— Какие мертвяки, Прозор? — удивленно поднял брови Велислав. — О покойниках на Гнилой Топи слухов нет.

— Маленький я тогда был, вот и сходил сдуру — мертвых посмотреть, — буркнул Прозор. — Потом как-нибудь расскажу, сейчас не буду: и так бед сегодня слишком много выдалось. Только есть там мертвые — в Гнилой Топи, знайте. Но они не такие как наши — там мертвяки из другого мира. Видел…

Венды сгорали от любопытства, но Прозор молчал. Как только ему доводилось вспоминать, что пришлось пережить в детстве на древнем болоте, он сразу становился угрюмым и замкнутым. В остальном же редко можно было сыскать человека жизнерадостней бесхитростней чем Прозор. Вот и сейчас — раз решил, что не надо рассказывать о мертвецах, значит, ничего говорить не будет.

Добромил зевнул:

— Я уже спать хочу, сам не знаю как. Может, начнем укладываться?

— А почему бы и нет? После этаких страстей — сон самое милое дело! — радостно подхватил Любомысл. Старик тоже давно клевал носом и хотел предложить отдохнуть. — Сейчас со стола приберем, ляжем да храпака зададим. Так Велислав?

— Так-то оно так… — задумчиво отозвался предводитель. — Да я вот думаю, что надо бы этой ночью караул выставить. Хоть мы и за стенами, хоть и заложили щели чесноком, но… Вот что! — решил Велислав. — Сторожить будем по-двое. Нас пятеро, значит кто-то без напарника. Он под утро, когда рассветет, нас стеречь будет. Тебя, Любомысл утром поставлю, готовься, — улыбнулся Велислав, зная, что старый мореход из всего времени суток больше всего не любил — как он его называл — час быка: глухое, предрассветное время.

— Как пятеро? — обиделся Добромил. — А я что, не в счет?! Велислав, почему не хочешь меня в охрану поставить? Чем я хуже? Нет, я сейчас немного полежу, посплю. А потом растолкайте меня. Я тоже дежурить буду — как все. Чай не в палатах отдыхаем, щас почти как на войне. Будите!

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Велислав, — разбудим тебя под утро — будешь с Любомыслом караулить. А там, как только рассветет, ноги унесем. И чем быстрее — тем лучше. Вы до ближайшей деревни: там меня ждать будете. А я в другое место поеду. Потом встретимся.

— А куда, если не секрет, собрался, Велислав? — полюбопытствовал Прозор. — Может и мне с тобой? А Добромила — Борко, Милован и Любомысл до Виннеты доведут. Разделимся: они из города помощь приведут, а мы по деревенькам ведунов поищем.

Велислав задумался: предложение Прозора выглядело заманчиво. Но у него есть план лучше. «Ладно, скажу, к кому я надумал за помощью обратится, худа от этого не будет!» — подумал Велислав.

— Тут, недалеко, рядом с лесным озером, живет мудрый волхв. Его зовут Хранибор. Волхв Хранибор. Хранитель леса. Слышали о нем?

Венды переглянулись: нет, это имя им незнакомо. Хотя все вендские волхвы, живущие по лесам напересчёт. их не так уж много. Ну что ж, если Велислав надумал обратиться именно к Хранибору, значит так надо. Велислав знает, что делает.

— До других волхвов далеко, пока доберешься да пока разыщешь — время уйдет, — пояснил Велислав. — А оно дорого. Товарищи больны, нежить окрест башни объявилась. Я Хранибора давно знаю, он поможет.

— А почему мы о нем раньше не слышали? — спросил Любомысл. — Ведь мудрые знающие люди — а уж тем более волхвы — в почете, их все привечают, считают за честь с ними знакомство иметь…

— Не хочет волхв людской славы, — улыбнулся Велислав. — Ни к чему она ему. Хранибор ей хорошо цену знает. — И, помолчав, прибавил непонятные слова: — Ведь это его заслуга, что десять лет назад, когда дикари — бруктеры на Альтиду напали, наша кровь не пролилась. Прозвище Старой, что после той битвы мне люди дали, по праву волхву Хранибору должно принадлежать, не мне.

— Ой! Здорово! Расскажешь? — воскликнул Добромил. — Я о нашествие бруктеров только слышал, мал был. Такие истории знать надо.

Велислав и Прозор переглянулись. Дружинники вспомнили первое в их жизни сражение. Да и сражением, как таковым, это тяжело назвать: тогда над грубой силой победил разум. И все благодаря Хранибору. Тайна волхва — не тайна Велислава. Но княжича она касается напрямую…

— Обязательно расскажу, Добромил, но не сейчас. Вернемся в Виннету и там все узнаешь. Обещаю тебе. А теперь, давайте думать, как ночь поделим? Да, отроки, гляньте-ка, что там, в тех дальних сундуках? На моей памяти — в них зимняя одежа хранится.

Вскоре Борко и Милован выгребали из сундука теплые овчинные полушубки.

