Прекрасен атакующий эоред! Рассыпанная полукругом конная лава несётся вверх по пологому склону лихим, размашистым намётом. Конские тела растянуты в беге, как струны, над самой землёй, и, кажется, кони летят, не касаясь копытами травы. Всадники прильнули к конским шеям так низко, что белые, из конских волос, султаны на островерхих шлемах слились с распластавшимися по воздуху разноцветными гривами, и ветер игриво сплетает их пряди. Самих всадников почти не видно: спереди каждого закрывает шея коня, справа к боку прижата пика, а слева – вытянутый до самых ступней щит. Только глаза сверкают за железными полумасками шлемов. Полощутся на навершиях склонённых пик алые двухвостые значки, и закатное солнце блистает на остро отточенных гранях копейных наконечников.

Приближаясь, лава сгущается, стягиваясь к середине, пока всадники не коснутся друг друга окольчуженными коленями, пока кони не сомкнутся роняющими пену боками. Пока вместо скопища многих тел не появится одно, огромное живое многоногое, многоголовое и многоглазое. Чудище сверкает чешуей доспехов, топорщится пятнадцатифутовыми иглами пик и так звонко и слаженно бьёт траву множеством тяжёлых подков, что сама земля прогибается под ним.

Прекрасен атакующий эоред. Прекрасен и жуток в этой, наполненной расплёскивающейся яростью, красоте. Кажется, что всё, оказавшееся на его пути, будет сметено напором гигантской многоножки. Что любое проявление непокорства будет втоптано в пыль и смешано с землёй так, что и хоронить ничего не придётся. Потому что после множества острых копыт вряд ли найдётся что-либо крупнее лесного ореха, но и оно будет вколочено в обретшую каменную твёрдость землю. А эоред понесётся дальше своим путём, не оглядываясь и не разбираясь, кого снесла его прекрасная мощь.

У маленького хоббита, спрятанного за спинами горстки орков, прикованного к самому большому из них, не было ни единой возможности выжить. Ни единой. В этом я был твердо уверен. В долгие страшные месяцы испытания урагха, смерть чаще всего являлась мне в улыбающейся личине Гхажшура и блистающем облике эореда.

Эоред летел вверх по пологому склону то ли холма, то ли кургана, постепенно обращаясь в многоглавое чудовище, и до вершины, на которой расположились орки, оставалось лишь несколько конских махов. Мне, надёжности ради, снова спелёнанному, засунутому в мешок и привязанному к спине Урагха, было видно немногое. Но и я уже начал различать хлопья пены на конских мордах и бешеные глаза всадников. Стоявший рядом Гхажш вдруг громко, заунывно затянул томительное: «У-у-у…» И все орки, как один, подхватили этот протяжный тоскливый вой. Так он и тянулся, не прерываясь даже на вдох, заглушая слитный гул ударов множества копыт. До всадников оставалось сто пятьдесят футов. Сто двадцать, сто десять. Сто!

Гхажш прорычал: «Р-р-а-а-гх!!!» И пятьдесят две глотки сменили вой на безумное, рвущее ушные раковины рычание: «Ур-р-р-а-а-агх!!!» А руки вскинули напряжённые луки, и, словно огромный бич, единым раскатом щёлкнули пятьдесят две тетивы.

Бронебойная стрела, та самая, похожая на тупое кузнечное долото, на расстоянии в триста футов пробивает дощатую бронь гномской работы насквозь, вместе с носившим её телом. На ста футах она пронизывает и конскую шею, и дубовый щит, и кольчугу, и тело всадника, и иногда у неё остаётся ещё довольно сил, чтобы лететь дальше.

Хороший лучник умеет делать двенадцать выстрелов в минуту. В «волчьи» атагханы берут только хороших лучников… Жалобно ржали и бились на мокрой траве умирающие кони. Трещали и ломались «прутики» втыкающихся в землю пик. Крича от ужаса и боли, через конские головы летели седоки, на лету обрастая чернопёрыми колючками стрел. Задние врезались в упавших перед ними, и летели кувырком кони, ломая шеи и давя не успевших высвободить ноги из стремян. Успевшие, увлекаемые стремительностью оборванного на полном скаку конского разбега, бежали прямо по конским и людским телам на подгибающихся ногах, раскрыв в крике перекошенные непониманием и страхом рты. Пока милосердная смерть не целовала их острыми губами на ясеневых оперённых древках. Брызгами во все стороны разлеталась кровь и повисала в воздухе розовым вечерним туманом.

