Пролог

Под крутым обрывом на пересохшей речной отмели лежали бесчувственные тела вендских дружинников. Посиневшие руки сжимали рукояти мечей, которые воины так и не успели выхватить…

Ничто не предвещало беды. Тихий безоблачный вечер незаметно перешел в ночь. Потрескивали дрова в небольшом костре, над ним в закопченном котле варилась уха. Люди отдыхали. Кто-то водил камешком по лезвию меча, ведя неспешный разговор, или просто лежал, глядя в небо. И вот…

Протяжный тоскливый вой несся над ночною рекой. Гулкое его эхо, отражаясь от холодных волн, уносилось вдаль, стихало. И вслед, на противоположном пологом берегу появилось нечто. В скупом свете луны трудно понять — что именно. Долетал треск ломающихся ветвей, тонких стволов. Нечто ширилось, подминало чахлый осинник. Издавая глухие клокочущие звуки, неспешно ползло к береговой кромке.

Казалось, там растекается вскипевшая смола — так же вязко и неторопливо. Но только уж слишком много ее набралось — этой смолы. В какой-то миг нечто замерло — будто вслушиваясь, вглядываясь в ночь. Тишина длилась недолго. Снова заломило уши. Теперь уже не вой — а невыносимый рев. Нечто опять ожило, заколыхалось и двинулось к берегу. Затрещали деревья.

— Это леший кричит, дядька?! — вжавшись в камни шептал мальчишка лет двенадцати. Он обращался к седому старику, сидевшему рядом. Мальчишка испытывал невыразимый, ни с чем несравнимый ужас.

Такой трепет вспыхивает в предсмертный миг у загнанного животного. Клыки врага смыкаются на шее, прокусывают дрожащую жилу — вспарывая ее. Затем — сначала теплым ручейком, потом кипящим потоком хлещет кровь, — по капле унося жизнь… И нет уже сил — ни вырываться, ни защищаться. Остается только замереть — дожидаясь избавительницы-смерти.

Впрочем, крови не было. Не было и клыков на шее. И, несмотря на запредельный страх, мальчишка храбрился изо всех сил. Ему казалось недостойным, что кто-нибудь из дружинников заметит, как он напуган. Воины сидят рядом. Полтора десятка… Все храбрые люди. Лучшие из лучших… Дружинники не должны видеть, как ему плохо. Однако храбрился мальчишка напрасно.

— Леший? — ослабевшим голосом шептал он. А потом мальчугану стало совсем худо. Лицо застыло. Стало синюшным — как у утопленника. Дрожащая рука сжалась на рукояти меча с такой силой, что казалось — из-под ногтей брызнет кровь.

Но воины не видели. Весь этот морок начался так неожиданно! Так внезапно! Никто не успел понять, что случилось. Тем более нет времени что-либо предпринять! Да и кто знает — куда отходить? Как защищаться? Где укрыться? Сначала в вышине что-то прошелестело, уносясь на полуночь. Быстро — быстрее сокола. Затем… Затем мертвящая тишина. Лес замер как перед грозой. Только глухо, как отпущенная тетива, гудел ветер в вершинах сосен.

А вслед…

Звуковой удар, прилетевший с дальнего берега, обладал такой силой, был настолько могуч, что всех находившихся на отмели вогнал в ошеломление. Будто кузнечным молотом по головам прошелся! Камни под ногами показались бы мягкой травкой в сравнении с мощью этого звука!

Визг тысяч нетопырей и грозовые раскаты; грохот океанского шторма и завывание нечисти у кромки мира; все неведомое и жуткое — то, чему нет названия, — все смешалось в ужасающе-сильном, громовом и мертвящем таране. А потом пронесся вынимающий душу вой.

Два дружинника, собравшиеся ополоснуть руки, сейчас валялись в беспамятстве. Тяжелый, как гранитный валун, звук отбросил их от воды на добрый десяток саженей. У одного дружинника из-под головы сочилась кровь, рядом лежал товарищ с неестественно вывернутыми ногами. На долгие недели дружинник останется недвижим. И затем — на то время, что отмерят для жизни милосердные боги — останется колченогим калекой.

Дружинники сидевшие поодаль, у костра, чувствовали себя немногим лучше. Они не стояли рядом с рекой. Удар прошел выше голов. Никому всерьез вроде бы не перепало. Но… Кто-то схватился за шею — пронзенный удушьем. Кого-то скрючило в три погибели страшнейшим ударом подвздох — и сейчас мучительно выворачивало наизнанку. Причем выворачивало так, что казалось: вся утроба — все нутро! — бесконечно и мучительно лезут горлом.

Иным чудилось, будто их охватило огромными невидимыми жерновами. И сейчас эти жернова неторопливо выдавливают плоть и кровь. Выдавливают через поры кожи. Изнутри.

Словом, каждого терзало свое — самое мерзкое и тяжелое ощущение. И не передать его никакими словами — нет таких слов. И не описать! Никто из дружинников ничего подобного никогда не испытывал. А ведь эти люди пережили немало. Все они закалены жизнью, все суровые воины и охотники. Каждый видел столько невзгод, что иному хватило бы и на десяток жизней.

Хотя было в этом тяжком мороке и общее — то, что ощутили все. Сильным, здоровым мужчинам казалось, что их — как маленьких детей — помимо желания усадили на огромные уходящие к звездам качели. И сейчас их до рвоты раскачивают. Перед помутившимся взором прыгает небо; сквозь обрывки косматых туч несется полная, невозмутимая луна; мелькают черные воды реки и каменистая земля. Кажется, вот-вот соскользнешь и превратишься в большое мокрое пятно.

Все наважденье прекратилось в один миг. Морок исчез. Только тяжелый медный котел, в котором булькала готовая уха, странным образом не был сшиблен звуковым ударом. Он все так же висел на распорках, крепко вбитых в каменистую отмель. Но повел он себя самым странным образом: его край медленно клонился все ниже и ниже. И вот, через закопченный обод в зашипевший костер ударила тугая струя дымящийся жидкости. Казалось, чья-то невидимая рука медленно опорожняет котел. Костер зачадил и угас.

Раздался неожиданно глумливый взвизг и скрежет невидимых когтей, оставивших глубокие борозды на выпуклом краю. Вслед — хлопанье призрачных крыльев и тихое хихиканье. То ли женщины, то ли ребенка. Опустевший котел закачался, затих. Наступила звенящая тишина, а вслед — бездумье… Обессиленные и прибитые люди смотрели в никуда застывшими глазами. Дружинники ничего не видели, не чувствовали. Мысли исчезли.

Первым опомнился старик. Хотя, какой там старик! Лет шестьдесят, не больше. Просто волосы не ко времени поседели — от невзгод. Старый дружинник, которого звали Любомысл, мотнул кудлатой головой и согнал тошнотворную одурь. Ему не впервой: бывалый мореход, искушенный боец — умело отражавший натиск врага на скользкой палубе; путник — исходивший все ведомые людям водные просторы и благополучно переживший не один ураган; странник — умудрившийся не только побывать в неизведанных далях, но и вернуться оттуда без видимых глазу увечий. Любомысл многое видел и испытал на своем веку. И сейчас бесценный опыт пригодился — чутье не подвело.

Помутневшие серые глаза Любомысла прояснились. Неожиданно цепкими и быстрым взглядом — он оценил последствия страшной напасти.

Что-то до боли знакомое! Опасное и до жути настоящее следовало за прекратившимся наважденьем-мороком. Далекий рокот и шум напомнили ему о давних бедствиях. В глубине сознания, сметая остаток одури, вспыхнула тревога. Любомысл окончательно пришел в себя.

Вглядевшись в дальний берег, он вскочил. Резво — не по стариковски. Взвился — будто хищный зверь от ловушки отпрыгнул. Ни говоря ни слова, Любомысл схватил обмякшее тело мальчишки и без видимых усилий бросил себе на плечо. После взревел зычным и сильным голосом — схожим с ревом лесного быка-тура во время гона:

— Волна наступает! Все наверх! На обрыв! Быстро! Бегите отсюда! За мной! На обрыв! Бегом!..

Не теряя времени, Любомысл с неожиданной для его возраста прытью кинулся на полуночь. Вдогон стихшему эху. В сторону крутого каменистого обрыва, на вершине которого покачивались исполинские сосны.

Дружинники, очухавшиеся от его крика, увидели, что от дальнего пологого берега Ледавы идет невиданная по высоте волна.

Водная громада выглядела так, будто разом снесло запруду небывалой исполинской мельницы. В далеких морях мореходы иной раз встречают такие валы. Любомысл его как-то видел. Но только вот редко какому кораблю удается спастись от такого вала.

А вода катила на людей. Вал стремительно набирал высоту. Размером он достиг высоты добротных каменных хором, а все рос и рос. Хищно изогнутый пенящийся гребень вала мог уже скрыть с верхушкой вековую сосну, если бы она стояла перед ним.

Никого из дружинников подгонять не пришлось. Не маленькие — сами беду видят!

На сборы ушли мгновения. Сказалась длительная воинская выучка. С оружием воины не расстаются даже в мирное время во время сна. Оружие — оно всегда под рукой. Остальное добро — наживное.

Четверо дружинников, не раздумывая, бросились к раненым. Надо вызволять — сам погибай, а товарища выручай. Этот закон свят. Остальные венды побежали к спасительному обрыву.

Успели не все.

Вал неожиданно быстро прикатил к обрыву. У самого берега его гребень взметнулся брызгами, чавкнул и жадно слизнул замыкающих дружинников. Они несли раненых…

Затем мутная пенящаяся бездна, крутя и перемалывая их тела донными валунами, древними корягами и прочим речным хламом, сотрясла обрыв. Земля не выдержала. Отломился широкий толстый пласт. Медленно и величественно осел — погребая под собой то, что осталось от людей.

Никто не понимал, сколько прошло времени. Может — проскользнул миг, а может — пролетела вечность. Дружинники чувствовали себя так, словно только что вышли из тяжелого боя. В бою времени не существует. Его не отмерить. В бою час — как мгновенье, и не понять, какое сейчас время суток — утро или вечерняя заря?

Ошалевшие люди тяжело дышали, понемногу приходили в себя.

— Да-а… — хрипло выдохнул кто-то, глядя, как вал, принятый могучей рекой, исчезал. — Еще б немного и отправились бы мы по лунной дорожке, да на велесовы пастбища! Спасибо, Любомысл! Спасибо старик! Сообразил…

Любомысл тем временем уложил мальчика на мягкую землю, подоткнул ему под голову свою суму, задрал рубаху и принялся проворно растирать грудь и щеки паренька.

— Спасибо, Любомысл! — смахивая со лба холодный пот, отозвался еще кто-то. — Удружил!

— Ладно уж! — буркнул старик. — Успокойтесь! И не такое бывало. Подумаешь — волна! Эка невидаль… Отодвиньтесь, бугаи. Не заслоняйте Добромилу дыхания! Столпились!

Дружинники послушно отступили. Старик дело говорит. Молодой княжич Добромил дороже всего. Дороже собственной жизни.

— Уф-ф! В самом деле, Любомысл! Ты молодчина! — воскликнул молодой дружинник по имени Милован. И судорожно сглотнув, добавил: — Когда вернемся — пир ради тебя закатим. Великий пир! А? Как, други? — обернулся Милован к остальным. Дружинники молчали, тяжело дышали — отходили.

Любомысл тоже не ответил. Старик сосредоточено занимался делом — бодро растирая мальчика и попутно вдувая ему в рот воздух и умело давя на грудь, — восстанавливал слабое дыхание. Так делают наглотавшимся воды.

Наконец, мальчик глубоко вздохнул, медленно раскрыл дрожащие веки и непонимающим взглядом обвел окружающих.

— Ну вот, Добромил, — ласково пробурчал старик. — Что ж это ты затеял, что ж ты нас пугать надумал! Такой сильный парень! Почти взрослый!

— Любомысл… — узнавая старика, прошептал мальчик и, неожиданно для самого себя, разрыдался. — Так больно было! Так страшно… Так давило…

— Ничего, княжич! Ничего! — старик нежно гладил голову Добромила. — Все прошло! Все кончилось!.. Ты поплачь, княжич, поплачь! Вмиг полегчает! Уж я-то знаю! Дело известное! Любой тебе скажет! — и Любомысл бодро подмигнул мальчишке.

Долгих увещеваний Любомыслу не понадобилось. Детские невзгоды быстро забываются. Мальчик быстро успокоился, смахнул с глаз остатки слез и стал подниматься. Любомысл протянул руку, подставил плечо…

— Не надо, Любомысл! Я сам! — воскликнул княжич Добромил. — Сам встану!

Мальчику стало заметно лучше — он самостоятельно сел, отвергая помощь старика и здоровенного дружинника по имени Прозор.

— Ну, сам — так сам! — обрадовался Любомысл. Его воспитанник оживал на глазах, это замечательно! — Только резво не вскакивай — соизмеряй силу. После такого передела осторожность нужна. Не спеши! Поспешность ни к чему. Что там у вас? Все успели? — Любомысл обернулся к воинам. По мрачным лицам понял — дела плохи. Тихо спросил: — Кто?

Воины, над которыми только-что махала саваном близкая Смерть — Морана, молчали.

— Нет, не все, Любомысл, — отозвался молодой кудрявый парень по имени Борко. — Не все…

Старик обвел взглядом дружинников. Шестерых недосчитался.

Прозор поймал взгляд Любомысла, тихо сказал: — Рыбака нет. Ведени Водяного. Бедолага, когда эта жуть началась, в своей лодке рылся. Особую приправу искал для ухи. Я заметил — его первым скрутило, а потом и до нас дошло.

Снова нависло молчание. Люди пытались осознать неожиданную и такую глупую гибель друзей. Ведь смерть нелепа — если она не предрешена заранее. В голове не укладывалось — погибшие только что сидели рядом, делились едой, глотком крепкого хлебного вина. Разговаривали… перебрасывались незатейливыми шутками. Теперь друзей нет.

— Может, смогут выплыть? Как думаете? — терзался Борко. И с присущей ранней молодости самоуверенностью воскликнул: — Я бы наверно смог… Они ведь… Их ведь… Их ведь даже смерть не враз одолеет! — Борко отвернулся. Не хотел, чтоб видели его лицо с увлажнившимися глазами. Дружинника слезы не красят.

— Может и смогут. Никого не хорони, Борко! Не хорони, пока сам не снарядишь покойника к прародителям! Да не справишь по ушедшим достойную тризну! — прервал его высокий воин.

Плащ на нем иной, не такой как у остальных: более длинный, не доходивший до земли всего пару пядей. Густо-бардовый, с вышитой золотом застывшей в прыжке рысью. Он отличался от черных плащей воинов с серебряным шитьем на плечах. Этот дружинник предводитель отряда. Зовут его Велислав.

— Похожих случаев не счесть! — Голос предводителя поражал силой и твердостью. — И еще! Никто не видел их мертвыми! А раз так — надежда есть!

Уверенность Велислава возымела успех: поникшие дружинники воспрянули, Борко провел рукой по лицу, смахнул набежавшую слезу и повернулся. Напоследок, чуть слышно шмыгнув носом, постарался напустить на себя суровый вид. Княжеский дружинник не должен раскисать. Всё! Что было — то прошло.

Тем временем Велислав кратко распоряжался.

— Дружинники! Осмотрите лошадей! Им тоже перепало от этой мари. Все уходим в башню! Лошадей туда же. Все обсуждения потом!

Велислав оглядел дружинников, насторожился. Твердо на ногах стояло лишь несколько человек. Иных воинов шатало, их бил озноб. Плохо дело: хворые.

Велислав повернулся к здоровенному, выделявшимся ростом и статью воину.

— Прозор, друг! Помоги. Ты во тьме видеть горазд.

Богатырь пожал плечами, будто говоря: «Эка невидаль. Мог бы и не говорить — все сделаем как надо!» Оглядел дружинников, сразу определив: кто тверд, кого не сильно прибил морок. Махнул рукой — мол, за мной! — и стремительной тенью скользнул туда, где доносилось ржание и хрип перепуганных коней. Со стороны башни навстречу им уже бежали три воина — их оставили для присмотра за лошадьми.

— Мы в порядке! — на бегу крикнул Прозор. — С нами бегите, лошадей собирайте! В башню заводите!

Дружинники исчезли в ночном лесу.

Остальные, так и не отошедшие, прибитые, устало направились к башне. Она возвышалась неподалеку, темным зубчатым верхом нависая над соснами.

Велислав же неспешно подошел к обрыву, и какое-то время смотрел на темную воду. Река так нежданно взяла жизнь людей. Добрую треть воинов. Шесть человек из восемнадцати. Со своими дружинниками Велиславу много чего довелось пережить. Их связывала и крепкая мужская дружба, и воинское братство. И потому потеря каждого оставляла на сердце долгую глубокую рану, добавляла в темные волосы серебристый налет.

Река Ледава все так же неторопливо катила ночные волны. Уже ничего не напоминало о недавней беде. Только теперь сухой каменистой отмели, где они вечеряли, не существовало. Ее размыло, и сейчас из воды виднелись замшелые илистые глыбы и коряги. Луна же избавилась от рваных туч и вновь засияла. Перед мороком ночное светило как-то сразу спряталось в них, укрылось. На противоположенном берегу, откуда грянула нежданная гибель, сейчас и тихо, и спокойно. Лишь лунный свет заливает болотистое редколесье, которое в народе издавна звали метким словом — Гнилая Топь.

Велислав встал на колени. Сгреб немного сухой травы, прошлогодних листьев и мелких сучков, добавил несколько пригоршней ломкой хвои, достал трут и громовой камень — кремень. Кресалом высек огонь. Загорелся слабый огонек. Из ножен вытянул меч, положил перед собой. Богам надо дать положенную требу: хоть что-нибудь, сделанное своими руками. Ничего такого у дружинника при себе не оказалось. Но своими руками он умеет делать многое. Ну что ж, боги милостивы, пусть примут кровь. Лезвием меча неторопливо и глубоко провел по ладони. Капли крови стекли в жаркое пламя. Велислав вознес краткую молитву.

— Великий Дажьбог! — Воин говорил негромко, почти шептал. Боги услышат. — И ты, славная прародительница Снежная Рысь! Будьте милостивы к своим правнукам! Сделайте так, чтобы они выжили, а если нет — то примите по-доброму души достойных людей, погибших как воины — спасающих жизнь не свою, а побратимов. Пусть они с легкостью пройдут Звездный Мост, и Огненный Волх не чинит им препятствий. Пусть Велес не держит их у себя — на своих лунных пастбищах. У него и так достаточно кому обихаживать его скот. Пусть в Ирии, средь славных предков, для них будет уготовано почетное место. Оно принадлежит им по праву…

А про себя тоскливо подумал: «Не уберег, но кто же знал. Простите, братья…»

На миг показалось, что вдалеке — там, где река делает широкий изгиб, в волнах что-то сверкнуло. Будто искорка отразила лунный свет. Будто тускло блеснула кольчужная сталь. А может, только показалось…

Постояв немного, Велислав повернулся и пошел к остальным. Надо жить дальше.

 

Часть первая

 

1

Все только начинается

Идя к башне, Велислав поклялся:

— Я узнаю, что это было! Я узнаю, что угрожает нашей Альтиде, моим родным вендским лесам! Я выясню, что за дрянь убила моих друзей! Я одолею нечисть, что выползла из Гнилой Топи!

Из леса несколько дружинников спешно вели небольшой конский табун.

Хорошо, что стреножены, иначе разбежались бы по лесу. Пока всех соберешь! Да и соберешь ли? В ночном лесу напуганные кони разбегутся — ищи-свищи! На первый взгляд казалось — все жеребцы целы. Но вот здоровы ли? То, что недавно ударило по людям, наверняка зацепило и коней. Возможно, лесной кров смягчил удар. Каждый воин вел трех — четырех жеребцов зараз. Остальные, которых не держали под уздцы, не отставали и с надеждой тыкались людям в спины: мол, возьми! Не оставляй! Меня тоже приголубь. Не забудь и про меня! Вид жеребцов вызывал боль и жалость. Кони пряли ушами, приседали и жались — и к людям, и друг к другу. Они жалобно всхрипывали, тихо стонали, дышали часто и трудно. Со взмыленных боков клочьями летела пена.

Казалось, кони не только до смерти напуганы, но еще и до крайности загнаны кем-то, или может, чем-то, — очень для них страшным.

— Хорошие… хорошие… — С лаской в грубом голосе повторял один из дружинников. — Ну, не бойтесь, родные… не дрожите, родимые. Не надо бояться, — все прошло, никто вас больше не обидит. Пусть только кто попробует! Я ему задам!

Увидев предводителя дружинник крикнул:

— Велислав! Мы их прямо в башню заведем! Там и для них местечко найдется. Пусть рядом с нами будут: им так спокойнее — напуганы очень… если их к коновязи, или в конюшню, то опять одни останутся — плохо… Им сейчас ласка нужна, поговорить с ними надо. Видишь как жмутся — страшно им. Эх-х!

— Хорошо, что ноги спутаны, — рассуждал идущий следом Борко. Молодой дружинник не отставал от товарищей: в каждой руке сжимал аж по три уздечки. Старался, стыдно за ту нежданную слезу. — Набегались бы мы по лесу! Пока б всех собрали! Да и не поймать их — со свободными ногами-то! Быстры, ловкостью не возьмешь. И сухариками после такого вряд ли приманишь. В жизни не видел, чтоб кони так боялись. Даже от волков, да от беров у них и то испуга меньше. Будто мертвяки неприкаянные объезжали, да гнали — чем ни попадя не разбирая дороги! Сбились бедные коняшки в круг! Прижались друг к другу и стонут — будто хворают тяжко. Слышите — чуть не плачут.

Борко говорил, говорил… Не мог остановиться. На него нашло. Такое происходит с людьми после тяжкого испуга. Когда все позади, язык сам трещит без умолку. Велислав не раз такое видел. Ничего — это пройдет. Человек после передряги крепче становится. Губы Велислава тронула улыбка. Справный воин выйдет — быстро смятенье одолел.

— Верно, ведите их в башню, — ответил Велислав. — Внизу, на первом ярусе на всех места хватит. И им спокойнее, и нам. — Пояснил: — В конюшню не надо. Ну ее… Кажись от этой напасти никакой конюшенник не спасет.

У стен башни, сложенной из гранитных валунов, вот уже много лет была примощена основательная деревянная пристройка. Ее сработали из любезного для конского здоровья дуба. Сделали пристройку на совесть. Для каких целей ее ставили — непонятно, ведь рядом огромная башня. Но со временем пристройка превратилась в просторную конюшню. Внутри соорудили просторные стойла и клети в которых хранился запас отборного зерна и душистого сена. Снаружи пристройки, под навесом, находилась коновязь.

— Хорошо б им овса задать, быстрей успокоятся, — прогудел Прозор. Он уже распахнул высокие, укрепленные кованными железными полосами, башенные ворота. — Ведите их сюда. Сейчас огонь зажгу. Воды давать не будем. Вид у них — будто сто верст без передыха отмахали. Запалим — чего доброго, не сгубить бы.

Прозор, скрылся в проеме. Вскоре темный проем осветился, Перед башенными воротами заиграли блики света.

— Вводите! — вернулся Прозор. — Пойду в конюшню, гляну. Должен овес быть. С осени несколько подвод завозили. — Дружинник скользнул в конюшню.

Прозора редко видели унылым. Казалось, рослый воин не ведает усталости. Порой иные валятся с ног, а ему ничего — бодрый, общительный и дело делает, будто только что отдохнул. И никто не видел дружинника унылым. Прозор всегда храбрый, готовый ко всяким испытаниям прирожденный охотник и славный воин. Он, не задумываясь, бросился бы в самую опасную сечу, или вышел бы в одиночку — без оружия — против матерого бера. Никому не приходило на ум усомниться в его храбрости и силе даже в шутку во время хмельного застолья. Хотя, как и Велислав он уже перешагнул за тридцать годков, Прозор в душе остался доверчивым ребенком. За это его обожал княжеский наставник Любомысл. Он часто беззлобно подтрунивал над великаном. Прозор ему так же отвечал, но обиды друг на друга они не держали. Любомысл повидал немало стран, много узнал. Прозор с удовольствием слушал рассказы мудрого и острого на язык старика.

Вскоре Прозор вышел из широких дверей конюшни. На каждом его плечо лежали по два объемистых мешка. Скорым шагом дружинник направился в башню, по пути оглашая окрестности зычным голосом:

— Есть овес! Я точно знал — в первой клети свален! Там еще мешки есть, лежат в дальнем углу, у бочек. Ай, да что я! Вы ж все равно во тьме не видите! Кто-нибудь свет в конюшне запалите! Помогайте братцы — кто еще не сомлел. Вижу, плохо вам. Да надо перетаскать: пусть под рукой будет. Хорошо б еще сена.

— Сбрую и седла прихватите! — крикнул Велислав. — Не до сена! Его потом заберем. Упряжь в первую очередь — мало ли что будет.

Раздался тихий стук о землю. Потом, еще раз. И еще…

— Э-э! Да что с вами, ребята? — Велислав увидел, что три дружинника бессильно лежали на белесой, покрытой ночным туманом земле. Присел над ними.

— Плохо?!

— Знаешь, Велислав, — прохрипел один из дружинников, остававшихся у башни сторожить коней и только что бодро выводивший их из леса. — Когда у вас на отмели невесть что началось — нам тут тоже досталось. Костер сразу погас — будто и не горел. Смрад от него пошел, не передать. Потом вроде бы как женский смех… а может детский. Над нами захлопали крылья, похо…

Дружинник не договорил. Его тряхнуло, тело выгнулось дугой. Дружинника забила дрожь. На губах появилась пена; глаза закатились и подернулись мутью. Дружинник на мгновение потерял сознание. Придя в себя, он забыв, что хотел сказать, опять хрипло зашептал: — Ох… Велислав, и неприятный то был смех! Нас тошнить начало. Потом отпустило — мы к вам бросились… пока коней собирали — вроде ничего было. А сейчас…

Воин, лежащий рядом, стучал зубами, из носа текла кровь.

— Плохо… — прошептал он, и зашелся в кашле. — Ты уж не взыщи с нас, Велислав. Голова кружится.

— Так! — воскликнул Велислав. Повысил голос: — Ребята, кто хвор — быстро наверх. Кто здоров — им на помощь! Не мешкайте! Болезнь на ногах не одолеешь!

Велислав обернулся. Сзади него дружинники казались здоровыми. Но, нет! Их тоже одного за другим поражала неведомая хворь. Они шатались. Сначала один, что-то невнятно промычав, свалился на землю. Потом другой. Непонятный недуг выкашивал людей.

— Прозор! — встревожено крикнул Велислав, выискивая глазам друга — как он?

Прозор таскал мешки. Ему помогали Борко и Милован. Непонятная хворь их не поразила. Чуть не бегом трое дружинников сносили конский припас в башню.

— Я Прозору помогу! — бросился к конюшне княжич. — Я себя хорошо чувствую! Правда-правда! Любомысл! Велислав! Вы хворых уводите! Прозор, подожди меня, покажешь, что брать надо…

И мальчик, невзирая на слабые протесты своего наставника, выражавшиеся в безмолвных взмахах руки, скрылся в темном проеме конюшни.

Любомысл смотрел на дружинников, бессильно сидевших у широких башенных ворот, и только беспомощно качал головой. Мол: «Ну что тут поделаешь? А? Вон, малец-то, здоровее иных мужей оказался!»

Пристально вгляделся в одного, другого… «Да — дело плохо. Дружинники вянут прям на глазах. Надо их растормошить. Сейчас лишняя обуза ни к чему! Лучшее средство от хвори — это чем — нибудь занять себя. Неважно чем. В море всегда так. Мореходы это знают — в море болеть недосуг».

— Да очнитесь вы, братцы! Все кончилось! Воины вы — иль нет?! Дальше жить надо! Помогайте — пошли в башню, светильники по ярусам разжигать. Там передохнете. Не в темноте же горе горевать. У кого трут есть? Кресало? Доставайте! За мной, воины!

Любомысл вступил под гулкий свод. Кажется, его слова и задор подействовали. Ослабевшие, сраженные неведомой хворью дружинники поднялись. Качаясь и пошатываясь — будто крепко выпившие люди, пошли за стариком.

После того, как лошадей завели на нижний ярус башни, Прозор с усердно помогавшим ему княжичем, а также с державшимися на ногах молодыми дружинниками — Борко и Милованом, которых хворь вроде бы не взяла, перетаскали в башню лошадиную упряжь, остатки овса и сколько хватало рук — сена.

Велислав внимательно осмотрел площадку перед башней, обошел вокруг стен. Прошел вдоль ближних сосен. Снаружи никого не осталось — все вошли в башню. На всякий случай зычно покричал:

— Эй! Снаружи никто не остался? Никого нет?! Сейчас ворота запирать буду! Дайте знак, если кто есть! Я подожду!

Сверху, из узкой бойницы раздался голос Любомысла.

— Все тут, Велислав! Не беспокойся! Все! Я проследил! Всех хворых уже уложил. Запирай ворота, Велислав! Все на месте!

Про себя же Любомысл тихонько, чтоб никто не слышал, прибавил: — Все, Велислав. Все тут. Все — кто жив пока…

В низовом ярусе на кованых, вогнанных меж камней крюках висели масляные светильники. Тут царил полумрак. Язычки пламени мерно и спокойно колыхались за толстым стеклом. Они светили неярко, но зато надежно и безопасно. Случайный пожар от лучины или факела башне не грозил, хотя внутри много дерева. Войдя в башню Велислав с усилием задвинул тяжелые створки ворот. Потом, с помощью Борко, Прозора и маленького княжича наглухо заложил их тяжеленным дубовым запором.

— Все, ребята, ночь тут переждем. Тут нас никаким тварям не достать. Зубы обломает. Пошли наверх.

Внутри небеленых стен сухо и тепло, хотя недавно прошла весенняя оттепель, сошел снег, да и само строение стояло недалеко от продуваемого ветрами речного устья.

В башне никто не жил, но, несмотря на это, все немалое хозяйство содержалось в должной чистоте и опрятности. Не видно — ни застарелой махровой паутины на стенах, ни поросших плесенью углов.

Изба сгинувшего рыбака, Ведени Водяного, стояла неподалеку. Он-то и следил за порядком и обустройством башенных помещений. Протапливал этот нехитрый приют для случайных путников, вынужденных остановится на отдых или ночлег, как издревле это принято в благодатной стране. Ведь неизвестно, кто и когда в башню заглянет и заночует.

Когда построили это огромное сооружение никто из ныне живущих людей не знал. Да и откуда? Башню покрывала тьма веков. Несмотря на время, она хорошо сохранилась. Башня осталась от давнопрошедших времен: от древнего, жившего в незапамятные времена народа. О котором ныне живущим ничего неизвестно. Никто: ни один волхв, ни один чародей, ни один умудренный годами кудесник, никто не ведал, каким именем называл себя древний народ, каким богам поклонялся, куда сгинул. И главное — были ли это люди? Это осталось великой тайной…

В разных местах подлунного мира: и в земле Альтиды, и в дальнем иноземье, кое-где встречались подобные строения. Иные из них обветшали, время и безжалостная стихия наложили на камень неизгладимый след. Иные же наоборот — сохранились в первозданном виде. Строения выглядели по-разному. Не обязательно, как одиноко стоящие зубчатые башни.

Порой в глухом лесу, неожиданно встречались останки большого замка, выбеленные солнцем стены которого изъели дожди и ветра. А внутри развалин успело прорасти, тихо состариться и умереть не одно поколение вековых дубов. Средь холмов и полей встречались поросшие мхом остовы домов, куски крепостных стен. Кое-что сохранилось неплохо. И непонятно — почему? Некоторые постройки имели такой вид, что если не знать, что их возвели во тьме веков, то можно было бы подумать — их складывали вчера. В них валуны остались свежими и не щербатыми. И защитой от кого служили эти древние стены, тоже неясно. Не сохранилось ни преданий, ни сказок.

Встречались и другое: люди иной раз наталкивались на диковинные каменные колодцы. В некоторых через край нескончаемым ручейком стекала чистейшая вода. Чудно то, что порой колодец находился на вершине холма, вокруг ни одного ручейка, а в колодце вода есть. Отчего? Может быть в древности их поставили на месте бивших из под земли ключей? А некоторые колодцы заброшены — пересохли. Стенки обвалились, а брошенный вниз камень исчезал в безмолвии.

Порой из колодца доносился глухой шум. Он походил на далекий гул ветра, перемежаемого вздохами неведомого зверя. Кто или что вздыхает в глубине, никто не знал. А посмотреть — что гудит в непроглядной тьме, смельчаков не находилось. Никто не хотел лишний раз искушать судьбу. В вдруг эти колодцы вход в иной мир, куда после смерти отправляются грешившие люди? А вдруг это вход в пекло? Или там вечный лед? Может, кто-то и решался спуститься в колодец, да посмотреть. Да вот спустившись, так и оставался в ином мире. И вестей ему уже никогда не подать. Никто не знал, что внизу.

Иной раз, в самых неожиданных местах, попадались древние мощеные брусчатым камнем, дороги. Они брали начало в неожиданном месте, например — посредине поля, и так же неожиданно обрывались — где-нибудь в глуши болота, или в непроходимой чащобе.

Бывало так, что часть такой заброшенной дороги вела от середки небольшого пустынного острова, начинаясь от нагромождения камней, оставшихся от неведомой постройки. Дорога доводила до усыпанного галькой берега и плавно скатывалась в морскую глубь. И куда же она вела? Почему оказывалась под водой? Кто знает — что скрывала тьма веков? Какие изменения претерпел мир? Пройти по древней дороге дальше, и посмотреть, куда она ведет, конечно никто не мог. Люди ведь под водой дышать не умеют.

Кое-где эти древние строения люди приспособили для своих нужд. Ну а некоторые, которые — ну никак! — нельзя приспособить, так и остались в запустении. Кому нужна лежащая посреди леса дорога? До нее еще надо дойти, продираясь сквозь густую чащобу. Или на что сгодится пустой бездонный колодец, ведущий, может быть, в самое пекло?

В дальних краях люди даже близко не подходили к таким древним постройкам. Почти в каждой стороне считалось, что с ними связано что-то нечистое. Куда делись древние люди? Кто о них хоть что-нибудь слышал? Может, их забрали злые духи? А может, наоборот, — духи все это сотворили? Ответа никто не знал…

Впрочем, такие страшные домыслы гуляли в иноземье. В Альтиде же, наоборот, постройками, оставшимися от древнего народа, умело пользовались. Вот и венды, давно облюбовали эту старую башню, стоящую средь их необъятных лесов. Они нашли для нее хорошее применение. Древняя Башня, как ее издавна называли, располагалась удачно: на высоком холме, недалеко от реки Ледавы, а сама Ледава через пару верст заканчивала свой бег и впадала в Варяжское море. В ясную погоду с верхней площадки башни просматривались и желтые пески Янтарного Берега, и скалистые, в легкой дымке, острова. Они лежали на полуночи, там жили вестфолдинги, и с них начиналась их суровая земля — Вестфолд.

Вообще-то шедшие в Альтиду многочисленные парусные и гребные корабли мало интересовали жителей вендских лесов. Все корабли проходили мимо высоких стен крепости Виннета. Там мореходы все равно останавливались. В Виннете они разъясняли, в какой именно город или место Альтиды собираются идти, ради чего идут. Просто так мимо крепости не пройти: Виннета — это сторожевые ворота всей страны, через них нет свободного прохода. Такой порядок установили после того, как тридцать лет назад — драккары вестфолдингов вошли в Ледаву и беспрепятственно дошли до Триграда. Вестфолдингам, пришедшим якобы по торговым делам, удалось беспрепятственно захватить Триград. В дальнейшем они хотели покорить Альтиду.

Благодаря удачному расположению Виннета стала сильным укрепленным постом пограничья, на котором в случае сомнения могли с легкостью задержать любое судно. Со дна реки поднимали цепи. Они надежно перекрывали дальнейший путь. И сама Виннета укреплена: врагу, нападавшему с суши, пришлось бы не один месяц осаждать крепость. Этого времени достаточно, чтобы стянуть войска со всей Альтиды и разбить изнуренного длительным сопротивлением неприятеля.

Древняя Башня над рекой Ледавой служила для наблюдений за происходящем на море. Но не за кораблями, входящими в реку, ни за землями соседей, а для иной, более важной цели.

Войн Альтида не вела. Последний раз войска созывались десять лет назад. На Альтиду шли дикари-бруктеры, и их победили… Но существовало иное, не менее грозное бедствие, чем нашествие иноземного врага. И приходила эта беда хоть и нечасто, но всегда неожиданно…

* * *

Иногда из холодных, мрачных пучин океана, на солнечный свет поднимались жуткие огромные чудовища, известные всем прибрежным народам. Их называли саратаны. Чудовища были столь велики, что, обхватив своими щупальцами большой морской корабль, легко топили его. Если на плывущем по морю корабле замечали огромную бугристую спину саратана, то мореходы использовали все имеющиеся возможности, прилагали неимоверные усилия, чтоб как можно быстрее добраться до ближайшего берега, или наоборот — скрыться в морской дали. Если саратан заметит корабль — у мореходов не будет даже надежды на спасение!

Чудовища наводили ужас на стоящие у воды города. Неважно, хорошо укреплен город, или нет. Если саратан забирался по крепостной стене и попадал внутрь города, то наносил большие разрушения. Убить чудовище сложно. Саратаны невероятно живучи, и обладают разумом. И даже когда саратана убивали, то еще долго щупальца чудовища бесцельно били по сторонам, проламывая стены домов.

Для саратанов все едино: что каменные города Срединного моря, что ветхие городки Оловянных Островов. Любой город, или поселение, куда проникали чудовища, разрушался стремительно и безжалостно. По суше саратаны передвигались резкими скачками и без труда настигали бегущую лошадь. Но далеко от воды они не отходили. Останавливала чудовищ только высота крепостных стен. Саратаны могли появиться в любом месте океана, у берега любой страны. Чудовища никогда не плавали в одиночку. На города всегда нападало несколько саратанов. И всегда это происходило неожиданно.

Для Альтиды чудовища были серьезной угрозой. Ведь ее города, как правило, строились у воды. Поэтому, на каждой пограничной реке стояли сторожевые башни.

Для наблюдения за рекой Ледавой сторожевую Древнюю Башню использовали в осеннюю пору. В остальное время она пустовала. Давно подмечено — саратаны выходят из глубин океана осенью. А выползают на землю и нападают на города ко дню осеннего равноденствия, или позже — когда день пошел на убыль — к зиме.

С зубчатой крыши Древней Башни хорошо просматривалось светлое дно Ледавы. Заметить плывущих по реке саратанов не составляло труда, особенно днем. Если же стояло ненастье, то по бурунам идущим от середины реки можно понять, что под водой плывет что-то большое. Но обычно над речными волнами выступали черные спины саратанов, река для них мелка.

Чудовища велики, и глубоководная река для них мелка. Ночью щупальца и туши саратанов переливались неярким сероватым светом. И не заметить это свечение мог только слепой.

Поэтому, с началом осени в Древнюю Башню, и по всему берегу Ледавы выставлялись дозоры. Днем и ночью люди следили за рекой. Если они замечали что-нибудь подозрительное — хоть чем-то схожее с приближающимися чудовищами! — незамедлительно давали тревожный сигнал.

Происходило это так. На верхней площадке башни стоял навес. Под ним лежали просмоленные бревна. Рядом стояли бочки с тягучей черной смолой. Эта смола вспыхивала как сухая береста. Только искру брось!

Тут же на площадке висел большой бронзовый колокол. Набат хорошо слышен по ночной реке.

Если замечались саратаны, то бревна поджигались. Для надежности в него бросали бочонки со смолой. Не жалко! Каменным стенам Древней Башни огонь не страшен. Днем костер давал высокий столб черного дыма. Ночью зарево костра хорошо просматривалось до ближайшей речной излучины. Там тоже стоял навес, и под ним загодя приготовленные смоленые дрова и, опять же — жидкая смола в бочонках.

Как только на верхней площадке Древней Башне вспыхивал костер, поджигался следующий — на излучине. Костры вспыхивали дальше, вдоль всей реки, по цепочке, передавалась весть об опасности: в Ледаву вошли саратаны. До виннетской крепости тревога доходила стремительно. И сразу же на главной крепостной башне начинал гудеть вечевой колокол, набатом предупреждающий, что в Ледаву вошли саратаны. Казалось, колокол сотрясает саму реку! Пришла беда! Вечевой колокол гудел так мощно, что его звук слышали даже в лесу, в дальних вендских деревеньках.

Предупрежденные жители спасались бегством, уходили в леса. Туда саратаны не совались — исполинский вендский лес служил надежной защитой от чудовищ. А в самой Виннете начиналась подготовка к обороне: лучшим средством против длинных щупалец чудовищ служила липкая кипящая смола. Ошпаренный ею саратан, сразу же сваливался с высокой стены, бился в судорогах, не мог больше нападать… Смола хорошо горела и на воде. Спасения чудовищу нет! Также на стенах Виннеты стояли осадные метательные орудия. Кучный удар тяжелых камней мог разорвать тушу саратана в клочья.

При первом ударе колокола со дна реки при помощи могучих воротов поднималась, толстая цепная сеть. Она удерживала чудовищ, преграждала путь дальше — в Великое Озеро, в многочисленные реки Альтиды. Чтоб преодолеть цепи саратанам приходилось выбираться на сушу. Тут их поджидали защитники крепости

Выработанный десятилетиями способ себя оправдывал. Людей гибло меньше, да и саратаны, обладая некоторым разумом стали избегать Ледавы и искать более легкую добычу в других местах.

 

2

Древняя башня

Древняя Башня состояла из четырех высоких ярусов. В самом низу хранился большой запас дров, стояли бочки с водой. У дальней стены стоял длинный и широкий стол. На нем лежала мудреная рыбацкая и охотничья снасть: мелкие сети, остроги для рыбы, верши, корзины для ловли раков. Отдельно — силки на птиц, ловушки на мелкого зверя.

На стенах висели рыбацкие сети, бредни. Тут рыбак Веденя Водяной держал свое хозяйство — река рядом, ничего не надо тащить издалека. Неизвестно, что понадобится завтра. Отдельно хранилось боевое оружие: в ряд стояли мощные рогатины, легкие копья-сулицы, рядом висели круглые щиты.

Второй ярус, не такой высокий как первый, отведен под съестной припас. Всюду стояли плотно закупоренные бочки с зерном, мочеными ягодами, грибами и соленой рыбой. Стояли маленькие бочонки с медами, вином и хлебной водкой. На потолочных балках висели связки прокопченной и вяленой рыбы, куски сушеного мяса, густо пересыпанные травами копченые окорока. На стенах, заполняя все помещение терпким приятным запахом, висели связки сушеных грибов, чеснока, лука и каких-то лесных трав и корешков.

На третьем, уже жилом ярусе, в дальнем углу за занавесями стояли широкие лавки. На лавках, покрытых ворохом выделанных шкур, безмолвно лежали так внезапно захворавшие дружинники. Лежали молча — ни стона, ни вздоха. Полузакрытые глаза людей подернулись мутной пленкой, веки дрожали, дыхание неуловимо.

Посреди просторного помещения стоял большой стол, вдоль него длинные скамьи. У стены, неизвестный печник-умелец пристроил большую печь. На стенах полки с кухонной утварью.

Над третьим ярусом уже шла увенчанная зубцами крыша — покрытая каменными плитами площадка. Ее тоже считали ярусом — четвертым, последним и самым важным. Ведь на крыше хранились смоленые дрова и висел сигнальный колокол.

Помещения сообщались между собой широкими каменными лестницами. К люку, ведущему на верхнюю площадку башни, всход сделали простой, сколоченный из плашек мореного дуба. Каменная лестница обвалилась в незапамятные времена, и восстанавливать ее почему-то на стали. Дуб тоже хорош, да и не так скользит под сапогами, как гладкий камень.

Велислав скинул плащ и повесил его на вбитый в стену крюк. Рядом уже висели плащи воинская утварь других дружинников: тяжело тускневшие кольчуги, щиты, оружие.

— Всё, ребята! Располагайтесь! Здесь напасть переждем, раз так случилось. Не вышло на бережку ночь посидеть, ушицы отведать.

Велислав тяжело опустился на лавку, подпер подбородок кулаком. Несколько мгновений сидел, закрыв глаза, расслабился. Тяжелая складка пересекла лоб — сказались события, напряжение последнего часа. Слишком оно велико, даже для такого бывалого человека как Велислав.

— Сегодня никуда не двинемся, друзья захворали. Что за лихоманка их одолела, не знаю. Ясно лишь то, что все с проклятой Гнилой Топи пошло: и вал этот, и болезнь. Ответ там… Но я его не знаю, вы тоже. Хочу ночью понаблюдать за болотом. Надо узнать, что это по нам так вдарило, может получится… За этими стенами нас никакая нечисть не достанет. Такие у меня мысли. Что скажешь, Любомысл? — Велислав бросил взгляд на занавесь, которой отгородили больных дружинников. — Серьезно их прихватило?

— Плохо дело, Велислав. Я о таком поветрии не слышал. Все сразу и непонятно с чего. Они сюда еле поднялись, спотыкались. Ослабели… Будто не воины, а годовалые детишки. У всех носом кровь пошла. А потом свалились в беспамятстве. Я думаю, нам уже ничего не грозит. Если б нас поветрие зацепило, то рядом с ними сейчас бы валялись… Может быть.

Велислав встал, в сопровождении Любомысла прошел за занавеску к больным. Потрогал лбы.

— Не знаю, может и отойдут: жара-то нет. Дыхание ровное. Пусть лежат, что-нибудь придумаем… — Любомыслу же шепнул: — Думай, старик! Ты же весь мир видел.

Любомысл пожал плечами, потом твердо кивнул: «Придумаю, Велислав!»

Выйдя из-за занавеси, Велислав постарался выглядеть спокойно. Оглядел воинов, улыбнулся: — Ребята, а вы чего сидите? Хозяйствуйте, ночь впереди!

— Я печь растоплю! — вскочил Борко. — Князь Добромил, давай, помогай мне.

Мальчик готовностью достал из своей сумы кремень и кресало. Бросился к печи.

— Вот, Борко! Только, чур я запалю! Уж я-то сумею!

Добромил черкнул по кремню, вылетели искры.

Борко, а вслед за ним и Милован заухмылялись:

— Молодец княжич! Настоящий дружинник должен уметь все! Даже огонь из ничего добыть! Из дощечек, к примеру, которые друг о друга усердно тереть надо.

— Видела бы тебя твоя челядь и мамки. А еще б лучше княжеский истопник! Вот загрустил бы дедок! Оказывается, никому он уже и не нужен — князь сам печки топит, тепло в палаты пускает! Только, прежде чем искры высекать, ты бы княжич, сначала печь проверил — ровно ли дрова уложены. А то ведь задохнемся.

— Тихо! Тихо! Развеселились… — прервал их Велислав. — Вы ж знаете — виннетский князь не такой, как другие князья. Князь Молнезар никому из нас ни в чем не уступит: ни в походе воинском, ни в хозяйстве мирном! И хочет он, чтоб и его наследник тоже все мог и умел! Для чего Добромил с нами? А? Как думаете? Вам, молодым, еще самим многому чему поучиться надобно. Нечего над другими зубоскалить! Княжич Добромил не виноват, что позже вас родился, да моложе немного! Не обращай на отроков внимания, княжич Добромил, делай, что хотел, — подмигнул Велислав мальчику.

Борко и Милован насупились. Поняли, что хотел сказать Велислав. Отроки! Ну да, они недавно в дружине, это так. Но никакие они не отроки! Они дружинники!

Добромил сверкнул глазами в сторону развеселившихся дружинников:

— Зря смеетесь! Борко! Милован! Я много чего умею! Скажи им Любомысл. — Княжич повернулся к старику. — Ведь умею?! Да?! И еще научусь обязательно. Не чета вам буду! Над младшими зубоскалить вы горазды! Помогли бы просто. А княжеская челядь — она меня не касается. Еще чего! Пусть гостей обхаживают — для того их отец и держит. Сами понимаете — князю самому ничего делать нельзя. Особенно при других, иначе уважение потеряет. Вот! Князю почет оказывать надо. Это же понимать надо! Как мол так — князь, а сам себе обед стряпает! Мой отец не такой, и я таким не буду!

Тут уже развеселился Велислав:

— Ну, ты княжич, тоже сказал — обед стряпает! Где ж это видано! Хотя — ты прав. Твой отец, князь Молнезар, умеет и ведает многое! Он воин, а будь он по рождению вендом — все б считали его прирожденным охотником. Он душу леса чувствует! Я-то его знаю! Но вот на людях, а особенно при тех, кто властью обличен, он должен себя по другому вести. Я на других владык предостаточно насмотрелся. Было как-то… Иные властители — ох как чванливы! Не подступись! Показывают всё, какие они особенные. Хотя, сними с них спесь — станут люди как люди. Вот и ему — нашему князю Молнезару — приходиться вид делать, что он тоже как они. Мол, тоже — уважение нужно. А князь Молнезар другой. Это все венды знают!

Велислав стал серьезным. Ему и самому невдомек, отчего люди — все от рождения равные — меняются, стоит только власть получить.

— Вот вы все видели иноземного правителя, который о прошлом годе в Виннету приезжал, — скривился в пренебрежительной усмешке Велислав. — Мужчина здоровенный, как кабан-секач! А его слуги под руки ведут, да с бережением немалым — будто он сам уже ходить не может. Спесивый… Этот правитель нашему князю, да честному люду показывал, какой он великий да уважаемый. В его стране так принято, и в других землях тоже. Иноземье — не Альтида! Так что радуйтесь, ребята, что и князь Молнезар не такой, и не принято это в нашей земле! А то, как раз, — вы, молодые, под руки бы его и водили. Самое занятие для вас, отроков, — улыбнулся Велислав. — Много чему бы научились, да нужного познали, около князя-то ходя. Князь Молнезар сына своего нам доверил, для того, чтобы Добромил настоящим воином и мужчиной стал. Он учится, и вы тоже каждый день новому учитесь.

Милован и Борко молчали. Возразить нечего. Да и не стали бы они возражать Велиславу. Он предводитель — они не скоро станут таким как Велислав. Молодцы встали, и пошли к печи, помогать Добромилу. Любомысл и Прозор ухмылялись. Улыбнулся и Велислав. Надо гнать печаль, жизнь продолжается.

— Так Любомысл? — добродушно спросил Велислав старика. — Что скажешь? Ты ведь не только сказки рассказывать умеешь, но и мечом — да и иным оружием — владеешь не хуже иных витязей.

Велислав глянул на усердно дувшего в печное устье Борко. Лицо перемазано сажей, старается.

— Кто его каждое утро на деревянных мечах уделывает? Да и его тоже? — он кивнул на Милована. — Молодцев уделываешь, с иным воином совладаешь. Но ведь и стряпаешь ты замечательно! Не каждый княжеский кухарь с тобой в стряпне сравнится! Ведь верно? И где только научился, Любомысл?

— Так-так, Велислав! — согласился польщенный старик. — Не только сказки, да байки разные могу, но умею корабль привести, куда укажут. Да и от разбойников морских, да сухопутных не раз отбивался. Ратное дело знакомо. Что есть — то есть. А то, что стряпать умею — так в разных странах много чего насмотришься, да научишься. Иной раз такую гадость в свое нутро класть доводилось, что до сей поры в толк взять не могу — почему еще жив? Князь Молнезар это знает, недаром он меня, сироту, воспитателем да защитником к Добромилу определил. Хотя, чего я мелю? Все мы защитники нашего княжича, все воспитатели!

Любомысл весело подмигнул княжичу, суетившемуся у печи, и с любопытством прислушивавшемуся к разговору.

— А ты их не слушай, княжич! Борко да Милован еще молодые, неразумные. Разжигай огонь, дитятко, разжигай.

Добромил снова насупился. Потом расплылся в неудержимой. Понял, что его наставник как всегда шутит.

— Я не дитятко! — притворно-грозно воскликнул мальчик. — Хватит уж, Любомысл, меня обижать!

— Да знаю я! Знаю, что ты не дитятко! — как бы в испуге замахал руками Любомысл. — Это я так сказал, по старческому скудоумию. Не дуйся, княжич, не надо! Прости уж меня!

— Ну, Любомысл! — с веселой досадой воскликнул мальчик. — Тебя не переговоришь!

— А и не надо меня переговаривать, княжич. Это я тебя вразумлять должен. Для того к тебе и приставлен, чтобы ты от меня ума-разума набирался! По выучке умельца знают, княжич.

Княжеский наставник за словом в карман не лез. Любомысл знал несчетное число историй, баек. Вдобавок казалось, что старик набит разными поговорками — только от зубов отскакивают! На любой случай у него всегда есть готовый ответ.

Тем временем усилия Борко увенчались успехом: огонь в печи разгорелся, повеяло теплом.

— Спасибо, матушка, — поблагодарил Борко печь, — спасибо за тепло и ласку.

Так принято у вендов: печь, очаг — это жилище бога Земного Огня. Ему тоже дадут положенную жертву, без этого нельзя. Огонь священен…

— Я утром кабанчика подстрелил, — сообщил Борко. — Выпотрошил сразу, он внизу лежит. Нести?

— Тащи, Борко! Скорее тащи! — обрадовался Милован. — Уха-то ушла! Небось водяной ее сейчас уминает! Сейчас мы кабанчика запечем, да не просто так: а с чесноком, с перцем! Луком пересыплем. Не хуже чем на костре получится.

Милован, ровесник Борко, еще по весне ходивший с ним в отроках, постоянно испытывал легкий голод. Конечно, под их помещением кладовая, и под нее отведен аж целый ярус, там всего полно, год можно безбедно жить — никуда не выходя, но… Там ведь все про запас приготовлено, яства хоть и вкусные, но холодные. А Миловану хотелось чтоб с пылу, с жару! Он еще на берегу, перед мороком, у котла с ухой вертелся, чуть не приплясывал. Милован в нетерпении вскочил.

— Где кабанчик? Я щас мигом сбегаю!

Борко прикрыл устье печи заслонкой. Чтоб бог земного огня Агуня, войдя в силу, не швырял головешки, не гневался, что еще не получил положенную требу.

— К моему седлу кожаный мешок приторочен. Там кабанчик, в холстину укутан. Да погоди, Милован, я сам схожу. Жеребцов заодно гляну. Ну что, други! Готовим кабанчика? А, Любомысл? Поможешь?

Любомысл одобрительно кивнул.

— Тащи толстомясого! Я вас научу, как кабанчика в глине запекать, без всяких вертелов.

— Да он еще худенький, весенний. Сала не нагулял, какое там мясо. — Поднявшись, Борко скоро направился к спуску.

— Ничего, и такого съедим, — залучился морщинами Любомысл. — Тащи, хлеб за брюхом не ходит. Да, Борко! Глянь, что там в кадках да бочонках. Поищи хлебного вина. Больным дадим, да и сами в меру попользуем. Не помешает.

Тем временем, Велислав уже обдумал, что делать дальше. Тронул за плечо Прозора.

— Прозор, давай наверх сходим. Глянем, что на белом свете, да на Гнилой Топи творится. С твоими глазами все увидим.

Польщенный Прозор вскочил. Простодушному богатырю нравилось, когда вспоминали о его чудесном даре: дело в том, что Прозор видел в кромешной тьме так же ясно, как и при ярком свете.

— Пошли! Что бы вы без моих-то глаз делали? Вижу я, конечно, ой-ей-ей! Сейчас все увидим!

— Ребята! — настойчиво-твердо сказал Велислав. — Пока мы наверху высматривать будем, вы прикройте все бойницы ставнями. Чую я, что это еще не конец.

Велислав наполовину вытащил из ножен и с шелестом вогнал обратно меч. Через левое плечо накинул тул со стрелами. Вытащил из налучья лук, щипнул тетиву. Прозор тоже проверил оружие. Оно подстать богатырю: меч длиннее, лук на локоть выше, чем у других дружинников, шестопер тяжелее. На левые руки дружинники надели защитные щитки: все-таки лук — это основное оружие. Лучше вендов из лука никто не бьет. Щиток сбережет руку.

Воины, поднявшись по скрипучей пологой лестнице, выставили пол-створки просмоленного дубового люка. Весь люк открывать ни к чему — не дружина наверх выскакивает. Неуловимыми тенями венды выскочили на каменную площадку, створку за собой опускать не стали — это путь для отхода. По помещению прошла волна ночной сырости.

На крыше дружинники преобразились. Куда девались два, вроде бы спокойных, неторопливых человека. Сразу же обострились все чувства: уши улавливали малейший шорох, дальний плеск речных волн; глаза ловили отсвет луны над деревьями — не мелькнет ли где неясная тень. Тела напряжены — готовы вжаться в камень, ноги чуть согнуты — готовы к прыжку. Лесные звери на охоте, и только! Венды, охотники!

Дружинники огляделись: на крыше и округ башни пока все спокойно. Велислав пошел к каменному зубчатому ограждению, Прозор на другой край крыши. Надо все осмотреть.

Прозор безоговорочно доверял своему другу. Вот и сейчас он знал — Велислав что-нибудь придумает! Найдет ответ, разъяснит, что произошло на отмели. По-другому и быть не может! Не впервой Велиславу отводить беду от их страны — Альтиды, от родных вендских лесов. Счастлива и спокойна страна, у которой есть такие защитники. Не страшен ей неведомый враг.

На вид Велиславу немногим за тридцать. Но, несмотря на не столь уж почтенный — по меркам старожилов — возраст, дружинник, вот уже как десять лет, носил средь соплеменников почтительное прозвание — Старой.

Старой… Велислав Старой — это имя одно, другого нет. Оно почитаемо по суровым вендским лесам, по вендскому пограничью, по полуночной части обширной страны — Альтиды. А сама Альтида, состоящая из десятков княжеств, сотен вольных городов, несчетного числа деревень, простиралась от ледяной бескрайней пустыни-тундры на полуночи, до истекающих зноем ковыльных степей на полудне.

В полночной тундре день длится полгода, а остальные полгода стоит безмолвная звездная ночь, изредка озаряемая трескучими радужными сполохами. На севере почти ничего не растет, лишь изредка встречаются низкорослые деревца, а летом тундра покрыта мхом. За тундрой идет холодный серый океан.

И юг бесплоден — полуденные степи изнывают от жары, переходят в песок. В степях деревья растут отдельными рощицами, у воды. А кругом них короткое весеннее разноцветье трав, от которых к началу лета остается лишь сухой пожухлый ковыль. А вот те земли, что лежат меж севером и югом, благодатны. Они изрезаны сотнями рек, на них тысячи озер. Эти земли необъятны — и это Альтида.

И имя Велислава Старого ведомо и в самой Альтиде, и даже в некоторых ближних и отдаленных — за морями — странах.

Там оно внушало почтительное уважение и было овеяно обширным ореолом сказаний, что доставляло Велиславу немало веселья, когда очередное предание или песня — сочиненная досужими былинщиками доходила до его ушей. В них Велислав выглядел чуть ли не сказочным великаном — волотом, или наоборот — дурнеем-богатырем, голыми руками сокрушающим невиданную тьму дикарей-бруктеров. А на самом деле — все не так. Совсем не так… Все гораздо проще, чем рассказывают. Свое грозное и почетное прозвание, добавленное людьми к его имени, он заслужил не потому, что он славный воин. Он и воином-то тогда не был, и в дружину виннетского князя Молнезара попал только после победы над ордами дикарей, что шли на Альтиду. И произошло это почти что десять лет тому назад. Но Велислав не любил об этом вспоминать.

 

3

Утопленник

Велислав и Прозор стояли на крыше Древней Башни, рядом с высоким каменным зубцом. Фигурное обрамление башни большей частью не сохранилось: кто-то или что-то разрушило ее в незапамятные времена, но, скорее всего каменная кладка просто не выдержала натиск времени. Щели между камнями вымывались дождями, сушились ветрами, трескались в зимнее, морозное время. Кладка ослабевала, камни постепенно крошились и вываливались сами, под своим весом. Те, валуны, что не успели упасть вниз, сложили кучами в разных местах крыши. Они могли пригодиться в случае нападения — камень хорошее оружие. Для этой цели на крыше стояло небольшое камнеметное устройство, укрытое плотной просмоленной материей. Его пригодность исправно проверяли, но воспользоваться им пока не доводилось. Из сторожевых площадок по углам, осталась всего лишь одна. Несмотря на это, башня до сих пор была пригодна для того, чтобы пережить непродолжительную осаду. Толстые каменные стены надежно уберегали от возможного пожара; оружие, вода и еда есть. Были бы люди, было б кому держать оборону.

С башни видно, как покачиваются вершины сосен, а за ними — рукой дотянешься — простирается река Ледава. Хорошо просматривается впадающее в море устье.

Но сейчас река и море вендов не интересовали. Они всматривались в противоположенный пологий берег. На нем, недалеко от кромки легло древнее болото — Гнилая Топь.

— Прозор, что-нибудь видишь? — спросил Велислав.

— Нет, — ответил Прозор, внимательно вглядываясь в каждую кочку, в каждую редкую чахлую осинку. — На Гнилой Топи вроде спокойно. Да ты сам глянь — только болотные огоньки мерцают. Туман ночной стелется… Только вот к речному берегу след идет: деревца кой — где поломаны, кусты примяты. Будто огромный слизень полз.

— Огоньки я и сам вижу, — вздохнул Велислав. — Значит, нет ничего. Это хорошо. А вот ты помнишь, как только этот вой начался, на болоте что-то вздулось? Будто пузырь огромный. На манер квашни, только черной да большой.

— Нет, не помню, Велислав. Не видел — меня скрутило сразу. Думал только — как выжить-то в этом мороке.

Сейчас на древнем болоте все тихо и спокойно. Будто и не случилось: ни истошного воя, ни одуряющего, пришедшего вслед, морока; будто не катил с противоположенного берега водяной вал, забравший жизнь семерых воинов. Стояла тихая ночь. Высмотреть ничего не удалось. Сейчас — хвала богам! — спокойно. Но ведь еще вся ночь впереди, все может случиться.

— Спускаемся?

— Нет. Подождем, мало ли что… Не очень мне верится, что закончилось, Прозор. Тишина наступила зловещая. И еще — мне тут легче, свободно дышится. Погоди немного — отойти хочу. Я ведь — главный, должен твердо держаться. Семь человек… Неожиданно-то как — не в бою, непонятно от чего. Не знаю, что случилось, — не слышал о таком. Ты чувствовал, на берегу будто что-то злобное и гадкое на нас смотрело? Сразу же, как только в вверху прошуршало?

Прозор внутренне сжался, его передернуло от воспоминаний.

— Да, Велислав, чувствовал. Я как-то раз чуть в змеиную яму не провалился, сапогом в нее попал. Еле отпрыгнул! Хорошо, что осень стояла — холода подходили. Гады в яму на зиму собрались: уже вялые, сонные были. Там такой клубок! Но головы подняли, зашипели, свои буркалы змеиные на меня вытаращили. Много их там… — Прозора снова передернуло, великан не любил змей. — Так вот, у ямы с гадами мне, как давеча на берегу, плохо стало. Будто потустороннее в сердце лезет, душу холодит. Мертвящее, жуткое. Я от змеиной ямы тихонечко отходил, а потом повернулся, да как припустил! Бегу, и мне кажется — гады за мной ползут, нагоняют. Щас кинутся всем скопищем и повиснут! Обошлось, погрезилось. Да и осень была. Ох, и напугался я тогда, Велислав! Тебе одному рассказываю, не говори никому! Я потом долго в себя приходил. До сей поры мне кажется, что змеиные глаза мне в затылок смотрят, в душу лезут. Помню я их зрачки: узкие, мертвые… И откуда у змей такая сила? Я думаю, что там, в гадючьей яме, змеиный властелин на дне лежал, своими слугами укрывался. Вот он гадам силу и давал. И на отмели такое чуство, будто кто-то меня разглядывал, душу холодил и решал, куда удобней ужалить. Б-р-р! — передернул плечами Прозор. — Зачем ты это спрашиваешь, Велислав?

— И я, Прозор, такое почувствовал. Ты хорошо сказал: взгляд змеиный да мертвящий. Пойдем?

— Пошли. Заметил, что огоньков на Гнилой Топи много? В иные ночи не так ярятся, хотя чего уж — проклятая земля, топь. Самое место для нечисти. Угораздило же в наших лесах этому болоту завестись. И еще — кругом странная тишина. Все молчит. Ни звука не слышно… Только ветер в соснах шелестит. Тих ночной лес. Будто все зверье ушло, напуганное…

— Заметил, — мрачно бросил Велислав, — пошли уже.

Велислав глянул на звездное небо. Определил, что до рассвета еще далеко — только полночи прошло. Глубоко вздохнул и пошел к спуску. Вдруг Прозор с силой ухватил его за руку. Сжал так, что пальцы хрустнули.

— Стой, Велислав! Стой! Тихо! — прошипел Прозор. — Видишь?

— Что?!

— Смотри! На середине реки смотри! Да ниже, не там где устье!

— Где? Вижу! Великий Хорс! Да что же это?!

От увиденного Велислав окаменел. Ниже по течению, на середине Ледавы, освещенная ярким лунным светом, туманно колыхалась призрачная человеческая тень…

— Что это? — шепнул Велислав. — Стоит.

У Прозора застучали зубы.

— Не знаю… Так в воде нельзя стоять… Только что ничего не было! Я видел. Откуда взялось?! — Левая рука сама собой подняла лук, правая наложила стрелу. Велислав остановил друга, стрелять не время — надо разобраться.

Тень стояла, устало склонив голову и безвольно опустив руки. Недвижимая, страшная… Потом шевельнулась, медленно подняла голову, огляделась по сторонам — будто осматривая берега. Задрав голову выше повернулась в сторону Древней Башни, и снова застыла. Дружинникам показалось, что тень пристально рассматривает каменное строение, и видит именно их. Затем тень сделала осторожный шаг вперед и, медленно-медленно, будто сходя по скрытой под волнами лестнице, неспешно ушла в воду… По реке разошлись круги, потревоженная вода в разных местах заколыхалась и пошла высокими бурунами.

— Прозор! — зашипел Велислав. — За стену! Она нас увидела, мы ее спугнули. Что за нежить! Откуда взялась!

Прозор и Велислав шмыгнули за каменный зубец и затаились. Ждать пришлось недолго: слегка колышущаяся, уже с четкими очертаниями тень вновь вышла из воды. Теперь уже недалеко от обрывистого берега, у речного русла, по которому венды спасались от водяного вала. Так же неторопливо, будто поднимаясь по лестнице, из воды показалась мокрая кудлатая голова, затем туловище с безвольно опущенными руками. Медленно шагнув, тень неспешно и плавно пошла по воде. Там, куда она ставила ногу, разбегались большие круги. Тень направлялась к берегу, к обрыву перед Древней Башней. Ноги тени по щиколотку скрывала вода. Тень подняла руки. Они будто гребли, будто тень сопротивляется встречному бурному потоку. Сделав несколько шагов, тень остановилась и вновь подняла поникшую голову.

— Веденя! — хрипло, почти неслышно, выдохнул Прозор. — Велислав, это Веденя! Рыбак утопший! Великий Род!

— Вижу! Да он же мертв! Утопленник!

Покойник подошел ближе к берегу, и в свете луны, воины венды безошибочно определили ту грань, что безжалостно отделяет живых от навсегда ушедших в Нижний Мир. Лик бывшего рыбака Ведени был бледен, черты резко заострились. Утопленник обводил берег некогда живыми, веселыми, а теперь подернутыми мутной пленкой глазами. Постояв, покойник странно заколыхался и двинулся к обрыву. Венды ощутили, как их тела пробрал могильный холод.

Вцепившийся в камень Прозор лязгнул зубами и с усилием разжал пальцы. Великан повернул бледное лицо к Велиславу. Тот стоял оцепенев, до хруста в омертвевших пальцах сжимая каменную стену. Велислав никак не мог оторвать взгляд от реки.

А утопленник, все так же бредя по воде неспешным шагом, уже дошел до берега, оглянулся на реку, словно запоминая или прощаясь с водой, и вышел на берег. Под тяжелыми шагами захрустела речная галька. Мертвец неторопливо и размерено пошел к пересохшему, разрезавшему обрыв, руслу. Голова утопленника снова свесилась, руки опустились к земле, казалось, его давит незримая тяжесть. Но мертвец шел быстро, и как-то неуловимо глазу. Утопленник легко заскользил наверх, на обрыв…

— Велислав, спускаемся! Он к башне идет.

— Погоди! Посмотрим, что дальше! Ворота заперты. Не войдет…

Утопленник уже стоял возле башни. Он передвигался стремительно. Казалось, чуть моргнешь, а его уже нет на прежнем месте — мертвец подкрался ближе. А в голове Прозора, с того самого мига, как он увидел мертвеца, вертелось давно забытое детское воспоминание.

— Велислав! Да это же албаст! — Прозора аж затрясло при этих словах. — Это не утопленник! Он другой! Это упырь! Там же внизу Борко за кабанчиком пошел! Он сдуру ворота отворит! Пустит его сюда, албаста этого! Упыря!

Дружинники бросились к спуску, из которого раздался далекий дикий и протяжный вопль. Орал Борко…

Прозор прыгал через несколько ступеней, Велислав не отставал. В ушах вендов все еще стоял дикий вопль Борко, который раздался, как только мертвец подошел к башне. Прозор назвал его упырем, а затем непонятным словом албаст. Кто или что это, Велислав не знал. Видать Борко угрожает серьезная опасность, зазря Прозор не станет лететь вниз, сломя голову. Уж на что Велислав быстр, но тут не угнаться.

Больше Борко не вопил. Молодец, бледный от страха, уже стоял возле спуска на второй ярус. Лязгая зубами, и мелко дрожа он пытался что-то сказать. Но выходила лишь малопонятное: — А… ва… ва…

В одной, трясущейся руке Борко держал потрошеную тушку кабанчика, а другой, сжавшей тяжелый запечатанный кувшин, показывал вниз: в черный провал спуска.

— Открыл ворота?! — выдергивая меч, завопил Прозор. — Говори, открыл? Он вошел?! Да скажи хоть что-нибудь!

Казалось, от его крика Борко пришел в себя. Нет, глаза парня просветлели не от вопля дружинника. Уж больно страшно выглядел Прозор. Еще чуть-чуть и смахнет молодцу непутевую башку. Уже изготовился… Велислав, ничего не понимая, но, видя, как напряжен Прозор, успокаивающе положил ему на плечо руку. А Борко, вперив застывшие глаза в меч, с усилием унял дрожь и мотнул головой.

— Н-н-ет, н-не открыл… Н-не успел… Т-т-там рыбак… В-в-еденя, мертвый… П-просился пустить… Я н-не открыл…

— Фу ты! — перевел дух Прозор. Потом повертел в руках меч, чему-то мимолетно усмехнулся, и с шелестом вогнал клинок в ножны. — Ну, ребята, кажись, удача нам снова улыбнулась. Не иначе, какая-то богиня ворожит… Скажу, в рубахах мы родились! Сюда чуть было албаст-упырь не влез! А тебе, Борко, особо повезло!.. Мы-то может и успели проход завалить да подпереть, а вот тебе точно бы конец пришел. А потом, я бы тебе голову снес, если б успел.

Венды недоуменно смотрели на Прозора. Никто не понял, что он сказал. Какой упырь? Зачем проход заваливать? И чего это он чуть Борко голову не снес?! Добромил и Милован смотрели на великана раскрыв рты… Встрепенулся лишь Любомысл.

— Прозор, ты о чем толкуешь?! — привстав с лавки воскликнул старик. — Откуда здесь упырю-албасту взяться? Их тут отродясь не водилось, не те места!

— А я почем знаю? — раздраженно бросил Прозор, неодобрительно цокнув языком: «Вот дед дотошный! Сомневается! Я ж сам его видел, тут не рассуждать надо — откуда взялся, а отбиваться! Иначе все тут сдохнем, и следов не останется…» — Мы с Велиславом его видели. И отрок наш тоже с ним внизу столкнулся. Вон, гляньте — лица на нем нет! Не водились упыри, да вот завелся. — Прозор вновь выдернул и вогнал меч в ножны, разволновался не на шутку.

— Тихо, тихо, — встрял Велислав, видя, как разошелся обычно спокойный Прозор. — Что за албаст такой? Остынь, а лица на Борко нет оттого, что покойника увидел. Заорал, все слышали. Тут любой богатырь испугается. Он за защитой кинулся, а тут ты мечом на него машешь. Ну-ка говорите, что за албаст? Какой такой упырь? Утопленник это, Веденя Водяной. Но ведь ворота заперты, не войти ему. — Тут Велислав грозно цыкнул на Борко: — Да не трясись ты, воин! Успокойся. Говори, Борко, по порядку: что там внизу было? А вы спорщики помолчите пока, а то заладили: албаст, не албаст. Упырь какой-то неведомый… Рассказывай, Борко, только внятно: без этого а-ва-ва, а то на всю жизнь заикой останешься.

— За кабанчиком я пошел, ты ж видел, Велислав, — сглотнув в горле ком, ответил Борко. Затем голос молодца окреп, дрожь исчезла. — Попутно чеснока, лука набрал. Водки, как ты просил, нашел. И вдруг слышу, в ворота кто-то скребется. Мне страшно стало: свои-то все вошли! А потом меня как стукнет, а вдруг еще кто — нибудь спасся и сюда пришел! Я ж говорил, выплыть можно… А скребется тихо так, не иначе товарищ израненный. Я к воротам! Глядь, а кони-то уже ни то что ржать, даже хрипеть не могут: окаменели, застыли и дрожь их бьет! Будто к ним нежить подкралась, чтоб заездить до смерти. Тут я сообразил — дело нечисто. Спрашиваю, твердо так: «Кто там пришел, и чего надобно?» А из-за ворот голос отвечает, да глухой такой, будто из-под воды или рот ветошью заткнут: «Это я, Веденя… рыбак. Открой Борко, пусти погреться, озяб очень… промок я…» Я ему в ответ: «Сейчас отворю, погоди немного, только руки освобожу». Это я время тяну и на лошадей поглядываю. Про утопленников-то я слышал, что они по ночам ходят, в окна заглядывают и в дверь скребутся. Сами, небось, знаете. Вот и думаю: а не один ли из них пожаловал? Веденю первого смыло, сам видел, — Борко запнулся, вспоминая недавний морок, тряхнув кудрявой головой, отогнал грустные мысли и продолжил: — Хотя, кто его знает, Веденю-то? Он же рыбак, всю жизнь с водяными знается. И еще слышу, вода где-то журчит. Глядь, а это из-под ворот в башню ручей затекает! Тихонько так льется и запах от воды душный: болотной тиной несет. Но сама вода чистая, без ряски, без мути… Много ее натекло. Я и не заметил как, опешил… — Борко снова сглотнул, вспоминая пережитое. — И тут вижу, не вода это вовсе! Она сначала в ноги, а затем в самого рыбака Веденю обращается! Сапоги его рыбацкие появились, порты плотные, рубаха. И все такое ненастоящее, водянистое и колышется! Тут меня пробрало! Швырнул в него чем попало, да наверх! А сзади как заревет что-то, и вдруг все пропало: нет ни пол-Ведени, ни лужи что натекла. Лошади заржали, будто их отпустило сразу. Это я уже сверху увидел, когда сюда несся. А тут вы навстречу вылетаете и Прозор что-то орет и на меня мечом машет. Станешь тут заикаться! Ты уж прости меня за испуг, Велислав.

Ну что ж, вроде Борко и не рассказал ничего страшного, но им уже не по себе. Княжич Добромил придвинулся ближе к печи, Милован теребил нашейный оберег: серебряный многолучевой круг — символ солнца.

— Чем швырнул-то? — озабоченно крякнул Любомысл. — Ну, в Веденю чем бросил, что он исчез сразу?

Борко пожал плечами. Разве упомнишь?

— Не знаю, Любомысл. Лук в связке был, чеснок… Еще что-то нес. Кабанчик вот, — Борко приподнял освежеванную тушку лесного поросенка. — Я ни за меч, ни за нож схватиться не успел. Не помню, Любомысл. А что?

Любомысл переглянулся с Прозором. Кивнув головой, протянул: — Да-а-а! Прав ты, Прозор! Упырь это, албаст. Вот только откуда? Ты сам-то что про упырей-албастов знаешь? Про них никто, кроме как на Змеиных Островах не слышал. Там у этой нежити дом. На тех островах она прочно засела. Так ведь там и мореходов-то, почитай не бывает. Далеко эти моря.

У княжича Добромила и Милована глаза округлились от любопытства: про упырей, лежащих в могилах и по ночам пьющих людскую кровь они слышали страшные сказки. Велислав мрачно смотрел на проход за спиной Борко и неторопливо поглаживал черен меча. Борко опустился на скамью и дрожащей рукой тер мокрый, с налипшими светлыми прядями, лоб. Молодец потихоньку успокаивался.

— Да вот, довелось как-то про них слышать, — с какой-то непонятной тоской сказал Прозор. — В нашей деревеньке несколько лет один человек жил, бывший беглый раб. Книгочей, у-у-у!.. — протянул Прозор, закатив вверх глаза, и этим показывая, каким грамотным был этот человек. — Великий мудрец! Он детишек вечерами собирал вокруг себя и разные истории рассказывал. И про чудеса, которые на земле есть, и про страны разные говорил. Про колдовство: белое и черное. Про волшбу: добрую, злую и о которой даже лучше не думать. Мудрец этот много чего знал. С деревенским знахарем дружил, травы лесные с ним собирал. К волхвам в лес ходил, с ведунами знался. А что он искал, мы так и не узнали. Умер рано: хворал, жизнь-то до наших лесов у мудреца тяжелая была, одно слово — рабство. Поди-ка, денно и нощно помаши веслом! Тут и молодой не сдюжит. А мудрец в летах был. Хороший человек, — вздохнул Прозор, — к праотцам проводили достойно, челнок снарядили и сожгли по вере нашей. От него я про упыря-албаста и слышал.

На губах Прозора появилась грустная улыбка. Приятно вспомнить о хорошем человеке, с которым в детстве свела судьба. У сурового дружинника даже взгляд стал отрешенным и туманным. Впрочем, ненадолго: мудрец давно ушел к праотцам, а вот то, что он рассказывал деревенским ребятишкам неожиданно подтвердилось через много-много лет.

— Я, когда на реке увидел Веденю, то не сразу сообразил, что просто утопленники по воде не ходят, — продолжил Прозор, — я твердо знаю. А этот шел, величаво, или, скорее трудно — будто что-то мешает. Но быстро, глазом только моргнешь, а он уже вон где, в другом месте! Тут меня бах! Вспомнил, что мудрец говорил: эти упыри ходят быстро, что по воде, что по суше. И главное, вода их не принимает, выталкивает! Когда он голоден, то не может в нее войти, плохо ему там. И еще он может в любую щель затекать, в воду обращаться, а затем снова в нежить. В общем, нечего мудрить, упырь-албаст это!

— Дядька Любомысл, — испуганно прошептал княжич, — а что упырь еще делает? Мне рассказывали про русалку-лобасту, что в грязных прудах живет. Названия-то похожи: албаст — лобаста!

Любомысл, задумавшись, тихонечко покашливал. Худое худым и кончается, что еще принесет эта ночь?

— Сейчас расскажу, Добромил. Только сначала вот что. — Старик повернулся к Борко. — Спустись-ка ты молодец вниз. Да-да! На нижний ярус спустись и набери там больше чесноку. Ты знаешь, где он, брал оттуда. Тащи сюда сколько сможешь, понадобиться.

— А Веденя? Утопленник? — побледнел Борко. — Упырь, или как вы его называете — албаст? Вдруг он там?

— Был бы он там, нас бы тут не было! Иди, нет его. В башню через ворота упырь точно не войдет. Нет ему сюда хода, ты закрыл. Все, неси чеснок скорее.

— Почему ход закрыт? — спросил Прозор. — Ты уверен? Любомысл?

Старик кивнул. Странно, что Прозор сам не догадался почему упырю сюда не войти. Может, не знает?

— Да вот видишь ли, Прозор, этому молодцу, — Любомысл кивнул на Борко, — удача благоволит. Впрочем, и нам пока тоже, — хмыкнул старик. Он чесноком спасся, которым с перепугу в албаста швырнул. Связка-то, чесночная, небось у ворот внизу валяется? Сюда ты без нее влетел, и без лука. Так, Борко? Так! — сам себе ответил Любомысл. — в руках у тебя только кабанчик и кувшин были. Там чеснок, у ворот. Он нежити путь закрыл и отпугнул. Иначе упырь сейчас бы тут бродил. По стенам албаст лазать не может — тяжел. Так что неси чеснок, Борко. Будем бойницы и все щели внизу запечатывать. Да не бойся ты! — улыбнулся Любомысл. — Нет его там! Иди!

Борко нехотя встал и не торопясь пошел к проходу вниз. Добромил и Милован сочувственно смотрели вслед. Любомысл, поймав взгляд Велислава, улыбнулся и кивнул: «Мол, все хорошо!»

— Был бы человек, — бубнил Борко, — с ним бы разговор короткий был: отведал бы моего меча или кулака… А так — утопленник… Упырь… албаст… Невесть что. Только нежити мне недоставало.

Недовольно бурча Борко скрылся в проеме.

— Так вот, — сказал Любомысл. — Албастов в Альтиде нет, и до сегодняшней ночи не было. Мало кто о них слышал. Теперь и вы знаете. Ты, Добромил, верно подметил: между ним и русалкой-лобастой только слова схожи. И албаст, и лобаста — это нежить, что в воде обитает. Хотя лобаста, она не совсем русалка. Вы же о русалках-берегинях слыхали. А иным и повезло: даже видели. Я вот не сподобился, а жаль. Они веселые, и вреда от них нет. Ну пошутят иногда, так ведь и люди тоже веселятся. Хоть русалок и нежитью считают, но мне кажется — зря. Душа у русалок-берегинь беспременно есть. А вот русалки-лобасты, они иные. Вот уж кто и есть самая настоящая нежить, так это они. Вот и упырь-албаст, что в рыбака Веденю перекинулся, тоже нежить. Даже хуже — он и не мертвый, и не живой. И не Веденя это, а просто видимость. Но кровь рыбака в нем еще плещется.

Послышались быстрые шаги, — Борко обернулся мигом. Не очень-то молодцу хотелось задерживаться внизу. Один, в полутьме! По стенам бегают тени от скудных светильников. Мерещится — за каждым бочонком, позади мешков поджидает кто-то неведомый и страшный — хуже упыря.

Но дело сделал. Увидя обвешанного чесноком Борко Любомысл довольно крякнул. Молодец, не побоялся снова вниз сходить. Будет из него толк. И Велислав с Прозором смотрели одобрительно: справный дружинник выйдет, себя пересилил и нежити не испугался.

— Так, — сказал Любомысл. — Пока разговоры в сторону. Милован, помогай Борко. Разбирайте чеснок, развешивайте и раскладывайте куда только взгляд ляжет, где только малейшую щелочку увидите или подумаете что она есть. Светильники возьмите и всю башню пройдите. Снизу начинайте, не ленитесь — дело нехитрое, а чеснок всем нам жизнь сохранит. Да чтоб веселее работалось, и знали, что не впустую это делаете, гляньте, что там от связки, которой Борко в албаста швырнул, осталось.

— А что осталось? — полюбопытствовал Милован.

— Не знаю, сами увидите! — ухмыльнулся старик. — Думаю, ничего там нет. Сгорел чеснок или в лучшем случае обуглился. А мы сверху раскладывать начнем, встретимся на середине. Только еще одно дело сделаем и начнем.

Увешавшись чесночными вязками Борко и Милован боязливо спустились вниз.

— Прозор, Велислав. Пока молодцы внизу ходят, да дрожащими перстами чеснок всюду распихивают, давайте больными займемся. Помогите мне.

— Что делать будешь? — спросил Велислав.

Любомысл пожал плечами. Хоть и не лекарь, но один хороший способ знает. Его все знают.

— Хлебного вина им дать. Когда непривычного человека море побьет, то первейшее средство — это чарку-другую водки выпить. Болезного стошнит, прочистит и ему полегчает.

— Что-то не слышал о таком, — ухмыльнулся Прозор.

— Ты не слышал, а я точно знаю, — твердо ответил старик. — Сам когда несмышленым мореходом по морям ходил, таким вот изнеженным способом к качке привыкал. Но это у вестфолдингов принято, у других народов пожестче: лекарей у них почитай и нет. И заботится о тебе, болезном, никто не станет. А не можешь на ногах стоять, после того как волна побьет, захочешь где-нибудь под скамьей притулится или в трюм спрятаться, так тебя плетью или кулаком быстро в чувство приведут. Говорю, первое средство от любой хвори — это крепкое хлебное вино, наша альтидская водка. У иноземцев такого напитка нет, а зря. Вернее есть, но другой: вонючий. Они водку делать не умеют, да и не из чего. Всякую дрянь взамен пшенички квасят… А когда брага поспеет, как из нее водку выгнать, не знают. Нет, наша водочка, — тут Любомысл облизнулся, — самое лучшее, что есть! Первейшее средство от всякой хвори. Ладно, заговорились. Давайте-ка, приподнимайте им головы по очереди, да зубы разжимайте. Я хворых потихоньку поить стану. Все равно ничего другого у нас нету.

Распечатав принесенный Борко кувшин, Любомысл нюхнул, одобрительно поморщился, крякнул, плеснул в поднесенную Прозором чарку немного водки, чуть смочил губы и пополоскал рот. Кивнул — годится. Крепка, гореть будет! Самое то! Встав, старик пошел в отгороженный угол к хворым дружинникам.

Прозор поднимал голову, Велислав разжимал рот, а Любомысл со знанием дела, бережливо, вливал меж губ огненную жидкость. Дело спорилось.

— Ну, что скажешь, Любомысл? — спросил Велислав после того, как последнему занедужевшему влили по четверти чарки. — Серьезно хворают?

— Не знаю, Велислав, не знаю… — задумчиво почесав затылок ответил Любомысл. — Хорошо б их к знахарю толковому. Да где его взять-то? Вот смотрю на них и думаю: не всякий знахарь с этой хворью совладает. Неладно с ними… Ладно, водка вреда не принесет, а польза может и будет. Все, идемте. Надо чеснок раскладывать. От него точно толк есть.

Чесночные головки успели распихать только на своем ярусе, когда вернулись Милован и Борко. Молодцы повеселели, испуг прошел. Тем более за воротами башни, как они не прислушивались, не раздалось больше ни одного подозрительного звука, ни шороха… В глубине души у Борко теплилась надежда, что утопленник албаст, перепугавший его до смерти, ушел обратно в реку.

— Все заделали, — улыбнулся довольный Борко. — Чеснок пихали в любую щелочку. В иную и муха не пролезет. Особенно внизу усердствовали. Ты ж, Любомысл, сказал, что албаст по стенам не может лазить. Значит, ему пусть сюда только через низ, а он закрыт. Все, можно отдыхать.

Повесив на стену плащ, Борко уселся и устало закрыл глаза. Слишком много за сегодняшний вечер выпало на его бедную голову… Но вредный старик, не дал хоть на немного забыться.

— Это албаст по стенам не лазит, — ехидно сказала Любомысл. — А если иная нежить? Да еще с крыльями?

Милован и Добромил засмеялись, а Борко чуть не подпрыгнул, — сон мигом улетучился.

— Это какая другая? Ты это, Любомысл, на ночь глядя беду не накликай! Хватит с нас одного Ведени, упыря-албаста, как вы его с Прозором зовете.

— Нет, погоди Борко, ты рот Любомыслу не затыкай, дай сказать, — встрял Милован. — Что это за нежить такая, которая через верх войти может? Да про албаста поподробней расскажи. Мы знать хотим, верно? — Милован обвел взглядом окружающих. Кажется, все, даже маленький княжич Добромил не прочь были послушать про загадочную нежить.

— Что ж, хотите знать, пожалуйста. — Ответил Любомысл. — Только не обессудьте, если что не так расскажу

 

4

Об упыре-албасте

Любомысл наполнил водкой деревянную расписную чару, махом, не касаясь краев губами влил ее в глотку, мотнул головой, занюхал рукавом, отщипнул от головки дольку чеснока, неспешно очистил ее и отправил себе в рот.

Венды терпеливо дожидались пока, старик проделал этот обряд. А Милован даже завистливо крякнул: так отправлять водку в рот, как это делал Любомысл, молодец еще не умел. Сколько не пытался научиться — не получалось. Тошнило от одной только мысли от предстоящего, а затем, когда выпивал, глаза сами собой вылезали на лоб.

— Албасты водятся на Змеиных Островах, что далеко на юге, в Арафурском море разбросаны, — начал рассказ Любомысл. — Там эта нежить давно известна. На этих островах мало кто из мореходов был: корабли туда почти не ходят. Для купеческого люда там никакого интереса нет, море да песок. Ну, еще пальмы высокие растут. Много их там, пальм этих… На них орехи растут большие и мохнатые. Если такой орех расколоть, то из него молоко ореховое течет, на вкус, кстати, весьма приятное и сладкое. Да вы пробовали, наверно? — Любомысл глянул на молодцев и княжича Добромила: — Иной раз и к нам такие орехи завозят.

Борко улыбнулся и ткнул Милована в бок, напомнил, как прошлым летом, они, еще в отроках ходя, сломали нож, пытаясь расковырять такой диковинный орех. Внутри скорлупы никакого молока молодцы не нашли. Орех оказался высохшим.

— Народ на этих островах дикий и невежественный. Кожа у них не то что черная, а темно-серая, с синевой. Ну это и понятно, почитай круглый год голыми бегают. А то, что без одежды — это понятно: там жарища несусветная. Пот испаряться не успевает, так на теле и высыхает. Но в колдовстве эти люди сильны, ничего не скажешь! Да и как в нем не понимать, когда всякая нежить на островах буйствует? Там как в бою: или ты ее одолеешь — или она тебя сожрет. Мы на эти Змеиные Острова случайно попали. Я тогда еще молодым был, чуть старше вас, — Любомысл кивнул на Борко и Милована. — Но хоть и сопляк еще, но к этому времени уже неплохим мореходом стал: море меня приняло и обиды чинить перестало. Но только не в этом суть, не о том речь веду. Шли мы тогда в другое место, да вот не повезло, в такой ураган попали — думали все, конец! Но вот посчастливилось: не отправились мы в прислужники к Морскому Хозяину. Хотя корабль во время шторма пострадал, жуть! Паруса оборвало, все надстройки вместе с мачтами волны напрочь снесли.

Ураган несколько дней длился, куда нас ветер и волны за это время занесли, никто не знал. Вот и прибило наше суденышку к одному их этих островов. Как только землю увидели, так каждый хвалу своим богам воздавать стал. Ох, и диковинные боги на свете есть, чтоб вы знали! Кто-то просто так слова шепчет, кто-то фигурки достал и сухарем их кормит… Ну а я все по чести сделал, как у нас принято. Горсточку родной земли из нашейного мешочка достал, на блюде разложил, и все, что своими руками сделано было: ремешок налобный, кошель кожаный на этой земле сжег. Еще и кровью из руки пламя окропил. Так вернее. Сами знаете, без жертвы боги молитвы не слушают. В общем, несет нас к земле, к острову. Радости у всех, словами не передать. Солнце светит, песочек, пальмовые деревья с листьями раскидистыми растут. Под ними тенёк. Что еще мореходу для счастья надо? Глядим, люди смуглокожие на берегу стоят, да смотрят на то, что от нашего корабля осталось. А почитай и остался то один остов, досками обшитый. И куда нас занесло, не знаем. Это мы уже потом поняли, что нас к Змеиным Островам прибило. А про них, про эти острова, меж моряков давно нехорошие слухи бродят. Мол, колдовство на них незнакомое, не всякий знающий колдун его одолеет.

Что делать, раз уж сюда попали? И на том спасибо, что не на дне. Надо корабль чинить, да дальше путь продолжать. Пока корабль в порядок приводили, время шло, не одна неделя пролетела. За это время с людьми, что на острове жили, мы сдружились. Они себе странным словом «телугу» называют. Это примерно означает, что они все о себе знают. Может и знают, не мне судить. Но народ гостеприимный и радушный, хотя поначалу они нас принимать не хотели, избегали. Но вражды нет: они сами по себе, мы сами. А потом, со временем, как-то все потихоньку наладилось. Мы им товары купца-хозяина, что в трюме были незаметно таскали, они взамен рыбу, плоды разные. Мясцо кой-какое, только мало. На этих островах свиней разводят. Тощие! — поморщился Любомысл, — но какое-никакое а все ж мясо. У кого больше свиное стадо — то и богач. Козы на островах водятся, но ручных мало, за ними охотились. И вот был как-то у этих людей праздник. Они нас и пригласили на него. Но если бы мы знали, что это за праздник такой, то в жизни бы не пошли! — зловеще сказал Любомысл. — Телугу на этом празднестве жертвы нежити приносят! Им, чтобы спокойно в море выходить, да чтоб улов больше был, надо у морской нежити милость снискивать!

Тут Любомысл замолчал и хитро, с прищуром, глянул на раскрывших рты Борко и Милована. Перевел взгляд на кабанчика, что сиротливо лежал у печи. Кивнул на него головой.

— Вот такие там свиньи водятся, может чуть больше. Ну что рты пораскрыли? Закройте, ворона влетит! Вы, молодцы, вот что сделайте. Чтобы вам еще интересней слушать было, а мне, старому, рассказывать, давайте-ка, ступайте вниз. Там найдете бочонок с белой глиной. По прошлой осени точно стоял… А-а-а, да откуда вам знать! Вы тогда еще в отроках гуляли, ладно, сходите, в самом низу, у ворот поставлен. Заодно и лошадей посмотрите, лишним не будет.

Милован и Борко шустро кинулись вниз. После того, как молодцы распихали чеснок по щелям, ходить по сумрачным помещениям стало не страшно. Злой упырь не войдет — Любомысл знает, что делает…

— Зачем тебе глина, Любомысл? — с ехидством спросил Прозор. — Что замазать собрался? Остальные щели? — И подмигнул Добромилу: — Как думаешь, что наш дед еще удумал?

Княжич подмигнул в ответ и улыбнулся. Страшно, не страшно, но надо вести себя, как подобает воину. Вон, Велислав и Прозор чего только на своем веку не видели! И сегодня тоже беда пришла, а венды ведут себя так, что кажется, ничего не случилось. С такими друзьями никакая жуть не страшна! Подумаешь, упырь внизу ходил и Борко напугал. Добромил не будет так орать, воин должен быть смелым.

— Прозор, ну что ты над Любомыслом смеешься? — улыбнулся Велислав. — Он знает что ему надо, я и не упомню, чтоб когда-то вышло не так, как он сказал. Раз нужна ему глина, значит для дела. Верно, Любомысл?

— Верно, — согласился старик. — Сейчас ужин сготовим, вот для этого глина мне и понадобилась. Кабанчика в ней запечем. Прозору тоже попробовать дадим, чтоб впредь не смеялся.

— Да ладно, тебе, Любоысл, — засмеялся Прозор. — Ты же знаешь, я люблю с тобой спорить, всегда что-нибудь новое узнаю.

Борко и Милован принесли и сняли крышку с небольшого бочонка. Его наполовину заполняла светлая, с легкой синевой глина. Ею хорошо замазывать щели в печи: от жара она становится каменной. Любомысл продолжил наставления:

— Так, ребята. Рукава закатайте, берите кабанчика и его чесноком начинайте. Да не скупитесь!.. Ножом протыкаете шкурку и дольку туда. В то же место сыпьте перца немного. Учитесь… Да-а, лук еще начистьте, и во внутрь его, кольцами. Режьте, режьте лук, — он полезный, хоть и слезу вышибает. А я тут смотреть буду и поправлять, если что не так делать будете.

Любомысл отошел подальше от молодцев, орудующих ножами, полез в свою суму и стал неторопливо доставать из нее скляночки и мешочки со всякого рода острыми и пахучими приправами. Не добавив их в приготовляемое им блюдо, старик заранее считал его безвкусным и неполноценным. Что-то тихо про себя ворча, Любомысл отобрал нужное, присоединился к молодым дружинником и стал усердно начинать тушку пряностями.

— Эх, жаль травок не хватает, — тихонечко причитал старик, закатывая серые глаза и чмокая губами. — Знали бы вы ребята, какие травы в заморских краях растут! Без них и еда не еда, и мясо не мясо! Да, откуда ж их возьмешь, особенно в такую пору. У нас, у самих-то, зелень только-только пробилась. А когда еще в рост пойдет!

Вскоре, поросенок был набит и чесноком, и луком и пряностями из сумы Любомысла. Полюбовавшись, на дело своих рук, старик сдела еще пару проколов, вложил в них чеснок и сдобрил перцем и солью. Отступив назад, полюбовался и крякнул: «Хорошо!» Затем велел обмазать тушку глиной:

— Мажьте, мажьте! Да не небрежно — абы как, а любовно, — как женщину! Тогда он замечательный скус заимеет. Все зависит от того, как обмажете. Ни единой щелочки остаться не должно.

При этих словах Прозор гулко захохотал, казалось, затряслись даже стены. Ему вторил Велислав. Добромил ничего не поняв, улыбался, а Борко и Милован надулись.

— Да ты смеешься над нами, Любомысл. Какой вкус от глины?

— Какой, какой… — пробурчал Любомысл, залучившись глазами и усмехаясь. — Особый вкус, сами почувствуете. За уши не оттащишь. Да глину-то в шерсть вмазывайте, да побольше! Когда корку отдерете, так щетина на ней и останется. Понятно?

— Чего уж тут не понять, Любомысл? Ясно. Делали так со всякой дичью, у птиц перья хорошо отлипают. Только вот порося не обмазывали, и чесноком с травами его не начиняли. Проще на костре.

— Хе-хе, — ухмыльнулся Любомысл. — Сырым съесть еще проще, дело нехитрое. А вот когда отведаете, что сделали, так другого уже не захотите

— А что дальше, Любомысл? — спросил Прозор. Он развалился на лавке и внимательно смотрел, как Любомысл учит молодых готовить кабанчика. Порой Прозор одобрительно кивал: «Старик дело знает, лучше того, что сготовит Любомысл, я и не пробовал. Научусь, тоже так делать буду».

— Погоди чуток, — утирая лоб ответил Любомысл. — Дай только поросенка в печь посадим. Чего ему своей участи ждать? Пока дойдет, и я рассказ закончу. Тебе как, не страшно, княжич? — спросил старик Добромила. — Если не хочешь, говорить не стану. Ну их, такие рассказы на ночь. Да и настрадались мы сегодня. Иной за год — да что там за год! — за всю жизнь не переживет столько, сколько мы за сегодняшний вечер.

— Нет-нет, Любомысл! — воскликнул Добромил. — Совсем не страшно, наоборот, интересно. Там, на берегу гораздо страшней было, особенно когда вой начался и на Гнилой Топи что-то темное появилось. Да вы знаете? — Княжич обратился уже ко всем. — Я что-то уже и пугаться перестал, как-то незаметно страх исчез. Думаю, меня уже ничто не напугает.

— Ну и хорошо, раз не боишься. Всё равно вам надо знать про албаста. Раз уж тут южный упырь объявился. Ах, Веденя, Веденя, — вздохнул Любомысл, — и как же это тебя так угораздило?

— Рассказывай, Любомысл, — сказал Велислав. — Надо знать, с чем столкнулись.

Перед тем, как посадить обмазанного глиной поросенка в печь, Любомысл принес жертву земному огню, стряхнув несколько капель водки в пышущее жаром устье. Это чтобы огонь не сжигал кабанчика, а пропек его как следует.

— Ну так вот. На острове ближе к вечеру праздник начался. Каждый житель на себя сплетенную из цветов и трав гирлянду надел. Сначала пир был: рыбой угощались, плодами, что на этом острове растут. А как темнеть начало, то их деревенский колдун вывел из своей хижины дикую козу, тоже цветами украшенную. Она брыкается, идти не хочет, будто чуствует что-то, а он ее к лодке тащит, и не силком, а уговаривает: заклинания шепчет. Управился колдун с козой, вывел лодку на середину бухты. В лодке встал, и начал громко нараспев непонятные слова говорить, наверно свои ведовские заклинания. Сами знаете, у каждого народа есть сильные и знающие колдуны, и у каждого колдуна есть свои заклинания и тайны. Пропел он слова, и показалось нам, что вода в бухте шевелиться. Буграми пошла, только они какие-то застывшие, медленно растекаются.

— Вот, вот! — перебил Прозор. — Помнишь, Велислав, когда Веденя появился и вновь в реку ушел, то Ледава будто застыла, и по ней рябь пошла.

Велислав кивнул: непонятные бугры, вспучивающиеся то тут, то там, он видел.

— Потом колдун — раз! — перерезал козе горло, и опустил ее в воду. — Продолжил Любомысл. — А сам быстро-быстро к берегу погреб. Вышел он на берег, а мы стоим как окаменевшие и — ну никак! — ни рукой, ни ногой двинуть не можем. Это от колдовских заклятий у нас все отнялось. Я же говорю: на южных островах колдовство не чета нашему! Совсем другое, древнЕе что ли? Стоим, глазами хлопаем. И тут видим, что в том месте, где колдун козу в воду опустил, вдруг как что-то взметнется!.. Будто столб водяной. Взметнулся, и держится сам по себе, а вода с него потихоньку опадает. И видим мы, там тень человеческая стоит… Руки опущены… Велислав, Прозор? Была тень? Видели такое?

— Была, — мрачно кивнул Прозор. — Все как ты рассказываешь, только никакого водяного столба я не увидел. В другую сторону смотрел, и еще — все беззвучно произошло.

— Да, шума не было, ни журчания, когда вода стекает, ничего, — согласился Любомысл. Может, ты водяного столба не увидел, а может его не было, потому что жертвы кровавой албаст не получил, по-другому, тихо из воды вышел. А там, на острове, упыря колдун из-под воды выманивал… Слушайте дальше, стоим мы на берегу как окаменевшие, мы — это мореходы с корабля. Глаза косим, видим, что островные жители тоже замерли и, кажется, даже дышать не могут, будто изваяния. Только мелкая дрожь их бьет, нам-то ничего, мы не знаем в чем дело, а они… — Тут Любомысл махнул рукой и покачал головой. — И тут тень как заскользит к берегу. Именно заскользит. Вроде и медленно идет, с натугой, будто мешает ей что-то, а незаметно глазу — раз! — в другом месте. Только ноги ее все равно по щиколотку в воде, будто спрятаны… Вижу, вроде это мужчина, немолодой. Пока смаргивал, он уже на берегу, и меж нами ступает, да тяжело так, кажется, что земля под ним прогибается! Страх меня пробрал, не описать! У меня после этого первая седая прядь появилась, хотя моложе вас был, — Любомысл кивнул на Борко и Милована, что слушали раскрыв рты. — Ну может чуть постарше, это не суть… И вот он мимо меня скользит — албаст. Он совсем как человек, только колышется, будто под кожей не кости и мясо, а вода переливается: медленно, тяжело. И запах от него рыбий и немного затхлой тиной пахнет.

Борко закивал. Та лужица, что натекла из-под ворот, пахла именно так. Пока ручеек тек, то тиной, а когда упырь стал в Веденю обращаться, то запахло еще и рыбой.

— Зубы у албаст необычные. — Любомысл согнул пальцы, показывая какие зубы у упыря. — Они чем-то с щучьими схожи, и главное, внутрь загнуты. Он ощерился, я и увидел… Ох и страшно мне стало. Упырь будто улыбается… довольный, вон сколько жертв стоит. И глаза у албаста безжизненны, будто рыбьи и остекленевшие. И вот упырь каждого человека, что на берегу стоял, обошел и к каждому будто принюхался, выискивал. И тут — раз! — ухватил одного бедолагу за шею своими щучьими зубами, да как присосется! Мига не прошло, а от бедняги только пустая кожа на песке осталась. А албаст заколыхался, будто его ветром качает, волны по нему пошли, и вижу я — он уже не тот, что из воды выходил, не тот у него облик.

Любомысл описывал давнюю историю так красочно, что Борко задрожал. Молодец представил, что бы с ним стало, если б Веденя добрался до него. Хорошо, что в руках чеснок оказался! Борко вздохнул, ему повезло. А будет ли так в следующий раз? А если будет, то как спастись?

— А превратился упырь в того, чьи внутренности только что высосал, — продолжал Любомысл. — Повернулся албаст, и к морю пошел. Вошел в воду, до середины бухты добрел и спустился под воду, будто по какой-то невидимой лестнице сошел… плавно так. И тут же весь морок сразу исчез, ожили мы, руками и ногами шевелить можем. Отдышались, переглядываемся. А островные жители сразу веселиться стали: песни запели, в пляски пустились. А нам не до веселья, отходим от страха. Вождь этого народа нам потом поведал, что в этой морской бухте упырь-албаст с незапамятных времен живет. При его праотцах завелся. И чтобы упырь не ходил по ночам на берег, и не жрал всех подряд издавна ему человеческую жертву приносят. Каждые три месяца, во время полнолуния. И кто будет жертвой, на кого упырь свои зубы ощерит, — до последнего мига никто не знает. Оказывается, все дело в цветочных гирляндах, что нам на шею повесили. В них особую траву вплетают, она албаста отпугивает. Эта трава тоже особая, она только на Змеиных Островах растет. А вот в одну гирлянду травку эту и не вплели. Вот упырь и принюхивался, искал, где можно безопасно внутренности высосать. Как вынюхал, так и изничтожил бедолагу, кому гирлянда без этой травки досталась. А ведь могла б и мне попасться, между прочим! Или кому-нибудь с корабля. Да вот как-то обошлось. Хотя, мы пришлые, могли и нас на прокорм отдать. Что стоило в наши гирлянды траву не вплести! Колдун сказал, что албаст ненасытный. Зараз может несколько человек высосать, и все ему мало! Причем, други, заметьте! — подняв палец особо подчеркнул Любомысл. — Албаст каждый раз обращается в того, кого он только что высосал. Вот так-то! А что это за трава, которая его отпугивает, я потом узнал. Невзрачная травка, с нашей полынью схожа. И запах такой же, и горькая, что не отплюешься. А вот твоего упыря, Борко, чеснок отогнал. Он сейчас к воротам и не сунется, ему запах чесночный — как кошке водка! Она ее нюхать не будет, а если влить, то выворотит. Ведь по сути, албаст это кто? Тот же упырь, только в воде на дне живет. А против упырей первое средство это чеснок, да еще осиновый кол в могилу проклятую! А еще лучше осину упырю в грудь, да к домовине пригвоздить, чтоб подняться да из могилы не вышел.

— Да еще чесноком пересыпать, — захохотал Прозор. — У тебя Любомысл, что ни казнь, то одна другой страшнее.

— Зря смеешься, Прозорушка, — с укоризной ответил старик. — Вот если бы албаст Борко высосал, а ты ему навстречу попался, то не помогло бы тебе ни твое воинское умение, ни меч, которым ты хотел несчастному отроку башку с плеч смахнуть.

Борко снова передернулся, ну и ночка! Быстрей бы рассвет! Ему даже показалось, что Прозор с нехорошим интересом смотрит на его шею. Борко повел головой, будто проверяя, крепко ли сидит голова на плечах. Милован сочувственно смотрел на друга. А Велислав улыбнулся, заметив движение парня: молодой еще, не обвык. Хотя да, Прозор такой, с мечом в руках зарычит, любому страшно станет. Впрочем, в бою это важно.

— Не бойся, Борко. Все хорошо: голова на плечах, а ты не упырь, — утешил Велислав молодца.

— Так ответь Любомысл, как еще можно албаста изничтожить? Осиновых кольев при себе нет, — не унимался Прозор. — Если колом пригвоздить, поможет? Мудрец не говорил, чем морского упыря убить можно. Я думал, лучше меча ничего нет. Но еще он говорил, что албаста можно серебром отогнать. Верное средство… Только тот упырь, про которого он рассказывал не из южных морей — он далеко на полуночи жил. Еще мудрец говорил, что албаст не отходит от места где завелся. Так и будет торчать там, где в первый раз из воды вышел. Получается наш упырь тут, на дне Ледавы напротив Гнилой Топи кружить станет. А ведь кто — нибудь ему попадется, да-а-а, — мотнул головой Прозор. — Надо придумать, как его извести. Думай, Любомысл, вспоминай…

— Не знаю, Прозор, не знаю… — вздохнул Любомысл. — Эта нежить не наша. Она другая — древняя. Про нее, я думаю, не все наши волхвы да ведуны слышали.

Любомысл не докончил, оборвав себя на полуслове. Глаза бездумно уставились в одно место. Добромил вспомнил, что такой же вид у его наставника был на берегу, вечером, когда с древнего болота накатил непонятный морок.

— Любомысл, да ты чего! Что с тобой! Да очнись же ты, Любомысл! — встревожено крикнул княжич.

От звонкого голоса Любомысл встряхнулся, и заревел во все горло:

— Ах, я старый пень! Как такое из головы могло выскочить-то! А?! Люди?! Серебро! Серебро! — покачивая головой, громко повторял старик. — Ведь ни для кого не тайна, что серебро всякая нечисть на дух не переносит! С давних пор известно, по всем странам знают! Велислав! Прозор! Наверняка все дело в серебре! Давайте-ка быстро глянем, что на нас есть серебряное, и есть ли оно на хворых! Если нет, то вся причина в одном: в серебре! Другой быть не может! Их скрутило, а нас нет. Почему?! А?..

Причитая, старик проворно метнулся за занавесь, к лавкам, на которых в беспамятстве лежали внезапно захворавшие дружинники. Любомысл осмотрел одного, развел руками: «Все так, серебра нет». Прозор с Велиславом заинтересованно осмотрели, что нашел старик при дружиннике.

— Цепь… перстни… пряжки… — Угрюмо проговорил Прозор. — Любомысл, все золотое.

— А в кошелях что? — старик снял с дружинника поясной кошель. Тихо звякнул метал. Любомысл высыпал содержимое на лавку, тщательно, осмотрел каждую монетку.

— Так и есть, — досадливо крякнул Любомысл, — Ни единой серебряной куны! Все золото да медь. Хорошо князь Молнезар платит! Серебром брезгуют… Эх, люди! Ведь не маленькие же! Должны же знать, что хоть какую — нибудь серебряную мелочь при себе всегда надо держать! Не обязательно серебряную гривну, но хоть что-нибудь… И на теле серебро носить надо. Да впрочем, откуда это в Альтиде ведомо — в наших краях нежить до сей поры не бушевала. По миру каждый старается, хоть серебряную крупицу при себе иметь. А мы… — Махнул рукой старик. — Ведь не шутки, серебро против нежити самолучшее средство! Не мною придумано, боги так рассудили когда-то.

Борко посерел: — На мне тоже нет серебра.

— И на мне, — вторил Милован, и вдруг отер лоб и заулыбался: — Фу… Вот оно, оберег на шее. — Милован тронул многолучевой круг, символ солнца. — В суматохе забыл. Это ты Борко, меня с толку сбил.

Борко только отмахнулся, лихорадочно высыпав на стол свой кошель. И у него средь меди затесалась одна небольшая золотая монетка. Но серебра нет.

— Как это нет? — недовольно пробурчал Любомысл и неодобрительным взглядом обежал молодцев. — Непременно должно быть. Ищи лучше Борко. Это у хворых его нет, потому и лежат на лавках. А ты здоровый стоишь. Соображай молодец, где у тебя серебро?

— Любомысл, ты серьезно считаешь, что все дело в серебре? — с сомнением качая головой, спросил Велислав. — И оттого, что серебра на воинах не было, их не неведомая хворь одолела, а нечисть поразила?

— Я еще из ума не выжил, — вздыхая ответил старик. — Тут еще кое-что есть. — Любомысл постучал себя пальцем по лбу. — Вот потому и говорю вам: думать нечего, не болезнь это. Они в беспамятстве, оттого что нежить в них засела. Сам подумай: у меня серьга серебряная в ухе. Считай, у каждого морехода она есть, и недаром мы ее не снимая носим — это от морской нежити оберег. У тебя, Велислав, какое-то серебришко тоже должно быть. Поищи в кошеле. И вы ребята гляньте, что у кого серебряного есть.

Велислав достал из своего кошеля несколько серебряных кун, и разрубленную на полосы гривну. Прозор показал скромное серебряное колечко на безымянном пальце: — Беляны подарок, сказала, чтобы помнил, и еще прибавила, что оно от любой беды меня убережет. У нее отец наш деревенский знахарь, и сама сильной ведуньей стала, в силу вошла. Я это кольцо тоже не снимаю, как Любомысл свою серьгу. Да и в кошеле кой-какое серебро имеется. Я это точно знаю.

Любомысл довольно хмыкнул:

— Молодец Беляна, знала что такому молодцу как ты нужно. А у тебя Добромил что есть? — Тут Любомысл неожиданно хлопнул себя по лбу. — У тебя ж ничего серебряного нет! Ах, упустил из виду, старый пень! Да что ж это я, наставник называется!

— Вот, — Добромил бережено вытащил из-за ворота рубахи кожаный ремешок. На нем висел серебряный перстень украшенный зеленым самоцветом. — Это мне матушка Всеслава, княгиня, когда я в поход собирался, дала. Сказала что это старый перстень, и его в нашем роду все мужчины носили. Только он сейчас мне велик, и я его на шее ношу. Она еще добавила, что у моего деда сыновей не было, вот он и передал перстень ей, перед тем как навсегда уйти. Наказал, что если внук родится, ему передать.

Тут на лицо мальчика легла легкая грусть, видать вспомнил что-то тяжелое.

Борко тщательно себя обшарив, и со звоном вывернув кошель на лавку, задумался. Побогаче, чем Милован: и меди больше, и золота — аж две монеты! Но хоть тресни, никакого серебра ни в кошеле, ни на Борко не было.

— А я! — завопил молодец. — У меня точно серебра нет: ни денег, ни оберега. Я все осмотрел… Любомысл, может золото тоже помогает? Я ж теперь княжеский дружинник, человек не бедный. Чего с собой лишний раз серебро таскать, весит немало, а купишь на него ни в пример меньше, чем на золото. А без меди ни в какую корчму не пойдешь. Нет у меня серебра! — с отчаяньем крикнул Борко. — Не знаю я, что меня спасло! Может, и в меня нежить заползла?!

Милован и Добромил фыркнули, насколько потешно прозвучали слова Борко. Ну какая он нежить? Всегда веселый, бесшабашный. Наверно, плохо ищет, может, какая — нибудь монетка в сапог закатилась. Заулыбался и Прозор.

— Ну-ну! Слышал, Велислав? Нашим отрокам невместно в корчму с серебром ходить, тяжелое оно. Золотом средь кружек гремят, и медью питухов поражают… когда золотишко заканчивается. Богатые! Эх, молодо-зелено… Того не понимаете, что серебряная гривна, это то же самое оружие. — Прозор неуловимо извлек из-за пояса два увесистых длинных серебряных слитка. Хватко перекидывая их из ладони в ладонь он неожиданно гаркнул: — Бочонок!

Никто не понял, что он делает, а Прозор, ловко поведя рукой, откуда-то снизу, от пояса, метнул один из слитков в стоявший у печи бочонок с глиной, и сразу же сделал такое же движение другой рукой. В бочонке треснула, ломаясь, боковая доска, слитки со стуком упали на пол.

— Ух, ты-ы… — прошептал Добромил, а Борко и Милован завистливо крякнули и переглянулись. Такого они не видели, и даже предположить не могли, что серебряные гривны можно так ловко метать. Этого им ни Велислав, ни Прозор ни то что не показывали, но даже не говорили.

Прозор подошел к печи, поднял слитки и, обдувая невидимую пыль, так же неуловимо вернул на место, за широкий пояс. Венд остался серьезным, но глаза улыбались.

— Видели, молодцы? Вот так и вам надо уметь, в корчмах днища бочек вышибать, когда медная мелочь кончится, — Прозор захохотал.

— Прозор, чему ты их учишь? — улыбнулся Велислав. — Какая корчма, какие бочки?

— Велислав, а ты так умеешь? — возбужденно спросил Добромил. — Меня научите?

— Научим, научим, — ласково ответил Велислав. — И наших отроков научим, что оружие, это все, что под рукой находится. Надо только смекалку проявить. Вон, видели, что со слитками делать можно? И это не все.

— А что еще, Велислав? — не унимался княжич.

— А ты у Прозора спроси, я против него, как вот наши молодцы, что серебром брезгуют. Вернемся в Виннету, чтоб сразу себе такие пояса сделали, жалованье серебром возьмете… поняли, парни? — Велислав мигом снял свой пояс, показал изнанку. На ней в ряд были подшиты увесистые, длинные серебряные гривны. — Весит немало, — сказал Велислав, — но тоже оружие. — Смотрите…

Крутя пояс перед собой, и ловко перехватывая его то одной рукой, то другой, Велислав неуловимо переставляя ноги двинулся к пострадавшему бочонку. Никакого взмаха ни Борко, ни Милован, ни, тем более, Добромил, не заметили. Но у бочонка с треском отлетела переломанная верхняя часть. Торчали осколки досок. А Прозор улыбался, они с другом давно придумали эту хитрость с поясами. Чего ходить порожняком? И деньги носить удобно, и при случае — если нет иного оружия — то таким тяжелым, увешанным серебром поясом, можно не только обороняться, но и одержать победу над вооруженным противником. Главное — это ловкость. В первую очередь они обучали именно этому качеству, сила не главное.

— И руку противнику легко сломает, и ногу, — сказал Велислав, надевая пояс и защелкивая увесистую пряжку. — Меч можно вырвать, копье перибить. Много чего сделать можно, главное умение.

Борко и Милован растеряно переглядывались. До старших товарищей им еще ох, как далеко?

— Ладно, игры в сторону, — сказал Прозор, — серебра у тебя нет, Борко. А мне что-то вещует, что Любомысл прав — в нем все дело, оно от нежити оборонило. Чем же ты спасся, что сейчас не на лавке в беспамятстве лежишь, а бодрыми ногами бегаешь?

Борко растеряно развел руками: «Ну нет у меня ничего, что вы хотите, где я его возьму?»

— А ты отрок подумай немного! — с легкой ехидцей сказал Любомысл. — Что на вас, княжеских дружинниках, серебром гнушающихся надето? А?

Борко и Милован оглядывали друг-друга. Что увидел Любомысл, и что не видят они?

— Кольчуги… не снимая носим: приучаемся, чтоб потом не тяжко было. Меч у каждого. Так мечи простые: черена без затей, сам видишь. Еще красу не навели; ножи боевые. Все вроде, из оружия при нас ничего нет

— А причем тут оружие, молодцы? Я не про него речь веду. На плечах у вас что, кроме голов ваших разумных?

— Плащи дружинные.

— Вот то-то и оно, что плащи, — торжествуя молвил Любомысл. — Вы как дружинниками стали, так и не снимаете их. Ну, в холод, понятно… И ночью плащ тоже греет, а вот на солнышке, на жаре, что сегодня была? Помню, как красовались, когда вас в дружину приняли! Грудь крутая, в кольчужной броне; шлемы начищены — аж глаза слепят; ноги расставлены — в сапогах расшитых, руки за поясами, плащи колышутся! Не подходи!.. Селезни, да и только! В счастье свое поверить не могут, — фыркнул Любомысл. — Ладно, такое один раз в жизни бывает, что тут скажешь. Понимаю, вам перед красными девицами, да перед простыми мужиками погарцевать, ой как хотелось! Мол, смотрите: мы хоть еще и молодые, но уже в княжеской дружине состоим — ох, и не простые мы парни, любуйтесь на нас, почитайте и опасайтесь.

— Да хватить тебе загадками говорить… — раздраженно бросил Борко. — Туману навел, Любомысл! И так настрадались сегодня, а тут еще ты жару поддаешь! Да, плащи дорогие, покрасоваться лестно, но дороже то, что с княжеским знаком они, с рысью.

Тут Борко замолчал на полуслове, чуть приоткрыл рот и оторопело глянул на Милована. Друг ответил таким же ошарашенным взглядом. Видно — обоих молодцев разом осенила одна и та же догадка… Как все просто!

— Ты что, Любомысл, — растеряно протянул Борко, — хочешь сказать, что вот эта рысь? — Не договорив, он ткнул пальцем на дружинный символ, что был вышит на правом плече. — Вот она.

— Вот именно, рысь! Серебром она расшита, серебряной нитью! Нить хоть и тонкая, но весу в ней немало, вот она нежить и отпугнула! Да-а, — качал головой Любомысл: — Вы по молодости даже в жару в этих плащах паритесь, не снимаете. Людям на смех. А вот они, — Любомысл указал на занавесь, за которой лежали больные безмолвные воины, — плащи скинули, прежде чем на берег пойти. Пекло-то какое днем стояло, даром, что весна! Только Велислав не снял, Прозор, княжич и ты с Милованом. Ну, вы привычные… А мне плащ не полагается, я не дружинник. Так что благодари Борко праматерь-Рысь, заступницу родовую.

— И гордыню непомерную, что плащ снимать не позволила, — добавил Прозор и засмеялся.

Другого объяснения, почему Борко не тронула непонятная хворь, нет.

Положа серебряную гривну на стол, Велислав вытащил тяжелый засапожный нож.

— Думаю нарубить ее на части, и каждому хворому кусочек на шею повестить, раз так дело обернулось. Конечно, — Велислав невесело усмехнулся, никто с собой денег в лес не взял, в походе они не к чему… В любой вендской деревне нас приветят, и за обиду почтут, если серебро и золото предложим. А так… Все знают, что достаточно чуток меди, да — мало ли какой случай выпадет: пару-другую золотых монет. Место немного занимают, пусть будут. Золото купцам таскать в радость, не княжеским дружинникам. Что скажешь, Любомысл? Рубим гривну, вешаем?

Старик кивнул — мудро придумано! — что тут скажешь. Пройдя к своей суме и достав из нее длинный шнурок, и стал резать его на части.

— Руби, Велислав! Все из-за того, что люди серебром пренебрегать стали. Раньше оно дороже золота ценилось. По миру ходило, и нежити меньше бесилось. Боги велели серебро любить! Не просто так его ценили, — досадливо изрек Любомысл. — Серебро, оно и есть серебро: вода в серебряной баклажке не портится и та же водка в резной серебряной чарке совсем другой вкус и дух имеет.

— Ну это ты загнул, Любомысл! Какой там особый вкус и дух?! — перебивая друг-друга завопили Милован и Борко. — Глаза на лоб лезут, а после того, как выпьешь, так плохо, так плохо!!!

— А вы ее жбанами не хлещите. Водка не квас и не пиво. Будете умерено вкушать, тогда и вкус неповторимый учуете! — отрезал Любомысл. — Да и рано вам хлебными винами увлекаться: вон, молоко еще на губах не обсохло.

— Да не пьем мы, дед, ты же знаешь.

— Знаю, знаю… — заухмылялся Любомысл. — Слыхал про это от вас, причем не раз, хвалю! Только вот кто, когда из отроков дружинником стал, да красивый княжеский плащ одел, потом все кусты на радостях обрыгал? Я что ли?

— Ну-у… было как-то, — покраснел Борко. — Да один раз всего-то повеселились, товарищей угостили, чего теперь — до конца дней нас корить будут?

— Нет, — засмеялся Любомысл, — до конца дней вас корить никто не станет, только очень злопамятный: как я, к примеру. Перемараться грязью, ой как легко, а оттереться… Будете меня слушать, все хорошо будет. Ну что там с серебром, Велислав, готово?

Слушая нравоученья Любомысла и про себя улыбаясь, Велислав подвинул старику несколько серебряных кусочков, а остальное, оставшееся от гривны, тщательно разрубал на мелкие части. Княжич Добромил и Прозор усердно ему помогали. Прозор вертел в серебре дырки, Добромил нанизывал кусочки на шнурок.

— Вот, Любомысл. Почти все готово, только знаешь, о чем я еще подумал?

— О чем?

— Повесим мы серебро на хворых. На всякий случай на себя по кусочку добавим. Лишнее не будет, я так считаю. А вот вдруг, еще какая — нибудь иная нежить появится? Не упырь-албаст, а что-нибудь другое, и много? Сдается мне, что Гнилая Топь, вернее то, что в ней засело, еще только показывать себя начало. Ох… — вздохнул Велислав, — думаю, это еще не конец… Хотя как хорошо, если бы я ошибался! Вот и готовлюсь на всякий случай. Вылезет еще что-нибудь вроде упыря, или вылетит… или выползет? Что тогда делать? Как совладать?

— Ну, и что ты хочешь? — с интересом спросил Любомысл. — К чему говоришь?

— Я вспомнил, что мы десять лет назад с Прозором делали. Помнишь, Прозор?

Еще бы не помнить! Тогда Велислав одержал славную победу. И за ум и смекалку его наградили славным прозвищем — Старой. Прозор молча кивнул, подошел к висящему на стене оружию, собрал тулы со стрелами, и положил их на стол. Также молча стал выкладывать стрелы, разделяя их. Охотничьи, с тупым наконечником чтоб не портить шкурку мелкого зверя складывал обратно в тулы. Боевые же: длинные с узким граненым наконечником — для дальнего боя, и тяжелые, с широким плоским наконечником — для битвы вблизи, оставил на столе.

Велислав одобрительно кивнул и взял в руки стрелу с черно-белым оперением. У княжича Добромила и молодцев, Борко и Милована, загорелись глаза. Они слышали о давнем сражении, что принесло Альтиде небывалую победу. И все Велислав! Сейчас они сами увидят, как действует опытный воин.

— Вот, Любомысл, хорошо бы вместо этого ножа, — Велислав показал на свой тяжелый, с широким — чуть не в ладонь! — лезвием, засапожный нож, — такой же, только из серебра сделанный. Я ведь тоже от умных людей слышал, что серебро против нежити — это первое средство. Но серебряного оружия у нас нет, и я придумал вот что: хочу нарубить из гривен что у нас есть кусочков побольше, да расплющить их потоньше. А потом к стрелам, у наконечников, примотать.

— Вот, смотрите, надо сюда пластинку примотать. — Велислав показал на место чуть ниже наконечника. Древко-то всяка с примотанным серебром в тело нежити войдет, а то и насквозь прошьет. Но это неважно, главное — зацепит. А стрелять мы все горазды! Для надежности и на бронебойные стрелы прикрепим, и на срезни, а если останется, то и охотничьи снарядим. Пусть они тупые — это неважно. Главное, чтоб по кусочку серебра на концах было, чтобы нежить хоть краем царапнуть.

Венды с любопытством выслушали, что предложил Велислав. Среди друзей давно считалось, что выдумать лучше, чем он, вряд ли кто — нибудь сможет.

— Да-а, это ты верно придумал, Велислав! — одобрительно закачал седой головой Любомысл. — Что там в Гнилой Топи засело, никто не знает! Когда нас всех на отмели скрутило, мне показалось, что в меня что-то войти хочет, но не может. Что-то не пускает эту страсть в меня…

— И у тебя тоже? — воскликнул Прозор. — Мы с Велиславом уже говорили об этом, когда наверх выходили.

Милован тревожно переглянулся с Борко и добавил:

— Знаете, и мне показалось, будто меня кто-то нехорошо рассматривает, будто я жертва какая-то, и примеряется, как в меня получше влезть… или сожрать… Хотя точно не знаю, может и показалось. Вы сейчас об этом говорите, мне и вспомнилось.

— Не показалось, — мрачно вставил Борко, — я тоже самое чувствовал.

— И я почувствовал, — сказал Добромил.

— Вот так, — торжествующе заключил старик, — все почувствовали! Теперь понятно, что это серебро нежить отпугивало. А вот им не повезло. — Любомысл показал на отгороженный угол. — Вот я и боюсь, что наших товарищей всерьез зацепило. Не знаю, что это, не слышал… Наверно, какое-то древнее колдовство. Хорошо бы их к знающему волхву отправить, да только где его сейчас возьмешь, — вздохнул старик.

Борко округлил глаза, отвесил губу, пробормотал обеспокоено: — Ты что, Любомысл, всерьез думаешь, что в них уже кто-то сидит? А вдруг выходить начнет, что тогда?

— Не знаю, не знаю, Борко. Но все равно, надо готовиться к худшему, как люди говорят: не думал не гадал, как в беду попал. Чтоб в большую беду не попасть, надо ее опередить, — заключил Любомысл. — Вон, вишь, что с Веденей, с рыбаком нашим случилось. Жил не тужил, и вот… В обличье упыря бродит… Эх!..

Тем временем Велислав закончил рубку серебра. Получилась изрядная горка.

— Не думайте о грустном, други! Чему быть того не миновать! Все обойдется. Сейчас расплющим серебро и к стрелам примотаем. Думаю, тонкая бечева сгодится, если на пластинах зарубки сделать, чтоб не скользили. Прозор, тащи молот, плющить будем!

Великан почесал затылок: внизу башни он видел наковальню, но не тащить же ее сюда? Велислав увидел заминку друга, улыбнулся.

— Только пару молотов, один побольше — он вместо наковальни будет. Нам не кузница нужна. Видел как в городах золотых да серебряных дел мастера работают? Вот и мы так будем.

Прозор заулыбался: в самом деле, с тем инструментом, чем делают всякие безделки и ребенок управится. А серебро — оно мягкое, ни горна ни мехов не надо. Стучи в свое удовольствие.

— Сейчас… — Прозор исчез в темном проеме спуска.

— Так, — задумчиво сказал Велислав, — надо бечеву скрутить. Придется рубахой пожертвовать, и нее нитей надергаю.

— Я дам рубаху, Велислав! У меня новая есть, — с готовностью предложил Добромил. — Торба к седлу приторочена, в ней много чего. Меня матушка в поход собирала.

— Догоняй Прозора, неси рубаху! — весело воскликнул Велислав. — Если уж княгиня тебя в поход собирала, тогда да… Мудрая женщина твоя матушка — знает, что настоящему воину после похода надобно: как устанешь, так лучше нет, чем в бане попарится да чистое белье одеть

Добромил слегка зарделся от нежданной похвалы и бесшумно бросился к проходу.

— Да, неудачно мы в этот раз к морю сходили, — покачивая головой протянул Любомысл, — семь смертей у Добромила на глазах, да еще Веденя в албаста обратился… Кто ж знал… Ладно, хоть испуга в нем нет — вон как в темень за рубахой порскнул.

— Плохо, конечно, все вышло. Да ничего не поправишь, — согласился Велислав. — Рано ему смерти видеть, хоть Добромил и будущий князь: привыкать должен. Но все равно — рано.

— А ведь Добромил совсем не балованный, даром что княжич, — добро улыбнулся Борко. — У меня младший братишка на него похож. Такой же простой и обходительный.

— Это все потому, что сызмалу его воспитывали не так, как других княжат. Другие балованные. И родители у Добромила иные, сами знаете: отец — князь Молнезар, сильный воин, мать — Всеслава, дочь воеводы. Они жизнь не понаслышке знают, вот и хотят, чтобы Добромилу потом легче жить довелось. А воспитание у него наше — лесное! Леса у нас суровые, и люди такие же: суровые, но добрые и простые. Венд — есть венд. Добромил наш по духу! Сколько таких мальчишек в наших лесах живет, — согласно качнул головой Велислав. — Хороший человек из Добромила выйдет! Все твоя заслуга, Любомысл! Глядишь, потом его и в какой — нибудь вендский род примем.

— Да и твоего тоже немало вложено, Велислав! — не преминул отозваться старик. — И в княжича, и в дружину вендскую, Таких воинов как наши, еще поискать надо! Верите ли — в разных странах был, многие воинства повидал: но таких дружинников, как наши, не встречал! Иноземные воины совсем другие.

— Какие же? — полюбопытствовал Борко.

— Да другие! — досадливо махнул рукой Любомысл. — Одинаковые все, да тупые! Думать почти не умеют. Что последний копейщик, что первейший воинский начальник — все одинаковы! Мыслей у иноземных воинов никаких нет. А если и появляются, то все одинаковые, и их три: повкуснее пожрать, девку задрать, да объемистый жбан вина или пива в себя влить. И всё… Одним словом — дуболомы!

Борко и Милован смущенно фыркнули. Любомысл в нескольких нехитрых словах описал их собственные основные пожелания на ближайшие годы.

Но не их же старик имел в виду, в самом деле? Они ж не такие тупые дуболомы, раз в княжеской дружине состоят. Всем известно, что не каждый молодец сподобится в нее попасть. Один из сотни этой чести удостаивается! И отбирают туда не за красоту, а за ум, смекалку и ловкость. А в вендских лесах все такие! Но они оказались лучшие, и гордятся этим.

— Ну ты сказанул, Любомысл! — воскликнул Милован. — Это что ж по твоему выходит, что мы тоже такие иноземные неучи, раз нам девушки, да вкусная еда нравятся?

— Да нет, ребята, — усмехнулся старик. — Я ведь не вас имел ввиду. Если б я про вас речи свои вел, так я б ничего такого не говорил. Зачем людей обижать? Да вы б и не поняли, что я речь про вас веду. И не обиделись бы… Вы другие: разумные, да думающие. А в еде, да в девушках-красавицах ничего плохого нет. Можете мне поверить. Знаю, что говорю.

Велислав тихонечко улыбался, слушая витиеватые нравоучения старика. Любомысл как всегда ненавязчиво, исподволь, занимался легким воспитанием. Ничего, бывшим отрокам полезно послушать умные речи: они не глупы, и сделают из слов Любомысла нужные выводы.

В это время из прохода ведущего в нижний ярус появился Прозор сопровождаемый Добромилом. Прозор поигрывал двумя кузнечными молотами, постукивал их друг о друга. А Добромил нес чистую, пошитую из льняного полотна рубаху. Обычный румянец на щеках исчез — лицо мальчика бледно. Добромил подошел к столу и молча положил перед Велиславом рубаху.

— Вот, — сказал он, — я сейчас нитей надергаю.

— Добромил, — спросил Велислав, — а не жалко? Смотри, какая вышивка красивая по вороту! Княгиня вышивала?

— Да, — односложно ответил мальчуган.

— Что, там внизу кто-то есть? — проницательно спросил Любомысл. Бледность мальчика не ускользнула от глаз старика. — Лошади беспокойны? Почувствовал что-нибудь?

Мальчик ответил не сразу. Понапрасну высказывать свои страхи и подозрения ему совсем не хотелось. Но, а вдруг ему не показалось, и албаст, про которого только что говорили, и который совсем недавно так перепугал Борко, действительно там! Страшный упырь стоит за крепкими башенными воротами, и подстерегает когда они выйдут наружу…

— Не знаю, — с сомнением сказал Добромил, — лошади спокойны, но ушами все-таки прядут, хотя овсом хрумкают. Ведь если бы они боялись, то и есть не стали? Верно?

— Верно, — согласился Любомысл, — животина, она опасность завсегда чует! Человек так не может, хотя порой случается, что и его грызет что-то внутри, спокойно жить не дает, предостерегает. Ощущаешь, что ни к чему, допустим, каким-то делом именно сегодня заниматься. Если сомнения есть, то лучше ничего не начинать.

Но верь нам, Добромил, если б тебе что-то внизу грозило, если б хоть один из нас это ощутил, в чем-то сомневался, то мы бы тебя вниз одного ни за что не пустили! Верь нам! Верно? Велислав? Прозор? Борко? Милован?

Венды, каждый по очереди, как только Любомысл называл их имена, серьезно кивали головам. Конечно, они б ни в коем разе не пустили княжича вниз, если бы что-то чувствовали! Но их всегда безошибочное, почти что звериное чутье, чутье охотников и следопытов, на этот раз молчало. Они точно знали, что внизу никакая опасность Добромилу не грозит. Ну, а мальчику полезно потихоньку вырабатывать в себе смелость. Все-таки Добромил будущий князь. Предводитель… Вождь…

Мальчик между тем ловко подпорол кончиком своего небольшого поясного ножа крепкие швы, и вытянул первую длинную нить:

— Вот, Велислав, такой длины пойдет? Как считаешь?

— Конечно пойдет, Добромил! Только надо и на серебряных пластинах, что нам сейчас Прозор накует, и на древке стрелы зарубки сделать, чтобы все крепче держалось. Давайте все этим займемся — хочется быстрей надежное оружие в руках держать. Тогда и страх исчезнет. Надеюсь, что эти серебряные стрелы нас от нежити спасут.

— Спасут, спасут, Велислав! — крякнул Любомысл. — Ты не сомневайся. Конечно, маловаты кусочки, но для мелкой нежити сгодится! Непременно должны прибить! А если здоровая тварь попадется, те если не убьет, то отпугнет точно, да еще и поранит. А раз рану нанесет, то нежить опасаться станет. Это дело известное, не мы первые, не мы последние…

Меж тем, Прозор, Милован и Борко, рьяно принялись за дело; нарубленные кусочки серебра они плющили в тонкие пластины, несильно постукивая молотками, а затем наносили ножами наносили на поверхность и по краям зарубки. Княжич со своим наставником Любомыслом занялись стрелами, делая ниже наконечников мелкие углубления.

— Знаешь, князь, мне кажется, ты чем-то опечален?.. — спросил Любомысл, беря очередную стрелу. — Иль не так?.. Иль ошибаюсь? Если ты нежити боишься, то не сомневайся, Добромил, все вместе мы ее запросто одолеем! Нечего ее бояться! Нам главное до утра спокойно дотянуть, а там, глядишь, солнышко выйдет: и не станет никакой нежити. Исчезнет до следующей ночи! А мы тем временем волхвов и ведунов искусных соберем. Пусть они кудесничают — это их дело. Мигом эту дрянь разгонят. И снова тут чистое место станет. Не надо нам в наших лесах пришлой жути! Своей хватает. Своя-то нечисть она знакомая, и опасаться ее не стоит! Издавна с ней ладим: мы ее не трогаем и она нас не касается. Наши лешие, русалки — они безобидные, а домовые — так те вообще чуть не друзья.

— А если ты печалишься, что наши дружинники погибли, — подхватил Велислав, — так они воины, Добромил! И перед Смертью-Мораной вели себя достойно. Они мужчины! Наши воины уже в Ирии. Не будет их бог Велес на своих лунных пастбищах держать, отпустит их с добром, ни к чему Велесу наши дружинники. И Чернобог с Ящером их не получат… И пойдут они по лунной дорожке к новой жизни… Нам радоваться за друзей надо, веселую тризну по ним справить. Ты же знаешь, не принято у вендов за ушедших в иной мир печалиться. Да и во всей Альтиде по ушедшим всегда веселье празднуют. Тем, кто в Нижний Мир пошел, легче: не отягощают их путь слезы близких. Хотя я слышал, что у других народов, наоборот, слезы льют… Так ведь Любомысл?

— Так, так, Велислав, — ловко делая неглубокие зарубки на древках стрел, ответил старик, — все правильно сказал. Те люди, которые иным богам поклоняются, считают, что по покойнику горевать надо и слезы лить. Только неправильно это, не по-людски…

— Нет, Велислав, я не о воинах, я о другом задумался, — тихо сказал мальчик. — Знаешь, когда я перстень, который мне матушка на шею повесила, вам показывал, ее слова вспомнил: «Этот перстень носили все мужчины в нашем роду, и передавать его должен мужчина мужчине… Но не получилось так: его мне мой отец, воевода Годослав, перед тем как навсегда уйти вручил, а теперь вот я, женщина, тебе его отдаю. Жаль, что не дед тебе его передал — радовался бы, что его род продолжился…»

— А ведь я совсем ничего не знаю о своем деде, — продолжил Добромил, — о нем все молчат — будто он никогда не жил. А этой зимой на торгу я с другими мальчишками ходил. Увидел купцов из Триграда, а они между собой спорили — чуть не ругались. И вот услышал, как один из купцов выкрикнул другому с обидой: «Ты совсем как воевода Годослав, при котором вестфолдинги чуть Триградом не овладели!» А ведь Годослав это мой дед. Ведь так, Любомысл?..

Любомысл крякнул, замялся и отвел глаза от взгляда Добромила. Потом тихо произнес:

— Так княжич… Нам это ведомо…

— Тогда скажи мне, в чем его вина? Я хочу знать. Что он такого плохого сделал, что его именем до сих пор люди ругаются?..

За столом воцарилась тишина, маленький княжич задал неожиданный вопрос. Венды упорно избегали взгляда мальчика. Любомысл бросил быстрый взгляд на Велислава, тот, встретившись с ним глазами, медленно, едва заметно, мотнул головой: «Не надо!» Потом, увидя беспомощный, ищущий взор мальчика, неторопливо, с расстановкой произнес:

— Князь Добромил! Я скажу тебе вот что. Если твой дед и был виновен перед Альтидой, то эту вину он искупил более важным делом. Знай, княжич: воевода Годослав спас землю Альтиды дважды… Не так давно он помог своей родине еще раз. Об этом никто не догадывается, но это так. Годослав не захотел, чтобы о его помощи знали другие. Это его тайна, его и моя. А я не имею права ее раскрыть. Но твердо могу сказать, что только благодаря твоему деду Альтида сейчас свободна от захватчиков. Благодаря твоему деду в Альтиде никто не погиб. Я твердо обещаю тебе, что когда мы вернемся в Виннету, расскажу тайну воеводы тебе и твоей матушке — княгине Всеславе. Расскажу все, что знаю о твоем деде, и о ее отце. Верь — воевода Годослав давно и многократно искупил свой грех.

— А вы чего заслушались! — цыкнул Велислав на Борко и Милована. — Придет время, может и вам расскажу… Давайте-ка работайте — дело доделывать надо. Не мешкайте… То, что сотворил воевода Годослав много лет тому назад — исправлено…

 

5

Начало давней истории

Давно это было, тридцать лет назад. Дед маленького княжича Добромила, воевода Годослав, жил в Триграде. И до сих пор в Альтиде не пришли к единому мнению, кем все-таки был он? Предателем, посягнувшим на главное достояние альтидцев — свободу? Или, наоборот, героем, избавившим альтидский народ от неведомого до сих пор, ужасающего рабства?!

Время, которое, как известно, многое проясняет, так и не дало ответ. Прав был воевода Годослав? Не прав? Верно ли он поступил тогда? Это до сих пор так и не решили. И дело вот в чем…

В стародавние времена вражьи набеги на Альтиду были не редки. Богатая страна в избытке имела все, что можно только пожелать. Альтида издавна привлекала алчные взоры захватчиков.

Еще бы! Им есть на что зариться! Альтидская земля казалась захватчикам цветущим раем, который каким-то чудом спустился с неба и простерся на суровой, враждебной земле. А все потому, что земли захватчиков не имели и малой доли того, чем обладала Альтида.

Под мягким лесным дерном и степным ковылем, внутри отлогих холмов, в песчаных обрывах рек скрывались бесценные богатства.

Копнешь глубже — в верном месте, и вот перед тобой мягкая железная руда. Из нее с помощью разных добавок вываривается прочнейшая, звонкая сталь. Найдешь точную примету, и вот перед рудознатцем открываются причудливые веточки самородной меди.

Остается извлечь руды на солнечный свет и с умением выварить на пламенном жаре. И вот тяжелая огненная жижа обращается, или в воинский доспех, или наоборот — идет на повседневные надобности миролюбивого люда.

Из бесчисленных речек и ручейков свободолюбивые ребятишки частенько доставали тяжелые зеленые камешки самородного золота. В последнее время золото стало цениться дороже, чем вековечное серебро.

На полянах дубрав и средь Альтидских полей стоят бесчисленные колоды-борти. В них неустанные труженики-пчелы собирают еще одну славу Альтиды: тягучий, душистый мед и воск. Всему миру известно — лучше мёда, чем альтидский, нет. Славна Альтида и легчайшем мехом лесного зверя. Он несравненен — лучше и теплее не сыскать.

Много ценного есть в необъятной державе. И главное — была еще одна, самая главная и желанная добыча — люди.

Сильные работящие мужчины, владеющие тайнами ремесел. Известно — как ни пытайся, но сделать что-либо, как в Альтиде, не получится. Будет не то. К тому же — альтидские умельцы постоянно придумывают что-нибудь новое. Альтидские девушки с ранней поры искусные рукодельницы. Они красивы, из девушек выйдут вожделенные наложницы или послушные матери — родительницы, которые нарожают новые поколения крепких рабов. Рабы до самой смерти будут трудится на завоевателей и их потомков.

В общем, есть за что рисковать животом. От столь радужного будущего у захватчиков мутился разум. Спешно собирались войска, и затевался набег.

В далекие времена с юга часто накатывали волны смуглых, опаленных иссушающим солнцем, черноволосых бородачей. В своей пустынной и бесплодной стороне они жили грабежом и разбоем.

Пустынные грабители имели обыкновение даже в неистовую жару облачаться в толстые, набитые пухом халаты. Поверх халатов надевалась броня. Все это утяжеляло движения. Как правило, они сражались пешими — лошадей у южных грабителей мало. До поля боя бородачи добирались на длинноногих горбатых зверях, называемых верблюдами. Верблюдов редко удавалось приучить к битве — своенравные и упрямые звери пугались звуков сражения. Победа над бородачами была легка.

Иногда, из бескрайних, ковыльных степей, что простирались на восходе — за великой пограничной рекой, возникали бессчетные шайки низкорослых желтолицых разбойников. Они ездили на злых мохнатых лошадках. Разбойники избегали открытого и честного боя. Желтолицые предпочитали издали выпустить тучи навесных стрел, а потом резво удрать подальше. Так они заманивали, выматывали и обескровливали противника. Но скоро выяснилось, что двуплечевые вендские луки били и дальше, и точнее. Это решало исход боя.

Ну, а неповоротливым рыцарям закатных стран, закованным с головы до пят в тяжелые гремящие доспехи, восседавшим на облаченных в такое же железо лошадях, хватило одной — всего лишь одной! — плачевной попытки. Они привыкли сражаться на турнирах и ломать длинные копья на потеху себе и восхищенной толпе.

Постоянные мелкие междоусобицы приучили их к защите собственных, единоличных интересов. О настоящей, большой войне рыцари не имели представления, хотя и считались потомками великих завоевателей. Объединившееся рыцари не смогли добиться ни согласованных действий в едином войске, ни долгожданной победы. После непродолжительных стычек, стремление к обогащению за счет Альтиды у них напрочь исчезло. И поспешили в альтидскую землю послы с богатыми дарами и клятвами в нерушимой дружбе! Предпочтение отдали вековечному замирению.

Бесславно бежав из Альтиды, рыцари вознесли хвалу богам за то, что их не стали преследовать дома. Оказалось, что боевым топором с удлиненной рукоятью и граненым клювом — противовесом взамен плоского обуха, рыцарские доспехи великолепно, как подтаявшее масло, пробивались в самых уязвимых местах — сочлениях. Была б верная рука, а остальное приложится! А руки у альтидских воинов были крепки, и глаз точен. А если и шел могучий удар не совсем точно, то все равно — рыцарские латы редко оставались целыми. Стрела же, пущенная из вендского лука летела не на одну сотню шагов дальше, чем у лучших лучников закатных земель. Ее узкий, граненый наконечник с успехом пробивал любой рыцарский доспех.

Другие же захватчики сразу бесславно заворачивали восвояси, неожиданно увидев пред собой множество воинов в вороненых доспехах. Отступали, мудро рассудив, что лучше искать счастья в другой стороне, и что победа над Альтидой, даже при сильном везении, почти невозможна.

А те, кто все же из упрямства и очертя голову бросались в битву, те попадали в полон или гибли в бесславной сече. Самоуверенные захватчики лишь в предсмертный миг осознавали, что в воинском деле решающее обстоятельство — не число воинов и грубая сила, а ум и мастерство.

Близок локоток — да не укусишь. Немало захватчиков приходило в альтидскую землю, немало их в ней же и полегло.

А ведь когда-то, в былые времена, и Альтида была разъединена на десятки независимых княжеств. И владетельные князья несли друг другу раздоры. По возможности каждый старался урвать кус и потолще, и пожирней. Вольные же города, где свободные жители решали свои вопросы на общих сборах, жили своим — обособленным миром.

Этим и пользовались иноземные захватчики. А если владения соседа объяты пламенем, то жди — огонь перекинется и на твой дом. Ведь защищаясь порознь — каждый сам за себя — глупо рассчитывать на победу.

Так оно и случалось: завоеватель, покорив и разграбив очередное княжество или вольный город, на этом не останавливался. Он шел дальше и дальше — не встречая достойного отпора и покоряя все новые и новые земли. Это длилось веками.

И наконец-то пришло долгожданное время объединения. Владетельные альтидские князья смогли договориться и о мире, и — самое главное — о дружбе и взаимной помощи. Договорились и меж собой, и с независимыми городами, и со старейшинами лесных родов. Ведь очевидно, что родичам, в жилах которых течет кровь общих предков, делить, в общем-то, нечего. Лучше помогать друг-другу. Междоусобицы остались в прошлом. Завоевателей совместными усилиями вышибли быстро и беспощадно.

Мудрый шаг принес свои плоды: мощь объединенных альтидских дружин возросла многократно. Чужеземные недруги стали не так опасны. Со временем содружество окрепло. Альтида стала единой и могучей, стала державой.

И теперь слаженные боевые действия альтидских войск стали походить на бой единого, опытного и беспощадного воина. Бывалый боец осторожен. Сначала он узнает, на что способен противник, выведает его сильные и слабые стороны. И только немного подождав и выяснив, решает, как действовать: измотать неприятеля частыми ударами и ожидать, когда он ослабнет, или внезапно покончить с врагом одним сокрушительным ударом.

Итак — выяснено, что собой представляет противник. Вывод, единственный и верный, сделан. Ноги в боевой стойке. Тело плавно изгибается, уходя от вражьего замаха. Руки: левая — отражает щитом натиск, правая — ведет неуловимое и смертельное движение мечом. А может, и не так. Без щита. Двумя мечами. Каждая рука замысловато, своим путем, ведет меч. И этими мечами неприятель крошиться в сечку. Или выбирается иное, но обязательно верное решение. Ни один бой альтидских войск не повторял предыдущего. Каждый раз враг сталкивался с чем-то новым. Предвидеть действия сплоченных альтидских дружин невозможно. Вот так, с течением времени, стали сражаться войска объединенной Альтиды.

Еще бы! Долгими зимними вечерами воеводы и опытные воины, собравшись на дружинных сходах, совместно искали ответы на возможные нападки неприятеля. Также — каждую осень, после сбора урожая, созывалось ополчение. В ополчении и земледельцы, и городские ремесленники обучались воинским навыкам. В Альтиде каждый мужчина должен уметь постоять и за свою страну, и за себя.

Так что те захватчики, кто смог унести ноги, навсегда закаялись искать легкой поживы в многочисленных и богатых городах Альтиды.

Богатства альтидских земель лишили покоя многих завоевателей, и жители Вестфолда, называвшие себя викингами, тоже оказались в их числе.

Особой дружбы меж альтидцами и вестфолдингами не было, но не было и вражды. С давних пор меж Альтидой и Вестфолдом установились крепкие торговые связи. Они и объединяли две сильные державы.

В основном викинги везли в Альтиду морскую рыбу. Они искусно, разными способами готовили ее: солили, пересыпая пахучими травами; томили в вине или уксусе; коптили в особых печах на можжевеловом или ольховом дыму; вялили на берегах фьордов, чтоб рыба впитала дыхание океанского ветра.

У каждого вестфолдинга был свой, переданный предками и хранимый в тайне способ. Приготовить и сохранить рыбу лучше, чем это делали викинги, не получалось ни у одного народа.

Еще морские охотники везли в Альтиду особую гордость Вестфолда: жир и воск огромных рыбин — кашалотов. Только викинги осмеливались выходить на бой с этими великанами. Никто больше! Ведь охота на кашалота часто несла отважным добытчикам гибель. Разъяренный великан порой в щепки разбивал драккар смелых охотников, и, когда викинги оказывались в воде, безжалостно расправлялся с ними.

Но дело того стоило! Если везло и викинги добывали исполинскую рыбину, то вытопленный из него жир, и главное — воск, обогащали удачливых смельчаков. Белоснежный воск кашалота ценился в лекарском деле и шел на вес серебра.

Привозили викинги и бочонки с хмельными напитками: с приправленным можжевельником и ягодами густым элем, со сладкими заморскими винами и столь любимым в Вестфолде вересковым грутом. Поначалу грут альтидцам не понравился, слишком горчил и пах непривычными травами, но со временем к нему привыкли и даже полюбили.

Еще вестфолдинги торговали заморскими диковинами. Альтидцы охотно покупали большие, переливающиеся серебром раковины. Если поднести ее к уху, то услышишь морского прибоя. Викинги привозили каменные, искусно вырезанные фигурки неизвестных богов и животных; богато изукрашенное оружие; парчовую ткань. И многое, многое другое…

Все это вестфолдинги добывали, промышляя разбоем по дальним морям. Порой викинги торговали тяжелыми мужским украшениями. От золотой цепи, сработанной в Вестфолде, всегда можно оторвать одно или несколько звеньев, а затем восстановить ее целостность. От браслета легко отламывалась узкая пластина. Тоже самое касалось и серебряных изделий. Такие украшения делали только в Вестфолде. Это удобно для расчета: золото — оно везде золото. Ведь викинги во время странствий по морям заходили в разные страны, и не всегда под рукой оказывалась нужные монеты. За то, что нельзя забрать силой приходилось платить.

Самих же вестфолдингов прельщало альтидское оружие, столь удобно лежащее в руке, но в первую очередь доспехи. В Альтиде они закупали длинные кольчужные рубахи. Искусно изготовленные альтидские кольчуги не стесняли движений, и прекрасно держали почти любой рубящий удар. Для викингов это важно: в морском бою, как правило, в ход идут короткие мечи и секиры — на узкой палубе драккара копьями биться несподручно.

Ценился у вестфолдингов легкий теплый мех лесного зверя: его с выгодой перепродавали в дальних странах. В особом почете у викингов плотный и прочный зуб моржа. Он шел на отделку оружия и украшения. Желтоватую кость этого большого зверя альтидские охотники добывали далеко на полуночи: на стыке бесплодной земли и ледяного океана. В Вестфолде моржи не водились.