Порешили так: первую половину ночи на страже стоят Прозор и Милован, оставшуюся Велислав и Борко. Любомыслу и княжичу — начать сторожить, как только засветлеет.

— Кто на страже стоит, тому луки под рукой держать! — распорядился Велислав. — Если мало ли какое-нибудь сомненье появится, то сразу — серебром…

Стали располагаться: набросали на лавки найденные в сундуках овчинные полушубки. Этими же тулупами укрыли больных. В изголовье положили оружие.

Милован загасил половину светильников, чтоб понапрасну не жечь масло. Один светильник снял и поставил на стол. Помещение погрузилось в полумрак. Парень уселся напротив Прозора и подпер щеки руками, старательно тараща глаза и вслушиваясь в ночные шорохи. Но зря он таращился. Как задремал — Милован не заметил…

Смачно похрапывал Любомысл, у стены на лавке приглушенно стонал Борко. Наверно снилось плохое: давешний упырь и во сне преследовал молодого дружинника. Прозору не спалось. Воин в охране, охотник в засаде. Нельзя…

— Милован! — кто-то тряс парня за плечо, безжалостно прерывая блаженный сон. — Проснись! Да тихо ты!

Широкая ладонь плотно придавила губы, прерывая готовый вырваться возглас. Очумелый Милован с усилием разлепил веки, пытаясь отбиться от навалившейся напасти, но все тщетно… Одной рукой Прозор намертво зажал парню рот, другая же, тяжелым мельничным жерновом, придавливала к скамье. Милован чувствовал себя немощным старцем.

— Тихо! — снова прошипел Прозор. — Тихо! Вслушайся! — И чувствуя, что Милован пришел в себя: проснулся и перестал дергаться, освободил губы парня от жесткой как доска ладони и повел глазами на лавки с больными дружинниками. — Ты ничего не чуешь? Там что-то есть? Иль мне мерещиться?

Сонный, не прочухавшийся Милован вытаращил глаза и прислушался. Да, в самом деле там твориться что-то непонятное: слышиться легкий шелест; побрякивание то ли височных женских колец, то ли монист…

«Опять волшба, или как её назвал Любомысл — магия. Тьфу — будь она неладна! — напрягся Милован. — И зачем только эти письмена смотрели?»

Раздалось хихиканье. Смеялась женщина или ребенок. Совсем, как вечером, на отмели, когда злая сила опорожнила котел с ухой. Потом раздался клёкот и шелест кожистых крыльев.

— Что там? — шепнул Милован. — Что-нибудь видишь? Хихикает кто-то.

— Нет, только воздух колышется. Как марево в жару. Значит, не почудилось.

Крылья прошелестели над самой головой. Даже вроде бы теплом обдало. Незнакомый тонкий приторный запах защекотал ноздри. Потом раздался легкий стук от одной из заложенных дубовыми ставнями бойниц. Затем тихий испуганный возглас… Почти человеческий. Будто летучая невидимка неожиданно укололась или обожглась. Серебряная куна, висевшая над бойницей качнулась. Еще раз… Еще… Словно кто-то невидимый обжегся об неё и теперь дул, пытаясь остудить…

Милован подтянул лук. Стрела бесшумно легла на тетиву. Прозор придержал парня, положив на оружие ладонь, почти не разжимая губ, выдохнул: — Обожди! Кажись, я знаю, что там. Может, ошибаюсь… Надо ставни отворить — им выхода нет…

Кому надо отворить ставни — Милован не понял. Поднявшись, Прозор бесшумно, ступая как только он один и умел, прокрался к бойнице.

Так же тихонько сняв с нее качающуюся серебряную куну, он легко вынул тяжелую дубовую ставню, и будто хрупкую драгоценность опустил ее на пол. Потом, словно тень, отодвинулся и вжался в стену. Все это Прозор проделал быстро: будто вел привычную охоту. В проем потянуло прохладой.

Теперь шелест крыльев слышался в разных концах помещения: тихий, неприятный и загадочный. Казалось, в воздухе мечутся невидимые летучие мыши или сильный ветер треплет мокрые холсты. Язычки пламени в светильниках заколебались: над ними шелестели невидимые крылья…

Снова послышалось детское хихиканье, но уже вдали от людей, у открытой бойницы. Последовал неразборчивый женский возглас и снова зашелестели крылья. Милован чувствовал, как на его голове шевелятся волосы.

Из прочной кладки сыпались песчинки и мелкие камешки. Казалось, что в сводчатый проем протискивается что-то невидимое и грузное — нещадно обдирая о камни свое туловище. Потом приглушенное хлопанье крыльев донеслось снаружи. За бойницей послышался взвизг и хриплое карканье — вроде как зов.

Опять из кладки посыпались песчинки: за невидимой первой тварью наружу последовала вторая, потом третья… Неожиданно крыло коснулось головы Милована, разметав волосы. Потом парень замер, у него появилось ощущение, что кто-то неведомый и страшный его разглядывает: будто он маленькая птичка, а этот взгляд холодный и безжизненный — змеиный. Замерший Милован насчитал семь выползов, или выходов, или вылетов — происходящему просто не было названия — неведомых тварей… Ровно по числу занемогших дружинников.