Отголосок орочьего рыка ещё не затих, но всё было уже кончено. В шестидесяти футах от орков бился в предсмертной судороге завал из конских и людских тел. Склон стал багровым, и затёртые книжные слова про текущую ручьём кровь, превратились в невозможную явь. Кровавые ручейки игриво зажурчали вниз по склону, обгоняя друг друга и разнося в воздухе терпкий запах смерти. Уцелевшие всадники эореда с прежней стремительностью гнали коней с холма. Потерявшие коней уползали сами, те, конечно, кому повезло быть ранеными. По ним не стреляли. В колчане всего сорок стрел. И половина из них уже улетела.

Возможно, Вы мне не поверите, возможно, Вы меня осудите, но в те краткие мгновения я ощутил в себе уважение к оркам. К их спокойной готовности встретить смерть. К их боевому умению. К их выдержке и отваге. Прекрасна и страшна была ярость атакующего эореда, но в сдерживаемом бешенстве оборонительного строя орков тоже было что-то прекрасное и благородно величественное. И страшное.

Их умение воевать меня просто потрясло. Очень уж оно отличалось от моего книжного представления. Я не о том, что в Алой книге орков убивают тысячами, постоянно вспоминая при этом, что они крепки и упорны в бою. Не об этом. Просто в книге война была иной, яркой и блестящей, с подвигами великих воинов. Я же увидел тяжёлый труд. Я увидел, каким множеством простых дел и действий создаётся то, что потом назовут победой. Или разгромом.

Выбежав из деревни, орки ушли недалеко. Ат-а-гхан бежал всего полтора часа, ни разу не перейдя на шаг. Впрочем, для тех, кто может бежать круглые сутки, это не очень трудное упражнение. Через полтора часа мы были у подножия невысокого холма или, скорее, кургана, уж очень он был правильно округлый.

Нисколько не сомневался тогда, а сейчас просто знаю, что место это Гхажш нашёл и выбрал заранее. Он это умеет и любит всё предусмотреть и выбрать наилучшее. Позаботиться о каждой возможной случайности. Ума не приложу, как это у него выходит. Я тоже люблю быть предусмотрительным, как предусмотрительны все хоббиты, но его дотошная въедливость в подготовке любого дела иногда раздражает даже меня. Правда, это его качество сильно выручает в иные неприятные минуты жизни.

Холм, как я уже говорил, был невысок, но зато широк в основании, отчего склоны были очень пологими. Кроме северного. Там, у подножия, его огибал ручей, и потому склон был подточен водой и в самом низу имел довольно крутой обрыв футов восьми высотой. С западной стороны холма росла кленовая роща. Южный же и восточный склоны были голы и гладки. Гхажш выбрал этот холм для обороны.

«Стой! – прозвучало в голове отряда, и Урагх остановился так резко, что я едва не перелетел через его голову. Но пальцы держали мои лодыжки крепко. – Ставим бургх на вершине. Первый десяток – полночь, второй – закат, третий – полдень, четвёртый – восход, пятый – склон, остальные – вода и прочее», – из этого приказа Гхажша я не понял ничего. Но орки всё поняли отлично. Они сбросили мешки, и через мгновения в роще уже застучало железо по дереву. Впрочем, в рощу убежали не все, а только половина, остальные потащили мешки на вершину холма. Урагх тоже. Он снял меня с шеи, поднёс к моему носу свой впечатляющий кулак и доходчиво объяснил, что передвигаться мне придётся самому, а если я не буду за ним успевать или буду ему мешать, то он найдёт способ заставить меня быть порасторопней. Мне оставалось только кивать, поскольку в исполнении его обещаний я нисколько не сомневался.