Закупали вестфолдинги и альтидское зерно. Своего урожая не хватало: земли викингов лежали на севере, средь изрезанных холодным морем скал-фьордов. А что можно вырастить на холодных утесах? Почти ничего. Урожай на них скуден. Да, такая торговля приносила выгоду… Рыбу вестфолдинги ловили не постоянно, а только в теплое время года. Зимой рыбьи стада откочевывали в теплые моря. Да и кашалоты все реже встречались в океане. Год на год не приходится.

Поэтому викинги, под предводительством ярлов, вынуждены были вести славную жизнь предков. Они занимались морским разбоем и не гнушались разграбить береговой, как правило слабо укрепленный город. Основным уделом викингов оставалась война.

Горе тому кораблю или слабо оберегаемому каравану, что в недобрый час попадался черно-синим драккарам вестфолдингов! Трудно ускользнуть, и почти невозможно отбиться от разбойников под полосатыми парусами. Злобно щерятся чудища на носах драккаров, летят стрелы из-за красных щитов!.. Перепрыгивают на борт бородатые, не ведающие страха воины. Мелькают короткие мечи викингов, несутся хриплые вопли, стоны…

Людей, если береговое хозяйство фьорда не нуждалось в свежих рабах, выбрасывали за борт. Помимо добычи с покоренного корабля снималось все, что имело хоть какую-нибудь ценность. Викинги не брезговали и мелочами: перед тем как одарить Морского Хозяина плененным судном, с него снимались медные снасти, чтобы потом пустить на переплавку.

После налета тяжело груженные драккары исчезали в полночном направлении. Там, среди мрачных и туманных фьордов, находились родовые гнезда ярлов. Иные из них не гнушались нападать и на соседей, таких же вольных морских разбойников. Если, разумеется, у соседа и войско слабее, и драккаров поменьше. А одолев его, коварный ярл присоединял корабли побежденного к своим, и, переманив викингов, умножал дружину. Чем больше драккаров у ярла, тем богаче он считался.

Случалось и такое, что тинг — верховный совет вестфолдингов — отлучал и объявлял вне закона особо зарвавшегося ярла. Это означало, что у него отбирали фьорд и каждый викинг имел право убить изгоя, где бы он его не встретил. Что, в общем-то, нелегко. Попробуй, сыщи драккары мятежного ярла. Океан-то велик.

Морские стервятники — так звали викингов народы живущие на берегах морей. Уж они-то не понаслышке знали коварство и жестокость вестфолдингов! На береговые земли викинги наводили неописуемый ужас. Три-четыре сотни воинов без затруднений захватывали небольшой город. И в бою один викинг по своему умению воевать стоил нескольких противников. Викинги побеждали не только силой, но и веками накопленным умением.

В бой викинги шли равносторонним клином. Этот строй, который они прозвали вепрем, устрашал любого противника. Впереди шли четыре воина, за ними шесть, восемь… В конце клин вновь сужался до четырех викингов. Как вепрь клыками вонзался в тело врага, кромсал его на куски и втаптывал остатки в землю, так и викинги надвигались в слепой звериной ярости на неприятеля. Несколько таких клиньев-вепрей, повинуясь сигналам ярлов, легко громили любого, даже многократно превосходящего воинами, противника.

Но самая главная их сила заключалась в том, что смерть викинги презирали. Они знали, что их верховный бог Один ждет героев в вечнозеленой Валгалле, что он каждому воздаст по заслугам. И лучшей награда — это пировать за одним столом с великим одноглазым богом и прославленными воинами-предками. Так почему бы ни поспешить к нему? Заслуги есть у всех, ведь они бесстрашные воины.

Но напасть на Альтиду викинги не решались. До поры не решались… Даже самый безумный ярл сознавал, что силы не равны; что число ладей в Альтиде многократно превышает численность драккаров Вестфолда. И что альтидские воины устроят охоту на безумца и — найдя его хоть на краю света! — сквитаются, но перед этим превратят в пустыню побережье родового фьорда.

Альтидцы не мстительны, нет. Но считалось, что проучить врага надо раз и навсегда. Чтоб не повадно было! Как-то очень давно Альтида так наказала нескольких ярлов. Они пытались пограбить альтидское побережье. Ярлы и их потомство лишились всего, и жизней тоже.

Если же нападать на Альтиду пешими, не с моря, то путь к ней лежал через земли вендов, сквозь густые сумрачные леса. А вендские воинские и охотничьи навыки известны далеко за пределами Альтиды. Викингов здесь просто перебьют из знаменитых вендских луков, ведь все их боевые навыки годились только для битвы на открытой местности или в море.

Но… Разум не всегда преобладает над доводами. И вот, тридцать лет тому назад викинги все-таки напали на Альтиду, попытались захватить Триград.

Все началось с того, что в начале лета каждое утро в Ледаву стали входить по пять-восемь драккаров Вестфолда. На мачтах были вздеты белые щиты, знак того, что викинги идут с миром.

Смоленые борта океанских кораблей красиво пестрели соляным разводами. Ветер надувал полосатые паруса. Ему помогали викинги, размерено и неутомимо гребя длинными веслами. На палубах покоились крепко привязанные кожаные тюки. Корабли сидели низко и с трудом шли против течения. Вдобавок некоторые драккары волокли неповоротливые тупоносые баржи. Они замедляли ход. Драккары направлялись в Альтиду. Только странно: они заходили в Ледаву слишком часто. Но это никого не смущало — торг есть торг. Альтида велика, торговых городов в ней много. И сейчас конец весны — начало лета. Это время прихода первых купеческих кораблей, в том числе и из Вестфолда.

Излишки награбленного тоже надо куда-то сбывать. Многие разбойные ярлы успешно вели торговые дела и славились как ушлые купцы. Они любили торговать. В Вестфолде злые языки говорили, что эти ярлы забыли заветы предков и променяли великие сражения на ничтожную торговлю — удел слабых людишек. Но это не так, ярлы умели, и воевать, и сохранять добычу, и торговать ею. Завистники с удовольствием поменялись бы с удачливыми ярлами местами, но торговать с соседней морской страной им нечем.

Тяжелые драккары упорно шли вверх, к широкому истоку Ледавы. Другие, сильно груженые гребные корабли, потратили бы на проход по реке не меньше недели. Но только не драккары вестфолдингов. От устья до истока они шли всего три дня. Такой быстрый ход был обычным делом. Викинги славились как замечательные воины и неутомимые гребцы. Сказочники-скальды слагали саги о том, как герой в одиночку доводил драккар до родного фьорда. На борту лежали раненые и убитые товарищи, а герой-викинг, пев боевую песнь, день и ночь неутомимо греб тяжелыми веслами.

В сагах говорилась правда. Даже у самого недоверчивого улетучивались сомнения, стоило ему увидеть викингов и их бугристые жесткие ладони.

Дойдя до истока Ледавы, корабли останавливались у недавно выстроенной крепости, сложенной из серых гранитных валунов по обоим высоким, обрывистым берегам Ледавы. Из мощных береговых башен по дну реки шла сеть из толстых, перекрученных и склепанных между собой бронзовых цепей. При помощи могучих воротов, приводимых в движение водой, эти цепи поднимались и перегораживали реку. Проход в Великое Озеро закрывался. Через цепи не мог пройти ни один корабль, и — самое важное! — не проскочило бы ни одно морское чудище — саратан.

Крепость назвали Виннетой, она стояла на страже Великого Озера, а следовательно, и всей Альтиды. Виннета за короткое время приросла населением, отстроилась и стала небольшим хорошо укрепленным торговым городом.

У крепостных стен Виннеты драккары вестфолдингов задерживались: ненадолго, на день-другой. Викинги сходили на берег и в многочисленных корчмах отдыхали после нелегкого перехода. Они вели себя тихо: ни шума, ни каких-либо неприятностей жителям Виннеты не доставляли, хотя по всему миру славились своим буйным нравом.

Досмотра грузу не велось. Зачем? До сих пор у альтидцев не возникало мысли, что вестфолдинги придут в Альтиду как враги. Отношения двух соседних стран были ровными и доброжелательными. К чему ссориться с соседом?

Получив в Виннете разрешение следовать дальше, викинги снова пускались в путь. Драккары входили в Великое Озеро.

Там корабли викингов, идя вдоль берега, к вечеру второго дня входили в устье широкой, полноводной реки. По ней вестфолдинги доходили до Триграда — главного торгового города Альтиды. Триград, по альтидским меркам, выстроили недавно: каких-то двести лет назад. Юный город… Но он настолько удачно располагался — стоя на трех реках — что по праву считался сердцем Альтиды. От него шли торговые пути по всей стране. Тот, кому принадлежит Триград — тот владеет Альтидой. Викинги это хорошо знали.

Торговый люд считал первейшим делом — собрать побольше денег, наполнить трюмы кораблей лучшим товаром и отправиться в этот город. Считалось, что торг в Триграде обязательно будет удачным, а товар, закупленный в нем, умножит богатство купца многократно.

Столько всевозможных вещей и столько диковинок, собранных в одном месте — на триградском торгу — вряд ли можно было встретить в иных местах.

Чего на нем только нет!

Пестрят разноцветные пушистые ковры с ворсом аж по щиколотку! Купцы раскладывают их на каменной мостовой, чтоб по коврам ходили люди. За день ковер истопчется, потеряет блеск, но лишь промоют его в проточной воде и ковер вновь прекрасен. Это служит лучшим доводом: стоит купить такой ковер, недаром на него потрачено серебро!

Колышется от малейшего вздоха невесомая — с легкостью продергиваемая сквозь кольцо — разноцветная ткань. Она привлекает женщин. Рядом лежат плотные свертки грубой материи. Эта ткань предназначена для мужчин — нет ей сносу!

Дальше идут меховые ряды. Искусно выделаны шкурки, порой прямо с головой зверя! И зверь этот невидан, он из лесов Альтиды… Меха поражают иноземных купцов своей красой.

В небольших, золотых и серебряных сосудах, источая терпкий запах томятся мази и притирания. В прочных бочонках покоится разноцветье пряностей: красный жгучий перец, бурые палочки корицы, коричневая пахучая гвоздика, крупные горошины душистого перца и мелкие просто острого черного и белого. Этот товар издалека. Его везут купцы, чья сожженная солнцем кожа навек приобрела оттенок мореного дуба.

В золоченых клетках продаются яркие птицы с дивным изогнутым клювом, которым они ловко щелкают орехи. А в теплый день птицы верещат и плещутся в мисках с водой, что поставлены в клетках, и стряхивают капли с радужных перьев. Но эко диво — птицы купаются! Известно, что они любят чистоту, вороны тоже часто плещутся в лужах. Главное — дивные заморские птицы запоминают разные слова, а потом орут их противным голосом — клянча корм и разговаривая с людьми.

А в последние годы у альтидцев необычайной любовью стали пользоваться кошки.

И чернокожие купцы из земель Сайона, что лежит на полуденной стороне Срединного моря, не замедлили возможностью обогатится.

Спешат в Альтиду пузатые корабли. Надувает ветер белые паруса. А в трюмах кораблей стоят удобные клети с урчащими мурлыками. Каждое лето везут в Триград кошек. В жарком Сайоне кошкам поклоняются и почитают как божество. Но в Триграде котята идут по весу серебра: на одной чаше весов — котенок, на другой — тяжелый металл. Дороги котята! Так пусть воплощенное божество живет в Альтиде и преумножает свой род!

Не боятся сайонские купцы отдавать котят в чужую землю, не будет порицать их за то праматерь-Кошка, богиня Баст. Разъезжаются из Триграда рыжие и полосатые котята-подростки. Обретают они любящих хозяев. Становится им Альтида домом. И быстро окупают кошки ту ласку и доброту, что дарят им новые хозяева. Спасают кошки добро и от бурых мышей — полевок, и от страшной напасти: крыс — пасюков, что сбежали с иноземных кораблей и прижились в Альтиде.

Еще достаток Альтиды складывался от прибытка каждого жителя. Немного — десятина от дохода. В казну платили и владетельные князья, и простые ремесленники. Дело благое и нужное: доход идет на войско, на новые ладьи, на постройку крепостей и общественных зданий. все понимали, что такие расходы вернутся сторицей.

Триград вольный город, князя в нем нет. С самого основания городом управляло общее городское собрание — вече. На нем вольнолюбивые триградцы сообща решали важные вопросы. Во главе вече стоял совет из уважаемых людей. Их также избирали совместно. Одним из таких выборников был воевода Годослав — старейшина рода Росомах.

Вот уже много лет воевода стоял во главе тысячной дружины Триграда. Годослава чтили за острый ясный ум и воинские заслуги.

Не раз водил воевода свое войско в альтидское пограничье. Десятки раз отражали его воины разбойные набеги. Где только не воевал Годослав! И у великой реки, на восходе, бил шайки низкорослых узкоглазых разбойников, и на полудне — в жарких степях гнал черноволосых бородачей, и на закате, в вендских пограничных лесах, воевал против рыцарей запада. Славен воевода, и прошел он путь от молодого воина до тысячника, оберегающего Триград. Тело Годослава иссекли шрамы, голос охрип и огрубел, но душа, как и прежде, осталась юной и отзывчивой. Любили воеводу в Триграде, знали, что нет для города надежней защиты.

Но… Никто из близких к воеводе людей не ведал, что с ним, с недавних пор, творилось неладное. Воеводу постигла беда.

С некоторых пор Годослава стал наведывать ярл отдаленного фьорда Хеннигсваг. Этот фьорд затерялся на самом краю Вестфолда, на севере. Почти весь год бесплодные земли фьорда покрывал колючий лед и нестерпимо-режущий глаза снег. Дальше этого безжизненного фьорда простирался седой, продуваемый ураганными ветрами океан.

Что находилось дальше, за ледяными водами, никто в Вестфолде не знал. Набравшиеся отваги викинги, в поисках новых земель, пытались зайти в глубь океана. Но обычно смельчаки возвращались ни с чем. Если возвращались… За бесчисленными кружками эля отважные вестфолдинги рассказывали об удивительных вещах. Они говорили об исполинских, невиданных волнах — схожих с идущими холмами. Эти волны то возносили драккар на небывалую высоту, то ввергали его на дно ущелья. По этим волнам легко, как пух по реке, скользили ледяные горы. Они шли наперекор ветрам и волнам, одним им ведомыми путями. Близкая встреча с такой горой, именуемой в Вестфолде айсбергом, сулила неминуемую гибель драккару. К айсбергу нельзя приближаться! Он диковинным образом притягивал к себе корабль и, овладев им, безжалостно поглощал, перетирая крепкое смоленое дерево в мелкие щепки. Викингов, что плыли на погибшем драккаре, айсберг забирал к себе, и что с ними случалось потом, никто не знал.

Отважные викинги, заходившие еще дальше, в самую глубь океана видели безжизненные, серые скалы. Вершины этих утесов невозможно разглядеть, их всегда закрывали низкие темно-серые тучи. Забраться на такую скалу и посмотреть, что там, вестфолдинги не решились. На утесах ничего не росло: ни травинки, ни даже клочка мха. Лишь высоко, в недоступных местах гомонили бесчисленные морские птицы. Липкий птичий помет местами покрывал скалу. Его не срывал даже ураган.

Однажды в тек краях викинги встретили бесстрашно плывущего в океане огромного белого бера. Догнать его не удалось. Он нырнул и надолго исчез в воде. Лишь спустя некоторое время отважные мореплаватели увидели его вновь, перед носом драккара. Бер вынырнул и, сопя черным носом, с любопытством рассматривал вестфолдингов. Увидя среди викингов воина — берсерка, белый великан заревел, вызывая противника на бой. Но воин не принял вызов. Викингам понравилась отвага бера, в одиночку плывшего в неприветливых водах. Его не тронули.

За серыми скалами вновь простирался океан. В нем викинги не увидели ничего живого. Над темными водами лишь носился пронизывающий до костей ветер. Безумному ветру хорошо — для него не существовало преград. А вот викингов одолел холод.

Он становился все нестерпимей. Весла стали тяжелыми, обледенели… Драккар покрылся коркой льда и осел. Корабль тянуло на дно. О том, что скрывалось там, в темной океанской пучине, вестфолдинги боялись даже подумать. Иногда на поверхность неожиданно высовывалось зазубренное щупальце или зубастая пасть подводного чудища. Тогда викинги, спасая жизнь, налегали на весла, уходя от опасного места. Какие чудовища таились там, внизу, викинги не представляли. Чем ближе смельчаки подходили к полуночи, тем сильней становилась стужа. Холод был таков, что пар изо рта застывал на лету и беззвучным инеем оседал на палубе, на румах. Трещали под тяжестью льда весла. На драккар налип толстый ледяной панцирь. Лед рубили, сбрасывали в воду, но он вновь нарастал, тянул на дно. Вестфолдинги возвращались…

Иные из викингов, вернувшись от края мира, рассказывали, что дальше — на краю небосвода — в редкий погожий день им посчастливилось видеть тускло блестящую белую полоску. Приблизиться к ней не получилось, она удалялась от драккара. Рисковать никто не захотел… Вестфолдинги посчитали — дальше начинается Нижний Мир.

Мир, в который уходят те мертвецы, которых великий бог, одноглазый Один, не взял к себе в Валгаллу. И эта поблескивающая, уходящая от драккара полоска и есть начало темного царства ужасной богини Хелль — наполовину прекрасной женщины, наполовину гниющей старухи…; Хелль — всегда безумной и голодной, пытающейся утолить свой непреходящий голод пожиранием бесчисленных смрадных трупов, которые умирали в ее пасти и вновь оживали, когда Хелль, не до конца переварив пожратое, отрыгивала трупы обратно. В общем истории рассказываемые викингами о полуночных местах, были одна другой диковинней и страшней.

Так что, по мнению викингов фьорд Хеннигсваг лежал на самом краю земли. За ним шел ледяной океан и царство богини Хелль. И среди вестфолдингов все поколения хеннигсвагских ярлов носили мрачноватую славу людей живущих на краю мира. Их боялись, уважали, но никаких дел вести с ними не хотели.

Хеннигсвагского ярла, сдружившегося с триградским воеводой Годославом, называли Торрвальд Медноволосый. Это прозвище ярл получил за то, что его длинные жесткие волосы имели красновато — медный цвет. Лицо ярла покрывали крупные веснушки, да такие яркие, что их не могли закрасить даже ледяные ветра океана.

Воевода Годослав запирался с Торрвальдом Медноволосым в своих богатых палатах и там проводил с гостем долгие часы. О чем они беседовали, никто не знал. Мало ли какие дела могут быть у прославленного воеводы и рыжеволосого ярла. Из просторной горницы не доносилось ни звука. Годослав и ярл беседовали тихо. Орать, перебивая собеседника ни к чему: не на хмельном пиру и не в бою. Накричались за свою жизнь: воевода — отдавая приказы в сечах, а ярл — перекрикивая штормовые ветра. Достойные мужи без крика найдут, о чем поговорить. И поймут друг-друга лучше, если голос будет литься тихо и доходчиво. Даже пронырливые девки-прислужницы, при всей их любознательности и тяге к тайнам, не слышали, о чем беседовали воины.

А вот если бы вскрылось, что обсуждали воевода и ярл, то возможно Триград не постигла беда.

Как выяснилось позже, воевода Годослав давно и намертво пристрастился к чудесному золотисто-красному порошку. Это зелье дарило ему удивительно-чарующие, волшебные и несбыточные сны. От частого, ежевечернего употребления порошка, разум воеводы оскудел. На людях осунувшийся Годослав держался достойно, но дел не решал — всё стало безразлично. Больше молчал, дожидаясь вечера. Триградцы стали замечать, что воевода сильно изменился: и нравом стал вспыльчив, и во взгляде появилось болезненное выражение. Всем казалось, его одолевает хворь… Но болезнь пройдет и воевода вновь станет прежним приветливым и бодрым человеком. Люди заблуждались: красноватый порошок, о существовании которого не знал никто, кроме привозящего его ярла Торрвальда Медноволосого, продолжал медленно разрушать воеводу изнутри.

Однажды драккары ярла зашли далеко на юг. Викинги не любят теплые воды, но иного выхода у Торрвальд Медноволосый не видел. А все потому, что доходы от фьорда падали с каждым годом. Сильные холода выбивали скудный урожай. Кашалоты избегали северных вод Вестфолда. Викинги неделями бороздили океан, но спящие великаны так и не попадались. Ярл лишился притока серебра, что выменивал на белоснежный воск морских рыб. Откуда брать доход? Заняться разбоем? Разбой — дело хорошее, но не простое: у Торрвальда всего пять старых драккаров, а надо больше! Корабли нужны новые и боевые: быстрые, узко — хищные, чтобы ни одно судно не могло уйти! Предки ярла занимались разбоем, да и Торрвальд при малейшей возможности нещадно грабил слабых.

Но сколько раз богатая добыча спокойно и нагло проходила рядом. Сердце ярла разрывалось оттого, что она ускользает. И все же Торрвальд не рисковал нападать на купцов: силы не равны. Нужны новые драккары, необходимо увеличить дружину. Дело в том, что в богатом Срединном Море викинги разбойничали уже много столетий, и купцы, зная о такой беде, на охрану своих кораблей денег не жалели. Купеческие суда собирались в большие караваны и рядом с ними шли корабли с наемниками на борту. Порой в наемники подавались вестфолдинги, тогда к этому каравану даже не стоило приближаться. Разграбить его, благополучно унеся ноги, непросто!

Хеннигсвагский ярл это хорошо знал. Чтобы всласть разбойничать, пяти драккаров Торрвальда не хватит. Разграбить прибрежный город? Рискнуть? Но придет ли удача, вдруг бог Один отвернется от него? Сомнения одолевали Торрвальда. И недаром: ярл был умен и расчетлив. Он выжидал, но случая, который бы изменил его жизнь, пока не подворачивалось. Ни на покупку новых драккаров, ни на найм новых викингов денег не хватало. Ярл уже несколько раз спускался в тайник с богатствами, но вовсе не для того, чтоб его пополнить. Он забирал из сокровищницы золото и драгоценные камни.

И вот хеннигсвагский ярл решил отправиться в жаркие полуденные воды. В те места, куда никто из вестфолдингов не ходил.

И там ему повезло. У раскаленных низких берегов Сайона драккарам Торрвальда подвернулся небольшой, не охраняемый купеческий караван. Всего лишь дюжина пузатых, с высокими надстройками и по бортам обвешанных чудными башенками парусников. Никакой охраны, только горстка наемников на каждом корабле. Самоуверенные южные купцы даже не представляли как викинги сражаются на суше и на воде. А скорее всего, желтолицые мореходы в самом деле ничего не слышали о вестфолдингах.

Купеческий караван возник из очень плотного тумана, как будто образовался из его сгустков и завихрений. Викинги никогда не встречали такое чудо. Про такие туманы мореходы рассказывают, будто это проход в иной мир, и увидеть его суждено не каждому и не везде. Туман серым облаком клубился недалеко от берега, переливаясь радужными разводами в лучах знойного солнца. Подивившись явлению — жаркое солнце и туман? — драккары Торрвальда с опаской обошли непонятное место и направились дальше. И тут из тумана возникли эти корабли.

Вестфолдинги получили богатую добычу! На первый взгляд, забрать все не представлялось возможным. После того, как желтолицых мореходов принесли в жертву Морскому Хозяину викинги не спеша приступили к осмотру и дележу богатства.

Трюмы парусников были заполнены свертками расшитой золотом ткани; в особых гнездах стояли бочонки набитые ценным билоном — сплавом меди и серебра; в медных сосудах хранились пряности. Но основной товар желтолицых мореходов состоял из дорогих, как зуб моржа, бивней. Викинги знали, что это бивни большого дивного зверя, живущего в Сайоне. Этих зверей называли слоны, и их кость чрезвычайно ценилась в Вестфолде.

Теперь викинги стали богаты. На долю, причитающуюся каждому вестфолдингу, можно построить драккар, нанять дружину и стать свободным морским ярлом. Или даже купить фьорд.

Поразмышляв, викинги решили перегрузить все самое ценное на пять кораблей. Привязать их к драккарам и тащить — никуда не заходя — до самого Хеннигсвага. Отбиваться от своих же вестфолдингов, распаленных видом перегруженных судов, тяжело. Никто в Вестфолде не должен знать, какое богатство им досталась. Викинги понимали, что теперь они сами стали добычей: за ними будут охотиться все вестфолдинги северных морей. Окончательно поделить добычу решили на берегу родного фьорда. Остальные парусники принесли в жертву Морскому Хозяину.

И вот, при перегрузке богатств, два викинга, берсерки-побратимы Торгейр и Лодмунд, нашли в одной клети схрон — толстую дубовую дверь, замкнутую на мощные заковыристые замки. Ожидая найти там что-нибудь особо ценное, например, мешки с золотом или самоцветные камни, разгоряченные битвой берсерки снесли хитрые запоры в один миг.

В кладовке стояло всего лишь десяток бочонков. Правда необычных, дивно выгнутых из толстого медного листа и тщательно запаянных. Наверно для того, чтобы сберечь содержимое от сырости.

Прорубив один из них, берсерки не нашли никаких драгоценностей. Из трещины посыпались крупинки золотисто-красного, с терпким странным запахом, порошка.

Зажав по паре бочонков клешнистыми руками разочарованные берсерки в бешенстве выскочили на палубу. Они хрипло рычали:

— Никчемный порошок будет отдан Морскому Хозяину! Пусть он разбирается, что это за вонючая красная дрянь!

Разум берсерков не тверд. Перевоплощаться в хозяина леса — мохнатого бера — и обратно в человека тяжело. Но в бою берсерк стоит сотни. Берсерк в одиночку овладеет любым кораблем. Никто не устоит перед лесным хозяином! Против страшной пасти, против когтистых лап, или боевого молота, зажатого в них, любые воины бессильны!.. Бер презирает боль, он силен и бесхитростен. Берсерки-побратимы в бою обратившиеся в Прародителя-Бера не до конца вернулись в человеческое обличье. Их тела местами еще покрывала жесткая бурая шерсть. Но Торрвальд не берсерк — у него холодный ум, и ярл мудро рассудил, что никто не станет тщательно прятать и запаивать бесполезную вещь. Наверно, этот порошок представляет особую ценность. Громовым голосом ярл остановил берсерков.

— Торгейр! Лодмунд! Я даю за каждый из этих никчемных бочонков, по одному бивню из своей доли! Кость вы выберете сами — какую пожелаете. И вдобавок к бивням я прибавлю пять полноценных, не обрезанных цехинов!

Не мешкая, Торрвальд отсчитал и выложил на рум золото: — Вы согласны, славные воплощения Бера?!

— Да-а-а! Согласны!.. — взревели обрадованные берсерки. — Хвала тебе — щедрый Торрвальд, сын Хамунда! — Их ярл воистину мудр и любит своих викингов! Кто еще способен порадовать воинов нежданным даром?! В Вестфолде никто — только Торрвальд!

Дружина сочла это вознаграждением за безумную отвагу. Ведь в этом бою берсерки-побратимы, скинув одежду, призвали на себя милость родового предка — лесного хозяина Бера. Обратившись в него, каждый из побратимов в одиночку захватил купеческий корабль. Вид бера с молотом в лапах, и его брата орудовавшего секирой внушил охране ужас. Подобного наемники и представить не могли! Перекинуться бером тяжело — это умеют только избранные, из рода Бера. Иные не возвращаются, так и остаются в шкуре лесного хозяина. Побратимы заслужили награду…

Так хеннигсвагский ярл стал обладателем непонятного красноватого порошка.

 

6

Дар викинга

В Хеннигсваг викинги возвращались долго, шли окружным путем, скрытно. Купеческие корабли задерживали ход драккаров. Волоча их, даже привычные к трудностям вестфолдинги выбились из сил. А в нескольких днях пути от родного фьорда Морской Хозяин вновь потребовал приношение. В разыгравшейся буре один из драккаров с размаху сел на подводный клык и затонул. Купеческое судно унесло на полуночь.

Вытащив товарищей, викинги пошли вслед, благо хеннигсвагский фьорд тоже на севере. Потеря драккара ничто в сравнении с добычей. Продав ее, можно купить не один десяток кораблей. Викингам снова повезло, купеческий корабль нашли, он тихо покачивался на волнах вблизи родового фьорда. Торрвальд уверовал что боги и Морской Хозяин благоволят к нему.

В Хеннигсваге Торрвальд за хозяйственными делами забыл о странном порошке, и вспомнил о нем лишь зимой. Подсчитывая и разбирая свою долю добычи, распределяя, что надо продать в первую очередь, а что можно отложить, он за заваленными слоновьими бивнями увидел тусклый, местами позеленевший, медный бок.

Достав из тайника вскрытый берсерками бочонок, ярл позвал родового колдуна-ньяра. Колдун, в отличие от собратьев, умел не только заклинать погоду, бороться со злыми духами и врачевать викингов. Он слыл грамотеем, что вызывало у хеннигсвагских викингов непритворный восторг.

Ну что кроме красивых картинок можно увидеть в книгах? Только непонятные, похожие на птичьи следы, значки. А колдун разбирал эти замысловатые черточки, и, водя по вязи строчек длинным ногтем, говорил необычные вещи. Книги, вместе с добычей из прибрежных городов, привозил ярл. А когда Торрвальд отправлялся по торговым делам, то и колдун всегда сопровождал его. В городах он встречался со знающими людьми-книжниками и подолгу беседовал с ними. Ярл слыл умным человеком, и ему нравилось, что его окружают разумные люди. Послушать совет мудреца нелишне.

Рассказав, как он заполучил этот странный порошок, Торрвальд спросил:

— Что это, Эрлинг? Как думаешь, почему этот порошок так тщательно прятали? И стоит ли он отданных бивней и золота?

Колдун подцепил на кончик ножа красную крупицу, с сомнением ее понюхал и, закрыв глаза, беззвучно пошевелил губами: просил милость богов. Затем бросил песчинку в пылающий очаг. Огонь заиграл, пожирая дар, и неожиданно вспыхнул голубым пламенем. Эрлинг удовлетворенно кивнул. Следующую крупицу колдун опустил в тяжелый стеклянный кубок. Налитое в него вино забурлило, вспенилось, и на миг изменило багровый цвет, став ярко-алым. Совсем как жертвенная кровь на солнечном снегу.

Возбужденно глядя на вино, колдун цокнул языком.

— Может я ошибаюсь, ярл, но… Прикажи привести негодного в твоем хозяйстве раба. Из этого кубка больше не пей, и лучше — не прикасайся к нему. Это важно, ярл!

— Почему, Эрлинг? Кубок хорош, плачено серебром. Не добыча… Впрочем, верю — не трону. Но почему?

— Если не ошибаюсь, и это то, о чем я думаю, то мой ярл сам все увидит.

Однорукий, изувеченный работой раб-старик, повинуясь жесткому взгляду Торрвальда, медленно выпил вино. Ожидая, что питье отравлено, он готовился к смерти: губы раба беззвучно шептали хвалу богам. Ярл не мучил его, милосердно отравив.

«Вино так похоже на то, что делали на моей родине. Ну что ж… Теперь жестокосердный ярл надо мной не властен: скоро я стану свободным человеком и уйду на вечнозеленый цветущий остров. Там ждут те, кому я дорог, о ком никогда не забывал: о порубленной викингами родне, о друзьях. Настал конец проклятой жизни…» — Пронеслось в голове старика.

Раб уходил гордо, не отводя глаз от Торрвальда.

Но… Скоро его глаза заблестели, на лице появилась счастливая улыбка и раб тяжело осел, что-то шепча и закрывая глаза.

Колдун Эрлинг поднес к губам раба лезвие ножа, оно не затуманилось. Раб не дышал…

— Мертв? — равнодушно спросил ярл. — Яд? И зачем ты мне это показываешь? Сказал бы, что порошок дает быструю смерть. Я тебе верю, Эрлинг.

— Нет, ярл. Невольник не мертв — это не отрава. Прикажи его унести. Завтра мы посмотрим на раба: увидим, как мертвые возвращаются к жизни. А если он и вправду умер, то не беда! Дадим порошок другому рабу. У тебя их много! — захохотал довольный колдун.

Рабы вынесли бездыханное тело, получив приказ не хоронить его, а привести невольника, когда очнется. Колдун оказался прав: наутро несчастный старик снова стоял перед ярлом. Раб еле держался на ногах, покачивался и с трудом понимал, что случилось. Старик смотрел печальными глазами — он остался жив.

— Ты вчера дерзко глядел, — хищно осклабился Торрвальд. — ты заслуживаешь наказания.

Ярл кивнул колдуну, тот молча вытащил зазубренный жертвенный нож, положил на стол. Глухо стукнуло костяное лезвие. Раб побледнел — знал, что принося жертвы богам Эрлинг долго — от зари до зари! — и мучительно сдирает с них кожу. И делает это так умело, что жертва ни на миг не теряет сознание. Боги любят кровь и крики.

— Рассказывай, что видел в своих снах, — Колдун впился в лицо раба острыми глазами.

Старик печально смотрел на вчерашний кубок. Он так и стоял на столе, на дне темнело высохшее вино. Рядом с кубком угрожающе белел нож колдуна. Эрлинг испытующе смотрел на раба.

— Хочешь еще вина? Ярл позволит. Но за это ты вспомнишь все. Все, что ты видел.

Молча раб собирался с мыслями. Как описать то, что он видел в своих снах, что он чувствовал? Колдун поощрительно улыбнулся, и внезапно крикнул:

— Говори!

Колдуна Эрлинга со вчерашнего дня грызло беспокойство. Неужели у ярла есть то, о чем колдун прочел в одной древней книге? Эрлинг долгие годы разбирал тайнописный текст, когда выведывая у заморских книжников, а порой просто догадываясь, что означает тот или иной символ. Если он прав, то ярл стал обладателем тайной, могущественной силы. И овладеть ею, выпустить на волю, поможет колдун Эрлинг! Наконец-то он приблизится к одному ему ведомой цели. Осуществит ее! И тогда…

— Говори!.. — вновь рявкнул колдун.

Старик-раб собрался с мыслями. Глухо роняя слова, сказал: — Я был там, куда мы все пойдем после смерти. Там хорошо…

Торрвальд захохотал и стукнул ладонью по столу. Раб развеселил его.

— Уж не хочешь ли сказать, что такая падаль как ты, попала в Валгаллу и пировала с великим Одином? Скорее, твое место у Хелль — среди льдов! И пусть она вечно пожирает твой смрадный труп!

— Я был на острове в цветущем вечнозеленом саду. Туда мой народ уходит после смерти. — Голова раба поникла. Чудесный остров исчез, растаял. Старик хотел туда вернуться.

— Хм… — пробурчал ярл. — Каких только заблуждений не услышишь за жизнь. Ты потешил меня рассказом, и я не буду тебя убивать… сейчас не буду. Эрлинг, дай ничтожному немного вина. Видишь, как он взглядом пожирает кубок? Посмотрим.

В этот раз старик не свалился в беспамятстве. Глаза его затуманившись, бездумно смотрели вдаль. Раб не видел ни жестокого ярла, ни ужасающего рабов колдуна Эрлинга. Старик смотрел сквозь них, вдаль. Что он видел? Кто знает… Но там, где сейчас находилась его душа, не было места ни беспощадным викингам, ни опостылевшим за долгую жизнь в плену туманным, покрытым колючим снегом скалам фьорда Хеннигсваг.

— Ну, и к чему это, Эрлинг? Что дальше? — спросил Торрвальд, когда раба увели.

— Ярл, — вкрадчиво начал колдун, — об этом снадобье мне поведала одна древняя книга. Слушай… Далеко-далеко, на восходе солнца, за горячими южными морями, в мутных водах которых кишит невиданная нечисть, есть невидимый глазу край. В нем, среди высоких, уходящих в облака гор, раскинулась небольшая долина. Там растут редкостной красоты, чудно пахнущие цветы. Неосторожно и крайне опасно вдыхать их запах. Человек засыпает, и вернуть его из царства сна уже нельзя. Эти цветы убивают чудесной, легкой смертью. Когда цветы умирают и лепестки опадают, то знающие люди надрезают плоды и стебли. Из умирающего цветка вытекает густая красная кровь. Ее собирают, и, высыхая, она превращается в это. — Эрлинг показал на кучку порошка, лежавшую посреди стола.

Помолчав, колдун налил в чистый кубок вина и подал ярлу. Тот, из которого пил раб, он отнес в дальний угол. Проделал это осторожно, обернув стекло холстиной, держа ее двумя пальцами, чтоб ненароком не коснуться кубка. Кучку порошка прикрыл перевернутой миской. Тщательно вытерев руки, колдун серьезно взглянул на ярла.

— Сам по себе порошок не опасен. Только в смеси с водой или вином он дарует сны. Но лучше его не трогать. Даже случайно.

Ярл серьезно отнесся к словам колдуна. Эрлинг знает, как надо. Торрвальд ему доверял — никому больше! Колдун ухмыльнулся.

— Мы не будем касаться этого зелья. Есть рабы… Слушай дальше, ярл. Эту долину охраняет племя людей-душителей. Они тайные убийцы. По данному обету каждый из них должен хоть раз в году задушить одного, а лучше — нескольких человек. Для этого они даже отправляются в другие страны, где о них не слышали. Они душат людей особо: ночью — красным платком. Так они отдают жертву страшной и прекрасной десятирукой богине. У богини тысяча имен, пояс ее увешан человеческими черепами, и вместо языка у нее длинная жалящая змея. Долина с красными цветами — сад этой богини. Взамен каждого удушенного в саду вырастает красный цветок. Срывать их нельзя, гнев богини ужасен. Но… за жертвы, что приносит племя душителей, богиня разрешает им собирать и высушивать кровь красных цветков. Живую кровь пить нельзя, только сушеную. Порошок, что лежит перед нами — это высушенная кровь цветков десятирукой богини. Что крупинка порошка сделала с рабом — мы видели. Душители называют это зелье апрамея.

— Как? — спросил ярл. — Апрамея? Что это значит, мудрый Эрлинг?

Колдун замялся. Объяснить, что за слово он не мог. Подумав, ответил: — На языке душителей апрамея означает то, что не имеет названия, что невозможно описать.

Ярл покачал головой. Велик мир, чего только в нем нет, чего не услышишь.

— Странное слово. То, что нельзя описать — означает ничто. Апрамея — ничто… Но к чему ты все это говоришь, Эрлинг? Я пока не вижу, куда употребить это зелье. Не невольников же им поить? Сомневаюсь, что они станут лучше работать.

— Крови цветов собирают мало, кроме сада десятирукой богини их нигде нет. И племя душителей не продает и не меняет апрамею. Ее можно только отнять: или силой, или коварством. Ее вес приравнивается не к весу золота — нет! — этого мало. Апрамея идет на вес ограненных самоцветов. Но и это не все.

— Что еще? — ярл заинтересованно склонился к колдуну. Когда речь идет о доходе, слушать надо внимательно. — Продолжай, Эрлинг!..

— Кто хоть раз вкусил апрамею, ярл, навеки ее раб. Он сделает все, лишь бы еще раз увидеть блаженный сон. Дай рабу этого зелья, а потом прикажи ему медленно изжарить себя на костре, и увидишь — он это сделает!

— А если не дать?

— Узнаем. Скорее всего он издохнет в тяжких мучениях. Один вкусивший апрамеи раб у нас уже есть. Посмотрим, что с ним станет. Теперь ты понял, почему я не позволил тебе прикоснуться к кубку? В нем была апрамея. И много у тебя этого порошка?

Да-а… После рассказа колдуна бочонки с приобрели особую ценность. От Эрлинга ярл тайн не держал. Если колдун захочет, и так узнает. А викинги давно забыли и про бочонки, и про то как ярл выменял их у берсерков.

Пусть для викингов апрамея останется тайной, для колдуна нет.

— Много… Очень много, мой верный Эрлинг. Несколько бочонков. Это, — ярл указал на прикрывшую порошок перевернутую миску, — ничтожная часть.

Впалые щеки колдуна покрыл румянец. Глаза засверкали, Эрлинг едва сдержал рвущийся крик…

— Ярл! Ты велик! Я знал — это случится! Знал!.. Бочонки можно продать, за них дадут великую цену. Но с помощью апрамеи ты станешь величайшим королем! Тинг склонит заносчивые головы. Великая слава правителей прошлого станет ничем, твое могущество затмит ее… Ты овладеешь миром людей, а мне покорится мир духов! Знай еще одну вещь, ярл! Апрамея — кровь цветов — не из нашего мира.

Волнение колдуна передалось Торрвальду. Ярл никогда не видел, чтоб всегда мрачный Эрлинг был так возбужден.

— Что значит не из нашего мира?

— Ярл, миров много. Но они все где-то каким-то образом соединяются. Об этом не подозревают даже величайшие мудрецы. Но я это знаю! В нашем мире апрамеи нет, это мне сказала древняя книга. Те корабли, что ее везли, из другого мира. Они попали к нам случайно.

Торрвальд вспомнил о радужном тумане, из которого вышли разграбленные диковинные корабли. Колдун видимо прав, иные миры существуют, и там много того, о чем он никогда не узнает. Впрочем — это неважно. Главное, он стал богат. Хотя, что такое богатство? Небывалая власть над миром — вот истинное богатство!

— Мы подумаем, как стать великими, мой мудрый Эрлинг…

Через две недели старик-раб умер в мучениях. Его посадили в яму, и несколько дней не давали апрамеи. Раб страшно кричал, из кожи сочилась кровь. Эрлинг показал несчастному наполненный вином кубок, опустил в него крупинку порошка и предложил обмен. Зрение — на вино. Старик бездумно выдавил себе глаза. Но смерть-избавительница пришла к нему прежде, чем он донес кубок до рта.

Торрвальд и Эрлинг остались довольны увиденным.

Всю зиму они проверяли на рабах порошок, подбирая нужную меру. Ошибка недопустима. Эрлинг предложил начать завоевания с Альтиды, с покорения Триграда, в котором он несколько раз побывал. По мнению колдуна, Альтида была важным шагом для завоевания мира и скрывала что-то непостижимое для человеческого ума. Торрвальд не возражал.

Летом Торрвальд повел драккары в Альтиду. С триградским воеводой Годославом его связывала если не дружба, то приятельские отношения. Ярл — воин моря, Годослав — воин суши. Два бойца всегда найдут, о чем поговорить. Торрвальд привозил в подарок занимательные диковины, повествовал о своих путешествиях по морям, о битвах. Ярл славился хорошей памятью и мог долгими часами рассказывать увлекательные саги.

Прославленный воевода, под началом которого была тысяча триградских дружинников, никогда не ходил по морю, но сушу знал хорошо. Ему тоже довелось побывать в разных странах. Им есть о чем поговорить.

Вот и в эту встречу ярл постарался удивить друга. Войдя в горницу, Торрвальд поклонился и после взаимных приветствий пода знак сопровождающему его колдуну. Одетый викингом Эрлинг, откинув широкий, подбитый мехом росомахи плащ, достал маленький сверток из золотой ткани. Развернув, поставил на стол изящную, усеянную самоцветам шкатулку и бесшумно отступил за спину Торрвальда. Воевода знал людей ярла, но этого викинга видел впервые. Он поразил воеводу бледными впалыми щеками. Будто хворь одолевает. Вестфолдинги здоровые мужчины, а этот… Впрочем, ярлу лучше знать, кого брать в сопровождающие. Наверно этот викинг великий боец.

— Это тебе подарок, родовитый муж и славный воевода! Прими в знак нашей дружбы! Пусть эта вещица скрасит твой досуг! — Торрвальд повел рукой в сторону шкатулки.

«Вестфолдинги умеют красно говорить. Даже маленькую, вроде женскую шкатулку и ту преподнес, будто славное оружие, — удивленно подумал воевода. — Ну и что, что она золотая и в самоцветах? Добрый клинок прельстил бы мое сердце больше, чем дюжина таких безделушек».

Вслух же произнес с улыбкой:

— Что это? Спасибо, ярл, но думаю эта краса более приличествует моей дочери. Если хочешь сделать приятное, то подари это Всеславе. Обрадуется она — обрадуюсь и я. Мне ж не нужно даров, достаточно того, что ты меня помнишь. Это лучший подарок. Да не стой, гость дорогой! Усаживайтесь! И ты ярл, и твой достойный спутник. — Воевода указал викингам на почетные места, на лавке в красном углу. — Сейчас кликну людей, накроют на стол — будем пировать

Торрвальд улыбнулся. Воевода радушен. Но лишние глаза ему сейчас ни к чему. Ярл предостерегающе поднял руку.

— Прежде открой шкатулку, воевода. Ты сам увидишь, что не для Всеславы мой дар! — Торрвальд протянул изящно выкованный серебряный ключик.

Воевода удивленно поднял брови. «С каких это пор ярл подносит такие диковинные дары? Раньше викинг одаривал богато украшенным заморским оружием, воинскими доспехами. Почему Торрвальд не хочет, чтоб его дар отдали Всеславе? Ну что ж…» Воевода неторопливо раскрыл шкатулку.

Ее наполнял золотисто-красный порошок. Недоуменно пожав плечами, воевода поднес изящную вещицу к лицу и понюхал. В носу защекотало от странного томного запаха. Не зная, что делать с даром викинга, Годослав осторожно, чтобы легкий как пыльца порошок не разлетелся от случайного дуновения, опустил резную крышечку и бережно поставил шкатулку на стол. Торрвальд взял ее и, лукаво улыбнувшись, проникновенно заговорил.

— Воевода, ты не раз видел берсерков. Милость прародителя, лесного хозяина, простерлась над ними. Нет страшнее воина, чем викинг воплотившийся в предка — грозного Бера! Берсерку открывается многое: в битве над ним кружат валькирии и он слышит их ратные песни. А черные вороны — любимцы Одина — ведут его к победе, направляют удар молота и отводят вражеские мечи и стрелы. Беру неведом страх и боль, он свиреп и силен. Но не каждый викинг становится берсерком. Чтобы перевоплотится, мало быть из рода Бера. Тот, кто в бою обращается в прародителя проходит долгие годы страданий. Будущий берсерк мучительно привыкает к перевоплощениям, меняя свою кожу на звериную шкуру, и вновь возвращаясь в тело человека. Викинг рода Бера вдыхает дым красных пятнистых грибов, ест их сушеными, испытывая при этом жгучую боль. Он кует свою душу до той поры, пока она не станет душой Бера. И только спустя долгие годы викинг, призвав предка, оборачивается Бером.

Годослав кивнул, о берсерках он знает. Не раз слышал, как в бою они обращаются в прародителя.

Раскрыв шкатулку, и вновь поднеся ее воеводе, Торрвальд торжественно продолжил.

— Этот чудесный порошок, эта пыльца, дает многое, воевода! У воина возрастают силы, и в бою он принимает воплощение предка. Любознательному человеку открываются дотоле неведомые знания. Досужий путешественник, странствуя по незнакомым землям, избегает подстерегающих его опасностей, ибо заранее знает, как их избежать. От этой пыльцы нет боли, она дает лишь наслаждения. Она лучше, чем грибы берсерков, ведь для того, чтобы призвать прародителя, воплотится в него, и получить душу предка не надо долгих лет страданий. Ты станешь великим воином, воевода! Достаточно нескольких мельчайших частиц этого порошка на кончике твоего ножа. Брось порошок в вино, и ты увидишь, как оно на краткий миг изменит свой цвет, вберет в себя душу этой пыльцы, и передаст тебе великое умение. Мало кто из мудрых людей слышал об этом снадобье. Великие волхвы и чародеи называют этот чудный порошок — апрамея. Это великая тайна. Я чудом узнал о ней. И не спрашивай, воевода, как мне это удалось.

Почти как любой вестфолдинг хеннигсвагский ярл с рождения умел длинно, витиевато говорить и убеждать. Будущему повелителю мира это необходимо! А колдун Эрлинг сейчас незримо усиливал дар Торрвальда искушать собеседника.

— Спасибо, Торрвальд. Твои слова не вызывают сомнения. Воистину чудесный подарок! Сейчас мы разольем вино в кубки, и не торопясь насладимся твоим даром.

Ярл с покачал головой, в глазах викинга стояло сожаление.

— Прости меня, великий воевода! Сейчас я не могу. Много торговых дел. Надо дать указания, в какие города вести баржи. Ты понимаешь, воевода… В торговле лучше не медлить: тот, кто придет первым, тот и получит лучшую прибыль. К тому же в первый раз апрамею лучше принять вечером. Но если ты сомневаешься в снадобье, то прикажи привести раба, и сделай его великим и счастливым!

Годослав испытующе посмотрел на Торрвальда.

— А-а-а! Прости воевода! Я совсем забыл, что в Альтиде нет рабов, — разочарованно протянул ярл. — Но если ты колеблешься, и тобой овладели сомнения в том, что мой дар не опасен, ты волен выбросить его. Я не обижусь, понимаю. Но посмотри! Порошок никому не причинит вреда!

Торрвальд взял на руки пушистую рыжую кошечку. Все это время она терлась у ног викинга, в надежде получить со стола лакомый кусочек. Обмакнув палец в пыльцу, ярл ловко помазал пыльцой шершавый язычок. Фыркнув, недовольная кошка вырвалась из загрубевших ладоней Торрвальда и бросилась за защитой к воеводе. Вскоре ее хвост перестал подрагивать, кошка успокоилась и, вспрыгнув на лавку, уселась рядом с хозяином. Щуря зеленые глаза на Торрвальда, кошка будто с укоризной говорила: «Что ж ты мне дал? Разве я это просила?!» Успокоившись и глядя на стол, она вновь принялась клянчить еду, мурлыча и загибая кончик хвоста крючком.

С кошкой ничего не случилось, воевода это видел. Годослав не подозревал, что хитрые ярл и колдун давно знали — апрамея для кошек безвредна. Белоснежные хеннигсвагские коты, имеющую особую стать и украшенные рыжим пятном у хвоста, только отплевывались от пахучего зелья, но никаких видений явно не испытывали. Кошка вела себя как ни в чем не бывало. Последние сомнения воеводы рассеялись.

— А сейчас воевода, воздадим должное этим чудесным яствам! — воскликнул Торрвальд. — Позови красавицу Всеславу. Для нее тоже есть богатый диковинный подарок. И если позволишь, то за трапезой я расскажу о страшной и прекрасной десятирукой богине. Она живет в далекой южной стране, в запертой горами долине…

 

7

Уговор или предательство?

Следующим летом Торрвальд снова отправился в Альтиду. Для хеннигсвагского ярла год выдался неспокойным: он обошел много фьордов, ведя тайные переговоры с вольными ярлами; построил новый боевой драккар. Зимние хлопоты остались позади, теперь самое важное — навестить триградского воеводу.

Хмуря брови, Торрвальд вглядывался в лесистую излучину. За ней открывался Триград. Ярл не мог скрыть беспокойства, то наполовину вытаскивая, то вгоняя в ножны короткий меч. Волнение не пристало вестфольдингу, а тем более ярлу — потомку Одина, но он ничего не мог с собой поделать. В эти дни решится многое — ярл изменит свою судьбу.

Рядом стоял колдун Эрлинг. Он по своему обыкновению кутался в широкий, подбитый мехом плащ. Будто мерз. Бледное лицо колдуна спокойно — он все знал наперед. Вчера Эрлинг раскинул руны. Волшебные знаки сказали, что для него все сложится удачно, в отличие от ярла. Впрочем, и Торрвальду боги пока благоприятствуют, хотя руны не дали определенного ответа на вопрос, что с ярлом случится этим вечером. Ярла ждет или смерть, или победа. Колдуну безразлично, что станет с его повелителем, — дела людей его не интересовали. Но пока судьбы Эрлинга и ярла крепко связаны, и ему приходилось считаться с этим. Торрвальд хочет стать повелителем мира. Ну что ж, желание достойное смертного. Но Эрлингу нужно другое. Поэтому колдун этой ночью внушил ярлу, как ему себя вести и что говорить.

Драккар ярла обогнул излучину. Торрвальд положил руку на плечо колдуна. Эрлинг прищурил глаза от боли. Рука викинга тяжела, а он еще впился в кость мощными пальцами. Ну что ж — радость ярла понятна. Недалеко от триградских стен, на белоснежном жеребце гарцевал воевода Годослав, встречал старого приятеля. Его сопровождало десять конных дружинников. Они держались неподалеку. Увидев драккары Торрвальда, воевода тронул жеребца и неспешно поехал к причалу.

В глазах ярла заплескалось веселье: проросло то, что они с колдуном посеяли год назад.

— Ну, Эрлинг. что думаешь?

Колдун усмехнулся, он рассчитал точно. Один из людских пороков — любопытство. Воевода не устоял перед ним. И это его сгубило. Ну что же, руны и об этом ему сказали.

— А думаю то, властитель мира, что воевода Годослав ждет именно тебя. То, что мы умело бросили в душу Годослава, принесло урожай. С каких это пор такой знатный муж и великий воин, как триградский воевода, праздным простолюдином поджидает у причала твои драккары? Или триградские дела его уже не интересуют? Думаю — это так.

Торрвальд кивнул. Чтоб он делал без Эрлинга? Прозябал бы в богатстве и праздности? Нет — удел простых смертных не для него. Он станет властителем мира, как сказал Эрлинг.

Драккар ярла стукнулся о потертый брус причала. Спрыгнувшие викинги споро примотали его к вбитым в берег сваям и поставили сходни. Ярл неторопливо спустился на берег и, раскинув руки, быстрыми шагами пошел к воеводе. Тот, спешившись, уже шел навстречу.

— Воевода! Годослав! Мой старый добрый друг! Как я рад видеть тебя снова! — губы ярла приветливо улыбались, но глаза оставались холодными. Торрвальд обнял воеводу, похлопывая его по плечу

— Я также безмерно рад, ярл! Поджидая тебя, переживал — вдруг ты передумаешь и не придешь, как обещал, этим летом. — Воевода тихо, чтоб не услышали сопровождавшие дружинники, шепнул: — Я очень ждал тебя, Торрвальд. Отойдем…

Воевода быстро повел ярла в сторону, подальше от сурового вида конных воинов. Не к чему, чтобы они слышали его заискивающую речь. Воевода знал — голос его дрожит, но справиться с волнением не мог. За прошедший год Годослав сильно изменился. Щеки ввалились, исхудавшее лицо стало бледно-зеленым. Вокруг лихорадочно бегающих глаз темнели круги. Казалось, воеводу сжирает тайный недуг.

Но Торрвальд знал причину. Лица его невольников тоже менялись: они теряли остаток души, если она вообще есть у рабов, в чем Торрвальд сильно сомневался. И так же как воевода они суетились и заискивающе смотрели на своего повелителя. В другое время, они б и глаз не посмели на него поднять, но после того, как рабам давали попробовать апрамею, они не отрывали молящего взгляда от своего хозяина. Потом не получив красноватого, с золотым отливом порошка, умирали.

— Ярл, у тебя много дел? Отложи, я хочу, чтобы ты не мешкая поехал ко мне. Торрвальд, у меня к тебе есть важный разговор.

Положив руку на плечо ярла, Годослав кивнул одному из конников. Спешившись, дружинник подвел коня и передал повод воеводе.

— Садись! Навести Всеславу, ярл! — Годослав приглашающе хлопнул по седлу.

Подняв ладонь, будто отстраняя воеводу, Торрвальд отрицательно мотнул головой.

— Прости, воевода! На драккарах много товара. Надо проследить за разгрузкой, и проверить, чтобы его без помех отправили на торговое подворье. Ты знаешь — людям веры нет. А мои викинги не будут таскать тюки. Они меня не поймут — ведь я достаточно богат, чтобы нанять простолюдинов. Но ближе к вечеру я обязательно зайду к тебе. Для Всеславы и для тебя, Годослав, есть дивные дары. Жди вечером.

— Понимаю, ярл. Понимаю… — пробормотал воевода.

Дело, снедавшее Годослава все последнее время, отдалилось. А до вечера — ох, как далеко! Воевода заискивающе посмотрел на ярла: — Но, все-таки… Прошу, быстрей приходи ко мне. Не медли, я жду тебя Торрвальд!

— Буду к вечеру, Годослав! — твердо пообещал ярл.

По вечерней заре хеннигсвагский ярл и колдун Эрлинг вошли на каменное подворье воеводы. Сапоги вестфольдингов глухо стучали. Хозяин стоял на крыльце. Без изысканных приветствий, просто молча поклонясь, воевода протянул руку, приглашая викингов в покои.

В горнице, у богато накрытого стола стояли прислужники и ожидали, не пожелает ли воевода и его гости еще чего-нибудь. Хотя, казалось, желать уже больше нечего.

Стол украшали и жареные поросята, и запеченные в собственном жиру, обложенные мочеными яблоками гуси. В глубоких серебряных блюдах лежала рыба разных видов: и источавшая нежный запах копченая, и вареная с овощами, и жареная — пересыпанная пахучими травами. Рядом стояла искусно приготовленная, как будто живая, лесная дичь. Тут же находились бочонки с пивом и столь излюбленным вестфольдингами пахучим грутом. В серебряных и увитых золотом стеклянных кувшинах томилось вино. На обширном блюде, пересыпанные вишней, лежали редкие в эту пору яблоки. Без сомнения, такое изобилие могло бы украсить стол любого богатого властителя. Воевода коротким жестом отослал прислужников и, широко взмахнув рукой, пригласил вестфольдингов к столу.

— Усаживайтесь! Откушайте после дальнего пути, дорогие гости! Простите, за скромное угощение!

— Воевода шутит?! — воскликнул Торрвальд. — Годослав, ты скромный и учтивый муж, мы это знаем! Но тут ты ошибся, все яства, что мы видим, достойны Валгаллы! Наверно, только на пиру Одина так угощают героев! Мы приносим хвалу твоей щедрости, и немедля воздадим должное яствам.

Скинув плащи, вестфольдинги расселись. Торрвальд рядом с воеводой на широкой лавке, Эрлинг придвинул скамью.

— А где же хозяйка? Где твоя дочь, досточтимая Всеслава? — улыбнулся Торрвальд. — Зови ее скорей, воевода! Без нее пир будет не в радость.

Воевода давно овдовел. Жена умерла при родах, и хозяйство вела его дочь, юная Всеслава, два месяца назад встретившая свою семнадцатую весну. Воевода не жаловал ни сватов, ни родительского сговора, и — тоскливо ожидая неизбежного — говорил, что Всеслава сама выберет суженого. Слишком уж он ее любил и страшился, что, выйдя замуж, дочь, как принято, покинет отчий дом. Тогда остаток дней воеводе придется коротать в одиночестве.

Но на этом пиру Всеславу викинги не увидят, не для того он их зазвал!

— То дело, за которым я пригласил тебя, ярл, касается только нас. Ни к чему, чтобы о нем прознал еще кто-то. И особенно не хочу, — твердо подчеркнул воевода, — чтобы об этом знала моя ненаглядная Всеслава.

Голубые глаза хеннигсвагского ярла потемнели, как океан во время шторма; заполыхали, будто в бою. Эрлинг прав — этим вечером ярл решит свою судьбу. Древние знаки вчера сказали — Торрвальд победит в необычном бою, встанет на первую ступень лестницы, ведущей на небывалую высоту… или умрет. Смерть викинг презирает, но пусть она придет позже. И вот бой! Начался! Неужели он услышит то, к чему настойчиво шел два года. Торрвальд молча ждал.

Глядя викингу в глаза, воевода медленно произнес:

— Плохую услугу оказал ты мне, ярл. Плохую…

Воевода хотел сказать эти слова твердо, но глаза подвели — в них появилась мольба, плеснулось заискивание, да и голос подвел — слова прозвучали жалобно.

В душе ярла вспыхнула радость! «Воевода сломлен, еще не начав разговор. Прав был Эрлинг — трижды прав! — говоря, что спешить ни к чему, что этим вечером сила в молчании, а потом, когда понадобиться, колдун сам вложит слова в мои уста. Воевода жаждет апрамеи, что ж послушаем, как Годослав выскажет эту просьбу, а потом я совью из него веревку, растопчу и уничтожу! Воевода обречен…»

— Говори! Чем я причинил вред тебе, моему другу? Или ты шутишь, воевода? Это дурные слова, Годослав. Не будь ты моим давним знакомым, я… — Торрвальд встал, положил руку на черен меча, взяв плащ, накинул его. Встал и колдун.

Воевода жестом остановил викингов.

— Сядь ярл! Ни к чему тебе уходить, не для того я тебя звал… Помнишь, ярл, та красноватая пыльца с золотистым отливом? Апрамея, которую ты преподнес мне в дар прошлым летом… — воевода не договорил, склонив седеющую голову.

Ярл улыбнулся, снова скинул плащ и, усаживая воеводу, сел сам

— Конечно помню, Годослав! Я не забываю подарков, что преподносил своим друзьям. Ведь ты мой друг воевода? — Торрвальд положил руку на плечо хозяина. — Ты не хотел сказать мне плохих слов? И я их не слышал.

Собираясь с мыслями, воевода молчал. Гордому воину не пристало просить, наоборот — он забирает. Но… Разум Годослава уже год как поврежден. Воевода вскинул голову и в отчаянии торопливо проговорил:

— Ярл! У меня заканчивается эта пыльца, этот порошок! Без нее я не могу жить! Я пробовал, я чуть не умер! Дай мне еще апрамеи!

Почти выкрикнув эти слова, Годослав потупил взгляд. Руки воеводы дрожали, пальцы бесцельно бегали по столу.

Торрвальд торжествовал. Воевода, в подчинении которого тысяча сильных воинов, — в его власти! Теперь оставалось осторожно довести начатое до конца: подчинить Годослава, навсегда сломив его волю.

— Воевода, мой друг, — тщательно обдумывая следующий шаг медленно сказал ярл. — Все в этом мире имеет цену. За все рано или поздно приходится платить. Ты знаешь этот закон. Апрамея дорога… весьма дорога. Ее мало и добыть порошок сложно. Скажу тебе больше, воевода. В нашем мире апрамеи нет и не будет! Но у меня она есть. И цена, которую я хочу спросить, велика! Готов ли ты заплатить эту цену, Годослав?

Воевода поднял голову и неожиданно твердо глянул ярлу в глаза.

— Торрвальд! Я знал, ты скажешь это! Я понял, что попал в паутину и мне не выпутаться. Год назад я попробовал обойтись без апрамеи. Мне стало плохо, я дрожал и мой разум мутился! Только после того, как я выпил проклятый настой, я вновь ожил! Я вновь увидел дивные сны… В них мне являлась покойная жена и заклинала больше не делать этого. Она умоляла забыть про апрамею! Говорила, что это зелье принесет великие беды! Но я слаб… Я хотел умереть, на чарующее зелье приковало меня к этому миру. Я не могу отсюда уйти. И каждую ночь все повторяется снова и снова! Я хочу ее видеть — свою жену! Я хочу вновь изведать настой апрамеи… Говори, чего ты хочешь, ярл! Я отдам все!

Торрвальд переглянулся с колдуном. Эрлинг, закрыв глаза, медленно кивнул. Пока все идет так, как они предполагали.

— Продолжай, воевода, — сочувственно сказал ярл. Но видя, что воевода молчит, заговорил сам: — Помнишь, Годослав, я рассказывал о страшной десятирукой богине? Этот порошок, эта красная пыльца есть не что иное, как высушенная кровь ее любимых цветов. За обладанье этой кровью народ, что собирает ее, приносит десятирукой богине кровавые жертвы. Принеси и ты жертву, воевода!

— Говори, что ты хочешь, ярл. Я принесу любую жертву, любой богине… — хрипло выдавил Годослав.

— Ну что ты, воевода! — ухмыльнулся Торрвальд. — Жертв не надо. Эта богиня не из нашего мира. Ей не нужны твои жертвы. Я предложу тебе другое, Годослав. Ты знаешь, в Вестфольде есть конунг, он повелевает ярлами. Но властителем он не родился, конунг в прошлом сам вольный морской ярл. Его избрали. В Альтиде нет конунга, Воевода, хочешь стать великим конунгом вендов, а потом, может, и повелителем всей Альтиды? Хочешь, чтобы в твоих руках оказалась беспредельная власть? Ты станешь равным великим владыкам прошлого. Власть! Она твоя! В Альтиде все будут повиноваться тебе, Годослав! От твоего взгляда затрепещут князья, старшины. Ты примешь под свою руку вольные альтидские города. Все будет твоим! И самое главное, когда ты возьмешь эту власть, я дам тебе столько апрамеи, что ее хватит до конца твоих дней! Ты согласен, воевода? А я помогу тебе!

В горле пересохло. Налив темного эля в стеклянный кубок, Торрвальд большими глотками осушил его. Свесив голову воевода молчал, а потом неожиданно забормотал:

— Да… Да… Власть… Власть… И пыльца, много пыльцы. На что мне власть? Главное апрамея.

Годослав поднял голову и твердо посмотрел на вестфольдинга. Воевода принял решение.

— Что надо сделать, викинг? Говори! Мне нужна апрамея!

Торрвальд перевел дыхание — воевода согласился. Осталось договорить самое трудное.

— Воевода, во всем мире правят короли, конунги, князья и иные властители, потомки древних родов, берущих свое начало от богов. Только у вас в Триграде, как и во всей Альтиде творится непотребное. В вашей стране правят простолюдины. Даже князья, сидящие в альтидских городах прислушиваются к тому, что скажет чернь. Ну, это ваше дело. Я не хочу ничего у вас менять. Как жить — решать вам. Но помоги мне, и я помогу тебе.

— Как? Что ты хочешь, ярл?

— Следующим летом в Триград придет сотня, а может больше, наших драккаров. На альтидскую землю сойдут десять тысяч викингов. Это сто отрядов, которым по силе нет равных. Викинги придут за тем, чтобы получить место на вашей благодатной земле, в Альтиде. Знай, воевода! Вестфольд вымирает. На наши фьорды с полуночи спускается холод. Небывалый мороз много лет кряду выбивает урожай. Ловлей рыбы не проживешь. Кашалотов на всех не хватает, а в бою с ними, как и в любом деле нужна удача. Вестфольдингам не прожить лишь одним морским разбоем. Он не приносит того дохода, что раньше. В этом нет вины викингов — уменье вести ратные дела на море и суше дал нам великий Один. Но купцы стали осторожны, они идут по морям большими караванами. Викингов это не останавливает, но гибнут купцы, гибнут и викинги. Вестфольдингам приходится трудно. Воевода, мы хотим поселится на ваших богатых землях. Мы сделаем лучше вашу и нашу жизнь.

Воевода Годослав смотрел горящим взглядом. Он не мог понять, что хочет викинг. Поселится на альтидских землях? Зачем? Вестфольдинг знает законы Альтиды. Пришлых не пустят.

— Альтидский народ никогда не смирится, что кто-то пришел на его земли, викинг! Со всей Альтиды стянут войска. Такое уже было.

Торрвальд усмехнулся.

— Я знаю ваш закон воевода, и скажу тебе — он мудр. Вы правильно делаете, что изгоняете пришлых. Они недостойны вашей земли! Вы правы, — стоит только какому-нибудь одному смуглокожему бородачу с полуденных земель обосноваться у вас, и через несколько лет у вас в Альтиде появится тьма таких же бородачей. Вы не будете знать, что делать, как избавиться от них! Это как тля, которая охватывает благородное плодовое дерево и высасывает из него живительные соки. Чтобы дерево выжило, рачительный хозяин безжалостно уничтожает первую же увиденную им блоху. Ваш закон мудр. Но знай, воевода, если кто-то пришлый решит поселиться у нас, то мы поступаем куда решительней, чем вы. Вы выгоняете пришлых обратно, откуда они появились, мы же просто обращаем их в рабов. Те, кто хотел бы обосноваться на наших землях, это знают. И к нам они не лезут. Поэтому земли Вестфольда чисты. И нас это устраивает. Правда у вас почему-то благоволят к беглым рабам, но это уже ваше дело.

Да, ярл прав. Все везут в Триград! Всем торгуют! Но единственное — нет в нем торга рабами. И в Альтиде рабства нет. И есть тому причина: сквозь многие поколения помнят альтидцы, что это такое — рабство. И — как величайшую ценность! — почитают свободу.

Прикованный к жесткой лоснящейся скамье раб-гребец, умудрившийся избавиться от цепей и ступивший на берег Альтиды, навек обретал свободу.

Иноземные купцы это знали, и, входя в альтидские воды, приказывали надсмотрщикам тщательнее проверять оковы. Но все равно: при каждом удобном случае рабы сбегали. Они знали — Альтида, это свобода! Ради свободы человек пожертвует многим. Бывало, раб-гребец жертвовал прикованной ногой. Он просил товарища по несчастью, или перепилить ее — если чудом завладевал ножом, или отрубить — если попадался топор. Такое бывало редко, и о таких случаях в Альтиде слагались былины.

Иногда на кораблях вспыхивал кровавое восстание. Рабы вступали в смертельную схватку с охраной. Если везло, то уцелевшие захватывали корабль и становились свободными, или, изрубленные, бросались в воду — в предсмертной надежде коснуться альтидской земли. Свобода… Свобода — она манит. Свобода — это избавление от плети надсмотрщика, избавление от постоянного голода и тяжелого весла, постоянных мук и душевных страданий.

В таких случаях альтидцы не вмешивались. Настил корабля — не земля Альтиды. Предпочтение ни одной из сторон не отдавалось. В таком бою каждый сам за себя. Каждый волен решать: как ему жить, и как умирать.

Но… Из Альтиды выдачи нет! И чужеземцы это твердо усвоили. Впрочем, чтоб они не таили зла, и приходил в Альтиду вновь, за каждого бежавшего раба давался выкуп: десяток серебряных кун. Немного… Но хоть что-то.

Некоторые, особо ушлые гости-купцы этим пользовались. Скупая по пути немощных, престарелых и увечных рабов, купцы войдя в реки Альтиды просто выбрасывали несчастных за борт. Авось выплывут.

Потом можно прийти с жалобой — рабы бежали. Альтида возместит убыток — отказа никому не было. От получаемого иноземцами выкупа Альтида не обеднеет. Это благое дело — оно угодно богам. Хитрый купец получит выкуп, он не в убытке. А живой или мертвый раб завладеет своей мечтой — свободой.

Больных и немощных рабов, если удавалось, знахари ставили на ноги. Умерших же погребали как свободных людей: в свободной земле Альтиды. Бывшим рабам давали жилье, немного денег на обзаведенье кое-каким хозяйством. Новому жителю всегда предлагали работу: воину в дружине, кузнецу в кузнице, пахарю на земле. А если раб искалечен, то что ж — страна прокормит и его. Кем они были в прошлой жизни, никто не интересовался. Захочет — расскажет. Своим мужеством он заслужил свободу. Ну, а если начнет творить непотребство, то что ж: вот оно пограничье — иди на все четыре стороны, прочь из Альтиды. Но знай, обратного пути нет. Так же поступали и со своими разбойниками. И это страшное наказание. На чужой земле, без помощи. В пограничных странах знали — просто так из Альтиды не выгоняют.

Но это не означало, что жителем Альтиды становился любой, кто только пожелает. Нет! Это надо заслужить, доказать свое право на свободу. А кто это сделал лучше, чем беглый раб? Да никто! Не купец же. И не воин. Так пусть они остаются жить в своих землях. А Альтиде их не ждут. К желающим просто так поселиться в Альтиде иное отношение: вряд ли их примет какой-нибудь город или княжество.

Конечно, они могли и трудиться, и торговать, и заниматься иным полезным делом. Но полноправными жителями в лучшем случае становились их внуки, а то и правнуки. И тому есть причина: пришлому, не родившемуся на альтидской земле, веры не было. Пришлый — мог изменить приютившей его державе. Предать… Такое случалось… Пусть пройдет срок, сменятся поколения — видно будет. И срок этот, ни много ни мало, сорок лет. Так порешили давно: сорок — число волшебное. Пусть пришлые платят в казну в несколько раз больше чем альтидцы, пришлым будет что терять.

При каждой встрече хеннигсвагский ярл говорил о рабстве. Вот и сейчас… Воевода устало сказал:

— Раба высылать некуда — у него нет родины, у хозяина его ждет смерть. Раб заслужил свободу и уважение своим мужественным побегом… Сам знаешь — сбежать с купеческого судна не так-то просто. Рабов приковывают — это ты видел не раз. Убегают сильные, мужественные люди. Не каждый на это способен.

— Я же говорю — это ваше дело. Может, вы правы. Мы тоже уважаем смелых людей. По нашим законам мы даем свободу рабу, которому посчастливилось прикоснуться к веслу драккара. Этим он заслужил милость великого Одина. Он достоин свободы. Но дело не в рабах, мы не о том говорим. Так вот, воевода, сейчас я скажу самое важное — о чем я мечтаю много лет. Мы хотим обосноваться на альтидских землях, и мы сделаем это — с твоей помощью или без! Вестфольдинги придут сюда! Не сомневайся в этом, Годослав!

Воевода удивленно приподнял бровь и расхохотался.

— И как же ты это сделаешь, викинг? Как ты обоснуешься в Альтиде — с моей помощью или без? И чем я смогу тебе помочь? Перебирайся сюда и живи, Торрвальд. Твои правнуки станут альтидцами. Все просто.

Торрвальд перевел дыхание, начиналась самая важная часть беседы.

— Ты командуешь тысячей дружинников, воевода. Твои воины ничем не уступают нашим викингам! Пусть они помогут нам! Но, погоди воевода! — Торрвальд предостерегающе поднял руку, видя, что Годослав воспринимает его слова не так, как бы ему хотелось. — Я не прошу ратной помощи. Она не понадобится. Не спеши — дай мне досказать. Послушай: ведь в твоих руках ключи от детинца, который занимают воины. Детинец — это сердце Триграда. Помоги нам овладеть сердцем, а значит и самим Триградом, воевода!

— Ты с ума сошел, викинг! Я не предам ни свой город, ни свой народ, ни свою землю! Даже ради всей апрамеи, что есть в подлунном мире! Ты меня плохо знаешь, викинг! Я лучше умру в мучениях, чем стану изменником! В память о нашей прошлой дружбе, ярл, ты выйдешь с моего подворья живым. Никто не узнает, какие речи ты вел! Но запомни — отныне тебе заказан путь и в Триград, и в Альтиду! А теперь уходи! Мне больше не понадобится твое зелье! Уходи, пока я не кликнул людей! Ты же не хочешь, чтобы тебя выставили с позором, ярл?!

Торрвальд помотал головой.

— О чем ты говоришь? Ты меня не так понял. Ведь я еще не досказал, что я хочу, и что сделаешь ты! Тебе не придется предавать Альтду, воевода! Это не надо! Дай мне договорить!

— Говори! — хрипло выкрикнул Годослав. — Говори! А затем уходи! Не надо испытывать мое терпение.

— Вышли свою дружину из города! Хотя бы на краткое время! Дай нам овладеть детинцем! Когда он будет в наших руках, мы завладеем городом, а значит и сердцем Альтиды! Пусть сюда стягиваются войска! Пусть! Мы не боимся битвы, мы же викинги! Битва наша жизнь! Но знай, воевода, — мы не будем воевать! Как только альтидские дружины стянутся к городу, мы сложим оружие! Ты знаешь викингов: сложить оружие — бесчестье! Но бесчестья не будет! Мы понадеемся на вашу милость! Мы придем с миром, и только на какое-то, пусть и краткое время овладеем Триградом. А потом вернем его Альтиде. Альтидцы поймут, что войны не будет. Ведь мы сдадимся, не приняв бой, хотя не биться невозможно для викингов! Я сделаю так — я сумею убедить их заранее. Вестфольдинги поймут меня и согласятся, что это не поражение, а победа! Я пользуюсь уважением в Вестфольде, ты знаешь это, Годослав. Наше условие для жизни в Альтиде будет одно — выделите добрые тучные земли! Земли по берегам рек, чтобы выходить в моря на наших драккарах! Повторяю, воевода, — битвы не будет! В Альтиде поймут, что мы не принесли зла, а наоборот — викинги пришли с добром. Когда обоснуемся здесь, мы увеличим ваши войска на десять тысяч опытных и сильных воинов, равных которым невозможно где-либо сыскать! Кроме, разумеется, ваших — альтидских дружинников! Альтида прирастет могуществом, а мы, северные вестфольдинги, обретем новую родину! Вот так-то воевода! Ты поможешь нам в этом — ты, и твоя дружина! Это несложно — ведь вам, славным воинам, не придется делать того, что принесет вред вашей земле! Клянусь Одином!

Надо ли говорить, что Торрвальд врал. Самое главное для будущих завоеваний — это овладеть Триградом! И овладеть без пролития крови. Это важно. Конечно, из города вестфольдинги никуда не уйдут. И сдаваться просто так не станут. Может быть и придется биться, ну что ж — к грому боя викингам не привыкать. В самом деле, не соберутся же под стены города все альтидские войска? Это слишком! Такого не будет. Ха! В других странах — каждый сам за себя: соседи спокойно взирали на захват близлежащего города. Главное, что беда не коснулась их. В Альтиде будет тоже самое.

С незначительными отрядами, которые попытаются повернуть все вспять и отбить Триград, расправиться вестфольдингам не составит особого труда. А там глядишь — со временем князья смирятся с тем, что одним из главных городов Альтиды овладели чужеземцы, и придут на поклон. Земле Альтиды совсем ни к чему иметь незажившую язву в самом уязвимом своем месте — в сердце, в Триграде. Это поймут все! А там глядишь, дружины викингов умножаться за счет дружин альтидских князей. Ведь золото любят во всем мире, и тогда отсюда, из Триграда, начнется великий поход Торрвальда, великого конунга Вестфольда, к покорению остального мира. Золота у Торрвальда будет много, его хватит на оплату наемных воинов.

— Дружина за мной не пойдет, воины разорвут и меня, и твоих викингов! — расхохотался воевода. — Ты напрасно надеешься, Торрвальд. У тебя ничего не выйдет! Я тебе сочувствую! Хотя должен признать — десять тысяч славных воинов для Альтиды — это неплохо! Очень неплохо! Жаль, но я не могу тебе ни чем помочь. Поверь, мне искренне жаль! Прощай, викинг! Это наша последняя встреча! Пусть я умру без проклятого зелья, но помогать я тебе не буду! Ступай с миром!

Воевода встал. Прошел через горницу и распахнул дверь. Вестфольдингам в его доме делать больше нечего.

Торрвальд и колдун не пошевелились. Эрлинг неспешно потягивал вино. Ярл вновь налил в кубок эль и, выпив его, спокойно сказал:

— Воевода, я не договорил. Ты рано нас выпроваживаешь. Прикрой дверь и дослушай. Все решено за тебя, мой знатный друг, — спокойно сказал ярл. — Ты ничего не сможешь изменить. А если мы сейчас уйдем, то знай — Альтиду ждет великая беда!

— Ярл, ты хотел уйти, и вновь начинаешь изъясняться загадками. Разговор завершен. Больше мы ничего обсуждать не будем.

Но воевода все-таки вернулся за стол и сел уже поодаль от вестфольдингов. Что они еще удумали? Годослав так и не получил вожделенной апрамеи. Ту, что поднес в шкатулке ярл, почти иссякла. Ну что ж, пусть он умрет, но Альтиду не предаст. Все решено.

— Воевода, дело идет к полуночи, и я думаю, твои дружинники уже выпили немного того вина и тот грут, который я отправил им днем. Грута немного — дюжина бочонков, а вина всего один. Но этого достаточно, на службе воинам пить много хмельного ни к чему. Я сказал, что это мой дар в знак уважения к ним, славным воинам, и к тебе досточтимый воевода. Как думаешь, Годослав, что подмешано в этом груте и вине? Или ты уже не интересуешься, как живут твои дружинники?

Едва Торрвальд произнес эти слова, как воевода бросился к увешанной оружием стене и схватил свой простой привычный меч. Воевода не спеша пошел к столу, вид его был страшен…

— Будь ты проклят, викинг! Ты отравил их!

Ярл спокойно остался сидеть, не хватаясь за оружие. Лишь предостерегающе поднял руку.

— Дай мне досказать, воевода, а потом можешь убить меня, если захочешь. Но прошу: повремени пока. Ты же не хочешь, чтоб твои дружинники пострадали.

— Говори! — воевода еле сдерживал себя. Сжатый в руке меч подрагивал, сказывался еженощный прием красноватого порошка.

— Много дружинников уже выпили напитки, в который подмешана апрамея. Но знай, воевода, подмешано немного. Но даже этой малости достаточно, чтобы дружинники пристрастились к крови цветов — апрамее. Вино и грут выпиты, и больше такого напитка они не получат. Видений у воинов не будет. И они никогда не узнают, что за хворь овладела ими. Это случится скоро — через несколько дней. Сначала дружинники тяжело заболеют, а вслед за тем умрут в мучениях. Ты помнишь, воевода, что чувствуешь, когда лишаешься апрамеи? Помнишь, ты это испытал! Умрут не только твои воины. Знай, еще прошлым летом я разослал в города Альтиды бочонки с таким же вином, элем и грутом! Этих бочонков немало, и они только ждут, когда вышибут пробки. Ты любишь свою страну, воевода? Ты понял, что произошло?

Воевода подавлено опустил меч. Коварный вестфолдинг!.. Вымрут многие, и в Альтиду беспрепятственно придут викинги. Может есть возможность еще что-то поправить? Меж тем колдун впервые за все время, что находился в горнице, улыбнулся. Воевода содрогнулся, в улыбке Эрлинга он увидел смерть… А Торрвальд продолжал говорить.

— Вспомни, Годослав, сколько барж я привел в Альтиду прошлым летом? На них находилось вино, эль и грут. В напитки подмешана апрамея. Бочонки разошлись по всей Альтиде и находятся у верных людей, каждому дан строгий наказ — ни в коем случае их не трогать. Но если со мной что-нибудь случится, воевода, — эти бочонки откроют. Апрамея увидит свет! Это произойдет сразу, как только будет дан сигнал. Эти люди верны мне, хотя они не вестфольдинги, и родились в Альтиде. Про них никто кроме меня не знает. Золото имеет могучую силу, воевода! Ему поклоняются все! А у меня его много, очень много! Даже страшно представить, что будет, когда апрамея выйдет на волю! Сколько мужчин погибнут в страшных мучениях! И этому способствуешь ты, Годослав! Твое упрямство, и то, что ты не хочешь понять то благо, что я принес Альтиде, погубит все! Выбирай: или десять тысяч сильных опытных воинов для Альтиды, пришедших на своих драккарах, или смерть неисчислимого количества людей. Альтида обезлюдеет, и вашей державой овладеет любой! Придут и бородачи с полудня, и низкорослые разбойники с восхода, и облаченные в броню закатные рыцари. Альтиду растерзают. Выбирай!

Годослав безвольно сел. Проклятый вестфольдинг сломал его, викинг победил.

— Ты лжешь, ярл! — воевода сделал последнюю попытку убедить себя, что все происходящее не сон, что все изменится. — Мои дружинники не будут пить непроверенное вино и грут. И ты не рассылал отравленные бочонки в прошлом году.

— А кто сказал, что оно не проверено, воевода? — Торрвальд изумленно поднял кустистые брови. — Это мой дар, и чтобы никто не усомнился в нем, из нескольких бочонков я сам отпил по чаре грута. Он не хуже того, что стоит на этом столе, верь мне. Я сделал это прилюдно. Видели все!

— Ты что, ярл? Хочешь сказать, что тоже подвержен проклятому зелью? Не верю! Ты слишком умен!

— Я не подвержен, воевода. Просто у меня есть средство которое убивает апрамею. Противоядие… Но стоит оно неизмеримо больше, чем сама апрамея. Ты должен это понимать, воевода. У меня есть противоядие, но его мало.

Триградский воевода сломался окончательно. Острый ум отказал ему и он уже не мог допустить даже мысли о том, что Торрвальд не развозил по альтидским городам бочонки с отравой? Несколько бочонков действительно было, но всего лишь несколько. И все они хранились в надежном месте. И верных людей у Торрвальда тоже не было. Викинг врал. Но ложь выглядела настолько правдоподобной и чудовищной, что воевода без труда в нее поверил. Колдун помогал ярлу убедить воеводу, внушая, что все это правда. Эрлинг это умел.

Годослав не сомневался, что его воины уже отравлены проклятым зельем. Кто ж из них откажется отведать того же напитка, что опробовал хеннигсвагский ярл — прославленный воитель и друг воеводы? Торрвальд сказал — у него есть противоядие. Пусть оно дорого, его мало, но все-таки оно есть! Значит можно вылечить и дружинников, и, может быть, себя. Теперь воевода понимал, что отказ ничего не изменит. Сначала умрут дружинники… А если пожертвовать ими и собой, — вскрыть замысел ярла, то отрава все равно увидит свет. Неизвестно кому коварный вестфольдинг передал бочонки с отравой и кому поручил исполнить задуманное. Лучше уж пусть северные вестфольдинги мирно обоснуются в Альтиде. Земли, хвала богам, предостаточно.

— Что надо сделать, ярл? — обреченно спросил воевода. К сожалению, он всю жизнь бился в честном бою. А с хитростью и коварством воевать не умел.

Торрвальд перевел дыхание: удалось! Самая важная и опасная часть беседы позади. Впрочем, Эрлинг заранее уверил его, что все пройдет как надо. Колдун умен и знает людей.

— Ничего особенного, мой друг, — вкрадчиво ответил ярл. Видя, что воевода поморщился при слове «друг», добавил: — Мы ведь останемся добрыми друзьями, не так ли? Ты сам потом поймешь, что напрасно противился моим замыслам. Поверь, то, что мы сделаем, не принесет ничего кроме выгоды и процветания. И Альтида и вестфольдинги будут благодарить тебя, воевода. Так оно и будет, хочу тебя уверить

— Ярл… Ярл… не будь велеречив, говори задуманное, а потом уходи. Я хочу остаться один.

Торрвальд переглянулся с колдуном. Им удалось склонить воеводу на свою сторону. Осталось немного.

— У твоих воинов не будет видений, воевода. Но они уже привыкли к апрамее, вкусив ее сегодня. Без нее дружинники заболеют, ты это знаешь. А причину болезни не знает ни один лекарь. Ни волхвам, ни колдунам она тоже неведома. Пусть попробуют вылечить воинов. А когда у них ничего не получится, Эрлинг, — тут ярл кивнул колдуну, — объявит, что их поразила страшная болезнь, занесенная темнокожими заморскими купцами. И от небывалой болезни нет спасения: те, кого она поразила, умрут. Но Эрлинг знает, как можно излечиться. Он даст хворым снадобье. Надо ли говорить, что это будет настой апрамеи, только очень слабый. Эрлинг знает, сколько надо дать, чтоб человек не ощущал болезни и не испытывал видения. Пускай некоторые все же умрут, ничего… Сядь, воевода! — резко выкрикнул ярл. — Ты не ослышался! Я сказал — умрут! Тогда остальных не придется убеждать, что жизнь в руках этого знахаря. Потом Эрлинг скажет, что как приготовить нужное для лечения снадобье знает только он. Ну еще ты, воевода, — улыбнулся ярл. — Ты знаешь, в чем причина. Эрлинг станет твоим гостем воевода, и останется у тебя на зиму. Он будет ежевечернее готовить снадобье для дружинников. Сколько для него надо апрамеи — знает только он.

Побежденный воевода, свесив голову, молча слушал слова ярл. Викинг хитер, но воины останутся живы.

— Дружинники пойдут за тобой хоть на край света, — прибавил ярл. — Ведь без апрамеи они умрут от тяжелого недуга. Согласен? Я убедил тебя, воевода?

— Убедил, — чуть слышно сказал Годослав. — Но никто не умрет. — Воевода возвысил голос. — Ты понял, ярл? Никто! Они и без этого выполнят то, что я прикажу!

Торрвальд перевел дыхание:

— Рад, что ты согласился. Хорошо, воевода, — никто не умрет. Следующим летом я скажу, что делать дальше. Не грусти, Годослав! Замысел хорош, и потом ты сам будешь рад, что он удался. А теперь позови Всеславу. Грустная беседа позади, начнем пировать. У меня есть чудные заморские жемчужины. Одна из них необыкновенного черного цвета.

Ярл полез за пазуху и достал завернутое в шелковое полотно ожерелье.

На следующую ночь колдун и ярл внесли в горницу воеводы полбочонка золотисто-красного порошка апрамеи.

 

8

Нашествие викингов

Все вышло так, как сказал Торрвальд. Через год у пристаней Триграда и на реке близ города, стояло около сотни драккаров. Мест на городских причалах не хватало. Казалось — сюда пришли все викинги Вестфолда.

Хитрый Торрвальд легко убедил ярлов, что разбойный набег на Триград принесет удачу. Покорив зажиточный город, викинги разом разбогатеют. Еще Торрвальд намекнул, что, захватив Триград, вестфолдинги со временем овладеют и всей Альтидой. Главное укрепится в Триграде. И разрушать его вовсе не нужно. Город богатый, расположен удобно — водные пути идут во все стороны. Если Триградом будут владеть викинги, земли вокруг него станут землями Вестфолда. Это будет их город. Новый город вестфолдингов в богатых землях, на восходе солнца.

Но на этом они не остановятся и со временем овладеют всей Альтидой. Для сынов ветра это не составит труда. Альтидские воины сильны, но викингам нет равных. Богатая страна покорится… И самое главное — ни с кем не придется делится. Ведь викинги станут единовластными хозяевами вольных земель.

Средь раскрашенных: красногрудых, черно-синих, просто черных с белыми полосами драккаров и черных, смоленых барж выделялись новые боевые корабли хеннигсвагского ярла. Его узкие, хищные драккары имели необычный для Вестфолда золотистый, с черными узорами цвет. Борта драккаров блестели на солнце и раскраской походили на змеиную шкуру.

Торрвальд потратил немало времени на обдумывание и постройку новых, непривычных кораблей. Как-то в океане ярл увидел морского змея. Торрвальд обратил внимание как стремительно-чарующе плыл змей и хорошо запомнил поразительный золотисто-черный рисунок его шкуры. Сначала над волнами появилась увенчанная двумя рогами голова чудовища, затем длинное, неохватное как вековой дуб, извивающееся тело. Викинги бросили грести, и затаили дыхание: о морских змеях они слышали только сказки и каждый в глубине души считал, что это всего лишь красивая устрашающая легенда. И вот чудовище из бездны показалось во всем великолепии. Змей стремительно обогнул драккары Торрвальда, и видимо, не найдя для себя ничего интересного вновь ушел в бездну.

Желто-черное чудище запало в душу ярла. Торрвальд решил — свои новые драккары он сделает тоже узким и обязательно распишет под морского змея. Но раскрашивать их не пришлось. Драккары такими родились. Их борта обшили темиром — бесценным деревом, растущим в полуденных странах. Темир обладает крепостью железа, но легкий и не тонет в воде. И еще благодаря его особому свойству — темир не горит — обшитым этим чудным деревом драккарам не угрожал пожар. Для замыслов ярла лучше всего подходил темир.

Торрвальд терпеливо сносил безмолвное недоумение и перешептывание викингов. Они не понимали, зачем их предводитель изменил обычаям. Драккары много столетий строят на один — раз и навсегда установленный — лад. Но хеннигсвагский ярл упрям и привык доводить задуманное до конца. Он нанял лучших корабельных мастеров, пообещал неслыханную плату, если все будет сделано так, как он задумал. В хеннигсвагском фьорде закипела работа.

День и ночь на побережье Хеннигсвага рабы вбивали клинья в стволы темира, расщепляя их на доски, и затем отесывали. Изнурительная работа продвигалась медленно: топоры быстро тупились или ломались о твердое дерево.

Узор темировых досок походил на тот, что украшал увиденного ярлом морского змея. Когда ими обшили ясеневые остовы, драккары приобрели удивительное сходство с чудовищем. Узкие корабли с мелкой осадкой могли беспрепятственно преодолеть и маленькую речную протоку, и сжатое скалами горло фьорда. Чтоб драккары не переворачивались во время сильной морской качки, их утяжелили, положив в трюм мешки с песком. Потом их сбрасывали за борт, чтобы верткие быстроходные суда могли беспрепятственно входить в реки и грабить прибрежные города и укрепленные замки в узких фьордах. Хеннигсвагский ярл был умен и для выхода в море додумался сцеплять драккары попарно, тогда они приобретали необыкновенную устойчивость на высокой волне и во время шторма.

Когда спустили на воду первый новый драккар, то с удивлением обнаружили, что ход корабля, обшитого темировым деревом, намного легче. Скорость драккара возросла. Бронебойные стрелы отскакивали от бортов, оставляя на темировой чешуе лишь легкие щербины. На берег драккар легко вытащили всего несколько викингов, силы всей дружины не понадобилось. Темир маслянист на ощупь, он скользил по прибрежной гальке как сани по насту. После того, как викинги опробовали новые драккары и убедились в их преимуществах перед прежними кораблями, безмолвное недоумение исчезло. Ярл, как всегда, оказался дальновидным предводителем.

И вот вестфолдинги шатались по Триграду, нехотя продавали привезенный товар, ничего не покупая взамен, но в основном целыми днями и ночами просиживали в многочисленных корчмах. Викинги пустили слух, что на подходах к северным морям скопилось много чудовищ из бездны — саратанов. Триградцы верили их словам, ведь о том, кто такие саратаны они знали не понаслышке.

Через неделю после того, как в Триград пришел последний драккар, громко заговорил вечевой колокол, но вскоре смолк… Викинги захватили город. Пару дней назад воевода Годослав вывел большую часть дружины из города, под предлогом укрепления походных навыков — чтоб войско не засиживалось на одном месте. Воины стали лагерем недалеко от городских стен. Обычно так делали осенью, после сбора урожая, но и лето тоже хорошая пора для оттачивания воинских навыков. Сам же воевода вернулся в город, будто за спешным делом. Он должен стать посредником между вестфолдингами и Альтидой. Но все пошло не так, как обещал хеннигсвагский ярл.

Войдя в главную башню — детинец, викинги стремительно перебили немногочисленных стражников, а затем, вместо того, чтоб засесть в мощных стенах хлынули на городские улицы. Привычка грабить взяла вверх.

Так славно полыхают разграбленные дома! Так упоительно визжат женщины и дети! Так чудесно поют валькирии, кружа над непобедимыми воинами Одина! Мужчины, хватая первое, что попадалось под руку, безуспешно пытались противостоять врагу. Раз! И короткий меч вестфолдинга вспарывает грудь. Два! Поворотом меча вырезается сердце, викинг хватает его, показывая товарищам, подбрасывает; кровь брызжет на хохочущее бородатое лицо, стекает по тусклым броневым пластинам. Три! И викинг надкусывает еще трепещущее сердце. Бросает на землю, враги еще будут, надо успеть от каждого забрать чуток силы. Его соратник увлечен своим делом. Он обшаривает трупы. Ему нужно серебро и золото. На триградцах его много, есть чем поживиться.

Средь вестфолдингов изредка мелькают бурые мохнатые шкуры. Это берсерки, призвав на себя благословение прародителя, приняли его облик. В лапах беры сжимают секиры и боевые молоты, которыми крушат всё, что попадается на пути: стены укреплений, дома, запертые дубовые двери, кованые ворота. Им все равно, куда попадет удар оружия, каждый взмах беры сопровождают радостным ревом. Через пробитые ими проходы вестфолдинги врываются в укрепленные дома и вырезают обезумевших от страха, ничего не понимающих жителей.

Викинги вышли из подчинения! Сызмалу привыкшие к бойням воины не могли остановиться, хватали все, что попадалось под руку. Когда еще придется разграбить столь богатый город!

Ни Торрвальд, ни другие здравомыслящие ярлы не могли остановить лавину вестфолдингов. За городские стены, спасаясь от чудовищного набега, бросая нажитое богатство, хлынули уцелевшие жители. Хоть налет викингов был стремителен, многим удалось остаться в живых и схорониться в ближних лесах. Город обезлюдел, словно вымер.

По Альтиде разнеслась тягостная весть: Триград захватили викинги. Об их жестокостях местные жители знали не только понаслышке. Викингам безразлично кого убивать: несмышленых младенцев или немощных стариков. Для вестфолдингов главное — принести своим богам побольше жертв.

Хеннигсвагский ярл понял — хитроумный замысел провалился. Он посулил воеводе, что викинги запрутся в детинце, не чиня насилия жителям, а все вышло наоборот… Из мирного захвата Триграда и превращения его в главный город Альтиды, под правлением морских ярлов, во главе которых станет он, ничего не получилось. Пролилось много крови, в Альтиде этого не простят.

Раздосадованный ярл шел по улицам Триграда, воспаленным взглядом ища, кого еще убить. Но убивать уже некого… Кругом бродили одни ошалевшие от резни вестфолдинги. А они еще нужны, ссориться с ними Торрвальду не следовало.

Тщательно подготовленный завоевательный поход, вдруг в одночасье превратился в заурядный разбойничий набег. В один из многих, которые и до Торрвальда, и после того, как он уйдет к Одину, будут совершать викинги на прибрежные города. Первая и самая важная ступень длинной лестницы, ведущей Торрвальда на вершину земного Астгарда, дала трещину и сломалась. Оказалось, он не достаточно хорошо знал вестфолдингов.

Жители Альтиды не простят бессмысленных убийств и захвата своего великого города. Впрочем, в равной мере, они не оставили бы в беде и любой другой город. Торрвальд это понимал.

Но дело сделано. Начатое надо доводить до конца. Каким бы он ни был — этот конец. Не в натуре викингов отступать перед опасностью, чтоб она из себя не представляла.

Возмездие пришло через пару недель. Ясным утром Торрвальд и колдун Эрлинг поднялись на крышу главной башни, с которой открывался превосходный обзор и на городские окрестности, и на синеющие вдали леса.

По пути к викингам присоединился Годослав. Воевода выглядел безумным. Ему казалось, что он сорвался с обрыва и летит вниз. Ежечасно воевода ожидал смерти. Но она все не шла… Годослав пил апрамею в неумеренном количестве — уже днем. Говоря с Торрвальдом, воевода затуманенными, в черных кругах глазами, смотрел сквозь викинга, в неведомую даль. Казалось, жить Годославу осталось немного. Взгляд воеводы пугал даже привыкшего ко всему Торрвальда. Да, воевода не раб, а что апрамея делает с воинами, ярл еще не знал.

Произошедшие за триградскими стенами перемены поразили Торрвальда. Как за ночь альтидские войска умудрилось так близко подойти к городу? Еще вечером пустынные поля казались вымершими. Даже птицы редко щебетали, а сейчас… Вдали, у края, леса ярл разглядел несколько десятков камнеметных устройств. Город окружили сотни повозок, со стоящими на них тяжелыми осадными самострелами, которые такими толстыми копьями, что порой пробивают сложенные из валунов стены. Впереди самострелов стояли еще повозки, с какими-то невиданными ярлом устройствами. Но их оказалось немного — всего лишь несколько десятков. А перед повозками, на расстоянии пяти полетов стрелы от городских стен, стояли воинские дружины. Перечесть, сколько отрядов, Торрвальду не удалось. Казалось, у стен города стоят все альтидские войска. А ведь вчера вечером он внимательно осмотрел темнеющую даль, и ни дымка, ни отблеска костра не наблюдал.

— Как скоро… — хмыкнул ярл, скривясь в жесткой улыбке. Облизнул пересохшие губы. — Откуда? Не предполагал. Это сила… Ах, какая сила! Она покорит любую страну, да что там — весь мир! Что ж, воевода. Я потерпел поражение, пытаясь мирно завоевать Альтиду. — Все так же странно улыбаясь, Торрвальд повернулся к Годославу. Воевода безумно смотрел вглубь глаз викинга. Торрвальду вновь стало страшно. Ярл совладал с улыбкой. Горько усмехнулся: — Тут нет твоей вины, мой друг. Ярлу, владетелю фьорда и предводителю дружины, — знающему викингов, теперь представился случай узнать альтидцев! После того, что мы учинили в Триграде, ни о какой сдаче мирной речь не пойдет.

Воевода пожал плечами, об этом он предупреждал еще год назад. О чем думал Торрвальд? Глупец…

— Да, это так. У викингов всегда так, ярл. Вам лишь бы убивать, пограбить, набить мошну золотом, да всласть понасиловать женщин. Других радостей вы не знаете.

— Не возражаю! — захохотал Торрвальд. — Ты прав воевода! Ты всегда был прав! Особенно тогда, когда отказывался мне помочь.

— Что станет с людьми в альтидских городах, ярл? — Воевода поднял голову, нахмурился. — В тех, куда ты разослал отравленные напитки? Их ждет смерть?

Усмехнувшись, ярл положил руку на плечо воеводы. Переглянулся с Эрлингом. Колдун все это время стоял безмолвно, подставляя утреннему солнцу бледное лицо. Грелся… Услышав вопрос воеводы, закрыл глаза и медленно склонил голову. И тут воевода понял: причина всех бед, не ярл, а этот истощенный, бледный, будто недавно вышел из могилы колдун! А Торвальд лишь послушный слуга. Всё! Всё что произошло с Альтидой, с ним и с ярлом, всего лишь козни Эрлинга! Но зачем? Зачем ему Альтида? Неужели он добивается власти, богатства?.. Он так и не сменил свой прожженный в нескольких местах плащ. Меховой подбой росомахи на нем вытерся, проглядывают залысины. Ни золота, ни серебра колдун не носит, только диковинные костяные обереги. Воевода открыл рот, намереваясь крикнуть ярлу, что он тоже всего лишь орудие в руках колдуна, но не успел. Губы Эрлинга едва заметно шевельнулись, и воевода забыл, что хотел сказать.

— Не печалься об альтидцах, воевода. Я все-таки воин и ярл, а не убийца безвинных людей. Ведь они свободные жители, а не жалкие рабы. Только рабов и пленников хорошо приносить богам в жертву. Сам знаешь: такой дар угоден и будет принят благосклонно. Кто не смог сохранить свободу и умереть с мечом в руке, тот обречен. Рано или поздно его ждет позорная смерть. Сам посуди, воевода! Как еще я мог склонить тебя на свою сторону. Как еще можно было тебя убедить? Думаю, свою смерть ты принял бы как избавление. Я хорошо знаю, что творит апрамея с рабами. Я прав воевода? А без твоей помощи из моего замысла ничего бы не вышло. Но когда ты узнал, что такая же участь ждет альтидцев, ты испугался… испугался и согласился. Ты подумал о невинных жителях, не о себе. Это иное… Вот видишь — я прав! За долгие годы я хорошо узнал тебя, Годослав! Тебя… и других альтидцев. Не ты один помогал мне, воевода. Нашлись и другие… Но скажу тебе без лукавства: альтидцы несхожи с другими народами. И об этом мне следовало подумать в первую очередь. Они недостойны жалкой участи… Ну, а апрамея? — задумчиво добавил ярл. — Не беспокойся ни о ней, ни о тех местах, куда я ее развез. Зелье не увидит свет, а почему — не спрашивай. Все предусмотрено. Это я твердо обещаю. Также не тревожься о тех дружинниках, которых в прошлом году я угостил вином и грутом. Помнишь, я сказал, что в напитки подмешана апрамея? Ее там не было! Вот так, воевода! Ты удивлен? На самом деле их недуг легко излечим. Эрлинг знает, что надо подмешивать. В те напитки, коими я угощал твоих дружинников, я просто добавил яду, схожий с ядом мухоморов. Когда его мало, он не смертелен. Эта отрава не опасна, я обманул тебя воевода. Твои дружинники не умрут, если лишить их противоядия, поверь мне. Эрлинг знает, чем лечить опоенных ядом мухомора. И ваши волхвы разберутся, что для этого нужно. Ну а если не сумеют, то колдун тебе скажет, корень какого растения поможет их излечить. Может, этим ты немного искупишь свою вину… Если останешься жив. Апрамеи у меня не так уж много. Я не стал бы тратить ее там, где можно обойтись без этого. Сам посуди, зачем мне лишаться нескольких сотен могучих воинов? Я ведь действительно хотел единства меж Альтидой и вольным ярлами. Ах, воевода! Какой бы могучей стала объединенная страна! Никто не смог бы противостоять нам. Мы покорили бы мир. Я не предполагал, что все кончится вот так, мой друг. — Торрвальд кивнул на стоящие вдалеке альтидские дружины.

Годослав промолчал. Какой он ему теперь друг? Когда-то викинг действительно был ему хорошим другом. А сейчас? Впрочем, Торрвальд прав: если бы не опасения за своих дружинников, и за тех — безвестных альтидцев в иных городах, то он не вывел бы свою дружину за ворота. Триград остался бы под защитой. А теперь получилось так, что он — прославленный воевода! — оказался хуже последнего татя, стал предателем.

Годослава утешало лишь одна мысль: больше Торрвальд никого не опоит страшным зельем. Но можно ли верить вестфолдингу? Он весь соткан из лжи, снова обманет. Впрочем, иного выхода все равно нет. Приходится полагаться на слово хеннигсвагского ярла.

Торрвальд хмуро смотрел на стоящие вдалеке альтидские дружины. Лоб прорезали две поперечные морщины. Это будет великое, небывалое сражение. О Торрвальде-завоевателе сложат саги.

Снизу донесся звук боевого рога, его подхватил второй, затем третий. Несколько ярлов самонадеянно готовили свои дружины к вылазке. Не сидеть же в городе, когда враг — вот он! — стоит в нескольких полетах стрелы. Распахнулись створки главных ворот. Под гулкий бой барабана, гремя оружием и доспехами, вестфолдинги потекли за городские стены. Викинги споро разбегались по сторонам, составляя боевой порядок из четырех клиньев-вепрей.

Прикрывшись щитами от стрел, волчьим шагом вестфолдинга — почти бегом — викинги ринулись на альтидские дружины. Главное — быстро врезаться в гущу противника. Устоять против нескольких клиньев-вепрей до сих пор не мог ни один враг. Тяжелые, окованные железом копья, вылетая из-за щитов, не давали возможности приблизиться к клину вплотную, достать мечом или булавой. А надежно укрытые викинги, вгрызались в тело противника, безжалостно рвали, кромсали на куски своего врага.

Глаза Торрвальда засверкали. Он подумал, что сейчас сверху на эту силу взирает великий бог Один. Слетаются валькирии. Начинается великая битва. Хотя какая там великая? Это просто вылазка, викинги еще никогда не сражались с альтидскими дружинами. Настоящей войны меж странами до этого дня не было. И она началась благодаря ему — хеннигсвагскому ярлу, из далекого северного фьорда. Торрвальд вцепился в каменную кладку обеими руками и повернул возбужденное, почти счастливое лицо к Годославу.

— Смотри, воевода! — воскликнул ярл. — Смотри, как бьются сыны ветра! Эта схватка покажет, что станет с вашими дружинами, когда в боевом построении выйдут все викинги, что пришли в Триград. Смотри!..

Но альтидцы не стали дожидаться, когда до них вплотную доберется бряцающая оружием составленная из щитов стена. Подпустив викингов чуть ближе, отряды лучников враз выпустили тучу навесных стрел.

Потемневшее небо заволок гудящий, смертоносный рой. Лучники выстрелили еще раз, еще… Клинья-вепри замерли: викинги прикрывались от отвесно падающих стрел щитами. Знали — узкий бронебойный наконечник легко пробьет любой доспех, и тяжелая стрела просто пришпилит человека к земле. Одна надежда на щит. Но ничего, с этим вестфолдинги сталкивались не раз. Все равно, когда-нибудь это прекратиться, потому что у противника кончаться стрелы.

Меж тем альтидские дружины расступились, и воины выкатили два десятка повозок, со стоящими на них непонятными для Торрвальда устройствами. И тут от увиденного у ярла сжалось сердце. Чем стреляло незнакомое оружие, он не понял. По передовому клину викингов будто коса прошлась! Разом полег весь отряд! Причем, не просто полег, а был измолот в кровавое месиво!

С высоты башни Торрвальд увидел, что невдалеке от клина валяются отрубленные части, и даже расчлененные тела вестфолдингов! Спустя мгновения до ушей ярла долетел тоскливый визг, а затем тягостный единый стон и хруст ломающихся то ли доспехов, то ли костей.

Увидя, что стало с передовым клином, викинги заорали и яростно бросились вперед. И снова они остановили натиск, замерли и прикрылись от летящей с неба смерти — туч навесных стрел.

А альтидские дружинники тем временем выкатили еще такие же повозки, поставили рядом с первыми. И вновь — уже по другому клину — прошла смертоносная коса!

Оставшиеся в живых викинги бросились бежать под защиту крепостных стен. Но спастись удалось не многим. Снова послышался гудящий вой, и большинство вестфолдингов уже перед самыми воротами накрыла темная каменная туча. Альтидцы разом ударили по викингам из стоящих вдали камнеметных устройств. Израненные, ошарашенные небывалым разгромом викинги давились у входа в город, спеша избежать неминуемой смерти, валились за городские стены. Гулко хлопнули тяжелые брусья, ворота заперли.

Потрясенный Торрвальд повернулся к воеводе и какое-то время не мог вымолвить ни слова. Такого разгрома ярл не ожидал… Наконец он справился с собой, и хрипло спросил: — Что это за оружие, Годослав?

Воевода пожал плечами.

— Думаю, ярл, что это предназначалось против саратанов. Несколько лет назад я видел в Виннете такое устройство. Оно бьет длинной крутящейся цепью. На концах цепи два тяжелых железных шара, а вся она унизана крючьями и зазубренными шипами. Морское чудовище убить нелегко, камни и стрелы почти не причиняют вреда. А такая цепь вырвет из него куски и отсечет щупальца. Как она вращается, глаз не в состоянии увидеть. Для саратанов это, ярл. — Тут воевода усмехнулся. — Как видишь, сгодилось и для викингов. Они достойно пошли в Валгаллу, с мечами в руках. Даже не поняли, что их убило.

Ярл бешено глядел на воеводу.

— Ты хочешь сказать, что сынов ветра перебили будто вышедших из моря чудовищ, Годослав?!

— Саратаны из моря, и вы оттуда же… Лучше б викинги не связывались с Альтидой, ярл. Видишь, кто-то додумался, как можно применить эти крутящиеся цепи. Думаю, больше вы сюда не вернетесь.

Торрвальд успокоился и принял решение.

— Годослав, мы уходим. Это сражение нам не выиграть. Нас просто перебьют. Глупо бороться с бурным потоком. Только безумец бросается навстречу волнам и погибает. Безумец, или берсерк… Я не берсерк. Жаль, что ничего не вышло. Я думал — все будет иначе. Воевода, ты не виноват. Виновата апрамея… Мне тебя жаль. Если хочешь, то на моем драккаре найдется еще одно место. Годослав, ты еще можешь найти новую родину.

Викингам чужда жалость. Странно. Тут что-то не так. А может, Торрвальд хотел от воеводы еще чего-то? Но чего?.. Кто знает, что за мысли бродили в голове хитроумного вестфолдинга. Впрочем, от себя не убежишь, да и жить-то осталось…

— Нет, — обреченно вздохнув, сказал Годослав, — держать ответ я буду здесь. Тут я умру. Альтида моя родина. На чужбине делать нечего.

Через неделю, глубокой безлунной ночью альтидские войска пошли на приступ Триграда. И сделали это, как всегда необычным образом… Сначала, надрываясь, тревожно загудел рог… По темным улицам, гулко топая и что-то злобно крича метались вестфолдинги. Но доносившийся шум не похож на звук боя. Викинги бежали прочь от крепостных стен — вглубь города, к реке.

У Торрвальда стремглав взбежавшего на крышу башни, от происходящего бешено заколотилось сердце. Ярл увидел, что на реке, выше по течению, полыхало большое зарево. Оно приближалось, и вскоре из-за излучины неторопливо, влекомые лишь течением, выплыли десятки сцепленных меж собой, объятых жарким пламенем расшив.

Торрвальд разглядел, что все они, как репейник, густо унизаны острыми длинным крючьями. Расшивы неминуемо сцепятся с драккарами. И тогда… Что станет тогда — лучше не думать! Нельзя даже вообразить викинга без боевого корабля! Драккар — самое ценное, что есть у дружины викингов. Но его долю всегда выделяют большую часть добычи. Драккару нужно заменять изношенные паруса, весла, прогнившие доски. Все это требует золота. Викинги, бросив охранять стены и городские ворота, бежали к пристани. Может, еще можно спасти, выведя их на чистую воду, подальше от стен проклятого города?!

Но вестфолдинги не видели, что за горящими расшивами расплывалось большое огненное пятно. Да что там пятно. Казалось, что шипя и разбрызгивая искры жгучего пламени горит сама река! Как альтидцы подожгли воду, Торрвальд понять не мог. Ведь вода наоборот — гасит огонь! С высоты башни, ярл видел, что увести драккары викинги не успеют. Горящая вода настигнет корабли прежде, чем вестфолдинги освободят их борта от впившихся крючьями, полыхающих расшив. Торрвальд понял — набег на Альтиду провалился окончательно, и даже отступить будет не на чем. Вместо обещанной богатой добычи — полное разорение.

Ярл проворно, прыгая через несколько ступенек, бросился бежать вниз. У выхода он столкнулся с Годославом. Воевода смотрел на речное зарево безумными впавшими глазами и чему-то тихо улыбался.

— Вот и все, Годослав! — прохрипел Торрвальд. — Вы победили: ни один викинг не бросит в беде свой драккар! Для него, он больше чем родной фьорд. Вы все рассчитали верно: мы побежим спасать драккары, и альтидские войска войдут в неохраняемый город! Отбивать нападение некому, да и не получиться: вы сильны, у вас есть то, о чем в Вестфолде не слышали. Прощай, воевода! У меня еще есть время, я успею уйти. Кто знает, Годослав, может мы еще свидимся. Да, я обещал, воевода, что альтидцы не пострадают! Вот, сохрани это… — Торрвальд вложил в руку воеводы небольшой кусок светлой кожи. — Этим знаком помечены бочонки, в которые подмешана апрамея.

Воевода молча взял кожаный кусок и, не разворачивая, сунул в поясную суму.

Тут колдун Эрлинг, державшийся позади ярла, вперил тяжелый взгляд в спину Торрвальда, и беззвучно пошевелил губами. Ярл запнулся, и неожиданно заговорил странным и чужим голосом:

— Я вернусь, Годослав! В том, или ином обличье я с тобой встречусь. Ты не умрешь, ты мне еще нужен, потому что в Альтиде я еще ничего не сделал. До встречи, воевода!

Что хотел этим сказать Торрвальд, или тот, кто говорил его устами, воевода не понял. Сказывалось длительное употребление апрамеи. Ярл собирается с ним когда-нибудь встретится? В ином обличье? Но как? И зачем? Может, ярл не в себе, или он придет во снах? Воевода даже усмехнулся этой мысли. Хеннигсвагский ярл холоден и расчетлив, говорит загадками и никто не знает, что еще замыслил Торрвальд. Как бы там ни было, Годослав остается один.

А колдун еще раз пошевелил губами и воевода забыл, что сказал ему Торрвальд о знаке, поставленном на бочонках с апрамеей…

— Прощай и ты, ярл… — Годослав слабо поднял руку вслед удалявшемуся ярлу. — Я тебя ненавижу и одновременно благодарю за чудные виденья, что ты мне даровал. Благодарю за апрамею. Чуть ли не каждую ночь я видел свою жену, встречался с теми, кого я когда-то знал, и кто мне дорог. Скоро я пойду к ним, в радостный и безвременный Ирий. Может, пойду… Если только за скверные дела мои не окажусь у Чернобога в пекле, для расплаты за то, что я сотворил на родной земле. Впрочем, не мне судить о грядущем. Но я хотел спасти свой народ. Прощай, ярл…

Вестфолдинги безуспешно боролись с охватившим драккары огнем. Опаляя лица и обжигая руки, они пытались оттолкнуть горящие расшивы от драккаров. Но все тщетно, драккары вспыхивали один за другим.

Расшивы не просто полыхали жарким огнем, что дает сухое дерево, они изливали пламя прямо в воду, и оно не гасло. Происходило это потому, что их под завязку забили бочками с диковинной, неприятно пахнущей смолой. Ее недавно обнаружили на севере Альтиды. Поначалу черные, затянутые радужной пленкой лужицы не вызвали особого интереса. Потом неожиданно открылось, что эта черная смола хорошо горит на воде. Применение ей до поры не находили. Выяснилось, что ее можно безопасно разогревать в плотно прикрытом крышкой котле. Но вот на воздухе разогретая смола вспыхивала бешеным пляшущим пламенем. Она с треском далеко выбрасывала трещащие щупальца, и била огненными шарами. Горящая смола очень опасна.

Но пламя удалось обуздать, заправив смолу в светильники, и лишив свободы. За стеклом черная жидкость горела ровным ярким светом. Что еще можно сделать со смолой, пока не придумали. Но тем, что она замечательно горит на воде, сейчас и воспользовались альтидские дружинники.

Огненное пятно обволакивало и жадно пожирало драккары, один за другим. Вскоре полыхала большая часть кораблей. С огненной напастью уже бесполезно бороться, и викинги отступили.

Торрвальд и его пять сотен викингов спешно бежали к причалам. Ярл знал, что как раз его драккарам огонь не страшен. Бесценное темировое дерево поджечь невозможно. Торрвальд пробовал разжечь костер из оставшегося после постройки темира. Усилия не увенчались успехом. Чудесный темир не горел ни в горящем масле, ни даже в жаркой кузнечной печи. А кроме того по приходе в Триград предусмотрительный ярл приказал убрать с палубы все, что только могло гореть.

По пути к причалам Торрвальду попадались разрозненные отряды викингов и просто одинокие воины. Они шли к главной башне — к детинцу — откуда все это время доносился рев боевого рога.

Их драккары сгорели, пожранные родичем бури — безжалостным огнем. Теперь вестфолдингам осталось только одно: умереть с мечом в руке. Викинги начинали путь в Валгаллу. Черные вороны Одина уже кружились над ними.

— Торрвальд! — кто-то окрикнул хеннигсвагского ярла.

Всмотревшись в покрытое волдырями обожженное лицо, он узнал ярла Сиградда из Нордкина. Их фьорды находились недалеко друг от друга. Хеннигсвагский ярл и Сиградд друзья и не раз совместно разбойничали в морях.

— Мы напрасно пришли в эти земли! — продолжил ярл Сиградд. — Мои драккары пожрал Гарм углей, и моим викингам теперь не на чем вернуться в родной фьорд. Скоро мы будем в Валгалле — на пиру у Одина. Расскажи в Вестфолде, как мы шли умирать, как Валькирии пели над нами свои сладостные песни. Пусть о нас сложат саги… И еще, Торрвальд! Я боюсь мести альтидцев. Мне страшно за свою семью. Месть будет безжалостна. Я прошу, чтобы ты взял в свою дружину моего сына: маленького Халли. Время быстротечно — он подрастет. Будь ему отцом. Я знаю, ты сумеешь уйти из этой проклятой страны. Ты знаешь как: ты всегда славился расчетом, и всегда выходил невредимым из самых тяжких битв и бурь. Возьми моего Халли, — он станет славным викингом!

Сиградд жалко улыбнулся. Не пристало просить кого-либо, даже равного себе по положению ярла. Единственное, что могло себе позволить гордое любящее сердце, это в последний раз побеспокоится о судьбе подрастающего сына.

Каждый сам властитель свой судьбы. Каждый волен — или погибнуть в безжалостной сече, или скрыться в бескрайних морях. Но… Сиградду уйти не на чем, и ярл слишком любил маленького Халли, будущего владетеля фьорда Нордкин. Если бы его драккары не пожрал огонь, он конечно ушел бы с Торрвальдом. Сиградд не сомневался, что поражение вестфолдингов неизбежно: слишком неравны силы, и у альтидцев наверняка в запасе есть еще какое-нибудь невиданное оружие. Сиградд знал, что впоследствии альтидские ладьи придут в его фьорд, и дружинники из этой проклятой страны каленым железом пройдутся по побережью, после чего там много лет будут властвовать мрак и тлен… А Торрвальд сможет помочь ему в этой малость: забрать с собой маленького сына, воспитать сироту достойным храбрым воином, который будет предан ему всю оставшуюся жизнь.

— Хорошо Сиградд, я выполню твою просьбу, — медленно кивнул Торрвальд. — Халли станет славным воином. А Эрлинг, — тут ярл кивнул на державшегося невдалеке колдуна, — научит его всему, что знает сам. Ярлу нужны знания и ум. Обещаю тебе, что сделаю все, как ты хочешь. Прощай, ярл Сиградд! — Торрвальд поднял руку в прощальном приветствии.

У причалов, на немногочисленные, не пострадавшие от огня драккары спешно прыгали вестфолдинги. Те викинги, которым не хватало места на уцелевших кораблях своего ярла, или по иной причине, небольшими отрядами отправлялись в детинец, где на последнюю битву глухо сзывал детей Одина клинок турий — боевой рог… Места в Валлгале должно хватить всем.

Перед рассветом, безмолвный прозрачный воздух наполнился низким свистящим гулом. Затем тяжело вздрогнула земля: в городские ворота ударил первый камень, пущенный из стенобитного орудия.

Вдали от Триграда, где брали свое начало бескрайние вендские леса, викингов, убегавших дюжине уцелевших драккаров, поджидал последний удар. Альтидцы утыкали дно реки заостренными бревнами, а их обожженные для крепости концы смотрели против течения, поджидая под водой свою жертву.

Драккары вестфолдингов один за другим налетали на подводную ловушку. Бревна пробивали их насквозь, вздымая над водой зеленые, поросшие водорослями днища. И тут же с обоих берегов с визгом полетели тучи стрел с зазубренными наконечниками и обмотанными паклей. Она оказалась пропитана все той же ненавистной черной смолой и жарко горела. Все повторялось! Снова несущий смерть огонь! Огонь и вода! И так же, как в Триграде, бороться с огнем бесполезно. Пламя объяло израненные драккары. Викинги, спасаясь от невыносимого жара, прыгали в воду, но не могли выплыть в тяжелых доспехах и шли ко дну, кормить речных раков и рыб. А тех, кто чудом добрался до берега, не мешкая добивали вендские охотники.

Уцелела лишь дружина Торрвальда Медноволосого. На узких, стремительных драккарах, прочным темировым днищам которых не страшен и подводный каменный клык, а не только топляк, викинги как рыбы на нересте преодолевали подводные ловушки. Золотисто-черные драккары змеями струились по песчаным отмелям. Огненные стрелы не впивались в темировые борта драккаров и не причиняли им вреда.

Торрвальд ушел. И даже мощные подводные цепи виннетской крепости не смогли задержать драккары хитроумного ярла. Они лишь беспомощно скользили по обшивке из чудесного дерева. А снаряженные вдогон ладьи скоро отстали: такого быстрого хода драккаров видеть еще никому не доводилось.

Да-а-а! Хеннигсвагский ярл Торрвальд Медноволосый совсем не спешил встретиться со своими прародителями: Аске и Эмбле. Пусть достославные предки еще немного подождут своего достойного потомка. Успеется… В Валгаллу он рано или поздно попадет в любом случае.

Вот когда с лихвой окупились немыслимые затраты, вложенные в постройку замечательных драккаров. Торрвальд ускользнул…

На обратном пути, зайдя во фьорд Нордкин, Торрвальд, исполняя данное им обещание, забрал с собой маленького Халли, сына ярла Сиградда и затем, не мешкая отправился на полуночь — в свое родовое гнездо.

Когда альтидским дружинникам удалось добраться в Хеннигсваг на многочисленных ладьях за головой ярла, они обнаружили на берегах фьорда лишь пепел сгоревших строений. А средь отогревшихся за лето скал струился тяжкий смрад, который исходил от сотен трупов бывших рабов. Торрвальд и колдун Эрлинг принесли своим богам великую жертву, сожгли родовое гнездо и навсегда растворились в седом океане.

Хеннигсвагский ярл знал, что прощенья не будет и возмездие за содеянное неотвратимо.

Средь вестфолдингов бродили слухи, будто Торрвальд несколько лет разбойничал на покрытых плотным туманом Оловянных Островах. Что хеннигсвагский ярл взял там в жены дочь одного из местных правителей, и что вскоре красавица-жена подарила ему сына.

Еще говорили, что хеннигсвагский ярл Торрвальд Медноволосый совсем выжил из ума и отправился со своей дружиной вверх по проклятой богами и людьми мутной реке, берущей начало в Земле Мрака. И что в этих жутких землях он сгинул без следа.

Хеннигсвагский ярл исчез из мира людей…

 

9

Кто ты, воевода?

Собравшееся после освобождения Триграда вече, никак не могло решить судьбу Годослава. Горожане разделились на два лагеря: большинство требовало для воеводы смерти. Им возражали дружинники. Они не понаслышке знали о ратных заслугах Годослава и что он хорошего сделал для Альтиды. «Да, — говорили они, — наказание должно быть суровым. Но не смерть… Если бы не подвиги воеводы Годослава, то мы не стояли бы здесь и не решали его судьбу». Те, кто желал смерти воеводы, смолкали. Возразить нечего.

Ведь выпестованная Годославом дружина не раз отражала вражеский набег и выбивала супостата с альтидских земель. И пусть все это в прошлом! Но тем и сильна Альтида, что чтит подвиги ушедших предков и ныне живущих героев. А то, что воевода Годослав бился не щадя себя, никто не сомневался. Но… Герой — оказался предатель!

Воевода не ушел с вестфолдингами, хотя знал, что на родине его ждет смерть. Наоборот, когда альтидское войско вошли в город, то Годослав на короткое время принял свою дружину и с безумной отвагой шел впереди воинов, будто искал смерти, которая его не брала. А когда добили последнего викинга, воевода сложил меч, призвав осудить себя скоро и беспощадно.

Что же произошло с Годославом? В чем причина? Что за морок на него нашел? Воевода жил в достатке: большое подворье; в каменных хоромах много изысканных и дорогих вещей; за городом пасся его большой табун. От казны воеводе, как тысячнику, шло немалое содержание. Власть? Ее у воеводы и так предостаточно. Не у каждого альтидского князя столько сил и возможностей. Так что мысль о возможном подкупе Годослава вестфолдингами отпадала.

Почему же воевода предал Триград, изменил Альтиде? Никто не понимал, что толкнуло его на это.

Воеводу заточили в темницу под надежную охрану. Рубить с плеча не в обычаях триградцев. Пусть время рассудит: Годослав серьезно болен, и может умереть своей смертью. Казнить воеводу не решились. И даже, помня былые заслуги, оставили ему как воину нож. Так прошло несколько дней.

Сидя в каменных стенах и ожидая решения, воевода готовился к смерти. Она его не страшила: «За содеянное надо держать ответ!» Воевода не думал о жизни, ему давно стало безразлично, когда и как умереть. Годослав жаждал уйти в Нижний Мир, но наложить на себя руки не давала коварная апрамея.

На пятую ночь заточения у Годослава кончились те крупинки порошка, что хранились в перстне с тайником.

Лишенному апрамеи воеводе стало плохо: он бился в ознобе, кутаясь в подбитый мехом плащ, изо рта шла пена. Тело стремительно обметало лиловыми струпьям. Под утро дикий крик всполошил охрану.

— Тебе плохо, воевода?! — ужаснулся вбежавший стражник. — Может, позвать знахаря? Волхва?

— Нет, знахарь не поможет, — стучал зубами воевода. — Прошу, кликните Всеславу. Может, придет… Проклятый порошок! — кусая потрескавшиеся губы, простонал Годослав, — проклятая апрамея!

Стражник не понял последних слов, сочтя их горячечным бредом, но просьбу исполнил. Виновен или нет воевода — это еще неясно, но воля уходящего в Нижний Мир священна. А то, что Годослав умирает, стражник не сомневался.

Вскоре пришла Всеслава. Неприступная, суровая… Но при виде воеводы вся ее надменность исчезла, и на глаза навернулись слезы. Она не отреклась от отца. Всеслава не верила, что он способен на измену. То, что с ним случилось — тайна. Ее беспокоили произошедшие с отцом перемены. Еще два года назад воевода был совсем другим. Когда Всеслава пыталась выяснить о причине недуга, он только мрачнел и пресекал разговор. Но дочь хорошо знает отца! Всеслава не понимала, что могло сломать такого сильного человека, как воевода Годослав.

— Что с тобой, батюшка? Тебе плохо? Ты умираешь?!

— Еще нет, — простонал воевода. — Но недолго осталось. День, может меньше. Я ухожу в Нижний Мир. Я хочу сказать тебе, Всеслава…

Не слыша, что говорит отец, Всеслава твердила: — Что надо сделать, батюшка? Крикнуть знахаря? Ведуна? Волхва?

— Нет, Всеслава… От этой болезни лекарства нет. — Пальцы воеводы бегали, стягивали на груди плащ. — Если только… — Годослав замолчал в нерешительности, но затем продолжил: — Слушай! Сделай вот что: в спальне, над изголовьем моей лавки, увидишь темный сучок, он приметный. Надави на него. Откроется потайная дверца. За ней стоит золотая, в самоцветах, шкатулка и резная склянка с темным вином… Принеси их. Только не раскрывай шкатулку, не вздумай… И узнай, как мои дружинники? Должно быть тоже хворые. Я скажу, что делать, если успею…

Неожиданно к воеводе вернулась отнятая колдуном Эрлингом память. Годослав вспомнил, что сказал на прощание Торрвальд и что он ему дал.

Воевода, сжав голову руками, простонал: — Проклятый ярл! Проклятый колдун! Что я наделал!

Собрав силы Годослав приподнялся и проговорил таким значимым и твердым голосом, что Всеславу пробрала дрожь.

— Не медли, Всеслава! Беги! Надо спасать невинных людей!

Всеслава обернулась быстро. Молча смотрела, как воевода отмерил — даже не отмерил — а лишь опустил в золотисто-красный порошок кончик ножа и затем обмакнул его в вино; как оно на миг изменило свой цвет, став ярко-алым; как трясущейся рукой воевода поднес склянку ко рту и с усилием выпил.

Всеслава вскрикнула от изумления, когда увидела, что перед ней сидит ее прежний, здоровый отец. Исчезли лиловые струпья, глаза сияли прежним блеском, ушла дрожь… Всеслава хотела броситься ему на шею, но воевода отстранился, и достав из поясной сумы кусок светлой кожи сунул его в руку дочери:

— Очень мало времени, Всеслава, я скоро умру! Слушай внимательно и запоминай…

Ранним утром по Триграду разнесся призывный звон. Сбежавшиеся на главную площадь люди увидели, что на совет их собрала Всеслава. Бледная и осунувшаяся, она исступленно била в вечевой колокол. Когда площадь заполнилась, девушка, с трудом оторвав онемевшие, впившиеся в веревку пальцы, громко заговорила:

— Честной народ! Для того я собрала вас, чтобы узнали все, почему воевода Годослав спознался с викингами!

Всеслава выдернула из сумы маленькую, усеянную самоцветами шкатулку, и вздела ее над головой.

— Вот что сгубило его! В этом ларце дурман, красивое золотистое зелье! Злобный хеннигсвагский ярл и его приспешник, колдун Эрлинг, хитростью искусили моего отца отведать этот порошок. Он называется апрамея, и нет во всем мире коварней отравы, чем этот яд! Хорошо, что его нет в нашем мире, и плохо, что о нем мало кто знает. Как он попал в руки Торрвальда нам неизвестно, но на что ярл его употребил, принесло беду всей Альтиде! После того, как мой отец попробовал апрамеи, он уже не принадлежал себе. Знайте, триградцы! Кто хоть раз вкусит это зелье, уже никогда не сможет жить без него! Коварная апрамея дарует человеку дивные сны, и он, не в силах отказаться от них, будет безвольно делать все, лишь бы снова ее испробовать! Несчастный становится рабом апрамеи и сделает все, что прикажет тот, кто владеет зельем! Отца отравили! На него навели морок! Вот почему он пустил викингов в Триград!

При этих словах народ на площади загудел. Вот в чем причина! Викинги завладели душой Годослава, и он перестал принадлежать себе. Что ж, это похоже на правду. Не мог такой славный воин по доброй воле предать родную землю! Не мог! Но вины с воеводы это не снимает! А меж тем, Всеслава переждав, когда люди успокоятся, продолжила:

Но это не все! Слушайте дальше, честной народ! Отец рассказал мне, что во многие города Альтиды коварный вестфолдинг разослал бочонки с отравленными напитками. В вино, эль и грут хеннигсвагского ярла подмешана страшная апрамея. Торрвальд пообещал отцу, что если он не будет способствовать замыслам викингов и не поможет захватить им Триград, напитки из этих бочонков увидят свет! Тогда, он, овладев душами людей, овладеет и Альтидой. Тот, кто не будет повиноваться приказаниям ярла, умрет! Отец спасал Альтиду от всеобщего рабства! Я не знаю, почему Торрвальд Медноволосый перед своим бегством сказал отцу, где искать эти бочонки и каким знаком они помечены! Это — тайна! Это не похоже на викингов: жалость им неведома! Но это так! Смотрите, вот знак, которым помечены бочонки с отравой!

Всеслава выдернула из все той же сумы небольшой клочок тонкой выделанной кожи. На нем четко и жирно была выжжена одна единственная рунира: перевернутый знак «Т» — молот Тора, громового бога вестфолдингов, который означает возмездие.

— Надо не мешкая найти отмеченные этим знаком бочонки и уничтожить их! Всё, честной народ, я рассказало всё, что узнала от отца! Простите его, если сможете!.. Вина воеводы велика, но он спасал невинных! Он спасал Альтиду! В душе воеводы Годослава не было корысти. Когда подтвердится сказанное мною, и проклятые бочонки с отравой найдутся, прошу вас люди, решите какого наказания он достоин. Но знайте, жить ему осталось недолго. Пусть приговор будет справедлив, и он с чистой душой предстанет перед богами.

Всеслава сошла с помоста и через расступающихся в молчании, пораженных неожиданной вестью людей, направилась в темницу, где доживал свои дни воевода Годослав.

Голубиная почта разносила по городам Альтиды срочные указания. Вслед птицам денно и нощно скакали гонцы. По рекам заспешили быстрые боевые ладьи. Надо успеть, апрамея не должна выйти на свет.

Вскоре слова Всеславы подтвердились: то тут, то там, обычно на складах иноземных, а порой и своих купцов обнаруживались бочонки помеченные знаком «Т» — руной тюр. Найти эту примету оказалось несложно, как правило, громовой знак стоял рядом с пробкой. Но до тех пор, пока не проверили все запасы напитков, находившихся у купцов, ни вино, ни эль, ни грут в Альтиде не продавали. Слишком велика опасность… Найденные бочонки с апрамеей выкупали вдвойне, а то и втройне против стоимости напитков. Затем бережно вывозили: за городские ворота, подальше от людей. Что находилось в них известно, но вот насколько сильна апрамея, никто не представлял.

Потом собравшиеся волхвы, ведуны и сильные в лекарском деле люди, принеся богам жертвы, стали осторожно — по одному — изучать, что за напиток плещется в том или ином бочонке, и что в него подмешано. Оказалось, что во многих бочонках, отмеченных громовым знаком, вино, грут или эль отравлены медленным ядом. Лишь через несколько дней становилось ясно, что смерть неизбежна и помочь уже никто не в силах. Такое зелье оказалось подмешано во многие напитки. Волхвы быстро распознали отраву. От нее существовало противоядие.

А вот в некоторых бочонках…

Казалось, что напитки в них чисты, нет ничего опасного. Но это только на первый взгляд. Как только бочонок вскрывали, у всех, даже самых искушенных волхвов возникало неодолимое желание отведать напиток, хоть чуть-чуть прикоснуться к нему краешком губ, смочить рот. Напитки содержали незнакомую, чужую волшбу. Даже сильные и искушенные колдуны с трудом противились ей.

Тогда — не мешкая! — решили уничтожить жуткое зелье. Но не выливать же его, оскорбляя Мать сыру землю или обижая духов воды: русалок и водяных — оскверняя их жилье. А отдать отраву всеочищающему Святому Огню. Он справится с любой нечистью. Это известно с незапамятных времен.

Вскоре на разных концах альтидской земли заполыхали кострища. Это не жертва богам, нет! Богам такое не приносят! В огне сгорала отрава хеннигсвагского ярла. И вот… Там, где в очищающем пламени лопались от жара бочонки со знакомой волхвам отравой не происходило ничего необычного. А вот в тех кострах, где шипя испарялись напитки с чужеродной волшбой, происходило нечто странное. Казалось, огненные боги, часть которых живет в любом пламени, ведут небывалую борьбу. Бешено-пляшущий огонь то пригибался к Матери — Земле, то вздымался вверх, будто угрожая солнечным богам. Пламя резко меняло цвет: из привычного багрового, до темно-зеленого, затем серого. О таком мудрецы не слышали.

Постепенно огонь приобретал неясные, но пугающие очертания. Пораженные кудесники пали ниц перед возникшей в пламени многорукой устрашающей женщиной. Походившая на огромного паука-мизгиря, она руками отмахивалась от тянущихся к ней языков пламени. Шла борьба и огненные боги побеждали. Они жгли чешуйчатое тело чудовища, которое чернело, сжималось и покрывалось сверкающими угольками. Вой и сухой треск, от которых леденела кровь, неслись над местом битвы. Это стучали друг о друга, подвывая в бессильной злобе, связки черепов подвешенные на ее поясе. Они чернели и лопались от нестерпимого жара.

На помощь огненным богам подоспел громовержец Перун. Небо над кострами потемнело, налилось тяжелыми тучами, загрохотал гром и в жуткое пламя беспрерывно полетели разящие молнии.

Впервые люди увидели битву богов, такие сражения скрыты от их глаз. Они идут в иных местах, в иных мирах. Еще нескоро, после того как, задымясь, угас последний уголек и в лазурной синеве рассеялась последняя струйка дыма, свидетели небывалого боя осмелели и приблизились к огневищам. Теперь на их местах из-под земли били светлые громовые ключи.

Когда со смертоносным зельем в Триграде покончили, вину с воеводы Годослава сняли, не дожидаясь вестей из других городов Альтиды. Все жители видели, что происходило вдалеке от городских стен. Там, за речной излучиной, полыхало такое же всеочищающее пламя, и громовержец Перун метал в него синие стрелы.

«…Не нам судить о сотворенном. Вина воеводы велика, но более велико избавление от Зла, что могло постигнуть страну. И воевода Годослав делал все, чтоб отвести это Зло. Делал по своему разумению и как вещало его сердце. Для спасения Альтиды он пожертвовал самым дорогим, что у него есть: честным именем воина. Так пусть воевода живет — как ведает сам…»

Жить воеводе осталось недолго. Коварное зелье засосало его. И выбраться из этой трясины сильный воин не мог. Только остатки апрамеи поддерживали уходящие силы. Но золотисто-красный порошок заканчивался, и с каждой щепоткой сокращалась жизнь. Единственно, что немного облегчало его страдания, это особым образом приготовленный отвар чудной лесной травы — зверобоя. Больше волхвы ничем не могли ему помочь.

Вскоре после того, как вече сняло с него вину, воевода Годослав рано утром вышел из городских ворот. Он шел немощным шагом, тяжело опираясь на высокий посох. Его он вытесал из растущей у дома бузины. Воеводу провожала только дочь. Годослав не хотел, чтоб люди знали, как он закончил свои дни.

На плече воеводы висела сума. В ней находилось скудное съестное: хлеб, несколько луковиц, соль. Взамен богатого наряда воевода надел простую и удобную холщовую одёжу. Оружия, с которым он никогда не расставался, Годослав не взял. Путь воеводы лежал в сторону голубеющей вдали лесной кромки. Там на полуночи начинались вендские леса. Воевода Годослав шел умирать…

Всеславу же, красавицу дочь триградского воеводы, как это принято — по осени — сосватал молодой властитель крепости Виннета, князь Молнезар…

 

Часть вторая

 

1

Что можно сделать из подручных средств

Нет, совсем не стоило рассказывать Добромилу о его деде, триградском воеводе Годославе. «Сейчас ни к чему, — подумал Велислав, — слишком уж нехороший — страшный вечер — выдался. Да и начало ночи пока ничего хорошего не сулит: неведомый упырь объявился. А что дальше будет? Нет, пусть у Добромила не будет худых дум, пусть не гнетет его мысль о деде. Придет время — все узнает. Я обязательно расскажу, что мне о нем известно, и княгиню Всеславу попрошу, чтоб ничего от сына не скрыла. Дед Добромила достойный человек, но это потом. Сейчас надо ночь пережить…»

А ведь поначалу, когда выехали из Виннеты, никто и предположить не мог, что ожидает их отряд у Древней Башни, напротив древнего болота — Гнилой Топи.

«…Думали-то за пару-тройку недель обернуться, да без особых хлопот и передряг. Попросил князь Молнезар, чтоб сыну его край Варяжского моря показали, да вендские деревни, что в альтидском пограничье, в великом лесу скрыты, навестили. Чтоб увидели славные охотники, каков он — будущий виннетский князь Добромил… Уже осмотрели, что намечено, возвращались: через два-три дня дома уже пировали бы, в Виннете… Да вот угораздило! Семь смертей, а что дальше будет — то неведомо…»

Велислав отогнал грустные мысли, встряхнулся. Жизнь продолжается, боги решат, какая судьба выпадет на долю его отряда, главное — это сберечь Добромила.

Потихоньку время близилось к полуночи. К этому часу Добромил уже успел надергать из подола своей красивой, щедро расшитой по вороту знаками-оберегами рубахи толстый пучок ниток. Мальчик так увлекся, что не замечал, что того, что уже натаскано с избытком хватит для того, чтоб прикрепить серебряные пластинки не на один десяток стрел… Добромила остановил Велислав.

— Да хватит уже, княжич, — улыбнулся дружинник. — Буде тебе… Спасибо, мальчик, у нас и стрел-то столько не наберется, сколько ты нитей надергал… Оставь немного на разживу, а то носить скоро нечего будет. Давай их сюда — вязки делать будем.

— Да я как лучше хотел, Велислав, — весело ответил Добромил. — Зато смотри, какая теперь рубаха по низу стала: бахрома длинная, на нее оберегов навесить можно, не у всякой девки такая рубаха есть! Знаешь, Велислав, когда все закончится — ну, эта ночь — когда все пройдет, это будет моя любимая рубаха. Она как память дорогая! Я прямо сейчас ее надену.

— Конечно, Добромил, накинь, раз хочешь. Для воина нет лучше защиты, чем любимая одежда, она и дух укрепляет, и силу придает. А твоя рубаха красивая: вон по вороту какие обереги вышиты — лебеди Дажьбога. Уж солнечный бог всегда поможет, обережет и темные силы отведет… Погодите-ка серебро привязывать, — сказал Велислав видя что венды, разобрав нити, начали сноровисто приматывать серебряные пластинки под наконечники стрел. — Я сейчас…

Велислав поднялся и бесшумно скрылся в ведущем вниз проходе. Прозор переглянулся с Любомыслом и пожал плечами: «Что еще удумал наш предводитель?» Старик пожав плечами, чуть улыбнулся: «Мол не знаю, но худа не будет, это точно».

Вскоре в проходе возник Велислав. Дружинник был увешан набитыми стрелами тулами.

— Вот, внизу все собрал, — весело сказал он. — Сейчас посмотрим, какие в них стрелы. Велислав споро выудил все стрелы с черно-белым оперением: венды оснащают их бронебойными наконечниками.

— Думаю, серебра на всё хватит. Я вот о чем подумал, ведь нежить-то и чешуйчатая бывает, ее броню тупой охотничьей стрелой или срезнем не возьмешь. А тут наверняка, такие наконечники любую кожу, любую чешую пробьют и в тело вопьются. А нам больше ничего и не надо! Пусть серебро в нежити сидит! Любомысл, Прозор, как думаете: если серебро еще тоньше нарезать, да надвое распластать, чтоб больше стрел наделать, толк будет?

— Будет, будет, — обрадовался Прозор. — Режем…

Но Любомысл с сомнением покачал головой: — Вот уж чего не знаю, того не знаю, други. Хотя, может, твоя правда, Велислав: стоит попробовать. Нам же не бой держать. Главное, если нежить заявится, ее отогнать. Хотя, конечно, хотелось бы сразу к Чернобогу ее отправить, пусть своих слуг в пекле держит, и на этот свет не пускает… Ладно, чего тут думать: нарежем потоньше. Серебро есть серебро.

Венды принялись за дело: стали нарезать серебро еще тоньше. Толщиной делали с лучину, а потом ополовинивали надвое. Велислав, взяв готовую серебряную полоску, тщательно сделал на ней несколько глубоких щербин, затем ловко примотал серебро чуть ниже граненого бронебойного жала. С сомнением покачал головой, осмотрев сработанное: вес стрелы нарушен. Потом, снарядив лук, неторопливо прицелился. Сухо щелкнула тетива. Стрела вонзилась туда, куда и хотел Велислав: в приметный сучок на дубовой ставне, что прикрывала бойницу в дальнем углу.

— Тут, как она вдаль бьет, не проверишь, — прогудел Прозор. — И как такая стрела в полете себя поведет, неведомо: противовес-то нарушен. Вот, смотрите… — Прозор в свою очередь снарядил стрелу серебряной пластинкой и положил ее на палец. Да, гладкое прямослойное древко качнулось, и серебро оказалось внизу. — Ну да ладно, деваться некуда, ничего лучше не придумаешь, не наконечники же из серебра ковать, в самом-то деле! Нам же не муху в глаз бить. Делаем… Может, еще и не понадобятся.

В голосе Прозора звучало беспокойство. Одно дело выйти на хищного зверя — его привычки известны — а другое, это биться с неведомой нежитью.

Вскоре работу закончили: приматывать серебряные пластины не составило особого труда. Добромил сосчитал, сколько всего получилось бронебойных стрел: около двухсот штук. Почти на десять тулов.

— Итого, хватает всем, — заключил Велислав. — Даже с избытком. Это хорошо, может быть кто-нибудь из хворых очнется. И ему будет чем отбиваться. Серебро еще есть, давайте срезни снарядим, толстые стрелы для ближнего боя, и что останется, то к охотничьим прикрепим. Используем все, что есть. Неси сюда свой тул, Добромил. Тебе особые стрелы сделаем.

— Велислав, — обижено протянул княжич, — я уже могу большой лук натягивать, у меня даже бить из него получается… правда не очень хорошо

Велислав улыбнулся, слишком уж рано мальчуган хотел повзрослеть.

— А бить из лука всегда надо хорошо. Надо уверенность в себе иметь. Не то говоришь, не возражай, Добромил. Одно дело, когда ты несколько раз натянул большой лук, а совсем другое — без устали бить из него. Надо держать в руках то оружие, которым хорошо владеешь. Кусок железа или дерева в бою против опытного противника мало чем помогут. Обязательно должна быть уверенность, что твое оружие и твое тело тебя не подведут. Ошибка или промах на охоте или в бою недопустимы, княжич! Особенно в бою — это твоя жизнь! Оружие должно слиться с тобой, стать частью твоей души и тела. Всегда должно быть так: ты, и твое оружие — это одно целое. Запомни это на всю жизнь! Впрочем, проверь себя.

Велислав достал свой лук, снял с него тетиву и протянул Добромилу: — Вот, возьми и натяни снова. Только не просто натягивай: знаю, что сможешь. Ты представь, что тебя ранили в руку. Например, в правую. И сейчас ты ей не владеешь. Если получится — будешь из большого стрелять.

Как ни старался Добромил, у него ничего не получилось: натянуть тетиву на большой взрослый лук, да еще одной рукой требовало столько ловкости и сил, что запарившийся мальчишка вскоре вернул лук Велиславу. Впрочем, особого разочарования не было: Добромил понял, что с большим луком, предназначавшимся для взрослых, сильных воинов ему — как бы этого не хотелось! — не совладать. Пока не совладать… Княжич снял со стены свое налучье с луком — не таким длинным как взрослых, и тул с короткими стрелами.

— Вот, Велислав. На нем я тетиву и без рук легко натяну! И стреляю я неплохо. Меня Прозор учит на слух бить. А еще… Я бы хотел видеть в темноте как он… Прозор, — повернулся Добромил к богатырю, — а как ты можешь так хорошо в темноте видеть? Можешь меня научить?

Борко и Милован завистливо вздохнули. Сколько они не просили Прозора растолковать, сколько он не объяснял молодцам, как надо, ну ничего у парней не получалось! Темнота — это темнота. В ней на слух они хорошо били из лука, но положить стрелу точно — да еще в неподвижную но безмолвную цель — у молодых дружинников никак не получалось.

— Ох, не знаю княжич, как это у меня получается, — покачивая головой, серьезно сказал Прозор. Впрочем, на губах дружинника появилась счастливая улыбка: опять вспомнили о его необычайной способности одинаково видеть и ясным днем, и в кромешной тьме. — Ты, главное, ни на что не обращай внимания. Не надо ни на что отвлекаться. Представь, что у нас сейчас тут темнота: светильники погашены… а ты считай, что тут светло, будто день яркий. Вот вообрази, что ни светильников этих тусклых нет, ни ставней… Будто в бойницы щас солнце бьет, и ты паутинки в дальнем углу различаешь. Во-он там, — указал Прозор на темный угол, — там паук сеть сплел. — Я просто вижу в темноте, и все. Представь все это и со временем привыкнешь.

Добромил, Борко и Милован пытались это представить. Милован даже зажмурил глаза, но… как и всегда ничего не получилось. Да, дар Прозора — особый дар. Его заслужить надо, или родиться с ним.

— Кстати, Прозор, не мешало бы еще разок наверх выбраться, да на Гнилую Топь глянуть, — сказал Велислав. — Хорошо, что вы о тьме заговорили. Вот только дело докончим, и глянем. Или, может, не откладывать, прямо сейчас сходить?

— Можно я с вами? — спросил Добромил. — А вдруг, и я что-нибудь замечу? Бывает же такое.

— Конечно, бывает, — улыбнулся Прозор. — Пойдем, Добромил. Лук свой прихвати, оружие. Я тоже хочу проверить, как новые стрелы вдаль бьют. Вдруг кто подвернется? Душа успокоится.

Венды направились к выходу на крышу. Пока они поднимались, Борко и Милован доделали свою часть работы — из конской уздечки нарезали тонких ремешков и привязали на них серебряные куны, что нашлись у Велислава и в кошеле княжича.

— Вот, каждому по такому серебряному оберегу. — Милован поднял и повертел перед лицом Борко привязанную монету. Надевай серебро друг, и никогда не снимай. А лучше сразу два оберега носи — денег хватает. Рысь на плаще — рысью, это дело хорошее, а вот деньга на голом теле — это как-то надежнее. Если Любомыслу верить. Верно Борко?

— О чем говоришь, Милован? — Борко бережно заправил за ворот протянутый оберег. — Тут, после этаких страхов, вообще на себя все что угодно нацепишь! Видел бы ты этого албаста! Жаль, на мне тогда серебра не было, я б ему показал! Но кто же знал, что серебро так хорошо от нежити помогает? Эх… — досадливо махнул рукой Борко.

— Раз Любомысл говорит, значит помогает. Наш дед все на свете знает? Верно, Любомысл? Только вот ты Борко говоришь, что албаста видел… А ты его видел? Нет, не видел! Врать-то зачем?

— Я его наполовину видел, разговаривал и ощущал, как от него тиной несет. Ну оговорился немного, бывает… Будет о чем потом вспоминать. Дадно, давай-ка на хворых обереги навесим. Да-а, — обрадовано вспомнил Борко: — Наверно уже пора кабанчика из печи доставать? Любомысл, ты у нас кухарь, как думаешь, он уже созрел? Запаха-то нет, а мы есть хотим!

— Созрел, созрел, — пробурчал Любомысл. — Запаха и не будет, он в глине. Ох, Борко, ты иной раз ляпнешь не подумавши: вы ж его сами обмазывали, а я над душой стоял, смотрел, чтоб все с тщанием делали, чтоб ни одной щелочки не осталось. Это важно, тогда и в своем жиру запечется, и духом напитается. На костре так не получится, парни. Да, как обереги повесим, пусть кто-нибудь из вас вниз сбегает, да посмотрит, что там кроме хлебного вина и воды есть. Может квасок найдется, или пиво. Не водку же, на ночь глядя, пить!

— Сейчас-сейчас, Любомысл! Быстренько слетаю, я уже так есть хочу, будто неделю крошки во рту не держал. А чем тебе водка, на ночь глядя, не нравится? — расплылся в добродушно-луковой улыбке Борко. — Достойный напиток по-моему, и спишь ты от него хорошо, как младенец.

Любомысл искоса глянул на парня, так и есть — зубоскалит! Молодцам лишь бы посмеяться над стариком. Что Борко, что Милован только и рады что-нибудь, по их мнению, смешное ляпнуть. Ладно, потом он это припомнит,

— Отчего же, нравится мне водка, не выдумывай. Только не здесь, и не этой ночью, будь она неладна! Я не про водку, юноши. Каждому делу — свое время. До дому бы быстрей добраться, да хорошо бы целыми и здоровыми. Вот тогда я водки выпью… в меру. Спать буду, а вы меня караулить. Ладно, хватит лясы точить, не на посиделках. Давайте хворых обиходим, а уж потом о себе подумаем.

Любомысл взял необычные обереги и, сопровождаемый Борко и Милованом, пошел в угол к хворым дружинникам. Как и прежде, они лежали безмолвно, да и дыхания не слышно. Создавалось впечатление, что воины мертвы. Старик отогнал эту скорбную мысль, благо тела у дружинников не то что теплые, а горячие. Плохо это, или хорошо, Любомысл не знал. Как и прежде, старик, захватив с собой кружку и кувшинчик водки пользовал недужных. Борко поднимал им головы, Милован разжимал зубы, а старик вливал в меж обметанных губ немного крепкого пойла. Затем он вешал оберег, стараясь, чтобы серебро ложилось ближе к сердцу. Когда все сделали как надо, Любомысл довольно крякнул:

— Ну вот, от этого точно худа не будет. Что водка первое средство от хворостей, что серебро от нежити. Авось, отойдут наши друзья. А не поправятся, так мы завтра при солнышке в ближайшую деревню заглянем, да по лесам весть пошлем… Пусть знающего волхва разыщут, а пока он идет, мы деревенского знахаря пригласим, пусть как знает лечит. Нам главное — сберечь их, хотя бы в эту ночку. Поняли теперь отроки, что значит серебряный оберег? А? Какую он силу имеет!