— Что это, Прозор? Что ж это такое-то такое, а?! — Очумевший Милован смог разлепить ссохшиеся губы. Парень тяжело выдохнул, видя, что Прозор вновь водружает на места тяжелую ставни и завешивает ее серебряной куной. — Откуда это? Что за жуть? Ведь все заперто было! Везде серебро, чеснок висит!

Милован затряс головой, похоже, молодой дружинник сейчас зарыдает. Прозор положил на его плечо руку и сумрачно изрек:

— Это дочери Мораны: лихоманки-лихорадки. Другого объяснения я не знаю и у меня его нет. Да вставай ты — все закончилось. Не сиди сиднем — считай, что мы в засаде и враг мимо нас прошел. И был этот враг грозен и могуч, и биться с ним не следовало: потому что пока не знаем чем его можно одолеть. А вот узнаем — тогда другое дело. Давай лучше глянем, что там с нашими — живы ль еще? Оттуда все началось. — И великан направился к больным.

Прозор тронул каждому шею: щупал пальцами яремную жилу — бьется ли в ней кроветворный живчик. Потом, хмурясь, достал нож. По очереди, приложил каждому холодное лезвие к губам. Качнул головой: трое не дышит. Затем пощупал им грудь и серебряные обереги. Склонил голову…

Милован сразу все понял.

— Что будем делать, Прозор? — тоскливо спросил он. — Еще трое. Сколько нас к утру останется? Будим Велислава и Любомысла?

— Не надо, — невесело отозвался Прозор. — Не надо никого будить. Ничем уже не поможешь. Эти лихоманки в них еще на берегу вселились. Наши бедолаги их с собой принесли. Может, ты сейчас чувствовал: в тебя что-то влезть хотело да не вышло? Было?

— Было. Мерзко. Рассматривали меня. Я думал, чудится.

— Ничего не чудится. То же самое я на берегу чувствовал. То же самое, — повторил Прозор. — Верно Любомысл молвил — серебро всех нас спасло. Слышал, как на бойнице одна тварь на серебро наткнулась и заверещала? Боятся они его. Для них оно — гибель. И то серебро, что мы хворым подвесили, этих тварей и повыгоняло из тел. Я куны потрогал: они горячие, жар от них идет — будто их только отлили. Да вот только жаль — не сразу наши обереги помогли — успели лихоманки у троих душу высосать. Будить никого не будем — пусть отдохнут. Проснутся — все увидят. Я заметил, лихоманки над ними не кружились. На всех серебряные обереги есть.

— Почему ты думаешь, что это лихоманки?

— Почему, почему! — усмехнулся Прозор. — Ты вот меня послушай: думаю, теперь тебе все равно не уснуть, ну и чтоб не скучно было, расскажу, что я в детстве про это слышал.

Теперь уж Милован точно не мог сомкнуть глаз, держа в руках снаряженный лук и зачарованно слушая Прозора. Тот вполголоса рассказывал ему о дочерях Мораны-Смерти все, что когда-то ему довелось слышать от деревенского знахаря — отца Беляны.

Добромилу снился Пес… Он был большой — гораздо больше самого крупного волка, которого мальчик видел этой зимой. И шерсть на дивном звере совсем не серая — как на волках, а цвета пожухлой осенней травы с легкими буровато-серыми подпалинами.

Сначала Добромил увидел маленькое бурое пятнышко на небосводе, усыпанном необычно чистыми и яркими звездами. Пятнышко стремительно близилась, росло и приобретало очертания. Пес несся к нему огромными прыжками, прямо сквозь звезды! И вот, к мальчику, умерив бег, а потом вообще перейдя на неспешный осторожный шаг, степенно подходил чудный зверь… На его шее зверя темноватым багровым огнем горели большие самоцветные камни.

Пес несколько раз вильнул изогнутым пушистым хвостом, и уселся перед Добромилом. Глядя на мальчика, чуть склонил голову набок — рассматривая его. Потом Пес заулыбался всей пастью: его черные губы бережно прикрывали огромные белые клыки — ведь всем известно, что если скалишь зубы - то задумал недоброе…

«Ты хотел знать, кто такие Псы? — услышал Добромил. — Так вот, смотри — я один из них…

— Можно я тебя потрогаю? — спросил Добромил. — Не бойся — я не сделаю тебе неприятно…»

Пес упал на спину и, в восторге заболтав в воздухе всеми лапами, хохотал:

«Мне?! Неприятно?! Добромил! Маленький! Знай, что псы и люди самые-самые стародавние друзья! Лошади, и те пришли к вам позже нас. А уж про кошек я вообще не говорю! Жаль, что когда-то нам пришлось уйти… Мы любим людей, особенно детей, а они любят нас…

— Ты не уйдешь? — спросил Добромил. — Мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями…».

Вместо ответа Пес вильнул хвостом, опять уселся и протянул Добромилу мощную, толщиной с руку взрослого мужчины, переднюю лапу. Он улыбался…