностью Сидорова. — В этом есть что-то свежее, оригинальное.

— И просто, и никаких двусмысленностей! — подхватили присутствующие.

Сергей Афанасьевич выглядел победителем.

— Так-то оно так… — задумчиво произнес лысый предпенсионного возраста называтель. Отделы в Горназе делились на подотделы, а подотделы на столы. Узкая специализация дошла до того, что в отделе кондизделий числился даже один подстол, а именно — подстол восточных сладостей. И лысый предпенсионер был главным в этом подстоле.

— Так-то оно так, — сказал подстолоначальник, — но давайте вдумаемся: ребенок берет конфеты и читает: «Тянучка». Что нового узнает он об окружающем мире? Ничего. Какие воспитательные функции несет такое название? Никаких. Правда, есть в названии «Тянучка» элементы сатиры, бичующей отдельные случаи бюрократической волокиты. Но должны ли конфеты бичевать, должны ли тянучки высмеивать?.. Не знаю, не знаю.

— Мне кажется, Николай Васильевич преувеличивает, — сказала Сидорова, — но если подобные мысли возникли у одного человека, то они могут появиться и у других. Так что… Какие есть еще варианты, товарищи?

3

— И вот так приходится работать над каждым названием, — вздохнула, выключая экран, Примерова. — И в галантерейном отделе, и в парфюмерном, и в винно-водочном. Мы, по сути дела, творческая организация. А творчество — дело такое, тут, знаете ли, как когда. Придет вдохновение — десять названий сразу придумаешь, а другой раз целый день просидишь — и ни слова! Творческий процесс! Так вот, теперь вы знаете, почему мы не успеваем справляться, и видите, что никто в этом не виноват.

— Это верно, — согласился Мартушкин. — Но неужели невозможно решить эту проблему?

— Не волнуйтесь, все возможно, — весело улыбнулась Примерова. — И мы нашли единственно правильный ключ к решению данной задачи.

— Какой?

— Кибернетика — вот кто нам поможет. Пойдемте!

Они прошли по коридору, сели в лифт, спустились, прошли по другому коридору, поднялись этажом выше, свернули направо, потом налево и в конце концов дошли до дверей с непонятной надписью «Элсоназ».

За дверью слышался громкий, странно звучащий голос. Он звучал, как тот голос, который сообщает по телефону время: сначала медленно и торжественно — «Двадцать один час», а потом невнятной скороговоркой: «Тысыдцать минут».

— Белая сирень, белая астра, — говорил голос. — Белая лошадь, белая ворона…

Затем он умолк, двери распахнулись, и Примерова ввела озадаченного Мартушкина в большую комнату, которую следовало бы назвать небольшим залом.

Вдоль стен стояла какая-то сложная техника. Аппараты поблескивали многочисленными никелированными ручками и разноцветными кнопками. Загадочно мерцали туманные экраны осциллографов. Дрожали стрелки приборов, то вспыхивали, то гасли огоньки крохотных лампочек.

— Что это? — заинтригованно спросил журналист.

— Элсоназ, — с гордостью произнесла Примерова. — Элсоназ, или электронный составитель названий. Он еще не до конца сделан, но скоро вступит в строй.

— Невероятно! — сказал Мартушкин. — А сколько названий сможет составлять эта машина?

— Примерно десять тысяч вариантов в час! Современно?

— Потрясающе! На уровне мировых стандартов!

— И учтите, идея создания элсоназа родилась у нас в коллективе.

— Но это же замечательно! Это сенсационно! — восхитился Мартушкин. — Вы же сами не понимаете, что сделали!

— Белая ночь. Белый парус, — снова послышался загадочный голос. — Белая акация. Белая голова.

— А это кто говорит?

— Как кто? Элсоназ. Сам составляет, сам говорит.

— Сам? Как же это у него получается?

— А это вам наш специалист объяснит. Товарищ Фигуркин! Константин Львович! — громко позвала Примерова.

Из-под аппарата показались ноги. Потом оттуда с трудом выбрался уже знакомый нам Костя.

В одной руке у него был паяльник, в другой тестер.

— Познакомьтесь. Это наш изобретатель и рационализатор Константин Львович Фигуркин.

— Рад познакомиться! — сказал Мартушкин, протягивая руку.

Фигуркин неловко попытался сунуть тестер под локоть и переложить паяльник. Но в результате этих операций и паяльник и прибор полетели на пол.

— Очень приятно, — пробормотал, здороваясь, Костя.

— Вот товарищ корреспондент интересуется, как устроен элсоназ.

— Как устроен? Это элементарно, вы сразу поймете. Вот это запоминающее устройство, электронная память. В этом блоке хранятся существительные, в этом — прилагательные. А здесь, в электронном смесителе, существительные соединяются с прилагательными и образуются варианты названий.

— Действительно, как просто!

— Нет, нет, это еще не все. Основным и самым сложным в системе элсоназа являются электронные фильтры. Их довольно много: смысловой фильтр, эстетический, конъюнктурный, контрольный и так далее.

— А каковы функции этих фильтров?

— Видите ли, в электронном смесителе любое существительное соединяется с любым прилагательным. При этом, конечно, могут возникнуть совершенно бессмысленные сочетания. Но они не пройдут через смысловой фильтр. Также могут получиться сочетания безвкусные, но их задержит эстетический фильтр. Архаичные сочетания забракует конъюнктурный фильтр. И так каждое сочетание проходит через все фильтры, и в итоге элсоназ выдает только такие варианты, которые не вызывают никаких возражений.

— Другими словами, — уточнил журналист, — если я правильно понял, с помощью фильтров в элсоназе как бы происходит молниеносное обсуждение каждого варианта?

— Вот именно, — кивнула Примерова. — Вы ухватили самую суть!

Мартушкин задал еще несколько вопросов и, воодушевленный открытием такого замечательного начинания в обыкновенной конторе, помчался в редакцию.

— Симпатичный, правда? — сказала Зинаида Васильевна, когда они остались вдвоем с Фигуркиным.

— Не знаю, может быть. Только я не понимаю, зачем рассказывать об элсоназе, когда он еще не готов?

— Ничего, ничего, это полезно! — Зинаида Васильевна подошла к Косте и тихо добавила — А у меня сегодня свободный вечер. Что мы собираемся делать?

— Да понимаешь… то есть понимаете, — на службе они были строго на «вы», — ко мне, к сожалению, родственник приехал… дедушка из Томска… и мне придется вечером быть с ним.

— А пораньше уложить этого дедушку спать нельзя?

— Да нет, он очень обидчивый. Сердитый старик…

— Ну что ж поделаешь! — Примерова пожала плечами и вышла. А Костя, неизвестно к кому обращаясь, сказал:

— Так тебе, дураку, и надо!

И словно в ответ элсоназ вдруг выкрикнул:

— Белая береза! Белая липа!

4

Фигуркин торопливо шел по музею. Нe глядя на картины, он миновал один зал, второй, третий. Затем вдруг становился, к чему-то прислушиваясь. Выглянул в соседнюю комнату и, отпрянув в угол, стал с интересом рассматривать крупное полотно, на котором в натуральную величину был изображен трактор.

Вскоре из соседнего зала появилась большая группа экскурсантов, и Фигуркин незаметно смешался с вошедшими.

— В этом зале, товарищи, — говорила девушка-экскурсовод, — выставлены работы художников нашей области. Обратите внимание, с каким знанием литейного дела написаны картины «На строительстве домны» или «Отчетно-перевыборное собрание в трубопрокатном цехе».

Фигуркин прислушивался к голосу девушки, и тут произошло чудо.

…Исчезли все экскурсанты, и в пустом зале остались только он и она: Костя и девушка-экскурсовод. (Костя почему-то полагал, что экскурсовода зовут Леной, и мы будем называть ее так же.)

Теперь Лена говорила, обращаясь только к Фигуркину:

— Посмотрите, каким оптимизмом и верой в человека отмечены такие произведения, как «Сюда придут геологи» или «Здесь будет электростанция».

А Фигуркин смотрел на полотна, изображавшие голую степь или могучую реку, и отвечал:

— Да, с большим оптимизмом написаны эти картины.

Ему казалось, они бродят вдвоем по безлюдной выставке и, прекрасно понимая друг друга, тихо обмениваются впечатлениями.

— А вы заметили, сколько озорства и юмора в жанровой картине «Купание коней в колхозе имени Восьмого марта»?

— Действительно, хорошо…

— А с каким настроением написана тихая заводь в картине «Передовики станкостроительного завода на рыбалке»?

— Нет, мне, знаете ли, не очень…

— Ну почему же? Обратите внимание, какое радостное ощущение вызывает летний солнечный день с колышущимся над горизонтом маревом, густая зеленая прохлада леса…

— Да, в общем-то, Лена, в этом что-то есть…

И потом, дома, до поздней ночи Фигуркин, удовлетворенно насвистывая, отлаживал уцененный ВКУС, которому вскоре надлежало стать Вычислителем Оптимального Варианта…

5

А утром следующего дня на Горназ навалилась слава.