— Конечно поняли! — хохотнул Борко. — Только не серчай, мы пока особого толку не видим, извини… — Тут молодец стал серьезным: — Товарищи наши как лежали колодами, так и лежат. Будто ничего мы им не сделали. Не знаю, Любомысл, поможет ли твое средство.

Милован, видя, что от слов Борко старик начал серчать, примирительно улыбнувшись сказал: — Да ладно тебе, не обижайся на него. Борко молодой еще, сам не знает что городит, а мы тебе верим; знаем, что помогут твои мудрые чары.

— А ну вас, — ухмыльнулся Любомысл, — всё сразу хотите… Давайте-ка, молодцы, сгоняйте вниз за пищей, да пошустрей Я и сам есть хочу незнамо как, Думаю, одного порося нам на всех мало будет, тащите все съестное, на что глаз ляжет.

Парни, в животах которых давно уже урчало от голода, с готовностью, опережая друг-друга бросились на нижний ярус, к съестным припасам.

Вернулись Велислав и княжич. Сняли с себя налучья, тулы. Положив оружие на скамейку, молча уселись за стол. Мальчик снова бледен: не иначе наверху что-то случилось.

Любомысл внимательно смотрел на них. Так и есть — дело нечисто.

— Прозор наверху?

Велислав кивнул. Чего спрашивать? Выходили трое, вернулось два человека.

— Сейчас придет…

Бесшумно спустился Прозор. Так же молча уселся. На него всегда жизнерадостного, это не похоже. Он даже говорить тихо не умел, всегда зычен и громогласен, а сейчас тоскливо смотрел перед собой.

— Что опять такие смурные? Снова наверху не так?

— Наверху-то все так, да вот на том берегу что-то не то, — ответил Прозор. Ох, не нравится мне, как на болоте спокойно… слишком спокойно.

— Да, Любомысл, — добавил Велислав, — не знаю, что будет, но наверх лучше не соваться. Охотничье чутье подсказывает, что все только начинается. Я ночной лес хорошо знаю, да ты и сам понимаешь, что там такая же жизнь, как и днем идет. То мышь пискнет, то лиса прошуршит — эту мышь вылавливая. Порой филин или сова ухнет…. В общем звуков, для тех кто слышит, предостаточно. А слушать мы умеем. А сейчас… Веришь ли, Любомысл, у нас аж мороз по коже прошел от тишины. Будто вымерло все: ни писка, ни стона. Только ветер в вершинах гуляет. Как это на затишье перед бурей похоже. Только бури не будет, — небо звездное и ясное. Ох, как мне не по нраву эта тишина, — угрюмо пробормотал Велислав, — как бы я хотел, чтобы Добромил сейчас в Виннете оказался.

При этих словах мрачное лицо Прозора стало еще мрачнее. Княжича надо оберегать, а иначе что они за дружинники! А вот от чего оберегать, этого он не знал. Одна надежда, что как — нибудь все обойдется, хотя, куда там! Прозор скосоротился и хрипло сказал:

— Еще Добромил, Веденю, то есть албаста увидел. Никуда этот упырь от башни не ушел: за конюшней притаился, выжидает. Мы-то с Велиславом все на тот берег смотрели, на гнилую Топь, а княжич по сторонам… молодец. Только как увидел, перепугался сильно.

— Нет, Прозор, — торопливо перебил Добромил. — Я не то что испугался, я опешил от неожиданности. Как я мог ожидать? В темноте-то не очень видно, ну и я, как Прозор говорил, постарался представить, что ее нет, будто день сейчас. И знаешь, Любомысл, у меня вроде получается… Кора сосен видна стала, хвоинки на ветвях… Здорово! — воскликнул мальчик. — Я стал оглядывать, что вокруг башни делается. Гляжу, а за конюшней что-то отблескивает, будто бы лужа. А откуда она тут, ведь дождь несколько дней не шел. Стал я присматриваться — глядь! — а лужа-то потихоньку в человека вырастает! Я сразу Прозора и Велислава за рукава тронул, и показываю им на то место. И сам вижу: точно — это упырь. А потом он стонать начал, да страшно так, глухо! И вдруг снова растаял и в лужу обратился. Он теперь тут до утра будет, Любомысл?

Любомысл, о чем то размышляя, мрачно кивнул.

— Да Добромил, до утра. Никуда не уйдет, будет нас поджидать. Упырю кровь нужна, да где ее взять-то? Он бы хотел к нам в башню войти, да запечатаны ходы-то. Через чеснок ему не прорваться… Будет ждать, а на рассвете уйдет. Упыри при солнечном свете не живут, с первыми лучами гибнут. Сжигает их Дажьбог. Но вот что я скажу, не вся нежить солнца боится, есть и такая, которой солнце не помеха. Хорошо, что албаст вроде бы не из такой нежити. Как только солнышко взойдет, надо отсюда сразу ноги уносить. И чем быстрей — тем лучше.

— А ты точно уверен, что он солнца боится? — спросил Прозор, — а вдруг этот упырь из тех, кому солнце не помеха? Эх, как я не догадался серебряную стрелу в него пустить? Так ведь одно дело в упыря бить, а другое дело на лужу стрелу тратить! Рука не поднялась, стрелы беречь надо.

— Тот, которого я на Змеиных Островах видел, со дна бухты вечером вылез, когда солнце уже зашло. Да и колдун островной говорил, что албаст только по ночам может из воды выходить. Днем он на дне лежит, в глубине, куда солнечный свет не достает: в ямах, под камнями, в подводных пещерах таится.

— И я хотел в него стрелу пустить — посмотреть, как серебро на нежить действует, да стрелы жалко стало, — сказал Велислав. — Кто знает, может еще пригодятся, жалеть буду, что именно ее не хватило. Хотя конечно оборони нас великий Хорс от такой напасти, чтоб мы такими стрелами отбивались! Любомысл прав: если б он в башню мог зайти — давно бы уже зашел.

— И знаешь ведь, что что-то жуткое на Гнилой Топи происходит, а костра на крыше не зажжешь, знака не подашь. Не знают в Виннете, как на такой случай тревогу подавать. Не было еще такой беды, — добавил Прозор.

— Ладно, авось обойдется — буркнул Любомысл. — Только вот что: вы спустились, а чеснок на проход не повесили, лазейку оставили. Мало ли другая нежить сверху нагрянет.

Добромил, схватив со стола вязку чеснока и несколько неиспользованных нитей, бросился к проходу наверх.

— Я мигом.

— То-то, что мигом, — пробурчал старик. Надо бы еще серебро туда повесить… И вот еще, знаете что, охотники вы мои?

— Что?.. — в один голос спросили Велислав и Прозор, чувствуя, что Любомысл как всегда скажет что-нибудь малоприятное, но верное.

— Не ходите так часто на крышу, как вы ходите! Раз сомненья есть, что это затишье, и буря вот-вот грянет, не надо! Не тешьте свое любопытство, ни к чему! Беда там ждет, даже я чую. Закроемся тут, еще серебром все запечатаем, и будем утра ждать. Нежить, ведь она всякая бывает… У нее и крылья имеются, и по стенам, она тоже ох как горазда лазать. Не ходите больше, прошу! Давайте-ка лучше поужинаем сейчас, да тризну по товарищам нашим погибшим справим.

Добромил споро увешав створки прохода чесночными головками, спускаясь, спросил:

— Вот, все сделал, теперь не влезут. Дядька Любомысл, а что за нежить с крыльями, какая она? Как летает?

— Да много всякой есть, княжич: у Столбов Мелькарта, что на самом заходе солнца лежат, водятся ведьмы Бруксы. Они не совсем как наши ведьмы, но, как и положено колдовать тоже могут. Ночью Бруксы, оборачиваясь темной птицей, вылетают из дома. А днем они обыкновенные девы. Только очень красивые: поглядишь на такую, так влюбишься сразу! — При этих словах Глаза Любомысла заблестели и даже голос дрогнул. — Только по ночам они не просто так летают, а ищут утомленных путешественников, что под открытым небом заночевали. И еще Бруксы очень любят детей. Они их поедают.

При последних словах Любомысла, произнесенных обыденным, даже скучноватым голосом, Добромил вздрогнул.

— Б-р-р! Ну тебя, дядька! Ох, ты пугать горазд! Куда там до тебя нашим сказочникам! Они только про жар-птицу, да кота-котофеича могут сказывать.

— Да не пугаю я тебя, княжич — Любомысл помолчал, что-то обдумывая. — Просто разные разности говорю. А ты послушаешь, а там, гляди, и осмелеешь: душа сильнее станет. Тогда тебе любой страх нипочем будет! Сам знаешь: чтобы плавать научиться, надо сначала в холодную воду сигануть, и не в испуге в ней барахтаться, а с умением руками и ногами грести, как учили. Вот ты сейчас и входишь в эту воду — воду страха. Только не сразу сигаешь, как Борко, что упыря увидел и потом слова вымолвить не мог, а постепенно. Так лучше… И я тебе в этом помогаю. Обвыкнешься, исчезнут страх и ужас. Так-то, Добромил.

Улыбаясь, Любомысл подмигнул княжичу. Глаза Добромила недоверчиво глядели на старика, потом повеселели, и мальчик махнул рукой, будто говоря: «Чего уж там! Давай, дядька, рассказывай: верно придумал — я боятся не хочу!..»

— Так вот, — продолжил Любомысл, — еще есть Стриги, они в ворон превращаются, а потом, превратившись, эти вороны людскую кровь пьют. На восходе Сайона, на островах, что за ним лежат, я слыхивал про Пенангаламов. О-о-о! — протянул старик. — Это страшные упыри! Они сначала погребальный саван в своей могиле пожирают, а потом, когда им есть больше нечего, по ночам из могил выходят и летают в поиске какой-нибудь жертвы… причем летит только голова и шея, а само тело упыря ниже висит. Опять же, на Золотом Побережье, в Арьеварте, я слышал, что есть такой дух Адзе. Так он вообще летает в виде огненного шара. Много в миру всякой нежити, Добромил, очень много. Почитай в каждой земле своя есть, и всем она досаждает, и все от нее маются.

— Слушай, Любомысл, хватит тебе нас пугать, и так впереди ночь незнамо какая будет, — недовольно буркнул Прозор. — И вообще, где это видано, чтобы нежить как огненный шар по небу летала? Огонь — он же священен! Как огненные боги такое допустить могут? Сварог… или Перун — громовержец, или Агуня, чья частица, вон, в каждой печи горит?

Любомысл почесал за ухом:

— Ничего я не пугаю, а не хочешь — не слушай. Пугаться не будешь. Только я весь мир видел, и знаю, что в нем водится. В иных землях такая нежить существует, что наши упыри — просто как дети малые в сравнении с ней! Это я вам только про упырей сказал, потому что албаст, что сейчас под стенами бродит, тоже упырь. А сколько всякого другого… — махнул рукой старик. — Ладно, давайте за стол усаживаться, вон, молодые уже какое-то съестное тащат, да много! Ишь как пыхтят, не надорвались бы.

Из затемненного прохода послышались тяжелые шаги и появились тяжело груженные Милован и Борко. Милован в самом деле пыхтел, таща на одном плече большой дубовый бочонок, а другой, свободной от тяжести рукой подцепил на каждый палец по глиняному узкогорлому кувшину. А Борко, тот вообще сгорбился под вязками копченой рыбы, и парой странного вида, бугристых, набитых неведомо чем мешков. В зубах он держал связку баранок. Вид у парней довольный и чуть ли не счастливый: наконец-то, после всех передряг, они поедят.

— Уф… — Милован с облегчением опустил бочонок на стол, осторожно освободил пальцы от узких ручек кувшинов и тяжело плюхнулся на скамью: — Тут кажется квас, как ты просил, Любомысл. А может и пиво: не проверяли… а в кувшинах — я не знаю что. Откроем, разберемся… Думаю, в них не просто вода. В таких посудинах воду не держат: видел, что в корчмах из них люди пьют. — Фу! — Милован утер взмокший лоб. — Вот только отдышусь маленько, да станем на стол собирать. А то в животе уже невесть что творится!

Меж тем Борко, положа на стол связки рыбы и освободив зубы от баранок, доставал из объемистых мешков небольшие кадки, пузатые бочонки и разнообразные плетеные туески.

— Чем несколько раз спускаться, лучше уж сразу отмучится. Тут соленья всякие, грибы, моченые ягоды, меда… ну не знаю, что еще — посмотрим.

— Лень вперед тебя родилась, — упрекнул парня Любомысл, весело поглядывая на выставленную снедь, — разве можно так себя утруждать? По одному бочоночку, не торопясь бы перенес. И не дышал бы сейчас, как обожравшийся боров. Всему вас, молодежь, учить надо.

— Ну тебя, Любомысл, — хмыкнув махнул рукой Милован, — тебе бы только поговорить… ни о чем! Помоги лучше на стол накрыть. Да поросенка там — не пора ли уж из печи доставать? А то ведь сгорит чего доброго, так и не отведаем твоей знатной стряпни.

— Не пора, не пора… Не спеши, ничего с кабанчиком не случится: глина, она воздуху путь заграждает — он еще смачнее будет, когда в своем-то жиру потомится и вкусу наберет. Топленое молоко-то уважаешь? Вот то-то же, — упивался словами Любомысл, — и кабанчик вроде как сродни ему станет.

Меж тем Добромил споро доставал с полок нехитрую, предназначенную для еды утварь: деревянные тарелки, миски, ложки. Ему помогал Прозор, снимая сверху то, что мальчик не мог достать. Дело шло быстро — все оголодали.

Тут Прозор хитро прищурясь подмигнул Добромилу, указав взглядом на привольно развалившихся молодых дружинников.

— А что, отроки, — начал он, — никого там внизу не встретили?

— Это кого? — скривившись в пренебрежительной усмешке лениво отозвался Милован. — Заперто все, зачесночено, кому там быть?

— Да мало ли кого, — с тревогой в голосе сказал Прозор. — Тут Любомысл нам кое-что нам порассказал, пока вы пищу внизу добывали. Вас-то, вроде бы долго не было, вот я и подумал…

— Чего это ты подумал, Прозор? — чувствуя какой-то подвох, с сомнением, но заинтересовано спросил Борко. Впрочем, можно и не спрашивать: Прозор, когда веселится, ничего толкового, по мнению Борко не скажет. Но после того, как парня до полусмерти напугал албаст, ум Борко обострился, молодец стал любопытен, и сам того не сознавая, решил не упускать ни единой возможности узнать что-либо новое о том, что скрыто от людских глаз. — Кого еще мы должны были внизу встретить?

— Да так, никого, — пожал плечами Прозор. — Просто Любомысл про крылатую нежить говорил, которой, кстати, и чеснок нипочем: они его головками едят и не морщатся. Брукстами зовутся… Они совсем как молодые красивые девы, к которым вы на посиделки шастаете. Так Бруксты, Любомысл говорит, очень любят питаться — вот такими как вы — молодыми уставшими красавцами, и в придачу детьми.

— Нет, Прозор, не Бруксты, а Бруксы. Слова не путай. Бруксы, они на воле нападают: средь леса, допустим, или на полянке у дороги, — встрял в разговор Любомысл. — Бруксы не очень-то любят по избам, хоромам, и вообще среди стен жертвы себе выискивать. А вот, к примеру, Лугара, что меж Аласунским Царством и Арьевартой водится, тот совсем другое дело. На вольный дух его не выманишь, он вечно голодный и подстерегает там, где человек обычно пищу берет. Ну, например, в погребах, или в кладовых. И опять же, обычно он живет в старых, давно заброшенных домах. Ну, вот как эта башня, например. Как только стемнеет, Лугара выходит из своего убежища, и летит к черному дереву. Это такое дерево, — пояснил Любомысл, — которое в темноте светится. Под ним светло как в сумерках и оно нечистым считается, черным. Ну и правильно, по-моему. Так вот, он обращается в пламенный язык — слышишь, Прозор: опять же в пламя, в огонь! — и летит к этому черному дереву. Они редко где растут, деревья эти, попадаются нечасто. Там Лугара снимает с себя кожу, вешает на дерево, и возвращается обратно в свой погреб или кладовую. Если только этот упырь кого ухватит, кто по неосторожности или незнанию рядом оказался, то все… Лугара с человека кожу сдирает, а потом обматывается его внутренностями и после этого шкурку, которую бедолаги снял, к черному дереву относит и вешает. А свою обратно одевает.

— Великий Род! — воскликнул Прозор, — да что ты такое рассказываешь, Любомысл!? Да разве может такое быть?! Не мог Род, когда создавал все сущее, такую тварь сделать! Не мог! И вообще — дай хоть поесть спокойно!

— А Род и не делал, — ответил Любомысл, — это потом само завелось. Боги, которых он создал, тоже разные. Возьми, например, Чернобога, думаешь в его владениях мало всякого такого поганого? Думаю, с преизбытком — да с великим! — хватает. А на земле, сколько нежити и нечисти? Даже у нас, в Альтиде, в чистой вроде бы земле и то всякие водяные, болотники, лешие водятся… да банники, наконец! Сами знаете, кто в бане обитает. Мы хоть с ними и не враждуем, но и особого мира промеж нас нет. Они сами по себе, а мы сами. Да ты не бойся, — добавил старик, — Лугара, я ж говорил, тот в Арьеварте, на полудне обитает. Это далеко отсюда, там ты вряд ли когда-нибудь будешь.

Любомысл немного помолчал, а потом печально прибавил:

— А я ведь, черное дерево видел, на которое Лугара кожу развешивает.

Борко и Милован чуть ли не в один голос завопили:

— Ну и!

— Как оно?!

— Расскажи Любомысл!

В голосах дружинников слышалось изумление и испуг. Еще бы, Любомысл просто неиссякаемый источник всяческих рассказов, и слушать побасенки старика всегда в удовольствие. А уж всякого рода страшилок Любомысл знал в преизбытке. Кажется, нет того, чего бы он не знал, и на что не нашел бы ответ. Но раньше, все повествования Любомысла не звучали столь устрашающе… Может быть потому, что больно уж тяжелая выдалась ночь.

Любомысл посмотрел на Велислава, на напряженно слушавшего Добромила, который даже перестал ставить на стол тарелки, на округлившиеся глаза Милована, Борко. На раскрывшего в немом изумлении рот Прозора. И ответил просто и серьезно:

— Страшно! А больше ничего не скажу.

Наступило молчание. Среди вендов чувствовалось глубокое разочарование: только что старик так интересно и жутко рассказывал, и тут на тебе… Молчание прервал опять же Любомысл. Старик встал и, подойдя к больным воинам, потрогал их лбы.

— Жар вроде спал, но почему без сознания? Странно все это… Ну да ладно, потом посмотрим, может, серебро только начало действовать?

— К ведунам и знахарям их бы побыстрей, — озабочено сказал Велислав. — Что мы можем? Водку? На нее надежда слабая. Хорошо, если куны серебряные помогут от их хвори, а если нет?! Я бы прямо сейчас отправился за лекарем. Хоть бы какого ни на есть привел! Так ведь вас же тоже одних тут не оставишь: раз уж попали в такую переделку, так и выбираться надо всем вместе.

Последние слова Велислав произнес с каким-то надрывом: душевная боль, воспоминание о погибших воинах не оставляли его весь вечер.

— Ты, Любомысл, ужасные вещи знаешь. И это хорошо. Как думаешь, то, с чем ты в иных странах сталкивался, может придти в нашу землю? Сам знаешь: Гнилая Топь по нашим лесам издавна гремит как гиблое место. Даже не так: не гиблое, а чужое, злобное. Инородное оно в Альтиде. Я часто думал, откуда на наших землях нежить берется? Может и в других странах такие места есть, как наша Гнилая Топь? Может и там нежить из подобных болот выползает? Как считаешь, Любомысл?

— Конечно, Велислав, — в раздумье ответил старик, — нежить откуда-то берется. И места на земле есть во ста крат страшнее нашего болота. Да только я думаю, что каждой нежити свое место на земле предназначено: в одних странах, допустим жарких, — одна нежить водится, а на полуночи, средь холода, — другая обитает. Всякой твари на земле свое место предназначено. Думаю, в наших лесах инородной нежити не завестись. Своя не даст, выживет… — улыбнулся старик. — А если у нашей получаться не будет, так мы подсобим.

— А албаст? Он-то как сюда попал? — не скрывая озабоченности спросил Прозор. — Ты же говорил, что эти упыри на Змеиных Островах водятся. А?

— Ну-у, Прозор! — протянул Любомысл. — Тот албаст, которого я на островах видел, как раз в жарком месте обитает. А тот, про которого твой мудрец рассказывал, в холодах водится — ты ж сам говорил. Думаю, что водяной упырь может жить в любой воде: хоть на полуночи, хоть на полудне. Вода есть вода. А может упыри разных мест и различаются чем-то, не знаю. Но нашего чеснок точно отпугнул, и это хорошо, значит есть против него средство. Почти все упыри не любят горечь, и те что в земле лежат, и те что в воде водятся. Ладно, хватит об этом. — Любомысл повернулся к печи: — Давайте-ка, молодцы, кабанчика из огня высаживать будем. Что меня старого слушать? Хотя иногда не помешает: уж очень много я за свои годы пережил. Никто вам ничего такого не расскажет, потому что не знает, и не бывал там, где мне довелось побывать.

Вскоре широкий дубовый стол уставили мисками с солеными грибами, мочеными яблоками, распластованной копченой и вяленой рыбой. Любомысл и Милован с прибаутками вытащили кабанчика из широкого устья печи, и сейчас, обжигая руки, отколупывали спекшуюся глину. По ярусу пошел сытный, ни с чем не сравнимый запах. Для поросенка посреди стола поставили отдельное большое блюдо.

Тут же Борко выбивал пробки из бочонков, плескал чуток в высокую деревянную кружку и пробовал на вкус:

— Это клюквенный квас. А это эль вестфолдингов. Это, опять же, их грут… ну и гадость! Как такое не то что пить, а даже нюхать можно?! А вот что это за напиток такой, я не знаю.

Прозор взял у него из рук кружку, понюхал, и чуть-чуть отхлебнул. Закатив кверху глаза, немного подумал, а потом, вернув кружку, сказал:

— Не знаю, как точно называется, но такое питье привозят фризонские купцы. Кажется, они его из винограда делают, но это не вино. Так что можешь пить спокойно — тошнить точно не будет.

Борко обиделся:

— Прозор, да хватит тебе уже! Все старое поминаешь! Было-то всего один раз, да и то случай-то такой: воинами стали!.. Да, а от вина меня не тошнит.

— Да разве я что плохое тебе сказал? — искренне удивился Прозор. — Я же о вас молодых забочусь — чтобы вы не болели. Верно, Любомысл? Велислав? Кто ж вас уму-разуму научит, как не мы? У нас-то за плечами жизнь. Многое чего познали на своей шкуре: такое знаем, о чем вам лучше вообще на ночь не слышать.

— Верно, верно Прозор, — отозвался Любомысл, перекладывая на блюдо кабанчика, источавшего невыразимый запах горячего копченого мяса. — Поучиться у тебя есть чему… особенно мне, — добавил старик с ехидцей.

— Ну ладно, хватит уж лясы точить, — встрял Велислав, — давайте-ка усаживайтесь. Только сначала надо почтить богов и хозяев этого жилища.

Перед тем как усесться за стол, Велислав налил в кружку немного вина, смочил в нем пальцы, а потом стряхнул капли в устье печи. Туда же он бросил, предварительно мелко раскрошив их, несколько хлебных кусков.

Вслед за ним то же самое проделали и остальные. Так люди отдали честь и хвалу богу огня Агуне, который сейчас дал им пищу и обогрел. Ну, а домовому, который, как известно, есть в каждом жилье, и живет под печкой, Добромил налил в маленькое блюдо сладкого квасу и положил рядом моченое яблоко.

— Это тебе, батюшка домовой. Прости, что нет молока и каши. Не гневись, пожалуйста. Не готовили.

Первые кружки выпили молча, в память о погибших товарищах, затем Борко, на правах добывшего кабанчика охотника, достал широкий охотничий нож и разделал поросенка на большие части.

— Вот, берите, какой кусок на кого смотрит. — Парень сглотнул слюну: — А мне уж что останется…

— Останется, останется, Борко, — захохотал Прозор, — на всех хватит, не переживай!

Любомысл молчал. Потягивая квас, старик смотрел на друзей. Румяный, широконосый Борко, с лукаво — веселыми глазами, ловко и неприметно прибрал к своим рукам лучшие куски кабанчика; весело похрустывал хрящиками. Серьезный, подбористый Милован, чем-то неуловимо схожий с Борко, чуть хмурил разлетистые брови, был молчаливо-строг, ел не выбирая. Добромил быстро освоился: улыбался, поглядывая на вендов, не забывая жевать сочное мясо. Прозор и Велислав ели молча: по давней привычке всегда настороже. Покой — покоем, но даже во время еды надо держать ухо востро: ночь еще не кончилась. И они не дома, не в Виннете, а все еще в Древней Башне. А на другом берегу Ледавы Гнилая Топь. И пока на ней тихо. Но это только сейчас: неизвестно, что еще скрывается в древнем болоте, упырь южных морей не просто так появился в далекой северной реке.

Кабанчика съели в полной тишине. Только раздавался треск ломаемых костей и слышалось легкое урчание Прозора.

Когда венды убрали всего поросенка, сделали небольшой передых.

— Любомысл, — взяв в руки узкогорлый кувшин и наполняя кружку фризонским напитком, молвил Прозор, — расскажи, что-нибудь интересное. Знаешь, я и не знал, что ты так много видел. Только прошу, не надо ничего страшного говорить. Мне так кажется, что на сегодня вполне достаточно всякого такого, — дружинник пошевелил в воздухе пальцами.

— Да, Любомысл, — поддержали Прозора Борко и Милован. — Если можно, то без страхов, пожалуйста… Ты же Добромилу страшных сказок не рассказываешь.

— Конечно, не рассказываю, — весело откликнулся Любомысл. — Я вообще-то его разным разностям учу, ну и попутно, когда придется, всякие занятные случаи из своей жизни вспоминаю. А уж страшны эти истории, иль нет — не мне судить. Говорю только то, в чем сам твердо уверен.

— А вообще ты много стран видел? — спросил Прозор. — Вот знаешь, я иногда в корчму захожу, которую не так давно рядом с пристанью построили. Так вот, там разные корабельщики собираются, но знаешь, Любомысл, никто, так как ты, не может ничего интересного поведать. Корабельщики и купцы все про барыш, да про ураганы которые пережили. Скучно… А может, они не видели ничего, вот им и сказать нечего.

— Нет, Прозор, — возразил Любомысл, — каждый мореход может тебе много чего занятного порассказать! Все дело в том, как его разговорить, для этого особое умение нужно. Хочешь научу? Вот когда ты с ними беседу заводил, угощал чем — нибудь?

— Да вроде как нет, просто подсаживался. У каждого свое угощение есть, они же вроде люди не бедные, а что?..

— Ну вот, тут ты и ошибся в самом главном… Человек, после того, как его море побьет, как опасностей избежит — отдохнуть должен. Вот мореход и идет в корчму. Там вино, водка, прочее хмельное. Да и народ там такой же собирается — отчаянный… Только вот принято, понимаешь ли, со своим угощением подсаживаться, да беседу заводить… Если, конечно, хочешь чего-нибудь интересного послушать и узнать, а так… — Любомысл пренебрежительно махнул рукой. — Без угощения сочтут, что ты просто скупердяй знатный, и дел с тобой иметь после этого не захотят. Тут ведь не подношение важно — а внимание. Моряки народ не жадный, спускают все одним махом, — ведь неизвестно, что завтра в морских далях их поджидает. Вот тебе и весь ответ: подсаживайся с угощением, да не скупись. Много чего узнаешь. Так, предводитель? — обратился Любомысл к задумчиво слушавшему Велиславу. — Я прав?

— Прав, Любомысл. Мореходы — они вообще народ особый…

— Слушай, Любомысл, — неожиданно спросил Прозор, — а ты сам-то, сколько лет по морям скитался? Сколько годков мы с тобой уже знакомы, а ведь ты ни разу про свою жизнь толком не рассказывал.

Старый мореход прищурил глаза:

— Много, очень много лет скитался, Прозор. Так уж выпало… Хотя будь моя воля — я конечно никогда в жизни не пошел бы ни в какое море. Но вот, повезло… или не повезло. Может потом, как-нибудь, все вам расскажу. Не сейчас…

 

2

Древняя рукопись

Борко цокнул языком, почмокал губами и, подмигивая Миловану, задрал бровь. В общем, повел себя как ушлый заморский купчина, вожделеющий сбыть неразумному, случайно проходившему по торгу зеваке что-нибудь нужное.

— Ты чего? — насупился Милован.

Вместо ответа Борко полез в выпростанный мешок, с которым ходил за едой. Хитро ухмыльнувшись, парень выудил оттуда чудного вида, весь в паутине, позеленевший кувшин, имевший непривычные вендскому глазу очертания.

— Вот! — обдув пузатые бока и взметя облачко пыли, торжественно изрек Борко. — Я когда внизу в запасах питья шуровал, случайно заприметил этот чудный кувшинчик. Не сразу его и увидишь: в темном углу, паутиной затянутый валялся. Вроде — как бы спрятался. Но разве от моих глаз что-нибудь скроется? Но, вот что занятно, мне показалось, что манит что-то к себе, прям под руку толкает: «Посмотри, не ленись!» Ну, я и не поленился поближе подойти, да глянуть, что это там такое объявиться хочет! Вот его и выудил. Измарался правда, когда доставал. Ну да ладно: и так весь в грязи. Какая интересная посудина! — Борко повертел кувшин. — Что скажешь, Милован? Ты из такого когда — нибудь напитки пивал? А вы, люди, что думаете? Верно, он древний? И в пыли немало лет скрывался. И постарше нашего Любомысла будет, я так думаю. А? Что скажешь, Любомысл? Видел такую посуду? — И Борко с торжеством водрузил кувшин на середину стола.

Да-а, кувшин действительно выглядел занятно: пузатый с узким и высоким как тростинка горлышком. Сквозь зелень на выпуклых боках проступали какие-то бороздки: то ли письмена, то ли рисунки. Само горлышко залито бурой, окаменевшей от времени смолой. А на ней выдавлено что-то шестиугольное, вроде печати.

— Я чего радуюсь-то, — не унимался Борко. — Слышал как-то, что во фризонских странах заведено так: чем старее вино, тем оно лучше. На манер наших столетник медов. И стоит такое вино немало. Да вы сами знаете, чего говорить? Они, тамошние бражники, нарочно вино на долгие годы в землю зарывают и квасят. Не знаю, каково оно на вкус — пробовать не доводилось. Но мне кажется, что древнее того, что в этот кувшин налито, вряд ли кто — нибудь из вас даже нюхал. Если только наш всезнай, Любомысл, пробовал… — Борко достал нож намереваясь сколупнуть печать.

— Постой-ка! — Любомысл протянул руку к кувшину. — Дай сначала глянуть, отковырять всегда успеешь. Действительно, — сдув остатки пыли, и протирая бока рукавом сказал Любомысл, — занятный, даже чересчур! Я похожие кувшины только в одном месте встречал. Фризоны отродясь таких не делали — тут ты ошибаешься, парень. У них обычно кувшины глиняные, а этот медный. Видишь, как позеленел от старости? Никто тебе, Борко, не будет вино в медных кувшинах хранить: вкус не тот; горчить начинает, а потом ядовитым делается.

Любомысл ощупывал выпуклые бока кувшина, с любопытством рассматривал его. Потом, плюнув на печать, стал ее оттирать, пытаясь разглядеть, что на ней выдавлено. После непродолжительного изучения старик хмыкнул: видимо пришел к какому-то выводу.

— Так и есть — это аласунские письмена. Только какие-то необычные: вытянутые. У них эти знаки немного по-другому выписывают. Но о-очень похоже! Да я сразу, как на него глянул, то понял, что кувшин из Непаты или Аласунского Царства. Только там посуду с такими узкими и длинными горлышками, в которые только древко от стрелы пролезет, делают. Жарко, вишь, там: вот и заужено, чтоб влага подольше в нем держалась — не испарялась… Там же пески кругом. Так, а что на нем написано?

Любомысл вертел перед глазами кувшин, беззвучно шевеля губами. Венды с интересом смотрели на него: хоть нынешний вечер и без этого древнего кувшина щедр на события и истории, но узнать еще что-нибудь занятное от мудрого Любомысла были не прочь.

— Аласунские алафины, я слышал, очень жестоки, — сказал Прозор. — Они своим богам великие и кровавые жертвы приносят.

— Да, верно, — согласился Любомысл. — Народ тамошние владыки не жалеют. Праздники у них кровавые. Даже сидонские купцы, уж на что весь мир исходили, торговлю везде завели, и то без особой надобности в Аласунское Царство не заходят. Жестокие там порядки. Да и вообще — царство магов и колдунов.

— А маги — это кто такие? Дядька Любомысл, я про них не слышал… — спросил Добромил. — Ты мне не рассказывал.

— Маги, мой мальчик, — это те же колдуны. Только знаний колдовских и темных у них поболее, чем, скажем, у простых колдунов и волшебников. Хотя, — хмыкнул Любомысл, — я простого колдуна еще ни разу не видел. Да-а… — протянул Любомысл, видать что-то вспомнив. — Маги — они такие страшные вещи могут творить! Этих магов аласунские алафины очень привечают — при его дворе не один темный маг найдется. Вот по их-то наущению, жертвы и приносятся. Каждому магу для его колдовства много крови потребно. На том и стоит Аласунское Царство.

— Каких только порядков на свете нет, — вздохнул Милован, — то ли дело у нас, в Альтиде.

— Да, нашу жизнь не сравнить, — согласился Прозор, — у нас почитай, каждый человек ценен. Если он, конечно, не какой — нибудь тать. И жертв никаких нет, — кровавых я имею ввиду… — прибавил он. — И в лесах наших не в пример легче будет: не тронешь, к слову, какого — нибудь волхва, ну и он тебя тоже не тронет — иди себе с миром.

При последних словах Прозора молодые дружинники по очереди захрюкали, зажимая рты. Ну, Прозор! Ну, сказанул! Волхва, какого — нибудь тронуть! Он тебя так тронет! Век будешь прощенье вымаливать! А если не простит, то так и останешься с каким-нибудь уродством. Или того хуже, не в людском обличье свои дни закончишь, а в шкуре зверя, или того хуже — гада.

— У них, у аласунских колдунов, есть такое древнее поверье: они считают, что когда-то, в незапамятные времена, землю населяли злые и добрые духи, по-ихнему — джинны, — продолжил рассказ Любомысл. — Эти духи или джинны властвовали над всем миром и над стихиями. Над огнем там, воздухом или, к примеру, водой. И не было от них спасения никому — творили что хотели! Так вот, потом, когда еще и царства-то этого не было, родился могучий маг — сын их страшного бога Сета и простой женщины. Он потом стал первым алафином и образовал Аласунское Царство. Этот маг-то и стал воевать с джиннами. Борьба оказалась длинной и тяжелой, но сын бога сильнее джиннов, и мало-помалу их побеждал. Но убить джина у него никак не получалось, и тогда маг стал заточать их вот в такие медные кувшины, и выбрасывать в море — чтоб они навек скрылись в морской пучине. Говорят, что если найти такой кувшин, и выпустить томящегося там джинна, то он будет исполнять все желания и прихоти того, кто дал ему свободу.

— Здорово! — восторженно завопил Борко, — значит, если в этом кувшине джин сидит, и его отсюда выпустить, то он все наши желания выполнит?!

— А еще говорят, — охладил пыл парня Любомысл, — что джины бывают злобные, и могут убить освободившего его. Или пуще того — заточить на свое место. Тебе охота в таком кувшине сидеть?

— Ты, что Любомысл, всерьез считаешь, что в кувшине дух заточен? — спросил Велислав.

— Да нет, непохоже. Это я просто про аласунские медные кувшины рассказал. Ну и про джинов заодно вспомнил. Знаешь, еще говорят, что тот маг, заточая джинов, запечатывал кувшины своей печатью, на которой выбивал имя своего отца — бога Сета, и его грозный лик. Вот почему они не могут выйти: Сета боятся. А тут, на этой печати, написано совсем другое, и смола без рисунка. Пока еще точно не знаю что: надо вспомнить их письмена, но имени бога Сета тут точно нет, и его лика тоже… Ага! Вот! Тут имя А — а.. — пошевелил губами Любомысл, — или Э — э… Нет, не разобрать, дальше незнакомые знаки идут. Так что, Борко успокойся, не будет тебе: ни исполнения желаний; ни чего — нибудь другого — я имею в виду, что ты не будешь в этом кувшине сидеть.

— А этот бог Сет, он какой? — поинтересовался Прозор.

— Ящер, — коротко ответил Любомысл, продолжая разбирать письмена.

— Уф! — выдохнул Прозор. — Лик ящера! Надо же.

Борко обескуражил рассказ Любомысла. Но окончание, про заточение в кувшин, ему понравилась.

— А что же тут тогда, Любомысл? — спросил он. — Может лучше его тогда вообще не раскрывать? Ну его!.. Давай на место отнесу — спокойнее будет.

— Погоди, успеешь. Тут на стенках вот что написано… — Любомысл стал медленно читать: «…Древние были, есть и будут. До рождения человека пришли Они с темных звезд, незримые и внушающие отвращение, спустились они на первозданную землю. Сила древних заключена в этом сосуде…»

— И вот, под этой надписью — подпись, такая же, как и на печати на горлышке — маг А… или Э… Ну, что скажите, люди? Будем печать снимать? Какой-то маг неведомый этот кувшинчик в руках держал. И маг этот, скорее всего аласунский. Значит, темный.

Велислав взял в руки кувшин и потряс его. В нем что-то лежало: послышалось тихое шуршание. Но точно не жидкость: что-то невесомое и легкое билось об тонкие стенки, да и сам кувшин легок.

— Не знаю, Любомысл. Как-то все необычно. Но, в общем-то, сегодня все не так как всегда: вой из Гнилой Топи, волна эта страшная. Наши друзья погибли… Веденя — в упыря-албаста превратившийся. Одна беда этой ночью! Ты сам-то как считаешь: особого худа не прибавится, если мы посмотрим, что в нем?

— Думаю, не прибавится, Велислав. Мне кажется, что сила древних, про которую на стенке написано — обозначает просто древнее знание. Ведь аласунские маги сильны знаниями. Наверное, какой — нибудь маг сюда свои заклинания спрятал. Открываем? Если честно, мне интересно, что там. И сердце вещует, что особой опасности в кувшине нет.

Велислав махнул рукой — мол, давай. Остальные чуть отодвинулись от стола, когда Любомысл поддел кончиком ножа смолу и сковырнул печать. Лица у вендов стали напряженными, на них читалось сильнейшее любопытство.

Любомысл вытащил просмоленную пробку, и опрокинул кувшин горлышком вниз. Ничего не произошло. Тогда он с силой потряс его. На стол с легким шуршанием, тихонько стукнув по дереву, упало несколько туго скатанных в трубку листов черного пергамента.

— Ну вот, так я и думал, — разочарованно протянул Борко, — ничего интересного.

— Ничего интересного, потому, что ты грамоте не обучен, — возразил Любомысл, — а я так думаю, что за эти письмена любой мало-мальски знающий ведьмак или колдун много чего отдаст… А ну-ка давайте глянем!

Листы осторожно развернули, и разложили на столе. Всего шесть листов пергамента с истершимеся краями. Листы покрыты малопонятными значками и рисунками.

— Нехорошие тут знания и сила древних, должно быть, — высказал свое соображение Прозор. — Никогда не видел черные листы с белыми письменами. Диковинные листы.

— Тут ты прав, Прозор, — согласился Любомысл, — цвет действительно наотличку. Добрый человек не станет на таких мрачных листах что-то хорошее записывать. Но ведь это аласунский маг писал, а у них добро не в по-чё-ёте, — протянул старик. — Дай-ка я вот на этот взгляну — самый верхний… Да, так и есть — это аласунские письмена, только какие-то не такие, — но разобрать, что тут написано, можно. Сейчас попробую прочесть.

Листы пергамента пошли по рукам. Они оказались мягкими и прохладными на ощупь.

— Странно, — заметил Милован, — какие-то они холодные, будто изо льда. Рисунки непонятные…

И Милован, вместе с Борко, стал разглядывать рисунки, что покрывали несколько листов: какие-то странные линии со стрелами; причудливо выписанные значки; нарисованные человеческие руки — с разнообразно изогнутыми пальцами — как бы делающими какие-то знаки.

Меж тем Любомысл склонился над своим листом, и стал медленно, немного запинаясь читать: «О пришедших со звезд».

— Так, — сказал старик, — это заглавие. Даже не знаю, стоит ли читать, может, лучше пусть какой-нибудь знающий волхв займется?

— Хорошо, допустим, отдадим это волхвам, — сказал Прозор. — А аласунский язык они знают? Ты как думаешь? Все равно, что тут написано, кроме тебя, никто не разберет. Читай уж, мудрый старец.

Любомысл опустив глаза на черный лист, повел пальцем по мелким рядам непонятных значков, похожих на запутанную вязь.

— Стой, — остановил его Велислав, и положил руку на пергамент, прикрывая значки. — Знаешь что, Любомысл, ты читай, но смотри: если увидишь, что перед тобой какое-то заклинание колдовское написано, то лучше остановись. Сам знаешь — слова великую силу имеют.

— Хорошо, — согласился Любомысл, — я сначала про себя прочту, а потом уже вам. Никаких заклинаний произносить не буду.

Затем медленно, осторожно разбирая вязь, — чтобы ненароком не сказать что-нибудь не то, он продолжал: «Много столетий назад сошли повелители огненных единорогов со звезд, и было их множество, и не стало спасения ни на земле, ни на островах в океане. И тьма воцарилась над землей.

Воздвигли они города и крепости, возвели храмы, и денно и нощно приносили там кровавые жертвы своим богам. И порождения их наводнили всю землю, и жили они долгие века. Пирамиды — творения их, ибо заставляли они огромные камни возноситься в вышину по желанию их. Стерегли их покой Дикие Псы Смерти».

— Стой-стой, Любомысл… — перебил старика Прозор. — Дай осознать: ничего не понятно! Как это — заставляли камни возноситься? Можешь разъяснить?

— Знаю не больше твоего, — ответил Любомысл, — первый раз слышу, вернее читаю. Про пирамиды слышал, только сам ничего не пойму. Как тут написано, так и говорю. Заклинаний не читаю. Не отвлекай…

«Жестокая их власть над людьми была велика, и все склонились пред их могуществом. Нечестивые жертвы несли они на алтарь своей злобы, и смерть воссела рядом с тронами их.

И тогда боги увидели всю мерзость тех, кто свирепствовал на земле, вняли они мольбам слабых людей. Но и слабость должна быть наказана. В гневе своем наслали боги огонь и бурю на землю. Волны омывали вершины гор. И за один день и одну ночь исчезло царство пришедших со звезд. Вырвали они землю, где поселились пришельцы, и ныне она — за гранью мира. И никто той черты запретной не осмелится пересечь.

Отныне пришедшие со звезд обитают там, и забыли о них люди, оставшиеся после бури. Но не все позабыли знания пришельцев, коим тьмы веков. Говорят, что пришедшие смогут вернуться на землю, когда придет урочный час».

— Хватит уж, Любомысл! — взмолился Прозор. — Ты читаешь, а нам непонятно. Ну их — эти письмена. Давай, ты их какому-нибудь грамотею наедине честь будешь. Пусть он голову ломает, про что тут речь ведется: пришельцы какие-то, опять же — боги. У нас свои боги есть. Верно, Велислав?

Но предводитель на сей раз не поддержал дружинника, он смотрел мимо него, куда-то вдаль. Казалось, Велислав что-то понял из прочитанного Любомыслом, и сейчас в своем уме пытался перевести услышанное на более простой язык.

— Не мешай, Прозор, — досадливо ответил он. — Тут хоть многое и непонятно, но общее-то разобрать можно! Что там дальше, Любомысл?

«Когда дни человека пройдут, — продолжил чтение Любомысл, — ослабнет воля сковавших их богов, и пришедшие со звезд снова воцарятся в былых чертогах. И проклятие их обрушится на землю…»

— Стойте, — вдруг испуганно воскликнул Добромил, — смотрите, что там!?

И он указал рукой в дальний конец яруса — на лавки с безмолвными хворыми дружинниками. Там, над ними, неторопливо сгущалась зловещая тьма. И эта тьма медленно расползаясь в стороны вязкими языками стекала на каменный пол.

Воздух стал густым и мутным, в нем ощущалось какое-то зловещее шевеление. Язычки пламени в масляных светильниках заколебалось, будто от дуновения легкого ветра. Казалось, какие-то невидимые, бесформенные тени мечутся в сгущающейся тьме, что-то выискивая и не находя.

Ощущалось, как что-то медлительное, и злобное заполняет собой ярус — неторопливо вползая в него из иного, совсем не людского мира. На мгновение, в наползающем сумраке, мелькнула далекая гора, на вершине которой, озаряемый вспышками синих молний, стоял величественный замок. Вокруг него клубились темные облака, а на стенах мерцал свет древних звезд…

Из тьмы доносился отвратительный клекот и далекие завывания неведомых чудовищ. Вендов обдало пронизывающим ветром ледяной пустыни.

Оцепеневшие люди безвольно глядели, как тьма неотвратимо ползет на них.

И вдруг, все исчезло. Будто и не было никакой тьмы, никакого наваждения и морока. Наступила тишина. Сколько она длилась — никто бы сказать не мог.

Любомысл дрожащими руками собрал листы пергамента и стал свертывать их в трубку. Велислав не отрываясь, смотрел на то место, где мгновения назад возникла тьма, и в ней появилось видение древнего замка… У остальных дергались губы и слегка постукивали зубы.

— Ну их к Чернобогу — эти письмена, — переводя дыхание, вымолвил Любомысл. — Ты прав Велислав… не стоит это читать. Пусть волхвы разбираются. Да вообще: надо их выбросить, а еще лучше — сжечь! Чтоб никто больше их не видел, и прочесть не смел! Что же это такое я чуть не призвал? А? Тьма, замок какой-то… холод. Не людское это дело. Старый пень! — выругал себя старик. — Ведь говорил же ты мне, — скорбел Любомысл, — говорил! И чего я тебе не послушал, старый дурачина?!

Милован сглотнул застрявший в горле комок и жалобно просипел:

— Любомысл, это не ты вызвал — это я виноват… Меня ругай. А лучше — стукни чем-нибудь. Мечом, например. Плашмя — по башке… Как ты каждое утро по нам стучишь…

Велислав, приподняв бровь, искоса глянул на него. Причем тут Милован? Уж не заболел ли парень внезапно — от пережитой-то страсти? Может, в разуме что-то сдвинулось? Такое бывает. И не у таких как он голова перестает соображать. Даже люди, известные спокойствием и неустрашимостью, и те порой полностью не могли совладать с собой, — особенно после внезапного испуга. Тоже начинали заговариваться, как вот сейчас Милован, но это быстро проходило. Такое случалось, но правда редко: и сильные люди в этом сами признавались, ведь до конца безумно смелых и отчаянных людей нет. А тут… Милован — он еще зелен, хоть и княжеский дружинник. Отрок он еще — по сути и в переделках не бывал. Он, да Борко.

— Ну, и как же ты этот морок вызвал, Милован? — поинтересовался Прозор, наверное тоже решивший, что с Милованом не все в порядке. — Заклинаний ты никаких вроде не знаешь, да и вообще: все слушали, что Любомысл читает с этих свитков. Выпей-ка лучше чуток хлебного вина. Сейчас оно никому не повредит. Я и сам немного отопью — авось полегчает.

С этими словами он плеснул в свою чарку чуть-чуть водки и махом опрокинул ее. Потом налил Милославу:

— На-ка, выпей парень, сейчас тебе это надо — как и всем нам.

Но Милослав отстранил подношение, судорожно вздохнул и сказал:

— Нет, спасибо, Прозор. Сейчас не буду, пока ни к чему. А эту тьму я вызвал так: пока Любомысл читал и переводил первый лист, я на другом рисунки рассматривал. Ты вот, Любомысл, не сворачивай пока эти листы: дай — я покажу как все произошло. Только делать то, что я делал, я в жизни больше не буду. Вы не бойтесь — я словами объясню.

Милован взял из рук Любомысла уже скрученные листы, развернул, перелистал, и вытащил один — нужный. На нем как раз и были нарисованы переплетения прямых линий со стрелами, непонятные знаки и человеческие руки, причудливо изгибавшие пальцы.

— Я ничего делать не буду, — предупредил молодец еще раз, глядя на напрягшиеся лица своих товарищей, — я просто расскажу.

— Да ты уж постарайся! — буркнул Прозор. — Только не хватало чтоб ты еще кудесником-неумехой стал! Постарайся без этаких страстей обойтись. Ты уж лучше с нами оставайся: придет время станешь справным воином. Я это тебе обещаю. А так — ни то ни сё: и там и тут недоучка.

Милован только отмахнулся. Прозор нес какую-то околесицу. Иногда на него такое находило.

— Вот! На этом самом листе, я этот рисунок разглядывал, — начал парень осторожно скосив глаза на необычное переплетение линий. — А потом, я невзначай стал по нему пальцем водить: что тут начертано повторять. Ну вот, гляньте — тут как бы самое начало. Ну, раз провел, другой… ничего… я ведь Любомысла слушал, как и вы. Да я и не ждал ничего. Просто вслушивался, что он там читает. А потом, я взял и пальцы сложил, как вот тут нарисовано. Видите четыре руки нарисованы, и у всех пальцы хитро и по-разному изогнуты. Так вот, как вторая рука нарисована, так я и сложил.

Он кивнул на рисунок руки с выпрямленной ладонью — на этой руке, которая казалось исхудавшей и болезненной, большой и средний палец были прямыми и отставленными, а остальные согнуты в верхнем суставе.

— Как только я их скрючил, — точно, как тут нарисовано, все и началось.

— А как началось? — спросил Велислав, — ты почувствовал что-то? Или, как еще иначе? Тоже самое, что мы ощутил? Или как?

— То-то и оно, что или как… Прежде чем Добромил успел крикнуть, что тьма нависает, передо мной вдруг тень людская возникла. Она, ну совсем как человек, только почему-то этот человек прозрачный. А потом вдруг стал весь красный, а на голове у него железная корона надета. Он вроде бы что-то начал говорить, только я ничего не понял. Слова какие-то булькающие. И ко мне направляется — и руку тянет. Я испугался — жуть! Стал вроде бы как от него отстранятся: рукой отводить. А сам чувствую — меня рука не слушается. Пальцы на ней будто окаменели, и с них в ту сторону, где тьма возникла, какие-то искры, или даже будто молнии летят! Но почему-то невидимые. Но я это чувствовал! А этот — с железной короной совсем рядом уже! А остальное вы видели: тьма, замок какой-то древний появился… Холод, завывания…

— А чего ж ты руку-то обрат не разложил? Чего пальцы не распрямил? — досадливо спросил Любомысл. — Раз видел, что такая жуть началась! Не сообразил, что ли?

— Все я сообразил, Любомысл! — воскликнул Милован. — Говорю же вам: рука как каменная стала, и меня перестала слушаться! Знаете, такое во сне иногда бывает: бежишь, бежишь — а все на одном месте топчешься, и поделать ничего не можешь! Да все и было как во сне.

Любомысл взял лист, который по уверению Милована вызвал наваждение, разгладил и молча углубился в изучение. Смотрел он на него довольно долго, и видать что-то про себя соображал. Венды терпеливо ожидали, когда старик закончит. Попутно тишком озирались — не начнется ли опять какое-нибудь наваждение? Вроде все обошлось: Любомысл крякнув, присоединил лист к остальным, туго скатал, встал, снял с крюка свою наплечную суму, достал оттуда кусок беленого холста, и завернул в нее рукопись. После чего, с тщанием упрятал сверток на самое дно.

— Так спокойнее для всех будет, — разъяснил он. — Пусть пока ЭТО у меня лежит.

— Может, лучше их сразу сжечь? — спросил Милован. И пояснил: — А то попадет невзначай кому-нибудь в руки, тот как я пальцы сложит, и… Или вдруг, не допусти этого Род, к злому ведьмаку попадет. Борко, ты не против, если мы твою находку спалим?

Борко пожал плечами, про себя подумал: «А мне-то что? Жги! Самому виденье не понравилось. Лучше от этого подальше держаться. И безо всяких чудес неплохо живется…»

— Любомысл, я находку в печь пихаю. Ты как?

— Хорошо, — вдруг неожиданно согласился Любомысл, — жги…

Старик вытащил сверток, развернул и протянул черные листы Миловану.

— Жги, — повторил он, — печь вон там. Не промахнись!

Дважды повторять не пришлось. Милован схватил рукопись, вскочил, и бросился к печи. Отворив заслонку, он засунул в пылающее жаром устье рукопись, и для верности кочергой пропихнул ее подальше. Потом, подумав, подбросил пару поленьев. Туда же последовал и узкогорлый кувшин.

— Все, — торжественно сказал Милован, — больше никакой красный человек, с железной короной, никому не явится. Мне-то уж точно!

Неожиданно печь загудела, будто Милован к сжигаемому свитку плеснул того горючего масла, которое заливают в светильники.

Любомысл грустно усмехнулся. Если бы так просто можно победить все зло на земле, как это сделал Милован. Но… Умудренный жизнью мореход уже кое-что сообразил.

Вскоре огонь перестал гудеть, утих: вроде бы все прогорело. Довольный собой Милован направился к столу.

— Только ты знаешь что, Милован? — неожиданно сказал Любомысл. — Ты пока не очень-то надейся, что ты эти листы спалил. Не так уж легко все это делается! Думаю, и без тебя охотников такое сотворить находилось. Хотя, вряд ли: кувшин запечатан был.

— А что? — непонимающе спросил Милован. — Все! Готово! Небось один пепел в печи остался. И вообще, хватит загадками говорить, Любомысл!

Потом парень вдруг сообразил, что старик неспроста сразу отдал ему черный пергамент: наверное решил, что лучше уж сразу показать всем, что из этого выйдет, чем объяснять.

— Ты хочешь сказать, Любомысл… — начал он, и осекся.

— Да, Милован, не горит это, — невесело сказал Любомысл, — Не должно гореть. Слышал, как печь сразу загудела, будто там дров под завязку? Думаю, бог Огня уже имел с этим дело. Поди проверь. Там листы, ничего с ними не стало! Хотя, как бы мне хотелось ошибаться.

Милован подошел к печи, пошуровал средь угасающего пламени кочергой, и выдернул из устья целые и невредимые листы. С легким стуком пергамент упал на каменный пол. На листах даже не было ни единой подпалины. Милован, присев на корточки и послюнив палец, осторожно прикоснулся к свитку.

— Они даже не нагрелись, Любомысл, — изумленно сказал он. — Холодные!.. — Потом заглянул в печное устье: — А кувшина-то и в помине нет, выгорел весь.

— Как ты это понял, Любомысл, — тихо спросил Велислав. — Знал?

— Нет, не знал. Сначала предположил: знаете, бывает такое — как озарение на тебя находит. А потом кое-что из прочитанного начал понимать. Это даже уже не аласунская магия, это гораздо страшнее и старее. Это Вход в Мир Древних. Уничтожить его невозможно — этот вход… Вот я эти листы и решил к себе в суму спрятать. Пусть уж они у меня пока побудут, так спокойнее. А потом пусть более знающие чем я решат, что с ЭТИМ делать. Только, думаю, таких не найдется. Это не людское дело. Тут кто-то посильнее наших волхвов нужен. Это дело тех, кого мы чтим и кому поклоняемся.

Что сказал старик, дошло не сразу. Потом поняли — это дело богов, пусть они решают, как поступить с черным пергаментом. Только как Любомысл собрался передать им эти листы? Богов-то никто не видел. Это волхвы могут с ними беседовать, да советы у них спрашивать. А что простой человек может? Да ничего! Только если принести жертву. Что люди и делали. Или дать что-нибудь особо ценное наиболее почитаемому…

Прозор прокашлялся:

— Любомысл, ты конечно человек знающий и в грамоте весьма силен. Знаешь что, если сможешь — проясни нам все, до чего ты додумался. Мы тоже понять хотим. Кое-что до меня дошло, но не все. Поясни — если сможешь.

— Хорошо, — кивнул старик. — Постарайтесь понять. Хотя я и сам вроде бы все как через пень в колоду понимаю! Ну так вот: — Милован, когда пальцы складывал, сделал знак Киш: там аласунскими письменами так написано. Он разрушает все преграды и открывает врата Предельных Сфер. А призвал он Элигора — это красный человек с железной короной на голове. Хорошо, что заклинания произнесены не были. Там на пергаменте еще колдовские слова начертаны. Заклинания… Элигору подчиняются войны и раздоры.

— Слушай, Любомысл, — перебил Велислав, — а как же наши боги? Ведь то, с чем мы сейчас столкнулись… Ведь про это никто не слышал: про этих древних!

— Думаю, что наши боги — это как раз и есть Старшие Владыки, которые заперли Древних вне миров. В этой рукописи про них написано — про Старших Владык, в самом начале. Мы же не можем знать всего — не дано этого людям. Думаю, что маг при помощи этой рукописи призывал к себе Древних. А может, что и еще похуже хотел сотворить. Конечно, никто не знает, кто этот маг, что с ним стало, и откуда вообще он эти листы взял. Думаю, добром он не кончил. Но, то, что мы пока живем и даже вроде бы здравствуем — я имею в виду вообще всех живущих людей — говорит о том, что ворота в Другой Мир пока закрыты. До поры до времени. Ну и хорошо, — скупо улыбнулся Любомысл. — Я хочу спрятать этот пергамент так, чтобы его никто никогда не нашел. Думаю, уничтожить его невозможно и ни у кого это не получится. И попались они Борко не просто так. Он же сам сказал, его притягивал к себе кувшин, в котором листы лежали. Не Борко, так кто-нибудь другой все равно бы их нашел: и тогда вообще неизвестно, что бы началось. Остается только гадать. Вот — смотрите!

Любомысл достал нож и попытался разрезать свиток на две части. Ничего не вышло: нож прошел сквозь черные листы как сквозь воздух и даже не оставил на них никаких следов. Совсем никаких… Нож просто разрезал пергамент будто воду, — которую, как известно, резать и бесполезно, и невозможно: она сразу затягивается и место разреза никогда не увидишь. То же самое воздух. Вода есть вода, воздух есть воздух. И тут получилось так же: клинок просто беззвучно проходил сквозь черные листы, как ни кромсал их Любомысл.

— Видели? Вот так-то! Все бесполезно! Что-либо сделать с этим пергаментом нельзя. И вообще, я думаю это не пергамент. — После этих слов Любомысл опять завернул листы в холстину и уложил на дно сумы. — Потом придумаем — как с ними лучше поступить. Давайте-ка лучше продолжим ужин.

С этими словами старик положил в миску чуток соленых груздей. Дружинники последовали его примеру: надо доедать то, что стояло на столе — а то когда еще придется поесть? Слишком уж много чудес выпало в последние часы. Какое-то время стояла тишина — венды размышляли над увиденным и услышанным.

— Дядька Любомысл, а что такое — предельные сферы, — спросил Добромил. — Я никогда не слышал такого слова: сфера. Что это такое?

— Это означает как бы небо, или иной воздушный мир. Он называется сфера. Допустим, мы же говорим на небесах, или, к примеру, седьмое небо, — последовал незамедлительный ответ. — Сфера это по-румийски.

— А кто такие дикие псы? — спросил Прозор. — Ну, дикие — это понятно, а кто такие псы?

— Не знаю, Прозор, — честно признался Любомысл. — Но попробую ответить: у вестфолдингов, в их Пекле, хотя там у них совсем не жарко, а даже скорее наоборот — вечный лед и небывалый холод, обитают страшные чудовища. Их называют Гармы. Вот эти Гармы вроде бы еще именуются адские псы. Ад — это такое место у разных народов — вроде нашего пекла. Там грешники наказание отбывают. В общем, вестфолдинги иногда ругаются так: чтоб тебя Гарм — адский пес пожрал. Так что Дикие Псы, про которых речь ведется в этих листах — наверное, какие — нибудь страшные звери. Что еще может быть? — пожал плечами старик.

— А вот в нашем роду, у рысей, есть такая сказка. Прозор, ты из другого рода знать не можешь, и поэтому спрашиваешь, — сказал Велислав — Мне ее моя бабушка рассказывала. Слушайте: «Говорят, что когда-то, очень-очень давно, мир был единым, пока не случилась битва между добрыми и злыми богами. И когда злых богов повергли на землю, то земля раскололась на несколько миров или земель. На каждой земле осталось что-то от прежнего, общего мира, но не всё: многое просто исчезло и сейчас живет где-то в ином мире. То что ушло, то забылось, исчезло из памяти людей. Вот и псы после битвы остались в какой-то другой земле. Пес, — говорила бабушка, — он очень похож на волка, но только больше, добрее, и очень предан людям. Пес всегда незаменимый помощник человеку в охоте и в иных делах. И еще он очень большой друг… И когда-то, когда земля была едина, у каждого человека был свой пес, или собака — иначе их еще называли собаками. И вроде когда-то жил такой Огненный Бог: Крылатый Пес. Его звали Семаргл. Он тоже после этой битвы ушел в другую землю и за ним ушли все псы. Ведь они его слуги и не бросили своего владыку…» Вот какую сказку я слышал в детстве. Интересная, да?

— Очень! — с восторгом отозвался Добромил. — Вот бы мне пса увидеть, или еще лучше — заиметь! Знаешь, сколько я не пытался приучить кошку меня слушать, не хочет и все! Тяжело с ней. Только и умеет, что лапкой трогать, когда ей что-то надо, да мяукает. А так, здорово — большой волк! У нас же что волк, что лиса — почти одно и то же, только волк чуть больше. Интересно насколько пес больше волка?

— У нас тоже похожие сказки, есть, — отозвался Прозор, — действительно говорят, что земля раньше была всего лишь одна… Хотя кто знает? Ведь других-то земель никто не видел, про них ничего не известно. Если только из преданий. Но про псов я точно ничего не слышал. А интересно их посмотреть, — тут Добромил прав. Говоришь, Велислав, как большие волки? А окрас у них такой же?

— Не знаю, Прозор, не знаю, — вздохнул Велислав, — люди, они много чего говорят. А вот, к примеру, что именно сегодня на Гнилой Топи произошло? А? Знаете, что по преданию, именно тут когда-то упал с небес предводитель недобрых богов. Вы про это слышали?

— Слышали, слышали, — в один голос отозвались Борко и Милован. — Про это все венды с детства знают.

Прозор дополнил:

— Именно на этом месте он под землю ушел. Ты прав, Велислав. С небес упало пылающее облако, когда злое божество проиграло битву и прошло сквозь землю. А потом и появилось это болото. Говорят, что еще где-то есть такие же недобрые топи. Но не знаю, чего не видел — того не видел. А на наше болото я как-то сдуру зашел один раз… еле выбрался.

— А что так? — ехидно спросил Любомысл. — Охотник ты известный, что для тебя какое-то болото? Иль тебя не предупреждал никто, что нечего туда шастать? Заказано это.

— Да конечно предупреждали! У нас, в роду, это место всегда запретно. Тут ты прав. С детства всех вендов учат, чтоб никто никогда туда не совался. Да вот вишь, интересно мне стало, ну я и забрел не подумавши.

— А что там, Прозор? — полюбопытствовал Борко. — Что там такого, что туда никому хода нет? Ну, по доброй воле не пойти — это понятно. Но ведь всякое бывает, можно и невольно там оказаться. А то я как-то тоже собрался глянуть, что это за местечко такое — мерзостное. Да как-то не получилось — то одно, то другое.

— Вот именно, что мерзостное! Это ты верно подметил, — кивнул Прозор. — Мало того, что там дух болотный сильней, чем на других топях, где я ходил. Так он просто с ног сшибает если вздохнешь поглубже! Он не такой. Не наш что ли…. А еще, чтоб вы знали, там мертвяки ходят…

* * *

Прозор никому не рассказывал, что как-то в раннем детстве он, на спор с другими деревенскими мальчишками, провел ночь на жутковатом болоте — Гнилой Топи. Не на самом, конечно, болоте. У края. Но сути это не меняло.

Сделал Прозор это отчасти из любопытства и озорства, а отчасти — из глупого мальчишеского тщеславия. Хотелось доказать другой ребятне, что все-таки самый-самый — это ОН! Он самый смелый, и самый отчаянный! С ним никто не сравнится!

Но основной причиной, в которой Прозор боялся признаться даже себе — было другое… Его толкнул на смелый поступок взгляд голубых глаз рыжей, конопатой девчушки Беляны, младшей дочери деревенского ведуна, доброй и маленькой: аж на пять лет младше его. Как тут не показать свою удаль! Вот в основном из-за этих необычайно ясных глаз мальчишка и отправился на зловещее болото. Ему надо это сделать — во что бы то ни стало! Надо сорвать цвет папоротника, расцветающий, как известно, в самую короткую летнюю ночь…

Прозор частенько заходил в избу к знахарю. И там, они с Беляной, слушали нескончаемые рассказы о чародейских наговорах, о целебных лесных корешках, о чудных колдовских травах. Оказалось, что просто так их собирать нельзя! Травы добывались с великим бережением и наговорами. И брать их следовало в обусловленное время: или утром — по росе, или даже глухой ночью — в грозу. Еще отец Беляны умел толковать сны и знал несчетное число примет на любой случай жизни.

Прозору особенно нравился рассказ о чудной траве кочедыжнике, или, как его звали сведущие люди, — папоротнике.

«…Кочедыжник, или папоротник, — нараспев говорил знахарь, — просто так рвать нельзя. Цвет папоротника добывают в ночь летнего солнцестояния и берут с особыми обрядами и наговорами… Он появляется только в эту ночь и охраняется нечистой силой. Сила чародейская да великая заключена в дивном цветке. В злую, глухую темень из куста папоротника показывается огонек, — это и есть его цветок. Он, то движется взад — вперед, то как бы замрет и потухнет, то снова вспыхнет жаром, то угаснет как уголек. Все это потому, что хочет нечистая сила скрыть от людского взора драгоценный цветок. Скоро настанет самая короткая ночь, боги спустятся на землю для борьбы с темной силой, и ведуны и знахари пойдут в лес рвать цвет папоротника. Только мало кому он достанется — тяжело его взять. Тяжело и опасно…»

Потом Прозор с Беляной долго обсуждали услышанное:

— Вот бы нам такой цветок заполучить! Мы бы с тобой невидимками становились, клады отыскивали… Нечистым духам приказы б отдавали!.. Я его сорву, Беляна!

— Ой, как страшно, Прозор! — доверчиво обратив к нему мордашку, шептала Беляна. — Не надо злых духов! Ты слышал — батюшка говорил, что только чародей или сильный ведун могут рвать этот цвет! А другому злые духи голову открутят… И еще слова знать надо…

— Обойдемся без слов! — хмыкнул Прозор. — Главное — не бояться. Подумаешь — нечистая сила! Вот пойду на Гнилую Топь и нарву там цветков. В короткую ночь пойду, в солнцеворот, когда боги спускаются на землю. Уж в этом болоте точно нечисти полно! Значит, и цветы будут!..

Такие разговоры не кончались. Слух о том, что Прозор собрался идти на запретное болото, да не просто днем, а в самую что ни на есть нечистую ночь, быстро разлетелся среди деревенских ребятишек. Прозор вырос в их глаз. Стал сказочным героем…

…Когда к вечеру Прозор добрался до Гнилой Топи, он уже жалел о своем опрометчивом поступке. Но отступать поздно и нельзя — тогда он перестанет себя уважать. И сразу же потеряет уважение сверстников, если вскроется, что на болоте Прозор не был, а просто-напросто переночевал в лесу. Этого мальчишка допустить не мог. И самое главное: ему так хотелось поднести цвет папоротника Беляне, а потом вместе становиться невидимками, творить разные чудеса и отыскивать клады…

Болото встретило мальчишку мертвящей тишиной. Недаром это место считалось гиблым: в нем даже лягушки не жили. Подойдя к краю, дальше начинались зыбучие кочки мха, Прозор остановился.

«Вот ты какая, Гнилая Топь… — подумал он. — И что ж в тебе такого страшного-то люди нашли? Болото — как болото. Только огромное. Тихое… Ну и как дальше быть?»

На многие версты простерлась мутная гладь великого болота. Вдали виднелись редкие, поросшие осинками и низкорослыми елями, островки. Кое-где из воды вылезали облепленные мхом валуны. Тишина… Ни звука… Даже комаров нет.

У вендов болото считалось непроходимым и нечистым. С топью издавна связывалось предание, что на это место, проломив землю сокрушительным ударом, рухнуло древнее злое божество. Оно проиграло битву светлым богам. За злобным божеством в этот провал ушли все его нечистые порождения и слуги. Со временем провал затянулся, зарос. На его месте выросло болото. Так говорили… Это было давно…

Никаких продуманных действий у Прозора не было. Главное — добраться до болота. А там видно будет! Кривая — куда — нибудь, да вывезет. Прозор забрался на верхушку мшистого валуна. Исполинский округлый камень врос в край топи. Повсюду, на сколько хватало глаз, тянулась гряда подобных валунов. Будто топь лежала в невиданном обрамление — ожерелье.

Грезилось: чья-то исполинская рука щедро сыпала камни. Где ни попадя! Все равно куда — лишь бы в топь легли. Необычно, что болото их не затягивало. Они, вроде как плавали в бурой ряске. Но это какой-то непонятный обман: валуны должны тонуть. Так происходит везде. Место валунов на дне…

«Нет, в глубь даже не сунусь — там сгинуть проще простого. Только пузыри пойдут, мои — прозоровские. Да и все равно — никто в глубь не ходил. И дороги туда нет. Скоротаю ночку у края. Посмотрю, что и как. Да и обратно! Главное — куст волшебный найти. Да круг очертить, чтоб куст мой, да и я сам нечисти не достался…»

Развесистый папоротник найден. Благо — любит тень, сырость и укромное место. А этого — окрест болота — в достатке.

Прозор очертил круг. Подумав — очертил вокруг папоротника и добавил еще один — общий и большой. Теперь нечисти он не по зубам!.. Стал дожидаться короткой летней ночи. Незаметно для себя уснул…

…Пробуждение оказалось неприятным. Несмотря на дневную жару с болота натянуло сырость и холод. Можно подумать, что сейчас не разгар лета, а промозглая осень. Прозор плотней укутался в нехитрую одежку. Понемногу одолевал страх: вдали ухает филин, во тьме леса сверкают бродячие огни… Кто знает — кто там? Лесного зверья Прозор не боится, а вот неведомые духи и нечисть — это другое…

Неожиданно, резкий булькающий звук заставил его вздрогнуть. Звук несся с середины Гнилой Топи. Начинается!.. Какой-то нечистый болотный дух первым решил овладеть волшебным цветком! Не выйдет! Прозор не за этим сюда шел и ночь коротал! Он никому — никакой нечисти — его не отдаст!

Прозор, не моргая, впился взглядом в темный широколистный куст.

— Ну, кто тут может быть? — утешал себя Прозор. — Злой болотник или болотница? Они, конечно, могут придти. Это их место… Леший? Он в лесу живет — сырость не любит. Русалки-лобасты в болоте не живут. Их удел — грязные лужи и канавы… Жердяи?.. Русалки-берегини? Они добры, иной раз… Да и живут далеко отсюда. Берегини в чистой воде резвятся. Ладно — нечего страх наводить…

Но страх пришел помимо воли… Вдали вновь послышалось хлюпанье. Прозору померещилось, что там неторопливо лопаются тяжелые вязкие пузыри. Будто в огромном котле закипает-забулькивает густое варево.

Пробил озноб. Прозор и не предполагал, что станет так жутко. Неожиданность и неведомость — страшные вещи для взрослого охотника, что уж говорить о маленьком мальчишке. Загудело… Порыв ветра с глубины топи донес до носа Прозора мерзкий сладковатый и неистребимый запах. Да что там запах! Вонь! Несло падалью….

Да какое там падалью! Этого мало! Казалось, что там, в середине болота, разом всплыли десятки… сотни трупов и туш павших животных! Прозора замутило, закружилась голова, к горлу подкатилась тошнота. Такого он не ожидал! Все что угодно, только не эта невыразимая вонь… Мальчишка чуть было не дал деру, да вот вспомнил, что из круга выходить нельзя. Ни при каких условиях! Подошло время нечисти. Прозор это знал….

Неожиданно в кустах папоротника засверкала искорка слабенького, чуть видного огонька.

«Цвет! Вот он! — ожгла мысль. — Щас я его!..»

Заткнув нос подолом, чтоб хоть как-то ослабить невыносимый дух, Прозор застыл в ожидании — когда цвет войдет в силу, заиграет. Главное — не прозевать!

Со стороны Гнилой Топи неслось мерное хлюпанье: будто множество ног месило непролазную грязь. Скосив глаз, Прозор увидел, что к берегам движутся колышущиеся зыбкие тени. Мальчишку пробрало, он окаменел…

«Не боятся! Главное — не боятся! Я в кругу! Ничего со мной не будет! — мелькали обрывки мыслей. — Не смотреть! Круг-оберег спасет!»

Но против воли Прозор исподтишка косил глаза, стараясь оставить голову недвижной.

Тени приближались, и вскоре Прозор смог различить, что это люди. Да, это были люди… Но какие! Страшные, обезображенные тлением мужские и женские трупы. Дети… На них надета необычно-диковинная, у иных сгнившая и свисающая лохмами одежда. Прозор мог поклясться, что он никогда не видел столь странных одеяний. В его мире так не одеваются. И заморские купцы такое не носят, и мореходы…

В головах иных мертвецов Прозор заметил почерневшие дыры. На них черными сгустками застыла кровь. У других же, маленькие страшные дырочки шли по синюшной плоти ровными рядами. Это видно сквозь истлевшую рухлядь. Трупы тяжело шли из глубин болота, бредя по затянутым ряской омутам. Они медленно приближались к береговым валунам. Мертвецы не тонули. Наверно, не могли…

А меж тем, цвет папоротника зашевелился, заиграл. Все, как рассказывал отец Беляны. Вот-вот его надо рвать, он распускается! Будет поздно! Уйдет! Нельзя пропустить этот миг!

Прозор протянул руку к цветку. Немного задержал, и… И не совладал — сорвал набухшую почку… Раздался треск, из почки посыпались золотистые искорки. Заветный цвет оказался в руке Прозора.

Рано… Рано… Поспешил…Но как бы там не было — цвет у него в руке. А это уже что-то… И сделанного не воротишь.

Все так же зажав нос плотнейшей холстиной и стараясь дышать ртом, Прозор с торжеством взглянул на болото. Но… Людским останкам безразлично, что он сделал. Они подошли почти к краю — дальше шло сухое место — и застыли. Казалось, их держит невидимая черта. Лица покойников исказились. Прозору показалось, что в их глазах сквозит отчаяние и наворачиваются слезы. Мертвые в бессилии протягивали к берегу руки. Будто пытались отодвинуть неведомую грань. Но преграда, держащая их, была слишком сильна. Вскоре весь край болота заполнился покойниками. У Прозора лязгали зубы. Оторваться от жуткого зрелища не хватало сил. Ближние трупы смотрели сквозь него немигающими глазами. Они его не видели — он им не нужен. Им нужно другое, но что?.. Прозор этого не знал…

Тем временем из глубины топи до берега донеслись непонятные, странные звуки. Раздались обрывки незнакомых слов, крики — перемежаемые стонами и воплями. Послышались сухие редкие щелчки — будто по сухостою стучат палкой. Такие же щелчки — только частые: будто быстро-быстро барабанит дятел. К смердящему запаху падали примешался еще один — дымный и вонючий. С непонятной кислотой. Над болотом поплыли сизые пласты неведомой вони…

Светало… Лес за спиной Прозора пробудился. Пропела ранняя птица…

Мертвые развернулись и, склонив головы, тихонько побрели назад — в топь, из которой вышли. В ее сердце, в середину… Почти у каждого на спине Прозор увидел страшную рану. Будто кто-то выгрыз из плоти кусок мяса. В такую дыру поместился бы кулак взрослого мужчины.

Рассвело. Мертвяки ушли. Исчез смрад и сизые обрывки кислого дыма. Затихли стоны. Начался день.

Прозор лихорадочно собрался. Бережливо завернул папоротников цвет в холстину. Внимательно огляделся. Опасности нет — можно уходить… Прозор припустил так, что только сверкали пятки! Ему всё казалось, что не все мертвяки ушли в болото, и кто-то из них нарочно остался, чтоб догнать его и утащить с собой, чтобы он тоже потом стоял у края топи и отчаянно смотрел на берег, не в силах выйти. С той поры Прозору иногда снились страшные сны. В них он шел по болоту, проваливался в него по колено, по пояс, и тогда его хватали холодные костистые руки и тянули к себе, на дно… Прозор с криком просыпался, гулко стучало сердце и боль ломила голову. Не один ведун не мог избавить Прозора от страшных снов…

— Никогда так больше не поступай, мой храбрый мальчик, — попенял ему отец Беляны. Вернувшись Прозор рассказал ему все. Только ему… Что от ведуна скроешь? Да и тайн от него у Прозора не было, только доверие. — Чтоб стать настоящим кудесником и знахарем — нужны годы обучения и терпения. Одной смелости мало… То, что ты видел и необычно, и страшно. Я не знаю, что сказать, не знаю… Не надо чтоб это вышло. Молчи. Тебе повезло — это болото настолько страшно, что даже нечисть избегает селиться рядом. Там иной мир. А то, что сорвал не распустившийся цветок — не беда! Ты ж видел его расцвет. Вот за это и получил нешуточную награду. Выйди ночью и оглянись. Увидишь, что и во тьме ты можешь видеть, как и днем. Отныне мрак тебе не помеха.

С той поры у Прозора и появился этот чудный дар — видеть в ночи, как днем. А нераспустившийся цветок папоротника он подарил Беляне. У нее тоже дар есть…

 

3

Нежить улетает

— Какие мертвяки, Прозор? — удивленно поднял брови Велислав. — О покойниках на Гнилой Топи слухов нет.

— Маленький я тогда был, вот и сходил сдуру — мертвых посмотреть, — буркнул Прозор. — Потом как-нибудь расскажу, сейчас не буду: и так бед сегодня много выдалось. Только есть там мертвые — в Гнилой Топи, знайте. Но они не такие как наши — там мертвяки из другого мира. Видел…

Венды сгорали от любопытства, но Прозор молчал. Как только ему доводилось вспоминать, что пришлось пережить в детстве на древнем болоте, он сразу становился угрюмым и замкнутым. В остальном же редко можно было сыскать человека жизнерадостней бесхитростней чем Прозор. Вот и сейчас — раз решил, что не надо рассказывать о мертвецах, значит, ничего говорить не будет.

Добромил зевнул:

— Я уже спать хочу, сам не знаю как. Может, начнем укладываться?

— А почему бы и нет? После этаких страстей — сон самое милое дело! — радостно подхватил Любомысл. Старик тоже давно клевал носом и хотел предложить отдохнуть. — Сейчас со стола приберем, ляжем да храпака зададим. Так Велислав?

— Так-то оно так… — задумчиво отозвался предводитель. — Да я вот думаю, что надо бы этой ночью караул выставить. Хоть мы и за стенами, хоть и заложили щели чесноком, но… Вот что! — решил Велислав. — Сторожить будем по-двое. Нас пятеро, значит кто-то без напарника. Он под утро, когда рассветет, нас стеречь будет. Тебя, Любомысл утром поставлю, готовься, — улыбнулся Велислав, зная, что старый мореход из всего времени суток больше всего не любил — как он его называл — час быка: глухое, предрассветное время.

— Как пятеро? — обиделся Добромил. — А я что, не в счет?! Велислав, почему не хочешь меня в охрану поставить? Чем я хуже? Нет, я сейчас немного полежу, посплю. А потом растолкайте меня. Я тоже дежурить буду — как все. Чай не в палатах отдыхаем, щас почти как на войне. Будите!

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Велислав, — разбудим тебя под утро — будешь с Любомыслом караулить. А там, как только рассветет, ноги унесем. И чем быстрее — тем лучше. Вы до ближайшей деревни: там меня ждать будете. А я в другое место поеду. Потом встретимся.

— А куда, если не секрет, собрался, Велислав? — полюбопытствовал Прозор. — Может и мне с тобой? А Добромила — Борко, Милован и Любомысл до Виннеты доведут. Разделимся: они из города помощь приведут, а мы по деревенькам ведунов поищем.

Велислав задумался: предложение Прозора выглядело заманчиво. Но у него есть план лучше. «Ладно, скажу, к кому я надумал за помощью обратится, худа от этого не будет!» — подумал Велислав.

— Тут, недалеко, рядом с лесным озером, живет мудрый волхв. Его зовут Хранибор. Волхв Хранибор. Хранитель леса. Слышали о нем?

Венды переглянулись: нет, это имя им незнакомо. Хотя все вендские волхвы, живущие по лесам напересчёт. их не так уж много. Ну что ж, если Велислав надумал обратиться именно к Хранибору, значит так надо. Велислав знает, что делает.

— До других волхвов далеко, пока доберешься да пока разыщешь — время уйдет, — пояснил Велислав. — А оно дорого. Товарищи больны, нежить окрест башни объявилась. Я Хранибора давно знаю, он поможет.

— А почему мы о нем раньше не слышали? — спросил Любомысл. — Ведь мудрые знающие люди — а уж тем более волхвы — в почете, их все привечают, считают за честь с ними знакомство иметь…

— Не хочет волхв людской славы, — улыбнулся Велислав. — Ни к чему она ему. Хранибор ей хорошо цену знает. — И, помолчав, прибавил непонятные слова: — Ведь это его заслуга, что десять лет назад, когда дикари-бруктеры на Альтиду напали, наша кровь не пролилась. Прозвище Старой, что после той битвы мне люди дали, по праву волхву Хранибору должно принадлежать, не мне.

— Ой! Здорово! Расскажешь? — воскликнул Добромил. — Я о нашествие бруктеров только слышал, мал был. Такие истории знать надо

Велислав и Прозор переглянулись. Дружинники вспомнили первое в их жизни сражение. Да и сражением, как таковым, это тяжело назвать: тогда над грубой силой победил разум. И все благодаря Хранибору. Тайна волхва — не тайна Велислава. Но княжича она касается напрямую…

— Обязательно расскажу, Добромил, но не сейчас. Вернемся в Виннету и там все узнаешь. Обещаю тебе. А теперь, давайте думать, как ночь поделим? Да, отроки, гляньте-ка, что там, в тех дальних сундуках? На моей памяти — в них зимняя одежа хранится.

Вскоре Борко и Милован выгребали из сундука теплые овчинные полушубки.

Порешили так: первую половину ночи на страже стоят Прозор и Милован, оставшуюся Велислав и Борко. Любомыслу и княжичу — начать сторожить, как только засветлеет.

— Кто на страже стоит, тому луки под рукой держать! — распорядился Велислав. — Если мало ли какое-нибудь сомненье появится, то сразу — серебром…

Стали располагаться: набросали на лавки найденные в сундуках овчинные полушубки. Этими же тулупами укрыли больных. В изголовье положили оружие.

Милован загасил половину светильников, чтоб понапрасну не жечь масло. Один светильник снял и поставил на стол. Помещение погрузилось в полумрак. Парень уселся напротив Прозора и подпер щеки руками, старательно тараща глаза и вслушиваясь в ночные шорохи. Но зря он таращился. Как задремал — Милован не заметил…

Смачно похрапывал Любомысл, у стены на лавке приглушенно стонал Борко. Наверно снилось плохое: давешний упырь и во сне преследовал молодого дружинника. Прозору не спалось. Воин в охране, охотник в засаде. Нельзя…

— Милован! — кто-то тряс парня за плечо, безжалостно прерывая блаженный сон. — Проснись! Да тихо ты!

Широкая ладонь плотно придавила губы, прерывая готовый вырваться возглас. Очумелый Милован с усилием разлепил веки, пытаясь отбиться от навалившейся напасти, но все тщетно… Одной рукой Прозор намертво зажал парню рот, другая же, тяжелым мельничным жерновом, придавливала к скамье. Милован чувствовал себя немощным старцем.

— Тихо! — снова прошипел Прозор. — Тихо! Вслушайся! — И чувствуя, что Милован пришел в себя: проснулся и перестал дергаться, освободил губы парня от жесткой как доска ладони и повел глазами на лавки с больными дружинниками. — Ты ничего не чуешь? Там что-то есть? Иль мне мерещиться?

Сонный, не прочухавшийся Милован вытаращил глаза и прислушался. Да, в самом деле там твориться нечто непонятное: слышиться легкий шелест; побрякивание то ли височных женских колец, то ли монист…

«Опять волшба, или как её назвал Любомысл — магия. Тьфу — будь она неладна! — напрягся Милован. — И зачем только эти письмена смотрели?»

Раздалось хихиканье. Смеялась женщина или ребенок. Совсем, как вечером, на отмели, когда злая сила опорожнила котел с ухой. Потом раздался клёкот и шелест кожистых крыльев.

— Что там? — шепнул Милован. — Что-нибудь видишь? Хихикает кто-то.

— Нет, только воздух колышется. Как марево в жару. Значит, не почудилось.

Крылья прошелестели над самой головой. Даже вроде бы теплом обдало. Незнакомый тонкий приторный запах защекотал ноздри. Потом раздался легкий стук от одной из заложенных дубовыми ставнями бойниц. Затем тихий испуганный возглас… Почти человеческий. Будто летучая невидимка неожиданно укололась или обожглась. Серебряная куна, висевшая над бойницей качнулась. Еще раз… Еще… Словно кто-то невидимый обжегся об неё и теперь дул, пытаясь остудить…

Милован подтянул лук. Стрела бесшумно легла на тетиву. Прозор придержал парня, положив на оружие ладонь, почти не разжимая губ, выдохнул: — Обожди! Кажись, я знаю, что там. Может, ошибаюсь… Надо ставни отворить — им выхода нет…

Кому надо отворить ставни — Милован не понял. Поднявшись, Прозор бесшумно, ступая как только он один и умел, прокрался к бойнице.

Так же тихонько сняв с нее качающуюся серебряную куну, он легко вынул тяжелую дубовую ставню, и будто хрупкую драгоценность опустил ее на пол. Потом, словно тень, отодвинулся и вжался в стену. Все это Прозор проделал быстро: будто вел привычную охоту. В проем потянуло прохладой.

Теперь шелест крыльев слышался в разных концах помещения: тихий, неприятный и загадочный. Казалось, в воздухе мечутся невидимые летучие мыши или сильный ветер треплет мокрые холсты. Язычки пламени в светильниках заколебались: над ними шелестели невидимые крылья…

Снова послышалось детское хихиканье, но уже вдали от людей, у открытой бойницы. Последовал неразборчивый женский возглас и снова зашелестели крылья. Милован чувствовал, как на его голове шевелятся волосы.

Из прочной кладки сыпались песчинки и мелкие камешки. Казалось, что в сводчатый проем протискивается что-то невидимое и грузное — нещадно обдирая о камни свое туловище. Потом приглушенное хлопанье крыльев донеслось снаружи. За бойницей послышался взвизг и хриплое карканье — вроде как зов.

Опять из кладки посыпались песчинки: за невидимой первой тварью наружу последовала вторая, потом третья… Неожиданно крыло коснулось головы Милована, разметав волосы. Потом парень замер, у него появилось ощущение, что кто-то неведомый и страшный его разглядывает: будто он маленькая птичка, а этот взгляд холодный и безжизненный — змеиный. Замерший Милован насчитал семь выползов, или выходов, или вылетов — происходящему просто не было названия — неведомых тварей… Ровно по числу занемогших дружинников.

— Что это, Прозор? Что ж это такое-то такое, а?! — Очумевший Милован смог разлепить ссохшиеся губы. Парень тяжело выдохнул, видя, что Прозор вновь водружает на места тяжелую ставни и завешивает ее серебряной куной. — Откуда это? Что за жуть? Ведь все заперто было! Везде серебро, чеснок висит!

Милован затряс головой, похоже, молодой дружинник сейчас зарыдает. Прозор положил на его плечо руку и сумрачно изрек:

— Это дочери Мораны: лихоманки-лихорадки. Другого объяснения я не знаю и у меня его нет. Да вставай ты — все закончилось. Не сиди сиднем — считай, что мы в засаде и враг мимо нас прошел. И был этот враг грозен и могуч, и биться с ним не следовало: потому что пока не знаем чем его можно одолеть. А вот узнаем — тогда другое дело. Давай лучше глянем, что там с нашими — живы ль еще? Оттуда все началось. — И великан направился к больным.

Прозор тронул каждому шею: щупал пальцами яремную жилу — бьется ли в ней кроветворный живчик. Потом, хмурясь, достал нож. По очереди, приложил каждому холодное лезвие к губам. Качнул головой: трое не дышит. Затем пощупал им грудь и серебряные обереги. Склонил голову…

Милован сразу все понял.

— Что будем делать, Прозор? — тоскливо спросил он. — Еще трое. Сколько нас к утру останется? Будим Велислава и Любомысла?

— Не надо, — невесело отозвался Прозор. — Не надо никого будить. Ничем уже не поможешь. Эти лихоманки в них еще на берегу вселились. Наши бедолаги их с собой принесли. Может, ты сейчас чувствовал: в тебя что-то влезть хотело да не вышло? Было?

— Было. Мерзко. Рассматривали меня. Я думал, чудится.

— Ничего не чудится. То же самое я на берегу чувствовал. То же самое, — повторил Прозор. — Верно Любомысл молвил — серебро нас спасло. Слышал, как на бойнице одна тварь на серебро наткнулась и заверещала? Боятся они его. Для них оно — гибель. И то серебро, что мы хворым подвесили, этих тварей и повыгоняло из тел. Я куны потрогал: они горячие, жар от них идет — будто их только отлили. Да вот только жаль — не сразу наши обереги помогли — успели лихоманки у троих душу высосать. Будить никого не будем — пусть отдохнут. Проснутся — все увидят. Я заметил, лихоманки над ними не кружились. На всех серебряные обереги есть.

— Почему ты думаешь, что это лихоманки?

— Почему, почему! — усмехнулся Прозор. — Ты вот меня послушай: думаю, теперь тебе все равно не уснуть, ну и чтоб не скучно было, расскажу, что я в детстве про это слышал.

Теперь уж Милован точно не мог сомкнуть глаз, держа в руках снаряженный лук и зачарованно слушая Прозора. Тот вполголоса рассказывал ему о дочерях Мораны-Смерти все, что когда-то ему довелось слышать от деревенского знахаря — отца Беляны.

Добромилу снился Пес… Он был большой — гораздо больше самого крупного волка, которого мальчик видел этой зимой. И шерсть на дивном звере совсем не серая — как на волках, а цвета пожухлой осенней травы с легкими буровато — серыми подпалинами.

Сначала Добромил увидел маленькое бурое пятнышко на небосводе, усыпанном необычно чистыми и яркими звездами. Пятнышко стремительно близилась, росло и приобретало очертания. Пес несся к нему огромными прыжками, прямо сквозь звезды! И вот, к мальчику, умерив бег, а потом вообще перейдя на неспешный осторожный шаг, степенно подходил чудный зверь… На его шее зверя темноватым багровым огнем горели большие самоцветные камни.

Пес несколько раз вильнул изогнутым пушистым хвостом, и уселся перед Добромилом. Глядя на мальчика, чуть склонил голову набок — рассматривая его. Потом Пес заулыбался всей пастью: его черные губы бережно прикрывали огромные белые клыки — ведь всем известно, что если скалишь зубы — то задумал недоброе…

«Ты хотел знать, кто такие Псы? — услышал Добромил. — Так вот, смотри — я один из них…

— Можно я тебя потрогаю? — спросил Добромил. — Не бойся — я не сделаю тебе неприятно…»

Пес упал на спину и, в восторге заболтав в воздухе всеми лапами, хохотал:

«Мне?! Неприятно?! Добромил! Маленький! Знай, что псы и люди самые — самые стародавние друзья! Лошади, и те пришли к вам позже нас. А уж про кошек я вообще не говорю! Жаль, что когда-то нам пришлось уйти… Мы любим людей, особенно детей, а они любят нас…

— Ты не уйдешь? — спросил Добромил. — Мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями…».

Вместо ответа Пес вильнул хвостом, опять уселся и протянул Добромилу мощную, толщиной с руку взрослого мужчины, переднюю лапу. Он улыбался…

 

4

Нападение нежити

Так и не удалось замкнувшимся в башне дружинникам безмятежно и без препон дождаться утра. Жуть, ударившая вечером по маленькому отряду, и играючи, походя, забравшая несколько жизней, была лишь началом, всполохом чего-то темного и зловещего: принадлежащего иному миру. В ночь весеннего равноденствия дремавшее под покровом древнего болота неведомое зло вздохнуло и пробудилось. А толстые стены башни оказались ненадежной защитой.

Тяжелые ставни, что наглухо запирали бойницы со стороны реки, вдруг враз вышиб страшный, гулкий удар извне. Казалось, по башне одновременно ударило множество камнеметных устройств и мощных таранов, предназначенных для лома крепостных ворот. Впрочем, саженные, сложенные из крепкого серого гранита стены устояли и даже не пошли трещинами. А вот прочее…

Первыми пострадали бойницы. Тяжелые крепкие ставни, сделанные из дубовых брусьев, прогудев над спящими людьми, с грохотом ударились о противоположенную стену и разлетелись в щепу.

Вбитые в щели длинные кованые крюки, на которых крепились запоры ставен, оказались вырваны с корнем. Теперь на их месте зияли глубокие выбоины. Из краев бойниц кое-где вылетели камни.

В ослепшие бойницы с гулом и закладывающим уши непонятным свистом в помещение ворвался стылый воздух. Кружащим вихрем пройдясь по ярусу он, на своем пути смёл и расшвырял лавки с лежащими на них людьми. Ударившись о кладку печи, вихрь затих, будто впитался в нее.

В давным-давно протопленной печи неожиданно вспыхнул огонь, хотя гореть в ней просто-напросто нечему. В печи осталась лишь горстка теплого пепла. Но сквозь заслонку прорывались жаркие гудящие языки пламени. Наверно бог Земного Огня, обитающий в каждом очаге, боролся с подступающей тьмой. Светильники на стенах ослепительно вспыхнули и разом погасли.

Спросонья люди не соображали: что надо делать, куда хорониться. Никто из дружинников ни с чем подобным еще не сталкивался… Да и бежать, в общем-то, некуда, и оставаться на ногах не стоит: снаружи слышится непонятный звук — далекий гул перемежаемый суховатым треском. Он походил на шум катящихся в прибое камней.

А затем в бойницы с тяжким воем влетело несколько замшелых валунов. Ударившись о стены, они раскололись на множество осколков. По помещению заскакали обломки камней. Людям оставалось только сжаться, прилипнуть к полу. Ведь любой из этих камней запросто покалечит или убьет.

Пока Милован беззвучно разевал рот, тараща ошалевшие глаза на выставленные бойницы, Прозор, схватив молодого увальня за пояс, как пушинку отшвырнул его к стене, к бойницам, по которым пришелся удар.

Стукнувшись о камни, Милован зашипел и тихо ругнулся. Но парень сообразил, что надо вжаться и застыть у стены. Там вряд ли его зацепят валуны.

Прозор огромным прыжком махнул к Добромилу. Резко схватил мальчика и метнулся под выбитые бойницы к Миловану. Прыжок вышел славный — дальний, вровень с полом. Оба тела стремительно летели над каменными плитами, чудом не касаясь их. Как это вышло, Прозор даже потом не понял — просто иногда ему удавалось делать небывалые вещи. Возможно, помогало то, что когда-то он видел, как расцветает папоротник. А может и другое: в лесу выживает тот, кто сильней и ловчей. Ведь в любом поединке помимо отваги требуется проворство. А венды, сызмалу живущие в необъятном лесу и сроднившиеся с ним, много переняли от лесного зверя.

Со стороны казалось, будто к мальчику метнулась большая тень, накрыла его, и Добромил исчез.

Снова раздался гул и сухой треск. В бойницы влетело несколько валунов. По помещению снова заплясали обломки.

Прозор, телом прикрывая Добромила, лежал у стены, сцепив на затылке руки. Осколок очередного булыжника ударил его в спину. Прозор только прошипел что-то сквозь зубы — скорее от неожиданности, чем от боли.

Остальные, со сна не такие проворные, как Прозор, застыли прикрывая головы руками.

Последовал очередной удар. По всему помещению с грохотом разлетались булыжники. Дробясь на части, камни крушили и превращали в решето все, что попадалась по пути. Рухнул на пол крепко сработанный стол — один из осколков перебил ему дубовую ногу. Другой валун, размером с голову бычка, вломился в печной дымоход, обрушив его верхнюю часть. Ярус наполнился пластами серого дыма.

Осколки скакали по помещению, долго подпрыгивали. Не иначе в них вселилась злая сила.

Но скоро град камней прекратился и наступило затишье.

Прозор приподнял голову:

— Все целы? Башку никому не снесло?

Оглядевшись, ткнул в бок скорчившегося Милована:

— Парень, ты жив?

Милован, приподнял голову, глухо простонал:

— Жив я! Жив! Ну и хватка у тебя! Сжал меня так, что я думал будто в жернова попал! Да потом еще об стену швырнул! Бедные мои ребрышки. Цел…

Парень недовольно бурчал, но Прозор не слушал, оглядывал последствия погрома.

Кряхтел Любомысл. Старик мудро спрятался под лавкой, решив, что широкая доска тоже защита.

— Спасибо ему скажи, увалень. Подумаешь ребра. Эка невидаль. Мне вот в главу камешек угодил. Чуть пониже, да чуть точнее, и все — справляли бы по старику-баюну развеселую тризну.

Любомысл ощупывал голову — кожа повыше виска рассечена. Под пальцами мокро, но кость цела.

Лежавший Велислав огляделся, прислушался. Осторожно поднялся: неясно, закончился ли этот каменный град, или это всего лишь временная передышка.

Но пока за бойницами стояла тишина, непонятного шума и треска не слышно. Велислав поискал взглядом княжича. Увидев, облегченно вздохнул — Добромил притулился у широкой груди Прозора.

— Ты как, Добромил? Цел? — крикнул Велислав. — Все в порядке?

Из-под бока Прозора откликнулся маленький князь. Добромил так и не понял — что с ними стряслось.

— Я жив, Велислав! Только не понятно — что случилось? Спали себе спокойно, и вдруг… Раз!.. Я на полу, а потом тут оказался — у стены, а Прозор меня закрывает. А над головой камни бьются.

— Чего уж тут непонятного, — с горечью откликнулся Велислав. — Не добраться нежити до нас — серебро да чеснок не пускают, так она просто взяла и бойницы камнями выставила. Видать — очень мы лакомый кус для нее. А может — нежити еще что-нибудь надо… в башне в этой.

Любомысл подхватил:

— Да, сильно эта дрянь к нам прицепилась. Как репей какой-то. Может, не хочет, чтобы люди знали, что она тут появилась? Опасается? Так ведь так думать глупо. Чтобы нежить, да хоть чего-то опасалась? Хотя всякое бывает… Уф, чего это я горожу? Не слушайте меня, люди, — это все от разбитой башки. Надо же, как гудит…

Бережно растирая битое место, старик подтянул пояс, достал из одного из поясных карманов небольшой отрез холстины. Поднявшись, оглядываясь на бойницы, Любомысл пошел в угол, к бочке с водой. Смочив платок, старик осторожно приложил его к голове.

— Уф! Вот так-то лучше… — облегченно вздохнул Любомысл. — Мне сначала почудилось будто румийская баллиста по башне лупит. Видел их как-то: десяток таких баллист, и лежали бы мы сейчас под грудой осколков… тех что башни остались.

Прозор недоверчиво хмыкнул: — Чем же они от наших камнеметов отличаются?

— Да ничем, просто большими камнями бьют и не так подвижны. Их в разобранном виде до места довозят и собирают. Если наши устройства россыпью могут бить, то румийские только большими валунами. Вот и вся разница. Впрочем, по башне россыпью били, раз камни в бойницы летели.

Дружинники пока так и лежали на полу. Но вот Велислав поднялся. Мягко, как кот, подошел к ближней бойнице и осторожно выглянул Предводитель молчал.

— Ну, что там, Велислав? Говори же, не томи! — не выдержал Прозор. — Видишь что-нибудь?

Отойдя от бойницы, Велислав хмуро бросил: — Нет там никаких баллист, все спокойно. Только на Гнилой Топи сероватое марево набухает… Оно чуть светится. Пойду наверх, гляну.

Велислав, задумчиво почесав затылок, направился к лежащим у прохода торокам. В них лежали упрятанные до поры доспехи.

Велислав решил, что сейчас самое время облачится в броню.

— Други! Наденьте брони, и с оружием не расставайтесь. Какая ни есть, а защита. Не от нежити спасет, так хоть…

От чего защита — не договорил. И так ясно: осколки валунов валялись по всему ярусу. Велислав надел пудовую, с высоким воротом кольчугу. Препоясался турьим поясом, закрепил на нем длинный меч, боевой нож; накинув на броню плащ, повесил на плечо налучье, а за спину тул со снаряженными серебром стрелами. На голову Велислав надел золоченый, украшенный серебряными узорами шлем.

Все, кроме Борко, облачились в доспехи. Сделав знак Прозору следовать за ним, Велислав идя к ведущему на крышу проходу, увидел, что парень так и сидит на полу.

— А ты чего рассиживаешь? Досталось?

Борко не ответил, за все это время парень не издал ни звука. Сидя на корточках, он поддерживал правую руку левой и осторожно пытался ею пошевелить. Не получалось: даже во мраке видно, что лицо его бледно и покрыто испариной. Борко тяжело и прерывисто дышал.

— С рукой неладно? Что так дышишь тяжело?

Борко кивнул — да, неладно. Велислав присел около парня и осторожно тронул руку парня. Борко зашипел от боли.

— Тише ты, Велислав! — глотнув воздуха, Борко одернул руку и тут же застонал. — Осторожней! Перебита она… Сначала по животу камнем садануло. Пока воздух глотал и в себя приходил — не чувствовал, что рука задета. Только сейчас задергало. И брюхо сводит — дышать нечем…

Подоспел Прозор. Без всякой жалости — эка невидаль, это ж обычное дело! — и не обращая внимания на тихую ругань молодого дружинника, закатал рукав его рубахи. Потом сильными пальцами стал щупать руку.

— Где? Тут больно? А здесь?..

Борко только бледнел, молча кивая. Рука как ватная — не поднять — и дергает так, что… Парень сцепил зубы, когда в очередной раз Прозор схватив за запястье, выяснил, что перебито именно оно: кость можно подвигать и согнуть. Хорошо, что осколки наружу не полезли, мышцы не порвали, хотя кто знает — рука распухла. Ну а утроба? Дело серьезное, но раз кровью не плюется, значит пройдет. Ругается — жить будет. До знахарей доберутся, они мигом молодца на ноги поставят. Дело знакомое.

— Потерпи, молодец, сейчас уладим твою беду, — одобряюще сказал Прозор и повернулся к Миловану: –

— Помогай другу, парень. Ищи-ка две недлинные дощечки, вот такие примерно, — Прозор развел руками, показывая какой длины они должны быть. — Да холстину покрепче найди: руку в ложе укладывать будем. Я от отца Беляны научился — знахарь кости здорово правил. Пока ищешь, да пока затишье, мы с Велиславом глянем — что снаружи творится. Пошли, Велислав.

— Я с вами! Можно? — дернулся Добромил.

— Да ты что, княжич! — встрепенулся Любомысл. — Тут-то опасно, за стенами! Вон что твориться! А уж там — вообще незнамо какая жуть!

— Пусть идет, — обронил Велислав, — все равно будем отсюда уходить. Вряд ли на крыше хуже, чем здесь. Если снова камни полетят, то не выстоим. Мы здесь как в охотничьей яме заперты: бей сверху кто хошь, и чем хошь. Вы уйдете, я останусь — добавил он.

— А ты? — спросил Любомысл.

— Я их не брошу, — Велислав кивнул в сторону хворых дружинников. — Надо бы сразу к волхву Хранибору идти. Совсем тут плохо становится, и время уходит. И что дальше будет — неясно.

— Чего уж тут неясного! Еще трое опочило, Велислав. Мы уж тебя будить не стали, — тронул друга за плечо Прозор. — Дочери богини Мораны, лихоманки — лихорадки, в них вселились… забрали их души… Мы лихоманок с Милованом не видели, но чувствовали. Слышали, как они по ярусу летали. Сейчас тут их нет: через бойницу убрались. Поначалу этих тварей серебро не пускало — я снял одну куну, дорогу им дал. А вскоре после этого все и началось, — он обвел рукой, показывая на усыпанный каменными осколками пол.

Велислав помрачнел еще больше. Крепко сжал губы. Вопросительно глянул на Прозора, на Милована. В голубых глазах застыл вопрос: «Как?»

— Прозор им лезвие к губам прикладывал, — сказал Милован, — не дышат… И серебро, что на груди у них висело, раскалилось, будто его только что отлили.

Добромил тихонько охнул — сколько смертей за раз. Какая тяжелая и жуткая ночь! О том ли думал молодой княжич, когда собрался проехаться по вендским лесам: посмотреть, какие живут в лесных деревеньках охотники и воины. Да и собой втихую похвалиться: вот он каков, будущий властитель крепости Виннета. Не хуже вендских ребятишек — то же, что и они знает и умеет. И из лука высокую птицу вмах бьет, и мечом владеет как заправский воин. И отряд у него, у молодого князя, — из одних вендов. Большинство дружинников из славного рода Рыси. Ведь благодаря людям этого рода — рода Снежной Рыси, уже твердо прижилось новое название вендских лесов — Рысь, или Русь. Все иноземцы так теперь их называют. Да и свои, в Альтиде, тоже стали именовать закатные земли своей страны этим словом. И вот…

— Я гляну, что с ними, — встрепенулся Любомысл. — Да, Велислав, верно говоришь — надо отсюда ноги уносить. И чем быстрей — тем лучше. А лучше всего — немедля! Хоть сейчас и ноченька над землей властвует, но хуже чем в этой мышеловке уже не будет. Вишь — как все получилось. Камень-то какой ненадежной защитой оказался. Может — в лесу, на воле, спокойней будет.

Старик хмурился. Лес для вендов дом родной. Но и там невесть что может поджидать. Особенно окрест башни. Вон, голодный упырь-албаст под стенами бродит, ждет, когда люди наружу выйдут. Ладно — с упырем они совладают. Хорошее средство против него есть. Главное, от Древней Башни подальше убраться. Уж тут-то точно ничего хорошего их не ждет.

— Кто же это по нам так вдарил? — качнул головой старик. — Колдовство зловещее? Магия темная? Не иначе как она проклятая! Другого ответа нет… И откуда это? Лес-то чистый! Ладно, потом разберемся. Добромил — осторожней там наверху! Пожалей сердце стариковское.

— Ничего, ничего, дядька! Я ж с Велиславом и Прозором! Чего мне с ними станется?

«Молодец Добромил — совладал со страхом! — про себя усмехнулся Велислав. — Настоящим воителем будет. Впрочем, молодость не задумывается над тем, что кроме жизни есть еще и смерть».

Да, молодость есть молодость: страха смерти не знает. Вся жизнь впереди — чего ее боятся? Готова очертя голову бросаться в самые рисковые дела. Милован и Борко такие же.

— Милован! Ты, когда другу поможешь, глянь, что внизу. Лошадей запряги, — распорядился Велислав. — Только осторожней у ворот. Серебра прихвати. Хотя, внизу тихо до сих пор: валуны только в этот ярус летели, и в две бойницы, я примечал. Любомысл поможешь ему.

Милован кивнул, подмигнув Борко: «Мол, терпи, друг! Скоро выберемся отсюда, а там знахари вмиг твою руку вылечат, и будешь мечом махать лучше прежнего!»

Прозор кивнул на дальнюю стену и прогудел: — Все так, Велислав. Верно! Вон, бойницы со стороны леса, до сих пор закрыты. Уцелели. И ворота тоже на лес выходят. Значит, с той стороны не били. Камни с реки летели.

Велислав, Прозор и Добромил вышли на крышу. Милован занялся поисками необходимых для лубка вещей, а Любомысл занялся больными.

— Ну, что? — сказал Велислав, глядя на окрестности. — Какие думы, други? Прозор, что скажешь? Тишина везде — как и давеча. Если б не эта мгла над топью.

— Леший его знает, что это за марево над болотом, — отозвался Прозор. — Не знаю… не знаю… Это для волхвов забава! Вон гляньте — вроде бы как шевеление там идет. Примечаете?

Да, над Гнилой Топью вспучивалось серое марево. Клубящееся, едва заметно колыхавшееся. Будто тесто в квашне, когда его встряхивают, чтоб осело. Только это болотное тесто не плотное, а призрачно-серое. Оно вспучивалось и меняло цвет на ярок-алый. Задрожав, вновь опадало, серело… И вновь вспыхивало.

В глубине жутковатого марева шло мельтешение. Что там такое? Явно недоброе! Ох, действительно — пусть ведуны да волхвы разбираются, богов и разные силы на подмогу зовут. Они с иным миром общаются, — это их дело… А сейчас главное — поскорей убраться отсюда!

Прозор вспомнил о мертвецах, виденных им в детстве, и досадливо поморщился: «А вдруг выйдут? Их же там видимо-невидимо, на всех стрел не хватит!» Мотнул головой — отгоняя страшные мысли. Сейчас важнее разобраться, что по ним вдарило. Будут из башни уходить, как бы вновь каменный град не накрыл, там точно все полягут, и деревья не укроют.

— М-да! Откуда ж эти камушки летели? Под башней-то никаких булдыганов не валяется! Не один валунок у нежити не пропал! Лупили по бойницам, и с умением, а не просто так — лишь бы в башню попасть. Бережливые… Меткие какие… — досадливо бурчал Прозор. — Вот уж никогда б не подумал, что какая-то нежить на такую осаду способна. Все рассчитали! Но кто? Что? Откуда?

Велислав пожал плечами. Что он мог ответить? Как и Прозор с таким он не сталкивался. Будут знать — когда разберутся. Прозор продолжал размышлять:

— И как же уходить будем? Вдруг там под стенами что-то есть… Хотя, лошадки наши себя спокойно ведут, я слышу. Молчат. Даже когда камни летели — и то тихонечко стояли. Уж я-то примечал. Кони, когда нечистое чуют, — так и по ним сразу видно и слышно. Это самая верная примета…

— А может, обойдется? А, Велислав? — напряженно спросил Добромил. — И чего оно к нам прицепились? Вкусные мы, что ли?

Неожиданно мальчик фыркнул. Мысль о том, что он может быть кому-то желанен в виде еды, показалась Добромилу забавной. Потом, неожиданно рассмеялся. Все страхи сразу улетучились. Так вот и взрослеют будущие воины. Это как в воду прыгнуть, не умея плавать. Или потонешь или выплывешь. И тогда вода не будет страшна всю оставшуюся жизнь.

— Может, сможем до утра в башне переждать? Вдруг — да уладится?

— Хорошо бы так, княжич. Хорошо бы, чтоб уладилось, — ответил Велислав. — Хотелось бы этого. Да вот я считаю, что надеяться надо на худшее. Лучше вам уйти. Сначала глянем, чтобы под стенами никто не ждал. И ходу! Только, как я говорил: сразу к волхву езжайте. Лесное озеро… Из него небольшая речка вытекает, в десяти верстах отсюда. Речка в Ледаву впадает. Вверх по ней и доберетесь до озера. Речка по лесу петляет, да уж лучше по берегам добирайтесь — надежней. Я-то прямой путь знаю — места знакомые. Там у озера еще Древняя Дорога лежит. Ладно, дойдете, дело немудреное. Понял Прозор, как до волхва Хранибора ехать?

— Велислав, ты чего? Я с тобой останусь! — укоризненно буркнул Прозор. — Мы ж с тобой в разных передрягах всегда вместе бывали. И ничего! Как видишь — живы — целы до сих пор.

— Не прекословь, друг. Ты всех поведешь! Милован и Борко молоды, Любомысл хоть и весь мир повидал, но наши леса не знает. А кто будет княжича охранять? Ты его лучший защитник, с твоим-то проворством и силушкой! Как ты его сейчас от камней увел, да телом прикрыл! Так что не возражай, Прозор. Ты их поведешь! А я пока тут за хворыми присмотрю, да буду глядеть, что еще Гнилая Топь выкинет. А вы сразу же к волхву, Прозор! Сразу же! Чем быстрей сюда Хранибор придет, да другие волхвы узнают, что на Гнилой Топи этой ночью творилось, тем для Альтиды лучше.

Возражать Велиславу бесполезно и Прозор это знал. Раз его друг так решил — значит так надо.

— Да, вот еще, — прибавил Велислав. — Слушайте: там невдалеке, выше по речке, что к озеру ведет, есть охотничье зимовье. В нем до рассвета переждете — там безопасно. Нечего вам по ночному лесу зазря разгуливать. До речки доберетесь или по дороге, или берегом. Сами решите. У нее, у речки этой— ты слышишь Прозор? — особый признак есть. Там, где она в Ледаву впадает, два больших каменных столба стоят. Речка промеж них течет. Так что по ним и узнаете, что это именно она. А то сами знаете — в Ледаву речек и ручейков в избытке впадает. Ночной порой ошибиться легко.

— Не ошибусь, — буркнул Прозор. — Знаю я это зимовье и речку. Бывал там в молодости. Спущусь-ка я, Борко лубок наложу, и будем коней седлать. Я для тебя тоже вороного приготовлю. Мало ли, решишь с нами езхать. Хотя, — вздохнул он, — я тебя знаю.

— Приготовь. Только хворых я одних тут не брошу. Сам ведаешь — не в наших это обычаях. Знаю, и ты б остался, но сейчас важней другое. Волхв Хранибор! Он должен сюда придти, Прозор! Хоть силой, но приведи, слышишь?!

Прозор, сомневаясь, покачал головой: — Велислав, ну как я волхва силой приведу? Что ты говоришь? Эти ж лесные кудесники такие суровые, прям не подступись. А вдруг, обижу чем? Вдруг он нам не рад будет?

— Не переживай, Прозор, — улыбнулся Велислав, положив ему на плечо руку. — Он вам будет рад, а особенно, — тут дружинник кивнул на маленького княжича, — особенно он будет рад Добромилу. Вот увидишь!

Прозор в ответ сжал его руку, повернулся и бесшумно исчез в темном проходе.

— Велислав! — вдруг радостно воскликнул Добромил. — А если мы хворых с собой возьмем? Положим поперек седел, и поедем все вместе потихоньку. А?

Велислав положил руку на голову мальчика. Ему самому нелегко принять такое решение — остаться в башне. Но, так будет лучше. Велислав уже все обдумал, недаром он носил славное прозвище Старой…

— Ничего не получится, Добромил. Ты правильно сказал — поедем потихоньку. А если потихоньку не выйдет? А вдруг придется скакать? Неизвестно — как дело обернется. А дружинники хворые, им этого пути не выдержать. В ночном лесу больным не место. Лес — это лес. Было бы светло — одно дело. А так… Ничего, Добромил. я уверен — все обойдется. Праматерь — Рысь мне вещует. Ночь пошла на убыль и если ничего не случится, то рассвет в башне встретим. Ну, а если нет… — вздохнул Велислав. — Знаешь, волхв Хранибор тебе обрадуется. Потом расскажешь, как он тебя встретил, о чем говорили.

— Почему обрадуется? — не понял княжич. — Ведь я про него ничего не слышал. Только сейчас от тебя узнал.

— Сам увидишь, — улыбнулся Велислав, — поклон от меня передавай.

Они немного постояли, глядя на противоположенный берег. Там, над древним болотом, все так же клубилось серое марево и ничего страшного не происходило.

— Спускаемся? — спросил Велислав. — Все спокойно.

Когда они почти подошли к сходу, раздался жуткий, тоскливый вой. Разнесся и замер. Но не исчез. Как и вечером, вой несся от Гнилой Топи. Но сейчас он звучал не так. Вечером он раскатывался, переливался. Затихал гулким эхом. А сейчас…

От неожиданности Добромил присел. Мороз пробежал по коже. Звук пробирал до самых костей, до кончиков волос! Но, самое странное, и непонятное, что завывания вроде бы как и не слышно! Во всяком случае ушами. Оно раздавалось внутри головы. Но от этого не легче. Наоборот все гораздо страшнее, чем вечером! Вой сверлил и бил изнутри: по глазам, по ушам. Содрогал тело, судорогами сводил руки и ноги…

Добромил схватился за голову и прижал руки к ушам. Но это не помогло. Переходящий в хриплый рев вой распирал голову, разламывал ее. Крутил. Режущий тело рев был нигде и, одновременно, везде. Одно ясно — он несется от проклятого болота. От марева. Внизу хрипели и ржали лошади. Им тоже доставалось. Велислав, пересилив себя, пригнулся и вытянул лук. Рука потянулась к тулу, висевшему за спиной, расчехлила… Дружинник быстор достал бронебойную стрелу. Какой-то миг, и она уже лежит на тетиве. Обернувшись, Велислав направил лук в сторону Гнилой Топи.

В то же миг Добромил пересилил себя, пересилил боль в голове, и страх в сердце. В руке мальчика блеснул меч с серебряным перекрестьем.

Серое марево над Гнилой Топью вырастало и клубилось, внутри него сверкали синие искры, схожие со сполохами зарниц. Так же как и недавно — во время каменного града — от люка метнулась темная тень. Это Прозор. Только он умел так передвигаться — неуловимо глазу. Встал рядом с Велиславом. В руках Прозор держал снаряженный лук. За ним выскочили Милован и Любомысл. Любомысл морщился. Его побитой голове при доводилось туго. А тут еще этот рев. Дружинники замерли.

— Что это?.. — хрипло шепнул Милован. — Явь? Навь? Помогите нам, боги!

Но… Головы перестало давить и распирать. Перестало крутить руки и ноги. Перестало ломать тело. Сердца перестало сжимать ледяная рука. Страшный звук таял. Исчезал. Отпускал. Боль отступала. Отступал страх.

Но вот мгла над болотом стала расти. Увеличиваться… Набухать… Люди стояли завороженные пробуждающийся неведомой силой. Марево затягивало в себя, вызывало желание приблизится, войти в него, и там… там раствориться навсегда. Кто-то сделал шаг к зубчатой стене. Кажется, Милован. И вдруг… Наваждение сгинуло… И марево опало. Опять превратилось в призрачную сероватоватую мглу.

Через мгновение все затихло. Но, казалось, что чудовищное наваждение не исчезло — затаилось где-то рядом. Люди успокаивались. Переводили дух. Дыхание становилось ровным. Лишь еще где-то в глубине все ещё сидели отголоски саднящего звука. Велислав не снимал с тетивы стрелу. Хотя стрелять — в общем-то — не во что и не в кого.

— Лошади готовы, Велислав, — сказал Прозор, утирая лоб. — Фу! Ну и ну! Ладно, едем. Нечего тут делать!

— Езжайте, — не отрывая глаз от противоположенного берега, ответил Велислав, — я остаюсь. Борко как?

«Вот упрямый венд! — восхищенно подумал Прозор. — Хотя, ладно, — ему видней, как поступить. Раз надо — пусть остается. Больше уговаривать не буду. Велислав всегда наперед знает — что лучше делать…» Вслух же сказал:

— Борко? Борко невесел… Брюхо сводит, руку ломит… Бедолага! Но жить будет: уже и в кольчугу облачился, и при оружии. Я его вниз отправил. С лошадьми побыть. Все им полегче… Оп-па! — воскликнул Прозор. — Лошадки опять тревожатся! Чуешь? А эт-то еще что за напасть?! — Прозор тронул Велислава за руку. Указал в сторону устья: — Глянь туда! Видишь?

Там, вдали, по темной воде гуляли пенные буруны. Меж ними крутилось несколько невысоких крутящихся вихрей. Вихри сходились друг к другу — будто советовались. Какое-то время они шли рядом, потом снова разбегались к берегам. Растущие смерчи приближались к Древней Башне.

— Кажись опять к нам! — воскликнул Прозор. — Это они по нам били! Видите — вон валуны какие крутят!

В ярком свете луны и отблеске звезд можно разобрать, что в каждом из водяных смерчей быстро кружатся каменные глыбы.

— Добромил! Любомысл! Быстро вниз! — закричал Велислав. — К лошадям бегите! Там укройтесь! Да скорей же!

Ни старик, ни мальчик не шелохнулись. Стояли как зачарованные — глядя на приближающиеся водяные столбы. Не раздумывая, Прозор подскочил к ним и, так же как и давеча, пользуясь своей недюжинной силой, подвинул их вперед — к зубчатой стене. Вынудил пригнуться. Бережно, но твердо уложил на пол.

— Головы прикройте!

В его руках неуловимо оказался лук. Прозор быстро снарядил его длинной — для дальнего боя — стрелой и навел на ближайший смерч. Чуть отвлекся на старика и мальчика — а вихри уже пляшут напротив башни! Скоры! Слишком скоры! Милован изготовился к бою. А Велислав и так держал лук снаряженным. Но — вот куда бить? Не в воду же кружащую, не по камням же, что в ней мотаются! Велислав досадливо кусал губы. Ладно, видно будет. Пусть первые начнут.

— Погодьте-ка, други! — рявкнул Прозор. — Крылья видите?

Ни Велислав, ни Милован не поняли, что им крикнул Прозор. Какие крылья? А вот он видел, что над каждым из вихрей трепетали призрачные перепончатые крылья, а сами крылья несли такие же призрачные тела. На краткий миг Прозору помстилось, что это какие-то исполинские летучие мыши.

У них тоже кожистые перепончатые крылья, с костяными крюками посередине… Только вот станы этих мышей человеческие, женские. С нежными руками. Эти нежные белые руки делали волнообразные движения вверх — как бы поддерживая вершины смерчей — вытягивая их из воды и подкручивая.

Призраки несли кружащие вихри к башне. Метались длинные волосы. Иногда раздавался переливчатый смех переходивший в хриплое карканье. Уже слышался тот странный сухой треск, что предшествовал каменному граду. Это сталкивались друг с другом камни в смерчах. Призраки скучились в плотное кольцо. Ведомые ими смерчи объединялись. Из двух превращались в один — больший. Из этого большего — в еще больший. Все происходило очень быстро.

И вот перед башней плясал и кружился один большой смерч. Он хищно изгибался — готовился к налету, к удару! Над смерчем полукругом реяло семь женских призраков. Камни внутри пенного столба ускорили движение — слились, превратились в сплошные темные линии. Повеяло холодом — дружинников обдало стылым морозным воздухом. Люди поняли — сейчас начнется.

Прозор не мешкал — знал, куда надо садить серебром. Твердо навел лук, изготовился. Велислав и Милован, держа снаряженные луки, растеряно глядели на близящуюся погибель.

— Выше бейте! Выше смерча на пару аршин! — рявкнул Прозор.

Тенькнула тетива. Прозор наложил следующую стрелу… Выпустил… Еще… Еще!.. Все происходило мгновенно. Велислав и Милован, еще толком не понимая зачем, били в то же место, куда одну за другой пускал стрелы Прозор. А он… Он-то видел, что эти твари слишком проворны. Они с легкостью уклонялись от серебряных стрел. Уже по пять-шесть раз саданули чуть выше смерча, а ни одну из нежитей пока не зацепили. Но… Движение смерча замедлилось. У этих призрачных тварей не получалось уклоняться и нападать одновременно. Прозор закусил губу, — так все стрелы истратишь, пока хоть одну зацепишь. Если конечно зацепишь. Очень, очень скоры. Надо как-то по другому. Как всегда бывает в битве — решение пришло сразу.

— Не так! Милован — чуть левее смерча! Велислав, ты правее! Чуть поверху! Разом! Ну!

Получилось. Когда Велислав с Милованом выстрелили, Прозор на какие-то доли мгновения помедлил и выпустил свою, решающую, стрелу! Раздался заполошный визг, перешедший в продравший до мозга костей угасающий девичий стон… И вслед за тем… Медленно, очень медленно чудовищный смерч стал оседать, обваливаться… В Ледаву рушилась пропасть воды, песка, грязи, донного ила. И, самое главное — падали валуны, принесенных нежитью с побережья. Рушилась и издыхала погибель.

А выше… Это видел только Прозор… Выше всего этого водопада тихо спадали в реку изломанные, тающие как туман на заре, призраки с обвисшими мертвыми крыльями. Серебряная стрела Прозора поразила всех сразу. Кого-то пронзила, а кого-то только слегка коснулась. Но и простого касания оказалось достаточно! Нежить, отвиливая от стрел Велислава и Милована, выстроилась по прямой — в ряд. Уклониться или увернуться от стрелы Прозора, летевшей посередке и чуть позже, призраки не смогли. Хотя одна из тварей умудрилась перед смертью послать рой булдыганов, и кажется, кого-то ими зацепила. Прозор слышал глухой стук. Правда, стона не слышно. Может, булыжник в деревянный навес угодил?

— Вот так-то! — крякнул Прозор. — Ишь, чего удумали — с нами биться! Поднимайтесь, люди, закончилось всё.

— С кем дрались, Прозор? Чего ты там видел? С кем бились-то? — Любомысл поднял голову, поднялся. За стариком встал Добромил. Всё произошло столь быстро, что они не понимали, про какую битву говорит Прозор. Приближающиеся вихри видели, а потом Прозор уложил их под зубчатую стену. И пролежали они там, съежившись, вроде бы всего ничего.

— Не знаю, кого я видел, други мои. Не знаю… Но от камнепада, что по нам недавно бил, мы кажись мы навсегда избавились. Не будет больше твоих румийских баллист, Любомысл. Вот так то! Семь их было — тварей этих… Семь… По числу хворых. Отомстили нежити клятой!

— Да кому отомстили-то, Прозор? Чего ты загадками-то говоришь! Что это за смерчи шли? Про каких тварей твердишь? — не мог успокоится Любомысл.

— Погоди, — перебил Прозор, бросившись к Велиславу. Тот лежал, держась за бок, беспомощно привалившись к стене. Рядом лежал большой мокрый камень. — Велислав! Что с тобой?!

Велислав слабо улыбнулся, махнул рукой.

— Все в порядке, камень в бок ударил. Вздохнуть тяжело — кажись, ребро сломано. Велислав, опершись о стену, тяжело поднялся. Его лицо побледнело: видно, что каждое движение причиняет боль. Поднявшись, Велислав попробовал сделать вздох, вроде бы получилось. Он мотнул головой и морщась, сказал: — Ерунда, жить буду. Прозор, как ты? Вроде бы и в тебя камень летел.

Ответить Прозор не успел.

Марево над Гнилой Топью налилось серым свечением. Стало разбухать, быстро приближаться к воде, и… И лопнуло — разбрызгивая клочья тумана!

Казалось, все происходит беззвучно, но в головах людей будто пудовой кувалдой бабахнуло. Вдарило так, что даже у Прозора лязгнули зубы. И только он один смог устоять на ногах. Остальные просто опустились на каменные плиты, сжимая руками разламывающиеся от боли виски. Стало невыносимо плохо. Но все равно, тянуло взглянуть на то, что творится на противоположенном берегу! И люди, несмотря на жуткую боль, вглядывались слезящимися дергающимися глазами в сторону марева.

А оно исчезло. На месте где оно разорвалось, открылся рваный черный провал. Провал в иной, неведомый мир. Наступила тишина. Лишь во мгле рваной дыры что-то легонько колыхалось. То ли это поток воздуха, то ли нечто иное. Кто знает…

Тишину прервал странный заунывный звук. Вроде бы как тихий вой, или шелест. Страшный… тоскливый… неживой… Его ни с чем нельзя сравнить, нет на земле таких звуков. Звучание росло, набирало силу.

Людей била дрожь. Добромил с трудом поднялся и, пошатнувшись вцепился в Прозора. Воин ободряюще похлопал его по плечу. Но ему самому приходилось тяжко. Что-то необъяснимое, ужасное, зачаровывало, подчиняя себе волю людей. Наверное, так чувствует себя жертва под пристальным мертвящим взором змея.

Венды застыли, не в силах шевельнуться. Они слабы и беспомощны перед выходящей из провала тьмой.

В однообразное завывание вплетались другие чудные звуки. Дружинникам слышалась несущаяся высоко с небес то ли грустная песня, то ли просто плач. Разобрать, что звучало — невозможно… Иногда раздавались обрывки речи.

Слова, принадлежавшие неведомому существу, раздавались высоко в небе, над серединой реки переходя в тяжелый хриплый шепот и, так же как песня, резко обрывались. Неожиданно они повторялись снова и снова — с самого первого звука, с самого начала… Нечто древнее, неживое, плело словесную клокочущую вязь, пробуждая своих слуг. Оно отворяло им выход из небытия.

Никто из трясущихся от страха людей не мог запомнить ни единого слова. Они исчезали, ускользали из памяти. Но люди в глубине души понимали — звучание, что несется сейчас над рекой, не пропадет бесследно. Им доведется еще раз его услышать. Только вот когда это будет, и где? Пока же бормотание и песнь бесследно таяли.

Уши сверлил звон, людей подташнивало, в глазах темнело…

Из темного провала вылетало тусклое густое марево. Распадалось на рваные языки, поднималось над болотом и над рекой почти до самого звездного неба, вспыхивало и медленно гасло. Его остатки разгоняли обрывки речного тумана.

В мерцающих призрачных всполохах проглядывались беспорядочно мечущиеся тени: причудливо изломанные, с изорванными — то ли лапами, то ли крыльями. Невозможно разобрать, что там летает…

Из провала в Гнилой Топи лезла в ночь жуть. Большие, с добрую избу улитки стремительно скакали на мохнатых паучьих ножках, лавиной стекая в Ледаву. Слышался непрерывный треск и хлюпанье: это лопались их раковины; отлетали суставчатые лапы. Оторванные члены искали хозяина, бежали в реку сами по себе.

Высоко подпрыгивали, стремясь к воде и отталкивая друг-друга большие змееголовые жабы. Бородавки на их уродливых спинах лопались и с них текла густая слизь.

Из провала выползали толстые, размером с хорошее бревно, белесые кольчатые черви… Растекаясь нескончаемым потоком невиданные твари затаптывали друг друга.

А призрачные тени продолжали взмывать на высоту птичьего полета и камнем падать вниз, исчезая в рваном провале. Затем снова вылетали. Падали и пропадали в ночной реке… Некоторые уходили к звездному небу. Разлетались по сторонам… Взмывали снова и снова. Иные издавали пронзительный визг. Казалось — все это никогда не кончится.

Над всем эти возвышалась огромная — до небес! — укутанная в длинную призрачную хламиду человеческая тень. Как она появилась, венды не заметили. Из-под накидки на месте лица проступал бледный сгусток, а вместо глаз чернели провалы.

Людям казалось, что огромный череп смотрит на них пустыми глазницами. В руках призрак держал большую истрепанную книгу. Он беззвучно хохотал, беспорядочно ее листая, видимо выискивал что-то важное. Вдруг призрак замер, остановившись на нужной странице. И в это же мгновение из черноты провала вырвалось туманное облако, отделилось от марева и плавно изгибаясь полетело над рекой прямо к Древней Башне. Колеблясь, оно остановилось у стен.

Из студенистого сгустка появилась увенчанная рогами змеиная голова. Мертвые щели зрачков смотрели сквозь людей. Вроде бы это змей, покрытый чешуей и зубчатым гребнем по спине. Только откуда у змея лапы? Множество искривленных лап. Они беспрестанно шевелились выпуская зазубренные когти.

Никто не понимал, что, или кого он видит.

Все-таки змей: из-за изогнутых острых зубов быстро высунулся длинный раздвоенный язык. Он стремительными движениями ощупал зубцы крыши и площадку. Скользнул над вжавшимися в камень людям, но никого не коснулся.

Казалось, вот-вот… Еще чуть-чуть, и…

«Ох! — только и мелькнуло в голове Прозора. — Конец!..»

Тело не слушалось, даже пальцем не шевельнуть. Остальные чувствовали себя сковано, ничего нельзя сделать для своей защиты.

Но, все это наваждение. Похоже, что огромный змей состоял лишь из густого тумана. Сквозь него легко различались деревья. А змей обвил Древнюю Башню кольцами и покачивал над вендами зубастой головой. С аршинных зубов стекали призрачные желтые капли. Там, где они касались камня, шипела густая пена. Змеиная голова опустилась вниз, послышалось легкое шуршанье…

Люди чувствовали слабость и один за другим опускались на каменные плиты. Но они странным образом видели то, что происходит на другом берегу. Морок не кончался, видения надвигались вновь и вновь, и вдруг рваный провал над Гнилой Топью стал съеживаться, уменьшаться.

Исчезли изломанные сгустки марева. А когда пропал листающий книгу призрак, никто не заметил. Провал бесшумно захлопнулся. Куда-то исчезли неописуемые твари и многоногий змей. Все стихло… Перестали дергаться глаза. Исчезла боль. Снова можно не только шевельнуться, но даже передвигаться, как и прежде. Сковывающая тела людей тяжесть исчезла…

Прозор встал. К его удивлению оказалось, что стоять не так уж и трудно. Онемение прошло. Только в разных местах покалывало тело. Прозор растолкал остальных, поняв, им это все привиделось, это морок.

Ночная прохлада вернула вендов к жизни. В вершинах сосен шуршал ветер, в темных волнах Ледавы прыгала лунная дорожка…

Вроде бы все целы. Только у Милована шла носом кровь. Хлюпнув — утерся… Встал. Кажется жив.

— Уф… — прошептал Прозор утирая лоб, — про такое даже подумать не мог…

Он подошел к краю. Глянул вниз и отпрянул. Тихонько шепнул: — Тихо! Змей там… Не исчез.

Осторожно подкравшиеся к краю Любомысл и Милован увидели обвившегося вокруг башни исполинского змея-сороконожку. Он раскачивал голову, уставив безжизненный взгляд на луну.

— В морях водится морской змей, — шепнул Любомысл, — про него моряки много всяких историй рассказывают: кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал… Но, похоже, что не врут… Хотя… он же не из океана выполз… И ног у него полно, а где вы видели змею с ногами? Мне кажется, что это всего лишь призрак — какой-то он неплотный. Хотя призраки не шуршат.

— Что будем делать, Велислав? Эта тварь многоногая обвилась вокруг… и головой раскачивает. Да сами гляньте. Он вроде бы не чует нас. Верно говорят, что они глухие. Я в него стрельну? — шепнул Прозор, трогая тетиву. — А? Любомысл, что скажешь? Давай серебром попробуем. Может что и выйдет…

— Если это призрак, то ничего не выйдет! А если из плоти, то тогда худо — враз ты его не убьешь. А что потом? — отозвался Любомысл. — В бойницы он не пролезет, велик, но обидчика искать начнет. Тогда куда деваться? Из ворот уже не выйдешь.

— И так и так уже не выйдешь. Слишком плотно обвился, — ответил, морщась Велислав. — Что ж, стоит попробовать.

Прозор достал стрелу с широким, с ладонь, наконечником-срезнем. Наложил стрелу на тетиву.

— Знаете, мне тоже кажется, что это не настоящая змея, а призрак… вернее почти что призрак.

— Что значит почти что? — спросил Милован

— А то… Я-то во тьме лучше вас вижу. Так вот, примечаете — узор на нем местами непрозрачный? То сквозь него траву различаешь, то он плотнеет. Как бы переливается. Эта сороконожка похоже из тумана состоит, а туман этот местами уплотняется. Так что давайте, в башню идите. Я попробую срезнем ниже башки ударить, чтоб позвонок, если он есть, перебить. Не знаю, как для этой, а для других змеюк это верная смерть. Идите вниз, а я за вами шмыгну.

— Я с тобой, — сказал Велислав, в свою очередь доставая стрелу. — Одновременно стрельнем. Если твой срезень не возьмет, так может моя поможет.

— Что ж, если можешь стрелять, то давай, — согласился Прозор. — Остальные вниз!

— Я тоже… — Милован стал рядом. — Три стрелы надежней будет.

— Ну, как знаешь, парень, — кивнул Прозор. — Давай! Только если что — в люк должен как твоя стрела влететь! И даже быстрей! Времени может не быть.

— Понимаю, — согласился Милован. — Не переживай — не оплошаю. Куда бить будем?

Когда Любомысл и Добромил сошли вниз, Прозор зажмурил глаза, будто прислушиваясь к чему-то. Сосчитал удары сердца. Резко выдохнул, и подняв руку шепнул: — Ну…

Три тетивы враз щелкнули по оберегающим руки щиткам. Стрелы одновременно вошли в одну точку, чуть ниже головы. Там у любой змеи самое уязвимое место: перешиби его и все — для любого гада это верная гибель. Но… В тело этого диковинного змея стрелы не воткнулись, а пролетели дальше. Один из наконечников звякнул, ударившись о камень. Это услышали все… Да, это в самом деле змеиный призрак. Но видимо что-то почуяв, змей дернул головой, повел ею, как бы озираясь и ища, что же его побеспокоило. Не найдя видимой причины, он снова затих, вперив мертвящий взгляд в полную луну… А потом змей стремительно развернул кольца, бесшумно скользнул к реке и юркнул в темную воду. Вскоре на середине Ледавы показалась плоская рогатая голова. Змей поплыл к морю.

— Фу… — Прозор, переведя дух, утер лоб: — Пронесло… Правы мы с Любомыслом — призрак это. Ну и страсти! Видели, когда он плыл, за ним волны не расходились? И полз почти бесшумно. Ну что, други? Бежим отсюда? Если из Гнилой Топи такие гадюки выползают, то что же там еще скрыто? А ведь снова тихо, гляньте!

Дружинники посмотрели на другой берег. А там… Сейчас над Гнилой Топью лишь слоился ночной туман и в редких его просветах бегали болотные огоньки. Будто и не было ничего: ни лопнувшего брызгами серого марева, ни черного провала из которого валил сонм невиданных чудищ, ни безумно и беззвучно хохочущего огромного призрака, что беспорядочно листал большую черную книгу. Над болотом все стихло. Да… Что еще скрыто в древней топи — неизвестно. Да и узнавать желания нет.

Не дожидаясь ответа, Прозор повернулся и направился было к сходу. Потом, будто что-то вспомнив, взял бронебойную стрелу, и резко обернувшись, с лету, не целясь, выстрелил вдаль, промеж росших над обрывом сосен. Ни Велислав, ни Милован не успели сообразить, куда — а, главное — зачем? — стреляет Прозор. С того места, куда улетела стрела, послышался рев, переходящий в глухой вой. Послышался топот и треск ломающихся ветвей.

Вглядевшись в то место, куда он пустил стрелу, Прозор удовлетворенно крякнул:

— Так и есть! Прямо в глаз засадил! Эк, как вертится, стрелу вырвать хочет!

— Албаст? — догадался Милован. — И как ты его углядел, в этакой-то суматохе? Не до него ведь! Я как на эту змеюку глянул, так про упыря сразу забыл. Ну Прозор! — Милован от восторга не мог подобрать слова, лишь сильно хлопнул друга по плечу.

Прозор в ответ только ухмыльнулся. Что он мог сказать? Приобретенный в детстве дар видеть в кромешной тьме не впервые сослужил ему хорошую службу. А рыбака Веденю, превратившегося с упыря-албаста, он разглядел сразу. Тем более Прозор уже знал, что упырь может выглядеть как простая безвредная лужица. Только вот водица в этой луже весьма опасна. Спасибо Добромилу — подметил мальчишка, как албаст в воду превращается… Наблюдательный парень растет.

Албаста Прозор приметил еще до того, как они обстреляли змея. Упырь неподвижно стоял меж сосен, вперив взгляд на вершину башни. Явно видя там людей, он, возможно, обмозговывал — если, конечно упыри на это способны — как ему поступить, чтоб желанная добыча не ускользнула.

Прозор решил поступить внезапно, ни с кем не советуясь и не предупреждая. Не надо, чтобы албаст знал, что его видят. Неизвестно, какой у него слух и зрение. Может во тьме упырь видит стократ лучше самого Прозора? Или слышит все шорохи, как хищный зверь? Кто знает…

Прозор заранее стал расчищать путь к отступлению, и это уже принесло плоды. Теперь, как увидел Прозор, албаст вертясь, и безнадежно пытаясь вырвать засевшую в глазнице стрелу, убегал куда-то за башню. Сейчас ему не до добычи, и на какое-то время упырь перестал представлять опасность. Снаряженная серебром стрела если и не убила его сразу, то весьма ощутимо ранила. Воткнувшись в глазницу, она намертво застряла в голове, а из-под древка вместо крови вытекала дымящаяся жидкость. Вполне возможно, что серебро будет убивать его медленно, и все-таки убьет. Но об этом Прозор не знал, мог просто предполагать.

Надо этим воспользоваться и как можно скорее покинуть башню, которая, как уже стало ясно всем, превратилась в смертельную западню. Только взамен зверей в этой ловушке оказались они сами.

— Уходим, — твердо сказал Прозор. — Если бежать отсюда, то только сейчас, пока на болоте тихо и упырю не до нас.

Они быстро спустились. Прозор еще не оставлял надежды забрать с собой Велислава, тем более его друг ранен. Вон, все время руку к боку прижимает. Надо его потуже перетянуть, сломанное ребро вещь неприятная, но через две недели заживет.

— Велислав, может с нами?

Тот отрицательно мотнул головой. Зачем спрашивать? Все решено заранее. Велислав знал, что Прозор спросил это на всякий случай: ответ ему известен…

— Я вас выведу, с луком посторожу, да и ворота запереть надо.

Внизу их в нетерпении поджидали. Любомысл уже закончил в последний раз осматривать больных, Добромил стоял у прохода, а Борко сидел на скамье. На парне уже надета длинная кольчуга, а на плечи накинут дружинный плащ. Из-под плаща виднелась затянутая в лубки рука.

— Что ж, пока все спокойно уезжайте друзья, — сказал Велислав. — Наш Прозор умудрился упырю стрелу в глаз вогнать. Он сейчас по кустам мечется. Но когда в себя придет — если придет — неизвестно. Пока путь свободен.

Велислав озабоченно посмотрел на хворых дружинников и перевел взгляд на Любомысла, который собрав вещи Добромила, сейчас неспешно и основательно занимался своим хозяйством: забыть какую — нибудь мелкую но важную вещицу легко, а вот где ее в дороге взять?

— Что скажешь, мудрый старик.

— Они все живы, Велислав, — спокойно ответил Любомысл. — Только трое не дышат. Но я уловил — сердце у них бьется. Потрогай сам, они не коченеют. Это не смерть — это иное.

Любомысл закончил со сборами. Накинул плащ, перебросил через плечо свою неизменную суму. Указал Миловану на мешок, в который собрал остатки вечерней трапезы. Парень, взвалив его на плечо, пошел вниз, к лошадям. Следом спустились Борко, Прозор и Добромил.

— Давай с нами. А, Велислав? — чуть отстав, сказал Любомысл. — Сейчас ты им ничем не поможешь, а привезем твоего волхва, он и разберется.

В ответ Велислав крепко сжал плечо старика: — Нет, уезжайте быстрее, я справлюсь.

Внизу их ждали оседланные лошади. Они пофыркивали, тыкались людям в лица, пряли ушами. Особого беспокойства они не проявляли. Видимо призрачный змей лошадей не напугал.

— Мы на всякий случай еще пятерых запрягли. Поедем двуконь, — сказал Милован. — Так надежней.

— Что ж, парни, молодцы, — ответил Прозор, — так действительно лучше. Хоть мы и не в походе, но все же как на войне…

Милован и Прозор сняли запирающий ворота брус. Вскочили в седла. По молчаливому сговору все кроме Борко приготовил луки. Парень здоровой рукой держал меч. Велислав подошел к воротам.

— Отворяю…

Ворота медленно распахнулись. Пахнуло лесной ночной сыростью. Первыми осторожно выехали Прозор и Милован. Окрест башни стояла странная ватная тишина. Быстро оглядев росшие перед башней кусты, и не видя ничего опасного, Прозор махнул рукой — путь свободен!..

 

5

Лесное озеро и его обитательницы

Этим же вечером, незадолго до того, как по вендским дружинникам ударил морок, на теплом песчаном берегу лесного озера вольготно расположились те, кто всегда скрыты от людского глаза. Или почти всегда: если эти девушки порой и показываются, то не всем, а избранным, тем, кто владеет ведовством, и только тогда, когда на то есть их своенравная прихоть. Простой же человек может увидеть загадочных чаровниц только случайно, и о таких встречах в народе ходят страшные или не совсем добрые сказки. На далеко выступающей в озеро песчаной косе нежились четыре русалки. Берегини — так их еще называют в Альтиде.

Последнюю неделю стояли погожие дни. После весенних дождей травы пошли в рост, а деревья осыпало робкой зеленью. И сегодня боги подарили миру чудесный день: теплый и радостный. Впервые после долгой холодной весны русалки грелись на солнышке весь день и большую часть вечера.

Постепенно зеркальная гладь озера стала тускнеть. Солнце на закатной стороне почти скрылось за мохнатыми вершинами сосен. Изумруд весенней листвы потихоньку гас. Быстро смеркалось. Наступала ночь. Над озером стояла необычная — не нарушаемая ни одним звуком — тишина. Только изредка легкий ветерок чуть шевелил вершины разлапистых елей и теребил первые нежные листочки деревьев.

— Ну, сестрички! Посидели, погрелись… Что дальше делать будем? К дому поплывем, или тут, на бережку, ноченьку скоротаем? — благодушно жмурясь, спросила одна из русалок. — Что скажете, подруженьки? Я бы домой поплыла — что-то больно уж спать хочется. Уста-а-ла! — потягиваясь, протянула она. — Да и проснулась рано, как никогда.

Отозвалась белокурая русалка по имени Велла, которая, печально глядя вдаль, медленно перебирала пальцами жемчужное ожерелье.

— Давайте тут утра дождемся, Русава. Ночь только начинается. Вы же знаете, что это за ночь, какая она! Сегодня — равноденствие, а еще этой ночью полнолуние будет, помните? Нет, давайте тут останемся. Тут спокойней и безопасней. Мало ли что… Да вы вслушайтесь: тихо-то как над озером! Когда такая тишина была? Я и не припомню. Тишина… — помолчав, повторила Велла. — Странная тишина.

Она накрутила ожерелье на руку дрожащими пальцами. Русалка отчего-то волновалась.

— Да, Велла, это ты верно заметила. Странная тишина… нехорошая, — отозвалась третья русалка — Ярина. Она чем-то походила на мудрого лесного зверя, хитрую лисичку, — наверное, из-за темно-рыжих с бронзовым отливом волос.

Глядя на то, как Велла перебирает крупные розовые жемчужины, Ярина потянулась было снять свое ожерелье из необычных, радужно-переливающихся камней. Потом передумала и стала просто набирать золотистый теплый песок и сыпать, смотря, как он тонкими струйками стекает средь хрупких пальцев. Руки берегини украшены перстнями с такими же переливающимися камнями, как и в ожерелье.

— Она к вечеру началась, я заметила, — продолжала Ярина. — Как-то сразу тихо стало. Будто все лесные жители затаились: птицы — по гнездам, звери — по норам. Или ушли куда-то. Сначала непонятно, что не так. А потом догадалась: даже тур нигде не заревел хвастливо. А ведь у них сейчас любовь — весенний гон! И бер нигде в кустах не затрещал, а ведь беры из берлоги вот уж несколько недель, как вышли. Голодные, после зимы-то. Кусты обламывают — еду ищут. Корешки копают. Берам сейчас не до лени, им насытиться надо. А вот нет их! Даже филин ни разу не ухнул! И его время началось: вон, луна уже давно вышла — ночь настает. Будто вымерло все…

— И леший ни разу не крикнул. Он любит пугнуть кого-нибудь! Ему в радость, — добавила Велла. — Как будто напуганы все. Только чем? Как-то скучно сегодня в лесу. В иной день гораздо веселее.

— Да, напугаешь ты лешего чем-нибудь! — фыркнула Русава, а затем, не удержавшись, расхохоталась. — Будто не знаете: он кого угодно своими глупыми шутками до обморока доведет! Да чего там — до обморока! В домовину уложит, крышкой прихлопнет, да спляшет на ней! Нет, лешего ничем не испугаешь. А филин, что на том берегу живет, видно мышат по весне объелся и спит еще, лентяй! Хотя вы верно подметили: затишье странное, как перед бурей.

Синие бездонные глаза Русавы озорно засияли, в них проскочили едва заметные золотистые искорки. Напоминание о лешем доставило русалке удовольствие. Нечасто, но пути русалки и хозяина леса пересекались. При таких встречах они обменивались колкими шутками, стараясь похитрей уязвить друг друга, и расходились весьма довольные: каждый считал, что в словесной перепалке именно он одержал победу.

Потом вновь веселье прошло. Лишь взгляд берегини остался смешливым. Он всегда странным образом лучился — даже в беде. Русалку одолевало необъяснимое беспокойство. Тряхнув собранными в хвост иссиня черными волосами, она твердо добавила:

— Но в эту ночь мразь морская точно в Ледаву не войдет. Я про саратанов говорю, — уточнила она. — Если бы они в реку шли, то чувствовалось бы даже здесь. Да что там в Ледаве! И в море их нет! Я это знаю. Хотя слышала как-то, что саратаны могут и весной придти. Говорят, такое бывало до моего появления. Я-то их всего один раз видела: давно, летом. Ох!.. Навсегда запомнила! Уханье — мерзкое! Щупальца! Клювы, а из них желтая пена капает! Фу! Столько лет прошло, а все не забыть.

Дрогнувшими руками берегиня поправила кожаный ремешок, стягивающий волосы. Блеснули сапфиры, которыми он был расшит. Камни удивительно совпадали с синевой ее глаз, казалось, даже искорки в самоцветах пляшут так же, как в глазах русалки. Но сейчас взгляд Русавы затуманился. Как только она вспоминала о чудовищах-саратанах, веселое настроение пропадало. Наверное, страх и отвращение от той встречи никогда не исчезнут.

— Знаете что? — озабоченно сказала Русава. — Я, пожалуй, проплыву в Ледаву и дальше до моря. Посмотрю — как там. Что-то тянет меня в ту сторону. Неспокойно на душе. Хочу одна побыть… Мне последние ночи один и тот же сон снится — будто я кого-то спасаю. А кого, и как — понять не могу, сон ускользает. Все дымкой заволакивается, не разобрать, забывается сон. Но вроде бы это человек, волосы у него черные. А может, и нет… Не помню. Кажется, мы полюбим друг друга.

— Человек?! — тряхнула головой Ярина. — Странный сон! Где ж это видано, чтоб русалка человека любила? Парни, когда в девичьем облике в город выбираешься, глаз не сводят. Только моргни, и любой у твоих ног. А мы? Не представляю, как это можно — смертного полюбить?! — Пожимая плечами, берегиня фыркнула: — Вы когда-нибудь слышали о таком?

Велла укоризненно покачала головой.

— Ох, Яринка, не зарекайся. В жизни всякое бывает, а у нас она немереная! — и улыбнувшись Русаве, добавила:

— Конечно, плыви! Спасай. Только внимательна будь! Поосторожней! Сама знаешь: ночь равноденствия — чудная! Случаются всякие неожиданности. А тут еще и полнолуние вдобавок! Такое совпадение раз в сто лет бывает, а то и реже! Плыви!..

И про себя Велла тихонечко прибавила: «Ты ведь у нас одна такая осталась…»

— Ну, вперед! — Неуловимо глазу сменив хвост на длинные стройные ноги, обратившаяся в девушку русалка прошла к воде, а затем, снова став берегиней, изящным бесшумным движением скользнула в воду и нырнула.

Русалки-берегини легко принимали девичье обличье. Для них это не являлось чем-то необычным. Достаточно подумать, пожелать — и нижняя, схожая с дельфиньей, часть исчезает. Хвост как будто разъединяется на ноги. Перевоплощение происходило быстро, неуловимо для человеческого глаза. Больше времени тратилось на то, чтобы просто сделать вздох. И в той, и в другой ипостаси русалки чувствовали себя одинаково удобно. Они с удовольствием плавали под водой и ходили по суше. Иногда берегини жалели, что так же легко — по простому желанию — не вырастают крылья, что не умеют они летать. Хотя, кто знает? Может, когда-нибудь придет и этот дар. Ведь есть же горные русалки — Вилы. Эти летать умеют, столь же неуловимо глазу выращивая крылья. А русалки-берегини — это не простые духи, а как-никак, младшие богини. Им доступно многое.

— Скоро вернусь!.. — донесся звонкий голос уже с середины озера.

— Отчаянная она, Русава… Смелая… — задумчиво теребя височное кольцо, сказала Ярина. Под пальцами русалки тонкая, витая, закрученная улиткой проволока, незримо меняло цвет: от голубого — как небо в полдень, до грозового — темно-синего, почти серого. — Я два раза видела саратанов — чуть со страху не умерла! Если, конечно, для нас возможна такая смерть: от испуга умереть. Какие они все-таки мерзкие! И откуда взялась такая пакость? — русалка отняла руку от височного кольца и стряхнула с пальцев несколько искорок. Голубые огоньки, кружась мотыльками, упали на песок и исчезли.

— А где ты их видела, Ярина? — подала голос молчавшая до этого четвертая русалочка по имени Белана. Она не вслушивалась в разговор подруг, занимаясь важным делом: гоняла травинкой маленькую иссиня-золотую букашку. Букашка убежала. Русалка, вздохнув, решила поговорить, в надежде услышать что-нибудь интересное и поучительное… — Я о чудовищах только по рассказам знаю. А ведь мы с тобой почти ровесницы. Расскажи…

— В самом деле, Ярина?! — удивилась Велла. — Ты-то где их могла увидеть? В Ледаву они давно не заходили. Ну-ка, ну-ка! Рассказывай девица-красавица, как это ты сподобилась? Где? Ты ж молодая — пятнадцать весен как русалкой стала? Верно? Давай-ка рассказывай!