После этого он подхватил два ближайших мешка и попёр их вверх по склону с такой быстротой, что я едва успевал переставлять ноги. На вершине холма работа уже кипела. Но зачем всё это делается, я не понимал. Меня, например, поразило, что орки копают ямы. Одну, узкую и глубокую, – на самой верхушке холма. Одну неглубокую, но широкую – рядом. И множество маленьких – со всех четыре сторон. Их копали особенно занятно. Один орк рыхлил землю мечом. Он втыкал его в землю узким остриём и начинал вращать и раскачивать клинок, нажимая на него, так что тот скоро уходил в землю едва не по рукоять. Потом меч вынимался, и второй орк начинал вытаскивать взрыхлённую землю такой же кожаной рукавицей с железным ободком, что я видел у Гху-ургхана.

Кстати, если Вы удивляетесь, почему я раньше говорил о широких мечах, а теперь заговорил об узких, то я поясню. Это одни и те же мечи. У орков много необычных вещей, назначение которых не всегда угадаешь с первого взгляда. Меч снаги называется чингхри, и в ножнах он, действительно, кажется широким. Но, на самом деле, только основание клинка, у самой рукояти, имеет ширину в ладонь. К концу клинок сужается до двух пальцев, а остриё заточено тупым углом, как кузнечное зубило или бронебойная стрела. Таким мечом очень удобно пробивать прочные доспехи, и он не требует особого умения в бою. Только смелости, чтобы сблизиться с противником, поскольку он короткий, всего два фута. Но смелости урр-уу-гхай не занимать.

Пока копали ямы, снизу, от рощи, уже тащили колья и связки веток и прутьев. Колья начали забивать в те глубокие узкие лунки, что копали с помощью мечей. Делалось это быстро и просто. То, что до сих пор казалось мне наспинной доской для переноски тяжёлого мешка, оказалось вытянутым щитом неправильной шестиугольной формы. Один орк вставлял кол в ямку и накрывал его верхушку щитом, а другой изо всех сил колотил по щиту мягким молотом из буургха и такого же кола. Молот называется огхрап, я уже упоминал о нём. Третий орк шёл за ними, утаптывал землю вокруг забитых кольев и заострял мечом их верхушки. Скоро вершина оказалась огороженной со всех четырёх сторон тремя рядами острых кольев. Между кольями переплели ветки, сплетая колья не только в одном ряду, но и в соседних. А промежутки между получившимися плетнями набили землёй и дёрном, причём, пласты дёрна укладывали так, чтобы они образовали две рядом стоящие стенки, наружную и внутреннюю, а землю сыпали уже между ними. Готовая стена, с остро торчащими верхушками кольев, получилась толщиной в полтора фута и высотой оркам по грудь, даже чуть выше. Никаких ворот в ней не было.

Делали стену быстро, но без поспешливой суеты. Каждый, явно, точно знал, что ему надо делать. Пока одни забивали колья и сплетали плетень, другие резали дёрн и копали землю за пределами стены, так что в итоге там ещё получился неглубокий ров.

Широкую яму у вершины выстлали буургха в два слоя и залили водой. Её таскали из ручья в снятых штанах с завязанными внизу штанинами. Получились очень вместительные бурдюки. Яма была тоже вместительная, так что тем, кто таскал воду, пришлось сбегать за ней несколько раз. Во вторую, глубокую, они вкопали двадцатифутовый ствол дерева, разветвляющийся к вершине, а на самой вершине, между ветками, натянули ещё один буургха, как люльку. В неё немедленно кто-то забрался и принялся обозревать окрестности.

Склон тоже не был забыт. Его долго-долго поливали водой, а всё пространство, в пятидесяти футах перед стенами, утыкали маленькими заострёнными колышками. Совсем уж напоследок все оставшиеся буургха намочили в ручье и вывесили на наружную сторону стен. Через два часа непрерывного слаженного труда на вершине возникла маленькая, примерно сорок на сорок футов, земляная крепостца. И тогда всем было приказано поесть и приготовиться.