Все началось с газеты. Точнее, со статьи Мартушкина «Десять тысяч в один час, или электронный мозг конторы».

В третий раз читала вслух Зинаида Васильевна это произведение. Читала с таким пафосом, что статья звучала, как песня. (И в этом не было ничего удивительного, если учесть, что и песни нередко звучат, как статьи.)

Произведение Мартушкина начиналось с оригинальной фразы: «Все чаще и чаще электронно-вычислительная техника приходит на помощь людям» и кончалось не менее оригинальными словами: «Десять тысяч в час—это для нас не предел! Это только начало! Так пожелаем работникам Горназа успеха в их смелом и нужном начинании!»

В эти минуты газету читали и комментировали во всех отделах, подотделах и столах прославленной конторы. А по бесконечно длинным коридорам Горназа быстро шагал больше обычного взъерошенный Фигуркин. И из всех кабинетов, мимо которых он проходил, разноголосо доносилось: «Десять тысяч! Десять тысяч!»

Едва дождавшись, пока раскроются двери, Фигуркин решительно вошел в кабинет директора.

Примерова разговаривала по телефону.

— Стараемся, Иван Иваныч, шагать в ногу с временем. — Она приветливо улыбнулась Косте. — Думаем, в конце месяца элсоназ вступит в строй. Спасибо на добром слове. До свиданья! — Она повесила трубку. — Ну, Константин Львович, поздравляю. Газету вы, надеюсь, читали?

— Конечно, читал. Послушай, Зина, здесь произошло какое-то недоразумение…

— Константин Львович, — мягко перебила его Примерова, — мы же с вами договорились…

— О чем? — не понял Фигуркин.

— О том, что на работе мы, Константин Львович, будем называть друг друга по имени-отчеству.

— Ах, вот ты о чем… Ладно…

— И не ты, а вы… Только без обиды. Ну, пожалуйста! — попросила она тихо. — Я работник молодой, и мне не нужны лишние разговоры. Вы меня понимаете?

— Хорошо, хорошо… Так вот, Зинаида Васильевна, получилась какая-то дурацкая история. Мартушкин что-то напутал и написал, что элсоназ может выдавать десять тысяч вариантов… И мы с вами должны немедленно…

Но тут дверь распахнулась, и в кабинет вошли пионеры. Они дружно отдали салют, и самый маленький из них бойко затараторил:

— Мы, пионеры четвертого класса «Б» сто двадцать пятой школы, приглашаем вас, товарищ Примерова, на очередную пионерскую встречу из цикла «Интересные люди нашего микрорайона».

— Очень приятно. Я и не знала, что вхожу в число интересных людей вашего микрорайона.

— Входите! — заверил ее пионер. — И мы просим вас поделиться с нами опытом.

— Вам следует обратиться не ко мне, а вот к этому хмурому товарищу — он самый главный кибернетик в нашей конторе.

Пионеры с интересом посмотрели на Фигуркина, а тот изобразил на своем лице нечто напоминающее улыбку.

— Вы-то нам и нужны, — сказал пионер, сбиваясь с официального тона. — Мы в кружке юных кибернетиков делаем машину, которая могла бы решать любые задачи, хоть для пятого класса.

— Нет, вы не думайте, мы не собираемся у нее списывать, — поспешно вставила девочка.

— Помолчи! И мы полагаем, что ваш кибернетический опыт будет для нас небесполезным.

— Ну, если небесполезным, — Костя развел руками, тогда приду.

Отсалютовав, пионеры вышли.

— Бремя известности! — засмеялась Примерова. — Но нас перебили. Вы говорили о том, что мы должны с вами немедленно что-то сделать…

— Да, мы должны сегодня же написать в газету опровержение. Я не понимаю, откуда взялась эта фантастическая цифра — десять тысяч? Полторы тысячи вариантов в час — вот проектная мощность элсоназа. И если ты… если вы не согласитесь написать в газету, то…

Но выяснить, что именно произойдет в этом случае, не удалось, потому что двери опять распахнулись, и в кабинете появились юноша и девушка.

— Здравствуйте! — начал юноша. — Мы из комитета молодежного кафе «Венера». — Он произнес это так, будто предъявлял мандат, наделявший его чрезвычайными полномочиями в областном масштабе.

— И мы очень, очень просим вас, — подхватила девушка, — выступить у нас в кафе во вторник.

— Спасибо за приглашение. Но вот наш изобретатель товарищ Фигуркин. Он автор элсоназа. И выступать у вас лучше ему.

— Ну почему я должен выступать в кафе, — недовольно сказал Костя. — Я же не эстрадный оркестр!

— А у нас не только музыканты выступают, — сразу обиделся юноша. — У нас бывают и поэты, и спортсмены, и вообще…

— Ну, пожалуйста, ну хоть на полчаса, — сказала девушка. — У нас будет диспут, и нам очень хотелось бы услышать ваше мнение.

— А о чем будет диспут?

— Это еще точно неизвестно. Так, значит, вы согласны? Большое, большое спасибо.

— Только не опаздывайте! — строго предупредил юноша, и представители оргкомитета удалились.

— У вас скоро начнут просить автографы, Константин Львович, — засмеялась Примерова.

— Послушайте, давайте говорить серьезно. Я предлагаю написать опровержение.

— Нет, Константин Львович, никаких опровержений мы писать не станем. Это я сказала Мартушкину, что элсоназ будет составлять десять тысяч вариантов в час.

— Ты?! — поднял было голос Фигуркин.

— Вы, — спокойно поправила Примерова.

— Что — вы? — растерялся Костя.

— Просто: вы, — подчеркнула Зинаида Васильевна.

— Ах, ну да. Вы. Так зачем вы это сделали? Не понимаю.

— Сейчас поймете. Вам известно, что кроме нашей конторы по составлению названий — Горназа — в городе существует контора по составлению наименований — Горнаим?

— Конечно.

— Вам известно, что мы конторы-двойники, конторы-дублеры, а Шумиловск вполне может обойтись одной конторой. Значит, рано или поздно закроют нас или их. Вернее, не закроют, а вольют одну контору в другую.

— Я все это знаю. Но при чем тут…

— А вот при чем. Уцелеет та контора, которая окажется лучше. Мы внедрили элсоназ — значит, на данном этапе лидируем мы. Но известно ли вам, что в Горнаиме тоже не дремали и изобрели электронный составитель наименований?

— Нет, — удивился Фигуркин.

— Вот видите! Я не знаю, какая мощность их составителя. Вполне возможно, что он составляет больше вариантов в час, чем элсоназ, — что тогда?

— Что?

— Тогда окажется, что лидируем не мы, а они. И нас вольют в Горнаим.

— Никогда! — решительно возразил Костя. — Никогда Горнаим не сможет работать лучше, чем Горназ. Разве ты… разве вы забыли, что я достал ВКУС, и у нас скоро будет Вычислитель Оптимального Варианта? Тогда каждый работник в Горназе займет свое место, а это окажется эффективней любого элсоназа.

— Конечно, конечно. Вычислитель — это великолепно, перспективно и эффективно. Но сейчас, в борьбе с Горнаимом, эффект важней эффективности! А что может быть более эффектным, чем высокая цифра? Вот почему я назвала десять тысяч.

— Но это ведь, уважаемая Зинаида Васильевна, очковтирательство!

— Нет, Константин Львович, это предвидение. Предвидение и вера в ваш талант. Я уверена, что ваш элсоназ сможет давать десять тысяч! — И Примерова улыбнулась ласково и ободряюще.

6

— Десять тысяч! — воскликнул управляющий городской конторой по составлению наименований товарищ Сычкин. — Десять! — И он швырнул газету на стол. — Вот как умеют работать в Горназе, Рыбацкий! А наш электронный составитель наименований сколько сочинить может?

— Вообще тысячу, но, между нами говоря, пятьсот, — туманно ответил заместитель Сычкина обтекаемо-круглый Рыбацкий. Впрочем, Сычкин прекрасно его понял, потому что многолетняя совместная работа научила их понимать друг друга не то что с полуслова, а с полувзгляда и полувздоха.

— Тысяча! — горько усмехнулся управляющий. — Разве это десять тысяч?

— Нет! — честно согласился заместитель. — Но зато, Борис Петрович, наша машина сразу печатает свои варианты, выдает их, так сказать, в письменном виде, а у них элсоназ только говорить может, за ним еще записывать надо. — Последнее замечание Рыбацкий произнес с такой насмешкой, будто говорил о каком-то жалком недотепе.

— Ну и что ж, что записывать? Разве это важно? Важны цифры! Десять тысяч — звучит! Тысяча — не звучит! Если мы так продолжать будем, вольют нас в Горназ как пить дать.

— Ну уж прямо — вольют!.. — неубедительно промямлил Рыбацкий.

— Вольют. И поставят над нами Примерову. Меня назначат заместителем, а тебя — тебя пошлют на учебу. Вот так!