Ярина прекратила теребить кольцо. Задумчиво вздохнула и сказала:

— Хорошо, Велла. Ты только не волнуйся так. Все равно, когда-нибудь узнаешь: раньше или позже — какая в том разница? Ты только, пожалуйста, не злись на меня. Вот, видите ожерелье на мне надето, серьги, браслеты, кольца, — она вновь поводила по кольцу и стряхнула на песок голубые искорки-мотыльки. — Видите?

— Видим… — Велла осторожно тронула одно из височных колец Ярины. Поводила по нему пальцами, так же, как и подруга, стряхнула искорки. С любопытством смотрела, как они, кружась мотыльками, упали и погасли на песке. — Похоже, они будто бы из кораллов сделаны? Может — другое? Нет, точно из кораллов! Необычные: искры дают, тепло от них идет. Пальцы покалывает… А ведь таких кораллов не бывает! Белые есть, рыжие, черные. Это когда они живые, а тут… — Велла потрогала браслет Ярины. Тряхнула пальцами, но искорок не получилось… — Тоже теплый и будто живой.

Белана легонько вздохнула. Глубокомысленно заметила:

— Кстати, очень необычные и красивые, кораллы эти. Давно хотела тебя спросить: где взяла? Да все забывала — ты ведь их почти не надеваешь. Никогда таких кораллов не видела! Бывают разноцветные — не такая уж и диковина, в море много разных. А у тебя — то изумрудные, то сапфировые, и какой только цвет не дают! Переливаются — ну точь-в-точь, как радуга! И в каких морях такие кораллы встречаются? В наших таких точно нет. Расскажи, Ярина! — чуть не умоляюще протянула Белана.

— Такие кораллы редко встречаются. В северных морях их точно нет, — ответила ее подруга. — Это кораллы полуденных морей. Там они разноцветные. Но все равно, когда их добудешь, они так и останутся такого же цвета, как под водой. Знающий кудесник может заговорить украшения. Из дерева, из камня заговаривают, из золота, серебра. Значит, из кораллов тоже можно. Но вот, чтобы они, даже наговоренные, переливались, об этом я не слышала. Мои кораллы — волшебные, я в том уверена. Они цвет меняют, силой чародейной обладают. Да только они не из наших морей, не из нашего мира! Не знаю я, откуда! Волшебные — вот и весь сказ!

— Волшебные? — засомневалась Велла. — Хотя есть и кольца, и браслеты заговоренные. Мне попадались. Каждое украшение свою силу имеет, знающему владельцу оно мно-о-го чем поможет! Порой и беду отведет! Только знать надо, как пользоваться. Твои кораллы похожи на заговоренные, хотя…

— Есть в них сила, есть! — торопливо, боясь, что перебьют, ответила Ярина. — Я это точно знаю! Мне бы еще узнать, в чем она заключена! Я пока только о височных кольцах знаю: если их потереть, то на пальцах искры скапливаются. Их сбросить можно. А вот браслет, ожерелье… Я и так терла, и сяк — ничего не получается. По-другому как-то надо. Они тоже теплые, вот потрогайте! Чувствуете?

Велла и Белана тщательно ощупали каждое украшение: браслеты, ожерелье, перстни. Да, теплые. И пальцы, когда прикоснешься, покалывает. А вот искры отдают только височные кольца. Ярина права — эти предметы обладают непонятной силой.

— И где ты их взяла, эти чародейные кораллы? — Велле, как и Белане, стало любопытно. — Мореход красивую русалку одарил? Иль нашла где?

— Нет, Велла, не нашла. Вернее — сначала нашла, а потом отдала, а затем меня ими мореход одарил. И было за что! Я ему жизнь спасла! А когда они у меня появились, я к Янтарному Берегу сплавала. Сама знаешь, там в лесных чащобах и по берегам всякие колдуны живут. И лесные, и морские, и озерные, и… — Ярина запнулась — перечислять всех колдунов, обитающих на Янтарном Берегу, глупо. Русалки и без нее знают, кто там обитает. — Ну вот, я слышала, что там, те умельцы, что янтарем занимаются — великие знатоки всяких наговоров. Ведь янтарь тоже из моря, как и кораллы. Так кому о морских делах лучше знать, как не этим умельцам? И вот — никто ничего не сказал! Не знают! Говорят, что в этих кораллах сила великая есть! Чувствуется! А что за сила — ответить не берутся. Говорят не из нашего мира эти украшения. Но я не о том. Ты, Вела, спрашивала, где это я саратанов видела, так вот…

Ярина помедлила, собираясь с духом — ох, и влетит ей сейчас! — и одним махом выпалила:

— А на обратном пути, когда до Ледавы совсем немного осталось, я саратанам и попалась! Они меня учуяли и погнались! Ну и припустила я! Думала, хвост отвалится — так им молотила! К берегу плыла! А он там каменный, изрезанный. Подводных пещер много. А если б и не было где укрыться, так на сушу бы выскочила, да в лес припустила. Плыву, и глядь — пещера. Я в нее юркнула и затаилась. Пещера хорошая, глубокая и ходов в ней много. Иные даже на сушу выводят. Вот в ней я весь день и просидела. Саратаны все меня достать хотели, да куда там! Что они против камня могут! Так воду взбаламутили, у-у-у! Ох, и страху я натерпелась! Ты уж прости меня, Велла!

Ярина напустила на себя жалобный и просящий вид. Но глаза улыбались, а губы подрагивали.

— Да-а… — притворно-грозно протянула Велла. Затем рассмеялась, обняла Ярину. — Вот и отпускай вас одних! Хорошо — жива осталась… любительница волшебных украшений! Как бы мы без тебя?! Повезло с пещерой, что уж тут скажешь. А что, в Альтиде своих умельцев, что с самоцветами работают, не нашлось?

— Так ведь они с морскими камнями редко знаются, Велла! У них другие… Я ж сказала, что янтарь — он морской. Его морские колдуны и заговаривают. А морские колдуны на Янтарном Берегу, ближе не найти. Вот потому и поплыла туда.

— Ну, в этом ты права. Умельцы и кудесники на Янтарном Берегу знающие. Обращалась к ним. Но все равно, в такой путь пуститься, да не посоветовавшись? Да еще не научившись саратанов чувствовать?! Глупо, Ярина! Глупо!..

— Ну и что, — надула губы Ярина, — зато теперь я чудищ за десятки верст чую. Сама знаешь — если вблизи саратана побываешь, так до конца дней знаешь, где он и как далеко! Я теперь о них много чего знаю! Знаю, где тварь, куда направляется. Научилась! Вот и сейчас — я точно знаю, что в Ледаве их нет, и в море около устья тоже. Не будет их сегодня! Вот так! — Ярина показала кончик языка и фыркнула.

Велла улыбалась. Ну что с ней сделаешь? Ведь по всем меркам, Ярина еще дитя неразумное. Ругать глупо, да и бесполезно. Не понимает — что хорошо, а что плохо. Надо разъяснять, учить. Да и Белану тоже… А то распустились, страху не чуют. А хуже нет, чем самоуверенность без опыта.

«Ладно, — решила Велла. — С годами опыта наберутся. Поумнеют. Но приглядывать за ними надо всерьез! А то что-нибудь выкинут — потом расхлебывай. Ну, Яринка! Смотри у меня, спуску не будет!»

 

6

Страшные рассказы в ночи

Ночное лес величественно и безмолвно встретил дружинников. Как и прежде, окрест башни стояла гнетущая тишина. Лишь ветер, тихо гудя, покачивал вершины сосен. Легкий туман пластами окутывал кусты, стелясь у самой земли.

Перед выездом копыта лошадей предусмотрительно обмотали тряпками: у нежити тоже есть слух. Венды неторопливо, опустив поводья коней, озираясь и стараясь не делать лишнего шума, пересекли поляну перед башней и кони погрузились в мокрый кустарник.

Конечно, можно отправиться и по удобной тропе, выводящей на проторенную лесную дорогу, но, посовещавшись, решили не рисковать и выбираться лесом.

Любомысл с Прозором здраво рассудили, что у албаста имеется какой-никакой, но разум. Значит, упырь будет поджидать людей в наиболее удобном для нападения месте: у тропы, выводящий на дорогу.

Впереди, держа лук наготове, ехал Прозор, следом — Борко и Добромил с Любомыслом. Замыкал отряд Милован. Парень оглянулся на стоявшего в воротах, зорко осматривающего края поляны Велислава. Он по возможности старался обеспечить безопасный отход маленького отряда, медленно водя по сторонам снаряженным луком: не блеснет ли в кустах водянистая тень…

Увидев, что Милован оглянулся, Велислав поднял руку в прощальном приветствии и легонько махнул вперед: «Спокойно! Отправляйтесь без опаски!»

Кивнув в ответ, Милован скрылся в кустах. Послышался легкий скрип затворяемых створок и глухой стук заложившего ворота бруса. Велислав остался наедине с неизвестностью.

Вскоре, проехав сквозь глухой сырой кустарник, отряд выбрался на торную дорогу. Ее в отдельных местах, особенно по сырым низинам, еще в давние времена замостили камнем, что для леса являлось несомненной роскошью.

Дело в том, что хотя дорога и петляла причудливо, то убегая от Ледавы, то возвращаясь к ней вновь, и путь по ней длиннее, чем прямиком через лес или по берегу, но она верно доводила до крепости у самого моря.

Даже впервые оказавшийся в этих краях путник вряд ли заплутал бы в густом лесу, идя по этой дороге. И найти ее несложно: иди от Ледавы или к ней — и непременно выйдешь.

Так уж издавна повелось, что на морском берегу раз в месяц устраивали небольшую ярмарку. Для вендов она служила своеобразным местом встреч. Ведь там постоянно живущий в лесу человек, не желающий тратить время на поход в город, мог предложить что-нибудь из излишков своего добра, или наоборот — разжиться какой-нибудь мелкой, но позарез необходимой вещью, которую делали только в городе.

А городские жители, в свою очередь, приобретали на ней чудные лесные диковины. Например, ручного бера или маленькую куницу для охраны добра. Ведь совсем еще недавно, когда в Альтиде не было кошек, ручные куницы прекрасно справлялись с мышами.

Поэтому лесная дорога не пустовала ни зимой, ни летом.

Когда обмотанные тряпками копыта глухо застучали по камню, Милован облегченно вздохнул:

— Ну, друзья! Кажись, выбрались из западни! Теперь-то я понимаю, что чувствует обложенный зверь. Нас нежить как бера в логове в этой башне заперла! А выход-то всего один. Бери голыми руками!

— Не болтай, — хмуро бросил Прозор. — Еще не отъехали. И не забывай: нам сюда еще возвращаться придется.

— Так-то оно так! — весело отозвался Милован. — Верно говоришь! Только когда это еще будет? А дорога — вот она! Езжай на все четыре стороны! А вернемся мы не одни. С подмогой и волхвами не страшно — совладаем с нежитью!

Милован не унимался, разглагольствовал, радовался и, как свойственно молодости, предпочитал жить настоящим: «Смерть — ко-о-о-гда еще придет?!»

Но парень умолк на полуслове. Прядая ушами, резко всхрапнули лошади. Кобыла Любомысла пошла боком, часто перебирая ногами и всхрапывая, затем, поднявшись на дыбы, едва не сбросила старика на землю. Привязанная к седлу заводная лошадь отпрянула в сторону. Возник переполох.

— Что за леший! — борясь с испуганной лошадкой воскликнул Любомысл. — Да стой ты! Что с тобой, ты всегда смирная была! Для того тебя и выбрал, чтоб стариковские косточки сберегала! Иль учуяла чего? Тп-р-р-у!

Совладав с лошадью, Любомысл крикнул:

— Прозор, ну-ка глянь — отчего переполох? Что лошади учуяли? А то мы впотьмах, как слепые!

Впрочем, и без глаз Прозора было ясно — дело нечисто: сзади раздавался частый глухой топот и шуршание отбрасываемых камешков. За отрядом кто-то бежал.

— Упырь… — спокойно расчехляя тул и доставая снаряженный серебром срезень, молвил Прозор. — Кому ж как не ему за нами гнаться! Прав ты, Любомысл! Зря я тебе возражал: он нас на узкой тропке поджидал. А как учуял, что добыча ускользает, вдогон пустился. Все равно, лошадей ему не догнать. Ну что ж, давайте еще по паре стрел в него всадим, а то одной, что я его угостил, видать маловато. Видите упыря? Во-он, у поворота мельтешит.

Теперь все видели, что позади, где-то в половине полета стрелы, у изгиба дороги, в лунном свете колыхалась тень. Судя по топоту, албаст сильно спешил за ускользающей добычей, но все равно его бег уступал неторопливой лошадиной рыси. Уйти от упыря не составляло труда.

— Все-таки моя стрела его хорошо подбила. Зря грешил, что серебро без толку. Вон, как его шатает. И полбашки уже развалилось — видать, разъело, — заметил Прозор, наложив на тетиву стрелу. — Эх, Веденя, Веденя! И как же тебя так угораздило? Чем же ты богов прогневал? Ладно… — Вздохнув, Прозор поднял лук, навел на упыря. — Может, от мук тебя избавим. Ну, как? Готовы, други? — Он серьезно глянул на Любомысла, Милована, маленького княжича.

Можно и не спрашивать. Ночь в Древней Башне не прошла просто так: от малейшего шороха руки вендов сами тянулись к оружию. Особенно — у Добромила.

Никакого страха мальчик уже не испытывал: все осталось в далеком детстве, а сейчас он воин! Добромил чувствовал лишь легкое возбуждение. Еще бы! Это ведь не лесные звери, в которых княжич, кстати сказать, стрелять не любил: охота не вызывала у него никакого восторга. Тут другое! Тут настоящий упырь! Да не какой-нибудь, что из могил по ночам вылезает, чтоб свежей кровушки попить, а заморский — невиданный! — вышедший из реки. «Это не человек, это нежить — колдовской сгусток воды», — шептал себе Добромил. Хотя, в глубине души у маленького княжича таилось какое-то неприятие. Ведь еще прошлым вечером он разговаривал с обратившимся в упыря человеком. Но Любомысл сказал, что убить албаста — значит, избавить того, кто в него обратился, от мук. Что ж, значит так надо. Будет что потом рассказать про эту ночь.

Один лишь Борко, сожалея, что ничем не может пособить, тяжело вздыхал. Сломанная рука весьма ощутимо напоминала о себе: ею не то что лук натягивать, а просто шевелить — и то больно!

Дважды тенькнула тетива — это Прозор выпустив стрелу, успел наложить вторую и выстрелить, прежде чем первая достигла цели. Сразу же за Прозором выстрелили Милован, Добромил и старик Любомысл. В ясном лунном свете промахнуться невозможно: с небольшим промежутком восемь стрел вонзились в упыря. Зашатавшись, он — издавая даже не рев, а глухой стон — ковыляя, бросился в кусты. Послышался треск ломаемых ветвей и вроде бы всплеск. Видимо, смертельно раненый упырь упал в протекавший неподалеку речной ручеек. Потом все стихло.

— Ну вот, — пряча лук, удовлетворенно пробурчал Прозор. — Не будет больше нежить людей донимать! Думаю — он от серебра к утру на куски развалится. Одну стрелу, как обещал, в оставшийся глаз вогнал. Другую — в сердце. Если, конечно, у упырей сердце есть. Хотя, может и есть, — рассуждал дружинник, — ведь в них осиновые колья вгоняют, а каждый упырь это бывший человек. Так вроде? А, Любомысл?

— Почти что так, Прозорушка, — тронув повод, ласково отозвался старик. — Я же рассказывал, что упыри всякие есть: и огненные, и летучие, и вот как этот — водяные. Всех не упомнить. И люди тоже всякие бывают: иной при жизни в упыря оборачивается. Есть и такие, — улыбнулся Любомысл, заметив недоуменный взгляд Прозора. — Если пожелаешь, я потом как-нибудь это тебе разъясню. А могу и про что-нибудь другое растолковать: иль про веселое, иль про страшное. Мне все равно.

— Ладно, растолкуешь… — Прозор выехал вперед отряда, оглянулся. — А пока — вот что, други. Вон там, чуть подальше, Ледава изгиб делает. В том месте берег пологим становится, с него башню как на ладони видно. Давайте, спустимся к реке и глянем, что там творится? Тревога на сердце лежит за Велислава. Как он там один, упрямец?

Прозор пустил лошадь вскачь и вскоре отряд спустился на большую песчаную косу. И над башней и над древним болотом мерцали ясные звезды. Ярко светила полная луна. Все тихо, будто и не бил дружинников треклятый морок.

— Что ж, там затишье… — глубоко вздохнул Любомысл. — Хорошо, если оно навсегда. Веди дальше, Прозор. Сначала к волхву, а от него мы с Добромилом и Борко в Виннету направимся. Пусть там тоже кудесников скликают. Они люди мудрые, знающие, нечета нам. Может и решат, что с этим болотом делать. Борко, ты как? Путь осилишь?

Парень махнул здоровой рукой — осилю, чего, мол, спрашиваешь? Насмешливо подумал: «И так ясно. Подумаешь, руку саднит — эка невидаль. Я ж дружинник, воин. А что по брюху валун приложил, так кровью не харкаю, значит, нутро не отбито. Молчу, вам не докучаю. Что еще надо?»

— Я не поеду в Виннету, — твердо сказал Добромил. — Мне там нечего делать. Я вместе с волхвом вернусь обратно, к Велиславу. Пусть я не венд, но он мой друг, а вы сами говорили, что венды друзей не бросают. Я будущий князь, не пристало мне чего-либо бояться, даже той нежити, что выползла из Гнилой Топи! Это и моя земля. Так что, дядька Любомысл, извини. Вы с Борко возвращайтесь домой, а я останусь с Прозором, Милованом и волхвом.

Одобрительно хмыкнув, Прозор подумал: «Взрослеет княжич! И немудрено — пора. Эта ночь ему на пользу пошла. Что тут думать: если Любомысл возражать будет, я мальчика поддержу — из него толк будет…»

А Любомысл в изумлении поперхнулся: будущий князь показал коготки. Конечно, Добромил прав. И прав настолько, что обычно говорливый, имеющий ответ на все случаи жизни старик ничего не мог возразить.

Добромил действительно будущий властитель этой земли. Он должен знать, что на ней происходит. И если честно, то и сам Любомысл вернулся бы в Виннету скрепя сердце, а возможно, потом всю оставшуюся жизнь корил бы себя за это и не находил покоя. Ведь там, у проклятого болота остался и его друг. Что ж, княжич принял решение, и хотя мальчишка никогда не был своенравным и всегда прислушивался к совету старших, сейчас пререкаться и переубеждать его не стоило. К добру это не приведет, а Добромил все равно сделает, как решил. Вон глаза-то сверкают! И немудрено — все предки княжича были упрямыми суровыми воителями.

— Хорошо, княжич. Как скажешь, — спокойно кивнул Любомысл. — Но есть одна мудрая поговорка: «Утро вечера мудренее». Ты ее знаешь. Вот и поступим, как она советует. Доживем до утра, а там…

Старик беспомощно махнул рукой, думая: «Все без толку. Какое там утро — все равно все по своему сделает!»

— Давайте копыта коням размотаем, — сказал Прозор. — Вроде бы тряпки уже ни к чему.

Лошади шли неспешным шагом. Венды молчали, каждый думал о своем. Разум, взбудораженный страшной ночью, успокаивался. Наступило время осмысления и холодного расчета: что делать дальше.

Прозор мысленно представил себе, где может обитать волхв Хранибор. Подумал, как можно спрямить путь, чтобы скорее добраться. Поразмыслив, решил не рисковать: поедут так, как рассказал Велислав. Главное — это нужную реку не пропустить. Ладно, вдоль Ледавы места знакомые, исхожены, да и верная примета есть: около дороги большой валун лежит, идя от него, точно не заплутаешь и доберешься до нужного места.

Вендские леса изобиловали озерами. А уж сколько в них рек, речушек, ручейков — больших и малых, глубоких и мелких, бурных и тихих, — этого никто не знал. Особенно много их в закатной части, меж Виннетой и морем. Кто не знал, что куда впадает и что откуда вытекает; куда ведет тот или иной проток, тот проблуждал бы по этой хитросплетенной водной паутине не один день.

Вот и сейчас, хотя отряд отъехал от башни недалеко, дорога уже вывела к тихой неглубокой речке. Пересекли ее вброд: моста через речушку нет, она весенняя — таких в Ледаву впадает немало. Это простой разлив, широкий и мелкий. Уже сейчас воды в ней — коням чуть выше копыт. Лужа… Снег сошел, речка пересыхает, скоро одно песчаное русло останется.

Вода в нем появится только после того, как пройдут дожди, а потом она снова пересохнет. Чтоб сносную переправу не наводить, понапрасну не трудились, уходящую в русло дорогу замостили камнем.

Когда выбрались на противоположенный берег, Милован спросил:

— Любомысл! А скажи мне, мудрый друг, — может, допустим, бер упыря-албаста задрать? Или еще неизвестно, кто кого одолеет?

— Типун тебе на язык, парень! — сердясь, воскликнул старик. — Надо же такое придумать! Я же ясно сказал, что албаст превращается в того, чью кровь отведает и нутро высосет. Ты представь себе бера-упыря, который начнет других зверей драть! Допустим, завалит он кабана, — тогда тот станет упырем! Нападет кабан на тура, — тогда и тур в нежить перекинется. Упырь же неуловимым станет! Ты ж по лесу пройти не сможешь! Любой зайчик, который нежитью стал, из-под куста на тебя бросится и твоей кровушки отведает! Или что там у тебя еще есть — мясо, кости? В общем, сожрет он тебя, выплюнет твою шкурку, и в твоем образе дальше по лесу пойдет, от честного люда серебряных стрел и чеснока дожидаясь! Ладно, думаю, наше серебро его все-таки угробит. Людей, кого сможем, предупредим: мол, нечего в этих местах понапрасну ходить! Неизвестно еще, сможет ли волхв, про которого Велислав речь вел, один со всем этим управится? Один змей многоногий чего стоит! Я аж окаменел, когда этакую жуть над собой увидел! И в тяжком сне такое чудище не привидится. Хорошо, что это призрак. Но вот что-то мне вещует — в океанах он немало мореходам седых волос прибавит, даже если призраком останется! А если, чего доброго, змей плоть обретет? Что тогда? У-у-у… Даже подумать страшно. А твари изломанные, что из провала разлетались? Куда они направились? Что это такое вообще было?! Ох, люди… Чую, в Гнилой Топи такое водится, что ой-ей-ей! — Любомысл не мог выразить, что же водится в древнем болоте, и только беспомощно махнув рукой, продолжал:

— Много чего я видел и слышал! Но о таком и подумать не мог! Оказалось — не все я знаю! Что за призрак над болотом висел, книгу листал и хохотал? Кто это? Слепым котенком себя чувствую!

Старик разгорячился. Потом вдруг замолчал, и видимо что-то вспомнив, с силой хлопнул себя по лбу:

— Вот оно что! Ну конечно!!! — голос его обрел уверенность. — На наших воинов не дочери Мораны напали, как ты, Прозор, решил, а иные твари.

— Ну-ка, ну-ка! Отчего же с ними такая хворь случалась? Выкладывай, что знаешь! — воскликнул дружинник. — Я за сегодняшнюю ночь от тебя столько про разную нежить узнал, да попутно столько настоящей жути насмотрелся, что до конца дней не забуду и нынешнюю страсть, и твои россказни!

Любомысл усмехнулся. Никого пугать страшными рассказами он, конечно, не хотел. Но как-то вышло, что все ночные события странным образом перекликались с тем, что старик успел узнать за свою насыщенную приключениями жизнь. Для него события этой ночи хоть и не были в порядке вещей, но и не стали чем-то из ряда вон выходящим. Всякое он слышал и повидал. На земле зла и нежити предостаточно. Живы, здоровы, — ну и хорошо. Плохо лишь одно — это задело душу и разум Добромила. Мальчику, пожалуй, рановато со всем этим знаться.

Но ежели рассудить, то Любомысл был гораздо младше княжича, когда на его долю выпало и неслыханное горе и невиданный ужас. Хоть он и лишился детства, но ничего, не пропал и рассудком не повредился. Только сразу возмужал.

«Так что, — посчитал Любомысл, — то, что княжичу довелось столкнуться с нежитью — хоть и не очень хорошо, но не так уж и плохо. А то, что теперь Добромил знает, какая она есть на самом деле, а не в рассказах и сказках, ему только на пользу пойдет. Пусть растет бесстрашным. Вон как повернул — не поеду домой, и все, обратно возвращаюсь, Велислава и дружинников выручать! Хотя и жутко ему, да еще как! Я-то видел! Ох, пусть не допустят боги еще раз этакое пережить…»

— Ладно, послушайте старика. Тяжело сразу сказать, что за твари в наших друзей вселились, но только это точно не дочери Марены. Видишь ли, Прозор, когда человеком лихорадка овладевает, то его то в жар, то в холод бросает, и он почти всегда сознание теряет — бредит, мечется, страшные вещи ему видятся. Сам должен знать. Так вот, — дружинники хоть без сознания лежали, но ведь и жара у них не было, это точно. Я ведь не раз к ним подходил, смотрел, что да как. Думаю, видений у них тоже не было. Они просто как мертвые лежали. И тут я и вспомнил одну историю, которую как-то довелось услышать в одной из стран Сайона. Как только вы сказали, что вроде бы как крылья зашелестели, и женский смех раздался, то я сразу об одной нежити вспомнил! Только вот потом не до воспоминаний стало. Сами знаете, какой каменный град на нас обрушился. Ну и прочая жуть, что на крыше…

Прозор печально усмехнулся, Борко поморщился, саднила рука, Добромил и Милован погрустнели. Такое не забудешь. Помирать будешь — и то вспомнишь.

— Знаете, — продолжил Любомысл, — там, на берегах Сайона, на жаркой душной земле, есть одна древняя страна. За ней начинается бескрайняя песчаная пустыня. Когда-то в древности там стояли города. А сейчас — нет. В пустыне все время бушуют песчаные бури. Спастись от них тяжело. Песок там движется, как вода, то обнажая древние постройки, то засыпая их снова. И с каждым разом он продвигается все дальше и дальше вглубь страны. Наверное, скоро песок поглотит ее. Но не в этом суть… На самой границе той страны, там, где начинается песок, обитают странные злобные существа. Тамошний народ нарек их ламиями. Но их мало кто видел — все больше слухи…

Порой ночной ламии подстерегают одинокого путешественника и овладевают его душой. Они забирают ее и относят магу или колдуну, которому служат. Я слышал, что некоторые искусные чернокнижные колдуны могут повелевать ламиями. Иные наоборот, становятся их жертвами. Ну, оно и к лучшему. Так вот, твари, повинуясь своему хозяину, исполняют те его злобные приказы, которые в состоянии выполнить. А делать они умеют многое, очень многое. Страшен удел человека, вернее того, что от него останется, после того как у него похищена душа. Он навек становится рабом колдуна. Он мертв, но вроде как и жив. Это возвращенец с того света, восставший из своей могилы. И нигде нет ему покоя. Колдун, у которого находится душа несчастного, вызывает его из небытия, когда пожелает. Чтобы добиться повиновения от усопшего, он обращается с ним жестоко, сечет кнутом.

А у мертвеца нет ни сил, ни желания сопротивляться. Этот раб выполняет всю самую тяжелую и грязную работу, которую только может придумать колдун. Но оживших мертвецов все-таки надо кормить. Питаются они жидкой похлебкой или объедками. Этого раба ни в коем случае нельзя называть тем именем, что он носил при жизни, нельзя давать ему мяса. Иначе покойник придет в гнев и станет страшен. Вот тогда-то, самым разумным будет убить его еще раз, размозжив или отрубив голову.

Тогда живой покойник умрет второй раз, и на этот раз навсегда. В той стране считают, что когда человек умирает, то его душа вылетает через рот. И вот, чтобы ламии не похитили душу, покойника хоронят лицом вниз, забивая землей рот. А самое главное — зашивают ему рот. Так вот, мне кажется, что тот шорох крыльев и смех, что вы слышали с Милованом, принадлежал именно ламиям. Они похитили души у трех дружинников, а у остальных не смогли — помешало серебро. Ведь ламии, как и другая нежить, не выносят серебра. Для них оно — смерть. Еще ламии вызывают песчаные крутящиеся вихри и обрушивают их куда пожелают. А ведь пустыня — не один песок, там и камней предостаточно. Говорят, эти твари камнями забивают небольшие купеческие караваны. Если могут песок крутить, значит, и с водой совладают. Вот вам и ответ на то, кто нас камнями засыпал! Ламии, больше некому! Их лап дело. Сами посудите: ведь нежити безразлично, как у человека душу забрать. Они могут не только у спящего, но и у умирающего душой овладеть, так даже проще. Но сначала у них ничего не вышло: на нас серебро висело. Вот им в нас и не получилось войти! Раз не получилось, значит надо нас убить.

Вот ламии и удумали: силой своего могущества подняли прибрежные камни, и сначала ставни повыбивали, и валуны в бойницы направили! Не удалось сразу нас убить — снова начали! Да, они это запросто могут, если верно то, что я о них слышал.

— Как они выглядят? — спросил Прозор, вспомнив крутящих смерчи призраков.

Любомысл пожал плечами. Он же не колдун. Домыслы и слухи разные ходят. Хотя большинство рассказов сходится в одном…

— Говорят, что ламии — красивые женщины с крыльями летучей мыши.

— Вот оно что… — протянул дружинник. — Ну, тогда это точно они! Девы с крыльями! Крылья страшенные, кожистые и как у летучей мыши. Все недосуг было вам рассказать: это они водяные смерчи сотворили, к башне их несли. Я видел, как ламии над вершинами вихрей летели, поддерживали их. В них-то, в тварей этих, мы и били. Значит, я ламий видел. Ну и ну…

И откуда тут, в северных лесах, могла взяться пустынная нежить? А упырь-албаст южных морей, о котором отродясь никто не слышал? Конечно, все это каким-то образом связано с Гнилой Топью. Но каким? Пока это оставалось загадкой, как и все, что творилось на болоте. А Прозор, оказывается, мог не только замечательно видеть в кромешной тьме. В нем обнаружился еще один необыкновенный дар — наблюдать нежить. Во всяком случае, он видел ламий. Может, ему доступно и иное. Но пока это неведомо — время покажет.

Какое-то время ехали молча. Поразительный рассказ Любомысла вызвал тревогу. Нежить забрала души их товарищей, и то же самое хотела проделать и с ними. К словам старика стоило прислушаться. Он многое знал и предвидел.

Борко на время забыл про саднящую руку. Когда со стороны моря шли гибельные смерчи, он внизу возился с лошадьми и все пропустил.

— Значит, ламии охотились за душами? Но откуда эта нежить вообще тут взялась? Может, их Гнилая Топь из себя извергает? — раздумчиво сказал он. — Так ведь что же тогда еще там может быть?

— Не знаю, парень, не знаю, — вздохнул Любомысл. — Мир духов мне неведом.

— Ничего себе — неведом! — покачал головой Милован. — Да, по-моему, ты в нем живешь! Столько, сколько ты знаешь, — не всякому волхву или колдуну известно. Да они у тебя учиться должны!

— Зря так считаешь, Милован, — мрачновато ответил Прозор. — Любомыслу ведомо одно, а чародеям — другое. Каждый в своем деле силен. Но вот есть, допустим, возможность как-нибудь души наших друзей обратно вернуть? Если их, в самом деле, ламии забрали. Есть способ? Твари-то мертвы! Сам видел, как они в реку падали! Значит, душами они уже не владеют. Выходит, что други наши уже где-то на свободе летают.

— А вот этого я не знаю, — печально покачал головой старик. — Вот доберемся до волхва, расскажем ему, что и как было, посоветуемся — тогда и посмотрим. Ведь ум хорошо, а два — лучше. Может быть, я еще чего-нибудь вспомню. А пока ничего сказать не могу. И то хорошо, что про чеснок и серебро вспомнил. Помогло ведь. Только вот надолго ли? Нежить — она хитра и на выдумки горазда. Опять же — сколько ее из болота повылезло? И куда она вся делась? И то повезло, что от каменного града особо не пострадали: Велислав, да вот он, бедолага… — Любомысл кивнул на баюкающего руку Борко. — Сам понять не могу, как нам так повезло?

Замолчав, старик тронул рассеченную камнем голову. Его рана не в счет. Просто кожу посекло, голова даже не болит. А вот придись удар чуть ниже — и все… Не ехал бы он сейчас по ночному лесу, а лежал бы рядом с умершими дружинниками. Кому повезло больше всех, — так это ему.

За разговорами пересекли еще одну речку — и пошире, и поглубже, чем первая. Потому через нее была наведена постоянная переправа — добротный мост на сваях. Копыта гулко застучали по настилу. Видимо, от этого звука в ближних кустах сонно вскрикнула какая-то птица.

— О!.. Слышали?! — обрадовано воскликнул Прозор. — Есть все-таки живая душа в этом месте! Меня еще одно беспокоило: пока ехали, кругом тишина стояла — будто все зверье окрест башни куда-то запропало! Будто все вымерло — как на пожарище. А ведь лес, даже ночной, всегда своей жизнью живет. Выходит — выехали.

— Да, — согласился Милован, — верно подмечено. Мне тоже бросилось, какая тишина вокруг башни стояла. Она сразу началась, после того как нас волной чуть не смыло. Как на обрыв выскочили да отдышались, так сразу приметил: ни одна птаха не щебетнет, ни один зверек голоса не подаст. Я-то это всегда примечаю: сызмалу по лесам брожу. Наверное, раньше всех одногодков начал, — прихвастнул парень.

— Можно подумать, ты один лес знаешь, — хмыкнул Борко. — Мы все-таки венды! А лес — наш дом. Все тишь да гладь заметили, даже я. Только вот недосуг об этом думать было.

От того, как он это сказал, Прозор и Милован невольно приосанились, а Добромил украдкой вздохнул. Он не венд по рождению.

Правота Борко неоспорима — лес воистину являлся для вендов почти родным домом.

Мальчишки любого вендского рода потому взрослели быстро, что в суровых лесах слабый, немощный, а главное, не обученный самым нехитрым вещам человек обречен на скорую и неминуемую гибель.

Поэтому сразу же, как только ребенок делал первые самостоятельные шаги, начиналось нешуточное обучение. Дите должно было усвоить и законы леса, и как в нем выжить. И обучение длилось долго — вплоть до того весеннего дня, пока на груди мальчишки, над сердцем, не появлялся родовой знак: изображение премудрого лесного зверя, от которого брал свое начало его род.

Только тогда, пройдя все серьезные испытания, и доказав: чтобы выжить в лесу, им не нужна поддержка старших, молодые парни становились мужчинами и полноправными членами своего рода. А этому знаменательному дню предшествовали долгие нелегкие годы учебы. Бесценный опыт давался нелегко.

Почти для всех вендских ребятишек обучение начиналось примерно так: «Вот тебе наточенный нож, малыш. Владей! Когда-то и мне дали такой, я его сберегаю до сих пор. У тебя будут и еще ножи, ведь ты сам научишься их делать. Но пока это твое первое и главное оружие. Попробуй сделать этим ножом лук, и к нему выстругать ровные стрелы. Если что непонятно — спрашивай у старших. Любой с радостью тебе все объяснит. Запомни главный закон леса: прежде чем взять жизнь у зверя или дерева, попроси у них прощения за то, что причиняешь им боль. Если забираешь жизнь — то забирай только по необходимости. Никогда не убивай просто так — из прихоти и удовольствия. Знай, радости это тебе не принесет, а зверь не сможет родиться вновь, и вырубленные деревья тоже просто так не народятся. И когда настанет твой черед предстать перед светлыми богами, и они будут решать твою судьбу, ты не получишь от напрасно убитых зверей оправданья. И тогда путь твой в Нижнем Мире станет незавиден. Ты не сможешь пройти по лунной дорожке и навсегда останешься на велесовых пастбищах, будешь пасти его скот. Радостной жизни в Ирии ты никогда не узнаешь. Пока это все. Учись. Если придумаешь что-нибудь свое — это пойдет только на пользу роду и тебе…»

Неудивительно, что при таком воспитании дети быстро взрослели. Для десятилетнего мальчишки не составляло особого труда в одиночку отправиться на охоту, провести в лесу несколько ночей и как ни в чем не бывало возвратиться домой. Причем, как правило, юный охотник приносил неплохую добычу, всерьез полагая, что от его удачи и охотничьего мастерства зависит важная вещь: лягут ли спать его родичи на голодный желудок — или нет.

Попутно шло обучение воинскому мастерству. Меч, кистень, топор, боевой нож, копье — все оружие осваивалось легко, быстро и играючи. Ведь умение постоять за свои охотничьи угодья потомки лесных зверей впитали с молоком матери.

И опять же, боевое оружие вендские мальчишки брали в руки с самого раннего возраста, чем отличались от других народов, считающих, что воинов надо готовить намеренно — только с той поры, когда мальчику исполнится определенное число лет и он повзрослеет.

Навыки обращения с любым подручным предметом, который мог послужить в качестве оружия, были выпестованы богатым опытом предков — воинов и охотников. А если же не находилось ничего под рукой, то у любого венда при себе всегда оставался таинственный ручной бой, овладеть которым был бы рад любой иноземный воин. Человек, владевший им, легко мог устоять перед одним, а то и нескольким вооруженными противниками.

Но бой этот великая тайна. Пришлых, не родившихся в лесах людей ему никогда не учили. Да и не получилось бы обучить чужого: не станешь же объяснять ему — чтобы узнать основы этого боя, надо родиться и жить в лесу. Ведь его законам учили и бескрайний лес, и ловкие сильные звери, что жили в нем. Ведь чтобы выйти один на один на лесного хозяина — Бера, чтобы оседлать великана-тура и немного проехать на нем, требовалась не только немалая отвага, но и недоступная другим людям ловкость…

 

7

Тайны русалок

Догорала заря, серые сумерки сливались с темным лесом. Вскоре стемнело, в небе загорелись звезды, русалочье озеро разрезала широкая лунная дорожка. А окрест озера по-прежнему стояла гнетущая тишь: ни стрекота сверчков, ни шороха мыши, ни возни зверя в дальних кустах. Даже сумеречные охотники, филины и ушастые совы, и те молчали — не ухали, по своему обыкновению. А ведь настала их пора: ночь — время охоты. В озере затаились лягушки. Лишь изредка в водной глади разбегались небольшие круги, тогда дорожка подергивалась легкой рябью. Это плескалась озерная рыба.

Белана вкрадчиво спросила:

— Ну, и как тебе эти волшебные украшения достались, Ярина? Расскажи, мне интересно. Говорила — нашла, а потом тебя одарили найденным. Как это получилось?

Губы Ярины тронула загадочная улыбка. Вот и похвасталась своими дивными украшениями. Впрочем, все кончилось хорошо: она опасалась, что Велла осерчает, что снова начнутся нравоучения. Но обошлось! Обычно старшая не упускала возможности поучить и попенять молодым русалкам, если, по ее мнению, они делали что-нибудь идущее вразрез с принятыми в их мире обычаями. И не важно, что все молоды и выглядят, как юные девушки — на то они и берегини, богини, живущие в воде и около нее. Просто в этом мире Велла появилась раньше, и знает больше Ярины и Беланы. Хотя они равны. Чтобы превратится в русалку, надо в другой, предыдущей, жизни познать, что такое ужас, боль и смерть. Все прошли через это.

Ярина покачала головой.

— Помните, прошлой весной в Ледаву корабль зашел? Дошел до Виннеты, и там якоря бросил. Чужеземный корабль — большой, красивый.

— Кораблей много приходит, разве все упомнишь! И что? — улыбнулась Велла.

— А то, что в Альтиду никогда такой корабль не приходил. Он — наотличку от других парусников. Я как раз рядом вертелась, рассматривала его. Диво! Корабль воинский: борта у него из особых досок сделаны — толстых и широких. Наверно, на одну такую доску целое дерево пошло! Мачты, мне показалось, небо подпирают: они — чуть ли не выше этих сосен! — Ярина указала рукой на исполинские сосны, росшие окрест озера. — Только жаль, что он на веслах к Виннете подходил. Ах, думаю, наверно красиво, когда такое чудо в море под парусами идет! Посмотреть бы! Так вот, подошел он к Виннете на веслах. Штук по сто с каждого борта, наверно! А вот как глянула, что на нем творится, так тоскливо мне стало. Мореходы на нем странные, не как обычные люди. Хотя, может, там, откуда они пришли, все такие.

— А что тебя удивило? — усмехнулась Белана. — Мореходы — они и есть мореходы. Люди как люди, из какой бы страны они не пришли.

— Разные люди бывают! Вот и на этом корабле два разных народа в Альтиду пришло. Отвела я глаза, чтоб никто меня с корабля не увидел. Стала смотреть, что там творится, что за люди. Разные они. Одни разодеты роскошно, драгоценностей на них без меры — женщины так не наряжаются! Важные, Повелевают… И воины у них такие же: чуть попроще наряжены, но все равно — украшений на каждом — у-у-у! Не носят мужи столько золота, тем более воины. Так вот, разодетые предводители и воины — все светловолосые и светлокожие; высокие, надменные. Причем, каждый с хлыстом. Видно — повелители! И пускали они его в ход по всякому поводу. Я про хлыст говорю. Ох, не люблю я такого! — воскликнула Ярина. — И махали они хлыстами без всякой меры — били других, простых мореходов. А вот те, другие… Они и ростом поменьше, и пощуплее, и цвет кожи у них другой — как бронза, чуть светлее. А одежды на них — рубаха широкая, да порты холстинные. Наряд легкий — ветром насквозь продувает. А на иных и рубах нет. А весной холодно, так бронзовые мореходы аж трясутся, бедные! И у каждого на шее заклепанный железный ошейник.

— Это знак рабства, — нахмурилась Велла. — Невольники, рабы…

— Да, рабы, — с горечью сказала Ярина. — А ведь раб не может быть хорошим моряком, сами знаете! Невольник — он о свободе мечтает! А порой свобода — это смерть. На том корабле все рабы скованы были. Если он потонет, то и люди вместе с ним. И спасать его невольники не станут, я так думаю. Кто же будет свою темницу сберегать? Да и жизнь такая проклятая кому нужна? Нет таких. Но, видать, светловолосых повелителей не волновало это. Так вот, интересно, у некоторых невольников на коже одинаковый рисунок был: черные полоски, не ровные, разной ширины. И похожи эти полоски на раскраску какого-то зверька, только вот какого? В нашем лесу таких полосатых нет. А потом я догадалась — рисунок чем-то с кошачьей шкуркой схож. Кошки ведь полосатые. Подошел корабль к Виннете, стал на якорь. Предводитель светловолосых собрался на берег. Видно, что владыка, потому как одежда на нем богатая, а на шее висит большой золотой круг, весь каменьями самоцветными усыпан, на солнце переливается. Только у него одного такой, у других нет. Вокруг воины, его охраняют. Предводитель в лодку сошел, один из невольников подал ему ларец. Маленький, но видно тяжелый. Пошатнулся невольник ненароком, и случайно коснулся богатого одеяния. И тут воин, что рядом стоял, ударил раба. Сильно, Со злобой! А за что? Подумаешь — одежды коснулся! Чего только в море не бывает. Качка, ураган налетает, бури. На корабле все вместе держаться должны. Так что ж рукам-то волю давать? Раб и упал вместе с ларцом. Ларец о палубу ударился и раскрылся. Наверное, он под самую крышку был золотом и драгоценностями набит. Что по палубе раскатилось, а что и в воду упало. А предводитель — вот зверь!.. Да какое там зверь — звери этого не делают! Предводитель хлыст выхватил и ну раба избивать! А ведь невольник не виноват — его воин толкнул.

Ярина сняла свое коралловое ожерелье, протянула Белане.

— Вот это ожерелье, серьги, кольца, что на мне одеты, в воде и оказались. Много чего попадало…

— Себе взяла? — спросила Белана. — А еще что-нибудь интересное есть? Покажешь?

— Нет, я себе ничего не взяла. Все собранное отдала невольнику, что ларец подавал.

— А как же это получилось? — недоверчиво хмыкнула Белана. — Ну, то, что со дна собрала — это понятно. А как рабу передала? Зачем? Показалась ему?

— Да, пришлось объявиться, девоньки. Раба в воду бросили. Там я и оказалась. Думаю, он забыл, что меня видел. Я постаралась, чтобы он ничего не вспомнил. Сначала разодетый предводитель его хлыстом охаживал — разъярился, себя не помнил! А потом, как увидел, что драгоценности в воду попадали, так окаменел. Красный стоял — и вдруг как заорет шипящим голосом! Я помню, что он вопил и шипел. Вы же знаете, у людей много язЫков есть, да только мы-то можем все разобрать — было бы хотение.

Ярина попыталась изобразить змеиное шипенье. Не получилось, вышел, скорее, хриплый шепот.

— «Грязный немху! Ты жив, пока лучезарный Мелькарт не закончил свой небесный путь и не отошел в океан. Как только он скроется, я сам займусь тобой! Я вырежу из твоей спины часть мерзких черных полос и щедро украшу раны солью. Ночь и весь день ты будешь привязан к мачте. А вечером я продолжу пытку. И так будет, пока ты не издохнешь в страшных муках! Но иногда я бываю милостив, даже к таким грязным рабам, как ты. Если достанешь до темноты все, что по твоей вине упало в реку, я, может, и сохраню тебе жизнь».

Ярина поперхнулась, закашлялась. Изображать шипенье не получалось. Чуть осипшим голосом берегиня продолжила рассказ.

— А солнце уже садилось. Темнело. До ночи раб ничего бы не собрал.

— Ужасная смерть. Кто ж они такие? Мелькарт… Никогда не слышала о таком боге, — в раздумье сказала Велла. — И что дальше?

— Потом к ошейнику раба привязали просмоленную веревку. Такую, которая все вынесет, выдержит все передряги и ничего с ней не будет — крепка, как железо! Затем невольника бросили в Ледаву. На том месте, где стоял корабль, много омутов, у дна водовороты. Для человека глубоко. Куда там все собрать?! Надо найти несколько украшений, поднять их наверх и снова нырнуть! Он был обречен… Бедняга и до дна-то в первый раз еле спустился! Что б он там нашел? Утонул бы! Я его пожалела. Горемыка — он поднимался, а в руке держал всего лишь одно украшение. Его бросили снова, потом еще раз… На пятый или шестой раз у него из носа пошла кровь. Людям ведь на глубине не выжить, вода для них — смерть. Я поняла, что он ничего не сделает, захлебнется, и наверх вытащат покойника. Зачем такая жестокость?

Ярина полезла в поясную суму и достала небольшие изящные ножны. Вытащив из них нож, она показала его русалкам. Клинок был необычный. На первый взгляд казалось, что немного изогнутое лезвие сделано из золотистого стекла. В лунном свете он выглядел хрупким и ненадежным, словно игрушка. Но первое впечатление обманчиво. Берегиня выбрала небольшой камень и с силой ударила по нему ножом. В ночной тишине тоненько пропело лезвие, но с клинком ничего не случилось. А на камне осталась глубокая щербина.

— Видели? — спросила Ярина, и передала нож подругам. — Я по всякому пробовала. Что только не делала: будь у меня сил побольше — камни и железо рубила бы! Из чего он — не знаю.

Ножик внимательно изучили. Щелкали по лезвию ногтями, рассматривали сквозь золотистое стекло луну. Белана завладев ножом, попробовала потихоньку покромсать камень. Не получилось — сил маловато, только осколки отлетали.

— А где нож добыла? — спросила Белана. — Такой маленький, в руке удобно лежит…

— А он тоже на дне был. Недалеко от украшений и золота лежал. Может, из ларца выпал, а может, и нет. Он в стороне валялся, чуть песком присыпан. Если б не знала, что там, на дне, сокровища насыпаны, то и внимания не обратила бы! Но вот приметила. Я хотела веревку оборвать, да куда там! Ничего не получилось, эти просмоленные волокна ничем не взять, хоть зубами рви! Тогда я к этому ножику бросилась, и…

— Им раба освободила? — перебила Велла.

— Конечно, им… Если б не этот нож, утонул бы горемыка. Когда я к рабу подплыла, он, бедолага, испугался, заметался. Но только я ему дергаться не дала! По веревке этим ножом — раз! Ее как паутинку перехватила! Ну и нож! Выходит — судьба была его найти. Потом раба за руку взяла и показываю — за мной плыви! Он молодец, сообразил, что я его спасаю. Проплыли мы к другому борту корабля, под днищем, конечно. В воду-то его с иного места бросали. Вынырнули, невольник воздуха глотнул, снова под воду ушли, поплыли к берегу. Я ему помогаю — за руку тащу. Быстрей получается. Пока на корабле сообразили, что веревка перерезана, и раба на ней нет — время прошло. А мы — уже у берега! Правда, пришлось еще раз вынырнуть: ему воздуха не хватало. Повезло невольнику — с корабля нас так и не увидели. Раб совсем ослаб, еле шевелился. Еще бы: столько раз в глубину нырять! Пока тащила его — из последних сил выбилась! Почти у самого берега он сознание потерял. Я его под ивы затащила и спрятала. Тело в воде оставила, а под голову камень положила, чтобы больше воды не нахлебался. Иначе пришлось бы туго — откачивать утопленников я не умею. Невольник просто устал. Я вижу, что никто его тут, на берегу, под ивами, искать не будет. С корабля это место не видно. Значит, беглец в безопасности. Можно пока его одного оставить.

— А если бы искали и нашли, то ничего бы ему не сделали! — воскликнула Белана. Русалка очень переживала, когда Ярина рассказывала, перед ней будто все происходило наяву, и это она сама спасла невольника. Белана взволнованно сказала:

— Сами знаете, в Альтиде ступивший на берег раб становится свободным!

— Ну вот, и я об этом, — согласилась Ярина. — Я так и рассчитывала: до берега доберемся, а на суше — другой разговор! Там раба, бывшего раба, — уточнила она, — никто не тронет. Это все равно, что свободного альтидца рабом сделать. Пусть попробуют! — и, сжав ладонь в кулак, с силой ударила по земле, показывая, что будет с тем, кто найдет беглого раба.

Да, беглых рабов в Альтиде ценили. Иногда средь освобожденных встречался умелец, создающий дивные вещи. Или грамотей-ученый, пишущий книги и знающий, казалось, обо всем на свете. Рассказы умного человека собирали не только детвору. Взрослые тоже слушали, раскрыв рты.

Средь рабов мог оказаться и лекарь, проданный в гребцы за то, что причинил боль своему властителю, вскрывая пустячный нарыв. Кто только не встречался средь них! Все становились полноправными жителями Альтиды, если хотели. Как правило, большинство оставалось, лишь немногие стремились вернуться. Иные, усердно работая, собирали деньги для выкупа своих близких: детей, жен, стариков-родителей. Конечно, сразу собрать столько серебра они не могли. Им помогала Альтида. Человек вернет, как только сможет. Обмана не было…

Альтидским же купцам, отправлявшимся в земли, где мыкали горе родные бывшего невольника, давался строгий наказ — во что бы то ни стало отыскать и выкупить их.

Если же рабовладелец будет упорствовать или заламывать несусветную цену, то надо посулить — впредь в эти земли альтидские ладьи ходить не будут, и торг, стало быть, прекратится. Эти обещания действовали безотказно! Хотя такие случаи были. Убытки, которые в этом случае нес строптивец, несоизмеримы. За вражду с Альтидой его самого могли сделать рабом.

Если рабы принадлежали властителю страны, было проще. В знак признательности и дружбы с богатой землей он, как правило, благородно даровал рабам свободу. Дружба с Альтидой того стоила!

Купцам же за каждого освобожденного выплачивалось полновесным серебром. Так что в накладе никто не оставался: бывший раб воссоединялся с семьей, расторопный купец получал награду, а Альтида — новых жителей, благодарных, помнящих, чем ей обязаны.

— Пока он без сознания лежал, — продолжила Ярина, — я снова на то место сплавала, туда, где на дне драгоценности лежали. Все, что увидела, собрала! Хотя там их не так уж и много было. Монеты золотые, украшения… Так, всего понемногу. Собрала и к человеку вернулась. Он уже в себя пришел. На берег выбрался, сидит, ничего не понимает! Потеха!.. А когда я из воды вышла, он глаза вытаращил! Отдаю ему драгоценности, что со дна собрала, а он руками отпихивает, от меня отползает и только шепчет: «Баст! Великая Баст!..» Других слов от него не слыхала. И главное — никак не хочет забирать. Разложила перед ним собранное, выбрала себе эти кораллы, они мне сразу по душе пришлись. Несколько камешков похуже взяла. Ну а нож? Он уже и так мой. Если бы не этот нож, так ничего бы и не получилось, утонул бы человек. Нож мой по праву! Драгоценности подвинула: надо же человеку хоть что-то на обзаведение, на новую жизнь. А потом уплыла восвояси. Перед тем как расстаться, в сон его погрузила. Внушила строго, чтоб про меня забыл. Вот и все.

— Так ли уж все? — лукаво улыбнулась Велла. — Я тебя хорошо знаю, непоседу! Ведь еще что-то сделала, сознайся? Давай, договаривай!

— Верно, — улыбнулась Ярина, — сделала. На то место, где раба в воду бросали, я костей натаскала и в кучу сложила. Чтобы, если кто еще туда нырять вздумает, то сразу бы их увидел. Весь вечер трудилась, не поленилась! Большая куча вышла, красивая! Представляете?! В ней черепа разные сложены — и человечьи, и звериные, и совсем старые, растрескавшиеся, и целые. Не все же утопленники оживают, и не всегда. И не зря я это сделала. Только рассвело, в воду полезли сами светловолосые воины. С десяток. Наверное, решили, что хватит с них одного беглого раба. Как бы и другие не разбежались! Веревками обмотались, в воду попрыгали. Так им одного раза хватило, чтоб больше в реку не соваться! Эх, видели бы вы, как они из воды выскакивали!..

Что ж, то, что рассказала Ярина, только подтвердило мнение русалок о внешнем мире и о людях вообще. Русалки не жаловали их: ведь в своем большинстве люди — злобные и глупые создания, не умеющие заглянуть не то что на день вперед, но даже не знающие, что с ними будет через час-другой. Поэтому человеческие тропки и пути живущих на краю, меж двух миров русалок-берегинь пересекались не так уж часто.

Для жизни Род отмерил людям всего лишь краткий миг — короче жизни мотылька-поденки! И они жадно его пользуют и увечат, — каждодневно отравляя свое бытие неразумными мыслями и поступками.

Большинство из них даже не догадываются, что рядом существует жизнь непреходящая, а чтобы ее обрести, требуется немного: как можно меньше думать плохого, и как можно меньше делать зла. Но большинство людей этого никогда не поймут — они живут одним днем…

Вот поэтому русалкам от общения с людьми почти что всегда становилось мерзко — будто вляпались в желтую слизь, стекающую изо рта саратана. Людские мысли лежали на поверхности, и увидеть их для русалок-берегинь не составляло труда. Почти все желания и нехитрые помыслы большинства людей сводились к думам, как преумножить свое благосостояние, благодаря чему можно еще плотней набить свое нутро или получить еще какое-нибудь немудреное, в зависимости от достатка, удовольствие. Еще людей одолевала похоть. Вот и все человеческие мечты — незатейливые, как песчаный замок. Первый порыв ветра разрушит его, и не оставит от непрочной постройки следа.

Даже лесные венды, лучше всех понимающие, как надо жить и что за мир их окружает, были озабочены тем, как прожить завтрашней день. А что уж говорить о других племенах и народах?

Люди могли бы сделать на земле подобия Ирия, но, видимо, они этого и не хотели. А ведь вечная, блаженная жизнь возможна и здесь, на земле! Для этого Род создал богов, а они — людей. Им положено обращать землю в цветущий сад.

Но, как известно, ложка дегтя портит бочку меда.

Во все времена находился глупый властитель, жаждущий обладать если не всем миром, то хотя бы его половиной, или уж на худой конец малой — совсем малой! — частью. Безумец, он не понимал, что вся его жизнь — это всего лишь горсточка праха, пепел костра, развеваемый дуновением времени. Что все завоевания, все богатства мира перед вечностью? Чепуха! Но на своем никчемном пути алчный властитель влек за собой других людей, обращал их помыслы к призрачной наживе, к жажде прожить хоть денек — хоть чуть-чуть! — как он, повелевая другими людьми, скапливая бесполезное богатство. От этого мысли людей менялись, они сразу же отдалялись от предначертанного пути, ими овладевала жадность и злоба.

Но те, кто населял Альтиду, отличались от жителей других земель. Они могли при помощи старших богов сделать на своей благодатной земле Ирий и в награду получить вечную жизнь в сотворенном ими цветущем саду. Это избавило бы их от суда после смерти. Не пришлось бы тогда взвешивать их дела и поступки, решая кого отправить в пекло, к Чернобогу, а кого наоборот — забрать на Остров Радости или на вершину Мирового Дерева, в Светлую обитель.

И поэтому, по воле старших богов, эту страну надо было охранять от зла.

Предначертанное Родом могло свершиться именно в Альтиде. Тогда благодатную землю можно скрыть от остального мира, превратив ее в земной Ирий…

Русалки-берегини по желанию богов старались по мере своих сил помогать людям альтидской земли. Но для них, как и для людей, представляли большую опасность выходящие из океанских глубин чудовища — саратаны.

Но даже в благодатных землях большинство людей боялись русалок. Они считали, что речные, лесные и полевые духи — опасная и враждебная нечисть. Людей одолевал необъяснимый страх перед тем, что было недоступно их пониманию…

Рассказ Ярины развеселил русалок. В своей жизни они часто сталкивались с чудесами, скучать не доводилось. Подводный мир и мир на суше — разные. А когда живешь и в том, и в этом, то и жизнь становится в два раза интересней, богаче событиями. Каждая русалка может рассказать много занятных историй. Велла неплохо знала о мире, что находится на суше. Но в рассказе Ярины оставались неясности.

— Беглый невольник повторял слова: «Баст, великая Баст»? Он только это говорил? — спросила старшая подруга.

— Да, только это. Великая — понятно, а вот кто такая «Баст»? — Ярина пожала плечами. — Я не знаю, да и откуда? Но слово я хорошо запомнила — «Баст». Не меня же он так обзывал? Разве меня так прозывают?

— Хорошо! Я вам расскажу! — загадочно сказала Велла.

Ярина недоуменно кивнула.

— Нет, Яринка! На Баст ты точно не похожа! Это богиня кошек. Она властвует в дальней жаркой стране, в Сайоне. Оттуда кошек привозят в Альтиду. Баст — женщина с кошачьей головой, одетая в полосатое платье. Она любит всякие украшения. Некоторые люди той страны всегда изукрашены полосками, как ты видела на корабле. Они поклоняются этой богине. А в знак признательности, и чтоб хоть как-то немного походить на почитаемую Баст, они надрезают кожу и втирают туда черную краску, как полосы на кошачьей шкурке.

— Вот оно что, — протянула Ярина. — То-то мне рисунок знакомым показался. Ну, конечно, кошки! Надо же — дети кошачьей богини! Каких только богов на свете нет.

— Спросила бы у Хранибора, кто она такая? Уж он-то все знает! Весь мир исходил, пока в нашем лесу волхвом не сделался, — сказала Велла. — Он все видел.

— Да вот, — притворно-жалобно протянула Ярина, — не додумалась, да и случай все не выпадал…

— Ну, ничего, зато теперь знаешь, кого ты спасла, и за кого тебя приняли. Кошачье божество… — расхохоталась Велла.

Белана, тем временем, прекратила кромсать чудным ножом камень. У нее кое-что стало получаться. Главное — не сила, а ловкость. В общем, камешек, хоть и с трудом, но можно стругать — таким-то орудием. Белане удалось срезать острые углы, скруглить грани. Он получился похожим на приплюснутое, угловато-щербатое яйцо. Показав дело своих рук подругам, Белана запустила камнем в озеро. Потом вернула нож хозяйке, а когда умолк последний всплеск, проговорила:

— Да-а, здорово! Наверно, он все режет и строгает! Из любых тенет вызволит… Чудо, а не нож! О таком только мечтать! А что дальше было? Корабль в Альтиду пошел? Занятно, откуда такой приплыл такой большой парусник?

Велла с сомнением произнесла:

— Судя по твоему описанию, на сидонский он не похож. На них весел меньше. Да и мореходы там другие. Хозяева светловолосые и надменные, говоришь? У сидонцев надменности тоже хоть отбавляй, зато волосы — как вороново крыло.

— Корабль-то? Он в Альтиду, конечно, отправился. Куда же ему еще идти? Они ж вроде торговать приплыли. Купцам отказу нет. Да только, думаю, возвращаться им ни с чем пришлось. Дурной народ на этом корабле. Я о светловолосых говорю: они умысел коварный держали.

В словах Ярины чувствовалась какая-то хитринка и легкая насмешка. Видать, не все досказала. История продолжалась.

— Давай-ка, милая, сказывай, чем этот корабль тебе еще не глянулся? Да что там дальше случилось? Что-то мне вещует, что ты его в покое не оставила. Я тебя знаю, — сказала Велла.

— Точно, так и было: в покое я его не оставила, — согласилась Ярина. — Следующей ночью снова к нему приплыла. Стала рядом крутиться. И тут услышала голоса, они неслись из окон на корме. Я забралась на руль и стала прислушиваться: о чем речь, кто с кем разговаривает. Все же любопытно! Говорили двое: главный, который хвалился рабу спину изрезать, я его шипение хорошо помню, и, как из разговора поняла, его сын — у него голос звонкий, мальчишеский.

И вот что Ярина услышала:

«Что ж, Ганнон, что случилось — то случилось. Нашими дарами возжелали владеть мертвецы. Отнимать у умерших то, что им понравилось, по крайней мере, неразумно. Неизвестно, какие беды нежить может наслать на наш корабль. А жаль… Думаю, дары пришлись бы местному князю по душе. Властители везде одинаковы — любят роскошь и богатство. Может, мы сразу выведали бы, насколько сильна Альтида, и так ли она богата, как о том говорят. Может, сразу заимели бы могущественного союзника. Он нам понадобится — на первое время. Проклятый немху! В этом ларце лежали воистину чудесные вещи, они понравились бы князю! А так придется одаривать золотом и малоценными самоцветами. Думаю, виннетскому владыке они будут не в диковинку. Жаль… Досадное препятствие на нашем пути. Если купцы, побывавшие здесь, не преувеличивают, то, завладев альтидскими землями, наш благословенный Гадир многократно умножит свою мощь.

— Отец, Гадир так велик и могуч! Он простирается от моря до моря! Он велик! И вот о чем я хотел тебя спросить: не хватит ли ему земель, которые уже есть? Ведь управляться со всеми становится все сложней и сложней. Я слышал: в некоторых местах вспыхивают мятежи, рабы разоряют и уничтожают жертвенники Мелькарта! Хватит ли у Гадира сил, чтобы удержать еще и Альтиду? Не сомневаюсь, наше могущественное войско покорит ее. Но вот нужно ли это нам? Может, лучше просто наладить торговлю?

В ответ послышался шипящий смех.

— Ганнон, ты умен не по летам! Все так! Ты мой достойный сын, но ты еще молод, и не видишь столь ясно! Запомни: торговля предполагает, что мы будем не только получать — нам придется отдавать. Гадиру это невыгодно.

— Отец, но ведь по пути в Альтиду мы заходили в некоторые страны, и даже немного торговали! И мне кажется, торговля была удачна. Или я ошибаюсь? Помнишь: на Оловянных островах мы сотню никчемных бронзовых мечей обменяли на сотню бочонков чистейшего олова. А пару недель назад? На побережье, называемом Янтарным? Столько янтаря, и так задешево ни один гадирский купец не покупал! Я еще не считал, но думаю, что прибыль от продажи одного янтаря превысит наши расходы на этот дальний путь! Неужели торговля невыгодна? За это плаванье мы заработаем столько золота, что сможем поставить свой собственный жертвенник Мелькарту!

— Да, в чем-то ты прав, сын. Прав — но не во всем! Когда мы вернемся в Гадир, ты увидишь, что там уже снаряжают корабли, собирают войско. Оно отправится на Оловянные Острова. Вскоре и на них будут воздвигнуты жертвенники лучезарному Мелькарту. Рабов, чтоб питать жертвенники, хватит. Оловянные острова населены, и это хорошо. Жертвенники не будут стоять в пустыне, туда не придется везти рабов. Но знай: наш корабль — это всего лишь передовой отряд Гадира. Мы разведчики! И должны выяснить все! До мельчайших подробностей: где и какую страну можно завоевать, насколько сильны войска в этих странах? Мелькарту нужны жертвы! Если мы не принесем их, то он отвернется от нас! Наш бог всемогущ! И лишиться его поддержки, его благословения — значит, обречь себя на жалкую участь нечистых рабов! Дикари в звериных шкурах, когда меняли олово на бронзу, и не подозревали, что скоро эту бронзу мы перерубим нашей сталью. Сопротивляться ударам нашего войска бесполезно. Жители Оловянных островов — это будущие жертвы Мелькарту. Они слабы. И Янтарный Берег — тоже неплохая добыча. Там мы узнали, что в их городишках есть какие-то войска, значит, для их покорения потребуется больше сил. Но дело этого стоит! Ведь мы возьмем там много рабов. А теперь мы должны узнать, насколько сильна Альтида. И еще… Ты же знаешь, лучезарному Мелькарту угодны только те жертвы, которые не покупались. Нет, они должны быть пленены! Порабощены! Они должны родиться свободными, тогда будут лучше гореть на жертвенном диске. Сначала — неволя, затем — ожидание смерти! Жертва не знает, когда час придет! Она с ужасом ждет смерти. А затем — огонь! Мелькарту это угодно! От таких приношений он щедрее одаривает своими милостями Гадир. Я слыхал, в Альтиде все свободные — тут нет рабов. Что ж — это нам на руку. Когда покорим Альтиду, то построим тут большой жертвенник, почти равный тому, что в Гадире. Ежедневно на нем будет сгорать множество людей. Людей, родившихся свободными! Это будет самый большой жертвенник на дальней стороне океана. Эх, Ганнон, хорошо бы завтра принести в жертву кого-нибудь из немху! Но пока надо быть настороже: я не знаю, как к этому отнесется виннетский князь. А лишняя огласка нам не к чему…»

— Когда я все это услышала, то потихонечку соскользнула с руля и поплыла прочь от корабля. Стало ясно, кто и зачем на нем пришел в Альтиду.

— Да-а! Занятно! — качнув головой, протянула Белана. — Надо и мне в Ледаву чаще плавать. А то нигде не бываю. Вон у тебя сколько приключений! А что ж потом? Я что-то не слыхала, чтоб еще приходили корабли из этого — как ты его назвала? — Гадира! И о боге Мелькарте, которому такие страшные жертвы приносят, я тоже ничего не знаю. Кто он такой? Откуда?

— Надо у Хранибора спросить: где этот Гадир находится, и что за Мелькарт такой? — сказала Велла. — Хранибор должен знать!

Потом она взволнованно добавила:

— Ты князю сообщила?

— Конечно! — воскликнула Ярина. — Сразу же к князю, к кому же еще?! Больше не к кому! Он хоть людского рода, но сама знаешь — давний уговор есть, он должен знать, что за беда в Альтиду идет. Виннетская крепость — водные ворота, а князь — страж при этих воротах. Да, верно, и нам не безразлично, что в альтидских землях твориться будет. Вот и дала знать князю Молнезару.

— Никогда с ним не встречалась, — вздохнула Белана. — И где ты с ним свиделась? И в каком облике явилась — как берегиня? Или просто — как дева?

Ярина фыркнула:

— Как берегиня, я с князем и встретилась! Чтоб девой к нему пойти, на мне наряда девичьего не было. А дело скорое! Не голой же по Виннете ходить?! Ох, Белана! Когда взрослеть начнешь? Ну и вопросы у тебя — не по возрасту.

— А как ты с ним встретилась? — не могла угомониться младшая подруга. — Где? Я ведь из нашего озера, почитай, никуда и не плавала. И на берег почти не выхожу: если только по лесу прогуляюсь иной раз, — и все.

Ее последние слова раздосадовали Ярину. В самом деле, сколько всего происходит кругом, а тут… Как можно ничем вокруг себя не интересоваться!

— Пора бы тебе уже узнать, какая жизнь в здешних краях! Пора, Белана! Сплавала бы в Виннету, или сходила бы. Людей бы посмотрела, корабли, что по Ледаве ходят. К морю бы выбралась. Знаешь, сколько в море интересного? Все пути тебе открыты! А с виннетским князем мы встречаемся в одной башне. Из нее через Ледаву толстую бронзовую цепь натягивают. Очень удобно: прямо из реки в башню попасть можно. Внутри тонкая цепочка есть, куда-то в стену уходит. За нее подергаешь немного, а в княжеских покоях небольшой колокольчик зазвенит. Если самого князя в покоях не будет и он звона не услышит, то все равно ему сообщат. Для этого особый человек приставлен. А для русалок у князя тоже кое-что есть. Ты у Виннеты не была, и не знаешь, что там, около крепости, глубоко в воде, колокол подвешен. Из башни к нему тоже цепь идет, и князь может нам знак подать, в этот колокол позвонить. Этот гулкий звон хорошо в воде слышен! Если Молнезар хочет нам о чем-нибудь важном сообщить, он всегда этим колоколом пользуется и внизу башни нас поджидает. Никто не видит, что он там. Вот только не все берегини знают о том! Вот я, например, знаю, Велла, Русава. А для других берегинь, из иных рек и озер, это закрыто, хотя, если что им надо, то всегда через нас можно передать. Да вот только редко кто из русалок к нему обращается. Все-таки он человек. И еще одна местная русалка есть, которая про этот колокол ничегошеньки не знает. Ее Беланой зовут! Так вот, она до сих пор не удосужилась про такое простое дело выяснить. Так что, готовься! Пора и тебе с нашим князем познакомиться! Как-нибудь мы с тобой до Виннеты сплаваем. Я покажу эту башню. А то ты нигде не бываешь — стыд-то какой! Нельзя же все время в этом озере сидеть, есть и другие места. Пора мудрости набираться!

…Призывать русалок с помощью колокола придумал виннетский князь Молнезар. По русалочьим меркам недавно — не больше двадцати лет тому назад. Русалки, живущие в Ледаве, доверяли Молнезару. Порой совместно решались важные дела, касающиеся той или иной стороны. О том, что князь общается с берегинями, в Альтиде мало кто знал. Встречи богов — а русалки все-таки младшие богини — и людей редки, хотя их миры лежат рядом и тесно соприкасаются. А если встреча и происходила, то человек не знал, что перед ним обитатель иного мира. Но в случае с князем правило нарушалось. И особого худа это не приносило, наоборот — и берегиням, и князю такие встречи были на руку.

Русалки сообщали виннетскому князю обо всех, как им казалось, странных и необычных вещах, время от времени происходивших в подводном мире, по морским и речным берегам. Или просто рассказывали, что например, не так давно у Янтарного Берега видели неизвестное морское чудище, а у островов вестфолдингов плавало несколько саратанов. Эти чудовища могли принести вред альтидским землям. Или, как это сделала Ярина, сообщали, с каким тайным намереньем хочет пройти в Альтиду тот или иной корабль. Порой предупреждения были бесценны: зная, что за напасть угрожает стране, можно было заранее к ней приготовиться. Взамен Молнезар исполнял какую-нибудь нехитрую просьбу русалок.

Например, чтобы появится на людях, им требовалась обыкновенная девичья одежда: рубаха из льняного полотна, поясок, обувь… В общем, все то, что принято носить в Альтиде или вендских лесах. Не появляться же на людях в чем мать родила? Конечно, за те богатства, что находили берегини на затонувших кораблях или на морском дне, они могли бы накупить любых разнообразных нарядов — достаточно сходить на торг. Но дорогим одеянием их не удивишь, да и не нужно оно русалкам: лишняя огласка ни к чему.

Ведь всегда найдется немало любопытствующих людей, озадачивающих и себя, и окружающих вопросами: почему вон та красивая девчонка в бесхитростной выбеленной рубахе покупает себе дорогую одежду? По ее виду не скажешь, что у нее много денег. Зачем она ей? И где красавица собирается носить эти расшитые наряды? Не в лесах же? И расплачивается девушка тяжелой золотой монетой, держа ее, будто простой медяк. Опять же, всем станет любопытно: откуда у девы изумительные дорогие самоцветы? Ведь на них можно купить табун лошадей или возвести добротные каменные хоромы!

Уж не нечисть ли лесная, иль озерная это девица? А может она ведьма, та, что по ночам обращается в большую жабу и сосет коровье вымя?! Всем известно — ведьмы портят буренок, и те теряют молоко!

Так что русалкам не хотелось создавать лишние пересуды. Чтобы не смущать торговцев и не сеять лишнюю смуту в умах честных жителей, они брали необходимую одежду у виннетского князя, попутно разменивая подводные богатства на простые медные и серебряные монеты. Да и одежды много не требовалось: ведь берегини нечасто появлялись среди людей — это не их мир…

— А я слышала в воде звон! И не один раз! — припомнила Белана. — Это когда я в Ледаве была. Чтоб знали — плавала я в нее, вот! — русалка, дразнясь, показала язык. — Только я далеко не заплываю, покручусь немного, от берега до берега сплаваю — и обратно. Оказывается, вон оно что! Для нас колокол сделан! Не знала, не знала. Надо же! А давно такое придумано? И вообще — почему вы раньше не рассказали? Живем-то вместе!

Белана потешно надула щеки. Велла и Ярина переглянулись и рассмеялись.

— Да не злись ты, Беланка! Не дуй так щек! Лопнешь, и останемся мы без тебя! Что тогда делать будем?! — обняла подругу Велла. — Честное слово, ты только скажи, и мы всему тебя обучим, все покажем, расскажем. Мы ж не хотим тебя силком заставлять. Не маленькая, сама понимаешь — толку тогда не будет. Насильно ничего никому впрок не шло! Все узнаешь — и про колокол у Виннеты, да и в саму Виннету как-нибудь заглянем. Да и много чего еще интересного и занятного есть.

 

8

Истории о нежити

Любомысл за долгую жизнь привык к морским просторам, и поэтому в лесу, особенно в ночном, всегда ощущал неуверенность и тревогу.

— Скоро доберемся? Прозор, ты дорогу хорошо знаешь? А то Добромил, вон — уже спит в седле. И Борко какой-то квелый.

— Да не сплю я, дядька! — досадливо отозвался отрок. — Я просто задумался. Разве после пережитого уснешь?

— А у меня рука ноет, будь она неладна. Станешь тут квелым!

— Не тревожься, — улыбнулся Прозор. — Лес кругом знакомый: по молодости часто в этих местах бродил. И на озере, о котором Велислав говорил, побывал как-то раз. Давненько, правда, — уточнил дружинник. — В те годы я постарше Добромила, но помладше наших молодцев был. Озеро как озеро. Большое, сосны кругом растут, невдалеке водопад шумит. Только никакой избушки у него не видел, и никакого волхва там не встретил. Не волнуйся, я где хоть раз побывал, так в жизни дорогу в то место не забуду. На смертном ложе вспомню, если будет оно у меня — ложе-то. Наперед знаю, что в ином месте голову сложу, а не дома на полатях. Кстати, я в этом озере русалку видел. Не верите? А вот видел. Не как вас конечно — не так близко. До сих пор думаю, не примстилось ли мне? — покачивая головой, усмехнулся Прозор. — Я у этого озера привал сделал. Лето, солнышко светит… Благодать! Вдруг слышу, плеснуло что-то в камышах, легонечко так — будто рыба хвостом шлепнула. Я подумал, мерещится мне! Глядь — а из камышей на меня девчонка смотрит! Красивая, волосы длинные, волнистые. На шее ожерелье из самоцветов сверкает. Увидела она, что я на нее смотрю и рот разеваю, засмеялась… так, тихонечко. И в воду нырнула. А как под воду уходила, я краешек рыбьего хвоста средь брызг заметил. Жаль, быстро все случилось, я ни сообразить толком ничего не смог, ни окликнуть не успел.

— А если бы окликнул, то что? — полюбопытствовал Милован и отчего-то тяжело вздохнул: — Говорят, они многим встречались.

— Ну не знаю, что бы сделал. Может, познакомились бы — а может, и подружились! — засмеялся Прозор. — Наверное, было бы о чем поговорить. Я — рассказал бы как тут, на земле живется, она — какое в воде житье-бытье, какие в ней диковины есть. Ведь интересно же. Я бы с ней сдружился, да вот не довелось. А больше так близко я русалок не встречал, но с берега иногда их видел. Особенно, когда на круче в солнечный день стоишь, то хорошо видно, как она под водой плывет. Быстро так — просто загляденье!

— И я один раз русалок видел! — откликнулся Борко. — Несколько лет назад бродил по лесу, охотился. Да вот не везло — разбегалась добыча. Притомился я и под вечер вышел к дальнему лесному озеру. Думал, на бережку ночь скоротаю, а утром — восвояси. Да не тут-то было! Слышу, русалки в нем плещутся, смеются. А голоса звонкие! Игру, что ли, какую затеяли? Я испугался — и бежать! Ведь про них разное люди говорят. Могут и защекотать до смерти!

Прозор только плюнул в сердцах: «Прости, Батюшка Лес, что плююсь в тебе! Да не со зла это сделал, а от неразумения да глупости людской…» Вслух же чуть ли не прорычал:

— Какие такие люди говорят? Ты бы спросил этих людей — сами-то они хоть раз живую русалку видели?! Говорить можно все что угодно. Не знаю, кто это выдумывает, не знаю! Я, например, про русалок худого ни разу не слышал. А то, что плетут о нечисти всякую ерунду, так это от глупости и страха. Просто у людей свой мир, а у них — свой. И лезть друг к другу ни к чему. Верно, Любомысл?

Старик, выслушав пылкую речь Прозора, печально улыбнулся. Как-то так получилось, что за время долгих странствий Любомысл ни разу не сталкивался с живыми русалками. Хотя в морях их должно быть предостаточно. Он видел их всего один раз, в детстве. После нашествия морских чудищ — саратанов. Тогда русалок несла в море река, они были мертвы.

— Так-то оно так, Прозор. Вот ты только что сказал — мол, нечисти и людям лезть друг к другу ни к чему. Может, оно это и верно… Может, — хмыкнул старик. — Да только вот кто хотел с русалкой на озере познакомиться и об ее житье-бытье расспросить, а?! — рассмеялся Любомысл. — Сам себе противоречишь, друг Прозор. Ты ведь с ней первым заговорить хотел, а она, чтобы худа не вышло, от тебя сбежала. Ей это действительно ни к чему — с каким-то человеком, да еще с мальчишкой знаться! Я думаю так: люди называют русалок, леших, водяных, болотников — в общем всех, кто на кромке — меж людским миром и миром богов живет — нечистью. А ведь люди не правы, ой как не правы! Я считаю, что на самом деле это — младшие боги. Вот так! И ни к чему божествам с людьми знаться — до добра это не доведет. Так что в этом ты прав, Прозор: у богов свой мир. Захотят — покажутся людям. Как вот, например, тебе русалка показалась. Захотят — скрытными останутся, это их воля. Вот Перун — бог грома и молний — часто людям показывается? Нет! Мы только его огненные стрелы видим. А Сварог, Даждьбог, Хорс, Ярило? Это ведь солнечные божества. Только мы видим лишь то, что они творят: свет, солнце, тепло. Но не их самих! Может, они кому-то и показываются, но я этих людей не знаю.

— Хорошо… — удивленно протянул Милован. — Значит, по-твоему, Любомысл, леший — тоже бог?

— А как же, парень? Конечно! Род, когда создавал богов и все сущее, кому поручил леса сберегать? Не знаешь, не догадываешься? А ты поразмысли. То-то же! — рассмеялся старик. — Род создал леших для охраны леса от людей и прочего непотребства. Леший — лес бережет, водяные — воду, реки, озера, источники. Чтобы не засоряли их люди, и беды водяным жителям не чинили. Полудницы, к примеру, — поля охраняют, болотники — болота. В общем, к каждой частице земли свой хозяин приставлен. Вот так… Ну, а о лешем скажу так — он хоть и младший бог, но власть ему дана немалая. Без него лес станет, как неухоженный колодец у нерадивого хозяина — плесенью зарастет, всякая гадость в нем заведется и вода испортится. Выпьешь — отравишься! Знаете, мне кажется, что с той нежитью, что из Гнилой Топи выползла, станут не только волхвы и ведуны биться. Младшие, а может и старшие боги в борьбу вступят! Такое у меня предчувствие. А я редко ошибаюсь — жизнь длинную прожил. То зло, что в болоте сидело и на свободу вырвалось — не нашего мира, и не наши темные боги его сотворили.

Убедительные слова Любомысла подтверждали мысли Прозора: похожие догадки уже приходили ему в голову. Ну что же, он тоже будет бороться с тем, что вылезло из древнего болота. Он-то знает, что там иной мир, там мертвяки ходят, что до полусмерти напугали его в детстве. Пусть боги бьются по-своему, а он сразится по-своему. Правда пока, не знает как. Ну да это дело наживное — главное начать. Упыря они уже почти изничтожили.

Губы Любомысла тронула загадочная улыбка, и старик с торжеством сказал:

— А я ведь не только про всякие заморские чудеса знаю — где какая нежить водится. Я ведь еще и нашего лешего видел! А вот живую русалку не довелось, — вздохнул старик.

— Ну, это ты выдумываешь, — усомнился Прозор. — Я в лесу родился и всю жизнь в нем провел. Тоже много чего повидал, только леший мне ни разу не попался. А вот о нем, Борко, я всякое знаю: и худое, и доброе. Его крики люди частенько слышат. Да и вы наверняка — хоть раз, да слыхали его вопль. Но вживую владыку леса увидеть? — дружинник с сомнением пожав плечами, протянул:

— Вживую — не знаю. Леший — он мастер прятаться. Ну как ты разберешь: лесная коряга, мимо которой ты только что прошел, на самом деле может оказаться тем же лешим? Или филин, что из дупла на тебя глаза выпучил — настоящая он птица, или леший в него перекинулся? И где ты его видел, Любомысл? Ты ж по лесам особо-то и не бродишь?

Тут неожиданно, будто вторя словам Прозора, на ближайшем дереве ухнул филин. Его крик не остался без ответа: издалека откликнулся другой, затем, с противоположенной стороны, третий… Перекличка длилась недолго: венды увидели, что филин, подавший голос первым, сорвался с дерева и бесшумной тенью исчез в лесу.

Добромил, услышав о том, что хозяин леса может легко перекинутся в корягу или филина, вздрогнул от неожиданности и задал тот же самый вопрос, что и в начале ночи, когда из Гнилой Топи ударил морок и раздался заунывный вой:

— Это леший кричит, дядька?

Впрочем, испуга в голосе княжича не было. Скорее — любопытство. Любомысл это заметил. Добромил за считанные часы повзрослел — слишком уж много всего выпало на его долю в эту ночь.

Самому же Любомыслу уханье ночного охотника не понравилось. Не та птица, пением которой можно услаждать слух, да еще в темную, предутреннюю пору. Старик, по своей давней привычке беседовать с Добромилом, как с маленьким, и чтобы заодно развеять неприятный осадок, заговорил нарочито весело:

— Нет, княжич, это не леший. Леший — он по ночам редко кричит, ночью, вроде бы, спит. Хоть лешие и младшие боги, но и им спать тоже хочется — как и остальным, кто в подлунном мире живет. Ведь всякой твари сон нужен. Да и некого лешему в ночном лесу пугать. Он же не знал, что мы по этой дороге поедем. Мы ему не нужны. А лес — пустой, сам знаешь, ночью из людей мало кто сюда ходит. А зверью лесному леший хозяин, так зачем ему своих подданных понапрасну-то тревожить? Да даже из-за нескольких охотников — это я про нас говорю — он сил тратить не станет, знает, что нас уже ничем не испугаешь. Леший — он днем старается, когда дела переделает и ему скучно становится. Он любит баб глупых, девок да детишек малых и неразумных пугать. Пойдут они в лес по грибы да ягоды, а леший тут как тут! Загогочет, заголосит, закружит в трех соснах, да так что обратной дороги не враз-то и сыщешь! Вредный он — и хитрый. Ему нравится эхом заманивать в трясину да чащобу. Но даже он доброте не чужд: потешится он, поиграет с человеком, а там глядишь — вот они, верные приметы, что обратно к дому ведут. Значит, отпускает владыка леса с миром. Да только пока выберешься из его сетей, все белы ноженьки истопчешь.

От причитаний старика Добромил заулыбался, а Прозор — фыркнув и издав невнятный звук, — расхохотался. В ночном лесу его смех прозвучал гулко и странно. Если бы недалеко от вендов проходил какой-нибудь ночной путник, он бы точно решил, что над ним хохочет и издевается леший. За дружинником залились Борко и Милован. Смех парней больше напоминал похрюкивание кабанчиков.

— Белы ноженьки! — сквозь смех выдавил Прозор. — Это у кого белы ноженьки?! У тебя что ли, Любомысл? Я так думаю, они у тебя совсем не белы! Это если на твои рученьки глянуть! И уста у тебя не сахарные, про которые в сказках бают! Которые облыбзать в награду хочется! Что ты тут за сказку завел? Мы что, дети малые? Хватит уже причитать — говори серьезно…

— А я и говорю серьезно! — Любомысл даже не улыбнулся. — Добромил меня спросил — кто кричит? Я с радостью и ответил — это не леший, а всего-навсего филин… Ты бы спросил, или, допустим, Милован иль Борко, так я им тоже самое бы ответил. Из песни слова не выкинешь. Как могу — так и баю. Я по всякому могу! Такой вот говорливый бываю…

— Да ну тебя… Это надо же такое придумать!.. Ты же вроде говорил, что лешего видел. Лучше уж про него расскажи, а не про белы рученьки-ноженьки.

Любомысл помолчал, собираясь с мыслями. Чему-то улыбнулся. Потом глянул на свои большие руки, в которые намертво въелась смола от жестких корабельных канатов. Даже в ночном мраке было видно, как они темны. Да, тут Прозор прав: рученьки и ноженьки совсем не белы, и историю про лешего он завел, как бабка-плакальщица. Не такие теперь Добромилу байки нужны! Не дите он, кое за материнскую поневу держится.

— Особенно от него охотникам достается! — усмехнувшись продолжил старик. — А если охотник вдвойне великий да славный — вот, к примеру, как ты, Прозор! — то и достается ему вдвойне. Вот им леший им спуску не дает! Попался — берегись! Если охотник, которым леший нарочно занялся, в его ловушку угодит и из нее живым выберется и до дому дойдет — это за великое счастье почитать можно! Предупрежденье такое охотнику леший сделал: в лес больше не суйся — пропадешь! Поняли, братцы, о чем толкую?

— Эй, Любомысл! Ты о чем это речь ведешь? — встрепенулся Борко. — А то я ведь как-то в лесу заплутал, да так что думал — все, вовек родного дома не увижу! Три дня по лесу бродил! Места вроде знакомые, все приметы, по которым путь держал, на месте. А как начну на правильную дорогу выходить — опять передо мной трясина! Я уж и одежку всю наизнанку вывернул! Говорят — это верное средство, когда заплутаешь. Так ведь ничего не помогло! Это что? Значит, надо мной леший насмехался?

— Выходит, что так, — ответил вместо Любомысла неожиданно посерьезневший Прозор. — Насмехался… Чем-то ты ему не по нраву пришелся. Но ведь все же отпустил?

— Отпустил, — махнул рукой Борко, — иначе я бы рядом с вами не ехал. Интересно, чем же я лешему не глянулся?

— Эх, Борко, Борко… — с укоризной промолвил старик. — Вроде бы и взрослый, а думать так и не научился. Ну, скажи на милость, зачем ты вчера молодого кабанчика подстрелил? Ну съели мы его, вкусный… Но ведь ты мог догадаться, что в башне нас большие запасы питья и еды ждали! Что, захотелось свою охотничью удаль потешить? Потешил… Сделанного не вернешь — раз ты поросенка добыл, то он — твоя добыча. Но ведь кабанчик, которого ты убил, еще же ребенком был! Вот над этим — подумай. Раз сойдет, другой… А в наших вендских заповедях что сказано, помнишь? Не отнимай жизнь понапрасну! А тут? Выходит, ты понапрасну у ребенка жизнь отнял. Подрос бы он, в матерого кабана превратился, тогда — другое дело…

Любомысл окликнул Прозора:

— Как считаешь, я прав? Есть в моих словах немножко истины?

— Прав, Любомысл! Не сомневайся, — ответил дружинник. — И не немножко, а всю истину ты нам напомнил — не отнимай жизнь понапрасну! Так что, Борко, смотри! В другой раз леший тебя из лесу не выпустит, сгинешь — и знать не будем, справлять по тебе тризну, иль нет.

Борко печально задумался. Вместе с ним было о чем поразмыслить и Миловану. Молодцы — что греха таить? — любили покичиться своей охотничьей удалью. А тут вон как обернулось! Заповеди-то знали все, а вот оказалось, что исполнить их сложно. Поди-ка, догадайся, какого зверя или птицу можно добыть? И можно ли вообще, если есть другая еда? А про запас? Не все так просто, есть над чем пораскинуть умом.

Любомысл, озадачив молодых парней, продолжил рассказ. Только сейчас старик не причитал, как в начале, а говорил вполне серьезно:

— Ну, значит, княжич, — дело обстоит так. Леший — он обычно подпоясан красным кушаком. А вот левая пола его одежки запахнута за правую. Но не наоборот! — особо подчеркнул Любомысл. — Обувь у лешего всегда перепутана: правый лапоть на левую ногу обувает, а левый — на правую. Это когда он в простого, не знатного человека перекидывается. Глаза у лешего зеленые, как весенняя листва, и пучеглазые. И горят они у него, как угольки. Брови — густые, высокие. А, вспомнил, — он бороду носит. Так она у него длинная, и вроде бы как зеленью отдает. Волосы — косматые, нечесаные, ниже плеч спускаются — леший за ними вроде как не следит, не боится, что в лесной чащобе они за кусты цепляться будут. Правого уха у него вовсе нет, поэтому он волосами голое место прикрывает. А отличить его от человека, узнать его нечистое происхождение легко — стоит только посмотреть на него через правое ухо лошади, так сразу тебе ясно станет, что перед тобой — переодетый леший.

— Это кто ж на него через лошадиное ухо смотрел? — гукнув, снова встрял в рассказ Прозор. — Уж не ты ли, Любомысл?

— Прозор, я тебя прошу, — умоляюще сказал княжич, — не перебивай дядьку. Он так занятно рассказывает, я даже о жути, что ночью видел, забыл. Хорошо?

Дружинник смущенно кашлянул. Он так и не свыкся с мыслью, что оказался в охранном отряде молодого княжича и даже успел сдружиться с будущим властителем крепости Виннета. Ведь для него, простого парня из леса, все князья и другие важные люди казались недосягаемыми. А тут вон оно как! Молодой княжич — простой, чудесный мальчишка. В нем нет спеси, которую Прозор не раз наблюдал у других знатных людей.

В иных местах и городах, как давно понял венд, люди очень любят чваниться своим происхождением, а если его нет — то богатством. Можно подумать, что когда Род создавал людей, то сразу отделял знатных и богатых от незнатных и бедных. Чушь, все не так! А молодой княжич вон как вежливо просит, чуть ли не умоляет. И все из простого уважения к нему, простому лесному охотнику. Для немного тщеславного Прозора, хоть он и родился вендом, это было весьма приятно. Ну как не любить такого — даром что молодой князь!

— Не буду, не буду, княжич! Прости! — пробасил Прозор. — Не стану больше нашего любимца перебивать. Только спрашивать стану — если что не пойму. Продолжай, Любомысл…

Старик усмехнулся про себя: почти все что, мелькало в голове простого и незатейливого богатыря, он давно научился угадывать. Вспомнив, на чем остановился, продолжил:

— А в карты леший играть любит — страсть! Он их, как только румийские купцы к нам в Альтиду завезли, сразу же освоил. А ведь выдумали карты не так уж давно — не больше ста лет. Ну да у лешего время обучиться есть. Лучше с ним играть не садиться! Все равно проиграешь! — Любомысл помолчал, а потом каким-то задумчиво-скорбным голосом добавил: — Довелось и мне с лешим как-то в карты сразится…

Любомысл умолк, но его последние слова заинтересовали вендов не ну шутку. В карты многие умели и любили играть. Развлеченье было еще хорошим, особенно, в тягучие зимние вечера. Прозор, позабыв про свои подначки, даже раскрыл от удивления рот. Милован и Борко подъехали ближе к старику, чтоб лучше слышать, не пропустить ни слова. И когда молчание затянулось, старший из дружинников не выдержал:

— Ну, продолжай же, Любомысл! Клянусь, такую занимательную историю ни разу не слышал! Даже если ты ее придумал, то все равно здорово! С лешим, да в карты? — Прозор был просто в восторге.

— Верите ли, — серьезно сказал Любомысл, — я, после того как сыграл с ним в карты, без единой монетки остался?! И как до дому в тот вечер добрался, не помню. Память начисто отшибло, будто и не было у меня в жизни этой игры! Только и помнится где-то глубоко, как я из корчмы вышел, как к дому направился. Вроде и досады на проигрыш не чувствовал. И все — дальше как отрезало!

— А может, ты лишку выпил, Любомысл? — спросил Милован. — Знаешь, иногда бывает, как только хмельного переберешь, так себя не помнишь.

Милован в своей недолгой жизни хорошо выпил хмельного всего лишь один раз — зато много. Это произошло, когда их с Борко посвятили в воины. Тогда, наутро, он еле разлепил глаза, ему было очень плохо, и парень смутно помнил, что происходило накануне. Но и этого единственного раза оказалось достаточно, чтобы он считал себя великим знатоком в вопросах пития. Но на его слова Любомысл лишь досадливо отмахнулся:

— Знаете, парни, я выпить могу и умею! По морям в молодости изрядно походил. В ваши годы такое успел повидать, что иному и не снилось! Да только вот насчет того, как выпить, я всегда осторожен. Сколько случаев видел: придет корабль после долгого плаванья, мореходы на берег спустятся — и прямиком в корчму. Деньгами сыплют без счета, отдыхают. Тут же вокруг них новоявленные друзья-приятели вертятся, любители дармовщинки. Денежки морякам помогают тратить. Одним словом, голь кабацкая тут как тут! Проспится иной мореход, а уже поздно — в кошеле ветер свистит! Хочешь не хочешь, а надо снова к какому-нибудь купцу на корабль наниматься и в долгое плаванье идти. А бывает и того хуже: с пьяных-то глаз обмокнет бедолага свой палец в чернила, или помогут окунуть, — все! Пиши пропало! Согласился мореход отплавать столько-то лет на кораблях, допустим, Аласунского Царства. Договор у аласунских купцов на руках. Сразу же несут пьяного горемыку на гребной корабль. Там заковывают в цепи, чтобы, когда проспится, не убежал. В море раскуют, а податься некуда — кругом вода. А коли упрямиться начнет, то под плеть. Вот и плавает бедолага несколько лет за бесплатно, веслами тяжелыми машет. Ведь в договоре-то указано, что такой-то такой моряк согласен отплавать на кораблях аласунского купца за маленькое жалованье, еду и одежду. И не сбежишь! Перед приходом в какой-нибудь город его на цепь сажают, чтоб не смылся. И еще повезет, если на гребные суда самого аласунского алафина не попадет. На них гребцы долго не живут. Сколько у меня дружков-приятелей так просто сгинуло из-за зелья проклятущего! Не счесть! Так что не бываю я пьяным, Милован. И вам, молодым советую не напиваться и себя всегда помнить. Иной раз это жизнь сохраняет.

После столь зажигательных слов Любомысл, видимо, что-то вспомнив, достал из чересседельной сумы изрядную флягу и сделал из нее порядочный глоток. В ночной свежести запахло хмельным.

— Я, когда с лешим встретился, уже ровно как полгода на службе у князя Молнезара состоял. Вы мою службу знаете — князь взял меня пестуном к княжичу Добромилу. Чтобы его грамоте, языкам заморским обучал, истории разные житейские и мудрые сказки рассказывал. Ну, в общем, чтобы молодой княжич мудрым рос, знал, что в мире творится, какие страны-государства и земли дикие в нем есть, как люди в разных концах подлунного мираж живут-бывают. Вот, до сей поры пестую. Служба необременительная. Добромил тогда совсем маленький был: его все мамки и бабки-шептуньи пестовали. Значит, у меня было время и по городу пройтись, и за его пределы выйти, ну и, конечно, в корчмах посидеть. Я ведь на родине сколько лет не был. Все будто новое, в диковинку… А в корчму захаживал по старой памяти. Ведь после моря, намаявшись, на сушу сходишь, первым делом хочется отдохнуть…

Тут Прозор, забыв об обещании не смеяться над стариком, снова фыркнул:

— Это что же получается! Выходит, ты после маленького княжича так умаивался, что в корчму за отдыхом похаживал? Утомлялся, как после моря?

Потом, вдруг вспомнив о просьбе княжича, замолк. Хотя, в общем-то, ничего обидного богатырь не сказал. Они с Любомыслом издавна любили подначить друг-друга и обменяться острым словцом. Впрочем, старик не обратил на фырканье дружинника никакого внимания. Он потом ответит, а сейчас надо рассказ докончить.

— В корчмах, которые недалеко от реки расположены, самый разный люд собирается. И мореходы там всегда есть, со всего света почитай! Ведь Виннета — это главные ворота в Альтиду. Языки и наречия я многие знаю, вот и захаживаю туда порою. Хочется ведь узнать, что в мире нового творится. А моряк моряка сразу узнает! Подсаживаемся друг к другу, побеседовать нам всегда есть о чем. В тот день в корчме купцы из Сидона сидели, с большой, кстати, охраной. Там, в Сидоне, торговцы знатные — по всему миру ходят. Нет такой страны, где бы они якоря не бросали. Сам под сидонскими парусами столько лет отходил! Охрана у любых купцов всегда есть — они же много золота с собой носят. Торг есть торг. Но тут, вижу что-то не то. У каждого сидонского купца по два-три телохранителя. И не какие-нибудь простые — нет! Охрана как на подбор: темнокожие йотуны, что свой род от каменных великанов ведут, и совсем уж черные йоруба. Страшные бойцы — чтоб вы знали, они с древним ведовством знакомы. Оно им любого супротивника побеждать помогает. Но это мало кто знает. Такие охранники за свой труд немалые деньги берут. Ох, и немалые! — вздохнул Любомысл. — Вот и выходит, что сидонские купцы не просто так в Альтиду пришли, великое дело у них. Они и хмельного-то ничего не пили, а только ели да меж собой о чем-то тихонечко речь вели. Видать, поджидали кого-то… Рядом с каждым купцом на столе по немалому кожаному мешочку стояло, и мешочки эти цепями к поясам были прикованы: сразу видно — с золотом. Черные охранники глаз с этих мешочков не спускали. Они их не носить обязаны, а сберечь. А кто просто так с собой золото станет носить? Ясно, для торга оно приготовлено. А леший, про которого я речь-то веду, недалеко сидел — за соседним столом. Все карты тасовал да раскладывал. И ловко у него получалось! В жизни такого не видел: у него пальцы словно без костей — карты в руках так и порхают! Тут что-то меня как дернет! Дай, думаю, сыграю по чуть-чуть. В карты играть я тоже умелец. Если хотите, как-нибудь сразимся, я много игр знаю. Ну и сыграл я с этим лешим! Сначала-то выигрывал, а потом, видать, отвела мои глаза лесная нечисть! Карта мне хорошая идет, а ему еще лучше! Так потихонечку и опустел мой кошель — монетка за монеткой. Ну, делать нечего — проигрался, так не плачь, сам виноват. Допил я свой кувшинчик бражки, к выходу направился. А когда выходил, то увидел, что один из трех купцов подошел к моему противнику и брякнул перед ним своим кошелем. Да что там кошелем! Это ж целая сума, да тяжеленная! Видать, что не медью да серебряными кунами набита! Решил, видно, купчина сыграть, да и товарищи его к нему подсели…

Любомысл прокашлялся, достал из сумы курительную трубку и кисет. Повертев их немного в руках, старик вдруг неожиданно спрятал все добро обратно. Курить он научился давно, в одной далекой стране, и эта дивная привычка до сих пор была редка даже среди мореходов. О ней мало кто слышал, не говоря уж о том, чтоб воочию увидеть! Княжеская челядь немало дивилась, глядя на то, как иногда под вечер Любомысл доставал трубку и благоухающую неведомым запахом сушеную траву — которую он называл табаком. Старик набивал эту трубку табаком, и пускал изо рта густые клубы лиловатого дыма. Те из отчаянных слуг, кто отваживался попробовать набрать дыму в рот, потом долго жалели о содеянном. Они кашляли, перхали, отплевывались. Некоторых из страдальцев, после того как они, по наущению Любомысла, несколько раз глубоко вдыхали в себя едкий дым, тошнило и даже рвало. Так что, приятелей по курению у старика не было вовсе.

Но он этим не огорчался. Иногда в его любимой корчме все-таки встречался мореход, знающий и ценящий это занятие. Тогда они садились в дальний угол, набивали трубки, и в молчании сосредоточенно пускали друг в друга клубы дыма. Вскоре вся корчма наполнялась удушливым запахом и возмущенными возгласами задыхающихся посетителей. Но корчмарь никогда не гнал курильщиков на улицу.

Курение в Виннете было настолько редко, что количество посетителей в корчме на следующий день увеличивалось. Многие, прослышав, что в таком-то месте вчера курили табак, нарочно заходили туда, чтобы понюхать, как пахнет это страшенное зелье. Ведь запах от трубок Любомысла и его недавнего сотоварища по курению держался несколько дней, перебивая все остальное — даже запахи кухни.

…Венды с любопытством наблюдали, как Любомысл доставал трубку и кисет. А когда старик спрятал их обратно, у Борко и Милована вырвался вздох разочарования, схожий со стоном. Ведь наблюдать курение и вдыхать запах дыма так занятно!

— Чего ты не закурил, Любомысл? — поинтересовался Прозор. — И себе радость бы доставил, да горло прочистил, и мы бы подышали.

В ответ Любомысл недовольно пробурчал:

— Еще никуда ни приехали. А курить, чтоб ты знал, надо в тиши и спокойствии. Вот в башне не удалось, так хоть в том зимовье, про которое Велислав говорил, подымлю всласть. А сейчас? — старик разочарованно махнул рукой. — Сейчас совсем не тот вкус будет. Да и не хочу лесных жителей дымом пугать — уж больно едок. А чистое дыхание смрадной вонью лишний раз поганить совсем не к чему.

Дружинник опять ухнул:

— Ну и выражаешься ты, Любомысл! Белы ноженьки… Чистое дыхание… Где ты только набрался такого?

— А нигде, Прозор, — ответил старик. — Само пришло. Вот будет тебе лет, столько, сколько мне, и ты будешь красиво и складно говорить. А пока еще рано — молод ты… Так вот, — продолжил Любомысл, — ушел я из корчмы с проигрышем, и трезвый. А как домой, то есть в княжеские палаты добрался — не помню. Это леший мне память отшиб, чтобы значит, я не очень переживал, и не мешал ему в том деле, за которым он в город пришел.

— А за каким таким делом, Любомысл? — сгорая от любопытства, спросил Добромил. Мальчика настолько захватил рассказ пестуна, что он совсем позабыл о страшной ночи, о нежити, вышедшей из древнего болота. Как это свойственно молодости — все прошлое, все страхи куда-то бесследно улетучились. Осталось настоящее.

Старик прокашлялся перед тем, как рассказать продолжение занятной истории. Он и сам тогда не сразу понял, что ему повезло сразиться в карты с лешим. Это до него дошло потом.

— А вот дальше, Добромил, и начинается самое интересное. Я только потом догадался, что моим карточным противником был никто иной, как леший. Только когда я с ним играл, он таким щеголем выглядел! Так богато разоделся, что не всякий богатый сидонский негоциант, то есть, по нашему, торговец, может себе позволить так нарядится. Кафтан парчовый цветными нитями расшит, сафьяновые сапоги… В общем — наряд замечательный! Тебе под стать. Ведь ты же князь. Ну, так вот… На следующее утро я опять отправляюсь на прогулку по Виннете, на пристань заглядываю. И что узнаю? А, оказывается, ушел тот сидонский корабль, на котором богатые купцы в город пришли. И причем пошел он не дальше — в Альтиду, а обратно — восвояси отправился. Так купцы нечего и не купили у нас в городе — пустыми обратно отправились. Да у нас и крепость-то не особо торговая, с Триградом не сравнить. Но дело не в том. Стоило ли такой путь проделать, чтоб порожними возвращаться?!

— Это ты к чему, говоришь Любомысл? — заинтересованно спросил Прозор. — Ну-ка, поясни!

— А к тому, что проигрались эти самые негоцианты в пух и прах! Все, кто в корчме в тот вечер сидел, видели. Лешему проигрались! Вот к чему я речь веду. Дело, оказывается, вот в чем, — загадочно сказал старик. — К вечеру в Виннету пришла большая охотничья ватага. И привезла она с собой шесть огромных возов, набитых звериными шкуркам. Это не венды были, нет. Оказывается, это охотники с Оловянных островов. Они, оказывается, со старшинам родов договорились — одну зиму поохотится в наших лесах. Взамен охотники отдавали вендским родам одну десятую часть добычи. Помнишь такое?

— Ну-ну! — заинтересованно протянул Прозор. — Я хоть тогда совсем молодым был, почти как наши парни, чуть постарше, — он кивнул на Милована и Борко, — но кое-что о той истории слышал. Ну-ка ребята, — обратился Прозор к парням, — навострите уши, кажется, сейчас мы узнаем, чем кончилось то, что загадкой оставалось. Продолжай, Любомысл!

— Охотники эти с Оловянных островов всю зиму зверя били в наших лесах. Да не как-нибудь, например, как мы охотимся, бережливо и жалеючи, — а безжалостно. Эти сидонские купчины, что с лешим в карты играли, снабдили охотников хитрыми ловушками и силками. Ловушки те из железа сделаны, с тупыми, чтоб шкурку не попортить, и с заостренными шипами. На разного зверя — страшные, давящие. В общем, если какой-нибудь зверек в них угодит, то его мучительная смерть ожидает. И не сразу, а через несколько дней. Несколько дней в тела зверьков холодное железо впивалось. Ведь эти так называемые охотнички не каждый день ловушки обходили, чтобы жертвы из них забирать.

— Капканы называются такие ловушки. Слышал, — вставил богатырь. — Если бы не договоренность с этими охотничками, то мы бы сразу им из леса путь — куда подальше! — указали. Наши старшины не знали, что они так жестоко зверя бить станут. Но договор — есть договор, а вендское слово нерушимо. Конечно, мех наших зверьков ценится, но не столько же, чтобы из-за него живность на такие муки обрекать. А все для того, чтоб полудохлые иноземные бабы могли свои тела в наши меха кутать! Будто холодно у них там…

Тут он яростно сплюнул — видать напоминание о давнем случае взяло Прозора за живое. Ну, а чем ему досадили иноземные женщины, которых он обозвал полудохлыми, было и так понятно. Охотник жалел зверьков, которые шли на бессмысленную одежду. В иноземье и в самом деле не так уж холодно.

— Прости меня, Батюшка Лес, — на этот раз вслух сказал Прозор, — что плююсь в тебе! Просто нет оправдания — ни этим охотникам, ни тем, кто у них эти меха потом купил.

— А их никто и не купил, Прозор! — удовлетворенно протянул Любомысл. — Ты продолжение — чем в итоге дело закончилось — слышал?

— Нет, конечно! Да и никто не знает, чем это все закончилось. Договаривай, коль знаешь!

— Так вот, пришли эти возы со шкурками в Виннету. А негоциантов, что их поджидали, уже и нет, ушли! Они все золото тогда в карты лешему проиграли. Вертятся охотники — куда им мех-то сбыть? Нашим-то жителям меха не особо и нужны. Сам знаешь — почитай, в каждой семье есть свой охотник. Он и добудет, сколько надо. Ну, купит иногда какой-нибудь заморский купец несколько шкурок, — но ведь это не то! Им же, охотничкам, убийцам этим, кормиться чем-то хочется! Да корабль какой-нибудь нанять, чтобы он их обратно перевез. А корабелы с них большие деньги вперед просят — уж больно товар ценный, весь город про то знает. Повертелись так они где-то с десяток дней, а податься некуда, — деньги нужны! Ну, кое-кто из них стал с тоски попивать. По пьянке хвастались, что, мол, в том лесу, где они свои железные силки расставляли, не одной живой зверюшки не осталось. Мол, все повыбили за зиму, все шкурки у них. Может, и так — уж больно они возы огромные привели. И вот, через десять дней в город вошло несколько пустых возов. Хозяином этих возов был богатейший купчина — это по наряду видно, да и по коням, что его возы везли! Таких холеных красавцев-коней даже у самого князя, отца твоего, Добромил, не сыщешь! Только странные какие-то были те кони… — загадочно ухмыльнулся старик. — Городские лошади при виде их шарахались, на дыбы становились, в страхе великом были. А городские кошки — все как одна — на крыши шасть! — и только шипят на тот обоз. Купчина этот, богатейший, сразу же к амбару направился, где охотники по очереди свои возы со шкурками стерегли. У нас хоть татей и воров и не особо много, но видать там, откуда охотнички прибыли, лихоимцы в достатке водятся. Вот живодеры по нескольку человек и жили у этих возов. Так вот, — купчина сразу к ним: «Так, мол, и так! Слышал, у вас добыча богатая есть, так я хочу ее сразу всю выкупить — без торга. Сколько назначите — столько и дам». И вывалил перед охотниками мешок нашего альтидского золота. За ним другой, третий. У тех аж глаза на лоб полезли! Это, наверное, втрое против того, что они вообще выручить собирались. Мигом перегрузили тюки на купеческие подводы и с благодарствиями проводили покупателя до ворот. Охрану свою предлагали, да купец отказался от всякого охранения. Отшутился, — мол, мой дом, почитай сразу же за самыми воротами стоит! Мол, ехать мне недалече. Ну, не хочет человек — не надо. В конце концов, — каждый сам себе хозяин. Проводили охотнички купца до ворот, и бегом обратно — золотишко делить.

Тут Любомысл прервался. Все так увлеклись его рассказом, что даже не заметили, как пересекли еще одну речушку. У Борко и Милована горели глаза, это было видно даже в предрассветном полумраке.

— Прозор, — спросил старик, — мы не проедем?.. Это часом не та речка?

— Нет, нет, Любомысл! Продолжай, не та… Я знаю — она следующая. Ехать недолго — меньше версты осталось…

— Ну вот, бросились охотнички золотишко делить — за муки зверьков полученное. Как высыпали мешки — так обомлели! Понять ничего не могут: никакого золота в мешках-то и нет, а ведь оно при них все время было! Никто подменить мешки не мог! Да и тяжеленные они — такой вес только у золота есть! Они из них сыплют — а на пол прошлогодние опрелые листья вываливаются — нет в мешке никакого золота! Охотнички вслед за купцом бросились, да где там — того уже и след простыл! Только вот что странно: колея от обоза сворачивала с дороги к лесу, а потом, сойдя с нее, сразу обрывалась. Будто и не ехало никаких саней! Будто в воздухе растворились! На снегу-то это хорошо видно. А потом, шагов через десять появились совсем другие следы. Как вы думаете, чьи?

Милован и Борко пожали плечами — парни примерно представляли конец дивной истории. Но гадать им не хотелось — лучше услышать. Уж больно хорош рассказ! Добромил, раскрыв рот, ждал продолжения, а Прозор согласно и радостно кивал головой — он уже догадался.

— Так вот, на снегу появились следы наших лесных хозяев: лапы могучих беров и копыта великанов-туров. Это леший обратил их в красавцев коней, а потом привел лесных зверей в город! То-то все лошади от них шарахались. Они-то видели, что перед ними не кони, а здоровенные беры и дикие туры! Кошки это тоже видели — недаром с крыш орали и шипели. Вот такая история про то, как я умудрился с лешим в карты поиграть. Но вы знаете, мне проигранных денег ничуть не жаль! Ведь они пошли на выкуп зверьков. Хоть и малая часть, но пошла. Сначала-то ведь леший охотничкам настоящее золото показал, а где ж он его в лесу возьмет? Вот он в карты его и выигрывал. А то, что хозяин леса потом им глаза отвел и мешки поменял — так он на это мастак. На то и леший!

— Здорово! — не выдержал Добромил. — Ох, как здорово владыка леса их проучил! А скажи Любомысл, ты не знаешь, что леший со шкурками зверей дальше сделал?

— Точно не знаю княжич, но думаю так: кого похоронил, а кого и оживил. Он это может. Только вот в том месте, где эти охотнички свою добычу брали, зверье не перевелось! Будто и не бил его никто! По-прежнему там зверьков много, это уже свои охотники, венды, потом говорили. Так — то, княжич.

— Я слышал, что с кораблем, на котором потом уплыли эти охотники, что-то нехорошее случилось, — глубокомысленно заметил Прозор. — Может, только слухи?

— Нет, Прозор, не слухи. И не только корабль, на котором они уплыли, потонул. Нет! И тот сгинул, на котором проигравшиеся сидонские купцы в Виннету приходили. Оба судна на дно пошли, Морскому Хозяину на радость. Причем оба потонули и одинаково, и странно. Они даже до Янтарного Берега не дошли. Напоролись на полузатопленные бревна. И дело-то днем происходило. Как этих бревен они в воде не разглядели, так никто и не понял. Волны, в общем-то, высокой не было в те дни, тихо. Оба вмиг — как решето! — продырявило. Ко дну сразу пошли. На купеческом простые мореходы спаслись — от берега недалеко было, а вот купцов тех никто больше не видел. И тот корабль, на котором охотники уплыли, тоже сразу же издырявленный ко дну пошел! Мы-то знаем, в чем тут дело! Не иначе как Водяной-Хозяин лешему пособил с врагами разобраться.

— Да, леший — он на выдумки хитер! — удовлетворенно крякнул Прозор. — Здорово, отомстил за своих зверьков и купцам, и охотникам! Ничего, теперь другим неповадно станет леса оголять. Слышите, парни? Возьмите столько, сколько вам надо — но не более того! Не надо сверх меры. Не жадничайте — оставьте жить. Не уничтожайте все, что живет и дышит — хуже будет.

Милован, Борко и Добромил были полностью согласны с дружинником.

 

9

Кто там прячется?

— Размяться немного, что ли? — позевывая, сказала Белана.

Шлепнув по песку хвостом, она превратилась в девушку — нижняя часть русалки, схожая с дельфиньей, исчезла, превратившись в две стройные ноги. Затем берегиня снова приняла русалочий облик, а потом опять стала девой. Это она и называла словом «разминаться». Перемены обликов были неуловимы для глаза. Все русалки владеют этим умением.

Белана вскочила, разбежалась и стремительно бросилась в озеро. Нырнула — по воде шлепнул плоский хвост. Вскоре голова русалки показалась далеко от берега. Послышался громкий всплеск, потом еще… Речная дева, резвясь, ловила сонную рыбу.

— Девоньки! Вам сома привести? Покатаемся!.. — донесся ее звонкий голос.

— Оставь деда в покое! Дай ему подремать! — крикнула Велла. — Уважь старость! Ты ему во внучки годишься! — и, обернувшись к Ярине, с порицанием покачала головой:

— Вот егоза! Ну что ей старик сделал?

— Молодая еще… — отозвалась Ярина. — Пусть балует. На меня тоже порой озорство находит. Так и хочется что-нибудь учудить. Ведь я не намного ее старше.

В глубине озера, в норе под корягой, жил большой усатый сом. Сколько ему лет, никто не знал. На него, сильно израненного, как-то наткнулась Велла. Русалка плавала в Ледаве и учуяла запах крови. В камышах она увидела большого сома. Кто, или что нанесло ему такие ужасные раны, до сей поры оставалось загадкой. Ослабевший от ран сом умирал. Пожалев большую рыбину, Велла за плавники и чуть ли не за усы притащила ее в озеро. Под корягой, глубоко на дне, нашла нору.

Первое время русалки подкармливали сома наловленными карасями и прочей мелкой рыбешкой, подтаскивали к усатой морде охапки нежных водорослей. Им удалось его выходить. Со временем сом поправился, глубокие рваные раны на боках затянулись, он смог плавать самостоятельно, без чьей-либо помощи. Но уйти из озера выздоровевший сом не захотел. Наверное, ему понравился новый дом или он просто запомнил доброту и нежные руки берегинь.

Какое-то время он, как и положено сомам, так и жил под корягой. Но когда сом через некоторое время растолстел от беззаботный сытой жизни, подрос, то русалки веселья ради натаскали на дно озера больших камней и сложили для озерного великана просторную пещеру. Днем рыбина спала, высунув из пещеры морду с длинными, в пару локтей, усами, а к вечеру выплывала на охоту. Иногда русалки выманивали сома из подводного убежища и, держась за длинные усы, катались на нем. Старик потакал молодым проказницам и с удовольствием резвился. Русалкам он представлялся этаким водным скакуном, поскольку плавал очень быстро. Догнать его пока не удавалось ни одной берегине.

Белана выбралась на берег, отжала волосы, легла и, перевернувшись на живот, подгребла под грудь кучу прогретого за день песка.

— Интересно, а после того, как ты рассказала виннетскому князю, зачем пришел в Альтиду этот гадирский парусник, что он сделал? — откидывая мокрые волосы, спросила она. — Даже я понимаю, что гадирцы — это опасность. И немалая! Что-то всех Альтида манит: то викингов, то дикарей-бруктеров, то вот какой-то Гадир объявился! А кто об этом Гадире что-нибудь слышал? Да никто! И все в Альтиду, как мухи на сладкое, лезут! Хоть мы в людские дела и не суемся, но все-таки и нас людские распри могут коснуться…

— Еще как могут, Белана! — с жаром согласилась Ярина. — Сама посуди, дикари-бруктеры могли начать леса жечь! Ты ж слышала, что они на своем пути все выжигали. Тогда бы в вендских лесах все озера пересохли, все речушки обмелели. Мы бы и гнилому болотцу радовались. Что бы с нами тогда стало? В кого бы мы превратились? В болотниц? В русалок-лобаст? Ты хочешь лобастой стать? Нет! Вот и я не хочу, потому и помогаю людям. И еще, не забывай — прежде чем русалками стать, кем мы были? В чьем облике ходили? Где жили? Вот то-то!.. Помогать надо своим, хоть они и люди. Ну вот, слушайте, что было потом…

Князь Молнезар сразу же дал знать дальше, в Альтиду, что у стен Виннеты появился большой парусный корабль. А люди на этом корабле пришли со скверным намереньем: разузнать, насколько сильна страна, можно ли ее захватить, богата ли, много ли людей в ней живет. В общем, разведать, стоит ли нападать. А дальше все было просто! Корабль гадирцев плывет по альтидским рекам, а по берегам идут немалые войска. И причем гадирцы видят, что войска есть везде — во всех городах, куда заходил гадирский парусник, большая охрана, сильные дружины! Полями и лесами куда-то воины идут. Ведь созвать войска несложно, хотя и этого делать не пришлось. Всего лишь несколько княжеских дружин ходило. Соберутся и ненароком покажутся на пути гадирского парусника! Гадирцы войско увидят, отметят и дальше плывут. А дружины по суше доберутся до того места, куда завтра парусник придет. И опять они великое войско видят в очередном городе. Откуда им знать, что это одни и те же дружинники?! Вот гадирцам, наверное, и показалось, что в Альтиде все жители великих битв жаждут, если даже ни с кем не воюя, такие войска собирают! С тем они и ушли восвояси. С той поры не слышно ни о каком Гадире, и ни о каких жертвенниках для бога Мелькарта. Больше не приходили их корабли. А если и явятся, то, наверное, только с дружбой да торговлей. Вот и все, — заключила Ярина.

…Действительно, узнав то, о чем поведала Ярина, виннетский князь Молнезар принял самое простое, разумное и действенное решение. Он сразу же позвав воспитателя своего сына, мудрого старика Любомысла, и посовещавшись, они решили, что скажет князь гостям из неведомой страны. А тем временем в близлежащие альтидские города поскакали гонцы…

Вечером, после досадной задержки, предводитель гадирцев все-таки спустился на берег. В сопровождении нескольких человек из свиты и десятка воинов он отправился с поклоном к князю Молнезару. На паруснике стало известно, что мимо Виннеты не пройдет ни один незнакомый купеческий или военный корабль. И пропустить ли его дальше, в Альтиду, решает только виннетский князь. Необычные дары для Молнезара остались лежать на дне реки, и предводителю гадирцев пришлось ограничиться небольшой шкатулкой, наполненной золотыми монетами, и несколькими искусно ограненными самоцветами. Князь благосклонно принял дары, и пообещал, гадирцам беспрепятственный проход в Альтиду. Стоит добавить, что себе он ничего не брал: как это было принято издавна, все дары шли в виннетскую казну.

Князь радушно принял гостей и, так как подходило время вечерней трапезы, пригласил гадирцев к столу, желая о многом поговорить с ними. По правую руку от него уселся Любомысл. Старик был весел, выспрашивал гадирцев об их чудном острове, и по своему обыкновению балагурил. И вот, когда он спросил, есть ли у Гадира враги, глаза Молнезара неожиданно заполыхали. Бывалому воину не составило труда изобразить ярость.

— Враги! А где они у нас?! Пока в Альтиде мир, — прорычал Молнезар гулким голосом. — Но мы любим, а главное, умеем воевать!

Вздохнув, князь горестно, чуть ли не со стоном посетовал:

— Вот биться-то пока не с кем: всех достойных врагов уничтожили — все нас бояться! А жаль, жаль…

Говоря эти слова, Молнезар будто не замечал взглядов гадирцев, которыми они быстро обменивались между собой. Глаза выдавали гостей: лица вроде приветливые, а в глубине зрачков плещутся изумление и тревога.

— А не прогуляться ли нам, дорогие гости, по крепости? — поднялся из-за стола Молнезар. — Посмотрите моих дружинников, крепостное оружие. Досадую я, что у других князей и воинов поболе, и вооруженье все же сильнее, но ведь я еще молод! Еще несколько лет — и я с ними сравняюсь!

На крепостных стенах оттрапезничавших гостей уже поджидала княжеская дружина во главе с Велиславом. И тут пораженные гадирцы увидели, на что способны вендские охотники.

— Любимое занятие альтидцев — это охота! — возбужденно говорил князь Молнезар, — когда мы не воюем, то охотимся. А из оружия предпочитаем лук. Как славно знать, куда ляжет стрела! Враг еще далеко, еще только подходит, но он уже мертв! Некоторые дружинники умеют взглядом направлять стрелы в нужное место. Таких я награждаю особо! Другие воины стремятся достичь этого мастерства, и скажу прямо: их старания не пропадают даром. В Альтиде бить из лука умеют все!..

Князю хвастливым голосом вторил Велислав:

— У каждого венда есть лук и стрелы. С детства мы умеем бить быструю птицу, в сердце разить хищного зверя. Да вы сами смотрите, дорогие гости, что мы умеем! Нет на земле ни человека, ни зверя, что скрылся бы от наших каленых стрел!

А меж тем княжеские дружинники стреляли в латы, доставшиеся в качестве законной добычи от рыцарей запада. Стрелы с калеными бронебойными наконечниками одна за другой ложились так кучно, что пробитые доспехи вскоре стали похожи на шубки больших ежей. Больше всего поразило и повергло в несказанное изумление надменных гадирцев то, что доспехи стояли на другом берегу Ледавы.

А князь Молнезар тем временем радостно пояснял — все венды могут так стрелять, темнота для них не помеха. Как именно бьют во тьме, показал Прозор вместе с другими ночными стрелками. Гадирцы поразились: в ночи, при скудной луне, венды ни одну стрелу не потратили зря.

Ходя по Виннете, гости — как бы невзначай — увидели стоявшие внутри и на стенах крепости устрашающего вида боевые устройства.

Грозно возвышались установки для метания одиночных каменных глыб и россыпи валунов; глядели во все стороны большие осадные самострелы. Хищно целились на реку непонятные устройства, снаряженные толстой цепью, которая была усеяна зазубренными крючьями и шипами. Гадирцы только молча переглядывались.

Князь Молнезар не стал объяснять им, что это защита против морских чудищ — саратанов. Пусть «гости» теряются в догадках: как они действуют и для чего вообще предназначены. А когда гадирский корабль пошел дальше, вглубь Альтиды, там уже собрали дружины.

Удивительно то, что даже Любомысл исходивший под сидонскими парусами весь мир, слыхом не слыхивал ни о каком Гадире. Бродили туманные слухи среди подвыпивших мореходов в портовых корчмах, что порой в море возникает густой туман, и если пройти сквозь него, то скоро вдалеке увидишь большой остров. Может, это и есть Гадир? Гости рассказывали князю Молнезару, что их остров лежит к закату от жаркого Сайона. Но нет там ничего! И не было. В этом Любомысл мог поклясться. На вечерней трапезе, когда князь принимал гадирцев, старик на правах наставника маленького княжича тоже сидел за столом и внимательно слушал. Он знал, что между жарким Сайоном и закатными странами существует пролив под названием Столбы Мелькарта, ведущий в Срединное море. Но почему его так называли с незапамятных времен, никто не знал. Название осталось. А гадирцы постоянно клялись именем бога Мелькарта, уснащая божбой речь — к месту и не к месту. Впрочем, о жестоких жертвах, приносимых Мелькарту, никто из них так и не обмолвился. Но князь уже знал об этом из рассказа русалки.

Гадирцы тоже удивились, что их великий остров, которому были подвластны многие страны, неизвестен в Альтиде. Хотя в Гадире о благодатной альтидской земле слышали многое.

Как это получилось — осталось неразрешимой загадкой.

— Ой, подруженьки мои!.. Кто это там за сосной прячется?! — вцепившись в руку Ярины, воскликнула Белана. Потом неожиданно заверещала:

— Ой-ей-ей!..

Русалка вопила так пронзительно и громко, что у Веллы и Ярины засвербело в ушах.

— Где? — вздрогнув от неожиданности, спросила Ярина.

— Да вон там, на другом берегу, на косе за сосной! Чьи-то глаза, как угли горят! Видите? А сам — большой и черный! И глазами лупает! Ой, какие страхи! Да кто ж это там?..

— Да не верещи ты так, Беланка! Будто ты саратана там увидела, и он к тебе щупальца тянет, схватить собирается! Прекрати немедля! Уши ломит от твоих воплей!

Белана неожиданно прекратила вопить. Снова, как и давеча надула щеки. Потом, решив, что так гримасничать хватит, нахмурила брови и выпятила пухлые губы. Искоса глянула на Ярину — что, мол, уже и поорать нельзя? Не нарочно же, просто неожиданно увидела и немного испугалась.

Нет, ей не показалось! На другом берегу действительно был кто-то незнакомый. Не скрывая озабоченности, показала рукой:

— Гляньте! Все равно стоит! Да присмотритесь внимательней!

Настороженная речь подействовала лучше всяких воплей. Присмотревшись, русалки увидели, что на другом берегу озера, за росшей около берега сосной, и впрямь прятался кто-то большой и темный.

 

10

Ярл викингов

Прозор привстал на стременах и, что-то выискивая, оглядел окрестности дороги.

«Где же он? А, вон лежит, не сразу и заметишь! Эк, как за зиму просел! Еще год-другой — и совсем земля утянет. Жаль, верная примета была…» Прозор чмокнул губами и направил коня прочь с дороги, в лес, к большому бугру. Это был древний, поросший мхом и засыпанный палой хвоей валун. Если его отчистить, то можно разглядеть высеченную на нем стрелу — путеводный знак. Идя в указанном направлении, путник выходил к следующему такому валуну, а он, в свою очередь, указывал, куда идти дальше.

Эти путеводные знаки были высечены давно, чтобы не плутать в лесу. Но Прозор и без них хорошо знал дорогу, ведь в молодости, охотясь, он исходил эти места вдоль и поперек. Главное — не пропустить первый камень, а дальше он доберется до нужного места хоть с завязанными глазами.

— Ну, что встали? — оглянулся дружинник, а затем махнул рукой вглубь темного леса. — Нам в ту сторону, к зимовью. До реки, про которую Велислав говорил, не больше версты осталось. Вдоль нее не пойдем, путь срежем.

Путники направили лошадей в лес, вослед Прозору. Копыта мягко хрустели по опавшей хвое. Средь влажных стволов было темно и неуютно: высокие сосны заслоняли звездное небо. То ли дело за разговорами ехать по торной дороге! Но приходилось терпеть, осталось немного: зимовье сулило спокойный отдых, которого венды лишились в Древней Башне.

Любомысла одолевала дремота: старик клевал носом, качаясь в седле, а когда слишком сильно заваливался набок, то резко вздрагивал, тревожно озираясь.

Молодцы, ехавшие позади, молчали. Борко тихонько баюкал сломанную руку, а замыкавший отряд Милован тревожно вслушивался в каждый шорох. Хоть молодой дружинник и не подавал виду, но страшные рассказы Любомысла его изрядно напугали.

А Добромил гадал, кто такой волхв Хранибор, к которому так настойчиво просил поехать предводитель дружины. Наверное, он — великий кудесник. У Велислава не может быть друзей, плохо знающих свое дело.

Прозор остановил жеребца и, призывая к вниманию, поднял руку. С Любомысла сразу слетела вся дремота: «Что там еще?» Старик открыл рот, намереваясь это спросить, но дружинник приложил палец к губам.

Венды замерли. Какое-то время Прозор медленно оглядывал ночной лес. Что-то его встревожило — но что? Запах! Дружинник сильно потянул носом раз, другой, с сомнением покачал головой и, обернувшись, вполголоса спросил:

— Что-нибудь чуете?

Путники принюхались: да, в ночном лесу витал неясный запах. Вроде бы тянуло дымом, жареным мясом и еще чем-то трудноуловимым, но знакомым.

— В зимовье кто-то есть? — шепнул Добромил.

— Да, други, похоже, там викинги, — ответил Прозор.

Соскочив с коня и быстро примотав повод к ближнему дереву, богатырь знаком подозвал Милована и вполголоса сказал:

— Остаешься за главного. И не шумите, я скоро…

Впрочем, предупреждение излишне. Никто и рта не раскрыл, лишь тихонько фыркали лошади — чувствовали запах человеческого жилья.

Прозор скользнул меж деревьев и исчез в лесу. Хотя весил он немало, но ступал бесшумно, как хищный лесной зверь — под мягкими сапогами не хрустнула ни одна веточка, не шелохнулся ни один листочек. Спутникам дружинника показалось, что меж сосен от дерева к дереву мелькнула, исчезнув, большая тень.

Казалось, даже у крадущейся кошки на большой охоте не вышло бы двигаться так бесшумно и быстро! Правда, нет на свете таких многопудовых кошек, как Прозор. И не одна мурлыка не носит расшитых, без помех попадающих в стремя, сапог. Они бы мешали и издавали ненужный шорох, кошачья охота оказалась бы безнадежно испорченной.

Дружинник отсутствовал недолго — он вернулся, как и обещал, скоро, возникнув столь неожиданно, что чутко вслушивающийся в ночной лес Милован даже вздрогнул.

— Поехали, все спокойно — в зимовье Витольд со своею дружиною.

— Занятно, — протянул Любомысл. — Откуда он тут взялся? Ведь он, вроде, сейчас в Виннете должен быть.

— Узнаем, — ответил Прозор, отвязывая жеребца. Он вскочив в седло, улыбнулся. — Поехали. По крайней мере, в зимовье люди, а не какая-нибудь нежить. Хотя, по правде говоря, он мне никогда не нравился, этот Витольд!

— Не одному тебе, — чуть сморщив нос, вторил Любомысл. — Не такой он, как другие вестфолдинги. Уж я-то викингов хорошо знаю, не один год с ними прожил! Ну, раз его князь Молнезар привечает, что тут поделаешь?! Стерпим и Витольда, отдыхать лучше под крышей…

— Прозор, а как это ты так сразу узнал, что в зимовье викинги? — спросил княжич. — Ведь ты же туда только потом сходил, а мне сразу сказал — кто там. И не ошибся!

Дружинник ухмыльнулся и легонько постучал себя по кончику носа.

— Вот как узнал! Я и во тьме хорошо вижу, и чутье у меня, как у лесного зверя-охотника! Знай, каждая тварь по-своему пахнет. От бера, к примеру, запах тяжелый идет, ему в лесу опасаться нечего — хозяин. Кошка — та чистоплотная, часто моется, чтоб ее добыча не учуяла, да и самой кому-нибудь на клык не попасть. Вот и викинги: от них всегда особый запах исходит, — крепкий, смоляной. Морем они пахнут. А еще от них рыбой пахнет и жиром кашалота несет.

Тут Прозор сморщился и сплюнул. Ему очень не нравился запах рыбы, особенно вареной. Впрочем, ухи это не касалось, он ее привечал.

— Викинги без этого жира и дня прожить не могут! Каждый день что-нибудь на нем жарят-парят и хлеб в него макают. И оружие свое, по давнему устою, им смазывают — от морской сырости берегут. Верно, Любомысл? Ты-то должен знать этот запах — сызмалу у вестфолдингов жил.

— Не учуял я запаха, Прозорушка, извини! — развел руками старик. — Это ты у нас один такой: все увидишь, все учуешь…

— А я почувствовал запах, — улыбнулся Милован, — только не понял, чем несло.

— И я, — добавил Борко. — И еще табаком пахло. Верно, Прозор?

Дружинник с улыбкой посмотрел на Любомысла.

— Понял, старче, почему ты запаха не учуял? Это твой нос после табачного дыма не дышит. А ведь Витольд, как и ты, тоже трубку курит. Вот и несло на весь лес рыбьим жиром и табачным смрадом. Я сразу понял, кто в зимовье заглянул, больше у нас никто дымом не забавляется. На все леса только два табачника: ты да Витольд. А то, что сходил к зимовью и убедился, что там викинги, так это нелишне — мало ли кто еще в наши леса чужой забрел? Мы ж не дружинниками родились, а осторожными охотниками.

Вскоре подъехали к охотничьему зимовью: к большой, крепко срубленной, стоявшей на толстых сваях избе. Сваи были нужны, чтобы весенние разливы не подтопили припасы и сухие дрова. По вендскому обычаю крышу венчал тщательно вырубленный конек — символ солнечного бога Хорса. Уж светлый бог всегда приветит усталых охотников и в зимнюю стужу, и в летний зной, отведет от жилья лесную нежить и убережет стены от лесного пожара. Для тепла щели сруба проконопатили лесным мхом, он же толстым слоем лежал на крыше. В избе прорубили всего лишь одно небольшое оконце, которое закрыли ставнями. Из трубы вился легкий дымок. В теплое время в зимовье заглядывали нечасто: летом не та охота — мех не так пушист и густ. Но зимой, особенно, в лютую метель, это жилье спасало охотников.

Недалеко от зимовья, под прочным навесом, была устроена коновязь. Венды спешились около нее, но распрягать коней не стали — успеется. Дружинники просто намотали поводья на дубовый брус. Мало ли что, — хоть эти вестфолдинги и состоят на службе князя, но память о набеге викингов на Триград нескоро изгладится из памяти людей.

Пока венды занимались лошадьми, дверь зимовья тихонько отворилась, неяркий красноватый свет, заструившийся из проема, заслонила чья-то большая тень. Какое-то время человек стоял молча, видимо, вглядываясь в темноту. Потом в тиши ночного леса раздался хриплый утробный голос, чем-то схожий со звериным рыком:

— Да никак сам княжич сюда пожаловал! Вот уж кого не ждали, так не ждали! Заходи быстрей в избу, светлый сеятель злата! Ты, верно, продрог на ночном холоде? Так будь желанным и бесценным гостем у горячего очага, и пусть у огня простирается над тобой благословение Одина! Тяжел ли был твой путь, светлый князь?

— И тебе поздорову, Витольд! Спасибо за приглашение и заботу. Путь был нелегкий, но не принято мужам жаловаться на трудности! — витиевато отвечая на приветствия викинга, Добромил важно прошествовал в избу.

Куда девался тот простой, душевно-говорящий и всем понятный доброжелательный мальчик? Сейчас, в ночном лесу, у охотничьего зимовья, перед викингами действительно предстал будущий владетельный князь — повелитель обширных земель. Видать, не прошли даром уроки Любомысла и еще одного княжеского воспитателя, прекрасно знавшего обычаи навещающих Молнезара владетельных князей и заморских гостей, проходящих в Альтиду.

Они славно обучили маленького княжича, как надо себя вести, не роняя владетельного достоинства.

Витольд, прижав правую руку к груди, склонился и, отступив на шаг от двери, зычно крикнул вглубь избы:

— Эй, вставайте, сыны ветра! Просыпайтесь! К нам сам светлый князь пожаловал! Окажите ему подобающий прием, дети Одина!

Как и большинство вестфолдингов, Витольд любил говорить длинно, витиевато и красочно. Речь викинга изобиловала неожиданными сравнениями, и вендам, кроме привычного к таким словесам Любомысла, приходилось делать усилия, чтобы из словесного хитросплетения вышелушить суть.

На лавках зашевелились сонные викинги, которых оказалось семеро. Некоторые проворно вскочили на ноги, хватая со стены развешанное оружие — короткие мечи, секиры, щиты. Узнав молодого княжича, они сразу же попрятали вооружение и уважительно улыбнулись, разводя руками и прося прощения, что встречают сына властителя в неподобающем виде.

Витольд так и стоял у дверей, по очереди пропуская спутников княжича, и с каждым учтиво, изысканными словами, здоровался, слыша в ответ не менее уважительную, хотя и простую речь.

Когда с необходимыми, но совершенно излишними, по мнению вендов, церемониями было покончено, викинги и княжеские дружинники расселись на скамьях по обеим сторонам широкого и длинного стола.

Неожиданно вскочив, Витольд проворно подошел к своей лавке и, сняв со стены перевязь секиры и широкий пояс с прицепленным на нем мечом, ловко и быстро надел на себя оружие, после чего, вновь поклонившись Добромилу, вернулся к столу.

Усевшись напротив княжича, он прогудел своим хриплым утробным голосом:

— Недостойно воина встречать своего предводителя с пустой рукой — это вызовет сомнение в том, что у его слуги вообще есть оружие. Ведь если его нет, он не сможет выполнить приказ, отданный ярлом.

Учтиво улыбнувшись Витольду, Добромил промолчал. Промолчали и его спутники. Даже Любомысл, не понаслышке знавший жизнь и обычаи вестфолдингов, сдержал готовые вырваться слова.

По мнению старика, оружие за столом было излишне. Но Витольд прав, так уж принято у вестфолдингов. Даже после смерти, на пиру у Одина, они должны хвастаться, показывая друг другу окровавленные мечи, рассказывая, сколько сильных врагов было ими поражено.

Впрочем, сами венды и не думали разоружиться и дать отдых уставшим телам. Они сняли только налучья, положив их рядом, под рукой. Прошедшая ночь научила…

Для воина, состоявшего на службе виннетского князя, Витольд выглядел не совсем обычно. Но не для вестфолдинга. «Пенитель волн» и одежду, и облик должен иметь соответственный. Длинные, с легкой проседью, заплетенные в тугую косу волосы Витольда были тщательно упрятаны в провощенный кожаный мешочек, для того, чтобы брызги морских волн не мочили волосы и не делали их заскорузлыми.

Лицо викинга было иссечено давними шрамами, которые не могла скрыть густая рыжеватая борода. На мощных, поросших густым волосом руках вестфолдинг носил тяжелые золотые браслеты.

Проклепанная толстыми железными пластинами безрукавка Витольда, хоть и не столь гибкая и легкая, как альтидская кольчуга, хорошо держала колющие и рубящие удары. За спиной викинга, на утыканной короткими шипами перевязи висела секира, с острым, напоминающим багор наконечником, а к широкому тисненому светлому кожаному поясу крепился меч. Но не такой, какой обычно был в ходу у его соплеменников — прямой и короткий, для боя на палубах кораблей. Витольд владел особым мечом: заточенным только с внутренней стороны, слегка изогнутым и напоминавшим косу. По внешней стороне необычного меча шли пилообразные зубцы. В ножны Витольд — не боясь пораниться — клинок никогда не прятал. При малейшей возможности викинг отстегивал его, и мягким камешком правил лезвие, добиваясь небывалой остроты. Его меч легко перерезал брошенный на него волос. На левой стороне вестфолдинг носил такой же, необычного вида, изогнутый, но упрятанный в ножны нож.

Витольд носил самострел, оружие не очень-то почитаемое в Альтиде. Ведь самострел бьет не так далеко, как лук, а чтобы снарядить его, требуется больше времени. Единственным достоинством этого оружия было то, что пользоваться им мог человек, далекий от воинского дела. Ведь взвести самострел проще и легче, чем натянуть тугой лук.

Викинги Витольда выглядели под стать своему ярлу — такие же мощные, увешанные золотыми цепями и браслетами, разговаривающие громкими, способными заглушить грохот морского прибоя, голосами.

Эти вестфолдинги появились в Виннетской крепости около восьми лет назад. Драккара у них не было, викинги пришли пешими, ведя с собой десяток навьюченных мохноногих лошадок. Почти сразу эти вои попросились на ратную службу к князю Молнезару. Витольд рассказал что его родовой фьорд уничтожили сыновья отлученного тингом ярла Льота Чернобородого. Дружина попыталась оказать достойное сопротивление, но силы оказались неравными. Почти все защитники пали во время сражения, после чего разбойные викинги разграбили все хозяйство, сожгли постройки и забрали два уцелевших драккара.

Собрав остатки дружины, Витольд решил навсегда покинуть суровые земли фьордов, и сухим путем отправился на восход солнца, в Альтиду, решив попытать удачу на службе у одного из альтидских князей. Он слышал, что тут высоко ценится воинское умение, его-то он и собирался предложить. Ничего другого викингам все равно не оставалось. Первым, к кому обратился жестоко побитый и ограбленный ярл с остатками своей дружины, оказался виннетский князь Молнезар. Любомыслу, стоявшему по правую руку князя, эта история не показалась странной. Меж викингами почти всегда существовала вражда, сильный пытался покорить слабого и завладеть его богатствами и родовым имением. А с Льотом Чернобородым старику довелось столкнуться самому и пострадать от его жестокости.

Недолго посовещавшись со своими доверенными соратниками, Велиславом и Любомыслом, князь Молнезар решил принять Витольда и его восемь воителей на службу. В пограничных землях Альтиды умелые воины всегда пригодятся.

Прошло восемь лет, но за годы службы Витольд так и не снискал ни у кого доброй славы или особой привязанности. Даже у старика, хотя бывалый воин и мореход все свои юные годы жил среди вестфолдингов и хорошо их узнал. Оказалось, что пришлый ярл любил по вечерам курить табак. Набив в вишневую трубку пахучей травы, он молча сидел, пуская из ноздрей струи крепкого дыма. Но даже такая диковинная для Альтиды привычка не сблизила Витольда и Любомысла.

Наверно, это случилось потому, что ярл по своей природе оказался чрезвычайно жесток.

Среди викингов эта черта характера не являлась чем-то необычным, скорее наоборот — она необходима непобедимому воину. Но, хотя все вестфолдинги — твердые и суровые мужи, их жестокость проявлялась нечасто, а только когда в том действительно была необходимость — например, для устрашения врага. Но Витольд от них отличался.

У стен Виннеты всегда останавливались следовавшие в Альтиду купеческие корабли, многие из них сопровождала наемная охрана: в море и в прибрежных городах может случиться всякое! Рачительный хозяин никогда не скупится на охрану своей жизни и добра — это вернется сторицей.

Сходя на виннетский берег, наемные воины, как правило, направлялись в ближайшую корчму. Там, после морских передряг, они отдыхали и заказывали излюбленное питье и еду.

Витольд завел привычку посещать харчевни и, сидя в каком-нибудь неприметном месте, прислушиваясь к тому, что говорят наемники, выискивал повод, чтобы прицепится к громкому слову и затеять свару. Как правило, случай представлялся достаточно быстро.

Особо ненавидел ярл темнокожих воинов народа йоруба, которые иногда оказывались в числе охранников купеческих судов и весьма ценились средь торгового люда за свои боевые навыки а, главное — за то, что каждый йоруба в той или иной степени владел древним, неизвестным в других землях колдовством.

Если к прочим народам Витольд относился равнодушно, считая их чем-то вроде ни к чему не пригодных рабов, то воины йоруба всегда вызывали у вестфолдинга дикое ожесточение. Вряд ли им когда-нибудь приходилось слышать столь грубую брань, направленную против их богов. Оскорбления викинга были таковы, что их могла смыть только кровь хулителя.

Услышав ругань Витольда, йоруба, все как один, жаждали сразиться с ним и затолкать поганые слова обратно в глотку обидчика. Назревал смертный бой…

Но по незыблемым правилам, издавна установленным в Альтиде, поединок на то и поединок — биться следовало только один на один.

Биться в городе было запрещено князем Молнезаром. Но сразу за городскими воротами можно было выбрать любое приглянувшееся место на суше или даже на воде. Недалеко от причалов Виннеты стояло несколько старых, побитых морем кораблей. Туда и направлялись поединщики — Витольд с кем-нибудь из викингов и оскорбленные наемники. Как правило, все бои заканчивались одинаково.

«Эй, йоруба! Ты муж или грязная черная тряпка?» — крича хриплым голосом, распалялся викинг, стремительно передвигаясь вокруг наемника. «Ну что застыл, нападай! И как только такой неповоротливый слизень еще жив? Гарм — Адский Пес заждался тебя, йоруба! Умри!..»

Как вестфолдинг оказывался то сбоку, то сзади, йоруба понять не мог: не помогала даже древняя магия. Он чувствовал, что ничего не может поделать, будто ослеп! Разящие же удары изогнутого меча викинга вообще невозможно было увидеть. А движения его мощного тела напоминали проворство лесного хищника — куницы. Да, с таким противником наемник еще не сталкивался. Едва йоруба успевал отразить первый замеченный удар, незамедлительно следовали второй, третий… Наемник, вертясь вслед за противником, быстро выдыхался и падал без сил. А викинг хохотал, наслаждаясь боем: «Умрешь ты когда-нибудь? Сколько еще возиться с тобой, йоруба?»

Как только израненный йоруба поднимался на ноги, викинг хитрым ударом валил его снова. Разящий удар вестфолдинг приберегал напоследок, а пока неспешно кромсал противника. Где еще можно так позабавиться? Если только на палубе драккара, где он когда-то устраивал похожие поединки с пленными противниками. Ярл утолял свою жестокость. Бой со слабым приносил ему странное наслаждение. А вид хлещущей крови доводил до исступления. «Йоруба! — хохотал викинг. — Будь мужем, умри достойно…» — и, насладившись видом крови, вестфолдинг с потягом наносил внешней пилообразной стороной меча завершающий удар.

Отрубив поверженному противнику голову, что он неизменно проделывал после каждого боя, Витольд поддевал ее концом меча и торжественно поднимал. А на искромсанное тело вставал ногой в высоком грубом сапоге.

Устраиваемые Витольдом поединки никому не нравились, и князь Молнезар не раз пенял викингу за излишнюю жестокость. В ответ ярл только недоуменно улыбался: «Ведь погибнуть в бою — что может быть слаще, мой князь — потомок Асов? Теперь убитый мною воин может попасть в Валгаллу. И, быть может, великий Один даже допустит его за свой стол — ведь он пал от моей руки».

Простые разговоры не переубеждали Витольда. Но службу ярл нес исправно, а поединки в Альтиде все-таки разрешены законом — каждый должен уметь защитить свою честь с оружием в руках, — если, конечно, он муж. Но местные жители правом поединка почти не пользовались, как правило, все неурядицы решались мирным путем. Ведь жизнь каждого человека — бесценный дар богов.

…По установившемуся обычаю было не принято заговаривать первым с представителем княжеского рода и задавать ему вопросы. Но Витольд нарушил старинный порядок: тут не княжеские хоромы, а лесная изба. Видя, что Добромил молчит, ярл поинтересовался:

— Позволь узнать, вождь ратей, откуда ты держишь путь в столь темную пору? Ведь хозяйка павших — Хелль, дочь хитрого Локи, еще безвозбранно гуляет по земле, намечая будущие жертвы. Я вижу, ты прибыл в этот рубленый струг уставшим. Чем мы, потомки Одина, можем тебе сослужить?

— Мы идем от Древней Башни, ярл Витольд, — немного подумав, ответил Добромил. — Там творятся странные дела. Но об этом потом. А куда вы держите путь — ты и твои люди?

Витольд высоко вздел брови, глаза его заинтересованно блеснули. Встав, викинг прошел в угол избы и принес оттуда маленький бочонок. Перевернув его, ярл одним ударом широкой жесткой ладони вышиб смоляную пробку и поставил бочонок на стол.

— Позволь угостить тебя, светлый князь! Тебя, и твоих спутников. Это славный терпкий грут, что мы взяли в дорогу. Нам хотелось посетить небольшую ярмарку, что начнется через день у устья Ледавы. Этот благословенный напиток мы думали выпить там, на берегу моря, обдуваемые соленым ветром, как и положено покорителям волн. Но нежданная встреча с тобой, мой князь, важнее всех наших желаний.

Витольд кивнул самому молодому викингу. Тот вскочил, бросился в угол, где хранилась посуда, и, оборотясь за два раза, уставил стол высокими кружками. Ярл умело и споро стал разливать темный душистый напиток.

Прозор повел носом: хоть он и не жаловал грут, но запах не вызывал отвращения и даже был приятен. Не пролив ни капли, Витольд сноровисто опорожнил бочонок и поставил под стол. На долю каждого пришлось всего лишь по одной высокой кружке.

Воины в молчании сделали по глотку темного сладковатого, настоянного на пряных травах напитка, после чего Витольд сказал:

— Сегодня, по пути к зимовью, мы шли вдоль берега Ледавы. Вдалеке, у Древней Башни, откуда вы пришли, было видно какое-то сероватое сияние. Вы не знаете — что это?

— Если б только сияние! — горько ответил Любомысл. — У Древней Башни дела пострашнее и потемнее творятся, чем просто серое сияние.

Старик отхлебнул большой глоток грута, подумал, как лучше и короче рассказать, что они пережили в эту ночь и, взвешивая каждое слово, продолжал:

— В Гнилой Топи какая-то нежить пробудилась, и начала не то что шалить, а прямо-таки насмерть людей изводить! Вечером на берегу погибло сразу шесть дружинников и рыбак Веденя. Что дальше будет — непонятно. А сияние, что ты видел, — Любомысл скорбно усмехнулся, — так таких рогатых и крылатых тварей, что в нем мечутся, даже в тяжком сне не увидишь! Много на своем веку я всякой нечисти перевидал, многое пережил, но о таком даже не слыхивал. И воет она так, будто сотни покойников ожили и песнь свою мертвую тянут… Мы с княжичем в город направляемся, — тут старик бросил быстрый взгляд на Добромила и вендов, призывая к молчанию. — Велислав так решил. А сам он раненый в башне остался с хворыми дружинниками. С собой мы их взять не могли — путь мимо проклятого места опасен, надо спешно проходить, немощные — только лишняя обуза. А в башне они будут под надежной защитой крепких стен до прихода подмоги. Мы, как только до Виннеты доберемся, дружину да волхвов-кудесников к Гнилой Топи направим. Пускай знающие люди разберутся, что там происходит.

Любомысл замолчал. Пораженные рассказом викинги переглядывались: вчера серое свечение не показалось им опасным.

— Позволь, князь, пойду, посмотрю — что там? До Ледавы недалеко, а от зимовья ничего не увидишь. Кто со мной? — Витольд встал из-за стола и накинул длинный плащ.

За ярлом поднялись три вестфолдинга и в молчании вышли за дверь. Вскоре викинги добрались до берега Ледавы. Витольд пристально вглядывался вдаль, но полыхающего серого марева уже не было видно. Впрочем, оно его и не интересовало.

— Вот оно что… — протянул Витольд. — А мы-то гадали.

Злобная ухмылка исказила лицо ярла, глаза сверкнули красноватым огнем. Пораженные викинги увидели, как внешность их предводителя стала меняться: у него вытянулись и заострились кончики ушей, вроде бы, он сделался сутулым, ниже ростом, побледнел, как выходец из могилы. Даже показалось, что волосы его почернели и исчезла рыжая борода….

Тот, кто только что был Витольдом, прорычал незнакомым хриплым голосом странные слова:

— Наконец-то…

Вестфолдинги смотрели на своего вожака с ужасом. Иногда и прежде он внушал им какой-то непонятный беспричинный страх, но таким, как сейчас, ярла викинги еще не видели.

Наваждение схлынуло столь же неожиданно, как наступило. На берегу реки вновь стоял прежний ярл Витольд, но пелена темных сил продолжала окутывать его, пробуждая в бесстрашных викингах темный звериный ужас и вызывая необъяснимый трепет в их душах.

Постояв в раздумье еще немного, Витольд вернулся в зимовье и, не снимая плаща, уселся на прежнее место.

Разморенные теплом избы венды дремали, сидя на лавках. Прозор, казалось, вообще беззаботно спал, вытянув ноги к пылающей печи. Один лишь Любомысл о чем-то задумался, уставившись на половицы невидящим взглядом.

— А как вы до Виннеты собирается добраться? — неожиданно спросил Витольд.

Встрепенувшись, Прозор поймал выразительный взгляд Любомысла. Старик чуть повел головой в сторону и опустил глаза, будто хотел сказать: «Молчи! Не стоит им доверяться в нашем деле».

— По дороге вдоль берега, а как же еще? — нехотя пробормотал Прозор, решив, что старик не напрасно подает ему хитрые знаки, и надо скрыть куда на самом деле они собрались. — А что, ты другой путь знаешь?

Сидевший в полутьме Витольд неприятно скривился в мимолетной улыбке. Впрочем, никто кроме Прозора этого не увидел.

— То-то и оно, что знаю…

— Правда? Что ж, расскажи, ярл, что это за путь? Лесом, что ли? Так по времени столько же выйдет.