Ели, как обычно, сухари и вяленое мясо, а мне кроме того досталось ещё и несколько сушёных, сморщенных, как старушечье лицо, груш. Вид у них был жалкий, но на вкус они оказались очень сладкими. Не знаю, то ли я привык к орочьей пище, то ли ещё не оправился от Гхажшурова «гостеприимства» и последующего лечения, но этого мне хватило для утоления голода. Только пить я опасался. Согласитесь, довольно трудно заставить себя сделать глоток воды, которую только что на ваших глазах таскали в пропотевших штанах. Моя жажда была не настолько сильна. Но подвергать меня такому испытанию никто не стал. Урагх дал мне напиться из своей баклаги и выдул остатки досуха. Нескольких орков потом посылали к ручью заново наполнить баклаги для всех.

Пообедав или, скорее, поужинав, орки принялись готовиться к бою. Урагх сел на землю, скрестив ноги калачиком, положил на них освобождённый от ножен кривой меч и достал кинжал. Повернув кольцо на конце рукояти, он достал из открывшейся полости крохотный волосяной помазок. Помазок был весь в чём-то тягучем, словно смола, чёрном и неприятно и резко пахнущем. Эту тягучую жидкость Урагх стал осторожно, мелкими точными мазками, наносить на лезвие своего меча. Рядом кто-то делал то же самое с наконечниками стрел. «Яд, – перехватив мой взгляд, пояснил Урагх. – Царапну, и через пару часов загниёшь заживо, а через пару дней и копыта откинешь». Он спрятал помазок обратно в рукоять кинжала, тщательно осмотрел её, нет ли потёков, и принялся натягивать на лук тетиву.

Лук урр-уу-гхай – необычное сооружение. Я до сих пор не знаю, из какого Дерева их делают. На севере оно не растёт, это точно. Гхажш, как-то хлебнув лишнего шагху, проболтался, что заготовки привозят из Умбара, но в самом Умбаре луки из этого дерева не делают, потому что оно хоть и гибкое, но легко трескается, когда высохнет. Что урр-уу-гхай делают, чтобы избежать этой беды, он не сказал. Но луки урр-уу-гхай очень прочны. Настолько, что выдерживают удар меча. Впрочем, дерево под удар обычно не подставляют, для этого перед лучной рукоятью есть особая железная планка с шипами. Вот ею и отражают удары, когда случается нужда. Ею же можно и ударить противника в лицо или в другое плохо защищённое место. Других неожиданных для лука приспособлений я описывать не буду, но они есть. Может быть, позже, если придётся к слову.

Подошёл Гхажш ещё с одним орком, Турогхом, кажется. Они сели неподалёку, достали кинжалы и начали водить ими по лезвиям мечей. По скрежету можно было догадаться, что они используют кинжал как точильный камень, но как это возможно, я не понимал.

– Дым вижу, – прокричал с дерева наблюдатель. – Похоже, деревня горит.

– Не повезло Хальму, – вздохнул Гхажш. – Два года коту под хвост. А ведь уже почти подружились. Хорошее место для отдыха могло бы быть. И мужик хороший. Если не убили, а только угнали, надо будет его найти.

– Вечно ты, Гхажш, не о том беспокоишься, – проворчал Турогх. – Тут свою бы шкуру спасти. Зря мы здесь встали, надо было бежать и бежать. Может, и ушли бы.

– Не ушли бы. Некуда уходить. Был бы лес, стоило бы попробовать. А здесь… Поле. В рощицах этих не спрячешься, если ищут. На днёвку остановиться ещё можно, когда всё тихо, а с конниками на плечах – никакого толку. До гор полтора дня бегом. От конных не уйдём, раз уж они нас накрыли. В деревне было бы лучше, но и это местечко неплохое.

– Порежут они нас здесь, как хорёк куриц. Место, как пуп, голое – никуда не смоешься. Зря ты его выбрал. Ошибся.

– Ошибся я в Мертвятнике, когда никого из тех, что взяли, спрашивать не стал. Прежде, чем кончать, надо было их расспросить, где они с Гхажшуром наследили. Тогда бы знали, что в эту деревню идти нельзя. Что в этих краях Гхажшура конники ищут… Хороший мне братец попался. Даже после смерти подлянку устроил. Так что теперь у нас возможностей немного. Убежать не можем, скрыться тоже. Только драться.