— Но что же делать?

— А вот что: наш элсонаим должен выдавать пятнадцать тысяч вариантов в час — и все! Пятнадцать — это же не десять!

— Это-то верно. Но изобретатель отказывается увеличивать проектную мощность.

— Давай сюда изобретателя! С кадрами, Рыбацкий, надо работать.

Рыбацкий вышел, а Сычкин, погрузившись в административные думы, зашагал по кабинету.

Да, теперь уже невозможно установить, как это случилось. Но в эпоху многочисленных реорганизаций и сокращений, укрупнений и разукрупнений, разделений и слияний в Шумиловске появились два совершенно одинаковых учреждения: Горназ и Горнаим.

Заглянув в «Толковый словарь» Ушакова, можно узнать, что слово «наименование» имеет тот же смысл, что «название», только является устаревшим.

И кабинет Сычкина в точности соответствовал сказанному в словаре. Будучи таким же, как кабинет Примеровой, но заставленный громоздкой классически-учрежденческой мебелью, он выглядел мрачней и старомодней.

И сам хозяин кабинета тоже мог бы служить наглядной иллюстрацией к авторитетному определению вышеупомянутого словаря.

В комнату вошел или, вернее, ворвался в сопровождении Рыбацкого пожилой профессионально издерганный изобретатель.

— Это абсурд! — закричал он с ходу. — Мой составитель наименований не рассчитан на такое количество вариантов!

— Да, не рассчитан. Но реальная действительность, товарищ изобретатель, нередко вносит поправки в наши расчеты, — спокойно и внушительно сказал Сычкин, хранивший в памяти множество ходовых формулировок и фраз. — Сегодня элсонаим дает тысячу вариантов, завтра — десять тысяч, послезавтра — пятнадцать. Мы должны смотреть в послезавтра. Кибернетика на службе прогресса!

— Но каким образом элсонаим может увеличивать свою мощность? За счет чего?

— А это ваше дело, — вставил Рыбацкий. — Наше дело попросить, ваше — разобраться.

— Элсонаим должен увеличивать мощность за счет неиспользованных резервов, — четко сформулировал Сычкин.

Привычная формулировка всегда успокаивала Сычкина и казалась ему убедительной и не требующей пояснений. Мысли и высказывания его строились из готовых фраз, как блочные дома — из готовых стандартных блоков. И такое крупноблочное мышление было для него единственно возможным, ибо иначе Сычкин уже не мог.

— Но принципиальная схема элсонаима не позволяет… — попытался объяснить изобретатель.

— Мы не можем находиться в плену у привычных схем! — перебил его Сычкин.

— Не мы для схем, а схемы для нас! — поддакнул Рыбацкий.

Изобретатель дико посмотрел на них и, хлопнув дверью, выскочил из кабинета.

— Консерватор! — определил управляющий.

— Консерватор и псих! — уточнил заместитель. — Я же говорю, с ним каши не сваришь.

— Ну, вот что, Рыбацкий, другого выхода нет, кадры решают все, — подумав, сказал Сычкин. — Придется тебе раздобыть этого самого Фигуркина.

— Да что ты, Борис Петрович, как же я его раздобуду?

— Путем правильного применения принципа материальной заинтересованности.

— Легко сказать.

— А вспомни, Рыбацкий, как мы руководили автохозяйством и ты доставал самые дефицитные запчасти! Вспомни, как мы заправляли спортом и ты добывал самых дефицитных футболистов!

— Эх, Борис Петрович, когда это было!.. Стар я стал…

— Старый конь борозды не испортит! — нашел подходящую фразу Сычкин. — Ты подумай, что поставлено на карту! — И управляющий произнес пламенную речь о том, что скорей запрягут вместе коня и трепетную лань, скорей Каспийское море начнет впадать в Волгу, чем их родной Горнаим вольют в какой-то Горназ.

— Ну что ж, — сказал воодушевленный речью Рыбацкий. — Ваше дело приказать, наше — попытаться. Попробуем раздобыть этого красного Эдисона.

7

Примерова и Фигуркин вышли из учреждения вместе и, держась на почтительном расстоянии друг от друга, свернули за угол.

— Ох, устала я! — сказала Примерова. — Целый день помогала отделу питания и зрелищ придумывать название для нового магазина самообслуживания.

— Ну и как, — рассеянно спросил Костя, — придумали?

— Не до конца. Хоть бы скорей ваш элсоназ, Константин Львович, начал работать. Вся надежда на него.

— Он бы давно уже работал, Зинаида Васильевна, если бы мне не пришлось увеличивать его мощность. Между прочим, по вашей милости.

— Ну, не сердитесь, Константин Львович, Это же для пользы дела.

— Не уверен!

— Ох, опять вы за свое! — Примерова оглянулась и, убедившись в том, что они достаточно далеко ушли от Горназа, взяла Фигуркина под руку. — Так куда мы, Костенька, пойдем? У нас впереди целый вечер.

— Видите ли, Зинаида Васильевна…

— Мы уже не на работе, Костенька, и я для тебя не Зинаида Васильевна.

— Ну да, конечно… Никогда не успеваю вовремя переключиться…

— Но это же так просто: на службе мы на «вы», вне службы — на «ты»… Так куда мы пойдем: в кино или ко мне?

— Видишь ли, Зина, тут такое дело… Приезжает тетка из Армавира, и мне, понимаешь, нужно ее встретить.

— Понимаю. На прошлой неделе у тебя брат из Симферополя гостил. А перед братом — бабушка из Омска…

— Дедушка из Томска, — поправил Костя.

(А с противоположной стороны улицы за ними наблюдал Рыбацкий. Стараясь оставаться незамеченным, он стоял к ним спиной, внимательно следя за их отражением в зеркальных стеклах витрины.)

— Ax, извини, действительно дедушка из Томска.

— Ну и что же тут смешного?

— Ничего. Всесоюзный слет родственников. Привет!

Примерова перебежала улицу и едва не столкнулась с Рыбацким, который, не обратив на нее внимания, устремился за Фигуркиным.

«Интересно! — подумала Примерова. — Не он ли твой родственник?» — И поспешила за Рыбацким.

Так они и шли: впереди Костя; за ним, стараясь не потерять его из виду и расталкивая прохожих, Рыбацкий, а за Рыбацким — Примерова.

Так втроем они вошли в музей.

Костя, не оглядываясь, шагал по залам.

Следом, прячась за стендами и скульптурами, короткими перебежками продвигался Рыбацкий.

За Рыбацким — Примерова.

Фигуркин остановился.

Тотчас застыл Рыбацкий.

И едва не налетела на него управляющая Горназом.

Костя пошел дальше.

И тут же двинулись сопровождающие его лица, чье странное поведение настолько заинтересовало служащих музея, что они незаметно стали следовать за подозрительными личностями.

Но вот Фигуркин услышал знакомый голос. Как и в прошлый раз, он отошел в сторону и, когда в зал вошли экскурсанты, смешался с группой.

И снова в музее они были только вдвоем: он и девушка-экскурсовод, которую Костя называл Леной.

Вдвоем бродили они по безлюдному помещению, останавливаясь то у одной, то у другой картины.

А Рыбацкий не замечал ни экскурсантов, ни экскурсовода. Он видел только одного Фигуркина, неизвестно зачем одиноко блуждающего по музею.

И наконец, Примерова все происходящее видела так: по пустым залам, не глядя на картины и вызывая неясные подозрения, ходил Фигуркин, а за ним, словно охотник, следовал еще более подозрительный тип из Горнаима.

— Можно вас на минуточку? — услышал Костя и увидел рядом какого-то незнакомого человека. — Можно вас на два слова?

— А в чем дело?

— Может быть, мы выйдем отсюда?

— Никуда я не пойду. Что вам нужно?

— Тихо, тихо. Отойдем в сторону. — И незнакомец утащил Фигуркина за стенд, не заметив, что с другой стороны стенда притаилась Зинаида Васильевна. — Я Рыбацкий. Из Горнаима.

— Ну и что?

— Будем говорить прямо. Вы любите говорить прямо? Я люблю говорить прямо. Человек вы талантливый? Талантливый. В Горназе вас ценят? Не ценят. Кто изобрел элсоназ? Вы. Кого за это прославляют? Примерову. Правильно это? Неправильно. А вот если бы вы перешли в Горнаим…

— Понятно! — перебил его Фигуркин. — Знаете вы, где тут выход? Знаете. Сами дорогу найдете? Найдете. Правильно я говорю? Правильно!

— Наше дело предложить, ваше — отказаться.

Но Фигуркин был уже далеко. Рыбацкий обошел стенд и столкнулся с Примеровой.

— Ай-яй-яй, товарищ Рыбацкий, — с сочувствием сказала она. — Неужели в Горнаиме так плохи дела, что вы не можете обойтись без нашей помощи? Нехорошо.

— А подслушивать хорошо?

— Об этом мы поговорим с вами, когда ваш Горнаим вольют в Горназ.