— У вашей Ледавы много поворотов и изгибов. Река петляет в разные стороны заячьими стежками — и возвращается. Если ехать берегом, то получается долгий путь. Пока вы доберетесь до Виннеты, пройдет немало времени. А мне кажется, что в таком тяжком случае медлить нельзя! Если, как ты говоришь, Любомысл, у Древней Башни начались непонятные темные дела — надо спешить!

— И что ты предлагаешь? — недовольно буркнул Прозор. Ему и так хотелось спать, а тут еще неторопливая речь Витольда убаюкивала, обволакивая липучей пеленой. Кому, как не им знать, что на Гнилой Топи дело нечисто и надо спешить?! Так чего же одно и то же надо талдычить? Тем более решено — в город они пока не поедут. Сначала надо разыскать волхва Хранибора, о котором так настойчиво говорил Велислав, а уже потом может и отправляться в Виннету. Но, скорее всего, придется вернуться обратно: в башне остался их предводитель и больные товарищи. Венды друзей не бросают!

Но Прозор промолчал: раз Любомысл призвал к осторожности, значит, так надо.

— Ты можешь показать другой лесной путь? — спросил, позевывая, Прозор, и выжидательно глянул на Витольда.

— А знаешь ли ты, куда ведет речка, что протекает у стен этого зимовья?

— Ну, положим, знаю: в лесное озеро, оно не так уж далеко отсюда.

— Так вот, Прозор, из этого озера вытекает только одна эта речка, но впадают в него три больших лесных ручья. Есть и четвертый, но в сравнении с ними он мал.

— К чему ты мне сейчас про ручьи рассказываешь, Витольд?

— А вот к чему — чтобы указать тебе иной путь. Езжайте по этому берегу до самого лесного озера, путь недолог. Добравшись до него, идите вдоль воды и скоро увидите впадающий в озеро небольшой ручеек. А что это именно тот, который вам нужен — понять легко: за ним, в ста шагах, с небольшой скалы течет водопад.

— А дальше? Зачем нам этот ручеек?

— Если вы пойдете по нему вверх, то вскоре увидите каменный колодец, из которого ручей вытекает. Такие колодцы называют Древними.

— Ну-ну?! — прокашлял Любомысл. В отличие от остальных вендов, старик внимательно слушал, соображая, к чему клонит вестфолдинг. — Колодец, говоришь?..

— У колодца вы увидите заброшенную дорогу…

— Слыхал я про эту лесную дорогу, — пожал плечами Любомысл. — Тоже Древней зовется. Ею испокон веков никто не пользуется. Потому как ведет в никуда! В лесу начинается — и там же обрывается! Вот потому по ней никто не ходит и не ездит. Как еще деревьями не заросла, удивляюсь.

— Ведет-то в никуда, а вот до Виннеты быстро доведет!

Витольд говорил какими-то загадками. Откуда пришлому вестфолдингу знать, что есть в вендском лесу, а чего нет?

— А ты почем про дорогу знаешь, Витольд? — стряхнул сон Прозор. Сам-то он про эту Древнюю Дорогу знал давно, бывал там не раз. И Древний Колодец видел. Только никакой ручей из него тогда не вытекал! Венд это точно знал.

— Бывал я там как-то, Прозор. Охотился в тех краях.

— На людей, что ли? — ухмыльнулся Прозор.

Это была новость! Чтобы жестокий викинг, привыкший убивать наемников почем зря, еще и охотился?

— На зверя лесного. На зверя… — спокойно, не обращая внимания на слова Прозора, ответил Витольд. — На кого же еще?

Ярл распахнул подбитый мехом плащ и щелкнул ногтем по широкому поясу.

— Видишь? Мой старый пояс истерся, мне понадобился новый. Сам знаешь: воин, чтобы быть сильным и отважным, должен носить пояс, вырезанный из спины лесного быка-тура. Я добыл любимца богов и там же, кроме пояса, я получил вот эту броню. — Витольд указал на свою проклепанную железными пластинами кожаную безрукавку. — А потом я взял этот бычий клинок.

Встав, ярл подошел к стене, на которой висел искусно выделанный, оправленный серебряной кованой нитью рог тура. Бережно проведя по нему заскорузлой ладонью, ярл с какой-то затаенной грустью сказал:

— Я ношу бычий клинок по старой привычке. Когда-то из такого я подавал сигналы своим викингам. Да и сейчас иногда подношу его к губам, хоть нас осталось мало…

Викинги, загудев, согласно закивали. Да-да! Их ярл иногда созывает воинов этим рогом и им же указывает, что делать! И как приятны сердцу вестфолдингов эти звуки, напоминающие им шум былых сражений!

— Я добыл любимца богов честно — согласно вашим и нашим обычаям.

Как только Витольд заговорил про пояс, Борко и Милован стряхнули сонную одурь. Теперь молодцы, переглядываясь, вздыхали. Да, пояс из шкуры лесного быка был заветной мечтой молодых дружинников. Ведь тур настолько силен и свиреп в бешенстве, что даже лесной хозяин, любящий мед мудрый бер, — и тот избегает с ним встречи! А если случайно сталкивается на лесной тропе, то предпочитает отойти в сторону, уступая дорогу. По законам вендов просто так взять священного тура нельзя! Сначала надо принести великую жертву, столь почитаемой вендами Диве. Она — богиня Охоты, жена Огненного Волха, что сторожит вход в Ирий. Надо принести положенные обрядом немалые требы. А уж потом, испросив у богини дозволения, взять священного тура. Причем брать его надо в одиночку, вооружившись лишь рогатиной и охотничьим ножом, что сделать непросто! Толстая рогатина для разъяренного тура — что сухая хворостина. А пробить ножом плотную шкуру, угодив под левую лопатку так, чтоб под клинком затрепетало сердце, было совсем не просто! Тут требовались немалая сила и мужество.

Но главное — ловкость. Покоряя тура, охотник должен был ловко запрыгнуть ему на мощную шею. Причем изловчиться так, чтобы озлобленное поединком животное не успело поддеть его на рога. А потом, держась одной рукой, слившись с ним в единое целое, вонзить из последних сил свой клинок под лопатку могучему самцу. Иначе могло ничего не получиться: ведь в такой битве только один из соперников оставался в живых. Поясами из шкуры тура владели немногие. Из всей дружины виннетского князя только Велислав и Прозор могли гордиться такой добычей. Оказалось, дивный пояс есть еще у вестфолдинга Витольда.

— Так вот, — продолжил ярл. — После того, как я добыл тура, возвращаясь, случайно наткнулся на Древнюю Дорогу. Решил осмотреть этот путь. Недалеко от моего фьорда пролегала такая же: она вела к пробитому в скале большому входу в пещеру. Из нее ни один смельчак так и не вернулся обратно.

— Занимательные вещи ты рассказываешь, Витольд! — воскликнул Любомысл. — Я и предположить не мог, что тебе тоже кое-что об этом известно. Хорошо бы нам как-нибудь собраться и поговорить. Табаку покурим… — мечтательно добавил старик.

— Хорошо, Любомысл. Как-нибудь поговорим, — ровно ответил Витольд. — Слушайте, что случилось дальше. Когда я шел по этой дороге, мне показалось странной одна вещь: Древняя Дорога, почти разрушенная, с выбитыми камнями, с каждым шагом становилась все наезженней и лучше, пока не превратилась в такую, что казалось — ее проложили только вчера! Я повернулся и пошел вспять. С каждым шагом, незаметно глазу, она старела, пока не стала обычной Древней Дорогой. Это было какое-то волшебство! По заходящему солнцу, бьющему мне в спину, я определил — она идет в сторону Виннеты. И я пошел по ней… Настал вечер, темнело. Но я так и не понял, почему я так быстро дошел до города! Дорога оборвалась, и я, сойдя с камней на землю, оказался недалеко от городских стен. И снова стало светло! Край солнца еще только касался вершин деревьев. Я не понимал, что происходит: день повернулся вспять? Ведь если идти вдоль берега, то до Виннеты день пешего пути. Я не мог успокоиться, и на следующий день, оседлав коня, снова отправился к Древней Дороге, к тому месту, откуда вчера начинал свой путь. Мне хотелось знать, что лежит на другом ее конце. И вы не поверите — я потратил на этот путь целых два дня! Я не понимаю, как это может быть? Получается, что в один конец, к Виннете, дорога ведет быстро, а чтобы добраться в другой, требуется немало времени. Я дошел до другого ее конца и обнаружил этот Древний Колодезь, из которого вытекает впадающий в озеро ручеек. У колодца Древняя Дорога обрывается, — просто исчезает в густом тумане. В него я войти не рискнул. Немного побродил вдоль ручья, вышел к озеру, и, запоминая путь, вернулся обратно на Древнюю Дорогу. И снова добрался до города так быстро, что и глазом моргнуть не успел! Так что вот какая она удивительная и чудесная. Странно, что вы об этом не знали. Коли надумаете сократить путь, то езжайте по этой дороге. Будет легко. На обратном пути мы тоже будем по ней возвращаться в Виннету.

Слушая Витольда, Прозор с сомнением покачивал головой. Странно, что о таком чуде он ничего не знает. Впрочем, в мире есть много того, о чем человек не ведает. Взять, к примеру, ту же Гнилую Топь.

Вспомнив о болоте, богатырь помрачнел: в Древней Башне остались Велислав и больные товарищи. Как они там? Видать, не одному ему пришла в голову эта мысль…

— Витольд, у нас к тебе просьба будет, — сказал Добромил, который, как оказалось, не спал, и все внимательно слушал, просто прикрыв глаза.

— Слушаю, мой князь! — немедленно откликнулся викинг. — Приказывай, что ты желаешь, и я с радостью исполню любое твое поручение!

— Возьмите наших заводных лошадей и, как рассветет, поезжайте к Древней Башне. Посмотрите там, что да как. Заберите больных и помогите Велиславу. Привезите их сюда. Когда вернемся с подмогой и кудесниками, тоже в это зимовье заглянем. Хорошо?

— Хорошо, мой князь. Сделаю все, как ты сказал!

Любомысл бросил укоризненный взгляд на княжича, но промолчал. В конце концов, Добромил придумал не так уж плохо! Чем идти с волхвом к Древней Башне, можно встретиться тут. А он пусть сам решит, что делать дальше. На то он и волхв. Главное, чтоб Добромил к этому проклятому месту не приближался.

— Только в сумерках там не ходите, Витольд. У Древней Башни упырь объявился. Чтоб его отогнать, серебро потребно.

Витольд поднял брови от удивления.

— Что за упырь, Любомысл? Расскажи.

…Как только начало светать, и край неба чуть озарился первыми лучами солнечной колесницы, отряды разошлись в разные стороны. Венды направились вверх по лесной речке, к озеру, на поиски волхва Хранибора. Вестфолдинги же пошли по пути, ведущим к стенам Древней Башни.

Никто не видел, как перед самым рассветом Витольд тихонечко вышел из зимовья, и крадучись пробрался к коновязи. Викинг сунул руку в поясной кошель, что-то достал оттуда, подошел к белому коню Добромила и ненадолго задержался у него. Почуяв чужого человека, жеребец стал прядать ушами и попытался отойти, насколько позволяла привязь. Казалось, он чувствовал что-то недоброе. Погладив коня по гриве, викинг вернулся обратно…

Когда отряды разъехались, Витольд оглянулся и несколько мгновений смотрел вслед вендам недобрым взглядом.

Конец первой книги.

Продолжение в «Лесные Боги».

 

ГЛАВА 1

Мертвецы разные бывают

Спину жгло так, будто меж лопаток раскаленный нож воткнули! Прозор посерел. По лбу текли крупные капли пота. Тело пробрала холодная дрожь. Да что ж такое! Только отъехали от зимовья — и на тебе! Дыхание перехватило: ни вздохнуть, ни выдохнуть! Боль переместилась левее — к сердцу. Поколола грудь и исчезла так же внезапно, как и появилась.

Прозор перевел дух и медленно повернулся в седле. Боялся, что неожиданно возникшая и так же неожиданно пропавшая боль вернется. Снова ткнет под сердце. Нет — обошлось. Что это было? Непонятный, нежданный и резкий удар пришел сзади, от охотничьего зимовья, в котором они ночевали вместе с отрядом викингов.

У зимовья стоял ярл Витольд. Увидев, что Прозор оглядывается, и смотрит на него, викинг поднял в прощальном приветствии руку и заулыбался. Только скверная улыбка вышла у ярла. Как звериный оскал. Ярл Витольд вскочил на коня, и, хлопнув клешнистой ладонью по крупу, погнал жеребца вслед своего отряда. Вестфолдинги скрылись за деревьями.

Вроде бы и ничего особенного — викинг ждал, пока отъедут венды. Провожал. Только вот Прозор видел полные злобы глаза вестфолдинга. Не просто так ярл смотрел им вслед. Не просто так… Люто ненавидел, темные чары насылал.

«Эге, — подумал Прозор, — да никак Витольд с черным колдовством знается? Так-так…»

Дружинник быстро глянул на своих друзей: княжича Добромила, старика Любомысла и двух молодых увальней — дружинников Борко и Милована. Не почувствовали ли они чего? Не садануло ли по ним странной болью? Нет, едут спокойно. Только княжич Добромил бледен. Под глазами у мальчишки обрисовались темные круги. «Ну это от пережитого и бессонной ночи, — решил Прозор. — Отдохнет — все пройдет…»

А княжеский наставник Любомысл хмурился: мало всякой дряни прошедшая ночь принесла! Всем досталось! Сразу же шесть погибших дружинников по лунной дорожке к Велесу ушло. Их, бедолаг, нежданная волна накрыла. У остальных нежить души высосала и неведомо куда унесла. Да один упырь-албаст, что Борко чуть заикой не сделал, чего стоит!

Хорошо, что эта нечисть в башню не вошла, иначе бы смерть быстрая и худая всех постигла. А каменные валуны, что невидимая глазу летучая нежить градом на башню обрушила? А твари мерзкие да невиданные, что из провала в Гнилой Топи наружу ползли? А змей многоногий, прозрачный, что башню обвивал, призрачным ядом на каменные плиты капал? Хорошо, что хоть в море ушел — прочь от этих мест. Да, было над чем поразмышлять.

Мысли старого морехода перешли на другое ночное видение, на укутанный в хламиду призрак, который хохоча листал истрепанную книгу на всей ночной жутью.

Кто он? Какие темные силы призывал? Сейчас Любомысл понял, что этот хохочущий морок и есть главная причина всех бед.

Да-а… Иному за всю жизнь столько страхов не выпадет, сколько за несколько ночных часов на их долю привалило. Чудом живы остались. Раны не в счет. Да и ранами-то назвать сложно: подумаешь, его камнем по башке садануло, Борко руку перебило, и Велиславу бок помяло. Заживет. Казалось, что все позади, но старика снедала непонятная тоска. Еще не все закончилось, ох не все!

И тут у Прозора заломило виски. Порой с сильным дружинником такое случалось. Да ладно, если бы голова просто болела, это не страшно. Живущие в лесах венды умели приглушать — даже на длительное время — любую, временами казалось нестерпимую боль.

Этому умению вендские ребятишки обучались с младых ногтей. Для этого надо только проговорить про себя, а лучше прошептать вслух заветные слова. Пошептав, представить себе, что боль не так уж сильна, и погрузившись в нее, отдавшись всецело, нащупать ее слабое место и представить, что боль тает, будто весенняя сосулька на солнце.

И хотя у каждого рода заговор был свой, соплеменники всегда приходили на помощь друг другу. Ведь у каждого венда был свой прародитель — мудрый, ловкий и сильный зверь. А лес роднит то, что звери, живущие под его сенью, друг без друга просто пропадут.

Благодаря такому способу, уже будучи подростками, венды не обращали особого внимания ни на серьезные раны, ни на сильные ушибы. Силы воли и продолжительности заговора хватало, чтобы легкой ногой добраться до знахаря или ведуна — умеющих помочь в неожиданной беде.

А если уж приходилось совсем туго (придавило ль деревом, переломав кости, или серьезно покалечил лесной зверь) и подмоги ждать было неоткуда, то обращались за помощью к самому Лесу. Лес помнит и добро, и зло. И отвечает: добром — на добро, а злом — на зло. А венды Лесу зла никогда не чинили. Не получилось бы. Они его часть, такая же, как и живущие в нем звери.

Вендские заповеди учат, что отдавать кормильцу и населяющим его духам надо больше чем взял. Не жадничай — человеку много не надо. Ведь в Нижний Мир легче уйти, не обременяя себя никчемным грузом.

Взял жизнь у зверя — помоги, коли встретишь, беспомощным детенышам, чья мать погибла. Срубил дерево — выходи, коль увидишь, погибающий росток: полей, или перенеси из глухого места на солнце. Это несложно, а Лес запомнит доброту и отблагодарит сторицей. А в случае крайней необходимости — поможет в мольбе и боль на время исчезнет.

Вот и Борко совладал с дергающей руку болью. Все ощутили, когда он призвал помощь Леса. Вендов будто накрыло теплом и добротой.

Но Прозор знал, что унять ломоту в висках никаким образом не получится. Ни у него самого, ни у Леса. Да и не стоит ее унимать — это предупреждение: что-то не так, где-то подступает неведомая опасность.

Такое необычное, обостренное чувство приближающейся угрозы тоже дар, полученный Прозором в детстве, на Гнилой Топи, в ночь, когда он сорвал цветок папоротника и видел, что на древнем болоте бродят мертвецы в странных одеяниях.

Деревенский знахарь, отец его детской подружки — Беляны, не догадывался об этом, да и откуда ему знать? Когда боль появилась в первый раз, и Прозор ничего не мог с ней поделать, он испугался.

Со временем мальчишка понял, что боль исчезала после того как он сделает что-то очень важное. Как правило, саднящие виски удары указывали, что не следует идти проторенным, обычным путем. Что надо или обойти на вид приветливое, но на самом деле дурное место, или вернуться, или найти причину грозящей опасности.

Наверное, это мертвяки из Гнилой Топи наградили его таким умением. Видимо при жизни, каждый из них совершил какую-то, стоившую жизни, ошибку. И после смерти мертвые знали, что не пойди они туда-то, и не сделай того-то, — остались бы живы. Наверно они жалели об этом, и передали такой дивный дар смелому вендскому мальчишке.

«Что ж, — решил Прозор, — раз боль не отпускает и становиться сильнее, значит надо остановиться на привал, поразмыслить в поисках иного пути или даже вернуться обратно. Это несложно, отъехали-то всего ничего — времени немного потеряем…»

Выехав на лесную прогалину, богатырь остановился. Прислушался к дергающим виски ударам и направил коня обратно. Так и есть! Боль сразу стихла, — значит, он на верном пути. Но всем возвращаться не следует — такого рода сигналы касаются только его одного, это Прозор давно уяснил.

Спешившись, воин передал поводья Миловану.

— Попридержи жеребца, парень. Я скоро… — Пресекая вопросы, Прозор поднял руку и мрачно сказал: — Что-то не так. Надо выяснить. Вернусь — расскажу.

По своему обыкновению Прозор бесшумно и быстро скрылся в лесу. Даже при утреннем свете Добромил не понял, как это у него получалось. Только что дружинник стоял рядом, и вдруг, скользнув к ближней сосне, будто исчез. Только и мелькнула от дерева к дереву смутная, быстрая тень.

Любомысл, пожав плечами — мол, мы, конечно, подождем, но что случилось? — вопросительно глянул на Милована, на Борко.

— Чтой-то наш друг еще удумал? А, лесные люди?

— Значит, так надо, — ответил Милован. — Прозор знает, что делает. Нам с Борко до него далеко: мы воины молодые — нам еще учиться и учиться. И чутью, и осторожности, и всему… Захотел бы — сказал. Сам знаешь, старче, выдержки Прозору не занимать: решения принимает не раздумывая, время ценит. Он и нас всегда учит, мол, порой так бывает: миг упустишь — жизнь потеряешь.

— Угу, — подтвердил Борко. — Верно, на охоте так часто бывает. Раздумывать некогда. Вернется — расскажет. Ты б тоже, Добромил, учился у старших, как и мы.

— Да я что, — улыбнулся княжич, я у вас у всех учусь. Хочу такими как вы стать… настоящим вендом.

— Станешь, станешь, — засмеялся Милован, — еще и турий пояс добудешь, как подрастешь. Да такой, что все охотники обзавидуются. Ладно, ждем. Разговоры откладываем — слушаем лес, смотрим по сторонам. Может, почуем, когда Прозор будет возвращаться. Все хочу его подловить… Давайте на спор, кто первый его обнаружит.

— Я не буду, — улыбнулся Борко. — Ни разу не получилось его первым увидеть, сколько не пытался. Прозор — как дух лесной.

— Мне бы так… — тихонько вздохнул Милован.

Любомысл, закрыл глаза и подрёмывал, решив положиться на молодцев. Они, конечно, не такие мастера как Прозор, но… но не хуже, просто опыта меньше.

Борко подставил лицо слабому ветерку, блаженно жмурился, радуясь, что саднящая боль в руке унялась; благодарил батюшку-лес за помощь.

А Добромил с Милованном затаив дыхание зорко оглядывали окружающий лес: смотрели и вглубь, и перебегали глазами на ближние деревья и кусты — не мелькнет ли где чуть заметная тень? Кто первый увидит Прозора?

Если бы не пофыркивание щипавших траву лошадей, то на месте остановки стояла бы мертвая тишина, и наверняка на лесную прогалину уже выскочил бы какой-нибудь зверек.

Но большие, может опасные животные, незнакомый запах и издаваемые ими фыркающие звуки заставляли обитателей этого места держаться в стороне.

Венды чувствовали, что лес вокруг них ожил, он полон лесными жителями и на них смотрят десятки любопытных глазенок. Не то, что ночью, у Древней Башни, когда казалось, что окрест страшного места все вымерло.

Солнце позолотило верхушки сосен. Прозрачное, без единого облачка небо сулило чудесный, и, может даже, более теплый день, чем вчера. За ночь нежная зелень исчезла, всё буйно пошло в рост, и сейчас деревья были окутаны плотным лиственным убранством.

Прозор появился так же неожиданно, как и исчез. Добромил и Милован переглянулись, а Любомысл только досадливо крякнул, когда сзади, чуть ли не в ухо прогудел знакомый басовитый голос:

— О чем грустишь, старче? Что нос долу смотрит?

— Ну тебя! Так ведь и помереть недолго — от твоей внезапности! Дремал я, вот носом и клевал. Не выспался, сам знаешь… Откуда взялся? Тебя ведь, вон, — Любомысл кивнул на Милована и княжича, — ясноглазые отроки высматривали. Я думал, в листве дыры пробуравят своими очами.

— А это я на всякий случай молодым показал, что когда в дозоре стоишь, надо не только в оба глаза смотреть и в оба уха слушать. Для службы, да и для охоты этого маловато. Надо нутром чуять, что вокруг тебя творится. Ну-ка, молодцы, сознавайтесь — кто знал, что я к Любомыслу крадусь?

И Милован, и Добромил сознались, что не видели, не слышали, и даже нутром не чуяли Прозора. И вообще — он ничем не хуже давешнего морока: может с любым наважденьем на равных посостязаться… если желание возникнет.

Борко улыбнулся:

— Я знал, что ты идешь, только не говорил. Я тебя верховым чутьем учуял. Ветерок запах донес — от тебя зимовьем пахнет. Тебе надо было с подветренной стороны заходить.

Прозор расхохотался, вскочил на жеребца и тронул повод.

— Ну вот, теперь можно и дальше путь держать — моя душа спокойна.

— Отчего спокойна? — поинтересовался Любомысл. — Оттого, что Борко тебя учуял? Или вызнал, что хотел? Ты зачем возвращался? А, Прозорушка?

А меж тем улыбка сошла с лица предводителя. Помрачнев, великан неохотно пробурчал: — Зачем, зачем… Затем, что говорил я вам — не по нутру мне этот Витольд! И вообще — я вестфолдингов не люблю. Как только вспомню, что они и Триград захватить хотели, и десять лет назад дикарей на наши леса вели, так внутри все закипает. А особливо Витольда не выношу! За жестокость, за то, что кровь любит. Дай ему волю, он бы в крови поласкался, да пил ее по утрам, вместо кваса. Знаете, еще один дар у меня есть: если неладное чувствую, то виски начинает ломить — сил нет! И пока не вызнаю, в чем дело, на верный путь не встану, боль не отпустит. Я к ней прислушиваюсь. Вот и сейчас, только от зимовья отъехали, так она в виски как саданёт! Да, думаю, что-то не так, вернусь-ка, гляну.

— И что же? — спросил Любомысл.

— А вот. Посмотрел, куда викинги направились. Точно ли, к Древней Башне, к Велиславу на выручку, или еще куда…

Прозор, насупя брови, замолчал. По всей видимости, обдумывал виденное. У Любомысла тревожно ёкнуло и заколотилось сердце: если друг начинает говорить загадками, и внезапно смолкает, погружаясь в себя, значит что-то не так. Старик хорошо знал об этой черте Прозора. Есть у него такая привычка — скрытничать. Особенно когда дело важное, и его необходимо обмозговать. Сколько раз Любомысл пенял ему: «Прозорушка, ум хорошо а два лучше! Поделись, я тоже молчать и думать буду. Время же уходит, а его не вернешь! Вдвоем быстрее сообразим…» И вот поди ж ты — друг снова в одиночку размышляет. Старик вздохнул: видимо эта привычка неистребима — что с детства заложено, то… Придется по слову истину вытягивать.

Старик знал своего друга. И понял, что не просто так тот куда-то отлучился. Эх! Видимо Прозор еще что-то поганое вызнал. И не ночью — а только подумать! — ясным утром, когда только жить да радоваться. Надо же! Скорей бы до волхва Хранибора добраться, к Велиславу на выручку вернуться, да с Гнилой Топью на веки вечные разобраться.

— Ну, и что ж ты выяснил? Поделись.

— Витольд в зимовье возвращался, — с неохотой ответил Прозор. — Спешил. Коня гнал. С жеребца соскочил и шасть в пристройку, где всякая охотничья да рыбацкая снасть хранится.

— Ну и?.. Мало ли что ему там понадобилось. Витольд тоже охотник: вон, и пояс у него турий. Не у каждого есть… — переглянувшись с Борко, вздохнул Милован.

Прозор только досадливо крякнул. Ну какой из Витольда охотник? Душегуб — он и в лесу душегуб. Прозор сильно сомневался, что хваленый пояс, что был вырезан со спины тура, ярл викингов добыл честно, исполнив все положенные требы. Не такой он человек — этот Витольд. От него темная сила и злоба исходит. Еще он внушает людям непонятный страх. Они сами этого не осознают, но Прозор-то чувствует! Страх этот сродни тому, что он в детстве испытал мальчишкой, когда сдуру пошел на Гнилую Топь рвать папоротников цвет. Мертвяки, что бродили по болоту, изливали такой же. У Прозора возникла неожиданная мысль, что пришлый ярл, и древнее болото каким-то образом связаны. Меж ними есть что-то общее. Но что? Мысль неожиданно возникла, и так же неожиданно исчезла. Будто кто-то стер, словно след на речном песке. Теперь Прозор помнил только о том, что увидел в зимовье.

— А то парни, — с какой-то брезгливостью протянул предводитель. — Я вам ночью ничего не сказал, да и сегодня ничего говорить не хотел. Ну да ладно! Ночью, прежде чем вас в зимовье вести, я окрест него все осмотрел, подозрительные кустики обшарил, да в пристройку заглянул. Там с ночи свежий покойник лежал. Викинг, берсерк. Из дружины Витольда. Его Фритьоф звали. Вы все его видели — тот, что от Витольда ни на шаг не отходил.

Борко даже содрогнулся, — насколько буднично и серьезно произнес это Прозор. После того, как прошлой ночью парень вплотную столкнулся с упырем, и натерпелся страхов в Древней Башне, Борко стал недоверчивым и подозрительным. Злополучная ночь не прошла даром: еще долго в каждом покойнике молодой дружинник будет видеть готового восстать и броситься на него упыря.

Да еще многое повидавший за свой век Любомысл полил и взрастил эти страхи жутковатыми историями. Парень даже подумать не мог, что в мире водиться столько нежити. Когда выбрались из Древней Башни и ехали по ночному лесу, Борко было очень страшно, хоть он, как и положено дружинному воину, не подавал вида. С рассветом страх улетучился. И вот… Да знай парень, что остаток ночи он проведет под одной крышей с мертвяком, — в жизни не стал бы в зимовье ночевать! Лучше в родном лесу, там хоть на дереве можно безопасно ночь скоротать. А у костра вообще ничего не грозит — лесной зверь огонь уважает, близко не подойдет. Лишь во тьме будет огоньками глаз посверкивать.

От таких новостей к воину даже боль вернулась. Парню ощутимо дернуло руку. По телу прошла горячая волна. Борко хрипло прошептал: — И что?

— А то, други мои. Не знаю, что там Витольду надо было, только когда он уехал, на этот раз окончательно, сунулся я в пристроечку — захотелось мне, вишь ли, на мертвяка еще разок глянуть.

— Уф!.. — выдохнул Милован. — Ну и? Что ж ему еще надо было, у мертвяка? Что думаешь?

— Что — «ну и»? Знаю только, что Витольд мертвецу глаза медяками прикрыл. Вот что он сделал. Монеты у покойника с глаз еще ночью свалились, — он с открытыми глазами лежал — веки видимо опустить не могли. Я ж в темноте все вижу. И знаете что?

— Что?! — в один голос завопили Милован и Добромил. — Что, Прозор?!

А Борко — тот только что-то невнятно промычал. У парня не было слов — уж больно таинственно и страшно понизил голос Прозор. Сейчас точно, что-нибудь жуткое расскажет. Ну сколько ж можно!

— Что ж тебе не по нраву пришлось? — как-то отрешенно спросил старый венд. — Ну вернулся Витольд покойника проведать, и что?

— Это по твоей части, мудрый Любомысл, — то ли ехидно, то ли горько протянул Прозор. — Ты у нас знаток всякой нежити: знаешь, где она водится, как выглядит, что любит. Я ночью плохую штуку видел: мертвяк с открытыми глазами лежал, потому что монеты на них не держались. Один медяк в изголовье, супротив уха валялся, а другой на груди, под шеей. Сразу видно — свалились… не сами по себе. Странно, да? Как это так — что тяжелые монеты с глаз сами по себе скатываются? Покойник, что, головой вертел? Я не знаю. Вернее не знал. Сейчас утром увидел, в чем дело. Видимо, когда вестфолдинги своего мертвяка в пристройку положили, то по обычаю ему глаза деньгами прикрыли. А медяки-то возьми и свались! Витольд видать это учуял, вернулся и их подправил. А может, ему еще чего надо было. Не знаю. У покойника, у Фритьофа и при жизни взгляд страшный был. Сами видели. Одно слово — берсерк. А тут… — охотник поморщился, вспоминая увиденное непотребство, — у мертвеца глаза и вовсе безумными стали. Такого взгляда ни в какой сече не увидишь, у лесного зверя такого бешенства нету. Глазища тупые, сквозь тебя смотрят, и, кажется, все на свете сожрать хотят. Жутко мне стало, а ведь вы знаете — я не робкого десятка. Когда Витольд уехал, я в пристройку прокрался. Огляделся, монеты у мертвяка на глазах лежат, как положено. Вдруг шелестнуло что-то. Глядь, а у мертвеца с левого глаза медяк снова слетел! Наверно, он его взглядом спихнул — на белый свет не нагляделся. А правый глаз еще прикрыт, и монета на нем подрагивает! В общем, плюнул я, мысленно конечно, и обратно отправился. Ну его к лешему, этого Фритьофа! Даже думать не хочу, отчего он, вроде бы мертвец, но смотрит. Не хватает, чтоб еще голову поднял. Мало я всякой жути ночью насмотрелся! Еще и этого не хватало. Я всегда говорил: от викингов добра не жди! Ни от живых, ни от мертвых, — подытожил Прозор.

Мда-а… Этакой страсти еще не хватало! Хоть напрямую вендов это и не касается — покойный берсерк им не был ни другом, ни даже близким знакомым — но после ночных событий все видится в ином свете. Нежданно-негаданно появился покойник, которому мешают прикрывающие глаза медяки. К чему все это? Зловещее совпадение, перекликающееся с тем, что творилось на Гнилой Топи? Или случай? Но какой тут к лешему случай! Все взаимосвязано. И Любомысл, и Прозор и даже маленький княжич Добромил, не говоря уже о молодцах, были в этом уверены.

Любомысл лихорадочно соображал: а не слышал ли он что-нибудь, когда-нибудь о мертвецах, на глазах которых не держаться монеты? Что-то ничего подобного бывалый мореход припомнить не мог, хотя в портовых корчмах и придорожных тавернах народ собирается разбитной, и за кружкой другой крепкого напитка расскажет, и правду похожую на откровенное безыскусное вранье, и ложь — неотличимую от чистейшей правды. Но о покойниках, сталкивающих взглядом медяки и ненасытно глядящих на белый свет безумными глазищами никто, вроде бы, не рассказывал.

— Кстати, — добавил Прозор, — ты ведь у вестфолдингов много лет прожил, старче. Вот и скажи нам — как они своих покойников хоронят, в последний путь провожают? Я о воинах говорю, о тех, кто по их меркам себя при жизни великою славою покрыл. А то мне что-то невдомек: полночи под одним кровом вместе просидели, бочонок грута распили — весьма, кстати, неплохого, — и ведь никто — слышишь, никто! — вида не подал, что у них товарищ погиб. Будто не было его вовсе, будто имя его позорному забвению предали. Будто не воин он славный — великий берсерк, а жалкий трус — битвы убоявшийся! В чем дело, мудрый Любомысл?

Любомысл, досадливо крякнув, с силой хлопнул по луке седла. Да так, что его спокойная лошадка даже вздрогнула и скосила не ездока влажный темный глаз. Обычно всадник вел себя спокойно, позволяя делать ей всё, что заблагорассудится, ну почти всё. Наверно каурая кобылка, глядя на идущих рядом жеребцов, с гордо восседавшими на них беспокойными молодыми всадниками, мысленно благодарила судьбу, что ей достался такой спокойный и рассудительный наездник. Что ж забеспокоило её хозяина? А старика обеспокоило вот что: а ведь верно — дело и вправду нечисто! Вестфолдинги провожают своих героев в Нижний Мир торжественно. Долго славословят и говорят напыщенные речи, вспоминая какие подвиги совершил при жизни викинг; как он ловко и бесстрашно крушил своим коротким мечом врагов и сколько их отправил на прокорм к страшной богине Хелль. Как ловко и сильно он греб тяжелыми веслами, ведя драккар ярла к победе. Боги должны знать, что к ним идет не простой вестфолдинг, а овеянный славой великий воин.

А что, разве берсерк Фритьоф в глазах викингов не был героем? Нет — он герой, да еще какой! Он был берсерком! А это много значит — не каждый может призвать на себя благословение предка — могучего Бера и принять его облик.

Так почему же викинги всю ночь молчали, будто воды в рот набрали? Будто вообще не собирались хоронить Фритьофа, даже закопав его в землю и насыпав над могилой небольшой курган.

Впрочем, Любомысл никогда не видел, чтоб вестфолдинги просто так зарывали своих мертвецов в землю или прибрежный песок. Нет, они их торжественно сжигали. Для этого рубили струг, клали в него покойника, рядом с ним раскладывали вещи, необходимые для путешествия по Нижнему Миру. В руках мертвец-воин, одетый в броню, что носил при жизни, должен был обязательно сжимать верный меч — мало ли от каких злобных духов придется отбиваться. Если была возможность, то около струга приносили в жертву несколько рабов. Даже простой и небогатый викинг знал, что после того как он уйдет из этого мира, его будет кому сопровождать и обслуживать. После того, как все было слажено по обычаю, струг сжигали. Если хоронили на земле, то над сгоревшими останками насыпали большой курган. Но лучше всего — так это пустить горящий струг по воде. Чтобы викинга сразу приняли и огонь, и вода, и воздух.

Так что рассказ Прозора о том, что в зимовье всю ночь пролежал не погребенный берсерк, представлялся известием о жутковатой тайне. В самом деле — ведь викинги даже не заикнулись о мертвеце, будто это был не их товарищ, а пустая вещь — раб. О рабе можно было бы и не вспоминать: их много, они рабочий скот, и добыть их для викингов не составляло труда.

— Мда-а!.. Точно несуразица! — воскликнул Любомысл. — И не сожгли, и в землю не зарыли, и ни словом не обмолвились! Как же так? Ведь Фритьоф в Валгаллу не попадет! Ай-я-яй! Вот так Витольд! Вот так его дружина! Это что же они удумали?! Не иначе каверзу какую-то готовят? Ведь неприкаянный покойник — он же их товарищ, он же…

Старик не находил слов от возмущения. Где ж такое видано? Сколько лет он прожил бок о бок с вестфолдингами, делил с ними неизбежные морские тяготы, бился плечом к плечу на узкой, скользкой палубе драккара, и вот… Весь уклад боевого братства рушился на глазах Любомысла. На старого венда было жалко смотреть. Старик недоуменно обводил беспокойным тоскливым взглядом спутников. Губы его беззвучно шептали: — Как же так? Зачем?..

В глазах Прозора сверкнули зеленые искры. Правая рука легла на меч, пальцы, хрустнув, собрались один к одному — окаменев от напряжения. Дружинник, вскинув голову, резко выдохнул.

— Не знаю. На месте князя Молнезара я бы давно с Витольдом расстался. Мало того, что зверь-зверем: нет, чтобы просто поединщика убить, честь по чести — без затей, на части не кромсая, так он вон что делает, со своими воинами как поступает! Да и они, наверно под стать ему: каков хозяин — таков и слуга. Или я не прав, други?

— Прав, прав, — сказал Любомысл. — В Вестфолде жестокие нравы, не чета нашим. Там человека убить, что плюнуть. Но и то, о таком я не слышал: чтобы своего убитого товарища как мусор в кладовку бросить, позабыть, в Нижний Мир не проводить?! Нет, такого средь викингов не было. Не думал я, что на старости лет сподоблюсь этакое непотребство узнать. Недаром Витольд жалился, что его фьорд мятежный ярл Льот Чернобородый разорил. Значит, было за что. Я теперь даже сомневаюсь — правду ли Витольд говорил, когда на службу просился? Эх, вызнать бы получше, как на самом деле все происходило! Да где там. Мир велик, а до Вестфолда далеко. Был бы моложе…

Любомысл замолчал, ожидая, что Прозор подхватит невысказанную мысль и произнесет ее вслух. Смахнул со лба неожиданно выступивший липкий пот. Отчего-то стало жарко. Утро выдалось теплое, и судя по всему, днем солнце пригреет так, что лесной кров станет слабой защитой. А они в железах парятся. Зачем? Не разоблачится ли? Легче ехать будет.

— А не снять ли нам брони, Прозор? Опасности вроде бы нет, битв не предвидится. Чего на себе лишнюю тяжесть таскать?

Прозор, очнувшись от тягостной думы, разжал руку и задумчиво оглядел спутников. Мысленно представил, что бы сделал Велислав на его месте. Разоблачаться или нет? Вроде б спутники не изнурены, несмотря на выпавшие на их долю передряги. Только обычно румяный Борко бледен. Глаза, прежде живые и радостные, не светятся задорным огоньком. Впали, под ними обозначились темные круги. Тяжело парню, хотя руку ему Прозор вправил умеючи. Впрочем, и это пройдет.

«В самом деле, отчего б не снять лишнее? Любомысл дело говорит». Прозор как всегда неожиданно и с ходу принял решение. Подал пример, расстегнув у горла стягивающую плащ бляшку. Бережливо скатав черную плотную материю, из которой была сделана краса и гордость охранного отряда маленького княжича, сунул плащ в чересседельную суму. На ходу раздеваться оказалось неудобно.

— Привал, други! — Прозор соскочил с коня. — Снимем лишнее и переоденемся. Нечего тела в железах томить. Мы в лесу, а не на войне. Это в бою бронь нужна, а в лесу — ловкость, проворство и бесшумность. Спаримся только и дух от нас попрет! Все зверье окрест распугаем. А так нельзя: мы ж не только дружинники — мы по рождению охотники. Тело надо в чистоте держать. Заодно и раны твои осмотрим, — подмигнув Борко, засмеялся богатырь.

Он стянул пудовую кольчатую броню. Повел носом, да — запашок изрядный. Прямо с ног сшибает. Ополоснуться бы, а то на весь лес воняют. Они ж не хищники какие-нибудь, которым в лесу достойного соперника нет. Хотя даже хищные звери порой нарочно на земле валяются и по траве катаются, чтоб землей и лесом пропахнуть. А они тоже как хищные звери, тоже охотники. Венды. Нельзя, чтобы добыча их издали чуяла.

Спутники с удовольствием последовали примеру Прозора, с наслаждением стянув кольчуги, и поддетые под них плотные, чтоб железо не натирало тело, сваленные из шерсти рубахи. Легкий ветерок опахнул натруженные потные тела. Любомысл и Прозор славно удумали! Железная рубаха хороша в бою, но не на званом пиру, а уж тем более не в лесу. Ночью, когда их осаждала нежить, но не люди, кольчатая бронь еще как-то была оправдана. Она не только защитила от нападения, она давала поддержку богов. Каждый воин, одевая искусно выделанную, сплетенную из тысяч колец, кольчугу чувствовал, что за ним стоит тень громовержца Перуна — покровителя воев.

Но в родном лесу, при ясном солнечном свете, где и супостатов-то никаких отродясь не было, кольчуга лишь утяжеляла движения, и, самое главное, отнимала часть ловкости, коей так славились лесные охотники — венды. Всегда приходится чем-то жертвовать. Больше защиты — меньше ловкости, исчезает стремительность движений, венд не так подвижен. Больше проворства — тело больше уязвимо для вражьего железа.

«Без кольчуг лучше, — мелькнуло у Добромила, — хоть мы и княжьи дружинники, но родились охотниками. А лесной зверь желез не носит. У него из защиты лишь толстая шкура, чутье и опять же ловкость и стремительность». Отрок настолько сроднился с вендами, что даже уже в мыслях не отделял себя от них, считая себя вендом по рождению и даже просто учеником, — будущим дружинником в своем собственном охранном отряде, хотя таковым и не был. Ну что ж, его отец, князь Молнезар, знал что делал, отдавая сына на воспитание лесным охотникам.

Добромил с сожалением оглядел свою рубаху, по подолу которой шла густая бахрома. Ночью он из нее надергал нитей, чтоб привязать серебряные пластины под наконечники стрел. Этими стрелами они отбивались от нежити. Теперь это будет его любимый наряд.

Прозор увидел взгляд мальчика и, поняв его сомнения, улыбнулся.

— Оставайся в ней, княжич. Рубаха почти свежая. Ничем не пахнет. Верь моему чутью. До вечера можешь смело носить. Я скажу тебе так, Добромил: привычная одежа — самое милое дело. Раз не хочется с ней расставаться, не меняй. Когда до волхва доберемся, и большой привал устроим, ты ее простирни. Рубаха на солнышке быстро высохнет. В обратный путь свежую наденешь.

— Хорошо, Прозор, — согласился мальчик. — Так и сделаю.

Сам же предводитель, на время принявший на себя бразды правления остатками отряда, оставшись в одних, выделанных из тонкой кожи портах и расшитых сафьяновых сапогах с наслажденьем потянулся, с силой стукнув себя по могучей груди. Раздался гулкий звук.

Милован и Борко, переглянувшись, тихонько вздохнули. Им бы быть таким же сильными богатырями как Прозор. И ловкости его бы чуть-чуть прибавить. Они конечно как все венды тоже и ловки, и быстры, но Прозор — он наособицу. Вон каким мыщцами невзначай поигрывает и главное — ни капли жира! А ведь ест не меньше их, молодцев. У него все в силу уходит.

Добромилу же, тихая зависть молодых дружинников была непонятна. Что такого? Он вырастет — тоже таким же как Велислав или Прозор станет. Вон, намедни обещали, что его в один из вендских родов примут. А это немало. Ой, как немало! Всем ведомо, что венд из определенного рода с рождения получает какую-нибудь особенность Прародителя.

Например Велислав, предводитель его охранного отряда, славится осторожностью и рассудительностью рыси. Рысь такой зверь — она скрытна, умеет таиться так, что мимо пройдешь и никогда не узнаешь, что сверху на тебя оценивающе смотрели два внимательных желто-зеленых глаза. Большая лесная кошка всегда всё обдумает, всё высчитает, и никогда не допустит небрежности, и уж, тем паче, — промаха.

Прозор же, к примеру, мощный, ловкий и по лесу ходит бесшумно, да так, что не хрустнет ни один сучок под мягким сапогом. Это оттого, что он из рода Лося. Сохатый редко шумит в лесу, внимания не привлекает. Тяжело заметить его большое тулово в поигрывающей солнечными зайцами листве. Это Добромил твердо знал. Опять же — отбиться от стаи волков, или хозяина леса — бера, большому рогатому коню не составляет особого труда. И нюх у Прозора, как у его достославного предка. Густые запахи осиновой, березовой, сосновой коры предводитель различает без затруднений. Он как-то завязал отроку глаза и предложил обнюхать и на ощупь определить, что за дерево перед ним. Добромил тогда не ошибся, и заслужив похвалу немало ею гордился. Отрок понимал, что лесное умение просто так не дается…

Любомысл — он из рода Бобра. Такой же рассудительный, много знает и умеет. И воды не боится, как и его предок — мохнатый зубастый зверек. Вон, его наставник весь мир исходил, и не сгинул в морской пучине. Всем ведомо — бобр водный житель, вода его дом.

А еще есть Беры, Волки, Куницы… Куницы, к примеру, хищные юркие зверьки, и способны одолеть превосходящего по силам противника. Они ловкие и гибкие. Никогда не знаешь, что сделает куница в нападении или обороне… И полет ее гнущегося тела неуловим для глаза.

Добромил как-то видел, как куница расправлялась с большим гадом, что затаился под лесной корягой. Гад шипел, высовывая длинный раздвоенный язык и зубастая пасть его все время оказывалась около тельца юркого зверька. Добромилу даже показалось, что на длинных зубах появились капельки прозрачного яда. Тогда мальчик так и не заметил, как удалось проворному бесстрашному зверьку ухватить шипящую тварь за шею, и переломить ей хребет. А ведь тот гад был сильно ядовит, Велислав сказал ему об этом. «Видишь, какие на нем полосы, княжич? Если увидишь змею, изукрашенную такими полосами, то лучше обойди ее. Один укус и если не успеешь добраться до знахаря — смерть…» Сколько всяких зверей населяют лес, столько и вендских родов. И у каждого рода есть свое дивное умение.

Интересно все же, в какой род его примут? Какое умение у него появится?

Мальчик задумался, по губам блуждала легкая улыбка. Размышления прервал веселый голос наставника Любомысла.

— О чем таком веселом думаешь, княжич? Не теряй времени, накидывай нашу легкую одёжу! Вон, глянь! Наш предводитель снова к бою готов.

Любомысл как всегда подначивал Прозора. Ну какой в лесу бой? В лесу охота, поединок с мудрыми лесными жителями. Они не враги, они друзья.

Добромил, спохватившись, поспешно полез в чересседельную суму, достал простой вендский наряд. Благо места он занимает немного.

Прозор, тем временем облачившись в чистую, легкую, льняного полотна рубаху, с любовью огладил ее, задержавшись пальцами у искусно расшитого ворота, по которому шла причудливая вязь рисунков-оберегов. Они главная защита охотника и воина, силу придают и сберегают душу. Все-таки кольчуга, хоть и удобна, хоть и прилегает к телу, но хоть немного — да сковывает движения! Второй кожей она никогда не станет.

Прозор надев плотную кожаную безрукавку и препоясавшись набитым серебром турьим поясом, накинул на плечи перевязь с налучьем и набитым стрелами тулом. Подумав, достал из чересседельной сумы ножны, в которых покоились пять плоских, тяжелых метательных ножей и прицепил их с правой стороны пояса, напротив длинного боевого ножа. Так их удобней выхватывать: рука не делает лишнего движения. Мало ли что? Может и сгодятся.

Ну вот, переоблачение закончено. Изукрашенные рисунками сапоги по колено; светлые порты из тонко выделанной кожи; расшитая оберегами рубаха с короткими, чуть ниже локтя рукавами; безрукавка из толстой сыромятной кожи — в ней хорошо продираться сквозь заросли, ни один шип, ни один кривой сук не зацепит и не замедлит движения. Вроде бы и вооружен как воин, но вновь ощущает себя просто охотником. Эх, надо было ночью пару копий прихватить. Хотя бы легких, метательных — сулиц. Против большого зверя с мечом и щитом не пойдешь. Да и не нужен он в лесу — щит. Пусть себе висит сзади седла.

Переоделись и спутники. Каждый в свою излюбленную лесную одежку, хотя, в общем-то, порты у всех одинаковые — из мягкой кожи, а рубахи рознились лишь цветом и расшитыми по воротам оберегами. У княжича Добромила вышивка была самой красивой и обильной. Но цветом рубаха почти такая же, как у Прозора: схожая с листвой в конце лета, когда деревья уже набрались живительной силы солнца.

У парней — Борко и Милована рубахи яркие, алые. Прозор улыбнулся, глядя на них. «Эк дурни молодые! Вбили себе в башку, что для княжьих дружинников нет ничего лучше, чем яркий приметный цвет. Мол, в бою, коль ранят, так кровь незаметна станет, — значит, и силой не ослабнут. Бой-то — бой, а вот попадутся на глаза лосю, иль туру, иль беру, так пожалеют, что смотрятся диковинными заморскими птицами, кои умеют людские слова повторять. А вот княжич молодец — нет ничего для леса лучше, чем цвет зелени. И уследить, как меж деревьев крадешься сложно, и мошка кусачая зеленый цвет не очень привечает…»

То, что лесные злыдни — комары, и лезущая в глаза назойливая мошка не жалуют зеленый цвет, Прозор давно подметил. И по его совету для княжича Добромила рубахи шили именно из такого полотна. Если же еще её проварить в особых травах и ромашке, так вообще ни одна кусачая тварь и близко не подлетит. Какие для этого нужны травы ему подсказала подружка детства — Белана.

Любомысл же надел простую выбеленую рубаху — она от летнего жара хорошо помогает. Ночное единообразие, когда на всех надеты черные плащи, исчезло. Пусть дружинный наряд и доспехи покоятся в чересседельных сумах. Они в лесу, ни к чему громыхать железом. Станет прохладно, тогда и достанут дружинные плащи. Венды ощутили себя теми, кем были от рождения: охотниками.

Прозор размотал руку Борко. Осмотрев ее с Любомыслом, они убедились, что рана неопасна. Опухоль спала. Через пару недель все пройдет. Переложив свежим мхом, вновь затянули руку в лубок. Можно двигаться дальше. Нужно пробираться к волхву Хранибору.

Какое-то время путники, вслушивались в звуки проснувшегося леса и ехали молча.

Затем Добромил продолжил прерванный разговор о состоящих на княжеской службе вестфолдингах. Ему хотелось хоть чем-то утешить Прозора.

— Батюшка обещал Витольду и его дружине, что у него десять лет прослужат. Он князь, и не может своего слова нарушить. Вы же понимаете? Иначе нехорошая молва пойдет.

— Понимаем, — насупился Прозор. — Чего ж тут непонятного? Сколько ж еще им под нашим небом ходить осталось?

Княжич пожал плечами — он не знал. Любомысл, подняв глаза к небу, стал что-то высчитывать, морща лоб и беззвучно шевеля губами. Закончив вычисления, старик с торжеством воскликнул:

— Не больше года, парни! Можете порадоваться, — Витольд в Виннете девять лет отслужил. А он с дружиной на десять нанимался. Я это точно знаю — при мне найм происходил.

Прозор тяжело вздохнул. Жаль, что он не князь Молнезар. Уж у него-то эти викинги на службе не задержались бы. Ни дня, ни полдня, ни часу! Уж он-то не посмотрел бы на свое княжеское достоинство! Хотя, Добромил прав: конечно, князю нельзя так поступать. Виннета — врата Альтиды. Иноземных гостей через нее немало проходит. По миру слухи пойдут, что альтидские князья своего слова не держат. А так нельзя — уважение, оно дорого. Слово князя должно быть так же крепко, как крепка Альтида.

— И чего теперь делать? А, Любомысл? — спросил Борко, жмурясь на солнечные блики, что пробивались сквозь густую листву.

Парню стало хорошо — рука перестала саднить, и жизнь снова стала казаться безоблачной и радостной. И вопрос он задал просто так. Подумаешь еще один покойник! Теперь Борко их не боится. Но чтобы не было хлопот в будущем, лучше решить этот вопрос сейчас. Молодец тронул висящий на шее кусочек серебра — теперь он с ним никогда не расстанется. Вон оно как дело повернулось: надежней ножа и брони защита!

— Ты у нас знаток нежити. Подскажи, этот викинг — покойник неприкаянный, он опасен?

Старый мореход промолчал. Что он мог ответить? Одна надежда на ведунов, да на волхвов. Им потустороннее — оно, если им и не подвластно, так хоть знают, как от него обезопаситься можно. Гнилая Топь, в которой невесть что завелось, да покойник что с глаз монеты скидывает — это их ума дело. А он пока не знает. Вот когда разберутся со всей этой нежитью, тогда и он на такие вопросы сразу отвечать начнет. А пока…

— Приедем к волхву, видно будет, — глуховато ответил старик. — А мы и так сделали все что могли.

— А чего мы такого сделали? — подивился Прозор. — Вона, как зайцы из этой Древней Башни порскнули! Это что — дело? Нет, это не дело, Любомысл. На своей родной земле, да от всякой нежити бегать? Не годиться!

— Эхе-хе, — покряхтел старик. — Скоро у тебя седой волос пробьется, а умом ты — как был дитем, так и остался. Сначала скажешь — потом подумаешь. — И с неожиданной горячностью Любомысл возвысил голос. По всей видимости, слова предназначались не только Прозору, но и молодым парням. Чтобы, прежде чем глупость ляпнуть, подумали. Слово, как говорится не воробей. — Княжича мы уберегли! Наследника! Будущего властителя этих мест! Понимаешь, Прозор? И Добромил невредим, и мы выжили! А это уже немало. Теперь все в вендских лесах узнают, что на этой проклятущей Гнилой Топи в ночь равноденствия творилось. И быстро узнают. Весточки бы-ы-стро полетят. Молва разнесется и подмога придет. Мы в этом деле — первые пособники. Мы подмогу первыми приведем, волхва, на которого Велислав такую надежду возлагает.

— Как там он? — грустно сказал Добромил. — Мы-то здесь… живые. Радуемся. А вот он. И друзья наши погибли, — вздохнул княжич. — Их Морана взяла, а нас нет.

Любомысл смущенно крякнул. Вышло, что он глупость сказал. Княжич урок ему, старому пню, преподал. Сам же учил, что думать надо, прежде чем сказать. «Наверно старею, — грустно подумал княжий наставник. — Учил-учил отрока, что жизнь друга важнее всего, и вот…»

Мальчик любил Велислава. Суровый и немногословный вендский наставник занял в сердце княжича особое место. Добромил подражал ему, мечтал, что когда вырастет, то станет таким же, как предводитель своей охранной дружины. Велислав, казалось, всегда знал, что надо делать, и делал задуманное так, что всегда выходило как нельзя лучше. Что ж, если Велислав решил остаться — значит, у него для этого была серьезная причина. Добромил вздохнул.

— Не переживай, князь, — широко улыбнулся Прозор, — не печалься о Велиславе. Не такой он человек, которого, вот так — запросто, сможет кто-то одолеть! Тем более какая-то нежить. Вывернется. Верь! Думаю, уже сейчас у него все хорошо, и только нас дожидается. Знаешь, мне иной раз кажется, что всемогущий Род не одной жизнью его наградил. Еще несколько дал — про запас. И умом вожак наш не обделен. Мне б хотя бы половину его разума, я бы… Вон, — неожиданно вспомнил Прозор, — когда дикари-бруктеры к нашим лесам подходили, что было? Ты не знаешь, княжич, а я отвечу: не совладали бы с ними альтидские войска. Все бы полегли, как один. А чем кончилось? Победили мы тогда. И все Велислав! Он умом своим великую силу и победил, и в обрат ее завернул. И крови с нашей стороны ни капли пролито не было! А все Велислав. Да-а… — Протянул Прозор. — Было дело десять лет назад. Не то, что этой ночью.

Богатырь пренебрежительно махнул рукой. Ему вспомнилось первое в жизни сражение. Да и сражением его сложно назвать. Десять лет назад победил разум…

 

ГЛАВА 2

В которой рассказывается о событиях десятилетний давности, когда к вендским лесам подошло несметное число дикарей

После того, как викинги коварно овладели Триградом, а потом их изгнали и безжалостно уничтожили, минуло двадцать лет. И все эти годы благодатные альтидские земли не знали войны. Урок для иноземья славный! Если Альтидой не смогли овладеть непобедимые грозные вестфолдинги — причем немалым числом! — то уж чего говорить о слабых и малочисленных войсках иноземных владык. Теперь никто из них даже мысли не допускал сходить походом, чуть-чуть пограбить богатую землю и затем быстро унести ноги. Но… Видимо, так уж устроен мир, что в нем всегда должна полыхать война.

И вот, десять лет тому назад, к необъятным вендским лесам со всех концов Альтиды вновь стягивались войска. На закатную сторону спешили конные воины. Следом налегке шли пешие ратники. Налегке, потому что воинские доспехи едут сзади, в обозах.

Это передовые отряды. За ними к вендским лесам тянулись повозки с установленными на них хитроумными орудиями. Они предназначены для того чтобы пережить осаду, отразить набег. Но, если подумать как эти устройства переделать, то они также хороши и для нападения. А умелых людей в Альтиде много, — все делалось быстро, но без спешки. Оплошность недопустима. А все потому, что с заката подступала нешуточная угроза.

Снова Морана — грозная богиня смерти — начнет подрезать зазубренным серпом нить жизни альтидских воинов, и веселясь добавлять в груду расколотых черепов новые… И снова богиня Желя — вестница мертвых, скорби и жалости, и ее сестра Карина будут летать над полями сражений, плача над павшими воинами и провожая их на погребальный костер.

Тогда, десять лет назад, из иноземья, из потаенных глубин Земли Мрака, на людской мир необъятным и мутным потоком хлынула бесчисленная тьма диких людей. За альтидским пограничьем их называли бруктеры.

Люди с незапамятных времен ведут войны; над человеком всегда довлеет страсть просто и быстро завладеть чужим добром. И чем больше чужого добра — тем лучше. Вот потому-то, даже самый захудалый правитель, самой маленькой закатной страны, считал первейшей и главнейшей необходимостью содержать мало-мальски приличное войско. Его можно использовать как для набега на слабого соседа, так и для обороны своей земли.

Не хочешь кормить свое войско — будешь кормить чужое. Это непререкаемая истина. Это главное правило, хоть оно и накладно и поглощает большую часть дохода.

И хотя в последнее время установился хрупкий, лишь изредка перемежаемый незначительными распрями мир, владыки закатных земель свои войска не распускали. Пусть соседи знают об их силе и боятся.

Но бруктеры… Тут западные властители впервые столкнулись с чем-то невероятным, ужасающим. Даже набеги жестоких вестфолдингов показались бы чем-то несущественным в сравнении со тьмой идущих бруктеров. Ни одно войско — ни одной страны! — не могло устоять против них. Темноликие дикари стремительно, уничтожая на своем пути все живое, шли сквозь закатные земли. Казалось, остановить нашествие невозможно.

Боевое построение бруктеров было удивительно похоже на излюбленный строй вестфолдингов: равносторонним клином, именуемое иначе — вепрем. С той лишь разницей, что клин бруктеров строился более вытянутым.

Для разгрома мало-мальски серьезного войска вестфолдингам потребно от четырех до семи клиньев — вепрей. Они идут в определенном боевом порядке. Отряды вестфолдингов могут разворачиваться на месте; двигаться в любом направлении. Как только один из клиньев пробивал защиту, и оказывался внутри вражеского войска, она было обречено. Вепрь сминал, рвал и втаптывал противника изнутри. Схожим образом действовали и бруктеры. Но все же они сильно отличались от славных воинов — пенителей волн. Правда дикарей было великое множество.

Разница меж дикарями — бруктерами и вестфолдингами сразу бросалась в глаза. Викинги — это рослые сильные воины. Они не ведают страха, не знают что такое усталость, — что на море, что на суше. Любой тяжеловооруженный вестфолдинг мог без устали шагать знаменитым шагом — иначе именуемым волчьим бегом вестфолдинга — хоть день, хоть ночь напролет. И после этого рвался в бой так, будто только что хорошо отдохнул. А ведь стремительность волчьего бега такова, что обыкновенному человеку пришлось бы бежать, чтобы не отстать от викинга. К тому же броня надетая на воина и оружие: щит, короткий меч, полупудовая секира, окованное железом копье весили немало.

Опять же — мощные викинги, свыкшиеся неделями грести тяжеленными веслами, бороться со штормами, имели необычайную для простого человека силу. Почти любой вестфолдинг умел легко — одним ударом кулака — размозжить череп противника. Или, сжав его запястье, раздробить кость на осколки. Проделать такие вещи, и в шутку и всерьез, для викинга не составляло труда. А берсерки — те вообще страшны. Берсерк в одиночку берет любой корабль; проломив стену, с ревом врывается в башню, внутри которой засело множество защитников и овладевает ею! Его не пугают раны — от них он делается только злее. И преграды на его всесокрушающем кровавом пути нет. Его остановит только такой же воин: берсерк призвавший на себя воплощение прародителя. Тогда еще неизвестно кто кого! Одни берсерки любят биться секирой, другие молотом. Шестопер, булава или тяжелый кистень для них слишком легки — беру тяжело удержать такое оружие в когтистых лапах. И кто возьмет вверх — молот или секира — неизвестно. Поединки берсерков редки, и о них слагают саги.

И конечно, викинги — все как один! — имели превосходное вооружение. Оружия для вестфолдинга — это все! Самое главное из оружия, то, что принадлежит и ярлу, и всей дружине, — это драккар. На нем, пеня волны, викинги совершают свои опустошающие набеги. Потом идет уже то, чем владеет сам вестфолдинг: наточенный короткий меч, удобная секира, кроваво-красный круглый щит. Пусть и нет в оружии вестфолдингов особой красы, но зато оно удобное, крепкое и надежное. Оно принесет победу, добудет викингу и славу, и богатство. И в Валгаллу вестфолдинг уйдет, сжимая в руке верный меч. Иначе и бог Один, и славные предки не поймут, отчего — по какому праву! — потомок уселся рядом с ними за пиршественный стол. Ведь клинок его меча не напоен вражьей кровью.

Начиная с младых ногтей воины-викинги приучались к бою, и к зрелым годам они в совершенстве владели любым оружием.

Дикари-бруктеры, вышедшие из Земли Мрака, наоборот, все как один и низкорослы, и щуплы, и слабы. Рослых и сильных бруктеров почти не встречалось. Тела дикарей покрывала шерсть: густая, жесткая, схожая с барсучьей. И руки у них необычайно длинные, доходящие чуть ли не до колен. Одежды бруктеры не носили — это если не считать обернутых вокруг бедер, или накинутых на плечи звериных шкур.

И все-таки это были люди. Хоть и дикие, непохожие на обычных, — но люди. Бруктеры знали языки живущих рядом с Землей Мрака народов, и даже иногда торговали с ними. Правда, этот торг заключался в простом обмене. Денег дикари не знали и не жаловали. Как живут бруктеры — мало кто ведал. К ним — в Землю Мрака — редко кто отваживался заходить. Смельчаку, решившему попытать счастья — заглянуть в земли бруктеров, вернуться ой как непросто! Ну а те, кто все-таки возвращался, рассказывали удивительные вещи, в которые невозможно было поверить.

И вооружены бруктеры в отличие от викингов слабо. Редко кто из них владел настоящим мечом или копьем с железным наконечником. Как правило, их короткие мечи были выкованы из бронзы, которая не идет ни в какое сравнение с железом. Также и наконечники копий были бронзовыми. Но большинство дикарей взамен меча или копья бились длинной, с заостренным и обожженным для крепости концом палкой. Или простой дубинкой, в конец которой порой вставлялся — опять же бронзовый — шип.

Из всего вооружения бруктеров хороши были лишь щиты. На них шла хорошо выделанная, царапающая ладонь, твердая и упругая шкура неизвестного зверя. Раскраска шкуры напоминала пестрый змеиный рисунок. Но вот только змея эта, если судить по величине разводов, должна была быть неохватной величины. Щиты бруктеров замечательно держали удар любого оружия: и меча, и копья, и топора. Также надежно они защищали и от навесных стрел. Да и прямо направленная бронебойная, с узким жалом, стрела не всегда пробивала такой щит.

Вроде бы и не велико оружие бруктеров — не идет ни в какое сравнение даже с легковооруженным воином, да и сами дикари слабы и мелки, но… Беда в том, что их много, они брали числом! Казалось — бруктеров как снега зимой, как травы летом! Сокрушишь одного — на его месте появляются двое. Убьешь двоих — и вот их уже четверо! От нашествия дикарей войска закатных стран захлебывались кровью: и своей, и кровью бруктеров.

И вот дикари, без особых усилий сметая выходящие против них войска, превратили в пустыню множество стран заката. Бруктеры упорно шли на восход и ножом пройдя сквозь страны Янтарного Берега, подошли к пограничью Альтиды — к необъятным вендским лесам. И тут — немного не дойдя до леса — до границы вековых сосен — дикари наконец-то получили сокрушительный отпор…

Вот уж несколько вечеров кряду златокудрый бог солнца — Хорс, отправляясь после дневного труда на Остров Радости, опускал свою солнечную колесницу в густой туманный полумрак.

Вечерняя заря застилалась сумрачными дымами далеких костров. А ночной порой зоркие глаза без напряжения видели, что далеко-далеко — на краю ночного неба — багровеет тусклый тяжелый отблеск. Это горели городки и села Янтарного Берега — стороны, граничащей с вендскими лесами. И каждую ночь далекое зарево все ближе и ближе продвигалось к альтидскому пограничью.

Вскоре появились первые беженцы. Иные уходили от дикарей издалека, чуть ли не от самой Земли Мрака, — от окаянной, несущей неминуемую гибель, стороны. Они шли долгие месяцы, и путь для них был только один — на восход.

Ведь на полуночи, по морскому побережью раскинулся суровый, неприветливый Вестфолд. Там горемык ждало рабство и скорая смерть. Не лучше обстояли дела и на полудне.

Там раскинулось Срединное море. На его берегах лежали три больших страны: Сидон, Рум и Темная Земля — земля магов и злых колдунов — Аласунское Царство. В Рум и Аласунское Царство по доброй воле лучше не соваться. Это давно известно. В стране магов и колдунов лучшее, что могло ждать беженцев — это опять же рабство. Ну а худшее… Даже страшно подумать, что злые чародеи могут сотворить с простыми, не сведущими в колдовстве людьми.

Рум… Страна большая, в ней сильное войско. Но он славился своими завоеваниями и из них победители — опять же! — в качестве законной добычи вели рабов.

Для бегства подходил Сидон. Богатая страна, сидонские купцы торгуют по всему миру. В этой стране сильное войско, но войн они не ведут — предпочитают откупиться от захватчиков. Так выгоднее. Но до Сидона надо добираться морем. А платить перевозчикам нечем: все нажитое добро уничтожили бруктеры. И на воде беженцев снова подстерегала опасность. В лучшем случае их обратили бы в рабство, а в худшем — бесславная кончина.

В Срединном Море много мелких островков, и на них, и кое — где по побережью, меж больших стран, жили Народы Моря. Своим уделом, как и северные вестфолдинги, они сделали разбой на море. Впрочем, в отличие от северных пенителей волн, морские народы были не так сильны, и главное — разобщены. Но сути это не меняло. В Срединном Море каждый убивал каждого, ведь островная чахлая и каменистая земля не могла прокормить много людей.

Беженцам оставалось идти только на восход, в Альтиду. В этой благодатной стране хоть и не жалуют чужаков, не принимают их, но там нет рабства.

И вот к вендским лесам тянулись многочисленные повозки, груженные нехитрым скарбом: всем тем, что удалось впопыхах собрать. Не отправляться же на чужбину пустым? Потерять легко, а нажить… Нажить — ой, как сложно!

Но некоторым страдальцам не удалось спасти ничего, кроме самого ценного — своей жизни. Такие шли налегке — ничем не обремененные, кроме как голодом и страданиями. Иной раз им помогали собратья по несчастью, — скупо делясь куском хлеба или отдавая совсем не лишнюю для себя одежду.

Люди бедствовали. Некоторые выковыривали из земли корни растений и тут же их поедали, порой даже не очистив. Вдоль повозок шли изможденные старики с желтыми лицами, женщины с безумными голодными глазами. Мужчин шло мало. Большинство пало в битве с дикарями.

На повозках сидели молчаливые ребятишки. Не было ни игр, ни разговоров, ни звонкого смеха. Их детство сгорело, покрылось пеплом в распаленной дикарями войне. Общая беда объединяет людей, пусть и говорящих на разных языках. В глазах изможденных беженцев застыла тоска.

Но входя в бескрайние вендские леса их взор светлел. Призрачная, казалось, надежда осуществилась: в таких лесах им не страшны никакие бруктеры! Сколько бы их ни было! Ведь вековечный вендский лес станет труднопроходимой — да что там труднопроходимой — непреодолимой преградой! А дальше, за лесами, распростерлась бескрайняя страна — Альтида. Уж наверно там им не откажут и примут хоть бы ненадолго! Лишь бы подальше от бруктеров!

Беженцы рассказывали о нашествии удивительные вещи. Оказалось, что дикари никого, в общем-то, и не старались уничтожить. Они просто шли на восход. Шли широким потоком, даже нет — не потоком, а бурной, полноводной рекой. Дикарей было много, слишком много. Неудивительно, что воинские отряды безжалостно сметались — ведь реке все нипочем. Ей все равно, что сносить на своем пути — что разметать горстку щепочек, что завал из вековых деревьев. Для нее это легко — всего лишь недолгая быстро преодолимая помеха. Многочисленные клинья бруктеров одинаково пережевывали и неопытных ополченцев, и конных рыцарей. Попутно войско дикарей прирастало отбитым оружием. Дикари набирали мощь, и, наверное, опыт…

Города, стоящие на пути бруктеров, как правило, сопротивлялись. Жители знали, что пощады не будет никому. И так и так — гибель. Но защита города всегда длилась недолго. Бруктеры одолевали числом. И города, и небольшие села, и деревни уничтожались дотла. И люди и домашний скот убивались без видимой причины.

Причем вот что было странно: не раз случалось так, что, разграбив и спалив небольшое сельцо из нескольких домов — с которого и взять-то нечего! — бруктеры двигались дальше, совсем не обращая внимания на ближний, порой скверно укрепленный город. А до города этого — всего нечего! Полдня ходу — только сверни! И добыча там легкая и весомая. Все это вызывало удивление…

Как правило, перепуганные жители этого городка бежали куда-нибудь подальше — в поля, или прятались в ближнем лесочке, если он рос рядом. А когда возвращались, то обнаруживали, что в их жилище уже похозяйничали, — но не дикари, а свои местные грабители. Бруктеры брали только съестное, а жилища зачем-то сжигали.

Но самое важное в рассказах беженцев было другое. Некоторые своими глазами видели — и клялись в этом всеми богами! — что каждым клином бруктеров заправлял викинг. И не один, а несколько… Бруктеры повиновались сигналам, подаваемым вестфолдингами: гудящему рогу и бою барабана.

Беженцев беспрепятственно пропустили в Альтиду. Худа от них не будет, это уж точно, ну а со временем будет видно, как с ними поступить: оставить в Альтиде, или, если в закатных странах вновь наладится мирная жизнь, или того лучше — альтидские войска совладают с дикарями, то отправить восвояси с миром.

От пограничья, из вендских лесов сразу же снарядили гонцов. Венды слали в Альтиду весть, что земли и Янтарного Берега, и сопредельных сторон объяты войной. Идет беда, и — вне всякого сомнения — Альтиде надо созывать войска и готовиться к неминуемому и неслыханному до этой поры сражению.

На защиту своих лесов встали многочисленные вендские роды, а из самой Альтиды спешила подмога и из княжеств, и от вольных городов.

Первым удар бруктеров приходился на род Велислава — род Снежной Рыси. Небольшие деревеньки этого рода как раз были раскиданы по лесу на пределе пограничья. И венды смогли сломить нашествие дикарей и повернуть его вспять!

Цена победы оказалась необычайно высока: вендские охотники спасая Альтиду и свои леса, заодно избавили от уничтожения и закатные страны. Путь к поражению дикарей оказался неожиданно простым. Главное это выяснить — что движет бруктерами? Зачем они идут? Кто ведет эту несметную орду? А потом догадаться, додуматься — КАК одолеть дикарей. И сделал это, тогда совсем молодой — всего два десятка зим — вендский охотник Велислав. Он воплотил закон Снежной Рыси — победил душу дикарей.

Издревле славные воины и искусные охотники, свято чтящие законы Праматери-Рыси, один из которых учит, что победа над врагом — это в первую очередь победа над его душой, венды из рода Рыси остановили нашествие бруктеров. Все так — победи душу, и победа над телом придет сама, станет проще.

Всем известно — рысь охотник не простой. Она умна и терпелива; хитра и стремительна. Ночною тропой рысь идет в засаду и лежа на суку, слившись с ним, вытянувшись и застыв, ждет своего часа. И потом одним молниеносным прыжком получает то, что принадлежит ей по праву — победу. Как правило, добыча не успевает понять, откуда же пришла смерть. Но если рыси доводится биться с сильным противником, который увидел ее, подготовился — тут надо действовать по-иному.

Редко кто из зверей может выдержать пристальный взгляд желтых рысиных глаз. Рысь может шипеть, завывать диким мявом, дыбить холку, запугивая противника. Но холодные, безразличные глаза будут цепко, не отрываясь глядеть в мятущиеся глаза врага.

Один раз Велислав видел, как на узкой звериной тропе нос к носу столкнулись рысь и здоровенный кабан. Уступать дорогу не хотел никто. И победила рысь. Она казалось, проникла в маленькие глазки вепря, нашла слабину в его сердце, и кабан, хрюкнув, попятился. Рысь смогла овладеть его душой, сломить и подчинить ее себе.

Велислав запомнил эту встречу. И прежде всего решил выяснить, в чем слабость дикарей.

Все дело в том, что беженцы — все как один — рассказывали диковинные вещи. Бруктерам, казалось, неведомы ни боль, ни страх.

Темноликого дикаря можно было изрубить на куски, а он — продолжая сражаться — не издал бы ни стона, ни звука.

Слышался лишь хруст ломаемых костей, и жутковатый скрежет вспарываемой плоти. Бруктеры бились молча и, идя на приступ, не подбадривали себя, не испускали положенного боевого рева или воя. С их стороны несся лишь мерный рокот барабана, и порой тоскливое завывание рога.

Опять же — той жути, тех ужасов, что порой насылали на орду колдуны закатных стран, не смог бы выдержать ни один человек. Но дикари не обращали никакого внимания ни на бьющие в них молнии, ни на огненные вихри, ни на падающие сверху острые ледяные сосульки. Да и прочие колдовские чары на них не действовали. Все колдовские ухищрения пропадали впустую. Бруктеры мерным шагом шли дальше, вминая в землю побитые трупы соплеменников. А проткнутый стрелами, изрубленный, спаленный огнем дикарь все равно продолжал сражаться, глядя на противника пустыми, безжизненными глазами.

И причину этой безжизненности выяснил Велислав. Выяснил и понял, отчего живые дикари — мертвы. И поняв, сумел вернуть им и жизнь, и душу….

Ко времени, когда на закатные страны обрушилась эта небывалая напасть, Велислав вырос. Из познающего жизнь мальчика, он превратился во взрослого парня, а затем — как-то незаметно — в молодого мужчину. Велислав многому научился, многое познал. К двадцати годам он уже стал и хорошим охотником, и следопытом.

Еще с раннего возраста, с младых ногтей, Велислав выделялся средь сверстников и решительностью, и сообразительностью.

И грамота, и счет, и письмо, в общем — все то, чему обязательно учили альтидских детей, черноволосому смекалистому мальчишке давалось легко и играючи. У Велислава оставалось много времени, чтобы бродить по лесу. Уже подростком для него почти не существовало тайн, скрываемых под сумрачным лесным покровом. И в двадцать с небольшим лет Велислав уже почти ничем не уступал своим старшим собратьям: тем зрелым и опытным охотникам, которые начали лесную жизнь раньше его.

Молодой охотник, которого в ту пору еще не наградили прославленным прозванием — Старой, не мыслил, что когда-нибудь станет воином и возьмет в руки боевое оружие, но… В недолгой человеческой жизнь бывает всякое. Любой мужчина вендских лесов мог с легкостью, в одиночку, выйти на бой с лесным хозяином — мохнатым бурым бером. Охотник бился с большим сильным и проворным зверем рогатиной, или даже просто — с длинным засапожным ножом, и почти всегда выходил из этой схватки победителем. И понятно, что вести бой с вражеским воином для лесного венда было чем-то сродни битвой с бером.

Хотя, конечно, поединок с опытным противником несравним с простой охотой — будь то бой с вепрем или даже с бурым бером. Но ведь вендских мальчишек сызмальства попутно обучали владению и боевым оружием. Надо уметь вести меч так, чтобы — когда придет время — не уставала рука. Меч должен помогать воину — а не наоборот. Надо не раздумывая ловить щитом удары, оберегая тело. Опять же — каждый вид копья требовал определенного навыка, особой ухватки и сноровки. Рогатина — требует одной ухватки, легкая метательная сулица — другой. В общем — вендскую ребятню усердно попутно обучали и воинским премудростям. Ну а про непостижимую вендскую стрельбу из лука в иноземье даже слагали всевозможные сказы и легенды.

Так что шло всестороннее и исчерпывающее обучение. Ведь неизвестно, какой враг может нагрянуть, и когда. Все-таки вендские леса — пограничье. За ними идет внешний мир…

* * *

С каждым днем дикари все ближе и ближе подходили к границе Альтиды — к вендским лесам. В воздухе уже явственно ощущался запах гари. Его нес закатный ветер. Запах пожарищ не могла сбить даже легкая морось, что стояла последние дни. И вот, хмурым пасмурным утром Велислав пошел к старейшине своего рода — Словуте Хвату.

— Старейший, позволь мне тайно выйти навстречу войску бруктеров.

— Зачем тебе, Велислав? Дикари приближаются и через пару-тройку недель подойдут к окраине леса. Тут их увидишь. Еще налюбуешься… Тут же и сразимся. Вдруг, с тобой что-нибудь случится? Ты знаешь — помощь еще не пришла. Вендским родам будет не хватать тебя, сильного и ловкого воина, охотника — метко бьющего в глаз любому зверю. Ты же знаешь — нас мало. Очень мало…

— Это не пустая просьба, Словута. Еще месяц назад, когда в наших лесах появились первые беженцы, я со вниманием слушал то, что они рассказывали о бруктерах. Уже тогда я засомневался в том, что дикари в самом деле жестокие захватчики. Я так и не выяснил, что их ведет. И вот нынешней ночью, мне было видение. Я не знаю, явь ли это была, или навь… Не отвечу. Перед рассветом я вдруг почувствовал, что меня обдало теплом и любовью. Это не описать, Словута! А потом я увидел ЕЕ. Она такая, как о том говорят наши сказания. Белоснежная, пушистая. Желтые глаза мудры и проницательны. Я молчал, пораженный. Говорила она. У нее чарующий ласковый голос, он до сих пор в моей душе, Словута. — Велислав перевел дыхание: — Ночью ко мне пришла и молвила мне истину наша прародительница — наша праматерь Снежная Рысь! О чем, я не могу тебе сказать. Но она указала мне путь к победе. Скажу лишь одно, я узнал, что войско дикарей нельзя назвать войском! Его можно победить, не пролив нашей крови!

Словута, пристально, в смятении, смотря на молодого охотника, думал: «Видеть прародителей, говорить с ними! Не каждый венд этого удостаивается! Что ж — верно и вправду праматерь хочет, чтобы ее потомки выжили в грядущей бойне… Тут не скажешь — молодо-зелено. Велислав не просто так выслушивал рассказы, не с чужих слов он судит о дикарях. Путь ему указали боги. Но как же так? Какое бы войско не было — оно войско! А бруктеров тьма. Но не буду допытывать — это тайна Велислава… Эх, она ведь тоже со мной говорила, и все точь-в-точь как рассказал Велислав!..»

Вспомнив об этом, он посмотрел на хмурое небо. Когда-то оттуда к нему пришла Прародительница. И тут на миг старейшему показалось, что на сверху на него смотрят большие желтые глаза. Смотрят строго, выжидающе. Будто ждут от него чего-то. Словута глубоко вздохнул. Молодой охотник пришел не просто так. Потом, после всего как закончится эта напасть и если они останутся живы, он поговорит с Велиславом. Расскажет, как и ему в лесу довелось поговорить с прародительницей. Вслух же старейший сказал: — Верю. Знаю. Благословение богов — великая сила. И что тебя смущает, Велислав? Намекни.

— Старейший, во всех рассказах беженцев много неясного. Все они видели бруктеров только издали. И все кто видел, оказались мирными жителями. А у страха глаза велики, ты знаешь. Главное — никто! Понимаешь, Словута, никто вблизи не видел дикарей! Кроме тех ратников что полегли в битве… Средь беженцев мало мужчин, а воинов нет вообще. А ведь ты слышал — ходят упорные слухи, что бруктерами правят вестфолдинги. Они же и ведут дикарей в бой. И построение — клиньями-вепрями, и бой барабана, и гудение рога… Ведь все это повадки викингов. И вот тут мне в голову пришел главный вопрос, на который я так и не могу найти ответа. Бруктеры, с их несметным числом, легко могли бы смять вестфолдингов — сколько бы их не было и какими бы сильными воинами они были. И что же? Почему дикари им подчиняются? Отчего? Что такого делают эти вестфолдинги, чтобы сломить их волю? Вот, что я думаю, Словута. Я уверен, что за этим нашествием стоят викинги.

Глава рода, крутя седой ус, внимательно слушал молодого охотника. Уверенность и задор Велислава убеждали умудренного жизнью венда. И он знал, что слова эти идут не просто так. Они из глубины души, из вещего сна. Это чудное знание дала ему прародительница — Снежная Рысь. Велислав, меж тем, немного остыв и остудив первый пыл, теперь уже спокойно и убежденно продолжал:

— Викинги там есть и тогда возникает важный вопрос. Никто не знает, откуда эти викинги взялись. В землях вестфолдингов о них не слышали. И даже тинг, который все-таки имеет власть, не знает, из какого они фьорда, и какому ярлу подчиняются. Это я выяснил точно.

Словута заинтересованно крякнул. Молодой охотник говорил удивительные вещи.

— Ну-ну, и откуда знаешь? Что выяснил?

— Об это рассказывал борнхольмский ярл. Не так давно его драккары шли в Триград. Якобы на торг. Как и положено — остановились у стен Виннеты. Сошли на берег и против обычая пробыли на нем недолго. И хмельного они не пили. Вернее пили, но немного — не по меркам вестфолдингов. Одно это странно. Ярл собирался спуститься по нашим рекам на полудень, аж да самых границ Альтиды. Я слышал, они обсуждали — какой рекой лучше идти. И о бруктерах вполголоса говорили. Я как раз в корчме сидел, в обратный путь собирался. Видел, что и ярлу и его дружине не по себе. А ведь викингов не напугаешь: для них смерть в бою — это честь. Но и ярл, и его люди были потрясены. Мне показось — они бегут безоглядно. Куда подальше — хоть на край земли. Вестфолдинги что-то знают, но молчат. И даже странно, что бруктеры на полуночь, в Вестфолд не пошли.

Глава рода, недолго поразмыслив, принял решение.

— Да, ты прав. Никто, ничего толком не знает. Один пойдешь? Когда?

Велислав чему-то улыбнулся.

— Вечером. Я хорошо вижу в темноте, не впервой в ночь на охоту выходить. С другом пойду, с Прозором из рода Лосей. Мой одногодок. Уж он-то зрячий! Ты слышал о его даре? Прозор во тьме, как при солнце видит. На ночной тропе нет охотников ему равных! Не зря его так прозвали. Сильный, а уж ловкий! Я порой думаю, не из Лосей он, а из нашего рода. Добычу скрадывает так, что она не пискнет. И на бера ходил несколько раз. Справный охотник. Помяни мое слово, старейший! Пройдут годы, и великая слава по всей Альтиде о нем пойдет! Я это знаю!.. А действовать мы будем так. Для начала скрытно подойдем и посмотрим на воинство бруктеров ночью. Если удастся — то днем. Разнюхаем все, что возможно. Думаю, в дневном дозоре выберем место, заляжем неподалеку от их стана и переждем. Ну да нам не впервой ждать. На матерого зверя идти — в засаде сидеть. Иначе добычи не будет. Как только выясним все толком — вернемся.

— Хорошо, Велислав. Идите… Идите, и возвращайтесь! Мы вас ждем с вестями.

Ближе к вечеру, Велислав и его друг, богатырь Прозор, легким, бесшумным шагом охотников направились в стороны дымного заката…

Из дозора молодые разведчики вернулись через неделю. Уставшие, лица в разводах грязи. Пахло от вендов так, что лошадь встретившегося на пути альтидского воина запряла ушами, шарахнулась в сторону и тонко заржала. Наверно учуяла запах схожий с вонью лесного хозяина — бера. Но это был запах дикарей. Едкий, жгучий. Венды, казалось, насквозь пропитались им. Да и немудрено — Велиславу и Прозору досталось. Но лица парней сияли. Им удалось кое-что разузнать, и кое-что добыть.

За то время, что они ходили в разведку, деревенька изменилась. До того тихая и спокойная, она вдруг стала непривычно шумной и тесной. В вендские леса — на край пограничья — уже стягивались альтидские войска. Около деревни стоял передовой отряд — дружина виннетского князя Молнезара из тысячи воинов. Чуть дальше, в глубине леса, расположились воины белозерского князя, пришедшего с полуночи, и тиверского — чье княжество лежало с другой стороны вендских лесов — на полуденном восходе.

Сами же дружины тесноты не ощущали — лес велик, а они обычно стояли по городам, в детинцах. Воины наслаждались раздольем. Отряды располагались и около деревни, и в глубине леса. На лесной окраине стояли только дозоры. Кое-где на вершинах сосен парни увидели тщательно сбитые и надежно скрытые со стороны заката навесы. Там расположились вендские охотники — они наблюдали за дымами на западе: не пришло ли воинство бруктеров в движение, не надо ли бить тревогу.

В подоспевшем войске Велислав не заметил ни суетливости, ни бестолковости. Воины знали свое дело. Вон там, рядом с деревенской кузницей, к коновязи привязано несколько лошадей. После дальнего пути надо проверить, насколько крепко держаться подковы, не отлетели ли; перековать — если нужно. Конь — это главное оружие любого всадника. Без него он воин лишь наполовину.

Из трубы почерневшей и вросшей в землю старой кузницы шел густой дым. Слышался перезвон маленьких молотков, перемежаемый буханьем большого. Работы деревенскому кузнецу хватало. Впрочем, при любой дружине есть свой умелец, да не один, умеющий заделать броню, починить шлем, отковать меч, наконечники для стрел и копий, и при нужде обиходить лошадиные ноги.

В глубине леса, в разных концах, также слышались удары молота о наковальню. Кое-где в нарочно вырытых для этого ямках горели небольшие костры. Дружинники обложили их камнями, чтоб пламя не убежало, чтобы бог Земного Огня, дарующий людям тепло и радость, не вздумал подшутить над лесом, не запалил его.

Прозор и Велислав оглядели друг друга и на лица парней сами собой наплыли неудержимые улыбки.

— Сначала в баню? Ополоснемся, Велислав! Чую, дух от нас. — Прозор покрутил головой.

— Нет. Старейшинам и князьям важно узнать, что мы добыли. Потом. За мной, друг.

В большой родовой избе собрались старейшины вендских родов, а также тиверский, белозерский и виннетский князья. Средь них сидело несколько тысяцких и воевод из недалеких городов. Они поспешили впереди своих дружин, чтобы быстрее выяснить, как на этот раз будет действовать альтидское войско, посоветоваться и, по возможности, быстрее принять решение — какова будет битва, как расставлять войска.

Под взглядом воевод, князей, тысяцких молодые охотники почувствовали себя неуютно. Это не вендские старейшины — они свои. Они простые, такие же венды. Не раз встречались, а порой и охотились вместе. Особенно зимней порой, в загонной охоте, когда для успеха потребно множество людей. А вот важные люди из альтидских городов — это иное.

У живущих в лесах вендов никогда не было князей. Многочисленными родами управляли старейшины — иначе именуемые большаками. Любой лесной охотник беспрекословно подчинялся их решению, потому что старейшиной становился самый мудрый, самый уважаемый венд-охотник. Всегда, при обсуждении чего-либо, после жарких споров и предложений окончательное решение оставалось за старейшиной. Взвешивая все за и против, он принимал мудрое, и, как оказывалось впоследствии, верное решение.

Впрочем, Велислав уже как-то раз видел виннетского князя Молнезара и очень тогда удивился. Князь ходил по большому городскому торгу, покупал разные разности, и как простой человек обменивался едкими шутками с ушлыми купцами. Глаза князя сверкали, черные пряди прилипли ко лбу — в тот день изрядно припекало — и он то протягивал руку, собираясь ударить ею по руке торговца — заключить сделку, то отводил назад — сбавляя цену. Видно, что и князю Молнезару и купцам эта веселая перепалка доставляла ни с чем несравнимое удовольствие. «Надо же, князь, а ведет себя как… как… — Пораженный Велислав не мог подобрать слов. — Больно прост! Разве такие князья бывают?!» Но если честно, молодой венд и сам толком не знал, какие бывают князья. Но увиденное ему понравилось. С таким человеком, нечванливым, веселым, он — если б довелось — с удовольствием бы побеседовал. Может, Велислав так бы и поступил, если б ему не сказали, что это сам властитель виннетской крепости ходит, торгуется и покупает какую-то мелкую, но необходимую в хозяйстве вещь.

И князья, и воеводы с любопытством смотрели на молодых охотников. Словута Хват уже успел рассказать, что два венда — испросясь дозволения и получив напутствие — пошли в разведку к стойбищу дикарей. И что одному из них, Велиславу, было видение: с ним говорила праматерь — Снежная Рысь. Прародительница указала ему, что надо делать.

Переминаясь с ноги на ногу, смущаясь под взглядами стольких людей, Велислав проперхался, и, придав голосу уверенности и твердости, заговорил.

— Уважаемые! Мы подошли к стойбищу дикарей под утро. Затаились в недалекой рощице и наблюдали за их войском день, ночь и еще день. Днем плохо видно, но кое-что можно разобрать. У них над станом пыльно, да и немудрено — столько ног за день натопчут, что до полуночи туча висит. Ну а ночью мы проникли в их лагерь. Хоть и сторожко крались, но…

— Да легко это было! — забагровев, добавил Прозор. — Оказывается, ночью дикари спят как сурки. Да какое там сурки! Будто мертвые сурки!.. Будто их какая лихоманка одолела. Так вот, ночью, на охране и страже всего стойбища стоят викинги! Они там есть — это точно говорили, это не слухи! И они всем этим дикарским набегом и заправляют!

Прозор замолчал, смахнув с чумазого лба неожиданно выступившие капли пота. Богатырь смотрел зверовато, смущался и когда говорил, то чуток запинался. Он никогда не видел князей и воевод. Да еще столько зараз, и в одном месте! И все они внимательно слушают, что они с Велиславом рассказывают. «До чего ж они важные, — мелькнуло в голове, — впрочем, на охоте и в бою все равны. Еще посмотрим — кто важнее!» Прозор гулко кашлянул в кулак. Для простого лесного парня слишком много слов. На помощь другу пришел Велислав.

— У бруктеров мало еды. Днем они что-то варят в котлах, но мясного духа мы не учуяли. Викинги, подкармливают дикарей, раздают им какие-то куски из мешков. На хлеб похожие. Но мало. Кажется, вестфолдингов это не очень-то беспокоит. Бруктеры рвут траву, копают корешки. Тут же пожирают. Вокруг лагеря все подъедено — голая, вытоптанная земля. На ней поживы уже нет. А далеко от стана дикари не отходят, не промышляют. Так что, мнится мне, они скоро дальше двинут. Иначе — или идти не смогут, или перемрут с голода. Иных Морана к себе прибрала. Их в большую яму за лагерем бросают и сверху слегка землей присыпают. Чтобы для следующих места хватило. Бескормица выкашивает их…

— Это сулит надежду, — заметил виннетский князь Молнезар

— Надежда слабая, князь. Вестфолдинги не для того сюда такое войско вели. А вот викинги — те наоборот! У них еда есть. Готовят наособицу.

— А что за викинги? Выяснили откуда они? — Князь Молнезар живо задавал вопросы, уточняя подробности.

К этому времени Прозор справился со смущением. В самом-то деле — не съедят же? Парень понял — их рассказ важен. В избе тишина. Слышно как муха пролетит. Воеводы внимательно, затаив дыхание, слушают. Богатырь приосанился.

— Их ярла зовут Халли Большой Топор. Мы ночью прокрались в лагерь. Обошли дозоры, что вечером выставили викинги, подползи к шатру ярла. Там шатер один, богатый и только у ярла. Стоит посередине лагеря. Остальные викинги под открытым небом расположились, как и положено воинам. Велислав подслушал, о чем в шатре толковали. Надо же, я и не знал, что Велислав язык вестфолдингов разумеет, — отвлекся простодушный великан. Спохватившись, продолжил: — Сами викинги говорят с бруктерами на фризонском наречии.

— Никогда не слышал об этом ярле, — задумчиво сказал князь Молнезар. — И что дальше?

— Мы видели ярла днем, издалека. Он еще молодой, примерно, ну… — тут Велислав замялся, подыскивая сравнение, — примерно как мы с Прозором. Мощный. Но Прозор здоровее и выше. Еще мы сосчитали, сколько в лагере викингов. Их около тысячи. У вестфолдингов есть лошади…

— А как вы их сосчитали, молодцы? — спросил кто-то из старейшин. — Там ведь бруктеров как деревьев в лесу. Пыльно. И в такой толпе разобрать? Как смогли?

Велислав улыбнувшись, шагнул к столу. Достав из небольшой походной сумы кусок тонко выделанной светлой кожи, стряхнул его, расправляя складки. Положив кожу на середину стола, перед князем Молнезаром, с поклоном отступил.

— Вот. Днем, в рощице, мы время не теряли.

Князь Молнезар изумленно приподнял бровь. Перед ним лежала тонко и искусно вычерченная карта. Вот нарисован шатер ярла. Он по середине. А вот вокруг него, расходясь, вычерчены двусторонние клинышки. Их много. Над ними черточки с флажками. Вот невдалеке от лагеря двойная извилистая полоса. Речка. Вот, по-видимому, рощица, в которой засели разведчики. Даже стороны света обозначены на этой карте! Тут, сверху, солнце закрашено черным — это полуночь. Вот снизу оно раскинуло лучи — полдень. Вот закат, а это восход. Роспись сделана с тщанием, видно сразу. Да, тут ничего не скажешь! Молодцы охотники!

— Гляньте, воеводы! — воскликнул Молнезар. — Да ведь лагерь бруктеров перед нами как на ладони. Все видим! Теперь-то знаем, как они стоят! Дорогого стоит эта карта! Дорогого!.. Ну, парни! Ну, охотники! Теперь поясняйте! Кто рисовал? Ты, Велислав? Говори!

— Бруктеры строятся клиньям — верно беженцы говорили. Мы видели несколько таких клиньев в боевом построении. Дикари пошли в сторону моря. У каждого клина свой флажок. На карте я их обозначил. Всего мы насчитали около ста флажков. Во главе, и по бокам каждого клина девять-десять викингов. Вестфолдинги подают сигналы рогом, бьют в щиты. Тогда клин повинуется их приказам. Порядок у них! Что-то нечеловеческое! Так нам показалось. Строй такой складный, ровный. И захочешь — не получится. На привале, в лагере, дикари одного клина держаться вместе и не расходятся. Так вот, в каждой стороне клина примерно восемьдесят бруктеров. Значит в отряде примерно три с небольшим тысячи дикарей. Все мы насчитали около ста отрядов. По флажкам счет вели, несколько раз… И еще воеводы, нам показалось, что на закате пыльное облачко клубилось. Возможно — это подмога. Беженцы рассказывали, что сколько бруктеров не бей, к ним всегда с заката — из Земли Мрака — дикари прибывают.

В дружинной избе повисло тяжкое молчание. Князья и старейшины переглядывались. Шел подсчет вражьего войска. Велико, ох как оно велико! То, что рассказал Велислав — повергало в печаль.

— Да-а… — протянул умудренный воинским опытом князь Молнезар. — Если соберутся все альтидские дружины и ополчение, то… — князь махнул рукой. — Сомнут нас дикари! Сомнут, как… — Молнезар не договорил. И так ясно, что счет не на стороне Альтиды, какие бы искусные воины ее не обороняли. — Что скажете, старейшины? Воеводы? Князья? К Альтиде подошла неисчислимая сила! Нам не поспеть собрать войска. А поспеем, так…

Что «так» — виннетский князь не договорил. Его глаза потемнели, налились грозой. Ясно — полягут многие, если не все. И победы не будет. А если каким-то чудом удастся отстоять Альтиду, то страна обезлюдеет и превратиться в пустошь. Сразу же появятся новые захватчики. С полудня… С восхода… На закатном севере нависает мрачный Вестфолд. Викинги не преминут отплатить за то страшное поражение, что понесли в Триграде двадцать лет назад. Все слетятся, как вороны на изможденное, обескровленное тело.

— Говоришь, Прозор, ночью они беззащитны? Спят? Тогда ночью и нападать. Перебить сколько можем, и отойти. И так каждую ночь… А если они после первого же набега с места стронуться? Лес подожгут? Это сейчас жары нет, а дальше? Несколько дней сухой погоды, и все…

— Так-то оно так, князь… — сказал один из вендских старейшин. — А если дикари и ночью не так уж беззащитны? Велислав говорит, у них там воинский порядок. Значит, часовые есть. И викинги их ведут. А ведь они не глупы, вестфолдинги! Не дети малые! Что-нибудь удумали и для этого случая. И еще — в темноте ненароком сами себя передавим. И долго ли мы их щипать сможем? Велислав сказал, что на закате облачко пыльное маячит. Значит и вправду подмога идет. Они, чаю, с силами соберутся и в лес пойдут. Надо что-то другое измыслить. — И помня о том, что молодой охотник не просто так, не сам пошел в разведку, а надоумила его и подсказала, что делать сама Прародительница рода, спросил: — Что вы еще видели, Велислав? Какие задумки?

Парень снял с пояса баклажку. Со значением поднял ее, чуть встряхнув. Послышалось бульканье. Сейчас прозвучит главное, то о чем в видении рассказала Прародительница. Велислав, понимая, что в то, что он скажет, поверить сложно, приготовил весомое доказательство.

— Старейшины! Князья! Воеводы! Теперь — самое важное. — Голос Велислава обрел твердость, и с каждым словом набирал силу. — Бруктеры двинутся на лес не раньше чем через десять дней. Знайте это! Верьте мне! А в этой баклажке вода, но непростая! Слушайте внимательно, что мы с Прозором заметили. Итак, с вечера бруктеры запасаются водой. Посреди каждого отряда всегда стоит несколько бочек. Восемь-десять… Бочата есть у каждого — у каждого! — клина, — со значением подчеркнул Велислав. — А ведь войско дикарей стоит неподалеку от реки. Казалось, что стоит пойти к ней и напиться? Но… Прозор углядел, что перед рассветом, когда бруктеры спять мертвым сном, к бочкам подходят викинги и что-то подливают в воду. Хорошо, что у Прозора глаза такие — все увидит! Все заметит! Без него не было б этой баклажки, что я вам показываю. После того, как вестфолдинги подмешав что-то в воду отходят, бруктеров будят. Дикари сразу же бредут к бочонкам. Мы заметили — им тяжело идти. Будто лишены сил, больны… Но никакой давки нет, я говорил — там порядок, или, наверно, приучены. Каждый бруктер обязательно зачерпнет себе той воды. Каждый! После того, как дикари осушат бочонки, они бодры весь день. А ведь еды-то у них нет! С того, что дают им викинги, сыт не будешь, а ноги точно протянешь. Откуда силы? А вот откуда! — Велислав вновь вздернул над собой баклажку. — Это та вода, что пьют бруктеры. Как нам удалось ее добыть, не спрашивайте. Но главное — это вода из ночных бочек!

Раздался грохот. Это вскочил с лавки виннетский князь. Глаза его сверкали, он с трудом переводил дыхание.

— Вот это да! Вот так-так!.. — закричал Молнезар зычным голосом. — Если бы не столько лет минуло, то я, пожалуй, решил бы, что сам хеннигсвагский ярл к нам пожаловал! Или его тень из чернобогова пекла чудом выскользнула! Вы поняли, про что я толкую?! Старейшины! Князья! Воеводы!

От этих слов изба наполнилась гулом. Да, эта новость — ошеломительна! У всех на памяти были события двадцатилетней давности. А многие даже видели сами, как в кострах сгорало проклятущее зелье хеннигсвагского ярла Торрвальда; как сам батюшка-Перун бил молниями в пламя, среди которых отбивалась от натиска огненных богов многорукая, схожая с пауком-мизгирем, злобная богиня; как стучали, завывая в бессильной злобе, черепа на ее поясе.

А Молнезар, подойдя к Велиславу, взял баклажку и с бережением вытащил крепкую смоляную затычку. Закрыв глаза и держа плоский сосуд подальше от лица, князь осторожно втянул воздух.

— Да! Так и есть! Это оно — проклятущее зелье! — В голосе князя зазвучала тревога: — Велислав! Прозор! Вы к этой воде не прикасались!

— Нет, князь. Мы когда к бочкам крались, издали незнакомый запах учуяли. Терпкий, манящий… Тогда сразу же носы заткнули. Когда мне Прозор рассказал, что викинги что-то льют в бочки, я тоже кое-что вспомнил. Сравнил… Дозволь, князь, важное молвить? Что я думаю обо всем.

— Конечно! Даже не спрашивай дозволения! Говори! Благодаря вам мы знаем, что за враг на Альтиду идет.

— Старейшины! Князья! Воеводы! Я, хоть и молод, но знаю, про какого хеннигсвагского ярла вы толкуете. Слышал эту историю. В наших лесах каждый мальчишка ее знает. — Неожиданно Велислав склонился перед виннетским князем: — Прости, если чем задел.

Потом молодой охотник поднял руку, призывая к молчанию. Сразу же в избе наступила тишина. Старейшины уже поняли, что не просто так Велислав все это делает. Его направляет прародительница. Богиня…

— Есть у меня дума, как дело поправить. Надо отлучиться мне на несколько дней. Может — на неделю. Надеюсь, вызнаю верный путь, способ как одолеть и дикарей, и викингов — которые их ведут. Думаю — узнаю я верное средство. Победим мы бруктеров. Без больших потерь победим. А на этом простите. Больше ничего не скажу. Не моя эта тайна…

Велислав отвесил общий поклон, вышел из избы, и, не мешкая пустился в путь. Молодой охотник ушел один, даже не взяв с собой друга Прозора….

* * *

Через пару дней, ближе к вечеру, Велислав подходил к маленькой, крепко срубленной избушке. Под ногами шуршала хвоя, тихо постанывали под ветром верхушки деревьев.

Велислав наткнулся на это спрятавшееся в глухом лесу жилье позапрошлой зимой. Тогда, заплутав в неожиданно поднявшейся метели, и решив, что до ближайшей деревеньки рода Куницы засветло все равно не добраться, он стал готовиться к ночлегу.

Но как только Велислав выбрал подходящий сугроб и натаскал к нему елового лапника, порыв ветра опахнул ноздри легким запахом дыма. Жилье! И где-то рядом. Почему он о нем не слышал? Кто же живет в этом месте? Велислав плохо знал эту часть леса: так далеко от дома он еще не заходил. Идя на ветер, молодой охотник вскоре выбрался к лесной избе. Снег завалил ее чуть ли не по самый конек. Одна труба торчала из сугроба. Хозяином избы оказался преклонных лет, седой косматый волхв. Его звали Хранибор. Хранитель Леса, охранник Бора.

Велислав пробыл у волхва два долгих зимних дня — до тех пор, пока метель не улеглась. Тогда он много о чем говорил с этим неожиданно объявившимся в лесу волхвом. Насколько знал Велислав — никто и не слышал, чтобы раньше в этом месте кто-нибудь обитал…

Сейчас, в теплую пору тут все выглядело по иному, нежели зимой. Жилище волхва стояла средь высоких сосен, невдалеке от большого лесного озера. Рядом с избой щипали траву две белых козы. Из почерневшей, слепленной из обожженной глины трубы приветливо вился дымок. Судя по всему, волхв был дома.

На душе у Велислава потеплело: молодой охотник еще ясно не представлял, что он станет говорить волхву, но был уверен в том, что скоро за потемневшими бревнами так или иначе выяснится — как спасти Альтиду. Ведь путь ему указала прародительница — Снежная Рысь.

Постучав, Велислав толкнул скрипучую дверь, и, склоня голову, чтоб ненароком не зашибиться о притолоку, вошел. В избе стояла кромешная тьма. В нос ударил густой дух лесных трав, смешанный с несравнимым запахом свежевыпеченного хлеба.

— Дома ли хозяин? Поздорову ли живешь, мудрый волхв? — весело крикнул Велислав в темноту.

— Дома, дома! Поздорову! Спасибо, Велислав! А как ты живешь-бываешь охотник? — отозвался из дальнего угла густой крепкий голос. — Погоди, гость, сейчас огонь запалю. Что впотьмах-то сидеть!

Раздался стук кресала, в набитый сухим мхом горшочек полетела россыпь искр. Разгоревшаяся лучина осветила увешанные мешочками и пучками сушеных трав стены, печь у входа, небольшой стол с приставленной к нему узкой скамьей и самого хозяина — отшельника-волхва.

— Усаживайся, — указал Хранибор на лавку. — К месту пришел: сейчас повечеряем. У меня грибы есть, ягоды. Хлеб с утра сотворил. А коль хочешь, так козье молоко и меда есть. Они у меня старые, выдержанные, как и я. — Волхв лукаво улыбнулся в густую седую бороду.

— Спасибо на добром приглашении! Прости, мудрый Хранибор, недосуг мне. Дело к тебе спешное имею. — Мотнув головой, Велислав отстраняюще поднял руку, а сам, меж тем, невольно сглотнул. Он шел два дня, и наспех собранная еда закончилась еще утром. По пути Велислав не охотился. Не то время — обернуться надо спешно.

— Хм… — ухмыльнулся волхв, и меж тем, не слушая возражения гостя, неспешно выставлял на стол яства. — Так уж и недосуг? Всегда люди спешат! Будем вечерять… куда ты на ночь пойдешь? Заодно и обсудим твое спешное дело.

Ну что ж. Перечить радушному хозяину не следует. Велислав знал, что в запасе у него еще есть неделя. Раньше этого срока дикари с места не тронутся. «Благодарю тебя, Прародительница! Благодарю, что срок ведаю! — мысленно вознес хвалу Велислав. — Благодарю, что заботишься о потомках своих, опекаешь их в трудный час». Но время, время! На миг в глазах Велислава вспыхнуло видение: жаркое утро, по окраине леса к небесам возносится пыльное облако — это подходят бруктеры. Их много, а за ними, вдали, идут еще! И еще! Дикари идут с заката и несть им числа! Их тьма, великая тьма! Гудят боевые рога викингов, слышится звон щитов, рокот барабанов. Затем лес горит, ветер гонит пал на восход; от него убегают звери, но тщетно — им не уйти. Огонь, подгоняемый ветром, настигает их. А вслед, меж обугленных стволов идут орды темноликих дикарей. Их глаза бездумны, пусты. Там где прошли бруктеры, остается лишь кровавое месиво из втоптанных в землю останков. Это вперемежку лежат павшие воины Альтиды и темноликие захватчики. Бруктеры идут дальше, убивая всех и вся…

Велислав мотнул головой и чуть не застонал. Но тут, молодого охотника обдало теплом и лаской, так же как тогда — ночью, когда он увидел Прародительницу. Подняв голову, Велислав вдруг увидел в полумраке большие желтые глаза, а над ними очертания острых, увенчанных кисточками ушек. «Снежная Рысь тут! — обожгла мысль. — Она ведет меня! Она рядом!» Сердце охотника наполнилось надеждой. Прародительница не покидает своих потомков.

И волхв Хранибор, без сомнения что-то узрел. Его лицо на миг стало серьезным. Из-под густых бровей на Велислава испытующе глянули серые глаза. Хранибор понял: молодому охотнику надо спешить, но время у него еще есть. Не с праздностью пришел он сюда, а по великому делу.

— Когда уйдешь?

— Перед рассветом выйду, волхв. Спешу.

— Знаю. Да ты присядь.

Велислав, подвинув скамью, уселся возле стола.

— Да ты на лавку садись! Чай ты гость дорогой, хоть и нежданный. Сядь на лавку, не чинись. Жди, пока я на стол соберу. Вижу, не один ты пришел, — улыбнулся волхв, и посмотрел на то место, где возник образ Прародительницы. — Говори!

Велислав скинул плащ и послушно пересел на лавку у стены. Не раздумывая, торопливо, молодой охотник стал излагать спешное дело, из-за которого он и проделал весь этот нелегкий и быстрый, даже для неутомимого венда-охотника, путь.

— Мудрый волхв! К границам Альтиды подошла неисчислимая сила: дикари — именуемые бруктерами. Они схожи с людьми, но тела их покрыты жесткой шерстью. Это дикий, ни с кем не схожий народ. Они пришли с заката и встали невдалеке от нашего пограничья. Бруктеры упрямо идут на восход, и почему — я не знаю. Скоро, поначалу пустив в наш лес огонь, они двинутся дальше. Дикари пойдут по пепелищу, вслед за палом. Если это случится, погибнут многие. Звери, люди… Погибнет лес. Это я знаю точно. В пограничье стягиваются наши войска, но дикарей слишком много. Всей силы Альтиды не хватит, чтобы совладать с ними. Пришла большая беда, Хранибор.

— Так-так, Велислав, — тряхнув седыми волосами, протянул волхв. — Говори все что знаешь, и по порядку. Не спеши…

И Велислав начал подробный рассказ о том, что вызнал от беженцев, о том, что они с Прозором выведали в лагере бруктеров, и о том, что так или иначе касалось нашествия дикарей…

 

ГЛАВА 3

Как смекалка разрушила злой умысел викингов

Рассказ длился долго. Велислав и не заметил, как наступила глухая ночь. Порой волхв перебивал охотника, уясняя для себя какое-нибудь особо важное, а на взгляд Велислава — незначительное, обстоятельство.

После того как повествование подошло к концу, Хранибор долго молчал. Его пальцы теребили конец пояса, лоб разрезала глубокая морщина. Волхв думал. Потом, поднявшись, начал выставлять на стол различную, одуряюще вкусно пахнущую снедь. Лесные ягоды, густо пересыпанные луком жареные грибы, топленое козье молоко, ржаные лепешки… В общем, все обещанное волхвом угощение вскоре украшало стол.

— Угощайся гость. — Хранибор радушно повел рукой. — И теперь говори, почему ты пришел именно ко мне? Волхвов и ведунов в альтидской земле немало. Есть и мудрее, и искушеннее в чарах, и сильнее меня заклятьями. Есть и ведьмаки, которым подвластно то, о чем я даже помыслить не могу. И тебе это ведомо. Кудесников в нашей земле много. Это так… Но! — Тут Хранибор протянув вперед руку, выставил ладонь вверх, будто замыкая рот Велиславу. — Я сам на это отвечу, и скажу вот что!

Тут в серых глазах волхва сверкнула грозовая зарница.

— Ты знаешь: колдуны закатных стран уже пытались остановить дикарей, и у них ничего не получилось. Они колдовали разрозненно. Но даже если все волхвы, колдуны и чародеи Альтиды соберутся сразу в одном месте, и одновременно начнут борьбу с бруктерами — это не поможет! Их удел колдовство, их удел иной — не людской мир. Чародеи знаются с тем, в чем люди мало смыслят. Наслать на дикарей грозовой ураган? Устроить им потоп? Испепелить огнем и сжечь молниями? Побить ледяными глыбами? Они это могут — но это не спасет Альтиду! Дикарей слишком много! Силы колдунов быстро иссякнут. В тяжелом ратном труде чародеи слабые пособники. Ты это знаешь, но все-таки пришел к одному из них. Ты пришел ко мне напрасно. Не знаю, кто надоумил тебя…

И тут молодой охотник, еще в первую встречу догадавшись, кто этот лесной мудрец, и что ему довелось пережить в далекие времена, решился сказать главное.

— Волхв, сейчас тебя зовут Хранибор. Я знаю — ты исходил полмира, ты видел такие чудеса, о которых никто даже не слышал. Но прости, волхв, я знаю, кем ты когда-то был, что тебе пришлось пережить. И хоть меня тогда не было на свете, я знаю, как ты когда-то спас Альтиду от неслыханной беды. Я знаю славное имя, которое ты носил тридцать лет назад, когда предводительствовал тысячной дружиной Триграда. Я знаю твое настоящее имя, Хранибор!

Говоря такие слова, Велислав смело глядел в глаза в серые глаза волхва. Из них, казалось, вот-вот вырвется молния, и испепелит на месте молодого венда. Но что стоит его жизнь, в сравнения со спасением Альтиды? Ничего! Велислав глухо закончил: — Прости, если что не так сказал. Прости, и помоги чем можешь…

Замолчав, Велислав перевел дыхание. Смелые слова дались тяжело. Перед ним стоял не простой человек, а могучий волхв. Прошлое этого волхва омрачала тяжелая тайна. И Велислав ее знал. Он испытующе смотрел на волхва, готовясь к самому худшему.

Взгляд Хранибора испепелял наглеца, губы его шевельнулись, сжатая в кулак рука поднялась. Волхв начал творить заклинания…

Велислав почувствовал, как похолодели ноги, затем онемело тело. Велислав мог пошевелить лишь головой. Глянув вниз, он увидел, что пол вокруг него покрылся тонким слоем льда. Мороз поднялся выше, подкрался к сердцу. «Заморозит! — обожгла мысль. — И ладно, пусть… Легкая смерть… Но Альтида…»

Вдруг он почувствовал, что сжимавший сердце ледяной холод ослабел, улетучился. Тело и ноги вновь стали теплыми и послушными. Слой льда, окружавший ноги, исчез. Сведенные брови волхва разгладилось, исчезли грозовые зарницы в глазах, поднятая рука опустилась. Велислав перевел дух. «Обошлось!»

Тень застарелой боли омрачило лицо хозяина.

— Мое имя… — медленно, с горечью, сказал Хранибор. — Этого имени больше нет. Оно ушло из жизни три десятка зим назад. Я изгнал его из своего сердца. Оно не достойно того, чтобы о нем кто-то помнил. Моя вина перед людьми велика…

Подойдя к выходу, волхв приоткрыл скрипучую дверь и выглянул наружу. Велислав смотрел на него с печалью: «Столько лет прошло, а он… Он даже не догадывается, что с его имени снята печать позора. Все давно поняли, что нес Альтиде хеннигсвагский ярл. Поняли, и простили воеводу Годослава… Только он не простил себя…»

Волхв вернулся к столу и усевшись рядом с охотником неторопливо спросил:

— Говори, Велислав, как ты об этом узнал, или может… может догадался?

Молодой венд улыбнулся.

— Хранибор, недавно я ходил в Виннету. Там я видел твою дочь, княгиню Всеславу. Она похожа на тебя. Очень похожа… У нее такие же серые глаза. Таких глаз я больше нигде не встречал, хоть и немало троп истоптал по вендским лесам. Да и за пределами леса — в самой Альтиде, не раз бывал. Я когда ее увидел, то сразу подумал о тебе. Вы схожи. И у нее есть сын, и говорят, он похож на мать, значит и на тебя, Хранибор.

— Дочь, — тяжело вздохнул волхв. — Внуки… Семья… У меня ничего этого нет. И не будет. Как бы я хотел их увидеть… — Хранибор вновь печально вздохнул. — Хорошо, Велислав. Я все-таки попробую помочь Альтиде. Может, хоть так я смогу искупить давнюю вину. Не обессудь, помогу — как умею. И всем — чем знаю.

— Волхв, но ведь ты не виноват! — воскликнул Велислав. — Ты же тогда спас Альтиду, хоть и пожертвовал всем, даже честным именем!

Хранибор, махнув рукой — мол, не сейчас — подошел к стоящему в дальнем углу избы небольшому сундуку. Немного в нем покопавшись, он извлек оттуда обмотанный плотной холстиной сверток. Положив его на стол, волхв присел, и медленно развязывая бечеву начал что-то размерено нашептывать. Велислав понял — Хранибор творит те обережные слова, которые не каждый может услышать. Видимо в свертке находится что-то важное, что-то такое, что требует к себе особого отношения.

Вскоре перед Велиславом лежали два длинных, красноватых корня неведомого растения. От них шел терпкий, густой запах.

— Вот, — сказал Хранибор. — Чуешь запах?

Велислав принюхался. Да, запах знакомый. Необычный, резковатый… Именно так пахла та вода, что он и Прозор принесли из разведки.

Волхв улыбнулся, видя как Велислав понюхав, раздумчиво покачал головой.

— Нет, Велислав. Не бойся: корни не принесут вреда. Это не сок, не кровь тех проклятых цветов, что тридцать лет назад чуть не сгубили Альтиду. Это их корни, и они должны помочь. Сейчас я научу тебя, сколько надо взять, чтобы обезвредить целую бочку того зелья, которым викинги опаивают бруктеров. Надо совсем немного. Дай нож. Смотри внимательно, охотник…

Велислав, отцепив с пояса ножны, положил их перед волхвом. Хранибор, ловко вытащив острый охотничий клинок, крутанул его меж пальцев и, почти не целясь, дважды рубанул по концу одного из корней. Велислав поднял бровь — несмотря на прошедшие годы, бывший триградский воевода не утратил боевой сноровки. «А ведь славный воин! — мелькнуло в голове у охотника. — Эх, жаль, что все так вышло…»

От корня волхв отмахнул ровный маленький кусочек — не больше гречишного зерна.

— Вот охотник, этой малости должно хватить на большую бочку зелья, улыбнулся Хранибор. — Но как подмешать, я не знаю. Думай сам. Скажу так — одного этого корня с избытком хватит на несколько войск бруктеров. Забери его. Может, он поможет…

Волхв протянул Велиславу один из корней. Молодой охотник взял, повертел его, и с любопытством спросил:

— Хранибор, я знаю — это поможет. Я верю тебе. Но скажи, где ты их взял? Как догадался?

Волхв грустно усмехнулся

— Ты же знаешь — кто я, и кем я когда-то был. Беда пришла внезапно, — от человека, которого я считал своим другом. Он заманил меня в ловушку. Опоенный страшным зельем я умирал. Чтобы спасти себя и людей, коими овладел коварный яд, мне надо было найти противоядие. И я искал его. Искал по всему миру. О своих странствиях я рассказывать не стану. Это долгая история. Скажу лишь, что, наконец, я добрался до тех мест, откуда в наш мир порой попадает это коварное, чарующее и страшное зелье. Знай, его готовят из стеблей красивых, красных цветов с дивным запахом. Его берут в тот миг, когда цветок умирает. Я искал ответ, как и чем можно победить отраву, и нашел его. Он прост: из верхушки цветка истекает это коварное зелье, а корень цветка — обезвреживает его. Вот так… Корешки уничтожают то, что сотворили вершки. Мне удалось добыть сразу два корня. Как это удалось — не очень-то важно. Но главное — я сразу излечился. С той поры я больше не помышляю об этом зелье. Возьми один из этих корней, и пусть он вам поможет. Но знай, — тут Хранибор значительно возвысил голос, — знай, что он поможет только тогда, когда попадает в воду, вино или иной отравленный зельем напиток. В них он растворяется сразу. В простой, неотравленной, воде — он бессилен. По-другому его использовать нельзя.

Лицо Хранибора стало печальным. Склоня голову, они тихо, с горечью продолжил: — Ах, если бы можно было бросить этот корень в ту реку или озеро, из которых викинги берут воду. Тогда дикари излечились бы все сразу, прозрели. Но так ничего не получится. Добавлять его можно только в готовое зелье.

Я уверен, бруктеры не сознают что делают. Ведь все-таки это люди, хоть и не схожи с нами. Когда ты рассказывал о них, я не стал говорить, что во время моих странствий я с ними встречался. Они не хуже нас с тобой — знай это. Просты… веселы. У них есть свои боги, — задумчиво добавил волхв. — Мне жаль их. Только темный промысел вестфолдинга мог измыслить подобное зло над бруктерами. Над ними, и над Альтидой… Погибнет много наших воинов…

— А теперь, давай потрапезничаем. Хватит разговоров. Потом ложись спать, молодой охотник. Завтра я разбужу тебя перед рассветом. Твой сон будет крепок: ночью опять пойдет дождь — лягушки в озере молчат.

Укладываясь на лавке после обильного ужина, Велислав уже сонным голосом зачем-то спросил: — А коза? Ее никто не сожрет? И другую тоже…

Хранибор весело рассмеялся: — Экий ты хлопотун! За коз забеспокоился! Хозяином быть тебе, да рачительным! Не переживай за круторогих — на крыше переночуют.

Ранним пасмурным утром Велислав отправился в обратный путь…

За время отсутствия Велислава войск в пограничье прибыло. Но все равно, в сравнении с числом дикарей альтидских воинов было мало. «Эх, хорошо, что ненастные дни стоят, — думал охотник, глядя, как большой конный отряд уходил на полуночь, — если бы припекало — бруктеры давно бы лес подпалили и на захват ринулись».

Прежде чем зайти в родовую избу, Велислав ненадолго завернул к кузнецу. Деревенская кузница стояла поодаль от деревни, на поляне. Рядом с дверью стояла наполненная водой кадка, а земля вокруг избы была с тщанием перекопана и вытоптана, чтоб ни малая искра, ни язычок пламени, случайно выскочившие за дверь, не нашли себе поживы…

Кажется, работы у кузнеца сейчас немного: сооруженная невдалеке коновязь пуста — дружинные лошади обихожены. Толкнув низкую тяжелую дверь, Велислав вошел в темную, душную избу. У небольшого горна с кожаным мехом на обожженной чурке стояла наковальня, по закопченным стенам висели клещи, молоточки, напильники. В дальнем углу кучей лежали железные обломки — они еще пригодятся, пойдут на перековку. Деревенский кузнец — здоровый, плечистый мужчина — устало смотрел на молодого охотника. За последние дни навалилось много работы. И даже он, казалось бы, привычный к тяжелому труду, замаялся.

Недолго поговорив с кузнецом, и растолковав, что надо сделать, Велислав скинул рубаху и, облачившись в плотный кожаный передник начал разжигать горн. Он надавил на рукоять меха и воздух с шумом охватил тлеющие угли. Наддал еще раз, и в горне загудело пламя, из устья на вытоптанный пол брызнули горячие угольки.

— Не так, Велислав. Старания и пылу много, искры летят, а жару чуть-чуть, — улыбнулся кузнец. — Смотри.

И отодвинув молодого охотника, стал качать, размерено нажимая на рукоять меха. Воздух в горн пошел тугим, беспрерывным потоком.

— Так качай.

Кузнец отошел и, подбирая нужную заготовку, загремел железом в дальнем углу.

Вскоре раздался звонкий перестук молотков. Работа спорилась — кузнец знал свое дело, да и в просьбе молодого охотника не было ничего сложного: два бронебойных наконечника для стрел. Только Велислав попросил, чтобы на острие жала он сделал небольшую выемку. Такую, чтобы в него поместилось гречишное зерно.

В кузнице Велислав пробыл недолго. Ополоснувшись водой из бочки, он направился к старейшине — Словуте Хвату. Велислав торопился. В руке венд сжимал теплый сверток с только что откованными наконечниками для стрел. Молодой охотник взял бы с собой Прозора, но не нашел его. Велиславу сказали, что его друг обещался быть к вечеру.

В просторной родовой избе стояли духота, гул. Вдоль стен на длинных лавках сидели новоприбывшие князья, воеводы, старейшины дальних вендских родов. Они горячо спорили друг с другом, пререкались. Видимо, к согласию и единому мнению воеводы так пока и не пришли. Во главе стола, подперев голову рукой, сидел сорокалетний князь Молнезар. Он задумчиво молчал, смотря перед собой невидящими глазами. Молодой виннетский князь пользовался большим уважением, к его словам прислушивались. И на поверку всегда выходило так, что принятое Молнезаром решение оказывалось наилучшим. Но до сих пор никто из воевод так и не предложил ничего толкового. При виде Велислава глаза князя радостно блеснули. Наконец-то! Два долгих дня Молнезар ждал, с чем вернется ловкий и смекалистый венд.

Молодой охотник отвесил общий поклон. Дождавшись, когда шум немного стихнет, с жаром заговорил.

— Старейшины, князья, воеводы! Простите, что прервал ваши думы, вашу беседу. Знаю, мыслете вы, как одолеть врага. Но позвольте и мне сказать. Знаю я, как не пролив крови одолеть и бруктеров и тех, кто их ведет — викингов. Много жизней мы сохраним, и вернутся скоро наши дружинники обратно. Есть средство одолеть нАпасть — не выходя на смертный бой!

Воеводы загудели. Молодой охотник говорил неожиданные вещи. Как это так — победить, не приняв бой? Такого за долгие века в истории Альтиды еще не случалось. Велислава поддержал Молнезар. Виннетский князь еще в первую встречу подивился хватке и сметливости молодых охотников. Тогда он еще подумал, что лучше наставников для своего маленького сына — княжича Добромила, ему не сыскать. Велислав и Прозор сильны, ловки, сообразительны. Знают лес. Пусть его сын вырастет вендом. Ведь и виннетская крепость стоит на вендской земле, в вендских лесах. Эта мысль запала в душу Молнезара. Встав, князь поднял руку, призывая к вниманию, и воскликнул: — Говори, Велислав! Мы ждали, с чем ты вернешься! Чаю, вести снова добрые?! Вон как светишься! Говори!

Обернувшись к новоприбывшим воеводам, князь Молнезар пояснил: — Это один из тех охотников, тех воинов, которые добыли нам тайну: кто и как ведет бруктеров. Мы только пока не ведаем — зачем? Благодаря Велиславу и Прозору мы многое сейчас знаем. То, что несколько дней назад сделали два молодых венда — неоценимо!

После таких пылких слов в избе наступило глубокое молчание. Воеводы ждали.

Велислав, подойдя к Молнезару, молча положил на стол туго перемотанный холщовый сверток и два, только что выкованных, бронебойных наконечника. Они немного отличались от обычных: посередине гладкого наконечника торчали два коротких замысловатых шипа. Снарядить ими стрелы молодой охотник не успел. Спешил.

Развернув сверток, Велислав достал красноватый, с удивительным, необъяснимым запахом корень. И чтобы видели все, поднял его над головой.

— Вот что должно нам помочь! — с жаром воскликнул Велислав. — Вы знаете, что викинги чем-то опаивают бруктеров. Этот корень — противоядие от зелья коварных вестфолдингов! Для этого всего лишь надо добавить малую частицу в отравленную воду. Я это твердо знаю…

И встретив недоуменные взгляды, пояснил: — Вы знаете, слышали о том, что произошло в Триграде тридцать лет назад. Лучшего средства от той отравы нет!

— Хорошо, — с сомнением протянул умудренный годами полоцкий князь. — Может, это и хорошее средство от апрамеи. Но как ты собираешься его употребить? Как ты добавишь его в воду? Как ты собираешься напоить дикарей? И главное! Что станут делать бруктеры, когда очнутся от морока? Сложат оружие? Побегут?

Велислав молчал. Эти вопросы он задавал себе не раз, и точного ответа не находил. Хотя, молодой охотник по пути домой уже успел кое-что придумать. Ведь недаром он сначала пошел не сюда, а поспешил к деревенскому кузнецу.

— Не знаю, князь, — честно ответил Велислав. — Не знаю… Но мыслю так — викинги уже не смогут собрать и построить клинья-вепри. Прозревшие бруктеры перестанут повиноваться и, выйдя из подчинения, обрушатся на своих поработителей.

— А я знаю — должно получиться! — поддержал Велислава князь Молнезар. — Князья! Старейшины! Воеводы! Что мы потеряем? Бруктеры рядом. Скоро они вплотную подойдут к лесу. Думаю, они станут лагерем у озера, что в трех верстах отсюда. Викингам нужна вода. Я мыслю так — их нападение пока сдерживает только ненастье. Как только распогодится, они войдут в лес. Может даже подожгут его, и если ветер будет дуть со стороны заката — придется туго. И если дикари пройдут сквозь земли вендов, то вот она — Альтида! А что можем мы? Вывести на битву войска? Силы неравны. Вы это хорошо знаете: бруктеров много, слишком много. Так пусть Велислав делает так, как замыслил! Я понял, что он хочет сделать!

— Ты, князь, спрашивал, как подмешать корень в воду? — Губы Молнезара раздвинулись в хищной улыбке. — Так вот, посмотри на эти наконечники. Видишь, как они выкованы? Видишь ямку в кровостоке? Вот она. — Молнезар передал один из острых бронебойных наконечников полоцкому князю. — Посмотри. А ты, Велислав, говори дальше.

— Да, ты прав, князь. — Велислав взял другой наконечник. — Они не простые. Видите, на конце жала, в желобке, кузнец выбил маленькую выемку? Вот для чего она.

Велислав достал из сумки катыш сосновой смолы, и немного отщипнув от него, вложил кусочек в ямку на конце жала. Потом, отрезав от корня маленькую частичку — не больше гречишного зерна, крепко прилепил ее к смоле — прижав для надежности пальцем.

— Все, — улыбнулся Велислав. — Теперь не отлетит. Бронебойная стрела пущенная из нашего лука с легкостью пробьет стенку любой крепкой бочки. Частичка корня, что прилеплена на конце наконечника, окажется в отравленной воде и обезвредит ее. Как венды стреляют из лука — вы все знаете.

Да, мысль хороша! Собравшиеся загудели. Наконечники пошли по рукам. Каждый воевода, внимательно осмотрев граненое жало, решил, что лучше и не придумать, как донести противоядие до отравы. Издалека! С безопасного расстояния! Молодой охотник умен! Хвала ему! Когда затих гул, вызванный неожиданным предложением, кто-то из старейшин спросил: — А потом? Что дальше делать?

— А потом вот что! — Князь Молнезар даже удивился, что спрашивают об этом. — Ночью к лагерю бруктеров пойдут лучшие стрелки вендских лесов. И так же мои дружинники. Расположимся так, чтобы на каждого лучника пришелся один отряд бруктеров. Пойдем скрытно, в тишине. Ну да не мне вас учить, охотники! Перед рассветом, когда вестфолдинги подмешают в воду зелье, приготовят свое пойло, и начнут расталкивать бруктеров, — напасть! Так воин? — Молнезар повернулся к Велиславу.

Молодой охотник с уважением поклонился. Молнезар почти полностью угадал его хитроумный замысел. Виннетский князь все больше и больше нравился венду своим умом, рассудительностью и… и решительностью. «Но какой я воин? Я просто охотник, — мелькнуло в голове венда, — почему он меня так назвал?» Вслух же Велислав сказал: — Так, князь! Все верно удумал. Мне пока добавить нечего…

Князь Молнезар поднял руку. Вновь наступила тишина.

— Так, решено! Важно не то, сколько бруктеров перебьют вендские лучники. Их, Велислав, вам вообще бить не надо… Главное смятение. Оно будет. Мои дружинники начнут стрелять наугад, а вот твои стрелки, Велислав, будут метить в бочки с водой и в вестфолдингов. Для вас это самое главное, — настойчиво-твердо сказал князь. Но до чего ж ты все это хорошо удумал! — Молнезар не удержался и хлопнул молодого охотника по плечу. — Воеводы, вы поняли, зачем на бронебойном наконечнике эти замысловатые шипы? Стрела пробивает доску, и в ней намертво застревает! Ну, Велислав! Ну молодец! — широко улыбался виннетский князь. Он уже был уверен, что все получится: Альтида победит.

— Да и ты, князь, не промах! Вон как ловко все рассказал…

— Не все, Велислав, погоди. После того, как одна, а лучше две стрелы, застрянут в каждой из бочек, быстро уходите. Да что там уходите! Бегите в лес — какими бы трусливыми не были эти слова! Главное уже сделано! Пускай потом викинги поят дикарей зельем! Вместо яда — противоядие! Вестфолдинги и не поймут, зачем мы сделали этот бестолковый налет! До поры не поймут, — угрожающе добавил Молнезар, — а потом будет поздно. Дикари исцелятся и прозреют. Ну а что делать дальше — посмотрим. Отсюда, из леса. Так что в поле на сечу нам выходить не придется. Вот так и будем воевать. Я все сказал, почтенные старейшины, князья и воеводы! Если кто еще чего умыслил — предлагайте!

Полоцкий князь — самый старший в избе — обвел взглядом присутствующих, и не увидя ни в ком сомнения, твердо сказал: — Все так, князь Молнезар! Правильно удумали! Если получится, то скольких воинов сбережем! Бери под руку войско, князь!

Князь Молнезар поклонился, благодаря за доверие. Подойдя к Велиславу, крепко пожал ему руку

— Не меня благодарите, почтенные, а вот его — молодого воина! — Тут он неожиданно похлопал Велислава по крутому плечу. — Если получится наш с ним замысел, то помните, что это он спас Альтиду от небывалой напасти! Ему честь и хвалу воздавать будете!

И отступя, князь ответил молодому венду глубокий поклон.

— Велислав, — хитро спросил Молнезар, — а откуда ты вызнал про этот дивный корень? Может, расскажешь?..

Теперь пришел черед склонить голову перед Велиславом.

— Прости, князь! Не моя это тайна!

— Хорошо, воин! Пусть тайна останется там, где ей надлежит быть. Пусть… А теперь собери кузнецов — пусть переделывают наконечники. Объясни им и покажи как надо. Я же сейчас прикажу, чтобы и мои дружинники снесли им все бронебойные стрелы.

— Все стрелы не надо, князь. Хватит и трех-четырех тысяч. Мы их сами приладим, под свои луки. У нас, князь, свои ухватки. Свои стрелы мы сами выверяем.

— Пусть так. Теперь о воинах. Что скажете, почтенные? Кто в набег пойдет?

Из-за стола поднялся старейшина Словута Хват.

— Старейшины! Я прошу об одном! Отберите лучших стрелков своих родов. Надо чтобы они могли бить во тьме так же, как при ясном свете. В моем роду стольких не наберется. Всего нужно три сотни стрелков. Скажите им, что из этого налета вернутся не все. Они должны знать — у бруктеров их поджидает гибель.

— О чем говоришь, Словута! — воскликнул старейшина рода Лисиц. — Смерть и так рядом! Кто ж наши леса и альтидские земли спасет — как не мы?! Пойдут лучшие стрелки! Не сомневайся, Словута!..

Со всех вендских родов снарядили около трех сотен охотников. Набралось бы и больше, но для задуманного главной преградой являлась темнота. А вызвавшиеся идти в этот необычный налет могли без промаха бить как в кромешной тьме, так и при дневном свете.

Вечером Велислав собрал их на большой поляне. Необходимо было разъяснить стрелкам, что придется сделать.

— Венды! Охотники! То, что нам предстоит сделать — несложно! Видите, вон там, у деревьев, расставлены бочонки. В каждый из них надо вогнать по две вот таких стрелы.

Велислав достал из тула несколько стрел с черно-белым оперением. Все они были снаряжены недавно откованными бронебойными наконечниками.

— Это главное. Такими стрелами надо бить в первую очередь и только в бочонки! После этого стреляйте в вестфолдингов, но уже другим стрелами. На каждый отряд бруктеров придется по три наших охотника. У каждого будет по три-четыре таких стрелы. Завтра к вечеру мы выйдем из леса. К утру окружим стан дикарей. Каждый выберет себе цель — бочку с водой. Как только утром, на рассвете, викинги подмешают в эти бочки зелье — будем бить! Когда нападать, услышите и увидите.

Велислав достал из тула особую стрелу и не мешкая пустил ее высоко в небо. Длинная — для дальнего боя — стрела, снаряженная свистулькой из клееного рога, в полете завыла и падая издавала такой резкий звук, что у Прозора по коже пробежали мурашки.

— После этой я пущу горящую стрелу. По этому знаку не мешкая бейте в бочки. Одновременно дружинники князя Молнезара обрушатся на лагерь. Они будут отвлекать врага. Нападут со стороны леса. У нас будет время, чтоб продырявить все бочки, ну и сколько-то викингов… если получится. Вторая горящая стрела — это знак к отходу. После нее сразу бежим в лес. Вот, вроде бы и все. Все поняли, охотники? Скоро стемнеет. У Прозора снаряженные стрелы, разбирайте. Будем бить по бочкам, — надо привыкнуть…

Бруктеры подошли к границе Альтиды через два дня. Они разбили свое стойбище в трех верстах от леса, окружив клиньями-отрядами небольшое озерцо. Князь Молнезар угадал и это: место где станут дикари.

— Ну, Велислав, все как мы думали. Они тянутся к воде, — сказал виннетский князь, глядя как вдали к небу взметаются клубы пыли. Ее подняли тысячи и тысячи ног дикарей и викингов. Вчера долгая ненастная погода закончилась, и земля уже успела подсохнуть. — Когда начнем, воин?

— А что медлить, князь? — хмуро глядя на пыльную тучу, отозвался Велислав. — Сегодня вечером и выйдем. У нас все готово.

— Добро, — согласился Молнезар. — Выходим вечером. Моя дружина знает, что делать. Я ее поведу.

— Князь, прости, но зачем тебе туда идти? Там не надо много людей. Ну сотня, может две. Просто пошуметь, броней побряцать, внимание отвлечь. Даже и биться-то всерьез не надо! А если с тобой что случится?

Князь Молнезар помолчал. Затем тяжело вздохнул. Его лицо омрачилось.

— У меня есть маленький сын. Я не хочу, чтобы на нем висели грехи предков. Хоть они и сделаны из благих побуждений — но это грехи. Пусть уж они одолевают меня. Я искуплю их сейчас, чтобы ему не пришлось это делать потом.

Тень сомнения скользнула по лицу венда.

«В нашей ли власти искупать чужие грехи. Грехи… которых не было, — невесело подумал Велислав. — Эх, знал бы князь, благодаря кому мы знаем, как победить дикарей…»

Молнезар, положив руку на плечо молодого охотника, веско и твердо произнес.

— Велислав. Когда все кончится, я попрошу тебя об одной услуге. Я хочу, чтоб ты стал наставником моего сына, княжича Добромила. Наставником во всем. В охоте, в воинском деле. Я хочу, чтобы ты показал ему лес, научил его любить, жить в нем. Передай ему то, что умеешь и знаешь ты! У княжича есть воспитатель, опытный мореход, повидавший мир человек. Венд. Но его долго не было в наших краях, и он мало знает о лесе. А ты в нем вырос. Пусть у княжича будут два мудрых наставника. Обещаешь?

— Обещаю. После победы мы поговорим и об этом. А пока… Я схожу на священное место, к дубу Перуна. Принесу жертвы богам. Пусть наша праматерь Снежная Рысь поможет нам этой ночью.

— И пусть, — серьезно подхватил Молнезар, — великий Даждьбог поможет своим правнукам, пусть велит Купальнице сделать эту ночь непроглядный для глаз врага… Пойдем, Велислав. Я с тобой…

…Венды мчались к лесу. Перед Велиславом мелькала могучая спина Прозора. Богатырь улепетывал перепуганным зайцем. Велислав старался не отставать, но куда там! Сзади него порывисто дышало несколько охотников. Венды стремились быстрее юркнуть в густой лесной кров, зарыться в покрытую утренней росой хвою.

Велислав на мгновение остановился. Перевел дух, оглянулся. Кажется, зря так мчались! Сзади никого нет.

— Прозор, стой! Да стой же! Все кончено!

Богатырь остановился, оглянулся. На лице появилась довольная улыбка. Да, вроде действительно все закончилось: за охотниками никто не гнался. А вот бруктеры… Из их лагеря несся глухой рев, долетал перезвон оружия. В столбах пыли кипел водоворот. Шла бойня. Бруктеры уничтожали викингов. Опамятовавшиеся вестфолдинги сдерживали их натиск, но все тщетно. Им даже не удалось построить хотя бы один боевой клин: слишком далеко друг от друга они находились. Одиноко завывал боевой рог и где-то вдали грохотал барабан. Все напрасно.

Велислав хлопнул Прозора по плечу. По очереди обнял охотников, что ходили с ним в скрытый налет. Молодой венд испытывал несказанную радость — его замысел оказался верен. Альтида спасена.

Все прошло как нельзя гладко. С вечера вендские охотники вышли на закат и ближе к полуночи приблизились к лагерю бруктеров. Когда до него оставалось около версты, венды, разбившись на тройки, разошлись по сторонам. Надо было охватить лагерь широким незамкнутым со стороны леса кольцом. Это требовало времени. Темнота скрадывала бесшумные тени и стоявшие в дозоре викинги ничего подозрительного не заметили. А вендам наоборот, — горящие в лагере костры служили отличными указателями. Они хоть и скудно, но освещали и тяжелые очертания викингов, и спящих бруктеров и — главное — бочки с водой.

Незадолго перед рассветом, когда небо светлеет, стали щебетать утренние птицы. В их пение вплелся легкий пересвист перепелов. Перепела ночью не поют, но откуда это знать вестфолдингам? А этим пересвистом вендские охотники давали знать друг другу и Велиславу, что они уже расположились как надо, и готовы к стрельбе.

Вскоре из большого шатра, стоявшего посередине лагеря, вышел молодой светловолосый викинг в богатом, изукрашенным золотом доспехе. Судя по всему, это и был ярл — предводитель всего этого неисчислимого войска. Викинг поднес к губам турий рог и предрассветную тишину разрезал низкий, хрипловатый гул.

Викинги у костров встрепенулись, вскочили. Некоторые из них в свою очередь подали ответный сигнал, заодно будя резким звуком рога сонных очумевших дикарей. Бруктеры просыпались тяжело. Над лагерем понеслись стоны. Другие же вестфолдинги тем временем быстро подливали в бочки зелье. Надо торопиться, сейчас дикари потянутся к воде. Начинался новый день неслыханного до сей поры похода.

— Пора… — шепнул Велислав. — Твори огонь, Прозорушка…

Кивнув, богатырь достал из заплечной сумы небольшой, плотно укупоренный горшок. В нем лежал сухой трут. Из тула извлек длинную стрелу. Ее конец был обмотан пропитанной горючей смолой бечевой. Сорвав с горшка крышку, Прозор взяв кремень, изготовился стукнуть по нему кресалом.

— Готово…

Пронзительно завыла сигнальная стрела Велислава. И тут же Прозор, стукнув железом о камень, высек искры, сунул во вспыхнувший трут конец просмоленной стрелы и вскочив выстрелил высоко в небо, — так, чтобы стрела угодила в середину лагеря. Богатырь стрелял не наобум. Он рассчитал так, чтобы горящая стрела угодила прямиком в шатер ярла Халли. Только он с его силой и ловкостью мог проделать такое: жилище ярла находилось далеко от охотников. Получилось! Шатер вспыхнул как сухая береста.

А Велислав, не дожидаясь пока завывающее древко воткнется в землю, стремительным, отработанным движением наложил на тетиву бронебойную стрелу с противоядием и почти не целясь пустил ее в дальнюю бочку с водой. Он точно видел, что викинги уже вылили туда отраву.

— Давайте, ребята! — негромко произнес он. Но охотники и без его слов уже били в сторону костров: сначала в бочки, потом в викингов. В лагере нарастало смятение. Вестфолдинги не понимали, что этим утром случилось с их послушными рабами. Но разбираться некогда. Со стороны пасущегося невдалеке конского табуна раздался тягучий хриплый рев страшных беров. Это венды-охотники, изображая гнев лесных хозяев, погнали лошадей на лагерь, внося смятения еще больше.

Вроде все сделано как задумано. Велислав пустил в небо еще одну горящую стрелу — сигнал отхода.

— Все! Уходим! За мной ребята!

Подхватив легкие копья-сулицы, охотники припустили к лесу. Велислав на мгновенье оглянулся и увидел, что остальные тройки не мешкают и стремительно несутся прочь от лагеря. Вторую горящую стрелу увидели все.

А тем временем в лагерь бруктеров врубилась дружина виннетского князя. Они отвлекала внимание викингов. Но этого не требовалось. Вестфолдингам не до нападавших альтидцев. Уцелеть бы самим! Ошалевшие викинги отбивались от бруктеров, но… На одного вестфолдинга сразу набрасывалась дюжина — а то и больше — дикарей. А на месте изрубленных появлялись новые и новые! То, как использовали бруктеров викинги, обернулось обратной стороной: дикари одолевали своих поработителей числом. Уцелевшие вестфолдинги не могли изменить ход битвы, но сделали ее еще более ожесточенной. Гудел рог, звенели мечи. Викингам все-таки удалось сплотиться в единый отряд-вепрь, и сейчас ожесточенно отбиваясь, они медленно двигались на закат.

Ощетинившаяся копьями дружина виннетского князя тоже отходила к лесу. Но на нее никто не нападал.

Велислав не стал смотреть, чем кончится дело. И так все ясно.

Казалось, весь этот необычный налет занял немного времени, но к его концу уже почти рассвело и из-за леса, на крае голубеющих небес, алела заря нового дня.

Подходя к лесу, Велислав увидел, что в поле выходят альтидские войска. «Наверно для боя строятся, — мелькнула мысль, — но ведь это не нужно — мы победили». Остановившись, Велислав стал поджидать вендских охотников. Они подходили к лесу издалека, с разных сторон: ведь после налета все бросились врассыпную, кто куда — лишь бы подальше от лагеря. Велислав тревожно вглядывался в каждое лицо. Потом просветлел: все живы. Когда охотники собрались, Велислав улыбнулся и весело спросил: — Ну, как? Удачно поохотились? Все целы?

Впрочем, последний вопрос был ни к чему. И так ясно, что, отстрелявшись, все успели уйти целыми и даже невредимыми.

— Целы, целы! Стрелять несложно, главное ноги унести! — отозвался задорный голос.

— Ну и ладно. Отдыхаем, друзья. Мы свое дело сделали. Нападать на Альтиду некому.

Велислав вгляделся вдаль.

К лесу подходила виннетская дружина. А вот в ней были раненые и даже, кажется, убитые. Кого-то несли на составленных копьях. Дружинники бились в самом лагере. Немудрено: ни в одном бою без жертв не обходится. Но ярко-красный плащ князя Молнезара Велислав увидел издалека.

Вчера вечером Велислав убеждал князя, что не стоит выделяться. Ведь его дружина пойдет не в большую сечу, а в легкий налет — для того, чтобы отвлечь внимание. Поэтому уместный в большом бою яркий приметный плащ был совсем ни к чему. «Эх, князь! — подумал Велислав. — Упрям! Не переубедишь. Впрочем, в темноте красный цвет не так заметен, как при солнце…»

Князь заметил Велислава. Отдав приказ шедшему рядом сотскому, он повернул к вендским охотникам. Дружина князя Молнезара пошла дальше, а виннетский князь и молодой венд поспешили друг другу навстречу.

— Ну что, Велислав! Победа?!

— Победа, князь! Ты только взгляни, как они там друг друга молотят! Я думаю, скоро от викингов и следа не останется!

Князь, щурясь, смотрел вдаль, на пыльное облако. Оттуда долетал шум сражения.

— Ничего не вижу! Ну и зрение у тебя, охотник!

— Так ведь и я не вижу, князь! Просто знаю!

Они рассмеялись. Князь похлопал Велислава по плечу.

— Отдохнуть бы, в баньку сходить, да дело до конца не доведено. Подождем.

— Подождем, князь, — весело согласился Велислав

— Пошли к воеводам, им тоже надо знать, как дело было…

К полудню пыльное облако осело. Незадолго до этого наблюдатели увидели, что из него вырвалось несколько десятков всадников и нещадно гоня лошадей поскакали на закатную сторону. Погони за ними не было. А над стойбищем бруктеров кружили черные тени. Стервятники знают: битва — это добыча, пир. Надо только дождаться.

— Викинги! — восторженно крикнул кто-то из воевод. — Ноги уносят! Ну-у дела! И биться не стали, чтобы в Валгаллу с кровавым мечом придти! Непохоже на них.

— Наверно такие викинги, — вполголоса сказал князь Молнезар. — Они с самого начала честь не блюли. Чужими руками бились…

— Князья! Воеводы! Ну что, добьем врага, пока он слаб? — предложил полоцкий князь. — Чтобы после этого разгрома даже смотреть в альтидскую сторону боялись!

— А стоит ли, князь? — слегка удивился Велислав. — Викингов нет, опаивать бруктеров некому. И вести их дальше некому. Да и не пойдут они дальше. Вы же знаете — не по своей воле шли. Хорошо бы с ними перетолковать. Может, их едой, какой ни на есть снабдить? Разъяснить — где они, путь домой указать? Добро худо переможет. Не устоять худу против добра…

— Угу, верно говоришь, — согласился полоцкий князь. — Только хорошо добро тому делать, кто его помнит. А вот вспомнят ли потом дикари, что мы к ним с добром отнеслись?

— Позже узнаем, что они дальше делать хотят. Пусть остынут. Им под викингом несладко приходилось. Как живы-то до сих пор, как от бескормицы еще ноги таскают?

— Вечером к ним пойдем, — невозмутимо сказал князь Молнезар. — Велислав прав. Сначала добром. Ну а если… — что «если», он не договорил. — Одна рука его сдавила черен меча, а вторая сжалась так, что хрустнули пальцы.

К вечеру Велислав и Прозор и князь Молнезар поскакали к лагерю бруктеров. За ними ехала сотня доверенных княжеских дружинников. Князь Молнезар решил окончательно закрепить победу. Хотя воевать вроде никто не собирался. Бруктеры, после того как перебили викингов, так и не сделали ни одной попытки куда-либо двинуться: ни на восход, ни на закат.

Копыта коней мягко ступали по высокой траве. За день земля пропеклась. Бездонное, безоблачное небо истекало зноем. Но люди как будто не чувствовали жары. Порой казалось: все, что произошло сегодня ранним утром — всего лишь сон. Чудесный радостный, но сон. «Хорошо, что все кончилось, — стряхнул наважденье Велислав. — Эвон, какое пекло! А ведь они сегодня бы двинулись! Точно! Лес запалили бы… Эх!»

Не проехав и половины пути, дружинники пустили лошадей неспешным шагом. Пусть дикари видят, что воины едут к ним не спеша, с добрыми намерениями. Когда до лагеря оставалось не больше версты, альтидцы остановились.

— Может спешимся, князь? — предложил Велислав

Молнезар повернулся к своей дружине. Поднял руку.

— На землю, воины! Пусть видят, что мы с миром!

Спешившись, дальше не пошли. Стояли настороже. Малейшая опасность, и воины взлетят на своих скакунов. Но все обошлось. От лагеря в сторону альтидцев также неспешно направилось несколько десятков дикарей. Прозор, морща лоб, пересчитывал. Потом обернул изумленное лицо к Велиславу.

— Их сотня, и еще три бруктера! Как и нас! Точно, войны не хотят!

Впереди бруктеров шел высокий, чуть ли не на две головы выше остальных, дикарь. Узловатые пальцы его левой руки сжимали увенчанную шипами дубинку, а правая держала круглый узорчатый щит. Он вряд ли полностью прикрыл бы грудь дикаря. Она была настолько широка, что щит в его руке казался каким-то несерьезным, чуть детским. Прозор даже завистливо крякнул. Он считал себя настоящим богатырем. И по праву, — вендских лесах он еще не встречал равных ему и по мощи, и по стати. «Пожалуй, я бы его одолел, — утешился молодой венд. — Но бороться нам точно не дадут, не то время, чтобы поединки устраивать…» На плечах бруктера висела мохнатая шкура неведомого вендским охотникам зверя. Остальные дикари подстать предводителю: тоже обмотаны шкурами и так же вооружены — дубинками и щитами. Только что ростом поменьше, и не такие здоровые.

Бруктеры остановились. Их предводитель бросил на землю дубину и щит, воздел кверху руки, показывая, что они пусты и что зла от него ждать не надо. Неожиданно для альтидцев он что-то загорланил низким, рыкающим, схожим с ревом хищного зверя, голосом.

— Что это он голосит, князь? — тихо спросил Велислав. Он напряженно вслушивался, но не мог разобрать ни слова. — Мне его наречье неведомо.

— Спрашивает, не те ли мы люди, что напали на них ночью и учинили великий разбой над их врагами — викингами.

— На каком языке он говорит?

— По-фризонски, но какой-то он не такой. Смутный… Я сам с трудом разбираю. Сейчас попробую ответить.

Князь набрал в грудь побольше воздуха, и стал что-то громко кричать.

Казалось, бруктер напряженно вслушивается. Затем он сделал несколько шагов вперед, все так же показывая пустые руки. Еще два дикаря тоже сложили оружие и стали рядом с предводителем.

— Ну, Прозор, придется тебе за главного быть, — усмехнулся князь Молнезар. — Они хотят поговорить мирно. Надо этим воспользоваться.

— Я с ним пойду, князь. — Велислав положил на землю лук, снял с пояса длинный охотничий нож. — Мало ли что… Знаешь, князь, я немного разумею язык вестфолдингов. Когда первый раз в разведку ходили, я слышал — викинги с бруктерами по-своему говорили.

Князь Молнезар отцепил от пояса меч. Положил на землю щит. Кивнул сотскому — мол, ты за главного, смотри в оба.

— Все пойдем. Их трое, и нас трое.