– Это тоже не возможность. Их же сотни две. Обложат холм, пошлют к своим, а потом вместе с подкреплением и раздавят нас.

– А зачем им подкрепление? Их и так в четыре раза больше, и они конные. Сам знаешь, их кони в бою любого бойца стоят. Они тоже это знают. Так что их против нас самое малое шесть к одному считать надо. А то и все восемь. Зачем им подкрепление? Славу делить? Они деревенских уже допросили. И те им рассказали, где нас искать. Хальм первый, я ему сам так посоветовал. Так что они сюда сейчас скачут. Головы наши искать, пока не стемнело.

– Ты сумасшедший! Мало нам неприятностей, так ты ещё добиваешься, чтобы они нас засветло догнали.

– Верно. Если они здесь до заката будут, то, может быть, ударят сразу, поторопятся. А если ночью, тогда нам точно лучше себя самим зарыть. Меньше мороки. Ты не бойся прежде времени. Мы же с тобой не первый раз жизнь на кон ставим. У смерти кости краплёные, так и мы не по её правилам играем. Где-то в этих местах Ратгхаур со своими ошивается. Ночью огонь зажжём, может, повезёт, увидят. Или бой услышат.

– Всё у тебя «может быть» и «если». Как-то всё неправильно.

– А по правилам, никаких «может быть» и никаких «если». Завтра к полудню наши с тобой головы на копья взденут.

– Да что они, полные дураки, чтобы на конях в гору и на стену? Ты за кого их принимаешь?

– Ни за кого я их не принимаю. У меня надежда на то, что они здесь перед самым закатом появятся, им долгие расчёты до темноты некогда будет строить. Холм пологий, изгородь эту их коням перепрыгнуть, что тебе порог перешагнуть. Её снизу и не видно толком. К тому же их в четыре раза больше. Главный их – парень на дело быстрый, а что потом будет, далеко не думает, если Хальм не врал, когда рассказывал. Но Хальм врёт, только когда выгоду видит. А в чём тут была его выгода? Вот и весь расклад. Если я их главного угадал, то, может, и вырвемся. А если нет, то нам хоть здесь умирать, хоть в поле. Здесь они нам подороже заплатят.

– У смерти на костях упало восемнадцать, – проговорил, словно стихи, Турогх.

– Значит, нам девятнадцать бросать, – продолжил Гхажш. – Они скоро здесь будут. Бери десяток парней, и уходите россыпью как можно дальше. Если после заката увидишь наш огонь, значит, мы ещё живы. Возвращайтесь к «волчьему часу». Что делать, сам знаешь.

Турогх поднялся, прижал кулак к груди и произнёс: «Моё сердце в твоих руках». Гхажш тоже встал и, прижав кулак к груди, повторил как заклинание: «Моё сердце в твоих руках».

Потом Турогх и ещё несколько орков перелезли через стену и ушли. А ещё через несколько минут наблюдатель закричал: «Конники!»

Орки вокруг повскакивали с мест, принялись сбрасывать с себя всё лишнее: сумки, ремни, – оставляя только колчаны и ножны клинков. Свои нелепые щиты они вешали на ремешках на шею, прихватывая другим вокруг пояса так, чтобы полностью закрыть грудь и живот. Урагх же свой щит привязал ко мне, а меня самого, связав руки и замотав в буургха, сунул в мешок. Я думал, что мне так и придётся лежать, но он надел мешок на плечи. Мы были прижаты с ним спина к спине, но, готовясь стрелять, он встал в пол-оборота, и я, повернув голову, мог видеть почти то же, что и он.

К подножию холма величественно подходил эоред. Подъехав близко, всадники рассыпались, кое-кто принялся объезжать холм, остальные начали пересаживаться на других, свободных коней, что раньше вели в поводу. Лучи приблизившегося к окоёму солнца блистали на доспехах и начищенных медных частях конской сбруи. Полоскался по ветру небольшой стяг с белым конём. Под стягом совещались два всадника. Они о чём-то ожесточённо спорили. Потом один махнул рукой и отъехал. Второй высоко поднял руку в латной рукавице, прозвучал рог, грянула песня, склонились пики, и я увидел, как прекрасен атакующий эоред.