— Вы хотели сказать, когда Горназ вольют в Горнаим? И вообще попрошу не мешать мне любоваться живописью, — сказал Рыбацкий и с видом знатока уставился на картину «Утро в новом жилмассиве».

Поздним вечером Фигуркин возвращался домой. Он вошел в слабо освещенный подъезд, и тотчас из темноты навстречу ему шагнула тень.

— Наше дело предложить, ваше — отказаться! — произнесла тень так, как произносят «кошелек или жизнь?».

— Я уже отказался.

— Не торопитесь. Такого материального стимула, как у нас, вы не получите нигде. Я уже не говорю о моральной стороне вопроса. Где еще изобретать, если не в Горнаиме! Вот где простор для творческой мысли! — начал торопливо декламировать Рыбацкий. — Вот где ценятся таланты! Вот где разгуляться изобретателю и рационализатору!

— Хорошо искушаете! — похвалил его Фигуркин и стал подниматься по лестнице.

— Советую подумать! — крикнул в темноту Рыбацкий.

— Уже подумал… — гулко донеслось из темноты.

— Фигуркин неподкупен, как дурак! — докладывал Рыбацкий своему начальству. — Но! — И он торжественно поднял указательный палец. — Но я достал настоящих кибернетиков, а не каких-то зазнавшихся самоучек. Я им все объяснил. Они берутся.

В кабинете появились два инженера — один постарше, другой помоложе.

— Так что же, товарищи, вопрос ясен? — спросил Сычкин. — Сумеете усовершенствовать электронный составитель?

— А чего ж не усовершенствовать? — ответил инженер постарше. — Раз надо, значит, усовершенствуем.

— И будет он давать пятнадцать тысяч в час?

— А почему ж не будет? Раз нужно, значит, даст. — Отвечая, инженер постарше скучно оглядывал кабинет. Кибернетик походил на маляра-поденщика и, казалось, вот-вот заговорит про купорос и олифу.

— В таком случае, перейдем к финансовой стороне вопроса, — предложил Рыбацкий. — Как вы думаете, во сколько, примерно, обойдется усовершенствование?

— А это смотря по тому, чей материал, — оживился кибернетик помоложе. — Ваши диоды-триоды — одна цена. Наши — другая. Или, к примеру, чьи транзисторы ставить будем?

— Ваши, конечно.

— Ну вот. А хорошие транзисторы сами знаете почем…

8

В Горназе происходило общее собрание.

— Через несколько дней вступит в строй элсоназ, — говорила с трибуны Примерова. — Но, несмотря на достигнутые успехи, мы не имеем права успокаиваться. Наша контора может и должна работать еще лучше. А то внимание, которое нам оказывает общественность, обязывает каждого из нас еще и еще раз подумать: а все ли я сделал для Горназа? — Примерова говорила легко и свободно, получая удовольствие от того, что умела так говорить. — Я предлагаю, товарищи, создать комиссию, которая выработает конкретные предложения по всемерному улучшению работы нашей конторы. Какие будут кандидатуры?

— Иванову.

— Петрову.

— Сидорову.

— Какую именно Сидорову? Из кондитерского отдела, из электробытового или из винно-водочного?

— Всех трех.

— Из каждого отдела по Сидоровой.

— Хорошо. Еще кого?

Наступило молчание.

— Ну, товарищи, давайте поактивней.

И надо же было, чтобы как раз в эту минуту Фигуркин встал, намереваясь выйти покурить.

Этого оказалось достаточным. Все увидели поднявшегося Костю и обрадованно закричали:

— Фигуркина в комиссию! Фигуркина!

В том же зале, где происходило многолюдное собрание, теперь осталась только комиссия в составе Ивановой, Петровой, трех Сидоровых и Фигуркина.

— Я полагаю, — вдумчиво говорила Петрова, — хорошо бы перевести, например, галантерейный отдел с третьего этажа на первый, а винно-водочный, наоборот, с первого на третий.

— Это почему же? — не согласилась Сидорова из винно-водочного. — Нашему отделу и на первом хорошо.

Помолчали…

— Товарищи, нельзя ли побыстрей? — попросил Фигуркин, доставая сигарету. — Какие еще будут предложения?

— Есть предложение не курить, — сразу же сказала Иванова, и все женщины неодобрительно посмотрели на смутившегося Фигуркина.

— Мне кажется, назрела необходимость выделить из винно-водочного отдела подотдел безалкогольных напитков…

— Это верно. Зафиксируйте.

— Как вы знаете, в уличном отделе есть подотдел переулков, и у этого подотдела переулков работы больше, чем у всего уличного отдела в целом. Разве это справедливо?

— Что же вы предлагаете?

— Переименовать уличный отдел в отдел переулков. А в этом отделе организовать подотдел улиц.

— А еще следовало бы увеличить отдел общественного питания и зрелищ. Ну хотя бы за счет электробытового отдела, — предложила Сидорова из общепита.

— Странная логика, — возразила электробытовая Сидорова, — мы и так едва управляемся, а у вас и так на две единицы больше. Просто смешно!

— Тогда можно перевести к нам единицу из винно-водочного.

— Так мы вам и дали! — обидно засмеялась винно-водочная Сидорова. — Но это местничество — и все!

— У нас местничество, а у вас не местничество?

— Если позволите, я хотела бы сделать одно замечание… — тихо сказала Примерова. Чтобы не подавлять инициативы членов комиссии, Зинаида Васильевна не вмешивалась до этого в прения и, скромно усевшись в стороне, благожелательно поглядывала на спорящих. — Мне думается, комиссии следует только в общих чертах выработать предложения по улучшению деятельности Горназа. Потому что перемещение сотрудников будет отныне решаться не путем администрирования, а на основе передовых методов научной организации труда. Или, говоря точнее, — с помощью Вычислителя Оптимального Варианта.

Сидоровы удивленно уставились на Примерову.

— Да, да, товарищи, наш неугомонный Константин Львович изобрел новый аппарат. Но об этом вам лучше расскажет сам изобретатель.

Сидоровы повернулись к Фигуркину.

— Ну, в общем Зинаида Васильевна уже все рассказала. Я действительно кончаю работу над Вычислителем. И теперь мне понадобятся данные как о функциях всех отделов, так и о деловых качествах и обязанностях каждого сотрудника. Я введу эту информацию в Вычислитель, и ВОВ подскажет, как улучшить деятельность нашего учреждения в целом. Вот и все.

— Ай да Фигуркин!

— Ай да ВОВ!

— Посмотрим, что теперь запоют в Горнаиме! — возбужденно зашумели члены комиссии.

И ни один из них не подозревал, какие перемены произойдут в Шумиловске благодаря невинному ВОВу.

С заседания комиссии Примерова и Фигуркин возвращались вдвоем.

— Ты не обижаешься на меня за то, что я рассказала им о ВОВе?

— Я не обижаюсь, но ты зря так торопишься. Сначала нужно пустить элсоназ, а уж потом я бы вплотную занялся ВОВом. Кстати, я сделал так, как ты просила. Элсоназ уже выдает десять тысяч. Ты довольна?

— Конечно, конечно… — откликнулась без особого энтузиазма Примерова. — Но знаешь, Костенька… Только дай слово, что ты не станешь сердиться.

— А в чем дело?

— Нет, ты дай слово.

— Ну хорошо, даю. Говори.

— Понимаешь, сегодня по радио передавали, что в Горнаиме делают составитель мощностью в пятнадцать тысяч вариантов.

— Ну и что? — зловеще спросил Фигуркин.

— Ты же обещал не сердиться… Пойми, Костенька, наш элсоназ должен давать хотя бы двадцать тысяч…

— Но это же бесполезная, глупая гонка…

— Костя, почему ты стал со мной так разговаривать? Что бы я ни сказала, — ты возражаешь. О чем бы я ни попросила, — ты обязательно отказываешься. Ты избегаешь меня, ссылаясь на приезды каких-то несуществующих теток из Армавира…

— Почему несуществующих? Ко мне действительно приезжала тетя из Армавира… — неуверенно возразил Фигуркин.

— И дедушка из Томска?

— И дедушка…

— И ты ходил встречать его на вокзал?

— Конечно.

— Тогда объясни мне, каким образом ты в это же время оказался в музее?

— В музее?

— Да, в музее!

— В каком музее? — Не зная, что ответить, Костя сам задавал первые попавшиеся вопросы.

— В городском.

— Я?

— Ты. Только, пожалуйста, не говори мне, что поезд из Томска опаздывал, и ты решил пока поднять свой культурный уровень.

— А я не говорю.

— Раньше ты готов был сделать для меня все. А теперь не хочешь даже улучшить элсоназ.

— Но послушай, Зина. Чтобы элсоназ работал еще быстрей, нужно снять электронные фильтры.

— Так сними их!

— А ты представляешь, какие бредовые варианты станет предлагать элсоназ без фильтров?

— Я все представляю и все понимаю, — сухо сказала Зина. — Кроме одного: почему ты ведешь себя таким образом по отношению ко мне? Забудем про элсоназ. Объясни, пожалуйста, что случилось?