Альтидцы и дикари медленно пошли навстречу друг другу. Встретились на полпути. Предводитель бруктеров снял с плеч косматую шкуру и размашисто бросил ее на земли. Затем плотно на нее уселся, указав своим товарищам, чтобы садились тоже. Что ж, в ногах правды нет. О важном говорить — надобно хорошо расположиться.

Князь Молнезар неторопливо расстегнул бляху своего красного плаща и так же размашисто бросил его оземь. Усевшись, показал на место возле себя. Велислав и Прозор не заставили себя ждать. Все проделали так же, как и бруктеры. Даже чуть ли не все движения повторили. Видимо бруктерам это понравилось. Их предводитель, оглядев Прозора, прищелкнул языком и улыбнулся. Молодой богатырь улыбнулся в ответ. Кажется, разговор получится.

Первым заговорил князь Молнезар.

— Ты спрашивал — кто мы? Да, мы те люди, которые обстреляли вас ночью. Наша земля лежит за этими лесами. — Молнезар повел рукой, показывая на лес за спиной. — Мы ее защитники. Мы не били в вас. Мы стреляли в вестфолдингов. Ты понимаешь меня, воин?

И тут же он повторил это по-фризонски.

Бруктер захохотал.

— Конечно понимаю! Ты говоришь так же, как те бородатые люди, что нас сюда вели. Мы понимаем, что они говоря. Мы можем говорить как они, и как наши соседи — фризоны. Мы с ними иногда меняемся вещами.

Велислав безмолвно, одними глазами спросил у князя дозволения. «Мол, князь, не гневайся. Дозволь и мне слово молвить». Молнезар медленно прикрыл глаза — говори.

— Ты говоришь они вас вели? Как они вас вели? Вы им подчинялись? Вы шли по своей воле?

Темноликий бруктер насупил брови, в его глазах заплескалось пламя.

— Нет, не по своей! Бородатые! Они пришли на наши земли давно. Выплыли из ночного тумана на реке. Много, очень много солнц назад. Два раза по две руки. — Бруктер дважды показал растопыренные пальцы на обеих руках. — Их привел краснолицый воин с красными жесткими волосами. Они пришли на красивых золотых лодках. Бородатые сказали, что их земли больше нет и им негде жить. Они попросили у нас убежища. Мы приняли их. Бородатые построили себе дома. Учили нас, как надо делать лучше, как плавить бронзу и как быстро разводить огонь. Мы долго жили в мире. Мы не мешали и помогали друг друга. Наши земли велики и обширны. Но они не такие как ваши. У вас холодно. Бородатым у нас трудно было выжить. Они называли себя сыновьями Одина. Это их бог. Он любит войну. Бородатые хотели, чтобы мы пошли воевать для их бога. Мы не пошли. У нас свои боги. Наши боги не любят войну. Так мы жили несколько лет. Потом красноволосый куда-то ушел на своей золотой лодке и долго не возвращался. Когда он вернулся, то перестал быть предводителем бородатых. Их вождем стал его сын. Его звали Халли. Он всегда носил с собой большой топор. Потом красноволосый снова исчез и больше не вернулся. Бородатые уплывали на своих золотых лодках вниз по реке. Они проходили сквозь туман и возвращаясь привозили с собой женщин. У них была разная кожа. И черная, и белая как у вас. Эти женщины рожали бородатым детей. Потом был большой праздник. На него собрались великие вожди со всей нашей земли и много других сильных людей. Бородатые угостили нас пьянящим напитком. После того как мы выпили его, мы стали им подчиняться.

— Почем вы стали подчиняться? Как? — спросил Велислав.

— Мы будто уснули. Нам снилось, что мы идем войной в другие — холодные страны. Мы сжигаем города и убиваем людей. Убивать нам велят бородатые. Они нас этому быстро научили. Красноволосый предводитель, который давно сгинул, и его сын Халли забрали наши души. А сегодня мы внезапно проснулись. Но не все. Те, кто остался спать — умер. Мы сами их убили. Когда я проснулся, то напал на Халли. Но он смог убежать. Хотя и с отметиной от моей дубины. Я снес ему ухо. Мы убили многих бородатых, но некоторые все же убежали. Они умеют воевать. Теперь мы хотим вернуться к себе. На вашей земле холодно. Даже сквозь сон мы ощущали холод. Солнце у нас светит совсем не так как здесь. Наше солнце теплое…

— Возвращайтесь, — сказал Велислав. — Вам тут делать нечего — это не ваш мир…

— Ваша земля там, — показал князь Молнезар в сторону заходящего солнца. — Идите туда.

— Мы уйдем, — легко согласился бруктер. — Мы уйдем утром. Если вы будете в нашей земле, то разыщите меня. Меня зовут Ценур. Я великий охотник в наших землях. Еще вы их называете Земли Мрака. Но у нас лучше, чем тут…

Утром бруктеры получили все зерно, что удалось собрать за ночь с ближайших деревень и кой-какие другие съестные припасы. К полудню дикари ушли в сторону закатных земель…

После победы князь Молнезар зазвал дорогих гостей в Виннету на пир. На нем были и старейшины родов, и князья и воеводы. Словом все те, кто в трудный час поспешил на помощь вендским лесам, а стало быть и Альтиде. Столы ломились от яств, хмельные напитки текли рекой.

— Ну Велислав! Ну хитрец! — в разгар пира воскликнул старейшина рода Лисиц. — Жаль, что ты не нашего рода. Ты — как мудрый старой лисовин! Все наперед знаешь! Старой, — повторил старейшина смакуя это слово. — А пусть теперь тебя зовут Старой! Велислав Старой! Старой — покрытый великой славой. А? Как, люди! И будь ты отныне в нашем роду таким же желанным, как и в своем. Будь ты и рода Рыси, и рода Лисиц!

— А Прозор? — улыбнулся Словута Хват. — Что ж вы его забыли! И тебя богатырь мы тоже в свой род примем. Будешь и ты наш: и рода Снежной рыси, и рода Лося. А вот с прозваньем знаменитым погоди пока. Еще успеешь себя славой покрыть. Прозванье — оно на всю жизнь дается!

— Дайте и мне сказать, почтенные! — торжественно сказал князь Молнезар. — Все вы знаете, что это за воины. Радостные, в ратном труде ярые — как светлый солнечный бог Ярила! Он новую жизнь земле дает, вот и они так же дали жизнь Альтиде! Измыслил я небывалый чин сделать. И назначить этим чином этих двух молодцев. В бою они ярые, а стало быть — бой яры! Много в Альтиде воевод, тысяцких. Но таких как эти охотники нет. Поклонитесь людству, бояры!

С той поры так и пошло — боярин Велислав Старой. Тогда это имя и чин он получил навсегда. Но они с Прозором так и не привыкли, что их кличут боярами. Молодые охотники стеснялись, краснели. Их место в лесу, а не в княжеских палатах.

А вендские леса, закатную часть Альтиды, те народы, по которым прошла война, стали называть леса Рыси. А так как не все иноземцы могли правильно выговорить это слово, то в устах их оно стало звучать как Рось, или Русь. Земля рыси. Земля Русь…

Велислав же, держа данное виннетскому князю слова, стал наставником его сына — маленького княжича Добромила. Наставником не в воинском деле — нет! — тут и без него хватало опытных воителей.

Князь Молнезар хотел, чтобы его сын стал одним из вендов, по образу жизни, по мыслям, по духу. Чтобы Добромил уважал, любил, знал Лес. Знал души деревьев, знал зверье, проживающее под ними. Чтобы не отказывался бы он от матери земли, не стал для нее изгоем, пасынком. Благо и крепость Виннета, и невеликое виннетское княжество со всех сторон окружали невиданные по своему величию леса, хозяевами и владетелями которых — опять же — были венды.

Ведь это они, старейшины вендских родов, не столь уж давно — не то что по меркам богов, а даже по людскому летоисчислению — постановили выделить у истока Ледавы место. Пусть на нем будет построена крепость и сотворено окрест нее небольшое княжество. Благо весь народ в альтидских землях издавна говорил на одном наречии; все, так или иначе, доводились друг другу хоть и отдаленной, но роднёй: все чтили одних богов. Все они были альтидцами… И у всей Альтиды был один враг, окружающий великую страну с трех концов света. И прозвание этому врагу было простое — внешний мир.

Там, во внешнем мире, за пограничьем, люд безжалостно уничтожал друг друга. И делал это, как правило, безо всякой на то причины. Все грызли всех и вся. Сильный пожирал слабого. Слабый огрызался и пытался пожрать сильного. Иногда это удавалось. Во внешнем мире шла нескончаемая бойня. Во внешнем мире властвовала жестокость и корысть. Про любого, мало-мальски удачливого завоевателя говорилось, что жестокость, с помощью которой он стяжал победу, сродни звериной.

Почему-то считается, лесное зверье жестоко. Но это совсем не так: дикий зверь, принадлежащий к одному роду не убивает своих сородичей. Лишь в океане стремительные акулы в своей ненасытности пожирает все, что окажется близ ее зубастой пасти. Вот и во внешнем мире люд был сродни акулам: все воевали против всех. Там постоянно, то тут, то там вспыхивал пожар войны. Вот и выходит, что самое жестокое зверье — человек. Во внешнем мире даже самые захудалые властители, державшие под рукой сотню — другую воинов, безжалостно рвя друг-друга, всегда зарились на богатую Альтиду. И им в мечтаниях мнилось ухватить от нее жирный, или не очень, кус. Лишь бы ухватить, хоть что-нибудь, хоть как-нибудь. Лишь со стороны полуночи, из мрака вековых льдов и царства холода, никто не угрожал альтидским землям. Вот потому, со стороны заката, мощная крепость в истоке Ледавы была необходима. Вендские старейшины это понимали. И виннетский князь никогда не забывал, на чьих землях основано его княжество….

Надежды виннетского князя Молнезара оправдались — молодой вендский охотник Велислав стал лучшим воспитателем его сына: Добромил рос настоящим охотником, воином, мужчиной. А полсотни вендских охотников, под предводительством Велислава стали для маленького княжича такой внушительной охраной, какой мог бы позавидовать иной, совсем не бедный иноземный властитель — содержащий для этой цели не одну сотню воинов…

 

ГЛАВА 4

О некоторых чудесах, с которыми столкнулись вендские охотники в своем родном доме — лесу

На узкой глухой звериной тропе под копытами коней хрустели сухие сучки. Влажная, истоптанная лесными жителями земля в низинах хищно чавкала. Венды поднялись на сухой пригорок. Над ближним кустарником, всполошась, закружила хохлатая сойка. Хохолок у птицы вздыбился. Перья затопорщились. Тревога! Птица искала для разора птичьи гнезда, и всадники отвлекли ее от этого важного занятия.

С вершины ближней сосны послышались тревожные щелканье и цоканье. Это ругалась белка. Наверно, где-то рядом ее жилье. Смышленый зверек отвлекал или пытался увести непрошенных гостей подальше от гнезда. Добромил, поискав глазами, увидел высоко на дальней лиственнице искусно сплетенное из веточек беличье гайно. Мальчик чуть улыбнулся: «Не бойся, никто тебя бить не будет. Ни к чему… Весенний мех — он цены не имеет. Вот зимой — другое дело. Выводи спокойно своих бельчат. Живи без опаски. Однако — всех распугаем. Эка как шумим! Небось, на весь лес слышно — мы идем». Незаметно для себя мальчик научился видеть мелочи; думать как заправский охотник. Еще бы! С такими наставниками всему научишься.

Прозор, едущий, как и положено предводителю — впереди, увидел меж деревьев просвет: небольшую, залитую солнечным светом поляну. Видимо заметив, или услышав, там что-то необычное, он поднял руку: призывая к вниманию и тишине. Обернувшись к спутникам, Прозор, чуть качнув головой, стрельнул глазами в правую сторону. Затем, плавно поведя туда рукой и приложив палец к губам, сделал страшные глаза. Чтоб его спутники — чего доброго! — не вздумали каким-нибудь необдуманным возгласом обнаружить себя. В основном это относилось к Добромилу. Борко и Милован знают, как надо вести себя в лесу, а Любомысла трудно чем-либо удивить. За долгую жизнь старик и не такое видел.

Тур средь ветвей возник призрачным видением. Задрал голову с острыми, слегка изогнутыми рогами. Утробно и густо замычал. Эхо покатилось по лесу. Слева, из-за отдалённых темных сосен, на его зов выскочил второй бык, громко треща сучьями. Он был чуть поменьше первого — и туловом, и рогами. И отваги у него пока было не так уж и много. На чужую землю его привела дерзость и желание обладать своей первой самкой. Пришлый тур остановился, заревел…

Краткий миг быки стояли неподвижно, буравя друг-друга пристальным взглядом. Затем разом ринулись вперед, выставив крутые лбы и острые рога. Копыта взрыли землю. Туры бежали так, что гулко содрогалась земля. Из-под ног комьями вылетали обрывки мха и дерна. Помнилось, что от скрестившихся в схватке рогов брызнули искры. Бой длился недолго. Молодой тур с позором бежал. Его победил, напугав ревом, хитрой хваткой и прытью более опытный, искушенный в боях матерый бык.

Еще не один год он с отвагой будет охранять свои владения, отваживая незадачливых и неискушенных в битве соперников. Вдали послышался глухой рев — это самка призывала победителя. С шумом прогнав сквозь ноздри струи теплого воздуха, лесной великан скрылся меж деревьев.

— Ух, — выдохнул Добромил. — Вот это да!

— То-то, — ухмыльнулся довольный Прозор. Еще бы, схватку любимцев богов не каждый раз увидишь! — А вы чего за ножи похватались? — богатырь порицающе цыкнул на молодцев. Борко и Милован в самом деле сжимали, поигрывая пальцами, рукояти длинных боевых ножей и горящими глазами смотрели в сторону, где скрылся гордый великан. Лица парней были печальны: ушла знатная добыча. — Аль не знаете, что по весне тура не берут! Весна — это пора любви. Вот в другое время — пожалуйста. Принесите требы великие, попросите дозволения у Дивы. Мол, богиня, прости нас неразумных — хотим твоего слугу добыть. Поизносились, и пояс турий нам нужен, чтоб все нашу отвагу видели. Берите по ножу и в лес. Ну а кто победителем выйдет, так то никому не ведомо. Сами видели, каков он в бою — тур. Проворства не меньше нашего, а уж си-илы… — зажмурив глаза, протянул Прозор.

Предводитель пришел в благодушное настроение. Битва лесных великанов запала в душу. Забылись и ночные передряги, и мертвый берсерк, что на белый свет наглядеться не мог, глазами медяки спихивая. Прозору захотелось поговорить, благо никакой опасности поджидать не приходилось. Бой туров распугал все зверье на многие версты вокруг.

— Хочешь, княжич, расскажу, отчего по тем, кто по лунной дорожке на Велесовы пастбища ушел, печалиться не надо? Ты знаешь нашу притчу?

— Какую притчу? — полюбопытствовал Добромил. — Любомысл мне много всяких сказов и преданий рассказывал. Скажи, может и знаю.

Княжеский наставник усмехнулся. Ну-ну, сейчас Прозор загнет что-нибудь этакое! Не с его косноязычием только притчи да байки рассказывать. Нет, его друг, конечно, умеет и складно толковать, и болтать о чем угодно, и повеселиться, когда для веселья причина есть. Но вот притчи? Это что-то новое. Чтобы сказы сказывать, надо чтобы голос как лесной ручеек журчал да убаюкивал. А в иных местах повышать его надо, чтоб бурным потоком грохотал. Чтоб пугались, те кто слушает, переживали… А вот Прозор? Ну никак зычный голос дружинник не был схож с тихим водным перезвоном. Водопад бодрящий со стремниной — это пожалуйста, а вот убаюкать? Добро — пусть говорит. Послушаем. Может и развеет княжича, отрешит от тяжких дум. Любомысл-то видел, что отрок хоть и улыбается, но печаль порой омрачает его лицо. И причину этому старик знал — княжич о погибших друзьях тоскует.

— Была у одних стариков-родителей любимая дочь, — проникновенным голосом загудел Прозор, — души они в ней не чаяли, нарадоваться не могли. Ладненькая такая была… складненькая. Ну прям — ягодка лесная! И вот как-то пошла лапушка-дочь в лес: ягоды там собирать, иль грибы… А может орехи. Не знаю точно… И попалась она на глаза лесному быку-туру. Такому же, как мы только что видели. А родители дочку нарядно одевали. Ярко… Вот увидел девушку тур, и загорелись у него глаза. Ноздрями зашевелил, задышал тяжело и замычал на весь лес. Как туры зов дают, ты Добромил щас слышал, — громко и зычно, аж листва дрожит. Глаза у него — ну прям как рубахи у наших молодцев! — заалели-побагровели. Захотелось любимцу богов женихаться с этой девицей. Я же говорю — красивая, нарядная, румянец на щеках. Не устояло турье сердце… Подбежал он к девушке, и говорит ей ласково, сватается: «Давай поженимся, красна девица?» А девушка испугалась быка-тура: глаза у него кровью налитые, и копытами землю скребет от нетерпения. Пустилась она от такой страсти бежать куда подальше! А тур за ней! Долго ли коротко ли бежали, и вот бежала, бежала девица, да не удержалась на ноженьках своих неутомимых и упала. А бык бы-ы-стро мчался… Не мог сразу остановится, стать свою богатырскую сдержать… Ну, налетел он на нее… и невзначай затоптал копытами свою невесту. Бык-тур — он большой, тяжелый… После его копыт навряд кто жив останется… Что делать? Принес тур ее родителям-старикам на своих длинных рогах. Забирайте, мол, свою дочь — призвал ее к себе Велес, умерла она. Хороните по обряду, да тризну справьте. Не удалось нам пожениться… Ну что тут поделаешь? Погоревали-погоревали родители, да похоронили лапочку-дочь. Да вот только никак все успокоиться не могли — плакали да убивались… Забыли, что по ушедшим слез лить не надо. Одна отрада у них была: как спать лягут, так все им видится, что дочь на рогах у тура каждую ночь к ним приезжает, на лавку у стены садится и разговаривает с ними… Ну, еще еду готовит, да в избе прибирается-хозяйствует. Совсем как при жизни! Много времени прошло, много слез старики пролили. — Тягучим голосом, нараспев, тянул Прозор, не видя, что отроки — Борко да Милован, покраснели и надули щеки так, что казалось: румяные лица вот-вот лопнут. — И вот настала ночь, когда не пришла к ним дочка разговаривать и в избе прибираться. Одну ночь ее нет, другую… Что ж случилось-то такое? Захотелось родителям узнать, куда их дочь подевалась. Вышли они ночью в лес посмотреть, да поискать ее. И тут слышат в кустах стоны натужные, и будто кто-то, что-то тяжелое волочёт! Побежали старики туда, а там их дочь впрягла тура-быка в большое корыто, и тянут они его вместе. А корыто слез полное, что родители по ней пролили! И не сдвинуть это корыто с места. Вот какое оно тяжелое! Поняли родители, что не стоит плакать да убиваться по дочери: тяжело ей с их слезами совладать. Слишком уж их много пролито. Даже тур, ее жених, и тот это корыто с места сдвинуть не может. Перестали старики по ней плакать да убиваться. Прошло еще какое-то время. И вот как-то раз, как стемнело, снова пришла их любимая дочь. И говорит им такие слова: «Спасибо батюшка, спасибо матушка, что перестали плакать по мне, да убиваться. Не пускали меня ваши слезы с земли на небо. Много их было, тяжелы они — назад тянули. Если бы вы не плакали по мне, то я давно бы с земли ушла. А теперь, когда нет у меня этого корыта слез, я могу на луну уйти, пусть Велес рассудит обо мне». И ушла она, и больше к родителям по ночам не приходила. А вот только с той поры горевать они перестали. Поняли, что слезами горю не поможешь. Что наоборот, радоваться надо — когда человек с земли уходит. Ведь если не грешил он сильно, и в пекло не попал по велению Велеса, то жизнь его ждет гораздо лучшая, чем прежде была. Так что никогда не надо по ушедшим горевать, Добромил, — заключил Прозор, — они тебе спасибо скажут, что не приковывают их наши слезы да печаль к земле, как приковывали эту вендскую девушку…

«В общем, притча хороша. Хоть Прозор и рассказывал не слишком складно, — подивился Любомысл. — Можно было бы и приукрасить — более витиевато изложить. Впрочем, он прав: не стоит горевать по ушедшим, а только радоваться надо, что им лучше, чем нам. Да и княжич к Прозору прислушивается — для него он герой. Что ж, Прозор молодец — к месту свою притчу рассказал. Странно, почему я ее раньше не слышал?»

— Эх, Прозор, Прозор! — заулыбался, залучившись морщинами старик. — А ведь знаешь что? Великий дар в тебе пропадает! Зазря пропадает! Я б на твоем месте бросил бы службу у нашего князя, да подался бы в былинщики! Заимел бы себе гусли, аль какую другую вещь — поющую да слух услаждающую. И ходил бы я с этими гуслями по городам и иным местам, где добрый люд живет, не тужит. В каждой корчме я бы такие байки да притчи занятные рассказывал, да подпевал, когда надо, густым голосом. Когда бы, в какое поселение ты б не зашел, то матери молодые выводили бы своих чад малых, и показывали бы тебя им. Чтоб до конца дней своих разумные дети помнили, как мимо них проходил славный сказитель, да песню пел… Потом бы глядишь — и внукам бы это рассказывали, хвалились… Ты только подумай, Прозор! — хитро-проникновенным голосом убеждал старик дружинника. — Везде тебе почет, все тебя любят и знают! А тебе ничего и делать не надо: только знай, горло дери в свое удовольствие, да честной люд вот такими сказками потешай! И все бы тебя знали, привечали, да к себе погостить зазывали. Ведь каждому было бы лестно, что у них на лавке у стены сидит не кто-нибудь, а сам великий былинщик Прозор! Да песни и байки свои ладные тянет! Эх, какой баюн в тебе пропадает! Вижу теперь, не только мечом ты махать горазд.

Прозор с подозрением покосился на Любомысла. В словах старика явно чувствовался какой-то подвох. Особенно, когда Любомысл сказал, что его будут детишкам показывать, как диво-дивное, и что он на лавках будет горло драть. Прозор думал, чем бы ответить…

А два молодых увальня — Милован да Борко уже в открытую скалили зубы. Ладно, у них ума пока не палата — набраться его еще где-то надобно. Им лишь бы поржать как жеребцам — что вокруг кобылок вертятся да гарцуют, да баклуши побить. «Ничего, в Виннету вернемся, я их погоняю поутру, поплещутся у меня в Ледаве — с берега на берег по несколько раз без остановки, — злорадно подумал Прозор, — когда посинеют, румянец спадет, так забудут, как над старшими насмехаться! Пыл-то быстро сойдет».

Хотя, конечно, Прозор это просто так подумал. Не будет он парней гонять. Борко и Милован дружинники княжеские, да вдобавок ко всему — венды. Они охотничье и воинское умение с молоком матери всосали. И так все умеют. И Ледаву могут переплывать туда да обратно устали не ведая. Конечно, на мечах им далеко до Прозора, да и из луков парни не могли бить в кромешной тьме. Но, не все сразу… Опыт потребен.

А таких как он немного. А вообще-то — в остальном молодцы уже ничем не уступят другим воинам. И иноземным воителям с ними тягаться бесполезно. Велислав — он кого попало в свою дружину не набирал! Ему князь Молнезар полную волю дал: какова должна охранная дружина при маленьком княжиче быть — то Велиславу решать. Вот Велислав и набрал самых лучших. Милован и Борко из рода Рыси, сам Прозор из рода Лося. Есть воины и из других родов. Почитай что со всех вендских лесов, из всех родов, кто-нибудь да несет службу при князе. А уж в охранный отряд Велислава вообще самые лучшие вои и охотники набраны! Недаром у всех знак на плащах одинаков — прыгающая рысь в круге. Рысь — это понятно. А круг означает солнечный щит бога Хорса. Нет равных этим витязям… Нет — и не будет!

Милован и Борко всё скалились. Лишь бы насмехаться над старшими, всякую чушь выслушав. Борко вон — даже про свою переломанную руку позабыл… Его хоть и сильно зацепило, да нестрашно. Наружу кость не вышла. Тут главное ее в лубок правильно уложить. А это Прозор делать умел. Все от отца Беляны пришло. Ах, Беляна, Беляна… Дочь деревенского знахаря. Подружка детства. Жаль, что по вендским законам нельзя жену из своего рода брать. А так бы женился Прозор на ней, не раздумывая. Беляна после смерти отца тоже людей врачевать начала. И ничего, получается. Доброй знахаркой стала. Советами ему помогала. Вот и серебряное простенькое колечко, что на пальце у Прозора крепко сидит, она на добрую память дала. Если б не кольцо это, то лежал бы сейчас в Древней Башне вместе с другими. В беспамятстве бы лежал… А Велислав бы их сторожил…

Прозор взглянул на кольцо. Ничего особенного. Такие колечки маленькие девчушки носят. Что это там Беляна говорила: что не простое оно? Прозор как надел его перед расставанием, так и не снимал. Почти вросло в палец. Надо будет как-нибудь снять — с жиром и нитью, да глянуть: может там внутри какой знак-оберег есть? «А не пойти ли нам, когда все закончится к старшинам рода? — обожгла неожиданная мысль. — Да не упасть ли им в ноги вместе с Беляной? Ведь они хоть и из одной деревеньки, да никаким боком родней друг другу не приходятся!..» Ведь в их деревне ни у кого не было таких чудных рыжих волос как у Беляны, да таких голубых глаз. Отец ее был пришлый, а мать… Как Прозор слышал, мать Беляны великой знахаркой была, и тоже не из рода Лосей. «Надо будет разузнать получше, — уже весело подумал богатырь, — да и Беляна сказала, что ждать будет. А то, что она рыжая — так я слышал, что рыжие женщины, они великим даром наделены! И каждая по-своему. Может и Беляне ведомо, что мы вместе когда-нибудь будем? Ведь недаром так сказала — „ждать буду…“. Точно, так и сделаю».

Настроение Прозора заметно улучшилось. Взглянув, на улыбающихся Борко и Милована, оскалился в ответ, и со значением молвил:

— А что ребята? Что это вы такие смешливые вдруг стали? Я что-то не пойму! Вам перст покажи — так вы и над ним смеяться будете? Ведь верно? Показать, чтоб веселее ехать было?

Прозор вздел над головой жесткий, как древко копья-сулицы палец. Борко ухнул, а Милован, захрюкав, чуть не рухнул с лошади. Любомысл от души показывал свои крепкие, не по возрасту, зубы. Добромил звонко залился смехом, но не над пальцем Прозора, а над потешным видом молодых дружинников. Одни только лошади ничего не поняли. Но и то, от неожиданного шума они запряли ушами и стали беспокойно оглядываться на седоков.

Дорогу венды не выбирали. Какая в лесу дорога? Нет в лесу дорог. Только звериные тропы. Частенько приходилось объезжать всяческие буреломы и завалы. Лошадям там трудно приходится. Их надо беречь. Поэтому приходилось изрядно петлять, но все равно, река — вдоль которой они ехали к озеру — время от времени мелькала за соснами. Далеко от реки путники не отъезжали. Вот и сейчас — небольшой отряд выехал к песчаной отмели. Прозор остановился, глянул вдаль. Вроде до озера немного осталось.

Речка названия не имела. Хоть она и широка, да и глубина в ней по всей видимости немалая, ее никто никак не называл. Таких речек в Ледаву немало впадает. И если давать каждой свое имя — так запутаешься. И была она не такая уж и длинная: версты четыре, ну может пять, не более. А там и озеро — из которого речка начало брала.

— Прозор, — спросил Любомысл, — а что там Витольд про Древнюю Дорогу говорил? Ты что-нибудь про такое слышал? Ты там бывал?

— Бывал Любомысл, и не раз. Только давно. Колодец? Колодец там есть. Это верно. А вот тумана что-то я не заметил. Никакого… ни утреннего, ни вечернего. Просто обрывается эта дорога неожиданно, сразу же за этим колодцем. Будто отрезает что-то. А дальше чащоба да бурелом начинаются. Стеной деревья стоят — не продраться. Да по этой дороге никто никогда не ходит. Даром что древняя… Я не слышал, во всяком случае, что можно так быстро до Виннеты добраться, как это Витольду удалось. Да и не живет в тех местах никто. Сам знаешь. Венды — они в основном по другому берегу Ледавы селятся. А с этой стороны, если только у моря, вон как ты, например. Ведь род Бобров, он от моря недалече свои деревеньки ставит. Поглубже в лес — Куницы и Беры, да с другой стороны, насупротив Виннеты, рода Глухарей и Оленей обосновались. А в том месте, куда мы едем, никто и не селился. Окрест озера на многие версты ни одной деревеньки нет. Даже самой маленькой. До ближайшей, где род Беров, отсюда полдня пути будет. Так что никому это Древняя Дорога не нужна. Некому по ней ходить. А вот то, что Витольд по этим местам бродил мне не по нраву! Хоть они и глухие, зато наши. Мы же к ним в их фьорды не лезем, верно, Любомысл?

— Верно, Прозор, — тяжело вздохнул Любомысл, вспомнив свое детство: разрушенную саратанами деревеньку, и туманный просоленный фьорд на севере, где прошла его юность. Верно, — глубокомысленно заметил старик, — не лезем… Я хоть и вырос среди вестфолдингов, и все их повадки и устои мне ведомы, но вернуться к ним не хочу. Разные они бывают… вестфолдинги. Есть и хорошие, вон как, например мой ярл был. А есть и такие — как Витольд. Что тут поделаешь? Люди — они и должны быть разными.

— Но не такими, как Витольд, — пробурчал Прозор. И что он так черных Йоруба ненавидит? Ведь должна же какая-то причина быть? Наверное, ему на хвост эти воины круто соли насыпали… А чего это ты вдруг про эту Древнюю Дорогу заговорил, Любомысл?

— Да вот понимаешь, друг, любопытно было бы на нее взглянуть. Что там такое? Что там за туман такой на её краю стелется? Вот и Земли Мрака, в которой дикие бруктеры обитают, тоже за каким-то туманом скрываются. Я вот и думаю, не одно ль это и тоже? А ну как можно сквозь этот туман пройти, да посмотреть, что там? Вдруг — не то, что очень хорошее, а может даже весьма для нас полезное обнаружится? Для нас — это для Альтиды, — пояснил старик. — Или наоборот — там беда какая-нибудь скрыта. Все-таки это место под боком у Виннеты. Вдруг что и вызнаем?

Добромил неожиданно загорелся от слов своего наставника.

— Дядька, а давай мы до этой Древней Дороги сначала доедем! — предложил мальчик. — А к волхву чуть позже. Ведь когда мы к нему заедем, так неведомо — что потом будет. Вернее ведомо: к Велиславу на выручку направимся. Но к Древней Дороге мы уж точно не вернемся. Не до того будет. А так… Ведь это место тоже у озера. Прозор, ты ведь знаешь, как к нему ехать. Что ближе будет, сначала туда, а потом к волхву, или наоборот?

— Одинаково, — поразмыслив, ответил Прозор. — А ведь ты прав, Любомысл, и ты Добромил тоже прав. Не мешало б узнать, что это такое у нас под самым боком завелось. Если сначала на Древнюю Дорогу глянуть, да на туман, который как ты Любомысл говоришь, с туманом из которого бруктеры выходят, схож, да потом к волхву, то времени мы немного потеряем. Самую малость. Зато знать будем — что там. А может и волхв Хранибор чего потом подскажет…

Когда венды выехали на широкую лесную прогалину, то на краткий миг какая-то непонятная тень заслонила от Добромила восходящее солнце.

— Ой! Кто это там?! Смотрите! — воскликнул княжич, указывая пальцем на небо.

Со стороны восхода, высоко над всадниками, размерено и глубоко взмахивая длинными широкими крыльями, плавно кружилась большая темная птица. Она не снижалась. Уходя в высоту, застыв в небе, подолгу парила. Казалось, она не хочет приближаться к вендам ближе определенной черты. Прозор, щуря и прикрывая глаза ладонью, усердно вглядывался в бездонную синеву. На глаза наворачивались слезы: смотреть трудно — бог Хорс слепит глаза не на шутку. Соразмерить величину птицы охотник не мог, но, судя по всему — велика! Наконец, Прозору удалось разглядеть очертания любопытного гостя. Изумленный венд рыкнул нечто невразумительное. Затем густо пророкотал: — Филин! Это филин, други! Ночной охотник!.. Великий Род!!! Да у него крылья с пару саженей! А размах!!!

Прозор не находил слов от возбуждения. Ну и утро! Сначала довелось увидеть бой туров, а сейчас — ярким утром! — над ними кружит невиданный ночной охотник. Прозор подумал, что этому филину ничего не стоит ухватить и без труда унести даже лошадь. Не слишком большую, конечно. Вот такую, к примеру, на которой Любомысл ездит. Впрочем, нет, лошадь не закогтит. Но матерущщего барана-овна — точно!

— Филин? — недоверчиво переспросил Любомысл. — а тебе не мерещится, Прозорушка? Где это видано, чтобы филин по утрам, при солнце, летал? Страж леса сейчас спать должен.

Впрочем, что над ними действительно парил огромный филин, вскоре убедился даже недоверчивый старик. Птица, снизившись и перестав кружить, полетела в сторону вендов. Казалось, он решил внимательно изучить путников…

— Какой он огромный… — восторженно прошептал Добромил, глядя на бесшумно взмахивающую широкими крыльями птицу. — Прозор, неужто такие большие есть?

— Выходит, что есть, — довольно качнув головой, отозвался Прозор. — Теперь мы знаем, что в нашем лесу и такие филины живут. Эх, каких только чудес за жизнь не увидишь!

— Так-так, — раздельно проговорил Милован. Рука молодца непроизвольно потянулась к луку.

Ехавший рядом Борко быстро и больно ткнул друга в шею.

— Ты, что! Ополоумел? Это же филин! Воевода птиц, владыка сов! Если орел птичий князь, то филин у него воевода! Если его тронешь — беды не миновать! Да и ночью, что тебе умные люди говорили? Помнишь? Ты что понапрасну живую тварь убить хочешь?! Только чтобы потешится?! Тогда ведь леший тебе в жизни этого не простит! И не забудет! Я вон, вчера кабанчика убил, так теперь так об этом жалею! Не передать, как! Я вот, когда мне руку камнем в башне перебило, сразу подумал: это мне расплата, за то, что кабанчика забил!

Милован отдерну от лука руку и густо покраснел. Борко прав. Но кто ж виноват, что страсть к охоте молодец с молоком матери всосал? «Эх… Верно Борко молвит. Дурень я, хоть и умным кажусь…»

Пролетев над всадниками несколько раз туда и обратно, филин поднялся над вершинами деревьев и скрылся на закате. Он полетел в сторону древнего болота — Гнилой Топи

Прозор и Любомысл переглянулись. Видать их уроки и нравоучения не прошли для молодых парней даром. По крайней мере, хоть один — да что-то понял. Ну а Милован? Что ж, придет и к нему осознание того, что лес свят. Так же свят, как и живущее под его кровом зверье.

— Не трогай попусту лук, Милован, — пробурчал довольный Прозор, — твой друг тебе дело сказал.

И строго прибавил:

— Борко прав! Это не простой филин. Вы когда-нибудь слышали про таких птиц? Вы видели филина утром, при ясном свете? Я нет, хотя лесу всю жизнь прожил. Может — это какой бог в обличье филина сейчас над нами пролетел! Уж больно огромен и отважен. Думаю, стрелы из твоего лука, Милован, для него не страшней соломинок. В следующий раз думай, на кого руку заносишь, отрок.

Милован, опустив голову, смущенно теребил кончик уха. Его и без того румяные щеки побагровели, и стали схожи с наливными яблоками. Это ж надо так оплошать! Эх!

— Да я что… Я ничего… — бормотал парень. — Не сообразил как-то. Рука сама к луку потянулась…

— Ладно, научишься и ты соображать… когда-нибудь, — снисходительно бросил Прозор. — Вон, друг твой скоро научился. — И, кивнув на Борко, он едко усмехнулся. — Вам вообще хорошо друг друга учить. А я, и вот он — мудрый Любомысл, вас обоих будем на верный путь наставлять. Верно, Любомысл? Чего молчишь? Кстати, а ты что про такого огромного филина скажешь? Как думаешь, кто это был? Отвечай, грамотей.

— Сам же только что сказал, что может это бог какой. Вот тебе и весь сказ. Не знаю. Ты ж у нас в лесах, как кошка в съестной клети себя чувствуешь! Ей тоже все знакомо, все ведомо: где какая норка мышиная, где жбанчик со сметаной радивая хозяйка хранит. Вот сам и гадай — кто это сейчас летел? Одно вам скажу, други. — Любомысл торжественно вздел вверх палец. — Это не нежить над нами кружилась. Та дневного света избегает, он для нее смерть…

Да, Любомысл прав. Нежить дневного света боится — это все твердо усвоили. Дневного света и еще серебра. Только вот не все люди понимают разницу между нежитью и нечистью. Нежить — это неживое, мертвое, а нечисть — это живое, но почему-то считающееся нечистым. Людьми считается. Хотя, чисты ли люди сами, чтобы давать такое прозвание неведомому, неподвластному для их разумения? Это еще вопрос…

— Прозор, а долго еще ехать? — спросил Добромил. — Что-то мой конь ведет себя неспокойно. Не знаю, что с ним случилось. Уж не захворал ли? Или чует чего?

— А что не так княжич? — вмиг посерьезнев, обернулся Прозор. — Что с ним? Думаешь, прихворал? Надо глянуть…

Впрочем, и так, без гляденья Прозора, было видно, что с белоснежным, княжеским красавцем-конем творилось что-то неладное. Жеребец взбрыкивал задними ногами, будто отмахиваясь от несуществующего врага, что подкрадывался сзади. Неожиданно всхрапывая, конь мотал головой, — будто видел что-то страшное. Шел боком, скосив на княжича темный глаз. Добромил успокаивал любимца как мог, но получалось у него не очень-то ладно. Вернее — совсем не получалось. Жеребец на какое-то — короткое — время утихал, а потом снова начинал высказывать непонятно откуда взявшийся норов.

— Дичко! Дичко! — похлопывая по изогнутой шее, успокаивал жеребца Добромил. — Ну что ты боишься? Смотри — все спокойно! Ты же ночью хорошо себя вел! Что случилось? Вон, гляди, какая благодать кругом — солнышко, лес. Травка свежая под копытами. Хищного зверя не видно, а если он и бродит неподалеку, так нас забоится. Все хорошо. Ты глянь — другие кони спокойны. Никто не артачится. Стыдно, Дичко! Успокойся!

Но жеребец не слушал увещеваний маленького всадника. Коня что-то беспокоило. Год назад его подарил Добромилу отец. Тогда Дичко был еще жеребенком-подростком. Добромил весьма гордился тем, что сам его объездил. И до этого утра любимец вел себя спокойно, был послушен и великолепно слушался седока. И вот…

Неожиданно конь успокоился. Воспользовавшись этим, Добромил спешился и стал внимательно осматривать упряжь. Все на месте; все подтянуто как надо: не слишком сильно, но и не слабо. В меру. Потертостей нигде не видно. Да и не должно их быть — все нарочно сделано и пригнано именно под этого жеребца. И княжич за ним с тщанием ухаживал: при малейшей возможности скреб коня упругой скребницей, удаляя вбившуюся пыль; когда мыл, то тер особой мягкой щеткой морду, а жесткой — тело жеребца; маленьким ножом прореживал гриву и хвост; умасливал копыта и вычищал их хитрым крюком. Только вот прошлым вечером этого сделать не удалось. Ну да на это была особая причина. Не до ухода за конем — надо было выжить. Ничего, как будет большой привал, княжич обязательно обиходит своего любимца. Добромил вскочил в седло. Сейчас Дичко вел себя, как и подобает благородному коню — спокойно. Необъяснимый испуг прошел.

— И что это на него нашло? Не понять, — вздохнул Добромил. — Второй раз за утро…

Жеребец шевельнул ушами, и, будто бы вздохнул, услышав эти слова.

— Хорошо, как приедем, мы его осмотрим, — сказал Прозор. — Может — на нем клещ какой сидит. Их сейчас много навыползало. Иль еще какая причина. Найдем, отчего он норов кажет.

Снова удалились вглубь леса — подальше от реки. Путь преградил большой бурелом. Такие завалы порой шли сплошь и рядом. Давно прошедшая буря когда-то широким языком слизала старые подгнившие внутри деревья. Следующая, налетевшая уже с противоположенной стороны, добавила к ним другие. Потом еще… Поэтому навороченные, изломанные ветром стволы деревьев лежали друг на друге в диковинном нагромождении. Будто огромная рука великана собрала деревья в пучок, а потом разметала, стараясь, чтобы получилась как можно более беспорядочно.

Человеку не составило бы особого труда перебраться через них, но только не лошадям. Благородные животные просто переломали бы ноги в нагромождении больших, полусгнивших от времени стволов.

Неожиданно в этом путаном нагромождении Добромил заметил какое-то движение. Приглядевшись, мальчик увидел двух малышей-беров. Они таращили черные бусинки глаз на проходящих мимо больших странных зверей. Маленькие беры уже знали, что в лесу они хозяева, и поэтому не испытывали никакого страха. Высунув лиловатые язычки, они, казалось, дразнили княжича, упиваясь своей безнаказанностью. Пусть только кто попробует их обидеть! Пожалеет! Тогда они сразу позовут на помощь мать. Она задаст обидчикам!

Их нагловатые и добродушные мордочки неожиданно напомнили Добромилу сон в Древней Башне. Чем-то эти маленькие беры очень походили на пса из чудесного сна. Пса, мчащегося к нему средь звезд. Пса, который разговаривал, улыбался и дружески протягивал лапу… Княжич вздохнул: «Как жаль, что это только сон…»

— Что грустишь, княжич? — заметив вздох мальчика, и истолковав его по-своему, спросил Прозор. — Скоро уж у волхва будем, а там и к Велиславу на выручку пойдем. Он нам рад будет.

— Да я не о том, Прозор, — тихо ответил мальчик. — Я знаю, что с Велиславом ничего не случится… И ты это знаешь. Я о другом…

— О чем же, княжич?

— Вон смотри. — Добромил тихонько указал на беров. Малыши все также сидели на стволе, тараща на людей любопытные глазенки.

Прозор даже мысленно охнул: «Вот княжич, молодец какой! А я что? Зрением стал слаб? Беров прям перед нюхом не увидел!»

— Не обращай внимания княжич, едем спокойно, — тихо прошептал предводитель, и, подняв руку, призвал к осторожности и тишине.

Но спутники уже и без него увидели беров. Милован, как и давеча, когда увидел филина, потянулся рукой к оружию. Только не к луку, а к длинному боевому ножу на поясе. Малыши-беры не опасны, и обижать их парень не собирался. А вот если где-то поблизости их мать… Вот тогда да! Тогда может произойти нешуточная схватка! Мать до последнего будет биться, защищая детей. Бой. Он совсем ни к чему. Несомненно, вендские охотники вышли бы из схватки победителями. Но нельзя оставлять малышей без матери. Это страшное злодеяние… Оставшись без присмотра — они погибнут в лесу. А брать их с собой, чтобы отдать на воспитание в какую-нибудь лесную вендскую деревеньку, не было ни времени, ни возможности.

Впрочем, лошади, не обращая на малышей никакого внимания, шли неторопливым размеренным шагом. Угрожай им какая-либо опасность — сразу бы забеспокоились! Они чуют взрослых беров издалека, и, по возможности, избегают хозяев леса. Ведь бегущий бер, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, с легкостью догонит почти любого коня. Малышей миновали без помех — видимо мать была далеко.

Вскоре снова выехали к реке. Прозор старался вести маленький отряд так, чтобы далеко от нее не отдаляться.

— Смотрите, снова этот филин! — воскликнул Милован. — Обратно летит. Видимо у него жилье на восходе.

Высоко над вендами пролетел давешний, большой филин. На этот раз он не кружился над всадниками. Птица, часто взмахивая крыльями, несла в лапах что-то большое, и, по всей видимости, тяжелое. Что именно — разглядеть не удалось. Но что не добыча, не зверь — это точно. Какой-то темный комок.

Венды, попридержав лошадей, смотрели вслед диковинной птице. Разглядели, что филин плавно, делая большой круг, снижался.

Прозор, неопределенно хмыкнув, повертел головой.

— К озеру пролетел, там садится. Нам тоже в ту сторону. Хотелось бы на его гнездовье глянуть. Наверно — ему под стать. Такая сказочная птица должна в неохватном дубе жить. Впрочем, вроде порешили, — сначала на Древнюю Дорогу посмотрим? Что скажешь, княжич? Что ответите, други-венды? Если к ней поедем, то тогда надо немного в сторону забрать — так короче будет.

— Поехали, Прозор, — быстро отозвался Добромил. — Надо то место осмотреть. Разведать — что там кроется? Если что-то непонятное, и если получится, выяснить — что именно… А потом, не мешкая, к волхву! Да обратно в башню, даже если Хранибор с нами к Велиславу не пойдет. Верно, друзья?

«Что ж, княжич рассуждает умно, не по годам, — подумал Прозор. — Это у него от отца, князя Молнезара. Тот тоже все взвесит, оценит: что за, что против. И принятое решение всегда оканчивается удачным. Что ж, пусть будет так, как решил княжич».

Борко, Милован и старик Любомысл молча кивнули, подтверждая принятое Добромилом решение. Маленький княжич решительно тронул поводья.

— Едем! Веди, Прозор!

Предводитель огляделся. Махнул рукой: «Туда!»

Отряд круто забрал влево. Скоро меж сосен блеснула гладь озера. Где-то вдали, за деревьями, слышался слабый гул водопада.

— Так, водопад есть. Все слышат? Верная примета — летом ни с чем не спутаешь. Скоро должен быть первый ручей, что в озеро впадает, — сказал Прозор. — Про него Витольд говорил. Нам по нему вверх. Недолго осталось.

Впрочем, до ручья добрались не так быстро, как рассчитывал Прозор. Сначала путь вендам преградил вековой ельник. Венды изумленно рассматривали небывалый диковинный лес. Седые лесные красавицы в нем росли невиданной высоты и стати. Казалось, их вершины упираются в небо! Они так плотно переплетались своими могучими приземистыми ветвями, что под ними было даже невозможно пройти, а не то, что на лошади проехать! Пришлось искать более легкий и светлый путь, и далеко объезжать неприветливую чащобу.

Неприветливую потому, что около ветвей вились стаи злющих здоровых комаров и мелкой, но от этого не менее злобной мошкары. А ведь вся эта лесная гнусь должна была появиться не раньше чем через пару месяцев. Все это было странно и необычно. Серые облачка, звеня, устремились к вендам.

— Ну и лешачье место! — пробурчал Прозор, с удивлением глядя на седые ели, и шлепая впившегося в щеку одного комара, за тем другого… — Сколько в лесу живу, но на такие заросли ни разу не натыкался! Точно — лешачьи!..

Послышались звучные шлепки. Злое комарье одолевало румяные наливные щеки молодцев. Под красные рубахи набилась мошка — хоть горстями выгребай! Тела сразу же невыносимо зазудели, зачесались и засвербели.

— Ну их, эти ели! — Борко, лишенный возможности отбиваться обеими руками, чуть не взвыл. — Едем отсюда, Прозор! В жизни такого гнилого места не видел!

— Погоди, может, проход узрим. Ничего, потерпишь немного. И не такое бывает.

— А может там и вправду леший живет? — прошептал Добромил, — Как думаешь, Любомысл? Может там его дом?

Старик молчал, отмахиваясь от одолевающей лесной напасти. Что тут скажешь? В лесу он не так силен, как Прозор. Да и с другими вендами, что всю жизнь прожили в родном лесу, ему не тягаться. То, что с лешим как-то в карты довелось сыграть — так ведь это случайно вышло. Леший же потом не приглашал его к себе в гости! «Мол, мил человек, проигрался ты знатно! Так давай я тебя, сирого да неразумного, хоть отблагодарю, чем могу! Хоть жилье свое покажу, обиходю и спать уложу…» Хотя да — эта заросль, этот ельник странен. Очень странен… Казалось, им кто-то нарочно преграждает дорогу; посылает иным путем; не хочет, чтобы они увидели нечто скрытое. Ну да ничего, объедут! Чужие тайны их не интересуют — своих хлопот полон рот. Вон, кажется, вон там — впереди — светлеет. И снова озеро сверкнуло. Да и гнус, наконец перестал одолевать. Потихоньку тучи мошкары возвращались в свое логово — к елям. Старик перевел дух и отмахиваясь от остатков комарья серьезно ответил:

— Может и живет, княжич… Вот только проверять мы это не будем. Сейчас другое важнее. А если полезем в этот ельник, чтобы путь сократить, — так еще и неизвестно, когда из него выберемся.

Впрочем, лезть в ельник — и так и так — не пришлось. На путников обрушилась новая напасть. Неожиданно, сзади, высоко, у вершин деревьев послышался непонятный шелест. Он нарастал, приближался. Венды обернулись на звук, и!.. Над ними, шурша кожистыми крыльями, невыразимо тонко пища пролетела стая больших черных летучих мышей. Да что там стая! Летучих тварей было сотни, тысячи! Они летели со всех сторон! Они жадно ловили кружащую вокруг людей мошкару, резко взмывали, падали — чуть не касаясь дружинников. Дело могло обернуться худо. Это Прозор сообразил сразу.

— Ходу! — прорычал богатырь. — Рубахи на головы! Волосы прикройте!

И не мешкая, выпростав рубаху, задрав полу и прикрывая ею голову, дернул удила, разворачивая и направляя жеребца прочь — подальше от гнилого места. Лошадей понукать не пришлось: сообразили, что эта летучая напасть и им не сулит ничего хорошего. Кони пошли вскачь, сами выбирая дорогу. Когда умные животные отнесли людей на безопасное расстояние — подальше от ельника, и, перейдя на шаг, остановились, Прозор, переведя дух, осторожно выпростал голову.

Богатырь тряхнул хвостом белокурых волос, будто проверяя, не вцепилась ли в них какая-нибудь неосторожная тварь. Давно известно, летучая мышь облетает любое препятствие. В темноте она ловко и быстро может скользить меж густых зарослей, не задев — и даже не шелохнув — ни одного листочка. Но вот в волосы, особенно длинные и густые как у вендских дружинников — пусть и забранные в косицы или хвосты на затылках — они вцепляются с непонятным — то ли удовольствием, то ли злобой. Налет летучих мышей мог кончиться плачевно: изодрали бы головы, да искусали так, что лечиться пришлось бы не один день. И хорошо если б только изодрали. Порой укус летуна приносит страшную болезнь, название которой — бешенство.

— Разоблачайтесь, други! Приехали! — неожиданно расхохотался Прозор. — Ну и ну! Не думал я, что после всего пережитого мы от каких-то летучих тварей улепетывать будем! Да стягивайте рубахи! Не бойтесь, нет их — они там остались. Что мы им? Вон у них поживы сколько! Да, в жизни не слышал, чтоб летучие мыши по утрам на солнышке охотились! Точно нечистое место. Ну его, кругом объедем.

Венды осторожно стянули полы рубах с голов. Хорошо, что рубахи длинные, чуть не по колено. Да и из-за поясов, что порты перетягивают, их выпростать не сложно. Лен он такой! Плотный, но если хорошо выделан, то скользит не хуже иного иноземного шелка.

— Фу, — перевел дух Борко, — ну и ну… Отстали. Вон, гляньте, они на этих елях повисли.

Стая летучих мышей и вправду расположилась меж густого лапника. Обвесили ели так, что они аж почернели от их обилия. Видимо, летуны решили, что не стоит покидать столь сытное место.

— Наверно там точно леший живет, — чуть округлив глаза, сказал княжич. — Хорошо бы точно узнать, я б потом Велиславу рассказал, а может мы бы с ним сюда еще раз вернулись…

— Вернешься, вернешься, не сомневайся, — улыбнулся Прозор. — Дай срок… Вместе вернемся. Только мелкие сети на себя накинем, да коняшек прикроем, чтоб всякая лесная гнусь нас не щипала. А сейчас в объезд… — Богатырь тронул коня, направив его в сторону, в объезд ельника.

— Где леший живет — то людям неведомо, Добромил, — чуть придя в себя отозвался ошеломленный невиданной чащобой и неслыханным налетом Милован. — Люди могут только догадки строить. Я думаю, его жилья никто не видел. А если кто и побывал в нем — так молчит. Но только вот недалеко от нашей деревеньки есть небольшая полянка. Чистая, светлая… На ней дуб растет. Большой, неохватный. У нас его все почитают. Люди говорят, что там, в этом дубе, обитель ни кого-нибудь, а самого Духа Леса! Молодые, когда женятся, вокруг этого дуба три раза обходят. Если обойти — в будущей семье всё ладом пойдет. А если нет, то не видать больше удачи ни в чем! Ни в охоте, ни в рыбной ловле, и самое главное — не будет согласья в семье. Я когда женюсь, то обязательно вокруг этого дуба суженую обведу. Поклонимся Духу Леса.

Любомысл хмыкнул: «Парень дело говорит. Видно — умеет не только с Борко на пару зубы скалить. Княжичу полезно послушать. Дубы — деревья великие и святые. Тронуть дуб — беду на свою голову накликать. А вот если немного поразмыслить, — кто он такой, Дух Леса?»

— А ведь в нем, Милован, может леший и живет. Сам подумай: кто в лесу главный, кто в нем хозяин, кто его обхаживает? Кто зверей и деревья оберегает? Поразмыслил? Вот то-то, что леший. Значит, в этом дубе и леший обитать может!

— Ну тебя, Любомысл, — отмахнулся Милован. — Выходит, люди у лешего счастья просят?

— Выходит так, парень. Хотя, конечно, я не знаю, кто в вашем дубе живет. Могу только догадываться. А ты как думаешь, Прозор?

Предводитель задумался. Чудеса в лесу встречаются сплошь и рядом. Вот, даже взять сегодняшнее утро. И бой туров увидели, а это не каждому дано — это знатная примета: любимцы богини охоты — Дивы, борясь меж собой, показывали свою удаль и стать, будто передавали навыки боя втихую, глядевшим на них людям! И филин диковинный над ними, их разглядывая, летал. И только что такое нечистое место встретили, что лучше голову и не ломать — почему на сухом, ровном месте такое выросло! Да, лесные диковины не просто так, не из заплечной сумы берутся. Кто-то их творит. А может, Любомысл и прав: богатырь и сам в детстве слышал, что жилище лешего может быть не только в старых елях, но и в светлых старых дубах.

— Не знаю, Любомысл. Не знаю. Ничего пока ответить не могу. Вот когда сам увижу, тогда и отвечу. И вообще — почти что приехали. Видите, вон та-ам, вдалеке кустарник? Вдоль него наш ручей и протекает. Нам по нему вверх.

Жеребец Добромила споткнулся раз… другой. Что-то с ним неладно. Спотыкающийся конь — плохая примета. Когда он везет мертвого хозяина с поля брани, то идет спотыкаясь. Это давно известно.

— Дичко! Дичко! Что с тобой? Что ты мне кликаешь? — поглаживая коня по шее, спросил Добромил. — Что тебя тревожит?

— Княжич, а может, не поедем к Древней Дороге? — серьезно спросил Прозор. Спотыкающийся конь — плохо! Это ничего хорошего седоку не сулит!

— Нет, Прозор! Не след на полпути возвращаться. Эта примета еще хуже.

Выехали на светлое место, солнечную поляну. По ее краю бежал неширокий ручеек. Он тек неторопливо, спокойно, — почти незаметно глазу. Но затхлой, стоячей воды венды в нем не увидели. Наоборот — сквозь нее на чистом дне просвечивала малейшая песчинка. У воды узкой полосой росло буйная зелень. А в ней… У Прозора, а затем и у старика Любомысла от изумления на лоб полезли глаза. Венды увидели, что в разных местах, кое-где видны и лиловато-белые колокольчики сон-травы, и красные ягоды толокнянки, и пушистые розовые венчки солодки, и… и каких только трав не пряталось в траве вдоль ручья! Как это получается, Прозор объяснить не мог. Сейчас весна, а травы эти цветут в другое время, причем каждая в свое. И вот они каким-то непонятным образом собрались по берегу этого чудного ручья. Что за наваждение? Уж не колдовство ли? Не волшба? И нежная зелень, и цветы — голубые, белые, желтые, синие казались празднично нарядными, чисто умытыми. Прозор тряхнул головой. Разноцветье никуда не делось. Сомнения предводителя исчезли, когда он увидел желтые пятилистники зверобоя. Это трава хороша! Лечит от многих хворостей, и на худом месте никогда не вырастет!

Никто напиться не хочет, други? — Соскочив с коня, Прозор опустился на колени и бережно зачерпнул пригоршню воды. Попробовав, застыл — ошарашенный. Зачерпнул еще раз. Еще… Потом богатырь прошептал: Великий Род! Спасибо, что ты такую воду создал! Это ж сам лес во плоти…

Обернувшись к спутникам, предводитель настойчиво призвал: Все напейтесь! Такой воды вы точно не пробовали. Она будто богами, будто лесными духами создана! У нее вкус… Мне не объяснить! Пробуйте!..

Вода в ручье и в самом деле была необычна. То, что она ломила зубы, — это ничего: можно пережить. А вот ее вкус, ее запах… Да, казалось, что она вобрала в себя, смогла удержать, а скорее всего воплотила весь тот тонкий и неуловимый дух, что витает в лесу, чем он пропитан. Тут и запах нагретого солнцем дуба, и опавшей сосновой хвои; предрассветное дыхание грозы смешалось с нежным благоуханием озерной кувшинки; вкус лесных ягод и грибной — ни с чем не сравнимый! — дух; и многое, многое другое… И все это слилось в одном тонком, вроде и неощутимом и одновременно явственном благоухании. Да, действительно — дух Леса. Вендам не удалось бы передать всех тех ощущения, что они испытали. Да и не стоило: ошеломленные люди молча наслаждались необычным подарком.

А лошади, так те вообще просто тихо постанывали, и пряли ушами, словно боясь, что их сейчас вдруг возьмут и оторвут от блаженного занятия.

— А ведь этот ручей вроде бы в Древнем Колодце начало берет? — утирая губы спросил Борко. — Эх, да разве я мог помыслить, что когда-нибудь напиток богов испробую? Да ни в жизнь! Я даже почувствовал, как у меня сломанная кость срослась!

— Хороша! — только и ответил Милован. Поднявшись, молодец, подошел к своему жеребцу, и, сняв чересседельную флягу, стал наполнять ее водой. — Что скажешь, княжич?

Добромил, оторвавшись от воды, подняв голову, улыбнулся в ответ, и… и замер! Мальчик ничего смог ответить, у него перехватило дыхание. На миг княжичу показалось, что там, на краю поляну, у рыжей сосны стоит диковинный зверь! Серо-бурый Пес! Пес из его давешнего сна! Пес, что бежал к нему сквозь звезды, и потом разговаривал с ним.

На Псе висела шейная гривна, богато изукрашенная, усеянная багряными яхонтами. Добромил даже в казне своего отца не видел таких больших самоцветов. Зверь смотрел на княжича, немного склонив голову набок, и казалось, чуть прищурив черные глаза, улыбался ему. Пес неторопливо оглядел спутников княжича. Задержался взглядом на Любомысле. И тут Добромилу помнилось, что в глазах Пса полыхнул неожиданный огонь. Из веселых, игривых они вдруг стали серьезными, озабоченными. Потом, отведя взгляд от старика, он снова пристально осмотрел остальных вендов и взгляд его вновь подобрел. Но казалось — зверь вдруг стал чем-то озадачен. Переведя глаза на лошадей, Пёс буквально впился взглядом в белоснежного жеребца Дичко и напрягся. Шерсть на его загривке медленно поднялась, морда сморщилась, нос приподнялся. Из-под черных губ блеснули клыки. Дивный зверь явно узрел что-то скверное…

Добромил сморгнул. И глаза-то прикрылись на неуловимое мгновение, а вот пса-то уже нет! Под сосной, на том месте, где только что возникло чудное виденье, остался лишь большой муравейник — из бурой сосновой хвои…

«Это не морок! — мелькнула мысль. — Это не может быть мороком! Не может!!! Я его видел! Но почему пес ушел?! Ведь во сне мы подружились! Может, Пес не хочет, чтоб его видели остальные?»

Добромил даже не обмолвился о чудном видении. И лицо княжича не дрогнуло. Чудес и за прошедшую ночь, и сегодняшнее утро и так предостаточно! Потом, конечно, он расскажет… Но… но не сейчас. Ему надо все обдумать.

Вдоволь напившись, и наполнив фляги чудесной водой, путники продолжили путь. Ага, вот и колодец, из которого брал начало дивный ручей. Вода неспешно переливалась через край. Струйка не так уж велика. Отчего ж ручей широк? «Наверно где-то внизу, перед озером, в нем есть затор, — решил Прозор». У колодца тоже растет дивное разноцветье, больше чем по берегам. Все благоухает.

Впереди показалась Древняя Дорога…

Прозор тихонько присвистнул, хотя без дела свистеть в лесу не полагалась. Да и есть чему удивляться! Древней Колодец остался чуток сзади. А впереди… Впереди не было никакого тумана, который, как говорил Витольд, клубился на ее конце. Вернее, туман был. Но немного, по обочинам. Сама же дорога шла в низину, и туман клубился лишь по ее краям, порой выползая чуть выше и нежно касаясь серых круглых камней. И не исчезала дорога бесследно! Не обрывалась неожиданно! Она продолжалась, и каждый камень на ней ясно проглядывался. А там! У вендов перехватило дыхание. Вдали, на другом конце, они увидели невиданную землю, о которой даже ни в каких сказаниях не говорилась!.. Дорога уходила в неведомые дали. Любомысл, повидавший весь мир, исходивший множество земель, застыл в изумлении.

Венды молчали. Казалось, они смотрят с высоты птичьего полета. Редко стоящие, лиловатого цвета, высокие скалы вдали, они не могли ни с чем сравнить. Даже с чем-то похожим никто не встречался. У этих скал не было вершин, будто их кто-то ровно спилил. Сами же они отсюда казались округлыми и ровными. Но это отсюда: издалека сложно разглядеть — наверняка на них есть и трещины, и острые выступы. Меж скал росли рощицы необычных деревьев. Необычных — это потому что их кроны были темнее, чем в вендских лесах. И вроде бы листва на них какая-то не такая. Жесткая, что ли? И не колышется. Это приметил Прозор — все такие зрение у вендского охотника изумительное.

Дорога вилась меж этих рощиц и скал, исчезая вдали. Что там дальше, куда она вела, — не разобрать. Там все подернуто дымкой, жарким маревом…

— Что будем делать, Любомысл? — пересохшим от возбуждения голосом шепнул Прозор.

— Давай, чуть поближе подъедем, к краю, где туман только начинается. Посмотрим что там. Только осторожно. А потом обратно. Въезжать не будем.

— Лады…

Всадники осторожно подъехали к месту, где начинал клубиться туман. И тут белоснежный жеребец Дичко неожиданно захрипел, забил в воздухе передними ногами и стремительно пустился вскачь, унося княжича по Древней Дороге в неведомый мир…

 

ГЛАВА 5

Русалочье озеро и его обитательницы

На лес опустилась темень. На закатной стороне небо сначала ярко розовело, затем цвет загустел: стал красным, бордовым. Наступил теплый весенний вечер…

Русалка Ярина, хмурясь, всматривалась в дальний берег, туда, где по уверениям Беланы, кто-то был. В самом деле, за одной из сосен, росшей недалеко от воды, замерла большая, чернеющая даже в предночом лесу тень. А из-за ствола на русалок глядели два глаза-гнилушки. Они сумрачно светились и часто моргали.

Белана надрывно вопила: — Кто там? Ну, кто же, подружки?! Ответьте!..

— Не-е зна-аю, — понизив голос чуть ли не до шёпота, протянула Ярина. Ей передался испуг подруги, хотя русалка гордилась своей отвагой. Наверно неожиданный вопль Беланы так подействовал. Она сидела рядом и орала так, что уши в трубочку скручивались. — Там кто-то прячется. Не разобрать… Что это? Кто?! Может скрытный лесной житель, что только по ночам выходит? Да вроде таких больших зверей в лесу нет… Гляньте, он ростом чуть не в полсосны! Не знаю… Давайте-ка потихоньку в озеро уйдем. Мне что-то не по себе. В воду-то он всяко не сунется и с нами не совладает.

И тут третья русалка — Велла — заливисто расхохоталась. Звонко, захватывающе. Белана, удивленная ее неожиданным смехом, мигом прекратила терзать уши подруг и, так же как и Ярина несмело заулыбалась. Если не испугалась старшая, более опытная Велла, возможно все страхи напрасны.

— Вы, что?! Девоньки! — с трудом, захлебываясь смехом, выговорила Велла. — Лешего не признали, что ли? Белана, ты ослепла? Иль морок на тебя нашел? Что крик-то понапрасну поднимать? Это же леший наш! Дубыня! В одной из своих личин! У него их много! Оборотиться — кем захочет, и когда захочет! Хоть бревном станет, хоть кочкой! Да хоть гнилушкой болотной! И всегда при нем глаза и пасть хищная останутся. Он такой!

Над озером разносился звонкий смех. Странно он звучал в той тиши, что как-то пугающе и нежданно наступила ранним вечером.

— Видать он там давно стоит, — отдышавшись, продолжила Велла. — Да наверно всё подойти стесняется. Пытается услышать, о чем мы тут болтаем. Любопытный… Да ничего не выходит — глух, как трухлявый пень!

Почему трухлявый пень глух, русалка вряд ли смогла б объяснить. Но раз леший — значит, с лесом связан; а в лесу деревья живут; а умершие деревья оставляют после себя трухлявые пни. Старость — она глуха…

— Ле-е-еший… — разочарованно протянул Белана. — А я-то думала! Напугал-то как, безобразник! Ну-у…

Что она хотела сказать этим «ну-у», Белана, наверное, и сама не поняла. Возможно, таким образом выразила недовольство собой. Действительно, повела себя неразумно. Развопилась как, как… Ладно — ей можно! Все с ней носятся, опекают и воспитывают, — она пока самая младшая. Потом в голову русалки взбрела очередная шалая мысль.

— А что, девоньки, может, позовем его к себе? Или пусть стоит, где стоял? Видите, как глазищами хлопает?! Если интересно старичку, о чем мы тут толкуем, пусть послушает. Может и нас чем потешит…

— А, в самом деле, Велла! — с восторгом подхватила Ярина, — давай покличем его! Хоть у нас с ним особой дружбы нет — но ведь и не враждуем! Может, и правда, чего-нибудь занятное из этого выйдет?

— А почему б и ни позвать, — охотно согласилась Велла, — думаю, худа от этого никому не будет. Ни нам, ни ему!

Она приложила ладони к губам и звонко, на все озеро, прокричала:

— Эй! Дубыня! Что ты там за сосной прячешься?! Брось таиться, выходи! Мы тебя видим! Ты за сосной стоишь! Плыви к нам быстрее! Мы тебя приглашаем! Гостем дорогим будешь!

Над водой вновь разлетелся заливистый смех.

— Велла! Он же плавать не умеет! Утонет дед! Пожалей его!

— Ну, что же, одним топляком больше будет! — весело отозвалась Велла. — Мало ли их на дне лежит?! В конце концов, добрый человек не утопленника, а бревно себе на радость вытащит, если наткнется случаем. Оно хоть в хозяйстве сгодится. Мореное, добротное… Если не сгниет на дне. Ха-ха…

Черная тень на другом берегу выскользнула из-за сосны, уменьшилась в размерах, стала полупрозрачной. Сквозь нее смутно виднелись кусты и деревья. Потом тень стремительно свернулась в небольшой смерч.

Смерч покрутился около воды, будто выбирая, куда ему прыгнуть. Наконец решился — соскочил в воду и заскользил над озерной гладью. За ним шли легкие волны. Через мгновенье вихрь достиг берега, на котором сидели русалки.

С размаху выскочив на песок, он начал сгущаться и замедлять вращение. Не успели русалки разобрать, что происходит, как вихрь превратился в пучеглазого, длиннобородого старика обряженного в красный засаленный кафтан.

Они переглянулись. М-да… Диковинно разодетый леший выглядел прямо-таки замечательно и помимо воли вызывал улыбку.

Кафтан его был во многих местах небрежно заштопан и украшен множеством косо пришитых, в иных местах налезающих одна на другую заплат. Казалось, их лепили где попало и как придется. Лишь бы держались. Перекинутая через плечо большая холщовая сума наверно была родной сестрицей кафтана — такая же потертая, засаленная и вся латанная-перелатанная. На нечесаной, в колтунах, голове лешего была нахлобучена широкополая, островерхая шапка. Отороченные мехом поля ее уныло висели, и какому зверю раньше принадлежал этот мех, разобрать русалки решительно не могли: слишком уж ветх и вытерт он был. В левой руке старик держал длинную, с причудливо изогнутым концом клюку.

Леший слегка поклонился. Затем, часто перебрав по песку стоптанным лаптями, и отведя руку с клюкой далеко в сторону, ухмыльнулся огромным — до ушей — щербатым ртом.

— Здравствуйте девицы-красавицы! Добренькой вам всем ноченьки, да теплой водицы, милые русалочки! — проскрипел он удивительно высоким, пронзительным голосом. Выпученными глазами леший оглядел каждую русалку с головы до хвоста, оценивая их изящные позы.

Белана изогнувшись, подбоченилась, а Ярина играла сверкающим взглядом, то, потупляя его, то, стреляя в сторону лешего быстрыми зовущими глазами. Ее длинные пушистые ресницы подрагивали.

— Белана! Велла! Ярина! — Сейчас леший поклонился каждой русалке отдельно. — Добренькой вам ночи еще раз, озерные девы!

— И тебе также доброй ночи, Дубыня! — вежливо ответила Велла. — И доброй ночи, и теплого леса!

Ярина и Белана молча улыбались лешему — мерно кивая и показывая всем своим видом и радушие, и невыразимую радость от встречи с лесным хозяином.

— Располагайся, Дубыня! Присаживайся. Побудь с нами. Кое-кто говорит, что в ногах правды нет. Правда и ног у нас нет. Одни рыбьи хвосты. Значит, жди от нас только правду! — хихикнула Белана. При этих словах русалка изящно хлопнула хвостом по песку.

— Благодарствую за приглашение! — заулыбался леший. — Присяду, а как же. Верно говоришь, русалочка! Только это люди бают — что в ногах правды нет. Хе-хе, будто они знают, что это такое — правда.

С сомнением оглядев берег, и видимо не найдя места, где можно с удобством расположиться, Дубыня приподнял свою диковинную клюку и легонько стукнул ею по песку. На месте удара неожиданно возникли два пня: один большой — неохватный, как вековой дуб; другой же был и пониже, и потоньше — березовый пенек с гладкой высокой спинкой. И вот на этот маленький пенек леший сразу же плюхнулся, после чего бережливо приставил к спинке клюку. После, сняв латаную суму, положил ее на ровный, отблескивающий в лунном свете срез дубового пня.

— Ну, девицы-красавицы! Всем ведомо — в гости с пустыми руками ходить невместно. Чем будете угощаться? — Леший вопросительно поднял кустистую бровь.

— А у нас ничего нет, Дубыня! Но коль желание выскажешь, то я для тебя — наособицу! — озерной рыбки наловлю, — улыбнулась Белана. — Она от холодов отошла, жирок нагуляла! Ты какую любишь? Пескарей? Ершей? Колюшку? Говори без смущения — мигом натаскаю! Только вот, — притворно грустно вздохнула русалка, — чтоб ее приготовить — чтобы скус особый придать, надо хотя бы костерок, какой-никакой, развести. А огнива у нас нет. А если б и было, то отсырело бы давно!

— Да я, вроде, как со своим угощением к вам набиваюсь. Уж не обессудьте, девицы! Угощу всем чем могу. А костерок развести? — Ухмыльнулся леший. — Что ж — это дело нехитрое. Да и вы небось озябли по вечерней прохладе. Щас сотворю.

И не успела ни одна из русалок возвратить, что если уж они в воде не мерзнут, то на берегу тем более, как леший цокнул языком и узловатая клюка, сорвавшись с места, ткнулась ему в руку. Быстро, неуловимо для глаз. Только вот она стояла у пня и вот она уже в руке лешего.

Замысловато крутанув клюку одной рукой, а другой перехватив за изогнутый конец, Дубыня легонько стукнул ею невдалеке от большого пня. С конца клюки сорвалась легкая искорка, ударила в песок, и тут же на этом месте заполыхал небольшой, но жаркий костер. Идущее от него тепло охватило русалок и схлынуло, оставив в телах приятную истому.

Берегини хоть и привычны к воде, и сырость им не страшна, но и тепло приятно. Недаром они весь день провели на косе, нежась и подставляя тела теплому весеннему солнцу. Что ж, леший сумел угодить! Ярина даже удивленно приподняла брови, видя его покладистость. Обычно при встречах он пыжился и говорил гадкие слова. Леший их кричал с суши, а русалки издевались над ним из воды. «Что это на него нашло? — подивилась Ярина. — Вежлив, услужлив… Или просто скучно ему? Не знаю… Но последнее слово должно остаться за нами! — решила она».

— За тепло спасибо, Дубыня. Благодарствуем. Но вот чем ты хочешь нас угостить? Что у тебя есть? Шишки еловые? Спасибо, не надо! Вон их сколько по берегу валяется, белками полузганые! — залилась Ярина. — Только собирай, не ленись!

Вздохнув, леший цокая языком с укоризной покачал головой.

— Вам бы, русалочкам, все зубоскалить, — обиженно пробурчал он. — А я от чистой души угощенье свое предложил. У меня все есть, что в лесу растет и водится! Сами же знаете, кто в нем хозяин! А все ехидствуете, толком не разобравшись!

С этими словами Дубыня запустил руку в глубину своей холщовой сумы, пошарил в ней, и загадочно подмигнув Белане, стал неторопливо извлекать и расставлять на пне всевозможные расписные мисы, плошки и туески. Все они уже были наполнены разной занятной снедью.

— Вот, смотрите! Грибочки осенние — грузди соленые да рыжики. Вот ягоды лесные: ежевика, малина да черника. Сам собирал, брал лучшее. Всех не перечесть, сами увидите. — Леший достал из сумы большую мису. — Не растут они сейчас, ну да для меня это не помеха. Вот яблоки, — продолжал Дубыня, извлекая блюдо с крупными наливными яблоками, — они хоть и дикие, да послаще тех, что люди растят. Пробуйте! Вот орехи каленые, вот молоко птичье…

Русалки изумленно смотрели как Дубыня доставал из сумы все новые и новые миски и плошки, полные местных яств. Все это пахучее разноцветье в отблесках ночного костра — весной, когда еще и цветы-то толком не успели распуститься! — гляделось необычно и притягательно. А леший все доставал и доставал из своей тощей, латанной-перелатанной, но как оказалось бездонной сумы все новые и новые резные чашки, судки, тщательно заткнутые пробками кувшинчики, укутанные в холстину глиняные крынки… Диковинное разнообразие стремительно покрывало пень, только мелькали руки лешего и раздавались его веселые пояснения.

— Стой, стой! Дубыня! Видим, кудесник ты знатный! Да куда ж столько всего?! Нам не осилить! Прекращай! Всего не съесть.

— Ну не съедите — так хоть испробуете, — покорно согласился леший и затянув у сумы горлышко, повесил ее на клюку.

Белана с любопытством за ним наблюдала. Сума все это время так и оставалась тощей и обвисшей. Лишь по трепыханию холстины было видно, как рука лешего там шурует, нащупывая то, что он хотел достать. Жалобно смотрелись заплаты. Но оказалось что непроста она, ох непроста. Если сума такая и клюка огонь высекает, то каков же хозяин этих дивный вещей? Верно, он умеет не только пищу и огонь походя добывать.

— Дубыня, как же это так? Мы думали, ты шутишь — насчет угощения. А у тебя выходит все взаправду? А птичье молоко? Что, у птиц в самом деле молоко бывает?

— А как же, красавица! — улыбнулся леший. — Конечно бывает! Когда птенчики из яичек повылупляются, то матери их чем-то кормить надо. А букашек-то не всегда вдосталь наловить удается. Вот она и подкармливает их молочком, что в зобе носит. У голубей лесных его много, у глухарей, свиристелей… Да почитай у всех птиц есть. У одних больше — у других меньше. Вот только об этом никто не ведает. Только слухи меж людей ходят, мол птичье молоко — это что-то необыкновенно и даже в мечтах несбыточное. Никто не знает, каково оно на вкус. А у меня есть. — Леший раскупорил один из маленьких кувшинчиков: — Попробуйте, может и по вкусу придется!

Дубыня разлил по чаркам что-то белое, тягучее. Поднес дивный напиток каждой берегине. Русалки, сомневаясь, переглянулись — так ли вкусно это хваленое молоко? — неспешно его опробовали. Да: сладкий вкус, необычный запах. Но в общем ничего особенного, похоже на козье. Только слаще и гуще.

— Да-а… Замечательная у тебя торба! — протянула Белана. — В ней что же — все есть? Все-все?

— А как же, Беланочка! — довольный тем, что смог хоть чем-то удивить русалок, важно ответствовал леший. — Конечно, в этой суме все есть! Все что только пожелаешь! Из нее много чего можно достать! И то что для житья потребно, вот как например это пропитание, и… — Тут Дубыня хитро заулыбался: — И одежка в ней имеется — какую только измыслишь и восхочешь! Только чтоб сумочка всегда давала, что тебе надобно, есть одно условие: не жадничать и не просить несбыточного иль неразумного. Иначе пропадет ее чудный дар.

Леший с довольством оглядел изумленных русалок. Да! Хоть им и самим доступно многое, но оказывается в мире есть столько чудес, про которые они и слыхом не слыхивали! Да только из-за того, что они сейчас увидели, стоило завести знакомство с Хозяином Леса. Да! Он смог их удивить!

— Да вы девицы, что ж все на песочке маетесь, — вопросил леший, ласково улыбнувшись. — Вы давайте поближе к лесному столу подвигайтесь. В ногах правды нет, верно ты молвила, Белана. А ну-ка!

Леший вскочил, схватил свою клюку и неторопливо постукивая ею, обошел вокруг большого пня. Там где она касалась песка сразу же возникали такие же удобные пеньки, как тот, на котором он сидел. Березовые, с высокими спинками. Но Дубыня сделал их почему то не три — столько было русалок на берегу, — а пять. Сотворив последний, леший уселся на свое место. Пучеглазым взором оглядел свою работу, и по-видимому остался ею доволен. Леший широк улыбнулся.

— Вдруг еще кто к нам в гости заглянет, — пояснил Дубыня, — вот и будет ему место. А уж пригласим мы его к столу, иль нет — это наше желание.

Русалки, переглядываясь, чуть смущенно улыбались. Такого они не ожидали. Думали позвать старика, да позубоскалить над ним. А угодили на знатное угощение. Да еще какое! Где еще весенней порой можно увидеть летние и осенние ягоды; орехи или наливные яблоки? А что уж говорить о птичьем молоке, про которое они и слыхом не слыхивали?! И главное: отдариваться-то нечем! Если только действительно рыбки наловить — ее то уж точно у лешего нет. Или раков. Они уже стали выползать из своих зимних норок.

Леший истолковал молчание русалок по-своему.

— Может, вы людскую личину одевать не хотите, в девушек обращаться? Это да, — понурил он голову, — ни разу не видел, как вы перекидываетесь.

При этих словах Велла улыбнулась. Вот оно что! Попался Дубыня! Оказывается, леший не видел, как они принимают иную ипостась. Да и верно: откуда? Их пути пересекались редко. Не то чтоб между берегинями и Хозяином Леса вражда была, нет. Просто они в разных мирах живут. Он на земле — в лесу, они — в воде. Ну да ладно, сейчас она его поразит!

Внезапно на песке, там, где лежала Велла, возникло легкое туманное облачко. Мгновенно рассеявшись, оно открыло девушку. Обычную девушку, с руками — и главное! — ногами. Эта была та же самая Велла, веселая, смешливая, но иная — в людском обличье. Только даже в этой личине она оставалась русалкой-берегиней

Поднявшись с песка, Велла важно прошествовала к пню. Из одежды на ней была лишь небольшая поясная сумка. Русалка ничуть не смущалась своей наготы, и с трудом сдерживала рвавшийся наружу смех: Дубыня так вытаращил на нее и без того выкаченные глаза, что они стали похожи на рачьи. Вслед за Веллой, чуть ли не покатываясь со смеха, обратились в девушек Ярина и Белана. Наслаждаясь произведенным впечатлением, они так же важно, как их старшая подруга, встали и прошествовали к угощению. Белана вдобавок изящно повернулась вокруг себя, вздев над головой руки.

— Что, Дубыня? Как тебе русалки? Хороши?

Горло лешего пересохло. Неожиданно в нем появился неудобный ком.

Да что там ком! Будто сучковатая коряга в горле застряла, и ни туда ни сюда! Дубыня с трудом — за несколько раз — сглотнул и не своим голосом просипел: — Хороши!.. Слов нет! Вот не знал, что вы такие девицы расчудесные! Сколь лет живу да по лесу брожу — а не знал! Как же так?!

И смотреть на потешный, пораженный вид лешего, и слушать его причитания, все это доставляло русалкам несказанное удовольствие.

— Эх! — никак не мог успокоится Дубыня. — Вам бы девицы-красавицы мужей ласковых да любящих. А то такая красота зазря пропадает!

Ярина усмехнулась:

— От чего ж красота-то пропадает, Дубыня? Мы не пропадаем, ошибаешься! Вот, например, ты в эту ночь рядом сидишь. Значит и другие найдутся. Есть кому восторгаться нами, верь! А мужья?.. — Тут на лицо русалки набежала тень. — Что ж… Были и у нас женихи, и были бы мужья, если бы не довелось нам утонуть до замужества. Вот так-то… Впрочем, тебе это самому ведомо. А вообще-то, Дубыня, так как сейчас — лучше! Ведь неизвестно, как судьба наша сложилась бы — останься мы человеческого рода дочерьми. Ну, может быть, детей нарожали, внуки пошли… может и правнуков дождались. А дальше? Попали б мы в Ирий, иль нет — то нам неведомо. Сам знаешь: людям надо жить достойно, чтоб Огненный Волх их в Ирий пустил. Иначе — к Велесу на суд. А отпустит ли он с лунных пастбищ да даст ли по серебряной дорожке к жизни вечной пройти — то неведомо. Иль хуже того — к Чернобогу путь — если грешил при жизни много. А Пекло, оно… — Не договорив, Ярина махнула рукой. В Пекле у Чернобога несладко — то всем ведомо. — Вот и выходит, Дубыня, что всех этих путей мы избежали и дали нам боги другую дорожку! Мы теперь сами, хоть и малые, но богини! Мы — духи Вод! Что хотим, то и делаем, и никому в делах своих не оправдываемся! Хотим — в людском обличье ходим. Хотим — под водой резвимся. А надоест одно место, так всегда можно в другое сплавать — подальше. А то и иные земли осмотреть, коль желание возникнет. Море-то вдоль берега переплыть — это ж забава малая! Несложно! Да и через глубь морскую можно. Только для моря храбрости набраться надо. Да и ты, Дубыня. Вот останься ты человеком, разве имел бы такую власть над лесом? Нет. Другой бы леший над тобой насмехался, за нос бы водил и вместо тебя с нами бы сейчас тут беседовал. А вот у людей этого счастья никогда не будет. У них скучно, и заботы их тягостны и мелки. Согласен? Это нас так великий Род наградил, за те муки, что в людской жизни мы претерпели. Так что, Дубыня, вот так нам счастье улыбнулось, посмертно… Не печалимся мы о женихах, ни к чему они нам!..

— Хорошо сказала, Ярина! — грустно улыбнулась Велла. И заключила: — Почти все так. Жизнь у нас теперь чуть ли не вечная… Если не сподобимся на клык какому-нибудь морскому чудищу пойти. Но если себя сберегать, осторожной быть, то и этого избежать можно. Не стареем, не горюем. Всегда юные! Люди за богатством всю свою коротенькую жизнь гоняются, а нам оно к чему? Вон, сколько в море кораблей затонувших. Сколько в них золота да камней самоцветных отыскать можно! А всего остального? Да только не надо нам этого ничего. Иной раз возьмешь какую-нибудь безделицу красивую, а потом думаешь — зачем она? Пусть бы себе на дне лежала. А люди за эти богатства бьют друг-друга, разум теряют. Не понимаю. Вот и получается — нам только позавидовать можно! Права, Ярина! Да ведь и тебе, Дубыня, выходит тоже счастье улыбнулось. Не пропади ты в лесу маленьким мальчиком, чтоб сейчас с тобой было? Где бы сейчас жил? В прохладе Ирия, на вечнозеленом Острове, или в чернобоговом пекле жарился? А, Дубыня? Вот так-то… Об одном я жалею, что нет у нас детишек. Не дано нам это.

Леший ничего не ответил, задумался. Молчали и русалки. «Да, Ярина права, — размышлял Дубыня. — Сейчас у меня есть то, чего никогда бы не было — останься я человеком. У меня есть Лес! И я в нем хозяин. А что еще надо для счастья? Но все равно, порой ой как хочется вызнать: кем я был раньше, из какого вендского рода уйдя в лес не вернулся маленький мальчик? Лесным хозяином ведь как становятся — заблудился мальчишка в лесу, погиб и в лешего обратился. Не пропади я тогда, не заплутай, где бы я сейчас жил? В вечнозеленом Ирии у прародителя Оленя? Иль, может, Барсука?.. Или как сказала Ярина в чернобоговом пекле? Нет, этого я никогда не узнаю…»

— Конечно, девоньки, — наконец-то вымолвил он, — лучше быть живым духом здесь — в лесу. Быть его хозяином, — Дубыня повел округ себя рукой, — чем умереть человеком и попасть неведомо куда. Люди — они страстям подвержены, корысти. Какую нить судьбы спрядет для человека великая Макошь — кто знает? Кем он свои дни закончит, как? Праведником? Злодеем? Когда Морана подрежет эту нить?.. А так… Ведь можно и с Огненным Волхом встретится! И в Ирии побывать, коль такое желание возникнет! А людям при жизни это заказано! Нет, нам лучше!..

Леший замолчал. Надо на досуге все это хорошо обдумать. Ну да это потом, не этим вечером. «Вон как мне свезло, глядишь, и с берегинями подружусь. Все веселее будет. Ладно, хватит о грустном…» Дубыня решил направить разговор в иное русло.

— Знаете, девоньки, — вновь заулыбался леший. — Если желание будет, я вам из своей сумы наряд достану. Какой пожелаете! — боясь, что русалки ему не поверят, с жаром воскликнул Дубыня. — А то, чай, ночь холодна настает. Озябнете. Весна все-таки…

— Ой не верти, Дубыня! Ой не верти! — погрозив пальцем захохотала Белана. — Не о том ты беспокоишься, что озябнем мы. Тебе просто на нас голых смотреть непривычно и противно. Вон как глазами нас пожираешь, будто трех жаб столетних под корягой увидел! Ты нас рассматриваешь, будто бородавки ищешь. А лицо у тебя при этом… Ну сознавайся, так это иль не так?

Русалки расхохотались. А леший от слов Беланы оторопел. Покрутил головой и с усилием выдохнул. У него просто не было слов. Ну, Белана! Ну сказанула! Ох, с ними, с русалками, надо ухо востро держать. Так мысли скачут, такое закрутят иной раз!

— Да что ты! на вас глядеть, да противно?! Наоборот! Приятно невыразимо! Я даже слов не подберу, как приятно, и как невыразимо! Вы ведь нет то, что лешачихи наши, или кикиморы, что по болотам ползают. Да на вас глядючи — душа веселится и в пляс рвется!

Ярина улыбалась. То, что грозный хозяин необъятного леса смущается как обыкновенный смертный, забавляло ее.

— Ладно, — сказала она. — Не слушай Беланку: ей бы все язвить, не подумавши. Дай-ка мне простую девичью рубаху, и к ней поясок расшитый. Я оденусь. Замерзнуть не замерзну, а за столом в таком виде вроде сидеть не гоже.

— И мне тоже, — попросила Велла. — Я тоже оденусь.

— А я так останусь, — надула губы Белана. — Кому мой облик не нравится — пусть не смотри! А замерзнуть я не боюсь! Еще чего!

— Белана! Не перечь, не принято голыми за столом сидеть, — мягко сказала Ярина. — Ты это не хуже меня знаешь. Когда в Виннету пойдем, ты ж не будешь по городу голой бегать? Или того паче — в корчме без одежки восседать? Приучайся. На, надевай.

Она протянула строптивице одну из беленых холщовых рубах, что трепетной рукой передал ей Дубыня. Белана, все так же дуясь, нехотя накинула рубаху. Окрутив себя тонким пояском, она ловко собрала волосы в пышный хвост. Перетянув его простым кожаным шнурком, что нашелся в ее поясной суме, русалка преобразилась: вместо веселой хохотушки поучилась скромная и благонравная девица.

— Эх, волосы прикрыть нечем, — жалобно простонала она. — Простоволосой-то негоже. Хотя не замужем, и так сгодиться. Ну да ладно, на люди идти не собираюсь. Потом, не удержавшись, фыркнула. — Ну как? Так лучше, Дубыня? Говори, не томи! Не противно теперь? Смотреть можешь?

Леший задорно подмигнул. Эта бойкая и смешливая русалка была ему явно по душе.

— Тебе, моя красавица, все к лицу. Ты в любом обличье хороша!

У Дубыни даже голос из высокого и скрипучего, стал медовым, мягким и низким. Будто мурлыкающий кот, получивший свою плошку сметаны, насытившейся от пуза, и благодушно разрешивший почесать за своим ушком. А глаза лешего, когда он смотрел на Белану, переставали гореть пугающим зеленоватым огоньком. И черты лица разгладились, потеряв свою резкость и непривлекательность. Сейчас рядом с русалками сидел обычный благопристойным мужчина, коих немало встречается по окрестным лесам.

— Что-то ты Дубыня на нашу молодицу заглядываться начал! — не преминула подкусить его Велла. От ее взгляда не укрылись происходящие с ним перемены. — А то смотри, как бы тебе по осени сватов засылать не пришлось!

Белана звонко рассмеялась. Она и сама приметила, что пришлась Дубыне по нраву. С самого начала, с самого первого мгновения, как только леший из вихря оборотился в человека и увидел ее. Это ей нравилось и даже немного льстило. А почему бы и не поиграть с лешим, если у того все на лице написано? Вот! И повеселится, с нее не убудет.

— А почему бы и нет? — томно вздохнула Белана. — Ты, Дубыня, как? Согласен? Будешь сватов засылать? А то смотри — обнадежишь доверчивую девушку, а сам в кусты ящеркой юркнешь. И ищи-свищи тебя! Лес-то во-он какой! Большой, необъятный… Ты себе укрытие под каждым кустиком, под каждой травиночкой найдешь, где искать тебя потом? Давай, засылай! Как водится — по осени ждать буду! Я согласна.

Леший не знал, что и ответить. Конечно, старшие боги могли жениться, что и делали не раз. Там, в Ирии, обычно хранили друг другу верность. Иначе это могло кончиться плачевно. Такое бывало. Гнев разъяренного бога мог причинить много бед и простым земным неповинным жителям. Божьи дети всегда становились богами или кем-то иным, — владеющим нешуточной силой. Это в Ирии. Но порой спускаясь на землю, боги и богини давали себе волю. Ни одна земная женщина, и ни один мужчина были осчастливлены их вниманием. И дети эти — рождавшиеся от богов и людей — всегда отличались от простых детей. А когда вырастали, то становились великими героями — богатырями, или кудесниками — колдунами, а порой и волхвами.

Недаром люди любили себя называть Даждьбожьи внуки. Даждьбог — отец многих богов. Впрочем, венды вели свой род от прародителей-зверей. Это было давно известно. Недаром леший не очень-то любил над ними подшучивать. Все обходилось беззлобно. Ну их! Тот дар, что получали венды от прародителей, мог сыграть злую шутку и с Хозяином Леса. Иные из них, сами того не сознавая, легко могли принять воплощение прародителя или даже призвать его на помощь. А связываться со старшими богами Дубыня не хотел. Иное — это простые люди, не венды. Тут леший давал себе волю, и пощады от него им ждать не приходилось. Люди и старшие боги могут жениться. Но ведь не русалки и лешие! Они всего лишь простые маленькие божества — владеющие не всем миром, а лишь его малой частью. И что получится от женитьбы лешего на русалке? Это вопрос. И детей им иметь не дано, русалка сама об этом говорила. Дубыня видел, что Белана подшучивает над ним. Но почему бы и в самом деле не подыграть, да не посвататься? Надо только осмыслить и разузнать, что из всего этого может выйти и можно ли так делать вообще. Ах, если бы Род, создавая все сущее, предусмотрел бы и это! Как было бы славно! Леший и русалка-берегиня! Здорово! Нет — обязательно надо попробовать! Почему б не потешить русалок? Решено!..

И понимая, что это всего лишь шутка, леший серьезно и обстоятельно произнес.

— Хорошо, моя красавица! Жди по осени сватов. Зашлю обязательно!

Белана перестала улыбаться. По всему было видно, что Дубыня воспринял шутку вполне серьезно, хотя в общем-то и понимал, что это всего лишь русалочьи смешочки. И кто кого переиграл, никто из них так пока и не понял.

А впрочем… Почему бы и нет? Тут уж она точно будет самая первая! Про то, что русалки выходили замуж за леших, никто слыхом не слыхивал! А расстаться, если наскучат друг другу, всегда можно!

— Хорошо, Дубыня, — дрогнувшим голосом, серьезно, ответила Белана. — Засылай, буду ждать!

Велла и Ярина смотрели на нее ошеломленно. Они прекрасно знали Белану; знали все ее прихоти; знали, когда она действительно печальна, — что, впрочем, бывало редко, и когда она весела — что было почти всегда. Подруги видели, что Белана и в самом деле готова выйти замуж за лешего, не шутит. Вот сумасбродная русалка! Ладно, до осени еще далеко, а там видно будет. Время покажет… Девчонка…

 

ГЛАВА 6

О тайнах, что лежат почти рядом

Сумерки сгустились настолько, что Ярина еле различала деревья на дальнем берегу. Наступила глубокая ночь. На небе зажглись яркие звезды.

В спокойной озерной глади отражалась полная луна.

«Пора прекращать это сватовство, а то прям щас женихаться начнут…» Усмехнувшись Ярина тряхнула пышным хвостом рыжих волос.

— Дубыня, а вот скажи мне. У тебя есть чудесная сума, которая дает все, что только пожелаешь. Так?

— Так, — кивнул леший. — Моя торбочка все даст — все что пожелаю! Дубыня ласково погладил латаный бок замечательной сумы.

— А чего ж ты тогда таким оборванцем ходишь? Нарядился бы красиво. Как властителю и хозяину леса положено. Приоделся… Сапоги расшитые там, порты пристойные. А то ведь на твоем кафтане заплата на заплате! Срам-то какой! Не стыдно по лесу в такой затрапезе ходить? Самому ж неудобно: латки твои, небось, за каждый куст цепляются! Вон, какими рубахами ты нас одарил. Я в этом деле много чего понимаю! На их пошив такой лен пошел — мало где сыщешь! И выделан отменно. Мягкий как пух, теплый как шерсть. Даже со льном не очень схож. Вот и ты, ведь мог бы вырядится получше иного князя или купчины богатейшего! Что тебе стоит? Только пожелай! А ты не желаешь.

— А зачем мне это надо? — удивился Дубыня. — Ты сама на свой вопрос ответила, Ярина. В лесу я у себя дома. Я тут хозяин и властитель. Тут мне хорошо. Кто меня в бору увидит? Только зверье, да кикиморы — когда к болоту забреду. Перед кем мне красоваться? Зверькам я и так люб: они к моему кафтану привычны и им даже вроде нравится эта одежка. Издали меня узнают. И кусты меня не цепляют. Верно жалеют, чуют, что рухлядишка ветхая и выношенная. Они любят новое и красивое драть. А если какой человек меня и увидит, так ему же больше страху будет. А когда я на людях показываюсь — иное дело! Средь них в затрапезе не пощеголяешь, почета не будет. Вот иной раз я и наряжаюсь, хоть и не по нраву мне это!

Ярина осталась довольна ответом, Дубыня говорил от души. Спокойно, не горячась..

«Глупость спросила, — подумала она. — Он же вроде как мужчина. Им наряды ни к чему…»

— Видела я тебя как-то, — фыркнув, вновь встряла Белана. — Ты тогда верно в город направлялся? Ва-ажный… Личину изменил. Борода черная — как смоль! Лаптем кверху задрана! Кафтан не чета этому: алый, золотым шитьем изукрашен! Ну прям купец какой-то по лесным чащобам шествует. Только все равно: хоть ты и лицо изменил, и бороду черную сделал, — но глаза у тебя, как были рачьими, так и остались! Вид у тебя пучеглазый, вот что! Кто знает — тот сразу поймет, кто ты есть на самом деле!

— Да, это ты верно подметила, — серьезно согласился Дубыня. — У нас у всех глаза на выкате. Такими уж создал нас Род. Для леших это такая же верная примета, как для вас русалок — хвосты рыбьи. Ни с кем не перепутаешь!

Тут, не в силах сдерживать свой серьезный вид, Дубыня рассмеялся. Сумел-таки ответить своей ненаглядной невесте на попрек о пучеглазом взоре!

— А что ты в городе делаешь? — поинтересовалась Велла. — Ты ведь говорил, что тебе и в лесу неплохо живется. Чего тебе среди людей надобно?

— Конечно говорил! И снова скажу: лес мой дом и мне в нем хорошо. Он так же мне дорог, как вам вода: ручьи, реки, озера… Но вот беда. Порой скучновато мне бывает! Я ведь в лесу почитай все время один. — Леший притворно вздохнул, словно его и вправду снедает тоска. — О зверьках не говорю — они всегда рядом. Не докучают. Но твари безмолвные. И свои дела у них всегда есть. Вот и выхожу на люди. В городе иной раз в корчму заглянешь, медов ставленых возьмешь, — да как разойдешься! В картишки, бывает, перекинешься. Некоторые люди жить без них не могут, только и выискивают с кем бы сыграть. Кости опять же побросать можно… Я, конечно, выигрываю, как же без этого! — самодовольно улыбнулся леший. — За века-то, как карты в мирý появились, играть навострился! Равных мне нет! — Леший говорил все это горделиво. Страсть к картам завладела им так же, как теми людьми, что он порицал. Но Дубыня, не замечая своего хвастовства, с упоением продолжал: — Я не жульничаю никогда! Оно мне это без надобности. Если нечестно играть — то неинтересно. Правда, иной раз глаза отведу. Если вижу, что соперник мне попался ушлый, и сам нечисто карты тасует. А порой и для дела глаза отвожу… В корчме разных историй послушаю. Разузнаю, что на белом свете творится. Слухов, коими земля полнится, соберу. Сами знаете: мимо Виннеты корабли со всего мира идут. Кого только там не увидишь! Иной раз в городе с иным домовым пообщаюсь, иль овинником. Они же не только по избам сидят, тоже на белый свет выглядывают. У меня даже средь банников знакомцы есть. Хоть и неприветливы они, даже не знаю отчего! — Тут леший пожал плечами. — А ведь протопленная баня для старых косточек — первейшее дело!.. Вы в бане бывали? — отвлекся Дубыня. — Попробуйте, не пожалеете! Такой там дух медовый! Да пар! Да…

— Бывали мы в бане, знаем, — улыбнулась Ярина. — Продолжай, занятно говоришь.

— Вот, в Виннете я скуку и сгоняю. День, другой… а то и на неделю там задержишься, а потом до следующего года не тянет! Но воспоминаний! А поделиться-то не с кем! Нас ведь, леших, — усмехнулся Дубыня, — на все окрестные леса всего лишь двое. Я тут. А на другом берегу Ледавы — Ярон. Вы должно быть знаете, ведь везде плаваете, всюду бываете.

Лес наш огромный, бескрайний, а его всего лишь Ледава разделяет. Вот и получается, что их как бы уже два. А так уж издревле повелось — в лесу один хозяин должен быть. Два петуха в одном курятнике не уживаются. И неважно, какой это лес — вот как мой, что аж до земель Сумь простирается, или березовая рощица — светлая да невеликая… Но в березах, вообще-то лешачихи хозяйствуют. В таком большом лесу поговорить не с кем. Мало нас… настоящих леших. А помощники мои? Что помощники! — махнул рукой Дубыня, показывая, что от своих лесных слуг он ничего особенного не ждет. — С ними скучно. Они лесное дело хорошо исполняют, а вот о серьезном поговорить — разум не тот. Вот и ходим мы с Яроном друг к другу, новостями меняемся. То он ко мне, то я к нему. Вот и сейчас от него домой шел, да вас увидел. Сижу с вами сейчас, разговариваю, радуюсь…

Дубыня замолчал. Морщинистое лицо его стало озабоченным. Видно было: какая-то навязчивая мысль не дает лешему покоя. Русалки с интересом, но неназойливо разглядывали его. Так вот он каков: их сосед, леший. Встречаться-то порой встречались, да все как-то издали друг на друга глядели, и словами не то что серьезными, и скорее наоборот — колкими, обменивались. А вот чтобы так посидеть, поговорить, так этого никогда не было. Хорошо, все-таки очень хорошо, что его позвали.

Встряхнув кудлатой нечесаной башкой, Дубыня вроде бы отогнал докучную мысль, и, улыбнувшись, снова полез в суму. На этот раз он достал из нее махонькую пузатую кадочку. В руках лешего она смотрелась уморительно. Кадочка скорее подошла бы какой-нибудь малой лесной зверушке, вроде белки. В ее лапках она была бы на своем месте. Сбоку кадочки висело такое же махонькое черпало.

Торжественно водрузив игрушку посреди пня, леший, хитро прищурился и улыбнулся. В предвкушении вопросов, на которые он собирался дать обстоятельные ответы, Дубыня торжественно провозгласил: Вот! Это вам от меня подарок!

— Что это? — хохотнула Белана. — Такой большой? А как делить его будем? Унесем ли?

— Не смейся зазря, русалочка моя драгоценная. Это есть не что иное, как тертая ягода золотого корня!

— Золотой корень? Да еще с ягодой? Что это такое? — удивилась Велла. — Что-то не слыхали об этом. Да и вообще, разве корни бывают с ягодой?

Дубыня назидательно поднял палец.

— Не слыхали? То-то! Потому что это я так это яство и назвал. Может, и есть у него другое имя, но про то мне неведомо. Только сильные ведуны слышали об этом зелье. И то толком и не знают — что это. Так — догадки, грезы… Они бы все отдали за малую каплю этого снадобья. Да вот вишь, не дано им. Люди, что поделаешь! — Дубыня развел руками. — А этот настой — для богов!

Приподнимая крышечку, Дубыня чуть ли не мурлыкал, до того он собой гордился.

— Вот! Перетертая в меду диких пчел красная ягода золотого корня. Это я сам удумал, сам сделал. Она горькая, а с медами другой скус. Капля — любую болезнь излечит, а несколько — жизнь продлят. А целая ягода — бессмертие дарует! О чем порой думают люди, о чем их тайные помыслы? Догадываетесь? Да — о вечной жизни тут, на земле. Глупцы! Помирать все равно придется. Всем. И первому богачу и последнему бедняку. Да вот только никакой богатей не сможет продлить себе жизнь более того срока, что отпущен ему Родом. Придет час — и будет подрезана нить его жизни. А умирать богатею страшно. Ой как страшно! Чем богаче — тем страшнее, — заулыбался леший. — Но нас это не касаемо — мы и без этого бессмертные. А вот радость да силу великую это снадобье и нам может дать. Отведайте — сразу радость в душе появится, будто крылья выросли. И она, радость эта, надолго останется.

Велла с любопытством подняла крышку бочонка. Он по края был наполнен желтовато-красным медом, пахнущим разогретыми солнцем травами. Приподняв бровь, русалка глубоко вдохнула и передала дар подругам.

— Спасибо на добром даре! Но-о, Дубыня!.. — протянула Велла. — Мы ж не до конца бессмертные. Хворостей у нас нет, это так. А вот убить нас можно. Раздерет морское чудище, и умру я, исчезну. Так уж Родом предназначено: то, что в воде живет — нам смерть несет. Но все равно, благодарим тебя за подношение.

— Знаю, Велла. Все знаю, — согласился Дубыня. — Знаю, что и я, и вы смертны. Видел в давнюю пору, что с вами саратаны творили. Сколько смерти они вам принесли! Думал, изведут чудища русалок. Да вот не вышло! Жив русалочий род! И меня изничтожить можно. Сгорит мой лес, и я вместе с лесными жителям в огне погибну. Вырубят его — и я под топором умру. Вот так-то. Может, и будет это когда, не знаю… Наверно будет…

От таких речей Белане стало тоскливо.

— Да хватит вам о грустном! Хватит! — поморщилась она. — Заладили, смерть, смерть! Живем, жизни радуемся?! Вот и довольствуйтесь! А что не станет нас, — так это когда еще будет! Ты лучше скажи, что за корень это такой золотой? Как он растет? Как выглядит? Он из золота? А ягода у него какая? Он вообще откуда? А..

Под градом вопросов нареченной невесты леший растерялся. Даже не дослушал, о чем еще спрашивала Белана. В ушах засвербело. Взяв с пня один из кувшинов, и с усилием вытащив тугую пробку, он набулькал в свою чарку густого темного вина. Потом, опамятовавшись, налил и русалкам. Те, улыбаясь, смотрели на лесного хозяина. Едкие взгляды говорили: «То ли еще будет, Дубыня. Дай срок, и заговорит она тебя вусмерть. Мы-то знаем…»

— В самом деле, хватит… — проперхался леший и залпом опорожнил чарку. Подумав, налил еще. «Ну и ладно, что она такая говорливая, — мелькнула мысль, — зато будет кому разные истории рассказывать…» Увидя, что Белана замолчала и выжидательно смотрит на него, Дубыня начал обстоятельный рассказ.

— До меня в этих лесах другой леший был. Я его не знал. Да и откуда? Тогда, мальчонкой, я еще в лесу не заблудился, не погиб, — лешим не стал. И вот леший, что до меня этим лесом правил, исчез в одночасье. А лесу без хозяина тяжело, в нем всякое непотребство сразу же начинается. Война, звери бьют друг друга без меры и счета. Дерева сохнут и гибнут. Иное место, что в низине, сыростью прирастает и болотом оборачивается. Гибнет лес без хозяина. И вот, ощутил я себя лешим. Сразу же все знаю, все умею. Язык зверей и птиц понимаю. Знаю, о чем деревья шепчутся. В общем — ЛЕШИМ я стал. А на другом берегу Ледавы Ярон лесом правит, я вам о нем уже говорил. Он своим годам счет давно потерял. Ему веков немало. Сколько эти леса растут, столько и лет ему. Он с исчезнувшим лешим уживался, дружбу, как и я водил.

— Я слышал, что старый леший пропал, как в воду канул, — сказала Велла. — Тогда промеж русалок всякие домыслы ходили. Они тоже с ним водились. Да только никто так и вызнал, что с ним стало, где он сгинул. Его Стер звали.

Дубыня улыбнулся. Он знал, что пропавший леший водил дружбу с русалками, ему об этом Ярон говорил.

— Точно! Стер! Ты его знала?

— Нет, откуда? Это до моего появления было, я тогда, живой девушкой — человеком — будучи, еще не утонула. Просто слышала о нем.

— Жаль, — вздохнул Дубыня. — Может, ты бы чего подсказала. Ну да ладно. Леший Ярон догадывался, в какие дали Стер направился. А удержать его, отговорить, Ярон не мог. И никому потом не рассказывал, куда Стер ушел. Хоть и долгие века прошли, но и сейчас Ярон ничего не скажет. «Ни к чему», — так он мне объяснил. Но я из него кое-что вытянул, — хитрó подмигнув, улыбнулся Дубыня, — слово за слово… И вот что выяснил. Тогда Стер с иным миром столкнулся, не нашим. В нем он и пропал…

— Как это?! — встряла Велла. — Как это с не нашим миром столкнулся? Что, еще какой-то есть? Есть мир богов, есть людской. И все.

— Погодите немного, — настойчиво и твердо попросил Дубыня. — Все поясню, все узнаете. Ярон рассказывал, что у пропавшего Стера была древняя книга. И сколько он не выспрашивал что это за книга, и откуда, Стер отмалчивался. «Мол, погоди, сам все поначалу выясню, а потом и ты узнаешь…» Он в нее частенько заглядывал. Сам не свой стал: все в раздумьях ходил, заговариваться начал. Днем и ночью над этой книгой мудрил. А Ярону даже глазком заглянуть в нее не давал. И вот как-то сказал Стер такие слова: «Подсказала мне рукопись, что открывается дорожка „туда и обратно“ в полнолуние. Схожу, гляну, что на другом конце творится. Завтра пойду. А ты, пока меня не будет, за лесом присмотри…» Ярон тогда ничего не понял. Да и сейчас не знает. Какая дорожка в полнолуние открывается? Почему он ее «туда и обратно» назвал? Что на другом конце творится? Где этот другой конец? Но за лесом смотреть стал. А Стер исчез, будто не было его вовсе! Тогда я и появился. Лес без присмотра долго стоять не может…

Велла растерялась. Леший рассказывал необычные вещи.

Русалка не могла взять в толк одну вещь. Никогда и нигде духи, не говоря уже о младших богах, бесследно не исчезали. Все равно, рано или поздно о них что-нибудь, да становилось известно. Мир полон духов, они везде. В каждом дереве, в каждом камне, в каждой травинке. Леший не мог пропасть бесследно.

— Погоди, Дубыня, — попросила она. — Дай осмыслить. К чему ты все это рассказываешь? Выяснил, куда он делся? А причем же тут золотой корень?

— А вот причем. Нашел я ту книгу, что увела Стера в неведомую даль. Да и дорожку, что в полнолуние «туда и обратно» открывается, тоже. Там же и золотой корень рос. Подумал немного, и нашел!

Тут Дубыня привирал. Будучи хозяином леса, и зная все его потаенные тропки и места, он в самом деле искал следы Стера. Но у него не было даже малейшей догадки, куда исчез предшественник. Разгадка, как это всегда получается, пришла нежданно-негаданно.

— Вы поднимались вверх по первому ручью, что в ваше озеро впадает? Недалеко от водопада? Знаете, откуда он начало берет?

— Я ходила, — сказала Ярина. — Совсем недавно, когда лес еще голым стоял. Гляжу, вдоль этого ручья трава пробивается! Мне любопытно стало. Я растения люблю. Пошла, глянула. Ух, ты! Чем выше поднимаюсь, тем трава гуще. А в ней цветы распускаются. Разные… И весенние, и те, что летом зацветают, и те что только осенью растут. Диво-то какое! Там и толокнянка, и девясил и зверобой зацветали! Еще какие-то целебные травы! Много!.. А над ними такой нежный перезвон висел. Чуть слышный. И будто бы серебряные искорки над этим разноцветьем порхают. Я оглянулась, и тут раз! Лес-то уже стал зеленеть! И всё за какие-то мгновенья! Я недолго смотрела, оглянулась, а на деревьях листочки завязались и в рост пошли. Мне показалось, что серебряные искорки, что над цветами кружили, стали в разные стороны разлетаться. Наверно в нашем лесу от этого ручья весна начинается.

Дубыня с упоением внимал словам русалки. Все, что связано с лесом, для него было сродни ставленым медам, коими он порой согревал свою душу. Лицо лешего расплылось в широкой улыбке. Выпученные глаза затуманились. Слушал бы, да слушал! А Ярина меж тем продолжала:

— У меня, Дубыня, на дне озера свои цветы растут. Подводные. Я за ними ухаживаю. Поливать не надо, — улыбнулась она, — а вот сгнившие листки общипать, любопытных рыбёх отогнать — преграду им сделать, чтоб не пожрали, это надо! Жаль, что ты глянуть не можешь, как они красивы! Эх, видимо не русалкой мне на роду быть написано — а лешачихой! Или хитрой лисонькой по лесам скользить, волков да беров дурить. — Ярина тряхнула хвостом темно-рыжих волос. Они у нее и взаправду были как у мудрого лесного зверя — лисы: шелковистые, с багряным отливом,

— А почему нам не рассказала, что вдоль ручья увидела? — надулась Белана. — Я бы венок сплела.

Ярина развела руками. Забыла как-то. Беланка в то утро еще спала, а Веллы с Русавой тогда в озере не было. Уплыли куда-то. А потом за хлопотами и забылось. Если бы леший сейчас о ручье не заговорил, она б и не вспомнила.

— Замаялась, а потом запамятовала. Вы уж не обессудьте.

— А ты видела, откуда ручей начало берет? — спросил леший. — Дальше пошла?

— Нет, а что?

— Вверху стоит колодезь, вот этот ручей из него и вытекает! Такие колодцы в миру зовут древними. Слышали о них? Есть колодцы, остатки дорог, строения разрушенные? Их зовут древними. А дальше этого колодца проходит Древняя Дорога. Не ходила по ней?

— Нет, дорогу не видела, — с сожалением ответила Ярина. — Но вот под водой этих древних остатков видимо-невидимо! Видел бы ты, сколько их в морях. А в океане, где глубь и простор, так вообще глаза разбегаются! Остатки городов, крепостей… И в реках встречаются. Даже в Ледаве кусочек Древней Дороги есть. Только куда она ведет — непонятно. А что?

Леший, слушая русалку улыбался и кивал. Все верно, и на суше и под водой есть остатки неведомо чего. Может, старшие боги и знают, что это такое, но вот для них эта тайна скрыта. Пока скрыта…

— Я тоже как-то раз забрел в те места. Прошел вдоль ручья наверх. И разноцветье видел. А вот дальше… Тогда там никакого колодца не было. Только туман клубился на конце дороги. Тихо так, почти незаметно. Я хотел дальше пройти, в туман зашел. Да не тут-то было! Только я в него сунусь, как неведомая сила меня вспять выталкивает! Это меня-то, хозяина леса! Я снова в туман полез. Да вот никак не совладать с той силой! Я туда — меня обратно! Стою у края, топчусь. Ладно, думаю, — все равно я туда пройду, совладаю с этой силушкой. Не сейчас — так потом. Вернулся я в те края следующей весной. Глядь, а у дороги этот колодец стоит! Почти у самого конца! Откуда взялся? Покумекал, лес оглядел — и понял! Туман вглубь отступил, кусочек леса очистился, и колодезь виден стал. Ну, думаю, надо все осмотреть! Вдруг, снова этот туман наползет и обратно его скроет. Из колодца ручеек вытекает, и дальше к озеру бежит. Вдоль ручья травы разные, которым не время щас цвести. Стал я их осматривать да дивиться. И тут — глядь! Вижу у самого колодца средь знакомых трав, какая-то необычная растет! Что за диво? Я, как и ты, Ярина, тож люблю всякие растеньица сберегать. И у меня есть потайная полянка, от людского и иного взгляда скрытая. Можно хоть сколько рядом с ней ходить, а вовек не увидишь! На ней всякие диковинные травы растут. Те, что в моем лесу редки. Стал я приглядываться к этому растеньицу. Деревцо — не деревцо; кустик — не кустик. Не понять — что. Но с деревом больше схоже. Совсем как большое: только на нем все мелкое — листочки, веточки. А меж листочков большая ягода висит. Красная, с боков сдавленная. Будто камень-голыш, что на морском берегу лежит. Я такого дива не видывал! И в нашем лесу такого отродясь не водилось! Откуда? И тут меня осенило! Не иначе, думаю, растеньице с той стороны, что за туманом лежит! Он-то отступил, ведь колодезя-то этого не было раньше! Решил я ту диковину быстрее выкопать, на свою полянку перенести, да там и посадить. Подальше от того места: вдруг туман снова наползет, колодец скроет, а с ним и растеньице это — диковинное. Стал подкапывать его, с бережением да опаской. Чтоб не повредить корень, что его питает. И вдруг пальцами натыкаюсь на что-то жесткое, будто камень. Рядом с корнем твердь эта, неглубоко. Сначала осторожно деревце выкопал. Ну, русалочки, диво! Чудо чудное мне попалось! Корень у деревца с пол-локтя, золотинками отблескивает и совсем как человечек! Маленький, смешной! Все у него есть: и руки с пальчиками растопыренными, и ноги, и голова. Приглядишься, вот уши, вот нос, только что губами не улыбается! И тут меня как пробрало! — Тут Дубыня выкатил свои выпученные глаза еще больше. Наверно, чтоб русалки прониклись. — Из земли его вынул, а он орать стал! Да пронзительно! Рот разевает, ручонками машет. Я оторопел, а потом смешно стало. Думаю — вот диковинка-то. Завернул его в тряпицу, ее в ручье смочил, чтоб не увял корешок этот крикливый. Стал дальше копать, посмотреть надобно, что с диковинным растеньицем еще зарыто. И отрыл я ларец. Тоже чудной. Я сначала и не понял, что он деревянный. Тяжелый, твердый как камень. Теплом как от тополя веет. Желтый, с черными прожилками, и ни царапины, ни червоточины. Земля к нему не липнет. А на солнце блестит! Ой-ей-ей!.. Лучи в боках сверкают, аж глаза слезятся! Схватил я эти диковины и к дому без оглядки! Любопытно, нетерпение жжет! Деревце это, дивное, сразу ж на своей полянке высадил. Все как полагается, сделал: в тени под березой, и в мокром месте. Как оно у колодца росло. А ларец домой, не мешкая!

Дубыня перевел дух и с торжеством оглядел русалок. Мол, как вам история? А ведь это только начало! Белана слушала, чуть приоткрыв рот. Да и у Веллы с Яриной глаза поблескивали.

— Вот, принес ларчик домой. А отворить-то его не могу! Он как зачарованный — нигде щелочки не видно. Кусок дерева и все! И так его крутил, и этак, — все без толку! И вещует мне что-то, что и не разрубить его, и не распилить, и не разбить. Напраслина выйдет. Тогда думаю, а к чему рядом с этим ларцом то чудное деревце, красноягодное, росло? Понес ларчик на поляну. И вернà моя догадка оказалась! Сразу же щель обозначилась, как у растеньица его поставил. Тут же без помех его и открыл. Выходит, что ключик к ларцу — деревце то чудное: золотой корень. А в ларце книга ветхая лежала, вот эта шапка — что на мне, и листы черные — непонятными знаками испрещенные.

Леший обвел русалок горящими глазами. Он торжествовал. Еще бы, такие истории не каждый день расскажешь. Не будешь же это говорить где-нибудь в корчме, да неразумным людям. За безумца примут — хмельного упившегося. А тут свои — младшие боги.

— Что за шапка, я быстро сообразил, а вот с книгой да листами сложнее вышло…

— А что за шапка-то такая? — спросила Ярина. — Драная, страшная… Мех вытерт. Что за зверь — непонятно. Да и носить ее сейчас — жарковато будет! Твоей шапчонкой только пугать хорошо. Для этого носишь?

Дубыня усмехнулся. Напугать он и без шапки кого угодно сумеет. Не для того он ее носит, хоть Ярина и права — уж больно она жаркая.

— Нет, девушка! Не для того я ее ношу, не для испуга. Шапка эта, хошь что невидимым сделает. Надумаешь — живого зверька под нее упрячь, а то и человека. А понадобиться, так и пень трухлявый иль камень безмолвный скроет! Глядите!

Леший развернул свою затасканную шапку задом наперед и пропал, будто растаял. Наступила тишина. Ни шороха, ни звука рядом. Лишь вдалеке плеснула мелкая рыбешка. Русалки переглянулись. Отводить глаза они умели и сами, но вот чтобы с ними проделали что-то подобное — такого не бывало!

— Ау-у-у… — певуче протянула Белана, пристально смотря на пень, где только что сидел леший. — Дубыня, женишо-ок?! Ты где?

— Здесь я, здесь!

Белана вздрогнула. Знакомый скрипучий голос раздался над самым ухом. Русалка стремительно обернулась. Сзади нее стоял Дубыня лыбясь во весь свой щербатый рот — удивил-таки ненаглядную невестушку.

— Фу ты!.. — перевела дух Белана. — Так и заикаться выучишься! Ты что же, женишок невесту пугаешь? Глаза-то, мы все горазды отводить!

— Сама же спрашивала — где я, — ухмыльнулся леший, — я и отозвался, чтоб душу твою не тревожить. Прости, если что не так!

Дубыня шутовски склонился перед русалкой и вернулся на свое место.

— Ну ладно, хватит, — улыбнулась Ярина. — Невидимками делаться немудрено. Сам знаешь, что это и нам, и тебе без всякой шапки подвластно. А вот с книгой-то что? С листами черными? С корнем золотым?

— С книгой? А вот с ней сложно. Больно мудрено в ней все написано. До сих пор разбираю. Кое-что понял. Знаю я, что это и есть та древняя книжица, коя моего предшественника в путь позвала. Он, наверно для того, чтоб не пропала она вместе с ним, запрятал ее в ларец надежный и деревце чудное рядом посадил. Для охраны, для приметы — чтоб место не забыть. Туда же шапку положил. И листы эти черные. И где он их взял? Зачем они? Что в них написано? Что нарисовано? Не разобрать, как я не пытался!

— И что ж ты из книги Стера понял? — спросила Велла.

— А то, русалки мои дорогие. Что все это добро лежало на том месте, где дорожка «туда и обратно» в полнолуние открывается! Про это место исчезнувший Стер говорил! Вот и нашлись его следы.

Кое-что начало проясняться. Ярина быстрей всех поняла, что к чему.

— Это ты про дорогу и колодезь говоришь? Те, что Древними называются? Ты туда ходил?

— Нет, — с сожалением крякнул Дубыня. — Не знаю, что там. Но проход видел. В прошлом году, летом в полнолуние туда ходил. Всю ночь сторожил, когда ж откроется дорожка, что туда и обратно ведет. А под утро туман ненадолго рассеялся и иной мир показал. И скажу я вам, русалочки дорогие, очень мне не понравилось то, что я увидел. Древняя дорога — это и есть дорожка «туда и обратно».

— А что там? — полюбопытствовала Ярина.

— Не так как у нас. Каменные горы и скалы лиловые вдалеке виднеются. Без вершин, они будто срезаны. У нас таких нет. Еще деревья больные, ветви перепутаны. Трава нехорошая — жесткая, колючая… Древняя Дорога в низину уходит. А дальше невесть что начинается, в мареве теряется. Поодаль от дороги еще один колодезь стоит. Только вот вытекает из него вода, иль нет, я не разобрал. Далеко, не видно. И главное такой злобой оттуда пахнуло! Не передать! Я чуть оземь не брякнулся! Такой силы злоба! Да вы знаете как это, сами чуять можете.

— А в книге что написано? Прочел ее? Ты грамоту разумеешь? — затараторила Белана. — Для меня грамота, как… ну как… — Русалка не могла подобрать слов. Потом весело махнула: — Да я и не пыталась понять. Значочки… Махонькие… К чему?

— Выучим… — тихо, многообещающе и твердо сказала Велла. — Выучим, дай срок…

— Поначалу ну никак не мог разобрать, что в той книге скрыто! Да не беда: захочешь — узнаешь! А что там прописано, знать мне хотелось. Сильно хотелось. Вот тут-то мне и помог волхв. Хранибор. Знаете такого? Его изба неподалеку стоит.

— Хранибор?! Знаем, знаем! А как же! — обрадовалась Белана. — Ты с ним водишься? Мы тоже. Вот здорово!

— Он нам хлеб дает, мед, молоко козье… — прибавила Ярина. — У него две козы есть. Такие чудные козочки! Ты им ме-е-е-е, а они смотрят как на полоумную и мекают в ответ. Мы порой волхву рыбы, раков таскаем. Устриц несколько раз предлагали. Их за устьем, в море, — не счесть! Собирай, не ленись! Вкусные. Да… Хранибор интересный. Много чего знает, и откуда?

— Устрицы? — Дубыня, закатив вверх глаза, свел брови. — Не пробовал. Но видел. Их что, в самом деле едят? Эту склизь?!

— А то как же! — с жаром подхватила Велла. — Вот погоди немного, рассветет, я к морю сплаваю, насобираю. Они силу придают и скус отменный. Тебе понравится. А коль хошь, так свежей рыбы натаскаем. Только в озере она простая, не та, что к княжескому столу подают. За ней в другие места плыть надо. Но это несложно, только потом. Надо ж за угощенье одариваться. Вон, гляди, за разговорами почти все умяли!

Действительно, как-то незаметно русалки прибрали все, что радушный Дубыня выставил на пень.

Леший рассмеялся. Сначала тихо, потом захохотал громче. Хохот перешел в переливчатое высокое гоготанье. Так, как над припозднившимися путниками порой издевается филин. Русалки вздрогнули. Белана даже топнула: «Мол, прекрати! Жутко!»

— Экая печаль, — сквозь смех вымолвил Дубыня. — Одариваться собрались! Устрицами! Сейчас еще какое-нить угощенье добуду.

Он сгреб порожнюю посуду в суму и затянул веревку. Подняв ее, немного потряс. Послышался глуховатый перезвон. Вскоре латаная торба вновь стала смотреться жалко и сиротливо, словно всю свою тяжкую жизнь она была тощей и скудной. Холщовые бока провисли. Раскрыв суму, Дубыня вновь стал доставать из нее наполненные всякими вкусностями плошки, мисочки и туески.

— Вот так! — приговаривал леший, выставляя на пень все это разнообразие. — Я ж говорил, что торбочка ни в чем отказу не даст.

— Ну, помог тебе Хранибор прочесть ту книгу, и что дальше? — вернулась к разговору Велла. — А то за угощеньем забудем, с чего начали.

Дубыня помрачнел. Те записи, в которых они с волхвом разобрались, оказались необычны и жутковаты. Ни он, ни Хранибор не ожидали, что в потрепанной древней книге может обнаружиться такое.

— Поняли мы, что не о нашем мире книга Стера повествует. А о других, что рядом лежат. И много их оказывается. Не только тот, что у Древнего Колодца за туманом лежит и в полнолуние к себе пропускает. Иные есть. И есть еще одно место. Межмирье называется. Не подвластно оно никому. Ни нашим богам, ни иным. Когда Род создавал все сущее, появилось древнее зло. Не бывает тени и мрака без света! Ужаснулись боги тому, что хотело сотворить древнее зло с мирами и вступили с ним в борьбу. Долго она шла, и наконец-то смогли боги заточить то зло в пустоту, за гранью миров. А потом создали боги печать, и всемогущий велес наложил ту печать на врата в межмирье. Там, до скончания всего сущего, должно блуждать зло по закоулкам меж мирами. Понимаете? Нет этого места — и оно есть! И оказывается, что вот уже много веков как повреждена велесова печать. И то древнее зло рвется наружу. Из межмирья рвется, из места которого нет…

— Что-то непонятно говоришь, Дубыня! Заумь какая-то… — надула губы Белана. — Что-то я тебя не совсем понимаю! Вернее совсем не понимаю!

— А чего тут непонятного, — сказала Ярина. — Оказалось, что есть такое древнее изначальное зло. Боги победили его и вышвырнули меж миров. А затем наложили печать на то место. Хотя то, что миров много, для меня новость. Ну да Род видимо знал что делал. И вот древнее изначальное зло выходит. Видимо, повреждены врата — Велесова печать. Так Дубыня? Я все правильно поняла?

Леший лишь молча склонился. Ярина быстро сообразила, что к чему. Лучше и проще, чем пояснила она, не скажешь.

— Верно. Недаром ты имя солнечное носишь. От солнечных богов ничего не скроется! Мы и то не сразу разобрали, что в той книге говорилось.

— Ладно тебе, Дубыня! — улыбнулась русалка. — Еще захвалишь меня! Что еще выяснил?

— Там написано — кто-то сделал ключ от замка, что межмирье запирает. Сделал, и в наш, и в иные миры передал. Я и сам не понял как это. Кто — неведомо… Но понятно, что не от доброй души. Оказывается можно выпустить то, что когда-то заперли старшие боги. И выпустить, и пробудить! На дне океана, на самой глубине, спят древние чудища — слуги изначального зла. Боги сковали их ядовитые челюсти и погрузили в мертвый сон. Они ждут пробуждения. И страшные саратаны — тоже порождения изначального зла. Тогда они ускользнули от ока богов и смогли остаться в нашем светлом мире. Но те, что спят в глубине, страшнее их стократ!

— Ух! — воскликнула Велла. — Это все в той книге прочел? Что страшнее саратанов бывает?! Я и представить не могу!

— Они пока спят — эти чудища. И древнее зло пока заперто. Но отворяются врата, за которыми оно томится. Уже началось. Тогда погибнет и наш мир, и другие. Стер хотел узнать, кто это делает? Как? Хотел остановить… Но исчез. Теперь мой черед пришел. Ведь у меня есть часть ключа от врат!

— Как это? — недоумевающее спросила Велла. — Как это у тебя? Тогда ведь и ты можешь его выпустить? Откуда?

— А я поняла! — воскликнула Ярина. — Ключ — это те черные листы с непонятными письменами. Что в ларце вместе с книгой и шапкой лежали. Так?

— Умница! Истину говоришь! — чуть не заорал леший. — Именно листы! Они самые!.. Они из какой-то книги вырваны. Это видно. Книга черная, недобрая. Когда их берешь, дрожь пробегает: Такой непонятной злобы они исполнены! Совсем как у Древнего Колодца, когда туман рассеялся и иной мир открылся. И знаете что? — Дубыня, понизив голос, нагнулся поближе к русалкам и зловещим шепотом произнес: — Эти черные листы уничтожить нельзя. Мы с Хранибором пробовали. И жгли их, и хотели на части порубить… Чего только не делали! И все впустую! Неуничтожимые они, вот! И спрятать нельзя — все равно объявятся. Вон, Стер их видимо сберечь хотел. Нес куда-то. И видимо спрятал, опасался чего-то. А я их нашел. Не я — так кто-нибудь другой этот ларчик открыл. И хорошо, если добрый человек это сделает. А если злой колдун? Он ведь в миры пустит запертое зло. Неразумный… Сам при этом погибнет, но пустит! И наш мир, и иные снова в борьбу вступят. А вот будут ли боги снова с ним биться, иль нет, так то неведомо. Вот наверно потому эти черные листы из книги выдраны и в разные места заброшены. А может даже и в миры. Чтоб никто не смог написанные в ней заклинания целиком прочесть. Сколько их, то неведомо. И что с ними делать — пока не знаю. Но выясню.

— А где они сейчас? — спросила Ярина.

— Спрятаны надежно. Мы с Хранибором поняли, что даже вслух те слова произносить нельзя, что в ней начертаны. Когда произносится хоть звук, то из межмирья выходит частичка изначального зла. И думаю я, что оно уже сюда проникло. Что-то мне вещует…

Леший встал и неторопливо подошел к воде. Остановившись у кромки, он вложил два пальца в рот и как-то по-особому свистнул, вслед за тем гулко загоготал. Эхо разнеслось по ночному лесу и долго не стихало

— Ты что, Дубыня?! — вздрогнула Белана. — Зачем так крикнул?

— А так просто. Чтоб успокоиться. Я ведь недаром сюда пришел. Каждое полнолуние тут бываю. Охота мне знать, кто еще по Древней Дороге в мир, что рядом лежит, ходит. Ведь должен же еще кто-то эти черные листы разыскивать, чтоб собрать их воедино. А? Как думаете? Прав я, не прав? Вот и сегодня жду, может еще кто-нибудь к Древнему Колодцу пойдет. Пока никого не видел, и не чую, чтоб кто-то в ближнем лесе шел. Но когда-нибудь явится, это точно. И как пройдет он сквозь туман, так станет рабом изначального зла…

Тут Дубыня неожиданно вздрогнул. Да, в ближнем лесе окрест озера он не ощутил ничего плохого. А вот дальше… У устья речки, что вытекала из русалочьего озера и впадала в Ледаву, он почуял неладное. Да, так и есть. Там люди! Шесть, нет семь человек! И еще колдун! Колдунов Дубыня чуял сразу, особенно вблизи. Но этот далеко. Лешего пробрало, — там злобный колдун! Зло его сродни тому, что лежит за Древним Колодцем! А что за люди с ним? Слуги? Дубыня нахмурился, это еще что такое — один из них мертвец! Нет!.. Живой!.. И снова он стал мертвецом!

Леший никак не мог взять в толк — как же так? Как может получаться, чтобы живой человек был мертвецом, или мертвец — живым человеком? Дубыня тряхнул головой, отгоняя непонятку. Потом разберется. Но вот колдуна он будет держать под присмотром. Он хорошо чует, что творится в его лесу. Колдуну это недоступно. Если злой чародей направится к озеру, значит сегодня откроется проход и колдун пойдет в лежащий рядом мир. Остановить его или нет? Леший решил отложить решение на потом. Колдун и его слуги пока оставались на месте. Вроде бы спали… Из задумчивости его вывел звонкий голос Беланы.

— А там, куда Древняя Дорога ведет, это зло уже обитает? А оно само выйти может? Ведь что ему стоит?

— Нет, Белана. Его там нет, или силы у него пока мало. Оно только ощущается. Выходит, наверно… Мы с Хранибором поняли, что на той конце Древней Дороги как раз и лежит тот мир, в котором врата, за которыми зло томится, стоят. И если они отворятся, то оно сначала выйдет там, а потом сквозь туман в полнолуние и в наш мир прорвется.

Наступило молчание. Тяжкое, продолжительное. Русалки сидели ошарашенные. Уж они-то знали слуг изначального зла! Одна морская напасть — чудища саратаны — чего стоят! А в глубинах страшнее их стократ спят! И если этот мир, это озеро, лес — все, к чему они привязаны — погибнет? Даже думать об этом не хотелось. Русалки с уважением смотрели на Дубыню. Оказывается, он умеет не только в лесу гоготать. И тайну он важную разведал. Хорошо бы ему помочь! Но как?

— Знаешь, Дубыня, — сказала Ярина. — Если тебе что-то важное понадобиться, помощь какая, то ты всегда к нам обращайся. Мы ведь тоже кое-где бываем. Вдруг что-нибудь интересное разведаем. Теперь мы знаем, что не бывает до конца беззаботной жизни. Раз уж зло рядом, и выйти готово…

— Спасибо! — расчувствовался леший. — Спасибо, милые русалочки! Только пусть об этом пока никто не знает. Хорошо? Ни к чему чтобы слухи разносились. Духи — они ведь тоже разные бывают. Одни болотники и болотницы чего стоят! Им-то как раз древнее зло на руку. Решат, что они уцелеют. И невдомек им, что и их зло пожрет.

«И колдуна этого пожрет, — мысленно добавил он». О том, что далеко, аж у самой Ледавы объявился колдун со слугами, один из которых то ли жив, то ли мертв, он решил пока не говорить. Вот если пойдут они сюда, тогда да! Он им покажет! В трясину заведет, и никакое злое колдовство не спасет их от гибели. Это его лес!

— Никому пока не говорите. Хорошо?

— Хорошо, Дубыня, — согласилась Ярина. — Никто не узнает. Но помогать мы тебе станем обязательно. Слушай, — неожиданно прервалась она, — а ты не знаешь, отчего сегодня так тихо? Перед закатом ни одна пташка не щебетнула, ни один зверек не запищал! Мышка травинкой не шелохнула! Будто вымер лес. К чему это? Ты ведь в лесу хозяин, скажи!

Леший насупил кустистые брови. Наморщил и без того морщинистый лоб. Сегодня он в своем лесу не ходил. Он был далеко, на другом берегу Ледавы, в гостях у Ярона. Вернувшись, он сам удивился той тишине, что стояла в лесу. Но как только он раскрыл рот, собираясь ответить, недалеко от берега раздался громкий всплеск. Затем над водой появился плоский русалочий хвост, и с силой шлепнув так, что полетели брызги, исчез. И вслед над водой появилась девичья голова. Это была Русава. Рядом с ней вынырнула еще одна русалка — незнакомая. Русава, подплыв к берегу, выскочила на песок уже в девичьем облике и, не обращая ни на кого внимания, повернулась к воде.

— Ну, выходи же! Выходи! Не бойся! Тут тебе не причинят зла! Выходи!..

Повернувшись к костру, Русава весело крикнула:

— Смотрите, кого привела! Теперь нас стало больше!..

К берегу подплывала русалка с белокурыми волосами и большими, темными, изможденными и испуганными глазами…

 

ГЛАВА 7

Еще одна русалка

— Ой! — завопила Белана. — Кто это?! Русава, ответь! Ну отвечай же! Неужели еще одна! Ой!..

Вскочив, Белана бегом, чуть ли не приплясывая, припустила к воде. Радости ее не видно предела! Еще бы! Теперь она не младшая русалка, которую все поучают! Нет! Теперь она сам станет рассказывать новой подружке о подводной жизни!

И та будет ее внимательно, раскрыв рот, слушать. А она — её наставница Белана — преисполненная важности и значимости, будет показывать потаенные места. Водить к корягам, под которыми прячутся большие сомы. Выманивать их оттуда. Учить, как надо правильно ухватывать сомов за усы. А потом кататься на них! И можно будет вместе резвиться, обгоняя идущие по Ледаве корабли — кто быстрей! И можно будет делать еще многие, многие занятные штуки! Ведь ее старшие подруги такие обстоятельные. Они не понимают простых и бесхитростных развлечений, кои она так любит. И резвиться с ней не всегда хотят. А когда они серьезные, ей так скучно!

Ярина и Велла так же стремительно бросились к воде. На ходу Ярина бросила ничего не понимающему и ошеломленному происходящим лешему: — Дубыня! Мехов наилучших! Шубку! Быстрей!..

От звонкого голоса Дубыня опамятовался. Встряхнувшись, спешно полез в свою замечательную суму. Через мгновение леший выдернул из нее шубку. Легчайшую, ему даже показалось — невесомую. Дубыня краем глаза окинул ее, и… Что за диво! Мех ее, пушистый и мягкий, необыкновенно красиво играл в лунном свете. Казалось, над густым подшерстком порхают необычные, почти невидимые взору искорки.

Дубыня опешил. Что такое на этот раз создала его сума?! Но времени на размышления нет. Потом разберется! Сейчас его больше занимала творящаяся у воды суматоха.

А там Русава терпеливо спрашивала новую подружку: — Ты в людское обличье перекинуться можешь? В девушку? Знаешь как? Умеешь? Попробуй из воды выйти. Смотри!.. — И она показала пример, с размаху бросившись в озеро. На лету Русава неуловимо превратилась в русалку-берегиню, и почти без всплеска вошла в воду. Только хвост мелькнул. Вынырнув, и описав круг, она вернулась к берегу и так же стремительно, на этот раз в воде, оборотилась в длинноногую девушку. Выйдя на берег, улыбнулась: — Вот так надо! Давай, пробуй!

Леший прямо-таки наслаждался, глядя на эти русалочьи превращения. Но близко к воде не подходил, не любил ее. Стоял поодаль, переминаясь с ноги на ногу. На лице его блуждала растерянная улыбка. Еще бы, не каждый раз выпадет видеть появление новой русалки!

А она пристально смотрела, что вытворяет Русава. Подплыв поближе к берегу, попыталась перекинутся. Ничего не получилось. Новенькая русалка сделала попытку еще раз. Безуспешно… Тогда она нырнула, и как показалось лешему, досадливо хлопнула хвостом по воде. Полетели брызги. А затем… Русалки на берегу от восторга заверещали так, что Дубыни показалось — его уши свернуться в трубочку.

На берег вышла девушка с волнистыми белокурыми волосами. Ресницы над кошачьими глазами хлопнули, а припухшие губы чуть улыбнулись. Но улыбка вышла какая-то жалкая. Леший поспешил к ней с диковинной шубкой в руках. Пока он не знал, из меха какого зверя она сделана. Но не все ли равно? Тепло шубка даст, а это сейчас главное!

— Вот, ласточка! Укройся! А то чай озябла в этой воде! — оробело бормотал Дубыня, накидывая шубку на русалочьи плечи. — Вода-то чай весенняя, стылая!

Ярина глянула на него и, не сдержавшись, фыркнула. И было отчего! Где это видано, чтобы хозяин леса смущался и краснел, причитал и мямлил! Но Дубыня быстро очухался и, схватив клюку, стукнул ею оземь. На месте удара сразу же заполыхал еще один небольшой, но жаркий костер.

— Не боимся мы холода, Дубыня! — мимоходом бросила Ярина, подведя девушку к столу и усаживая ее на пенек. — В русалочьем обличье ее не боимся! Только попервоначалу привыкнуть надо! Потом никакая стужа не страшна. А она еще молодая. Сделай нам медовый напиток. Покрепче…

Достать из сумы маленький бочонок с медовухой оказалось проще простого. Дубыня умело выбил пробку и наполнил тягучим питьем расписную чарку. Ярина, перед тем как дать напиток новой подруге, отхлебнула сама. Надо узнать, чем угощает леший. А то в спешке и суматохе сотворит такое, что у бывалого морехода глаза станут как у рака; на лоб вылезут от крепчайшего пойла! С него станется! Вон как смутился — до сих пор от сумятицы в себя придти не может!

Ничего, неплохо. Вареный мед крепок, но не слишком — дух не перехватывает. Сладок, сдобрен пахучими травами. Слезы на глаза не наворачиваются. Самое то!

— Пей! Сейчас тебе как раз такое питье надо!

Покорно взяв протянутую Яриной чарку, молодая русалка махом выпила ее до дна. Молодец, Дубыня! То, что надо сотворил! Девушка даже не закашлялась!

— Ну вот, — перевела дух Ярина. — Вот и хорошо! Главное — это первые шаги правильно сделать. А дальше все само пойдет! — Она улыбнулась: — садитесь подружки! Вот счастье-то привалило! Что за ночь! Верно сказывают — в полнолуние всякие чудеса происходят.

Русалки неторопливо, с достоинством расселись. Места хватило всем. Леший как чуял что-то, сотворя в начале ночи лишние пеньки. Некоторое время сидели молча, разглядывали новую подружку. В глазах Веллы одновременно смешались радость и жалость. Еще бы!.. Рождение русалки — это счастье, и одновременно горе. Родилась русалка-берегиня — значит погибла, утонула девушка, не изведавшая радости замужества. А это в вендских земля случалось нечасто! Ой как нечасто!..

— Как тебя зовут, милая? — спросила Велла. — Ты помнишь? Вспомни свое имя…

В глазах новой подруги мелькнула тень страха. Она, помедлив, медленно шевельнула губами. Тихо произнесла: — Не знаю…

Русалки переглянулись. Что ж, такое тоже случается. Но, как правило, данное при жизни имя не забывается. Нужно время. Она вспомнит. И тут девушка неожиданно сказала: — Мне почему-то кажется — Снежана…

— Здорово! — не удержавшись хлопнула в ладоши Белана. — Снежана! Снежная… У тебя и волосы такие же светлые и пушистые, как снег! Светлей чем у меня! Ну ничего, я не завидую…

Ярина улыбнулась. Белане лишь бы покрасоваться лишний раз. Ничего — и это пройдет. Повзрослеет, ума наберется. Только вот что-то детство у нее затянулась. Лишь бы новая подружка такой же не оказалась. Достаточно одной Беланки!

А Велла просто строго выговорила: — Тихо, Белана! Потом! Видишь — она не в себе. Ты вот вспомни — тебя так тормошили? Нет. Неизвестно, что Снежана пережила, а горе не сразу забывается. Это как рана — долго бередить будет. Не кричи так. Ну пожалуйста!

— Я не кричу, — понизила голос Белана. — Я так… полюбопытствовала. И вообще — это моя подруга будет!

Голос Беланы сбился на хриплый шепот, она поперхнулась и закашлялась. Все рассмеялись. Даже Снежана печально улыбнулась.

Она оглядела непонимающими глазами лес, тихое озеро, окружающих. На глаза ее навернулись слезы. Это нельзя было назвать плачем, просто слезы текли и текли. Новорождённая русалка ничего не понимала.

— Где я? — тихо спросила она.

— Успокойся! — Ярина положила руку на ее плечо. — Мы твои друзья. Здесь все свои. Не бойся — теперь тебя никто не обидит. — И с жаром заключила: — Никогда!

— Пусть только попробует! — снова встряла Белана. — Пожалеет! Я тому, кто только подумает! Я!..

Белана не договорила, поэтому, что будет с обидчиком, осталось неясным. Но, судя по ее грозному виду, он бы точно пожалел, что родился на белый свет. Она налила две чарки медовухи и одну протянула Снежане.

— Вот! Давай, выпей! И я пригублю. Теперь мы подружки! — И подавая пример, мигом опорожнила свою.

Снежана, послушно взяв чарку, неторопливо осушила ее мелкими глотками. Улыбнулась. На этот раз улыбка вышла не такой горестной. Ее глаза заблестели: видно — русалка потихоньку приходит в себя. Но отчего-то ей так хочется отдохнуть! Она так устала! Почему? Она совсем не помнит, что произошло. Как она оказалась тут — на берегу незнакомого лесного озера? Кто эти улыбчивые девушки, что сидят рядом? А что за дед сидит рядом? Улыбается ей огромным щербатым ртом. Одет странно — в засаленный латаный кафтан. На одежке живого места нет — одни заплаты. Как еще не развалился? Странно. Мысли путались… Поспать бы сейчас немного… Снежана зевнула.

Это не ускользнуло от глаз Ярины. Рыжая русалка заботливо спросила:

— Снежана! Да ты никак спать хочешь? Ну и правильно. Так оно и надо. Это всегда так: по себе знаю. Все через это прошли. Отоспишься, в себя придешь, и совсем хорошо будет! Сейчас устроим — тут недалече. Не на земле же лежать.

Снежана слушала и послушно кивала. Глаза ее смыкались.

— Кто поможет? — спросила Ярина. — Я ее отведу.

Она еще не успела договорить, как Белана мигом сорвалась с места.

— Я!.. Я отведу! Мы с ней подружки! Ты сиди — сама управлюсь!

— Мы тут все подружки, — улыбнулась Ярина. — И нас мало.

Встав, она сняла рубаху, бережливо уложила ее на пенек и подошла к воде.

— Ну? Поплыли?

Снежана послушно поднялась. Что надо делать дальше, подсказала Белана.

— Смотри, Снежанка! Вот как надо!

Небрежно скинув рубаху и распустив скрученные волосы, она с разбегу бросилась в озеро.

В полете Белана неуловимо глазу перекинулась в иное обличье, и в воду нырнула уже русалка. Лишь хвост шлепнул, подняв тучу брызг.

— Тихо, тихо! — предупредила Ярина, увидев что и Снежана скинув шубку собралась так же лихо нырнуть. — На Беланку не смотри. Она научит… Не спеши. Сначала в воду войди и уж там в русалку перекидывайся. Привычка нужна. Давай — иди…

Снежана послушно ступила в воду. Зайдя по пояс, беспомощно оглянулась. Кожа покрылась мурашками. Весенняя вода холодна. Казалось, в ней чуть ли не иглистые льдинки плавают!

— Когда в облике русалки, то холода не чувствуешь, — одобряюще улыбнулась Ярина. — Сейчас помогу. — И зайдя в воду, она взяла Снежану за руку.

— Ну как? Готова? В русалку обернуться можешь?

Последовал кивок. Тут же над водой возникло два неуловимым облачка, раздался всплеск, и вот вдоль берега неторопливо поплыли две русалки. Белана, вертевшаяся рядом, от восторга зашлепала хвостом, хлопнула в ладоши и прокричала: — Здорово! За мной! Ныряем!

Голова Беланы скрылась под водой. Вслед, немного проплыв вдоль берега и окидывая его взглядом, словно запоминая место, нырнула Снежана.

— Ну, и я плыву! — крикнула Ярина. — Сейчас ее спать уложим и вернемся. Русава, без меня не рассказывай, где ее нашла и что было. Обязательно подожди! Мы скоро!

Ярина исчезла под водой. Круги постепенно разошлись и наступила тишина. Та, что висела над озером весь вечер и начало ночи. Странная, непонятная, зловещая тишина в ночь полнолуния…

— Да-а… — протянул Дубыня. — Да-а… Сколь в этом лесу хозяином обретаюсь, столько всего перевидывал, но такого!.. Надо же — русалка новая появилась! Надо же!..

Леший, покачивая головой, серьезно поджал губы. Все не мог остыть от суматохи и удивления. Русава прищурясь, с сомнением глядела на него… Потом насупилась. Что леший делает среди русалок? Как он сюда затесался?! Дружбы особой отродясь не было… Одна лишь перепалка словесная, когда случайно встречались. Этак, чего доброго, скоро сюда и болотники с болотницами пожалуют! Начнут разговоры умные вести. Только вот о чем с ними беседовать? В каком болоте тина гуще и слаще? Или как ловчее кого-нибудь за ногу ухватить и на дно утащить?! Ну уж нет! Не надо! Грязи от них!.. Запах мерзкий, тинный! От лешего хоть не пахнет. Хотя нет, слабый дух еловых шишек ощущался. Ладно, шишки — они лесу валяются. А запах леса хорош. Но отчего Дубыня такой замызганный? Вон, кафтан какой латаный и грязный. Хоть бы простирнул его, грязнуля!

Перехватив пренебрежительный взгляд подруги, Велла тихонько тронула Русаву за руку.

— Это мы Дубыню позвали. Будь поприветливей. Интересную историю рассказал. Тебе тоже ее знать надо… Видишь, угощает нас всякими разностями. Ты такое видела?

Велла кивнула на большой пень. Действительно, стоящие на нем плошки, мисочки и прочая посуда, выглядели и заманчиво, и необычно. Тут тебе и орехи, и ягоды, что зреют в разную пору. Вот малина, а вот тут ежевика и черника. На большом подносе лежат наливные осенние яблоки. Рядом судок с солеными грибами. Каждой ягоде свое время, — так гласит мудрая поговорка. Но видимо, для лесного хозяина собрать все это изобилие в одном месте и в одно время не составляло особого труда. Да и шубка, что он походя выхватил из своей латаной сумы и преподнес Снежане, тоже выглядела необычно. Сейчас она сиротливо лежала на пеньке.

Русава присмотрелась. Мех шубки играл искорками, отражая лунный свет. Да, русалка могла бы поклясться, что ТАКОГО зверя она ни разу не встречала! Хотя за долгую жизнь повидала многое. Ну что ж, раз Велла говорит, что Дубыня рассказал занимательную историю, которую и ей не мешало бы выслушать, и уверяет, что леший не так уж плох, тогда Русава потерпит его присутствие. Подруга знает, что делает.

Русава вновь бросила взгляд на шубку. «Надо бы прибрать, — мелькнула мысль, — придется на руках нести. Намокнет мех — пропадет шубка! Жаль будет — хороша! Вот и приданное новой русалочке собирается. Да вот только женихов у нас нет…»

Дубыня же, проследив за ее взглядом, неторопливо поднялся и бережливо взял шубку в руки.

— Надо хоть глянуть, что это такое я впопыхах сотворил. Не разу не видел такого зверька.

Прищурив глаз, он с силой подул, обнажая подшерсток. Потом потряс шубку и бросил ее на песок. Глянув на русалок, Дубыня с сомнением пожевав губами, изрек:

— Похоже на рысий мех. Да только мягче и белее. И пятнышки на нем немного иначе выглядят. Другие, мельче… Если это рысь, то тогда она какая-то не такая. Белая что ли? Снежная? Видимо в холодных краях этот зверь живет. Там где снега зимой много. Хотя, казалось, куда уж больше чем в наших лесах! Здорово к имени подходит. Снежная рысь — Снежана. Надо же! Угадал-то как подарочком!

— У вендов есть род Снежной Рыси. Может она из него? Из этого рода? — задумчиво разглядывая шубку, сказала Русава. Для себя она уже решила, что, в конце концов, можно потерпеть присутствие лешего. Можно даже и поговорить. Не съест… — Ты, Дубыня, знаешь про такой род?

— А как же! — обрадовался леший. Еще бы, суровая Русава, поначалу так и пожирающая его взглядом, вроде бы не прочь подружится! — Конечно слышал! Охотники знатные! Средь других родов — наотличку. Хотя, если честно, то недолюбливаю я охотников. Никаких: ни хороших, ни скверных. Хотя средь вендов плохих нет. Такие из других мест порой забредают. Но не суть! Я их не то что недолюбливаю — терпеть не могу!

— А чего так? — спросила Русава.

— Вот, сама посуди! Кажется, нет у меня врагов. И сам зла особого не чиню. Всем любезен и дружелюбен. Ну порой баб и детишек малых попугаешь. Это если встретишь, конечно. Так это только для веселья. И им на пользу идет: не станут в непролазную чащу забредать, осторожней станут. В глухих местах своя жизнь. Заплутают, да ненароком на бера наткнуться! Кто знает, что он надумает? Иль того пуще — на лесного быка наткнуться! На тура! Бер-то может и не тронет — он добродушен, летом порой пуглив… А вот тур!.. Любимый зверь Дивы! Богини охоты! Задираться любит — страсть! Ему все нипочем! Что стар перед ним, что млад. Что знатный охотник, что несмышленый ребятенок. У тура сразу глаза кровью наливаются — на рога человека поддеть, да копытами растоптать охота! Так что бабам и ребятишкам только на дело идет, что я их пугаю. А вот охотники! Особенно иноземные!..

Тут Дубыня помрачнел. И глаза у него кровью налились. Совсем как у тура, про которого он только что говорил. Охотников он не то что недолюбливал, а прямо-таки люто ненавидел! Особенно тех, которые бьют зверя не ради пропитания, а для забавы. Встречались ему и такие. Хотя, к вендам это не относилось. Те брали зверя бережливо и с пониманием: не заставляли понапрасну мучиться. И прежде чем жизнь забрать, прощения у зверя просили. Просили для того, чтоб не обижался он, и чтоб снова мог народиться, если возжелает. А вот заезжие заморские охотники — из других земель, — что порой сходили со своих кораблей поохотиться, те другое дело! Ведь в Альтиду, как правило, идут не бедные мореходы. Всё купцы богатейшие. И вот тут получается, что чем богаче человек — тем он никчемней и дряннее! Это Дубыня давно осознал. Страдания других такому человеку радость принося. Но вендский лес не для заморских гостей. Есть у него грозный хозяин-заступник!