— Ну ладно, ладно, я сделаю с этим распроклятым элсоназом все, что ты хочешь! — быстро сказал Костя. Больше всего он боялся выяснения отношений. — Сколько ты хочешь, чтобы он составлял? Двадцать тысяч? Двадцать пять? Говори, не стесняйся.

— Тридцать! — не упустила случая Примерова. — Тридцать тысяч!

— Хо-ро-шо! — согласился Фигуркин и многозначительно добавил: — Но не забудь, что ты сама об этом просила.

9

А в городской конторе по составлению наименований шла тайная подготовка к реваншу.

В подвале за дверью со строгой надписью «Вход посторонним категорически воспрещен» раздавались резкие пулеметные очереди — это электронный составитель наименований печатал свои варианты.

А у входа в подвал дежурил вахтер, который никак не мог привыкнуть к странным звукам и при каждом неожиданном треске и взрыве вздрагивал и затыкал уши.

В результате беспрерывных коротких замыканий свет то и дело гас. Поэтому вахтер на всякий случай держал рядом с собой зажженную свечу, что придавало происходящему некую странность и загадочность.

Сычкин и Рыбацкий прошли мимо вахтера и спустились в подвал.

Работа была в разгаре. Пахло паленой краской и канифолью. Повсюду лежали блоки электронного составителя, а между ними деловито сновали мастеровые.

— Как дела? — спросил Сычкин.

— Полный порядок, — ответил кибернетик помоложе.

— Скоро закончите?

— Как договорились.

— Молодцы. Точность — вежливость королей, — пошутил управляющий.

— Только тут вот какое дело, — начал Рыбацкий. — Сегодня в газете есть сообщение, что в Горназе машина, к сожалению, будет выдавать не десять, а тридцать тысяч вариантов.

— Все течет, все меняется, — пояснил Сычкин.

— Мы не можем уступать какому-то Горназу, — продолжал Рыбацкий. — И, значит, наша машина должна быть лучше горназовской.

— Догнать и перегнать! — привычно вспомнил управляющий.

— Догнать — это можно, — сказал кибернетик постарше.

— И перегнать можно, — добавил тот, что помоложе.

— А сколько вариантов сможет давать машина? Тридцать пять тысяч даст?

— А чего ж ей не дать! Не маленькая.

— А сорок?

— Так это в зависимости…

— Зависимость будет! — твердо пообещал Сычкин. — Принцип материальной заинтересованности — движущая сила!

— Наше дело поощрить, ваше — постараться.

— Пятьдесят тысяч в час, — вот что мне нужно! — заявил решительно управляющий. — Пятьдесят или даже сто! Перегонять так перегонять!

— Ну что ж, можно и сто, — переглянулись кибернетики. — Только не много ли?

— Чем больше — тем лучше. Отличное — враг хорошего! — сформулировал Сычкин.

— Ох, Борис Петрович, — сказал заместитель управляющего, когда они вернулись в кабинет. — Насчет ста тысяч это ты того, погорячился.

— Ничего, Рыбацкий. Смелость города берет! — Управляющий был явно доволен собой и своим решением. — Сто тысяч — это же звучит.

И в кабинете эхом зазвучало: «Сто тысяч! Сто тысяч! Сто тысяч!»

— Наш электронный составитель будет первым не то что в городе или, скажем, в Европе — во всем мире! А ты представляешь, что значит первый в мире?!

— В мире! В мире! В мире! — снова подхватило эхо.

— Это же слава! Это же авторитет! Это же обмен опытом в международном масштабе!

И Сычкин увидел себя выступающим с высокой трибуны и услыхал гром аплодисментов, которыми его наградили поднявшиеся в едином порыве слушатели.

10

Но пока Сычкин еще только мечтал о славе, Примерова и возглавляемый ею Горназ находились уже в центре внимания городской общественности.

И когда Шумиловск посещали ответственные гости и столичные деятели искусств, Мартушкин, по праву считавший себя виновником славы элсоназа, непременно тащил их в показательное учреждение.

Вот и сейчас он неожиданно появился в кабинете Примеровой.

— Вы уж извините, Зинаида Васильевна, пятую делегацию на этой неделе привожу к вам. Но пристали как ножом к горлу: покажи да покажи!

— Кто пристал?

— Да они, киноартисты, которые к нам на гастроли приехали.

— Киноартисты?! — радостно вспыхнула Примерова. — Так вы бы хоть предупредили, мы бы как-то подготовились. — И она торопливо достала из сумочки зеркало и пудреницу.

— Ну что вы, Зинаида Васильевна, зачем специально готовиться? Пусть изучают жизнь как она есть. Работникам литературы и искусства это полезно.

И теперь Примерова с Мартушкиным водили киноартистов по Горназу.

Сотрудники учреждения чаще обычного сновали с папками в руках по коридору.

Артисты ослепительно улыбались, талантливо, по системе Станиславского, играя неподдельный интерес к тому, что им говорила Примерова.

А Мартушкин успел уже наизусть сочинить небольшую статью, которая называлась «Полезная встреча» и кончалась словами: «Встреча вылилась в серьезный, волнующий разговор об искусстве. Актеры рассказали о своей работе и поделились творческими планами».

(Может показаться странным, что Мартушкин мыслил такими же готовыми фразами, как Сычкин. Но ведь Борис Петрович черпал свои формулировки из статей того же Мартушкина. А Мартушкин тоже не сам их выдумывал, а брал на вооружение у других Сычкиных.)

— Нам очень жаль, — говорила Примерова, — что нет фильма о таких конторах, как наша. Ведь у нас есть свои конфликты, своя романтика.

— Конечно! Я бы сам с удовольствием снялся в таком фильме! — сказал актер, сыгравший столько положительных героев, что даже близкие начали принимать его за хорошего человека.

Здесь была миловидная актриса, сыгравшая в тридцати фильмах двадцать пять веселых подружек и пять невеселых.

Здесь был актер, специализировавшийся на военных ролях, но ни разу не получивший роль старше младшего лейтенанта.

Здесь был и мрачный исполнитель комедийных ролей.

И артист-трезвенник, так аппетитно выпивавший на экране, что при виде его хотелось закусить.

— А вот, товарищи, наш электронный составитель, — сказала Примерова. — Он может составлять до тридцати тысяч вариантов в час.

— Боже, какая прелесть! — восхитилась актриса-подружка. — Правда, Федя?

— А что же он составляет? — мрачно спросил комедийный артист.

— Новые названия.

— Нужное дело! — авторитетно сказал положительный.

— А для фильмов названия он тоже придумывает? — пошутил трезвенник-алкоголик.

— В нашем городе нет, к сожалению, киностудий, — сказал Мартушкин. — Но если бы понадобилось, элсоназ мог бы придумывать названия и для фильмов.

— Боже, как интересно! — воскликнула подружка. — Правда, Федя?

— А теперь, я думаю, — обаятельно улыбнулся положительный герой, — мы поблагодарим Ирину Семеновну…

— Зинаиду Васильевну, — поправил Мартушкин.

— Ох, простите… Мы поблагодарим Зинаиду Васильевну за эту чрезвычайно интересную экскурсию. — Актеры зааплодировали. — И пригласим ее к нам на концерт!

— Конечно, конечно! — подхватила подружка. — Это было незабываемо!

11

И вот наконец наступил тот долгожданный день, когда заведующие отделами, подотделами и столами собрались на торжественные испытания элсоназа.

— Товарищи! — звонко начала Зинаида Васильевна. — Через несколько минут начнет работать первый в мире электронный составитель названий. Трудно переоценить значение этого аппарата. И мы не можем не гордиться тем, что такое изобретение было сделано в стенах нашего родного Горназа!

Присутствующие громко зааплодировали.

Изобретатель неловко раскланялся и, подойдя к пульту управления, включил рубильник. На панели, пульсируя, замерцал рубиновый огонек.

В тишине послышался всеобщий вздох.

— В общем так, — буднично и вяло сказал Фигуркин. — Сейчас я включу вариантовыдаватель, и элсоназ станет выдавать варианты. Но для этого элсоназ должен знать, для какой именно продукции он составляет названия, — ну, например, для мыла или для печенья.

— Давай для одеколона, — пробасил заведующий одеколонным подотделом отдела парфюмерии. — Гост 16 дробь 127.

— Хорошо, — согласился Костя. Чуть побледнев от волнения, он заиграл на каких-то клавишах, пощелкал тумблерами и нажал на красную кнопку.

— Внимание! Говорит элсоназ, — раздался голос. — Прослушайте варианты названий для одеколона гост 16 дробь 127. Варианты предлагаются в алфавитном порядке: алая астра, алый арбуз, алый абрикос, алый абажур, алый ананас… — Аппарат говорил все быстрей и быстрей. — Алая акация, алая абстракция, алая Абхазия. — Вскоре нельзя было разобрать ни одного слова. Все слилось в один высокий протяжный вой.

— Что случилось? — встревоженно спросила Примерова, пытаясь перекричать элсоназ.

— Все в порядке! — прокричал в ответ Фигуркин. — Скорость тридцать тысяч. Как вы просили.

— Но ведь ничего нельзя разобрать.

— Конечно. При такой скорости так и должно быть.

Элсоназ завывал еще некоторое время. Затем Фигуркин взглянул на часы, щелкнул тумблером, и вой прекратился.

— Вы прослушали варианты названий для одеколона гост 16 дробь 127, — объявил элсоназ. — Благодарю за внимание.

Наступила тишина.

Присутствующие ошалело смотрели друг на друга.

— Ну вот, — сказал Фигуркин, указывая на счетчик, — элсоназ за пять минут составил две с половиной тысячи вариантов.

— Какие же это варианты? — усомнился ехидный заведующий мармеладным подотделом. — Это же, простите, сплошное завывание.

— Совершенно верно, — согласился изобретатель, — но это завывание записывалось на магнитофон. И если запись пустить в тридцать раз медленней, то каждое слово будет звучать достаточно разборчиво.

— Но какой же смысл в том, чтобы сначала в тридцать раз увеличивать скорость элсоназа, а потом в тридцать раз понижать? — не унимался дотошный мармеладник.

— Товарищи, это уже технические детали… — поспешила вмешаться Примерова. — А теперь, я думаю, нам следует ото всей души поблагодарить Константина Львовича за его замечательное изобретение. Тридцать тысяч названий — это же потрясающе! — И Зинаида Васильевна громко зааплодировала.

Присутствующие без особого энтузиазма последовали ее примеру.

— Побольше названий хороших и разных! — сказал жизнерадостный Мартушкин, Сказал так, будто уже видел свою статью на первой странице газеты.

А вечером дома у Примеровой происходило выяснение отношений.

— Я сделал все, как ты просила, — говорил Костя, — и наконец довел элсоназ до такой степени совершенства, что он стал абсолютно бесполезным.

— Неправда! Элсоназ уже принес огромную пользу: мы опередили Горнаим.

— Опередили Горнаим! Да разве я ради этого днями и ночами возился с элсоназом?

— Костя, ты думаешь только о себе! Нельзя быть таким эгоистом! Нужно думать об интересах всего коллектива.

Фигуркин метался по комнате, то рассеянно хватая с трюмо какую-нибудь безделушку, то снимая с полки книгу или журнал. В результате журнал оказывался на трюмо, статуэтка — на подоконнике, книга — под пепельницей… А Зина ходила за Костей и так же машинально возвращала вещи на надлежащие им места. Ибо в этой комнате у каждого предмета было свое постоянное место.

— Кстати, если ты так настаиваешь, можешь снизить мощность элсоназа. Теперь это все равно.

— Мне некогда возиться с элсоназом. Я должен окончить Вычислитель Оптимального Варианта. Впрочем, боюсь, что и от него не будет никакой пользы!

— Напрасно боишься. Научная организация труда — очень полезное дело.

— Не сомневаюсь. Но есть люди, которые самое полезное дело умеют превратить в бесполезную показуху!

— Послушай, Костя. — Зина сразу стала серьезной. — Мне надоело выслушивать твои намеки. Я вижу, ты давно ищешь предлога для ссоры со мной. Но нас, слава богу, уже давно ничего не связывает. Кроме чисто служебных отношений. Так пусть наши отношения и в дальнейшем будут чисто служебными. Меня это вполне устраивает.

— И меня тоже! — с искренним облегчением сказал Костя.

12

Прошел месяц, и Мартушкин был официально приглашен на пуск элсонаима.

— Читал я вашу статью, — сказал Сычкин. — Хорошо написано. Нам действительно нужно побольше наименований хороших и разных, только тридцать тысяч — это уже не звучит. Тридцать тысяч — это наше вчера.

— Почему вчера? — обиженно спросил Мартушкин.

— А потому, что наш элсонаим знаете сколько на сегодняшний день составляет?

— Сколько?

— Нет, как по-вашему, — сколько?

— Не знаю.

— Сто тысяч — вот сколько!

— Сто?!

— Сто!

— Тысяч?

— Тысяч!

— В час?

— В час!

— Не может быть.

— А вот сейчас увидите. Я не зря пригласил вас на пуск элсонаима. Мы живем в век космических скоростей! Кибернетика на службе прогресса! Прошу вас… — и Сычкин с Мартушкиным вышли из кабинета.

Они прошли мимо вахтера и вошли в помещение, где находился новенький, с иголочки, элсонаим.

Он выглядел еще внушительней, чем элсоназ, и состоял из бесчисленного количества блоков и приборов непонятного назначения.

Возле машины дежурили кибернетики. И даже Рыбацкий ввиду торжественности момента был в белом халате.

Мартушкин с уважением осмотрел хитроумную машину.

— А это что? — спросил он, указывая на какой-то странный аппарат.

— Элзапус, — ответил кибернетик постарше.

— Что-что?

— Между нами говоря, электронно-записывающее устройство, — расшифровал Рыбацкий и, увидев недовольный взгляд Сычкина, умолк.

Управляющий не хотел ни с кем делить долгожданный успех.

— Элсонаим сочиняет, а элзапус выдает все варианты в письменном виде, — объяснил он. — Можете начинать.

— Есть! — четко сказал кибернетик помоложе и нажал на кнопку.

Элзапус зажужжал, и в этом жужжании чувствовалась сдержанная мощь.

— Прогревается! — с уважением сказал Рыбацкий.

— С какой скорости прикажете начать?

— Со ста тысяч, — небрежно ответил Сычкин.

— Со ста? — переспросил кибернетик.

— Я, кажется, ясно выразил свою мысль! — повысил голос Сычкин. — Включайте на полную мощность!

— Есть на полную! — И кибернетик резко повернул ручку.

Элсонаим угрожающе загудел, зарычал, а из элзапуса мощной струёй забила бумажная лента.

Струя с силой ударила в потолок и низринулась оттуда прямо на Сычкина.

Продолжая фонтанировать, лента быстро опутывала присутствующих, и вскоре они стали похожи на известную скульптурную группу Лаокоон.

Разливаясь по полу, лента стремительно затапливала помещение.

— Спасайтесь! — закричал Рыбацкий и, разгребая бумагу, поплыл к выходу.

За ним, путаясь в ленте, выбежали остальные.

Рыбацкий навалился на двери и поспешно запер их на ключ.

Но и здесь было слышно, как бумажные волны с силой ударяли в дверь.

Двери содрогались под напором разбушевавшейся бумажной стихии. Казалось, еще минута — и двери рухнут.

— А где Сычкин? — спросил вдруг Рыбацкий. — Где Борис Петрович?

Ужасная догадка заставила всех дружно вздрогнуть.

Но тут раздался треск, и, выбив, наконец, двери, показался вырвавшийся из бумажного плена управляющий.

13

— Ха-ха-ха! — весело заливалась Примерова, слушая рассказ Мартушкина. — Представляю себе эту фантастическую картину… Вот вам и сто тысяч в час, вот вам и погоня за цифрами! Ну, теперь, я думаю, с Горнаимом покончено. Как вы полагаете?

— Я думаю, что Горназ один вполне сможет снабжать весь город полноценными названиями. Особенно теперь, когда у вас есть электронный составитель… — сказал Мартушкин.

И вдруг на пороге кабинета появился Фигуркин.

— Зинаида Васильевна, мне нужно с вами поговорить, — нервно сказал он.

— Товарищ Фигуркин, разве вы не видите, что я занята? — холодно ответила Примерова. — Зайдите попозже.

— Нет, мне нужно поговорить именно сейчас! — повторил Костя.

— Ну, я побегу в редакцию, — заторопился Мартушкин. — Так во сколько у вас завтра собрание?

— В пять. Приходите, пожалуйста.

— Обязательно приду! — И Мартушкин исчез.

— Я слушаю вас, Константин Львович, — сухо сказала Примерова. — Но учтите, если вы пришли извиняться за тот разговор…

— Зинаида Васильевна, я пришел к вам по сугубо служебному вопросу.

— Слушаю вас.

— Вы знаете, Зинаида Васильевна, что последнее время я занимался Вычислителем Оптимального Варианта. Я ввел в него все данные о Горназе, и ВОВ стал рассчитывать оптимальный вариант размещения сотрудников. Оказалось, что в Горназе каждый сотрудник занимает именно свое место.

— Очень хорошо!

— Ну да, — печально согласился Фигуркин. — Потом ВОВ рассчитал, что Горназ в целом выполняет свои функции почти на сто процентов.

— Вот не ожидала! — сдержанно обрадовалась Примерова.

— Однако это так, — еще печальней сказал Фигуркин. — Затем ВОВ стал высчитывать, какую пользу приносит Горназ, и высчитал. Я десять раз заставлял его повторять расчеты, и десять раз ВОВ давал один и тот же ответ.