— Заманишь такого охотничка в трясину, — злорадно продолжил леший, — затащишь туда, и довольный весь день ходишь! Он по тине руками молотит, болотницы за ноги хватают, вниз тянут, а тебе радостно — еще одним убийцей на свете меньше стало! У охотничков ловчая сеть есть — а у меня для них трясина припасена. У них ловушки хитрые — а я деревом зашибаю. Причем так ствол валю, чтоб не сразу насмерть, а с переломанными костями в мучениях издыхали. Пусть к Велесу идут и там жалуются! Он из них быстро добычу для самого себя сделает. Обратится в ипостась змеиную и насытится всласть. Отрыгнет сожратое, и к Чернобогу в пекло!

— Не любишь ты их! — усмехнулась Русава. — Впрочем, и вправду, заслужили.

— То-то, что заслужили! Вы когда-нибудь слышали, как раненый заяц кричит, когда стрела его не сразу — не насмерть — бьет? Или олененок, насмерть раненый, убежит от охотников, в кустах спрячется, и плачет там — смерти дожидаясь?! Тогда понимаете, почему охотники для меня первейшие враги! Нет им от меня пощады! И не будет! Только к тому бываю снисходителен, кто зверькам легкую смерть посылает. И не для удовольствия бьет, а ради пропитания. Вот венды такие — и поэтому я их не сильно обижаю. Есть у меня к ним снисхождение. И то не ко всем… Так что пусть люди на меня не обижаются! Спасибо пусть скажут, что из леса живыми и не покалеченными отпускаю!

Дубыня взял горсть каленых орехов и сдавил их в кулаке. Послышался треск. Потом, медленно разведя пальцы, леший показал, во что они превратились. На широкой, мозолистой ладони лежала мелкая труха. Да, силы лешему — не занимать!

— Вот так можно с людьми поступить. Такая же труха от них останется, стоит мне зверей из лесу вывести. Если зверье разом выйдет, да деревеньки жалкие по бревнышку раскатает, то думаю, задумались бы люди — кто они, и как они слабы и никчемны! А если бы на их детей мое зверье охоту повело? Понравилось бы людишкам? То-то! Думаю — не понравилось! Сил у меня поболе, чем у них. Сделал бы так, чтоб от их городов и деревушек вытоптанные поляны остались, да духом людским в лесах не смердело! Да боги этого не велят. Пока не велят… — многозначительно прибавил леший. — Да и я особого зла не таю. Что с них возьмешь, с людей-то? Так — дети неразумные. Хоть и мнят о себе невесть что…

— Да, в этом ты прав, — согласилась Русава. — И у меня нет к людям ни любви, ни жалости. Однако по велению старших богов надо им помогать. Хоть немного… Не всем конечно, а тем что в альтидской земле живут. Может, и выйдет толк из этого. Не знаю… Видели мы, Дубыня, как умирают звери. Они подраненные к воде тянутся. Всегда. Жажда мучает. Вот только, — со вздохом добавила она, — не все до воды добираются. Иные ползут из последних сил, уже вроде немного осталось, и все! Конец. Мы им помогаем, стараемся — как можем. Да только редко спасти получается…

— Спасибо… — шепнул растроганный леший. — Зверье лесное — это ведь как дети мои малые… Кто их защитит? Кроме нас некому.

— Ну конечно! — заулыбалась Велла. — Кроме тебя больше некому! А мы на что? Со зверьками забавно. Мы их любим, они нас… Играем порой. Средь них такие весельчаки встречаются — только держись! И забавно — они все такие пушистики! Как на подбор! И у каждого своя справная шубка.

«Уф!.. Вроде не перегрызлись, — с облегчением подумала Велла. — А то ведь Русава такая! Палец в рот не клади! Дубыня сразу б по шаям получил, даром что леший. А расспрошу-ка я о его житье-бытье. А когда все соберутся, то пусть Русава расскажет, где плавала и где Снежану нашла…»

— Дубыня, а где ты живешь? Мы знаем, что в лесу. А вот где твой дом? Или в кустах ночуешь? Так там поди холодно?

Лицо лешего расплылось в широкой улыбке.

— Конечно в лесу! Ты права. Есть у меня несколько древних дубов. Сколько им лет — не знаю. Еще до моего появления выросли. Вот в них и живу. Какой ближе, в тот и иду. Дубы неохватные! Не всякая людская изба с ними сравнится. Внутри дуба все потребное есть. И для жизни, и для дела. Можно и просто заночевать, а можно и занять себя чем — нибудь. Иногда гости заглядывают. Там я со всем почетом и уважением их обихаживаю. Угощение всегда найдется, — леший кивнул на свою суму, что висела на изогнутом конце клюки, — переночевать, коль нужда возникнет, тоже пожалуйста. Иные на мехах любят спать, а иным сено подавай: конюшенники да овинники — не могут без духа сенного жить. Вот так то!.. — И леший со значением добавил: — Не бездомный я! В чащобах под кустами не мерзну и комаров не кормлю.

Сказав все это, Дубыня вздернул подбородок и горделивым взглядом обвел русалок. «Мол, не беспокойтесь, есть где жить, и хозяйство у меня знатное — вес лес, а в нем дубы…»

Русава фыркнула. Потом, не выдержав, расхохоталась. Дубыня выглядел уморительно. Глядя на нее заулыбался и леший. Причину веселья он не понял, но если развеселилась серьезная русалка, то отчего бы и самому не поулыбаться? Раз смеется, значит все хорошо: ей он по нраву, и стало быть дружба налаживается.

С Русавой он и раньше встречался. Но все встречи эти были не такие как сейчас — ночью, у костра на берегу озера. Обычно они вежливо здоровались, а потом с упоением говорили друг другу бранные слова. Затем расходились, весьма довольные собой. Каждый считал себя в выигрыше, и потом долго улыбался, припоминая все те остроумные и колкие словечки, коими удалось удачно окатить знакомца.

Отчего так повелось и когда они впервые начали браниться друг на друга, ни Дубыня, ни Русава уже не помнили.

— Дубыня! — отсмеявшись, спросила Русава. — Проясни, кто к тебе в гости ходит? Звери? Так ведь ты их и без этого каждый день в лесу видишь. С людьми не дружишь — правильно делаешь! Ни к чему. Нас ты ни разу не звал. Да и знакомы мы плохо. Так кто твои гости?

— Отчего ж ты думаешь, что с людьми не дружу?! — удивился леший. — Дружу! Есть у меня знакомец из их мира. Да и вы с ним в ладах, наслышан. Но он не совсем человек. Он волхв. Хранибор. Недавно Белана с Яриной мне это сказали. Верно?

Русава кивнула. Да, волхв — это уже не совсем человек. Не божество, но и не мелкий дух. Хранибор — он не жадный, добрый, бескорыстный… Мудрый! С ним посоветоваться не грех. Всегда подскажет верное решение. Людей познал. Много земель исходил…

— Ладно, убедил. Хранибор — гость достойный. Мы и сами к нему заглядываем. А кто еще?

— Полевки заходят, полудницы… А чего им не заглянуть, если поле колоситься и дел никаких нет? Бывает — но редко — забежит иной домовой, из недалекой деревеньки. Овинники навещают… А чего не зайти! Дом целехонек, хозяева справные, скотина обихожена… И без них какое-то время все своим чередом идет. Им же тоже скучно бывает. Порой и ведьмы заглядывают. Или траву особую ищут, или корень чудодейственный. Помогаю им, мне не тяжело. Зато знаю: мне помощь потребна будет — они не откажут.

— Ведьмы! — Велла содрогнулась. — Вот уж чего не хватало! Да ты что, Дубыня! Грязные, осклизлые старухи! С крючковатыми носами! В бородавках! Да еще людского рода! Да они только и ждут, когда их Чернобог к себе приберет! Зачем ты с ними водишься? Брось!

— Э-э нет, Велла! — назидательно ответил леший. — Не ярись ты так! Все мы когда-то людьми были. Значит и мы людского рода. Согласись! А ведьмы, они как и волхвы, уже не люди. Им много ведомо, многое подвластно. Да и разные они. Иные до смерти молодость сохраняют, старость им не страшна! Потому как не знают они, что это такое — старость. И душу не у всех злобная… так, в меру. Их не трогай, и они тебя не обидят. Слыхала про таких? То-то! И еще одно: не мне тебе говорить, откуда русалки — лобасты берутся! Знаешь? А?

Велла смутилась. Да, Дубыня прав. Ведьмы разные, и кончают свой путь по-разному. Есть такие, что посвятили себя злу, занимались черным колдовством. Их конец ужасен. Такая ведьма долго умирает в муках, пока не передаст знания какой-нибудь другой женщине. И после смерти ее ничего хорошего не ждет. Она, или попадает в пекло — в царство Чернобога, или обращается в чудовищную нежить. Порой такие ведьмы топились, но вода их не принимала. Вода — она священно, чиста, дает жизнь всему сущему. И чтобы не оскверняться, изгоняла вода из себя таких ведьм, превращенных в ужасных русалок-лобаст. Поэтому лобасты могли жить только в гнилом месте.

Велла их видела. Эти полумертвые, сгнившие старухи с рыбьими хвостами обитали в затянутых илом зловонных болотах и мелеющих прудах. И там, чтобы утолить свою безмерную злобу, они при малейшей возможности топили любого: будь то ни в чем не повинный зверь, или человек.

Русалки-лобасты попадая в чистую воду задыхались и погибали. Это было единственное избавление от безумного бытия. И хотя лобасты были лишены разума, но об этом они знали. Но ни одна из русалок-лобаст не жаждала умереть и покончить со своим жутким существованием. Видимо даже такая страшная жизнь была им милее смерти. Поэтому из своих ям они никогда не вылезали. Такие места старательно избегали и звери, и люди…

Есть другие ведьмы, зла чурающиеся. Зла они не делали и поэтому после смерти могли обратиться в лесных или горных русалок. Такое бывало не раз. Видно они были угодны богам.

— Да, ты прав, — согласилась Велла. — Не подумала. Просто лобасты вспомнились. Фу! Ну и дрянь!

— Вот видишь, — назидательно сказал Дубыня, — ты согласилась. Ведьмы разные. Мои — вреда не делают. Наоборот — иногда пользу приносят. Даже людям. Они скотину пользуют, могут ветра и град отвести. Порой моим зверушкам помогают. Если занедужит, а меня рядом нет. Такое нередко бывает. Их и ведьмами назвать сложно. Скорее — они ведуньи, знахарки. А от иных из них даже я ума-разума набираюсь, — заулыбался леший. — Да-да! Не удивляйтесь. Есть средь вендов одна ведьмочка. Из рода Лося. Беляной зовут. Рыженькая такая, веселая. Дар ей великий от рождения дан. Отец ее знахарем знатным был, вот и передал ей свое умение. А еще. — Дубыня оглянулся и понизил голос. — У нее цвет папоротника есть… Сами знаете, как его взять тяжело. Каждый год, как только ночь солнцеворота наступает, из чернобогова пекла бесовская рать выползает и по лесу рыщет, все дивным цветом овладеть хочет. Только не дается он ей. И не дастся! То великими богами предрешено. Не будет у чернобоговых слуг этого дива. А ведь и цвет-то этот раз в году распускается. И не везде, а только в одном месте и на одном кусте. И место это еще найти надо! Сами сорвать бесы его не могут, а вот человека, что папоротников цвет отыскал и им овладел, жизни лишат и в пекло уволокут. Великую силу и власть он может дать. Надо только знать как. Но Беляна поймет. Вот погодите, пройдет время и не будет в наших лесах ведуньи сильнее ее. Волхвицей станет…

— Как же он ей дался? — спросила Велла. — Как бесовская рать не отняла?

— Она его сама не рвала. Один мальчишка в ночь солнцеворота на болото пошел. На Гнилую Топь. И надо же! Угадал место, где папоротник зацветет, и сорвал его! Сорвал, а потом Беляне подарил. Дружил он с ней сильно… Мальчишка, а не сильный волхв! И не только сорвал, но и до дому донес. Хотя и поторопился его рвать. Не до конца дивный цвет распустился. Но может только так и можно его брать и в живых остаться? Не знаю, — размышлял леший. — И мальчишка этот великий дар заимел. Сразу стал видеть ночью как днем. Прозором его кличут. Лучший стрелок в этих лесах. А может и во всей Альтиде. Это только один дар у него раскрылся, а сколько еще своего череда ждут? Не будь он охотником, так знатным волхвом мог бы стать. Как Хранибор.

— А Хранибора ты давно знаешь? — спросила Русава. — Что-то он о тебе ничего не говорил. Вот скрытный!

Дубыня наморщил лоб. Молчал, подсчитывал годы, что знал волхва. Наконец изрек.

— Да почитай уже лет как пятнадцать знакомы. Как только он тут объявился, я долго к нему приглядывался — что за человек такой. Оказалось — мудрейший волхв. Но только он скрытен. До поры своей сути никому не раскроет. Его надо поближе узнать, сдружиться с ним. Много у него тайн. Ох, как много! — вздохнул леший. — Вот и про вас он ничего мне не говорил.

Так бы может сдружились бы давно. Сами ведаете — Хранибор к добру расположен, с кем попало не знается. Чтоб такую доброту иметь, надо много горя изведать. Знает он великое множество вещей, о которых никто и слыхом не слыхивал! Много земель в своей жизни истоптал. Ох, много… Мы с ним большие друзья. Ему со мной занятно — мне с ним. Порой, когда безрадостные осенние дни наступают, мы с ним встречаемся и частенько в чатуранг играем.

— Чего, чего?.. — протянула Русава. — Не поняла… Повтори. В чату… чего? Мне не выговорить, не обессудь.

— В чатуранг, — повторил леший, и стал терпеливо разъяснять, что есть чатуранг.

— Это такая игра. Вот представьте себе расчерченную небольшую доску. На ней сто клеток. Поровну белых и черных. То есть пятьдесят белых и пятьдесят черных.

Тут Дубыня не удержавшись, сдвинул на край пня миски и плошки, и острым ногтем, скорее похожим на коготь, стал рисовать доску. Выходило плохо. Тогда он спохватился и, виновато улыбнувшись, полез в свою суму. Закатив глаза, леший долго, сосредоточенно в ней копался. Вскоре Дубыня извлек из нее нечто необычное и занятное. Он видимо и сам оторопел от того, что на этот раз выдала дивная сума. Наверно, слишком уж ему хотелось поразить русалочек. А они, чуть не ахнув, глядели во все глаза на то, что сотворила сума.

Что же это такое, красивое, переливающееся как раковины речных перловиц и играющее тусклым огнем черных самоцветов достал леший? Какая-то изящно изукрашенная и оправленная в серебро доска. А Дубыня, радостно осклабясь, и качая головой от гордости за свое умение, водрузил доску на пень. Потом он снова порылся в суме и достал оттуда расшитый кошель. Из него он начал неторопливо вынимать разные непонятные фигурки и неспешно расставлять их на доске.

— Эх! Сразу не сообразил, — тихонечко запричитал леший. — Надо было суму попросить. Я-то их себе из дерева вырезал. Время потратил, и получилось коряво. А так сразу готово! Нет, чтоб догадаться, что сума поможет! Главное представить, что тебе надо. И Хранибору бы новый достал, а то его чатуранг от времени истрепался. Скоро совсем негодным станет. Ай-я-яй!.. Старый я пень! — корил себя Дубыня.

— Вот, — приговаривал он, по очереди показывая каждую фигурку русалкам. — Это дельфины. Они могут под любую фигурку на три клетки подныривать. Вот это сокол. Он летает на три клетки вперед и вбок. Это ганеш. Он бегает наискосок и все сокрушает на своем пути. Это конь, он прыгает через головы вот так. — Дубыня показал, как прыгает конь. — Это тура. — Тут на край доски он поставил нечто напоминающее маленькую сторожевую башню. — Она бьет врага далеко и к ней опасно приближаться.

— Погоди, погоди… Как ты сказал? Ганеш? А кто это? Дай глянуть.

Леший протянул Русаве тонко вырезанную из мягкой белой кости фигурку незнакомого и удивительного зверя.

Вертя фигурку в тонких пальцах, русалка шептала: — Какой чудный! Вела, глянь! Глянь, какая диковина!

— Да, замечательный зверь, — улыбнулся Дубыня. — Я их не видел, но Хранибор про них рассказывал. Это большие звери. В избу Хранибора всего полдюжины влезет. И то, если друг к другу плотно станут. Вместо носа у них большая круглая рука. С толстым хвостом схожая. Вот этой рукой ганешы все и делают! И ветки с дерева срывают — в рот кладут, и воду ее набирают — пьют. Еще они ею защищаются. Обычно бьются вот этими длинными клыками, Хранибор сказал, что их называют бивни. Но когда бивней для боя недостаточно, то этой рукой, хоботом именуемой, воюют. Им ничего не стоит бера хоботом обхватить и зашвырнуть куда подальше! Хранибор рассказывал, что ганешы покладисты. Там где они живут, люди на них как на лошадях ездят. Говорят, они и в наших лесах раньше жили. Только мохнатые. Потом куда-то исчезли. Вот кто тогда самым сильным зверем в лесу был! Что супротив него бер или тур? Так, ничего! Они по сравнению с ганешом, как малый теленок против матерущщего лося!

Русалки не переставали удивляться. Нет, не зря они зазвали лешего. Вон сколько всего интересного рассказывает.

— Вот, этого зверя все знают. Это конь. — Дубыня поставил на доску маленькую лошадку с сидящим на ней воином. Воин выглядел сурово: он держал наизготове лук, и казалось, вот-вот пустит стрелу. — А это пешие воины, они слабые. Но порой один, а то и два из них могут стать великими воеводами.

Леший расставил фигурки по местам и стал подробно разъяснять, как играют в чатуранг.

— Видите? Сражаются два войска. Белое и черное. Каждый из воинов ходит по этим клеткам как ему положено, а никак иначе…

Вскоре над доской склонились три головы. Русалки быстро поняли в чем дело, и как надо сражаться. Восторгу их не было предела, настолько занимательной оказалась игра.

— Ну спасибо, Дубыня! Порадовал! — Смеялась Русава. — Будем биться нещадно, коль такое желание возникнет!

— Не мне спасибо! Хранибора благодарите! Это игра в наших краях неведома, и вряд ли появится. Хранибор ее из далекой Арьеварты принес. А чатуранг гораздо интересней, чем карты или, — тут Дубыня скосоротился, — кости! Ни в какое сравнение не идут. Взрослые мужи от карт да костей глупеют, потому что игры глупые. В картах всего несколько игр есть, где думать надо. А тут не так! Тут так порой размышляешь, что аж голова трещит! Просто так не выиграешь!

— Здорово! — сказал Велла. — Но однако: что-то наши девушки задерживаются? Им бы быстрей показать да научить. А то знаешь, Дубыня, иногда дел нет, скучно бывает — особенно зимой — так тогда эта игра в самый раз. Не соскучишься!

— Это точно! — поддержала Русава. — Действительно, быстрей бы Ярина вернулась. Беланка-то наверняка там останется. Как же! Новая подружка! Теперь она Снежану поучать будет — как мы ее учили. Присматривать на первых порах. А вот Ярине пора б и возвратиться. Вести у меня нехорошие есть. Даже не то что нехорошие — а жуткие! Что сейчас в Ледаве твориться! Ой-ей-ей! Такого у нас точно не бывало!

— Что там? — насторожилась Велла. — говори!

— Нет, Ярина приплывет, тогда все и расскажу. Сразу. Чего одно и тоже два раз повторять? А так вы втроем быстрей сообразите — что случилось, и что делать надо.

Ну что ж. Всему свой черед. Как бы ни хотелось Велле и Дубыне узнать, что случилось в Ледаве, и где Русава обнаружила Снежану, придется погодить. Да вроде бы и спешить некуда. Вся ночь впереди. А леший, помимо всего прочего, был рад, что наконец-то поладил с Русавой. «Надо же, как ее чатуранг увлек, — мысленно ухмыльнулся Дубыня. — Эх, какой я молодец: во время вспомнил об игре премудрой! Интересно, а что она скажет, когда узнает, что я к Белане свататься надумал? Поймет что шутка? Не поймет? Будет ругаться? Не будет? Ладно, это потом… Не все сразу… Надо погодить, да сначала хорошенько подружиться. Да и узнать друг друга поближе тоже б не помешало».

— Русава, — мягко спросил Дубыня, — а можно узнать, где русалки живут? То, что в воде — понятно. Реки там, озера. В морях тоже… И в океане вы есть. А вот скажи, неужели вы и спите под водой? Это ж подумать страшно! Сыро, темно… Бр-р, — содрогнулся леший, не переносившей сырости. — Опять же: неизвестно кто во тьме подкрасться может. Я о тех местах говорю, где всякая жуть водится: рыбы опасные, чудища всякие. Слышал я, что моря кишмя кишат всякой нечистью. Мореходы об акулах все говорят. Рассказывают, что прожорливей этой рыбы во всем белом свете вряд ли что сыщешь! Жрет эта акула — что ни попадя! Неважно — живое схватить, иль чурбан бездушный, что по морю плывет, слопать. А вдруг такая рыбина в Ледаву заплывет? А вы перед ее мордой маячите. Или того пуще — спите! Ведь тогда сразу конец! Куда вы от нее денетесь? А саратаны? О них я вообще молчу! Хорошо, что старшие боги не привечают их. Знают, что чудища эти — остаток древнего зла. Да и дальше Виннеты вряд ли они пройдут Смышленые, твари… Знают, что на берегах Ледавы побьют их. Но ведь не все так было? Помните? Раньше, что ни год, так нашествие саратанов… Так где вы живете? Неужто на дне?

Русалки переглянулись. Вопрос неожиданный. Велла поначалу пожала плечами. Потом, подумав, кивнула. Тихонечко звякнули и пропели височные кольца, которыми была украшена ее голова.

— Хорошо. Почему бы и не рассказать. Как, Русава? Скажем? Думаю, худа не будет. Дубыня тайны хранить умеет. И свои, и тем паче чужие. Я это твердо знаю. Если в гости его приглашать начнем, так все равно все равно придется все показать. Я бы рассказала. Что-то мне вещует, что Дубыня верным другом станет. Говорим?

Последовал молчаливый кивок. Русава согласилась. Велла перевела дух, и твердо, значимо сказала следующие слова:

— Хорошо, Дубыня! Я скажу тебе, где обитают русалки этого озера. Только помни! Никто не должен это знать! Не в том дело, что у нас великие сокровища, со дна моря собранные, есть. Припрятаны они надежно, и не враз их отыщешь. А в том беда, что не сможем мы в свое жилье вернуться, если кто-то чужой в нем побывает! Опасно. Ведь если какой человек узнает, где русалки живут, так будет в их доме клад русалочий искать. А дадутся ему эти сокровища, иль нет — то неведомо. Заклятье на них наложены. Если отыщет он их — то с ума сойдет. А не отыщет… Не отыщет, так растрезвонит, и другие люди потянутся дармовщинкой поживится. Осквернят они наше жилье. Тогда придется другое искать. А вода — она хоть и велика, но мест подходящих — в ней не так уж много…

Дубыня с жаром закивал, заерзал не пеньке, всем своим видом показывая: «Мол, что ты, что ты! Никто, никогда не узнает!» Радости его не было предела. Еще бы, ему оказывали доверие. И кто? Русалка, с которой он до этого только переругивался! Для себя он решил, что такое доверие — дорогого стоит, и, стало быть, — надо одариваться.

— Русава! Велла! Коль не ночь бы сейчас стояла, то провел бы я вас по лесу тайными тропками, да показал все дубы, где жилье мое. Хоть они и другим ведомы, да немногим! А только тем, кому доверяю я, как самому себе! И они так же в свое жилье меня приглашали, доверие оказывая. Верьте мне! Понимаю я вас: каждому свое жилье дорого. И мне тоже. И права ты, Русава: люди о нас ничего знать не должны. Прознают люди, что в том дубу жилье лешего, и не дадут дереву жить! Будут искать в нем, сами не зная чего. Ничего не найдут — а дуб загубят. А полянка моя, с диковинными растениями? О ней вообще никто не знает! Только вам сказал, потому что и я вам доверяю. Чего только на этой полянке не растет! Есть на что глянуть, да подивиться! Открою я вам к ней проход. Будете туда ходить, как только пожелаете. Вы солнышко любите? Тогда знайте: на полянке той, что в глухой чащобе спрятана, бог Хорс всегда светит и греет, какая бы слякоть окрест неё не была. В лесу Перун молнии мечет, деревья валятся, а на ней и светло, и сухо. Вот такое дивное место есть. Было мое, а теперь стало и ваше! Так что не сомневайтесь — ни кому не скажу, где ваше жилье!

— Ну смотри, Дубыня! Мы тебе верим! — вроде бы и улыбаясь, но строгим, серьезным голосом ответила Русава. — Смотри! Прав ты — живем мы в воде. И отдыхать в ней можем — сколько угодно, и как угодно. Заночевать на речном песке несложно. Водорослей на дне предостаточно. Только вот стоит ли в них кутаться, да ночь коротать, когда другой ночлег есть? И куда нашу одежду прятать? Иные вещи, что мы имеем? Вот, например, ты шубкой чудесной Снежану одарил.

При этих словах Русава бросила взгляд на шубку, все так же сиротливо лежащую на пеньке. Ох, как по душе она пришлась строгой русалке! «Может, и себе такую спросить? Думаю — не откажет…»

— Шубка чудесная, — продолжила она. — И вода для нее гибель. А ведь помимо этой шубы, у Снежаны другие наряды будут — как у всех нас. И немало! Вода — есть вода. Наряды в ней не сохранишь, сам понимаешь. Это ведь не золото, не камни самоцветные. Их-то как раз лучше от чужих глаз на дне прятать. Или вот чатуранг, игра, что перед нами стоит. Куда его деть? Под водой держать? Жалко! Испортиться, растрескается и сгниет. Или паче того — какая-нибудь глупая рыбина фигурки растаскает. Рыбы — они ненасытные. Тащат что попало! Лишь бы в рот поместилось! Особенно щуки. Вот прожорливые! Как те акулы, про которых ты только что говорил. Поэтому везде, во всех водах: в прудах и озерах, в реках и морях, русалки находят жилье в сухом месте! Слушай. Под водой встречаются пещеры, где нет воды. Их много и найти несложно. Вот и у нас есть такое жилье. Мы с Веллой его давно нашли. Случайно. Тебя тогда еще тут не было, Дубыня. В этом лесу леший Стер хозяйничал… — Глаза Русавы затуманились. Голос дрогнул. Даже сейчас воспоминания давались ей тяжело. Русалка продолжила уже тихим, чуть хрипловатым голосом: — Много лет назад в Ледаву саратаны нагрянули. Тогда виннетской крепости еще не было. Но чудища дальше в Альтиду не пошли. Что-то их остановило. И они стали рыскать по притокам Ледавы. Искать добычу… Ох и бед саратаны тут тогда натворили! Мы не знали, куда деться… Помнишь ту осень, Велла?

Опечаленная Велла кивнула. Еще бы не помнить! Нашествие чудищ было страшно и — что самое скорбное! — неожиданно.

Тогда погибло много русалок. Странно, но ни одна из них не почувствовала крадущейся беды. На Веллу нахлынули воспоминания. Тягостные, тоскливые…

* * *

…В ту давнюю страшную ночь Велла, совсем еще молоденькая русалочка, металась по Ледаве, не зная, куда скрыться от длинных щупалец, которыми, казалось, кишела вода, которые переплели деревья по обоим берегам.

Потом Велла долго не мола вспомнить, как умудрилась заскочить в один из притоков Ледавы, и по нему домчаться до этого лесного озера. Никогда она не неслась так быстро! Сзади раздавались гулкие шлепки, уханье и жуткий скрежет. За ней гнались саратаны. Стремительно перебирая членистыми лапами, они нагоняли Веллу, тянули к ней щупальца, что, казалось, росли из самого панциря. Русалки бессмертны. Почти бессмертны… От морских чудищ они не защищены. Акулы, саратаны и иные твари, что живут в глубинах океана, порой несут им гибель. Так уж на роду написано: то, что обитает в воде — несет гибель.

Помощь Велле пришла неожиданно. Леший Стер, видящий что твориться лесной речушке, что русалке необходима помощь, стал валить на саратанов большие деревья. Ими же перегородил речное русло. Леший орудовал споро: вскоре на реке образовалась высокая плотина. Это дало русалке небольшую передышку. Чудища остановились. Средь них возникла небольшая заминка. Но саратаны сообразительны. Отходя назад, чудища разбегались и перепрыгивали через завал. Преследование продолжалось…

Но может, именно это краткая остановка и спасла Велле жизнь… Русалка доплыла до тихого лесного озера.

Издавна на его берегу рос исполинский дуб. Среди лесных жителей он считался Духом Леса. Любой зверек находил под его сенью убежище и защиту. Главное — это быстрей домчаться до дуба. Тогда преследователь отступал и заворачивал восвояси. Добыча скрылась под надежной защитой. Этот закон, установленный в незапамятные времена, никто никогда не нарушал.

Даже злобной росомахе, которая, как известно, не признает никого, и ни с кем не считается, приходилось смиряться. Даже она чтила общепринятый порядок. Дух Леса прогневается и тогда ей не будет удачи. Ни в чем. Священный Дуб любили и почитали все лесные жители.

Видя творящееся непотребство, дуб не выдержал и вступился за русалку. Выдернув из земли корни, он обрушился на переднего, самого большого саратана. Чудищам нечего делать в этом Лесу! Панцирь чудища треснул как скорлупа ореха. Дуб преградил путь. Чудовища не могли — ни переползти через него, ни перепрыгнуть: он хлестал их толстыми ветвями, перебивал щупальца, ломал членистые лапы.

Гулко зашумели, раскачиваясь, росшие окрест Священного Дуба деревья. Они спешили на помощь дубу, чтобы вступить в бой с морской нечистью. Но саратаны решили не ввязываться в битву с лесом из-за одной маленькой русалочки и завернули вспять.

Велла спаслась. Русалка боялась, что саратаны вернуться и попадут в озеро иным путем. Тогда защищать ее было уже некому: Священный Дуб погиб. Но чудища ушли…

Наутро леший Стер созвал зверей. Бобры быстро расчистили реку, которая от завалов превратилась в большую запруду. А могучие беры уволокли тушу саратана к Ледаве, и там зашвырнули ее далеко, на самую середину, чтобы дохлое чудище убиралось туда, откуда пришло — в море. Велла выбралась по расчищенной реке в Ледаву, чтобы посмотреть, что осталось от ее мира…

Она плавала по реке весь день, искала подруг. Никто не откликался. Русалка сидела на берегу и слезы тихо текли из ее глаз.

Неожиданно на глаза ей попалось изгрызенное, покрытое страшными ранами тело русалки. Ее несла в море теплая, и ныне спокойная и добрая вода. Ночью в Ледаве скрыться русалке было негде… Потом проплыла еще одна… Еще…

Тихая ласковая река выносила не берег истерзанные тела русалочек. Волна повыше подхватывала их, и несла дальше — в соленые горькие воды.

Спите спокойно — речные богини.

Что вы могли сделать своими слабыми девичьими руками и легким безобидным волшебством? Как вы могли защититься от зла, пришедшего из холодных, черных глубин океана? Нет на это ответа…

Не водить вам больше хороводы при луне, не сидеть на прибрежных камнях — расчесывая длинные густые волосы. Не будете вы больше весело хохотать над припозднившимся путником, — потешаясь внезапному его испугу. Не будете вы больше оберегать шалящую в воде ребятню, следя, чтобы никто из них, невзначай, не утонул…

Подхватит вас ласковая теплая волна, и понесет дальше — через горькие воды, в могучий седой океан. Заплачет Морской Хозяин солеными слезами над изуродованными станами своих дочерей, и может, вдохнет в вас новую жизнь, залечит истерзанные тела исцелит души, и будете вы жить снова…

Только забудете вы навсегда свою прежнюю жизнь, и называть вас отныне станут не русалками-берегинями, а иначе — океанидами.

И всегда вы будете ненавидеть океанскую нечисть, и саратаны так и останутся вашими злейшими врагами. И воевать с ними, и изничтожать их с помощью своих новых друзей — морских дельфинов, вы будете беспощадно. И только навсегда — наверное, в память о прошлой жизни — вы сохраните привязанность к тёплым пушистым земным зверькам и зеленой листве деревьев…

Долго сидела Велла на берегу. А слезы все лились и лились, и не могла она их унять. Потом, горестно всхлипнув, русалка все-таки собралась с силами и нырнула в Ледаву. Надо жить дальше. Велла не верила, что осталась одна. Может быть спасся еще кто-то…

Лишь к вечеру она нашла в камышах израненную Русаву, молодую русалочку, с которой едва была знакома. Каким-то чудом ей удалось выжить. От ужасных ран Русава истекала кровью. Велла, с помощью лешего Стера, вытащила ее на берег. Лесной владыка быстро сбегал в свое жилье и вернулся с какими-то мягкими орешками и притираниями. Они обложили русалочьи раны этими снадобьями, и прикрыли их лесным мхом. Он, как известно, хорошо исцеляет такие недуги. Надо только знать, где его брать. Леший это знал.

Еще Стер варил какие-то травы и давал Русаве пить настой. Через два дня она очнулась. По просьбе Веллы, Стер раздобыл лодку и перевез их на это озеро. Оставив Русаву греться на солнышке, она стала исследовать озерное дно. На глубине Велла нашла вход в большую пещеру.

Озеро оказалось не только спасительным, но и удобным для жилья. Тогда они решили не возвращаться в Ледаву. Отныне они будут жить тут. Большая река неожиданно оказалась слабой защитой. Все русалки Ледавы погибли в ту страшную ночь. Они с Русавой остались вдвоем…

Велла тронула висевший на груди кусочек дерева. На душе потеплело. Это была частица Священного Дуба — округлая, гладкая и теплая. После гибели старого дуба они с Русавой — испросив дозволения у лесных жителей — сделали себе по небольшому оберегу. Пусть Дух Леса навсегда останется с ними. Что-то беззвучно шепнув, русалка посмотрела на дальний берег. Там рядом с речным истоком возвышалась величественная крона. Там рос сын Священного Дуба. Лунный свет беззаботно играл и переливался в его ветвях. Дерево казалось живым. И, как и прежде, любой лесной житель мог найти убежище и защиту под его сенью. Дух Леса вернулся…

 

ГЛАВА 8

О том как становятся русалками, и о том, что обнаружила Русава на Гнилой Топи этой ночью

Меж тем Русава рассказывала Дубыне об их жилище. Раз Велла замолчала — доскажет она. Леший, раскрыв рот, ловил каждое слово. Еще бы! Для лесного хозяина, — который, казалось, знал обо все на свете — откровения русалки были внове.

— В глубине озера вода холодна. Все из-за того, что дне есть источник. Почти как ключ, только бьет из большой щели меж каменных валунов. Если не знаешь где он — в жизни не найдешь! Но если хорошенько поискать, то… — Русава улыбнулась. Подумала: «Только русалки могут найти такое! Никому не дано, только нам!» И фыркнув, неожиданно заключила: — Если поискать, то найдешь. Заплыть меж валунов несложно, проход широкий. Но в первый раз тяжело. Течение назад выталкивает. Ну да приноровиться можно, было бы желание. — Тут Русава зашлась от хохота: — И что это я тебе рассказываю?! Все равно нырять не станешь!..

Русалка представила Дубыню на дне озера. Латаный кафтан мешает плыть. Он гребет неуклюже, рывками — как лягушка. Леший уморительно разевает рот, пускает большие пузыри, старается изо всех сил, но ничего не выходит — вода выталкивает его обратно.

Видимо, эта же мысль пришла в голову и Велле. Печаль у русалки мигом улетучилась, и она захохотала и звонче, и заразительней подруги. Дубыня непонимающе смотрел на русалок. Но потом начал робко поддакивать, раз смеются — значит все хорошо. Над озером несся смех: звонкий — русалочий, и хрипловатый, грубый — Дубынин.

Наконец Велла отсмеялась и смахнув с глаз слезы серьезно продолжила: — Ты ее не слушай. Веселиться любит… Да и мы тоже похохотать не прочь. Так вот — меж валунов бьет источник и если чуть проплыть по нему, то выныриваешь в подземной пещере. Ох, какая она большая! Там укрылись бы все русалки, что живут в Ледаве! Если б мы знали про эту пещеру раньше! Но… Ладно, все равно хорошо, что я ее нашла. Пещера большая, в ней много всяких ходов. Мы так до конца по ней не прошли. Больно велика — заблудиться можно. Но один любопытный проход мы все же обнаружили. Веришь ли, он забран железной решеткой! Значит, в пещере до нас кто-то бывал. Но мы никогда не видели чужака! Ни с нашей стороны, ни с той, — что за решеткой. Наверно, ее поставили в незапамятные времена. Куда ведет этот проход, и что там дальше, мы не знаем… В одном из ответвлений мы и живем. У нас все есть. И ложи, и даже очаг. Представляешь русалок, которые сидят у огня и греются как старые бабки? Ты б наверно умер со смеху! Постели наши набиты сушеными водорослями и травами. Нам нравится их дух. В пещере мы храним одежду. Есть украшения, золото. Со дна ведь можно много чего подобрать. Корабли тонут вместе с сокровищами. Так это всегда было… А развлечений у нас мало. Правда чатуранг будет. Думаю, всем нам понравится. Подаришь?

Велла посмотрела на Русаву, что рассеяно слушая, бережно водила пальцами по тяжелой доске. Да, Дубыня удружил всем. Даже строгой Русаве! Молодец леший. Она подумала, что, в конце концов, надо будет зазвать Дубыню в гости. А что, пусть посмотрит! Может чего еще удумает — как пещеру улучшить, да и их жизнь заодно. Он все-таки мужчина, хозяин. Хоть и леший. Мужчины обязаны делать так, чтоб женщине лучше жилось. Он для того и предназначен. Его обязанность услуживать женщине. Во всяком случае, так считали русалки. А иначе — зачем вообще нужен мужчина?

Вот и сейчас леший показал свою мужскую суть. Снежане — шубку, им игру — чатуранг, да кой-какую одежку. Вон — какие рубахи лежат! Видно — не простые. Так же хороши, как все то чем их этой ночью Дубыня одарил. Во всяком случае, такой лен на торгу не купишь. Такого просто не бывает.

— Слушай, Велла. А человек сможет в вашу пещеру попасть? Раз там решетка стоит, значит людских рук дело. Хотя… — Тут Дубыня задумался. — Хотя, не знаю. Может, она от древних времен осталось? Вроде как Древние Дороги. Хорошо бы на нее глянуть.

Велла улыбнулась. Ну что же, если Дубыня хочет взглянуть на их жилье — то почему бы и нет?

— Может. Может человек в нашу пещеру попасть. До дна ему воздуха хватит. А как в источник попал — то до входа в неё плыть недалеко. Вынырнул, отдышался — вот оно, наше жилье!

— А вот вы там очаг топите. А куда из него дым уходит? Если щелей и дымохода нет, то и задохнуться недолго! Да и стены, небось, закопчены. Наверно — неудобно? Или дыра в пещере есть? Так ведь из нее холод натягивает?

Велла пожала плечами. Она над этим не задумывалась. Разжигают очаг, и ни с кем худа до сей поры не случилось. Ответила Русава.

— А дым все время в один из проходов вытягивает. Он же сначала вверх идет — дым. Он же легкий. А потом — раз! — и его вытягивает. А в какую щель, и где она, мы не знаем.

— Странно, — с сомнением покачал головой Дубыня. — Окрест озера никогда дымом не пахло. Если только Хранибор печь затопит. Ладно, не важно. Раз уходит — так уходит. Главное — что вам тепло.

— У нас тепло. Хорошо. Ты как-нибудь заглядывай. Приглашаем!

Русава, подмигнув Велле, рассмеялась.

В пещеру вел еще один вход. И для того чтобы в нее попасть, вовсе необязательно лезть в воду. Но леший-то этого не знал! А пусть-ка поломает голову, как к ним в гости пройти! Хотя — он смышленый. Догадается, что есть еще какой-то путь. Ведь ему же сказано, что у них много всякого добра. И причем такого, что водой не очень-то пронесешь. Намокнет — пропадет.

Дубыня же хитро прищурился. Понял, что его дурят. Правда, в шутку.

— А скажи-ка, Русава! Только ли в воде есть вход? Иль еще имеется? Ты же знаешь: нырять и плавать как вы — не обучен. Хотя — я леший. Значит, тонуть не должен. Я ж с деревьями знаюсь, а они не тонут. Ты меня в гости зовешь, а сама знаешь, что через озеро я к вам попасть не могу. Сама же проговорилась: мол, всяких разностей — и вещей, и одежки — у вас много. Не бесприданницы. И все это намокнет и в негодность придет если намокнет. Даже вот шубка Снежанина, к примеру. А, допустим, захочет она в ней куда-нибудь пойти. Как тогда? Не-ет! Есть еще один вход. С суши. Верно?

— Верно, верно, Дубыня! — рассмеялась Велла. — Есть — догадался! Да вот только он тоже мокрый. Вход этот. Но не такой, как через озеро. Нырять вглубь не надо. Он посуше и посветлее будет. Но все равно, через него пройти — что в летнюю грозу попасть. Ты дождя боишься? Если да, то знай: к нам идти — сухим не быть! Ни при входе, не при выходе!

— Это как так? Велла! Русава! — недоуменно и разочарованно протянул леший. А он уж надеялся, что ему прямо сейчас предложат осмотреть русалочье жилье, пригласят в гости. А тут… Оказывается, все равно мокнуть придется. Ох уж эти русалки! До чего лукавы и заковыристы! Всегда что-нибудь удумают. Врочем, дождем и грозой его не напугаешь. Эко диво — дождь. Видывали и не раз…

— Ну и как же вас навестить? Как погостевать? Что за другой такой вход? — нахмурясь, нарочито-строго сказал леший.

Русава указала на дальний конец озера.

— Вот, слышишь? Знаешь что там? Напряги-ка слух, лесной хозяин! Догадайся!

Дубыня, сдвинув на бок шапку, навострил поросшее шерстью ухо. Звери и ночные птицы молчали. В ночной тиши, нависшей над озером, лишь изредка раздавался слабый стрекот сверчка. Иной раз нестройно и редко квакали лягушки. Сообщали миру, что погода завтра будет хорошая, и что никто не вымокнет под весенней грозой. Но квакали они как-то слабо и тихо. Озерных жительниц что-то спугивало. Только раздастся громкий квак запевалы, только начнут вторить другие квакуши, как вдруг раз! — кваканье смолкало, будто обрезало. Отчего-то не получалось разойтись как следует.

Еще чуть слышно доносился глухой гул водопада. Шумно — водопад силен, стремителен. Утес, с которого он падает, всегда окутан плотным искристым туманом. Упав с высоты двух десятков саженей, вода, потеряв силу, успокаивается и превращается в одну из четырех речек, что питают озеро. Но водопад далеко от озера. Грохот падающей воды заглушают деревья. Днем его вообще невозможно расслышать из-за звуков леса. Но сейчас, в ночной тиши… Ага! Наверно о нем Русава говорит загадками. Не о лягушках же! Дубыня решил немножко подыграть девицам. Пусть потешаться.

— Лягушки поквакивают, сверчки ночные побренькивают… Что еще? — жалобно протянул леший. — Водопад вдали шумит. Вот и все что слышу. А что, Русава? Подскажи тугоухому…

— А то! — засмеялась Русава. — Иди к водопаду, да становись под него! Там и найдешь еще один вход в наше жилье. Только смотри — не намокни! Разбухнешь и заболеешь!

— Да ну тебя! — досадливо отмахнулся леший, всем своим видом изображая скорбь и обиду. — То в озеро лезть надо! То под водопадом стоять! И это все ваши двери?!

— Все, все, Дубыня! — улыбнулась Велла. — Это одно из ответвлений нашей пещеры. Может и еще ходы есть, но мы их не знаем. Не верь Русаве — шутит она. Не надо под водопадом стоять. Просто войди в него и все! Ну немного отсыреешь. Немного… Подумаешь — намокнешь. Как сквозь водопад прошел, сразу же сухо будет. Там ход широкий увидишь. До нашего жилья недалеко. А водопад этот вход здорово прикрывает. Кто не знает — в жизни не догадается! Никто в здравом уме в него не полезет. Ни человек, ни зверь. Так что — нам за ним спокойно. Только не проговорись, — еще раз предупредила Велла. — Тебе тайну доверили.

«Мое слово твердо, — подумал леший. — Но сколько можно об одном и том же напоминать? Конечно, никто не узнает!» Вслух же коротко сказал: — Пригласите — приду.

Русава лукаво стрельнула глазами.

— Ну что же, ждем в гости! Вот рассветет, тогда к нам заглянем. Если почивать не надумаешь. Сейчас не пойдем, передохнуть хочу. Намаялась. Ну и вечерок выдался! Если ты не знаешь, то я, когда светло было, в Ледаву отправилась. До самого устья, до моря проплыла! Обратил внимание, какая тишь вечером стояла? Да и сейчас тоже. Будто вымерло все. Так вот, думаю это оттого, что в Ледаве, у Гнилой Топи, скверные дела творятся. Там что-то неведомое, не из нашего мира, бушует. Страшно мне стало от того, что там увидела. Наши вернуться — все расскажу. Что-то задерживаются. Пора б им уже тут быть.

Велла и Дубыня переглянулись. Да — этой ночью происходило что-то непонятное. Русалки еще перед заходом солнца заметили, что в лесу стоит непонятная тишина. Лешего днем в лесу не было, но вернувшись, он тоже не мог этого не заметить. И Дубыня не понимал — почему все лесное зверье умолкло. Ни щебета птиц, ни рыка хищника, ни попискивание тех зверушек, что живут внизу — у корней. Его это тоже насторожило, но сказать об этом леший не успел. Не до того было: Русава привела новую русалку — Снежану. А в переполохе забылось — не то того было.

Велла задумалась.

Странная… Странная и пугающая тишь! Распуганные лесные жители… Что чуют звери? Ночь полнолуния совпадающая с днем весеннего равноденствия случается редко. В такую ночь происходят всякие диковинные вещи. И они произошли: появилась новая русалка — Снежана. Но ведь это хорошо! Но с другой стороны — сейчас Русава сказала, что у Гнилой Топи она видела нечто такое, что испугалась. А что может напугать отчаянную русалку? После того, как саратаны уничтожили все русалок в Ледаве, и в живых осталась только она и Велла — Русава потеряла страх. Теперь он ей неведом — навсегда разучилась бояться. Да, Велле есть над чем поломать голову. Пока же русалка тихо сказала:

— Когда ты в Ледаве плавала, Дубыня необычные вещи рассказывал. Оказывается, кто-то, или что-то хочет в наш мир древнее зло впустить. Дубыня узнать хочет: кто это делает, и как с этим злом бороться.

— Вот видите! — воскликнула Русава. — Значит, не просто так к морю сплавала! Все одно к одному! И радость у нас — еще одна русалка появилась, и… и не знаю — может и горе. Увидела я кое-что на древнем болоте. И скажу вам — такого еще не было. Сколь лет на свете живу — ни о чем подобном не слышала. Да и вы, наверно, тоже…

Русава замолчала. Прислушалась. Раздался тихий всплеск и по озерной глади разбежались круги. Невдалеке от берега появилась голова Ярины. Подплыв, русалка проворно выскочила из воды, и, чуть дрожа, натянула на себя рубаху.

— Ой, как похолодало-то! Когда в русалочьем обличье — так хоть в ледяном крошеве плещись! А когда девушка — так зуб на зуб не попадает! И как это люди до сих пор на свете живут? Ни шкуры порядочной, ни меха.

Слова Ярины вызвали улыбку. Да, они все когда-то были людьми. Но всё это происходило так давно, что успело забыться: как можно все время жить в людском обличье. Зимой холодно, летом жарко. Хворости и иные неприятные вещи. Русалки, да и леший тоже, не жалели о прошлой жизни. Тем более они о ней ничего не помнили. А то, что порой случайно удавалось узнать, не представляло особого интереса. Ну, были девушками. Ну, утонули. Что в этом такого? Все когда-то умрут. Хорошо, что не попали они к Велесу, на его лунные пастбища. И не осудил он их. Значит, не грешили они, девушками будучи. А то, что стали младшими богинями, а Дубыня грозным лесным хозяином — так это хорошо! Жизнь интересная пошла, и вряд ли надоест.

— А где Беланка? Ты где ее забыла?

— Как где? Еще спрашиваете! Разве она с новой подружкой расстанется?! Что вы! Ей такое счастье подвалило, такая радость, что вам и не представить! Перестала младшенькой быть! Как же! Будет, кого поучать! Сначала свои наряды вывалила, примерять начала, потом украшенья раскидала. Она ж еще дите малое! Взрослеть не хочет. Спать я их уложила. Белана-то сразу упухла, а вот к Снежане сон не шел. Напугана. Видимо тяжело ей пришлось, прежде чем русалкой стала. Ну да ладно! Отойдет! Выспится и забудет все! Отойдет!..

— Интересно, кто она была? Как жила? — задумчиво сказала Ярина. — Какая вендская девушка сегодня погибла?

Русава, положив ей руку на плечо, тихо молвила: — Узнаем. Все узнаем…

Но ни отчаянная Русава; ни рассудительная Велла; ни умная проницательная Ярина, что так походила на мудрого лесного зверя — лисичку; ни даже хозяин этого леса — леший Дубыня, все они не скоро узнают, что довелось пережить прошедшим вечером Снежане, как она жила и кем была, прежде чем обратиться в русалку…

* * *

…Снежана неторопливо шла по густому сырому ельнику. Девушка обходила завалы и буреломы, старательно избегая особо темные места. А таковых в этом ельнике немало. Почему-то казалось, что там скользят чьи-то призрачные тени, посверкивая зеленоватыми глазами-гнилушками. По доброй воле туда лучше не лезть.

Говорят, что леший живет именно среди таких темных елей, а в одной из них у него дом. Эти ели нельзя трогать. Леший обидится. И если срубить вот такую вековую ель, то не избежать несчастья. Леший начнет мстить обидчику! Может поджечь его жилье, ну а в лесу, — где он хозяин, заведет так, что вообще никогда не увидишь родной дом!

Конечно, Снежана могла б не лезть в самую чащобу, но если идти этим путем, то получится быстрее. Ничего, скоро промозглая низина с буреломами и ельником кончится, и она выйдет на залитое закатным светом место — где сухо, где весна уже наводнила лес буйной зеленью. Средь ласковых сосен шагать будет веселее.

Ага! Вот и примета — огромная ель, растущая на краю маленького болотца. Даже не болотца, а так, затянутого всяческим лесным сором небольшого пруда. В такой луже никакой болотный дух жить не станет — уж очень для него мелко. За этой елью и болотцем низина кончалась, вековые ели шли на убыль, редели. Ну а там, если немного поспешить, то и путь к концу подойдет. По светлому месту и шагать легче. Не успеешь оглянуться, а до дома уже рукой подать. В родных местах ей никакой лесной дух не страшен!

Неожиданно зловеще каркнул ворон — вестник смерти, мудрый любимец Мораны. Он сидел на вершине той самой громадной ели у болотца и косил на Снежану черным глазом. Будто что-то знал… Девушка оступилась, под ногой хрустнула веточка. Средь мертвой тишины этот неожиданный треск показался особенно громким. Так нельзя — на весь лес тебя слышно! Расшумелась!.. Зверье переполошится…

Она шла чутко прислушиваясь — что творится по сторонам. Ступала осторожней…

В лесу лучше не шуметь, а то, чего доброго, услышит лесной хозяин — грозный бер. Он недавно вышел из своего логова. Убежать от него непросто: на дереве не спрячешься — он тоже умеет по нему проворно лазать… Хотя, беры в эту пору уже должны насытиться: накопать себе сладких корешков или сыскать какую-нибудь другую еду. В этом они великие умельцы — они добывают мёд, разоряя борти. Бер страшен, когда он только что проснулся и высунул на дневной свет свою исхудавшую за зиму морду. Тогда зверь голоден и злобен. Но как только бер утолит первый голод, то уже не опасен. Не трогай его — и он не тронет. Бер будет прятаться от людей все лето и всю осень. Места в лесу хватает, а любящий мёд зверь, в общем-то, миролюбив.

А вот если услышит леший, то будет хуже. Злой лесной хозяин начнет водить кругами, и до темноты проплутаешь, пока верную дорогу найдешь! Может вообще заставить в лесу заночевать! На каком-нибудь дереве… Конечно, вендская девушка могла бы запросто остаться на ночь и в лесу, но зачем? Только если лешему на потеху — ночной порой страх на человека нагонять. Ему веселье, а вот тому, кто попал к нем в лапы… Нет, дом есть дом! Да и заждались ее там: сильно в гостях задержалась. Но как быстро время пролетело! И не заметила, как дневной путь бога Хорса к концу подошел. Но до ночи еще далеко — время есть. Вдалеке стало светлеть. Чащоба кончалась…

До деревеньки рода Беров, куда она ходила в гости к брату, полдня пути. Это, если идти неспешным лесным шагом. Не близко, да и недалеко. Полдня туда, да столько же обратно. Брат ушел в род Бера осенью. Так уж принято у вендов: не мужчина — когда ему приспела пора жениться и обзавестись семьей — берет в свой род жену, а наоборот. Для рода потеря. Это так. Брат — славный охотник. Но ведь вендская девушка, в свою очередь, тоже приведет в свой род мужа. Это справедливо. Так и сближаются вендские роды. Так они роднятся. И теперь, после того как она побывала у Беров, Снежана знала, кто осенью зашлет к ее родителям сватов и захочет породниться с родом Куниц. Это будет младший сын деревенского кузнеца. Вчера вечером парень заглянул в избу брата за каким-то важным делом. Конечно, по обычаю, его пригласили к столу: у вендов любой гость дорог и желанен! Тут их и познакомили… Как он смотрел на нее!.. Смущался… краснел… отвечал невпопад. А ведь молодец хоть куда! И с утра еще раз заглянул. Хотя вроде ничего ему не надо было!

Она вышла бы пораньше — сразу после полудня, но вот подзадержалась — все расставаться с новым знакомым не хотелось. Так ей сын кузнеца приглянулся! Проводил ее далеко. Дай ему волю, так до самого дома бы довел! Да Снежана отказалась. Еле уговорила парня вернуться. А хорошо-то как с ним было — так бы и не расставалась никогда!

Ну вот, наконец-то светлое место началось. Снежана перевела дух. Конечно, в глухих местах человек чувствует себя не очень-то уютно и весело. Не его это мир… Хоть венды и живут в лесу, но лес лесу — рознь. Есть для людей, а есть для духов… А с нечистью лучше лишний раз дела не иметь. Ни к чему…

Впереди, сквозь стволы рыжих сосен, блеснула гладь Ледавы. Теперь — немного вдоль обрыва, потом с него спуститься. А дальше у берега легкая лодка припрятана и к развесистой иве крепко привязана. Не от людей! Никто в лесу чужого не возьмет. Не твое — не трожь! Этот закон свято соблюдался.

От лесных и водяных духов она ее спрятала. Чтоб русалки-берегини лодку не увидели и плавать на ней не пустились. Уведут — потом наищешься! Да и через Ледаву перебираться не на чем будет. Или еще может водяному понадобиться — которому только бы побаловаться с зазевавшимся человеком или утащить его на дно, чтоб водяного в его житье-бытье развлекал.

Нечисти-то всякой веселье, а девушке тогда сегодня домой не добраться: вплавь через Ледаву нельзя — вода еще холодна, судорога одолеет.

Огненная колесница бога Хорса скрылась за вершинами сосен. Наступил вечер — пора богини Вечерки. Она повластвует немного, чуть затемнит лес, а вслед за ней и Купальница — богиня ночи не заставит себя ждать. Ночью в лесу тяжелей идти… Ночь — время ночных духов. О них мало кто знает… Ну, вот и река. Недолго осталось — хоть и затемно, да дома будет!..

Неожиданно в недалеких зарослях орешника послышался легкий шелест. Раздался треск ломаемой веточки. Бер! Кто ж еще! Только он, никого не боясь, в лесу шуметь может. Нет у него сильного врага! Лишь лесной бык-тур перед ним без опаски ходит. А может там тур? Они опасны. Опаснее бера. Сейчас у туров гон весенний начался: быки хвастливые и бешеные. Надо от этого орешника подальше держаться.

Снежана тихонечко отпрянула — кустарник надо обойти стороной, да подальше! Но вдруг чья-то грубая, поросшая густым волосом рука зажала ей рот. Пахнущие тухлой рыбой пальцы в кровь разбили нижнюю губу. Другая рука схватила девушку за белокурую косу и безжалостно швырнула оземь — лицом в прошлогоднюю хвою. Последовал резкий и сильный тычок в шею. Сразу же над ней возникли две большие тени…

…Рассеченная губа саднила режущей болью. Открыв помутневшие от удара глаза, Снежана медленно стерла кровь с подбородка. Посмотрела наверх.

Над ней, ухмыляясь, стояли два здоровых рыжебородых воина. Что воины, она поняла сразу: не будет мирный человек с собой в лесу щиты носить. И мечи тоже. Ни к чему они, да и время сейчас мирное. А эти вооружены чуть ли не до зубов. И снаряженье на них необычное: на обидчиках воинские доспехи совсем не такие, как на дружинниках виннетского князя Молнезара. Снежана видела дружинников, когда бывала в Виннете. Княжеские дружинники кольчуги носят. На этих же — дощатые доспехи, тяжелые и не гибкие. В них неудобно. Она это от знающих людей слышала. И одежда на этих воинах другая — не такая как в Альтиде. На головах обидчиков рогатые шлемы. Таких у альтидских воинов нет. И оружие совсем не такое. Нет в Альтиде ни таких секир, ни мечей коротких. Она-то знает. Все венды воины и охотники, оружие понимают. Кто ж они? Лихие люди? Так те пошаливали в других местах, а вендских лесов неизменно избегали — тут им пощады не было.

«Викинги! — обожгла мысль. — Но откуда они здесь!?»

Викинги особой любовью у вендов не пользовались. Как можно уважать людей, большая часть которых привыкли жить грабежами и разбоем, отнимать чужое… да еще у слабого? Это никак не укладывалось в головах вендов. Коварство и жестокость викингов известны. Они наводят ужас на прибрежные страны. Снежана об этом знает. Но эти страны далеко отсюда.

В Альтиду викингам путь заказан: их здорово потрепали в Триграде. Викинги надолго запомнили свое поражение и больше в Альтиду с дурными намерениями не совались. Приходили только с миром. Но это было так давно! Еще до рождения Снежаны. И еще — потом, когда бруктеры подошли к краю вендских лесов, с ними тоже шли викинги. Их было мало, но они как воеводы вели бруктеров. Подчинили их себе. И тогда им от Велислава Старого из рода Снежной Рыси здорово досталось. С тех пор, когда викингам случалось бывать в альтидских землях, они вели себя тихо, памятуя о своих неудачах. На берег Ледавы морские разбойники не сходили, вендских лесов избегали. Их путь до Виннеты, а оттуда дальше — в Альтиду…

Откуда они взялись в вечернем вендском лесу?

Меж тем один из викингов склонился над девушкой. Достав из тула запасную тетиву, он намотал ее на поросший шерстю кулак и поднес к лицу Снежаны.

— Ты сама доставишь сынам ветра радость, или тебя взнуздать? — Воин ловко скрутил из тетивы небольшую петлю. — Видишь это? Этот бычий обруч усмирит тебя, если не согласишься добром. Тебе будет больно, очень больно! — он гулко захохотал. — Мне нравится, когда больно! — и неожиданно помрачнел. — Я давно не наслаждался болью! У вас, вендов, скучно… Вы не знаете, что такое радость от боли!

Викинг повернулся к своему товарищу, который тем временем уже скинул с себя плащ и сейчас неторопливо снимал пояс.

— Хромунд, давай мы ее все-таки взнуздаем, эту своенравную кобылку, а потом начнем по очереди объезжать! А когда надоест, мы… мы, или отведем ее к остальным — они тоже скучают без женщин, или… Ты помнишь, как визжали женщины в горящих городах Оловянных Островов! Как славно мы им вспарывали животы! Ведь ни к чему воинам Одина где попало разбрасывать свое семя. Только избранные жены достойны вынашивать наших детей! Помнишь? Не повторить ли это сейчас? Насладимся, и не торопясь вспорем гладкий живот…

— Будет видно, Фритьоф! Но мне больше нравится, когда женщина не сопротивляется. Хотя… Ты делай, что хочешь… А я тебе помогу. Я вчера точил свой нож. — Викинг тронул висевший на поясе боевой нож и расхохотался.

Они говорили на языке викингов, но Снежана их поняла. Языку Вестфолда венды издавна учат своих детей…

Тот, кого звали Хромунд, снял с пальца золотой перстень с самоцветным камнем и показал его Снежане.

— Видишь, маленькая фрейя? Он твой — если ты будешь покорна нам. Бери! — И он протянул перстень Снежане. — Но взамен ты должна кое-что сделать. Снимай с себя все! — неожиданно гаркнул викинг.

От его крика Снежана вздрогнула. Она поняла — эти двое задумали сделать то, чего не может быть хуже для вендской девушки: бесчестье и позор будут преследовать ее всю жизнь! Не смогла себя отстоять! Не по любви, не по согласию! Лучше уж в омут головой! А ведь и жить-то ей осталось немного… Снежана это поняла, взглянув в поросшие курчавыми бородами лица. В глазах одного из викингов плескалось мутное безумие. Такие глаза она видела прошлым летом у сбесившегося быка — вожака стада. Даже деревенский ведун не смог его излечить. И пена у него из пасти текла так же, как у этого — с безумными глазами, течет сейчас изо рта по усам и бороде. Он даже с человеком мало схож! Весь порос шерстью, как бер. Неужто оборотень?! Берсерк!..

Сначала опозорят, а потом убьют! И что из того, что им не уйти от мести! Охотники рода Куниц не простят этого викингам, будут искать их где угодно, сколько угодно, и найдут насильников! Отрежут и заставят сожрать их мужскую суть! Что из того? Позор на девушке, даже мертвой, останется навсегда.

Снежана сделала вид, что поражена перстнем викинга. Протянула к нему правую руку. Левой взялась за расшитый ворот рубахи, показывая, что хочет ее снять. Сидя — снимать неудобно. Девушка немного приподнялась. Заметив, что жертва не оказывает сопротивления и вроде сама не прочь поощрить его похоть, викинг ощерился и, предлагая помощь, протянул Снежане поросшую шерстью руку…

Девушка тихонечко поднялась, опершись на его руку. Ее широко распахнутые темные глаза смотрели в глаза викинга. Завораживали…

Неожиданно цепко ухватившись за его запястье, Снежана сделала шаг в сторону и сразу же резко ударила викинга ногой под колено. Воин чуть присел. Не прекращая движения, Снежана стремительно развернула ступню вниз и резко пихнула от себя согнутую ногу вестфолдинга. Затем, отпустив запястье воина, потянула его сзади за жесткие волосы. Викинг выгнулся дугой. Последовал хлесткий завершающий удар. Ногой, в поясницу! Эх, жаль, что на нем броня! Нога наткнулась на железную пластину, прикрывающую викинга сзади. А так бы хрустнул хребет. Не умер бы викинг, нет! Но ходить по Матери-Земле уже никогда б не смог! А так…

Вестфолдинг просто отлетел вперед, воткнувшись бородатым лицом в колючую хвою. Другой викинг стоял, опешив от неожиданности. Еще бы, слабая девчонка легко свалила вооруженного воина! Такого он никогда не видел! Вот смеху-то будет, когда прознают другие!

Да только не смеяться ему! И изгаляться над слабыми больше никогда не придется! Над ним будут потешаться — если выживет!..

Продолжая плавно двигаться, Снежана изогнулась, как натянутый лук, так что затылок почти коснулся хвои, оперлась пальцами оземь и подкатилась под ноги берсерка. Не получилось бы такого движения ни у кого! Не может простой человек так сделать!.. Но Снежана была из рода Куницы. А всем известно, что нет в лесу мягче, гибче и стремительнее зверька. Передала свою ловкость Праматерь-Куница потомкам. Нога Снежаны чуть изогнулась, ее ступня резко взметнулась и с хрустом размозжила мужскую честь. Не силен был удар, но резок! Невидим такой удар для людского глаза. Кто может увидеть полет кончика пастушьего кнута?! Никто! Стремителен он, и потому порой смертелен бывает. Сила в стремительности…

Викинг выкатил свои и без того безумные глаза, открыл рот. Но из него не вырвалось ни звука. Дышать он не мог. Прижав волосатые руки к тому месту, где совсем недавно была цела его звериная гордость, берсерк безмолвно осел наземь…

Снежана бросилась бежать. Она не воин, она всего лишь вендская девушка! И хотя все венды должны знать, как себя оборонить, боевые ухватки, которыми она свалила второго викинга, запрещены в простом бою. Использовать их можно только тогда, когда нет другого выхода! Лишь для того, чтобы спасти свою жизнь от смертельного врага! А викинги и были этими смертельными врагами…

Снежана мчалась по краю обрыва. Вот спуск, а там и лодка! Немного осталось. Надо быстрей до дома добраться, да дать знать остальным! Пусть вендские мужчины пойдут в лес, найдут и накажут насильников, чтобы не топтали они больше земли вендов и Священный Лес…

Да только не сможет уже она вернуться в свою деревню, и не увидят ее белокурых волос и больших коричневых глаз вендские родичи… Никогда не узнают они, что случилось, и куда пропала — уйдя в лес — смешливая девушка Снежана… Встретит ее Праматерь-Куница, возьмет за руку, и, испросив позволения у Огненного Волха, что стережет вход, проведет ее в благодатный Ирий. И будет там, в Вечнозеленом Саду, как и прежде, радоваться жизни Снежана. Да иногда будет сожалеть, что не может дать знать своим родителям, брату и младшей сестренке, где она, и что все у нее хорошо…

Предательская, безжалостная стрела с бронебойным, четырехгранным наконечником пронзила девушку насквозь, вырвала плоть под левой грудью — и до конца исчерпав смертельный удар упала в темную стылую воду.

Снежана качнулась на краю высокого обрыва, обернулась туда, где закончил свой дневной путь бог Хорс, и медленно и беззвучно упала в Ледаву. Сомкнулась холодная вода над еще дышащей девушкой, пошли по ней кровавые круги, поднялись наверх розовые пузыри… Вскоре стихли и они, а Ледава растворила и унесла в себе кровь. И ничто уже не напоминало о том, что тут произошло мгновение назад…

Викинг подошел к краю обрыва и хмуро посмотрел в темную воду… Ему показалось, что там, в глубине, светится девичья рубаха. А может, это просто блики играют на закатной воде…

— Один!.. Ты видел — она сражалась как Валькирия. Прими ее в Валгаллу… Ты видишь — она этого достойна…

Прищурившись, вестфолдинг глянул на вечернюю зарю, повернулся и пошел прочь, к тому месту где, скрючившись и зажав ладони меж ног, лежал его товарищ. Повернув его на спину, викинг чуть отпрянул — на него смотрел мертвый, безумный взгляд. У покойников таких глаз не бывает…

* * *

…Русава налила в расписную чарку капельку медового настоя. Им леший угощал Снежану, чтобы молодая русалка согрелась и пришла в себя. Пригубив немного, чуть поморщилась: все-таки напиток крепковат. Ну да ничего: не опьянеет — а душа согреется.

Русалки и леший ждали рассказа. Русава — когда все соберутся — обещала поведать историю о том, где она плавала и что такое страшное увидела в Ледаве. Ярина, сама того не замечая, закусила губу так, что показалась капелька крови. Дубыня и Велла затаили дыхание — ни вздоха, ни выдоха. Даже не понять сразу — дышат ли они вообще. Нависла тишина. Лишь тихонько потрескивали дрова в кострах.

Неторопливо, мягким грудным голосом Русава начала повествование.

— Я ведь сначала до самого моря сплавала. Плыву, — вроде в реке все спокойно, а предчувствие какое-то гнетет. Даже самой не разобрать — хорошее оно? Плохое? Поначалу не поняла. Потом так и оказалось: хорошее вперемежку с плохим. В море покрутилась, на закатное солнышко глянула, да обратно. И вот у берега, на котором Гнилая Топь лежит, я и задержалась! Но об этом чуть позже, вместе разбираться будем, что на древнем болоте произошло.

— А что там случилось? — не выдержал Дубыня. — Сразу б и сказала.

Русава досадливо поморщилась. «Мол, сказала же — потом! Вместе решим. Дай по порядку сказать…»

— Так вот, плыву обратно. Не тороплюсь… И тут у Гнилой Топи такое увидела, припустила так, будто к моему хвосту саратан щупальца тянет, вот-вот схватит!.. Ой-ёй-ёй, думаю! Что ж это такое творится-то на болоте? А уже стемнело, сумерки на лес опустились, а в воде вообще темно. Но это нам не помеха! Чтоб ты знал, Дубыня. Мы в темноте тоже хорошо видим. Правда не так, как днем, но все же… Плыву, несусь… Уж и речка, что в это озере ведет скоро будет. Вдруг, раз! В водорослях какая-то тень мелькнула! Быстро! Не разобрать — что! Раз, и исчезла!.. И водоросли заколыхались. Я туда… Ну кто в водорослях может прятаться? Ну рыбина большая… Кто еще? Да вот только рыбины от меня так пугливо скакать не станут. Чего им меня бояться? Они ж неразумные, да и во тьме видят плохо. А тут другое! Чую, напугала я кого-то!.. И главное, — тут Русава таинственно понизила голос до шепота, — в воде кровью пахнет… Вы ж знаете — когда убитый в воду упадет, то она из него кровь вымывает. И потом это так чувствуешь! Ой-ей-ей!.. Будто в чужой крови вся извазюкалась!

Встретив недоуменный взгляд лешего, Ярина кивнула. «Мол, да Дубыня! Русалкам это хорошо знакомо. Кровь мертвых — она тяжела! Под водой, особенно на глубине, она тихонько сочиться из ран. И если побыть рядом с таким утопленником, то потом — нет, хворать не будешь, хворости русалкам неведомы — будешь чувствовать себя плохо…»

— А тут кровь не как от мертвяка — не тяжелая, а живая! — продолжала Русава. — Но не может же раненый человек под водой в водорослях прятаться? Он же наверх, на воздух рваться будет! В общем — непонятно… Подплыла я тихонечко к этим зарослям. А водоросли колышутся, но не как от течения. Я их осторожно раздвинула — мало ли что. В воде всякое встречается — и русалки-лобасты порой в реку умирать приходят. Редко правда, я о таких случаях почти не слышала. Ну вот, траву раздвинула… И тут она как вырвется! И к берегу!.. Я гляжу — Великий Род! — да это ж русалка-берегиня! А мои-то подружки все на озере, дома остались! Значит, какая-то другая берегиня! Конечно, может она с моря в Ледаву заплыла, или с озера. Но тогда зачем прятаться? Непонятно… Да еще кровью пахнет. Я за ней!.. А русалка мечется — не знает куда податься! Еще бы! Когда в русалок обращаешься, так не понимаешь — где ты, что с тобой… Старая жизнь еще не забылась, а к новой привыкнуть надо. В общем — безумие…

— Да, да, Дубыня… — снова пояснила Ярина. — Все проходим через такое. Когда обращаешься в русалку, то себя не сознаешь. Разум и понимание, кто ты теперь, приходят потом. Так что понял тебе, почему мы такой переполох устроили, когда Снежана появилась?

Для лешего эта ночь была ночью открытий. Он слушал внимательно, впитывал каждый звук, а в душе буйными красками играла радость — у него появились замечательные подруги.

— Еле ее догнала! — продолжила Русава. — За руку схватила и не отпускаю. А Снежана вырывается — да не просто так, а хитро! Я и не заметила, как она какой-то замысловатой уверткой свою руку освободила. Я снова хватаю, покрепче… На этот раз не просто, а с ухищрением и двумя руками. Чтоб не вырывалась. Ведь все мы когда-то в вендских деревеньках жили, вендскими девушками были. Всех нас учили когда-то, как без оружия побеждать. Кое-что в памяти осталось, — улыбнулась Русава. — Даже не в памяти! Сразу и не вспомнишь — как правильно надо. Не вспомнишь и словами не опишешь. Знание боя где-то в глубине сидит, и когда надо — само проявляется. В общем, совладала я с ней… А то ведь если не удержать, так чего доброго и в море бы уплыла! А там такие чудища могут встретиться! Не допусти Род их увидеть! Щелкнут пастью — и нет русалочки! Она ж не знает еще ничего: где без опаски можно плавать, а где и поберечься надо. В общем, успокоилась Снежана. Биться и вырываться перестала. Смотрит на меня испуганными глазами. Темными, большими… Сами видели. Я ей рукой показываю — мол, давай наверх, скажу кое-что. Под водой разговаривать не очень радостно, Дубыня. Привычка нужна: и чтоб услышать, и ответить внятно. Не просто под водой говорить. Но можно. А Снежана-то еще молодая! Русалка, конечно, не захлебнется, но снова чего доброго напугается. А оно надо? Нет! Гляжу, она уже вроде как меня понимает и смотрит уже спокойней. Головой мотнула — мол, не хочу наверх. Ну, нет — так нет. Я руку ее отпустила и отплыла не торопясь. Обернулась и машу ей — давай мол за мной! Смотрю — ко мне плывет и руку протягивает. Доверилась. Взялись за руки и сюда потихоньку добрались. Остальное вы знаете.

— Кровь в воде от нее шла? — спросила Ярина.

— Да, пока сюда добрались, рана затянулась. У нее грудь навылет была пробита. Из раны кровь сочилась. Утонула еще живой и обратилась в русалку. Не зверь ее ранил — человек…

Дубыня скривился в пренебрежительной, брезгливой усмешке.

— Вот они — люди! Да разве какая из зверушек будет своих родичей убивать! Да никогда! Не было такого!.. Только росомахи закон нарушают, ну это зверь особый. Он не в счет. Значит, убили девушку? Утонула?

Губы Ярины раздвинулись в улыбке.

— Если бы она на земле умерла, то не было бы ее тут, Дубыня. А так — все по правде. Утонула девушка — в русалку превратилась. Не стал ее Велес судить, и не отправил по лунной дорожке ее душу в Ирий. Наградили ее старшие боги. Теперь она русалка… богиня… Много они ей дали. Значит, безгрешная она.

— Интересно, кто ее так? — Глубокомысленно, задумчиво, ни к кому не обращаясь, сказала Ярина. — И за что?

— Когда-нибудь узнаем, — отозвалась Русава.

— Узнаем… — тихим эхом вторил леший.

Весело потрескивали костерки. Искры высоко взлетали и незримо гасли. Как звезды на рассвете. Дубыня взглянул небо. Эка как! Ночь незаметно пошла на убыль. Луна — во-он аж куда ушла, и некоторые звезды светят уже не так ярко. Что ж, хоть до лета еще далеко, но оно уже дает о себе знать. Летние ночи на севере короткие. Богине ночи — Купальнице — недолго осталось властвовать и покрывать землю тьмой. Это зимой ночи глухие и беспросветные, а сейчас все не так. Луна на небе полная, светлая. Звезды яркие. Хорошо освещают и лес и озеро. Однако за разговорами и не заметили, как время пролетел. Еще недолго и рассвет.

Дубыня задумался: «Эх, как бы узнать, что со Снежаной произошло. Может лесных жителей поспрошать? Может, кто видел, что произошло? А если…» Размышления лешего прервал голос Русавы. Она стала рассказывать о том, что видела еще, и что ее — бесстрашную русалку! — обеспокоило и даже напугало.

— Я когда от моря возвращалась, плыла вдоль берега, на котором Гнилая Топь лежит. Это болото мне всегда не нравилось. Не знаю почему… Когда там бываю, то стараюсь быстрей проскочить. Хотя раньше ничего неприятного там не встречала. Ключи подводные кое-где бьют. В общем-то чистые. И даже болотная вода, что иной раз после дождя в Ледаву стекала, всегда без особого запаха была. Так, тиной несет немного — и все. А вот прошлым вечером!.. — Русава наморщила нос. — Прошлым вечером там такой запах был! Не передать!.. Гнилостный запах! Похоже, будто трупы в болоте разлагаются. Уф! — Русалку передернуло. — Никогда такого не ощущала! Запах трупный и еще каким-то кислым дымом несло, тухлятиной и еще не поймешь чем! Ну что ж, надо знать, что окрест нас происходит. Отчего вечером ни стрекота сорочьего, ни иных звуков — чем лес всегда полон, не было. Затем в Ледаву и отправилась — выяснить да посмотреть. И вот вижу, что у Гнилой Топи, там, где раньше подводные ключи чистые били, вместо них какая-то мутная желтая жижа течет. Густая. И главное переливается радужно! Запах от нее! Не передать! Резкий такой смрад, и в него сладковатый впутывается — мертвечиной несет. Это от воды-то ключевой! И вся эта желтая жижа в море уходит. Я подумала, хорошо, что Гнилая Топь у самого устья лежит. Иначе в Ледаве вся рыба бы передохла! Думаю, морская вода с этой напастью совладает. Растворит. Но жижа — это одно. Это цветочки… Как только я вынырнула, меня будто обухом по голове вдарило! Такое там зло, такая ненависть в воздухе витает! Так страшно стало! Не передать!.. Будто я у саратана в пасти, и он меня пережевывать готовиться! Даже не так, даже страшнее!.. А я ведь редко чего пугаюсь — не такая. То-то все зверье от тех мест ушло. Да что там от тех! У нашего озера никого нет! Ты заметил, Дубыня? Должен знать, что твои подданные заранее все чуют. Пожар, например… Вот и тут, все разбежались как от огня.

— Во-от оно что… — протянул леший. — А я-то гадаю, чего это они так напугались?! Вот откуда это идет! С Гнилой Топи тянется…

— Это не все, — торопливо и значительно сказала Русава. — Сейчас еще кое-что расскажу. Не простое это зло, что в воздухе витало. Самое страшное впереди… Поплыла я тихонечко, с опаской. Мало ли что. Думаю, что это может быть, и что делать. На другом берегу Древняя Башня стоит. А на отмели какие-то люди сидят. Костер у самой воды развели. Не иначе как уху варят. И как они этого зла не чуяли? Не понимаю! Весь воздух им пропитан. Может просто они далеко от Гнилой Топи сидели? Ледава-то широкая. Или просто люди не могут так чувствовать как мы? Не знаю… Так вот, плыву дальше — на Гнилую Топь оглядываюсь. Вдруг раз! Откуда-то из ее середины что-то ка-ак вылетит! Да как завопит!.. Думала, оглохну. Что такое — не пойму. Неведомое! Жуткое! Будто призрачная тень! Медленная, вязкая… Переливается. Чем-то с медузой схожа. И висит над болотом, колышется. Пригляделась, а в ней какой только нежити нет! И все они в этой медузе призрачной слились. Шевелятся. Какие-то крылья, когти, клыки. И все слизью перемазаны. Брр! Противно! Еще будто в ней призраки людские… Мне не передать — это видеть надо. Повисела эта тень немного и вдруг как рванет на тот берег, к Древней Башне! Смотрю, она над ней пролетела, с шелестом таким, а за ней грохот, визг, скрежет! В нем все смешалось! Думаю, он даже камни бы расколол, гул этот. Хорошо, что он за тенью тянулся, от меня. Иначе бы точно оглохла! Тень на полуночь полетела — в леса. И вдруг — будто растаяла! А перед тем как исчезла, от нее какие-то призраки — вроде бы женские — к людям на том берегу бросились. Накрыли их. Хоть и вечер, но хорошо все видно. Ах, да! — спохватилась Русава, — мы тебе, Дубыня, об этом говорили.

— Да и я могу в ночи все что хошь разглядеть, — ответил леший. — Ты не отвлекайся. Продолжай!

— Вот, накрыли эти женские призраки людей. Кружат над ними, слышно как будто что-то верещат. Будто вороны пронзительно каркают. А люди онемевшие сидят. Даже не шевелятся и от призраков не отмахиваются. Видимо ничего не чуют. И вдруг из Гнилой Топи будто вздох раздался — будто стон. Громкий такой, сильный. И сразу же какой-то черный пузырь из болота выпучился, и к берегу потек. Медленно, как смола. Ползет, хлюпает, деревья ломает. Дополз до воды и остановился. А я уж и не знаю, что делать! Ладно, думаю, деру дать всегда успею! Погляжу… И вдруг опять застонало. И от стона этого смотрю, вода у берега поднимается, в высокую волну обращается. Будто огромная лапа в реку окуналась, воду зачерпнула и погнала ее! И как пошла вода тот берег! На людей! Идет, и растет на глазах!

Русава не удержалась и взмахнула рукой, показывая какой огромной была та волна.

— О-го-го! В море такой высокой волны не увидишь. Ну, думаю, наверняка всех людей на том берегу щас как букашек смоет! Дошла волна до того берега и по обрыву кА-ак даст! — Русава стукнула кулаком по пню. Показывала, как сильно ударила волна. — Сразу пласт земли рухнул! Вода — она сильная, хоть и кажется мягкой. Чтоб ты знал, Дубыня: океанские волны — они скалы ломают. Обрыв обрушился, и сразу все стихло. И черный пузырь в середину болота втянулся. Будто и не было ничего… Вот, что я там видела. Что скажете?

Русалки молча пожимали плечами. Мало им напастей! Только и гадай — войдут в Ледаву саратаны, иль нет. А тут еще из древнего болота невесть что на белый свет выглянуло и в лесу скрылось. А у обычно словоохотливого Дубыни не было слов. Все они куда-то исчезли. То, что сейчас рассказала Русава, звучало столь необычно и устрашающе, что он даже не мог сообразить — что можно ответить. Ни о чем подобном леший в своей длинной жизни не слышал.

— Но это еще не все! — продолжила Русава. — Слушайте дальше. Волна схлынула, Ледава успокоилась и на Гнилой Топи все как прежде стало. Смотрю, люди, что на том берегу были, уже на обрыве стоят. Значит, успели убежать… Все, думаю, надо подальше от этого болота держаться. Один раз пронесло, так в другой раз не повезет. Только повернулась, и нырять собралась, как глядь! Что такое? На берегу что-то валяется. Темное, не разобрать что. А ведь ничего на этом месте не было! Я точно помню! Подплываю с опаской, смотрю… А там, у самой воды, человек лежит, без сознания! Вроде в мороке пребывает. Одет как-то странно… Сколь лет живу никогда таких нарядов не видела. Даже иноземные купцы, что в Виннету заходят, и те так не наряжаются. И оружия при этом человеке никакого нет. Ну лука, ни даже простого ножа… Это в лесу-то! Но дело не в нем, не в мужчине этом. Человек — он и есть человек. Чего о нем думать? Не нашего он мира, не мира духов. Помрет — так помрет. Велес сейчас его дела рассудит. Если выживет, то на велесов суд позже отправится. Все равно от судилища никуда не денется… Но вот откуда этот человек у Гнилой Топи взялся? Сами ведаете: туда по доброй воле никто не ходит. Ни человек, ни зверь. Средь людей на это болото давно запрет наложен. А звери сами этой трясины избегают. Может, он с корабля какого? Так ведь до всего этого морока на берегу никого не было! Не знаю… И вот тут — раз! — слышу, будто бы что-то в воздухе прошелестело. И сразу же шорох, будто кто-то елозит. А потом скулеж донесся, тихий такой…

Тут Русава подбоченилась и со странной улыбкой глянула на лешего. Ох, как она сейчас его обрадует! То, что она увидела невдалеке от странно одетого мужчины, точно должно его поразить, или она не Русава!

— Дубыня, готовься! Отвечай нам: ты, лесной владыка, всех подданных в своем лесу знаешь? Все звери тебе ведомы?

— А то! — самодовольно откликнулся леший. — Могла б и не спрашивать! Звери — они мне как дети… А что?

— Ну так готовься, отец! У тебя еще один ребенок появился! — расхохоталась Русава. — Там рядом с человеком зверь лежит! Чудный! Никогда такого не видела, хотя, как и ты с лесом в ладу живу. Звери есть звери. Иные побольше, иные крохотные. Кто травой да листьями питается, а кто и убоинкой не брезгует. Всех знаю. А вот о таком, что на Гнилой Топи появился, и слыхом не слыхивала! Вот!..

Дубыня аж подпрыгнул и заерзал в нетерпении. Что еще за зверь? Может, иноземный какой? Чужестранный? Раз Русава сказала, что человек странно наряжен, так он может и в самом деле с корабля, что в Виннету шел? Может и зверь с ним? И что за зверь? Может, чудище какое? А чего Русава так смотрит лукаво, и улыбается? Значит, не чудище?

— Что там за зверь, Русава? — глухо вымолвил Дубыня. От волнения у лешего перехватило голос и сперло дыхание. — Говори скорей! Не томи… Ты же знаешь: в моем лесу любой зверушке почет. Хотя на том берегу не мой лес, не мои владения. Там Ярон. Так ведь он может и не узнает, что в его лесу объявилось?! Что за зверь? Говори! Если диковинный, то я за ним слетают, пока он в яронов лес не ушел!

— Погоди, дай сообразить. Сейчас… — Русава подумала, и неторопливо, скупыми словами принялась описывать зверя.

— Зверь этот, он на волка похож. Не совсем, но похож. Только, пожалуй, он раза в два крупнее будет. Так, что еще? Шерсть. Ага, она у зверя цвета пожухлой осенней травы, с подпалинами. Я еще подумала, что если он в такой траве заляжет, то никогда не увидишь, где прячется! Морда? Она у него с мордой бера схожа. И ушей у него нет. Хвост — пушистый препушистый! На зверя два ошейника надето. Один простой — кожаный. Чем-то с конской сбруей схож. Только в него острые шипы вставлены. А второй ошейник — тот богатый! Прям как княжеская шейная гривна. Весь яхонтами изукрашен, да такими крупными, что редко когда такой большой самоцвет увидишь. Каждый не меньше голубиного яйца. Еще у зверя…

Но леший уже не слушал. Соскочив с пня, он схватил Русаву за руки и сильно сжал их. Она аж поморщилась: «Вот и рассказывай истории про разные диковины, что это на Дубыню вдруг нашло?»

Но видя возбуждение лешего снова заулыбалась. «Довелось-таки поразить его!»

А Дубыня, меж тем торопливо, глотая слова так, что с трудом можно было понять, что он лепечет, выспрашивал русалку.

— Говоришь, на волка похож, только больше? И с бером морда схожа? И хвост есть: большой и пушистый?

— Похож, похож, — снова поморщилась Русава. — Да не жми ты так руки! Отпусти! Чего ты так раскудахтался? Что так переживаешь? Подумаешь, зверь диковинный. Да отпусти же меня!..

— Извини, Русава! Забылся… — Дубыня убрал руки и поворотил к Велле и Ярине счастливое возбужденное лицо. — Знаете, о ком я подумал? Я догадываюсь, кто этот чудный зверь! Все, лечу на болото! Принесу его! Вот радость-то!..

Леший отскочил в сторону, подальше от пней и костров, чуть присел, и стремительно — незаметно глазу! — вдруг обратился в огромного филина. Птица клацнул клювом, и вогнал в землю острые загнутые когти. Перебрав лапами, филин вырвал из земли несколько комочков. Потом, медленно расправив крылья, неторопливо взмахнул ими: как бы примеряясь. Замахал чаще — филин приготовился взлететь.

— Погоди, погоди!.. — чуть ли не в один голос завопили русалки. — Ты хоть скажи: кого нам ждать? Что за зверь? Он опасен? Может, нам в воде вас подождать? Он плавать умеет?

Кисточки на ушах филина дрогнули, словно он прислушивался к поднявшемуся переполоху. Потом, поведя желтыми глазищами на русалок, филин резко повернул в их сторону голову. Заухав так, что казалось по воде прошла рябь, и захлопав крыльями, леший быстро вернулся в прежний облик.

— Не кричите так, подруги! Ну что вы расшумелись? Я хорошо слышу, когда птицей обращаюсь.

— Так ведь нам интересно, куда это ты так припустил! — рассмеялась Ярина. — Ты что делать собрался? Сюда зверя принесешь? А зачем? А ты его дотащишь, шкурку не попортишь? Вон у тебя когти какие здоровые выросли! Ими только ветки для костра кромсать.

Леший глянул вниз, да. Вместо лаптей из штанин торчали птичьи лапы с острыми когтями. От волнения он не до конца в привычное обличье перекинулся. И Ярина права. Если он в этих режущих когтях понесет чудного зверя, то тому придется несладко. Дубыня вздохнул — чуть было бед не наделал. Ладно, что-нибудь по пути придумает. Но медлить нельзя, а то диковинный зверь и в самом деле в чужой лес уйдет. Тогда ищи-свищи…

— Знаете, кого Русава там видела? Я так думаю, что там не иначе как потомок бога Семаргла лежит! Древнего бога, который ушел неизвестно куда и увел за собой всех своих детей!..

— Погоди, Дубыня! — заразившись волнением лешего, всплеснула руками Ярина. — Ты уверен? Ведь о Семаргле ничего не известно. Был такой древний бог. Это так! Но ведь…

— Я уверен, что это один из сыновей Семаргла! — твердо ответил леший. — Его потомки схожи с ним. Больше волка, похож и на него, и на бера. Может, от него мы узнаем, куда ушел Семаргл — Крылатый Пес? И где он сейчас обретает. Я скоро…

— Дубыня, стой! — крикнула Русава, видя что леший вновь стал обращаться в филина. — Стой! Как ты его донесешь? Когтями проткнешь! За ошейник задушишь! Слушай, около того места, где наша речка в Ледаву впадает, чуть ниже по течению увидишь большую иву. Под ее ветвями кто-то лодку спрятал. Возьми ее — на ней тебе легче будет. И зверь целым останется.

Леший улыбнулся, согласно кивнул, и уже не мешкая обратился в филина. Филин тихо захлопал крыльями, подняв вихрь песчинок, размеренно и плавно замахал, взмыл в воздух и бесшумно скрылся в ночном небе…

 

ГЛАВА 9

Человек иного мира

— Что-то долго нашего лешего нет, — задумчиво сказала Ярина. — С его-то проворством… Вон как по лесу носится. То в филина обратится, то в вихрь. Мы так не умеем.

— Зато подводный мир ему неведом, — ответила Русава. — Еще неизвестно, что лучше. Лес лесом, а реки и озера — это иное.

— Иное-то иное, но и я бы хотела полетать и лисонькой по лесу побегать, — тряхнула копной рыжих волос Ярина. — Что-то мне вещует, что не только вода нам доступна. Как думаешь, Велла?

Не слушая, о чем говорят подруги, Велла рассеяно отозвалась:

— Да-а… В самом деле застрял. Вон, уже и ночь заканчивается. Светает. Заря занимается.

И тут, будто откликаясь на ее слова, послышался дальний всплеск, а за ним мерное поскрипывание уключин. В устье речушки показалась небольшая лодка. В ней сидел Дубыня, и, как показалась русалкам, греб изо всех сил. Только брызги сверкали.

Ярина осуждающе покачала головой: «Ну кто так гребет? Старания много, а толку чуть-чуть. Одни брызги летят…» Впрочем, скоро лодка ткнулась в песчаный берег и из нее выскочил оживленный и радостный Дубыня. Леший щерился, показывая миру сверкающую белоснежную улыбку с одним маленьким изъяном: отсутствующим зубом на самом видном месте.

— Принимайте гостей, подружки! — радостно гаркнул Дубыня. — Смотрите, кого привез.

Не мешкая, леший полез в лодку и бережливо — но видно, что с натугой — вытащил из нее большого мохнатого зверя. Морда его и в самом деле была схожа с мордой бера. Но видно, зверь болен, он пребывает в тяжком мороке. Глаза его закрыты, он изредка поскуливает и стонет.

Леший, осторожно ступая, донес зверя до большого пня. Там, тяжело вздохнув, он с облегчением положил мохнатое чудо на траву. Затем, покачав головой и цокнув языком — мол, непорядок! — Дубыня полез в свою замечательную торбу. Под любопытными взглядами русалок леший, пошарив в ней немного, извлек на свет большое плотное покрывало.

Раскинув его невдалеке от костра, леший бережно перетащил на него дивное животное. Потом, вернувшись к лодке, он опять склонился над бортом, и с еще большой натугой вытащил из нее мужчину. Тот, как зверь, тоже был без чувств. С усилием взвалив человека на плечо, Дубыня, покачиваясь, донес его до покрывала и чуть ли не бросил рядом со зверем. Почет зверю был оказан гораздо больший, чем мужчине.

— Уф… — Леший провел по лбу, смахивая капли пота. — Умаялся. До чего тяжелы оба!

— И как это понимать, Дубыня? — тяжелым, четким голосом, медленно произнесла Велла.

Дубыня виновато съежился. Русалки смотрели на него не то, чтобы недоброжелательно, а как-то не так. Будто он невесть что натворил, будто напроказил, и сейчас его ждет наказание.

Врочем, леший, еще возвращаясь, обдумал, как будет оправдываться. И сейчас решил одним махом пресечь дальнейшие неприятные объяснения. А то, что такая тяжелая беседа состоится, Дубыня не сомневался еще там, на Гнилой Топи, когда решил взять с собой незнакомого человека и привезти его сюда, — на русалочье озеро. Решение — как поступить — тогда далось ему нелегко. И сейчас надо отвечать за содеянное. Надо сразу дать новым подругам исчерпывающий ответ. А то чего доброго так перессорятся, что вовек друг друга будут в молчании обходить. А это ни к чему. Друзей надо ценить. Он конечно виноват, спору нет. Он привез сюда человека, но…

— Не мог я его там оставить! Не мог! — тихо, надсадно, хриплым голосом проговорил Дубыня. — Это потомок Семаргла. — Он показал рукой на тяжело дышащего зверя. — Видите? Зверь очнулся, когда я его в лодку понес. Рыкнул… Вон, за руку укусил. Клок кафтана выхватил. — Леший выставил перед собой руку. Да, верно: его и без того латаный-перелатаный кафтан видимо снова придется чинить. На рукаве зияла рваная прореха, из нее торчал кусок волосатой лешачьей руки. А на ней ровный ряд запекшихся кровью дырок. Он как меня схватил, так сразу вырвался и к человеку бросился! Встал над ним и рычит на меня. Видно — любого убьет, но к нему не пустит! А сам зверь слабый, шатает его… И вдруг этому мужчине на грудь упал. Плохо им обоим, видимо пережили много. Так оба в мороке до сих пор и лежат… Друзья они! Друзья! Не мог я человека там оставить, а друга его забрать! Не мог!.. Что бы вы сказали, если бы я вас разлучил, когда вам плохо? Когда вы без чувств лежите и сделать ничего не можете? Кого-то взял, а кого-то нет — на гибель оставил. Так нельзя! Как вы бы на меня смотрели, когда б узнали об этом? А? Славный потомок Семаргла мне бы никогда этого не простил. Пусть уж вместе будут. Я человека к Хранибору отнесу. И зверя тоже. Пусть обоих выхаживает. Он умеет. Я ему помогать буду. Ни зверь, ни человек вас и не увидят…

Голос лешего сошел на шепот. Дубыня сел на пень, и молчаливо, насупясь, глядел перед собой. Он ждал решения. Но все равно, Дубыня гордился собой: он поступил, как счел нужным, как велело его сердце. А что из этого выйдет — время покажет.

Русалки растеряно переглядывались.

— Что скажете, подружки? — спросила Русава.

— Не знаю, — пожала плечами Велла. — Надо поразмыслить.

А Ярина молчала. Она как только взглянула на человека, так все ее стройное тело напряглось. Лиса — неожиданно столкнувшаяся с незнакомым лесным зверем. Казалось, щас порскнет в ближние кусты. Ищи-свищи.

Потом коротко посмотрела на Веллу, на Русаву. В выражении ее глаз было нечто такое, что Русаву сразу обожгла догадка. «Ага, — подумала Русава, — да неужто этот человек тебе по душе пришелся? Надо же! Ох девонька! Ну что ж, поглядим. Пусть тут остается…»

Русава краешком губ улыбнулась и кивнула. Что ж. Яринины глаза умоляют, да и Дубыня принял верное решения… Пусть. Так лучше. Негоже друзей разлучать. А человека и в самом деле можно к волхву отнести. А если он придет в себя, и увидит их, то всегда можно сделать так, чтобы он ничего не вспомнил. Уж что-что, а отводить глаза русалки умеют! Даже не то что отводить, а часть памяти забирать. Пусть… А пока… Пока с лица Ярины сошло тревожное ожидание и губы тронула улыбка. А Русава подошла к зверю и легонько коснулась пушистого загривка. Тронула один из ошейников, тот, что с пламенеющими яхонтами. Потом, не удержавшись, провела рукой по голове, меж ушей.

Зверь чуть приоткрыл веки, скосил на русалку черный зрачок и легонько вильнул хвостом. Попытался вильнуть еще раз, но хвост бессильно упал. Черно-желтые глаза помутнели и закрылись. Русава повернулась к Дубыне. Леший с надеждой смотрел на нее.

— Да, твоя правда. Не дело друзей разлучать. Значит — это и есть потомок ушедшего бога?

Глаза Дубыни затуманились. В них скользнула гордость за тех богов, что бились со злом и одолели его. И пусть для этого им пришлось исчезнуть в невозвратных краях. Пусть. Битва того стоила. Зло ушло, а потомок древнего бога — вот он. И он должен узнать, куда ушел Семаргл.

— Да, — мечтательно ответил Дубыня. — Это пес. Потомок Семаргла. Он один из тех, кто служит светлому огненному богу. Я знаю — он хороший. Я это чувствую. У него чистая душа. Он не может дружить с плохим человеком.

Что ж, неприятного разговора удалось избежать. Русалки поняли лешего. Взгляды переместились на человека. Перед ними лежал мужчина. Лет этак тридцати. На бледном лбу багровел свежий шрам. Темные волосы слиплись сосульками от застывшей крови. Русава верно сказала: человек наряжен необычно. На нем одет какой-то странный — то ли короткий зеленый кафтан, то ли зипун с воротом, то ли куцый плащ. А может — рубаха? Нет. Для рубахи холстина слишком плотна. И везде: и на черных портах, и на верхней одежке нашиты карманы. Такого ни русалки, ни леший еще не видели. Карманы делают на поясах. А вещи хранят в сумах и кошелях.

Впрочем, сума — или торба? — у человека тоже была. Висела за спиной на длинных лямках. Черная, из поблескивающей плотной материи. Тоже необычная. Вся одежда необычная. Пуговицы странные — из потемневшей меди. Но они не вдевались в прорезанные петли. Петель просто не было. Пуговицы состояли из двух половинок, которые с щелканьем соединялись меж собой. Это проверила вездесущая Ярина. А кафтан разъединялся на две половины, стоило только потянуть за диковинную штучку, что ползала по необычной цепочке похожей на тонкую змейку.

Ярина сразу кинулась к человеку, решила выяснить, что с ним, и если надо — помочь. Бьется ли сердце? Бьется. А подруги ошарашено глядели, как она споро щелкает пуговицами, разъединяет змейку на две части и прикладывает свой замечательный — режущий даже камень! — нож к губам мужчины — останется ли на нем след? Дышит ли он? Дышит. Ярина облегченно вздохнула.

А это что? На левой ноге, на колене, сквозь темную ткань проступило мокрое пятно. Ярина осторожно коснулась его. На пальцах остались следы крови.

— У него кровь. На колене. Ранен?..

Русалка споро закатала штанину. Покачала головой. Дело плохо: прорвав кожу, из колена торчал залитый кровью кусок кости.

— Дубыня! Велла! Русава! Гляньте, у него нога сломана. Как быть!

Леший осмотрел ногу мужчины. Нахмурился, и обернувшись к русалкам, что стояли сзади него с сомнение покачал головой. Да, нога выглядит безрадостно. То, что рана на колене — это одно. Это полбеды. Залечат. Лешего обеспокоило другое.

— Не знаю, — сказал он. — Я такие раны пользовать не умею. Если он в горячку не впадет, и нога распухнет и не почернеет, то выживет. А так… Отрезать бы надо.

— А золотой корень, что ты нам дал? Может быть он поможет? — торопливо проговорила Ярина.

Дубыня усмехнулся. Женщины — есть женщины. Даже если они в обличье русалок. Жалость, в общем-то, им не чужда. А ведь поначалу, чуть ли не съесть его хотели, за то что человека сюда привез! А вот он плох, бедолага. С ногой-то переломанной. Огонь перекинется на тело, и сгорит он в одночасье. Ярина правильно говорит — золотой корень нужен.

Но вот поможет ли чудесное снадобье — этого Дубыня не знал. Этот человек не из их мира. Он это сразу понял, как только взглянул на наряд этого мужчины. Еще на Гнилой Топи понял. Да и как тут не понять, ведь рядом с ним потомок Семаргла лежал! Его друг! И исходило от этого мужчины нечто такое, чего леший никак не мог понять. Но это не было злом. Но не было и добром… И с тем, что творилось на Гнилой Топи человек связан не был. И одновременно этот мужчина каким-то образом был причастен к той призрачной тени, что видела Русава. Причастен к той жути, что устремилась на полуночь. Русава вечером видела одно, а он, леший, ночью видел другое. И то, что он видел, ему не понравилось. Но об этом потом. Главное, вот лежит потомок Семаргла. И рядом его друг — человек. И вполне возможно, что не просто они так появились здесь именно тогда, когда на древнем болоте появилось зло. Добро и зло существуют рядом. Всем известно — за темной ночью всегда приходит ясное утро. А за жестокой зимой — красавица весна. Так уж устроен мир — белое и черное. Ирий и Пекло. Они идут бок о бок. Они неотделимы…

— Хорошо, пробуем золотой корень. Но пока только на голове. На лбу рана неопасна, пусть шрам затянется. А с коленом потом. Если заживить рану сейчас, когда оно сломано, то ничего хорошего не выйдет. Рана-то исчезнет — это так. Но вот мужчина на всю жизнь останется или хромым, или безногим — если ногу отрезать. А это почти одно и тоже. Оттяпать несложно, а вот пришить… Подождем до утра. Хранибор знаком с лекарским делом. А не сможет он вылечить, так пусть найдет знахаря-костоправа. Пусть знающие люди лечат. Если есть возможность сделать лучше — то ни к чему ее упускать…

А Русава меж тем совсем отмякла. Ничего страшного пока не случилось.

— Хорошо, что ты его привез сюда. Зря я на тебя озлилась. И мы поможем, и Хранибор его полечит. Все хорошо будет, предчувствие у мне такое. Он хоть и человек, но одет странно. Даже иноземцев в таких нарядах не видела. И вообще, он какой-то не такой. Не наш… И с ним потомок бога. Исчезнувшего светлого бога… Кто он? Откуда?

— Точно, что не отсюда! — твердо сказала Ярина. — Он не из нашего мира. Может — это тоже бог? Да нет, конечно! — фыркнула она. — Что я несу! Встревожилась отчего-то. Но что он делал у Гнилой Топи. Может, он боролся с тем, что там завелось?

Она склонилась над мужчиной с бочоночком драгоценного настоя из золотого корня. Надо заживить рану на голове. Но как только она откинула с его лба слипшиеся волосы, раненый открыл глаза. Темно-зеленые, чуть ли не болотные. В них стояла невнятная муть. Это произошло так неожиданно, что Ярина чуть не выронила настой. Отчего-то в руках вдруг появилась непонятная ей самой дрожь.

Ярина провела ладонью по щеке мужчины и ласково спросила:

— Кто ты? Откуда? Как тебя зовут? Ответь… — И тут Ярина осеклась на полуслове. Странное смущение овладело русалкой. «Нет! Не может быть! Что ж это такое? Почему мне он сразу стал так люб? Откуда? Русалка и человек?..» Ей даже думать о таком не хотелось. Не бывало такого, чтоб гордой русалке вдруг понравился — не то что незнакомый — а вообще человек! Такого не было, и она об этом не слышала!!!

Ярина перевела дух. Кажется, никто не заметил, как она смущена, и как предательски дрожит рука. Она отставила в сторону бочонок с настоем. Надо с собой справиться, это пройдет…

А раненый, кажется, услышал и понял, что к нему обращаются. Глаза его прояснились. Он чуть слышно шепнул: — Кирилл… Меня зовут Кирилл… А…

Но тут взгляд его вновь помутнел и не договорив он снова впал в беспамятство.

Русалки и леший узнали имя спасенного человека. Увидели, что он понимает их, и они понимают его. Но они пока не знали, что мужчина этот из другого мира, который хоть и лежит рядом, но одновременно находится в невообразимой дали от их мира. Они не знали, что он жил на такой же земле, как и их земля. И одновременно его земля была иной. Они не знали, что стоит сделать лишь шаг, чтобы оказаться в его мире, но никто из них не смог бы этот шаг сделать, потому что не знал как надо, потому что это подвластно только сильным богам. И еще они не знали, что перед тем, как попасть в их мир, и очутится на древнем болоте, где его нашла Русава, человеку по имени Кирилл, довелось побывать еще кое-где…

* * *

Мыслей не было. Никаких. В голове бухало, лязгало, звенело и трещало так, что казалось — в ней лупят дешевыми петардами. Мощно, целыми упаковками. Лишь бы позвонче и посильнее было. И настреляться эти долбанные фейерверкеры никак не могут, все подтаскивают новые и новые заряды. Все это, помимо адского шума, сопровождалось соответствующими световыми эффектами. Там же — в многострадальной голове. Такими же яркими, назойливыми и с явным перебором — лишь бы побольше и поярче. Вот этот-то громыхание и сверкание и убивало желанье осознать, что же все-таки твориться с бедной головушкой (в частности), и с ним сами (в целом). Было только одно подсознательное желание — быстрей бы это все прекратилось!

И прекратилось. Но все равно, есть от чего впасть в ступор и пялиться в никуда остекленевшим взглядом.

Только что, секунду назад — а в этом Кирилл мог поклясться чем угодно! — он, и его собака — кавказская овчарка Шейла, неторопливо вышагивали привычным путем по одному, столь любезному их сердцу местечку на кургане.

Курган — это не скифский или чей-либо иной могильник. И от настоящего языческого кургана он взял только название. Этот курган раскинулся в славном граде Петра, в районе под названием Веселый Поселок, аккурат за Ледовым Дворцом.

Этот курган просто невысокий пологий холм. Примерно километр в длину и метров пятьсот в ширину.

Курган — это этакий собачий рай для местных тявкалок разного калибра. Свобода! Можно обнюхаться и подружиться с пришлым псом. Невзначай поулыбаться приятному знакомцу, помахав ему хвостом и всем своим видом высказав доброжелательность и глубокое радушие. А можно даже затеять легкую свару, пока любезные хозяева заняты своими делами.

Так вот, Кирилл и Шейла возвращались домой через курган. Шли знакомым маршрутом, как вдруг! Нет! Этого просто не может быть!

Кирилл вдруг ощутил, что стоит у холодной, почти ледяной стены. Стоит плотно прижавшись, чуть ли не влипнув в нее. Тело онемело и не слушается. Ноги словно ватные. И отодвинуться сил нет.

Да-а! Онемевший Кирилл, ничего не понимая, медленно обвел глазами вокруг. Обвел, и отчего-то его сразу пробрала дрожь. Да и было отчего. Представьте себе круглый зал. Большой, весь в полумраке. Полумрак оттого, что тьму разгоняют стоящие в стрельчатых нишах высокие серебряные канделябры. В них горят свечи. Длинные, витые, толстые. По шесть штук в каждом светильнике. Эти ниши чередуются со стрельчатыми дверями. Они тоже идут по окружности зала. Ниша с подсвечником — дверь. Ниша — дверь… Дверь — ниша…

Свечи горят тускловатым огнем. Язычки пламени колеблются, бросают на стены причудливые тени, и наводят в этом диковинном круглом зале полумрак. Высоту стен определить сложно — потолок теряется во тьме. Окон в помещении нет. Зал этот темный и почти такой же холодный как камень стен. Этот темновато-серебристый то ли мрамор, то ли гранит, холодит спину даже сквозь теплую куртку.

И обстановка в этом помещение соответствующая. Аскетичная. Не видно никаких изысков. Все просто и строго. Лишь по центру располагается то ли круглый бассейн, то ли фонтан. Нет, скорее бассейн. Журчания воды, положенное фонтану, не слышно. Видно, что вода в нем чистейшая. Выражаясь общенародным штампом — применимым, как правило, к самогонке — как слеза.

И на широком ограждении этого бассейна закинув ногу на ногу и сцепив на колене руки сидит незнакомый мужчина и бесстрастно смотрит на Кирилла. Рядом с ним лежит широкополая шляпа с приколотым пером и простая солдатская шпага без ножен. И Кирилл чувствует, что сам он сказать ничего не может. Не получается выдавить ни вздоха ни полвздоха. Как грится — в зобу дыханье сперло. Только не от радости, а от неожиданности разыгрывающегося перед ним действа. Хорошо, что хоть мысли какие-то вернулись: может видеть, что перед ним происходит.

А незнакомец вдруг дружелюбно улыбнулся и заговорил. От его низкого хрипловатого голоса Кирилл вздрогнул. Настолько неожиданно вторило эхо. Оно казалось, лилось отовсюду. Акустика в этом зале была еще та! А вот речь незнакомца, его слова, как-то неожиданно завораживали и успокаивали. Кирилл сразу ощутил, что исчезли все неприятные симптомы стремительного перемещения непонятно куда и зачем. Голова вдруг стала ясной. Правда, тело не слушалось. Будто онемело. А незнакомец тем временем говорил следующее.

— Ну проходите же, сударь! Проходите! Не стойте у входа! Не стесняйтесь, прошу вас. Вижу, вы, мягко говоря, растеряны. Это понятно! Понятно и простительно. Любой на вашем месте и в вашей ситуации ощутил бы некоторый дискомфорт. Конечно! Тихо, мирно — даже словом никого не затевая, ибо вокруг никого нет — гуляешь себе по кургану с любимой собачкой. Размышляешь… О том, о сем… В голову, как водится, лезет всякая чушь. Причем имеет она чрезвычайно широкий диапазон. Начинаешь думать о бренности всего сущего, о начале пути в вечность, который — согласитесь! — не за горами, а заканчиваешь мыслью об актуальнейшей проблеме: как бы ненароком не вляпаться в собачий след, потому что не видно ни зги. В общем, идет плавное течение мыслей, которое так свойственно человеку, погруженному в себя. И вдруг — бац! Приятное самосозерцание рушится и летит к дьяволу! Возникают вопросы, десятки вопросов с одной и той же простенькой подоплекой. Что это? Где я? Зачем? Почему? И так далее… Детский сад, да и только, — рассмеялся незнакомец. — Это там столько спрашивают… И главное — вопросы есть, а ответов нет. Никаких. Потому что мыслей тоже нет. Нонсенс. Такого не бывает, чтоб мыслей не было. Оказывается — бывает! Еще как бывает!.. Но проходите же ближе. Не стойте приснопамятным соляным столпом, в который, как известно, превратилась женушка одного праведника. Проходите. Без ложного хвастовства смею вас уверить, что, как правило, я не повторяю своих предложений. Обычно хватает легкого посыла. Но для вас, сударь, я сделаю приятное исключение. Да! Во первых — вы нежданный, но все-таки гость. И во-вторых я делаю скидку на необычность ситуации, в которой вы оказались, и на необычность ситуации как таковой вообще. Итак, проходите и присаживайтесь ну… ну хотя бы на краешек этого замечательного водоема.

При последних словах незнакомец поднялся, сделал несколько шагов к Кириллу и, усмехаясь краешком губ, церемониально повел рукой, указывая, куда надо проследовать. Шаги сопровождались мелодичным позвякиванием шпор.

Кирилл, стоящий у одной из дверей, являл собой разительный контраст с хозяином, и, кстати, с обстановкой. Скажите, как будет выглядеть скверно одетый человек в изысканном обществе. Да никак! Глупо будет выглядеть. Если он, ясно дело, не какой-нибудь непризнанный гений или что-то в этом роде. Или, паче того, не миллиардер решивший для хохмы покрасоваться в рваной джинсе и стоптанных кроссовках.

Впрочем, рванину Кирилл не носил, ходить в драном — себя не уважать. Тоже самое касалось и обувки. Вполне приличные горные ботинки, которым сносу нет. Удобные штаны со множеством карманов, в которые можно распихать всякую необходимую всячину. Такая же куртка. Добротная и без примеси (если только нитки) синтетики, Свитер военного образца с высоким горлом. Верный рюкзак на плече, достаточно просторный, чтобы в него без помех влезал неубиваемый ноутбук.

Неубиваемый потому, что сделан не для красоты, не для того чтобы пускать пыль в глаза, а для дела — из чисто прагматических соображений. Вороненый металлический корпус, пятнадцатидюймовый монитор, ну и начинка соответствующая. Ха! Красивые собратья этой машинки и не подозревали, что именно можно набить внутрь корпуса, и как заапгрейдить комп так, чтоб потом много-много лет ничего в нем не менять. В общем, чудо военпрома. Итак, выражаясь простым языком, Кирилл был одет бедно, но честно. В отличие от изысканно и, если можно так выразиться, готично одетого незнакомца. Хотя иным современным поклонникам готики и не снилось, что можно ТАК выглядеть!

Одет хозяин был более чем необычно.

Перетянутый широким кожаным поясом старинного покроя черный камзол. Черные бархатные штаны заправлены в высокие ботфорты. Плащ с откинутым капюшоном. Плащ опять же черный.

Впрочем, нет. Полы плаща при каждом шаге развевались, и было видно, что подбой фиолетовый. Темно-фиолетовый. Темнущий. На острие той грани, за которой идет черный. Капюшон плаща откинут. Ворот стянут шнурком и скреплен треугольной серебряной бляхой, острым концом вниз. Внутри треугольника изображение изогнутой змейки с изумрудным глазком. Отчего-то она казалось живой. Наверное, потому, что стояла на своем хвосте, изготовясь к прыжку.

И облик мужчины под стать одежке. Лет сорок. Черные, средней длины — до плеч, волосы, без признаков седины. Прямые густые брови. Тонкий нос с горбинкой, сжатые губы и бледный, но не нездоровый цвет лица. Скорее цветущий. Неожиданно ярко-голубые глаза, в которых вспыхивали солнечные искорки, странным образом гармонировали с обликом незнакомца и несмотря на царившей в помещении полумрак светились яркой синевой.

Несмотря на скрадывающий фигуру плащ, движения незнакомца напоминали грациозную поступь сильного хищника, подкравшегося к жертве и готового к решающему прыжку.

— Но проходите же! — Хозяин снова радушно указал рукой на огражденье водоема. — Присаживайтесь.

Кирилл только собрался последовать приглашению, только вроде пришел в себя, только отодвинулся от морозящего спину камня, только бросил взгляд на ближайшую дверь, перевел глаза на другую, подальше… и снова впал в ступор. Да что ж это такое!..

Идущие по окружности высокие двустворчатые двери (не сосчитать сколько их, но много) не то что наводили на размышления, а просто-таки выбивали только появившиеся мысли и пробуждали непонятный, кроющийся в глубине подсознания ужас.

Двери были высокие, стрельчатые, широкие. Из двух створок каждая. Причем створки эти были отлиты не из какой-нибудь бронзы. Нет! Они, как и канделябры в нишах, отлиты из чистейшего серебра. Уж в этом-то Кирилл разбирался, серебро ни с чем не спутаешь. Двери были изукрашены подернутой патиной барельефами. У каждой свой, затейливый и неповторимый. И вот в рисунке этих барельефов Кирилл увидел такое, что на секунду закрыл глаза и почувствовал — волосы на голове зашевелились. Барельефы были живыми. Двигались. Причем происходило это настолько плавно и незаметно, что казалось, только зажмурил глаза, только отвлекся, и вдруг — бац! — сюжет сменился.

То вдруг возникали океанские валы, с гребня которых штормовой ветер срывал клочья пены. Они, то катили ровными рядами, то вдруг начинали хаотично надвигаться друг на друга, вступая в борьбу. Они бились, успокаиваясь, исчезали и возникали вновь. В бездонных провалах меж ними скользил маленький трехмачтовый корабль с полощущимися по ветру обрывками парусов. Кораблик боролся со штормом. Он взбирался с гребня на гребень, скользил вниз, взлетал ввысь и снова падал в бездну.

Палуба его была пуста, лишь у грот — мачты стояла маленькая женская фигурка в старинном длинном платье. И видно, на утлую скорлупку из темной дали надвигается ОН. Последний, превышающий остальные — чуть ли не до небес! — вал. ОН поставит точку в печальной истории безвестного корабля.

А с другой дверной створки на этот же вал смотрела привязанная к мачте молодая женщина. Кирилл понял, что это она. Та женщина с соседней створки. Это она маленькой фигуркой прижималась к мачте гибнущего судна. А тут все виделось крупным планом, вблизи… Тонкие черты лица женщины исказились от ужаса, в глазах мутно плескалось безумие. Казалось, несчастная в миг переступила ту неведомую грань, ту запредельную черту, что отделяет мир живых от мира мертвых…

Неожиданно барельеф разгладился, застыл. По нему пробежала хаотичная рябь. И сразу же на двери возникла иная картина. На одной из створок, вдали, над бескрайней пустыней, неспешно махая крыльями и вытянув назад львиный — с кисточкой на конце — хвост, летел грифон. Потом, видимо увидев добычу, мифологическое чудовище вдруг резко свернуло и ринулось вниз.

А на другой створке в это же время куда-то в небо смотрела маленькая, просто одетая девчушка. Неожиданно на ее лице промелькнул страх, и она, зажмурившись, прикрыла глаза руками.

«Увидела атакующее чудище, — понял Кирилл. — Где-то слышал, что пища грифонов это девственницы… может, и так, не знаю. Этой твари все по зубам…»

А в это же время грифон на другой створке приблизился настолько, что можно было в деталях рассмотреть все подробности. Он заносил массивную когтистую лапы, тянул ощеренный клыками клюв. С них клочьями стекала пена, а до того злобно стегающий по ребристым бокам хвост резко откинулся назад — наступило последнее перед смертельным ударом мгновение…

Иногда, сразу на двух створках возникал барельеф подчиненный одному общему сюжету. Тогда картина, становилась более отчетливой и реалистичной. «Хотя куда уж правдивей, — подумал Кирилл, — я прям как соучастник развертывающихся действ, вон как сопереживаю…»

Сюрреалистические кошмары, сменяющиеся на диковинных дверях один за другим, объединяла одна вещь. Каждая сцена вела к неизбежной смерти одного из барельефных персонажей. Все это выглядело настолько неправдоподобно и настолько реально, что Кирилл так и не понял, как это так получается и что это за технология. Он настолько увлекся очередной разворачивающейся картиной, что когда незнакомец снова заговорил, не сразу сообразил, где это волею судеб сейчас находится.

— Итак, сударь, проходите и присаживайтесь. Наглядитесь еще, время будет. Пока не стоит утруждать себя. Вижу, вы еле стоите на ногах, — низким, властным голосом повторил хозяин, снова сделав приглашающий жест в сторону ограждения, — садитесь, вы слабы…

Кирилл и вправду чувствовал непонятную слабость. Отчего-то подрагивали руки, в которых он судорожно сжимал собачий поводок. Сделав усилие, он деревянными шагами прошел к указанному хозяином месту и буквально рухнул на камень. Все прошло как на автопилоте. Но поход до бассейна отнял последние силы. Взгляд Кирилла вновь остекленел.

Пристально посмотрев ему в глаза, незнакомец повел левой рукой, и, видя, что Кирилл никак не реагирует, резко прищелкнул пальцами.

От этого щелчка Кирилл вздрогнул, и глаза его вновь приняли осмысленное выражение.

— Ну вот, сударь. Кажется, вы уже почти совсем пришли в себя, — произнес хозяин все тем же низким голосом и глаза его весело блеснули. — Да не молчите же! Нет у вас каталепсии, издайте какой-нибудь звук. А то мне порядком надоело слушать собственные речи. До чего ж все-таки слабы люди, — вздохнул он. — А ведь каждый мнит себя центром мироздания… Чуть нарушилось равновесие, и все… Сразу сбой… Но однако ваш ход, сударь. Я жду…

Губы Кирилла дрогнули, он судорожно сглотнул и наконец-то смог четко, но каким-то деревянным голосом выговорить первые слова:

— Где моя собака?

Хозяин громко и весело захохотал.

— Да-а!.. — протянул он, отсмеявшись. — Сразу видно: вы весьма мужественный и невпечатлительный человек. Другой бы сначала возможно намочил бы в штаны, и придя в себя, стал бы мямлить нечто невразумительное. Вроде того: «Где я? Кто вы?..» Или нечто похожее. А вы сразу быка за рога! Молодец!.. — Незнакомец ободряюще положил руку на плечо Кирилла. — Молодец! Твердо и членораздельно — «Где моя собака?» Что ж, забота о друге характеризует вас с наиблагоприятнейшей стороны. В порядке ваша собака. Ничего с ней не случилось. Не переживайте. Она уже наверно вовсю с моим бедным псом резвиться. Он, бедолага, так соскучился по девочкам. А тут, прямо-таки с неба такой подарок сваливается! Роскошная! Чистенькая! Породистая! Да вдобавок, согласитесь, к этим весьма и весьма немаловажным достоинствам еще и девственница. Точнее сказать — не развязанная. Хорошо, поправим положение, скоро увидите вашу собаку. Раздался очередной, но какой-то особый щелчок пальцами. Кирилл уже полностью прочухавшийся увидел, что на безымянном пальце левой руки хозяина блеснул брильянт.

«Вроде и невелик камень, а луч пускает, что твой лазер, аж глаза слепит. Что-то не слышал я о таких алмазах…» — Кирилл поймал себя на том, что уже думает об отвлеченных вещах и отчего-то жутко хочется спать.

— Да! Простите, в этой суматохе упустил из виду одну мелочь. — Незнакомец тонко улыбнулся. — Позвольте представиться. Я лорд Абигор. Рыцарь. Являюсь в некоторой степени совладельцем всего этого безобразия, — он повел рукой, показывая на ближайшие двери, которые все так же беспрерывно меняли свой сюрреалистический барельеф, — и полноправным владельцем того, что вам скоро предстоит увидеть. Для краткости и удобства общения прошу звать меня просто. Лорд. Или рыцарь. Уверен, некоторое, возможно длительное время, вы пробудите в моих владениях. Поэтому сразу отбросим никому не нужные и ни к чему не обязывающие церемонии.

Лорд Абигор прижал к груди правую руку и с достоинством склонил голову.

Кирилл, со всей возможной уклюжестью не преминул изобразить достойный ответный поклон. Получилось скверно. Вроде как дрессированный медведь в цирке, вдосталь повыкаблучивавшись, благодарит за внимание почтеннейшую публику. Тело еще оставалось каким-то одеревеневшим. Будто врожденная гибкость в нем и не ночевала. Сказать Кирилл ничего не успел. Лорд Абигор опередил его.

— А вас, насколько мне известно, зовут Кирилл? Не так ли?

Под пронзительным взглядом голубых глаз Кирилл почувствовал себя неуютно. Им овладела легкая паника: «Надо же! Даже имя знает! И откуда? Куда это я попал?..»

Последовала легкая заминка. Кирилл не знал, как себя вести. Высказывать удивление? «По-моему это глупо, сдается мне, что он знает обо мне все. Так к чему корчить из себя…» Кого корчить, Кирилл не додумал. Спохватившись, ответил просто.

— Да, лорд. Меня зовут Кирилл.

— Вот и хорошо, Кирилл. Познакомились. Руки друг другу пожимать не станем. Это тут не принято. Согласитесь, приятней и проще общаться с собеседником, зная как к нему обращаться. Не так ли?

— Безусловно, лорд, — кивнул Кирилл, — вы правы.

Неожиданно он почувствовал, что в тело вернулась прежняя легкость, гибкость и сила. Да и мозги вроде просветлели. Отчего? Может этот достойный рыцарь владеет даром, если не гипноза, то убеждения? В том, что хозяин этого места действительно достойный человек и благородный рыцарь, Кирилл уже не сомневался. Уж больно все изысканно происходило. Изысканно и ненавязчиво. Словно в качественном фильме или книге со средневековым сюжетом.

Благородные рыцари преламывают копья и выбивают друг друга из седел почем зря, восторженная публика рукоплещет при каждом метком и сокрушительном ударе, прекрасные дамы отрывают рукава от изысканных платьев и метко бросают цветастые куски материи на пыльное ристалище… Или того пуще: «Позвольте, маркиз, проткнуть вас насквозь вот этой благородной шпагой, доставшейся мне в наследство от дедушки, верного сподвижника короля такого-то, которого он этой вот самой шпагой возвел на трон и добыл ему прекрасную принцессу такую-то… — Конечно, граф! Всенепременно соблаговолите это сделать, я к вашим услугам! Принять смерть от сего благородного клинка для меня великая честь…»

«Тьфу!.. — мысленно сплюнул Кирилл. — Полезут же в башку дурные мысли… Впрочем, подобной фигни я пока не вижу. Лорд неподдельно изыскан и прост, это видно. Такое ни один лицедей изобразить не сумеет, даже по системе Станиславского. В нем нет ничего напускного. Он такой, какой есть. Верю…»

А на губах лорда Абигора скользила легкая усмешка. Казалось он видит Кирилла насквозь и походя читает его мысли.

Ладно, ясность мыслей — ясностью, а легкость в теле — легкостью. Но вот Кирилл все равно не знал, как себя вести. Просто не бывал в подобных ситуациях, хотя в жизни ему много чего пришлось повидать. На лице Кирилла выразилось легкое сомнение.

— Простите, лорд. Я твердо уверен… Я знаю, что не сплю, и… И вы, и все что меня окружает — это не галлюцинация, не плод больного воображения. Все чудеса, что я вижу, настолько реальны, что поневоле захватывает дух. И я не могу себе ничего объяснить, я не понимаю…

Лорд Абигор рассмеялся и протянул руку ладонью вперед и вверх, как бы останавливая Кирилла.

— Ни слова больше! Нет, нет! Не сомневайтесь. Вы не больны. Не умственно, ни, тем более, физически. Здесь, куда вы волею провидения так неожиданно попали, не встретишь более уравновешенного и здравомыслящего человека чем вы, Кирилл. Вы единственный. Клянусь честью!

Лорд Абигор поднял вверх левую руку. Снова сверкнул обжигающим лучом драгоценный камень.

— Ни в чем не сомневайтесь. Не берите в голову всякие глупости. В этом месте все реально. Все по-настоящему. Ну а что это за место, вы узнаете позже. Всему свое время. Пусть пока все идет своим чередом. Может быть, это вы узнаете от меня. А может — догадаетесь сами. Скорей всего — второе. Не стоит торопить события. Тем более я вижу, что вам прямо-таки необходимо отдохнуть несколько дней, а то и неделю. О дальнейшем не беспокойтесь. Я распорядился и скоро придет ваш сопровождающий. Мое жилье в вашем полном распоряжении. По пути до него вы увидите пасущихся лошадей. Возможно, кто-то из благородных животный придется вам по душе. А может все произойдет наоборот — какой-нибудь чудный конь изберет своим другом именно вас. Поверьте, они это умеют. И в том и в ином случае не стоит пренебрегать предложенной дружбой. Увидите… Тем более, путешествовать все-таки лучше верхом. Есть такие места, где можно пройти только конь. Но у меня к вам будет небольшая просьба.

— Я весь внимание, лорд.

Кирилл сам поразился, как это у него так быстро и непринужденно выскочила столь простая, изысканная и уместная фраза.

«Да-а… Вроде овладеваю искусством светской беседы. Надо же!..»

Ему казалось, что совсем не надо задумываться над тем, что надо сказать в ответ. То ли в детстве книжек начитался, про благородных мушкетеров, то ли еще что… Непонятно, откуда бралась эта речевая псевдоизысканность. Но Кирилл испытывал за себя некоторую гордость.

Попробуйте-ка, неожиданно попав непонятно куда, и увидев перед собой велеречивого, изысканно одетого незнакомца, скоренько взять себя в руки, и беседуя с этим благородным незнакомцем не мямлить нечто невразумительное, а излагать мысли четким, поставленным голосом.

— В чем заключается ваша просьба, лорд?

— Прошу, не задавайте никаких вопросов тем людям, коих вы тут будете встречать. Вы сами поразитесь, как они разняться и одеждой и обликом. Не надо их спрашивать ни о том — кто они, ни что это за место, как оно называется. Не спрашиваете у них ни имен, ни чем занимается этот человек, ни откуда он. Это самое главное. Да, самое главное… — задумчиво повторил лорд Абигор. — Все равно, ничего вразумительного они вам не ответят. В общем, будьте нелюбопытны. Смею уверить, что это в ваших же интересах. Вы меня поняли, Кирилл?

— Безусловно, лорд! Я буду само нелюбопытство.

— Вот и хорошо, — поощрительно улыбнулся рыцарь. — Вы удивительный человек. Вам никто не говорил, что релаксируетесь вы прямо-таки стремительно? У вас это от природы? Или приобретенное?

Кирилл помрачнел. Прошлая жизнь была такова, что поневоле выучишься ловкой кошкой падать на все четыре лапы.

— Приобретенное, рыцарь. К сожалению, приобретенное… Видите ли, я…

Лорд предостерегающе поднял руку.

— Ни слова, Кирилл! Не надо! Захотите расскажите потом. У нас еще будет время для неспешной беседы. А нет — то не надо. Я тоже нелюбопытен. Считаю это одним из главных достоинств любого мужчины. Но в свою очередь могу сказать, что о вас мне кое-что известно. И это «кое-что» для вас весьма благоприятно.

Ну как не поблагодарить за столь изысканный комплимент! Привстав, Кирилл отвесил легкий полупоклон.

— Благодарю вас, лорд! Хотя и не совсем представляю, как вы…

Лорд Абигор снова сделал упреждающий жест. Покачал головой: — Кирилл, мы же договорились! Пока, — он подчеркнул слово «пока», — никаких вопросов. Всему свое время. А оно у вас будет…

Тут рыцарь на мгновение застыл, будто прислушиваясь. Щелкнув пальцами, он вдруг произнес изумившие Кирилла слова.

— Сейчас я покажу вашего слугу.

— Слугу?!

— Да. Называйте его как хотите, но основная его обязанность — это прислуживать и угождать вам. Пояснять некоторые вещи. В своих желаниях не стесняйтесь. Он исполнит все. Подчеркиваю — ВСЕ! Также, можете с ним особо не церемониться. Ну да это уже ваше право, на ваше усмотрение.

Произнеся последние слова, лорд Абигор повернулся к дверям, возле которых недавно стоял очумевший, ничего не понимающий Кирилл, и зычно крикнул: — Яков!

По залу разнеслось гулкое эхо.

В ушах Кирилла зазвенело. Да-а… От крика лорда наверняка присела бы иная, не привычная к шуму боя лошадь. Одно слово — рыцарь… Не успело эхо толком утихнуть, как правая барельефная створка, на которой в очередной раз кто-то кого-то убивал, бесшумно распахнулась и в проеме возник странного вида субъект. Кирилл даже моргнул от неожиданности, хотя, казалось, удивляться было уже нечему.

В дверном проеме стоял монах. Заурядный средневековый монах. Хотя Кирилл — опять же — видел их только в кинофильмах и не мог сказать, так ли должен выглядеть святой отец. Но, судя по всему, служитель католической церкви выглядел классически. Скверно выбритая тонзура, мешковатый выгоревший черный плащ, под ним некогда белая, а сейчас серая от грязи ряса. Под выпирающим брюшком потрепанный кожаный пояс. На босых ногах грубые деревянные сандалии. Не хватало только четок или молитвенного требника (или что там с собой таскают монахи?).

Также на груди у странного монаха Кирилл не увидел креста. Хотя положено ли католическим монахам иных орденов носить символ веры на виду у честного люда, он толком не знал. Может выставлять напоказ свою принадлежность к церкви — это удел высоких чинов? Кирилл решил, как только представиться такая возможность, восполнить пробел в образовании. Православные батюшки — они все с крестами. Они просты и понятны. А вот в католиках черт ногу сломит. Англикане, пресвитериане, лютеране, баптисты, доминиканцы, францисканцы…В общем — не суйся в чужой монастырь со своим уставом. Может этому монаху положено прятать крест под рясой. И так видно, кто он. По тонзуре.

Глаза монаха были потуплены, руки спрятаны в широкие рукава рясы.

«Странный, однако, слуга… Ну да ладно, не странней того, что со мной сейчас происходит…»

Кирилл с любопытством ждал, что же будет дальше.

— Яков, — меж тем продолжал лорд Абигор, — это господин Кирилл. Будьте ему верным слугой. На то время, что вы находитесь у господина Кирилла в услужении, я освобождаю вас от ВСЕХ остальных обязанностей. Вы меня поняли?

Последнюю фразу лорд произнес с каким-то непонятным Кирилл значением.

По бледному, одутловатому лицу монаха пробежала такая невыразимая радость, такое счастье, невыразительные бесцветные глаза так сверкнули, что Кирилл даже поразился, как это человек, пусть он даже смиренный монах, может радоваться тому, что ему только что представили будущего господина. Ну никак не может он так радоваться! Тут что-то кроется…

«Хотя, положено ли монахам быть в услужении? Вот вопрос. Непонятно. Ну да ладно, выясню…»

Меж тем монах выпростал из-под плаща правую руку, сложил два пальца вместе и начал медленно подносить их ко лбу с явным намерением сотворить крестное знамение. Вдруг, на полпути, рука его дрогнула, остановилась и монах, бросив испуганный взгляд на лорда Абигора, потупил глаза.

— Креститесь, креститесь, Яков… — снисходительно сказал лорд Абигор. — Вы же знаете, я отношусь к этому лояльно. Даже слишком лояльно. Не как иные. Мне все равно. Впрочем, и другим это тоже безразлично. Тем более на ближайшее время это ничего не изменит.

Монах, как показалось Кириллу, с большим облегчением медленно перекрестился, и вновь потупив глаза, смиренно опустил голову.

— Можете идти, Яков. — Лорд Абигор сделал повелительный жест. — Подождете господина Кирилла у дороги.

Монах смиренно склонился, и Кирилл вдруг заметил его быстрый, полный надежды взгляд, который он бросил на зеркальную гладь то ли бассейна, то ли фонтана… В общем — водоема.

Это не ускользнуло от внимательных глаз лорда.

— Надейтесь, Яков! — громовым голосом сказал он. — Надейтесь, и надежды ваши когда-нибудь осуществятся! Все зависит от вас. Только от вас… И вам это известно. — Лорд Абигор повелительно махнул рукой: — Идите!

Монах скрылся за дверью. Створка ее бесшумно закрылась. Лорд Абигор посмотрел на ошарашенного Кирилла и усмехнувшись, сказал:

— Не удивляйтесь, Кирилл. Здесь вы еще и не такое увидите. А пока — привыкайте.

Подойдя к бассейну, он взял шпагу и несколько раз со свистом рассек ею воздух. Кирилл заметил, что хоть шпага и простая, но чашкообразная гарда на ней вся изрезана хитрыми отверстиями. «Верно для того, чтоб вражий клинок застревал в этих дырочках, — подумал Кирилл. — Ну что ж, умно придумано. Век живи, как говорится…»

— А сейчас извините, Кирилл. Я должен вас покинуть. Не знаю — надолго ли. Может, на несколько дней, а может…

Лорд не закончил фразу. Протянув руку к одной из дверей, он сказал: Видите? У меня появилось несколько необычное дело. И дело это не терпит промедления.

Кирилл проследил за рукой рыцаря. Да, с дверью, вернее с ее барельефом творилось что-то неладное. Насколько понял Кирилл рельефный узор этой двери в течении долгого времени оставался неизменным. Да и узором-то это хаотичное нагромождение потеков заляпанных черной патиной назвать сложно. Так, будто вдатый штукатур-халтурщик пытался выровнять стену и набросал грязной известки куда попало и как ляжет. Лишь бы держалось.

Потеки однако дрожали, как бы пытаясь сдвинуться и сложиться в нечто понятное, логичное. Организовать гармонию, так сказать… Но ничего не выходило.

Кирилл вопросительно взглянул на лорда.

— Что-то происходит не так, Кирилл. А что «не так» — толком никто не знает. Надо разобраться…

С этими словами рыцарь ловким движением надел шляпу, которая до того лежала на ограждении бассейна рядом с Кириллом, натянул длинные перчатки и позванивая шпорами направился к той, с хаотичными рисунками, двери. Пока он шел, дверь начала распахиваться сама собой. Подойдя к ней, лорд Абигор обернулся.

— Кирилл… Вам туда, в ту дверь, куда вышел ваш слуга. Другие пути для вас закрыты. Пока закрыты… — со значением добавил он. — Даже и не пытайтесь выйти иным путем. Неизвестно, что из этого выйдет. Но скажу вам точно — ничего хорошего! Располагайтесь в моем жилье так, как если бы вы были у себя дома. Осматривайте владения. Наслаждайтесь жизнью. Яков тут давно, многое знает. Он будет толковым помощником. Благо у него есть для этого стимул. Ему дозволено говорить с вами. Но у меня к вам еще одна, на этот раз последняя просьба.

— Слушаю, лорд.

— И ему не задавайте тех вопросов, о которых я вас предупреждал. На них он не ответит. Ему позволено говорить только на те темы, которые не относятся к области запретных. В противном случае он будет просто молчать.

«Странно. Ну да ладно. Не будем проявлять назойливое любопытство. Все равно ничего не ясно и вряд ли в ближайшее время что-нибудь проясниться. Или лорд говорит полунамеками-полузагадками, или я настолько туп…»

Вслух Кирилл ответил: — Хорошо, лорд. Я не буду ему докучать.

Тем временем высокие стрельчатые створки широко распахнулись и в зал ворвался поток свежего морозного воздуха. Пламя свечей заколебалось. Казалось, они вот-вот угаснут. И в самом деле, несколько светильников перестали гореть. По залу прошел почти неощутимый дымный запах.

Сквозь дверной проем Кирилл увидел серое небо, с несущимися на нем свинцовыми тучами и черный горизонт земли, кое-где покрытый пожухлой осенней травой.

Выйдя наружу, лорд Абигор пронзительно свистнул. В ответ послышалось далекое призывное ржание и частый топот копыт. Вскоре перед лордом гарцевал, перебирая тонкими бабками, вороной — без единого пятнышка — красавец-конь. Лорд взял его под уздцы и похлопал по всхрапывающей морде.

— Селон! Селон! Здравствуй, милый конь! Ты скучал? Мы снова вместе, теперь уже надолго. Что ж, посмотрим, что случилось на этот раз.

Кириллу захотелось протереть глаза. Ему показалось, что над спиной коня вздеваются большие — чем-то схожие с лебедиными — черные призрачные крылья.

Лорд Абигор вдел ногу в стремя и ловко вскочил в седло. Через медленно закрывающиеся створки послышался удаляющийся топот копыт. И опять послышался звук — будто плавно, с силой, захлопали большие крылья…

* * *

Ярина наконец-то справилась с одолевавшим ее непонятно откуда появившимся смущением. Кирилл… Что-то в нем есть такое, с чем русалка раньше не сталкивалась. Ею овладевала сладкая, непонятная истома. Но дело надо делать! Ярина взяла на кончик пальца чудного золотисто-красноватого зелья, что подарил русалкам леший еще в самом начале ночи, и легким движением наложила его на разбитый лоб Кирилла по краям раны. Затем осторожно втерла. Все с интересом ждали, что же будет дальше.

Диво! Дубыня верно говорил, что за настой золотого корня люди все что угодно отдадут! Неожиданно мазь тихонько зашипела и без следа впиталась в кожу. На глазах русалок края раны порозовели, а затем сами собой свелись. Скоро на лбу Кирилл о глубокой рваной ране напоминал лишь небольшая розовая полоска. Через мгновения и она исчезла.

Русава подпрыгнула и хлопнула в ладоши:

— Подействовало! Вот здорово! Дубыня, у тебя и вправду чудесное снадобье! А еще есть? У тебя его много? Представляешь, сколько теперь зверей можно вылечить?!

Леший вздохнул:

— Нет, Русава, не так уж много у меня этого снадобья… И не у меня, а у вас. Я же его вам подарил. По-ока еще этих ягод наберу и мазь сделаю! Но все равно, на всех подраненных зверей его не хватит. Но это ты верно удумала: теперь знаю, что хоть кому-то боль облегчить можно. Молодец! — Дубыня уважительно посмотрел на Русаву. — Знаешь, я почему-то не додумался, что золотой корень можно и зверям давать, и тем их лечить. Великое дело будет! Эх! — с сожалением воскликнул леший. — Мне бы этого зелья побольше! Ладно, может я чего и придумаю. Может, разводить такие корешки начну. Смотрите, как здорово рану затянуло: будто не было ее вовсе! Я ведь про него, про этот корешок, только в древней книге вычитал — как он может лечить. А сам еще ни разу не видел — не на ком не испробовал. Звери… Эх, тугодум я, однако! Но теперь дела пойдут!..

— Так! Хорошо! — довольной кошкой промурлыкала Ярина и, плотно укупорив бадейку, бережливо поставила ее рядом с собой. Тряхнув тугими огненно-рыжими волосами, русалка с торжеством взглянула на лешего. — Этот золотой корень и вправду лечит. А ты, Дубыня, все сомневался — мол, не поможет! Мол, человек не из нашего мира! Помогло! Да еще как помогло! Сам глянь. Так, теперь надо подумать, что дальше делать. Думай, знахарь лесной, что еще в лекарском деле потребно. Ну? Только не говори, что толку не будет!

— Да я ничего… я… — Дубыня начал было оправдываться. Он и сам не ожидал, что чудодейственное средство, о котором он вычитал в старой книге, и которое сделал сам, подействует так быстро. — Я… — Потом вдруг понял, что Ярина над ним просто беззлобно подтрунивает. Для этого стоило лишь взглянуть на веселые лица и смеющиеся глаза русалок. Леший помотал головой и смущенно закряхтел. «Эк, какие! Все бы веселиться да зубы почем зря скалить! Повезло мне, что этой ночью с ними дружбу свел. Скоро сам таким же затейником стану. С кем поведешься, от того и наберешься. Но, однако, раз пока все хорошо идет, раны лечатся, надо бы и насущные дела решить. А они такие — дела эти! Они назойливые. От них никуда не денешься. Раз уж появились на русалочьем озере новые обитатели, то надо думать — куда их лучше пристроить. Не в лесу же им дневать и ночевать. Хоть и весна, хоть и тепло, но хворь лучше в каком ни на есть жилье переждать…»

— Ну, что решил, Дубыня? — В разговор вступила Русава. Впрочем, вопрос касался не только лешего. Раз уж так получилось, надо все сообща решать. Как говориться ум хорошо, а два… — Соображайте, подруги. Думай, лесной хозяин. Я вот что полагаю. Кириллу плохо. Он в мороке пребывает, и одолевает его хворь непонятная. Тут, у озера — у воды — его оставлять ну никак нельзя! К себе мы его взять пока не можем. Неизвестно, что он за человек. Да и вообще — в нашей пещере люди прежде никогда не бывали. Во всяком случае, мы их туда не звали. И это правило мы пока нарушать не будем! Верно, подружки!

Велла кивнула, а Ярина… Ярина печально вздохнула. Этот человек явно пришелся ей по душе. Голубые глаза русалки мигом потемнели и вдруг стали какими-то тоскливыми. Творящиеся с подругой перемены не ускользнули от внимательной Веллы. «Ого!.. Это еще что такое? Ладно, посмотрим… Неужто девоньке этот молодец по сердцу пришелся? Однако…»

Действительно, что же делать дальше? Хоть Кирилл и не метался в бреду, лежал тихо, но видно — его одолевает тяжкая хворь. Иногда по истончившемуся бледному лицу пробегала легкая судорога, веки подрагивали и дыхание из легкого, почти неслышного, вдруг становилось тяжелым и прерывистым. То ли боль в сломанной ноге давала о себе знать, то ли мучили видения — что посылала Морана.

Тем, кто уходит из мира живых, богиня смерти иной раз посылает страшные грезы.

Неожиданно вокруг все как-то потемнело и сгустилось. Морана! Богиня смерти! Ощущалось ее прибытие. Послышался тонкий, протяжный, звенящий звук.

Волшебные костры, которые горели всю ночь, не требуя дров, на мгновения становились призрачными и переставали греть. Потом вспыхивали снова. Утреннее тепло будто выдуло зимней метелью. А над самим же Кириллом воздух похолодел, потемнел и в нем закружились снежинки. Из него донесся хриплый клекот и карканье ворона. Любимец Мораны всегда прилетает первым. За это богиня отдает ему самый лакомый кусочек — глаза.

Тьма над Кириллом сгустилась, превратилась во мрак. И русалки увидели, что в этой тьме из его груди куда-то далеко ввысь, уже в непробудный мрак, уходит натянутая тонкая серебряная нить. И около этой нити, на краю тьмы, кружит зазубренный серп. Серп Мораны. Им она режет нити жизни… Но хозяйки серпа ни русалки, ни леший пока не видели. Видимо некогда, занята другими судьбами. Но то, что Морана сюда придет, никто не сомневался.

Люди не видят, когда приходит богиня смерти. Но лешему и русалкам это доступно. Все-таки они хоть и младшие — но БОГИ. Этот человек умрет. Это предрешено. Он не в их силах противиться Моране.

Хотя…

Леший Дубыня, склонившись над Кириллом, о чем-то размышлял. Он морщил и без того изрезанный глубокими складками лоб, беззвучно шевелил губами. Его руки подрагивали. Леший погрузился в свои мысли.

Потом он перевел взгляд на постанывающего зверя, и глаза его снова засверкали неистовым восторгом. Теперь на его хитроватом лице без труда можно было прочесть все, о чем он думал. Зверь занимал Дубыню больше человека. Гораздо больше. С Кириллом леший вообще возился по необходимости. Только из-за того, что тот был другом этого чудного пса — потомка бога. Пес важнее. А человек? Ну что ж, раз Морана хочет его взять, то пусть…

Подождав немного, и не получив от Дубыни ответа, Русава молча кивнула на ту полупрозрачную тьму, что сгущалась над Кириллом. Велла покачивала головой. А на Ярину так вообще больно смотреть. Этот человек умрет. Умрет к вечеру. Холод Мораны пока еще не очень ощущался, но он будет нарастать и сначала заморозит землю вокруг Кирилла, а потом и его самого. А потом серп спустится к самой его груди и подрежет серебряную нить жизни.

Все это произойдет к вечеру. Морана любит показывать свою силу. И делает это неторопливо: тот, кто ей предназначен никуда не уйдет… А серп все такой же блестящий и истонченный от работы, как и столетия назад. И русалки и леший его уже видели. Давно, перед тем как умереть, когда они еще были людьми.

— Ну что, девоньки? Видите? ОНА идет… И Дубыня не отзывается. Размышляет он, видите ли! Сами сделаем так, как считаем нужным. Нам Морана не указ! Вот только как лучше?

Ярина раздумчиво прищурила правый глаз. Затем прищелкнула пальцами.

— Дубыня сказал, что золотой корень мертвых может к жизни вернуть. Кирилл, конечно, еще не умер, но Морана скоро его заберет. Не отступится. Или уйдет? Оживить Кирилла точно надо, раз уж решили ему помочь. А то, что он не из нашего мира?.. Так может и ему снадобье поможет. Люди-то везде одинаковы! Вон как оно голову заживило! Любо-дорого посмотреть! Я сейчас ему рану на ноге смажу, да чуток в рот волью. Посмотрим, как снадобье подсобит. Мало будет — еще дадим! Отгоним Морану. Нас она уже не испугает. Наши нити жизни давно подрезаны. И прервать еще одну нить мы не дадим. Подумаешь, богиня смерти! Видали, не удивишь…

Вновь открыв бадейку со снадобьем, она взяла на кончик пальца еще чуток чудесной золотисто-красной мази. Ровно столько же, сколько брала чтобы смазать Кириллу рану на голове. Затем, склонившись, поднесла палец к его лицу. Надо положить на губы. Если развести снадобье в воде и просто влить его в рот, так Кирилл чего доброго захлебнется. А это ни к чему. И так плох. Только ожившего утопленника им тут не хватало. А если смазать губы, то хоть что-то, да попадет вовнутрь. Кирилл хоть и в мороке пребывает, да губы облизывает. Она это заметила.

Леший увидев, что хочет сделать русалка быстрым движением остановил ее.

— Не надо, Ярина, — мягко сказал он. — Не надо. Я уже надумал, как лучше сделать. Сейчас человек ничего не чувствует и это очень хорошо. А если он придет в себя? Да вот с такой разбитой ногой? К чему лишняя боль? Мы только приход Мораны ускорим. Время у нас еще есть. Я чую, она только вечером его заберет. Видите, тьма и холод, что над ним вились, исчезли. Серпа не видно. Пока Морана отступила. Он же не нашего мира. Я думаю, богиня смерти не знает, как лучше его взять. Но Морана вернется. Вечером или на следующее утро. А до того времени мы что-нибудь придумаем. Не мажь пока губы. Хорошо? Мы его отобьем.

— Хорошо, — легко согласилась Ярина, — как скажешь.

Меж тем Русава склонилась над зверем и тронула усыпанный красными самоцветами ошейник. В утреннем предрассветном сумраке они горели странным багровым пламенем.

— Никогда таких не видела, — шепнула русалка. — Большие, необычные… Интересно, где-нибудь еще есть такие самоцветы? Говорят, они целебными свойствами обладают и своему хозяину великую защиту дают. Вот видите: на звере ни единой раны нет! А человек изранен…

— Может быть, — согласилась Велла. — Я тоже о самоцветах диковинные истории слышала. Камни, если ими умело пользоваться, великую силу дают. Недаром мы их носим и любим. Я вон розовые жемчужины одеваю, хотя они не самоцветы. А ты вообще кораллы диковинные носишь. Наверно они зверя защитили. Дубыня, как ты говоришь, потомка Семаргла зовут? Пес? Так же как и предка?

— Да, Велла, — с важностью ответил Дубыня. — Семаргл — это крылатый пес. Значит и его потомок, что лежит перед нами, тоже пес. Только без крыльев. Теперь в моем лесу будет жить потомок исчезнувшего бога! Нигде — ни в чьей земле — такого еще не было! Только у меня! Только в моем лесу! Этот зверь живое воплощение своего прародителя!

Велла подошла к псу и так же как и Ярина провела по камням рукой и ощутило исходящее от них странное тепло. Оно покалывало кончики пальцев. Самоцветы казались живыми. Велла задумчиво прошептала: — Узнать бы про него побольше… Я про бога Семаргла говорю. Что он делал, каким был…

— Я знаю, что это Огненный Бог, — сказал леший. — Бог Огня и Луны, что над миром ночью светит. Людям Семаргл помогал сохранять семена и посевы. Его имя было настолько свято, что люди старались произносить его пореже. Семаргл — он не пускал в мир зло. — Тут леший указал на пса: — Недаром его праправнук оказался рядом с Гнилой Топью, откуда этой ночью древнее зло выползло в наш мир. Наверное, он не пытался пустить его сюда. Ведь сам Семаргл когда-то все ночи стоял на страже с огненным мечом. Сами знаете: зло — оно любит выходить по ночам. И только раз в год, в день осеннего равноденствия, крылатый бог спускался на землю, откликаясь на зов богини Купальницы. Говорят, когда боги боролись с древним злом, именно Семаргл нанеся ему решающий удар и изгнал его. На землю спустилось огненное облако. Его создал Семаргл. Древнее зло исчезло — поглощенное огнем, но исчез и Крылатый Пес… и вместе с ним исчезли и все его потомки. Из них состояло войско Семаргла. Они бились рядом, оберегая своего прародителя, чтобы зло коварно не подкралось к нему… Вот и все, что я слышал, — торжественно заключил леший.

— Да, немного, — вздохнула Велла. — Ну хоть что-то.

— Сейчас у нас не осеннее равноденствие, а весеннее, но я думаю что пес, который перед нами, спустился на нашу землю именно из-за зла на Гнилой Топи.

Тут Русава, внимательно разглядев лежащего перед ней потомка Крылатого Пса, весело улыбнулась. В предвкушении того, чем сейчас она порадует лешего, русалка начала издалека.

— А скажи-ка, Дубыня! Ты вообще-то хорошо видишь? Ну, в темноте, допустим…

Леший самодовольно ухмыльнулся. К чему это такие неразумные вопросы? Он же хозяин леса! ХОЗЯИН! Ему все подвластно! Не то что в какой-то темноте видеть. Темнота для него это так — легкий сумрак.

— А как же, Русава! И вижу и слышу не как другие! Чай не бездушный пень!..

— А в зверях ты разбираешься, лесной хозяин? Ну, например — кто из них самочка а кто самец? Скажем, глухарь свой окрас и оперение пушистое имеет, а вот курочки его — скромницы. Они серые. Или там, допустим — лось или олень. Вон, какие ветвистые рога у них. Лось, так тот от беров ими отбивается. Боятся его любители меда, уважают. А про волков вообще не говорю — они ж невелики: им и копыта лосиного хватит. А у подружек лося — рожек-то вообще-то нет! Ты про это знаешь?

Леший насупился. Его, знатока, спрашивать о вещах, которые всем давным-давно известны! «Что задумала, егоза? Ведь не просто так вопросы задает. К чему бы это?..»

Потом его осенило, и Дубыня несколько раз хлопнул себя ладонью по лбу. Хлопки сопровождались звонким сухим треском. Будто бер в сухостои ветви сшибал. Леший бросился к лежавшему псу и осторожно поднял поджатый пушистый хвост. Несколько мгновений Дубыня стоял, широко раздвинув и без того немалый рот. Русава, а за ней Велла и Ярина звонко расхохотались. Уж больно глупо и потешно выглядел леший.