— Какой? Ну не тяните же!

— Польза от работы нашего Горназа равна нулю.

— Как нулю? — нервно засмеялась Примерова. — Вы же сами сказали, что Горназ справляется со своей задачей.

— Справляется. Но пользы от этого нет никакой!

— Тише, тише, пожалуйста! — оглянулась Примерова. — Мы поговорим об этом после работы.

Они шли по аллеям парка. Спорили они давно, и страсти накалились.

— Завтра на собрании будет отчитываться наша комиссия, — говорил Фигуркин. — Что я должен сказать?

— Ничего! Это же просто глупо. Почему ты веришь какой-то дурацкой вычислительной машине?

— Пока ВОВ хвалил Горназ, ты была о нем другого мнения.

Они дошли до свободной скамьи и присели.

— Ну, хорошо. ВОВ может ошибаться?

— Может. Я десять раз проверял его расчеты. Поедем и вместе проверим еще раз.

— Никуда я не поеду. Стану я проверять какую-то машину! И почему я должна верить твоему ВОВу больше, чем вышестоящим организациям, которые находят Горназ нужным и полезным?

— Ну, знаешь… Зачем же я тогда вообще делал ВОВ?

— Не знаю, не знаю. Тебя никто не просил. Ты вечно вмешиваешься не в свои дела!

Но тут рядом с ними присел добродушный любознательный старичок.

— Не помешаю? — вежливо спросил он. — А то везде парочки, и всюду я третий лишний. Хоть бы выделили для стариков персональную аллею, что ли.

Примерова и Фигуркин поспешно ретировались.

Дальнейший разговор происходил почему-то на колесе обозрений, куда незаметно для себя попали спорящие.

Они сидели в кабине, то поднимавшейся, то плавно опускавшейся над парком, и ничего не замечали вокруг себя.

— Ты хочешь, чтобы в результате твоего выступления нас влили в Горнаим? Ты этого добиваешься?

— При чем тут Горнаим? Я уверен, что Горнаим тоже никому не нужен.

— Но ведь ты предлагаешь закрыть Горназ, а не Горнаим.

— Я не работаю в Горнаиме…

— Вот-вот! Я вижу, тебе хочется работать в Горнаиме. Не для этого ли ты затеял всю историю? Ты думаешь, я не знаю, как тебя переманивал Рыбацкий? Видно, он не зря старался.

— Ах, так? Тогда нам не о чем разговаривать! — И Фигуркин попытался выйти из кабины, которая в этот момент находилась над самыми верхушками деревьев.

— Ох, как ты боишься потерять свое директорское место, — снова заговорил он после паузы. — Тебе все равно, чем заведовать, лишь бы заведовать! И любое дело для тебя только реклама твоих организаторских способностей. Даже элсоназ тебе нужен был не для пользы, а для славы!

— Так вот что ты обо мне думаешь! — воскликнула Примерова и в свою очередь бросилась из кабины. Что, кстати, ей легко удалось сделать, потому что колесо обозрения уже остановилось и кабина стояла на земле.

И снова они шли по парку.

— Подумай сам, что ты собираешься сделать. Мы образцово-показательное учреждение. Нас поднимают. О нас пишут в газетах, говорят по радио…

— Нас приглашают выступать в детских яслях и диетических столовых…

— Неостроумно… К нам водят делегации, нас ставят всем в пример. И вдруг какой-то Фигуркин хочет оказаться умнее всех, как всегда, вмешивается не в свое дело и заявляет, что все неправы! Один, видите ли, Фигуркин прав. Да ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?

Ослепительно вспыхнула молния, и недовольно загремел гром.

— Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие — нет? Ты понимаешь, на что ты идешь?

— Не пугай меня. Я ничего не боюсь! — гордо сказал Костя и вздрогнул от еще более сильного удара грома.

Хлынул ливень.

Прячась от дождя, они забежали в какое-то помещение и очутились в так называемой комнате смеха — королевстве кривых зеркал.

— Значит, ты все-таки выступишь на собрании?

— Да!

— И скажешь, что Горназ нужно ликвидировать?

— Да!

— Так вот единственное, чего ты сумеешь добиться, — это очередных неприятностей! Ты всегда отличался умением ставить себя в дурацкое положение. Над тобой будут смеяться, как над шутом!

Но тут Костя неожиданно захохотал. Захохотал искренне и весело.

— Ты посмотри, какая ты… — сказал он, указывая на окружающие их зеркала.

Только теперь Примерова заметила, где они находятся. Со всех сторон на нее смотрели ее до неузнаваемости искаженные отражения — вытянутые, сплюснутые, расплывшиеся и съежившиеся. И это показалось ей до того обидным, что она круто повернулась и выбежала из комнаты смеха.

14

Фигуркин задумчиво брел по просыхающим после дождя улицам.

«Горназ — образцово-показательное учреждение, — вспоминал он слова Примеровой. — О нас пишут в газетах, говорят по радио… Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие нет? Ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?»

Послышался резкий милицейский свисток, ибо Фигуркин переходил улицу в неположенном месте.

Костя поспешно вернулся обратно на тротуар.

«А действительно, на кой шут мне все это надо? — подумал он. — Ведь я мог и не изобрести ВОВ. Сколько лет жили без ВОВа, и ничего. Что мне — больше, чем всем, нужно?

Ну, выступлю я, ну, ввяжусь в драку, — а зачем?

Каждый раз, когда Костя задумывался и шел, не выбирая дороги, он всегда приходил к музею.

Так случилось и сегодня.

И снова в группе экскурсантов он переходил из зала в зал. Но в этот раз он никак не мог настроиться на голос Лены и продолжал спорить сам с собой.

Вернее, спора, как такового, уже не было. Просто Фигуркин искал наиболее благородный повод для отступления.

«Все-таки ВОВ только лишь кибернетическое устройство. Нельзя же в самом деле считать машину умней человека. И потом я действительно не могу знать причин, по которым Горназ считают полезным. Если бы Горназ не был нужным, его бы не было. А раз он есть, значит, он нужен. Я не знаю зачем. Но где-то там, может быть, знают!»

(Фигуркин посмотрел вверх. Музей находился в бывшем дворце, и потолки его были украшены изображениями античных богов и богинь.)

Найдя последний довод вполне убедительным, Фигуркин прекратил спор, прислушался к объяснениям экскурсовода, и снова они остались наедине: Костя и Лена.

— Взгляните на эту картину, — сказала ему Лена. — Вы знаете, кто этот человек?

— Постойте, постойте, что-то знакомое…

— Это Галилео Галилей. За свои труды, в которых он доказывал, что земля вращается вокруг солнца, этот гениальный ученый был обвинен в ереси и предан суду инквизиции. Он был старым, больным и в минуту слабости публично отрекся от своего учения. И все же мужество ученого одержало победу. И у Галилея хватило смелости сказать: «А все-таки она вертится!»

— Да, да, я понимаю вас, — сказал Костя. — Большое спасибо!

И окружающие с удивлением посмотрели на странного человека, который за что-то поблагодарил растерянную девушку, пожал ей руку и ушел.

15

Это собрание не отличалось ничем от всех других проходивших в Горназе собраний.

Сидевшая в президиуме Примерова, как обычно, мило улыбалась и совершенно не смотрела на Фигуркина, который, пристроившись в последнем ряду, нервно грыз ногти.

И выступления так походили одно на другое, что звучали как один мотив, исполняемый на разных инструментах.

Так, разучивая песни по радио, говорят: «А сейчас послушайте, как эта мелодия звучит на баяне, а теперь — на флейте…»

Вышла на трибуну Сидорова из отдела общественного питания и зрелищ — и зазвучала скрипка.

Заговорила Сидорова из кондизделий — и послышалась труба.

Выступал заведующий подотделом одеколонов — и забухал барабан.

В общем, все шло как обычно.

— Прошу слова! — выкрикнул, нарушая музыку, Фигуркин. — Я прошу слова!

И, не дожидаясь приглашения, пошел к трибуне.

Далее можно было бы написать так: «И в эту последнюю минуту, перед тем как взойти на трибуну, он вспомнил все: и свое беззаботное детство, и школьных друзей, и первую учительницу, которая говорила…»

Но нет, Фигуркин ничего такого не вспомнил. Может быть, потому, что, направляясь к трибуне, он лихорадочно придумывал первую фразу и, не найдя ее, начал так:

— Товарищи, наш Горназ никому не нужен. Его следует закрыть!

Все дружно ахнули. Мартушкин торопливо раскрыл блокнот.

А когда это бурное собрание окончилось, Зинаида Васильевна попросила Фигуркина зайти к ней в кабинет.

— Ну что ж, Константин Львович, — вы сказали на собрании именно то, что считали нужным. Совесть не позволила вам молчать. Но, я думаю, ваша чуткая совесть не позволит вам так же работать и получать деньги в учреждении, которое не приносит никакой пользы.

— Вы угадали, Зинаида Васильевна. Вот мое заявление об уходе.

— Очень хорошо! Ради нашей старой дружбы я подпишу ваше заявление без лишних бюрократических проволочек. Можете считать себя свободным.

— Спасибо.

— Не стоит. Желаю вам удачи на новой работе, если вы эту работу в Шумиловске сможете найти…

16

— Вот, Семен Егорыч, — сказал Мартушкин, кладя на стол редактора исписанные страницы. — Всю ночь писал.

— Что писали?

— Фельетон «Нигилист на трибуне».

— Нигилист на трибуне? Любопытно. О чем же это?

— О безответственных выступлениях некоторых безответственных товарищей. Вот что значит звездная болезнь. Поднимали мы Фигуркина, поднимали — и пожалуйста! До того зазнался, что решил, дескать, ему все дозволено. Выступил с призывом закрыть Горназ. Он, видите ли, математическим путем высчитал, что от Горназа никакой пользы.

— И предлагает его ликвидировать?

— Вот именно!

— Интересно, — сказал Семен Егорыч. — А ты, Мартушкин, сегодня центральную прессу читал?

— Да нет как-то… Я же фельетон писал.

— И напрасно. Журналист должен быть в курсе. Вот что сегодня написано в передовой статье центральной газеты. Читай вслух, — и редактор указал Мартушкину на обведенный красным карандашом абзац.

— «Пришла пора, — начал читать Мартушкин, — упразднить некоторые отслужившие свою службу учреждения и промежуточные инстанции. Об этом ярко свидетельствует хотя бы тот факт, что наиболее сознательные, передовые коллективы отдельных ненужных инстанций, не дожидаясь указаний сверху, сами, по собственной инициативе, поднимают вопрос о ликвидации своих учреждений».

— Ну, как? — спросил Семен Егорыч.

— Так я же не знал, — пролепетал Мартушкин.

— Надо знать! В нашем городе проявляется такая своевременная золотая инициатива! Фигуркина следовало бы всемерно поддерживать, а ты о нем фельетоны пишешь! «Нигилист на трибуне»! Побольше бы таких нигилистов!

— Так я же… — снова начал журналист.

— Эх, Мартушкин, Мартушкин! Есть в тебе молодой задор. И нет всего остального. Я как раз статью пишу о закрытии ненужных учреждений. Так что спасибо тебе за положительные факты. — Семен Егорыч похлопал по фельетону. — Молодец Фигуркин!

— Молодец твой Фигуркин! — говорил по телефону начальник Примеровой. — И ты, Примерова, молодец! То кибернетику у себя внедрила, то новый почин родила. Правильно действуешь!

— Спасибо, Иван Иваныч, — растерянно отвечала Примерова. — Только я не совсем понимаю, что вы имеете в виду?

— А ты в сегодняшнюю газету загляни. Там твоего Фигуркина до небес поднимают!

Примерова от неожиданности бросила трубку и, раскрыв лежавшую перед ней газету, прочитала: «По собственной инициативе. Ценный почин работников конторы Горназ».

В кабинет вошли незнакомые люди.

— Здравствуйте. Мы из радиокомитета. Нам хотелось бы побеседовать с автором замечательного почина товарищем Фигуркиным.

— Видите ли, его нет…

— А когда он придет?

— Понимаете, он, собственно, сюда не придет…

— А где его можно найти?

— Как вам сказать… Я точно не знаю… Но если нужно, я сама могу ответить на ваши вопросы.

— Ну, конечно! Если вы не против, мы будем записывать нашу беседу на пленку. Это получится естественно и непринужденно.

Говоря это, один репортер установил магнитофон, а второй, поговорив в микрофон: «Раз-два-три, даю пробу», начал:

— Мы находимся в городской конторе по составлению названий. В той самой конторе, где родился новый замечательный почин, о котором сегодня пишет газета и говорят во всех учреждениях Шумиловска. У нашего микрофона управляющая конторой Зинаида Васильевна Примерова. Расскажите, пожалуйста, Зинаида Васильевна, как в вашем коллективе родилась идея закрыть вашу контору.

— Мысль упразднить наше учреждение родилась у нас не случайно. Мы много думали об этом, советовались, взвешивали…

17

…— даже самые приблизительные подсчеты показывают, что ликвидация ненужных контор и устаревших учреждений может дать государству огромную экономию средств, высвободит большое количество специалистов, занятых сейчас во всякого рода промежуточных бесполезных инстанциях… — Голос Примеровой звучал по радио, и Сычкин слушал ее выступление, нервно расхаживая по комнате. — …Вот почему наш коллектив решил просить вышестоящие организации о закрытии Горназа.

— Ну, Борис Петрович, поздравляй! — воскликнул, входя в кабинет, Рыбацкий.

— С чем?

— Как с чем? Во-первых, Горназ закрывают, а мы, значит, остаемся. А во-вторых, уговорил я знаменитого Фигуркина. Он согласен.

— На что согласен?

— Работать у нас.

— Ты что, Рыбацкий, шутишь?

Но упоенный успехом Рыбацкий не заметил, как побагровел его начальник. И вопрос его он растолковал так, что, мол, Сычкин просто не в силах поверить такой удаче.

— Честное слово, уговорил! Ты еще, Борис Петрович, Рыбацкого не знаешь!

— Да кому он нужен, твой Фигуркин? — закричал управляющий. — Да я его за миллион рублей не возьму. Сегодня по его почину Горназ закрыли, а завтра он у нас почин устроит? Да это же не работник… Это… Это бомба замедленного действия! — четко сформулировал Сычкин.

18

Осенний дождь сбивал с деревьев последние осенние листья. Фигуркин отряхнул плащ и с небольшим чемоданом в руках вошел в подъезд музея.

— Давненько вы у нас не показывались! — сказала билетерша у входа. — В отъезде были?

— Вот именно.

Он прошел по залам и, как обычно, присоединился к группе экскурсантов.

Девушка рассказывала о картинах, и он снова слушал ее голос.

— Ну вот и все, товарищи! — сказала она. Экскурсанты разошлись, и впервые за все время Костя и девушка, которую Фигуркин называл Леной, по-настоящему остались вдвоем.

— Здравствуйте, — подошла к Фигуркину девушка. — Почему вы так долго не приходили?

— А разве вы меня знаете? — удивился Костя.

— Конечно. Вы тот самый Фигуркин. И вы были у нас в музее двадцать три раза.

— Двадцать четыре, — уточнил Костя.

— Значит, я вас не сразу заметила. Почему вы так долго не приходили?

— Я работаю теперь в другом городе. Ну и вот… приехал повидать вас.

— И очень хорошо сделали. Меня зовут Тоня. А далеко вы теперь работаете?

— Меня зовут Костя. И работаю я недалеко. При желании часа за три можно добраться.

— Поездом?

— Самолетом…

Они шли по улице. И дождь, отступая перед ними, переставал моросить…

— А когда вы уезжаете?

— Еще нескоро. Ночью.

— Жаль. Я думала, вы к нам надолго приехали.

— Так я еще приеду! Надолго приеду. Насовсем. Вот только кончу работу над одним интереснейшим прибором — и приеду.

— А что это, если не секрет?

— Я, Тоня, знаю, кажется, как сделать такой прибор, который будет абсолютно точно определять, годится ли человек для той должности, которую он занимает, или нет. Понимаете?

— Понимаю, что у вас скоро начнутся новые неприятности.

Костя рассмеялся.

— А вот тот самый магазин уцененных товаров, где я купил тогда ВКУС. Зайдемте? Может, там еще что-нибудь интересное найдется.

А в магазине было все по-прежнему. Те же картины, те же люстры и те же юные продавцы, без устали оттачивающие искусство игры в настольный теннис.

— Пусть победит сильнейший! — сказал Фигуркин.

— Спасибо! — дружно ответили продавцы, не прекращая игры, но стараясь быть взаимно вежливыми с покупателями.

Костя огляделся.

Вместо громоздкой мебели повсюду были расставлены разногабаритные уцененные телевизоры. И со всех экранов, больших и малых, неслась какая-то очень модная, но явно уцененная песня.

— А сейчас, — сказал диктор, — прослушайте выступление начальника главного управления по ликвидации ненужных учреждений.

И на всех экранах, больших и малых, появилась красивая, мило улыбающаяся Примерова.

— Все шире и шире, — начала она, — развертывается движение за закрытие излишних инстанций и ненужных учреждений. Достаточно сказать, что только за последнее время у нас в Шумиловске закрыты контора по составлению названий, контора по составлению наименований и ряд других подобных контор. Огромную поддержку в этом важном и серьезном деле оказывают нам сами работники ненужных учреждений…

Примерова, как всегда, была на уровне и говорила легко и гладко…

— Теперь, Тоня, вы понимаете, над каким важным прибором я работаю? — серьезно спросил Костя.

— Понимаю, — так же серьезно ответила Тоня. — Это, наверное, один из самых нужных приборов… Только нельзя ли его сделать поскорей?

— Я постараюсь, Тоня, я обязательно постараюсь…