— А?.. Как же это так?! Вот это да!.. — бормотал леший. Он никак не мог успокоится. Руки его от волнения тряслись, а губы раздвигались в странной улыбке. — Ай-я-яй! Как же это я так опростоволосился?! Так ведь я ж знал, что Семаргл — это мужчина. А тут…

— Ой, Дубыня, уморил ты меня! Надо же! — хохотала Русава. — Праправнук Семаргла! А кто перед тобой — посмотреть не удосужился! ПРАПРАВНУЧКА это! Праправнучка Семаргла! Понятно тебе!? Девочка! Девушка! Как и мы! Вот так-то подружки — какая ночка нам выдалась! Надо же: зараз две девчонки появились! Снежана и… Не знаю как семарглову потомицу величают. А Дубыне… Дубыне вот только мужик один, что перед нами лежит. И то хворый. Да и то, что с ним делать, пока никто не знает! А вдруг — это тоже женщина?! А? Ты бы глянул Дубыня! Ты ж у нас теперь знаток! Тебе помочь? Девочки, глянем, что там в портах? Заодно и Дубыню научим как зверье различать…

— Да ладно тебе, Русава, — сказала Ярина. — Не трогай раненого, он хоть и людского рода, но все равно жалко.

Такого веселья подруг она не понимала. Тут Морана хочет этого человека забрать, а они заливаются. Впрочем, он же человек. А русалки и люди не дружат. Ярина вздохнула. Надо подождать, пока все успокоятся. Тогда о серьезном деле речь пойдет: как человека спасти, из лап Мораны вырвать.

Вскорости лицо Дубыни просветлело, хотя его все же грызла досада. Надо же, сразу не разобрался, что потомок Семаргла вовсе не мужчина. А еще хвастался — мол, в зверях толк знаю! Нет мне равных в лесу! Да, дохвалился… Вот и вышло, что правильно над ним потешаются. Впредь умнее станет.

«Ладно, впопыхах не разобрался, подумаешь… — нашел себе оправдание леший. — Ну и что, что она не мужчина? Ведь даже иные боги когда-то от кого-то родились. Вон их сколько, потомков богов… Ведь и богиня Купальница, тоже когда-то родила от Семаргла близнецов: Кострому да Купалу. Это всем ведомо… А может передо мной тоже богиня?! — обожгла мысль. — Вон, какие яхонты на шее носит! У людей таких самоцветов точно никогда не будет! А боги могут такие иметь. И русалки правы — вон какая сила от этих пламенеющих камней идет, аж в жар бросает… Сила в них заключена, и причем немалая …»

Его размышления прервала Русава. Вытирая глаза от набежавших слез (уж больно развеселил ее ополоумевший взгляд лешего) русалка спросила:

— Дубыня, а как теперь этого зверя называть надо? Пес — это мужчина. А женщина-пес как будет?

С ответом леший не задержался. Чего тут думать! Кунь — куница. Волк — волчица. А волки чем-то походили на праправнучку крылатого пса. Вот только они мельче и слабее. Для нее дюжина волков, что дюжина щенков. Мигом разбросает.

— Псица! — улыбнулся Дубыня. — Конечно псица…

Леший глянул на небо. Светало. Звезды тускнели и незаметно угасали. Только луна ярким кругом все еще висела над деревьями. Но лунная дорожка в озере уже пропала. Раннее утро… В кустах щебетнула первая птаха. Соловей… Он вообще спать не ложится — даже среди ночи поет. Небо на глазах светлело — бог Хорс готовился отправиться со своего Острова Радости в дневной путь. Скоро, совсем скоро его колесница покажется из-за вершин сосен. И опять лучам, что исходят от его огненного щита, будет радоваться каждая былинка и каждая мелкая лесная зверюшка.

— Ладно, повеселились, и хватит, — сказала Русава. — О деле забывать не след. Что дальше сделаем? Что скажете, подружки? Что ответишь, Дубыня?

Тут лицо русалки стало серьезным. Она увидела печальный взгляд Ярины. Та сидела около Кирилла, положив ему руку на лоб. «Эх, подруга… ладно, не дадим ему пропасть. Морана — она Морана. Сильна. Но и мы не смертные. Вырвем из ее лап человека, раз он так тебе по душе пришелся. Что-то вещует мне, что не будет Моране поживы. Ни с чем она уйдет. А то ишь, чего удумала! Мрак и холод показала. Серпом покрутила, ворона прислала. Чтобы во тьме поклекотал, да покаркал. Нашла чем пугать. И не такие страсти видели… Но однако, надо думать, куда нежданных гостей пристроить…»

— Как нам дальше с человеком и псицей быть? Сами понимаете, к себе их взять не можем. Не донести, а сами они не дойдут. Без чувств лежат. И что ж это за хворь у них такая? На псице ни одной раны не вижу.

— Я надумал, — ответил Дубыня. — Когда совсем рассветет, я позову беров. Тут, недалеко, есть их берлога. Беры помогут донести человека и псицу до избы волхва Хранибора. Мне их не дотащить: ни того, ни другого. Уж больно они тяжелы … — закряхтел леший, вспомнив, как он нес псицу и человека до лодки, а потом вытаскивал их из нее. — Эта псица по тяжести сродни беру будет, что ее потащит! Когда принесем, то я и Хранибор начнем их лечить. Хранибор по-своему, а мы по-своему. — Дубыня кивнул на кадочку с золотым корнем. — У псицы ран нет. И дышит ровно — не как человек. Видимо спит…

Леший приложил к мерно вздымавшейся широкой груди псицы свое волосатое ухо. Прислушался… И отпрянул! Да так прытко! Просто отлетел подальше и замер, выпучив глаза! Русалки раскрыли рты. Да и было от чего!

Псица неожиданно вскочила и так рыкнула на Дубыню, что показалось, по озерной глади пробежала рябь. Рявкнула сильно, громко, но негрозно. Внушительно и пугающе у нее не получилось. Сильные мощные лапы псицы подкашивались. Ее голову мотало из стороны в сторону. Она ощерилась, и сделала такое движение, будто изготавливалась к прыжку. Но… Она еще слишком слаба, слишком измучена непонятной хворью.

Псица тяжело свалилась на задние лапы. Посмотрев на лежащего в мороке Кирилла, и задрав голову к небу она, чуть приоткрыв пасть, издала долгий протяжный вой… Жаловалась, обращалась к небу за помощью. Но ответа она не дождалась… Лишь безмолвная, белесая угасающая луна отражалась в ее черных глазах.

Псица снова попыталась встать. Не получилось… В глазах устремленных на лешего и русалок застыли мольба и слезы. Волоча задние лапы, она подползла к человеку и без чувств упала на его грудь.

Потрясенные этим жалобным воем русалки и леший молчали. Они видели истинную самоотверженность. Хотя псице худо, но все равно — она из последних сил старалась защитить своего друга. Псица все-таки смогла подняться еще раз. Шатаясь, тоскливыми глазами смотрела на русалок, перевела взгляд на лешего.

Увидев, что никто не собирается причинить зла ни ей, ни ее друга, псица стала молить о помощи. Именно так все ее поняли.

— Бедная, — сказала Русава. — Чем же тебе помочь? Мы не знаем.

Присев над ней, она осторожно протянула руку к лобастой голове. Псица, будто зная, что зла уже ожидать не от кого, повернула к русалке умную морду и попыталась лизнуть руку…

— Так, Дубыня! — Русава резко повернулась. — Теперь без смеха. Думай быстро. Настой золотого корня раны затягивает. Это мы видели. Ты говорил, что он мертвых оживляет, а живым жизнь продлевает. Мы не знаем, что пережили псица и этот человек; нам неведомо что за хворь на них напала. Но я чувствую, они здесь не просто так и не со злом. Значит, они наши друзья. Теперь быстрей соображай, что надо делать? Как лучше дать псице этого снадобья?

— Сейчас! — засуетился леший. — Сейчас! Я уже придумал, как ей помочь. Сейчас!

Схватив бадейку со снадобьем, он метнулся к уставленному посудой большому пню. Там, подвинув к себе расписное блюдо, бросил в него ложечку чудесного зелья. Из своей сумы стал спешно вынимать наполненные какими-то жидкостями чарки, кувшинчики, плошки и тут же выливая их в блюдо и сразу же сдабривая смесь пахучими корешками. Только руки мелькали!

Зелье, создаваемое Дубыней, шипело и булькало. До русалок донесся приятный незнакомый запах. Псица повела горячим черным носом и, высунув язык, облизнулась.

— Вот! — Дубыня с блюдом в руках бросился обратно. — Как сотворить такое зелье меня знакомая ведунья научила. Я вам о ней говорил: знахарка Белана, что папоротниковым цветом владеет. Ее зелье! Кажется, ничего не упустил. Она им и зверей, и людей пользует. Только золотого корня у нее нет. Думаю, это то что надо. Главное, чтобы псица это зелье проглотила. Ведь золотой корень горький: лесной чеснок в сравнении с ним сладким медом кажется.

Русава взяла блюдечко. Сама псице даст. У лешего от волнения вон как руки трясутся! Да не то что трясутся — ходуном ходят! Русалка, понюхав золотисто-белую жидкость, улыбнулась: — Пахнет приятно. Сама бы попробовала, но… Молодец, Дубыня!

Русалки настороженно глядели на отважную и бойкую подругу. Сколько ж можно рисковать? Не побоялась задержаться на Гнилой Топи и посмотреть что там творится — хорошо! Нашла и привела в озеро новую русалку Снежану — это просто здорово! Но зачем же руку-то в пасть незнакомого и свирепого зверя совать? Ведь зубы в этой пасти не меньше чем у бера! Да и на Дубыню псица рыкнула так, что до сих пор в ушах звенит. Страшный зверь!

Этак и без пальцев, а то и без руки остаться можно! Неважно, что с золотым корнем и эту беду залечить можно. Неважно! Пусть лучше Дубыня псицу с ложечки кормит — это он ее сюда привез. Он со зверями дружбу водит. Они его друзья и души в нем не чают.

А Русава уже зачерпнула одной рукой ложечку зелья, а другой бесстрашно разжала пасть псицы. Показались острые, тускловато белеющие клыки. Но псица не сделала ни одного движения. Все понимая, она смотрела на русалку умными глазами. Сейчас ее вылечат.

Влив в пасть ложечку жидкости, Русава осторожно отвела руку, а другой погладила псицу по голове. Та облизнулась и слабо стукнула хвостом по подстилке.

Довольная Русава погладила псицу еще раз. Еще…

— Русава, — тихонечко сказал леший. — Ты бы не гладила ее по голове. Ни к чему. Лучше за ушком почеши. Ах, да! Ушей-то у нее нет. Обрублены зачем-то. Но все равно, за ними, за обрубочками, почеши. Так лучше и ей радостней…

Велла и Ярина переглянулись. Дубыня говорит странные вещи. Они всегда гладят лесных зверей по голове — если, конечно, те позволяют. Бера не очень-то приласкаешь. Они вообще неучтивы — беры. Им бы только в кустарнике шуметь, да орать, зверье распугивая. Чтобы оно их ягоды не поело.

— А почему, Дубыня? — так же тихо, как и леший, спросила Ярина. — Почему за ухом лучше?

— Это потому, Ярина, что гладить лесных зверей по голове не стоит. Им кажется, что они маленькие, их унижают и хотят подчинить. Лучше за ухом. Им так приятнее. Они это любят.

Псица умно смотрела на русалку. Она на глазах выздоравливала, хотя глаза ее сами собой смыкались, словно непреодолимый сон овладевал ею. Но из глаз исчезли слезы, теперь русалки не увидели в них мути. Перестали подрагивать лапы, пропала дрожь в сильном теле.

Стукнув пару раз хвостом, псица неторопливо, с осторожностью, встала. Видимо, она помнила, какая слабость ее недавно одолевала. Как ее не держали сильные лапы.

Псица обвела русалок внимательным взглядом. Неторопливо, пристально, посмотрела лешему в глаза. Казалось, она хотела что-то сказать. Потом взглянула на Русаву. В глазах псицы светились счастье и благодарность.

«Ты помогла мне. Вы все помогли мне. Только что я была очень больна. Я страдала. Мы многое пережили. Пожалуйста, помогите ему, как вы помогли мне. Дайте и ему тоже этого чудесного питья. — Тут псица повела головой в сторону Кирилла, который все так же был в бесчувствии. Лицо его бледно, а дыхания почти не слышно. — Он мой вожак. Он не должен страдать. Помогите…»

Именно так Русава расценила ее взгляд. Наверно так же это поняли и остальные. Велла и Ярина удивленно переглянулись и потом уставились на псицу. Вот это да!!! Казалось, что слова звучат в их головах. Только эти были они немного глуховаты и слабы. Так говорят после тяжелой болезни. Так звуки несутся из-под воды. Но ведь псица сообщила, что хотела. То, что это говорила именно она, сомнений не было. Им не показалось! А может, она и вправду богиня, как и ее предок — крылатый Семаргл?

— Нельзя, милая, — Русава снова протянула к голове псицы руку и осторожно почесала за ухом. — Сейчас — нельзя… Пойми, у твоего вожака, как ты его называешь, сломана нога. Сейчас он в мороке и не чувствует боли. И это для него благо. Но если мы сделаем так, чтобы вожак очнется, то будет только хуже. Боль сильна, и не к чему, чтобы он ее чувствовал.

Русава выпростала руку из-за уха псицы и указала на левую ногу Кирилла, на большое, казавшееся черным, кровавое пятно на колене.

— Смотри. — Русава склонилась и протянула руку дальше.

Тут псица дернулась и тяжелым настороженным взглядом посмотрела на русалку. Черно-желтые глаза глядели недоверчиво.

«Ты не сделаешь ему плохо?»

— Не волнуйся, я только покажу тебе что у него там. Рана плохая, смотри…

Русава закатала широкую штанину. За это время края раны опухли и почернели. Дубыня покачал головой: дело плохо, так можно и без ноги остаться. Ее будет разносить, она будет чернеть дальше, а потом чернота перекинется на тело. Без чудодейственного снадобья этот человек обречен, он умрет. Ну что же, чтоб облегчить страдания, он сначала залечит рану, а потом даст человеку настой золотого корня. Да, так он и сделает. Хромота? Ну что же — это не страшно. Многие люди получают увечья. И ничего — живут дальше.

«Но однако! — задумался леший. — Ведь Морана не просто так приходила. Она уверена, что этот человек уже в ее власти. Но богиня смерти не знает, что золотой корень дарует бессмертие. Тогда не все потеряно. Богиня смерти не всесильна. Ну что же — не буду тянуть».

Леший потянулся к кадочке с чудодейственным снадобьем.

— Смажу рану. Охромеет, зато не умрет. Кости я сращивать не умею, пусть заживают как выйдет. А потом дадим ему настой золотого корня, такой же, как я сделал для псицы. Только он поможет. Видите, как быстро появилась чернота? Как она расползается? Скоро нога почернеет. Потом хворь перекинется на тело. Времени осталось мало — до заката он не доживет.

— Почему? — прошептала Ярина. — Почему не доживет? Что это за хворь?

— У него болотная трясуница, — хмуро ответил леший. — Сами знаете, что это за болезнь.

Болотная трясуница! Одна из дочерей Мораны! То-то богиня смерти показала, что скоро сюда нагрянет.

Ни у одного знахаря, ни у одного ведуна или волхва нет снадобья от этой смертельной хвори. Болотная трясуница подкашивает человека внезапно, и стремительно его сжигает. Конец его земной жизни сразу становится предрешенным. Он неизбежен. Неизбежен так же, как и заход солнца. Болотной трясуницей мог заболеть кто угодно: и стар и млад, и мужчина и женщина.

Неведомо, когда и как болезнь вселялась в человека. Порой случалось так, что человек, утром получив незначительную царапину, уже к вечеру умирал в муках, сжигаемый внутренним огнем. Спасти несчастного можно было только одним: это как можно быстрее отнять его почерневшую руку или ногу. Порой это помогало. Но если полученная рана (а ею могли быть просто легкий укол или ссадина) чернела на теле, то смерть становилась неминуема. Единственное — эта хворь встречалась редко.

Издавна люди подметили, что хворь одолевала только тех, кто или жил рядом с болотами, или часто на них ходил.

А Гнилая Топь — это древнее и самое зловещее болото в вендских лесах. Недаром люди избегали его. Да что там люди! Там даже болотники с болотницами не селились! Боялись. С Гнилой Топью связано много жутковатых преданий. Наверно Кирилл заболел трясуницей именно на нем.

— Жаль, что останется хромым, — вздохнула Русава. Этот человек начал чем-то нравится ей. Почему, русалка и сама пока не могла понять. Может оттого, что он пришел из другого мира, а значит, должен отличаться от людей живущих здесь. А может потому, что она успела заметить: Кирилл пришелся по душе ее подруге Ярине.

— Жаль, — согласился леший. Он, зачерпнув пальцем немного чудесного снадобья, поднес его к ране. — Жаль, да что тут поделаешь? Лучше уж так…

Но вдруг, уже изготовясь втереть в края раны золотисто-красную мазь, Дубыня замер.

«Мох! — гулко стукнуло в голове лешего. — Приложи ему мох, он поможет. А перед этим я залижу рану. Я тоже умею лечить. Вместе мы справимся. Я и мох убьем черноту. Я это знаю…»

Слова звучали отчетливо, уже не глухо как раньше. И слышал их не один Дубыня. Русалки недоуменно переглянулись. Потом, все как один, перевели глаза на псицу, которая высунув длинный язык, серьезно смотрела на них. «Ну что же ты? Неси мох!» — снова гулко стукнуло в голове Дубыни. Впрочем, как и прежде, эти слова также услышали и русалки.

Значит, им не показалось, что чуть раньше она обращалась к ним! Значит, она не простой зверь — ведь лесные жители не умеют говорить так разумно. Почти не умеют. Стало быть — эта псица нечто большее, чем простой зверь. Она говорит! И пусть не словами, пусть по-другому, но она говорит. Они ее понимают!

Ярина быстрее всех сообразила, что происходит. Медлить нельзя! Она возбужденно тронула руку лешего.

— Понял, Дубыня?! Живо неси болотный мох! Не мешкай! Ты знаешь какое-нибудь близкое болото?!

Леший кивнул — два раза повторять не пришлось. И он понял: псица умеет говорить! Она ясно сказала, что надо делать!

Дубыня вскочил и в мгновение ока обратился в большого филина. Птица расправила крылья, взмахнув ими взметнула вихри песка, замахала и быстро взвилась в небо. Лучи восходящего солнца запламенели на могучих крыльях. Филин полетел на закат, вскоре скрывшись за верхушками деревьев.

Псица внимательно смотрела, что проделал Дубыня, как он обратился в птицу, но ничем не высказала беспокойства. Будто ей это не в диковину. Проводив филина взглядом, она повернулась к Кириллу.

Русалки видели, как вдруг загорелись, заиграли алым пламенем яхонты ее ошейника. Не выдержав, отвернулись. Потом зажмурились. Уж больно нестерпимым оказался бьющий в глаза жар. Казалось, все вокруг будто объяло пламя. Объяло, и тут же померкло. Когда русалки открыли глаза, то увидели, что псица уже вылизывает рану на ноге Кирилла…

В образе филина высоко над лесом глубоко и нечасто взмахивая крыльями летел леший Дубыня. За прошедшую ночь он устал. Обращаться в ночного охотника дважды — тяжело даже для лешего. Казалось, тело натужно стонет, а каждый взмах могучих крыльев дается с большим трудом. Но ничего, порой встречаются тугие потоки воздуха, на них можно парить не тратя сил, ненадолго забывая об усталости.

Как на ладони раскинулся лес. Сбоку извилистой, причудливой змеей темнела Ледава. Вдали, на краю неба, у самого моря маленькой черточкой виднелась Древняя Башня. За ней синело море. А напротив старого строения, на противоположенном берегу, разлеглась древнее болото — Гнилая Топь. Оттуда этой ночью вышло зло. И там же Русава нашла дивную псицу и ее друга — человека по имени Кирилл.

«К Гнилой Топи не полечу, далеко. Вон там, на закате, еще одно болотце есть. Там мха наберу, — размышлял леший. — Время дорого, да и неведомо, поможет ли мох с того проклятого болота. Лучше чистого нарву… А это что?!»

Дубыня начал медленно снижаться.

Острые глаза птицы разглядели мельтешение меж деревьев. Совсем недалеко от речки, что вытекала из русалочьего озера в Ледаву.

«Всадники! Пять человек. Кто они? Воины? Охотники? Нет, воины. Хоть и одеты охотниками. Рубахи, безрукавки. Броней не видно. Но зато мечи, и сзади седел щиты висят… Зачем к озеру едут?»

Дубыня неторопливо облетел людей по кругу. Увидел, что один воин схватился было за лук, а второй, что ехал рядом, остановил его.

«Глупец, ишь чего удумал! Меня — хозяина леса! — подстрелить хотел. Вот изумился бы, когда стрела обратно бы в него полетела и вонзилась в то же место, куда он меня поразить хотел. А второй разумен… Спас его от беды… Зачем же ни к озеру едут? Русалки под водой скроются, а вот псица и человек… ладно, некогда. Потом разберусь — кто они. Сейчас мох важнее. За мхом и обратно!»

Дубыня сделал еще круг, внимательно осматривая людей. Двоих из них он уже видел. Венды. Охотник Прозор, который когда-то добыл цвет папоротника и старик Любомысл. Два других — дружинники князя Молнезара. И с ними мальчишка. Вроде тоже его видел. Кто он? Ладно, потом вспомнит.

Леший, не задерживаясь и уже ни на что не отвлекаясь, устремился к недалекому болотцу…

Дубыня не медлил. Не успело солнце показаться из-за вершин сосен, как он уже вернулся. В когтистых лапах филин нес сырую, тяжелую охапку мха вперемежку с болотной травой. Первой заметила подлет птицы Ярина.

— Хорошо бы и нам так уметь летать, — вздохнула русалка. — Сколько всего можно увидеть… сколько узнать…

Русалок обдало порывами легкого ветра. Над ними, махая крыльями, завис филин. Он расцепил жутковатые когти и бросил невдалеке от Кирилла большую копну влажного мха. Затем птица тяжко опустилась на песок. Дубыня, снова обратившись в самого себя — старика лешего в людском обличье — судорожно глотал воздух. Он задыхался…

— Все-таки нелегко вот так летать… — сквозь прерывистое частое дыхание наконец-то смог вымолвить леший. — Не мое это, в птичьем образе в небесах парить. Два раза кряду, за одну ночь в филина обращаться! Уф-ф, как тяжело! — Дубыня вытер мокрый лоб. — Ладно, сейчас дух переведу и начнем…

Но русалки и без него знали, что надо делать. Ярина уже нащипала из влажной охапки куски темно-бурой зелени, и тут же принялась неторопливо, с тщанием, обкладывать ими края раны. Изредка, она неприметно улыбалась, посматривая на псицу. А та вертелась вокруг русалки и попеременно то заглядывала Ярине в глаза, то смотрела, что она делает. Видно было, что псица ни за что не позволила бы лечить человека никому, если бы сама могла вот так ловко управляться с кусочками болотного мха. Но к сожалению у нее нет ни таких вот длинных ловких пальцев, ни спорых умелых рук. У нее только сильные лапы, а на них изогнутые когти, которые не втягивались в подушечки. Но все равно, в черных глазах псицы светилась радость. Дело пошло на поправку.

После того, как леший улетел за мхом, и псица занялась вылизыванием раны, в ноге хворого произошли изменения. Опухоль спала, а самое главное — пропала жутковатая чернота.

Когда Ярина обложила края и стала класть мох на саму рану, человек чуть дернулся и застонал. Видимо даже нежный, почти невесомый мох, даже сквозь забытье причинял боль. Псица дернулась к нему и лизнула лицо. Кирилл открыл глаза и непонимающе обвел ими вокруг. Как только он увидел морду псицы, в них блеснули веселые искорки.

— Шейла, — прошептав это имя он попытался поднять руку, поднести ее к голове псицы. Но это ему не удалось: рука безвольно упала, а глаза вновь закрылись.

Псица тихонечко, и уже довольно внятно проскулила: — Все? Больше ничего не надо? А то видите — ему больно…

— Все, — ничуть не удивившись, что псица разговаривает, ответила Ярина. — Надо только закрепить.

Не долго думая, русалка стянула с себя рубаху и оторвала от подола длинный кусок белого холста. Потом, чуть поразмыслив, оторвала еще столько же. — Думаю, хватит.

Ярина ловко обмотала ногу раненого холстом. Потом спустила закатанную штанину.

— Я почему-то знаю и помню, что сломанную ногу надо прямо держать. Хорошо бы к ней две палки примотать. — Качнув головой, задумчиво произнесла: — Занятно, и откуда я это знаю?

— Наверно, ты когда-то знахаркой была, — откликнулась Русава. — В той, в прошлой жизни. Да и вообще: у вендов все знают, как надо раны лечить. Они ведь в лесу живут, а в нем всякое случается. Вон, когда меня саратаны чуть не убили, так Велла меня быстро на ноги поставила. Тоже травами обкладывала. Настои разные давала. Тоже знает как. Верно, Велла?

— Верно, — кивнула Велла. — Я когда тебя лечила, тоже все думала: откуда это? Почему ведаю, что и куда надо приложить, какой настой и какое зелье давать. Наверно все русалки умеют лечить. Только вот пользовать некого. Ну а сейчас наше умение пригодилось! А может ты и вправду, в ТОЙ жизни знахаркой была? То пока неведомо. Да и вряд ли мы это когда-нибудь узнаем. Но ты, Ярина, верно говоришь. Ногу надо закрепить, чтобы она прямой оставалось. Так полагается. Сейчас Дубыня две палки выстругает, и мы их примотаем. Лубок сделаем.

Леший уже отдышался. Улыбнувшись, спросил:

— Ярина, зачем же на себе рубаху рвать? Ты бы сказала, что холст нужен, я бы быстро в свою суму слазил, достал. В ней и холст найдется. А так… Опять голой осталась.

Ярина лукаво улыбнулась и игриво качнула головой. Тонко пропели височные кольца. Русалка, подумав, неспешно натянула изрядно укороченную рубаху.

— Ничего, Дубыня! Для благого дела ничего не жаль, тем более какой-то рубахи! Ты лучше сделай то, про что только что Велла говорила. Найди две палки, да поровней и покрепче! Да от коры их очисть. Я знаю, тебе для нас добро сделать не в тягость. Не самим же по лесу костыли собирать. Сделаешь?

— Сейчас! Сейчас!

Стремительным вихрем метнулся леший к кустам ивы, что росли неподалеку. Только пестрые полы латанного кафтана развевались, как крылья какой-то диковинной птицы, да песок из-под стоптанных лаптей вверх летел.

Русаве показалось, что Дубыня, не сумев обуздать свою прыть, вломиться в ивняк с таким треском и шумом, что от испуга вновь смолкнут птицы, замрут звери, в темных укрытиях попрячутся гады и разные твари, что так любят сырость; и вновь наступит гнетущая тишина, что нависала над лесом ушедшей ночью.

Но нет! Дубыня, домчавшись до ивняка, не только не остановился, но даже не смирил рысистого бега. Он будто растворился в кустарнике, исчез, затерялся средь ивовых прутьев так, словно выпь в камышах спряталась. Леший слился с ивняком, словно в воду нырнул. Бесшумно, и как-то незаметно.

Нырнул, и тут же обратно выскочил. А в руках Дубыня уже держал две прямые, ровные, гладко оструганные палки.

Уже спокойней, не так резво, он подскочил к Кириллу. Приложив свежесрубленные палки к раненой ноге, смерил длину и широко улыбнулся русалкам и Шейле.

— Угадал! В самый раз ему будут. Экий я молодец!

Леший, не мешкая полез в суму. Чуток пошарив в ней, он достал несколько длинных полос беленого холста. Такого же, как только что оторвала от своей рубахи Ярина.

Ей он и протянул снасть для будущего лубка.

— Держи, девушка! Знахарка из тебя — хоть куда! Заматывай рану, закрепляй ногу, делай лубок. Я помогу, если сила потребуется. Только все быстро делать надо! Лучше тут не задерживаться! Скоро уходим.

— А что так, Дубыня? — удивилась Русава. — Иль неладное чуешь?

— Не чую, а точно знаю. Я, когда за мхом летал, то сверху людей видел. Всадники. Пять человек. Они в нашу сторону едут, уже близко должны быть

— А кто такие? — встревожилась Ярина. Она-то сразу поняла, отчего леший вдруг так засуетился.

— Всех не разобрал. Птицей все не так видишь, как в привычном обличье. И забывается быстро. Но люди эти мне знакомы. Точно! Когда-то их видел. Правда, не всех. Да разве, филином будучи, вспомнишь? Эх! — Леший досадливо махнул рукой. — Птицей не то. Летишь, ни о чем не задумываешься. А если и появляются мысли, то сразу же разбегаются словно зайцы от волка. Мы-то скроемся. А вот они… — Он кивнул на бесчувственного Кирилла и псицу.

Да, Дубыня прав. Нежданным, но вроде уже и желанным гостям не уйти и не скрыться. На этой, залитой ярким солнцем озерной косе, они как на ладони. Как стайка рыб в воде, если смотреть на нее с высокого обрыва.

Псица еще сможет затаится, порскнет в лес и сольется с бурой хвоей. Благо у нее шубка, словно покрытая палой листвой и пожухлой травой земля.

Да только когда опасность грозит, не бросит она своего друга! Это Дубыня еще ночью, на Гнилой Топи уяснил, когда увидел там обеспамятевшего, раненого человека, а над ним, хоть и ослабевшего, прибитого мороком, но грозно рычащего, свирепого зверя — потомка огненного бога Семаргла.

Кириллу не уйти. Он без чувств. А если и придет в себя, так ведь со сломанной ногой он подранок. Ему далеко не уйти, да и не скрыться от охотников…

А то, что сюда едут не просто воины — княжеские дружинники, а лесные люди — охотники-венды, Дубыня не сомневался. Недаром лица двоих ему знакомы показались! А где он мог их видеть, как не в лесу? Нигде! Только тут!

Дубыня в лесу хозяин, но и венды в нем не гости. Мигом неладное учуют: раненого человека. И для этого им его даже видеть и слышать не надо! По запаху крови учуют. Или по иным, одним вендам ведомым приметам.

И под шапкой чудесной, что любого невидимым делает — от чужих глаз прячет, Кирилла не скроешь. Кровь! Кровью на косе у озера пахнет! Ветерок как раз запах в то место несет, где вот-вот появятся нежданные и опасные гости. Нельзя Кирилла людям отдавать! Нельзя… Что из того выйдет — неведомо. Вот встанет на ноги, сам решит: нужно ему с людьми дружбу водить, иль нет. Он же пришлый, из иного мира, ничего не знает, хоть и говорит понятно. А ведь и псица с ним уйдет! Не бросит. А что охотники сделают, как увидят незнакомого свирепого зверя? То и сделают, чему с рождения обучены. Охоту на него начнут, и сразу великий бой завяжется! Ведь ни Дубыня, ни русалки уже не отдадут гостей людям…

Надо! Надо что-нибудь быстро придумать! А в голову ничего не лезет, волненье одолевает.

Дубыня морщился. Одна мысль несусветней другой! И ни одна не годится!

А солнце уже выглянуло из-за верхушек сосен. Пробило лучами пушистые ветви. Заиграли солнечные зайчики на легкой озерной глади. Просыпался великий лес, оживал неторопливо.

А ведь вечером и ночью прошедшей, хоть и не темной, по иному все было. Стояла в лесу и окрест озера гнетущая тишина. Чувствовали ночью русалки и тоску невнятную, и грусть. А порой — хоть и не признавались себе в этом — страх. Ушла ночь и жаль сейчас покидать насиженное место, на котором так уютно: песчаную теплую косу.

Русава пожала плечами. Волнения лешего и беспокойство Ярины она не понимала.

— Зачем уходить-то, Дубыня? Рано еще. День только занимается. Подумаешь, люди сюда едут. Эка невидаль! Совладаем. Если к Хранибору сейчас идти — так он еще не проснулся. Он поздно спать ложится, иной раз под утро. Мы-то знаем, когда волхв из избы выходит, бога Хорса приветствует. Куда спешить? Рану закрыли, сейчас лубок наложим. Вроде все неплохо пошло — Морана ушла, и вряд ли появится. Вон, глянь: и псица успокоилась. Легла рядом, нас слушает. Разве ты не понял, что грози ее другу беда, она б давно на защиту встала? А я знаю, как ее зовут! — неожиданно и весело воскликнула Русава. — Что мы ее все псицей, да псицей кличем? Непорядок это.

— И как? — сглотнув и чуть успокаиваясь от рассудительных слов русалки спросил Дубыня. — Как потомицы Семаргла имя?

— Как, как?! — засмеялась Русава. — Аль не понял? Слышали, когда Кирилл только что на миг в себя пришел, глаза открыл и ее увидел, то слово одно сказал — «Шейла»? А ведь это ее имя! Да, Шейла? Так тебя величают?

Русава опять не удержалась. Улыбаясь, потянулась к псице и положив на ее лобастую голову руку, принялась тихонечко, и уже умело почесывать за ухом. Большой, диковинный зверь выглядел таким мягким, таким теплым, что русалке все время хотелось ее трогать и тискать.

Но псица не стала нежиться. Она вскочила, перебрала лапами и неожиданно лизнула протянутую руку. Потом обвела русалок взглядом глубоких черно-желтых глаз и несколько раз гулко пролаяла. Затем, неторопливо и как-то странно — будто запинаясь — сказала:

— Да, ты права! Это мое имя! Шейла! Так меня называет вожак. И вы меня так зовите. И еще: вожак и другие люди, которые живут там, в ином мире откуда мы пришли, называют таких как я псами или собаками. Я собака. Я пес. Может называть меня и так. Спасибо вам, что помогли вожаку! Я очень благодарна! Этого я никогда не забуду! Но Дубыня прав: сюда идут чужие люди. Я их чую, чую запах больших зверей, на которых они едут.

— А когда они сюда подъедут? — спросила Велла. — Раз ты чуешь людей, то ответь, скоро они будут тут?

Шейла задумалась, видимо соображая как лучше ответить. Глянула на солнце, что поднялось уже высоко.

— Они будут тут, когда солнце повиснет над во-он тем высоким деревом. Если бы мой вожак, Кирилл, посмотрел на свои часы, он бы вам точно ответил. А я могу сказать только так: по движению солнца.

Дубыня посмотрел на солнце, на вершину высокой сосны, что указала Шейла. Что ж, немного времени есть. Люди сюда едут, но к косе доберутся не так скоро, как он посчитал. Дубыня чуть успокоился, перестал суетиться. «Эк, какую промашку дал! — корил он себя. — А все волнение… Мне б прикинуть, сообразить, где я их видел. Так сверху разве разберешь: далеко они от косы, или почти рядом? Опять же, там буреломы, коням не пройти, значит, объезжать их будут… Время есть, сообразим, как нежданным гостям получше глаза отвести… Но все-таки — до чего разумный и смышленый зверь! Эх, и свезло мне!..»

Леший, взвешивая каждое слово, заговорил уже неторопливо и раздумчиво.

— Пес — псица — собака. Никогда не слышал такого слова. Но хотя, я тебя сразу псицей назвал. Значит, не ошибся. Пес — псица. А скажи, Шейла! Как бы ты хотела, чтобы мы тебя называли? Как тебе больше нравится, к чему ты больше привычна? Меня вот, к примеру, то лесным хозяином кличут, то просто лешим, а иной раз и по имени величают — Дубыня. — Он медленно и со вкусом выговорил только что услышанное слово: — Собака…

Черные глаза Шейлы лукаво заблестели. В самом деле, — какие потешные люди собрались вокруг нее! Спрашивают, как ее называть. Наверное, они никогда не видели собак. Странно, ведь нет на земле такого места, где бы не водились псы. Собаки живут там, где им удобно и где им нравится. Они бывают дикими и никому не подчиняются. Собаки могут охотиться там, где пожелают. И никто не должен указывать им, что и как надо делать! Но… Но все-таки лучше, когда есть вожак…

— Можете звать меня, как вам нравится. Но я привыкла к слову собака. Или пес. Но пес — он мужчина, кобель. Не бывает псов-женщин. А про псицу я сама раньше не слышала. Может мой вожак и знает такое слово, но он всегда называл меня Шейла или собака. А еще мне очень нравится, когда он зовет меня подругой, или даже подружкой. Вот так…

— Хорошо, Шейла. Порой мы будем звать тебя собакой. Хотя зачем? Тут нет псов, и никто о них не слышал. И имя у тебя такое… такое… — Дубыня улыбался, не зная с чем сравнить имя «Шейла». — Оно такое, будто по гладкой шерсти рукой проводишь. Ты тут одна, Шейла! И имя твое одно на весть свет!

Конечно, тут Дубыня привирал. Он просто никогда не слышал подобного имени. На всякий случай обежал взглядом русалок. Они везде бывают. Может, им встречалось такое слово?

Нет, русалки тоже его не слышали. Ярина, по примеру Русавы несмело протянула руку, и так же как и подруга почесала собаку за ухом. Хорошо, вот и познакомились! Но, однако, надо думать, как быть дальше. Ярина спросила: — Скажи, Шейла. Ты знаешь, что сюда едут всадники. Чувствуешь их. Ответь, где они? Далеко отсюда? А то Дубыня переполошил всех, толком ничего не выяснив.

Собака, задрав голову и засопев черным носом, медленно повела ею по сторонам. Шейла вслушивалась в лес, старательно улавливала малейшие незнакомые доселе запахи. Вот несет хищником, дух тяжелый, несет застарелой кровью. Видимо, опасен зверь, раз ничего не боится, может себе позволить роскошь не вылизывать шерсть. Грязнуля… Вот легкий запах жеваной травы, видимо там безобидный зверь. Так, а что там подальше? Ага, пахнет потом. Это люди. Так, как порой от них несет, ни с чем не спутаешь. И запах застарелый, видимо давно не мылись. Все ясно…

— Эти люди недалеко отсюда. Если я буду быстро бежать, то почти рядом. Если поскачут их лошади, то люди скоро будут здесь. Но лошади идут медленно. Уйти отсюда, даже не торопясь, время еще есть. А, вот! Они свернули, видимо что-то объезжают. Да, ветви трещат, лошадям тяжело…

Да, скоро тут появятся всадники. Надо уходить. А Кирилл идти не может. Без чувств, даже не стонет. Податься некуда. Придется отводить нежданным гостям глаза.

«Кто же он? Откуда? — с неожиданной нежностью подумала Ярина. — Что он пережил? Зачем он здесь?»

 

ГЛАВА 10

О незнакомой земле, о диковинах в ней и о небольшом путешествии в жилье лорда Абигора

…Кирилл пристально смотрел на запахнувшиеся сами собой створки.

Да-а… Тут есть от чего, мягко говоря, обеспокоиться за свой рассудок.

Впрочем, события последнего получаса (Часа? Десяти минут? Сколько прошло времени, он не знал: посмотреть на часы и засечь время как-то не удосужился) Кирилл перенес относительно спокойно. Даже сам удивлялся невесть откуда появившемуся хладнокровию.

«Не иначе как мое душевное равновесие лорд Абигор наладил. Другого объяснения нет. Стоило ему заговорить, и весь сумбур, весь этот грохот и световые эффекты в башке сразу пропали. Будто не и не было ничего. Хотя, если рассудить, столько всего сразу свалилось на мою бедную головушку! Столько! И такого! Мда… Спрашивается, что это за помещение? Что за диковинный круглый зал? И главное — кто такой лорд Абигор? И почему, когда выйду отсюда, он велел никого ни о чем не расспрашивать? Мол, сам все узнаю… потом узнаю. Опять же, что это за диковинный монах Яков, которого только что поставили мне в услужение? Мол, все покажет и все расскажет, только вопросов ему тоже не задавать. Ха… Впору пресловутый галоперидол принимать, иль иной транквилизатор для буйных. Хотя, зачем? Да и взять негде. Да и не к чему: буйным себя не ощущаю. Хотя, кто знает, что видят психи, что они чувствуют… Никто не знает, кроме них самих, ясно дело…»

Кириллу было от чего призадуматься, и призадуматься всерьез. Несмотря на уверения лорда, что он здоров, и здоровее человека здесь вряд ли сыщешь, дело явственно отдавало не легкими психическим расстройством — нет! — а конкретным заболеванием.

Впрочем, все происходящие перед ним чудеса он перенес на удивление спокойно. За свою, в общем-то, недолгую жизнь (что за возраст тридцать пять лет? Так, тьфу! Все впереди!) Кирилл довелось побывать в таких мудреных переделках, которые иному неискушенному человеку показались бы очередным вымыслом слегка шизанутого писателя-фантаста.

Что поделать? Некогда великая империя, занимавшая одну шестую часть суши, любила дотягиваться, простирать и умело налагать тяжелую длань над странам, что красивыми разноцветными пятнышками украшали глобус. После того, как десница опускалась, сразу же оказывалось, что и первейшим врагам прогрессивного человечества — янкесам, и иным буржуинам, путь в эти страны был заказан раз и навсегда. Братские негры, арабы и латиносы, с помощью русского оружия быстренько вышибали угнетателей, а потом долго-долго помнили, кому они обязаны своим благоденствием, кто им помогла советами (а порой и живой силой) в этом славном деле. В дружественные страны влезали: или силовым методом — кнутом, или пряником (финансовыми потоками) — благо Русь помимо всего прочего всегда славилась этими кулинарными изысками. В те времена казалось: приходили раз и навсегда. Хотя, непонятно — зачем?

В результате такой политики по всему миру были разбросаны братские режимы ведшие себя лояльно по отношению к России и мирно довольствовавшиеся от куска необъятного русского пирога. Или наоборот: такие же братские режимы, в тех местах, где не очень-то удачно складывалось, опирались на штыки русского солдата… Ну а Кирилл, так уж получилось, с юных лет умудрился немного поучаствовать в подобного рода делах. Дело известное — на земле горячие точки возникают постоянно. Разжечь войну — проще простого. Впрочем, задачи группы, в которую он входил, несколько, — а вернее кардинально отличались от общепринятых догм. Силовые методы не приветствовались ни в коем разе. Все происходило тихо, скрытно и аккуратно. Так что крови на Кирилле не было…

Кирилл мог поклясться чем угодно, что последние несколько месяцев алкоголя он ни то что не вкушал, но даже и не нюхал. Так что белая горячка исключалась. Кавказская овчарка Шейла обязывал вести здоровый образ жизни. Собаки не любят ни запаха алкоголя, ни неадекватных людей. И наркотиков, кстати сказать, он никогда не пробовал, хотя возможностей иногда появлялось — хоть отбавляй. Что поделать, помотало по миру, а в иных странах встречалось такое, что впору восклицать: «Чудны дела твои, господи! И зачем же все это надо?!»

Да и вообще: то, что сейчас происходило с ним, настолько реально, настолько НЕ галлюциногенно, что не закрадывалось и тени сомнения, что все так и есть. Все реально, все правда… В этом Кирилл немного разбирался: когда-то учили.

Хотя… Хотя — стоп! Необычное, не схожее с тем, что происходило сейчас, но тоже весьма и весьма странное событие произошло с ним примерно года три назад.

Но на воспоминания о творящемся тогда кошмаре Кирилл наложил жесткое табу. Слишком уж неприятные ощущения пришлось пережить.

Тогда, три года назад, он, придя в себя и проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что сподобился побывать не где-нибудь, а в так называемом низшем астрале. Что обозначает этот термин, так никто толком объяснить не может, но средь обладающих некоторым даром людей, это место считается неким тупиковым болотом.

Кстати, он умудрился оттуда благополучно и без последствий выбраться. Не у всех это получалось: насколько знал Кирилл иные так и застревали на грани миров навсегда, к великой радости врачей-психиатров. В низшем астрале главное правило не отвечать ни на что, что вам навязывается. И Кирилл это знал. И попал он туда и выбрался оттуда благодаря одной знакомой. Она, видите ли, обладала некоторым даром. А говоря проще — была ведьма.

Но сейчас… Сейчас другое дело. Реальность, окружающая его, — стопроцентна! Это не вызывало ни малейшего сомнения. Нет никаких несимпатичных ощущений, и первоначальное одеревенение ушло. Кирилл вновь ощущал себя бодрым и свежим.

«Ладно, хватит рассиживаться. Не в гостях. Что там сказал лорд Абигор? Выход только в ту дверь? Остальные закрыты? И если сунуться, то последствия непредсказуемы? Хорошо, пойдем куда указано. Делов-то!»

Кирилл встал и медленно прошелся вдоль дверей, рассматривая переливающиеся барельефы. Да-а, картины, что чуть ли не ежеминутно менялись, ни с чем не шли ни в какое сравнение. Они вроде и мертвы, все-таки металл — серебро, и вместе с тем полны и жизни, и реализма. Какие там высокие технологии! Тут не высокие, тут запредельно высокие! Высочайшие! Как все это сделано — напрочь неясно. Так же непонятно — ЗАЧЕМ? Но раз двери оформлены таким образом, значит кому-то это надо.

А сколько их? Кирилл не поленился обойти еще раз и сосчитать. Дверей оказалось ровно сорок две штуки. Странное число. Наверняка что-то с ним связано. Кирилл старался припомнить, что это за магическая цифра. Но как не пытался, на ум пока ничего не шло. Ладно, может быть потом, как это всегда бывает, ответ придет неожиданно…

— Да, — вздохнул Кирилл. — Всякое бывает… Ладно, и не такое видели. Пора на выход.

Неожиданно в мертвящей тишине раздался звук упавшей воду капли… Затем еще раз… Или показалось? Может — эхо? Акустика-то в зале замечательная! Кирилл это сразу ощутил, как только лорд Абигор заговорил с ним. Капнуло еще раз. Кирилл повернулся к бассейну. Да какое там к бассейну! Раз в него падет вода, значит фонтан. Не может же протекать кровля в таком необычном, строгом и холодном зале? Верно — не может. Как-то не согласуется. Вдруг начался настоящий, если можно так выразиться, каплепад. Резко начался и так же резко оборвался. Лишь редкие капли ударяли о линзу фонтана. Хаотично и бессистемно. А откуда они берутся?

Кирилл глянул вверх, присмотрелся. Вроде бы там, на границе плавного перехода полумрака во мрак клубилось легкое облачко. Да вот только выглядит оно невесомо. Не может полупрозрачный туман так изливаться. Не грозовая туча, в конце концов. Хотя, оказывается, — может. И вообще — вода в этом диковинном фонтане была какая-то не такая. Неправильная, что ли… Непонятная вода… На верху кристально-чистая, почти невидимая. Выражаясь изысканным штампом — как слеза. А вот внизу… Сначала показалось — водоем бездонный. Внизу провальная чернота. Только вот она тоже клубится. Как и облачко наверху. Кирилл бросил быстрый взгляд вверх-вниз. Догадка подтвердилась: облачко вверху было абсолютно симметрично черноте внизу. Казалось придонная вода тяжелая, но вроде бы как живая и стремиться наверх. Только не получается, не оторваться от дна.

Тут снова капнуло, и Кирилл увидел, что капля-то эта, как только коснулась воды, мигом почернела и камнем упала на дно. Нет, не упала, показалось, что чернота внизу ее жадно поглотила.

«Мда-а, ладно. Хватит загадки и непонятки разгадывать. Все это место, само по себе, сплошная большая загадка. Разберемся…»

Кирилл решительно направился к двери, на которую ему указал лорд Абигор. Перепутать невозможно. За ней скрылся его новоиспеченный слуга — монах Яков. И главное: около нее лежит его рюкзак, который он зачем-то скинул, прежде чем последовать приглашению любезного рыцаря и усесться на ограждении бассейна. Неожиданно, дверь, будто угадав мысли Кирилла, что делать ему тут больше нечего, и он хочет выйти, начала медленно распахиваться, так же как и перед хозяином — лордом Абигором.

Из стрельчатого проема бил яркий — да какое там яркий! — ослепительный свет.

Кирилл сунул в карман собачий поводок, подхватил рюкзак, привычным жестом бросил его на плечо и выскользнул из помещения…

Свежий прохладный ветер ударил в лицо, а яркое солнце слепило чуть ли не до слез. На секунду зажмурившись, Кирилл медленно приоткрыл глаза, привыкая, и неторопливо сосчитал до десяти. Надо снова, туго соображая — что к чему, восстанавливать душевное равновесие.

Все дело в том, что вроде бы совсем недавно — Кирилл мог поклясться чем угодно! — он выгуливал свою собаку по сумрачному, вечернему и промозглому Петербургу. Понятно, не по самому городу (там дышать нечем, даже в спальных районах), а по выпуклому пустырю — сиречь кургану. И дело даже не в том, что тут — куда он сейчас вышел — солнце стояло в зените, что означало полдень. Провалы в памяти, даже не осознано, случаются с каждым. И у него он недавно был — это точно. Кирилл не помнил, и не мог сообразить, как он тут очутился. Какими путями его занесло в незнакомое место, и что это за место, пока оставалось загадкой…

Ко всему этому прибавилась еще одна неясность. Сейчас его окружала осень. А в Питере была ранняя весна. Такие вот метаморфозы — черт бы их побрал! Нет, точно: его место в психушке! Это не Петербург, и даже не Россия…

Первое, что бросилось в глаза, это длинная цепь гор на горизонте. Их плавные серо-синие контуры уходили в бесконечную даль, и где-то там, вдали, ух уже чуть размытые вершины смыкались с белыми пушистыми облаками. А у подножия гор раскинулась величественная долина.

Вся в буйстве ярких красок, она являла собой разительный контраст с несколько мрачноватыми и скудными горными вершинами.

В долине властвовала осень. Она затопила землю сверху донизу. Около рощиц, которые то там то сям росли в ней, лежали плотные ковры желто-алой листвы. И даже легкая солнечная дымка, которой была подернута долина, не могла приглушить это цветистое великолепие.

Вдали, беря начало из горного ущелья, текла река. Солнечные блики, вспыхивая на ее волнах, играли веселыми искрами, будто мириады осколков гигантского зеркала.

Глубоко вдохнув прохладный воздух, Кирилл сделал несколько шагов и снова замер. Сюрпризы продолжались. Ему в глаз бросилось нечто такое, что по масштабам, величине и изяществу затмевало собой все творения рук человеческих. Безусловно, этот мир, в котором он так внезапно очутился, — странен. Но согласитесь, когда в незнакомом месте, о котором не имеешь ни малейшего представления, встречаешь нечто такое, что уже когда-то видел, то это уж слишком.

— Да-а… — протянул Кирилл. — Это нечто… Это уж слишком! Дежавю… Правда пока не тотальное.

В том, что эта диковинная страна подбросит еще массу сюрпризов, он уже нисколько не сомневался.

Невдалеке от подножия гор (километра два-три, отсюда трудно оценить расстояние), почти слившись с ними, вознес к небесам зубчатые башни величавый замок.

Выглядел он не так — вернее совсем не так — как обычно изображают подобные строения мастера кисти и холста. Кирилл это понял сразу.

Замки на картинах отчего-то никогда не идут ни в какое сравнение с оригиналом. Изображенные на плоскости, они получаются какими-то приниженными. В них не чувствуется ни силы, ни жизни. Скорей всего это происходит оттого, что холст — это холст. И какой бы мастер не писал картину, должной экспрессии и объема он никогда не добьется. Натура — есть натура. Она не ограничена жесткими рамками, ей есть где размахнуться. Ее символ — свобода.

«А может, просто никто не видел такого замка вживую? — осенила мысль. — Может, его просто нет? Но вот же он, вдали! Значит, есть! Но как же гармонично стоит! Гармония… Гармония во всем. Ничего не убавить, и не прибавить. Куда же я попал? Где я?.. Величественный замок в незнакомой прекрасной земле. Она сама по себе необычна и вызывает восторг. Как же все-таки он в нее вписывается! Как соответствует духу и сути этого места! Наверно — это замок из замков. Их властелин…»

Кирилл даже мысленно улыбнулся, представив себе, что это и в самом деле король замков, властвующий в своем благородном королевстве.

Его зубчатые стены и башни с остроконечными шпилями, стрельчатые крыши, без сомнения посрамили бы все известные земные сооружения. В сравнении с ним они казались бы постройками из детских кубиков, такими же примитивными и неуклюжими.

А этот замок словно готов сорваться с места и воспарить в небесах…

«Уф, что за пафос? Откуда? Но надо же!..»

Кирилл мог поклясться чем угодно, что он уже видел и эти на вид легкие и воздушные, но без сомнения мощные стены.

Он уже видел эти зубчатые башни с прорубленными в них узкими бойницами. Он видел ЭТОТ замок! Вот только когда? И где? Кирилл мучительно пытался вспомнить. Но ответа пока нет…

Далекий шум морского прибоя заставил его обернуться. Час от часу не легче! Оказывается, он стоит на вершине утеса. Утес вознесся над морем метров на сто.

Вдали, на краю горизонта, в лазурной воде темнел остров. Похоже вулканический. Подобные острова встречаются в Тихом океане. Из-под воды, в облаках пара и фейерверке огненных брызг, неожиданно появляется вулкан. Он растет. Иной раз на глазах. Может внезапно вырасти, и так же внезапно уйти под воду. Моряки такое видели. Но обратно в океан огнедышащие горы возвращаются не всегда.

Проходят эпохи, и вокруг остывшего вулкана на береговой кромке появляется жизнь. Сам же он спит. До поры спит. И когда вулкан проснется, и сметет в небытие то, что в своем самомнении живет на его остывшем теле, неизвестно. Но рано или поздно — это случится.

Вот и остров, что сейчас видел Кирилл, был подобного рода. По его центру возвышалась гора со срезанной вершиной. А над ней курился легкий дымок.

Вулкан вздыхал в дремоте, длящейся тысячелетия.

В сторону острова шел небольшой двухмачтовый корабль. Надутые ветром паруса порой терялись в белых барашках, которые то тут, то там выпрыгивали из волн. Паруса двухмачтовика даже чем-то походили на них: издалека они тоже казались такими же белыми, пушистыми и игривыми. Идиллия, одним словом…

«Барашки, — привычно отметил Кирилл. — Значит, волнение два-три балла, не больше…» Тут же себя одернул — что за дела?! Попал невесть куда, тут о другом думать надо — о насущном, а он волнение на море отмечает… метеоролог хренов!

Почти к самому морю подступал небольшой городок. Сверху хорошо просматривались красные черепичные крыши над выбеленными стенами. Он чем-то походил на чистые, ухоженные провинциальные европейские городки. Такие там еще кое-где сохранились. Но… Одно но! Вроде и архитектура схожа с европейской, и вид пристойный. Но была какая-то неясность. Что-то не то складывалось в этом городе.

Кирилл вдруг понял: в городишке все дома одинаковы. Будто архитектор не знал иных проектов и лепил свои строения под копирку. Не знал, или… или не хотел себя утруждать. Да и планировка прямолинейная. Не видно запутанных кривых улочек. Сверху это хорошо видно. Дома стоят как бараки в лагере. В общем — городок и похож на европейский, и кардинально отличается

Кирилл обернулся. Надо взглянуть на дверь, из которой только что вышел. Обернулся, и… и застыл. Дыхание перехватило, а если образно выразиться словами классика: «В зобу дыханье сперло…»

О таком бреде и сюрреализме даже подумать сложно, а не то что представить! А тут этот сюр он сейчас видит воочию, и его — вроде бы — можно даже пощупать.

Бред, бред и еще раз бред!!!

Нечто подобное можно создать с помощью компьютерной графики и потом рассматривать на экране монитора или в кино. И все равно, будет не то! Такого впечатления на плоскости не добьешься. А тут все наяву! Вживую, так сказать!

Дело в том, что солнце за его спиной било на светло-серую откосую стену самой настоящей пирамиды! Высокая — она отличалась и от египетских, и от пирамид ушедшего в небытие народа майя.

Земные пирамиды сложены из известняковых блоков. Они выщерблены временем. При желании — буде возникнет такая идея — на такую пирамиду можно взобраться. А эта будто высечена из цельного гранитного камня, не видно ни швов, ни, тем более, выпирающих блоков. Лишь гладкие, отполированные наклонные стены. Для того чтобы вскарабкаться на нее хотя бы на пару десятков метров, потребовалось бы немало усилия и ловкости. И главное, вершина ее сверкала как золотая. Хотя — почему «как»? Наверняка она и была из золота.

Кириллу пришла в голову абсурдная мысль. Отчего-то вдруг почудилось, что ЭТА пирамида прародительница всех земных пирамид. И они лишь жалкие подобия этого, непонятно каким образом вытесанного из единого гранитного камня монолита.

Пирамида нависала над морем чудовищной громадой, и казалось, вот-вот в него сползет. Вдруг раздастся грохот и пирамида неторопливо и величественно, подняв облако брызг, рухнет в воду. Вроде того, как рушится взорванный небоскреб. С той лишь разницей, что когда она обрушится в воду, не будет ни пыли, ни особого шума. Вода скоро успокоится и скроет под собой все следы.

Кириллу показалось, что часть ее основания висит в воздухе. Что пирамида балансирует на краю, и для того, чтобы ее обрушить, нужен лишь легкий толчок.

Но пирамида каким-то чудом держалась на краю утеса. Хотя выглядело это невероятно. Вероятно, мэтр Сальвадор Дали высоко оценил бы такой ракурс.

Впрочем, в этом месте все невероятно. Начиная от лорда Абигора, разъезжающего на крылатом коне (теперь Кирилл был твердо в этом уверен) и кончая… А вот чем кончатся, все эти неописуемые чудеса, то Кириллу пока неведомо.

Стрельчатых барельефных дверей Кирилл сейчас не увидел. Вместо них чернел квадратный проход в стене пирамиды. Из него тянуло холодом.

«Ну и ну! Вот так портал! Вот так-так!..»

Что означали эти междометия, Кирилл и сам бы затруднился пояснить. Впрочем, чувство первоначального изумления притупилось. Это всегда так: пресыщение никому не шло на пользу. Всему нужна мера.

Задрав голову, Кирилл посмотрел на золотую вершину. М-да! Пожалуй, все-таки поменьше, чем пирамида Хеопса, но все равно — не из маленьких…

Слева послышался шорох. Повернувшись, Кирилл увидел, что невдалеке, смиренно опустив глаза долу, стоит его странный, новоиспеченный, благоприобретенный, свежесрубленный (считайте как хотите) слуга. Монах. Монах Яков. Солнце не отражалось, как это принято в его тонзуре. Гасло в редкой щетине. Почувствовав, что Кирилл на него смотрит, монах поднял блеклые и невыразительные глаза.

— Что будет угодно господину Кириллу? — чуть ли не подобострастным шепотом вопросил Яков. Его голос напоминал внезапно обретший дар речи и захлюпавший пузырями елей.

«Мягко и скользко, — про себя отметил Кирилл. — Даже вернее: склизко. Кажется — тот еще тип. Вдобавок католик. Кто он? Доминиканец? Францисканец? Ряса настолько выцвела, что и не разберешь, какого цвета она была. Ага, вот… Пояс вместо веревки, и почти белый нагрудник. Или это ряса такая? Серая и засаленная. Доминиканец… Хотя, кто их знает? Я в средневековье не силен, да, в общем-то, особо никогда им не интересовался. Католицизм, он, видите ли, чужд русскому православному духу. Цари это знали. Недаром иезуитов запретили. Ну, и как его называть? У нас — батюшка. У католиков — святой отец. Только вот какой он к черту святой! Да еще и отец! Ладно — видно будет…»

Кирилл пожал плечами. Действительно — что ему угодно? Вот этого он пока не знал. Хотя вроде с утеса уже увидел все, и пора двигаться дальше.

Пожалуй, для начала надо будет выяснить, как друг к другу обращаться. И тут сразу же в памяти всплыли слова лорда Абигора.

«…Да. Называйте его как хотите, но основная его обязанность — это прислуживать и угождать вам. Пояснять некоторые вещи. В своих желаниях не стесняйтесь. Он исполнит все. Подчеркиваю — ВСЕ! Также, можете с ним особо не церемониться. Ну да это уже ваше право, на ваше усмотрение».

Что ж, можно и не церемониться, хотя жлобство — не есть хорошо. Чем-то слово «господин», которым называл его Яков, претило Кириллу. «Господин» — слово уважительное. Его надо заслужить. Настоящих господ в семнадцатом году большевики изничтожили. А тех, что называют этим словом, пока такое право не заслужили. Не одно поколение пройдет, пока в России вновь народятся господа. Это как-то в Англии давно провели эксперимент. К власти после войны с Гитлером пришли лейбористы и попытались сразу же всем дать образование. Что из того, что в Британии тогда по-настоящему было образовано только сто тысяч человек? Выпускники Итона, где образование сродни нашему Царскосельскому Лицею времен Александра Сергеича. Образование-то дали, только вот джентльменов все равно не получилось. Тут нужны поколения. Поколения, и — самое главное! — наследственность. От коня-тяжеловоза и ледащей лошадки не родится призовой скакун. Деньги и образование еще не делают господ. Эти две вещи делают просто напросто буржуазию, но не господ. ГОСПОДИН — высокое слово и ко многому обязывает.

«Так что, граждане, настоящих господ у нас нет, и по определению быть не может. Врочем, ладно. Если тут принято называть друг друга господами, то, как говорят в фашистии — „варум нихт“, что в переводе — почему бы и нет? В каждой избушке свои погремушки. На „ты“, или на „вы“ именовать этого слугу? Пожалуй, на „вы“. Хотя лорд Абигор, кажется, особого почтения к нему не высказывал. Значит, если бы он обращался к нему на „ты“, я б сделал то же самое. Хотя нет — все равно я не знаю Якова близко. Буду „выкать“. А там — время покажет».

Обернувшись в сторону замка, Кирилл, щурясь, постарался разглядеть подробности. Видимость не ахти какая — все-таки осеннее солнце изрядно било в глаза. Детали скрадывались. Кирилл достал из нагрудного кармана футляр с солцнезащитными очками. Повертел его в руках, раскрыл, но передумав спрятал обратно. Без них он лучше разглядит подробности: когда поближе к замку подойдет и солнце не будет так слепить. А пропускать что-либо, попав в такое дивное место, он не собирался.

— Яков, чей это замок? — Кирилл повел рукой в сторону гор. — Лорда Абигора? Или?..

— Да, господин Кирилл прав, этот замок принадлежит лорду Абигору. И так же все то, что вы видите вокруг, господин, его владения. — При этих словах монах выпростал правую руку из широких рукавов рясы и повел ею вокруг себя. — Вся эта земля также неотъемлемая принадлежность лорда.

«Богат лорд! На нашей земле таких магнатов сейчас почти и нет… Богат! Когда-то были монархи и императоры. В России цари. Вот они и владели огромными землями. Но это давно прошло и кануло в небытие…»

Кирилл уже не сомневался, что он находится совсем не на той земле, на которой сподобился родиться. Эта земля — иная…

«Мда… Добаловался с виртуалом, все от реала пытался скрыться!..» — Кирилл горько усмехнулся невеселой мысли, заскочившей в голову. «Компьютеры — это тебе не игрушка! Вот и получай иную реальность. Меньше надо в монитор пялиться, да голову стратегиями да квестами забивать! Вот и имеешь сейчас самую что ни на есть настоящую виртуальную реальность! Хотя, комп — это здорово!..»

Кирилл нежно поправил лямку рюкзака, как бы проверяя, на месте ли его любимый «неубиваемый» ноутбук. Рюкзак приятно тяжелял плечо. На месте. Да еще и дивайсы всякие при нем. Значит — живем. Ну надо же, как ему свезло! Отдал одному левше, коими так богата Русь, заапгрэйдить любимый комп и именно в этот вечер забрал его! А в нем!.. Даже страшно подумать, что сейчас понапихано в электронное чудо, какие возможности у ноутбука от этого появились, и во сколько все это обошлось. Впрочем, дело не в цене. Деньги у Кирилла водились.

— Послушайте, Яков. — Кирилл решил обращаться к монаху на «вы». — Насколько я понимаю, лорд Абигор велел вам показать мне его владения, а вам быть моим неотъемлемым спутником?

Тут Кирилл поразился витиеватости своей речи. «Во загнул! Что это со мной! Не иначе, тут климат и окружающая обстановка располагают выражаться как в пресловутых рыцарских романах. Хотя нет, эти романы всего лишь стихи. Но все равно, занятно. Ладно — главное самому понятно, что я хотел сказать. А другие — так те, кому надо, разберутся».

Кивнув, монах прошепелявил елейным голосом:

— Именно так, господин Кирилл. Лорд Абигор был так благорасположен, что доверил эту большую честь именно мне. Итак, господин, чтобы вы возжелали осмотреть в первую очередь? Или может, вы стремитесь отдохнуть после долгого пути, омыть себя от дорожной пыли и отдать долг предвечерней трапезе? Тогда господину надо следовать в замок лорда.

— Хорошо, пойдем в замок, — ответил Кирилл, у которого при упоминании о трапезе забурчало в животе. Интересно, сколько он не ел? Ощущение таково, что казалось, со времени обеда на той, прошлой земле, прошла вечность.

Яков склонил голову, снова показав свою неопрятную тонзуру.

— Как будет угодно господину. Тогда следуйте по этой дороге. — Тут он указал на вымощенную круглыми серыми булыжниками дорогу, в начале (или в конце?) которой сейчас стоял Кирилл.

Дорога поднималась из долины, шла на вершину утеса и обрывалась у входа в пирамиду. Или у чудных барельефных ворот, из которых Кирилл недавно вышел, и которые неожиданно исчезли, сменившись мрачноватым темным проходом. В общем, неважно. Надо следовать по этой дороге, тем более иного пути, ведущего в долину, он пока не видел.

— Хорошо. Пойдемте, Яков.

— Господин должен следовать впереди, так положено. Я буду идти сзади в нескольких шагах от господина.

«Вот еще китайские церемонии! — с досадой подумал Кирилл. — Мне что же, теперь за каждым вопросом головой вертеть? Ладно, раз тут так принято — значит так надо. Не будем нарушать субординацию. Лорд, судя по всему человек строгих правил, и, наверное, не одобрит, если я начну тут что-то на свой лад перекраивать».

Будто прочитав его мысли, монах Яков приподнял смиренную голову, и встретившись с взглядом Кирилла, произнес:

— Если господину будет угодно, то я могу следовать за ним несколько ближе: шагах в двух позади него. И немного сбоку. Тогда господину легче будет задавать интересующие его вопросы, на которые мне было дозволено дать обстоятельные ответы.

«Ну и речевой оборот! Жуть! Ладно — может пообвыкнусь со временем».

— Господину будет угодно именно так, пойдемте, Яков.

«Интересно, как это мы понимаем друг друга? — мелькнула мысль. — Не может быть, чтобы я в одночасье стал понимать речь средневекового монаха. Да и лорд Абигор, тоже кажется отнюдь не современный человек. Он вообще странен. Странен и мудр… Чувствуется, ему многое подвластно. Ох, многое… Кто же он? Кто этот рыцарь?»

Неожиданно Кириллу пришла в голову интересная идея. Креативное мышление, которое появлялось у него в порой самый нужный момент, не подвело и на этот раз. Он обратил внимание, что когда монах произносил свои напыщенные речи, то чувствовалось какое-то легкое несоответствие между движением губ, мимикой и звучанием слов.

Все это происходило почти незаметно глазу, и если бы Кирилл сейчас был не тут — в непонятном, в нереальном месте — а в Питере, то он бы и не обратил никакого внимания на такое несоответствие.

В его голове вспыхнула догадка. Озарила молнией. Когда лорд Абигор, или монах Яков что-либо ему говорили, то это походило на высококачественный перевод иностранного фильма.

Там мастерство дублеров заставляют забывать зрителя о том, что артист, играющий какую-либо роль, совсем не из России и в ней он, может, даже никогда и не бывал.

И идиоматические выражения, и жаргонные словечки, которыми он бойко сыпет с экрана, в его языке не приняты, и смысл их будет ему непонятен. Но зритель воспринимает речь актера как само собой разумеющееся. Велика сила искусства и качественного перевода!

Кирилл, не мешкая, решил проверить догадку.

— Яков, вы не поможете мне в одно деле? Оно вас не затруднит, смею вас уверить.

— Да, — тут же отозвался монах. — Что будет угодно господину Кириллу?

— Вы грамоту разумеете? Мне кажется, что должны…

Кирилл достал из кармана небольшой блокнот, с вставленной в корешок шариковой ручкой. Раскрыл его на чистой странице и протянул монаху.

— Вот, пожалуйста, напишите здесь… Ну-у, допустим, слово «мама».

Монах с любопытством стал разглядывать предложенные вещи. Видно, что и обыкновенный недорогой блокнотик, правда, украшенный потешной кошачьей рожицей, и — самое главное — прозрачную шариковую ручку он видит впервые.

Кирилл не торопил провожатого — пусть осмотрит. Чтобы монах лучше понял, что надо делать дальше, он взял из его пальцев ручку и провел сверху странички прямую линию. Потом написал заглавную букву «А». Уж наверно, эта буква существует во всех алфавитах1

— Какое чудное перо!.. — прошептал пораженный монах. — Такое маленькое… И чернила неведомо откуда берутся и не капают…

Отойдя чуть в сторону, Кирилл выжидательно смотрел на монаха. Для чистоты эксперимента совсем не надо стоять над душой. Немного смущаясь, и с трудом справляясь с непривычной шариковой авторучкой, Яков что-то вывел в блокноте и протянул его обратно.

Кирилл отстраняюще поднял руку.

— Нет, нет! Сначала прочтите, что вы написали, а потом отдайте блокнот мне.

Немного запнувшись, не понимая, зачем все это нужно, монах, держа блокнот наотлете (видимо зрение у святого отца не совсем хорошее), прочел:

— Мама…

Кирилл внимательно следил за его губами. Опять проскочило легкое, мимолетное несоответствие между движениями губ и словами. А может — только показалось… Затем он взял блокнот и прочитал написанное. Так и есть! Его догадка оказалась верна! На середине чистой странички готической вязью — с острыми углами и утолщенными линиями аккуратно было выписано «Мама». Только оно написано латинскими буквами и выглядело так: «Muther».

«Ну вот, почти все ясно — какое-то мудреное внечувственное восприятие. Вот только как? И почему?.. Хотя, конечно, сделано здорово, тут уж ничего не скажешь! И чья же это заслуга? Моя? Лорда Абигора? Или этой земли? Неясно…»

Впрочем, Кирилл и сам с детства владел некоторыми любопытными способностями. Они были из разряда тех ненормальностей, или наоборот — нормальностей, о которых принято полагать, что их нет — потому что такого не бывает. С точки зрения ортодоксальной науки, понятно.

Дар, которым обладал Кирилл, был настолько редок и необычен, что с юных лет он уже попал под пристальное внимание некой структуры. Впоследствии этот редкостный дар (или феномен, называйте как хотите, суть одна) и определил дальнейшую его судьбу.

То, чем он обладал, нещадно эксплуатировалось власть имущими. Благо средства на такого рода дела, будь они приглядными, или не очень, текли не то что рекой, а падали могучим водопадом. Для этого стоило только намекнуть, что в такой-то стране, в таком-то месте, может находиться то-то и то-то. А может там ничего нет… Ошибки тоже случались. Но на них закрывали глаза…

— Хм… хорошо, — усмехнулся Кирилл, — теперь я еще вроде, как и телепат. Ну что ж — всегда пригодится!

Хотя, немного поразмыслив, решил: «Впрочем, это не совсем телепатия. Я ведь не знаю, о чем думает этот монах. Его мыслей я прочесть не могу — иначе в голове стоял бы сплошной сумбур… Это какая-то избирательная телепатия: я разбираю только то, что он хочет мне сообщить. В данном случае это звуковой поток… Ладно, и на этом спасибо! А то незнамо где, да еще без языка! Вот номер был бы…»

Оглянувшись на пирамиду еще раз, Кирилл решительно двинулся вперед. То, что ждало его впереди, было настолько интересно, что он решил сначала осмотреть местность и выпытать из монаха все, что возможно. Отдых и еда, о которых говорил Яков, подождут…

Пройдя быстрым шагом несколько десятков метров, он обернулся. Монах спешил следом, но из-за невысокого роста угнаться за Кириллом не мог. Яков запыхался и утирал с невыразительного лица крупные капли пота.

«Мда, дружок. Проблемы. Хожу-то я быстро… Ладно, привыкнешь. В день человек должен проходить восемнадцать километров. Тебе только на пользу…»

— Яков, а вот эта пирамида… — начал Кирилл, и осекся. Никакой пирамиды сзади он уже не увидел. Она исчезла. Только казалось, что в лазури солнечного неба, так чудно сочетавшегося с лазурью моря, чуть видны прозрачные равносторонние контуры… Сквозь них просвечивало и играло барашками и солнечными бликами величественное море. А серая каменная дорога обрывалась почти на самом краю утеса.

Кирилл медленно пошел обратно, не обращая внимания на недоуменный взгляд монаха. Одно из двух: то, что пирамида исчезла Якову совсем не в диковинку, или… Вторая догадка оказалась верна: перед глазами Кирилла стали обозначаться контуры пирамиды, с каждым шагом прозрачность таяла и обретала плотность. Вскоре он опять стоял перед уходящей в небо откосной стеной, а дорога заканчивалась перед темным квадратным проемом.

«Чудеса… Чудеса да и только! Думаю, эта исчезающая, и вновь появляющаяся — к которой стоит лишь приблизиться — пирамида еще не самое необычное в этой земле… А это выяснится потом. Думаю впереди еще много чего такого меня поджидает…»

Кирилл взглянул на монаха, и его поразила еще одна догадка: «Ведь он стоит рядом и смотрит прямо сквозь нее… Видит он пирамиду, или нет? Ведь не заметить ее невозможно!»

— Яков, а что это за пирамида? Вы можете о ней что-нибудь сказать?

Монах смотрел недоуменно, явно не понимая, что хочет Кирилл.

— О какой пирамиде говорит господин? Я вижу только море, вот тут, — мнах указал на конец дороги, — путь на скалу заканчивается. Но если пройти по нему немного дальше, то мы окажемся в том месте, где имеет право быть лишь лорд Абигор. Мне туда ходить запрещено, а если бы и хотел, то все равно не смог бы пройти дальше этого места. И то, что я сейчас был там, — это благодаря воле лорда Абигора.

— Ясно, — сказал Кирилл, хотя на самом деле ничего не было ясно. Ясно лишь то, что он видит эту диковинную пирамиду, и вход в нее, а монах Яков нет. Вот так-то…

— Идемте Яков, я не буду торопиться.

Несмотря на кажущуюся крутизну спуск с утеса оказался достаточно ровным и удобным. Кирилл и не заметил, как они оказались в долине.

Внизу Кирилла обдал теплый ветерок, не чета тому прохладному морскому бризу, что свободно разгуливал на вершине утеса.

«Интересно, останется ли у меня этот дар: понимать чужую речь и говорить так, чтобы понимали меня? — размышлял Кирилл. — Или стоит мне выбраться отсюда в свой мир, как это чудное дарование исчезнет?» Он усмехнулся этой, в общем-то, дикой мысли. Только попал неведомо куда, не успел ни в чем разобраться, а уже думает о возвращении.

А может, то что он сейчас видит всего лишь бред? Тот спокойный бред, те же видения, что одолевают душевнобольных? Впрочем, что видят люди с помраченным рассудком, Кирилл не знал. Так что сравнить не с чем. Единственное в чем он твердо был уверен, это то, что у него не белая горячка, в народе именуемая ласковым словом — белочка.

Насколько слышал Кирилл, в белочке не ощущается того спокойствия и умиротворения, что овладевало им сейчас. В белой горячке народ мечется и видит всякую жуть и непотребство. В ней мозги клинит так, что небо с овчинку кажется. А тут же небо голубое, бездонное. И никаких страхов Кирилл не ощущал. Это первое. А второе — Кирилл выпивал редко, немного и только качественные напитки, а не ту бодягу, что льется на несчастную Россию.

Кирилл поймал себя на мысли, что предложи ему вернуться обратно, он всеми силами станет этому противиться. Что-то возвращаться нет ни малейшего желания. Ведь он попал в сказку. А часто ли люди попадают в сказку? Нет. Большинство — никогда. Люди тянут лямку рабочей скотинки, не задумываясь о будущем. Рабочая скотинка — это так, образно. Неважно, откуда ты смотришь на мир: из иллюминатора собственного лайнера или сквозь грязное стекло общественного транспорта. Главное — ты обязан что-то делать, выполняя порой никчемную, никому не нужную работу. Надо работать. Работать изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Работать всю свою короткую жизнь, ни о чем не задумываясь, не видя, как прекрасен мир.

А когда бьет последний час, и, помахивая зазубренной косой, приходит курносая в погребальном саване, то люди начинают судорожно цепляться за жизнь.

Неважно как! Неважно зачем! Но надо пожить еще чуть-чуть, хоть немного, хоть самую малость!..

Людям некогда смотреть по сторонам. И сказка, в которую, возможно способен попасть каждый, проходит стороной. Впрочем — это не их вина. Просто надо жить и выживать. Такова жизнь. Мир давно поделен на черное и белое. Середины нет. Есть богатые. Есть бедные. Но и те и другие должны пахать, пахать и пахать, чтоб выжить, что снова и снова заработать немного (или много, у всех свой критерий) денег. Ведь что ни говори, а определенное их количество дает какую-то иллюзорную свободу. И свободу мыслить, и свободу действий в том числе…

Кирилл шел, с любопытством оглядывался, впитывая и запоминая каждую мелочь, и продолжал размышлять.

«Дорого бы дали разного сорта мутновидящие, чтоб попасть на мое место. Если подумать, то, что они могут, мутновидящие? В лучшем случае запарить клиенту мозги так, чтоб он сам иносказательно, жестами, мимикой выложил свои пожелания, а прозорливая повитуха выдала обратно то, что он хотел бы услышать. Для этого особых мозгов не надо. Только основы психологии. А вот попади сюда одна из очередных потомственных клуш-целительниц, чьими толстыми ряхами заполнены страницы сайтов и бесплатных газетенок, так еще неизвестно, чтоб с ней стало! Что они могут? В лучшем случае состряпать на колене очередную околомедицинскую книжонку, что в народе прозвали метким словом — „клизьма“. Моча туда! Моча сюда! „Пейте по утрам натощак или на ночь перед сном, и будет вам щастье!“ Добро бы изысканный коньяк предлагали. Мол, по утрам и вечерам принесет неоспоримую пользу. Тут бы все с ними согласились. А тут… Они вообще людей за идиотов держат, всерьез рассуждая о пользе глистов. А ведь кто-то покупает эту книжную муть, и — главное! — попунктно следует дурацким советам! Так попади сюда такая целительница, так вся ее дурацкая атрибутика: хрустальные шары и наговоренные хреновины полетят к черту! Повитухи тут точно бы дуба дали, еще там, в круглом зале, увидя лорда Абигора! — Кирилл развеселился от этой мысли. — А колдуны каких-то там астральных академий? Те, что пучат с фото безумные глаза пекинеса? Вот бы их сюда! Чтоб заткнулись раз и навсегда, и больше не лезли в божий промысел! Не их собачье дело — вмешиваться в дела Создателя!..»

При последней мысли Кирилл неожиданно остановился и хлопнул себя по лбу.

— Да что ж это такое! Что за хрень! Вот же ж память!

Со всеми этими только что увиденными диковинами и красотами, он совсем забыл о своей собаке — кавказской овчарке Шейле! Где она? Поводок в кармане, а собака? На прогулке-то, он ведь с ней был. И первая мысль, после того как он стараниями лорда очухался, была о ней. Впрочем, лорд Абигор, кажется, говорил, что с собакой все в порядке. В порядке-то в порядке, Кирилл теперь уже ни на йоту не сомневался в словах рыцаря, но все-таки лучше, когда любимица вышагивает рядом.

— Послушайте, Яков. Я попал сюда с собакой. Она такая, большая… очень большая, серо-бурого окраса. Хвост пушистый. — Он принялся как можно понятнее для монаха описывать Шейлу. — На ней строгий ошейник, такой, железный. А намордник снят. Вы ее не видели?

— Она в замке. — Яков снова выпростал пухлую ладонь из широкого рукава и указал на далекий замок. — Ее туда отвел господин Грей.

— Грей? А кто это?

В блеклых и невыразительных глазах Якова появился ужас.

— Вы сами его увидите, господин Кирилл, — поклонился монах. — В замок ее приказал отвести наш властитель — лорд Абигор. Видите ли, на утес он пошел вместе с господином Греем. А когда появились вы, с госпожой… — Тут монах замялся: — Простите, я не знаю, как ее зовут, то господин лорд приказал ему отвести вашу собаку в замок. Попутно он наказал прислать меня — в качестве провожатого для вас. Господин Грей очень обрадовался госпоже… Э-э..

— Шейла. Ее зовут Шейла.

«Тайна за тайной… — подумал Кирилл. — Шейла в одночасье стала госпожой — если перевести слова Якова на нормальный язык. Хм… думаю, ей это понравится. Еще, оказывается, тут есть какой-то господин Грей. И судя по всему, этот господин немалая величина в этом славном месте. Вон как Яков побледнел, когда упомянул его. Видать тут подчиненных держат в ежовых рукавицах. Хотя странно — вроде бы он как служитель божий……»

Кирилл глянул на черепичные кровли странного, с однообразными домами, городка. Он лежал слева. До него не больше двух километров. Странно, но дорога, по которой они шли, пока не имела ни одного разветвления. И к городу дорога не вела. Казалось, что ее проложили специально от замка до утеса.

— Яков, а как называется этот городок?

Монах тяжело вздохнул. Его тонкие бесцветные губы чуть шевельнулись. Казалось, Яков пытается что-то сказать, но не получается. Наконец, после какой-то мучительной внутренней борьбы, он с усилием вымолвил:

— У него нет названия, господин. Каждый волен звать его как хочет. Я зову его городом первой истины.

— «Первой истины»? Странное название для такого чудесного городка. Очень странное. Яков, а ответьте мне на такой вопрос. У меня прекрасное зрение. Но что-то я никого не вижу на его улочках. Там есть жители? Или они скрываются, сидят по домам?

— Есть, — односложно ответил монах. — Жители есть…

— А как вообще называется эта страна? Как ее называют те, кто тут живет? — Кирилл выжидательно посмотрел на монаха.

Ответа не последовало. Яков молчал — и в глазах его застыл ужас. Потом они неожиданно увлажнились, и из правого глаза, оставив светлую дорожку на пыльной щеке, скатилась слеза.

«И ему не задавайте тех вопросов, о которых я вас предупреждал. На них он не ответит. Ему позволено говорить только на те темы, которые не относятся к области запретных. В противном случае он будет просто молчать…» — вдруг всплыли слова лорда Абигора. — «Ясно, значит, этот вопрос из тех, на которые Якову запрещено отвечать. Но как же все это странно!»

— Ладно, Яков, успокойтесь, я не хотел вас тревожить. Успокойтесь…

Некоторое время шли в молчании. Кирилл размышлял, а Яков не разговаривал, и конечно не задавал никаких вопросов. Он вообще шел, как и обещал, чуть сзади. Мелко семенил, стуча деревянными сандалиями. Если б не этот навязчивый стук, напоминающий о том, что он не один, то Кирилл давно шел бы быстрым шагом. Так, как он привык ходить. Но тогда пухленькому монаху за ним не угнаться.

Впереди послышалось лошадиное ржанье. Вскоре из-за недалекой рощицы выбежала небольшой табун во главе с большим, темно-гнедым с подпалинами, или, попросту говоря, — караковым жеребцом. Он красовался перед кобылками, перебирая стройными ногами и приподняв длинный, чуть ли не до земли, хвост.

Увидя людей, жеребец мотнул головой. От этого движения грива взметнулась и упала на шею стремительным, струящимся дождем. Караковый встал на дыбы, и, перебрав передними копытами, стремительной рысью припустил к людям. Подбежав, смерил шаг, и подходил уже осторожной величавой поступью. Скашивая янтарный глаз, он внимательно присматривался к Кириллу. Потом, вдруг тихонечко заржав, подошел к нему ближе и ткнулся в щеку влажными ноздрями. Затем еще раз.

Кирилл опешил от такого напора, и если честно — был растерян. Он просто не знал, как надо вести себя с конем.

— Ну… Ну… Хороший, хороший… Вот только дать тебе нечего. Хотя, погоди. Кажется и у меня для тебя кое-что найдется…

Кирилл порылся в карманах и нащупал полиэтиленовый пакетик. В нем лежали сухарики. Ими он иногда баловал Шейлу.

— Вот, возьми. — Кирилл высыпал соленые сухарики на ладонь. — Бери…

Жеребец, ткнувшись в руку, мягкими осторожными губами взял угощение.

— Понравилось? Вот и отлично… хороший. — Кирилл потрепал жеребца по гриве. Осмелев, легонько похлопал по морде. — А вот как тебя зовут-то? А?..

Разумеется, жеребец не мог ответить. Хотя кто знает? Ведь лошади стародавние друзья человека. И их связывает даже нечто большее, чем простая дружба. Лошади разумны. И на подлости они — в отличие от людей — не способны. Просто не знают, что это такое — подлость. Может, караковый понимал Кирилла. И даже отвечал ему. Пофыркиванием. Только вот Кирилл не мог его понять. Хотя ни сбруи, ни уздечки на жеребце не надето — вряд ли он дикий и необъезженный. Вон как тычется, будто намекает на что-то важное.

Неожиданно в голове зазвучали слова лорда Абигора. Потом возникло его лицо, по которому гуляла легкая усмешка.

«…По пути до него вы увидите пасущихся лошадей. Возможно, кто-то из благородных животный придется вам по душе. А может все произойдет наоборот — какой-нибудь чудный конь изберет своим другом именно вас. Поверьте, они это умеют. И в том и в ином случае не стоит пренебрегать предложенной дружбой. Увидите… Тем более, путешествовать все-таки лучше верхом. Есть такие места, где можно пройти только конь…»

На Кирилла будто смотрели глаза лорда. Не такие, как у других людей. Не просто голубые, а небесно-голубые. Светящиеся в темноте. Может, он и не человек вовсе, если все наперед знает? Тогда кто же он? Дух добра? Зла?

«Вот оно что! М-да, все слова лорда сбываются, и с делом не расходятся. Не иначе — этот рыцарь все наперед знает. Ну что ж, попробуем воспользоваться его советом, тем более не я выбирал, а наоборот: жеребец вдруг возжелал меня своим другом видеть. Ну ладно. Мы все-таки казачьих кровей, и таперича эти кровя в нас играть начали…»

Кирилл оглянулся на монаха. Тот стоял невдалеке, как и прежде опустив глаза долу, и казалось, не высказывал никакого интереса к происходящему. «Ну и ладно, спрашивать о том, что мне делать, не буду! В конце концов — ты тут не ключевой стержень!»

Действительно, предки Кирилла были казаками. А они, как известно, с лошадьми не то что на ты, а чуть ли не одно целое. Этакие кентавры на русских просторах. Как объезжают лошадей, он видел, но давно — в детстве. Кирилл естественно этого не делал — слишком мал был тогда. Но ездить без седла умел. Это вроде того, как научиться плавать — если получилось, то уж никогда не забудешь…

Кирилл обнял коня за шею. Глядя ему в глаза, спросил:

— Хороший, ты объезжен или нет? Если я на тебе немного проеду, то ты как? Не обидишься сильно? А? Как, караковый?..

Конь тихонечко всхрапнул, и, выпростав шею, опять ткнулся в лицо Кириллу. Жеребец явно что-то хотел ему сообщить. Вот только что? Может нечто вроде согласия?

«Ладно, была — не была! Ну, в худшем случае, улечу далеко, грохнусь… подумаешь!.. Падать мне — не привыкать. Ну, а в лучшем… Если удастся, то с ветерком, конечно, кататься не буду, не тот случай… Тихонько надо поначалу… Хотя конечно рискованно — еще обидится! Поди, потом разъясни ему, что в мыслях у меня только хорошее, и зла нет. Но что уж тут поделаешь? Решайся, Кирилл…»

— Ну, караковый, прости, если что не так. Не обижайся.

Ловким кошачьим движением, с места, Кирилл вскочил на круп. Конь немного вздрогнул от неожиданности, но повел себя, в общем-то, спокойно. Чуть перебрав копытами, и задрав голову, жеребец глянул на седока и тихонечко заржал. В ответ из табуна беспокойно подала голос какая-то кобылица. Они, весь табун повернул к жеребцу и Кириллу головы. Казалось, что лошади с интересом наблюдают за происходящим. Мол, кто кого?

Кирилл, держась за шею, левой рукой легонько хлопнул ладонью по крупу коня.

— Ну что же, поехали, друг! Нам в замок… Но-о…

Караковый припустил неторопливой рысью.

— Стой! Стой! Тпру… Нам не надо спешить! Ни к чему, я хочу все оглядеть. Не торопись, а то за нами провожатый не поспеет…

Кирилл оглянулся на Якова. Тот, задрав полы рясы, поспешал за ними — быстро семеня мелкими шагами и постукивая сандалиями. Видно, что такой бег дается ему нелегко. Кирилл отъехал всего лишь на какие-то пятьдесят-шестьдесят метров, а монах, догоняя их, так запыхался, что казалось, что он только что пробежал стайерскую дистанцию. Да… Рыхловат святой отец…

Управлять караковым было одно удовольствие! Конь слушался малейшего движения колен. «Эх, седла да сбруи нет — так бы вскачь с ним припустили!..» Жеребец и вправду прибавил ходу, будто угадав желание всадника. Ладно, монах-провожатый-слуга никуда не денется, всегда можно сделать круг и вернуться. Кирилл перестал сдерживать коня.

Вдалеке показалась человеческая фигура. Мужчина. Он скорым шагом, не глядя по сторонам, пересек дорогу.

«Вот еще одна живая душа, — отметил Кирилл. — Вроде как место не такое уж и безлюдное».

Подъехав поближе, Кириллу бросилась в глаза некая несуразность. Мужик этот выглядел крупным, мощным. Этаким питекантропом в людской одежке. Видно, что серый костюм, в который был обряжен мужик, некогда стоил весьма и весьма недешево. Но сейчас этот шедевр портняжного мастерства представлял жалкое зрелище: истрепанный, испачканный землей, с кое-где треснувшими швами. Скверно завязанный узел галстука болтался чуть выше живота. На некогда белой, а теперь, соответственно, землистого цвета рубашке Кирилл не увидел ни единой пуговицы. Бомжовский наряд дополнял стоптанный, бесформенный ботинок; второй торчал из кармана пиджака. В могучих руках мужик держал обыкновенную штыковую лопату. В сравнении с его фигурой садоводческий инвентарь казался несерьезным: этакой игрушечкой, совочком — чтоб в песочнице возиться. Толстые сосисочные пальцы крепко сжимали отполированный до блеска черенок.

Остановившись неподалеку, мужик, не обращая никакого внимания на всадника, и, все так же не выпуская из рук лопату, упал на землю, прижал ухо к опавшей листве, и, казалось, стал вслушиваться — что там такое под ней происходит. На толстых губах появилась странная улыбка, сменившаяся жалкими, испуганным выражением. Мужик что-то пробормотал, и кивнул. Сам себе. Опять пробормотал, и снова кивнул. Явно с рассудком у него что-то не то.

— Эй, почтенный! — окликнул мужика Кирилл. — Вы что-то ищете? Помощь нужна?

Ответа не последовало. Мужик лишь дернул огурцеобразной головой, будто отгонял назойливое насекомое. Потом вскочил, и, сделав несколько шагов, вновь припал к земле. Наверное, на этот раз его поиски увенчались удачей. Толстые губы, сделавшие бы честь любому представителю негроидной расы, расплылись в доброй улыбке. Кирилл поморщился: зубов у мужика не было. Вместо них темные десны украшали обломки штифтов, на которых некогда видимо крепились сахарно-фаянсовые чудеса стоматологии.

Легкий ветерок донес до Кирилла удушливую, застарелую вонь. Она шла от мужика. М-да… Наверное так скверно не пах ни один бомж. Караковый конь даже всхрапнул, и в нетерпении перебрал копытами. Мол — «Давай-ка двинем отсюда побыстрей, пока не задохнулись…»

Но Кирилл остался спокоен. Ему вдруг стало интересно, что это там такое делает этот дивный мужик. А тот, тем временем, вновь вскочил, занес над собой лопату, и с хеканьем вонзил в намеченное место. Откинул первый пласт земли. Первый и последний… Потому что вглядевшись в результат своих трудов — в черный квадрат обнаженной земли — он вдруг глухо завыл, застонал и стремглав бросился прочь. Вскоре здоровенная фигура мужика скрылась за деревьями недалекой рощи. Вонь ушла…

Кирилл глянул на монаха. Тот стоял безучастно, как всегда опустив глаза долу. Казалось — происходившее его нисколько не беспокоит. Кирилл хотел задать вопрос, и уже раскрыл было рот, но передумал. Что-то подсказывало ему, что ответа он не получит…

…Замок близился. С близкого расстояния строение казалось еще огромней и величественней нежели с утеса. Хотя с горами, начинавшимися дальше, он не шел ни в какое сравнении. Горы — есть горы. Но все равно — замок велик. Велик и изящен… «Целый город», — мелькнула мысль.

Зубчатые стены, сложенные из круглых полированных валунов серого гранита, взметнулись на высоту многоэтажного дома. Да что там дома! Пожалуй, по высоте стены могли бы поспорить даже с Исаакием. Ну а о башнях, перемежавших высокие стены, вообще говорить не приходилось! Конечно они превышали этот известный собор.

Хищно ощерившись узкими бойницами, они серыми, мегатонными скалами нависли над крытой осенней листвой землей. Замок и давил на землю, и рвался ввысь. Казалось, земля не выдержит этот небывалый вес, и вот-вот начнет прогибаться — пытаясь мягко поглотить эту небывалую ношу… И вместе с тем, Кирилл чувствовал: место замка и на земле, и на небе. Он так же с легкостью сможет взвиться и ввысь. Двойственное ощущение. Странное.

А ведь это была только внешняя сторона. Отсюда нет, но с утеса Кирилл видел, что внутренние постройки и башни выше стен. Гораздо выше…

Кирилл подъехал к распахнутым воротам. К широко распахнутым, потемневшим от времени, обитым железными полосами створкам. Ширина ворот была такова, что в них запросто мог въехать и совершить разворот какой-нибудь многотонный карьерный самосвал. Солнце скрылось за зубчатыми шпилями башен. Кирилл вдруг неожиданно почувствовал себя маленьким, немощным и слабым.

«Ну и ну! Сказка — она и есть сказка…»

Неожиданно, ударом молнии, в мозгу вспыхнуло воспоминание. Кирилл аж содрогнулся.

«Я уже видел этот замок! Но когда? Но где!?»

Почему-то в воспоминании все выглядело иначе, чем сейчас. Там замок стоял в мрачном, огромном подземелье… Тогда над замком клубились черные, тяжелые облака. И в этих облаках чувствовалось присутствие злой всесокрушающей силы… А Кирилл шел по колено в вязкой, черной воде к этому замку. В руках он держал два коротких меча и ими отбивался, нанося стремительные удары, от атакующего его зла. Удары шли вперед, вверх, вниз…

С мечей били молнии, вспышками на мгновение разгоняя мрак. Зло одолевало… Но Кирилл еще держался. Он знал, откуда придет следующий удар. Зло текло со всех сторон, и из их небольшого отряда осталось только трое…

Сейчас было все по-другому. Исчезло мрачное подземелье, шпили замка не терялись в клубящейся тьме, а наоборот — ярко светились на солнце. Взамен пронизывающего до костей мороза его обдувал теплый осенний ветерок… И не надо брести в вязком болоте, отбиваясь мечами от языков синевато-черной слизи атакующих его со всех сторон. Сейчас к замку вела нормальная мощеная дорога, а невдалеке, по ковру осенней но еще зеленой травы, за ним следовал табунок лошадей…

«Видел! Но где?..» Ответа на этот вопрос он пока дать не мог…

Подъехав к воротам, Кирилл на секунду задумался, потом ловко соскочил с коня. Караковый жеребец недоуменно покосился на него.

— Что-то мне вещует, что стоит лишь мне подумать о тебе, мой хороший, как ты сразу будешь рядом. — Кирилл похлопал жеребца по шее. — Знаешь, что? Скачи-ка ты к своим подружкам! Вон, видишь, стоят и на нас смотрят? Они, небось, тебя уж заждались!.. Ну, давай, скачи, милый!

Жеребец ответил протяжным ржанием и бодрой рысью припустил к своим кобылицам. Они же, неотрывно сопровождавшие их всю дорогу, устремились навстречу караковому…

— Ну, что Яков? Кажется, мы пришли…

Монах как всегда ответил полупоклоном, и плавно указал рукой на вход.

— Да, вы правы, господин. ВЫ пришли.

Кирилл вступил под высокую сводчатую арку…

 

ГЛАВА 11

Как можно отвести глаза в светлом лесу

Собака молчала. Она прислушивалась, принюхивалась. Скоро, совсем скоро, во-он там, меж тех дальних сосен появятся люди. Шейла беспокоилась. Она выжидательно глядела на русалок, на лешего. Отчего они не хотят отсюда уйти? Ведь подъезжающие люди опасны, она это поняла из того, как волновался этот занятный старик. Они будут биться? Тогда она первая! Те люди еще узнают остроту ее клыков! А пока… Ну раз девушки сидят спокойно, то и она не станет переживать. Как говорит ее ненаглядный вожак: «Будет день — будет пища».

А русалки только дивились, смотря на нее и качая головами. Надо же! Перед ними сидит говорящий разумный зверь! К этому сложно привыкнуть. Надо осознать, что и такое диво на белом свете есть. До сей поры, все лесные звери, с которыми порой сталкивались русалки, вели себя молчаливо. Конечно, их тоже можно было понять. Они тоже умели говорить без слов. Но таких ровных и ясных мыслей, такой понятной и разборчивой речи как у псицы — пусть и непривычной, глуховатой и местами взлаивающей — они еще не встречали.

И неважно, что из пасти Шейлы почти всегда свисал длинный розовый язык, а черные губы почти не шевелились. Собака говорила будто горлом, подрагивая пастью, а густой звук шел будто из груди. Неважно. И так все понятно. А когда собака хотела обратить внимание на какое-то особо важное обстоятельство, то она или коротко взлаивала, или урчала. В общем, помимо слов псица порой издавала разные звуки и делала движения — в зависимости от того насколько важно то, что она хотела сказать.

Хотя, как успели заметить русалки, собака немногословна. Говорила только то, что считала нужным. А если проще — то болтушкой псица не была. А может, Шейла просто стеснялась? Ведь они только познакомились, и еще так плохо знают друг друга!

Тут в разговор вступила острая на мысли, а порой — когда это на нее находило — и на язычок, Ярина. Русалка приподняла руку и чуть пошевелила тонкими пальцами, словно прося, чтобы ее внимательно выслушали. Взгляд Ярины стал лисьим и мудрым, проницательным и безмятежным, веселым и хитроватым.

— Дубыня, а в чем дело-то? Я что-то не пойму, неужели все так сложно? Ты вот тут вечером к Белане посватался, девушку на грех уламывал, она вся счастливая спать отправилась — в мыслях о своем суженом. Это и понятно, — засмеялась Ярина, — дарами тебе ее осыпать несложно. Но ведь не в одних дарах корысть. Надо тебе еще что-нибудь преподнести. И ей, и нам. Так ведь? Белане от тебя другое нужно. Да и мы от тебя иного ждем, не только даров. Ты ведь не просто так тут сидишь!

— Ты о чем, Ярина? — забеспокоился леший.

«Вот же! Что опять не так? Кажется, всю ночь перед русалками показывал все, на что способен! Даже филином два раза летал! А об этом вообще до сих пор никто не знал — ни единая душа. Что же еще им надо?»

Глядя на выпученные глаза Дубыни, которые от волнения вылезли еще больше и стали по настоящему рачьими, Ярина расхохоталась. Действительно, стоило заговорить о Белане, да намекнуть лешему, что и они сомневаются в его силе, так сразу же вон как встревожился бедный! Даже губы затряслись… и руки тоже! Видать не на шутку о себе и своем могуществе полагает, да и свататься всерьез собрался. А жениху надо свою силу показывать, поражать невестушку и подружек ее, чтоб за него слово доброе молвили.

— Ты, Дубыня, всю ночь перед нами перышки распускал, как лесной петушок-тетерев перед своими курочками. Дарами одаривал, филином летал, чудеса творил. Тетеркам нравится, когда перед ними этакий красавец расхаживает. Да и нам, в общем-то, это тоже по душе, — усмехнулась Ярина. — Вот только мы не тетерки, у них ума не очень-то много… Нам ведь и еще кое-что надо.

— Что еще? — облизнув пересохшие губы, спросил леший. — Что еще Ярина?

— Покажи свой ум, Дубыня. Ведь про тебя столько страшных рассказов ходит. Когда неразумные детишки шалят, то их именно тобой пугают! Мол, сейчас придет злой леший, в лес уволочет и обратно не выпустит! Да ты и сам нам говорил о своей силе. Если не очень понял, то напрямую спрошу: у тебя три сосны есть? А, Дубыня? А болота да чащобы в твоем лесу найдутся?

Леший призадумался. Что же хочет сказать Ярина? На что она его наводит? Ведь не просто так рыжая русалка завела этот разговор. То, что отсюда надо немедля уходить, она слышала. А такими вопросами Ярина только всех задерживает.

Хотя как уйти, леший не представлял. Вообще не представлял! Не оставлять же собаку и Кирилла здесь. Да и не пойдет Шейла без своего вожака. Дубыня хорошо запомнил, как собака защищала его на Гнилой Топи. Кирилл и Шейла как раз попадутся на глаза людям, что едут сюда. Если покликать беров, чтобы они понесли человека, то это тоже не враз получится. Беры немного отъелись после зимней спячки, снова стали сытыми и ленивыми. И не докричишься беров сразу. А всадники-то близко! Беров увидят, и звери всадников тоже. А что из этого выйдет? Да ничего хорошего! Может случиться так, что такая встреча не принесет радости ни берам, ни людям. Только великой крови тут не хватало!

Все, даже псица Шейла, выжидали — что ответит леший. Русалки улыбались, они уже поняли, что добивалась от Дубыни их подруга. А Шейлу интересовал только один вопрос: как быстрей скрыться от людских глаз. Прислушавшись, собака задрала морду и повела черным влажным носом. Да! Люди близко! Они могут причинить вред ее вожаку!

Тут лицо лешего просветлело, он хлопнул в ладоши и заулыбался во весь свой щербатый рот.

— А ведь верно, Ярина! — громогласно воскликнул Дубыня. — Что мне стоит этих людей в трех соснах заплутать, или в топь завести?! Они бы в трех соснах до вечера б у меня проходили да копыта своим коняшкам сбили! Недаром такая поговорка у людей есть! Недаром!.. Знают люди, что и это в моей власти! Вот только, каюсь, не подумал я о таком. Другая мысль меня одолевала. Важная! Да что там важная? Наиважнейшая!!! И только сейчас ее можно было бы решить. Ведь я посмотреть хотел, куда эти всадники дальше поедут. Я же рассказывал, что каждое полнолуние караулю того, кто к Древнему Колодцу придет. Ведь в эту ночь, или утро, дорога в иной мир открыта. И какое-то время проход свободным остается. Иди по Древней Дороге в иной мир, ничто не задержит! Вот и решил я их пропустить да глянуть, куда это они направляются. А иначе… Каюсь! Иначе они у меня давно б из болота выход искали!

— Нет, в болото не надо, — твердо сказала Ярина, — и трех сосен тоже не надо. Ничего страшного не надо. Раз ты решил узнать, кто тут у нас к древнему злу может быть причастен, то выясняй. Не стоит на полпути сворачивать. А ты вот лучше знаешь, что сделай…

Русалка замолчала, хитро переглянувшись с подругами. Пусть-ка Дубыня сам сообразит, как сделать так, чтобы сразу двух зайцев поймать: с косы спешно не уходить, и посмотреть куда всадники направляются.

Ярина молчала, а леший от нетерпения даже начал приплясывать. И что ж такого ему присоветуют?

— Что?! Что сделать, Ярина? Говори! Не томи!..

— А отведи им глаза по-хитрому! Заслон им непреодолимый поставь. Пусть себе едут, куда им нужно. Мимо нас, рядом. Пусть едут, и нас не заметят. Можешь так?

Леший радостно заухал. Совсем как филин, в которого недавно обращался. Еще бы он этого не мог! Да для него это пара пустяков!.. И не такие вещи умеет творить. Сейчас, сейчас он покажет свою силу! И как сразу не сообразил-то?!

Дубыня бросился к пню, схватил сиротливо прислоненную к нему клюку, и вприпрыжку поскакал на конец песчаной косы, в то место, где она соединялась с берегом. Добежав, обеими руками перехватил посох за конец, высоко поднял его, и что-то прорычав с силой ударил острием оземь.

Русалкам показалось, что на изогнутом конце волшебной клюки на миг вспыхнули зеленоватые искры. По песку пробежала рябь. Там, куда ударил Дубыня, из-под земли показался ярко-изумрудный росток. Рядом с ним еще один, еще… За концом озерного языка, в лесу, стремительно пошла в рост бурная поросль — да что там поросль, уже невысокая чаща! — из молодых пушистых светло-зеленых елочек.

Колючие деревья росли прямо на глазах, стремительно матерели, их развесистые лапы тянулись во все стороны, шевелились и ширились, цвет жесткой хвои темнел, становился синевато-седым. Вскоре перед Дубыней стояла непроходимая чащоба из вековых елей.

Дубыня обернулся к русалкам, улыбнулся, повел в сторону елей клюкой, что-то шепнул, и деревья вдруг исчезли. Будто и не стояли они тут, будто не выросли древние ели прямо на глазах, будто не шевелились как живые. Это было диво…

Проделывая все это, Дубыня что-то назойливо бормотал. Что он там шепчет глухим, хрипловатым голосом — издали не разобрать. Да это особо русалок и не интересовало. Надо будет — узнают. Дубыня расскажет. Хотя нет. Они просить не станут: все равно у них такой чудесной клюки нет. Это не их колдовство. Зато они могут делать то, что лешему неподвластно и никогда не станет доступным. Каждый лесной или речной дух умеет творить только свою волшбу…

Дубыня уже не спеша, не вприпрыжку вернулся к русалкам. Его лицо выражало неописуемое довольство. На том, месте, где он только что творил чудо, преграждал всадникам дорогу, ничего не изменилось. Также как и прежде по берегу стояли высокие рыжие сосны, а меж них вилась неширокая тропинка

— Ну, как вам? Здорово я все сделал?

Лешего встретили недоуменные взгляды русалок. Велла даже издала какой-то невнятный звук. И ради чего он туда бегал? Вырастил непроходимую чащу и зачем-то убрал. Непонятно.

— И что же ты такого сделал, Дубыня? Елей нарастил, да убрал их? И к чему?

Леший самодовольно ухмыльнулся. Такое любезное своей веселой душеньке диво он не раз устраивал в лесу. Леший любил шутить.

— А вот к чему, русалочки дорогие. Сейчас тот, кто во-он от тех сосен на наше место посмотрит, так ничегошеньки не увидит. Ни косу, ни нас на этой косе, ни даже озера. Ничего! Перед ним будет чащоба из могучих елей стоять. Вы же видели, как я и вырастил? Вот, они там и сейчас так же растут. Никуда не делись. Ха-ха… Я их просто невидимыми для наших глаз сделал. А с той стороны!.. — Дубыня покрутил головой. — Стой стороны непроходимая чаща! Ели вековые, а средь их ветвей лютая мошкара вьется. Сыро там и гнусно. Пробиваться сквозь эти ели вряд ли кто захочет. Даже самый отважный охотник плюнет, да обрат завернет. Да и лошадям там в жисть не пройти! А если какой добрый молодец и продерется сквозь ели, так все равно ничегошеньки не увидит! Перед его взором только озеро будет сверкать! Я ведь так глаза отвел, что ни косы вашей песчаной, ни вот этих кустов ивовых, ни нас никто не увидит! А если пройдя эту преграду человек сдуру в озеро полезет, то сухим останется. По песку ступать будет. То-то удивиться! Ум за разум вмиг зайдет, даже у самого отчаянного. Я б и землю в воду обратил, — топнул Дубыня по песку, — да не умею. Пока не умею… Да мне это вроде бы пока и не к чему. Но зато мы всех увидим, кто скоро проедет. Мы их будем видеть, а они нас нет! Вот что я сделал!

Ярина, восхитившись его умением, хлопнула в ладоши.

— Здорово! Правда, подруги, здорово?! Что скажете? Может и нам поучиться глаза так отводить? Чтоб не один-два человека нас не видели, а сразу несколько? Думаю, такая волшба и нам пригодится.

Велла развела руками, а Русава одобрительно кивнула. Они улыбались. Действительно, Дубыня великий искусник! Молодец! Лучше не придумаешь.

Только псица Шейла ничего не поняла. Для ее собачьего взора на том месте, куда бегал этот странный, но видимо добрый человек, выросли высокие густые деревья. Собака пристально посмотрела на то место еще раз. Вроде бы там и пусто, но вроде она видит, что непролазные деревья растут, никуда они не делись. Шейла тихонько проурчала:

— Ну, раз ты говоришь, что нас укрыл, то это хорошо. Я тебе верю, хотя деревья я вижу, и такие, что в них даже не полезу.

Леший только было собрался подивиться — как это, мол, так? Неужто дивный зверь видит изнанку его волшбы — как вдруг и его внимание, и внимание русалок привлек какой-то чудный звук.

Казалось, в чистом прозрачном озерном воздухе, перекликаясь невидимыми язычками, нежно запели маленькие колокольчики. Они легчайшим перезвоном выводили какую-то незамысловатую, но красивую песенку. Русалкам помнилось, что в воздухе дрожат множество тончайших стеклянных паутинок-ниточек.

— Что это? — выдохнула Ярина. — Откуда?..

Звук шел от того места, где все так же — в тяжелом мороке — лежал Кирилл. Собака, пристроившаяся рядом с ним, не обращала на эти нежные звуки ни малейшего внимания.

Ярина подошла к Кириллу. Звук несся из-под правого рукава его странного короткого плаща. Под ним явно что-то скрывалось. Русалка вопросительно глянула на вдруг насторожившуюся Шейлу. «А-а… Она просто охраняет своего вожака, ведь он болен. Не стоит ее за это винить. Видимо это у нее в крови. Экая недоверчивая! Ничего, сдружимся.»

Ярина решила испросить у собаки дозволения. Ведь каждому приятно, когда видят его значимость.

— Ты позволишь? Я только посмотрю, что там поет. Я никогда такого не слышала. Это похоже на игру маленьких гуслей.

Шейла согласно прищурила глаза и довольно проурчала: — Конечно, посмотри, у моего вожака еще и не такое есть! Эка невидаль — песенка на руке играет.

Ярина осторожно закатила рукав. На загорелом, мускулистом запястье Кирилла, отражая солнечные лучи, блестело чудесное наручье. Похоже на серебряное, только выглядело не таким тяжелым, как серебро.

В его середине, под прозрачным круглым стеклышком, на синей глазури виднелось что-то маленькое, непонятное и очень-очень красивое. Русалка увидела какие-то тонюсенькие иголочки и серебристые знаки для счета — числа. Иноземцы называли такие знаки странным словом — цифирь. Одна из самых длинных иголочек беспрерывно обегала круг, по очереди показывая на каждое число. И еще: в этот главный большой синий круг были вставлены еще три малюсеньких кружочка с такими же маленькими иголочками. Только они почему-то не шевелились. Вот это-то наручье сейчас и издавало такой легкий чудесный перезвон.

— Что это? — зачарованно прошептала Ярина. — Какое маленькое, тонкое… и поет.

Она глянула на Русаву, на Веллу, на Дубыню. Леший только разводил руками, а русалки недоуменно переглядывались, пожимали плечами и снова и снова устремляли глаза на поющее наручье. От него трудно отвести глаза. Конечно, под водой им иногда попадались разные чудные вещи, находили многое: такое что другим и не снилось. Но все ранее виденное, не шло ни в какое сравнение с этим наручьем, со спрятанными внутри него колокольчиками. Даже леший, великий знаток всякого рода диковинок, и тот озадаченно морщил лоб.

Перезвон умолк, но казалось, что в воздухе все еще незримо витали тоненькие паутинки и сталкиваясь между собой, что-то тихонечко напевали. Нарушать наступившую тишину ни кому не хотелось.

— Да, — выдохнул леший, — много я повидал, но про поющее наручье мне слышать не доводилось. Скажи мне, собака Шейла, может, ты знаешь, что это такое?

Казалось, собака сейчас от души расхохочется. Шейла вскочила и стала постукивать по своим бокам длинным пушистым хвостом. Ее черно-желтые глаза лучились и выражали неописуемый восторг. Шейла широко раскрыла пасть, вывалила язык. Но, однако, свои острые белоснежные клыки она старалась прикрыть черными губами. Клыки — это значит угроза. Поэтому торчали лишь самые кончики.

— Да это же часы! У всех людей, в том мире, откуда мы пришли, есть такие же. Люди носят их на руках. Только у нас, конечно, лучше, не у всех они такие красивые… — гордо уточнила псица. — И мой драгоценный вожак всегда их носит на руке и снимает только на ночь. Он иногда смотрит на них, а потом говорит, сколько сейчас времени. Утро, день, или вечер. Хотя точно не знаю — зачем это нужно ему и другим людям. И так ясно: когда день — то светло и солнце, а когда ночь — то если на небе нет туч и светит луна. Так что это никакая не диковинка. А играли они сейчас потому что в это время нам надо было просыпаться, чего-нибудь съесть и потом идти на прогулку… Вот и сейчас, — перестав улыбаться грустно добавила Шейла, — мы бы поели и пошли гулять. Но он болен. Ведь вы его вылечите, правда?

— Конечно вылечим, милая Шейла, — улыбнулась Ярина. Собака нравилась ей все больше и больше. Она проста и бесхитростна, говорит то, что думает, все написано на ее добродушной морде. Даже уже сейчас с ней интереснее, чем с теми немногими людьми, которых Ярина знала. — Не переживай, мы его отнесем к волхву. Он тут неподалеку живет. Этот волхв, его зовут Хранибор, что значит хранитель леса, знает многое. Наверное, нет таких вещей в подлунном мире, про которые Хранибор не слышал. А врачует этот волхв гораздо лучше, чем иные знахари и ведуны. Это я знаю точно.

Ярина не переставала изумляться — так поразила ее эта маленькая вещица. Хотя — простительно. Не каждый день такое чудо встречаешь. На речном, иль, того паче, морском дне такого не найдешь. Да и по белу свету их точно нет. Что-то она не слышала, чтобы часы — вот так, запросто! — можно было на руке носить, да чтоб они еще и песенки пели. Чего только в мире не встретишь!

— Надо же — часы! Я в Виннете видела часы. Каменные, грубые. С полплощади место занимают. По ним жители действительно узнают — какое время дня. Но там они совсем другие — они большие, и на одном месте всегда находятся. И чтобы узнать — сколько времени, должно обязательно светить солнце. Когда его нет, то и эти часы ни к чему не годятся. И ночью по ним ничего не увидишь. Потому что солнца нет, только луна. А она не так ярко светит. Виннетские часы называют солнечными. Вы же их видели, так?

— Конечно, видели! Ну и громадина! — весело отозвался Дубыня. — Как я по ним понял — от восхода до восхода всего двадцать четыре часа. Шесть часов утром, шесть днем, шесть вечером, ну и шесть на ночь остается. Вот только ночью они ничего не покажут. Это ты верно подметила. Я как-то в корчме сидел, так видел еще и другие часы. Ох, и занятные! Хотя с этими, что у Кирилла не сравнить. В корчме часы стеклянные, прозрачные из двух поставленных друг на друга посудин. И в них из одной посудины в другую песок пересыпается. Через три часа как весь пересыплется из верхней в нижнюю, то их надо переворачивать. Эти часы корчмарю один мореход как плату за выпитое и съеденное оставил. Видимо расплатиться оказалось нечем. В корчме они на видном месте стоят. Он их песочными называет. На них тоже люди дивятся. Хотя уже кое-где начали и такие делать. Но к чему? Не понимаю. По солнцу и звездам проще время узнать.

Шейла не выдержала, завалилась на спину и стала кататься по песку. Ну до чего потешные люди! Какой-то пустяковине радуются.

А Русава, с укоризной поглядела на собаку и покачала головой. Вздохнула: — Да, эти часы, что у твоего вожака на руке, конечно диковина. Чего только в мире не бывает.

— Эка диковина! — вскочив на лапы, бухнула Шейла. — Один раз вожак мне часы на ошейник повесил. Не такие красивые, конечно, но все равно неплохие. Сказал мне: «Владей, Шейла!» Да только я их где-то потеряла. Бегала и они в кустах за что-то зацепились… Больше он мне не вешал, сказал, что все равно потеряю. Да они мне и не к чему. Я и так знаю, когда время обедать пришло. Я вот и сейчас — съела бы чего-нибудь вкусненького.

Дубыня тут же воспрянул и радостно заулыбался. Дело нашлось! Сейчас он угостит псицу такими яствами, которых она, наверное, не пробовала. Вот только что бы собака хотела? Что она любит? Дубыне очень хотелось угодить дивной гостье.

— Скажи, праправнучка Семаргла, чем бы ты хотела угоститься? — высокопарно начал леший. — Пожелай — что захочешь, и тут же я доставлю тебе любую пищу. Ведь для меня это не великий труд. Многое мне подвластно. Итак, чтобы ты пожелала?

Русалки фыркнули над такими напыщенными словами. Ну что тут поделаешь? Леший есть леший. Нет, чтоб сказать проще: «Шейла — что ты любишь? Я тебе сейчас дам».

А псица от изумления широко, недоверчиво, раскрыла глаза. Как этот человек мог знать про самое дорогое, что есть в памяти каждой собаки — про их прародителя Семаргла? Не выдержав, собака в возбуждении вскочила, хлопнула хвостом по боку, задрала его вверх и повиливая им сделала несколько осторожных шагов в сторону Дубыни. Не шутит ли он? Тут тоже, в этом странном мире, знают Семаргла? Откуда?

— Ты назвал меня праправнучкой Семаргла?! Откуда ты про него знаешь? Ни один человек никогда не говорил о нем. Никогда! Люди не знают Крылатого Огненного Пса. Им он неведом… Так знай, человек! Это имя сладостно! Оно священно для любого пса! В какой бы земле и где бы пес не жил! Ведь это бог Семаргл дал нам великую храбрость и силу. И знаешь, в чем она? Мы не боимся огня! Ведь Семаргл — это сам ОГОНЬ! Жуткий, наводящий ужас на всех, но только не на нас — собак! Ни один пес никогда не испугается горящего костра. Мы можем даже заходить в пылающие дома и выносить оттуда маленьких детей. И все это благодаря Семарглу — нашему предку, Огненному Псу!..

Взбудораженная псица умолкал. Она даже не заметила, что говорила так же напыщенно, как и этот человек, что только что предложил ей еду, а потом вдруг неожиданно вспомнил про прародителя Семаргла.

А Дубыня прямо-таки млел над ее словами.

Подтвердились его самые радужные мечты! Зверь, которого он нашел на Гнилой Топи и в самом деле потомок исчезнувшего бога! Пес! Собака! И ничего, что с Шейлой человек, которого она называет вожаком. В конце концов — можно и с человеком сдружиться. Особого худа не будет… Зато теперь в его лесу будет жить собака. Такого нет во всем мире! Леший знал это точно.

— А еда… — Шейла заурчала, облизнулась и перебрала передними лапами. Хвост собаки плавно ходил из стороны в сторону. Она и сама только что поняла, как же все-таки хочется есть! — Еда… Так мне очень по нраву свежее кровавое мясо на большой-большой белой кости. Ведь эту кость можно так чудно и долго обгладывать! Ее можно держать между лап, и потом закопать про запас. Если ею всерьез, и не торопясь заняться, то может хватить надолго. А еще мне нравятся сладости… А еще…

Но договорить собака не успела. Пока все ее пожелания остались для русалок, да и для лешего тайной. А все оттого, что Дубыня, не дослушав, подскочив ко пню, на котором лежала его латаная сума, схватил ее, запустил руку во внутрь и уже через мгновение с натугой вытащил из нее большущий кус мяса, из которого торчала белейшая мозговая кость. Скорее всего, это была ляжка какого-то то ли кабана, то ли оленя. Сочная, тяжелая, истекавшая кровью. Перехватив просимое в обе руки, Дубыня положил ляжку перед собакой. А хвост ее уже ходил ходуном. Она умильно повизгивала. Ведь плотно поесть любимое блюдо, что может быть слаще и лучше. Ну кроме ее вожака, разумеется.

Русалки ужаснулись: Дубыня постарался — этот кус слишком велик! Неужели Шейла съест его целиком? И даже с костью?! Она ведь сказала, что любит глодать кости, а потом закапывать их про запас.

— Благодарю, — умильно тявкнула собака, — благодарю тебя Дубыня. Это то, что надо! Хоть я и приучена ничего не брать из чужих рук, но сейчас не место показывать свою воспитанность. Благодарю…

Собака занялась ляжкой. Обхватив ее сильными передними лапами и тихонечко урча Шейла не торопясь вонзила клыки в мясо. Леший умильно смотрел на собаку. Русалки на лешего. Всем вдруг стало отчего-то приятно. Наверно, собаке от мяса на кости, лешему оттого, что он видит, как ест потомица бога Семаргла, а русалкам от выражения лица лешего. На нем гуляла такая улыбка, что доведись что-нибудь подсластить, не нужно было бы никакого меда. Достаточно, чтоб леший взглянул на пресное блюдо.

За такими важными, неотложными делами и занятными разговорами они совсем забыли о том, что в их сторону едут какие-то люди. Шейла бросила заниматься мясом, и с сожалением глянув на сочный, местами обглоданный кус, вскочила на лапы. Собака повела носом, коротко тявкнула и повернулась к русалкам. Они спокойно сидели на пеньках, выжидая, что же произойдет дальше: как люди будут обходить преграду, что недавно сотворил Дубыня. И тут леший и русалки насторожились. К озеру подъезжали венды.

Глубоко меж деревьев раздалось далекое лошадиное ржание. Ей вторила другая лошадь. Послышался чуть приглушенный топот копыт. Отряд из пяти всадников приближался к песчаному языку.

— Вот они, едут! — шепнул Дубыня. Отчего он говорил тихо, леший понять не мог. Ведь ясно, что из-за густых, непроходимых елей его не слышно. Наверно волновался. Сам поражался, как это у него получилось сделать такой большой невидимый заслон. Им-то, на косе видно и слышно все. А вот людям…

Лошади остановились перед невидимой чертой. Всего пять жеребцов и одна кобыла. На них восседают пять человек. Один из них старик, он на кобыле, рядом с ним мальчик на белоснежном коне. Предводительствовал отрядом здоровенный светловолосый парень, нет скорее мужчина. Видно, что уже немного кряжистый и заматеревший. Двое других молодые парни в красных рубахах. У одного из них рука замотана в лубок. Видимо покалечился где-то, бедолага. На поясах висят мечи. Это не охотничье оружие. За спинами налучья с луками и тулы. А вот это для охоты сгодится. Правда даже легких копий-сулиц ни у кого нет. Не говоря уже о рогатине, которой можно бера остановить. Странно, вроде и воины, но похожи на охотников. Странно

«Ну экие дурни! — мысленно заулыбалась Велла, глядя на молодых парней. — Кто ж в лесу красные рубахи носит? Выдумают же! Лес — это не город!» Русалка права: красный цвет — это яркий цвет опасности или яда. Все ядовитые гады любят стращать недоброжелателей таким вот ярким цветом. И это оправдано. На них мало кто отважится напасть. Себе дороже — куснет какой-нибудь зверек ядовитую да вонючую букашку, опробует яркий гриб и будет потом долго отплевываться и чесать лапой нос — выгоняя вонь, и лакать воду — чтобы охладить раскаленные внутренности.

Всадники держатся как опытные воины: вроде бы и на расстоянии находятся, и видно, что из виду друг друга не выпускают.

Люди с любопытством глядели вверх. Они разглядывали вершины невидимых для русалок и лешего елей. Да, так и есть. Дубыня был прав. Это княжеские дружинники из Виннеты, хотя и обряжены по лесному. Просто и удобно, как лесные охотники венды. Да они и есть венды, вон видно по их лукам и расшитым оберегами рубахам.

Венды о чем-то переговаривались. С косы сложно услышать, о чем именно. Наверно решали, каким путем дальше ехать. Косу они не видят, а дальнейший путь закрыт, надо объезжать и делать большой крюк. Дубыня постарался. Так елей насадил, что ни туда, ни сюда не пробьешься.

Вот один венд тронул повод и подъехал ближе к незримой черте, что отгораживала песчаную косу. И тут Дубыня едко улыбнувшись, неожиданно шлепнул себя рукой по щеке.

И сразу же — ох ты! — русалки увидели, как откуда не возьмись на людей набросились большие туманные тучки. Венды отмахивались от них, шлепали себя ладонями по щекам, запускали руки под рубахи, чесались где ни попадя. Что ж это такое-то, а?

— Видите, это я на них злое комарье, да мошку наслал, — заулыбался леший. — Им срок только в начале лета появиться, а я лесную гнусь сейчас меж еловых лап запрятал, да вот и наслал на людишек! Пусть почешутся! Быстрей уберутся, да своим путем отправятся!

Но венды убираться пока не хотели, отъехали, почесываясь, и вновь направились к невидимым елям. Вот упрямцы! Ну что тут поделаешь?

Тут Дубыня сердито улыбнулся, насупился и вложил два пальца в рот. Леший надул щеки и как-то по-особому свистнул. Да так, что Шейла даже присела, а, потом, не выдержав, положила лапы на уши.

Свист лешего оказался невыносим для собаки. Неслышимый для простого людского уха, неслышимый и для русалок. Леший просто бы дул сквозь пальцы. Раздавалось всего лишь тихое шипение. Но собака ощущала этот невыразимый дикий посвист так, словно ей в уши забрались едкие кусачие жуки и вдруг невыносимо принялись грызть и больно щекотать голову. Шейла, не выдерживая режущей боли, начала тихо поскуливать.

А русалки увидели, что откуда не возьмись, из лесу со стороны вендов, из-за озера, из-за далеких вершин вдруг к тому месту, где сейчас отмахивались от злого комарья люди, вдруг бесшумными черными стаями, стремительно и резко неслись летучие мыши. В воздухе неслышно нарастал звон, попискивание, шелест кожистых крыльев. Летучие мыши стаями кружили над всадниками, ловили мошкару, черными тенями носились меж дальних деревьев.

И тут люди не выстояли! Их предводитель что-то гаркнул, выпростал из штанов рубаху и, вздернув ее полы на голову, пустил жеребца вскачь. За ним, не мешкая, и так же прикрывая головы рубахами, припустили и остальные венды. Победа осталась за Дубыней. Люди в этом месте не прошли!

Вот так-то, — улыбался довольный леший. — Что они супротив меня, да простой мелочи. Важно, чтоб этой мелочи побольше было. Комары, да мышки летучие, вот и все что потребно для того, чтобы с людьми совладать. А то ишь, чего удумали, с косы нас согнать, да дела не дав доделать! Экие хитрецы!..

О том, что эти люди даже не имели ни малейшего представления, кто стоит на их пути, и просто ехали по своим делам, Дубыня как-то не задумывался.

Шейла меж тем сняла с ушей лапы. Русалкам показалось, что она даже облегченно перевела дух. Собак с укоризной глянула на Дубыню: «Мол, что ж ты делаешь, кормилец? Разве можно так свистеть? Так и без ушей остаться можно».

Вдруг Шейла подняла голову. В ее глазах блеснула искра непонятного сомнения. Потом псица принялась шумно втягивать воздух блестящим черным носом и водить по сторонам головой. Собаку что-то сильно обеспокоило.

Дубыня пристально смотрел на нее. Как лесной хозяин он знал, что некоторым зверям от рождения дано замечательное чутье. Им даже не надо видеть того, кто находится от них на далеком расстоянии. Не надо слышать. Они и так все знают о намеченной жертве. Знают, куда она направляется, что делает. След жертвы будет долго витать в воздухе, пока тонкими струйками не дойдет до ноздрей охотника. А ведь это знание про другого зверя, который должен вести себя скрытно. Ведь от скрытности зависит его жизнь. Учуять жертву, выяснить, что она из себя представляет, и наметить, как ее надо брать, для зверей-охотников несложно. Лишь бы был верный нюх. А уж про людей вообще говорить не приходится. От них исходят такие ужасные запахи, что только мертвый не может его ощутить. Вот и у собаки Шейлы, судя по всему, был замечательный нюх. Что-то ей не нравилось…

— Что ты чувствуешь, Шейла? — с тревогой спросил Дубыня. — Что тебе не нравится, милая псица?

— Пока не знаю, но там что-то очень нехорошее. Чувствуется присутствие какого-то зла. Это зло мне непонятно. Оно скрыто. Зло есть у одного из тех людей, что только что были тут… А, вот!.. Еще рядом с другим человеком тоже есть зло… Остальные? В них нет ничего плохого. Но у двух точно есть зло…

Если бы Дубыня сидел, наверняка бы он подскочил.

Вот это да! Когда леший филином летал над лесом, то видел, что к озеру едут всадники. Но как он разглядел, то были простые княжеские дружинники. Венды. А то, что они действительно безобидные охотники, хоть и воины, все только что видели.

А уж от лесных людей-то никакого зла отродясь ждать не приходилось! Ни лесу, ни зверям в нем живущим. Венды все делали с бережением — они знали, они любили лес. И вот — псица говорит, что у двух вендов, которым он только что мудро отвел глаза и которых беспощадно прогнал, есть какое-то зло. А какое — собака сама понять не может.

Так-так, а зачем они вообще тут проезжали? Ведь это не охотники, а дружинники. Воинам охотится ни к чему — и так от князя многое имеют. Если только к Хранибору, так он тоже старается людей избегать. Хотя иногда с некоторыми вендами волхв беседует, и даже оставляет у себя ночевать. Так куда же они едут? Неужели к Древнему Колодцу, у которого в полнолуния открывается проход в другой мир? А ведь из того мира тоже чувствуется текущее неведомое древнее зло. Такого Дубыня не ожидал. Он скорее бы подумал на того злого колдуна, чье присутствие было так ощутимо этой ночью. Правда, колдун находился далеко, аж у Ледавы. И с колдуном был еще кто-то. Вроде бы мертвец, а вроде живой человек. «Значит, не колдун, значит это эти венды! Теперь-то уж я обязательно должен посмотреть, что это за люди и куда они направляются! Неужели в иной мир? Сколько дней и ночей я этого ждал! Венды, простые венды! И знаются со злом. Что ж это такое творится-то, а?!»

Схватив клюку, Дубыня никому не сказав ни полслова, не проронив ни звука, решительным шагом направился в конец косы, к лесу. По пути, он взмахнул клюкой, и по песку вновь пробежала рябь, как и тогда, когда леший растил чащобу из елей. Русалки поняли, Дубыня убрал преграду. С той стороны леса на косу теперь ничто не преграждало путь.

Ярина крикнула ему вслед: — Дубыня, ты куда? Иль все-таки решил посмотреть, куда они направились? А мы как же? Как Кирилл? Что с ним делать? Неужели так важно?

Леший обернулся:

— Да, Ярина, это нужно и важно. Хоть и утро сейчас, но проход-то в иной мир пока открыт. Я же говорил, что после ночи полнолуния на Древней Дороге, у Древнего Колодца, тумана какое-то время нет. Посмотрю на этих вендов, провожу… Заводить их никуда не буду. Ни к чему. Хочу узнать, что они делать будут.

— Я с тобой! Подожди!.. — Псица вскочила на лапы, с сожалением посмотрела на только что начатую, чуть покусанную ляжку. Вильнув хвостом, обернулась к тому месту, где на подстилке тихо дыша, лежал ее вожак. Печальным взглядом посмотрела на русалок.

«Вы тут присмотрите за ним… — на этот раз собака обратилась безмолвно. — Не дайте его в обиду. Я не задержусь. Только гляну. Мне тоже надо почувствовать и узнать, что это за люди проехали, и что твориться там, куда собрался Дубыня. Эх! Был бы вожак на ногах — с ним бы пошли. Ему это важно! Ну да ладно — пока я за него биться буду, а в себя придет — все ему расскажу…»

Леший остановился, и радостно кивая, слушал, что говорит Шейла. Он оказался прав! Прав с самого начала! Человек и псица Шейла не просто так оказались в эту ночь у Гнилой Топи! Они пришли для борьбы со злом! Теперь он не одинок! Наверное, действительно бог Семаргл направил их к нему!..

Дубыне даже показалось, что над спиной собаки вздеваются большие, похожие на лебединые крылья. Даже больше, чем у лебедей, гораздо больше. И цвет этих крыльев таков, какова шерсть у собаки: серо-бурый, пожухлой травы. А сама Шейла вдруг будто бы оказалась препоясана широким золотым поясом, на котором искрясь нестерпимым светом сиял огненный меч бога Семаргла.

Чуть тряхнув головой, Дубыня прогнал наваждение. Не может сам бог явиться к нему! Не может!.. Ушедший в неизвестность бог Семаргл велик, а он всего лишь самый обыкновенный леший, которых под этим небом великое множество. Много лесов — много и леших.

— Не беспокойся Шейла! — уверенно и твердо ответила Ярина. — Мы не дадим Кирилла в обиду. Делай спокойно то, что ты задумала. Помогай Дубыне. Не переживай. Мы присмотрим за твоим другом. Так, подружки?

— Возвращайтесь поскорее, — кивнула Велла.

— Мы вас ждем, — добавила Русава.

Собака и леший скрылись в лесу. Шли споро, в молчании. Леший двигался бесшумно, казалось, его стоптанные лапти не задевают ни один листик, не колыхают ни одну травинку! Но все же собака, легко скользя меж деревьев, бежала еще тише. Хоть псица и походила на бера, но в кусты в отличие от этого хоть и неуклюжего, но проворного зверя не вламывалась, а осторожно раздвигала мордой тугие ветви.

В своей серо-бурой шубке псица была почти что незаметна, сливалась с лесом, с усыпанной хвоей землей. Единственное, что выдавало ее присутствие, это блестящие кровавые камни на широком ошейнике. Таким самоцветам в лесу не место. Они должны покоиться в богатой казне. Любой из этих камней составил бы гордость иного, отнюдь не бедного властителя. Если бы не переливающиеся самоцветы, то могло показаться, что над прошлогодней листвой скользит бесплотный дух.

— Я рад, что ты со мной пошла, — шепнул леший. — Вдвоем мы быстро все выясним.

Казалось, собака чуть поморщилась. Ну, разве можно шуметь на охоте?! Конечно же нет! Эх, люди! Ничего-то толком делать не могут! Пора бы знать, что лес любит тишину. Пусть себе щебечут неразумные птахи. Пусть гомонит лесное зверье. Пусть… Охотник должен быть тих и молчалив — это закон. Не убьет он — убьют его. Это правда жизни…

Собака припала к земле, и Дубыне показалось, она исчезла. Но нет, в голове глуховато раздался знакомый голос: «Тихо! Они рядом — могут услышать… Люди вон там, за теми деревьями…»

Шейла медленно повела головой и застыла, будто высеченная из камня. Замер и Дубыня, он увидел пятерых всадников.

Впереди, на гнедом жеребце, ехал большой, как тяжелый бер, воин. Сейчас, вблизи, леший его узнал. Этого княжеского дружинника звали Прозор. Но что-то не то творилось сейчас с богатырем. Что-то не то… Чувствовалось великое напряжение. И в человеке, и в воздухе его окружавшем.

Почему-то лешему показалось, что среди остальных людей Прозор самый опасный и хищный. Раньше так не казалось. Дубыня не раз встречал богатыря-охотника в своем лесу. И даже отпускал с миром и не подшучивал по своей стародавней привычке. Чуть сзади Прозора, ехали два других воина — помоложе и поменьше и ростом, и статью. У одного к шее была примотана затянутая в лубки рука. А замыкали отряд маленький мальчик, и старый знакомец лешего — наставник маленького княжича, бывший мореход Любомысл. Его Дубыня как-то раз здорово обыграл в карты…

Утро, как и вчера, снова выдалось слишком теплым. Но здесь, на поросшей редкими соснами песчаной косе с озера все время тянул ветерок, неся легкую прохладу. На небе ни облачка. День разгуливался. Вчера было тепло, а сегодня бездонное, без единого облачка небо уже с утра сулило чуть ли не летнюю жару.

Ярина взглянула вверх, на солнце, и, переведя взгляд на Кирилла, с сомнением покачала головой. На лице ее появилась озабоченность. Раненому тут не место: не следует в мороке лежать под палящими лучами. Добра от этого не жди.

— И когда же они вернуться? Солнце уже высоко. Не лежать же ему на солнцепеке? Что скажете, подружки? Перенести его в тень не получится — сил не хватит. Хотя… Ну-ка давайте все дружно возьмемся за подстилку, да перетащим Кирилла под эту иву. Под нее бог Хорс еще не скоро свои лучи дотянет.

В самом деле, перетащить раненого человека в намеченное место под развесистой ивой, что росла недалеко от воды, оказалось совсем не сложно. Мягкая холстина, на которой лежал Кирилл, чудесно скользила по мягкому песку.

— Уф-ф… — Русава вытерла мокрый лоб. — Что-то я умаялась. Ну и ночка выдалась! Давненько у нас столько событий за раз не случалось. Зато сколько всего нового! На весь год рассказов хватит!..

— Ничего, вот дело сделаем как надо, лешему поможем Кирилла к Хранибору отнести, да и отдохнем! — откликнулась Велла. — Я тоже спать хочу. Интересно, как там в пещере? Наши-то русалочки — уже небось поднялись…

— Не знаю, не знаю… — едко улыбнулась Ярина. — Будто не ведаешь: Белана — она любит поспать, да поваляться. И сколько же в нее сна лезет? Сплавать к ним, что ли? Если не проснулись — растолкать! Вон, день какой чудный разгорается. Все на свете пропустят!

Русава весело махнула рукой. Беланку она бы не пожалела, а вот новая русалка… Ей нужен покой.

— Да не стоит, Ярина, не надо. Пусть Снежана отдохнет, в себя придет… Сон — он вообще лучший лекарь. Сама знаешь, отоспишься и все невзгоды, все тяготы невесть куда улетают…

Впрочем, ни плыть в жилье через подводный ход, ни идти в него дальним путем сквозь водопад не пришлось. И будить и расталкивать тоже никого не потребовалось. Недалеко от берега раздался легкий всплеск, по натянутой озерной глади шлепнул большой, схожий с дельфиньим хвост, и над водой показались две головы. Две русалки: Снежана и Белана.

— А вот и мы! — звонко крикнула Белана. — Принимайте гостей, подружки!..

— Здравствуйте, — не так громко, но приветливо поздоровалась Снежана. — Простите, как вас зовут пока не знаю. Ночью мне не до того было. Растерялась, не понимала, что со мной творится

— Ничего! — весело откликнулась Ярина. — Мы это быстро поправим! Мигом перезнакомимся. Дело нехитрое.

Утром, при ярком солнечном свете, Снежана казалась совсем не такой, как в ночном сумраке у костра. Исчезли жутковатые темные круги под глазами, на пухленьких щеках появился румянец. А маленькие губы уже не были так скорбно и плотно сжаты, и даже чуть загадочно улыбались. Большие, схожие с кошачьими глаза Снежаны тихонько светились густо-коричневым, почти что черным цветом. В сочетании с яркими белокурыми, вьющимися прядями волос, это выглядело и необычно, и привлекательно. В общем — русалка вышла хоть куда!..

Ярина с удовольствием смотрела на подруг. Все-таки это так здорово! Их стало больше. А такое редко случается. Очень редко…

— Выходите. — Велла призывно махнула рукой. — Тут у нас еще кое-кто есть. Гляньте. Вам интересно будет.

— А кто? — Белана тут же выскочила на песок. — Только не говори, что у нас еще одна подружка появилась! Это же просто чудо будет!!! Тогда я вообще старшей стану. Где она?

— Нет, не подружка! — расхохоталась Русава. — Совсем не подружка, скорее наоборот.

Белана с любопытством подошла к ивовому кусту. Под ним, в тени лежал Кирилл. Увидев, кто перед ней находится, Белана в восторг не пришла. У русалок и людей разные пути, и лучше — это когда они не пересекаются. Для людей лучше…

Сразу же прозвучало два вопроса.

— Кто это? Зачем он тут?

Голос у Беланы стал не очень-то радостным и совсем не приветливым. Можно не сомневаться, что будь ее воля, то человека бы тут не было. Никакого! Даже хворого! Даже без сознания! Да и другим она не дала бы рядом с ним находиться! Ни к чему!..

— Как кто? — тихонечко усмехнулась Русава. — Не видишь что ли? Человек лежит в тени. Болеет…

— А откуда он? Сам пришел? Ему тут плохо стало? Отчего? Вас увидел?

Велла от души улыбнулась. Белана — есть Белана. Проста и непосредственна. Конечно, можно ответить какой-нибудь колкостью. Да не стоит: Белана всегда сначала что-нибудь скажет или сделает, а уже потом подумает. Вот и сейчас. Надо же такое ляпнуть: мол, человеку плохо стало оттого, что русалок увидел. Хотя… М-да, в общем-то и такое случалось… И причем не раз. Упрекнуть Белану не за что.

— Ух, сколько вопросов зараз! Да ты не торопись! А то если мы тебе так же быстро отвечать начнем, то ничего не поймешь! — терпеливо ответила Велла. — Все узнаешь.

— Жених его твой принес, — ехидно вставила Русава. — Ночью принес, когда вы со Снежанкой спать отправились.

— Какой жених? А-а-а… Дубыня! А зачем принес?

— А затем, что вот захотелось ему еще один подарок сделать перед свадьбой. Хочет, чтобы у тебя все было, ни в чем нужду не испытывала. Вот и решил, что в твоем хозяйстве человека не хватает.

Белана насупилась и надула губы. Ну вот: теперь сватовство лешего о-о-очень долго будут помнить и над ней насмехаться! А зря… Ну и что, подумаешь лесной хозяин посватался? Он же в шутку это сделал, она же не маленькая, все понимает. Зато только у нее будет женишок — леший. А сватовство — оно не всегда к свадьбе ведет. Так что поиграться можно. Не осудят.

Сзади тихонько подошла Снежана. Она уже успела накинуть на себя рубаху, что с ночи так и осталась лежать на пеньке. Русалка неторопливо завязывала плетеный поясок. И вдруг, посмотрев на Кирилла, она побледнела и отпрянула. Румянец схлынул с щек, будто его и не было вовсе! Снежана пристально всматривалась в лицо Кирилла. Брови ее сдвинулись. Казалось, она что-то мучительно вспоминает.

Перемены на ее лице не ускользнули от глаз Ярины и Русавы.

— Что, Снежана?! Что случилось? Что с тобой! У тебя даже губы побелели. Да не жми ты их так! Прокусишь!

Снежана медленно обернулась к новым подругам и тихо сказала: — Мне кажется — я его когда-то видела. Только вот где? Как-то все смутно, как в тумане… И кажется, мы с этим человеком были хорошо знакомы, и даже любили друг-друга…

При этих словах Ярина прямо-таки взвилась! Глаза хитро сверкнули. Показалось, что она на мгновение превратилась в мудрую лисицу, с коей так была схожа. Только сейчас русалки видели не спокойную неторопливую лисичку, что так любит посмеиваться над неразумными волками и даже берами, а свирепую хищницу, что защищает от врага свою нору. И неважно кто этот враг: лютая рысь, или тяжелый тур. Пощады ему не будет!

— Повтори… — тяжелым голосом сказала Ярина. В глазах блеснули грозовые молнии. — Повтори еще раз…

Неожиданно она обмякла и вновь стала прежней. Это Русава положила на ее плечо руку. А затем и Велла. От подруг ничего не скроешь, они-то видели, что Кирилл пришелся Ярине по сердцу. Такого не бывало, чтоб русалке нравился человек — во всяком случае они об этом не слышали — а вот оказывается, что и такое есть.

Ярина успокоилась. Виновато посмотрела на Снежану. Но та ничего не заметила. Так и стояла, глядя на Кирилла и о чем-то думая.

Да, эта ночь принесла множество тайн. Одна чудней другой. В их числе появилась и еще одна. Как это могла русалка-берегиня, еще вчера бывшая простой вендской девушкой, знать человека, который, как уверил их леший и подтвердила псица Шейла, в их мире появился только прошедшей ночью? Да они и сами догадались, что этот человек из далекого-далека. Кирилл одет совсем не так, как принято в Альтиде, да и в других землях такой одежды не носят; на руке у него одето невиданное наручье — часы; а главное, с ним появился чудный зверь, потомок исчезнувшего бога — псица Шейла…

— А ты уверена, Снежана? Может, тебе показалось? Может ты его с кем-то путаешь? — спросила Велла.

— Не знаю… Нет, не показалось. Я его знала, только вспомнить пока не могу. Ничего не могу…

Дальше расспросить Снежану так и не удалось. Потому что в это самое время из-за сосен послышался веселый гулкий лай и протяжный рев. Лай близился, и вот на конце косы возникло занятное зрелище. Средь сосен показался важно шествующий Дубыня. Леший вонзал свою клюку в песок, подбородок его был задран, а лицо выражало неописуемое довольствие и собой, и окружающим миром.

За ним, тяжело ступая когтистыми лапами и чуть косолапя, шли два бера. Один большой, а другой вполовину меньше. Мать и ее детеныш — годовалый сын-подросток. У беров принято, что подрастающее дите какое-то время остается при матери. Подросток помогает нянчить братьев и сестричек, которые родились позже — через год.

Беры шли, неуклюже помахивая передними лапами, и изредка, широко разевая пасти, громко ревели и озирались по сторонам. Видимо им не очень-то нравилось, что их оторвали от какого-то важного не терпящего отлагательств дела.

Шествие замыкала собака Шейла. Она бежала сзади беров, повизгивая и коротко взлаивая на них. Подгоняла… Наверно, если бы не строгий наказ Дубыни, она бы с большим удовольствием слегка покусала беров за мохнатые ляжки. Чтоб шли быстрее… Беры косились на диковинного отчаянного зверя темными глазами, но попыток отогнать Шейлу, или хотя бы громогласно рявкнуть на нее не делали.

Беры пребывали в изумлении. Морда диковинного зверя схожа с мордой подростка бера. Даже окрас схож, а вот пахнет он… Ох, совсем не бером пахнет. Пусть уж ругается, все-таки этот неучтивый зверь-невежа приятель лешего…

Русалки расхохотались. Звенящий в утреннем воздухе смех, рев беров, громкий и гулкий лай собаки создавали неописуемый шум. Наверно, это тихое лесное озеро никогда ничего подобного не слышало. А леший снова был счастлив¸ леший сиял: он снова смог удивить этих чудесных русалочек…

— А что дальше собираешься делать, Дубыня? — отсмеявшись, спросила Ярина. — Хорошо бы Кирилла на повозку какую-нибудь положить. Ты ж его беру на спину не пристроишь?

— Погоди, Ярина! А мы вот так сделаем… — улыбнулся леший. — Дело немудреное…

Дубыня подошел к большому беру, и что-то пошептал ему на ухо. В глазах бера свернуло понимание. Большой зверь неуклюже присел, и широко раздвинув передние лапы, осторожно поднял человека вместе с подстилкой. Потом, сторожко ощупывая перед собой путь, не торопясь, пошел прочь с песчаной косы — в сторону леса.

— И куда его теперь? К Хранибору?

— Да, Ярина, волхв уже ждет нас. Я ему сказал… Он лечить готовится — сказал что умеет кости вправлять и ему, мол, несложно: дело знакомое…

— Я с тобой, мне интересно, что дальше будет, как Хранибор излечит. Вы с нами? — обернулась к остальным русалкам Ярина.

— Нет, мы, пожалуй, к себе поплывем, — отозвалась Велла. — Хотя нет, я берегом, посуху пойду — вещи воды боятся. Не портить же их, не тащить же на дно — это глупо. Тут шубка… чатуранг еще… А вы плывите — я скоро подойду.

Русалка бережливо свернула играющую, и переливающуюся неровными серыми пятнами, шубку Снежаны, При ярком солнечном свете эта шубка оказалась еще красивее, чем при скудноватом свете звезд. Белоснежный мех и серые пятна — сочетание цветов неведомого зверя казалось необычным, чарующим. В другую руку Велла взяла игру чатуранг.

Леший стукнул клюкой по пням, и они исчезли. Ничто больше не напоминало о том, что ночью на озерной песчаной косе кто-то сидел.

— Можно и я с вами пойду? — тихонько спросила Снежана. — Можно?

— Ну конечно, милая, — расплылся в улыбке леший, про себя подумав: «Вот какая скромница, не то, что другие…» — Конечно можно! Пойдем, я тебя с нашим волхвом познакомлю. Он тебе рад будет! Пойдем.

Снежана, Велла, Ярина и Дубыня направились к лесу. Русава и Белана с шумом и плеском бросились в озеро. Из воды показался чей-то хвост, плавно помахал на прощание, и, шлепнув по воде, исчез. Наверное, Русава — она любит всякие штуки.

Какое-то время шли молча, исключая собаку Шейлу. Та трусила возле несшего ее вожака бера и зорко смотрела ему под ноги. Не хватало, чтобы еще он споткнулся и упал… бер косолапый. Будет один ходить, так пусть падает, как ему вздумается! Только не сейчас, не с такой драгоценной ношей! Если упадет, то она не знает, что с ним сделает! Разорвет!!!

Вскоре Велла свернула с тропинки, и пошла краем берега на другую сторону озера.

— Я добро отнесу, и к вам подойду.

Со всеми этими делами, Ярина совсем забыла о всадниках, что рано утром проехали в ту же сторону.

— Дубыня, ты за людьми проследил? Куда они поехали? Судя по тому, мы к волхву без опаски идем, они нам не встретятся. В какое место люди направились? На Веллу не наткнуться?

Леший стал серьезным, радостная улыбка мигом исчезла.

— Да, Ярина. Правильно рассудила. Можно без опаски идти. Люди ни нам, ни Велле не встретятся. Сейчас они в ином мире — за туманом на Древней Дороге. Ну вот, — вздохнул он, — вот и оправдались мои опасения. Только вот никогда бы я на этих людей ничего плохого не подумал. Других ожидал — не вендов-охотников. Не знаю, туда ли они собирались, или случайно в нужный миг подъехали, но попасть в иной мир — попали…

— Как это? Не по своей воле что ли?

— Не знаю, Ярина. Не знаю… — снова вздохнул леший. — Средь них маленький сын виннетского князя ехал. Его Добромил зовут. Его-то я никогда раньше не видел, а вот с наставником его — старым мореходом Любомыслом — как-то встречался. Потому и понял, что мальчик — это княжич. Кому ж еще быть при Любомысле? Еще охотник средь ни был. Венд. Прозор. Я его раньше часто в лесу встречал. Так Прозор прост, от него злого умысла ждать не приходится. С ними еще два молодых дружинника. Их я не знаю. Подъехали венды к Древнему Колодцу, а тумана-то возле него нет! Открыта дорога «туда и обратно» в иной мир! Чего им там надо было, на дороге на этой? Не знаю…

— Да что произошло-то? Говори уж сразу, а то все какие-то загадки.

— А что говорить? У маленького княжича конь вдруг ни с того ни с сего на дыбы встал. Будто напугали жеребца. И как понес он Добромила по Древней Дороге! Остальные венды за ним. Как же, он же княжич, а они его охранная дружина! Они его бросить не могут. Только венды в иной мир проскакали, а туман-то возьми и сомкнись! Теперь им сквозь него обратно не выйти. Я же рассказывал: войдешь в этот туман и сразу выходишь на то место с которого в него вступил… А иной раз этот туман тебя силой выталкивает обратно. Вот так! Нет туда ни входа, ни выхода. Только в полнолуние можно в иной мир проникнуть, и из него обратно. А что с ними за это время случится — то неведомо. Да они и не знают, что проход только в ночь полной луны открыт. Откуда им это знать? Я и то не сразу понял.

— И что же теперь?

— Искать их конечно будут. Все-таки наследник. И не кого-нибудь, а самого виннетского князя! А князь Молнезар не простым городом княжит. Виннета — как никак! Ключ к Альтиде. Это не простая крепость.

— Да-а, — протянула Ярина. — Занятно… Занятно и непонятно.

— Но знаешь, что еще непонятней? За ними Шейла бросилась, и веришь ли, она сквозь этот проклятый туман прошла! Оказывается, псица может проходить в иной мир и выходить оттуда, когда пожелает!

Шейла, услышав, что говорят про нее, бросила выбирать для беров легкий путь. Вроде бы косолапые и сами знают, что надо делать. За всю дорогу они даже ни разу не пошатнулись, хотя и давалось им это нелегко. Молодой бер иногда становился на все четыре лапы и так недолго шел, отдыхая. Но потом Бер-подросток вновь поднимался и терпеливо шел за матерью Он учился. А матери опуститься и отдохнуть было нельзя — она исполняла наказ Дубыни — несла драгоценного вожака…

Подождав русалок и лешего, собака пристально посмотрела на Снежану. Потом взглянула еще раз. Еще…

— Я видела тебя раньше… Мы встречались. Ты не помнишь?

Снежана с удивлением смотрела на собаку. Почему-то она знала, что этого зверя называют псом или иначе — собака. Хоть этого ей никто не говорил. Откуда она знает? И почему-то ее совсем не удивило, что собака могла так странно, глуховато поскуливая, говорить. У русалки неожиданно появилось ощущение, что собака права! Они когда-то встречались! Но когда? Где?! Снежана этого не помнила. Не могла этого вспомнить и Шейла. Но у них обеих была уверенность, что это действительно так — это не первая их встреча.

Впереди, меж сосен, под развесистой елью стояла изба. Из трубы вился легкий дымок. Около избы стоял седой, как лунь, длинноволосый старик, одетый в длинную светлую одежу. Это был волхв Хранибор. Он поджидал их…

Конец второй книги.